Голосование пользователя

   В чаше что-то трепетало и подергивалось. Это было отражение уверенного взгляда Луизы, которое становилось все больше и больше, расползалось к краям пиалы и вдруг переходило в губы.

5 мая 1926 г. 7 лет назад. Италия, Равенна. Солнечный день.

  Чай был вкусным, но пока что слишком горячим. Последнее не останавливало Августина - он был убежден, что если зачерпнуть немного чая ложечкой, а потом тонкой струйкой вернуть его обратно в пиалу, напиток непременно остынет.

– Нет, Луиза, ты выйдешь за итальянца. За итальянца или ни за кого вообще! – полуигриво-полусерьезно бурчал отец, поправляя и без того ровно висящие шторы. В свете солнца, на фоне тюля он казался черной базальтовой глыбой, грубо вырубленным из скалы истуканом с птичьим гнездом на голове. Таким он ей и запомнился.
– А мне думается, что особой разницы нет. Пусть выходит за того, за кого велит ее птичье сердечко, – шуршал газетой Сигберт. – В конце концов, это ее жизнь. Если бы за меня все решали родители, я бы ни за что не поехал в Африку.
– Мне кажется, в этом и проблема, – засмеялся из угла мистер Уолден. – Но вообще, я бы отнесся к этой проблеме иначе, посмотрев немного с другого ракурса…
– Бабочки! – выронил слово сосредоточенный на чае Августин.
– Но действительно. Знаете, есть такие длиннокрылые зебры, zebra heliconian, так вот в связи с ними существует понятие “изнасилования куколки”.
– Чарльз, уймись! – дернулся истукан.
– Ох, да сэр Уолден лишь про то, что Луизу избрал самый сильный и мужественный самец в ее ареале обитания! – встрял Августин. – Ежели это французский самец, то что с того? Разнообразие видов…
– Слышали, что в Англии началась стачка рабочих? – тряс газетой Кёхлер. – Не думаю я, что она продлится особо долго!
– Ох, доктор, какая стачка? Знаете, сколько сил я потратил на то, чтобы заманить ее сюда? – Морано наконец повернулся и, не глядя, указал на дочь. – Да проще было бы дюжину больниц в вашей Африке построить. Я зачем вас всех пригласил? Говорить о бабочках этих, о стачках, о пуделях, о сортах бананов!? Сколько можно?
– Но простите, дорогой мой, у меня есть решение.

  Истукан снова застыл в ожидании. Сигберт отложил газету, поудобней уселся в глубокое кресло, отпил чаю и спокойно проговорил:

– Она уедет со мной в Африку.
– Потрясающе! – закряхтел Августин.
– Гениально! – вторил сэр Уолден.
– Что за… бред!? – выпалил Морано и, отложив какую-то побрякушку, закурил.

– Ну, у меня в последние годы серьезные проблемы с сердцем. Если Луизочка хочет отправить старика Кёхлера одного, погибать под палящим солнцем, то конечно. Конечно, план безумный. Но есть одно обстоятельство. Луизочка - изумительнейшая душа. Чистая, открытая. И я помню, как она еще маленькой обещала мне, прижимаясь, что никогда не бросит старика… Ах. Ах. Неужели миг пришел? Неужели старикану придется… старикану без семьи придется уезжать в Африку на верную смерть. Старикану, который еле-еле переживает эти морские путешествия. Безумие. Думал ли я, что доживу до этого момента… Немыслимо. Немыслимо! Порой мне снится чистый кошмар: я лежу, захлебываясь в луже воды на полу, и никто…
– Интересная вещица, – прервал отрепетированную речь Сигберта сэр Уолден, взяв побрякушку.
– Эм… да. Так вот, я часто вижу этот сон…
– А как она называется? Какая прелесть, я бы выписал такую для дочери.
– Со-о-он… – не унимался Кёхлер.
– Тауматроп, – с важным видом проговорил Августин.
– И в этом сне…
– Какая поразительная метафора прошлого и настоящего! – восклицал Чарльз, дергая ниточки в стороны. Птичка на диске с одной стороны и пустая клетка с другой сходились в одну картинку. – Это же просто поразительно, поразительно. Мы часто не замечаем того, что находимся в клетке. Нам кажется, что мы вне ее, но только закружится жизнь вокруг, и вот – на самом деле мы давно пойманы…
– Кхем! Так вот, мой сон.
– Возьмите себе. Я не знаю, зачем храню ее. Постоянно где-то валяется, – не замечая дочери, дымил ей в лицо Морано. Он даже не помнил, что это ее подарок.
– Хорошо, про сон я потом расскажу.
– Да. Да, очень хорошо. Если я еще раз застану ее с этим французом, поедет. Никуда не денется.

…

– Ну что там? Все готово? Отлично. Фотограф готов, господа, сейчас сделаем пару совместных фото, а потом я обещал личную фотосессию Луизе.
– Так вот как вы ее сюда заманили! – улыбался Сигберт, живо выходя в соседнюю залу.
– Хитро-хитро, – приговаривал Августин.

  В этой светлой комнате, не особо подходящей для съемки, господ и Луизу встречал одинокий взгляд молоденькой Магдалены. Ее платье светилось ярче тюля. Она была прекрасна сегодня, тут, сейчас. Пара снимков. И вот, целый час вдвоем. Это было интересное знакомство и увлекательная фотосессия. Хорошо, что этих фотографий никто никогда не видел.
  Слишком уж светлая комната, что поделать.


***

  Черепа и хлысты. Все ближе и ближе. Застывшие в ужасе глаза стыкуются взглядами - один из комнаты, другой - из банки. Просевшее желтое жалюзи пропускает тусклый свет, но он ломается о ржавеющий хребет пустой клетки. Клетки. Клетки.

10 июня 1929 г. 2,5 года назад. Окраина Лондона. Ночь.

  Все было в руках Флоренс: она могла оставить клетку пустой, а птицу - весело и беззаботно порхающей где-то в небе, для чего нужно было лишь отложить подаренный отцом тауматроп; и в тот же момент мисс Уолден могла потянуть за концы нити, и вот - птицу ждала незавидная участь пусть ненадолго, но оказаться за решеткой. Впрочем, не только птицу.
  Отец умер, и его подарки обрели смысл, а значит и ценность. Но обрела ли ценность жизнь его дочери? Флоренс не выбилась в свет, не сохранила состояние, не позаботилась о том, чтобы сберечь важные связи. Судьба закинула ее на окраину Лондона и вверила кузену отца - мистеру Эрнесту Фостеру, седому бочонку с промокшим порохом. Дядя Эрнест казался довольно милым служилым, а потому потерянным человеком, который дожидался своего часа в этой тесной душной лачуге. Обычно он приходил поздно вечером, требовал подать ужин и тут же заранее приготовить завтрак, наклонялся над газетой и, не читая, пробегал по строкам статей, потом крепко выпивал, из-за чего порой мог как наорать, так и недвусмысленно намекнуть на всякое, а потом засыпал. Чаще - не доходя до кровати.
  В тот день Эрнест задержался так сильно, что Флоренс успела выполнить не только свои ежедневные обязанности, но и разобрать ту груду хлама в виде мешков и ящиков, набитых соломой, газетами и опилками, которые почему-то прятались во всех углах хлипкой хижины, а особенно под дядиной кроватью. Наконец-то с ними было покончено.   Теперь, лежа на кровати, мисс Уолден заговаривала время идти быстрее, то выпуская птицу из клетки, то вновь загоняя ее в несвободу.

  Эрнест ворвался в хижину подобно бизону, ревущему от ярости и сметающему все не своем пути. Пьяное хрипение и резкий запах тут же проникли в комнатушку Флоренс. Сначала дядя казался ревущим медведем, в раше разрывающим тушу зашедшей в лес коровы, потом уставшим ослом, кричащем что-то на своем, ослином, а потом китом - гудящей что-то лишь ему понятной глыбой, падающей на водную гладь. Но дядя упал на пол, и его нужно было поднимать. Когда Флоренс вышла из комнаты, Эрнест утирал пьяные слезы тыльной стороной ладони; она никогда не видела его таким жалким. Поднявшись, Эрнест потребовал ужин, и чтобы племянница принималась за готовку завтрака. “Я хочу видеть тебя, как ты готовишь”, – пробурчал он, закуривая. Несколько раз отключаясь, он очухивался, машинально бередил ногами и, ничего не найдя, несколько зависал.

– Он умер! – Эрнест отпил из горла и, скукожившись, затянулся. – Ох-х, и что дальше?

  Флоренс подала ужин. Эрнест тут же поставил бутылку и крепко схватился за нож, но потом, что-то простонав, беспорядочно затормошил руками и бессильно откинул его, сбросив со стола.

  В дверь постучали четыре раза. Дядя тут же сбросил самокрутку в жестянку, служившую пепельницей, и, снова поискав что-то ногами, встал, недоуменно выбросив:

– Только не гворри, что ты все выброссила.

  Переваливаясь он, словно неуклюжий белый медведь, вышел за дверь.
  Но вернулся как кипящий злобой тигр.
  Он ринулся под стол.
  Потом в угол.
  В шкаф.
  В кладовую.
  Под кровать.
  И, бодро шарясь под нею руками, вдруг застыл.

– Так.
…
– Что ты наделала! – крикнул он из спальни.

  Тяжелые, как отбойный молоток, шаги, монотонно катились к кухне. В темном дверном проеме наконец показалось обезумевшее лицо Эрнеста.

– Ты что, все выбросила? – сказал он тихо, не поверив себе.
– Ты что, все выбросила!? – громоподобно повторил он и, словно носорог, накинулся на Флоренс.

  Схватив ее за шею, он исходил в злобе и, не помня себя, вдруг взялся за свою голову. Проревев что-то, это животное снова нашло свою жертву. Флоренс была у стола. Через мгновение, на него всей тяжестью тела рухнул, вновь бросившись душить племянницу, Эрнест. Стол, хрустнув, сломался по середине, они упали. Прямо к лицу девушки скатились пепельница и полупустая расплескавшаяся по шторам и полу бутылка с алкоголем. Возвышаясь над Флоренс, Эрнест все жаднее обхватывал ее тонкую шейку, и, стараясь удобно сесть, прижать ноги Уолден под своим весом, не заметив, пнул нож ближе к девушке. Он проскользил до штор, которые тут же зажглись от самокрутки.

– Что ты наделала!! – Кричал он в заваленное окурками лицо Флоренс, не требуя ответа. – Что ты наделала!

  Казалось, еще мгновение, и жизнь мисс Уолден остановится.
  И, остановившись, Флоренс наконец окажется вне этой клетки.
  Как бы ни так.

***

  Выстрел. Мгновение. Чуть заторможенная, но всё ещё слаженная работа рук по перезарядке оружия. Вновь тишина, выдох и выстрел. Всё увереннее и быстрее происходит перезарядка, с каждым новым хлопком отправляя закапсулированную смерть искать цель, ведь жизнь одного это всегда смерть кого-​то другого. Таковы законы войны от которых хотел сбежать Николя, но которые нашли его здесь...

9 апреля 1917 г. 16 лет назад. Первая битва на Скарпе.

  Еще мгновение. И снова выстрел. Англичанин справа что-то беззвучно кричит, дожидаясь перезарядки, а потом дергает Алекса за рукав. Не добившись своего, он прикрывает голову руками и, словно по колено в воде, с трудом переставляя ноги, проходит по коридору окопа. Эрнест, якобы улыбаясь, но на деле щурясь и прижимаясь к земле, подбадривает Алекса. Вот он вздохнул и встал, чтобы сделать выстрел. Только будто бы прицелился, и лавина грязи, камня и крови от взрыва лишает его равновесия. Очухавшись, Эрнест приказывает идти за ним, за ними. Они отходят.
  Англичанин на углу коридора вдруг останавливается. Резко оборачивается с ужасом в глазах и разбрызгивается литрами кипящей крови, орошая Алекса. Взрыв мины бьет по ушам, ноги подкашиваются.
  Открыв глаза, Алекс уже ползет по земле, холодной, незнакомой ему земле. Поодаль все так же кровью и грязью вулканизирует поле боя. С обеих сторон закат - с одной - солнца, с другой - империи; красное небо, бордовая земля, алые пальцы. Его тащит Эрнест, или он ползет сам, и откуда бинты, и почему его увозят.
  Слышен только незабываемый хриплый голос старика Эрни: “Если я и умру, то умру героем! И ты тоже, Ал!” “И ты тоже!” “И ты тоже”.

7 июля 1917 г. Спустя 3 месяца. Французская больница. Утро.

– И ты тоже! – как бы с упреком, но с улыбкой, потому что ее лица сейчас никто другой не видел, вздохнула медсестра. – Алекс, ты знаешь, что в больнице запрещено распивать коньяк, а уж тем более отнимать его у тех, кто не может ходить.
– Он не просто спер его у Николя, так еще и жрал его на глазах у всех. Животное! – наговаривал сосед по койке, стараясь так вывернуть шею, чтобы увидеть наконец из-за подвешенной ноги лицо Алекса или (чего скрывать) спину сестры.
– А неповадно будет впредь хранить алкоголь. Он запрещен, и Николя это прекрасно знает, – постановила медсестра и присела к Алексу. – Слушай, когда мы в следующий раз пойдем на бега, ты выпьешь сколько угодно, хорошо? Но не тут, прошу, – сказала она шепотом и незаметно погладила руку юноши. – И не воруй тут ничего, ради меня.

  Она поправила волосы и собралась уходить, забирая бутылки, но Николя перестал судорожно дрожать и истошно закричал. Бутылки пришлось оставить в тумбочке. Рядом с еще непочатым добром.
  Лицо Николя было в бинтах, и, повернутый к стенке, он казался лишним в этой палате. Приговоренный к смерти среди приговоренных к долгой и интересной жизни, он мог лишь давать знать о себе криком. Мол, жив, и жаль. Сестра вздохнула, осмотрела француза и позвала доктора.
  Днем Николя вернулся в палату. Каждый раз, когда он, под наркозом, завозился в комнату, означал, что надежда есть у каждого. Напоследок сестра снова подсела к Алексу: “Слушай, я подумала, что мы могли бы погулять сегодня вечером. Как твоя нога? Я спросила у главной сестры. Она сказала, что если остатки осколков тебя не беспокоят, то тебя можно выгулять. И у меня большие планы, если, конечно, ты в состоянии. Ах. Ну ладно, если что, то ничего страшного. Я погуляю с томиком Петрарки, он тоже хороший парень”.

…

– Если бы не моя нога, и если бы я не спас моего командира, и если бы не заслужил своих наград, - эта девочка была бы моей, – заявлял разговорившийся сосед, все так же пытаясь увидеть реакцию Алекса на свои колкие фразочки. – Она запала на тебя только потому, что ты в рабочем состоянии и можешь ходить с ней на бега, а…

  В дверь аккуратно постучали. В палату вошел, оглядываясь, лысоватый француз в галстуке и дернул головой, якобы поклонившись говорливому соседу. Вскоре, лишь мельком оглядев спящего Николя, он встретился взглядом с Алексом и, распростерв объятия, но чувствуя неловкость, чуть приобнял его.

– Ах. Как хорошо, что я тебя нашел, bel ami, – дальше он говорил только на французском. – Николя, хочу представиться. Я - твой дядя Ален, Ален Дюран. Ты. Мне сказали, у тебя могут быть потери в памяти? Я. Я помню тебя совсем малышом, и… Твой отец просил, узнав, узнав о твоем состоянии, просил забрать тебя домой. Ты знаешь, что мы вылечим тебя лучше, чем здешние. Хотя. Похоже, они постарались на славу. Николя, мы договорились с врачами. И ты поживешь у нас с тетей Мари. А когда война окончится, Марсель приедет за тобой. Вот. Прости, я слишком. И я тороплюсь. Но не хочу торопить тебя. Ты собирайся, я позову медсестру, чтобы помогла. Ты. Я буду ждать в коридоре. И. Ты. Теперь все хорошо, Николя. Мы с тобой. Вот. Собирайся и поехали домой. Пусть все забудется. И давай начнем новую жизнь. Не стоит злится на отца. Марсель хороший человек. Все устаканится, – Ален пригладил прилизанные волосы, полудрожа привстал с койки и, скромно поклонившись соседу, тихонько вышел.

– И что это было? – выглядывая из-за ноги недоумевал сосед. – Я как понял, что он тип вообще не к тебе приходил. И что вы обсуждали Николя. Он все повторял на французском “Николя”, “Николя”, “Марсель”. Вы че, знакомы? Почему он к тебе не по имен… Так. Подожди. Стоп. Нет! Нет-нет-нет! Ничего подобного. Ты не сбежишь, назвавшись Николя. Ни за что в жизни! Только через мой труп. Даже если ты сбежишь, я тут же все расскажу если не твоей шлюшке, то врачам, военным, всем. Тебя найдут. Я обещаю, что найдут! ЭЙ! – закричал он так, что настоящий Николя очнулся ото сна. – ЭТО НЕ НИКОЛЯ! ЭТО НЕ ОН! МУЖИК! Pas Nicolas, ё-моё! PAS NICOLAS!

***

  Рабочий стол доктора был заставлен рамками с фотокарточками. Вот - он со своей женой, милой старушкой. Вот - с детьми, уже взрослыми и состоятельными бородачами. Вот - с внуками, двумя сорванцами… А в ящиках? Карта, компас, немалые накопления, ключи от катера, нитроглицерин. Кажется, то, что нужно, нет? И все же. Эти смеющиеся дети, этот улыбающийся дедушка. Этот засвет и это тусклое, как воспоминания, стекло в фоторамке…

3 июля 1903 г. 30 лет назад. Авила. День.

– И тогда Рыцарь полной луны поднял свой волшебный меч… Поднял могучего Росинанта на дыбы… И во имя прекрасной Дульсинеи Тобосской и Господа нашего опустился… и дава-а-ай бить этих заколдованных мавров! – и дедушка, гарцуя на швабре-Росинанте, догонял то Фернандо, то Алехандро и тыкал их, смеясь, какой-то веткой. – Получили, безбожные мавритяне!? Это вы еще не видели что хитроумный идальго делает с быками! А ну, кто на меня?

  Фернандо, развернувшись, словно бык потоптался на месте и, вытянув руки как рога, побежал на деда. Старик увернулся и ткнул малыша в спину.

– Так вам! Это будет с каждым превращаюмся в быка мавром! А теперь истекай кровью и рыдай, нечестивый воин! – и дед гордо бросил палку (то есть волшебный меч, то есть шпагу) в лужу, повергнув мавров в непередаваемый шок.

  Россинант был расседлан и бережно передан в распоряжение ворчливого конюха, который уже двадцать минут звал всех обедать. Перед тем как сесть за стол, Дон Кихот молвил, что для начала должен омыться от грехов и крови мавритян с колодце жизни, то есть рукомойнике.

…

– Зачем же им так быстро уезжать? Мы неплохо проводим время, и детям нравится. Пусть остаются, ну же! – расстроился дедушка, узнав под конец обеда печальную новость. – Не понимаю, к чему такая спешка? Если бы мой великий отец был жив, я бы точно сбагрил бы тебя ему на полгода. А мои мальчики живут с нами всего три недели - уверен, они пока что даже не поняли, что вообще происходит. Что? – дед наклонился к внукам и внимательно выслушал их щебетание. – Да-да, идите на все четыре стороны, только недолго. Так вот, о чем мы?..

  Было разрешено погулять в поле. Отсюда, восходя на холм, можно было увидеть крепость. “Постоялый двор” - так ее называл Дон Кихот. Она казалась совсем маленькой, словно игрушечной, и самое веселое было - плющить ее пальцами или ладонями. Ощущаешь себя великаном, почти что мельницей.

– Алехандро, – был тоненький голосок, – а вот если бы у тебя было много денег, что бы ты с ними сделал?

  Фернандо нравилось спрашивать, а потом повторять ответы. То, как отвечал его братец, казалось для него фантастикой - ведь он не забывал вопрос на половине, как это делал дедушка. Даже когда сам Фернандо забывал вопрос, Алехандро что-то говорил, говорил. Наверное, он был писателем или священником, и только притворялся мальчиком. Иначе это нельзя было объяснить. И Фернандо спрашивал, спрашивал, спрашивал…

– А вот если бы у тебя было три желания, ты бы что загадал?
– А вот если бы все умерли, ты бы кого хотел оживить?
– А вот если бы ты был взрослым, ты бы где работал?
– А вот если бы тебе сказали съесть что угодно, ты бы что съел?
– А вот если бы ты умел играть в шахматы, ты бы папу или бы дедушку победил?
– А вот если бы ты был королем, то кого бы ты обсыпал золотом?
– А вот если бы ты был рыцарем, ты бы чем дракона убил бы? Огненного?
– А вот…

  Из-за холма показался “постоялый двор”. Это хорошо. Значит, они живы. Был легкий ветерок. Фернандо вдруг сказал: “Я скажу тебе секрет, ты только не говори дедушке, – малыш поцеловал брата и, обняв его, сказал, глядя на замок, – Я тебя сильно сильно лублу и никогда не предам. Даже если ты станешь нечестивым мавром”.

26 декабря 1932 г. Спустя 29 лет. Париж. Ночь.

– Нет, этого не может быть, этого совершенно не может быть. Единственное, чем это можно объяснить - упадок нравов. Упадок нравов. Но не будем ворошить прошлое, у меня ты в безопасности. Пока что… Отдай документы.

  И Фернандо силой вытащил их из рук явившегося брата.

...

– Алехандро, ты не поверишь, – перевел тему Фернандо, передвигая пешку, – завтра утром я уезжаю не куда-то там, как я сказал, “в командировку”, а в Африку, со своей группой, снимать эксклюзивный материал. Так что, возможно ты вовремя. А вот если бы ты отправился в Африку, вот так же неожиданно и лихо, с единственной целью - скомпрометировать материал против тропических браконьеров, ты бы делал то, что от тебя требуют или занялся независимым расследованием? Впрочем, шах, я вспомнил самое главное: брат, я влюбился. К нам в группу пришла (да, да, я знаю, что бы сказал дед) англичанка. Она звукооператор с большим опытом, раз уж ее рекомендовали люди таких высоких чинов… Так вот: я женюсь. Мы еще не познакомились, конечно, но дело за малым. Не спрашивай, как ее зовут - я не в курсе. Главное, что от нее глаз не отвести, и на этот раз все серьезно. Если я вернусь необвенчанным из африканского круиза, считай, что вся история мира пошла псу под хвост. Шах.

  В дверь постучали. Братья притихли, и только ладья, проплывая три клетки, нарушала тревожную тишину. “Я открою”, – Фернандо отпил из стакана и вышел из кухни.

– Мы ищем... Алехандро Гонсалес Авила-и-Мартин. По нашей информации, он ваш брат, мсье Эрнан, не так ли? Мы зайдем, чтобы осмотреть квартиру.
– Позвольте! Мой ненавистный брат в психушке. После того, что он сделал… После всего, что он сделал - он мне не брат, и даже если бы он явился ко мне - наш диалог состоял бы лишь из тех секунд, за которые я успел бы плюнуть ему в лицо да захлопнуть дверь. Будьте уверены, этой бестолочи тут нет. Зато есть мои дети - и они сладко спят. Если они проснутся, то мой дядя Хуан опять не сможет заснуть. Знаете и вы, каково это жить с тремя детьми на шее и с болящим паркинсоном стариком? Нет-нет, извольте прийти утром. Если он явится, я сообщу куда надо. Обещаю. Спасибо. До завтра, – скороговоркой прощался Фернандо, закрывая дверь.
– Мсье Эрнан.
– Да?
– Можете тогда завтра подписать книгу для моей жены?
– Ну… Конечно. До свидания, – улыбнулся испанец и с перекошенным лицом запер дверь.

  Немного подождав, он зашел на кухню.

– Это мне? Спасибо, – Фернандо взял выпивку из рук брата и, все не решаясь пить, словно шахматный слон заходил по диагонали комнаты. – Надо что-то делать. За тобой придут завтра утром. И у меня не найдут ни детей, ни больного старика. Разве что ящик алкоголя. Он все объяснит. Но что я за испанец - пить в одиночку? Значит, со мной кто-то был. Допустим, обмывали смерть деда. Нет, что за бред, – стакан уже коснулся губ, но как бы ни так: – Точно. Мы праздновали, вместе с группой кутили всю ночь, а потом пришли сюда. С дамами. И чтобы не… Ох, я не соображаю. Помогай, – сел, наконец выпив, Фернандо.

...

– Подожди. Ведь завтра ты будешь за меня. Ах! Этот тип знает меня в лицо, да еще и книги мои читал… Впрочем, ты похож на меня, и… И мог… мог бы…

  Фернандо поднял глаза. Они казались стеклянными. Медленно моргнув, он выронил стакан и упал со стула. Шах и мат.


***

  Магдалена прорывалась сквозь непролазные заросли; ломала ветки, перепрыгивала корни, резалась об острую траву. Впереди - тропа Николя, он прорубал ее для себя и Магды. Сзади - выстрел за выстрелом. Или это бьющий в голову пульс? Дыхание все быстрее и быстрее, до хрипа, и вдруг, после рывка - резкая остановка. Казалось, кто-то мощной когтистой лапой дернул ее за куртку. И снова это глупое воспоминание, не дающее покоя:

3 сентября 1925 г. 8 лет назад. Гданьск. Под вечер.

  Так же резко срывала Мария одежду с Магдалены в проявочной комнате. Она была будто очарована этой атмосферой и той магией, которой занималась ее возлюбленная по вечерам. Марии хотелось всего и прямо тут, сейчас; не рассчитала силы, и вот - Магдалена ударилась головой о косяк.

– Прости, дорогая, я такая дура, – извинялась Мари, прикладывая лед ко лбу Магды. – Наверное будет шишка. Ох. Можно я закурю тут? Ты прости, любимая, я… Ну с кем не бывает, ты была слишком хороша в этой рубашке. Я почти ни при чем. Можно сказать, это ты меня соблазнила. Домогалась. И вот теперь лежишь на диване. А я к тебе ближе и ближе…

  Звонок в дверь.

– Я открою и скажу, что ты сегодня не принимаешь. Держи лед.

  Мария затянулась, медленно выпустила дым и, потушив сигарету, отошла от дивана.

– А, это Станислав! Надеюсь он ненадолго. У меня на тебя сегодня большие планы. Какой он счастливый, аж светится. Может, ну его? Не уходит. Ну ладно, сейчас открою.

  Он вошел, закинув шляпу на стоячую вешалку. Как-то пошутил о помаде Мари. По пути отпил холодный кофе. Что-то просвистел…

– У нас трагедия. Магда поскользнулась и грохнулась головой о раковину. Вроде дышит, – игриво возвращалась Мари.
– Ничего страшного. У тебя уже были сотрясения? Это бы все объяснило, – засмеялся Станислав и подсел к Магдалене. – У меня хорошая и плохая новости, дамы. Плохая. Мы пересеклись с твоим, Магда, арендодателем. Так вот… Как бы это сказать. Через неделю ты лишишься и этого фотоателье, и, следовательно, дома.
– Ч-что? – подавилась сигарным дымом Мария.
– Да, он продает его другому человеку. Ответственному, доброму, без дурных привычек. Продает, понимаешь? Ему невыгодно больше сдавать, потому что он уезжает. А есть что перекусить?
– Сейчас что-нибудь найду. Вот новости! А если бы он соизволил рассказать это через неделю? Почему мы, Магда, ты слышала вообще, должны узнавать все от тебя? А если бы мы не открыли? А если бы вы не пересеклись? Вы где вообще встретились?
– Ну, мы уже переходим к хорошей новости. Стой, погоди, дай мне затянуться. Все, иди.
– Нет уж, давай хорошую.
– Она тебя не касается. В общем. Прихожу я к нему в кабинет. Да, сам. Немного разговоров о том, о сем. И он - мой. И знаете что? Я покупаю у него фотоателье.
– Где?
– Да вот тут. Это я покупаю твой дом, Магда!

  Собирающая фрукты Мария вдруг остановилась.

– Я договорился. Со следующей недели я - полноправный владелец этого местечка. А потому. Ох. Магдалена Гурка, выйдете ли вы за меня замуж?

  Мария уронила хрустальную вазу для фруктов. Та тут же разбилась о раковину. Яблоки разлетелись по комнате.

– Я. Я в порядке, – сказала она, перебивая гул в ушах.
– Ты согласна? – прошептал Станислав, непонимающе взглянув на Марию. – Мне кажется, – и снова на Магду, – я люблю тебя.

— Вы не правы, мадемуазель.

Спокойно возразил Фернандо. Если бы он хотел трахнуть прекрасную Флоренс то несомненно не позволил бы себе слова именно в таком сочетании. "Вы полностью правы, но...", "Вы невероятно проницательны, и всё же" — язык флирта это язык, напоминающий театр импровизации, язык, где любое выражение начинается с "да".
Едва сказав решительное "нет", испанец вдруг задумался. Почему собственно, он так жёстко отвечает? Это ведь не похоже на него.
Может что-то не так с мадемуазель Уолден?
Нет, она красива, очаровательна, мила...
И совершенно не права.
Черт. Бред какой-то.
Хуже того.
Фернандо ощутимо чувствует, что его несёт.
Слова словно рождаются сами, а ты бьешь ногой по педали тормоза и понимаешь, что тормоза не работают...

— Видите ли, я был на Войне, — на какой именно Войне объяснять смысла не было, — И каждый день я видел... Много трупов. Животные охотятся друг на друга, едят друг друга, спариваются, и да, иногда это выглядит просто ужасно. Но они не пускают по области шириной тридцать километров нефритовое облако хлора. Не косят друг друга тысячами с помощью гранат, танков, пулемётов, огнемётов, а сейчас — простите, я немного отстал от жизни — может и ещё каких-нибудь мётов. Если на Вас нападает зверь, победите либо Вы, либо он. Но если рядом с Вами падает снаряд с горчичным газом... Всё, что Вам остаётся это выблевать собственные внутренности. Или, если Вам повезло быть в противогазе, или поднести к лицу тряпку, смоченную в Вашей собственной моче, смотреть как их выблевывает Ваш лучший друг. И Вы ничего, абсолютно ничего не можете сделать!

Алехандро вдруг понимает, что сорвался.
Слишком жёстко. Слишком грубо.
Он сейчас похож на тех трясущихся, топящих воспоминания в алкоголе ветеранов — едва ли не кричит на девочку, которая наверное ничего такого и не имела в виду, просто вела изысканную философскую беседу.

— Простите. Я... Я сейчас веду себя как свинья. На самом деле я не такой и мне... Мне очень жаль...

Браво, мсье Гонсалес Авила-и-Мартин. Дно пробито вторично, теперь она того и гляди начнёт жалеть Вас. Омерзительно.

— Я просто хочу сказать, что я не боюсь зверей, хотя они и могут меня убить. Но... Здесь хотя бы всё зависит от меня. А там... Там Ад, Флоренс. И если бы тогда мне сказали, что я должен стать животным чтобы выбраться, я согласился бы даже провести остаток жизни среди племени каннибалов. Простите ещё раз. Мне не следовало срываться на Вас.

— Позволю тебе не согласиться с Вами, мадемуазель Уолден. Точнее, в каком-то смысле совершенно правы, здесь ужасно, и боюсь, это именно то, чем кажется. Посудите сами, до появления европейцев у этих людей не было ничего — технологий, медицины, не хватало пищи. Они умирали как мухи буквально от всего и не вымирали совсем только от того, что плодились ещё быстрее. Теперь у них есть... Хоть что-то. Идеален ли доктор? Полагаю, нет. Но можете ли Вы представить мсье Лефевра, главного врача парижской больницы, исцеляющим цветных по доброте душевной? Уверяю Вас — он их даже не принимает.

Фернандо улыбнулся, и чуть качнул головой, точно сам соглашаясь с собственными словами.

— Африка это дно колодца цивилизации, и вся пыль и грязь мира рано или поздно окажется здесь. И всё же вы не правы, потому что дикость этих мест дарит такую свободу, что нам, цивилизованным парижским обывателям, и не снилась.

"Может, мне здесь самое место", — Подумал Алехандро, но вот этого уже не сказал.

...

Интервью проходило предсказуемо. Доктор говорил, и Гонсалес не слишком-то ему мешал. В конце-концов, шлюхи говорят о сексе, плешивые о волосах, а доктора о деньгах — хоть в этом Африка ничем не отличается от цивилизованного мира.
— Спасибо, доктор. А теперь расскажите нам, что больше всего требуется Вашей клинике? Если мы говорим о финансировании...
Но этот "комплимент" жадности и самодовольств Кёхлера пропал впустую.

Судьба видимо услышала, что испанцу скучновато и подбросила так много событий, что отреагировать на них все разом едва ли представлялось возможным. Алехандро замер, и в мозгу его защелкали невидимые счеты.
1. Доктор умирает.
2. Стерва убивает.
3. Флоренс сбежала из лечебницы?
4. Кто-то умер на магнитофоне.

Ладно. Формировать список можно было и получше.
Уж простите лёгкую небрежность.
В общем следует пойти как обычно сверху вниз.

1. Доктор умирает.

А собственно, стоит ли ему помогать? Что в этой клинике происходит с неграми и женщинами, Фернандо в общем-то не волновало. Да и немцев он особенно не любил. С другой стороны, Кёхлер лично не сделал ему ничего плохого.

А ещё он превращал жизнь стервы в Ад последние годы. Разве за одно это герр доктор не заслуживает шанса?
И почему мальчик-негр если ему вырезали глаз, первым бросился помогать доктору и открывать дверь в его кабинет?

Вставить в список.
1. Могу ли я помочь доктору?

Вероятно, он подавился? Или у него астма? Или вовсе эпилепсия? Что, собственно, мы вообще можем сделать?

Гиены и гориллы, о которых Николя знал лишь из статей и газетных публикаций, казались ему не менее опасными существами чем те, с которыми каждый день приходилось иметь дело на переговорах. И хотя мотивы у всех были разные, но цель была одна - вцепиться мертвой хваткой в горло и растерзать. Не удивительно, что молодому Дюранту хотелось себя как-то обезопасить если не банковским векселем или долговой распиской, то хотя бы пистолетом, а лучше ружьём или хорошей винтовкой, поскольку ничто так не успокаивает разум, как холодная вороненая сталь и несколько грамм закапсулированной в латунь смерти в обойме оружия.

— Джозеф,.. — с некоторой долей растерянности, проговорил делец, передергивая затвор винтовки и заглядывая пытливым взором в ствольную коробку на предмет надлежащей чистки, смазки и отсутствия ржавчины. — Я не Хуан и не Бельмонте, чтобы тыкать пикой в людей или животных, но доктор говорил об опасности в это время года и, кажется, он упомянул леопарда. Я не сомневаюсь в вашей квалификации, как охотника, но иногда лучше быть готовым к худшему из возможных вараинтов событий, чем после кусать локти и упрекать себя в беспечности н недальновидности…

Резким движением кисти Дюрон достал патрон в патронник, вскинул приклад к плечу, прицелился и обвёл стволом густые заросли кустарника на краю посёлка.
— Был однажды случай, когда сделка не сулила проблем и руководство компании проявило беспечность в оформлении договора, что впоследствии привело к финансовым убыткам и длительным судебным тяжбам, не лучшим образом сказавшихся на репутации компании…

Щелчок спускового крючка, грохот выстрела и кусочек свинца выбивает облачко древесной щепы из старой ветки висящей в нескольких метрах над землёй. Вновь движение кисти, щёлкает затвор и дымящаяся гильза падает к ногам охотника. Ствол опускается и Дюран закидывает оружие на плечо, склоняется, чтобы подобрать латунный цилиндр.

— Готовься к худшему, а лучшее само придёт. Таковы законы бизнеса. Полагаю, что и для джунглей они вполне пригодны… дружище…

Усмехнувшись, Дюран принялся собирать свои вещи, а чуть погодя помог Магдалене собрать оборудование и распределить походное снаряжение по заплечным мешкам. Украдкой любуясь четкими и выверенными движениями фотографа, Николя то и дело ловил себя на мысли, что подобная уверенность может быть вызвана попыткой скрыть внутреннее волнение и раздражение, которому очень способствовала неутихающая болтовня Джозефа. Желая как-то поддержать и помочь успокоится, осторожно коснулся ладонью плеча, провёл к шее и опустился, поглаживая, вдоль позвоночника. Украдкой заглянул в глаза и улыбнулся, указал глазами в сторону неуемного проводника, показывая, что разделят чувства женщины и поддерживает её.

***

Как оказалось, джунгли имели мало общего с теми лесами в которых довелось бывать Дюранту. Даже самые смелые предположения разбивались о густую стену растительности и разнообразие цветов и запахов, которые сопровождали путников на всём протяжении маршрута. И если в самом начале пути Магдалена шла за Джозефом, то вскоре переместилась в конец их маленькой колонны, оказавшись подальше от назойливых ухаживаний проводника и поближе к необычным растениям, которые горделиво позировали фоторепортеру. Приходилось останавливаться, ждать, а потом спешно догонять, чтобы вновь остановиться, сделать фото и вновь нагнать проводника, чтобы не заблудиться на незнакомой местности. И хотя Джозеф пытался обойти стороной самые густые заросли, Николя то и дело взмахивал большим ножом, чтобы обрубить назойливые ветви, которые так и норовили зацепиться за одежду или ткнуть в глаза, которые и так щипало от попавшего в них пота. Жара и влажность выматывали своей неотвратимостью, заставляя останавливаться всё чаще и утирать промокший насквозь платок. Впрочем, одежда так же постепенно промокла, что не добавляло комфорта. Именно поэтому каждое известие о превале встречалось вздохом облегчения и сдержанным ликованием.

Вот и на этот раз, Дюран блаженно улыбнулся, опустился на землю и принялся стаскивать ранец, попутно любуясь женщиной на фоне необычного кроваво-алого пейзажа. Небольшой отдых был необходим. В силу специфики своей работы Дюран совершенно отвык от длительных пеших прогулок и теперь ноги припомнили ему все вера просиженные в кабинете или на сиденье автомобиля. Вероятно, видя усталость своих подопечных, проводник не торопился гнать всех вперёд, как когда-то капрал гнал молодых солдат на марш броске, чтобы занять удобную позицию для атаки или обороны. Николя был благодарен ещё и по тому, что с ними была женщина, о которой он тайно переживал, беспокоился и старался заботиться.

Тихие разговоры, массаж напряженных ног в попытке размять затвердевшие мышцы, усталость, которая накатывает морской волной и стремиться утащить в приятные глубины сна и отдыха, вот только предупреждение об опасности места и обитателей вновь и вновь выдергивает уставший разум из забытья. Слушая бормотание Джозефа, Николя отчетливо вспоминает каждый ориентир, который тот озвучивает, но их слишком много, слишком часто они повторялись и, кажется, слились в нечто монотонное и однообразное.

Из оцепенения вырывает пронзительный визг мартышки и делец инстинктивно отклоняется в сторону и падает на землю, когда на расстоянии вытянутой руки проноситься тень громадной кошки. Резко перекатившись на живот, Дюран приподнимает голову и шарит по рукой по земле в поисках оружия.

Хруст и треск заставляют замереть неподвижно. Нечто новое, огромное и невиданное ранее появляется из ниоткуда, ломая деревья словно стебли сухой травы. Огромным валуном тень накатывает на охотника. Вновь слышен хруст, на этот раз тихий и приглушенный. Он почти сразу тонет в протяжном стоне, а земля содрогается, словно в преддверии извержения вулкана. Низкочастотные вибрации заставляют внутренности сжаться, а взгляд растерянных и испуганных глаз следит за тем, как зверь вновь и вновь поднимает охотника, с силой ударяя его о землю.

Когда-то давно, в молодости, Никола уже видел это. Видел, как огромная бронированная туша танка медленно надвигалась на укрепления их батальона и его было невозможно остановить. Земля содрогалась и внутренности клокотали от рёва двигателя и разрывов снарядов. Сухие щелчки винтовок, уханье минометов, брызги крови и части тел разлетающиеся в стороны… Всё как сейчас, только белых цветов не было…

Страх. Липкий. Холодный. Парализующий. Он обволакивает словно густая патока, приковывает взгляд словно уличный фокусник и только желание жить бьется о ребра изнутри в такт ударам сердца и заставляет отчаянно искать спасение. Руки продолжают шарить по земле в поисках гранаты, но натыкаются на холодную сталь ружья. Разум твердит, что броню танка не пробить, но кто слушает голос разума, когда страшно, а жить очень хочется?

Николя прижимает винтовку к груди, щекой ощущает холод железа, отчаянно всхлипывает и перехватывает оружие поудобнее. Приклад в плечо, упор на колено, мушка и целик совмещаются на узкой бойнице-глазнице носорога. В такт движениям головы поднимается и опускается ствол. Дыхание замирает, сердце останавливается и пропускает удар и только ладонь сжимается в кулак, а пальцы нажимают курок. Выстрел. Мгновение. Чуть заторможенная, но всё ещё слаженная работа рук по перезарядке оружия. Вновь тишина, выдох и выстрел. Всё увереннее и быстрее происходит перезарядка, с каждым новым хлопком отправляя закапсулированную смерть искать цель, ведь жизнь одного это всегда смерть кого-то другого. Таковы законы войны от которых хотел сбежать Николя, но которые нашли его здесь, на краю мира в глухой африканской глуши. Нет, не сегодня, не сейчас. Сегодня смерть придёт не за ним, ведь он ещё не сказал Луизе самого главного...

Флоренс в ответ на пошлую шутку Джозефа только едва заметно дрогнула уголком рта, вспыхнула двумя пунцовыми пятнами на бледных щеках. Причем тут это, если она спросила о джунглях , будто бы Джозеф туда совсем не охотиться идет, будто бы они все, как современные люди, должны немедленно разбиться попарно и разбежаться по комнатам, фу, какая пошлость, вот же сальный тип! Или он просто смеется над ней, над ее старомодной викторианской сдержанностью? Как можно всерьез воспринимать все, что мелет языком Джозеф? Дурочка, пропусти это мимо ушей, а то можно подумать, тебя это и впрямь задело за живое! Что еще ее так угнетает? Да, вот что. Никто не отвечает на вопросы всерьез, никто не говорит вслух того, что думает. Не с кем поговорить о капитане Робере, в комнате которого она спит. О больнице. Похоже, каждый лелеет свои скелеты в шкафах, и она будет делать то же самое. И пусть. Отчуждение - даже лучше для нее. Если бы между ней и кем-то еще протягивались бы тонкие ниточки доверия, ей было бы во стократ тяжелей, невозможней... вот это все.
Может быть, каждый думает примерно то же самое, только на свой манер.

Катушки магнитофона должны крутиться. Записывается ли что-то при этом или нет - это уже следующий вопрос. Они крутятся? Крутятся. Сомнения излишни.
Сногсшибательное интервью. Прекрасны бананы в хижинах, крытых соломой, дайте денег, приезжайте к нам еще, но денег дайте, дело богоугодное, так вот насчет денег.... Стоит того, чтобы быть увековеченным. Флоренс пристально посмотрела на мистера Авила-и-Мартина. Он не собирается перенаправить поток речи доктора в иное русло? Нет? Впрочем.... ей-то какое дело?
- Что? Конечно, записывается, доктор, не сомневайтесь, пожалуйста. Мы можем потом проверить. Впрочем, если хотите...
Главное - это прохладный как ванильное мороженое, уверенный тон. Потом - это потом.
- ...я увеличу громкость. Просто на всякий случай, - говорит она и решительно толкает пальцем какой-то движок. Хрюканье, шипение, треск.
- Нет, это лишнее, лучше вернуться к обычному режиму. Видите сами, какие помехи.
Ты прекрасно умеешь врать. Не знала?

Эта женщина, пожалуй, несколько неуравновешенна. Отчего-то кажется, что простая жизнь среди природы и богоугодный труд не пошли ей на пользу, что бы доктор ни утверждал, - отстраненно подумала Флоренс, маскируя беспомощными потугами на юмор свой страх и полное смятение. Она всегда инстинктивно отстранялась от несдержанных людей, криков и ругани. Но только не на этот раз! "Он садист... садист! Чудовище!!" - звенело у Флоренс в ушах внезапным откликом ее собственным подозрениям. Словно эта несчастная истеричка выкрикнула во весь голос то, что Флоренс робко прозревала внутри себя. Флоренс вскочила с криком, забилась в угол и оцепенев, наблюдала за полетом стакана и мгновенным превращением белого господина, ученого мужа, хозяина жизни в этом уголке земли, почти что Бога - в бессловесное страдающее животное. Раздавленное насекомое. Почему-то это было страшнее всего. Что делать, что мне делать? Ему надо помочь... ты должна помочь... цивилизованные люди... белые... христиане, но я не, не могу... Я не могу!
Он сейчас захлебнется и умрет. Если она ничего не сделает, то это будет так, что она его убила. Убила. Опять убила. Потому что она не могла заставить себя к нему приблизиться. А тем более прикоснуться. Ни за что. Никогда, хоть бы он десятикратно умер на ее глазах.
- Я не могу, - услышала Флоренс свой дрожащий голос откуда-то издалека. - Не могу. Это не я. Я его не, не...
Тишина. Бой и истеричка стояли в дверях.
Зачем ей понадобился кабинет? Что она там хотела найти?

И опять ее голос с магнитной ленты, проговорил - и затих навсегда.
Так вот что случилось на самом деле. Мисс Флоренс съел леопард, ее больше нет, никто не будет искать. Почему-то это важно. Может , это... выход? Просто выйти в другую дверь... и закрыть ее за собой?

Флоренс бочком-бочком приблизилась к двери кабинета и заглянула внутрь, в эту потайную комнату замка Синей Бороды.
На нее смотрели глаза.
Флоренс перевела взгляд на мальчика с одним опущенным веком.
- Их тут два, - услышала она свой ясный чистый голос. - Один твой, а второй чей?
Вот сейчас она хлопнется в обморок.
Флоренс, будто ее магнитом тянуло внутрь, медленно вошла, не сводя широко открытых глаз с кнутов, костей, банки с глазами.

Наверное, стоило настоять на том, чтобы в джунгли отправилась вся команда, чтобы каждый сделал этот выход в дикую природу за которой приехали, а не размениваться по разным направлениям. Но, так уж было предложено и так было принято всеми без сопротивления. И она, вооружившись фотокамерой, была готова отправиться с мужчинами в кишащие дикими животными джунгли. Может быть потому, что в этой кампании Гурке было важнее увидеть именно охоту, а не справляться у местных аборигенов о их жизни и не восхвалять или обличать работу доктора в миссионерском лагере.
Хоть Джозеф и не был ей приятен, но рядом был Дюран, в порядочности и опыте которого она не сомневалась. И чем азартней Джозеф говорил об охоте, тем скорей хотелось высказать ему своё реальное отношение к этому занятию.
Он напоминал ей мистера Примсона из Ливингстона, которого в газетах называли одним из самых опасных врагов слонов. Всю свою жизнь он был профессиональным охотником. Сейчас мужчина пишет статейки, основанные на собственном опыте, на тему «Бог создал человека царём зверей». Он позиционирует себя, как самый опытный африканский охотником на крупных зверей, который жил на земле. Именно такой человек сподвиг Гурку организовать «Кампанию по борьбе с охотничьими трофеями». Для этого ей нужны были реальные и впечатляющие кадры, для составления презентации своего движения. Возможно, придётся чем-то жертвовать, чтобы их раздобыть, но кадры не должны были оставить равнодушным никого.

Природа поражала своим насыщенным великолепием жизни. Весь путь она еле успевала за мужчинами, потому что постоянно вертела головой, пытаясь ухватить все необычные формы и сочетания флоры, созданные искусной природой, теплом и влагой. Она даже не переживала по поводу того, что рядом затаилась опасность. А мартышки так вообще прелесть. И первое фото запечатлело одну из самых любопытных. Поэтому, если она и запомнит дорогу, то только исключительно по тем самым растениям, которые она видела впервые и которые врезались в память. Но чем дальше они шли, тем сильнее все эти картинки смешивались и повторялись.

- Я не понимаю, солнце уже садится, долго мы собираемся ещё идти? На ночную охоту я не рассчитывала. Разве мы сможем выбраться обратно затемно?
«Да и в темноте вряд ли можно будет сделать удачные кадры», -додумала Гурка.
Ответам не суждено было родиться.
…
Как человек реагирует на шок? Отчаянным сердцебиением, отливом крови от головы и потерей сознания? А может даже рассудка. Магдалену же сковал страх, приковавший её к земле до того момента, когда стало окончстельно ясно, что помощь её будет бесполезна, разве только…попробовать чудовище отвлечь. Но додумать схему по которой бы разъяренное животное перестало бы истязать свою жертву, она не успела.
- Николя, стреляй! – ей казалось, что она крикнула во весь голос, на самом деле её вряд ли могли услышать даже в паре шагов. Голос подводил, во рту пересохло. Стрелять она конечно умела, но в тире и прицеливаясь в статичные мишени. Резко вспыхнувшие кровавые капли на белоснежных лепестках были словно условный сигнал. Она рванула с места и побежала в сторону от этого места жертвоприношения дикой природе.
- Зззабор, пальма, будка, ммммартышка, пальма, лиана, нннносорог, цветы, будка, кровь, забор…

10 января 1933 г. Африка, Ластурвиль.

– Извините за задержку, спешил как только мог, – нарастал запыхавшийся голос в соседней комнате. – Мне сказали, что вы хотите расположиться в моем кабинете, но не стоит.

  Доктор вошел в комнату, вытирая пот с лица полотенцем. Встретившись взглядом с Фернандо, он улыбнулся и протянул руку, чтобы положить полотенце на комод, как вдруг осекся и потупил взор. “Вот тут”, – указал он, взявшись за грудь, – “тут и стоял тот кувшин, который подарила Луиза… Эх, дура!” – прошипел он сквозь усы и небрежно бросил полотенце. Кёхлер сел напротив журналистов и, озираясь по сторонам, попросил налить ему воды. Бой неохотно вышел.

– Ох, давайте тут, напротив кабинета и пообщаемся, нечего в него заходить. Ох-х, – доктор скривил челюсть, – что за день!? Ну так о чем вы хотели спросить, дорогие? Фройляйн Уолден, заводите аппаратуру, что-то она у вас совсем не шумит, так и должно быть? А то я бы уже полежал пошел, честно говоря…

<...> – Вот вы знаете, друг мой, вы задали хороший, я бы даже сказал отличный вопрос, но я позволю себе небольшое отступление. Дело в том, что когда я тридцать лет назад решился приехать сюда, я и думать не мог, что проживу на бананах и два года, с моими-то проблемами с сердцем! Но оказалось, что для европейца здешняя кухня, или ее отсутствие, очень благоприятствует, а потому я бы хотел ответственно заявить, что приглашаю всяческих спонсоров и дарителей, благодетелей и просто хороших людей приезжать к нам на месяц-другой, вложиться в наши хилые домики и вообще исполнить закон Христов. Вот… Так что приезжайте, дорогие, приезжайте. Я знаю, вы меня слышите, и этот голос да не окажется гласом вопиющего в пустыне, хоть до нее и не далеко идти, ха-ха, – приблизился доктор к магнитофону. – Записалось? Я могу повторить. А вообще, давайте следующий вопрос, очень интересно, да.
  И на следующий вопрос Сигберт ответил так, как будто бы вопрос был о его больнице и ее состоянии. И на следующий. И на следующий. Интервью обещало быть… увлекательным. Но наконец принесли воду.
  Скрип половиц сказал об этом со всей очевидностью: кто еще мог зайти в комнату, если не бой? Кто еще мог так решительно подходить к креслу, где пожилой доктор не отводил взгляда от стоящего на столе магнитофона (что преданно молчал)? Кто мог ворваться в идиллию и все испортить? Ну конечно же женщина!
  Стерва из прошлого, уже не в медхалате, ворвалась со стаканом холодной воды и резким движением облила старика. Кёхлер искривил лицо и тут же встал, схватившись за грудь. Стерва встала в позу: “Садист! Чертов садист! Я уплываю, и пусть помирают все твои *такие-то* старики, мне *так-то*! Чтоб ты сдох, гнида!” Доктор попытался что-то сказать, но тут же схватился за горло. Его глаза превратились в огромные шары, щеки впали; губы побледнели, и из них вырвался нездоровый хриплый кашель. Старик припал на колени, успев схватиться за тумбочку. Тут Стерва с бросила стакан в стену, он разбился. Рука Кёхлера онемела. Он тут же грохнулся на пол: “Ка-и-ет…”, – невнятно проговорил он. Магнитофон с треском упал рядом.
– Кабинет ему! Это садист, чтоб его! Нельзя, чтобы эта тварь выжила! – вопила стерва.
– Оганга! – спохватился боязливо подглядывающий бой и подбежал к доктору.
– Ни-и-с-льн-ы-н, – совсем неясно простонал старик, корчась от боли.
– Мочи его, Алехандро! – в ужасе визжала стерва, отходя к выходу.
  Мальчик поднял голову доктора и резко сорвал с его шеи и ключ, и крест. Когда он побежал к двери, старик снова плюхнулся лицом в лужу воды. Бой, весь дрожа, накинулся на замочную скважину. Ключ не входил. “Придуши его, ****!” “Оганга-оганга!!” Царапина, еще одна. Вся дверь исцарапана. Слезы. Треск магнитофона. Царапина! Да попади ты уже! “Оганга!” Вошел! Поворот. Еще поворот.
  Кабинет открылся.
  Внезапная пауза. Мальчик как-будто и не дрожал. Стерва как будто и не сбегала. Из тьмы крохотного кабинета, освещенные редкими лучами солнца, проходившими сквозь плотные жалюзи, показались человеческие глаза. Они плавали в банке с чем-то желтым и коричневым на дне. Слева от них на специальной бамбуковой подставке висели кнуты, сплетенные из различной кожи. Этими кнутами можно было запросто забить с одного удара. На верхней полке, откликаясь лишь страшными зубами и надбровными дугами, стоял человеческий череп, а справа, близ кувшина с водой и книгами, нависло огромное костяное чудовище, которое во мраке было трудно различить.
  Мальчик так и сел. “Он чудовище, я же говорила!”, – не веря своим глазам пробормотала Стерва. Доктор кряхтел и бился ногами. Вдруг он толкнул магнитофон. Тот врезался в комод и вдруг приветливо затрещал:
  “Раз-раз, проверка. Ах, да как эта штука работает? Все еще крутится… Может эта? Ну выключайся! Так, Флоренс, успокойся. Вдох. Выдох. Хорошо. Они ни о чем не догадаются. Никто ни о чем не догадае... Пшшшшш-ш-ш. Ну и как мне теперь вернуться в больницу?.. *Рев леопарда* Ах! Что это? Боже мой, что это? Что это? Помогите! *Удар*”
...

– А, Николя, я же совсем забыл ответить на твой вопрос за завтраком! А ведь я подготовился, хах. – Джозеф подождал Дюрана, похлопал его по плечу и побрел с ним наравне. – Флора-фауна, бабочки-цветочки… Эт все не про Африку, дружище. Здесь обитают только монстры, вроде доктора или Фернандо, ха-ха. Пытался поговорить с ним однажды, кстати. Мерзкий тип. Как будто бык, знаешь. К нему не подступишься, нужно быть как Хуан Бельмонте, чтоб воткнуть пику хоть куда-то. В общем, ты как знаешь, а я не в восторге. А по поводу крика - это наверняка горилла или геенна. Я-то не слышал ничего, а значит, ничего серьезного. Да ты не волнуйся, этих мочить еще слаще, чем людей! Тебе ли не привыкать, – и хлопнул по плечу.

  Три вооруженных, кто-то ружьями, кто-то фотоаппаратом, охотника пробирались сквозь девственный лес, предпочитая не прорубать себе дорогу, а обходя особо трудные места. “Магдаленка, запоминаешь? – стряхивая пот с бровей, постоянно оборачивался охотник. – Да шучу-шучу, я профи, не напрягайся”. Они обходили масляные пальмы, изуроданные присосавшимися к ним лианами, огибали заросли тростника, странные кусты, опасные обрывы и вскоре вышли на поляну, за которой открывался живописный вид на ту Африку, которую еще воспоют великие охотники: зеленые, лишь изредка украшенные одним-двумя деревцами, холмы; вялотекущая река, частые белые цветы, голубое небо над головами…
– Все, привал! – рухнул на землю Джозеф. – Это привал, задрало. Лучше передохнем, чем пойдем по чьему-то следу. Место опасное, фух. Опасное место, говорю! – крикнул он для отстающей Магдалены. – Фух… Не смотрите, что все так гладко. Эт самая опасная зона, здесь если дашь слабину - не жилец. Пространство, – он хотел показать рукой, но забил и потянулся к фляжке, – чтоб его, открытое… Николя, доставай консервы.
…
  Огромное солнце коснулось холмов, и они побагровели. Джозеф толкнул Николя: “Дружище, не засыпай, скоро в путь”. Охотник достал фляжку и сделал последний глоток. Убедившись, что ничего не осталось, он положил руки за голову и деловито присел к стволу напротив.

– Мы повернули сначала у… забора? Потом у будки. Потом обошли пальму, лианы. Там была мартышка, мы ее прошли… слева. Нет, справа. Нет, слева. Ну, там вспомним… И потом… Черт. Магдалена, ты случаем не запоминала маршрут, м? А то я ведь не шутил. У меня это, как его, чувства юмора нет совсем. Мало ли, ты не поняла, и теперь нам никогда не вернуться, а? – говорил он, неожиданно, серьезно.
– Мы повернули сначала у калитки, потом у будки, потом мартышка, лианы, красный цветок…
– Сначала мы повернули… Мы повернули… – глаза охотника медленно закрылись.

  Подул легкий ветерок. Это стало понятно по движению куста сзади. Джозеф просопел что-то вроде: “Сначала мы…”, и вдруг страшно завизжала мартышка. Кусты дернулись. Из них выпрыгнула, как ошпаренная, львица и промчалась в метре от Николя. Джозеф бросился к ружьям, лежащим близ Магдалены. Прямо под рукой. Бери да стреляй. И в этот момент кусты разорвало страшное гороподобное создание величиной с баобаб. Таким показался черный разъяренный носорог, столкнувшийся с тонким стволом и мгновенно сломавшим его. Джозеф оберн… Хр-ру-усть. “Аа-а-а-а-а-а-с-с-и-а-ска!” Чудовище топталось по ногам охотника, так и норовя проткнуть его череп своим уродливым рогом. Раз! И рог прошел в десяти сантиметрах от головы, пропахав землю. Два! И он разве что разорвал охотничью куртку. Три! И Джозеф схватился за рог, повиснув на нем всей тяжестью еще живого тела. Зверь немедленно принялся мотать головой и бить охотника о земь.
  Казалось, в промежутках между одним из таких ударов, Джозеф с надеждой взглянул на своих… друзей?

  А кровавый глаз солнца все ехидней прищуривался, покрывая поле боя красными брызгами.
  А ведь когда-то это были белые цветы.
...

  Немой шел довольно медленно, будто боясь, что Луиза сдаст его с потрохами. Она верно сделала, что не стала догонять мальчишку, а лишь пошла по пятам. Так он смог влегкую откреститься от того, что уходил из больницы в джунгли. Нет-нет, он и эта белая женщина - совсем незнакомые люди, что вы. Не приставайте к немому, они никак не связаны. Просто по пути. Доктор куда-то послал. Не иначе. А почему они поравнялись? Да кто его знает! Совпадение.

  Шествие было… молчаливым. Благо ходить по джунглям для Луизы было не ново. Проходя мимо знакомых пальм и указательных столбиков, она то и дело вспоминала похожие прогулки с Сигбертом: “Луизочка, не останавливайтесь, вы всех задерживаете... Ну что вы, я не хотел… Давайте руку, аккуратней… Корни! Помеха справа!.. А это гнезда ткачиков, таких не найдешь в Европе. Ах, да не пугайтесь вы так, просто гнезда! Ткачики - это птицы, а не пауки, хаха…” То тут, то там мелькал добрый старик: показывался в отражениях капель на листьях, в бликах, в узорчатом солнце, которое перекрывали кроны. Но это продолжалось лишь до вечера. Когда лианы слились со тьмой джунглей, став похожими на вездесущий клубок змей, то и дело пытающихся придушить Луизу, образ доктора слился с мраком Африки. Теперь его чудовищная скрытная натура то и дело пыталась облапать женщину деревянной рукой кустарника, влажным языком загнивающей пальмы, шероховатыми спинами разросшихся корней…
  Мальчик вел за руку. Слева показался огонек. Немой обрадовался, поправил курс и, схватив Луизу обеими руками, поволок ее за локоть на свет. Выйдя к высокому костру, парень, не скрывая щербенистой улыбки, прищурился и вскоре разглядел выходящих из костра старейшин. Одетые в шкуры леопардов, они в ритуальном танце подскакали к Луизе. Немой погладил ее руку и искренне улыбнулся. Его глаза с огромными белками словно сказали: “Это здесь, мы дошли!” Негр с бусами из чьих-то зубов склонился перед Луизой, не прекращая танцевать. Нагнувшись, он словно превратился в леопарда. Костер пульсировал, и шкура то и дело играла шерстью: то разглаживалась, то покрывалась черными иглами. Шаман резко поднялся. Перед самым его лицом уже блестел заточенный, видимо, самими детьми природы, ножик с костяной рукоятью. Мальчик запрыгал от счастья. Негр протянул нож Луизе, немой затаил дыхание...
…
  Женщину аккуратно схватили под локти и повели по тропе к костру. Вкруг него сидели аборигены в похожих нарядах: у кого-то они были совсем как на утреннике, у кого-то - скроены с умом. Шаман присел на четыре конечности, как это делает мартышка. Нервное дерганье головой. Вниз. И вот в его руках фиолетовые травы, а судьба их - огонь. Приятный кислый запах. Коробочка. Всегда ли она была тут? Открывает. Крышка поднимается. Темнота. Проблеск огня. Негры вокруг встают. Блик. Пиала? Блик. Чашка? Блик. Напиток.
  Круг сузился и пустился в пляс на одной ноге. Костер? Почему три костра? Немой, немой говорит? “Пей! Надо пить!” Хлопки в ладоши. Чаще, чаще, чаще. Барабан, гипнотизирующий барабан. Бум. Хлоп. “Пей!” Бум. Хлоп. “Пей!” Бум. Хлоп. “Пей!”
  И в красной жиже отражается испуганное женское лицо - гордость парижской документалистики. Что же там, на дне?

Не всегда знания приносят радость, а чужие разговоры утоляют любопытство. Вероятно, Николя не следовало подслушивать, но кто же мог знать, что стены дома в звенящей тишине улицы окажутся эфемерной преградой на пути сказанных слов и те найдут болезненный отклик не только разума, но и сердца.

Нервы, которые были и без того натянуты словно струны, продолжали звенеть и их не мог успокоить даже хороший табак. Выбив и почистив трубку, Дюран направился в комнату и попытался отвлечься от неприятных мыслей за работой, но человеческая жизнь слишком сложна, чтобы осмыслить её разумом и вывести некую математическую или финансовую формулу по которой можно добиться успеха. Слишком многое завязано на чувствах, а чувства… Если бы только знать, что ими движет и что их вызывает. Почему много лет назад он сошелся с этой женщиной, а теперь ему так сложно её отпустить? Неужели есть нечто большее и высшее, что связывает людей и не даёт вот так просто разойтись даже тогда, когда их отношения похожи на попытку согреться на остывающем пепелище? Ответа не было и сколько бы не пытался торговец осмыслить положение в цифрах, решение никак не приходило. Люди не цифры, их невозможно привести к общему знаменателю.

Устало вздохнув и потянувшись, Николя отложил в сторону письменные принадлежности.
— К чёрту всё! — Ладонь небрежно отодвинула исписанные бумаги в сторону и потянулась к карману, в которой была припрятана небольшая плоская фляга с коньяком. Несколько глотков и терпкий вкус алкоголя на языке придали уверенности и решимости.
— К чёрту работу! — Тихо проворчал мужчина, украдкой посматривая в сторону спящей жены. У него есть ещё два дня и в приоритете сейчас явно не деловые отношения, а чувства и эмоции в которых следовало работаться в первую очередь. Кем бы его не считала Луиза или её папаша, ему следует быть собой. И если он кому-то не нравиться, то пусть катятся ко всем чертям хоть на одном, хоть на разных пароходах. Чужие секреты не были товаром для Николя, он не собирался ими как-то торговать, обменивать или как-то иначе использовать к своей выгоде, но и свою сокровенную тайну он не хотел озвучивать. Не ветеран? Плевать! Кто по молодости не совершал ошибок, кто не был максималистом и не мечтал изменить жизнь к лучшему? Тот же Джозеф всё ещё был мальчишкой в теле взрослого мужчины, гримасничая и шутя пытающийся привлечь внимание понравившихся девочек. Впрочем, ему бы следовало быть осторожным, раз в этих местах завёлся некий леопард. Стрельба стрельбой, но хищник в своей стихии, а человек лишь гость. Наверно стоит предупредить и поговорить о возможной опасности?

Скрестив руки на столешнице и уперевшись в них лбом, Дюран попытался составить некое подобие плана на грядущий день и не заметил, как провалился в сон.
Утро наступило неожиданно, а спина неприятно ныла, побуждая потянуться и размять застывшие мышцы. Плед соскользнул с плечь и заставил удивиться. Николя не припоминал, чтобы он брал плед. Откуда он взялся? Неужели кто-то из прислуги?
Взгляд придирчиво осмотрел оставленные на столе вещи на предмет пропажи, но всё было на месте. Повернув голову, посмотрел на пустую кровать.

Не то улыбка, не от усмешка перечеркнула сонное лицо мужчины и он приблизился к ложу, провёл ладонью по подушке и несколько минут стоял неподвижно, комкая плед в ладонях. Такой необычный жест со стороны Луизы озадачил и подарил чувство надежды, хотя… Может быть это просто попытка убедить себя, что всё у них будет хорошо?

Отложив покрывало в сторону Дюран направился к умывальнику и некоторое время посвятил водным процедурам, приводя себя в порядок. Завтрак был лёгким и прошел почти в в одиночестве, если не считать прислуги, а потом была долгая прогулка по окрестностям, которая закончилась ближе к обеду.


***

— Джозеф, а что вы знаете о местной фауне? Сегодня ночью я слышал странные звуки. Вы уверены, что за пределами поселения достаточно безопасно, чтобы вести с собой неподготовленных людей? — Взгляд Николя уделил внимание сидящей неподалёку Луизе, Магдалене, господину Гонсалесу и мисс Флоренс.
Впрочем, вскоре ситуация разрешилась, хотя и не так, как хотелось бы Дюранту, который планировал посетить местный большой город и присмотреть несколько приятных вещиц для дальнейших активных действий по примирению.

— Идти в джунгли? — бровь Николя приподнялась в немом изумлении, когда Магдалена сделала предложение, а Луиза его поддержала. Стрельба не входила в число излюбленных занятий торговца, но именно сейчас горячие ладони желали ощутить приятную тяжесть и прохладу вороненого ствола, дающую уверенность и чувство защищенности пред внешним незнакомым миром не только себе, но и тем, кто по воле случая оказался рядом. Этакий первобытный инстинкт охотника и защитника.
— Ну что же, если дамы настаивают, то как я могу отказать им в просьбе? Надеюсь, что у господина Джозефа найдется запасной ствол и ещё больше надеюсь, что им не придётся воспользоваться…
Мысленно Николя улыбается. Возможность провести время с Магдаленой вызывает внутренний прилив возбуждения и сил, а прогулка по джунглям позволит собрать букет для Луизы. Интересно, оценит ли она дикие цветы?

Поцелуй, короткий и невесомый как крыло бабочки, Луиза уходит, а в памяти всё ещё мелькают монохромные воспоминания окопной войны и кадры лазарета, который был как две капли воды похож на то, что они увидели совсем недавно. Неприятный холодок скользит по коже, ведь именно от этого некогда и сбежал молодой Дюран, а сейчас прошлое, в иной его ипостаси пытается его настигнуть.

Николя заканчивает обед, дожидается остальных и начинает подготовку к походу в джунгли. Уличив момент, когда с проводником удаётся остаться наедине, задаёт интересующий вопрос про оружие и местных животных. Хочется быть уверенным, что Магда не пострадает. Обещание вернуться засветло успокаивает, но собирающийся дождь наводит на грустные размышления. Молодой солдатик, вновь ежится в потрепанную шинель, готовясь встретить свинцовый ливень. Некогда парень пообещал себе не брать в руки оружие, но… видимо пришла пора повзрослеть и взглянуть собственному страху в глаза, перестать бояться потерять то, что дорого, и научиться жить вопреки ошибкам прошлого, даже если их не получится исправить.

Воздух. Её разбудил воздух, который начал разогреваться, будто в бане затопили котёл. Влажные и теплые экваториальные массы воздуха, непривычно наполняли лёгкие. Сон вязко, но настойчиво отступал. Улыбка озарила её лицо, когда она поняла, что проспала, и план с ранними утренними убийствами на охоте не сработал. Она была готова принимать обвинения и наказание.
Но ждали неприятности другого рода. Их багаж! Джозеф появился, представив свой недосып на помятой физиономии и исчез.
- Какой чёрт следил за нашим багажом. Вы понимаете, что это саботаж! Пропали плёнки. Самое важное и нужное. То, для чего мы здесь, стало невозможным, - она не скрывала эмоций. Но не могла не отметить, что сама техника на месте и даже не повреждена. Во всяком случае вся, кроме магнитофона. Воришка знал толк в своём деле. Это, явно, не местные аборигены, это преднамеренное и продуманное преступление. – Нам не помешал бы в команде детектив.
Ворчание делу не помогало. И надо было решить, как полезней всего использовать то, что осталось. Хронометраж был мизерным. Была ещё неизрасходованная плёнка в её фотоаппарате. Но этого слишком мало для полноценной работы. Для той цели, которую она преследовала в этой экспедиции.
…
- А чего это вы такой весёлый, месье Джозеф. Уж не ради ли охоты вы не спали ночь и …, - обвинять на голых фактах было безумным невежеством, поэтому Мэг прикусила язычок и слушала охотника, сосредоточившись на еде.
«…стрелять зверюшек…», - резануло ухо.
Она резко вскинула голову и многозначительно посмотрела на Николя, что сидел по другую сторону от Джозефа. Ей очень не хотелось отправляться в джунгли с наглецом Джо, но и отправлять двух мужчин на охоту тем паче. К тому же, ей нужны были кадры. Нельзя упускать случая.
- Пусть ваша фотогеничность попробует посоперничать с местной фауной, - наконец сдержано ответила она и скинула руку со своей коленки. –А наш друг Дюран, думаю, не позволит девушке одной отправляться в джунгли с таким бравым парнем, как вы. Мне не нужны лишние компроматы.
…
Теперь она с грустью посмотрела на Николя. Магдалена, конечно же, замечала его глаза и преображение, когда они встречались. Но, знал ли он, что эти встречи не ради него. Она приходила ради Луизы. Получив совместный проект, она позволила себе прийти пару раз к ним домой. Предлогом была работа и обсуждение деталей, на которые не хватало времени. Когда зашло слишком далеко, она чувствовала себя виноватой и обязанной Николя. И была любезна и обходительна, будто этим смывала свой грех. Но глубоко в душе, она понимала, что это месть. Он слишком был похож на Станислава, который предал её, уведя любимую женщину.
Нет, она не собиралась делать то же самое.
Луизу она уважала и относилась с некоторой восхищенной тоской, если можно так сказать. Мария была открытой, улыбчивой, с золотой стружкой волос, развеселить её не составляло труда. Луиза, напротив, задумчивая, овеянная загадкой собственного мироощущения. Эдакий сундучок с сокровищами, ключ которого находится где-то в неведомом никому месте. Она была другой, она была чужой.
Мэг искала негатив. Негатив к кадрам прошлого, застрявшего в проекторе её мозга. И ей был нужен этот человек со своей загадкой, который отвлекал и придавал пряности её миссии.
- Вы поддерживаете идею идти в джунгли, месье Дюран?
…
- Разбитый кувшин — предвещает потерю друзей, - прошептала Магдалена, задумчиво смотря, как молочный ручеёк преодолевал препятствия древесных бороздок на полу. И тут же спохватилась. – Ой, ничего страшного. Знаете, русские говорят, что посуда бьётся к счастью. А Луиза подарит вам другой. Это же просто кувшин!
Гурка немного опешила от реакции доктора. Слишком раздражителен и нетерпим для своей профессии.
…
Делать экскурсию после того, как они вышли из-за стола, было жестоко. Вопреки предупреждению доктора не смотреть и не снимать весь путь до палат с больными европейцами, фотографическая память Гурки, раз за разом запечатляла картинки этого бедного мира. Яркие, зёлёные джунгли, жёлтый песок, красное жаркое и палящее солнце, различные оттенки коричневого, начиная о палевого, до почти кирпичного. Всё это не шло в сравнение с людьми, которые населяли этот чудный красочный мир. Они будто настенные рисунки первобытных людей на осколках этого мира, далёкие и безжизненные. Очередь на раздачу еды не казалась гуманитарной помощью. На изнуряющей жаре в пыльном рыжем песке копошились люди, а то просто сидели застыв изваянием и ждали. Помощи, благоволения белых или смерти? Мэг не могла ни в одном из них поймать искорку надежды. Неужели даже этого у них нет? Просто следуют за тем, что даёт день и ждут, ждут, ждут, когда всё закончится.
Поблагодарив свою утробу, что не вывернула недавний обед наружу, Магдалена взяла себя в руки, мысленно готовя себя увидеть в бараках что-то подобное. Обтянутые кожей скелетики, вызывали жалость, молчаливые проводы взглядом мужчин и женщин окутывали ужасом, голодные глаза детей убивали.
После увиденного, происходящее в бараке для европейцев уже не имело того ужасающего эффекта. Да, в больницах нет ничего приятного. Больные страдают, докторам приходится где-то быть жестокими, где-то беспощадными. Ради выздоровления. Иногда приходится отнять часть тела, чтобы жила другая его часть. Иногда приходиться вырвать с корнем прошлое, чтобы наступило будущее.
Магдалена поспешила из больницы на воздух. Удушливый и едва ли помогающий перебить запах больницы – страданий, боли и смерти.
- Джозеф, вы уже собрались? Я иду, конечно иду.

- Herr Kӧchler! Das sind Sie… sind Sie noch wach? - дрожащим голосом произнесла Флоренс, на ее губах проступила слабая улыбка, она опустила тяжелый кофр у двери и проследовала за доктором в гостиную, куда он ее увлек, посадил в кресло, дал выпить что-то сладкое и свежее… и все это время говорил, говорил, говорил что-то успокаивающее, отвлекающее, расслабляющее своим мягким, но неуловимо властным, таким отеческим голосом, что она ощутила неодолимое желание поверить и поддаться ему, быть под его опекой, дружественной защитой…
– Sie sind so nett zu mir… - Флоренс выражалась по-немецки свободно, но ее немецкий отдавал книжностью и излишней грамматической правильностью, говорившей о том, что ей больше приходилось читать или писать на этом языке, чем разговаривать. Что-то неприятно кольнуло в гладко текущей речи доктора, какое-то неудачно сказанное слово… ампутировал… почему ампутировал? Разве это сейчас важно? - но тут же пропало, как рябь по воде, в глубине которой проплыла большая хищная рыба – и скрылась. Все хорошо, нечего бояться, она среди друзей. За крепко запертыми дверями – уютный островок европейского мира среди хтонической бездны Черного континента, очерченный кругом света, падающим от лампы на белоснежную скатерть… И Зверь рыкающий в ночи - это felis pardus, обычный леопард, ворующий кур, всего лишь кошка!
- So eine große Katze, - произносит Флоренс с радостью ребенка, которому объяснили, что ужасное чудовище у его кроватки – это его собственная одежда, висящая на стуле. Она смеется тихо и легко. Он что-то еще говорит?
Флоренс замирает и смотрит на него с ужасом, а ее мысли мечутся в голове, как перепуганные овцы в загоне, куда прыгнул волк. Что такое… Зачем он это говорит? Откуда он может это знать, кто ему рассказал? Неужели… они? Они его нашли, он с ними заодно. Что мне теперь делать, Господи, что мне делать? Куда мне спрятаться?
- Herr Kӧchler, bitte… bitte, ich flehe Sie an! Я умоляю Вас, не говорите никому, мне так стыдно, так стыдно! - повторяет она, глядя на него блестящим умоляющим взглядом, в глазах уже стоят слезы, доктор двоится, плывет, дрожит… Он обещает никому не рассказывать. Он обещает оставить ее при себе, ему нужна помощница… Потеряться в этих девственных лесах, и никто не найдет, никто не схватит, не отправит в тюрьму. Да, надо потеряться.
…Нужна помощница.

…Как ловят насекомых? Вы думаете, энтомолог целыми днями бегает по луговинам с сачком в руках за своими экспонатами? Сидит в засаде у цветочной клумбы? И да и нет. Он приманивает своих жертв на яркий свет. Притягивает сладким ароматом и приятным вкусом – кого блюдечком с разведенным в воде медом, кого – куском гниющего мяса… Крылатое существо устремляется на приманку, и тут – рраз! Оно еще не верит, что его поймали, не понимает, что оно уже мертво, бьется и трепыхается…
Откуда-то изнутри поднимается багрово-черная волна. Гнев. Он ее обманул. Приманил своей фальшивой добротой и заботой, опутал лаской, заставил себе доверять, а потом обманул ее доверие и поймал. Кто? Ах да, доктор Зигберт Кёхлер. Но так уже было! Ее доверие уже было обмануто! Все они такие… Как ты можешь еще раз так попасть в эту ловушку, Флоренс Уолден? Ты настоящая дура, Флоренс Уолден! Опомнись! Он не может ничего знать о тебе!
Флоренс закрывает лицо руками, чтобы доктор Кёхлер не видел судороги гнева, исказившего ее бледное лицо, судорожно вздыхает; а доктор опять говорит, говорит, забалтывает ее, оплетает тенетами слов, ловит. Она машинально слушает. Капитан Робер? Какое ей дело до какого-то капитана Робера? Николя Дюран ему почему-то не нравится, поэтому он наговаривает на Дюрана. Она слушает, отвечая на его яростные нападки этикетными «Неужели?» «Какой ужас», «Вас можно понять», « В самом деле»… Почему бы доктору просто не оставить их в покое? Наверняка он постарается рассорить Дюрана с Луизой – с прекрасной, таинственной, женственной Луизой, конечно же, у них все хорошо, разве может быть иначе, если мужчина так целует руку женщине – так, как никто и никогда не целовал руку Флоренс, словно всему миру показывая: вот мое единственное сокровище, моя богиня… В сердце Флоренс толкается теплый и грустный комок: «Никогда…», но она уже настороже, уже держит себя в руках: Hic leones. Здесь опасно. Замечает, как доктор скомкал мысль о крестном Луизы. Запоминает имя капитана Робера. Здесь нет мелочей. Здесь повсюду расставлены указатели: вон в том шкафу, кажется. Болтается скелет. И в этом. И в этом.
- Мой покойный отец тоже был энтомологом, - задумчиво откликается Флоренс.
- Обо мне Вы все верно угадали, - говорит она печально, но твердо, держа на весу чашку с чаем. Рука уже не дрожит. – Сказать, что отец много значил для меня - ничего не сказать. Нас связывали особенные отношения, он был моим учителем и наставником в высшем смысле этого слова… - Флоренс печально улыбается своим воспоминаниям и продолжает:
- Он погиб в результате несчастного случая – разбился насмерть в дорожной аварии. Мы ехали вместе. Меня выбросило из машины, я легко отделалась – трещиной ребра и сотрясением мозга. А он погиб. Такая чудовищно нелепая, лишенная смысла смерть, хотя всякая смерть лишена смысла… .
Флоренс молчит, потом с видимым трудом говорит:
- Это я была за рулем в тот день. Я до сих пор виню себя в его смерти, хотя все убеждали меня, что это трагическая случайность. Мне было так плохо. Я не могла ни спать, ни есть, вообще двигаться не могла. Я почти полгода провела в клинике… Вы понимаете. Нервное расстройство. Но мне уже гораздо лучше! Не рассказывайте никому, пожалуйста. Люди по-разному к этому относятся, я не хочу, чтобы меня считали… не совсем нормальной. Извините, что я так много болтаю, но мне нужно было кому-то это рассказать… Извините. Спасибо за Вашу доброту, доктор Кёхлер. Я очень устала. Мне действительно пора в постель. Я устала.

Опять капитан Робер… интересно, что с ним стало? Он вылечился и уехал? Да, конечно, уехал. Почему бы капитану Роберу не уехать отсюда?
Перед тем, как лечь спать, Флоренс плотно закрывает окно, несмотря на духоту. И дверь тоже плотно закрывает и подпирает стулом. Если кто-то попытается войти, он толкнет стул. А под подушку кладет револьвер – это единственная надежная вещь, на которую девушка может положиться в этом ужасном, лживом, полном хищников мире.
***
На следующее утро Флоренс уже бодра, на ее губах порхает сдержанная улыбка. Все вчерашнее она, конечно, вообразила себе. Нервы разыгрались, она слишком напряжена. Доктор – очень милый человек, такой заботливый. Ей уже стыдно, что она вообразила о нем невесть что. Он просто хотел ей помочь. Что? Бой потерял бобину? Какая неудача! Хорошо, что это можно исправить. Я очень хочу поехать в Либревиль. Месье Джозеф, это можно устроить? Да-да, месье Джозеф, пожалуйста, распорядитесь, чтобы нас отвезли в Либревиль. Когда? Хотя бы сегодня после обеда - подойдет? Да, я надеюсь, мы все едем в Либревиль, леди и джентльмены? Это была бы очень интересная поездка! Всегда хотела побывать в колониальном городе.
… Запомнить: профессор Лефевр и Августин, крестный Луизы. Как его фамилия? Сэр Уолден, кажется, знал по имени и в лицо почти всех европейских энтомологов. Кто из них проживает в Либревилле? И Робер, капитан Робер.

Прибор для записи звука. Все-таки разбился. Флоренс побледнела, вспыхнула и опустила глаза. Покойный сэр Уолден, бывало, называл ее криворукой курицей, нещадно отчитывая за любую неловкость или небрежность. И правда. Что за растяпа!
- Простите меня, - сказала она, виновато улыбнувшись. – Это все я. Я решила нести этот прибор сама, не хотела доверять его бою, он же хрупкий - прибор. Но когда зарычал этот… Ах да, леопард… это было так неожиданно, боюсь, я выпустила его из рук. Он упал, и… Мне так жаль. Но я могу стенографировать. Я умею. Вы думаете, это не понадобится?

Конечно, Флоренс согласна ввести интервью вместе с месье Гонсалесом. С большим удовольствием. Если нужно… да, можно притвориться, что прибор в исправности. Хорошая мысль, месье Джозеф. Но...
- Вчера доктор сказал такую странную вещь, - проговорила она с нервным смешком, словно извиняясь за не совсем удачную шутку. - Он сказал, что в джунгли ходить опасно, особенно сейчас. Как вы думаете, что он имел в виду? Месье Джозеф? Вы сказали " да еще в такое время - в какое?
***
Больница напоминала девять кругов ада. Флоренс не ожидала встретить такую концентрацию страданий, боли и ужаса в одном месте; запаха гниющей плоти, мочи, грязных тел, резко пахнущей пищи. А она-то думала, что тюрьма Френ – худшее место на свете. Ее замутило. Господи, разве это люди? Люди такими не бывают. Одни кости, немного кожи, а глаза какие у них.... В них живет голод, да, вот так выглядит настоящий голод, твердила она. Неужели они все так живут всегда, даже там у себя в своих деревнях? Эти жалкие подачки никого здесь не спасают. Флоренс, воспитанная на книгах сэра Киплинга, с детства гордилась, что им, британцам, в первую очередь, а потом уже и остальным европейцам, доверено нести бремя белого человека среди дикарей – полудемонов, полудетей, как сказал поэт. Но здесь это бремя выглядело как-то особо неприглядно. Флоренс шла мелкими шажками, словно боясь оступиться и упасть в грязь, прижимала к груди свой фотоаппарат, верную Лейку. Надо это снимать. Или не надо? Доктор не хочет... Нет, надо. Пусть бы все увидели, этот ужас. Прокаженные. Господи. Нельзя позволять им стирать свое белье, этим… мамочкам. Все тут пропитано разложением и агонией, даже воздух и вода. Ей было стыдно за свое отвращение, смешанное с жалостью и возмущением, но она не могла ничего поделать. Такая чистая, отглаженная… стоит тут с фотоаппаратом. А они рядом, смотрят на нее. Ужасно. Лучше бы она стояла здесь в своей арестантской форме. А, вот выздоравливающие!. Флоренс приободрилась. Хоть кому-то здесь становится лучше. Она настроила фотоаппарат, но… Почему они так кричат? Милый доктор Кехлер вдруг переменился и стал очень резок. Флоренс так и не сделала снимка. Вместо этого она через силу улыбнулась смышленому чернокожему пареньку с тазом и щелкнула затвором камеры. Должен получиться хороший кадр. Флоренс вспомнила, что дикари не любят, когда белые люди их фотографируют. Им кажется, что у них вместе с портретом забрали душу – кажется, так?
- Это тебе не повредит, - сказала она пареньку, протягивая ему мелкую монетку с немного натянутой улыбкой. Те самые десять сантимов, которые она вчера не бросила в воду. – Я это делаю, картинку, чтобы запомнить это место, доктора и тебя.
Но почему у него один глаз закрыт? Доктор отрезал его брату руку…
- Вы вчера сказали - ногу, - вдруг сказала вслух Флоренс. – Вы отрезали ногу. То есть ампутировали.

***
Флоренс ждала доктора в кабинете, предназначенном для интервью, умытая, пахнущая свежестью, одетая в белую блузку и узкую светлую юбку – само воплощение хорошо воспитанной английской девицы. Она сосредоточенно терзала прибор для звукозаписи – двигала рычажки, щелкала пальцем по-змеиному шипящий микрофон – он отдавался резким громким звуком; заправляла и перезаправляла пленку в катушку без особой необходимости.
- Месье Гонсалес, - приветствовала она кивком журналиста – и сказала тихо . – У меня все готово, надеюсь, он не заметит. Как Вам сегодняшняя экскурсия? Ужасно, правда? Вам не показалось, что…
Флоренс осеклась, оглянулась по сторонам, помолчала и добавила почти шепотом:
- Здесь все не совсем такое, каким кажется.

I

— Мы с mlle Уолден можем взять это интервью. Доктора даже не придётся обманывать, я спокойно запомню его реплики.
Коротко прокомментировал идею охотника Фернандо. "А что не запомню то выдумаю", — Но это осталось невысказанным. Честно говоря, испанец был рад возможности поработать. Когда люди предаются праздности то делаются чересчур любопытны, выдуманными историями из иных, чужих миров, они заполняют пустоту собственных. Парадоксально, но при этом настоящий другой мир, вся эта нищая, насквозь пропахшая потом, жужжащая роем плотоядных мух, ревущая по ночам, Африка, словно тонула, делалась чем-то ненастоящим на фоне обеденных комнат и нескольких стен.

Ты едешь туда, полагая, что будешь долго рассматривать каждый листик, каждую новую деталь... А потом всё тонет в каком-то дымном мареве и остаются только шумные негры, которые и людьми-то не вполне кажутся. Недоземля, вроде большой деревни.

Было, впрочем, и кое-что, совершенно забытое Фернандо о больших деревнях — находясь там, следует очень осторожно плевать под ноги, можно случайно попасть в знакомого.

II

Первая любовь определяет многое. Вся человеческая культура, заботливо заложенная в голову юноши встречается в этот момент с холодной и безразличной реальностью в облике девушки, и как именно пройдёт встреча — определит облик женщины, отношений, любви, на всю оставшуюся жизнь.

Для Фернандо женственность давно стала просто ещё одной формой социопатии. Он даже разработал собственную теорию, позволяющую обьяснить пресловутую женскую загадочность (вот о чем охотнику следовало бы спрашивать! О, какой ответ он бы получил!)

По системе Гонсалес-Авила можно чистить не только апельсины, но и души человеческие. Вообразите себе на мгновение, что в гостиной стоит богатый юноша в костюме-двойке и увлечённо рассказывает про свой опыт знакомства со Штирнером. Не нужно быть писателем чтобы сказать, что девушка влюбится в него. Но представьте, что тот же юноша беден, его костюм местами потерт... История пойдёт иначе. Теперь, представьте супругов. Женщина подозревает мужчину в измене. У неё нет улик, но ей кажется, что давненько она не получала подарков. Конечно, она взбесится, заведёт сама себя и устроит сцену ревности даже если сама даёт по всякому водителю своего мужа. Что объединяет оба этих примера?

Если женщине выгодно будет почувствовать что-то, она это непременно почувствует, причём стоит уличить её, представительница прекрасной половины мигом отыщет тысячу и одну причину своего решения. "О, я так несчастна, душечка, так несчастна" — Чувства становятся чем-то вроде конвертируемой валюты с твёрдым курсом.

На самом деле женщины не чувствуют ничего, но способны "заводить" себя, чтобы имитировать любое состояние от бурной любви до столь же бурного гнева. А знаете, кто ещё так делает? Социопаты.

Отсюда следует magnum opus житейской мудрости Фернандо — к женщинам следует относиться как к сумасшедшим. Не стоит вникать в их бред, давать увлечь себя ловушками красивых слов и бурных излияний. Достаточно понять логику диагноза, чтобы стало абсолютно не важно что говорит или чувствует безумец.

Доброй половине этого, мсье Гонсалес Авила-и-Мартин научился от неё. От белой женщины. Другую усвоил от врачей, лёжа (о, ирония) в психиатрической больнице.
— Bonjour, mademoiselle.
Коротко приветствовал Фернандо свою давно ушедшую любовь. Бывало в порыве запальчивости, он представлял себе то сладкие мгновения возмездия, и сейчас эта ярость вспыхнула с новой силой. Судьба подарила ему шанс отомстить.
Когда девушка наконец убежала, испанец поспешил тихо, так, чтобы не слышал доктор, пояснить сцену (о, это всегда сцена!) охотнику.
— Алехандро.
Короткий кивок.
— Разве, мсье, Вы всегда представлялись подругам на одну ночь своим именем? Если так уверяю Вас, это крайне непрактично. Вы же не хотите, чтобы они заявились к Вам домой с воплем "это твой ребёнок!"

Передразнивать сумасшедших всегда приятно. Вышло смешно.

III

Больница Фернандо скорее понравилась. Навевает воспоминания, знаете ли. А если говорить серьёзно, то негры явно находятся не в том положении, чтобы воротить нос от того, что белая цивилизация пожелала им дать. У них могло не быть и этого. Пусть вас не обманут голодные тела, эти люди выживали здесь тысячелетиями и выживут ещё столько же, даже если завтра все европейцы дружно соберут вещи и оставят братьев своих меньших. Темнокожих не продают в рабство, им раздают продукты, их лечат, чего им ещё желать? Зачем они тянут свои руки?

Прогнать злобного доктора? А кто ещё поедет лечить сброд по доброте душевной. Дать больше еды? Фернандо достаточно прослужил в армии, чтобы знать, старшие отнимут излишки у младших, обожрутся в три пуза, а младшие останутся с чем были. Проблема Африки не в клозетах, она в головах людей, свято уверенных, что кто-то им что-то должен.

А вот белая сумасшедшая вызвала сочувственный взгляд. Это мы тоже проходили. Африканская жизнь полна стрессов для юной особы. Немудрено начать во всех дикарях видеть каннибалов, жаждущих плоти юной супруги французского капитана. Сбежать из дома, прятаться где-то пока не припечет...

Допустим на мгновение, что доктор правда садист и издевается над пациенткой. Может насилует. Это возможно. Но "продать каннибалам"... Барышня явно перечитала Джека Лондона. Или, что более вероятно, дамских романов.
"Ты отвергла мою любовь, Хулия, теперь я продам тебя людоедам!"
Тем не менее, случай заинтересовал Фернандо.
Отличная выйдет сцена для статьи.

IV

Барышня времени не теряла. Перешла, что называется, с места в карьер. Часто, испанец поражался, насколько органично у них получается этот монолог. Нет, чтобы сказать прямо: "Я меркантильная и подлая сука, я изгадила собственную жизнь, приняла неправильно все решения, какие могла, и теперь доживаю жизнь медсестрой в какой-то африканской больнице, где негры задирают мне юбку, когда доктор не видит. Нас раньше многое связывало, купи мне билет в Европу". Нет, вместо этого нужно рассказать байку о многолетнем ожидании.

Тот факт, что это байка, Фернандо установил эмпирически. Предположим, у него было от двенадцати до четырнадцати женщин включая случайные связи. Если бы женщина была способна к столь длительной привязанности, хотя бы одна из них непременно бы вернулась и попыталась возобновить отношения. Но матримониальная бухгалтерия так не работает. Женщина допускает разрыв отношений если видит вариант получше. И потом продолжает движение "от лучшего к лучшему". Она наверняка могла хотя бы через родственников из родного города узнать где находится Фернандо, разыскать его — тогда байка прозвучала бы куда правдивее. Но раз они попросту столкнулись в безымянном селении...

Против воли, мужчина ощутил слабый укол сочувствия. Насколько же она опустилась, что предлагает всё и сразу. Правильно было бы сходить к каноэ и взять её там, жёстко, со вкусом, как берут шлюх. Потом дать несколько смятых купюр и велеть проваливать.

Да, это было бы... Достойное отмщение.

"Видимо", — с грустью подумал Фернандо, — "Я всё-таки не жестокий человек"

— Я прощаю тебя. Но нам пора расстаться.

Он аккуратно извлёк из бумажника свой обратный билет на пароход. Она использует его, снова, в этом не было никаких сомнений. Скоро будет плыть в Европу размышляя о том, какой сентиментальный дурак её бывший, так просто расставшийся со столь ценной вещью и не взявший совершенно ничего взамен. Простой мир маленькой социопатки.

— Вот всё, что я могу тебе дать. Кажется, это тебе и нужно? Он твой.

Фернандо не планирует возвращаться.
Билет бы всё равно пропал.

10 января 1933 г. Африка, Ластурвиль. Ночь.

  – Вы... слышали? Я так испугалась! Я еле дошла, мне казалось, меня съедят по дороге... Что это было?
  – Фройляйн Уолден? Вы… Положите вещи сюда и скорее заходите, – доктор тут же сорвался с места и кинулся к двери. – Давайте-давайте. Нужно быстрее закрыть, а то бывали случаи, знаете ли. Проходите в столовую, оставьте вещи тут. Негритенок не украдет, я его брату ногу отпилил. Ну, то есть ампутировал. Так что все хоро…
   Заходя в столовую для белых, старик вдруг осекся, взглянув на усталое лицо Флоренс и, замявшись, продолжил:
  – А что же вы так поздно? С улицы… Неужели эти бездельники вынудили вас самой тащить ящики? Вот же лентяи! А еще называют себя старшими помощниками оганги. В следующий раз скажите им, что имеете все полномочия. Они только притворяются, что не понимают французский. Все они понимают! Опустились до того, что оставили беззащитную девушку наедине с леопардами, – возмущался Сигберт, предлагая Флоренс стакан освежающей воды. – Это леопард кричал. То есть рычал. Не беспокойтесь особо. Просто… просто на днях у нас забор обвалился – не помню уже и где – и теперь эта зверюга думает, начать ли охоту на наших кур, или нет. Проверяет нашу реакцию, не иначе. Но помните, дорогая, что леопарды - это те же кошки; им бы только поорать по ночам.
  Доктор усмехнулся в усы. Он прикрыл дверь и сел напротив Уолден в полной уверенности, что теперь его никто не услышит. Старик был большого мнения о толщине стен домика для европейцев, и не мог допустить, что Николя не смыкает глаз в эту ночь, ведь сам мгновенно отключался, только ему удастся добраться до кровати. Но Дюран запомнил каждое слово этой беседы, начавшейся с интригующей фразы: “Я все знаю о вас, дорогая…”
  – Я доктор, и я все знаю и вижу. Нечего и скрывать от меня ваш нервный стресс, у вас все на лице написано. Такой болезненный вид. Не буду прикидываться дурачком, что не понимаю, из какого места вы сюда прибыли. Но я выше предрассудков, не подумайте. Полагаю, здешний климат только усугубит ваше состояние, так что держитесь тени и не пускайтесь в далекие странствия. Вам нужно еще пережить путь обратно. Если с этим будут проблемы… – доктор оглянулся, – то мы что-нибудь обязательно придумаем. И потом, еще одна помощница на следующие полгода мне не помешает. Послушайте, вот что хотел сказать: обязательно предупредите всех, что выходить в девственный лес опасно. Опасно, особенно сейчас. Если бы я не знал, что этот… этот леопард, да, вышел на охоту, я бы отпустил вас на вольные хлеба – снимайте сколько влезет. Но пока что поберегите ваших друзей, они хотят играть с самой жизнью. И еще момент, – Сигберт остановился и подергал ус, подбирая нужные слова. – Мне не нравится этот Николя! Что за хлыщ. О ветеранах так не говорят, но какой он ветеран! У меня лечилось множество ветеранов, возьмите хоть последнего – капитана Робера – это же совсем другое дело. И думаю я, что-то тут неладно. И если мои опасения об этом торгаше подтвердятся, то будьте уверены, что разъедутся они c Луизой на разных пароходах!
  Доктор замахнулся, чтобы ударить по столу, но вовремя остановился. Приняв смиренный вид, он спокойно продолжал монолог:
  – Что-то я разнервничался. Просто, Луиза, и я ей, и Августину, ее крестному, обязан; он энтомолог в Либревиле, и мы были… – скомкав слова, без интереса проговорил Сигберт что-то в усы.

...

  – Ну ладно! – оживился доктор, когда чай был допит, и Флоренс закончила мысль. – Позвольте, провожу вас до комнатки. Вам повезло, последнюю как раз освободил капитан Робер. Было очень приятно. Только не открывайте окно. Ни в коем случае. Добрых снов.

10 января 1933 г. Африка, Ластурвиль. День.

  – Ну я так и знал. Ну я так и знал! – сокрушался Кёхлер, разбирая коробки в гостинной. – А это не оно, Луиза? Нет? Ну я так и знал, что этот мелкий негодник что-нибудь да сопрет! Ну вот как знал! И знаете, что? Точно-точно… – старик похлопал по карманам и достал телеграмму, – мне же сообщили ночью новость, что удачи вам тут не видать. Ну что за пустая башка! Это же надо было доверить дорогую вещь… Я не знаю, конечно, что такое эти ваши бобины для плёнки, но мне их заменить нечем, уж простите. Если это и правда нужная вещь, то можно поспрашивать скупщика в Либревиле. Там твой дядюшка Августин, между прочим. И профессор Лефевр, жуткий традиционалист, но свой человек. Сегодня у нас одно каноэ будет занято, значит свободно еще одно и катер. Если на них доплыть до миссионерского пункта, а оттуда на корабле… В общем, ехать надо в течение часа, чтобы там быть уже к двум и успеть в столицу. Если надо, я распоряжусь, и вас отвезут. Или можно добежать… но это опасно. Нет, слишком опасно, особенно в эти дни. Ну что за начало дня!
  Тон доктора разбудил остальных, и вскоре всем стало известно о пропаже плёнки. Магдалена смогла отыскать разве что две бобины на шестьдесят метров и убедиться, что вся остальная техника, за исключением магнитофона, исправна. Недовольный Джозеф вышел из своей комнаты с опухшим лицом. Он что-то промямлил, усмехнулся и вновь поплелся спать.
  Однако к середине обеда в столовую ворвался все тот же охотник с заводным характером и свежим лицом. Подойдя к доктору со спины, он резко схватил его за плечи, чуть не доведя старика до инфаркта, и тут же, словно игривая обезьянка, прыгнул за стол рядом с Магдаленой и Николя. Опустив пару плоских шуточек, Джозеф дождался, когда доктор отправится на осмотр больных, и наконец огласил свой зловещий план:
  – Дамы и господа, ваши разговоры, конечно, это отдельный вид искусства, но позвольте развеять панику. Вы связались с профессионалом. О, вы бы видели, что я делал в таких безвыходных ситуациях как… ну, не важно. Долго перечислять, не буду. Суть в том, что со мной безвыходных ситуаций нет. План такой: я знаю, что доктор хочет дать интервью, и это его условие. Да-да-да. Но у нас (у вас) сломан прибор для записи звука. Но у нас (то есть у вас) пропала почти вся пленка… Что я предлагаю? Конечно же охоту. Я договорился тут с пареньком (он говорит на суахили), который знает, как он сказал, самые жирные места для охоты. Пока вы якобы записываете доктора на ваш прибор, я с оператором, – и Джозеф положил руку на коленку Магдалены, – или с моим лучшим другом Николя Дюраном, отправимся стрелять зверушек. Если пойду с нашим очаровательным оператором, то сразу добудем кадры. Если с бравым ветераном Николя, то точно кого-то да подстрелим, принесем к больнице или еще что-то как-то, и заснимем позже. Как вам план? Я лично в восторге! Так и доктора обломаем, и моя фотогеничность не пропадет для истории. Единственное, все это затянется до поздна, до самой ночи. Но уверяю: где наша не пропадала!? Что скажете?

…

  – Отнеси им молока и скорее собирайся! – послышался голос доктора, а вскоре и тихий звук шагов.
  Это была женщина, и это была помощница доктора, и одежды ее были белыми, и вся она будто светилась, и в ее руках был приковывающий все внимание кувшин с ледяным молоком, тоже белым, и он тоже светился, и светилось все. И он поднялся, поднялся в ее руках. И в его отражении показалось смешное искривленное лицо Фернандо, будто бы играющее бровями. И вот оно изменилось, и теперь исхудавшее лицо вдруг переливалось в лицо с полными воздуха щеками, огромными глазами, и потом с огромным ухом… А кувшин все поднимался, медленно и томно. Как вдруг с оглушительным звоном упал на пол и разбился. Холодное молоко быстро потекло по доскам, сливаясь в один ручеек, который бежал, проламывал себе путь, стремился и словно вдруг порожденная Богом река рассекал землю, лишенную всякого полевого кустарника, всякой полевой травы и человека, и словно бы пар поднимался с земли и орошал все лицо земли… и молочный ручей достиг ног Фернандо. И он не мог не поднять глаза. И да, это была Она. Та стерва из прошлого.
  – Алехандро!? – то ли прошептала, то ли взвизгнула, то ли сказала, то ли декламировала, то ли улыбнулась, то ли зарыдала она, и тут же, закрыв лицо, словно исчезла, выбежав из столовой.
  – Алехандро!!? – с еще более непонятной интонацией повторил Джозеф, прекратив чистить апельсин по методу Гонсалес-Авила.

  В комнату вбежал разъяренный доктор. Джозеф, вытаращив глаза и не моргая, вновь принялся за апельсин. Ворча, Кёхлер нагнулся к осколкам. Причитая, он помотал головой и сказав: “Эх, Луизочка, и вот так они поступают со всеми, просто со всеми твоими подарками…”, – злобно зыркнул на Николя и позвал всех скорее отправиться на экскурсию по больнице.
  Больница представляла комплекс из нескольких домиков на сваях и чуть приподнятых бараков для больных, где те ютились на плотно сдвинутых друг ко другу двухъярусных деревянных койках. Тут и там вдоль главной тропы семьи негров рассаживались вокруг собственных костров, прибирая к себе все пожитки. “Тут у нас пункт выдачи продуктов. Здесь выдают неграм рис, кормовые бананы маниок, а работникам - немного мяса. Все это они приносят к своим кострам и либо жарят на палках, либо варят до состояния мерзкой каши в своих котелках. Не рекомендую пробовать. И все же, что ни говори, такое полноценное питание - просто рай для аборигенов!” Голодные глаза полуживых людей-скелетов, обтянутых черной кожей с жалостью и тоской глядели на каждого проходящего мимо.
  “Там, как вы помните, наша маленькая гавань, ха-ха. Два каноэ и катер. О, вы даже не представляете, как сложно было его добыть. Но зато сколько плюсов! Хотя бы то, что его может спокойно вести даже любая женщина, домохозяйка, ничего сложного. Благо, у меня хватает ума хранить все карты и компас в ящике стола, а не то бы все давно разъехались”, – засмеялся Сигберт.
  “А вот тут у нас подходы к баракам, здесь мамочки стирают свое белье. Нужно только следить, чтобы они не общались с прокаженными. Темные люди - думают, что это не заразно. А еще Моисей бил тревогу в свое время… Эй, не играйтесь тут!” – пригрозил доктор вдруг пробежавшим между Николя и Флоренс хромому и покрытому струпьями малышам. – “А тут у нас почти что здоровые больные, ничего интересного. Скоро пойдут на поправку, надо надеятся. Только ничего тут не снимайте и лучше не смотрите.   Пойдемте быстрее в домик для больных европейцев, он рядом с операционной”. Подул теплый ветер, листья пальм двинулись и в барак попал луч солнца. В его темноте вдруг показались десятки измученных полуживых глаз, с надеждой глядящих на проходящую с камерой Магдалену. Когда их взгляды соединились, больные завопили из последних сил. “Не смотрите, не снимайте, не слушайте! Идите за мной!” – резко командовал Кёхлер и вошел в домик для европейцев.
  Можно было бежать. Джозеф тут же окликнул Луизу:
  – Все, я ухожу с пареньком. Он меня уже заждался. Самое время разделиться. Решай быстрей, кто со мной идет, и мы уходим огородами.

…

  Доктор здоровался с европейцами, с радостью открывая двери в порядке очереди. Одну дверь он пропустил, на что кто-то указал. “И точно, пропустил. Ну и ладно”, – заключил врач, но тут дверь открылась сама. В следующее мгновение из дверного проема показался выплывающий в коридор таз с бинтами. Это был чернокожий помошник доктора, юный и смышленый паренек с прикрытым правым глазом.
  – Ах, это ты. Я уж испугался. Ну ладно, давайте посмотрим, что у нас тут.
  В “палате” стояла бедная кровать без простыни и одеяла, окна были завешаны плотной тканью, не пропускающей свет, а в самой комнате стояла невыносимая тепличная температура и горький запах мочи. К кровати по рукам и ногам была привязана белая женщина безобразного вида. “А, ну все в порядке!” – улыбнулся доктор и вынырнул из жаркой комнаты, как вдруг она скинула, видимо, отвязанные веревки с рук и бросилась судорожно разматывать узлы на ногах.
  – Скорее! Вяжите ее! – крикнул Кёхлер. – Фернандо, сюда. Лу… Магд… Ф…
  Не успел доктор позвать всех на помощь, как сумасшедшая была вновь прикована к кровати. “Пустите меня к мужу! Умоляю вас, ради всего святого! Я не больна, я не больна!” – кричала она в слезах, но доктор, демонстративно закрыв уши, поспешил выйти из комнаты.
  – Не обращайте внимание, дорогие. Это обычная лихорадка после солнечного удара. Мы нашли ее полумертвой. Поправится. Главное не идти на поводу. Уж доверьтесь мне, я врач. А пока пойдемте. Завяжи ее потом еще туже, хорошо? – выходя, обратился Сигберт к помощнику.
  Но женщина не останавливалась. И вдруг в ее криках показалась доля смысла. Она и Луиза встретились взглядами, и женщина резко перешла на полушепот: “Послушайте, меня держат за сумасшедшую и хотят продать, распотрошить на органы, отдать людоедам… я не знаю что, но прошу Вас, прошу Вас, помогите мне. Приведите сюда моего мужа, капитана Луи Робера, умоляю, он все объяснит, он все оплатит. Он предприниматель. Он у меня самый лучший. Только поверьте мне, этот человек – Кёхлер – он тот еще садист! Вот, этот мальчик с тазом, он отвязал меня! Он хороший, он знает, где мой муж. Он отведет вас!!”
  Юноша быстро кивнул головой.
  “Он отведет. Он знает дорогу. Только он немой. Умоляю, умоляю….”
  Кёхлер открыл дверь:
  – Ну чего вы там!? Это заразно, немедленно выходите! Мальчик сам разберется, я ему доверяю. Я его брату руку ампутировал, не подведет!

…

  – Кажется, наши ряды редеют? Впрочем, без Джозефа даже дышится легче, не правда ли? – доктор вновь стал тем же забавным старикашкой, каким казался в столовой за обедом. – Итак, наш план такой, дорогие мои. Сейчас я должен буду вырвать зуб одному мальцу, и потом буду ждать вас в нашем домике, готовый к интервью. Не будем же забывать цель нашего дела, м! Расскажу про больницу, про то, про сё. Ну, или не в столовой, а где скажете. Поговорим. Но через час у меня перевязки, так что имейте это ввиду… Что еще? Ах, да, совсем забыл про то, что кому-то из вас пора отправляться, нет? В любом случае, я предупредил ребят, что если кто и поплывет на миссионерский пункт, так чтоб везли без всяких вопросов. Вот… Фернандо, вы бы не могли быть так любезны – взять вон того мальчишку за ноги и вместе со мной посадить его в кресло стоматолога? Спасибо, вы испанцы всегда так добры.
  Доктор улыбнулся и привел в исполнение свой план по переносу пациента. Малыш истошно орал вплоть до тех пор, пока его не посадили на интересное кресло с откидывающейся спинкой. У него еще была пара минут, чтобы вдоволь почувствовать себя королем, поскольку, войдя в операционную, Сигберт встретился со своей ненавистной помощницей:
  – А что ты тут еще делаешь? Молоко пролила, графин разбила. Графин Луизы! Да ты хоть знаешь, что он для меня значит!? Иди с глаз долой. И быстрее, отплывай уже в эту деревню, я вождю обещал, что его дед-сердечник уже к полудню будет тут. А что если он помрет, и мы лишимся пильщиков? Вот сама и будешь доски пилить. Иди уже! Да, и Вам, спасибо, дорогой Фернандо, вы были очень кстати.

  Дверь закрылась. Они остались одни. Она и Фернандо. Доктор и пациент. Раздались детские крики. Она опустила глаза.
  – Я… – тихо сказала она, когда малыш за стеной успокоился. – Прости, Алехандро, мне нужно отплывать. И я не знаю, встретимся ли мы еще… – она припала к его груди и зарыдала. – Умоляю, пойдем вместе, пожалуйста. Может, это наш последний шанс. Я вернусь послезавтра к утру, ты еще успеешь на пароход. Мы, я, каноэ. Я не смогу без тебя, больше не смогу. И знаю, что ты приехал за мной, ну конечно за мной. За кем еще? Давай уплывем, я все еще люблю тебя. И мы можем быть вместе, и уплыть из этого места. Алехандро! – взвыла она сквозь слезы. – Прошу тебя, неужели я так много прошу? Один день, ты и я. Прости, прости за все. За Хосе, за дядю Ринальдо, Рубена, за Фернандо. О, все это была большая ошибка. Я просто пыталась сделать так, чтобы ты ревновал, и… О, я так боялась, что ты погибнешь на войне, я молилась за тебя каждую ночь.
  Она отпрянула от груди, вытерла слезы со щек и, бросив полушепотом: “Прости, у тебя десять минут. Я буду ждать у каноэ. Умоляю! Ведь в нашей любви были и светлые… Поспеши. Я буду ждать”, – вновь исчезла между бараков.
  За дверью послышался металлический звон. Доктор засмеялся:
  – Ну вот, а ты думал будет хуже! Зато теперь не болит.

...

  Солнце палило, но небо заволакивало невнятными тучами. Джозеф частенько поглядывал вверх, пробираясь сквозь джунгли. В один момент он остановился:
  – Мда, если так пойдет, то нам нужно будет возвращаться в ливень. Ночью. Без всякого света… Ха, да где наша не пропадала!

Говорят, что от судьбы не уйти, что всё предрешено и ничего нельзя изменить, но обязательно находится смельчак или глупец, который хочет попытаться и убедиться в этом лично. Вот и жизнь Николя проходила под девизом не то отчаянной смелости, не то беспросветной глупости.

Пока одни дети постигали школьные науки, грезили о высшем образовании и престижной работе, Дюран младший мечтал о путешествиях, возможности увидеть мир и раскрыть все его тайны, которые ещё остались. Отец часто поколачивал сына за неуспеваемость, но разве это могло остановить молодой и пытливый ум от очередного приключения? Одни увлечения сменяли другие, парень интересовался всем и ничем конкретно. Казалось, что нет такой области знаний в которую он не сунул свой любопытый нос. Даже повзрослев и окунувшись в новые для себя политические увлечения, Николя грезил о том, что сможет изменить мир и даже отправился на фронт, где рассчитывал снискать славу героя, дослужиться до генерала и одержать победу в войне. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. После нескольких месяцев окопной войны в обнимку с винтовкой и свистящими над головой пулями, пожираемый насекомыми Дюран осознал, что в войне нет ничего романтичного. Что в лучшем случае его ждёт медаль за отвагу, а в худшем та же медаль, но посмертно.

Будучи раненным, Николя отправили в тыл, но на фронт он больше не вернулся. Сердце дрогнуло, разделив жизнь на до и после, показав жизнь в окопе и ту, которую можно прожить не дрожа от холода и страха в окопе. Он дезертировал, за что так и не смог себя простить, но поступить иначе он просто не мог. Война оказалась не его делом, а тела, падающие на землю и разлетающиеся брызги крови, нет нет, да ещё снились по ночам.

Перебравшись в Италию, Дюран попытался забыть ужасы прошлого и в этом ему помогла Луиза. Их встреча была случайной, но на многие годы предопределила дальнейшую судьбу.

Первые несколько месяцев были похожи на рай, годы проведенные вместе на счастье, а потом… Потом что-то разладилось в их совместной счастливой жизни, сделав похожей на то, от чего Николя пытался сбежать много лет назад. На людях они были по прежнему счастливой парой, но дома обстановка напоминала давнюю, но не забытую окопную войну, где каждый прятался за линиями возведенных укреплений и огрызался колкими выстрелами слов. Николя был в растерянности. Что он сделал не так и почему горячо любимая им женщина столь сильно изменилась? Не помогали ни её любимые цветы, что он каждый вечер приносил после работы, ни блюда, которые пытался приготовить для совместного ужина, ни слова любви и признательности.
С каждым днём отчаяние и грусть всё больше овладевали сознанием. Пребывание в одном доме становилось невыносимо мучительным и Дюран младший всё чаще стал задерживаться на работе, ездить в командировки и под любым предлогом появляться дома как можно реже, чтобы лишний раз не нервировать Луизу и не вступать в позиционную войну.
Наверное, это был крах отношений и дальнейшее совместное существование было невозможно, но как любящий мужчина Николя надеялся на лучшее. Даже, когда в его жизни появилась Магдалена, став ярким лучиком счастья в серой семейной жизни, он не торопился броситься в омут амурных приключений, полагая, что общая знакомая может стать той самой спасительной ниточкой, потянув за которую, удастся всё исправить. Время шло и симпатия постепенно переросла в нежные чувства обожания и теперь, когда Магда появлялась на пороге дома, Николя преображался. Подобно кукле вытащенной из старого сундука, он стряхивал с себя пыль и паутину грусти, преображался, чтобы отыграть один короткий спектакль прежде, чем опустится тяжелый занавес.

Дела компании шли удачно, а вот личная жизнь по прежнему не складывалась. Ощущалась некая неполноценность и недосказанность с которыми нужно было что-то делать. Возможно, на развод следовало подать значительно раньше и не тратить время, но Николя был смелым, может глупым, но он пытался. Поездка в Арифку для него стала хорошим поводом, чтобы расставить все точки и принять окончательное решение. Новое место, новые люди, новая атмосфера, смена привычных реалий ставшего ненавистным богатого дома, всё это должно было помочь либо наладить отношения, либо завершить их раз и навсегда. Всего три дня, чтобы не откладывать, а по возвращении круто изменить свою жизнь.

***

Монета скользит между пальцев, перекатывается между костяшек и сияет серебром, ловя гранями солнечные лучи. Мисье Дюран стоит облокотившись на фальшборт и с некоторым пренебрежением наблюдает за происходящим. Он не хочет, чтобы его монету выловили, он хочет знать чем закончатся эти три дня. Орёл - и он вновь расправит крылья, вознесется к небу вместе со своей женщиной, а если решка…
Делец был готов отсыпать горсть монет любому из рабов, который первым принесёт ему радостную весть, но что если на дно монета ляжет не той стороной? Что если зароется в ил ребром? Нет, некоторые вещи лучше не знать.
Поддев ребро монеты ногтем, Николя щелчком пальцев подбрасывает кругляк в воздух, щуриться яркому солнцу и отворачивается, не желая смотреть, как судьбоносная монетка коснётся водной глади.

Поворачивается к нанятому проводнику и отрицательно качает головой.
— Нет, Джозеф, — не моргнув глазом врёт Дюран младший и оценивающе смотрит на собеседника. — Когда-то мне приходилось держать в руках оружие, но стрелять я так и не научился. — Снова ложь, а перед глазами всплывают картины далекого прошлого, когда пуля выпущенная из винтовки сбивает с ног одного противника, выстрел и падает второй. Воспоминания о войне проносятся в сознании монохромной плёнкой и приходиться вновь качнуть головой, чтобы сбросить наваждение.
— Стрельба удел охотников и военных, а я лишь простой торговый представитель. В кого мне стрелять? В кредитров? — Николя смеётся, на его щеках проступают ямочки и он достаёт чековую книжку, стучит по ладони. — Это оружие способно убивать целые предприятия, не то что гиппопотамов!
Приняв фляжку и сделав несколько глотков, Дюран посмотрел на красавицу жену и согласно кивнул. Может быть и жаль, что она не одна, но у него есть ещё три дня.
— Моя история? Нет ничего более скучного, чем жизнь простого торгового представителя. То ли дело у вас, Джозеф…
И Николя Дюран рассказывает версию своей жизни, коротокую и точно выверенную в части информации которую может позволить знать окружающим. Школа, учёба, разнорабочий, мелкий клерк, коммивояжер, мелкий торговец торговец, соучредитель мелкого бизнеса, торговый представитель крупной компании. Счастливый семьянин… Вот пожалуй и всё, чем он готов поделиться с окружающими, надёжно пряча скелетов поглубже в шкаф.

У Николя много слов, чтобы растянуть беседу и скрасить её красивыми историями об удачных сделаках, погрустить о глупостях и неудачах, рассказать, как работает механизм экономики. У Николя полно терпения и он даже слушает собеседника, задавая вопросы, живо интересуясь всем, что может хоть как-то обратить в прибыль. Светская беседа, интерес и залог хороших отношений с человеком, которого через три дня он забудет, выкинув из жизни, как и всё, что будет связано с текущей поездкой. Возможно, что и не выкинет, если на черном континенте у него остануться дела.

Длительное путешествие заканчивается, и они сходят на берег. Дюран помогает супруге, но чувствует покалывание кожи в момент прикосновения. Напряженные нервы дают о себе знать, хотя все внешние признаки беспокойства подавляются и дальнейший вечер проходит в привычном лицемерии счастливой пары. Лишь в момент прикосновения, мужчина расслабляет напряженную кисть не позволяя пальцам коснуться чувственной кожи женщины, которую он некогда называл своей.
— Луиза, ты заставляешь меня краснеть и смущаться. Право, какой из меня Апполон? Я лишь простой рыбак, который выбрался из морской пучины, чтобы встретить на берегу Венеру - самую прекрасную и нежную из богинь.— рука приподнимается и Николя касается губами тыльной стороны ладони супруги в нежном жесте полном любви. Жест искренний, теплый, с надеждой и верой, а от того чуть робкий и нерешительный. Переводит взгляд на отца.

— Врядли меня можно назвать героем, мистер Кёхлер. Я простой человек, который пытается сделать этот мир чуточку лучше, пусть и не всегда успешно… Воевал? Нет. Скорее помогал тем, кто воюет, обеспечивая фронт необходимыми поставками продовольствия и амуниции. Во время одной из таких поставок меня ранило, что в дальнейшем и позволило встретить вашу дочь... — Дюран рассказывает о встрече с Луизой, о счастье, что она ему подарила, но умалчивает о всех размолвках, которые их разделяют в последнее время. Вежливость, тактичность и дипломатичность в общении с почтенным отцом и нежелание хоть в чём-то бросить тень на женщину.

Ужин заканчивается, начинается просмотр снимков местной природы. Торговец подмечает необычность пейзажей и богатство красок, прикидывает сколько может стоить альманах или фотоальбом, насколько выгодным может быть подобное вложение. Общение, разговоры ни о чём и обо всём. Ночь и чернила за окном, звуки чуждого мира и трубка в зубах, россыпь звёзд над головой, рёв где-то неподалёку. Всё новое, незнакомое. Наверно, к этому можно привыкнуть, как привык жить в одном доме с Луизой. Стоит ли идти к ней в спальню или лучше заночевать в кресле гостинной, сославшись на усталость и что уснул неожиданно для себя? Нет. Николя всё же решает пойти в спальню и немного поработать, быть ближе к супруге и уснуть за письменным столом. Это решение кажется единственно правильным - быть рядом в незнакомом месте, но не докучать прикосновениями, что стали для неё неприятны. Вот только докурить, проследить тень пришедшую с берега и прислушаться к тихим разговорам.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Первые несколько суток бесконечного морского пути Флоренс провела, лежа на спине и глядя широко открытыми глазами в потолок каюты. Морская болезнь ее не мучила. На свою беду, она, несмотря на обманчивую фарфорово-хрупкую внешность, обладала несокрушимым, омерзительным, чисто британским физическим здоровьем, доставшимся ей в наследство от отца. Лучше бы она страдала физически. Наверное, этот дискомфорт убедил бы ее, что она не спит и все это – пароход, отдельная каюта, чистое белье – наяву. Флоренс боялась уснуть. Несколько раз она проваливалась в сон и просыпалась с криком, потому что явственно слышала лязг замка, открывавшего камеру и пронзительный голос надзирательницы, командующей подъем и утренний сбор арестанток, приглушенную женскую брань, стук ложек о латунные миски; отчетливо ощущала вонь прелой соломы из серых тюфяков, луковой баланды, кислый запах пота немытых женских тел. Это было правдой, единственной ее реальностью, а все остальное – грезой, фата-морганой, иллюзией истощенного сознания. На четвертый день Флоренс заставила себя выйти наружу. Она задохнулась от яростной, буйной атлантической сини, соленого ветра и брызг в лицо, громоздящихся облаков – безмерности пространства, опрокинувшегося куполом над ее головой. Голова закружилась, она беспомощно осела вниз. Стюарт предложил ей поставить шезлонг на палубе и дать плед, чтобы она могла дышать свежим воздухом, так ей будет лучше. Ее бледное осунувшееся лицо ни у кого не вызывало удивления – морская болезнь щедро брала свою дань с пассажиров парохода. Это был прекрасный предлог ничего не делать, почти не общаться ни с кем из ее новой компании, а просто полулежать, укутавшись пледом до подбородка и еле обмениваясь приветствиями и полуулыбками с окружавшими ее людьми, и постепенно понимать, что это все же не сон… заново учиться Флоренс возвращалась назад к жизни, где ее окружали цивилизованные, просвещенные и безукоризненно воспитанные люди, которые каждым жестом, каждым словом признавали ее достоинство и право глубоко дышать, держать спину прямо, улыбаться и смотреть людям в глаза без страха получить удар или брань.
Нет, она не обольщалась и не обманывала себя. Она лишь сменила свою тесную клетку на другую – поудобней и попросторней. Вот хотя бы эта палуба… что если Флоренс, гуляя взад и вперед, вдруг захотела бы выйти за ее пределы? Ей бы пришлось упокоиться в ультрамариновых волнах, которые на самом деле не были ультрамариновыми. Если взглянуть из глубины… а только так и нужно глядеть, потому что это правда… это темно-синяя муть, уходящая вниз в кромешную черноту. Флоренс закрывала глаза, и ее изнутри заливал мрак. Не нужно лгать себе, она никогда не сможет вернуться назад. Она никогда не сможет стать прежней девочкой Флоренс, выросшей среди лужаек, живых изгородей, построек из массивного серого камня, резного дуба гостиных и библиотек, книг в кожаных переплетах, фарфоровых сервизов, учтивых улыбок, «как поживаете» и файвоклоков… - всех набивших оскомину атрибутов незыблемости старого доброго Британского мира, который на самом деле давно уже дал трещину и просел. Туда больше нельзя вернуться, нельзя снова стать ребенком вольным и снова жить в родных горах…. И все же она жива, жива! Она вольна выбирать – выпить ей кофе или чаю, съесть тост с сыром или джемом, лечь спать или пойти прогуляться… Боже, какая пошлость, какая малость. Но какое в этом счастье – никто из окружающих ее людей не понимает. Просто не может понять, - думала Флоренс, - сколь много им дано, эти милые мелочи, эти ничтожные малости, которых в здравом уме никто не замечает, как не замечает своих рук или ног, пока их не оторвет снарядом…
К концу путешествия Флоренс исцелилась настолько, что ела за двоих и спала сутками, и наконец она начала допускать к себе воспоминания о недавнем прошлом, которые, казалось, заперла на замок, изгнала из головы, потому что они не давали дышать… - воспоминания о тех временах, когда она была счастлива… ли ей так казалось? - и даже воспоминания о тюрьме Френ. Лет через двадцать она бы может, даже гордилась бы, что сие место скорби, где она томилась без малого год, освятили своим присутствием мученики Сопротивления. Но сейчас, сходя по трапу в Порт-Жантиль, чтобы пересесть на другой пароход, Флоренс Уолден как бы впечатала огненными буквами себе в сознание: Я мерзавка, я убийца. Пускай. Я не вернусь в тюрьму. Никогда. Ни за что.
«Что здесь происходит?» - это ее растерянный голос прозвучал с палубы, когда лоснящиеся на солнце тела чернокожих одно за другим ныряли в мутную воду. Ей объяснили, предложили присоединиться. «О… это довольно забавно, правда, господа?» - с легкой полуулыбкой произнесла она. Но это было совсем не забавно. Зачем они ныряют, неужели мелкая монетка стоит жизни? Неужели негры действительно готовы умереть, только чтобы позабавить белых господ? Флоренс почти обрадовалась, когда они отказались нырять, испугавшись снующих вокруг акул. Она так и не кинула свою монетку, зажав ее в ладони. Не хочу пытать свою судьбу. Не хочу сейчас об этом думать.

…Пароход неторопливо нес пятерых европейцев в сердце черной Африки. Желтая илистая вода, душный воздух джунглей, зуденье насекомых, крики незнакомых птиц. Здесь кончался цивилизованный мир, мерзкий в своем притворстве, и начинался другой - нагой и простой, в своей суетливой жажде продолжения рода, в утолении голода, гниении отжившей плоти и рождении новой. Ты все еще цепляешься за то, что люди называют культурой, бедняжка Флоренс? Это единственный способ скрыть правду о том, кто мы все есть на самом деле… Джозеф хвастался, много болтал, немного задирался перед месье и отвешивал сомнительные комплименты; одним словом, вел себя как петух в курятнике. Типичный француз. Типичный мужчина. Помогая ей усесться в каноэ, он задержал ее руку в своей… Утлое суденышко предательски качнулось, Флоренс неловко замерла, глядя на мужчину расширенными глазами, как кролик на удава. Потом осторожно потянула руку назад, боясь дернуться слишком резко… Фу, как нелепо, неловко! Флоренс, чувствуя, как на ее скулах совсем не к месту вспыхивают красные пятна, смущенно и сердито сдвинула брови. «Дорогая!» Ну и нахал! Самонадеянность француза ее возмутила и рассмешила, и это помогло ей овладеть собой.
- Берегитесь, месье Жозеф, – ответила она ему на приличном французском, слабо улыбаясь, - если Вы будете так бесцеремонно хватать меня за руки, Вы действительно имеете шанс познакомиться с местными крокодилами, пытаясь меня спасти… Я попала в эту компанию, потому что очень хотела сюда попасть. Я звукооператор, но истинная причина - Papilio zalmoxis. Знаете, что это? Парусник Залмоксиса, огромная ярко-синяя бабочка с угольно-черными краями крыльев, невероятно красивая. Водится в этих краях. Мой отец, известный ученый и коллекционер, мечтал о ней, но – так и не успел добавить ее в число своих трофеев. Я хочу исполнить его мечту и исполнить долг памяти по отношению к нему. Так что я тоже, в своем роде, охотник, видите? Вам это, наверное, кажется смешным, – при желании это можно было принять за шутку, но Флоренс говорила очень серьезно, хотя она улыбалась. Это не было ложью. На одном из планов бытия это было чистейшей правдой. Покойный Чарльз Реджинальд Уолден и правда был коллекционером – в полном смысле этого слова. Она была не самой прекрасной бабочкой в его коллекции…

Доктор Сигберт был на вид милейшим чудаковатым профессором, бессребренником и гуманистом. Католическая миссия. «И мухи не обидит.» Как хочется ему доверять. Может быть, в этом «затерянном мире» еще выжили такие прекрасные в своей допотопности динозавры? Если бы Флоренс не знала, как бывает обманчива внешность мужа, увенчанного благородными сединами… Она поблагодарила, встала из-за стола, оставив доктора в обществе мужчин и двух очень, очень милых леди, кивнула Джозефу: «Конечно, я все сделаю. Я в самом деле собиралась немного прогуляться перед сном. »

Флоренс шла к причалу, накинув на плечи легкую шаль. Духота и тьма обволакивала ее со всех сторон. Флоренс задумалась. Все начиналось довольно быстро. Завтра рано утром, пока доктор будет спать, Джозеф успеет пристрелить какую-нибудь Божью тварь, а они начнут делать то, зачем приехали. Флоренс думала об этом довольно отстраненно, ее гораздо больше волновала совсем другая мысль: Боже мой. Всего три дня, и сколько всего ей нужно успеть сделать! Да, и в том числе Papilio zalmoxis. И еще этот симулякр... артефакт... аппарат для звукозаписи, как его там! Конечно, она помогала отцу записывать лекции по энтомологии; он наговаривал ей на микрофон фрагменты своих книг и статей, которые она потом превращала в связный письменный текст. Но это была совсем другая работа и немного другая техника - попроще, скорее любительская, чем профессиональная. С ней надо было успеть разобраться. Придется не спать; а вставать рано!. Как бы завтра не начать клевать носом в самый ответственный момент.... Да, телеграмма! Интересно, кто на этом причале может отвечать за ее отправку? Наверное, кто-то из команды парохода, находится на берегу; нужно найти главного. Это нетрудно.
На причале Флоренс полюбовалась медузами, нашла боя, ответственного за выгрузку аппаратуры. Ее было много. С Флоренс моментально слетела сонливость. Нет, такую ответственную работу нельзя доверять какому-то невежественому чернокожему дикарю! Надо было самой все проверить и пересчитать; а выспаться она успеет через три дня на обратном пути, подумаешь! Флоренс, не жалея сил, начала передвигать и пересчитывать ящики и коробки. А вот и ее громоздкий кофр с магнитофоном и отдельно - сумка с кассетами пленки. Она их узнала. Флоренс схватила все это сомнительное богатство и потащила подальше от края причала, как вдруг...
Этот громовой рев пронизал и потряс все ее существо. Флоренс никогда не слышала ничего подобного. Он не был похож ни на рык крупного хищника, выходящего на ночную охоту, ни на другой звук. Так могло реветь только древнее хтоническое чудовище, каким-то образом уцелевшее в этих джунглях, которые сохранились неизменными , наверное, с юрского или мелового периода, когда эти гигантские монстры бродили, наводя ужас на все живое... Флоренс почти беззвучно вскрикнула, тропическая ночь поплыла у нее перед глазами, тело сделалось ватным, пальцы ослабли... казалось, выйди из тени деревьев гигантская тварь, она бы и шагу не смогла бы ступить, чтобы спастись. Ручка кофра вскользнула у Флоренс из рук.
- Что это? - почти беззвучно спросила она. - Боже мой, что это? Что это? Помогите! - истерически выкрикнула она, заметалась, спотыкаясь о коробки и кофры, села на доски причала, мелко дрожа... Но никакая тварь не вышла, чтобы пожрать ее. Вот черт. Ох ты, господи. Он не мог разбиться. Ну конечно же не мог.
Флоренс вернулась в больницу неверным шагом, бледная как смерть . Было совсем темно, окна были закрыты. Доктор сидел один в гостиной. Все уже разошлись.
- Вы... слышали? Я так испугалась! Я еле дошла, мне казалось, меня съедят по дороге... Что это было?

Она приехала в Африку, чтобы убивать!

Кадр первый.
Гданьск. Костел святой Марии. Панорамная площадка окаймлена острыми шпилями, будто держит вас в пасти огромное чудовище, показывая вид на свободу, которую они имеют, которая их ждёт. В основании шпиля она. Стоит спиной. Смотрит со всеми на старый город. Больше таким его не увидеть ни с какой другой точки. Кирпичные крыши зданий не в фокусе. В фокусе пышная копна волос, взлохмаченная потоком воздуха, что всегда разгуливал с подвываниями по макушкам замков.
- Как ваше имя?
- Мария.
- Пресвятая Дева…
…
Злотый. В её кошельке лежал единственный злотый. Зачем она взяла с собой это напоминание о своей стране? Ну, не мешочек же с землёй, затянутый шнурочком ностальгически хранить за пазухой.
Заглушить сожаления и расстаться с этим последним напоминанием. Именно здесь. Именно в гавани, наполненной хищными рыбами. Вряд ли он пригодится тому, кто его поймает. Без всякого размаха, просто опустив руку за борт, разжала ладонь. Блеснул и исчез. Так быстро. Почему-то она представляла его полёт замедленной киносъёмкой. Как монета подставляет то одну, то другую грань солнцу, разбрызгивая блёстки перед тем, как залечь на дно. Потом плавно входит в воду, оставляя ровные круги, обозначавшие место его захоронения...
Ничего подобного. Даже ныряльщики не спохватились, чтобы нырнуть за монетой. Мгновение и тишина. В тот раз было по-другому.

Кадр второй.
- Великолепная экскурсия, не находите?
- Да, я давно хотела побывать в Гданьске.
- В места, где было хорошо, возвращаются.
- У вас есть монетка?
Магда протянула ладонь с горсткой монет.
- О, вы всегда носите с собой столько мелочи? Киньте их богу морей Нептуну. Он тут с семнадцатого века стоит, но фонтан отреставрировали недавно. Он вернёт вас обратно когда-нибудь.
- Или когда-нибудь затянет глубоко в море. Возьмите и вы монетку.
- Нет, я должна кинуть свою. Но у меня нет. Я не вернусь.
Магдалена бросает горсть, пытаясь попасть в чашу приношений богу моря.
…
Вот и первый закат на полуострове. Пара лодок с тонкими стоячими фигурками. Их словно выстругали из черного дерева вместе с лодкой и они теперь никогда не смогут поменять своей позы. Лишь руки взмахивали веслом, словно приделанные на шарнирчиках, разгоняли водную гладь, прочерчивая розовые дорожки от закатного солнца. Магдалена, не жалея плёнку, снимала застывший пейзаж сумерек. Лишь было досадно, что она не сможет запечатлеть сумасшедшие цвета этого странного мира. Но Бесса* могла оставлять кадры, смотря на которые ты помнишь все цвета, что создает природа. Глядя на кадры, ты начинаешь раскрашивать свои впечатления сам. Бесса не подводила.

Кадр третий.
- Магда, сними меня у этой клетки. Смотри, какой он огромный.
Счастливое лицо Марии. Одной рукой она указывает в сторону слона, второй приставляет вафельный рожок к своему носу, видимо пародируя своего напарника по фотосессии.
- Готово. У тебя выпал шарик мороженного.
Достать платок и аккуратно вытереть растаявшие сливки в уголках рта. Наклониться ближе и… нет, тут слишком людно.
- Ну ты и замарашка. Посмотрим кто вышел лучше ты или слон.
…

я бы поспорил на свою винтовку, что засадил бы пулю той макаке прям в глаз
Камера была спрятана в чехол и висела на шее Гурки. Первое впечатление самое правильное. Видишь – лови момент. Она не могла представить себе, как будет это делать, осуществи своё желание охотник.
Он ещё не начал стрелять, а из его ствола-глотки уже вылетали слова-пули, раня душу. Зачем она вспомнила тот кадр? В чём был повинен тот слон? Магдалена старалась смотреть в противоположную сторону, чтобы не выказывать свою неприязнь к проводнику. Вряд ли она уже сможет поменять своё отношение к нему.
Ловко перепрыгнув с трапа на качающуюся лодку, руки она не подала. Что там крокодил, если рядом с ними находится такая угроза всему живому, стоит только подать ему в руки ружьё.

Их компания приближалась к больнице. Гурка чуть отстала, чтобы не слушать бесконечную болтовню проводника. Она осматривала свою компанию на фоне тропиков, и странное чувство ностальгии выковыривало из памяти то, что стоило бы забыть.
Николя Дюран, статный, высокий, загорелый и красивый, как киногерой выделялся на фоне всех, будто желающий быть в центре кадра.

Кадр четвёртый.
Пятеро смеющихся совершенно раскованных людей с наполненными бокалами вина тесно сидят на диване. Тостующий протягивает руку оператору, приглашая быстрее присоединиться, пока не прошла отсрочка старта. Станислав так и остался в кадре на переднем плане. Тем горше было смотреть на это фото потом. Потом – намного позже.
...

– А как же ты похорошела, Луизочка! – восклицал доктор в который раз.
  – Это точно! – включился в разговор охотник. – Ну кто не устоит перед такой красоткой?
И этот человек хотел сделать из неё союзницу в своём жестоком деле! Истерический смех клокотал внутри, сдерживаемый лишь здравым расчетом. Магдалена по-дружески похлопала по руке охотника, что решил скрепить договор не дружеским пожатием рук, как полагается, а поглаживанием по коленке.
- Я бы точно не устояла, - пристальный взгляд на Луизу и лёгкая усмешка в уголках губ, которую мог бы заметить лишь самый проницательный взгляд и Луиза.

- Ну-ну, не плачь, милая. Так распорядилась судьба, - дружеские объятия и поглаживание по волосам превратились в снисходительное похлопывание по плечу.
С тех пор она терпеть не могла, когда к ней прикасаются в разрез с её ощущениями, показывая классические приёмы кинесики.

Кадр пятый (чужой).
- Смотри, Магдалена. Я заснял это на прошлой неделе.
На пороге кинотеатра счастливая парочка. Рука Станислава лежит на её тонкой талии, голова Марии закинута назад. Она, явно, громко смеялась.
- Карл, зачем ты мне это притащил? Убери. И уходи.
…

Полезны ли разговоры о политике перед сном? Конечно, нет. Может нагрянуть бессонница. Гурка, не так давно уехала из своей страны, постоянно раздираемой борьбой за свою независимость и восстановления справедливости, которой не существует.
Маяком свободы в Европе поляки считали Францию. Может, поэтому после ноябрьских и январских восстаний 30-31 гг. начался массовый побег поляков на землю франков. На это время пришелся переломный момент и в жизни Магдалены Гурки. Её перемалывало заживо гнетущее чувство предательства. Она не могла больше выносить одиночество, что закрадывалось ей в душу каждый раз, стоило выйти на улицу. Сам воздух Польши был слишком родной и желанный. Тем тяжелее ей было осознавать, что где-то рядом смеётся и плачет, веселиться и грустит, любит и ненавидит та, что предала её ради мужчины. Их общего друга, который был товарищем и завсегдатаем их вечеринок, и надёжным советчикам в делах душевных, да и бытовых тоже.

- Ты пойми, Магда, он лучше всех, то, что было у нас, это ведь просто мимолётный флёр, проходящая романтика, навеянная старым городом. Мы стареем, я хочу детей, семью. Так лучше, пойми. Я всё равно буду любить тебя всегда.

Она всё равно… никогда…никогда не простит ей.
Уснуть, забыться, исчезнуть. Она не смогла больше выносить эти кадры между снами. Она никогда… никогда… не сможет сбежать от этой обиды. Но она попыталась.

Гурка удивительно быстро оформила документы и сбежала так далеко, как только могла. Так называемая, великая эмиграция захватила своей волной оптимизма и предчувствия свободы Магдалену Гурку и выкинула на берег Нишефора Ниепсе и Луи Дагерра.
Но прежде, она сожгла все фотографии и плёнки.
Все кадры исчезли навсегда.
…

Магда не могла уснуть, не посмотрев на звёзды южного полушария. Быть на обратной стороне от экватора, по восприятию приравнивалось к путешествию на другую планету. Увидеть своими глазами мифологию Греции на сцене небесного театра, как побывать в космосе. Странной была идея связать легенды и космос. Ещё более странным казалось то, что Греция, которая стала прародительницей имён южных звёзд, находится в Северном полушарии Земли.
Магдалена не успела проникнуться магией звёзд, силуэт человека, приближающегося к больнице заинтриговал. Стало любопытно, что за гость мог пожаловать в такое время. Оглушительный рёв раздробил чернющее пространство южной ночи. Казалось, что сама ночь взорвалась, а её осколок залетел в здание.
Она встала в тени коридора и видела, как этот осколок южной черной ночи влетел в здание. То негритёнок торопился к доктору.
Магда осторожно, на носочках вернулась в свою комнату. Завтра родится новая ночь, и звёзды, и луна, и тишина…

Она приехала в Африку, чтобы убивать! Убивать свою боль!

Ты помнишь причал? Помнишь тихого, вечно погружённого в работу, Фернандо, даже в жару никогда не расстающегося с твидовым коричневым пиджаком? Он всегда носил с собой блокнот — настоящий фанатик своего дела, и периодически делал заметки. Вроде бы говоришь с ним скажем, о погоде на завтра, и тут — раз! "Погода августовская!" — Вдруг глубокомысленно замечал испанец, — "Слыхали ли Вы, у нацистов большинство в Рейхстаге?!"
Ответ его, как водится, не волновал.
Ты помнишь его любовь к шахматам. Он часто предлагал сыграть на маленькой складной доске. Всегда выигрывал. "Читали ли Вы "Мою шахматную карьеру" Капабланки? Там всё сказано, уверяю Вас!" — Замечал он, и неизменно готов был предложить потрепанную книжку двадцатого года издания, помещенную, впрочем, в сшитую на заказ кожаную обложку. О, Фернандо болел за Капабланку так же, как иные болеют за боксёров. Когда в 1927 году Алехин победил Капабланку, для брата это было настоящим потрясением. "Уверяю Вас, это временно. Русские жульничают, они всегда жульничают! Они абсолютно ничего не знают об интуитивной игре, просто просчитывают все партии! Алехину помогали Боголюбов с Ботвинником".
Ты помнишь как год за годом Фернандо гордо демонстрировал всем записи партий Капабланки с Эйве, Нимцовичем, Боголюбовым... Но годы шли, а мировое первенство неумолимо ускользало от Капабланки, как ускользало и от тех политических сил, которые поддерживал мсье Гонсалес Авила-и-Мартин. У него было определённое очарование, свойственное всем республиканцам, готовым всегда ответить что-то вроде: "Нет, этого не может быть, этого совершенно не может быть" — Со всей высоты своего авторитета, а когда это всё-таки случалось, сослаться на шок общества от войны или упадок нравов.

Четыре известных человека по всему миру носят фамилию Гонсалес, и все они коммунисты, вот почему Эрнан всегда подписывается полным именем. Для него важно случайно не быть спутанным с одним из "этих". Пожалуй, он тщеславен.

Ты помнишь как ждал его. Или может ждала? И помнишь злость на журналиста, пропустившего отплытие. Тогда же тебе наверное и бросился в глаза щегольски одетый испанец в белой "двойке" с серым галстуком и совсем уж колониальным пробковым шлемом. Помнишь чёрные, со вкусом подобранные туфли. А вот лицо непримечательное.

Испанец тогда заметил твой взгляд и улыбнулся тебе.
Только через пару дней ты узнал, что это и есть мсье Фернандо Гонсалес Авила-и-Мартин.
Вернее, таким он отныне будет.
Этот Фернандо тоже любит шахматы, но на этом сходства заканчиваются. Вряд ли ты знаешь о нем много — он не любит говорить о себе, но делает это, весьма изящно топя в потоке бесконечных фактов полное отсутствие чего-то по настоящему важного. Единственный раз когда тебе удалось добиться от него чего-то по настоящему содержательного — момент, когда он открылся тебе.
— Мой брат серьёзно болен. Гонорар ушёл на больницу в Швейцарии, так что отказаться от поездки он не мог. Бесспорно это обман, и я понимаю неудобства, связанные с этим, но уверяю Вас, мсье...

"Мадам", "мадемуазель".

— Я абсолютно компетентен в области журналистики и сделаю весь необходимый объём работ.

Вот и вся информация. Даже своего настоящего имени "Фернандо" не назвал.

— Это не от недоверия к Вам. Просто нам всем так будет проще. Вы не сбиваетесь — я не волнуюсь.
— Послушайте, мсье Гонсалес...
Скажешь ты. А он только улыбнётся.
— Мсье Эрнан будет вполне достаточно. Мсье Гонсалесом был мой отец.

Тут-то и начинался бесконечный поток пустых историй.

Знаете ли Вы, друг мой где находится Авила? Позволю себе предположить, что вряд ли. В лучшем случае, возможно, Вы когда-то слышали выражение "Авильский фарс" — в значении "нечто, выдающее себя за серьезное, но на самом деле смешное". Как-то король Кастилии и Леона не поладил с магнатами и те объявили его низложенным, разыграв представление с куклой, за неимением живого объекта низложения. Парадокс в том, что меньше чем через три года после этого брат короля, в пользу которого все затевалось, умер, а большинство "революционеров" дружно поддержали дочку того-самого короля.
Как бы то ни было, первые четырнадцать лет моей жизни Авила была мне домом. Хотите представить её себе? Вспомните любой старый маленький средиземноморский городок юга Европы. Те же домики эпохи позднего Средневековья, порождающие ощущение застывшего времени, даже крыши одного цвета! Городской собор строили почти четыреста лет, его история могла бы стать неплохой метафорой истории всей блистательной Порты — первые камни закладывались буквально под мечами мавров, последние — уже при Фернандо и Изабелле. Тогда вокруг города уже выросли стены — и поныне возвращаясь в места детства, я люблю гулять в их тени. Когда-то за ними скрывалась жизнь, но уже давно, лет сто, а может быть и двести, обманчивый флёр истории возлежит на всеобщей апатии и нищете как фата невесты на седых волосах.
Возможно, Вы читали работы святой Терезы Авильской.
В XV-XVI веках город дарит Испании много достойных людей, некоторые из которых, прошу, не примите за бахвальство, приходятся прямыми предками Вашему покорному слуге. Род д'Авила верно служил императору Карлу и королю Филиппу, хотя и оставил по себе дурную славу "Испанской яростью". Как бы то ни было, те времена давно прошли.
Вы верно заметили как я пишу свою фамилию — "Гонсалес Авила-и-Мартин" — Материнская фамилия моего отца стала едва ли не последним всплеском глубоко ушедшей воды в старом колодце. Я храню этот всплеск, вместе со старинным написанием, как дань памяти тому ушедшему, чего уже не вернуть. Что до отцовской фамилии моего отца — Гонсалес, она весьма распространена, хотя, признаться, подарила мне массу неприятных эксцессов. Наконец фамилия моей матери — Мартин, самая распространенная в Авиле, так уж повелось.

Я родился в год великого потрясения. Асорин позднее так и назовет нас — "Поколение 98-го" — Те, кому суждено говорить о "Двух Испаниях".
Отец назвал меня в честь Кортеса, уже это лучше всего характеризует его позицию по колониальному вопросу. Для него этот вопрос еще был в полной мере практическим. Его упомянул в мемуарах Черчилль когда писал о своей поездке на Кубу в девяносто пятом, помните, полный офицер, благодаря которому молодому Уинстону лучше спалось под пулями.

Через два года меня зачали. Отец взял увольнительную на полгода. Потом поцеловал меня, младенца, в лоб, и уехал на войну с американцами. Был ранен в битве за Сан-Хуан, больше на фронт не возвращался, но на всю жизнь сохранил ненависть к "проклятым голландцам". Вскоре он с мамой перебрался в Лиссабон, говорит там спокойнее, так что в Авилу я возвращаюсь только проездом — формально в гости к одной из многочисленных маминых родственниц, на деле - я вспоминаю детство.

Славное было время.
Мать стирала белье. Отец нес гарнизонную службу. Мы жили бедно.
Тем не менее я периодически бывал на сходках городской элиты.
Парадокс, правда?
Такое нельзя представить в Англии, Франции, Германии, даже в Италии! Тогда это казалось мне демократичным — старая и новая аристократия, богачи и разорившиеся, художники и ученые, военные и иностранцы - наш "Свет" принимал всех... Уже потом я узнал, что это — следствие нашей отсталости. Читали ли Вы маркиза де Кюстина и его записки о России? Изучая это произведение я обнаружил некое сходство...
Впрочем, это открытие мне предстояло сделать еще нескоро.
В младшей юности меня более всего поражало людское лицемерие.
Испания достаточно консервативна, у нас даже к ручке подходят только если хотят эпатировать всех вульгарностью — но на ночных свиданиях барышни искали отнюдь не любви, вернее не той любви, о какой пишут в книгах. По правде сказать любовь в те годы волновала меня куда больше жизни, и мне удивительно, как при всех ветрах, царивших тогда у меня в уме, я умудрился принимать серьезные решения.

Вы оценили как многое я умудрился "не заметить" — Раскол либералов, Кровавая неделя в Барселоне, Марокканский вопрос, Великая война, последовавшие за ней голод и "испанка", Всеобщая забастовка, наконец, Анваль! Нельзя сказать, что я этого не видел.
Просто когда ты молод — всё кажется ненастоящим.
Ты создаешь что-то, что кажется тебе великим, а в перерывах делаешь кучу барышень несчастными с четким намерением сделать их счастливыми.
Потом твоя подружка выходит замуж за парня, который ей омерзителен, но может дать ей стабильную жизнь. Какое-то время вы оба смеетесь над этим. Через пару лет она привыкает к нему и начинает видеть в том, как он сморкается, даже некое очарование.
Вы расстаетесь, и ты клянешься себе, что с тобой это не повторится, что тебя минует чаша сия. Ты молод, эксцентричен, решаешь мировые проблемы между завтраком и сиестой...

Тут слушатель и понимает, что в какой-то момент поток фактов сменился "байками" о жизни, девушках, родственниках... Вместо стройной системы "дорогой друг" получал поток бесспорно интересных, но абсолютно несвязанных историй, в основном относящихся к довоенному периоду. Но ведь если Фернандо родился в 1898 году то простая математика подсказывает, ему было в 1914 году всего 16 лет!

Да и истории, которые рассказывал "Фернандо"... Когда-то ты их уже слышал. "Если братья росли вместе, воспоминания у них частенько совпадают" — Отвечал невозмутимо испанец и предлагал сыграть в шахматы. Хотя бы эта черта у братьев была общая, они оба прекрасно играли. И поскольку каждый из них побеждал, впору задаться вопросом — когда они играли между собой, кто выходил победителем?

Ах, право, какой поток бессвязного свовоблудия. Пристань, Капабланка, костюм-двойка, пробковый шлем, средневековые короли, Тереса Авильская, Черчилль, Асорин, "Великое Потрясение", "испанка", женщины, женщины, женщины...

Если у вас уже лопнула голова, поздравляю — Вы поняли, насколько эффективны были расспросы Фернандо о его прошлом.

За деревьями терялся лес.
В данном случае, лесом было отсутствие у попутчика каких-либо документов. И уж совсем Лесом — наличие у Фернандо пистолета в специальной скрытой кобуре под пиджаком.
— Это опасные места.
Улыбался журналист.
Он всегда улыбался.

В вечер апельсинов, испанец был так же спокойно эмоционален, теплохладен, как и обычно. Проблемы с кожурой он решил в обход всех норм этикета, складным ножом. Это на самом деле просто. Отрезаешь у апельсина один "краешек" где плод крепится к ветке. Затем противоположную часть. Затем на оставшейся части кожуры делаешь ровные вертикальные надрезы и... Снимаешь получившиеся полосы по одной, будто лепестки цветка.

Фернандо улыбается. Он любит такую ритмичную работу, делает её с такой сосредоточенностью, словно бомбу собирает. В эти моменты братья очень похожи...
И в то же время так отличаются друг от друга.

— Мсье Жозеф, на эту тему как раз есть отличная работа. Может быть, ты читал? "La rebelión de las masas" сеньора Ортеги-и-Гассета. В наши дни происходит постепенное повышение роли простого избирателя в демократической жизни, что к сожалению в данный момент значит приход консервативного крестьянина на избирательный участок. Этот крестьянин проголосует за короля, назовёшь ты его генералом или рейхспрезидентом, и проблема не в персонажах, нет, проблема именно в массах. Их необходимо учить, необходимо просвещать относительно политических сил, действующих в нашем и в иных обществах. Вот чего ты на мой взгляд не совсем понимаешь о республике, это не конституция, это процесс. Даже само слово республика буквально значит "наше дело".

Фернандо мастерски соскальзывает со сложных тем, отвечая на вопросы, которые ему не задавили, но так, чтобы они казались связаны с действительно заданными. Спросил про революцию? Получи про революции. Спросил про течения? Получи про течения. Что там ещё осталось?

— Я рад, что тебе нравится моя работа. А это именно что работа. Долгая, кропотливая... И порой скучная. Ты вот хочешь историю, а я хоть убей не представляю, что тебе рассказать, мсье Жозеф. Наверное самая лучшая часть моей работы это видеть совершенно разных людей. Сегодня ты интервьюируешь коммуниста, завтра проститутку, а послезавтра гроссмейстера. Я же рассказывал как брал интервью у Капабланки? Великий человек. Кстати.

Испанец вдруг хитро подмигнул собеседнику.

— А не воспользоваться ли нам случаем и немного поработать? Надо же мне записать жуткие откровения настоящего охотника! Не пойми неправильно, сам я против охоты не имею решительно ничего, но как ты заметил... Публика любит разгромы.


"Разве я сторож брату моему? — Воспоминания охотника о братьях наших меньших"

Благодаря мсье Дарвину мы узнали, что человек по биологической природе своей является не более чем высокоразвитым животным. Тем не менее самые разные учения от религиозных до этических, сходятся в том, что помимо животного начала в человеке есть и иное, разумное, моральное основание. Факт биологической близости человека и зверя в зависимости от признания одного из этих оснований, делает человека сверххищником — или пастырем. Провозглашает тотальный эгоизм или здоровую ответственность за братьев наших меньших. Сегодня мы побеседуем с мсье (не забыть, вставить имя), который глубоко убеждён в том, что ни один человек на является сторожем брату своему меньшему. Побеседуем с охотником, собственноручно умертивившим десятки если не сотни зверей. Их мясо стало основанием той похлёбки, ради которой он отказался от первородства с налагаемыми им обязательствами с пользу бессмысленной войны всех против всех, которую этот человек считает естественным порядком. Нас спросят, зачем говорить с таким человеком? Ответим — нужно знать, чтобы презирать.

Мы сидим в гостиной в мавританском стиле. Хозяин, доктор, ревностный католик и известный активист по защите окружающей среды. Мой собеседник не погнушался обманом, чтобы попасть в сей благочестивый дом — он притворился переводчиком. Сейчас он накалывает небольшие кусочки мяса убитого накануне негра льва бегемота (исправить — merde, кто вообще живёт в этой поганой Африке?!) гну на перочинный нож и поджаривает над огнём, чтобы затем с аппетитом съесть. Когда говоришь ему, что в цивилизованном мире так давно не едят, он лишь смеётся: "Меня этому научили негры. Они так едят людей". Надеюсь, он шутит.

Я спрашиваю: "Что Вы чувствуете, когда убиваете?"
Он отвечает: "Человек не может безнаказанно убить человека. Охота дарит тебе ни с чем не сравнимое наслаждение варвара, который ни от кого не зависит. Позволяет прийти в львиное логово, убить зверя словно врага, затем трахнуть (перебор, исправить) пристрелить по одному его жену, их детей. А потом съесть их плоть под чучелом из головы отца семейства. Тебя ничто не сдерживает, ты царь природы с властью как у падишаха".

Весь лист перечеркнут. Львы живут прайдами, основная метафора насмарку. Ничего. Можно поработать ночью.
Есть над чем работать, есть...
Чтобы размять ум, Фернандо в голове прокручивает другую историю, настоящую историю, историю, которую нигде не запишет и никому не расскажет.

Еще один из рода Гонсалес.
1895 — Рождение. Старший сын в семье.
1912 — Лишился невинности. Хотел жениться.
1913 — Ну вы поняли.
1914 — Пошёл добровольцем на Войну во французскую армию. Сделал это отчасти назло той стерве, отчасти потому что отец — боевой офицер, и это его бы порадовало.
1916 — Ячейка. Долой войну.
1917 — Участие в мятеже. Демобилизация. Смертный приговор. Замещён тюрьмой. Через год досрочное освобождение вместе с другими бунтовщиками по случаю конца войны.
1919 — Россия. Слава революции.
1921 — Гребаные ублюдки-коммунисты. Франция. Она с бомбой в руке. На руке кольцо.
1924 — Бум.
1925 — Бум.
1926 — Бум.
1927 — Бум.
1928 – Всё пошло не так. Она лежит. Суд. "Психопатия".
1932 — Хорошее Рождество. Шахматная партия. Вино. 1933 — Африка.

Нерассказанная история.
Возможно, когда-нибудь он сбежит как Клеман Дюваль и издаст свои мемуары.
Возможно, он уже сбежал и дело за малым.

  9 января 1933 г. Африка, Мыс Лопес, Порт-Жантиль.

  Золотистое небо. Подобные облаку дыма чайки. Искрящаяся водная гладь. Пронзающие море лучи солнца. Подводная мгла. Стая мелких рыбешек, похожая на проплывающий мимо чешуйчатый доспех сакского воина. Склизкие водоросли – выходящие из самых глубин щупальца предвечного зла. И падающая, все глубже и глубже уходящая, пропадающая, теряющая свой блеск, свою яркость, растворяющаяся, немеющая в окружении морских теней, облепленная пузырьками воздуха, лопающимися, улетающими, пропадающими во мраке, уходящая на дно монета. И прыжок в воду! И брызги, взрывающие водный покой; брызги, достигающие смеющихся европейцев; брызги, оживляющие скучное утро. И робкий потерянный голос с палубы: “Что происходит, господа?” “О, это местная забава. Перед отплытием в следующую гавань гости бросают монеты за борт, а местные негры ныряют и ловят их. Если твою монету вместе с негром не сожрет акула – это к удаче! Так у нас говорят”.
  – Всё, дамы. Последняя монета, и уплываем в Ластурвиль! – перекрикивая негров, пытающихся своим ревом отогнать акулу, заявил Джозеф и, сделав драматичную паузу, швырнул 10 сантимов за борт.
  Монета упала в десяти футах от плавника акулы. Девушки, закрывая глаза, одновременно и завизжали, и засмеялись. Негры побоялись нырять за такой опасной добычей. “Ну давайте же! Это всё, больше вы ничего не получите! – ругался охотник, прибавляя к этому какие-то местные выражения. – Эх. Ну хотя бы все живы, а значит, удача на нашей стороне. Погнали, капитан! Нас ждет знатная охота”.

  Один из двух речных плоскодонных пароходов тронулся в путь, в путешествие по венам веков – медным африканским рекам, берега которых хранят тайны допотопных ландшафтов. Все глубже и глубже в Африку – и судно кажется все меньше; деревья, которые издали казались невысокими, вырастают до самых небес, тучнеют и встают могучей стеной, заключающей солнце в свой капкан; а там, у берегов, где в воду вторгаются толстые сплошь увитые лианами корни, меж сгнивших плавающих стволов порой мелькают чешуйки боязливых кайманов и показывается, словно вышедший из книги Иова, ужасающий одним своим взглядом бегемот. А над его усатым носом беспечно проносятся голубые птички; поднимаются над водной гладью, взлетают и, закружившись, растворяются в небесах.
  – Если бы мы могли остановиться и заснять это, я бы поспорил на свою винтовку, что засадил бы пулю той макаке прям в глаз, – показывая в сторону непроглядных джунглей, продолжал Джозеф. – Но тут кругом гиппопотамы, и один резкий звук введет их в ярость. А вы, Николя, умеете стрелять? Я с детства поглощен охотой: в десять спер у отца ружье и ушел стрелять глухарей. Не хочу говорить, что было потом, ха-ха, но с тех пор у меня зуб на этих непокорных тварей. На этих, и на революционеров. За милю их чую. Только попадись мне кто из них на тихой охоте, я себя не сдержу… У вас красивая жена, мой друг! Даже жаль, что она поехала не одна, ха-ха, – охотник протянул фляжку с чем-то веселым Дюрану и рассмеялся. – Не томите, расскажите свою историю, mon amie.
  К вечеру пароход подошел к миссионерскому пункту. Несколько продолжительных гудков заранее предупредили жителей о прибытии гостей, и совсем скоро на белой как снег от отражающихся лучей солнца глади воды появилась пара темных силуэтов гребцов. Сначала казалось, что это два гондольера, распевая свои песни, выплывают из солнечного пристанища и наперегонки спешат к судну, чтобы забрать его пассажиров в светлые воспоминания о Венеции… Но прекрасными гондольерами оказались два косых негра, чудом балансирующие на казенных каноэ, причудливо выдолбленных из цельного ствола одного дерева. И плыли они, мягко говоря, не на перегонки. Остановившись на полпути, они подплыли друг к другу, уселись лицом к лицу и завели десятиминутный диалог ни о чем, сначала смеясь в голос, а потом эмоционально ругаясь. Понарошку, конечно же. Наконец, съемочная группа вместе с охотником перепрыгнули на “лодки”.
  – Осторожней, барышни! – предупреждал Джозеф, под шумок сжимая ручку Флоренс, как будто бы так и следовало делать. – Не двигайтесь, иначе каноэ перевернутся, и вы отправитесь на корм крокодилам, хе-хе! А вам, дорогая, нечего переживать: благо рядом я. О, сколько барышень я спас из подобных передряг, вы бы знали, дорогуша! Большей частью это были француженки. А вы, часом не из Англии? Как вы попали в эту группу? О, мне так интересно…
  Не успел Джозеф перейти к своей любимой части разговора – охотничьим байкам, как группа достигла берега. “Не волнуйтесь, как я и сказал, ваши вещи привезут на втором пароходе ближе к ночи. Об этом позаботятся люди доктора. А пока у нас будет время обсудить план лучшей охоты в нашей жизни!”.

  – Исключено! Нет, нет и нет! Никакой охоты! – возмущался доктор Сигберт. – По своей наивности я полагал… Ну надо же каков идиот! Полагал, что вы приехали брать интервью обо мне, моей клинике, этих начинаниях, этих людях и наших проблемах. Что вы приехали с благими намерениями… И что? И я узнаю, что я – доктор Сигберт Кёхлер – просто приживала; да нет, настоящий пособник мирового зла под названием истребление невинных божьих тварей! Вы вообще в курсе, что приехали в католическую миссию? В миссию святого Франциска. Вы можете себе представить, что святой Франциск, окончив свою проповедь птичкам, достает из-за пазухи обрез и шмаляет по голубям, чтобы подкрепиться белком?! Это немыслимо, Джозеф! В прошлый раз вы представились переводчиком, и я вам поверил. Но что я узнаю? Мой хороший друг перешел на сторону…
  – Не драматизируйте, доктор. От охоты еще никто не умирал. Камеры и оборудование этих господ будут подготовлены только к вечеру следующего дня, вы только вдумайтесь. К тому времени у них останется сил лишь на интервью с вами и съемку пейзажей. Я это обеспечу. Нечего переживать, дорогой. Охота – это просто громкое слово, которое я неосторожно допустил.
  – Охотно верится. И все же, драгоценные гости, если вы все же решились на страшное, в том числе на обман меня, старика… То я прошу меня предупредить. И тогда кровь невинных тварей (и того пусть и повинного слона) не прольется. Дорогая Луиза, мы знакомы с вами не один год, и я полагаюсь на ваше благоразумие. Да. – Доктор вздохнул, опомнился и, хлопнув себя по коленям, позвал всех ужинать: – Пойдемте-пойдемте, пока все не остыло. Ах, да, дорогая Луиза, неужели вы успели выйти замуж? Я так рад! Расскажите мне все как на духу.

  За окнами столовой для белых стало совсем темно и душно. Доктор не позволял открыть окна, потому что в комнату мог залететь глупенький мотылек и, полетев на зов света керосиновых ламп, обжечь свои крылышки. Вместо этого Кёхлер предложил гостям растаявшее, не похожее на десерт мороженое. Совсем теплое. А Джозеф на автомате рассказывал байки, строя глазки медсестрам и думая о чем-то другом. В один момент он схватил апельсин, помял его в руках и, выдержав паузу, сказал:
  – Точно! Ну как я забыл о самом главном. У нас всего три дня. Мы обязаны успеть закончить наши, как я понимаю, съемки природы. Назовем это так. Завтра просыпаемся ближе к обеду, радуем доктора своей компанией, подготавливаем… ну, место где будем брать интервью, да? И к вечеру заканчиваем. На следующий день я покажу вам прекрасные виды. И в третий день… ну, отдохнем, я думаю, да ведь? Но главное вот что: если мы не успеем вечером третьего дня на пароход (сначала на каноэ, потом на пароход), то…
  – То следующий придет через полгода, друзья мои! – ворвался в разговор доктор.
  – Вот именно. Нам никак нельзя опаздывать.
  – Никак нельзя опоздать! – подхватил доктор.
  Джозеф положил апельсин. Поправив усы, он, казалось, задумался, но, не меняя выражения лица и продолжая смотреть в никуда, обратился к Флоренс:
  – Раз уж вы захотели первой покинуть стол, то будьте так добры: предупредите боя на здешнем причале, чтобы он принял технику, а не то пока мы будем искать ее где-то в джунглях, наши дни здесь кончатся, и мы, вероятно, останемся тут еще на полгода. И проверьте ее на повреждения, вы же профи, а мало ли что – Джозеф поднял глаза и улыбнулся. – И, прошу, убедитесь, чтобы распорядились послать повторную телеграмму о том, что мы отплываем через три дня. Спасибо, дорогая, – подмигнул он.

...

  Доктор не унимался:
  – Луизочка, но до чего же вы хорошего приметили мужа! Вы воевали, мой командир? – доктор дотронулся своей трясущейся ладошкой руки Николя и с верой посмотрел ему в глаза. – Я вижу в вас истинного героя. За кого еще могла выйти моя милая девочка?

  Тем временем Джозеф шептался со своей соседкой справа Магдаленой:
  – Дорогая моя, на вас вся надежда. Старик даже не понял, что я наврал ему с три короба, но теперь ваш ход. Я сказал, что мы будем спать до обеда. Ха, но как бы не так. Старый хрыч просыпается в восемь, значит нам следует встать к пяти, взять камеры, все вот это. И двинуться в путь. Я перебрал, немножко. Сам не встану. Но вы. Вы то всех и разбудите. Только тс-с-с. Пусть это будет всеобщим сюрпризом от меня. Разбудите всех, хорошо? Иначе мы не пойдем охотится на этого слона, хах. А я только и жду его крови.
  – А как же ты похорошела, Луизочка! – восклицал доктор в который раз.
  – Это точно! – включился в разговор охотник. – Ну кто не устоит перед такой красоткой? Да даже женщины бы, мне кажется, не удержались бы, а, Магдалена? – рассмеялся Джозеф, положив руку на колено соседке.

…

  Ужин заканчивался. Доктор приглашал Луизу и Николя посмотреть фотокарточки здешних мест в своем кабинете, приказывал боям проветрить спальни гостей перед сном и настаивал на беглом осмотре. Со стола убирали. Пришло время апельсина и политики. Апельсин не очищался, а поговорить о политике ну очень уж хотелось. Джозеф начал:
  – Фернандо, друг мой, а передай-ка нож. Да-а-а, – затянул он, развалившись, – слыхал о революциях? Болит сердечко? Республике конец, мой друг. Республике. Ко-нец. Кризисы. Разбои. Сам знаешь. А этот идиот Санхурхо? Сказочный персонаж. Вообще я думаю (и мне не важно, монархист это или республиканец), что любой создатель переворота – не достоин называться человеком. Его глаза покрыты пеленой, он слеп, он ничего не видит: ему важна только его власть, только его благополучие. Он не хочет даже видеть, что из-за него начинается гражданская война. Я уж молчу о выводке анархистов, этом клубке нечистоплотных завистников. Фанатики. Фанатики, я считаю. Хотелось бы мне, чтобы их имена навсегда пропали из истории. Все как ты писал, дружище. Я номера “NN” только из-за твоей колонки и покупаю. Так их. Знаешь, что делаешь, уважаю. Расскажи о себе побольше. И, да. Выпьем? – и Джо протянул фляжку Фернандо. – В наших краях отпить из одной фляжки значит стать братьями, дружище!

  10 января 1933 г. Африка, Ластурвиль.

  Наконец во всей больнице, кроме кабинета доктора, погас свет. Доисторические пейзажи снова погрузились в свое многозначительное молчание, утихла вода, успокоились звезды. Им навстречу выплывали из речной тьмы похожие на электрические шары медузы, кружащие в беззвучном вальсе. В отражении луны они были подобны танцующим в кругу богатой залы парам, не знающим конца и начала музыки. Они парили где-то внутри луны, а она содрогалась от весел проплывающего мимо местного гондольера. Он нес свое послание для доктора. Сойдя на берег, он медленно зашагал на свет единственного желтого окошка вдали, как вдруг послышался дикий, сумасшедший, ни на что, разве что на рык леопарда, не похожий рев. Гондольер рванул с места и в охватившем его смертельном ужасе за десять шагов преодолел расстояние до больницы.
  – Не волнуйся, дорогой. Что такое? Послание, в такой час? – доктор обнял негритенка и кое-как вырвал телеграмму из его дрожащих пальцев.
  Было написано: “Передайте охотнику после отъезда негр все же нырнул тчк его съели”. Вновь послышался рев, но теперь и доктор смог его услышать. Он тут же закрыл дверь, задернул шторы и, усадив посыльного, выключил свет.
  – Только не это, – прошептал он во тьме.

- Позже, ангелочек, - разом посмурнел Фил, который еще секунду назад был веселым, счастливым и выглядел (невозможно!) совершенно безобидным. А ведь все так хорошо было, ёлки! Мог даже ту деваху развести на "поцелуй" коль скоро сотку никто, кроме него так и не поставил толком, но ведь сорвалось! И, если до того Троттл был готов решить дело миром, то сейчас поведение реднеков уже было прямым и нескрываемым наездом, причем не самым умным.

Но штука в том, что, если ты боец, то не ты принимаешь решения. Есть през, ему и слово. А дело Троттла - стоять рядом горой и, если что, ломать лица. Это он умел и любил, но пока - просто поднапряг слегка мышцы, чтобы даже сквозь куртку было понятно: лучше, блядь, не надо.

А то, видать, позабыли, каков он из себя, дристуны деревенские.

-Неплохо для старпера! - захохотал или, вернее выразиться, захрипел вицепрезидент клуба Рикки.

Следом поздравлять папашу Троттла пустились все.

-А теперь девочки можем и на деньги сыграть, - предложил молчавший до этого Гунн. - Скидываемся по...

Договорить ему не дал оглушительный крик из зала, совпавший с паузой между треками. Орал один из деревенщин и, судя по красному лицу, пребывал он в несколько взбешенном состоянии.

-Эй! Вы куда это мою сеструху ведете, ублюдки!?

Толпа направила свои сверлящие взгляды на всех байкеров разом, но больше всего досталось именно Соломону и Грязному Тому, которые застыли на полпути до туалета обнимая за талию блондинку.

-Верно! - крикнул другой: усатый, в шляпе из крокодиловой кожи. - Устроили тут хрен пойми что! Лапают наших девушек! Включают свою ублюдскую музыку! Может вы дружно сядете на свои сверкающие поджопники и съебете отсюда нахер?

Во время своей речи он то и дело осматривался, словно ища поддержки среди толпы. А толпа в свою очередь заряженная пивом и тестостероном уже вот-вот готова пустится в мордобой. Осталась лишь подать в эту обогащенную агрессией толпу искру и наблюдать за результатом.

Сперва старший Троттл честно собирался проиграть свою сотку: шары гонять в прямом смысле этого слова он умел не ахти. Но ангелочек подняла ставки, подключился сам през, подтянулась какая-то сочная деваха и Фил сам не заметил, как разошелся и начал играть всерьез. Проснулся азарт в мужике, да такой, что, загнав победный шар в лузу, он уже и думать забыл о том, на кой черт вообще все это затеял.

- А-ха-ха-ха! Так-то!!! - победный рёв байкера разнесся по бару. - Папочка вернулся домой, детка!

И Фил, нисколько не смущаясь какого бы то ни было отсутствия изящности движений, исполнил короткий победный танец, отдаленно напоминающий ритуальные пляски аборигенов с острова Н'кума.

Эта молодость. Острая жажда приключений, беспечная ходьба по острию ножа, ведь ты будешь жить вечно и никогда не умрешь.
Змей через непроницаемые стекла очков с отеческой нежностью и некоторым оттенком зависти поглядел на красующуюся Джесс. Вот так ходишь себе, живешь, и вроде ты еще ого-го. Пока рядом не скакнет грациозно такая вот молоденькая газель. И тут же понимаешь - а ведь ты, братец, постарел.
Ухмыльнулся.
- Фил, она точно твоя? Ну ты понимаешь, есть же, типа там, всякие законы генетики. Наследственность и все такое. Ну и вот как из этого, - ткнул пальцем в мощную фигуру приятеля, - могло получиться вот это? - кивок на Джессику. - По-моему, налицо научный парадокс, господа. Или же ребята с Дискавери нам врали все это время.

Скрестил руки на груди, не притронувшись к кию.
- Пожалуй, я пас. Уступлю очарованию юности, - глядя на Джесс, слегка склонил голову в ироничном поклоне, - Просто понаблюдаю.

Кивнул бармену:
— Да вообще заебца. Спасибо, бро. Плесни-ка мне пивка.
Взял кружку и отвалил от стойки. К столу Джессики подошёл. Плюхнулся на освобождённый Филом стул. Мотнул головой в притворном осуждении:
— Ну ты, Джесс, недотрога, конечно. Вот, помяни моё слово, будешь всех слать, так и помрёшь старой девой! Да и вообще… Хорош нам репутацию невинностью портить! А ну выбери себе кого и тащи за яйца на танцпол, хайром трясти! Давай, давай, — ухмыльнулся по стариковски. Хлебнул пивка. И махнул этой… как там её? Лара? Лорейн? Ну той, симпатичной. Сюда иди, мол, на коленях сидеть (похлопал зазывающе).

- Можно, - ответил Троттл, опрокидывая в себя выпивку. После чего повернулся к реднэкам, которых почему-то становилось все больше. Филу было, в общем-то, наплевать, пятеро их или пятнадцать, он бывал и бит, и сам людей отправлял в больничку, но тут уж совсем некрасиво получалось. Во-первых, ангелочек здесь - Фил меньше всего хотел, чтобы Джессике прилетело в лицо каким-нибудь осколком. Во-вторых, ночевать в обезьяннике не то, чтобы хотелось, они сюда не за этим приехали вообще-то. В-третьих, бармен вроде оказался нормальный мужик и попросил по-человечески: не громить. А байкер знал: чем больше мордоворотов собирается в одном месте, тем выше шанс, что и разборки они устраивать будут прямтут, без всяких тебе "пойдем выйдем".

Короче, поэтому он повернулся к аборигенам и сказал:
- Предложение всех касается. Ставим по сотне, для разогрева.

И бросил бумажку на бильярдный стол. Уйти богаче на три-четыре сотни - предложение куда более заманчивое, чем без пары-тройки зубов.

По крайней мере именно так можно было быстро и относительно без ущерба для заведения выяснить отношения - хотя бы в первом раунде.

- Ну а ты думал. Мы культурные люди. Кризис кризисом, а себя надо уважать, братан, - ответил бармену Змей и отсалютовал девицам Тома стаканом, - Хола, сеньоритас!

Девахи были что надо, сразу видно - оторвы. Особенно эта, как ее, Пэм? В общем, та, что с мощным бампером. Не совсем в его вкусе, конечно. Была у Адама странная и необъяснимая страсть к мощным негритянкам королевских пропорций, чем обширней, тем лучше. Старик Фрейд бы, наверное, мог раскопать, из каких детских травм родилась эта фантазия, а Змей даже и не пытался. Он только знал, что стоит ему завидеть пышную фигуристую шоколадку, как в паху возникает зона повышенного давления. Что, конечно же, не значит, что он брезговал всеми прочими девицами.

Когда пижон подкатил к нему, тряся своей мыльницей, Барлоу сдвинул очки на нос и внимательно посмотрел на него. Нормисам не понять, что байк это не просто двухколесная тачка, которая возит тебя туда-сюда. Это часть твоей жизни, когда у тебя седло под жопой и ветер в волосах - только тогда ты свободен и паришь над этим корпоративным адом, с его брокерами, акциями и кредитами, как заводной Иисус над гребаной Голгофой. Поэтому просьба попозировать на твоем байке суть то же самое, что предложение потискать сиськи твоей подружки. Исключения, конечно, бывают, но в основном для симпатичных цыпочек или близких приятелей. Пижон же не относился ни к тем, ни к другим. Да еще и за деньгами полез. В иное время Змей бы ему так и ответил, мол, баш на баш, приятель, ты фоткаешься на моем байке, а я фоткаюсь на твоей подруге, по рукам? Но вспомнил предупреждение Седого, покачал головой и ответил холодно и сдержанно:
- Не сегодня, друг. И если ты сейчас достанешь из кармана свой гребаный бумажник, я буду расценивать это как личное оскорбление.

Фил, как бы невзначай, плюхнулся рядом с дочурой. Не так, чтобы укрыть ее от взглядов реднеков своей тушей, нет. Хочет девочка произвести впечатление - пускай. Но так, чтобы каждый раз, как какая-нибудь деревенщина бросала взгляд на Троттл-младшую, этот взгляд упирался в могучую фигуру позади нее.

И всякие мысли о том, что хорошо бы такую-то кралю заломить втроем да нагнуть за сортиром, покидали эти головы под кепками так же быстро, как бабушкины чимичанги филовские кишки.

Рокот стальных монстров нарушил тихое спокойствие крохотного города Ли Вининг на границе Калифорнии и Невады. Ровной мотоколонной, совершенно не спеша байкеры въехали в город на границе которого уже стоял местный шериф с синими мигалками. Ничего необычного, встречают со всеми полагающимися “Кислотным Тузам” почестями. Скорее всего в глубине души шериф надеялся и верил, что эти ублюдки проскочат мимо и остановятся в том же Бишопе или Бентоне и станут головной болью тамошних шерифов и шефов полиции. Но нет...

До места назначения пробега устроенного Волком еще слишком далеко, а задница уже затекла так, что словно вросла в запревшее кожаное сидение харлея. Хотелось размяться, выпить пивка, отдохнуть до утра и двигать дальше. Зачем этот пробег? По мнению президента Тузов засиделись они в Окленде, словно уже и не байкеры никакие, а так... кучка отбросов живущая одним днем. Тем более впереди великий пробег на “день труда”, а это не бык насрал. Если Тузы пропустят такое событие, то все местные уебки в лице Миштеков, Белых шпор и... тех же Ангелов соберутся вместе и помочатся на все их байки. И будут совершенно правы. Если клуб пропустит такое событие, то... это уже и не клуб, а хрен пойми что.

Замедлившись байки свернули с главной улицы и с грохотом мощных моторов заехали на вместительную стоянку. Солнце висело уже низко, освещая местные дома оранжевыми пятнами. Еще чуть-чуть и оно скроется за большой горой на западе городка, бросив на город длинную тень.

Заведение к которому подъехали Тузы носило весьма неоднозначное название: “Верблюжье копыто” и, скорее всего, служило самым главным увеселительным заведением всех местных деревеньшин. Возможно, не лучшее место для тех, кто хочет избежать неприятностей. Но Тузы не из их числа. Они хотели отдохнуть и выпить пива. А значит они отдохнут и выпьют.

Ввалившись внутрь толпой байкеры обнаружили просторный зал со сценой, танцполом, длинной барной стойкой и тремя столами для игры в пул. В дальней части находился сортир, откуда несло стойким, крепким запахом аммиака. На границе между толчком и общей зоной эта вонь вступала в яростную схватку с кислым пивным духом рождая особый запах этого заведения.

-Пивка налей, - сказал президент бармену. - Мы займем этот стол... Отдыхаем, парни.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

      Дмитрий мог быть уверен, что женщина ничего не заметила: она хорошо видела электрический щиток, но всё тот же фонарь полностью ослеплял её, когда речь заходила о других вещах. Таких как меры предосторожности, предпринятые Беркутовым, например.
      — Как видите, — ответила она, отведя руку в сторону, словно извиняясь. — Еще бы грейдер ездил почаще. Должно быть, к утру дороги совсем заметет. К счастью, у мужа машина большая, "вездеходная", так что отсюда всё-таки можно выбраться...вот, — краем уха Дмитрий понял, что на смутилась, поняв, что ему-то пришлось тащиться на своих двоих. Он уверенным движением щелкнул тумблерами, возвращая электричество. Насколько он понял, хозяйка затеяла множество дел по дому и, по всей видимости, немного перестаралась с количеством одновременно работающих приборов. В таких домах проводка должна быть соответствующей, но подрядчик, скорее всего, просто обманул клиентов. Или просто оказался рукожопым, соединив где-нибудь алюминий с медью, да еще и разного диаметра. Дилетанты...
      — Ах! — обрадовалась Ирина. — Огромное вам спасибо, что помогли глупой женщине! — кокетливо поблагодарила она Беркутова. Экс-ликвидатор давно привык к этому. Да, сейчас он немного запустил себя, и одевался не бог весть как, но, тем не менее, он продолжал пользоваться популярностью у женщин и, чего уж там, девушек тоже. Говоря на чистоту, заслуги самого Беркутова в этом нет. Тут дело в химии. То ли у него как-то особенно выделялись "феромоны" после Преобразования, то ли еще что, но факт: ликвидаторы для слабого пола всё равно что магниты. Приятный бонус. Неприятный бонус заключался в том, что Беркутов был совершенно бесплоден.
      — Может, останетесь на чай? Хоть согреетесь немного, — предложила она. — Или может кофе? Сколько я вам должна? И кстати... — она хотела сказать что-то еще, но громкий звук удара над головой сбил её. Это было где-то на втором этаже. — Ох, это, должно быть, Инга. Наверное уронила что-нибудь. Подростки, одним словом! Пойду посмотрю, что она там натворила. А вы пока устраивайтесь, — она кивнула в сторону кухни.

***

      Её звали Инга, ей четырнадцать, и она была проблемным подростком. Ревущий гормональный шторм алхимически соединился с высоким достатком семьи и вытекающими отсюда преимуществами, но природа обделила её: чисто с физической точки зрения, ей не досталось ни красоты матери, ни того особого типа ума, что позволил отцу уничтожить конкурентов и занять вершину пищевой цепочки в отдельно взятом виде бизнеса. Многому и многим она верила просто так, была ведомой и легко попадала под чужое влияние. При этом она была весьма романтичной натурой, и мечтательной, как пресловутая Маня. Любила она всё мистическое и необычное, начиная от банального Гарри Поттера и заканчивая, черт возьми, что там сейчас у молодежи модно?.. Посещала она различные "сходки" соответствующей направленности, всё не понимая, стоил ли ей быть анимешницей или кем-то еще. Под воздействием мощных масс-медийных факторов её мозг превратился в розовато-серую субстанцию, готовую к обработке. Среди товарок она ничем особенным не отличалась, за исключением особенной восприимчивости к В-энергии. Так её нашел Александр — студент первого курса философского факультета всем известного ВУЗа. Он учился на отлично и всегда держал руку на пульсе последних трендов. Посещал имиджборды, знал самые актуальные мемы и так далее. Но таков долг разведчика: мимикрия, инфильтрация, достижение результата. Используя нехитрые, но надежные приемы, он быстро покорил сердце Инги. Саша понемногу посвящал её в невероятные тайны и секреты мистического и потустороннего мира, что нравилось девушке просто невероятно. На самом деле, чистокровный ариец Саша всеми фибрами души презирал Ингу, она была отвратительна ему. И был он отнюдь не Сашей, а оберштурмфюрером СС Александром Харрером. Ему очень хотелось попасть в один из Внешних Миров, и для этого он должен был выполнить важное поручение. На деле — почти невозможное, но Инга стала для него настоящим джекпотом. Он передал ей книгу и, загипнотизировав, проинструктировал её о дальнейших действиях. И так случилось, что именно в тот день, в тот вечер, когда должен был пробить час Х, простой электрик Дмитрий Беркутов пришел в дом семьи Кузнецовых.

***

      — Две минуты! Приготовить оружие к бою! — командир оперативной группы, получив сообщение от пилотов, подал команду своим бойцам. Небольшой КПК, закрепленный на его запястье, указывал скачкообразный рост уровня В-энергии в точке назначения. И текущий уровень был выше всех известных показателей, отчего прошедший ад и Чечню майор вдруг понял, что его ладони вспотели. Он не имел ни малейшего представления, с чем именно бойцам ФСБ придется столкнуться, и жалел, что прихватить с собой танковый взвод не получилось. Кто ж знал? По всей видимости, им придется превратить Абрамцево в пустыню, а её, в свою очередь — в выжженный пепел. Но пусть о последствиях болит голова у генералов и, может быть, самого директора. В штабе и без него понимали, что при таком уровне угрозы потери среди гражданских становятся допустимой вещью. Потеря двух вертушек и двух десятков бойцов спецназа — тоже.

***

      Инга предусмотрительно заперлась в своей комнате. Она действовала, словно сомнамбула. Приказы Александра пришли в действие, едва она переступила порог своей комнаты. Из портфеля она достала книжку, которую ей дал Саша, мелки, которые она украла в школе, свечи, которые она купила в церковной лавке. У попов, наверное, случился бы инфаркт, если бы знали, для чего ей понадобились свечи. Выложила еще несколько вещичек, необходимых для проведения ритуала. Инга медленно, но зато очень скрупулезно и точно начертила на полу Великий Круг Призыва, вписав рунические символы. Используя компас, девушка определила стороны света и в соответствующих местах начертила знаки Высших Неизвестных. Зажгла свечи, наконец, и встала в центре круга, взяв в руки книгу. В какой-то момент она с неудовольствием отметила, что свет всё-таки включился, но этот факт уже никак не мог помешать ритуалу.
      На очередной странице значилось крупным шрифтом: «Внимание! Используйте эти знания только в случае чрезвычайной необходимости! Последствия необратимы!». Девушку это совершенно не смутила, она лишь хмыкнула и открыла следующий лист. Маленький пальчик с аккуратным ноготком заскользил по тайным знакам и рунам. Кровью она начертила знак «Кали Юга» для активации древнего волшебства, а затем Ключ, которым можно было открыть дверь в иное измерение. Вокруг Ключа она нарисовала еще четыре знака Лордов, которые должны были помочь ей осуществить задуманное. Понимая, что в конспирации уже нет никакого смысла, она нараспев принялась читать заклинание:
      — Лорд Сургат! Тот, Что Открывает Любую Дверь! Лорд Паймон! Магистр Нечестивых Ритуалов! Лорд Амбриель! Великий Изменитель! Лорд Ипос! Владыка Событий Будущего-и-Прошлого! Именем Высших Неизвестных, я приказываю вам! Пх’нглуи мглв’нафх вгах’нагл фхтагн!

      И если Ирина услышала нечто непонятное и решила, что дочь просто громко смотрит фильм ужасов, то Беркутов всё услышал отчетливо и ясно. Он понимал, что наверху происходит нечто ужасное. Так он нашел подтверждение своему предчувствию, и знал, что тайные имена инфернальных существ просто так в слух не произносят. Жаль только, что времени почти не оставалось.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Общее
Под гогот стражи уходите дальше на запад, к Шамалу. Стрекочет ночь, трещит на ветру Сухостой. Вдалеке кто-то каркает глухо хором. Страшновато. Но место открытое, луны дают много света, и неожиданной опасность не окажется. Наверное.
Идете ночь. К середине за вами увязалось несколько теней, идут по вашему следу на почтенном отдалении, припадая к земле. Сложно понять, что это. Ускоряете шаг. Руки на оружии. Не отстают и не приближаются. Молчите. Страшновато. И пустынно. Только вы да тени эти, чтоб их.
Слипаются глаза, устали ноги. Но к утру, оглянувшись на встающее солнце, хвоста за собой больше не замечаете.
Идете дальше. Идете день. Идете. Идете. Идете. Пара небольших привалов в тени железных листов. Встречаются они все реже. И местность сглаживается, холмов почти нет. Сплошной сухостой от горизонта до горизонта, ровная поверхность. Красиво. Но однообразно.
Печет солнце, но отлично помогают тяжелые железные шляпы, пусть и шея болит их таскать. Все болит, так-то. Так что какая разница. Пару раз видели что-то вроде птиц - хлопают на ветру широкие кожистые крылья. Одна опасно спикировала на вас - здоровая. Но, увидев вашу решительность (Язык аж саблю выхватил), тварь передумала и продолжила кружить в воздухе.
Ближе к вечеру на горизонте возникает громада города. Как вы представляли Шамал? Может, и так.

Высоченные каменные стены - в десяток ваших ростов. Обшиты там и здесь большими железными листами. Не очень ровные, но грозные. Поверху - стрельчатые бойницы. Видно издалека, издалека же от них веет надежностью. Город здоровенный, таких не видали еще - предыдущие поселки не займут и двадцатой части его. Воодушевившись, подходите все ближе по натоптанной дороге.
Большие ворота под стать стенам. Поднята железная решетка, сложный механизм почти полностью скрыт за толстенной кладкой. Цепи, блоки, наверху, под тентами, какие-то механизмы. Жужжат. Темнеет, и прямо при вас на стенах зажигаются мощные прожекторы, лениво ползут по Сухостою вокруг пятная яркого света. Стены усеяны турелями, сложно различить, какими. Наверное, такими же, как вы видели. Маячат на них силуэты. Чадят факелы.
У ворот на слабом ветру колышутся широкие, видавшие виды знамена. Черный фон, в нем желтый круг с квадратным отверстием посередине. Из ворот выходит большой караван дромадов, много людей, солидная охрана. Идут на северо-восток куда-то, там дорога. К полям Дреза, наверное.
На входе тоже люди - много, тоже не видели столько доселе. Несколько десятков, не меньше. Большинство - стражники. Кожаная броня с нашитыми металлическими пластинами, круглые шлемы с решетками, закрывающими лица. Длинные копья-нагинаты, желтые пояса-кушаки. Многочисленные купцы с коробами за спиной спорят, машут руками, показывают содержимое сумок. Здесь кипит жизнь.
Стражниками заправляет молчаливая низкорослая фигура. Роскошный доспех в цветах под флаги у ворот, лицо скрыто кожаной маской и темными пластиковыми очками. Богато изукрашенное оружие, за спиной - инкрустированное ружье.

Говорит тихо и только тогда, когда к нему обращаются. Не жестикулирует, не суетится, стоит недвижно в тени ворот.
К вам подходит один из простых стражей. Однако чувствуете пристальный взгляд главного. Стражник грубо требует досмотра рюкзаков. Проводит его быстро, не найдя ничего предосудительного. Тараторит скороговоркой:
- Гашиш запрещен. За воровство рубят руку. За убийство смерть. Непочтение к благородным - пытки и смерть. Проходите, живей!
Вот и все правила, похоже. Заходите в Шамал. Чувствуете трепет в душе?
Темные улицы, большинство домов - глинобитные, с маленькими оконцами, двухэтажные. Беспорядочное их нагромождение. Над ними возвышаются древние металлические здания, схожие, пусть и менее изящные округлые черты которых вы видели ранее. Шамал живет в их тени.
Бьет в ноздри запах - нечистоты, дромады, навоз, люди, пот, люди и еще раз люди. С непривычки трудно дышать. Слишком много людей. Спешат туда и сюда, не обращая на вас никакого внимания. Полуголые люди в конических соломенных шляпах. Самодовольные стражники с дубинками. Татуированные головерезы вроде охранников Шкурника. Несколько богато одетых личностей в золотистых одеждах до пят, в самых странных головных уборах. Их вооруженная свита гневными криками разгоняет толпу. Пронесли кого-то в паланкине мускулистые чернокожие люди. В ногу идет мимо десяток жукоголовых людей, ноги и руки - что тонкие палки. Одеты странно, иначе не сказать, и все при длинных копьях. Кричат где-то уже знакомым криком дромады. Белая кожа, коричневая кожа, черная как смоль кожа, желтая кожа, покрытая уродскими наростами кожа. Видели женщину с тремя глазами. Безумие.
- Кулачные бои! Кулачные бои на арене Дода, сегодня, сейчас! Получи в морду, заработай дром! Поставь на Богара, стань богачом!
Крики разномастных зазывал оглушают.
- Лорд Тенгу в великой милости снижает налог для Ваамских караванщиков! Славься милость его в тысячелетиях!
- Бар танцующий скелет - выпей и закуси, отдохни от Сухостоя!
- Продолжается Вечная Ярмарка, в цене рабы, оружие, железо! Продол...
- Вечерние казни, собираемся на вечерние казни!..
Шум почти невыносим. Сложно слушать.
Шамал живет в тени громадных древних зданий, несмотря на вездесущий электрический свет. Самая густая тень, тем не менее - у стен простых домов, в узких закоулках. Они полнятся нищими. Среди них множество одноруких, замечаете вы. И кто-то еще. Чувствуете на себе взгляды почему-то именно этих двух пар мутных глаз.
Лысые.

0, Нога
Развалившись грудой тряпья в теньке, тянете руки к прохожим. Получаете плевки и пинки. Урчит в животах. Туман в голове.
Как оказались здесь - вспомнить невозможно. Вчера 0 убирал дерьмо за дромадами и получил кусок кактуса. Или то было позавчера? Не вспомнить. Жизнь здесь тяжела.
Недавно отбивались от других нищих. Банда одноруких. Отбились. Но потом пришли другие оборванцы, уже с ножами - пришлось уходить. У Ноги тоже есть нож, но его он ни разу не пускал в дело. Или пускал? Не упомнить.
А еще было дело: мутный техноохотник с ружьем бросил в протянутую руку дром, не глядя на вас. Дром! Подрались в беспамятстве. Потом помирились, купили два плесневелых куска мяса. Съели - похорошело. Если бы еще стражники не били. И никто не бил. А то много этих бьющих развелось.
Тянете руки к прохожим. Пинки и плевки. Надежда на дром. Вот эти двое. Они дадут дром. Тянете руки. Пялитесь мутными глазами.
Что-то шевелится в животах. Не похоже на голод. Что это?
Губы сухие. Вода в лужах хорошая - но капающая с труб у богатых домов лучше. Только возле них бьют. Сходит что ли, рискнуть? Нет, можно и из лужи попить. А вот еды бы...

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

По выражению лица, с которым Алекс посмотрел на своего напарника, отвлекаясь от извлечения пострадавших из перевернутой машины, Костя понял всю глубину загадочной русской души и, кажется, даже услышал длинную и витиеватую фразу на великом и могучем матерном языке о том, что Климов думает о нём, о центре и населяющих его генералах, о коммунальщиках и их интимных отношениях с представителями парнокопытных. Услышал, хотя Саша не произнёс ни слова.
- Костя, подмени. Тут два пострадавших. Сотрясение, сильные ушыбы грудной клетки, у водителя сломан нос, пассажиру ногу зажало приборной панелью. Придётся срезать…
Резко обернувшись, Климов виновато улыбнулся, глядя на интенсивно мотающего головой пострадавшего.
- Спокойнее, пациент. Срезать придётся приборную панель, а не вашу ногу. Машина восстановлению всё равно не подлежит… - вновь повернувшись к напарнику, Алекс добавил:
- Костя и каждому по два кубика успокоительного и противошокового препарата. В-выполнять.
Почти торжественно передав пневмоинструмент Костику, Сашка немного помедлил. Приказы обсуждались после их выполнения, но чем могла быть вызвана такая спешка со стороны начальства было непонятно. Если только на химзаводе что-то случилось из-за веерного отключения электричества, но у них же должны были быть защитные системы на подобный случай и резервные источники питания. Или по старой русской традиции всё пропили, разворовали, понадеялись на “Авось” и пролюбили бюджетные деньги, растащив по карманам подрядчиков? но как оказалось, всё было гораздо веселее.

Слушая короткий, но очень ёмкий на выражения, брифинг, Климов перекладывал странички одну за другой уже по третьему разу, причём страницу с план-схемой он после первого же просмотра сложил и сунул в карман.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться не по уставу?
- Разрешаю!
- Макарыч, ты уху ел? Как ты себе представляешь десантирование ночью, в сложных метеоусловиях, в горную местность, без подсветки точки приземления? С “сиськой” я о скалы размажусь, а на “крыле” из оборудования только перочинный нож взять смогу! Я же не бетмен, твою дивизию на марш бросок. Давай тогда Митяя на стрекозе с оборудованием запускай, пусть вылетает немедленно к указанной точке. Я чуть позже, как только оборудование подготовлю, на самолёте догоним и перегоним, а там чуть подождать и он прибудет. Или предлагаешь при помощи, киянки, отборного мата и изоленты в комплекс пробираться?
Идея прыгать в воду не зная броду, Алексу совсем не нравилась, но нужно было искать не отговорки, почему этого не стоит делать, а способы, как сделать и самому не погибнуть.
- Ладно, хрен с тобой золотая рыбка. Самолёт, так самолёт. Но за порчу дорого имущества я с себя ответственность снимаю. Разрешите идти?
- Иди…

Козырнув, Климов спешно покинул кабинет и направился в арсенал, которым заведовал старый и прижимистый Яков Моисеевич. По хорошему, у него даже зимой было сложно выпросить снег, но сегодня он был явно в хорошем настроении, вероятно начальство ему “погрозило пальчиком” и проблем с получением запрошенного оборудования не возникло, включая ПНВ последней модели.
Перетащив всё оборудование в свой кабинет, Алекс принялся облачаться и распихивать оборудование по разгрузке, рюкзакам и карманам. Хуже всего было то, что все “хотелки, свистелки и перделки” с собой не взять, а чего ожидать на месте ЧС не понятно. Приходилось придирчиво выбирать, что нужно, а без чего можно обойтись. В общей сложности на полную экипировку ушло минут двадцать, а ещё через десять присланный борт оторвался от ВПП и исчез в черном небе за пеленой снегопада.

Монотонный гул турбин, таймер на часах привычно отсчитывает время. Экипаж знает место выброса и оповестит заранее. Сидеть в полном облачении неудобно, но что поделать, с оружием было ещё неудобнее. Прислонив затылок к холодному пластику грузового отсека армейского транспортного самолёта, Климов прикрыл глаза и задремал.

Утомительный эксперимент, мучительный отчасти даже, и в то же время восхитительный конечно. А что их объединяло с Ривой, спрашивается? Испорченного этого красавчика Марки и молчаливую, изысканно-великолепную колдунью Ривву. Прохладную такую и недосягемую, аки горный снег. Кто ж его знает... Так наверное противоположенности притягиваются.
Марк-то, он кто? Из богатой семьи обласканный заболтливой мамА сыночек, а Ривва кто? А вот и не скажешь точно, кто она... Ящик с секретом она, чудесная шкатулка полная неведомых и странных тайн! С Риввой в постеле не покувыркаешься, и пошлый комплиментик не отвесишь, засаленный такой и пакостный, будто табачный дым в грязном кабаке - сразу язык к небу прилипает, а в паху трусливо поджимается.
Неее! Риву можно только уважать и о похождениях ей своих рассказывать, надеясь что она однажды девчонка вспылит и отвесит звонкую пощечину. Но любя же! Но с теплотой сестры в глазах.

Да, пожалуй сестра она ему... та, которую и любит, и дурачит одновременно, и веселит красавчик Марки... Но уж пальцем не тронет и другим не позволит. Вот оно как.

А эксперимент крутил, выматывал, отзывался в теле нудной болью словно болючий зуб. Сколько времени прошло, поди скажи? Но Ривва рядом, это главное.

Не то чтобы женщину с большим жизненным опытом легко обидеть, а мешочек беляшиков делает задачу и вовсе незаурядной, но так Пална ничего в итоге и не поняла. Вроде как то ли надо в смотровой зал ковылять, как Николаич заявил, то ли в комнате можно отсидеться, там вроде Алисочка что-то нашурудить собиралась, но это не главное: что выглядывать-то на этих экранах? Ну, времени всяко было ещё много, так что потопала она к себе: надо же данин талисман доделать!

- Правильно говорят: не только ценный мех!

Правда, после тщательной отмывки уборщица столкнулась с проблемой околомагического свойства. Как всякому известно, кроличью (или заячью, удаче какая разница?) лапку сначала нужно сушить три дня на ветру. А на улице как-то минус сорок! Оставить на улице нельзя - может кто-то унести, и тогда заберёт всю твою удачу, открыть окно на проветривание - не со всех сторон обдувать будет, а если простыть, то так и будет дальше притягивать болезни. И уж, конечно, для Даны особенно важно, что кролики ох какие плодовитые - может встретит кого среди гор, так что надо всё как положено! В итоге лапка была хорошо привязана красным шнурком и повешена на лампу посреди комнаты. Судя по тому, что эмбрион амулета покачивался туда-сюда, Стихии Ветра будут к нему милостивы.

Тётя Маша победно ухмыльнулась и, отпраздновав маленький успех большим беляшиком, отправилась вниз - поговорить с Даной, поведать об успехах.

"Взглянув своему страху в лицо,
можно увидеть свои глаза..."

Нэйврит - стрит нельзя назвать одной из самых оживлённых улиц Бостона. Возможно, из - за не малой отдалённости от центра и таких бизнес - гигантов как Кроулфт - стрит, или Голденс - сквер, где потоки людских масс не заканчиваются даже в ночное время суток.
Это небольшой остров серости и однотонности, скрывающийся в тени гигантов - небоскрёбов. Нет, это не замызганное гетто. Ибо даже в самых мерзких и тёмных переулках Бостона, есть палитра красок: красный, жёлтый, розовый - кровь, моча, блювотные массы. Нэйврит - стрит - царство оттенков серого. Если летом ещё можно разглядеть, где-то поодаль, зеленый цвет верхушек деревьев национального парка, то зимой, этот кусок бетонных коробок и тягучей тишины, по - истине можно назвать, самым не уютным местом мегаполиса.

Тонкий слой снега, успевший выпасть за ночь, легко разлетался от зимних кед бегуньи. Рыжие волосы собранные в хвост, качались в так легкому бегу. Глубокий вдох носом, выдох ртом - помощь в поддержку темпа. Девушка обогнула редкую алею голых деревьев, свернув к берегу искусственного озера, что уже успело покрыться слоем льда. Улица встречала одинокую спутницу тишиной и безлюдностью. Не самый популярный маршрут для пробежки, зато без лишних глаз и громозкой суеты, чего с лихвой можно набраться в деловом Бостоне.
Ещё пару километров в лёгком темпе, по заснеженной мостовой, крюк у надземного моста - передышка. Девушка остановилась, пытаясь нормализовать дыхание. Руки опущены, глаза в пепельное небо - оно как всегда не приветливо. Пару минут и можно возвращаться домой, но...что - то заставило девушку переместить свой взгляд влево, на тонкую черту бетона. Там, на верху, в метрах пятнадцати от земли, виднелся силуэт человека. Ничего обычного на первый взгляд. Ну остановился прохожий на мосту, задумался, смотрит на мертвый пейзаж. Так поначалу и подумала девушка и уже хотела продолжить пробежку, как прямо перед её носом с глухим стуком, упала сумка. Девушка вновь задрала голову наверх, ожидая услышать брань, или прозьбы помочь, но нет...силуэт оставался неподвижным. Это настораживало. Подняв сумку, бегунья, чуть помешкав, всё же решилась подняться на мост. Мало ли, может человек просто не заметил пропажи своей вещи. Благо лестница оказалась поблизости, хоть и её крутость удручала. После длительной пробежки, подобный подъём дался девушке не легко. Всё же, через пару минут, она стояла в нескольких метрах от загадочного силуэта. В близи оказалась, что силуэт принадлежал девушке. Она была одета в длинное, чёрное платье, чем - то схоже с траурным, с босыми ногами и распущеными рыжими волосами. Для холодного, декабрьского утра, подобный вид был минимум как странным. Но не только это заставило девушку удивиться и даже замереть на мгновенье. Незнакомка стояла за ограждением моста, держась бледными руками за перила. Многово ума не нужно, чтобы понять, что именно собиралась сделать рыжеволосая.
- Мэм...- осторожный шаг в сторону незнакомки, не спуская с нее глаз. - Мэм, может не стоит этого делать? Давайте поговорим...- ещё один шаг, но девушка всё так же неподвижна и безмолвна. - Меня зовут Джессика. Джессика Грэйс. Вы скажете мне своё имя? - и ещё шаг. Уже можно дотянуться. Резкий рывок...
По - началу, девушке показалось, что она промахнулась и от волнения схватилась за перила, ибо жгучий холод впился иголками в её ладонь. Но посмотрев на свою руку, она чётко увидела, что крепко держит незнакомку за запястье. Тут - то и пришло это чувство. Его нельзя объяснить словами. Если пытаться ассоциировать эту наростающую панику и животный страх, то можно представить прогулку по рельсам. Вы просто идете по шпалам и внезапно, начинаете чувствовать лёгкую дрож земли. Вы понимаете к чему это всё ведёт, но почему-то не можете повернуться, или просто сойти с путей. Уже слышен тяжелый стук, и земля вырывается из под ног, но вы всё ровно не оборачиваетесь. Потому - что, если это сделаеть, картина станет реальной. Вы увидите - истинное лицо смерти.
Лицо - вот что заставило девушку встать в ступор. Бледная, натянутая на кости как на барабан кожа, покрытая жёлто - синими трупными пятнами. Глаза покрытые белой пеленой с зрачками плавающими в красной жиже, что когда - то было белком, впали в глазницы и хаотично дергались в разные стороны, будто пытаясь поймать нарушителя этого мёртвого спокойствия. Рот плотно сжат бледными губами с глубокими, кровавыми трещинами. Но не эта картина заставила Джессику впасть в шок. Лицо, то что смотрело на девушку...было её точной копией.
- Что...что происходит..- шаг назад
- Что происходит - повторило за ней существо, сделав шаг на встречу.
- Этого...не может...- ещё шаг
- Этого не может - вновь в унисон. Челюсть неестественно оттянулась и кожа в уголках губ, с тихим треском лопнула, обнажив гниющие мышцы.
- Я...ты...- надо просто сорваться с места и бежать. Бежать со всех ног! Но почему земля такая вязкая?
- Джеси...Джеееееси...- простонало существо и его челюсть повисла на лоскуте бледной кожи. Оно как - то нелепо дернулось, выворачивая суставы рук и ног, склонило голову набок, пустив жёлтую струю слюны на плечо, и вновь двинулось вперёд, напоминая марионетку с невидимыми нитями, что заставляют дергаться конечности. - Джеееесииии! Папа может, Джеси. Папа может! Папа - может! Папа - моооооожет! - как детская песенка на старой магнитофонной касете, у которой внезапно зажевало плёнку. - Папаможетпапаможетпапаможетпапамооооооооожет...и не смог!
Ещё один шаг назад, резкий поворот и навстречу прицепу, что мчится по сонной дороге. Яркий свет в глаза, пронзительный звук клаксона и...

Мерный стон будильника, вырвал Джессику из кошмара. Мокрая, холодная от пота футболка, неприятно прилипла к спине. Холод. Опять забыла закрыть окно. На часах 6:00. Наверное, она никогда не была так рада, этому противному, тонкому звуку.

Длинный коридор или, скорее, тунель пробитый горняками в гранитном чреве горы, чужеродный, техногенный стальной сетчатый пол, под плитками которого слабо угадывались коммуникации. Тёмный, шершавый, искрящиеся в тусклом свете люминисцентных ламп свод, каждые пять метров укрепленный стальной аркой. Алиса всегда внутренне смеялась мерно спускаясь по "штольне №1", а как не смеятся, если знаешь, что твои кросовки мерно отбивают ритм внутри самой что ни на есть настоящей аркады? И эту аркаду, со всеми секретами и тайными уровнями девушка знала как свои пять пальцев: все кабельные трассы, вентиляционные шахты, каждый светильник, всё в этом царстве полумрака, всё здесь было проверено, потрогано а местами и починено наложением вот этих вот рук.

Пальцы девушки проскользили по ледяной стали "крепления №18", в двух шагах от него, вот под этой вот плиткой лежит муфта силового кабеля: больше ста метров, до самого распределительного щита тогда с Веней меняли. А вот "крепление 21", в его тени спрятался промежуточный кросс связи: открыв крышку неприметного ящичка можно подключится к объектовой ЛВС, залесть на сервер видеонаблюдения и посмотреть через камеры чьи шаги прибежаются с той стороны штольни. Если, конечно, предположить что эта по кошачи мягкая, осторожная походка может принадлежать кому-то кроме Игогорича. Или если бы кто-то ещё мог спешить на завтрак из недр лаборатории. алиса подняла руку в приветствии:

— Good morning, Mr. Sikorsky! Are you smell that? I love the flavor of quarks in the morning! — Шутка была дежурная, повторённая несчётное количество раз, ставшая, уже скорее уютным ритуалом, а значит не требовала какой либо ответной реакции.

Пройти ещё две сотни метров, обойти огороженный перилами провал главной (и единственной) шахты, пройти ещё один короткий корридорчик, и попадаем во второе по важности помещение всего комплекса. Центральная консоль управления эксперементом, или по простому, "центр управления полётом", "ЦУП". Наблюдательная позиция. Именно отсюда будет подана команда на пуск эксперемента. Именно здесь произойдёт обратный отсчёт до того момента, когда конденсаторная установка разрядется на подогретый СВЧ-излучением плазменный шнур, и сила лоуренца разгонит ионизированное вещество до скорости предельно подбирающейся к той самой запредельной "c". Именно сюда прилетят кадры из сада камней вместе с показаниями акселерометров. А милисекундами позже придут предварительные расчёты с мэйнфрейма.

Алиса села в удобное кресло и метадично застучала по клавиатуре. Управлеение всего и вся из консоли было её строжайшим требованием, так что мышка от её АРМа с первых дней проекта лежала в выдвижном ящике стола. Вся её сегодняшняя работа была настолько формализована, что даже чеклист тестов дважды проходил через тестирования-репетиции: мнгоступенчатый тест мейнфрейма, проверяющий исправность каждого процессора, каждой шинки гигантского вычислителя; последовательый тест излучателей гравиакустической линзы, с параллельной проверкой фазочастотных характеристик рабочего объёма; контрольная проверка частотного регулятора "юстировочного излучателя", всех систем токомака, проверка работоспособности системы охлаждения, тестовые запуски и прогрев генераторов... под пальцами цифровой феи приходили в движение, проходили проверку буквально все системы комплекса.

Под самый концец чеклиста Алиса проверила репозитарий матобеспечения эксперемента, провела чистовую компиляцию стабильной ветки и прогнала все без исключения контрольные тесты: вот уже тридцать два дня в стабильную ветку не вносились функциональные изменения. Все новые идеи и возможности оседали в соседней, "текущей" ветке без возможности повлиять на ход сегодняшнего эксперемента внезапным багом.

Последним шагом в чек-листе шла проверка громкой связи. Раз-в-секунду вывела на монитор показатели уровня микрофонов каждого интеркома на объекте, наклонилась к стационарному микрофону, нажала кнопку общей связи и произнесла:

— Проверка связи! Клара у Карла украла коралы, а Карл Клару отправил на нары. Отлично! Господа, проверка всех систем проходит успешно. Вся информация по ходу опыта будет доступна через вычислительную сеть объекта. Так же картинка с камер из зоны эксперемента и основная телеметрия будет доступна на пульте охраны, камеры СК0 по СК3 и на "телевизоре" Марии Павловны, каналы с сотого по сто третий.

"Ути торжественнный какой!" - хихикнула про себя Пална, когда одетый, как в театр, Чёрный с блаженной улыбкой снова завёл свою песню. По правде говоря, ей не очень-то и интересны были все эти опыты: ну что может прорывного получиться из чертежей, китайской грамоты формул и вениковых фуероглифов на компьютере? Когда Тесла сто лет назад метеориты запускал через полпланеты - вот это был эксперимент, а на бумажке открытие не сделать. Вот если бы гору копали, и то толку было бы больше, там такие тайны скрыты... Впрочем, мечтателя уборщица пожалела (тем более, Дана вон как обрадовалась) и с достоинством известила:

- А чё ж и не посмотреть, конечно! Только, Николаич, пальцем ткнёшьте, куда смотреть надо, а то пропущу нужную циферку, я ж не понимаю в этом ничего. Вон, как Найда, - кивнула женщина на лапкодобытчицу, которая уже закончила объедать хозяйку и теперь со вполне предметным интересом обходила остальных участников застолья.

Чтиво оставило больше вопросов, чем ответов. Мутное описание области действия этого комплекса наводило на мысли об очередном "распиленном" режимном объекте. С другой стороны - географическое положение и определенное постоянство в финансировании, причем не из государственных источников, намекали, что не все так просто. То есть, за это дело кто-то сознательно платил из своего собственного кармана. За метафизику. Криптовалютами, анонимно.

Максимальная скрытность, помноженная на неловкую случайность. Словно ревизор, шагая по плацу, невольно ударился лбом об покрытое мантией-невидимкой НЛО. Неудивительно, что все это дело привлекло внимание правоохранительных органов. Вполне закономерно. И безумно интересно - именно таких странных происшествий иногда не хватает рядовому сотруднику государственной конторы.

Осознав, что вертолет снижается, быстро спрятал бумаги в рюкзак. Спасибо "плюшкиным" - снаряжение в поход выдали что надо. "Левые" корочки и разрешения на проведение долгосрочной инспекции, снегоступы и очень теплая куртка. Остальные жизненные мелочи - на пять-шесть дней хватит, а большего, для этого задания, и не нужно. Оставалось только добраться до пункта назначения.

Выпрыгнул из "летающей" машины, отсалютовал в ответ. Отошел от посадочной площадки, давая простор пилоту. И, достав смартфон, прикинул примерное направление движения. Учитывая приятного ориентира - целой горной гряды, понять, куда нужно двигать не составило труда. Подтянув лямки на плечах и поясе, мерно зашагал по скрипучему снегу, наслаждаясь морозным горным воздухом.

...

Повалил снег, задул сильный ветер. Пространство вокруг заволокло снежной дымкой, дальше двух десятков шагов уже видно слабо. Холодно. Натянул шарф и капюшон, стараясь спрятаться от вездесущих когтей обжигающего мороза. Хорошо, признаю! Это не самая легкая прогулка! Тем более, для не самого молодого и слегка потерявшего форму в застенках организма! Только бы побыстрее дойти, чтобы, наконец, снять с себя все тюки и снять потяжелевшую верхнюю одежду...

Возвращаясь в свой кабинет, спасатель испытывал двоякие чувства. С одной стороны отсутствие вызовов говорило о спокойной обстановке в вверенном ему регионе. Но с другой, в такие моменты затишья Алекс Климов ощущал себя ненужным и брошенным пережитком прошлого чем-то похожим на динозавра, который пропустил свою комету. Нет, Алекс был рад, что никаких ЧП не происходит, что люди могут спать спокойно, но где-то в подсознании теплилась надежда, что произойдёт что-то глобальное и "старый, ржавый инструмент" снимут с полки, сдуют пыль, забудут про ранения, контузии и прочие недостатки, почистят от ржавчины и вновь пустят в дело. Пока же приходилось мириться с положением, довольствуясь тем немногим, что предоставляла судьба - поддерживать физическую форму и уровень знаний необходимых для проведения спасательных операций.

Захлопнув дверь, капитан Климов бросил на стол пачку распечаток и щелкнул тумблером чайника, желая приготовить крепкий. черный и сладкий чай, чтобы эффективнее усваивать информацию. Как стало понятно из короткого брифинга, в часть поступило несколько новых образцов спасательного оборудования, а значит было необходимо изучить и освоить инструкцию по эксплуатации приборов не хуже, чем сборку-разборку автомата. Этим мужчина и занялся, едва кипяток наполнил кружку до краёв.

Первое, беглое, ознакомительное прочтение. Понимание основных принципов функционирования, назначения и области применения. Далее, более детальная вычитка инструкции и запоминание текста от заголовка и названия прибора до тиража и года выпуска. Никогда не знаешь, какая информация может пригодиться, а в режиме ЧС изучать инструкции будет некогда, вот и приходилось коротать время за изучением мат.части, когда в Магаданской области наступало затишье.

Марк Мракус прибыл в свою палатку поздно. То бишь перед рассветом, то бишь именно тогда, когда проклятущий будильник огласил палатку своим надоедливым трезвоном. Пьяненький такой, шальной от любви магический раздолбай явился на своё рабочее место– пахнущий свежими поцелуями, женскими объятиями, дешевым пойлом и не самой дорогой любовью одновременно. Будем правдивы.
Почесывая известное место, то самое мужественное своё и многоудовольственное, магуй прилег на матрас рядом с Риввой, запустив изящную пятерню в свои густые, иссиня черные волосы на голове.
- Ривва, она совершенство! Видят боги, скоро я на ней живусь... то есть женюсь, да-да. Бринна… или Ринна, точно не помню, но какая у нее страсть, Ривва, какой у нее томный взгляд! Вот поверь мне. Как у маленькой ласковой лани, вот я о чем! Ох, Ривва, тебе тоже нужно найти какого-нибудь красавца, чтобы покувыркаться с ним в уютной постельке. Эти дела, сестренка, знаешь ли, неплохо бодрят. Марки младший, между прочим, вполне со мной согласен. Это случилось трижды, вот я о чем. Мой Марки младший могёт в такую сложносочиненную магию!

Усмехнувшись, великолепный волшебник растянулся во весь рост.

- Может ее звали Ива или Дива? Ох, Ривка, я совсем этого не помню... Да и простят меня боги, плевать на эти философские экзерсисы! Какая разница? Но кричала она жарко: «Ооо, Марки, ах Марки. Не останавливайся, дорого-о-о-й мой Марки!» Вот я о чём! Я гигант Ривва. Всегда это знал, а сегодня ночью убедился! - поежился от надоедливого звона, недовольно тряхнув своей головой. - Проклятый будильник, кто только придумал эту чушь? Мне необходимо выспаться, такие дела, Ривва, отнимают много сил!

Вы не можете просматривать этот пост!

- Мы еще никого не нашли, - сказал Данкан. Он не любил делить шкуру неубитого медведя. А еще он не любил работать. Рыцарю негоже зарабатывать себе на хлеб. Рыцарь - человек долга. Он не наемник. Он подошел к старику. Нагнулся.
- Мы не будем делить это. Я отправлюсь на поиски твоей приемной дочери, но я не приму за это платы.

Он позволил себе усмехнуться.
- Что еще, - Данкан оглянулся на Адриана, - мне или нам положено знать прежде, чем мы отправимся на поиски? Или что нам не положено знать, но не помешало бы?

Данкан огляделся.
- Найдите мне вещи этой девушки. Что-то, что хранит ее запах.

Данкан уже решил, что прежде, чем отправится на поиски, возьмет в отцовском замке пару псов посообразительнее. Возможно, пропажа сыщется достаточно быстро.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Данкану это не понравилось сразу. С самого начала. Он не ищейка. Он рыцарь. Не его дело переворачивать камни в лесу в поисках девки, неведомо куда задевавшейся.

- Куда она ходила, эта ваша Аглая, - он услышал собственный голос. - И как она выглядела.

Девок в окрестностях пруд пруди. Черные, рыжие, толстые, худые...

Ты в ужасе. Ты ожидала всего, чего угодно - что женщина накинется на тебя, а ты не сможешь защитить себя, и оттого потеряешь половину волос и зубов, что тебе будет под страхом смерти запрещено принимать барона, наконец, что женщина пожелает привлечь тебя к какому-то хитроумному плану мести своему мужу - но только не этого...

Не падения, причем вместе с телом что-то упало и в твоей душе.

Ты не добрая самаритянка и отродясь никому не давала в долг. И все-таки если вдруг баронесса умрет здесь, в одной комнате с тобой... Она - не случайная гостья, ее будут искать, и наверняка найдут. Как найдут и шелковый шарф, которым якобы задушили жену барона. Или яд. Люди вообще склонны находить то, что ищут...

А значит ты должна, обязана была помочь.

Ты знаешь как это делать - лишь в очень общих чертах. На случай если слишком сильно придушишь гостя или засечешь его. Или если он навредит тебе.

Может быть дело в кольце? Какая-нибудь магия, не позволяющая его передать? Тогда это неизвестный до сих пор способ самоубийства...

Бросаешься к кольцу. Осторожно поднимаешь его платком, стараясь не касаться. Старательно одеваешь женщине на палец, с которого оно было снято.

- Возвращаю данное и мне не принадлежащее.

Может быть все куда проще. Остановка сердца. Щупаешь пульс. Если баронесса умирает - ей нужно помочь.

Вот только хватит ли для этого твоих скудных навыков?

Ты никого не зовешь. Никому не веришь. Мадам проще пожертвовать тобой, чем с тобой утонуть.

Ну же, баронесса, живите...

- Богиня, помоги ей и спаси ее, ибо женщина должна страдать за любовь, но не должна за любовь умирать...

С самого попадания в аномалию, Риса заметно притихла. Нет, не сразу конечно. Сначала девчонка с окраины охренела, а потом уже от всего этого охреневания попритихла, и как бы охреневала сама с собой, что ей было абсолютно не свойственно. Но в оправдание Миллер, можно сказать, что и по аномалиям она бродила не каждый день.. раньше.

Риса боялась вдохнуть лишний раз, то ли от страха, то ли от удивления. Но холодные капли пота, предательские бегущие по спине, как бы намекали на причину. Взгляд охотницы то и дело обращался к Джерри. Возможно, потому что она пыталась найти рядом хоть кого-то, кому могло быть тоже страшно, но парень никаких признаков солидарности не подавал, поэтому очень быстро был мысленно послан нахер, потом еще раз... девчонке нужно было хотя как-то воплощать свои эмоции, хоть и мысленно.

Что-то брать в доме, Миллер не посчитала нужным, хотя, возможно, зря. С собой, благодаря О'Коннору и Дженкинсу, у нее были неплохие запасы. И дай, конечно, Бог, сохранить и не просрать это всё раньше времени, но лезть в экстренную нычку коротышка не стала. Да и слова Жнеца возымели эффект - кому-то будет нужней.

Из аномалии Риса летела первая. Да и вообще, шагать в сторону выхода девчонка начала еще в тот момент, когда дедуля решил рассказать свою историю, приправив это спецэффектами собственного... эмм... производства. Подумав "ну, его к едрене фене", охотница потекла по стеночке да в сторону лестнички, мечтая лишь о том, как бы оказаться подальше от всей этой аномальщины, хотя, само собой, знала, что теперь это часть её жизни... пока смерть не разлучит их.

Оказавшись в спасительной гудящей тишине машины, охотница еще какое-то время пыталась отряхнуть с кожи липкое ощущение чего-то непривычного, что-то бурча себе под нос и чертыхаясь, но потом резко и как-то скромно свернулась калачиком и направилась досыпать, надеясь, что когда проснется, мандраж куда-нибудь сам собой улетучится... Перед сном она подумала, что ведет себя, как глупая соплячка и для полноты картины осталось только всплакнуть и признаться, что хочется к мамочке, но поспешила успокоиться, убедив себя, что никто кроме нее ничего не замечает...

И мандраж улетучился!
- Твою мать! - смачно ругнулась охотница, отлетев от места своей дислокации и хорошенько впечатавшись во что-то. И пока кто-то выбирался наружу, кто-то суетился внутри, Риса пыталась собрать растекшиеся во сне мозги в кучку и даже не глядя в окно осознать, что они перешли дорогу очередному представителю местной фауны.
Наружу повылазили ребята с пушками, и когда желающие закончились, девчонка высунулась из люка, ровно на столько, чтоб и как бы вылезла, и как бы еще внутри, и привычным движением вытащила большой клинок, зажав рукоятку в зубах,

- Ефли фто, я на штвеме, - громко оповестила охотница, будто показатель громкости мог исправить показатель понятности, но и как бы фиг с ним, в любом случае, кому-то надо пялиться по сторонам на случай очередных гостей.

Лорд Байрон был слишком весомой персоной, чтобы Данкан мог пренебречь его именем.

С одной стороны, пошла какая-то девчонка в лес... с тех пор, как Влас эту малявку удочерил столько лет прошло, что речь уже идет не о девочке, а о девушке или молодой женщине... на загуляла она в лесу с каким-то парнем из деревенских, это не повод, чтобы ... не повод, короче.

С другой стороны, сэр Джордж Гордон Байрон был другом и наперстником сэра Эктора Айдахо, слишком многое связывало отца Данкана с этим человеком, чтобы пренебречь приглашением. Слово "долг" было слишком хорошо известно в роду Айдахо, оттого, возможно, он так и остался не слишком богатым, не слишком известным, и совсем не обласканным милостями трона. У трона свой взгляд на долг, и очень своеобразный способ подхода к проблеме, который выражается фразой "что хорошо для нас, то и есть правильно". Данкан был воспитан иначе. Его учили, что долги надо отдавать не тогда, когда тебе удобно, а когда нужно. И, раз сэру Джорджу требуется, чтобы отпрыск сэра Эктора вместо мужичья переворачивал окрестные леса в поисках пропавшей девки, значит, долг будет оплачен.

Вы не можете просматривать этот пост!

Тебя называют по разному.

Бородатые северяне, после которых внизу болело несколько дней, не скупились на слова и на золото, от них ты и узнала, что имя твое - северное, и на их Родине произносится как "Эадгют" - "счастливая война" или что-то вроде того. Попытаешься произнести и сломаешь язык (уж во всем что касалось языка ты разбиралась), так что в постели эти гости, грубые, напористые, выносливые, но не особенно требовательные, называли ее просто Эддой ("удачей" на их варварском наречии)

Странно одетые, надушенные, темнокожие южане представлялись тебе публикой совсем иного рода. Эти скряжничали, иной раз торгуясь с Мадам за каждую монетку, почти всегда заказывали несколько девушек, хотя не могли толком ублажить и одну - зато потом похвалялись перед товарищами своей мужской силой. Кажется в их земле женщин чтили мало, потому что прелестное "Эдит" в их устах обратилось в короткое "Дуци". Как кличка для собачки. Зато требовали темнокожие не так много, сойдя с корабля не слишком-то задумываешься о том, как, куда, и откровенно говоря, в кого. Потом они дарят тебе подарки, иной раз дороже тебя самой. Сначала тебе казалось, что это своеобразная плата за молчание, но потом ты начала понимать, как важно для смуглого люда почувствовать свою власть над тобой, увидеть в тебе свою Дуци, вроде той, что дожидалась их в родном гареме... Уезжая они вешали на шею новой собаке дорогое украшение, будто силясь сохранить свою власть...

Куда хуже те, что притворялись южанами. Собственно их сразу же выдавало одно обращение: "Дита" - Именно так правильно сокращалось ее имя. Иногда его резали еще больше, до предельно короткого "Ди", но подобное скорее относилось к "после", нежели к "до". Хуже всего было идти от одного до другого, ведь прячущимся как правило есть что скрывать. Именно с ними чаще всего ей требовался кнут и нечто иное - о чем подумать-то стыдно. Много платят мадам. Мало подарков.

Наоборот, разжившийся деньгами простолюдин сохранял свои замашки. Как они иной раз окликали ее в момент соития...
"Эди, Эди!" - Как будто сами осознавали, насколько скучны, раз даже не могут удержать внимание девушки в которой находятся.

Через собственное имя ты легко узнавала чего стоит тот или иной мужчина. С женщинами - сложнее. Для них имя становилось игрой, и любимая Ди-Дита с легкостью могла превратиться в непослушную Эди. Хоть не Дуци. И на том спасибо.

- Доброе утро, мадам.

Ты одета. Только волосы, давно расчесанные, позволила себе расчесать чуть подольше. Но стоит мадам появиться, как гребень волшебным образом оказывается на постели, а ты замираешь в реверансе.

- Да, мадам.

Чуть кланяешься.

Тебе кажется, ты знаешь ради чего прибыла гостья, и отчего спальне предпочла кабинет. Богатые часто приезжают верхом на породистых скакунах, но самые богатые господа (и дамы) присылают ключниц в экипаже. Часто, на месте ключницы может быть жена, не намеренная класть в постель мужа что попало. Или просто притворяющаяся, что действует от лица мужа.

А значит в кабинете тебя ждет что угодно - от повеления раздеться и осмотра на предмет срамных болезней, до пробного диалога с целью выяснить, осознает ли шлюха свое место.

Стоит быть послушной. Не скромной и не развратной, позволяющей течению нести себя.

Примерно так ты вела себя с мадам, главной женщиной в твоей жизни.

В кабинете просто ждала мадам поменьше.

Ты войдешь туда. Коротко поклонишься, не зная как обращаться к гостье и не желая гадать. Шлюха знает свое место, и знает, что ее позвали дабы говорить, а вовсе не слушать.

Кажется Лекс начинал понимать суть пустоши. Не целиком конечно, лишь на какую-то одну сотую часть, но все же... и была она, как ему казалась примерно в следующем: выходя на улицу в сортир, бери с собой обрез. Хотя...можно и не выходить, а устроить его прямо на кухне, вон, Развал по такому принципу и живет... Удивительно какие интересные мысли лезут в голову на вторые сутки без сна...или уже третьи? Кто ж считает...
Оружия Лексу никто так и не доверил, чему он скорее был рад, навыками в ремонте не обладал, а значит максимум что он может сделать полезного- это занять свиномутантов поеданием своей не самой мясистой тушки, пока остальные чинят и стреляют. Врят ли тут кто-то оценит подобную жертву, да и у самого Лекса было как минимум одно неоконченное дело, а значит, ну... можно помочь Пиро в его не хитром деле или пре ворится ветошью.

- Найти бы ещё тот же пескоструй, - усмехнулся Алекс, но скорее мечтательно, нежели недоверчиво. Обдумав вопрос Жнеца, мужчина добавил. - Рукоять бы в красный, а рабочую часть металлик оставил. И уж не спрашивай почему - у нас, меков, своё чувство прекрасного.

Что не может сделать огромный мутировавший боров с гусеничной самоходкой? Сука, пройти мимо.
- Вот же свинья, - Разводник подскочил и направился на выход, пытаясь держаться руками за стены. Он не был мастером починки гусениц, но всё же о принципе догадывался. Если из траков просто выбило палец, то проблема решаема. Если же эта тушка умудрилась повредить сам трак, то без замены запчасти да в полевых условиях починить гусянку будет почти невозможно. По крайней мере так считал привыкший к Развалу Алекс, но Дизель мог знать какие-нибудь хитрости на такой случай. Стоило, по крайней мере, надеяться на это.
- Я на починку, - твёрдо заявил Лоу. - Лом, лопата, фонарь есть?

Капитан был твёрд и непреклонен, как скала. Волевой, сильный, он был образцом для младших солдат, это несомненно.

По крайней мере, таким он себя наверняка мнил.

Чарльз же видел его иным. В его представлении всякая сильная личность опиралась сразу на несколько серьёзных оснований, но несомненным и обязательным среди них было только одно - интеллект. Интеллект был основой, и он же был цементом, который скреплял воедино физическую силу, волю, твердость духа и Господь знает что ещё. Вкупе с интеллектом всякий, даже самый слабый физически человек мог стать подобен гранитной скале; без него же он превращался в глину, мягкую и податливую, очень удобную в руках.

Поэтому, когда капитан нелепо и нереалистично взмахнул руками, Чарльз лишь склонил голову к плечу и чуть улыбнулся уголком губ. Глина достаточно разогрелась в ладонях.

Он не торопился помогать капитану, но очень активно имитировал попытки быть полезным. Он встал на колени рядом с ним, распластался, протягивая руки - исключительно из соображений личной безопасности, конечно, ни в коем случае не желая потянуть время. Винтовку, брошенную капитаном, он предусмотрительно убрал подальше на твердую землю - ну а вдруг несчастный обезумевший вояка навредит себе?.. И заглянул в глаза капитану.

Он умел играть лицом, умел заставить свои глаза выразить ровно то, что было нужно. И теперь, когда потерявший голову от страха смерти капитан ответил на его взгляд, он совершенно точно увидел ангела, спустившегося с небес в лице благословенного Чарльза Клиффорда. На лице сэра были забота и тревога столь неподдельные, столь искренние, что не оставалось никакого сомнения - он очень хочет помочь. В иссиня-черных безднах с едва заметным ободком радужки читалось глубокое сочувствие и жажда помочь.

Клиффорд протянул капитану руки и, обхватив его вокруг почти погрузившегося в тину торса, рывком потянул на себя. Кажущаяся неловкость была Чарльзу на руку, и ему пришлось сделать несколько рывков, тем самым в очередной раз доказывая капитану, какие невероятные усилия он только что приложил, чтобы спасти его. Оттащив мечущегося военного на твердую землю, он привалил его к дереву, почти усадив, и опустился на корточки рядом, оказавшись странно похожим на птицу. Выудив из-за пазухи платок, он промокнул грязь над бровью капитана, вновь заглянув в глаза, и вложил платок ему в руки, всем своим видом показывая, что не сомневается в самостоятельности капитана.

- Прошу вас, будьте осторожны, капитан. Местные земли опасны, а мы ни в коем случае не можем потерять вас, потому что в таком случае погибнем все мы, - он говорил низким доверительным голосом, отчего-то напоминающим елей. - Вы важны для всех нас. И позвольте... Я хочу знать имя человека, который готов пойти на такой риск ради моей семьи. Как я могу обращаться к вам, сэр?

Когда же капитан пришел в себя, Чарльз пружинисто выпрямился и похлопал его по плечу почти дружески:

- Пойдёмте. Я хочу скорее покончить с этим и воссоединиться с моей семьей. Я беспокоюсь о них.

Но услышать, что ответил ему капитан, Чарльз не успел. Короткий звук надламывающейся ветки взрезал уже привычные слуху звуки избиваемого дождем леса. Быстро обернувшись, Чарльз увидел вдалеке человеческую фигуру. Неизвестный был ладно скроен и одет в какую-то странную, очевидно, удобную, но не военную одежду. Самообладание от такой неожиданной встречи подвело Клиффорда всего на мгновение, но его хватило, чтобы из груди вырвался изумленный окрик. Человек отреагировал мгновенно: вскинув невидимую прежде винтовку, он выстрелил на звук.

Потом Чарльз всё-таки признает, что это был отменный стрелок. В конце концов, стрелять навскидку на звук в полутёмном и заполненном дождем лесу - то ещё занятие. Потом Чарльз, конечно, признает. Но сейчас он смог лишь изумленно прижать ладонь к обожжённой близостью смерти щеке - пуля прошла буквально в дюймах, и не сделай он перед этим шага, история закончилась бы весьма тривиально.

Впрочем, этого не произошло, а значит, действовать нужно было быстро. Подхватив с земли винтовку, он попытался выцелить неизвестного, на тот уже бросился прочь от того места, где был замечен. Чарльз пустил ему вслед ровно одну пулю, не особо надеясь на успех. Спина человека мелькала на фоне заката и частых деревьев, освещаемая всполохами молний. Что увидишь так?..

- За ним. Он может уйти, - ласковость в голосе уступила место чугунной твердости. Он обернулся на капитана. - Если он француз, то он доложит о нас, - и бросился вслед за попытавшимся убить его человеком. Мудро? Вряд ли. Но нужно прямо сейчас - несомненно для Чарльза, оказавшегося так близко к гибели.

===

Грегори было страшно. Ему было страшно чертовски, до ужаса, до трясущихся поджилок - он мог говорить вечно, но ничто не выразило бы его ужаса в полной мере. "Не ходи на кладбища, коль скоро не Великий Праздник, потому что в иные дни мертвые поднимаются из могил и ищут тех, чью плоть они могут пожрать". Он помнил слова старой няньки хорошо, слишком хорошо, и теперь лихорадочно цеплялся за винтовку, словно она была соломинкой, по которой он мог выбраться из кромешной тьмы.

Когда кучер ударил по замку, Грегори едва не взвыл вместе с древним склепом, и едва не проклял всё, что привело его в этот день сюда, потому что если ходьбу по кладбищу мертвые ещё могли простить, то взламывание домашних замков - никогда. Невероятных усилий ему стоило сдержаться и не закричать, сдержаться и не сводить глаз с семейства Клиффордов, будь оно неладно. Но когда они всё-таки зашли, он не смог сдержать испуганного вздоха - и отступил к выходу. Пусть думают, что он сторожит вход. Пусть думают так.

Он никогда не признается, что готов удрать сию секунду.

      Капитан, запутавшийся в паутине своих мыслей и переживаний, бродил рассудком где-то между шерстяных облаков, ударяясь о них плечами и от них, вымышляемых, отскакивая, а в реальности же просто шатаясь по дороге, пожевывая папиросу. Вдруг сквозь шерстяные облака просунулось лицо кучера, и капитан сосредоточился, если и не на реальности происходящего, то на той речи, которую ему решил доложить Генри. Когда дело дошло до самой сути, то есть до подозрений на Чарльза, капитан упал со своих небес на землю и почесал правый ус. Кучер отошел, а капитан, поругиваясь тихонько, принялся попинывать камешки и слоняться вокруг пепелища, нервно поглядывая на сухой ельник у дороги. Порой он бил ладонью о ладонь, недовольно хрипя, дважды сплюнул, тоже недовольно, и один раз чуть было не взвыл на небо, но из-за папиросы в зубах, этот возглас напоминал разве что кряхтенье. Капитан поохал еще пару минут и, дождавшись пока Финли не встанет на костыли, окрикнул своих подчиненных. Собравшись вместе с солдатом и кучером в треугольник, он медленным и внятным шепотом проговорил им очередной приказ: «Короче говоря… говоря короче… ох… мда… Ну так вот. Короче говоря, подошел ко мне этот, Клиффорд-то, старший, значит. И говорит, мол, нужно курс сменить. Рядом, говорит, с линией фронта прошагаем и, мож, живы останемся. Так-то вещь сказал, не поспоришь. Так и сделаем. Но вот в чем закоряка, мужики: Чарльз-то этот не такой уж и простой фрукт. Во-первых, меня послали за ним из самого Министерства. Во-вторых, походу, как Генри говорит, это нападение тоже из-за него. И вот сдается мне, что Чарльз – совсем не жертва, так сказать, обстоятельств. Попахивает, так сказать, каким-то заговором, и вообще. Ну так вот. Вот, короче. Слушайте: Пойдем ближе к линии фронта, обходя дорогу. Когда я ехал сюда, по этой же трассе, то мы чуть выехали с дороги, и там было вдалеке кладбище. Так вот, боевая задача — вы двое должны сопроводить этих клоунов из его семейки на кладбище это. В прямом, а не в фигуральном смысле. Чтобы никаких трупов и всяких… Конечно, если они будут вдруг чего замышлять, если они вдруг там… Ну вы поняли. Если что, короче, то вы их усмирите, а если уж совсем никак, то уж все равно. Защищайтесь по законам военного времени. Ясно? Все, можете идти. И да, вот еще: на кладбище этом найдите место и подождите меня с Чарльзом, пока я не вернусь. Ну, если дождь все еще будет, то всяко в какой-нибудь склеп там заберетесь, да? Хорошо. Там меня и ждите. Где-нибудь» — капитан достал еще одну папиросу, но руки его так трясло, что он даже не смог поднести ее ко рту. Вскинув взмокшую челку, как осенний лист прилепившуюся к его морщинистому лбу, он обронил папиросу и продолжил, — «А я пойду с Чарльзом еще дальше. Туда, еще ближе к границе. Скажу ему, что, мол, пойдем, будем смотреть, действительно ли, как ты говоришь, там еще нет французов. Мол, обсмотрим все и будем так идти, прикрывая — я своих подчиненных, он — своих родственничков. Вот, мы с ним пойдем. А там, близ границы – лес. В том то лесу я его и допрошу как следует. Никуда от меня не денется. Вот. Вот, что я надумал».
      С этими словами капитан встал в круг Клиффордов и, тяжелым как логарифмическое уравнение взором впился в подбородок Чарльза. Проведя некоторый инструктаж, он под руку проводил Финли до того места, где их пути расходились, и, перед тем как остаться с Чарльзом один на один, еще раз все объяснил своим спутникам. Помолившись вместе с Клиффордами перед разделением, капитан похлопал Финли по плечу и кратко кивнул Артуру. Они разделились.
      Ветров ухмылка. Деревьев стон. Судьбы развилка — двуглавый питон.

      Звук шагов. Шагов тихих, но уверенных. Быстрых. Эхо от них доносится до нашего уха, отчеканиваясь от мраморного пола. Шаги все ближе и ближе, все тверже. И запах: тут и духи, и запах свеч, чуть ли не ладана. И это ощущение осязания какой-то материи, будто бы плотной занавески. Чего-то темно-красного, даже бордового. И падающий на губы привкус вина. И брови, не знаю, чувствуете ли вы в темноте брови и ресницы, но я чувствую их всегда и доложу вам, что это внушительные, жесткие, но негрубые брови. Ресниц почти нет, я их не слышу. Видимо, это мужчина… Да, слышите, он поправляет галстук? Кашлянул. Идет дальше. Как стук часов, но не от секундной стрелки, а от мрамора. И вот, уже вторая минута. Тик-тик-тик от мрамора. Остановился. Благоговейная тишина. Ох, кажется, он садится на колено. Может, я ошиб… нет, точно на колено. Размыкает губы, набирает воздуха. Выдохнул. Еще раз размыкает губы, набирает воздуха во второй раз и:

— Мой Лорд, для меня честь доложить вам о нашем испытуемом, новоначальном. — голос строгий и складный, голос с опущенными глазами, с глазами, напряженно глядящими в пол.
— Великий Мастер приветствует тебя. — голос надменный и полутвердый, и еще, будто бы в этом голосе есть кусочки арахиса, по-другому и не объяснишь. — Насколько мне известно, наш милый друг… как там его…
— Клиффорд.
— Да, Клиффорд. Он хорошо показывает себя. Достаточно скрытный. Быстро нашел себе место, где можно было бы умереть для всех городских. Быстро втерся в доверие. Никто его не подозревает. Он хорошо идет, пожалуй, ему следовало бы устроить конечное испытание, и принять в наш Круг.
— Мой Лорд, Клиффорд вдруг бросил все и отправился в Лондон, причем, как мне доложили, обходным путем, через то самое место близ N., почти что близ границы. Он просто сорвался и пошел туда. Как мне известно, он долго расследовал об этих местах, и, мне кажется, он нашел то, что находить было не должно. Или же ему кто-то выдал это.
— Что ж. Это даже интересно. Очень интересно. Значит, наши планы все же будут исполнены, сын мой. Близ N.? Там где мы погребли…?
— Да, мой Лорд.
— Поразительно. Если он не последний дурак, то избавится от свидетелей и, закончив все испытания разом, войдет в Высший Круг Высокой ложи.
— Немыслимо.
— Такой шанс бывает раз в миллион лет. Он просто не может не знать, что масонские одеяния передаются как по родству, так и по идентичности, по телу, в котором течет кровь агнца из того же стада. Тот ведь тоже был Клиффордом?
— Да, мой Лорд. Нужно лишь надеяться на то, что неофит знает о том месте. Если он пройдет его… И еще на то, что он сработает тихо. Как же все это устроить?
— Мы не будем ему подавать милость. Пусть это и будет его испытанием. — И плащ захрустел. Рука потянулась. Тяжелая медлительная рука. Губы приложились к руке. Воротничок погнулся.

      Какие странные звуки! Какой странный антураж. Пока я увлекся подслушивать за тем, что происходило где-то в столице, настал вечер, и солнце, в горячке, уже закутывалось в плед горизонта, о чем-то устало вздыхая. Дождь все не переставал, хотя в лесу, куда входил капитан вместе с Чарльзом, его почти не ощущалось. Хрустели ветки от тяжести вечерних теней от сухих елок. Вороны в отдышке храпели, напряженно вглядываясь в смерть. Мох шипел под ногами, а вскоре и вовсе утоп в болотной тине. Капитан шел чуть впереди, приготовив винтовку. Тишина вдруг заржала между стволов деревьев.
      Клиффорды с кучером и солдатом как раз подошли ко кладбищу. Старые иссохшие могилы от дождя будто бы вспенились и разбухли. Казалось, что гробы сейчас всплывут откуда-то из глубины земли, что памятники выпадут из нее, как молочные зубы. Ограды блестели ржавчиной. Противная псина шаталась неподалеку и смеялась, казалось, человеческим голосом. Клиффорды подошли к богатому склепу, символы масонов составляли все его орнаменты. Ледяные струи дождя бежали по мраморным стенам гробницы. Гоготанье тишины донеслось и до сюда.
      Капитан взглянул вперед, в глубину леса, где землю прикрывала однородная зеленая трава. Он, нахмурившись сделал шаг вперед. Что-то хлюпнуло под его ногами. Капитан не предал этому значения и, сделав резкий шаг, по колено провалился в болото, показавшееся от расступившихся растений. Он тут же сделал истеричный взмах другой ногой, и та тоже угодила в болото. Капитан крикнул. Крик его испугал лес. Он бросил винтовку на твердое место перед собой и, резко схватился руками за какой-то куст. Тот тут же поплелся за руками капитана прямо в яму. По плечи в тине, капитан со слезами на глазах искосил рот и, крикнув Чарльзу, в смертельном страхе приказал ему достать его из болота. Капитан еще больше побарахтался и еще больше ушел под землю. Одна голова с рукой торчали из этой лесной Харибды. А она пережевывала тело капитана, истошно кричащего Чарльзу какой-то предсмертный страшный вздор. В голову Чарльзу тут же гонгом ударили две мысли. Одна — от ангела, вторая — от князя мира сего.
      Кучер ударил по замку и склеп открылся. Лязг металла осатанело провизжал какое-то проклятье. Взору Клиффордов открылась такая картина: на алтаре близ гробницы лежало разложившееся раздробленное тело теленка, стояли свечи, и к самой большой из них был приставлен инструмент вольных каменщиков, запечатленный на их гербе. Он был измаран в крови и своей верхушкой указывал чуть выше, на некий механизм, который открывал, видимо, неподъёмную крышку саркофага. Это была протянутая рука, которая ждала ответного жеста, однако пальцы ее были сложены как-то странно, особенно. Вкруг захоронения были начертаны слова на некоторых языках: «Никто не знает Отца, кроме Сына». И прибавление: «Последние станут первыми», «Кто примет награду пророка, получит награду пророка», «Не все смогут войти…» и т.п. Прогремел гром. Искры от него эхом пронеслись по склепу. В глазах каждого отразились страшные всполохи смерти. Эпитафия осветилась на мгновение. И на крышке гроба мелькнуло отражение имени погребенного: «Финли Клиффорд. 1818-1840 гг.»

Конец I акта.

- Прикольно, че. - голосом "ясно-понятно" протянул Джерри и начал ради самопознания лениво смотреть содержимое коробок и ящиков. Этим он занялся очень вовремя, потому что позволил себе не смотреть в то, что осталось от лица Жнеца, но все-таки слушая в полуха. Хотя, если бы нашлась пачка девятки-пары, то Джерри уж никак бы не отказался - пистолет-пулемет хотел кушать. Лишь под конец он подключился к беседе, спросив тем же наивным голосом:
- А Белая Леди - это кто?

      После того, как щетинистый, не успев среагировать на Артура, получил рукояткой собственного револьвера по голове, то, пошатнувшись и судорожно взмахнув руками, опрокинулся спиной назад; впрочем, еще пребывая в пусть и помутненном сознании и несколько обладая уздами равновесия, он постарался вытащить самого себя «за волосы» из того, ведомого только жрецам снов мира, который хищнически заволакивал солдата в свою странную пещеру, где никто не помнил о смерти, пребывая в блаженстве, и одновременно трепетал о ней, не желая отступать от кубка упоительной сонливости и коварной безмятежности. Мысль о том, что нужно потушить свечу сознания, с эхом упала на его губы, и те, уже желая поглотить ее разъединились, движимые самообольщением о мнимой жажде безрассудочности, но вдруг сильный напор дыхания сдул ее на подбородок, напомнив всему телу о вечно совершающейся литургии смерти. Где-то там, между Венерой и Марсом его рассуждений о чистом бытии воцарилась Земля жизни, полная воды, земли и жизни, где «все хорошо весьма», которая своим тонким стоном окончательно пробудила солдата, уже лежащего на тропе. Щетинистый привстал, держась за голову, которая плакала кровью и гудела что-то похожее на то, что повелитель мух проповедовал Саймону [1]. Но нет, не сегодня. Солдат упал на колено и, постепенно вставая, прорывая в дорожной грязи ямы своими острыми, как ему казалось, ногами, крикнул. Но только ресницами. Ему показалось, что он крикнул, и это было довольно громко, так громко, что он чуть не упал и снова не провалился в спиртовую банку собственного космоса, чарующего самозабвения и проч. Но громко только для него. И вот, он снова пришел в себя, и показалось ему, что он буквально увидел, как он «вошел в себя»: стоя лицом к лицу с собой, он открыл себя же, как дверь, и вошел в себя, но так и не разобравшись, кто из стоявших напротив лицом к лицу – настоящий он, ведь входили и стояли оба одновременно. Мир вокруг сосредоточился, наконец, и щетинистый, воспользовавшись мгновением этой адекватности, выкрикнул: «!мидохУ». Тут он схватился за голову и понял, что дело с его головой плохо. «!хи хесв и анатипак етьватсО», — тем не менее крикнул он. Силою вскочив на ноги, он уже не понимал, что происходит: мир перевернулся для него.

      К щетинистому тут же подбежали и усадили на коня, но солдат отключился, и в момент, когда уже почти свалился на земь, его подхватили и, оперативно сработав, увезли в сопровождении двух рядовых. Его усатый соратник крикнул остальным: «Гросвенор сказал уходить! Оставьте их!», — и вскочил на серую перепуганную лошадь. В этот момент из кювета вылез кучер и стрельнул в спину солдату, но пуля обошла усатого стороной. Говоря о кучере, нужно заметить, что он уже успел натворить делов: получив в руки капитанскую винтовку, он прострелил шею одному из банды щетинистого. В ответ, «бандиты», назовем их так, чуть ли не изрешетили капитанских лошадей и солдата, которому Анита и без того чуть не в кровь расцарапала лицо. Рваной тряпкой парень упал в дорожную глину, но деревья видели нечто необыкновенное: эта простреленная тряпка была подхвачена мудрым осенним ветром и, белоснежная, растворена в облаках. В железной же реальности из стальных облаков полил металлический дождь, стуча своими каплями по простреленной и полусожженной карете, как будто гвоздями о крышку гроба. «Бандиты» быстро собрались и, выкрикивая отнюдь не джентельменские слова, ускакали вслед щетинистому, взяв с собой лошадей.

      Капитан находил себя в полной темноте и тишине. Сейчас он будто бы ходил внутри черного беспросветного купола, и ни одна мысль не разукрашивала этот купол хотя бы в коричневый цвет. Он ходил внутри него и, шаркая ногами, повторяя в испуганном шепоте: «Если свет внутри тебя – тьма, то какова же тьма?» Его пугала тишина, он хотел было поговорить с ней, ибо знал, что диалог уничтожает страх, но не мог: тьма была немой, да и не читала газет. О чем с ней говорить? Но тут по куполу словно ударили молотом: «Бу-у-ум!» И еще раз, и еще, но все тише и тише. И тут капитан понял, что купол – это его щека, а эти удары – лишь шлепки капель дождя по ней. Он очнулся, и от удара, и от неуместного сюрреализма в моем исполнении, и открыл глаза. Чуть привстав, он увидел лишь Чарльза и Аниту, прыгающих на сумках, близ догорающей кареты. Сумки были потушены, но черны, - большего капитан не видел. Он повернул голову: мужик какой-то с окровавленной шеей лежал и не дышал. Справа – его солдат и мертвые лошади. Капитан почувствовал ком в горле и, пока он не застрял, тут же проглотил его. Он знал, как справляться с тем, что люди называли скорбью. А потом он обернулся и увидел живым своего младшего сопутника: голубоглазый мальчишка прибился в кювете, как воробей, держась за правую скулу. Ну хоть так.
      Совсем придя в себя, капитан поднялся на ноги, выпрямился, выхватил из сумки дорожный револьвер и направился к Клиффордам. Пройдя мимо семейной пары, он заглянул в канаву, где сидели одуревающий от всего произошедшего кучер, Артур и Финли, нога которого была при первом взгляде лишь поцарапана, а на деле так ранена, что на нее нельзя было ступить. Капитан кашлянул в себя и, сведя брови, словно уставший лекарь, сказал: «Перевязка нужна». На этом кэп окончил диалог с общественностью и, покашливая в кулак, принялся наматывать круги вокруг кареты. Артур, переведя взгляд на отходящего от себя потрепанного капитана вдруг заметил, что его собственная одежда была порвана в районе левой подмышки сухой веткой, вероятно, когда он затаскивал Финли в кювет.
      Читателю должно объявить, что вещи в багаже изрядно испортились: сумка Финли, вместе с его бумагами, документами и полотенцем, а так же левой штаниной от запасных брюк сгорела; вещи Чарльза и вовсе пропали: от белья и одежды остались одни намеки, деньги и чековая книжка бесследно испарились, документы почернели и были втоптаны в грязь, от коричневой папки остались лишь воспоминания и немного обрывков; все зеркала Чарльз разбил, все станки были растоптаны, но Анита успела вытащить из под ног мужа сохранившуюся коробку с отцовскими вещами, однако ее записная книжка сплелась с языками пламени так крепко, что и вовсе истаяла в ней: так Богородица обняла святость, став равной ей, честнейшей херувим и славнейшей без сравнения серафим. Не упущу возможности прославить Матерь Божию, но у нас тут вроде инвентаризация, так вот, осталось сказать, что вещи Артура волшебным образом сохранились: саквояж чуть подгорел, но в остальном все было вполне сохранено. Единственное, Чарльз растоптал аптечку и капсулы в ней, должно быть, разбились.

[2] Спустя время, капитан, окончательно пришедший в себя и отобравший у кучера винтовку, обратил на себя внимание: «Значит так. Дело плохо. Где-то тут заговор, очевидно. Я вот, знаете, поразмыслил так: этот урод-то говорил мне, вроде, о, значит, плане каком-то, мол. Ну, мол. Что капитан, мол. Ну, короче говоря, не особо я понял, что там да как. Но дело темное, джентльмены. И… леди. Да, конечно же леди. Угу», — капитан кивнул головой и покосился на Артура. — «Ну так вот. Вы все равно под конвоем. Ну не конвоем, а… ну. Надо, короче говоря, нам в Лондон. Вот. И мы, значит, отправляемся пешком, пока не найдем чего. Вперед по дороге, опасаясь левой стороны – там, докладывали, французские партизаны и оппозиционные эти. Предатели, короче. Вот, не хотелось вас беспокоить перед дорогой, но теперь вы все равно в безопасности: вон, нас три человека. Кучер, значит, солдат, и я. Было четыре, стало три. Ничего, считайте, не поменялось. Кхем. Дойдем быстро, если не будете… не будем, то есть, приблажничать. Все это, как вы поняли, серьезно. Да. Выходим. Это война, джентльмены. И… леди».

- Обидела человека... - сквозь наступающий сон пробормотал Джерри, начал давать крен вправо и в конце концов занял освободившееся место.

Разбудили его где-то, по ощущениям, минут через десять. Голова болела от перенесенного на жаре марш-броска, болели конечности с явным нежеланием совершать какие-либо движения, а на лице отпечатались фрагменты корпуса пистолета-пулемета. Однако, ощутив обязательность прогулки, он как-то сразу пришел в себя, посмотрел на часы и понял, что минут десять длились часов так шесть, наскоро вытер лицо водой и нацепил врученный газик. Вылез наверх, по привычке втянул воздух... и ощутил приторный запах резины. Скорее свалился, чем спрыгнул, с броневика, на ходу добавил:
- Мда... Поссать, кстати, не помешает.
И обошел машину, чтобы никто не лицезрел на святая святых.

С непривычки его плющило и знобило от недосыпа, холода и незатихающей боли в голове. Поэтому шел он, покачиваясь по-пингвиньи, лениво водя стволом по сторонам, надеясь, что наблюдение ведут более боеспособные члены группировки. И именно совокупность всех этих составляющих позволила ему особенно не боятся неведомой фигни, размазавшей по пространству Жнеца. Джерри лишь задал вопрос:
- А долго - это сколько?

Риса очень скептически, но не без иронии наблюдала за наркозом Ким, да и вообще всем происходящим внутри транспорта. Да, Миллер и сама часто полагалась на народную медицину, но вот как-то без пепла мутантов обходилось, да и вырубать никого ради блага раньше не довелось.

- Ага, - совсем не по заговорщицки усмехнулась девчонка, на предложение Дрейка стать лжесвидетелем, - я лучше взгляну на пиздюлей охапку, которую она тебе пропишет, если что, но стучать не буду, не парься, - Мариса взяла бутылку и отхлебнула, довольно много по меркам таких коротышек, как она, - Надо ведь учиться, как можно делать, а как не стоит, вот и узнаем, голову тебе за это оторвут или яйца, а, может, это у вас в порядке вещей, тогда я буду в курсе наверняка, что если тебя ранят, то есть шанс проснуться дебилкой, - охотница снова усмехнулась, воспроизведя свое фирменное грубоватое "гы", и уставилась на Ким. Теперь до нее наконец добрался Грин, мастерски орудуя всеми своими инструментами и приспособлениями. Мастерство Риса ценила и очень уважала, какой бы сферы оно не касалось, и теперь этот странный светловолосый человек занял очень прочную позицию на очень покатой шкале тех, с кем в общем и целом хотелось бы иметь хоть какое-то дело.

Радикальные меры по усмирению буйного пациента пришлись Лексу, мягко говоря, не по вкусу, что тот поспешил озвучить.
- Если я теперь вас лечить буду, прошу больше самодеятельностью не заниматься. - Холодным голосом седого профессора, что очень любит свой предмет и уверен в своей квалификации, проговорил Лекс. - Да, эффективно, но как думаете, вы идеально можете расчитать свою силу и просто не убить? У меня есть средства погуманнее. Понимаю, со своим уставом в чужой монастырь не лезут, но мне будет куда проще выполнять свою работу, если мне под руку не будут лезть помощнички со своими проверенными народными средствами. - С последним сказанным словом, доктор потерял интерес к "анастазиологу" и принялся за работу. Мать вашу, не ожидал Грин подобного, вот весело будет если Ким очнется заикой.

Благо в этот раз не было нечего такого, с чем нельзя было справиться даже на ходу и с закрытыми глазами. Зачистка ран прошла на автомате, сейчас это было не такой большой проблемой. Проблемой могло стать отсутствие нужных препаратов. Антибиотики, курс уколов против бешенства, ну и витаминчики...последнего, как обычно будет в избытке, первые два придется выбивать из интенданта... осталось лишь вспомнить что они уже не в Развале и молиться старой доброй святой клизме, что у Пиро в загашнике что-то найдется. Когда вся дрянь из ран была вычищена, пришла очередь кривых игл для внутренних швов. Стежочек за стежочком, как бабушка учила. Клади плотнее и ровнее... правда обычно бабушки показывают как штаны зашивать да носки штопать, у Лекса же детство было куда интереснен. В 12 лет прошел бабулин курс шитья плоти... Сначало на мышках, потом на трупах, потом на живых людях и, экзамен...зашей себя.

Мазь, повязка, внешнии швы... "Перед нами девочка, внучек, потому осторожно, зашей её красивенько. Кривые, страшные шрамы мужикам идут, а девочкам чем незаметнее, тем лечше"- говорила бабуля... "Ой молодец..".
Не забыть сказать пациенту, что б зашел утром на перезку...если очнется конечно.
- Что у нас по антибиотикам и от бешенства? - Озвучил наконец Грин вопрос у коллеге, опасаясь что ответа положительного не получит...

      Элизабет ждала Артура прямо за дверной аркой, ведущей на кухню; прижатая к стене спиной, она еле дышала, словно боясь порваться: в этот миг, когда она совершенно притаилась в ожидании встречи с ним, ей казалось, что один резкий вздох, и легкие разорвут ее тонкую белую кожу, и без того дрожащую от набата тревожного сердца. Держа в одной руке книги, а в кулачке другой зажимая какой-то предмет, она чуть ли не слилась со стеной и была совершенно незамечена кухарками, обитающими в закрытом от взора печью углу – ее выдавал только кричащий заточенный блеск в прозрачных пылинках слез. Артур вошел, она тут же кинулась на колени и, выслушав его, покорно наклонила голову: «Yes, my lord», — прозвучало шепотом, в котором не было ни страха, ни раскаянья, а только бесконечная преданность. После, она быстро встала и, прижавшись к Артуру, вложила в его карман маленькую колбочку с жидкостью, сопроводив свой жест словами: «Как вы и приказывали». После этого она мышкой последовала за его спиной, прикрываясь и поднимая с пола одежду. Артур уже не слышал ее шагов, когда зашел в свою комнату.
      Спустя пятнадцать минут капитан сам укладывал собранные вещи Клиффордов в багаж дилижанса. Положив на самый низ саквояж Артура, он забросил в угол вещи Чарльза, но, когда уже потянулся за сумкой Финли, был прерван тем, что из дома деловито вышла Анита, держа в руках, очевидно, и свой багаж. Капитан сначала усмехнулся в нос, а потом хлопнул себя по лбу, мученически закрыв глаза и проведя рукой по всему закостенелому лицу сверху-вниз. Он тут же сгорбился, прошипел что-то в ладонь, которая больше походила на заржавелую кольчужную рукавицу, и еще раз ударил себя по лбу. «Ох ты ж. Так и знал…» — Капитан укоризненно поцокал в небо и, пошаркав сапогом по газону, встал прямо. Следующим шагом на пути к самообману, что «все к лучшему», стал стальной ядронепробиваемый взгляд из-под бровей: капитан хотел сожрать Аниту, но она оказалась несъедобная. Капитан попытался проглотить своим взором и, черт бы с ним, несъедобную Аниту, но она была неперевариваемая. Капитан аж подавился и, откашлявшись, принял из ее рук саквояж, поприветствовав нового попутчика словами: «Ну Вы-то куда собрались?.. Боже правый… Боже пра… нет-нет, просто молчите, прошу вас», — отвернулся служивый к багажу и, найдя место вещам Аниты, закончил сборы, положив сверху сумку Финли. Перед тем как закрыть ящик багажа, он вытащил из него сумку, очевидно, с принадлежностями для винтовки, что была приставлена к карете, и перекинул ее через плечо. «Та-а-ак-с…» — прохрипел капитан и, ловко схватив винтовку, подвел Клиффордов ко входу в дилижанс. Открыв дверцу, он ухмыльнулся и, залез рукой в тайный кармашек на ней. «Ну, значит, это я тоже заберу», — капитан достал револьвер и положил его в сумку, неуклюже расстегнув пуговицу на ней, — «Зачем, собственно, вам все это дело, правда? Вы ж эти. Как бы сказать. Ну, не важно, в общем, кто вы. Залезайте и поехали. Дорога у нас одна, собственно — прямо на север, не сворачивая с главной дороги, так что не бойтесь, мы не потеряемся. Это я вам, так сказать, да. Чего надо будет — постучите посильнее, там… Ну и. Как бы. Да».
      Капитан дождался, пока все усядутся по местам и едва уловимым движением руки запер на ключик дверь кареты, залез к извозчику, осмотрел богатое имение, недовольно цокнул так, что извозчику послышалось нечто, вроде слова «зажрались» и энергично свистнул. Конвой в количестве двух солдатиков тут же запрыгнул на коней, карета двинулась, скрипя передним колесом, и бытие следующих семи часов преобразовалось в однообразное течение земляной реки, по волнам которой вяло шагали лошади, высекая подковами булькающие и усыпляющие звуки.

      Солнце уже устало потирало глаза, когда конвой протоптал дорогу до того места, где начиналась узкая тропа, окруженная стеною молодых, но довольно высоких деревьев и кустов, сквозь которые едва виднелись непаханые и брошенные, уродливо ощетинившиеся поля. Сухие ветки кустов, словно костлявые пальцы скреблись по стеклу кареты, отбарабанивая что-то бессвязное и, из-за этого, мрачное. В жестких тенях деревьев, эта узкая тропа, казалась ковровой дорожкой к госпоже Смерти, по бокам которой стояли по стойке смирно сухие копьеносцы, одновременно и подгоняющие дальше, и молящие о прекращении их мук. Капитан вооружился взглядом и решил покрепче взяться за винтовку, кашлянув в сторону. Извозчик, ожидающий какой-то неприязни, всполошился от неожиданного звука и, вздрогнув, хлестнул лошадей. Животные заржали, выпустив языки, и вскочили, создав холодящее эхо меж сухих корневищ. Десяток черных ворон вдруг проклинающе каркнули и слетели с верхушек дерев. Кони помчались, карета затряслась, капитан ухватился за пуговицу извозчика и уже хотел что-то прошипеть ему в челку, но остановился, увидев впереди поваленное деревцо поперек дороги, на стволе которого сидели солдаты английской армии и о чем-то беседовали, не отводя глаз от приближающейся кареты. Дилижанс наткнулся на кочку так, что его пассажиров чуть подбросило, и остановился напротив союзников. Капитан поправил усы, не глядя отдал винтовку извозчику, и спрыгнул на землю, одновременно доставая из кармана папиросу. Сотворяя из скомканной папиросы орудие медленного, но верного самоубийства, он приблизился к этой группе вояк, которых тут было человек десять с лошадьми на каждого. Пара мужиков фамильярно встали, когда капитан махнул им рукой, и самый высокий из них, тот, что был с повидавшей жизнь щетиной, подал старшему по званию огоньку. Капитан прикурил, помусолил папиросу во рту с минуту, помялся в сапогах, покряхтел чего-то, и только после всего этого обратился к сослуживцам: «Чего стоим? У нас так все нормально, вот, едем, понимаеш себе», — в этот момент он быстро обернулся и впился прищуренным глазом в Артура. «Едем, понимаешь…», — повторил он, шмыгнув носом.

— Да понимаю, понимаю, капитан. — Искривил рот наш новый знакомый. — Единственное, знаешь, не ясен мне тот момент, зачем нам, вообще говоря, с тобой тут комедию ломать, а? Ну, зачем это, другими словами, нам тут жизнями рисковать ради какой-то галочки. Не знаю, как ты, а я подставляться под шальную пулю не хочу, — говорил он, обходя дилижанс. — Это ж Клиффорды у тебя?
— Ну Клиффорды, но это, прямо скажем, уж не твое дело. Я тут не соби…
— А если Клиффорды, и если это ты тот самый капитан, то, какие, собственно вопросы. М? — пока наш капитан дымил, присев с остальными солдатами, щетинистый открыл багажник, вдарив по нему со всей силы. — Вот слушай, давай по-хорошему. Пусть все останутся живы, по крайней мере мы, да ты. Капитан, нам всего лишь нужно разыграть ограбление с разгромом и каплей крови, не больше.

      В этот момент говоривший раскрыл сумку Финли, лежащую сверху, и, достав блокнот, положил его между сумок. Далее, он ловким движением достал из кармана спички и поджег блокнот. Через минуту потянуло жженой резиной, но капитана волновало другое:
— И все же, я не понимаю, сынок, что ты тут мне говоришь вообще. Я не знаю ничего, и это. Давайте, убирайте бревно отсюда, мы торопимся.
— Да отец, что не понятного-то? Мы берем, сжигаем к чертям собачим карету… — спокойно говорил щетинистый, раздувая огонь.
— Как. Карету. — Тут же встал капитан.
— Потом лошадям мозги выбиваем. Давай, ребята, — махнул он рукой друзьям, и те, достав револьверы, один за другим прострелили ездовым головы.

      Кони капитанских солдат от испуга встали на дыбы, как и капитан, чуть ли не проглотивший папиросу, несущийся со всех ног к щетинистому, который уже развел в багажнике настоящий пожар.

— Ну, чего он не выходит-то? — с веселым спокойствием кивнул щетинистый на пассажиров.
— Ты кто такой, паразит?! — рвал горло капитан, отрывая пуговицу сумки в поисках револьвера.
      Но противник уже схватил капитана за грудки и, откинув его от себя в сторону, оглушил прикладом появившегося в руке пистолета. «Ну не хочешь по-хорошему – как хочешь», — констатировал солдат, изготовляясь к стрельбе и не обращая внимание на свалившегося на землю капитана. Его солдаты тут же подняли винтовки и револьверы, и под крики «Не трогать капитана и Чарльза» раздались первые выстрелы.

Чарльз замер, положив руки на саквояж, когда до него донёсся негромкий стук каблуков по паркету, замерший у двери. Сощурившись, он обернулся через плечо - у слуг не было такого уверенного шага, но Анита не имела в привычках...

Дверь распахнулась, и он натолкнулся на её взгляд, как если бы на полном скаку ударился о стену. Что было в том взгляде? Он знал людей, умел читать порывы их душ, но в глазах Аниты Клиффорд плескалась невероятная буря противоречащих друг другу эмоций, и ему едва удавалось выявить отдельные всполохи: неверие, непонимание, надежда и упорство; а может, всё это сразу; а может, ничего из этого. Но голос её дрожал, и дрожь эта кольнула сердце Чарльза. Едва не онемевший, он чутко внимал каждому слову жены, ловил малейшее изменение в выражении её юного, но поразительно не-наивного лица, и старалсяне пропустить ни единого движения губ. Когда же она прошла мимо него и остановилась у окна, тревожное предчувствие тугим клубком свернулось в груди.

- Я ношу под сердцем ваше дитя, - как может такой мелодичный голос напрочь выбивать дух?.. Чарльз коротко отдёрнул манжету, вздохнул... И встретил взгляд Аниты Клиффорд.

В британском обществе было много условностей. Приподнимай шляпу, когда к тебе подходит дама. Туши сигарету, если она решит с тобой заговорить. Сопровождай её, если она подаст тебе руку, но не забывай о "пяти п" - погоде, поэзии, природе, путешествиях и питомцах, доступных для разговора. Если попытаться выразить это очень коротко - "соблюдай дистанцию", говорил этикет. Соблюдай дистанцию и будь отстранён и холоден.

Но Чарльз был слишком аристократом, чтобы позволить себе такое безропотное подчинение правилам.

Комната была не слишком большой, и разделяющее их с Анитой расстояние он преодолел в три широких шага, неправдоподобно твёрдых для его разума. Широкие ладони легли на хрупкие плечи, и через мгновение Чарльз привлёк жену к сердцу, обнимая её, почти закрывая собой от внешнего мира - слишком холодного и жестокого, чтобы пустить его сюда в эту минуту. Равнодушные часы лаконично отмеряли мгновение за мгновением, и в абсолютной тишине, замершей в комнате, их тиканье звучало нарочито громко.

- Я не оставлю Вас, - голос звучал глухо и твёрдо, словно эти слова были не только о поездке, а какой-то аксиомой, одним из столпов, на котором стоял мир. И это было правдой: тревога в груди уступила сердце мрачной решимости. Он знал, что поездка эта может (должна?) обернуться чем-то куда более серьёзным, чем эскорт; знал, что они сейчас направляются в самую пасть льву. Но новая правда, открывшаяся ему о мире, меняла слишком многое, чтобы он мог действовать так, как уже решил. Оставить Аниту здесь одной, оставить Аниту где бы то ни было казалось чем-то совершенно немыслимым и абсурдным.

Чарльз чуть отстранился и прямо посмотрел в глаза Аните.

- Мы едем в Лондон, - твёрдо произнёс он. - Там, куда мы приедем, будет врач и всё, что нужно для спокойной... - он запнулся на мгновение, не зная, какое слово подобрать, - ...жизни. И я буду рядом с Вами.

Часы коротко зазвенели, напоминая о времени, которое безжалостно не хотело останавливаться. Чарльз бросил в их сторону короткий взгляд.

- Нам нужно торопиться, - сухо произнёс он, словно вновь возвращаясь в облик скованного этикетом аристократа. Сонм вопросов, крутящихся на языке, нужно было сдержать - не время, не сейчас, после. Лишь один безумный вопрос всё-так смог прорваться через барьер плотно сомкнутых губ, прозвучал почти неслышно:

- Давно?..

Чарльз со сдержанной улыбкой слушал племянника, весьма увлеченно рассказывающего о новом знакомом. Надежды на то, что Финли оставит в тайне род занятий Форстера, испарились на первых же неосторожных словах юноши, и Чарльзу оставалось лишь внимать его эксцентричному изложению, почти восхищаясь непосредственностью родственника и благодаря Господа за то, что подобные фривольности не донеслись до Аниты.

Когда же леди вернулась и с чисто британской грацией и независимостью ответила всем присутствующим, глаза его заискрились неподдельной весёлостью. Право, если и был в этом доме кто-то, способный с таким же изяществом и жестокостью оборвать надежды "дядюшки", то только что всем присутствующим довелось это лицезреть. Достоинство, с которым Анита вышла из неловкой ситуации, созданной бестактной кухаркой, было просто невероятным, и он было повернулся к ней, чтобы заговорить, но его вновь прервали - и вновь служанка. Подобная эксцентричность слуг была, несомненно, довольно забавна, однако начинала доставлять неудобство.

- Что так встревожило вас, Венонна? - сладчайшим из голосов спросил он, что, как знала вся прислуга, вполне могло быть началом строгого выговора. Впрочем, улыбку на лице Чарльз сохранил - мало что могло омрачить его настроение в эту минуту.

...Грохот армейских сапог набатом прогремел в столовой. Со всё той же замершей на лице гримасой добродушия Чарльз повернулся к капитану.

"Началось", - хлестнуло его черным осознанием, когда этот седеющий человек спокойно произнёс страшные слова. Чарльз медленно положил поднятые было столовые приборы, осторожно промокнул салфеткой губы - и так и замер с салфеткой у рта, когда весть о гибели Ломана донеслась до него скрипучим голосом офицера. На короткое мгновение благородные черты лица исказились, но истинный джентльмен, каковым считал себя сэр Чарльз Клиффорд, не мог быть импульсивен - и потому он, коротко вздохнув, опустил руки и молча дослушал капитана. Когда тот закончил, Чарльз ровным тоном произнёс:

- У вас, должно быть, очень веские доказательства вины капитана Ломана, коль скоро вы позволяете себе столь серьёзные обвинения. Однако он долгое время был моим другом, и мне трудно заставить себя поверить, будто он мог предать мою преданность так жестоко, - он коротко взглянул в глаза капитану. - Впрочем, если он действительно оказался предателем... Я пожелаю забыть этого человека, - он встал из-за стола и выпрямился. Капитан, и без того стоящий по стойке смирно, невольно приосанился тоже. - Угощайтесь, капитан. Все мы скоро будем готовы.

Чарльз обернулся к Аните. У них не было и минуты на прощание - и оттого в коротком рукопожатии, единственном, что позволяли им приличия, его пальцы задержались на одно мгновение больше, чем это было принято. Они, разумеется, попрощаются позже, согласно традиции, которой неукоснительно следуют в подобной ситуации, однако настоящее прощание свершилось только что. Он не смог заставить себя улыбнуться - и молился лишь, чтобы юная Анита Клиффорд не сочла это равнодушием.

С ровной спиной, широким твердым шагом он покинул столовую. Дворецкий встретился ему почти тут же - единственный из прислуги, не подвергшийся изгнанию от Райта, он был в курсе всего, что происходило в поместье и днём, и ночью, и теперь кончик его дряблого старческого подбородка чуть подрагивал от волнения. Взмахом ладони остановив поток слов, уже готовый было излиться из слуги, Чарльз сухо отдал указания о ведении хозяйства. Формально главой семейства и управляющим оставался Райт, однако у Чарльза ни на минуту не возникало сомнений, что дворецкий к его словам прислушается, как это было долгое время прежде. Когда он закончил, старик лишь молча склонил голову - и Чарльз, удовлетворённый реакцией, направился в свою комнату.

...Безукоризненно прямая спина словно надломилась, стоило сэру Чарльзу Клиффорду закрыть за собой дверь. Оперевшись ладонями о стену за своей спиной, он склонил голову и глубоко вздохнул. Итак, ему нужно было время. Хотя бы пара минут абсолютной тишины на размышление.

Занятый своими мыслями, он принялся собирать вещи. Итак, Ломан мёртв - и с этим придётся смириться и строить планы в соответствии с неприятным фактом. Согласно сведениям капитана, Ломан - оппозиционер, убитый масонами, и "через него вышли на других предателей" - проще говоря, теперь любой, кто имел хоть сколько-нибудь тесный контакт с почившим капитаном, был подозреваем в причастности к оппозиции или пособничестве масонам. Да и въедливые слова капитана "принудительно сопроводить…", "расспрос", "сопровождение" каким-то причудливым и неясным образом складывались в общую фразу "арестованы и под конвоем". Впрочем, он вполне мог истолковать слова капитана превратно...

На кровати в идеальном порядке расположилась смена белья, один комплект прогулочной одежды, кошель, чековая книжка, расческа, зеркало, бритвенный станок, полотенце, неприметная коричневая папка, выуженная откуда-то из недр письменного стола, документы и футляр с Бомон-Адамсом. Последний Чарльза нервировал - он куда уверенней чувствовал себя с винтовкой, однако взять её, очевидно, не удастся. Распахнув саквояж, Чарльз придирчиво осмотрел его и, удовлетворённый результатом, уложил сперва в незаметный зазор между дном и боковой стенкой папку, а после сложил сверху остальные вещи. Сборы были, в общем, закончены - но времени оставалось ещё достаточно. На мгновение замерев, он захлопнул саквояж и отставил его на край постели. Заперев дверь на замок, он опустился перед кроватью на колени и сложил ладони.

- Господь...

Дальнейшие его слова были не слышны.

При появлении неожиданного визитёров левая бровь Артура слегка изогнулись, показывая тем самым удивление. В остальном же лицо Клиффорда оставалось спокоцным. Однако известие о начавшийся войне заставило треснуть маску невозмутимости. По мере того, как Капитан описывал положение вещей, бровь всё сильнее поднималась вверх, и все сильнее белели костяшки пальцев, сжимавших вилку и нож. Услышав о смерти Генри Ломана, друга Чарльза, Артур бросил быстрый взгляд на брата, чтобы понять, смог ли он пережить такой удар. Потом продолжил слушать визитера. Но вот, наконец, Капитан закончил, и недвусмысленно посмотрел на бутылку шампанского. Артур, поморшившищся на заключительном пассаже о дезертирах, с удивлением посмотрел вслед сэру Райту, задумчиво проговорил.
- Эти проклятые лягушатники всё таки осмелились.. Да и массоны туда же...- Затем, уже нормальным, голосом сказал вслед гувернантке- Принесите ещё один прибор, для нашего гостя!
Затем, с лёгким недоумением посмотрел на свои руки. Некоторое подобие судороги сковало его пальцы, и поэтому он, не без некоторого усилия над собой, отпустил нож и вилку. От силы, с которой он сжимал вилку, та немного прогнулась. Артур встал, вытер губы салфеткой, и обратился уже к Капитану.
- Простите, Сэр. Я оставлю вас и пойду собираться.- затем он быстрым и каким-то нервозным шагом вышел из столовой и заглянул на кухню.там глазами нашел крестьянку, которая выбежала из его кабинета и сказал, уже обращаясь к ней- Элизабет, я бы хотел, чтобы вы смогли успокоиться. Одеться. И вернуть книги на место.
После чего Артур поднялся к себе. Он начал собираться, как и советовал капитан. Его руки слегка дрожали. Достав из шкафа темно коричневый кожаный саквояж, Артур уложил в него одну смену белья, бритвенный набор, достал из стола пистолет в футляре, в котором помимо него были все необходимые принадлежности. Следом в саквояж полетела небольшая аптечка. В специальный карман легли документы и небольшая записная книжка с карандашом. Не смотря на нервозность Артура, казалось, что эти вещи уже были подготовлены, и оставалось только уложить их по местам. Наконец, сверху лег томик "Айвенго," и Артур закрыл саквояж.

      Лондон, осень 1840 года. Маленькие ножки в рваных холщовых штанишках пробегают вниз по выжженной темнотой лестнице, пропадая в чернильной тьме подвала. Неясно, куда они пропали, слышны лишь легкие шажки, но так тихо, что эти звуки можно было бы списать на порхание бабочки. Прислушайтесь получше, ведь ухо – это наш третий глаз, рассеивающий тьму, способный перенести своего любопытного хозяина в самые загадочные уголки пространства. Слышите? Это маленькая ладошка заползает в карман штанишек и неуклюже достает из него брегет на золотой цепочке. А это кряхтенье какого-то хромого старика, перебирающего звенья цепи и пробующего крышку брегета на зуб. Еще какой-то неуловимый звук, и вот, хруст булки в полной тишине. И ласковые слова старика в нос: «Е-е-ешь, ешь». И тишина, только тяжелые от пыли капли падают с потолка подвала одна за одной. Но и они затихают. Нужно набраться терпения, сосредоточиться и прислушаться получше. Какой-то едва уловимый шорох, слышите? Да, это что-то вроде смыкания ресниц или поднятия уголка… Ай!! Что это ударило по ушам так громко?! Это чертова карета с лошадью промчалась мимо, да еще и по мостовой, по лужам, в которых отражаются черные трубы лондонских мануфактур. И она, с каким-то седоусым капитаном, с недовольным видом прибившимся к стеклу, как кирпич по стиральной доске проскребла вдоль мокрой улицы, захватив наш слух вместе с собой. И куда ты понесешь нас? Нет, только не в сторону книгопечатной мануфактуры, прошу, а не то наши уши захлебнуться в собственной крови: к этому зданию нельзя подходить и на километр, ведь там царит какой-то рассердившийся на рабочих божок грома и парового визга, постоянно раскручивающий свою скрипучую шарманку. Впрочем, чем дальше в Лондон, тем ужасней звуки: по улицам со звуком падающих с горы валунов пролетают кареты с безумными кучерами и бешеными лошадьми (по крайней мере, складывается именно такое впечатление); стаи грязных некрещеных собак с противным гулким лаем проносятся мимо продавцов газет, которые рвут горло из-за какой-то очередной сплетни, не давая людям закрыть глаза ни на секунду… Но что хуже всего… Боже мой, карета, зачем ты поехала через мост. Подумай о читателях, ведь у них наверняка застрянет в голове этот беспричинный гул кораблей, набирающих воздух и ревущих: «ПУ-У-У-УФ!!» Пересядем слухом на один из таких кораблей и услышим битву грязных темзенских волн с кораблями: вооружившиеся ледяными литаврами, ударяют они в стальные щиты пароходов и погибают, разлетаясь по ветру. И так волна за волной пытается разбить этих стальных левиафанов, населивших Темзу совсем недавно. Тут же пьяные прокуренные моряки с грязными мокрыми бородами с гулким смехом зажевывают свои папиросы. Выстрел! Толпа зевак оборачивается на полицейских в забавных шапочках, которые преследуют малолетнего преступника; какой-то рыхлый мужчина с седыми баками кричит им вслед что-то об украденном брегете. Нет, Лондон, не сегодня – мы уплываем подальше от тебя, от твоей внешней величественности и внутренней гнили куда-нибудь, где нет нищих и обездоленных детей, которые вынуждены работать на фабриках, где нет воров и жуликов, готовых заложить семью за выпивку, где не витает в воздухе этот мерзкий смог…

      Мы проплываем вдоль наполовину убранных полей, вдоль стад коров и лошадей, отыскивающих среди мокрой мерзлой травы какую-то пищу, вдоль лесов, озер, имений богатых лордов… Давайте оставим наш корабль и зайдем в одно из них. Вот, например, шикарная усадьба Клиффордов, семьи очень благополучной и дружной: тут ни у кого нет друг от друга секретов, недомолвок, тайн и неприязней. Это просто райский уголок, где каждый член семьи ищет лишь благополучия рода, в отличие от других семей, где каждый – заложник своей цели и своих тайн. Я давно тут не был, но уверяю вас, что в этой семье все так же мирно, как было и прежде, когда главной семьи был недавно почивший Огатус Клиффорд, джентльмен достойный во всех смыслах. Было время, когда он занимал важный дипломатический пост, чему предшествовала долгая и упорная борьба за такую жизнь. По ходу этой борьбы он встретил леди Элен, которая подарила ему троих детей: Уильяма, Чарльза и Артура. Последняя ее беременность проходила тяжело и бедняжка, подарив жизнь своему младшему сыну, отошла в мир иной. Сестра Элен, принятая в имении Клиффордов, вскоре тоже умерла, но зато ее муж Элгар остался жить в этом доме. И по сей день он стариковской трусцой разгуливает по комнатам, безрезультатно окликая свою покойную женушку. Элгара здесь, как и положено, терпят, остерегаясь жестких мер психиатрических лечебниц. Но такова жизнь, и, если бы не ее принципы лотереи, играть в нее было бы довольно пресно. А что такое надоедание жизни вам может рассказать поныне живущая старшая сестра Огатуса – Берта Клиффорд. Этой старухе Бог знает сколько лет, однако все без исключения в этой семье помнят ее морщинистой старушенцией, сидящей у окна в своем чепчике со спицами, в которых нет нитей. Да, она просто теребит их в руках и тем самым вяжет невидимый шарф. Как-то раз ей пытались подсунуть пару клубков, но Берта минут за десять употребила их в производство, не ощутив никакой разницы с ее привычным занятием. И в последний раз, когда я наведывался в имение Клиффордов, всеми делами дома руководил старший сын Берты – Олдус, но пару лет назад он умер от простуды, о чем Берту все еще не уведомили. После смерти Олдуса в имение было решено пригласить другого сына Берты – сэра Райта Кавендиша. Надо сказать, это был настоящий серый кардинал: беспринципный, строгий, холодный угловатый тип, презирающий все и вся. Он быстро навел порядок в доме, уволив всех старых нянек и кухарок и наняв запуганных и покорных работников в их замену; потом он переселил Берту и Элгара на верхние этажи, чтобы они никак не могли помешать ему и уже хотел вырыть ров вокруг дома, но в имение начали приезжать и оставаться в нем дети Огатуса и Элен. Райт тут же подобрел, когда ему стало с кем общаться, а после свадьбы Чарльза и возвращения Финли, лед его сердца и вовсе оттаял. По крайней мере, вот то, что я слышал от лондонских сплетников, но мы собирались послушать нынешние звуки этого места.



      Итак, тяжелая дверь отворяется, увесистые кольца ударяются о нее с металлическим звуком, выкидывающим эхо в просторный коридор. Тут кухарка тщетно пытается, пока никто не видит, второпях оттереть пятно от пролитого на шикарный ковер супа. Ее подзывают с кухни, откуда слышится ритмичные скороговорки ножей и крышек кастрюль; вода бурлит в металлических сосудах, вышвыривая пену через край; мясо, одетое в фату специй, шкварчит и плюется жиром; корка только что испеченного хлеба распиливается острым ножом, раскидывая свою стружку… Если только слышать это, то можно было бы воспринять кухню за настоящий ад, где грешников катают по сковородке, но у ада не может быть такого приятного запаха! Вот, он ведет нас в другую комнату, в столовую, прямо к столу, за которым сидит вся, помимо Берты, семья. Подают печеные овощи. Звенят бокалы, куски хлеба отчаянно хрустят. Молчаливая передышка. И снова лязг орудий чревоугодия, шипение шампанского, шуршание салфеток и скрип тарелок.

      — Ну-с, позволю себе нарушить наше молчание похвалой к повару. — Сэр Райт важно вздохнул и медленно положил столовые приборы на стол. Он делал так всегда, когда хотел поделиться мыслями после обеда, чтобы его слова были восприняты как нечто безусловно важное; этот ритуал был его сектантским «Вонмем», и этот искусственный фильтр сакральности приятно щекотал самолюбие джентльмена. — Вообще, у меня сегодня была интересная ночка, надо сказать. Я все никак не мог заснуть, вероятно, это из-за осеннего ветра и этой постоянной слякоти в воздухе. При всей духоте в комнате я не мог закрыть окна, но от этого мне было холодно. Как истинный джентльмен я решился на отважный шаг – спать с открытым окном, однако всю ночь укутывался в одеяла, чтобы вдруг не простудиться. От этого мне было жарко, я потел и снимал одеяло. От этого мне было холодно. Так, всю ночь я и смотрел только на окно да на часы, чтобы поторопить минутную стрелку, но и часы… Кстати, Чарльз, вы просили напомнить, что после обеда к вам должны зайти. Ну так вот, в этой душещипательной борьбе победила моя английская смекалка: я, наконец, откинул одеяло, резко встал и волевым жестом закрыл окно! Голиаф был побежден, леди и джентльмены, а я остался здоровым и не простуженным.
      — Идиот, — послышался сухой хрип из угла.
      — Эх, жаль беднягу. — Заключил Райт, протирая монокль и поглядывая на старика Элгара. — Чтобы впасть в безумие и так укорять себя… А ведь он ни в чем не виноват, такова жизнь: кто-то становится идиотом, а кто-то вынужден раз за разом замечать чужое безумие. Это напомнило мне вчерашний случай, о котором я забыл рассказать за ужином, а отвлекать вас после я не имел никакого права. Я говорю о том, что мы с горничной нашли Артура в судорогах, корчащегося в своем кабинете и смеющегося при этом на весь дом. Ах, что вы улыбаетесь, Артур? Ну раз вы все вспомнили в таких деталях, то расскажите сами, что там с вами стряслось, когда ваших братьев не было дома. Из деликатности (мы было уже подумали, что Артур принял наркотик), мы вышли из кабинета, но потом Артур нам все объяснил, ха-ха. И кстати, — он надел монокль и покосился на Чальза и Финли, — где вы были вдвоем, или это страшная тайна? Ха-ха.
      — Идиот, — донеслось мнение независимого эксперта из угла.

      В этот момент в столовую вбежала кухарка, похожая своей комплекцией и интонацией речи на перепелку. Своими быстрыми лапками она доскакала до Аниты и полуистерично визгнула, хотя хотела сказать на ушко: «Гаспажа!!» Тут она поняла, что речевой аппарат – это слишком сложно для нее, и, широко наиграно улыбнувшись Чарльзу, отвела Аниту под локоток в коридор. Перепелка утерла слезы и, зализав седой волос за ухо, припав на грудь Аните, шепотом начала причитать: «Госпожа, я все знаю. Да-да, госпожа. Все-все. Мне так, так стыдно понимать, что я знаю все ваши тайны, дражайшая. О госпожа. О госпожа-а-а!» — вдруг заревела старуха, но тут же утерла слезы о фартук, встала по стойке смирно и доложила: «Но я ничего никому не скажу. Все останется лишь между нами. Я собрала ваши вещи как вы и сказали. Но…», — тут она снова кинулась на шею Аните и в визгливом плаче промямлила что-то, вроде, — «Голубушка моя! Родненькая!! Я с тобой мой ангел, я всегда буду с тобой». Она прижималась к Аните так еще с минуту, ничего не слыша, и после со слезами убежала на кухню, что-то крича про запах паленого мяса.
      — Голубушка, идите сюда. Что стряслось? Что нужно было этой безмозглой кухарке? — чуть привстал Райт, чтобы Анита уж никак не смогла ему отказать. — Неужели ей приснился какой-то кошмар, который она истолковала как вашу очередную помолвку, хах?
      — Идиот, — поступило постановление из угла.

Во первых - слово доктора весомее слова пациента, во вторых, судов, где могут рассмотреть жалобу пациента на "плохих дядей в белых халатах", что отобрали игрушку, давно нету, как и людей в париках и черных мантиях, потому кусок мутофага был аккуратно подцеплен пинцетом и отправлен в герметичный пакет и передан Пиро. Воля бы Грина, отправил бы сразу в окно, однако что-то подсказывало, что делать этого ой как не стоит, если хочешь пожить, чуть подольше.
Грин кивнул "ассистенту", восприняв смену ролей, как само собой разумеющиеся, ибо для вопросов время еще будет, а сейчас... - Ножницы из набора хирурга разрезали ткань одежды, обнажая свежую рану с уже успевшей подзапечься кровью.

- На вот, держи, - хмыкнул Разводник, выуживая из кармана тряпку. Ткань его была пропитана маслом, от чего и на боковине штанов осталось характерное пятно. Естественно, что Алекса, как истинного мека, подобные мелочи не волновали. - Верни только потом.
Откинувшись на спинку (а точнее попытавшись, насколько это позволяла конструкция "салона"), Алекс окончательно расслабился. Краем глаза он наблюдал возню с Ким и не смог сдержать улыбки от того, как бойко ведёт себя деваха, несмотря на ранения. Правда, её затея со сжиганием плоти не понравилась меку. И вовсе не из-за дикарства (в мире, где каждый день может оказаться последним, нет ничего странного в глупых ритуалах и мольбах всем богам сразу), но по той причине, что и без того уютная кабина наполнится запахом жжёного до тла мясца, а окошка для проветривания, как на зло, под рукой не оказалось. Несмотря на эти размышления, вслух Алекс ничего не сказал. Серьёзно. Портить отношения с Ким в первый же день за границей Развала - подписать себе смертный приговор.

Прикрыв глаза, Лоу окунулся в звуки дюжины цилиндров, гоняющих топливо. Сладкая музыка. Так Алекс и уснул - сложив руки на груди и опустив голову на грудь. День был чертовски длинным и тяжёлым, а Разводник был уверен, что в новой жизни ему не часто будет дана возможность спокойно поспать.

Нашли, что делать и с санями, и с лошадью — посовещавшись, решили оставить их на полпути к Алзамаю, чтобы сбить со следа тех, кто, возможно, пойдёт на поиск пропавшего урядника. Труп Семёна Анчар предложил спалить в паровозной топке, но Кржижановский о таком и слушать не пожелал, решительно замотав головой:

— А пряжки, пуговицы всякие?! — воскликнул он. — Не расплавятся, да пусть и расплавятся, но не исчезнут же! А начнут в депо колосник чистить, найдут, как мне оправдываться прикажете?

На предложение срезать все пуговицы и снять все пряжки машинист даже возмутился:

— Ну уж нет, увольте, увольте, — нервно пристукивая зубами, заявил он, переступая с ноги на ногу в снежной каше. — Мой револьвер, теперь ещё и мой паровоз… нет, я никого сжигать в топке не дам. Вы попросили моей помощи, я вам помог, чего ж ещё… Урядник, господи ты боже мой, урядник… Неужели и правда урядник?

Сумбурно всё получалось, бестолково, — ничего лучше не придумали, как вдвоём подхватить Семёна под мышки и оттащить прочь в тайгу, чтобы оставить там, надеясь, что до весны не найдут. Бестолково взялись, наметили чёрный ельник за избушкой, потащили. Пыхтели, потели, лезли через снег, волокли обмякшую, тяжеленную тушу, с которой падали шапка, рукавицы — возвращались, подбирали. Доволокли до густого ельника, затащили в мрачную чащу. Густо валились с ветвей от любого движения шапки нападавшего снега, колкие иглы лезли в лицо, подвёртывались ноги на невидимых под снегом корягах. Наконец, оглянулись: не было уже видно отсюда ни избушки, ни насыпи. Остановились, тяжело дыша, в снежной мгле, жуткой, как только может быть жутким густой лес зимней ночью. Хотели уже оставить, но Кржижановский вдруг тронул Черехова за рукав и, не говоря ни слова, показал на открывшееся за ельником белое круглое озерцо — маленькое, не более двадцати шагов в поперечнике. Озерцо было уже затянуто льдом и покрыто снегом, но лёд был непрочный ещё, как поняли, попробовав ногой захрустевшую поверхность. Сразу стало ясно — проще будет притопить и оставить подо льдом.

— Камни… — вдруг сказал Кржижановский, присев на корточки, запустив ладони в снег, шаря там. — Камни, камни подвязать, — с дрожью повторил он, подняв взгляд на Черехова. — Как, помните, у Достоевского? А чем подвязывать? — тут же возразил он себе. — Нечем! Кажется, я несу чушь.

Кржижановский оглянулся на труп, лежавший у края ельника, в конце широкой примятой борозды, оставленной при волочении. Семён лежал, раскинув руки и полы тулупа, с безмятежной тупостью уставившись вверх, с бугристым лбом, носом картошкой, сизыми бритыми щеками. Глаза у него были закрыты — видимо, урядник в последний момент зажмурился.

— На середину бы вытащить лучше всего… — с нездоровым оживлением продолжал машинист и попробовал взойти на лёд — тот опасно захрустел. — Нет, не выйдет. Давайте, что ли, с берега катнём вот так, авось…

Катнули. Затащили тело на невысокий, в пару аршин, мёрзлый глинистый обрывчик, повернули на бок, толкнули — и Семён, перекатившись пару раз боком, упал на лёд. Лёд затрещал, пошёл разломами, провалился — но неглубоко было там, под обрывчиком, тело ушло наполовину: широкая спина, вихрастый затылок, полы тулупа, валенки — всё бесстыдно торчало из воды.

— А вот палкой, палкой его! — горячечно воскликнул Кржижановский, походил вокруг, нашёл под снегом сначала один, потом другой корявый сухой дрын, вручил один Черехову и принялся орудовать своим: стоя на обрывчике, он жестом паромщика упирал ветку как шест в бок трупа и пытался сдвинуть на глубину, под лёд. Получалось плохо, получалась какая-то нелепая возня, невероятно глупо это должно было выглядеть со стороны: Кржижановский и Черехов, налегая, толкали корявыми сухими дрынами убитого урядника то в бок, то в бедро, то в шею, то в зад — но тяжело было сдвинуть обвешанную намокшими одеждами, лежащую на неглубоком дне тяжёлую семёнову тушу: плескалась чёрная вода под ветками, крошился слюдянистый ледок, соскальзывали дрыны, плохо поддавалась тяжёлая, не отзывающаяся туша.

Всё-таки кое-как сдвинули Семёна ещё на аршин на глубину — теперь над чугунного цвета водой виднелся только потемневший от воды край овчинного воротника.

— Сойдёт… — сказал Кржижановский, утирая пот со лба. — Сойдёт, а? — обернулся он к Черехову. — Сойдёт! — повторил он сам себе.

Остановились в молчании, глядя на широкую полынью у берега, к краям которой медленно приставали, кружась, мелкие льдинки. Валил густой снег, мучно белела гладь озера, уходила в снежную хмарь кромка берега, торчали чёрные голые прутья подлеска. У ног Кржижановского лежала лохматая шапка Семёна — тот с шуршаньем откинул её ногой прочь, а потом подцепил дрыном, поднял и с бульканьем сунул в полынью под лёд вслед за телом. Молчали, каждый не зная, что сказать.

— Сойдёт, — первым нарушил молчанье Кржижановский. — Сойдёт, сойдёт… — повторил он.

—

Остальное было уже проще. Как условились, на полпути до станции Новый Алзамай выгрузили с дрезины сани, отвязали прозябшую, жалобно ржущую, уже, наверное, обречённую на гибель лошадь, спустили с насыпи, впрягли в сани, оставили — авось кто найдёт, а то и сама по памяти выйдет к станции. В санях Кржижановский обнаружил саблю урядника и только тогда, кажется, окончательно поверил в рассказ Черехова; саблю оставили в санях — пускай лежит где лежит: и так ясно, чья лошадь, чьи сани.

Без гудка, как призрак, как ночной вор, мерно стуча колёсами и сонно ухая поршнями, проехали замершую в обычной зимней спячке, неживую под белой карбидной лампой станцию, заснежённый деревянный перрончик, тёмную кирпичную водокачку с исполинским водопроводным краном, а за ней — глухую серую стенку домика с косо выведенными извёсткой буквами «А.С.А.В.». И только когда миновали последние косые заборы и серые сараи Алзамая, только когда выехали из лесного туннеля на прорезанное насыпью поле, в первый момент показавшееся невообразимо широким и будто залитым слепящим ярким светом, Черехов понял — с Алзамаем кончено, сюда он больше не вернётся.

Кржижановский ещё говорил, — торопливо и подробно объяснял, что Черехову нужно будет делать в Канске, где он его оставит, где у знакомых железнодорожников дождаться пуска линии, как найти на сортировочной товарный состав, идущий на запад, как прятаться от железнодорожных жандармов, что говорить, если поймают, — и Черехов понимал, что всё только начинается, и после года мёртвого алзамайского отшельничества только сейчас-то всё у него и начинается по-настоящему, и всё у него впереди.

И действительно: всё у него было ещё впереди: и беспокойные ночи в мёрзлом товарном вагоне под стук колёс; и тонущая в вечерней синеве Москва в сизых заводских дымках Пресни; и переход границы непроглядной, душной, стрекочущей и полынной галицийской ночью; и эмалированные кувшины и штопаные крахмальные простыни в дешёвых европейских номерах; и каменный умирающий лев, вырубленный в скале под Люцерном; и рекомендательные письма; и знакомства с Виктором Михайловичем, Михаилом Рафаиловичем, библиотечные залы, баллотировки, резолюции; и чтение тонких, скверно отпечатанных брошюр на папиросной бумаге, споры об аграрном вопросе в немецкой пивнушке и хмурый кельнер, показывающий на часы; и тяжёлый нагруженный литературой чемодан; и чухонцы-контрабандисты в балтийских шхерах, спор за деньги, щелчок финского ножа; и хмурые рабочие Балтийского завода, подпольные комитеты в подчердачных квартирах на Выборгской стороне, шифровки для заграницы, визг шрапнели над декабрьской Тверской и снова граница, и снова Швейцария, и опять назад, опять граница, — и много чего ещё было впереди у Черехова, — и было огненным колесом катящееся по России лето 1906 года.

Под общий хохот Джерри смутился - он еще был слишком юн, чтобы смеяться над собой вместе с остальными. Да и, честно говоря, было не очень-то и смешно. Об одном мысли были - как бы сейчас сердечко не взбрыкнуло да и не остановилось от хорошей жизни. А то мало ли. Уилсон еще не знал пределов своего организма.

Однако вроде не остановилось и вроде даже не взбрыкнуло. Дыхание начало кое-как выравниваться, пропали хрипы, да и вообще жить становилось лучше и веселей. Правда, начала болеть голова, но несмотря на то, что после физнагрузок у Джерри головная боль обычно оканчивалась тотальным опорожнением желудка методом "снизу вверх", парень решил перетерпеть и никому ничего не сказал.

Когда организм "болие-ли-мение", как говаривал кто-то из той жизни, пришел в себя, Джерри осознал - надо что-то делать, чтобы не чувствовать себя в качестве мешка с песком в корзине воздушного шара. Но что мог делать балластный двадцатилетний юноша? Помочь в медицинской операции он не мог никак, а делать сожалеющую рожу было как-то не к месту. Говорить ни с кем не хотелось, да и не о чем. В общем, ответ пришел сам и даже легонько стукнул Джерри в ногу. Больной автомат явно требовал помощи, поэтому Уилсон решил провести свою операцию.

Правда, ничего особо делать и не пришлось. Джерри на удивление скоро разобрал эмпэшку, даже мелкие пины-держатели положил в брошенную на ноги кепку, чтобы не покатились. Все остальное, что было покрупнее - корпус со своим аппером и ловером, УСМ и затворная рама - все щедро посыпало пол песком, представляя, какой Джерри заботливый парень: автомат был засран крупинками полностью. Юноша растеряно повертел коробку с ударно-спусковым механизмом и затвор, огляделся вокруг и грустным голосом сказал:
- Ё-о-о-о-о... (и добавил еще пару не очень оригинальных выражений). Есть у кого-нибудь тряпочка под рукой ненужная? Почище. А то тут...

Наконец можно было расслабиться и отдохнуть. Точнее заняться более привычным делом для доктора, нежели игры в салочки с мутофагами. От предложенной воды Лекс лишь отмахнулся, ибо жажда была совсем не смертельна, а вот по поводу ран Ким такой уверенности не было, так что терять драгоценные секунды на попить, пожрать, да в кусты сходить, Грин не решился. Да, глупо наверное, но у каждого свои привычки, и вот конкретно этот доктор при попадании в операционную, в роли которой сейчас выступал салон стального монстра, все своё внимание отдавал работе.
- Разумеется оказывал, последнии пару лет моё дежурство на первое января выпадало, тресло дай боже. - Лекс подобрался поближе к импровизированной операционной и ухватил из наборчика Пиро пару спиртовых салфеток и перчатки, дабы руки продизенфицировать, да подготовиться ассистировать.

      Револьвер пахнул дважды — кх! кх! — в заснеженном поле звук быстро потерялся, ушел без эха, как в подушку. Не было оглушительного раската, а ветер сразу развеял легкий дымок. Черехов еще подержал палец на крючке, выбрав свободный ход. Потом подошел, наклонился, с осторожной брезгливостью ссутулив спину и прикрыв себе лицо снизу рукавом, выстрелил Семену последним патроном прямо в лоб.
      "Вот. Я сделал. Сделал," — звучало в голове спокойно, но почему-то не ликующе. Звучало с явным облегчением но и с тревогой за будущее. Тревогой, на которую сейчас нету сил.
      Нельзя было сказать, что Алексей вымотался, но, конечно, перевести дух хотелось. Он опустился на колени в снег, сел на ноги, словно сложившись. Взгляд его не отрывался от мертвеца. Не глядя протянул он револьвер подбежавшему машинисту.
      Жалости к Семену он не чувствовал. Но и ненависти тоже. А вот к самому себе вопросы были. И он задавал эти вопросы, как доверчивый ученик спрашивает мудрого учителя, задавал их от черешенка-исполнителя великому Сверх-Черехову. Только тот не отвечал. Он вообще куда-то исчез. Несмотря на присутствие Кржижановского, Алексею сделалось одиноко, настолько, что даже заныло под ложечкой. Он почувствовал себя очень глупо: обманутым, использованным. Не Шинкевичем даже, нет — самим собой.
      "Дьявольщина какая-то," — подумал.
      Надо было что-то ответить — во время схватки так торопился, что вопрос про провокатора повис в воздухе. Его сшибло револьверным краханьем, но снегом запорошить не успело, и вот теперь он лежал на земле, где-то у самых валенок убитого, и Черехов поднял его, чуть повертел в мыслях и ответил:
      — Да. Провокатор. Это, Глеб, урядник наш, Семен. Он Шинкевича поймать и убить хотел, а меня помогать заставлял. И вам бы тоже досталось. Так-то вот.
      От лжи сделалось легче, но он все продолжал смотреть, не отрываясь, на застывшие глаза, на пятна крови, на судорожно, не до конца сжавшуюся пятерню Семена. Сам бездумно зачерпнул горсть снега, но не донес ни до рта, ни до лица, подержал у подбородка и выбросил, когда ладонь уже начало жечь холодом.
      Вытер руку о подол и наконец повернулся к машинисту.
      — Что с санями сделаем? — спросил так, будто что делать с телом, было уже решено и проговорено.

Скатился с лестницы, да ещё пуще сжался: не дай боги заметят, зашумят, тут-то все и полягут. Малому махнул, наверх указал и на клетку — встречай, мол. А сам в камбуз юркнул, Пушистого вперёд себя проталкивая. Тихо:
— Двое. Ща пройдут, сзади их приголубим.
И вздохнул тяжело. Сделать бы всё быстро и беззвучно. Уж больно со всем судном биться не хотелось.

"Неладное творится? И действительно..."
Я устал, я хочу спать. Приходится прикладывать усилия, чтобы сохранять выражение лица каменным, чтобы показательно игнорировать презрение графини, чтобы одергивать явно дерзящего фактотума. Усилий требуется все больше, а веки тяжелы, а в душе уже опять поднимается тупая, безразличная ко всему пустота. Я думаю, что так же себя чувствуют те, кто покорно идет на казнь: "Лишь бы все закончилось, хоть как угодно".
Но пока мы идем в пыточную, мысленными пощечинами я привожу себя в норму. Я Инквизитор, а не овца, ведомая на убой. ОН дал мне испытание, я должен пройти его с честью. И пройду.
- Инквизиция! - Одновременно со стуком распахнутой двери веско выкрикиваю волшебное слово. Представляться не считаю нужным, простолюдинам-заплечникам достаточно и этого.
- Выйдите. Пленную допросим мы.
Шагнув внутрь, сажусь на загаженный табурет. Молчу и жду, пока они соберут свои мозги в кучку и сообразят свалить отсюда - помогая им пристальным немигающим взглядом.
- Закрой дверь. - Говорю пигмею, когда мы остаемся втроем. - Подойди.
Наклоняюсь, снизив голос так, чтобы привязанной к колесу женщине меня не было слышно, шепчу:
- Во-первых, никогда не влезай в беседу поперек меня. Хочешь сказать что-то важное - говори мне лично, так, чтобы никто не слышал. Пусть так будет всегда, понял?
- Ну и во-вторых - рассказывай.
Киваю на девушку, давая понять, о чем рассказывать. Сам на нее взгляд быстрый бросаю - отмечаю, что под синяками и грязью она красива. Что татуировка из-под выреза платья бежит по шее. Непростая она. Пусть пока повисит.
- Я жду.

Прошло... Ну сколько прошло? Полгода где-то будет, наверное. Чемпионат СССР по футболу выиграло киевское Динамо, а ленинградский Зенит чуть не вылетел во вторую лигу. Немного побузили прибалты, но сначала псковские десантники, а потом центральный аппарат госбезопасности быстро вывел руководство республик сначала из новогодних праздников, а потом и из своих кабинетов за станки лагерей Мордовии и других спокойных областей России. Ну а вообще, вроде и ничего не изменилось особо. По всей стране пели под гитару Цоя и Хоя, ездили драться в города, так же ходили менты по киношкам в поисках тунеядцев, и гэдээровская железная дорога стояла на витрине в детском мире.

С виду толком ничего не изменилось и в капитане Могилевиче Викторе Николаевиче. Курил все ту же Яву, ездил на той же чуть помятой восьмерке цвета "мокрый асфальт" и иногда попивал "Жигулевское". Кожанка чуть потерлась, но была той же самой. И теоретические занятия проводил по минно-взрывному в бывшем втором доме, во вторник и в пятницу, с двух до четырех.

Правда, все же что-то поменялось. На кителе стало на одну орденскую колодку больше. С общаги переехал в государством данную однушку почти даже в центре города. А еще он дико, мягко говоря, задолбался. После боевого крещения его, вместе с большинством уже проверенных молотобойцев, стали пихать во все подряд. Похороны отца (старый ветеран так и не узнал, что сын поступил на службу в ненавистный ему ЧК) Могилевич провел на Кавказе, Новый 91-й год - на финской границе в ожидании самых настоящих шпионов, замаскированных под контрабандистов. А когда он приехал Невским экспрессом в Москву, его тут же переобули и отправили в Ригу, так что день рождения в миг постаревшей матери он провел на баррикадах, получая звездюлей от родных советских ментов, а заодно выискивая и нейтрализуя особо ретивых националистов.

В общем, написал Могилевич заявление на перевод и подписал 26 числом, пятницей. И пошел в кадры после лекции, и уже было собрался доставать свою "писюльку", как рассыпающийся в песок кадровик сказал, что уже ушло представление на майора, и уже одобрено начальником управления, и в принципе можно затариваться новыми погонами. Без пяти минут майор тут же засунул бумажку обратно и сделал вид, что пошел уточнять вопросы по выслуге в днях, потому что там какой-то дурень накосячил в оформлении. В оформлении косячат всегда, так что спокойно прокатило.

Бумажка на следующий день сгорела на балконе, а Могилевич от радости написал заявление на отпуск и подписал 29-м числом, понедельником. И начал уже планировать, как все будет хорошо, как он придет после отпуска, на день рождения уже придет приказ, а там еще подождать пару месяцев ради приличия - и вполне справедливо можно будет подать заявление на обучение в Высшую школу, на руководящий состав, и потом уже придти на какую-нибудь командную должность, может уже даже и подполковником сразу, а там и работа с девяти до пяти, и два выходных в неделю, и двенадцать нарядов в год...

Но настало утро воскресенья. А потом день. И уже ближе к вечеру раздался телефонный звонок. Вызывали к управу. Срочно. От срочных вызовов в управу в воскресенье ничего хорошего не бывало никогда, поэтому Могилевич, от греха, вырядился в форму. Приехал, правда чуть опоздал. Дежурный на входе сказал: "Вам в четыреста семнадцатый назначено, товарищ капитан". У Виктора возникло какое-то чувство дежавю, но его он не понял. А когда поднялся и вошел, то понял все.

Как вошел, настроение его тут уже упало на полшестого и выдало Могилевича с головой, как он рад всех видеть:
- Тащ майор, ра-шите войти, кап-п-пффф...
Первая мысль была: "Отпуска не будет". Вторая: "Знакомые все рожи". Третья и главная: "Господи, только не снова с этими, ну пожалуйста!!!" Сам же в итоге начал стремительно блокировать все свои мысли (благо, кое-как его этому научили, чтобы у товарищей из команды Эль не появились какие-нибудь хитрые данные о братьях более приличных. Улыбнулся так, будто ему оторвали последний большой палец на ноге и тихо уселся на первых рядах, согласно старшинству.

Почти всю вводную он разрисовывал вензеля и знаки родов войск на листочке, на другой стороне которого было уже бесполезное заявление на отпуск (папку со всякими документами Могилевич специально взял с собой на всякий), а после него Виктор поднялся почти сразу и спросил:
- Тащ майор, ра-шите обратиться? Первое: откуда и с чего нам начинать наши мероприятия? Второе: есть ли гарантии, что Пецеш уже не увезли через чешскую или польскую границы? Третье: есть ли данные на человека, который на второй фотографии. И последнее: я не вижу ни одного представителя моего подразделения, кроме себя. Каким образом прикажете проводить силовые мероприятия?

      Вьюга ничего хорошего от путешествия по местной клоаке не ждал. Большие города с их помоями и свинарниками, всегда вызывали у него презрение и омерзение. Он бы лучше жил в лесу, пил из ручья и ел медвежатину, чем находиться среди муравейника.
      Но постепенно в Джулаге дикарь свыкся с окружавшими его стенами из камня, как и со стеной запахов — незнакомых, щекочущих ноздри или выворачивающих наизнанку. А тут снова... такое.
      Вьюга злился, осторожно ступал, старался не касаться стен.
      Фффу, мерзость.
      Только бы драться тут не пришлось. Изваляемся еще в дерьмище этом...
      Старичье это, конечно, в таком раскладе долго не протянет.

Последние несколько десятков метров Лоу думал о том, что тягать тяжести в цеху и развивать выносливость посредством бега - это, сука мать его, абсолютно разные вещи. Чувство упадка сил лишь усиливалось от того, что мек понятия не имел, сколько ещё бежать: десять метров или десять километров?
Впрочем, пессимизм длился недолго. Услышав рёв мотора, который Разводник ни с чем не мог спутать, даже несмотря на метровые слои песка и земли, Алекс наконец-то выдавил из себя улыбку облегчения - забег подходил к концу.

Оказавшись внутри, Лоу жадно вдохнул воздух с примесью жжённого топлива. Последнее, к слову, влияло на мека получше любого отдыха и воды, однако от бутылки он не отказался. Правда, сделал всего пару маленьких глотков, чтобы организм не блеванул к чертям от резкой подачи холодной жидкости.
- Так вот какая... жизнь... у Искателей, - тяжело дыша, проговорил он. Губы расплылись в улыбке, но причину её появления Алекс бы и сам не сумел сказать. - Весело.
- А топлива на два дня хватит? И нам и этой "амфибии", - поинтересовался он у Дизеля. Вопрос не ставил под сомнение компетентность стариков. Скорее, Лоу хотел узнать дальнейшее расписание: будут ли они останавливаться с целью поисков припасов или остановки будут лишь с целью "девочки в левые кустики, мальчики - в правые".
По поводу состояния Ким Разводник ничего говорить не стал. Конечно, ему хотелось, чтобы с девкой всё было хорошо, но грубые слова меканика вряд ли помогут ей внезапно регенерировать.

Оказавшись внутри, и пережив пятиминутную встряску, Риса наконец позволила себе глубоко вздохнуть и растечься по занятому своей тушкой местечку. Тело, почуяв, что ему устроили перерыв, тут же потребовало большего. Да настолько большего, что например... проспать часов эдак 15. Охотница устало потерла глаза и лениво повернула голову на ликующего желтоглазого и даже вытянула руку, выставив вверх большой палец, в знак того, что она тоже присоединяется к радости, и ей же поймать холодную бутылку воды. Сил открывать ее нет, только обнять, прижав к груди, словно самое дорогое сокровище в мире.

Снова вдох и теперь голова поворачивается к той, на ком короткая пробежка по пустоши оставила наиболее заметный след. Ведь она не могла отпустить их просто так, да? Возможно, Мариса будет вспоминать этот момент, как один из тех, когда они еще легко отделались. Но сейчас вместо мыслей в голове было пусто, а по телу растекалось тягучее раскаленное железо. Ссадины до сих пор не беспокоили девушку, разве что тот вчерашний гекконовский ожог на спине, на который она опрометчиво улеглась.

Взгляд Рисы сверлил медика, нависшего над Ким. Выкарабкается? Конечно, выкарабкается. Непозволительная роскошь для мамочки бросать своих чад на произвол судьбы. Она может бы и рада остаться там, только вот кто же ей позволит? Легкая ухмылка появляется на лице девчонки. Закрыть глаза, глубокий вдох...

- Выпить?! Серьезно? - охотница даже приподнялась на локтях, чтоб посмотреть в сторону, откуда шел голос, мокрая бутылка при этом скатилась на колени, - два дня?? - похоже, все удивления только начинались, - надеюсь, у вас большой бар, ребят.

Не смотрит. Молчать если, глаза откроет. Подать голос, по голосу и поймёт что не так что-то и опять же глаза разомкнет, но до этого момента можно с близится, там секунды полторы ему что бы понять что происходит, к этому моменту Призрак уже будет рядом, а лезвие в горле у пирата. Скольким Призрак в своё время шеи перерезал, ни один не крикнул тревога - только хрипеть и могли. Здесь у пирата и этой возможности не будет.

Делает пару шагов навстречу, затем прокашливается прикрывая кулаком рот и пытается говорить как Горбатый, не на секунду не замедляя движение вперед:
- Че не спишь?, - вопросом на вопрос отвечает Призрак Горбатого, становясь все ближе, как сама смерть к пираты.

А затем, за мгновение как в открывшихся глазах появится осознание, рвануть вперёд, левую руку положить на запястье, препятствуя сторожу вынуть саблю, всем весом своего, исхудавшего от рабской жизни тела, прижать врага к стене, ну а правую, с кинжалом, вогнать в шею и хорошенько там пошерудить.

- Вот тянет вас в говносборники, словно в бордель, - бурчал себе под нос Хорь, стараясь дышать поменьше, а лучше - совсем не дышать. В смысле, не то, чтобы "совсем", но чтоб не воняло.

А потом вроде наткнулся на что-то в темноте. Аж сердце екнуло тоскливо.

И зажужжало как-то нехорошо.

Нет, не зажужжало.

Зарычало как будто.

Лекс понял, что будет жить, следующие секунд тридцать так точно, когда пропало ощущение тянущейся к горлу зубастой пасти. Кто б знал, что знаменитое шестое чувство, третий глаз, паучье чутье или что это вообще, можно пробудить таким вот образом. Давно бы прогулялся в сопровождении пары пулеметчиков по местам повышенной аетивности мутофагов еще в Развале.
Тушка еще не осела на землю, когда Грин потерял к ней интерес. Если конечно можно назвать интересом желание не стать ужином для конкретной особи... В руке появился второй патрон. Взгляд за спину, где своих собачек добивал мек, на фронт, где пара не очень старых, но матерых искателей доказывала превосходство своего вида в пищевой цепочки пустоши. Происходящее же впереди доказывало, что удача распространяется на всех искателей разом, а не только на одного случайного доктора. Однако то могло значить, что задницей фартуна повернется то же ко всем сразу. Хорошо, что Лекс не верил в бога, иннопланетян и удачу до кучи... Похоже пока вторая ампула не пригодится. Повезло пустоши...ха...

Даад:
"Дочь Тьмы". "Слышащая". "Шепчущаяся-с-Духами".
А они называют тебя шлюхой. Они не послушали, когда ты предупредила о "крови". Не послушали и тогда, когда ты клялась, что в смерти графа невиновна, и что его отравили, и никаких лазутчиков ты в замок не впускала и просто не могла впустить, потому что находилась в крошечной комнатушке при кухне всю ночь, а наутро тебя выдернули из постели и начали бить и обвинять в содействии мятежникам.

Все твои слова - ложь. Ведь ты - ведьма.

Пастор, адепт Святого Колеса, зайдя в твою темницу, попросил сознаться в грехах, потому что Всеблагой видит и знает всё. Он попросил признать свою вину и уповать на милосердие.

Но ты почему-то знала, что даже если ты признаешь себя виновной, никто никуда тебя не отпустит.

А потом в твою камеру зашли два бугая в тяжелых стеганых куртках, схватили под руки и повели по темному коридору в какие-то подвальные помещения. Отворилась тяжелая дверь, звякнул железом запор за спиной. Перед тобой был зал пыток, в центре его - "священное колесо". Под ним - широкое ведро.
"Для крови?" - промелькнула встревоженной пташкой мысль в твоей голове, - "или для испражнений?"
Палач - щербатый коротышка с жилистыми белыми руками, держащими толстый железный прут - зловеще ухмылялся.

Они ведут тебя к колесу, кладут на деревянные спицы руки и ноги, связывают их накрепко. Им плевать на то, что и как ты говоришь. Они выполняют приказ. Они верят, что ты - убийца и заслуживаешь мучений.

Тебе сломают руки и ноги и оставят гнить.
Может, лучше бы сожгли? Обычно же сжигают ведьм, разве нет?

Никто больше не задает тебе вопросов, никто не просит сознаться. Кажется, вопрос с твоей виной уже решен, и дальше дело за малым.

Однако стук в дверь прерывает священнодействие. Стражник сдвигает засов, и в комнату входит молодой человек в черных одеждах с изуродованным шрамами лицом. За ним плетется чернокожий карликовый человечек в красном плаще.
Он восклицает:
- Это она, - тыча в тебя пальцем, отчего тебе становится не по себе.
Ты, конечно же, понятия не имеешь, кто такие Инквизиторы, но замечаешь, как сразу же напряглись твои пленители, как нервно сглотнул палач.

Донтос:

Графиня, конечно же, была против.
Однако сопротивляться не стала, высказав свою неприязнь прищуром, полным презрения, направленным в сторону пигмея. Пигмей, в свою очередь, никак не ответил на внимание особы голубых кровей и, согласившись впредь не вмешиваться, поторопил:
- Неладное творится. Нужно спешить.

Вы поспели как раз вовремя. Девушку привязали к колесу и уже, судя по всему, собирались перебить ей кости, когда вы ворвались в комнату пыток.
Пигмей аж чуть не подпрыгивал от возбуждения. Ему эта девочка приглянулась еще до того, как он её увидел.
Что-то тут не так.

На ушибы и ссадины охотница перестала обращать внимания еще несколько часов назад. Когда потребовалось снять майку для того, чтоб Грин мог обработать раны, и верно подметил, что терпеть она умеет. Кажется так. И тем более... тем более! Когда смердящая пасть норовит урвать сочный кусочек тебя, дела до таких мелочей совсем нет. Вероятно, позже, когда можно будет позволить себе расслабиться, Риса распластается на горизонтальной поверхности и прочувствует каждое самое мельчайшее напоминание о пройденном этапе огромного приключения, начавшемся еще до выхода за барьер. Но только, когда такая возможность предоставится. Если предоставится. Если она добежит.

Стиснув зубы, кажется, в сотый раз за сутки, охотница рывком приблизилась к твари, впервые с момента старта оказавшись лицом ко всей группе, и резким движением руки, уже сжимающей большой клинок, покончила с собачьими мучениями.

На мгновение девушка окруженная трупами мутантов застыла, возвращая себе фокусировку на основной цели. На вновь покрывшейся пылью коже блестели капли, местами собирающиеся вместе, размывая дорожку, словно подчеркивая всю бесполезность проведенных в душе последних минут в Развале. Небрежно охотница смахнула пот со лба и сплюнула, что не слишком-то помогло избавиться от кучи песка во рту. Рука в перчатке продолжала слишком сильно сжимать клинок, каждая мышца была напряжена в ожидании очередного рывка, чтоб продлить одну незначительную жизнь хотя бы еще на несколько шумных ударов пульса, бьющих по ушам.

Охотница воспользовалась заминкой, чтоб осмотреться. Кажется, все живы, если Мариса удосужилась верно прикинуть общее количество участников процессии. Посторонний шум слился с общей суетой, но когда все стихло, уши зацепились за чью-то реплику, сулящую скорую передышку. Осталось совсем немного. Ноги девушки сами понесли ее вперед.

Джерри за все время своей куцей жизни повидал ну так нормально. И в том, что такое страх, он помалу разбирался. Короче - когда что-то там где-то там заблокировало чего-то там, и эмпэха просто утихла, а спуск просто застыл, как влитой - вот тогда-то Джерри и обделался по полной. В голове завертелось: "Блин, только бы не ролик стерся. Только бы не ролик стерся. Может все-таки курок чем-нибудь зажало? Так, че там, разбирать, доставать, УСМ точно перебирать..." Правда, тут же дошло, что сейчас как-то ну вот совсем немножечко не до того. Щас ногу нахуй откусят, и будет совсем не до того.

Мобилизованное тело же как-то само собой встало, закинуло за спину уже бесполезный пистолет-пулемет, достало Беретку и даже приготовилось стрелять в сторону дичи, очень старавшуюся укусить Рису. Правда, тело было еще не очень умное, и явно старалось накосячить - автомат болтался кое-как, от резкого вставания потемнело в глазах, а свести целик с мушкой в цель на расстоянии менее десяти метров Джерри пытался правой рукой, как настоящий дуэлянт. Ну хоть выстрелить получилось.

Лекс смог ощутить на себе всю полноту удовольствия от отсутствия в его расписании, еще в старой жизни, пункта по приобретению навыков ближнего боя колющими предметами, т.к. нулевого уровня подготовки явно не хватит для выживания в пустоши. Надо будет взять на заметку- справиться у Рисы или Жнеца о проведении индивидуальных занятий для отстающих... если каким то чудом выживет, конечно.
Зубастая пасть, маячущая перед лицом по логики вещей должна была вызывать желание кинуться на утек и бежать, покуда хватит сил, вот только бежать было не куда, за спиной считай стена, пройди через которую с вероятностью в 99,9% умрешь. Потому, почувствовав, что загнан в угол... Доктор, как и загнанная в угол крыса, в отчаеннии бросается в лицо оборзевшему преследователю.
Шаг вперед, на встречу тваре и, если игла вновь уйдет мимо, то... у людей ведь то же есть зубы, верно? А уж а у Искателей тем более.

Успев чертыхнуться, охотница шустро сгруппировалась, проклиная покинувшего бренный мир накануне вечером Косого Билли. Если бы не это засранец, главной проблемой занозы Миллер сейчас было бы нежданное предложение руки и сердца, ну и пара ран на нерадивом женишке. Но нет, приходилось виртуозно уворачиваться от смерть несущих клыков мутофагов, причем с пока весьма и весьма завидным успехом. Только вот это была лишь первая волна. Что там будет дальше? Что-то подсказывало, что новичкам еще выпадет случай пожалеть, что пытались дать отпор этим прекрасным созданиям.

- Херушки! - рыкнула Риса, разобравшись с одним псом. Но второй не собирался дожидаться, пока противник выработает стратегию, легко проигнорировав павшего товарища. И нужно было закончить с этим, прежде чем начать сопровождать свои ликующие выкрики оттопыренным средним пальцем в сторону поверженных.
В руке оставалось еще одно лезвие, и оно незамедлительно направилось прямиком в цель, делая круг справа налево, чтоб воткнуться в тощую, но мощную шею. При попадании, это могло увести тушку левей, тогда когда сама Риса подалась вправо, пытаясь увернуться, не дожидаясь того, живым приземлится пес или уже нет.

- Твою ж...! - крякнул Алекс, когда вместе с наседающей тушкой собаки-переростка из его груди вихрем выбился воздух. В своём первоначальном плане Лоу всё-таки преуспел (хотя бы по той причине, что до сих пор был жив), но вот вес четвероногого засранца мек явно недооценил. Подминающаяся рука жалобно стонала от натянутых сухожилий и гнущихся костей - нужно было срочно выходить из-под мертвого зубастика. Последние мысли уже пронеслись на инстинктах, нежели появились в результате какого-то анализа. К слову второй пёс, продолжающий прыжок, никуда, сука, не собирался пропадать! Коротко говоря, ситуация стала немногим лучше, нежели пару секунд назад.

Пока равновесие ещё не безнадёжно потеряно, Алекс постарался воспользоваться движением падающего тела, чтобы увести его мимо и вдоль себя, а не встречать лбом. Вроде подобные приёмы были в довоенном искусстве борьбы - дзюдо. Вот только Разводнику это движение подсказало не дзюдо, а тысячелетия эволюции, закреплённые в лихорадочно работающем мозгу и взвинченных мышцах.
План в теории был хорош и тем, что мёртвая тушка своевременно работала и как щит против второго пса, но тут уже всё зависело от манёвренности и сообразительности последнего. Если получится увернуться, то там уже можно будет полностью уделить ему внимание.
- Господи, что за день.

Хворого тактического образования для юного бойца хватило, чтобы понять - строй рассыпался. Обостренное чувство опасности определяло круг окружения как слишком узкий, а треск акээма был достаточно далек, чтобы обозначить - как минимум Ким отцепилась от веселого паровоза. Поначалу, конечно, хотелось, остановиться, красивой коробочкой отойти назад, забрать пассажира и пойти дальше. Но это было лишним. Во-первых, с Ким наверняка "потерялся" еще кто-то. А даже если и нет - у нее была легкость передвижения, опыт и автомат, во-вторых. А в-третьих - на самом деле посыпались вообще все и вся.

Впрочем, все это было уже вторично. Случилась главная беда - Джерри, как это называется на армейском сленге, проебал вспышку. Его цель как-то сама собой отстрелялась, побилась и рассеялась, и юноша даже смог получить краткую передышку, чтобы переключиться на отсечку. Но тут неожиданно откуда-то с траверза дыхнуло жаром опасности. Джерри повернулся, но было уже поздно - собакен уже грациозно и эффектно взлетел, хищно выбрав цель. Уилсон только и успел, что выдать короткую очередь и упасть на правую ногу, как мешок с дерьмом, и даже умудрившись в падении еще раз нажать на спуск. Судя по тому, что жизнь перед глазами проноситься не стала и он еще не умирает, юноша уже более элегантно развернулся на спину, отчаянно надеясь увидеть хоть что-то. Вставать времени уже не было никакого.

Не торговцы, это стало ясно как только вышли из-за бархана. Глинобитные дома, убогое хозяйство. Кто-то еще живет в таких условиях, надеясь непонятно на что. Только плечами передернул Шрам, очень странные дела, вряд ли их бог более милосерден, чем бог северян.
Впрочем, Недомерка ничего не смутило, он всё равно решил узнать, кто же это живет в доме, нагрянуть, так сказать, в гости, в полуночный час. Почему бы и нет, ему ведь все рады. А он рад всем, душа-человек.
Скулит пёс на привязи и Шрам его вполне понимает - чем громче ты брешешь, тем быстрее свою смерть приближаешь. Опасно задирать Братьев. Животные это чувствуют наверняка. Люди - куда реже. Стучит Недомерок в дверь, позади него Шрам, словно тень. Вороненый клинок не дает отблеска в кромешной тьме, он уже в руке, он уже смотрит в щель дощатой двери, готовый воткнуться в мясо того глупца, что спрятался. Думает, будто он скрылся незаметно. Достаточно короткого движения и прольется кровь, своё дело Шрам знает.
Старик заговорил. Называет себя псом. Это правильно. Смотрит на Сороку, видимо решил, что молодой и зеленый будет более милосерден к ним. Умён старик.
Сорока и правда не успел уйти, как-то незаметно следом увязался. Теперь уже странно уходить. Шрам положил руку на плечо молодому брату, качает головой, мол, уходить не стоит.
- Правильно, старик, - говорит Шрам тихо. - Ты - пёс. Бегун - идти вперед, - показывает пальцем за дверь. Даёт понять, что засада так же очевидна, как и белые нитки на черной парче.
- Говорить. Почему бегун. От кого бегун. Быстро, - рукой сделал жест упреждающий. - Спокойно говорить.
Опускается ладонь теперь на плечо Недомерка. Нетерпелив Брат и жесток. Ни один цепной пёс не хранит в себе столько жестокости к людям, как этот невысокий человек. Это знает Шрам очень хорошо и спустить его на крестьян будет так же пагубно, словно спустить на них русло горной реки. Жестоко. Неукротимо. Неостановимо.
- Говорить, не мешкать! - добавил еще раз, понуждая к действию.

Руки Хоря суетливо забегали по карманам, а сам он, быстро облизав сухие губы, осклабился. Вид он имел почти что совсем уж честный, только глаза бегали, скорее по привычке, выискивая пути отступления.

- Братушки, что ж вы набычились, словно я своих щемлю? Подумаешь, сохранил безделушку, чтобы мимо общака не прошла. Конечно, в бою добыто, в общак отдато, вопросов нет, все по закону. Мы же братья, по оружию, все такое, верно, Мышь? Верно, конечно, верно, братюнь! Зеленый, Вьюга, че ж вы молчите? Борода, дядь, ну хоть ты скажи Черепу, чтоб глаза кровью не наливал. Я ж не против, сейчас все достану! Делиться надо, спору нет. Я к чему. Вещь-то ерундовая, статуйка золоченая, вроде баба сиськами сверкает. Щас делить начнем, так здесь я вижу братьев умных, зрелых. Хладнокровных! А ну, как вернутся горячие головы? И пойдет дележка: "А чё это ты, Череп, себе сиську оставил, корешу своему Лейтенанту пизду отдал, а мне всего лишь жопы кусок?". Это я поножовщину не люблю, мокруха не для честного вора. А некоторым только в радость. Вот веселья-то будет, перерезать глотки братушкам, так в город и не попав, скажи, Зеленый? Вон, Зеленому плохо, а вы бабу с два пальца размером делить решили. Поможет она Зеленому? Да нихрена! А вот если за ворота попасть, да толкнуть ее кому надо, причем целенькую - озолотимся же! И Зеленого вылечим, и Вьюге тюбитейку купим, а то и целую чалму. Тебе, братюнь, золотые пальцы на лапу вставим, ну! А тебе, Черепок, любую бабу, какую захочешь. Я лично все организую. Ну, мир, братва?!

Чем дольше Хорь заливался соловьем, тем смелее становились его речи и тем больше он сам себе же и верил. Вот уже смотрит и не затравленно, а заговорщически, подмигивает "братьям", улыбается, что сребрянник на солнце. А по карманам-то хлопает медленне, вроде как и вот-вот и достанет, а все больше то локтем Бороду в бок дружески ткнет, то кого по плечу ободряюще хлопнет. То руку протянутую за ценностью пожмет по-деловому.

Так-то вор дураком не был и сбросить рыжуху был готов в любой момент. Более того, загнать ее за настоящую цену городским барыгам он был бы только рад. Но вот прямо здесь и сейчас выдавать статуэточку (как бы она там не выглядела) за просто так... он почему-то не мог. Если всерьез трясти начнут - тогда конечно. Но - еще не сейчас. Еще немножечко. Хотя бы до города донести...

      Вьюга молчит, как будто ему наплевать.
      Хотя это не так.
      Просто для него звон золотых — пустой звук. Там, где он вырос, ценились кони, которых ты украл, и уши врагов, которые ты отрезал. А та часть его, которая желала дом, женщину, семью — все то, что можно купить на золото в мире железных людей — та часть умерла, словно отмороженная рука.
      Что ему было нужно? Нож и горло, в которое его можно вонзить. Хорошая еда и хороший доспех. Отряд, потому что один в поле не воин. Да и все. Шлюхи, украшения, кувшинчик монет на безбедную старость — это все было не для Вьюги.
      Потому он не чувствовал, что новичок обидел чем-то лично его. Взял какую-то побрякушку? И хер с ней.
      Но братья могли решить иначе.
      Могла начаться свара.
      Всякое могло начаться.
      Борода ранен, Зеленый слаб, Лейтенант молод.
      И, оставаясь посторонним наблюдателем спора, Вьюга нарочито расслабленно следил за руками Хоря, за его плечами, за его ногами.
      И готовился убить его так быстро, как это возможно.
      Потому что они были Братьями слишком долго, а Хорь — слишком мало.

Не успел Лекс оценить свои возможности к оказанию помощи ближнему по средством введения дозы транквилизатора в организм образца фауны, что решил закусить Дрейком, как в очередной раз Искатели показательно продемонстрировали, что действуют куда быстрее, чем некотрые думают и оценивают. Не выработана еще мышечная память, не появилось необходимых рефлексов, вот и получается что только патрон достал, а Ким уже была не месте и принялась за истребление тварей. В прочем долго грустить о своей бесполезности Лексу было не дано, т.к. в следующую секунду прямо перед ним возникла приветливо скалящаяся пасть. Благо патрон уже в руке. Сделав чрезмерно сильный размах, словно при броске мяча, буд-то бы казалось что так шансов на удачный исход схватки больше, Лекс нацелил иглу прямо в...куда-то в тушку псине, ибо не привык доктор работать с настолько подвижными целями. Обычно пациент смиренно ждет своей дозы, ну или не очень смиренно, но крепко удерживаемый или связанный, а тут... И замереть отказывается, и руку откусить норовит.

Продолжала бежать и слышать происходящее позади. Если доберется, этот звук станет самым страшным кошмаром. Не страшные псы, не выстрелы над головой, не свист пуль, пролетающих у уха, а звук позади, когда бежишь и уже не знаешь, почему не оглядываешься, потому что нельзя или потому что страшно обнаружить, что ты уже не первая, не последняя и даже не по середине. Но пока раздавались выстрелы и звуки борьбы, а не жадное мокрое чавканье, все обстояло не плохо.
С первым представителем местной фауны, посягнувшим на честь новоиспеченной искательницы, удалось справиться, и теперь, как и заведено, задание должно усложниться. Очередная партия приключений не заставила себя ждать. Риса на лету оценивала свои шансы не только избежать контакта с челюстями, но и в значительной мере самой задеть псов. Ну, как оценивала? Взгляд вверх, взгляд вниз, несложная логическая цепочка. "Если цапнет за ноги - бежать не смогу. Не смогу бежать - сдохну." Всё. Такое даже Миллер было по плечу. Необходимо было проявить чудеса ловкости, раз чудеса смекалки самоисключались.
Других особей по близости заметно не было, видимо, распределились по остальным, поэтому Риса пригнулась на бегу и отскочив кубарем перекатилась в сторону, надеясь, что и этот маневр удастся, а уж коли жива будет, то пластины с ртутными сердечниками тут же настигнут свои цели.

Увидев краем глаза трюк Дизеля, Разводник не мог не хмыкнуть от гордости за мекаников. Воистину, воображению нет предела - особенно, когда дело касается убийства мутантов.
Продолжая отстреливаться, Алекс обнаружил, что пистолет щёлкает в пустоту - кончились патроны. Своевременно, учитывая, что за спиной послышались подозрительные шорохи, а волосы на затылке встали дыбом. Адреналин в такие моменты творит чудеса с человеком, позволяя бегать быстрее, прыгать выше и бить сильнее. Разводнику адреналин позволил за секунду перебросить первый пистолет в левую руку, а освободившейся - выхватить второй. Полуоборот и небольшое внимание на Лекса Грина. Перед глазами предстала метафорическая жопа виде двух зубастых пастей рядом с носом Алекса и одной - не менее зубастой - напротив доктора.

Наверное, никто не обвинит Разводника в том, что он решил сначала разобраться со своими тварями, а уже потом помочь Лексу. Не то, чтобы это был страх за свою жизнь (хотя и к героям-альтруистам Разводник никогда бы себя не отнёс), но простой анализ будущей ситуации подсказывал, что раненный Лоу плюс раненный Грин - это лучше, чем мёртвый Лоу и чуть позже мёртвый Грин.
Разводник резко остановился и, мало того, шагнул вперёд, готовясь встретить первую прыгнувшую тварь собственной массой и обзавестись несколькими шрамами. Правая рука выставлена вперёд, указательный палец настойчиво жмёт на спуск, заставляя выплёвывать пулю за пулей.
- Тоже мне большие псы. Я сварочные аппараты в три раза тяжелее тягал!

По мере того, как развивались события, глаза охотницы становились все круглей и круглей, от полной схожести с монетками их останавливал только мешающий обзору песок, поднимающийся то тут, то там, то благодаря мутантам, то шустрым искателям. Фишку с кислотными бомбами Миллер тоже успела оценить и одобрить. Вот уж воистину крутая мера против кучки несущихся на тебя воинственно настроенных... кого-угодно.

Когда Ким отделилась от группы, раскрыв позицию Рисы, Миллер ни на секунду не стушевалась, и заняла ее место. Отличная возможность бежать чуточку быстрей и развязать себе руки на случай, который вот-вот должен был предоставиться, ведь дело стремительно набирало обороты. Собак по прежнему было слишком много, и Искателей на всех не хватит, разве что в том случае, если каждая из микростаек займется желанным обедом и отвлечется от оставшихся живых мишеней.

Стреляющих было достаточно, впрочем, в следующее мгновение опытных сопровождающих слегка отвлекли. Мариса сильно сжала зубы, убеждая себя продолжить бег, а не остановиться, чтоб помочь остальным. По ее прикидкам остальные мутанты в любом случае займутся свободными мишенями, чтоб каждый мог урвать себе по кусочку. Оставалось надеяться, что в их повадки не входит набрасываться целой стаей на одну единственную жертву, ну или на то, что в карманах искателей найдется еще не по одному сюрпризу для незваных гостей. Судя по всему, хоть эти товарищи и походили на собак или волков, повадки их в значительной мере отличались. Что знала Миллер о НОРМАЛЬНЫХ стаях? Выстрелы бы их испугали, их бы испугала боль, а эти продолжали переть напролом. Как зомби. Страшно. А после предупреждения Грина стало еще страшней. Только времени стучать зубами и беспокоиться о гуле, стоящем в ушах от эмоций не было.

Выйдя вперед, Миллер потеряла возможность видеть, что происходит с остальной процессией, и, возможно, оно даже к лучшему, пусть и цинично, но так будет меньше желания тормозить. По ее прикидкам, чтоб продолжить двигаться вперед, нужно было всеми силами избегать контакта лоб в лоб, и это, возможно, было бы проще провернуть, если бы позади не было остальных. С технической стороны, конечно, очень даже хорошо, если мутант не вцепится в твою сочную ляшку и, пробежав мимо, отвлечется на другую жертву, но со стороны человеческой Риса никогда не провернет такую вещь без прямых на то указаний, да и в том случае едва ли. Позади кто-то продолжал стрелять, а значит её выход придется на тех, кому посчастливится увернуться от пули. Охотница оперативно перевооружилась лезвиями, что выдал Жнец, и дотронулась до клинка на бедре. Жест-привычка, чтоб убедиться, что выхватить нож выйдет в любой необходимый момент и это не займет и мгновения.

Зубастая пасть возникла достаточно неожиданно, как раз в тот момент, когда выстрелы позади стихли. Кто-то был уже занят, кто-то перезаряжался... "Не успею", подумала Риса и вскинула руку с ножом, приготовившись хорошенько пластануть по твари, провернув обманный маневр.

- По-о-берегись! - если все выйдет, то кто-то позади может и запнуться о здоровую покалеченную тушку, и Миллер очень надеялась, что этой тушкой окажется не она.

Разводник, конечно, принял на учёт предостережение Грина, но к сожалению сложившаяся обстановка не позволяла особо смотреть под ноги. Выбирая между "подцепить теоретически опасный цветок" и "познакомиться с зубастой челюстью", Алекс долго не колебался.
Выстрелы из пистолета, как и полагалось, не отличались особой эффективностью на большой дистанции, но зато получилось зацепить подбежавшего почти вплотную пса. Сложив два и два, Лоу решил и дальше сосредотачиваться на опасно близких целях - сохранять спокойствие и не спускать в панике всю обойму ему помогала скорее природная выдержка, нежели военные умения.
- Боги, ну и ритм, - подумалось Разводнику после того, как ему выпал случай лицезреть действия Ким. У самого Алекса от обычного то бега со стрельбой начало болеть в боку, не говоря уже о хаотичном дыхании, а эта девица умудрялась бежать с резкими остановками, стрелять, метать гранаты и чёрт знает что ещё. Неужели это обычное дело для Искателей? Она вообще человек?

"Как остановить взросление, это больше не весело?" - настойчиво вертелось в голове у Джерри, пока он пытался в очередной раз вытащить свою бестолковую жизнь из дыры, в которую обычно не залезают. Да уж, и вправду не весело. Пот течет по лицу, смешиваясь с песком и образуя противную кашу, забивающуюся в глаза и в рот. Отчаянно горело нутро, то ли от наркотика, то ли от адреналина. Кажется, что стоит выдохнуть - и можно выдать пламя не слабее, чем у ранцевого огнемета. Ствол мельтешит вместе с местной фауной и стрелять, получается, по сути, наугад.

Хотя, похоже, собакены стремительно приближались, так что насчет попаданий особо можно не переживать. Возможно, стоило переживать, что на противоположной от тебя стороне ситуация складывается не лучшим образом. Однако перевести огонь, оголив свой участок, Джерри просто не мог - заложенная подготовка пока что была для парня ведущим уставом для действий. Уилсон продолжил настойчиво долбать одиночными по групповой цели, которая внезапно стала парой, а затем и вовсе сократилась до одной. Впрочем, ликовать было некогда, да и не к месту. Джерри продолжал долбать...

Как не хотелось задержаться на пару минут и собрать себе гербарий, что бы потом в тишине и покое поизучать под микроскопом то, что породила эта проклятая земля, от подобной затеи пришлось отказаться... врят ли искатели согласятся притормозить и дать медику время на сие увлекательное времяпрепровождение, даже во имя науки, да...
А вот наиболее интересный экземпляр...жаль инструменты не при себе, так бы возможно успел наклониться и быстренько подрезать цветочек.
Мечты мечтами, под ноги смотреть конечно дело правильное, но иногда и вперед поглядывать не мешает, не на прогулки... Картина представшая мягко говоря не радовала. А что остается делать безоружному и, по сути, бесполезному в бою бедному доктору?.. Вот Пиро наглядно продемонстрировал, что Фарма могет. Надо будет потрясти коллегу по поводу состава столь эффективного средства защиты от агрессивной фауны. Да и кидаться склянками выглядело куда более простым делом, нежели стрельбой на ходу по движущемся мишеням. Все же хорошо что оружия в руки не дали, а то точно решил бы поучаствовать в этой игре и вытаскивай потом свинец из своей ноги или ноги товарища и не свалишь ведь на отстреливающихся мутофагов.
- Не ходи по цветам. - Выждав, когда Алекс отстреляется, отвлек на мгновение его внимание, кивнув на "цветочки", усеивающие дорогу. Возникла идея: лабораторная работа, метод - наблюдение. Внимательно осмотреть поле боя на предмет собачек, что умудрились наступить на эти чудесные представители флоры.
"А что ты будешь делать, доктор, если кто-то из этих красавцев потянется к твоей шеи?" Обычно Лекс решал появляющиеся перед ним проблемы при помощи мозгов, скальпеля, клизмы, да антибиотиков. Но текущая ситуация ставила под сомнение эффективность почти всех этих методов. Ну...скальпелем можно отмахнуться попробовать, да вот только добеги еще, попроси выдать инструмент... что ж, значит мозги. Дано: мутофаги...мм..буйные собаки. Уже близко. Что-то... Буйный пациент. Эврика. Рука тянется в карман халата. Ларс подкинула ему парочку патронов транквилизатора для усмирения Жнеца...на всякий. Так почему бы, если прижмет... Конечно человеческой дозы на такую тварь не хватит, но что то подсказывало, то, что предположительно должно было завалить ЕГО, хватит на целую стаю таких вот мутантов. Как то и уверенности в себе в качестве боевой еденицы (ха-ха) чуть прибавилось, когда знаешь, что есть чем огрызнуться.

А потом их выпустили из-под холодных струй водопада, дали мягкие полотенца и вернули сухую одежду. Кажется, кому-то даже руку подали, чтобы удобнее было на берег вернуться, но Рю не был в этом уверен. А потом началась потеха в кабаке, с мясом и яблоками, с вином и весельем.
Гулял и смеялся Сайго Рю, слушал про грядущие экзамены и испытания. Кто одно говорит, кто другое - так и понял юноша, что либо нет ни у кого правды, либо ждёт их всех что-то свое и готовься или нет - не будет с того пользы. А потому выбросил он мысли все о предстоящем дне и присоединился к группе стражей, что потихоньку шутки рассказывали из своей стражьей жизни. Одного Рю послушал, другого, третьего. А затем нашел того, что ему этим утром волосы поджёг и его тоже послушал.
А после того - свою рассказал. Про грозного князя Ивару, что правил на востоке. Про справедливость его, про то как давал князь приют тем, кто в нем нуждался. Как у него обучали способных детей. И про то, как нещадно гнали тех, кто не оправдывал ожиданий правителя. Кто осмеливался осуждать его решения. Кто не мог работать на благо господина. Передохнул немного, легкого вина выпив, а затем еще одну шутку припомнил, про мальчишку лет пяти, что лежал в кустах, глядя как горят стены дома в котором он вырос. Про то, как взлетают в воздух клочки бумаги, вспыхивая и исчезая. И про то, каким теплым бывает пепел, когда ходишь по нему голыми ногами.
Славно повеселился!

Холодная горная речка подобна обжигающей лаве. С гор несет она свою чистую ледяную воду, чистую как Пустота, и как Намерение истинного сына дзэн. Выдержал испытание стойко - холода не существует, ведь так? Он только иллюзия, порожденная слабым и заносчивым телом, таким ранимым, и таким привязанным к бренности земной жизни. Просветленный подобен тому, кто познал, что такое настоящий хлопок одной ладонью - беззвучный звук. Как и такому человеку ему больше не требуется понимать других звуков - тишина для него вмещает все звуки вместе. А значит зачем приделать столько лишнего внимания этой шелухе мира, этим путам души, если ты уже чувствуешь Пустоту? Если ты сам - Пустота, хоть и обернутая в плоть? Подобно тому, как одно зеркало отражает другое, ты отражаешь мир, и проходишь сквозь него нетронутым скверной.

Цзинь Жолань

Закрыла глаза от ужаса и увидела седую мать. Она говорит: "Цзиня, доченька, цветочек мой. Сожми кулаки". И ты сжала. А она говорит: "Цзиня, девочка, золото моё. Теперь кричи!" И ты закричала. "КИАЙ!", "ИИИЩЩЩ!!!" и дальше по списку. А седая мать и говорит: "Цзиня, кровиночка моя, орхидея орхидей. Разжигай внутренний огонь!" И ты разожгла.

Кто я? Всему в нашем мире присуща двойственная природа, единство простоты и сложности. А стало быть и я невероятно сложен, состою из сотен мельчайших элементов.
Я - дерево. У дерева есть листья, кора, сердцевина, корни, оно меняется вместе с веснами и осенями. И я меняюсь.
Но посмотрите на меня с небес, где среди облаков живут драконы, и вы увидите маленькую, меньше муравья, точку на фоне тысяч таких же точек.
Я - капля дождя, неразличимая, пока не упадет на нос, летящая в вечность по воле суровых ветров. И я меняюсь, меняя форму в полете, лишь чтобы разбиться, коснувшись земли.
Я дерево. Я капля. Я - путь семени от земли к небу. Я - путь воды от небес к земле.
Я - лист на ветру, ибо сочетаю в себе сложное и простое.
Но также я ветер, который уносит всех нас, потому что стоит ли разделять руку и оружие? Я орудие судьбы, а значит могу быть судьбой.
Так кто же я?
Окунаю кисть в чернильницу. В сущности всякое действие несет в себе черты каллиграфии, а каллиграфия заключает в себе всякое действие. Я - Слово. Потому что все мы со временем обратимся в знаки на бумаге, и то, как нас назовут потомки и будет нашим настоящим именем. Я дерево. Я капля. Я лист. Все сразу.

Наконец, я готов. И осторожно черчу иероглифами...

"Я капля воды,
Я дерево сакуры,
Я лист на ветру."

"Нахер мне вообще эта штука с собой", - подумал Шрам, отбрасывая арбалет. Уже который раз никакого толка. Если где-то волшебники не продают рабочие глаза, то пора бы смириться и перейти строго к ближнему бою. Всё, отстрелялся.
Хорошо, конечно, стоять подальше, стрелять себе в удовольствие, пока другие впереди секирами машут, но теперь это не про Шрама. Так что взял в руки щит, взял свой меч и пошел рубить псин. Теперь поближе стало видно, что не демоны какие-то и не тени, а просто шакалы-людоеды. С такими справиться можно.
- Эге-гей! Бей, братва, не жалей!

Вместо таблички "Добро пожаловать домой", новоиспеченных искателей поджидала стая каких-то песочных тварей, эффектно вырывающихся на поверхность, осыпая радиус вокруг невидимой завесой. Охотница усмехнулась, знали бы раньше, каких тут тварей поразведется, поразвели бы их еще раньше, чтоб не тратиться на все эти киношные спецэффекты. Взяли одного здорового песочного мутофага и пусть он себе охотится, или думает, что охотится, а вы снимайте, снимайте. Хотя, вероятно, водись на земле в то время такие красавчики, то пришлось бы выдумывать что-то посерьезней. Незадача.

Да, Риса не особо-то умела здраво и расчетливо мыслить, больше полагаясь на инстинкты, которые ее редко подводили. Правда сейчас речь шла не о совсем привычном и размеренном укладе ее жизни, но при ней оставался приказ - самый первый приказ в ее новой жизни, умри, но выполни, и вместе с тем - острое желание жить, что с "умри", как ни крути и под каким соусом не подавай, сочетается плохо. Поэтому выбор был невелик. Беги, Лола! Беги и не пялься на фертиля, которые выдает дедуля Жнец в свои сто с хвостиком лет. Когда-то и ты так сможешь. Если добежишь...

Было бы слишком наивно полагать, что все ограничится песчаными гробоидами, само собой со всех сторон уже спешили товарищи похлеще, и в значительном большем количестве. Вот тут сюрприз, Миллер умела считать, и по примерным подсчетам несущихся на них бешеных псов было раза в три больше, чем Искателей, и раз в шесть больше, чем нормальных Искателей. Выглядели собаки внушительно. Однозначно. На какой-то миг Риса даже подумала о том, что неплохо бы раздобыть и себе такого щеночка, но потом решила, что подумает об этом и выяснит возможность попозже. Сейчас же нужно было что-то предпринять, вот только никаких указаний на этот счет им не давали. Или она пропустила их мимо ушей, что тоже имело место быть. В любом случае, метание ножей на бегу охотница практиковала, а попадание в живую мишень вообще было основным источником ее карманных расходов, оставалось только совместить одно с другим... и кто-то уже начал стрелять, и судя по всему кто-то не один. Оставалось пригнуться и надеяться, что какая-то часть патронов настигнет и остановит свои цели, а Мариса подключится, когда оставшиеся подберутся поближе.

В Развале, если ты мек и бежишь в окружении толпы вооруженных парней (и дев), то скорее всего ты центральная фигура миссии сопровождения, когда нужно что-то срочно починить, а милитари прикроют от любых бед. На какое-то неприятное мгновение Разводник так себя и ощутил, решая отдать весь бой опытным Искателям, а самому сосредоточиться на беге. И лишь когда до собак осталось не больше тридцати метров, что-то всколыхнулось внутри Алекса.
Я теперь и сам Искатель.

Эта миссия была не из разряда "прикрываем слабых, пока те беззаботно совершают прогулку". Слабым, включая Алекса тоже придётся выложиться на полную и начать уже огрызаться пистолетными и автоматными выстрелами. Собственно так Разводник и поступил, выпуская пули одну за другой на ходу и почти не целясь. Краем глаза он также следил за Лексом, но то была скорее формальность - напарник явно умел сохранять самообладание и упорно бежал вперёд.

Джерри понял, что что-то сделал не так, не тогда, когда на него явно крикнули что-то непонятное и даже некогда, когда его ускорили. А вот когда он подлетел мощным рывком вверх, по инерции пролетел пару шагов и плюхнулся мордой в песок, тогда да, тогда до бедолаги дошло: "Как же это так неожиданно получилось!?" Впрочем, встать-то он встал, и даже побежал, правда, дыхание безнадежно сбилось, и бежал он уже не так легко. Да еще вся голова была в песке (с другой стороны, Джерри можно было поставить крепкую тройку за маскировку). Тут же все стало не так: кепка на голове мешалась, флиска была слишком жаркой, рюкзак со спальником тряслись, дыра в штанах трепыхалась. А тут еще и эта фигня...

Джер вообще по жизни собак не любил, и эта нелюбовь явно была взаимна, что подтверждали события совсем недавно минувших дней и пара дырок в теле. Ну а тут... Как говорится, "это пиздец. А пиздец мы не лечим". Парень было на секундочку остановился и даже успел выцелить в откровенно не очень удобный прицеле собачки и пальнуть одиночным, как тут же отстал. Джерри поначалу даже как-то грустно стал догонять остальных, пока ему в голову решительно не ударило: "Бля, а ведь они же меня щас первым тут и бросят, если чего... Ну вот уж хуиньки. Вы еще со мной помучаетесь, сверхчеловеки". Боец прибавил шаг, вскинул пистолет-пулемет и начал, пусть и не очень прицельно, стрелять одиночными по левую руку от хода движения. Стрелять даже тройками не было никакого смысла - при таком мощном беге, как лоси на гону, ствол бы увело куда угодно, только не в цель. Лишь бы накинуться не успели.

Пока Макар отвечал, Лиза пристально смотрела ему в глаза. Ей важно было даже не то, что он говорит, а то - как. Она заметила перемену в нем, как-будто сперва он прятался, а потом решил выйти в солнечный круг из полумрака. И этот его внутренний "шаг" ей понравился. "Решил доверять, хорошо", - думала Лиза. Ей очень хотелось опереться на этого крепкого человека. И даже показалось, что она уже у него в руках - надежных, отцовских, добрых.
"Удивительно, - промелькнуло у Лизы, - он мне про нож в печень... почему именно в печень? туда вернее что ли?.. а я - как дома".
- Спасибо, товарищ Макар, - Лиза немного "нажала" на "товарищ", - Будем работать. Теперь нам нужно пойти на ярмарку и встать поближе к важным людям. Пойдем отдельно, встанем с трех сторон. Я, слева подойду, там обычно сюртуки и дамы, знакомые отца будут наверное, пропустят меня. Макар пойдет по центру. Только не рвитесь сильно, не привлекайте внимание. Просто найдите точку, где лица сановников хорошо видны. Вы, Георгий, идите справа. Там всегда движение. Осторожно идите. Осторожно, поняли? Если хоть какое-то волнение поднимется с вами, - я вас больше не знаю, вы из дела вышли.
Лиза задумалась... А дальше-то что? Как им дать инструкцию? Она отвела взгляд и увидела белую лестницу на Волжском откосе. Неожиданная иллюзия. Лиза застыла...
Солнце спряталось за облако и она вдруг ощутила отчетливо морской запах... И запах пороха. Перед глазами поплыл уже знакомый тошнотворный морок. Чужая память, которая все чаще преследовала ее смутным видением. Затошнило, закружилась голова.
Панафигина поспешно отпила кисловатой холодной жижи из кофейной чашки. Мерзкий вкус отрезвил ее и вернул в реальность.
- Ну-с, господа... - протянула Лиза неопределенно, - Задача такая...

Ошибочно было считать, что Искатели - то же люди. И это относится не только к Жнецу. Все они, уже что-то большее... или меньшее, смотря с какой стороны посмотреть. Сделав шаг через черту, обозначавшую границу того города, что остался позади, Лекс понял, что означали слова про отсутствия дороги назад. Не про возвращения к привычной жизни в Развале то были слова...
Эволюция - приспособиться, выжить. Откинуть лишнее, обрасти необходимым или умереть, дав дорогу тем, кто сможет. То, что казалось не правильным, уродливым, попросту бывшее мутацией, становилось инструментом выживания вида, рыба же, не сумевшая отрастить ноги, букашка, не сумевшая научиться дышать кислородом - сгинет вместе с такими же, ей подобными, а сумевшие - мутанты, неправильные, не такие, выживут.
Не сложно было догадаться, кто был слабым звеном в этом забеге - даже щадящий темп (конечно захоти искатели - давно оставили бы новичков далеко позади) заставлял медика немного жалеть о том, что не мог выделить в своем плотном графике времени хотя бы для занятий по бегу. Вероятно, скоро придется пожалеть и об отсутствии навыков стрельбы, плавания батерфлаем, возможности не дышать пару суток и летать...
Цыплята вылезли из скорлупки, осознав, что чудом дожили до своего рождения, не став омлетом задолго до того, как скорлупка пошла трещинами. Ну а теперь - держись матерых хищных птиц и молись о том, что бы они не решили взмахнуть своими огромными крыльями, оставив тебя позади... отращивай свои крылья, жабры, третий глаз, мощный клюв с двумя рядами острых зубов и пару стальных яиц...или стань закуской для хищников.

Услышав команду, Лекс даже немного обрадовался, что можно остановиться и перевести дух, хоть и пару мгновений... но радость была не долгой, ибо причина остановки была совсем не в необходимости набрать воды или отлить куму-то из "старших".
Оружия у Лекса не было, что в общем то, его нисколько не огорчало. Медик прицепился взглядом к Дрейку, которому отдал свою сумку. Вполне возможно, и его навыки могут пригодиться, а в этом случае, хорошо бы знать, где искать свои инструменты. Ну а пока... не мешать тем, кто уже отрастил пару клыков о обзавелся когтями, еще в скорлупке или уже давно летает в этом небе.

Пяти новеньким лезвиям нашлось место на поясе, рядом со своими родными, что не единожды выручали, став едва ли не продолжением рук охотницы. К этим придется привыкать, и как знать, получится ли. Знакомство вышло коротким, никто не станет ждать, пока Миллер исполнит свой привычный ритуал приветствия с новым оружием. Едва ли хоть один ее знакомый, будь то случайный прохожий, друг или любовник, мог похвастать таким трепетным вниманием, таким тщательным изучением, такой большой значимостью... хоть какой-то значимостью. За неимением возможности, Риса просто оставила точный отпечаток в памяти: как сталь холодит совсем не по девчачьи грубую кожу ее ладоней, сгиб пальцев, необходимый, чтоб чувствовать всю серьезность находящегося в руке оружия, чтоб чувствовать его суть, настроение... есть клинки, отличные клинки, при прикосновении к которым понимаешь, что они годятся лишь для охоты на глупых кролей или резки вчерашнего хлеба, есть и те, что и в руках держать страшно. Не ты принимаешь нож, он сам сообщает о своих возможностях, своих желания, очень тонко вплетая их в твои личные, твои скрытые. Вес, баланс... Риса в этом не смыслила ничерта, но чувствовала, каким-то необъяснимым образом. Никто ее не учил, не показывал, как нужно. Техника это другое. Техника, это как знать, куда пихать незнакомке даже если бухой в задницу, здесь же нечто большее, нечто, что намного важней.

Можно было бы сказать, что Риса часто представляла, каким будет ее выход за периметр, будет ли она радоваться, будет ли чувствовать ту самую свободу, которой, как ей самой казалось, в периметре так не хватало? Будет смотреть вперед или оглядываться назад? Всё это, конечно, хорошо и звучит отлично, но вся беда (или счастье) пустынной колючки заключается в отсутствии желания размышлять слишком часто и не в тему. Она просто берет и идет, без лишних соплей и сантиментов. И единственное, что временами действительно ее беспокоило, это вопрос, будет ли она жалеть, если решится на этот шаг, но Развал напоследок сделал охотнице огромный подарок. Дар, коим добрые феи никогда не наградят новорожденную принцессу в сказке. Никому не подарят такого на Рождество и никто не пожелает этого на свой день рождения. Такую вещь, о которой никогда не попросят в молитвах, но вместе с тем невероятно огромную и значимую. Отсутствие сожалений.

Только Мариса, как и любой другой на ее месте, не могла осознать хорошей стороны сложившейся ситуации, но шагнув за барьер, она смотрела вперед. Взгляд девушки упрямо буравил линию горизонта, словно бросая вызов всей необъятной свободе. Периметр-ошейник позади, а впереди... да что угодно.

- Три, два...
Вдох, выдох... вперед.

Если говорить на чистоту, охотница была удивлена не появлению песчаных тварей, а их непоявлению раньше.

Чтобы не случилось, просто продолжайте движение...
Если Риса что и запомнила, то уж это точно. Два небольших клинка тут же оказались между пальцев, но скорость не снизилась. Искателям видней, как действовать, а новичкам лучше ждать отмашки.

"Надо будет попросить, чтобы эту байду почаще кололи. Натурально бодрит. И пыхать не надо".

В общем, бежим.
Бежится, на удивление ленивого организма, достаточно легко. Ноги не гудят. Честно говоря, ноги с руками особо вообще не чувствуешь. Не в том смысле, что "Пэйн, я ног не чувствую", а не чувствуешь внутренних действий. Бежать можешь, а мышцы не болят. Шикарно просто. Но дыхания все равно не хватало, маловато бегал Джерри, да и пара недель в застенках сказывалась.

Бежим.
А так вообще хорошо. Только эмпэха все-таки коротковата. Нет чувства занятости рук, которые скрещены на корпусе. Был бы М16, или тот же АКМ, как у Ким - было бы вообще шикарно. Но и так хорошо. Особо не мешается, ремень пригнан вроде ладно. Переключатель на одиночном, предохранитель - это для криворуких рукокрюков, которые стреляют только. "три плюс десять". Патрон в стволе. Что еще надо?

Бежим.
Ветерок легонько поддувает, такой не теплый, не холодный. Приятный, в общем, ветерок. В дырку в штанах, правда, задувает, малость дискомфортно. А так ничего. Хорошо бежать "грузом" в колонне. Не надо вечно озираться по своему сектору, считать часы, азимут, орать "Вспышка!", "Воздух!" и всякое такое прочее. Просто бежишь - и все. В голове вертится строевая "Когда Джонни вернется вновь домой", и вроде можно даже затянуть, но, во-первых, Джерри плохо помнил дальше первого куплета, а во-вторых, черт его знает, сколько бежать. А помирать молодой тюлень уже начал, дыхание участилось. Да и в груди как-то печёт, то ли с непривычки, то ли с этого препарата. Интересно, что это такое ему все-таки вкололи. Хоть бы не бензедрин какой, а то с него вроде с ума сходят.

Команда прозвучала внезапно и как-то слишком громко, будто все, кто мог, рявкнули разом. Четко исполненная команда пробудила в Джерри древние инстинкты, заложенные в него тогда, когда еще был просто рядовым, даже без техника. Парень на бегу перестроился, на одном колене проехал пару десятков сантиметров, повалился телом вперед, но, уткнувшись в чью-то твердую ногу, сумел удержать туловище в центральном положении и вскинул пистолет-пулемет, взяв сектор на северо-западе по ходу движения. Правда, особо он ничего не видел, кроме пяти песочных столбиков. Да и "взял" условно, так как сначала просто уткнулся глазом в целик, переводя дыхание.
"Ну его нафиг, эту наркоту".

Приняв пистолеты, Лоу кивнул, принимая наставления Жнеца. Спасатель и (или) вояка из него был, как из Натаниэля певец, но если такова нужда - Разводник прикроет товарищей. "Товарищи", пожалуй, звучали слишком громко, с учётом того, что искатель всего-то успел перекинуться взглядами с Миллер и Джерри, но с другой стороны складывалось стойкое ощущение, что в смертельных условиях случайные лица быстро становятся либо кровными врагами, либо лучшими друзьями.
Пристраивая обновку на поясе, Лоу краем уха услышал слова охотницы про машины. Он и сам задавался этим вопросом, но позже решил, что раз идут пешком, значит на то есть причины. Всё просто и достойно мыслей мека.

Рука нащупала карманные часы, оставшиеся от семьи. Достав хронометр, Алекс прошёлся пальцами по поверхности крышки: царапины, следы огня, потёртые узоры. Ни время, ни различные бедствия не смогли убить механизм и стрелки упорно наматывали свой ход. С несколько секунд Лоу слушал тиканье, размышляя над тем, не оставить ли часы здесь, раз речь зашла о прощании с прошлым. Но решиться так и не смог - то ли в силу тёплых воспоминаний о Кейт и Саре, то ли из-за других сентиментальных слабостей.

Оглянувшись, Лоу посмотрел туда, где навскидку мог находиться центр Развала. Сквозь бетонные обломки и полуразвалившиеся здания нельзя было ничего рассмотреть, но взгляд был чисто символическим - Алекс попрощался глазами с городом, надеясь, что на этот раз они точно покинут его.

Вооружены - это нормально, времена неспокойные. Два, видимо, стражника. Их собутыльники. Молчат, вылупили глаза - обычная реакция при нашем появлении. Или при появлении чужеземцев. Это уже не очень хорошо, может быть опасно. Репутация защищает нас от буйных пьянчуг там, на родине. Здесь - сейчас узнаем.
Да нет, не это меня беспокоит. Что же? Что не так? Может, после первого своего задания я дергаюсь и пытаюсь найти подвох там, где его нет? Так и надо, Донтос Арвелл. Только дергаться не надо. Спокойно ищи подвох, вот и все.
- Почему бежал от нас? - Обращаюсь к конюху. Говорю тише Вилара, но подбавляю заносчиво-повелительных ноток в голос. "Господин дворянин", ну да. Хотя тут, ммм, по глазам понятно, почему. Дурак, испугался. Но тем не менее. - Встань, отвечай.

Первую четверть очередной напутствующей речи командира Джерри прослушал так себе. Он отчаянно пытался найти ответ на вопрос уточнения времени, ожидая найти что-то вроде Биг-Бена или около того. Ну и вполне заслуженно получил тычок в лобешник. Джерри не знал, насколько его новый начальник прогнил в физиологическом смысле, но удар у него был достаточный. Так что вторую четверть он прослушал с видом кота, который любовался на скачущий мячик, а тот его по носу ударил.

Третью четверть он уже впитывал, как губка. А во время четвертой ему в голову пришла довольно-таки крамольная мысль. Дело в том, что когда-то давно на уже стертый из памяти вопрос Уилсон услышал ответ: "А зачем бежать от смерти?" Вопрос был задан вполне справедливый и Джерри иногда задавался поисками решения, особенно в последнее время. В общем, не знал юноша, чего добивался господин капитан, но на ответ он сегодня натолкнул. "Ведь убивает действительно не оружие. А зачем мучиться с решением вопроса, когда можно просто создать фикцию?"

- Убивать? Нет, как-то не довелось. - тихо ответил Джерри, безуспешно пытаясь высвободить ладонь. - Но знаете, я тут случайно подумал после ваших слов. Со стопроцентной вероятностью не скажу, но мне кажется, - парень все-таки вырвал руку и уже совсем тихим шепотом закончил - что я уже умер...

Уже позже, перед самым сбором, Джерри ничем не выдавал свое не особо, если честно, поражающее откровение всем присутствующим. Хотя, признаться, идея добровольного вступления в ряды костлявой была действительно воодушевляющей. В общем, добровольный труп уже полностью приготовился физически, проверив все снаряжение и наконец-то достав заветную кобуру и торжественно воцарив Беретту на законное место на правом бедре. И уже обратно забивал патроны в зауэр (горько жалея по двум потраченным патронам, но кто ж знал?) и одновременно отвечал на вопросы:
- Да мне хоть с дерринджера, хоть с браунинга-полтинника - одинаково почти полезно. Но разбираю я их все-таки лучше. А вот бегаю - не обессудьте: быстро и недалеко, средне и недалеко, медленно и чуть подальше.
Подноготную свою он выложил, но дальше было не легче. В том плане, что со вторым пистолетом надо было что-то делать. Парень огляделся, почесал голову и ткнул его плашмя в грудь Рисы, пока она возилась с волосами:
- Ну вот, подруга. Привыкай к хорошему.

- Пардон, стреляю только из лука, ножи метаю значительно лучше, - Риса пожала плечами, глядя на Жнеца. В голове прочно засела картина того, что этот человек скрывал под маской, а еще воспоминание о том, насколько хорошо она метает свои ножи, когда не надо, и как ниразу не попала в гекконов, когда это было жизненной необходимостью, - бегаю... - девчонка задумалась на пару мгновений, - наверное, неплохо, но с мутофагами соревноваться не доводилось.

Закинув рюкзак на плечи, Мариса присела на корточки, чтоб поплотней зашнуровать ботинки. Когда с узлами было покончено, девчонка добралась до почти высохших волос, что доставали до пятой точки и закрутила их в тугой пучок. Обычно, Миллер носила высокий хвост, но, пожалуй, не стоило оставлять лишнюю возможность какой-нибудь зубастой пасти уцепиться за себя.

      Лишь только Вьюга увидел коня, его глаза, льдисто-безразличные за время марша, на секунду вспыхнули интересом.
      — Братья, хороший конь! — зашептал он своим. — Попробую взять. Прикройте меня!
      С конем он мог бы ездить на разведку и искать воду. На коня можно было бы погрузить тяжести, да и ту же воду. Конь — это жизнь.
      А в случае чего его можно было и съесть.
      Но, конечно, это просто дикарская кровь взыграла в жилах у Вьюги. Несмотря ни на Джулаг, пустыню, разгром и смерть, Вьюга был и остался дикарем. К тому же, если ты когда-нибудь крал золото, тебе можно отрубить руки, и ты больше не будешь хотеть красть золото, но если ты хоть раз угнал лошадь — это навсегда.
      — Вождь, — этим словом Вьюга избавлялся от необходимости выбирать между лейтенантом и капитаном. — Я попробую взять животное.
      Вышел вперед, навстречу всаднику. Демонстративно вонзил в песок копье, прислонил большой щит. Идет, руки раскинув, словно обняться хочет, между пальцев халлер поблескивает. Поигрывает им Вьюга на солнце. Южане, Вьюга давно понял, при виде денег немного глупеют. Самую малость — но ему и нужна малость.
      Идет, улыбается вопросительно, мол, "Поговорим?" клевец на поясе, баклер тоже, вот он я, драться не собираюсь. Командир ихний же не знает, что на шее сзади жало стальное притаилось. А если повезет — и не успеет понять. Шея или глаз, что там у него открыто?

Первым порывом Разводника после "вольно, разойдись" было пойти вместе с Дизелем, перекинуться парой фраз на профессиональную тематику, узнать о навыках этого искателя. Алекс был уверен, что ему есть, чему поучиться у Дизеля.
Но едва поняв, что тот собирается на встречу с Импом, Лоу передумал. Причина всё та же: глупо прощаться со знакомыми (пусть и через третье лицо), а потом сидеть с ними, как ни в чём не бывало, болтая о делах.
Нет уж. Там - в Развале - осталось прошлое. Если Лоу и вернётся, то лет эдак через цать, как опытный искатель. Тогда-то и можно будет обменяться вестями и новинками в сфере хай-теха.

Не увидев иного выхода, кроме как последовать за Жнецом, Разводник решил пополнить свои знания о "запериметрье".
- Жнец..., - слово прозвучало непривычно и неестественно. - Это кольцо мутантов за барьером, оно постоянно там штаны протирает? Что они жрут, что до сих пор не перевели друг друга?

Монолог желтоглазого искателя несколько позабавил охотницу, и пока он старался в красках описать предстоящее будущее со всеми его прелестями и радостями, Риса быстро укомплектовала все вещи в один рюкзак О'Коннора, чтоб знать, где лежит, что лежит и как побыстрей это достать, а не разворачивать при каждой необходимости бурное действие с открытием и перетряхиванием всех своих пожитков. Открыла сумку, достала катомочку, открыла катомочку, достала кошелечек... нет уж. Хоть она и не слыла педантом в области уборки и аккуратности, но в ее охотничьем рюкзаке всегда царил порядок из соображений практичности. Оставшиеся пустыми рюкзаки, а на секундочку, их оказалось аж целых три! отправились на самое дно, на случай, если пригодятся. Жаль было, что пришлось отобрать сумку Алекса, но он мог быть уверенным, что уж его походный набор ей совершенно точно пригодится.

К тому времени, как Риса закончила инвентаризацию, желтоглазый умолк, а остававшиеся внизу направились наверх. Подхватив сумку, охотница выскочила из зала, успев коротко усмехнуться Дрейку в ответ на обещание прикрывать ее первое время,
- Уверена, моя спина оказалась в надежных руках, - и глядя на парня, это заявление могло оказаться самой что ни на есть правдой. Такими ручищами пасти мутофагов надо колоть, как абрикосовые косточки, попутно превращая в ореховую пасту их ядрышки. Представив живописную картину, Миллер усмехнулась еще больше и снова повеселела.

Оказавшись на улице, Риса было поддавшись порыву, потянулась вслед за новым знакомым искателем в старое знакомое место. Охотница еще с момента нападения гекконов мечтала опрокинуть в себя стопку чего-нибудь горячительного, а-то и не одну, но... нужно было верно распорядиться оставшимся в Развале временем.

- Эй, кто-нибудь тут едет в сторону ферм? Подбросьте до дома! - спустившись поближе к отъезжающим, громко выдала девчонка. Само собой, тихо мямлить и спрашивать каждого было совсем не про нее, а вот проорать погромче, чтоб услышали если не все, то большинство, вполне в духе оторвы Миллер.

Крики не особенно заинтересовали окружающих, предложения подвезти не посыпались на девицу Миллер. И, может, именно благодаря отсутствию шума, удалось заметить легкий кивок головы Ким и последующее вопросительно выражение лица: "поехали, мол, и нехер так орать".

- Оу, - Риса немного удивилась, но с готовностью кивнула, ничуть не смутившись отсутствию ажиотажа вокруг собственной персоны. Нужен-то был кто-то один, и этот один отозвался, а, значит, цель достигнута.
Охотница кинула рюкзак в ноги и забралась на переднее сидение,

- Нам туда, - кивнула она в нужную сторону, и дождалась, когда машина заведется, что-то сосредоточенно обдумывая, глядя вслед удаляющемуся в сторону бара искателюю
- Не пойму, обратно вам вернуться нельзя, но можно свободно разгуливать по периметру? - Риса поморщилась, словно мыслительный процесс ей действительно не особо нравился, или даже доставлял дискомфорт - или сегодня пофиг, типа хуже уже не будет?

— Спроси у парней, им виднее, я здесь в первый раз. Дорогу показывай.
Ким, родившаяся за периметром, в Развале до этого дня не бывала и молодняк обычно предпочитала встречать на базе искателей. Ким не была искательницей, она была выживальщицей.
Отчасти альтруистическое решение покатать Марису было продиктовано любопытством Ким — тихий семейный быт, теплый очаг, которого сама Ким достаточно рано лишилась, притягивал, манил Ким-женщину если не ощутить-распробовать-перенять, то хотя бы подсмотреть.
И все-таки Ким отдала бы руку на отсечение — никто из искателей не мечтает вернуться. Ким десятки раз видела эту перестройку новичков: менялось выражение лиц, повадки, тела, люди менялись, отпочковывались от забраковавшего их Развала в нечто пустынное, дерзкое и сильное, такое, какой Ким была всегда. Она не перестраивалась, она просто родилась в пустоши.

Риса молча кивнула, будто бы поняла, но однозначно утверждать не взялась бы. И без того не привыкший с серьезным раздумьям мозг, несколько бунтовал, требуя отдыха, отдаваясь мерным постукиванием в висок. Поэтому, охотница решила ненадолго заткнуться, лишь коротко указывая дорогу или вовсе просто кивая.

Дом показался достаточно быстро, а внутри у Миллер что-то неуютно сжималось при виде облупленных оконных рам. Она как могла отмахивалась от мысли, что зайдет сюда в последний раз, и не стала медлить, когда Ким остановила машину.

- Идем, у Даны наверняка найдется кружка чая и пара вопросов, - Мариса не пыталась завести дружбу. Вообще-то никогда... но элементарная вежливость, она и в Африке вежливость. В целом же, охотнице было все равно, пойдет ли искательница с ней или нет. Девчонка тяжело вздохнула, захлопнув двери и растянула губы в почти приветливой улыбке, указав на крыльцо.

Если бы не ночное происшествие с барьером, охотница не сунулась бы снова домой, чтоб не трепать нервы ни себе, ни матери лишний раз, но поступок был продиктован беспокойством за мужскую часть населения домика охотников. Младшая дочь хотела убедиться, что все живы, и не гадать всю оставшуюся, возможно, недолгую жизнь, чем закончилась эта ночь для ее семьи.

- Народ! Подъем! - Риса дважды громко стукнула в дверь, тут же пытаясь ее открыть, - есть кто?!

Могло статься и так, что маму забрали помогать раненым, а мужики еще не вернулись, но на такой случай всегда имелись запасные ключи.

Ким посмотрела хмуро и отрицательно покачала головой — она не войдет в дом.
Как интересно Мариса это себе представляет? Разговоры, теплый чай, вкусный ужин, крепкие объятия на дорожку и прощальное "я присмотрю за вашей дочерью, не беспокойтесь"?
Нет, такого не могло быть.
Ким осталась в машине, облокотившись о руль, постучала двумя пальцами по несуществующим, но воображаемым часам на запястье, напоминая Рисе о времени.
И все. На этом все.

Уже через пару секунд дверь распахнулась, впуская новоиспеченную искательницу внутрь еще пока собственного дома. Полчаса, даже чуть меньше...

Через двадцать минут на крыльце снова появилась Риса. Без грязных разводов на лице, в чистой майке и с мокрыми распущенными волосами, в одной руке девчонка держала какой-то сверток, а в другой болталась еще одна майка и трусы.

-Вот и всё, - подвела итог охотница, забравшись в машину и закинув последние вещи в багаж. Ее рука протянула искательнице раскрытый сверток, по запаху из которого не сложно было догадаться, что там какая-то выпечка, - печеньки, - будничным тоном сообщила она, не глядя на свою проводницу. Для нее это было в порядке вещей, прихватить из дома какой-то еды и стрескать по дороге на очередную вылазку или что-то такое, поэтому нелепо Риса себя не чувствовала.

Это, конечно, замечательно, думал про себя "юнга", что в разговорной речи капитан приблизил к себе рядового бойца, но Джерри, к сожалению, был отвратительно хорошо воспитан мамой, папой и армией, чтобы вот так запросто обращаться к большому начальнику по прозвищу. В общем, Уилсон окончательно потерялся и куда-то побрел, толком ничего не видя. Брел, правда, недолго, буквально врезавшись в молодого лейтенанта интеллигентного вида, который внезапно оказался уилсоновым "сослуживцем" по учебному подразделению по кличке "Дасти". Оба они были хлипковатыми, к военным наукам способны весьма узко и поэтому как-то притерлись, сообща терпя все обиды и невзгоды. Дасти был сыном высокопоставленного штабного офицера, и после того, как выяснилось, что он - тот еще "вояка", папаша прибрал его под свое крыло, где сослуживец стал неплохим адъютантом и честным служакой. Позже они пересекались, но так - постольку-поскольку.

Дасти всегда был человек с добрейшей душой и после, в общем-то, недолгих расспросов (что и говорить, род Уилсонов попортил нервы многим), вкупе с неожиданно появившимся свободным временем - патрон и по совместительству Дасти-старший укатил вместе с генералом на его машине - предложил за свой счет пожрать, немножечко выпить и даже заодно подвезти на север на освободившейся служебной машине. Незаконченное дело у Джерри было только одно - и тут же расхититель общественной собственности прямым текстом в голове послал все и вся к известной матери. Совесть как-то смирилась и уселась в недрах стремительно темнеющей души.

За пару минут до финального рандеву Джерри крепко попрощался с уже старым другом и решил несколько метров пройти в одиночестве. Живот был набит мясом, кровь разбавлена алкоголем, а на ничуть не опьяневшей душе появилась дикая тоска. Как-то все было... Ну не так. Ему даровали жизнь - но обрекли на долгое и мучительное гниение где-то далеко. Его освободили от ответственности - но он теперь вынужден нести свой крест. Его отправили на великие дела - но жизнь его заключается в том, чтобы сдохнуть от лучевой болезни как можно позже. Его впихнули, пожалуй, в самую крепкую и надежную семью - но теперь он одинок, как никогда. А хуже всего - прекрасно осознавать все это в свои двадцать два неполных года. И понимать тот факт, что Рубикон перейден и ничего не изменить. Отчаянно желать пустить себе блямбу в череп - но жить дальше и перерисовывать предначертанное...

Джерри посмотрел на часы, но завод давно кончился и стрелки показывали 8:47. 20:47. Как год, когда наступил Конец. Возможно, в этом тоже был какой-то знак, но парень не мог мириться с отсутствием хоть каких-либо точных данных в своей судьбе, несмотря на то, что остановившиеся часы целых два раза в день показывают правильное время. Без особого труда найдя главного Искателя, Джерри подошел и весьма твердо, по сравнению с получасом ранее, обратился к нему:
- Командир, у меня тут просьба, надо часы сверить, а то мои встали. А, и еще - парень достал из кармана куртки и протянул уже, видимо, законно его пистолет - в общем, думаю, вам или кому в хозяйстве пригодится. Так уж вышло, что в моем отношении Фемида малость облажалась и допустила наличие у меня лишнего, так сказать, аппарата.
И впервые за время знакомства парень улыбнулся.

Лоу лишь кивнул в ответ Жнецу и точно также кивнул Дизелю, обозначая свою готовность к любому делу (и почему-то Разводник был уверен, что "подачей ключей" дело ой как не ограничится). А вот ныть и проситься обратно Алекс точно не собирался, независимо от того, что ждало его за периметром - уж лучше и правда пуля в лоб.

Джерри, Мариса и, кажется, Лекс Грин: все они также хранили молчание. Оно и не удивительно - шутки кончились и теперь, смотря в глаза пустоши в лице Найтана Блейда, всем стала понятна серьёзность предстоящей авантюры, несмотря на тёмный юмор главного Искателя. По крайней мере так казалось Разводнику.

Неопределённо пожав плечами бывший мек был готов выступать в любую секунду. По его мнению, они и так задержались в этой дыре.

Как не странно, речь Жнеца вызывала у Лекса некоторую симпатию, и он был вполне согласен с выводами, что были им озвучены. Вот только перспектива шляться по пустоши сорок лет не очень радовала, точнее говоря не было у него столько времени, и вовсе не из-за скоротечности человеческой жизни - просто его главная цель все же была несколько иной. И времени на туда и обратно у него было от силы год. А после... а после, если он-таки добьется успеха, пожалуй, можно будет и составить компанию, тем более что назад уже дороги не будет.

Когда Рок оказался на полу, медик уже было подумал, что все... ставка сделана не на того, сейчас начнется пальба и история закончится, так и не успев начаться, но...как не странно, пронесло. Никто даже не пошевелился, когда генерала уронили. Почему-то казалось, захоти Жнец того прикончить - даже связанные руки помехой не будут. Да много ли нужно простому человеку, что бы отправиться к праотцам? Видимо для присутствующей вооруженной охраны это сюрпризом не было. Вероятно, это не первый, если верить байкам про Жнеца да и его собственным словам, Генерал Милитари, которого он по полу валяет и, возможно даже это было местной традицией.

Когда совет и сопровождение покинули зал, Лекс остался там, где стоял, лишь мельком посмотрев вслед Кайрин. Заметила ли она, что он не ушел следом, как обычно? Или, он, возможно был слишком самоуверен, рассчитывая что Ларс не в курсе его планов, не сумела прочитать на непроницаемом лице все то, о чем он думал. Интересно, будет ли возможность попрощаться? Он бы...если подумать, он бы воздержался от такого. Уж лучше так, по Английски. Не смотреть ей в глаза, не видеть слез матери, на пожимать на прощание руку отцу. Никаких записок, извинений, объяснений, оправданий. Эгоистично? Пожалуй. Почему? Он просто не хотел, что бы кто-то смотрел ему вслед, когда он будет уходить.

Когда Блейд снял маску, Лекс, признаться... сильно удивился. Ну, что бы не признаваться себе в страхе, просто все списать на удивление. Очень удобно. Удивиться до усрачки. Удивиться и схлопотать инфаркт. Сдохнуть от удивления. Пожалуй в этот раз на лице у него что-то даже отобразилось... просто... просто видел он такие лица. И они обычно не могли разговаривать, а их хозяева ходить. Такие лица он видел...в морге. По внешним признакам смерть наступила...мать вашу, оно живое. Лекс не был особо впечатлительным, но...

- Мать твою. - Прозвучало от обычно спокойного, невозмутимого доктора, успевшего повидать за свою карьеру столько всякого дерьма, что, казалось, давно уже удивляться пора перестать. На смену инстинктивного страха пришел интерес и вскоре забил этот самый страх в самый дальний угол. Лекс подошел к Жнецу, не спуская с глаз с его лица. Похоже именно в этот момент в списке его причин покинуть развал вместе с искателями добавилась еще одна. Рука сама потянулась за сигаретами. Щелчек, затяжка, отвернул голову в сторону, что бы не попасть дымом в милое личико Жнеца.

- Уже знакомы. - Кивок, еще одна затяжка. - Первую мою причину вы знаете, вторая - признаться, разделяю ваши взгляды, это вы то же уже знаете. Третья - указал пальцем в грудь собеседника и... кажется впервые за...за... многие дни едва заметно улыбнулся, словно ребенок, пытающийся скрыть радость от получения долгожданного рождественского подарка, которым является сам Санта.

Джерри продолжал сидеть, уткнувшись головой в спинку кресла и думал, не замечая, как соседка маневрирует ногами. Вообще, за последнее время Джер крайне разлюбил думать, но тут как-то вот так получилось...

"Интересно все-таки, а почему это еду я с ней, а они не едут. Чем они лучше меня? Тем, что делают, то, что положено, а я - нет? Да ведь большинство делает просто то, что хочется. И я тоже делал, что хочется. А получается, что я делаю не то, что положено. И они могут что-то делать, что хочется, а я - не могу. Почему, спрашивается? Идиотизм какой-то. Интересно, если кто-то не делает вещи, тот делает то, что хочется или что положено? Или же не делать вещи - не положено? А что положено? Зачем делать вещи, если они не положены..."

В общем, с новоприбывшими Джерри поздоровался своеобразно. Почуяв толчок сидений, он легонько всхрапнул и с шумом втянул обратно часть длинной тягучей слюны. Если присмотреться к длине слюны, то можно увидеть, что "думает" он уже давно. Глаза же не открывались вовсе.

Риса расслабленно растеклась по сидению, не став больше дергать пацана своими расспросами. Тем более, история его была как две капли похожая на ее собственную. Или за периметр или...

- Охо-хо, здоро-овенько! - охотница с легкой ухмылкой встретила прибывшую троицу и с интересом уставилась на одного из них - высокого и бородатого. Бородатых мужиков Риса любила, они хотя бы были похожи на... на мужиков. Только вот беда в том, что если безбородые лица запоминались плохо, то борода и вовсе делала всех похожими друг на друга, как две капли. Поэтому, даже если и пересекались когда-то, никого из подошедших Миллер не припоминала.
Одежда на каждом из трех ясно давала понять их принадлежность к касте искателей, но двое других как-то более органично вписывались в картину пустоши, нежели серьезный бородач. Видимо, местный. Пока.
Риса коротко вздохнула и подмигнула ему, немного сожалея, что парень не попался ей раньше. В смысле, вчера или позавчера. Исключать варианта, что они пересекались ранее не стоило, девичья память и все такое.

Время тянулось бесконечно долго и не смотря на усталость, охотнице с трудом удавалось сидеть на одном месте. Люди в зал пребывали и пребывали, а собрание все не начиналось. Изредка Риса бросала нахмуренный взгляд в сторону собравшихся шишек, и пару раз почти закинула ноги на кресло впереди, но вовремя останавливалась.

- Хэй, вы бы хоть тут поп-корн раздавали, ну ей-богу, сколько можно? Я устала, - охотница в очередной раз приподнялась и в очередной раз прижала задницу к сидению, а потом демонстративно стянула ботинки, хмуро добавив, - и от меня воняет!
Абсолютная непосредственность девчонки помогала ей сохранять видимое и внутреннее спокойствие. В конце концов, Риса хорошо владела своим настроением хоть и неосознанно, и в критических ситуациях, например, как за прошедшие сутки, это очень выручало. Со стороны казалось, что охотница маленькая бездушная засранка, но это не было правдой. Хотя, что в данном случае правда?

Вытряхнув пыль из ботинок прямо перед сидением, Мариса таки нашла, куда девать свои ноги - подогнуть под себя, дав им хоть чуть-чуть отдохнуть от тяжелой обуви. Девица широко зевнула, и снова огляделась. Взгляд ее встретился с глазами Грина, следующего за кучкой вошедших. Риса коротко ему махнула, не став орать на весь зал "Грин, дружище! Сколько лет, сколько зим!", затем вернула внимание сидящим рядом,

- Значит, это с вами мне предстоит расстаться с развальской девственностью? - охотница грубовато усмехнулась, как она всегда делала, когда похабно шутила, - может хоть этот раз удастся запомнить.

Или Жнец и правда что-то знает, но не собирается делиться информацией с чужаком, или Лекс совершает самую идиотскую ошибку в своей жизни. Лекс не испытывал сомнений, не сейчас. Он давно принял это решение, еще тогда, когда держал в руках её карту... оставалось лишь просто поставить галочку, подтверждая свои намерения перед официальными лицами.
- Идет. - И короткий кивок.
- Извиняюсь, но не знаю, как происходит заключение договора. Пожать руку? Что-то подписать? И будет ли это так просто для меня? Отец, Кайрин, меня не отпустят. Совершить преступление, что карается изгнанием? - Лекс поморщился, не приятно было думать о таком, но если сделанный им выбор того потребует...

- Эта штука, пожалуй, спасает не меньше жизней, чем пенацелин, по крайней мере в этих стенах. - Склонил голову на бок.
- Вам помочь? - Кто бы мог подумать, что он когда-нибудь будет поить Жнеца кофем с рук...уж лучше клизму ставить, пожалуй было бы куда менее странно и безопасно.
- Развал в жопе, мистер...Жнец. Я пытался ходить вокруг, но у меня не так много времени. Скажите, Кайрин будет жить? - Лекс не сомневался, что он его поймет. А что означала первая часть его предложения? Пожалуй, наиболее точный диагноз, если быть кратким.
- Нас тут...эм..молодое поколение, да, пожалуй так, готовят, что бы принять из рук старших труп, бьющейся в агонии. Сколько мы протянем? С тем подходом, с тем отношением...- Пожалуй в этот раз лицо Лекса дрогнуло сильнее чем обычно, когла эмоции таки вырывались наружу, пушечным ядром пробивая ледяную стену. - Мы будем последним поколением, возможно, наши дети... Что я думаю о нашем совете?..трусы. - Вдох, выдох. Слишком много...при чужих.
- Я вижу, у вас некоторые проблемы.. С головой. - Снова повернулся к Жнецу. - Смотря на вас, я вижу безумца, но, знаете, кого еще считали безумцами?.. - Можно было сыграть в игру вспомни имена гениев эры "до большого пиздеца", но Лекс лишь махнул рукой.
- Что Вы можете предложить? Там, за стеной, я найду, то что ищу? Знаете, некоторые Вас называют Сантой. Сантой, прихода которого все ждут и которому все бояться смотреть в глаза. Мне это казалось забавным, но... подаришь мне надежду? Я был хорошим мальчиком, честно.

- Сам удивлён. Думал, духу не хватит, - ответил Разводник, уводя Микки в сторонку. Обратив внимание на пунцовое лицо и уши, мек добавил, слегка улыбнувшись. - Да успокойся ты. Если б знал меня получше, то не удивлялся моему решению. Но сейчас не об этом.
Разводник вмиг стал серьёзным.
- Нехорошо получилось - с Импом не успел переговорить. Вот ты и передашь ему мои слова. Слушай внимательно.
- Во-первых он должен знать, что сталось с вышкой ГСП. Я кожух вскрывал чтоб почистить внутренности, а нашёл там логово насекомого - коконы, слизь, всё как положено. Думаю эта тварь и нарушила целостность генератора, а там уже и до дестабилизации было недалеко. Это нам ещё повезло, что весь Развал в тот момент был на взводе и готов к трудностям, а случись подобное в "обычный" день..., - продолжать Лоу не стал, оставив это для воображения мальчишки - благо тот не был глупым.
- Дело Импа, но я бы начал проверку остальных генераторов, пока ситуация не повторилась.
Алекс замолк. В общем-то это всё, что он хотел передать Импу. Однако, осталось желание сказать что-нибудь и самому Микки - зря что ли они познакомились. Хмыкнув, мек сунул руку в карман и достал ключи. Протянул парню.
- А во-вторых Доусон Авеню, дом 2200 - на углу. С хатой и всем, что внутри делай что хочешь. Можешь себе в подарок забрать, а можешь мекам в распоряжение - там много всего полезного.
Опять пауза. Нет, Алекс определённо не умел прощаться. Помешкавшись, в итоге он просто выставил руку для пожатия:
- Давай, Микки. Удачи тебе.

Теперь-то Разводника точно ничего не держало в Развале и оттого настроение с каждой секундой становилось всё лучше. Прямо камень с души. Уже сидя в машине, Лоу откинулся на сидение и тяжело выдохнул. С несколько секунд смотрел в одну точку на лобовом стекле, после чего руки сами потянулись к оставленному плащу. Пара неловких движений, стеснённых пространством автомобиля, и накидка примостилась на широких плечах новоиспечённого искателя. Идеально.
Вспомнив про потерянный при взрыве ГСП разводной ключ, Алекс понадеялся, что за периметром найдёт ещё один. Не хотелось кличку менять.

Лекс кивнул и прошел к столику с капельной кофеваркой, точнее тем, что выполняло ее функции - газовая горелка с соедененными змеевидной трубкой колбами, напоминало это по внешнему виду больше миниатюрный самогонный аппарат. Не только Меки умели собирать что-то работающее из анализов кала и палок.
Из пары трубок начала капать темная жидкость в стоящие под ними кружки с надписями "little boss" и "Кружка Уилла, не трогать!!!".

Ходить вокруг да около явно было не лучшей идеей, ибо времени оставалось совсем мало, да и какой в этом смысл. Искатели не Мерчанта, словоблудие явно не их любимое время препровождение, надо уложить все в пару слов...

- В целом, как и у всех каст Развала. Как у рыбы, выбрашенной на берег. Плохо, но пока дышим. Вот только наша рыба вскоре может лишиться головы... - Встретился глазами со Жнецом, вопросительно подняв бровь. - Или опасности нет? Зависет от новостей, что принесли грифы, вернувшиеся на морской берег из пустыни. - Глуповато все это конечно звучало, но так все могут сделать вид, что не поняли друг друга, что бы в последствии...было меньше последствий.

Алекс сидел молча - всё, что было нужно Искателям, он сказал. Да и Дизель, похоже, не находил слов (почти) и Лоу это вполне устраивало - лишь кивнул для приличия на предложение посидеть, подумать.
Наверное в глазах развальцев и искателей он был каким-то мертвецом, чья жизнь доконала его настолько, что ему плевать на всё. За периметр, значит за периметр. Смерть? Да и похеру.
Возможно, так оно и было. Вот только, если он мертвец, откуда странное, жгучее ощущение жизни в груди от одного лишь прикосновения к плащу.

- Так вот оно как происходит, - произнес Лоу в пустоту, разглядывая новый предмет гардероба. - Надеваешь плащ и ты уже другой. Искатель.
Последнее слово Алекс выговорил, так будто первый раз слышал. Словно пробовал на вкус. И вкус был весьма неплох.

Уже потянув плащ, чтобы надеть, Разводник остановился. Отринуть прошлое - это хорошо, но всё же осталась пара невыполненных дел. Аккуратно положив накидку на сиденье, всё ещё мек вышел из машины и направился к заграждению - к толпе, выискивая взглядом Микки.
- Эй, мужики, - обратив на себя внимание милитари, Разводник продолжил. - Пропустите вон того парня на пару минут? Хочу поговорить наедине, наставлений дать.

На хохот новых конвойных, Риса выдала едкое "хе-хе", дабы, конечно, продолжать нравиться, но не очень сильно. А-то как-то это не по-миллеровски, вызывать положительные эмоции с первых минут знакомства. Пару лет назад один славно надравшийся мужичонка в баре, с которым охотнице приспичило повздорить, уже после выяснения отношений выдал, что Мариса Миллер - это, как кочерга в заднице. Сначала дико, но, если привыкнуть, может, и понравится. Риса в ответ назвала его старым педиком, но добавила, что ничего против педиков не имеет. На том топор войны был зарыт. Впрочем, как и любой другой "пьяный" топор.
Девчонка не могла не отметить, что эти даже не пытаются тыкать в них оружием, что крайним образом... было насрать. Бежать она никуда не собиралась, а если бы собиралась, то ждать до сего момента не стала. Возможно, вояки рассудили так же, поэтому не принимали особых мер.

Когда их завели в зал и усадили на последний ряд, Риса бросила рюкзак на соседнее кресло и оглядевшись громко цыкнула,
- А поближе билетов не было?? - шепот девушки скорей формальный, потому что услышать ее мог любой вокруг сидящий. Она театрально приподнялась на сидении, вытянув голову как можно выше, якобы, чтоб рассмотреть, что творится впереди, но потом заметила направленные на них дула, и откинувшись обратно на спинку, примирительно подняла руки, - окей-окей. Просто надеялась, что тут есть фуршет по случаю знаменательного события. Я б че-нить заточила.

От ее взгляда не укрылось, что впереди все местные шишки уже в сборе, в том числе и долбанутый папаша О'Коннор, которому охотница с радостью бы рассказала, какой он дебил, и сынок его дебил, и что не стоит им заводить собаку, потому что она тоже будет дебильной. Но, к сожалению, технически это было невозможно из-за небольшой преграды в виде толпы военных, отделяющей важных людей от людей, прямо в этот момент изрыгаемых Развалом из своих дерьмовых недр в недра еще более дерьмовые,
- А тебя че за периметр понесло? М? - судя по тому, что Джерри сказал в машине, он явно не был добровольцем. А если и был, Риса и ему сообщит, что и он дебил (хоть кто-то же должен узнать), но добавит, что тоже собиралась.

Сперва Джерри, по полной остановке транспорта, хотел было еще как-нибудь проехаться по личности "старшего патруля". Глянул мельком в боковое окно. И резко-резко погрустнел. Появление трех добрых молодцев почему-то вызвало у Уилсона приступ беспричинной паники. Хотя причины вроде как были.

Сначала к тебе приходят добрые молодцы. Лупасят тебя почем зря и сажают в клетку. Там лупасят еще, говорят, что ты виноват, и что тебя расстреляют. Потом перестают лупасить и все чаще говорят, что тебя расстреляют. Потом тебя внезапно не расстреливают, а милуют, но при этом ты становишься изгоем и сдохнешь в канаве от лучевой болезни. Потом ты за сутки отправляешься в увеселительную прогулку, во время которой тебе прокусывают задницу, а ты сам активно воюешь с ужасающими мутантами. При этом ты автоматически совершаешь противозаконное действие и постоянно ожидаешь выстрела в спину. Потом, когда ты уже вроде как молодец, говорят, что ты не молодец, отбирают оружие и отправляют снова решать твою судьбу. Учитывая, что у тебя нелегальный пистолет за поясом, за который тебя могут поставить к стенке, подорванная психика и здоровье, недосып и недожор. И тут к тебе выходят добрые молодцы...

Однако паника паникой, а дело делом. Якобы завязывая шнурки (а тем временем судорожно вздыхая втихаря ото всех), Джерри быстро собрал вещи и выкатился кубарем из машины, забыв про все правила приличия и не оказав новой подруге помощи в разгрузке вещей. Судорожно вдохнул, выдохнул и начал обходить машину, так как вышел не с той стороны, с который появились встречающие. Из кормы же вышел совсем другой человек. На лице - тотальная покорность. Походка, как и положено хорошему арестанту, неспешная, руки за спиной, голова опущена. Слава богу, что никто не может услышать, как лихорадочно бьется молодое сердце.

Какого черта тут происходит? Задался бы вопросом наверное кто-то...другой на его месте, оказавшись на едине с двумя искателями, причем один из них был связан, вероятно не из за особой любви к БДСМ-у и не из-за желании главы Искателей попрактиковать номер с выпутыванием из оков для предстоящего шоу в честь рождества на сцене мерчанты.
Какого оказаться в клетке с тиграми? Лекс понятия не имел, ведь все тигры давно сдохли или стали чем то совсем на них не похожим, да и те кто мог поделиться вмечатлениями то же давно сгинули.
Взгляд полный сомнения, здоровой и не очень тревоги- совсем не трогал лица Лекса. Казалось, все происходящее совсем его не удивляет, а наоборот являлось такой приевшейся рутиной, что он разве что не зевал.
Что? Жнец? Связанный? Пройдите на перевязку в кабинет номер 3. Мисс Ким настаивает, что должна пойти с ним? Винтовку в гардероб не сдадите? Нет? Ну ладно...
Ну все это лишь внешне.
Внутри же... Все чуть более эмоционально. Однако причины творившейся в душе, (в существование которой Грин не верил, ибо сколько раз вскрывал людей, нечего похожего не попадалось, правда иногда подозревал что в надпочечниках таки скрывается что-то аномальное) небольшой бури были вовсе не в явно опасной и странной компании- сюда его послала Кайрин и странно было бы подозревать ее в том, что та решила таким странным способом избавиться от протеже.

Оказавшись внутри, Лекс мотнул головой, приглашая гостей распологаться. Медик подавил желание, хоть и с явным усилием, собрать образцы анализов у искателей - они же были в лаборатории... Не то что бы он сомневался что это вызовет вопросы, просто он не знал что искать, что делало подобную инициативу бесполезной. А значит, придется говорить...хотя сам Лекс предпочел бы вести диалог с их кровью...она не врет и не отказывается отвечать на вопросы, не сверлит взглядом и не пристрелит, если вопрос окажется совсем не тем, но...

- Кофе? - Лекс сам не понял, как это сказал и поспешил поправиться. Что за идиотизм... - Есть и что по крепче.

Приглашающий жест так называемого Дрейка буквально парализовал Алекса.
Когда до цели, о которой Лоу помышлял уже не первый месяц, осталось лишь несколько шагов, он осознал, что не готов. Казалось бы, протяни руку и тебя возьмут на борт корабля, где опасности на каждом шагу и жизнь, что превращается в выживание. То, чего Лоу так хотел. То, что должно было смыть его душевные раны или хотя бы похоронить под слоями новых проблем и шрамов.
Разводник - бородатый мужик с вечно спокойным взглядом - нервно сглотнул. Так уж необходимо идти в Искатели? Как показал сегодняшний день, и в Развале можно неплохо отвлечься от прошлого работой и борьбой за жизнь. Правильное ли это решение? К тому же его знания и умения ещё ценятся и, возможно, своей работой он сможет спасти или улучшить чьи-то жизни - наверняка так и будет.
К чёрту! Неважно, что не готов. Неважно, что он здесь нужен. Какое всё это имеет значение, если Лоу больше не может и дня прожить в этой чёртовой дыре, где засыпаешь и просыпаешься с мыслями о жене и дочери? Где слишком многое напоминало о них, а пистолет, выстрелами из которого Лоу сегодня продырявил с десяток мутофагов, не раз и не два приставлялся к собственному виску - да только тогда духу не хватало.
- Пропустите, - сказал Алекс, делая несколько неуверенных шагов вперёд. Сказал он это так тихо, что вряд ли кто услышал, но всё же Лоу удалось влиться в толпу. Может от него исходила какая-то аура смертника и поэтому люди давали пройти, а может все были слишком поглощены Искателями, чтобы обратить внимание на "наглеца", рвущегося в первые ряды.
Когда до заграждения оставалось всего ничего, Лоу притормозил, задумавшись в очередной раз. Но не ради сомнений, а лишь для того, чтобы набраться смелости.
Да, ему необходимо было вырваться из круга печальных воспоминаний, необходимо было двигаться дальше - пусть, возможно, этот путь и будет недолгим. Необходимо было сделать глоток новой жизни.
- Эй, - крикнул Разводник, вытягивая руку в попытке привлечь к себе внимание. - Меня в свою банду возьмёте?

- Мышонок, значит? - усмехнулась охотница, взглянув на действительное сходство пацана с хитрожопым персонажем старого мультика, - так и запишем, - а на реплику о милитари не стала отвечать. Вероятно, усталость брала свое.
До конца дороги в машине стояла необходимая находящимся внутри тишина, все таки ночка выдалась не из самых простых и даже Миллер это понимала. Пара минут отдыха это, вероятно, всё что у них было. По крайней мере у двоих.

Когда машина добралась до пункта назначения, Мариса безропотно вылезла из машины, словно ее собирались сбагрить не за периметр в царство страшных мутантов, а домой под мамино теплое крылышко. Никаких видимых эмоций, мерно кружащихся внутри девушки, на лице не отображалось. Может, потому что их и не было. Слишком устала, чтоб осознавать и рефлексировать. Пошло оно все.
Выбравшись наружу, охотница было подалась нырнуть на заднее сидение, чтоб вытащить оттуда свои пожитки, но неожиданно ее остановил голос хмурого вояки,
- Ты забыла свои вещи....
Хотела бросить в ответ, что знает, но он протянул ей какой-то другой рюкзак. Свой что ли? Чем вызвал непомерное удивление на лице замарашки. Охотница уставилась на парня, в миг потерявшего в ее глазах всякую суровость и неприступность, хорошо это было, или не очень... кто знает. Риса нахмурилась, нерешительно вытянув руку вперед, застыв так на пару секунд, а потом усмехнулась в своей привычной манере и молча прибрала к рукам предложенное. Рюкзаком больше, рюкзаком меньше... авось, внутри найдется что-то полезное.
- Отлично! - бросила девчонка, все таки нырнув на заднее сидение, - сошью себе спальный мешок из рюкзачков! - и вытащила из машины еще два.
- Должна буду, - нахальная улыбка вернулась на лицо Миллер, - надеюсь там есть чудодейственная мазь от синяков на боку.
Небольшие сумки вместе с содержимым влезли в большой рюкзак О'Коннора, и закинув его на плечо, девушка двинулась навстречу вырулившей троице,

- Очень желающие, - грязная мордаха превратилась в насмешливую скептическую гримасу, - я срать с таким рвением с утра не бегу, как за периметр. Прям невтерпеж! - Риса повернулась и подмигнула Джерри, кивнув в сторону сената, мол, зачем оттягивать неизбежное.

Литература:

1. Журнал "Мастер Иике-Бааны" - гаальское издание для тех, кто хочет познать гармонию души и привнести ее в окружающий мир - 750 cr.

2. Брошюра "Используйте сыр с правильной плесенью!" - работа пеленга Йцукена, посвященная способам обработки пищевых продуктов, позволяющим словить приход - 750 cr.

3. Комикс "ШМЯК!" с Мандреем Канареичем буквально на пальцах объясняет основные принципы приготовления пиццы по человеческим стандартам - 750 cr.

4. "Воинский устав великой малокской армии: избранное" содержит несколько страниц с выдержками положений о правильном питании солдат - 750 cr.

5. "Теория Двойного Сыра" - фэянский научный журнал, посвященный не особенно вкусной, но весьма здоровой пище - 750 cr.

Особые ингредиенты:

1. Грибы Портобелло (углеводы, эстетика) - 250 cr.
2. Клешни королевских крабов (морепродукты, экзотика) - 250 cr.
3. Мозги свежие, фасованные (мясо, экзотика) - 250 cr.
4. Виски "Бурбон" (опьянение, экзотика) - 250 cr.
5. Луковица жемчужная (углеводы, эстетика) - 250 cr.
6. Масло из печени монстродила (мясо, экзотика) - 250 cr.
7. Седло молодого кабана (мясо, эстетика) - 250 cr.

Неуклюже попытавшись протиснуться сквозь толпу, Алекс забросил эту идею, лишь на миг позавидовав мальцу Микки. Что там происходило - толком не разобрать, так что мек переключил своё внимание с Искателей на их машины. Сам Разводник не был автолюбителем, но было бы глупо не восхититься монстрами на колёсах. В отличие от машин Развала эти отличались не только интересными нововведениями, вроде приваренных металлических листов да смонтированных пушек, но и историей. Каждая царапина, каждая капля крови на облупившейся краске, каждый блик на потёртом металле - всё буквально кричало о суровой жизни за периметром. Жизни Искателей, жизни выживальщиков.

В своё время Алекс слышал истории о подводных хищниках, что всегда были в движении, всегда голодны и не боялись ничего - акулы. Лоу не был знаком лично ни с одним из касты изгоев, но почему-то они у него стали ассоциироваться именно с ними - всегда смотрят вперёд, в вечном поиске и с глазами, не знающими страха. Глупая метафора, но как раз подстать далёкому от поэзии меку. Разводник ухмыльнулся.

- Когда начнёте забирать людей? - вопрос прозвучал, словно сообщение о чьей-то смерти на дне рождения и Разводник с несколько секунд озирался по сторонам прежде, чем удивлённо понял - слова были произнесены им самим.

Лекс коротко кивнул. И еще раз, когда последовал второй приказ. Она ушла, а медик еще пару минут стоял, всматриваясь в сторону восстанавливаемого барьера. Хорошими новостями обычно делятся охотно, плохие скрывают. Одно из двух: или для новостей ещё не пришло врямя, или они плохие. Скорее второе... предчувствие? Или может он слишком хорошо её знает? Слишком давно был рядом и научился слышать не сказанное? Или, быть может, ветер принёс шепоток пустоши, "скоро встретимся"...

Медик открыл контейнер и переложил в карман пару транквилизаторов, просто предосторожность, перестраховка. Если Кайрин считает, что так надо, вероятно, так действительно надо...

Следующее, что было необходимо сделать - проводить гостей до сан.блока. Следующее, что было необходимо сделать Лексу - остаться с кем-то из Искателей наедине и попытаться задать пару вопросов... не попытаться, сделать...
С Блэйдом уедениться врят ли выйдет. По какой то причине, его скорее конвоировали, как опасного преступника, а не провожали как дорогого гостя и расчитывать что его оставят одного с медиком было просто глупо, а значит оставалась Ким. То же, пожалуй, не самый простой вариант...

Чуть отшатнувшись в сторону, Рут снова перешел в атаку, не давая своего противнику опомнится. Нужно было действовать пока тот был разъярен и вероятнее всего не мог думать своей головой как обычно, если он вообще был способен на что-то такое. Увернувшись от очередного удара направленного по нему, Рут постарался поднырнуть под него и провести мощный апперкот, после чего вновь слегка разорвать дистанцию.

- Смешной дохуя, старший патруля? - Джерри злобно кинул автомат "старшему патруля", за мгновение до этого желая зарядить ему стволом в зубы. Разговоры о человеке, как о потенциальном трупе, да еще как о пустом месте, да еще в присутствии этого человека - это просто железной выдержкой надо обладать, чтобы не разозлиться. Уилсон таким качеством не обладал, поэтому и не старался рассчитывать, что "старший патруля" (теперь он так и будет именоваться, все равно что кличка).

Понятно, что очередное повторение байки про уже куда-то пропавшего капитана может быть расценено, как сопротивление, а там опять залом рук и прочие радости жизни. Однако отыграться на патрульном Джерри мог вполне. Законные требования сдать оружие Джерри воспринял серьезно. Стал медленно доставать магазины к карабину, при этом пересчитывая каждый магазин. Потом стал доставать гранаты. Пересчитывать их было недолго, однако бывший техник-рядовой отличился и тут, аккуратно вывинтив у каждой гранаты запал. Достал генеральский Зигазауэр и спросил:
- Знаешь, чей пистоль? Вот генерал и заберет. Один черт пустой.
И в доказательство специально извлек магазин, который действительно оказался пустым. Заодно и патронник показал. В принципе, Джерри все сделал по закону. Все оружие, которое было учтено в Развале, он сдал. А Беретта была давно списана, а значит, парень имел все права на ее пользование. Правда, старшему патруля об этом лучше не знать.

Тихо пробормотав что-то про вертухаев, и на чем их всех он вертел, Джерри пошел к машине, наблюдая на незнакомку на переднем сидении. Еще ну буквально месяц назад он, осознав, что его подсадят к такой весьма симпатичной даме, на месте вспыхнув и стал "являть собой полное отсутствие", что пытаясь промяукать. Теперь же все его лицо являло собой пустоту, хотя в глазах, возможно, и читался интерес. Но какой-то такой... обычный. Познавательный. Забравшись на заднее сидение, Джерри помолчал секунду и сказал:
- Что-то я не помню тебя на киче. Тебя как зовут? - Уилсон протянул руку, понимая, что лезть в душу с вопросами "А как, а за что" - не лучший вариант знакомства.

- Микки, уговорил, - паренёк определённо нравился Алексу. Любопытный, не обидчивый, с намёками на характер - из такого точно выйдет толк, если Развал раньше не вымрет. К слову, надо будет обязательно поговорить с Импом - рассказать о той твари с коконами внутри ГСП. Далеко не факт, что это единичный случай, а значит и любая другая вышка может выйти из строя. Конечно, среди меков было полно тех, кто придерживался мнения, мол "работает - не надо трогать, сломается - тогда и начнём шевелиться", да вот только Лоу был из другого теста.

Кое-как протиснув свой торс через щель в заборе, Разводник задумался об Искателях. Не то, чтобы о том добре, которое они привезли (хоть, наверняка, там и будет немало интересного), а о том, как они будут забирать людей. Дадут ли собрать шмотки и сколько вообще можно взять вещей? Было бы неплохо стащить пару вещей из дома. Особенно, если у Искателей лады с электричеством.
Как-то так вышло, что Алекса тема ухода за периметр в предыдущие годы обошла стороной. Ну ничего - скоро узнает.

После неожиданной карусели голова и правда прилично кружилась, и Лекс был в очередной раз благодарен, что завтрак его сегодня ограничился лишь той злополучной недопитой кружкой кофе, хоть и не страдал слабостью желудка.

Оказавшись не без помощи искателя вновь на ногах, медик в ответ на вопросы коротко кивнул давая понять, что в норме...круги все на месте, а пальцев на руке у искателя, как у любого условно здорового человека, по прежнему пять.
- Спасибо... - последовавшие события напомнили Лексу...его собственные ошибки. Самоуверенность - худший враг похоже не только человека со скальпелем, спасающего, но и человека с ножом, убивающего. Как во время сложных операций, за спиной младшего Грина всегда стоял отец, Ларс или еще кто из опытных коллег, так же и тут... возмущается недоверию, уверен в своей силе, ловкости и тут же получает урок смиренности. Этот урок Грин выучил уже давно, тогда то же никто не умер лишь благодаря более опытному и внимательному наставнику.

На вопрос Жнеца медик на автомате ответил, нн особо заботясь о том, как это звучит...
- Предпочитаю "много делающий", а не "многообещающий"... - холодно, безразлично. Задетая гордость или еще какая ерунда, типичная горячим головам не причем. Просто...ответ на вопрос, как на тесте, на экзамене...

Когда Ким пнула труп и дала свой комментарий по поводу ее гениталий, Лекс прикинул в уме, слышал ли что-то подобное. Не слышал....хотя это несколько не его профиль, верно Томас смог бы сходу дать верный ответ-тот Томас, чье дело он не так давно перебирал, тот Томас, которого пришлось вытаскивать из 711.
Во взгляде, брошенном на "попрыгунчика", кажется, можно было заметить проскользнувшее любопытство, спрятанное за маской безразличия...сделал себе пометку, не забыть прихватить с собой помимо своих записей еще и наиболее полный справочник по мутантам...или начать писать свой- там, в пустоши. Пожалуй, это могло бы стать подходящим хобби, как для кого-то стрельба по банкам или коллекционирование бутылочных крышечек.

Лекс замечает попытку женщины улыбнуться...не очень удачную. Ну, он сам такой же, поэтому понимат, как это сложно..для таких, как она..и он. Поймал себя на мысли, что вот уже в двух искателях нашел кусочки себя. Странно. Зачем бы ему вообще заниматься чем то подобным? Безсознательно уже ассоциирует себя с ними? Будь Лекс чуть больше психологом и чуть меньше хирургом, возможно ответил бы на этот вопрос, а так...

Грин поставил упавший контейнер- благо и не на такие приключения был расчитан- раскрыл его, явив на свет множество склянок, шприцов, игл, минзурок и еще кучи всякого хлама для забора анализов на месте.

Палец, укол, маленький кровавый отпечаток на стекле, убрать в стерильную упаковку.
Второй палец- один, двое...Лекс для ускорение процедуры вообще выстроил бы всех гостей в ряд...
Укол в вену- забор крови...две наполненные минзурки скрылись где-то на дне короба.
Руки теплые...вены пульсируют в такт сердцам- живые. Искатели такие же люди, как и все... не големы, не призраки, не ожившие мезанизмы- некоторые в Развале свято верят в эти сказки... Даже кровь красная, а не зеленая или синяя...
Укол, порез...
Плюньте вот сюда...
В конце парочка искателей получила по две баночки с надписями "моча" и "кал" и по конфетки, положенной после сдачи крови через вену...
- Остальные после? - Взгляд на Кайрин...кивок. - Полевая лабаратория готова для проведения полного обследования искателей, как будем на месте, отправлю анализы в институт.

Риса вздохнула, со скептическим лицом глядя сверху на Алекса, но руку его в ответ сжала,
- Только давай там без глупостей, ладно? - знакомый шум мотора успокаивал натянутые до предела нервы, и, что не странно, охотницу стало клонить ко сну, но расслабляться слишком рано. Вот когда этот здоровяк окажется под присмотром в надежных руках врачей, тогда хоть трава не расти, Миллер заснет в первом попавшемся уголочке. А пока нужно было как-то развлекать и себя и раненного напарника.

- Когда я оказалась у твоего дома, то решила, что мутанты уже добрались и до туда, - мысли в голове Рисы выплясывали странный бессистемный танец, но она и не пыталась донести ничего серьезного, - и даже бы не удивилась, окажись оно так на самом деле, - Видел бы ты, что творится в институте, - охотница грубовато посмеялась и вкратце описала ночные приключения в фармации, - я просила доктора отыскать тебя, но он немного не успел.

Алекс криво усмехнулся выслушав девушку, вдохнул, закашлялся. Вытер губы о воротник своей жилетки.
- Если бы твари добрались до дома, то вся округа бы увидела праздничный фейерверк. Не думаешь же ты, что Агрария сдаёт всю селитру Мармации и Меканике с Милитари? В подвале несколько мешков смеси и в случае проблем,отец предпочтёт пустить всё имущество на воздух, чем позволит кому-то поживиться его барахлом...
Попытавшись повернуться на бок, парень посмотрел на кабину пикапа.
- Грёбаный, старый и скупой ублюдок. Даже для тебя вещи пожалел. Хотя собрал я только свои, но и тут он посчитал, что вправе распоряжаться "семейным имуществом"...
Алекс недовольно фыркнул и досадливо поджал губы.
- В прочем, ты и сама знаешь. Что же до глупостей, то для одного вечера их было слишком много, не находишь? Нужно оставить что-то на завтра...
Пожевав пересохшими губами, О'Коннор выпал из реальности на пару мгновений.
- Все мы немного не успели, разминулись где-то, а потом всё пошло не так, как должно было. Но я рад, что у тебя всё в порядке.

- Не стоило из-за меня с ним ругаться, и уж тем более дом выносить, - Риса усмехнулась, но тут же улыбка сошла с пыльного лица. Выглядел Алекс жутко, а чувствовал себя, вероятно, еще хуже, и приходилось прилагать не мало усилий, чтобы не думать о том, что именно она всему виной. Воспользовавшись неловким передвижением друга, Мариса неуклюже сползла пониже и свернулась в углу калачиком, не меняя положения ног, служащих подушкой для раненного.
- Глупости это мое, понятно? - насмешливо строго ответила охотница на заявление о том, что их нужно оставить на завтра. Она глядела сбоку на затуманенные медикаментами глаза О'Коннора, стараясь игнорировать какое-то незнакомое чувство, скрежещущее внутри. Девушка словно чувствовала или даже знала, что это запросто может оказаться их последним разговором и, как только они доберутся до фармы, придется прощаться. В любом случае придется.
Рука сама собой потянулась к нагрудному карману куртки и выудила самое странное на свете обручальное кольцо. Неловкости по этому поводу Мариса не чувствовала, ведь это был Алекс, с кем еще обсуждать неожиданно нарисовавшегося жениха? Даже если этот жених и есть Алекс...
- Мне кажется, что такую ерунду должна была вытворить я, устроив грандиозное шоу впридачу, но ты меня переплюнул, - она внимательно рассмотрела металлическую вещицу, - с каких пор ты стал таким же идиотом?

- Я с ним и не ругался, это ему приспичило "серьезно поговорить". Как оказалось, наши мнения в некоторых вопросах совершенно не совпадают.
Алекс натянуто улыбнулся и сухо сглотнул.
- С тех самых пор, как с тобой познакомился. Видимо "глупость" оказалась достаточно заразной. Вот только в толк не возьму, каким способом она передаётся?
Прикрыв воспалённые глаза, парень несколько раз коротко и резко вдохнул, медленно выдохнул. Кажется, это была какая-то дыхательная гимнастика или упражнение для увеличения уровня кислорода в крови и поддержки организма в сознании. А может просто приступ боли от подпрыгнувшей на неровностях дороги машины.
Справившись и отдышавшись, О'Коннор дернул головой, пытаясь изобразить отрицание.
- Пустошь нас всех переплюнула. До той ерунды, что она устроила нам ещё расти и расти.
Машина в очередной раз подпрыгнула на кочке, накренилась, входя в поворот. Где-то впереди замаячили контуры здания Института.

Воспользовавшись тем, что охотник закрыл глаза, Риса беззвучно всхлипнула, сама не понимая, о чем сожалеет в действительности, поводов было достаточно и все так сходу не переберешь.

- Это все немытые руки, О'Коннор, - сравнить влюбленность с глистами было слишком в духе охотницы. Настолько слишком, что девушка сама поморщилась от своей предсказуемости, а потом шмыгнула ничего не ощущающим, забитым пылью носом.
- Почти приехали, - чуток приподнявшись, чтоб выглянуть за борт, сообщила Миллер, - скоро тебя подлатают. Будем надеяться ногу не отчекрыжат, а-то придется потом выращивать капусту в огороде, и ловить зайцев на живца.

- Немытые руки... - повторил парень мягко улыбаясь.
Сейчас ему было без разницы, что и почему стало причиной таких тёплых и близких отношений с Миллер, но он был готов повторить всё заново, лишь бы добиться аналогичного результата. Девушка стала для него чем-то большим, какой-то важной неосязаемой частью, без которой чувствуешь себя неполноценным.
Известие о скором приезде парень воспринял двояко. С одной стороны порадовался, что мучения подходят к концу, а с другой затосковал, понимая, что боль физическую он сможет вытерпеть, а вот эмоции от расставания ещё долго будут терзать и грызть его изнутри.

Дорога, вопреки желаемому, не заняла слишком много времени, но это было и к лучшему, чем быстрей все происходило, тем больше шансов у Алекса выбраться из этой истории живым.
- Пошли, дырявая нога, пора вылазить...

- Ну вот опять, пошли. Ты хотела сказать поползли?
приподнявшись на локтях, Алекс подполз к краю, где его перехватили сильный руки санитаров. Одежду срезали, в вены вогнали иглы, от чего парень поморщился.

Пока происходила транспортировка парня, охотнице показалось, что она заметила знакомую фигуру в теперь уже разодранной военной форме, и ее словно током ударило, предупреждая не поворачиваться в ту сторону, чтоб убедиться. Она знала, что так будет, едва ли для обычной девчонки Развала можно было предсказать более оптимистичный сюжет. Не заслужила. Вот для какой-нибудь белокурой и кучерявой Мэри одетой в милое платьице и с очаровательной улыбкой на лице - да, для нее предусмотрен хэппи энд, трое прекрасных детей, пузатый муж и несильно мутировавший пес во дворе. Максиму двойной ряд зубов, не больше... а Мариса Миллер привыкла иметь дело с дерьмом, у Марисы Миллер на ближайшую перспективу свидание с очаровашкой милитари. На миг охотница даже почувствовала укол ревности к той самой соседке О'Коннора, ведь у нее все и правда будет хорошо... а у Рисы уже вряд ли. Но разве охотница не хотела именно этого?

А что, если его просто не замечать? Сделать вид, что нет никакого Дженкинса, нет никакого преступления и ей не нужно никуда уходить? Ну, стоит себе какой-то вояка и стоит, и ее это никак не касается. А вдруг сработает? Но звук звенящих наручников словно пропел "хрен тебе с ма-аслом, маленькая уби-ийца" и Рисе пришлось повернуться к потрепаному парню.

"Ну, почему ты не можешь сделать вид, что меня здесь нет?!" - вместо отчаянной мольбы девушка лишь громко с досадой выдохнула, сильно сжав кулаки, и коротко кивнула, поспешив повернуться к другу, чтоб он ничего не заметил, перегородив ему обзор на одного из тех, в кого он накануне целился из лука. Ни к чему Алексу знать, все равно вот-вот отключится,
- Ну, и денек выдался, да? - слишком неправдоподобно бодро выдала Риса, склонившись над охотником, и поспешила заткнуться, ругая саму себя за тупую попытку. Из О'Коннора уже торчала куча иголок, как бы намекая, что ждать, пока Миллер вдоволь напрощается никто не будет.
- Ладно, - охотница протянулу руку и сжала ладонь в полтора раза больше ее собственной, - катись, ржавое железо, я буду где-нибудь тут, окей?

- Денёк что надо. Мы всё еще живы, а значит...
Ладонь крепко сжала ладошку Рисы, рука напряглась, притягивая девушку. Улыбка в миг слетела с лица охотника и он пристально всмотрелся в глаза девушки, стараясь запомнить её до мелочей.
- Я найду тебя, глупая девчонка. Что бы не случилось, как бы плохо ни было... - парень челюстью кивнул в сторону.- ... я буду рядом. Просто верь.
Уткнувшись лбом в чумазый лоб девушки, О'Коннор чмокнул её в нос.

Не отводя глаз, охотница едва заметно кивнула, чувствуя, как самая смелая и самая глупая слеза предательски вырвалась на волю. Что она могла сказать? Что больше не рассчитывает увидеть его никогда? Что желает ему тихого уютного счастья внутри периметра? Спокойных вечеров на веранде и очень редких воспоминаний о старой подруге? Это было бы неправдой. Самой жестокой неправдой, сказанной охотницей. Эгоистка внутри Рисы рвала и метала, не представляя себя без него, и сейчас могла бы признать, что нуждается в этом парне, куда больше, чем он в ней. Но гордячка молчала, оставляя все внутри себя, чтоб не рвать ничье сердце еще больше. Слишком много увечий за одни маленькие сутки. Слишком много открытий, за каждым из которых еще больше, значительно больше потерь.

- Береги себя, мне ещё возвращать тебе должок, пустынная колючка...
Отпустив девушку, Алекс едва не рухнул на носилки.
- Ну что встали? Ждёте когда я сам сдохну? А вот не дождётесь...
Алекс подмигнул охотнице, когда тележка сдвинулась с места.

Риса кивнула медикам, разжав пальцы и больно-больно закусила левую щеку изнутри, чтоб в очередной раз за день не расскулиться, как побитой собачонке. Забинтованная ладонь взметнулась вверх в знаке прощания, а на лице, вопреки всему, появилась улыбка,

- Прощай, Алекс...

Не смотря на всю драматичность ситуации, вредности и гордости Миллер было не занимать, хоть и приходилось на ходу глотать горькие слезы. Она не собиралась любезничать с засранцем, оставившим ее в комнате с трупом, пристегнутой и беспомощной, и ребра все еще помнили о дружеской встрече с прикладом. Важно выпрямив ноющую спину и вздернув нос к небу, она развернулась и прямо прошагала к пикапу, в котором
оставался рюкзак охотника, и, резко распахнув двери, выудила его оттуда. Весь вид охотницы выражал один большой средний палец, предназначенный Дженкинсу, хотя, вероятно, это выглядело так же жалко, как и... сама охотница, сам Дженкинс, и весь Развал этим утром,
- Две минуты, мудила, - устало констатировала Риса, в очередной раз громко шмыгнув заложенным теперь не только грязью, но и слезами носом. Прислонившись к борту рядом с курящим воякой, она судорожно вдохнула, - три остаются за мной.

Команда Кайрин была вполне не двусмысленна и Лекс решил не проверять, что будет, если он проявит инициативу. Когда Белая Леди вернется, он поймет, была ли её надежда на Дикого напрасной и нужно ли ему вступать в игру, а пока... почему бы и не расспросить эту парочку по интересующему его вопросу...нет, не сейчас, уж слишком обстановка была далека от непринужденной. Ничего, время еще будет, он найдет подходящий момент, ведь ему еще ни один час предстоит провести в этой "дружелюбной" компании.
Стоять перед искателями истуканом то же было бы достаточно странно, поэтому Лекс опустил на землю металлический контейнер походной лаборатории и уселся на него сверху, прямо перед вооруженной парочкой, совсем не покушаясь на их границу.
По привычке медик окинул мужчину и женщину профессиональным взглядом, буд-то пытаясь по внешним признакам определить комплекс болячек, что те с собой притащили: открытые участки кожи, волосы, глаза, дыхание, зубы... все, за что может уцепиться опытный взгляд врача. Не то, что бы это было так уж нужно, скорее...просто привычка. Как вояки оценивают при встречи длинну и калибр стволов друг-друга, так и медик, без задней мысли, уже составлял карточки пациентов в уме...хотя, возможно вояки нечего такого и не делают, но Лексу почему-то представлялось что-то такое, когда он наблюдал за милитари со стороны.
Дальше Грин решил немного нарушить инструкцию - снял защитный капюшон с маской, достал пачку сигарет и закурил. Врят ли тут, в паре сотен метров от лабаратории воздух был опаснее, чем у баррикад, все что можно было в воздухе подцепить, давно уже было подцепленно, разве что эти ребята чем кожным болеют, но Грин сомневался, что те сейчас к нему целоваться полезут.
Выпустив струю дыма, медик протянул пачку своим новым знакомым.

Джерри абсолютно не желал знать, что или кто находился там под землей. Неожиданно резкого хлопка гранаты, ужасающих завываний и лязгов оттуда, да и вообще общей растерянности было достаточно, чтобы принудительный доброволец Уилсон бросил автомат (к чести, подобрал тут же, за приклад), привстал и резко дал деру назад, не оглядываясь и часто перебирая лапками.
Разумеется, зеркал заднего вида Джерри не имел, а потому шмякнулся об укрытия третьей линии, свернул верхние мешки и коробки, выдал грациозное сальто назад и упал на спину. Через мгновение вскочил, огляделся вокруг ошалевшими глазами по пять копеек и выдал всем присутствующим, ощупывая задницу:
- Черт. Кажись, я обделался по-полной.
И дико-дико, совсем не по-смешному засмеялся, предаваясь жесткому отходняку, не зная, что с его нижним бельем все в порядке, а просто повязка с ягодицы сбилась.

Риса слегка отстала от действительности, смотря на истерзанного Алекса. Пожалуй, таким жалким она видела его впервые, и это вызывало в ней странные чувства. Испытывала ли она жалость? Нет, боже упаси. Это самое последнее из всего, к чему стоит обращаться, будь ты пострадавшим, или наблюдателем. Возможно там, внутри, была злость, нет, ярость, охотница была готова взорваться от гнева, ведь насколько надо быть идиотом, чтоб довести себя до такого состояния. И ничто не может служить оправданием. "Береги себя" - звучала знакомая фраза голосом парня в голове Марисы, и тут же получало мысленный отклик ... Береги?! БЕРЕГИ??? Так где ты просрал свои мозги, О'Коннор, мать твою, младший!
Новость об отсутствии водительских навыков у медсестры прошла мимо девушки, занятой своими гневными мыслями, она даже не поспешила помочь, когда Алекса неловко водрузили в пикап. Если бы услышала, то предложила бы свою кандидатуру на роль водителя, у нее ситуация была противоположная, водила неплохо, спасибо всё тому же Алексу и этому самому пикапу, а вот сертификата не было. Впрочем, вариант Рисы был бы куда более уместным в сложившейся ситуации, но времени ждать, пока всякие эмоциональные барышни прочухают обстановку - не было.

Глаза охотницы распахнулись еще шире, когда, казалось бы полумертвое, тело стало активно подавать признаки жизни. Риса раздраженно выдохнула и закатила глаза, услышав геройскую реплику калеки,
- Куда ты, кусок дерьма, собрался? - пара секунд и она оказалась рядом с охотником, перехватив руку, которая вцепилась в нож, - хорош, О'Коннор, ты только хуже сделаешь!

Возможно, тут стоило бы быть помягче: попросить перестать, как-нибудь ласково позвать этого израненного громилу, нежно дотронуться, чтоб он наконец понял, что искать больше никого не нужно, вот она, здесь его милая... Но о чем говорить, если речь идет о Марисе Миллер? Если уж кто из этой парочки и мог быть мягким и милым, то... это кто-то не она.

Поэтому вместо нежных успокоительных объятий, Алекс вполне себе рисковал получить успокоительный хук слева, потому что иных мер для подобных ситуаций девушка либо не знала, либо не приемлила. Но для начала хватило и небольшой пощечины, чтоб сфокусировать внимание парня на себе,
- Отдай мне нож и угомонись, - настойчиво попросила Риса, а в голосе отчетливо звучали истерические ноты. Корпусом она придавила парня к кузову, стараясь не задевать особо раненные участки, а пальцы одной руки намертво вцепились в тесак,

- Да поехали уже, черт побери!

Когда прогремел взрыв, охотница инстинктивно вжалась в полуживого охотника, на иной маневр ее бы не хватило. Так что, коротышка Миллер просто оказалась в нужное время в нужном месте, спрятанная от дождя из осколков лишь рюкзаком... а вторая ее рука не очень бережно прикрыла лицо О'Коннора, отвернув его к стенке машины.

Вы не можете просматривать этот пост!

Увидев явные следы какой-то потасовки, Риса автоматически вытащила большой нож, и внимательно осмотрела двор. Всё бы ничего, сломанные кусты и поврежденный газон можно было бы списать на суматоху и спешку, с натяжкой, но всё таки. Но вот следы от пуль на дверях явно сигнализировали о том, что в доме О'конноров произошло что-то не особо хорошее, или происходило до сих пор,
- Вот, дерьмо! - шепотом выругалась Миллер, и оглядевшись, направилась дальше.
Осторожно войдя внутрь, охотница не стала с порога кричать "Кто есть дома?!", как делала это обычно. Кто бы знал, как надоело за весь день красться, и бояться, что вот-вот откуда-нибудь вылезет неведомая хурма и откусит тебе башку. Каждая перевернутая или сломанная деталь в воображении Рисы уменьшала её шансы увидеть Алекса живым, а следы крови только усиливали гадкое липкое чувство страха внутри. Охотница очень явственно видела, как покалеченный парень из последних сил бредет по дому, опираясь о стены, оставляя на них следы своего присутствия.
Маршрут Марисы вел в комнату парня, она не раз бывала у него, и, кажется, в последний раз была смертельно пьяной. Как-то она умудрилась развести Алекса на спор о том, кто первый из них склеит в баре девчонку. Но в итоге никто из них даже не попытался, и весь вечер прошел за болтовней и обсуждением какой-то ерунды, как это обычно и бывало, выберись они туда вместе. К закрытию забегаловки и Алекс и Риса нажрались так, что ползти до дома Миллер не представлялось возможным, или нашлась какая-то другая причина, на утро никто не помнил, да и не пытался, особо не заморачиваясь, только проснулись они в позе "куча мала" именно на той кровати, около которой сейчас одиноко валялся её пустой рюкзак,
- Фух, - демонстративно выдохнула Мариса, убедившись, что вся её одежда на ней, и даже один ботинок упрямо болтался, так и не слетев до конца. Спихнув с себя руку спящего О'Коннора, она отодвинулась, и с театральным облегчением заявила, - ничего не было!
- Ну, конечно, Миллер, - зевнул парень, не открывая глаз, - я кое-как отделался от твоих поползновений. Пришлось спать одетым.
Конечно же он знал, что последует за его шуточки, но даже не поморщился, когда необутая нога охотницы неслабо впечаталась в него,
- Не заливай!

Заглянув в рюкзак, Риса обнаружила его почти пустым, но вариантов, зачем парень мог всё оттуда вытащить, у нее не было, как и сил их искать. От досады у охотницы на глаза навернулись слезы, сдерживаемые за сегодня не единожды. Где-то в глубине души, шагая по дому, в котором случилась какая-то хрень, она очень боялась обнаружить Алекса в отключке, или еще хуже... но и вместе с тем очень надеялась, что он здесь. Но комната встретила её пустотой и еще большей разрухой, и пустой рюкзак, словно насмешка "ха-ха, Миллер, ты как обычно опоздала".
Звук захлопнутой двери мог услышать тот, кто, возможно, оставался где-то в доме, или даже во дворе. Девушка руководствовалась порывом, заставившим её сделать это то ли от обиды, то ли в знак того, что никто не должен видеть, как воет оторва Миллер, словно побитый щенок, забившись в маленькую конуру. А она так и сделала. Закрыв себя в комнате, отделив от всего мира, который словно ополчился на нее за что-то, наслав всевозможные неприятности, Мариса свернулась клубочком на самом краешке кровати, положив нож рядом и дала волю эмоциям. Всё равно никто не увидит.

Как гласит древняя армейская мудрость, ничего не делающий боец очень сильно выделяется на фоне всех остальных. По-видимому, именно так и спалился Джерри перед отцом-генералом. Так что те, кто, как и Джер, никогда не видел генерала, могли лицезреть учебное занятие на тему: "Как готовить личный состав к бою".

Истинный командирский бас, видимо, должен был морально подготовить Уилсона, но тот поначалу настолько растерялся, что позабыл судимость и представился по форме:
- Сэр, техник-рядовой Уилсон, сэр!
Ну и дальше он не смог проблеять ничего лучше, кроме как: "Сэр, так точно, сэр!" и "Сэр, благодарю, сэр!"

Теперь же, став счастливым обладателем немецко-американского пистолета по программе ленд-лиза, он еще минуту потрясся, восстанавливая слух и навыки движения, а потом плюхнулся на ящик. Пистоль и правда был добротный, сразу видно, генеральский. Даже вон лазер есть. Правда, все равно придется отдать. Хотя...

На стволе было написано "9 MM PARA". Пару мгновений он позалипал, а потом его лицо расплылось в хитрой, вороватой улыбке. Извлек магазин. Как и положено полноразмерному триста двадцатому, в магазине было ровно 17 патронов. В Беретте же - 15. С той же хитрой улыбкой Джерри начал отщелкивать патроны в ладонь, считая шепотом. На пятнадцати он остановился. Двух патронов будет достаточно, чтобы при их отстреле пистолет вонял порохом. А гильзы? Улетели куда-то! Убирая пистолет за спину, Уилсон воровато огляделся и сказал капитану:
- Вот за это примерно меня и посадили. - сделав ударение на слове "примерно".

- Эт правильно, парень, удача, она смелых любит, кто до конца идёт. - многозначительно подняв палец, проговорил Клэнси с видом старого учителя, тщетно пытающегося вбить в голову нерадивого ученика хоть что-то полезное. - Да и разве у вас уже так много дел на этой богом забытой улице, что вы так спешите покинуть игру? - не унимался ирландец, тщательно тасуя замусоленную колоду карт.

Любой здравомыслящий игрок, будь он на месте торговца, без разговоров схватил бы честно выигранные шестьдесят бунов и уже давно бы напивался в ближайшем баре, повествуя своим собутыльника, как давеча удачно облапошил пару милитари. Но Джеймс был не таков. Искра нездорового азарта уже во всю разгоралась в его карих глазах. Уж такова была его натура, что щедрая душа ирландца совершенно не может успокоиться, пока он не проиграется в пух и прах. Ну или пока так же безобразно не проиграют противники, что, по правде говоря, бывало значительно реже. Тем более, сейчас торгашу везло по-крупному, чего не скажешь о паре солдат, которые умудрялись проигрывать даже с весьма неплохими картами, ведясь на блеф Джеймса. Да и кто в здравом уме прекратит погоню за золотым тельцом, когда озорник лепрекон в зелёном сюртуке сам тащит тебя в сторону своего несметного клада? Уж точно не Клэнси.

Чтобы не ненароком не выпустить Луиджи из своих сетей, коварный ирландец решил поведать ещё одну поучительную историю, имевшую место в прошлом.

- Хотите верьте, хотите нет, но под час беспрерывно выигрывать гораздо хуже для человека, чем остаться без последних ботинок! Эта история имела место в начале далёкого двадцатого века и передаётся в моей семье в назидание всем горячим юнцам. Дак вот, в те времена азартные игры были не совсем законны, но, тем не менее, народ изыскивал способы пощекотать себе нервы за карточным столом на всевозможных закрытых вечеринках. Участнико одной из таких сходок как раз был мой предок. В общем, собралась на квартире очень приличная компания - пожарный, учитель, адвокат, мой родственник и даже один киноактёр. И, после пары рюмок чего-нибудь горячительного, к слову, тоже не легального, как водится, решили сообразить партейку в покер, благо деньги у всех имелись. Ну, значит играют они, а самому казалось бы непримечательному из них - учителю несказанно везёт. Он выигрывал почти каждую партию! Ну, тут все естественно заподозрили неладное. Заставили его раздеться чуть не до гола, карты мешать не давали... но он всё равно выигрывал! А меж тем ставки росли. Деньги уже у всех давно кончились. Тогда принялись играть на недвижимость и расписки. Бедняга учитель уже и сам был не рад такой ласки Фортуны. И чего он только не вытворял, лишь бы избавиться от роковой удачи! Он не глядя повышал ставки вдвое, отлучался закурить, передавая свои карты другим... Но стоило только ему вернуться, как товарищи с хмурыми лицами сообщали, что он опять выиграл! В конце концов, несчастный не выдержали и, якобы отлучившись в уборную, вылез через форточку, спустился с третьего этажа и бегом рванул в полицейский участок. Когда комиссары нагрянули на квартиру, где происходила игра, они были просто поражены. Там набралось выигрыша на семьдесят тысяч долларов (огромные по тем временам деньги!) наличными, закладные на пять квартир и одну пожарную станцию, и, сверх того, расписки и векселя ещё на пару миллиардов! Таких деньжищ тогда не проигрывали и в Монако! В итоге, учителю, как стукачу, выплатили пять процентов от конфискованного. С тех пор он спятил и шатался по Лос-Анджелесу, заказывая десятками несгораемые сейфы...

Сделав театральную паузу, Клэнси глянул на своих соперников, явно наслаждаясь произведённым эффектом. - А ты говоришь, Проиграться это плохо! - поучительно добавил ирландец, загребая очередную горку бунов.

- Никуда я его не втягивала, - буркнула Риса, набив рот едой. Разумеется, всё то, что предполагала мама, охотница уже рассматривала, только вот вариантов было довольно много, а времени слишком мало, чтоб проверять каждый, а надеяться на авось не было ни сил, ни желания. Да, вполне логичным было то, что он не таскает за собой её рюкзак по всему развалу, а оставил его дома, но что-то подсказывало, что сам он едва ли остался бы там, в виду происходящего, но охотнице был нужен именно О'Коннор, хотя она бы не призналась в этом даже самой себе.
- Он ранен, ма, - Риса покачала головой, отодвинув тарелку, набивать пузо было совсем не ко времени. Она нахмурилась и задумавшись постучала кончиками пальцев по столу, - там на зубах... - охотница было начала говорить, но так и не определилась с тем, как бы обрисовать это всё вкратце. На нее вдруг свалились все события последних нескольких часов, начиная с убитого Билли, гекконов и чуть не сдохшего Алекса, заканчивая перспективой остаться наедине с трупами в кабинете и рухнувшим барьером.
Бесцельно блуждая глазами по деревянному едва различимому в потемках узору, Мариса неожиданно всхлипнула и уронила голову на стол, с шумом ударившись об него лбом. Всё это было слишком даже для такой беспечной оторвы, как младшая Миллер, и на какую-то секунду она позволила себе расслабиться, но только на мгновение, не больше, потому что дальше непременно последовали бы слёзные утешения Даны, от которых никогда не становилось лучше, а вот неловкости добавлялось в значительной мере.

- Всё ок, - предвидя мамин порыв, Риса выставила вперед руку и резко поднялась с места. Слез на её лице не было, да и откуда они там, она не какая-то сопливая принцесса, чтоб распускать нюни. Охотница поднялась из-за стола и решительно направилась к собранным вещам, - короче, мам, увижу наших, отправлю мелкого пинками домой, сама не высовывайся, - она хотела добавить о гуляющих по периметру люрках, но во время остановилась, еще сердечного приступа тут не хватало, - я до О'Конноров, заберу рюкзак. Дальше будет видно.
Пару мгновений Мариса, остановившись у дверей, нерешительно глядела на мать. Всё таки, бродить по темным коридорам с ножом во рту в поисках жуткого мутанта, куда проще, чем проявлять какие-либо чувства перед близкими людьми, странно, но так и есть. Но, перед тем, как покинуть дом, охотница таки сделала то, чего добровольно не делала лет с семи. Быстро подойдя к Дане, она заключила её в короткие объятия, изо всех сил сохраняя каменное выражение лица,
- Пока, мам, - прозвучало сдавленно и неловко, но это всё, что Мариса могла.

Это представь себе единорог
и у него до черта острый рог
в задницу им он тебя отдерет
все потому что ты полный задрот
ты безусловно кусок лишь дерьма
от дикого троля ты парень слюна
леший родил тебя от крокодила
что по Фонтанке лешачка водила

Единорог сюда как попал
Парень да ты никого не е..л
Бабе чтоб титьку она показала
Золота выдал два полных забрала
Даже на эльфскую мать их принцессу
Не смог как следует стать твой повеса
Ты совершенное чмо мой сынок
В рот пусть е..т тебя единорог

Чего ты смотришь, детка, строго
Давай, мечтай о единороге
О гладкой белой нежной коже,
Что так на женскую похожа
О скачках диких средь лесов
Где нет друзей и нет врагов
О добром нраве, хоть и строгом
У твоего единорога
Но что дразнюсь я, в самом деле
Забыла про него в постели
Его уже не оседлаешь
Увы, ты мимо пролетаешь
Остался он красивой сказкой,
Что променяла ты на ласку,
А потому не надо спорить,
Пойдем в вине утопим горе
Поплачемся, что жизнь убога
Без твоего единорога
А после занавес и спать
Чтоб разломали мы кровать
Ведь больше нечего терять
Тебе его не оседлать…

Все проблемы, казавшиеся такими серьезными пару минут назад оказались лишь не стоящим внимания пшиком, а предшевствующие приключения в изолированной части комплекса- детской возьней в песочнице. Да и обещание разбора полетов звучало, скорее, как пожелание удачи... ему, группе, да и всему Развалу. Ведь сейчас все они примут бой, который вполне может закончится тем, что не кого будет отчитывать...и не кому. Поэтому любые слова, любые обещания, в которых говорилось о том, что будет после...добавляло немного надежды.

Лекс быстро прошелся по списку фамилий, что держал в голове и принялся за сбор команды. Пришлось пользоваться услугами сарафанного радио, дергать коллег, у которых были средства связи и просто кричать в глубь коридоров фамилию очередного затерявшегося коллеги. Пару человек пришлось заменить- не всех удалось оторвать от текущих дел, найти на территории института, а кто-то оказался включенным в команду "зелененьких". Но несмотря на все трудности, Лексу-таки удалось собрать группу разношерстных специалистов для решения любых задачь, входящих в компетенцию Фармации что могла подкинуть пустошь...как думали наивные белые халаты. Еще немного времени заняла упаковка оборудования, аптечек, больших аптечек, очень больших аптечек и поиск любимого скальпеля...

Когда группа спустилась в гараж, Лекса не отпускало чувство, что он про что-то забыл... А про что именно, понял, лишь когда медики начали грузится в мобильную лабараторию...
- Эм...народ, кто-нибудь умеет водить ЭТО? - Вполне логично, что к чудовищу на колесах, по недоразумению названного транспортным средством, должен прилагаться водитель, вот только где его сейчас искать...

- Могли бы тебе мелкого оставить, - неразборчиво буркнула Риса, на ходу запихав в рот огромный кусок чего-то из теста, -
толку от него, конечно, мало, зато не скучно, - мелким она называла последнего из трех братьев, не смотря на то, что он был старше её на полтора года, - так а че происходит? Кто-то расхреначил барьер, видать рукожопые меки, кто же еще?
Не тратя времени зря, охотница бегала по дому в потемках, разбрасывая вещи по сторонам, как и полагается любой девушке. Она стянула с себя остатки халата, обнажив замотанную бинтами спину, и поспешила неглядя натянуть более привычную майку, судя по размеру, одежда принадлежала ей. Топая тяжелыми ботинками по полу, охотница с шумом подтащила табурет к шкафу, чтоб забраться на самый верх, где Дана запасливо хранила всякое барахло,
- О'Коннор приходил?! - неожиданно спросила Мариса, вспомнив, что её сумка у него, - скажешь мелкому, что его рюкзак я забрала, с пакетом походит.
Запихав туда старую куртку и пару кое-каких вещей, попавших под руку, Риса стянула с печки коробок спичек,
- Ма, в общем, так, - наконец девушка уселась за стол, потянув за руку Дану, чтоб та к ней присоединилась, - не знаю, чем закончится вся эта муть с барьером, - суматошная дочь неловко почесала затылок, - но, короче... - вообще-то Мариса собиралась нормально попрощаться, но сейчас поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет, - мне нужно найти Алекса и забрать рюкзак, а потом... Не знаю, наверное пойду туда, помогать остальным, - отпустив мамину руку, девушка уткнулась в поставленную для нее тарелку с едой, чтоб не встречаться со взглядом полным вселенской скорби и схватила ложку, чтоб еще и рот до кучи набить. Мол, какие разговоры, я же ем.

Джон лишь кивнул, указав направление где совсем рядом на переносной треноге находился небольшой прожектор. Сейчас он не работал, а находившийся рядом боец раз за разом проверял проводку ведущую к переносному аккумулятору. Нет, прибор освещения не был испорчен, просто до наступления полной темноты, стоило экономить заряд батареи, а инструкция пользования данной техникой предписывала систематическую проверку всех соединений. Когда то Джон и сам осваивал подобную технику и наизусть зубрил положения из технических описаний.
В голове Джона несколько раз всплывали вопросы, которые очень хотелось задать генералу, пока он был тут рядом, например, относительно того, что за херня произошла с барьером? Но уже через миг Джон сам же осознавал, что сейчас это не так что бы и важно, сперва нужно отстоять "Развал", а уж потом разбираться, что же пошло не так и как это исправить. Хотя всегда существовал шанс того, что самые худшие опасения Джона сбылись и чертов купол все же приказал долго жить. Но сейчас все это было не важно, сейчас было важно другое.
-Уилсон, у тебя вообще со стрелковой подготовкой как? - критически спросил Джон продолжая обустраивать позицию и прикидывая возможные подходы и углы стрельбы, а так же прикидывая куда наилучшим образом пристроить парня с учетом его навыков и выбранного им оружия.

Быстро оглянувшись на комплекс, Дрон матюкнулся. У него сейчас было два варианта, или прыгнуть в отъезжающую машину, или же вернуться или же доделать свою работу и возобновить подачу электричества хотя бы в часть комплекса.
Постояв буквально пару секунд в раздумьях Дрон сыпя ругательствами развернулся и побежал доделывать свою работу. Взрыв произошел на севере, а сын ближе к южной части города находится, а значит пока что в порядке. Значит у Дрона есть время, для того что бы выполнить свою работу. Впонле возможно, что это крыло, в котором он сейчас находился будет переоборудовано для приема раненых и свет здесь очень нужен, тем более, что кажется именно эта часть комплекса запитана от другого источника, а значит здесь свет все еще может быть.
Если ранее Дрон спешил, то сейчас он просто летел, пытаясь по скорее начать и закончить свою работу. Каждая секунда была дорога, ведь после ремонта, он скорее всего двинется к сыну, или же к прорыву.. он еще не решил.. Но при любых раскладах ситуация складывается очень хреновая.
В процессе бега, Дрона посетила еще одна замечательная мысль. Ему нужно будет найти того докторишку-провожатого и сообщить ему о запасном генераторе. Это тоже нужно будет сделать обязательно. Вполне возможно, эта информация может спасти много жизней, так как по слою пыли в комнате было понятно - о нем уже все забыли.

Казалось бы жизнь в Развале, да ещё и механиком, готовит ко всему. Так думаешь до тех пор, пока не случится подобное дерьмо. Лоу смотрел ошалелыми глазами и слушал звуки дикого мира, стараясь не дать им проникнуть в голову слишком глубоко. Не дать мозгу уловить в общем шуме и гаме отдельные нотки и начать вырисовывать воображаемые источники этих ноток. Короче говоря, Разводник старался не дать страху завладеть собой.

- Блядь, - только что и сумел он прокомментировать ЭТО.
Милитари подал хороший пример с рацией и Алекс, совладав с управлением собственного тела, начал искать воки-токи. Искать пришлось несколько секунд прежде, чем Алекс понял, что и не разжимал рацию с момента взрыва.
- Это Разводник! - крикнул он. Большой палец побелел - так сильно Лоу жал на тангенту. Сказать в приёмник хотелось много, но отделался мек краткой фразой. - 13-я северная, генератор уничтожен!
Все последствия уничтожения меканикам - и в частности Импу - не было нужды рассказывать. Парни и сами поймут.

Вой пронзил кожу насквозь, ясно давая понять, что время размышлений и разговор окончено. Надо было делать ноги и об этом вопили буквально все очнувшиеся инстинкты. Рука как-то сама на ходу нащупала на поясе взятый из дома пистолет. Не самое эффективное оружие против орд мутантов, но определённо лучше, чем ничего.

Хорхе слышит про кофе и светлеет лицом. Да. То, что надо.
-- Я слышал, вы готовите прекрасный кофе, -- улыбается. -- Рад буду попробовать.
Он не строит планов на ночь, он просто хочет пить.
-- Я подожду вас на улице, -- обещает. Забирает с вешалки вещи, закутывается в плащ, обматывается шарфом, напяливает кепку и выходит.
В вечерней (ночной?) прохладе он достаёт носовой платок, нож и кастет. Протирает первым второе и третье. Оружие летит в ближайшую урну.
Нельзя давать настоящих причин для ареста.
Он закуривает и ждёт.

Вой сирены и последовавшая вспышка света любезно подтвердили "теорию о материальности мыслей" и поговорку "беда не приходит одна"- стоило подумать, что хуже быть уже не может- получи опровержение... Хотя наверное все это стоит назвать "законом расширения задницы"...
Но вот, долгожданная встреча со своими, пострадавшего оперативно эвакуируют в операционую, Лекс ловит молнию из взгляда Кайрин, что не удивительно, похоже ему еще предстоит пожалеть, что не стал ужином для люрка. Но переживать о грядущем разносе, наказании и заполнении тычячи и одной бумажки времени просто не было, как не было времени на размышление о том, что вообще в развале твориться, почему, кто виноват и... а вот что делать было вбито в голову с младенчества.
Первое- вспомнить о своей принадлежности к касте. Второе- исполнить свой долг. Какой бы хаос не постучался в дверь, пока у милитари есть патроны, у фармации скальпели, игла с ниткой и немного дестилированной воды, пока меки способны отличить ключ разводной от отвертки, а мерчанта помнит, что без обеспечения развал рухнет, подгребя под собой даже самых хитрожопых торгашей...а Социум помнит что Развал- это их дом и другого у них просто нет, и не помоги сейчас тому самодовольному ублюдку, живущем в большем комфорте, чем, ты, то он просто не успеет стать гвоздем заборе, сдерживающем хаос и все рухнет и не важно будет кто каким был человеком и количество его грехов, когда никого не станет...
Развал, хоть и дышащий тяжело, хрипящий, плюющийся желчью, но все же один механизм.
И вот пришло время винтику Лексу занять свое место, увеличив на маленькое дробное число шансы на выживание старой разволюхи.
Медик оглядел суетящихся коллег, выискивая в толпе кого-то из старших.

Когда заорала сирена, глаза охотницы, и без того распахнутые в достаточной мере из-за прилагаемых усилий в транспортировке капрала, распахнулись еще больше,
- Ну, и что это за хрень? - пробурчала охотница себе под нос, чуть не выпустив многострадального капрала из рук. Идея, что это постарался О'Коннор при других обстоятельствах ее бы рассмешила, а вот сейчас Риса даже задумалась на секунду, не может ли это оказаться правдой. Слишком уж он безрассудно сцепился с милитари на том перекрестке, а теперь вот галлюцинируя от гекконьева яда, носится по Развалу и с криком "За Миллер!" тычет с размаху куском монтировки в барьер. Сжав губы, чтоб не заржать, охотница попыталась отбросить дурацкие мысли и проникнуться происходящей ситуацией.
Тело у них оперативно отобрали, не совсем тело, конечно, пока... в любом случае, оставалось только пожелать капралу удачи, долгих лет жизни и, желательно, с обеими руками.
Кто-то беспардонно пытался осмотреть девушку, на что она помахала перед лицом медика забинтованной рукой в знаке "отвали", ее больше занимало то, что вещала рация служивых, топчущихся неподалеку. Если барьер действительно поврежден, то это значит, что по улицам вскоре будет бегать целый зверинец, мечтающий отобедать человечинкой, и сидеть в изоляции, пока все помогают казалось Рисе плохим вариантом, хотя, что кривить душой, тоже рассматривалось.

Но руководствуясь то ли порывом, то ли собственной глупостью, а, может, и вовсе ничем, Риса ринулась за уходящими после озвученного приказа милитари, первым делом нужно было выбраться наружу, а по дороге решить, куда податься дальше. Дома находилось четверо мужиков, способных защитить и дом и самих себя, только вот братья наверняка полетят защищать периметр, они бы, может, и хер на это клали, но есть что-то такое, что вкладывается в голову с самого детства. Как бы не было паршиво в Развале, за Развалом совсем триндец, поэтому на защиту ограждения ринутся все от мала до велика. Значит, можно подтянуться на подмогу, когда первую очередь храбрецов уже изрядно поджуют. При самом худшем, конечно, раскладе.
Пораскинув не слишком выдающимся умишком, Мариса определила дальнейший маршрут следования, ей нужно было попасть домой, чтоб забрать оружие, переодеться, а дальше действовать по обстоятельствам. Если еще будет необходимость, то к Северной тринадцать, а если всё устаканится, то спокойно собрать мешок и вернуться под стражу.

Мигель проводивший свою даму за её столик, вернулся за свой. И какое-то время сидел молча, разглядывая рюмку и лежащий рядом с ней портсигар. Что-то изменилось. Треснуло. Желания танцевать сейчас нет и пилот просто наливает полную рюмку водки и залпом выпивает. Ощущение, что он станцевал свой последний танец на сегодня не исчезает. Именно что последний. И это очень нервирует Мигеля, который оказавшись не в силах разглядеть на дне рюмки завтрашний день, наливает еще.
Дурацкое ощущение, когда не понимаешь где что-то пошло не так и настроение изменилось. Еще одна выпитая рюмка. Снова пустота на донышке. А ведь когда-то перед одним из самых важных дней своей жизни он увидел в последней капле свой первый полет. Может это и хорошо, что он не видит здесь своего последнего. И это просто что-то не так с ним, а не то самое предчувствие.
Тем не менее, похоже для него на сегодня танцы закончены и он может просто напиться и закурить. Завтра тяжелый день.

Музыка ведёт, успокаивает разгорячённые нервы. Хорхе танцует степенно – так Пипа несёт чашку с кофе к столику. С осознанием важности возложенной на него миссии, по правилам, старательно попадая в ноты. Пипа удивляется – оказывается она помнит, как надо танцевать. Это просто, главное прилежно повторять за партнёром. Танец в клетке, танец условностей. Нет, разве этого она хотела? Пипа ловит ногу Хорхе, чуть задевает, прикасаясь, сбивается не с ритма, но с этой вылизанной правильности, самую малость в сторону, быстрей, чем полагается, и снова возвращается, как ни в чем не бывало. Вот так. Так вот.

Мелодия сменилась и Эстер почувствовала, как словно что-то щелкнуло внутри. Чувственная истома вдруг уступила место состоянию, похожему на игру пузырьков шампанского в бокале - переливчатому и игривому.
Партнер поэтессы по прежнему был внимателен и бережен, хотя его рука ощущалась уже не так мягко. И это было приятно, потому что теперь она могла играть, а где-то спорить, а где-то поддаваться, а где-то показывать характер.
И если предыдущий танец был для Эстер сценой любовной, где двое словно одно целое, то милонга - сценой семейной, где партнеры создают что-то общее, оставаясь каждый самим собой. И если еще десять минут назад женщине было все равно, как зовут обнимавшего ее мужчину, то теперь она вдруг поймала себя на мысли, что не прочь узнать его имя...и сказать ему свое.
Когда ты уйдешь, растворишься
В звуках печального танго,
Пусть имя твое ласкает
Мои пересохшие губы...
Музыка закончилась и это было естественно. Так же естественно, как заканчивается детство, заканчивается весна, заканчивается книга. Заканчивается для того, чтобы началось что-то другое.
Эстер подняла голову и встретилась глазами с партнером. На губах мужчины лучилась улыбка. Она улыбнулась в ответ.
- Эстер, - сказала она, прощаясь, - меня зовут Эстер Кинтана...

Вот теперь он улыбается. Широко. Свободно. Обязательства выполнены. Она отпускает. Он кивает. И следует за взглядом.

Пипа. Он не сразу узнаёт её: нечто неуловимое изменилось. И дело не в переднике. Она ожила, будто расцвела вдруг изнутри. Он кивает. И слегка поднимает палец: минутку, мол. Дела.

Он берёт Соль за руку и дотрагивается до неё губами. Лицо его приобретает отстранённое выражение.
-- Надеюсь когда-нибудь снова встретить вас, сеньора. И тогда мы потанцуем по другому.
Не кривит душой: действительно надеется.

Поворачивается к бармену и просит:
-- Ручку, салфетку.
Пишет:
"Хавьер, завтра меня закроют. Устрой шумиху. Хорхе."
Расписывается, вчетверо складывает записку. И возвращается к Пипе. Улыбается ей. И махает бровью на танцпол.

Он идёт к ней ломанной траекторией, подходит к столику Хавьера и засовывает бумажку под бокал. После этого танца он уйдёт домой.

- Я... конечно... благодарен вам... господин капитан... но вам не кажется... что надо... для начала... перевязать... мою, простите... задницу... не?.. - тяжело дыша, пробухтел Джерри.

Мда, ситуация получилась крайне неприятная. Главное, не больно даже, только течет что-то потихонечку.
Так и сидел Уилсон, одной рукой щупая истерзанный рюкзак на предмет целостности вещей и самого рюкзака, а другой рукой щупая свой зад.

Лениво дотанцовывали пары, лениво докуривали, допивали. Пальцам холодно отчего-то. Пипа обняла кофейную чашку, чтобы согреться. Один столик, второй, третий... Милонга подходила к концу. В такие моменты Пипа всегда хотела чего-то странного. Но только сегодня осознала, чего. Она представила, как багровеет лицо хозяина. Как он кричит: "Вон!" – указывая ей на дверь, и неожиданно рассмеялась. Сняла передник, оставила на кухне вместе с подносом. Простенькое платье и туфли без каблуков всё равно смотрелись нелепо в этом мире, куда её пустили посмотреть. Ничего не выйдет. Кроме гнева хозяина. Иногда нужно пробовать. Пусть ничего не выйдет, чем ты так никогда и не попробуешь сделать что-то выходящее за рамки. Разбить чашку, не дожидаясь, пока это опять сделают за тебя.

Женщина присела за свободный столик, избегая смотреть на тех, кто мог бы подавить её бунт в зародыше. Прямо сейчас. Нет уж, идите к чёрту, сначала пусть у неё ничего не выйдет. У неё самой. Чёрные глаза сверкнули неожиданно весело, как у нашкодившей девчёнки. Глаза были чужими на этом состарившимся лице. Она взглянула на Хорхе, совсем не так, как глядела на них всех в этот вечер, спрашивая, что ещё принести. С вызовом взглянула. С усмешкой. "Ты только посмотри на них. Тут у каждого свое место. Вот чашка. Вот пепельница. Вот жилетка для слез. Вот скрипка. Пара туфель на каблуках. Всё на своих местах. Тебе не скучно, когда всё на своих местах?" – дразнили глаза.

Убедившись, что партнёрша готова и настроена, как хороший музыкальный инструмент, Себастьен прикрыл глаза и втянул носом запах волос Эстер. Чистые волосы пахли дурманяще. И говорили о том, что партнёрша ещё не совсем разогрета, но уже достаточно наполнена ожиданиями.
Первые шестнадцать тактов Себастьен проверял, насколько тело Эстер готово к танцу в быстром ритме. Насколько комфортно его ведение в милонге, ставшее несколько жёстче за счёт того, что правая рука на спине Эстер плотнее прижала её груди Себстьена.

Удостоверившись, что партнёрша не скована, и ей действительно хорошо, на второй теме в шестнадцать тактов, Себастьен проверил, насколько она готова к смене ритма.
Делая паузы в два счёта, переходя затем в удвоения, он с удовольствием ощущал то приятное небольшое запаздывание партнёрши, которое создаёт впечатление приятной инерционности и делает танец естественным, живым и приятным.

Решив, что с Эстер можно позволить себе и больше, Себастьен перешёл на следующий уровень. Танцуя в ритм в основную тему, Себастьен удваивал свои шаги под лидирующие переливы соло бандонеона, оставляя Эстер танцевать в ритм. Успешно переходя в основной шаг вместе с ней, когда соло заканчиваясь.
Но вот лидерство захватило фортепиано, делая удвоения своей высокой трелью. Конечно, при той массе тела, какой обладал Себастьен, было бы нелепо удваиваться партнёру. А вот точёная фигурка Эстер для этого подходила как нельзя лучше.
То шагая в основной ритм вместе, то поочерёдно удваиваясь, пара дошла до вокала Медины.
Следуя за музыкальным рисунком вокала, Себастьен ощущал себя художником, который обнимает кисть. Кисть, которая послушно следуя руке художника и голосу Медины, рисует шедевр. Шедевр, создаваемый для двоих на холсте тапнцпола. И который умрёт сразу после его создания. Или останется в воспоминаниях Эстер и Себастьена.
После непродолжительных трёх куплетов, милонга закончилась.

Вспотеший, но довольный результатом, Себастьен приоткрыл глаза и первое, что он увидел - это сияющие глаза Эстер.

Джон выпустил пистолет и высвободив руку попытался как можно быстрее скинуть с себя труп мутопса, навалившись на него всей силой и отпихивая в сторону. Времени на все про все у Джона было не много, пока последняя раненая тварь терзала вещь мешок Уилсона милитари кое как освободившись от тела её "коллеги" и вскочив на ноги выхватил с пояса нож и с угрюмой решимостью решил так же проверить тварь на то, на сколько последняя хороша в защите от атак со спины. Наскочив сзади Джон наотмашь начал наносить колотые удары метя в правый бок твари.

В общем, все пошло не по плану. От слова "совсем".

Ну кто ж знал, что капитану приспичит, как в боевиках, засунуть пёсику в глотку пистоль и выстрелить. Кто ж знал, что весь коктейль из головы вылетит Джерри прям в лицо, по счастливой случайности не добавив туда покореженную пулю. Кто ж знал, что рюкзак, который он уже почти наденет обратно на спину, станет для второго пёсика идеальной возможностью поточить клыки.

А теперь Джерри лежал, терзаемый, тщетно пытался распутаться в лямках рюкзака и орал:
- Стреляй, капитан, стреляй!!! Пусти, собака дикая!!!
Ну и всякое прочее не очень цензурное.

А когда он все-таки распутался, оставив чудище с сумкой, то вспомнил, что когда-то в детстве он играл в футбол (ну как играл, стоял на воротах. Иногда. Не часто.). И не долго думая, с развороту, попытался ударить животную правым ботинком по морде.

Лишь усмехнувшись на действия рядового, а ныне командующего, Риса покорно приняла все манипуляции, производимые с ней Дженкинсом. Ну, нравится служивому самоутверждаться за счет задержанных, так кто ж ему запретит. Она хамка, он козел, всё окей.
- И тебе не хворать, солнышко! Позвони мне как-нибудь! - с иронией бросила охотница в догонку, потирая шею, на которой возможно останутся следы от душевных объятий. Оглядевшись вокруг, Мариса подергала наручники, с целью проверить, не налажал ли паренек с затягиванием и нет ли возможности выбраться,
- Ну, что, Грин? - девушка с ухмылкой обратилась к парню, - топай работать, а я пока потрещу с Кенни. Мне всегда были по душе не шибко общительные ребята, - Риса гоготнула, страясь не показывать, что не особо-то её устраивает остаться прикованной наедине с трупами и возможными гостями, успевшими пролезть до люрка. Хотя, охотница и подозревала, что это всего лишь товарищи крысы, павшей смертью храбрых, но и тем не менее.
- Удачи, док, - она махнула рукой в перчатке, - только верни нож и не забудь об обещании.

Вы не можете просматривать этот пост!

      Птица действительно была прекрасной аналогией. Эта птица не могла взлететь, но не знала, как остановиться.

      Стоя среди двора будто языческий истукан, консьерж таращился в небо, задрав голову. Но стоило приглядеться, и становилось ясно, что взгляд мужчины — и ошалелый, и потерянный — устремлён не в облака, а к чердакам. Всё происходящее стало для него слишком необъятным и потрясающим в своей невероятной невозможности. Даже пожелай Михаил того, никакой дидактический посыл не настиг бы его через ослепительный салют эмоций, бушевавший внутри. Как оказалось, под льдом в его озере жила не вода. Там бушевал огонь.

      Как зачарованный, Михаил поднёс ко рту электрическую трубку и выпустил дым, делая шаг. За ним — ещё один. Его берцы, вымазанные в грязи и мазуте, топтали весенние газоны, оставляя обуглено-чёрные по краям осенние следы. Как будто вместе с ним шёл вес десятилетий одиночества и бессильной надежды, а собственное предательство и боль стали материальны в безмерно далёком мираже. Почти так же, как Друг стал материален, вынырнув двенадцать лет назад из тьмы переулков, дыма литературных салонов и света дорогих кабаков. Шаг Михаила притих. Нелепо стоя на идущей вдоль периметра двора дорожке, он не знал, как поступить. Наверное, идти? К подъезду?

      Сквозь трескучий фейерверк в голове проступала главная и самая, наверное, непонятная Михаилу мысль: он верил. Как сказочные персонажи без сомнений протягивают руки говорящему медведю, так сам почти-не-говорящий Михаил тоже подался вперёд. Всё выглядело правильным. Всё выглядело давно позабытым, но правильным в точности деталей. Ты всегда узнаешь переулок, где нашёл свой первый французский поцелуй, будучи подростком. Ты забудешь его, но в любой день узнаешь снова. Или... или... ведь искусствоведы помнят о четырёх цветах Города! Теперь и они вставали на свои места как детали устройства, которое ты безрезультатно собирал всю свою жизнь, чтобы случайно запустить потом, задев каблуком.

      Вот Алый. Михаил обошёл багрово-красный седан «Ньюик», чей выпуск прекратился годы назад. Его пальцы коснулись тёплого металла, смахнули с краски липкий пух. А вот Золотой: солнце лилось во всю силу, заставляя кота ёжиться от удовольствия и щурить глаза. И Белый: клубы сирени поднимались вокруг старого подъезда с обрывками бумажных объявлений. Среди них петляла узкая асфальтовая тропинка, и Михаил несмело вступил на неё, чувствуя себя летящим в пропасть.

      Чёрным был сам Михаил. Потому-то он поскорее отвёл взгляд от собственного детского отражения. Боясь, что будет узнан. Боясь, что узнает сам. Сквозь переплетение гипотез и нитей консьерж шёл на один-единственный звук, беспощадно впечатывая в горячий асфальт подошвы, и теперь не поднимал головы. Потом вдруг остановился, смешавшись и дрожа. Что он будет делать? Что скажет? Как пойдёт...

      С немой мольбой он взглянул на кота у детской площадки, призывно опустив ладонь к земле.

- Это была моя инициатива, капрал. Мы услышали взрыв и я решил, что должен быть там, где может быть понадобиться моя помощь. Миллер же, разумеется без присмотра оставлять было нельзя. Мистер Дженкинс, не сверлите нас так взглядом, если сильно хочется, сломаете мне пару ребер, но чуть позже. - Голос звучал ровно, без издевки, наезда, или вообще каких-либо эмоций. Просто пообещал парню, что у него будет возможность выплеснуть стресс... Мутант, оторванная рука, смерть... сейчас не время выпускать все на ружу. А учитывая состояние капрала, расслабляться еще рано.
Доктор прошел к столу и взглянул на пару трупов. Жуткая тварь, а точнее то, что от неё осталось, похоже бойцы не жалели дифицитных патронов, и человек.
- Кенни Стоун. Младший научный сотрудник отдела вирусологии. - Не понятно для кого вслух опазнал погибшего Лекс. Внешне он оставался спокоен, но внутри...он же совсем еще мальчишка...нельзя было винить милитари, что не успели, нельзя было винить себя, что....а что он мог сделать? Можно сейчас, конечно же, найти сотни причин обвинить кого-то, в том числе и себя, в этой смерти, но к жизни парня это не вернет. Фармация была не крупной кастой по численности и все друг друга знали хотя бы шапочно. А некоторым, как Лексу, доводилось работать со многими из врачей хотя бы раз, если не со всеми. Или не раз...а последнии полтора года в одной лаборатории за соседним столом. - Лекс не заметил, как у него побелели костяшки на пальцах...стоп
..нельзя... Похоже из списка на вылазку за стену придется исключить Кенни Стоуна, как и его отца, Стоуна старшего. И кто принесет Стоунам эту скорбную весть?
Рука потянулась к карману с сигаретами, но медик себя быстро одернул.
- Я вижу, вы выполнили свою работу, теперь же позвольте мне заняться своей.
- Капрал! - посмотрите на меня!- Неожиданно резко обратился Лекс к пострадавшему. - Я, смотрю на Вас и слышу у вас в штанах звон стали!
- Вы понимаете, что у вас не хватает руки?! Вы хотите её обратно? У нас два варианта. Вы на своих ногах доходите до хирургического, доказав всем, что вы самый ебанутый отморозок в милитари или я делаю вам укольчик баю-бай и очнетесь вы уже после операции. Скажу честно, шансов тем больше, чем быстрее мы вас туда доставим. Ваш выбор? - Не дать вставить и слова, напугать, шокировать...молиться. В руках шприц, выуженный из аптечки.

Один раз, только один единственный раз Михаилу захотелось нарушить им самим установленные правила. Всю свою жизнь он ходил внутри замкнутого круга своих собственных "нельзя" и "надо". Конечно же, эти правила делали его жизнь более спокойной и давали хотя бы иллюзию понимания того, что творилось вокруг и внутри, но порой к горлу подкатывал комок и хотелось... Да кто же знает, чего именно хотелось! То ли выругаться грубо и прямо, с хриплым хохотом, чтобы взметнулись стаи ворон и голубей, то ли завыть по-волчьи, чтобы ответили стаи одичавших собак на пустырях и кладбищах. А может быть послать всё к черту и уехать из Города. Но что-то всегда останавливало Михаила и он снова и снова возвращался к привычным и знакомым вехам, обозначавшим границы его добровольной темницы в подъезде старого дома - дым сигарет или парогенератора, коньяк, бутерброды, цистерны и ключи.

Но не в этот раз. На этот раз подступивший к горлу комок рвался наружу, словно внутри Михаила билась задыхающаяся птица. Всё вздор! Он вложил ключ в скважину и, помедлив, провернул его.

Провернул! Ржавый насквозь замок против всех ожиданий сработал и ключ провернулся в нем с мелодичным скрипом. А потом скрипнули петли - калитка мягко подалась вперед и Михаил в первый раз за всю свою жизнь ступил на землю "По-Ту-Сторону-Калитки". У него слегка закружилась голова. Нервная улыбка озарила серое лицо консьержа.

Он сделал несколько шагов. Вроде бы обычный двор, а вроде бы... Странная дрожь и мурашки по коже. Михаил оглянулся назад, на открытую калитку - она медленно и с едва слышным скрипом закрылась за ним. Ключ ведь остался там, с другой стороны?

Михаил вдруг почувствовал, что здесь не так. Воздух здесь, по ту сторону калитки, был весенним - пахнущим сиренью и молодой листвой, а рассветное солнце не было таким слабым и тусклым, как за пару минут до этого. "Может быть мне всё это снится?" - подумал Михаил и обвел взглядом дворик, где раньше никогда не бывал.

Постойте. Неужели не бывал?

Михаил ощутил головную боль и какое-то странное движение в мыслях - словно замерзшая поверхность озера покрывается трещинами и живая вода проламывает свою ледяную тюрьму. Деревца, темные окна и потрескавшаяся желтая краска на стенах дома, ветхий деревянный "грибок" и скамейки на детской площадке, даже ленивый бездомный рыжий кот, снисходительно поглядывавший на Михаила, - всё это вдруг показалось ему убийственно знакомым, словно он вернулся... домой?

"Я ведь... Жил здесь!" - эта мысль озарила сознание Михаила, как вспышка молнии. Это был тот самый дом, где он жил с самого нежного возраста, а потом долго не мог забыть после вынужденного переезда родителей... и все-таки забыл. Та самая детская площадка, те самые липы, даже кот - тот самый! Кажется, еще немного и Михаил сможет вспомнить, как звали кота...

Но это невозможно! Волосы медленно вставали дыбом - здесь всё должно было измениться и уж кот точно не мог столько протянуть... В это мгновение Михаил растерянно огляделся и поймал свой взгляд в оконном стекле. Его глаза расширились - он увидел себя лет в десять, не более. Взгляд метнулся на дрожащие руки - маленькие, с нежной кожей и по-детски слегка пухлые.

Откуда-то сверху донесся девичий смех и звонкий голос, который Михаил узнал бы из миллиона голосов. Она там, на крыше!

- Да, может, уже хорош? Преступник с радостью бы посидел взаперти, это доку приспичило вас спасать, - усталым голосом отчеканил Риса, но нож из зубов предварительно вытащила, и вытерев его об что-то первое подвернувшееся, отправила на свое законное место, - это, видимо, твое, - положив конечность около владельца на стол, охотница отошла к указанной стене и уселась на пол, уткнув лицо в сложенные на коленях руки. Стоять она категорически не собиралась, да и вообще не отказалась бы оказаться где-нибудь, где у людей при виде Марисы Миллер не дергается пистолет. Вот глаз, например, это да. Дана часто шутила, что с того момента, как Риса начала ползать, нервный тик стал общесемейным недугом и, вероятно, будет теперь передаваться по наследству.
На трупы она смотреть не пошла, решив, что на сегодня с нее всего этого дерьма предостаточно, и даже не пришлось бороться с любопытством. Что-то подсказывало, что у нее еще будет повод налюбоваться подобными вещами, и торопить события, на этот раз, Риса не собиралась.

Вы не можете просматривать этот пост!

Наслаждаясь возможно последним прекрасным и человечным видом в этой жизни, Рут конечно же не думал что кто-то напишет за него письмо-приглашение. Что кто-то заинтересуется им и пригласит его в этот вечер в свою комнату. Множество девушек выступило перед глазами у Рута, и множество приятных композиций порадовали его слух, доставляя удовольствие и делая этот вечер воистину прекрасным. Когда к нему поднесут конверт, внутри которого Ламерсон найдет записку, он уже по сути прощается с этими ощущениями. Впервые ощутив что-то подобное, он находит силы отпустить это. И тут вечер снова преподносит ему подарок. Ноги сами несут его в сторону комнаты одиннадцать, которая находится на втором этаже Лидо.

Если Марко и хотел помочь Джерри, то вышло у него не очень. Уилсон совершенно растерялся и, когда его дернули за рукав флиски, то он потерял равновесие и плюхнулся на задницу. Пугливо поглядел во все стороны. Сосед по камере уже драпал далеко. Казалось бы - ну и беги сам. Повезет - убежишь, капитана убьют, затеряешься, выживешь, в конце концов. И все-таки Джерри поступил не так. Можно было бы сказать, что он проявил сознательность, или что-нибудь в таком роде... Но на самом деле он вскочил и побежал, взявшись за лямку упавшего рюкзака, совсем не отдавая какой-либо отчет в последующих действиях.
Изначально он собрался жахнуть напавшую на кэпа скотинку рюкзаком с размаху. Но он побежал, как угорелый, запутался в ногах, споткнулся о какой-то камень и улетел всем своим весом прямо в борт пересобаке, снимая ее с капитана. И уже лежа начал пытаться забить ее по морде тяжелым рюкзаком с привязанным к нему спальником.

- Мне и этого достаточно, - слегка покачиваясь, ответил мек шутнику. А потом добавил, услышав, как звук жужжащих крыльев сменился с "проветрить всё" на "сваливаем отсюда нахер". - И стрекозе тоже.

Не без удовлетворения мек наблюдал за разлетающимися ошмётками паразита. Впечатление немного подпортил тот факт, что ихор зацепил штаны и ботинки Алекса, но то были мелочи.
- Ладно, с этим разобрались, - Лоу в очередной раз посмотрел на дыру в кожухе, оставленную милитари. Возмущаться из-за жопорукости солдата смысла не было - всё-таки Разводник сам попросил парня помочь. Однако, на будущее Лоу сделал заметку: "никогда больше не доверять хрупкое оборудование воякам".
- Какой-то шлюхин проходной двор получается. Командир, надо эту дыру заделать. Мне необходимо, чтобы кто-то съездил до Склада Меков и привёз кое-какие запчасти. Я бы и сам рад, но не оставлю голые внутренности ГСП без присмотра. Список могу сейчас продиктовать, если память хорошая, но лучше по рации связаться.

КомпАс милонги будто пробудил старого сыча от летаргического сна. Старик заморгал, встрепетнулся, подался вперед, раздувая ноздри.

До того всю танду он сидел почти неподвижно, взглядом из-под усталых век обводя танцующих, изредка причмокивая губами и скалясь на чей-то удачный шаг или хорошую фигуру и конечно не отказывая себе в удовольствии любоваться дамскими ножками, бесстыдно выставленными на показ модными фасонами туфель или чопорно прикрытыми по всей длине ступни классическими моделями. И, конечно, весь театр, разворачивающися в ронде он не упускал так же, и хоть маска чуть надменного нарочито ленивого безразличия не сползала с его лица, как комар, воткнувший жало в горячее полнокровное тело, он тянул и тянул те страсти, что плескались вокруг.

Довольные, подбадривающие возгласы, щедрые хлопки певцу и музыкантам, подмигивание официантке и он вновь готов пасть в полудрему,... но озорная пробежка пальцев бандонеониста по клавишам совершает с ним волшебную метаморфозу — широченная улыбка прорезает его морщины, глаза открывются, носок штиблета уже отбивает синкопу, а взгляд стреляет вокруг — говоря откровенно ему не очень важно, с кем сейчас танцевать, главное, чтобы этот озорной ритм заводил даму так же, как и его.

Вы не можете просматривать этот пост!

Себастьен собирался сделать первые шаги очос, приглашая Эстер к полноценному танцу, который ещё только-только начинался.
Внезапно он поймал себя на мысли, что мелодия подошла к логическому концу и развивать танец стало неуместно. Слишком долго Себастьен добирался до танцпола и подготавливался сделать первые шаги.



Медина закончил петь танго и оркестр начал играть первые нотки милонги.
Милогна! Это совсем не танго.
Здесь нет времени на раздумья. И, по большому счёту, пауз, чтобы переосмыслить, что же делать дальше.
Милонгу хорошо танцевать с партнёршей, к которой привык. Иначе будут неизбежные сюрпризы. И, по большей части, неприятные.
В милонге как? Чуть не успел - косяк. Чуть поспешил - снова косяк. Если поставил партнёршу чуть не так определённо - точно косяк.
Но возможно ли оставить танцпол и посадить Эстер на место?



Себастьен улыбнулся Эстер и озорно подмигнул, готовясь танцевать озорную милонгу.