Голосование пользователя

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Айзек не нашел времени получше, чтобы обидеться, возможно — смертельно.

— Почему... вы думаете... что я... меньше... морпех... чем вы... штаб-сержант? — Скрипач упрямо тянул Борделона по песку и дышал мелко-мелко, часто-часто, отхаркивал слова по одному-два, чтобы не надорваться, хотя в его тщедушном организме сейчас клокотал целый возмущенный монолог со сносками и авторскими ремарками. От Диаманти он бы еще стерпел молча этот "нненад", хотя он и подозревал капрала в латентном человеколюбии. Но от Борделона, который только что на себе вытащил двоих, это звучало как оскорбление. — Я же... все... сделал... Пополз... встал... побежал... бросил... Было... страшно... побежал... все равно...

Глаза начали слезиться от всего этого песка. Айзек шмыгнул носом.

— Я... вообще... отлично... тащу. Я Шорти... тащил.... и Крота... тащил... и этого... как там... не спросил... тащил... Дотащил... всех... и вас... дотащу...

Скрипач осилил еще футов пять и снова остановился передохнуть.

— Держитесь. Тут рядом. Все нормально будет.

Айзек совсем не умел врать. Во всяком случае, мама много раз ему это говорила. В какой-то момент он перестал даже пытаться: проще было сказать правду и молча подождать, пока на тебя перестанут укоризненно смотреть и / или орать. Но сейчас вроде вышло просто отлично — чистенько, без фальши. Сам бы поверил, но сержант был таким тяжелым, Скрипач таким уставшим, а берег так далеко...

"Малой, сам уходи!!!" — послышалось откуда-то оттуда. А может, это раньше кричали, а дошло только сейчас... Айзек размазал рукавом по лицу слезы и сопли, сжал зубы и снова пополз. Сами вы все... уходите... знаете куда... "Сдохну, но дотащу, — думал Скрипач. — Нет, лучше дотащу и сдохну."

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Энджи не сразу ринулась в словесный бой. Помня о важности первого момента и первого впечатления, которые редко её подводили, по прибытии на место она старалась сначала присмотреться к участникам, а уже потом влезать в шкуру профессионала. Интуиция? Возможно.

— А почему вы так уверены, что это именно убийство? — спросила она негромко.

Женщина в неприметном пальто вынырнула будто из ниоткуда (всё это время она сновала туда-сюда, пользуясь фигурой напарника как прикрытием от посторонних взглядов).

— За ним следили, я бы наверное сказал — шпионили. Лоуренс говорил, что к его оппонентам утекла чувствительная информация, которая могла повлиять на ход предвыборной гонки. Возможно какой-то компромат, — Холт ненадолго задумался, — но я бы не связывал произошедшее напрямую с выборами. Политика это грязная игра, но какие шансы у республиканца в Калифорнии?

Дэвид вновь указал детективам на злополучный особняк.

— Две недели назад Барри заставил этих, — кивнул в сторону машины менеджера SH, — убрать все камеры кроме той, что на воротах. Боюсь что дело не в выборах, а в деньгах, в семейном бизнесе, где он перешёл кому-то дорогу.

Вы не можете просматривать этот пост!

Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.

От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.

Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.

Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.

А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.

Скрипач вскочил. Скрипач побежал.

  Бьет «Томпсон» в плечо. Азартно, захлебисто лает, стремясь вцепиться пулей в человеческую плоть, разорвать ее, добраться до горячей, свежей крови, испить ее сполна, напоив заодно и вечно голодный желтый песок, и закрыть глаза человеку, вставшему на пути безжалостной машины, созданной только для убийства. Автомат не знает страха, не знает сомнения, готовый за короткий миг сожрать все патроны в алчном желании убийства…
  Человек не таков. Он маленький, слабый перед лицом угрозы, точно также не могущий ничего сделать против летящих ему в лицо свинцовых москитов. Его часто влечет не горячка боя, не желание исполнить свой долг, а простой и такой естественный страх смерти: особенно когда не чувствуешь рядом чужого плеча, когда на твоей стороне внезапно осталось так мало, что ощущаешь себя безмерно одиноким. Тогда ты просто пытаешься сделать все, чтобы избежать смерти. Кто-то бежит, вверяя свою судьбу быстроте ног. Кто-то вжимается в землю в надежде, что она поглотит, как сказочного героя, и обережет от бед. Кто-то стреляет, отвечая ударом на удар. Но страх – не исчезает.

  Сейчас в воронке, грозящей стать братской могилой – даже копать не надо – от лейтенанта Донахъю, от морпеха «Манго» не осталось почти ничего. Здесь был только обыкновенный человек, Фрэнсис Джеймс – и толпа японцев, желающих убить именно его, внезапно оказавшегося из практически тыла на переднем краю обороны. Как это произошло, почему – все выветрилось из головы, оставив только страстное желание не умереть.
  До этой минуты для Фрэнсиса война казалась чем-то сродни мальчишеской игре: да, здесь стреляли, да, убивали и калечили, да, даже приходилось топтаться по трупу, чтобы занять удобную позицию. Но… это все происходило не с ним. Казалось, что пуля обязательно прилетит другому, артиллерийский снаряд разорвется где-то в стороне, пулеметная очередь вспашет песок. А он, такой хороший, такой правильный и живой, останется цел вопреки всему. Потому что как это можно – умереть во цвете лет, не сделав все, чего хотелось, не оставив после себя ничего, кроме сына?

  Короткая радость от разбегающихся джапов меркнет, когда начинается ответный огонь. Обе стороны словно в пятнашки играют, стараясь коснуться того, другого, невидимого. В висках колотит кровь, стучит пулеметно, зубы болят так, словно по ним вдарили прикладом – а это всего лишь так сжата челюсть. Пот водопадом льет за шиворот, течет струями из-под каски, солоно скатывается по носу к губам. Пальцы до боли сжимают «Томпсона», став вмиг неуклюжими, пытаются поменять магазин в раскаленном столе.
  Оглушительный голос, похожий на написанный в Библии, заставляет забыть на миг обо всем – тело слушается раньше, чем команда доходит до разума. Осыпается земля под ногами, врезается подошва во что-то мягкое, податливое, нервно дернувшееся. Тело, трясущееся тело, съеживается на дне воронки, прикрывая руками голову, перед зажмуренными изо всех сил глазами плывут разноцветные круги, концентрически расширяющиеся и уходящие куда-то за край сознания. Лихо трещит вражеский пулемет, долбит кукушкой, считая, сколько жить осталось попавшим под его внимание неудачникам – и ему, Фрэнку Джей Донахъю, в первую очередь.

  Буравчиком в мозг ввинчиваются в коротком перерыве межу очередями чужие слова: Фоксы, Эхо, Блондины… Какие, к дьяволу, блондины, какие, к черту, лисы? Отстаньте от меня, дайте вкопаться в эту желто-серую пыль, дайте слиться с ней, стать маленькой, незаметной, никому не нужной былинкой!
  Строчит пулемет, долбит хищно…
  Блондины, Дасти, Клонисы… Они придут, они вытащат, надо только лежать и не двигаться!
  Новая очередь бросает в лицо горячий песок…
  Уничтожат фланги и передавят, как кутят. Сомнут остальных, дезорганизованных, растерянных, а потом добьют тебя. Поглумятся еще, наверное.
  Пулевая чечетка по сухости бревен – что угодно, лишь бы не в податливую плоть…
  Надо что-то делать, делать, делать… Надо встать и сказать… Нет, лежать! Надо, надо, надо…

  Иногда бывают времена, когда страх сильнее инстинкта самосохранения. Бывают времена, когда надежда сильнее рассудка. А бывают такие, когда логика берет вверх над испугом просто потому… Да черт знает, почему. Потому что так устроен человек. Потому что, найдя шанс, он цепляется за него, как утопающий за обломи, и ни в какую не желает размыкать бульдожью хватку упорно, как японский пулемет, долбящей в лоб мысли.

  - Да, - устало выдыхает уже не простой парень Фрэнсис, а лейтенант морской пехоты Манго, - надо делать… Как начну кидать гранаты – валите через лаз. Ганни, Уистлер, Крот. Потом я – зря я, что-ли, весь университет в бейсбол играл? Это приказ, ганни – выводи за собой парней.
  И… Оставьте мне пару гранат.

  «А ведь и правда, - стремится он убедить сам себя, - у меня гранатометание получится лучше всех. За таким чадом ни хрена они не увидят, а то еще и глушану, как рыбу на реке… А, Боже милостивый, лучше так, чем корчиться тут и ждать тапка, как таракан! Семпер, чтоб его, фиделис…».

Вы не можете просматривать этот пост!

  Винк
  Решаешь отходить.
  Разбираешь пулемёт – двадцать кило оружейной стали, и ещё лента заправлена. Оборачиваешь ленту вокруг тела пулемёта, смотришь еще разок на этого япошку, как он там? Вроде, пока еще вас не заметил. Треногу в левую руку.
  – Отходим, значит? Давай. Я прикрою чутка, а потом сразу за тобой с коробками, – говорит Домино.
  Лицо у него наконец серьезное.
  На него можно положиться.
  Выкарабкиваешься из воронки, ползешь, упираясь в слишком податливый песок локтями и коленями. Ничего, лучше, чем по камням. Только плохо, что травы так мало на этом чертовом острове. Пулемёт-то ты привык таскать, но вот так, на пузе, неудобно, давит на плечо. Мало два человека в расчете, ох, слишком мало.
  Грохает что-то, взрывается, рокочет, жужжит. Но все не в тебя.
  Десять ярдов. Выемка, которую ты заранее заметил. Хорошо, полежал секунду.
  Вроде жив.
  Пятнадцать. И тут тоже выемка. Хоть на фут ниже сейчас быть, хоть на полфута.
  Цел. Ползешь.
  Сбоку тоже пальба – что с одного, что с другого. Но с одного – ближе, это в бараке стреляют, где Сирена, где все. Япошки орут что-то своё. Долбят два... нет, три их ручных пулемёта. Совсем близко. Позиции роты вашей прорвали все-таки. У блокгаузов уже.
  Смотришь в сторону, но видно плохо из положения "носом в песок." Ничего, доползем – там разберемся.
  Вот уже стена совсем рядышком. Японский окоп в этом месте немного недостроен – спереди мешки уложены, а сзади вот нет. Это и хорошо, вроде бы – не надо через них лишний раз перебираться. Окоп там правда так себе, канава. И чего япошки нормальный окоп не вырыли? Ну, в общем-то, понятно – чтобы через стену стрелять удобнее было. Но все равно... несерьезно как-то что ли.
  Ползешь, даже и не устал вроде бы сильно.
  Слышишь сзади выстрелы из карабина. Это Домино.
  Тах! Тах! Та-тах!
  – На, сволочь! На!
  Ба-дааам! – граната рванула. Ба-дааам! – еще одна.
  Вот стена, ярд остался до канавы перед мешками с песком.

  Пуля пролетает у тебя над плечом и шлепает по мешкам – шпаф!
  В спину тебе стреляют! Заметили!
  Лихорадочным броском, как ящерица на шоссе, добираешься до этой долбаной канавы!
  Крах! Шпам! – это снова по бревнам.
  Хер им. Ты жив. Обойдетесь.
  Лежишь. Дышишь. Сверху плывут облака. Снова взмок и обвалялся в пыли, но это ничего. Сейчас что, через стену перебираться и к Манго или разложить пулемёт и прикрыть Домино? Если он жив вообще...
  Или тут сидеть, фланг держать?

  Приподнимаешься – и сразу же пуля сдергивает облачко пыли в футе от лица. Стерегут, гады, засекли! Не выбраться! Надо отползти по канаве этой к японскому пулеметному гнезду левее по берегу, там поглубже и защиты больше, а потом уже решать. Или по канаве и ползти в сторону Манго?

  В канаве сложно развернутся – стенки мешают. Но можно ползти ногами вперед. Запрокидываешь голову, чтобы оценить, как далеко это гнездо их.

  И видишь танк.

  Он ехал вдоль берега, по эту сторону стены, и он огромный. Никогда ты таких не видел, хотя подозревал, что когда ты в канаве, все танки выглядят огромными.
  Танк ехал очень медленно, словно бы наощупь, видимо, на первой передаче. Видно было дуло пушки, мощные обводы корпуса, несимметричные маленькие отверстия на башне, похожие на полуслепые глазки, и гусеницы, проворачивавшиеся, как две огромные пилы. Танк был очень грязный, запыленный и походил на сошедший с ума трактор или автобус, который решил кататься теперь самостоятельно и давить людей в кровавую кашу.
  И он ехал на тебя. До него было ярдов пятнадцать, но он не останавливался, пер и пер.
  Потом он слегка повернул и заехал в то самое японское пулеметное гнездо. Остановился, постоял секунду и тронулся снова.

  Ты понял, что он сейчас тебя раздавит. А если ты попробуешь вылезти из канавы – застрелят японцы или из этого же танка полоснут пулемётом.

  Ты думал о той позиции, как о смертельной ловушке, но теперь попал в настоящую смертельную ловушку.

  Траки змейкой бежали сверху вниз, двигатель клокотал у него внутри, и этот мамонт пер и пер, тупой, железный, безумный убиватор. По башне цвенькнула пуля, вышибив искру, но танк и "ухом не повел" – не заметил.

  Через несколько секунд, наверное, меньше, чем через минуту, от тебя ничего не останется. Не останется не в духовном там каком-то умном смысле, мол, был человек, а теперь вот нет. Не останется физически – из тебя выдавит кровь и смешает потроха с землей, череп лопнет, а каску сомнет в блин. Может, нога в ботинке останется, но по ней тебя не опознают. Просто вот ты был – а вот нет, ну, лужа какая-то...

  О чем ты подумал тогда, в эти долгие, последние секунды? О жене? О детях? О картах? О жизни? О смерти?
  Или вскочил, думая, что умереть от пули легче, чем смотреть на медленно бегущие, покрытые грязью траки?

- Постоялые дворы с едой и ванной? – Алеллия недоуменно смотрела на Борна. – И вот ты так просто об этом говоришь, притащив меня сюда? И с чего бы мне представлять, что бы, да кабы случилось! Законы на то и законы, чтобы их исполнять. А не думать, как поступить. Поплатился бы тогда Гумберт, если бы отказал нам в постели. Ах, столько поправок нужно вносить… непочатый край…
Глаза смыкались. Принцессе давно было пора спать. Но призывный запах разломанной краюхи хлеба поплыл по воздуху, заставив желудок девушки сжаться в комок.
Накинулась она на угощение уже совсем не по-королевски.
- Ах, как вкусно. Прощается всё, этому крестьянину. Ладно уж, - снизошла принцесса до помилования наказанного ей в мыслях хозяина.
Выпив последние остатки молока из кувшина, Алеллия оглянулась в поисках лучшего местечка для ночлега. Она смирилась, что подушку и перину ей сюда не принесут, а капризничать уже просто не было сил. И, свернувшись в колечко, прилегла на плащ, расстеленный Борном.
- Ну и пусть…, - услышал Борн бормотание, непонятно к чему относившееся. После уже слышалось мерное дыхание утомлённой Принцессы

  Не смотря на провоцирующие оскорбления – которые Шакли, между прочим, совершенно заслужили! – в душе бардессы сталкивались противоречивые чувства. С одной стороны, наглые вымогатели, покушающиеся, пускай даже намеком, на девичью честь, должны были быть наказаны, и сделать это было можно, только применив силу. С другой стороны, даже после сожжения Викена – мама, дядя, племяшки, как вы? – бить людей оружием, которое может их убить, было морально тяжело: надо было сделать еще один шаг по невесть куда ведущей темной тропе, чтобы поставить свои запасы на ступень выше, чем жизнь и здоровье других людей, пускай даже эти люди – разбойники и мерзавцы.
  А вот братцы, кажется, никаких моральных терзаний не испытывали, ринувшись вперед, как четыре быка на красную тряпку. Ладно – как три быка и брехливый пес. Визгливо просвистел дрот, пущенный кем-то из рыжих, и сгинул где-то в воде. Айлинн, представившая на миг, как эта деревяшка вонзается в нее, громко ойкнула и пригнулась, прячась за широкой спиной Септа, который точно в обиду не даст. Но новых дротов не последовало, и девушка, приободрившись, выпрямилась, раскручивая пращу с твердым намерением отправить камень в лобешник стрелку, чтобы не смел больше пугать порядочных певиц своим метательным дрекольем.

  Раньше Анне не приходилось метать камни, но она была уверена, что никаких сложностей с этим не будет: из песен и стихотворных историй она знала об этом оружии все. Тем паче, что этого «всего» было не так уж много. Она была осведомлена, что праща – самое простое и доступное всем оружие, которому может научиться любой, и боеприпасы к которому лежат буквально под ногами. Настоящие виртуозы этого оружия, вроде пастухов, уходящих на долгие месяцы со стадами овец на высокогорные луга, могли в темноте попасть камнем между глаз бегущего волка, и с одной пращой и посохом остановить целую стаю. А, например, один юноша из легенд камнем пращи смог остановить пытающегося убить его гиганта, которого все считали непобедимым.
  В общем, прихваченное ей оружие могло весьма неплохо помочь в драке, а полное отсутствие опыта не должно было представлять проблемы: в чем сложность – кидаться камнями, или она более криворука, чем какие-нибудь бородатые пастухи, кроме своих напевов ни одной песни не знают? И-извините, так быть не может по определению: к тому же в ее венах – кровь метких эльфов!

  Однако ж, как показала практика, вполне может – первый же камень просвистел не менее, чем в локте от Лэнгдона. «Чтоб тя демоны сожрали и непереваренным выплюнули!», - возмущенно выругалась Айлинн, сетуя на первую случайную неудачу. Вымогатели тем временем перли вперед, как завсегдатаи на трактирную стойку, когда караван привез новое пиво, и в первом ряду уже началась самая настоящая свалка, грозящая докатиться до совершенно не желающей получать по лицу полуэльфийки.
  Девушка снова, примерившись, раскрутила пращу, отправив круглый галечный камень в полет – и снова последствием стал только бесполезный плеск. «Да что ж это такое!» - последовал недовольный вопль бардессы, которой было до чертиков стыдно за свою «меткость». Третий камень снова ушел «в молоко», а четвертого уже не потребовалось: все было кончено. Трое старших рыжих валялись без сознания, а четвертый – тот самый болтливый Лэнгдон, осознав свои шансы, предпочел капитуляцию славной гибели.

  Мальчики ожидаемо согласились, сама Айлинн, не будь дурой, тоже – кровожадной она не была, а маленькую месть за непристойный намек, который можно было бы стерпеть и даже похохотать над ним в трактире, но не в трюме ставшей тюрьмой большой лодки, можно было немного отсрочить.
  - Так и быть, - крикнула она в ответ, - Мы сегодня добрые!
  Вместе с парнями вытащив незадачливых нападавших на плот – ух и тяжелые! – певица дождалась, когда все отстанут от Лэнгдона и, широким шагом, от которого импровизированная посудина опасно начала покачиваться, подошла к проигравшему, зарядив ему хлесткую громкую пощечину и звонко бросив:
  - Кто на слово скор, тот в делах редко спор! Это тебе, чтобы знал, как с девушками общаться!
  Дальнейшее разбирательство она сочла ниже своего достоинство и, презрительно фыркнув, ушла от мужчины, совершенно не думая о том, что тот, возможно, нанесет удар в спину. Проходя мимо распластанного на плоту братца в ярком фиолетовом шарфе, девушка, повинуясь секундному импульсу, стянула это украшение с поверженного соперника и обмотала вокруг пояса на манер кушака, задорно усмехнувшись:
  - Компенсация!

  Дальнейший сбор трофев и переселение на новый плот прошли без проблем, хотя обычно беспечная полуэльфийка нет-нет, да посматривала на мистера Грила в ожидании, что тот явится для продолжения беседы. Но бандит медлил, и это заставляло Анну теряться в догадках, чего теперь ожидать. Она уже представила десяток разных вариантов – от нападения до поклона, и теперь никак не могла представить, какой из них вероятнее.
  От рассуждений ее отвлекло предложение Кенни, оказавшееся столь же своевременным, сколь и неожиданным: Анна была уверена, что полурослик ни за что не станет повторно демонстрировать свои силы вне конфликта. Но раз уж есть шанс привести себя в мало-мальски божеский вид, грех им не воспользоваться.
  Бардесса захлопала в ладоши, расплывшись в широкой кошачьей улыбке:
  - У-и-и-и!!! Конечно-конечно хочет! А то я грязная, как свинья подзаборная! А можно, - просяще посмотрела она на халфлинга, - меня пару раз так окатить: я еще с одежды постараюсь стереть всю эту дрянь.

Вы не можете просматривать этот пост!

В свете досрочного завершения модуля расскажу сюжет первого приключения. Основано оно на официальном приключении Kidnapped, завязка и почти все важные персонажи взяты оттуда, но вот сама тема и настрой модуля изменены в угоду атмосфере глобального сюжета. Сперва расскажу про свою интерпретацию.

Похищение и убийство ребёнка – это лишь малая часть плана злодеев, да и сами злодеи не так просты, как могло показаться на первый взгляд. За бандой Хилла стоит персонаж, до которого партия так и не добралась. Это тёмный колдун Калагор, весьма могущественный чародей из Тантраса, который тайно работает на красных магов Тэя. Именно он подбил банду на дерзкое похищение, чтобы добраться до определенных артефактов из храмовой сокровищницы. Именно он магией приказал Ниверс стрелять во время передачи выкупа, мишенью должен был стать Хайрос, но его сын оказался на линии огня и стал случайной жертвой. Калагор обучал Силмона магии и снабдил некоторыми свитками, он же помог наложить на входы в его поместье чары обнаружения и создал в подвале портал.

План Калагора состоял в том, чтобы существенно ослабить церковь Тира в Тантрасе и его окрестностях, дабы красные маги могли более свободно действовать в регионе. Артефакты из храмовой коллекции он собирался использовать в качестве платы для призыва армии демонов, которая начала бы охоту на жрецов Тира. Кроме того, ему нужно было проклятое место для проведения ритуала призыва, и таким местом стал много веков назад заброшенный храм ныне покойного бога Моандера. В этом храме Калагор подчинил себе нежить, бывшую когда-то паствой и служителями Моандера, и создал базу для себя и Хиллов.

Хирам, он же Тайдус Хилл, с самого начала был в курсе планов Калагора. У него с самого начала была личная вендетта против церкви Тира, так что он сразу ухватился за возможность поквитаться с ней. Братья Хиллы были уроженцами Тантраса, родителей потеряли в малолетстве, отец по пьяни утонул в реке, мать же попалась на контрабанде и судом Тира была отравлена в тюрьму, где и умерла спустя пару лет. Мальчики очутились в сиротском приюте, сбежали, бродяжничали, оказались в рабстве на тэйских галерах, пока наконец уже во взрослом возрасте не сбежали и не вернулись в родные места. Во всех своих злоключениях Тайдус винил именно судью, что лишил его и брата матери.

Силмон в банде оказался совершенно случайно. Его ранняя история похожа на историю Хиллов, разве что винить ему было некого, да и сложилось всё не так плохо. В детстве он попал в ученики к магу и даже обучился некоторым фокусом, но отношение к нему было скверное, так что Силмон предпочёл жизнь мелкого преступника. Будучи карманником, он сунул пальцы в кошель одного молодого аристократа из Кормира и был им пойман. Аристократ тот был наследником семейства Нарбутов, который вёл жизнь странствующего рыцаря. Вместо того, чтобы сдать незадачливого воришку властям, Нарбут взял Силмона с собой в путешествие, и тот стал его оруженосцем и другом. Во время Крестового похода против орды Нарбут погиб в далёких землях Теска, Силмон пытался доставить его тело на родину, влез в ужасные долги и в итоге вынужден был похоронить друга в Тантрасе. Там он вернулся к старому ремеслу, чтобы хоть как-то поправить материальное положение. К банде Хирама примкнул, рассчитывая на хороший куш.

Следует заметить, что Барт был ненадёжным рассказчиком. Силмон всегда ему казался тайным психопатом, у которого манеры и доброжелательность лишь притворство. В действительности же маг-недоучка, долгое время странствовавший вместе с кормирским аристократом, был вполне хорошим парнем и старался ничем особо отвратительным не запятнаться. К тому же у него завязался тайный роман с эльфийкой Ниверс, не будь которого он бы вышел из дела на этапе, когда речь зашла о похищении ребёнка. Воспитательницу мальчика Силмон действительно убил, но не имел на это умысла. Изначально её должны были усыпить сонным зельем, но что-то пошло не так, и жрица бросилась с мечом на Силмона, который лишь стоял на стрёме, тот запаниковал и ударил ножом в ответ. Жрицу потом воскресили по приказу Хайроса, чтобы выведать у неё, что сталось с ребёнком.

После того, как Силмон получил свою долю сокровищ, он вернулся к плану доставить останки Нарбута его семье, кроме того, он договорился с Ниверс, что они встретятся, когда закончат с личными делами. Добравшись до поместья Нарбутов, Силмон обнаружил его в ужасном состоянии. Старый лорд влез в огромные долги и вынужден был у всех занимать, ему не хватало даже на нормальные похороны для сына, кроме того у него попечении находилась молодая девушка, страдающая от тяжёлых болезней, да и сам старый лорд Нарбут вот-вот собирался отправиться на тот свет. Вместе с Силмоном они придумали план, решавший сразу несколько проблем. Силмон своими богатствами покрывал долги лорда и брал по попечение девушку Элану, а лорд Нарбут объявлял его своим вернувшимся из путешествия сыном, которого всё равно много лет никто не видел и подмены не должен был заметить. Кроме того, Силмон собирался реализовать их общую с настоящим Нарбутом месту – постройку сиротского приюта и школы.

Оставленная ему на попечение Элана очень скоро наложила на себя руки, поскольку страда от тяжёлой душевной болезни. Поскольку она вела жизнь затворницы и ни с кем кроме пары слуг и старого лорда не общалась, Силмон устроил подмену, объявив выздоровевшей Эланой эльфийку Ниверс. Для этого, правда, пришлось потратить немалую сумму денег, чтобы волшебница Джестра изменила внешность Ниверс. Впрочем, попытки Силмона социализировать подругу провалились. Она и раньше-то была нелюдимой и неразговорчивой, а после случайного убийства сына судьи и вовсе находилась в глубокой депрессии, кроме того, стараниями Хайроса, почти вышедшего на её след, у неё развилась мания преследования. В поместье Ниверс почти не жила, предпочитая одинокий охотничий домик в соседнем лесу, где устроила тайное логово, путь к которому был оборудован множеством ловушек. Собственно, там она и находилась во время налёта на поместье. Силмон же намеревался добраться до неё и просил Уилла выиграть ему время, вот только возвращаться в портал он не собирался, а думал бежать вместе с Ниверс через лес.

Силмон и Ниверс после дележа добычи с остальными похитителями собирались навсегда порвать с бандой. Силмон рассчитывал завязать с преступным прошлым и «жить честно» под личиной Нарбута. Однако Калагору для ритуала призыва понадобилось восстановить часть храма, а для этого нужны были ресурсы и материалы, которые было непросто достать. Так что он вынудил Силмона вновь сотрудничать с бандой, сделав его стройку прикрытием для собственной. Заказывая себе у Далгрима стройматериалы для своего приюта, Силмон вынужден был добавлять что-нибудь для нужд Калагора и Хиллов. Из-за этого его собственная стройка продвигалась не очень хорошо, а деньги быстро кончились. Чтобы пополнить финансы, он вынужден был сбывать что-то из сокровищ Ниверс, а это в условиях Кормира было не так-то и просто.

Барт Бриггс был совершенно не в курсе, что творят его бывшие подельники. Большие деньги не принесли ему счастья, он банально не знал, на что их тратить, а потому придавался тем двум удовольствиям, какие знал по прошлой жизни – пил и играл в карты. Вечно пьяный он более не имел успеха в азартных играх и вечно проигрывал, но причиной своих неудач отчего-то считал не разгульный образ жизни, а божественное проклятье за похищенные сокровища. Как-то за игорным столом он услышал, что после смерти те, кто гневили при жизни богов, получат вечные мучения, и эта мысль запала ему в душу. Он стал пытаться примкнуть хоть к какой-то пастве, дабы не числиться безбожником, и искал способ снять несуществующее проклятье, не подозревая даже, что все его потуги бесполезны. Проклятье же было лишь одно – то, что заслужил сам Хайрос, когда оставил путь правосудия Тира и ступил на путь мести.

С историей и мотивами действующих лиц разобрались. Теперь о том, что же планировалось по сюжету. Визит партии к Силмону получился крайне неудачным. Вообще с ним можно было просто поговорить, он бы и помог остановить Хиллов и Калагора, поскольку его силой заставили участвовать в их планах (он не знал, что именно они собирались сделать, но подозревал, что что-то скверное). Вариант полноценного налёта тоже мной рассматривался. Если бы атака была сразу большими силами, то он был не успел сбегать за свитками и что-то наколдовать, и тогда его можно было легко остановить. Но я сразу решил, что тайное проникновение в жилище какого-никакого, а всё-таки мага, это вариант, который он предусмотрел, а потому принял для этого меры. Он почувствовал присутствие кого-то, кто переступил порог, и сразу всполошился. На самом деле Силмон боялся, что Хиллы подошлют к нему убийц, поскольку их стойка почти закончилась, и он переставал быть им нужен, но оставался опасным свидетелем.

Визит в охотничий домик к Ниверс представлял собой локацию с кучей ловушек и засевшую в удобной позиции снайпершу с арбалетом. Сцена была целиком взята из оригинального модуля. Был ещё вариант последить за домом и застать её в момент визита в поместье. Если что Силмон бы никогда не выдал Ниверс, даже если бы стал сотрудничать с партией или подвергся пыткам. То есть наиболее вероятный расклад был в том, что партия о ней бы даже не узнала, или же эльфийка сбежала бы.

О замыслах Хиллов и Калагора можно было узнать, как от самого Силмона, так и из его записей. В случае с записями нужно было время на их изучение, но там можно было узнать и про Калагора, и про его стройку, и даже последовательность для активации портала. Само логово бандитов должно было стать финальной сценой. Уилл Хилл с кучкой нежити должен был держать оборону, пока его брат заключает контракт с армией демонов, а Калагор поддерживает чары призыва. В какой-то момент Хирам должен был получить под свой контроль небольшой отряд бесов, и предстояло довольно тяжёлое сражение. Калагор в бою участие принимал только в случае, если его атаковали, и в случае поражения Хирама пытался сбежать ещё через один портал. Последствия зависели бы от того, насколько быстро партия справилась. Дело в том, что демоны появлялись не только в логове банды, но и в Тантрасе, где атаковали жрецов. Если бы ритуал продолжился достаточно долго, потери среди последователей Тира были очень велики.

* * *

Оригинальный модуль не такой мрачный. Начинается он с собственно похищения, когда Миша ещё жив, а его отец не стал мстителем-одиночкой. Хайрос нанимает партию, чтобы та доставила целый фургон с храмовыми сокровищами на условленное место. Поскольку Хирам выбрал особенное место, где магия не работает (а значит жрецы почти бессильны), путь туда совсем не близкий. К тому же по Тантрасу прошёл слух о перевозимых сокровищах, и сразу возникло множество желающих эти сокровища заполучить. В пути на партию нападают наёмники, устраивают засаду воры, даже Хирам под прикрытием заводит с ними знакомство, чтобы разведать обстановку. Передача выкупа может идти по разным сценариям, в зависимости от действий партии. Смерть мальчика тоже рассматривается как один из вариантов, но уж совсем маловероятный.

Дальше похитители сваливают с сокровищами, и Хайрос приказывает их изловить. Первой целью становится Клайв (его я превратил в Барта Бриггса), который очень глупо наследил и не успел далеко сбежать. Сцена в трактире, где он снимает чердак, перекочевала из модуля.

Персонаж, которого в оригинале зовут Барт Бриггс (а у меня он стал Клайвов и слился за кадром), действительно оказывается сыном мелкого барона, который со своей долей возвращается в родное баронство. Сложность его поимки в том, как решить вопрос с его отцом. Можно договориться, можно действовать тайно. В оригинальном модуле персонажи всё-таки официально работают на судью, так что тут опции вроде налета почти исключены.

Силмон в оригинальном сюжете женщина и чистая магесса, кроме имени, частично профессии и незлобивого характера от этого персонажа ничего не осталось. Ниверс взята целиком из модуля, разве что за аристократку себя не выдаёт и вообще является отшельницей. Хиллы и Калагор тоже взяты из оригинального модуля, их план в точности такой же, разве что он куда проще и осуществляется не в каком-то забытом храме, а на вершине башни Калагора.

* * *

Глобальный сюжет раскрываться почти не начал. Партия лишь познакомилась в прологе с одним из главных действующих лиц всех последующих событий – Онадаром Блезом. Именно этот молодой аристократ с приятными манерами скоро станет главой заговора с целью убийства короля и захвата власти в королевстве. Пока же его план не сформировался. Онадар уже оказался вхож в высшие круги Кормира, поскольку завёл дружбу с принцессой Таналастой, через два года он попросит у короля её руки и будет приглашён на охоту с Его Величеством, где и осуществит покушение, из-за которого Азун IV попадет в магическую кому. Онадар уже завёл интересное знакомство с Брантаррой, красной волшебницей и правительницей Мурбанта, которая желает поквитаться с придворным магом Вангердагастом за нанесённую им много лет назад обиду. Брантарра ни разу не появится в сюжете лично, она никогда не покидает Мурбант и действует удалённо через средства магического наблюдения и передачу сообщений Онадару. Именно её «зеркало» следило за Эвелиной и Мей, когда те встречали с Дутарром, поскольку Онадар ранее рассказал про них и нашёл их перспективным орудием для их планов.

Встреченный Оравером, Вейгелой и Джеком красный маг Алзегунд порой выполняет для Брантарры поручения. Его наводка на редкую книгу в жилище древнего мага, о которой говорил Тевос, всего лишь прикрытие для поисков ещё одного редкого фолианта, где содержится секрет создания абракуса, магического существа, которое будет использовано при покушении на короля. Собственно, приключение по поиску книг взято из официального сборника Four from Cormyr и называется «Библиофил». Оно про мага, который так любил свою коллекцию книг, что не желал расставаться с ними и после смерти, так что стал личем, но при этом не утратил своего кроткого нрава. Также в этом модуле появляется банда Кукловодов. Это наёмники, которые подталкивают других на выполнение заданий, чтобы потом присвоить себе результаты их трудов. Я намеревался эту банду связать с Безликим, главой гильдии Ночные маски, который в этот период как раз действовал в Арабеле.

Дальше история должна была перейти на ещё один официальный модуль, который называется «Самое магическое убийство». Онадар «в благодарность» за спасение от виверн устраивает партии визит на королевский приём в столицу, где происходит знакомство с первыми лицами государства, включая короля, принцесс и придворного мага. А ещё на приёме происходит убийство, в расследовании которого партия принимает непосредственное участие. Дальнейший план развития кампании был начертан очень схематично и во многом зависел от выборов, которые партия бы совершала. Кульминацией должны было стать покушение на короля и попытка Онадара и остальных заговорщиков узурпировать власть в королевстве. На всём протяжении модуля он должен был сеять в головах игроков мысль о том, что в Кормире как-то всё прогнило, и пора бы устроить перемены. А мысль эта не такая уж невероятная, ведь в каноне он мозги пудрил принцессе и пытался играть в игру престолов с Вангердагастом.

T H E E N D

Вечер нравилось смотреть на Венима, особенно пока тот молчал, и она не стала отказывать себе в удовольствии. Собранный и спокойный — заглядение. Вечер, конечно, тоже была собрана и спокойна, может, поспокойнее некоторых, ха!

А может, и нет.

Всему свое время. Оружие проверено, ритуалы завершены, слова сказаны — одни для разума, другие для души, а в случае уньцев еще и третьи, для протокола. Сейчас вроде и легко было просто шагнуть к серебристой ленте дороги, не выдавая волнения ни единым лишним движенем... но вместе с тем совершенно невозможно. Вечер дышала ровно и глубоко и привычно разматывала нити, опутавшие сердце, одну за одной. Страх — за посильную ли задачу взялась? Уязвленная гордость — анмориан выбрали Вечер, какие еще испытания требовались? Любопытство. Предвкушение. Еще и Веним...

— ע૦ς!

Короткое приветствие, пустое слово, которое само по себе ничего не значит. Девушка ответила таким же, но добавила короткую трель на своем языке: сдержанная радость от встречи с нотками беспокойства — все ли в порядке? Веним скорее всего не поймет, но это не значит, что Вечер не скажет.

То, что Веним — невыносимый необразованный полукровка, из-за которого у нее и в обычный-то день голова начинала кипеть — сейчас рядом, это тоже испытание. И дар. Вот она шагнет ближе, и их тени сольются в одну, как было уже сотни раз. Все станет немного сложнее и гораздо проще, поделенное совсем не поровну на двоих.

— Пойдем. Пора.

(Какой шаг самый важный — первый или последний?)

Запал от заварушки в Мелиссе еще не остыл, и она всерьез хотела было уже помчаться вслед за лжестражниками. Но, заметив, что ее энтузиазм никто не поддерживает, а бежать одной за вооруженными мужиками уже не очень-то и хочется, бард задержалась у руин. Отдышалась, осмотрелась, поправила копну развивающихся волос в пучок. Практически безучастно слонялась между сопартийцами, стараясь не мешать магам, творящим заклинания, и рыцарю, подхватившему тяжеленную балку. Услышала краем уха про канализации и поморщилась. Куда дальше заведет их это расследование? И что они смогут узнать от этого мутного Карла? Заказал ли кто поджог? История казалась все запутанней. Оставалось надеяться, что с помощью заклинаний удастся отыскать полезную информацию.
- Ну что там, - ходила заглядывала за плечи, раскидывала ногами обломки, смотрела по сторонам.
Мел не надеялась самостоятельно отыскать что-то существенное, не веря в свои детективные способности, но и без дела стоять в стороне не могла.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вот такие они, оказывается, славные будни американской морской пехоты. Вроде опытные пацаны как-то иначе про это рассказывали. Типа, придём, всех к тому времени снесут пушками- ну мы подберём тех, кто остался. А всё наврали, как всегда.

Кубинец не обижался. Он привык к тому, что все ему врали - и то, что в этой стае тоже кидалово, это само собой. Всё, как обычно - бей первым, кто самый борзый - тот в итоге всех и сделает. И даже пером удалось побаловаться, совсем как у нас в Кингстоне. В таком базаре думать нечем да и незачем - бери больше, кидай дальше. Жаль, патроны к бУхалу заканчиваются.

Потом, когда драка закончилась, его стало колотить...тоже ничего особенного, дело обычное. Скоро отпустит, наверное...главное, держи хвост пистолетом - чтобы пацаны не видели, как тебя трясёт. Вроде никто не смотрит...вот оно и хорошо.

В глубине души он был уверен, что на сегодня всё уже позади, и когда лейтенант приказал прыгать в амфибию, Кубинец даже позволил себе тихо - очень тихо - выматериться.

Ну куда? Мы же уже покрыли себя неувядающей славой. Мало, что ли, раненых?

Но воспитание, полученное в корпусе, не прошло даром. Куда идём - куда приказано. Почему - потому так надо. Начальству виднее. Поэтому Кубинец вёл себя образцово - прыгал, таскал, и не задавал лишних вопросов, про себя прикидывая, как бы во всей этой вакханалии сохранить башку. Надо э...надо пошутить, вот.

- Тупое, говоришь? Давным-давно, ещё до королевы Виктории, жил у нас Брат Жаба. Умный, толстый, ходил всегда в камзоле с золотыми пуговицами, что твой Лорд. Потом он навырубался на старую колдунью, которая хотела выйти замуж за принца, расстроил им свадьбу, а сам стал таким, как сейчас.- голым, склизким и разговаривать не умеет Интересно, зачем?

Играючи откинув тяжёлую балку в сторону, Герберт отправился прочь из пожарища налаживать коммуникацию с зеваками в ожидании настоящих стражников, в то время как остальные наёмники могли наконец закончить осмотр дома. Впрочем, маг решил заняться поисков невидимых следов, которые могли быть обнаружены только с применением специальных ритуалов. Найти "чистое" место на пепелище оказалось невозможно, хотя ему и удалось обнаружить относительно сохранившийся кусок стены, который рухнул уже под конец, и потому был лишь частично покрыт сажей.

Альфирин же тем временем осмотрела пространство рядом с окном, где недавно лежала балка. Судя по особенно обгорелому камню, именно здесь всё началось. Осколки закопчённого стекла выдавали тот факт, что всё же шум разбитого окна не послышался слугам, здесь же обнаружился и предмет, который поспособствовал быстрому возгоранию. Раскрытая пополам металлическая сфера местами оплавилась, но всё же сохранила свою форму. Небольшое отверстие для фитиля, резкий запах чего-то, что отдалённо напоминало спирт, который пробивался даже через забивающую нос вонь гари - довольно простая по конструкции бомба, предназначенная для быстрого и эффективного распространения огня.

Через пару минут стражники и правда появились, привлечённые сборищем людей, но выслушав показания рыцаря, не стали чинить препятствий наёмникам для проведения расследования, отправившись за труповозкой, чтобы убрать тела с улицы. Перед тем, как товарищи Стена присоединились к нему, один из любопытствующих, скрывающий своё лицо под объёмным капюшоном, покачал головой, словно в никуда проговорив:
- Люди Карла совсем уже распоясались... Средь бела дня мародёрствуют! Где это видано! Небось, они же и подожгли дом...
Махнув рукой, он развернулся и был таков, отправившись по своим делам.

Мартина подошла вплотную к пленной "Химере", чтобы укрыться за ее телом, если дело дойдет до стрельбы.
А потом, с женской непосредственностью, решила включится в выяснение мужчинами мужских отношений.
- Что это ты там раскомандовался, как Мозаичный Пророк?! - выкрикнула она. - Такой храбрый, десять на одного! А не побоишься против девчонки один на один выйти?! Я тебя вызываю! По старым обычаям, как мужчину и кабальеро! Хоть на ножах, хоть на пистолетах!
С такой голосистой пленницей, скрыть, что Хуаресыч ранен, все равно бы не получилось. И рот ей затыкать было поздно, разве что пулей. Оставалось делать все самой, опять, блядь, ловить шансы и надеяться на суку удачу.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Через три дня после боя с японским крейсером

Одна из обязанностей командира – присутствовать на похоронах своих подчинённых. И хотя Артуру, прошедшему множество самых разных переделок, было далеко не впервой принимать участие в подобных церемониях, привыкнуть к ним невозможно. Тем более, что сейчас речь шла не о единицах или десятках, а о сотнях погибших. Людей, ставших для командира новой семьёй в тот момент, когда капитан впервые обратился к ним "братья и сёстры". А как же иначе? В условиях Катастрофы, постигшей весь Мир, каждый британец, откликнувшийся на призыв своей нации исполнить свой патриотический долг, теперь как родной.

Никогда прежде Артуру не приходилось хоронить столько родственников разом, в один день.

За три дня капитан тщательно подготовился. Прежде всего, взяв на складе «нулёвый» комплект формы, он перешил на тужурку капитанские погоны и нарукавные нашивки, а затем начистил до блеска награды и прикрепил их на соответствующие места, согласно Уставу. Далее Артур приступил к подготовке речи, которую должен был зачитать на похоронах. К великому сожалению, на борту крейсера не оказалось штатного капеллана. А значит, его обязанности должен исполнять сам капитан. К счастью, в его каюте был экземпляр Библии короля Якова. И Артур принялся за поиск подходящих моменту слов, записанных в этой великой книге. А когда нашёл, выписал наиболее важные, с его точки зрения, фрагменты на отдельный лист бумаги.

В процессе приготовлений, во весь рост встал, пожалуй, самый важный вопрос. А как именно хоронить? Конечно, проще всего - следовать старинному морскому обычаю. Согласно которому, после отдачи всех полагающихся почестей, тела предаются морю. Однако, в нынешних условиях, это означает, буквально, скармливание мёртвых чудищам. Как-то совсем нехорошо. С другой стороны, ходят слухи, что Японская Империя заключила с морскими демонами союз. Информация о внезапном появлении в одном месте сразу трёх сотен тел британцев станет сигналом, где крейсер "Кент" в данный момент находится. И подсказкой, куда именно направляется.

Впрочем, выход был. Ведь начиная с 1898 года протестантские церкви, и англиканская в том числе, официально приняли кремацию. Да, этот способ тоже не идеален. Сжигание тел в топках потребует их предварительной очистки от шлака и золы. А значит, кораблю придётся застопорить ход и встать на якорь или бочку. Затем некоторое количество времени и угля потребуется для сжигания тел. После чего, нужно будет собрать оставшийся пепел и развеять его над волнами. А уже потом продолжать движение. Однако, не смотря на все издержки, кремация всё равно выглядела предпочтительней.

В день похорон Джонсон приказал приспустить флаг, обернуть все тела погибших в белые саваны, пошитые из старых простыней и наволочек, и сложить плотными рядами на юте. После чего приказал построить там же экипаж. Сам капитан вышел на построение в парадной форме одежды. Лучи находящегося в зените Солнца ярко отражалось от начищенных наград и пуговиц.

– Господа офицеры, уоррент-офицеры, старшины, сержанты, матросы, солдаты и гражданский персонал! Леди и джентльмены! Сегодня мы собрались здесь, чтобы почтить память наших братьев и сестёр по британской нации, павших смертью храбрых в бою с врагом. Наше знакомство со многими из них было скоротечным, из-за чего мы, увы, не успели узнать их получше. Однако, уже сам факт их нахождения на борту нашего корабля говорит о том, что все они были, как минимум, большими патриотами своей страны, бесстрашно откликнувшимися на её призыв. Как я уже говорил, сейчас Британия – это мы. Пока жива наша память, Родина их не забудет.

Артур достал из внутреннего кармана тужурки сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный мелким шрифтом.

– А сейчас я бы хотел зачитать несколько фрагментов из Библии. Из Откровения Иоанна Богослова, также известного как Апокалипсис. Эти слова были записаны восемнадцать столетий назад. Но сказано будто про день сегодняшний. Итак…

"Четвёртый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была ‑ так, как и ночи.*

И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облечённые в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их.**

И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны. И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном.***

И пришёл ко мне один из семи Ангелов, у которых было семь чаш, наполненных семью последними язвами, и сказал мне: пойди, я покажу тебе жену, невесту Агнца. И вознёс меня в духе на великую и высокую гору, и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога… Храма же я не видел в нём, ибо Господь Бог Вседержитель ‑ храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. Спасённые народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Ворота его не будут запираться днём; а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов. И не войдёт в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни.****"

Артур вновь сложил листок и сунул его в боковой карман тужурки.

– Древние пророчества сбываются на наших глазах. Несколько дней назад, все мы вышли из Балтимора, чтобы основать новую колонию вдали от родных берегов, ныне ставших чужими. Я верю, что те, с кем мы прощаемся сегодня, под руководством Господа Бога, главного Архитектора и Прораба, уже строят Новый Иерусалим Небесный. Нам же предстоит заложить фундамент земного. Однажды, два града сольются в единый, в котором достаточно чистой пресной воды, днём не палит зной, а ночи и вовсе не будет. И мёртвые будут приходить к нам в гости, как живые. Многие знамения грядущего уже сбылись, некоторым – ещё только предстоит сбыться. А пока наша работа не окончена, позаботимся о бренных телах наших братьев и сестёр, шагнувших сразу в Небо. Пепел к пеплу. Прах к праху. Аминь.

После окончания официально-торжественной части мероприятия и прощания, похоронные команды, с чёрными повязками на рукавах, унесли тела для кремации. Через несколько часов обратившиеся в пепел тела были развеяны над волнами Атлантики.

Вы не можете просматривать этот пост!

Не ожидавший такого подлого нападения от того, кто выглядел рыцарем, голубоглазый не успел среагировать на движение Герберта и завопил от боли, хватаясь за окровавленное лицо и отшатываясь от него. Следом у него над плечом просвистел кинжал Калливри, которая в мгновение ока оказалась за спинами бандитов. Те даже не успели понять, куда делась девушка, поэтому никто не погнался за ней в разрушенный дом. Тем более что атака девушки прошла мимо цели, и не привлекла их внимание, в отличие от ледяного потока Весурона, который мелкими, но острыми как бритвы льдинками тут же скосил "стражника", который захрипел от перерезанного горла и рухнул на мостовую, заливая всё алым потоком, да ещё и знатно порезал двух других.

Впервые открыл рот "стражник" со шрамом. Быстро оценив обстановку, он сразу выделил наиболее опасного противника среди наёмников, и тут же коротко бросил остальным:
- Бейте юнца!
Подскочив к нему, "стражник" замахнулся мечом, но это был лишь обманный манёвр. Завладев вниманием мага, он позволили остальным нападающим зайти с других сторон, и на Весурона обрушился град ударов. От одного ему ещё удалось увернуться, но две размашистые атаки серьёзно ранили его. Один клинок прорезал бедро чуть ли не до кости, второй рубанул по плечу. Одному противнику удалось зайти сзади, и со злобной усмешкой он всадил меч прямо в спину чародею, пробивая его насквозь так, что остриё клинка вышло из живота, и тут же отскочил назад, забирая меч с собой, чтобы не оказаться целью дружков колдуна.

Однако прямо на его глазах вокруг раны появилось зеленоватое свечение, и отверстие от клинка сразу затянулось, оставив лишь небольшой свежий шрам на коже. "Стражник" кинул взгляд в сторону стоящей неподалёку рыжей девушки, которая видимо никак не участвовала в бою:
- У них целитель! Срежем сначала её!

Да ну, что же?! Как!
Альфирин хотелось злобно ругаться и стонать от досады.
Ведь можно было сделать все достаточно тихо, не привлекая внимания и толпы зевак. И уж тем более - обойтись без драки.
Шестеро против троих. Совсем нечестно.
В бою травница, мягко говоря, была не ахти. А если совсем уж честно, она больше мешалась бы под ногами, поэтому торопливо отступила на несколько шагов назад, параллельно нашептывая простенькое заклинание исцеления, которое быстро сможет активировать при необходимости.

Любопытно, оплошность ли то, что они не прихватили второй экземпляр договора с виконтом? Но с другой стороны, не похоже, что бы это волновало стражников. Тогда что же они охраняют и от кого.

Калливри согласно покивала Мелиссе. Пробраться в дом лучше было бы не привлекая внимание. И также она была согласна с тем, что лучше бы применить для этого магию. Главное, чтобы она не навредила расследованию.

— Оу, — посмотрела на рыцаря как лиса на сыр, видя его смущение, которое её, похоже, забавляло, а затем приподняла руки и соблазнительно покружилась. — Нравится? — и после паузы добавила: — могу.

- За белыми стенами прячется знать,
Взирая на нас с высоты своих крыш.
А что прячут стены? Того нам не знать.
Так может ты зря в особняк их спешишь?..
Важнее богатств - благородство души.
Кто спит под охраной, того не понять.
В глазах добродетель попробуй сыщи.
От рук их так просто потом не сбежать...

Веселое настроение Мелиссы сменилось на драматическое. Но для барда такие эмоциональные качели были делом привычным. Так что она, вдохновившись идеями несправедливости этого мира, затянула печальную балладу, тихонько подвывая под звуки своей лютни. Как оказалось, болтать с ней по дороге никто не намерен. А молчаливый бард - голодный бард.
Открывающаяся картина разрушенного участка совсем ввела девушку в тоску и непривычные для барда раздумья. Инструмент вновь отправился в чехол и за спину. Душу она отвела, пальцы размяла, талантом своим пощеголяла. Тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Вновь обворожительно заулыбалась. И с этой улыбкой вернула себе прежнюю легкость и беззаботность.
Суровые стражники, прикрывающиеся королевским указом, немного настораживали. Какова их основная цель: не дать вынести лишнее или не дать занести ненужное? Перепалка с благороднейшим рыцарем немного напугала девушку: не хватало еще ввязаться в драку. Одно дело - пьяные бугаи в таверне, а другое - люди с гербом короля. Не хотелось бы Мелиссе светиться в подобной истории.
- Надо бы отвлечь их, - тихонько, шепотом, так, чтобы слышали лишь сопартийцы, предложила очевидный вариант Мел.

Энджи не сразу ринулась в словесный бой. Помня о важности первого момента и первого впечатления, которые редко её подводили, по прибытии на место она старалась сначала присмотреться к участникам, а уже потом влезать в шкуру профессионала. Интуиция? Возможно.

— А почему вы так уверены, что это именно убийство? — спросила она негромко.

Женщина в неприметном пальто вынырнула будто из ниоткуда (всё это время она сновала туда-сюда, пользуясь фигурой напарника как прикрытием от посторонних взглядов).

— За ним следили, я бы наверное сказал — шпионили. Лоуренс говорил, что к его оппонентам утекла чувствительная информация, которая могла повлиять на ход предвыборной гонки. Возможно какой-то компромат, — Холт ненадолго задумался, — но я бы не связывал произошедшее напрямую с выборами. Политика это грязная игра, но какие шансы у республиканца в Калифорнии?

Дэвид вновь указал детективам на злополучный особняк.

— Две недели назад Барри заставил этих, — кивнул в сторону машины менеджера SH, — убрать все камеры кроме той, что на воротах. Боюсь что дело не в выборах, а в деньгах, в семейном бизнесе, где он перешёл кому-то дорогу.

Энджи хотела закурить, но быстро бросила эту затею. Она пока не успела считать «профиль» личности Шены хотя бы бегло и решила не рисковать. В иных случаях девайс служил отличным отвлекающим или расслабляющим манёвром и помогал вытянуть из собеседников такие полезные мелочи, которые не выцарапать в течение нескольких полноценных сеансов в кабинете психотерапевта, но на некоторых сигарета действовала как прикосновение пальцев к мимозе стыдливой — не тот эффект, который сейчас желателен.

Пока напарник внимал воспоминаниям об армейской службе Холта и погибшего, женщина переключилась на наблюдение за другим объектом. Лишь походя бросила негромко, наклонившись ближе к уху Рэндалла:
— Шена Николс. С ней бы побеседовать, как ты умеешь, а я просканирую. Шеф упомянул, что тут замешана электроника — она как раз по этой части.

К тому же хотела уехать. К тому же время встречи с хозяином дома: 5.30. — почему так рано? К тому же погибший вроде как имел претензии к их конторе. Нет, конечно, быть жаворонком и одновременно плохим поставщиком услуг — это не преступление, и сам по себе каждый факт не являлся кричащим вещдоком вины. Но вот в совокупности получалось как-то нехорошо...

— Мэм, вы, наверное, торопитесь, — Энджи неспешно, чтобы не выглядеть напористой, приблизилась. — Анжелина Маккартни.

Представляясь, Энджи всегда называла своё имя, а вот слова «детектив» избегала — это помогало скрашивать официоз и заодно нервозность у собеседника. О должности и так можно догадаться.

— Рэндалл Мьюрелл, — она указала на коллегу. — Мы вас надолго не задержим. Разрешите пару вопросов? Стандартная процедура для всех присутствующих.

Психолог извиняющеся улыбнулась, давая собеседнице понять, что лично у неё, Энджи, нет никаких сомнений в том, что Шена находится здесь по несчастливой случайности, и будь её воля, Шена давно бы ехала по другим делам — но что поделать, таков закон.

А дальше — начать с чего-то нейтрально-безобидного, плавно передать вербальную инициативу Рэндаллу и вывернуть чувствительность всех сенсоров на максимум.

— А почему Барри хотел встретиться? Что он хотел обсудить?

Едят ли спектральные псы вяленое мясо?

Спарки, похоже, перележав под лестницей лишнего, так, сходу, вспомнить этого не смог, поэтому, в ответ на предложение шумного "своего", на всякий случай вильнул хвостом - вдруг оно окажется вкусным, лучше заранее не отказываться. И запомнил обещание. У него, в отличие от суетливых бесшерстных, забот было не в пример меньше, поэтому, при случае, если "свой" забудет о сказанном, пес найдет способ ему о нем напомнить. Или взять обещанного мяса свежим, на вес.
Ведь, даже будучи недопривязанной и полузапертой в двойственной не-тюрьме собачьего тела, существующего в плотности и статичности этого измерения, сущность его - дух - оставалась принадлежащей кипучести астрала, где все и вся было пропитано текучей магичностью. А раз так, Спарки, привыкшему к нестабильности, отчего-то чудилось, что от заключенных договоров и произнесенных обещаний веяло чем-то статичным, но по-другому, надежно и приятно, нежели от всего этого мира. Соблюдение их, договоров, следование им, обещаниям, когда дело касалось непосредственно него - все это виделось духу благостью. Нарушение же данного слова, по ощущениям, слегка расширяло окно возможностей того, что пес-непес мог сделать со "своим". Обещаешь духу кусок мяса, дашь духу кусок мяса. Так или иначе. Кусок вяленого, кусок собственной кровоточащей плоти - не суть, завялить недолго. Договор заключен.
Удовлетворенно вздохнув, пес шумно втянул носом воздух, а потом, глянув на то, как маг возится с трофеями, ушел обратно, за лестницу, где палуба еще хранила остатки его собственного тепла. Лежать, ждать. Статика, до поры.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Награда за их старания и страдания не материализовалась в виде роскошного ужина при свечах и тёплым молоком в постельку. Алеллия растерянно шлёпала глазами, искренне недоумевая над наглостью хозяина драной козы.
- Вот это хам! – очнулась принцесса, когда тощий зад козы с недостриженным хвостом, свечей торчавшим в верх, скрылся в темноте двора. - Борн, ты всё ещё веришь в справедливость и порядочность наших жителей? Указ! Срочно указ с инструкцией, как следует встречать путников, которых застаёт ночь в пути и требуется уход, и пища! И строжайшее наказание за неповиновение и нарушение инструкции! И эксплуатация труда пу…
Она обернулась, заметила, что парень не очень воодушевился её проектом нового закона.
- Эй, ты слышишь меня? – Алеллия юрнкула в тёмный проём вслед за Борном, - Я с тобой разговариваю. Я хочу есть. Я хочу мыться. Я хочу молока. Я хочу спать!
Увидев, наконец, что такой сеновал, она перестала изливать свои желания и стала наблюдать, что будет делать парень. Всё, как он и говорил: крыша над головой, много сена и должно хорошо спаться. Но как? Как можно спать на высушенной траве. Она примяла рукой аккуратно сложенный стог и поморщилась.
- Разве что мягче, чем на земле в лесу, - она повернулась задом и попробовала на мягкость это травяное сооружение. Сено мягко поддалось, принимая, обиженную козой, часть принцессы, поглотив её в свои путанные заросли. – Уух.
Трава оказалась действительно мягкой. А для усталого человека, который не присел за день (разве только на холку козы), сие природное кресло показалось приятней любого трона. Алеллия поёрзала. – Но ведь здесь могут быть разные пауки и змеи? – она ждала опровержение от Борна. Потому что ей очень хотелось, чтобы она ошибалась. Да-да, именно сейчас ошибалась. Хотелось уже закрыть глазки и расслабиться.

  К выездным заданиям у Арлетты всегда было двойственное отношение. Будучи профессиональным алхимиком Корпуса, она не столь часто, как ординарные охотники, оставляла Чертоги, и возможжность сменить обстановку, повидать новых людей и места и, наконец, просто развеяться от приятной и любимой, но все-таки рутины, воспринимала с радостью. С другой стороны, подобные выезды неизменно были связаны с отсутствием элементарного комфорта, клопами в придорожных гостиницах, похожим на подошву солдатского сапога мясом на тарелке, непритязательной и ограниченной публикой, лужами под ногами и моросью над головой – и вот во всем этом ничего хорошего не было.
  К всему прочему, девушке была глубоко чужда та страсть погони и убийства, что двигала ее коллегами – свой восторг и наслаждение она находила, перебирая ингредиенты, составляя эликсиры и яды и пытаясь создать нечто новое. Таким образом, главного наслаждения от заданий она была лишена, воспринимая его скорее через призму того, что можно получить с очередной твари, а не с самого процесса умерщвления. Хотя, следует признать, интеллектуальная часть Охоты – найди, где спряталась тварь, и придумай, как ее можно быстро и безболезненно прикончить, была ей также не чужда: но в этом Арлетта находила скорее удовольствие игры разума, чем обязательную прелюдию к бою.
  Нынешнее же задание не могло доставить даже такой радости: чья-то умная голова наверху – чтоб ему весь день икалось! – решила, что для охоты на Охотника нужны именно ее алхимические таланты, и легким росчерком пера отправила девушку в далекий порубежный Веллингтон, где наверняка нет ничего, кроме унылых горожан, пары старых церквей, господского замка или его руин на холме, да парочки унылых вурдалаков, флегматично грызущих старые кости на кладбище в ожидании, когда их наконец прикончат. Тоска! И, что самое паршивое, с чудовища можно было бы пополнить запас ингредиентов, а с Меченного взять было нечего, кроме проблем.
  Но раз уж приказание получено, делать нечего – пришлось отправляться, прощаясь с родной лабораторией и уютной комнатушкой в Чертогах, тихонько ругая высокое начальство на чем свет стоит.

  Неудовлетворенность от поездки мог бы скрасить добрый спутник – но и с этим не повезло. Напарник, представившийся Хансом, оказался мужчиной мрачным и нелюдимым, чуждым радости общения и эстетического любования окружающей природой. Зато он производил впечатление бойца, способного, не запыхавшись, прикончить кого угодно и что угодно, а для Охоты это качество было куда как полезнее. К тому же эдакий неразговорчивый тип – далеко не самое худшее, что мог бы представить Корпус. Представив на миг, что ей могло понадобиться сотрудничать с кем-то вроде того же фанатика Юргена, алхимик внутренне содрогнулась.
  Долго – с полчасика – подосадовав над невозможностью нормального диалога, Арлетта решила, что попросту будет говорить за двоих, и вывалила на односложно отвечающего собеседника целый ворох свежих сплетен из Чертогов и охотничьих баек представителей действующего состава Корпуса, периодически разбавляя их новостями из столицы и королевского двора. И, конечно же, не могла не удержаться от того, чтобы поведать о собственных подвижках на ниве экспериментального зелье- и ядоварения.
  К вечеру бурный ручеек информации иссяк, а мужчина так и не проявил готовности общаться, так что разговор в итоге тихо умер. Ненадолго он воскрес за вечерним костром, когда расстаравшаяся Арлетта приготовила более чем достойный ужин, и начала нарываться на комплименты, параллельно припоминая, как сама вот так сидела у тепло потрескивающего огонька в дороге к очередному заданию, не зная, что ее ждет завтра.
  Окончив трапезу, она зажгла фонарь и, устроившись на переметных сумках, вытащила записную книжку и перо. Нацепив на нос круглые очечки в металлической оправе, сразу придавшие ей вид ученой девы, Арлетта продолжила раннее начатую работу, покрывая страницы мелкой вязью формул и периодически ругаясь, как портовый грузчик, когда та или иная теоретическая выкладка не приводила к ожидаемому результату. Несколько раз за вечер она подскакивала с места, начиная мерять полянку торопливыми шагами, и под активную жестикуляцию что-то бурчала себе под нос торопливой скороговоркой только для того, чтобы радостно улыбнуться, кивнуть себе и снова ринуться записывать новую идею.

  Следующее утро показало, что что до цели оставалось всего ничего: можно было бы и не останавливаться на привал. Зато все-таки Веллингтон был городом, а значит, был шанс на некоторое удобство: гораздо хуже было бы, если бы погнали в какую-нибудь деревню на болотах с кособокими домишками и жителями, на лице которых стоит печать долгого инбридинга. Так что по улицам охотница ехала в приподнятом настроении, расточая улыбки направо и налево и приветственно помахивая ладошкой смурным по раннему часу горожанам. Мечта добраться до трактира и хлебнуть чего-то крепенького уже почти превратилась в реальность, и девушка уже предвкушала, как насладится заслуженным отдыхом, совмещая его с планированием операции.
  Название кабака заставило Арлетту понимающе хохотнуть:
  - Демонстративная лояльность, однако!
  Не остался без ободряющего комментария и юный конюх, которого алхимик ободряюще похлопала по плечу и обнадежила, скрашивая угрозу Ханса, которого она про себя окрестила Мрачным:
  - А если все пройдет хорошо – я тебя в лоб поцелую!

  Внутри «Фридрих» оказался ровно таким, каким и ожидался быть кабак на севере – массивный, темный и совершенно без изысков. Сюда люди приходили в первую очередь пить, и уж потом есть и общаться, и ни в какой красоте убранства не нуждались. А трактирщик, по всему видно, не нуждался в гостях, подобных Охотникам – но это уже были его сугубо личные проблемы.
  Скинув походя плащ на крючок, под звонкое цоканье каблучков Арлетта споро прошествовала к трактирщику, краем глаза заметив, что Ханс взял в оборот дознавателя. Навалившись на стойку, девушка белозубо улыбнулась, всячески демонстрируя свое расположение:
  - Утро доброе, милейший! Хорошее у вас заведение, я посмотрю – внушительное, строгое, и сразу видно, достойное. По сравнению с теми, что я проезжала сюда, просто небо и земля! Тут такое дело: мы с моим спутником проголодались – организуйте нам, будьте любезны, потрапезничать, а мне еще и кофейку, если найдется, сварите, и пунша поставьте. А если их нет, то и ладно! Думаю, мы и подогретым элем с медом и яйцом обойдемся.

  Завершив короткую беседу, алхимик, вернулась к сослуживцам и, не чинясь, устроилась между мужчинами, с блаженством вытянув ноги.
  - Приветствую, коллега! – легкий кивок символизировал поклон, - Арлетта, алхимик. Моего общительного и веселого спутника, если он еще не успел представиться, Хансом кличут. А вы – Джозеф, верно? Ну-с, что вы имеете честь нам сообщить? Сразу к делу и берем быка за рога, или сначала культурненько побеседуем за завтраком о природе да погоде, а потом и к сути перейдем?

Веллингтон.
Типичный сонный городишко, кои щедро рассыпаны в провинциальных землях. Ханс достаточно повидал таких. Дремлют, устроившись на перине традиционных укладов, укрывшись одеялком благочестия.
Но порой в процессе охоты это одеяло сползало, и под ним обнаруживалось истинное лицо города. Зависть. Ненависть. Коварство, какого устыдились бы упыри и волколаки, и блуд, заставляющий покраснеть даже суккуба.
Уважаемые отцы, исправно чтящие Единого, а по ночам избивающие жен и насилующие дочерей. Любящие жены, травящие мужей беленой и аконитом. Почтительные дети, выгоняющие из дома дряхлых родителей, душащие их подушками ради наследства. Змеиный клубок интриг, добрососедский быт пауков в стеклянной банке.
И главное, что беспокоит такие городки куда сильнее ячейки вампиров или угнездившегося в стоках риггера - любыми средствами сохранить маску благочестивой сонливости, не дать сползти укрывающему его истинное лицо одеялу. У нас тут такого никогда не было, господин охотник. Верните все как было, господин охотник. Делайте что хотите, господин охотник, но позвольте нам и дальше тихо жрать друг друга, не опасаясь, что это сделает кто-то другой. Кто-то чужой.

С такими тяжелыми мыслями въезжал Ханс в окрестности Веллингтона, привычно не обращая внимания на шарахающихся, тайком осеняющих себя крестным знамением, украдкой плюющих вслед местных. Обычное дело. В подобных местах не любят чужаков. А охотники, так уж выходит, чужаки вдвойне. Уже не люди, еще не чудовища, застрявшие посередине, чужаки и для тех, и для других.

Возможно, Ханс был слишком предвзят. Хватало, в конце концов, даже в таких городках приличных, хороших людей. Просто сказывался опыт, личная склонность к мрачному фатализму и пока неясный, но тревожный контракт с участием дознавателя.
Вернер не любил убивать людей. Это противоречило самой сути его ремесла. Но на самом деле, если уж быть честным до конца, он боялся. Боялся того, каким восторгом упивается внутренний зверь, глядя на стекленеющие глаза покойников, ощущая горячую кровь на руках. Зайди по этой тропе чуть дальше, и следующий дознаватель может прийти уже за твоей головой.
Корпус должен постоянно самоочищаться, это вбивали в головы адептов во время обучения, это подтверждала практика после инициации. Это было необходимое зло. Но нравилось ли это Хансу? Нет, Хансу это чертовски не нравилось.

Вернер отдавал себе отчет в том, что производит довольно мрачное впечатление даже на охотников, так что с попутчицей старался вести себя мягко, даже, страшное дело, пару раз улыбнулся. Это было несложно, девушка оказалась крайне миловидной и дьявольски обаятельной, а Ханс, хоть и был наполовину гончим псом Корпуса, на вторую половину все же оставался мужчиной. Он украдкой поглядывал на ее точеный профиль, пытаясь припомнить, не встречалась ли она ему в столице, в чертогах? Похоже, что нет. Такие запоминаются. Вероятно, Арлетта была из тех охотников, что больше работают головой, нежели клинком, потому что многих вчерашних адептов Ханс знал как раз по углубленному курсу практического фехтования против нелюдей, который он вел несколько лет.
Девица, кажется, была не прочь пообщаться, и даже Единый не сумел бы упрекнуть ее в отсутствии попыток наладить контакт, но односложные ответы Вернера не располагали к непринужденной беседе, и остаток пути до Веллингтона охотники проделали в тишине.

Передав поводья Ветреницы парнишке-конюху, Ханс бросил ему монетку.
- Лошадей почисти хорошо, фуража не жалей. Будет нужно, доплатим, - сказал он слуге и добавил, показав клыки, - Если что-то из поклажи пропадет - найду и съем.

Притороченный у седла тяжелый меч Ханс отстегнул и так, положив его на плечо, шагнул в полумрак постоялого двора. Заведение пустовало, так что на опознание контакта много времени не потребовалось. Не тратя время на плешивого хозяина, Вернер сразу проследовал к одинокой фигуре дознавателя, ибо никем иным единственный посетитель "Его величества Фридриха" быть не мог.

- Лорд Джозеф? - Вопрос не подразумевал ответа, был скорее данью вежливости. - Ханс Вернер.

Серебряная собачья голова на цепочке не оставляла пространства для разночтений и дополнительных пояснений, как и оленьи рога на инсигнии дознавателя. Не дожидаясь приглашения, Ханс сел, положил шляпу на стол, прислонил меч к стене и не мигая уставился на собеседника без малейшего намека на дружелюбие.
Если охотников не любил простой люд, то дознавателей не любил вообще никто, даже другие охотники. Потому что дознаватели суть охотники на охотников, а быть дичью - штука неприятная. Сегодня они работают вместе, а за кем этот тип придет завтра? За Хансом? Арлеттой?.. Ханной?

〖🎧〗[ссылка]




      В маленькой Японии, в одной маленькой провинции, в одном маленьком городе, на одной маленькой улице расположен один маленький дом со спрятанной в нём одной маленькой антикварной лавкой. Не настолько выдающейся, чтобы об оной имело смысл распространяться. Достаточно тайной, чтобы о её предназначении знал лишь узкий круг людей, посвящённых в мир магии. Эта лавка не выделяется на фоне домиков Старого Города, и смотрит окнами на современные высотные здания Нового на противоположном берегу реки по соседству, что делит город на две равные части. Для местных жителей эта лавка – склад вышедших из употребления побрякушек для ностальгирующих по прошлому стариков и коллекционеров с весьма специфичными вкусами. А её владелец – это только один из множества чудаков, коих везде хватает.
      Кстати: о нём.



      Мужчина неопределённо-среднего возраста. Меланхоличное лицо; глаза с невыразимо-апатичной Пустотой. С большой буквы – ибо наблюдателю со стороны его взгляд покажется не просто лишённым осмысленности, а буквально вызывающим неприятно-пугающее чувство опустошённости. Одет обычно в нечто похожее на рясу, отчего создаёт впечатление своеобразного христианского священника. Крестики, – на цепочке и серьгами, – ещё больше усиливают впечатление, отчего местные уверены: он один из "этих" – из протестантов. А молодой антиквар смиренно поддерживает их заблуждения. Каждый день он ходит на службы в городскую церковь; ещё прилежно занимается миссионерской и благотворительной деятельностью. Не сильно успешно из-за отрицательного обаяния. Однако: его это, видно, совсем не смущает. Нетрудно подумать, что антикварная лавка в его мире – это хобби; отдушина.
      Что, впрочем, близко к истине.



18 июня 2002; 22:50

      Звук аккуратно закрывшейся деревянной двери.
      Затем шаги твёрдой подошвы вкупе со скрипом старой лестницы.
      Щелчок выключателя – и подвал наполняется тёплым светом фонариков. Вальсируют поднятые движением воздуха пылинки под ними. Котомине с коробкой в руках подходит к столику в центре комнаты. Поистине нежным движением отодвигает в сторону пару вещиц, чтобы установить на освободившееся место свою ношу. Долго смотрит на картонный куб, опечатанный скотчем. Вынимает канцелярский нож. Очень выверенным рывком вспарывает упаковку – чувствуется, что он делает подобное уже в сотый раз.
      – Итак...
      Глубокий баритон с нотами вдумчивости вклеивается в тишину.
      Внимательный взгляд опускается в глубины открытой коробки...

[ 1]  A ♦
[ 2]   2♦
[ 3]   3♦
[ 4]   4♦
[ 5]   5♦
[ 6]   6♦
[ 7]   7♦
[ 8]   8♦
[ 9]   9♦
[10]  10♦
[11]  J ♦
[12]  Q ♦
[13]  К ♦

[14]  A ♠
[15]   2♠
[16]   3♠
[17]   4♠
[18]   5♠
[19]   6♠
[20]   7♠
[21]   8♠
[22]   9♠
[23]  10♠
[24]  J ♠
[25]  Q ♠
[26]  К ♠

[27]  A ♣
[28]   2♣
[29]   3♣
[30]   4♣
[31]   5♣
[32]   6♣
[33]   7♣
[34]   8♣
[35]   9♣
[36]  10♣
[37]  J ♣
[38]  Q ♣
[39]  К ♣

[40]  A ♥
[41]   2♥
[42]   3♥
[43]   4♥
[44]   5♥
[45]   6♥
[46]   7♥
[47]   8♥
[48]   9♥
[49]  10♥
[50]  J ♥
[51]  Q ♥
[52]  К ♥

[53]  JOKER BLACK
[54]  JOKER RED

Догорают угли, клонится голова,
Не бывают вечно пламя и праздник.
Но под пеплом можно найти огонь,
Если не остыло сердце. (с)

  Простачка умирала. Тела ниже пояса, придавленного куском стены, она не ощущала, равно как и раздробленной еще в середине боя левой руки. Правой еще можно было шевелить – одними пальцами, сейчас сжимающими обломок белой ветви, чудом оказавшийся в пределах досягаемости. Каждый вдох сопровождался болью, когда сломанные ребра под продавленным панцирем царапали легкие. Каждый выдох сопровождался толчками крови, стекающими вниз. По всем законам она должна была умереть, но толи толика геройского бессмертия перешла к ней, толи таково было воздействие Поветрия – но слуги Первого Мертвеца никак не являлись забрать ее в свои чертоги. А, может, и некому было забирать?
  Еще не Бессмертная, но уже больше, чем смертная, смотрела прямо перед собой, не в силах повернуть голову, и видела расколотый пополам символ Изиль, богини Огня и Света, некогда выбитый на огромном валуне, венчавшем в свое время храмовый портал. Теперь знак разбило надвое, а в щель между обломками виднелась бесконечная зелень, кишащая и клубящаяся туманом, заполонившая собой все. Она отравила воздух, оседала на руинах, впитывалась в лицо, медленно разъедая кожу. Наступило ее царство – и даже мощь Шестерки не смогла остановить Погибель Миров.
  Простачке оставалось только думать да вспоминать былое, верить, что люди смогут больше, чем полубоги, и надеться, что смерть все-таки положит конец этой терзающей боли.

  «Я оказалась слаба. Не нашла в себе сил сравниться с Героями, не нашла слов, чтобы мои люди стали биться так, как не бились никогда. Я стояла в стороне, ни с кем не советуясь, но видела, что и другие такие же: каждый из них действовал в одиночку, вплетая свой узор в чужое плетение только на поле боя, но не заблаговременно. А ведь я должна была , в таком случае, всех собрать и выработать общий план, а не стала. Не смогла объяснить, что стоит за их спинами, и кто в них верит, не дала им уверовать в надежность тыла. А ведь все могло сложиться иначе, если бы нас объединяла общая воля…
  Но глупая Простачка все пустила на самотек, решив, что она – просто еще один меч, просто помеха героям. Глупая… Как многое можно было бы сделать, как многое можно было бы успеть… Но богов не осталось, Герои мертвы, и только простые люди остались один на один с вечно голодной ордой. Драконы? А хватит ли у нас сил пробудить Детей Ярого Пламени, и не сожгут ли они сначала своих обидчиков?

  …Смерть так и не пришла к Броне, тихо поскуливающей под завалами: вместо нее уничтоженную крепость окутало дикое пламя, желтое, алое, померанцевое, раскаленно-белое. Девушка почувствовала, как безжалостный огонь вцепляется в ее плоть, как раскаленный металл доспехов сплавляется с кожей, как трещат волосы, как сплавляется в ониксовую массу камень – и закричала. Лопнувшие с противным чавканьем глаза спасли ее от ужасного зрелища беснующегося пожарища и не позволили увидеть грациозный полет крылатых змеев, вернувшихся из небытия, чтобы забрать свое по праву сильного.
  И хотя пламя жрало ее заживо, сорвавшая голос Простачка никак не могла умереть. А потом она поняла, что сквозь призму страдания, сквозь очищающий огонь увидела истину:
  «Люди слабы. Не нашли в себе силы становиться превыше своих страстишек, погрязли в междоусобице и местечковом эгоизме. Ни король, ни его свита, ни один из лордов не нашли в себе сил вести в бой пускай даже не людей – хотя бы только Героев. Они переложили груз ответственности на чужие плечи и спрятались, трусливые шелудивые псы, в надежде, что им не придется выбирать и умирать. Именно поэтому мы проиграли – гордые одиночки, не готовые принять чужое верховенство. И везде так – Остров Ста Королей, каков позор! Каждый сам за себя, и при этом все вместе – стадо, не готовое ни на один решительный шаг за пределами возможного. Стадо, у которого нет на то, что пастуха – ведущего барана. А ведь все могло сложиться иначе, если бы их объединяла общая воля…
  Им нужен не один еще меч, а жесткая рука, направляющая и указывающая. Если человечество не хочет думать, им нужна та, кто за них все решит. Кто объединит нерешительных и вдохновит робких, уничтожит независимых и построит такую землю, где все будут знать свое место, и зачем они нужны. Стаду нужна воля, иначе Драконы, Поветрие, Туман, Дети Моря уничтожат их. Я не позволю этого – я слишком люблю эту землю. И если надо утопить ее в крови половины живущих ради счастья остальных – это выгодное предложение. Единой, сильной земле не страшны никто и ничто, когда она находится под властью одного заботливого разума, когда все сплочены и не размениваются на тешение собственной гордости.
  Как многое нужно сделать, как многое нужно успеть… Богов не осталось, Герои мертвы, а простым смертным, раздираемым вечно голодной ордой и уничтожаемым пламенем повелителей огня, нужна Хозяйка, чтобы выжить – сами они не способны даже на это. Они не знают, что драконы – только свечка, дарующая тепло и яркость на несколько шагов. Чтобы разогнать темноту на многие мили вокруг, надо спалить до тла дом, и на этот огонь придут другие, те, кому нужна помощь. И когда Зеленая Смерть спрячется в корнях мира, когда огнедышащие станут щитом, а не бичом человечества, в Дал Фиатах придет золотая эпоха благоденствия.
  Благородное пламя не погаснет никогда, если его возжечь раз – а для этого плотским потребовалось оказаться на грани гибели. И если не я стану им, то кто?

  За мир.
  За покой.
  За единство.
  За грядущее.
  За гармонию.
  За человечество.

  Я восстану ради вас, и горе тому, кто встанет на моем пути.
  Ведь самые красивые цветы – на пепелище.
  Ведь самые счастливые люди – за которых решают другие.

  Так было.
  Так есть.
  И так будет всегда».

Кач... Кач... Кач... Кач...
Пантера уселась на одном из бочонков у стены на кухне, прижав одну ногу к себе, согнув колено, обхватив её руками и оперевшись на колено подбородком, а второй ногой размеренно покачивая. Будь она в своём истинном обличье, из стороны в сторону раскачивался бы хвост. Но и так ей было довольно привычно. Ни в коем случае она не пыталась этим привлечь чьё-то внимание. И уж точно не пыталась кого-нибудь загипнотизировать. Хотя...

Из того, как началось их расследование, она сделала несколько выводов. Первый заключался в том, рыцарь так и не понял, в каком месте он сейчас находился. Ибо свернув золотом, он подверг уже опасности жизни двух бывших служанок виконта, вряд ли далеко они с этой монетой уйдут. Тот же повар постарается. Второй — в том, что большая часть отряда не имеет никакого интереса разобраться в происходящем. А это сильно тормозило дело, на которое выделено и так времени маловато. И третий, который, пожалуй, стоило обозначить как первый по важности — выданный на неделю аванс решили потратить в первый же вечер!

Однако, возвращаясь к целям прибытия в сие злачное место. Было любопытно, чем вызвана настороженность. То ли они пришли первыми и женщины были удивлены этим. То ли, наоборот, были не первыми, кто их побеспокоил, и не понимают, что надо ещё. И от них ли вообще. Флегматичность повара скорее склоняла ко второму варианту, но Калливри решила наблюдать дальше. После того, как Герберт посулил золотой, расспросы кого-то ещё казались дорогим удовольствием.

Ранее, в пути

Мьюррелу и Анжелине повезло жить в одном районе, а точнее городе Санта-Моника, который не так давно стал частью Лос-Анжелеса официально, так что вскоре оба детектива легли на курс к месту преступления. Ехать было недалеко, не больше получаса. Город еще спал и ведомый Рэндаллом серебристый седан летел по тусклым улицам навстречу элитным зеленым районам.

— Энджи, я не все сказал тогда, когда позвонил. Не хотел отнимать время на сборы, — заговорил Рэндалл. — Брент сказал мне, что этот жмур и шеф полиции близкие знакомые. Где-то ручкались, может, или что-то вроде этого. Так или иначе, это не тот момент, когда нам поступил инцидент, и мы прилежно его отрабатываем. Тут шеф применил свой административный ресурс. Чтобы добиться личной цели. Пусть и совпадающей с миссией департамента, но... Личной все-таки, как ни крути уж. На этих улицах много у кого погибают близкие. Но эти много кто не могут бросить всю полицию города на конкретно свое дело.

Он глянул на нее краем глаза, не отвлекаясь от дороги.

— Здесь есть риск очень быстро сломать голову. И карьеру. Например, если слишком упереться в процедурал и упустить шанс получить реальный результат. Или наоборот, слишком перезлобствовать и привлечь ненужное внимание со стороны.

— Я у тебя тут прикорну немного, — сообщила Энджи, гнездясь на сиденье пассажира и старательней закутываясь в пальто.

Когда не добрал ночного сна, первые часы бодрствования всегда почему-то зябко. Но был и плюс: в расслабленном состоянии полуяви, покачиваясь в такт неровностям дороги, лучше думалось.

— У нас в любом деле можно голову сломать. Издержки профессии. Ты подозреваешь какое-то забористое политическое противоборство, и если мы что-то раскопаем, станем мишенью для оппонентов покойного?

Похоже, перспектива собственного неблагополучия волновала детектива меньше, чем бумажные платочки, пачку которых она пыталась нашарить в недрах кармана. На месте происшествия всегда находится кто-нибудь с глазами на мокром месте — вдовы, родственники, пассии... Чёрт, неужели забыла впопыхах? А, нет, всё на месте.

А благополучие... Вот оно, по ту сторону автомобильного стекла. Раньше Энджи тоже мечтала об особняке за высоким забором с идеально подстриженной изумрудной лужайкой, залитой солнцем. Но слишком часто она видела обратную сторону красивой обложки — богачи умирали ничуть не реже простых смертных, и порой не своей смертью.

— Какие предварительные версии, тебе озвучили?

— Нет, не в любом, я с тобой тут не согласен, — Рэндалл качнул головой. — Когда стреляют друг в друга Кровавые и Калеки, или когда пара реднеков порежут друг друга ножами по пьяному делу, можно допустить грубый косяк. Или даже парочку. А здесь все в своих руках держит шеф лично. Работать под его неусыпным взором — приятного мало...

Он замолчал. Продолжать этот разговор смысла особо не было — Энджи отнюдь не глупа и все поняла. Пусть и несколько на свой манер.

— Никаких версий, Энджи. Мы вообще там первые будем — на месте ещё ни коронера, ни криминалистов, ни собаки. В то, что просто общеуголовное, а не политическое убийство, я верю не особо. Слишком хорошо ложится на предстоящие выборы, трудно поверить в совпадение. С другой стороны, если это политическое убийство, где ФБР? Почему первые там мы?

— Первые? — повела бровью собеседница. — Чтобы побольше следов затоптали?

Вот тебе и первая неувязочка. С одной стороны, пользуясь положением и связями, поднимают весь город на уши, а с другой — криминалистов почему-то не торопят. И ФБР, кстати, тоже.

— Что-то здесь не так, Рэндалл. Одно другому противоречит, — Энджи задумалась.

— Так или иначе, мы сразу туда не пойдём. Надеюсь, офицеры тоже особо там не шастали.

Выйдя из основного зала и обойдя здание, наёмники заметили старую покосившуюся дверь, из-за которое доносился стук деревянной посуды и женские голоса. Других проходов здесь не было, а значит это должен был быть тот вход, о котором сказал трактирщик. Пройдя внутрь, они оказались в просторном, но не очень чистом помещении, в котором стояла сильная жара из-за большой печи для готовки, гудящей от полыхающего в ней пламени. У стены стояло несколько бочонков с напитками, несколько рабочих столов в центре комнаты были заняты полуприготовленными продуктами. Две женщины - среднего возраста и такой же красоты, не слишком примечательные, сидели в углу и старательно чистили картошку, шкурки от которой уже превратились в приличных размеров горку. Услышав скрип двери, они подняли головы и настороженно покосились на разномастную группу вошедших людей, не зная, чего ожидать от них. Кроме них в помещении был только дородный мужик с грязно-белым поварским колпаком, флегматично мешающий большой поварёшкой кипящее варево в огромной кастрюле, но он как будто даже не заметил незваных гостей.

— Зато кусаюсь я!
Прозвучало это не столько угрожающе, что, возможно, странно для такой ситуации, сколько призывно-провокационно.
Откровенно говоря, будь она не на задании и не в такой компании, Калливри бы не стала отказывать себе в удовольствии бурно провести ночь в компании выносливых мужчин. Скучать в праведном затворничестве — удел благородных дам. Или может перессорила бы этих здоровяков, в зависимости от настроения.
А в этой ситуации пантера уже готовилась к заварушке, доставая ножи и собираясь отступать в тень для внезапной атаки. Но вмешалась Мелисса и все испортила. А веселье и погром таверны за чужой счёт было так близко.
— Да уж, не самое выгодное вложение аванса.

— Мясо, и побольше, и чтобы сочное с кровью, — соблазнительно протянула пантера, чуть не облизываясь от предвкушения, подошедшей работнице сего заведения, — и вина. Хотя, вина не надо. Может закажу что-нибудь покрепче, лично за стойкой.
Разумеется, интересовало дамочку не спиртное, а информация о постояльцах, которую она собиралась выведать, и явно не бесплатно.
— На Вашем месте я бы, сэр рыцарь, выбирала выражения, пока мы находимся здесь. Если, конечно, Вы не хотите, чтобы к нам снова подошли. Или Вы этого и добиваетесь? — наемница пристально прищурилась, недобро так, ей явно не понравилось обозначение местной публики как шваль. Похоже, Герберт забыл, с кем ему сейчас приходится работать. — Это я Вам как завсегдатай подобных мест говорю.
— А к непотребствам, как Вы изволили выразиться, — уже более примирительно добавила, — каждый первый из сидящих здесь.
— Прошу прощения, мне надо отойти.

Если сперва Мелисса была уверена, что стоит разделиться, то после выступления Стена решила согласиться с ним. Может и правда впятером сразу они смогут добыть больше информации. Кто знает, на что каждый из них способен и где может пригодиться.

На колкие слова Калливри девушка ехидно усмехнулась. Чего греха таить, был за ней этот недуг. И кто она такая, чтобы отнекиваться или строить из себя невинную. Но все же она надеялась, что это не было так уж явно написано на ее лице. Тут Мел ненадолго призадумалась. Хотя, кто только сейчас не промышляет темным ремеслом... И вообще, или ты облапошиваешь, или тебя. Таков был жизненный девиз девушки.

- Подписываюсь абсолютно под каждым словом, - звонко выпалила девушка, соглашаясь со словами Калливри о лидерстве рыцаря.

" О, славный рыцарь, сэр Герберт Стен
Повел наш отряд распутывать дело.
На пепелище, средь разрушенных стен
Искать следы, пока солнце не село... "
Мелисса уже не слушала, кому и куда надо зайти по дороге. Она взяла в руки лютню. Пальца привычно щипали струны, слова сами собой тихо тихо полились в унисон лирической музыке. "Славная будет песнь", - подумала девушка.

  Прищурившись недовольно, подбородок вперед по старой, еще бейсбольной привычке выставив, Манго смотрит на своего ганни, чувствуя, как сквозь изрядно побитую броню невозмутимости пробивается закипающее раздражение. И мозгом вроде офицер понимает, что Кремень не меньше его беспокоится за оставшиеся от роты остатки взвода, а все равно желание наорать и поставить на место зарвавшегося подчиненного расцветает буйным цветом. Останавливает только то, что ротный не должен самолично вопить, как базарная торговка, и, в принципе, обязан являть собой образец сдержанности и уверенности.
  На удачу ганни – или Манго, это смотря с какой стороны посмотреть – появляется посыльный от Клониса, передающий о приближении танка. Стиснув зубы, Донахъю закатывает глаза, не без труда удерживаясь от того, чтобы познакомить солдат с лексикой кубинцев, гватемальцев и прочей дряни, не понимающей, когда им что-то сообщают на вежливом английском. Непечатные фразы с вкраплением испанских слов проносятся в голове, заставляя заскрипеть зубами и найти хоть какое-то моральное удовлетворение в их мысленном выплескивании.

  А потом Кремень требует посмотреть вперед, туда, где группа Дасти идет в атаку. Лейтенант опускает голову, исподлобья всматриваясь в кажущиеся черными на фоне празднично-желтого песка и прозрачного голубого неба руины. Наблюдает, кусая губы, за перебежками парней, до боли сжимая цевье. Хоть в чем-то Кремень сейчас прав: подползающая бронетехника пока что действительно может обождать. Если сейчас морпехи опрокинут узкоглазых, втопчут их в неуступчивую, рыхлую землю Таравы, всю в язвах и проплешинах от войны, то оборону вполне можно навести. А если нет… об этом Манго старался не думать. В любом случае, сажать сейчас кого-то в гнездо эл-вэ-тэшки преждевременно: пока не подавлена пехота, стрелок оттуда не сможет сделать и одной очереди.
  Лейтенант нащупывает самыми кончиками пальцев округлый теплый бок гранаты, только и ждущей своего часа, чтобы гулким разрывом запечатлеть чью-то смерть – или просто бессильно поучаствовать в терраформировании атолла. Их время еще не пришло – по крайней мере, не в лейтенантских руках, но сам факт присутствия дарит некую надежду, что есть еще козыри в рукавах: эфемерную, нерациональную, на так необходимую ныне надежду на благополучный исход.

  А потом из-за руин начинают появляться, как черти из табакерки, морпехи Дасти – и явно не с целью доложить о захвате опорного пункта противника.
  - Какого…! – только и успевает рявкнуть поднявшийся на руках Манго, когда в спину бегущим ударяет истошный дикий крик, заставляющий бойцов еще больше ускориться, а самого ротного рухнуть грудью на песок с удивленной мыслью: «Сколько же их там?».

  Об отступлении мыслей нет, а тут еще и ганни рядом деловито готовится открывать огонь. Тихой сапой подкрадывается на мягких лапах страх, мурчит на ухо, что сейчас какая-нибудь узкоглазая скотина насадит его на штык, как энтомолог бабочку, оскалится гнилыми маленькими зубами, как у хищного зверька, и рванет дальше, убивать все живое. Побледневший Манго дерганым движением ревет с плеча «Томпсон» так, что от рывка клацают зубы, в несколько движений подползает к сержанту, устраивая пистолет-пулемет поудобнее.
  - К бою! – рефренной скороговоркой повторяет он за Кремнем, - Шевелитесь, черти!

  Долю секунды лейтенант смотрит на приближающихся парней, понимая, что любая шальная пуля может зацепить кого-то из бегущих. Но если не стрелять, их перебьют в спины, а потом примутся за гарнизон воронки. Наверное, сейчас ему предстоит принять самое поносное решение на фронте – вести огонь, боясь зацепить ненароком своих. Как потом оправдываться перед парнями? Перед их матерями? Перед сестрой, наконец?
  А никак, надо делать, а не рассусоливать. И Фрэнсис старается прицелиться по бегущему человеку с раскосым лицом и разверстым зевом не рта даже – пасти, издающей демонические вопли.
  - Гос-споди, помоги, - тихо двигаются губы, когда начинает тарахтеть, выплевывая пули одну за другой, дождавшийся своего часа «Томпсон».

Калливри шла по улицам уверенной, хоть и размеренной походкой, всем своим видом демонстрируя, что в Королевском квартале она не редкий гость. Как и в постоялом дворе. Особенно в постоялом дворе. Хотя и незаметно в роскошном доме по пути к кабинету оценивала укромные места, в которых можно спрятаться и прослушивать, откуда можно ждать нападения и в каком направлении бежать в случае опасности.

Несмотря на серьёзный вид, с которым дамочка вошла в кабинет, в её движениях улавливалась вальяжность, присущая натуре. Она остановилась, почувствовав проницательный взгляд серых глаз секретаря и ответила таким же. Даже при том, что наёмница понимала, что надо соблюдать субординацию. Когда мужчина представился, она кивнула, приветствуя в ответ, и направилась к стулу. И на этом её сдержанность закончилась.

— Да-да, — произнесла нараспев, не обращаясь особо ни к кому, — виконт так и предоставит имена, тех, кого подозревает... как вообще можно было подумать о нашем господине нанимателе подобное?.. Право же, пожар произошёл по чистой случайности, и наша задача найти этому подтверждение, — после этого она уже повернулась к Тристану, а тон стал как бы серьёзным, — не правда ли, господин Волькез?

— И позвольте представиться: Калливри, эксперт по... тихому добыванию улик, скажем так. Поскольку по расследованию вопросы уже заданы, мне хотелось бы уточнить по поводу финансирования расходов на задание, а также как часто нам нужно будет докладывать и каким образом это будет происходить. — Похоже, что так называемые "шкурные" дела, пантера считала не менее важными.

Указанный в объявлении адрес привёл наёмников к богато украшенному трёхэтажному зданию в Королевском квартале Тейнала. Благородное тёмное дерево, покрытое свежим лаком, ухоженная крыша, вымытые до блеска стёкла, всё говорило о том, что хозяева тщательно следят за этим местом. Это было неудивительно - постоялый двор "На вершине" считался одним из самых дорогих мест в городе, где мог остановиться путник. Позволить себе отдых здесь могли только весьма состоятельные люди. Чаще всего это были те, кто не заслуживал отдельных гостевых покоев в королевском замке, но по своему состоянию не уступали тем, кто и в самом деле находил там приют. Одна ночь здесь стоила баснословных денег, и похоже именно тут нашёл себе приют виконт Сабзеруз после трагической кончины своего дома в ночном пожаре.

У больших двойных дверей стояли вышколенные слуги, невозмутимо поклонившиеся даже разношёрстной компании наёмников. Услышав, что те здесь по объявлению, один из них кивнул и вежливо пригласил следовать за ним, проведя гостей на третий этаж. Постучав в дверь одного из кабинетов, он дождался ответа и открыл дверь перед наёмниками, показывая жестом, что они могут войти внутрь. Это оказалась не слишком просторная комната, однако обставленная со стилем и вкусом. Большой рабочий стол занимал почти всё пространство, и за ним сидел худощавый мужчина с тёмной короткой шевелюрой. На висках годы дали знать своё, сдобрив их сединой, а проницательные серые глаза за очками в тонкой оправе тщательно осмотрели каждого вошедшего.

- Доброго вам дня, уважаемые. Меня зовут Тристан Волькез, я являюсь секретарём виконта Сабзеруза. Надо признаться, я удивлён, что в итоге набралось столько желающих за такой короткий срок. Но, тем лучше... Прошу вас, присаживайтесь.
У стены стояло несколько мягких стульев, которые можно было занять. Он пошелестел бумажками, выуживая из стопки на краю стола несколько скреплённых листов.
- Так, вот он... Уважаемые господа, вам поручается провести исследование причин возникновения пожара в доме виконта Сабзеруза, установить предпосылки, приведшие к столь трагичным обстоятельствам и предоставить на суд виконта доказательства, подтверждающие результаты проведённого процесса. В случае полноты и тщательности проведённого исследования, предусматривается полная выплата в размере... В случае некачественного выполнения, возможно удержание с суммы вознаграждение в размере... но не более... Вот, прошу.

Волькез протянул бумаги наёмникам:
- Вы можете ознакомиться с условиями договора. Дело в том, что по требованиям страховой компании, привлечение внешних экспертов обязательно должно быть документально подтверждено, поэтому мы вынуждены зафиксировать условия нашего сотрудничества в бумажном виде. Пока вы читаете текст, те, кто ожидают своей очереди, могут представиться и кратко описать род своих занятий - я включу в документ ваши данные, и после того как мы обговорим все детали и подпишем договор, вы сможете приступить к работе.

Люди любят тянуться к знаниям.
Они ищут ответы на вопросы, вопросы на эти ответы, и вновь, и вновь, и вновь…

Хор нашел их все.
В его голове были все ответы.
Кроме одного: какой из ответов был его собственным.
Или правильным, если уж на то пошло.

Хотя и на это ответ был, как ему подсказывала его часть: все они были правильными.
Любой ответ на любой вопрос был правильным - и неправильным.
Любая истина в мире была истиной и ложью.
Любая ложь в мире была истиной и ложью.

Например, “Герои всегда побеждают”.

Хор захихикал.

Перед ним человек, обычный человечек, коих в Хоре были миллиарды, передавал свою власть Герою. Стульчику. Столику?
Хор нахмурился.
Двери? Сторожевой собаке? Забору? Замку? Черепахе? Броненосцу? Стальной обшивке?
Ах! Латнику.
- Да-да! Латнику! - довольно провозгласил Хор. Его радовало, что он вспомнил свой ответ.

===

Когда знаешь все ответы - хочется ими делиться.

Хор подлетел к Стуже.
Облетел вокруг неё несколько раз, создавая за собой шлейф из разноцветных снежинок.
- Королева Льда, Королева Знаний. Ты и сейчас думаешь о том, что в Поветрии - смерть и знания. Знания и смерть. Забавно, правда? Льды тают. Знания - тоже. Знания тают под светом новых знаний, бесконечно, раз за разом. Стоят ли они хоть чего-то, если в конце концов все они неверны?
Хор облетел разок еще вокруг Стужи.
Рассмеялся. Улыбнулся.
Заплакал.
- Мне тут подсказали, - голос Хора внезапно был серьезен и нормален - словно из далекого прошлого. - Что ты была моей ученицей. Или уже не мой. Или уже не была.
Замолчал ненадолго.
И рассмеялся во все горло, улетая от нее.

Следующими были Латник и Меч.
Подождав, пока Латник проводит уползающих черв… а, простите. Это люди. Точно, люди! Две руки, две ноги, одна голова. И столько надежд.
Но не важно!
- Знаете, что будет, если Неостановимый Меч ударит Непреодолимого Латника? А я знаю!
Хор вновь расхохотался, в этот раз почему-то басом.
- И знаю, чего не будет. А у вас лишь один шанс узнать. Стоит ли умирать без ответа? На этот вопрос у вас ответа нет.
Шут перевернулся вниз головой.
- Всё в этом мире перевернулось с ног на голову! И только мы, только мы, видим его как он есть и как его больше нет!
Грустным голосом дальше он продолжил:
- Вас никто не ждет. И если умрут все - вас даже не останется в памяти. Никого не останется.
Последняя фраза была произнесена максимально серьезно.
После нее Хор, не переворачиваясь обратно, медленно удалился от Латника и Меча.


- Тихая!.. Хм. - Хор нахмурился, приземлился, сел на землю. В голове его проносились бесконечные версии. - Ах! Молчунья! Как тебя сложно найти… А если тебя нельзя найти, то есть ли ты на самом деле?
Маг залетел в часовенку к убийце, смеясь, как театральный злодей.
- Ах! Хах! Хах! Вот я тебя и нашел! Твой самый страшный страх!
Замолк резко.
Продолжил высоким, почти девичьим голосом:
- Я боюсь людей! Но я верна себе и своему Королю! Я буду убивать за него, я исчезну за него! Живу лишь для него!
Хор перешел на серьезный голос.
- Живешь ли ты? Кто ты? Где ты? Когда ты? Что ты? Человек? Герой? Мимолетное виденье, гений чистой пустоты? После тебя останется дорога смертей и пустота.
Рассмеялся.
- Но пустота никогда не остается пустотой. Пустота жаждет наполниться. А теперь молись - но тебе никто не ответит.

Голоса, перекрикивая друг друга, спорили, кто же будет следующим: первым кандидатом в итоге был выбран Охотник.
После дальнейшего обсуждения, единогласным голосом самого Хора было принято решение, что такого Героя сейчас нет.

Потому Хор направился к к Вестнице.
- О первая из равных! О равная из первых! О несущаяся на смерть героиня в сияющем доспехе! - начал маг возвышенно, но потом остановился, словно опомнившись, и продолжил уже обычным, даже разочарованным голосом. - А, ошибся. Это просто Вестница.
Хор рассмеялся - неприятным, действующим на нервы смехом.
- Всегда вперед. Никогда назад. А иногда весь просто надо сделать ма-а-аленький шажок назад - и картины рисуются! Крупнее, подробнее, полнее. Коням цепляют шоры, чтобы видеть лишь вперед. Но ты нацепляешь их себе сама. Зачем?
Маг словно серьезно задумался над вопросом, потирая подбородок своей маски.
- Ах! Чтобы видеть только то, что хочешь! Или нет. Секунду. Ты же и так видишь всё, сквозь любые преграды и границы. Кроме тех, что делаешь себе сама. А там, по ту сторону… интересно.
Хор рассмеялся.
- И страшно.

После чего полетел осматривать замок, ради интереса.
Игрушечный такой, слово из пряников!
Пряничный домик, для пряничных людей.
В котором они прячутся от пряничных врагов в пряничном мире.

Но почему-то во дворе была еще одна фигура.
Хор неуверенно подлетел к Простаку.
Облетел, внимательно осмотрел со всех сторон.
- А ты кто? Я не помню таких. А, он помнит, - Хор махнул рукой куда-то в сторону. - Оруженосец. Для Героев.
Задумался.
- Зачем? Героям не нужен оруженосец. Нам ничего не нужно. Нам не нужна ни слава, ни еда, ни сортир! - Остановился. - Ладно, мне тут подсказывают, что слава может быть кому-то нужна. И от еды бы они не отка… Так, хватит мне мешать!
Хор пару раз стукнул себя по голове, после чего прочистил горло.
- Кхм. Кхм. Вот. Но ты же - человечек. Маленький, слабенький. Маленькое ничтожество.
Подлетел поближе, приблизился своей маской прямо к лицу Броны.
- Удачи.
Только и сказал он, потрепал ее по голове заботливо, и улетел на стену - смотреть на приближающегося врага.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Красивое. Марте повезло, - вежливо сказала Вирджиния. - Я ценю ваш жест, Томас. Я хочу верить вашему слову, поэтому пусть это будет моим ответным жестом - залога не надо. - Собрав всю душевность, которую смогла в себе найти, емко завершила: - Спасибо вам.
Прихватив странную емкость для воды, она вернулась в повозку. “Вспыльчивый, но отходчивый,” - определил ее внутренний каталогизатор.
- Вода, - она сунула бурдюк Константину, пробираясь в свой угол среди мешков. Устроившись там, она погрузилась в размышления, рассматривая пейзажи вокруг насколько позволял тент над головой.

“Помирились и едем дальше, куда бы это не означало. К черту на х… - Она хмыкнула и покосилась на парня, чья шуточка застряла в ее голове. - На Хер! Вот уж в самом деле… чертовщина. Если это чья-то глупая шутка, если кто-то вписал меня на какой-нибудь идиотский розыгрыш… Не может быть, тут легальных проблем мешок такой, что никто не станет связываться. Все эти унизительные реалити-шоу подписывают контракты…”
В памяти всплыл старый-старый фильм, который Вирджиния случайно посмотрела по телевизору совсем маленькой. В нем главного героя на похожий правдоподобный розыгрыш подписал непутевый братец. Сюжет тогда серьезно впечатлил ее, она помнила неприятные сны, где она падала сквозь стеклянные крыши в окружении осколков, преследовавшие ее после. Взрослая Вирджиния заключила, что маленькой Вирджинии было рановато смотреть этот фильм.
“Как же он назывался? И кто его снял?”, - рука по привычке дернулась к телефону, найти информацию, прежде чем сработала память. Ви расстроенно надула губы.

- Семья Марты живет в Хергериме? - уточнила она единственную деталь из всего пространного рассказа Томаса, за которым, как оказалось, вполне следила.
Фраза “есть у кого то из вас украшения” притянула к себе ее внимание, словно система наведения на цель. Благодаря серьезному опыту работы в “сфере обслуживания”, взгляд девушки не выразил ничего, абсолютно ничего, пустоту… Она медленно моргнула и обернулась к Томасу:
- К вашему знакомому с непримечательным размером ушей? - ответила она ему в форме вопроса.

Ей совсем не нравилось, что ее “спутники по несчастью” начали принимать эту версию реальности. Еще меньше ей нравилось, что она сама начала существовать в предложенной действительности. И уж вообще никуда не годилось то, что другого выхода она не видела…

  Споры взрослых о том, что надо делать, не слишком-то беспокоили Айлинн: она и без чужого мнения знала, что будет делать. И понимание это ее угнетало: не смотря на количество прочитанных романов с хорошим концом, ситуация перед церковью казалась безвыходной. Ни принц Дэмиен, ни леди Сариэль, ни ее магичество Вилания, ни даже жрица любви Аэлирра не оказывались в юности в столь сложном положении. К тому времени, когда враг превосходил их числом и силой, они были уже опытны, мелы и хитры, и находили неординарную лазейку. То же, что происходило сейчас, было подобно скорее шансон-де-жестам древней истории “О моем Чирре”, “О Рондевальдском ущелье” – все сводилось к тому, что в конце песни герою суждено пасть, пускай и осиянным славой на века.
  Но она не хотела, не желала умирать! Она была слишком молода, слишком многое не узнала! Она даже не целовалась ни с кем всерьез, свой первый подвиг не завершила, гениальную песню не написала! Перед ней еще не открылся бескрайний мир, не подарил свои тайны, не познакомил со сдержанной и холодной красотой гор и мягким плеском бескрайнего моря... Как можно было умирать вот так запросто сейчас, когда вся жизнь впереди? И все же, все же...
  В легендах всегда было то, что превыше жизни: честь, достоинство, здоровье и благополучие близких, долг и клятва... Тот, кто уважал себя хотя бы чуть-чуть, тот, кто хотел однажды стать героем, не должен был на это плевать, чтобы не превратиться во что-то жалкое и презренное, вроде тех пауков да тараканов в сегодняшнем сне. А значит, как бы ни было страшно, как не подрагивали бы покрытые россыпью мелких мурашек руки, как не резало бы так и не отошедшие от бега и боя легкие, надо было подняться на пути несправедливости и хотя бы попробовать ее исправить. И ежели ценой подобной попытки станет жизнь... Нет, об этом Анна не хотела, не могла думать, четко осознавая, что в противном случае червячок страха превратится в огромного дракона и сожрет ее с потрохами.

  Запертых в церкви надо было спасать – это факт. Но как это делать, даже находчивый, по ее собственному мнению, разум бардессы не мог придумать. Не было догадок и у взрослых – они были растеряны не меньше младшего поколения. Закусив губу, Айлинн с болью смотрела то на повесившего голову священника, то на бледных его сыновей, то на безжалостных пленителей, и просто ждала развития событий или какого-то внезапного озарения. Девушка была уверена, что или Мать, или Хозяйка явят свой знак, и кто-нибудь найдет долгожданный ответ. Но богиням, как видно, сегодня было не до Викена: ситуация переменилась резко и бесповопотно, совершенно без стараний в том защитников.
  Глядя в спину старшим, не ставшим скрываться, полуэльфийка болезненно ясно понимала, что до кровопролития остались считанные минуты: ни та, ни другая сторона наверняка не уступит. И тогда весь вопрос будет не в том, каким способом викенцы спасут односельчан, а в том, скольким убийцам они успеют отомстить до... до того, в общем, когда оружие выпадет из ослабевших рук, а глаза закроются навсегда.
  И не будет ни прогулок под луной, ни вдохновения, зовущего схватиться за перо, ни звона бокалов со здравицами за успешный поход... ничего не будет. Вернее, будет все, но ее самой уже не будет. Разве что она вернется шорохом листвы, детским смехом в соседнем дворе – но вот к кому ей вернуться? Кто ждет так, что отступит даже Бесконечный Сон? Айлинн сглотнула очередные слезы и помотала головой в тщетной попытке отогнать острые иглы пагубных мыслей.

  А потом выбежал Нэйт, не сумевший долго смотреть на то, как его отца, избитого и сломленного, тащат куда-то прочь. Сделал несколько шагов вперед мистер Молчун. Встал плечом к плечу с ним траурно-строгий Эдвас. А она... она осталась одна, позади них всех, за ненадежным укрытием угла дома. И сразу колкая мысль пронзила виски: еще не поздно бежать. Еще есть шанс найти уходящих детей, вывести их из Викена, и тем оправдаться в глазах других. Оуэна с Септом с собой забрать на случай погони – они помогут отбиться, случись что. Бежать, еще можно бежать, спасая свою шкуру – все одно враги о ней не знают, а те друзья, что рассчитывают на ее песни и стрелы, скоро умрут.
  Анна сделала шаг назад. И еще. И еще...
  - Хрен вам в сумку, чтобы куски не мялись, с-суки! – прошипела негромко и зло девушка, которую ощутимо колотила дрожь.
  Для себя она все решила.

  ...В книгах не раз встречалось упоминание о том, что предусмотрительный стрелок занимает место выше предстоящего боя, и его потом ой как непросто с этой верхотуры выбить. Вот и певица, ставшая невольно воительницей, решила последовать книжной премудрости: как можно быстрее забраться на чердак дома мистера Риггса и уже оттуда поддержать стрельбой всех остальных. И даже если в бою один за одним падут те, с кем она прожила всю свою жизнь, даже если она останется одна, то все равно ни этот Лайнелл, ни Командор не услышат от нее просьб о сдаче. Последний болт достанется тому, кто попытается влезть на чердак, а дальше... дальше вместо нее придется петь рапире.
  - Прости, мама... – всхлипнула девушка. – Простите и вы... – пальцы ласково каснулись теплого дерева лютни и поясного футлярчика с флейтой. – Не спеть мне больше с вами...

Ей было холодно. Прямо как тогда.
Беседа с Сердцем оставила Майю опустошённой, не дала ответа на самый главный вопрос, взамен заложив предчувствие, что всё куда хуже, чем можно было бы предполагать. Проморгавшись от последних видений, она вдруг поняла, что обнимает себя за плечи, пытаясь не то согреться, не то унять дрожь. Но дрожи на самом деле не было — и холода больше тоже, он отступил спустя секунду после того, как Сердце попрощался с нею, вернув в реальный мир. Однако было полное непонимание, что делать с новообретёнными воспоминаниями. Или не воспоминаниями даже, ведь нельзя помнить то, что ты лично не пережила. Это сон. Которому, к тому же, не хотелось верить.
Майя ни с кем не разговаривала, избегая встречаться взглядом с одноклассниками. Чужие дела ей резко стали неинтересны, размышления над собственным будущим поглотили её настолько, что она пропустила мимо ушей почти всё, что сказал куратор, и едва не забыла, что ей ещё предстояло встретиться с господином Дженовезе.

К счастью, мастер Лоренцо сам её нашёл. Он, должно быть, хорошо понимал, каким потрясением могла оказаться встреча с Сердцем, и очень умело отвлёк её от проблемы, которую здесь и сейчас Майя всё равно не в состоянии была решить. Обсуждение предстоящего бала и поход по магазинам по-настоящему вернули её к реальности: что бы там ни пророчил Сердце, но у Майи ещё оставались и более насущные дела. И цели, которые лежат прямо пред ней и к которым она потихоньку проложит путь, шаг за шагом. Под руку с мастером Лоренцо, если придётся. На кого-то же ей нужно опираться эти первые несколько шагов?
Так, под руку, они этим вечером прошли от одной витрины к другой. В сумках Майи оказалось бальное платье с открытой шеей и спиной, тёмного красного цвета с вышитым чёрным рисунком, своими завитками похожим на изморозь. Лоренцо сразу остановился на нём, когда увидел, как контрастирует оно и как подчёркивает её белую кожу. С платьем соседствовали туфли в тон, Майя с трудом могла назвать их настоящей обувью, учитывая, что они едва ли скрывали её стопы, держась лишь на паре ремешков, а на каблуках такого размера с непривычки она чувствовала себя немного неустойчиво. Тут же была и белая маска, закрывающая половину лица, прорези для глаз отделаны по контуру вереницей красных камней, пространство вокруг них оплетали золотые лепестки и насыщенные розовые бутоны, края отделаны мягкими перьями, за которыми прятались две тонкие ленточки. Помимо этого на дне сумок в изобилии покоились футляры, банки, коробки с кремами, лаками, пудрами, помадами и всем, что мастер Лоренцо посчитал необходимым иметь своей спутнице. О деньгах никто из них не заикнулся, и Майя приняла его заботу как должное, подозревая, что цена за эту невысказанную сделку будет озвучена Лоренцо позже, когда (или если) тот сочтёт нужным. Оставалось гадать, что такому человеку, как господин Дженовезе, может потребоваться от Майи, и загадка эта изрядно будоражила её воображение.

За день она вымоталась так, что с заходом солнца упала на кровать почти без сил и не заметила, как уснула. Ей снился ночной лес, утопающий в дымке. Он был спокоен, не таил в своей глубине опасности и тревоги, не напоминал о плохом, лишь лениво покачивая макушками и стряхивая наносимый с предгорий холодный серебристый песок. Застрявшие в еловых ветках ломти промёрзшего снега отливали зелёным и оранжевым от пляшущего в тёмном небе северного сияния. Переливы зелёного и оранжевого бежали и по её лицу, пока Майя неподвижно смотрела вверх.

Тёплое рыжее пятно упало ей на глаза, когда служанка распахнула шторы и позвала:

— Вставай давай. Ты мне вчера наказала не будить тебя совсем рано, ну так уже девять. А дел на сегодня много...

— Опять ты, — хрипло отозвалась Майя, закрываясь от солнца одеялом. — Поди прочь.

— Грета, — напомнила Грета, с силой стаскивая одеяло и обнажая растрёпанную и сонную девушку, впопыхах соскребающую с подбородка засохшую дорожку слюны. — Вставай. Я тебе ванну приготовила.

Майя заставила себя сесть и потянулась. Грета настойчиво на неё посмотрела, намекая, что уже готова убирать постель, а кое-кто сидит тут и ей мешает. Клятая «прислуга» с ней вообще не церемонилась, чувствуя полнейшую защищённость, пока присматривала за своей подопечной по указке самого Князя, и именно «не церемониться» было его последним приказом. Грета к тому же толковала его как-то слишком вольно. А помимо прочего наверняка ещё и следила за ней, отправляя отцу доклады, пока Майя на уроках и не знает. Но Майя всё знает: доверять крысе нельзя, а при удобном случае лучше найти повод и отправить обратно домой. Стыдно сказать, Грета даже являлась ей родственницей — из тех, что ни к чему не пригодны, кроме как греть воду и менять постельное бельё, — однако ничто в её облике не выдавало их сходства. Грета кругом была обычная и скучная, не такая красивая, не такая умная, но при этом донельзя серьёзная, и больше походила на их старосту Хлою. Майя, мягко говоря, её недолюбливала. Не старосту, Грету. Хотя и старосту тоже, но это разговор отдельный.

Спорить и ломаться дальше, пытаясь обратно отобрать одеяло, было бессмысленно. Да и, честно говоря, с рутиной Майя сама хотела разобраться побыстрее: едва вспомнив, что её ждёт сегодня вечером, она тут же ощутила прилив энтузиазма, вскочила и прошлась по комнате, разминаясь.

— Прибралась, я смотрю, — на глаза ей попалось бальное платье на вешалке, аккуратно расставленные на туалетном столике и избавленные от чрезмерно цветастых упаковок макияжные принадлежности. Зеркало вычищено до того, что её заспанное отражение пугало Майю своей невозможной реалистичностью. Неизменным со вчерашнего вечера остался только её рабочий стол. — А это что? Выкинуть нельзя было? И новые где?

На столе, поверх открытых тетрадок и учебников, лежали остатки разодранного розового бутона, изломанные и подвявшие за ночь лепестки разбросаны тут и там.

— Откуда я знаю, что с ними делать, — недовольно отозвалась Грета, взбивая подушку и хлопая по ней так, будто хотела пришибить. — В прошлый раз убрала, так у тебя истерика началась.

— Поговори мне ещё, — Майя скривилась, отворачиваясь от неприглядной картины на столе, и направилась прочь из комнаты. — В тот раз нельзя было трогать, а сейчас можно было.

— Ну вот видишь, тебя ещё поди пойми, — Грета со вздохом подошла к столу и принялась собирать лепестки в руку, добавив, когда Майя уже была в дверях: — И чего ты их потрошишь каждый раз? Их в вазу ставят и всё. Любуются. Никто не делает... вот этого.

— Так пахнут лучше, — послышалось из-за двери. — Новых купи.

Эту розу она купила вчера у цветочника, когда уже возвращалась домой. Выбор к тому моменту был небольшой: ассортимент цветочной лавки по соседству с одной из крупнейших талонских гостиниц прямо напротив набережной улицы стабильно раскупался каждый день. Ей, можно сказать, повезло. А можно сказать, это судьба, и цветок должен был попасть ей в руки, он был той самой связующей частью между реальностью и тем местом, где они встретились с Сердцем. И Майя запускала в бутон пальцы, разламывая пополам и выворачивая наизнанку, словно пытаясь найти в нём подсказки.

«Надеюсь, роза вам понравилась».

Она не понимала, что это должно значить. Погружаясь в тёплую воду, Майя решила, что это теперь неважно, вчерашние неопределённость и трепет отошли на второй план перед тем, что её ждало впереди, погасли, увяли, как лепестки, которые Грета собирала в кулак.

  Крот
  Милкшейк кричит. Ты кричишь на него в ответ, что-то бессвязное, нечленораздельное, матерное.
  Он хватает тебя за плечи, ты хватаешь его.
  И на выдохе, на выкрике вдруг открываешь глаза. Видишь его лицо – отчаявшееся, несчастное, злое.
  – Замри! – гаркает он.
  Свет режет глаза. Все какое-то мутное.
  У него кровь на щеке. Наверное, не его. Наверное, он даже не знает об этом.
  – Так и сиди! Замри! – говорит он. Осторожно, медленно оттягивает веко. Потом другое.
  Он тяжело дышит, но его руки не дрожат.
  – Сколько пальцев?
  Говоришь, что два.
  – Молодец. Что видишь? Мушки видишь? Звездочки там...
  Ты вроде не видишь.
  Чувствуешь его дыхание – приятное, мятное, то ли жвачка, то ли он хорошо почистил зубы сегодня утром.
  Он соображает, видно, что ему приходится тяжело.
  – У тебя, короче, кровь на дне глаза скопилась. В левом побольше, в правом поменьше. Не, не на дне глаза, а как оно там... Я забыл слово. Радужка цела зато. Голова сильно болит?
  Голова пока вроде и не болит. Только мутно что-то. Как будто воды с илом в голову налили.
  – Это хорошо. Если заболит... если заболит, тряси ею поменьше, понял? Будет сильно болеть, наверное.
  А ты между тем... снова видишь! Видишь море, песок, разбитые LVT у берега, волны, точки людей и амфибий вдалеке. Но на глазах как будто пелена. Хочется моргать, а она не проходит. Тяжело рассмотреть-то что-то. Всё какое-то... как на поцарапанной кинопленке. Муть какая-то.
  Сидишь спиной к стене. Где-то там, за стеной, стучит пулемёт.
  – Оружие есть? Нет? Найди себе. В тыл... рано тебе в тыл. Найди себе оружие и доложись... вон, лейтенанту. Давай, у меня работы много. Давай. Надо плазмы ещё развести.
  Он опять вздыхает.
  – Ты это... ты извини. Но ты тоже... Ну, молодец, в общем.
  Он машет рукой, дескать, ну, что ещё мне сказать, тут раненых на целый лазарет. Что ещё я могу сделать?
  – Ты головой старайся ударяться поменьше, а то можешь зрение потерять. Тебя бы в тыл... но нельзя. Воевать некому будет. С таким ранением не отправляют, понял? Главное, что радужка цела. Давай.
  Он похлопывает тебя по плечу.
  Моргая, пробираешься вдоль стены, ищешь винтовку.
  – Че потерял? – спрашивает Обжора. – Там посмотри, там складывали, что нашли.
  Находишь у стены прислоненное оружие. Крайняя – вроде ничего, не очень-то и в песке извалялась. Проверить бы. Только как? Не в воздух же палить? Хотя...
  Потом – добраться до пролома в стене, сделанного взрывчаткой, и через него пролезть в воронку. Там – раненый ганни, лейтенант Манго и Уистлер что-то шепчет ему на ухо. Зачем-то.
  Только тут понимаешь, что идет бой – стучит пулемёт, рычат где-то двигатели, что-то взрывается, справа и слева бешено долбят винтовки. А там, где должны быть парни Дасти, твои товарищи, никого нет.

(продолжение в посте Манго).

Интересное есть свойство у людей - ненависть к себе, нетерпеливость и вместе с тем, как будто магическая тяга даже к собственному отрицанию. Люди видят себя нарочито искривлено, лживо, изображают себя мазками черными, наиболее мерзостными. Даже если литературу терранскую прочитать - ну эльфы там, орки, гномы, навийцы - другие расы всегда интересны, неповторимы, горды, прекрасны. Они несбыточны, утопичны, они воплощают все человеческие мечты разом. Люди же глядят на себя злобно, саркастично, жестко. Стремятся ввысь к гордым эльфам да звездным пределам загадочно мерцающим в ночи, а падают чаще всего в грязь. В ничтожество полное. В дерьмо, если уж совсем честно. В горделивое отрицание собственной теплой человечности.
Но это позднее, Сергей. Все эти мысли будут позже и много позже. Это когда уже до Оружия ты дойдешь, Сергей, когда до Орудия Возмездия доберешься наконец. А вначале... Вначале было так.

Ты шел. И светлый ветер Тай тебя нес, и черный ветер Эгерей дышал прямо в лицо. Тай говорил, что все будет хорошо, доверься себе и лети на белых крыльях Божьего ветра вперед.
Эгерей искушал. Вот не почувствовал ли ты сладковатую вонь паленого мяса, Сергей, когда маг так глупо шагнул в сломанный телепорт? Глупый маг правда перенесся в Кадирру? (в ту самую жуткую Кадирру где тлен, радиация и неизвестный вирус) Или скорее убил себя новаторским, экзотичным даже способом, чтобы покончить со всеми мучениями разом? Нееет, Сергей. Ты умный. Нет никакого телепорта, все сломано здесь и обгажено давным-​давно. Смотри же, сай! Такое свойство людей, терран, твоего народа. Хаха. Ни на что не годны. Создаете и уничтожаете, любите, чтобы возненавидеть. Семьи распадаются. Империи рушатся. Заводы закрываются, а честные работяги гниют в грязи. Да-да. Эгерей. Даааа. Все эгерей. Дети отправляют родителей в престарелые дома, добрые матери относят младенцев в холодный лес. Прекрасные зеленые миры пожирают радиоактивные грибки. Все горит, у вас всегда все горит, терране. Потому что у людей всегда так. И у тебя так будет, Сергей.

Слушай меня.

Маг, конечно, погиб. Размазало в фарш, прожарило заживо, перемололо в кишки. Ну как же ты можешь верить в светлое будующее, Сергей? СССР распался, завод "Красный Пролетариат" развалился. Одни пустые буквы остались, эхо забытых голосов. Как Каддира, как Куута-​Тот, как Тэрра-​Ат. Работяги спились, маги сдохли от рукотворной чумы. Дааа. Все сдохнет. Ты сдохнешь и все людишки после тебя тоже. Дом-​работа-санаторий-дом-работа-крематорий. Так говорите. Эгерееей. А если тебя домой, а? Нагеройствовался. Возвращайся назад! Отправлю тебя домой, стражи миров никогда не найдут. Черные рельсы, серая судьба. Хочешь, проснешься в вагоне элекрички? Пьяненький, целехонький.

Потому что я тебя в труху сотру, если сейчас назад не свернешь и покорно домой не уползешь. Раб.

Так обратился к тебе Эгерей.

Помощь подоспела, но не так скоро, как хотелось бы. Коза успела использовать триумф и пару раз отметила своё преимущество в ловкости грубыми тычками. Принцесса была раздосадована до крайности. Так с ней никто не мог обращаться. Никто! Тем более глупое животное.
Когда Борн усмирил непокорное создание (козу, имеется в виду), Алеллия уже поднялась и отряхивала свой потрёпанный наряд. Ноздри раздувались от гнева, она тяжело дышала. То и дело выдувала воздух вверх, пытаясь усмирить выбившийся локон, падающий на глаза. Девушка с деланным интересом слушала о сеновале, будто только это сейчас важно, а коза…ну, что коза, так, недоразумение.
- Не думаю, что за наши труды мистер Гумберт отправит нас туда, - она махнула рукой в сторону строения давно отжившего свой век, потом покосилась на козу. – Мы же не животные. Уверена, нас ждёт отменный ужин и тёплая кровать. И, думаю, стоит приказать сделать нам жаркое из козлятины.
Сказав это, невольно передёрнула плечами. Хоть она и была голодной, но не могла представить, что еда появляется вот из таких существ, которые позволяют себе так вести себя с высочайшими особами. В голове не укладывалось.
Борн не шутил! Не шутил, когда крепко зажал в своих объятиях козу и спокойно сказал, чтобы она продолжила стричь животное.
Алеллия сначала смотрела на мужчину, как на ненормального. Потом отыскала взглядом ножницы и гребень. Подняла и медленно приблизилась к объекту её мести.
- Только держи её крепче, она бешенная!
Принцесса отхватила большущий клок, первый, что подвернулся под руку.
- Ха!
Второй щелчок ножницами и новая розовая проплешина оказалась на боку жующей.
Принцесса засмеялась.
- Видел бы меня сейчас батюшка, он бы с ума сошел. Борн, это оказывается весело, если вместе. Держи, держи крепко.
Она щёлкала, как сумасшедший Эдвард руки-ножницы, рискуя поранить козу. О вычесывании не могло быть и речи, козе явно нечем будет согреваться прохладными ночами.
- Можешь гордиться, непокорное животное тем, что тебя стригла сама Принцесса. Так и быть, на кухню тебя не отправим, ты ещё, наверняка, пригодишься своему хозяину. А я теперь буду знать, что ты такое. Борн, у меня всё получается! Если бы я не была Принцессой, я бы пошла в цирюльники, - она оценивающе посмотрела на шевелюру самого мужчины и подмигнула. – Потом на тебе ещё потренируюсь. Знаешь, моя бабушка очень любила помогать садовнику стричь кусты. Она делала это тайно, когда никто не видит, иначе придворные не поняли бы рвения помогать садовнику. Но мне рассказывала, какое удовольствие получала, когда секатор лязгал и веточки хрустели. Когда растение становилось симметричным и приобретало гармонию. Это было одно из любимых её занятий. Она называла это своим хобби. Наверняка, это у меня от бабушки.
Алеллия вошла во вкус.

Оравер стоял насмерть, не давая этому неживому полчищу с его хозяевами выбраться из подвала. Хоть Вейгела и проредила вражеский отряд, устоявшие перед божественной силой мертвяки продолжали наседать, не ведая боли и страха, движимые лишь стремлением убивать. Малый топор дворфа, увы, был не самым полезным оружием в этом бою. Он легко попадал по слабо защищённому противнику, но не мог как следует разрубить задубевшие кости и покрывавшую их древнюю плоть. Наверное, волшебное оружие было бы сейчас более полезно, но Оравер понимал, что на таком неудобном поле боя ему просто не удастся размахнуться.

У Мей подобных проблем не было. Её «нефритовые» умели находить уязвимые места и бить в них с огромной силой, круша хоть сталь, хоть неживую плоть. Однако даже от восточной воительницы драка в узком извивающемся змеёй коридоре требовала постоянно кружиться, вертеться и изгибаться, дабы вписываться в крутые повороты лестницы и при этом сохранять пригодное для боя положение тела. Хорошо, что партнёром её сейчас был приземистый дворф, оставлявший пространство для манёвра. С громилой Джеком такой бы фокус совершенно не прошёл.

Мей уложила ещё одного мертвяка, переломив ему шею, а неё с Оравером уже наседала новая троица восставших из могил воинов. В отличие от своих предшественников эти уже были вооружены настоящим оружием и носили доспехи. Но тут Вейгела вновь призвала на выручку божественную силу и обратила в бегство передовой отряд врага. Этого наёмники только и ждали. Когда проход расчистился, они в полном составе ринулись вниз по лестнице, расталкивая ещё не успевших сбежать мертвяков. Через пару мгновений Оравер, Мей, Вейгела и долгое время томившиеся без дела Эвелина с Джеком оказались внизу.

Портал уже успел закрыться, стена вновь представляла собой монолит без видимых следов магии. Света после закрытия портала в подвале было немного. В дальнем углу горел брошенный на пол факел, от света которого по стенам плясали безумные тени бросающихся в панике на камни мертвяков. Их всё ещё было довольно много, десяток, причём оставшиеся были вооружены куда лучше, чем перебитый Оравером и Мей авангард. Слабое голубоватое свечение исходило от руки Уилл Хилла. Теперь его можно было хорошо рассмотреть. Это был крупный, с Джека, мужчина, заросший как лестной отшельник. На нём был зловещего вида доспех из массивного металла с торчащими из него шипами. Вооружён Уилл был огромным топором, который походил больше на орудие лесоруба, чем на боевое оружие. Правая его рука выглядела неестественно, будто сделана была из камня, сквозь трещины в котором и пробивалось мистическое голубоватое сияние. Впрочем, эта странная аномалия никак не сказывалась на подвижности конечности этого громилы.

Силмон выглядел, как и прежде, хотя его нарядный аристократический костюм сильно запачкался в подвальной грязи. В отличие от Хилла, который был готов к сражению и будто бы ему даже радовался, хозяин дома явно паниковал. Планы его один за другим проваливались, и сейчас он был в полной растерянности. Силмон занял позицию позади Хилла и поближе к факелу, в руках его снова была кипа свитков.

– Слвно, пра с этим кнчать, – ухмыльнулся Хилл, порадовавшись тому, что противостояние на лестнице завершилось, а после вновь перешёл на незнакомый язык и в приказном тоне бросил пару фраз своему живому напарнику.

Дальше события развивались очень стремительно и хаотично. Силмон, повинуясь приказу, вдруг стал осыпать волшебными стрелами собственных немертвых слуг и этим выводил их состояния паники. Хилл же бросился в атаку и обрушил топор на Мей, едва не прибив её к полу. В этом человеке была силища быка. Вскоре на него насели уже Оравер с Мей, пока Джек, Эвелина и Вейгела разбирались с мертвяками, снова пожелавшими сражаться. Больше возможностей обращать их в бегство у маленькой жрицы не осталось. Немертвое воинство держалось достойно, демонстрируя порой даже некие навыки и приёмы из прошлой своей жизни. Порой они наседали так, что выгоняли часть наёмников на лестницу, но тем удавалось вновь пробиться в подвал.

Сражение продолжалось недолго, минуту, а может и меньше. Большая часть мертвецов обрела в итоге окончательное упокоение. Ничья злая воля более не заставляла их сражаться. У Силмона очень скоро кончились толковые заклинания, да и по сути весь свой стоящий арсенал он разбазарил при первой встрече с Эвелиной. Когда Хилл получил уже пару серьёзных ран и едва держался на ногах, хозяин решил, что пора вновь воспользоваться спасительным порталом. Руки его заплясали по невидимым для глаз магическим рунам на стене, но в это время Джек швырнул склянку с маслом аккурат под ноги колдуну, и субстанция очень быстро вспыхнула от валяющегося неподалёку факела. Огонь перекинулся и на Марголи. Тот завопил от боли, пытался сбить пламя с одежды, но не отступил и продолжил попытки активировать портал. Тогда Джек продолжил бомбардировку склянками с маслом, которое во всю попадало на стену, одежду и самого Силмона. Пламя разгорелось так ярко, что вскоре самозваный аристократ превратился в один большой факел, что метался по подвалу, пока не рухнул без сил. Крик его ещё долго стоял в ушах.

Джеку же досталась и честь прекратить наконец это сражение. Разделавшись с очередным мертвяком, он бросился на раненного Хилла и одним движением отсёк ему каменную руку. Та, выронив окровавленный топор, рассыпалась, обнажив под каменным слоем небольшой сапфир, из которого растекалось мягкое сияние. Вскоре и оно прекратилось, после чего оставшиеся трое немертвых воинов просто остановились, потеряв всякий интерес к продолжению сражения. Хилл, сильно израненный и осознавший своё поражение, обессиленно опустился на грязный от пыли и крови пол.

– Хроший бой, псле ткого и пмереть не жлко, – с невеселой усмешкой сказал он, сплюнув кровь.

Слипуокер
  Ползешь по песку, вращая в нем локтями, с винтовкой за спиной. В каждом кулаке по гранате.
  Чем ближе к баракам, тем они больше.
  Пули свистят над головой быстрее, чем мысли – Швить! Швить! Швить!
  А это по тебе!
  Перекатываешься к какой-то ямке, вжимаешься в неё. Не, вроде, больше не стреляют...
  Снова локтями по песку. Гранаты уже не прохладно металлические, уже нагрелись, теплые стали.

  Пуф! Пуф! Баф! – это пули в песок попадают, рыхлят его, оставляя облачка пыли недолго висеть. В тебя, не в тебя!? Да бог его знает! Ну... А В КОГО ЕЩЕ-ТО!!!
  Снова в ямке, хорошо, что заранее их наметил, когда думал, как проползти.

  Еще немного...

  Локти. Гранаты. Винтовка упирается в спину.
  Больше не стреляют. Еле слышно звякает чека, потом с тихим звоном отваливается рычаг, шипит запал. Громко шипит, все япошки услышат, выглянут и пригвоздят тебя к песочку! Нет, не пригвоздят, парни сзади страхуют. Страхуют же?
  Кидаешь гранаты – одну в один барак, другую – в другой.
  Попала ли в левый, не замечаешь даже, надо пригнуться.
  Да-дааах! – глухо грохает внутри, выплевывая пыль и дым наружу. Винтовку в руки, перекатываешься поближе и лезешь в это пыльное пространство. Тычешь стволом в него, пригибаешься. Видно херово.

  Пробираешься, стараясь быть пониже. Пыль, крутясь в воздухе, оседает.

  Этот барак сегодня уже штурмовали и тут... тут, похоже, полно трупов. Они лежат на полу, засыпанные пылью и щепками, странные какие-то, не как их представлял, не такие, как видел до этого. Какие-то... ненастоящие что ли? Сложно поверить, что это люди. Бледные слишком.
  Японские трупы.
  Влезаешь ботинком во что-то вязкое, мерзкое, расползающееся – и сразу ясно, что это. Это, видать, япошка сам себя подорвал зачем-то. Еще раньше.
  В нос бьет запах... он... он отвратительный. Кисленький, как от блевотины, густой, как у дерьма, и ещё какой-то... а, кровь так пахнет. Просто "фу, блядь!" какой запах. Запах потрохов. На запах развороченный живот ещё хуже, чем на вид.

  Пробираешься дальше от этого "надорвавшегося". Не, тут все мертвы. Наверное. Надо бы дать по каждому по выстрелу. Или нет. И так вроде... хрен знает, но если и были тут япошки, ты их взорвал своей гранатой. Не, все мертвые. Точно.

  И вдруг барак Хобо оживает, оттуда доносится стрельба – частая-частая, лупят просто наперегонки с кем-то. Бой идет такой, что с ума сойти.
  Па-ба-бам! Да-дан! Да-дан! Да-дан! Плинннг! Да-дан! Па-ба-бам!
  Из всего что есть стреляют. И пулемёт наш оживает подальше – шарашит куда-то в вашу сторону, аж слышно, как щепки летят. Во выдача пошла-то! Ааа... это небось атака-то и началась.

  Вдруг в окно, сзади, вваливается кто-то. Оборачиваешься, сжимая винтовку, и он тычет в тебя своей, но вовремя понимает, что ты – не япошка. Отводит ствол. Чумазая рожа какая-то. И ещё за ним заваливается тот веснушчатый. И еще. И еще морпех. И еще кто-то.
  – Че, как тут? Чисто? – спрашивают зачем-то. И так вроде ясно.
  Один тыкает труп штыком, не на винтовке закрепленным, а просто в руке его держит. Тыкает – вытирает. Тыкает – вытирает.
  А в окна никто не выглядывает.
  Пыль тем временем осела. Из Барака Хобо вроде перестают гасить. Надо бы, наверное, выглянуть, посмотреть, что там впереди.
  И тут...

Скрипач рад был передышке. Этот проклятый пляж уже всю душу из него вытянул. Туда ползком, обратно скукожившись. Туда под снарядами, обратно под пулями. Еще эта миграция баллонов в прибрежной полосе... Конечно, Айзек за год в морской пехоте немного свыкся с мыслью о тщете сущего, но жарко же, и тяжело, и больно, и страшно — а зачем?

Рад был Айзек и тому, что Борделон его запомнил. Ну, не его-Айзека, а его-Скрипача. Но это и к лучшему: нечего Айзеку Янгу было тут делать, пусть уж Скрипач отдувается. Или, вон, Малой, этого вообще не жалко. Айзека беспокоило только, что он опять попался штаб-сержанту без баллонов. Это не без штанов, конечно, но все же неудобно. Ему ж английским языком сказано было: баллоны не терять. А он потерял. Даже, скорее, "проебал", то есть, не просто потерял, а в драматичном ключе. Ну, хоть от Диаманти не отстал. И да, вот, взрывчатка! Айзек поправил ремень так, чтобы ее было получше видно. Вроде, и не просто так он тут болтается, а по делу. Взрывчатку таскает. Туда, потом обратно, потом, конечно, надо будет снова туда... И хотя только что Скрипач мечтал избавиться от тяжеленной сумки, отдавать ее Борделону что-то не хотелось. Этак он будет как бы ничем не занят, а зачатки морпешьего чутья подсказывали Айзеку, что такого вот ничем не занятого рядового легко могут куда-нибудь послать. Хорошо если на хер, а вдруг в атаку?

В море Айзек ничего толком не разглядел, и чего там Борделон собирался делать с двумя ранеными один, он представлял себе плохо. Если б хоть один из них был ходячий, они б, наверно, и сами уже двигали бы к стеночке. Да и много ты высмотришь на этом пляже, постоянно стреляют не пойми в кого неизвестно откуда, только сунься. Затея была идиотская, поэтому Скрипач открыл рот и произнес:

— Одному их не вытащить все равно, если идти, то вдвоем, — Айзек принялся неловко выпутываться из сумки.

Хавьеру были чужды колебания и нерешительность невинности, а потому огромные глаза на загорелом лице юнги, в которых ясно читался протест, вызывали внутреннее отторжение, раздражали. Потому что глубоко в душе испанец знал, что потерянного уже никогда не вернуть... Впрочем, мир взрослых мужей, завоевателей и победителей, не терпел подобные придатки. Когда-то Хавьеру помог избавиться от балласта старший брат, ввергнув его в новый мир, теперь настала очередь Мендеса помочь юному шведу. Если уж им будет суждено ходить по морям под одним парусом, капитан хотел, чтобы его спину прикрывала надежная рука.

В воздухе разливался запах крови, глухие булькающие хрипы заполняли залу, пока капитан Мендес взирал с высоты своего роста на Олле. Испанец подтолкнул юнгу к всё еще храпящему "камзолу", и подступил к юнцу сзади, так что между их телами оставалась лишь пара дюймов. Олле мог спиной отчетливо ощущать близость чужого тела, разгоряченного боем. Гарпуны были скинуты в сторону, чтобы ничто не помешало действу.

Капитан вложил свой клинок в ладонь мальчишке и сжал его пальцы на рукояти своими. Юнга должен был почувствовать как острая сталь проникает в податливую плоть, как кровь обагряет кожу убийцы. Должен был взглянуть в широко распахнутые глаза поверженного, в которых в последний миг отразится лик смерти.

— Удар в сердце, — послышался негромкий, но настойчивый голос капитана над ухом юнги, — быстрый и точный, чтобы не мучился. Нужно бить сильно, чтобы добраться до цели.

Жесткие мазолистые пальцы бывшего испанского офицера сжали ладонь юнца, поднимая обе руки разом для одного верного удара.

— И не смей закрывать глаза...

Кинжал, сжимаемый двумя ладонями сразу, устремился к цели...

Когда гоблины бросились врассыпную, Септ выдохнул. С облегчением. Кровь пролилась, но не так много, как могло бы быть. И до того, чтобы ему пришлось чьи-то раны лечить, тоже не дошло. Но все же его мутило при виде трупов. Глубокие порезы от мечей, из которых кровь уже не лилась, а вытекала, казались проломами в реальности, которые вели в какую-то другую жизнь. Невольно вспомнилось сновидение – в идиллический мир, пусть со своими тревогами и неприятностями, ворвалось нечто мерзкое, от чего хотелось отмыть руки. Ибо он тоже приложил их к подобному исходу.

Септ повернул в руке символ Матери Милосердной и посмотрел на него. Затем на гоблинов. Губы прошептали какое-то слово, но потом, будто стряхивая наваждение, священник пошел вперед, осматривая тела. Однако сразу же было понятно, что выживших среди них не осталось. Да и если бы осталось, то с такими-то ранами полагаться можно было только на магию, свертка с всякими целебными штуками и инструментами, который Хербаст прихватил из своего «приключенческого набора», явно не хватило бы. При виде одного из гоблинов, с раскроенным почти пополам черепом, Септ немного позеленел. Хотя прибитый к дереву гоблин выглядел более мерзко, его смерть не была недавней, и на какую-то секунду Септу показалось, что он чувствует задержавшийся около тела дух, вопивший о мести.

Показалось.

Нэйт, который сперва что-то там по земле повозил пальцами, а потом один из них лизнул, не показался.

- Нейт, ну вот зачем? Ты хоть представляешь, чего можешь нахвататься? Как с земли, так и с… как тебе вообще такое в голову пришло?

Он подошел, взял, не особо церемонясь, вытер краем одежды замаранные руки. После чего осмотрелся. Картина, в которой этих гоблинов естественным образом растаскали бы на части звери, может быть, и была приятной взору какого-нибудь ценителя равновесия в природе и законов леса, но Септу она казалась отвратительной.

- Надо похоронить.

Кивнул он в сторону ближайших трупов. Однако при себе у него лопаты не было, поэтому он отправился дальше вместе с остальными, в лагерь. Жалкий, надо сказать, лагерь. Неудивительно, что они воровали всякие вещи из Виккена. И, невольно, Септ задумался о том, насколько может быть жизнь хуже, чем в их деревне. Точнее, насколько вольготно и хорошо они жили в своей деревне. Возможно, стоит об этом потом с Кеннетом поговорить. Потом. Сейчас есть более важные дела.

Похоже было, что сходная мысль пришла в голову Молчуну – остальные были более озабочены обыском лагеря. Септ помог оттащить трупы к ямам, в которых гоблины, похоже, спали. Хотя помощь его была не то чтобы идеальной – силой священник никогда не отличался. Но вот и сбросить с себя ответственность за процесс не мог, хотя какая-то часть его постоянно напоминала, что если бы победили гоблины... если бы всех их убили гоблины, то вряд ли они озаботились бы похоронами. Не то, чтобы Септ много знал о зеленокожих, но ему казалось, что скорее они озаботились бы поиском дров и приправ.

Какие-то молитвы из канона Милосердной Матери читать над этими могилами было неправильно. Но и оставить их без последних слов Септ не мог. Поэтому он встал за могилами, и звучно, пытаясь подражать голосу Неттла-отца, который каким-то образом всегда умудрялся заполнять своими словами все помещение церкви, хотя говорил и не так уж громко, произнес:

- Пусть ваши бренные тела не станут добычей злых духов, и пусть ваши души не будут держаться за этот мир, ибо их ждет дальнейший путь. Пусть они отправятся туда, куда говорит ваша вера, и пусть ваши боги воздадут вам по заслугам.

После чего Септ осенил себя уже знаком Матери, и, наконец, обратил свое внимание на происходящее в лагере. Точнее, на демонстрировавшего свою находку Кеннета. И перехватившую бумажку Айлин. Будучи занят Нейтом, а, затем, гоблинскими похоронами, Хербаст не заметил, что и певица заплатила за битву свою цену. Кажется, она старалась выглядеть куда более крепкой, чем себя ощущала, но размазанная по скулам тушь и смятый, заляпанный ею же берет, выдавали ее. Точнее, выдавало даже не это, а то, что она, похоже, не замечала ни того, ни другого.

И, возможно, не вполне осознавала угрозу, раз говорила об отмечании. Слова самого Септа, которыми он обосновал несколько десятков минут назад отсутствие необходимости возвращаться в деревню, оставались неактуальными, но вот сердце ощутило приближение чего-то дурного. Слово «еретик» звучало зловеще. Более того, оно заставило Септа задуматься, а что они вообще знали об отце Громвелле? Так много, но при этом, похоже, так мало. Одного слова (правда, в связке с существенными возможностями того, для кого это слово было написано), было достаточно, чтобы поставить под сомнение столь многое в жизни Септа, что ему стало страшно.

И он помнил, чем является символ на пуговице, печати и мече теперь уже Кеннета. Но в задачу священника входит не только забота о душах паствы, но и об их разуме. И отягощать собравшихся дополнительными терзаниями по поводу того, что за ними следили представители или последователи церкви Матери Милосердной же, пусть и другого аспекта ее, он не стал. По крайней мере, он не собирался этого делать до того момента, как сам не понял бы, как к этому относиться.

- Есть немало религий. Некоторые могут считать почитателей любого чужого их пантеону бога еретиком. И даже в рамках одной веры могут быть разные течения. Для нас отец Громвелл не еретик, для кого-то…

Он показал на мертвую птицу.

- …для кого-то он еретик. И этот кто-то обладает очень серьезными возможностями, чтобы из-за этого организовать такую слежку. И какую-то операцию… так что да, пойдемте отсюда поскорей.

— Ты упоминал про собственное уродство. Можешь рассказать подробнее? Кто тебя покалечил, зачем? Если мне удалось из всей мешанины информации вычленить верные факты, целенаправленно истязали здесь только магов — так зачем им ты? Или ты тоже из нашей братии, только по какой-то причине не смог восстановиться?

Похоже, когда Ирма была в настроении и ей это было выгодно, она становилась вполне коммуникабельной, без язвительности. А может, она была не прочь познакомиться с Коммутатором поближе (хоть в чём-то они с Рейн имели единодушие) и для этой цели использовала затянувшееся блуждание по мрачным коридорам. Как бы то ни было, на какое-то время наступила передышка, страсти улеглись и конфликт в их малой компании поутих. Потухнет ли он окончательно или разгорится с большей силой... Как знать.

Спутники уже могли догадаться, что в одном теле ментала соседствовало несколько личностей, но они не знали наверняка, сколько их и в каких отношениях те состоят, какие события заставляют ту или иную ипостась актуализироваться, отталкивая другую в тень. Возможно, хладнокровная, расчётливая Ирма брала бразды правления в наиболее напряжённые моменты, когда слабой физической оболочке угрожало что-то или кто-то. Что ж, если это так, то по доброй воле Ирма уже не отступит — комплекс буквально пропитался опасностью, даже жилой блок, волна депрессивности от которого «сбивала с ног» ещё в коридорах на подходе.

— Ар-р-м-м-м!.. — неопределённо простонала женщина, зажимая уши плотнее.

Вопли из выкрученного донельзя динамика вынудили болезненно скорчиться, а Ирма очень не любила, когда её принуждают. Если и был кто-то кого она ненавидела больше, так это психи. Просто комбо, вот уж свезло так свезло...

Впрочем, акустическая атака не вывела из строя холодного рацио — мозг продолжал анализировать и за краткие секунды успел выхватить из психического фона пару существеных фактов.

— Он боится мужиков!! — Ирма призвала на помощь весь объём лёгких, чтобы попытаться перекричать пилота меха.

Везунчик найдётся, как применить эти сведения. Впрочем, не лишним будет подстраховать спутника, решила женщина, открыв огонь по той же ноге бронемашины.

  Азартно копошась в пепле, Айлинн сопровождала каждый найденный клочок восторженным: «Есть! И еще!», чувствуя себя самой настоящей искательницей тайн. А уж когда она вместе с Септом начала складывать находки в подобие осмысленного текста, тут уж радости и самодовольству не было предела. Складная фраза, а, вернее, ее обрывок, казались загадкой наравне с ключом к драконьим сокровищам, а предположения о том, что могло скрываться за полуобгорелыми буквами, отличались богатством самых фантастических версий.

  Придумать текст первой, лучше сохранившейся, можно было без особого труда:
  «Мне приходится угроЖАТЬ НАБЛЮдателям, опасающимся местных. Хотя ГромВЕЛЛ ОСТАЕтся в нашем плену, ОпредеЛЕННО, СООБщники его еще защищают Викен. Приказываю переместить пост в более защищенное место, и натравить на деревню гоблинов, дабы узнать силы юных защитников на практике».
  Или:
  «Хватит лаЖАТЬ, НАБЛЮй на все преграды. ЛайВЕЛЛ/КромВЕЛЛ ОСТАЕтся непреклонным, и требует продолжать слежку. Я понимаю, что все наше самоуверенное настроение попросту раздавЛЕННО СООБщением о том, что молодое поколение Викена представляет опасность для грандиозных планов наших темных господ, но еще раз призываю тебя к бдительности. Не спейся от ужаса и не испачкай штаны, когда они придут за тобой!».
  Ну или так, если поскучнее:
  «ПродолЖАТЬ НАБЛЮдение, пока ГромВЕЛЛ ОСТАЕтся за пределами деревни. О его появлении немедЛЕННО СООБщить».

  А вот со вторым, более свежим посланием, было посложнее:
  «В ходе темного ритуала заЧАТА самая отвратительная тварь, что только может существовать. Три реаГЕНТА, определяющих тьму в душе, подтвердили, что злее ее нет. Великая мАТЕРЬ (это там просто Т прописано плохо!) теперь не защитит Викен, и нам могут противостоять только те семеро!».
  Хотя можно и так:
  «Банде «ВнуЧАТА Демонов»: потенциальный враг слишком силен. В соответствии с приказом реГЕНТА лАГЕРЬ подлежит немедленной ликвидации».
  А ведь, если подумать, не менее вероятно:
  «НаЧАТАя операция подлежит сворачиванию. Нашего аГЕНТА отозвать, лАГЕРЬ перенести на другое место».

  За таким прожектерством она оставила без внимания и осмотр меча, и находку Нэйта, удостоив последнюю лишь коротким взглядом. Из задумчивости ее вырвал только назревающий конфликт. Поначалу она попросила негромко:
  - Ребят, может, хватит? – но ее в горячке ссоры не услышали.
  А разборка меж тем набирала обороты. Кеннет обозвал Оуэна трусом, а тот запальчиво назвал полурослика предателем.
  Поняв, что сейчас мальчики схватятся за оружие, бардесса подскочила, как подброшенная пружиной, и встала точно между парней, разведя руки в стороны. А чтобы никто не усомнился, зачем она это делает, гаркнула во всю мощь легких, способных перекрыть гомон вечернего трактира после тяжелого рабочего дня:
  - ХВАТИТ! ХВАТИТ, Я КОМУ СКАЗАЛА! УСТРОИЛИ, КАК ДЕТИ МАЛЫЕ!
  Нам дело делать надо, а не друг с другом воевать! Мальчики, вы оба правы же! Мастер Барнс сейчас глянет, скажет, давно ли хозяин лагеря ушел, а там и порешаем окончательно. А можем совместить: мы на гоблу пойдем, как велено, а ты, Оуэн, быстроного метнешься к нашим! Только извинись перед Кенни за то, что ты его предателем в запале назвал,а он извинится за слова про дом. И руки друг другу пожмите! НУ? Я ЖДУ! МЫ ВСЕ ЖДЕМ!

— Полный? — негромко переспросил Пол, не глядя на лейтенанта Уоткинса.

Перед глазами рваным парусом хлопнул весь комок эмоций последнего часа, словно в смотанный улиткой пожарный шланг резко воду подали, и сразу на полный напор, словно специально, чтоб шланг — в решето, чтоб ничего не тушить. Пожар-то вон какой. Все сдохнем. Уже всё равно как бы.

"Полный пиздец" в такой ситуации от кого угодно другого услышать — нормально, даже естественно, пожалуй. Но от лейтенанта? И почти ничего больше? Нахера он вообще тут нужен тогда?! Не врубается он, где тут пулемёты... Врубаловку ему не выдали...

— Сползать? — Блондин дождался и прямого взгляда. Вздрогнул? Показалось?

Полу вспомнился Инджан, призраком каким-то дурацким проявился вдруг в контурах Блондина; на таком же расстоянии разговаривали они совсем недавно в "люкс"-воронке. Может воды ему дать попить, чтобы в голове прояснилось? Инджану, правда, не помогло. Убило Инджана. Вот так же сползать послали, и всё, Пол даже не заметил тогда, голову пригнув под обстрелом. Только сейчас дошло, что то тело неподвижное, в том месте лежащее, где он Инджана видел в последний раз — это Инджан и есть, только мёртвый. А теперь что, очередь Слипуокера? Порочный танец приказа и смерти. Кружатся до упаду, кавалеры без кавалеров.

— Тя контузило? — Пола аж перекосило от омерзения, эдак глянуть — сам будто контуженный! А вглядеться — добела обозлённый, — Приказ комроты поддержать атаку, а она уже вот-вот! А у вас там окна! Туда! Смотрят! Как вы отсюда их гасить будете?!

Пол даже вцепился в предплечье Уоткинса, как если бы собирался повернуть его в указываемом направлении, но на деле наоборот — чуть притянул его к себе и неожиданно прошептал с хрипящим присвистом:

— Полный пиздец — у нас. Снарядами прямо по взводу, кто выжил — в атаку, а они по нам в контру. Ротой, не меньше, прям штыками и гранатами, там знаешь щас сколько трупов? Я сам — двоих, хотя посыльный, от командира ни на шаг. И знаешь чё? Снова атака. Снова мы. А наших там — дюжина или около. Весь удар приняли, пока вы тут песок ебали. Не поддержите, одни останетесь.

Пол сам не заметил, как перешёл на подрагивающий от напряжения полукрик.

— Прям щас надо, слышишь?! Вперёд, и гранатами, чтоб наверняка. А от пулемётов справа дымом прикрыться. Кончились дымовухи, мою вот возьмите.

Он с остервенением всунул свою единственную M22 в руки Блондину.

Скрипач вгляделся в лицо Диаманти, чтобы хорошенько запомнить, как он выглядит, когда злой — ну так, на всякий случай, на будущее, если оно случится — и медленно кивнул.

Потеря баллонов нанесла ему удар в самое уязвимое место. У рядового Янга это была не печень, а вера в людей. Он тоже очень хотел разозлиться, но вместо этого скорее растерялся. Что-то похожее Айзек почувствовал в Веллингтоне, когда им выдали бракованные баллоны: тоже ведь в голове не укладывалось! Но тогда капрал был настроен добродушно и в три матерных слова очень доходчиво все объяснил так, что оно уложилось, а теперь было не до вопросов и философских дискуссий, и приходилось справляться самому.

Скрипач шмыгнул носом.

Обжора этот тоже. Мог бы и погромче крикнуть. Повнушительнее. Как осколок в ноге — так он здоров орать, а как напалм воруют... У-у, если бы Айзек был на его месте, он бы вцепился в обвязку руками, ногами и зубами.

С другой стороны, пехота. Что б они понимали в баллонах.

— Может гранат еще получится... случайно найти, — ни к кому конкретно не обращаясь заметил Скрипач. — Рядом с баллонами.

О том, чтобы оставить где-нибудь взрывчатку, Айзек даже заикаться не стал. Никому нельзя верить, когда дело доходит до боекомплекта. Никому.

Не раздумывая упала Принцесса в принимающие объятия, распахнувшиеся ловушкой. Как мотылёк к источнику света, как стрела-победитель летит в «явлочко». Не подумав, не взвесив, не вспомнив о неторопливости светского этикета, вот так просто кинулась на шею простому парню и нисколько не жалела. Ни в первую, ни во вторую, ни в последующие минуты. От странного чувства лёгкости и нечаянной свободы кружилась голова. А может от того, что Борн закружил её и сказал, что рад. Алеллия ещё не разобралась в этом. Сейчас она не хотела думать над своим поведением и поступать разумно.
Весь день девушка слушала Борна и не переставала смеяться над его рассказами, наполненными весёлыми случаями; морщить лобик, пытаясь запомнить премудрости простого быта; удивляться предусмотрительности и знанию дороги. Борн чувствовал себя в этих местах так, как Алеллия себя в придворном саду и дворцовых лабиринтах. Знал, где будет ручей и можно напиться, знал, где овраг преградит путь и вовремя обходил, знал даже сколько сейчас времени, хотя башенные часы замка уже были невероятно далеко и ни один остроглазый кудесник не смог бы увидеть стрелки, ни один слухач не услышал бы их курантов.

Но как бы то ни было, усталость опять брала своё. Хотелось прилечь и отдохнуть. Алеллия вновь вспомнила свою большую кровать и пуховые одеяла. Она с ужасом и восхищением подумала, что замок так далеко, что теперь никто не сможет её найти, а уж отшлёпать, как сказал фермер, подавно.

Очень, очень удивилась Алеллия, когда её – королевскую дочь не отправили в покои, пытаясь угодить и предоставить лучшую комнату в доме, а указали на сеновал. При этом потребовав заплатить. И как! Не золотыми монетами, а своим трудом. Она покосилась на мешок Борна и вспомнила, как отец приплатил ему, когда отпускал Алеллию с ним. Отец надеялся, что она не будет и в чем нуждаться.
Напомнить об этом Борну она не успела, тот быстро принял предложение и вот она уже с ржавым страшным оружием и не менее ужасным гребнем в руках стоит перед бедным животным, ещё не ведающим своей участи.

- Я ничего не боюсь, - гордо заявила Принцесса и повернулась к фермеру. – Ну, так и будете стоять? Идите прочь, я разберусь, что с этим делать.
Может он просто не знает, что она принцесса, раз обращается с ней, как с простолюдинкой. Ну, это и к лучшему. Пусть у него челюсть отвалится от удивления, когда она со всем справится и скажет, что настоящие принцессы умеют всё!

Когда, ухмыляясь, пузан удалился, она повернулась к животному и оторопела. Ноги не двигались и было жутко. Наглая, не останавливаясь жующая морда козы равнодушно смотрел на пришелицу. Захотелось позвать обратно этого рыжего, чтобы признаться, что она Королевская дочь уже сейчас, а не какая-нибудь дочь козопаса. Алеллия даже развернулась, чтобы уйти, но на выходе из сарая остановилась, было видно, как Борн усердно орудует топором, не проявляя непокорности судьбе. Вспомнила весь их день, его рассказы о странном народном быте и ей стало стыдно. Она так просто не сдастся!

Решительно развернувшись, она подошла к козе на расстоянии вытянутой руки и попыталась до неё дотянуться. Коза равнодушно отошла в сторону.
- Ко-о-озочка, хоро-о-ошая, я тебя не трону, я поглажу. Иди сюда.
Попытка подружиться с козой терпела крах. Коза только дёргала телом, словно отгоняла навязчивых насекомых и продолжала шарахаться от тянущихся рук. Наконец, не выдержала и наставила на гостью рога, мотнула башкой. При этом не забывая шевелить челюстями.
- Ах ты коза-дереза, чудище лохматое, чучело репейное, - ножницы с гребнем были выбиты из рук. Алеллия схватилась за верёвку и дёрнула на себя. Коза издала противный стрекочущий звук и дёрнула верёвку обратно. Животное оказалось сильнее девушки, Принцесса упала к ногам непокорённой козы. И тут же мгновенно вскочила, лежать под копытами этого монстра она не собиралась. Вспомнив наставления фермера, наступила ногой на верёвку, чувствуя себя победительницей.

- Ага, попалась. Не зря тебя верёвкой привязали, сейчас вмиг будешь присмирненькой козочкой. Глупая ты, я ведь тебя расчесать хочу, чтобы была красивой и опрятной. А то ни один козёл на тебя смотреть не будет. Так и останешься старой никому не нужной козой, - заговаривая толи козу, толи себя, Алеллия потихоньку перебирала ногами по верёвке, сокращая расстояние. Коза с интересом наблюдала за манипуляциями, иногда подрагивая ушами, чтобы не пропустить опасность. Когда натяжение верёвки стало заметным, коза не выдержала и с силой дёрнулась в сторону. Земля ушла из-под ног Принцессы и неудавшаяся «канатоходка» вновь полетела на землю.

Даже у милых домашних девочках, обученных терпению и хорошим манерам, заканчивается терпение. Алеллия накинулась на козу, схватив её за шею и практически оседлав. От ужаса сотворённого она не могла отпустить руки. Казалось, что если разожмёт объятия, то вновь упадёт и тогда животное точно её растопчет и разорвёт рогами.

- Бо-о-орн! – крик принцессы мог перекрыть удар топора по стальной болванке, так что Борн не мог сомневаться, что с бедной девушкой опять приключилась беда.
– Спасите, спасите, спасите, - шептала, как молитву Алеллия. Коза дёргалась и хрипела, спасая свою жизнь от удушения.
Родео со стороны было очень забавным, но Принцессе было не до веселья.

***
Завидев боковым зрением Борна и представив, как глупо она должна смотреться со стороны, Принцесса сделала попытку вести себя непринуждённо, будто так и задумана её отработка с козой:
- Бо-о-орн, я хо-те-ла спро-сить, а что та-ко-е се-но-вал? - подпрыгивая на козе спросила Алеллия.

— Как мило с твоей стороны, — губы Ирмы скривились в ехидной усмешке. — А теперь будешь идти в авангарде, раз гарантий никаких. За спинами присмотрю я. Что скажешь, Мо?

Лёгкий наклон головы, взгляд всё ещё скептически сощуренных глаз в сторону спутницы.

— Можно просто разойтись. Впрочем, пока что он был полезен. Возможно, так будет и впредь. Если же нет... Убить — слишком просто. В нашем случае ещё и предсказуемо скучно, — добавила женщина с сожалением.

Глаза вновь перескакивают на Везунчика, про которого без зазрения совести она только что рассуждала вслух, будто его здесь не было.

— Опытным путём мы только что выяснили, что Виконт не солгал: мы бессмертны. Советую держать этот факт в голове. Как и тот, что я с удовольствием спалю каждый нейрон твоего серого вещества, если дашь мне повод. А потом примусь за белое. Да, кстати, в своём ужасном прошлом я делала такое не раз, если эта информация имеет какое-то значение.

Если не прислушиваться к смыслу фраз, можно было подумать, что Ирма обменивается любезностями на светском рауте или ведёт разговор о погоде — настолько непринуждённо звучал её голос.

— Всякий раз, когда у тебя возникнет спонтанная идея порезвиться с девчонками, освежи в памяти эти два нюанса — и нашу маленькую компанию ждёт мир и гармония до скончания веков, — улыбнулась она в заключение.

Суетливо подергиваясь червячки расползлись в разные стороны: иные пропали в трещинах бетона, иные зарылись в горы мусора, что были расположены повсюду. Иные поползли куда-то вперед, прокладывая себе путь в каменном царстве. Так, в проклятых и очищенных тоннелях зародилась новая жизнь, но Сергей еще не ведал что дал жизнь причудливой расе. Прозревал это - ведь шутил же про эволюцию, но не догадавался все же, что уже входит в пантеон бессмертных богов у новых разумных созданий.
Червячки тоже ни о чем таком сложном не ведали, они просто ползли себе вперед чтобы выжить, но светлая сила Тай уже воздействовала на них, но Эгерей уже закладывал свои темные семена в новые сердца... Шушухани. Они еще будут.

Одхе воспользовался майкой по назначению: то есть разорвал ее и попытался обернуть вокруг бедер, дабы прикрыть сокровенное.
- Ну вот смотри. Король Одрик построил ее как свое последнее оружие, вот что я знаю. У него два было гениальных изобретения: Библиотека и Трон. Говорят, будто Библиотеку построили джинны какие-то фиговы, только я в это не верю. Великие маги и король Одри строили это место, заповедное и секретное. Был у нас такой маг Белхезред, вот он и руководил строительством...

Пока Одхе рассказывал, вы двинулись вперед. Сквозь потухшие реакторы, сквозь плетение труб и свинцовую защиту. Сердце комплекса уже остановилось, но остывающая кровь еще текла по теплым жилам. Еще горели тусклые лампы и предупреждающие вспыхивали надписи, рассказывая о зоне повышенной радиации. Еще вела дорога вперед, хотя со временем все здесь рухнет, похоронив под тоннами земли и бетона древние секреты. Вы последние кто идет этой тропой.
- Трон, чем бы он ни был, он как бы часть государя Одхе и если не будешь сильным, то воля государя просто поработит тебя и вернет Короля. Так это задумано было светлыми умами величайших магов и Бельхезреда, самого могучего волшебника из всех, что жили в наши дерьмовые героические времена. Оружие возмездия. Последнее и самое сильное.

Одхе помолчал.

- Еще я тебе скажу про нас всех вот что, ну вроде как терранец терранцу, да? В мыслях я обделываюсь жидкой кашей,когда думаю о Даджоргцах. Вот кого мы боялись. И все боятся, и даже сам Одри боится, как я думаю. Они нас сломали, они нас в бараний рог согнули и если бы не река Тай, я бы наверное сейчас орать начал и визжать, только говоря о них. Даджорги, они любого из нас пугают и если на тебя снова какой призрак нападет, ну там типа меня какой спятивший имбецил... ты знаешь это самое, ну типо уязвимое место легендарного Ахилла, если конечно у вас подобные мифы есть про героев-убийц. Только учти, даджорги они и тебя в безумие повергнут, ведь ты Терранец, а они... во имя всех богов ночи и светлого дня, они нечто совсем чуждое и мягко говоря недоброе к людям!

Так и подошли к телепорту, к закрытой и жутковатой на вид тесной комнатке, которую Одхе совсем не боялся. И кафеля этого в коричневых потеках не боялся, и мутных кнопок.
- Думаю, еще разок этот ветхий кусок дерьма сработает. Тай сказала, будто в Кадирре я обрету семью. Я сказал, "Раздери тебе крысиный бог, что мы там будем делать посреди всей тамошней заразы и лучевой смерти? Что станем есть и пить, если даже паршивой капли магии у меня больше нет?" Сила Тай велела не бояться, велела совершить прыжок Веры в неизвестное и поверить, что все будет хорошо. И я это... совершу его!

Прыщавый парень улыбнулся бледной улыбкой.

- Прощай, чтоли!

Одхе собирался совершить свой прыжок Веры, а тебе надлежало идти вниз, к Генералу и к оружию Древних дней, которое велела отыскать Эра.
Но может, может... Может прыгнуть сейчас в телепорт к Одхе и отправиться вместе с ним к новой надежде, послав и Трон, и Эру и все эти сложности куда подальше?

— Так его ж Эрик зовут! — просияла Рейн, как всегда невпопад.

Радость от осознания, что она наконец вспомнила имя брата — и вспомнила некоторое время назад, просто разум ещё какие-то минуты работал по инерции, «вхолостую» — на мгновение затмила всё происходящее.

— Помню, конечно, — уверенно кивнула девушка на вопрос Мо. — Теперь вспомнила. Эрик — мой брат, мы с ним самые старшие. А всего нас пять, и мама ещё. Правда потом она умерла от малярии вместе с младшей сестрёнкой... Эрик нашёл врача, который обещал вылечить Мию. Мы отдали ему все свои деньги. Там было совсем немного, но он сказал, что на лекарство хватит. А потом сделал укол. Но лекарство не помогло... Если честно, оно вообще было похоже на прозрачную водичку.

Рейн повела плечами и понурилась. К счастью, расстроиться окончательно она не успела ---- ожившая рация зазвучала какофонией голосов. Рейн слушала внимательно. Нет, она даже не пыталась вникнуть в смысл переговоров, перемежающихся спорами, руганью, а порой отчаянными возгласами. Рейн было интересно иное — цвета. Вот слово берёт Стальной — и перед внутренним взором ментала разворачивается полотно оттенков его души, совсем отличной от Запала, и от Кэтрин. Вслед за говорящими девушка, будто сова, настраивающая слух на определённую частоту, наклоняет голову то влево, то вправо, то замирает, прикрывая глаза, или, напротив, широко раскрыв их, вперяет взгляд в пустое пространство.

Наконец, взглянув на Мо, качает головой.

— Мне не нравится Виконт. Он какой-то... — Рейн зависла, подбирая слово для перевода оттенка на привычный язык прилагательных. Не говорить же, в самом деле, что на Виконте имеются следы глубокой коррозии от кислоты. — Колючий. Некоторые другие тоже колючие. Стальной, например. Но он по-другому. Виконт разъеденный. А Стальной целый. И не ядовитый. Вот.

Рейн обратила долгий, сожалеющий взгляд в то место, где покоились части Танка.

— Зря Танк его послушал, не надо было бочку с водой взрывать. Теперь тем женщинам нечего пить, и они в отчаянии. А знаешь, так странно, Танк вроде живой, но цветов после себя никаких не оставил, когда взорвался... Не бывает же такого. У живых всегда есть хотя бы один, пусть даже самый бледно-серый. А у этого — ничего...

Ментал пожала плечами (раненое всё ещё саднило, хоть благодаря стараниям Мо боль почти утихла) и поднялась на ноги. Со стороны могло показаться, что предостережения относительно Везунчика она пропустила мимо ушей — до сих пор Рейн никак их не прокомментировала. Но не так было устроено её сознание. Память не упускала ничего, тщательно дробя на фрагменты и раскладывая по ячейкам входящую информацию — чтобы в нужный момент собраться из этих блоков в кубик Рубика почти мгновенно.

— А может, нам тогда просто уйти потихоньку? — предположила ментал, и, взяв спутницу за руку, потянула за собой. — Идём. Когда Везунчик соберётся, мы уже будем далеко, и он не сможет напасть. Ну а если вдруг он захочет нас догнать, то с нами же Ирма.

Девушка улыбнулась, мол, ты чего, всё же просто, идеальный план.

---- Хотя жалко, конечно... Так я не узнаю ничего, про что спрашивала.

***

И так от природы большие глаза Рейн стали просто огромными. Нечасто видишь, как человеку разрывают надвое, будто он и не человек вовсе, а так, ветхая тряпичная куколка.

— Сейчас он и нам голову оторвёт! — в ужасе громким шёпотом просвистела девушка. — Бежим!

Она не сделала ни шагу. Только сжавшие ладонь Мо пальцы дёрнулись как-то неестественно, будто от удара, когда в тебя врезается кто-то другой, отталкивая в сторону.

— Это кто тут смеет пугать мою девочку? — спросил чужой вкрадчивый голос, услышав который, понимаешь: за этим мягким звучанием и ласкающим слух тембром скрывается опасная, непредсказуемая сила, и с ней не стоит шутить.

— Ты, что ли? — придирчивый взгляд смерил Везунчика с головы до пят и прошёлся обратно.

В Рейн вдруг разом изменилось всё — поза и жесты, манера поведения, взгляд, даже фигура, казалось, изменила пропорции, противореча всем законам анатомии.

— Против. Видишь ли, ты имел неосторожность разбросать повсюду свои воспоминания... Так что у меня не было иного выбора кроме заглянуть в них. Некоторыми я сочла целесообразным поделиться с Мо. Исключая излишне, скажем так, красочные подробности, — негромкий, мелодичный голос звучал беспристрастно. — Боюсь, теперь мы имеем некоторые вопросы. И возражения против твоего вооружения, пока не получим ответы на них.

Ловкие, продуманные действия Борна магнитом притягивали внимание, заставляя Принцессу следить за каждым движением. Так ловко управлялся Борн с посудой, костром и вообще, их сборами, что не восхититься этим было не возможно. Алеллии вдруг стало стыдно, что у неё ничего не получается. Нет, конечно же, она и не должна всё это уметь делать, но сейчас, когда стены – сосны великаны, а крыша – небо голубое, она почувствовала себя беспомощным ребёнком. Нет нянюшек, нет папеньки, нет слуг, и надежда только на добро и умение человека, которой волей провидения несёт за неё ответственность. Принцессе остро захотелось ему помочь. Захотелось! Она хватала то одну, то другую вещь и, не зная, что дальше и что за чем делать, лишь толкалась под руками парня, создавая лишнюю суету и мешаясь.
Но Борн терпеливо выдержал эту пытку и, всё компактно сложив, без труда вывел их из ласа.

Лишь замаячили шпили замка на горизонте, сердце запрыгало в груди, как оленёнок на знакомой полянке. Вот и всё, её путешествие скоро закончится. И она снова будет в своей светёлке есть пирожные и смотреть в окошко мечтая о… Казалось, что прошла целая вечность. Алеллия вдруг вспомнила, как мечтала гибнуть в топких болотах или отдаться на растерзания грабителям, оказаться перед страшными чудщами в чаще лесной. Чтобы спас её прекрасный принц и отвёз её в свой дворец и жили бы они долго и счастливо. Как всё это было глупо. Она усмехнулась и отвела глаза от маячившего вдали родного дома. Затем повернулась к Борну.
- Борн, а вы случайно не при…

Но парень даже не смотрел в сторону замка, а твёрдо шагал в противоположную. Девушка стояла на дороге, которая одним концом указывала на ту, прошлую, сытую фиалковую жизнь, где, наверняка, скучает по ней король и три кошки. А другим указывала на неизвестное, невероятно новое и странное. Открывающее новые стороны жизни, которой она не знала и не видела, проведя детство, наполненное всесторонней заботой о ней. Смотрела растеряно на спину удаляющегося мужчины, который спас её в лесу от зверей, вытащил из холодной реки, не дал умереть от голода.

- Как за каменной спиной…, ой, стеной, - прошептала Алеллия. Словно опомнившись, она поняла, что сейчас потеряет его из вида, он потеряется в этом огромном мире, что бескрайним пространством пролегал за стенами замка. Она сделала оборот вокруг себя, оглядываясь по сторонам. Какой маленькой, хрупкой травинкой она себя ощутила. И поняла, какую силу и власть имеет этот человек, твёрдо знающий куда идти и что делать. Как невероятно добр он был к ней, как трижды спас её жизнь, ничего не требуя взамен. Замок казался таким маленьким и ничтожным по сравнению со всем остальным. Возвращаться в него вовсе не хотелось. Словно залетать птице обратно в клетку.

И она побежала по дороге смеясь и подпрыгивая, захотелось кричать во всю мощь. И она крикнула. Громко! И её никто не остановил, не сказал, что это не прилично, и голос её не вернулся эхом от сводов зальных стен. Он утонул просторах, отчего ей захотелось кричать ещё громче. И она заливалась смехом до того ей показалось это забавным. Она кричала и смеялась, рискуя усомниться в трезвости её ума. Но вокруг не кому было отрезвить её опьянение вдруг осознанной свободой.
Алеллия бежала за королём самого большого государства, у которого не видно границ.

— А я теперь знаю, почему он Везунчик! И почему он так буйствовал.

Рейн была довольна словно маленькая девочка, которая только что нашла клад (наконец-то!) в виде кулька с конфетами, запрятанный родителями от неё подальше.

— Хочешь расскажу?

Не дожидаясь, впрочем, ответа, она взахлёб пустилась делиться с Мо увиденным, пока та осматривала рану на плече. Благо, красочных картин там было предостаточно.

— Он женщин на дух не переносит. Прямо о-очень! Он раньше был военным, и его послали в командировку далеко в жаркие края. Его там всё бесило, даже погода. Он ходил по деревням и отнимал у жителей еду — это ему так начальник велел. Ну, не готовую еду, а просто животных убивал, потому что они болели. Не все, но некоторые. А он для надёжности всех сгонял в яму и потом поджигал. Ну вот. А жители его ненавидели за это. Они боялись, что если у них не останется свиней, они умрут от голода. Вообще-то справедливо боялись, от голода правда можно умереть. Когда несколько дней не поешь, всегда сердце стучит часто-часто, и как будто воздуха не хватает, понимаешь, да, примерно? И ещё темнеет в глазах, особенно если резко встать, а потом уже и встать сил нет, и ты целый день можешь лежать неподвижно, потому что так силы экономятся...

Ментал замолчала, под хруст худых пальцев размышляя о чём-то своём.

— А одна девушка взяла да и скинула его в яму, чтоб он больше животных не трогал, и он там горел ужасно долго, — продолжила Рейн, выныривая из воспоминаний обратно в реальность. — Жалко свинок, конечно, они так громко плакали, когда умирали... И он тоже плакал.

Рейн шмыгнула носом, снова провалившись в задумчивость. То ли решая, кого было жаль больше, то ли размышляя о другом, совсем не связанном с эпизодом из прошлого Везунчика.

— А когда он потух и выбрался из ямы, стал мстить. Но почему-то не одной только той девушке, которая его толкнула, а вообще всем, кого в деревне нашёл. А тех девушек, кто ему больше понравился, согнал в амбар и долго над ними издевался, потому что они самые красивые, и никак не давал им умереть. Хм. А зачем уродовать красивое или убивать? Разве не лучше на него любоваться?

Рейн подняла на Мо непонимающий взгляд в надежде, что та послужит арбитром в назревшем когнитивном диссонансе.

— Это хорошо, что я некрасивая. А то вдруг он, — она ткнула пальцем на ползающие неподалёку части тела мага, — сейчас обратно соберётся и опять возьмётся за старое? Может же такое быть, как думаешь?

Пожевав закушенную губу, ментал добавила:
— Мне кажется, ты правильно сделала, что не стала стрелять в убежавших. Пускай живут. Хотя если мы снова с ними встретимся, то Везунчик впадёт в это своё неистовство, и тогда им точно крышка. Они же не маги.

Девушка передёрнула плечами. Бросила пару осторожных взглядов в сторону пока ещё бездыханного тела и... придвинулась ближе.

— А почему ты жару не любишь? И зачем ты всех свинок пожёг? Разве невозможно было никак определить, какие из них болели, а какие были здоровые? Не бывает же такого, чтоб все разом заболели. Вот у меня из всей семьи только двое заболели малярией, а мы с братом и сестрёнками выжили. А нельзя было больных вылечить, вдруг существует какое-то лекарство? Говорят, даже от малярии оно есть. Просто если у тебя нет денег, то врач не станет тебя лечить. Но это с людьми, а вдруг с животными не так? И почему ты не отомстил только той девушке, которая тебя скинула в яму? Ты подумал, что другие тоже хотели тебя убить? А как ты это понял наверняка? Ты тоже умеешь залазить в чужие головы и видеть намерения?! — на этом месте глаза Рейн пытливо округлились. — А зачем ты хотел их убить, но при этом не давал умирать? И почему ты не любишь красивых? Это из-за того, что ты сам страшный?

Сто тысяч «почему.» Не самый лучший сценарий воскрешения из мёртвых. Особенно если задающий их чуть ли не уселся на тебя сверху и даже не думает делать паузы.

— Вообще, конечно, да, люди больше смотрят на внешнее. Но это потому что они не умеют видеть краски души. Но ты-то маг! И это очень странно, что тебе важно, кто как выглядит, у всех ведь примерно всё одинаково снаружи. А вот внутри-и... Никогда ещё краски не повторялись. У меня так. А у тебя?

Наконец благостная тишина. Только потому что ментал сосредоточилась над поиском ключа к загадке.

Валяющийся на земле с голой белой задницей маг Одхе был помилован. Ему был дан второй шанс.
- Попытаюсь отыскать Терезу, - зябко повел плечами прыщавый молодой человек. Вполне симпатичный, если бы не сизые, уродливые рытвины на лице.
- Во имя славного государя Одри... тьфу... какой еще сраный государь!?

Маг огляделся вокруг, надеясь отыскать что-то вроде одежды.
- Плохо быть голым и нормальным, вот в чем беда! Прости меня, терранец. Все было как-то не так, о светлые боги, все смешалось в разбитых мозгах... теперь тоже не так, но уже иначе. И я голый, да. Может дашь мне свою одежду?

Одхе подождал немного.

- Я буду искать Терезу, светлая река Тай заявила,
будто Тереза еще может быть жива. Не знаю как... Может Она для меня ее оживила? Твою-то мать...

Маг вздохнул и поклонился внезапно. Худой, голый, прыщавый и кажется, вполне нормальный впервые за многие сотни лет:
- Ты простишь меня, терранец, я ведь вел себя словно психически больная крыса? Я хотел убить тебя, хотел чтобы ты сдох и все такое, а теперь не хочу. Странно даже, и идти к Трону тоже не хочу. Разрешишь мне пройти с тобой последние пол часа, сай терранец? Впереди должен быть транспортер, хочу воспользоваться им и отправиться в Кадирру, Тай сказала, будто Тереза там. И знаешь... я ведь больше не прекрасный маг. Белая река забрала все мои силы. Теперь я этот... типа гордый молодой человек с длинным... хм, ну вроде как достоинством. Назовем это так. Простишь меня такого?

— Да, бывает... — отозвалась девушка на критику противоположного пола.

В отличие от Мо, не столь категорично, потому что, несмотря на подавляющее большинство негативных примеров в её жизни, было всё-таки и исключение — брат. И хоть он ничего не говорил, для Рейн это молчание сообщало многое. Она знала, чем и как ему приходилось жертвовать, чтобы поддерживать девчонок.

Раненое плечо неприятно саднило, и только. По правде сказать, Рейн совсем не чувствовала себя умирающей. Ну, разве что немного уставшей. Вот бы сейчас прилечь на минуточку, перевести дух... Девушка прислонилась спиной к коробкам, на мгновение прикрыв глаза. Только вот Мо очень разволновалась, и, глядя на неё, Рейн засомневалась — а вдруг и правда ситуация куда серьёзней? Со стороны бывает видней.

— Ты не переживай так. Я пока не вижу тоннель со светом, — попыталась Рейн приободрить подругу по несчастью. — Виконт сказал, мы вообще не можем умереть. Хотя...

Что-то не видно было ни Везунчика, ни Танка. И хоть первый показал чудеса живучести, в конце концов упал и он, бездыханной, разодранной тряпичной куклой...

— Эх, что же, думаешь, обманул он нас?

Слабая, неуверенная улыбка. Свободной рукой девушка полезла в карман, кивая в унисон инструкциям Мо.

— Видела бы ты, как они нас ненавидят... О-о, это такой концентрат... В глазах рябит, — пробормотала ментал, потирая висок с зажатой в ладони гранатой. Выдернула кольцо, добавив: — Если бы их эмоции были пулями, изрешетили бы нас как сито. А ещё они жутко боятся. Нас.

Замах и бросок в указанный Мо сектор. Откуда-то Рейн знала, что надо непременно так, с задержкой: выдернул, посчитал до трёх, а потом бросай — это чтоб на той стороне не успели обратно откинуть. Откуда-то давно знала, а теперь вот вспомнилось. Интересно, с винтовкой так же будет?

Это была она! Рывок, сдёрнувший её с места, и последующая почти-телепортация к ящикам — это Мо. Нет, пожалуй, она тоже сильная... Не как Танк, конечно, но всё равно. Рейн бы так не смогла.

Выходит, Мо её спасла. Помогла. Слова-то какие всё необычные. В том смысле что непривычные. Прежде, в далёкой прошлой жизни в основном она, Рейн, старалась помогать, но чтобы кто-то относился к ней так же... Нет, не припоминалось. Разве что мама, пока не умерла. А потом брат немного. Уже после того, как смерть забрала младшую из семьи, и они не сговариваясь каждый для себя решили положить конец бесконечным ссорам. Жаль, что короткий то был период.

Ещё раньше, до всех этих событий, Рейн думала, что если ты в чём-то нуждаешься, тебе непременно помогут — врачи там или спасатели, не зря же их профессии так и называются, "помогающие" — стоит только дать этим людям знать и попросить. А потом Рейн подросла и сразу поняла: сказки для маленьких это всё — слишком часто сталкивала её жизнь лицом к лицу с реальностью, где за всё нужно платить, а если ты неспособен купить базовые блага цивилизации, как такой отброс может считаться её частью и именоваться человеком? Вы серьёзно?

Так что Мо необычное существо, можно даже сказать редкое. Взяла и рискнула собой ради того, чтоб её, Рейн, утащить подальше от взрыва. Впрочем, маги, должно быть, по умолчанию не такие как все. А Мо, наверное, очень разноцветная. Даже, пожалуй, с переливами. Наверняка.

Откуда-то с расстояния лились грязные слова в их адрес, но Рейн они не трогали — в самом деле, чего смущаться, ведь пачкают не они. Но что поистине смутило девушку, так это громоздкие механизмы наверху. Рейн не знала принципа их работы, но хватило одного взгляда на металлические корпуса — и вот уже неуютное и непрояснённое ещё чувство настороженности зародилось в душе — и крепло с каждым мгновением, трансформируясь в кричащую уверенность: "С этим надо что-то делать! Воспрепятствуй, быстрее, ты же можешь!". Машины напоминали пасти хищных зверей, ощерившихся, но пока не нападавших. И одна из них готовилась вцепиться в Мо.

— Не трогай её, — пригрозила ментал, слегка нахмурившись, фигуре наверху.

Нацеленное на неё оружие Рейн тоже заметила, и приклеенных к себе взглядов не могла не ощутить. Она вообще видела многое, и для этого не обязательно было использовать глаза. Но страха не было. Вместо него — желание поступить так же, как Мо, потому что это правильно. Правильно ведь?

Плачущие принцессы, так же, как и любой плачущий человек, требует немного ласки и участия. Вот и бедная девушка прижалась к плечу молодого человека, продолжая хлюпать во имя несправедливости здешнего мира.

- Конечно, выживаем. Не живём, а выжива-а-аем, ааа, - Борн продолжал гладить её по голове, чем очень удивил Алеллию. Так её гладили только король-отец и нянюшка. Но это было совершенно не так приятно. Неожиданная ласка незнакомого человека показалась ей лучше всякого лекарства. Ещё немного похныкав, она, вдруг поняла, что ей вовсе не хочется капризничать. – А-ааа. Кашу, я так хочу кашу! Я уже почти уверена, что эта самая замечательная каша, что бывает на свете. Ахх, - последний раз принцесса шмыгнула носом и успокоилась, поглядывая, как Борн насыпает кашу в миску.

Ах, какой необыкновенной была эта долгожданная каша! Она таяла во рту и издавала необычайно вкусный аромат сальных шкварок. Рот девушки расплылся в удовлетворённой улыбке.

- Борн, вы необыкновенный повар. Приказываю вам раскрыть секрет нашей кухарке. Пусть приготовит её на ближайшем приёме. Этот рецепт надо занести в кулинарные книги нашего королевского меню, - не прерываясь от смакование каши, она умудрялась щебетать похвалы незатейливому блюду. – И ваше имя внесут в список величайших искусников. Уверена, вы знаете ещё много секретов. Теперь я верю, что мы выживем и вернёмся сытыми и здоровыми…
Каша насыщала измученный желудок и расслабляла, жизнь вокруг начала приобретать приемлемые для существования черты.
- А вы заметили, какой тут чудный воздух, он совершенно не такой, как в городе. И лес совсем не такой страшны, как был ночью. И вообще, я слышала, что путь назад всегда короче…, - Алеллия посмотрела пристально на Борна. – А мы точно не заблудились и выберемся из леса?

И Тай услышал, отозвался, прилетел извне чтобы очистить проклятые тоннели. Почему он явился, то неизвестно. Может потому, что ты Избранный Сергей, один особенный Сергей из миллионов Сергеев обычных. Или пришел тот самый час, когда для темной эгерии наступил свой собственный эгерей, но свет ворвался во тьму. И осветил. И испепелил на своем пути булькающую жижу, не тронув, впрочем, механических крыс из соседнего тоннеля. Он пришел к тебе. И исправил тебя, починил, словно сломанный инструмент. Наполнил новым, но не тронул старое.
Нет, ты не коднар.

И не рогатый дивн.

Ты Сергей. И все просто. Ты пощадил старого пса, и дал шанс Эре. Ты гостил у Эльвенги и не тронул сумасшедшего призрака Одхе, хотя мог убить его давным-давно. Ты не творил зла, а потому заслужил дальнейший путь. Заслужил спасти этот мир.
Не Эра. Не ты сам. Когда дойдешь до трона, призови светлый Тай и былое исправится, эра дивнов уже не вернется никогда, зато новая жизнь и новые создания поселятся здесь. Придут люди, и разумные животные, придут коднары и гнизги, придут фэйри и джинны. Будут конфликты, войны, дележка земли и все, что свойственно живым созданиям. Но будут рождаться дети, строиться города, будут надежды, любовь и жизнь. Будут звучать под звездами песни, а солнце будет дарить теплую жизнь. Старый мир не вернется, но будет отстроен новый мир. Кипящий энергией мир с миллионами оттенков.
Тай было важно это. Тай считал, что Нечто грядет. Поколения, два, три, а может и тридцать три смогут прожить до этого... Но однажды страшное зло вернется на эти земли и лишь жизнь сможет противостоять ему, новая жизнь и буйная, необузданная, не тронутая гнилью былого...

Тай не верил в Эру. Не верил, что ее дивнийская Империя устоит, буде ей удастся восстать из пепла. Про тебя, однако, Тай умолчал. Решай сам. Бери Трон себе или позволь разрушить Трон Белому ветру.

Да. Между прочим Тай собирался уничтожить Трон. И погибшие города Куута-Тот и Кадирру, и многие другие мертвые города терранцев. И Великую Библиотеку. И эти подземелья со всеми их стародавними секретами. Все, что хранило в себе трупный яд отжившего прошлого будет предано забвению. Тай взывал к новому, но не приказывал тебе или Эре.

Просто, Белый Ветер не верил в Эру, но если ты веришь - решай сам. Её империя не устоит, страшный и грустный вердикт, но кто его знает этот Тай. Планы подобных стихий запутаны и непонятны. Возможно, все это лишь метафоры и хитрые испытания твоей души.
Да. Теперь ты это ты. А Одхе, это Одхе. Вот он, лежит голый и без сознания рядом с тобой. Можешь забрать его с собой или оставить здесь (пусть выпутывается сам), Тай пожалел призрака и веинул ему жизнь. Теперь Одхе обычный человек. И ты человек. И ты знаешь дорогу к оружию Древних. И знаешь, что Генерал поджидает тебя там. Радиация вам более не страшна, она очищена и остановлены древние машины. Скоро здесь все рухнет, потому что гиблое сердце тоннелей больше не бьется. Надо бы бежать назад, но цель твоего похода находится впереди.

Пойдешь? Встретишься с Генералом? А Одхе? Теперь он сам по себе?

— А зачем нам наружу? — вопрос прозвучал риторически, но Рейн ожидала ответа, обратившись в том числе и к автору идеи, Виконту. — А тебе самому зачем? Там холодно, у нас нет тёплой одежды...

Да какой уж там тёплой одежды, банально нет даже трусов. В прямом смысле.

Сейчас мысли девушки были созвучны соображениям Везунчика, просто он немного её опередил, высказав сомнение первым. И вообще чехарда какая-то... Виконт утверждает, что они бессмертны — Танк вот считает, что ерунда это всё. Но если прав он и конец один, так какой же смысл выходить искать смерти в ледяной пустыне? Лучше уж в этом бункере, тут хотя бы тепло.

Странно получалось. Рейн, порывшись в себе, не находила ни одной причины для того, чтобы хотеть жить дальше — а меж тем не продолжать жить было как-то... неестественно что ли? Против природы, вот. Это как бунтовать против себя самой: того, что у тебя серые глаза или руки, каждая с пятью пальцами.

И бесплодным быть тоже против природы. Особенно женщине такое обидно — её тело ведь так и создано, чтобы вынашивать и дарить жизнь другому существу. Хотя, кажется, значительную часть жизни Рейн потратила именно на то, чтобы не исполнить природой данного предназначения — эти смутные воспоминания замелькали на задворках памяти — но теперь сделалось отчего-то досадно. Что ни разу не стала матерью, не успела, не запрыгнула в последний вагон. А теперь уже поздно — Бог их всех проклял. И что она, лично Рейн, ему такого сделала?..

Ворвавшихся женщин было жалко. И по этой причине, и потому, что оружие подрагивало в их нетвёрдых руках, и потому, что они были полны решимости — но не той, холодной и взвешенной, а отчаянной, когда ты на грани и загнан в угол.

— А почему вы хотите нас убить? — с детской непосредственностью спросила Рейн вбежавших.

Наверное, со стороны её и впрямь можно было принять за ребёнка-подростка: чистый, ясный взгляд широко распахнутых глаз, смотрящих на мир пытливо и чуть простодушно, угловатая из-за общей худобы фигурка, открытая и лишённая угрозы поза.

— И почему вы нас бои-

Ой-ёй-ёй, ну чего так сразу взрывать-то... Рейн инстинктивно зажмурилась и сжалась, ожидая боли. Привычка?..

Наташа влюбилась, она поняла это, как только увидела его. С майором Гилмором была страть. Горячая, как пламя взрыва, но которая могла погаснуть так же быстро, как вспыхнула. А здесь, о, она надеялась, что отношения будут долгими. Пошла ему навстречу быстрым шагом, а потом, не выдержав, последнюю пару саженей преодолела почти бегом. Протянула руку и коснулась рукой винта «асифайфа». Да. Это не какой-то «верблюд» от Сопвича. Больше, тяжелей, быстрей. Может малость не такой поворотливый, зато вместо ротативного двигателя Клерже стоит двухсотсильный Волселей Випер. Так что скорость даже выше чем у седьмого «Фоккера». Теперь у нее снова есть крылья. Восемь метров в размахе. И небо ждет. Она погладила фюзеляж рукой.
- Вот же сука судьба. В Великую войну полетать не удалось, а тут, а гражданскую, получи и распишись. Только вместо огненного меча два пулемета, синхронизированный «викерс» и «левис» над центропланом верхнего крыла. Нужно будет распорядиться перекрасить его фюзеляж в черный цвет и сделать белым надпись «ласточка». Чтобы все знали, кто летит, и свои и чужие. Я, конечно, не Манфред фон Рихтгофен, но выделываться тоже люблю. Да. И надо будет сейчас первым делом зайти «на представиться» к Александру Алексанровичу.
Она еще раз провела по самолету рукой и резко развернулась.
- И лучше будет, господа - товарищи, Чаплин, Филоненко и ежи с ними, что мне не придется отрываться от дел небесных, для дел земных. Иначе она для кого-то станет пухом...

— Так ты живой!

По лицу Рейн разлилось блаженное облегчение. Девушка простодушно разулыбалась, даже не задумываясь, какой эффект её слова возымеют на здоровяка.

— Правда немножко... переделанный, — добавила она, скользнув взглядом по паху. — Но это ничего. Это даже хорошо! Я пойду с тобой.

Не спросила — сообщила как само собой разумеющееся. Действительно, а с кем ещё отправляться в столь опасное, судя по словам Виконта, путешествие? Очевидно же.

— С тобой нестрашно. А как тебя зовут? Если ты разноцветный*, — Рейн еле удержалась от того, чтобы не подкрепить своё рассуждение доказательством, потыкав мужчину пальцем в бок, — Значит, у тебя должно быть имя. Вообще они даже у роботов бывают, но там всё больше цифры и буквенная белиберда. Ну так что, ты помнишь, как тебя зовут?

— Мо, — склонив голову чуть набок, кивнула девушка, как будто по себя решала, подходит или нет это имя. — Я Рейн, но не знаю почему. Просто так помню.

Она не стала отказываться от предложенной винтовки, хоть и колебалась. В самом деле, где она, а где оружие, и уж тем более стрельба из него. Но раз Мо уверена, что так будет надёжней, так и быть, Рейн попробует выстрелить и даже попасть. Хотя всё-таки у неё лучше получается смотреть. Хорошо бы и другим показать, что она увидела — с объяснениями, чувствовала девушка, будет туго, поскольку она сама не до конца понимала, как работает её сверхспособность — а вот если бы им тоже всё представилось, как на экране... Рейн сильно-сильно этого захотела — и всё. Это единственное, что она могла сделать.

— А ты не злишься, что тот робот подбежал к тебе? — снова переключилась псионик на «переделанного». — Кажется, это я его заставила... Просто на секунду мелькнула мысль, что ты сильнее и точно с ним справишься даже голыми руками, а Мо маленькая и слабая, и из оружия у неё только кулаки были...

Вот зря сказала. Кто только за язык тянул. Если сейчас он разобидится, то весь план совместного путешествия насмарку. Раздосадованная на себя, Рейн надулась и замолчала, уйдя в себя так же резко, как мгновение назад болтала с новыми знакомыми без задней мысли.

Всю дорогу до насосной девушка пребывала в состоянии, среднем между меланхолией и йогинской отрешённостью. Идея подрыва совсем ей не нравилась. Ну в самом деле, как можно сознательно идти на уничтожение того, от чего зависит твоё существование? Как никто другой Рейн видела тело изнутри, все его процессы, видела, как энергия разливается в нём подобно другой жизненно необходимой субстанции — и вот так запросто лишить её себя и остальных? А кто его знает, может, этот Виконт сильно не в себе? Может, он псих какой-то и только по голосу звучит вменяемым? А что, некоторые сумасшедшие очень даже правдоподобно могут притворяться адекватными.

И вообще зачем им наружу? У Виконта-то, понятно, свой резон. Ну а у них? Он ведь недавно что сказал? Что весь этот апокалипсис случился из-за некоего Бога, который ни с того ни с сего ополчился на человечество. И этот Бог по-особенному неравнодушен к магам, то есть к их четвёрке. И выходишь ты такой из бункера (с чистой питьевой водой, между прочим), а там... А неизвестно, что там. Во-первых. А во-вторых, совершенно точно там тебя уже ждёт очень неравнодушный Бог, укокошивший на планете всех, кто не успел спрятаться и кто не бессмертный. Свидание мечты просто. Хотя, по правде сказать, свиданий как в сказке у Рейн и не было никогда...

А дальше — удар током прямо в мозг. От стремительного осознания логической цепочки «апокалипсис — тотальная смерть». Все погибли. Давно. Все. И брат тоже. И сестрёнки. А ты нет. Потому что ты чёртова мутантка, и попросту не можешь. Теперь ты одна.

Больше Рейн не произнесла ни слова. Лишь мелко дрожала осиновым листом на ветру.

Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!

М. Волошин

Часть I.
Архангельск. Эклипсис левого пути, рассвет диктатуры

  К восьмому сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года политические волнения в Архангельске совершенно прекратились: эсеры, частично кооптированные в правительство, предпочли худой мир доброй гражданской войне внутри гражданской войны, меньшевики из профсоюзных лидеров, пытающиеся устроить массовые забастовки, были на недолгое время не без помощи британцев арестованы, а оставшиеся большевистские подпольщики предпочли выждать и нанести удар тогда, когда это будет выгоднее, пока что сосредоточившись на том, чтобы не дать тлеющим огонькам народного недовольства потухнуть.

  Новосформированному белому правительству, консолидировавшему правые и левые антисоветсткие силы, пришлось с переменным успехом учиться компромиссам, чтобы не погрязнуть в бесконечных дебатах. Во многом соглашения достигались за счет разумной позиции Николая Васильевича Чайковского, «дедушки русской революции», и текущего председателя Временного правительства Северной области. С одной стороны, он сдерживал своих однопартийцев от слишком резких попыток контролировать дела внутренней безопасности и, в первую очередь, армию: так, например, была отклонена весьма спорная идея ввести в войсках новую должность, калькированную у идеологических противников – военных комиссаров. С другой стороны, Николай Васильевич стеной встал на пути попыток «армейской» партии пересмотреть вопросы перераспределения частной собственности, понимая, что люди ни за что не вернутся к довоенным порядкам.
  Стоит заметить, что и внутри самого эсеровского лагеря оказалось немало противоречий: большая часть министров принадлежала к левой ветви партии, но оставшиеся в меньшинстве правые эсеры, поддерживаемые кадетами и военными, явно не собирались останавливаться на достигнутом. Их лидер – беспринципный и самоуверенный Максимилиан Максимилианович Филоненко, бывший офицер, бывший комиссар Временного правительства и хороший знакомый Керенского, был твердо намерен шаг за шагом отвоевывать власть для себя, любимого. В этом ему помогал Степан Яковлевич Миллер, который, хоть и был недоволен своим лидером, но был вынужден следовать его политической канве, потому что без поддержки Филоненко быстро бы распрощался с министерской должностью и не смог бы никаким образом своей Родине, погрязшей в кровавом вальсе.

  Лидер мятежников, капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин, стал главнокомандующим всеми русскими белыми войсками северного фронта, с энтузиазмом приступив к формированию трех пехотных полков. Не без помощи правых эсеров и англичан он смог договориться и с Мурманским краевым Советом во главе с бывшим большевиком Алексеем Михайловичем Юрьевым, после чего Муранский край официально вошел в состав Северной области, а из краевых войск, возглавляемых бывшим штабс-капитаном Александром Васильевичем Гапоновым, было образован второй Мурманский пехотный полк.
  Отныне на фронте вместе с солдатами союзников сражались не только немногочисленные русские добровольцы, но и кадровые части Северной области, что позволило сместить фронт несколько южнее, чем это произошло в реальной истории. Кроме того, белые части сразу начали формироваться на принципах армейской дисциплины, а все нелояльные и проблемные кадры отсеивались. Так как сам Север был небогат на людские ресурсы, основным источником пополнения стали пленные большевики – и не в последнюю очередь те, кто был захвачен в плен под Обозерской англо-американо-французскими силами под началом локал-лейтенант-полковника У. Поллока.

  Однако же, не смотря на ряд успехов, общая картина продолжала оставаться нерадостной. Главнокомандующий Чаплин, ставший ведущей персоной Северной области, определенных политических взглядов не имел, придерживаясь позиций абстрактного монархизма. На вопросы о том, что будет дальше, когда красные будут изгнаны, он отвечал: «Час пробьет, светлое будущее наступит и, как встарь, в сердце Страны, в освобожденной Москве, свободный Русский Народ изберет себе достойное правительство». Такое «непредрешенчество» устраивало далеко не всех как во властных эшелонах, так и в народе, и добиться внутренней стабильности и сплоченности белым не удалось.
  Но это было только одной проблемой, хотя и весомой. Главной неприятностью стала полная политическая зависимость Георгия Ермолаевича от его английских союзников, которые теперь опосредованно стали управлять архангельским осколком прежней России. Британцы во главе с генералом Пулем и полковником-контрразведчиком Торнхиллом смогли оттеснить на второй план дипломатический корпус Антанты, и теперь послы, склонные поддерживать скорее эсеров, чем монархистов, уже не имели прежней силы и возможностей.
  Как следствие, британцы смогли навязать новой пока-еще-не-колонии достаточно неприятные договоры, выступив заимодавцем для Правительства и получив контроль над перевозками из Архангельского порта, после чего принялись беззастенчиво заниматься лесодобычей прямо-таки в промышленных масштабах. Неприятно, конечно, но все могло бы быть гораздо хуже, если бы не успех одного из адъютантов Чаплина – ротмистра Рауш фон Траубенберга, сумевшего сохранить похищенный мятежным Беломорским конно-горским отрядом золотой запас губернии и советских органов власти. За счет возвращенных денежных средств правительство смогло не только чуть улучшить условия жизни чиновников и рабочих, в основном портовиков и железнодорожников, но и заняться торговлей не в кредит, а за твердую валюту.

  Власть в Северной области поменялась, и белая армия стала более крепким противником, чем была раньше. Но угли недовольства в тылу как тлели, так и продолжают тлеть, причем их стало даже больше. К тому же теперь свою волю правительству Области навязывают англичане, у которых, как известно, «нет постоянных союзников, а есть постоянные интересы». К чему это приведет? Покажет только время…



А что же наши герои?

Белая гвардия, путь твой высок...

Константин Александрович Рауш фон Траубенберг

  Ярко проявивший себя в день бескровного переворота ротмистр Константин Александрович Рауш фон Траубенберг был произведен в подполковники и назначен офицером для особых поручений при персоне главнокомандующего: должность ни капли не синекура, но зато дающая немало автономности по сравнению с обычными штабными должностями. Вот только к этой ложке меда была подана и здоровая такая бочка дегтя под названием «бывший Беломорский конно-горский дивизион» - орава диких кавказских горцев, о дисциплине и чинопочитании имеющих весьма смутное представление. Убив на дуэли их командира ротмистра Берса, прирожденного авантюриста, Константин Александрович «наследовал» у него командование этой беспокойной и склонной к самоуправству частью.
  Держать кавказцев в городе было опасно, и Чаплин благоразумно решил направить их с глаз долой, из сердца вот – на фронт, в Шенкурский уезд. Как командир, подполковник Рауш фон Траубенберг был направлен с ними, однако при этом, за счет своей второй, штабной должности, имел полное право по необходимости появляться в Архангельске, взваливая командование своими разудалыми подчиненными на заместителя. Статус человека, близкого к Чаплину, позволял ему опосредованно влиять на политику, но зато ожидаемо привел к ссоре с эсерами – те видели в молодом бароне идейного монархиста и опасались, что он вместе с Чаплиным может устроить новый заговор, на сей раз уже чисто монархический.
  Частная же жизнь гвардейца стала жертвой слухов: чей-то злой язык начал распространяться о том, что Константин Александрович-де, ухлестывают за баронессой Мёдем, персоной падшей и предосудительной. Одни поговаривали, что офицер взял ее силой, как трофей, прикончив ради этого на дуэли Берса, другие же утверждали, что барон настолько потерял голову от этой m-dame, что даже собирается взять ее в жены. Что из этого правда, и правда ли хоть что-то, знали только жертвы сплетен.
  Бывший лейб-кавалерист выбрал себе непростой и тернистый путь, на котором ждет множество трудностей и искушений, и одному Богу ведомо, как он закончится.

Мария Карловна Иессен

  Волею коллежского асессора Михаила Константиновича Рындина, начальника контрразведки Северной области, Мария Карловна Иессен и ее подруга, Вера Антоновна Данилевич, занялись расследованием действий спекулянтов, подозреваемых в большевизме. Пока они собирали информацию, задержанных перевели из контрразведки в губернскую тюрьму, куда вскоре заявились и девушки для повторного допроса одного из задержанных – латыша-кочегара Петра Ансовича Балдориса.
  Главный следователь тюрьмы, Иван Филиппович Судаков, бывший начальник Нерчинской каторги, почти неприкрыто предлагал применить пытки к арестанту, но барышни отстояли несчастного. В итоге стороны сошлись на необходимости обыскав доме Балдориса, который не выявил никакой связи латыша с красным подпольем. Тюремщик был явно раздосадован, злился, но был вынужден согласиться, что Петр Ансович и другие спекулянты не являются большевиками, и, следовательно, выходят не только из ведения контрразведки, но и из его, Судакова, цепких лап.
  Доложившись начальству, что дело закрыто, контрразведчицы убыли в уездный город Онега, где неумелые действия центральных властей по мобилизации чуть не привели к восстанию. Но это уже совершенно другая история…
  К чему же привело первое дело двух барышень? Балдориса и других спекулянтов освободили из-под стражи, назначив штраф и приговорив к исправительным работам, которые те благополучно и отбыли. А по городу прошел слушок, что военный контроль не лютует, отправляя в Мудьюгский концлагерь всех подряд, а работает избирательно и четко, не трогая тех, кто не замечен в большевизме или шпионаже. Как итог, число недовольных не возросло, и красные подпольщики лишились быстрого и простого способа пополнить свои ряды. Казалось бы, незначительный момент, не приведший, по итогу, ни к какому результату – а последствия оказались весьма значимыми.
  Рындин же запомнил активных и деятельных барышень и, дав им возможность побольше попрактиковаться «в поле», то есть в тылу, планировал использовать их таланты на передовой, куда красные активно засылали своих шпионов и агитаторов. Справятся ли они там, где частенько сначала стреляют, а потом спрашивают? Грядущая зима покажет.

Николай Борисович Рощин

  Неумолимая история закрутила военврача, словно осенний палый лист, побросав из тюремной камеры на свободу, от русских солдат к британским контрразведчикам, от прогулки по набережной к совещанию в общежитии правительства. Николай Борисович, не смотря на все перипетии, не только не растерялся, но и смог зацепиться за шанс покинуть раздираемую смутой страну, сменив белый халат врача на френч с погонами британского офицера. Мало того, за счет своего знания языков и отсутствия всякой личной заинтересованности он стал фактическим посредником между английской контрразведкой и ссорящейся опереткой сводного русского правительства.
  Именно разумность и осторожность Рощина привели к тому, что ни одна из сторон не восприняла британцев, как врагов, предпочитая с ними сотрудничать, а не противостоять. И именно Рощин же организовал проправительственные митинги как перед казармами флотского полуэкипажа, заподозренного в симпатиях к красным, так и на городском собрании профсоюзов, где по его указке были арестованы Диатолович, Бечин и прочие лидеры, пытавшиеся заткнуть представителя правительства Зубова и поднять народные массы на всегородскую стачку.
  В итоге сколь либо сильных волнений не произошло, что, с одной стороны, уверило обывателей в том, что власть крепка, а с другой – заставила Чайковского и Чаплина пренебречь опасностью, исходящей от профсоюзников. Вскоре освобожденные, краснобаи продолжили антиправительственную агитацию, только гораздо тише и осторожнее.
  Сам же военврач после переворота вознесся чуть ли не до третьего человека в Союзном военном контроле (или, говоря попросту, контрразведке), заняв должность начальника гражданской канцелярии, которую в истории занял уже упомянутый выше Филоненко.
  В отличие от большинства других участников этой истории, Николай Борисович стал сам хозяин своей судьбы. Он мог уехать в эмиграцию и даже получить британское гражданство, мог остаться служить Короне, как единственной силе, цементирующей Северную Область, а мог начать свою игру. О том, что решил отчаянный военврач, стало известно позже…

Степан Яковлевич Миллер

  Иногда случается так, что даже сильные люди становятся заложниками обстоятельств. Степан Яковлевич, бывший офицер и правый эсер, поддался на уговоры своего приятеля Филоненко и присоединился к мятежу правых сил. Более опытные в искусстве конспирации и, соответственно, поимке скрывающихся от закона, эсеры помогли задержать большую часть министров Верховного Управления, одновременно склонив Чаплина к формированию кабинета не только из беспартийных (читай, настроенных промонархически) офицеров и правых кадетов, но из лояльной части эсеров.
  Задумка увенчалась успехом, хотя попытка надавать на обе стороны угрозой шашек освобожденных из заключения горцев и провалилась. Миллер получил должность управляющего отделом почти и телеграфов и, внезапно, осознал, что в глазах прочих стал тенью Филоненко, «свадебным генералом», нужным лишь для того, чтобы держать место в интересах своего покровителя. Эсерам теперь он, как «предатель партии», был даром не нужен, офицеры за своего не считали, и мужчине оставалось или уйти, наплевав на мечты о спасении страны, или пытаться сделать хоть что-то в текущих условиях.
  Он выбрал второе. А вот чем окончится этот выбор – зависит от действий других. От политических дрязг Степан Яковлевич предпочел дистанцироваться, решив, что лучшее, что он может – это обеспечить работу своего весьма немаловажного министерства.


Наталья Григорьевна Симонова

  Жизнь, отняв у Ласточки небо, упорно не хотело его возвращать, настоятельно предлагая высоты политического Олимпа: редко кого выбирают министром без его на то согласия. Пускай даже должность управляющей отделом образования и была во многом фиктивной, но это были и статус, и влияние. Наталье Григорьевне они и даром были не нужны – именно поэтому она вняла просьбе Чайковского и отправилась поднимать железнодорожников, предводительствуемых убежденным эсером Петром Петровичем Кмпустэном. К сожалению, девушка и сама задержалась, и Капустэна долго не могли найти, да и потом «защитники интересов Родины и Революции» собирались весьма неспешно и по-северному обстоятельно.
  К тому времени, когда толпа прибыла к общежитию правительства, Чайковский уже был вынужден согласиться на компромисс, выторговав себе далеко не худшие условия. При такой картине агрессивно настроенные массы были излишни, так что железнодорожники после пламенной речи своего идеолога были вынуждены разойтись, хотя и затаили обиду на «продавшихся офицерью» однопартийцах. Зато политические акции Ласточки среди радикальной части эсеров взлетели до небес – авиатрисса показала себя женщиной правильной, политически грамотной и бесстрашной.
  Спустя пару недель после переворота англичане начали формирование СБАК – Славяно-Британского авиакорпуса, первой воздушной части Севера на английских аэропланах с русскими пилотами при британском начальстве. Естественно, свежеиспеченная управляющая отделом образования всю душу вынула из Чайковского, Чаплина и английского генерала Пуля, прямо-таки требуя зачислить ее в часть. Противиться бешенной и упрямой девице ни политик, ни военные не смогли, и Симонова получила назначение в единственную из эскадрилий СБАК с русским командиром – самым знаменитым русским асом Великой Войны Александром Александровичем Казаковым.
  Ласточка наконец расправила крылья. Но вот где сейчас нужнее ее талант: в небе или в политике, где монархисты стремятся урезать все больше свобод? На этот вопрос Наташе еще предстояло ответить.

Павел Николаевич Грушин

  Иногда бывает и так, что немаловажные действия человека остаются никем не замеченными, даже им самим. Выполняя свой долг, Павел Николаевич не только случайно запустил цепочку событий, существенно повлиявшую на народное отношение к белой контрразведке, но и неглупыми речами подготовил флотский полуэкипаж к тому, чтобы не поднимать мятежа против правительства. К сожалению, никто не разобрался в том, кто стал причиной упомянутых последствий, и жизнь старшего лейтенанта после той знаменательной ночи ни капли не изменилась: все также будучи инспектором формирующихся частей при начальнике штаба ФСЛО, он исправно нес службу на берегу, мечтая однажды снова вернуться в море.
  С учетом его опыта и избытка флотских кадров, явно превышающих потребность Северной области в офицерах, вероятность того, что удастся скоро выйти в плавание, была невысока. Но вот если фронт выйдет на оперативный простор к Онежскому озеру, или, как его называли местные, Онего, тогда, может, и получится выйти если не в океан, так хоть на широкие просторы озера. Но будет ли это, нет ли, от Павла Николаевича совершенно не зависело.

Свергнем могучей рукою гнет роковой навсегда...

Виктория Натановна Владимирова (Аралович)

  Люди поверхностные считают, что надо действовать, как только представляется возможность. Люди рассудительные взвешивают все pro e contra, выискивая наиболее оптимальные возможность – и теряют момент. А вот люди умные понимают, когда необходимо бездействовать и ждать – и терпят до того момента, когда эффект от их действий будет максимальный, старательно подготавливая почву для сокрушительного успеха. Виктория Натановна относилась как раз к последней, весьма немногочисленной плеяде.
  Подпольщица понимала, что оставшиеся в Архангельске товарищи мало того, что немногочисленны, так еще и представляют собой не самый лучший человеческий материал – поднимать через них обывателей на восстания было слишком рискованно, на грани с преступлением – если подполье ликвидируют с корнем, то к возвращению своих некому будет помочь наступающим красногвардейцам. Приходилось ждать и тормозить горячие головы: раз уж эсеры решили предать идеи революции и слиться в экстазе с самой оголтелой реакцией, то нечего и пытаться использовать их вслепую. Даже если настроить всех против чаплинцев, то появятся новые кандидаты, к которым Чайковский со своей кликой, радостно повизгивая, прибежит.
  Офицеры и буржуи своим переворотом сделали подполью царский, простите за каламбур, подарок, вся ценность которого проявится со временем. Пускай закручивают гайки, пускай ложатся под англичан ради победы – народ будет роптать все громче и громче, и вскоре по головам безо всякой посторонней помощи начнет ходить мысль о том, что «при Советах было лучше». И вот тогда-то эту мысль-скакуна и можно будет «оседлать» и направить в нужном направлении. Главное – неспешно раскидывать свои сети и искать людей в самых разных сферах и на самых разных предприятиях. И, когда будет нужда и подготовлена благоприятная почва, именно эти незаметные «пташки» начнут «чирикать» в уши коллегам нужные слова – тогда-то и будут всходы.
  А что момент настанет, можно было не сомневаться. Собственно, как и в том, что его не упустят – товарищи прислушивались к словам Владимировой, и та, хотя формально и не была лидером, de facto держала все нити управления в своих руках.
  Остается добавить пару слов о главном трофее подпольщиков – Якове Тимофеевиче Дедусенко, опальном генерал-губернаторе и управляющем отдела продовольствия, торговли и промышленности. Не сообщить о таком ценном кадре подпольщики не могли, поэтому через третьи руки отправили весточку товарищу Кедрову в штаб Северо-Восточного участка отрядов завесы (будущей 6-й армии РККА). Оттуда ответили, что счастливы узнать, что в Архангельске еще остались партийцы, и приказали одновременно не привлекать внимания и стараться подорвать боеспособность беляков и интервентов, действуя на свое усмотрение. А вот насчет Дедусенки указания были самые недвусмысленные – переправить его через линию фронта и сдать в особый отдел. Эту задачу возложили на одного из немногих оставшихся в Архангельске «старых» партийцев – Макара Матвеевича Баева (партийный псевдоним – Боев), который, хоть и не без труда, ее выполнил, вернувшись в город с целой стопкой агитматериалов.
  Красное подполье готово было действовать – вот только не ошибется ли Виктория Натановна с моментом, найдет ли, куда нужно приложить силы, сумеет ли обмануть контрразведку? Ответ может дать только время…

Родион Егорович Войлоков

  Родиону Егоровичу приходилось ничуть не легче, чем Виктории Натановне: с одной стороны, у него не было безответственных соратников, своей глупостью могущих все испортить, с другой – полагаться приходилось только на себя. К тому же парой ног и одним голосом много не сделаешь – просто не успеешь быть в десятке мест одновременно. Поэтому большевику пришлось действовать осторожно и поэтапно, сконцентрировавшись на том, что ему казалось важнее всего – разложении интервентов. А чтобы объяснить «двунадесяти языкам» политический момент и то, что их просто погнали на защиту не своей страны, а интересов капиталистов, требовалось наладить если не дружбу, то хотя бы приятельство хоть с кем-то из «союзничков».
  Для Войлокова таким пропуском послужил Джейкоб Гольдман, рядовой транспортного корпуса. Большевику удалось неплохо пообщаться с молодым человеком, и с тех пор Гольдман, а потом и некоторые из его сослуживцев, в свободное время не гнушались посидеть в пивной вместе с железнодорожником, общаясь, что называется, за жизнь. Родион Егорович был осторожен, не предлагая в лоб новым знакомым поднять мятеж, но осторожненько вкладывал в их головы идею, что русский Север – не то место, где должны служить бравые парни из Мичигана. Да и вообще, причем здесь Россия, если немцы, с которыми Америка воюет, где-то там?
  За несколько месяцев таких бесед Войлоков научился неплохо разговаривать на английском – в этом ему помог не только Гольдман, но и Агнесса Федоровна Ротт – убежденная эсерка и, волею случая, управляющая отделом труда нового белого правительства. Дав обещание наставлять Родиона в английском, ответственная женщина не отказалась от своих слов и после получения высокой должности, а подпольщик получил знакомства среди нынешних власть имущих в Архангельске. Это были очень полезные связи – если с толком их применять. Тем более, что и сама Агнесса Федоровна была не слишком-то довольна, что ее однопартийцев отодвинули на второй план.
  Стоит еще упомянуть, что среди железнодорожников, по большей части эсеров, Родион Егорович считался за своего и был на хорошем счету, что позволяло ему вместе с бригадами выезжать на разные станции, в том числе и прифронтовые. Как итог, после нового визита в Кандалакшу Войлоков мог здесь рассчитывать на нескольких проверенных парней, готовых во имя защиты Первого Государства рабочих и крестьян если не на все, то на многое. А вот в самом Архангельске, к сожалению, надежными товарищами обзавестись не удалось – слишком уж сильным было влияние эсерья и местного Искагорского царька Капустэна.
  Однако же и имеющихся достижений было достаточно для результативной работы – а вот как их использовал Родион Егорович, и как расставил акценты, стало известно далеко не сразу.

Часть II.
Обозерская. Кровавая осень

  В жестоком бою, где большевики пытались отбить захваченную интервентами станцию Обозерскую, порядка с обеих сторон было не больше, чем в охваченном пожаром борделе. Отдельные лица пытались как-то упорядочить ситуацию, и даже умудрялись добиться слаженности действий, но все это было на одном небольшом участке – в прочих местах царили разброд и шатание. Тем не менее, действия этих самоотверженных людей смогли изменить ход истории, хотя и не столь радикально.
  Что же происходило на самом деле? Красные, несколько дней назад выбитые из Обозерской и в панике отступившие, перегруппировались и решили взять реванш. Идея была стара, как мир: зажать противника в клещи, окружить и уничтожить. Лобовой атакой командовал бывший поручик Михаил Сергеевич Филипповский, чьи войска численностью до двух кадровых батальонов собирались отвлечь все внимание союзников на себя, позволив обходному отряду – Онежской боевой колонне под командованием некого товарища Баранова, численностью около кадрового батальона, обойти Обозеро по противоположному берегу и выйти в тыл к ничего не подозревающим союзникам.
  К сожалению, отряд Баранова заблудился впотьмах, и задержался где-то на час, что позволило гарнизону серьезно проредить наступающих с юга, вдоль железной дороги, красноармейцев Филипповского. К тому же французский капитан Мишле организовал оборону на подходах к станции, что не позволило красным связать боем все части обороняющихся. Когда опоздавшая колонна Баранова все-таки начала нескоординированную и беспорядочную атаку по мосту через реку Ваймуга, она была встречена англо-американскими войсками, руководимыми лично комендантом локал-лейтенант-полковником У. Поллоком. Пьяный Баранов полностью утратил контроль над частями, и, если бы не усилия командиров одного из разбитых в предыдущем бою за станцию отрядов – В.Д. Фрайденфельса и И.П. Мухина, был бы разбит на голову.
  Как итог, поле боя осталось за союзниками, нанесшими своим противникам более чем существенные потери и взявшими несколько сот пленных. Потери солдат Антанты составили около трех десятков – из них добрая половина на счету отряда Фрайденфельса. Большевики же, хотя и понесли безвозвратные потери примерно такие же, как в реальной истории, оставили на поле боя куда меньше пленных, а значит, белогвардейцы получили меньше потенциальных солдат.
  Баранов, на которого была возложена вся вина за поражение, в этой реальности расстался со своей должностью на два месяца раньше, но с той же восхитительной формулировкой, как и в реальности: «за измену делу Революции через женщину». Командование Онежской боевой колонной принял товарищ Фрайденфельс, комиссаром стал товарищ Мухин. За несколько месяцев им удалось сколотить из боевитых, но совершенно недисциплинированных онежан достаточно боеспособное подразделение и, главное, сохранить ценные кадры, из которых впоследствии был укомплектован младший комначсостав ряда новых полков.
  Таким образом, большевики, хоть и потерпели поражение, смогли усилиться в перспективе.
  Союзники тоже смогли сохранить status quo, удержав важнейший транспортный узел, с которого можно продолжать наступление вдоль железной дороги: в боевых действиях на Севере линия фронта шла практически исключительно вдоль железных дорог и рек. Благодаря действиям гарнизона белые войска смогли продвинуться дальше на юг, как это и было по истории, выдавливая отдельные красноармейские части и освобождая от красных все большую территорию. «Крепость Обозерская» стала одним из узлов снабжения наступающих войск, и гарантией того, что парни на передовой без боеприпасов, продовольствия и снаряжения не останутся.
  В нашей свами истории союзники предпочли не встречать красных на подступах к деревне и станции, а распределили свои силы по домам. Ночью на узких улочках красногвардейцы ничего не могли противопоставить обученным солдатам, и были разбиты, оставив около тысячи пленных. Подозреваю, что небольшие потери союзников подобный формат защиты компенсировал значительными потерями гражданского населения, чьи дома стали полем боя, что тоже не добавило хорошего отношения к «камонам», как прозвали англичан архангелогородцы. Поллок же, приказавший сдерживать большевиков на окраинах, смог свести потери среди деревенских к минимуму, что, в свою очередь, не могло не сказаться положительно на отношении к интервентам, а, следовательно, и снизило количество возможных неприятностей в тылу.

It’s a long way to Tipperary, it’s a long way to go

Уиллем Поллок

  Кадровый рядовой, бревет-лейтенант, локал-лейтенант-полковник Поллок сумел защитить честь британской короны и отстоять вверенный ему участок фронта. Его исторический визави (мне, увы, неизвестный), кстати, после боя за Обозерскую был снят с должности: судя по всему, формат обороны был совершенно не его заслугой. Уиллем же показал себя хорошим интуитивным офицером, был произведен в кадровые сержанты, награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (Distinguished Service Order), и был отмечен в приказе, что в Королевской армии тоже считалось формой награды. Ясное дело, после того, как на Обозерскую прибыли другие британские офицеры, комендант лишился локального звания, вернувшись к командованию родным взводом, потерявшим за время боя троих человек. Сильно ли все это беспокоило Уиллема, знает только он.
  Где-то спустя месяц Королевские шотландцы были возвращены в Архангельск, где смогли отдохнуть и восстановить силы. Но командование не собиралось долго держать успешное подразделение в тылу, тем паче, когда каждый штык был на счету. Пополненный несколькими резервистами, взвод лейтенанта Поллока снова был переброшен на фронт. Пока что начальство планировало, что в зимнее время войска будут держать оборону, а с началом весны продолжат наступление на Котлас, Вятку и Петрозаводск.
  Но то – дела служебные, а свежеиспеченному орденоносцу, к тому же за свое двухнедельное командование, как лейтенант-полковника, получившего неплохую денежную сумму, не помешало бы разобраться в делах сердечных. К Марии Князевой, дочери раненного старосты малых Озерков, юноша испытывал весьма трепетные чувства, да и та, кажется, отвечала взаимностью. Но стоит получить приказ и покинуть Озерки – свидятся ли они вновь? Уиллем слыхал, что кто-то из соседнего батальона йоркширцев, не желая расставаться с полюбившейся ему русской девицей, женился на ней – и теперь, что бы не случилось, девушка оказалась под защитой Короны и получила право на выезд в Англию. Поллок мог последовать этому примеру, или же решить ситуацию по-своему, поняв, например, что все его чувства – это только трансформировавшийся в привязанность мандраж от назначения и близкой войны. Все было в руках мужчины, и выбор предстояло сделать ему: хотя бы в чувства высокое начальство не вмешивалось.

Эжен Мари Мишле

  Капитан Мишле смог не только удержать фронт против превосходящего противника, но еще и грамотно представить это командованию, как свою заслугу: дескать, именно его рота и спасла станцию от атаки, нанеся коммунистам значительные потери в живой силе. Командующий союзными силами генерал Пуль предпочел проигнорировать данный факт, отделавшись вручением храброму капитану «Военного Креста» (Military Cross) – ведь это бы значило, что основная заслуга в победе – не британская. Зато собственное начальство – лейтенант-полковник Доноп, не оставило без внимания героя, сделав его кавалером Ордена Почетного Легиона и назначив представителем Франции в Управлении командующего войсками Северной области.

По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год...

Вацлавс Дзинтарсович Фрайденфельдс

  Будучи неглупым командиром, «товарищ Фрайден» не стал бросать свой отряд на ощетинившийся пулеметами бронепоезд, тем, более, что разбитый в деревне барановский Железный отряд начал отступление, вскоре переросшее в повальное бегство. Понимая, что после такого поражения людей не соберешь, латыш решил помешать бесконтрольной ретираде, пулеметным огнем заставив немало красноармейцев остановиться. Матом, угрозами и напористостью он предотвратил разложение боевой колонны, собрав большинство уцелевших в единый кулак, и интервенты, видя это, не решились переходить в контратаку, удовольствовавшись теми пленными, которые не смогли покинуть Озерки.
  Появившегося Баранова латыш чуть ли не под дулом пистолета заставил принять командование и выводить красноармейцев обратной дорогой по дальнему берегу Обозера. Барановское стадо роптало, страдало, норовило отстать, но фрайденовцы бдили – маршевые «потери» оказались минимальными. Спустя двое суток Онежская боевая колонна вернулась в распоряжение штаба Северо-Восточного участка отрядов завесы, где ее уже не чаяли увидеть. Всем воздалось по заслугам – Баранов и его помощник Водовозов были арестованы, а Фрайденфельс, раз уж вывел колонну к своим, ее и возглавил.
  Добровольцы настоящие и добровольцы принудительные, разбитные интернационалисты и хмурые онежские партизаны быстро ощутили на себе всю прелесть дисциплины по-латышски, и взвыли дурным голосом. Но перед Фрайденфельсом была поставлена задача сформировать боеспособное подразделение – а разумным приказам пулеметчик следовал неукоснительно. Вместе со своими «окруженцами» он драконовскими методами, заставлявшими ветеранов с тоской вспоминать о царской армии, навел порядок, превратив толпу вооруженных людей в спаянную воинскую часть. Бойцы пытались устроить командиру «тёмную» - не вышло, зачинщиков повязали и перед строем отправили в расход. С дезертирами поступали также. И, как ни странно, это помогло, хотя стопка жалоб на начкола выросла до неимоверных размеров – бумагам хода не давали.
  Какая судьба ждет краскома и его людей, как они покажут себя в первом полноценном бою, станет известно после того, как командующий товарищ Самойло отдаст приказ. А пока что – никаких послаблений бойцам.

Иван Петрович Мухин

  Комиссару Мухину, ворвавшемуся в деревню вместе с барановцами, попросту не повезло – отступая из ненадежного пристанища деревенского дома, он и разведчик Расческин наткнулись на отряд настороженных янки, прибывших выручать замолчавший было пулемет, досель весело строчивший по мосту и дальнему берегу. Красногвардейцам пришлось поднимать руки в гору, пополнив собой немалый список военнопленных. Раненного моряка поместили в лазарет, наспех переделанный из одной из изб, вместе с остальными неудачниками.
  Британцы оказались не худшими тюремщиками – хотя они по большей части относились к пленникам, как к диковинным зверушкам, но лечить и кормить, хоть не от пуза, но весьма сытно, не забывали. Даже сигаретами делились, особо не чинясь – английский табачок по сравнению с привычной махрой был квинтэссенцией подлинного наслаждения. Пару раз в лазарет заходил поп – с матерком и отеческими увещеваниями уверявший, что краснюки суть бесы, иуды и антихристы, а те, кто им прислуживает, слепцы и филистимляне окаянные. Некоторые даже прислушивались, на ус мотали.
  Через неделю Мухина перевели в барак, где ждали отправки в Архангельск пленники. А пока эшелон не прибыл, красногвардейцев использовали на разных работах, в том числе по устранению следов боя и по разгрузке вагонов – станция была просто забита составами, многие из которых стояли на приколе уже второй год. Охрану рабочих несли в основном деревенские ополченцы – простые мужики, получившие от англичан винтовку и пайку. Они без зазрения совести отбирали выдаваемые пленникам консервы и сигареты, а на любую попытку выразить несогласие отвечали ударами прикладов. Отыгрывались, в общем, за то, пока Обозерскую занимали красные, сами с местным населением не считающиеся.
  Еще неделю Иван Петрович так отработал, а потом, собрав группку единомышленников из тех, кто никак не хотел к белякам, вроде того же Расческина, дал деру, когда ополченцы отвлеклись. Одного парнишку из питерских подстрелили, но прочие – без малого три десятка, ускользнули. Две недели они блуждали по лесу, питаясь, чем Бог послал, прежде, чем вышли к своим. Мухина чествовали как героя, в пример ставили, заставили перед батальонами речь толкать. А потом назначили в часть – комиссаром к старому знакомому Фрайденфельсу, ставшему начальником боевой колонны.
  Работы с идеологически близоруким личным составом, недисциплинированном к тому же, был непочатый край, но новоназначенное начальство смогло справиться со стойким нежеланием бойцов иметь какую-то дисциплину, помимо революционной. С Мухина семь потов сошло, прежде чем у красноармейцев появились хоть какие-то зачатки сознательности – но дело того стоило.
А вот к чему это привело, и как сложилась судьба отчаянного моряка, стало ясно позже. Но всему свое время.

Григорий Смирнов

  Рязанцы не успели добраться до Обозерской, когда закипел бой, но быстро поняли, что что-то неладно. Соваться в перестрелку, практически не имея патронов и не зная, откуда идут красные, они не стали, выбрав вместо этого укрепиться на охотничьей заимке неподалеку. Наверное, это их и спасло – присоединись они к филипповцам, пришлось бы познакомится сначала с крепкой французской обороной, а потом бы спасаться от артобстрела, и мало бы кто уцелел.
  Когда бой начал стихать, бойцы попробовали высунуться, но увидели, что лес впереди кишит интервентами, сгоняющими в одну толпу пленных и деловито обирающих трупы. Пришлось отступить и затаиться – и это промедление не позволило им догнать отступающих красногвардейцев. Когда опустилась ночь, рязанцы сами вышли на поиск оружия и припасов, и немного прибарахлились за счет того, что проглядели французы с американцами.
  Было принято решение идти к своим кружной дорогой. Правильное ли оно было, нет ли – остается только догадываться, но блуждали они почти месяц, прежде чем вышли к передовым пикетам 2-го Петроградского полка. Дезертиры или нет – никого не интересовало, когда вышедшие из лесу измученные, серые с недосыпу рязанцы, заросшие бородами, как старообрядцы, плакали, как дети, обнимаясь с другими красногвардейцами. После сытного ужина, баньки и сна они были отправлены в тыл, на переформирование и пополнение иных частей. Григорий Смирнов был назначен в 1-й отряд VIII особого полка железнодорожной охраны, стоящий на станции Шексна Череповецкого уезда Вологодской железной дороги.
  Как вскоре оказалось, в тылу было ничуть не менее спокойно, чем на фронте. Но это совсем другая история...

Часть III.
Шенкурск. Жестокая бескомпромиссность или бескомпромиссная жестокость?

  Силы красногвардейцев, вышедших из Шенкурска на одноименном пароходе, и отступающих к селу Благовещенское на пароходе “Мобиль” местных белопартизан Максим Ракитина были примерно равны, и сторонам в грядущем противостоянии следовало полагаться на расчет и толику удачи, чем на численное превосходство. За красными было превосходство в скорости корабля и наличие пулемета, у белых – знание местности и разногласия в стане противника. Карты могли упасть по-разному, но случилось вот что.
  Когда “Шенкурск”, проходя пороги, сбавил обороты, чтобы не налететь на мель, с обеих берегов реки послышался сухой винтовочный треск, разорвавший важскую тишь. Погиб от него всего один красноармеец, но зато паника поднялась нешуточная. Красные палили в ночь, не видя ничего, суетились и перекрикивались. А пока был шум да гам, невидимые стрелки скрылись... только для того, чтобы на ближайшей излучине снова открыть огонь. И снова, когда “Шенкурск” нагнал брошенный “Мобиль”. Не смотря на то, что потери составили всего два человека, боевой дух у большинства архангелогородцев плескался теперь в районе трюма.
  На подходах к Благовещенскому была отправлена разведка, подтвердившая, что село занято ракитинцами. Было принято решение атаковать – без этого дни советской власти в уезде будут сочтены: все сомневпющиеся увидят слабость красных, и наверняка переметнутся к повстанцам. Да и уездному съезду Советов после такого навязать свою волю вряд ли получится.
  Вооруженные только стрелковым оружием, мятежники заняли дома на окраине Благовещенского – крепкие срубы, которые не пробивал пулемет. К тому же, когда оба взвода красногвардейцев перешли в наступление, по ним дали нестройный залп затаившиеся в подлеске партизаны, свалив несколько фланговых бойцов. Этого оказалось достаточно, чтобы атакующие цепи откатились. Уездвоенком Романов пытался поднять их в атаку, но один из взводных, Андрей Падалка, и раньше не выказывавший желания сражаться, попросту застрелил не ожидавшего такой подлости командира.
  Угрожая оружием чекистам и небольшому количеству оставшихся верными красноармейцев, бунтовщики скрылись в лесу. Как выбирались они – неизвестно, но их вожак, тот самый Падалка, через какое-то время появился среди махновской вольницы, заняв должность полкового командира.
  Чекист Бессонов, возглавивший жалкие остатки экспедиции, приказал отступать, чему партизаны, не знающие о конфликте в стане врага, помешать на смогли. Вернувшись на пароход, красные прорвались мимо Благовещенской пристани в Вельск, где и доложили о случившемся. У обеспокоенного переворотом в Архангельске местного руководства никакой возможности исправить ситуацию не было, и вскоре в Шенкурск вошли сначала канадцы, а затем и белогвардейцы. В городе установилась власть Верховного управления Северной Области.

Андрей Романов, Андрей Вячеславович Бессонов

  Шенкурский уездный военком Андрей Романов был убит восставшими красноармейцами. Полагаю, не будет преувеличением, что, если красные победят, в Благовещенском, а, может, и в Шенкурске его именем назовут улицу, а история его гибели будет отредактирована и облагорожена.
  Андрей Бессонов же был временно инкорпорирован в Вельское ЧК, приняв самое деятельное участие в массовых чистках антисоветчиков. Когда же ситуация на фронте стала более определенной, его умения потребовались на передовой. Он был включен в состав особого отдела 6-й армии, вначале занимаясь борьбой с дезертирами и бандитами, а потом переброшен на противодействие белогвардейской контрразведке. Работать в условиях непрекращающегося хаоса было непросто, но твердый внутренний стержень и упрямство позволили ему сформировать, хотя бы в зачаточном состоянии, сеть осведомителей как в воинских частях на подшефном участке, так и большинстве волисполкомов.
  За эти месяцы в Андрея Вячеславовича дважды стреляли, единожды пытались банально подкупить и черт знает сколько раз угрожали. Он относился к этому с философским спокойствием, понимая, что работа чекиста в зоне боевых действий в разы более рискованна, чем у коллег в тылу, и даже чем у солдат в окопах. Удастся ли кому-то прервать жизнь этого, безусловно, опасного противника, или Бессонов сможет организовать свою работу так, что любая контра будет схвачена при первой же попытке что-то натворить – покажет все продолжающаяся война.

Такова первая часть этой истории. Кто-то считает, что историю творят люди, кто-то говорит, что они лишь винтики, а бал правят смесь случайностей и закономерностей. Мы же просто рассказали о том, как могло бы быть, если бы кто-то принимал немного другие решения, делал отличные от исторических выводы. А изменили ли они историю – решать вам, дорогие игроки и читатели.

На этом я не прощаюсь, но говорю “до встречи”, оставляя желающим возможность в течение нескольких дней оставить последний пост в модуле. Если будут вопросы, что еще случилось с персонажем до января грядущего 1919 года – пишите, я отвечу.
И мое огромное спасибо всем, то, какой получилась эта игра – ваша заслуга!

— Отступать? — Скрипач сглотнул вязкую слюну и закрутил головой, тщетно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем. — Куда тут... как тут... Эй! Скерцандо! Крот! Ты живой? — крикнул Янг, вглядываясь в фигуру Армстронга с надеждой.

С надеждой, что тот так и останется лежать, и Айзеку останется только его пожалеть, что, конечно, морально тяжело, но физически гораздо проще, чем тащить здорового парня на себе до "мертвой" (а правильнее сказать, "живой") зоны у барака. По факту, без прикрытия. Под обстрелом.

Айзек некстати вспомнил, как в детстве нашел в канаве изувеченного полумертвого котенка, еще более жалкое существо, чем он сам, и просидел с ним, наверное, полдня, не в силах ни бросить пищащий комочек, ни набраться храбрости, чтоб отнести его домой, где Айзека, конечно, ждала Тарава для восьмилетних. Странно, Скрипач не мог сейчас вспомнить, чем кончилось дело. Его точно отругали — но может быть, только за испачканную рубашку и пропущенное занятие по сольфеджио. И котенок определенно сдох (Айзек похоронил его в коробке из-под печенья). Но где и когда — до или после?

Крот шевельнулся, неловко заскреб руками по песку, и Скрипач чуть не расплакался от жалости к себе. Просто... он так устал, куда ему еще это? Отступил, называется. Тут же накрыло стыдом — что ж он за человек-то такой! — и Айзек уцепился за этот стыд, за эту злость на себя, стараясь не думать больше ни о чем. Глупо было вспоминать, глупо было сравнивать, но что ж поделаешь: за всю свою жизнь Айзек не видел, не испытывал ничего, что сгодилось бы, как линейка для Таравы.

Не важно.

Высунуться, выстрелить, спрятаться. Снять хотя бы этого, ближнего. А потом... потом может уже будет это... не актуально.

— Маги... — задумчивым эхом повторила Рейн за собеседником.

В бескорыстность Виконта она, конечно, не поверила, но он хотя бы сразу честно сказал, что их отряд нужен ему для определённой цели — и цель эту обозначил. Не то что некоторые актёры, изображающие из себя альтруистов. Уж скольких она повидала на своём коротком веку... Как там этого докторишку звали? И это имя уплыло из памяти, да что ты будешь делать... Досадно. Рейн уже хотела было проверить на нём свои новообретённые способности, пускай дистанционно — но маги же и не такое проворачивают, так ведь? Если парень на том конце провода прав, и она действительно маг. Сама Рейн никаких кардинальных изменений в себе не замечала. Разве что зачем-то провели обширную эпиляцию по всему телу... Кстати, надо бы одеться.

— Не знаю, что это за аэрозоль такой, но ты его упомянул — и есть сильнее захотелось, — поделилась своими наблюдениями Рейн. — А как понять, что ты маг? — натягивая костюм, более-менее пришедшийся по размеру, продолжила расспрашивать она. — Ну, то есть, допустим, ты это наверняка знаешь про нас, а мы верим тебе на слово. Но как понять, что именно я умею магичить? Хотя бы примерный список «заклинаний».

Внезапная очередь здоровяка в «лежащее, которое пульсировало» поубавило в девушке энтузиазма продолжать расспросы. Она шарахнулась в сторону и замерла, готовая в любое мгновение рвануть с места прочь, спасаясь бегством. Только вот куда бежать в замкнутом помещении? Всё-таки эти роботы ужасно непредсказуемые.

Возбуждение пропало, как не было его. Странно, что совсем не больно. Это хорошо. Можно о чём-то подумать, а не орать от боли как резаная свинья в свои последние минуты. Жаль, мысли путаются. Красотка отчаянно пытался вспомнить что-то важное.
Чего я хотел, из-за чего орал, стрелял, штыком тыкал в этих…как их…чтобы мы не сдали барак? Да хрен с ним с бараком. Чтобы мы захватили Тараву? Да плевать мне на Тараву. И раньше было плевать, и сейчас ещё в два раза больше плевать. Чтобы лейтенант Клонис похвалил меня перед строем и сказал, что я настоящий морпех? Смешно. Чтобы Америка выиграла войну? Да выиграет она войну, морпех. И без тебя бы справилась. Не переживай.

Я…я хотел, чтобы она любила меня, вышла за меня замуж, гордилась мной и…вообще. Джейн, милая знай, что я думаю о тебе. Выходи счастливо замуж и будь счастлива, детка.
Открыл рот и попытался сказать, как ему казалось, громко, а на самом деле – едва слышно:
- Сержант! Там, в рюкзаке, адрес…напиши. Сам напиши, прошу.

От разговоров живот неожиданно пронзила острая, свежая боль, от которой хотелось кричать, но кричать сил уже не было…милосердный Господь в своей неизречённой благости отключил сознание.

Хороша же будет принцесса с обмотанными полотенцем руками. Ну, ничего, как только они выберутся к людям, лишь только они доберутся до тёплой воды, как только они смогут призвать лекаря, как только, как только…! Алеллия с грустью смотрела на Борна и только вздыхала. Сил не было даже возмущаться.
Завораживающие движения по чистке, а потом и нарезанию сала, действовали медитативно. Она даже стала клевать носом, рискуя впасть в спасительный сон, где можно хоть ненадолго забыть о голоде. Но запах начавшегося топиться сала взбудоражил больше мазурки на заскучавшем балу.
- Что ты понимаешь в картошке, - задумчиво произнесла Алеллия. – В земле, скажешь тоже. Будто я не знаю, что еда растёт на земле. Может ты думаешь, картофель бывает только таким грязным и невкусным? Нет, он может быть таким аппетитным. Особенно, когда он тушеный с черносливом или с трюфелем и розмарином, картофель молодой шариками с укропом - объедение, клубочки, фаршированные осетриной, стружка с крабовой присыпкой, жареная, отварная, во фритюре в виде маленьких корон, а ещё картофельный пай, картофельные пироги, шаньги, оладьи, запеканки, плачинты, пюре со сливками…
«Хотя бы пюре, можно и без сливок…» - с сожалением подумала она. Мысли, подпитанные запахом еды заставили её остановиться. Лишь для того, чтобы сглотнуть слюну, которая наполняла рот и мешала говорить. Алеллия предчувствовала, что сейчас, наконец, у него получится сотворить чудо. Самое настоящее. Тут, посреди леса у их будет еда! И когда Борн заговорил о дровах, Алеллия, сглотнув, защебетала:

- Так беги скорей, неси дрова. Ненароком костёр затухнет, какой там пригорит. Она почти выхватила у него ложку и указала на лес.

Как только Борн отвернулся, оставив её один на один со шкварщащим салом, тут же рука голодной принцессы потянулась к аппетитным кусочкам. Принцесса не знала каким вкусом будет это блюдо, но запах для голодного желудка был очень привлекательным. Она зачерпнула ложкой шипящую массу и с нетерпением поднесла к носу, втягивая струйку аромата.

- Ммм, - невольно вырвалось блаженное предвкушение. – Алеллия с жадностью, забыв о том, что она королевская дочь, засунула ложку в рот и тут же выронила её из рук и закричала, словно её ужалила пчела. И сало, и ложка не успели отдать весь жар прохладе ветра, да и девушка не удосужилась подуть на еду. Никто никогда не доставлял для неё пищу столь горячей. Температура блюд поддерживалась до комфортной, в зависимости от рецепта, подачи, сочетаний соусов и чтобы максимально раскрыть ароматы специй.

Было холодно и ужасно хотелось есть. Впрочем, ничего нового. Всю жизнь, сколько она себя помнила, эти два ощущения, холод и голод, неотступно следовали по пятам. В их маленьком жилище всегда было зябко — спали вместе, как зверята в норе, потому что так уютней, делить общее тепло на всех. Но порой, когда за окном температура ползла вниз, не спасала даже теснота и скученность. А вечно ноющий желудок... Что тут говорить, маленькие бы не выжили, если бы они с братом не урезали свои порции, чтобы им досталась лишняя ложка.

Потом, когда Рейн начала зарабатывать, стало полегче. Ну как полегче... Примерно раз в два дня хотелось повеситься, особенно почему-то ночью, пока все спали. Но хотя бы базовые физиологические потребности наконец перестали ныть, что их задвигают в дальний угол. А сама Рейн наконец узнала, что такое сытость. Правда организм, привыкший существовать на минимальных настройках, будто отвергал эти излишки — хрупкое тело даже и не думало округляться. Появились даже новомодные штучки типа смарта. Кстати, где браслет?.. Девушка осмотрела собственное тело, затем пробежалась взглядом по остальным выжившим, невольно задержавшись на самом рослом. Поёжилась. И, не поднимаясь с четверенек, не снимая потенциально опасный субъект со зрительной мушки, попятилась на несколько шагов подальше. На всякий случай. Несколькими мгновениями раньше она побывала в сознании такого вот... Такого вот кого? Киборга? Робота в человеческой оболочке? Машины с продвинутым ИИ с закосом под человеческую психику? Рейн не была сильна в кибернетике, но была уверена в одном: ту безликую серую тюрьму, из которой только что насилу вырвалась, нельзя было назвать сознанием. Начинка, внутренности — вот, пожалуй, близкое определение.

Потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и принять вертикальное положение. Второй мужчина был натуральным. В смысле из плоти и с обычной анатомией. И женщина тоже. На её вопрос Рейн лишь отрицательно помотала головой. По большей части чужие прикосновения были ей неприятны — вот ведь ирония. А может, следствие «профессии». Как побочка от дерьмового препарата.

Всё это время голос из динамика продолжал говорить, и Рейн было любопытно. Хотелось подойти, взять аппарат в руки и засыпать незнакомца множеством вопросов, но покуда она не решалась — надо было определиться, что делать со здоровяком. Для начала хотя бы понять, он из тех же молчаливых убийц или какой-то отдельный. Лезть ещё раз в «полумёртвую голову», как Рейн для себя окрестила мозг, отличный от человеческого, совсем не хотелось, так что девушка ограничилась внешним наблюдением.

Да нет, вроде не буйный. Не рвётся довершить начатое собратьями — значит, сам по себе. Да и знакомство заводить не стремится. По всей видимости, к окружающим — к ней и двум другим людям то есть — он равнодушен, что в случае с машиной, наверное, хорошо. Рейн только что видела, чем заканчивается пристрастное отношение робота. Нет уж, спасибо. Хотя кто его знает, в какую секунду его заглючит, и он передумает...

Приблизившись по широкой дуге к источнику звука, девушка с расстояния подала голос:
— Мы тут... разные. А ты кто? И где ты? Здесь повсюду убитые... — Рейн замолчала в попытке пересчитать тела на полу, но, быстро бросив это занятие, продолжила: — А почему эти роботы хотели нас расстрелять, ты знаешь?

Принцесса с опаской протянула руку, давая себя исцелить. Если после этого у неё отнимится рука, то у неё есть вторая, чтобы дать ему пощёчину. - Надеюсь, вы не просто пачкаете мне сейчас руки ещё больше. Гадость невозможная. Запах она учуяла, когда мазь была уже на ране. Ужас холодком прошёлся по телу, к омерзительному виду прибавился стольже неприятный запах. Теперь она точно не сможет появиться перед кем бы то ни было. Пахло от неё отвратительно. Никакая бочка мёда не спасёт от въедливого и тошнотворного запаха дёгтя. Принцесса прикрыла свободной ладошкой нос и чуть не заплакала.
- Если вы не найдёте перчатки, то хотя бы отыщите муфту. Я не могу с такими руками показываться в свете. Или вы намереваетесь остаться жить здесь лесу и держать меня тут пленницей?
Пока Борн чистил картофель она сидела с вытянутой рукой, держа ненавистную мазь подальше от носа.
- Вы думаете, король знает где мы сейчас и какие страдания принимаем? Он думает, что меня привели в порядочный дом. И, в любом случае, я после званного ужина опочиваю в новых апартаментах. Ах, папочка, знал бы ты, что со мной происходит... Ты бы ни на шаг не отпустил меня за ворота замка.
При этом она не сводила глаз с процесса чистки овощей. Нет, нет, ей больше не хотелось пробовать сделать то же самое, она думала о другом.
- Неужели люди не придумывали, как выращивать картошку без кожуры? Хм, это как-то совершенно неправильно. Когда я буду королевой, то буду субсидировать из казны самых лучших биологов и трансгенных инженеров, чтобы они занялись вопросом овощей.

Алеллия стояла вытянув руки и дожидаясь, когда ей дадут их помыть.
- Его Высочество не лишено чувства юмора. И это… это… такая игра. Да. Я вернусь и расскажу о своих приключениях, и мы вместе посмеёмся, - она в нетерпении потрясла руками. – Ну!
Борн набрал воды в котелок, повернулся и… И не подал ей воды. Вместо этого он начал учить, как и какие слова ей использовать. Ей! Принцессе, которую обучали королевской словесности с младых лет.
- Это не просьба, это приказ! – резко ответила она и шагнула к воде. – Но раз вам сложно исполнить даже такое простое поручение и учитывая необычность ситуации, я вас прощаю. И обойдусь без помощи.
Она присела к воде и окунула в студёную воду сразу две ладошки. Холод пронизал до костей. Алеллия закусила губу и стоически выдержала эту пытку, порез противно болел, но она домыла руки до конца, встряхнула. О том, чтобы просить Борна принести, чем можно было вытереть руки, не стоило и пытаться. Девушка гордо подняла голову и медленно зашагала к костру, будто вышагивала в обеденную залу. Ноги еле слушались, но она не осрамила походку Принцессы.
Протянув руки к костру, грела и обсушивала их. Этим поступком она очень гордилась. Теперь надо прятать руки, если придётся показаться перед людьми. Порез зиял противной розовой полосой.
- Нам необходима еда и перчатки. Всенепременно раздобудьте мне перчатки. Если вы считаете, что это просьба о помощи, то вот вам ваше слово: «пожалуйста».

Алеллия не поверила своим глазам. Он, прихватив котелок, опять отправился к реке, оставив её наедине с картошкой! Оставалось только повертеть нож в руке, осматривая острое лезвие, затем аккуратно положив его на землю, пойти за Борном. Первый его совет был исполнен - парень услышал за спиной глубокий вдох-выдох. А вот прихватывать с собой картофель она не стала.
- Между прочим, - услышал он за спиной. - Отдавать приказы её Высочеству не смеет даже его Величество.
Она посчитала, что этим всё сказано и не добавила больше ни слова пока шли к воде. Голова кружилась от голода, она шла очень осторожно, чтобы не упасть. А о том, чтобы нагнуться к реке не было и речи. Алеллия чувствовала, что непременно опять упадёт в воду, если решиться на это. Её организм привык питаться в положенное для этого время. А было пропущено несколько сеансов приёма пищи. Силы иссякали.
- Зачерпните воды и полейте мне на руки. С такими руками можно умереть. Такими руками можно испачкать любую, даже самую незамысловатую еду.
Кровь вперемешку с грязью на руках - возможно ли вытерпеть это приличной девушке.? Принцесса еле сдерживалась, чтобы не закричать на весь лес о всех ужасах, что здесь происходят.

  Тебе был двадцать один год, и к этому возрасту "Кина МакКарти" успела очень много. Побывала в сложном, несчастливом браке, шпионила, узнала, что такое любовь и что такое предательство. В неё стреляли солдаты янки, она сама стреляла в упор в близкого до того момента человека, она видела смерть. Она чуть не сгорела, чуть не утонула, чуть не поймала шальной заряд картечи в салуне "Аламо". Она обыгрывала и проигрывалась, сидела обнаженной перед холодным взглядом мистера Лэроу, видела Восток и Запад, Канзас и Техас, реки и прерии, паровозы и пароходы, роскошные салоны и дешевые кабаки. Она танцевала на балах и работала на ферме, играла на гитаре в пабе и выигрывала целые сражения, посещала оперу и петушиные бои. Можно было бы шутя найти дюжину барышень её возраста, которые не испытали бы все вместе и половины этих эмоций!
  И всё же Кине был всего двадцать один год, и несмотря на все её приключения, кое-кто сказал бы: "Пфф! Жизни девочка не знает."
  Пожалуй, они были бы не совсем правы... Но как бы там ни было, пора рассказать ещё одну историю о Кине МакКарти, после которой никто уже так не скажет. Может показаться, что эта история – о двух джентльменах с дурными намерениями и непростым прошлым, которых мисс МакКарти вполне справедливо решила поставить на место. Или о городе Эллсворт и его жителях. Или о добре и зле. Или об ангелах, демонах и маленьком атласном бантике. Или о пятидесятицентовой монете и полуквартовой бутылке виски. Или о том, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими...
  Но нет, на самом деле эта история – о том, что такое "настоящая леди" и что значит быть ею. Или не быть. Что лежит в основе? Гордо поднятая голова? Безупречная репутация? Душевная красота и жертвенность? Гордость и достоинство, в конце концов... Или же красивое платье и хорошие деньги? В какой момент кончается леди? Или настоящая леди не кончается никогда, пока бьется сердце? А что остается от неё, когда Запад, этот по-своему красивый, но безжалостный край, заберет всё лишнее, когда его темная вода "что-то поднимет к поверхности, а что-то смоет, как шелуху"? Какой станет леди "без всего наносного?"
  Или нас всех жестоко обманули? Не бывает никаких леди, все это сказка, а есть только женщины побогаче и женщины победнее? А все остальное – условность, придуманная богатыми, чтобы отличаться от бедных?

  Однажды эти вопросы, некоторыми из которых мисс МакКарти уже задавалась, встали перед ней ребром. И история эта о том, какой ответ она нашла.
...
  Если вообще нашла?

***

  Ты проснулась от того, что опускавшееся к горизонту осеннее солнце через окно пощекотало твоё лицо. И ещё что-то его щекотало. Это что-то оказалось белым перышком.

  Тебе было так плохо, что пошевелившись, ты решила больше пока не шевелиться. Лучше всего твоё состояние можно было описать словом "хмарь." Болело... такое ощущение, что у тебя болела вся Кина МакКарти целиком.
  Ты провела языком по губам. Во рту было очень гадко и сухо, как в пустыне. "ПИТЬ!" – чуть не простонала ты в голос.
  Оказалось, что ты лежишь на полу, а рядом стоит кувшин для умывания. Ты протянула руку, стараясь не опрокинуть его, подтащила к себе и жадно напилась, но воды там оставалось на донышке.
  Потом ты попробовала вспомнить, чем закончился вчерашний день.

  "Я приехала в Эллсворт. Я пошла играть в курительную комнату. Там были... Ой... Четыре вале... Я в него стреля... Ой... Пас-Рэйз... О-о-о-о... Не присни...? О, боже..." – и тебя стошнило: сухо, одной слюной. Прокашлявшись и вытерев губы, ты попыталась встать...

  А что было-то?
  Ох! Из всех наших историй, пожалуй, эта – самая длинная.

***

  Итак, игра с Кареглазым и Бесцветным "перестала приносить удовольствие", и ты решила воспользоваться своим дерринджером.

  Ты аккуратно подобрала юбку, нащупала пистолетик и зажала его в кулаке. В этот момент ты почувствовала, что одно дело – стрелять по мишеням, а другое – по людям, которые могут и в ответ выстрелить. Ты не знала, есть ли у них револьверы, потому что они весь вечер сидели на другой стороне стола, но раз у тебя есть, почему у них нет? Мужчины на Западе редко ходили безоружными.
  И это было не как с Марко. Там у тебя были личные счеты, кураж и ярость. Сейчас ничего этого не было. Про тот раз многие сказали бы: "А как Кина МакКарти должна была поступить?" В этот раз были варианты. Да, деньги были для тебя важны, но... это всего лишь деньги, верно?
  Ладно, ты же убивать их не собиралась! Припугнешь, если что – в руку пальнешь. Этого хватит.
  Предательски кольнула мысль: "А они-то? Они если что... тоже пугать будут? А вдруг они – правда бандиты, которые тебя убьют? Вот прямо насмерть? Насовсем?" Ладно, ставки сделаны, чего уж теперь.

  – Ну так что? – спросил Кареглазый, усмехнувшись. – Доставайте, что там у вас, чего уж!
  "Он сейчас про карту или про пистолет?" – подумала ты.
  А товарищ его ничего не сказал. Напрягся или тебе показалось?

  Всё!

  Ты выдернула из-под стола руку с дерринджером, на лету взводя тугой курок, но одновременно с этим, и даже чуть раньше, Бесцветный наставил на тебя револьвер. Крлик! – щелкнул его курок.
  – НЕТ! – крикнул Кареглазый и дернулся в сторону, пытаясь, наверное, отвести его оружие. Из-за этого резкого движения, вероятно, ты и выстрелила сразу – все было так быстро!..
  Патрон у твоего дерринджера был не очень мощный, но и не игрушечный, и в небольшой комнате "Ремингтон" тявкнул почти оглушительно: Чпах! Ты целилась Кареглазому в правую руку, но из-за того, что он дернулся, попала... куда-то не в руку – он схватился правой рукой за бок и сморщился, сжав зубы. Пуля вошла в стену у него за спиной и оставила там дырку.
  Повисла тишина. Кисленький запах пороха витал над картами и банкнотами. Напарник Кареглазого смотрел на тебя. Ты держала в руках дымящийся пистолетик и была ещё жива – уже хорошо.
  – Взведешь – убью, – сказал Бесцветный тихо и невыразительно. – Замри.
  Ты враз ощутила, что не просто "взведешь", а вообще двинешь пальцем – и всё, темнота и Страшный Суд. Или если он хотя бы прочитает что-то похожее у тебя в глазах. Это у Кареглазого в голове гулял ветер и затевались какие-то игры, а Бесцветный был, похоже, дядя простой. Его револьвер смотрел на тебя, не шевелясь – здоровенный армейский кольт сорок четвертого калибра. Тебе было видно смазанные не то салом, не то воском каморы барабана, видно и зрачок ствола, нацеленного прямо в твой лоб, и рука его с револьвером выглядела, как голова змеи, поднявшаяся снизу и готовая ужалить.
  – Ууупс! – простонал Кареглазый, всё так же морщась, но пытаясь улыбаться. – Джетро! Поспокойнее! Это недоразумение. Все погорячились. Леди, зря вы так, ей-богу!
  Он, похоже, пока не умирал.
  – Партнер, ты как? – спросил аккуратно Бесцветный.
  – Кажется, между рёбер, – ответил Кареглазый, осторожно пощупав бок под разорванной жилеткой безымянным пальцем.
  – Навылет?
  – Может, и вскользь. Пустяки! – он взял стакан и разом допил все, что там было, стукнул им по столу, скрипнул зубами и вытер губы тыльной стороной левой ладони. – Ну-ка, что тут у нас? – с этими словами он протянул руку и даже не вырвал, а скорее взял у тебя пистолет, а потом, держа на ладони, рассмотрел, как следует. Наверное, ты могла бы что-то предпринять, но чутье подсказало, что дразнить Бесцветного не надо – дашь ему повод, и за тобой в Канзас не люди Мишеля приедут, а сразу ангелы Господни прилетят.
  – Симпатичный "ремингтончик". Вам его матушка с собой дала? – спросил Кареглазый уже своим обычным развязным голосом, как будто не в него ты только что стреляла. – Перламутровые щечки не хотите на него поставить? Вам бы пошло! – отщелкнул фиксатор, "разломил" стволы и вытряхнул на стол гильзу и неиспользованный патрон.
  – Леди, вот серьезно! Переборщили! – укоризненно проворчал Бесцветный, убирая свой револьвер. Взялся за сигару, но потом передумал.
  Послышался стук в дверь у тебя за спиной, а затем она со зловещим тоненьким скрипом приоткрылась на несколько дюймов.
  – Я слышал выстрел. Что-то случилось? – осторожно спросил портье.

  И тут ты поняла, что это не спасать тебя прибежали люди, а, похоже... сажать в тюрьму! Это тебе всё было понятно – мужчины нарываются, надо их охолонить, а если уж достаешь оружие, будь готова стрелять. Вроде, все правильно... Но как выглядела эта ситуация для окружающих? Ты стреляла в человека. За картами. Ты чуть его не убила. У него есть свидетель. У тебя – ни единого. А ещё у тебя карта, которую могут найти. Уже никто не будет разбираться, из какой она колоды...
  В тюрьме ты ещё ни разу не бывала, и вряд ли это будет романтичная темница. Возможно, выпустят под залог. Долларов в пятьсот-семьсот? Неприятно, но... а точно выпустят?

  Но Кареглазый прижал локтем пятно на жилетке, спрятал окровавленную руку под стол и сказал:
  – Да, все в порядке! Дама показывала нам свой пистолет и случайно выстрелила. – Он кивнул на дырку в стене, оставшуюся позади него. – Мы заплатим за ремонт.
  – А, вооон оно что, – протянул портье с сомнением. И ты услышала два щелчка – это коридорный, похоже, снимал со взвода дробовик. Видимо, такие сцены случались в этом отеле не первый раз.
  – И за беспокойство заплатим, не переживайте, – улыбнулся Кареглазый.
  – Что-нибудь ещё требуется?
  – Бутылку бурбона... мы все понервничали, хах! Я пока оставлю пистолет леди у себя, чтобы больше не было эксцессов, – он поболтал твоим "Ремингтоном" в воздухе, держа его двумя пальцами, как увесистую серебристую рыбку.
  – Ну хорошо, – успокоился портье. – Хорошего вечера, господа.
  Дверь закрылась. Кажется, тюрьма откладывалась.

  – Вот и всё! – сказал Кареглазый, доставая чистый платок и заталкивая его куда-то под жилетку. – И всего дел-то!
  – Ты точно в порядке, партнер? Хочешь, гляну?
  – Да, пустяки, говорю же. Как комарик укусил, – хотя ты почувствовала, что нет, не "как комарик": больно ему было. Но, возможно, бывало и побольнее, и намного.
  – Ну, смотри сам! – тебе послышалось непонимание в голосе Бесцветного. Как будто сказать он хотел чуть больше, что-то вроде: "Партнер! Ты чего творишь?! Тебя чуть не пристрелила какая-то пигалица! Нахера ты дергался?! Ну хлопнул бы я её – и всё. Обалдуй!"

  Кареглазый снова взглянул на тебя.
  – Вы поразительная маленькая леди! – сказал он и шутливо погрозил пальцем. – Я не верил, что вы выстрелите. Джетро, похоже, разбирается в людях куда лучше меня! Мне следовало вовремя вспомнить, что у роз есть шипы, не так ли? Но стрелять в нас, конечно, не стоило, мда. Что же нам теперь с этим, – он кивнул на игру, – делать?
  Повисла нехорошая тишина.
  Тут Кареглазый комично хлопнул себя по лбу.
  – Да ведь я ещё могу сказать пас, верно? Перед такой красотой и храбростью не стыдно пасовать. Вот и джентльмен в клетчатом костюме подал прекрасный пример! Как считаете, мисс?
  Ты сказала, что если это всех устроит...
  – Но есть условие! Вы выпьете, и не просто, а – по-западному. Ага? Иначе как я пойму, что вы на меня не в обиде? Не выстрелите в меня при случае снова, а? О, вы – дерзкая! Вы можете! Ну так как?
  Ты, вероятно, подумала, что, может, с удовольствием выстрелила бы, и даже не один раз. Но вместо этого спросила, как это ещё, "по-западному"?
  Он встал, взял стаканы двумя пальцами, чтобы не испачкать их в крови, прихватил бутылку, в которой ещё много оставалось, потому что пили они довольно сдержанно, и обогнув стол, подошел к тебе. Стаканы звякнули друг об друга, когда он их поставил.
  – "По-западному" – значит, по-настоящему, мисс. – Кареглазый с гулким звуком выдернул пробку. – А по-настоящему – значит от души. Как же ещё?
  Ты приготовилась сказать, что это все прекрасно, но вообще-то ты пила шампанское, а шампанское с бурбоном не очень дру... Но он не стал слушать и не стал наливать его в стаканы – вместо этого он схватил тебя под челюсть, сжал руку, чтобы губы и зубы твои разошлись, запрокинул тебе голову и стал заливать в тебя виски!

  С тобой никто никогда так грубо не обращался.

  Ты не могла встать, зажатая между стулом, столом и своим стальным кринолином, ошарашенная этой выходкой.

  Виски лился и брызгал на платье, на шею, в декольте, на стол, на пол. Ты захлебывалась, кашляла, мотала головой, но он держал крепко, и все лил, и приходилось глотать. Виски обжигал горло и язык, и ты зажмурилась, чтобы он не попал в глаза. Сколько он влил в тебя, а сколько расплескал? Полпинты? Пинту? Больше? Меньше?
  Даже Джетро, посмеиваясь, все же сказал:
  – Партнер! Перебарщиваешь!
  А он только приговаривал:
  – Вот так! Да-а-а! От души! Большой глоток для маленькой леди!

  Когда бутылка опустела, он оставил тебя в покое, посмотрел на неё против лампы, вылил последнюю каплю себе на руку и слизнул с неё. Но ты этого не видела: ты кашляла, плевалась, пыталась отдышаться и не сблевать сразу же, облокотившись на стол.
  – Посидите. Отдохните. Вы справились с честью!
  Тут Джетро не выдержал и торопливо закурил, но тебе было не до него. Ты поняла, что комната совершает какие-то танцевальные движения вокруг твоей головы, а голоса резонируют в ней, и все доходит чуть погодя, даже твои собственные слова. Дедушка Хоган показывал тебе кое-что насчет того, как пить на скорость... но даже его бы после шампанского такая порция, вероятно, уложила.
  Непослушными руками ты притянула свои деньги, тщетно пытаясь их зачем-то пересчитать, потом стала убирать.
  – Помочь? – спросил Кареглазый участливо.
  Ты помотала головой.

  Пришел портье. "Позовите на помощь!" – хотела крикнуть ты. А получилось:
  – Пзвв... на... мап... щь...
  – Что-что?
  Ты хотела встать, но чуть не свалилась со стула.
  – Леди слегка перебрала на нервах! – сказал Кареглазый. – Не волнуйтесь, мы ей больше не нальем, хах!
  – Ну, смотрите, джентльмены, – коридорный пожал плечами, оставил виски и снова ушел.

  – Карта-то была у вас? – спросил Кареглазый, двигая бесполезный дерринджер к тебе по столу.
  Ты снова помотала головой. Не дождется, чтобы ты ему рассказывала! Пора было идти спать.
  Но тут тебя затошнило очень сильно. Ты замычала, прижав ладонь ко рту, снова попыталась встать, чтобы дойти до номера, схватилась за спинку стула.
  – О-о-о, это бывает! Джетро! Помогай, леди плохо! – Кареглазый сгреб со стола карты в карман, прихватил бутылку, и, всё ещё морщась, взял тебя под локоть. Джетро, калшлянув, подхватил с другой стороны, они вывели тебя на подкашивающихся ногах из курительной комнаты и повели по коридору.
  – Куда? – спрашивал Кареглазый. Ты кивала в сторону своей двери, а внутри всё уже подступало. – Ключик? Где у нас ключик?
  Ключ выпал у тебя из рук и зазвенел по полу.
  – Держитесь, мисс!

  И вы втроем ввалились в номер.
  – Сюда! – сказал Кареглазый, взяв таз для умывания. – Смелее!
  Тебя ещё никогда не тошнило при посторонних людях, но тебе было так плохо, что выбирать не приходилось.
  – Вот, молодцом! Джетро, не кури в номере, пожалуйста!
  – Ладно-ладно.

***

  Кто же они были, эта "парочка-​два подарочка"? Жулики? Мошенники? Аферисты? О, нет! Хуже, мисс МакКарти, намного хуже.
  Значительно позже, повидав таких типов, ты догадалась, кто были эти двое – в 1867-м таких людей в Канзасе было ещё мало, да и потом их никогда и нигде не было особенно много. В Эбилине же они не появлялись, потому что этот город "держал" Джо МакКой, а его не трогали.
  Бесцветный и Кареглазый были стрелками, но в 1867 году никто бы ещё не назвал их "ганфайтеры", "ганмэны", "ганслингеры" – таких слов, порожденных позже массовой культурой, просто пока не употребляли. Эти двое были из первого послевоенного поколения стрелков, которое еще не успело спиться, перестрелять друг друга и закончить свою жизнь в петле, передав эстафету молодым. Хотя, говорят, такие люди встречались и до войны. Но после войны по понятным причинам их стало побольше, к тому же они кое-кому резко понадобились. Стрелок – это вообще очень широкое понятие, а именно этих двоих назвали бы "железнодорожными агентами".
  Наверное, они работали на Канзас Пасифик, а может даже и на Юнион Пасифик. Бывало, что они занимались охраной – либо важных поездов, либо важных людей. Бывало, что им поручали навести порядок "в двадцатимильной зоне" если там кто-то бузил, воровал лошадей или ещё как-то мешал строить дорогу.
  Но основная их функция, за которую им и перепадали хорошие деньги со стола Большого Папы, была другой. Они были "решалами" — неофициальными представителями, наезжавшими на людей, у которых было то, что Дорога хотела себе: земля или бизнес. Они "уговаривали" людей это что-то продать, уступить, подарить или, в особо запущенных случаях, делали так, чтобы это "досталось Дороге в качестве наследства". Если ты думаешь, что все под них охотно прогибались – то нет: в 1867 году Железные Дороги ещё не превратились во всесильных монстров, которым люди боялись перечить. Тогда ещё каждая их сделка легко могла закончиться грохотом дробовика.
  В перерывах между заданиями они играли в покер в Хелл-он-Уиллс или в похожих местах, не переставая, благо было на что: им платили долларов по сто пятьдесят в месяц и премиальные за удачные сделки. Скорее всего их отпустили ненадолго отдохнуть и выпустить пар. Может, в Денвер. А может они ехали уже из Денвера. Или же у них было там какое-то задание, но вряд ли – Денвер пока находился вне сферы интересов Дороги. В конце-концов, могло быть и так, что они оказались временно "в бегах", если очередная сделка получилась слишком похожей на обычное убийство, и Дорога приказала им пока что не мелькать в Небраске.
  Они были партнерами, но Кареглазый был поумнее, похитрее, и занимал в паре ведущую роль – он обычно вел переговоры, а Джетро прикрывал спину. Кареглазому очень нравилась рисковая работа, а Джетро просто уже втянулся. Джетро-то был по натуре не злой, но злым его сделала война. Кареглазый же был очень злой еще с детства, и в этом был виноват его отец.

  Когда ты проблевалась в заботливо подставленный таз для умывания, то, конечно, сказала, мол, спасибо джентльмены, теперь я хочу спать, оставьте меня.
  – Как спать?! Как это спать, мисс?! – обиженно возмутился кареглазый. – А мы!? Выпейте-ка воды! Или виски? – и нахально подмигнул.
  Этот вопрос, такой простой и такой нелепый, несколько сбил тебя с толку. Ты была слишком пьяной, чтобы вместо "ммм.... воды..." сказать: "Пошли вон отсюда!" Хотя... изменило бы это что-нибудь?

  Когда ты напилась прямо из кувшины для умывания, начался просто форменный дурдом.

***

  Эта часть ночи слиплась в твоем сознании в один сплошной ком из каких-то двусмысленных фраз, в которых Кареглазый был мастер, намеков, игр в слова, нелепых телодвижений и заразительного, непроизвольного смеха. Сначала вы перевязывали рану Кареглазого – рана была и правда чепуховая: содрало кожу, может, слегка цепануло мышцу, а виски, наверное, притуплял боль. Потом вы пили за то, что никто сегодня не умер (за это стоило выпить, "как считаете, мисс?"). Потом - за твой выигрыш. Потом зачем-то спорили о том, который час, хотя у них у обоих были часы. Потом обсуждали... моду?... Или нет? Потом опять пили. А может, всё это было в другом порядке – ты не помнишь. Ты очень плохо соображала и скоро основательно "поплыла". Когда у тебя прояснилось в голове, ты обнаружила себя в очень двусмысленном положении и подумала: "Стоп! Почему я сижу на кровати, без кринолина, а кареглазый расшнуровывает мой корсет*!? И почему я ещё и улыбаюсь в придачу!?"

  Ты крикнула:
  – Перестаньте! – вырвалась, вскочила, дернулась к двери, запуталась в собственных ногах и длинном подоле платья, и упала на ковер.
  – Ой! Не ударились, мисс? – спросил кто-то из них озабоченно.
  Ты попробовала встать и сказала, все перепутав:
  – Кто избавит вас от меня? Хамы!
  – Но мисс! – сказал кареглазый, широко раскрыв глаза. – Вы ведь сами попросили ослабить шнуровку! "Ах, мистер незнакомец, в этих корсетах невозможно дышать!"– это разве не вы сказали две минуты назад?
  Тебя тут же переклинило, потому что ты вдруг вспомнила, что... вроде бы да, было дело... или нет? Или это он сказал, а ты поддакнула?
  – Ну, куда вы в таком виде-то ночью? Возвращайтесь к нам! – сказал он и похлопал по кровати. – С нами же весело!
  Ты посмотрела на себя, посмотрела в сторону двери, посмотрела в сторону кровати. До кровати было ближе. И потом, правда... А куда идти-то и что там говорить? Стучаться в другие номера пьяной, держась за стену? Спуститься в лобби и пытаться там что-то кому-то объяснить? А это точно будет не хуже? А что объяснять? "У меня в номере сидят двое мужчин, с которыми мы играли в карты, а потом я в них стреляла, потом сама их пустила, потому что меня стошнило... так получилось, в общем..." Какой бред!
  Но главное, он был прав, негодяй: с ними и правда было почему-то весело! Или это так виски с шампанским действует, когда тебе двадцать один год?
  И ты, немного помешкав, поползла по ковру назад, что было уж совсем неподходяще. Но что ещё было делать?
  – Мы рукоплещем вашему решению!
  – Чего-чего делаем? – переспросил партнера Джетро, качая головой.
  – Рукоплещем, Джетро, рукоплещем.

  Тебя немного отпустило, а в желудке улеглось, и вместо страха или беспокойства накатила мощная эйфория. Появилось навеянное алкоголем чувство, что мужчины-то – отличные, что вечер – хороший. Тебя чуть не убили, ты чуть не убила, чуть не потеряла всё, но заработала... кучу денег! Надо же как-то нервы успокоить? Или это всё тебе кто-то подсказал... Ой, да что такого-то! В Батон-Руже, помнится, и не такое было, мда-а-а... А то, что ты без кринолина и корсет распущен... пффф! Перед Лэроу ты вообще голой была – и ничего, не померла! А то, что эти двое у тебя в номере сидят? Предосудительно, да, но... никто ж не узнает! Завтра они уедут в одну сторону, ты в другую – фьють! Зато этот кареглазенький – оказался такой миииииилый... Разве не он остановил своего хмурого напарника? С риском для жизни! Разве не он всё легко и непринужденно решил со стрельбой в отеле? Когда он поил тебя виски, казалось, что он – грубый и злой мужлан. Но, во-первых, ты его подстрелила! А во-вторых, он тысячу раз извинился! А во-третьих, теперь-то такиииие комплементы делает... Ты даже заявила:
  – Сразу видно, вы не из Техаса! Я права?
  – Восприму это как комплимент, мисс, – с чинным поклоном ответил он. – И надеюсь, моя радость не оскорбит ваших знакомых техасцев. Если они у вас есть, хах! А они у вас есть?
  Временами на тебя находило желание пооткровенничать, и ты им о чем-то рассказывала... ну, чепуху всякую, конечно, ничего важного, никаких тайн. И даже, кажется, пыталась петь и играть на гитаре, но быстро сбивалась, забывала слова, ноты... Они смеялись.
  Примерно в это время Кареглазый и узнал твоё имя, не называя своего. Хотя, возможно, он его называл, но ты забыла. Но вряд ли – он вообще не любил своё имя никому называть. Или представился "Джоном Смитом" каким-нибудь...
  Тебе было в это время немного тошно от выпитого, но всё же... ах, хорошо так на душе!
  И им тоже было хорошо. Но по-разному.

  Бесцветный перестал быть бесцветным, и ты увидела, как он улыбается, как глаза его оживают. Из-за бурбона и из-за того, что он смотрел на тебя – красивую, пьяную, молодую, беззаботную и легкую – он на время забыл то, о чем обычно, словно фоном, помнил всегда, каждую минуту: когда ел, когда курил, когда играл в карты или сидел в сортире. Он забыл, как два года подряд стрелял людям в лица и в животы, потому что на них была форма другого цвета. Забыл, как выгонял семьи из домов и сжигал эти теплые, живые дома, потому что так приказали. Забыл, как протяжно кричала, умирая, его любимая серая лошадь с разорванным гранатным осколком брюхом, мучительно раздувая розоватые ноздри. И даже забыл, как он, весь перемазанный кровью, ошалевший от боли и ужаса, орущий невесть что, большими пальцами выдавливал кому-то глаза в сырой, пахнущей потрохами и порохом, заваленной трупами стрелковой траншее. И ещё много, много всего.
  А главное, он забыл, как потом, в июне того же шестьдесят четвертого года, в девственно чистой сосновой роще на берегу реки приставил себе пистолет к виску и, глотая слезы, текущие по небритому подбородку, сказал: "Простите меня все!" Зажмурился – и, последний раз поколебавшись, нажал на спуск. А чертов пистолет дал осечку. Это был первый раз с десятилетнего возраста, когда он, здоровенный, сильный мужчина, сержант федеральной кавалерии, плакал навзрыд. После того дня он уже больше не мог заплакать, да особенно и не старался, а живые серые глаза его стали бесцветными и ничего не выражающими, кроме раздражения или ярости.
  Но сейчас он это всё забыл на время и улыбался. Так бывало нечасто.

  Кареглазый же просто был в предвкушении, на кураже – весел, бодр и остроумен. Он тоже побывал на войне, но ощутил её, как увлекательное кровавое приключение. Он был сын небедных родителей, в детстве выклянчивал у отца дорогие игрушки и рано понял, что ломать их, чтобы позлить отца, ему нравится больше, чем играть в них. Он злил отца не потому что хотел, чтобы тот именно злился, а потому что силился вызвать у него вообще хоть какие-то чувства к себе. Потом он вырос, начал играть в карты и в людей, и его снова потянуло вызывать у других эмоции – особенно страх, злость и боль. И нравилось ломать этих людей, подобно игрушкам, и чувствовать, что на него в этот момент смотрит кто-то больший, чем отец, но такой же равнодушный. Иногда он говорил с богом, как с отцом: "А это ты проглотишь, па? Проглооотишь. Ты все проглатываешь. Но я надеюсь, что ты хотя бы будешь морщиться, когда будешь это глотать, хах!" А потом он уже и с богом перестал говорить, и просто ломал красивые жизни, как красивые вещи.
  Люди с 1865 в США уже больше не продавались, но он был северянин и вообще противник рабства. Потому что если человек раб – то какой вообще смысл-то? Ломать надо свободных!
  Он давно не играл как следует, и встретив за столом румяного, глупого и доброго "клетчатого", собирался поиграть с ним. Но тут в комнату вошла ты. И практически с первого взгляда он понял, что не встречал в жизни женщин свободнее, чем эта дерзкая, хорошо играющая, рисковая, свежая, только вылезшая из ванны, изысканная, солено-сладенькая мисс МакКарти. Он правда ещё не знал, как тебя зовут, потому что на Западе за столом игроки обычно не представлялись, но уже знал, что хочет играть в тебя и только в тебя, а "клетчатый"... пусть катится, так и быть, повезло ему! Теперь он только мешался бы. А когда ты выстрелила в Кареглазого, и он понял, что всё ещё жив и толком не ранен, то чуть не потерял голову от ощущения: "Да, хочу!"
  Наверное, если бы отец и мачеха хоть немного любили бы его, он бы тоже умел любить, и тогда он вместо всей этой отвратительной игры влюбился бы в тебя до одури. И может быть ты стала бы для него ниткой, по которой он выкарабкался бы из своей ямы. Ямы где увяз, не замечая краев. Но родители его не любили, а война ещё добавила, а потом добавила и Железная Дорога. И потому тебе правильно показалось, что с головой он не совсем в ладах, но ты не поняла насколько: к двадцати девяти годам из скверного мальчишки он превратился в хладнокровного убийцу, безжалостного насильника и ебнутого на всю голову садиста.
  Если бы у тебя было побольше опыта, ты, возможно, смогла бы получше понять, какого сорта этот красивый парень, и, может быть, вовремя ужаснувшись, успела бы убежать из курительной комнаты, а может даже отдала бы им не только деньги, которые лежали на кону, но и вообще все, которые у тебя были, лишь бы отстали! А может, прочитав его мысли, ты бы рассвирепела и сразу попыталась прострелить его наглухо поехавшую башку. Но это было опасно – Кареглазый-то ради своих игр готов был рискнуть и подставиться, но их все же было двое, и Джетро мог "не понять шутки".
  Кареглазый не торопился и даже медлил, потому что знал по опыту, что чем дольше будет растягивать прелюдию, тем сильнее его накроет в конце, когда он скажет последнюю реплику в своей пьесе. Он ещё не знал названия, не продумал все детали, он импровизировал на ходу, но последнюю реплику уже знал.

  – Смотрите-ка! – сказал Кареглазый и достал колоду. – Мисс, это – настоящее западное развлечение. Здесь его пробовали все, и даже замужние дамы. Говорю, как на исповеди! Смысл прост: мы разыгрываем партию в блэкджек, кто выиграл – выбирает, кому с кем целоваться.
  – Какой ужас! – ответила ты, еле ворочая языком. – И какая странная игра! Нет, я в такое играть не буду. Мне нельзя! Я леди!
  – Да это шуточная игра! – ответил он. – Вот представьте, вы выиграете – и целоваться придется нам с Джетро! Ну, смешно же! Это же Запад – тут люди так веселятся! Непосредственность!
  Пока ты вспоминала, как тебя в Далласе целовал молодой лейтенант янки, Кареглазый сдал всем по карте.
  Тебе пришли валет и двойка. У валета были карие глаза. А, нет, показалось.
  – Ещё?
  – Да что вы, с ума сошли?! Я не буду в такое играть! – все же сказала ты.
  – Да мы просто посмеемся, мисс! Да просто скажите "хит" или "стэнд".
  – Я не играю... но, предположим, хит! – ответила ты, засмеявшись.
  – Хит! – сказал Джетро, тоже смеясь.
  Тебе пришла пятерка. Семнадцать – можно и остановиться.
  – А теперь? Хит или стэнд? – Кареглазый сдал вам ещё по одной.
  – Хит, хит, – кивнул Джетро.
  – Ну, опять-таки, просто предположим... хит! – решила ты рискнуть.
  Пришла тройка. Двадцать!
  – Бастед! – бросил карты Джетро.
  – М-м-м! А у меня блэкджек! – сказал Кареглазый, показывая даму, шестерку, четверку и туза. – Надо же! Никогда мне в него не везет, а сейчас повезло. Ну, Джетро, готовься!
  Джетро захохотал глухим, прокуренным смехом и смущенно пригладил усы. Кареглазый встал.
  – Партнер, ты мне нравишься, но не настолько! – сказал Джетро, качая головой и чуть не плача от смеха.
  – Ну что? Пожалеем Джетро? – спросил он тебя.
  – Нет, джентльмены, – ответила ты. – Вы как хотите, но... Это никуда не годится! – имея, конечно, в виду, что...
  – Слыхал, Джетро? Как хотим! – Кареглазый обнял и стремительно, долго, нескромно поцеловал тебя.
  Поцелуй у него был, как... ох, как ликер пополам с бренди. Будь здоров, в общем! Куда там лейтенантику янки... А пахло от него, кроме виски, хорошо выбритым лицом и какими-то духами. С ума сойти, духами! Где он духи-то взял в этой дыре!?
  Но бренди там или не бренди – без разницы! Ты, конечно, дала ему пощечину... правда, не то чтобы сразу и не то чтобы очень сильную. Такую... чтоб знал! "Для ума!" – как называла это твоя мать, беззлобно наказывая рабов.
  – Вы – нахал!
  – О-о-о-о! – сказал он, прижимая руку к щеке и, подув на пальцы, комично сделал вид, что обжегся о место удара. – Вот это было крепко! По-западному! Поздравляю, мисс, вы, кажется, окончательно освоились!

  Вы играли ещё, потому что теперь-то чего уж... Ты даже, кажется, целовалась с Джетро. Он вообще-то сначала отнекивался, но это был раунд, когда ты выиграла, и ты настояла (надо же было Кареглазого позлить?). Правда, от Джетро так разило сигарами, что потом ты отплевывалась, но он не обиделся.
  Потом Кареглазый всем налил.
  – Нет-нет! – сказала ты.
  – Ну, последнюю? – поднял он брови. – За Запад! За трансконтинентальную железную дорогу! За штат Канзас! За то, что у самых красивых роз – самые острые шипы! М-м-м?
  Ты твердо решила: "За шипы – последняя"...

  После неё тебя и стало "рубить", ты не могла ровно сидеть и падала буквально через каждые пять минут, смешно извиняясь перед ними и говоря, что пора спать.

  И вот тогда кареглазый решил, что пора начинать "фанданго".

***

  Кусок ночи примерно в полчаса твоя память милосердно не сохранила. Память возвращалась к тебе с того момента, когда Джетро, сам уже плоховато соображавший, сидя на кровати и широко расставив ноги, держал тебя между ними на краешке, заломив твои руки за спиной. А Кареглазый сидел перед тобой боком, развалившись в кресле и положив ноги в красивых сапогах на ночной столик. На тебе были только чулки, панталоны и надорванная сорочка, из которой выглядывала грудь.
  – Пас или рэйз? – спрашивал Кареглазый. – Это тоже такая игра, милая. Пас или рэйз?
  – Рэээ... рэйз... – сонно отвечала ты.
  – Подумай ещё, – говорил он и с силой щипал тебя за сосок. Ты вскрикивала и просыпалась.
  – Господи!!! Что?!
  – Пас или рэйз!?
  – Рэ... Пас, господи, пас!
  – Кина – молодчина! – он гладил тебя по щеке. – Теперь скажи. "Кина очень плохо вела себя сегодня"
  – Кина была... вела... ооочщ... хрщщ... – ты роняла голову. – Ааа! – вскрикивала, просыпаясь от боли. – Что? Что сказать?!

  Потом Джетро надоело – курить без рук было неудобно.
  – Партнер, – сказал он с ленцой. – Ты чего такой злой? Ты такой злой, потому что трахнуть её не успел?
  – В смысле не успел!? – Кареглазый опешил и даже уронил ноги со столика.
  – Да всё уж, она заснет сейчас.
  – Кто заснет?! Она!? Да она меня хотела весь вечер! Вот смотри!
  Он выхватил у Джетро изо рта сигару, раскурил как следует... и ткнул в твоё бедро, прямо через панталоны! Повыше колена, на внутренней стороне, где кожа понежнее. Ты взвилась, как ракета, и Джетро с трудом тебя удержал.
  – Э! Э! Ну так-то зачем! – укоризненно сказал он. – Перебарщиваешь, партнер.
  Кареглазый не обратил на эти слова внимания. Теперь он знал, что его пьеса, которую он сейчас писал у себя в голове, и одновременно ставил и играл в этой комнате, называется "Мисс Кина МакКарти", и действие в ней подошло к кульминации. И глядя тебе в глаза, он произнес, стряхивая пепел прямо на ковёр:
  – Ну-ка, милая, скажи: "Ах, мистер незнакомец, я мечтала о вас всю мою жизнь!"

  От боли ты пришла в себя, и теперь хорошо поняла, что это уже не "пас-рэйз". Наверное, из 21-го века эта фраза звучит даже как-то невинно. Мол, надо сразу сказать, конечно, зачем страдать из-за какой-то фразы? Всем же понятно, что если ты попала в такую ситуацию, скажешь, что угодно...
  Но Кина МакКарти родилась в 19 веке, знала правила игры и ставку. В этой фразе было прекрасно всё: от "мистера незнакомца" до "всей жизни". Потому что леди может поддаться порыву. Леди может допустить ошибку. Леди может иметь любовника, двух, трех – жизнь многообразна, а кто без греха-то? Но для настоящей леди это все – трагедия, драма и обстоятельства судьбы. То есть, может, в душе-то и нет, но на людях – только так. Игры в поцелуйчики, снятый корсет, ползанье по ковру – все это проходило по разряду "предосудительные глупости." Но НИКОГДА настоящая леди не должна была признаваться никому, что мечтала, да еще и всю жизнь, отдаться незнакомцу в городе, в который приехала даже не утром. Ну хорошо, положим, любовнику, наедине, в шутку, ты могла бы такое сказать. Но с вами-то был Бесцветный! Джетро сам был человек простой, он не очень в этом во всём разбирался, но вы вдвоем с Кареглазым поняли друг друга предельно ясно: Джетро был свидетелем, а сказанное такое при свидетеле... у-у-у-у-у...
  Короче, фраза расшифровывалась так: "Я всегда была падшей, порченной и ненастоящей. Делай со мной что хочешь. Тебе все можно." Такие вещи леди лучше было не говорить даже с приставленным к голове пистолетом, с ножом у горла и с петлей на шее. Иначе она вылетала из клуба мигом.

  Кина МакКарти могла поступить только одним образом. Она набрала в рот слюны, в которой, наверное, было больше виски, чем самой слюны, и плюнула прямо в карие глаза с янтарными прожилками. Как же иначе-то?

  Увы, этот плевок его скорее обрадовал, потому что он означал, что Кареглазый в тебе не ошибся, не зря дал в себя выстрелить, не зря устроил вот это всё. Что ему в конце будет "ух"!
  – Серьезно? – спросил он, раскурил как следует сигару и выпустил несколько колечек в потолок. – А ещё подумать?
  И у вас началась игра, в которой, к сожалению, банк метает тот, у кого в руках сигара. Наверное, излишне говорить, как страшно, когда тебе двадцать один год, у тебя роскошные волосы, нежная кожа и глаза, прекрасные, как ночное небо, а кто-то перед лицом раскуривает даже не папиросу, а толстую вонючую десятицентовую сигару, которой только что тыкал тебе в бедро. А самым жутким, наверное, было то, что... в книгах в такие моменты пишут, мол, "лицо его поменялось – теперь он напоминал демона, бууууу!" Да нет. Не поменялось его лицо никак. С одинаковой улыбкой час назад он рассказывал, как прекрасны твои глаза, а теперь с такой же улыбкой стряхивал пепел с сигары. Только тон голоса чуть изменился.
  – Может, хватит? – спрашивал Джетро.
  – Не, тут принципиальный вопрос, дружище! – отвечал кареглазый. – Подожди, я тебя прошу. Это же важно!
  Вряд ли ты вспомнишь, сколько сопротивлялась и говорила: "Нет! Нет, ни за что! Никогда." Увы, ты играла в эти игры первый раз, а Кареглазый – не первый. Он ощущал извращенное, противоречивое желание – чтобы ты сломалась и чтобы подержалась ещё немного. Он то уговаривал, то дразнил тебя:
  – Да просто скажи! Что тут такого-то! Я же знаю, что это так. Просто скажи – и все.
  – Почему не сказать, если это правда? Ты же для этого и приехала на Запад. Разве нет?
  – Ты только что по полу ползала. Не помнишь? Разве леди себя так ведут? Но я же не в упрек, послушай! Тебе было весело, всем было весело... Скажи, и мы отпустим, и опять всем будет хорошо и весело.
  – Ой, какая же вы, мисс, вредная! Какая вы упрямая! Упрямая, плохая, взбалмошная девочка. Ты заставляешь меня заставлять тебя! Зачем это нам с тобой? Или тебе всё это нравится? А? А!? Я прав?
  – Ну, ну... давай по одному слову! Скажи, "ах, мистер..." – и хватит. Ну? Ну? А я тебе воды дам глотнуть. Или лучше виски? Что выбираешь, милая?
  Ты в тот момент очень не хотела ещё виски, буквально всеми клеточками тела. И очень хотела спать. И была пьяная, напуганная и беззащитная. Поэтому в конце концов в комнате все же прозвучало "заветное":
  – ...всю... мою... жизнь...
  И он почти зажмурившись от удовольствия, кивнул, почувствовав точку излома и услышав, как хруст этого излома эхом отозвался в его пустом, холодном, не способном любить сердце.
  – Кина – молодчина! И чего было упрямиться? Все, Джетро, кури!

***

  Он забрал тебя у него и бросил на кровать, лицом вниз. Ты нашла подушку и стала засыпать, решив подумать завтра о том, как тебе теперь с этим жить, и где взять мыло, чтобы вымыть рот после этих слов и после его поцелуя. И все же немного радуясь, что жестокий дурдом, в который превратился опасный поначалу и приятный в середине вечер, закончился.

  – Да ладно. Я не это имел в виду, – сказал Джетро, нехотя, видимо отвечая на какую-то реплику из их спора, который ты пропустила. – Пошли уже.
  – Как это пошли? Дама просит, а я уйду? Это не по-мужски, Джетро. Нет, сэр! У нас сейчас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как горный воздух, и сладкая, как швейцарский шоколад.
  – Ну, ты мне-то не заливай. Не пробовал ты швейцарский шоколад, партнер.
  – А какой? Французский? Как правильно называется то, что мы пили тогда в Денвере? Горячий шоколад, да? – он стянул с тебя панталоны и с полминуты разглядывал всё то, что так хотел увидеть весь вечер, пока ты сидела за карточным столом. Потом сказал, смеясь, – Джетро, а я, похоже, влюбился!
  Джетро кивнул на тебя.
  – Остыл твой шоколад, влюбленный. Пойдем.
  – Мы щас подогреем! – Кареглазый хлестнул тебя по ягодицам с такой силой, что ты враз проснулась и прикусила губу от боли, вжавшись лбом в подушку. – С самого утра мечтал о горячем шоколаде! – сказал Кареглазый, быстро, порывисто раздеваясь и слегка морщась от боли в боку.
  Джетро покачал головой, дескать, "вот тебе делать нехер, партнер", и сел в кресло, сам не зная, почему. Он бы ушел, наверное, но, во-первых, он не очень хорошо понял, что сейчас произойдет, и думал, что "партнеру" самому быстро станет неинтересно забавляться со спящей – в чем удовольствие? Во-вторых, он хотел спокойно докурить. А в-третьих... в-третьих, такие люди, как он, конечно, не ходят в театры, но сидят до конца на спектаклях, даже если они разворачиваются в стрелковой траншее под огнем или в номере отеля посреди Канзаса.
  – И тебе останется! – услышала ты, опять проваливаясь в сон. Но спать не дали: кто-то начал тебя бессовестно лапать там, где даже такой смелый любовник, как майор Деверо, не позволял себе прикасаться к твоему телу, и грубо совать в тебя ловкие пальцы. Ты ворочалась и отпихивалась пятками.
  – Не надо! – говорила ты сквозь сон. – Отстань! Прекратите! Я спать хочу.
  А потом что-то навалилось на тебя и прижало к заскрипевшей кровати. Стало тяжело дышать. Ты враз проснулась, напуганная, беспомощная.
  – Милая, ты же француженка наполовину, да? – горячо прошептал над ухом Кареглазый. От него по-прежнему приятно пахло духами и чисто выбритым лицом, но тебе было не до того. – У тебя французский акцент?
  "Это он новоорлеанский за французский принял," – догадалась ты.
  – Ново... орлеААААААА! ААА-м-м-м...
  Крик оборвался, когда он зажал тебе рот рукой. Он сказал:
  – Знаю, что ты без ума от меня, милая, но давай не будем весь отель будить!

  Он терзал тебя резко, глубоко, так, что даже ему самому было немного больно, и ещё болью отдавалась рана в боку – он стискивал зубы от этой боли, и распалялся ещё сильнее. А когда он видел, что ногти на твоих маленьких пальцах впиваются в твои же маленькие ладони, это нравилось ему больше всего. В эти моменты он чувствовал, что его боль – твоя боль.
  Через наполненные до краев страданием, слезами и мычанием двадцать минут, в течение которых ты узнала, как нежен и ласков был с тобой Мишель Тийёль, Кареглазый наконец, слез с тебя, сытый и слегка усталый.
  – Ты прелесть, что за вишенка, Кина МакКарти, – сказал он, почесав у тебя за ушком. Потом почти ласково шлепнул по ягодице, будто ставя печать, и начал одеваться.

  Но это был первый акт пьесы, а запланирован был и второй. Он поиграл в тебя, он хотел теперь поиграть... в Джетро! Раньше он этого не делал, потому что в Джетро играть было ооочень опасно. Но именно поэтому он чувствовал, что это должно быть ну ооочень круто!

  – Джетро, дама ждет! – сказал Кареглазый, застегнув жилетку и закуривая папиросу.
  – По-моему, дама спит, – хмуро ответил Джетро. Это было не совсем так, но недалеко от истины. А у него что-то пропало настроение. Когда кареглазый только начинал забавляться с тобой на кровати, его напарник не особо напрягался, потому что ему казалось – ну что такого, "пощекочет" партнер девочку немного и отстанет. Ты же стреляла в него? Стреляла. Мог он получить за это небольшую компенсацию? "Имеет право, так-то". Но когда ты закричала от боли, Джетро разом опять вспомнил всё, что лучше бы давно забыл.
  – А мы сейчас разбудим! – сказал Кареглазый.
  – Да не надо, партнер...
  – Ты, что отказываешься?
  – Да пошли уже...
  – Как это так!? Посмотри, какая вишенка! Не? Не нравится? Смотри, сейчас в её саду распустятся розы! – кареглазый стал быстро хлестать тебя ладонью по ягодицам, чтобы они покраснели. Боюсь, что ты так обессилела, что даже не протестовала.
  – Смотри, сколько роз, и ни единого шипа!
  Джетро, конечно, видел кокетливые ямочки внизу спины и изящной формы ноги, и запал на всё это, как запал бы любой. Но он перешел черту, а ты была всё ещё там, за этой чертой, и ему почему-то не хотелось протягивать руку из-за неё и трогать тебя, замаранную, но все ещё тускло светящуюся. Он не смог бы это объяснить Кареглазому, поэтому просто крикнул:
  – Перестань, а!?
  Кареглазый перестал, но не сдался.
  – Румяные булочки и горячий шоколад. М-м-м-м... Или что, старость не радость, друг мой?
  – Да не...
  – Джетро! Я тебя не узнаю... А-а-а! Дошло! Ты после меня брезгуешь что ли!?
  – Да нет, я...
  – Точно нет?
  – Да точно, точно, чего ты пристал!?
  – Ну... ты мой партнер, и ты ведешь себя странно. Я же должен тебе доверять, так?
  – Да просто... она же девочка ещё, ну посмотри на неё! Как-то оно...
  – Так самый сок! И она сама говорила, что мечтала, ты слышал!
  – Про меня не говорила.
  – О, один момент! – он схватил тебя за волосы и задрал твою голову над подушкой. – Ми-ла-я! Скажи-ка мистеру Джетро: "Ах, мистер Джетро, я мечта..."
  – Перестань, а!? Я по-хорошему прошу! – снова крикнул Джетро, трезвея и злясь.
  – Как скажешь. Но ты понял идею. Она скажет что угодно кому угодно. А ты мнешься, как...
  – Да слушай, она же ничего такого не сделала, чтобы так-то вот...
  – Джетро, опомнись! Она в меня стреляла!
  – Да она уже спит! Она же пьяная, как... Я так не люблю.
  – Милая! Ты не спишь? – он хлестнул тебя ещё разок, очень сильно, чтобы ты точно вскрикнула. – Уже не спит, Джетро. Ждет и надеется.
  – Черт тебя дери! Че ты пристал-то ко мне?
  – Слушай... тебя уломать сложнее, чем её было, ей-богу!
  – А на хера ты меня-то уламываешь?! Че ты пристал ко мне, а?! – ощетинился Джетро.
  – Да я не пристал, я просто не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность.
  – Нет никакой недосказанности.
  – Так что, тебе её жалко? Девку, которая мне чуть легкое не продырявила? Жалко? Серьезно, да? А может, ты влюбился? А? А?!
  – Чего-о? Да нет, я просто...
  – А-а-а-а... вот оно что! Понимаю-понимаю! Ты раскис, старина! – Кареглазый щелкнул пальцами, как будто сделал открытие. – Ты раскис. Ты раньше...
  При слове "раскис" Джетро "снесло ветром шляпу". Может, оно у них что-то обозначало между собой.
  – Ох, как ты достал-то, меня, а!!! – страшно рявкнул он и поднялся с кресла. – Ладно!!!
  – Другое дело! Р-р-р-р-р! Узнаю тебя, парррр-тнёррррр! – изобразил Кареглазый твердое, рокочущее "р" Джетро.
  – Сделай одолжение, заткни пасть!!!
  – Для тебя – все что угодно, – Кареглазый занял его место в кресле и снова закинул ноги на столик.

  Джетро разозлился не на тебя, но досталось тебе – с ним было ещё больнее и жестче. И от кареглазого хотя бы пахло приятно. От Джетро разило дешевым сигарным табаком так, что этот запах пробивался даже в твой проспиртованный мозг. Иногда от остервенения, он не попадал, и входил "куда положено", но всё равно было больно. Может быть из-за того, что он сильно злился, или из-за того, что был старше Кареглазого, пытка затянулась. Ты уже даже не могла кричать – только стонать и всхлипывать, и когда всхлипывала громко, он ничего не говорил, но рычал от злости и вбивал тебя в кровать всем телом. В эти моменты ты ощущала, какая ты маленькая и мягкая без платья, кринолина и корсета, и какой он большой и злой. Он был, как огромный, матерый, ещё сильный чалый жеребец лет десяти: беспородный, у которого из-под гнедой масти пробивается серебристый волос, и который кроет испуганно ржущую тонконогую годовалую английскую кобылу. Или как рассвирепевший серый кот, который давит лапой мышь.
  Наконец, он с хриплым ревом доскакал до финиша и отлип от тебя.
  – Ништяк, – сказал кареглазый и похлопал несколько раз в ладоши. – Сорвал все розы, выпил весь шоколад! Мой друг Джетро в форме! Без сомнений! Ну, я был прав? Вишенка что надо?
  – Пош-шел ты!!! – ответил старший, тяжело дыша.
  Тебе было, мягко говоря, не до них. Ты была одновременно опустошена, и в то же время немного счастлива, что твоё истерзанное тело оставили в покое.
  А у них там всё раскалилось. Молодой поиграл в Джетро, а Джетро был попроще, и он всей этой херни не понимал, но почуял, что им сманипулировали, и закусил удила.
  – Ну че, доволен!? – прорычал он, застегивая штаны и надевая перевязь с револьвером.
  – Успокойся, – твердо сказал Кареглазый.
  – Я спросил, ты доволен, партнер!? Ты, мать твою, доволен теперь, а!?!?!?
  – Я говорю, успокойся.
  – Что ещё сделать, чтобы ты от меня отстал!? Кого ещё надо выебать, убить, обыграть!?
  – Да никого. Всё путем.
  – Путём, говоришь!? Путём, да!?
  Если бы ты не была так обессилена и пьяна, то наверное, сейчас бы испуганно забилась в угол, потому что почувствовала бы, что в комнате вполне могут раздаться выстрелы. Но Кареглазый знал своего напарника хорошо, и знал, что делать – он протянул ему бутылку.
  – На, выпей.
  Джетро, еще раз выругавшись, выпил из горлышка, вытер усы, выпил ещё – и подуспокоился. Чиркнул спичкой, жадно прикуривая.
  – Ладно, – сказал он. Помолчал. Посмотрел на тебя, свернувшуюся клубком и уже почти спящую пьяным сном на пропитанной слезами подушке. С быстро потухающим наслаждением наркомана выдохнул дым. – Черт, такая девочка красивая, а? Не повезло ей с нами.
  – С нами всем не везёт. Так уж повелось, старина.
  – Это да. Пошли спать что ли? С утра на дилижанс.
  – Ты иди.
  – А ты что, не наигрался?
  – Не доиграл.
  – Чего-о?
  – Не доиграл, говорю.
  – Чего не доиграл?
  – С ней не доиграл.
  – В смысле?
  – Ну, знаешь, как в картах. Я сегодня хотел "клетчатого" докрутить "до скрипа", а тут она вошла. Сбила настрой. Его я отпустил, а её не отпущу.
  – А что ты с ней ещё хочешь сделать?
  – Да так... Не бери в голову. Ничего такого.
  Джетро опять помолчал. Потом сказал с подозрением:
  – Партнер. А ты точно не перебарщиваешь?
  – Я всегда перебарщиваю. Такой уж характер у меня, – Кареглазый пожал одним плечом. – Уже не перекроишь.

  В тот момент, тебя ещё мог бы спасти Джетро. Кареглазый чувствовал, что с ним все же хватил лишку: и с этим "раскис", и с "вишенкой что надо", с хлопаньем в ладоши. Эх, если бы только Джетро уперся сейчас рогом, опять завелся бы и рявкнул: "Все, хватит с неё, я сказал!" Тогда Кареглазый отыграл бы назад, оставил бы тебя в покое и не стал "доламывать", как растоптал когда-то ногами в блин уже сломанную, но все еще красивую игрушечную бригантину.
  Но Джетро очень устал. А главное, он сдался. Он сдался уже давно, три года назад, когда в сосновой роще смог нажать на спуск в первый раз и не смог во второй. А вместо этого расстрелял весь барабан в воздух и, когда револьвер стал впустую клацать бойком по бесполезным капсюлям, швырнул его в реку, упал на землю, обхватил голову руками и завыл в голос от бессилия, жалости и ненависти к себе. Он выл, пока не охрип, он бил руками по земле и рвал траву, а потом выбился из сил и только тихо стонал, ворочаясь под сосной. Он так и не простил себе ни эти "малодушные" выстрелы в воздух, ни этот вой, ни это бессилие. Не было в целом свете никого, кто сказал бы ему: "Джетро, ты же не виноват! Ты же хороший парень! Так вышло! Но ты-то не виноват!" Под грузом этой вины, мнимой или настоящей, он сломался, махнул на всё рукой и растворил всё хорошее, что в нем осталось в виски, сигарном дыме и мелких страстишках карточных игр. "Должен был сдохнуть. Не сдох – значит, не сдох. По херу теперь всё. Приказа "раскисать" не было," – так он про себя решил.
  И потому частенько ему вдруг становилось безразлично то, что минуту назад имело смысл.

  – Ладно, – сказал Джетро. – Ты только не проспи.
  – Мне тут на полчаса работы.
  – До утра тогда.
  – А, да, слушай, дружище, ты это... Можешь червю этому, коридорному, за дырку в стене заплатить? Ну, от её пули.
  – Могу.
  – И чаевых там насыпь нормально? Я отдам. Сделай сейчас, чтоб не забыть, ладно? И иди спать.
  – Ладно.
  Кина МакКарти уже спала и не знала, что с ней, напоенной дешевым бурбоном до рвоты, гнусно обманутой, сыгравшей во всю эту мерзкую игру и проигравшей больше, чем какие-то пять тысяч долларов, дважды изнасилованной, ещё можно как-то "доиграть".

  Но оказалось... Ох. Оказалось, что ещё как можно, Кина, ещё как можно...
  Джетро вышел из номера, Кареглазый спокойно докурил, затушил папиросу о ручку кресла, встал. Посмотрел на тебя ещё разок.
  – Нет, пора и честь знать! – хмыкнул он себе под нос. А потом достал из кармана опасную бритву и бесшумно открыл её.

***

  Последнее твоё воспоминание о вчерашнем (вернее, уже сегодняшнем) дне было смутным. Кто-то тряс тебя и твердил: "Проснись, Кина, проснись!"
  – Ох, дайте поспааать, – сказала ты измученно, с трудом разлепив губы.
  Но он тебя ещё потормошил, и ты поняла, что пока не откроешь глаза, спать тебе не дадут. Комната была залита тусклым предутренним полумраком.
  – Что ещё?...
  – Смотри! – сказал он. Лицо его расплывалось. У тебя перед лицом он держал руки в тонких кожаных перчатках, у одной был зачем-то обрезан указательный палец. В каждой руке было по монетке в пять центов.
  – Это тебе. Вспоминай меня почаще, милая.
  – Ссс... пасибо... – сказала ты. Или ничего не сказала, а просто молча отрубилась и уже не увидела, как он посылает воздушный поцелуй. Точно не помнишь.

***

  Итак, мы дошли до того момента, как ты очнулась на полу в своей комнате, в одном чулке и сорочке – более на тебе ничего не было.
  Ты попробовала подняться на ноги – и со второй попытки это получилось. Потом твой взгляд наткнулся на треснувшее зеркало. Ты, пошатываясь, подошла ближе и заглянула в него.

  Оттуда на тебя посмотрело какое-то чучело – красные глаза, распухшая губа, растрепанные волосы... Ты моргнула несколько раз, и по ответному морганию поняла, что эта женщина в зеркале, видимо, все же Кина МакКарти.
  Потом ты обвела взглядом номер.

  Монетки лежали на столике. А остальной номер... остальной номер был разгромлен вхлам: зеркало треснуло, занавески были сорваны (поэтому солнце и светило тебе в лицо), даже обои в паре мест ободраны, а легкий сквозняк гонял по полу перья из смертельно раненой подушки. Одно как раз и пощекотало твою щеку перед тем, как ты проснулась.
  Ты очнулась на полу неслучайно. Твой огромный чемодан (вычищенный вчера коридорным), валялся в углу раскрытый, как будто у него при виде тебя отвалилась челюсть. Твой саквояж был выпотрошен. А на кровати высилась груда одежды. Ты вытащила из этой кучи прожженные сигарой панталоны. Потянула носом воздух – кто-то вылил на гору тряпья остатки виски из бутылки, лежавшей теперь на ковре. На нем, кстати, были пятна.
  Ты надела панталоны и второй чулок, чувствуя, как всё внизу стонет, и жжёт, и зудит. Потом взяла корсет, покрутила в руках – завязки были спороты. Взялась за платье – разорвано, вернее, тоже вспорото. Ещё одно платье, любимое, лучшее – изрезано в лохмотья. Дорожный кринолин из китового уса – изломан. На гитаре – обрезаны струны, а корпус – разломан.
  Надо ли уточнять очевидное? Твоих денег, конечно, нигде не было.
  Короче, он не оставил тебе ничего, кроме панталон, чулок и двух монеток по пять центов. Как ты раньше думала: "Ради дела я готова пройти по городу голой?" Ох, нет, пожалуй, это был не тот костюм, в котором стоит отправляться на прогулку по Эллсворту...

***

  Было бы уместно, наверное, сесть и как следует прорыдаться за всё сразу, но, во-первых, слишком мутило, а во-вторых...
  А во-вторых в дверь постучали!
  Это был портье. Он сказал, что уже четвертый час, а расчет вообще-то в двенадцать, и что надо оплатить следующий день или съезжать. Ладно, разберемся.
  Ты сказала ему убираться к черту, но потом все же попросила захватить оттуда горячую ванну и кувшин чистой воды. Потом взяла ключ, выбросить который Кареглазый все-таки забыл, хоть и собирался, и заперлась на всякий случай.
  Потом оделась в то из платьев, которое было наименее изорванным. А, черт... Все равно было видно и кокетливые кружевные панталоны, и чулки, и то, что сорочка рваная. Петтикоты были похоронены где-то под грудой белья, наверняка в таком же состоянии, как и все остальное. В таком виде даже нос высунуть из номера было страшно.
  В следующий раз портье пришел с хозяином. Они попросили тебя открыть дверь. Нельзя было, чтобы они видели тебя в таком состоянии! Ты сказала, что тебя обокрали... и чтобы они позвали маршала или шерифа.
  За дверью всё затихло.
  – Но заплатить-то вы можете? – спросил хозяин.
  – Сейчас нет, я же говорю, меня обокрали.
  Пауза.
  – Но ванна-то...? – спросил хозяин. – Вода же остынет.
  Ты поколебалась. Но ванна... горячая ванна... это было слишком заманчиво! И ты сказала "да", отперлась и сняла с двери крючок. Эта ошибка была роковой, хотя если подумать, она мало что изменила в твоей судьбе – у них же был свой ключ, да и выломать такую дверь они бы смогли, просто не хотели.

  Хозяин вошел в номер. Он посмотрел на тебя, на номер, потянул носом воздух, потом снова посмотрел на тебя.
  – Дело серьезное, – сказал он. – Надо идти к маршалу. Прямо сейчас, мэм.
  – Но я не могу пойти в таком виде.
  – Правильно! Но и тут его ждать не следует. Пойдемте, я вас отведу...
  – Куда?
  – В другую комнату, там хотя бы почище. Там вам будет лучше и спокойнее. Пойдемте-пойдемте!
  – А где ванна?
  – Да там как раз и стоит!
  – Мисс, кто это всё сделал? – спросил портье.
  – Те двое. С которыми я играла.
  – А-а-а... а как они в номер-то попали?
  Что ты могла ответить?
  – Погоди-ка с вопросами, парень. Не видишь, даме плохо!
  Они, поддерживая тебя под локти, спустились по лестнице. Слава богу, в лобби никого не было. Хозяин кивнул коридорному. Все так же держа тебя под локти, они двинулись... к дверям?
  – Эй! – крикнула ты, вяло упираясь. – Куда вы меня...
  Тут они перестали ломать комедию и грубо вытащили тебя на крыльцо.
  – Значит так, – сказал хозяин. – Вещи я конфискую за ущерб. И чтобы я тебя здесь больше не видел. Исчезни! Поняла? А то хуже будет! Всё, пошла.
  И они кинули тебя с размаху с крыльца прямо в ту самую жирную, холодную, вязкую канзасскую грязь.

  Ты провалилась в неё почти по локти, брызги попали на лицо, и кончики растрепанных волос оказались в грязи. Матерь Божья!
  – Исчезни! – повторил хозяин. Дверь закрылась.
  Всё просто – ему не нужна была такая реклама отеля, который позиционировался, как "приличный". Шлюха (а выглядела ты сейчас именно так) напилась, видимо, проигралась в карты, палила в людей из пистолета и в пьяном отчаянии разгромила номер. А потом отказалась платить и заявила, что её обокрали. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!
  Это для тебя все было ясно: "Вы что, идиоты?! Я что, свои платья сама изрезала!?" А для них это была мутная история, в которой неинтересно разбираться: "А кому это вообще могло понадобиться? И зачем? Бред какой-то. Ладно, люди, а тем более женщины, и не такое спьяну творят."
  Проще сделать вид, что ничего вообще не было. А те двое... во-первых, они уже далеко. Во-вторых, они-то вроде были более-менее приличные, вон, даже дырку в стене, и ту оплатили, а уж сколько коридорному на чай дали! А в-третьих, хозяин на раз выкупил по повадкам, что с такими людьми, как они, задираться может выйти себе дороже. В общем... Какой шериф? Какой маршал? Ничего не было. Ты заявишь кому-то, что тебя обокрали? Эммм, попробуй! Кто тебе в таком виде поверит? Надо просто вымарать тушью твоё имя в гостевой книге, продать вещи, сделать ремонт... и забыть. Разбираться? Чтобы что?

  Рядом никого не было, но вдалеке на улице бродили какие-то люди. Они покосились на тебя, но никто не поспешил, чтобы подать руку. Наверное, похожие сцены в этом городе периодически случались. Хотя, может это было и хорошо? Подойдут, а ты – при полном параде: в драном платье, в грязи и перегаром разит... ой, мамочки...



  Ты с трудом выкарабкалась из грязи. Там, на главной улице Эллсворта, на веки вечные сгинули в буром месиве твои красивые туфли. Искать их тогда показалось тебе безумием. Минут десять спустя ты об этом пожалела, но было уже поздно отыгрывать назад...

***

  Споткнувшись и чуть ещё раз не упав, ты все же добралась до проулка. Из окна дома над головой доносился гомон голосов и смех.

  Был бы здесь Лэроу, он бы придумал что-нибудь, сказал бы тебе: "Мисс МакКарти, ни за что не берите это в голову! Слова – это просто потревоженный воздух! За ширму, за ширму и сидите там пока! А я улажу дело с отелем."
  Был бы здесь Фредди, он бы обнял тебя, вот такую, как есть, грязную, и сказал бы: "Не унывай, Кина! Не унывай! Ты же ирландка! Мы не унываем, это у нас в крови! Знаешь ведь, я тебе говорил: у всех людей семь смертных грехов, а у ирландцев всего один – уныние!"
  Был бы тут был Майк Огден, он бы в недоумении раскрыл свои светлые голубые глаза, набросил бы тебе на плечи плащ, прижал бы к себе и не отпускал бы, пока ты не выплакалась у него на плече, гладил бы по голове, приговаривая: "Ну-ну-ну...". А потом, сказав: "Мисс МакКарти, вы подождите тут, я мигом!" – спалил бы нахер этот отель (и полгорода, если понадобится), достал бы тех двоих из-под земли, застрелил бы их, повесил и ещё раз застрелил уже у тебя на глазах.
  Был бы хоть кто-то! Но никого не было. Ты была тут одна.

  А это был даже не Эбилин. Это был, мать его, Эллсворт – город с дурной славой.

ссылка

***

  Тебе срочно надо было вымыться. Но как? Ты не знала, где тут колонка, в каком доме можно попросить помощи, а какие лучше обходить стороной, и даже десять центов остались в номере. Но ты вспомнила, что проезжая вчера на дилижансе, видела ручей, берега которого поросли кустами в нескольких местах. Вообще-то это был не ручей, а Смоки Хилл Ривер, но шириной она тут была метров шесть от силы.
  Босая, полуодетая, бочком-бочком проходя в щели между домами, где пахло мочой и валялись разбитые бутылки, ты вышла из города к ручью и спряталась в кустах на берегу. Хоть бы никто за тобой не увязался! Нет, вроде никого.
  На берегу пахло тиной и палым листом.
  Ты разделась, вошла в ручей. Стоял октябрь, и хотя воздух был теплый, градусов двадцать пять, вода была, конечно ледяная – она резала холодом. В кожу впились тысячи иголок. Но надо было смыть с себя всё это.
  Темная вода напомнила тебе страшную ночь на Миссисипи: 1865-й год, пароход "Султанша". Ты, вероятно, ещё не до конца понимала, что с твоей жизнью только что произошла катастрофа сравнимого масштаба, "взрыв котлов."
  Стуча зубами, ты зашла по пояс, смыла грязь с рук, с кончиков волос. Опустила в воду лицо, даже с некоторым с наслаждением омыла распухшие после игры в "пас-рэйз" соски. Поколебавшись немного, жадно напилась – аж зубы заломило.
  Оскальзываясь по глиняному склону, ты вылезла на берег. Жаль, что там не было художника с кистью, потому что в этот момент ты, даже мокрая и дрожащая, смотрелась невероятно красиво: оскорбленная людьми американская речная нимфа из какого-то непридуманного никем мифа.
  Увы, платье постирать не удалось – в мокром ты замерзнешь, совсем без платья тоже... Сколько оно сохнуть будет? Да и куда ты пойдешь без него? Не ночевать же тут, в кустах... По ночам было градусов восемь. Снова оделась в грязное, прямо на влажное, заледеневшее тело. Господи, как холодно. Как больно. Как унизительно. Как одиноко.
  После этого ты села, обняла себя за плечи, сжала колени, и дрожа, стала думать, что же теперь делать.
  Соображалось плохо – одновременно и мутило, и очень хотелось есть.
  На секунду подумала – утопиться бы! Но ручей был мелкий, ты сразу представила, как одеревеневший труп потом найдут ниже по течению, подцепят багром, вытащат... И тыча пальцами в кружево на панталонах скажут: "О, смотри-ка, ещё одна шлюха всплыла." При этих мыслях сразу перехватило горло, ты поняла, что это слишком ужасно.
  Нет.
  Ты встала и тихонько пошла к городу. В сумерках на окраине нашла какой-то сарай с сеном, не запертый. Спряталась в нем, залезла в сено и лежала в оцепенении, пока не заснула. Надо было набраться сил, как-то это всё переварить, пережить. В сарае пищали мыши (почти как у дедушки, только там летучие были), но людей в Эллсворте ты, вероятно, боялась больше. И правильно.

***

  Тебе приснился Лэроу.
  – Qui n'as pas ni loi ni doi? А? – спросил он насмешливо, качая головой.
  – Я у вас взяла четыре тысячи! – вспомнила ты. – Простите, я в таком виде...
  – Вздор! – сказал он. – Нарушайте правила дерзко... Кто они были, кстати?
  – Пехотинец и кавалерист, – вздохнула ты.
  Он подошел к тебе. Ты дотронулась до него. Вы о чем-то говорили. Он обнял тебя. Что-то у него там внизу упиралось тебе в живот, нажимало.
  "Он? Мистер Лэроу?!"
  – Что поделаешь! Вы слишком любите играть, как и я. А всякое действие, – он поднял палец в воздух, – рождает противодействие!
  – Да? А почему вы...
  – Я сдал себе восьмую пять раз, а вы не заметили. Но потом уехали от меня. Закономерный итог, не так ли?
  – Мистер Лэроу, а вы можете прекратить это?
  – Прекратить что? – спросил Лэроу, озадаченно.

  Ты проснулась, потому что что-то действительно настойчиво тыкало тебя чуть ниже пупка.
  Это была палка.
  Над тобой стоял мальчишка, лет десяти-двенадцати, и осторожно тыкал ею в тебя. Очевидно, он по малолетству понял известное выражение об "игре в палки-дырки" слишком буквально. Под левым глазом у него был пожелтевший уже синяк. "Это его отец так", – догадалась ты. Губа рассечена. "А это мама приложила."
  Он насторожился, увидев, что ты открыла глаза.
  Ты прогнала остатки сна, поднялась на ноги, отряхнула прилипшее сено. Ты очень сильно замерзла, но была жива.
  – Доброе утро, – сказала ты, подышав на руки.
  – Ты грешница? – спросил он. – Как в Библии?
  Надо было сваливать, пока он родителей не позвал. Всё понятно тебе стало с этим городом. Он был из того места в Библии, где Бог сильно разозлился.
  Ты не ответила, а пошла оттуда быстрым шагом.
  – Грешница! Грешница! Грешница-скворешница! – закричал тебе вслед мальчишка. – Тю-лю-лю-лю-лю!
  Он бросил тебе в спину несколько комьев земли, и ты побежала бегом.

***

  Укрылась ты все в тех же кустах у ручья, немного согревшись на бегу. Ничего, скоро солнце взойдет, станет потеплее.
  Ты посидела, снова размышляя о том, куда же теперь пойти и что делать. Задумалась, а потом услышала, как ярдах в двадцати тявкнула собака.
  – Бадди, след! – крикнул знакомый, звонкий мальчишеский голос. – След! Ищи! Ищи!
  Этот малолетний гаденыш собаку привел. Ты посмотрела вокруг... палку бы взять. Палки не было, но ты нашла хороший камень по руке. Сейчас кинешь в него, он отстанет.
  Ну что, сидеть ждать, пока с собакой тебя найдет? Или выйти из кустов? Гаденыш.
  Ты разозлилась. Хотя, стоп! А вдруг он тебе поесть принес? Это было бы ох как здорово – под ложечкой сосало! А вдруг это яичница с беконом? Сухари? Да хоть яблоко бы... Может, с камнем погодить?
  Ты выглянула из-за кустов... и обомлела. Он был не один – он привел друзей.
  – Вот она! – крикнул он, показывая пальцем. Их было шестеро, мальчишек от восьми до тринадцати лет.
  Они смотрели на тебя, ты смотрела на них. Ну, и личики. Банда.
  – Как тебя зовут? – спросил один.
  – Мисс МакКарти, – ответила ты, призвав на помощь все достоинство, которое у тебя ещё оставалось.
  – Не лги! – крикнул самый первый. – Никакая ты не мисс! Ты грешница.
  Полагаю, что как девушка, знакомая с Законом Божиим, ты резонно заметила, что может и грешница, но Господь велит прощать, и кто без греха, пусть первый бросит камень. Может, они в церковь ходят?
  Дальше подал голос картавый, с оттопыренным ухом – за него его, похоже, часто таскали. Он отвесил такую реплику, от которой у тебя холодок пробежал по спине:
  – Она не гъешница. Она шъюха. Дядя Дугъ-яс гово-ит, шъюх надо т-ыахать.
  – Твой дядя Дуглас вечно ходит алкоголизирррованный! – с гордостью за то, что знает умное слово, и за то, как звонко у него получается "р", сказал другой, самый маленький. А, понятно: сын врача или аптекаря, нахватался у папы.
  – Не умничай, – огрызнулся картавый.
  – Нет, – сказал самый первый, с собакой. – Она грешница! Она сама так сказала.
  Фух, это всё же лучше. Библия учит прощению, в отличие, похоже, от дяди Дугласа...
  Но черта с два:
  – А грешниц наказывают. Давайте её накажем!
  Эта идея всем понравилась, и они пошли на тебя, злые, жестокие, привыкшие к травле дети фронтира. Не виноватые в том, что в их когда-то тихом городке насилие и разврат вдруг резко стали нормой. И что в тех местах из Библии, которые цитируют пастыри, постоянно кого-то наказывают.

  Ты не захотела выяснять, как именно тебя будут наказывать за чужие прегрешения. И хоть за тобой и водились кое-какие грехи, ты швырнула в них камень и бросилась бежать через луг. Они побежали за тобой.
  – Тю-лю-лю-лю-лю! – кричали они и смеялись. Собака лаяла.
  Ты бежала долго, потом наколола пятку и упала. Может, отстали? Обернулась – они спокойно шли в отдалении, но заметив, что ты упала, поднажали. Ах, ну да, у них же собака. Они тебя всё равно найдут.

  Они гоняли тебя ещё с четверть часа, может быть, воображали себя индейскими охотниками или наоборот кавалеристами генерала Крука или генерала Кастера. Ты запыхалась. Надо было менять тактику. Ты пошла к дороге.
  Тогда они спустили собаку. Собака была маленькая, лохматая и не очень злая: она только прыгала вокруг тебя и заливисто лаяла, но ты боялась, что если побежишь – она тяпнет за икру. Ты замешкалась, и тогда они тебя нагнали. У них были в руках комья земли, они начали обстрел из всех орудий в стиле адмирала Фаррагута, а ты в отчаянии закрывала лицо руками. Спасибо, что не камнями кидали, как в Библии! Потом они стали быстро тебя окружать. В глазах у них горел азарт.
  – Заходи справа! Пит – ты слева!
  Они прижали тебя к канаве у дороги и столкнули в неё. Ты уж совсем выбилась из сил и осталась лежать там, не поднимаясь. Канава была неглубокая, может, по колено или чуть глубже, но с крутыми склонами. Хорошо, что за прошлый день земля немного подсохла, и в канаве не было воды.
  Дети стояли над тобой и совещались.
  – Как мы её накажем?
  – В Библии их побивали. Давайте её побьем.
  – Меня отец ремнем порет. Значит, и её так же.
  – А есть ремень?
  – Нет...
  – Можно прутом!
  – Нет, она грешница! Надо из Библии наказание!
  – Там голову кому-то отрезали и на подносе принесли.
  – Да, было.
  – Ты че, дурак, это святой был, который крестил. А отрезали из-за грешницы как раз!
  – А, точно.
  – Это место пастор Даффи читал, когда маршал ранил помощника из-за грешницы.
  "ДА ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД!?" – подумала ты. – "Маршал стрелял в своего помощника из-за девки? Чт... Что-о-о!?"
  – А на прошлой неделе одного дядю вываляли в перьях! – ох, вот это поворооот...
  – Кто знает, где деготь взять?
  – А перья где возьмем?
  – Подушка нужна...
  – Да...
  – На конюшне деготь есть! Я знаю, где ведерко украсть.
  – Надо костер развести, чтобы горяяячий стал...
  Но это, конечно, они хорохорились, а может, нарочно тебя пугали. Победило, как всегда, привычное.
  – В Библии в перьях тоже не валяли.
  – Может, все-таки просто выпорем?
  Пороли, видимо, их тут всех, даже мелкого из аптеки. А может, нормальные дети, которых дома не бьют, просто в таких бандах по улицам не бегают?
  – Ладно.
  – Сейчас ты у нас покаешься, грешница. Помните, как пастор Даффи кричит? ПОКААААЙТЕСЬ, БЛУДНИЦЫ ВИВИЛОНСКИЕ! – передразнил тот, самый первый, гладя собаку между ушами. Все засмеялись.
  – У меня ве-ёвка есть, – сказал картавый. – Давайте свяжем ей у-уки сначава!
  – Пит, а Пит, наломай прутьев быстренько!
  – Аг-а-а-а! – злорадно сказал Пит.
  Веревка была ненастоящая: тоненькая, похожая на шнурок, в ярд длинной, и ты представила, с какой силой они перекрутят тебе ею запястья, чтоб было "надежно". Но они не очень хорошо знали, с какой стороны взяться за дело, поэтому малость замешкались.
  Они спустились в канаву, ты машинально стала отодвигаться от них, отползая спиной вперед по дну и не сводя с них глаз, пока не уперлась в того, который стоял позади.
  – Оп-па! Попалась! – сказал он, и нажал ладонями на твои плечи.

  Шесть пар деловитых, худых мальчишечьих рук, с грязными ногтями. Эти руки, наверное, поджигают муравейники, стравливают жуков с пауками, привязывают кошкам к хвостам консервные банки... Сложно было понять, воспринимают они тебя, как взрослую, или как большую девочку, над которой по каким-то странным правилам взрослых можно безнаказанно издеваться почти как угодно.
  Знаешь, Кина, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими ребятишками, которых бьют родители? И те, и другие абсолютно лишены пощады к пленникам. Именно это ты прочитала у них в глазах. Ты теперь понимала, откуда взялась жестокость в волонтерах Чивингтона, которые на Сэнд Крик по слухам рубили саблями индейских женщин с грудными детьми. Волонтеры же были вот примерно такими "детьми", прошедшими всё это, только лет на пять-семь постарше, сильнее, злее и с саблями. Ты-то хотя бы была белой, а индейцы – вообще никем.

  Ты слышала, как трещит куст, из которого Пит выламывает им всем по розге, и понимала: ох, как они будут тебя пороооооть! Со свистом! А сын аптекаря будет бегать, толкаться и говорить: "Дайте и мне! Дайте посмотреть"! Когда его к тебе подпустят, там уже особо нечего будет наказывать. Раз по двадцать на шестерых... сто двадцать ударов... На каком ты начнешь "каяться" в голос, прекрасно зная, что это абсолютно бесполезно, потому что дело тут вовсе не в покаянии?
  Придумают они что-нибудь ещё, когда им надоест или просто бросят тебя здесь? А руки развяжут? Или так и оставят лежащей лицом вниз в канаве: подходи, кто хочет, бери, что хочет? И ещё, если помнят, как выводить буквы (тут вся надежда на сына аптекаря), оставят записку: "Грешнитса-скварешнитса".
  Но почему-то ты не могла себя заставить даже заплакать или сказать им хоть что-то. Словно они были не люди, а зверьки, а перед зверьками ты же не будешь плакать или упрашивать их, даже если они собираются тебя съесть.

  Однако в любом случае Бог, если он есть, был все же не в восторге от их интерпретации Священного Писания – даже раньше, чем они тебя связали, раздался стук повозки. Слава Богу! План с дорогой сработал!

***

  Это была обычная фермерская повозка, кажется, порожняя. Мальчишки на время оставили тебя в покое и стали смотреть, кто едет.
  – Это дядя Оуэн! – крикнул один из них.
  Повозка остановилась рядом.
  – Доброго дня, сэр! – сказали мальчишки нестройным хором. Очень вежливо, чтобы этот дядя Оуэн поскорее уехал.
  – Эу, малышня! Вы почему не в школе?!
  Мальчишки переглянулись.
  – Так это... Нет занятий! У мисс учительки зуб разболелся! – соврал один.
  – А-а-а... – сработало, похоже. – А это кто там у вас?
  – Да это, сэр, так там...
  – Кто это, я спросил?
  – Это гъешница, сэл! Мы её это... наказываем.
  – Чего-о-о?
  Он спрыгнул с повозки, посмотрел на тебя и хмыкнул.
  – Значит так, малышня! К этой "грешнице" не подходите больше. От неё заразиться можно. Поняли?
  – Да, сэр, поняли.
  – Лан, бегите.
  – Куда?
  – Валите отсюда я сказал! – рявкнул дядя Оуэн, избавляя тебя от стаи маленьких мучителей. В последний момент ты увидела, как изменились их лица – обычные, испуганные дети, никакие не зверята. Мальчишки, как мальчишки. Они кинулись прочь – только пятки засверкали. Собака помчалась за ними.
  – И ты к детям не подходи, поняла меня?
  Ему было лет тридцать пять, он, наверное, жил здесь ещё до того, как пришла в город скототорговля. Высокий лоб, широкие плечи. И лицо, вроде, не злое. И, Слава Богу, Оуэн был абсолютно трезв, вероятно, в виду раннего часа! Это был шанс...

  Ты набралась смелости и поднялась на ноги.
  – Сэр, меня зовут мисс Кина МакКарти!
  Он заржал.
  – Да я вижу, да. Её величество королева Британии, ешки-мандавошки! Ах-ха-ха!
  – Это правда! Меня многие знают в Эбилине.
  – Да уж я не сомневаюсь!
  – Я была в вашем городе проездом из Канзас Сити в Денвер.
  – Вот и ехала бы себе...
  – У вас в городе меня обокрали и...
  – И что?
  Слова "меня изнасиловали" в те времена, если к ним не прилагались негры, индейцы, батальон солдат или тяжкие телесные увечья, означали примерно: "Здравствуйте, я – падшая женщина, скажите, где расписаться." Ты это знала.
  – И выселили из гостиницы.
  – Правильно сделали, я бы тоже выселил! – у него в голове никак не прорисовывалось, что это сейчас ты выглядишь, как оборванная уличная девка с распухшей губой, а ещё позавчера была прекрасно одетой, богатой, эффектной дамочкой, перед которой снимали шляпы и приносили кофе в номер. – Ещё раз к детям подойдешь, получишь вот этого! – он достал из-под козел и сунул тебе под нос ременной кнут.
  Ты сглотнула. Это был ни черта не прутик.
  – А теперь брысь отсюда!

  И в общем, в этот момент ещё можно было убежать. Но, наверное, так не хотелось снова остаться одной в мире с мальчишками, мышами и бродячими собаками, и страшновато, что если Оуэн тебе не поверит, то и никто никогда не поверит. Ты предприняла ещё одну попытку.

  Глупо было бы говорить, что ты картежница, или ехала получать наследство, но можно было сказать, что ты музыкант! Не идеально, но хотя бы можно же доказать!
  – Мистер! Я музыкант. У меня в номере была гитара! Это можно проверить. Я не вру! Помогите мне!
  – Слушай, музыкантша, – он наклонился и вдруг ловко схватил тебя за ухо. Ты вскрикнула от боли. Никто никогда не хватал тебя за ухо. Он вытащил тебя из канавы на дорогу. – Зубы мне не заговаривай. Я знаю, кто ты. Поняла?
  Ты хотела кивнуть, но тогда бы, наверное, ухо оторвалось, так что ты только хлопнула глазами.
  Вдруг он, не дождавшись ответа, отпустил тебя, так что ты попятилась, чуть не оступившись. Ты не сразу поняла, что случилось.
  А случилось вот что: Оуэн, который до этого момента кроме презрения и некоторой жалости ничего к тебе не испытывал, внезапно разглядел, что вообще-то под грязным платьем – сногсшибательная двадцатилетняя красотка, сладкая, как апельсиновый джем. Немного потрепанная, но это как спелое яблоко "с бочком" – "пойдет"! Ты заметила этот приторный взгляд, будь он неладен, какой бывает у мужчин, глядящих на доступных женщин. Когда-то за один такой взгляд ты бы влепила пощечину, но, похоже, такой ход мог закончиться печально. Не надо было год учиться премудростям Лэроу, чтобы понимать, о чем он думает: прямо в канаве, или на пустых мешках, лежащих в повозке, или где в сторонке? И ещё, возможно, надо ли заплатить, или и так сойдет.
  Ты замерла, как лань, почуявшая опасность, готовая сорваться с места. Но ты знала, что если бросишься бежать, он, наверное, бросится за тобой и легко догонит – босую и почти два дня ничего не евшую.
  – Кина, значит?
  – Мисс Кина МакКарти, – повторила ты тихо, едва дыша.
  – Да понял я. Герцогиня драная, вот ты кто.
  "Графиня вообще-то," – подумала ты, но, вероятно, вслух от греха говорить не стала.
  Он посмотрел на твою грудь, едва прикрытую тряпками, в которые превратил твое платье Кареглазый, и ты невольно прикрыла её рукой. Тогда взгляд его скользнул по бедрам. Он почесал небритый подбородок. Вообще он был, конечно, не твоего типажа, но и совсем не урод – в нем чувствовался мужчина с руками и головой, который не прочь поработать и тем, и другим. Была бы ты девушка попроще да встреться вы на танцах, может, даже запала бы на него...

  Но ты была той, кем была.

  Ты поняла, что его первый порыв прошел, и в душе у него началась борьба ангелов и демонов. Ангелы говорили: "Да зачем тебе это надо? Ещё правда заразишься чем-нибудь... Потом опять же, ты ж женат! А если дети увидят?" Демоны говорили: "Смотри, какие бедра. У твоей жены таких нет. Запусти ей руку... да, туда прямо! Просто потрогай для начала."
  Да, он малость забалдел от твоих бёдер.

  Ангелы сказали: "А если она сопротивляться будет? Ты что, изнасилуешь её, Оуэн? Ты никогда ещё..."
  Но демоны возразили: "Пфф, зачем насиловать!? А кнут тебе на что? Разок приголубишь "для ума" – она всё поймет и будет шелковая и даже ласковая."
  Тогда ангелы сказали: "Эй, Оуэн, ты чего, рехнулся, а!? Какой кнут!? Ты что – всё уже, совсем тю-тю!? Кто бы она ни была, она – голодная, замерзшая, беспомощная девушка у дороги. Октябрь на дворе!!! И ты вот так вот... Ты чего? Что с тобой не так, мать твою!? Господь всё видит, Оуэн!"
  Но у демонов был ответный железный аргумент в духе эпохи: "Раз в канаве валяется, значит, заслужила! Пользуйся, если не дурак. С ней можно делать всё, что хочешь. Всё-всё, Оуэн."
  Потом демоны добавили еще один аргумент, покруче, персональный: "А помнишь, тебе было двадцать лет, ты ещё в Канзас не переехал и был не женат... Была там девчонка на танцах, такая насмешливая... и ты ночами так мечтал... волосы намотать на кулак... и прочее? А хочешь сейчас так? Так хватай эту "мисс МакКарамельку" за ухо и веди в кусты! Смотри, волосы какие! Этой "Кине" столько же лет, сколько ей тогда было. Удачно! А со спины – так вообще не отличишь. А мы повозочку посторожим, м-м-м?"
  Тут он, размышляя обо всем этом, медленно облизнул губы кончиком напряженного языка. Он сделал это ооочень нехорошо. Тебе прямо тоскливо стало от того, как он это сделал.
  Ангелы промолчали. Тяжело спорить с тем, что пятнадцать лет лежало в памяти, зарастало-зарастало, да не заросло.
  Демоны сказали: "А ещё... ты тоже заметил, да? У неё, похоже, французский акцент! Ох, она штучка. И она голодная, как верно заметили джентльмены с крыльями из проигрывающей команды. Дай ей поесть. А потом она всё сама сделает. Француженки – они умеют! У тебя никогда француженки не было и не будет. У тебя только Мэри Энн, в веснушках и дура. Что, не так? "Моя дура в веснушках!" – ты сам так и сказал почтальону, когда вы выпили лишку. И постарела, кстати. А эта... эта – карамелька. Имя-то какое выбрала... Кина... Кина – слаще апельсина! Потекла слюна? То-то, брат. Себя-то не обманешь."
  Почти все эти мысли, хотя и не так подробно, ты читала, как в открытой книге, на его простом, деревенском лице, которое менялось то в одну, то в другую сторону – он то немного отводил глаза, то снова впивался ими в тебя. И когда он и правда жадно сглотнул, стало жутковато. Он ещё раз окинул твою фигуру взглядом, и взгляд его зацепился за...

  Позавчера на тебя впервые направляли револьвер, и это было страшно. Но, наверное, никогда, ни раньше, ни позже, никакие наведенные стволы не требовали от тебя столько мужества, чтобы стоять и не бежать прочь, сколько потребовалось тогда, в октябре 1867 года. Когда Оуэн, самый обычный канзасский фермер, который и жене-то изменял всего пару раз по пьяни, вдруг заметил, на боку у твоих уже порядком уляпанных в грязи и траве, прожженных сигарой панталон кокетливый бантик из атласной ленточки. Второй бантик с другой стороны был кое-как прикрыт платьем, а с этой вот, не спрятался...
  Есть такое выражение – раздевать взглядом. Неизвестно, какие там струны у него в душе задел этот бантик, но он так завелся, что взглядом тебя не только раздел – он сделал им с тобой уже вообще всё. Взглядом он устроил с твоим телом Первое Сражение при Дип-Боттоме, Битву За Воронку и Второе Сражение при Дип-Боттоме, вопреки истории выиграл их все и прошелся по твоему Петерсбергу победным маршем. Взглядом он тебя выпивал, съедал и выплевывал косточки. Взглядом он тебя разрывал по всем швам. Его взгляд был как костер, в котором ты, как личность, таяла ледышкой и исчезала без следа.
  Бежать было опасно, а стоять перед ним было невыносимо. В его ошалевших глазах ты прочитала столько всего... Но ты была сильная. Ты все же не упала на колени прямо на обочине и не стала, закрыв рукой этот чертов бант, бормотать дрожащими губами, глядя на него снизу вверх: "Оуэн, ну, пожалуйста, ну, не надо!" Тем более, что это бы вряд ли бы помогло.

  Ты чувствовала, что он сейчас опаснее даже, чем Кареглазый. Кареглазый играл в мерзкую, тупую игру, смысл которой был в том, что люди говорят, делают и испытывают не то, что хотят, и из-за этого переживают сильные эмоции, которые он чувствует и кайфует "как в детстве, только сильнее". Это, конечно, наносило людям раны, но они зарубцовывались, зарастали, и может, через несколько месяцев или через год, через сто горячих ванн и триста спокойных, тихих ночей, ты была бы уже почти как прежде. Оуэн же ни в какие игры не играл, а в мире его демонов ты была куском послушного нежного мясца, который либо подчиняется, либо ему делают очень больно, после чего никаких своих желаний у него остаться не должно. После такого ты могла надолго превратиться в бессловесную куклу, в которую если не вдохнет кто-то очень добрый новую жизнь, то обычные люди будут трепать, трепать... пока не затреплют окончательно. Это был бы страшный конец.
  Хотя скорее всего так далеко ты в тот момент не заглядывала.

  Ангелы его тогда уже только устало пожали плечами: "Ну, ты решай, Оуэн. Ты – мужчина, ты и решай. Не говори потом, только, как Адам, мол, это всё она, блудница эдакая, яблоками трясла, это не я, мол, виноват..."

  Потом он на секунду опустил веки. А когда он их поднял, то посмотрел, наконец, не на кружева, а в твои глаза. Что он там прочитал?

  Ты непроизвольно вздрогнула – такой разительной была перемена. Всё ещё колеблясь, он сказал:
  – Давно ела?
  – Давно.
  Он порылся под козлами, достал сверток, протянул тебе, старательно избегая смотреть вниз. Ты засомневалась, но голод был сильнее, и ты осторожненько взяла этот сверток.
  – Мой обед между прочим, – проворчал он, решив, что ты брезгуешь и немного обидевшись. – Ты не шлялась бы тут. По этой дороге скот гоняют. Сама понимаешь. Ковбои после перегонов шалые. А ты... вон какая. И не одета почти. Не все такие добрые, как я.
  Будь ты итальянкой не наполовину, а полностью, я думаю, ты могла бы не сдержаться и крикнуть: "Добрый, как же! Так меня напугал, гад! Отстань от меня! Отвали! Уйди! Ублюдок, сволочь! Видеть тебя не могу! Панталоны ему кружевные не понравились... НЕТ У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ДРУГИХ! Карамель ему с апельсинами подавай! Дип-Боттом ещё этот... Какой же ты урод, Оуэн! Убирайся домой, к жене! Или лучше иди в ваш вшивый бордель, сними там себе шлюху, и пусть она поскачет на тебе и вытрахает у тебя из головы всю эту прокисшую дрянь! Которая заняла в твоей башке всё то место, где у нормальных людей сострадание! Или, если слабо, иди напейся и проспись!" – и ещё много всяких слов, которые, конечно, не красят леди. Но полагаю, что более практичная ирландка зажала итальянке рот, и ты просто кивнула.

  Потом он добавил неловко:
  – Ты это... извини, что я тебя за ухо. Это, пожалуй, зря было.
  Ты кивнула.
  – Ты... и вообще тоже... извини! И за герцогиню тоже. И за кнут. Это все не нужно было. Ты не ходи тут больше. Иди там в городе в "Куин оф Хартс**". Там таким как ты спокойнее все-таки. Я бы подбросил... но мне тут на поле надо! Да тут и пешком недалеко. День хороший. Один из последних, наверное.

  Его отпустило. Он уже спокойно посмотрел вверх, в осеннее канзасское небо, на тяжелые, медленно плывущие облака. Другой человек.
  Если ангелы существуют не только у нас внутри, они тоже смотрели на него оттуда и пожимали друг другу руки в своем пафосном небесном клубе (кто сказал, что ангелы – не джентльмены?). А где-то под землей его демоны зашипели гремучими змеями и свернулись в клубок до следующего раза. "Следующего раза у тебя не будет, придурок! – пообещали они. – Последний шанс. Прямо сейчас хватай её за шкирку, выдавливай из неё всю эту карамель и слизывай, пока не затошнит! Ну, давай!"
  "Да уже тошнит... Ну и ладно, пусть не будет никакого следующего раза", – угрюмо огрызнулся на них Оуэн, и они совсем затихли, перестав баламутить хвостами мерзкое, забродившее варево его темных желаний.
  Ты почувствовала, чего ему всё это стоило, что он может быть, будет неделю ходить, как в воду опущенный, а может быть, сегодня же вечером запьет по-серьезному. Разрываясь примерно пополам между "о, Господи, я чуть её не..." и "а черт! Жаль, что все-таки не...". Но он был тоже сильный, он справился, и это было главным, а в свертке, который он дал, кроме еды, кажется, была ещё и горсточка надежды.
  – Мне ехать надо. Прощай.
  Он забрался на козлы и уже взял вожжи, но обернулся напоследок и, с любопытством прищурившись, спросил:
  – Слушай, а это... ток честно! Ты француженка наполовину, нет?
  – Нет. Я из Луизианы.
  – А-а-а, вон оно что. Далёко занесло. Ну, прощай. Кина.

  Он чмокнул губами, и повозка заскрипела, чавкая по грязи. Она ещё не скрылась из виду, когда ты развернула сверток и набросилась на еду, как бешеная.

ссылка

***

  Содовые крекеры, бекон, кусок пирога с курицей, яблоко ("с бочком", но спелое – пойдет!) – ты проглотила их, почти не замечая вкуса.
  Куда дальше? Эта дорога вела в две стороны, но смысла идти в поле не наблюдалось. Ты пошла назад, в Эллсворт.

  В город ты вернулась ещё краше, чем была: "платье" – в следах от комьев земли, на чулках – травяная зелень, один чулок так вообще всё время сползал – подвязку потеряла, пока бегала от мальчишек. Но ты, наконец, поела, и в голове немного прояснилось. Ещё побаливало кое-где от художеств Кареглазого и его напарника, но тебя больше не мутило и не было слабости в теле. Господи, хоть что-то хорошее произошло!
  Надо было обдумать, что делать дальше, собраться с мыслями.
  Хотя городок и был совсем небольшой, ты его не знала. Ты опять прошла немного задними дворами. В просветах между домами было видно людей, но они оттуда вряд ли бы тебя заметили и разглядели.
  Ты села на землю между какими-то невысокими, по пояс, заборами, так что тебя стало вообще не видно с главной улицы, закрыла лицо руками и попыталась как-нибудь выбросить из головы Оуэна с его демонами и подумать о своем положении.

Этот кусок – мысли Кины о ситуации, которые я на свой страх и риск сюда вставил, поскольку я думаю, что персонаж представляет мир и расклады лучше, чем игрок. Если я где-то что-то не так написал, и на твой взгляд она бы так думать не стала – говори, поправлю или уберу. Могу вообще убрать весь кусок и оставить полностью на твоё усмотрение. Но советую хотя бы с ним познакомиться, поскольку если Кина здесь в чем-то и ошибается, то несильно.



  Но долго думать о мостах тебе не пришлось.

***

  – Эу! Че-как***? – спросил кто-то. Ты открыла глаза.

  Всё. Приехали. "Конечная остановка поезда, леди!"

  К тебе не спеша подошли три ковбоя, им было лет по двадцать пять-двадцать шесть. Вероятно, в этот прогон между заборами они свернули совершенно случайно, потому что, как и ты, не знали город или просто гуляли. День ведь и правда был хороший для октября.
  Один из них протягивал тебе на раскрытой ладони пятидесятицентовик, а в другой руке – плоскую полуквартовую бутылочку с виски, из тех, что возят в седельной сумке для таких вот прогулок.
  – Что выбираешь, красотуля? Глоток "красноглазки" или полдоллара?
  Это "красотуля" прозвучало так похабно, что ты поняла – речь сейчас не о подаянии.
  Вот так: не двадцатка, не десятка, не пятерка, и даже не доллар. На улице это стоит пятьдесят центов на троих, потому что зачем платить за то, что можно даром? Просто они заключили пари! Он и один из его приятелей смотрели с любопытством, наверное, заранее поспорили, что ты выберешь. Их, похоже, сильно расстроил бы ответ "ничего" – ведь как тогда понять, кто выиграл? И если даже Оуэн не поверил тебе, разве эти поверят хоть одному слову? "Падшая краса – лживые уста".
  Третий был из них старше всех, глаза он отводил, но читалось на его лице не сострадание, а презрение. И досада что ли, навроде: "Ну вот, опять, ещё одна." И стыд. Уж что-что, а стыд ты в других распознать умела.
  Ребята выглядели хорошо – помытые, побритые, чистенькие. Наверное, они пригнали вчера вечером своих коров, отоспались, поели как следует, почистили перья и искали теперь приключений. А нашли тебя – ты и была их приключением, или по крайней мере отличным прологом. Они были слегка выпивши, но так, для настроения. Может, из этой бутылочки как раз и глотнули все по разу.
  И совершенно точно они были те самые, "шалые", про которых Оуэн и говорил. Вчера они отдыхали, сегодня – заказывали музыку. Жаль, гитара твоя свое отыграла, да-а-а. Ну, раз не было гитары, "красотуля", значит, сейчас "и споешь, и спляшешь, и цветочек нам покажешь."
  Ты прикинула, что может быть, это будет прямо здесь, но вряд ли – даже для них это было бы перебором. Скорее они отведут тебя в какой-нибудь сарай (может, как раз в тот, где ты сегодня проснулась) или пустующий загон для скота, и там по очереди, на прелой соломе, с шутками-прибаутками, ни в чем себе не отказывая...
  Но потом, я думаю, до тебя резко дошло, что эти трое – это была так, лишь вершина айсберга твоих проблем. Ведь стадо обычно гонят человек десять. Вот стоит одному из них сбегать за напарниками по команде... или просто кто-то увидит, что происходит, и спросит, как в анекдоте про ирландца, который рассказывал тебе Фредди ("Это частная драка, или каждый может поучаствовать?")... И тогда вполне может собраться дюжина или две дюжины желающих. И этот паровоз с вагонами будет ездить по кругу час, два, может, больше. Угля хватит надолго, а ты будешь, как локомотивная колесная схема 4-4-0: первый час на четвереньках, второй час на четвереньках, а потом уже никакая.

  Если ты ничем не заразишься и не залетишь, это будет чудо.
  Если не умрешь со стыда – тоже. Какие уж тут ширмы...
  В общем, если у тебя и был ангел-хранитель (они вообще существуют?), то он был идиот, да еще и пьяный, потому что вместо героя-спасителя привел тебе этих ребят. Конечно, каждый в отдельности был лучше, чем Кареглазый... Скорее всего, парни, как парни... Но, учитывая обстоятельства, это ещё как посмотреть.

  О том, как пьянит аромат легких денег, Кина хорошо знала. Это для нее карты стали работой, приятной, приносящей удовлетворение, но выматывающей, а вот для тех, кто привык брать свое в других сферах, а за зеленое сукно сил с целью разыграть лопухов и отправиться дальше по своим делам, карты были сродни алкоголю. Знала – и все равно не ожидала, когда эти парочка-два подарочка фактически поставили ей ультиматум. В то, что подобное может случиться в принципе, картежница верила – еще бы, насмотрелась уже, но вот в то, что жертвой станет она сама… Нет, о подобном Кина никогда не думала даже, и теперь пребывала в смятении.
  - Г-господа, п-позвольте! – только и нашла она в себе силы пробормотать, пока мозг лихорадочно просчитывал варианты действий.

  По всему выходило, что приемлемых путей оставалось всего ничего. Идти у них на поводу она не собиралась: вот еще! И дело даже не в том, что стыдно было, или непристойно – Лэроу хорошо отучил от подобных чувств. Для дела бы она и голой прошлась через весь город, и даже не покраснела бы, но сдаваться шантажистам, особенно когда есть шанс, что найдут карту из резерва – увольте! Делить банк пополам – расписываться в своем опасении и бессилии, то есть опозориться, как профессионалка, перед самой собой. Спасует сегодня, потом завтра, а потом что? Страх играть и выигрывать? Нет уж, перетопчитесь, господа хорошие!
  Оставалось только вспомнить Шекспира: «Я буду драться до тех пор, пока есть мясо на костях». А говоря проще, ни в коем разе не отдавать негодяям честно выигранное, пускай это и опасненько. Но игра в карты – это и без того риск, так что стоит ли опасаться поднять ставки? Да, их двое. Да, они мужчины и сильнее. Да, кареглазенький красавчик нахрапист и так и источает угрозу, что, к слову, добавляет ему магнетизма, притягивающего и отталкивающего одновременно. Но, слава Богу и Деве Марии, пистолет уравнивает шансы – зря, что ли, в Эбилине она семь потов спустила и угрохала целую пачку честно выигранных долларов на патроны, чтобы научиться стрелять и не промахиваться?
  Никаких душевных терзаний от того, что, может, придется стрелять в живых людей, девушка не испытывала: они покусились на святое – на ее честь, на ее деньги, на ее будущее, наконец! Они хотели отнять память о дедушке и право на месть, а такое не прощается. Естественно, убивать этих кретинов она не собиралась – достаточно прострелить загребущие грабли, и они отстанут. Ну, наверное. Если нет – то и во вторую корявку придется всадить пулю, что уж делать? Она и без того уже раз совершила смертный грех, который вовек не отмолить, не усугублять же его? Да и проблемы с законом за двойное убийство не нужны – будет непросто доказать, что она лишь защищалась.
  - Уф-ф… Ах… М-момент… - изобразить испуг и смятение не так уж и сложно, это одновременно и расслабит оппонентов, и усыпит их бдительность, и даст время выхватить предусмотрительно носимый с собой дерринджер.

  Дальше уже – дело техники. Наставить ствол на кареглазого, глаз не спускать, говорить убедительно, чтобы не рискнули проверить. Объяснить, что джентльмены, pardonne moi, ведут себя совершенно не по-джентльменски, и не умеют ни проигрывать, ни вызывать у леди желание раздеться. А если они желают проверить, не блефует ли сейчас она, целясь в них, то милости просим! А пока что лучше бы им держать ладони прижатыми к столу и не заставлять ее нервничать и делать то, что потом придется долго отмаливать.
  Правда – и тут уроки планирования от Лэроу не прошли даром – на этом история точно не закончится. Мальчики наверняка захотят взять свое, поэтому придется или бежать из города, или нанимать пару крепких молодчиков, которые в случае чего прикроют ее от мести негодяев, посмевших обвинить ее, Кину МакКарти, в жульничестве! А это уже определенный дискомфорт для нее, как для девушки, привыкшей уже быть одной. Да и за спину постоянно оглядываться не хочется. Но, в любом случае, все подобные проблемы – не повод сдаваться. А посему пора начинать выступление, и да помогут ей в том Бог и святой Бальтазар!

  Кина была свято уверена, что настоящая леди никогда не склонится перед угрозой. Но вот была ли настоящей леди она сама? На подобный вопрос она бы, не сомневаясь, ответила: «Конечно же!», но потом бы задумалась. Она как Камилла, спящая под личиной Кины, безусловно была чистой воды благородной дамой, но вот та, кем она стала… Тут было все сложно. Тут, положа руку на сердце, пришлось бы ответить и да, и нет. Чтобы быть леди, надо иметь свою землю, свой дом, место, где ты – хозяйка, и куда в случае чего, можешь вернуться. А она пока что была перекати-полем, и жила дорогой. В этом была своя романтика и очарование: каждое новое место – как следующая страница романа, рассказывающая новую увлекательную историю, а предвкушение неизвестности за поворотом – как желание узнать, что произойдет дальше. Девушке безумно нравилось смотреть на меняющиеся пейзажи, общаться с новыми людьми, открывать окно и смотреть на раннее невиданное место – но все же это было удовольствие для авантюристки, мошенницы, которой она, положа руку на сердце, и являлась.
  В этом плане Кина достойной представительницей общества не была. Ее азартность, тяга к риску, златолюбие, чего уж греха таить, и умение чувствовать себя на равных с людьми простыми, а также, как она сама считала, весьма подвижные принципы делали ее простой девочкой с фермы. Но при этом она понимала, что дочке фермера, сколь бы она ни была симпатична и умна, делать в высшем обществе, где идет игра на реально крупные суммы, нечего. Там – место для леди. И Кина была таковой, не считая при этом себя подлинной представительницей света. Она не играла в леди – фальшь мигом почувствуют, а была ей – и вместе с тем оставалась собой, простой девчонкой, наслаждающейся свободой и почти позабывшей и о том, что она дочь графа, пускай и фальшивого, дочь плантатора и жена предпринимателя.
  Стоит добавить при этом, что все то уважение, что оказывали ей, как леди, она воспринимала, как должное, и считала совершенно естественным, что ей помогают, относятся с уважением, не курят в ее присутствии и так далее. Посмей кто поступиться этими правилами, и обращаться с ней, как с простушкой, буря негодования была бы обеспечена. А укажи кто, что ее мнение о себе «истинной», и те требования этикета, которые она предъявляет к окружающим, сильно рознятся, она бы искренне удивилась. Как итог, она вела себя, как подобает благовоспитанной девушке из приличной семьи, а все мысли о «просто внучке дедули Хогана» так и оставались мыслями, которыми она себя успокаивала, не имея необходимых для леди владений и живя, полагаясь исключительно на свой талант и простоту окружающих. Все это было наравне с сетованиями «жизнь – боль, и мне так тяжко, надо уйти в монастырь и замолить грехи, ведь именно они мешают мне дышать полной грудью». Представлять подобное она могла сколько угодно, но вот реализовывать подобный жизненный путь на практике не собиралась. Без крайней на то необходимости, по крайней мере: так-то монашеская жизнь лучше сумы нищенки или арестантских одежд.

  Подобный подход – необходимость быть достойной девушкой, накладывал отпечаток и на личную жизнь Кины. Хоть она и скучала по чужим рукам, хоть ей и не хватало ласки, она просто не могла себе позволить удариться в разгул. Репутация и самоуважение останавливали ее, и часто, засыпая в холодной постели, она мечтала о своем Нате. Иногда, однако же, возникал образ Кейт – но если фантазии с участием Деверо были жарки и горячи, то с девицей Уолкер они просто засыпали в объятиях, подобно сестрам.
  Помимо чувства собственного достоинства останавливало ее еще одно. В Батон-Руже, напившись с горя после отказа ублюдка-Крэнстона она, напившись с горя, соблазнилась каким-то типом, чьего лица даже не помнила, и отдалась ему. На утро выяснилось, что ожидаемого смущения в помине нет – сломал, все же сломал ее Лэроу, когда заставил играть с ним обнаженной. Но при этом нет и никакого удовольствия: хоть телу и было приятно, сердце осталось холодно и черство. Это напоминало последние ночи с Мишелем – смесь брезгливости и грусти. Где тот пожар, что будил Натаниэль, где та обжигающая страсть, от которой щемит сердце, а на глаза наворачиваются слезы, где тот сумасшедший экстаз, подлинный катарсис плоти и духа? Все было пусто и уныло, как ночное бдение в пустыне.
  Для чистоты эксперимента в Далласе, стремясь проверить свои догадки и пытаясь забыть сухой хруст пальцев под ударами канделябра, она сошлась с одним милым мальчиком-лейтенантиком, едва ли старшее ее. Тот был очарован Киной, восторгался ей, но… Все это было не то: ей-то он был безразличен. В итоге дальше поцелуев и объятий дело не дошло: мисс МакКарти «вспомнила о приличиях», и раздосадованный юноша остался, с точки зрения привыкшей к более свободным нравам Города Полумесяца ирландки, без романтического вечера. Кина же пол-ночи проплакала в постели от того, что в сердце ее пустота, и что она такая разборчивая, и не может просто получить то, чего желает, без лишних премудростей. Молодой офицер, же, который, в отличие от картежницы, был в восторге от подобной близости, с его точки зрения, практически непристойно-интимной, потом еще несколько дней досаждал девушке хоть и куртуазными, но назойливыми просьбами сказать ему адрес, куда он может писать письма очаровавшей его изящной прелестнице. Жертва влюбленности была вынуждена указать на придуманный адрес, после чего немного поспешно покинула Даллас.
  Утерев, наконец, слезки, девушка решила, что лучше пока что обойдется без мужчин: разве что понадобится разделить с кем-то постель для дела. Правда, такой подход отчетливо попахивал «древнейшей профессией», но что поделать, никто не совершенен! Ведь, в конце-то концов, это будет только в крайнем случае, когда все остальные варианты будут исчерпаны! Само собой, если найдется Нат, или кто-то тронет ее сердце также ярко и чувственно, то она строить из себя невинность не будет. Ну а если таковых не попадется, то специально искать она не будет: время всякой вещи на земле. И пускай иногда до одури хочется забыться в чужом тепле, но подобные порывы она переживет – уж лучше никак, чем как-нибудь. А скуку можно развеять музыкой и книгами, алкоголем, наконец. Или, если уже на стенку захочется лезть от одиночества, можно и рискнуть увеличить дозу лауданума: исследование нового мира наверняка увлечет ее – главное, не потеряться в грезах без возврата.

  Впрочем, иногда накатывающее чувство одиночества было самой масштабной из проблем, пускай и не единственной. Были и «внешние» затруднения – как себя позиционировать. При игре с Лэроу она сменила множество личин, но все они были для «простых» игр. Когда карты бросали на стол в высшем обществе, легенду на себя брал наставник, и сам же служил зеркальным щитом, отвлекая внимание от Кины на себя. Ныне же, став самой себе голова, девушке предстояло придумать обоснованную и не вызывающую сомнений легенду, причем такую, которую можно с минимальными изменениями повторять от города к городу, чтобы не ошибиться. С незначительными изменениями к моменту приезда в Остин картежница наконец сформулировала непротиворечивую версию событий.
  Теперь, если к ней был неподдельный интерес, в котором только вежливость мешала спросить в лоб, она без стеснения с милой улыбкой отвечала примерно так:
  - Вы, наверное, хотели бы поинтересоваться, почему я здесь совершенно одна? Ах, скажи мне кто, что я буду в другом городе без слуг и родни полгода назад, я бы и сама не поверила! Однако же так сложились звезды: дядюшка мой, Льюис МакКарти, скончался, не оставив детей, и по завещанию все ушло моему отцу, Филиппу. И, конечно же, встал вопрос о том, что кто-то должен вступить в права, как же иначе? Случилось так, что брат мой ныне в la Belle France, в Марселе, по делам бизнеса – я не сильно понимаю, в чем тем дело, но, кажется, что-то, связанное со станками, а papa уже стар, к тому же ранен на войне еще с мексиканцами, и долгий путь из-под Александрии будет ему в тягость.
  Но ведь кто-то должен, верно? Вот я, поразмыслив, и попросила папеньку отпустить меня. Ох и долго они с мамой ругались, но разрешили все же: сами понимаете. Тем паче, что наследство это, как планируется, как раз отойдет мне, как приданное. В таком случае, дайте угадаю, вам наверняка любопытно, почему же я задержалась здесь, а не мчу на всех парах обрести право собственности? Что же, все просто и даже банально: признаться, я так устала от долгой дороги, что хочется немного передохнуть, к тому же ваш город мил и приятен: почему бы в нем не задержаться на пару недель? К тому же батюшка всегда говорил, что чем шире кругозор, чем больше человек видел, тем больше ему по плечу! Правда, он говорил это чаще Джеймсу, моему брату, но я полагаю, что к приличной леди это можно отнести не в меньшей степени!
  Правда, есть еще одно, но, прошу, никому ни слова: это же такой удар! Кеннет, наш домашний слуга, который должен был меня охранять, сбежал с какой-то креолкой, представляете? Даже расчета не попросил, стервец: у него любовь, видите ли. Ну а я, как вы понимаете, не могу позволить себе отступиться. Так что приходится, фактически, бросать обществу некоторый, я бы сказала, вызов. И это в чем-то даже интригует: смогу ли, не сломаюсь ли? Ведь, право дело, если не справлюсь с таким, как я смогу быть хозяйкой дома, вы согласны?

  Первым испытанием легенды на прочность для «отправляющейся в Калифорнию» Кины стал Сан Антонио. В этот город итало-ирландка сразу и незамедлительно влюбилась: он чем-то напоминал ей сводного брата Города Полумесяца – такой же аристократичный, манерный и чувственный. Его архитектура, люди, говор были словно родные, и впервые за долгое время Кина ощутила себя на своем месте. Ей импонировали техано с загнутыми кверху усами, в широких сомбреро и пестрых жилетках, и старое испанское дворянство, столь естественно чопорное и одновременно горячее, что это завораживало.
  Она пьянела от фанданго и веселых напевов, и не раз, не удержавшись, пускалась в пляс, светя нижними юбками и не думая ни о чем, кроме захватившего ее ритма. Она танцевала и хлопала, смеялась искренне и беззаботно, и вся прежняя тоска, пускай и не ушла совсем, но отодвинулась на второй план. Стоит ли упоминать, что Кина, как любительница музыки, не отстала от местных музыкантов, пока не разучила с их помощью правильное исполнение «Желтой Розы», «Одинокой звезды», «Память Аламо» и других, столь же популярных песен? Естественно, тягаться с местными ансамблями она не собиралась, и зарабатывать музыкой на жизнь пока что тоже – но для себя любимой была просто обязана накрепко запомнить подобные композиции и, чем черт не шутит, как-нибудь сыграть их в достойном обществе и насладиться всеобщим вниманием и тишиной, когда она будет выводить красивым голосом всем известныестроки.
  Город бурлил жизнью, он кипел эмоциями и страстями, и тем покорял восторженную путешественницу. Он был очарователен, и перед таким «кавалером» Кина не могла устоять. К тому же Сан Антонио был хорош и для серьезной игры – а это было немаловажно, ведь любоваться красотами и дышать полной хорошо тогда, когда у тебя достаточно долларов. Как, наверное, и все места в этом мире, Сан Антонио был беспощаден к низшим – и ознакамливаться с этой его стороной авантюристка не собиралась.

  Большим плюсом стало то, что Сан Антонио был все же не столь требователен к статусу игроков: без этого было бы затруднительно получить доступ к настоящим играм. Средний класс, что составлял основу «дойных коровок», не требовал подтверждения безупречного статуса – а значит, можно было учиться соответствовать ему, не боясь остаться без средств к существованию. И ладно бы только это мешало вести игру самостоятельно! Как подтвердила практика, Лэроу тащил на себе целый воз не самых заметных, зато важных дел, оставшихся вне сферы обучения, и изучать их пришлось, что говорится, «в поле».
  Кина, когда это осознала, поначалу долго ругалась: скорее на себя, чем на наставника. Однако же бесполезные сотрясения воздуха ничем не могли помочь, и девушка договорилась сама с собой, что этот прелестный городок и станет тем полигоном, на котором она отточит недостающие умения. Голова на плечах есть, руки растут, откуда должно, обаяние по-прежнему при ней – а значит, все ингредиенты будущего блюда под названием успех при ней. Учитель дал необходимые базу и понимание, а дальше уж она справится сама, без посторонней помощи. Раз уж она сама, почти без посторонней помощи, выучилась шпионским играм, и на пару с одним майором нанесла янки урона не меньше, чем полноценная бригада, то и жизни успешного игрока научится!
  Скрепя сердце, девушка приняла решение, что может спустить до тысячи долларов на учебу на ошибках. Это обидно, но не смертельно: лучше выявить свои слабые стороны и научиться с ними либо бороться, либо жить, а потом отыграть потраченное, чем вечно обжигаться на одном и том же, или чем игнорировать один из способов преумножения благосостояния.

  Фактически, интересные игры делились на нее два типа: будничные игры, стратегия игры в которых была быстро выработана, являлись лишь работой, направленной на обеспечение текущего статуса, а не на преумножение богатств.
  Для настоящего дохода существовали игры по приглашениям, где от одной суммы банка текли слюнки. И вот по отношению к ним самой главной работой являлась не игра, но подготовка к ней – создать себе такую репутацию, чтобы благородные и обеспеченные господа сами ли, через супруг ли решили, что присутствие мисс МакКарти как игрока будет не просто приемлемо, но станет чем-то самим собой разумеющимся. Это требовало особой бдительности в выборе круга общения и особого подхода и к себе, и к окружающим. Она должна была быть как жена Цезаря, вне подозрений. Но только доброй репутации было мало: она должна быть умна и интересна, как собеседник, а не как фарфоровая кукла. Но даже общение не было гарантией приглашения – она должна была интриговать и вызывать любопытство, и вместе с тем не выходить за рамки приличий. Это было сродни игре на каком-то изящном и требовательном музыкальном инструменте: недожмешь или пережмешь – выйдет фальшь. Сыграешь, как по нотам, что-то обыденное – и никого не заинтересуешь. Это был вызов, а вызовы Кина сердечно любила. Успех же обещал большой приз – а подарочки от судьбы тоже были ей по душе.
  Забегая вперед, стоит заметить, что игра в высшем свете в Сан Антонио, у дона Мигеля, натолкнула авантюристку на еще одну мысль. А скорее даже, не натолкнула, а пробудила от дремы Камиллу: девушке подумалось, что общение со власть имущими – хороший способ получить информацию, в которой кто-то нуждается, но не может получить. На такие знания наверняка есть спрос, и птичке за то, что та начирикает о том, что услышала и увидела, полагается благодарность: в материальном эквиваленте, естественно. В конце концов, если сенатор и ранчер из крупнейших обсуждают необходимость перегона коров в другой штат, например, или два фабриканта сетуют, что в городе закончилась хорошая пенька, то кто-то сторонний наверняка найдет в этом для себя выгоду!
  Проблема была в том, что получить в аккуратненькие ручки новости было проще, чем избавиться от них: покупатели подобного редкого товара о себе старались не заявлять. Искать их самой было бы долго и не факт, что результативно, а посредники платили бы с немалым дисконтом – и то, их тоже надо было сначала отыскать. Так что Кине оставалось завести обтянутый сафьяном изящный дневничок и привычным убористым шифром вписывать в него все показавшееся важным и интересным в надежде, что оно когда-то пригодиться – слухи, деловые вопросы, планы домов, вкусы и интересы достойных персон и тому подобное. А пока – не гнать лошадей и прислушиваться да приглядываться к окружающим, искать подходящих покупателей на слова и пытаться сформировать их типажи и отличительные признаки по концепции, отработанной еще с Лэроу: в будущем это должно помочь быстро находить нужных и полезных людей.

  Для подогревания же азарта и общей бодрости, равно как и для развеивания скуки, существовали игры в казино. Кине хватило ума быстро понять, что использовать их как альтернативу приглашениям затруднительно: как оказалось, вот смех-то!, для них она недостаточно жуликовата. Привычка играть от логики и расчета сыграла дурную шутку: обманная карта просто ломала все планы, словно на дуэль на револьверах кто-то пришел с «Гатлингом». Но зато, помимо немалого бесшабашного куража и дурного, злого, избыточного веселья под маской доброжелательности, подобные дикие игры давали немало ценных уроков для той, кто умеет наблюдать.
  Пускай одним только зорким глазом не научиться профессиональному мухлежу, но можно хотя бы наловчиться понимать, когда тот или иной господинчик призывает на помощь deus ex machina, и своевременно пасовать. К тому же в казино был столь разнообразный контингент, что не соответствующий к тому же классическим типажам, что игнорировать возможность расширить свои знания о людях и том, что у них за душой, было бы просто преступно!
  Пришлось записать в возможные расходы во внутренней бухгалтерии и этот риск: кто сказал, что леди не должна считать, а картежница – планировать траты на играх и потом анализировать их, фиксируя, кто и каким способом вытянул у нее из кошелька пухлую стопочку? Вдохновение и экспромт – это, конечно, два коня хорошей игры, но тысячу раз прав Учитель, что для безупречности нужны иные скакуны: логика и аналитика, учет и контроль. А раз возникают неучтенные переменные, ее дело – устранить их, пускай и с некоторыми потерями. Так что в беседе с самой собой – диалоге Кины и Милы, как шутила сама авантюристка – было принято решение не избегать казино, но и не ставить там слишком много.
  Отметила Кина и то, сколь ей повезло родиться девушкой – к мужчинам за столом было гораздо более пристальное внимание, как к потенциально более опасным соперникам. К тому же она, проштрафившись, поводов к чему, впрочем, она не была намерена давать, отделалась бы, вероятно, конфискацией выигранного и изгнанием, а вот провинившийся мужчина мог заплатить за ошибку дорогую цену, вплоть до того, что стать калекой или вовсе – безмолвным и тихим покойником. «Добрые джентльмены» в казино, особенно те, кто играл более или менее профессионально, обычно были круты нравом и склоны к насилию, что, естественно, пугало девушку, но, слава Богу, выплескивали ярость на представителей своего пола, относясь к леди как к леди, что уже было приятно. И все же, все же… При всех своих плюсах недостатков в подобного рода играх пока что было больше – но с ними приходилось мириться, воспринимая все происходящее как жестокие, но необходимые уроки.

  Остается добавить, что не только игры в казино – бесовские игрища, как весело их называла Кина, пребывая в хорошем настроении – помогали расслабляться, и не только лауданум помогал справиться с унынием и страхами. Не панацеей, но помощником ото всех бед стал алкоголь: девушка и раньше его не чуралась, но теперь, когда следовало взбодриться, бестрепетно заказывала себе еще один бокал. Не какую-нибудь бормотуху, естественно – для этого у нее был слишком взыскательный вкус, и никогда не до потери концентрации – игра требует остроты разума, да и в принципе пьяные люди, особенно женщины, смешны и глупы, если не озлоблены. Нельзя сказать, что она превратилась в тонкого ценителя – но разбираться в хорошем вине, коктейлях и ликерах научилась.
  Ну и, раз уж с безумством в ритме вечных движений не складывалось, а как-то радоваться красоте хотелось, девушка не могла отказать себе в удовольствии обновлять гардероб. Правда, подходить к обновкам пришлось очень избирательно – место в чемодане не безразмерное, а тащить с собой скарб, распиханный по двум десяткам саквояжей и коробочек было попросту глупо для той, кто жила вольным ветром. Вот когда появится свой угол… Тут обычно Кина, предававшаяся мечтаниям перед сном, по-кошачьи тянулась и блаженно щурила глаза, представляя уютное гнездышко с обширным гардеробом разных фасонов на все случаи жизни, от весьма авантажных до самых неброских и незаметных.

  И все же отдых, интеллектуальный и активный, каким бы он ни был, не мог занять главенствующего места в жизни итало-ирландки, особенно когда она поставила перед собой цели, требующие немалых финансовых затрат: выкупить-таки дедовскую ферму и убить мужа, которому она объявила форменную вендетту. В совокупности, по прикидкам Кины, на все про все выходило десять тысяч без учета дополнительных трат. Перестройка фермы во что-то достойное мисс МакКарти тоже требовало вложений, как были необходимы немаленький резерв на игры и на защиту от закона, если его длинные руки потянутся от исполнителей – само собой, стрелять в Мишеля самостоятельно она не планировала – к заказчице. А это, между прочим, еще запросто может достигнуть десятки! Итого, чтобы исполнить все намерения и жить при этом спокойно и комфортно, требовалось без малого тысяч двадцать – астрономическая сумма, даже если бы она играла с Лэроу, и тот отдавал бы ей весь выигрыш до последнего цента!

  Приходилось рисковать, и не всегда этот риск оправдывался. Да и, признаться, не всегда шли рука об руку со здравым смыслом. Но азарт – дело такое, и когда внутри все пылает и кипит, как в пароходном котле, прислушиваться к доводам разума, мягко говоря, затруднительно. Живым примером тому была игра у дона Мигеля, где авантюристка проигралась в пух и прах.
  А как все хорошо начиналось в прекрасном Сан Антонио! Завелись полезные знакомства вроде Сэнти, удалось получить осторожными действиями закрепить достойную репутацию, получить приглашение за столики для «своих» и, как венец всего, попасть туда, где мечтали побывать все местные карточные эксперты! Казалось бы, тут и следовало быть осторожной, как траппер в глубине индейской территории, но вышло так, как вышло.

  Сам дон Мигель умел быть очаровательным – но не тем лоском, который свойственен вирджинцам, не новорлеанской учтивостью, и уж конечно не техасским напором. Более того, он сам, вероятно, до конца не понимал, какое впечатление производит на женщин – осознание и принятие этого шло в разрез с той рыцарственностью, которую он в себе пестовал. Его шарм был совершенно естественным – импозантная внешность, благородство манер и речей, плавность в движениях и ощутимое чувство собственного достоинства могли разбить не один десяток сердец. На удачу Кины, идальго был уже староват, хоть серебро висков и нитяные дорожки морщин ничуть не уменьшили его привлекательности, добавив его чертам некой надежности и еще пуще подчеркнув величавость.
  Право дело, будь ему хотя бы лет на десять помоложе, авантюристка бы сама постаралась намекнуть, что ей будут приятны знаки внимания с его стороны, и даже не имела бы расчета наложить ручку на его богатства: с рыцарственными мужчинами нельзя себя так вести, равно как и нельзя общаться с благородной леди, как с простушкой из Кентукки. Но такая разница в возрасте все же давала о себе знать – воспринимать дона Мигеля, как мужчину, который будет рядом, станет обнимать и целовать, было сложновато. Зато вот возможность пообщаться с ним представлялась Кине чем-то сродни подарку на Рождество: безусловно любопытному и неординарному подарку. В конце концов, когда еще удастся пообщаться не просто с джентльменом, а с самым натуральным рыцарем, словно сошедшим со страниц романов?

  К тому же, стоило чуть пообщаться с настоящим кабальеро и почувствовать, как трепещет сердечко, как оформилась ранее витавшая неоформленной мысль, такая яркая и натуральная, что девушке пришлось попроситься отойти из-за стола, иначе грезы просто не позволяли сосредоточиться. Сидя в белом плетеном кресле на веранде гасиенды с сигареткой и бокалом терпкого вина, она размышляла о показавшейся ей в начале кощунственной идее – наплевать на ферму дедушки, а «сэкономленные» деньги пустить на приобретение скромненькой эстансии в колониальном стиле где-нибудь под Сан Антонио, куда потом приобрести прах Хогана.
  А почему бы, собственно, и нет? Здесь – католическая земля, и она не будет чужачкой среди разного рода лютеран, здесь завораживающе красиво и витает дух, близкий к Новому Орлеану, здесь живут не забывшие о романтичности и благородстве мужчины. И вот, став землевладелицей и извлекая доход не из воздуха, а из своего имущества, она поднимется еще выше по статусу, войдя в круг достойных господ, будет общаться с ними на равных и впитывать кожей эту старомодную учтивость, будет жить и вести себя соответствующе новому положению.
  Конечно же, запираться на маленьком пятачке одного города и окрестных гасиенд она не будет: карты – это яд, который не вытравить из сердца, да и лишаться возможности дополнительно заработать просто глупо. Наняв хорошего управляющего по совету того же Сэнди, можно будет отправиться в путешествие, откуда вернуться с разрывающимся от купюр кошельком в этот прекрасный край, где со временем можно будет, найдя того, кого она полюбит всем сердцем – а среди благородных идальго это сделать проще – остепениться и начать вести жизнь благородной леди, лишь иногда со светлой тоской вспоминая безрассудную рисковую молодость.
  Фантазии были, конечно, завораживающими, но все же Кина была не столько теоретиком, сколько практиком, и нашла в себе силы подавить растекшиеся восторгами мысли и отодвинуть их хотя бы на время в дальний угол. Для того, чтобы вести достойную светскую жизнь, нужно, в сущности, тоже самое, что требуется для войны: деньги, деньги и еще раз деньги. А значит, пора заняться их добычей из чужих карманов, как старатель добывает золото из земли. А вот как они будут в достаточном объеме – тогда и решать, на что их тратить и стоит ли тратить вообще. А то вон как получается: неделю назад она была готова за дедовскую ферму любого удавить, сегодня желает обзавестись гасиендой в Сан Антонио, а завтра увидит еще что-то и решит купить землицы под будущую станцию на железной дороге и жить за счет предоставления приезжающим жрачки и койки?

  Достигнув некоторой душевной гармонии с самой собой, она вернулась за стол с твердым намерением победить, и поначалу все шло, как задумано. Пройдя первый стол и удвоив стек, Кина позволила себе погулять по парку и насладиться пением как павлинов, так и маленьких певчих птичек и мексиканских оркестров. Пребывая в приподнятом, воодушевленном настроении, она даже попросила исполнить что-нибудь староиспанское, что соответствовало бы поместью и его благородному владельцу – и вскоре, замерев, вслушивалась, как вислоусый романсеро под гитарный плач выводит чеканный восьмистрочник об инфантах Лары.
  Картежница даже не представляла, что можно играть так: словно у музыканта в пальцах минимум пять суставов, и гнутся они, как щупальца у спрута – столь затейливы были переливы, кардинально отличающиеся равно как от классической школы, так и от тех песенок, которые она разучила у дедушки. Эти мелодии, чуждые и непонятные, как и слова чужого языка, словно играли на струнах души, одновременно возвышая ее и ввергая в печаль, горькую, но вместе с тем по-христиански светлую. Промокнув платочком непрошенные слезы и поблагодарив музыкантов, Кина летящей походкой вернулась за стол.

  И когда карта пошла, пускай и не самая лучшая, но вполне надежная, окрыленная музыкой и запахом богатства Кина ошиблась. Тут бы ей самой не перегибать палку, а дать дону Мигелю чуть отыграться, потом снова немного проиграть и остаться, как итог, непобежденным. Он бы получил чувство глубокого удовлетворения, она бы – свои законные плюс пять тысяч, и все бы расстались, довольные друг другом. Более того, у нее бы остался самый важный актив – связи и задел на будущие игры. Но… все шло так хорошо, и победа была так близка, что головокружение от успехов просто пьянило. Захваченная этой волной, ирландка больше не думала останавливаться, желая выпить оппонента досуха и уйти отсуда королевой.
  Как итог, она нарушила заветы Лэроу, став играть от сердца, а не от разума, за что и поплатилась. Вседержитель руками дона Мигеля поставил ее на место, показав, что зарываться в игре смерти подобно. Этот проклятый «коровий» медальончик, этот маленький кусочек серебра стал той соломинкой, которая сломала спину верблюду. Пятидолларовая безделушка вмиг стала золотым тельцом – и ослепила ее. Да еще ажиотаж других игроков, страстно желающих ей победы – она была подобно примадонне на сцене, и все глаза были устремлены на нее. Это тешило гордыню, это сводило с ума и заставляло действовать безоглядно, и Кина сломалась.
  Надо было отступиться, надо было быть разумнее и осторожнее, но для этого надо было быть Лэроу, а не Киной. Ну или иметь рядом человека рассудительного. Не ослепленного златом, который отвел бы ее в сторонку и сказал, что иногда мудрее проиграть сейчас, чем совать голову в петлю. Но Кина была одна, и никто не мог накинуть уздечку на скакунов ее страстей. Она бросилась олл-инн, словно в атаку Пикетта, и ровно с таким же итогом.

  Флэш! Флэш, Madonna mia! Оставалось только поставить памятник несбывшимся надеждам и, держа тон, откинуться на спинку кресла, обворожительно улыбнувшись:
  - Ах, это была прекрасная игра! Столько удовольствия от карт я, наверное, никогда не получала! Жаль, конечно, что мне не повезло, но Фортуна любит отважных – и на сей раз она не ошиблась. Ну что же, сеньоры, я думаю, мы сейчас должны поднять наши кубки во славу победителя, no es así?
  И, склонив голову чуть на бок, плавным кивком принять предложение дона Мигеля:
  - Ежели когда-то, после того, как мое путешествие завершится, я снова вернусь в этот город, навек меня покоривший, я обязательно воспользуюсь вашим предложением, если оно еще будет в силе. Ведь счастье не только в победе, но и в самой игре, verdad?

  По возвращении в номер Кина, запершись ото всех, просто и незамысловато напилась, изливая душу зеркалу и коря себя, неудачницу, за все просчеты. Винила она в проигрыше только себя, откровенно не считая, что дело в ком-либо еще. Ну, еще, правда, малек похулила удачу, но быстро остановилась, вспомнив дедовы заповеди о том, что судьба от ругающего ее обязательно отвернется. Перемежая сбивчивую речь плачем, она снова вспоминала монастырские стены, которые наверняка примут такую бесталанную, ни на что не способную дуру, как она.
  Вспомнилась и Кейт, которая, став однажды спасительницей, снова бы оборонила ее от необдуманных поступков и позволила бы уйти из игры если не победительницей, то хотя бы не проигравшейся в пух и прах. Но Кейт сейчас далеко-далече, на письма не отвечает и, может быть, давно забыла о ней, несчастной. Но это не столь важно – она обещала Кейт помочь с картами, и она это сделает, не будь она внучка Хогана! Отступиться – да ни за что!
  Снова выругавшись так, что у благородных сеньоров-картежников уши бы завяли, нетрезвая авантюристка, прикусив кончик языка, принялась писать подруге письмо в этот самый чертов Джулесберг. Расчет картежницы был прост: мисс Уолкер не ответила и собиралась уехать, а значит, письмо пришло после ее отъезда. Дело случая, и только: не могла же Китти оказаться настолько грубой, что получив послание, оставить его без ответа!
  Рассказала о том, что умер дедушка, о том, что за его ферму просят пять тысяч долларов, о том, что сама играет успешно и сейчас в Техасе, но, наверное, скоро отсюда уедет, так что лучше писать ответ… да все в тот же Сент-Луис! Посетовала, что жизнь – череда не только побед, но и поражений, и носа вешать она не намерена, если все же Господь не сподобит ее принять постриг, ниспосылая все семь казней египетских. Честно призналась, что до уровня лучших из профи ей еще далеко, но обычных игроков она уже оставила далеко позади, и теперь, узнав на своей крепкой ирландской шкуре, каково это – играть самостоятельно и быть в ответе за все, с радостью увидит свою спасительницу в напарницах. В последних строках письма, решив, что слишком уж она разошлась, зазывая подругу в игру, Кина сбавила обороты, добавив, что поймет и не обидится, если Кейт откажется, предпочтя мирную добродетельную жизнь пути, полному терний и далекому от звезд, и попросила ответить в любом случае и при любом решении, положительном или нет.
  На утро письмо было сдано на почту, а попутно Кина дала себе зарок, оказавшись в Сент-Луисе, зайти на местный почтамт и проверить, действительно ли письмо не получено. Если все окажется так – забрать его: не оставлять же полсотни долларов в конверте для никого, тем более сейчас, когда она немногим богаче мексиканского вакеро! Заодно можно будет и поспрашивать на удачу у тех же почтальонов, знают ли они Кейт Уолкер – может, подруга заходила к ним, ожидая ответа? Если удастся выйти заодно и на новых знакомых подруги – будет просто прелестно! Ну а коли никто ничего не будет знать, значит, не судьба, и останется только надеяться на то, что письмо достигнет адресата по новому адресу, да на удачу – хотя последней стерве МакКарти последнее время не особо-то доверяла.

  Спустя пару дней добровольного заточения, Кина пришла к выводу, что, написав Китти, сделала все правильно. Посудите сами: даже Лэроу, на что уж мастер своего дела, нуждался в напарнике, а не делал все в одиночку. Значит, и ей следует обзавестись кем-то, с кем можно будет садиться за стол вместе. И мисс Уолкер была для этого лучшим вариантом – ей можно было доверять. Вот только Кейт была далече, и, даже если все сложится в лучшем виде, нескоро сможет сыграть вместе с подругой. А значит, следовало обзавестись кем-то временным, кто поможет ей и кому поможет она, при этом не имея обязательств на долгую совместную игру.
  И вот тут-то начинались проблемы: при всем своем кажущемся дружелюбии и общительности, Кина никак не могла научиться доверять посторонним. Было ли тому виной предательство Марко, или она сама, кинув Лэроу, подсознательно ожидала, что с ней поступят также, она разобраться не могла, но чувствовала, что не может подавить опасения. Пришлось признать, что если она хочет заручиться поддержкой напарника, придется быть весьма избирательной. Отобрать человека, недоверие к которому меньше, чем к остальным, при этом умеющего профессионально играть в карты – задача, признаться, нетривиальная, усугубленная еще тем, что на меньшие условия, чем разделение выигрыша поровну, девушка не собиралась соглашаться.
  Как итог, подлинные мастера своего дела, вроде Лэроу и Грейвз, из обоймы выпадали – они бы попросту не согласились на подобные условия. Оставались только ровесники, небесталанные юноши и девушки, готовые принять требования Кины как по финансам, так и по возможности ограниченного срока сотрудничества. По прикидкам Кины, шансы на то, что таковая личность найдется, были невелики, поэтому поиск напарника следовало признать не самоцелью, но возможностью, за которую следовало ухватиться, но не стоило целенаправленно искать.

  Дисциплинированно зафиксировав в дневничке решение как обязательство перед самой собой, мисс МакКарти решила, что в Сан Антонио ей делать больше нечего – ходить без денег по городу, где она так опозорилась, было нелегко, да и, стоило взяться за карты, руки опускались, а на глаза наворачивались злые слезы. Так что, тепло распрощавшись с Сэнти и другими приятелями, девушка собрала свой невеликий скарб, повесила на плечо гитару и, наиграно-беззаботно насвистывая «Желтую розу», отправилась в тщательно спрогнозированную неизвестность.
  План был прост: ее епархия – пароходы, и на них играть легче всего. Там, конечно, игр по приглашениям не сыскать, зато и риск продуть последнее минимален. А как удастся поднять хотя бы долларов тысячу, тогда и можно будет подумать о том, как дальше покорять Запад. Но снова – гладко было на бумаге: привычка Кины к некоторому верхоглядству, помноженная на порывистость, опять привела к тому, что она учла не все переменные. Хотя, положа руку на сердце, конкретно эту она доподлинно спрогнозировать не могла: до этого, в плаванье рядом с Лэроу, никаких эксцессов практически не было. Но стоило взойти на борт парохода одной, как былые демоны возвращались в гротескных, сюрреалистичных кошмарах. За время на суше они окрепли, вовсе перестали бояться алкоголя, и уже не шарахались от опия, как черт от ладана – просто переставали быть столь настойчивыми и скорыми на появление.
  Большие дозы еще спасали – но с ними не было никакой игры, когда в голове один сплошной туман и луизианские болота. А без них… Со страшным грохотом взрывались котлы, и распахивались врата в Пандемониум, откуда незамедлительно лезли босховские черти, пытающиеся утащить всех вокруг в свое смрадное царство. Стон и плач стоял над утлым суденышком, молитвы переплетались с богохульствами, и голодное пламя пожирало людей заживо. Сколько раз Кина молилась истово, чуть не доводя себя до религиозного экстаза, когда мир реальный меркнет! Сколько раз она выскакивала из клетки каюты как была, в шелковом пеньюаре, и, вцепившись в поручни, не могла отдышаться. Сколько раз ее истошный крик будил окружающих, пытающихся выломать запертые двери, пока она, не в силах проснуться, металась на взбитых простынях, пытаясь спастись!
  На утро снова и снова она поднималась, разбитая, с кругами под глазами и унынием на сердце, и ни кофе, ни коктейли, ни табак не могли вернуть бодрость. Она клевала носом за карточным столом, допускала ошибки, присталые только новичкам, терялась, когда ей задавали вопросы, а однажды даже забыла застегнуть сережку, которую потом искала по всему салону добрая дюжина джентльменов. Изящное украшение – серебряная веточка с мелкими изумрудными листочками, нашлось, но память о собственной невнимательности осталась.
  Передоз лауданума тоже не помогал – ночи становились яркими и необычными, как цыганская шаль, и загадочными, как откровения волхвов, но на утро разум был опьянен грезами, а бодрое приподнятое настроение не помогало сконцентрироваться, и в итоге все было также, как после кошмаров: ошибки, путаница, разгильдяйство и рассеянность. И неизвестно, что лучше – на безудержном веселье проигрывалось легче, но и суммы были весомее.
  В общем, с пароходами пришлось завязать. Единственное, что в этой попытке оказалось позитивным, так это визит в «Шентлуиш», на который у нее все равно были планы. Теперь их можно было с чистой совестью вычеркнуть из заметок и двигаться дальше, навстречу судьбе, испытаниям и – иного и быть не может! – грядущему счастью. С легкой улыбкой, в новой шляпке и изумрудном платье, с объемистыми саквояжами и верной гитарой Кина села на поезд до Канзас Сити, и когда тот тронулся в путь, напевала «Лорену» и «Аура Леа». Край, с которым столь многое было связано, уходил за горизонт.

  Канзас Сити оказался форменной деревней, при одной мысли о которой приличные девушки должны морщить носик и говорить «фи!» - в общем, самое подходящее место для обнищавшей картежницы. Что такое пятьсот долларов в кармане – три, ну край четыре месяца пристойно жизни и все, дальше тьма и беспросветное существование. К хорошему быстро привыкаешь – и внучка Хогана уже и забыла о том, как трудилась на дедовской ферме. Но Господь был милостив, напомнив ей, что счастье не исчерпывается роскошью, а гармонию можно найти там, где ее не ожидаешь. Сан Антонио напомнил ей о высоком духе и горячности нравов, Канзас Сити же – о домашнем, родственном тепле, и это было бесценно.
  Поначалу город вызвал в ней стойкую неприязнь: его грязные, пыльные улочки не могли вызвать ничего, кроме сдержанного отвращения, и даже осознание того, что он из них скоро вырастет и станет красивым и пристойным, не помогало – сейчас-то этого нет! Праздно шатающиеся толпы переселенцев, большинство из которых не имели за душой ни цента, раздражали не меньше – их было слишком много, они были слишком шумными и считали, что их мелкие беды важнее, чем несчастье, постигшее Кину. К тому же, обирая их, как липку, ирландка поначалу испытывала жалость и муки совести: как же, отбирает у людей последнее и ставит их на грань голодной смерти, причем не только мужчин-игроков, но и их семьи. Страдать от побед было глупо, и девушка быстро убедила себя, что за ней греха в этом нет: посудите сами – мигранты сами добровольно садятся за стол, их за руку никто не тянет, а значит, именно они и отвечают за все, что произойдет. К тому же своими невеликими сбережениями они помогают ей идти навстречу мечте и спокойствию – вот и смысл мучиться и терзать себя переживаниями?

  Но даже такая позиция, помогающая спокойно спать даже после того, как незадачливый визави пускает себе пулю в лоб, не позволяла наслаждаться пребыванием в Канзас Сити. Но не было счастья, да несчастье помогло. Встреча с Фредди и ирландской общиной в очередной раз перевернула мир мисс МакКарти. Впервые за то время, когда она стала профессионально играть в карты, авантюристка сделала выбор не в пользу заработка, а в пользу комфорта – не пригласят ее в высшее общество этой пыльной дыры, ну да и черт с ним! Ну не выиграет она за раз тысячу долларов, так и в чем печаль? Ведь ни за какие деньги не купить той теплоты и заботы, которой окружили ее мамины соотечественники – с ними поневоле вспоминалась та родная, уютная обстановка, в которой росла Кина до того, как стала супругой Мишеля. Среди ирландцев она была своей, и при этом оставалась уважаемой – и сколь дорогого это стоило!
  К тому же, ах!, ей выпала великолепная, нет – божественная возможность играть на гитаре на публику! Это стало подлинной панацеей ото всех бед, лекарством от тоски и пресыщенности картами. Поневоле вспоминался Лэроу, уставший от игр: вот если бы у него в сердце жила музыка, бедняга никогда в жизни не стал бы унывать! Ведь когда в руках поет гитара, когда все взгляды устремлены на тебя, когда ты выводишь хорошо поставленным голосом «Виски во фляге», тогда чувствуешь себя и живой, и нужной – это сродни азарту от предвкушения скорой победы, но, в отличие от него, куда как более чистое и светлое чувство.
  Никогда прежде она не испытывала такого единения с людьми, и посему пела со всем вдохновением, и тренировалась до устатку, разучивая новые тексты, мелодии, переборы. Одной гитары ей показалось мало: для некоторых композиций были хороши две скрипки, для других – перекличка флейт. И Кина не сомневалась ни секунды, восторженно меняя вечер за картами на музыку. Впрочем, сколь бы много восторга не переполняло ее, манкировать играми она не собиралась – в том ее основная работа и заработок, и даже если выступления в «Фредди'з Файнест» и приносят доход, то его категорически недостаточно.
  Чувствуя себя среди простых ирландцев как рыба в воде, авантюристка даже решилась на благое дело – предложила открыть кассу взаимопомощи, где любой уроженец Зеленого Острова мог взять краткосрочный беспроцентный заем до зарплаты. Само собой, первый взнос в полсотни-сотню долларов она собиралась внести туда самостоятельно. Своим надо помогать – в этом она была твердо убеждена, и, кроме того, придя к такому мнению, она решила с ирландцами не играть, а если уж сведет судьба за столом, то охотиться за кошельками других лопухов, а не соотечественников: ведь это же правильно и достойно уважения, не так ли?

  Скрипач Демиан и флейтист Фин обучили ее многим новым песням и напевам, как классическим, так и современным, да еще и научили добавлять в выступления элемент театральности – как же публика плакала от смеха, когда она, пылая, как маков цвет, на два голоса исполнила с Демми «Семь пьяных ночей», в лицах изображая диалог между вечно датым муженьком и неверной женой-вертихвосткой, вечно его обманывающей! Может, конечно, зрители были и невзыскательные, но их искреннее веселье и задорные аплодисменты были подлинной наградой: Кина была на седьмом небе от счастья, когда, все также алая от смущения непристойными строками, принимала благодарности и выражения глубочайшего удовлетворения игрой!
  Когда на тебя неотрывно смотрят сто пар глаз – это настоящая эйфория, катарсис смеси гордости за себя и пищащего восторга: я могу, у меня получается, им нравится! Авантюристка получала подлинное наслаждение от такой жизни, и то высокомерие, что начало у нее было проявляться, растаяло, как лед под солнцем – ну или как девушка в руках умелого любовника. В коем-то разе она могла быть самой собой не наедине с подушкой, но в обществе, и это оказалось захватывающе.
  Но не только отношение к ней, как к певице, делало жизнь светлой – вспыльчивая и эмоциональная, не смотря на все заветы Лэроу, Кина иногда нуждалась в простой и банальной поддержке, успокаивающих и подбадривающих словах. Они могли быть самыми банальными, она могла и без того все это знать и понимать, но все равно – произнесенные чужими губами, слова обретали некую мистическую силу, а подкрепленные стоящей за ними уверенностью, давали девушке столь необходимые успокоение и силы продолжать начатое, не изводя себя постоянными сомнениями.

  Это светлое чувство близости, напомнившее ей о доме, в итоге побудило Кину написать родителям, что она жива и в порядке. Правда, тут была одна загвоздка: по-хорошему, письмо не должно было попасть в руки Тийёля, более того, муженьку о его существовании лучше было бы не знать. Выходило, что прямое направление письма на адрес Дарби было невозможно – его надо было передать черед третьи руки. Это могла сделать тетушка Жозина – дама ответственная, строгих правил и наверняка не пошедшая бы на грех разглашения чужой тайны. Но она была немолода уже в те годы, когда Камилла выходила замуж – кто знает, может, она теперь в райских кущах? Писать ей выходило опасно, как и остальным знакомым, в чей честности Кина не была уверена.
  Оставался один вариант, тот, о котором знал весь Новый Орлеан, но к чьим услугам прибегали немногие, а прибегая – не афишировали. Мари Лаво, оккультистка и вудуистка, всегда была готова помочь страждущим… за вознаграждение, естественно. Свою просьбу – передать письмо лично в руки Флоре Дарби и сохранить это в тайне, а при наличии ответа – отправить и его, Кина, скрепя сердце, оценила в целых пятьдесят долларов. Поначалу она думала написать папе, но быстро передумала: будучи навеселе, тот мог случайно проговориться, так что мама в этом плане была надежнее.
  Письмо было от третьего лица: автор сообщала, что дочь получательницы жива и здорова, ведет хорошую достойную жизнь и ни в чем не нуждается. Указала она и на то, что не след верить супругу означенной дочери: он подставил жену и всех мастерски обманул, выставив себя тем, кем не являлся. В конце письма, оказавшегося, на удивление самой Кины, крайне лаконичным, она написала, что блудная дочь очень любит свою семью и скучает по ним, но, оболганная мужем, не может вернуться домой и упасть перед родителями на колени. Ответ авантюристка попросила передать тем же способом, каким получательница обрела письмо, и направить его в Денвер.
  Подписала все это девушка, по некоторому размышлению, именем «Саломея О'Ши», и потом еще долго хихикала над понятной только ирландцам шуткой.
  На сем свой дочерний долг, равно как долг перед совестью, Кина сочла исполненным, хотя потом еще долго мучилась ночами на холодных простынях, когда ей в красках представлялось, как сенатор Тийёль перехватывает письмо, или еще хлеще – пытками отбирает его у мамы, после чего организовывает в Денвере засаду на нее из трех десятков злобных головорезов, которых ради этого освободил из тюрьмы. Или того хлеще – вспомнив о ее существовании, узнает о вкладе Кины МакКарти и ее потугах купить ферму, после чего организовывает настоящую облаву с единой целью – как можно более жестоким и кровавым способом расправиться с той, кто единственная может разрушить его богатство, построенное на лжи и страхе. Да даже если он отправит по всем штатам слух, что девушка с ее внешностью, скрывающаяся под именем Кины МакКарти – убийца, воровка и диверсантка, ее жизнь будет кончена также верно, как если здоровенный одноглазый убийца с волосатыми руками и гнилым запахом изо рта перережет ей горло ржавым «Боуи», предварительно вместе с толпой таких же отвратительных дружков-подельников надругавшись над ней!
  Накрутив так себя, впечатлительная девушка уже пожалела, что направила письмо, да еще указала обратный адрес. Но сделанного не воротишь – и она дала себе зарок не расставаться с пистолетом и заодно подучиться стрелять из него: а ну как ей удастся все же отбиться от бандитов, выполняющих приказ Мишеля! Ведь Дева Мария на ее стороне, потому что на ее стороне правда!

  Как ни печально, но все хорошее быстротечно. Подошел к концу и полусемейный отдых в Канзас Сити. Разъехались поселенцы – основной источник наживы, разъехалась часть рабочих и собрался в Бостон к дяде Фредди. Это было досадно, но все же ожидаемо: ведь, пока она не обзаведется своим домом, везде ей быть как птице – перелетать с места на место, нигде долго не задерживаясь. К тому же на сей раз можно было не страдать муками выбора – предложение бармена посетить Денвер и все дома до него было весьма занимательно. Тем более, что интуиция ирландки подсказывала, что этот маршрут и вправду пахнет прибылью. Опасностью, правда, тоже, но тут уж приходится принимать риски, как должное. Удача любит отважных – а значит, надо смело бросаться в бой и верить, что у нее все получится. А что там будут толпы пьяных ковбоев, так то не беда: они не посмеют обидеть даму, а если и рискнут, то всегда найдутся заступники, верно?
  В общем, Кина тепло попрощалась с друзьями, устроив им прощальные посиделки, на которых было много музыки и алкоголя, а на утро уже садилась с немного нервной улыбкой в дилижанс, насвистывая «Вступай в кавалерию». В конце концов, за столом наставник учил ее быть кавалеристом, так что не дурно бы самой себе об этом напомнить, запасшись лихой, бравурной силой песни отчаянных рубак.

  Как оказалось, Господь, хоть и играет иногда против нее, все же любит свою заблудшую дочь, хотя иногда и странной любовью. Эбилин оказался раем для игрока, вот только атмосфера в этом Эдеме была сродни Пеклу. Если бы не Канзас Сити с его толпами переселенцев, непролазной грязью и вечной стройкой, если бы не ирландская община, напомнившая о том, что средний класс – не минимальный порог общения, авантюристка не выдержала бы этого упрямого, бодливого, кусающегося и лягающегося городка, где приходилось держать ухо постоянно востро и держать тон перед людьми, которые вилку для рыбы от вилки для мяса отличить не могут, а дешевый виски, от которого воротит даже портовых грузчиков, считают нектаром богов. Если бы не выпавшие на ее долю испытания – она бы не сдюжила, и никакое золото мира не дало бы сил остаться здесь больше, чем на неделю. Но ныне Кина была гораздо более терпима к незамысловатой простоте, и не столь требовательна в части комфорта, как раньше, и все ей вернулось сторицей.
  А, самое главное, она приобрела то, что не купишь ни за какие деньги – опыт игры с суровыми, нетерпимыми людьми в постоянно опасной обстановке. Это позволило мобилизовать на серьезные партии все душевные силы и, зорко наблюдая за столом, не спускать при этом взгляда с окружающих. Логика – залог успеха? Верно: но зоркость и чутье угрозы – залог жизни. Научилась она и немаловажному умению ставить зарвавшихся парвеню на место, или же требовать этого от окружающих: приятно было знать, что люди, сморкающиеся в пальцы, а не в платок, все равно достаточно джентльмены, чтобы прийти на помощь даме.
  К другим людям они, кстати, были не столь учтивы: столько насилия, как в Эбилине, Кина не видила за всю свою жизнь – а она-то считала себя девушкой искушенной в опасностях! Поначалу она ойкала, дергалась, нервничала, когда у нее на глазах одни добрые люди били смертным боем других, но потом привыкла. Жалость к жертвам она растратила в Канзас Сити: раз уж ей стало наплевать на беды переселенцев, то проблемы пьяных ковбоев, любящих нарываться на неприятности, были ей столь же важны, сколь жителю Аппалачей – итоги «опиумной войны». Теперь же милую улыбку с лица не стирал и вид лица, разбитого о барную стойку: внутри все еще ёкало, но уже скорее дежурно, чем испуганно.
  Местные задиры напоминали ей бойцовых петухов, на бои которых она насмотрелась в Сан Антонио: такие же пестрые горлопаны со шпорами, только и ищущие возможность распушить хвост и показать всем, и самим себе в первую очередь, кто тут самый сильный, ловкий, меткий. Они свято верили, что только за одно это женщины должны были в них влюбиться, как мартовские кошки – вот смех-то. На счастье ирландки, петухи забывали о том, что однажды могут попасть в суп: и за карточным столом становились главным блюдом. Уходя с пустыми карманами и поникшими гребешками, они верили, что назавтра-то они ух!, отыграются – и девушка радостно соглашалась с этим, зная, что все повторится вновь и вновь.
  Все было хорошо, и, казалось, переживаниям не найдется места. Но однажды Эбилин смог доказать, что не столь уж Кина невозмутима, как хочет себе казаться… но обо всем по порядку.

  А еще, к вящему удивлению своему, картежница с немалым удивлением осознала, что простота местных людей импонирует ей! Их искренность и не показушное геройство были чем-то непривычным, и потому удивительным. Здесь могли без разговоров двинуть в зубы, но в спину выстрелило бы только отребье. Здесь не умели и не собирались уметь интриговать, и были готовы прийти на выручку незнакомцу не ради денег, а потому что «сегодня я помог тебе, завтра ты поможешь мне». Это было что-то среднее между дикими варварами и древними римлянами – и такие люди или априори нравились, или навсегда оставались в восприятии их увидевшего злобными деревенщинами. И слава Богу, что Кина научилась видеть за мишурой суть – это дорогого стоило.
  Еще, кстати, она поняла, что подобная резкость и решительность ей также по нраву. Она и сама считала себя девушкой рисковой, боевитой и в немалой степени упрямой: и если на Востоке это были не те черты, которые стоит в открытую демонстрировать приличному человеку, то на Западе они почитались за норму – а значит, продолжая вести себя, как подобает истинной леди, можно было быть чуть больше собой истинной: поразительно приятное ощущение!
  Правда, все эти плюсы изрядно подтачивало отсутствие изящества в манерах и действиях – лишь немногие, прибывшие сюда со Старого Юга, могли похвастаться ими. Запад, на вкус Кины, был слишком уж прост и прямолинеен, и, не смотря на все свои достоинства, слишком безыскусен, и пер почти всегда напролом, рискуя сломать шею если не противнику, да себе. Картежнице были по нраву все же несколько более тонкие поступки, и несколько более изысканное отношение ко всему: местные, например, за трудностями прерий просто не видели их красоту, просто потому, что все это любование не могло принести ничего ощутимо полезного. Здесь было царство материалистов и практиков: а Кина полностью отказываться от более чувственного и созерцательного подхода, не смотря на весь свой прагматизм, не собиралась.

  Однако ж не материалистами едиными жил Эбилин, были здесь и достойные господа, при общении с которыми хотелось быть лучше, чем на самом деле, хотелось подниматься над собой и быть достойной тех знаков внимания, которые они ей оказывали. И пускай эти господа по врожденной рыцарственности не дотягивали до дона Мигеля, но их куртуазия в полудиких условиях, среди лонгхорнов и их погонщиков, была сродни глотку свежего воздуха после пропахшего потом и дешевой спотыкаловкой кабака. Она позволяла не увянуть и не переродиться в нечто более простое и приземленное, а всегда оставаться собой: Киной МакКарти, почти леди, чья жизнь – дорога. «Королевой без королевства», как иногда иронично называла себя девушка наедине с самой терпеливой и понимающей собеседницей – с самой собой.
  Беседы с Майклом Огденом, Джефферсоном Перри, Николя Бовэ, Чарли Аденом, Генри Мейером и некоторыми другими достойными людьми убеждали Кину, что можно оставаться человеком даже в самых стесненных условиях; поступки же и внешний вид некоторых других людей убеждали в том, что человек, слабый духом, с легкостью деградирует до полуживотного состояния. Запад был эдакой лакмусовой бумажкой для внутренней сущности: он вытягивал на поверхность все дурное и дистиллировал от примесей все хорошее – и итог обыкновенно выходил весьма необычным. Понаблюдав за остальными, авантюристка даже задалась вопросом – а каким Запад сделает ее, что поднимет к поверхности, а что смоет, как шелуху? Какой она станет безо всего наносного?

  Ответ на это был делом времени, а ныне, пользуясь благоприобретенной толерантностью к пониженным стандартам жизни, можно было посвятить все себя картам, благо в Эбилине ныне неумех при деньгах было больше, чем на всем Юге, вместе взятом. Ошалевшие от свалившегося на нах богатства ковбои пьянствовали, ходили по борделям, играли и стрелялись, не зная, куда потратить деньги. Что же, Кина была готова со всем христианским милосердием избавить их от мук неожиданного богатства и очистить их руки от праха золотого тельца: все равно ей деньги важнее, чем этим охламонам, не знающим, зачем им такие суммы.
  Стричь этих зубастых овечек было одно удовольствие: забывшись, они снова и снова бросали на стол мятые купюры в надежде отыграться – а ей только того и было надо. Тем более – тысячу раз спасибо тебе, Господи, что я женщина и леди! – что на нее озлобленность проигравших почти никогда не изливалась, а если кто-то, вроде того немца с длинной фамилией, и пытался устроить безобразия, всегда находились те, кто готовы были охолонуть дебоширов, потому что «мужиков бей, если хоцца, а баб… леди не трожь, песий сын!». В общем, общая нервозная обстановка не слишком-то мешала играть и восстанавливать равно просевший бюджет и пошатнувшееся душевное равновесие.

  Эбилин оказался примечателен еще и тем, что здесь почти не было женского общества, и уж тем паче не было судачащих обо всем и вся кумушек, чье мнение в других городах нередко становилось решающим. Зато здесь было предостаточно жриц продажной любви, самым изначальным способом помогающим толпе оголтелых мужиков сбросить напряжение. Фактически, наравне с хозяевами салунов, они были главными конкурентами картежников по насосному выкачиванию денег из горожан. Долго Кина присматривалась к «порченным голубкам», долго не решилась заговорить – это же невместно для леди!
  Но все же ей было любопытно, как до такой жизни доходят самые видные и кажущиеся приличными из них, и как они умеют заставлять мужиков пускать слюни одним поворотом головы. Понятное дело, приличной девушке такое знать не подобало, не говоря уже о том, что, о Боже!, делать – но разве это мешало удовлетворить любопытство хотя бы простой «случайной» беседой с кем-то из падших женщин, кто выглядит достойно? Может, интерес был вызван бездельем, может скукой, может тягой к запретному, а, может, просто нехваткой женских разговоров – кто знает? Как бы то ни было, но мисс МакКарти, привычно потерзавшись сомнениями и пострадав по поводу своей распущенности, решила как-нибудь невзначай пообщаться с кем-нибудь из подобных закостенелых грешниц.
  К тому времени к одиночеству Кина почти привыкла, не видя в нем никакой проблемы. Будучи без какого-либо тыла за спиной, без утешения и поддержки, она могла полагаться только на себя – но зато сама решала, что, как и когда делать. Ей никто не указывал, никто ничего не требовал, и она могла когда хочет, играть или бездельничать, наслаждаться закатами и музицировать, выпивать в баре и без оглядки общаться с тем, с кем сочтет нужным. Такая свобода была важна уже сам по себе, но, помимо этого, она гарантировала, что никто не предаст и не ударит в спину в самый важный момент. Кроме того, не имея ничего, кроме денег, она ничего не могла потерять – а значит, душа ее была ограждена от боли и была практически неуязвима: больше никакой Марко не посмеет ранить ее, а Мишель, счет к которому еще не погашен, рано или поздно заплатит за свою ложь!

  Наслаждаясь вкусом убойного кофе, от которого в Новом Орлеане все благородное собрание бежало бы, роняя веера и шляпы, картежница чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Пытаясь представить свою жизнь без Деверо, – ах, где ты, любовь моя? – то есть скучное тягомотное бытие жены Тийёля, где балы и сплетни были единственным развлечением, она снова и снова понимала, как же ей повезло: запертая в рамки правил деятельная натура, вынужденное подчинение супругу погасило бы божественную искру в ней, оставив после себя только пустую оболочку.
  Ведь она – истинная дочь своего отца! Граф ли он, нет ли – здесь, за океаном, он сделал сам себя, и достиг всего своими головой и руками. Она – такая же, только пошла дальше, и причина тому – одна: в ней нет тех слабостей, которыми характерен сильный пол, и поэтому она не теряет то, что обрела, а потеряв даже – не вешает руки. В этом вся она: милый Нат показал ей эту дорогу, дедушка дал сил пройти по ней, а Лэроу осветил путь – и теперь она может двигаться вперед самостоятельно, презрев то, что женщина так жить не должна.
  Ведь, не смотря на все трудности, ее жизнь такая интересная, такая разнообразная! Она столько всего увидела, столько узнала, повстречала столько людей! Проверив себя в разных условиях, она не сломалась и не одичала, а лишь расцвела, как цветок. А ведь ей всего два десятка лет, а она прожила больше, чем многие видели за всю жизнь. У нее впереди столько путей, столько предстоит нового: поистине переживать и унывать ей грешно, хотя, признаться, иногда по-иному нельзя.

  Но береженного Бог бережет, и не всегда милая мордашка и приятный нрав могут стать защитой, и не всегда найдутся те, кто придет на помощь. Подарок замечательного мистера Огдена – двуствольный карманный ремингтон «Модель 95» пришелся как нельзя более кстати. Маленький, незаметный, достаточно мощный, чтобы пробить сосновую доску в три четверти дюйма, он был идеальным оружием для тех случаев, когда окажется, что только насилие может решить проблему.
  Сколько коробок с .41 Rimfire извела Кина – не счесть, и это все стало возможным только благодаря ее поклонникам: сама бы она ни в жизни не добыла бы в этой глуши шорт-патроны, тем паче, в таком количестве. Джентльмены ей помогли не только со стрельбой, но и с выхватыванием оружия: здесь, на Западе, чаще побеждал тот, кто успевал первым выстрелить, хотя были и исключения, вроде дуэли душечки-Чарли и негодяя Холта, когда выдержка на голову разгромила скорость и поспешность. Впрочем, не без радости отметив это, картежница не прекратила тренировки: у нее все равно нет такой выдержки и опыта, поэтому лучше не изгаляться и поучиться быстро доставать револьвер из-под платья, чтобы не запутаться и не вляпаться с головой в неприятности, которых в ином случае можно было бы избежать.

  Мистер Аден, коллега по карточному ремеслу, стал ей настоящим другом, и Кина всерьез подумывала предложить ему партнерство. В глубине души она чувствовала, что Чарли, с его учтивостью и легким юмором, с его прекрасными сюрпризами и взглядом, от которого хотелось улыбаться, мог бы стать и больше, чем просто другом. И пускай до этого не дошло, но девушка поняла, что привязанность и комфорт могут, хоть и не столь быстро, породить то же светлейшее из чувств, что страсть и накал страстей. Это понимание ей было в новинку, и немного испугало, из-за чего она не решилась форсировать события: но Господь распорядился так, что такой возможности у нее и не оказалось.
  Она убила Чарли Адена. Вернее, убил его Холт – мерзкая тварь и трус. Убил подло, со спины, без предупреждения. Но он только нажал на курок, а причиной же смерти джентльмена послужило то, что она, именно она заняла его место спиной к стене, и позволила убийце остаться незамеченным. Глупая ошибка, простое желание поддеть ухажера – и все, его больше никогда не вернуть. И то, что его убийцу покарали еще на этом свете, ничего не изменит: тот, кто стоил сотни таких, как он, уже не вернется.
  Когда прогремел выстрел, Кина обомлела вместе со всеми, забыв даже о своем маленьком дерринджере. Только спустя десяток ударов сердца после того, как убийца скрылся, она, бледная, как полотно, поднесла пальцы к лицу, стереть что-то липкое и противное, а когда отняла их – они были все в крови и чем-то еще. И только тогда она закричала от ужаса. Ее, полусомлевшую, кто-то потащил наверх – она сомнамбулически переставляла ноги. Ей заказали горячую ванную – она мылась рваными, неосознанными движениями, вздрагивая от каждого резкого звука. Она терла кожу, пока та не заболела, и ей все казалось, что она до сих пор покрыта кровью несчастного. Когда вода уже остыла, она, не одеваясь, рухнула в постель, забывшись тревожным, болезненным сном, полным повторяющихся кошмаров – новых, и от того куда более страшных.

  Несколько дней она не могла прийти в себя, и сидела, запершись в номере, через силу заставляя себя есть и пить. Она плакала и корила себя, молилась за упокой души Чарли и о себе, грешной, обещала Богу, что приложит все усилия, чтобы из-за ее глупости ни один хороший человек не погиб. Жизнь, казалось, потеряла все краски, кроме серой, и стала пустой. Но прошло время, и снова в окно глядело заходящее красное солнце, снова хотелось крепчайшего кофе и прогулки, снова руки сами тянулись к картам. Чарли не был забыт – но обреченность ушла, и Кина снова была готова жить прежней бурной жизнью, за себя и за покойника. Ведь мистер Аден наверняка не был бы рад, если бы она закопала свой талант в землю, а красивый облик сменила бы на красную от постоянных слез изборожденную морщинами мину с вечно опущенными вниз губами. Он наверняка желал бы, чтобы она оствалась, как и прежде, цветущей и радостной, чтобы он, невинноубиенный, мог наблюдать за ней из райских кущ и тихо радоваться.
  Но, помимо горести, смерть эта преподнесла с собой и урок: лучше всего не рисковать и садиться спиной к стене: так всяко будет безопаснее. Кто знает, может, другой «Холт» наплюет на то, что перед ним девушка, и выстрелит, движимый своим скотским характером? Лучше не проверять, и постараться избежать подобных рисков, тем паче что это не представляется чем-то проблемным: ну какой джентльмен не согласится уступить даме желаемое той место? В общем, лучше садиться у стены, лицом ко входу, но и не забывать о револьверчике в потайном месте – чтобы уж точно быть готовой ко всему.

  Некоторое время после возвращения к людям авантюристка еще поиграла, но поняла, что морально ей пока что слишком тяжко здесь находиться – уж больно ярки были воспоминания о Чарли. Эбилин стоил того, чтобы вернуться, но пока что она тут засиделась – пора и меру знать. Ее ждал дилижанс до следующей точки на пути в Денвер: городка под названием Эллсворт. К слухам о том, что это место – дурное и развращенное, Кина не прислушивалась: Боже мой, это все преувеличения, и то же самое можно сказать что о Канзас Сити, если не общаться с местными ирландцами, что об Эбилине. Слухи на то они и слухи, чтобы в а раздувать до неимоверных величин. А окажутся они, против ожидания, правдивыми – так и не страшно: всегда можно собрать вещи и отправиться дальше.
  Распрощавшись с немногими хорошими знакомыми и даже поцеловав в щеку мистера Одена, Кина покинула Эбилин под столь любимый покойным «Бонни Блю Флэг» - и на сей раз не оглядывалась назад, видя перед собой только новую дорогу в неизвестность.

  Поначалу Эллсворт произвел на ирландку тягостное впечатление: дырой он оказался знатной, похлеще всех, где раньше Кине довелось побывать. Закономерно недовольство вылилось в раздражение, которое, в свою очередь, рассеялось, как дым, после прибытия в отель; приветливый персонал, теплая вода, «убойный» кофе и легкие закуски – что еще надо, чтобы почувствовать себя хорошо на новом месте? Разве что денежная игра – и такую возможность городок ей случайно предоставил. Такой шанс выпадал раз на тысячу – и авантюристка не преминула им воспользоваться.
  Поначалу все шло, как по маслу, и стек девушки быстро и капитально возрос. Правда, те ее визави, которые явно были не из местных, ей категорически не понравились, но они и не доллар, чтобы всем нравиться. Не выходить же ей за них замуж, в конце-то концов? Ну, неприятные люди, а скорее даже подозрительные, и что с того? Она и сама заслуживает немало подозрений, так что на других коситься-то? И Кина проигнорировала шестое чувство – и, как оказалось, зря.

  А ведь прислушаться было к чему, но снова азарт привел на ее порог проблемы. Здоровые такие проблемы, очень решительные и самоуверенные. И ведь Дева Мария давала ей шанс уйти – можно было покинуть игру вместе с клетчатым, сославшись на то, что визави допустили изменение правила игры до полуночи, а у нее, к тому же, мигрень начинается после долгого нахождения в прокуренном насквозь помещении. Могла – но не стала, понадеявшись на неуязвимость леди.
  Ах, если бы она решила чуть помедлить и еще раз проанализировать все неприятные звоночки, все могло выйти совсем иначе! Совершенно непонятный статус оппонентов, их вроде как сотрудничество, до полноценного партнерства не дотягивающее, повадки шулеров при явно недостаточном для профессионала умении, да даже просто не соответствующие приличным господам манеры – и это не считая невнятного, но сполна ощутимого чувства полуприкрытой угрозы! Сам диалог кареглазенького и клетчетого мог дать понять, что первый предпочитает играть по им придуманным правилам и навязывает их жестко, если не сказать жестоко. Так что возникшие неприятности не были внезапными и, если бы не азарт и самоуверенность, их можно было предугадать и избежать, оставшись с неплохой прибылью.
  Кто же они были? Скорее всего, аферисты, просто промышлявшие не картами, а чем-то иным, вроде некогда обсужденной с Лэроу схемы с конфедеративными векселями. Но хуже, если это были грабители или, что совсем плохо, настоящие разбойники, которых не страшат пули и сабли, чего уж говорить о маленьком дерринджере. Если последнее верно, тогда угроза пистолетом может вызвать у них не капитуляцию, а готовность проучить нахальную девку – и тогда вся надежда остается на то, что на звук выстрела прибегут другие люди, за чьими спинами можно будет укрыться.
  Но чего гадать – расклад выпал такой, какой выпал, и данного было уже не изменить. Что же, придется играть с теми картами, которые есть, и да поможет ей Бог!\

Услышав, где они находятся, Артем тыкает пальцем в карту и чертит линию к Березовичам, проходящую между поселками поблизости.

— Может на запад крюка дадим? Пройдем тихим ходом между поселками и с юга прямо к штабу подойдем.

Наблюдавший все утро за покряхтывающим от боли в спине Яшей, парень задумчиво смотрит на их вещмешки и излагает идею:

— Давай мы часть вещей тут бросим? Накроем палаткой чтобы дождь не промочил, да прикопаем или закидаем ветками. Возьмем сколько нужно на день-другой, а потом, когда лесами будем уходить, заберем.

И, зевнув, добавляет:

— А если туда быстрее придем, то и пару часов сна перехватить не грех, если что.

Есть ли человек, которому ни разу не приходилось резко пробуждаться от глубокого сна? Если ли тот, кто ни разу дотрагиваясь до горячего не обжигался? Есть ли тот, у кого не стыла кровь при испуге? Нет таких? Тогда вы поймёте, что испытала Принцесса, когда на её голову вылилось ведро ледяной воды. Резкое пробуждение, обжигающая боль и сердце остановило свой забег.
Борну повезло, что у девушки молодое и крепкое сердце, оно запустилось, как только глаза девушки открылись и дали сигнал мозгу об опасности, пробудились инстинкты самосохранения и она подскочила на ноги и отшатнулась от парня.
Мелкая дрожь била тело Алеллии, она не могла вымолвить ни слова. В ужасе смотрела на юношу, который совсем недавно спас её из ледяной воды и помог обсушиться, а теперь окатил ледяной водой. Понять это было сложно. Стуча зубами, она оглянулась в поисках какого-нибудь оборонительного оружия. Увидев на земле нож, быстро схватила и выставила вперёд. Весь её вид показывал решимость защищать себя от последующих атак. Всё это время она не спускала глаз с Борна.
. А кинув взгляд на руки и увидев, что они в крови чуть было вновь не потеряла сознание, но отрезвляющий душ, надолго избавил её организм от этой защитной реакции.
Видя, что Борн больше не пытается нападать, чуть расслабилась, обвела взглядом место у костра. Вся картина всплыла перед глазами. Это всё непослушная картошка! Наверное, она никогда не поест в этой жизни. Ну уж, дудки. Одной рукой принцесса схватила очищенную Борном картофелину и откусила, второй продолжала держать нож. Голод не тётка, заставит есть без всяких приборов и ритуалов и даже грязными руками!
Вкус картофеля оказался настолько странным, что Алеллия открыла рот и часто задышала, будто надкусила жгучий стручок перца, а не корнеплод.
- Вы хотели меня отравить или утопить? Признавайтесь! – выпалила она, выставив перед собой обе руки. В одной всё ещё красовался нож, в другой несчастная картофелина с отпечатанными зубками Капризной Принцессы.

Сражение достигло своего апогея. Перезарядившееся орудие "Соломона" выдало ослепительный залп огня в сторону "Нарцисса", который уже изрядно попортил кровь всей армады союза.

Появившийся загадочный корабль выслал абордажные капсулы в сторону "Грозного". На что харрисонцы ответили тем же.

Очень скоро стало понятно, что противник является каким-то адским носителем целого роя дронов.

- Не фиксирую признаков жизни на борту, - сообщили Тэффи, - но признаки повышенной энергопередачи.

- Cэр, у нас на борту высадилась стая вражеских дронов, не серая наномасса, просто микродроны под упавлением NHP. Я отправила взвод "Чингизов" разобраться с этими... вредителями.

Камера с зараженной палубы показывала, как названные фреймы струями огня выжигают пытающиеся прорваться вражеские дроны.

В это время включилась связь с абордажной группой на неизвестном корабле.

Пехотинец в тяжелой броне с лазерной винтовкой кричал в камеру на фоне "Шермана" с логотипом HA 3rd MEU "MESS WITH THE BEST - DIE LIKE THE REST"", который как стробоскоп выпускал лучи света, озаряющие темную картинку.

- Сэр, у нас тут ад! Как будто забрались в муравейник, дроны атакуют со всех сторон! Несем большие потери... потеряли взвод фреймов. Но мы нашли какой-то энергоузел, сейчас саперы закладывают взрывчатку! Потом уносим ноги!

Вражеский "Хайлайн" с эскортами перестреливася с группой Стиллмэна. "Царевна" сфокусировалась на уже изрядно побитом "Нарциссе". К ней присоединилась сводная эскадрилья из "Монархов" Мадрида и выживших "Стальных Хризантем". Их совместная яростная атака выбила двигатели вражеского изрядно побитого корабля, после чего лишь оставалось добить его.

Похоже, "Нарцисс" был каким-то руководящим элементом вражеского флота, поскольку он пришел в смятение.

Неожиданно на всех кораблях появились Тэффи.

- Фиксирую прилет крупного флота.

Фернандес на борту "Соломона" выругался, показывая Немати предполагаемые векторы прибытия.

- Вот дьявол, еще вражеские подкрепления?

- Ответ негативный... фиксирую индикаторы... Торговых Баронств Карракина!

Носитель класса "Тагетес" выпрыгнул из около-световой скорости, вслед за ним последовал линкор класса "Мюри" и рой эскортов.

- Говорит адмирал Амброзий Дюбуа, командующий 3-ей Флотской Группой Дома Стекла. На борту "Медины Сидонии" находится груз верескового меда с Диармайда для свадьбы моей троюродной кузины, поэтому любое отребье, пиратское, харрисонское, союзное или другое, которое немедленно не отстанет от него, получит суммарный удар всех эскадрилий FKS-CV “Леди ЛеФлер" по щелчку моих пальцев!

- Вражеские корабли готовятся к переходу на около-световую скорость, - доложили Тэффи.

Сопровождаемые ураганным огнем теперь уже суммарного флота Союза, ХА и Баронств пираты вынуждены были бежать.

...

- Я недоволен игрой, которую устроил Союз, - сообщил Дюбуа после окончания боя, - я подам официальную жалобу. Хотя, если я расскажу кузине, как с боем доставал её мед... это будет достаточно героично. Так и будь, условимся на том, что я спас вас и свадьбу, меня это устроит.

...

Изрядно потрепанный флот вернулся к месту отправления - станции DLS Blink Gate. Ряд кораблей вынуждены были тащить флотские буксиры. Вся группа "Созвездие" с покореженными "Тиньше" и "Везувием" и почти выгоревшим "Юконом", почти сожранные нанороем "Ладога" и вынужденный эвакуироваться в последние минуты боя "Белфаст". Но и оставшиеся на самостоятельном ходу корабли, особенно "Царевна", "Соломон" и "Грозный" получили значительные повреждения.

Все в том же конференц-зале адмирал Стоун мрачно разглядывал отчеты о бое.

- Честно говоря, даже и не знаю, что сказать. С одной стороны, соотношение потерь в нашу пользу. С другой, оно далеко не такое значимое, как хотелось бы. Понесли серьезные потери в людской силе. Поврежденные корабли все можно восстановить, но это займет время. Но разведка серьезно облажалась, силы врага существенно больше, чем мы рассчитывали. Один из вражеских фрегатов был достаточно цел, чтобы взять его на абордаж. Команда, правда, оказалась толпой варваров под боевыми стиммами, но, возможно, хотя бы из компьютеров получится что-то выжать. В любом случае, понятно что у противника есть доступ к флотским верфям. Просто собрать из мусора подобную армаду они и близко не могли. Ряд уничтоженных кораблей явно были произведены недавно, качество не очень высокое, но за пределами того, что доступно большей части Диаспоры. Мы продолжим поиски того, кто может стоять за этим. В любом случае - сейчас это не так важно.

Он перевел взгляд на офицеров.

- Вы все с честью выполнили свою боевую задачу. В отчете я обязательно отмечу это, особенно героизм группы Микавы, но и остальных, естественно, не обойду. В Харрисон Армори также будет отправлен доклад об прекрасной работе вашей группы, мистер Коллинз. Особенно меня поразило невероятно эффективное использование мин. Думаю, их применение в этой битве еще войдет в учебники. Также героическую работу выполнили пилоты боевых эскадрилий и фреймов. И, конечно, экипажи кораблей. Не забудьте составить свои рапорты о том, кого из подчиненных хотели бы наградить.

А сейчас, ваш флот временно переводится в небоевой статус для проведения ремонта и отдыха экипажей. Я получил отдельное сообщение от команды "Медины Сидонии". Они говорят, что сбросили вам 5% груза для какой-то.. свадьбы в Баронствах? Указанные в контракте потери при перевозке, вы поняли. Так что отдохнуть сможете со вкусом.

О последующей активации ваших боевых групп будет сообщено.

Благодарю вас, офицеры, за проделанную работу. За службу.

Можете быть свободны.

Поиски бревна в темноте ничего не дали, поэтому решили переправляться, как есть. Разделись и убрали одежду в рюкзаки. После чего спустились к воде и сунулись в воду. Вода была ледяная, апрель не был теплым месяцем в Белоруссии никогда. Впрочем оказалось, что глубина хоть и доходила до горла, а дно было илистым. Перейти в брод оказалось возможно. Но если Яша спокойно перебрался на другой берег, то Артём не удержал равновесия из-за сильного потока воды и оступившись окунулся с головой, замочив часть вещей. Отплевываясь и фыркая, как тюлень он добрался таки до берега. Дрожа от холода парни начали облачаться в одежду. К счастью одежда была приторочена сверху рюкзака, так что одежда осталась сухой. А вот палатка с одеялом промокли.

Шаг, второй, пятый. Удивительное дело, но чем дальше от крепости, тем легче дышалось. Каждый раз. Даже не смотря на то, что каждый из этих "разов" мог стать последним. Хальфберк, вот, каждый раз смеялся, выходя на разведку. Славный был малый. Сгинул в последнем походе несколько дней назад. Торунн теребила косицу, наматывая её на палец. Вернее, на колечко с зелёным камнем, которое подарил ей Гонтар. А ещё были Асфелт, Бьёрк и Хальвдан, Вьёрг и Рёгнвальд. Всё они погибли с этой стороны замка. Кого-то принесли и похоронили, как Бьёрка, от кого-то осталось только оружие (мужчина слегка сжал рукоять клинка с гардой), но никто, никто из них не боялся. Служили не за страх, а за совесть.

Не боялись и они - те кто вышел из крепости этим утром. Компания подобралась, нужно сказать, серьёзная. Скалоподобный, несокрушимый Бьёрн тяжело топал по снегу не уступая, однако, ни скоростью ни (хе-хе), выносливостью быстроногой Гейре. Надёжный, сильный, болтливый Ингвар чаще оказывался позади, что, однако, ни сколько не говорило ни об его сноровке, ни о его возрасте. И, наконец, сладкоголосая самоотверженная Ревдис на лице которой, казалось, навсегда застыло суровое выражение. При взгляде на них, таких разных, но одинаково преданных долгу, просто не выходило не верить в успех их миссии. Они вернуться вместе успешно исполнив поручение и точка.

Лес на много миль вокруг, казалось, вымер. Лишь однажды они пересекли цепочку волчьих следов. Пара взрослых волков - при беглом взгляде определил мужчина, а ненадолго склонившись над следом про себя добавил, что один из них, что покрупнее, подволакивал лапу. Лешат ещё помнил те времена, когда снег только тронул зелёный покров, а эти места изобиловали дичью и ягодами. Как давно это было..? Сколько лет прошло с тех пор как они перестали жить и начали выживать?

Предаваясь размышлениям и окунаясь в короткие воспоминания, Лешат, тем не менее, не забывал внимательно смотреть по сторонам. Вот здесь снегом завалило лощину и если сделать несколько неосторожных шагов можно утонуть по самую макушку. Без помощи друзей уже и не выбраться. Следопыт уверенно обошёл опасное место стороной, при этом пройдя к нему совсем близко и показав жестом, мол, продолжайте идти. Ещё в какой-то момент пути замедлил шаг и объяснил Гейре, чтобы она взяла на двадцать шагов левее, продолжая идти вперёд - в этот момент по обеим сторонам пути раскинулись две широкие поляны и Гейра была глазами отряда с одной стороны, пока сам следопыт шёл правее. Это всё ещё были охотничьи угодья и места должны были быть знакомы девушке. И только к вечеру Лешат безошибочно привёл их к раскидистому, высокому, сухому дереву, на котором была вырезала руна на каком-то чужом языке.

- Разговаривать только шёпотом и при необходимости. - Коротко сообщил он, сделав широкий жест рукой. - Это уже не наша территория.

Строго говоря, они уже давно шли по "чужой" территории. Когда-то, до начала снегов, то дерево было межевым знаком замка Эрве Ордал. Сейчас же... сейчас же "чужая" территория начиналась в полёте стрелы от ворот замка и всё уменьшалась, всё уменьшалась...

- Будем идти в темноте. Идите след в след. Здесь много рыхлого снега и ям. Могут быть и ловушки. У нас давно не хватает сил постоянно патрулировать эти земли. Где-то здесь и пропал отряд Хальфберка. Смотрите в оба. Гейра, пойдёшь в пяти шагах позади.

Да, Бьёрна единогласно признали командиром, но сейчас был совсем не бой. И совсем не перепутье. Поэтому Лешат уверенно расставил людей в отряде по своему разумению, поставив за собой Бьёрна, затем Ревдис, затем Ингвара и Гейру в конце.

...

- Подождите. Проверю. - Даже в полутьме было видно как нахмурился Лешат. Здесь никого не должно быть. Никого. Сбросив лук с плеча он передал его шедшему за ним Бьёрну, натянул на голову свой серо-белый капюшон поднял воротник и сделал несколько шагов несколько шагов в сторону источника звука. Здесь последний раз обернулся на товарищей, поправил воротник, из-под нижнего края кожанки выпростал несколько сантиметров меховой подкладки и чуть согнул ноги в коленях и спину. На самой границе видимости товарищей, он быстро опустился на снег и змеей заскользил вперёд. Такой змеёй, ну... быстро перебирающей руками.

Отсутствовал он довольно прилично времени. Но вернулся уже не особо скрываясь. Просто вырос в какой-то момент шагах в двадцати дав знать о своём приближении едва слышным посвистом. Подошёл поближе, встряхнулся как собака, сбрасывая в одежды налипший снег и подозвал всех поближе, собирая в круг.

- Трое вокруг костра. Хорошо вооружены. Закутаны в меха, сидят лицом к огню. Не увидят нас даже если мы будем топотать как дикие олени по двору замка. У них еда. А ещё... - Лешат сделал короткую паузу, - они ни-че-го не боятся. Луками бить можно будет только в лицо. Можно окружить. Можно пройти мимо. Если бы я был на разведке, я бы сказал что нужно узнать почему они ни-че-го не боятся.

Лешат закончил, бесстрастно глядя перед собой.

- Разумно. Хотя огонь разводить я бы пока не рискнул, а без него мы не обсохнем - а скорее подхватим воспаление лёгких... - Вздохнул Яша, которому совершенно не хотелось окунаться в весеннюю студёную наверняка водичку. так-что хотелось надеяться ,что они хотя-бы брод найдут или переправу какую. Хотя они наверняка охраняются, если серьёзные...

Когда партизаны вышли к полю, Артем обвел взглядом темную равнину и произнес:
— По полю переть — наследим. Лучше вдоль лесочка, там земля не такая рыхлая, да и листва прошлогодняя, если что следы спрячет.
Потом, призадумавшись, добавил:
— Офицера привезли с юго-востока по дороге, и буквально за полчаса после того как нас сбили, значит близёхонько немцы окопались. Надо бы подальше он них двигать, в сторону северо-запада заворачивать.

Во время споров и последней недлинной речи вождя, Лешат прохаживался по залу из одного конца в другой, чуть опустив голову. Наконец, ему это надоело и он облокотился спиной о краешек стола, достал небольшой ножичек и стал с увлечением выковыривать грязь из-под ногтей. Недалече как вчера он был стряпчим и грязь, что набилась под ногти - это был остаток от того, что не попало в суп, сиречь, не досталось на обед его товарищам.

- А я скажу так. - Дождавшись момента, когда его голос будет услышан (и случайно не перебит глубоким баритоном Ингвара), начал Лешат. - Двум смертям не быть, а одной не миновать. Но торопиться нам некуда. По счастью, рождённым трэлами не дано пировать в чертогах Одина - ну разве что чаши наполнять - и, по счастью, среди вас есть один такой. С меня не убудет выдавить старухам глаза, чтобы они набрались мудрости и сделались посговорчивее.

- У нас не слишком много времени - хотя и до этого мы не слишком спешили. Мы не можем оставлять крепость с половиной защитников надолго. Я проведу вас куда угодно по этой суровой земле, но считаю, что нужно двигать прямиком в Кровавый лес.

Всю свою речь Лешат произнёс разглядывая чистые ногти на правой руке и поигрывая ножичком в ладони левой. Наконец, он спрятал оружие вскинул подбородок и обвёл каждого из членов отряда долгим взглядом. Серьёзное выражение лица совсем ему не шло. Таким Лешат был только за пределами крепости. Кажется, для него поход начался как только он отпустил последнюю шутку о болтливости Игнвара.

- Также нам нужен боевой командир. Не вижу никого лучше Бьёрна на эту роль. - Коротко закончил он.

Перейдя дорогу пара солдат быстро углубилась в лес. Двигаясь на северо-северо-восток буквально через примерно километр, парни вышли на опушку леса. Впереди в свете вышедшей из-за облаков Луны виднелось поле с парой островков деревьев посреди него. Поле прорезала дорога с юго-востока на северо-запад. По полю до дороги было больше полукилометра. По дороге правда можно было укрыться в островке деревьев, но застрять в нем в случае облавы было бы гиблым делом.

Карта:

- Машину брать не будем? - Усмехнулся Яша. Хотелось перекурить это дело и передохнуть, вот только... Это было совершенно не то время и не то место.
- Хотя, тоже разумно. Незачем кипишь поднимать. И без машины теперь уползём... Лишь бы мешки не лопнули.

По счастью двойка диверсантов сейчас оказалась с фланга для подъехавших машин. Те стали в ряд в полукилометре от горящего самолета и теперь, судя по мелькающим в свете фар фигарам, они выстраивались перед машинами и тут же частой гребенкой выдвигались в направлении самолета. Не которые из солдат, скорее всего сержанты, подсвечивали себе дорогу небольшими фонариками. Вся эта компания двигалась шагом в направлении самолета. Как подсказывал диверсантам опыт, возле машин должны были остаться, как минимум шоферы, а с ними и пара-тройка охранников. До машин был метров четыреста, так что был шанс успеть добраться до них раньше, чем цепь фрицев доберется до самолета.

Надо ли говорить, что всё происходящее не смотря на всю свою экстремальность не сбило наглой лыбы с лица "Трости", пусть и закрытого полумаской? Мало того, что ему дали в долг денег на величайший "Хлопок" в его жизни, дык ему ещё и платят, пока он с этим долгом "Раскидывается"! Конечно, невесть какие большие деньги, но всяко лучше, чем их полное отсутствие!
Куда меньше, чем отказываться от будто бы повидлом помазанного предложения графа Ди(С которым Шеймус явно был на одной волне и, возможно, не отказался бы продолжить сотрудничество после уплаты долга), Кетцу хотелось делать тот самый "Шаг вперёд". Трость был мужиком волевым, с крепкой как дварфийский самогон психикой и развитым чувством прекрасного, и песня гарпии его вообще совсем нисколько не впечатлила.
–Хех, СМЕНИ ШАРМАНКУ, ДОРОГУША!–Крикнул он с максимально дерзкими и вызывающими интонациями, на которые был способен его пропитый прокуренный хриплый голос, какими славятся кабацкие кутилы, половину всей своей умственной деятельности задействующие на поиск наиболее изысканной колкости для потенциальных противников в пьяной драки.–ПРО ЭТОГО... Как его?.. ПРО БАЛЛ ЛАННИГАНА* СПОЙ, ЛАПОЧКА!
Кётц видел, что его новые собунапарники уже приступили к бою с гарпиями, но увы – помочь он им мог лишь концентрируя внимание противника на себе. Он хоть и козёл редкостный, но игрок командный.
И, как командный игрок, он с радостью принял "подачу" от Джерри. В конце концов, это была не первая бабища, припавшая к ногам Кетца – его таким жестом не дизориентировать!
Не долго думая, Шеймус приложил древком трости гарпию по голове, на полсекунды оглушив её. Этих полусекунды хватило ему, чтобы развернуть кулак, сжимающий оружие, горизонтально, и, пользуясь тростью, как дополнительным грузом, прописать гарпии апперкот в челюсть.

"Дуглас" в простонародье, а по документам Ли-2Д, модификация Ли-2 предназначеная для осуществления парашютного десанта, мерно молотил лопастями ночной воздух Белоруссии. Высота была приличной, так как двигаясь вдоль реки, пришлось пролетать населенные пункты, где хозяйничили немцы. На подходе к цели самолет начал снижаться, вот тут он они и влипли. Похоже где-то внизу оказался пост фрицев и ночную тишину разорвала сирена, а в небо уткнулись столбы лучей прожекторов. Довольно быстро они обнаружили самолет и пара огненных плетей хлестнули по небу зацепив самолет. Пилот тянул самолет, но тот получив повреждение двигателя уже с трудом мог держать высоту. В какой-то момент он приказал прыгать. Сказал, что попытается посадить самолет на воду. Парни выходили и прыгали в черный провал люка один за одним. Высота была маленькая. Что внизу - не понятно. Но это был хотя бы шанс выжить. Яша прыгал третьим. После него выпрыгнуть не успел никто, второй двигатель до этого просто дымивший, вдруг взорвался и лопнув порвал тяги в плоскостям рулей высоты. Самолет дернулся и резко отвернув влево свалился в пике, где воткнулся в землю. Топливо из баков попало на горящий двигатель и весь остов превратился в огромный пылающий факел. Все это видел красноармеец Яша качаясь под купалом успевшего открыться парашюта. Потом последовал удар о землю, хотя тут скорее был плюх в кустарник. К счастью болото с кустами смягчили удар и парень лишь ушел в торф чуть не по колено. Теперь надо было решать, что делать дальше.

Где-то недалеко на землю опустились на землю товарищи. Теперь их надо было найти и объединиться. Артём неплохо видел в темноте, но сейчас пламя от горящей машины слепило не давая рассмотреть окрестности.

Борн отчитал её, как нашкодившую девчонку. Будто, не он виноват, что она сбежала в лес среди ночи. Возмущению не было предела, но и сил особо не было для возмущения, как тому подобал случай. Сказывалась беспокойная ночь и голод.
- Как это не заставлял? Позволю напомнить, что в лес я ушла после того, как указали мне на место рядом с собой - на земле! Под одним плащом! Надеюсь, впредь такого не повториться, - она сделала акцент на слово «такого», повторяя его же фразу.
Решив, что этого достаточно, чтобы забыть прошедшую ночь навсегда, она сосредоточилась на костре. Хотя, не мешало бы потом написать в истории семейства, как Королева Алеллия, будучи молодой Принцессой устояла перед голодными зверями в диких зарослях и сразившись с водной стихией, выжила в лесу, питаясь…, хм, она уставилась на корнеплоды, подсунутые ей Борном.
- Чистить овощи? Вот ещё, зачем мне надобно было учиться чистить овощи. Я изучала историю Королевства, географию, поэзию и арифметику.
Но действия Борна её заворожили. Он так лихо расправился с картофелиной, что она только рот открыла от удивления. Кожура юркой спиралькой сползла с боков овоща, обнажая аппетитное белое нутро. Алеллия захлопала в ладоши.
- Ах, какая прелесть. Это должно быть увлекательное занятие. Я тоже так смогу!
Она с нетерпением взяла нож из рук парня. Но, что за незадача. Нож совершенно её не слушался и не желал крутиться вокруг картофелины. В итоге она размахнулась и полоснула по овощу с нетерпением: «Я заставлю тебя обнажиться. Ай!»
Плод, конечно, показал свой крахмальный бок, но тут же окрасил его красным. Большой палец на нежных ручках принцессы зиял хорошим таким добротным порезом. Увидев кровь, Принцесса тяжело задышала и…
… стоило ли сомневаться, упала в обморок.
Увы, это ещё не совсем голодный обморок, но тоже печально.

  Первый день самостоятельного путешествия, где она сама себе голова, был исполнен самого натурального восторга: Кина не ходила, а летала, расточала направо и налево улыбки, и вообще чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Перед тем, как улечься спать, она даже порадовала себя парой бокалов шампанского, празднуя начало новой жизни. Но выпивка, видимо, оказалась лишней, и сон никак не шел. В итоге, покрутившись и так и не задремав, беглянка заложила руки за голову уставилась в потолок, неспешно строя планы на дальнейшую жизнь.
  И вот тогда-то на мягких кошачьих лапах пришли опасения, с каждой минутой становившиеся все больше и больше. Раньше она никогда, за исключением недолгого бегства из Нового Орлеана, не оставалась одна: всегда рядом был человек, с которым можно хотя бы просто пообщаться и почувствовать, что ты кому-то нужна. Теперь же у нее оставалась она сама, и опереться было не на кого. Ошибется она, оступится, сглупит – никто не поддержит, никто не протянет руку помощи. И это пугало до стиснутых кулачков и паники в глазах.
  Но ничего не попишешь: карты брошены и назад дороги нет. Кина сама выбрала подобный путь, и должна теперь пройти по нему до конца – ну или хотя бы до того момента, пока не достигнет нового перекрестка. К тому же, как уверяла себя картежница, все новое всегда поначалу страшно: надо только чутка освоиться и привыкнуть полагаться только на себя, и тогда все эти страхи покажутся просто смешными.
  Провозившись с такими мыслями до трех часов ночи, она сама не заметила, как задремала, уткнувшись лицом в подушку и с головой спрятавшись под одеялом.

  Оставшееся время пути до Дональдсонвилля Кина вела себя скромно и тихо, все больше держа ушки на макушке – просто на всякий случай, а то мало ли что может произойти с одинокой девушкой в дороге? Играть она, хоть и играла, но без серьезных ставок – скорее, чтобы отбить затраты, чем остаться с прибылью. По прибытии в город чуть поуспокоившаяся авантюристка прошлась по рынку, приглядываясь к сельскохозяйственному инвентарю, рабочей одежде и тому подобным вещам, всегда необходимым на ферме: не приобрести ли Хогану немного полезных подарков? Поразмыслив, от этой идеи она на время отказалась: не надо торопить события, лучше сначала узнать у деда, что ему надо, чем выслушивать ворчание о том, куда он денет третью лопату и седьмую мотыгу.
  Приняв такое решение, Кина вернулась в гостиницу, переоделась, сменив авантажное платье на более простое и дорожное, и в таком виде отправилась на ферму, весело насвистывая «Молли Малоун». Возвращаясь спустя год с лишком обратно, она чувствовала, что сейчас идет к дому, и представляла, как увидит широкую спину работающего в поле дедушки, окликнет его, а когда тот обернется – с радостным визгом повиснет на шее. А потом уже, после радости встречи и счастливых слез, они сядут с бутылкой виски за небольшим столом, где так хорошо знакомы все потертости и трещинки, и она расскажет Хогану все-про все: как ей жилось, что чувствовалось, как пугалась пожара и как училась и Лэроу. Расскажет о пароходах на реке и об огнях Чикаго, о партиях в шумных поездах и о красивых песнях в опере. Ей стольким хочется поделиться!

  Реальность, однако же, внесла свои коррективы. Слова нового обитателя фермы, мистера Биклза, были словно обухом по голове. Уронив саквояжик из внезапно разжавшихся пальцев, девушка сделала шаг назад, с неверием и непониманием переспросив: «Как так – умер?». Это просто в голове не укладывалось: дед казался сильным и мощным, как старый дуб, и, верилось, что старуху с косой, явись та по глупости за ним, он попросту прогонит под громогласные ирландские ругательства.
  Кина не верила, не хотела верить – как же так-то случилось? Она же так ждала этой встречи, так ярко представляла себе, как обнимет Хогана! А теперь… теперь его больше нет! И она снова осталась совершенно одна, никому не нужная и ни в чьих молитвах не поминаемая! Сглотнув непрошенные слезы и призвав на помощь всю выдержку, которой ее так усердно обучал Уильям, картежница смогла справиться с собой и ответила более или менее ровным голосом, хоть и нервно прикусывая губу:
  - Понятно. Лет дедушке было и вправду немало, хотя он был такой крепкий, что, казалось, до ста лет доживет, - вздохнув грустно, она кивнула, - Спасибо вам за христианское милосердие, мистер Биклз: мне будет чуть проще, зная, что за его могилой будут следить и ухаживать… Проводите меня к ней, прошу. Я… - повисла неловкая пауза, пока Кина собиралась с духом, чтобы вслух признаться, что старика больше нет, - хочу с ним попрощаться.

  Когда показался простой деревянный крест, девушка остановилась, неловко споткнувшись и опершись на руку своего спутника. В сердце ударила щемящая, тянущая боль, а перед глазами, как живой, предстал образ Хогана. Сглотнув, она поинтересовалась:
  - Мистер Биклз, а вы не подскажете, где я могу найти этого Оди Крэнстона? Я бы, возможно, выкупила у него ферму? Не переживайте, если что, с вами договор я расторгать не собираюсь: я здесь проездом, и жить не буду, но хотела бы, чтобы дедушка покоился на земле МакКарти, а не чьей-то еще. А пока, - сунула она мужчине из кошелька три десятидолларовых купюры, - примите это, чтобы вам самим на уход, оградку и так далее не тратиться. Кстати, его же не просто похоронили, а отпели честь по чести, ведь правда? – испытующе посмотрела она на Роберта.
  Выслушав ответ, авантюристка попросила оставить ее на какое-то время одной. Подойдя к могилке, она перекрестилась и, сняв шляпку, склонила голову:
  - Прости, деда, что я так поздно приехала. Что ты умер один, не в окружении семьи. Я не знала, правда не знала, и верила, - она дергано усмехнулась, - что ты еще меня переживешь. А оно вон как вышло… Верю, что ты сейчас в райских кущах и тебе там хорошо – ты заслужил их. А я по возвращении закажу молебен за тебя. Знай, дедушка, я тебя помню и люблю. Вот даже приехала навестить, соскучилась сильно. У меня же, кроме тебя, семьи-то по-настоящему и нет…

  Постояв какое-то время в скорбном молчании, девушка вернулась к ферме и думала уже попрощаться с ее новым обитателем, как тот, к вящей неожиданности, сообщил, что от Хогана остались письма. Конечно же Кина не могла от такого отказаться и, устроившись за столом, тем самым, до боли знакомым, с тоской во взоре пролистала их, пока не наткнулась… на письмо Тийёля!
  Пробежавшись по строчкам, написанным муженьком, она сначала даже не поверила глазам своим, и перечитала еще раз, более внимательно, чувствуя, как в сердце зреет ядовитый цветок злобы и непонимания. Убедившись, что ей не померещилось, Кина поднялась с места, горделиво расправив плечи. Лицо ее закаменело и стало холоднее льдов Антарктики, и только злое черное пламя в глазах выдавало распиравшие изнутри гнев и боль.
  - Я возьму это с собой. Благодарю, мистер Биклз, доброго дня. Здоровья вам и вашему семейству. До свидания.
  Запихнув письма в саквояж, она торопливо пошла прочь от фермы, чувствуя, как ее разрывает от пожарища в груди, как адски болят виски и подрагивают пальцы. Только когда дом скрылся за поворотом, она прислонилась к стоящему на обочине толстому дубу и закричала.

  Боль от предательства нелюбимого, но все же когда-то близкого человека, грязный обман, тень, брошенная на ее имя перед всем белым светом, рухнувшие надежды когда-то увидеть папу с мамой, понимание, что на самом деле убило дедушку – все это разбило хилую плотину холодной отчужденности, на краткое время ставшую броней перед чужими глазами, и вырвалось с исполненным боли воплем и градом крупных слез. Закрыв лицо руками, Кина сползла по дереву на колени, плача над своей погубленной жизнью. Жизнь, словно в насмешку, наносила ей удар за ударом, и, стоило ей чуть расслабиться и увериться в том, что все хорошо, следовал новый удар, еще сильнее прежнего.
  Первым желанием у нее было отправиться в Новый Орлеан и убить предателя-Мишеля. Вторым – явиться в город и обличить его во лжи. Но сколь бы не была она зла на мужа, сколь сильно бы не желала ему сгореть заживо, у Кины хватало рассудка понять, что ее тут же повяжут и приговорят к пожизненному заключению, где она и сгниет заживо. Рваться туда прямой сейчас было бы глупостью, но прощать «милого Мишеля» она не собиралась, возненавидев его всеми фибрами души.
  Чуть придя в себя, так и не поднявшаяся Кина размазывала кулачками горючие злые слезы, ругаясь на смеси итальянского, ирландского, английского и французского, выплескивая боль в обещании негодяю и рогоносцу самых страшных кар. Не зря говорят, что месть – блюдо, которое подают холодным. Тийёль заплатит жизнью за свои слова – в том она поклялась перед Господом, но не сейчас. Придет время и откроется возможность – тогда она ударит. Не своими руками, упаси Боже: найдутся люди, готовые за доллары здесь и сейчас принять кару за смертоубийство там и потом. А пока что остается сжать сердце в кулак и жить как прежде, только лишь не забывая, что все могло быть иначе.

  Ну и ныне надо перестать ныть, подняться и привести себя в порядок. По возвращении в город надо, пожалуй, положить в банк тысячу долларов резерва, попросить во храме заупокойную мессу, после чего решать вопросы с этим, как там его, Крэнстоном. Ну а как все будет завершено… К дьяволу Мишеля, гори в аду все его предательство – по крайней мере, пока что. Встречай, Запад, тебя едет покорять Кина МакКарти! Там, в бытие на грани, в вечной опасности и риске, можно будет, наконец, забыться и заглушить душевную боль пряной остротой жизни.

Всем вокруг вроде бы хватило огонька. Диаманти точно хватило. Японцам тоже. Даже ганни, кажется, накушался. А вот Айзек чувствовал себя обманутым. Он еще в учебке успел привыкнуть немного к жару огнемета, к его тяжелому астматическому дыханию, к черным жирным клубам дыма, и ждал теперь чего-то нового. Весь поджался и приготовился экзистенциально ужаснуться или хоть проблеваться на худой конец. Однако ничего особенного не произошло. Ну... не считая того, что Мрачного чуть не убили. И их самих, наверное, тоже. Но на Тараве это было, в общем, обычным делом, не стоящим того, чтоб блевать комендор-сержанту на ботинки.

Скрипач неинтеллигентно сплюнул кровью — сам не заметил, как прокусил губу — и залип на пару секунд, рассматривая початый магазин. Два, четыре... десять патронов. Это много или мало? В подсумках — мало. В капрале — много. В магазине... ну, нормально, наверное? Или как? Защелкнул обратно. Нормально. Все нормально. Вдох-выдох. Живем. Трепыхаемся.

Окапываться Айзек, конечно, не собирался: вымотался. Туда баллоны, сюда взрывчатку, все ползком. Будут ли еще обстреливать — это неизвестно, а устал он со всей определенностью. К тому же, у Скрипача имелась аллергия на шанцевый инструмент, проявлявшаяся в виде кровавых мозолей. Кому нужны кровавые мозоли, когда вокруг соль, песок и антисанитария? Лучше вот так полежа...

...От "спасибо" до "давай копай" маршрут у капрала оказался короткий. Айзек немного попялился еще на Диаманти не вполне осмысленным печальным собачьим взглядом, то ли ожидая, что тот развеется вместе с дымом, как галлюцинация, то ли — что сжалится и передумает, но потом помог ему впрячься снова в огнемет и послушно взялся за лопату.

Ковыряясь в Тараве, Скрипач думал о том, что ему очень хочется пить. А умирать не хочется. И копать тоже, и неизвестно, чего больше. А еще — о вмятине на баллоне с напалмом. Совсем маленькой вмятине, размером с дайм.

Леди-н-джентльмены, наш модуль идёт уже год.
По этому поводу я решил сделать вам маленький подарок (спасибо за идею Драагу) – я попробовал представить ваших персонажей в юности.
А то мы тут пишем про подростков и юношей, а на аватарках суровые мужики)))

Итак...

На заявление, что стирать умеют все, Алеллия только фыркнула и сделала вид, что её это совершенно не касается.
- Где же теперь ваша мать, почему она швеёй была? Что же теперь?

Заметив, что Борн натягивает одежду, которая недавно была не годна и для того, чтобы ворон пугать в огороде, вдруг оказалась приемлемой, чтобы ей пользоваться по назначению. Она позволила юноше разложить её одежду у костра, даже, время от времени, наблюдала за ней. Одежде нужен присмотр - чуднее она ничего не слышала. Словно, она может, ко всему прочему, ещё и сбежать. Чудной этот Борн. Вслух же она произнесла другое.
- Надеюсь, следующую ночь вы не заставите меня больше спать на земле под плащом.

Про еду, это было словно издевательство. Напоминать о еде, когда весь день и ночь у неё не было маковой росинки во рту, а кухни поблизости не предвидится.
- Какое очевидное замечание, что же вы предлагаете поесть? Что будем, обгоревшие поленья или погрызём распускающиеся почки? Может опять нырнём за рыбой, всё-равно намокли, - она закатила глаза, показывая абсурдность этого заявления.

Вы не можете просматривать этот пост!

Слипуокер, Инджан, Манго, Клонис
  – Лейтенант, ну вы-то куда? – едва не хватает Манго за рукав Парамаунт, увидев, что комроты взял поудобнее автомат.
  Он говорит это укоризненно. "Ебаный в рот, всё это ради того, чтобы башку прострелили не тебе! Что мы потом делать будем тут? Без тебя, с Клонисом в состоянии "мама, я опять напился в дрова", с одним Блондином и ганни?" – слышно в его голосе.
  – Не надо, сэр! Давайте я, я подстрахую! – звенящим, несмотря на все обстрелы, юношеским голосом почти просит Смайли. Семнадцать лет, голубые глаза, "давайте я", как будто за сигаретами сбегать.
  – Да, лучше Смайли! – поддерживает его Парамаунт.
  Ну да, можно, конечно, сказать, "не-не, я сейчас возьму автомат, застрелю снайпера, потом остальных япошек, потом возьму Тара..." А, нет, нельзя. Они правы. Если тебя убьют, спираль выжигающего разум пиздеца пойдет на новый виток.

  Считаете до трех.
  Раз!
  Оба проверили винтовки, хотя и так уже проверены были. Погладили одновременно спусковую скобу. Там в передней её части такая пумпочка металлическая, если её не чувствуешь, значит, предохранитель не выставлен.
  Два!
  Все трое вдруг поняли, что сейчас уже.
  Три!
  Парамаунт придержал вас за плечи на всякий случай, чтобы вы одновременно с тем полоумным парнем из третьего взвода не полезли. А то как он отвлечёт-то?

  Инджан
  Лезешь по песку, лихорадочно чувствуя, как тонут в нем ботинки, как слишком неуклюже, слишком медленно получается. Сейчас ухлопают.
  Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг! Вдруг вспомнил – надо петлять. Рванул влево, вправо. Смешно со стороны, наверное, как ты топчешься туда-сюда, кидаешься, как в юморном немом фильме.
  Так хочется посмотреть налево, обернуться – может, целятся в тебя. Смысла в этом никакого, но так хочется! И зачем перед расстрелом глаза завязывают? А то убьют – и пропустишь момент.

  За спиной грохает выстрел – шадааах!
  Дергаешь, оступаешься, вскакиваешь.
  Больше нет выстрелов. То есть, конечно, со всех сторон стреляют, но сзади не слышно больше.
  – Готов! – слышишь крик Смайли.
  Кто готов? Японец? Слипуокер? Лейтенант этот их?
  Падаешь, враз обессилев. Не стреляют.


  Слипуокер
  Инджан вылезает, и Парамаунт подталкивает вас к краю воронки, хотя вы уже и сами рванули. Плюхаетесь на склон, утопив локти в песке, целитесь в никуда. Что там? Кто там? Берег. Бой там кипит где-то, за пальмами, за серой коробкой блокгауза, за чем-то ещё. Трассы мелькают, неизвестно кто и куда долбит из пулемётов. Отвлекают только.
  Видишь лицо и винтовку – видишь внезапно, резко, похолодев. Лицо спокойное, отрешенное, смуглое. Ствол винтовки плавно следует за чем-то. За Роббинсом! Берешь его на мушку, выбираешь свободный ход, но мушка пляшет. Ты – не великий стрелок, нормальный, но, как говорится, в бою скидывай со среднего результата десять очков. Но тут же ярдов тридцать, не промажешь! Или?
  Он сидит между мешками и стеной. Он замечает тебя и поворачивает винтовку на тебя. Один глаз у него зажмурен. Он спокоен, или тебе так кажется?
  Что ты помнишь? О чем думаешь в этот момент? Думаешь ли о том, как говорил инструктор? "Представь, что ты тянешь на себя тросик, тянешь к себе за плечо. Дернешь слишком сильно – тросик порежет палец. Не дергай, а тяни!"
  Или все-таки дергаешь?
  Ша-дах! – грохает винтовка, бьет в плечо отдача, механизм выбрасывает гильзу, которая катится на дно воронки, к сотням таких же, уже втоптанных в песок или только нападавших и ещё блестящих.

  Ты не понимаешь, попал или нет, только как что-то отлетает от него. Какой-то кусочек, ты даже не можешь сказать, какого он цвета, может, побольше монеты. И чувствуешь укол какой-то что ли – будто бы так неправильно. Как будто ты разбил фарфоровую чашку. Даже не разбил, а она упала и кусочек откололся, и кажется, будто можно приставить на место, но оказывается, что нельзя, и никакой клей не поможет.
  Странный кусочек.
  Он исчезает – раз, и нет.
  – Готов! – кричит Смайли.

  Оба сползаете на дно воронки.
  – Точно? – спрашивает Парамаунт.
  – Точно! – говорит Смайли. – Прямо в башку. Я даже выстрелить не успел.
  – Молодец.
  Уистлер присвистывает.
  – Сэр, – подает голос Гловер. – Может, надо зачистить там? Может, там ещё такие же есть?
  Гловер – пулемётчик. Ему легко говорить "зачистить". Хрен его пошлют.

  Уистлер лезет посмотреть, что там наверху.
  – Инджан, ползи назад! – кричит он.
  Несколько секунд – и Роббинс в воронке.

  – Наши у блокгауза кучкуются, – сообщает он всем. – Ганни распоряжается. О, гранаты пошли!
  Да-даааах! Да-да-дааах!
  – Сейчас, наверное... – Уистлер не успевает договорить.

  Вы все слышите этот звук. В нём воедино слиплись гул, шелест, шипение, свист, верещание и потрескивание и бог знает что ещё. Возможно, даже не все понимают, что это, но Манго, конечно, понимает.
  Такой звук издает при стрельбе огнемёт.

Клонис
  Наблюдаешь всё это как будто со стороны. В ушах всё ещё какая-то гадкая хрень, вроде липкой, но не сладкой ваты. Все происходящее осознаешь медленнее, чем оно происходит. Понял, что Слипуокер в кого-то стрелял, когда он уже сполз на дно воронки.

Слова юноши были разумными. Вдвойне разумными сейчас, потому что принцессе было не до каприз. Она замерзала и рисковала своей жизнью. Потеря жизни ей показалась страшнее репутации и, не долго думая, голая принцесса пулей выскочила из-за кустов.
Раздетый юноша заставил её отвести глаза и на мгновение её бросило в жар от смущения. Не приходилось юной девушке лицезреть такое. Хм, если от этого становится теплее, то она готова была смотреть и смотреть.
Алеллия приняла рубашку, плащ и пристроилась ближе к костру. Чтобы сохранить тепло, она сжалась в комочек, укрывшись плащом с головой. Только выглядывал её любопытный носик и взгляд то и дело пробегался по стройному юноше, который, должно быть тоже мёрз. Хотя действия его совсем не выражали крайнюю степень опасности умереть от холода. Парень, как и обещал, совсем не смотрел в её сторону, и девушка осмелела. Разглядывала его со странным любопытством, ничего никогда не увлекало её настолько. Тело стало согреваться, Алеллия поняла, что умирать сегодня не придётся.
- А как же ты, как же ты без одежды? Где мы возьмём новую? – она наблюдала за его манипуляциями со штанами и это казалось ей настолько необычным, что она не могла не спросить. – Где ты так научился крутить вещи? Так делали прачки на реке, я видела. Ты сын прачки?
Она приподнялась и протянула руку, было любопытно дотронуться до спины, до мышц на руках, которые казались живыми. Но она вовремя себя одёрнула, лишь проведя рукой по воздуху и голосом, которым отдают приказы продолжила:
- Можно повернуться…Борн! – если юноша повернётся, он увидит Алллию с растрёпанными волосами, в одной рубашке, которая была ей, как платье. В протянутой руке был плащ. – Накиньте. Мне уже лучше.

Два года с окончания войны.

Теперь для Эдварда годы всегда будут идти так — столько-то с "того лета".
Столько-то с тех пор, как жизнь стала... ненастоящей. Да-да, именно так! На войне есть ты и твой противник, есть цель, есть свобода, за которую стоит бороться... Прояви смекалку и смелость! Выстрели в генерала, выбери точку для прорыва, сожми зубы на тяжелом марше, пристрели дезертира — и враг бежит! Война продолжается, а мы если не побеждаем, то по крайней мере ещё не проиграли!
Раньше капитан Босс никогда не понимал, насколько ему нужна была эта война, насколько сам его характер, его личность строились вокруг того, что он воюет...

Вот знаете мерзкий голосок на краю сознания шепчущий: "Тебе перевалило за тридцатник, а ты иждивенец у родственников, Эдди! Возможно, ты не лучший муж, Эдди! Возможно, ты не лучший отец, Эдди! Ты просто грязный неудачник! К тебе приставят мерзкий ярлык "мятежник" и будут удивляться, почему такой подонок как ты не грабит дилижансы с дезертирами!"
Раньше этому голоску всегда можно было ответить

— Я сражаюсь за свою страну!

И он затихал. Словно чувствовал — есть в мире вещи поважнее собственной шкуры, даже важнее чем семья.
В конце-концов вся история человечества есть история мужчин, которые за что-то воевали.

И если бы вдруг Конфедерация победила, то остаток дней можно было говорить себе

— Зато мы победили!

А теперь всё что остаётся, так это постоянно шептать себе

— Я пытался... я пытался...

Гадкая отмазка неудачника.
Историю пишут победители.

Война нужна была Эду, и именно поэтому он яснее чем кто-либо иной ощущал, что война закончилась. Что теперь настала какая-то совсем другая жизнь, жизнь, подобная бесконечному сну. Политики устраивают выборы, дельцы создают деньги из воздуха, фермеры сажают маис, ковбои пасут скот, и у каждого из них своя, местами бессмысленная, местами тяжелая, но всё-таки своя жизнь, и совсем скоро настанет миг, когда узнав что кто-то умер будут спрашивать не "в каком полку он сражался?", а "и чё, большое наследство осталось?"

Война закончилась, а офицер несуществующей армии всё писал письма, мемуары, рассказы — и в его голове это каким-то образом создавало иллюзию бурной деятельности, вроде как после сражения подаёшь рапорт "убито столько-то, пропало без вести столько-то, тяжело ранено столько-то, легко — столько-то".

Поначалу это работало.

Вроде как когда останавливаешься лагерем — ставишь палатку, роешь нужник, проверяешь караулы, посылаешь реквизиционную команду добыть продовольствие — только теперь выверяешь каждое слово на листе, пишешь, переписываешь...

Война учит ответственности.
Плохо поставил палатку? Пойдёт дождь и зальёт всех нахуй.
Не выкопал нужник? Будет грязь и эпидемия.
Не выставил караул? Да тебя расстрелять нужно!
Не достал жратву у местных? Будете сидеть голодные, а на следующий день кто-то займётся мародерством или того хуже дезертирует.

Но курица как говорится не птица, а мирная жизнь расслабляет даже самого стойкого. Со временем замечаешь как позволяешь себе просто посидеть у камина со стаканчиком виски. "Завтра допишу...", "сегодня что-то не идёт...", "что-то обувь неудобная..."

И чем чаще даёшь слабину, тем сильнее чувство, что один день похож на другой, а жизнь — просто бесконечные попытки не замечать этих тянущихся бессмысленных дней...

Жизнь — как дорога через прерию.
Пока доберёшься куда собирался — либо сам сдохнешь, либо не будет уже вовсе никакого Сан Франциско.

По крайней мере, так думал Эд пока в самом деле не оказался в прерии.

***

На самом деле, дорога даже взбодрила его. Было в ней что-то, напоминающее долгие марши Железной Бригады — переход, постановка лагеря и так далее. Словно вновь надел форму... Как же приятно, оказывается, когда после целого дня на козлах болит жопа! Вот она ноет, а ты чувствуешь что живешь! "Я ещё не сдох, жидовская клика Линкольна! Железная Бригада ещё стоит!"

Торнадо, индейцы, грозы, змеи, удушающие облака пыли, опасные переправы, болезни...

Вот она жизнь!
Ушел сон о тихой гавани Боссланда, сон об Элис и маленьком Дэниэле.
Этого всего считай не было.

Зато был отряд. Именно так Эд про себя воспринимал своих спутников. Восприятие это не доходило до помешательства, до готовности отдать последнее только чтобы ощутить отголосок былого единения Железной Бригады — но всё равно грело душу уже не столь молодого Босса. Так старик встретив бутылку виски, который пил в юности, словно снова чувствует себя молодым и свежим, способным победить всех и всё преодолеть...

Кеннет Томпкинс и Коллин Макмерфи , мистер Диккл, Тилтоны, Точинский, Мюррей, Гривс...

Эдвард никого из них не спрашивал: "За кого воевали?" — хоть это и был для него первый вопрос, вертящийся на языке.
"Серый или синий?" — так он спрашивал дезертиров на реке Уайт...

Теперь все они воевали на одной стороне.
И несли потери — едва ли хоть одна семья не потеряла кого-то.
Только сам Эд оставался цел и здоров — он теперь благодарил Бога за то, что из глупой сентиментальности не взял с собой сына!
А порой даже вспоминал, как в своё время отказался ехать с дядей Рональдом. В Калифорнии жизнь наверное сложилась бы совсем иначе... Да и хуй с ней, если честно.

Дорога навевала давно знакомое чувство "сожми зубы и когда-нибудь всё будет".
Иногда было полегче — тогда Босс приободрялся и даже временами обдумывал, мог бы он и сам сделаться проводником. Хорошие, честные деньги.
Иногда потяжелее — тогда в сердцах клялся "больше никогда". Разве что дни не считал. Быстро понял — лучше не стоит. Как на войне, от того, что представляешь себе "я сражаюсь уже два года" легче точно не станет, а вот тяжелее может.

Только вот на войну приходили в общем-то одни мужики. Некоторые крепче, некоторые изнеженнее, но уже пара месяцев сбрасывала всё напускное и оставляла только то, что у человека внутри.
Бывали к войне не пригодные, таких людей узнать легко — они разводят вокруг себя грязь. Им кажется что война это вроде как в отеле жить — кровать застелит горничная, а не застелит да и хуй с ней.
Но большинство всё-таки привыкали к дисциплине. И даже если ссали в штаны, всё равно стояли — стыдно же парней подвести...

А здесь! Женщины, дети, старики, поляки...
Эта масса в принципе не организовывалась, а скорее двигалась в одном направлении и не разбегалась от грозы как от картечи только потому, что в общем-то уже некуда было бежать...
Люди отчаивались, люди зверели...
В самом деле получалась какая-то передвижная река Уайт.

"Этого расстрелять. Этим нужен нормальный сержант", — разбирал Эд ситуацию в привычных для себя терминах и...
Ничего не делал.
Ну а что тут сделаешь?
Самому бы не стать жертвой мародерства!

Ну хоть методы для этого были те же. Найди пару надежных ребят и сойдись с ними — вот вроде как с Макмерфи, Гривсом-младшим и одним шведом, которого потом пристрелил Макмерфи...
С остальными не веди себя по-скотски — помогай по мере сил. Видишь что человек с голоду умирает — ну не заламывай ты ему цену! Дай пожрать! Голодный человек — опасный человек. А так сломается у тебя повозка, а ты ему должок припомнишь...
И, конечно, всегда держи для себя и друганов в укромном месте несколько бутылок с водой.

Под конец, особенно когда стали нападать индейцы, Боссу несколько раз казалось, что "всё, конец". Такая слабоманевренная цель. Собрать несколько племён, ударить разок и всё...
Но индейцы — идиоты.
Они не хотели защитить свою землю — они хотели своровать у белых пару лошадей.
Их тупость и жадность спасали вернее винтовки...

К сожалению, с белыми было труднее.

Мюррей...
Знакомый тип солдата себе на уме.
На такого посмотришь — вот вроде толковый, исполнительный, людей вокруг себя собирает... А только сделаешь его сержантом и беды не напасёшься, потому что Мюррей и подобные ему думают, что сами всегда и всё лучше всех знают. Если и не оспорят приказ, то вечерком будут шептаться со своими, какой офицер болван и как всё неправильно делает.
Став офицером же он заест всех идиотскими придирками и получит пулю в затылок.

Будь Эд помоложе, он в самом деле предложил бы шотландцу разобраться на кулаках. Только вот Босс теперь был капитаном Железной Бригады и не привык к таким наездам. Да и ситуация мягко говоря не та... Все устали, озлоблены... Скажешь ему что не то — в самом деле опрокинет. А то и просто пристрелит.
И до чего паршиво — три на одного!
Не сам мудень, так кто из его ублюдков зацепит...

В общем, ситуация была из разряда "зачем-то же я кормил голодающих!"

— А не вопрос, Мюррей! Съеду!

Ответил Эд намеренно громко, привлекая всеобщее внимание

— Я понимаю, у тебя тяжелый фургон, боишься застрять. И мне не трудно уступить. Но тут не мне решать, верно?

Согласись с ним. Усыпи внимание. Пусть решит что ты сдался.

— Люди! Друзья! Капитан! Мармерфи! Подойдите сюда! Здесь важный вопрос, который касается всех! Мюррей требует чтобы мы все съехали и пропустили его тяжелый фургон к переправе. Только вот после него вряд ли кто-то проехать сможет! Давай, Мюррей, скажи всем! Мы живем в свободной стране так что проголосуем — кто за то, чтобы пропустить его?!

Когда ты офицер, ты не должен быть сильнее и круче каждого солдата.
Ты должен знать, как в сжатые сроки собрать всех в кучу и настроить против того, кто бросает вызов твоему авторитету.
Поодиночке люди побоятся бросать вызов Мюррею, но если соберётся хоть какая-то масса, то всплывут все старые обиды.

Ой, зря Мюррей обозвал капитана Железной Бригады крохобором — от него самого ведь никто ничего дождаться не может...

Все эти люди уже злы на него.

Не отступит — останется лежать в земле.

А Эдварду Боссу остаётся только быть готовым стремительно соскочить с повозки если хоть один из троицы дёрнется, и приготовить револьвер...

Настала очередь Амелии молчать. Она, казалось, колебалась и потому медлила с ответом — но по какой причине? Не доверяла? Не хотела обременять проблемами, которые затрагивали лично её? Сомневалась, что он поймёт и не осудит?

— Вы правы, — сказала она наконец, — я всё ещё ваша жена. Перед вашим отъездом я обещала, что найду способ уничтожить запись в церковной книге о заключении нами брака. И я бы сдержала слово, дабы не дискредитировать вас как двоежёнца в глазах британского общества, задумай вы по возвращении на родину обзавестись супругой по статусу.

Вид у Амелии был виноватый. Или показалось?

— Я задержалась с исполнением данного слова, потому что неотлучно находилась здесь. На случай если вдруг наступит ухудшение и придётся бежать за доктором...

Женщина развела руками, подавив нервный смешок.

— Я не очень-то рассчитывала на помощь, но он не отказался прийти. Даже не знаю почему. Скорее всего, из за вас — вряд ли из уважения ко мне. Хотя... ни я, ни Сэм не причинили вреда никому из его родственников.

Горькая, кривая усмешка пробежала по губам женщины. Остальное она говорила, отвернувшись к окну. Не хотела встретиться с осуждающим взглядом.

— Вы правы и в том, что местные жители не станут мириться с моим существованием, если я продолжу жить здесь. И я не останусь. Но прежде, чем я уеду, я хочу отомстить. Я желаю мести каждому, кто причастен к смерти моего мужа. Кто осквернил его память дурным словом. Кто поглумился над нашим жилищем и его вещами. Не будет мне покоя, пока все они не познают, что такое истинное, невыносимое страдание.

Она резко повернулась, глаза её горели.

— Вот какую женщину вы взяли в жёны, сказав перед Господом и людьми "Да", — завершила она с вызовом.

Тело, мысли и душа Алеллии подверглись сильному шоку, поэтому, если бы она решилась когда-нибудь рассказать, что приключилось с ней на реке, то в рассказе была бы дыра, размером с подвиг Борна.
Вот её нога предательски скользит по камню, а вот она уже стоит у костра и стучит своими белоснежными зубками. Под этот стук она два различает голос Борна, который предлагает раздеваться.
Ей и самой хочется стянуть тяжелые холодные оковы походного костюма, уже вовсе не похожего на королевский.
Она молча кивала, а может это от холода тряслась голова, давая согласие на всё не спрашивая хозяйку.
А руки, повинуясь инстинкту самосохранения и получив пример юноши, стали расстёгивать пуговицы. Движение пробудило её, кровь побежала по венам быстрее, шок отступал, сознание возвращалось.
- Я…я т-т-туда, - она развернулась и пошла к кустам, которые только начали наряжать свои ветки увесистыми почками листвы. – Т-т-ты н-не см-мот-т-три.
Принцесса старалась быстрее стащить с себя холодные оковы, но руки тряслись, а мокрая одежда, казалось вцепилась в тело намертво. Пришлось кое-где разорвать одежду, да оторвать пуговицу. Наряд окончательно потерял свой статус.
Наконец, она разделась и теперь к холоду прибавилось странное чувство неуюта и стыда. Она никогда не была голой на улице. Ветер скользил по коже, будто живой. Проснувшаяся мошкара начала свою пляску перед новым созданием, примериваясь к посадке, щекотала тело нагой пришелицы.
- Эй, как там тебя, что мне делать? Это теперь невозможно носить. Кажется, я умираю. И меня хотят съесть странные насекомые. Их всё больше!

Мигель на секунду тормознул, подыскивая слова, а затем продолжил уже по-английски растягивая слова. Язык тоже для него не был родным, но понять друг друга Сехмет и ее спаситель - смогли.
- Нормально? Вы в порядке? Я. Машина. Дом. - видно было что он перестраивается на английские предложения тяжело.
- Мария? Знаете, что в испаноговорящих странах четверть женщин - Марии?
У нас их различают по вторым именам иначе почти все будут Марии. А как общаться? Например Мерседес это сокращенное от Марии Мерседес. Кармен - от Марии Кармен. А еще есть Мария Пилар, Анна Мария, Мария Магдалена, Мария Долорес и Мария Тереза...
Мигель заткнулся на минуту, а потом подскочил
- Извините, я много говорю - давайте вашу руку - я вам помогу встать.
- Вы одна путешествуете? Что уже успели посмотреть? Были у Боливара? А Чоко-чоко видели? - спаситель продолжал болтать

— А одно другому не мешает, — ответила Лиля через плечо.

Посудомоечной у мамы не было, и девушка задержалась, чтобы помочь с посудой — не одной же маме намывать целую гору за гостями, надо и хорошей дочерью побыть.

— Ну а вообще какие женихи, мам! Кирюша же ничего такого, без намёка. Он просто помог, потому что добрый. Может себе позволить приютить — вот и приютил. Пусть папе стыдно будет, что чужие почти люди и то благороднее его поступают!

Бунтарка фыркнула и в сердцах водрузила очередную тарелку на сушилку, отчего та жалобно звякнула.

— А так вообще даже грустно, что Кирюша ничего, — вздохнув, продолжала Лиля. — Совсем ни гу-гу. Может, я страшная, конечно, и ему просто меня жалко и всё... Подурнеешь тут от всех этих переживаний. Мам, ну чё вот он!

«Он», судя по эмоциональному контексту, скорее, относилось уже к отцу, который от стольких поминаний за этот вечер наверняка обыкался.

— Ты вон какая, а эта курица щипаная чего? Ар-р.

На этот раз досталось чашке.

— Так-то Кирюша хороший. И с опытом, и с пониманием каким-то жизненным. Ну вот как это всё приходит с возрастом, да? Не знаю, мне Светка говорила, что оно само появляется после двадцати пяти где-то. А как вот лучше, мамуль? Если есть один, который хороший, но молчащий, а другой есть тоже хороший и всё говорящий, но молодой очень?

Лиля пребывала в своём репертуаре, и занесло её уже в далёкие степи. Ну а что. Если уж исповедоваться, так по полной. Чтоб два раза не ходить.

— Мне Пашка на днях в любви признался. Встречаться предлагает прям уже по-серьёзному. Но я же старьё-моё по сравнению с ним! Я ему говорю: «Ты чего, совсем, зачем тебе рухлядь?», а он своё одно упёрся. Может, это у него так, временное помутнение, а потом пройдёт? Светка вот наоборот считает, что я дура, если на Кирюшу засматриваюсь, потому что он старый. А мне хоть засматривайся, хоть нет — толку-то, если ему ничего не надо... А с Пашкой даже и не знаю... Ты бы как поступила?

В иное время проблема Лили решилась бы стремительно быстро и очень просто — серией визитов к косметологу. И если уж после такой тяжёлой артиллерии Кирюшу бы не проняло — ну тогда точно безнадёга. А так, без отцовского финансирования, сиди теперь и мучайся теориями. Одна надежда на мудрый мамин совет.

После визита доктора потянулись долгие дни ожидания, без прогнозов, без обещаний, без хоть какой-то мало-мальской ясности. Дни и ночи, полные надежд и мыслей. Женщины дежурили у постели больного посменно, и за это время Амелия успела передумать многое — особенно когда её очередь выпадала на ночь: как поступить, когда Грей очнётся, и что делать, если нет; что и как говорить, если всё-таки да; что предпринять уже сейчас для собственной и окружающих безопасности, а какие шаги оставить на потом, в ближайшем будущем, как вообще жить без пени за душой в полуразграбленном поместье или, может, лучше бежать в другой город, штат, страну... Иногда, погружённая в тревожные размышления и вымотанная монотонной работой сиделки, Амелия засыпала прямо в кресле. Такое случалось в основном на рассвете или незадолго до него — в эти часы, как известно, человеческий дух и тело особенно уязвимы.

Но все слова, которые она заготовила, смешались и забылись, стоило Марте вбежать в комнату с радостной новостью. Очнулся наконец и спрашивает её. Зачем зовёт, почему? Их расставание нельзя было назвать благодушным — и даже нейтральным. И всё же он хочет её видеть, предпочитая куда более лёгкой компании разговорчивой Марты. Первая, о ком он спросил, едва открыв глаза, была она, леди Амелия.

— Слава Всевышнему, он сохранил Вам жизнь... Доктор не давал никаких прогнозов, но мы делали всё, что он предписал.

Амелия старательно обошла стороной тему «того вечера», концентрируясь на настоящем и как бы прячась за ним. Но на вопрос, так долго её терзавший, всё же решилась:
— Но почему? Почему вы вернулись и зачем было так рисковать? Собой и своим титулом и будущей жизнью в Англии в статусе законного наследника...

Упоминание о скором отъезде, да ещё в виде столь твёрдого обещания, огорчило Амелию — к её полной неожиданности. Руки её дрогнули и, не найдя иного препятствия, затеребили подол платья.

— Не нужно... То есть я хотела сказать, вам не обязательно торопиться с отъездом. Конечно, если вы располагаете временем и можете себе позволить немного задержаться, — быстро добавила она, смутившись и чуть покраснев. — Мне необходимо... Я хотела бы... Мне нужно пожить в этом городе какое-то время, прежде чем уехать. Но я боюсь оставаться одна теперь, после того нападения. Пока вы были без сознания, я не выпускала из рук вашего пистолета, вздрагивая от каждого шороха, и всё страшилась, когда же они придут снова! К счастью, никто больше не явился, но вдруг они вновь попытаются... А вы так храбро защитили нас с Мартой, один против стольких... Не знаю, могу ли я снова просить вас о такой щедрости.

Вышло сбивчиво и, пожалуй, чересчур порывисто, из-за чего Амелия смутилась ещё больше и замолчала.

Из могильного холода подвалов, выбиралась Алеллия на свет божий. Долго бродив в тёмных казематах замка. Наконец, она была несказанно рада открывшемуся проему и теплу яркого солнца. Завидев свет в конце бесконечного каменного коридора, спящая Принцесса побежала быстрее и на самом выходе на волю, споткнулась и со всего маху упала плечом на каменные ступени.
- Ах, - воскликнула Алеллия и открыла глаза, ухватившись за плечо. Осторожное касание юноши, по всем законам беспокойного сна, превратилось в ощутимый толчок. – Ах, где я? Вы опять спасли меня из этого страшного заточения?
И тут же вспомнила всё, что было накануне, своё ночное приключение и пробуждение. Королевская дочь тут же взяла себя в руки. Юноша уже не лежал рядом и она не обнимала его предательски невоспитанно. Поэтому девушка решила сделать вид, что ничего не было и она понятия не имеет, как проспала эту ночь.
- Конечно сам себя не приготовит, что за вздор вы говорите! И отвернитесь, мне надо привести себя в порядок.
Девушка встала с земли и потянулась. Тело ломило, будто её били палками, одна рука затекла так, что перестала слушаться. Взглянув на свой костюм, она поняла, как он грязен и мят. Алеллия не могла решить, что в данном случае страшней. Всё же, онемевшая рука показалась ей опасней помятого вида. Она с ужасом смотрела на парня, подозревая, что звать лекаря в лесу дело бесполезное. Принцесса открыла было рот, чтобы пожаловаться на плохое самочувствие, но из её уст вырвалось лишь:
- Кстати! Доброе утро! – она сглотнула подкативший ком к горлу и направилась к реке.
Руки были грязнее, чем у садовника при прополке. Одежда, словно она ночью чистила трубы горожанам, а обувь просто кричала о том бездорожье, что ей пришлось вынести за вчерашний день. Алеллия попыталась стряхнуть пыль с одежды. На землю посыпалась лесная шелуха, прилипшие хвоинки, веточки, прошлогодняя трава. Рука покрылась иголочками, постепенно оживая. Девушка шагнула на камень, торчавший из реки и наклонилась к воде, опустила в неё непослушную руку. Из воды на неё смотрело её собственное отражение. Разводы от слёз и пыль разрисовали её щеки страшными рисунками иноземных дикарей. Волосы, выбившиеся из причёски, украшали травинки и иголки. Словно водяной таращил на неё глаза из реки.
- Мамочка! – закричала Алеллия и от ужаса замахнулась и хлопнула по воде. Вышло это довольно неловко (всё же рука была ещё чужой и непослушной). Не удержавшись на круглом камне, она соскользнула и плюхнулась в воду. Вот тут-то раздался крик, говоривший о том, что Принцесса перестала соблюдать всяческие манеры окончательно. Какие уж тут приличия, когда её жизни угрожает опасность. От страха и ледяного холода она замолотила руками и ногами во всю мощь, будто пыталась взбить воду в реке.

Каждый знает, как крепок сон после долгих прогулок и свежего воздуха. А когда это вдобавок не привычно, то любая капризуля не станет дожидаться взбитой перины. Усталость снимает все условности, а организм требует своего законного отдыха где угодно. Здесь и сейчас. Даже голод может сломить элементарное желание тела отдохнуть. Расслабиться и дать покой всем членам.
Вот и это юное создание лежало практически на земле, не чуя под собой неровную поверхность и ребристые ветви. Это только в сказке Принцесса учуяла горошину, подложенную под перину. Она ведь не уставала перед испытанием «на принадлежность к высокородному статусу», как устала Алеллия. Наша Принцесса спала крепче, чем когда-либо в своей лёгкой жизни.
Человек с самой большой фантазией вряд ли мог сейчас утверждать, что перед ним лежит и мирно дышит во сне самая настоящая королевская дочь.
Ах, видел бы её сейчас Король. Как бы отозвалось его сердце на эту картину, не подумал бы он, что слишком жестоко обошелся с любимицей. Не дал ли он маху с замужеством? Не бранит ли его любимая жена с небес за их отлученное чадо? Хорошо ли, плохо ли, но король спал в своей опочивальне, а его единственная дочь под звёздным небом, на непрогретой ещё земле, обласканная лишь теплом костра. Впрочем, не только костра. Её названный муж не удержался и поцеловал спящую принцессу.
Будь это сказка, то проснулась бы она от сна, да не просто проснулась, а непременно стала бы покладистой и примерной, сразу умытой, во всей красе, да с короной на макушке. Так это всё в сказках, а на деле….
Лишь глубоко вздохнула она и лёгкая улыбка заиграла на чумазом личике.
Она покрепче обняла своих котиков. А как мы помним, у Алеллии в комнате жили три кота: рыжий Март, белоснежный Август и абсолютно лысый Нудик. Странно скучковались котики сегодня, были удобными и очень тёплыми. Алеллия зарылась носиком в шерстку Августа, прижала к груди Нудика и обвила ногами рыжего бесстыжего Марта. Почти всю ночь она провела крепко прижавшись к спасительному теплу. Но ближе к рассвету, когда огонь в костре стал таять, и прохлада утра забираться под плащ к спящим, Алеллия пошевелилась и …
Мгновение и сон, как рукой сняло. Где она? С кем она? Где её котики, где её балдахин, где пуховое одеяло? Где её комната?!
В оцепенении лежала девушка не в силах пошевелиться. Обнаружить себя в такой позе она не решилась. Осторожно сняла свою закинутую ногу с парня (ах, это был вовсе не Март), убрала рука с груди парня (ах, это вовсе не Нудик), и отстранилась от волос Борна (ах, это не пушистик Август).
Так стало гораздо холодней. И она уже пожалела, что проснулась, надо было сделать вид, что ничего не произошло и спать дальше. Но как спать?! Немного подумав, она вылезла из-под плаща, словно мышка, пытаясь не разбудить парня. Подобрала несколько поленьев и положила их в костёр. Что делать дальше она не знала. Там под плащом, в тёплых объятиях было так уютно, а утренняя прохлада ещё не выпустила спасительное солнышко со спасительными лучами. Отчего стало так холодно, что она начала стучать зубами.
- Хм, - наконец, она приняла решение. Подкралась обратно к Борну и змейкой юркнула под плащ, прижавшись к юноше. В конце концов, скандал можно закатить и утром, когда станет теплее. Это ведь не она к нему прилегла, а он осмелился лечь с её высочеством.
Закрывшись плащом с головой, она была довольна своим решением. Вскоре, девичий сон унёс её в далёкое путешествие. На этот раз оно было тревожным и тяжёлым, словно топкое болото. Алеллия уже не мирно посапывала, а иногда вздрагивала, всхлипывала и звала Пако…

От иностранных слов, выдаваемых со скоростью автоматной очереди (Господи, куда все испаноязычные так спешат?!), Сехмет замерла, хлопнула глазами, пытаясь вычленить из этого потока хоть что-то знакомое, хлопнула ещё, когда поняла, что знакомого не очень-то много. Так, не паниковать раньше времени. Есть универсальный язык жестов и эмоций на худой конец. Плюс, если постараться, можно достроить смысл по контексту.

Парень упоминал сиесту и что-то про жару. Ну ясно дело, кто ещё будет шататься по такому пеклу, кроме приезжих — местные все давно забились в тень и потягивают что-нибудь прохладительное, а то и вовсе дремлют.

— Soy turista. De Rusia, — объяснила Сехмет как могла.

И ещё, кажется, он спрашивал про имя. Пока «разведчица» соображала, что можно выдать, пропустила момент — и вот на ноге уже выстроилась аж целая шеренга из пластырей. «Не бюджетные», — подметила про себя женщина. Похоже, по меркам Паламунгу этот Мигель богач, если вот так запросто может себе позволить поделиться медикаментами с незнакомой на улице.

— María, — улыбнулась сербка и кивнула на ногу. — Muchas gracias.

Пусть будет Маша. Маша из России, почему нет. В России одни Иваны да Марьи, если верить стереотипам.

Меж тем за спиной у сердобольного Мигеля нарисовалась фигура Рино. Оставалось надеяться, что он сообразит притормозить и пока что себя не обнаруживать.

— Не стоит открывать им наше родство, — негромко поделилась с остальными Эйва своими соображениями.

Поначалу она не предпринимала ничего, стоя поодаль и наблюдая за перебранкой. Чутко прислушивалась к тональностям голосов и, едва наклоняя голову то влево, то вправо, как будто принюхивалась к эмоциям спорящих. А потом, выделив пару самых ярых, слегка подула в их сторону, словно вдыхала вторую жизнь в едва тлеющие угли.

— Да уж, квизиторы опасный народец, — подала голос Чума, не обращаясь ни к кому особенному. — Эти стервятники будут рыскать по всей деревне и не успокоятся, пока не напьются крови честных людей. Это все знают.

Не так сложно следить за толпой, настроение которой способно меняться мгновенно, словно лесной пожар, вспыхнувший от крохотной искры — достаточно лишь ухватить нужный момент и вовремя раздуть это пламя.

В малых поселениях все знают друг друга и, как правило, сплочены — к чужакам же, напротив, относятся настороженно. Так пусть спор станет ожесточённее. Так им, пришельцам, достанется меньше внимания, столь ненужного сейчас, а может, и губительного.

— А что этим квизиторам от вас надо? — выделив из собравшихся селянина «поперспективней» (то есть без следов ярко выраженного критического мышления на лице, но при этом словооохотливого), осторожно поинтересовалась Эйва.

Конечно же принцесса попросила рассказывать о лесе не для того, чтобы больше вкусить страшилок этого места в ночную пору, а чтобы отвлекаться и слышать Борна рядом. Приходилось смотреть под ноги и было страшно потерять из виду удаляющуюся спину. Темень была порядочная. А когда тот рассказал о возможности нападения диких кабанов, стала ещё поглядывать на деревья. Время от времени, замедляя шаг у подходящего для лазания ствола, прислушивалась, не раздаётся ли свинячье повизгивание и топот копыт, не пора ли испробовать свою ловкость. Но юноша шёл дальше и приходилось отпускать спасительное древо и перебегать к другому. Утомительным показался Алеллии путь назад. Тяжело постоянно следить за ходом движения, деревьями и тем, что под ногами. Местность казалась зловещей, а каждая хрустнувшая под ногами ветка издавала такой ужасающий звук, что казалось, все звери в лесу знают, где они идут и непременно следуют по пятам заблудившейся жертвы.
Наконец, открылась поляна – их первое место ночевки. Каким желанным оказалось это место, и тлеющий костёр, и наваленные лапы веток были ей сейчас милы и желанны. Завидев угасающий костёр, она тут же начала ломать сучья, что попадались под руку и бросать в огонь. Она помнила с какой жадностью он их поглощает и готовила себя к тому, что придётся всю ночь бегать туда-сюда, добывая ему дрова. Лишь бы опять не стало темно и жутко. Ни о каком ужине она уже не помышляла. Поэтому вопрос Борна застал её врасплох.
- Шутите? Вся рыба спит, а кухня здесь не работает, - она оскорбилась, посчитав, что он насмехается над ней. Нет, второй раз она не поведётся на эту шутку, не побежит с котелком к реке. Нет уж, дудки. Алеллия плюхнулась на валежник и почувствовала жуткую усталость. И поняла, что никакой зверь её уже не поднимет с этого места. Она будет сидеть у тёплого спасительного костра, пока не выглянет солнце. Принцесса смотрела на огонь и глаза сами закрывались, сколько бы ни пыталась поднимать веки.
- А вы меня всё же спасли, мой названный муж..., - еле слышно пробормотала принцесса, проваливаясь в сон.
Во дворце уже давно был «тихий час» и погашены все свечи…

И он пришел, он возник, величайший маг Одхе со своей магией. Нет, с МАГИЕЙ! Нет, ВЕЛИЧАЙШИЙ МАГ ОДХЕ СО СВОЕЙ ГРОЗНОЙ И НЕОДОЛИМОЙ МААААГИЕЙ!!!
Удары огненных шаров влево, ветвистые молнии выжигают справа ядовитый металл. Радиация спокойно проедает ваше общее тело, неторопливо так и деловистенько, а окружающие предметы объяты сияющим магическим огнем.

Бам-бам-бам!!! Выгорают окружающие трубы, цистерны, бетонные блоки и влажные, обросшие черной плесенью, мотки кабелей.
Только всё это было уже знакомо сим проклятым коридорам: давным-давно буйствовали здесь магические взрывы и эхо сокрушительных сражений прошлого все еще доносилось из самых глубинных тоннелей. Война отгремела здесь нешуточная, страшная, война черная и прожорливая, а старина Одхе просто буйствовал на руинах былых сражений. Среди обоженного мажичьего мусора создавая новый мажичьий обоженный мусор.
И радиации, спокойной уверенной силе этой, ни холодно ни жарко не становилось от усилий мага. Подземелья глядели слепо, подземелья шептались старческими ртами: дурак-дурак-дурак... сумасшедший клоун, ничтожество! Когда-то наверное живой человек со своими мечтами и страстями, а сейчас безумный призрак с жаждой векового мщения, дурак-дурак-дурак...

Потому что некому мстить. А ты Сергей теперь делишь тело с сумасшедшим и у вас теперь одна судьба на двоих. Эгерей.
И если стоять здесь и дальше, сжигать огнем окружающие красоты, пуляя грозной магией во все подряд, если визжать и биться в истерике, как делал сейчас маг Одхе, то очень скоро начнет тошнить. Потом покраснеет кожа, от коричневого становясь черной. Потом кровь пойдет. Потом кровь вперемешку с блевотиной выплеснется изо рта, когда вместе с кровью начнет тошнить собственными внутренностями. Потом все. Конец. Алес. Жирная финальная точка в повествовании. Хорошо, если вернешься в вагон воскресной электрички, проснувшись будто бы ото сна в своем мире. А возможно и не вернешься. Возможно никогда. Или станешь буйным призраком как Одхе, или переродишься в какую сколтзкую тварь, чтобы вечность бродить по тоннелям... Что же делать тебе?

Можно остаться на месте, чтобы умереть или бежать вперед, чтобы попытаться спастись. Можно стать коднаром или призвать на помощь чудо-птичку Эру. Можно разозлиться и заставить придти сюда черные рельсы, безумие Одхе здесь к месту. Или воззвать к белой силе спасительного ветра Тай, что дарит добро и надежду. Или можно воззвать к неведомому Генералу, что таится где-то здесь на руинах Терры. Выбор есть, тебе решать.

Принцесса очень внимательно выслушала речь юноши, не углядев и толики сарказма. Он говорил так, как и подобает обращаться с Высочеством. Она кивала в такт его речи. Но на последних словах глаза её округлились. Оказывается, он и половины её слов не услышал или сделал вид, что не понял. Тут Алеллия поняла, что этот человек, действительно выполняет порученное ему дело – спасать её жизнь, но слушать он не умеет.
- Вы могли бы мне сразу признаться, что туги на ухо. Я бы приняла это во внимание и говорила громче. Моё разъяснение о нецелесообразности пробираться сквозь чащу ночью вы проигнорировали. Простим вам ваш недостаток. Всё-таки вы кинулись мне на помощь, когда я звала. Это смело и я вам благодарна.
Как ни в чём не бывало, она пошла за Борном, стараясь ступать там, куда наступал он.
- Придерживайте ветки дольше и не спешите так. Всё-таки вы прокладываете путь Принцессе.
Огня впереди не было видно. На мгновение закралось подозрение, что он хочет наоборот, увести её подальше от огня, поглубже в лес. Ох и страшно ей было. Но ничего не поделаешь. Отдаться обстоятельствам тоже геройство. Именно сейчас она чувствовала себя настоящей героиней невероятно страшной сказки, рискующей всей своей жизнью.
- Вы только не молчите. Расскажите, насколько хорошо вы знаете этот лес и как вы собираетесь спастись, если сейчас выскочит голодный зверь, вышедший на ночную охоту?
Алеллия говорила заметно громче, чем обычно.

Сквозь рыдания Алеллия услышала голос. Она не одна, сейчас всё закончится, всё станет понятно и не страшно. Девушка подняла голову и тут же уткнулась в плечо Борна, который уже успокаивающе гладил по голове. Как когда-то отец, утешая её детские горести и объясняя про мелочи жизни и важность быть стойкой. От этого стало уютно и мрак ночи рассеялся, уступив место чему-то домашнему и таинственному. Она любила сидеть в кровати, когда гасят свет и слушать истории, которые ей рассказывала нянюшка. Поэтому ужас лесной чащи стал не более страшной сказочки и отошел на второй план. Алеллия, словно опомнившись, отстранилась от парня.
- Прекрасно. Вы вовремя. Я за что-то зацепилась и потеряла равновесие. К тому же здесь полно каких-то мелких летающих насекомых. Видно, что-то из этого попало мне в глаз, - она деланно тёрла глаза, пытаясь скрыть потоки слёз, что изрядно подмачивали репутацию Настоящей Принцессы.
Хорошо, что было темно и то безобразие, что вырисовывалось в ходе этих манипуляций на лице девушки, не было видно.
- К костру, так к костру. Совершенно ясно, что пока не насупит рассвет, двигаться по этому гадкому лесу не целесообразно. Здесь ночью трава встаёт так высоко, а корни деревьев норовят выскочить на ночную прогулку из земли, что кажется, все лешие сего места поставили цель переломать нам ноги. Да ещё напустили этих кровопийц, - она замахал руками перед свои носом и оглянулась. – Где костёр? Вы не уследили? Он съел все наши запасы древесины? Хм, так я и думала, вы опять не справились с заданием. Не накормили, - она начала загибать пальчики. – Потеряли дорогу, не нашли ночлег, не уследили за костром. Не удивлюсь, что вы не знаете в какой стороне замок и что делать дальше.
Недавняя плачущая девушка, взывающая о помощи теперь стояла, как ни в чём не бывало, сложив руки на груди и ждущая объяснений.

Как говориться, не доводите женщину до отсутствия капризов! Любая девушка, если она настоящая женщина, обязана капризничать. Настойчиво или невзначай, вольно или совершенно случайно. Такова её природа. Ибо нельзя мужскому полу не давать поводов показать себя бравым спасителем и ублажителем желаний. Кажется, так написано в правилах хорошего тона настоящих Принцесс и будущих Королев.
Но сейчас Алеллия вовсе не капризничала. Ей было непонятно до безумия, что происходит. Почему она оказалась в такой дурацкой ситуации, а главное, почему до сих пор в ней находится.
«Ах, вот она - взрослая жизнь. Ещё вчера я решала пойти погулять в сад или к пруду. Выпить сок апельсиновый или одуванчиковый. Смотреть на площадь из окна бального зала или забраться на башню. И какие, розовые или изумрудные башмачки одеть к званному ужину. А теперь вопрос стал самым нелепым образом! Спать или не спать! Есть или умереть с голоду! Делить ложе с парнем или уйти на растерзание зверям. Греться у огня или … Ай! Что это ещё такое!... или… Больно!, илии…», - выбор становился тяжелей и тяжелей.
Под ногами постоянно что-то вырастало, перед ней обязательно возникал какой-нибудь куст или пень, ветки больно хлестали, так и норовив попасть по её нежному личику. Наконец, она остановилась. Хватит, вот здесь она и будет ждать своего избавителя. Но стоять было ещё сложнее, невидимые кровопийцы тут же набрасывались на жертву, обалдевшие от такой удачной находки. Не часто им на пир подают «голубую кровь».
Алеллия, как сумасшедшая замахала руками и повернула обратно, с криком: «Помогите!», но тут же запнулась, запутавшись в сучьях и длинной траве и рухнула на землю, уткнувшись носом в кочку.
«Пусть, пусть он вернётся. Я обещаю, я сама буду просить отца на коленях, чтобы он его помиловал и не казнил. Лишь бы он вернулся!» - подстилка из соломы у костра сейчас принцессе казалась мечтой. Она закрыла голову руками, свернулась клубочком и заплакала.
Когда принцесс никто не видит, они, бывают, плачут.
От обид, от разбитой коленки, от сломанной игрушки или беды, что настигает любого смертного, независимо от статуса. В тех же правилах Настоящих Принцесс написано, что никогда высокая особа не должна лить слёзы и утирать нос перед другими. Ни перед высокопоставленным, ибо сразу становишься ниже их, ни, тем паче, перед людом, что совсем позором страшным карается.
Но, когда принцесс никто не видит, они, бывает, плачут…

Вы не можете просматривать этот пост!

Уайтоула как профессионала Меган никогда особенно не жаловала, но как бы сейчас она была рада повидать даже его... Нет, не то что она хотела, чтобы он оказался на месте Кристал. Не совсем. Просто как бы это сказать... Клайд был каким-никаким, а коллегой. Он бы без труда понял её — и терминологию (не самую, надо сказать, сложную в их профессии), и бродившие в голове исследовательские идеи. А Кристал... Она просто ребёнок, для которого этот импровизированный монолог — цепочка предложений с набором белиберды какой-то вместо понятных слов.

Меган вздохнула и выдала мрачную шутку:

— Похоже, это какие-то свеженькие мертвецы. Выглядят вполне упитанно — никаких истлевших скелетов, как в кабинете биологии. Вы своего как звали, кстати?

Праздный вопрос, дабы разрядить обстановку. У каждого школьника, даже самого дисциплинированного, наверняка наберётся парочка случаев о том, как он креативил с бедным манекеном для уроков анатомии. И уж совершенно точно у этого манекена было имя и связанная с ним история наречения.

— Мы своего Фредди звали. У него пальцы очень длинные были, после того, как кто-то его «модифицировал» — так и прозвали Фредди, на Крюгера стал смахивать.

— А ты втайне за моей спиной якшаешься с феей и водишь свою детку к ней на чай, я посмотрю, — раздражённо бросила Ада в ответ Маркину.

Вот тебе и бабушкин добрый приятель. Кругом подстава, никому нельзя верить.

— Стерегите, Глайстиг не отдавайте ни за что, — это уже сёстрам.

Впрочем, для них указания были излишни — настолько слаженно работала эта группа, понимая друг друга и свою госпожу с полуслова. Та самая женская интуиция? Стоило только Аде приземлиться, как монахини закрыли всю троицу, образуя вокруг живой щит.

— Я горжусь вами, — прозвучало совершенно искреннее признание.

Ада не знала, зачем сказала это именно сейчас. Может, потому что чувствовала, что другого шанса может не представиться. Может, ещё отчего-то. Но она поступила согласно внезапному внутреннему желанию. Вот так просто.

А потом случилось это... От чего и дальнейшая перепалка с Маркиным, и собственная рана, и опасение за доктора — всё выпорхнуло из головы всполохом искр жгучей боли.

— Гера!!! — страшным голосом закричала меченая.

Будто сами собой раскалились ладони, и залп огня ударил вверх, прямо в мерзавку с косой.

В амурных делах Йована, мягко говоря, не блистала и не могла похвастаться богатым опытом, но по мере своих креативных сил старалась изображать пару правдоподобно. Получалось ли? Сложно судить не со стороны. Но одно она знала точно: если бы не недавнее недоразумение, выходило бы лучше. Ну не умела Йована вести себя так, будто ничего не произошло — всему виной хорошая память.

Без зазрения совести вручив пакет с покупками Рино (раз уж он «бойфренд», ему и носильщиком быть) и взяв того под руку, сербка отправилась прогулочным шагом дальше по улочкам разной степени чистоты и уютности, сетуя то на здешнюю жару и слишком яркое солнце, от которого не спасают даже тёмные очки («А ты же знаешь, какие у меня чувствительные глаза!»), то на усталость. А достигнув нужного объекта и быстро смекнув, что не так уж он прост для наружного наблюдения, и вовсе «раскапризничалась».

— Да что же тут даже лавочек нет ни одной! А ещё туристический район называется. Никаких удобств для отдыхающих. Я ногу натёрла... — с этими словами женщина уселась прямо на обочину и, скинув с ноги босоножку, выставила пострадавшую конечность спутнику на обозрение. — Никуда дальше не пойду без пластыря. Не хватало мне ещё кровавой мозоли на такой жаре!

В общем, Рино предлагалось отправиться на поиски ближайшей аптеки (с попутным осмотром дома с другой стороны), дабы сбросить подозрение у возможных соглядатаев.

- Ночью никто не бегает за похлёбкой. Даже для голодной Принцессы. Нечего сказать, хорошо приметил очевидное. Рыба легла спать, но прежде наелась. На-е-лась! - Алеллия передразнила Борна и отвернулась. Этот невежа так и не придумал, как её накормить. Вместо этого указал на то, что даже рыбам сейчас лучше, чем ей. Вот наглец.
Проследив за манипуляциями парня, она широко раскрыла глаза, открыла рот, но от возмущения так и не произнесла ни слова. Он указал на место рядом с собой, презентуя его, как половину места для Принцессы. Принцессы! Половину! Парень плюхнулся на импровизированную лежанку. Наконец, она не выдержала:
- Как вы смеете предлагать мне лечь рядом! Это неслыханно! Это верх наглости. Я приличная девушка. Да что я говорю! Я Принцесса. Ни за что не лягу на землю, да ещё в присутствии мужчины.
И вновь, как ей уже приходилось делать не раз за сегодняшний день, хмыкнула, вильнула попкой и направилась куда глаза глядят. А от злости глаза её глядели и не видели ничего, кроме темноты, которая скроет её гнев и не даст ей потерять лицо высокочтимой особы. Она смело шагала в темноту. Уж теперь-то точно не страшно. Отрубят голову этому невеже, если она заблудится или подвернёт ногу, будет тогда жалеть о своих действиях.
Когда стало совсем темно и исчезла её тень от костра, она остановилась и украдкой оглянулась, не опомнился ли этот рисковый парень. Всё-таки ему заплатили, чтобы он следил за ней и…оберегал. В этом Алеллия была уверена.

Радиация никак не ощущалась, ничем не пахла и не производила никаких звуков ровным счетом. Просто ты нырнул в сухой, темный тоннель - р-раз, и словно камень в колодце, могучий дивн с рогами растворился во мгле.
Первое впечатление - здесь темно и сухо. Лампы почти не дают света, не слышно шорохов крыс. Все старое, но вполне себе целое: какие-то толстые мотки кабелей свисают с потолка, какие-то трубы и цистерны тянутся ржавыми кишками вдоль стен. И много цемента, и много серебряной пыли мерцает под дивнийскими когтями. Хорошо, что видишь в темноте улавливая случайные отблески света - то лампа попадется чахлая, то засияет аварийный значок: "Одегра Инф".
Ты мажичишь, пытаешься создать себе нехитрую защиту от лучей. Водная сфера, например. Но это же какой толщина она должна быть? Метр в диаметре, а быть может и все два..? Волшба обрушивается на тебя бассейном ледяной воды, превращая могучего рогатого дивна в мокрую кошку. То же самое со свинцом. Только больнее, обиднее! Саднят раны, болит голова пришибленная упавшим куском уродливого полусвинца, который ты сам сотворить пытался. Напрасно! Кусок свежесмажиченного недометалла упал прямо на голову - благо, хоть рога защитили.

Ффух.

Радиация здесь, ее очень много! Муть в глазах, больно дышать. Радиация ползет из темных тоннелей внизу, просачивается из мертвых реакторов, вдоль которых ты идешь сейчас. Она капает из труб зараженной водой, скрипит под когтями какой-то паршивой, проклятой всеми богами пылью. Ее много, слишком много, чтобы помогла волшба. Тошнит тебя, наверное уже живой труп. Радиация умеет ждать. Ты еще дышишь, но магия ломается под ионизирующими лучами. Волшебство изничтожается равнодушной стихией. И ты тоже скоро сломаешься, еще чуть-чуть. Распадешься, как и все вокруг.
"Коднары! Коднары не боятся лучей смерти"

Дивн спокоен, он знает что время его краткой жизни подошло к концу:

"Стань коднаром. Это последнее, что я могу для тебя сделать, сай. Пожелай превратиться в самое паршивое существо на свете, презираемое и гнусное, и это исполнится. Коднары питаются лучами смерти, они любят их и становятся лишь жирней от этой пищи. Коднаром ты пройдешь здесь. Дивном истечешь кровью и исдохнешь в жестоких муках. Увы. Моя магия бессильна здесь."

"Не слушай этого ублюдка! Мы пройдем, клянусь демонами ночи, дай мне свое тело и мы прорвемся, ахаха! Я сожгу здесь все, я уничтожу всех врагов разом, Я прорвусь к Трону! Учти, сволочь, станешь коднаром - назад пути не будет. Но я, я знаю как победить сейчас. Знаю, поверь!!!"

— Не стоит, — качнула головой Эйва, и голос её был твёрд.

Как бы ни были крепки кровные узы, но собственную кровь — средоточие энергии, силы, самой жизни — она не желала делить ни с кем. Тем более сейчас, когда она медленно покидала тело, сочась из раны капля за каплей, словно песчинки в часах.

Проведя ладонью по щеке и растерев на пальцах липко-алое, Чума поморщилась и брезгливо стряхнула следы собственного позора наземь. Она просчиталась и пропустила удар, слишком увлеклась — и вот цена ошибки. Да, пока что не столь высокая, сегодня она не умрёт. Но этого урока Эйва не забудет. Любая ошибка ценна, если не стоит тебе жизни.

Тем временем сестра уже раздумывала над тем, как бы поскорей выбраться из ловушки.

— М-м... — Эйва окинула побрякушку и исходящий от неё магический барьер меланхоличным взглядом. — Обычно амулеты имеют некий «порог», запас прочности. Если он превышен, они теряют заряд. Направленная энергетическая атака могла бы помочь. Какую-то часть при выбросе он поглотит, но вряд ли справится с волей нескольких, объединённой воедино.

Бульвар Законности. Около 19.30

Себастьян высадил Сехмет и Рино в паре кварталов к югу и парочка прогулялась до места назначения пешком.
Бульваром конечно эту улицу было назвать сложно, но он тянулся очень далеко. Мили на 1,5 городской малоэтажной застройки.
Да, Йована нашла тут даже два небольших магазинчиков с тканями, зашла и выбирала. Рино как предположительно ее мужчина (по легенде) стоически топтался сзади на улице, изображая скуку и потенциального грузового мула. Последнее его кстати не сильно заботило, пулеметчик был дюже здоров.

- Адрес сказать 22-й дом, порфабор? - испанский Сехмет был явно далеко от идеала, но торговец ее понял и дал пояснения.
- Желтый дом, а рядом розово-белый, там еще клумба с цветами, сеньора.

Дом был в шести зданиях, клумбу было хорошо видно от выхода магазина, но вот детали явно нет.

Рино
Рино только изображал скуку, на самом деле он рассматривал окружающие здания.
Он мужчина был впечатляющих размеров, и поэтому пару раз с ним даже заговаривали местные чикиты, не видящие, что Сехмет что-то выбирает на лавках.
Одна было даже наглым образом стала прижиматься к здоровяку (якобы случайно) под какие-то быстрые комментарии на испанском ее смеющейся подруги.

Вы не можете просматривать этот пост!

По правде сказать, Йована не поняла ничего. Лобо Санторо, Сантуш какой-то... По реакции остальных женщина догадалась, что информация общеизвестная, раз они друг друга понимают. Видимо, эта группа уже работала тем же или почти тем же составом на предыдущем задании, и весь этот вываленный на брифинге ворох информации был связан с ним. А вскоре парень на костылях, которого величали, кажется, Рысью, подтвердил догадку сербки. По-хорошему, здесь бы запросить досье на всех упомянутых лиц да засесть за изучение, но так ей и дадут доступ к документам, ага. У командира прям на лице написано, как он рад поделиться со страждущим ближним своим.

На выпад в начале брифинга Йована не отреагировала. Типичный американец типично опасается за свою драгоценную пятую точку за неимением других жизненных ценностей. Не удивил.

Можно было возразить, но зачем? Йована знала, что произойдёт, если она попадёт в плен. Её, конечно, начнут допрашивать. Она, конечно, не расколется. Потому что всё самое ужасное уже с ней случилось, и не было такой боли, которая пересилила бы боль матери от смерти ребёнка. А потом, конечно, её бы убили, потому как хреновый из неё источник информации, нечего и время терять.

Йована возразила лишь один раз:

— Лучше уж Сехмет.

Стана, что за имя такое идиотское, почти Сатана. Так-то, конечно, ерунда, всё равно же имя-фальшивка. Но блядь, как же бесит.

Мама

Мама, конечно, тут же встрепенулась.

— Одноклассник? Это Зубанов что ли? Фу-у, мам, как ты могла на него подумать! Я к такому придурку и близко не подойду, не то что жить у него!

Ну и фантазия у неё. Кирюха Зубанов ещё тот засранец, терроризировал девчонок класса до восьмого, пока у него пубертат не грянул. Запоздалый. Да только всё, поздняк, уже всю прекрасную половину класса против себя настроил — и тут уж пришла их пора отомстить за все годы пакостей.

— Нет, это совсем другой Кирюша, он школу закончил... — Лиля оборвала фразу, пытаясь наспех подсчитать, в каком же году это было. — Ну, в общем, в допотопное время. Светка вообще считает, что он суперстарый, но я думаю, это всё фигня. Главное же, что человек хороший, правильно?

И тут Лилю посетила гениальная мысль. Конфеткино мнение, безусловно, очень ценно. Но мамино — вдвойне. Она уже сто лет работает, причём всё с людьми, и всяких повидала — сто процентов увидит, что Кирюша из себя представляет. Увидит и сама убедится, что дочка права и ничего не придумала. И, как водится, стоило идее только мелькнуть в Лилиной голове, как она тут же выдала её на-гора.

— А давай я его к тебе в гости приведу, и ты сама посмотришь? Правда он работает в хвост и в гриву, постоянно на дежурствах. У них в этом РОВД сплошной бардак! Работать вообще некому — всё на Кирюшу повесили, а он ответственный и без конца в патрулях пропадает, так что я в квартире часто одна... Но это ничего! — не успев загрустить, повеселела девушка. — Вот выдастся у него выходной — и мы сразу придём! Может, пирог твой фирменный испечь? — подала она ещё одну мысль и тут же сама её одобрила. — А давай я приеду накануне, и вместе испечём!

Кирилл

— Да подумаешь тяжёлая — я же теперь есть! — предложила Лиля выход. — Ты скажи как, а я подержу, пока ты там петлю меняешь. Ну или можно Нияза ещё позвать, м?

От предстоящего мини-ремонта коллективными силами энтузиазма у девушки только прибавилось. Лиля вообще любила преобразования. Дома, в своей комнате, она делала перестановку раза три. Так, иногда находило настроение, что вот этот стол начинал вдруг мешаться и жутко бесить, а вон в том углу он будет смотреться очень даже ничего. И начиналось... Подростковый возраст он такой, с завихрениями не только в мыслях.

— Кирюш, а ты как быстро дверь навесишь? Просто если я без глины хоть неделю буду, ты же сам первый скажешь, что я страшная, — пригорюнилась девушка. — Ну или не скажешь, но подумаешь, а это одно и то же, всё равно что вслух! У тебя же будет выходной скоро? Вот давай на него... А, нет! — спохватилась она и объявила радостную новость: — В этот выходной нас мама к себе зовёт. На чай с пирогом. Специально для тебя испечём. Круто, да?

- А? Что? - непринуждённый вид она делать умела. – Воды? Ах да, зачерпнула, но уронила котелок, вода вылилась. И вообще вода холодная и я не уверена, что её можно пить. Вот, смотри, там что-то плавает. И ещё в ней купается народ. Я видела как-то. Нельзя же после того, как в воде кто-то бултыхал ногами, её пить. А вот рыба, кажется, живёт в реке и очень даже съедобная. Надеюсь, ты умеешь ловить её?
Последний раз провела взглядом вдоль берега и двинулась к костру, надеясь, что парень понял её намёк-приказ.
- И зачем ты наломал столько веток? Лучше свалить ещё дерево и кинуть в огонь. А то ветки быстро сгорят, - похвастала она недавним полученным уроком.
Она встала у огня и стала смотреть на яркие языки пламени. Ах, как хотелось кушать. Она вспоминала недавний банкет в честь дня её рождения. Разные блюда проплывали у неё перед глазами и сгорали, превращаясь в дым. А торт, ах какой был торт. Наверное, там её остался кусочек…
- Ну, скоро будет рыба? – крикнула она в сторону.

Вы не можете просматривать этот пост!

Кругом хаос. Стихия, казалось бы, уже успевшая стать родной. Да только вот сейчас она совсем не даёт комфорта и ощущения «своей тарелки».

Чуть поодаль доктор — улыбчивый и безобидный доктор, каким она привыкла его видеть — делает самоубийственный рывок к девчонке.

Снизу Маркин, так и не сделавший ни единого выстрела во врага, кричит что-то об этой же девчонке и договоре. Но почему-то ничего не отзывается в воспоминаниях, хотя на память, тем более о недавних событиях, Ада никогда не жаловалась. Странно. Так они знакомы? И почему это вскрывается только сейчас? Сколько же у тебя ещё припасено скелетов в шкафу, а, дядя Саша?

— Так угомони своего ребёнка! — огрызается в ответ девушка.

Вверху брат сошёлся в схватке с самой хозяйкой домена и, кажется, успел её разозлить. Ну ещё бы, Змеёныш да не разозлит.

— Гера! — вырывается у меченой.

Конечно, она волнуется за него. Даже тогда, когда его клинок в точном, выверенном выпаде достигает цели. И будет волноваться всегда, покуда бьётся собственное сердце. Но удары его всё слабее, и холод пробирает пальцы. Надо спешить. Так мало времени...

— Хватайтесь! — подлетев к кабинке, кричит Ада Петру.

Принцесса только ахнула, когда Борн взвалил на плечо бревно, а затем ловко его расколол.

«А он сильный, этот парень», - подумала Принцесса и стала наблюдать, как готовилась щедрая пища для огня. И когда он разгорелся во всю мощь, она захлопала в ладоши.

- Вот это да! У тебя всё получилось! Как от него светло и тепло. Великолепно! Надо будет устраивать костёр у нас во дворце. Огонь в камине никак не сравниться с этим диким, будто первобытным зрелищем.
Она задрала голову, наблюдая за искрами, что поднимались в хаотичном движении вверх и исчезали на фоне тёмного неба. Им не надо было прятаться в черноте трубы, они были вольными светлячками.

«А не такой уж он неумеха, этот парень», - подумала Принцесса и стала наблюдать, как занимаются ярким светом новые островки сухого дерева.

Но Борн, закончив с костром, прервал её мысли.
- Глупая затея? Посмотрела бы я на тебя, как бы ты справился, если бы кто-то не оставил на берегу это бревно.
Она даже подумала, что это отец помогает. И, наверняка, как-то проследили их путь и предугадали время и место стоянки. Надо было внимательней смотреть на деревья. Может там на ветках развешаны булки и коляски колбасы. А среди камней у берега найдутся леденцы. И намёк Борна об ужине только подтвердил её догадку. Конечно же, ужин. Надо найти ужин! Ей начинали нравится такие загадки.
- Конечно, здоровяк. Сейчас будет ужин, - она хитро улыбнулась, подхватила котелок и повернулась в сторону реки.
Костёр светил ярко, от этого пространство вокруг казалось чернее, чем должно быть. Казалось, что уже глубокая ночь. А она ещё не пила молоко с печеньем, ещё не в постели. Алеллия чувствовала себя совсем взрослой. А взрослой не подобает трусить. Поэтому девушка смело шагнула в сторону реки. Зверей можно было не боятся. Огонь страшен лесному жителю, это она знала.
Алеллия шла осторожно, смотря под ноги, то и дело наклоняясь к лежащему камню или густому пучку травы. Ничего похожего на ужин не было. Она повертела котелок в руках.

«Он действительно думает, что из воды в реке можно сварить суп, хм», - подумала Принцесса, опуская котелок в воду.

И тут же отпрянула. Вода была очень холодной, апрель не успевал прогреть бегущую воду.
Борн услышал её вскрик.
Алеллия бросила бесполезный котёл на землю. Издевается он над ней что ли! Она повернула в сторону кустов, что кромкой росли у берега. Принцесса упорно искала отставленную еду.
Ну всё, они умрут если не от голода, то от холода. Возможно даже от бессонницы. Не будет же королевская дочь спать на земле.
Ничего не найдя в кустах, пришлось вернуться к котелку. Больше в воду она не сунется. От досады Алеллия пихнула его носком ботинка. Возвращаться к костру она не стала. Пусть думает, что ей и тут хорошо и она совершенно не боится быть в стороне от костра.

«Этот дикарь, наверное, знает, что делает", - подумала Принцесса, наблюдая, как Борн справляется с лежанками у костра.

Всё же удачно началась командировка. Своя, пусть и непросторная, комната — зато с отдельной душевой — не то, что прилагается к каждому контракту. Теперь её маленький уединённый уголок блистал чистотой, и Йована довольно потирала руки. Окно без пыльных разводов, так что кажется, будто вообще нет стекла и за рамой, сто́ит только руку протянуть, простирает ветви тропический лес. По полу можно смело ходить босиком без боязни, забравшись с ногами на кровать, измарать покрывало. Тумбочка и шкаф сверкают как новые, будто их только-только навощили полировкой для деревянной мебели. А хромированные кран и лейка теперь запросто могут выступать в роли зеркала. Ну, совсем другое дело же!

От ауры чистоты и настроение у Йованы поднялось, и утреннее недоразумение уже почти выветрилось из памяти. А там подоспел Мози со своим предложением выехать на природу. Неформальная обстановка — отличный вариант знакомства с остальной командой, и недолго думая сербка согласилась. Заодно подарок Васкеса будет где прогулять. Так что через час женщина уже щеголяла в ярко-жёлтом, под стать солнечному дню, сарафане и широкополой шляпе, наслаждаясь ощущением мокрого песка под босыми ступнями, которые нет-нет да и приласкает морской прибой. А уж когда дело дошло до купания... О, плавать Йована просто обожала.

Но хорошего понемногу. Дела на вилле не поставишь на долгую паузу, да деятельная сербка и не собиралась. Во-первых, ждал своего часа недоразобранный чемодан. Йована планировала взяться за него этим утром после уборки, но внеплановая поломка нарушила все планы. Во-вторых, не давал покоя тот «лаз» в шкафу... Нет, Йована, конечно, не надеялась на кроличью нору, через которую можно попасть в волшебную страну, но вдруг ещё один тайник наподобие схрона в вентиляции? Ах да, надо бы разобрать письма и поискать способ открыть коробочку. Ну и в-третьих, и это самое главное, Йована намеревалась прочно обосноваться на местной кухне, потому что беглый рейд туда явил печальное положение дел. Нет, меню с обилием тропических даров — это, безусловно, плюс. Но чтобы ни в холодильнике, ни в кладовой не нашлось ни одной банки соленых огурцов... Ужас. Кошмар. Катастрофа. Как они тут живут вообще? Это же ни рассольник не сварить, ни винегрет не приготовить, про оливье в русской вариации и говорить ничего, а уж про ценность рассола после хорошего «отдыха» и подавно. Ну и что вот это такое...

В общем, по прибытии Санчесу полетел запрос на бочку для засола. Либо эмалированное ведёрко, непременно с крышкой. Ну или таз, но это только на самый крайний случай! И на ящик мелких ровных огурчиков с пупырышками, конечно. И ещё листьев смородины бы неплохо. И картошечки, которая поразваристей. Потому что какие солёные огурцы без жареной картошки?

Откуда они знают?! Её имя, родителей и друзей, почему эти осколки её прошлой жизни — такие индивидуализированные, такие идеально подобранные будто специально для неё — отражаются в чужих глазах? Нет-нет-нет, не смотреть, это точно какой-то гипноз! Мэг чувствовала, как что-то липкое и вязкое — не физически, а фигурально — затягивает сознание в болото, но ничего не могла сделать, было очень трудно сопротивляться. Словно тебе уже ввели дозу наркоза, а ты всё барахтаешься в яви, хоть и знаешь итог.

Но зачем она им? Почему они хотят заманить её в свои ряды? Кто вообще эти люди? И люди ли? Почему такой неестественный контраст? Психически — заторможенность, будто массовое впадение в кататонию (или это только насылаемый на других морок?), в то время как телесным реакциям позавидовал бы любой спортсмен, занимающийся скоростным видом спорта: ловкость, сноровка и... быстрота. Твари стремительно передвигались и приближались!

Окрик Кристал буквально вытолкнул её на свежий воздух. Вздрогнув как от струи ледяного душа, нейрохирург вскрикнула и метнулась в кладовую вслед за девочкой. Исследователь-аналитик, оставленный позади, требовал ответов, но искать их на собственном опыте не хотелось — сейчас самое главное не пустить «зомби» следом, забаррикадироваться. Если бы ещё на чёртовой двери был замок!

— Надо завалить дверь! Мешки!

Новоявленный муж говорил то, как есть всё на самом деле. Это злило. И не ищет-то её никто, и куда идти не видно, и устали они, сил нет. Алеллия огляделась вокруг, теряя последнюю надежду увидеть факелы поисковой команды. И зачем только она забрела так далеко. Отошла бы на пару сотен метров от ворот и гуляла бы в поле, цветочки собирала беззаботно, пока стража не отыскала бы и не привела в замок. Она бы сопротивлялась для пущей , а потоми сделала одолжение - вернулась. А теперь кто сможет отыскать её в глухом лесу? Ни один принц не сможет…
Темень накрывала их с удивительной настойчивостью. Она уже не различала цвет своего походного камзола. Всё становилось серым и … страшным. Ветви деревьев стали превращаться в уродливые лапы чудищ, а кусты в хищных животных, которые только и ждут, когда тьма накроет их полностью и беспрепятственно сделают своё гиблое дело.
- Свет, нам нужен свет! – костёр никак не разгорался в руках Борна. А тьма меж тем страшила всё больше. – Что ты за неумеха такой! Разве это костёр? В свечке и то больше пламя.
Алеллия подняла с земли ветку и поднесла к огню, который едва трепыхал. Огонь жадно накинулся на высохшую жертву. Жаль, в темноте не видно было, как на лице принцессы застыла маска гордости за себя. Но костерок больно быстро насытился подачкой и опять стал уменьшаться. Алеллия засуетилась, оглядывая землю. Найдя ещё ветку, она опять поднесла её к огню. Всё повторилось.
- Это сколько же ему надо веток? Мы что так и должны сидеть всю ночь и подсовывать их в пламя? Эдак и леса не хватит.
Она опять начала оглядываться в поисках пищи для костра.
- Там было больше древесины, чем здесь на берегу, - махнула она прутиком в сторону чудищ. – Но я туда не пойду. Если бы ты был таким умным, каким хочешь казаться, то взял бы вязанку дров с собой.
Очередная ветка сгорела и казалось, что темнота стала ещё черней. Она уже лизала ей спину, отчего стало страшно даже оборачиваться. Она сжалась и придвинулась ближе к парню.
- Давай притащим вон ту корягу у берега и бросим её в огонь, - Борн мог заметить, что её бравый голосок теряет свою уверенность. – Мы ведь не умрём?

На всех парах Ада помчалась к офицеру Хаяси и, отыскав среди сражающихся, буквально вцепилась мёртвой хваткой. Силы уходили и времени оставалось мало — нужно успеть хотя бы что-то.

— Гера, надо вытащить доктора! — привлекла она внимание брата.

Оставив Петра в кабинке в не самой безобидной компании, Ада надеялась лишь выиграть время и отсрочить атаку феи. То что Глайстиг найдёт способ напасть, она не сомневалась. И сейчас нужно было сделать всё возможное для спасения доктора, которого оставили одного против двух непредсказуемых психичек. Плевать на фею-прислужника. Герман пошёл на принцип, сцепившись с ним — тут к гадалке не ходи, достаточно знать характер брата. Но жизнь друга важнее мести.

Бросив взгляд на колесо, девушка похолодела. Денис, ну тебя-то за каким чёртом понесло туда! Теперь эвакуировать придётся уже двоих, и без Германа точно не обойтись. Только бы успеть... Крепче обхватив японца с его ценным грузом, демоница понеслась обратно, но не к кабинкам. На этот раз её целью были опоры аттракциона.

— Ичиро, вас же обучали методам диверсии на войне? Вот пора применить теорию на практике, и побыстрее.

Когда в паре метров от тебя возникает левый мужик с пушкой наперевес, сначала делай, потом уже думай — не самая лёгкая жизнь и многочисленные командировки научили Йовану этой безыскусной истине. Метнув во вторженца первое попавшееся под руку (бутылку с минералкой, и, на его счастье, уже наполовину пустую), сербка с завидной прытью перемахнула через импровизированную баррикаду-кровать и засела с той стороны.

— Ty eshchyo chto za chyort?! — от неожиданности, конечно, женщина выругалась на привычном ей языке (что, скорее всего, спасло её в дальнейшем от многих, многих неприятностей).

Вообще-то обычно Йована в беседе была куда любезнее, но сейчас ситуация как-то не располагала к изящной словесности. Появление Мози, тоже с оружием, одновременно и слегка успокоило, и зародило вопросы. Что, из джунглей со стороны её спальни уже штурмуют виллу? Вот же не было печали, ровно одна спокойная ночь — и сразу в полымя.

— Ты чего? — отрывистый вопрос Панде, короткий взгляд на незнакомца и уточнение: — Вы чего с пушками?

Эйва не видела себя полностью, не могла видеть. В этом мрачном зале, лишённом зеркал, собственный облик ускользал от взора — в то время, как другие, сестра и братья, были как на ладони. Красива ли она? Какой формы её скулы и вырез губ? Какого цвета глаза? А, впрочем, волосы — смоль, вьются крупными чёрными кольцами словно ядовитые змеи — это Эйва могла наблюдать лишь косвенно. Но даже такое наблюдение согрело душу и столь же тёплой улыбкой разлилось по бледному лицу.

Для полноты счастья не хватало лишь не менее тёплой ванны. По правде говоря, именно на неё и рассчитывала тёмная сестра, собираясь последовать за Скарлетт в неуютный, враждебный и заранее ненавидящий их мир. Уж точно не на бой, весьма неуместный и очень несвоевременный, и какой-то вооружённый отряд, и каких-то солдат... Ну, на самый крайний случай — ванну с солдатом. Тет-а-тет, так сказать. Но никак не то, что ожидалось с минуты на минуты. Словом, воодушевление пламенной Войны Чума не разделяла — её стезя иная, не пара открытому поединку.

От подступающего уныния сестру, сам того не ведая, спас Унгер.

— Украла?.. М-м-м, а это мысль, братец, это прекрасная мысль...

Тут глаза Чумы как-то уж совсем нехорошо заблестели — и пойди разбери, что за хитросплетения суждений выстраивались прямо сейчас в этой прехорошенькой (исключительно на основании мнения Унгера, конечно) голове. "Не можешь взять силой — укради. Не можешь победить — найди слабое место, адаптируйся и бей туда. Будь умнее врага — и выживешь". Не эти принципы более всего подходят всем моровым язвам, веками косившим человечество?

В конце концов, для поддержания красоты нужно много энергии.

Рассказ Борна о травах немного отвлёк от голода, который уже давал о себе знать. В замке уже давно прошёл обед и даже послеобеденный сон, а у неё ещё не было маковой росинки во рту (утренний торт не считается). Сначала она с любопытством срывала показанные растения, закрывала глазки и сильно втягивала носом запах листочка или травинки. Восхищению не было предела, когда вспоминался тот или иной запах.
- Ах, такой лимонад нам подавали в жаркие дни. Ой, а такой вкус был у чая, что заваривала кухарка в холодную погоду.
То, что все запахи есть тут, вокруг неё, было для неё открытием. Она привыкла к запахам цветов, но они не годились в чай. Принцесса никогда не понимала, откуда берутся разные вкусы в напитках.
- А я знаю, что пчёлы собирают мёд в цветах и приносят его людям. Он сладкий и пахнет нашим садом, - поспешила Алеллия не ударить в грязь лицом, показывая, что и она кое-то понимает в растениях.
Она так увлеклась, что набрала целую охапку листьев и трав. Такого букета у неё ещё никогда не было. Вот бы принести его в королевскую кухню и приказать заварить чудесный напиток, чтобы хватило всему двору. То-то все удивились бы.
Темнело. А они до сих пор не пришли ни к какому жилью. Кто же их накормит и приютит? Эти мысли вспыхнули у принцессы в голове, когда они подошли к ручью. Девушка присела на корточки у воды и заглянула в воду.
- Бедная ты, несчастная, брошенная всеми принцесса, - сказала она отражению. Ей стало так себя жалко, что слёзы сами выкатились из глаз. Но что значат пару слезинок для реки, пусть даже такой небольшой.
- Ты должно быть шутишь, - хлюпнула Алеллия, не поднимая головы. – Не думаешь ли ты, что я останусь ночевать в лесу, где живут дикие звери? Я читала, волки только и ждут глупых путников, что забредают ночью в лес. Уж не оборотень ли ты, что заманил меня в чащу? Вон как ты её хорошо знаешь.
Тут она уже поднялась во весь рост, осенённая догадкой.
- А ну быстро веди меня на какой-нибудь постоялый двор. И скажи, что привёл принцессу, пусть встретят подобающе. Иначе, иначе…, - она не могла придумать, что она сделает, если её приказы не исполнятся. Здесь нет слуг, нет стражи, нет и наказания за непослушание. – Иначе тебя поймают и отведут на псарню. Меня уже наверняка ищут!

3-й день второй миссии. Вилла"SOL DE LA MAÑANA". 12.30


Рысь и Рино
Рысь на самом деле перебдел. Пол был в достойном состоянии. За исключением двух досок.
Быстро постукав ножом от мультитула снайпер успокоился.
Но сказать об этом Санчесу или Бриему нужно. Потом.
Крышка открылась без труда. Болты были заржавлены, но это не составило больших проблем.
А вот находка...
Три письма на кириллице, который Рысь прочитать не мог, по причине не знания языка и несколько маленьких контейнеров размером с два наперстка. открыв один снайпер тут же аккуратно его закрыл. Там была микропленка. Причем достаточно старая.
А это означает что содержимое может быть повреждено, и вообще лучше открывать без солнечного света. А вдруг там она не проявленная?
И это такая защита того кто положил от непрошенных гостей?
- Рино, можешь подойти. Пол в порядке. Помоги собрать эти контейнеры.

Пулеметчик откровенно скучал. Тело просило физической нагрузки. Всратая вилла раздражала.
Ну надо собрать контейнеры, так надо.
Рино уже начала доставать размеренная миссия. Когда активничать то начнем?

Сехмет, Змей и Мози
После падения ты проверила себя. Цела. И начала осматривать шкаф в поисках тряпки.
Нашла паука и... Нет, тут точно еще не все. В нижней части шкафа так называемой бентрисоли что-то было. Понятно, что в шкаф редко заглядывали с этой высоты. Для этого надо было встать на карачки у открытого шкафа и изогнуть вниз голову. Или вообще лечь на пол у открытого шкафа.
Выгребя мусор сербка увидела, что фанера на задней стенке шкафа в одном месте явно без небольшого куска. Она попыталась потянуть - безрезультатно.
- Аапчхи!
Видимо в шкафу явно не убирали пыль несколько лет. И теперь после чиха вокруг сербки было словно облако из пыли.
Причем так, что она даже чуток подзадохнулась. И резко села на пятую точку.
И в этот момент ее дверь тихо открылась и Змей резко метнулся в комнату, наставляя ствол на санузел.
Быстро заходя в комнату он случайно задел свернутую пачку с порножурналами, которая тут же рассыпалась по полу.
Несколькими секундами позже в комнату залетел Мози. В своих испачканных бриджах. Но со стволом.
Он переводил взгляд с девушки на разведчика, потом с интересом на порножурналы, потом на сломанную кровать, опять на девушку и Змея. А потом тихо спросил, совершенно не понимая ситуации
- Я не вовремя?

Контрастность — вот принцип, лежащий в основе тайны их рождения.

Брат молчаливый, собранный, скупой на жесты, и каждый из них словно выверен по линейке — и брат многословный, экспрессивный, можно сказать, расточительный в телодвижениях и звуках, не только связной речи. Первый сторонится — второй стремительно сокращает дистанцию и норовит пустить в ход ногти и зубы. Кажется, он успел на что-то обидеться…

Сестра открытая, прямая, яркая… экзальтированная? Пожалуй, немного. И сестра скрытная, осторожная, предпочитающая оставаться в тени. До поры до времени. Ослепительное солнце — и отражающая его свет луна. Такие разные и непохожие.

Но Эйва не чувствовала раздражения. Сплошные контрасты поодиночке — вместе единое целое. Какой смысл пытаться переделать природу другого, сделать его подобным тебе самому — зачем? Принять и постичь, изучить его сильные стороны и недостатки гораздо разумнее. И мудрее. Не тот могуществен, кто сжимает в руке меч, а тот, кто вооружён знанием и достиг совершенства в познании — Эйва была в этом уверена.

Строен и гармоничен был замысел того, кто призвал их в этот мир, надо отдать ему должное. Только почему так мало силы?.. Женщина молчаливо рассматривала свою ладонь с тонкими, длинными пальцами, и не находила ответа на мучивший вопрос. Несколько раз сжала ладонь в кулак, словно надеялась, что вот она раскроется — и энергия потечёт по телу неиссякаемым потоком. Тщетные чаяния.

Голос Скарлетт вырвал её из рефлексивного потока:
— Эйва. Оставь это кому-то из братьев. Тебе больше пойдет белая. Ты будешь как невеста.
— Самая великая ценность — свобода. А невеста всегда кому-то принадлежит, — возразила «тёмная» сестра.

И, склонив голову набок, посмотрела на Скарлетт с мягкой укоризной, как будто спрашивала: «И такой судьбы ты желаешь мне?».

— Чёрный поглощает все остальные цвета. Он ничто и при этом всё. Он ненасытен, ему всегда мало. Вбирая в себя всё больше и больше, он неустанно копит своё могущество и никогда не остановится, — Эйва взглянула на Унгера. — Тебе понравится, брат. Чёрный резонирует с твоей сущностью. А впрочем, со всеми нами.

Она развернулась к сестре, к которой во время короткой оды-импровизации, приблизилась почти вплотную. Предложение объятий удивило её — в самом деле, кто захочет прикасаться к Чуме? Впрочем, кто сказал, что в этом зале простые смертные.

— Не пренебрегай чёрным. Он защитит и укроет от ненужных глаз, поможет переждать тяжёлые времена, чтобы потом выпустить из своих объятий, когда обретёшь силу и будешь готова, — голос Эйвы, и без того негромкий, сделался вкрадчивым, когда она легонько провела рукой по огненным волосам, поправила разметавшиеся пряди. — Твоя красота притянет магнитом многие восхищённые взгляды, а ещё больше тех, кто пожелает её погубить. Но ты пока слаба. Все мы слабы.

Теперь тёмная сестра зазвучала ледяными нотками неудовольствия, которое не сочла нужным скрывать.

— Потому осторожность — наш верный спутник. По крайней мере, на первое время. Но мы непременно найдём виновных в нашей немощности. И убьём всех.

На этих словах чёрные глаза обратились на Унгера. И дьявольски улыбнулись.

Вы не можете просматривать этот пост!

Алеллия довольно закивала головой, когда Борн отметил решительность его Величества. А про себя подумала: «Да, отступать он не любит. Так и не вернул уходящую дочь. Вот что значит, слово Короля! Но и я докажу, что его дочь вся в него и ни за что не пойду обратно, провалиться мне на месте, если струшу».
На замечание о сказке, она только всплеснула руками:
- Ах, как жаль, что нам по пути не встретилась такая хозяйка, уж мы-то заставили бы её помочь нам приготовить чай из веток или даже пирог из коры, а может и раздобыть жаркое с ароматными травами.
Она наклонилась к земле и сорвала травину. Повертела её в руках, понюхала. Ничего особенного.
- А скажи-ка, любезный, где растёт чай или приправы, мне надо срочно научиться различать их на вид. В нашем саду растут только цветы.
Алеллия разочарованно заглянула в котелок. Видно, этот бравый парень не такой уж смекалистый, что готовя чай смог приготовить только воду. Жажда была не умолима. И не дождавшись кружки, она сунула голову прямо в котелок. Получилось не очень, принцесса от непривычки хлебнула воды носом, зафыркала и зачихала.
- Ду, кто-дибудь подаст мде платок?
Она была готова двигаться дальше. Ведь дойти до настоящего ручья с журчащей водой, это было бы настоящим чудом. Она слышала, что в реках и ручьях даже купаются. Но ей не позволялось. На прогулках со свитой, ей можно было гулять по берегу, наслаждаться видом и расспрашивать местных рыбаков об улове. Она всегда желала им "ни хвоста ни чешуи". Ей рассказал королевский доставщик рыбы, что в древности так запутывали духов воды. Отчего улов был неимоверно хорош. Она очень гордилась этим знанием.
- Показывай, где ручей? Мы там возьмем немного рыбы. Останется найти какую-нибудь кухню и приказать хозяйке накрыть нам ужин.

Амелия хотела кричать, но с губ срывалось лишь слабое, сдавленное сипенье — звуки застряли в схваченном спазмом горле. Но даже преуспей она и закричи пронзительно, что есть сил, кого звать? Кто бы поспешил на помощь? Этот город ненавидел её и по случаю смерти «проклятой ведьмы» сжёг бы поместье, а на пепелище закатил бы недельные гулянья.

Грей!.. Что заставило его вернуться? Но как вовремя, ещё миг — и было бы поздно! Будто сама рука Господа вела его. Уже второй раз он вырывает её из лап смерти, спасая от петли. Теперь Амелия не сомневалась, что Грей — посланник Создателя, это знак свыше и судьбы их связаны.

Женщина вырывалась, как пойманное в силки дикое животное. Мучительный страх подгонял её, жёг грудь раскалённым жалом: а что если он не справится, один с шестерыми?! Сейчас они подло окружат его, как стая гиен, зажмут в плотное кольцо и убьют безжалостно прямо у неё на глазах, а она ничего не сможет сделать, ничего — ни помочь, ни предупредить!

— Осторожно, сзади! — хотела крикнуть женщина, но вышло только: — Нет! Нет! Нет!

Его тело падает лицом в пыль, а липкий ужас уже терзает сознание: «Слишком много крови. Это смертельная рана. Он погиб из-за тебя».

— Марта! Марта!

На подкашивающихся ногах, чуть не падая, не помня как, Амелия добегает до мужа, падает рядом с ним на колени, переворачивает лицом к себе.

— Какая ужасная рана!.. Что делать? Скажи мне, что он не умер! Он ведь жив, правда? Господи, не дай ему умереть, сотвори же чудо...

Рыдания душат Амелию. Ручьи слёз бегут по щекам, каплями падают на мертвенно-бледное лицо мужчины. Никогда в жизни ей не было так горько за содеянное. Грей закончил свои дни на чужой земле, так и не исполнив сыновний долг и долг дворянина перед своим родом, отвергнутый женой и погибший, защищая её жизнь, от рук подлых мародёров и душегубов. Что она наделала... Если бы только было можно всё вернуть, обратить время вспять, пусть и огромной ценой — она бы не задумываясь, заплатила. Ну почему она так несчастна, за что ей такое наказание!

— Пульс! Нужно проверить сердцебиение!

Доктор, в бытность свою другом семьи, как-то за ужином пустился в рассуждения о тонкостях профессии, а пытливый ум Амелии запомнил и сейчас услужливо выудил из недр памяти.

Дрожащими руками женщина неумело зашарила по шее раненого в попытке определить сердцебиение. Склонилась ухом к груди. Несколько долгих секунд неизвестности...

— Он дышит! Господи, благодарю тебя!

Вскочив на ноги, Амелия попыталась поднять бессознательного Грея.

— Марта, скорей, помоги мне, нужно отнести в дом. И кровотечение, нужно остановить! Бинты! И вода, кипячёная, да!.. Какой же тяжёлый...

Голова шла кругом. Амелия металась по комнатам как сумасшедшая. Как быть? Звать ли доктора? Да и пойдёт ли он? Конечно, он давал клятву врачевать всех, даже преступников, но пройдёт ли она проверку на искренность? Сообщать ли шерифу и градоначальнику о нападении? Положение крайне щекотливое, если не сказать опасное. О пропаже шестерых нападавших скоро будет известно, и первым делом их смерти предпочтут свалить на уже известную убийцу... С другой стороны, молчание может сыграть злую шутку: не пошли она за медицинской помощью, могут обвинить в покушении на супруга — и не посмотрят, что Марта свидетель. Служанки-де всегда выгораживают своих хозяев, их показаниям нельзя верить. Решено.

— Беги к доктору, — распорядилась Амелия. — Скажи, на мистера Иствуда напали грабители прямо во дворе его дома. Проси срочно быть. Чем угодно заклинай!

Тьма. Непроглядная, вязкая чернота, баюкающая заклинаниями на древнем наречии. Закрыв глаза, женщина чутко прислушивается. Язык ей не знаком, но откуда-то извне приходит знание: он сакрален. Каждое слово, каждый составляющий его звук источают магию такой силы, что невольно мурашки бегут по обнажённой коже. Нет, не от холода — от восхищения близостью к такому... фундаментальному. И она всё слушает и слушает с блуждающей на губах улыбкой и, кажется, подпевает. Ей хочется впитать эту благодать, не расплескав ни капли.

Время отмеряет свой ход, течёт плавно. Сколько проходит в этом странном сне-медитации, часы, дни, годы?.. Она точно не знает, да и к чему чёткая хронология? В первые мгновения после пробуждения сознание ещё хранит застывший образ: последнее, что возникло перед мысленным взором прежде чем нечто выдернуло её в этот мир. Квинтэссенция её сущности, без которой даже имя — пустой звук.

Ей снился белоснежный цветок. Туго скрученные лепестки ещё не распустившегося бутона, на котором сама Смерть уже запечатлела свой губительный поцелуй. Сперва почти незаметное, крошечное чёрное пятнышко скраю одного лепестка. Но вот оно ширится, перекидывается на соседний и ползёт всё дальше, устремляясь к самой сердцевине. Оно уже давно стало видимо невооружённому глазу, но все усилия остановить его тщетны — вскоре весь бутон поражён язвами.

Она — увядание. Она — мор. И имя ей Эйва.

— Эйва...

Женщина повторяет слово, покатав на языке, словно пробуя на вкус, и улыбается. Обводит комнату долгим взглядом внимательно-задумчивых чёрных глаз. Четверо фигур — как четыре столпа, поддерживающих баланс мироздания. Двое сестёр и двое братьев. Гармонично, красиво, правильно.

Взгляд скользит вниз, к распростёршимся на полу телам, — и увиденное нравится Эйве. Они отдали свои жизни, дабы в мир пришли другие, трансформировали смерть в рождение — круг замкнулся. И это тоже правильно.

Плавный шаг вниз. Каменные плиты холодят босые ступни, но Эйва будто не замечает. Мягкой, неспешной поступью прохаживается она меж фигур в балахонах, а потом, склонившись к одной, забирает у неё одеяние. Не потому что страдает от холода и не оттого что собственная нагота рождает в душе стыд. Просто чёрная, тяжёлая ткань так красиво контрастирует с мраморно-бледной кожей... Как та увядающая роза из сна.

— Не представляете, на какие ухищрения идут феи для своей выгоды, — ответила Ада доктору. — Эта с виду девочка может быть в три раза старше нас вместе взятых.

Конечно, первой мыслью, как и у любого здравомыслящего существа было: «Глайстиг уже и детей похищает?!». Но очень быстро сознание всё расставило по местам. Девчонка точно не обычный человеческий ребёнок. Точно не заложница. И явно не на их стороне — об этом красочно свидетельствовал сгусток энергии, который того гляди метнётся в сторону группы Герман-Павел. А юная внешность... Феи способны и не на такие иллюзии.

Разум работал судорожно. С одной стороны, упредить атаку на доктора. И на сражающихся внизу брата с юристом. А ещё колесо это чёртово, как его остановить?! Будь там питание от электричества, с этим всё понятно, но лей-линии эти проклятущие, кто их разберёт... Плюс источник, надо найти источник!

А что если он... одушевлённый?.. Взгляд демоницы снова задержался на фее-«малолетке», а память тут же подсунула прецедент из художественной литературы. Цири из цикла Сапковского про ведьмака.

Резкое па в воздухе, призванное убрать Петра с линии обстрела, — и доктор уже приземляется в кабинку к девочке.

— Посидите пока тут.

Если девчонка так важна для Глайстиг, запускать копьё в Гааза в непосредственной близости от неё Королева Призраков не станет. Наверное.

Сама же Ада камнем устремилась вниз, в гущу боя. Ей был нужен Хаяси.