Голосование пользователя

Скрылись звёзды дарения, и онемела рука щедрости.
И обмелели моря доброты после Бармакидов.
Закатились звёзды сынов Бармакидов,
По которым вожак находил дорогу.

      Салих аль-Хасир

Цветок победы распускается точно маленькое солнце, и аромат его пьянит даже тех, кто в годы войны проявлял сомнение или равнодушие. Но пройдут торжества, и опадут лепестки цветка, и окажется, что война ничего не изменила, но лишь отворила врата десятку грядущих войн, и на смену спелому бутону придёт голый стебель, да затхлый дух приближающегося разложения.

Харун Ар-Рашид, могущественнейший из людей, низверг Бармакидов и присвоил себе их богатства, но победа та не принесла ему ни славы, ни почёта, не устрашила она врагов, но многих друзей побудила отвернуться.

Обрушила могучую пальму, вознесшуюся кроной выше всех, буря возмездия халифа, но в низинах тот смертоносный ветер отозвался лишь шуршанием листьев, единственным немым вопросом: "Зачем?"

Халид ибн Бармак был не только героем восстания Абу Муслима, приведшего к власти Аббасидов, и личным другом Ас-Саффаха, основателя династии — он также систематизировал систему сбора поземельного налога и комплектования армии в обновлённом Халифате. С его времен пошла традиция — Аббасиды и Бармакиды отдавали на выкармливание и воспитание детей друг другу.
При Аль-Мансуре Халид руководил строительством Багдада, за что был награждён при Аль-Махди пожалованием целого района города в управление — Шаммасии.
Яхья ибн Халид приходился лучшим другом Аль-Махди и воспитателем его сына Харуна. Когда Харун получал под командование армию, Яхья руководил ей ей. Когда Харун получал под надзор провинцию — Яхья был тем кто осуществлял управление. Яхья возвёл Харуна на трон, и шестнадцать лет верно служил ему на посту визиря, не случайно те времена мира, порядка и процветания именовали "веком Бармакидов".
Первенец Яхьи и молочный брат Харуна — аль-Фадл ибн Яхья — не только опекал наследника трона, будущего халифа аль-Амина, но годами выполнял роль пожарного, тушащего грозящие вспыхнуть очаги. Он сумел посредством переговоров подавить два мятежа Алидов, а также одно восстание в Хорасане, где ухитрился ещё и набрать регулярную армию — так появилась Аббасийя.
Джафар ибн Яхья успел побывать хранителем государственной печати, командующим гвардией, сахибом барида, начальником государственных ткацких мастерских и главой монетного двора, иногда совмещая несколько постов и на всех добываясь блестящих результатов.
Ещё два сына Яхьи — Муса и Мухаммед — побывали эмирами и хотя не достигли славы старших братьев, также не оставили по себе дурной памяти.
На предложение отправиться в ссылку, покинув темницу, все выжившие представители рода дружно ответили отказом: "Мы хотим лишь примириться с нашим халифом".

Бармакиды определенно не были теми, кто собирался свергать Харуна, в рассказанную народу историю об "изменнике Джафаре" не поверил никто.

"Зачем?" — звучал вопрос, и даже родные братья и сестры задавали его Повелителю Правоверных.
Тот сразу же мрачнел и отвечал туманно: "Если бы я узнал, что моей правой руке известна причина, я бы ее отрубил".

В отсутствии хоть какой-то внятной легенды, которую могли бы склевать дикие птицы народного любопытства, птицы эти пустились на поиски пропитания в сады халифа. Была сплетня относительно невинная, де, Бармакиды приняли ислам лишь внешне, а в душе оставались огнепоклонниками и даже предлагали халифу превратить Каабу, главное святилище мусульман, в храм огня. Даже эта история уже звучала для Харуна не очень хорошо, поскольку значила, что с его попустительства в течение шестнадцати лет страной управляли маги.
Но было кое-что, что народ обожал больше чем истории о вероотступниках — гаремные интриги.

Примерно в то же время, когда был казнен Джафар, скончалась сестра халифа — Аббаса — благочестивая старая дева возрастом глубоко за сорок. Народная молва незамедлительно приписала ей роковую влюблённость в красавца-перса, тайный брак, якобы заключённый по воле самого Харуна ар-Рашида со строгим запретом на плотскую близость, рождение запретного ребёнка, спрятанного в Мекке, и наконец, страшную месть Повелителя Правоверных за попранную честь рода Аббасидов убившего не только Бармакидов, но также сестру и племянника.

В этой истории, мигом подхваченной всеми, Харун ар-Рашид скорее напоминал рогатых мужей из базарных баек. Он был смешным.

Голова Джафара простояла на колу посреди моста через Тигр два года.

Потом халиф распорядился снять ее.

***

После шестнадцати лет мира и процветания, у Харуна ар-Рашида сложилась репутация миролюбивого и доброжелательного государя, обменивающегося посольствами со всеми державами вселенной, покровителя всех вер, почитателя наук и искусств, мудреца на троне...

Так об огромном слоне, пишущем на песке вязью, говорят — "До чего он умён!" — а когда слон сбрасывает дрессировщика и в бешенстве устремляется на толпу, недоумевают, приписывая внезапно открывшуюся кровожадность помешательству.

Харун вовсе не был миролюбив, смолоду душой его владело амбициозное желание сокрушить стены Рума, векового противника Халифата, войти в историю как величайший завоеватель со времён Умара ибн аль-Хаттаба! Не оттого ли так претил ему спокойный стиль управления Бармакидов, предпочитающих переговоры действию?

Едва закрылись двери камер Яхьи и Фадла Бармакидов, халиф обнажил меч Пророка против христиан. Поводом стало оскорбительное письмо, якобы полученное от царя Рума Никифора.

Тремя колоннами, войско Халифата вошло на христианские земли.
Тот поход закончился быстро — наскоро собранная армия оказалась не готова к большой войне. Мусульмане разрушили несколько пограничных крепостей, после чего подошли к Гераклее, хорошо укреплённому городу, и опустошили его окрестности, но прорваться за стены так и не смогли.
Харун вынужден был возобновить мирный договор, в Багдад сообщили о блистательной победе — но статус-кво уже был нарушен.

Император Никифор хорошо понимал, что Повелитель Правоверных вернётся, на сей раз снарядив масштабную экспедицию, — и оттого следующей же зимой нанёс ответный удар, поспешно отступив на Анатолийское нагорье с его резким климатом. Расчёт оказался верен, халиф тут же бросился в погоню с войском.
Началась долгая и кровопролитная война, осложняемая сперва морозами, а потом и весенней распутицей.
"Халиф вернулся после того, как был удовлетворён и зашёл так далеко как хотел", — написал о том походе придворный поэт Абу аль-Атахия.

Именно так всё представили народу — как очередную великую победу, после которой, однако, почему-то не был взят ни один город и не осталось свидетельств ни об одном большом сражении.

Харун отнюдь не собирался оставлять свои завоевательные планы, он готовился к броску на Константинополь. По приказу повелителя правоверных, по всему Халифату набирали войска и строили флот,

Однако, подлинная угроза Халифату исходила не с Запада, а с Востока.

Падение Бармакидов открыло дорогу во власть целой плеяде людей скорее покорных чем талантливых — таким был ставший визирем после случившегося хаджиб Аль-Фадл ибн ар-Раби, таким же был один из командующих Аббасийи, недолго занимавший должность эмира Ифрикии, Харсама ибн Айан, и, наконец, таким стал новый герой нашей истории — Али ибн Иса, главнокомандующий Абны, назначенный Харуном наместником Хорасана.

Из всех провинций Халифата, Хорасан заслуженно слыл наиболее двуликой и нестабильной. В руках опытного и мудрого управленца, каким был аль-Фадл ибн Яхья, Хорасан подарил Повелителю Правоверных пятидесятитысячное войско и огромные налоги, но в неумелых руках этот процветающий край сразу же вспыхивал.
За прошедшие полвека, Хорасан восставал пять раз — сперва под знамёнами "покровенного пророка" аль-Муканны во времена аль-Махди, затем под руководством последователей Муканны мухарримитов, потом следуя за красными флагами хуррамитов, далее под знамёнами хариджитов Хамзы ибн Адрака и наконец следуя за шиитским вождем, Алидом Яхьей ибн Абдаллахом.

Али ибн Иса обдумал всё это и занялся откровенным выколачиванием денег из местного населения и присвоением земли. Хорасан предсказуемо вспыхнул, вести о чем добрались до Харуна, но долго им игнорировались — ведь хитрый наместник всегда посылал в столицу обильнейшие дары.
Наконец, после "зимней войны", Харун все же выехал в Хорасан, чтобы лично ознакомиться с положением дел, но до Мерва — столицы провинции — так и не добрался. Али ибн Иса отправился навстречу, поднёс Повелителю Правоверных колоссальную сумму и убедил, что ситуация находится под полным контролем.

Посчитав вопрос решённым, Харун Ар-Рашид снова обратил взор на Запад — фатальная ошибка, которая стоила ему не только победы и единства страны, но и жизни.

***

Семнадцатого дня месяца Раджаба, в год сто девяностый Солнечной Хиджры, прекрасно подготовленная армия во главе с халифом вступила на земли Рума.

Практически без сопротивления, Харун ар-Рашид дошёл до Гераклеи, под стенами которой встал на месяц, безуспешными попытками штурма истощая собственные силы — повторялась история первого похода, но на сей раз, при войске было всё необходимое для длительной осады.

Катапульты обрушили на обороняющихся огненный дождь, и лишь когда повсюду в городе вспыхнул пожар, ромеи сдались.

Казалось, путь на Анкиру, Иконий и Дорилею — жемчужины Анатолии — открыт воинству правоверных, и мечта халифа о Константинополе перестаёт быть лишь мечтой...

Но победоносная армия джихада повернула назад.
Восстание в Хорасане, некогда проигнорированное халифом, разрослось и обрело предводителя — Рафи ибн Лейса, влиятельнейшего землевладельца и опытного военачальника.
Пока эмир слал в столицу красивые доклады, Самарканд и Бухара, крупнейшие центры северо-востока страны, поддержали мятеж.
Али ибн Иса лично выступил во главе войска — его разбили.

Когда к повстанцам примкнули жители Балха, стало очевидно — ситуация далеко не под контролем, увлёкшись Западом, Харун ар-Рашид рисковал потерять весь Восток своей огромной державы.

Итак, войско повернуло из под стен Гераклеи, ограничившись получением с ромеев контрибуции, едва ли превышающей месячный оклад халифских сахибов, и символическим обещанием "не восстанавливать крепости на границе", которое никто не собирался соблюдать.

В Константинополе падение Гераклеи даже не заметили, а едва арабы покинули христианские земли, император Никифор тут же перешёл в контратаку, совершая на земли Халифата беспрестанные набеги и приведя в порядок все потерянные крепости.

В Багдаде, как водится, были объявлены всенародные торжества по случаю величайшей победы.

Абу аль-Атахия отчитался подобающим случаю панегириком:
"Разве Гераклея не спела свою лебединую песню, когда на нее напал этот царь, чьим замыслам благоволило Небо?
Угрозы Харуна раздаются как раскаты грома. Его удары ужасны и стремительны, как молния.
Его знамена, неизменное обиталище победы, парят в воздухе, подобно облакам.
Эмир правоверных, ты победил! Живи и радуйся своей победе — вот добыча, а вот дорога домой"

Повелитель Правоверных, конечно, не отказался от своих амбициозных планов завоевания Рума — лишь отложил на пару лет.

Харун вёл себя как человек, у которого есть всё время мира.

Он ошибался.

Ну а мы, наконец, возвращаемся к нашим героям, среди которых, как увидит благородный читатель, появятся и новые, доселе слишком юные, чтобы вести о них повествование.

Итак, о вазир, прикрой веки свои и представь — пустынная дорога, войско, возвращающееся из под стен Гераклеи...

И одинокая обозная повозка с установленной на ней деревянной клеткой.

Она-то и привлечёт наше внимание...

***

— Эй, ты. Наконец-то ты очнулась.

Дарина с трудом разлепляет веки.
В голове шумит.

Напротив — безбородый юнец примерно того же возраста.
Рядом сидит девушка, по виду арабка.

— Это Мариам. Ее семья укрывалась на землях Империи, — поясняет паренёк, проследив направление твоего взгляда, — А я Софрон. И... нас везут чтобы продать в рабство в Багдаде!

Должно быть злые звёзды эмоций отразились в водоеме лица славянки, потому что Софрон развёл руками,

— Эй, всё не так страшно! Попадёшь к приличному человеку — и через несколько лет обретёшь свободу! Главное, веди себя хорошо — тогда в тебя вложатся и продадут на закрытом аукционе в богатом доме, может даже продадут принцу или халифу! Иначе попадёшь на рынок рабов где тебя вскладчину купят десять мужиков из низов и жизнь твоя станет... не такой веселой.

— Отькьюда ти знайш?

Нарушает повисшую тишину на ломаной эллинике Мариам.
Юноша усмехается.

— Всё просто. Меня уже продавали.

Он и в самом деле знал о чем говорил.

Теперь, о вазир, ты узрел новых героев нашей истории, пригубил, как пробуют молодое вино.
И хоть праведен твой дух, и ретив ты в молитве, может ли кто-то устоять и после одного глотка не выпить всё до конца?
Так пей же, благородный читатель, пей до конца, и знай, что не совершаешь греха ибо в отличие от вина, всякая история подвигает не к безумию, но к добродетели, а вместо яростного опьянения оставляет за собой светлую горечь.

Прими же три чаши, о вазир — и не будет в том ни греха ни вреда.

      ссылка

История VIII
Софрон


История IX
Дарина


История X
Мариам


Три героя вступают в нашу историю.
Три культуры.
Три веры.

Ромейский евнух верит, что сможет приспособиться к чему угодно, пройдя меж огней и даже не опалив волос — оправдается ли его вера?

Юная славянка открывает чуждый себе мир, который не вполне понимает, впервые выбирая между оставшимся позади своим и чужим настоящим.

Арабская девочка из секты повстанцев-дуалистов познаёт два лика свободы.

Ты видишь, о вазир? Узор всё шире, всё пестрее, всё ярче...

Ведь всем новым Троим предстоит быть купленными Четырьмя..

ссылка

"Разве ты не видел, что солнце было больным,
А когда взошёл Харун, оно воссияло снова,
Везением Доверенного Аллаха Харуна, обладателя щедрости,
Харун — правитель, и Яхья визирь его"
    Аль-Мавсили

Эта история начинается в те дни, когда благословенный век Харуна ещё не близился к своему излёту, когда тело халифа ещё не подводило его, а вокруг не кружились, предвидя кровавое пиршество, стервятники.
Это история начинается девятнадцатого мухаррама, в год сто восемьдесят седьмой, когда прошло шестнадцать лет от правления Ар-Рашида, шестнадцать лет спокойствия, свободы от войн, чумы и всяких бед.
Эта история начинается тихой арабской ночью, в Багдаде, полном пышностью изысканной жизни.
Лунный свет серебром ложился на изумрудный купол дворца Аль-Мансура, и фонари стражей из шудры, словно светлячки, скользили по городским стенам , по узким улочкам, по чёрной воде каналов...

О Багдад, как описать тебя, светлое око мира? Ты пахнешь корицей, камфарой и гранатовым соком, в тебе твёрдость дамасских клинков, изящество синского нефрита, мягкость изысканнейшего румского шелка! Ты — сияние сарандибских самоцветов, ты — величайшая из жил асванского золота посреди пустыни, ты — поэма, вытканная ахмарским жемчугом на самаркандской бумаге, ты — синдский слон, пред которым склоняются львы!
Вообрази себе, вазир, бескрайние ряды резных ворот и украшенных зубцами башен, вообрази разноцветные купола, возвышающиеся над садами, полными пальм и кипарисов — такие дворцы возводили ещё жители древней Хиры, и как столетия назад, за высокими стенами, богачи прогуливаются по садам, усаженным лилиями, розами и белыми маками, силясь ночной прохладой отогнать дневной жар.
Кто знает, может прямо сейчас, в укромном закутке, образованном выступами неровной стены, айары прислонили нож к чьему-то животу, и напрасно случайный прохожий оборвёт горло — уши знати внимают лишь струнам ребаба, да голосам певиц, поющих стихи Абу Нуваса:

— О, как прекрасна эта ночь и как благословенна!
Я пил с любимою моей, любви пил кубок пенный.
Я поцелуя лишь просил - она была щедрее,
От счастья я в ее отказ поверил бы скорее!

Многозвучна арабская ночь, полна стрекотом цикад, звоном кубков и стонами влюблённых! Уже последний торговец закрыл лавку ставнями, и ученики ложатся спать на минарете, обмениваясь шутками о своём учителе, и странники разместились на ночлег в мечети, и обитатели квадратных одноэтажных домиков расстелили циновки на крышах, спасаясь от летнего зноя, и разнесся уже давно клич муэдзина:

— Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву, спешите к спасению! Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха!

Но даже эту пестроту звуков не сравнить с дневным гомоном, со всепоглощающим шумом городской жизни.

Тиха арабская ночь!

Умолк Большой Базар в Кархе, голоса над которым днём разносятся будто воинства всех царей земли сошлись на последнюю битву, и Малый Базар в Баззе, где армяне, ромеи и евреи состязаются в алчности и сметливости.

Молчит Круглый Город, обитель катибов да мавали Высокой Службы, и квартал Басрийских ворот — дом шарифов, и лежащая за ним Шаркия — обитель ортодоксальных суннитов, и северные и западные кварталы, где обитают в основном солдаты из абны и аббасийи, и трущобы бедняков, и молитвенные хижины суфиев на окраине...

Лишь с рассветом Город Мира возродится вновь, лишь с рассветом...

Но что это?
Отчего по обе стороны стремительных вод Тигра горят огни?
Отчего освещены купола дворцов — и даже сам Дворец Блаженной Вечности Аль-Хулд сияет словно восходящее солнце?
Что встревожило восточный берег, кварталы Русафа и Мухаррим, где обитают принцы и высшая знать?

Ты проснулся той беспокойной ночью, о вазир, ибо что-то нарушило твой покой, и слышались тебе во мраке звон оружия, слабые мольбы умирающих, и виделись тени грядущей смуты...

Ты прислушался, и ничего не услышал, кроме ровного биения сердца Багдада.

В блаженный век ты живешь.
И это никогда не изменится.

Ты уснёшь, о вазир, уснёшь не ведая, что только что мир навсегда изменился.

***

Той ночью, Повелитель Правоверных Харун Ар-Рашид отдыхал со своим любимцем Джафаром ибн Яхьей в Аль-Анбаре, одном из предместий Города Мира.
Лилось алой рекой вино, среди армянских ковров восседали друзья детства на резных ложах из индийского тика, и вспоминали свою бурную юность.

Их связывала больше чем дружба — любовь. Не уподобляйся, о вазир, тем, чьи языки суть чёрные скорпионы, жалящие сами себя, не гадай, были ли то узы братства или противоестественная страсть, но довольствуйся тем, что эти двое прошли через многое и поверяли друг другу самые тайные мысли.

Бывали между двумя и ссоры.
Сколько раз защищал Джафар несправедливо осуждённых подозрительным и скорым на расправу Харуном? "Он больной старик, который скоро умрет!" — кричал на Повелителя Правоверных тот, кто был ему ближе родных братьев, когда тот решил бросить в темницу шиитского имама.
Халиф делал вид, что принимает этот довод, но после всё равно казнил того, в ком видел даже тень угрозы собственной власти.

И многое из того, что делал Джафар, сам Харун сделать не мог — Повелитель Правоверных побудил придворных присягнуть его малолетему сыну, лишь Джафар и лояльная ему хорасанская знать откликнулись на зов. В ту пору многие завистники и недруги названного брата халифа говорили, де, Высокая Служба велит, но лишь волю Джафара...

Ещё в дворцах Бармакидов собирались многие вольнодумцы — шииты, мутазилиты, суфии, хариджиты, христиане, иудеи, сабеи — и напрасно объяснял Джафар, что лишь призывает мудрых дабы те могли поделиться друг с другом идеями, ибо в споре двух мудрецов правы всегда оба...

Было и многое другое.
Было — и прошло.

Несколько недель назад, Харун помирился с Бармакидами — как с Джафаром, так и со своим молочным братом Фадлом и названным отцом Яхьей — и одарил их роскошными придворными одеждами.

Вспомнил мудрый властитель мира, что именно Бармакиды стояли подле него, когда он восходил на престол.
Именно их мудрые советы позволили ему умаслить армию, верную покойному брату Харуна, укротить восстание в Хорасане, примириться с Алидами, отладить сбор налогов по всему Халифату...

И пусть Бармакиды настаивали на передаче трона Абдаллаху — старшему сыну Ар-Рашида, в ущерб действующему наследнику Мухаммеду, разве не приняли они волю Высокой Службы?

Мир вернулся в семью, Харун и Джафар ели фисташки с ониксовых блюд, и вспоминали былое. Вспоминали прогулки вдвоем по ночному Багдаду, выезды на охоту, игру в поло на ипподроме в Ракке, голубиные бега...

Вспоминали они и объятия красавиц, которыми оба наслаждались вместе — вспоминали, как могут вспоминать лишь двое мужчин, приближающихся к четвёртому десятку, но не утративших при этом жар и дух юношества.

Вдохновлённый речами, Харун вдруг встаёт.

— Субхан Аллах, брат мой. Солоны воды памяти, приятные телу, но неспособные утолить жажду в зной. Пусть кругом зима и слякоть, слова твои как чернила поэта, отпечатались в душе моей и побудили припасть к источнику сладости. Знай же, что этой ночью я буду веселиться и желаю тебе того же.

Джафар тоже поднялся. Тень пробежала по красивому лицу его, но губы растянулись в улыбке.

— Да пошлёт Аллах тебе сыновей, старший брат, и да не омрачится радость твоя.

Халиф шутливо похлопал его по плечу

— Я не шучу, брат мой. Не будет мне ни радости ни покоя, если не буду я знать, что ты счастлив! Ступай же к себе, выпей вина и насладись женщиной! Таков мой приказ!

Бармакид поклонился, а после припал губами к пальцам друга.

— Как пожелает Повелитель Правоверных.

Стоило Джафару уйти, Харун сразу же помрачнел и уселся на своё место.

— Уберите всё.

Резко бросил он скрывающимся за занавесом подавальщицам.

— И пошлите голубя в Багдад. Пора.

Воистину, между сыном Махди и сыном Яхьи была любовь.

Но как мудро заметил поэт, три вида любви бывает:
"Любовь — связь, Любовь — лесть, Любовь — убийство".

***

На душе Джафара было неспокойно — слишком хорошо знал он нрав всего названного брата, и с лёгкостью распознавал притворную веселость. Вернувшись в свой шатер, мужчина какое-то время сидел в темноте без движения, и лишь после, словно смахнув с себя сонную негу, поднялся и начал готовиться ко сну.

— Посланец принёс слова Повелителя Правоверных!

Окликнул Бармакида снаружи слуга.

Харун послал подарки — вино, сладости, сушеные фрукты — и заодно приказал рабам ещё раз повторить, что приказывает своему названному брату радоваться этой ночью...

Пришлось в самом деле вызвать женщин с музыкальными инструментами и поэта Абу Заккара.

Вскоре, под ночным небом Двуречья разнеслась музыка и пение.

— Хотят люди чего-то от нас,
Не спят люди из-за нас,
Желают знать они,
Что мы скрыли.

Абу Заккар был стар и слеп, и всё же даже его голос прервался, столь тяжелым сделалось молчание сына Бармакидов, когда новый посланец от халифа принёс ещё больше сладостей и вина...

— Господин мой, Повелитель Правоверных оказывает тебе такой почёт! Отчего ты так печален?

— У меня дурное предчувствие. Он что-то задумал.

— Отгони свои страхи и предайся удовольствиям!

Вскоре шатер окружили вооруженные воины аль-Хассы, во главе с Ясиром аль-Рахла.

— Повелитель Правоверных зовёт тебя.

Коротко бросил тот евнух.

Названный брат халифа сразу же понял всё. Без особой надежды попросил он разрешения войти в шатер дабы оставить распоряжения, а получив отказ прямо спросил

— Какой приказ дал он тебе?

— Повелитель Правоверных хочет твою голову.

Джафар покачал головой.

— Он должно быть пьян. Берегись, возможно он вскоре пожалеет о своём приказе.

Это был хороший совет — Ясир явно задумался прежде чем ответить

— Мне не показалось, что он пьян...

В голосе евнуха явственно читалось сомнение.

— Не убивай меня до завтра, и я хорошо вознагражу тебя. Завтра же, если Повелитель Правоверных не изменит своего решения, делай что должен.

Не случайно, Джафар ибн Яхья по всему Халифату известен был своим красноречием.

Но после недолгого колебания, аль-Рахла покачал головой.

— Нет к тому пути.

— Тогда хотя бы отведи меня к Повелителю Правоверных и дай возможность оправдаться!

Продолжал давить Джафар, и на этот раз евнух кивнул.

— Это возможно.

Харун ждал в своём шатре, сидя на молитвенном коврике.

— Где голова Джафара?

Быстро спросил халиф вошедшего Ясира. Тот опешил.

— Я привёл Джафара...

Попытался произнести незадачливый слуга, но Повелитель Правоверных не дал ему закончить, мгновенно подскочив с места, словно потревоженный карканьем воронов леопард

— Мне не нужен Джафар! Мне нужна его голова!

И Харун Ар-Рашид получил желаемое.
Взяв отсечённую голову в руки, долго еще он осыпал ее оскорблениями, в кровожадном исступлении снова обвинял в обидах, о которых Джафар, будь он жив, и не вспомнил бы...

Ясир туповато переминался с ноги на ногу в ожидании награды, заметил евнух и то, что в шатер прибыли хаджиб Фадл ибн ар-Раби, военачальник Харсама и евнух Масрур, прозванный "Меченосцем его мщения".

Наконец, халиф обозрел всех собравшихся — в глазах его стояли слезы.

— Харсама. Доставь это, — он протянул голову какому-то рабу, — и тело в Багдад. Выставьте останки на трёх мостах, дабы каждый знал, что бывает с изменниками. Масрур, немедленно вели заковать в цепи Яхью и Фадла Бармакидов, а также всех, кто служит им.

— Всех, Повелитель?

Невольно переспросил Масрур — речь шла о тысячах человек.

— Всех!

Рявкнул Харун, и тут взгляд его застыл на Ясире, так и стоящем с окровавленными руками.

— И отрубите этому голову.

Махнул рукой халиф.

— Не могу смотреть на убийцу Джафара.

***

В ту ночь начинается наша история.

В ночь, когда Харун Ар-Рашид пролил кровь, что не смыть всей водой из четырёх рек.

В ночь, когда мы впервые встретим наших героев.

История I
Салах


История II
Камал


История III
Эзра


История IV
Ясмин


Четыре героя.
Четыре истории.

Простолюдин с душой воина в пучине городской жизни — до чего трудно решить, с кем именно следует сражаться!

Молодой и изнеженный принц, делающий первые шаги в жизни — уже чувствующий, что ему суждено властвовать, но пока не знающий, как именно следует управлять другими.

Юноша Избранного Народа, впервые познавший трудности выбора между личным процветанием и законами общины — сумеет ли он спасти своего отца?

Дева из сказочной страны, чья сказка началась и закончилась, уступив место суровой реальности — открывшая ноль обратится ли в ноль?

Всех четверых объединит отрубленная голова Джафара ибн Яхьи, выставленная на мосту через Тигр.

В ту самую пору, когда Салах ибн Мади выбирал между джихадом и кошельком, когда Камал ибн Вали озирался в поисках учителя под сводами мечети Аль-Мансура, когда Эзра ибн Муса впервые делал выбор между общиной и обществом, когда Ясмин бинт Амир переворачивала страницы книги, написанной на пальмовых листьях, в ту самую пору зачинались истории еще трёх героев, едва ли уступающих четырём, о которых сказано было выше.

История V
Зари


История VI
Аыым


История VII
Фарук


Пути Трех... скоро им предстояло столкнуться с путями Четырёх, сплестись в причудливый узор, превосходящий изяществом прекраснейших из армянских ковров.

Слушай же, о вазир, слушай и внимай!

Ты знаешь начало истории.
Ты захочешь узнать конец.

  Джейн Колвил скорее обрадовалась, чем расстроилась – видимо, она рассудила, что пока ты будешь учиться в академии, война закончится. В этом был свой резон: все должно было решиться в шестидесятом, а значит, война, если и будет, должна была закончиться в шестьдесят первом, ну, может, в начале шестьдесят второго. Конечно, свадьба откладывалась на четыре года, но лучше так, чем гадать, вернешься ты или нет, верно?
  Но наслаждаться обществом друг друга вам пришлось недолго.
  – Доктор сказал папе, что мне вреден морской воздух, – рассказала она тебе. – Мне придется на время уехать в Атланту, к тёте. Ах, это всё такая чушь!
  Ты спросил, почему.
  Она пожала плечами.
  Но вам обоим все было и так понятно – видимо, родители рассудили, что раз не выходит со свадьбой в Чарльстоне, то, возможно, сложится хорошая партия в Атланте. Город это был молодой, современный, быстро развивающийся – там наверняка полно джентльменов, которым некогда соображать, а надо быстро жениться на невесте с хорошим приданым и хорошими связями, а там уж спокойно вести дела.
  – Ричард, пишите мне туда, – сказала она. – Пишите обязательно. А то я же буду грустить.

  И она уехала. И как не было ничего, да?
  Какая Джейн Колвил? Какой Liebestraum?
  Легко быть влюбленным, когда твоя Джейн рядом. А когда её рядом нет, зато есть весь Чарльстон и бледные щечки всех его красавиц, и раскаленный блеск из-под ресниц, и изящные жесты, с которыми они раскрывают веера? А?

  Но, может быть, я не прав... может быть, ты написал тогда хоть одно письмо в Атланту? Хочется верить, что написал... хотя... до того ли тебе было? Паркет дымился, ты выучил комплименты на французском языке, а тут еще папины процессы... Экзамены в академию...
  Папа, как ни странно, не был против.
  – Если подумать, – сказал он, – все адвокаты немного конкуренты. Это хорошо, что вы не будете с Басом конкурентами. Он получит практику, а ты сможешь сделать карьеру в бизнесе или даже стать политиком. Вы будете не соперничать, а поддерживать друг друга. Да, это хороший план.
  Экзамен перед комиссией ты сдал без труда.

  А еще... ты ведь хотел стать кавалеристом, верно?

***

  – Хотите научиться ездить верхом? – переспросил тебя Дональд Дентон. – Для службы? Ничего нет проще.
  Был июнь, стояла обычная жарень под тридцать градусов, вы допили кофе на веранде.
  Он провел тебя в конюшню и показал, как набрасывать на лошадь попону и как седлать.
  – Попона не должна к холке прилегать плотно. Лучше оставить зазор, вот такой, с ладонь высотой, а то холку может натереть. Вот так, да. Теперь подпруга.
  Он помог тебе забраться в седло, с непривычки это было неудобно, потом отстроил стремена по ноге и тоже объяснил, как это делается.
  – У меня лошади сразу для всего – и для багги, и для верховой езды. Но я, по правде, редко езжу верхом. Бетти раньше любила, я потому и купил седла. Мы с ней ездили изредка.
  Он рассказал тебе, как управлять лошадью, как работают поводья, погонял лошадь по кругу, чтобы ты попробовал порысить. Потом оседлал и вторую, для себя.
  – Сейчас и проедемся. Не бойтесь, лошади смирные. По правде сказать, для верховой езды они не очень годятся. Но настоящие верховые лошади мне не по карману, а эти – так.
  Вы проехались по дороге, пересекли мост, заехали на какой-то луг. Было непривычно смотреть на мир более чем с двухметровой высоты.
  – Пока достаточно, – сказал Дентон. – А в следующий раз попробуем галопом. А вы хорошо справляетесь! Я и сам научился ездить, только когда переехал на плантацию, но теперь уже езжу неплохо.

  В июле ты уже научился скакать галопом и даже перемахнул канаву, правда, через заборы перепрыгивать не решался – лошади и правда были слабоваты для таких упражнений.
  Как-то вы вернулись на плантацию, и когда повесили резко пахнущие кожей седла на перегородку денника, Дентон предложил тебе почистить лошадь.
  – Зачем? – спросил ты. Это ведь была грязная работа, таким негры занимаются.
  – Ну, вы же не повезете с собой на войну негров, если что, – пожал плечами Дональд. – А чистить её надо каждый день.
  Ты спросил, а он сам пойдет на войну?
  – Если будет объявлена конскрипция – то да, – без особого энтузиазма ответил твой зять. Это, конечно, был слабоватый ответ. У Ирвинов за такой ответ человека бы сильно прополоскали.
  Ты спросил, отчего он не пойдет добровольцем?
  – Наверное, это значит, что я трус. Вам такой ответ был нужен? – очень холодно ответил Дентон. Твои слова его, видимо, почему-то задели. Но ты все же сказал, что речь не об этом, просто все, кого ты знаешь, вроде собираются, так или иначе.
  И тогда он признался.
  – Ричард, а вы можете пока ничего не говорить мистеру Муру? И вообще никому, – он кашлянул. – Просто... просто Бет... просто моя супруга и я, мы, кажется, ждем ребенка. Я бы... я бы не хотел, чтобы он рос без отца.
  На это, конечно, можно было возразить, что лучше уж совсем без отца, чем с отцом-трусом. У Ирвинов кто-нибудь обязательно так бы сказал.
  Но вы были не у Ирвинов, верно? И он учил тебя ездить верхом, а не мистер Ирвин.

***

  А в августе ты стал кадетом и надел форму, пошитую отцом на заказ.



  Хотя кадет Цитадели не получал диплома бакалавра наук, а только офицерский патент, курс занятий был составлен так, чтобы подготовить человека, компетенции которого описывались фразой Jack of all trades. Программа включала в себя современную историю ("современная" – означало с XIII века), географию, грамматику, алгебру, общую и начертательную геометрию, тригонометрию, архивное и бухгалтерское дело, риторику, общую и натурфилософию (то есть естествознание) и французский язык. Были классы, посвященные архитектуре, механике, физике, химии, минералогии, ботанике, геологии, общему и международному праву, топографии и топографическому черчению. Военно-прикладные дисциплины, которым, конечно, уделялось особое внимание, включали инженерное дело, баллистику и практическую артиллерийскую подготовку, маневрирование войсками и особый курс, посвященный общей подготовке к исполнению обязанностей офицера.
  Расписание занятий было составлено так, что в классах вас обучали только основным понятиям, большую же часть знаний вы осваивали сами в своих комнатах по учебникам, а затем сдавали экзамены.
  Разумеется, за четыре года нельзя было в совершенстве овладеть всеми этими науками, но зато на выходе из вас должны были получиться универсальные специалисты, пригодные для делового или политического поприща, а главное, способные, зная азы, самостоятельно овладеть тонкостями любой науки, если это потребуется. Во всяком случае такова была идея.
  Что касается истории войн, упор был сделан на изучении последней, мексиканской войны, а также, разумеется, наполеоновских войн – наиболее грандиозных и великих на тот момент в сознании ваших учителей. Поэтому неудивительно, что вы ознакомились с классическим трудом Клаузевица "О войне", ведь в качестве примеров он регулярно приводил войны и кампании Первой Империи. Сказать, что вы поняли оттуда всё будет большим преувеличением, но легкий и понятный стиль Клаузевица, лишенный излишнего академизма, и его упор на то, что военное искусство является именно искусством, а не точной наукой, как пытался представить это Жомини, у многих находила одобрение. Ведь кадеты обычно горят желанием "блистать, а не считать".
  С практической же точки зрения вашей Библией стали два "Справочника офицера", в которых подробно объяснялись все премудрости военных построений и манипуляций с оружием, от отдельного бойца до целой бригады. Как отряды должны строиться, как перестраиваться, какие команды офицер должен подавать и как солдаты должны их исполнять – всё это вам требовалось заучить чуть ли не на зубок. Хотя программа в целом мало отличалась от вест-пойнта, у вас курсы не были разделены по годам обучения – артиллерия, пехота, кавалерия и инженерные войска. Кавалерийский курс отсутствовал, а остальные три преподавались параллельно, хотя в первые годы больший приоритет отдавался артиллерии.
  Был у вас и курс фехтования, преподававшийся по субботам. Вообще субботы отводились под инспекции вооружения и того, как хорошо вы умеете с ним обращаться и совершать эволюции.
  Подъем происходил в шесть утра по сигналу трубы, после завтрака – построение и строевые упражнения, затем теоретический курс и время на самоподготовку. Отбой – в 22:30. По воскресеньям вы в обязательном порядке посещали утреннюю службу, и только вечером, если не нужно было готовиться к каким-либо экзаменам в понедельник или вы не были наказаны, вас отпускали в увольнительную в город. На практике это означало, что вырваться на какой-либо бал или в салон или хотя бы повидать семью у тебя получалось пару раз в месяц, не более.
  Случались и полевые выходы в тренировочные лагеря, на несколько дней, причем не только в летнее время – в них вам объяснялись основы разбивания лагеря и походной жизни и караульной службы, чтобы, попав в армию, вы не обнаружили себя неприспособленными к настоящей военной кампании оловянными солдатиками, годными только для парадов. Ориентирование на местности по карте и без неё, построения и перестроения из походного порядка в боевой – вот чем вы там занимались. Это считалось крайне важным, потому что "глаз офицера должен привыкнуть соотносить карту и реальную местность".

  Смешно сказать, но в то время как американская армия, являясь во многом армией добровольной, никогда не блистала высокой дисциплиной, в Цитадели царили суровые порядки. Опоздания не допускались, оправдания не принимались, о самовольной отлучке не могло быть и речи, а если кадет был застигнут в пьяном виде, ему грозило немедленное отчисление. Это, конечно, не значит, что вы не пили, но прятали спиртное тщательнее, чем скупец прячет серебро. Несмотря на приподнятый дух веселья и озорства, всегда сопровождающий сборище богатых молодых мужчин, и на то, что телесные наказания в Цитадели не применялись, атмосфера строгости висела в классах и на плацу, как дым после залпа.
  Впервые ты оказался оторванным от семьи, полагающимся только на себя. Впервые твой успех или неуспех зависел только от твоих усилий, и не было ни отца, ни матери, которые стояли за твоей спиной и следили, а вообще правильной ли дорогой ты идешь? Впервые тебе пришлось самому заставлять себя зубрить зачастую скучные предметы, и хотя часть программы (например, основы французского языка) ты уже знал, над многими из них, в частности, над математическими дисциплинами и черчением, пришлось изрядно попотеть. Впервые преподаватели выглядели не наемными работниками твоего отца, которые под напускной строгостью прячут лишь желание лучше тебя обучить, а огнедышащими драконами, которые учат класс, а судьба каждого отдельного кадета им, в общем, безразлична. Впервые ты столкнулся с таким количеством незнакомых людей, обладавших пусть и небольшой, но властью над тобой.

  Разумеется, попав в такие тяжелые условия после вольницы частного обучения, кадеты сразу же начинали сплачиваться. Не обходилось без насмешек, подколок и розыгрышей, но все вы были в одинаковом трудном положении – ваши учителя старались, чтобы обучение ваше больше напоминало армейскую службу, чем увлекательное приключение. И в такой атмосфере все заводили себе друзей и знакомых, причем узы этой дружбы крепли быстрее, чем в обычном колледже. В этом отношении отец твой не ошибся.
  Хотя в цитадели не было тайных обществ и лиг, как в других учебных заведениях того времени, кадеты образовывали кружки (в основном литературного, политического или дискуссионного характера), лидерами которых были ученики старших классов. Такое "вертикальное" общение всячески поощрялось – считалось неправильным, если кадет ограничивает общение товарищами из своего класса.
  Были в академии и свои отщепенцы – парни, которые ни с кем не общались, вели себя замкнуто, занимались только занятиями. Но таких было мало.

  Твоими новыми друзьями стали Аллен Хопкинс, Джош Хиллерби, Майкл Суон.
  Хопкинс и Хиллерби были из Чарльстона, а Майкл – из Джорджтайна в пятидесяти милях. Он здорово уступал вам в учебе, но зато отлично разбирался в лошадях, чего о вас троих сказать было нельзя. Майкл был из плантаторской семьи – крупный и веселый малый. Вы шутили, что с такой видной фигурой он быстро выбьется минимум в полковники.
  Аллен Хопкинс был твой ровесник, собственно, ваши родители даже были знакомы, да вы и сами видели друг друга где-то на балах. Его отец торговал красками. Хопкинс был немного заносчив, но это ему, что называется, шло – он был очень красив: тонкие брови и тонкие же губы, темные глаза и слегка вьющиеся волосы. В придачу он отлично фехтовал (хотя утверждал, что никогда этому раньше не учился), да и в таких предметах, как французский, тебе не уступал. К тому же, так как вы были его друзья, с вами он обращался ровно.
  Отец Хиллерби был важной шишкой в заксобрании штата – он владел плантацией за городом и был хорошо известен в городе. У Хиллерби наоборот не ладилось с фехтованием, да и выглядел он невзрачно, зато лучше всех вас понимал математику и точные науки – с этими предметами проблемы были у большинства.
  – Спрашивается, зачем мы вообще тратим время на махание этими железками, – ворчал он. – Баллистика – вот главная военная наука. Двенадцатифунтовое ядро не оставит мокрого места от человека с саблей. Вот что надо учить!
  – Офицер должен уметь отстоять свою честь, – парировал Хопкинс. – Это ясно как дважды два.
  – С этим я не спорю, – кивал Хиллерби. – Но есть же револьверы...
  – Револьверы – рулетка, – резал Хопкинс. – А с саблей я всегда могу быть уверен в себе.
  – Джентльмены, я в воскресенье был в городе и раздобыл пинту джина, – вклинивался Майкл. – Не то что бы я это... ну... хотел прервать ваш спор. Но предлагаю провести его в более дружеской атмосфере. А?
  – Тихо! – возмущались оба. – Ты бы еще на весь копус об этом покричал, балда. За такое нас мигом вытурят!
  – Так вы отказываетесь? Вы испугались?
  – Вы назвали нас трусами?
  – Нееее... Я просто говорю, что джин сам себя не выпьет.
  И вы шли в его комнату и тайком пили там обжигающий джин.

  Старшем же в вашем "кружке" был Томас Паттерсон. Ему было двадцать два года, он был на третьем курсе, тоже сын плантатора, но помельче. Молчаливый и доброжелательный, он чем-то неуловимо напоминал тебе Дентона. На него всегда можно было положиться.

***

  Ты начал обучение в августе шестидесятого, и уже вскоре после этого страну потрясли события, важность которых еще не была до конца понятна.
  Ну, собственно, всё равно вся страна всколыхнулась. И я, конечно, имею в виду избрание в ноябре президентом Авраама Линкольна, того самого "адвокатишки". На выборах было четыре кандидата, и самое обидное заключалось в том, что два демократических претендента, Брекенридж и Дуглас, вместе набрали больше голосов, чем "республиканская обезьяна", но каждый по отдельности проиграл "с запасом". Предпочтения разделились географически: на всем Нижнем Юге победил Брекенридж, Дуглас и Белл поделили верхний Юг, но весь север и Калифорния с Вашингтоном проголосовали за Вашингтона. А на Севере, как ни крути, народу в городах жило больше, да к тому же еще у вас значительный процент населения составляли негры, а ведь негры не голосуют. Вот был бы анекдот, если бы они получили избирательные права! Такое, пожалуй, было бы перебором даже для республиканцев, кроме разве что самых отмороженных аболиционистов!

  Дальше события развивались стремительно. Буквально на следующий день власти вашего штата арестовали офицера союза, пытавшегося вывести боеприпасы с Чарльстонского арсенала в один из фортов. Над батареями Чрльстонских укреплений подняли флаг штата – белая пальма и полумесяц на темно-синем полотнище, "знамя Пальметто".
  Еще через три дня ваши сенаторы покинули Конгресс.
  В штатах Хлопкового пояса стали созываться конвенции по вопросу сецессии. Страна стояла на грани распада. Все разговоры были только об этом.
  Двадцатого ноября, через две недели после выборов, Линкольн сделал официальное заявление, что он приложит все усилия, чтобы внутренние дела штатов (в первую очередь по вопросам рабства) будут решаться самими штатами. Это не были пустые слова – уже заранее была подготовлена поправка Корвина, закреплявшая такой статус, её текст был направлен в законодательные собрания южан... Но нет, гордые демократы не желали удовлетворяться такой подачкой от "отвратительного победителя".
  Пришел тревожный декабрь. Шли напряженные переговоры, но с каждым их шагом Союз все сильнее приближался к краху. Бьюкенен, все еще остававшийся президентом, объявил выход из союза незаконным, но в то же время запретил любое вмешательство во внутренние дела штатов. "Главное сейчас сохранят статус-кво!" – твердил он. – "Никаких решительных действий!" Федеральные военные не понимали, что им делать – то ли оккупировать Чарльстонские форты, прикрывавшие город с моря, то ли не дергаться и не провоцировать конфликт.
  Один за другим из правительства Бьюкенена стали выходить министры: как южане, так и северяне, недовольные его пассивной политикой. В то же время военный секретарь Джон Флойд изо всех сил организовывал транспортировку оружия на юг! Бьюкенен потребовал его отставки, и тот подписал её, но только двадцать девятого декабря.
  Вся страна, от Калифорнии до Флориды, замерла с одной мыслью в голове: НЕУЖЕЛИ И ПРАВДА БУДЕТ ВОЙНА?!

  Семнадцатого декабря началась конвенция Южной Каролины по вопросу сецессии.
  Восемнадцатого числа Джон Криттенден, сенатор из Кентукки, предложил свою модель Компромиса – возродить старое правило о том, что рабовладельческие и свободные штаты будут разграничены географически. Но тут уже уперлись северяне – не для того они выборы выигрывали. Компромисс Криттендена оказался мертворожденным, Сенат в конечном счете проголосовал против него.
  Двадцатого Брекенридж собрал Комитет Тринадцати: на совещание съехались сенаторы разных взглядов в отчаянной попытке выработать путь к урегулированию конфликта. В него вошли Джефферсон Дэвис, Стивен Дуглас и многие другие известные личности.

  Наконец, двадцать четвертого числа, накануне рождества гром грянул: Конвенция Южной Каролины завершилась, и губернатор Пикенс объявил о том, что акт о сецессии принят.
  Люди по-разному встречали это рождество. Одни ликовали: "Наконец-то мы отделились от этой шайки проходимцев!" Другие видели в происходящих событиях дурное предзнаменование. У вас в доме оно прошло спокойно: папа был в отличном настроении, говорил, что сецессия вызовет расцвет торговли, а для его практики это будет полезно.

  Вскоре после рождества федеральные войска, ночью, тайком заклепав пушки в форте Моултри, который невозможно было оборонять с суши в случае нападения, перебрались в форт Самтер в гавани. Вы видели маленький бастион на острове и звездно-полосатый флаг над ним.


  Президент Бьюкенен встретился с делегатами от Южной Каролины, которые потребовали вывода федеральных войск из штата. Президент в своей обычной манере заявил, что ему нужно больше времени, чтобы определить отношения федерального правительства к штату-ренегату, что пока войска останутся. Он тянул время. Бьюкенен напоминал врача, на руках у которого умирает больной, а он боится взяться за скальпель и хочет передать его другому врачу, чтобы больной помер "не в его смену".

  Тридцатого декабря войска Южной Каролины, набранные в основном из числа милиции, заняли оставленные федералами форты и Чарльстонский арсенал.
  Вас срочно вернули с январских каникул. С этого момента вместо ежедневных учений на плацу вас стали использовать, как гарнизонные части. Из кадетов сформировали временную команду, поручили вам двадцатичетырехфунтовые гаубицы. Вы должны были стоять на Каммингс Пойнт, при орудиях, и охранять вход в гавань, а вторая половина училища – занимать батареи форта Моултри.
  Вы получили приказ препятствовать любому федеральному кораблю войти в гавань. Командовал вами суперинтендант Академии, полковник Стивенс. Вы подняли над укреплениями свой флаг – красный, с белой пальмой, "Биг Ред".
  Над головой у вас летали чайки. Вы сидели в хорошо натопленной казарме, пили кофе и изредка сменялись на постах у люнетов, где дул пронизывающий январский ветер. Все были отчего-то серьезны, даже балагуры притихли. Эти огромные пушки и то, что вас вывели из города на позиции, настроило кадетов на серьезный лад. Хотя никто и не ждал нападения.
  Вас обещали скоро сменить регулярными войсками.

  Тридцать первого декабря Комитет Тринадцати объявил, что ему "не удалось выработать подходящего решения."

  Во Флориде, Джорджии и Алабаме также начали занимать арсеналы и форты.

  А девятого января горнист сыграл тревогу. Вы выстроились у орудий, а полковник с биноклем осмотрел море. Да и без всякого бинокля видно было колесный пароход, намеревавшийся пройти в полумиле от мыса.
  – Идет под звездно-полосатым флагом, – сказал полковник. Потом повернулся к вам и гаркнул, – Зарядить орудия!
  И вы их зарядили – заложили заряды в парусиновых мешках, закатили в стволы чугунные ядра. Ты был не самым старшим и не самым младшим, не хилым, но и не очень плечистым, поэтому в расчете оказался там, где где сила нужна, но не играет решающей роли.
  Ты стоял и держал в руках трос, прикрепленный к ударнику.
  Капитан Торренс, преподаватель баллистики, лично навел орудия. Потом полковник посмотрел на часы и крикнул:
  – Первое орудие – огонь!
  Раскатисто, с треском выпалила первая гаубица.
  – Недолет! Полградуса выше! – скомандовал полковник. Капитан Торренс принялся исправлять наводку других орудий.
  Минута – и все было готово.
  – Второе, третье, четвертое орудия – огонь!
  И ты дернул за шнур.

  Пушки грохнули и с почти одновременно откатились назад.
  – Прочищай! – кадеты с банниками бросились к стволам. – Заряжай! Накатывай!

  Батарея сделала семнадцать выстрелов, пока, наконец, полковник не сказал:
  – Так держать, кадеты! Отворачивают.
  – А попадания были? – не удержался капитан.
  – Три попадания!
  – Сэр, разрешите прокричать ура в вашу честь!? – гаркнул Суон.
  – Ура флагу! – скомандовал полковник.
  – Ура! – закричали кадеты во все глотки.
  Все оказалось совсем нестрашно, а напротив – весело.

  Корабль, который вы обстреливали, назывался "Звезда запада" – это был торговый пароход, зафрахтованный армией США для доставки в форт Самтер продовольствия и подкреплений. Вы попали в него три раза, по счастью никто из его команды не погиб. Обстрел этот происходил не в самой гавани, и потому о нем говорили не так много – ну что там, подумаешь, обстреляли пароход где-то в море. Некоторые люди все еще надеялись, что войны удастся избежать.
  Но это было уже невозможно – подобно тому, как пушка, сделав выстрел, начинает откатываться, так и ваша страна с сецессии Южной Каролины начала катиться к войне.
  Первые выстрелы этой войны сделал ты, Ричард Мур. Повод ли это для гордости? Не знаю.

***

  В тот же день, девятого января, как вам позже стало известно, из союза вышли Миссисипи, почти сразу за ней последовали Алабама и Флорида, за ними последовала Луизиана. В Техасе провели общее голосование.
  А дальше начались политические игры, целью которых было перетягивание колеблющихся штатов на ту или другую сторону.

  Вас вернули в Цитадель, а двадцать восьмого числа объединили с Академией при арсенале и сформировали из вас Кадетский Батальон. Вы получили свое постоянное оружие – винтовки Спрингфилд и патроны к ним. Формально вы еще не поступили на службу штата, но фактически уже были солдатами. Только, как сказал суперинтендант Стивенс, "лучше всего вы можете исполнить свой долг, прилежно учась и постигая военное дело для будущих сражений."
  Лаборатория Цитадели закрылась. Раньше в ней вы проводили химические опыты. Теперь там изготавливали боеприпасы.

  Была создана Конфедерация, Джефа Дэвиса на конвенции избрали президентом. Сенатор Брекенридж стал бригадным генералом и уехал к себе в Кентукки собирать добровольцев.

  Февраль и март прошли наполненными сообщениями о том, что такой-то штата отделился, а такой-то остался в союзе. За этими грозовыми тучами как-то померкла новость о том, что ты стал дядей – Бет-Ли родила дочь. Её назвали Вероникой.

  Четвертого марта Линкольн наконец стал президентом. Он снова заявил о желании сохранить союз во что бы то ни стало и не препятствовать существованию рабства в южных штатах.
  – Нет уж, поздно! – посмеивался Аллен.

  Командующим вашим района был назначен генерал Борегар. Восьмого апреля он заявил, что любое сообщение форта Самтер с федеральным правительством будет пресечено, а одиннадцатого потребовал сдать форт. Комендант, майор Андерсон, ответил отказом, но сообщил, что в форте оставалось продовольствия на несколько дней, и что он эвакуирует его пятнадцатого числа.
  Но такой расклад не устраивал Борегара, и двенадцатого апреля началась бомбардировка.
  Вы были в отпусках, поскольку девятого числа состоялся выпускной банкет очередного курса, но многие вернулись в академию. Почти все офицеры академии были заняты на батареях и руководили обстрелом. Вернувшихся кадетов отправили на батарею Уайт Пойнт Гарден на юге города. До форта отсюда было три мили, и его почти не было видно, но вы все равно стреляли из расположенных на променаде двенадцатифунтовок. Бомбардировка вообще походила больше на праздник, чем на сражение – весь город собрался посмотреть на обстрел. Форт отвечал редкими залпами, но попаданий не добился. Канонада продолжалась с самого рассвета весь день и даже ночью, и только на следующий день форт сдался, что вызвало всеобщее ликование.
  Хотя форт был сильно разрушен и горел, ни один из его защитников не пострадал от обстрела. Лишь во время сдачи на построении, когда решено было дать салют из ста орудий, одно из них разорвало и осколками смертельно ранило солдата из сдавшегося гарнизона, и еще говорили, что одну пушку разорвало у вас еще раньше, днем, и стоявший поблизости солдат истек кровью.
  Это были первые жертвы Гражданской Войны.
  Пятнадцатого апреля, через два дня после сдачи, президент Линкольн издал указ о созыве семидесятипятитысячной добровольческой армии.

***

  После взятия форта, последнего укрепления поблизости от Чарльстона, занимаемого федералами, ваша жизнь вернулась в прежнее русло. Война началась, но поначалу этого словно никто и не заметил. Вы вернулись в классы и комнаты и продолжили занятия. Вы были словно люди, которые нырнули в казавшуюся холодной воду, а через минуту ощутили себя вполне комфортно, сразу же забыв, что в этой воде можно утонуть. Война и война, что ж теперь? Пристальнее стали следить за газетами – это да. Но и только.

  Первые стычки начались в Вирджинии только в июне, и потери в них исчислялись... нет, даже не сотнями. У Филиппи общие потери убитыми и ранеными составили три десятка людей, у Рич Маунтин в плен было захвачено пять сотен ваших, зато у Биг Безель Магрудер разбил Батлера. "Разбил" – это было сильно сказано: вы потеряли одного убитого, а янки – восемнадцать. Ужасная "бойня"! Война выглядела опасной игрой, не более.

  И только в июле после многих маневров разразилось сражение у Булл Ран. Федералы шли "На Ричмонд!", и вот это была уже не шутка. Сражение обернулось победой, да еще какой! Бегством вражеской армии! Правда, потери вышли почти одинаковые – примерно по четыреста убитых и тысяча-полторы раненых с каждой стороны, да еще полторы тысячи федералов из "девяностодневной милиции" попросту разбежалась по домам. Но вдруг всем стало понятно, что война – не игрушка. Не потому что убили столько народу, хотя и поэтому тоже. А потому что Вирджинская армия после сражения оказалась настолько же истощена и не готова к своей победе, насколько армия янки – к своему поражению. Победу-то вы одержали, только она ни к чему не привела.

  Стали поговаривать о том, что кадетов начнут отправлять в армию, но не в боевые части, а в учебные – кадеты третьего и четвертого года обучения будут помогать тренировать войска. А то внезапно оказалось, что ваши солдатики, набранные из милиций штатов, может, и умеют стрелять из ружей, но ни имеют ни малейшего понятия о том, как же собственно ходить, не сбиваясь в бесформенную толпу. Впрочем, у "волонтеров" с севера дела шли еще хуже, они и стрелять не умели.
  Огромная страна раскололась надвое. Но федеральная армия в мирное время насчитывала всего шестнадцать тысяч человек, причем большинство действовали против индейцев на Западе. В вашей стране было полно людей с военным образованием. Полно пушек, ружей и снарядов. Полно умелых наездников и стрелков, особенно на Юге.
  Но при этом сносно воевать ни одна из сторон не умела даже близко.

  И тем не менее многие кадеты рвались именно в настоящий бой, ведь никто не знал, сколько еще продлится война?
  – Мы разбили янки в одном сражении. Сколько их еще будет, прежде чем они запросят мира? Так ведь и война закончится, – считали они.
  Формально, несмотря на то, что вы были членами Кадетского Батальона, вы все еще оставались добровольными слушателями академии. Любой из вас мог уйти отсюда, пусть и без патента, не дожидаясь выпуска, и записаться в армию добровольцем. И некоторые так и сделали.

  Ты отучился год в военной академии. Ты имел представление о военном искусстве, знал, как работают пушки, знал слово "логистика", знал военные команды и видел, как кадеты постарше командуют ротой и полком. Ты попробовал драться на саблях, ты знал назубок все эволюции с мушкетом, а в теории – как развернуть бригаду из походного порядка в боевой. И еще как ставить палатки. А многие, кто отправились на войну, ничего этого не знали – просто похватали ружья (а кто и без ружья) пошли и записались в армию.
  Чувствовал ли ты себя готовым для настоящей войны?

Айзек не нашел времени получше, чтобы обидеться, возможно — смертельно.

— Почему... вы думаете... что я... меньше... морпех... чем вы... штаб-сержант? — Скрипач упрямо тянул Борделона по песку и дышал мелко-мелко, часто-часто, отхаркивал слова по одному-два, чтобы не надорваться, хотя в его тщедушном организме сейчас клокотал целый возмущенный монолог со сносками и авторскими ремарками. От Диаманти он бы еще стерпел молча этот "нненад", хотя он и подозревал капрала в латентном человеколюбии. Но от Борделона, который только что на себе вытащил двоих, это звучало как оскорбление. — Я же... все... сделал... Пополз... встал... побежал... бросил... Было... страшно... побежал... все равно...

Глаза начали слезиться от всего этого песка. Айзек шмыгнул носом.

— Я... вообще... отлично... тащу. Я Шорти... тащил.... и Крота... тащил... и этого... как там... не спросил... тащил... Дотащил... всех... и вас... дотащу...

Скрипач осилил еще футов пять и снова остановился передохнуть.

— Держитесь. Тут рядом. Все нормально будет.

Айзек совсем не умел врать. Во всяком случае, мама много раз ему это говорила. В какой-то момент он перестал даже пытаться: проще было сказать правду и молча подождать, пока на тебя перестанут укоризненно смотреть и / или орать. Но сейчас вроде вышло просто отлично — чистенько, без фальши. Сам бы поверил, но сержант был таким тяжелым, Скрипач таким уставшим, а берег так далеко...

"Малой, сам уходи!!!" — послышалось откуда-то оттуда. А может, это раньше кричали, а дошло только сейчас... Айзек размазал рукавом по лицу слезы и сопли, сжал зубы и снова пополз. Сами вы все... уходите... знаете куда... "Сдохну, но дотащу, — думал Скрипач. — Нет, лучше дотащу и сдохну."

Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.

От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.

Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.

Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.

А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.

Скрипач вскочил. Скрипач побежал.

Мир. Хрипит кто-то там, под оградой, где только что громыхало - словно вопить пытается, но не может из-за того, что горло сдавлено. Булькает влажно. Трещит то ли ткань, то ли еще что-то, что может трещать так же, как она. Приглушенный рык еще. Утробно-гортанный, с клокотанием. Зверь? Точно не койот, если так, те мелкие слишком.

Глянув в ту сторону, позволяет имперка "Химере" подхватить свою подругу под руку. И хмыкает, когда предлагаешь ей "реанимировать" стрелка "Клещей".

- Каре о ишики фумеи но джотай маде футари де нагуримашта.

Вы избили его так, что он теперь в коме. Нет времени на сантименты, с сожалениями заодно. Подхватываешь практически невесомую "Паучиху" - нескладно-сухую и плотную настолько, словно это упакованное в комбинезон соломенное чучелко - под другой бок, попутно понимая, что легко унесешь ее и сам.

- Мичи ва джиюдес.

Свободна дорога. Рвется вперед - вдоль здания - Якудза с такой прытью, которой остается лишь позавидовать. Кричит, уже на ходу.

- Шикачи, соре ва нагаку ва тсузукимасен!

Но, мол, это ненадолго. Оглядываясь через плечо "бланко".

- Йон, блять...

Где-то далеко позади, уцепившись за край железки, подтягивается и, грузно перевалившись во двор, спрыгивает на бетон среднего роста, крепко сбитый мужчина. В запыленных джинсах, шерстяной, в красно-черную клетку, рубахе с длинными рукавами, поверх которой накинут ярко-оранжевый жилет с широкими полосами светоотражателей. Каска еще, тоже оранжевая. Коммунальщик какой-то. Странно сгорбившись и зачем-то растопырив руки, будто краб - клешни, пару мгновений конвульсивно поводит головой влево-вправо, чуть слышно урча. То ли осматривается, то ли принюхивается. И, очевидно, заметив движение, срывается за вами практически прыжком, пару-тройку метров пробежав галопом, на четвереньках, и уже потом вскочив на ноги.

- Это что за пиздец?!

Валится за ним следом еще один - рослый и плечистый, тоже в жилете и каске, и тут же бросается следом за товарищем. Третья - судя по тому, что выглядит так, как будто только со стрип-пилона: в полупрозрачном, неоново поблескивающем бретелями бюстгальтере, таких же стрингах, и микро-юбке - "Мотылек" клещевский, карабкается следом за ними. Что-то не так со всеми тремя. Понимаешь быстро, что - лица чем-то красным перемазаны у всех. Так, словно это младенцы, которых из ложечки кровавым пудингом накормили неудачно, а потом еще более неудачно вытерли.

- Что за...

Не успевает Вэл договорить. Еще чьи-то пальцы цепляются за верх плиты. И еще. И еще. И еще. Раскачивается пластина, трещит, проседая под натиском тел. Штурмом берут, наваливаются, лезут друг у друга по головам. Вжикнув каблуком так, что цементная крошка летит шрапнелью, резко разворачивается на месте джапанирка.

- Тотемо такусан!

Слишком много. Взмахивает руками - левой сначала, правой потом. Хлопают за вашими спинами, взвившись ввысь и плеснувшись в стороны бурлящими клубами угольно-черной взвеси, микро-гранаты. Валится с треском, не выдержав напора, заграждение. Топчут и топчут чьи-то ступни жестянку.

- Ниджо-бьо омачи кудасай!

Двадцать секунд ждите. Дергает из-за спины катану, вскидывает ее к правому плечу, вставая в классическую "ин-но камае".

- Моши модоранакаттара, шиппатсу шите кудасай!

А потом - все, уезжайте-уходите. Развернуться? Помочь? Или бежать, бежать, бежать?

Максин опустила дуло в пол и кивнула Юмэйлин, одновременно подтверждая, что та правильно разобрала ее имя, и что предостережение услышано.

– Система! Система, запрос. Расходному сотруднику 1811 необходимо связаться с курирующим сотрудником. В случае отсутствия курирующего сотрудника Системе назначить нового курирующего сотрудника.

  Кубинец
  – Охуенная история, – сказал Шарки.
  – Это как посмотреть, – возразил Фьюз. – Парень пытался спасти принца от чертовой ведьмы. И спас. Но, дорогой ценой.
  – Тянет на серебряную звезду, – согласился Шарки.
  – И пурпурную жопу.
  – Так, йопт, отставить! – оборвал их Олд-Фешн.
  К вам за стену скатился Лесли.
  – Ребятки, взрывчатку вы же с собой взяли?
  Вы переглянулись.
  – Взрывчатка была у Лаки. Он её на пирс зачем-то потащил. А потом его ранили, – прервал Олд-Фешн затянувшееся молчание.
  – И вы её не взяли?
  – Никак нет, сэр.
  Лесли очень тяжело вздохнул.
  – И что вы за разведчики-снайперы такие, а?
  – А вы что за инженер такой? – парировал Шарки. – Нам никто не сказал, что тут взрывать что-то надо.
  Лесли смерил его взглядом.
  – Виноват, сэр, – ответил Шарки таким голосом, мол "ну да, ну да, ты начальник – я дурак, проехали уже".
  Лесли закатил глаза. Как вы уже догадались, он не матерился принципиально, даже когда очень хотелось.
  – Ладно, супермены. Тогда взяли эти ящики с патронами – и потащили вперед. Там будет бункер из бетона, а перед ним большая воронка. Сложите в ней.
  – По-моему, тут для них безопаснее, сэр.
  – Я Хокинсу скажу, – ответил Лесли. – Что-то вы разболтались.
  – Виноват, сэр. А потом что?
  – Когда потом?
  – Когда перетащим.
  – Потом собирайтесь у воронки и ждите меня там.
  И Лесли уполз, а вам пришлось ползком толкать ящики по песку до воронки, ярдов двадцать. Это было не слишком приятным занятием, учитывая, что вокруг все время какая-то хреновня то взрывалась, то свистела. Близких разрывов, впрочем, не было.
  Вы залегли у воронки. Тут было чертовски неуютно – за стеной гораздо лучше, хоть она и поднималась от силы ярда на полтора.
  – Лейтенант, похоже, расстроился, – сказал Ист-Сайд.
  – А че он на нас? – возразил Шарки.
  – Не, ты так с ним не говори больше. Он так-то нормальный.
  – А хер ли он пирс-то поджог?
  – Ну, у всех бывают ошибки. Он же не пирс поджог, а гнезда сбоку, это потом огонь перекинулся случайно.
  – У Хока ни хера случайно не бывает, а у лейтенанта Лесли...
  Тут лейтенант опять к вам вернулся.
  – Сигаретка есть? – вдруг спросил он.
  Ист-Сайд покопался и протянул ему одну.
  – Я нам задание нашел. Сейчас будем взрывать одно нехорошее место.
  – А поконкретнее?
  – Пулеметное гнездо.
  – Сэр, а может, я просто выберу позицию, прицелюсь хорошенько и – "хлоп!" А? – спросил Собер, погладив винтовку.
  Лесли посмотрел на него долго, потом сказал:
  – Нет.
  – Почему?
  – Потому что тебя убьют. Хлоп – и всё.
  Собер ничего не ответил.
  – А чего ждем-то, сэр? – спросил Олд-Фешн.
  – Когда штаб-сержант Борделон, образцовый морпех, добудет нам взрывчатки у соседей.
  – Ага, ясно.
  Вы пролежали еще какое-то время. Пришел капрал и привел с собой четырех морпехов из роты "Эхо".
  – Эти ребята – с нами, сэр.
  Лесли кивнул, но смотрел он куда-то вправо, мимо капрала.
  – Сукин сын! – сказал вдруг Лесли, вглядевшись в сторону моря. – Это он!
  Все оживились.
  – Кто? Где?
  – Да Борделон! В море! Зачем он в море побежал-то?!
  Вы увидели фигурку в майке, которая чесала сквозь волны сначала бегом, а потом прыгнула и поплыла. До неё было ярдов сто от силы, может, и меньше, но от земли разглядеть что-то в подробностях оказалось непросто. Так, мелькает что-то среди волн вроде, а вроде и нет.
  – Смерти он моей хочет.
  – По-моему, он там кого-то вытаскивает на берег, – сказал Собер, глядя в прицел. – Ага, точно. Двух каких-то гавриков.
  – Я его придушу, – взорвался Лесли.
  – Не надо, сэр. Он правда двух парней вытащил, похоже, – заметил Собер.
  Лесли тяжело вздохнул.
  Ждать вам оставалось недолго.


  Скрипач, Мрачный
  Пробираясь мимо трупов, раздолбанных LVT-шек (по правде сказать, сгорела из них только одна, и та стояла в воде, вдалеке от берега), воронок и раненых, ждавших эвакуации, вы добрались почти до самого пирса.
  – Дальше ползком, парни, – сообщил Борделон, и сам пополз, только и успевай за ним. Спортсмен хренов, отличник боевой и политической подготовки.
  Вы доползли до какого-то бетонного блокгауза – вроде тех, что были в секторе "Гольф", только побольше, кажется, но пониже.
  Позади него нашли воронку, а рядом с ней – нескольких лежавших в песке морпехов. В воронке были свалены ящики с патронами – для людей в ней места не было.

  Скрипач, Мрачный, а также и Кубинец
  – Сэр, я нашел взрывчатку! – крикнул Борделон одному из морпехов.
  Это оказался лейтенант Лесли. У него были длинные, белесые, почти бесцветные волосы, челка выбивалась из-под каски. Кроме этой дурацкой пряди, лицо у него было слегка отчужденное, холодное и недовольное. Вообще-то он был не таким уж засранцем, насколько вы знали – он был из штаба вашей роты и никого вроде бы без причины не нагибал. Вы мало его знали, слышали только, что он женат и у него вроде бы есть сын, и еще он какой-то пафосный представитель династии. Типа не просто Лесли, а Алан Джи Лесли Второй, етишкина-метишка! И глядя на него это можно было почувствовать – он был такой слегка хлыщеватый блондинчик с голубыми глазами. Один капрал дразнил его за глаза фразой "я не потерплю". Лесли сказал её всего один раз после учений, но она почему-то привязалась к нему почище клички – хорошо она подходила к его лицу. Только, конечно, в глаза его никто так не называл. Да и не за что было. И потом еще говорили, что на Гуадалканале он себя хорошо показал, хоть и остался без медали, но появлялся там, где было надо, вовремя и давал "особо ценные указания", когда надо. Да и вообще... смелый он был, этот Алан Джи Лесли Второй! И лучшим подтверждением этому была его вроде бы дружба с лейтенантом Хокинсом, а смелее Хокинса, так считалось, никого в полку-то и нет.

  Лесли перекатился на бок и уставился на Борделона.
  – Ты чего там устроил, сержант? Ты с ума сбрендил? Ты какого лешего в воду полез? – накинулся он на Борделона. – Это че тебе, спектакль что ли?
  – Там парни были, сэр. Надо было вытащить. А взрывчатку вам уже несли, – оправдываясь и умело скрывая обиду, ответил штаб-сержант. – Вот, рядовой... и капрал. Я ж позаботился, сэр.
  – Ты дурака не валяй! Тебя бы там убили, и что дальше? Кто взрывать будет?
  Любой другой сержант в текущих условиях ответил бы, наверное, что-то вроде: "Да уж видимо, вы, сэр, а кто блядь еще-то!?" Но Борделон был "хороший мальчик", он сказал только:
  – Виноват, сэр, не подумал, – и пожал плечами, как будто действительно считал себя виноватым.
  Лесли тяжело вздохнул – так тяжело, что вы услышали это даже несмотря на грохот выстрелов и взрывов.
  – Ладно, герой чертов. Молодец, че. Подполковник тоже твой забег в плавках видел.
  – Да я не в плавках, – смутился Борделон.
  – Отставить! Времени мало. Давай, заряды делай – и поползли. Всех, кого удалось, Брайан собрал.
  Про ваши баллоны, кажется, все и забыли.
  Стоило напомнить о них.
  – Да вон они, что им будет. Я хотел их себе забрать, – сказал Лесли, кивнув на воронку. – Но если они ваши, берите. Сейчас только точку одну рванем, и чешите назад к своему Манго с баллонами. Но точку надо взорвать, парни. Приказ подполковника.
  Сказал он это "сейчас только рванем", как "сейчас только за кока-колой мне сбегаете". Но чувствовалось, что внутренне он не так уверен в успехе.
  – Сэр, может за стену пока отползем? – спросил капрал, тот самый Брайан. Этот был не сапёр даже.
  – Ага, в теньке там полежим, по коктейлю и вроде уже и навоевались, да?
  Борделон взял вашу сумку с зарядом М37 и вскрыл её. Он достал шашки, достал у себя из сумки прорезиненные ленты и сунул одну Скрипачу.
  – Ты же МВД знаешь, да? Делай как я, вяжем парами. Одна тебе, одна мне. Остальные четыре лишние, тут оставим.
  Вы связали шашки по две штуки, получилось увесисто, но можно и кинуть.
  – Теперь смотри, – он достал из своей сумки два легких запала и уже подрезанные шнуры с детонаторами, длиной... такой длины по уставу их делать было нельзя, в общем. "С гулькин хер" – такая у них была длина. – Один тебе, один мне. Вставим перед самым броском. Знаешь же, что это?
  Ты, в общем, знал.
  – Горит пять секунд. Всё, шашки убери, а запал держи в ладони и не стукай ни обо что. А то взорвешься. Остальную взрывчатку тут оставляем, она не понадобится. Всё, поползли что ли, лейтенант?
  – За мной! – скомандовал Лесли. Он хорошо это сделал, правильно так – не гаркнул, не крикнул, не истерично тявкнул, он сказал это с достоинством, но без пафоса. Четко, громко и по-военному, как будто он был выпускник Аннаполиса, хотя вряд ли – не было у него академического перстня на руке, как у всех выпускников.
  И вы все поползли за ним.

  Вы проползли, один за другим, под свист пуль, мимо пирса, на ту сторону, на РЕД-3, самое его начало. Проползли мимо расстрелянных в решето сараев, держащихся на соплях и одном гвоздике, плюнь – развалятся. Берег был усеян воронками и вороночками, и вы, пережидая в них особо оживленную пальбу, двигались и двигались куда-то за лейтенантом.
  Потом вы спустились с насыпи, которой заканчивался пирс, и оказались опять за стеной.
  – А чего мы под пирсом не пошли?
  – По воде дольше! – ответил Лесли.
  Глядя влево, можно было увидеть, как скопились у стены другие морпехи, должно быть, из батальона Кроуи. А позади, вдоль пирса, люди шли и шли, сколько хватало глаз – поодиночке и маленькими группками, двигались к берегу. Но на берегу тут, у пирса – их было мало – они разбредались кто вправо, кто влево, а главное, прятались. Неспособные найти свой взвод или роту, они находили воронку, залегали в ней и лежали там, боясь поднять головы. Некоторые лежали в воде, другие копали норы у стены, третьи перебирались через неё и прятались в первой попавшейся яме, или в японских окопах. Собирать их и ставить в строй было некому, а главное, никто не знал, что же потом-то с ними делать? Где разворачивать? Куда направлять?
  Но их только на первый взгляд было много – по ним били минометы и пушки, и то и дело над пирсом с треском разрывалась шрапнель или плюхались в воду заряды гранатометов – и люди пугались, ныряли, тонули, теряли весь задор, забивались куда-то под настил. Живая сила без боевого духа и организации имеет эфемерную боевую ценность.
  Эту массу людей надо было хоть как-то развернуть, разделить, организовать – а для этого полоски у стены на берегу было мало, нужно было отвоевать хотя бы ярдов сто вглубь, чтобы берег стал относительно безопасным, чтобы тут можно было хоть как-то перегруппироваться.

  И это-то как раз и было невозможно.

  И лейтенант Лесли объяснил вам, почему.

  – Видишь, где поваленная пальма, вон там, – сказал он, осторожно высунувшись над стеной и показав Борделону место.
  – Вижу.
  – Рядовой, – это Лесли сказал Скрипачу, – и ты посмотри. Вправо на палец от поваленного дерева.
  Вы посмотрели – и ничего там не заметили. Хотя не, вроде, бугорок какой-то. Но вы уже знали по РЕД-2, что такой бугорок может скрывать. Потом рядом с ним вроде появилось облачко пыли, и до вас донесся перестук японского пулемёта.
  – Ага, понятно, – сказал Борделон, кивнув.
  – Они оттуда из станкового стреляют вдоль берега. Второй батальон отбил атаку со взлетного поля, сунулся вперед – ни черта, режут просто во фланг. Подойти слева – никак. С берега отсюда – не подавишь. Они её замаскировали с фронта и прикрывают слева и справа. Это взаимноприкрывающие позиции. Их бы должен Кроуи прессануть слева. Но мы посыльного отправляли – ни хера, там какой-то бронеколпак мешается, ничего с ним тоже сделать не могут. Придется отсюда, прямо в лоб.
  – А откуда по мне стрелять будут? – спросил Борделон спокойно.
  Пара пуль просвистела мимо вас, одна клюнула кокосовое бревно. Все поспешно пригнулись.
  – Вот примерно оттуда, – развел руками Лесли. – Откуда-откуда... Отовсюду, сержант!
  – Отлично.
  – Ну, а что делать еще?
  – Все верно, только отсюда и можно подобраться. Если правее, то вдоль поля все равно их позиции, срежут. Сколько тут, ярдов пятьдесят?
  – Или шестьдесят.
  – Открытое все.
  – Ну ты видел, там воронки есть какие-то. От одной к другой.
  – От одной к другой, понял.
  – Ну, давайте тогда, вставляйте запалы – и поехали. Если вы не сможете – тогда я пойду.
  – Нет, сэр, если мы не сможем, тогда вам точно не надо.
  – Отставить! – сказал Лесли.
  – Один вопрос, сэр! – подал голос молчавший до этого момента Шарки. – А чего её из танка не размолотили, подполковник не сказал?
  – Танкисты сами по себе, мы сами по себе. Еще вопросы?
  – А чего они сами...
  – А ты из танка пробовал выглянуть хотя бы? Или подойти к нему и докричаться до него? По существу есть вопросы?
  Вопросов по существу больше не было.
  Танки вы теперь не видели, только слышали – одни ушли вперед, вглубь острова, сильно левее, на РЕД-3, а другие уехали куда-то, вроде бы на РЕД-2.

  Борделон повернулся к Скрипачу.
  – Твоя как фамилия, Янг? А зовут как? Ага. Давай, вставляем.
  Вы вставили детонаторы в гнезда шашек и прихватили их изолентой – на всякий случай. Легкие запалы были у Борделона уже обжаты.
  – Сейчас так будет. Я поползу. Проползу ярдов двадцать, а потом побегу. Если не добегу – ты следующий, делай так же. Главное, сильно не бойся, все нормально будет, понял, Айзек?
  Он крепко сжал тебе плечо и посмотрел в глаза. Потом поправил на тебе куртку зачем-то. У него были хорошие глаза, у этого сержанта Борделона.

  – Парни! – сказал Олд-Фешн. – Вы шестеро – правый сектор. Вы пятеро – левый. А мы с Собером – сарай.
  Сарай зловеще торчал среди пальм, уродливый и жуткий, даже отсюда было видно, что он тоже весь расстрелян вхлам, но японцы цеплялись за него, как и за каждую кочку на этом проклятом острове.

  – Начали! – сказал Лесли.
  Когда Борделон перевалился через стену и пополз, вы начали палить, как сумасшедшие: по вспышкам, по сараю, по любому бугорку, который видели.
  Да-дах! Да-дах! Да-дах!
  Фьюзу пуля попала в подмышку, рванув мякоть так, что он аж завыл, но морпех продолжал стрелять, даже не перевязавшись. И еще одного морпеха ранило тяжело, в шею. Товарищ стал его перевязывать. Но вы все равно долбили щедро, лихорадочно, по два, по четыре выстрела, ловя в кружочки прицелов все, что могло быть похоже на японца – лишь бы штаб-сержант добрался до проклятого пулемёта. Сложно было понять, попадаете вы в кого-то или нет.
  Бичом ахала винтовка Собера, он остервенело дергал рукоятку затвора, всаживая куда-то пулю за пулей.
  – Попал? – спрашивал Шарки, меняя пачку.
  – Отстань! – рычал Собер.
  Потом по вам стал работать пулемёт – короткими очередями, откуда-то слева. Это был ручной пулемёт, он стрелял не очень точно, но вам хватало.
  – Собер, попробу...
  Очередь прошла прямо по бревнышкам, вы все пригнулись.
  – Огонь, бля! – закричал Олд-Фешн так, что стреляные гильзы зазвенели, или вам так показалось. – Огонь, господи! Чего вы попрятались!?
  И в этот момент Борделон там, впереди, встал и побежал. Он бежал в грязной куртке, с пакетом из четырех шашек в руке, и казалось, вот-вот он должен был рвануть терку, кинуть пакет в укрытых где-то там, среди пальм, в своем гнезде пулеметчиков, и тогда всё не зря.

  Но он не добежал. Вы видели, как он упал.

  – Янг, твой выход! – сказал Лесли. – Пошел-пошел-пошел!
  – Огонь! – крикнул Олд-Фешн.

  А-ах, да как же всё это задолбало! Нет, правда: то туда, то сюда! Или убейте всех сразу, или отпустите с миром! Мы этого не заслужили! Или заслужили? Убьют ведь всё равно, рано или поздно. Нет никакого выхода, никакого спасения не случится. Игры, кураторы - да всё это хрень полная, disparates, система открытым текстом говорит, что если что и задумывалось, оно давно по одному месту пошло. Сбоем, сбоем, сбоем, СБОЕМ, FRACASO, perra estupida, de verdad no esta claro que todos ustedes van a morir aquí?!

  Я с трудом могу осознать события последней минуты. В самом её начале висела на провалом, чуть не ухнула в мясорубку, вода кругом была, а теперь вот, снова стою на ровной, твёрдой (но теперь уже знаю, что всё вокруг ложно и не то, чем кажется) поверхности. И обжигающий жар пропал, и снова система под совершенно не подходящее случаю музыкальное сопровождение что-то от всех требует. Quiere que nos volvamos locos. Но палец всё равно тянется вверх, следуя примеру остальных - голова сейчас будто сама по себе работает, однако, я смотрю на свою руку и вижу, что она дрожит. Кто-то подумает, что от холода, ведь принудительное ополаскивание здорово всех и вся остудило, и будет отчасти прав. Но я знаю истинную причину.

  Взгляд цепляется за новых людей. Вижу женщину, которая уже пытается найти общий язык с присутствующими в зале, но вместо неё перед глазами тот джапанир, которого незадолго до этого приговорила к смерти, а после частично расчленила. Провожу свободной рукой по лицу, пытаясь снять морок, да только не выходит ничего. Штамп-нож всё ещё со мной, он внушает уверенность... но в то же время и страх за потерю рассудка. Никогда в жизни, dios ve, не приходилось переживать за это, потому что не было такой причины, чтобы заставила пошатнуться столп здравомыслия. А сейчас есть.

  От осознания, что твоя жизнь целиком и полностью состоит из отборного guano, можно поехать крышей. И это даже не какое сиюминутное прозрение - нет, эта мысль всегда с тобой, как ввинченный в горб шуруп, что ни выдернуть, ни до конца не завернуть, и он не заживает, ноет и мешается, ноет и мешается. НОЕТ И МЕШАЕТСЯ, MIERDA! Но должно же быть что-то хорошее, что-то, из-за чего я до сих пор не бьюсь в припадке, не бьюсь головой о стену и не сошла с ума, как это показывают в кино?
  Голая. Да, одежда была бы не лишней, но эта blanco зажала сущую мелочь (поздравляю с первым местом в топе тех, кому я первой выпущу кишки вот этим вот пером). Хорошее в этом только то, что я могу без особого труда осмотреть себя. Хорошее тело, однако - и ты ещё жалуешься на плохую жизнь? Определённо, было в ней что-то хорошее, благодаря чему ты такая, а, не, скажем, вон как тот инвалид с протезами, коего с невнятным успехом пытаются то ли собрать, то ли наоборот. Что же, теперь даже как-то не стыдно светить сиськами - я действительно хороша для своего уровня, и, что немаловажно, отсутствие одежды даёт ни с чем не сравнимую лёгкость и свободу движений. Какая "броня" из одежды в схватке нож на нож, я уже знаю - шестерёнки в голове зашевелились, дальше только лучше - но вот возможность нанести удар более быстрый, более ловкий, нежели может соперник, дорогого стоит. К счастью, пока что никого откровенно потрошить не заставляют. Впрочем, а если даже заставят, я уже знаю, с кого начну... но... мои ли это мысли... я ли это?

  Появление животного вызывает смешанные чувства. Раздражение. Зачем нам этот кот? Он должен разрядить обстановку? Disparate. Убить его? Мысль об этом вызывает ещё больше раздражения, и почему-то кажется ужасно аморальной - в отличие от идеи поубивать друг друга во имя приказа заглючившей машины смерти, вот же какой парадокс. Но бедное животное ни в чём не виновато, и, тем не менее, обречено. Может, это такой знак, что всем вокруг на всё плевать? Как же это... не ново.

  За размышлениями я расхаживаю по залу, бодрым шагом нарезаю круги по периметру. Становится жарко, во всех смыслах, но тот, что буквален, беспокоит сильнее всего. Что там эти телятся со своим инвалидом? Basta con el. А поможет ли? Всё к этому идёт. Я уже чувствую, как дрожит рука, сжимающая штамп-нож - чем раньше начать, тем быстрее всё закончится. Должен остаться только один. Только одни. Одна. Может быть, это буду я. У меня ведь охрененные шансы, да? И всё-таки пока ещё рано. Главное, не проморгать момент. А они уже видели часть из того, на что я способна. Чувствуют ли во мне угрозу? Blanco точно, но с нею я уже всё решила - Максин, значит. И ещё хиспанец, с татуировками, что пялился на меня, пока разбиралась с отвёрткой. Он точно что-то знает из того, что я тоже хочу узнать. Назвался Фуэго, хорошо, всё правильно. Впрочем, имена могут быть и выдуманные. А вот ещё Леон. Dios, здесь что, теперь у всех есть имя кроме меня? Como diablos me llamo?! Проклятая музыка, хватит, голова болит! Я схожу с ума! Me estoy volviendo loco!

  Но когда смотрю на кота, немного успокаиваюсь. Да, он явно испытывает стресс куда больший, чем все мы вместе взятые (или притворяется - это же кот, они точно не с этой планеты), но его вид пробуждает в памяти что-то, что кажется единственно светлым и хорошим. У меня был питомец? Может быть, в детстве? Maldita sea, yo era una nina. Podría haber tenido un gato. Como se llamaba? Cuando lo pienso en mi lengua materna, me siento mas comodo.

Максин чуть не выронила сердце, когда ей почудилось, что оно трепыхается. Трофей продемонстрирован, и она положила его, аккуратно, словно спящего зверька, все еще теплое, на развороченную грудную клетку. Мучительно хотелось вымыть липкие руки, и она просто попыталась вытереть их о стену.
Она была благодарна этому диковатому типу за то, что "ассистировал", что не оставалась одна в процессе. Не была уверена, что ему не плевать на ее благодарность, но все равно молча кивнула.

С каждой минутой пребывания здесь пазл складывался, и картинка получалась все уродливее. Не выпуская нож, Максин подобрала черные тряпки и моментально натянула на себя трусы и топ, обретя иллюзорную защищенность прикрытого зада. Обретение одежды вызвало странное послевкусие – отвращение от подачки. Но их мучитель и наблюдатель не живое, не стоит таких сложных эмоций, это сломанная машина, стихия, как гроза или песчаная буря – напомнила она себе и всунула ноги в штанины комбинезона, оставив его полурастегнутым свисать рукавами с талии – скоро будет жарко. Пока одевалась было несколько секунд, чтобы успеть пристальней взглянуть на собственное тело, нет ли на нем других татуировок или заметных шрамов.

За одним испытанием, следует другое, еще более омерзительное и невозможное. И если, так или иначе, испытуемые справятся, оно ведь не закончится?! Дальше будет хуже.

Абсурд, невозможный абсурд. И с числом участников не сходится. "При подсчете общего количества расходный сотрудник учитывается. Шесть " – что это значит? Возможно ее сейчас накажут, или даже всех накажут, но неужели может быть что-то хуже, чем участие в крысиных боях? Пускай система дальше сбоит.

Она хотела заняться носками и обувью, но вместо этого стиснула правую руку искромсаного ею же трупа девушки, убедилась, что мертвые пальцы разжаты, расправлены, подняла повыше, поддерживая и распрямляя в локте.
"Угорьки".

Грязные британцы!
Хотят скормить шиноби
СПЕКТРАЛЬНОМУ ПСУ

Исаму Ясида никогда не был силен в искусстве сочинения хокку. И даже в такой момент, когда следовало сочинить что-нибудь важное и запоминающееся (не каждый ведь день верный слуга Императора сочиняет предсмертное хокку), выходило как-то пошло и суетно. Ну да ладно... Ясида-сан расслабился, ожидая когда же спектральное чудовище наконец кинется на него и подарит славную смерть.

Тянулись минуты, а чудовище все никак не являлось. Британцы суетились вокруг, советуясь друг с другом на своей грубом языке. Он уже сказал им один раз, что они все умрут, но теперт на храброго шиноби нашло философское настроение и он принялся прокручивать в голове свою жизнь.

Вот он обычный японский школьник, вот он постигает радио-ниндзюцу в уеденнном додзе среди цветущих вишневых деревьев... Вот, наконец, ему доверяет необычайной важности миссию. Ему предстоит нанести мощный удар по самой страшной угрозе для духа Ямато и всей Империи.

По Императорскому флоту Японии, само собой!

Каждому служащему в Императорской армии Японии известно, что нет никого подлее и отвратительнее флотских. Никто так не ненавидит истинный дух Ямато и не стремиться так к его уничтожить (и подменить своей совершенно неправильной в некоторый тонких, но важных деталях версией). Исаму Ясида - сотрудник Кемпейтай, корпуса безопасности Императорской армии, он все это знает.

Увы, увы, подлые шпионы Императорского флота доносят неверную информацию до Божественного Императора, убеждают его в том, что в погруженном под воду мире флот нужнее армии (что, конечно же, совершенно не так). Благородным командующим армии никак не удается достучаться до Божественного Императора и донести до него достоверную информацию об истинном положение дел (что флот не нужен вообще). А потому... Потому нужно ярко продемонстрировать убогость и бесполезность флота - пусть у них под носом возникнет целая колония британских варваров, с которой они ничего не смогут поделать.

Пусть эта колония процветает. Пусть британцы плодятся и наслаждаются своими недостойными варварскими жизнями. Пусть восстанавливают свою жалкую империю и отвоевывают свои острова. Пусть, наконец, жаждущие мести орды прибудут к берегам Японии. Тогда-то Божественный Император точно заметит снова свою армию!

Исаму Ясида вспомнил, что миссия его заключалась в том, чтобы помочь этим глупым британцам основать свою колонию и не сгинуть как-нибудь в процессе просто в силу свое природной убогости. Для этого его лицо даже хирургически изменили, чтобы он выглядел как один из варваров и те доверяли ему. Увы, даже после хирургического вмешательства кто-то из британцев смог разглядеть светлое благородство духа Ямато в его лице, а потому его схватили и подвергли ужасным пыткам.

Ужасным, потому что любой уважающий себя специалист Кемпейтай мог бы придумать пытки получше. Все это было весьма печально.

Однако... Британцы, кажется, собирались скормить его спектральному псу. Но тот исчез и что-то не появлялся снова. Другие британцы тоже как-то позабыли о своих ужасных пытках и оставили шиноби в покое. Более того, они все называли его "Патриком", будто снова поверили в его легенду. Странно...

Ну что же, вероятно каким-то чудом один из снарядов, выпущенных с корабля Императорского флота, все таки попал в цель и убил того британца, который его раскрыл, а теперь уже какие-то другие британцы оказывали ему помощь как своему раненному (Исаму Ясида с трудом отличал варваров друг от друга и вполне мог такое не заметить). Удачно.

В таком случае ему, пожалуй, стоит вернуться к оказанию помощи британским варварам. Их колония должна вырасти большой и процветающей, а дети стать сильными, злыми и многочисленными, чтобы неизбежная победа Императорской армии над ними принесла побольше славы.

Вы не можете просматривать этот пост!

Воздух снаружи сух, при вдохе во рту остается вкус гари, однако после наполненного гнилостными миазмами подземелья он пьется как родниковая вода. Глаза с непривычки щурятся на тусклый свет затянутого серой хмарью солнца. Помимо воли ежитесь от прохладного ветерка. Позади осталось кошмарное логово, в котором безумные пленники дерутся за право владения ключами от клеток - а значит, за место короля этой зловонной ямы. А еще при подъеме наверх в полутьме вам мерещилась испачканная черной жижей улыбка Лесди.

Недалеко от входа находите искалеченного Вона. Умудрился не умереть, хоть и пребывает не в лучшем состоянии. Принц Алдон, тараща глаза, требует вести его на пир в замок Короля Теней. Вороны ссорятся за лакомый кусок на ветвях увешанного мертвецами дерева. Среди руин церкви, покрытых пеплом, вы наконец ощущаете себя живыми.

«Прямое включение». Информационный канал Союза развития. Сион.

На экране развернулся логотип голо-канала, а потом вместо него плавно выплыл герб Малого Дома Герилья - три монеты удерживаемые виноградной лозой совершили ряд изящных эволюций застыв в подобии пирамиды. Герб потихоньку растворялся в пространстве оставляя после себя изумрудный шар Перфекто, который потом сменился сияющим, подобно живой жемчужине, дворцовым комплексом «Платиновая роза», а потом и вовсе мраморным гербовым залом в центре которого в окружении знати со всех концов империи стоял сам Феодор Пампар.

Церемониймейстер Дома Теннери, управляющий «Платиновой розы», министр внешних связей Дома Теннери и некоронованный властитель Перфекто перед которым склоняли голову даже сильные и горды семьи грассийской аристократии небрежно стоял перед сотнями телекамер и кажется больше внимания уделял своему сложному наряду и высокому парику, чем своей роли в окружающем действии. Впрочем, как только наступила тишина свою речь он начал гладко и четко.

-Дорогие друзья, благодарю за то что собрались здесь дабы прослушать мое небольшое сообщение. Как вы знаете Сильный Дом Теннери сейчас ведет несколько войн – он небрежно махнул рукой показывая, что это лишь мелочи на пути такой могучей силы как его господа – но звездный лорд, меч Маракора, король-всех-перфов могущественный серидар-граф Северин Теннерии не забывает о всех своих подданных…. о жителях сектора даже в такое время, он внимает всем мольбам о помощи. Где бы не царило беззаконие и произвол, он недрогнувшей рукой наведет свой порядок. Как вы знаете сегодня граф Северин и его верные рыцари принесли торжественную клятву бороться с тем злом что впустил в сектор Дом Катон, с ним самим и его приспешниками. А еще он очень серьезно относиться к своим обязанностям как короля-всех-перфо, ведь именно аристократия Перфекто является одним из двух столпов, поддерживающих его трон, а потому он не мог смотреть на происходящее в секторе и не вмешаться. А потому я хочу заявить следующее.

-Дом Теннери не считает текущее планетарное правительство планеты Вейпоинт легитимным и обладающим полномочиями и привилегиями правительства независимой имперской планеты. Дом Теннери рассматривает действия наемников Дома Ордо на планете Вейпоинт приведшие к геноциду перфо как преступные и уверен, что они совершены независимо от воли лорда-тирана Йохана. Дом Теннери считает всех вооруженных людей на планете Вейпоин преступниками которых необходимо задержать и предать справедливому суду, для чего Дом Теннери испрашивает у Ландсраата и наместника-наблюдателя сектора Маракор мандат на проведение военной операции на планете Вейпоинт. Ввиду, что ситуация не терпит отлагательств миротворцы Дома Теннери будут на планету Вейпоинт отправлены немедленно.

-Подчеркиваю, что Дом Теннери осуществляет эти миротворческие функции не по собственной инициативе, в в ответ на просьбы семей погибших аристократов перфо, а так же по обращению Великого Дома Тоторо и направляется туда исключительно с миротворческой миссией, он не имеет никаких претензий к Дому Ордо или лорду-трану Йохану лично, но он твердо намерен выполнить свою святую миссию, а следовательно все кто будут препятствовать ее выполнению - будут казнены на месте.

Вновь возникает логотип голо-канала, вращаясь словно пущенная умелой рукой монета он стирает и церемониймейстера и возбужденно галдящих журналистов, пытающихся добиться ответа как возможно по сути полноценное военное вторжение еще до получения мандата от Ландсраата или наместника-наблюдателя, а на экране проступает другой зал, куда более бедный и скромный чем предыдущая локация, впрочем и человек стоящий у трибуны зала заседаний планетарного правительства Вейпоинта куда более скромно одет. Сначала он зачитывает обращение Дома Ордо где говорилось о том, что лорд-тиран поздравляет всех жителей планеты Вейпоинт с устранением пиратской, бандитской угрозы и прекращением противозаконной деятельности чёрных гробокопателей-тлейлаксу, которая долгое время не давала простым людям свободно развиваться на планете и пожелал процветания и благоденствия этой древней планете, а потом перешел к своему докладу.

- Планетарное правительство сообщает, что при помощи дружественных сил колониального корпуса «Забияки» Дома Ордо наконец удалось покончить не только с расплодившимися в пустыне бандами, но и с силами мятежного министра Карабандиэля Сноко. Базы мятежников заняты, а их лидеры уничтожены. С гордость могу сказать, что сейчас Вейпоинт наконец то оставил позади все те ужасы, которые мы с таким трудом переживали последние месяцы. В связи с этим, я могу сказать что после проведенного референдума народ Вейпоинта, с соизволения Геральдической и Бархатной комисссий Ландсраата решил вручить мне Генриху Неверо исполняющему обязанности планетарного премьера высокую честь стать …..

Договорить планетарный премьер не успел, так как где то неподалеку сильный взрыв буквально поднял в воздух приземистое трехэтажное здание городских казарм и почти перевернув похожее на блин укрепление обрушил его на соседние дома. Перед прильнувшими к окнам министрами и советниками открывалась величественная картина - из многочисленных транспортов «Дайнемикс стар логистик» приземлившихся на планетарном космодроме торопливо разгружались изящные конструкции орнитоптеров, которые тут же стремительными стрекозами взмывали в воздух, а с севшего почти у самого дворца планетарного правительства «Воина» текла настоящая река войск люциан.

Легкая пехота без всяких проблем взяла под контроль не защищенный никакими войсками город, ворвалась в правительственный квартал и арестовала все планетарное правительство в полном составе, которое тут же призвало все подразделения охраны планеты сдаться на милость миротворцев. Но вот у элитного бронетанкового корпуса «Огонь в ее ладонях» были другие планы, сразу после схода с кораблей танки и гвардейцы начали строиться в штурмовые колонны, точнее помесь колон и привычных для многих дворян атакующих клиньев, и стремительно двинулись в направлении Мемориала и Торсионного маяка над которыми уже кружили эскадрильи зеленых орнитоптеров, больше похожих на хищных мелких птиц что настойчиво ищут ссоры даже с орлами.

Только через несколько часов, когда силы Дома Теннери подходили уже к самому Мемориалу начали как то реагировать защитники планеты. Навстречу атакующим колоннам выдвинулись три бригады тяжелых танков Дома Ордо, а корпус «Черные роты Шайнара» начал разворачивать свои осадные танки и артиллерию спиной к пустыне и лицом к городу. Но все делали как то неспешно, словно не понимая, что происходит или попросту не веря в происходящее.

А вот люциане атаковали внезапно, быстро, без лишних рыцарских предупреждений или предложений сдаться. Небо расцвело изображением старенного существа - прекрасной девы сверху осененной золотыми крыльями, а снизу из белоснежных рук ее, помимо крыльев росли четыре змеиных туловища кончавшихся собачьими пастями, а в глазах и руках девы горел яркий огонь. Огненной была и ее корона, более напоминавшая сломанный нимб. Гневливая девушка-дракон вела на бой своих детей воодушевляя их своим виртуальным присутствием. Было понятно, что люциане вбухали немало средств во все это световое шоу, даже жертвуя эффективностью боевых машин, ведь многие танки вместо боевого оборудования тащили на себе голо-проекторы создающие эту странную картинку в небе.

Первыми в бой вступили наемники, чья артиллерия все таки развернулась и выдала достаточно впечатляющий залп, но увы скорострельная артиллерия просто не смогла преодолеть защиту тяжелых танков «Бегемот». Чуть лучше были дела у осадных танков наемников и тяжелых танков динкурийцев бьющих атакующие клины с фланга, но и там могучие силовые поля растянутые для прикрытия соседей в многослойный щит снижали урон до минимума, а весь прорвавшийся через него импакт ловили на тяжелые бронеплиты головные машины. Танки прорыва были предназначены именно для такой битвы и сейчас они оправдывали свое предназначение, труд инженеров и заоблачную стоимость. Практически без потерь многотонные машины выкатились лоб в лоб на обороняющихся давя шестью рядами своих гусениц артиллерийские установки, в то время как выскочившие из под прикрытия их щитов гвардейцы лепили магнитные мины на похожие на черепахи осадные танки. Робкая попытка тяжелых пехотинцев под командованием башара наемников Ликора Берга контратаковать своей тяжелой пехотой разбилась о мечи блистательной гвардии, которая буквально растерзала полки черных рот осмелившиеся подойти к «Бегемотам». Тяжелые танки динкурийцев добившиеся всего нескольких удачных попаданий и выведя из строя от силы десяток вражеских танков прорыва сами уже успели понести потери от наседающих на них орнитоптеров, которые словно в тире расстреливали машины с безоблачного неба, так что никому не было удивительно, что танкисты бросились наутек еще до того как обратились в бегство наемники черных рот оставляя поле боя за люцианами, которые оставив преследование бегущих на орнитоптеры начали зачищать Мемориал и продвигаться к Торсионному маяку. Достойных противников для элитного корпуса на Вейпоинте явно не было.

  Клонис
  Дасти делает глоток, запрокинув голову. Видишь, как он пьет, как сжимается его горло, видишь щетину на шее. Смотрит на тебя снова, узнает, что воду можно оставить, и кивает.
  – Мы лучше сразу. А то потом некогда будет, – передает флягу и смотрит на тебя с прищуром. Как будто ты хотел его подкупить этой фляжкой, а он такой: "Неее, брат, меня так просто не купишь." Вроде усмехнулся, но словно сморщившись.
  Фляжка идет по кругу. Все пьют: Скэмп развязно заглатывает воду, проливает немного на подбородок.
  – Дурак! Проливаешь! – говорит Бандит, отбирая у него флягу. Скэмп смотрит на него, набычась, но ничего не отвечает. Басс пьет аккуратно, передает дальше, красивым, немного даже вальяжным, киношным движением вытирает свои ковбойские усы. Водокачка замахивает глоток быстро, скупо, знает, что надо оставить пятому. Последним жадно пьет Тристи, но глоток получается маленький, почти ничего не осталось. Он трясет флягой, ловя последнюю капельку.
  – Кончилась, – говорит он расстроенно.

  – Все понял, – кивает еще раз Дасти. "Да понял я, понял. Гранат не жалеть. Нас бы кто пожалел."

  Уистлер обползает блокгауз слева, кидает шашку. Она хлопает и начинает шипеть. Но ещё до того, как расползается облако дыма, из бараков открывают огонь – и ребята Сирены, и ребята Хобо. Лупят от души, щедро, аж щепки летят. Ты давно такой частой стрельбы не слышал, как наперегонки стараются.
  – Пошли, парни! Вперед! – перекрикивает пальбу Дасти, и третье отделение, потное, помятое, с трудом пришедшее в себя после отражения атаки, поднявшись, ползет вперёд.

  – Давай! – это Парамаунт хлопает по каске Гловера, и тот, дождавшись, пока морпехи очистят директрису, начинает сыпать по бараку, что напротив Хобо. Становится вообще ничего не слышно. Молотят со всех сторон. Па-ба-ба-ба-бам! Па-ба-ба-бах! – стучит пулемёт. Вдруг замолкает.
  – Чего замолчал?! – кричит Парамаунт.
  – Так нет никого! Не видно!
  – Вот и стреляй, чтоб никого и не было! Огонь!
  И опять – пу-бу-бух! Па-ба-ба-бам!
  Хлопают гранаты. Слева – много, в японском бараке, похоже. Не видно, непонятно, но догадаться можно. Грохают одна за другой, глухо, отрывисто, почти истерично. Дааах! Да-дааах! Еще. Еще. Еще. Кто-то вот точно гранат не жалеет.
  Рядом с тобой собрались Уистлер, Смайли и Кюрасао. Уистлер уползает передать Манго про танки и пятидесятку. Уже не слышно никаких моторов – все звуки застилает близкая стрельба.
  Рядом с пулемётом вырастает горка гильз.
  – Хорош! – говорит Парамаунт. – Ствол побереги, – ствол тридцатки уже дымится.
  Грохают гранаты и справа тоже. Где-то стучат японские пулемёты. Уже вообще непонятно где, потому что кажется, что и справа, и слева, и спереди, и может, даже и сзади.
  Пахнет порохом, окалиной, горячим песком и крошеным бетоном.

***

  Японская контр-атака началась так.
  – Они атакуют что ли? – то ли поделился наблюдением, то ли спросил сухэйтё Имамура, наблюдавший из одного окопа с кайгун-шёса Одзаки за копошением Дасти и его отделения в развалинах.
  – Похоже. Их там... сколько, видишь? – спросил скорее сам себя Одзаки.
  – Не могу... не более десяти, господин. Наверное.
  – Выбить их оттуда, пока не закрепились, – подумал Одзаки вслух.
  – Прикажете начать контр-атаку?
  – Пулемёт! Огонь по противнику в сожженной постройке! Прика... В АТАКУ! – говоривший до этого скорее задумчиво, крикнул он своим пока ещё не до конца охрипшим голосом так страшно, так нечеловечески, как будто хотел скорее напугать солдат, чем воодушевить их. Возможно, так оно и было. – В ШТЫКИ!
  Сухэйтё Имамура даже вздрогнул, хотя казалось бы, на него сегодня падали снаряды весом в тонну. И всё равно, Одзаки был пострашнее любых "чемоданов". Ведь снаряды могли только убить, а кайгун-шёса мог стать свидетелем позора. Да ещё пинка дать.
  В атаку поднялись не все сразу, но много больше людей, чем было у Дасти. Человек двадцать? Да ещё и пулемёт (вообще-то сразу два) начал сыпать по руинам. Дасти пригнулся, спасаясь от очередей, а когда выглянул и увидел, как ему показалось, сто японцев, молча несущихся со штыками наперевес на их развалины (до них было уже ярдов пятнадцать), то сказал только:
  – Парни! А ну-ка валим назад быстро!

***

  Клонис
  Всё случилось довольно быстро. Со стороны Винка ничего пока не происходило, только видно было, как ползет от ямы к яме, от ложбинки к ложбинке какой-то морпех. Ты узнал Лонг-Айленда.
  Смайли уполз к пулемётному гнезду, как ты и приказал. По идее...
  Слышно было какие-то крики на непонятном, чужом, некрасивом языке, похожем на писк насекомых или на беготню ящериц по песку. Все у япошек не как у людей. Сейчас должны были раздаться взрывы гранат спереди, должен был замолчать японский пулемёт, который вроде и замолк, но опять принялся настукивать, ну и Дасти должен будет потом прислать кого-нибудь. Тристи, наверное.
  И тогда надо будет... что-то сделать, следующий ход. Какой-то. Какой?
  – Я гляну за угол, – сказал Парамаунт. – Ты паси барак, понял?
  – Понял!
  Парамаунт выглянул, и тут спереди раздалось душераздирающее: КОГЭКИИИ! Это слово нестройно кричали десятки глоток.
  – Ой, ёёё... А НУ-КА СЪЕБЫВАЕМ БЫСТРО! – крикнул Парамаунт, отдернув голову.
  – Че? – переспросил Гловер.
  – БЫСТРО! – гаркнул капрал, вскакивая и хватая его за плечо.
  И все три пулемётчика, бросив пулемёт (только младший Гловер схватил коробку с лентами), кинулись к берегу, старясь закрыться от японцев блокгаузом. Они побежали так, что из-под подошв у них полетел песок.
  – А мы чо?! – крикнул Кюрасао, глядя на тебя огромными, как блюдца, глазами.

  А вы чо?

***

  Слипуокер
  ...И тут слева раздался дикий японский многоголосый крик. Атака! Где-то там, где эти чертовы развалины.
  Быстро выглядываешь в боковое окно: видишь фигурки в желтоватой японской форме. До них всего ничего, каких-то ярдов сорок, они лезут через развалины, перепрыгивая через обугленные, неуклюже развалившиеся бревна постройки. У одного даже, кажется, флаг на винтовке! Во поперли...
  Но еще ты не знаешь, что спереди, по фронту... Не знаешь не в смысле "что происходит". Не знаешь вообще какая там местность, что там. А может, там такая же толпа прет на ваш барак! Не, ты бы услышал... или один япошка с гранатой, подбежит и похоронит вас тут.
  Морпехи отлеживаются, проверяя оружие, им тоже не по себе.
  – Чего там? – спрашивает один, сжимая цевьё.

***

  Хобо, Ферма
  Хобо
  Переводишь дух. Отстрелялись. Вроде, японцы хвост прижали в постройке напротив, не риску...
  КОГЭКИИИ! – орут слева. Много. Ферма слева.
  – Че там?! Атакуют!? – спрашивает Заусенец.

  Ферма
  Все же так хорошо было. Отстрелял пачку, перезаряжался, и тут...
  Смотришь в окошко. Япошки бегут, лезут через развалины, их до хера просто. Или так кажется. Но главное... главное, хер их отсюда поймаешь – сарай этот мешается, который слева от вашего барака. Может, японцы его специально для этого поставили? Мешаться? Все на этом острове либо убивает, либо мешает выживать.
  Надо че-то делать. Или не надо. Или с Хобо посоветоваться.
  Или стрелять и не долбать мозг сержанту, а там как выйдет?

***

  Крот, Манго
  Надо стрелять, но... но тогда вы зацепите парней из третьего. Скорее всего. Видно невооруженными глазом, что японцев там – мама не горюй. Они прут, не то чтобы стеной, но плотно.
  И знаете что?
  Им бежать до вашей воронки ярдов сорок. И если они так и попрут, они просто добегут и убьют вас. Вы не перестреляете двадцать (или сколько там?) япошек. Да просто не успеете.
  Надо спрятаться. Но это глупо.
  Или выбираться из воронки и драпать вдоль стены, либо к Блондину, либо в сторону Винка. Ганни прикроет.
  Или держаться, уж как получится.
  – Ебать-колотить! – выдыхает с обидой Уистлер. Обидно как-то всё получилось. Почти взяли и... и вот так вот вас.
  Ганни пристраивает карабин одной рукой на край воронки, вдавливает его в песок. Кажется, когда он воюет, ему не так больно.

***

  Сирена, Лобстер
  Вроде по окнам вашим пулемёт бить перестал. Вроде и барак напротив замолчал. Вроде всё хорошо.
  Но япошки вдруг начинают орать как резаные, и их что-то больно много кричит. Там, где развалины.
  Посмотреть! Но...
  – Блядь, дым мешает! – говорит Газолин.
  Видите сквозь дым какие-то силуэты. Мельтешат там. Ни хера не разберешь.
  Такое ощущение, что на центр позиций вашей роты несется толпа самураев с самурайскими мечами и прочими неприятными штуками. Че делать?

- Это не хуйня, это офигенный байк.

Да, он мало помнил, но вид байка сразу вызвал ассоциации, понимание. Знание о том, что где-то там запрятана граната. Что, кстати, привело к очередной итерации вопроса, который продолжал оставаться без ответа - что он за человек? Он из тех, кто хранит в запасе такую гранату? Он и тех, кто может использовать её против живых людей, зная, какие будут результаты? Даже на людей, которые, возможно, этого заслуживают? Если он из полиции, как говорил хефе, как много правил он нарушал, просто храня такой предмет? А уж если использовать... С другой стороны, имели ли эти волнения теперь какую-то силу, если никто, как ему сказали, ничего не помнил?

Думая все это, мотокоп прежде всего проверил байк. Что бы он не решил, было бы тупо решить, например, кинуть гранату и уехать, только чтобы понять, что байк не ездит. Нет, главное - прежде всего. Работает ли байк, хорошо ли себя чувствует, готов ли рвануть с места?
Мотокоп не торопился. Наверняка его сопровождающие хотели избавиться от него побыстрее, но он не только хотел проверить байк, он также не хотел показывать, что он спешит сбежать. Его только что промаршировали со связанными руками, но какая-то гордость у него оставалась.

Байк работал. Пару раз выведя движок на высокие обороты, все еще не двигаясь с места, мотокоп чуть приглушил своего железного коня. Обернулся на группу сопровождающих, одновременно дотягиваясь до технической ниши.
- Ну что? Тодо биен эсо акаба биен, верно?
Вместо того, чтобы показать бывшим пленителям средний палец, мотокоп помахал им флейк-гранатой. Пусть знают, что он мог смести их этой парковки как грязное пятно. И пусть подумают, если у них было желание стрелять ему в спину.
Разумеется, долго думать над эти он им не дал - сразу после жеста вновь взведя мотор и рванув прочь с парковки. Наружу. Заново знакомиться с дорогами города.

Обращение Главы Дома Рейвен, Лорда-атамана Андрея Рейвена:


Со времен своего последнего появления перед населением Маракора, Андрей Рейвен, сейчас стоящий перед импровизированной трибуной, не слишком изменился, все тот же потрепанный черный мундир, все та же маска-респиратор на лице, все тот же мрачный и тяжелый взгляд исподлобья. Только в руках вместо рукояти массивного двуручного меча – стопка бумаг, по которым правитель вороньего дома близоруко щурясь и зачитывал свою речь

– В связи с... непростой ситуацией сложившейся на Донне, дипломатические возможности моего дома ограничены, поэтому я вынужден обратится ко всему сектору публично и от своего лица. На повестке дня – три важных вопроса:

Во-первых. В связи с полученной мною информацией, конкретных деталей которой я разглашать не могу, дабы не подвергать опасности моих агентов на Прае, я принял решение отказаться от своих претензий в адрес дома Рифат, касательно их участия в принуждении к вассалитету моего дома. Насколько мне стало известно, старик Сатэн Хис, либо не знал либо не до конца понимал преступный план дома Катон и если и был соучастником, то только невольным. Надеюсь также, что рыцарская часть окажется для него дороже политической целесообразности и он поддержит мои справедливые претензии к дому Катон. Свои же я, как я уже и сказал в любом случае с него снимаю. Прошу Ландсраад и все сопутствующие комиссии считать это официальной позицией дома Рейвен.

Во-вторых. С глубоким сожалением вынужден сообщить, что на данный момент я не способен поддерживать присутствие воинского контингента дома Рейвен на Корелионе. Мне тяжело оставлять моих дорогих союзников из дома Ликиз во время войны, особенно учитывая что Корелион значит для всего Альянса, но дом соседа не тушат, когда загорелся твой. На данный момент на Донне процветает анархия и разбой, ни одна из сторон фактически начавшейся гражданской войны не выступает от лица дома Рейвен, а истинные слуги моего дома сняты со своих постов, подвергаются преследованиям или задержаны на планете, по приказу лиц самовольно присвоивших себе власть. И что хуже того! – Вороний король возвысил голос, грозно ударив кулаком по трибуне – В этом подлом балагане принимает непосредственное участие наши так называемые "союзники", из дома Эрлан! В моих руках документы, наглядно подтверждающие... – Небольшая заминка во время которой к лорду-атаману тенью подскакивает какая-то гибкая фигура, начав что-то шептать ему в ухо, но выслушав едва ли с полминуты, Андрей Рейвен с гневным рыком отталкивает непрошенного советчика в сторону
– ДА ПЛЕВАЛ Я НА ШАТРАХА! И НА НИВЕРО! Пусть хоть самих Хорнетов подключают! В моих руках документы ОСПЧТ, наглядно подтверждающие что дом Эрлан подло и двулично наживается на гражданской войне идущей на моей вотчине! На МОЕМ серидар-лене! Полдюжины миллионов соляри в месяц, через фиктивные сделки с неизвестными лицами на Донне! Да, как и со своей несомненной поддержкой пиратства, дом Эрлан неплохо потрудился на тем чтобы спрятать концы в воду и обеспечивая себе защиту от юридического преследования, но любому имеющему глаза будет ясно, что наши "союзники" просто грабят мой дом! Вонзают мне нож в спину! И это когда я рискую жизнью здесь, на Корелионе за наше общее дело! И это когда мои деньги финансируют войска, сражающиеся за весь Альянс! И кроме того, именно дом Эрлан через своих агентов продолжает снабжать и оказывать поддержку так называемому "Комитету спасения Донны", подогревая бунт! – Тяжело выдохнув, Андрей Рейвен потер ладонью лысину, поправил респиратор и уже несколько спокойнее закончил
– Таким образом, конфликт на Донне, вызванный в том числе вредительской деятельностью моих так называемых союзников из дома Эрлан, вынуждает меня отозвать мои войска с Корелиона, если эта ситуация не будет исправлена.

Слипуокер
  Ползешь по песку, вращая в нем локтями, с винтовкой за спиной. В каждом кулаке по гранате.
  Чем ближе к баракам, тем они больше.
  Пули свистят над головой быстрее, чем мысли – Швить! Швить! Швить!
  А это по тебе!
  Перекатываешься к какой-то ямке, вжимаешься в неё. Не, вроде, больше не стреляют...
  Снова локтями по песку. Гранаты уже не прохладно металлические, уже нагрелись, теплые стали.

  Пуф! Пуф! Баф! – это пули в песок попадают, рыхлят его, оставляя облачка пыли недолго висеть. В тебя, не в тебя!? Да бог его знает! Ну... А В КОГО ЕЩЕ-ТО!!!
  Снова в ямке, хорошо, что заранее их наметил, когда думал, как проползти.

  Еще немного...

  Локти. Гранаты. Винтовка упирается в спину.
  Больше не стреляют. Еле слышно звякает чека, потом с тихим звоном отваливается рычаг, шипит запал. Громко шипит, все япошки услышат, выглянут и пригвоздят тебя к песочку! Нет, не пригвоздят, парни сзади страхуют. Страхуют же?
  Кидаешь гранаты – одну в один барак, другую – в другой.
  Попала ли в левый, не замечаешь даже, надо пригнуться.
  Да-дааах! – глухо грохает внутри, выплевывая пыль и дым наружу. Винтовку в руки, перекатываешься поближе и лезешь в это пыльное пространство. Тычешь стволом в него, пригибаешься. Видно херово.

  Пробираешься, стараясь быть пониже. Пыль, крутясь в воздухе, оседает.

  Этот барак сегодня уже штурмовали и тут... тут, похоже, полно трупов. Они лежат на полу, засыпанные пылью и щепками, странные какие-то, не как их представлял, не такие, как видел до этого. Какие-то... ненастоящие что ли? Сложно поверить, что это люди. Бледные слишком.
  Японские трупы.
  Влезаешь ботинком во что-то вязкое, мерзкое, расползающееся – и сразу ясно, что это. Это, видать, япошка сам себя подорвал зачем-то. Еще раньше.
  В нос бьет запах... он... он отвратительный. Кисленький, как от блевотины, густой, как у дерьма, и ещё какой-то... а, кровь так пахнет. Просто "фу, блядь!" какой запах. Запах потрохов. На запах развороченный живот ещё хуже, чем на вид.

  Пробираешься дальше от этого "надорвавшегося". Не, тут все мертвы. Наверное. Надо бы дать по каждому по выстрелу. Или нет. И так вроде... хрен знает, но если и были тут япошки, ты их взорвал своей гранатой. Не, все мертвые. Точно.

  И вдруг барак Хобо оживает, оттуда доносится стрельба – частая-частая, лупят просто наперегонки с кем-то. Бой идет такой, что с ума сойти.
  Па-ба-бам! Да-дан! Да-дан! Да-дан! Плинннг! Да-дан! Па-ба-бам!
  Из всего что есть стреляют. И пулемёт наш оживает подальше – шарашит куда-то в вашу сторону, аж слышно, как щепки летят. Во выдача пошла-то! Ааа... это небось атака-то и началась.

  Вдруг в окно, сзади, вваливается кто-то. Оборачиваешься, сжимая винтовку, и он тычет в тебя своей, но вовремя понимает, что ты – не япошка. Отводит ствол. Чумазая рожа какая-то. И ещё за ним заваливается тот веснушчатый. И еще. И еще морпех. И еще кто-то.
  – Че, как тут? Чисто? – спрашивают зачем-то. И так вроде ясно.
  Один тыкает труп штыком, не на винтовке закрепленным, а просто в руке его держит. Тыкает – вытирает. Тыкает – вытирает.
  А в окна никто не выглядывает.
  Пыль тем временем осела. Из Барака Хобо вроде перестают гасить. Надо бы, наверное, выглянуть, посмотреть, что там впереди.
  И тут...

Слипуокер молча вернул М22 в карман, вынув взамен пару гранат попроще. Молча положил их перед собой на песок. Молча перевесил винтовку за спину. Голова звенела от злости.

Как на страшном суде? Кто-то тут ещё мечтает попасть на него когда-нибудь потом, когда всё утрясётся, и можно будет лечь в гроб в чистом и лучшем, причесавшись и написав мемуары? Окститесь, страшный суд уже наступил.

— В ваших интересах выполнить приказ, сэр.

Пальцы как сами собой ослабили на гранатах усики предохранительной проволоки. Не совсем до конца, только так, чтоб ещё на один-два лёгких крута, чтоб даже костяшками сжатого на оружии кулака можно было легко довести его до финальной боеготовности.

Как сделал, так и пополз, не оглядываясь на кучку трусов, не думая об остроте косы смерти, не как Инджан — не обречённо-подневольно, а со злым азартом загребая песок локтями и коленями.

Ну, суки, дождались?
Морская пехота в атаке.
Чем он хуже парней на передовой?
В него стреляли, и не убили, его давили, но не сточили.

Страшно? Да, но иначе, и сейчас-то он не беспомощен.
Окей, это не та война, но тут и плена нет.
Тут хотя бы просто умирают.

Слипуокер едва не плакал от жгучей несправедливости, но параллельно высматривал воронки по пути. Себя одного дымом прикрывать не стоит, только внимание лишнее привлекать, да и пускай эти уроды из второго взвода видят, как им нос утирают. Может проснётся в них что-то.

  Весь «экипаж» вороники расходится, и и.о. ротного остается в гордом одиночестве. Снова рука тянется к карману, снова достает сигарету из уже полупустой пачки. Проклятый остров – табак здесь тратится чуть ли не сильнее, чем пули, ну а в случае лейтенанта Донахъю так только он в расход и уходит: ни одного выстрела офицер так и не сделал, что его безмерно напрягает, никак не позволяя ощутить свою нужность и сопричастность всему происходящему.
  Прикрыв усталые глаза, Фрэнсис сползает на дно воронки с твердым намерением передохнуть до начала атаки: все, что можно, он уже сделал. Вот только спуститься ему не дает преграда, на поверку оказавшаяся никем иным, как рядовым первого класса А. О’Нилом, напротив фамилии которого именно ему, как командиру, придется поставить отметку «KIA», а потом взять на себя труд написать семье парня, каким героем он был, и с какой славой погиб, защищая свою родину от желтолицего агрессора. Как будто это их утешит!
  Вот только пребывание в воронке тет-а-тет с трупом немного некомфортно: лейтенант дергает ногой, отодвигая тело – то спускается чуть ниже, и все. Приходится, морщась, подхватить пыльный, утоптанный мешок, лишь недавно бывший молодым парнем, и, поднатужившись, дернуть его наверх и перевалить через край.
  - Извини, рядовой, это – могилка для одного. – бормочет Донахъю с зажатой в зубах сигареткой, чувствуя себя крайне неудобно, словно совершил какое-то постыдное деяние. Вдвойне неприятно ему от мелькнувшей мысли проверить карманы Счетовода на предмет сигарет – это уже попахивает откровенным мародерством. Ведь, вроде бы, покойнику они и ни к чему – а все равно сама мысль неприятна.

  Организовав так себе вип-номер, Манго вытягивается на дне укрытия и, сдвинув шлем на нос, затягивается, выпуская в жаркое небо клуб дыма. Но отдохнуть ему не дают – сверху раздается копошение и чей-то стон, вынуждающие ротного чертыхнуться и прервать заслуженный отдых, наполненный мыслями о том, насколько он нужен подразделению и какую вообще пользу приносит его присутствие на берегу остальным, кроме выполнения роли прокладки между комбатом и бойцами, которых все равно ведет Клонис здесь и Уоткинс там.
  Как оказалось – притащили раненного ганни, мигом начавшего ругаться и критиковать сам план атаки. Донахъю от такого крепко прихеревает: Кремня он, конечно, уважает, но вот такого подрыва командного авторитета, тем более в присутствии нижних чинов, терпеть не может и, главное, не собирается. Правильно они с Анджело поступили, не правильно – время покажет, но вот сейчас высказывать свое мнение может только свежеиспеченный комбат и старшие офицеры, а никак не ганни, даже будь он стократ опытнее.
  - Ганнери-… - начал Донахъю, но договорить ему не дают.

  Словно чертик из табакерки, возникает капрал Айскрим – один из тех, кто в мысленной табличке Манго отмечен, как «MIA». Раненный докладывает, что он от Физика – оказывается, взводный сержант и неустановленное количество бойцов роты еще живы, просто отклонившись от маршрута! Офицер невольно расползается в улыбке:
  - Айскрим! Не чаял уж увидеть тебя живым! Информацию принял – это очень хорошо, что вы целы. Сколько вас там? Чу, не говори – на пальцах покажи. Сколько пулеметов, минометов с вами?
  Ротный оглядывается, прикидывая, что делать, пока не упирается взглядом в подтащившего ганни бойца. Приняв решение, командует:
  - Капрал Валенсуэла! Возвращайся к Физику с приказом прибыть ко мне со всеми парнями взвода и вместе со всем вооружением. Морпех! – взгляд возвращается к бойцу, видишь позицию пулемета? Ползком передай Винку, чтобы оттягивался сюда, ко мне, особо не высовываясь, за бруствером прибрежным. Потом возвращайся к отделению. Ну, парни, с Богом!

  Дождавшись ухода рядового состава, лейтенант обращается к своему комендор-сержанту:
  - Кремень, я очень благодарен тебе за то, что ты помог парням и не дал им пропасть за зря. Но! Приказ отдан, и обсуждению не подлежит. Однако тебе – поясню. Если мы не атакуем, то джапы перегруппируются и нас выбьют, а если мы займем линию укреплений перед нами, то будем удерживать сектор. Приказ отдал я и, если он будет ошибочным, отвечать за него буду тоже я: перед собой и перед командованием… или Богом. Все, обсуждение закрыто. Ты здесь останешься, со мной, или нужна медицинская помощь?

Скрипач вгляделся в лицо Диаманти, чтобы хорошенько запомнить, как он выглядит, когда злой — ну так, на всякий случай, на будущее, если оно случится — и медленно кивнул.

Потеря баллонов нанесла ему удар в самое уязвимое место. У рядового Янга это была не печень, а вера в людей. Он тоже очень хотел разозлиться, но вместо этого скорее растерялся. Что-то похожее Айзек почувствовал в Веллингтоне, когда им выдали бракованные баллоны: тоже ведь в голове не укладывалось! Но тогда капрал был настроен добродушно и в три матерных слова очень доходчиво все объяснил так, что оно уложилось, а теперь было не до вопросов и философских дискуссий, и приходилось справляться самому.

Скрипач шмыгнул носом.

Обжора этот тоже. Мог бы и погромче крикнуть. Повнушительнее. Как осколок в ноге — так он здоров орать, а как напалм воруют... У-у, если бы Айзек был на его месте, он бы вцепился в обвязку руками, ногами и зубами.

С другой стороны, пехота. Что б они понимали в баллонах.

— Может гранат еще получится... случайно найти, — ни к кому конкретно не обращаясь заметил Скрипач. — Рядом с баллонами.

О том, чтобы оставить где-нибудь взрывчатку, Айзек даже заикаться не стал. Никому нельзя верить, когда дело доходит до боекомплекта. Никому.

  Итак, рота Гольф начала переходить в контратаку.
  Давайте я вам напомню, зачем она это делала. А, нет, не напомню, потому что я... я сам не знаю. По первоначальному плану рота "Гольф" (как и весь второй батальон) должна была прорваться на противоположный берег острова где-то не позже полудня. Но я не думаю, что среди вас был хоть один человек, который не понимал, что первоначальным планом вице-адмирал Хилл может подтереть свой адмиральский зад.
  Вы удивитесь, но в этот момент вице-адмирал Хилл был абсолютно уверен, что всё идет по плану! И не он один. Даже ваш командир дивизии только начинал догадываться, что что-то пошло, нуууу, не совсем по плану. Впрочем, думаю... вы не удивитесь. Вы же понимаете, что даже с самого высокого мостика самого большого линкора никому не видно даже в самый мощный бинокль, сколько человек разорвало снарядами, а сколько не добралось до берега. Генералы так близко к передовой не оказываются – не для этого они карьеру делали.

  Помимо плана был ещё приказ от подполковника Джордана – занять следующую линию бараков и развалины, чтобы прикрыть фланг роты "Фокс". Ну, был. Но он когда был-то! Только что японцы роту "Фокс" что ли атаковали мимо ваших позиций? Нет же, не стали атаковать. Вас и атаковали. Обстановка, значит, изменилась.

  Однако в этой операции, в которой линкоры и крейсера обрушили на остров тонны снарядов с околонулевым эффектом, в которой танки в ключевой момент оказались на дне грузовых трюмов, в которой командир вашего батальона только и успел, что зажигательно крикнуть: "Эти ублюдки нас не достанут!" – прежде чем косоглазые ублюдки его достали, осмысленность вообще была не главным на повестке дня. Тут не поспоришь.

  Короче, рота "Гольф" собиралась контратаковать, боюсь, сама не очень четко понимая для чего. Но на войне и правда есть такое правило: "Не знаешь, что делать – атакуй!" И часто оно срабатывает. Скоро мы, видимо, узнаем, сработало ли оно в этот раз.

  Однако я боюсь, что вы представили начало этой атаки, как в кино. Ну там... примкнутые штыки. Бойцы четко идут вперед короткими перебежками, припадают на одно колено. "Прикрой, я перезаряжаюсь." Сведенные мужественные брови, поджатые мужественные губы, смотришь на это все в кинотеатре и говоришь: "Бетти, а вон я, кстати, с пулемётом на фланге!" А Бетти, поправляя рыжие волосы, тяжело дышит и прямо-таки мокнет от того, какой ты герой.

  Ох. Не. Тут вообще красивым кино и не пахло.

  Атака эта начиналась так.

***

  По маленькой полоске песка между исцоканными пулями и осколками блокгаузами и полосой прибоя полз человек в куртке цвета шалфейного листа, насквозь мокрой от пота. Пока он не дополз до блокгауза, на него вообще никто не обращал внимания. Потом обратили.
  Навстречу ему, но чуть в стороне, параллельно, по усыпанному кусками сколотого бетона, какими-то тряпками, ямками и воронками песку молодой парень в каске с расстегнутым подбородочным ремешком изо всех сил тащил водонепроницаемое пончо. Парень икал от страха и важности своей миссии.
  А на пончо он тащил сухощавого, подтянутого мужика. У мужика было распорото осколком гранаты бедро и прострелено плечо. Мужик, стиснув зубы, упирался здоровой ногой в песок, чтобы хоть немного ускорить процесс своей эвакуации.
  Еще чуть в стороне к берегу ползли два парня – один держал другого за ремень, потому что ни хрена не видел. Его глаза были плотно зажмурены. Где-то там за ними полз парень постарше, с трубой от огнемета в руках, которая без баллонов смотрелась крайне нелепо.
  Все эти люди не видели и не слышали друг друга. Им всем было не до того.
  Мужчина в пропотелой куртке был лейтенант Клонис. У него кружилась голова и шумело в ушах.
  Пацан, тащивший раненого мужика на пончо, был рядовой Лонг-Айленд. Он был не робкого десятка, но боялся сейчас, что прилетит снаряд и убьет ганни. Что его самого могут убить, он забыл. И еще он стеснялся, что икает. Он не понимал, что мужику немного не до его икоты.
  Раненый мужик – это и был комендор-сержант Блэкторн, он же Кремень.
  Ну, а те трое, что ползли в стороне – Скрипач, Крот и Мрачный.

Клонис
  Ты дополз до блокгауза, прислонился к стене и заговорил с Дасти. Морпехи оглянулись, немного погодя поняли, кто это вообще. Потом ты отдал приказы. Дасти кивнул. Все кивнули. Дескать, мы поняли.
  – Сейчас, сэр! Сейчас! Я понял, сэр, – отозвался Смайли. Он все понял лучше всех. Самый понятливый, самый старательный. Но, конечно, никакого "бегом" он не выдал, а пополз. Че-т тут никому вдоль берега бегать не хотелось уже, по ходу. Все готовые выдать такой трюк быстро закончились, как Абориген.

  От ползанья по горячему песку у тебя опять стала кружиться голова. Руки подрагивают. Слабость в теле. Но ничего, можешь и команду отдать, и встать, наверное, получится. Даже выстрелить сможешь. Попадешь или нет – уже вопрос, но тут не стрельбище.

  Это было то, что чувствовал ты. А вот что почувствовали морпехи.

  Люди Дасти, занимавшие позиции между блокгаузами, вообще не сразу поняли, что пришел Клонис и что он что-то им кричит. А когда поняли... Они охерели. Они посмотрели на него и решили, что командир их взвода немного слетел с катушек. Во-первых, потому что именно так он сейчас и выглядел. А во-вторых, потому что их японцы только что чудом не втоптали в песок и не потыкали в этот песок штыками для надежности. И большинство из них сейчас считало патроны и прикидывало, сколько им еще осталось жить и о чем бы помечтать напоследок: о глотке холодного пива или об аппетитной женской заднице. Такие парни, как те, что служили в третьем отделении, в последний момент не хотели думать о маме и папе. И так тут было тоскливо.

  И тут приполз лейтенант Клонис и прохрипел... много всяких умных и решительных слов, но ключевое сообщение приберег напоследок:
  – Короче, через пять минут начнем атаку, готовьтесь.
  Дасти даже "естьсэр" говорить не стал. Он только плечами пожал. Дескать, ну, тебе надо, начальник, ты и атакуй, я-то че, моё дело маленькое. Но, конечно, приказ он готов был выполнить, потому и ходил в сержантах и получал свои сколько-то там долларов сверх оклада рядового.
  Все те, кто думал о том, сколько осталось жить, с досадой поняли: "Бля... пять минут всего." Но никто ничего не сказал, потому что может кому-то и показалось, что командир слетел с катушек, но в таком замесе даже слетевший с катушек мужик, который думает, что что-то понимает, лучше, чем просто лежать и ждать смерти. Что-то странное несет? Посмотрим. Этих ребят за годик научили, что офицер – это вообще не то существо, которое должно выдавать на заказ неоспоримые истины. Офицер нужен, чтобы приказывать, иначе никто ничего не будет делать. А так войну не выиграешь и домой не поедешь.

  Парамаунт дополз следом за тобой, припер пулемёт и поставил его на углу блокгауза. Вот Парамаунт молчать не стал.
  – Позиция – говно, сэр, – сказал он со всем уважением, поводя стволом. – Парни, кто там справа? Высоко головы не поднимайте, окей?
  Позиция вообще-то была нормальная, она страховала правый фланг. И в общем... в общем-то если эти люди сейчас уйдут вперед, в атаку, они мешаться не будут. Но Парамаунту не нравилось, что кроме угла блокгауза он ничем не защищен, а главное, что если япошки сами попрут из развалин, он по ним не сможет стрелять. Вместе с братьями-Гловерами он принялся копать себе яму. Пять минут – не срок, но хоть нишу какую-никакую выкопать было можно. Что-то недостаточно глубокое, чтобы быть могилой, но достаточно глубокое, чтобы никто не заметил, как ты обоссышься от страха.

  А ты прислушался, что там творится у японцев. А у них там... ничего не творилось. И это было плохо. Не бегали там сломя голову командиры, собирая солдат. Не чертыхались друг на друга сержанты. Тихо там было, то ли все померли, то ли дисциплина и порядок. Вряд ли они прямо ждали вашей атаки, но не похоже было, что там кто-то обосрался от страха, что напротив такие геройские ребята, как рота "Гольф". Похоже было, что они отступили не потому что сломались, а потому что командир так приказал.
  Ещё ты услышал рычание моторов, но где, каких? Ты был не специалист по моторам. То ли слева, то ли справа спереди...

  Пять минут пролетели нереально быстро.
  Ты успел сползать налево и докричался до Сирены и до Уистлера.
  Уистлер вернулся. Он был весь какой-то запыхавшийся и нервный, как будто в него только что стреляли. Вероятно, так оно и было.
  – Винк просил передать, сэр, что слева дует, – сказал он, пожав плечами. – Я так понял, он не в том смысле, что насморк боится подхватить.
  Ну, шутит. Уже хорошо. Если человек может шутить – значит, скорее всего может и драться.

  Потом приполз Смайли.
  – Передал, сэр, – сказал он. – У Хобо там пять человек осталось.

  Японцы перед вами не подавали признаков активности. Потом раздалась стрельба на левом фланге, стихла. На правом же стрельба звучала вроде бы вяло, но регулярно. Там периодически оживал то один пулемёт, то другой, то оба вместе. Доносился их стук издалека, правда.

  Потом стрелка доползла куда собиралась.
  Дасти, лежавший правее, в своем углублении между блокгаузами, посмотрел на тебя, высунувшись из ниши.
  "Ну и че теперь?" – читалось в его моргавших из-за пыли глазах.


Манго
  Слипуокер, получив приказ, переполз через бруствер, подняв облачко пыли, и скрылся за стеной из кокосовых пальм.
  Прошла, может, минута или две. Ты остался в воронке... да практически один – Слипуокер смотался, Клонис уполз вперед поднимать людей в атаку, Уистлер и Смайли с ним... Парамаунт со своим пулемётом и братьями тоже уполз. Фактически, с тобой остался только скучный труп рядового Счетовода. Он лежал, засыпанный песком и стреляными гильзами, умятый ботинками и бессмысленный, как половая тряпка. Даже более бессмысленный. А ещё утром это был морпех твоего взвода. А теперь... а теперь – ничто. Никому до него больше дела нет.
  Но одиночество твоё было прервано.
  Чуть погодя в воронку какой-то боец (ты не помнил его имени, он был молодой, небритый, с красивым умным лицом нью-йоркца, а нью-йоркцев в морской пехоте было мало) затащил в воронку человека, которого волок на камуфляжном пончо. Человек этот был с окровавленной повязкой на плече, в разорванной куртке. Он матерился сквозь зубы. Лицо его было покрыто пылью и пороховой копотью. Он был ранен в руку и в ногу. Ты узнал его быстро, но не сразу.
  Это был ганни.
  Перетерпев приступ боли, ганни осмотрелся. Он спросил тебя, что происходит. А потом...
  – Лейтенант! – зарычал он, как будто наждачной бумагой поскребли о металлический бак. – Че происходит? Вы чего с Клонисом делаете? Какая атака?! Вы кого атаковать собрались?! Куда вы пулемет... Нахуя вы его отсюда убрали? А если они сейчас опять пойдут?!
  Морпех, который его притащил, тяжело дышал и не рвался в бой, ждал, что произойдет дальше, глядя на вас с тоскливым ожиданием.

  Ты понял, что комендор-сержант, осознав, что происходит, кажется, был не в восторге от ваших действий. Причин могло быть три.
  Комендор-сержант Блэкторн просто не верит в тебя. Назло говорит под руку. Когда-то он называл тебя "ебаным резервистом", а теперь ты командуешь его ротой. Ну, остатками, но тем не менее.
  Либо же... либо у него шок. Он ведь ранен. Кажется, не очень тяжело, но все же. Наверное, это больно. Тебя, слава Богу, еще ни разу не ранили.
  Но был еще третий вариант. Комендор-сержант искренне считает, что ваш план – не блещет гениальностью.
  И что ты ему ответил? И ответил ли что-нибудь? Предпринял ли что-то? Или ничего не предпринял?
  Но раньше, чем ты что-либо ответил, в воронку завалился еще один человек. Он скатился туда со стороны моря. Это был... рядовой Айскрим, из твоего взвода! Помнишь Айскрима? Парень мог на спор сожрать два фунта мороженого и никогда никакой ангины у него не бывало. В Новой Зеландии он этот трюк проделывал с огромным удовольствием. Видок у него был что надо – окровавленная, разорванная щека с примотанным медицинским пакетом. Такое ощущение, что пуля выбила слева пару зубов. Или не пару. У него, наверное, крошки от них во рту еще остались.
  – Шэр, я от Шизика, – пробубнил он, морщась, чуть не плача, стараясь двигать только половиной рта. – Мы шам, – Айскрим махнул рукой в сторону причала. – Што де-ать? Шууукааа, – застонал он, несмело прижимая руку к щеке. На глаза у него и правда навернулись слезы.
  Тебе было достаточно лет, чтобы понимать, почему он плачет. Айскрим был вообще-то не рохлей. Если бы ему оторвало ногу – не факт, что он бы и тогда заплакал. Он бы кричал, на стенку лез, но не плакал. А сейчас – на вот.
  А всё так, потому что ему приказали передать тебе донесение, и ему НАДО ЗАСТАВЛЯТЬ себя говорить через боль. Чтобы выполнить приказ. Самому себе делать адски больно с каждым словом.
  Война уже изуродовала ему лицо, прямо сейчас она ему внутри всё уродовала этой болью, которую он сам упрямо вызывал.
  Но этот живой, не то что Счетовод. Ходит ещё пока. А представляешь, какой шрам будет, если выживет? "Через пол-ебла," – так за глаза это будут называть, покуривая сигаретки. "Ну этот, с шрамом который". Может, к вечеру челюсть вообще свернет на сторону, кстати. Кому он будет нужен там, потом, когда "войнушка в тропическом раю" закончится? Ты бы взял, скажем, в продавцы такого? А на дочери на своей дал бы жениться? И сядет этот паренек на морфий. Он ему вместо мороженого будет. Мороженое он ел, чтобы почувствовать холод, а морфий будет колоть, чтобы не чувствовать, какой холодной стала жизнь целиком. Ты вдруг, глядя на него, за секунду понял, как садятся на морфий.
  – Я на.. навма... о-кхэй, фэр, – простонал Айскрим, выдохнув и вытерев глаза рукавом.
  Он-то пока ничего этого не понял, ему не до того. Ты вот понял. Ты хоть в жизни что-то видел, что-то успел.
  Но ты не нянька и не сестра-сиделка. Ты тут чтобы командовать ротой. Командуй. Или подожди, пока Клонис все сам сделает.

Версаль все еще погружен в траур. Со смерти короля, однако, прошло уже несколько недель и можно уже сказать с уверенностью, что двор отошел от пережитого шока. Более того, несмотря на мрачные одеяния и преобладание везде и всюду черного цвета, настроение придворных можно даже назвать приподнятым. От нового короля ждут перемен и перемен к лучшему.

Взгляды многих все чаще и чаще устремляются к де Мопу, чей суровый и мрачный лик так контрастирует теперь с кричаще яркими среди всеобщего траура одеждами канцлера. Двор жаждет его крови и явно надеется, что новый король наконец передаст печати кому-то более достойному. Явно согласны с этим и многочисленные представители провинциальной знати, которые может быть и не могут поделиться своим мнением с королем и его приближенными лично, но засыпают дворец многочисленными письмами и петициями с просьбами отставки де Мопу и его правительства. Оптимизм лучшим людям Франции внушает уже то, что подыскать правительство (в их глазах) хуже королю будет, пожалуй, не слишком легко.

Разумеется, ненависть их к канцлеру связана с его долгим противостоянием с парламентами. Петиции о его отставке сопровождаются и мольбами вернуть парламентами прежнюю независимость, именно этого от взошедшего на трон молодого монарха ожидает теперь если не все страна, то весьма и весьма значительная ее часть. Только некоторые робкие обращения призывают короля задуматься о том, чтобы вернуть лишенных своих мест членам парламента деньги, за которые эти места были когда-то приобретены. Робость эта связана, однако, лишь с тем, что большинство ждет именно возращения мест в парламентах законных их обладателям.

Приходят и петиции иного содержания. Некоторые сторонники физиократии обращаются к королю с предложениями рассмотреть отмену ограничений на торговлю зерном... Да, подобное уже делалось прошлым королем и привело к не самым лучшим последствиям (тогда реформы были свернуты из начавших расти цен, вызвавших народное недовольство). Но, уверяют ученые мужи, отмена ограничений будет только способствовать развитию земледелия и большим урожаям в будущем, а заодно и принесет дополнительные доходы казне.

Остается также вопрос судьбы мадам Дюбарри. Совсем недавно она была почти всемогущей, а теперь лишилась всего. Дюбарри не слишком любима придворными и, пожалуй, они будут рады ее ссылке, изгнанию из Франции или даже чему-то худшему, если новому королю будет угодно провести расследование тех злоупотреблений своей позицией, в которых она может быть повинна. Кстати... А где она? Никто, кажется, не видел мадам Дюбарри после ее отъезда из дворца за несколько дней до смерти короля.

Также нужно озаботиться церемонией коронации и всеми сопутствующими мероприятиями. Здесь предстоит масса дел и масса сложных решений... В первую очередь решения о том, стоит ли короля воспользоваться так называемым правом счастливого пришествия и собрать особый единоразовый налог с городов Франции, Церкви и некоторых дворян. Традиционно налог взимается как бы за то, что король подтверждает старые права и привилегии, дарованные его предшественниками. В этот раз особую пикантность ситуации придает то обстоятельство, что покойный король весьма, как скажут некоторые, недостойно поступил с древними правами парламентов и благородных мужей, в них заседавших. Кто-то может сказать, что взимать этот налог сейчас будет не вполне справедливо.

Перед королевой также стоит выбор. Она и сама может взыскать с населения городов особый налог по так называемому праву пояса. Это не оскорбит никого из числа ученых и благородных, однако платить налог придется самым бедным из горожан и для некоторых он может стать достаточно тяжелой ношей, которая несомненно омрачит празднования.

Король может получить 5 единиц личных/государственных (на выбор) средств по праву счастливого пришествия

Королева может получить 3 единицы личных/государственных (на выбор) средств по праву пояса

«Аналитическое обозрение». Новости Терона

- Приветствую вас уважаемые зрители, рад что вы присоединились к нашему ежедневному обзору - Таникат Бого поправил и так идеально сидящий на нем мундир и кивком поприветствовал двух соведущих с характерными алыми губами ментатов – сегодня с нами помимо нашего частого гостя мастера–ментата Йогиро Блако, особый гость – воин-ментат второго градиента, известный военный обозреватель Шамар Корнуси. Добрый день господа, сегодня мы обсудим ситуацию в секторе Маракор, а точнее течение секторальной войны. Прошу вас мастер Блако.

- Конечно. Начну с общих рассуждений. Нет никаких сомнений, что сейчас стороны находятся на этапе «выравнивания линий фронта» и «аккумулирования сил», причем как с военной, так и с экономической точки зрения. Так важнейшим фактором стала всеобщая мобилизация дворянского и податного населения проведенная Домом Теннери, которая сразу дала ему астрономическое количество войск, пусть не слишком подготовленных и хорошо оснащенных, но пригодных для несения гарнизонной и окопной службы.

-Должен заметить, что тут Дом Теннери встретился с той же проблемой, что и Дом Кносс несколькими месяцами ранее, то есть ограниченными транспортными возможностями – вклинился воин-ментат – немедленно могут быть использованы только ополченцы на Сионе и Квайге, остальные требуют сложной транспортировки.

- Несомненно. Хотя транспортные возможности Дома Теннери позволили все-так перебросить почти двадцать полков ополчения на Санторин, позволив освободить силы семьи Тавор и регулярной армии Теннери для занятия важнейших точек планеты и штурма феодов аристократов сохранивших верность графу Кориолану. Так же важнейшим событием стало завершение Домом Чамон транспортного коридора между Гратвудом и Перфекто, что не только предоставило Лиги Матиаса путь к Зеленой зоне в обход превращенного к крепость Корелиона, но и существенно исправило экономическую ситуацию для Дома Катон, который наконец то начал вылезать из той экономической пропасти в которую скатывался почти год.

- Благодарю за общий анализ господин Блако, но хотелось бы послушать именно о военном противостоянии.

- Мой коллега прав начав с общих вопросов, экономика весьма влияет на ход любого военного конфликта. Я же начну тоже с общего, но военного обозрения. С не с самых важных театров боевых действий с военной точки зрения, но весьма важных с точки зрения политической.

- Намечавшиеся противостояние на Корбзоне закончилось закономерным истреблением небольшого гарнизона Дома Катон силами Дома Теннери и местных добровольцев. Можно констатировать, что Корбзон превращается в оплот Альянса равных на западе Ближнего Пояса, хотя, честно скажем, и военная и экономическая ценность данной планеты сомнительна. Но победа есть победа.

-На Сионе, подобной победы достигнуть не удалось, в первую очередь из за позиции планетарного правительства, которое решительно запретило использование тяжелого вооружения обоим сторонам и подкрепило свои слова мечами наемников гиназа. Таким образом бои свелись к отдельным стычкам с использованием холодного оружия по результатам которых гарнизон акросцев находится в полном окружении, отрезанный от линий снабжения. Впрочем несмотря на их бедственное положение они продолжают сковывать значительное количество войск Дмоа Теннери, так что можно сказать свой долг исполняют достойно.

- На Акавире продолжается лесная война в которой основной удар получают войска Дома Голгоф стянутые с их прочих владений - не сведенные в корпус и не имеющие опыта сражений в джунглях они несут серьезные потери уступая одну за другой сельскохозяйственные области, что в перспективе неминуемо приведет к голоду на Граафе и Вудруни.

- Планета Дюрес ранее засматривающаяся как один из основных театров военных действий, внезапно получила передышку – сначала ее орбиту покинули тяжелые корабли Дома Катон, а следом забрав свой десант отбыла и эскадра Дома Мортари. Дом Эрлан явно выдохнул спокойно, поняв что ворота на Эр Хель разблокированы, а Стефан Эрлан выбравшись из катакомб в которых провел два месяца смог отметить окончание двухмесячной осады планеты.

- А вот на Несте, вратах на Калахиру все произошло ровно наоборот. Корпус «Железнолобые» только спустив знаки наемника с лапой тигра, взметнул значки с головой гепарда и снова обрушился на едва собравшиеся после прошлых поражений войска Дома Калахира в считанные дни снова захватив только что оставленные ими позиции, только теперь уже во имя Дома Теннери. И надо сказать, что даже их прошлая жестокость померкла перед тем что они демонстрировали сейчас. Динкурийские наемники взрывали энергостанции, уничтожали правительственные здания и буквально оставляли позади себя разграбленную и опустошенную землю больше напоминающую пустыню. Можно сказать, что Нест пал так и не отойдя от шока прошлого месяца. Но потеря самой планеты, не значила почти ничего по сравнению с тем, что «Врата Калахиры» закрылись оставляя планету отрезанной от всех транспортных путей.

-Продолжаются бои между войсками Альянса равных и Лиги Паломника на Тарнии. В начале месяца войска Дома Калахиры предприняли попытку отступить с территории Дома Рейвен и перегруппироваться, но почему то решили сделать это не на земли Свободной республики Уршилу, а через территорию динкурийцев, которые в свою очередь вывели почти все силы к северо-западной границе и не пропустили калахирцев на свою территорию, в связи с чем тем пришлось атаковать воронов будучи зажатыми в узком коридоре между границей Ордо и укреплениями донийцев, впрочем на их счастье воинский азарт Дома Рейвен был весьма слаб и серьезной мясорубки не получилось, хотя пограбили калахирцы от души. На юго-западе планеты схлестнулись в бою корпуса семьи Тавор и семьи Айронфист и надо сказать, что быкоглавые рыцари, получающие снабжение и поддержку с «Донум Магнус» показали себя с лучший стороны заставив вспомнить какую гору трупов динкурийцев они навалили при штурме космопорта Дмоа Ордо. Есть экспертное мнение, что ударные части таворов поддержанные с орбиты останавливать просто нечем, особенно после повторного набега войск динкурийцев в начале месяца, который впрочем был прекращен сразу же как стало известно о капитуляции Дома Кносс во вражде за Уршилку.

- Настоящее космическое сражение произошло неподалеку от МДжина, где сошлись в бою эскадры «Белое пламя Аджантиса» Дома Дайкис и «Короли неба» Дома Орлон. Судя по всему корабли Альянса равных замышляли десант во владения Дома Рифат на планете и одновременную блокаду транспортных маршрутов ведущих с мира-фактории до планет членов Лиги Паломника и Священного Союза, но результатом непродолжительного, но ожесточённого боя стало отступление кораблей Альянса равных потерявших три корвета, против двух потерянных эскадрой Священного Союза.

- Вот краткое описание второстепенных фронтов на текущей секторальной войне. Нельзя сказать, что эти сражения что-то серьезно изменили, но определенную динамику показали. Несомненно, видно улучшение позиции Дома Эрлан и ухудшение позиции Дома Калахира, видно что наступательный порыв Альянса равных выдыхается и они уже не способны эффективно действовать по всем фронтам, в частности на Акавир и МДжин сил явно не хватило, хотя размах проводимых операций все равно впечатляет.

- Исчерпывающая информация, господин Корнуси. Благодарю вас. Передаю слово мастеру – ментату Йогиро Блако. Я так понимаю у вас сведения об основных театрах военных действий.

-Именно так. В первую очередь это дерзкий рейд сил Лиги Матиаса Паломника на Квайгу, планету, которая казалась уже полностью подпала под контроль Дома Теннери. Мобилизовав почти тридцать полков разнородного ополчения и создав таким образом надежную вторую и третью волну атаки, люциане фактически закончили захват территорий Дома Рифат. Кое где еще оставались разрозненные очаги сопротивления, но падение планеты фактически свершилось, и захватчики явно расслабились. Именно тогда и произошло то что никто не ожидал. По счастью у нас есть запись с патрульных кораблей сардаукарской гвардии и вы можете наблюдать все произошедшее сами.

Пока планету заливала лазурная волна пехоты люциан, в космосе же царило спокойствие и тишина по которой, словно два исполинских кита идущих бок о бок по своим загадочным делам, двигались два сверхтяжелых крейсера Дома Катон. Неторопливо, но неуклонно «Папа Ктулху» и «Гаргант» не встречая никакого сопротивления заняли орбиту планеты и равномерно приступили к снижению. Но поверхность планеты была не столь беззащитна как околопланетное пространство и стоило только сверхтяжелым крейсерам занять низкую орбиту, как заговорили орудия противокосмической обороны. Планетарная крепость «Первый Защитник» в очередной раз раскрыла лепестки «Адского жерла» и совокупный удар почти десятка тяжелых противокорабельных орудий заставил «Гаргант» дрогнуть и чуть ли не потерять орбиту и только многократное перекрывающее бронирование спасло его от по настоящему серьезных повреждений. В ответ главные калибры кораблей ударили по планетарной крепости выбивая из нее куски, но именно против таких атак и строились подобные сооружения, а «Папа Ктулху» был линейным боевым кораблём предназначенными для битв в космосе и большую часть своего немалого арсенала задействовать в атаке поверхности никак не мог. Два главных калибра и несколько слабых орудий пригодных для удара по поверхности против десяти противокорабельных фазовых орудий ПКО не слишком хороший расклад и капитаны атакующих судов поняли это достаточно быстро, может быть бы они и сумели после долгой дуэли сокрушить «Первого Защитника» , но только ценой провала основной боевой задачи. Решение было однозначным и развернувшись бортом к огненному цветку раскинувшему свои пламенные лепестки фазовых залпов прямо под ними они перенесли свой огонь на свою настоящую цель – Великий Арсенал Дома Теннери. Да, именно здесь на далекой планете хранилось бесчисленное вооружение произведенное на заводах Донны и Близнецов, Динкурии и Люции, а так же множестве других порой очень далеких миров. Десятки орнитоптеров, сотни танков, тысячи орудий и десятки тысячи оружейных комплектов ждали своего часа на бесчисленных стеллажах и именно на них был направлен отчаянный рейд. Снижаясь на предельную для таких гигантов высоту корабли наносили удар за ударом по угловатым, построенным по имперскому стандарту зданиям, мощные болванки обрушали крыши и вскрывали подвалы полные техники и боеприпасов, детонация от взрывов топлива подбрасывала толстые стены в воздух, а разлетающиеся крылья разрушенных орнитоптеров напоминали листья подхваченные ветром. Но эти удары дорого давались крейсерам, на каждый их удар нанесенный по Великому Арсеналу, «Первый защитник» отвечал очередным многолепестковым огненным цветком и если первый залп был направлен в «Гаргант», то все оставшиеся били исключительно во флагман флота Дома Катон, который помимо ведения огня еще пытался увернуться от двух небольших транспортников которые пытались любой ценой добраться до него и тем самым вынуждали корабль маневрировать и снижать точность атак , пока один из них не был сожжен плазменным щитом наемного крейсера, а второй не испарился в бортовом залпе флагмана едва едва не пристыковавшись к опаленному борту. Но свое дело они сделали – если второй удар с планеты вышел в разнобой и разбился о бронированный борт крейсера лишь повредив бронирование, то второй испарил нежные сенсоры и эффекторы системы марево, третий проделал здоровенную дыру в днище корабля, и только чудо и ломанная геометрия корпуса позволила ему увернуться от четвертого, по счастью пятый и шестой удары уже приходились в «Гаргант» который закрыл своего напарника своей тушей за что и поплатился - потеряв почти все наружные системы в огненном цунами. Таким образом, с трудом выползшие на высокую орбиту корабли напоминали побывавших в гуще лесного пожара людей щеголяя многочисленными дырами от фазовых орудий и почти полностью ослепшие в этой огненной буре. Но все таки, кое как свое дело они сделали и дымящиеся руины Великого Арсенала были тому свидетелем.

- Это были последние полностью боеспособные корабли Дома Катон, теперь его флот точно напоминает команду инвалидов. Сомнительное решение, два линейных корабля против неподавленной ПКО. Я не узнаю флотоводцев Акроса так замечательно воевавших с Домом Чамон полугодом ранее.

- Согласен атака похожа на жест отчаянья и была очень рискованной, но цена того стоила. Это серьезный удар по военной мощи Дома Теннери, мне страшно представить какое количество вооружения там хранилось, даже по тому, что мы видели никак не менее чем на пять корпусов, а может и больше. Даже если бы корабли получили гораздо более серьезные повреждения он бы окупился, да что там даже потеря одного крейсера была бы приемлемой в таком случае!

- Может быть, может быть, но крейсера все еще не в родной системе и уйдут ли они с Квайги целыми или нет большой вопрос. Хотя вроде бы сил для их атаки у Альянса равных тоже нет.

-Время покажет. Перейдем теперь к другому важному театру боевых действий – к Таиро.

- Да, ситуация там не простая, Альянс равных кинул туда немало войск – Дом Теннери не только отменил эвакуацию своих отрядов, но и привез два штурмовых транспорта полных дворянским ополчением Перфекто, а с Люции с помощью катонианцев прибыло не меньше ополченцев. Ну а сам Дом Като и вовсе бросил туда все силы как космические, так и наземные сосредоточив на планете два армейских корпуса. Получив почти четырехкратный количественный перевес силы Альянса равных решились сойтись в бою с противником. У нас есть серия записей с Таиро предоставленная свободными капитанами, внимание на проекцию.

Гвардейский броненосный корпус «Стальной змей» продолжал ползти к столице планеты глотая километр за километром, словно червь пробирающийся к сердцевине спелого яблока, но в отличие от предыдущих месяцев, теперь ему противостояло достаточно сил. Корпус «Второй лист ивы» высадившийся неподалеку от занятого врагом космодрома переглядывался с полками Дома Орлон, которые неплохо укрепились в его пределах, но теперь не могли прийти на помощь ушедшим довольно далеко союзникам. Командующий Харуко Нусуи не делал попыток атаки приводя свои части в порядок после перелета, но то и дело обозначал таковые намерения не давая защитникам планеты предпринять что либо кроме усиления обороны.

Воины Дома Рифат остались один на один с противниками которые подпустив корпус к самой столице обрушились на него буквально со всех сторон используя севшие по флангам наступающей колонны штурмовые транспорты «Воин». Небольшие группы дворян нападали на колонну со всех сторон раздергивая ее охранение в разные стороны превращая монолитный панцирь стального скарабея в россыпь блестящих чешуек на лике планеты. Ополченцы гибли целыми отрядами и мгновенно обращались в бегство при виде турболазерных танков, но делали свое дело распыляя силы врага в разных направлениях и когда прямо по фронту замаячили тяжелые танки корпуса «Первый меч весны» им наперерез пришлось швырнуть даже тяжелые гравикары. Но затея атакующих вышла так себе, класс водителей тяжелых машин был не соизмерим, как было не соизмеримо и качество техники, и атакующий клин танков катонийцев рассыпался словно стеклянный и обратился в бегство. Впрочем, хоть танкисты Дома Като и не оправдали надежд своего командира связать боем противника, отменять основной удар командующий Баго Ров не счел нужным и под предводительством гвардейских «Золотых эполет» почти десяток полков дворян перфо поднялись из замаскированных позиций и ринулись к сверхтяжелому планетарному танку в надежде захватить самую опасную боевую единицу врага. Были ли у них шансы? Может быть и были бы, если бы на командном мостике исполинской боевой машины стоял кто-нибудь другой, а не опытнейший Немур Даар.

Словно мифический дракон «Сокрушитель звезд» выдохнул вокруг себя волну лазерного огня сжигая тысячи солдат одним залпом, а его основное орудие словно гигантским огненным копьем прошило фазовым ударом насквозь гряду холмов используемую в качестве укрытия нападающими, отправляя разом к Создателю целый полк гвардии. Словно живущие сами по себе головы лирнейской гидры орудия танка жили своей жизнью испепеляя все вокруг себя и ставя крест на попытках даже приблизиться к стальной огнедышащей горе. Именно в этот момент адмирал Нито Нгуен, глава обновленной эскадры Умикадэ решил вмешаться в происходящее на земле и пользуясь тем, что «Сокрушитель звезд» занят уничтожением войск Дома Теннери - незаметно спустившиеся на низкую орбиту крейсере «Палач» и «Резчик» кинжальным огнем всадили снаряды основных калибров в планетарный танк, а великолепный Кихиморо Отоно пройдя на своем фрегате «Суровая госпожа» почти на бреющем полете над танком умудрился добиться серии попаданий точно в командную рубку. Скрывшийся среди града разрывов планетарный танк, по которому сейчас работали даже спустившиеся корветы еще успел поднять орудия в зенит и дал даже несколько залпов в ответ прежде чем замереть чудовищным стальным скелетом в окружении тысяч и тысяч скелетов человеческих. В то же время турболазерные танки «Стального змея» преследовали спешно отступающие машины катонийцев уже по улицам столицы планеты, увы их победа в равном бою с «Первым мечом весны» уже почти ничего не значила, лишившись направляющей воли Немура Даара они замедлили ход и позволили потрепанному, но не потерявшему управлению корпусу катонийцев выйти из города и даже начать замыкать его в кольцо как будто приглашая Рифат к новой стычке.

- Полтора десятка полков за «Сокрушитель звезд» и еще почти десяток за бригаду тяжелых танков…не велика ли цена? – покачал головой воин-ментат - чудовищный размен.

- За сверхтяжелый планетарный танк и Немура Даара совсем нет. Хотя, конечно, то что «Первый меч весны» не выдержал даже первого столкновения и бежал оставив врагу столицу планеты это настоящий позор, если бы они выдержали не не пустили врага в город сейчас бы те гибли под орбитальными ударами. Теперь им придется выбивать «Стального змея» из городской застройки и скорее всего без использования флота, не говоря уже о том что теперь проблемы со снабжением будут уже у войск Альянса равных.

-Но верно и обратное, теперь им не высунуться из города – они сразу подвергнуться удару с орбиты.

-Да, но это приковывает весьма мощную теперь эскадру «Умикадэ» к Таиро, что серьезно ослабляет флот Альянса равных. А без орбитального прикрытия катонийцы уже доказали свою неспособность справиться с танкистами Дома Рифат.

-Да, сложная ситуация. Но думаю, мы сможем сделать валидный прогноз, если поднимемся до второго градиента логики...

-Господа, господа. Это все не к спеху. Сейчас мы дали нашим зрителям достаточно информации о происходящем на полях секторальной войны в секторе Маракор, думаю тут есть что обдумать и о чем подискутировать, а я с вами прощаюсь. Это было аналитическое обозрение и Таникат Бого, встретимся в следующей передаче.

Леди Владислава Рейвен. Заметки на полях чужих книг:


Полностью отдавая себя отчет, в том что даже чтение как чужих дневников, так и чужих любовных писем (а уж тем паче ответ на них) может показаться широкой общественности бестактным, я тем не менее все же возьму на себя смелость прокомментировать письмо леди Керстин Эрлан. В конце концов, раз уж хельская принцесса сочла нужным продемонстрировать свое трогательное воззвание "граду и миру", значит она хочет чтобы его прочитали. Да и к тому же долгом старых и сломленных жизнью всегда было учить молодых и глупых – в конце концов учиться на чужих ошибках это куда лучше и полезнее для здоровья, чем учится на своих. И видит Создатель, если дом Рейвен и лично я и можем чем-то поделиться с нашими драгоценными союзниками, так это горьким опытом просчетов и неудач...

В письме Керстин, я вижу типичные ошибки и заблуждения наивной молодости. Юношеский максимализм, примитивная черно-белая картина мира, эгоцентричная уверенность в том, что вся Вселенная в конечном счете крутится вокруг них, к сожалению свойственная слишком многим молодым девушкам и главное полное и абсолютное нежелание признавать не то что свои промахи, но даже ответственность за свои действия. Леди Керстин Эрлан и её дом очевидно не обладают политической (да и какой бы то ни было вообще) волей, они не совершают действий – действия производятся над ними и несчастным Эрланам ничего не остается, кроме как покорно идти на поводу, ведь немыслимо даже представить, чтобы у них был какой-то иной выбор – в таком случае Керстин пришлось бы принять на себя часть ответственности за происходящее в секторе, к чему она судя по всему не готова. Леди Керстин не подвергает себя опасности взяв в руки оружие и выступая во главе войск, убивая вражеских солдат и превращая себя тем самым в легитимную цель – нет, это злые враги направили своих рыцарей на нашу несчастную принцессу! Это не дом Эрлан, в своей гордыне даже не попытавшийся решить спор вокруг Тиамата миром, и первым обрушивший (руками кровавых убийц и наемников из дома Нихон) огонь с орбиты на женщин и детей на поверхности планеты, виновен в своих унизительных поражениях и утрате приданного леди Керстин – нет, конечно вина за это целиком лежит на рыцарях Лабиринта. И уж конечно, это именно дом Кносс втянул сектор в кровавую секторальную войну! Дом Эрлан и лично леди Керстин, призвавшая Альянс Равных на помощь (при этом довольно прозрачно угрожая раскрытием тайн домов Альянса в случае отказа), разумеется тут совершенно не причем. Это не хельцы виновны в поражении дома Като во вражде за Тиамат (к которому дом Като не имел вообще никакого отношения), в унизительном вассалитете дома Нихон, в текущем плачевном положении Куура, в блокаде Дюреса, в гибели несчетных миллионов жителей Маракора и в грядущих смертях сотен миллионов, которых заберет секторальная война. Кто угодно, только не хельцы! Они не принимали никаких решений, которые привели к текущей ситуации! А если и принимали, то просто потому что не имели иного выхода! О, как жестока судьба твоя, хельская принцесса! Леди Керстин так хочет просто жить, просто путешествовать по Маракору, заботиться об убогих, обиженных и угнетенных, исследовать загадки космоса, воспевать мир и порядок, и флиртовать с прекрасными принцами! Почему же, о почему, куда бы она не пошла за ней следуют смерть и разрушение, где бы она не ступила, начинают течь реки крови, а все, к чему бы она не прикоснулась, обращается в пепел? Неужели действительно все дело в том, что леди Керстин столь прекрасна, что одним своим видом сводит мужчин с ума и они в приступах то ли любви, то ли ненависти начинают совершать кровавые безумства? Какая злая насмешка рока, над нашей бедной, несчастной и ни в чем, ни в чем невиноватой ледяной принцессой!

Я прошу простить мой грубый сарказм, но порой ирония, пускай и едкая, нужна для того, чтобы восстановить то, что разрушил пафос, и в данном случае, я полагаю леди Керстин и её дом остро нуждаются в том, чтобы кто-то помог бы им восстановить связь с реальностью, почти начисто разрушенную грандиозным пафосом пропаганды, полной самооправдания и поиска врагов. Никто, кроме дома Эрлан не виноват в том что случилось с домом Эрлан. Ни дом Кносс, ни дом Рейвен, ни Благородный род Ксефос, ни кто бы то ни было ещё. Упорное "стремление к нейтралитету", в сочетании с постоянным антагонизмом и кажется абсолютной неспособностью уступать партнерам, поставили ваш дом на грань краха и вынудили вас к той жалкой мольбе о помощи, которую юная леди Керстин обратила к домам Альянса и на которую дома Альянса (включая и мой), в своем бесконечном благородстве и милости отозвались (очень надеюсь что не зря). Не надо искать причины своих неудач и крушения своих планов, в мнимом "помешательстве" ваших противников. Печальная судьба дома Эрлан (а также и дома Лярош, доверившегося своим союзникам), целиком и полностью лежит на его лидерах. Да, конфликта можно было избежать, но для этого это дому Эрлан следовало вести себя иначе. На деле, если какое решение и было продиктовано эмоциями, так это благородный (хотя и увы, ужасно несвоевременный) порыв лорда Северина броситься на помощь "Деве в беде", стоивший жизней многим воинам Альянса и оставивший наши войска на Корелионе без поддержки. Если кого и можно заподозрить во влюбленности в леди Керстин, так это кого-то из лордов дома Нихон, бросивших к ногам лорда Птолемея свой собственный дом, но наотрез отказавшихся сражаться против Эрланов, с которыми их очевидно связывали отношения куда глубже договора о найме (и я смею лишь надеяться, что на текущий конфликт эта взаимная любовь влияния не окажет). Все остальные, сталкиваясь с домом Эрлан, поступали с ним ровно так, как он этого и заслуживал. И если владыки Эр-Хель желали иного, принцесса, им следовало бы измениться самим.

В конце концов, ещё не поздно. Ещё не поздно, принять реальность, оторваться от наивных мечтаний и самооправданий юности и вдохнуть полной грудью запах гари, от пожара охватившего Маракор. Пожара, искру которого зажгла именно ты, Керстин. Ты и твой дом. Ты на войне, твой дом на войне, весь сектор на войне и ответственность за это лежит на тебе. Так перестань, шайтан тебя побери, убегать от нее! Вы приняли решение. Вы сделали выбор. Действуйте в соответствии с ним. Не взывайте к вашим с Кноссом общим хозяевам из дома Атрейдес, надеясь что они дернут за его поводок, а примите правильное решение и найдите себе более достойного покровителя, из числа тех кто пользуется большим уважением среди домов в Альянсе. Не пытайтесь договориться с вашими деловыми партнерами из дома Калахира и старыми друзьями с Джампура – вы теперь по разную сторону баррикад. Оставьте в стороне утопические аболиционистские фантазии о всеобщей свободе, революциях и мессиях – вы теперь среди домов, что с большим уважением относятся к бремени цивилизатора и видят разницу между свободой одного народа и уничтожением института рабства, являющегося ключевым звеном экономики Маракора. И главное, прекратите искать виноватых и бежать от реальности в пустые фантазии о том, как все могло быть иначе. Все случилось так, как случилось. Отныне дом Кносс и дом Нихон ваши враги, а дома Рейвен и Голгоф – союзники. История не знает сослагательного наклонения. Нет иного мира, кроме того, в котором мы существуем сейчас и этот мир создан нашими действиями. Да, ты могла бы строить Pax Coriolanis, ледяная принцесса. Но ты построила иное будущее. Живи в нем.

  А что же было потом?

  Тяжело назвать звуки перестрелки музыкой. Да не, какое там... это какофония из громких щелчков, грохота и раскатистого бабаханья, прилязгивания и свиста, разные источники которого никак не связаны друг с другом. Но... кое-какой ритм в них есть – ритм перезарядки, ритм подразделения, прижимающего противника, ритм пулемётов, из которых стреляют так, чтобы они не перегрелись. Мелодии в этом нету никакой, но некие приливы и отливы различить можно: посильнее долбят – пореже. Посильнее – пореже.
  Если ты сам не участвуешь в этом "концерте", то поневоле прислушиваешься к нему – потому что это звуки смертельной опасности, а для человека, уж так сложилось, мало в мире вещей более интересных, чем смертельная опасность.

  И вот вы услышали очередной "прилив" в этой стрельбе. Потом "отлив". А потом... нового прилива не случилось.
  Пальба стала затихать.
  На острове стреляли много где, но у вас, в центре РЕД-2 период слабой интенсивности что-то затянулся. Предчувствие говорило каждому из вас: "Неее, ща жахнет! Ща где-то воздух прорвется новой порцией грохота и щелканья. Ща. Ща-ща!"

  Но вы ждали, а этого не случалось и не случалось. Справа, из "кармана", с берега заливчика, колотили какие-то пулемёты, японские, кажется. Слева сзади, в отдалении что-то взрывалось и мерзко та-та-тахало, раздавались одиночные хлопки винтовок – в основном со стороны ВВП. Совсем далеко, на РЕД-3, за пирсом, кто-то кого-то увлеченно расстреливал, не подпуская на бросок гранаты.

  А у вас вдруг сошло на нет.

  И тогда вы стали свидетелями того, как выглядит на первый взгляд невзрачная, странная штука, оставляющая чувство тревоги и недосказанности. И в то же время для всех, кто был жив, это было важное событие. Можно сказать, веха в жизни.

  Вы узнали, как выглядит ваша первая НАСТОЯЩАЯ отбитая атака.

  Вот так. Никак. Как будто утюг вынули из розетки. "Без оргазма", как говорится. Только что тебя убивали, а теперь оказалось, что не убили – вот и всё. В музыке – там все красиво, там в финале должна быть тоника, к которой хорошо бы подойти через суб-доминанту, и закончить логичным и плавным аккордом, расставив им все эмоциональные точки.

  Но в жизни бывает, что просто закончилось – так же, как и началось, на первый взгляд без всякой логики.
  Постреляли ещё немного да и свернулись. Попрятались. Ушли. Залегли.
  Бессмыслица какая-то, да?

  Вы поняли, что этот бой закончился: кто с облегчением, кто с подозрением, а кто с равнодушием.

  Чепуха, подумаешь... И кто-то в изнеможении провел ладонью по лицу. А кто-то, возможно, продолжил прислушиваться, мол, не может быть, что всё! А для некоторых это событие осталось незамеченным и вообще не вызвало никаких эмоций.

  Но тут уж кому-как: и тех, кто поумнее, оно, я полагаю, вштырило посильнее таблетки "дяди Бенни". Тех самых, кто вкурил, что вас, первый взвод роты "Гольф" и примкнувших пулеметчиков, сейчас всех, до единого, могли прижать к берегу и даже не разбить, а уничтожить – с гарантией, с ручательством и с деловитым добиванием ножевидными японскими штыками. Разве что без снятия скальпов.

  А вы живы.

  На часах Винка, охватывавших ремешком запястье лейтенанта Манго, было 11:08.

Новости одной строкой

Начинается новый прилив пыли, одним скачком темная пелена поднялась почти до Уршилаку причем судя по данным астрономов она куда гуще и больше насыщенна песчинками пыли чем предыдущая волна.

Текущий месяц запомниться невероятными астрофизическими событиями, сразу в двух системах зафиксированы неизвестные аномалии. Во первых что то невероятное происходит с солнцем Акроса, оно изменило свой спектр и уменьшилось почти вдвое, вызвав панику населения. А во вторых в системе Калахиры зажглось солнце! Впрочем, ученые объясняют это тем что звезда там была всегда, просто ранее она была скрыта плотной пеленой пыли или какой то оптической флуктуацией…ведь не могут же солнца зажигаться сами по себе? Так или иначе, темный мир впервые изведал ласковые лучи светила.

Очередная серия гражданской войны на Калахире завершилась страшным, но предсказуемым финалом. В результате орбитальных ударов и использования тяжелого вооружения потеряли герметичность и были разрушены поселения на Темных отмелях планеты Калахира похоронив больше десяти миллионов лояльных Космической Гильдии местных жителей, а семья Штауфрин наконец то получила поддержку лордов Дома Калахира и при поддержке правительственных войск устроила настоящую резню среди членов семьи Грауф. Несмотря на то, что большинство офицеров флота происходило из этой семьи и выступило против правительства с оружием в руках, они были уничтожены и рассеяны. Жалкие остатки семьи бежали во владения Дома Нихон, где приняли присягу лорду-сегуну Ямамото Нихону.

Кажется Дом Теннери решил раздать значительную часть своего имущества различным аристократическим семьям, количество орбитальных феодов растет как на дрожжах, а власть серидара все меньше, но нет худа без добра такая щедрость всегда в почете у аристократии!

Дом Като ведет масштабное строительство во всех своих владениях, новые заводы растут на Тенитопи и Уршилаку, а многие катонийцы измученные теснотой Близнецов переселяются во внешние владения своих лордов.

Имперские эксперты предполагают использование войсками Дома Эрлан на Ауридоне химического оружия, в результате которого были уничтожены не только солдаты Дома Нихон, но и союзные хельцам войска Дома Эшлеклер. Сейчас вся планета находиться под полным контролем нового планетарного правительства Ауридона.

Большое оживление фиксируют все гости планеты навигаторов, Дженнах напоминает растревоженный улей, в небо поднимаются даже те навигаторы, которые считались давно ушедшими в свои грезы, ходят слухи что в разных концах империи видели даже обычные транспортники под стягами полноправных навигаторов, словно им не хватало хайлайнеров!

Древодар, великолепный образчик ксенофлоры на Сионе, зацвел по настоящему после тысяч лет пустоцветья. По легендам последний раз он цвел чуть ли не во времена Донума Катона!

На Джампуре, вотчине Дома Нихон, целый месяц правоохранительные силы ловили знаменитого преступника Луногрыза. Поймали они его или нет неизвестно, но сам факт как его возможного нахождения на пустынной планете, так и массовой охоты на него говорит о многом.

Дом Като объявил о введении режима открытых дверей для Бене Тлейлаксу, мастера плоти с Телима отныне и впредь будут желанными гостями во владениях катонианцев! Кажется, весь Альянс равных скоро запишется в друзья коротышек!

Всеобщее осуждение вызывает политика лорда-тирана Йохана Ордо, который вместо того, чтобы приглашать древние семьи аристократии для правления своими подданными как поступают Дома Катон, Кносс и Теннери возвышает простолюдинов до вершин власти. Рожденные в рабочих районах Калийского Дна на Динкурии беспринципные торговцы семьи Фаербер смогли пролезть на самый верх иерархии Дома Ордо и втиснуться в ряды имперской аристократии при попустительстве лорда Йохана.

Конвойная эскадра Дома Нихон вновь доказала свое непревзойденное боевое мастерство сойдясь в тяжелом бою с силами пиратского клана «Мрачные свежеватели» и несмотря на неожиданность атаки сумела защитить все свои транспортные корабли.

Леди-регент Кассандра Орпал приступила к массовой расконсервации флота и сделала официальное заявление, что проинформирована о попытках надавить на Малый Дом Ордо для того, чтобы разорвать текущий контракт и предупреждает всех, кто осмелиться планировать или осуществлять подобное зло в отношении ее народа - Совершив подобное, вы станете смертельным врагом Дома Орпал, которому отступать и терять больше нечего. Так, что задумайтесь о том, что можете потерять вы…

Комиссия по канли своим решением завершила вражду между Благородным Родом Ксефос и Малым Домом Эрлан признав поражение последнего. Ходят слухи что это случилось под сильным давлением лордов Симиона Кайра и Селициана Хагала.

Экономические связи внутри Альянса равных крепнут день ото дня, спаивая военно-политический союз еще и в единое экономическое пространство! Только в этом месяце открылось больше пяти регулярных торговых маршрутов, а объем торговли между членами альянса составил больше тридцати миллионов соляри! Вот пример настоящей интеграции на деле, а не на словах!

На МДжине произошло заседание Торгового Трибунала по поводу неисполнения контракта на поставки пищи, в результате которого Дом Калахира был признан виновными и обязанным удовлетворить претензии Дома Ордо.

На Тарнии начато возведение секторального офиса уже третьей Вертикали ОСПЧТ, на этот раз начато строительство небоскреба Стальной Вертикали, отвечающей за торговлю оружием.

На Кессарионе специализированные корабли Дома Ордо приступили к весьма сложной инженерной операции по поднятию рухнувшего на планету в начале года тяжелого крейсера «Реквием», однако мастерство динкурийцев позволяет надеяться, что они смогут достать огромный корабль со дна океана.

Доставленный в цепях на Чамон лорд Карнак Квентило унижено молил лорда Эвелина Чамона принять его в вассалы, на что был получено милостивое согласие. Тем же вечером, Благородный Род Квентило признал поражение во вражде с Домом Ордо передав под его власть сердце Алмазного Пояса. Это станет уроком для всех - не стойте на пути Великих Домов, всегда найдутся те, кто поспешит выслужиться перед властителями империи.

Сообщают о боестолкновениях на границе территории Республики уршилу и владений Дома Ордо, впрочем ничего удивительного, с самого начало было понятно, что уршилу не потерпят рядом с собой своего смертельного врага.

Несмотря на усилия медицинской службы Дома Ордо, эпидемии продолжают гулять по Тарнии приобретая все более и более смертоносные особенности, в этом месяце болезни поразили святая святых - добывающею отрасль сразу двумя профессиональными заболеваниями шахтеров..

Под давлением независимой прессы и общественного мнения Равника, войска Дома Ордо ранее лишившиеся имперского мандата были вынуждены покинуть планету, где не желали видеть приспешников кровавого тирана.

Ликуй Динкурия! Дом Кносс и Дом Мортари признали свое поражение во вражде от могучих войск Дома Ордо, долгое противостояние лорда-тирана Йохана Ордо и короля-всех-уршилу Кориолана Кносса завершилось победой владыки Динкурии!

Секторальный координатор ОСПЧТ сектора Маракор Мэтт Неверо неожиданно занял первое место в неофициальном рейтинге самых богатых людей Маракора, что весьма удивительно для человека, который еще пару лет назад с трудом погашал огромные долги, наделанные его отцом. Но самым интересным является, разумеется, не размер его состояния, а то что эти сведения утекли из Банка Гильдии.

Деятельность Бене Тлейлаксу отныне запрещена во всех владениях Дома Катон, их нахождение на территории принадлежащий патрону Маракора будет расценено как преступление. Это не добавит герцогу Козимо любви коротышек.

Медленно, но верно Калахира превращается в крупного поставщика пищи, многочисленные рыбные стада и подводные фермы обещают в скором времени превратить планету в новый Каладан.

Вокруг Перфекто идет грандиозная стройка, Дом Теннери перестраивает и ремонтирует Древнего стража планеты, удивительно не то что богачи с Люции наши десятки миллионов на такую затею, а то откуда у них подобные компетенции, а если это не они сами, то кто это делает для них?

Большое оживление происходит на территории Свободной республики уршилу, религиозное сообщество взволновано тем, что многие предсказанные события наконец произошли и давно предсказанный герой уже явился на Тарнии! Он сейчас двигается к столице Республики во главе сотен и тысяч своих последователей, в то время как Совет старейшин погряз в спорах признавать ли власть самозванного мессии или же нет.

Без вести пропал «Велунд» корабль-улей Великого Дома Фитзер, последнее место его нахождения было где то в Тайпийской Туманности.

Кажется система Акроса стала просто-напросто опасной для Великих Домов, только отгремели баталии по поводу произошедшего со станцией «Бегемот», как произошла новая трагедия. Торговая станция «Сполох» принадлежащая Ришезу которая только в прошлом месяце была перевезена из системы Мистраль подверглась разрушительной диверсии, которая значительно повредила грузовые причалы. По данным расследования опасный груз, прибыл с тронного мира, что вызывает большие вопросы к Дому Катон чьи отношения со старым союзником как известно постепенно охладевают.

Начинает раскручиваться скандал вокруг попытки Дома Катон принудить находящуюся в тюремном заточении Виктории Рейвен к вассалитету герцогу Козимо. Поговаривают о пытках и надругательствах и прочих совсем не рыцарских средствах давления, говорят по этому поводу даже будет проведено расследование Ландсраата.

Отважные воины Дом Ордо пресекли совершающееся имперское преступление и изгнали блеском своих клинков кровожадных нихонцев с планеты Комхейм защитив независимость древнего мира. В благодарность за подобный подвиг Совет древних родов Комхейма предложил лорду Йохану Ордо принять патронат над их миром, дабы оборонять его и хранить. Владыка Динкурии милостиво согласился принять это бремя и заявил, что отныне у Комхейма не будет проблем не только с безопасностью, но и с пищей и субсидиями, которые позволят восстановить древнюю славу последних истинных орлонов.

Таинственный инцидент, предположительно связанный с человеческими жертвами, произошел в космопорту Кейтейна, предположительно что-то произошло с ручными гепардами, которых часто люциане таскают за собой по всем планетам. Однако, официальный посол Дома Теннери на Кейтейне заявил, что распространенная информация ложна и среди служащих Дома Теннери никаких жертв нет.

Дом Рейвен лишен своего владения на планете Акавир в связи с тем, что уже много месяцев как все подданные этого дома покинули планету, а поврежденные войной строения потихоньку разрушаются.

История с атакой Титании иксианской станции на Акросе начинает вызывать все больше вопросов, ну или как минимум поспешное объявление Дома Лярош виновником этого события. Были обнародованы копии договора между Домами Катон и Кносс, где вступление в войну против Дома Лярош показано результатом коммерческой сделки , а никак не праведной местью. Полагаем у Великого Дома Верниус возникнет множество вопросов к герцогу Козимо.

Очередной этап войны с преступностью и среди преступников на Равнике, в этот раз основной жертвой стала этническая группировка «Казар Тонг». По сведениям полиции планеты между преступными кланами планеты разразилась настоящая война, в которой применялась даже тяжелая техника. В результате длившихся больше недели боев на разных уровнях мира-улья «Казар Тонг» была практически уничтожена остальными бандами.

По сведениям с МДжина Дом Калахира отказался от финансовых претензий к Дому Катон и отозвал свое исковое заявление, заявив, что отправка оного была ошибкой отдельных исполнителей.

Закончена длительная вражда между Великими Домами! Дом Кайр признал свое поражение в противостоянии Великому Дому Нгонго! Судя по слухам к этому его привёл настоящий террор развязанный на его коммуникациях пиратами и наемниками всех мастей, поверите ли вы во владениях королей воздуха видели пиратов даже из Маракора!

Огромный скандал, перешедший в акции гражданского беспорядка разразился на Акросе после ареста сразу двух видных сенаторов – Артура Конноли, главы фракции Единый Маракор и правой руки нынешнего финансового контролера, Ромбула Громхо. Эта необдуманная акция спровоцировала масштабный кризис в результате которого многие аристократы Тронного мира впервые за века созвали свои дружины.

Сразу две древние церемонии произошли на Акросе и Сионе, напомним последний раз она состоялась на Перфекто в последние дни правления Агаты Грасиа, так что церемонии «Фиолетовой розы» и «Алой розы» были проведены со всем тщаньем и дивные цветки сплели свои корни с местной растительностью.

Огромный столб синего света поднялся над зеленолесной лабораторией Акроса достигнув орбиты. Это вызвало всеобщую панику, так как люби предположили что это результат еще одного теракта, но местные власти успокоили граждан заявив, что это просто побочные эффекты при работе с редкими объектами.

Герцог Пауль Атрейдес заявил, что Каладан предоставит субсидии Дому Кносс на восстановление флота после предательского нападения на него Дома Теннери.

Значительные территории на отмелях недавно еще населенных, а ныне пребывающих в запустении Дом Калахира предоставил в бессрочную аренду ордена Бене Гессерит, сестры все больше и больше пускают корни на океаническом мире.

Громкий скандал внутри Лиги Матиаса Паломника! На Санторине был с поличным пойман агент Дома Калахира предположительно ответственный за недавние социальные потрясения на планете. Но самое пикантное в этом слухе, что он был, судя по всему, задержан тлейлаксанскими агентами, хотя эдиктом патрона сектора их присутствие признано нежелательным. Вообщем, нет никаких сомнений, что подобные разборки не идут на пользу репутации Лиги.

Война грохочет на Вейпоинте, планета подвергается мощнейшему орбитальному поражению, танковые армии поднимают облака пыли, а от залпов орудий осыпаются горы. И при этом всем планетарное правительство упорно твердит, что все хорошо и это просто санкционированная ими операция против бандитов и тлейлаксу. Но самое удивительное, что на раздираемый боевыми столкновениями мир продолжают прибывать корабли под стягами Космической Гильдии, занимающиеся какой то странной деятельностью на корабельном кладбище планеты.

Рука Дома Харконенн в секторе Маракор Перал Товал заявил, что не пройдет и года, как хвост последнего атрейдеса уберётся из его сектора. Это амбициозное утверждение прозвучало тем серьезнее, что было сделано с борта тяжелого крейсера класса «Чудовище», который был подарен удачливому слуге самим бароном Владимиром.

Кажется намечается разлад между Домом Эрлан и Домом Калахира по вопросу уршилу, что впрочем и не удивительно ведь два дома стали членами воюющих между собой союзов. Так, Дом Калахира старается максимально укоренить уршилу на Тарнии, а Дом Эрлан всячески подбивает уршилу к эмиграции на другие планеты, ведь крохотные владения на Тарнии не смогут заменить собственную планету.

В сложившихся реалиях секторальной войны, где вопрос стоит о выживании Дома Теннери и союзных ему Благородных Домов, Северин Теннери огласил чрезвычайный указ обращенный ко всем своим подданным. «Пришло время рожденные под стягом гепарда! Встаньте за правду, за забытую в Маракарое честь, за благородство и за все то что мы зовем светлым, ибо тьма уже тут! Сражайтесь все как один пусть не будет тех, кто прячется в юбках жены или под колыбелью сына! Берите мечи, собирайте дружины, открывайте фамильные арсеналы, и идите на войну вслед за мной! Все, кто не забыл каково быть рыцарем и воином, все в копье! Помните о мертвых, но бейтесь за живых!».

Динкурия с орбиты производит чудовищное впечатление, обгрызенный с двух сторон геоид, покрытый снегом с явным зеленоватым отливом радиации и токсичности, чёрными осадками от магматической активности. Огромные шторма пыли, подробно кориолисовой буре Аракиса сметали любую органическую жизнь на своём пути, постепенно обгладывая и разрушая даже сверхпрочные конструкции из пластали! Вся флора планеты погибла и последние месяцы доживала фауна. Умирающий несчастный мир, хоть и густо покрытый жизнью. Крайне агрессивной жизнью, которая даже во время апокалипсиса с методичностью автомата не прекращала вгрызаться в многострадальную плоть планеты карьерными пилами, планетарными бурами, разрывать её сверхпрочную кору тоннами взрывчатки, как и делала вот уже многие сотни лет. Кошмар для любого эколога, но родной дом и место выковывающее непростой характер динкурийцев все эти века и тысячелетия. В последние месяцы непрерывный ручеек из космических челноков начал стремительно расти, превращаясь в полноводную реку, в стальной столп, соединяющий поверхность с космосом. Сотни челноков, и транспортов садились и в клубах огня стартовали обратно в небо. Дикурийцы улетали к новому месту жительства, и с орбиты было прекрасно видно как цепь харвестеров, словно стая жадных термитов, пожирают города, где раньше жили все эти люди отрезая им путь обратно.

  Возможно, ты не сразу поняла это, но твой ответ понравился ВСЕМ.
  Во-первых, он понравился королеве. "Я не могла вас отвлекать" означало "ваши дела важные, а мои неважные". Выразить благодарность на людях – и сразу всем понятно, кого в семье считают за главного, пока его Величества нет дома. "Вы управляете королевством, а я так... платьишко сшить решила," – вот что все услышали. И это выглядело бы, как безоговорочная капитуляция, если бы ты словно невзначай не упомянула отца. Это прозвучало чертовски весомо. "Я то может и платьишко сшить решила, а вот мой папа – правит вами всеми! И тобой тоже, ваш величество," – услышали придворные, и тут было, что называется не поспорить.
  А в финале ты ещё и прошлась... нет, не по королеве, убереги Спаситель, а по её новой старшей фрейлине. При дворе любили почтительность, но и любили, когда более-менее равные по возрасту и по положению люди показывали друг другу зубы. Это же всех развлекало. И потом... не всем нравилось, что солобмарцы так пошли в гору. Фрейлина, конечно, не бог весть кто, а все же!

  Но королева, конечно, не была бы королевой, если бы не отстояла свою Олору легко и непринужденно.
  – Напротив, – ответила Зигда. – Мизэ Олора прекрасно справляется. Иначе откуда бы я узнала, что моя падчерица так хочет позавтракать со мной? – раздались смешки. Пока ты была едва совершеннолетней девочкой, ваши с королевой отношения для людей оставались чем-то вроде не особо интересного ребуса. Но сама сцена "падчерица делает вид, что хочет больше общаться с мачехой, а мачеха в ответ делает вид, что хочет больше общаться с падчерицей" – тоже всем понравилась. "Смотри-ка, Конвара дома нет, а они тут на людях изображают нормальную семью! Неплохо!" – что-то такое они подумали.
  На этом прием закончился и королева тебя отпустила.

  Позже мизэ Олора сверилась с расписанием приемов и королева сообщила тебе, когда вы позавтракаете вместе, чтобы обсудить платье. Это был, несомненно, хороший исход.
  Завтрак состоялся. Но денег тебе не дали. Королева задала несколько вопросов о твоей жизни при дворе, спросила, не нужно ли тебе что-либо, вы обсудили платье и она прислала к тебе портного для обмерки. Платье сшили очень быстро и очень хорошо.

  Платье было невероятно изысканное, явно с веяниями нарворской моды, но с ощущением, что портной "наступил на горло своей смелости как раз вовремя".
  Смотрелась ты в нем... ну оооочень солидно. В таких платьях на балах можно было смело отказывать от танца даже принцам. У него был летящий воздушный шлейф, чеканный поясок и лиф, который даже твою девичью грудь делал ах! А стоило оно... ммм... подороже, чем оба платья твоих фрейлин вместе взятые, марок, вероятно, двести.

  Но был один маленький нюанс: оно было в солобмарских цветах – белый, синий, золотой.
  Королева велела преподнести его тебе не просто так, а в тронной зале, снова вызвав и одарив тебя в присутствии придворных. И теперь ты могла его носить... а могла и не носить – твоё ведь платье, что хочешь, то с ним и делаешь.
  Но... так только на первый взгляд – не надень ты его, это все бы отметили, поверь. И вопросом "а почему?" тоже задались бы. И каждый нашел бы свой ответ. Сейчас со стороны королевы это смотрелось, как красивый жест, а пренебречь её подарком было бы крайне некрасиво.

***

  Вышивка заняла большую часть свободного времени, и надо признать, что тебе удалось весьма успешно руководить фрейлинами. Ловорда давала отличные советы, Цезни могла предложить что-нибудь неожиданное, а Золь... Золь продолжала работать над станком, когда другие уставали. Тебе же принадлежало право последнего слова, чтобы решить, какие цвета и какие линии выбрать.
  Вышить пусть даже не знамя, а флажок – не такая простая задача, как кажется. Это мечом махнул разок – и всё, а вышивка – работа кропотливая и вдумчивая, и требующая иногда спороть шитьё и всё переделать. И разглядывая получившееся полотнище, ты понимала, что вышло здорово – никогда ты ничего лучше не вышивала.

  Дело оставалось за малым – найти гонца, который доставит подарок его величеству (это было нетрудно), ну, и решить, отправить его с устными "пожеланиями удачи и победы" или же приложить к подарку письмо. И над этим уже стоило подумать.

***

  А вот с интригами дело не задалось.
  Но... все мы пробуем, все ошибаемся поначалу, верно?

  Фрейлины разнесли порученные им сплетни. Но люди не очень любят обсуждать чьи-то оценки. Они обсуждают события – что-то конкретное, что случилось. Ничего нового про Королевского Конюшенного они не узнали. Поэтому стали обсуждать не его, а то, что... что фрейлины принцессы так о нем отзываются. А раз отзываются фрейлины – значит, так считает и сама принцесса, верно?
  Слухи об этом, разумеется, дошли до графа. Он отреагировал на них... да никак! Подумаешь, сказала тринадцатилетняя девочка про него что-то. Но Хеви передала вам его слова, когда кто-то набрался смелости и спросил его об этом в лоб. И вот что граф тогда сказал:
  "Я служу его Величеству и её Величеству в силу своих способностей, коими одарил меня в своей милости Спаситель. А ежели кому-то из семьи его Величества захотелось сказать про меня так – значит, моё усердие было замечено. А то, что при этом упомянут был злой умысел, которого у меня и в помине нет – то печалит меня несильно, пока мои Король и Королева придерживаются иного мнения."
  Всем при дворе весьма понравился такой ответ.
  И никто саму идею, мол, многовато он на себя берет, не поддержал, потому что граф Раймвер был из Хоркмарскской знати, а значит возвысился в противовес Солобмарским, а не потому что был хитрый интриган и метил в Королевский Совет. Он и правда не походил на хитрого интригана – скорее на человека, который был раньше далек от политики, а теперь подставил плечо, когда его об этом попросили, и вполне справляется – порода, что тут скажешь!
  Что при этом на самом деле подумал граф Раймвер о принцессе Эдворе – сказать было сложно.

  Королевскому судье никто таких вопросов не задавал – дураков не было. После членов малого совета это был первый человек в королевстве, и что он считал законным – то по сути таковым и являлось.
  А вот зато на балу, аккурат после твоей шутки про солобмарскую лисицу, к тебе подошел барон Эрмор, распорядитель двора, и негромко сказал:
  – Ваше высочество, ходят слухи, что ваши фрейлины неосторожно высказываются о графе Рунгмере. Я, конечно, не могу и помыслить, что это происходит с вашего ведома. Но, возможно, вы можете сказать, которая из них при вас проявляла по отношению к нему некоторую непочтительность? Я был бы рад побеседовать с этой мизэ.
  Какое было дело до сплетен барону Эрмору? Черт его знает... И что было ответить? Назвать имя? Сказать, что ничего не знаешь? Или что сама и распорядилась?
  Непростой вопрос задал этот тихий с виду старичок.

***

  Не вышло узнать каких-либо тайн об Олоре – тайны свои эта черноволосая девица берегла пуще прежнего. Она стала ещё более острой на язык, чем раньше, но жертв для своих словесных стрел выбирала очень расчетливо, и уж точно не задирала Главного Королевского Конюшенного.
  Однажды она на людях попросила мизэ Хельвору передать при встрече мизэ Ловорде, что её внимание к персоне Старшей Фрейлины не осталось незамеченным, и что если это её так интересует, то пусть же она придет и спросит напрямую. Для кого-то это выглядело, как забавные и даже непонятные колкости фрейлин по отношению друг к другу, но для немногих людей "в теме", было ясно, что ответ адресован вовсе не мизэ Ловорде.
  Короче говоря, вам дали понять, что ваши патрули и дозоры наткнулись на разъезды и караулы и не остались незамеченными.

***

  Возможно, из-за этих разговоров, а возможно, из-за истории с арбалетной стрельбой (скажем прямо, не все королевские дочки балуются подобными развлечениями) ни лорды, ни новые рыцари к твоей свите не примкнули. Казалось, никому не было дела до маленькой принцессы, которая ничего не решает, а только ещё пока шьет свои платья, учится, играет в воительницу да вышивает флажки для папы. Потому что в замке, как ты совершенно правильно отметила, происходило слишком много всего интересного. Тут можно было очень удачно жениться, очень удачно кому-то оказать услугу или напротив, заиметь страшных врагов. Тут были свиты поинтереснее твоей, и много!
  Возможно, впрочем, хотя прямых указаний на это и не было, что постарались фрейлины солобмарской партии – что-то такое про тебя распустили пренебрежительное.

  В общем, пока что, у тебя так и осталось два рыцаря – сир Ульке да сир Зеггер. Делать им было особенно нечего, и как-то раз они попросили тебя отпустить их на две-три восьмидневницы – съездить в Данварт и узнать, как выполняет твой наказ шерифу. Погода стояла довольно мерзкая – снег таял и дороги развезло, так что на прогулки ты все равно не ездила, и делать им в Вершварде, как рыцарям твоей свиты, было особенно нечего.
  Отпросился на месяц у королевы и сир Фромор – еще раз съездить в имение и проведать заболевшую тетку, все равно Замвер был ещё слишком мал для его уроков. Сир Фромор явно был очень рад такому перерыву, так как "обязанностями" своими тяготился. Почти месяц тебе жилось спокойно, но после он вернулся, и все началось снова, так сказать "со свежими силами".

***

  Пришло письмо от брата – короткое и написанное почерком хуже, чем у тебя. Намного хуже. (Вот что значит, не пороли его, когда он грамоте учился!) Брат написал, что сочувствует тебе, что он в таком же положении, и что с удовольствием принял бы тебя у себя в гостях, но, возможно, сейчас ехать к нему – не лучшая идея, потому что отец может это неправильно понять. "Папа может подумать, что мы устраиваем заговор," – читалось между строк.
  Кажется, Ромор там у себя в этом графстве немного поумнел. Денег он тебе не прислал, но прислал подарок – ещё одну лошадь. Не такую замечательную и резвую, как Заря, но тоже хорошего – мерина-трехлетку, спокойного, умного, хорошо сложенного и выносливого, темно-гнедой масти. Одна лошадь хорош, а две – лучше. Вдруг Заря заболеет, а их высочеству гулять захочется?

***

  Так, за хлопотами, вышиванием и переживаниями прошли полгода с отъезда Короля. Наступил цветорад. Снег стал сходить. А вестей о решительной победе все не приходило и не приходило.

Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!

М. Волошин

Часть I.
Архангельск. Эклипсис левого пути, рассвет диктатуры

  К восьмому сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года политические волнения в Архангельске совершенно прекратились: эсеры, частично кооптированные в правительство, предпочли худой мир доброй гражданской войне внутри гражданской войны, меньшевики из профсоюзных лидеров, пытающиеся устроить массовые забастовки, были на недолгое время не без помощи британцев арестованы, а оставшиеся большевистские подпольщики предпочли выждать и нанести удар тогда, когда это будет выгоднее, пока что сосредоточившись на том, чтобы не дать тлеющим огонькам народного недовольства потухнуть.

  Новосформированному белому правительству, консолидировавшему правые и левые антисоветсткие силы, пришлось с переменным успехом учиться компромиссам, чтобы не погрязнуть в бесконечных дебатах. Во многом соглашения достигались за счет разумной позиции Николая Васильевича Чайковского, «дедушки русской революции», и текущего председателя Временного правительства Северной области. С одной стороны, он сдерживал своих однопартийцев от слишком резких попыток контролировать дела внутренней безопасности и, в первую очередь, армию: так, например, была отклонена весьма спорная идея ввести в войсках новую должность, калькированную у идеологических противников – военных комиссаров. С другой стороны, Николай Васильевич стеной встал на пути попыток «армейской» партии пересмотреть вопросы перераспределения частной собственности, понимая, что люди ни за что не вернутся к довоенным порядкам.
  Стоит заметить, что и внутри самого эсеровского лагеря оказалось немало противоречий: большая часть министров принадлежала к левой ветви партии, но оставшиеся в меньшинстве правые эсеры, поддерживаемые кадетами и военными, явно не собирались останавливаться на достигнутом. Их лидер – беспринципный и самоуверенный Максимилиан Максимилианович Филоненко, бывший офицер, бывший комиссар Временного правительства и хороший знакомый Керенского, был твердо намерен шаг за шагом отвоевывать власть для себя, любимого. В этом ему помогал Степан Яковлевич Миллер, который, хоть и был недоволен своим лидером, но был вынужден следовать его политической канве, потому что без поддержки Филоненко быстро бы распрощался с министерской должностью и не смог бы никаким образом своей Родине, погрязшей в кровавом вальсе.

  Лидер мятежников, капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин, стал главнокомандующим всеми русскими белыми войсками северного фронта, с энтузиазмом приступив к формированию трех пехотных полков. Не без помощи правых эсеров и англичан он смог договориться и с Мурманским краевым Советом во главе с бывшим большевиком Алексеем Михайловичем Юрьевым, после чего Муранский край официально вошел в состав Северной области, а из краевых войск, возглавляемых бывшим штабс-капитаном Александром Васильевичем Гапоновым, было образован второй Мурманский пехотный полк.
  Отныне на фронте вместе с солдатами союзников сражались не только немногочисленные русские добровольцы, но и кадровые части Северной области, что позволило сместить фронт несколько южнее, чем это произошло в реальной истории. Кроме того, белые части сразу начали формироваться на принципах армейской дисциплины, а все нелояльные и проблемные кадры отсеивались. Так как сам Север был небогат на людские ресурсы, основным источником пополнения стали пленные большевики – и не в последнюю очередь те, кто был захвачен в плен под Обозерской англо-американо-французскими силами под началом локал-лейтенант-полковника У. Поллока.

  Однако же, не смотря на ряд успехов, общая картина продолжала оставаться нерадостной. Главнокомандующий Чаплин, ставший ведущей персоной Северной области, определенных политических взглядов не имел, придерживаясь позиций абстрактного монархизма. На вопросы о том, что будет дальше, когда красные будут изгнаны, он отвечал: «Час пробьет, светлое будущее наступит и, как встарь, в сердце Страны, в освобожденной Москве, свободный Русский Народ изберет себе достойное правительство». Такое «непредрешенчество» устраивало далеко не всех как во властных эшелонах, так и в народе, и добиться внутренней стабильности и сплоченности белым не удалось.
  Но это было только одной проблемой, хотя и весомой. Главной неприятностью стала полная политическая зависимость Георгия Ермолаевича от его английских союзников, которые теперь опосредованно стали управлять архангельским осколком прежней России. Британцы во главе с генералом Пулем и полковником-контрразведчиком Торнхиллом смогли оттеснить на второй план дипломатический корпус Антанты, и теперь послы, склонные поддерживать скорее эсеров, чем монархистов, уже не имели прежней силы и возможностей.
  Как следствие, британцы смогли навязать новой пока-еще-не-колонии достаточно неприятные договоры, выступив заимодавцем для Правительства и получив контроль над перевозками из Архангельского порта, после чего принялись беззастенчиво заниматься лесодобычей прямо-таки в промышленных масштабах. Неприятно, конечно, но все могло бы быть гораздо хуже, если бы не успех одного из адъютантов Чаплина – ротмистра Рауш фон Траубенберга, сумевшего сохранить похищенный мятежным Беломорским конно-горским отрядом золотой запас губернии и советских органов власти. За счет возвращенных денежных средств правительство смогло не только чуть улучшить условия жизни чиновников и рабочих, в основном портовиков и железнодорожников, но и заняться торговлей не в кредит, а за твердую валюту.

  Власть в Северной области поменялась, и белая армия стала более крепким противником, чем была раньше. Но угли недовольства в тылу как тлели, так и продолжают тлеть, причем их стало даже больше. К тому же теперь свою волю правительству Области навязывают англичане, у которых, как известно, «нет постоянных союзников, а есть постоянные интересы». К чему это приведет? Покажет только время…



А что же наши герои?

Белая гвардия, путь твой высок...

Константин Александрович Рауш фон Траубенберг

  Ярко проявивший себя в день бескровного переворота ротмистр Константин Александрович Рауш фон Траубенберг был произведен в подполковники и назначен офицером для особых поручений при персоне главнокомандующего: должность ни капли не синекура, но зато дающая немало автономности по сравнению с обычными штабными должностями. Вот только к этой ложке меда была подана и здоровая такая бочка дегтя под названием «бывший Беломорский конно-горский дивизион» - орава диких кавказских горцев, о дисциплине и чинопочитании имеющих весьма смутное представление. Убив на дуэли их командира ротмистра Берса, прирожденного авантюриста, Константин Александрович «наследовал» у него командование этой беспокойной и склонной к самоуправству частью.
  Держать кавказцев в городе было опасно, и Чаплин благоразумно решил направить их с глаз долой, из сердца вот – на фронт, в Шенкурский уезд. Как командир, подполковник Рауш фон Траубенберг был направлен с ними, однако при этом, за счет своей второй, штабной должности, имел полное право по необходимости появляться в Архангельске, взваливая командование своими разудалыми подчиненными на заместителя. Статус человека, близкого к Чаплину, позволял ему опосредованно влиять на политику, но зато ожидаемо привел к ссоре с эсерами – те видели в молодом бароне идейного монархиста и опасались, что он вместе с Чаплиным может устроить новый заговор, на сей раз уже чисто монархический.
  Частная же жизнь гвардейца стала жертвой слухов: чей-то злой язык начал распространяться о том, что Константин Александрович-де, ухлестывают за баронессой Мёдем, персоной падшей и предосудительной. Одни поговаривали, что офицер взял ее силой, как трофей, прикончив ради этого на дуэли Берса, другие же утверждали, что барон настолько потерял голову от этой m-dame, что даже собирается взять ее в жены. Что из этого правда, и правда ли хоть что-то, знали только жертвы сплетен.
  Бывший лейб-кавалерист выбрал себе непростой и тернистый путь, на котором ждет множество трудностей и искушений, и одному Богу ведомо, как он закончится.

Мария Карловна Иессен

  Волею коллежского асессора Михаила Константиновича Рындина, начальника контрразведки Северной области, Мария Карловна Иессен и ее подруга, Вера Антоновна Данилевич, занялись расследованием действий спекулянтов, подозреваемых в большевизме. Пока они собирали информацию, задержанных перевели из контрразведки в губернскую тюрьму, куда вскоре заявились и девушки для повторного допроса одного из задержанных – латыша-кочегара Петра Ансовича Балдориса.
  Главный следователь тюрьмы, Иван Филиппович Судаков, бывший начальник Нерчинской каторги, почти неприкрыто предлагал применить пытки к арестанту, но барышни отстояли несчастного. В итоге стороны сошлись на необходимости обыскав доме Балдориса, который не выявил никакой связи латыша с красным подпольем. Тюремщик был явно раздосадован, злился, но был вынужден согласиться, что Петр Ансович и другие спекулянты не являются большевиками, и, следовательно, выходят не только из ведения контрразведки, но и из его, Судакова, цепких лап.
  Доложившись начальству, что дело закрыто, контрразведчицы убыли в уездный город Онега, где неумелые действия центральных властей по мобилизации чуть не привели к восстанию. Но это уже совершенно другая история…
  К чему же привело первое дело двух барышень? Балдориса и других спекулянтов освободили из-под стражи, назначив штраф и приговорив к исправительным работам, которые те благополучно и отбыли. А по городу прошел слушок, что военный контроль не лютует, отправляя в Мудьюгский концлагерь всех подряд, а работает избирательно и четко, не трогая тех, кто не замечен в большевизме или шпионаже. Как итог, число недовольных не возросло, и красные подпольщики лишились быстрого и простого способа пополнить свои ряды. Казалось бы, незначительный момент, не приведший, по итогу, ни к какому результату – а последствия оказались весьма значимыми.
  Рындин же запомнил активных и деятельных барышень и, дав им возможность побольше попрактиковаться «в поле», то есть в тылу, планировал использовать их таланты на передовой, куда красные активно засылали своих шпионов и агитаторов. Справятся ли они там, где частенько сначала стреляют, а потом спрашивают? Грядущая зима покажет.

Николай Борисович Рощин

  Неумолимая история закрутила военврача, словно осенний палый лист, побросав из тюремной камеры на свободу, от русских солдат к британским контрразведчикам, от прогулки по набережной к совещанию в общежитии правительства. Николай Борисович, не смотря на все перипетии, не только не растерялся, но и смог зацепиться за шанс покинуть раздираемую смутой страну, сменив белый халат врача на френч с погонами британского офицера. Мало того, за счет своего знания языков и отсутствия всякой личной заинтересованности он стал фактическим посредником между английской контрразведкой и ссорящейся опереткой сводного русского правительства.
  Именно разумность и осторожность Рощина привели к тому, что ни одна из сторон не восприняла британцев, как врагов, предпочитая с ними сотрудничать, а не противостоять. И именно Рощин же организовал проправительственные митинги как перед казармами флотского полуэкипажа, заподозренного в симпатиях к красным, так и на городском собрании профсоюзов, где по его указке были арестованы Диатолович, Бечин и прочие лидеры, пытавшиеся заткнуть представителя правительства Зубова и поднять народные массы на всегородскую стачку.
  В итоге сколь либо сильных волнений не произошло, что, с одной стороны, уверило обывателей в том, что власть крепка, а с другой – заставила Чайковского и Чаплина пренебречь опасностью, исходящей от профсоюзников. Вскоре освобожденные, краснобаи продолжили антиправительственную агитацию, только гораздо тише и осторожнее.
  Сам же военврач после переворота вознесся чуть ли не до третьего человека в Союзном военном контроле (или, говоря попросту, контрразведке), заняв должность начальника гражданской канцелярии, которую в истории занял уже упомянутый выше Филоненко.
  В отличие от большинства других участников этой истории, Николай Борисович стал сам хозяин своей судьбы. Он мог уехать в эмиграцию и даже получить британское гражданство, мог остаться служить Короне, как единственной силе, цементирующей Северную Область, а мог начать свою игру. О том, что решил отчаянный военврач, стало известно позже…

Степан Яковлевич Миллер

  Иногда случается так, что даже сильные люди становятся заложниками обстоятельств. Степан Яковлевич, бывший офицер и правый эсер, поддался на уговоры своего приятеля Филоненко и присоединился к мятежу правых сил. Более опытные в искусстве конспирации и, соответственно, поимке скрывающихся от закона, эсеры помогли задержать большую часть министров Верховного Управления, одновременно склонив Чаплина к формированию кабинета не только из беспартийных (читай, настроенных промонархически) офицеров и правых кадетов, но из лояльной части эсеров.
  Задумка увенчалась успехом, хотя попытка надавать на обе стороны угрозой шашек освобожденных из заключения горцев и провалилась. Миллер получил должность управляющего отделом почти и телеграфов и, внезапно, осознал, что в глазах прочих стал тенью Филоненко, «свадебным генералом», нужным лишь для того, чтобы держать место в интересах своего покровителя. Эсерам теперь он, как «предатель партии», был даром не нужен, офицеры за своего не считали, и мужчине оставалось или уйти, наплевав на мечты о спасении страны, или пытаться сделать хоть что-то в текущих условиях.
  Он выбрал второе. А вот чем окончится этот выбор – зависит от действий других. От политических дрязг Степан Яковлевич предпочел дистанцироваться, решив, что лучшее, что он может – это обеспечить работу своего весьма немаловажного министерства.


Наталья Григорьевна Симонова

  Жизнь, отняв у Ласточки небо, упорно не хотело его возвращать, настоятельно предлагая высоты политического Олимпа: редко кого выбирают министром без его на то согласия. Пускай даже должность управляющей отделом образования и была во многом фиктивной, но это были и статус, и влияние. Наталье Григорьевне они и даром были не нужны – именно поэтому она вняла просьбе Чайковского и отправилась поднимать железнодорожников, предводительствуемых убежденным эсером Петром Петровичем Кмпустэном. К сожалению, девушка и сама задержалась, и Капустэна долго не могли найти, да и потом «защитники интересов Родины и Революции» собирались весьма неспешно и по-северному обстоятельно.
  К тому времени, когда толпа прибыла к общежитию правительства, Чайковский уже был вынужден согласиться на компромисс, выторговав себе далеко не худшие условия. При такой картине агрессивно настроенные массы были излишни, так что железнодорожники после пламенной речи своего идеолога были вынуждены разойтись, хотя и затаили обиду на «продавшихся офицерью» однопартийцах. Зато политические акции Ласточки среди радикальной части эсеров взлетели до небес – авиатрисса показала себя женщиной правильной, политически грамотной и бесстрашной.
  Спустя пару недель после переворота англичане начали формирование СБАК – Славяно-Британского авиакорпуса, первой воздушной части Севера на английских аэропланах с русскими пилотами при британском начальстве. Естественно, свежеиспеченная управляющая отделом образования всю душу вынула из Чайковского, Чаплина и английского генерала Пуля, прямо-таки требуя зачислить ее в часть. Противиться бешенной и упрямой девице ни политик, ни военные не смогли, и Симонова получила назначение в единственную из эскадрилий СБАК с русским командиром – самым знаменитым русским асом Великой Войны Александром Александровичем Казаковым.
  Ласточка наконец расправила крылья. Но вот где сейчас нужнее ее талант: в небе или в политике, где монархисты стремятся урезать все больше свобод? На этот вопрос Наташе еще предстояло ответить.

Павел Николаевич Грушин

  Иногда бывает и так, что немаловажные действия человека остаются никем не замеченными, даже им самим. Выполняя свой долг, Павел Николаевич не только случайно запустил цепочку событий, существенно повлиявшую на народное отношение к белой контрразведке, но и неглупыми речами подготовил флотский полуэкипаж к тому, чтобы не поднимать мятежа против правительства. К сожалению, никто не разобрался в том, кто стал причиной упомянутых последствий, и жизнь старшего лейтенанта после той знаменательной ночи ни капли не изменилась: все также будучи инспектором формирующихся частей при начальнике штаба ФСЛО, он исправно нес службу на берегу, мечтая однажды снова вернуться в море.
  С учетом его опыта и избытка флотских кадров, явно превышающих потребность Северной области в офицерах, вероятность того, что удастся скоро выйти в плавание, была невысока. Но вот если фронт выйдет на оперативный простор к Онежскому озеру, или, как его называли местные, Онего, тогда, может, и получится выйти если не в океан, так хоть на широкие просторы озера. Но будет ли это, нет ли, от Павла Николаевича совершенно не зависело.

Свергнем могучей рукою гнет роковой навсегда...

Виктория Натановна Владимирова (Аралович)

  Люди поверхностные считают, что надо действовать, как только представляется возможность. Люди рассудительные взвешивают все pro e contra, выискивая наиболее оптимальные возможность – и теряют момент. А вот люди умные понимают, когда необходимо бездействовать и ждать – и терпят до того момента, когда эффект от их действий будет максимальный, старательно подготавливая почву для сокрушительного успеха. Виктория Натановна относилась как раз к последней, весьма немногочисленной плеяде.
  Подпольщица понимала, что оставшиеся в Архангельске товарищи мало того, что немногочисленны, так еще и представляют собой не самый лучший человеческий материал – поднимать через них обывателей на восстания было слишком рискованно, на грани с преступлением – если подполье ликвидируют с корнем, то к возвращению своих некому будет помочь наступающим красногвардейцам. Приходилось ждать и тормозить горячие головы: раз уж эсеры решили предать идеи революции и слиться в экстазе с самой оголтелой реакцией, то нечего и пытаться использовать их вслепую. Даже если настроить всех против чаплинцев, то появятся новые кандидаты, к которым Чайковский со своей кликой, радостно повизгивая, прибежит.
  Офицеры и буржуи своим переворотом сделали подполью царский, простите за каламбур, подарок, вся ценность которого проявится со временем. Пускай закручивают гайки, пускай ложатся под англичан ради победы – народ будет роптать все громче и громче, и вскоре по головам безо всякой посторонней помощи начнет ходить мысль о том, что «при Советах было лучше». И вот тогда-то эту мысль-скакуна и можно будет «оседлать» и направить в нужном направлении. Главное – неспешно раскидывать свои сети и искать людей в самых разных сферах и на самых разных предприятиях. И, когда будет нужда и подготовлена благоприятная почва, именно эти незаметные «пташки» начнут «чирикать» в уши коллегам нужные слова – тогда-то и будут всходы.
  А что момент настанет, можно было не сомневаться. Собственно, как и в том, что его не упустят – товарищи прислушивались к словам Владимировой, и та, хотя формально и не была лидером, de facto держала все нити управления в своих руках.
  Остается добавить пару слов о главном трофее подпольщиков – Якове Тимофеевиче Дедусенко, опальном генерал-губернаторе и управляющем отдела продовольствия, торговли и промышленности. Не сообщить о таком ценном кадре подпольщики не могли, поэтому через третьи руки отправили весточку товарищу Кедрову в штаб Северо-Восточного участка отрядов завесы (будущей 6-й армии РККА). Оттуда ответили, что счастливы узнать, что в Архангельске еще остались партийцы, и приказали одновременно не привлекать внимания и стараться подорвать боеспособность беляков и интервентов, действуя на свое усмотрение. А вот насчет Дедусенки указания были самые недвусмысленные – переправить его через линию фронта и сдать в особый отдел. Эту задачу возложили на одного из немногих оставшихся в Архангельске «старых» партийцев – Макара Матвеевича Баева (партийный псевдоним – Боев), который, хоть и не без труда, ее выполнил, вернувшись в город с целой стопкой агитматериалов.
  Красное подполье готово было действовать – вот только не ошибется ли Виктория Натановна с моментом, найдет ли, куда нужно приложить силы, сумеет ли обмануть контрразведку? Ответ может дать только время…

Родион Егорович Войлоков

  Родиону Егоровичу приходилось ничуть не легче, чем Виктории Натановне: с одной стороны, у него не было безответственных соратников, своей глупостью могущих все испортить, с другой – полагаться приходилось только на себя. К тому же парой ног и одним голосом много не сделаешь – просто не успеешь быть в десятке мест одновременно. Поэтому большевику пришлось действовать осторожно и поэтапно, сконцентрировавшись на том, что ему казалось важнее всего – разложении интервентов. А чтобы объяснить «двунадесяти языкам» политический момент и то, что их просто погнали на защиту не своей страны, а интересов капиталистов, требовалось наладить если не дружбу, то хотя бы приятельство хоть с кем-то из «союзничков».
  Для Войлокова таким пропуском послужил Джейкоб Гольдман, рядовой транспортного корпуса. Большевику удалось неплохо пообщаться с молодым человеком, и с тех пор Гольдман, а потом и некоторые из его сослуживцев, в свободное время не гнушались посидеть в пивной вместе с железнодорожником, общаясь, что называется, за жизнь. Родион Егорович был осторожен, не предлагая в лоб новым знакомым поднять мятеж, но осторожненько вкладывал в их головы идею, что русский Север – не то место, где должны служить бравые парни из Мичигана. Да и вообще, причем здесь Россия, если немцы, с которыми Америка воюет, где-то там?
  За несколько месяцев таких бесед Войлоков научился неплохо разговаривать на английском – в этом ему помог не только Гольдман, но и Агнесса Федоровна Ротт – убежденная эсерка и, волею случая, управляющая отделом труда нового белого правительства. Дав обещание наставлять Родиона в английском, ответственная женщина не отказалась от своих слов и после получения высокой должности, а подпольщик получил знакомства среди нынешних власть имущих в Архангельске. Это были очень полезные связи – если с толком их применять. Тем более, что и сама Агнесса Федоровна была не слишком-то довольна, что ее однопартийцев отодвинули на второй план.
  Стоит еще упомянуть, что среди железнодорожников, по большей части эсеров, Родион Егорович считался за своего и был на хорошем счету, что позволяло ему вместе с бригадами выезжать на разные станции, в том числе и прифронтовые. Как итог, после нового визита в Кандалакшу Войлоков мог здесь рассчитывать на нескольких проверенных парней, готовых во имя защиты Первого Государства рабочих и крестьян если не на все, то на многое. А вот в самом Архангельске, к сожалению, надежными товарищами обзавестись не удалось – слишком уж сильным было влияние эсерья и местного Искагорского царька Капустэна.
  Однако же и имеющихся достижений было достаточно для результативной работы – а вот как их использовал Родион Егорович, и как расставил акценты, стало известно далеко не сразу.

Часть II.
Обозерская. Кровавая осень

  В жестоком бою, где большевики пытались отбить захваченную интервентами станцию Обозерскую, порядка с обеих сторон было не больше, чем в охваченном пожаром борделе. Отдельные лица пытались как-то упорядочить ситуацию, и даже умудрялись добиться слаженности действий, но все это было на одном небольшом участке – в прочих местах царили разброд и шатание. Тем не менее, действия этих самоотверженных людей смогли изменить ход истории, хотя и не столь радикально.
  Что же происходило на самом деле? Красные, несколько дней назад выбитые из Обозерской и в панике отступившие, перегруппировались и решили взять реванш. Идея была стара, как мир: зажать противника в клещи, окружить и уничтожить. Лобовой атакой командовал бывший поручик Михаил Сергеевич Филипповский, чьи войска численностью до двух кадровых батальонов собирались отвлечь все внимание союзников на себя, позволив обходному отряду – Онежской боевой колонне под командованием некого товарища Баранова, численностью около кадрового батальона, обойти Обозеро по противоположному берегу и выйти в тыл к ничего не подозревающим союзникам.
  К сожалению, отряд Баранова заблудился впотьмах, и задержался где-то на час, что позволило гарнизону серьезно проредить наступающих с юга, вдоль железной дороги, красноармейцев Филипповского. К тому же французский капитан Мишле организовал оборону на подходах к станции, что не позволило красным связать боем все части обороняющихся. Когда опоздавшая колонна Баранова все-таки начала нескоординированную и беспорядочную атаку по мосту через реку Ваймуга, она была встречена англо-американскими войсками, руководимыми лично комендантом локал-лейтенант-полковником У. Поллоком. Пьяный Баранов полностью утратил контроль над частями, и, если бы не усилия командиров одного из разбитых в предыдущем бою за станцию отрядов – В.Д. Фрайденфельса и И.П. Мухина, был бы разбит на голову.
  Как итог, поле боя осталось за союзниками, нанесшими своим противникам более чем существенные потери и взявшими несколько сот пленных. Потери солдат Антанты составили около трех десятков – из них добрая половина на счету отряда Фрайденфельса. Большевики же, хотя и понесли безвозвратные потери примерно такие же, как в реальной истории, оставили на поле боя куда меньше пленных, а значит, белогвардейцы получили меньше потенциальных солдат.
  Баранов, на которого была возложена вся вина за поражение, в этой реальности расстался со своей должностью на два месяца раньше, но с той же восхитительной формулировкой, как и в реальности: «за измену делу Революции через женщину». Командование Онежской боевой колонной принял товарищ Фрайденфельс, комиссаром стал товарищ Мухин. За несколько месяцев им удалось сколотить из боевитых, но совершенно недисциплинированных онежан достаточно боеспособное подразделение и, главное, сохранить ценные кадры, из которых впоследствии был укомплектован младший комначсостав ряда новых полков.
  Таким образом, большевики, хоть и потерпели поражение, смогли усилиться в перспективе.
  Союзники тоже смогли сохранить status quo, удержав важнейший транспортный узел, с которого можно продолжать наступление вдоль железной дороги: в боевых действиях на Севере линия фронта шла практически исключительно вдоль железных дорог и рек. Благодаря действиям гарнизона белые войска смогли продвинуться дальше на юг, как это и было по истории, выдавливая отдельные красноармейские части и освобождая от красных все большую территорию. «Крепость Обозерская» стала одним из узлов снабжения наступающих войск, и гарантией того, что парни на передовой без боеприпасов, продовольствия и снаряжения не останутся.
  В нашей свами истории союзники предпочли не встречать красных на подступах к деревне и станции, а распределили свои силы по домам. Ночью на узких улочках красногвардейцы ничего не могли противопоставить обученным солдатам, и были разбиты, оставив около тысячи пленных. Подозреваю, что небольшие потери союзников подобный формат защиты компенсировал значительными потерями гражданского населения, чьи дома стали полем боя, что тоже не добавило хорошего отношения к «камонам», как прозвали англичан архангелогородцы. Поллок же, приказавший сдерживать большевиков на окраинах, смог свести потери среди деревенских к минимуму, что, в свою очередь, не могло не сказаться положительно на отношении к интервентам, а, следовательно, и снизило количество возможных неприятностей в тылу.

It’s a long way to Tipperary, it’s a long way to go

Уиллем Поллок

  Кадровый рядовой, бревет-лейтенант, локал-лейтенант-полковник Поллок сумел защитить честь британской короны и отстоять вверенный ему участок фронта. Его исторический визави (мне, увы, неизвестный), кстати, после боя за Обозерскую был снят с должности: судя по всему, формат обороны был совершенно не его заслугой. Уиллем же показал себя хорошим интуитивным офицером, был произведен в кадровые сержанты, награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (Distinguished Service Order), и был отмечен в приказе, что в Королевской армии тоже считалось формой награды. Ясное дело, после того, как на Обозерскую прибыли другие британские офицеры, комендант лишился локального звания, вернувшись к командованию родным взводом, потерявшим за время боя троих человек. Сильно ли все это беспокоило Уиллема, знает только он.
  Где-то спустя месяц Королевские шотландцы были возвращены в Архангельск, где смогли отдохнуть и восстановить силы. Но командование не собиралось долго держать успешное подразделение в тылу, тем паче, когда каждый штык был на счету. Пополненный несколькими резервистами, взвод лейтенанта Поллока снова был переброшен на фронт. Пока что начальство планировало, что в зимнее время войска будут держать оборону, а с началом весны продолжат наступление на Котлас, Вятку и Петрозаводск.
  Но то – дела служебные, а свежеиспеченному орденоносцу, к тому же за свое двухнедельное командование, как лейтенант-полковника, получившего неплохую денежную сумму, не помешало бы разобраться в делах сердечных. К Марии Князевой, дочери раненного старосты малых Озерков, юноша испытывал весьма трепетные чувства, да и та, кажется, отвечала взаимностью. Но стоит получить приказ и покинуть Озерки – свидятся ли они вновь? Уиллем слыхал, что кто-то из соседнего батальона йоркширцев, не желая расставаться с полюбившейся ему русской девицей, женился на ней – и теперь, что бы не случилось, девушка оказалась под защитой Короны и получила право на выезд в Англию. Поллок мог последовать этому примеру, или же решить ситуацию по-своему, поняв, например, что все его чувства – это только трансформировавшийся в привязанность мандраж от назначения и близкой войны. Все было в руках мужчины, и выбор предстояло сделать ему: хотя бы в чувства высокое начальство не вмешивалось.

Эжен Мари Мишле

  Капитан Мишле смог не только удержать фронт против превосходящего противника, но еще и грамотно представить это командованию, как свою заслугу: дескать, именно его рота и спасла станцию от атаки, нанеся коммунистам значительные потери в живой силе. Командующий союзными силами генерал Пуль предпочел проигнорировать данный факт, отделавшись вручением храброму капитану «Военного Креста» (Military Cross) – ведь это бы значило, что основная заслуга в победе – не британская. Зато собственное начальство – лейтенант-полковник Доноп, не оставило без внимания героя, сделав его кавалером Ордена Почетного Легиона и назначив представителем Франции в Управлении командующего войсками Северной области.

По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год...

Вацлавс Дзинтарсович Фрайденфельдс

  Будучи неглупым командиром, «товарищ Фрайден» не стал бросать свой отряд на ощетинившийся пулеметами бронепоезд, тем, более, что разбитый в деревне барановский Железный отряд начал отступление, вскоре переросшее в повальное бегство. Понимая, что после такого поражения людей не соберешь, латыш решил помешать бесконтрольной ретираде, пулеметным огнем заставив немало красноармейцев остановиться. Матом, угрозами и напористостью он предотвратил разложение боевой колонны, собрав большинство уцелевших в единый кулак, и интервенты, видя это, не решились переходить в контратаку, удовольствовавшись теми пленными, которые не смогли покинуть Озерки.
  Появившегося Баранова латыш чуть ли не под дулом пистолета заставил принять командование и выводить красноармейцев обратной дорогой по дальнему берегу Обозера. Барановское стадо роптало, страдало, норовило отстать, но фрайденовцы бдили – маршевые «потери» оказались минимальными. Спустя двое суток Онежская боевая колонна вернулась в распоряжение штаба Северо-Восточного участка отрядов завесы, где ее уже не чаяли увидеть. Всем воздалось по заслугам – Баранов и его помощник Водовозов были арестованы, а Фрайденфельс, раз уж вывел колонну к своим, ее и возглавил.
  Добровольцы настоящие и добровольцы принудительные, разбитные интернационалисты и хмурые онежские партизаны быстро ощутили на себе всю прелесть дисциплины по-латышски, и взвыли дурным голосом. Но перед Фрайденфельсом была поставлена задача сформировать боеспособное подразделение – а разумным приказам пулеметчик следовал неукоснительно. Вместе со своими «окруженцами» он драконовскими методами, заставлявшими ветеранов с тоской вспоминать о царской армии, навел порядок, превратив толпу вооруженных людей в спаянную воинскую часть. Бойцы пытались устроить командиру «тёмную» - не вышло, зачинщиков повязали и перед строем отправили в расход. С дезертирами поступали также. И, как ни странно, это помогло, хотя стопка жалоб на начкола выросла до неимоверных размеров – бумагам хода не давали.
  Какая судьба ждет краскома и его людей, как они покажут себя в первом полноценном бою, станет известно после того, как командующий товарищ Самойло отдаст приказ. А пока что – никаких послаблений бойцам.

Иван Петрович Мухин

  Комиссару Мухину, ворвавшемуся в деревню вместе с барановцами, попросту не повезло – отступая из ненадежного пристанища деревенского дома, он и разведчик Расческин наткнулись на отряд настороженных янки, прибывших выручать замолчавший было пулемет, досель весело строчивший по мосту и дальнему берегу. Красногвардейцам пришлось поднимать руки в гору, пополнив собой немалый список военнопленных. Раненного моряка поместили в лазарет, наспех переделанный из одной из изб, вместе с остальными неудачниками.
  Британцы оказались не худшими тюремщиками – хотя они по большей части относились к пленникам, как к диковинным зверушкам, но лечить и кормить, хоть не от пуза, но весьма сытно, не забывали. Даже сигаретами делились, особо не чинясь – английский табачок по сравнению с привычной махрой был квинтэссенцией подлинного наслаждения. Пару раз в лазарет заходил поп – с матерком и отеческими увещеваниями уверявший, что краснюки суть бесы, иуды и антихристы, а те, кто им прислуживает, слепцы и филистимляне окаянные. Некоторые даже прислушивались, на ус мотали.
  Через неделю Мухина перевели в барак, где ждали отправки в Архангельск пленники. А пока эшелон не прибыл, красногвардейцев использовали на разных работах, в том числе по устранению следов боя и по разгрузке вагонов – станция была просто забита составами, многие из которых стояли на приколе уже второй год. Охрану рабочих несли в основном деревенские ополченцы – простые мужики, получившие от англичан винтовку и пайку. Они без зазрения совести отбирали выдаваемые пленникам консервы и сигареты, а на любую попытку выразить несогласие отвечали ударами прикладов. Отыгрывались, в общем, за то, пока Обозерскую занимали красные, сами с местным населением не считающиеся.
  Еще неделю Иван Петрович так отработал, а потом, собрав группку единомышленников из тех, кто никак не хотел к белякам, вроде того же Расческина, дал деру, когда ополченцы отвлеклись. Одного парнишку из питерских подстрелили, но прочие – без малого три десятка, ускользнули. Две недели они блуждали по лесу, питаясь, чем Бог послал, прежде, чем вышли к своим. Мухина чествовали как героя, в пример ставили, заставили перед батальонами речь толкать. А потом назначили в часть – комиссаром к старому знакомому Фрайденфельсу, ставшему начальником боевой колонны.
  Работы с идеологически близоруким личным составом, недисциплинированном к тому же, был непочатый край, но новоназначенное начальство смогло справиться со стойким нежеланием бойцов иметь какую-то дисциплину, помимо революционной. С Мухина семь потов сошло, прежде чем у красноармейцев появились хоть какие-то зачатки сознательности – но дело того стоило.
А вот к чему это привело, и как сложилась судьба отчаянного моряка, стало ясно позже. Но всему свое время.

Григорий Смирнов

  Рязанцы не успели добраться до Обозерской, когда закипел бой, но быстро поняли, что что-то неладно. Соваться в перестрелку, практически не имея патронов и не зная, откуда идут красные, они не стали, выбрав вместо этого укрепиться на охотничьей заимке неподалеку. Наверное, это их и спасло – присоединись они к филипповцам, пришлось бы познакомится сначала с крепкой французской обороной, а потом бы спасаться от артобстрела, и мало бы кто уцелел.
  Когда бой начал стихать, бойцы попробовали высунуться, но увидели, что лес впереди кишит интервентами, сгоняющими в одну толпу пленных и деловито обирающих трупы. Пришлось отступить и затаиться – и это промедление не позволило им догнать отступающих красногвардейцев. Когда опустилась ночь, рязанцы сами вышли на поиск оружия и припасов, и немного прибарахлились за счет того, что проглядели французы с американцами.
  Было принято решение идти к своим кружной дорогой. Правильное ли оно было, нет ли – остается только догадываться, но блуждали они почти месяц, прежде чем вышли к передовым пикетам 2-го Петроградского полка. Дезертиры или нет – никого не интересовало, когда вышедшие из лесу измученные, серые с недосыпу рязанцы, заросшие бородами, как старообрядцы, плакали, как дети, обнимаясь с другими красногвардейцами. После сытного ужина, баньки и сна они были отправлены в тыл, на переформирование и пополнение иных частей. Григорий Смирнов был назначен в 1-й отряд VIII особого полка железнодорожной охраны, стоящий на станции Шексна Череповецкого уезда Вологодской железной дороги.
  Как вскоре оказалось, в тылу было ничуть не менее спокойно, чем на фронте. Но это совсем другая история...

Часть III.
Шенкурск. Жестокая бескомпромиссность или бескомпромиссная жестокость?

  Силы красногвардейцев, вышедших из Шенкурска на одноименном пароходе, и отступающих к селу Благовещенское на пароходе “Мобиль” местных белопартизан Максим Ракитина были примерно равны, и сторонам в грядущем противостоянии следовало полагаться на расчет и толику удачи, чем на численное превосходство. За красными было превосходство в скорости корабля и наличие пулемета, у белых – знание местности и разногласия в стане противника. Карты могли упасть по-разному, но случилось вот что.
  Когда “Шенкурск”, проходя пороги, сбавил обороты, чтобы не налететь на мель, с обеих берегов реки послышался сухой винтовочный треск, разорвавший важскую тишь. Погиб от него всего один красноармеец, но зато паника поднялась нешуточная. Красные палили в ночь, не видя ничего, суетились и перекрикивались. А пока был шум да гам, невидимые стрелки скрылись... только для того, чтобы на ближайшей излучине снова открыть огонь. И снова, когда “Шенкурск” нагнал брошенный “Мобиль”. Не смотря на то, что потери составили всего два человека, боевой дух у большинства архангелогородцев плескался теперь в районе трюма.
  На подходах к Благовещенскому была отправлена разведка, подтвердившая, что село занято ракитинцами. Было принято решение атаковать – без этого дни советской власти в уезде будут сочтены: все сомневпющиеся увидят слабость красных, и наверняка переметнутся к повстанцам. Да и уездному съезду Советов после такого навязать свою волю вряд ли получится.
  Вооруженные только стрелковым оружием, мятежники заняли дома на окраине Благовещенского – крепкие срубы, которые не пробивал пулемет. К тому же, когда оба взвода красногвардейцев перешли в наступление, по ним дали нестройный залп затаившиеся в подлеске партизаны, свалив несколько фланговых бойцов. Этого оказалось достаточно, чтобы атакующие цепи откатились. Уездвоенком Романов пытался поднять их в атаку, но один из взводных, Андрей Падалка, и раньше не выказывавший желания сражаться, попросту застрелил не ожидавшего такой подлости командира.
  Угрожая оружием чекистам и небольшому количеству оставшихся верными красноармейцев, бунтовщики скрылись в лесу. Как выбирались они – неизвестно, но их вожак, тот самый Падалка, через какое-то время появился среди махновской вольницы, заняв должность полкового командира.
  Чекист Бессонов, возглавивший жалкие остатки экспедиции, приказал отступать, чему партизаны, не знающие о конфликте в стане врага, помешать на смогли. Вернувшись на пароход, красные прорвались мимо Благовещенской пристани в Вельск, где и доложили о случившемся. У обеспокоенного переворотом в Архангельске местного руководства никакой возможности исправить ситуацию не было, и вскоре в Шенкурск вошли сначала канадцы, а затем и белогвардейцы. В городе установилась власть Верховного управления Северной Области.

Андрей Романов, Андрей Вячеславович Бессонов

  Шенкурский уездный военком Андрей Романов был убит восставшими красноармейцами. Полагаю, не будет преувеличением, что, если красные победят, в Благовещенском, а, может, и в Шенкурске его именем назовут улицу, а история его гибели будет отредактирована и облагорожена.
  Андрей Бессонов же был временно инкорпорирован в Вельское ЧК, приняв самое деятельное участие в массовых чистках антисоветчиков. Когда же ситуация на фронте стала более определенной, его умения потребовались на передовой. Он был включен в состав особого отдела 6-й армии, вначале занимаясь борьбой с дезертирами и бандитами, а потом переброшен на противодействие белогвардейской контрразведке. Работать в условиях непрекращающегося хаоса было непросто, но твердый внутренний стержень и упрямство позволили ему сформировать, хотя бы в зачаточном состоянии, сеть осведомителей как в воинских частях на подшефном участке, так и большинстве волисполкомов.
  За эти месяцы в Андрея Вячеславовича дважды стреляли, единожды пытались банально подкупить и черт знает сколько раз угрожали. Он относился к этому с философским спокойствием, понимая, что работа чекиста в зоне боевых действий в разы более рискованна, чем у коллег в тылу, и даже чем у солдат в окопах. Удастся ли кому-то прервать жизнь этого, безусловно, опасного противника, или Бессонов сможет организовать свою работу так, что любая контра будет схвачена при первой же попытке что-то натворить – покажет все продолжающаяся война.

Такова первая часть этой истории. Кто-то считает, что историю творят люди, кто-то говорит, что они лишь винтики, а бал правят смесь случайностей и закономерностей. Мы же просто рассказали о том, как могло бы быть, если бы кто-то принимал немного другие решения, делал отличные от исторических выводы. А изменили ли они историю – решать вам, дорогие игроки и читатели.

На этом я не прощаюсь, но говорю “до встречи”, оставляя желающим возможность в течение нескольких дней оставить последний пост в модуле. Если будут вопросы, что еще случилось с персонажем до января грядущего 1919 года – пишите, я отвечу.
И мое огромное спасибо всем, то, какой получилась эта игра – ваша заслуга!

— Отступать? — Скрипач сглотнул вязкую слюну и закрутил головой, тщетно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем. — Куда тут... как тут... Эй! Скерцандо! Крот! Ты живой? — крикнул Янг, вглядываясь в фигуру Армстронга с надеждой.

С надеждой, что тот так и останется лежать, и Айзеку останется только его пожалеть, что, конечно, морально тяжело, но физически гораздо проще, чем тащить здорового парня на себе до "мертвой" (а правильнее сказать, "живой") зоны у барака. По факту, без прикрытия. Под обстрелом.

Айзек некстати вспомнил, как в детстве нашел в канаве изувеченного полумертвого котенка, еще более жалкое существо, чем он сам, и просидел с ним, наверное, полдня, не в силах ни бросить пищащий комочек, ни набраться храбрости, чтоб отнести его домой, где Айзека, конечно, ждала Тарава для восьмилетних. Странно, Скрипач не мог сейчас вспомнить, чем кончилось дело. Его точно отругали — но может быть, только за испачканную рубашку и пропущенное занятие по сольфеджио. И котенок определенно сдох (Айзек похоронил его в коробке из-под печенья). Но где и когда — до или после?

Крот шевельнулся, неловко заскреб руками по песку, и Скрипач чуть не расплакался от жалости к себе. Просто... он так устал, куда ему еще это? Отступил, называется. Тут же накрыло стыдом — что ж он за человек-то такой! — и Айзек уцепился за этот стыд, за эту злость на себя, стараясь не думать больше ни о чем. Глупо было вспоминать, глупо было сравнивать, но что ж поделаешь: за всю свою жизнь Айзек не видел, не испытывал ничего, что сгодилось бы, как линейка для Таравы.

Не важно.

Высунуться, выстрелить, спрятаться. Снять хотя бы этого, ближнего. А потом... потом может уже будет это... не актуально.

Возбуждение пропало, как не было его. Странно, что совсем не больно. Это хорошо. Можно о чём-то подумать, а не орать от боли как резаная свинья в свои последние минуты. Жаль, мысли путаются. Красотка отчаянно пытался вспомнить что-то важное.
Чего я хотел, из-за чего орал, стрелял, штыком тыкал в этих…как их…чтобы мы не сдали барак? Да хрен с ним с бараком. Чтобы мы захватили Тараву? Да плевать мне на Тараву. И раньше было плевать, и сейчас ещё в два раза больше плевать. Чтобы лейтенант Клонис похвалил меня перед строем и сказал, что я настоящий морпех? Смешно. Чтобы Америка выиграла войну? Да выиграет она войну, морпех. И без тебя бы справилась. Не переживай.

Я…я хотел, чтобы она любила меня, вышла за меня замуж, гордилась мной и…вообще. Джейн, милая знай, что я думаю о тебе. Выходи счастливо замуж и будь счастлива, детка.
Открыл рот и попытался сказать, как ему казалось, громко, а на самом деле – едва слышно:
- Сержант! Там, в рюкзаке, адрес…напиши. Сам напиши, прошу.

От разговоров живот неожиданно пронзила острая, свежая боль, от которой хотелось кричать, но кричать сил уже не было…милосердный Господь в своей неизречённой благости отключил сознание.

Рвануло - потрепало. Потом снова рвануло. Хоббса убили. Был Лэндон - и нет. Кого еще? Кто? Ньюмэн? Паркер? Тренчард? Кто еще? Пыльный барак стремительно превращался в братскую могилу. Их братскую могилу. Дальше - больше. Дальше - хуже. Больше и хуже. Да? Верно? Так?
- Сука...
Подзаклинившие от жары, пыли, взрывов и беспрестанной пальбы "шестерни" мыслей, наконец, провернулись, и в какой-то момент - когда япошки уже были готовы хлынуть внутрь - "Хобо" вдруг со всей возможной кристальной четкостью, доступной его изрядно растрясенным утренними обстрелами и подрывами мозгам, осознал, что сейчас, возможно, умрет. Вот, прямо по-настоящему, возьмет - и умрет. Что его, Роберта Ковальски, не станет. Что он, со всеми его мыслями, надеждами и желаниями, со всеми планами, вообще со всем, просто перестанет "быть". Исчезнет. Как уже исчезли многие. Как еще исчезнут многие. С осознанием ушел страх. Зачем бояться того, чего не миновать?
- Сука...
Скорее выдох на слове, чем слово на выдохе.
- Сука...
Нет, страх все же не исчез до конца, но как-то разом померк, когда мир начал терять краски, а зубы заскрежетали о зубы.
- Сука.
Потом "Хобо" поднялся на ноги.
- Сука!
Потом перехватил винтовку поудобней - скорей как дубинку, чем как то, что может стрелять. Вытравило враз человеческое, одна первобытность осталась.
- Сука!!!
А потом начал без жалости к себе, к оружию и - тем более - тому, кто встанет на его пути, изо всех своих сил втыкать ствол, приклад - что угодно - во все, что хоть как-то напоминало ему врага.
- Сука!!!
В лицо, в тело, по рукам, по ногам. Чтоб, сука, кости в муку. Чтобы кровь - в потолок. Чтоб умыть и умыться. Сломается "Гаранд"? Штык! Штык сломается? Голыми руками давить тварей, топтать их, зубами грызть.
- Сука!!!

  Вначале наступление шло по плану: группы заняли первую линию бараков, подпалили хвоста японцам, скрывающимся за развалинами. Перебазировался Винк с пулеметом, прикрывая фланг Андерсона, выдвинулся вперед Блондин, обеспечивая, в свою очередь, фланг роте «Гольф». Казалось, стоит еще немного подождать, выкурить противника из-за руин – и можно спокойно укрепляться. Манго даже собрался второй пулемет вперед выдвинуть – но тут в дело вмешался неприятель, и сделал это продуманно и капитально.
  Еще со времен учебы лейтенант помнил, что практически самое опасное для бойца – это атака на укрепленные позиции противника, но хуже ее контратака, когда поднявшихся бойцов самих атакуют. Так узкоглазые макаки и поступили, причем, судя по всему, спланировали это заблаговременно – во время артобстрела, вероятно. Бешенная стрельба пошла сразу по всем флангам, и не за горами была минута, под ее прикрытием джаповские цепи пойдут вперед. Если надавят сильно – практически гарантированно прорвут тонкую линию парней в хаки и опрокинут оставшихся в океан. Правда, у морпехов был пулемет, стоящий практически напротив ожидаемого сектора наступления – пулемет, о котором неприятель не подозревал, видимо: хоть какой-то козырь в рукаве. Вот только хватит ли его, чтобы спасти выдвинувшихся вперед морпехов? Гадать можно было сколько угодно.

  Бросив взгляд влево, Донахъю убеждается, что у Блондина такие же проблемы: а значит, на его помощь рассчитывать не приходится. Басовито гукают минометы, забрасывая, как шрапнелью, бетонной крошкой все вокруг. Теперь она скрипит на зубах вместе с песком, когда Манго недовольно скрежещет зубами, понимая, что все сейчас висит на волоске. Спокойный и выдержанный обычно, он хочет сейчас материться, как пьяный докер – на врагов, на командование, на всех вокруг. Но нельзя – подчиненные вокруг, а посему лейтенанту остается только в досаде треснуть кулаком по земле, вымещая все свое раздражение и, чего греха таить, испуг на безмолвной воронке.
  Парамаунт напряженно интересуется, что делать, и у офицера хватает сил более или менее ровно выдать, перекрикивая гомон перестрелки:
  - Отставить! Тут оставайся, работать будем здесь. – тавтология, за которую бы Донахъю в другое время сам себя осудил, сейчас вовсе не беспокоит его.

  Клонис приходит в себя, командовать начинает. В целом говорит практически тоже самое, что собирался озвучить ротный: с мелкими нюансами, но все же. Хорошо знать, что мысли сходятся – может, они правильные? Кивает приятелю:
  - Анджело? Рад. Приказ подтверждаю. Парамаунт – слушаешь лейта.

  Оглядывается. Сейчас в воронке, пока еще не ставшей братской могилой, достаточно стволов, чтобы обороняться, случись что. Достаточно посыльных для передачи приказов, а значит, больше шансов консолидировать действия. И вместе с тем, из-за атаки сразу по всем фронтам, они же – не участвующие в бою единицы тогда, когда каждая винтовка может склонить чашу весов в пользу американцев. Их надо использовать на флангах, но кому помочь? Винку, который, кажется, обстрелял фланг атакующих позиции соседа, и Сирене, который держит левый фланг, но из-за гребаной дымзавесы не может прикрыть Дасти огнем? Или Хобо, с которым не успел объединиться второй взвод? Господи, дай прозреть и принять верное решение!
  Манго на миг поднимает глаза к небу, крестик трогает через форму. Знамений, ясное дело, никаких нет – се есть дело человеческое. Все также облака крылья свои пластают по залитым потом спинам, все также ярко светит солнца, желтое, как яйцо. Опустив глаза к морпехам, Донахъю командует отрывисто:
  - Уистлер, Инджан – на левый угол барака Сирены. Поддержите там ребят. Слип, - бросает взгляд на Дроздовски, - со мной.

  Офицер перекладывает «Томпсон» поудобнее, приподнимается на локтях, осматриваясь и чуть не утыкаясь носом в край «окопа», еще хранящий след чьей-то рифленой подошвы. Сейчас, когда все указания розданы и распределены все роли в этом театре убийств и смертей, ему остается ничуть не менее сложное дело: наблюдать, не упускать ничего и своевременно понимать, когда и что можно поменять к вящей пользе своих парней. Как разобраться во всем этом хаосе, когда, кажется, поддержка требуется абсолютно везде, Фрэнсис не представляет, но отступаться не собирается.
  Уходят на задний план мысли о доме, о близких, о себе самом. Их место нагло, ультимативно, захватнически занимает война, вытесняя все остальные и воцаряясь над разумом. «Убей или будь убитым» - древние максимы просты и неоспоримы. И если его идеи, равно как и идеи Клониса, верны, то тогда он убьет достаточно джапов, пускай и руками своих парней.
  И дай Бог, чтобы как можно больше из неполного взвода, оставшегося от роты, уцелело!

  Тебе был двадцать один год, и к этому возрасту "Кина МакКарти" успела очень много. Побывала в сложном, несчастливом браке, шпионила, узнала, что такое любовь и что такое предательство. В неё стреляли солдаты янки, она сама стреляла в упор в близкого до того момента человека, она видела смерть. Она чуть не сгорела, чуть не утонула, чуть не поймала шальной заряд картечи в салуне "Аламо". Она обыгрывала и проигрывалась, сидела обнаженной перед холодным взглядом мистера Лэроу, видела Восток и Запад, Канзас и Техас, реки и прерии, паровозы и пароходы, роскошные салоны и дешевые кабаки. Она танцевала на балах и работала на ферме, играла на гитаре в пабе и выигрывала целые сражения, посещала оперу и петушиные бои. Можно было бы шутя найти дюжину барышень её возраста, которые не испытали бы все вместе и половины этих эмоций!
  И всё же Кине был всего двадцать один год, и несмотря на все её приключения, кое-кто сказал бы: "Пфф! Жизни девочка не знает."
  Пожалуй, они были бы не совсем правы... Но как бы там ни было, пора рассказать ещё одну историю о Кине МакКарти, после которой никто уже так не скажет. Может показаться, что эта история – о двух джентльменах с дурными намерениями и непростым прошлым, которых мисс МакКарти вполне справедливо решила поставить на место. Или о городе Эллсворт и его жителях. Или о добре и зле. Или об ангелах, демонах и маленьком атласном бантике. Или о пятидесятицентовой монете и полуквартовой бутылке виски. Или о том, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими...
  Но нет, на самом деле эта история – о том, что такое "настоящая леди" и что значит быть ею. Или не быть. Что лежит в основе? Гордо поднятая голова? Безупречная репутация? Душевная красота и жертвенность? Гордость и достоинство, в конце концов... Или же красивое платье и хорошие деньги? В какой момент кончается леди? Или настоящая леди не кончается никогда, пока бьется сердце? А что остается от неё, когда Запад, этот по-своему красивый, но безжалостный край, заберет всё лишнее, когда его темная вода "что-то поднимет к поверхности, а что-то смоет, как шелуху"? Какой станет леди "без всего наносного?"
  Или нас всех жестоко обманули? Не бывает никаких леди, все это сказка, а есть только женщины побогаче и женщины победнее? А все остальное – условность, придуманная богатыми, чтобы отличаться от бедных?

  Однажды эти вопросы, некоторыми из которых мисс МакКарти уже задавалась, встали перед ней ребром. И история эта о том, какой ответ она нашла.
...
  Если вообще нашла?

***

  Ты проснулась от того, что опускавшееся к горизонту осеннее солнце через окно пощекотало твоё лицо. И ещё что-то его щекотало. Это что-то оказалось белым перышком.

  Тебе было так плохо, что пошевелившись, ты решила больше пока не шевелиться. Лучше всего твоё состояние можно было описать словом "хмарь." Болело... такое ощущение, что у тебя болела вся Кина МакКарти целиком.
  Ты провела языком по губам. Во рту было очень гадко и сухо, как в пустыне. "ПИТЬ!" – чуть не простонала ты в голос.
  Оказалось, что ты лежишь на полу, а рядом стоит кувшин для умывания. Ты протянула руку, стараясь не опрокинуть его, подтащила к себе и жадно напилась, но воды там оставалось на донышке.
  Потом ты попробовала вспомнить, чем закончился вчерашний день.

  "Я приехала в Эллсворт. Я пошла играть в курительную комнату. Там были... Ой... Четыре вале... Я в него стреля... Ой... Пас-Рэйз... О-о-о-о... Не присни...? О, боже..." – и тебя стошнило: сухо, одной слюной. Прокашлявшись и вытерев губы, ты попыталась встать...

  А что было-то?
  Ох! Из всех наших историй, пожалуй, эта – самая длинная.

***

  Итак, игра с Кареглазым и Бесцветным "перестала приносить удовольствие", и ты решила воспользоваться своим дерринджером.

  Ты аккуратно подобрала юбку, нащупала пистолетик и зажала его в кулаке. В этот момент ты почувствовала, что одно дело – стрелять по мишеням, а другое – по людям, которые могут и в ответ выстрелить. Ты не знала, есть ли у них револьверы, потому что они весь вечер сидели на другой стороне стола, но раз у тебя есть, почему у них нет? Мужчины на Западе редко ходили безоружными.
  И это было не как с Марко. Там у тебя были личные счеты, кураж и ярость. Сейчас ничего этого не было. Про тот раз многие сказали бы: "А как Кина МакКарти должна была поступить?" В этот раз были варианты. Да, деньги были для тебя важны, но... это всего лишь деньги, верно?
  Ладно, ты же убивать их не собиралась! Припугнешь, если что – в руку пальнешь. Этого хватит.
  Предательски кольнула мысль: "А они-то? Они если что... тоже пугать будут? А вдруг они – правда бандиты, которые тебя убьют? Вот прямо насмерть? Насовсем?" Ладно, ставки сделаны, чего уж теперь.

  – Ну так что? – спросил Кареглазый, усмехнувшись. – Доставайте, что там у вас, чего уж!
  "Он сейчас про карту или про пистолет?" – подумала ты.
  А товарищ его ничего не сказал. Напрягся или тебе показалось?

  Всё!

  Ты выдернула из-под стола руку с дерринджером, на лету взводя тугой курок, но одновременно с этим, и даже чуть раньше, Бесцветный наставил на тебя револьвер. Крлик! – щелкнул его курок.
  – НЕТ! – крикнул Кареглазый и дернулся в сторону, пытаясь, наверное, отвести его оружие. Из-за этого резкого движения, вероятно, ты и выстрелила сразу – все было так быстро!..
  Патрон у твоего дерринджера был не очень мощный, но и не игрушечный, и в небольшой комнате "Ремингтон" тявкнул почти оглушительно: Чпах! Ты целилась Кареглазому в правую руку, но из-за того, что он дернулся, попала... куда-то не в руку – он схватился правой рукой за бок и сморщился, сжав зубы. Пуля вошла в стену у него за спиной и оставила там дырку.
  Повисла тишина. Кисленький запах пороха витал над картами и банкнотами. Напарник Кареглазого смотрел на тебя. Ты держала в руках дымящийся пистолетик и была ещё жива – уже хорошо.
  – Взведешь – убью, – сказал Бесцветный тихо и невыразительно. – Замри.
  Ты враз ощутила, что не просто "взведешь", а вообще двинешь пальцем – и всё, темнота и Страшный Суд. Или если он хотя бы прочитает что-то похожее у тебя в глазах. Это у Кареглазого в голове гулял ветер и затевались какие-то игры, а Бесцветный был, похоже, дядя простой. Его револьвер смотрел на тебя, не шевелясь – здоровенный армейский кольт сорок четвертого калибра. Тебе было видно смазанные не то салом, не то воском каморы барабана, видно и зрачок ствола, нацеленного прямо в твой лоб, и рука его с револьвером выглядела, как голова змеи, поднявшаяся снизу и готовая ужалить.
  – Ууупс! – простонал Кареглазый, всё так же морщась, но пытаясь улыбаться. – Джетро! Поспокойнее! Это недоразумение. Все погорячились. Леди, зря вы так, ей-богу!
  Он, похоже, пока не умирал.
  – Партнер, ты как? – спросил аккуратно Бесцветный.
  – Кажется, между рёбер, – ответил Кареглазый, осторожно пощупав бок под разорванной жилеткой безымянным пальцем.
  – Навылет?
  – Может, и вскользь. Пустяки! – он взял стакан и разом допил все, что там было, стукнул им по столу, скрипнул зубами и вытер губы тыльной стороной левой ладони. – Ну-ка, что тут у нас? – с этими словами он протянул руку и даже не вырвал, а скорее взял у тебя пистолет, а потом, держа на ладони, рассмотрел, как следует. Наверное, ты могла бы что-то предпринять, но чутье подсказало, что дразнить Бесцветного не надо – дашь ему повод, и за тобой в Канзас не люди Мишеля приедут, а сразу ангелы Господни прилетят.
  – Симпатичный "ремингтончик". Вам его матушка с собой дала? – спросил Кареглазый уже своим обычным развязным голосом, как будто не в него ты только что стреляла. – Перламутровые щечки не хотите на него поставить? Вам бы пошло! – отщелкнул фиксатор, "разломил" стволы и вытряхнул на стол гильзу и неиспользованный патрон.
  – Леди, вот серьезно! Переборщили! – укоризненно проворчал Бесцветный, убирая свой револьвер. Взялся за сигару, но потом передумал.
  Послышался стук в дверь у тебя за спиной, а затем она со зловещим тоненьким скрипом приоткрылась на несколько дюймов.
  – Я слышал выстрел. Что-то случилось? – осторожно спросил портье.

  И тут ты поняла, что это не спасать тебя прибежали люди, а, похоже... сажать в тюрьму! Это тебе всё было понятно – мужчины нарываются, надо их охолонить, а если уж достаешь оружие, будь готова стрелять. Вроде, все правильно... Но как выглядела эта ситуация для окружающих? Ты стреляла в человека. За картами. Ты чуть его не убила. У него есть свидетель. У тебя – ни единого. А ещё у тебя карта, которую могут найти. Уже никто не будет разбираться, из какой она колоды...
  В тюрьме ты ещё ни разу не бывала, и вряд ли это будет романтичная темница. Возможно, выпустят под залог. Долларов в пятьсот-семьсот? Неприятно, но... а точно выпустят?

  Но Кареглазый прижал локтем пятно на жилетке, спрятал окровавленную руку под стол и сказал:
  – Да, все в порядке! Дама показывала нам свой пистолет и случайно выстрелила. – Он кивнул на дырку в стене, оставшуюся позади него. – Мы заплатим за ремонт.
  – А, вооон оно что, – протянул портье с сомнением. И ты услышала два щелчка – это коридорный, похоже, снимал со взвода дробовик. Видимо, такие сцены случались в этом отеле не первый раз.
  – И за беспокойство заплатим, не переживайте, – улыбнулся Кареглазый.
  – Что-нибудь ещё требуется?
  – Бутылку бурбона... мы все понервничали, хах! Я пока оставлю пистолет леди у себя, чтобы больше не было эксцессов, – он поболтал твоим "Ремингтоном" в воздухе, держа его двумя пальцами, как увесистую серебристую рыбку.
  – Ну хорошо, – успокоился портье. – Хорошего вечера, господа.
  Дверь закрылась. Кажется, тюрьма откладывалась.

  – Вот и всё! – сказал Кареглазый, доставая чистый платок и заталкивая его куда-то под жилетку. – И всего дел-то!
  – Ты точно в порядке, партнер? Хочешь, гляну?
  – Да, пустяки, говорю же. Как комарик укусил, – хотя ты почувствовала, что нет, не "как комарик": больно ему было. Но, возможно, бывало и побольнее, и намного.
  – Ну, смотри сам! – тебе послышалось непонимание в голосе Бесцветного. Как будто сказать он хотел чуть больше, что-то вроде: "Партнер! Ты чего творишь?! Тебя чуть не пристрелила какая-то пигалица! Нахера ты дергался?! Ну хлопнул бы я её – и всё. Обалдуй!"

  Кареглазый снова взглянул на тебя.
  – Вы поразительная маленькая леди! – сказал он и шутливо погрозил пальцем. – Я не верил, что вы выстрелите. Джетро, похоже, разбирается в людях куда лучше меня! Мне следовало вовремя вспомнить, что у роз есть шипы, не так ли? Но стрелять в нас, конечно, не стоило, мда. Что же нам теперь с этим, – он кивнул на игру, – делать?
  Повисла нехорошая тишина.
  Тут Кареглазый комично хлопнул себя по лбу.
  – Да ведь я ещё могу сказать пас, верно? Перед такой красотой и храбростью не стыдно пасовать. Вот и джентльмен в клетчатом костюме подал прекрасный пример! Как считаете, мисс?
  Ты сказала, что если это всех устроит...
  – Но есть условие! Вы выпьете, и не просто, а – по-западному. Ага? Иначе как я пойму, что вы на меня не в обиде? Не выстрелите в меня при случае снова, а? О, вы – дерзкая! Вы можете! Ну так как?
  Ты, вероятно, подумала, что, может, с удовольствием выстрелила бы, и даже не один раз. Но вместо этого спросила, как это ещё, "по-западному"?
  Он встал, взял стаканы двумя пальцами, чтобы не испачкать их в крови, прихватил бутылку, в которой ещё много оставалось, потому что пили они довольно сдержанно, и обогнув стол, подошел к тебе. Стаканы звякнули друг об друга, когда он их поставил.
  – "По-западному" – значит, по-настоящему, мисс. – Кареглазый с гулким звуком выдернул пробку. – А по-настоящему – значит от души. Как же ещё?
  Ты приготовилась сказать, что это все прекрасно, но вообще-то ты пила шампанское, а шампанское с бурбоном не очень дру... Но он не стал слушать и не стал наливать его в стаканы – вместо этого он схватил тебя под челюсть, сжал руку, чтобы губы и зубы твои разошлись, запрокинул тебе голову и стал заливать в тебя виски!

  С тобой никто никогда так грубо не обращался.

  Ты не могла встать, зажатая между стулом, столом и своим стальным кринолином, ошарашенная этой выходкой.

  Виски лился и брызгал на платье, на шею, в декольте, на стол, на пол. Ты захлебывалась, кашляла, мотала головой, но он держал крепко, и все лил, и приходилось глотать. Виски обжигал горло и язык, и ты зажмурилась, чтобы он не попал в глаза. Сколько он влил в тебя, а сколько расплескал? Полпинты? Пинту? Больше? Меньше?
  Даже Джетро, посмеиваясь, все же сказал:
  – Партнер! Перебарщиваешь!
  А он только приговаривал:
  – Вот так! Да-а-а! От души! Большой глоток для маленькой леди!

  Когда бутылка опустела, он оставил тебя в покое, посмотрел на неё против лампы, вылил последнюю каплю себе на руку и слизнул с неё. Но ты этого не видела: ты кашляла, плевалась, пыталась отдышаться и не сблевать сразу же, облокотившись на стол.
  – Посидите. Отдохните. Вы справились с честью!
  Тут Джетро не выдержал и торопливо закурил, но тебе было не до него. Ты поняла, что комната совершает какие-то танцевальные движения вокруг твоей головы, а голоса резонируют в ней, и все доходит чуть погодя, даже твои собственные слова. Дедушка Хоган показывал тебе кое-что насчет того, как пить на скорость... но даже его бы после шампанского такая порция, вероятно, уложила.
  Непослушными руками ты притянула свои деньги, тщетно пытаясь их зачем-то пересчитать, потом стала убирать.
  – Помочь? – спросил Кареглазый участливо.
  Ты помотала головой.

  Пришел портье. "Позовите на помощь!" – хотела крикнуть ты. А получилось:
  – Пзвв... на... мап... щь...
  – Что-что?
  Ты хотела встать, но чуть не свалилась со стула.
  – Леди слегка перебрала на нервах! – сказал Кареглазый. – Не волнуйтесь, мы ей больше не нальем, хах!
  – Ну, смотрите, джентльмены, – коридорный пожал плечами, оставил виски и снова ушел.

  – Карта-то была у вас? – спросил Кареглазый, двигая бесполезный дерринджер к тебе по столу.
  Ты снова помотала головой. Не дождется, чтобы ты ему рассказывала! Пора было идти спать.
  Но тут тебя затошнило очень сильно. Ты замычала, прижав ладонь ко рту, снова попыталась встать, чтобы дойти до номера, схватилась за спинку стула.
  – О-о-о, это бывает! Джетро! Помогай, леди плохо! – Кареглазый сгреб со стола карты в карман, прихватил бутылку, и, всё ещё морщась, взял тебя под локоть. Джетро, калшлянув, подхватил с другой стороны, они вывели тебя на подкашивающихся ногах из курительной комнаты и повели по коридору.
  – Куда? – спрашивал Кареглазый. Ты кивала в сторону своей двери, а внутри всё уже подступало. – Ключик? Где у нас ключик?
  Ключ выпал у тебя из рук и зазвенел по полу.
  – Держитесь, мисс!

  И вы втроем ввалились в номер.
  – Сюда! – сказал Кареглазый, взяв таз для умывания. – Смелее!
  Тебя ещё никогда не тошнило при посторонних людях, но тебе было так плохо, что выбирать не приходилось.
  – Вот, молодцом! Джетро, не кури в номере, пожалуйста!
  – Ладно-ладно.

***

  Кто же они были, эта "парочка-​два подарочка"? Жулики? Мошенники? Аферисты? О, нет! Хуже, мисс МакКарти, намного хуже.
  Значительно позже, повидав таких типов, ты догадалась, кто были эти двое – в 1867-м таких людей в Канзасе было ещё мало, да и потом их никогда и нигде не было особенно много. В Эбилине же они не появлялись, потому что этот город "держал" Джо МакКой, а его не трогали.
  Бесцветный и Кареглазый были стрелками, но в 1867 году никто бы ещё не назвал их "ганфайтеры", "ганмэны", "ганслингеры" – таких слов, порожденных позже массовой культурой, просто пока не употребляли. Эти двое были из первого послевоенного поколения стрелков, которое еще не успело спиться, перестрелять друг друга и закончить свою жизнь в петле, передав эстафету молодым. Хотя, говорят, такие люди встречались и до войны. Но после войны по понятным причинам их стало побольше, к тому же они кое-кому резко понадобились. Стрелок – это вообще очень широкое понятие, а именно этих двоих назвали бы "железнодорожными агентами".
  Наверное, они работали на Канзас Пасифик, а может даже и на Юнион Пасифик. Бывало, что они занимались охраной – либо важных поездов, либо важных людей. Бывало, что им поручали навести порядок "в двадцатимильной зоне" если там кто-то бузил, воровал лошадей или ещё как-то мешал строить дорогу.
  Но основная их функция, за которую им и перепадали хорошие деньги со стола Большого Папы, была другой. Они были "решалами" — неофициальными представителями, наезжавшими на людей, у которых было то, что Дорога хотела себе: земля или бизнес. Они "уговаривали" людей это что-то продать, уступить, подарить или, в особо запущенных случаях, делали так, чтобы это "досталось Дороге в качестве наследства". Если ты думаешь, что все под них охотно прогибались – то нет: в 1867 году Железные Дороги ещё не превратились во всесильных монстров, которым люди боялись перечить. Тогда ещё каждая их сделка легко могла закончиться грохотом дробовика.
  В перерывах между заданиями они играли в покер в Хелл-он-Уиллс или в похожих местах, не переставая, благо было на что: им платили долларов по сто пятьдесят в месяц и премиальные за удачные сделки. Скорее всего их отпустили ненадолго отдохнуть и выпустить пар. Может, в Денвер. А может они ехали уже из Денвера. Или же у них было там какое-то задание, но вряд ли – Денвер пока находился вне сферы интересов Дороги. В конце-концов, могло быть и так, что они оказались временно "в бегах", если очередная сделка получилась слишком похожей на обычное убийство, и Дорога приказала им пока что не мелькать в Небраске.
  Они были партнерами, но Кареглазый был поумнее, похитрее, и занимал в паре ведущую роль – он обычно вел переговоры, а Джетро прикрывал спину. Кареглазому очень нравилась рисковая работа, а Джетро просто уже втянулся. Джетро-то был по натуре не злой, но злым его сделала война. Кареглазый же был очень злой еще с детства, и в этом был виноват его отец.

  Когда ты проблевалась в заботливо подставленный таз для умывания, то, конечно, сказала, мол, спасибо джентльмены, теперь я хочу спать, оставьте меня.
  – Как спать?! Как это спать, мисс?! – обиженно возмутился кареглазый. – А мы!? Выпейте-ка воды! Или виски? – и нахально подмигнул.
  Этот вопрос, такой простой и такой нелепый, несколько сбил тебя с толку. Ты была слишком пьяной, чтобы вместо "ммм.... воды..." сказать: "Пошли вон отсюда!" Хотя... изменило бы это что-нибудь?

  Когда ты напилась прямо из кувшины для умывания, начался просто форменный дурдом.

***

  Эта часть ночи слиплась в твоем сознании в один сплошной ком из каких-то двусмысленных фраз, в которых Кареглазый был мастер, намеков, игр в слова, нелепых телодвижений и заразительного, непроизвольного смеха. Сначала вы перевязывали рану Кареглазого – рана была и правда чепуховая: содрало кожу, может, слегка цепануло мышцу, а виски, наверное, притуплял боль. Потом вы пили за то, что никто сегодня не умер (за это стоило выпить, "как считаете, мисс?"). Потом - за твой выигрыш. Потом зачем-то спорили о том, который час, хотя у них у обоих были часы. Потом обсуждали... моду?... Или нет? Потом опять пили. А может, всё это было в другом порядке – ты не помнишь. Ты очень плохо соображала и скоро основательно "поплыла". Когда у тебя прояснилось в голове, ты обнаружила себя в очень двусмысленном положении и подумала: "Стоп! Почему я сижу на кровати, без кринолина, а кареглазый расшнуровывает мой корсет*!? И почему я ещё и улыбаюсь в придачу!?"

  Ты крикнула:
  – Перестаньте! – вырвалась, вскочила, дернулась к двери, запуталась в собственных ногах и длинном подоле платья, и упала на ковер.
  – Ой! Не ударились, мисс? – спросил кто-то из них озабоченно.
  Ты попробовала встать и сказала, все перепутав:
  – Кто избавит вас от меня? Хамы!
  – Но мисс! – сказал кареглазый, широко раскрыв глаза. – Вы ведь сами попросили ослабить шнуровку! "Ах, мистер незнакомец, в этих корсетах невозможно дышать!"– это разве не вы сказали две минуты назад?
  Тебя тут же переклинило, потому что ты вдруг вспомнила, что... вроде бы да, было дело... или нет? Или это он сказал, а ты поддакнула?
  – Ну, куда вы в таком виде-то ночью? Возвращайтесь к нам! – сказал он и похлопал по кровати. – С нами же весело!
  Ты посмотрела на себя, посмотрела в сторону двери, посмотрела в сторону кровати. До кровати было ближе. И потом, правда... А куда идти-то и что там говорить? Стучаться в другие номера пьяной, держась за стену? Спуститься в лобби и пытаться там что-то кому-то объяснить? А это точно будет не хуже? А что объяснять? "У меня в номере сидят двое мужчин, с которыми мы играли в карты, а потом я в них стреляла, потом сама их пустила, потому что меня стошнило... так получилось, в общем..." Какой бред!
  Но главное, он был прав, негодяй: с ними и правда было почему-то весело! Или это так виски с шампанским действует, когда тебе двадцать один год?
  И ты, немного помешкав, поползла по ковру назад, что было уж совсем неподходяще. Но что ещё было делать?
  – Мы рукоплещем вашему решению!
  – Чего-чего делаем? – переспросил партнера Джетро, качая головой.
  – Рукоплещем, Джетро, рукоплещем.

  Тебя немного отпустило, а в желудке улеглось, и вместо страха или беспокойства накатила мощная эйфория. Появилось навеянное алкоголем чувство, что мужчины-то – отличные, что вечер – хороший. Тебя чуть не убили, ты чуть не убила, чуть не потеряла всё, но заработала... кучу денег! Надо же как-то нервы успокоить? Или это всё тебе кто-то подсказал... Ой, да что такого-то! В Батон-Руже, помнится, и не такое было, мда-а-а... А то, что ты без кринолина и корсет распущен... пффф! Перед Лэроу ты вообще голой была – и ничего, не померла! А то, что эти двое у тебя в номере сидят? Предосудительно, да, но... никто ж не узнает! Завтра они уедут в одну сторону, ты в другую – фьють! Зато этот кареглазенький – оказался такой миииииилый... Разве не он остановил своего хмурого напарника? С риском для жизни! Разве не он всё легко и непринужденно решил со стрельбой в отеле? Когда он поил тебя виски, казалось, что он – грубый и злой мужлан. Но, во-первых, ты его подстрелила! А во-вторых, он тысячу раз извинился! А во-третьих, теперь-то такиииие комплементы делает... Ты даже заявила:
  – Сразу видно, вы не из Техаса! Я права?
  – Восприму это как комплимент, мисс, – с чинным поклоном ответил он. – И надеюсь, моя радость не оскорбит ваших знакомых техасцев. Если они у вас есть, хах! А они у вас есть?
  Временами на тебя находило желание пооткровенничать, и ты им о чем-то рассказывала... ну, чепуху всякую, конечно, ничего важного, никаких тайн. И даже, кажется, пыталась петь и играть на гитаре, но быстро сбивалась, забывала слова, ноты... Они смеялись.
  Примерно в это время Кареглазый и узнал твоё имя, не называя своего. Хотя, возможно, он его называл, но ты забыла. Но вряд ли – он вообще не любил своё имя никому называть. Или представился "Джоном Смитом" каким-нибудь...
  Тебе было в это время немного тошно от выпитого, но всё же... ах, хорошо так на душе!
  И им тоже было хорошо. Но по-разному.

  Бесцветный перестал быть бесцветным, и ты увидела, как он улыбается, как глаза его оживают. Из-за бурбона и из-за того, что он смотрел на тебя – красивую, пьяную, молодую, беззаботную и легкую – он на время забыл то, о чем обычно, словно фоном, помнил всегда, каждую минуту: когда ел, когда курил, когда играл в карты или сидел в сортире. Он забыл, как два года подряд стрелял людям в лица и в животы, потому что на них была форма другого цвета. Забыл, как выгонял семьи из домов и сжигал эти теплые, живые дома, потому что так приказали. Забыл, как протяжно кричала, умирая, его любимая серая лошадь с разорванным гранатным осколком брюхом, мучительно раздувая розоватые ноздри. И даже забыл, как он, весь перемазанный кровью, ошалевший от боли и ужаса, орущий невесть что, большими пальцами выдавливал кому-то глаза в сырой, пахнущей потрохами и порохом, заваленной трупами стрелковой траншее. И ещё много, много всего.
  А главное, он забыл, как потом, в июне того же шестьдесят четвертого года, в девственно чистой сосновой роще на берегу реки приставил себе пистолет к виску и, глотая слезы, текущие по небритому подбородку, сказал: "Простите меня все!" Зажмурился – и, последний раз поколебавшись, нажал на спуск. А чертов пистолет дал осечку. Это был первый раз с десятилетнего возраста, когда он, здоровенный, сильный мужчина, сержант федеральной кавалерии, плакал навзрыд. После того дня он уже больше не мог заплакать, да особенно и не старался, а живые серые глаза его стали бесцветными и ничего не выражающими, кроме раздражения или ярости.
  Но сейчас он это всё забыл на время и улыбался. Так бывало нечасто.

  Кареглазый же просто был в предвкушении, на кураже – весел, бодр и остроумен. Он тоже побывал на войне, но ощутил её, как увлекательное кровавое приключение. Он был сын небедных родителей, в детстве выклянчивал у отца дорогие игрушки и рано понял, что ломать их, чтобы позлить отца, ему нравится больше, чем играть в них. Он злил отца не потому что хотел, чтобы тот именно злился, а потому что силился вызвать у него вообще хоть какие-то чувства к себе. Потом он вырос, начал играть в карты и в людей, и его снова потянуло вызывать у других эмоции – особенно страх, злость и боль. И нравилось ломать этих людей, подобно игрушкам, и чувствовать, что на него в этот момент смотрит кто-то больший, чем отец, но такой же равнодушный. Иногда он говорил с богом, как с отцом: "А это ты проглотишь, па? Проглооотишь. Ты все проглатываешь. Но я надеюсь, что ты хотя бы будешь морщиться, когда будешь это глотать, хах!" А потом он уже и с богом перестал говорить, и просто ломал красивые жизни, как красивые вещи.
  Люди с 1865 в США уже больше не продавались, но он был северянин и вообще противник рабства. Потому что если человек раб – то какой вообще смысл-то? Ломать надо свободных!
  Он давно не играл как следует, и встретив за столом румяного, глупого и доброго "клетчатого", собирался поиграть с ним. Но тут в комнату вошла ты. И практически с первого взгляда он понял, что не встречал в жизни женщин свободнее, чем эта дерзкая, хорошо играющая, рисковая, свежая, только вылезшая из ванны, изысканная, солено-сладенькая мисс МакКарти. Он правда ещё не знал, как тебя зовут, потому что на Западе за столом игроки обычно не представлялись, но уже знал, что хочет играть в тебя и только в тебя, а "клетчатый"... пусть катится, так и быть, повезло ему! Теперь он только мешался бы. А когда ты выстрелила в Кареглазого, и он понял, что всё ещё жив и толком не ранен, то чуть не потерял голову от ощущения: "Да, хочу!"
  Наверное, если бы отец и мачеха хоть немного любили бы его, он бы тоже умел любить, и тогда он вместо всей этой отвратительной игры влюбился бы в тебя до одури. И может быть ты стала бы для него ниткой, по которой он выкарабкался бы из своей ямы. Ямы где увяз, не замечая краев. Но родители его не любили, а война ещё добавила, а потом добавила и Железная Дорога. И потому тебе правильно показалось, что с головой он не совсем в ладах, но ты не поняла насколько: к двадцати девяти годам из скверного мальчишки он превратился в хладнокровного убийцу, безжалостного насильника и ебнутого на всю голову садиста.
  Если бы у тебя было побольше опыта, ты, возможно, смогла бы получше понять, какого сорта этот красивый парень, и, может быть, вовремя ужаснувшись, успела бы убежать из курительной комнаты, а может даже отдала бы им не только деньги, которые лежали на кону, но и вообще все, которые у тебя были, лишь бы отстали! А может, прочитав его мысли, ты бы рассвирепела и сразу попыталась прострелить его наглухо поехавшую башку. Но это было опасно – Кареглазый-то ради своих игр готов был рискнуть и подставиться, но их все же было двое, и Джетро мог "не понять шутки".
  Кареглазый не торопился и даже медлил, потому что знал по опыту, что чем дольше будет растягивать прелюдию, тем сильнее его накроет в конце, когда он скажет последнюю реплику в своей пьесе. Он ещё не знал названия, не продумал все детали, он импровизировал на ходу, но последнюю реплику уже знал.

  – Смотрите-ка! – сказал Кареглазый и достал колоду. – Мисс, это – настоящее западное развлечение. Здесь его пробовали все, и даже замужние дамы. Говорю, как на исповеди! Смысл прост: мы разыгрываем партию в блэкджек, кто выиграл – выбирает, кому с кем целоваться.
  – Какой ужас! – ответила ты, еле ворочая языком. – И какая странная игра! Нет, я в такое играть не буду. Мне нельзя! Я леди!
  – Да это шуточная игра! – ответил он. – Вот представьте, вы выиграете – и целоваться придется нам с Джетро! Ну, смешно же! Это же Запад – тут люди так веселятся! Непосредственность!
  Пока ты вспоминала, как тебя в Далласе целовал молодой лейтенант янки, Кареглазый сдал всем по карте.
  Тебе пришли валет и двойка. У валета были карие глаза. А, нет, показалось.
  – Ещё?
  – Да что вы, с ума сошли?! Я не буду в такое играть! – все же сказала ты.
  – Да мы просто посмеемся, мисс! Да просто скажите "хит" или "стэнд".
  – Я не играю... но, предположим, хит! – ответила ты, засмеявшись.
  – Хит! – сказал Джетро, тоже смеясь.
  Тебе пришла пятерка. Семнадцать – можно и остановиться.
  – А теперь? Хит или стэнд? – Кареглазый сдал вам ещё по одной.
  – Хит, хит, – кивнул Джетро.
  – Ну, опять-таки, просто предположим... хит! – решила ты рискнуть.
  Пришла тройка. Двадцать!
  – Бастед! – бросил карты Джетро.
  – М-м-м! А у меня блэкджек! – сказал Кареглазый, показывая даму, шестерку, четверку и туза. – Надо же! Никогда мне в него не везет, а сейчас повезло. Ну, Джетро, готовься!
  Джетро захохотал глухим, прокуренным смехом и смущенно пригладил усы. Кареглазый встал.
  – Партнер, ты мне нравишься, но не настолько! – сказал Джетро, качая головой и чуть не плача от смеха.
  – Ну что? Пожалеем Джетро? – спросил он тебя.
  – Нет, джентльмены, – ответила ты. – Вы как хотите, но... Это никуда не годится! – имея, конечно, в виду, что...
  – Слыхал, Джетро? Как хотим! – Кареглазый обнял и стремительно, долго, нескромно поцеловал тебя.
  Поцелуй у него был, как... ох, как ликер пополам с бренди. Будь здоров, в общем! Куда там лейтенантику янки... А пахло от него, кроме виски, хорошо выбритым лицом и какими-то духами. С ума сойти, духами! Где он духи-то взял в этой дыре!?
  Но бренди там или не бренди – без разницы! Ты, конечно, дала ему пощечину... правда, не то чтобы сразу и не то чтобы очень сильную. Такую... чтоб знал! "Для ума!" – как называла это твоя мать, беззлобно наказывая рабов.
  – Вы – нахал!
  – О-о-о-о! – сказал он, прижимая руку к щеке и, подув на пальцы, комично сделал вид, что обжегся о место удара. – Вот это было крепко! По-западному! Поздравляю, мисс, вы, кажется, окончательно освоились!

  Вы играли ещё, потому что теперь-то чего уж... Ты даже, кажется, целовалась с Джетро. Он вообще-то сначала отнекивался, но это был раунд, когда ты выиграла, и ты настояла (надо же было Кареглазого позлить?). Правда, от Джетро так разило сигарами, что потом ты отплевывалась, но он не обиделся.
  Потом Кареглазый всем налил.
  – Нет-нет! – сказала ты.
  – Ну, последнюю? – поднял он брови. – За Запад! За трансконтинентальную железную дорогу! За штат Канзас! За то, что у самых красивых роз – самые острые шипы! М-м-м?
  Ты твердо решила: "За шипы – последняя"...

  После неё тебя и стало "рубить", ты не могла ровно сидеть и падала буквально через каждые пять минут, смешно извиняясь перед ними и говоря, что пора спать.

  И вот тогда кареглазый решил, что пора начинать "фанданго".

***

  Кусок ночи примерно в полчаса твоя память милосердно не сохранила. Память возвращалась к тебе с того момента, когда Джетро, сам уже плоховато соображавший, сидя на кровати и широко расставив ноги, держал тебя между ними на краешке, заломив твои руки за спиной. А Кареглазый сидел перед тобой боком, развалившись в кресле и положив ноги в красивых сапогах на ночной столик. На тебе были только чулки, панталоны и надорванная сорочка, из которой выглядывала грудь.
  – Пас или рэйз? – спрашивал Кареглазый. – Это тоже такая игра, милая. Пас или рэйз?
  – Рэээ... рэйз... – сонно отвечала ты.
  – Подумай ещё, – говорил он и с силой щипал тебя за сосок. Ты вскрикивала и просыпалась.
  – Господи!!! Что?!
  – Пас или рэйз!?
  – Рэ... Пас, господи, пас!
  – Кина – молодчина! – он гладил тебя по щеке. – Теперь скажи. "Кина очень плохо вела себя сегодня"
  – Кина была... вела... ооочщ... хрщщ... – ты роняла голову. – Ааа! – вскрикивала, просыпаясь от боли. – Что? Что сказать?!

  Потом Джетро надоело – курить без рук было неудобно.
  – Партнер, – сказал он с ленцой. – Ты чего такой злой? Ты такой злой, потому что трахнуть её не успел?
  – В смысле не успел!? – Кареглазый опешил и даже уронил ноги со столика.
  – Да всё уж, она заснет сейчас.
  – Кто заснет?! Она!? Да она меня хотела весь вечер! Вот смотри!
  Он выхватил у Джетро изо рта сигару, раскурил как следует... и ткнул в твоё бедро, прямо через панталоны! Повыше колена, на внутренней стороне, где кожа понежнее. Ты взвилась, как ракета, и Джетро с трудом тебя удержал.
  – Э! Э! Ну так-то зачем! – укоризненно сказал он. – Перебарщиваешь, партнер.
  Кареглазый не обратил на эти слова внимания. Теперь он знал, что его пьеса, которую он сейчас писал у себя в голове, и одновременно ставил и играл в этой комнате, называется "Мисс Кина МакКарти", и действие в ней подошло к кульминации. И глядя тебе в глаза, он произнес, стряхивая пепел прямо на ковёр:
  – Ну-ка, милая, скажи: "Ах, мистер незнакомец, я мечтала о вас всю мою жизнь!"

  От боли ты пришла в себя, и теперь хорошо поняла, что это уже не "пас-рэйз". Наверное, из 21-го века эта фраза звучит даже как-то невинно. Мол, надо сразу сказать, конечно, зачем страдать из-за какой-то фразы? Всем же понятно, что если ты попала в такую ситуацию, скажешь, что угодно...
  Но Кина МакКарти родилась в 19 веке, знала правила игры и ставку. В этой фразе было прекрасно всё: от "мистера незнакомца" до "всей жизни". Потому что леди может поддаться порыву. Леди может допустить ошибку. Леди может иметь любовника, двух, трех – жизнь многообразна, а кто без греха-то? Но для настоящей леди это все – трагедия, драма и обстоятельства судьбы. То есть, может, в душе-то и нет, но на людях – только так. Игры в поцелуйчики, снятый корсет, ползанье по ковру – все это проходило по разряду "предосудительные глупости." Но НИКОГДА настоящая леди не должна была признаваться никому, что мечтала, да еще и всю жизнь, отдаться незнакомцу в городе, в который приехала даже не утром. Ну хорошо, положим, любовнику, наедине, в шутку, ты могла бы такое сказать. Но с вами-то был Бесцветный! Джетро сам был человек простой, он не очень в этом во всём разбирался, но вы вдвоем с Кареглазым поняли друг друга предельно ясно: Джетро был свидетелем, а сказанное такое при свидетеле... у-у-у-у-у...
  Короче, фраза расшифровывалась так: "Я всегда была падшей, порченной и ненастоящей. Делай со мной что хочешь. Тебе все можно." Такие вещи леди лучше было не говорить даже с приставленным к голове пистолетом, с ножом у горла и с петлей на шее. Иначе она вылетала из клуба мигом.

  Кина МакКарти могла поступить только одним образом. Она набрала в рот слюны, в которой, наверное, было больше виски, чем самой слюны, и плюнула прямо в карие глаза с янтарными прожилками. Как же иначе-то?

  Увы, этот плевок его скорее обрадовал, потому что он означал, что Кареглазый в тебе не ошибся, не зря дал в себя выстрелить, не зря устроил вот это всё. Что ему в конце будет "ух"!
  – Серьезно? – спросил он, раскурил как следует сигару и выпустил несколько колечек в потолок. – А ещё подумать?
  И у вас началась игра, в которой, к сожалению, банк метает тот, у кого в руках сигара. Наверное, излишне говорить, как страшно, когда тебе двадцать один год, у тебя роскошные волосы, нежная кожа и глаза, прекрасные, как ночное небо, а кто-то перед лицом раскуривает даже не папиросу, а толстую вонючую десятицентовую сигару, которой только что тыкал тебе в бедро. А самым жутким, наверное, было то, что... в книгах в такие моменты пишут, мол, "лицо его поменялось – теперь он напоминал демона, бууууу!" Да нет. Не поменялось его лицо никак. С одинаковой улыбкой час назад он рассказывал, как прекрасны твои глаза, а теперь с такой же улыбкой стряхивал пепел с сигары. Только тон голоса чуть изменился.
  – Может, хватит? – спрашивал Джетро.
  – Не, тут принципиальный вопрос, дружище! – отвечал кареглазый. – Подожди, я тебя прошу. Это же важно!
  Вряд ли ты вспомнишь, сколько сопротивлялась и говорила: "Нет! Нет, ни за что! Никогда." Увы, ты играла в эти игры первый раз, а Кареглазый – не первый. Он ощущал извращенное, противоречивое желание – чтобы ты сломалась и чтобы подержалась ещё немного. Он то уговаривал, то дразнил тебя:
  – Да просто скажи! Что тут такого-то! Я же знаю, что это так. Просто скажи – и все.
  – Почему не сказать, если это правда? Ты же для этого и приехала на Запад. Разве нет?
  – Ты только что по полу ползала. Не помнишь? Разве леди себя так ведут? Но я же не в упрек, послушай! Тебе было весело, всем было весело... Скажи, и мы отпустим, и опять всем будет хорошо и весело.
  – Ой, какая же вы, мисс, вредная! Какая вы упрямая! Упрямая, плохая, взбалмошная девочка. Ты заставляешь меня заставлять тебя! Зачем это нам с тобой? Или тебе всё это нравится? А? А!? Я прав?
  – Ну, ну... давай по одному слову! Скажи, "ах, мистер..." – и хватит. Ну? Ну? А я тебе воды дам глотнуть. Или лучше виски? Что выбираешь, милая?
  Ты в тот момент очень не хотела ещё виски, буквально всеми клеточками тела. И очень хотела спать. И была пьяная, напуганная и беззащитная. Поэтому в конце концов в комнате все же прозвучало "заветное":
  – ...всю... мою... жизнь...
  И он почти зажмурившись от удовольствия, кивнул, почувствовав точку излома и услышав, как хруст этого излома эхом отозвался в его пустом, холодном, не способном любить сердце.
  – Кина – молодчина! И чего было упрямиться? Все, Джетро, кури!

***

  Он забрал тебя у него и бросил на кровать, лицом вниз. Ты нашла подушку и стала засыпать, решив подумать завтра о том, как тебе теперь с этим жить, и где взять мыло, чтобы вымыть рот после этих слов и после его поцелуя. И все же немного радуясь, что жестокий дурдом, в который превратился опасный поначалу и приятный в середине вечер, закончился.

  – Да ладно. Я не это имел в виду, – сказал Джетро, нехотя, видимо отвечая на какую-то реплику из их спора, который ты пропустила. – Пошли уже.
  – Как это пошли? Дама просит, а я уйду? Это не по-мужски, Джетро. Нет, сэр! У нас сейчас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как горный воздух, и сладкая, как швейцарский шоколад.
  – Ну, ты мне-то не заливай. Не пробовал ты швейцарский шоколад, партнер.
  – А какой? Французский? Как правильно называется то, что мы пили тогда в Денвере? Горячий шоколад, да? – он стянул с тебя панталоны и с полминуты разглядывал всё то, что так хотел увидеть весь вечер, пока ты сидела за карточным столом. Потом сказал, смеясь, – Джетро, а я, похоже, влюбился!
  Джетро кивнул на тебя.
  – Остыл твой шоколад, влюбленный. Пойдем.
  – Мы щас подогреем! – Кареглазый хлестнул тебя по ягодицам с такой силой, что ты враз проснулась и прикусила губу от боли, вжавшись лбом в подушку. – С самого утра мечтал о горячем шоколаде! – сказал Кареглазый, быстро, порывисто раздеваясь и слегка морщась от боли в боку.
  Джетро покачал головой, дескать, "вот тебе делать нехер, партнер", и сел в кресло, сам не зная, почему. Он бы ушел, наверное, но, во-первых, он не очень хорошо понял, что сейчас произойдет, и думал, что "партнеру" самому быстро станет неинтересно забавляться со спящей – в чем удовольствие? Во-вторых, он хотел спокойно докурить. А в-третьих... в-третьих, такие люди, как он, конечно, не ходят в театры, но сидят до конца на спектаклях, даже если они разворачиваются в стрелковой траншее под огнем или в номере отеля посреди Канзаса.
  – И тебе останется! – услышала ты, опять проваливаясь в сон. Но спать не дали: кто-то начал тебя бессовестно лапать там, где даже такой смелый любовник, как майор Деверо, не позволял себе прикасаться к твоему телу, и грубо совать в тебя ловкие пальцы. Ты ворочалась и отпихивалась пятками.
  – Не надо! – говорила ты сквозь сон. – Отстань! Прекратите! Я спать хочу.
  А потом что-то навалилось на тебя и прижало к заскрипевшей кровати. Стало тяжело дышать. Ты враз проснулась, напуганная, беспомощная.
  – Милая, ты же француженка наполовину, да? – горячо прошептал над ухом Кареглазый. От него по-прежнему приятно пахло духами и чисто выбритым лицом, но тебе было не до того. – У тебя французский акцент?
  "Это он новоорлеанский за французский принял," – догадалась ты.
  – Ново... орлеААААААА! ААА-м-м-м...
  Крик оборвался, когда он зажал тебе рот рукой. Он сказал:
  – Знаю, что ты без ума от меня, милая, но давай не будем весь отель будить!

  Он терзал тебя резко, глубоко, так, что даже ему самому было немного больно, и ещё болью отдавалась рана в боку – он стискивал зубы от этой боли, и распалялся ещё сильнее. А когда он видел, что ногти на твоих маленьких пальцах впиваются в твои же маленькие ладони, это нравилось ему больше всего. В эти моменты он чувствовал, что его боль – твоя боль.
  Через наполненные до краев страданием, слезами и мычанием двадцать минут, в течение которых ты узнала, как нежен и ласков был с тобой Мишель Тийёль, Кареглазый наконец, слез с тебя, сытый и слегка усталый.
  – Ты прелесть, что за вишенка, Кина МакКарти, – сказал он, почесав у тебя за ушком. Потом почти ласково шлепнул по ягодице, будто ставя печать, и начал одеваться.

  Но это был первый акт пьесы, а запланирован был и второй. Он поиграл в тебя, он хотел теперь поиграть... в Джетро! Раньше он этого не делал, потому что в Джетро играть было ооочень опасно. Но именно поэтому он чувствовал, что это должно быть ну ооочень круто!

  – Джетро, дама ждет! – сказал Кареглазый, застегнув жилетку и закуривая папиросу.
  – По-моему, дама спит, – хмуро ответил Джетро. Это было не совсем так, но недалеко от истины. А у него что-то пропало настроение. Когда кареглазый только начинал забавляться с тобой на кровати, его напарник не особо напрягался, потому что ему казалось – ну что такого, "пощекочет" партнер девочку немного и отстанет. Ты же стреляла в него? Стреляла. Мог он получить за это небольшую компенсацию? "Имеет право, так-то". Но когда ты закричала от боли, Джетро разом опять вспомнил всё, что лучше бы давно забыл.
  – А мы сейчас разбудим! – сказал Кареглазый.
  – Да не надо, партнер...
  – Ты, что отказываешься?
  – Да пошли уже...
  – Как это так!? Посмотри, какая вишенка! Не? Не нравится? Смотри, сейчас в её саду распустятся розы! – кареглазый стал быстро хлестать тебя ладонью по ягодицам, чтобы они покраснели. Боюсь, что ты так обессилела, что даже не протестовала.
  – Смотри, сколько роз, и ни единого шипа!
  Джетро, конечно, видел кокетливые ямочки внизу спины и изящной формы ноги, и запал на всё это, как запал бы любой. Но он перешел черту, а ты была всё ещё там, за этой чертой, и ему почему-то не хотелось протягивать руку из-за неё и трогать тебя, замаранную, но все ещё тускло светящуюся. Он не смог бы это объяснить Кареглазому, поэтому просто крикнул:
  – Перестань, а!?
  Кареглазый перестал, но не сдался.
  – Румяные булочки и горячий шоколад. М-м-м-м... Или что, старость не радость, друг мой?
  – Да не...
  – Джетро! Я тебя не узнаю... А-а-а! Дошло! Ты после меня брезгуешь что ли!?
  – Да нет, я...
  – Точно нет?
  – Да точно, точно, чего ты пристал!?
  – Ну... ты мой партнер, и ты ведешь себя странно. Я же должен тебе доверять, так?
  – Да просто... она же девочка ещё, ну посмотри на неё! Как-то оно...
  – Так самый сок! И она сама говорила, что мечтала, ты слышал!
  – Про меня не говорила.
  – О, один момент! – он схватил тебя за волосы и задрал твою голову над подушкой. – Ми-ла-я! Скажи-ка мистеру Джетро: "Ах, мистер Джетро, я мечта..."
  – Перестань, а!? Я по-хорошему прошу! – снова крикнул Джетро, трезвея и злясь.
  – Как скажешь. Но ты понял идею. Она скажет что угодно кому угодно. А ты мнешься, как...
  – Да слушай, она же ничего такого не сделала, чтобы так-то вот...
  – Джетро, опомнись! Она в меня стреляла!
  – Да она уже спит! Она же пьяная, как... Я так не люблю.
  – Милая! Ты не спишь? – он хлестнул тебя ещё разок, очень сильно, чтобы ты точно вскрикнула. – Уже не спит, Джетро. Ждет и надеется.
  – Черт тебя дери! Че ты пристал-то ко мне?
  – Слушай... тебя уломать сложнее, чем её было, ей-богу!
  – А на хера ты меня-то уламываешь?! Че ты пристал ко мне, а?! – ощетинился Джетро.
  – Да я не пристал, я просто не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность.
  – Нет никакой недосказанности.
  – Так что, тебе её жалко? Девку, которая мне чуть легкое не продырявила? Жалко? Серьезно, да? А может, ты влюбился? А? А?!
  – Чего-о? Да нет, я просто...
  – А-а-а-а... вот оно что! Понимаю-понимаю! Ты раскис, старина! – Кареглазый щелкнул пальцами, как будто сделал открытие. – Ты раскис. Ты раньше...
  При слове "раскис" Джетро "снесло ветром шляпу". Может, оно у них что-то обозначало между собой.
  – Ох, как ты достал-то, меня, а!!! – страшно рявкнул он и поднялся с кресла. – Ладно!!!
  – Другое дело! Р-р-р-р-р! Узнаю тебя, парррр-тнёррррр! – изобразил Кареглазый твердое, рокочущее "р" Джетро.
  – Сделай одолжение, заткни пасть!!!
  – Для тебя – все что угодно, – Кареглазый занял его место в кресле и снова закинул ноги на столик.

  Джетро разозлился не на тебя, но досталось тебе – с ним было ещё больнее и жестче. И от кареглазого хотя бы пахло приятно. От Джетро разило дешевым сигарным табаком так, что этот запах пробивался даже в твой проспиртованный мозг. Иногда от остервенения, он не попадал, и входил "куда положено", но всё равно было больно. Может быть из-за того, что он сильно злился, или из-за того, что был старше Кареглазого, пытка затянулась. Ты уже даже не могла кричать – только стонать и всхлипывать, и когда всхлипывала громко, он ничего не говорил, но рычал от злости и вбивал тебя в кровать всем телом. В эти моменты ты ощущала, какая ты маленькая и мягкая без платья, кринолина и корсета, и какой он большой и злой. Он был, как огромный, матерый, ещё сильный чалый жеребец лет десяти: беспородный, у которого из-под гнедой масти пробивается серебристый волос, и который кроет испуганно ржущую тонконогую годовалую английскую кобылу. Или как рассвирепевший серый кот, который давит лапой мышь.
  Наконец, он с хриплым ревом доскакал до финиша и отлип от тебя.
  – Ништяк, – сказал кареглазый и похлопал несколько раз в ладоши. – Сорвал все розы, выпил весь шоколад! Мой друг Джетро в форме! Без сомнений! Ну, я был прав? Вишенка что надо?
  – Пош-шел ты!!! – ответил старший, тяжело дыша.
  Тебе было, мягко говоря, не до них. Ты была одновременно опустошена, и в то же время немного счастлива, что твоё истерзанное тело оставили в покое.
  А у них там всё раскалилось. Молодой поиграл в Джетро, а Джетро был попроще, и он всей этой херни не понимал, но почуял, что им сманипулировали, и закусил удила.
  – Ну че, доволен!? – прорычал он, застегивая штаны и надевая перевязь с револьвером.
  – Успокойся, – твердо сказал Кареглазый.
  – Я спросил, ты доволен, партнер!? Ты, мать твою, доволен теперь, а!?!?!?
  – Я говорю, успокойся.
  – Что ещё сделать, чтобы ты от меня отстал!? Кого ещё надо выебать, убить, обыграть!?
  – Да никого. Всё путем.
  – Путём, говоришь!? Путём, да!?
  Если бы ты не была так обессилена и пьяна, то наверное, сейчас бы испуганно забилась в угол, потому что почувствовала бы, что в комнате вполне могут раздаться выстрелы. Но Кареглазый знал своего напарника хорошо, и знал, что делать – он протянул ему бутылку.
  – На, выпей.
  Джетро, еще раз выругавшись, выпил из горлышка, вытер усы, выпил ещё – и подуспокоился. Чиркнул спичкой, жадно прикуривая.
  – Ладно, – сказал он. Помолчал. Посмотрел на тебя, свернувшуюся клубком и уже почти спящую пьяным сном на пропитанной слезами подушке. С быстро потухающим наслаждением наркомана выдохнул дым. – Черт, такая девочка красивая, а? Не повезло ей с нами.
  – С нами всем не везёт. Так уж повелось, старина.
  – Это да. Пошли спать что ли? С утра на дилижанс.
  – Ты иди.
  – А ты что, не наигрался?
  – Не доиграл.
  – Чего-о?
  – Не доиграл, говорю.
  – Чего не доиграл?
  – С ней не доиграл.
  – В смысле?
  – Ну, знаешь, как в картах. Я сегодня хотел "клетчатого" докрутить "до скрипа", а тут она вошла. Сбила настрой. Его я отпустил, а её не отпущу.
  – А что ты с ней ещё хочешь сделать?
  – Да так... Не бери в голову. Ничего такого.
  Джетро опять помолчал. Потом сказал с подозрением:
  – Партнер. А ты точно не перебарщиваешь?
  – Я всегда перебарщиваю. Такой уж характер у меня, – Кареглазый пожал одним плечом. – Уже не перекроишь.

  В тот момент, тебя ещё мог бы спасти Джетро. Кареглазый чувствовал, что с ним все же хватил лишку: и с этим "раскис", и с "вишенкой что надо", с хлопаньем в ладоши. Эх, если бы только Джетро уперся сейчас рогом, опять завелся бы и рявкнул: "Все, хватит с неё, я сказал!" Тогда Кареглазый отыграл бы назад, оставил бы тебя в покое и не стал "доламывать", как растоптал когда-то ногами в блин уже сломанную, но все еще красивую игрушечную бригантину.
  Но Джетро очень устал. А главное, он сдался. Он сдался уже давно, три года назад, когда в сосновой роще смог нажать на спуск в первый раз и не смог во второй. А вместо этого расстрелял весь барабан в воздух и, когда револьвер стал впустую клацать бойком по бесполезным капсюлям, швырнул его в реку, упал на землю, обхватил голову руками и завыл в голос от бессилия, жалости и ненависти к себе. Он выл, пока не охрип, он бил руками по земле и рвал траву, а потом выбился из сил и только тихо стонал, ворочаясь под сосной. Он так и не простил себе ни эти "малодушные" выстрелы в воздух, ни этот вой, ни это бессилие. Не было в целом свете никого, кто сказал бы ему: "Джетро, ты же не виноват! Ты же хороший парень! Так вышло! Но ты-то не виноват!" Под грузом этой вины, мнимой или настоящей, он сломался, махнул на всё рукой и растворил всё хорошее, что в нем осталось в виски, сигарном дыме и мелких страстишках карточных игр. "Должен был сдохнуть. Не сдох – значит, не сдох. По херу теперь всё. Приказа "раскисать" не было," – так он про себя решил.
  И потому частенько ему вдруг становилось безразлично то, что минуту назад имело смысл.

  – Ладно, – сказал Джетро. – Ты только не проспи.
  – Мне тут на полчаса работы.
  – До утра тогда.
  – А, да, слушай, дружище, ты это... Можешь червю этому, коридорному, за дырку в стене заплатить? Ну, от её пули.
  – Могу.
  – И чаевых там насыпь нормально? Я отдам. Сделай сейчас, чтоб не забыть, ладно? И иди спать.
  – Ладно.
  Кина МакКарти уже спала и не знала, что с ней, напоенной дешевым бурбоном до рвоты, гнусно обманутой, сыгравшей во всю эту мерзкую игру и проигравшей больше, чем какие-то пять тысяч долларов, дважды изнасилованной, ещё можно как-то "доиграть".

  Но оказалось... Ох. Оказалось, что ещё как можно, Кина, ещё как можно...
  Джетро вышел из номера, Кареглазый спокойно докурил, затушил папиросу о ручку кресла, встал. Посмотрел на тебя ещё разок.
  – Нет, пора и честь знать! – хмыкнул он себе под нос. А потом достал из кармана опасную бритву и бесшумно открыл её.

***

  Последнее твоё воспоминание о вчерашнем (вернее, уже сегодняшнем) дне было смутным. Кто-то тряс тебя и твердил: "Проснись, Кина, проснись!"
  – Ох, дайте поспааать, – сказала ты измученно, с трудом разлепив губы.
  Но он тебя ещё потормошил, и ты поняла, что пока не откроешь глаза, спать тебе не дадут. Комната была залита тусклым предутренним полумраком.
  – Что ещё?...
  – Смотри! – сказал он. Лицо его расплывалось. У тебя перед лицом он держал руки в тонких кожаных перчатках, у одной был зачем-то обрезан указательный палец. В каждой руке было по монетке в пять центов.
  – Это тебе. Вспоминай меня почаще, милая.
  – Ссс... пасибо... – сказала ты. Или ничего не сказала, а просто молча отрубилась и уже не увидела, как он посылает воздушный поцелуй. Точно не помнишь.

***

  Итак, мы дошли до того момента, как ты очнулась на полу в своей комнате, в одном чулке и сорочке – более на тебе ничего не было.
  Ты попробовала подняться на ноги – и со второй попытки это получилось. Потом твой взгляд наткнулся на треснувшее зеркало. Ты, пошатываясь, подошла ближе и заглянула в него.

  Оттуда на тебя посмотрело какое-то чучело – красные глаза, распухшая губа, растрепанные волосы... Ты моргнула несколько раз, и по ответному морганию поняла, что эта женщина в зеркале, видимо, все же Кина МакКарти.
  Потом ты обвела взглядом номер.

  Монетки лежали на столике. А остальной номер... остальной номер был разгромлен вхлам: зеркало треснуло, занавески были сорваны (поэтому солнце и светило тебе в лицо), даже обои в паре мест ободраны, а легкий сквозняк гонял по полу перья из смертельно раненой подушки. Одно как раз и пощекотало твою щеку перед тем, как ты проснулась.
  Ты очнулась на полу неслучайно. Твой огромный чемодан (вычищенный вчера коридорным), валялся в углу раскрытый, как будто у него при виде тебя отвалилась челюсть. Твой саквояж был выпотрошен. А на кровати высилась груда одежды. Ты вытащила из этой кучи прожженные сигарой панталоны. Потянула носом воздух – кто-то вылил на гору тряпья остатки виски из бутылки, лежавшей теперь на ковре. На нем, кстати, были пятна.
  Ты надела панталоны и второй чулок, чувствуя, как всё внизу стонет, и жжёт, и зудит. Потом взяла корсет, покрутила в руках – завязки были спороты. Взялась за платье – разорвано, вернее, тоже вспорото. Ещё одно платье, любимое, лучшее – изрезано в лохмотья. Дорожный кринолин из китового уса – изломан. На гитаре – обрезаны струны, а корпус – разломан.
  Надо ли уточнять очевидное? Твоих денег, конечно, нигде не было.
  Короче, он не оставил тебе ничего, кроме панталон, чулок и двух монеток по пять центов. Как ты раньше думала: "Ради дела я готова пройти по городу голой?" Ох, нет, пожалуй, это был не тот костюм, в котором стоит отправляться на прогулку по Эллсворту...

***

  Было бы уместно, наверное, сесть и как следует прорыдаться за всё сразу, но, во-первых, слишком мутило, а во-вторых...
  А во-вторых в дверь постучали!
  Это был портье. Он сказал, что уже четвертый час, а расчет вообще-то в двенадцать, и что надо оплатить следующий день или съезжать. Ладно, разберемся.
  Ты сказала ему убираться к черту, но потом все же попросила захватить оттуда горячую ванну и кувшин чистой воды. Потом взяла ключ, выбросить который Кареглазый все-таки забыл, хоть и собирался, и заперлась на всякий случай.
  Потом оделась в то из платьев, которое было наименее изорванным. А, черт... Все равно было видно и кокетливые кружевные панталоны, и чулки, и то, что сорочка рваная. Петтикоты были похоронены где-то под грудой белья, наверняка в таком же состоянии, как и все остальное. В таком виде даже нос высунуть из номера было страшно.
  В следующий раз портье пришел с хозяином. Они попросили тебя открыть дверь. Нельзя было, чтобы они видели тебя в таком состоянии! Ты сказала, что тебя обокрали... и чтобы они позвали маршала или шерифа.
  За дверью всё затихло.
  – Но заплатить-то вы можете? – спросил хозяин.
  – Сейчас нет, я же говорю, меня обокрали.
  Пауза.
  – Но ванна-то...? – спросил хозяин. – Вода же остынет.
  Ты поколебалась. Но ванна... горячая ванна... это было слишком заманчиво! И ты сказала "да", отперлась и сняла с двери крючок. Эта ошибка была роковой, хотя если подумать, она мало что изменила в твоей судьбе – у них же был свой ключ, да и выломать такую дверь они бы смогли, просто не хотели.

  Хозяин вошел в номер. Он посмотрел на тебя, на номер, потянул носом воздух, потом снова посмотрел на тебя.
  – Дело серьезное, – сказал он. – Надо идти к маршалу. Прямо сейчас, мэм.
  – Но я не могу пойти в таком виде.
  – Правильно! Но и тут его ждать не следует. Пойдемте, я вас отведу...
  – Куда?
  – В другую комнату, там хотя бы почище. Там вам будет лучше и спокойнее. Пойдемте-пойдемте!
  – А где ванна?
  – Да там как раз и стоит!
  – Мисс, кто это всё сделал? – спросил портье.
  – Те двое. С которыми я играла.
  – А-а-а... а как они в номер-то попали?
  Что ты могла ответить?
  – Погоди-ка с вопросами, парень. Не видишь, даме плохо!
  Они, поддерживая тебя под локти, спустились по лестнице. Слава богу, в лобби никого не было. Хозяин кивнул коридорному. Все так же держа тебя под локти, они двинулись... к дверям?
  – Эй! – крикнула ты, вяло упираясь. – Куда вы меня...
  Тут они перестали ломать комедию и грубо вытащили тебя на крыльцо.
  – Значит так, – сказал хозяин. – Вещи я конфискую за ущерб. И чтобы я тебя здесь больше не видел. Исчезни! Поняла? А то хуже будет! Всё, пошла.
  И они кинули тебя с размаху с крыльца прямо в ту самую жирную, холодную, вязкую канзасскую грязь.

  Ты провалилась в неё почти по локти, брызги попали на лицо, и кончики растрепанных волос оказались в грязи. Матерь Божья!
  – Исчезни! – повторил хозяин. Дверь закрылась.
  Всё просто – ему не нужна была такая реклама отеля, который позиционировался, как "приличный". Шлюха (а выглядела ты сейчас именно так) напилась, видимо, проигралась в карты, палила в людей из пистолета и в пьяном отчаянии разгромила номер. А потом отказалась платить и заявила, что её обокрали. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!
  Это для тебя все было ясно: "Вы что, идиоты?! Я что, свои платья сама изрезала!?" А для них это была мутная история, в которой неинтересно разбираться: "А кому это вообще могло понадобиться? И зачем? Бред какой-то. Ладно, люди, а тем более женщины, и не такое спьяну творят."
  Проще сделать вид, что ничего вообще не было. А те двое... во-первых, они уже далеко. Во-вторых, они-то вроде были более-менее приличные, вон, даже дырку в стене, и ту оплатили, а уж сколько коридорному на чай дали! А в-третьих, хозяин на раз выкупил по повадкам, что с такими людьми, как они, задираться может выйти себе дороже. В общем... Какой шериф? Какой маршал? Ничего не было. Ты заявишь кому-то, что тебя обокрали? Эммм, попробуй! Кто тебе в таком виде поверит? Надо просто вымарать тушью твоё имя в гостевой книге, продать вещи, сделать ремонт... и забыть. Разбираться? Чтобы что?

  Рядом никого не было, но вдалеке на улице бродили какие-то люди. Они покосились на тебя, но никто не поспешил, чтобы подать руку. Наверное, похожие сцены в этом городе периодически случались. Хотя, может это было и хорошо? Подойдут, а ты – при полном параде: в драном платье, в грязи и перегаром разит... ой, мамочки...



  Ты с трудом выкарабкалась из грязи. Там, на главной улице Эллсворта, на веки вечные сгинули в буром месиве твои красивые туфли. Искать их тогда показалось тебе безумием. Минут десять спустя ты об этом пожалела, но было уже поздно отыгрывать назад...

***

  Споткнувшись и чуть ещё раз не упав, ты все же добралась до проулка. Из окна дома над головой доносился гомон голосов и смех.

  Был бы здесь Лэроу, он бы придумал что-нибудь, сказал бы тебе: "Мисс МакКарти, ни за что не берите это в голову! Слова – это просто потревоженный воздух! За ширму, за ширму и сидите там пока! А я улажу дело с отелем."
  Был бы здесь Фредди, он бы обнял тебя, вот такую, как есть, грязную, и сказал бы: "Не унывай, Кина! Не унывай! Ты же ирландка! Мы не унываем, это у нас в крови! Знаешь ведь, я тебе говорил: у всех людей семь смертных грехов, а у ирландцев всего один – уныние!"
  Был бы тут был Майк Огден, он бы в недоумении раскрыл свои светлые голубые глаза, набросил бы тебе на плечи плащ, прижал бы к себе и не отпускал бы, пока ты не выплакалась у него на плече, гладил бы по голове, приговаривая: "Ну-ну-ну...". А потом, сказав: "Мисс МакКарти, вы подождите тут, я мигом!" – спалил бы нахер этот отель (и полгорода, если понадобится), достал бы тех двоих из-под земли, застрелил бы их, повесил и ещё раз застрелил уже у тебя на глазах.
  Был бы хоть кто-то! Но никого не было. Ты была тут одна.

  А это был даже не Эбилин. Это был, мать его, Эллсворт – город с дурной славой.

ссылка

***

  Тебе срочно надо было вымыться. Но как? Ты не знала, где тут колонка, в каком доме можно попросить помощи, а какие лучше обходить стороной, и даже десять центов остались в номере. Но ты вспомнила, что проезжая вчера на дилижансе, видела ручей, берега которого поросли кустами в нескольких местах. Вообще-то это был не ручей, а Смоки Хилл Ривер, но шириной она тут была метров шесть от силы.
  Босая, полуодетая, бочком-бочком проходя в щели между домами, где пахло мочой и валялись разбитые бутылки, ты вышла из города к ручью и спряталась в кустах на берегу. Хоть бы никто за тобой не увязался! Нет, вроде никого.
  На берегу пахло тиной и палым листом.
  Ты разделась, вошла в ручей. Стоял октябрь, и хотя воздух был теплый, градусов двадцать пять, вода была, конечно ледяная – она резала холодом. В кожу впились тысячи иголок. Но надо было смыть с себя всё это.
  Темная вода напомнила тебе страшную ночь на Миссисипи: 1865-й год, пароход "Султанша". Ты, вероятно, ещё не до конца понимала, что с твоей жизнью только что произошла катастрофа сравнимого масштаба, "взрыв котлов."
  Стуча зубами, ты зашла по пояс, смыла грязь с рук, с кончиков волос. Опустила в воду лицо, даже с некоторым с наслаждением омыла распухшие после игры в "пас-рэйз" соски. Поколебавшись немного, жадно напилась – аж зубы заломило.
  Оскальзываясь по глиняному склону, ты вылезла на берег. Жаль, что там не было художника с кистью, потому что в этот момент ты, даже мокрая и дрожащая, смотрелась невероятно красиво: оскорбленная людьми американская речная нимфа из какого-то непридуманного никем мифа.
  Увы, платье постирать не удалось – в мокром ты замерзнешь, совсем без платья тоже... Сколько оно сохнуть будет? Да и куда ты пойдешь без него? Не ночевать же тут, в кустах... По ночам было градусов восемь. Снова оделась в грязное, прямо на влажное, заледеневшее тело. Господи, как холодно. Как больно. Как унизительно. Как одиноко.
  После этого ты села, обняла себя за плечи, сжала колени, и дрожа, стала думать, что же теперь делать.
  Соображалось плохо – одновременно и мутило, и очень хотелось есть.
  На секунду подумала – утопиться бы! Но ручей был мелкий, ты сразу представила, как одеревеневший труп потом найдут ниже по течению, подцепят багром, вытащат... И тыча пальцами в кружево на панталонах скажут: "О, смотри-ка, ещё одна шлюха всплыла." При этих мыслях сразу перехватило горло, ты поняла, что это слишком ужасно.
  Нет.
  Ты встала и тихонько пошла к городу. В сумерках на окраине нашла какой-то сарай с сеном, не запертый. Спряталась в нем, залезла в сено и лежала в оцепенении, пока не заснула. Надо было набраться сил, как-то это всё переварить, пережить. В сарае пищали мыши (почти как у дедушки, только там летучие были), но людей в Эллсворте ты, вероятно, боялась больше. И правильно.

***

  Тебе приснился Лэроу.
  – Qui n'as pas ni loi ni doi? А? – спросил он насмешливо, качая головой.
  – Я у вас взяла четыре тысячи! – вспомнила ты. – Простите, я в таком виде...
  – Вздор! – сказал он. – Нарушайте правила дерзко... Кто они были, кстати?
  – Пехотинец и кавалерист, – вздохнула ты.
  Он подошел к тебе. Ты дотронулась до него. Вы о чем-то говорили. Он обнял тебя. Что-то у него там внизу упиралось тебе в живот, нажимало.
  "Он? Мистер Лэроу?!"
  – Что поделаешь! Вы слишком любите играть, как и я. А всякое действие, – он поднял палец в воздух, – рождает противодействие!
  – Да? А почему вы...
  – Я сдал себе восьмую пять раз, а вы не заметили. Но потом уехали от меня. Закономерный итог, не так ли?
  – Мистер Лэроу, а вы можете прекратить это?
  – Прекратить что? – спросил Лэроу, озадаченно.

  Ты проснулась, потому что что-то действительно настойчиво тыкало тебя чуть ниже пупка.
  Это была палка.
  Над тобой стоял мальчишка, лет десяти-двенадцати, и осторожно тыкал ею в тебя. Очевидно, он по малолетству понял известное выражение об "игре в палки-дырки" слишком буквально. Под левым глазом у него был пожелтевший уже синяк. "Это его отец так", – догадалась ты. Губа рассечена. "А это мама приложила."
  Он насторожился, увидев, что ты открыла глаза.
  Ты прогнала остатки сна, поднялась на ноги, отряхнула прилипшее сено. Ты очень сильно замерзла, но была жива.
  – Доброе утро, – сказала ты, подышав на руки.
  – Ты грешница? – спросил он. – Как в Библии?
  Надо было сваливать, пока он родителей не позвал. Всё понятно тебе стало с этим городом. Он был из того места в Библии, где Бог сильно разозлился.
  Ты не ответила, а пошла оттуда быстрым шагом.
  – Грешница! Грешница! Грешница-скворешница! – закричал тебе вслед мальчишка. – Тю-лю-лю-лю-лю!
  Он бросил тебе в спину несколько комьев земли, и ты побежала бегом.

***

  Укрылась ты все в тех же кустах у ручья, немного согревшись на бегу. Ничего, скоро солнце взойдет, станет потеплее.
  Ты посидела, снова размышляя о том, куда же теперь пойти и что делать. Задумалась, а потом услышала, как ярдах в двадцати тявкнула собака.
  – Бадди, след! – крикнул знакомый, звонкий мальчишеский голос. – След! Ищи! Ищи!
  Этот малолетний гаденыш собаку привел. Ты посмотрела вокруг... палку бы взять. Палки не было, но ты нашла хороший камень по руке. Сейчас кинешь в него, он отстанет.
  Ну что, сидеть ждать, пока с собакой тебя найдет? Или выйти из кустов? Гаденыш.
  Ты разозлилась. Хотя, стоп! А вдруг он тебе поесть принес? Это было бы ох как здорово – под ложечкой сосало! А вдруг это яичница с беконом? Сухари? Да хоть яблоко бы... Может, с камнем погодить?
  Ты выглянула из-за кустов... и обомлела. Он был не один – он привел друзей.
  – Вот она! – крикнул он, показывая пальцем. Их было шестеро, мальчишек от восьми до тринадцати лет.
  Они смотрели на тебя, ты смотрела на них. Ну, и личики. Банда.
  – Как тебя зовут? – спросил один.
  – Мисс МакКарти, – ответила ты, призвав на помощь все достоинство, которое у тебя ещё оставалось.
  – Не лги! – крикнул самый первый. – Никакая ты не мисс! Ты грешница.
  Полагаю, что как девушка, знакомая с Законом Божиим, ты резонно заметила, что может и грешница, но Господь велит прощать, и кто без греха, пусть первый бросит камень. Может, они в церковь ходят?
  Дальше подал голос картавый, с оттопыренным ухом – за него его, похоже, часто таскали. Он отвесил такую реплику, от которой у тебя холодок пробежал по спине:
  – Она не гъешница. Она шъюха. Дядя Дугъ-яс гово-ит, шъюх надо т-ыахать.
  – Твой дядя Дуглас вечно ходит алкоголизирррованный! – с гордостью за то, что знает умное слово, и за то, как звонко у него получается "р", сказал другой, самый маленький. А, понятно: сын врача или аптекаря, нахватался у папы.
  – Не умничай, – огрызнулся картавый.
  – Нет, – сказал самый первый, с собакой. – Она грешница! Она сама так сказала.
  Фух, это всё же лучше. Библия учит прощению, в отличие, похоже, от дяди Дугласа...
  Но черта с два:
  – А грешниц наказывают. Давайте её накажем!
  Эта идея всем понравилась, и они пошли на тебя, злые, жестокие, привыкшие к травле дети фронтира. Не виноватые в том, что в их когда-то тихом городке насилие и разврат вдруг резко стали нормой. И что в тех местах из Библии, которые цитируют пастыри, постоянно кого-то наказывают.

  Ты не захотела выяснять, как именно тебя будут наказывать за чужие прегрешения. И хоть за тобой и водились кое-какие грехи, ты швырнула в них камень и бросилась бежать через луг. Они побежали за тобой.
  – Тю-лю-лю-лю-лю! – кричали они и смеялись. Собака лаяла.
  Ты бежала долго, потом наколола пятку и упала. Может, отстали? Обернулась – они спокойно шли в отдалении, но заметив, что ты упала, поднажали. Ах, ну да, у них же собака. Они тебя всё равно найдут.

  Они гоняли тебя ещё с четверть часа, может быть, воображали себя индейскими охотниками или наоборот кавалеристами генерала Крука или генерала Кастера. Ты запыхалась. Надо было менять тактику. Ты пошла к дороге.
  Тогда они спустили собаку. Собака была маленькая, лохматая и не очень злая: она только прыгала вокруг тебя и заливисто лаяла, но ты боялась, что если побежишь – она тяпнет за икру. Ты замешкалась, и тогда они тебя нагнали. У них были в руках комья земли, они начали обстрел из всех орудий в стиле адмирала Фаррагута, а ты в отчаянии закрывала лицо руками. Спасибо, что не камнями кидали, как в Библии! Потом они стали быстро тебя окружать. В глазах у них горел азарт.
  – Заходи справа! Пит – ты слева!
  Они прижали тебя к канаве у дороги и столкнули в неё. Ты уж совсем выбилась из сил и осталась лежать там, не поднимаясь. Канава была неглубокая, может, по колено или чуть глубже, но с крутыми склонами. Хорошо, что за прошлый день земля немного подсохла, и в канаве не было воды.
  Дети стояли над тобой и совещались.
  – Как мы её накажем?
  – В Библии их побивали. Давайте её побьем.
  – Меня отец ремнем порет. Значит, и её так же.
  – А есть ремень?
  – Нет...
  – Можно прутом!
  – Нет, она грешница! Надо из Библии наказание!
  – Там голову кому-то отрезали и на подносе принесли.
  – Да, было.
  – Ты че, дурак, это святой был, который крестил. А отрезали из-за грешницы как раз!
  – А, точно.
  – Это место пастор Даффи читал, когда маршал ранил помощника из-за грешницы.
  "ДА ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД!?" – подумала ты. – "Маршал стрелял в своего помощника из-за девки? Чт... Что-о-о!?"
  – А на прошлой неделе одного дядю вываляли в перьях! – ох, вот это поворооот...
  – Кто знает, где деготь взять?
  – А перья где возьмем?
  – Подушка нужна...
  – Да...
  – На конюшне деготь есть! Я знаю, где ведерко украсть.
  – Надо костер развести, чтобы горяяячий стал...
  Но это, конечно, они хорохорились, а может, нарочно тебя пугали. Победило, как всегда, привычное.
  – В Библии в перьях тоже не валяли.
  – Может, все-таки просто выпорем?
  Пороли, видимо, их тут всех, даже мелкого из аптеки. А может, нормальные дети, которых дома не бьют, просто в таких бандах по улицам не бегают?
  – Ладно.
  – Сейчас ты у нас покаешься, грешница. Помните, как пастор Даффи кричит? ПОКААААЙТЕСЬ, БЛУДНИЦЫ ВИВИЛОНСКИЕ! – передразнил тот, самый первый, гладя собаку между ушами. Все засмеялись.
  – У меня ве-ёвка есть, – сказал картавый. – Давайте свяжем ей у-уки сначава!
  – Пит, а Пит, наломай прутьев быстренько!
  – Аг-а-а-а! – злорадно сказал Пит.
  Веревка была ненастоящая: тоненькая, похожая на шнурок, в ярд длинной, и ты представила, с какой силой они перекрутят тебе ею запястья, чтоб было "надежно". Но они не очень хорошо знали, с какой стороны взяться за дело, поэтому малость замешкались.
  Они спустились в канаву, ты машинально стала отодвигаться от них, отползая спиной вперед по дну и не сводя с них глаз, пока не уперлась в того, который стоял позади.
  – Оп-па! Попалась! – сказал он, и нажал ладонями на твои плечи.

  Шесть пар деловитых, худых мальчишечьих рук, с грязными ногтями. Эти руки, наверное, поджигают муравейники, стравливают жуков с пауками, привязывают кошкам к хвостам консервные банки... Сложно было понять, воспринимают они тебя, как взрослую, или как большую девочку, над которой по каким-то странным правилам взрослых можно безнаказанно издеваться почти как угодно.
  Знаешь, Кина, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими ребятишками, которых бьют родители? И те, и другие абсолютно лишены пощады к пленникам. Именно это ты прочитала у них в глазах. Ты теперь понимала, откуда взялась жестокость в волонтерах Чивингтона, которые на Сэнд Крик по слухам рубили саблями индейских женщин с грудными детьми. Волонтеры же были вот примерно такими "детьми", прошедшими всё это, только лет на пять-семь постарше, сильнее, злее и с саблями. Ты-то хотя бы была белой, а индейцы – вообще никем.

  Ты слышала, как трещит куст, из которого Пит выламывает им всем по розге, и понимала: ох, как они будут тебя пороооооть! Со свистом! А сын аптекаря будет бегать, толкаться и говорить: "Дайте и мне! Дайте посмотреть"! Когда его к тебе подпустят, там уже особо нечего будет наказывать. Раз по двадцать на шестерых... сто двадцать ударов... На каком ты начнешь "каяться" в голос, прекрасно зная, что это абсолютно бесполезно, потому что дело тут вовсе не в покаянии?
  Придумают они что-нибудь ещё, когда им надоест или просто бросят тебя здесь? А руки развяжут? Или так и оставят лежащей лицом вниз в канаве: подходи, кто хочет, бери, что хочет? И ещё, если помнят, как выводить буквы (тут вся надежда на сына аптекаря), оставят записку: "Грешнитса-скварешнитса".
  Но почему-то ты не могла себя заставить даже заплакать или сказать им хоть что-то. Словно они были не люди, а зверьки, а перед зверьками ты же не будешь плакать или упрашивать их, даже если они собираются тебя съесть.

  Однако в любом случае Бог, если он есть, был все же не в восторге от их интерпретации Священного Писания – даже раньше, чем они тебя связали, раздался стук повозки. Слава Богу! План с дорогой сработал!

***

  Это была обычная фермерская повозка, кажется, порожняя. Мальчишки на время оставили тебя в покое и стали смотреть, кто едет.
  – Это дядя Оуэн! – крикнул один из них.
  Повозка остановилась рядом.
  – Доброго дня, сэр! – сказали мальчишки нестройным хором. Очень вежливо, чтобы этот дядя Оуэн поскорее уехал.
  – Эу, малышня! Вы почему не в школе?!
  Мальчишки переглянулись.
  – Так это... Нет занятий! У мисс учительки зуб разболелся! – соврал один.
  – А-а-а... – сработало, похоже. – А это кто там у вас?
  – Да это, сэр, так там...
  – Кто это, я спросил?
  – Это гъешница, сэл! Мы её это... наказываем.
  – Чего-о-о?
  Он спрыгнул с повозки, посмотрел на тебя и хмыкнул.
  – Значит так, малышня! К этой "грешнице" не подходите больше. От неё заразиться можно. Поняли?
  – Да, сэр, поняли.
  – Лан, бегите.
  – Куда?
  – Валите отсюда я сказал! – рявкнул дядя Оуэн, избавляя тебя от стаи маленьких мучителей. В последний момент ты увидела, как изменились их лица – обычные, испуганные дети, никакие не зверята. Мальчишки, как мальчишки. Они кинулись прочь – только пятки засверкали. Собака помчалась за ними.
  – И ты к детям не подходи, поняла меня?
  Ему было лет тридцать пять, он, наверное, жил здесь ещё до того, как пришла в город скототорговля. Высокий лоб, широкие плечи. И лицо, вроде, не злое. И, Слава Богу, Оуэн был абсолютно трезв, вероятно, в виду раннего часа! Это был шанс...

  Ты набралась смелости и поднялась на ноги.
  – Сэр, меня зовут мисс Кина МакКарти!
  Он заржал.
  – Да я вижу, да. Её величество королева Британии, ешки-мандавошки! Ах-ха-ха!
  – Это правда! Меня многие знают в Эбилине.
  – Да уж я не сомневаюсь!
  – Я была в вашем городе проездом из Канзас Сити в Денвер.
  – Вот и ехала бы себе...
  – У вас в городе меня обокрали и...
  – И что?
  Слова "меня изнасиловали" в те времена, если к ним не прилагались негры, индейцы, батальон солдат или тяжкие телесные увечья, означали примерно: "Здравствуйте, я – падшая женщина, скажите, где расписаться." Ты это знала.
  – И выселили из гостиницы.
  – Правильно сделали, я бы тоже выселил! – у него в голове никак не прорисовывалось, что это сейчас ты выглядишь, как оборванная уличная девка с распухшей губой, а ещё позавчера была прекрасно одетой, богатой, эффектной дамочкой, перед которой снимали шляпы и приносили кофе в номер. – Ещё раз к детям подойдешь, получишь вот этого! – он достал из-под козел и сунул тебе под нос ременной кнут.
  Ты сглотнула. Это был ни черта не прутик.
  – А теперь брысь отсюда!

  И в общем, в этот момент ещё можно было убежать. Но, наверное, так не хотелось снова остаться одной в мире с мальчишками, мышами и бродячими собаками, и страшновато, что если Оуэн тебе не поверит, то и никто никогда не поверит. Ты предприняла ещё одну попытку.

  Глупо было бы говорить, что ты картежница, или ехала получать наследство, но можно было сказать, что ты музыкант! Не идеально, но хотя бы можно же доказать!
  – Мистер! Я музыкант. У меня в номере была гитара! Это можно проверить. Я не вру! Помогите мне!
  – Слушай, музыкантша, – он наклонился и вдруг ловко схватил тебя за ухо. Ты вскрикнула от боли. Никто никогда не хватал тебя за ухо. Он вытащил тебя из канавы на дорогу. – Зубы мне не заговаривай. Я знаю, кто ты. Поняла?
  Ты хотела кивнуть, но тогда бы, наверное, ухо оторвалось, так что ты только хлопнула глазами.
  Вдруг он, не дождавшись ответа, отпустил тебя, так что ты попятилась, чуть не оступившись. Ты не сразу поняла, что случилось.
  А случилось вот что: Оуэн, который до этого момента кроме презрения и некоторой жалости ничего к тебе не испытывал, внезапно разглядел, что вообще-то под грязным платьем – сногсшибательная двадцатилетняя красотка, сладкая, как апельсиновый джем. Немного потрепанная, но это как спелое яблоко "с бочком" – "пойдет"! Ты заметила этот приторный взгляд, будь он неладен, какой бывает у мужчин, глядящих на доступных женщин. Когда-то за один такой взгляд ты бы влепила пощечину, но, похоже, такой ход мог закончиться печально. Не надо было год учиться премудростям Лэроу, чтобы понимать, о чем он думает: прямо в канаве, или на пустых мешках, лежащих в повозке, или где в сторонке? И ещё, возможно, надо ли заплатить, или и так сойдет.
  Ты замерла, как лань, почуявшая опасность, готовая сорваться с места. Но ты знала, что если бросишься бежать, он, наверное, бросится за тобой и легко догонит – босую и почти два дня ничего не евшую.
  – Кина, значит?
  – Мисс Кина МакКарти, – повторила ты тихо, едва дыша.
  – Да понял я. Герцогиня драная, вот ты кто.
  "Графиня вообще-то," – подумала ты, но, вероятно, вслух от греха говорить не стала.
  Он посмотрел на твою грудь, едва прикрытую тряпками, в которые превратил твое платье Кареглазый, и ты невольно прикрыла её рукой. Тогда взгляд его скользнул по бедрам. Он почесал небритый подбородок. Вообще он был, конечно, не твоего типажа, но и совсем не урод – в нем чувствовался мужчина с руками и головой, который не прочь поработать и тем, и другим. Была бы ты девушка попроще да встреться вы на танцах, может, даже запала бы на него...

  Но ты была той, кем была.

  Ты поняла, что его первый порыв прошел, и в душе у него началась борьба ангелов и демонов. Ангелы говорили: "Да зачем тебе это надо? Ещё правда заразишься чем-нибудь... Потом опять же, ты ж женат! А если дети увидят?" Демоны говорили: "Смотри, какие бедра. У твоей жены таких нет. Запусти ей руку... да, туда прямо! Просто потрогай для начала."
  Да, он малость забалдел от твоих бёдер.

  Ангелы сказали: "А если она сопротивляться будет? Ты что, изнасилуешь её, Оуэн? Ты никогда ещё..."
  Но демоны возразили: "Пфф, зачем насиловать!? А кнут тебе на что? Разок приголубишь "для ума" – она всё поймет и будет шелковая и даже ласковая."
  Тогда ангелы сказали: "Эй, Оуэн, ты чего, рехнулся, а!? Какой кнут!? Ты что – всё уже, совсем тю-тю!? Кто бы она ни была, она – голодная, замерзшая, беспомощная девушка у дороги. Октябрь на дворе!!! И ты вот так вот... Ты чего? Что с тобой не так, мать твою!? Господь всё видит, Оуэн!"
  Но у демонов был ответный железный аргумент в духе эпохи: "Раз в канаве валяется, значит, заслужила! Пользуйся, если не дурак. С ней можно делать всё, что хочешь. Всё-всё, Оуэн."
  Потом демоны добавили еще один аргумент, покруче, персональный: "А помнишь, тебе было двадцать лет, ты ещё в Канзас не переехал и был не женат... Была там девчонка на танцах, такая насмешливая... и ты ночами так мечтал... волосы намотать на кулак... и прочее? А хочешь сейчас так? Так хватай эту "мисс МакКарамельку" за ухо и веди в кусты! Смотри, волосы какие! Этой "Кине" столько же лет, сколько ей тогда было. Удачно! А со спины – так вообще не отличишь. А мы повозочку посторожим, м-м-м?"
  Тут он, размышляя обо всем этом, медленно облизнул губы кончиком напряженного языка. Он сделал это ооочень нехорошо. Тебе прямо тоскливо стало от того, как он это сделал.
  Ангелы промолчали. Тяжело спорить с тем, что пятнадцать лет лежало в памяти, зарастало-зарастало, да не заросло.
  Демоны сказали: "А ещё... ты тоже заметил, да? У неё, похоже, французский акцент! Ох, она штучка. И она голодная, как верно заметили джентльмены с крыльями из проигрывающей команды. Дай ей поесть. А потом она всё сама сделает. Француженки – они умеют! У тебя никогда француженки не было и не будет. У тебя только Мэри Энн, в веснушках и дура. Что, не так? "Моя дура в веснушках!" – ты сам так и сказал почтальону, когда вы выпили лишку. И постарела, кстати. А эта... эта – карамелька. Имя-то какое выбрала... Кина... Кина – слаще апельсина! Потекла слюна? То-то, брат. Себя-то не обманешь."
  Почти все эти мысли, хотя и не так подробно, ты читала, как в открытой книге, на его простом, деревенском лице, которое менялось то в одну, то в другую сторону – он то немного отводил глаза, то снова впивался ими в тебя. И когда он и правда жадно сглотнул, стало жутковато. Он ещё раз окинул твою фигуру взглядом, и взгляд его зацепился за...

  Позавчера на тебя впервые направляли револьвер, и это было страшно. Но, наверное, никогда, ни раньше, ни позже, никакие наведенные стволы не требовали от тебя столько мужества, чтобы стоять и не бежать прочь, сколько потребовалось тогда, в октябре 1867 года. Когда Оуэн, самый обычный канзасский фермер, который и жене-то изменял всего пару раз по пьяни, вдруг заметил, на боку у твоих уже порядком уляпанных в грязи и траве, прожженных сигарой панталон кокетливый бантик из атласной ленточки. Второй бантик с другой стороны был кое-как прикрыт платьем, а с этой вот, не спрятался...
  Есть такое выражение – раздевать взглядом. Неизвестно, какие там струны у него в душе задел этот бантик, но он так завелся, что взглядом тебя не только раздел – он сделал им с тобой уже вообще всё. Взглядом он устроил с твоим телом Первое Сражение при Дип-Боттоме, Битву За Воронку и Второе Сражение при Дип-Боттоме, вопреки истории выиграл их все и прошелся по твоему Петерсбергу победным маршем. Взглядом он тебя выпивал, съедал и выплевывал косточки. Взглядом он тебя разрывал по всем швам. Его взгляд был как костер, в котором ты, как личность, таяла ледышкой и исчезала без следа.
  Бежать было опасно, а стоять перед ним было невыносимо. В его ошалевших глазах ты прочитала столько всего... Но ты была сильная. Ты все же не упала на колени прямо на обочине и не стала, закрыв рукой этот чертов бант, бормотать дрожащими губами, глядя на него снизу вверх: "Оуэн, ну, пожалуйста, ну, не надо!" Тем более, что это бы вряд ли бы помогло.

  Ты чувствовала, что он сейчас опаснее даже, чем Кареглазый. Кареглазый играл в мерзкую, тупую игру, смысл которой был в том, что люди говорят, делают и испытывают не то, что хотят, и из-за этого переживают сильные эмоции, которые он чувствует и кайфует "как в детстве, только сильнее". Это, конечно, наносило людям раны, но они зарубцовывались, зарастали, и может, через несколько месяцев или через год, через сто горячих ванн и триста спокойных, тихих ночей, ты была бы уже почти как прежде. Оуэн же ни в какие игры не играл, а в мире его демонов ты была куском послушного нежного мясца, который либо подчиняется, либо ему делают очень больно, после чего никаких своих желаний у него остаться не должно. После такого ты могла надолго превратиться в бессловесную куклу, в которую если не вдохнет кто-то очень добрый новую жизнь, то обычные люди будут трепать, трепать... пока не затреплют окончательно. Это был бы страшный конец.
  Хотя скорее всего так далеко ты в тот момент не заглядывала.

  Ангелы его тогда уже только устало пожали плечами: "Ну, ты решай, Оуэн. Ты – мужчина, ты и решай. Не говори потом, только, как Адам, мол, это всё она, блудница эдакая, яблоками трясла, это не я, мол, виноват..."

  Потом он на секунду опустил веки. А когда он их поднял, то посмотрел, наконец, не на кружева, а в твои глаза. Что он там прочитал?

  Ты непроизвольно вздрогнула – такой разительной была перемена. Всё ещё колеблясь, он сказал:
  – Давно ела?
  – Давно.
  Он порылся под козлами, достал сверток, протянул тебе, старательно избегая смотреть вниз. Ты засомневалась, но голод был сильнее, и ты осторожненько взяла этот сверток.
  – Мой обед между прочим, – проворчал он, решив, что ты брезгуешь и немного обидевшись. – Ты не шлялась бы тут. По этой дороге скот гоняют. Сама понимаешь. Ковбои после перегонов шалые. А ты... вон какая. И не одета почти. Не все такие добрые, как я.
  Будь ты итальянкой не наполовину, а полностью, я думаю, ты могла бы не сдержаться и крикнуть: "Добрый, как же! Так меня напугал, гад! Отстань от меня! Отвали! Уйди! Ублюдок, сволочь! Видеть тебя не могу! Панталоны ему кружевные не понравились... НЕТ У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ДРУГИХ! Карамель ему с апельсинами подавай! Дип-Боттом ещё этот... Какой же ты урод, Оуэн! Убирайся домой, к жене! Или лучше иди в ваш вшивый бордель, сними там себе шлюху, и пусть она поскачет на тебе и вытрахает у тебя из головы всю эту прокисшую дрянь! Которая заняла в твоей башке всё то место, где у нормальных людей сострадание! Или, если слабо, иди напейся и проспись!" – и ещё много всяких слов, которые, конечно, не красят леди. Но полагаю, что более практичная ирландка зажала итальянке рот, и ты просто кивнула.

  Потом он добавил неловко:
  – Ты это... извини, что я тебя за ухо. Это, пожалуй, зря было.
  Ты кивнула.
  – Ты... и вообще тоже... извини! И за герцогиню тоже. И за кнут. Это все не нужно было. Ты не ходи тут больше. Иди там в городе в "Куин оф Хартс**". Там таким как ты спокойнее все-таки. Я бы подбросил... но мне тут на поле надо! Да тут и пешком недалеко. День хороший. Один из последних, наверное.

  Его отпустило. Он уже спокойно посмотрел вверх, в осеннее канзасское небо, на тяжелые, медленно плывущие облака. Другой человек.
  Если ангелы существуют не только у нас внутри, они тоже смотрели на него оттуда и пожимали друг другу руки в своем пафосном небесном клубе (кто сказал, что ангелы – не джентльмены?). А где-то под землей его демоны зашипели гремучими змеями и свернулись в клубок до следующего раза. "Следующего раза у тебя не будет, придурок! – пообещали они. – Последний шанс. Прямо сейчас хватай её за шкирку, выдавливай из неё всю эту карамель и слизывай, пока не затошнит! Ну, давай!"
  "Да уже тошнит... Ну и ладно, пусть не будет никакого следующего раза", – угрюмо огрызнулся на них Оуэн, и они совсем затихли, перестав баламутить хвостами мерзкое, забродившее варево его темных желаний.
  Ты почувствовала, чего ему всё это стоило, что он может быть, будет неделю ходить, как в воду опущенный, а может быть, сегодня же вечером запьет по-серьезному. Разрываясь примерно пополам между "о, Господи, я чуть её не..." и "а черт! Жаль, что все-таки не...". Но он был тоже сильный, он справился, и это было главным, а в свертке, который он дал, кроме еды, кажется, была ещё и горсточка надежды.
  – Мне ехать надо. Прощай.
  Он забрался на козлы и уже взял вожжи, но обернулся напоследок и, с любопытством прищурившись, спросил:
  – Слушай, а это... ток честно! Ты француженка наполовину, нет?
  – Нет. Я из Луизианы.
  – А-а-а, вон оно что. Далёко занесло. Ну, прощай. Кина.

  Он чмокнул губами, и повозка заскрипела, чавкая по грязи. Она ещё не скрылась из виду, когда ты развернула сверток и набросилась на еду, как бешеная.

ссылка

***

  Содовые крекеры, бекон, кусок пирога с курицей, яблоко ("с бочком", но спелое – пойдет!) – ты проглотила их, почти не замечая вкуса.
  Куда дальше? Эта дорога вела в две стороны, но смысла идти в поле не наблюдалось. Ты пошла назад, в Эллсворт.

  В город ты вернулась ещё краше, чем была: "платье" – в следах от комьев земли, на чулках – травяная зелень, один чулок так вообще всё время сползал – подвязку потеряла, пока бегала от мальчишек. Но ты, наконец, поела, и в голове немного прояснилось. Ещё побаливало кое-где от художеств Кареглазого и его напарника, но тебя больше не мутило и не было слабости в теле. Господи, хоть что-то хорошее произошло!
  Надо было обдумать, что делать дальше, собраться с мыслями.
  Хотя городок и был совсем небольшой, ты его не знала. Ты опять прошла немного задними дворами. В просветах между домами было видно людей, но они оттуда вряд ли бы тебя заметили и разглядели.
  Ты села на землю между какими-то невысокими, по пояс, заборами, так что тебя стало вообще не видно с главной улицы, закрыла лицо руками и попыталась как-нибудь выбросить из головы Оуэна с его демонами и подумать о своем положении.

Этот кусок – мысли Кины о ситуации, которые я на свой страх и риск сюда вставил, поскольку я думаю, что персонаж представляет мир и расклады лучше, чем игрок. Если я где-то что-то не так написал, и на твой взгляд она бы так думать не стала – говори, поправлю или уберу. Могу вообще убрать весь кусок и оставить полностью на твоё усмотрение. Но советую хотя бы с ним познакомиться, поскольку если Кина здесь в чем-то и ошибается, то несильно.



  Но долго думать о мостах тебе не пришлось.

***

  – Эу! Че-как***? – спросил кто-то. Ты открыла глаза.

  Всё. Приехали. "Конечная остановка поезда, леди!"

  К тебе не спеша подошли три ковбоя, им было лет по двадцать пять-двадцать шесть. Вероятно, в этот прогон между заборами они свернули совершенно случайно, потому что, как и ты, не знали город или просто гуляли. День ведь и правда был хороший для октября.
  Один из них протягивал тебе на раскрытой ладони пятидесятицентовик, а в другой руке – плоскую полуквартовую бутылочку с виски, из тех, что возят в седельной сумке для таких вот прогулок.
  – Что выбираешь, красотуля? Глоток "красноглазки" или полдоллара?
  Это "красотуля" прозвучало так похабно, что ты поняла – речь сейчас не о подаянии.
  Вот так: не двадцатка, не десятка, не пятерка, и даже не доллар. На улице это стоит пятьдесят центов на троих, потому что зачем платить за то, что можно даром? Просто они заключили пари! Он и один из его приятелей смотрели с любопытством, наверное, заранее поспорили, что ты выберешь. Их, похоже, сильно расстроил бы ответ "ничего" – ведь как тогда понять, кто выиграл? И если даже Оуэн не поверил тебе, разве эти поверят хоть одному слову? "Падшая краса – лживые уста".
  Третий был из них старше всех, глаза он отводил, но читалось на его лице не сострадание, а презрение. И досада что ли, навроде: "Ну вот, опять, ещё одна." И стыд. Уж что-что, а стыд ты в других распознать умела.
  Ребята выглядели хорошо – помытые, побритые, чистенькие. Наверное, они пригнали вчера вечером своих коров, отоспались, поели как следует, почистили перья и искали теперь приключений. А нашли тебя – ты и была их приключением, или по крайней мере отличным прологом. Они были слегка выпивши, но так, для настроения. Может, из этой бутылочки как раз и глотнули все по разу.
  И совершенно точно они были те самые, "шалые", про которых Оуэн и говорил. Вчера они отдыхали, сегодня – заказывали музыку. Жаль, гитара твоя свое отыграла, да-а-а. Ну, раз не было гитары, "красотуля", значит, сейчас "и споешь, и спляшешь, и цветочек нам покажешь."
  Ты прикинула, что может быть, это будет прямо здесь, но вряд ли – даже для них это было бы перебором. Скорее они отведут тебя в какой-нибудь сарай (может, как раз в тот, где ты сегодня проснулась) или пустующий загон для скота, и там по очереди, на прелой соломе, с шутками-прибаутками, ни в чем себе не отказывая...
  Но потом, я думаю, до тебя резко дошло, что эти трое – это была так, лишь вершина айсберга твоих проблем. Ведь стадо обычно гонят человек десять. Вот стоит одному из них сбегать за напарниками по команде... или просто кто-то увидит, что происходит, и спросит, как в анекдоте про ирландца, который рассказывал тебе Фредди ("Это частная драка, или каждый может поучаствовать?")... И тогда вполне может собраться дюжина или две дюжины желающих. И этот паровоз с вагонами будет ездить по кругу час, два, может, больше. Угля хватит надолго, а ты будешь, как локомотивная колесная схема 4-4-0: первый час на четвереньках, второй час на четвереньках, а потом уже никакая.

  Если ты ничем не заразишься и не залетишь, это будет чудо.
  Если не умрешь со стыда – тоже. Какие уж тут ширмы...
  В общем, если у тебя и был ангел-хранитель (они вообще существуют?), то он был идиот, да еще и пьяный, потому что вместо героя-спасителя привел тебе этих ребят. Конечно, каждый в отдельности был лучше, чем Кареглазый... Скорее всего, парни, как парни... Но, учитывая обстоятельства, это ещё как посмотреть.

Манго, Клонис, Слипуокер, Инджан

  Огнемёт и правда подал голос, но пока не видно было, чтобы кто-то где-то укрепился. Наоборот, кажется, фигурки морпехов из блокгаузов выбежали. Он упали на землю, начали стрелять. Потом стрельба стихла.
  Из воронки было не очень хорошо видно, что происходит, но когда твоя голова на уровне земли, чуть приподнятая над бруствером, из такой позиции в принципе видно плохо. Каждая кочка, каждая неровность закрывает... ну, не полмира... но прилично.
  Потом Манго заметил ганни – Кремень бежал куда-то на левый фланг вдоль блокгауза. Добежав до края, остановился, снова залег. Из-за барака, в щель между ним и блокгаузом, стало расползаться пятно белёсого дыма – кто-то бросил дымовуху. Что там происходило? Кто с кем воевал, кто побеждал?
  Справа, по крайней мере, было видно, что морская пехота наступает – чего-то там захватывает и преодолевает. Морпехи, кажется, взяли барак, что находился подальше, в глубине, за правым блокгаузом. Это было уже кое-что! Атака постепенно развивалась. Там хлопали гранаты, сначала в самом бараке, потом, видимо, в следующем. Потом какой-то морпех вылез из окна, подобрался к маленькой будке, стоявшей слева от сруба. Морпех осторожно, крадучись, обошел его. Грохнуло – и из сарая понесло дымом и пылью. "Зачистил. Молодец."
  Можно было придумать, куда двинуть пулемёт. Но оставались вопросы без ответов. Почему морпехи не залезают в блокгаузы? Почему копают песок между ними? Это Ганни приказал окопаться? И куда тогда пулемёт воткнуть-то? В барак? В блокгауз? За блокгауз? Или тоже ему позицию какую оборудовать? И вообще, пора или не пора? На учениях – там всё было понятно: подали знак какой-нибудь условный, значит, закрепились, можно менять позицию тяжелого оружия. А тут было ни черта вообще не понятно, кто где мельтешит и какой момент правильный.

  Зато было более-менее видно развалины, чуть-чуть дымившиеся в паре мест – это их капрал из огнемёта подпалил. Японцы оттуда, похоже, свалили, но чувствовалась в этой груде почерневших кокосовых брёвен какая-то нехорошая угроза. Бараки были просто срубами – зачистить, подорвать, идти дальше. А эта куча – какой-то непонятной, и оттого угрожающей.

  Примерно в это время Клонис стал более-менее приходить в себя.

  Инджан
  Уистлер и Инджан выбрались из воронки и поползли туда, откуда стрелял японец, снятый поляком. Вернее, вы перевалились через бруствер из мешков с песком – уже изрядно изорванных пулями и осколками, и скатились в канаву, которая изображала у японцев траншею. А потом уже куда-то там поползли.
  – "При обнаружении угрозы в бой не лезьте," – то ли повторил, то ли передразнил Манго Уистлер. – Ага. Конечно. А если бой сам к нам полезет – тогда что? – он двинулся первым.
  Вы стали пробираться по канаве. В ней попадались японские трупы. Они были нестрашные вроде – все равно их наполовину забросало землей и пылью, и после артобстрела они выглядели, как давно забытые в песке тряпки. Пока вам не пришлось ползти прямо по ним.
  Ползать по людям вообще непривычно, а уж по мертвым... Чувствуешь коленкой ребра, пальцы руки или лицо – неожиданно не отзывающееся ни на что лицо. Желтовато-бурые кочки, которые оказываются людьми. Страшно было не от того, что у них были раны – ран-то было не видно толком. Страшно было, потому что наступил – упс! человек! – а потом как будто отмыкают контакт: "Нет, больше не человек." Бегало, говорило, жило, отвечало, даже стреляло в тебя, может быть, пока ты брел по воде. А теперь – нечто непонятное... Не как мертвый, которого хоронят – для всех он человек. А как кусок... как туша коровья, только тушу-то забили, чтобы что-то с ней сделать – съесть там... А это зачем? Зачем нужно, чтобы они не исчезали, а лежали вот так, и вы по ним ползали?
  Низачем. Просто так. Чтобы вам херовей было.
  Уситлер в какой-то момент достал тонко лязгнувший штык из ножен и стал тыкать им во всех японцев, которых вы находили.
  – Готов! Готов! Готов! – приговаривал он. Потом перестал – надоело.
  Затем он выглянул за бруствер, убедился, что не стреляют, и заглянул за другой, "передний" бруствер, который стал задним, когда вы захватили позицию. Между этим "передним" бруствером" и стенкой из бревен, на фут или пару футов поднимавшейся над землей, было пространство, и в нем вы и нашли японца, в которого стрелял Слипуоукер. Вы поглазели на него, но долго рассиживаться не стали.
  – Готов, че, – вынес вердикт Уистлер и даже присвистнул. – А Слипуокер мастак стрелять, оказывается. А на стрельбище ни бе, ни ме. А тут – на-ка! Под глаза прямо, как на десять долларов стрелял. Пошли что ли? Стой!
  Вы оба пригнулись.
  – Там один жив кажется. Ну-к, посмотрим!
  Вы осторожно приподнялись. Дальше, в канаве, лежал японский солдат, как и все, присыпанный песком. Он лежал на спине, глаза его были закрыты, но он еле заметно дышал, и песок на груди его вздымался. У него были пропотевшие, слипшиеся черные волосы, выбивавшиеся из-под сползшей набок каски, и смуглое лицо, а возраст... молодой. А точнее было непонятно. Он не видел вас, а может, и не слышал. Он только дышал, а рука его слабо шевелилась, как раздавленное насекомое. И сам он похож был на насекомое, вдавленное чьим-то огромным сапогом в канавку между досками пола. А вы всё ещё смешно ползали по этим доскам, по этим канавкам, словно надеясь, что сапог вас минует.
  – Ну че, ебнем его для порядку? – спросил Уистлер. – Давай, открой счет уже. А то че... помрешь и не ухлопаешь ни одного. Этот за пол-япошки сойдет, наверное.

  Вы вернулись к воронке с лейтенантами чуть позже, когда начался обстрел.


Всем
  Манго уже собирался куда-нибудь отправить пулемётный расчет, но тут началось какое-то нездоровое шебуршание в бараке справа. Там кто-то что-то закричал, а потом внутри стали рваться гранаты, а из окон толчками выбрасывало дым, пыль и щепки. Выходит, япошки подошли с той стороны к бараку? Так может, пулемёт тут оставить? Если они барак займут, то на фланге окажутся, как их там сдерживать?
  И тут же кто-то засвистел в глубине японских позиций, под пальмами, в свисток, а чуть погодя несколько мин хлопнулось прямо перед вами, между блокгаузами. Обстрел был короткий, точный, но несильный. Одна мина хрустко ударила в бетонную крышу правой коробки, подняв с неё пелену мелкой пыли, зависшую на короткое время в воздухе, как магически возникший туман. Опадающие бетонные крошки даже до вас долетели.

  А потом началась японская атака, которую предсказывал Клонис. Но началась она не с того, что самураи побежали, размахивая мечами, а с того, что на передовые позиции обрушился просто град пуль. Поднялась стрельба, такая частая и торопливая, что, казалось, ответные выстрелы морпехов в ней захлебываются. Это был как диалог, в котором одна сторона не дает другой высказаться. Сухо колотил откуда-то из-за развалин станковый пулемёт, звенел частыми очередями ручной (кто-то там очень споро подавал стрелку магазины), стрекотало что-то совсем легкое, кажется, из самих развалин. А винтовки хлестали, перекрывая друг друга.
  Стреляли не по вам – вас, наверное, пока никто и не заметил. Но даже над вами пули свистели часто, щедро, не оставляя сомнений, что это не разведка боем.
  Японцы явно подтянули подкрепления – они пошли сразу и на центр, и на правый ваш фланг, и как там справлялся Блондин (если ещё был жив) – было непонятно.

  Черт, да вообще было ничего не понятно! Понятно было только, что по центру какая-то жопа, а на фланге сейчас то ли Хобо будут убивать, то ли он кого-то будет убивать, то ли (и это наиболее вероятно) – оба процесса будут идти параллельно.

  Хаоса подбавил вдруг оживший слева пулемёт Винка, расположившийся в воронке – дал две-три короткие очереди, и снова замолчал. В кого? Зачем? Что он там увидел?

  Вы сидели в воронке, и надо было что-то решать.
  – Так что? Куда, сэр? – спросил Парамаунт. – Или огонь открыть? Сэр?
  Ему, видно, передалось общее ощущение, что бой идет нешуточный, нужно делать хоть что-то.

  О том, как пьянит аромат легких денег, Кина хорошо знала. Это для нее карты стали работой, приятной, приносящей удовлетворение, но выматывающей, а вот для тех, кто привык брать свое в других сферах, а за зеленое сукно сил с целью разыграть лопухов и отправиться дальше по своим делам, карты были сродни алкоголю. Знала – и все равно не ожидала, когда эти парочка-два подарочка фактически поставили ей ультиматум. В то, что подобное может случиться в принципе, картежница верила – еще бы, насмотрелась уже, но вот в то, что жертвой станет она сама… Нет, о подобном Кина никогда не думала даже, и теперь пребывала в смятении.
  - Г-господа, п-позвольте! – только и нашла она в себе силы пробормотать, пока мозг лихорадочно просчитывал варианты действий.

  По всему выходило, что приемлемых путей оставалось всего ничего. Идти у них на поводу она не собиралась: вот еще! И дело даже не в том, что стыдно было, или непристойно – Лэроу хорошо отучил от подобных чувств. Для дела бы она и голой прошлась через весь город, и даже не покраснела бы, но сдаваться шантажистам, особенно когда есть шанс, что найдут карту из резерва – увольте! Делить банк пополам – расписываться в своем опасении и бессилии, то есть опозориться, как профессионалка, перед самой собой. Спасует сегодня, потом завтра, а потом что? Страх играть и выигрывать? Нет уж, перетопчитесь, господа хорошие!
  Оставалось только вспомнить Шекспира: «Я буду драться до тех пор, пока есть мясо на костях». А говоря проще, ни в коем разе не отдавать негодяям честно выигранное, пускай это и опасненько. Но игра в карты – это и без того риск, так что стоит ли опасаться поднять ставки? Да, их двое. Да, они мужчины и сильнее. Да, кареглазенький красавчик нахрапист и так и источает угрозу, что, к слову, добавляет ему магнетизма, притягивающего и отталкивающего одновременно. Но, слава Богу и Деве Марии, пистолет уравнивает шансы – зря, что ли, в Эбилине она семь потов спустила и угрохала целую пачку честно выигранных долларов на патроны, чтобы научиться стрелять и не промахиваться?
  Никаких душевных терзаний от того, что, может, придется стрелять в живых людей, девушка не испытывала: они покусились на святое – на ее честь, на ее деньги, на ее будущее, наконец! Они хотели отнять память о дедушке и право на месть, а такое не прощается. Естественно, убивать этих кретинов она не собиралась – достаточно прострелить загребущие грабли, и они отстанут. Ну, наверное. Если нет – то и во вторую корявку придется всадить пулю, что уж делать? Она и без того уже раз совершила смертный грех, который вовек не отмолить, не усугублять же его? Да и проблемы с законом за двойное убийство не нужны – будет непросто доказать, что она лишь защищалась.
  - Уф-ф… Ах… М-момент… - изобразить испуг и смятение не так уж и сложно, это одновременно и расслабит оппонентов, и усыпит их бдительность, и даст время выхватить предусмотрительно носимый с собой дерринджер.

  Дальше уже – дело техники. Наставить ствол на кареглазого, глаз не спускать, говорить убедительно, чтобы не рискнули проверить. Объяснить, что джентльмены, pardonne moi, ведут себя совершенно не по-джентльменски, и не умеют ни проигрывать, ни вызывать у леди желание раздеться. А если они желают проверить, не блефует ли сейчас она, целясь в них, то милости просим! А пока что лучше бы им держать ладони прижатыми к столу и не заставлять ее нервничать и делать то, что потом придется долго отмаливать.
  Правда – и тут уроки планирования от Лэроу не прошли даром – на этом история точно не закончится. Мальчики наверняка захотят взять свое, поэтому придется или бежать из города, или нанимать пару крепких молодчиков, которые в случае чего прикроют ее от мести негодяев, посмевших обвинить ее, Кину МакКарти, в жульничестве! А это уже определенный дискомфорт для нее, как для девушки, привыкшей уже быть одной. Да и за спину постоянно оглядываться не хочется. Но, в любом случае, все подобные проблемы – не повод сдаваться. А посему пора начинать выступление, и да помогут ей в том Бог и святой Бальтазар!

  Кина была свято уверена, что настоящая леди никогда не склонится перед угрозой. Но вот была ли настоящей леди она сама? На подобный вопрос она бы, не сомневаясь, ответила: «Конечно же!», но потом бы задумалась. Она как Камилла, спящая под личиной Кины, безусловно была чистой воды благородной дамой, но вот та, кем она стала… Тут было все сложно. Тут, положа руку на сердце, пришлось бы ответить и да, и нет. Чтобы быть леди, надо иметь свою землю, свой дом, место, где ты – хозяйка, и куда в случае чего, можешь вернуться. А она пока что была перекати-полем, и жила дорогой. В этом была своя романтика и очарование: каждое новое место – как следующая страница романа, рассказывающая новую увлекательную историю, а предвкушение неизвестности за поворотом – как желание узнать, что произойдет дальше. Девушке безумно нравилось смотреть на меняющиеся пейзажи, общаться с новыми людьми, открывать окно и смотреть на раннее невиданное место – но все же это было удовольствие для авантюристки, мошенницы, которой она, положа руку на сердце, и являлась.
  В этом плане Кина достойной представительницей общества не была. Ее азартность, тяга к риску, златолюбие, чего уж греха таить, и умение чувствовать себя на равных с людьми простыми, а также, как она сама считала, весьма подвижные принципы делали ее простой девочкой с фермы. Но при этом она понимала, что дочке фермера, сколь бы она ни была симпатична и умна, делать в высшем обществе, где идет игра на реально крупные суммы, нечего. Там – место для леди. И Кина была таковой, не считая при этом себя подлинной представительницей света. Она не играла в леди – фальшь мигом почувствуют, а была ей – и вместе с тем оставалась собой, простой девчонкой, наслаждающейся свободой и почти позабывшей и о том, что она дочь графа, пускай и фальшивого, дочь плантатора и жена предпринимателя.
  Стоит добавить при этом, что все то уважение, что оказывали ей, как леди, она воспринимала, как должное, и считала совершенно естественным, что ей помогают, относятся с уважением, не курят в ее присутствии и так далее. Посмей кто поступиться этими правилами, и обращаться с ней, как с простушкой, буря негодования была бы обеспечена. А укажи кто, что ее мнение о себе «истинной», и те требования этикета, которые она предъявляет к окружающим, сильно рознятся, она бы искренне удивилась. Как итог, она вела себя, как подобает благовоспитанной девушке из приличной семьи, а все мысли о «просто внучке дедули Хогана» так и оставались мыслями, которыми она себя успокаивала, не имея необходимых для леди владений и живя, полагаясь исключительно на свой талант и простоту окружающих. Все это было наравне с сетованиями «жизнь – боль, и мне так тяжко, надо уйти в монастырь и замолить грехи, ведь именно они мешают мне дышать полной грудью». Представлять подобное она могла сколько угодно, но вот реализовывать подобный жизненный путь на практике не собиралась. Без крайней на то необходимости, по крайней мере: так-то монашеская жизнь лучше сумы нищенки или арестантских одежд.

  Подобный подход – необходимость быть достойной девушкой, накладывал отпечаток и на личную жизнь Кины. Хоть она и скучала по чужим рукам, хоть ей и не хватало ласки, она просто не могла себе позволить удариться в разгул. Репутация и самоуважение останавливали ее, и часто, засыпая в холодной постели, она мечтала о своем Нате. Иногда, однако же, возникал образ Кейт – но если фантазии с участием Деверо были жарки и горячи, то с девицей Уолкер они просто засыпали в объятиях, подобно сестрам.
  Помимо чувства собственного достоинства останавливало ее еще одно. В Батон-Руже, напившись с горя после отказа ублюдка-Крэнстона она, напившись с горя, соблазнилась каким-то типом, чьего лица даже не помнила, и отдалась ему. На утро выяснилось, что ожидаемого смущения в помине нет – сломал, все же сломал ее Лэроу, когда заставил играть с ним обнаженной. Но при этом нет и никакого удовольствия: хоть телу и было приятно, сердце осталось холодно и черство. Это напоминало последние ночи с Мишелем – смесь брезгливости и грусти. Где тот пожар, что будил Натаниэль, где та обжигающая страсть, от которой щемит сердце, а на глаза наворачиваются слезы, где тот сумасшедший экстаз, подлинный катарсис плоти и духа? Все было пусто и уныло, как ночное бдение в пустыне.
  Для чистоты эксперимента в Далласе, стремясь проверить свои догадки и пытаясь забыть сухой хруст пальцев под ударами канделябра, она сошлась с одним милым мальчиком-лейтенантиком, едва ли старшее ее. Тот был очарован Киной, восторгался ей, но… Все это было не то: ей-то он был безразличен. В итоге дальше поцелуев и объятий дело не дошло: мисс МакКарти «вспомнила о приличиях», и раздосадованный юноша остался, с точки зрения привыкшей к более свободным нравам Города Полумесяца ирландки, без романтического вечера. Кина же пол-ночи проплакала в постели от того, что в сердце ее пустота, и что она такая разборчивая, и не может просто получить то, чего желает, без лишних премудростей. Молодой офицер, же, который, в отличие от картежницы, был в восторге от подобной близости, с его точки зрения, практически непристойно-интимной, потом еще несколько дней досаждал девушке хоть и куртуазными, но назойливыми просьбами сказать ему адрес, куда он может писать письма очаровавшей его изящной прелестнице. Жертва влюбленности была вынуждена указать на придуманный адрес, после чего немного поспешно покинула Даллас.
  Утерев, наконец, слезки, девушка решила, что лучше пока что обойдется без мужчин: разве что понадобится разделить с кем-то постель для дела. Правда, такой подход отчетливо попахивал «древнейшей профессией», но что поделать, никто не совершенен! Ведь, в конце-то концов, это будет только в крайнем случае, когда все остальные варианты будут исчерпаны! Само собой, если найдется Нат, или кто-то тронет ее сердце также ярко и чувственно, то она строить из себя невинность не будет. Ну а если таковых не попадется, то специально искать она не будет: время всякой вещи на земле. И пускай иногда до одури хочется забыться в чужом тепле, но подобные порывы она переживет – уж лучше никак, чем как-нибудь. А скуку можно развеять музыкой и книгами, алкоголем, наконец. Или, если уже на стенку захочется лезть от одиночества, можно и рискнуть увеличить дозу лауданума: исследование нового мира наверняка увлечет ее – главное, не потеряться в грезах без возврата.

  Впрочем, иногда накатывающее чувство одиночества было самой масштабной из проблем, пускай и не единственной. Были и «внешние» затруднения – как себя позиционировать. При игре с Лэроу она сменила множество личин, но все они были для «простых» игр. Когда карты бросали на стол в высшем обществе, легенду на себя брал наставник, и сам же служил зеркальным щитом, отвлекая внимание от Кины на себя. Ныне же, став самой себе голова, девушке предстояло придумать обоснованную и не вызывающую сомнений легенду, причем такую, которую можно с минимальными изменениями повторять от города к городу, чтобы не ошибиться. С незначительными изменениями к моменту приезда в Остин картежница наконец сформулировала непротиворечивую версию событий.
  Теперь, если к ней был неподдельный интерес, в котором только вежливость мешала спросить в лоб, она без стеснения с милой улыбкой отвечала примерно так:
  - Вы, наверное, хотели бы поинтересоваться, почему я здесь совершенно одна? Ах, скажи мне кто, что я буду в другом городе без слуг и родни полгода назад, я бы и сама не поверила! Однако же так сложились звезды: дядюшка мой, Льюис МакКарти, скончался, не оставив детей, и по завещанию все ушло моему отцу, Филиппу. И, конечно же, встал вопрос о том, что кто-то должен вступить в права, как же иначе? Случилось так, что брат мой ныне в la Belle France, в Марселе, по делам бизнеса – я не сильно понимаю, в чем тем дело, но, кажется, что-то, связанное со станками, а papa уже стар, к тому же ранен на войне еще с мексиканцами, и долгий путь из-под Александрии будет ему в тягость.
  Но ведь кто-то должен, верно? Вот я, поразмыслив, и попросила папеньку отпустить меня. Ох и долго они с мамой ругались, но разрешили все же: сами понимаете. Тем паче, что наследство это, как планируется, как раз отойдет мне, как приданное. В таком случае, дайте угадаю, вам наверняка любопытно, почему же я задержалась здесь, а не мчу на всех парах обрести право собственности? Что же, все просто и даже банально: признаться, я так устала от долгой дороги, что хочется немного передохнуть, к тому же ваш город мил и приятен: почему бы в нем не задержаться на пару недель? К тому же батюшка всегда говорил, что чем шире кругозор, чем больше человек видел, тем больше ему по плечу! Правда, он говорил это чаще Джеймсу, моему брату, но я полагаю, что к приличной леди это можно отнести не в меньшей степени!
  Правда, есть еще одно, но, прошу, никому ни слова: это же такой удар! Кеннет, наш домашний слуга, который должен был меня охранять, сбежал с какой-то креолкой, представляете? Даже расчета не попросил, стервец: у него любовь, видите ли. Ну а я, как вы понимаете, не могу позволить себе отступиться. Так что приходится, фактически, бросать обществу некоторый, я бы сказала, вызов. И это в чем-то даже интригует: смогу ли, не сломаюсь ли? Ведь, право дело, если не справлюсь с таким, как я смогу быть хозяйкой дома, вы согласны?

  Первым испытанием легенды на прочность для «отправляющейся в Калифорнию» Кины стал Сан Антонио. В этот город итало-ирландка сразу и незамедлительно влюбилась: он чем-то напоминал ей сводного брата Города Полумесяца – такой же аристократичный, манерный и чувственный. Его архитектура, люди, говор были словно родные, и впервые за долгое время Кина ощутила себя на своем месте. Ей импонировали техано с загнутыми кверху усами, в широких сомбреро и пестрых жилетках, и старое испанское дворянство, столь естественно чопорное и одновременно горячее, что это завораживало.
  Она пьянела от фанданго и веселых напевов, и не раз, не удержавшись, пускалась в пляс, светя нижними юбками и не думая ни о чем, кроме захватившего ее ритма. Она танцевала и хлопала, смеялась искренне и беззаботно, и вся прежняя тоска, пускай и не ушла совсем, но отодвинулась на второй план. Стоит ли упоминать, что Кина, как любительница музыки, не отстала от местных музыкантов, пока не разучила с их помощью правильное исполнение «Желтой Розы», «Одинокой звезды», «Память Аламо» и других, столь же популярных песен? Естественно, тягаться с местными ансамблями она не собиралась, и зарабатывать музыкой на жизнь пока что тоже – но для себя любимой была просто обязана накрепко запомнить подобные композиции и, чем черт не шутит, как-нибудь сыграть их в достойном обществе и насладиться всеобщим вниманием и тишиной, когда она будет выводить красивым голосом всем известныестроки.
  Город бурлил жизнью, он кипел эмоциями и страстями, и тем покорял восторженную путешественницу. Он был очарователен, и перед таким «кавалером» Кина не могла устоять. К тому же Сан Антонио был хорош и для серьезной игры – а это было немаловажно, ведь любоваться красотами и дышать полной хорошо тогда, когда у тебя достаточно долларов. Как, наверное, и все места в этом мире, Сан Антонио был беспощаден к низшим – и ознакамливаться с этой его стороной авантюристка не собиралась.

  Большим плюсом стало то, что Сан Антонио был все же не столь требователен к статусу игроков: без этого было бы затруднительно получить доступ к настоящим играм. Средний класс, что составлял основу «дойных коровок», не требовал подтверждения безупречного статуса – а значит, можно было учиться соответствовать ему, не боясь остаться без средств к существованию. И ладно бы только это мешало вести игру самостоятельно! Как подтвердила практика, Лэроу тащил на себе целый воз не самых заметных, зато важных дел, оставшихся вне сферы обучения, и изучать их пришлось, что говорится, «в поле».
  Кина, когда это осознала, поначалу долго ругалась: скорее на себя, чем на наставника. Однако же бесполезные сотрясения воздуха ничем не могли помочь, и девушка договорилась сама с собой, что этот прелестный городок и станет тем полигоном, на котором она отточит недостающие умения. Голова на плечах есть, руки растут, откуда должно, обаяние по-прежнему при ней – а значит, все ингредиенты будущего блюда под названием успех при ней. Учитель дал необходимые базу и понимание, а дальше уж она справится сама, без посторонней помощи. Раз уж она сама, почти без посторонней помощи, выучилась шпионским играм, и на пару с одним майором нанесла янки урона не меньше, чем полноценная бригада, то и жизни успешного игрока научится!
  Скрепя сердце, девушка приняла решение, что может спустить до тысячи долларов на учебу на ошибках. Это обидно, но не смертельно: лучше выявить свои слабые стороны и научиться с ними либо бороться, либо жить, а потом отыграть потраченное, чем вечно обжигаться на одном и том же, или чем игнорировать один из способов преумножения благосостояния.

  Фактически, интересные игры делились на нее два типа: будничные игры, стратегия игры в которых была быстро выработана, являлись лишь работой, направленной на обеспечение текущего статуса, а не на преумножение богатств.
  Для настоящего дохода существовали игры по приглашениям, где от одной суммы банка текли слюнки. И вот по отношению к ним самой главной работой являлась не игра, но подготовка к ней – создать себе такую репутацию, чтобы благородные и обеспеченные господа сами ли, через супруг ли решили, что присутствие мисс МакКарти как игрока будет не просто приемлемо, но станет чем-то самим собой разумеющимся. Это требовало особой бдительности в выборе круга общения и особого подхода и к себе, и к окружающим. Она должна была быть как жена Цезаря, вне подозрений. Но только доброй репутации было мало: она должна быть умна и интересна, как собеседник, а не как фарфоровая кукла. Но даже общение не было гарантией приглашения – она должна была интриговать и вызывать любопытство, и вместе с тем не выходить за рамки приличий. Это было сродни игре на каком-то изящном и требовательном музыкальном инструменте: недожмешь или пережмешь – выйдет фальшь. Сыграешь, как по нотам, что-то обыденное – и никого не заинтересуешь. Это был вызов, а вызовы Кина сердечно любила. Успех же обещал большой приз – а подарочки от судьбы тоже были ей по душе.
  Забегая вперед, стоит заметить, что игра в высшем свете в Сан Антонио, у дона Мигеля, натолкнула авантюристку на еще одну мысль. А скорее даже, не натолкнула, а пробудила от дремы Камиллу: девушке подумалось, что общение со власть имущими – хороший способ получить информацию, в которой кто-то нуждается, но не может получить. На такие знания наверняка есть спрос, и птичке за то, что та начирикает о том, что услышала и увидела, полагается благодарность: в материальном эквиваленте, естественно. В конце концов, если сенатор и ранчер из крупнейших обсуждают необходимость перегона коров в другой штат, например, или два фабриканта сетуют, что в городе закончилась хорошая пенька, то кто-то сторонний наверняка найдет в этом для себя выгоду!
  Проблема была в том, что получить в аккуратненькие ручки новости было проще, чем избавиться от них: покупатели подобного редкого товара о себе старались не заявлять. Искать их самой было бы долго и не факт, что результативно, а посредники платили бы с немалым дисконтом – и то, их тоже надо было сначала отыскать. Так что Кине оставалось завести обтянутый сафьяном изящный дневничок и привычным убористым шифром вписывать в него все показавшееся важным и интересным в надежде, что оно когда-то пригодиться – слухи, деловые вопросы, планы домов, вкусы и интересы достойных персон и тому подобное. А пока – не гнать лошадей и прислушиваться да приглядываться к окружающим, искать подходящих покупателей на слова и пытаться сформировать их типажи и отличительные признаки по концепции, отработанной еще с Лэроу: в будущем это должно помочь быстро находить нужных и полезных людей.

  Для подогревания же азарта и общей бодрости, равно как и для развеивания скуки, существовали игры в казино. Кине хватило ума быстро понять, что использовать их как альтернативу приглашениям затруднительно: как оказалось, вот смех-то!, для них она недостаточно жуликовата. Привычка играть от логики и расчета сыграла дурную шутку: обманная карта просто ломала все планы, словно на дуэль на револьверах кто-то пришел с «Гатлингом». Но зато, помимо немалого бесшабашного куража и дурного, злого, избыточного веселья под маской доброжелательности, подобные дикие игры давали немало ценных уроков для той, кто умеет наблюдать.
  Пускай одним только зорким глазом не научиться профессиональному мухлежу, но можно хотя бы наловчиться понимать, когда тот или иной господинчик призывает на помощь deus ex machina, и своевременно пасовать. К тому же в казино был столь разнообразный контингент, что не соответствующий к тому же классическим типажам, что игнорировать возможность расширить свои знания о людях и том, что у них за душой, было бы просто преступно!
  Пришлось записать в возможные расходы во внутренней бухгалтерии и этот риск: кто сказал, что леди не должна считать, а картежница – планировать траты на играх и потом анализировать их, фиксируя, кто и каким способом вытянул у нее из кошелька пухлую стопочку? Вдохновение и экспромт – это, конечно, два коня хорошей игры, но тысячу раз прав Учитель, что для безупречности нужны иные скакуны: логика и аналитика, учет и контроль. А раз возникают неучтенные переменные, ее дело – устранить их, пускай и с некоторыми потерями. Так что в беседе с самой собой – диалоге Кины и Милы, как шутила сама авантюристка – было принято решение не избегать казино, но и не ставить там слишком много.
  Отметила Кина и то, сколь ей повезло родиться девушкой – к мужчинам за столом было гораздо более пристальное внимание, как к потенциально более опасным соперникам. К тому же она, проштрафившись, поводов к чему, впрочем, она не была намерена давать, отделалась бы, вероятно, конфискацией выигранного и изгнанием, а вот провинившийся мужчина мог заплатить за ошибку дорогую цену, вплоть до того, что стать калекой или вовсе – безмолвным и тихим покойником. «Добрые джентльмены» в казино, особенно те, кто играл более или менее профессионально, обычно были круты нравом и склоны к насилию, что, естественно, пугало девушку, но, слава Богу, выплескивали ярость на представителей своего пола, относясь к леди как к леди, что уже было приятно. И все же, все же… При всех своих плюсах недостатков в подобного рода играх пока что было больше – но с ними приходилось мириться, воспринимая все происходящее как жестокие, но необходимые уроки.

  Остается добавить, что не только игры в казино – бесовские игрища, как весело их называла Кина, пребывая в хорошем настроении – помогали расслабляться, и не только лауданум помогал справиться с унынием и страхами. Не панацеей, но помощником ото всех бед стал алкоголь: девушка и раньше его не чуралась, но теперь, когда следовало взбодриться, бестрепетно заказывала себе еще один бокал. Не какую-нибудь бормотуху, естественно – для этого у нее был слишком взыскательный вкус, и никогда не до потери концентрации – игра требует остроты разума, да и в принципе пьяные люди, особенно женщины, смешны и глупы, если не озлоблены. Нельзя сказать, что она превратилась в тонкого ценителя – но разбираться в хорошем вине, коктейлях и ликерах научилась.
  Ну и, раз уж с безумством в ритме вечных движений не складывалось, а как-то радоваться красоте хотелось, девушка не могла отказать себе в удовольствии обновлять гардероб. Правда, подходить к обновкам пришлось очень избирательно – место в чемодане не безразмерное, а тащить с собой скарб, распиханный по двум десяткам саквояжей и коробочек было попросту глупо для той, кто жила вольным ветром. Вот когда появится свой угол… Тут обычно Кина, предававшаяся мечтаниям перед сном, по-кошачьи тянулась и блаженно щурила глаза, представляя уютное гнездышко с обширным гардеробом разных фасонов на все случаи жизни, от весьма авантажных до самых неброских и незаметных.

  И все же отдых, интеллектуальный и активный, каким бы он ни был, не мог занять главенствующего места в жизни итало-ирландки, особенно когда она поставила перед собой цели, требующие немалых финансовых затрат: выкупить-таки дедовскую ферму и убить мужа, которому она объявила форменную вендетту. В совокупности, по прикидкам Кины, на все про все выходило десять тысяч без учета дополнительных трат. Перестройка фермы во что-то достойное мисс МакКарти тоже требовало вложений, как были необходимы немаленький резерв на игры и на защиту от закона, если его длинные руки потянутся от исполнителей – само собой, стрелять в Мишеля самостоятельно она не планировала – к заказчице. А это, между прочим, еще запросто может достигнуть десятки! Итого, чтобы исполнить все намерения и жить при этом спокойно и комфортно, требовалось без малого тысяч двадцать – астрономическая сумма, даже если бы она играла с Лэроу, и тот отдавал бы ей весь выигрыш до последнего цента!

  Приходилось рисковать, и не всегда этот риск оправдывался. Да и, признаться, не всегда шли рука об руку со здравым смыслом. Но азарт – дело такое, и когда внутри все пылает и кипит, как в пароходном котле, прислушиваться к доводам разума, мягко говоря, затруднительно. Живым примером тому была игра у дона Мигеля, где авантюристка проигралась в пух и прах.
  А как все хорошо начиналось в прекрасном Сан Антонио! Завелись полезные знакомства вроде Сэнти, удалось получить осторожными действиями закрепить достойную репутацию, получить приглашение за столики для «своих» и, как венец всего, попасть туда, где мечтали побывать все местные карточные эксперты! Казалось бы, тут и следовало быть осторожной, как траппер в глубине индейской территории, но вышло так, как вышло.

  Сам дон Мигель умел быть очаровательным – но не тем лоском, который свойственен вирджинцам, не новорлеанской учтивостью, и уж конечно не техасским напором. Более того, он сам, вероятно, до конца не понимал, какое впечатление производит на женщин – осознание и принятие этого шло в разрез с той рыцарственностью, которую он в себе пестовал. Его шарм был совершенно естественным – импозантная внешность, благородство манер и речей, плавность в движениях и ощутимое чувство собственного достоинства могли разбить не один десяток сердец. На удачу Кины, идальго был уже староват, хоть серебро висков и нитяные дорожки морщин ничуть не уменьшили его привлекательности, добавив его чертам некой надежности и еще пуще подчеркнув величавость.
  Право дело, будь ему хотя бы лет на десять помоложе, авантюристка бы сама постаралась намекнуть, что ей будут приятны знаки внимания с его стороны, и даже не имела бы расчета наложить ручку на его богатства: с рыцарственными мужчинами нельзя себя так вести, равно как и нельзя общаться с благородной леди, как с простушкой из Кентукки. Но такая разница в возрасте все же давала о себе знать – воспринимать дона Мигеля, как мужчину, который будет рядом, станет обнимать и целовать, было сложновато. Зато вот возможность пообщаться с ним представлялась Кине чем-то сродни подарку на Рождество: безусловно любопытному и неординарному подарку. В конце концов, когда еще удастся пообщаться не просто с джентльменом, а с самым натуральным рыцарем, словно сошедшим со страниц романов?

  К тому же, стоило чуть пообщаться с настоящим кабальеро и почувствовать, как трепещет сердечко, как оформилась ранее витавшая неоформленной мысль, такая яркая и натуральная, что девушке пришлось попроситься отойти из-за стола, иначе грезы просто не позволяли сосредоточиться. Сидя в белом плетеном кресле на веранде гасиенды с сигареткой и бокалом терпкого вина, она размышляла о показавшейся ей в начале кощунственной идее – наплевать на ферму дедушки, а «сэкономленные» деньги пустить на приобретение скромненькой эстансии в колониальном стиле где-нибудь под Сан Антонио, куда потом приобрести прах Хогана.
  А почему бы, собственно, и нет? Здесь – католическая земля, и она не будет чужачкой среди разного рода лютеран, здесь завораживающе красиво и витает дух, близкий к Новому Орлеану, здесь живут не забывшие о романтичности и благородстве мужчины. И вот, став землевладелицей и извлекая доход не из воздуха, а из своего имущества, она поднимется еще выше по статусу, войдя в круг достойных господ, будет общаться с ними на равных и впитывать кожей эту старомодную учтивость, будет жить и вести себя соответствующе новому положению.
  Конечно же, запираться на маленьком пятачке одного города и окрестных гасиенд она не будет: карты – это яд, который не вытравить из сердца, да и лишаться возможности дополнительно заработать просто глупо. Наняв хорошего управляющего по совету того же Сэнди, можно будет отправиться в путешествие, откуда вернуться с разрывающимся от купюр кошельком в этот прекрасный край, где со временем можно будет, найдя того, кого она полюбит всем сердцем – а среди благородных идальго это сделать проще – остепениться и начать вести жизнь благородной леди, лишь иногда со светлой тоской вспоминая безрассудную рисковую молодость.
  Фантазии были, конечно, завораживающими, но все же Кина была не столько теоретиком, сколько практиком, и нашла в себе силы подавить растекшиеся восторгами мысли и отодвинуть их хотя бы на время в дальний угол. Для того, чтобы вести достойную светскую жизнь, нужно, в сущности, тоже самое, что требуется для войны: деньги, деньги и еще раз деньги. А значит, пора заняться их добычей из чужих карманов, как старатель добывает золото из земли. А вот как они будут в достаточном объеме – тогда и решать, на что их тратить и стоит ли тратить вообще. А то вон как получается: неделю назад она была готова за дедовскую ферму любого удавить, сегодня желает обзавестись гасиендой в Сан Антонио, а завтра увидит еще что-то и решит купить землицы под будущую станцию на железной дороге и жить за счет предоставления приезжающим жрачки и койки?

  Достигнув некоторой душевной гармонии с самой собой, она вернулась за стол с твердым намерением победить, и поначалу все шло, как задумано. Пройдя первый стол и удвоив стек, Кина позволила себе погулять по парку и насладиться пением как павлинов, так и маленьких певчих птичек и мексиканских оркестров. Пребывая в приподнятом, воодушевленном настроении, она даже попросила исполнить что-нибудь староиспанское, что соответствовало бы поместью и его благородному владельцу – и вскоре, замерев, вслушивалась, как вислоусый романсеро под гитарный плач выводит чеканный восьмистрочник об инфантах Лары.
  Картежница даже не представляла, что можно играть так: словно у музыканта в пальцах минимум пять суставов, и гнутся они, как щупальца у спрута – столь затейливы были переливы, кардинально отличающиеся равно как от классической школы, так и от тех песенок, которые она разучила у дедушки. Эти мелодии, чуждые и непонятные, как и слова чужого языка, словно играли на струнах души, одновременно возвышая ее и ввергая в печаль, горькую, но вместе с тем по-христиански светлую. Промокнув платочком непрошенные слезы и поблагодарив музыкантов, Кина летящей походкой вернулась за стол.

  И когда карта пошла, пускай и не самая лучшая, но вполне надежная, окрыленная музыкой и запахом богатства Кина ошиблась. Тут бы ей самой не перегибать палку, а дать дону Мигелю чуть отыграться, потом снова немного проиграть и остаться, как итог, непобежденным. Он бы получил чувство глубокого удовлетворения, она бы – свои законные плюс пять тысяч, и все бы расстались, довольные друг другом. Более того, у нее бы остался самый важный актив – связи и задел на будущие игры. Но… все шло так хорошо, и победа была так близка, что головокружение от успехов просто пьянило. Захваченная этой волной, ирландка больше не думала останавливаться, желая выпить оппонента досуха и уйти отсуда королевой.
  Как итог, она нарушила заветы Лэроу, став играть от сердца, а не от разума, за что и поплатилась. Вседержитель руками дона Мигеля поставил ее на место, показав, что зарываться в игре смерти подобно. Этот проклятый «коровий» медальончик, этот маленький кусочек серебра стал той соломинкой, которая сломала спину верблюду. Пятидолларовая безделушка вмиг стала золотым тельцом – и ослепила ее. Да еще ажиотаж других игроков, страстно желающих ей победы – она была подобно примадонне на сцене, и все глаза были устремлены на нее. Это тешило гордыню, это сводило с ума и заставляло действовать безоглядно, и Кина сломалась.
  Надо было отступиться, надо было быть разумнее и осторожнее, но для этого надо было быть Лэроу, а не Киной. Ну или иметь рядом человека рассудительного. Не ослепленного златом, который отвел бы ее в сторонку и сказал, что иногда мудрее проиграть сейчас, чем совать голову в петлю. Но Кина была одна, и никто не мог накинуть уздечку на скакунов ее страстей. Она бросилась олл-инн, словно в атаку Пикетта, и ровно с таким же итогом.

  Флэш! Флэш, Madonna mia! Оставалось только поставить памятник несбывшимся надеждам и, держа тон, откинуться на спинку кресла, обворожительно улыбнувшись:
  - Ах, это была прекрасная игра! Столько удовольствия от карт я, наверное, никогда не получала! Жаль, конечно, что мне не повезло, но Фортуна любит отважных – и на сей раз она не ошиблась. Ну что же, сеньоры, я думаю, мы сейчас должны поднять наши кубки во славу победителя, no es así?
  И, склонив голову чуть на бок, плавным кивком принять предложение дона Мигеля:
  - Ежели когда-то, после того, как мое путешествие завершится, я снова вернусь в этот город, навек меня покоривший, я обязательно воспользуюсь вашим предложением, если оно еще будет в силе. Ведь счастье не только в победе, но и в самой игре, verdad?

  По возвращении в номер Кина, запершись ото всех, просто и незамысловато напилась, изливая душу зеркалу и коря себя, неудачницу, за все просчеты. Винила она в проигрыше только себя, откровенно не считая, что дело в ком-либо еще. Ну, еще, правда, малек похулила удачу, но быстро остановилась, вспомнив дедовы заповеди о том, что судьба от ругающего ее обязательно отвернется. Перемежая сбивчивую речь плачем, она снова вспоминала монастырские стены, которые наверняка примут такую бесталанную, ни на что не способную дуру, как она.
  Вспомнилась и Кейт, которая, став однажды спасительницей, снова бы оборонила ее от необдуманных поступков и позволила бы уйти из игры если не победительницей, то хотя бы не проигравшейся в пух и прах. Но Кейт сейчас далеко-далече, на письма не отвечает и, может быть, давно забыла о ней, несчастной. Но это не столь важно – она обещала Кейт помочь с картами, и она это сделает, не будь она внучка Хогана! Отступиться – да ни за что!
  Снова выругавшись так, что у благородных сеньоров-картежников уши бы завяли, нетрезвая авантюристка, прикусив кончик языка, принялась писать подруге письмо в этот самый чертов Джулесберг. Расчет картежницы был прост: мисс Уолкер не ответила и собиралась уехать, а значит, письмо пришло после ее отъезда. Дело случая, и только: не могла же Китти оказаться настолько грубой, что получив послание, оставить его без ответа!
  Рассказала о том, что умер дедушка, о том, что за его ферму просят пять тысяч долларов, о том, что сама играет успешно и сейчас в Техасе, но, наверное, скоро отсюда уедет, так что лучше писать ответ… да все в тот же Сент-Луис! Посетовала, что жизнь – череда не только побед, но и поражений, и носа вешать она не намерена, если все же Господь не сподобит ее принять постриг, ниспосылая все семь казней египетских. Честно призналась, что до уровня лучших из профи ей еще далеко, но обычных игроков она уже оставила далеко позади, и теперь, узнав на своей крепкой ирландской шкуре, каково это – играть самостоятельно и быть в ответе за все, с радостью увидит свою спасительницу в напарницах. В последних строках письма, решив, что слишком уж она разошлась, зазывая подругу в игру, Кина сбавила обороты, добавив, что поймет и не обидится, если Кейт откажется, предпочтя мирную добродетельную жизнь пути, полному терний и далекому от звезд, и попросила ответить в любом случае и при любом решении, положительном или нет.
  На утро письмо было сдано на почту, а попутно Кина дала себе зарок, оказавшись в Сент-Луисе, зайти на местный почтамт и проверить, действительно ли письмо не получено. Если все окажется так – забрать его: не оставлять же полсотни долларов в конверте для никого, тем более сейчас, когда она немногим богаче мексиканского вакеро! Заодно можно будет и поспрашивать на удачу у тех же почтальонов, знают ли они Кейт Уолкер – может, подруга заходила к ним, ожидая ответа? Если удастся выйти заодно и на новых знакомых подруги – будет просто прелестно! Ну а коли никто ничего не будет знать, значит, не судьба, и останется только надеяться на то, что письмо достигнет адресата по новому адресу, да на удачу – хотя последней стерве МакКарти последнее время не особо-то доверяла.

  Спустя пару дней добровольного заточения, Кина пришла к выводу, что, написав Китти, сделала все правильно. Посудите сами: даже Лэроу, на что уж мастер своего дела, нуждался в напарнике, а не делал все в одиночку. Значит, и ей следует обзавестись кем-то, с кем можно будет садиться за стол вместе. И мисс Уолкер была для этого лучшим вариантом – ей можно было доверять. Вот только Кейт была далече, и, даже если все сложится в лучшем виде, нескоро сможет сыграть вместе с подругой. А значит, следовало обзавестись кем-то временным, кто поможет ей и кому поможет она, при этом не имея обязательств на долгую совместную игру.
  И вот тут-то начинались проблемы: при всем своем кажущемся дружелюбии и общительности, Кина никак не могла научиться доверять посторонним. Было ли тому виной предательство Марко, или она сама, кинув Лэроу, подсознательно ожидала, что с ней поступят также, она разобраться не могла, но чувствовала, что не может подавить опасения. Пришлось признать, что если она хочет заручиться поддержкой напарника, придется быть весьма избирательной. Отобрать человека, недоверие к которому меньше, чем к остальным, при этом умеющего профессионально играть в карты – задача, признаться, нетривиальная, усугубленная еще тем, что на меньшие условия, чем разделение выигрыша поровну, девушка не собиралась соглашаться.
  Как итог, подлинные мастера своего дела, вроде Лэроу и Грейвз, из обоймы выпадали – они бы попросту не согласились на подобные условия. Оставались только ровесники, небесталанные юноши и девушки, готовые принять требования Кины как по финансам, так и по возможности ограниченного срока сотрудничества. По прикидкам Кины, шансы на то, что таковая личность найдется, были невелики, поэтому поиск напарника следовало признать не самоцелью, но возможностью, за которую следовало ухватиться, но не стоило целенаправленно искать.

  Дисциплинированно зафиксировав в дневничке решение как обязательство перед самой собой, мисс МакКарти решила, что в Сан Антонио ей делать больше нечего – ходить без денег по городу, где она так опозорилась, было нелегко, да и, стоило взяться за карты, руки опускались, а на глаза наворачивались злые слезы. Так что, тепло распрощавшись с Сэнти и другими приятелями, девушка собрала свой невеликий скарб, повесила на плечо гитару и, наиграно-беззаботно насвистывая «Желтую розу», отправилась в тщательно спрогнозированную неизвестность.
  План был прост: ее епархия – пароходы, и на них играть легче всего. Там, конечно, игр по приглашениям не сыскать, зато и риск продуть последнее минимален. А как удастся поднять хотя бы долларов тысячу, тогда и можно будет подумать о том, как дальше покорять Запад. Но снова – гладко было на бумаге: привычка Кины к некоторому верхоглядству, помноженная на порывистость, опять привела к тому, что она учла не все переменные. Хотя, положа руку на сердце, конкретно эту она доподлинно спрогнозировать не могла: до этого, в плаванье рядом с Лэроу, никаких эксцессов практически не было. Но стоило взойти на борт парохода одной, как былые демоны возвращались в гротескных, сюрреалистичных кошмарах. За время на суше они окрепли, вовсе перестали бояться алкоголя, и уже не шарахались от опия, как черт от ладана – просто переставали быть столь настойчивыми и скорыми на появление.
  Большие дозы еще спасали – но с ними не было никакой игры, когда в голове один сплошной туман и луизианские болота. А без них… Со страшным грохотом взрывались котлы, и распахивались врата в Пандемониум, откуда незамедлительно лезли босховские черти, пытающиеся утащить всех вокруг в свое смрадное царство. Стон и плач стоял над утлым суденышком, молитвы переплетались с богохульствами, и голодное пламя пожирало людей заживо. Сколько раз Кина молилась истово, чуть не доводя себя до религиозного экстаза, когда мир реальный меркнет! Сколько раз она выскакивала из клетки каюты как была, в шелковом пеньюаре, и, вцепившись в поручни, не могла отдышаться. Сколько раз ее истошный крик будил окружающих, пытающихся выломать запертые двери, пока она, не в силах проснуться, металась на взбитых простынях, пытаясь спастись!
  На утро снова и снова она поднималась, разбитая, с кругами под глазами и унынием на сердце, и ни кофе, ни коктейли, ни табак не могли вернуть бодрость. Она клевала носом за карточным столом, допускала ошибки, присталые только новичкам, терялась, когда ей задавали вопросы, а однажды даже забыла застегнуть сережку, которую потом искала по всему салону добрая дюжина джентльменов. Изящное украшение – серебряная веточка с мелкими изумрудными листочками, нашлось, но память о собственной невнимательности осталась.
  Передоз лауданума тоже не помогал – ночи становились яркими и необычными, как цыганская шаль, и загадочными, как откровения волхвов, но на утро разум был опьянен грезами, а бодрое приподнятое настроение не помогало сконцентрироваться, и в итоге все было также, как после кошмаров: ошибки, путаница, разгильдяйство и рассеянность. И неизвестно, что лучше – на безудержном веселье проигрывалось легче, но и суммы были весомее.
  В общем, с пароходами пришлось завязать. Единственное, что в этой попытке оказалось позитивным, так это визит в «Шентлуиш», на который у нее все равно были планы. Теперь их можно было с чистой совестью вычеркнуть из заметок и двигаться дальше, навстречу судьбе, испытаниям и – иного и быть не может! – грядущему счастью. С легкой улыбкой, в новой шляпке и изумрудном платье, с объемистыми саквояжами и верной гитарой Кина села на поезд до Канзас Сити, и когда тот тронулся в путь, напевала «Лорену» и «Аура Леа». Край, с которым столь многое было связано, уходил за горизонт.

  Канзас Сити оказался форменной деревней, при одной мысли о которой приличные девушки должны морщить носик и говорить «фи!» - в общем, самое подходящее место для обнищавшей картежницы. Что такое пятьсот долларов в кармане – три, ну край четыре месяца пристойно жизни и все, дальше тьма и беспросветное существование. К хорошему быстро привыкаешь – и внучка Хогана уже и забыла о том, как трудилась на дедовской ферме. Но Господь был милостив, напомнив ей, что счастье не исчерпывается роскошью, а гармонию можно найти там, где ее не ожидаешь. Сан Антонио напомнил ей о высоком духе и горячности нравов, Канзас Сити же – о домашнем, родственном тепле, и это было бесценно.
  Поначалу город вызвал в ней стойкую неприязнь: его грязные, пыльные улочки не могли вызвать ничего, кроме сдержанного отвращения, и даже осознание того, что он из них скоро вырастет и станет красивым и пристойным, не помогало – сейчас-то этого нет! Праздно шатающиеся толпы переселенцев, большинство из которых не имели за душой ни цента, раздражали не меньше – их было слишком много, они были слишком шумными и считали, что их мелкие беды важнее, чем несчастье, постигшее Кину. К тому же, обирая их, как липку, ирландка поначалу испытывала жалость и муки совести: как же, отбирает у людей последнее и ставит их на грань голодной смерти, причем не только мужчин-игроков, но и их семьи. Страдать от побед было глупо, и девушка быстро убедила себя, что за ней греха в этом нет: посудите сами – мигранты сами добровольно садятся за стол, их за руку никто не тянет, а значит, именно они и отвечают за все, что произойдет. К тому же своими невеликими сбережениями они помогают ей идти навстречу мечте и спокойствию – вот и смысл мучиться и терзать себя переживаниями?

  Но даже такая позиция, помогающая спокойно спать даже после того, как незадачливый визави пускает себе пулю в лоб, не позволяла наслаждаться пребыванием в Канзас Сити. Но не было счастья, да несчастье помогло. Встреча с Фредди и ирландской общиной в очередной раз перевернула мир мисс МакКарти. Впервые за то время, когда она стала профессионально играть в карты, авантюристка сделала выбор не в пользу заработка, а в пользу комфорта – не пригласят ее в высшее общество этой пыльной дыры, ну да и черт с ним! Ну не выиграет она за раз тысячу долларов, так и в чем печаль? Ведь ни за какие деньги не купить той теплоты и заботы, которой окружили ее мамины соотечественники – с ними поневоле вспоминалась та родная, уютная обстановка, в которой росла Кина до того, как стала супругой Мишеля. Среди ирландцев она была своей, и при этом оставалась уважаемой – и сколь дорогого это стоило!
  К тому же, ах!, ей выпала великолепная, нет – божественная возможность играть на гитаре на публику! Это стало подлинной панацеей ото всех бед, лекарством от тоски и пресыщенности картами. Поневоле вспоминался Лэроу, уставший от игр: вот если бы у него в сердце жила музыка, бедняга никогда в жизни не стал бы унывать! Ведь когда в руках поет гитара, когда все взгляды устремлены на тебя, когда ты выводишь хорошо поставленным голосом «Виски во фляге», тогда чувствуешь себя и живой, и нужной – это сродни азарту от предвкушения скорой победы, но, в отличие от него, куда как более чистое и светлое чувство.
  Никогда прежде она не испытывала такого единения с людьми, и посему пела со всем вдохновением, и тренировалась до устатку, разучивая новые тексты, мелодии, переборы. Одной гитары ей показалось мало: для некоторых композиций были хороши две скрипки, для других – перекличка флейт. И Кина не сомневалась ни секунды, восторженно меняя вечер за картами на музыку. Впрочем, сколь бы много восторга не переполняло ее, манкировать играми она не собиралась – в том ее основная работа и заработок, и даже если выступления в «Фредди'з Файнест» и приносят доход, то его категорически недостаточно.
  Чувствуя себя среди простых ирландцев как рыба в воде, авантюристка даже решилась на благое дело – предложила открыть кассу взаимопомощи, где любой уроженец Зеленого Острова мог взять краткосрочный беспроцентный заем до зарплаты. Само собой, первый взнос в полсотни-сотню долларов она собиралась внести туда самостоятельно. Своим надо помогать – в этом она была твердо убеждена, и, кроме того, придя к такому мнению, она решила с ирландцами не играть, а если уж сведет судьба за столом, то охотиться за кошельками других лопухов, а не соотечественников: ведь это же правильно и достойно уважения, не так ли?

  Скрипач Демиан и флейтист Фин обучили ее многим новым песням и напевам, как классическим, так и современным, да еще и научили добавлять в выступления элемент театральности – как же публика плакала от смеха, когда она, пылая, как маков цвет, на два голоса исполнила с Демми «Семь пьяных ночей», в лицах изображая диалог между вечно датым муженьком и неверной женой-вертихвосткой, вечно его обманывающей! Может, конечно, зрители были и невзыскательные, но их искреннее веселье и задорные аплодисменты были подлинной наградой: Кина была на седьмом небе от счастья, когда, все также алая от смущения непристойными строками, принимала благодарности и выражения глубочайшего удовлетворения игрой!
  Когда на тебя неотрывно смотрят сто пар глаз – это настоящая эйфория, катарсис смеси гордости за себя и пищащего восторга: я могу, у меня получается, им нравится! Авантюристка получала подлинное наслаждение от такой жизни, и то высокомерие, что начало у нее было проявляться, растаяло, как лед под солнцем – ну или как девушка в руках умелого любовника. В коем-то разе она могла быть самой собой не наедине с подушкой, но в обществе, и это оказалось захватывающе.
  Но не только отношение к ней, как к певице, делало жизнь светлой – вспыльчивая и эмоциональная, не смотря на все заветы Лэроу, Кина иногда нуждалась в простой и банальной поддержке, успокаивающих и подбадривающих словах. Они могли быть самыми банальными, она могла и без того все это знать и понимать, но все равно – произнесенные чужими губами, слова обретали некую мистическую силу, а подкрепленные стоящей за ними уверенностью, давали девушке столь необходимые успокоение и силы продолжать начатое, не изводя себя постоянными сомнениями.

  Это светлое чувство близости, напомнившее ей о доме, в итоге побудило Кину написать родителям, что она жива и в порядке. Правда, тут была одна загвоздка: по-хорошему, письмо не должно было попасть в руки Тийёля, более того, муженьку о его существовании лучше было бы не знать. Выходило, что прямое направление письма на адрес Дарби было невозможно – его надо было передать черед третьи руки. Это могла сделать тетушка Жозина – дама ответственная, строгих правил и наверняка не пошедшая бы на грех разглашения чужой тайны. Но она была немолода уже в те годы, когда Камилла выходила замуж – кто знает, может, она теперь в райских кущах? Писать ей выходило опасно, как и остальным знакомым, в чей честности Кина не была уверена.
  Оставался один вариант, тот, о котором знал весь Новый Орлеан, но к чьим услугам прибегали немногие, а прибегая – не афишировали. Мари Лаво, оккультистка и вудуистка, всегда была готова помочь страждущим… за вознаграждение, естественно. Свою просьбу – передать письмо лично в руки Флоре Дарби и сохранить это в тайне, а при наличии ответа – отправить и его, Кина, скрепя сердце, оценила в целых пятьдесят долларов. Поначалу она думала написать папе, но быстро передумала: будучи навеселе, тот мог случайно проговориться, так что мама в этом плане была надежнее.
  Письмо было от третьего лица: автор сообщала, что дочь получательницы жива и здорова, ведет хорошую достойную жизнь и ни в чем не нуждается. Указала она и на то, что не след верить супругу означенной дочери: он подставил жену и всех мастерски обманул, выставив себя тем, кем не являлся. В конце письма, оказавшегося, на удивление самой Кины, крайне лаконичным, она написала, что блудная дочь очень любит свою семью и скучает по ним, но, оболганная мужем, не может вернуться домой и упасть перед родителями на колени. Ответ авантюристка попросила передать тем же способом, каким получательница обрела письмо, и направить его в Денвер.
  Подписала все это девушка, по некоторому размышлению, именем «Саломея О'Ши», и потом еще долго хихикала над понятной только ирландцам шуткой.
  На сем свой дочерний долг, равно как долг перед совестью, Кина сочла исполненным, хотя потом еще долго мучилась ночами на холодных простынях, когда ей в красках представлялось, как сенатор Тийёль перехватывает письмо, или еще хлеще – пытками отбирает его у мамы, после чего организовывает в Денвере засаду на нее из трех десятков злобных головорезов, которых ради этого освободил из тюрьмы. Или того хлеще – вспомнив о ее существовании, узнает о вкладе Кины МакКарти и ее потугах купить ферму, после чего организовывает настоящую облаву с единой целью – как можно более жестоким и кровавым способом расправиться с той, кто единственная может разрушить его богатство, построенное на лжи и страхе. Да даже если он отправит по всем штатам слух, что девушка с ее внешностью, скрывающаяся под именем Кины МакКарти – убийца, воровка и диверсантка, ее жизнь будет кончена также верно, как если здоровенный одноглазый убийца с волосатыми руками и гнилым запахом изо рта перережет ей горло ржавым «Боуи», предварительно вместе с толпой таких же отвратительных дружков-подельников надругавшись над ней!
  Накрутив так себя, впечатлительная девушка уже пожалела, что направила письмо, да еще указала обратный адрес. Но сделанного не воротишь – и она дала себе зарок не расставаться с пистолетом и заодно подучиться стрелять из него: а ну как ей удастся все же отбиться от бандитов, выполняющих приказ Мишеля! Ведь Дева Мария на ее стороне, потому что на ее стороне правда!

  Как ни печально, но все хорошее быстротечно. Подошел к концу и полусемейный отдых в Канзас Сити. Разъехались поселенцы – основной источник наживы, разъехалась часть рабочих и собрался в Бостон к дяде Фредди. Это было досадно, но все же ожидаемо: ведь, пока она не обзаведется своим домом, везде ей быть как птице – перелетать с места на место, нигде долго не задерживаясь. К тому же на сей раз можно было не страдать муками выбора – предложение бармена посетить Денвер и все дома до него было весьма занимательно. Тем более, что интуиция ирландки подсказывала, что этот маршрут и вправду пахнет прибылью. Опасностью, правда, тоже, но тут уж приходится принимать риски, как должное. Удача любит отважных – а значит, надо смело бросаться в бой и верить, что у нее все получится. А что там будут толпы пьяных ковбоев, так то не беда: они не посмеют обидеть даму, а если и рискнут, то всегда найдутся заступники, верно?
  В общем, Кина тепло попрощалась с друзьями, устроив им прощальные посиделки, на которых было много музыки и алкоголя, а на утро уже садилась с немного нервной улыбкой в дилижанс, насвистывая «Вступай в кавалерию». В конце концов, за столом наставник учил ее быть кавалеристом, так что не дурно бы самой себе об этом напомнить, запасшись лихой, бравурной силой песни отчаянных рубак.

  Как оказалось, Господь, хоть и играет иногда против нее, все же любит свою заблудшую дочь, хотя иногда и странной любовью. Эбилин оказался раем для игрока, вот только атмосфера в этом Эдеме была сродни Пеклу. Если бы не Канзас Сити с его толпами переселенцев, непролазной грязью и вечной стройкой, если бы не ирландская община, напомнившая о том, что средний класс – не минимальный порог общения, авантюристка не выдержала бы этого упрямого, бодливого, кусающегося и лягающегося городка, где приходилось держать ухо постоянно востро и держать тон перед людьми, которые вилку для рыбы от вилки для мяса отличить не могут, а дешевый виски, от которого воротит даже портовых грузчиков, считают нектаром богов. Если бы не выпавшие на ее долю испытания – она бы не сдюжила, и никакое золото мира не дало бы сил остаться здесь больше, чем на неделю. Но ныне Кина была гораздо более терпима к незамысловатой простоте, и не столь требовательна в части комфорта, как раньше, и все ей вернулось сторицей.
  А, самое главное, она приобрела то, что не купишь ни за какие деньги – опыт игры с суровыми, нетерпимыми людьми в постоянно опасной обстановке. Это позволило мобилизовать на серьезные партии все душевные силы и, зорко наблюдая за столом, не спускать при этом взгляда с окружающих. Логика – залог успеха? Верно: но зоркость и чутье угрозы – залог жизни. Научилась она и немаловажному умению ставить зарвавшихся парвеню на место, или же требовать этого от окружающих: приятно было знать, что люди, сморкающиеся в пальцы, а не в платок, все равно достаточно джентльмены, чтобы прийти на помощь даме.
  К другим людям они, кстати, были не столь учтивы: столько насилия, как в Эбилине, Кина не видила за всю свою жизнь – а она-то считала себя девушкой искушенной в опасностях! Поначалу она ойкала, дергалась, нервничала, когда у нее на глазах одни добрые люди били смертным боем других, но потом привыкла. Жалость к жертвам она растратила в Канзас Сити: раз уж ей стало наплевать на беды переселенцев, то проблемы пьяных ковбоев, любящих нарываться на неприятности, были ей столь же важны, сколь жителю Аппалачей – итоги «опиумной войны». Теперь же милую улыбку с лица не стирал и вид лица, разбитого о барную стойку: внутри все еще ёкало, но уже скорее дежурно, чем испуганно.
  Местные задиры напоминали ей бойцовых петухов, на бои которых она насмотрелась в Сан Антонио: такие же пестрые горлопаны со шпорами, только и ищущие возможность распушить хвост и показать всем, и самим себе в первую очередь, кто тут самый сильный, ловкий, меткий. Они свято верили, что только за одно это женщины должны были в них влюбиться, как мартовские кошки – вот смех-то. На счастье ирландки, петухи забывали о том, что однажды могут попасть в суп: и за карточным столом становились главным блюдом. Уходя с пустыми карманами и поникшими гребешками, они верили, что назавтра-то они ух!, отыграются – и девушка радостно соглашалась с этим, зная, что все повторится вновь и вновь.
  Все было хорошо, и, казалось, переживаниям не найдется места. Но однажды Эбилин смог доказать, что не столь уж Кина невозмутима, как хочет себе казаться… но обо всем по порядку.

  А еще, к вящему удивлению своему, картежница с немалым удивлением осознала, что простота местных людей импонирует ей! Их искренность и не показушное геройство были чем-то непривычным, и потому удивительным. Здесь могли без разговоров двинуть в зубы, но в спину выстрелило бы только отребье. Здесь не умели и не собирались уметь интриговать, и были готовы прийти на выручку незнакомцу не ради денег, а потому что «сегодня я помог тебе, завтра ты поможешь мне». Это было что-то среднее между дикими варварами и древними римлянами – и такие люди или априори нравились, или навсегда оставались в восприятии их увидевшего злобными деревенщинами. И слава Богу, что Кина научилась видеть за мишурой суть – это дорогого стоило.
  Еще, кстати, она поняла, что подобная резкость и решительность ей также по нраву. Она и сама считала себя девушкой рисковой, боевитой и в немалой степени упрямой: и если на Востоке это были не те черты, которые стоит в открытую демонстрировать приличному человеку, то на Западе они почитались за норму – а значит, продолжая вести себя, как подобает истинной леди, можно было быть чуть больше собой истинной: поразительно приятное ощущение!
  Правда, все эти плюсы изрядно подтачивало отсутствие изящества в манерах и действиях – лишь немногие, прибывшие сюда со Старого Юга, могли похвастаться ими. Запад, на вкус Кины, был слишком уж прост и прямолинеен, и, не смотря на все свои достоинства, слишком безыскусен, и пер почти всегда напролом, рискуя сломать шею если не противнику, да себе. Картежнице были по нраву все же несколько более тонкие поступки, и несколько более изысканное отношение ко всему: местные, например, за трудностями прерий просто не видели их красоту, просто потому, что все это любование не могло принести ничего ощутимо полезного. Здесь было царство материалистов и практиков: а Кина полностью отказываться от более чувственного и созерцательного подхода, не смотря на весь свой прагматизм, не собиралась.

  Однако ж не материалистами едиными жил Эбилин, были здесь и достойные господа, при общении с которыми хотелось быть лучше, чем на самом деле, хотелось подниматься над собой и быть достойной тех знаков внимания, которые они ей оказывали. И пускай эти господа по врожденной рыцарственности не дотягивали до дона Мигеля, но их куртуазия в полудиких условиях, среди лонгхорнов и их погонщиков, была сродни глотку свежего воздуха после пропахшего потом и дешевой спотыкаловкой кабака. Она позволяла не увянуть и не переродиться в нечто более простое и приземленное, а всегда оставаться собой: Киной МакКарти, почти леди, чья жизнь – дорога. «Королевой без королевства», как иногда иронично называла себя девушка наедине с самой терпеливой и понимающей собеседницей – с самой собой.
  Беседы с Майклом Огденом, Джефферсоном Перри, Николя Бовэ, Чарли Аденом, Генри Мейером и некоторыми другими достойными людьми убеждали Кину, что можно оставаться человеком даже в самых стесненных условиях; поступки же и внешний вид некоторых других людей убеждали в том, что человек, слабый духом, с легкостью деградирует до полуживотного состояния. Запад был эдакой лакмусовой бумажкой для внутренней сущности: он вытягивал на поверхность все дурное и дистиллировал от примесей все хорошее – и итог обыкновенно выходил весьма необычным. Понаблюдав за остальными, авантюристка даже задалась вопросом – а каким Запад сделает ее, что поднимет к поверхности, а что смоет, как шелуху? Какой она станет безо всего наносного?

  Ответ на это был делом времени, а ныне, пользуясь благоприобретенной толерантностью к пониженным стандартам жизни, можно было посвятить все себя картам, благо в Эбилине ныне неумех при деньгах было больше, чем на всем Юге, вместе взятом. Ошалевшие от свалившегося на нах богатства ковбои пьянствовали, ходили по борделям, играли и стрелялись, не зная, куда потратить деньги. Что же, Кина была готова со всем христианским милосердием избавить их от мук неожиданного богатства и очистить их руки от праха золотого тельца: все равно ей деньги важнее, чем этим охламонам, не знающим, зачем им такие суммы.
  Стричь этих зубастых овечек было одно удовольствие: забывшись, они снова и снова бросали на стол мятые купюры в надежде отыграться – а ей только того и было надо. Тем более – тысячу раз спасибо тебе, Господи, что я женщина и леди! – что на нее озлобленность проигравших почти никогда не изливалась, а если кто-то, вроде того немца с длинной фамилией, и пытался устроить безобразия, всегда находились те, кто готовы были охолонуть дебоширов, потому что «мужиков бей, если хоцца, а баб… леди не трожь, песий сын!». В общем, общая нервозная обстановка не слишком-то мешала играть и восстанавливать равно просевший бюджет и пошатнувшееся душевное равновесие.

  Эбилин оказался примечателен еще и тем, что здесь почти не было женского общества, и уж тем паче не было судачащих обо всем и вся кумушек, чье мнение в других городах нередко становилось решающим. Зато здесь было предостаточно жриц продажной любви, самым изначальным способом помогающим толпе оголтелых мужиков сбросить напряжение. Фактически, наравне с хозяевами салунов, они были главными конкурентами картежников по насосному выкачиванию денег из горожан. Долго Кина присматривалась к «порченным голубкам», долго не решилась заговорить – это же невместно для леди!
  Но все же ей было любопытно, как до такой жизни доходят самые видные и кажущиеся приличными из них, и как они умеют заставлять мужиков пускать слюни одним поворотом головы. Понятное дело, приличной девушке такое знать не подобало, не говоря уже о том, что, о Боже!, делать – но разве это мешало удовлетворить любопытство хотя бы простой «случайной» беседой с кем-то из падших женщин, кто выглядит достойно? Может, интерес был вызван бездельем, может скукой, может тягой к запретному, а, может, просто нехваткой женских разговоров – кто знает? Как бы то ни было, но мисс МакКарти, привычно потерзавшись сомнениями и пострадав по поводу своей распущенности, решила как-нибудь невзначай пообщаться с кем-нибудь из подобных закостенелых грешниц.
  К тому времени к одиночеству Кина почти привыкла, не видя в нем никакой проблемы. Будучи без какого-либо тыла за спиной, без утешения и поддержки, она могла полагаться только на себя – но зато сама решала, что, как и когда делать. Ей никто не указывал, никто ничего не требовал, и она могла когда хочет, играть или бездельничать, наслаждаться закатами и музицировать, выпивать в баре и без оглядки общаться с тем, с кем сочтет нужным. Такая свобода была важна уже сам по себе, но, помимо этого, она гарантировала, что никто не предаст и не ударит в спину в самый важный момент. Кроме того, не имея ничего, кроме денег, она ничего не могла потерять – а значит, душа ее была ограждена от боли и была практически неуязвима: больше никакой Марко не посмеет ранить ее, а Мишель, счет к которому еще не погашен, рано или поздно заплатит за свою ложь!

  Наслаждаясь вкусом убойного кофе, от которого в Новом Орлеане все благородное собрание бежало бы, роняя веера и шляпы, картежница чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Пытаясь представить свою жизнь без Деверо, – ах, где ты, любовь моя? – то есть скучное тягомотное бытие жены Тийёля, где балы и сплетни были единственным развлечением, она снова и снова понимала, как же ей повезло: запертая в рамки правил деятельная натура, вынужденное подчинение супругу погасило бы божественную искру в ней, оставив после себя только пустую оболочку.
  Ведь она – истинная дочь своего отца! Граф ли он, нет ли – здесь, за океаном, он сделал сам себя, и достиг всего своими головой и руками. Она – такая же, только пошла дальше, и причина тому – одна: в ней нет тех слабостей, которыми характерен сильный пол, и поэтому она не теряет то, что обрела, а потеряв даже – не вешает руки. В этом вся она: милый Нат показал ей эту дорогу, дедушка дал сил пройти по ней, а Лэроу осветил путь – и теперь она может двигаться вперед самостоятельно, презрев то, что женщина так жить не должна.
  Ведь, не смотря на все трудности, ее жизнь такая интересная, такая разнообразная! Она столько всего увидела, столько узнала, повстречала столько людей! Проверив себя в разных условиях, она не сломалась и не одичала, а лишь расцвела, как цветок. А ведь ей всего два десятка лет, а она прожила больше, чем многие видели за всю жизнь. У нее впереди столько путей, столько предстоит нового: поистине переживать и унывать ей грешно, хотя, признаться, иногда по-иному нельзя.

  Но береженного Бог бережет, и не всегда милая мордашка и приятный нрав могут стать защитой, и не всегда найдутся те, кто придет на помощь. Подарок замечательного мистера Огдена – двуствольный карманный ремингтон «Модель 95» пришелся как нельзя более кстати. Маленький, незаметный, достаточно мощный, чтобы пробить сосновую доску в три четверти дюйма, он был идеальным оружием для тех случаев, когда окажется, что только насилие может решить проблему.
  Сколько коробок с .41 Rimfire извела Кина – не счесть, и это все стало возможным только благодаря ее поклонникам: сама бы она ни в жизни не добыла бы в этой глуши шорт-патроны, тем паче, в таком количестве. Джентльмены ей помогли не только со стрельбой, но и с выхватыванием оружия: здесь, на Западе, чаще побеждал тот, кто успевал первым выстрелить, хотя были и исключения, вроде дуэли душечки-Чарли и негодяя Холта, когда выдержка на голову разгромила скорость и поспешность. Впрочем, не без радости отметив это, картежница не прекратила тренировки: у нее все равно нет такой выдержки и опыта, поэтому лучше не изгаляться и поучиться быстро доставать револьвер из-под платья, чтобы не запутаться и не вляпаться с головой в неприятности, которых в ином случае можно было бы избежать.

  Мистер Аден, коллега по карточному ремеслу, стал ей настоящим другом, и Кина всерьез подумывала предложить ему партнерство. В глубине души она чувствовала, что Чарли, с его учтивостью и легким юмором, с его прекрасными сюрпризами и взглядом, от которого хотелось улыбаться, мог бы стать и больше, чем просто другом. И пускай до этого не дошло, но девушка поняла, что привязанность и комфорт могут, хоть и не столь быстро, породить то же светлейшее из чувств, что страсть и накал страстей. Это понимание ей было в новинку, и немного испугало, из-за чего она не решилась форсировать события: но Господь распорядился так, что такой возможности у нее и не оказалось.
  Она убила Чарли Адена. Вернее, убил его Холт – мерзкая тварь и трус. Убил подло, со спины, без предупреждения. Но он только нажал на курок, а причиной же смерти джентльмена послужило то, что она, именно она заняла его место спиной к стене, и позволила убийце остаться незамеченным. Глупая ошибка, простое желание поддеть ухажера – и все, его больше никогда не вернуть. И то, что его убийцу покарали еще на этом свете, ничего не изменит: тот, кто стоил сотни таких, как он, уже не вернется.
  Когда прогремел выстрел, Кина обомлела вместе со всеми, забыв даже о своем маленьком дерринджере. Только спустя десяток ударов сердца после того, как убийца скрылся, она, бледная, как полотно, поднесла пальцы к лицу, стереть что-то липкое и противное, а когда отняла их – они были все в крови и чем-то еще. И только тогда она закричала от ужаса. Ее, полусомлевшую, кто-то потащил наверх – она сомнамбулически переставляла ноги. Ей заказали горячую ванную – она мылась рваными, неосознанными движениями, вздрагивая от каждого резкого звука. Она терла кожу, пока та не заболела, и ей все казалось, что она до сих пор покрыта кровью несчастного. Когда вода уже остыла, она, не одеваясь, рухнула в постель, забывшись тревожным, болезненным сном, полным повторяющихся кошмаров – новых, и от того куда более страшных.

  Несколько дней она не могла прийти в себя, и сидела, запершись в номере, через силу заставляя себя есть и пить. Она плакала и корила себя, молилась за упокой души Чарли и о себе, грешной, обещала Богу, что приложит все усилия, чтобы из-за ее глупости ни один хороший человек не погиб. Жизнь, казалось, потеряла все краски, кроме серой, и стала пустой. Но прошло время, и снова в окно глядело заходящее красное солнце, снова хотелось крепчайшего кофе и прогулки, снова руки сами тянулись к картам. Чарли не был забыт – но обреченность ушла, и Кина снова была готова жить прежней бурной жизнью, за себя и за покойника. Ведь мистер Аден наверняка не был бы рад, если бы она закопала свой талант в землю, а красивый облик сменила бы на красную от постоянных слез изборожденную морщинами мину с вечно опущенными вниз губами. Он наверняка желал бы, чтобы она оствалась, как и прежде, цветущей и радостной, чтобы он, невинноубиенный, мог наблюдать за ней из райских кущ и тихо радоваться.
  Но, помимо горести, смерть эта преподнесла с собой и урок: лучше всего не рисковать и садиться спиной к стене: так всяко будет безопаснее. Кто знает, может, другой «Холт» наплюет на то, что перед ним девушка, и выстрелит, движимый своим скотским характером? Лучше не проверять, и постараться избежать подобных рисков, тем паче что это не представляется чем-то проблемным: ну какой джентльмен не согласится уступить даме желаемое той место? В общем, лучше садиться у стены, лицом ко входу, но и не забывать о револьверчике в потайном месте – чтобы уж точно быть готовой ко всему.

  Некоторое время после возвращения к людям авантюристка еще поиграла, но поняла, что морально ей пока что слишком тяжко здесь находиться – уж больно ярки были воспоминания о Чарли. Эбилин стоил того, чтобы вернуться, но пока что она тут засиделась – пора и меру знать. Ее ждал дилижанс до следующей точки на пути в Денвер: городка под названием Эллсворт. К слухам о том, что это место – дурное и развращенное, Кина не прислушивалась: Боже мой, это все преувеличения, и то же самое можно сказать что о Канзас Сити, если не общаться с местными ирландцами, что об Эбилине. Слухи на то они и слухи, чтобы в а раздувать до неимоверных величин. А окажутся они, против ожидания, правдивыми – так и не страшно: всегда можно собрать вещи и отправиться дальше.
  Распрощавшись с немногими хорошими знакомыми и даже поцеловав в щеку мистера Одена, Кина покинула Эбилин под столь любимый покойным «Бонни Блю Флэг» - и на сей раз не оглядывалась назад, видя перед собой только новую дорогу в неизвестность.

  Поначалу Эллсворт произвел на ирландку тягостное впечатление: дырой он оказался знатной, похлеще всех, где раньше Кине довелось побывать. Закономерно недовольство вылилось в раздражение, которое, в свою очередь, рассеялось, как дым, после прибытия в отель; приветливый персонал, теплая вода, «убойный» кофе и легкие закуски – что еще надо, чтобы почувствовать себя хорошо на новом месте? Разве что денежная игра – и такую возможность городок ей случайно предоставил. Такой шанс выпадал раз на тысячу – и авантюристка не преминула им воспользоваться.
  Поначалу все шло, как по маслу, и стек девушки быстро и капитально возрос. Правда, те ее визави, которые явно были не из местных, ей категорически не понравились, но они и не доллар, чтобы всем нравиться. Не выходить же ей за них замуж, в конце-то концов? Ну, неприятные люди, а скорее даже подозрительные, и что с того? Она и сама заслуживает немало подозрений, так что на других коситься-то? И Кина проигнорировала шестое чувство – и, как оказалось, зря.

  А ведь прислушаться было к чему, но снова азарт привел на ее порог проблемы. Здоровые такие проблемы, очень решительные и самоуверенные. И ведь Дева Мария давала ей шанс уйти – можно было покинуть игру вместе с клетчатым, сославшись на то, что визави допустили изменение правила игры до полуночи, а у нее, к тому же, мигрень начинается после долгого нахождения в прокуренном насквозь помещении. Могла – но не стала, понадеявшись на неуязвимость леди.
  Ах, если бы она решила чуть помедлить и еще раз проанализировать все неприятные звоночки, все могло выйти совсем иначе! Совершенно непонятный статус оппонентов, их вроде как сотрудничество, до полноценного партнерства не дотягивающее, повадки шулеров при явно недостаточном для профессионала умении, да даже просто не соответствующие приличным господам манеры – и это не считая невнятного, но сполна ощутимого чувства полуприкрытой угрозы! Сам диалог кареглазенького и клетчетого мог дать понять, что первый предпочитает играть по им придуманным правилам и навязывает их жестко, если не сказать жестоко. Так что возникшие неприятности не были внезапными и, если бы не азарт и самоуверенность, их можно было предугадать и избежать, оставшись с неплохой прибылью.
  Кто же они были? Скорее всего, аферисты, просто промышлявшие не картами, а чем-то иным, вроде некогда обсужденной с Лэроу схемы с конфедеративными векселями. Но хуже, если это были грабители или, что совсем плохо, настоящие разбойники, которых не страшат пули и сабли, чего уж говорить о маленьком дерринджере. Если последнее верно, тогда угроза пистолетом может вызвать у них не капитуляцию, а готовность проучить нахальную девку – и тогда вся надежда остается на то, что на звук выстрела прибегут другие люди, за чьими спинами можно будет укрыться.
  Но чего гадать – расклад выпал такой, какой выпал, и данного было уже не изменить. Что же, придется играть с теми картами, которые есть, и да поможет ей Бог!\

Вы не можете просматривать этот пост!

Это даже не гайд, просто шпаргалка на случай, если вы не в курсе, что есть что
Я ни разу не специалист по теме, просто решил сделать короткий ликбез, чтобы вы не спотыкались об эти понятия в тексте.

Виски - это продукт перегонки зерновых. Брожение происходит, когда из зерна выделяется сахар и смешивается с дрожжами, которые туда добавляют. В результате получается спирт.

Самый трушный виски - из ячменя и ячменного солода. Считается, что изобрели его в Ирландии, но самые богатые традиции, пожалуй, в Шотландии. Однако ирландский и шотландский виски разные по концепту.
- Во-первых, ирландский виски перегоняется трижды, а не дважды. Это делает его чище и, скажем так, помягче. Тогда как шотландский виски было принято разбавлять водой, ирландский можно было даже не разбавлять.
- Во-вторых, ячмень для ирландского виски традиционно просушивали на дровах, а для шотландского – на торфе, в результате он приобретал характерный дымчатый привкус, так любимый гурманами, и который так не нравился одному из героев О'Генри. Конечно же, не все так просто, и там тысяч пять нюансов и особенностей и всяких фишечек разных винокурен, но сильно упрощенно – так.

Но для США это все было сложновато. Там ячмень не очень любили, а любили другие культуры.
В США главными напитками были бурбон и рай. Бурбон был немножечко больше характерен для юга и среднего запада, а рай – для севера.
- Рай - это ржаной виски. Рай по вкусу довольно пряный и отдает чем-то таким фруктовым. Самые известные сейчас это, наверное, Индейка и Джим Бим. Но в те времена их не было.
- Бурбон - это кукурузный виски. В кукурузе много сахара, и, возможно, из-за этого бурбон априори слаще. Самый известный бурбон - это Джек Дэниэл'с. (Он родом из Кентукки и появился в 1866 году, так что ваши персонажи, когда попадут в рай, где этого Джека Дэниэл'са хоть залейся, могут смело гнуть пальцы, что они его ровесники.)
- И рай, и бурбон обычно гнали в одном кубе, без изысков (для скотча нужно было 2 куба, а для ирландского виски - даже 3). В результате по вкусу они были жесткие, как подошва ковбойских сапог. По сравнению с ирландским и шотландским виски с богатыми традициями в основном это была, канешн, косорыловка.
- Кроме того, было овер дохрена гибридов – из кукурузы и ржи пятьдесят на пятьдесят, пшеничный виски или с добавлением пшеницы к другим культурам. Короче, виски из чего только ни гнали.
- Самое низкокачественное пойло называлось "ред-ай" – красноглазка. Благородный шотландский виски ещё выдерживали в бочках, причем часто в бочках из-под других напитков, в результате он получал дополнительные вкусовые оттенки. Виски, который херачат на Западе – потому и дешевый, что никто его нигде не выдерживал: наливай да пей.

Короче говоря, что бурбон, что рай, что скотч – все это виски. Просто довольно разный.


Ром - это продукт перегонки сахарного тростника. Ром активно производили на островах Карибского Бассейна, и хотя были заводы в Бостоне, на юге его особо не делали. Хотя сахарного тростника в той же Луизиане было завались, но было не особо много предпринимателей, готовых конкурировать с кубинским или ямайским ромом, который делали уже много лет. Ром, как и виски, может быть как дешевым, так и выдержанным в различных бочках, что его делало сильно дороже.

Джин - это продукт перегонки зерновых с добавлением некоторых ингридиентов, в первую очередь можжевеловых ягод. Происхождение у него голландское, но настощую популярность он получил в Англии. В целом джин – это английская тема, крепкий напиток для простых англичан. В Англии джин традиционно делали из дешевой пшеницы, не подходящей для производства пива. Но к середине 19-го века джинн научились делать намного более качественным, и по сравнению с виски, который пили Дарра с Коулом в рюмочной, номер которой я забыл, в Денвере, лондонский джин в это время – это просто "слеза Христова".

И ещё два напитка, про которые я хотел сказать пару слов – это бренди и шерри.
Бренди (от голландского бранде – "жженка") – это продукт перегонки вина. Т.е. вот сделали вино, а как его вести-то? Да как-как... выпарить из него воду! Довести, разлить, разбавить водой и пить. И тут кому-то пришла в голову гениальная мысль: а что если... не разбавлять!))))) Получилось дешевое крепкое пойло, с которым не надо заморачиваться с хранением. А если заморочиться? И выдержать его в бочках? Получилось охренительно!
Технически коньяк - это подвид бренди из определенных сортов винограда с определенной технологией перегонки и выдержки.
Т.е. по сути бренди – это тоже европейская тема, потому что в США с вином было... не то чтобы плохо, но так... оно там не блистало.
Но конечно и ром, и бренди на Западе были.

Шерри или шерри-бренди или хересный бренди – это испанский бренди, который выдержали в бочках из под хереса.
Херес - это крепленое вино. Вообще крепленое вино (т.е. с добавлением сахара) - это фу-фу-фу, но херес среди них – король, потому что туда не тупо нахерачили тростниковый сахар, а хитро собрали виноград в тот момент, когда в нем было больше всего сахара ("припущенный"), а потом выдержали, т.е. сахар как бы "природный". Поэтому шерри-бренди – это статусная хрень выдержанная в бочках из-под статусной хрени, понимаете?) Т.е. очень дорогой.

Не стоит путать его с черри-бренди. Черри-бренди – это ликер: бренди, настоянный на вишне с черешней, нехило крепленый тростниковым сахаром и хорошенько разбавленный.

И ещё черри-бренди - это любимый сорт роз Биг_Босса, но это уже к нашей теме не имеет отношения ;).

«Десять минут с Броком». Новости Дол Ворда. Дол Ворд.
Пусть злые звезды пылают, я согрею ноги в их огне (с) Геката Катаристис

Удивительное дело, но сегодня вместо строгого костюма обтягивающего огромные мышцы похожего на древнего викинга блондина, на нем был одет легких боевой скаф, напоминающий десантные варианты сардаукаров, образ дополняли заплетенные в узнаваемые всеми косички волосы и тяжелый палаш на бедре.

-Привет малыши, потеряли папу Брока? Думали что мы не увидимся уже в этом месяце? Зря, я никогда не разочарую своих верных фанатов оставив их без ежемесячной порции адреналина. Клянусь, вы будете выть от восторга, стоять только на ушах и ссать исключительно кипятком! Да, что вы, даже меня проведшего шесть часов в монтажной разгребая все произошедшее по полочкам, все еще потряхивает от увиденных картин! Давайте же! Включайте проекторы на полностью, гоните прочь пацифистов и мямлей, сегодня развлечение для настоящих воинов! Будет жееесть!

Система Корелион последние месяцы считалась самой укрепленной среди всех систем Маракора превосходя даже Акрос с его могущественной, но медленной макропушкой и Динкурию с ее безумным, склонным шмалять по случайным кораблям, стражем. Три боевые станции класса «Цербер» и множество вспомогательных укреплений говорили сами за себя, гарантируя полную безопасность базе Каитано висевшей вроде бы на окраине системы, однако вполне в досягаемости огня орудий главного калибра станций, так что совершенно не удивительно, что количество торговых и пассажирских судов тут было просто астрономическим. Так что когда в систему вошла эскадра «Тагма Никанои» Дома Кносс то ей пришлось порядком подождать, пока с ее пути уберется мелочь что бы двинуться к Корелиону. Над кораблями санторинцев пестрели разноцветные голо-стяги – над «Минотавором» вились сразу два личных штандарта самого графа Птолемея Кносса и мастера-над-оружием Дома Кносс, Филлипа Гейра, а над «Орфом» трепетал флажок Вацлава Голгофа, который отказался покинуть Птолемея несмотря на настояния своего дяди выбрав путь служения. А вот эскадре «Серенада звездного пламени» Дома Теннери и сопровождающим его кораблям сошедшим со звездного пути чуть позже, ждать уже не пришлось и они спокойно двинулись к планете следом за ними. Нельзя было не удивиться схожести двух эскадр, обе двигались в классическом, но сложном построении «Копье», у обоих эскадр впереди шел тяжелый крейсер, а сзади по паре более легких собратьев. Правда на этом сходство кончалось, так как позади могучего «Минотавра» двигались еще три фрегата в окружении огромного количества эскадрилий, а вот хвост «Идальго» составляли многочисленные, но не слишком впечатляющие эскадрильи «тэнгу». Впрочем, нельзя сказать, что Дом Теннери выглядел слабее своего соседа, так как за первой эскадрой шла эскадра «Белое пламя Аджантиса» Дома Дайкис, а за ними и «Слава победителям» и два тяжелых фрегата Дома Голгоф и даже четверка корветов Рода Мартел. Вообщем, сил было даже существенно больше, хотя можно ли сравнить эту пеструю солянку с идеально сбалансированным механизмом «Тагма Никанои» было неясно.

Первоначально эскадры двигались друг за другом, но постепенно масса кораблей Альянса равных начала отставать замедляя свой ход, это странное поведение несомненно встревожило опытнейшего адмирала Фелипа Гейра и корабли санториан окутались почти звенящими от выведенных на максимальную мощность силовыми полями и ускорились поняв что они фактически находятся посредине треугольника из боевых станций, а их путь пересекается с мигающей разноцветными полями тяжелой станцией «Довод». Все сделано было верно и своевременно, но конечно же всем уже было понятно к чему все идет и когда сразу три «Цербера» разрядили свои главные калибры в «Минотавра» Филип Гейр ничуть не удивился успокоив лорда Птолемея кивком - он верил в свои корабли и своих людей. В это время по фрегатам замыкающим построение выстрелили идущие следом корабли Альянса равных мгновенно развернувших боевые стяги, пока на общем канале звучало извещение Квентина Ардо Дайкиса.

«Альянс равных склонил слух к мольбе Дома Эрлан и проголосовав, в полном сердечном согласии, единогласно Дома Дайкис, Теннери, Рейвен, Като, Ликиз, Голгоф, Эшлеклер, род Мартел постановили принять Дома Эрлан и Лярош в Альянс равных и поддержать их в канли против агрессии Дома Кносс как и просит в своем обращении Керстин Эрлан! Да встанет сильный за слабого!»

Пока звучало это обращение снаряды продолжали сыпаться на «Тагму Никанои»….но не зря мастер-над-оружием Дома Кносс Филип Гейр считался одним из лучших флотоводцев сектора споря за это звание с Джеральдом Лайоном. Да, флагманский «Минотавр» получил сразу два чувствительных удара, один из которых почти погасил фронтальную проекцию силового поля выведя из строя полсотни эффекторов, а второй и вовсе разнес в клочья бронированную фигуру быка на носу, но существенных повреждений не получил. Еще легче отделался «Сфинкс» лишившийся всего лишь радарного поста. А все прочие корабли мгновенно изменив конфигурацию построения словно заколдованные пропустили выстрелы мимо себя либо приняли на специально наваренные поверх уязвимых мест листы толстой брони не получив вообще никакого урона. А вот ответный выстрел санториан был страшен – буквально разлетелся в клочья от сразу четырех попаданий легкий крейсер «Кабальеро», канониры артиллерийской семьи дриллов не зря ели свой хлеб выдавая максимальное количество залпов при минимальном разбросе!

Ошарашенные сокрушительным отпором корабли Альянса все же ринулись вперед атакуя с двух направлений своеобразной рогатиной, где остриями были соответственно «Идальго» и «Слава победителям» за которыми прятались остальные корабли, прежде всего штурмовой крейсер «Пегас» к бортам которого жались два абордажных «Шакала», было видно что командир «Серенады звездного пламени» легендарный Виленто Дайкис рассчитывал не только уничтожить противника, но и пополнить свой флот трофеями, а потому не собирался прятаться за могучими боевыми станциями и готов был рисковать своими кораблями. Вот только, кажется он недооценил силу и слаженность своего противника потому что в дело вступили те кого особо то и не принимали в расчет – эскадрильи истребителей укомплектованные превосходными пилотами семьи Конирено что широкой завесой мчались навстречу врагам, мало того, что оставленные на защите кораблей четыре эскадрильи играючи перехватили почти все торпеды выпущенные по «Минотавру» как атакующей отвесно сверху эскадрой дайкисов, так и атакующей снизу тройкой корветов рейвенов. А так оставшиеся машины под предводительством легендарной эскадрильи «Персей» в мгновение ока достигли противника и буквально снесли выскочившие им навстречу четыре эскадрильи «тэнгу» не потеряв кажется не одной машины! Обмен ударами главного калибра тоже явно показал превосходство канониров дриллов как минимум, если их целями не являлись корабли теннери, во всяком случае один из алых тяжелых фрегатов получил существенную пробоину в борту, а зазевавшийся корвет дайкисов лишился всей кормы закувыркавшись неуправляемым куском куда то в сторону планеты. В ответ на это «Слава победителям» позорным образом промазала, как и тяжелые фрегаты голгофов которые лишь пошевелили силовые поля врагов. А вот «Идальго» существенно вырвавшейся вперед из за своей высочайшей скорости характерный скорее для корвета, чем для такой махины влепил огромную болванку в борт «Орфа» выведя из строя все бортовое вооружение левого борта, но в ответ принял на свои мощные щиты целый лазерный дождь от бортовых орудий фрегатов по которым упорно били боевые станции выполняя не слишком разумный приказ собственного нfчальства, ибо ценность уже выпустивших истребители судов существенно снижалась.

Но на этом сюрпризы не окончились ,от края системы к месту схватки уже рвался новый участник - тяжелый крейсер «Горе побежденным» в чьем пилотажном ложементе находился один из лучших пилотов сектора Виктор Мортари. Он заходил в тыл атакующим, его первый же выстрел основным орудием буквально испарил один из шакалов, которые оказались не готовы к каким то маневрам уверенные в защите среднего крейсера. Игнорировать такого гостя было невозможно и ему навстречу ринулись сразу два крейсера тяжелый «Слава победителям», который и так сильно отстал от превосходящего его в скорости «Идальго», видимо адмирал создавая построение не принял во внимание разницу в скорости кораблей, автоматически превращая построения «рогатина» обратно в «копье» и средний крейсер «Пегас».

А тем временем слитный удар «Довода» и «Идальго» лишил «Орф» одной из башен главного калибра и окончательно разворотили уже потрепанный борт являя всему миру внутренности корабля. А после «Идальго» не только обрушил полные бортовые залпы на фрегаты мимо которых проскакивал, держа курс на своего основного противника, но и применил свое главное оружие! Носовая фигура застывшего в глубоком выпаде фехтовальщика сдвинулась, обнажая жерло сверхмощной потоковой лазерной пушки и мощнейший луч буквально отпилил у фрегата «Даная» треть корпуса вместе с двигателями и эффекторами поля! Два оставшихся «Цербера» снова промахнулись, их канониры не справлялись с мастерством дворян пилотирующих крейсера, а вот тяжелые фрегаты голгофов отстрелялись на удивление удачно, окончательно выведя из строя исковерканный фрегат «Европа» и полностью погасив поля на потрепанной «Деметре». В связи с тем, что «Идальго» уже закрывал собой почти всех противников ответный удар «Минотавра», «Сфинкса», «Орфа» был направлен на него, словно сумасшедшие метались канониры из семьи дриллов по палубам и оба судна выдали прямо таки образцовый двойной залп как и предписывает военная доктрина Дома Кносс. Три попадания из шести, двое из которых вспыхнули синем светом и проигнорировали силовое поле, оказались отличным результатом и словно остановленной ударом на полном ходу «Идальго» заскользил назад теряя броневые пластины из полностью развороченного носа.

Разделенные пополам эскадрильи же конирено продолжали зверствовать внутри построения противника буквально разорвав сотней мелких укусов последний «Шакал», а легендарные «Персеи» без всякого труда закончили добивать остатки авиакрыла теннери, ну а оставшаяся половина опять перехватила почти все торпеды посланные с корветов «Белого пламени Аджантиса», а корветы рейвенов и вовсе отогнали к самой планете. Правда тут наконец то вступили в дело плетущиеся в самом конце тяжелые корветы, которые обрушили настоящий огненный шквал из своих излучателей на вертких врагов не допуская их к тяжелым фрегатам и испаряя десятки машин за один залп!

Битва окончательно развалилась на три части. В самом дальнем радиусе велась нечестная дуэль два на одного, но великолепное мастерство Виктора Мортари заставляло думать что бой равный. «Слава победителям» никак не мог не то что пробить броню и нанести урон оборудованию, но даже нормально ослабить поля противнику, хотя сам уже обзавелся второй дырой в боку прямо рядом стой что была когда то получена еще на Мистрале. «Пегас» ведомый Виленто Дайкисом выжимающим из себя все возможное благодаря секретным техникам общины, ухитрился потерять только часть орудий правого борта в ответ постоянно жаля противника своими пушками «нова», но даже будучи почти полностью ослепленным, после того как ему вывели из строя все сенсоры «Горе побеждённым» все же вполне уверенно удерживал на себе двух своих противников и похоже побеждал их!

В центре «персеи» не обращая внимание на то что тяжелые корветы отстреливают одну эскадрилью за другой, таки прорвались к тяжелым фрегатам и буквально спилили орудие главного калибра одному из них. Лишенная полей, но не боеспособности «Деметра» сошлась в настоящем клинче с поврежденным ранее «Триумфом Раббана», но это скорее был жест отчаянья так как бортовые залпы корабля голгофов сразу начали отрывать от нее куски, чего об ее собственных выстрелах сказать было нельзя.

В эпицентре битвы все было еще тяжелее. Стайная атака «Белого пламени Аджантиса», чьи торпеды наконец то перестали перехватывать истребители занятые собственным выживанием среди лазерных трасс, наконец то перегрузили поле «Минотавра» что вызвало расплав генератора силового щита. Что позволило наконец-таки попасть одной из станций «Цербер» по флагману Дома Кносс да так удачно, что сорвало ему башню лавного калибра, вторая станция по традиции промахнулась. А вот «Довод» засияв привычным радужным пламенем получив видимо наконец то канал подпитки с планеты разрядил свои калибры во уже вскрытый борт «Орфу» разорвав корабль напополам. Некоторое время «Идальго» и «Минотавр» обменивались полными бортовыми залпами превращая свои бронированные шкуры в подобие лунной поверхности пока перезарядившееся основное орудие теннерийского крейсера не отшвырнуло противника от себя испарив вспомогательные двигатели и вызвав внутренний пожар. Впрочем, за ошарашенного собрата тут же вступился «Сфинкс» закрыв флагман своим корпусом и в свою очередь с меткостью присущей канонирам дрилов выдал сразу два залпа главного калибра по «Идальго» и дополнив это полным бортовым залпом, снеся ему почти все орудийные башни и лишая в свою очередь его главного калибра.

Дуэль между легендами все продолжалась и как не удивительно Виленто Дайкис в ней проигрывал! Несмотря на отличное мастерство, мерцающие силовые поля и активную защиту «Пегас» все больше напоминал израненного инвалида, который хоть и не лишился чего то жизненно важного, но потерял больше половины прочности корпуса, а состояние «Славы победителям» и вовсе было сложно описать, такое ощущение что главный калибр его старого соратника по флоту катонов бил точно в одну уязвимую точку буквально прогрызая путь у уязвимой сердцевине корабля где располагались реакторы и склады боеприпасов, при всей внешней целости крейсера, внутри он походил на выеденную скорлупу, а уцелевший экипаж больше занимался тушением пожаров чем стрельбой по противнику. Нельзя сказать что состояние «Горе побежденным» было отличным, все же орудия «нова» лишили его всех вынесенных на обшивку и даже укрытых не слишком глубоко под броню оборудования, но пушки и двигатели были целы, а значит Виктор Мортари оставался смертельно опасным противником, повреждения судна казалось совершенно не снижали эффективности его действий.

С грохотом взорвался «Триумф Раббана» отчаявшиеся поймать «персеев» на маневре тяжелые корветы просто били по облепленному ими кораблю забрав жизни легенд пусть и ценной собственного корабля. «Деметра» теряла все больше и больше отсеков под ударами последнего корабля голгофов и потихоньку начинала вращаться вокруг себя потеряв львиную часть двигателей, а ее противник ожесточенно добивал ее бортовым вооружением, посылая болванки главного калибра в ставшего различимым и уязвимым «Минотавра» .

В яркой вспышке, получив по удару с каждого из «Церберов», да еще и волну торпед с корветов наконец развалился на части обездвиженный ранее «Минотавр», погасли голографические флаги и по немногим уцелевшим кораблям санторианцев прокатился стон, несмотря на все происходящие многие дворяне еще какой то наивной верой верили в своего лорда и его мастера-над-оружием и их гибель просто ввергла их в шок, а вот по кораблям альянса раздался победный рев с гибелью флагмана победа стала неминуема. После этого, даже сравнительно целый «Сфинкс» вместо того, чтобы нанести очередной удар по еле живому «Идальго» вместо этого пустился наутек, а вслед ему неслись немногие уцелевшие эскадрильи и сыпались залпы боевых станций.

Очень скоро единственным кто продолжал сражаться был Виктор Мортари на своем «Горе побежденным» он раз за разом ускользал от попыток абордажа «Пегаса» продолжая сосредоточивать огонь на тяжелом крейсере и был вознагражден успехом. Очередной выстрел и гигантская болванка наконец преодолевает броню центральной рубки лишая тяжелый корабль управления, а его лазерные орудия уже шарят своими лучами в глуби огромной раны на борту тяжелого крейсера и... мертвый исполин замирает, словно выеденный изнутри световыми щупальцами своего старого собрата. Впрочем понятно, что триумф был делом временным. Несколько выстрелов с освободившихся «Церберов» хоть и промахнулись по санторианскому кораблю, но вывели его на нужную траекторию и Веиленто Дайкис наконец не оплошал, ловким маневром рассыпающийся на куски прямо в полете «Пегас» поднырнул под брюхо крейсера, лязгнули захваты и средний крейсер намертво присосался к своему противнику, а тряхнувший белоснежной копной волос Виленто Дайкис сменил пилотский ложемент на бронированный скаф и мономолекулярный меч, вот тут ему точно не было равных.

Легкий крейсер «Сфинкс» бежал к окраинам системы, за ним насилуя движки неслись корветы Дома Рейвен всаживающие торпеды прямиком ему в дюзы, а на начавшейся трансляции с «Горя побежденным» стоящий по центру рубки Виленто Дайкис поднимал одной рукой к потолку отрубленную голову Виктора Мортари.

- Вот это жар! Вот это бойня, вот это сюжет! Две легенды! И кровииища! А как идеально выбрано время и место боя, уверен в любой иной ситуации санторианцы бы разметали весь флот Альянса! Как говориться для победы нужно правильное место, место и еще раз место! Но это еще не все!

- Наши корреспонденты сообщают о повсеместных столкновениях кораблей и полков Альянса равных и Лиги Матиаса «Паломника» - торжествующе ревел Броок Самсон – бои идут на Тиамате и Тарнии, на Гратвуде и Уршилаку, на Янусе и Сионе, на Каммале и Квайге! Сектор Маракор горит пламенем! Нет ни одного Дома, оставшегося в стороне, СЕКТОРАЛЬНАЯ ВОЙНА НАЧАЛСЬ!

Новости одной строкой

Вся Империя затаив дыхание ждет результатов происходящих в Радужном соцветии миров событий, Комиссия по охране человечества в спешном порядке отзывает всех своих агентов из окраинных секторов. Благородные Дома древней крови Атрейдес, Боро, Эказ, Хагал собирают флот около Разлома Малгара. Дом Террано являющийся «Хранителем Второго завета» заявил, что получил санкцию Возвышенной инвестигации и приступает к пробуждению сверхдредноута «Цена человечности».

Гибель огромного количества лучших сынов Аджантиса поразила Дом Дайкис, никогда за последние несколько веков Дом не терял стольких своих воинов в такое короткое время, с гибелью корпусов «Первые сыновья» и «Вторый сыновья» многие поместья опустели.

Множество специалистов Бене Тлейлаксу успешно прибыли во владения Дома Теннери, это уже второй случай открытого сотрудничества Благородного Дома сектора Маракор с грязными коротышками, однако учитывая огромное количество населения во владениях серидар-маркиза нет сомнений что цены на донорские органы скоро рухнут, ведь мастера-мейшейхи уже приступили к делу!

Сотрудничество между Домом Кносс и Домом Рейвен на Тиамате закончилось так же стремительно как и началось, контракт на найм корпуса «Стальной Вран» был спешно прекращен и теперь войска воронов просто грабят бывшие владения Дома Эрлан отдирая даже облицовку строений, интересно как посмотрит на это Род Ксефос который уже примеряет новые владения?

Цены на пищу в секторе неожиданно снова начали свой взлет, это тем более удивительно, что предложение уже почти выровнялось со спросом из-за большой массы бесплатных поставок Домом Теннери и выходом Дома Кносс на самообеспечение и даже экспорт продовольствия на Меридо.

Дом Мортари лишен владения Солнце-многих-теней в связи с тем что уже два месяца не контролирует древнюю луну, по сообщениям имперских служб последние ученые дома экстренно покинули свои лаборатории загерметизировав отверстия под ее поверхность.

Сенат Дома Катон единогласно проголосовал за предоставление в найм Дому Рейвен излишек собственного транспортного флота для обеспечения Акроса всем необходимым, мотивировав это тем, что подобный договор уже заключался с Домом Ордо ранее. Так же, между прочим, сенат все же рекомендовалв всем динкурийцам не занятым работой в имперских организациях покинуть миры Дома Катон ввиду их потенциальнйо опастности для жителей планеты.

Весьма позорная история разыгралась на дальней орбите Кейтейна, где корвет под руководством Кориолана Кносса сначала атаковал «Воин» Дома Эрлан направляющийся к зоне выгрузки хайлайнеров и принудил его вернуться на космодром планеты, но уже порядком продырявленным. Судя, по нашим сведениям, он пытался убить леди Керстин Эрлан, но не рассчитал что сил корвета не хватит на уничтожение хорошо бронированного военного транспортника. Так что хулигана сразу после этого приструнили «скорпионы» сардаукарской гвардии указав, что столица человечества не место для боев, даже во время канли.

По Среднему поясу Маракора ходят странные слухи, что кто-то где-то видел какой-то огромный объект, причем некоторые знатоки даже по туманным показаниям сенсоров делают вывод что это может быть одним из кораблей класса «Грех» Дома Муттели…что он делает в секторе и как сюда попал совершенно не ясно.

Дом Голгоф заявил, что считает необоснованным отказ его кораблям в добыче ресурсов на Поясе старателей со стороны местных корпораций и общин распорядителей и намерен направить военные корабли для обеспечения защиты своих судов. Во всем заявлении сквозит мысль - если можно Дому Ордо так поступать то почему нельзя нам?

Огромная награда обвялена ОСПЧТ за поимку и уничтожение кораблей пиратского клана «Мрачные Свежеватели» эти отвратительные монстры уже слишком долго тревожат сектор!

Очередной этап войны с преступностью и среди преступников на Равнике, в этот раз основной жертвой стала нихонская этническая группировка «Союз белого лотоса». По сведениям полиции планеты ее глава с ближайшими помощниками был застрелен в собственном сегменте небоскреба «Шаронир» , а после на погрязшую во внутренней грызне группировку навалились силы других банд растащившие ее активны на части.

До недавнего времени таинственная планета Визигор входит в общее правовое поле империи, теперь это владение Дома Нихон, славься Дом, открывающий глубины Дна человечеству!

Дом Като наконец то отменил введенные еще полгода назад ограничения на полеты по своим владениям, чтож похоже урок от Дома Харконеннов пошел впрок!

Ходят слухи что после встречи Кориолана Кносса и на-герцога Лето Атрейдеса противоречия, тревожащие два дружественных дома наконец то, начали сглаживаться, во всяком случае очевидцы говорят, что Кориолан Кносс покинул «Утес» в гораздо более приподнятом настроении чем вошел туда.

По сведениям с МДжина поверенные Дома Калахира обратились с иском о систематическом неисполнении контрактов Домом Катон, сумма иска весьма серьезна и превышает 20 миллионов соляри! А сам Дом Калахира стал объектом судебных претензий от Дома Ордо, но на гораздо более скромную сумму.

Снова начавший разгораться пожар восстания на Донне был в зародыше локализован корпусом «Эхо вороньего плача», попытка интербригад вывести население нижних уровней для разгрома промышленных секторов кончилась полным провалом, когда засевшие по укрытиям стрелки перещелкали всех про-каладанских активистов, а потом аккуратно и без лишних жертв оттеснили толпы от промышленных секторов в торговые кварталы. Там, конечно, толпа учинила небольшой разгром прежде всего в фирмах санторианцев и акросцев, но это сущая ерунда по сравнению с тем, что могло произойти.

Наконец то настал конец страданиям корпорации «Надежда Капри». Дом Эрлан уплатил 8кк соляри согласно решению суда и расформировал корпорацию подчеркнув что инвесторы получили дивиденды, а дом Эрлан все же провел операции против пиратов и поднял уровень безопасности в Маракоре, но недостаточная поддержка Дома Катон и настоящее предательство Дом Като привели проект к краху.

Удивительное событие произошло на Уршилаку, где Дом Ордо освободил целый миллион рабов-уршилу по просьбе Стефана Эралана, который заявил, что через Дом Эрлан уршилу могут выкупать родственников из рабства, ведь в своей меркантильности подземный король требует золота. Но что такое звон соляри по сравнению с живыми улыбками родных и близких? Дом Кносс не справился силой оруждия, но Дом Эрлан выполнит предначертанное не мечом, так золотом! И в доказательство приводит письмо лорда-тирана Динкурии – «Я, Тиран Динкурии, могучий Йохан Ордо уступлю уговорам сиятельного лорда Эрлана и обменяю ему ничтожных червей уршил на оговорённые ценности. Да будет воля моя. Йохан Ордо».

Дом Чамон как и обещал восстановил звездный якорь в районе звездного моста, теперь доступ в Анклав дальних звезд восстановлен в полном объеме, хотя конечно сама уникальная конструкция «звездного моста» больше не функционирует и должного разгона корабли не получают, и врят ли без ментатов звездные инженеры смогут когда-нибудь починить его полностью.

В соответствии с решением Большой сессии Ландсраата выделены значительные суммы на поддержку инфраструктуры ОСПЧТ в секторе Маракор, основное внимание как не удивительно получила планета Тарния, которой похоже уготована роль нового глобального торгового хаба.

Аристократическая семья пилотов Конирено с Санторина набирает небывалое могущество, ее роль в политической системе Дома Кносс уже сравнилась с семьей Тавор, а после новых привилегий, дарованных древним семьям Ландсраатом их значимость невозможно переоценить.

Не дождавшись ответа от патрона сектора Дом Верниус нанял не много ни мало а дредноут «Джозеф Венпорт» который просто разнес на клочки и запрятанные в астероидах позиции пко и даже саму непонятную базу, превратив весьма серьезный укрепрайон в месиво обломков. Горький день для саттелитов Ришеза.

На корабли мирные корабли Дома Чамон занятые прокладкой трассы неподалеку от Проклятых звезд совершено нападение большой пиратской эскадры, на нашим сведениям серьезные повреждение получил корабль эксплорер а один из корветов прикрытия и вовсе уничтожен.

Врата Маракор прошел знаменитый тяжелый многофункциональный крейсер «Сын Земли» Дома Терано, судя по всему боевому кораблю было предоставлено приглашение в сектор со стороны одного из местных домов, но каким именно не разглашается.

Адвокатское сообщество было потрясено зверским убийством законника нанятого Домом Рейвен для представления интересов лорда-атамана в спорах с Домом Нихон. Адвокат стал жертвой маньяка, который буквально выпотрошил беднягу. Впрочем, полиция уже идет по следу преступника и наверняка поймает его.

Великий Дом Катон от имени Благородных домов Лиги Матиаса Паломника - Катон, Кносс, Калахира, Мортари, Нихон и по личному ходатайству лорда Дома Ордо признал Бене Тлейлаксу нежелательной организацией и запретил контакты с ней свободным планетам, а так же рекомендовал Благородным Домам сектора сократить сотрудничество с этой организацией. Удивительно, что ранее считавшийся образцом благородства Дом Теннери стал защитником грязных коротышек прилагая все усилия дабы локальный закон не вступил в силу. Несомненно, позор и презрение аристократов сектора обрушиться на Дом Теннери!

Корпус «Жатва южного ветра» окончательно вышвырнул войска Дома Кайр из владений Дома Нгонго закончив освобождения спутника Мба от агрессоров, печальный день для королей воздуха.

Гражданская война на Калахире явление совершенно бесконечное, пусть вялотекущая, но она похоже будет продолжаться столько сколько светят звезды, ведь количество заинтересованных в этом сторон только растет. В этом месяце правители наконец решили заняться своей метрополией обрушив силы своей армии и флота на бунтовщиков Темных отмелей! Да, возврату к дружбе с Космической Гильдией уже явно не бывать.

Удивительным событием стал договор между Великими Домами Чамон и Фордж после которого система Мистраль стала единоличным владением Дома Чамон, что получил в ответ лорд-фюрст Андреас Фордж остается неясным. Однако, все это не значит, что Дом Фордж потерял статус резидента Маракора, так как по просьбе кланов Сатуриона вся система газового гиганта отныне оформлена как его внешнее владение, что подтверждает исполинский замок «Поршень прогресса» возведенной на одной из лун газового гиганта. Скорее всего произошло разграничение влияния между могущественными соседями, где Дому Чамон досталось Дно, а Дому Фордж Глотка.

Новая серия взрывов в лабораториях Дома Катон снова привела к существенным жертвам, видимо отклонение герцога от курса на построение Янтарного мира им пришлось не по вкусу. Особенно пострадали специалисты семьи Фраччи которые пытались ликвидировать последствия прошлых взрывов.

Без всяких видимых причин один из орбитальных причалов на орбите Донны внезапно развалился на части, которые даже повредили рядом расположенную орбитальную ракетную платформу «Колчан». Этот трагичный инцидент произошел, наверное, из-за слишком интенсивного использования и плохого технического обслуживания.

Несколько дней назад по сообщению Имперской каторжной службы вышел на свободу закоренелый военный преступник, мятежный бурсег с Люции Сильвио Карамона, этот воин-поэт когда-то поднял страшнейший мятеж против правящей семьи и опустошил половину планеты без стеснения используя боевые отравляющие газы и фактически совершил действия граничащие с геноцидом. Служба не уточняет причины освобождения, сам преступник тоже отказался от каких-либо комментариев в отношении происходящего на Мортис и не сообщил о своих планах на будущее.

Внезапно сразу множество корпораций и научных семей обратились в Патентную службу с требований прекратить незаконное использование фирмами и корпорациями Дома Рейвен целого набора патентов в отношении различного рода наркотиков. На Донну уже прибыли патентные поверенные, которые занялись восстановлением попранных прав. Кажется это настоящая Патентная война. Для наркоманов Донны настают тяжелые времена и это не лучшим образом скажется на планете где до половины населения употребляет какое либо из сильнодействующих веществ.

Начался патентный скандал с правами на использование и промышленное производство комплектов пехотного снаряжения «Яри», кажется, не только Дом Нихон вскоре может стать обладателями прав на производство этих великолепных комплектов!

В соответствии с дарованной падишахом-императором привилегией, Дом Теннери взял на себя тяготы и право патроната над планетой Корбзон. На планету уже прибыла леди Джендра Свифт, официальная наложница лорда Люция Теннери которая и будет официальным представителем мейдара на планете.

У Дома Теннери на Кейтейне новый посол и это не кто-нибудь, а легендарный церемониймейстер Малого гербового зала Ландсраата Карлос Виккайзер! Напомню непосвященным, что он не много ни мало, а правнук самого Фрициана Виккайзера главы Комиссии по геральдике!

Как стало известно Дом Теннери в его невероятном милосердии в очередной раз примерил на себя мантию миротворца, с огромным трудом Северин Теннери уговорил лорда Стефана Эрлана освободить захваченных тем членов семьи Тавор, которые теперь до конца канли между Эрланом и Кноссом найдут дружелюбное пристанище в его владениях где он даровал им несколько поместий, как и всем прочим таворам которые решат прекратить войну и воссоединиться со своими семьями.

Тяжелая эпидемия неожиданно обрушилась на Динкурию, «легочный артрит» подкашивает здоровье жителей планеты и так далеко не фантастическое. Это можно было бы принять за очередные проблемы от гибнущей экологии планеты, но на сей раз болезнь вспыхнула словно пожар и мгновенно распространилась как по метрополии, так и по прочим планетам Ордо. Вспышки отмечены даже на Уршилаку и Тарнии.

Всюду обсуждают письмо лорда Йохана Ордо обращенное к этническим динкурийцам «Динкурийцы! Вы честно пытались встроится в общемаракорское сообщество и освоить мораль и этику культурных центров сектора. Но всё напрасно, динкурийцев несправедливо проклинают и угнетают, и очерняют по национальному признаку. Это расизм! Из нас пытаются сделать рабов-уршил современности. Пришло время вернуться на историческую родину. Родина-мать любит Вас! Нуждается в Вашем уме, силе и организованности. У нас нет красоты райских планет Акроса и Люции, но зато каждому гарантировано тепло в доме, темный эль и добрая еда. Никто не будет высокомерно учить вас жить. Вместе мы достигнем успеха и процветания! Доставка на родину полностью компенсируется! Добро пожаловать домой!»

На Комхейме зафиксированы боестолкновения между представителями отдельных аристократических родов, которые увенчало прибытие десантного транспорта «Воин» Дома Нихон которые заявили, что проводят какую-то специальную операцию и атаковали поместье одной из семей, но внезапно получили серьезный отпор о местных! Многие свидетели говорят о том, что видную роль в этих событиях играют многочисленные и хорошо вооруженные пехотинцы с Динкурии которые оказались твердым орешком и хотя понесли существенные потери смогли окружить полки противника.

Имперский аудитор Караристис Сноко прибыл на Донну с миссий по тщательной проверке канцелярии Дома Рейвен, он уже почти закрыл работу нескольких министерств, когда коса налетела на камень и имя камня было Эстебан Этьен Наварро, который апеллируя к тому что фактически сейчас функционирование и охрану министерств осуществляет он лично, а как представитель Дома Теннери он имеет привилегию игнорировать запросы имперских аудиторов. Так что вместо закрытия министерств аудитор погрузился в процессуальные споры с благородным аристократом.

Экипажи многочисленных торговых судов в системе Люции могли наблюдать удивительное событие, как на огромный частный хайлайнер грузиться настоящий караван переселенцев начиная от транспортов кончая такими исполинскими объектами как боевая станция «Цербер» и большая космическая верфь. Интересно, куда направляется этот флот.

Прославленный адмирал и флатоводец Джеральд Лайон сложил полномочия командующего эскадрой Дома Катон и принял новое и очень неожиданное назначение в качестве мастера-над-оружием Благородного Дома Хэре.

На Огаторе начинается масштабное терраформирование, кажется, искусные специалисты пытаются растопить ледяную корку планеты, превратив ледяную планету в океанический мир, в скором времени сотни суборбитальных зарядов вскипятят огромные массы льда сформировав новый облик планеты.

Без всякой помпы и торжеств лорд Северус Драконис получил перстень своего Дома на Акросе, интересно зачем было все это затевать что бы потом пренебрежением оскорблять возрождённый Дом?

Вальтер Корви ставший распорядителем кредитных портфелей нескольких должников Банка Развития заявил, что отвергает требования о преждевременном погашении долгов как несостоятельные и что главный Банк Сиона находится на гране краха по причине необеспеченности финансовыми резервами, а не по причине чьих то враждебных действий. Его финансисты уже работают над тем, что бы это доказать и инициировать процедуру банкротства Банка Развития.

Большое пиратское нападение на торговые пути Дома Ордо связывающие Хрустальную Цепь и Динкурию было отбито конвойной эскадрой сэра Рого, знаменитые наемники не только заблаговременно засекли пиратский рейд, но и сами устроили засаду на пиратов разнеся в клочья пять каперов.

Из за каких то флуктуаций прервалось регулярное транспортное сообщение со станциями Главии, судя по всему произошло столкновение нескольких крупных астероидов чьи осколки серьезно замусорили окружающее пространство. В Космической Гильдии подтвердили, что пока они не разлетятся хайлайнеры туда ходить не будут.

По зову своего сюзерена Дом Мортари вступил во вражду с Домом Ордо.

Известная семья Мехос заявила о том что покидает Тарнию и переселяется на Телус под крыло Великого Дома Хагал, чтож поздравим лорда Селициана с новыми вассалами!

На Акросе рухнуло одно из древнейших поднебесных древ, что конечно печально, однако на его месте и из его ствола с невиданной силой начал расти новый росток. Местные жители в задумчивости, это хороший знак или наоборот?

Запутанная история - легкомысленный дневник Керстин Эрлан

Про мечты
Все мы сотканы из легенд и желаний.

Желания определяют наши действия, цели, устремления и надежды, управляют нашими мыслями, ведут нас к нашей судьбе. Что хочет простолюдин - это удел его личный, пусть на самом деле и определяемый извне, а вот воля аристократа облечена властью. Из магического мира желаний где возможно все, наши порывы просачиваются в реальность, материализуются как приказы вассалам и офицерам. Они несут мир и войну, пожары планетам и возвышение народам, благоденствие отдельным личностям и смерть миллионам других.

Как часто мы хотим одного, а все случается не так так мы этого хотели!

Наивная я мечтала побывать при Асе-Цепехе и Солнце Теней, а теперь дорога туда заказана под тремя печатями, и, возможно, увидеть эти артефакты мне не удастся никогда. Или пока третью печать не сломают...

Никто еще не желал моей руки и сердца, а теперь, как говорит мой отец, сразу четыре дома расчитывают один из этих органов отрубить, а другой вырвать! Великие льды, какой ужас! А ведь в Маракоре осталось всего шесть невест, мы - исчезающее племя, как так можно с девушками…

Мой дядя Нильс любил на расстоянии Марию Катон, а жениться ему выпало на Владиславе Рейвен. На этом оксюморон можно было бы и закончить, но к счастью участь счастливой матримонии миновала, причем поневоле для дяди, как и чаша неравного брака с доктором Чамон. Дядя Нильс, я еще не начала писать о семи шагах к Солнцу, но иногда мне кажется, что лучшее, что с тобой происходит - происходит не по воле твоих желаний, а вопреки им. Надо принять это по-философски.

Так, кто у нас дальше? Папа хотел... Но довольно о бело-голубых нас. Куда интереснее пофантазировать о том, о чем мечтают более разноцветные дома.

Вот, например, возьмем Дом Калахира. Лорд Эльридион планомерно ставит таможни и Вертикали, возводит станции, но не имеет амбиций нравиться большим людям или ими командовать. Скажите честно, кому может нравиться друг-таможенник, который с тебя берет плату за пролет по общественной дороге? (Между строк: Эльрик человек хороший, когда не Шаутбенахт). Как навигатор Гильдии, обладатель океанов и тысячи карманов обошел все опасные дороги и Пути Глубин, и выбрал самый безопасный путь к выживанию. Зато когда упадет занавес, его дочь будет ходить в самоцветах, а не оглядываться на каждую тень, как ваша покорная слуга (слезы!).

Мой любимый персонаж Лорд Динкурии ведет игру на вид схожую, но заваривает чай вкрутую. Здесь дед бил-бил и разбил Квентило клевцами и преторианцами, там Рифатов поймал в ловушку его человек с фамилией Рот, на Тарнии умельцы Ордо забетонировали Скалу так, что за стеной древних надписей не видно. А я может быть хочу прочитать, что за послание нам там предки написали! Тиран по-мужски столбит собственную территорию, в чужой союз не пошел! Золота у него целая груда, но вот только золото для него не самоцель. Лорд Йохан метит выше, его конечная амбиция, думаю, это - экономическая власть над Маракором, ведь не скажешь же “нет” человеку, который поставляет топливо в твоем корабле среди космоса и пласталь, отделяющую тебя от пустоты, только, "нет, пожалуйста, не-е-е-т!" Вот она, аб-со-лют-ная власть! К власти и любовь приложится, и дружба, не правда ли?

Власть открыто декларирует добродетелью и дом Катон. С его трона сложно подняться, выше Акросса только шпили Ландсраада (или зад Окульского скопления, если внимательно изучить карту, "Врата Маракора" на что похожи, вы задумывались?). Но стремится ли в лучшую ложу Ланда Патрон сектора и наследник престола Артур? По поступкам сложно судить, вот пример: месяца три назад Его Сиятельство Козимо сплотил полки защитников Маракора, чтобы дать отпор Чамону и не пустить его в Маракор. Много доблестных людей с обеих сторон полегло в той битве. А минутой позже за Эвелина выходит Мария Катон с приданным в половину сектора - все что у нас ниже пояса (Старателей) стало зоной легитимных интересов новых добрых соседей. Все поменялось местами руками Герцога. Так скажите же мне, о чем может мечтать Е.С. Козимо в своих снах? Иногда мне кажется, что ему видится не какая-то финальная цель, не чудесное видение дворцов и прекрасных образов, не сплоченые братские шеренги полных доблести бойцов и славные битвы, как Северину Теннери. Засыпая, Его Сиятельство, я верю, слышит музыку, процесс, фигуры на доске, “Кадриль Стариков”, в которой дома постоянно меняются местами и партнерами, и бывшие враги вдруг оказываются в постели друг с другом, чтобы проснуться утром, посмотреть налево и молча закричать:“Мама, как я здесь оказался”. Они вертятся волчком наяву и в гробу, а ритм им задают один бородатый дирижер и его послушное фортепиано.

Чего желает Андрей Рейвен в своем жужжащем от деловой активности улье, окруженный деньгами, врагами и с телом Кассии на руках (сочувствую!). Вдруг в его окутанном сигарным дымом сердце он лишь хотел бы, чтобы его кто-то понял, обнял и помог построить лучшее будущее для всех нас? Будущее, где наркотики легализованы, синтетической еды хватает на всех, а работу за людей делают субоиды! Рай на земле же, ничего делать не надо, постоянное наслаждение... Ну правда, почему никто не верит?!

Ямамото Нихон дремлет о тернистом пути, полном опасностей и чудовищ, убивая которых он меняется как герой и познает себя. Стиснув зубы и засучив рукава сегун бредет по туманным углокам космоса и бережет нас от его монстров и невообразимых ужасов. Герой, которого Маракор заслуживает. Мы преследуем его и гоним его иногда. Потому, что он выдержит, потому что он молчаливый страж и бдительный защитник. Темный рыцарь. Но чем дольше ты глядишь в ёкая, рыцарь, тем больше ёкай смотрит из тебя.

Про Протоэкзарха писать не буду!

PS: я никого не забыла? Ах, дом Като. Ну да. Захоти хоть что-нибудь, мой дружок, давай, у тебя получится!

Лобстер
  Кидаешься в темноту. Тебе кажется, что ты ловок, как тигр, и стремителен, как змея. Бьешь!
  Штык протыкает только воздух.
  Черт! Надо было прямо в пол колоть! Но так и штык сломать можно!
  Бить или послушать?
  Слышишь шорох там, внизу, близко-близко.
  Нет сомнений, это шорох! Там кто-то есть! Почему он ещё не выстрелил в тебя? Не ударил? Не схватил за ногу?
  Бьешь снова, раз, другой – всё мимо в этой проклятой темноте.
  И уже отчаявшись, чувствуя, что либо ты, либо он, тыкаешь сверху вниз туда, где шуршало.
  И попадаешь, протыкаешь что-то твердое, протыкаешь насквозь, так что штык стукает кончиком о бетон. Поднимаешь винтовку и чувствуешь – наколол что-то на штык. Твёрдое. Наколол. Может фляжку? Да нет, тогда металлический скрежет был бы. Может, кожаное что-то?
  Тихо. Не шуршит больше. Затаился?
  Ведешь рукой по стволу, дотягиваешься до штыка и... отдергиваешь руку! Там, на кончике твоего оружия, что-то ещё живое! Оно шевелится, оно волосатое, оно... У тебя одна мысль: это оторванная рука японца, кисть. Она, наверное, ещё живая! Но почему такая волосатая?
  Снизу подкатывает тошнота, ты представляешь эту руку. Поборов себя дотягиваешься до неё и опять чуть не вскрикиваешь – это что-то... худое, как скелет. Пальцы тонюсенькие, твердые...

  И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят. Ничего себе!
  А вдруг оно ядовитое! Трясешь винтовкой. Нее, плотно штык засел. Оно ещё там.
  Но надо очистить штык, и поборов брезгливость, ты шаришь рукой, чтобы счистить эту гадость со штыка. Фу, бля!
  И тут оно кусает тебя за палец! Натурально хватает. Снова едва не вскрикиваешь! Ну и дрянь! Кулаком, кулаком тыкаешь в эту мразь, и тут только понимаешь, что это...

  ...что это просто большой краб, заползший в бункер от обстрела.
  Никакой не японский боевой таракан.
  Краб шмякается на бетонный пол, и больше ничего не шуршит. Никого тут нет. Может, трупы только.

  Да, труп есть – проходишь шаг в сторону и натыкаешься ногой на тело. Тыкаешь его носком – вроде, мертвое. Это явно человек. На всякий случай тыкаешь штыком пару раз. Да точно мертвое.

  А снаружи, кажется, стрельба, крики.
  Идти наверх или посидеть тут? Втроем, так сказать. С дохлым крабом и дохлым япошкой.

  Чувствуешь, как успокаивается раскочегарившееся сердечко.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

  Костюм сидел почти как влитой, да и смотрелась в нем Скай весьма авантажно: ни дать ни взять, склонная к экстравагантности нобильша, или около того. Ну, по крайней мере, ни в коем разе не простая девушка – а, значит, пропуск в мнящее себя достойным общество уже у нее в кармане! Да и приказчик подтвердил, восхищенно поцокав языком и воздев руки горе, что теперь перед ним самая настоящая сахиба благородных кровей!
  А вот последовавший вскоре вокс-вызов от Лотты оказался не столь радужным. Инквизитор, по крайней мере, по ее словам, не имела ничего против подобных трат – ее возмутило, что авантюристка приобрела костюм в магазине готового платья. В итоге от рыжей последовала целая лекция о подобающем для аристо внешнем виде – и откуда только такие знания, если по поведению она ни разу не походила на высокородную леди?

  «Послушай меня, милочка, - яда в голосе Лотты хватило бы отравить весь станционный Совет Раджи, и еще на половину Драгоценных кварталов осталось бы, - если ты хочешь казаться своей среди людей высокородных, кичащихся своим происхождением, а не среди торгашей-нуворишей, то проконсультируйся сначала с теми, кто шарит в этом побольше тебя – хоть со мной, хоть с Натаниэлем! Не надо казаться самой умной и самой прошаренной, лучше спроси, от этого не убудет!
  Запоминай, а лучше записывай! Ни-ка-кой покупной одежды! Если хочешь произвести впечатление и сойти за свою – найди мастера, который построит тебе платье по фигуре, и оттени его подходящим аксессуарами. И помни: никакого яркого кича, никакой массивности и вульгарности, никакого роскошества и сорочьей тяги к блесткам! Здесь этим многие грешат, но они, во-первых, уже имеют имя и определенный вес, чтобы позволить себе отступать от неписанных правил, а, во вторых, о них из-за этого уже формируется определенное мнение. Хочешь, чтобы ты выглядела благородной хотя бы внешне, на первых порах, делай так, и никак иначе! В противном случае…» - язвительный смешок поставил точку в нравоучениях.
  Следом инквизитор перешла к вопросам материальным:
  «Я считаю, что глу… самоуверенность должна быть наказана – как минимум, тронами. Я оплачу из казенных средств половину твоего чека, а остальное ляжет на твой собственный карман напоминанием о том, что рот человеку даден не только для того, чтобы в него есть, но и чтобы задавать вопросы, а голова – не только для ношения шапки, но и для размышлений. Приедешь в кофейню «Золотое зерно» - получишь наличку: купюры «чистые», ими можно везде рассчитываться без опаски.

  …В противовес проблемам с Лоттой, разговорить местный народец о том, о чем они не желали распространяться, оказалось не столь непосильной задачей, как оказалось поначалу. Пришлось, правда, чуть погулять по проспекту Святой Камиллы в поисках какой-нибудь букмекерской конторы, а потом потратиться на ставку на какую-то местную игру, где народ пытался палкой загнать шарик в лунку, но полученная информация компенсировала все, к тому же по итогам матча девушка разбогатела на тридцать четыре трона.
  Поболтав за бокалом светлого, почти что не разбавленного пива и намекнув пару раз, что хотелось сделать ставки на что-то более зрелищное и жесткое, чем гоняние шаров в том или ином смысле, Скай узнала, что сегодня вечером, за час до полуночи, в тех самых Корнях состоятся Игры: накаких известных и знаменитых гладиаторов, правда, не ожидалось, но зато на открытии планировались бестиарии, а перед финальным поединком ожидался самый натуральный ксеноцид.
  Посмотреть на это зрелище можно было как с экрана монитора буквально в этом же заведении, так и лично посетив арену: сегодня вход на нее был с Драконьих ворот. Почитая авантюристку опытным игроком, бармен недвусмысленно выразил недовольство последними травлями, ожидая от девушки подтверждения. Скай покивала и получила в ответ домыслы, что все дело в том, что сменился устроитель звериных боев, а вкусы у нового попросту отвратительны своей скукотой и однообразностью. Толи дело схватки бойцов! …И вот здесь-то за скромное вознаграждение он, рассказчик, готов посоветовать, на кого ставить: гарантии, конечно же, никакой, но знающие люди сказали, что один из новых гладиаторов ланисты Рагавендры Рао – самая настоящая находка, а вот кто именно… Потирание пальцев один о другой дало понять, что бесплатные новости на этом заканчиваются.

  Разобравшись с предстоящим маршрутом и отделавшись от говорливого бармена, желающего раскрутить гостью на ставку покрупнее, Скай отправилась по указанному Натом адресу. Самого доктора на месте не оказалось, а вот парочка-два подарочка, священник и стрелок, были тут как тут.

***

  Говорят, что добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем просто добрым словом. Что же, сегодня лорд Натаниэль Эр был живым опровержением этой истины. И пускай шестьдесят тронов были выкинуты на всякую мелочь, вежливый интерес, красивая речь и неплохие познания сделали свое дело: как минимум трое антикваров заинтересовались потенциальным покупателем. Это был пока что еще не результат, но, по крайней мере, первый шаг к нему.

  В лавке господина Бриджмена, поразительно молодого для такой степенной профессии, как антиквар, все больше были статуэтки, картины и разные предметы домашнего декора, как раджанского, так и иномирского. Он бы так и оставил без внимания ничего не взявшего покупателя, если бы тот, указав на одни из множества настенных часов, не поправил бы сведения, указанные в табличке, что они сделаны в мальфийском, а не в венетийском стиле – заостренные виньетки вверху и по бокам корпуса были отличительной чертой именно мальфийских часовщиков.
  Торговец и клиент разговорились, обсудив разницу и общность стилей разных планет, посокрушались вместе, что многие покупатели не ценят того, что берут, а многие владельцы раритетов не представляют, какое сокровище они могут иметь. Лорд Эр высказал мнение, что самые «несчастные» в этом плане из предметов книги – большинство покупает инкунабулы только ради пафосной обложки, годами не заглядывая внутрь. Бриджмен согласился и признался, что сам не слишком разбирается в литературе – а вот некий Исмаил Файзани, что держит свою лавку на Ильхазе, одном из рынков в Пристенье, считается экспертом в букинистике, хотя и весьма экстравагантным: например, он может непонравившегося покупателя просто выгнать, не став с ним разговаривать вовсе.

  Магазин Баба Дайя Гаяпати представлял своим клиентам разнообразные раджанские диковинки, как новоделы, так и вполне аутентичные предметы старины. Здесь было все: украшения и книги, одежды и предметы утвари, оружие и старые пикты. Так как содержимое было явно недешевым, в лавке околачивалось несколько мордоворотов, вооруженных стаб-пистолетами и короткими, похожими на лист осоки мечами. Проявленный лордом Эром интерес привел к тому, что сразу три консультанта окружили его, напропалую расхваливая разные товары, и предлагая купить то золотое колечко с изумрудом, то статую императора-слона в полный рост, то оформить его дом самым натуральным декором тысячелетней давности, то купить расшитое драгоценными камнями верхнее платье с элементами одежды времен еще до Августинианского крестового похода.
  Переключить внимание торгашей на книги оказалось нелегко, но доктору это все же удалось. Ему был притащен толстенный каталог, где каждой из антикварных книг было уделено несколько фотографий с описаниями. И все бы было ничего, если бы не то, что подавляющее большинство старинных произведений было написано на местном диалекте готика, настолько далеко ушедшего от материнского языка, что представлялся не знающему его человеку полной тарабарщиной. Среди же понятной литературы при первом приближении ничего явно запрещенного не было, однако продавцы обмолвились, что в списках представлены не все товары – самые интересные и дорогие хранятся отдельно и демонстрируются только постоянным обеспеченным покупателям.

  Наконец, третьим заслуживающим внимания местом оказалась лавка смуглого, похожего на высохшее дерево старца, представившегося коротким толи именем, толи прозвищем «Джи». Само помещение, выложенное изнутри угрюмым серым камнем, пустовало – лишь яркие, кричащие ковры на полу да сам владелец в одной лишь белой набедренной повязке оживляли его. После короткой беседы выяснилось, что Джи «обменивает» разные приспособы для медитации и самопознания – по факту продает, но признает и натуральный обмен баш на баш. У него были и зелья, и рецепты для них, и старинные четки, музыкальные проигрыватели с соответствующей музыкой, и некие «танцующие Примархи», и, конечно же, книги по духовным практикам. Вот только демонстрировать ассортимент он не собирался: следовало сказать, что хочется, назвать свою цену и только потом узнать, согласится ли Джи на «обмен».
  Это могло стать проблемой, однако нет худа без добра: когда Натаниэль осторожно признался в своей неосведомленности, но желании просветиться, сморщенный старик посоветовал обратиться за разъяснениями к кому-то духовно просвещенному и готовому поделиться собственным внутренним светом. А так как господин Эр, по всему видно, из тех, кому ближе драгоценные кварталы, то и искать наставника следует там. Например, - тут Нату впору было навострить уши, - таковыми Учителями с большой буквы могут стать сестры Клиффорд-Бриггс. Девушки они образованные, интересующиеся духовными практиками, но при этом пока что не настолько сроднившиеся с ними, чтобы держать рот на замке, а, значит, вполне могут помочь любопытствующему.
  Судя по всему, о смерти одной из сестричек Джи не знал. Ну или напротив, знал что-то такое, что могло в корне перевернуть все известное аколитам.

***

  Широкоплечий арбитр, услышав знакомую любому носящему черные одежды аббревиатуру, только крякнул удивленно, посмотрев на новоприбывшего уже другим, более внимательным и менее равнодушным взглядом. Своих сослуживцев по Радже он наверняка всех знал, так что сделал правильные выводы о том, что гость прибыл с другого мира. Мало того, что с другого мира – так еще и с сообщением о нарушении закона, причем не станционного, а общеимперских параграфов! Уже необычно – а еще более нетипично то, что мужчина был выведенным за штат! Как известно, что в арбитрах, что в Астра Милитарум, например, в отставку выходят или по достижении дряхлости, или при тяжелом ранении вплоть до инвалидности, или, что бывало чаще, ногами вперед. А тут вполне здоровый на вид молодой мужчина – есть о чем поразмышлять.
  Но домыслы домыслами, а дело – делом. Для начала сержант, просканировав личную карту визитера, отправил ее данные на обработку через списки зарегистрированных в субсекторе мортиургов и карателей – а ну как Альвий один из этих не самых приятных типов, доставляющих проблемы своим правильным сослуживцам наплевательским отношением к Закону и легальным процедурам правосудия? А пока духи машин под негромкое гудение проводили ритуалы поиска, был начат обыск со сканированием.

  Постояв в кабине со встроенным ауспиком и сдав под роспись оружие в камеру хранения, аколит благополучно миновал следующий этап, которому был бы подвержен прибывший гражданский – генетическому сканированию. Магос Биологис, который должен был ее проводить, заглянул на КПП, вопросительно покачал оптическим механодендритом и, удостоверившись, что в его услугах не нуждаются, скрылся из виду под перестук паучьих металлических лап.
  В списках обособленно действующих арбитров «Альвий Юлий» не значился, зато сам циферно-буквенный код был помечен как недействующий в связи с отставкой: таким образом, легенда была подтверждена, и дальнейшие расспросы не требовались. В итоге у дежурного не было никаких оснований задерживать визитера – ему была выдана металлопластиковая пропускная карта и даже приставлен провожатый: совсем юный парень, лишь недавно окончивший, видимо, Схолу.

  Представившийся благородным именем Северин сопровождающий был долговяз, лопоух, выбрит почти до синевы столь старательно, что на щеках можно заметить незажившие порезы. Высокомерная мина на лице гордого производством юноши совершенно не вязалась с любопытно бегающими глазами, да и невозможно рыжая шевелюра резко контрастировала с показной строгостью, от чего Северин казался еще большим ребенком. Твердо и звонко чеканя шаг, словно на параде, он вел Альвия за собой, держа спину прямо и широко расправив плечи.
  Но Юлий, проведя столько лет в арбитрате, научился неплохо разбираться в людях и, уж тем более, в коллегах. Горделивый юнец наверняка чувствовал себя донельзя неуверенно, каждый приказ, даже самый банальный, воспринимал как важное и ответственное задание, и всячески пытался скрыть робость за напускным обликом утомленного профессионала – так, по крайней мере, как он себе это представлял. Разговорить его представлялось несложной задачей, однако вряд ли он знал что-то серьезное. Впрочем, легат-следователь хорошо знал, даже среди плевел иногда можно было найти зерна, не видимые по неопытности самим знающим.

  Кабинет следователей, расположенный на втором этаже Крепости, был ровно таким же, как, вероятно, на сотнях других миров: заваленным грудами документов на столах и в шкафах, шумным, вечно куда-то спешащим и суетливым. Кто-то орет благим матом на свидетеля, кто-то обсуждает с коллегой, какой протокол правильнее применить к досмотру объекта, а большинство, не поднимая головы, аккомпанируют рабочему гомону дробным перестуком по клавиатуре когитаторов. За стеклянной стеной – обширная вотчина вериспексов, которые вместе с парой механикумов сейчас ставят эксперимент над каким-то блок-контейнером с символами одного из крупных торговых домов.
  Провожатый указал на массивную дверь в конце кабинета и, козырнув, отправился восвояси тем-же торопливо-маршевым шагом. Аколит же, протиснувшись между плотно наставленных столов, добрался до кабинета начальника и, прочитав табличку «Э.Ф.М. Шульц-Нейманн, магистрат следственного отдела», после короткого стука вошел внутрь.
  Кабинет магистрата размерами недалеко ушел от собачьей будки – места в нем хватало ровно на огроменный стол, заваленный целой горой документов, окружающих когитатор и небольшую долину свободного пространства перед ним, стандартный черный сейф с биометрическим замком, забитый бумагами шкаф с незакрывающимися до конца дверцами и скрипучий стул для визитеров. Ни одного предмета роскоши, ни одной картины, никаких милых сердцу мелочей – все рабоче и делово.
  Сам хозяин помещения обладал вытянутым породистым лицом, на котором особо были заметны выдающийся острый нос и распахавший всю щеку тонкий длинный шрам. Пригладив жидкие светлые волосы, он смерил Альвия спокойным взглядом блекло-голубых глаз и поинтересовался:
  - Приветствую, господин Юлий. Что вы можете сообщить нам?

***

  Недолгая беседа – и Рейнал устроился на кровати с инфопланшетом, дрянным рекафом и нехитрой закусью, приступив к поискам информации о покойничках и некоторых их родственников. О ком-то было больше сведений, о ком-то меньше, некоторые сведения противоречили одно другому, а всякие желтые таблоиды в принципе не заслуживали доверия: если им верить, то все блудили со всеми, скандалы и сплетни были неотъемлимой частью бытия, а слово «мораль» считалось, судя по всему форменным ругательством.
  За такими экзерсисами время пролетело незаметно, и следовало принять решение, кто и куда направляется. И вот тогда-то и выяснилось, что Дезидери, увлекшийся сбором сведений, вовсе забыл поискать новости о покойном Раджване, и в итоге не мог поведать своему напарнику ровным счетом ничего, кроме сообщенного Лоттой. Это могло стать проблемой – а, впрочем, священнику было не привыкать к экспромту.
  Но прежде чем друзья приняли решение, раздался звонок в дверь. Когда ее открыли, выяснилось, что на пороге стоит Скай собственной персоной.

Вы не можете просматривать этот пост!

  Отец улыбался, но эта улыбка нелегко ему давалась. Для множества лордов, которые смотрели на восседающего на троне монарха издалека это годилось, но тебя, конечно, провести не могло. Да и вообще, Конвар был воином. Он умел обманывать врага движением своего меча, умел обманывать движением своих знамен, а вот движением губ не умел. У твоего отца всегда всё было написано на лице. То ли дело у тебя – ты-то пошла в мать.
  Но всё же показалось, что в какой-то момент отец сдался.
  – Красивая свадьба, неправда ли? – спросил он у тебя.
  "Красивая" в Таннвере означало "пышная", и этого было не отнять.
  – Завидуешь брату? – вдруг спросил он вполголоса. Вокруг были слуги и пажи, твои фрейлины, а чуть в отдалении толпились всякие вельможи. Ты подумала, а как, собственно, отвечать? Но вопрос был задан в шутку. – Да ладно, шучу я. Я знаю, все мы мечтаем выйти замуж по любви. Ромор, конечно, поступил глупо, но, будем считать, ему повезло. Но не бойся! Я уж не отдам тебя за какого-нибудь старого пня... Однако, пока рано забивать этим голову – вдруг раньше времени обрадуешься, а дело расстроится. Вот будет тебе шестнадцать лет – устроим смотрины. Я созову женихов со всех окрестных королевств – посмотришь на них. Уверен, ты сможешь их оценить не только по тому, кто бойчее ломает копья и кто смазлив лицом. Ты ведь умна. Не то что... а, ладно!
  Он опять вспомнил о своей досаде и снова нахмурился.
  – Эй, паж! Скажи, пусть играют громче. Что такое! Королевская свадьба, а музыки не слышно!
  Подошли несколько лордов, учтиво поклонились и, словно невзначай, затеяли беседу – так, чтобы было негромко, но чтобы король слышал каждое слово. Они вместе кого-то хвалили. Король вздохнул – сейчас придется их расспрашивать.
  Кажется, ему это было в тягость. Он посмотрел на тебя.
  – Сегодня довольно тебе сидеть, – сказал он, улыбнувшись. – Ещё насидишься на троне до ломоты в костях. Иди, развлекайся! Там твои друзья с Севера как раз приехали. Кажется, ты с кем-то из Хадрифов тогда подружилась, да, когда он гостил у нас в замке? Я всё знаю! – он, прищурившись, погрозил тебе пальцем, но скорее не угрожающе, а "вот я какой, хороший папа." Эх, папа, папа, знал бы ты действительно всё.

  Северяне тебя и правда ждали, и больше всех, конечно Раймвер.
  Старший брат – тот плохо тебя знал, он и в столицу-то наведывался нечасто: на него лорд Таннведер обычно оставлял целое своё лесное маркграфство. Поэтому Найдер был просто вежлив, ну и чувствовалось, что братья ему уши про тебя прожужжали.
  Энвар, старше тебя всего лишь на год*, был просто рад тебя видеть. Он уже ощутил, что беззаботная пора кончилась, что теперь с детскими капризами не будут мириться, а будут требовать от него послушания и верности знамени. Ты для него была, как взгляд в прошлое, как прошлогодний лист, напоминающий о жарком лете, когда за стеной воет северная стужа, и все закутываются в плащи из шкур.
  – Ваше высочество! – воскликнул он, кланяясь. – Простите, что мы опоздали на турнир! Но тут ничего не поделаешь! Племена рагов и оллов восстали, пришлось их усмирять. Уж мы их усмирили! А я привез вам шкуру волка, как обещал. Скоро и остальные привезу! Помните? Ещё не достает лося и кабана. И Раймвер вам тоже кое-что привез в подарок!
  Он "незаметно" толкнул брата локтем.
  – Ваше высочество, – Раймвер тоже поклонился. – Я добыл это для вас.
  Он достал из-за отворота дублета что-то яркое, ты увидела, что это ожерелье из янтаря, такого чистого, как будто мед застыл, и если лизнуть, будет сладко.
  – Расскажи, как ты его добыл! – снова толкнул его локтем Энвар.
  – Я сражался за него, – просто сказал он.
  – А с кем не сказал! – посмеялся брат. – Райм вызвал на бой вождя Серую Мышь, вождя оллов.
  Цезни прыснула.
  – Целую мышь? – но Раймвер только улыбнулся.
  – А вы, мизэ, не смейтесь. Его назвали мышью, потому что он разорял деревни своих врагов или дома крестьян, и всегда прибивал мышь к воротам. Серая Мышь был ростом с... с... вот с него! – младший брат показал на сира Даммера, который стоял у стеночки с кубком в руках, едва пригубив его, и смотрел на акробатов. – С ним не каждый осмелился бы драться!
  – Чще! Вы что ж, из-за ожерелья его вызвали? – спросила Цезни Раймвера.
  – Нет, – качнул головой Раймвер. – Его должен был кто-то вызвать, иначе оллы бы не сдались. Серая Мышь отказался договариваться. Мы с ним в лесу встретились.
  – Как же вы его победили? Проткнули копьем, изрубили мечом, истыкали стрелами?
  Раймвер пожал плечами и улыбнулся.
  – Задавал ему вопросы, пока он не помер от старости, мизэ! – ответил он, и все снова засмеялись.

  Раймвер теперь смотрел на тебя теперь по-другому. Ему было семнадцать лет, он только что попробовал на вкус настоящей, чистой борьбы за свою жизнь, а ещё он приехал из своей северной глуши. Там "люди ходят в обнимку с медведями", как шутил папа, там, говорят, женщины носят штаны, как мужчины, там танцуют под бубен и свирель, а что такое арфа – и не знают. Там йомены суровы и неприветливы, шерифы носят доспехи, а язычники по слухам до сих пор молятся демонам и приносят им жертвы.
  А ты говорила по-ольсверски без акцента, у тебя было то самое платье, которое вы шили с королевой, и светлые волосы, и вообще ты была принцесса. В этот день ему здорово повезло – все хотели танцевать с Мальдрой, а желающих танцевать с тобой было не так много. Хотя, наверное, если бы и были, он бы всё равно пробился.
  Вы тогда танцевали катенэ – ольсверский танец, довольно модный, но не настолько, чтобы он совсем его не знал. Раймвер старался изо всех сил: конечно, он не умел так церемонно вышагивать и ставить руку на пояс, как хоркмарские и видмарские дворяне, но и не пропускал шагов. Он держал тебя за руку крепко, как будто кто-то мог отнять.
  Несмотря на то, что королевой этого бала была не ты, нельзя сказать, что тебе было скучно. Все друзья детства подходили засвидетельствовать своё почтение, спрашивали, как у тебя дела, просили рассказать про то, как всё было. Свадьба Ромора уже начала обрастать фантастическими слухами, например, что он сбежал из замка, спустившись по стене на веревке и переплыв ров, и всё это – держа невесту на руках.

  Потом распорядитель объявил продолжение пира: гости опять разошлись за столы, последовали новые перемены блюд. Все пили вино. Фокусники показывали всякие штуки: дышали огнем. Был поединок силачей – огромных борцов, один был из Хальмара, смуглый и поджарый, другой – простой парень из Видмара, бычара, каких поискать. Наш боец победил, и король был очень этому рад.
  Под смех и крики подрались два лорда – граф из Кинстмара съездил графу из Карфмара блюдом по голове. Но это была какая-то глупая ссора из-за того, что один другого толкнул, а не старая родовая неприязнь, поэтому королю удалось все быстро уладить. Скандалистов даже не стали выгонять с пира – только заставили помириться при всех и обняться.

  Твои фрейлины не сидели сложа руки.
  Зольтра рассказала про то, что ей удалось подслушать – оказывается, барон Хейгро и сенешаль говорили... О ТЕБЕ.
  – Лорд-сенешаль сказал, что неплохо бы теперь, когда брак принца устроен, устроить и твой. Барон спросил, что он об этом думает, а сенешаль ответил, что брак с вельможей из Амкельмара был бы всем на пользу. Барон пожал плечами и сказал, что со своей стороны ничего против не имеет, но спросил, о ком конкретно речь. Тут они стали шептаться, и дальше я не услышала. Как вы думаете, кого они могли иметь в виду?
  Ты не знала... эти амкельмарские знатные роды – с ними было сложно, там бывает, что граф – одно название, а бывает что барон иных графов за пояс заткнет: его пол Швисмара знает.
  Лови тоже не скучала: она пообщалась со своими подружками-фрейлинами и с родственниками невесты, выяснила кое-какие новости: в Солобмаре все слегка возбуждены, но в целом скорее довольны такой свадьбой. Семья невесты вышла на передний план, и может быть, станет кем-то вроде посредника между враждующими партиями. Посредника, которым могла бы стать, но не стала королева. Тоже интересно!
  Цезни думала совсем про другое.
  В какой-то момент она наклонилась к твоему уху и проговорила.
  – А по-моему, сир Раймвер к вам неровно дышит, ваша высочество! – и прыснула. – Он на вас так смотрит, как будто ему искры от костра в глаза попали да остались там, а он и не заметил! Ох, смешные они, эти северяне.

  Словом, это был весёлый, хороший праздник.

***

  Потом, в песнях и легендах, через много лет, все напишут, что это был черный день, и всё шло наперекосяк, и все приметы указывали, что будет беда, и так далее. Но это, конечно, неправда. Когда на следующий день случилось то, что случилось, никто этого не ожидал.

  Утром тебя разбудила Цезни – бледная, но в то же время с печатью страшного любопытства на лице.
  – Говорят, что её высочеству плохо! – сказала она.
  Вы едва не бегом побежали в отведенные ей покои, а когда прибежали – внутрь вас не пустил врач: вы только увидели краешком глаза, что Мальдра лежит на постели, опираясь на неё обеими руками, что рядом сидит Ромор в одной рубахе. Лицо у неё было нездорового, зеленоватого цвета.
  Придворный лекарь о чем-то её спрашивал, она сквозь слезы говорила, что не знает. Потом она закашлялась, её вытошнило и она громко, тяжело застонала, упала на постель и, не переставая стонать, в муках закрутилась на ней, извиваясь от боли.
  – Что случилось!? – спросил кто-то.
  Лекарь обернулся к дверям, где уже собиралась толпа слуг и придворных.
  – Ваше высочество, прошу, уберите людей! – сказал он Ромору.
  – ВСЕ ВОН ОТСЮДА! – заорал Ромор, кинувшись к двери. – Ты! – выхватил он из толпы какого-то рыцаря. – ЖИВО! СТРАЖУ К ПОКОЯМ! НИКОГО НЕ ВПУСКАТЬ!

  Пришлось идти назад к себе в башню.
  – Жуть какая! – высказалась Цезни. – Это от устриц, наверное, у меня один раз было, хотя и не так.
  – Ты что, полная дура, что ли? – спросила её Ловорда, удивленно подняв брови.
  – Нет! А что? Ну не рожает же она! Рановато как-то! – поделилась своими соображениями Цезни.
  – Её отравили, – тихо, опасливо пояснила Зольтра.
  Цезни опешила.
  – Кто!?
  Ловорда тяжело вздохнула.
  – Да кто это мог сделать!?
  – Кто бы ни сделал, нам лучше помолчать об этом, – шепнула Лови подруге.

  Все притаились в тревожном ожидании. Люди стояли на лесницах и в коридорах, прислушиваясь к тому, как из покоев принцессы доносились то слабые, вымученные стоны, то душераздирающие крики, то повисала зловещая тишина. Были посланы гонцы ко всем именитым лекарям и знахарям королевства. Но приехать они не успели – ещё сутки спустя, под утро следующего дня, стоны окончательно прекратились и усталый мастер Кунмер вышел оттуда с опущенной головой.

  Принцесса Мальдра умерла.
  Спаситель, да прими её душу!

***

  Эта смерть имела для всех вас серьезные последствия.