Голосование пользователя

— Ссууука! — не своим голосом заорал Бреннард. — Ссууука поганая!

Отчаянье, ужас, ярость, агония — всё смешалось в этом возгласе.
Получатели: Бреннард.

Крик Бреннарда, очевидно, помог Рыжей определиться. Она метнулась к Фоме, протянув к тому обе руки, и в это самое время забытый всеми цыган прыгнул на ведьму, топорща тигриные когти. Страшные звериные крюки пронеслись в каком-то сантиметре перед лицом колдуньи, лишь чудом — чёрным чудом не задев. Рыжая отпрыгнула, но даже не отвлеклась, так и продолжала испепелять взглядом Фому. Лесовод почувствовал, что не может больше отвести взгляд от этих глаз, которые почему-то тоже оказались рыжими. Красными. Алыми. И не глаза вовсе, а драгоценные камни. Вроде тех, что валяются на столе.

Эта мысль промелькнула и сгорела, потому что Фоме стало вдруг жарко, очень жарко от взгляда колдуньи, он почувствовал, что горит, горит изнутри. От невыносимой боли спазмом сжалось горло, но лесовед ещё успел крикнуть. Крикнуть так же отчаянно, как и Бреннард за миг до этого. А потом то, что было Фомой Дубнем осело на полу хаты кучками пепла. Оскальзываясь на пепле, Рыжая повернулась, наконец, к цыгану, протягивая руки. Кажется, она собиралась проделать тот же самый фокус и с ним. Потом остановилась, вопросительно взглянула на Бреннарда.

— Этот нужен?

- Если я пойду с тобой, я убью тебя снова и снова, глупый пес, - презрительно сказал Бреннард, - и твоя нечистая магия мне не сможет помешать. Я отравлю твою жизнь и в посмертии, чародей, не веришь? Ты просто не знаешь, кого с собой берешь. Я не боюсь тебя нисколько, тварь. Ты подумай, точно хочешь получить в довесок к вечности меня, а? - он даже рассмеялся.
- С ними, - он равнодушно махнул рукой в сторону остальных двоих, - я сражаться не собираюсь, они не достойная добыча для меня, да и зла я против них не питаю.

Ситуация была интересной. Бреннард говорил правду, он не боялся своей судьбы, и если придется идти с колдуном - пусть так. Посмотрим, кто чью душу пожрет в конце концов. Но если была возможность не играть по правилам противника, глупо было бы ей не воспользоваться. Потому он попытался в свои последние мгновения припомнить, что знал про магию из книг и преданий. Да, он пропускал занятия, но что то же могло остаться?

А еще он следил за вороном - вдруг в бахвальстве своем пересечет на мгновение круг, и можно будет его достать?

Вы не можете просматривать этот пост!

Укус шёл прочь и тянул за собой девочку. А потом шёл прочь и тянул за собой девочку. А когда она уже не могла идти, он подхватил её и шёл прочь, неся девочку на руках. Он хотел уничтожить этот лес, сжечь его к такой-то бабушке, но тот был слишком велик. Он хотел вылечиться от проклятья, вернуть себе память и, может быть, помочь Каролине, но не знал, как всё это сделать. И, раз так, из достижимых желаний осталось только одно: сбежать из этого места, найти надёжную берлогу и залечь на дно. Отъесться. Отдохнуть. Продать девчонку барону (возможно). И подготовить месть. Он шёл прочь, нёс девочку и улыбался своим коронным оскалом. Он знал: всё будет хорошо.

Общее.

Сентябрь, день 9, 1886 год.

      Сегодня на улицах Готтсбурга было особенно людно. Повод, без сомнения, грандиозный: в этот день, ровно пять сотен лет тому назад, император Первой Империи и отец Манахора, великий Франц Фердинанд повел сорокатысячное войско в поход на восток. Зачем? Дабы подавить мятеж гауграфа Кристофера Бека, наместника Остмонта - той самой восточной провинции Империи, что граничила с королевством гномов и Пределом. Восточные территории всегда были особенно ценны для империи. Пять веков назад они питали империю точно так же, как сейчас питают ненасытные литейные цеха и фабрики.
Только вот Империи как таковой уже не существовало. Она трещала по швам, разваливалась: царил темный период безбожия. Франц Фердинанд начал собирать земли заново, но был предательски убит. Его дело продолжил Манахор, тогда ещё совсем мальчишка, да и знали его под другим именем. И у Манахора всё получилось - так родилась Вторая Империя.

      В честь знаменательной даты проходил военный парад, и передовые образцы боевой техники, равно как и простые солдаты, стройной колонной пересекали город с запада на восток, маршируя по проспекту имени Франца Фердинанда. Таким образом они отдавали дань почтения великому полководцу, имитируя начало похода.
Империя уже давно не вела по-настоящему больших войн. Разумеется, по всей бескрайней территории там и тут располагались гарнизоны, да и военные учения не были редкостью. Иногда на её задворках возникали местечковые конфликты, которые решались одним полком, а то и батальоном. Она демонстрировала, что готова в любой момент стереть в порошок того, кто усомнится в её власти. Факт: империя диктовала свою железную волю всему остальному миру. "Исконные" ремминцы фактически заперты на своем острове, а республика зажата в тиски с земли и с моря. Так мир и сохранялся. Глядя на угловатые стальные коробки, пышущие черным дымом и ревущие моторами, любой враз трезвел.

Однако, некоторой группе лиц сейчас было совсем не до парада: нужны собирать чемоданы, сумки и саквояжи. А тем, кто сделал это накануне, следовало проверить их содержимое. Экспедиция, организованная Кьярой Ксавье, обещала быть долгой и непростой. Да и повод для экспедиции весьма зловещий. Что их ждало в раскаленных песках Самхафа, помимо очевидных проблем? Знать это мог, наверное, лишь Манахор.

***

Тот же день, около шести часов вечера.

      На вокзале собралась публика почтенная и достойная. Элегантные джентльмены в пошитых на заказ костюмах из лучших тканей, и не уступающие им модницы лишь слегка оттенялись снующими тут и там вокзальными служащими и рабочими. Хмурые орки исподлобья посматривали на лощеных щеголей, впрочем тут же пряча взгляд, едва на них обращали внимание. Люди вели светские беседы обо всем и ни о чем, ожидая прибытия поезда. Кто-то коротал время за стаканчиком кофе, торговля которым бойко шла в ближайшем киоске. Тут же чумазый паренек лет двенадцати с большим успехом продавал свежий выпуск "Вестника". И хотя он нарушал закон о торговле, дежурившей неподалеку полицейский никак на него не реагировал. Вероятно это было как-то связано с тем обстоятельством, что между мальчишкой и полицейским обнаруживалось удивительное сходство.
Некоторое напряжение вызвали два пролетевших вдоль перрона "Шершня"; на их сферических корпусах, выкрашенных черной матовой краской, можно было различить символ Надзора. Как и следовало ожидать, вскоре на дальнем конце платформы появилась патрульная тройка в характерных черных одеждах. Матерчатые маски скрывали их лица, оставляя на обозрение лишь глаза и ультимативно короткие стрижки. Сделав круг по перрону и не обнаружив ничего подозрительного, они убрались восвояси.

Судя по часам, поезд должен был прибыть с минуты на минуту. Пассажиры начали дисциплинированно собираться у пронумерованных флажков, соответствующих номеру вагона. В какой-то момент послышался нарастающий гул, и незамедлительно ожил голос станционного дежурного:
      — Вниманию граждан. Прибывает скоростной поезд, следующий по маршруту Кальфеон-Оверсейл...
      — Смотрите, смотрите!..


      Локомотив "Восточного экспресса" выглядел грозно и величественно. Своими обтекаемыми и острыми формами он чем-то напоминал наконечник стрелы. Казалось, что его клиновидный нос предназначен для таранных ударов. И это было недалеко от правды: поезд мог продолжить движение, даже на его пути встретится обвал или иное препятствие. И только когда он остановился, стало понятно, насколько же он огромен.
      Всего было построено семь таких локомотивов, и этот, Белус-07, являлся самым новым и современным. Он совсем не пыхтел дымом, ибо его сердце питало кое-что посерьезней угля. "Белусы" буквально рассекали воздух, и мчались с такой невероятной скоростью, что человека неподготовленного могло запросто укачать. Если бы нашелся смельчак, что решил приблизиться к железной дороге во время движения "Белуса", то его бы просто сбило с ног и отшвырнуло прочь. Ноша у локомотива, меж тем, была солидной. Он тащил за собой широкие и просторные вагоны, некоторые из которых предназначались исключительно для приятного времяпрепровождения, будь то вагон-ресторан или вагон-бассейн. Купейные вагоны были двухэтажными, причем каждый из них комплектовался салоном-баром на втором этаже, и вместительным багажным отделением на первом. Соответственно, всего в вагоне было десять купе, по пять на каждом этаже. Каждое купе представляло собой полноценную жилую комнату, которая включала не только банальную кровать, кресло и столик, но и отсек с туалетом, раковиной и душевой кабиной.
      Кьяре вольно и невольно пришлось взять на себя обязанности организатора, так что приобретением билетов на всю группу занималась тоже она. Ей удалось найти вагон со свободными местами, всеми, кроме одного. Как ей сообщили в офисе "Восточного экспресса", места там заняла некая леди, которая пожелала остаться неизвестной. Впрочем, с ней предстояло познакомиться в любом случае. Но гораздо больше Кьяру, пожалуй, беспокоила стоимость билетов. Что и говорить, на таких роскошных поездах никто бесплатно катать не будет. С другой стороны, когда они обсуждали предполагаемый маршрут и график, то быстро пришли к заключению, что "Восточный экспресс" порядочно сэкономит им времени. Наконец, это был один из самых безопасных и комфортных видов транспорта.

      — Уважаемые дамы и господа! Наш поезд отправится в путь через двадцать минут, сразу после завершения технического осмотра и посадки всех пассажиров! Прошу занять места согласно вашим билетам! — сообщил проводник, выбравшийся из вагона в сопровождении рослых и крепких помощников, готовых занести внутрь багаж. Они чуть напряглись, обратив внимание на вооруженность группы путешественников. Видимо, стюарды здесь были не совсем простые.
      — Позвольте, но почему так долго? — запротестовала миловидная блондинка с аккуратным, чуть вздернутым носиком. Она, как и стоящий неподалеку мужчина в черном, приобрела билет на тот же поезд и вагон, что и члены экспедиции.
      — Простите, как вас там..
      — Карл, госпожа. Приношу извинения от лица компании, дамы и господа, но бригада техников-рабочих на разгрузочной платформе устроила забастовку, поэтому мы вынуждены проводить её здесь. Мы примем все меры, чтобы впредь подобное не повторилось. У нас есть замечательные напитки и угощения, чтобы скрасить ваше ожидание перед отправкой, — проводник засуетился, попытавшись сбросить возникшее напряжение.
      — Так накажите их плетью! Что за вздор, — девушка напоследок возмутилась и уверенно шагнула в сторону входа. Помощник хотел было принять у неё чемодан, но она резким жестом показала, что и сама справится. Следом за ней отправился мужчина, весь багаж которого состоял из длинного и узкого футляра. Лицо незнакомца скрывала тень от широкополой черной шляпы, нетипичной для Готтсбурга, как и весь его костюм. Своим видом он напоминал покорителя северного Самхафа. Судя по газетным заметкам, имперским колонистам приходилось несладко, ведь они были вынуждены чуть ли не каждый день противостоять рейдам местных кочевых племен. К сожалению, в противостоянии луков и пистолетов, на данный момент пока что лидировали первые. Всё шло к отправке военного контингента для усмирения дикарей.

      Теперь пришла очередь членов экспедиции. И пока все были в сборе, остался финальный штрих: фотография на память.*

      Девять тысяч долларов не платят просто так.

      К услугам «Цереры» обратился не конкурент Мерлина Брайана Маллори. По крайней мере, не тот конкурент, которого понимают в строгом смысле этого слова. Администрация крупнейшей криптовалютной биржи Северной Америки имела такое количество параллельных проектов, что со стороны затруднительно было определить, не сражается ли её правая рука с левой. Механизмы электронной спекуляции противопоставлялись надёжному блокчейн-банкингу. Обменные пункты «серого» нала соседствовали с юридическими конференциями, содействующими процессу легализации виртуальных платёжных средств. Курьерская сеть, перевозившая в рюкзаках и сумках пачки долларов, финансировалась через средства деятельности благотворительных фондов. Иногда говорят, что корпорации сами создают себе бизнес, а работа работает ради работы — возможно, в этих словах живёт истина, упакованная в накрахмаленный белый воротничок.

      Миру, который привык поддерживать сам себя, не требовалось откровение, свидетелем которого стал Мерлин Брайан Маллори. На свою беду коммерсант предупредил тех, кому верил, желая указать на отпечаток неведомой воли, что раскалённой нитью пронизывал кубические структуры блокчейн. Как известно, благими намерениями вымощена дорога в гроб.


      * * *


      — Это могло нас похоронить, — сказал человек, семь лет влачивший жизнь бедного студента: до тех пор, пока не стал лауреатом престижной стипендии Калифорнийского университета.

      Даже на рабочем месте этот человек носил футболку с дурашливой пивной кружкой и застиранные джинсы. Ему отвечал миловидный белокожий мужчина с аккуратной причёской и мягкими глазами, которому никто не пророчил будущее мультимиллионера.

      — Как похоронить? — спросил миловидный мужчина. — Я даже не до конца представляю себе, что это.
      — Это китайский код, если судить по особенностям синтаксиса. Макровирус, — почти с восхищением объяснил первый и потянулся за стаканом с виски. — Информационная бомба, которая содержит список постоянно обновляемых пингов. Несколько миллионов эхо-запросов, и даже уложились в стандартные восемьдесят четыре байта. Только заголовки слегка дополнены. Они сохраняют верный ключ, имитирующий пользовательскую машину, но определённая замена указывает получателю пинга присутствие программы на адресе. Красивое решение, хотя мы пока не знаем точный принцип преобразований. Очень красивое.
      — Потенциальный ботнет?
      — Как наиболее вероятный сценарий. Интересно то, что её первоначальное исполнение дублируется на большинстве языков. В том числе тех, на которых написан навигатор в твоей машине. ECU, объектно-ориентированное… Она способна прописаться почти в любую точку Интернета вещей, используя блокчейны как анонимайзер и универсальный ретранслятор, который никто не захочет остановить. Да и сможет ли?
      — Но она ничего не делает, — второй мужчина зябко пожал плечами.
      — И не сделает. Не сама.

      Бизнесмены смотрели на тускло светящийся экран с диагональю в тридцать два дюйма. Экран занимал часть стены в скудно обставленном кабинете. Слева золотился ночной Лос-Анджелес, вид на который открывался с сорок второго этажа офисной башни в Сенчури-Сити. В отличие от голливудских стереотипов, экран не демонстрировал собеседникам ничего сверхъестественного. Даже, можно сказать, ничего такого, чего не видел любой системный администратор в любом уголке Земли: чёрное окошко командной строки и список директорий из распакованного архива. Суть проблемы жила не в представлении, а в содержании. Большинство папок имело длинные корневые имена, состоящие из букв и диакритических символов — по-видимому, их сознательно копировали в таком виде, извлекая из неких локальных хранилищ. В параллельно развёрнутом окне тянулись строки исходного кода с цветовыми комментариями.

      — Оно скользит по временным файлам. И… просто… присутствует? Ни логирования, ни выводов, ничего? — не понимал второй. — Я читал вашу аналитику. Там ни поправок к протоколу майнинга, ни специализаций под биржевой интерфейс. Просто список адресов. Пустых адресов. Парагвай, Пекин, Богота… список постоянно меняется.
      — Да, — человек с пивной кружкой на груди вздохнул, — и это намного хуже. Реализация у нашего гостя довольно сложная, но идея проста как мир. Это свисток, который мог бы позвать дракона, когда придёт время. Из всех уголков нашей сети.
      — А когда оно придёт? — спросил белокожий мужчина, владевший одной из крупнейших криптовалютных бирж Северной Америки.
      — Давай поговорим с Гонконгом, пока вычищаем эту херню из своей задницы. Я думаю, у нас появилось право на пару вопросов. И благодари свой вегетарианский сельдерей, или во что ты там веришь, что мы об этом узнали.
      — Это не смешно. Мы убили человека, Крис, — тихо сказал мужчина с модельной причёской, но его неряшливый собеседник только дёрнул щекой:
      — Я серьёзно. Скажи «спасибо». Грядку ему вскопай, я не знаю.


      * * *


      Цена контракта составляла девять тысяч долларов США, и это была твёрдая, окончательная цена. «Церера» не обманывала ни клиентов, ни исполнителей, потому что бизнес, которым она занималась, слагался из тех же кирпичей, из которых строились ещё римские тракты. Убеждённый капиталист назовёт их корпоративной политикой в области качества, маркетолог заговорит о репутации бренда, а люди простые и невзыскательные обозначали эти кирпичи таким же непритязательным словом: «доверие». На доверии строилось всё. Другой вопрос, что доверие не обязано исключать логику рынка. «Церера» могла обмануть исполнителей. Могла ликвидировать. Она всегда могла подобрать новых, а слухи о вероломстве работодателя на нелегально существующих форумах вряд ли получат подтверждение. Но… зачем? Такое положение дел цинику может показаться ироничным, но «золотые правила» Канта вполне работают и в рамках рациональных экономических моделей: проще не обманывать. Речь не шла о цели такой степени важности, что после уборки нельзя оставлять свидетелей. В мире взрывают самолёты и торговые центры, почти открыто признаваясь в этом по телефону — так чего стоило одно-единственное убийство? К сожалению или счастью, точно не того, чтобы совершать два новых. Для Бивиса и Боунса оно стоило ровно девять тысяч долларов.

      Впрочем, честность не эквивалентна гуманизму, и если бы один из операторов погиб, с аналогичной лёгкостью «Церера» выплатила бы гонорар в одни руки вместо двух. Она не задавала бы вопросов на тему обстоятельств успеха. Фонд оплаты труда, каким бы криминальным и незаконным он ни был, был утверждён в обобщённой форме и подписан персонально финансовым директором «Цереры». Один получатель, два или десять — не имело значения. Тем не менее, Бивис и Боунс выжили и вернулись.

      Доверие.

      На конспиративной квартире, расположенной в пригороде Филадельфии со смешным названием Король Пруссии, улыбчивый врач помог Боунсу прийти в себя. Он с одобрением оценил сделанную из бинтов подушку. Пока шла подготовка к операции, а по мускулистому плечу Уилмана растекалось онемение местного наркоза, врач между делом поинтересовался на тему принимаемых стероидов и возраста Джека, затем рекомендовал изменить атлетическую стратегию: «К тридцати пяти из-за мышечной массы у вас начнутся проблемы с костями. Но пока развлекайтесь. Молодость вылечит». Этот доктор, казалось, был способен болтать без умолку. Он рассказывал то о комиксах, которыми увлекается его сын, то о том, как пришлось хирургически удалять ногти женщине, которая отказалась говорить.

      — Знаете, напомнило один случай. Неприятно было. Там… своя специфика, да. Я в Ираке служил, потом преподавал в Вальтере Риде. Людей спасал. Знаете, после такого неприятно калечить, — доктор покачал головой. — Да и девушке больно. Разве же так можно? Обычно я стараюсь отказываться, но в тот раз другого специалиста не нашли. Мы, конечно, разобрались с вопросом достаточно быстро, обошлось без инцидентов… О, кстати, ваша пуля. Смотрите, какая красавица. Оставите на память?

      На самом деле, во многом их работа действительно была охуенной.


      * * *


      К четырнадцати ноль-ноль огонь в прихожей дома 1106 по Фэйрвью-драйв, Монторсвилл, штат Пенсильвания, успешно ликвидировали. Официально эта земля именовалась Содружеством Пенсильвания — в честь идеалов братской любви, которые исповедовал квакер и отец-основатель Уильям Пенн. Девиз содружества гласил: «Добродетель, свобода и независимость». Именно такие люди, добродетельные и независимые, служили в полиции штата. Мало какой идеал сохраняет небесный блеск, когда падает в грязь реального мира, но шериф Мэтью Туск и офицер Колин Джонсон всё же оказались честными, старательными и добродетельными полицейскими. Они сделали всё, что могли и умели.

      Над обугленным телом высокого мужчины сверкали вспышки фотокамеры «Никон». К огромной удаче Бивиса, домофон Мерлина Маллори не имел функции записи и служил исключительно электронным «глазком». Коробку «ФедЭкс» приобщили к списку вещественных доказательств. Грязные следы ботинок сорок третьего размера со второго этажа легли в фотоматериалы дела. Распростёртые на газоне тела чернокожих бандитов окружала жёлтая лента, пляшущая на сумрачном ветру, а полицейские растягивали над нею широкий тент, чтобы защитить сцену преступления от надвигающегося дождя. Их светоотражающие жилеты тихо хлопали — будто яркие крылья мотыльков, собравшихся посмотреть на погасший огонь. Перемигивание сирен отражалось в домах, за окнами которых белели обеспокоенные лица вернувшихся домой соседей. От школы, один за другим, отъезжали узнаваемые школьные автобусы производства «Блю Бёрд», развозя не особенно огорчённых детей по домам. Среди них чернели сутаны двух священников, которые старались помочь учителям в координации развозки. Один из них и не подозревал, какую неоценимую услугу он может оказать следствию. А дело, между тем, шло к тому, что на сонной Фэйрвью собрались все правоохранительные силы города, включая автомобиль транспортной полиции с аэродрома: взрыву было присвоено подозрение на террористический акт.

      К пятнадцати часам был уведомлен отдел по борьбе с организованной преступностью в Гаррисберге и на место событий выдвинулись профессиональные криминалисты. Их встречали уже другие люди, потому что Колин Джонсон давал обстоятельные показания под запись детектива, а шериф Туск который час нарезал бесплодные круги по автострадам. Ударил дождь, а его «Краун» всё бродил среди бетонных равнин, пока стеклоочистители смахивали воду со стекла. Шериф вглядывался в пелену над линией холмов, продолжая координировать действия своих людей по рации. В какой-то момент они всё же сменили частоту.


      * * *

      «Хёнде Ассент» был найден на автопарковке в Блумсберге через три дня. Возможно, операторы «Цереры» могли вернуть его в центр проката автомобилей и не вызвать никаких подозрений, однако отсутствие персональных рисков всегда лучше, чем риск, даже минимальный. Шериф Туск прибыл к осмотру «Хёнде» в восемь вечера. Проехав Милтон и дождливый Данвилл, Бивис оставил автостраду и поступил нестандартно — выбирал дороги местного значения. В Блумсберге Боунс сел на автобус до Аллентауна, стараясь поменьше двигать рукой, а Бивис отправился туда же на другой машине, взятой под другим именем в аренду в один конец у «Хертц». В Аллентауне их встретил человек «Цереры», и остаток пути до конспиративного укрытия операторы проделали в тепле и комфорте большого «Лендкрузера» с символикой частной фирмы по наладке электросетей.

      Болгарскую модификацию русского автомата обнаружили через две недели, причём совершенно случайно. Муниципальный садовник, подстригавший газоны напротив церкви методистов, вытащил его из зубцов садового комбайна и в течение трёх дней пытался продать знакомым за постоянно уменьшавшуюся сумму. В какой-то момент один из них напомнил новоявленному барыге о перестрелке и посоветовал обратиться к шерифу. Шериф Туск приехал забирать автомат рано утром, а дело получило новый виток. Несмотря на отпечатки пальцев негра, убитого в трёхстах футах к северу, автомат лежал у дороги. Так у полиции возникло понимание, в каком направлении следует искать.

      Священник, опрошенный утром восьмого октября, наконец-то вспомнил необычный автомобиль на парковке, но почти ничего не смог сообщить относительно водителя или номеров машины. Впрочем, долгих расспросов не потребовалось: он сразу узнал бежевый «Хёнде» на экране смартфона шерифа. Из примет водителя добросердечный пастор запомнил только ширину плеч, низко надвинутую бейсболку и чёрную куртку. Экспедитор тягача «Федерал Экспресс», совершавший в тот день регулярный рейс, ничего не смог добавить. Он встречал десятки машин в день и понятия не имел, проезжал ли мимо него бежевый корейский седан. Ни один из свидетелей лихого разворота Уилмана на шоссе не сообщил о нарушителе в полицию. Консультант в офисе прокатной конторы в Гаррисберге ничего не припомнил, но помогли видеокамеры — детектив Форман засвидетельствовал, как машину передали в распоряжение двух молодых людей в низко надвинутых бейсболках, один из которых вдвое превосходил телосложением самого детектива, а другой постоянно копался в коммуникаторе, словно подсказывая напарнику, куда не следует оборачиваться.

      Трое убитых негров были идентифицированы и опознаны со стопроцентной вероятностью. Все они принадлежали к уличной банде Гаррисберга под названием «Псы-13» — в честь лихого французского фильма о районе с соответствующим номером. Один имел тюремное заключение, ещё один проходил по делу об ограблении, третий отбывал условно-досрочное и просрочил отметку в полицейском участке. Главу банды, известного по кличке Кокос, задержали шестнадцать месяцев спустя по несвязанному делу, и он отказался давать показания, сославшись на свои конституционные права. Имя Томаса Дрейна, делового партнёра Мерлина Маллори, который пожелал перехватить у друга дорогостоящую тайну и обратился к услугам Кокоса, не прозвучало в суде.

      Обследование салона, выполненное с помощью ультрафиолетовой спектрометрии, абсорбционного газоанализатора и других лабораторных методов, не улучшило положение следствия. Прошло слишком много времени, чтобы кожные микрочастицы, пот или волосяные корни сохранились в достаточных для исследования объёмах, а умелая перевязка Боунса не оставила на сиденье ни капли его крови. ДНК-анализ был неприменим. Микроскопические пробы выявили на пластике между передними сиденьями пороховые гранулы, что окончательно подтвердило личности двух подозреваемых. Через год машину возвратили в прокат.

      Гарри Купер, арендатор «Хёнде», был объявлен в федеральный розыск по подозрению в убийстве и вооружённом налёте — и, естественно, никогда не найден. Полиция зашла в тупик спустя три месяца поисков, признав случившееся результатом бандитской войны.

      Наёмники «Цереры» исчезли бесследно.


      * * *


      Человек, сидевший за рулём лазурного «Форда», сумел выехать на Браши-ридж за минуту до того, как была поднята по тревоге вся полиция графства. Шериф Туск перегородил Браши-ридж толстозадым «Краун Виком», а недолгое время спустя промчался мимо лазурного «Фокуса», смерив номера голубой машинки подозрительным взглядом. Но их встреча произошла уже на значительном удалении от автострадной развязки, где кто угодно мог следовать куда угодно, потерявшись в административной паутине американских шоссе. Шериф Туск посмотрел сквозь окно патрульного автомобиля на водителя, и тот дисциплинированно опустил окно, губами артикулируя вопрос, чем он может помочь. Через несколько секунд полицейский покачал головой и поддал газу, а водитель на секунду прикрыл глаза. Лазурный «Форд» проехал в тоннеле под шоссе Саскуэханна и углубился в сельскую часть приречной долины. Там он сделал широкий круг через узкие дороги в полях, чтобы выбраться на Семетри-роуд уже в двух с половиной милях от Монторсвилла.

      Водитель предусмотрительно съехал в поле и только там снял с руля клаксонную панель, подцепив её пальцами с покрытыми несмываемым лаком подушечками. Из импровизированного тайника появился девятимиллиметровый «Глок» со смонтированными на ствольной коробке ПББС и лазерным прицелом. Водитель разрядил пистолет и убрал в карман, а незаконный в этом штате глушитель вернул в тайник. Как уже говорилось, для людей определённых профессий отсутствие персональных рисков всегда предпочтительнее, чем их минимальные степени. Под незастёгнутым плащом мелькнула серая ткань бронежилета.

      В момент, когда детектив Форман поместил видеозапись из автосалона в хранилище полицейских улик, водитель ужинал спартанским салатом в гостиничном номере на другом конце Соединённых Штатов. Вечером следующего дня ему позвонили, используя цифровую телефонию. Затем позвонили ещё раз и прислали видеофайл. Просмотрев его, бывший водитель лазурного «Форда» открыл на смартфоне p2p-мессенджер, чей интерфейс был испещрён иероглифами, и по памяти набрал номер. Подготовка в третьем оперативном управлении МГБ КНР развивает хорошую память.

      — Отец, — заговорил он на пекинском диалекте китайского языка, — отец, я звоню по поводу поручения, которое ты недавно дал. Мне не удалось найти нашего родственника, но, возможно, я смог обнаружить его детей. Я пришлю тебе несколько фотографий и записей. Пожалуйста, если они заинтересуют тебя, дай мне знать как можно скорее. Я готов выехать в любую минуту.

Дождь лил сплошной стеной: миллионы, миллиарды прозрачных, чистейших капель падали на землю, мутнели, смешиваясь с травой, грязью и кровью, а ливень всё верил, что сможет отмыть Лес от скверны. Он боролся из последних сил, он выжимал, выкручивал тучу до боли, до грома, он тщился очистить проклятую землю, но кровь лилась, и лилась — не было никому прощенья. Казалось, этой битве не настанет конца, но вот поток иссяк — дождь сдался. Последние, скупые капли, словно предсмертные слёзы, выкатились из иссякшей тучи и испарились, сожжённые безжалостными солнечными лучами в паре ярдов от земли. А кровь всё брызгала из вскрытых вен Леса то здесь, то там, и земля, отвергающая воду, жадно пила эту кровь.

Что отличает зверя от человека? Неужто только наличие клыков и когтей? Кем ты был, доктор? Кем ты был, когда с неиссякаемым энтузиазмом исследователя перебирал потроха и кишки в утробе ещё дёргавшегося тела? Кем ты стал, когда злоба внутри пересилила и боль, и разум, когда выплеснулась в одном желании: вцепиться в глотку, рвать, пить ещё тёплую кровь? Кем ты?.. Да не всё ли теперь равно, если ловкие пальцы хирурга подвели, не дотянувшись до горла, если холодная сталь на этот раз вошла глубоко, очень глубоко, а кровь не брызнула, просто нутро обожгло невыносимо, и захотелось одного, чтобы всё закончилось поскорее. Увы, зверь или человек, Джек был врачом, и чёртова профессия не оставила чёрной повязки на глазах перед казнью. Почти нет крови, зато невыносимая боль и вонь, словно он упал в выгребную яму. Джек даже сумел сделать несколько шагов с вывалившимися наружу кишками, уже не до конца понимая, куда и зачем идёт, потом упал. Он был хирургом. Был. Потому что жизнь закончилось. Джек знал это так же ясно, как и то, что смерть придёт за ним не сразу. Час, может больше она будет, смердя, копаться в разорванных внутренностях. Он знал, но ничего не мог сделать. Молиться было поздно, ровно как и проклинать. Глядя снизу вверх, Джек увидел своего убийцу. Укус стоял в стороне и смотрел. Кажется, что-то собирался сказать. Того, другого, Джек не увидел, лишь почувствовал с беспощадной зоркостью, что дана только умирающим, как ТОТ глядит на них обоих, глядит откуда-то сверху, и ухмыляется довольно.

Дождь стих, неласковые осенние лучи пробивались сквозь кроны, поднимая от земли испарения. Укусу впору было бы заткнуть нос, защищаясь от вони. Вдалеке хрустнула ветка, ещё и ещё, чуть ближе. Кто-то медленно шёл сюда, продираясь сквозь бурелом. Погранцы хватились своего? Рано, времени-то прошло всего ничего. Да и звуки раздавались вовсе не со стороны их лагеря. Никого из партии арестантов в том направлении тоже никак не могло оказаться. Некто незнакомый. Человек? Зверь? А есть ли вообще разница в этом Лесу? Как бы оно ни было, минут пятнадцать, судя по всему, идущему понадобится, чтобы выбрести на Укуса.

Те же солнечные лучи, успевающие везде и всюду, копошились в медвежьей шерсти на груди Михаила. Полумедведь почувствовал себя вольготнее вдали от лагеря и других людей. Он утолил жажду, набил брюхо как следует, чего ещё желать? Михаил особенно не выбирал направление, просто топал по Лесу, куда глаза глядят. Он чувствовал себя здесь дома, его уже тяготили остатки человеческой шкуры и человеческой сути. Идиотские сомнения, раскаяние, боль... Медвежья жизнь — простая и прямая казалась куда как слаще. Ноги — до обидного слабые человечьи лапы тащили мощный торс шаг за шагом, а вокруг шумел Лес. И в голове тоже шумел Лес. Шум его постепенно складывался в слова, словно шёпот на самом пределе слышимости. Этот шёпот щекотал изнутри череп, Михаилу казалось, стоит чуть-чуть напрячь свои новые, чуткие уши, как Миша расслышит, поймёт... Сосредоточившись на том, чтобы разобрать нечто важное, что пытался сказать Лес своему новоявленному хозяину, он не обратил внимания, что переставлять ноги всё труднее и труднее, земля не хочет выпускать облепленные грязью ступни. Да какая земля — трясина! Деревья прянули в сторону, расступились перед топью, а Миша и не заметил, как. Лес последний раз прошелестел в голове, замолкая и освобождая жертву от дурмана, но в этот миг Михаил, наконец, сумел до конца расслышать шелест. Это оказался смех. Ехидный, злой смех.

Дамиру, Фоме и Бреннарду, казалось, что жизнь, наконец, повернулась к ним лицом. Даже погода прекратила проливать слёзы и скупо обогрела путников солнечными лучами. День перевалил за середину, сгинули первые полсуток, прожитых в Лесу. Постепенно забылся утренний ужас, расцарапавший душу когтистой медвежьей лапой. На сытый желудок и в компании дорога казалась почти приятной, набитая котомка за спиной Дамира оптимистично подпрыгивала. Избушка появилась неожиданно. Вынырнула из-за очередного поворота, помахала троице ставнями. Крестьянский дом, без особых изысков, но и не чёрная изба, а правильный, основательный дом: брёвнышко к брёвнышку, искусный узор на ставнях и высоком крылечке. Из трубы шёл дымок: топилась изба по-белому — невидаль в здешних краях. Откуда взялось это диво, спрашивается? Никаких строений, кроме Башен, в Лесу отродясь не водилось — это знает каждый малец. Но до ближайшей Башни топать и топать — не одни сутки. А эта аккуратная избушка, к тому же, ничуть не напоминала охотничью сторожку. Следов вокруг не видно: в дождь никто, видимо, не проходил, а старые если и были, смыло ливнем, зато у крылечка стоит прислонённый к стене, туго набитый мешок.

Дамир стремительно сорвался с места, оставив спутников позади. Те и оглянуться не успели, как цыган легко взбежал на крыльцо, скинув свою котомку аккурат возле мешка, и исчез в дверях. Фома и Бреннард остались вдвоём, если не считать Леса вокруг, присмиревшего или притаившегося, едва-едва шевелящего ветвями деревьев. Дымок из трубы дразнил обоняние полузабытым запахом свежего хлеба.

Получатели: Дамир `Бритый`.

Неизвестно, что лучше: оказаться в Лесу в компании или остаться в одиночестве? Спутник может протянуть руку помощи, а может и в бок пырнуть, одному же приходится полагаться только на себя, вздрагивая от каждого шороха. После встречи с медведем с Зоей сонный паралич приключился. Она видела возле себя странных зверьков, понимала, что её приглашают куда-то, но не находила в себе силы не только с места двинуться — даже пошевелиться. Видя это странное оцепенение, второй манул вышел из своего убежища, робко подошёл к девушке, обнюхал, потёрся о лодыжку. Кошки о чём-то переговаривались на своём неведомом кошачьем языке, а Зоя упала на покосившиеся коленки и свернулась под деревом калачиком, окончательно погружаясь в дрёму. Проснулась бывшая повариха от того, что жутко замёрзла. Дождь закончился, даже светило солнце, но вся одежда оказалась промокшей и отсырела. Зоя приподнялась с трудом и обомлела: кошек и след простыл, зато прямо напротив стоял получеловек: лошадиный круп пегой масти переходил в людской торс и голову весьма симпатичного светловолосого мужчины. Зоя видала таких на картинке в книжке, что какой-то чудак позабыл в трактире. В той книге множество всяких диковин было нарисовано, а под этой картинкой надпись имелась: «китоврас». Грамоту девка немного разумела, разобрала. И вот теперь тот самый китоврас пялился на неё холодными голубыми глазами, сглатывая слюну. Смотрел насмешливо и похотливо, как поднимается девка, и под тонкой, мокрой её рубахой вырисовываются спелые, налитые груди.

... А где-то далеко-далеко отсюда, там, где шелест Леса ощущался лишь в страшных историях, тех самых, которые так приятно слушать, сидя у тёплого очага... Там, где в эти истории верили не больше, чем взрослые в любые сказки... Там, где конец сентября выдался нынче столь холодным, что хозяева уже не выгоняли на пастбища коров, а подрощенных цыплят забирали ночью в сени... Там, на далёком севере, старая Марта, месившая тесто на грибной пирог, вдруг ни с того, ни с сего выронила скалку и схватилась за голову, вымазав в муке жидкие, белесые пряди. Светлые, словно выцветшие глаза, невидяще уставились за окно, колени подогнулись, и женщина грузно осела на пол. Бывает. Что необычного за окном? Ходят по двору гуси. Младший сын возится в грязи. А Марте помстились мокрые деревья, заросшие мхом, запрокинутое бледное лицо, и кровь, тонкой струйкой впитывающаяся в землю... Впрочем, что толку думать о не испеченном пироге — это не здесь, это всё где-то там, далеко-далеко. Так далеко, что до Леса не добраться и за месяц конного пути.

Укус смерил случайного подельника хмурым взглядом. Вынул нож, обтёр о мокрую траву.
— Конечно, пообедаем, — пообещал. — Но не сейчас. Сперва дело. Ты жетон хочешь? — спросил. Поёжился, посмотрел по сторонам подозрительно — нет ли кого? И поманил врача к себе, поближе, на доверительный шёпот переходя:
— Есть план.
Подмигнул парню. И перо ему под ребро засунул. Не любил людоедов.

Незваных гостей осуждённые встретили дружными воплями. Почти каждый в своей жизни слыхал байки о том, как удалось криком прогнать дикого зверя. Уж они старались на совесть! Несомненно, на несколько миль вокруг всё живое, имеющее уши, услыхало этот концерт.

— Арррррр! Рррра! Арррр! — орал Укус.
— Рррр! — вторило ему рычание Бреннарда.
У подножья холма в так им свирепо ревел Михаил.
— А-А-А, БЛЯ! — солистом в этот разноголосый хор ворвался Фома из калинника.
— Джидэ яваса! — вступила партия Дамира. Пел цыган с душой, будь кто-то из медведей меломаном, как пить дать, проникся бы.

Увы, песни твари не жаловали, визги, крики и грозные позы тоже не произвели на них ни малейшего впечатления. Обычных зверей, может, и удалось бы так отпугнуть, но чёрные души убийц и насильников, заключённые в медвежьих телах, от криков будущих жертв лишь возбуждались.

Чёртов коротышка на призыв Бреннарда не отреагировал, бросившись было на медведей, он зигзагом пробежал мимо, резко меняя траекторию и пустившись наутёк. Откуда только силы взялись для такой прыти?! Краем глаза аристократ заметил, что один из косматых неуклюже дёрнул за коротышкой, но следить, чем закончилась гонка, оказалось недосуг, потому что второй медведь — вонючая, жирная туша едва не повалил Бренна на землю. Спас лишь внушительный охотничий опыт. Юноша, конечно, предпочитал охотиться отнюдь не на зверей. Крики, боль и отчаянье людишек заводили гораздо больше, чем тупая агония животных. Возвышали. Будоражили кровь. Но и в травле зверя принимать участие дворянину доводилось, кое-какие их повадки он изучил, поэтому вместо того, чтобы резко отпрыгнуть, теряя силы, просто пригнулся. Медведь попытался навалиться на свою жертву, и тогда Бреннард скакнул влево, а косолапый, не удержавши своего веса, рухнул на землю.

Этой передышки хватило с лихвой. В роду фон Валенау с детства тренировали отпрысков во владении мечом, меткой стрельбе из лука, но, пожалуй, благородные предки Бреннарда перевернулись бы в гробах, узнав, что за оружие использовал их непутёвый потомок. Безобразная волчья лапа — метка Леса тянулась, пытаясь вцепиться в поднимающегося хищника. Когти пропороли воздух, косматый, теряя к жертве всякий интерес, неожиданно резво кинулся в калинник, откуда уже некоторое время слышались крики и стоны.

Укус же, летящий изо всех сил в противоположную сторону, не слышал ничего, кроме ветра, свистящего в ушах, и топота зверя за спиной. Как только столь грузной и неуклюжей скотине удавалось так быстро бежать?! Укусу в жизни не раз доводилось давать дёру от несознательных обывателей, не умеющих по дурости ценить высокое исскусство избавления от лишней тяжести в кошельках, но этот преследователь дал бы им всем фору. Пару раз коротышка запнулся о ветки, и медведь почти догнал его, потом не повезло косматому, и Укусу удалось оторваться. От быстрого бега сбивалось дыхание, зато холода парень больше не чувствовал, тело разогрелось, и когда хлынул дождь, это только порадовало. Однако, усыпанную листьями и хвоей землю мгновенно развезло, бежать стало труднее, ноги оскальзывались в грязи. Укус почувствовал что вот-вот свалится, когда понял, что давно не слышит топот за спиной. Не веря своим ушам, он обернулся. Медведь отстал.

Коротышка стоял совсем один, успев убежать, видимо, довольно далеко. По крайней мере, он не видел и не слышал остальных, зато приглушенные голоса троих незнакомцев раздавались гораздо отчетливее, чем раньше, и явственно запахло свежей кашей. Впрочем, заблудиться Укусу не грозило, следы чётко выделялись в грязи, найти обратный путь при желании не составило бы труда. Хуже всего оказался ливень, не оставивший на беглеце буквально сухого места. Вор совсем озяб и продрог. Возвращаться обратно или идти на запах каши? Наверняка, у трапезничающих был навес от дождя, нашлась бы и кое-какая одежда. Пока Укус размышлял над этой дилеммой, какая-то нахальная крыса выпрыгнула прямо из-под полусгнившей коряги, вцепившись в штанину. Зверёк, как зверёк: тощий, с вылезшей местами шерстью, острыми зубками. Вот только глаза... В крохотных глазках застыло то же самое выражение, что заметил Укус во взгляде косматого: злоба и ненависть.

Вор нагнулся, сбрасывая мерзкую тварь. Что-то ещё не так оказалось с ногами Укуса, но он не понимал, что. Точнее, не хотел понимать, не хотел признаваться сам себе. Штаны висели на нём, волочась по земле. Укус посмотрел на собственные следы, в надежде, что мерешится. Отпечатки босых пятерней плавно переходили в следы копыт. С каким-то тупым безразличием он закатал одну штанину, потом другую. Ниже колен тонкие и гибкие антилопьи лапы упирались копытами в землю. Укус ощупал себя всего: остальное оказалось в порядке. Ничего, прорвёмся, где наша не пропадала.. Приходилось и хуже... И тут коротышка с ужасом понял, что он ко всему прочему почти ни черта не помнит из своей разгульной жизни. Дворянчика помнит. А всё остальное — как отрезало. Смутные обрывки. Лес взялся за него основательно. Укус машинально нащупал обломок капкана, уставился на железяку. Кажется, в прошлом коротышка был лихим вором. Умелым. Это он ещё помнил, только подробности стёрлись. И как ему так круто удавалось тырить слам, тоже никакого понятия. Укус вдруг чётко осознал: сейчас он и банку варенья у бабушки бы утащить незаметно не смог. Чёртов Лес решил заняться воспитанием вора.

Джек, может быть, и рад был бы припустить от медведя с той же скоростью, что Укус, да сил на это у доктора не было: он едва переставлял ноги, от пульсирующей боли в кисти мутнело в глазах. К счастью, зверям оказалось не до него. Потихонечку, чтобы не привлекать внимания, Джек стал выбираться из оврага — подальше от угрозы. Мимо пронеслась Зоя, похоже не одну его голову посетила светлая мысль сделать ноги. Жуткий вопль сзади, из калинника, оборвавшийся на высокой ноте, подстегнул врача перебирать конечностями быстрее. Он вышел к ольшаннику и остановился в раздумье. Продираться сквозь крапиву назад, к дубу, у которого угодил в капкан, решительно не хотелось. Кажется, медведей он не интересовал. Из калинника доносились какие-то приглушенные и весьма неприятные звуки, за деревьями не получалось разглядеть, что там происходит, а тут стояла относительная тишина. Неожиданно сверху на него капнуло и тут же, без всякого перехода, полило сплошной стеной. Джек мгновенно промок до нитки. Он прислонился к дереву с густой кроной, сюда дождь почти не доставал. На плечо спрыгнула белочка: рыжая, пушистая, очаровательная... была бы, если бы не глаза. Глаза буквально светились жуткой злобой, неестественной у такого милого зверька. А ещё у милого зверька оказались жутко острые зубки, которыми он и оставил несколько отметин на плече. На память.

Зоя же неслась, не разбирая дороги, не видя Джека, не слыша диких криков из калинника, сходу проломилась сквозь крапиву, даже не почувствовав ласки жгучих плетей, чудом второй раз не свалилась в одну и ту же яму и остановилась, только споткнувшись о корень дуба. Долго стояла, согнувшись, не могла отдышаться. Хлынул дождь, только могучие ветви дерева спасали девку от его ледяных струй, но несколько капель всё же попали на макушку, приводя в себя. Из-за дуба послышалось фырканье. Из огня, да в полымя! Однако, на медведя звук похож не был. Обмирая, Зоя заглянула за ствол. На неё с любопытством уставились две пары жёлтых глаз. Нападать, животные, кажется, не собирались. Таких зверей Зоя раньше вовсе не видела. Вроде бы кошки, но чудного окраса и настолько пушистые, что можно пару десятков рукавиц связать. Голова странная, плоская, с кругленькими ушками. Один зверёк, поменьше попятился, похоже, он боялся бывшую повариху не меньше, чем она его, другой вышел из-за дерева, обнюхивая Зою, и потёрся об её коленку, потом схватил зубами за штанину, пытаясь тащить за собой. Девушку явно куда-то приглашали.

У подножия холма, тем временем, медведь и Михаил выясняли, кто в Лесу хозяин. Они сошлись так близко, что крестьянин почувствовал смрадное, вонючее дыхание зверя, от которого замутило. Налитые злобой красные глазки способны были, казалось, прожечь в душе дыру, как угли, попавшие из печи в постель. Михаила вдруг обуяла безумная ярость, такая же, как тогда, когда его топор рубил на куски уже мёртвое тело жены. Он не помнил себя, не помнил, что делал и зачем, ненависть захлестнула, словно мутная вода, — с головой. И не стало Михаила. Если бы мог крестьянин увидеть картину со стороны, то увидел бы двух диких зверей, с одинаково горящими от злобы глазами. Один из них, тот, что весь одет в косматую шубу, кинулся на второго, растопырив лапы. Другой, с лицом, которое лишь отдаленно получалось причислить к человеческим, так безумно искажены были его черты, поднял навстречу рогатину с остриём на конце. Зубья бывшего капкана разрезали густую шерсть под передней лапой. Знал ли Михаил анатомию косматого или зверю в человеческом облике просто-напросто подфартило, но ударил он в, пожалуй, единственное уязвимое место: туда, где билось чёрное медвежье сердце. Брызнула кровь, и исполинская туша грузно повалилась назад, чудом не придавив успевшего отскочить победителя. Лапы животного дёрнулись в агонии раз, другой, третий — тварь не желала сдаваться. Но вот они безжизненно обвисли, мёртвые глаза остекленели. Как остывающая лава, навсегда застыла в них лютая ненависть.

Хлынувший внезапно дождь смывал натекшую кровь, поливал пришедшего в себя Михаила, безжизнную тушу медведя, выпавшие из штанов куски лисьего мяса. Крестьянин стоял, не шевелясь. Он сам не понимал, что с ним случилось. Как и тогда, в проклятую ночь убийства, он не знал, что за сила завладела им, наполнила ненавистью, словно мешок мукой, и так же внезапно сгинула, оставив пустым. Дождь лил беспощадно, но Михаил больше не зяб. Торс порос густой шерстью, да и форма его изменилась. Зверь, сидящий внутри, всё больше и больше выглядывал наружу. Свою человеческую жизнь Михаил теперь почти не помнил. Мелькали лишь смутные обрывки. И только одно полнолунье из своей прошлой жизни — то самое, проклятое полнолунье стояло перед глазами, как будто было вчера.

В калиннике же в это самое время разыгралась драма не меньшая. Фома, знающий лес (не этот проклятый, а благословенный, кормящий человека лес), как свои пять пальцев, первым понял, что с животными что-то не так, и звериное рычание их не отпугнёт. Он попытался напугать прыгнувшего на него медведя, как пугал бы человека, стараясь сам не поддаться панике и не кинуться сразу наутёк. Медведь в прыжке свалил Дубню наземь, но и лесовод успел пощекотать шкуру зверя своим импровизированным копьём. Тот недовольно зарычал, схватившись лапой за мерзкую палку, вырвал её из рук Фомы. Только тогда, получив желанную фору, лесовед поднялся, побежал, стараясь выжимать из себя все силы. Он бежал к ловушке, занятой волком-оборотнем — до неё было ближе, чем до той ямы, из которой вытаскивали Зою. Медведь дышал в ухо, сил у Фомы оказалось не так много. Будь эта гонка чуть длиннее, Дубне пришел бы конец, но, к счастью, впереди показалась желанная яма. Последним усилием Фома отпрыгнул в сторону, а косматый по инерции пролетел ещё несколько шагов вперёд и рухнул вниз, прямо на полусгнившего оборотня. Неистовый рёв перешёл в визг и оборвался, но у Дубни уже не было сил, ни глянуть, сдох ли зверь, ни подняться с травы, на которую повалился, и спрятаться от хлынувшего с небес потока воды. Он жадно ловил дождинки пересохшими губами, пытаясь утихомирить бешено колотящееся сердце.

Когда народ заорал на все лады и бросился из калинника в рассыпную, цыган тоже было поддался общему порыву, благо, оба косолапых выразили ему полнейшее своё презрение, но чёрт дёрнул оглянуться. Зрелище было то ещё: худой, изможденный старик и не менее измождённый зверь, которого язык не поворачивался назвать хозяином леса. На одном боку у медведя зияла гниющая рана, в ней копошились черви. И всё же он всё ещё казался сильнее их обоих вместе взятых. Бежать! Бежать отсюда! Бежать вслед за Зоей, вслед за уводящим за собой второго хищника Фомой, вслед за едва-едва ковыляющим Джеком. В жизни полно мгновений, когда можно поступить правильно, а можно — по совести. В сказках и песнях тем, кто по совести поступает, с лихвой воздаётся, наградой за дух неукротимой падает на них с небес манна, но то в сказках. А в Лесу, в этом огромном, живом желудке, переваривающем души любого, кого удасться поглотить: грешника ли, праведника ли, совесть не росла. И честь не вызревала. Плевать оказалось зверю на высокие душевные порывы, бесполезной выдалась песнь. Или всё же нет ничего бесполезного? Дамир пел, как не пел уже давным-давно, с той самой ночи, пел, не замечая, как дрожат от страха колени, а голос срывается на визг.

А потом жуткий крик старика поднялся ввысь апофеозом песни, поплыл за кроны деревьев — к облакам и там затих, переломив себе хребет. Тощий зверь оказался проворным, он лишь чуть-чуть замешкался, когда лисья шкура перекрыла обзор, но продолжал наступать вслепую. Генрих не слышал медвежьего рёва, не слышал проклятий Фомы, топота ног своих невольных товарищей, разбегающихся, кто куда, всё, что он слышал — песня, странно неуместная здесь. Старик не знал этого языка, не понимал слов, но в них звенела ярость и какое-то бесшабашное, заразительное веселье. Страх, зажавший душу в тиски, отступил, уносимый песней Дамира. Генрих прыгнул, страясь отпрянуть в сторону, использовать то короткое мгновенье, пока медведь замешкался, возясь со шкуркой, но нога подвернулась так некстати, а следом на него свалилась гора, лес и небо, весь мир свалился на старого Генриха, погребая под свой тяжестью. Боль рвала и раздирала на куски, невозможная, нескончаемая боль. Генрих услышал крик: жуткий, нечеловеческий и вдруг понял — это кричит он сам. Жизнь не хотела уходить, цепляясь болью за нервы, цепляясь страданием за плоть и кровь, в ушах звенело: «джидэ яваса! Джидэ яваса!»* и вдруг он явственно услышал иной крик — крик досады и разочарования существа, у которого из-под носа увели добычу. То был голос Леса, но понять этого Генрих уже не успел...

Старик уже похоже не дышал, а хищник всё рвал и рвал на куски его тело с жадностью вконец оголодавшего существа. Дамир, смотрел на эту картину, оцепенев, не замечая проливного дождя, промочившего до нитки. С холма на запах свежей крови скатился второй медведь: толстый, лощёный. Он яростно рычал, отпихивая ледящего от останков несчастного Генриха, тот не желал уступать. Схватка за то, что еще полминуты назад было живым человеком со своими мечтами и надеждами, оказалась молниеносной. Толстый медведь с новой силой набросился на мясо Генриха и своего товарища. Нормальные звери не промышляют добычей себе подобных, но эти уродливые создания, похоже, не брезговали ничем.

А ливень хлестал ветки деревьев, питал исстрадавшуюся землю, замывал следы разыгравшейся драмы, которых Лес повидал немало на своем веку, заставлял зябко ёжиться тех, чьё сердце пока ещё билось. Надолго ли?

И под этим ливнем стоял, не двигаясь Дамир Бритый, вдруг понявший, что понятия не имеет, отуда взялось это прозвище, да и вообще о жизни своей не помнит почти ничего. Какие-то ошметки, неясные картины, чья-то песня, кони... Только сестрину свадьбу помнит ясно, каждую минуту, как перед глазами стоит. От увиденного что ли страхом память пришибло? Хочется голову руками сжать, в ладони спрятать, глаза зажмурить, а потом снова открыть и проснуться от этого кошмара. Дамир и правда руки к глазам поднёс, тут же уронив бессильно. Не руки — лапы. Мощные, рыжие, с полосами белыми, с острыми, как бритва когтями. Зверь лютый такие имеет, по-нашему тигра прозываемый, а на языке заморском... Нет, не вспомнить. Много этих языков за годы скитаний Дамир изучил, а сгинули из головы, как не было. Да и какая теперь разница, всё одно пропадать...

Сентябрь — зыбкий месяц. Ненадёжный. Качается на грани между летом и зимой, словно вдовушка-сороковушка, что никак не определится до конца: одарить ли проезжего жаром жизни или дохнуть бабьим сварливым холодком. Сентябрь месяц, когда птицы и надежды ещё не покинули нас, только-только собираясь в тёплые края, а с севера уже машут на прощание стылые ветра. «Memento mori», — носится в их печальных голосах. Не долго путники радовались прохладе, сентябрь решил показать характер: ветер свежел, резкие его порывы срывали листву с деревьев и задирали подолы молодых ёлочек, чьи горькие ресницы ещё недавно обрывал Дамир, а людей заставляли зябко ёжиться. Укусу и Михаилу, приспособившим свои рубахи под нехитрые охотничьи орудия, от непогоды особенно досталось. Как кнутом стегал ветер неосторожных, будто строгий отец: «Не выходи без кожушка, замёрзнешь».

Лисье мясо пахло дурно и на вкус оказалось отвратительно. То ли дело добрая свинка или гусь. Каких гусаков разводила Михаилова жена! Жирных, злобных. На выбредших случайно к хате странников те шипели так яростно, что собак не надо. А какой пирог с гусиной печёнкой она стряпала на... На... Михаил помнил, что на большой праздник, название он знал отлично, вот только... забыл. Ветром из головы выдуло. Случается с людьми внезапно такое: забудет бедолага какое-нибудь слово, а то и того хуже — отца с матерью. Придёт, уставится: кто вы, мол, такие, да что потеряли в моей хате? А праздник, праздник — ерунда. До них ли теперь Михаилу? Смутно ворочалось в осоловевшей от сытости голове, как-то это связано с теми палками, что крестом он воткнул в холмик над зарытой головой. Зачем надрывался, дурень? Видать, с голодухи совсем мозгой поехал. Пялился Михаил на этот крест бессмысленный, и не мог понять, на что он. Какой-то обряд... И как с праздником, точно мужик помнил, что совсем недавно знал о нём, а теперь вылетело из головы и всё тут. Михаил почесал в замешательстве затылок, пальцы продрались сквозь сальные, сбитые в колтуны волосы, случайно ухо задев. А ухо оказалось совсем не в том месте, где ему быть полагается. Потонули пальцы в густой шерсти. Что за морок? Давай мужик второе ощупывать. Нет не померещилось. Были уши как уши, а сейчас торчат на макушке, густой, тёплой шерстью поросли. Не его это уши, не Михаила.

Прочие лисой побрезговали, пытаясь набить желудок, чем придётся. Травой с иголками голод обмануть решили, но его не проведёшь. Скручивает окаянный кишки в тугие узлы. Так моряки верёвки крутят: не сведующий человек вовек узел не распутает. Калину в другой раз может и вовсе бы жрать не стали, носы бы скривили, но сейчас эти ягоды казались слаще мёда и халвы. Осуждённые рвали их горстями, засовывая жадно в рот, и терпкий калиновый сок тёк по подбородкам, словно кровь. Легче стало и веселей порядком. Трапеза подбодрила, сил придала. Но по-прежнему топтались они неподалёку от места, где и очутились, не решаясь идти куда-то. Лес, между тем, принялся за работу. Основательно, не торопясь. Адский гончар разминал людскую глину, примерялся, уже видя в бесформенной массе горшок, тарелку, а то и яркую игрушку-свистульку.

Игрушка-Зоя головной болью сильно мялась — давала шишка о себе знать, подташнивало девку слегка, а время от времени принималось в глазах двоиться. Но голод заглушал всё на свете. Сейчас харчо бы или окорока копчёного, чтобы сало с него аж капало, да с доброй горбушкой хлеба. Рот слюной наполнился, стоило представить эту картину. Ягоды, конечно, дело хорошее, но что они за еда? Баловство. Зоя увидела, как повязывает фартук, поддёргивает рукава, да разводит огонь в очаге. А над очагом уже весело вода в котле кипит и осталось только... Осталось только... Видно, сильно её по голове ударило! Словно не простая, работящая девка, а дворянка-белоручка, считающая булки на деревьях растущими, обнаружила Зоя, что понятия не имеет об этом «дальше». Точно знает, никто лучше неё накормить не мог, а вот как готовила, из чего — словно отрезало. И мало как будто этой беды, зачесалось в месте, куда при мужиках лезть стрёмно. Хоть и видали они друг друга в таком состоянии, что вроде стесняться теперь смешно, да и сейчас несёт от всех, как от козлов драных (искупаться бы!), а жопу чесать прилюдно стыдно. И зудит, мочи нет. Что-то мешает там Зое. Фурункул что ли вскочил? Не выдержала повариха в конце концов, запустила ладонь в штаны, стараясь незаметно. Хвост нащупала: маленький, но пушистый. Блохи его облюбовали, вот и чесался.

Укус на засаду плюнул. Когда ещё объявится таинственный хозяин ловушек? Может быть, завтра или через три дня. А жрать сейчас хочется. Пихал он в себя калину, пока не почувствовал, как она назад просится. Живот с голодухи много пищи удержать не сумел. Из овражка вор всё же выбрался, чуть в сторонку отошёл от остальных, да штаны спустил. Он уже доделал своё дело и, ёжась от ветра, оправлялся, как среди редких птичьих голосов совсем иной звук померещился. Так и замер Укус с приспущенными штанами, прислушиваясь.
Получатели: Укус. А за спиной ветка хрустнула, оранжевое между ветвями мелькнуло. Тощий, долговязый мужчина с когда-то видимо роскошными, а сейчас спутанными светлыми волосами, явно босиком ходить не привык. Рожа у него скривилась, как от уксуса, когда на очередную ветку наступил. И рожа чем-то того давешнего дворянчика напоминала. Аристократ, мать его. Пришлый уставился на Укуса с так и не натянутыми штанами, а тот на него. Оба замерли на секунду. Укус на руки аристократика пялился. Правая — рука, как рука, а вместо левой — волчья лапа. Когтища торчат — раздерёт такой, пожалуй, на раз. Бреннард взгляд упёр в удавку, торчащую за поясом у коротышки. Тоже, видать, прикидывал — хватит ли сил дать отпор.

С тех пор, как очнулся Бреннард совершенно один посреди леса, почти сутки прошли. С прошлых своих походов он помнил прекрасно: хочешь жить, двигай к границе, вот только место оказалось совсем незнакомым. Он попытался выйти на дорогу к охотничьему лагерю на берегу весьма живописного озера, в котором, бывало, весело проводил время, но это оказалось непростой задачей. Лес, достойно, бывало, щекочущий нервы лихой компании, к одинокому путнику отнёсся без всякого почтения. Бреннард скоро изрезал босые ноги, которые едва-едва переставлял от голода, а когда удалось найти какой-то полусгнивший, горький гриб, чуть не отдал дьяволу душу. Очнувшись, опальный дворянин, обнаружил вместо левой руки изумительное украшение и ещё немного грибов неподалёку. Бреннарду было уже настолько всё равно, что он умял всё. То ли грибы оказались качественные, то ли организм притерпелся, но аристократ не помер, а даже почувствовал прилив сил. Энергично двинулся дальше, чертыхаясь всякий раз, когда ветки и иглы впивались в пятку. Коня бы сейчас! Бреннард всегда считался лихим наездником. Он вспомнил своего скакуна и вдруг с изумлением обнаружил, что понятия не имеет, как с ним сладить. Пожалуй, подведи сейчас коня — даже в седло не сумел бы сесть. Размыслить над этой странностью, впрочем, дворянин не успел, так как наткнулся на уродливого коротышку, подтягивающего штаны. На подобных низких людишек Бреннард всегда охотился с особенным удовольствием.

Они не успели ничего ни сказать, ни сделать друг другу. Ветки хрустнули в очередной раз, на этот раз с гораздо большей силой и из-за деревьев ввалились целых пять медведей. Грязных, вонючих, огромных, с горящими злобой маленькими глазками. Трое ринулись в овраг, а двое неуклюже развернулись на полпути, заметив Укуса с Бреннардом. Звери явно готовились разорвать людишек в клочья.

В калиннике же в это время вместо живописно свисающих красных гроздей остались лишь голые ветви. Осуждённые ободрали ягоду на раз, куда только столько вместилось? Ещё бы столько голодных людей на пару каких-то несчастных кустов! Фома довольно погладил брюхо, Дамир повалился на спину, блаженно зажмурившись и обнимая обретённую дубину, будто мослатую девку. Остальные тоже развалились кто где. Стоило идти дальше, но после еды двигаться оказалось лениво. Как сонные мухи лежали они на дне овражка. Лесовед попытался сосчитать: все ли в сборе? Их было семеро. Это он помнил. Шесть мужиков и одна баба. Но вот сколько это — семеро? Как ни напрягал Фома память, как ни пялился на пальцы (вроде, раньше помогало), голова отказывалась сообщать эти сведения. Забыл мужик счёт, не бог весть какая потеря, но слыхал Фома, что это первый признак: Лес тебя за шкирку взял и наизнанку выворачивает. Неужто услышал его безумный призыв? И тут же зачесалось что-то под правой лопаткой. Никак, в ангела превращается раб божий Дубня? Не по грехам вроде. Запустил Фома руку под рубаху, да вытащил оттуда перо. Птичье перо. Прищурился, разглядывая. И впрямь, орлиное.

Другие просто предавались отдыху. Всех разморило. Только Джек тихонько стонал сквозь зубы, рука ныла нестерпимо. Когда хрустнули ветки, все решили сначала, что возвращается Укус. Но это оказались гости похуже. Вонючие бурые шкуры, жуткие когти и злоба в глазах, достойная демона. Говорят, звери нападают в первую очередь на слабых. Но эти медведи напрочь проигнорировали все представления лесоведов об их повадках. Не удостоив вниманием повариху и раненного Джека, самый крупный хозяин Леса сходу прыгнул на Фому. Другой зарычал, кинулся прочь, прямо к оставшемуся на холме Михаилу, и лишь последний, видимо, читавший учёные трактаты, угрожающе двинулся к старому Генриху.

Когда он дошел до города, то сразу направился к местной ратуше. Обивая запачканную брусчатку еще более грязными тканевыми лаптями, Михаил добрался до местного приказчика, что представлял из себя жалкого человека невысокого роста и занюханного телосложения. Единственное, что выдавало его полномочия - изъеденное молью платье с затертыми знаками отличия. Так что, скрипя душой, признал благородство человека перед ним, но кланяться не стал. Приказчик даже не взглянул не вошедшего.

- Я, ить, по делов пришаркал, - в своей добродушной манере начал Михаил, - Убивца я. Сдаюсь на милость божью, на суд мирской.

С этого момента человек за кабинетом обратил внимание на крестьянина, сделав недовольную мину, после чего позвал надтреснутым голосом помощников. То были здорового вида детины, что оперативно спровадили Михаила в место заключения.

- Тут ждать будешь, - приказал один из них и закрыл за собой скрипучую дверь на ржавых петлях.

Михаил оказался в небольшой каморке с отменным запахом плесени, как в погребе. Ну и судя по другим ароматам, здесь часто обретались всякие немытые личности, но ему было не привыкать - от него и самого разило, что боже помилуй. Удалось даже всхрапнуть. После чего в камеру привели других арестантов. Все жалкие личности, независимо от регалий и положения, это можно было увидеть по выражению лиц.

Наконец, наступило утро, их вывели на свет. Городская площадь была битком забита разным людом. У горожан было немного досужих занятий, окромя пропойства и трёпа. Потому, суды всегда привлекали столько народу. Разве что не так интересно стало, после нового вида казни с этим треклятым Лесом. Уже и не посмотришь театральную трагикомедию, как приговоренный хрипит и испражняется в петле, иль бошка в сторону отлетает под лезвием, аки качан капусты. Ну зато послушать можно истории разные, что одержимые умудрились свершить. Правда, ничего необычного услышать не удавалось. Так и сейчас - обычные бытовые убийства, кражи, ограбления. Словом, одно и то же. Зато горожане смогли вдоволь отвести душу, кидая всякие гнилые плоды фруктов и овощей, что были слишком вонючими, чтобы их съесть.

Другое дело - для Михаила. Он был человеком темным и недалеким, потому проход сквозь злобную толпу черни для него было заслуженной карой свыше. Даже чувствовал, как душа очищается от ударов растительных снарядов по лицу. Как приговор объявили - так и камень с души почти свалился. Считай, грехи уже отпущены и отмолены приговором мирским. Потому, каждому плевку он радовался, как ребенок. Еще лучей искупления, еще!

Грубое действо в итоге кончилось, и арестанты со спокойной душой набились в запачканную телегу. Путь Михаил не запомнил, как и водопой по прибытию. Его душевное состояние все это время находилась где-то между блаженным и вознесенным до небес. Он искренне считал, что начал подъем на Лимб, если не дальше к райским вратам.

Когда же сон блаженного кончился, крестьянин очутился переодетым в Лесу. Деревья, кустарник, жухлые листья и сухие ветки. Словом, обычный лес. Само собой, для Михаила это были чуть ли не райские кущи. Конвоиров рядом не было, а значит, его грехи благополучно отпустили. Теперь ему было позволено все. Он поднялся с холодной земли, потянулся с довольным видом, зевнул. Свежо. Хорошечно. Заурчал живот. Жрать пора. Почесал пузо, пригладил спутанную бороду. Бедолаги еще рядом. Один, итить его, в капкан вляпался. Грешник, точно! В раю угодить в силок на волчару или медведя́. Глупенький. Помочь надо бедняге. Но сначала отыскать бы ветку гибкую, да прямую. Орешник хорошо подойдет. Потом порвать свою робу арестантскую - не нужна она ему более, грехи выкупил все. Связать тетиву из нее, согнуть палку, да получится у него лук добротный. А стрел уж как-нибудь намастырить из прямых палок, перьев, да камушков острых, либо зубьев капкана. Кстати, о нем. Силищи должно хватить раздвинуть пасть ловушки. Сейчас освободим дурачка из ловушки, благо умеючи он с ними обращается. Одну оглоблю на землю, ногой придавить, за другую руками двумя взяться, да потянуть на себя.

Дамир прекрасно понимал, к чему всё идёт. Холодная земля. Корешки да жёлуди упираются в спину. Зато одежда чистая. За время пребывания в заключении, и тем более путешествия в унизительной телеге, он много раз представлял этот момент себе. Ах, душа вольного рома рвалась на волю. Иногда, ему казалось, что лучше бы брести рядом, лишь бы на воле. И сдохнуть от голода и усилий. Лишь бы в дороге. Да, на это у гордого рома хватило бы упрямства. Но вместо этого он медленно гнил в телеге. Или может быть давно?

Голод ввинчивался в брюхо ничуть не хуже стервятника. В животе заурчало, и Дамир встряхнулся. Попытался подняться - рывком вскочить на ноги! Безносая понимающе ухмыльнулась из каких-то кустов. Какой рывок, вялое трепыхание рыбина на берегу. О которых он, Дамир, вольный ром, имел только одно понятие - они не особенно съедобны, ни для людей, ни для лошадей. Дамир вяло взмахнул ладонью. Сгинь, курва, не твой ещё час. Жив я ещё. Джидэ яваса, на мэраса!

В животе разве что не мяукает. Это от того что двигаться начал. Эх, пошамать бы сейчас. Было бы чего.. Да и разделить это ещё надо, пусть они и попутчики ветхие так хрен единый. В общем хомуте сейчас люди. А значит в стороне шамать сейчас - западло. Мысли-то в голове у Дамира правильные, да всё одно - хочется кулеша. На смальце. Впрочем, от мечты о еде, до самой еды..слишком далеко.

Ягод бы каких-нибудь. Любых. Вкусных. Однако поиск ягод не состоялся. Боль выплеснутая в крике. Совсем недалеко кому-то было больно. Кажется, этого паренька звали Джеком, и в телеге, он пару раз с ним лясы точил.

- Хасиям...ай, баро.. - паренька он знал. Паренька было жалко. - Тсс, тише парень. Сан ту борзо джуклоро, капканов наставили, наживую режут. Сейчас. Сейчас подойду. - вставать не хотелось. Идти на помощь попутчики - тоже. Но надо же куда-то двигаться, верно? Поэтому перевернувшись на бок, Дамир медленно и целеустремлённо пополз к Джеку. После первого же полуметра, он остановился, не дать ни взять черепаха, поймавшая умную мысль. Капкан-то мог быть не один, ведь так? Вот и выходит, что надо...настороже быть. Глянул перед собой Дамир, путь себе попробовал наметить, до руки в капкане, прикинул, где бы капкан поставил..да только в голове одно помутнение. Что толку, когда голоден так, что ноги едва держат? Ползи вперёд, да думай о стальной хватке капкана, что в любой момент сожмёт твою руку. Или ногу.

Заслышав крик, Укус скользнул вниз по стволу. Помогать он не собирался, просто хотел посмотреть, что происходит, и потому засел в кроне, аккуратно выглядывая из листьев — если кто-то нападал на остальных, вор хотел их заметить до того, как ввяжется в, возможно, бессмысленный бой. От увиденного он ещё сильнее нахмурился и спрыгнул на землю.

— Ну вы даёте, — головой покачал. — Так, никто не двигается, пока не скажу, что можно — здесь могут быть ещё ловушки!

Подошёл к попавшему в капкан, сел возле него на корточки.
— Ну шо, болезный. Вот ты и закончился, — оскалился. — С раной такой подохнешь быстро.

И механизму внимание уделил. Подобрал хворостинку какую-то, ей желязяку, осматривая, потыкал.

Дно телеги устилал тонкий слой прелой соломы. От неё несло мочой и дерьмом. Вряд ли конвоиры меняли подстилку после каждой партии. Вряд ли они её вообще меняли, пока не сгниёт окончательно. Сперва осуждённые воротили нос от запахов, но очень скоро от них самих воняло не лучше. Руки, жёстко скованные за спиной, и ноги в колодках позволяли ссать и срать только в штаны. Жратву и воду им, впрочем, давать не собирались, так что к третьему дню пути испряжняться стало нечем. К тому времени, когда впереди показались Застава и граница Леса, пара счастливчиков успела откинуть копыта, а к дорожным ароматам прибавился запах разлагающихся трупов. Сентябрь выдался жарким.

Уставшая лошадь мерно щипала чахлую траву на задворках Заставы, ожидая, пока её распрягут. Конвоиры, потыкав копьём для надёжности, скинули подохших в придорожную канаву. Рой ленивых, осенних мух в предвкушении закружил над свежей добычей.

Семеро (пока ещё) живых безучастно валялись на дне телеги. Ни у кого из них уже не доставало ни сил, ни желания подняться и осмотреться вокруг.

Смотреть, впрочем, особо было и не на что. Пелена тумана там, где проходила граница Леса. День уже перевалил за половину, солнце жарило изрядно, а плотный, густой, как сметана, туман стелился вдоль границы против всех законов природы. Не разглядеть, что там за ним. Ни деревьев, ни знаменитых Башен. Магическая дрянь.

Застава — несколько приземистых квадратных строений из желтоватого камня делилась на три части. В одной размешались гостиница и трактир для охотников, в другой казармы пограничников и хозяйственные постройки, а третья служила для приёма осуждённых. Надо ли говорить, что под это дело выделили самое обшапанное, полуобвалившееся здание? Осенью и зимой там гуляли сквозняки, в жару нечем было дышать. Новыми оказались только запоры.

Охранники сняли с подконвойных кандалы и, помогая пинками, погнали полуживых людей к развалюхе — последнему пристанищу на этом свете. Здесь не было соломы — лишь голый камень. Звякнули, спадая с запястий, оковы. Секунд на пять-шесть позже, словно в ответ, скрипнул запираемый снаружи замок. Руки страшно опухли и затекли. Отнялись, не слушаясь своих владельцев. Стало страшно, что они отсохнут и отвалятся, но после долгого растирания пришла жгучая боль. Спёртый, мёртвый воздух помещения отравлял лёгкие изнутри. Зато прикосновение к камню казалось даже приятным — дарило какое-то подобие прохлады.

Кроме камня в комнате (камере?) ничего больше не было. Даже решёток на окнах за неимением окон. Лишь из крошечных световых шахт на потолке уныло пялился на узников осенний день. Сколько прошло времени в полусне-полубреду, осуждённые не знали, но вот отворилась дверь, и двое солдат внесли корыто.

Это не были охранники конвоя. Местные. Пограничники. Шли свободно, без оружия на виду. Похоже, совсем не боялись, что узники нападут или попытаются сбежать. И правильно делали — сил на сопротивление не нашлось ни у кого.

Приём и сопровождение в Лес заключённых являлись не единственной и даже не главной обязанностью Пограничников. Они, кроме того, выдавали лицензии сорвиголовам, решившим поиграть с судьбой и пощекотать себе нервишки охотой на бывших людей. Вместе с лицензией охотнику вручался крошечный амулет, с виду почти такой же, что болтался под рубахой у каждого Пограничника. Этот кругляш, похожий на ржавую старинную монету, позволял ходить по Лесу, не подвергаясь воздействию магии Башен, и выйти из него живым. Без такой монетки пересечь границу тумана с этой стороны беспрепятственно мог любой, а вот вернуться назад — никто. Лес не выпускал свои жертвы, постепенно, но не отвратимо меняя их тела, разум, души, и только когда в существе уже не оставалось совсем ничего от человека, туман расступался перед ним.

Обладали ли эти извращённые звери остатками разума, помнили ли хоть что-то из своей прошлой жизни, не мог ответить никто. В чём не имелось сомнения, так это в том, что нутро Лесных тварей пропиталось чёрной злобой, как корабельная древесина дёгтем и смолой. Охотники, рискнувшие вступить в Лес, часто сами становились добычей. Луки, копья, мечи, топоры и арбалеты далеко не всегда спасали от зубов, когтей и клювов. Твари, впрочем, не делали различия между охотниками, Пограничниками и пока ещё не потерявшими человеческий облик осуждёнными — рвали каждого, до кого могли дотянуться.

Хищные звери — существа злобные по своей природе. Злобные лишь на взгляд человека. На самом же деле они причиняют зла ровно столько, сколько велит могучий, первозданный инстинкт, имя которому — воля к жизни. Никогда сытый зверь не станет нападать и убивать ради забавы, ради удовлетворения своих извращённых страстей. Лесные твари же казались одержимы жаждой убийства всего живого. Добычи в Лесу им было мало, злоба гнала через границу, сквозь пелену тумана. А может, тварей вела память крови, ведь когда-то они сами или их предки пришли оттуда. Так или иначе, но близлежащие земли давно превратились бы в разграбленные, безлюдные пустоши, если бы не Пограничники. Охота на дичь, пришедшую с той стороны, — вот чем они занимались денно и нощно.

Мясо на Заставе всегда рубали от пуза. Лес кормил и Пограничников, и окрестные провинции. В охотничьем трактире подавали такие блюда, что обзавидовался бы королевский повар. Молодым рекрутам, только-только прибывшим на Заставу, жутким казалось жевать эту дичь, но год-другой, и они привыкали. Местные жители же давно научились не думать о происхождении пищи, наслаждаясь невиданным в иных краях изобилием. Жаркое из Лесных тварей ничем не уступало обычной оленине, кабанятине или перепелам.

Несмотря на опасность, подстерегающую повсюду, поток желающих съездить в Лес на охоту никогда не иссякал. За возможность поохотиться на Лесных тварей, а то и на людей без амулета, что с точки зрения закона ничем от них уже не отличались, эти сумасшедшие выкладывали кругленькую сумму. Часть из них платила за свою смерть от зубов и клыков хищных зверей или рук отчаявшихся осуждённых, для которых амулет оставался единственной надеждой выбраться из Леса. Однако, судьба предшественников лишь добавляла перца в забаву для новых поколений охотников.

Иные безумцы от отчаянья, безысходности или чёрной меланхолии кидались в Лес сами, предпочитая диковинную смерть объятиям верёвки, вечному сну от яда или прыжку с кручи. Если их не отлавливали на границе, то безутешные родственники (у кого они, конечно, имелись) снаряжали поисковые отряды. Пограничники приводили самоубийц назад. Если успевали. Чаще находили лишь вещи, процесс превращения никогда не шёл у разных людей одинаково, но обычно завершался крайне быстро. В среднем от трёх дней до недели отделяло человека от зверя. Редко кто мог продержаться дольше.

Вот в таком котле варились Пограничники, поэтому стоит ли удивляться, что отнеслись они к осуждённым, словно к неодушевлённым предметам? У конвоиров порой прорывалась криком, а то и кулаком тупая злоба на людей, чьи грехи вынуждали солдат плестись по жаре и ночевать на земле, вместо того, чтобы греть бока о мягкие телеса добрых бабёнок, местные же не делали различия между ржавым корытом и теми, кому его содержимое предназначалось. Опасно видеть человека в том, кого, быть может, завтра съешь на обед.

Грохнув корыто о каменный пол, Пограничники вышли, но семерым узникам каменной темницы к тому времени было не до них и не до скрипнувшего, закрываясь, замка. В корыте — длинном и узком, из таких кормят свиней, оказалась вода. Можно родиться холопом, всего имущества имея, что дырявый мешок вместо одёжи, а можно появиться на свет в семье аристократов и отсчитывать свой род до дьявол знает какого колена — жажда уравняет всех. Затхлая, вонючая водичка в свинячьем корыте с плавающим кое-где мусором казалась даром небес, высшим благом, спасением. Они пили жадно, отпихивая друг друга, не замечая вони и дурного привкуса — пили и всё никак не могли напиться. Пили, пока веки не сделались тяжёлыми, словно каменные плиты. Могильные плиты...

*******

... лёгкий ветерок прилежно и ласково ворошил осеннюю листву и волосы лежащих на земле людей, словно куафёр, трудящийся над причёской придворной маркграфини. Лучи утреннего солнца, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны вековых дубов, буков и вязов, подсвечивали ему. Пахло лесной свежестью, древесной корой, сырой землей, немного травами-медоносами и грибами. Пахло лесом. Они лежали, наслаждаясь прохладой и свободой, ещё не осознавая умом, но уже чувствуя её сквозь закрытые веки. Всё, приключившееся до того, вся прошлая жизнь казалась кошмарным сном. Но с сознанием возвращалось и бремя: ныл и урчал пустой желудок, кружилась от слабости и болела голова, отощавшее с голодухи и затёкшее от ночёвки на голой земле тело не слушалось, кости ломило. А вокруг простирался Лес.

Впрочем, не знай осуждённые об этом, ни за что не отличили бы его от самого обычного леса. Высокие деревья, закрывающие небо зелёным шатром так густо, что с трудом удавалось рассмотреть пронзительно-голубые клочки, создавали полумрак, но прорывающиеся лучи говорили о раннем утре. Башен — границы Заставы не было видно, сквозь деревья ничего не получалось разобрать, они росли сплошной стеной — не продерёшься. Разве что забраться повыше на ветви. Огромный дуб, под которым они очутились, подходил для этой цели, его верхушка терялась в вышине.

Жара, наконец, спала, в тонкой одежде стало даже зябко. С некоторым удивлением люди оглядывали друг друга и себя. На всех оказались одинаковые ярко-оранжевые рубахи и штаны, совсем не то тряпьё, в котором их привезли сюда, а башмаков не было вовсе. Что удивительно, одёжка хоть из дешевого материала и пошитая кое-как, но выглядела новой. Цветными пятнами мелькала она среди зелени листвы. Целиться — одно удовольствие. Но в это тихое, умиротворённое утро о таком вовсе не думалось. Могучая, первобытная красота природы завораживала величием, потрясала. Если бы ещё не зверский голод!

Но вот запела какая-то ранняя птаха, и всё очарование, всё спокойствие, подаренное суровой красотой Леса, сожрала её песнь. Злоба, ненависть и отчаянье звучали в птичьих руладах. Не песня утра, а пронзительный, скрипучий, заунывный похоронный вой. И сразу вспомнилось, почему они здесь, каждый почувствовал, как неумолимо затикали невидимые часы, отмеряя недолгие уже секунды человеческой жизни. Они ничего не ощущали в себе нового, они вообще ничего не ощущали, кроме лютого голода, который сосал, словно червь, но знали — Лес начал свою разрушительную работу, и времени осталось в обрез.

— Избалован и слаб стал нынешний человек. — размышлял Гарм, на ходу обгладывая оторванную руку. — Уже и парное мясо ему не в радость, и духота каменной клетки милее ветра свободы. Богов внимание не подарок равного равному, а милость. Что говорить про войну. Кричат иные — любим воевать! Любим! Нет лучше дела, чем воевать! А как ковырнешь такого, и вскроется гнилое нутро. Не чистая страсть к кровавой сече его ведет, а паскудная тяга к восхвалениям, суетная жажда земли и золота, трусливое пресмыкание перед Богами. Не понимают убогие — уж завтра будут славить других, богатства вяжут получше любой веревки, а Боги никогда не ценят того, что дается даром. Нет, такими дорогами к свободе не ходят.

Мысль эта была большая и серьезная, потом и думал ее Безбожник на протяжении всего перехода, и отвлекся один лишь раз. Вздумалось волкам, что и впрямь покрупней обычных были, Старая Кровь, полакомиться человечиной. Что ж, будь это ничьи людишки — их право. Да вот только шагающие впереди недомерки, уже Гарму принадлежали. И потому упала на волков тень могучего. Без слов все понятно — мои это людишки, мне их и есть. Не вам. И отступили, жадно глотая слюну, правители леса. Затаились в обманчивых древесных тенях ожидая своего часа. Вкусна человечина, но жизнь вкуснее. Гарм же продолжил свой путь, оставив волкам на лесной опушке обглоданную руку. Не для пропитания, мяса на уже ней не было, а как поощрение малое, коим владетельный муж одаривает понятливых.

Восторг в глазах Шинты.
Яркий, неприкрытый — так мог бы смотреть малыш на свой первый в жизни восход солнца над бескрайним Севером, когда пламенный шар медленно расправляет свои бесчисленные лучи-руки, поглаживая теплым прикосновением каждый листок на дереве, каждую песчинку на камне, и каждую снежинку заставляя искриться ярче алмаза на королевской короне.
Так смотрел Шинта на танец старости и молодости, на вечное соперничество опыта и бесстрашия, мудрости и ловкости, знаний и силы, впитывая в себя каждое мгновение боя.
Исход закономерен, и все же Шинта закатил глаза, взмахивая руками, когда топор раскроил голову старика. Не разобрать за кого он болел, слишком много в жесте и досады, и удовлетворения сразу.
Только улыбнулся еще широко, осознав последние слова старика. Шинте не нужно пояснений, кто придет.
Опустив голову, слушал Эмина, задумчиво достав нож — тот, что чуть короче собрата — и покручивая его в пальцах. Когда Эмин закончил, кивнул неопределенно, глядя то на Гарма, то на труп старика, орошающий снег кровью из пробитой головы, и словно прикидывая что-то в уме. Затем подошел к старику, меч Герна из руки взял осторожно, владельцу вернул. Потом взрезал лохмотья на ребрах, обнажая плоть, а следом — взрезал плоть, обнажая печень. Чавкнул влажно ножом, поднял к лицу окровавленную ладонь, всмотрелся в мясо, едва заметно отливающее синевой. Впился зубами в краешек, пожевал задумчиво, скривился, сплюнул в сторону смачно, отшвыривая ошметок от себя, словно проказу, харкнул еще раз, утирая розовую слюну, на Гарма глянул со странной смесью брезгливости и уважения:
— Фу, блядь... как ты их жрешь...
Головой покачал, вытер нож, снегом руки умыл, снежок крутобокий скатал и в рот закинул, пожевав как следует.
Вздохнул, глянув сначала в сторону подлеска, где скрылся малец, затем в сторону, куда девица убежала.
— Это ты хорошо придумал, брат, — усмехнулся Трому. — Бери всех молодых: Сварта, Герна, Фрита. Волками по следу пойдете. Если девка до тракта успеет добежать раньше, чем вы ее нагоните, значит Север пощадил ее. А если нет — ну, Сварт всяко первый, а там уж разберетесь. Потом к Седым Камням выдвигайтесь, там встретимся.
Махнул рукой, провожая в путь, отвернулся, глядя на поле боя, усеянное телами.
— Этих — обезглавить, и на ветви. Каждому на груди — вот такую руну, — чиркнул лезвием по снегу, вырисовывая простенькую вязь. Жутковатое послание, восхваляющее Гота и Уталла, но понятное лишь тем, кто знает имперский.
— Этому... — на тело старика посмотрел, задумался на мгновение, а затем развел руками виновато, заговорил негромко, быстро и сбивчиво, будто оправдываясь.
— Эх, костер бы тебе сложить, Свен, хороший такой, чтоб пламя до небес, да не обессудь, времени нет совсем, даже камнями забросать некогда... Оставляю тебя волкам, уж прости, и пойми, и не поминай лихим словом с той стороны... Но, знаешь, волкам-то волкам, да не просто так...
Огляделся быстро, подбежал к скарбу, снятому в качестве трофеев с поверженных тел, пошарил, доставая имперский меч, вернулся назад и вложил деду в руку.
— Вот так. Вот так будет хорошо. Не держи зла, Свен.
Поднял голову, осмотрел ватагу. Блеснуло что-то в уголке глаза Шинты, или показалось? Поди разбери.
На Эмина посмотрел, кивнул — теперь уже вполне определенно.
— Как с телами закончим, вперед по следу. Но если — когда! — найдем, мальца не убивать. Я Свену обещал. Гарм! Головы потом соберешь, и понесешь. Только будь добр, не сожри по дороге.

Людишки разбегались, а Гарм разбегаться не спешил. Кто понял жизнь, тот не спешит. Убивать некого, дружочек так знатно прилетел в главного доходягу, что тот сразу все и понял.

Добравшись до покойного, Гарм пинком отправил прочь развалившуюся голову, подобрал топор, заткнув его за пояс, а затем принялся свежевать тушу.
Не велика добыча, а все ж свежее мяско завсегда приятно. Сноровисто работая ножом пустил кровь, выпотрошил, подрезал лишнее, и довольный собой схарчил сердце и печень. Теплые, вкусные. Хоть какая-то польза от этих недомерков. Напоследок вырубил из туши ребер с мясом, присолил их немного и совсем весело захрустел.

Тут-то и попалась на глаза щепочка мелкая, что в кольчуге застряла и все кровью перемазала. Вот-те раз. Даже и не подрались толком, а штаны кольчужные попортили. Досадно. Даже ребрами хрумкать перестал от такого огорчения. Что за невежи такие, никакого понимания. Сами умерли быстро, скоты неблагодарные, а Гарм теперь вот думай, как все поправить.

Раздраженно сопя, северянин полез в мешок, который таскал с собой на протяжении всей "битвы". Порылся в нем некоторое время, а затем победоносно вытащил лечебный бальзам, и тряпицу чистую. Вытянув щепку, долгое время мизинцем ковырялся, пытаясь сквозь прореху ранку бальзамом помазать. Да не преуспел в этом. Великоват мизинец. Пришлось на хитрость пойти. Тряпицу бальзамом перемазал, и вот ее уже затолкал куда надо. И снова костьми захрумкал, на этот раз уже злобно, зыркая по сторонам налившимися кровью глазами. Уроды, блять, кругом одни уроды.

Когда не знаешь дороги, ступать надо осторожно. Не лезь на рожон и не торопись. Дыши полной грудью, дыши лесом, что раскинулся вокруг, вытянулся голыми черными стволами к самому небосводу, стараясь дотянуться до солнца, что спряталось за серо-стальными тучами. И слушай голоса его, ибо он не молчит. Даже камни говорят с тобой, Северянин.
Ты только слушай.

"Передовые отряды Хорса выдвинулись к Фатте и скоро сметут северные крепости южан, словно сор. Фервир приказал нам двигаться в авангарде, идти к Священной роще и следить за передвижениями разведчиков империи. Эти безбородые ублюдки топчут святую землю наших предков, не ведая, что Боги смотрят и запоминают. Накажите их. За голову каждого имперца, пойманного возле Седых Камней, Фервир дарует два халлера* - не важно, живого или мертвого."

Переход в шесть дней. Не сказать, что легкий. Но и трудным его не назвать - борьба с непогодой привычна, а марш в полной экипировке под покровом темноты - это рутина, а отнюдь не вызов.
Вы видели огни форта. Видели, как конный проскочил по расквашенной грязной дороге, схватившись за стремена так, как грудной младенец хватается за мамкину сиську.
Видели часовых на постах, напряженно вглядывающихся во тьму, что скрывала вас, словно заботливая повелительница ночи. Стальные котелки шлемов, факелы и копья в бледных руках, зубы стучат от морозного ветра, что пронизывает и кожу, и шкуру, и то, что под ними, пробирая до самых, мать его, костей.
Они смотрят на свою смерть и не видят её, - пробормотал беззлобно Гуннар, нахально улыбаясь, - скоро Хорс Душегуб придет и проглотит эти смешные деревянные домики. И не поперхнется даже.
На что Эмин шикнул, мол, "завали свой хавальник", и Гуннар замолчал, напоследок оглянувшись туда, где горят огни, где тепло очагов согревает сердца людей, не ведающих о том, что творится там, за Сумрачными горами.

Священная роща. Здесь живут Духи Предков. Они пронизывают деревья, и камни, и саму землю, дышат ею и говорят с тобой изнутри - шепчут ледяным языком ветра и шелестом припорошенной снегом жухлой травы. Они говорят - чужаки здесь, в лесу. Они пахнут железом и кровью. Они ищут тех, кто живет Старым Законом. Тех, кто чтит Богов.
- Воитель, - обращается к Шинте Эмин, без заискивания и раболепства - так равный говорит с равным, - нам стоит разделиться.
И правда. Ведь ваша "дюжина" - Корр, Тром, Сварт, Шинта, Гарм, Гуннар, Эмин, а также самые молодые и неопытные Герн и Фрит - может растянуться для поиска и, в случае чего, быстро собраться в боевой порядок. Но древо шепчет, беззвучно, неслышно - осторожнее будь, ведь безумца от мудреца отличает коварное мгновение.
Камни же не шепчут. Они молчаливо ждут, когда время превратит их в пыль.

Существо медленно ползёт от преследователей, оставляя за собой жирный след из вонючей слизи. При таком темпе передвижения у монстра нет никаких шансов уйти от догоняющих воинов, но по крайней мере он оказался не беззащитен: три стрелы выскочили из амбразур в Рамона, Ликейца и Инилайго-Зос. Ответный выстрел последовал со стороны Хьюго. Вор попал прямо в одну в прореху одной из бойниц, но существо никак не отреагировало на это.

- Три тысячи проклятий. Я говорил вам, что не помню этой развилки! Потому что её не было! Не было! И сейчас нет, это магия и иллюзия.
Храмовник рыча полез в кусты, проверять этот поганый старый столб, который он сюда выкинул.

- Спалить сортир походный и дело с концом.
Вариант казался Рамону очень логичным. Злой и сердитый храмовник встряхнул практически пустые седельные сумки на плече.
- У меня кончаются сухари, товарищи. Это на будущее.
Рамон из Роенталя скинул свою ношу при входу в хижину и вошел внутрь.
- Я дерну рычаг, потом открою дверь и зарублю тамошнюю нечисть, вы смотрите и решайте. А мне надо приложить силу.
Срочно и потяжелее приложить куда-нить пинком или мечом. Чтобы аж дом затрясся.

Рамон и Жозеф.

Церковные люди вдвоем отправились в дом, поскольку остальные пошли обследовать конюшню. Рамон проявив осторожность, первым заглянул за массивные створки дверей. В главном зале брат Храма никакой опасности не обнаружил. Хотя было темно, хоть глаз выколи, лишь звездный свет разгонял мрак у самого дверного проема, да позволял смутно разглядеть очертания предметов в дальнем конце зала. Внутри помещения двигались почти на ощупь, то и дело спотыкаясь или наталкиваясь на столы и стулья. Под ногами скрипели доски, с хрустом рассыпались в прах какие-то предметы, сам дом был насквозь продуваем и хотя не ощущалось сильных сквозняков, протяжные завывания в такой темноте внушали страх, а запах гнилого дерева, смешавшийся с чем то еще, отвратительным, лишь усугублял это. По крайней мере в этом помещении никакой монстр не подал признаков жизни, а рыцарь с монахом были заняты поиском хоть чего-то, способного дать свет. Рамон, в своих тяжелых доспехах, ориентировался вокруг с еще большим трудом и ничего не нашел. Жозеф, напротив, обнаружил в дальнем конце зала большой камин, а рядом с ним целую коробку факелов, от которых без огня всё равно было мало пользы. Еще рядом с камином в полу был проржавевший стальной рычаг непонятного назначения.

Альберт, Хьюго и Инилайго.

Трое пошли обследовать окрестности вокруг хижины и забрели к зданию, которое когда-то было конюшней. К слову, судя по остовам зданий, здесь когда-то была не только конюшня, но и другие строения: возможно сарай и курятник, но от них уже ничего не осталось. Сама конюшня в былые времена наверняка служила отличным жилищем для животных, но сейчас всё изменилось. Лес почти полностью поглотил это здание, из почти напрочь отсутствующей крыши можно было видеть вздымающиеся ввысь деревья, а из окон заросли кустарников. С другой стороны, пара деревьев рухнуло на одну часть здания, сделав половину конюшни непроходимой из-за лежащих там древесных стволом и досок торчащих во все стороны. Всё что осталось было отмечено печатью разрушения. В оставшихся загонах, где раньше жили лошади лишь белели их кости, давно избавленные от мяса и сухожилий. Вместо пола сырела земля. Ну а в самой середине было то, что делало это здание своеобразным мавзолеем - могильная насыпь с камнями и крест, торчащий у её основания с надписью "Здесь похоронен мой лучший друг". Выгоду здесь нашли лишь Хьюго и Альберт. Уздечки, валяющиеся в загонах, были сделаны из серебра, Хьюго это определил будучи вором с наметанным глазом, а Альберт просто был аристократом и часто видел этот ценный металл.

- Сам такой... Колдун, - Паладья, уже размышлявшая над тем, как-бы половчее обезоружить последнего противника, метнулась в сторону. звякнув латами. Именно за это она так не любила колдунов - по крайней мере, чужих. Вся её защита просто ничем не поможет против их ведовства. Она ещё понимала силы Фира, который обращался к природе и жизни - это было достойно уважения и одобрения. Понимала и Сартока - хотя скорее из-за того, что он уже не раз доказал то, что заслуживает доверия и уважения. Но эта магия... Это было совсем неправильно. Буквально всё её естество вопило об этом.
Слова уже были не нужны - этот противник не сдастся. Более того. оставлять его живым было просто-напросто опасно, так-что Аннеилась метнулась в сторону колдуна, собираясь насадить его на алебарду, пока он не сколдовал ещё что-нибудь. И в этом бою она не собиралась играть благородно - раз её противник не имел об этом слове даже предположения.

Говорят, судьбы людей переплетены в клубок случайных встреч и совпадений. Запутанные дороги свиваются и расходятся под дуновением капризного ветерка фортуны. Но так ли это? Что если всё предопределено? Что, если судьба сама вьет свои нити, исключая свободу воли и приводя все события к нужному результату? Иначе, как объяснить, что порой совершенно случайные, обыденные знакомства приводят к великим изменениям?

Несколько храбрых путников взялись пересечь великие расстояния сумрачной равнины. Они не знают друг друга и идут разными тропами, но по странному стечению обстоятельств объединены одной целью - вернуться на родину, в Ройенталь. Лишь одна из них не из этих мест и никогда им не принадлежала, бездомная скиталица, ведомая не целью, но предназначением.

Над холодным небесным блюдцем сияют звезды, некоторые ярче, другие тусклее, ближе или дальше, создается впечатление, что некоторые звезды спустились с недосягаемой высоты и мерцают прямо неподалеку - только потянись и схвати сияющий уголек -, но нет, это всего лишь иллюзия, созданная разумом человека, проведшего в одиночестве много времени. А сколько времени путники провели среди бескрайних просторов равнины, где один шаг с тропы может равняться мучительной гибели? Один шаг, и человек навсегда затеряется в высоких острых зарослях пепельной травы , присоединившись к мстительным духам этого места. Каждый из них потерял счет дням...

Не стоит обманываться безмолвным спокойствием царящим на равнинах. Если посмотреть на них с высоты птичьего полета, можно увидеть всколохи в океане серой, будто бы обугленной травы, при полном отсутствии ветра. Это беспокойные мертвецы шныряют в зарослях, ждут лишь того мгновения, когда глупые храбрецы свернут с намеченной тропы. Но герои преодолели это первое испытание на пути домой. Впереди виднеется перекресток, на котором сходятся сотни дорог, но лишь шесть судеб, а дальше лишь один путь - к пульсирующей темнотой кромке Королевского Леса, где начинаются владения Ройенталь.

Побагровел, борясь с желанием бить её прямо здесь без всяких дуэлей. Дура! Но дура из дикого племени и явно не понимает, что происходит, а боится больше, чем злится.

Оскалился весело. Посмотрел на орчанку плотоядно. На салладорца коротко:

- Дуэль. Как вызываемая сторона я выбираю: двор за трактиром "Тигль", сегодня после заката, только пьяные, только вдвоём и только без оружия. Пить будем при свидетелях. Потом, - зыркнул на смуглого, - с салладорцем.

Посмотрел в оскаленное и непонимающее лицо, добавил значительно, чуть не крича в ухо, чтоб достучаться:

- Это ТРАДИЦИЯ. Поняла? Здесь так ПРИНЯТО! Поэтому не могла бы ты пожалуйста проследовать сейчас со мной для подготовки к поединку. К таким вещам в нашей стране относятся серьёзно.

Рассмотрел её получше, сощурясь.

- Я оскорблён. И требую... сатисфакции.

Один из самых красивых городов Эвиала стоит на высокой скале. Странно, но люди воздвигли его на голом камне, когда воду приходилось таскать снизу-вверх, но за дело взялась магия и все преобразилось. Камень постепенно скрылся за воздвигнутыми постройками и мостовыми, красивые деревья и трава застлали некогда черный камень и лишь в центре Ордоса, на площади, все осталось так, как было изначально. Черная плоть скалы напоминала каждому из живущих о прошлом. Для всех эта площадь была олицетворением Тьмы, некогда господствующей в этих краях.

День учеников, а именно так назывался момент, когда желающие поступить в Академию могли узнать свою судьбу, наступал в первый день сентября. Академия Высокого Волшебства открывала свои ворота и на площади начиналось одно из самых удивительных испытаний, с трепетным названием “Выбор Силы”. Будущие маги, прошедшие испытание Выбором Силы, становились полноценными студиозусами. Провалившие его отправятся домой, в ожидании следующего года и надежде на будущий успех.

Право на поступление получали те, кто имел специальным образом зачарованное кольцо, врученное одним из магов, окончивших ранее Академию. На серебряном кольце стояло имя мага, по которому можно было узнать вручившего его. Взамен отданного, магу высылалось другое кольцо и полагалось вознаграждение.

В толпе можно было разглядеть такое множество представителей народов, что порою хотелось зажмуриться, отгоняя наваждение. Те, кто пытался это проделать, открывали глаза и с неподдельной улыбкой на лице принимались радоваться случаю оказаться в этом месте. В воздухе витал дух праздника, так что хотелось прыгать и кричать вместе со всеми, веселиться, скакать и почувствовать тот неиспытанный доселе эффект свободы от своей прошлой жизни. Многие пытались найти земляков, хлопали незнакомых им людей по плечам и пробовали рассказать веселые истории.

Лица присутствующих сильно напряглись, когда за высокой стеной Академии прозвучал горн. Начало церемонии было положено и этот звук поддержали многочисленные трубы, сплетаясь в удивительную по красоте звучания мелодию. Все замерли. Белые ворота распахнулись и из них вышла торжественная процессия. Впереди шли ученики с коробами. Кандидату следовало запустить руку в короб и вытащить небольшой шар. Каждый, кто вытаскивал Шар Жребия, тут же начинал всматриваться в него, гипнотизируя, но тот светился своим, отличным от других светом, отображая имя кандидата. Следом шли преподаватели. Некоторые из них показывали различные магические чудеса. За ними - слуги Спасителя, с высоко поднятыми головами, исполняли завораживающую песню. Последними, кто вышел из открывшихся ворот, были деканы факультетов, во главе с ректором. Их лица лучились радостью, а праздничная одежда переливалась цветами радуги. В толпе сразу начали шептать, указывая то на одного, то на другого. Позади всей процессии шла высокая, одетая во все черное фигура, с низко надвинутым на голову капюшоном. Из-под капюшона высовывался подбородок покрытый темно-коричневой чешуей. С каждым шагом он издавал звук, похожий на клацание когтей. Вид у Темного был очень страшный, так что многие закрывали глаза, когда он поворачивал голову в их сторону. Последний из деканов прошествовал медленно, опираясь на черный посох, с разинутой пастью дракона наверху, и остановился позади остальных.



Из толпы то и дело слышались разговоры:
- Всего двенадцать факультетов….
- А какие? – тут же восклицали некоторые и тогда самый осведомленный начинал рассказывать, не забывая при этом наблюдать за шествием:
- Первый – общего волшебства. Второй, третий, четвертый и пятый – стихийные. Ну энтомо собой понятно, что огонь, вода, воздух и земля. Сильные магики! Потом факультет алхимии со своими снадобьями, затем – святые братья. Восьмые – те, кто занимается нелюдью. Девятый – древняя магия. Говорят, там амулеты делають, обержки всякие, да прочие магические штуки. Рисуют магией вроде там же. Десятый факультет состоит в основном из мечтателей и сказочников. На звезды смотрют, да считают что-то. Вот кого я уважаю – одиннадцатих. Лекари это. Попасть туда – всю жизнь горя не знать! А вот и этот, темный идет. Видите!? Последний факультет говорят – ТЬМЫ! – говоривший перекрестился, не забывая тут же быстро произнести одну из молитв. – Тьфу на него! И зачем токмо держют, а?

Из группы деканов вышел маг в красивом бирюзовом плаще. В руке он держал увесистый белый посох увенчанный сверкающим адамантом. Вид у него был статный, чувствовалась огромная сила и власть. В толпе начали шептать: “Ректор это, Ането”. Ректор поднял руку и все сразу затихли.

- Ученики мои!.. Да, да, именно так обращаюсь я к вам, хотя ни один из вас ещё не может перешагнуть порога нашей благословенной Академии, – зазвучал над площадью неожиданно сильный, хорошо поставленный голос. – Сила призвала вас, и вы пришли на зов. Вы пришли, чтобы совершить выбор и, пройдя тяжкие испытания учением, стать теми, кто помогает людям, не делая различий между лордом и простолюдином, истинно верующим или язычником, коему ещё предстоит постичь всю благость Истинной Веры. Вы пришли сюда, потому что понимаете – подобно тому, как нуждается в огранке драгоценный камень, так и ваши таланты, никем не подвергаемые сомнению, подлежат такой же обработке. Не сомневаюсь, ученики мои, на этой площади есть люди, что и так умеют вызвать дождь или отогнать непрошеную градовую тучу от виноградников, есть те, что разведут костёр в любую погоду или даже смогут заставить уняться небольшой пожар. Всё это так. Магия – великий дар богов, тех Древних Богов, благость коих признавал и Спаситель, да святится имя Его во веки веков!.. – Площадь ответила согласным негромким выдохом. Ректор сделал паузу и продолжал, обведя взглядом склонившиеся головы: – Не стану утомлять вас долгими речами, ученики мои. Меня вы ещё успеете наслушаться. – Он позволил себе улыбку, и площадь с готовностью хохотнула. – Последуйте велению ваших сердец. Приблизьтесь к деканам тех факультетов, студентами которых вы хотели бы стать. Отдайте им шары с вашими именами. И мы узнаем, совпал ли ваш выбор с выбором Силы. Как всегда, я молю Спасителя, чтобы никто не ушёл с этой площади в слезах и отчаянии. Приступайте же, ученики мои, и не торопитесь! Никто не уйдёт с площади прежде, чем последний ученик отдаст свой шар. Не бойтесь, что на избранном вами факультете до вас окажется слишком много студентов и вам поэтому откажут. Не толпитесь, не толкайтесь, чинно и мирно, как и положено ученикам, подходите к вашим деканам! (с)

Сейчас каждому кандидату предстояло взять шар и отнести к декану того факультета, который ему больше всего подходит. А дальше выбор должна была сделать магия. Поступающие медленной цепочкой потянулись к своим будущим учителям.

Кернан доел яичницу и пошёл в комнату, чтобы забрать вторые меховые трусы, которые он не положил в седельную сумку.

Новый конь не был старым добрым и давно мёртвым Буцефалом, но варвару он показался неплохим транспортом.

Всю дорогу сын Конна размышлял о сущности бытия (ковырял в носу и смотрел во все стороны).

Прибыв в Лаганавердарьер, Кернан был удивлён людьми на деревьях и тем более отсутствием их где бы то ни было ещё.

— Прямо как во сне! Папа, не надо на меня нападать! Это друзья, — прошептал он и повернулся к Генрику, — Не едь один, там опасно. Я во сне видел. И большого рыцаря в чёрной броне меч не пробивает. Надо придумать другой способ убить его! — с полным серьёзности голосом сказал варвар паладину.

Не нравилось всё это сыну Конна, как т не понравилось бы самому Конну, а носить доспехи он бы никогда не стал, так что можно было с уверенностью сказать, что это был не отец, а брат-близнец отца Кернана, которого похитили в детстве и воспитали в обществе людей этой местности.

—Дядя, я и тебя уделаю! — сказал ошарашенный своими мыслями варвар и достал свой меч.

Закончив с прощаниями и похоронами группа вернулась назад в таверну. Хозяин, не смотря на свое ранение, решил все же угостить посетителей ужином. Не смотря на то, что вроде как недавно ели, принесенное так защекотало нюх и пробудило желудок, что отказаться было практически невозможно. Даже для друида нашлось блюдо из овощного салата и варенья из вишневых ягод. Последнее неплохо пошло так же и в качестве напитка, когда тавернщик добавил немного кипятка.
Генрик, не смотря на дурачества Кернана, так и не проснулся. Потому решив что ничего более не поделаешь, разбрелись по комнатам. Благо таверна была пустой и кроме группы приключенцев явившихся по зову паладина тут более никого не было. Мягкие, чистые кровати были в их полном распоряжении. Кроме прочего тавернщик пообещал Анне горячую купель, если дама соизволит. Дрова и бадья имеются в наличии, потому как заведение приличное. Приличность таверны, конечно, с точки зрения паладьи выросшей в замках и достатке, была достаточно низкой, но все же явно не худшее, что могло быть. Далеко. Как знала девушка из опыта своих приключений и путешествий в качестве воительницы.
Ночь выдалась беспокойной. Сон, несмотря на удобство, упорно не шел. Возможно виной тому полная луна и далекий волчий вой, возможно то, что еще несколько часов назад рубили и убивали. Или быть может переживания за павшего товарища и трудное состояние Генрика. А может все вместе взятое. Хорошо было во всем этом одно. Клопы не кусались. Тавернщик, похоже, не солгал на счет приличности.
Утро наступило достаточно быстро. Наверное даже неожиданно. Пение птиц, блики солнечных лучей сквозь окно и лязг тарелок где-то на низу.

-Ойх..Как же это неприятно... - пробормотал маг, вставая.
Он оглядел поле брани.
-Молодец, Загг! Истинный воин, не то что мы, - похвалил зомби Мильтен, подойдя к павшим магам, и обобрал их, а именно, взял себе 2 посоха посвященного, 2 мантии мага и ножичек. Почему по две вещи? Дабы, если случится напасть такая - вещь испортится, было чем заменить.
Пренир на себя мантию, - Вот! Совсем другое дело, не то, что было. Теперь хоть видно, что пред вами маг!
Взял в руки посох, - Лепота!
-Ну-с гнус, теперь можно и делами целительными заняться. Как там было? - сам себя спросил он, - Ах, да. Эксперто-лечилумус! - воскликнул он, вскинув руки. Глаза его воссияли фиолетовым пламенем. Колдуна окружили сияющие
цепи вод целебных, превращаясь в кокон, который должен был через пару секунд лопнуть, дабы исцелить Мильтена, и забрызгать окружающих водой.
-А тебе, Дарстан, должно быть стыдно! - обратился он к духу и укоризненно посмотрел на него.
-Так, теперь займёмся тобой. Эксперто-лечилумус! - торжественно произнес маг направив руки в сторону вампира. Процедура повторилась и... И волшебство могущественного Мильтена, исцелило Арзака, даже прыщик на животе убрала.
-Не стоит благодарностей.
Однако маг забыл, что волшебство ремесло капризное, и Арзаг не был исцелён, ибо в короткий период времени нельзя исцелить более одного (не) живого существа.
Покончив с этим делом. Мильтен принялся за поиски всяких полезностей.

Кернан легко взял Генрика под руку, и в сопровождении Анее повел его на улицу, вслед за эльфом. На улице холодный ветер ударил в лица, принеся запах гниения от которого хотелось выблевать все что ели в этот день. Тела гончих, изрубленные на куски, таяли прямо на глазах. Маленькие белые черви быстро пожирали гниющую плоть, а в больших дырах копошилась куча разных мух.
Местом, на котором будет проведен сеанс лечения, было выбрано самый край деревни, у которого росли несколько берез и ольха. Фир, при помощи Ингмарской, помогли паладину снять с него доспех, после чего уложили на траву. Друид предварительно смочив свои ладони свежей водой, принялся за дело. Одна рука легла на крону ольхи, а другой эльф притронулся к ране Влакха. Нашептывая себе под нос древние тексты, Фир проводил передачу жизненной силы. От левой руки, к груди, опуская к желудку (древние техники предписывали проводить их таким образом, не пропуская ни в коем случае энергию сквозь сердце - оно слишком слабое и может не выдержать) и поднимая к правому плечу, откуда к по руке сила уходила в тело Генрика. Олха, прямо на глаза, вяла и сохла. Листья, еще недавно молодые и зеленые, теперь высушенные и коричные осыпались из дерева. Ветки гнулись и хрустели, отпадая одна за другой. Варвару пришлось ловить некоторые ветки, чтобы они не упали на проводящего ритуал Фира. Лишь когда от ольхи осталось скрюченное непонятное естество, больше похожее на столетиями измученное некродрево*, друид закончил. Генрик закрыл глаза и мирно ровно дышал, как будто уснул.

- Скелет, возьми молот! - Крикнул Арзак, поняв, что Мильтен сейчас неуязвим.

-Я провёл в поисках невероятно много времени! Я покинул свою родину! Я искал этот проклятый ключ! Я должен спасти мир, дабы он стал таким, каким его знали наши предки! Мир переворачивается с ног на голову! Земли, что когда-то были оплотом спокойствия и справедливости, погрязли в бессмысленных воинах! А земли истерзанные тиранами, стали процветать! Из-за вашей твердолобости вы теряете моё бесценное время! Кровавая комета приближается! И когда она появится в небе, придёт время конца мира, - Сарток почти кричал, - Я сделаю многое, чтобы достичь это цели! Можете убить меня, но я не уйду без ключа! - уверенно произнес Сарток, нисколько не смутившись появлению защитника.
Сарток упер руки в бока, и решительно уставился на людей. Должно быть, я сейчас похож на безумца, - пронеслась мысль в сознании гнома.
-Погодите! - крикнул гном, - Похоже ключ у Вас! - заявил Сарток ткнув пальцем в молодого человека, - Кто бы его не прятал, отдайте ключ и я оставлю Вас в покое!

-Ахахах, один есть, ещё одно попадание, и ты труп! - Варрела обуяла жажда крови, он нетерпеливо схватил новый камень, чуть даже не метнув его голыми руками, вместо пращи. Мысленно он уже обыскивал тело противника.

Фохр долго смотрел на небо, разрываемое в настоящий момент непрекращающимися молниями и сполохами. “Сколько так уже длится – сутки или двое?” Он не ел, не пил и не спал и никакие уговоры не могли изменить решение шамана. - Это будет долгая битва, - неожиданно сказал Фохр, а окружающие его орки только кивали своими головами и снова ждали от него “слова истины”. Никто не помнил потом сколько прошло времени, прежде чем шаман вдруг опустил голову и проговорил:

- Грядет новая жизнь, правда не знаю лучше она будет для нас или еще хуже. - В следующее мгновенье из уст Фохра раздались глухие звуки – он явно что-то колдовал, а в кругу силы, на краю которого он сидел, вдруг закружился дымок, все более расширяясь и уходя вверх. Приближенные Фохра отступили назад и уставились в начинавший закручиваться все сильнее и сильнее столп дыма.

Магией был пропитан буквально каждый сантиметр тела, она шла сквозь поток дыма, устремленного ввысь и вливалась в шамана. Еще чуть-чуть совсем немного, но нужна кровь. Без нее точно не получится. Фохр резко кивнул и в круг ввели связанного человека. Взмах топора и голова отскочила от тела, давай бьющей из артерий крови залить круг силы. “Да, этого достаточно”, - проговорил шаман и начал трясти руками, вводя себя в глубокий транс. Пришло время понять их истинное предназначение.

Ночью шаман подошел к своему сундуку, открыл тяжелый замок и достал из него бережно свернутый свиток из кожи. Фохр присел за стол и развернул свиток. Загадка была решена. Теперь он точно знал где нужно искать потерянное давным давно оружие. "Шар отрицания" был способен усилить их и указать новое место в этом мире.

На утро Фохр собрал всех и рассказал о могущественной вещи, способной дать шанс северным жителям. Спуститься наконец на равнину и установить свои порядки. Хватит терпеть унижение от людей! Хватит прислуживать им в качестве рабов! На совете северных племен было решено отобрать самых храбрых для этой миссии. Теперь они стояли с высоко поднятыми головами и ждали решения. Совет установил: чтобы стать достойным необходимо победить в битве другого кандидата. Ставкой в этой победе была жизнь.

Когда кисть с хрустом отделилась от руки, Жак вздохнул. Вернул позаимствованный меч, без особого интереса понаблюдал за переплавкой. Отошел в сторону, присел и стал разглядывать свои большие руки, сжимая и разжимая кулаки. Руки-то помнили, как надо рубить. И не хватало ему топора или тесака мясницкого. А еще душу как-то тянуло от всей беготни, убийств и прочего.
Он взял в руку булыжник, который вот уже столько времени тащил в руке и еще раз вздохнул. Ладно, чего уж тут грустить попусту, все равно ничего это не изменит.
Потому он пошел дальше рядом с повозкой и стал наслаждаться солнцем, природой и тем, что еще жив.

Кальту казалось, что он молится усердно, и магию творит лечебную, а на деле лишь бормотал что-то невнятное, да трясся мелко всем телом.
Больно, что поделать. В такие моменты не каждый отвлечься и ясность мысли сохранить сумеет, пусть даже и при помощи молитвы.
И совсем бы плохо ему пришлось, если б не подоспели на помощь верные товарищи.
Довели до Рвача, наперебой вызывались руку рубить, тряпицу подтащили, придержали, чтоб не дергался, слова ободряющие сказали, молитву затянули, в общем помогли, как смогли.
А смогли неплохо.
Тюкнул меч коротко, с идеальной ровностью отрубив кисть, но после молитвы Коба, Кальту было уже все равно.
Накатило понимание, что все в этой жизни тлен, кроме милости Всепростителя.
Смотрел равнодушно, как плавится под пальцами Рвача плоть, как искря и кровоточа формируется уродливая культя, из которой торчат три стальных прута.
Как пытается Рвач что-то внятное из прутьев сделать, трижды начиная формировать подобие кулака, и трижды сбиваясь.
После чего бормочет что-то колдовское, слегка похожее на "да ну его нахуй!", и просто переплетает прутья в кривой, массивный крюк.
А потом и вовсе боль отступила, и спать потянуло дико, аж глаза закатываться начали.

Поглядев на полуобморочную рожу Кальта, Рвач решил повысить боевой дух своего воинства:
- Не ссы, заслужишь - сварганим тебе руку не хуже прежней. Ну, если, конечно, раньше не сдохнешь.

И весело так захихикал.

После лечения с применением передовых средневековых технологий, ваш небольшой отряд продолжил неумолимое свое движение к Порт-Вимтару.
На этот раз, бывает же такое, обошлось без особых происшествий. Разведчики хоть и предпочитали больше наблюдать, презрев скрытность, все же работу свою выполнили.
Оповестили вовремя, что надвигается от города что-то непонятное, и потому все успели убраться с дороги, и сидя под кустом наблюдали, как промчалось мимо это что-то.
Похожая на карету херня, наглухо бронированная, с шипами и бойницами, но почему-то без лошадей или еще каких тягловых животин, зато с огромным магическим кристаллом на крыше.
Наверное маг какой-то разъезжает по мистическим своим делам, или там колдун пошаливает на глухих проселках. Неважно, впрочем, главное, вас эти шалости никак не коснулись.
А значит, ничто не мешает и дальше наслаждаться путешествием по благоустроенным и совершенно безопасным, для законопослушных граждан, имперским дорогам.

Стойко Коб стерпел дым и паралич магический, хоть и чуть не задохнулся.
Колдунство сраное. Так и хотелось харкнуть усачу в его наглую морду, чтоб он трубкой своей подавился.
Но желания остались желаниями, а на деле Коб только кланялся раболепно с улыбкой дибильной.
И радовался про себя, что не ему досталось. Хорошо когда бьют не тебя, а кого-то другого.

В ответ на сердитые наставления Врача по поводу денег ему нашлось что ответить.
-Простите Ваша Светлось, по другому нельзя было, жадные суки попались и сильные, не отдай им деньги нас бы всех отпиздили насмерть и фургон внутри проверили бы. А так все живые и почти все целые.
Извинился перед Главным. Хотя все равно понятно что подчиненные мудаки и виноваты. Ну а что поделать? Всегда так.


А потом Кальта лечить стали. Радикально, путем ампутации. Помочь Коб решил, поддержать молитвой товарища.
-На, закуси.
Сказал, протягивая только что им самим туго скрученный кусочек чистой тряпки.
И начал молиться Всепростителю громко, покуда руку не отрубят. Мелодично так, на распев.

Благодарим Тебя, Великий Всепростиель, Отец милосердия.
Благодарим что не оставил нас, грешников смиренный в сей трудный час!
Смиренно принимаем мы тяготы и лишения предначертанного пути,
Благодаря что смерти лютой не предал ты нас!
Будь светом для нас в этом мире темном,
Обереги нас от грехов и соблазнов,
Укрепи тела наши и души,
Сделай помыслы наши чистыми.
О пастырь наш, смиренно и терпеливо просим тебя не оставлять нас,
Отрезвить наш ум, дать нам мудрость,
Что бы с молитвой во славу твою,
Могли мы идти дальше по пути твоему!

С молитвой, покуда есть в сердце вера, любую боль телесную стерпеть возможно.

Олвер снова влез на козлы, с участием косясь на страдающего Кайла. Но понимал, что врятли помочь чем-то прямо на глазах у стражников может. А уже через две мили его магичество соизволил выбраться из кокона, и взяться за лечение. Надо только было отрубить руку. Рубить вызвался Жак, вроде раньше мясником был.

- Держи, сказал Олвер, доставая меч и подавая его рукоятью вперед, и добавил - сделай чисто.

Сам обошел Кальта по кругу, взял его за здоровую руку, обнял, захватил за шею, ребер сломаных избегая, задышал в ухо.
- Держись, брат.

Кивнул Жаку, руби мол.

Потом прогулялся немного, ногу поразмял, чтобы понять, прошел ли вывих.

Как только огромная туша стража скрылась, чуть не убив печатью одну из тягловых животин, Арно бросился к Кальту, чтобы ему, все же, помочь.
Пусть он и не мыслил ни черта в сложной медицине, но порыву своему противостоять не мог.
Точно также, давным-давно уже, тот старый, пленный избитый страшно Мирагарский лучник, которого нынешний Арно смутно напоминал, взвалил себе на плечо своего полубессознательного товарища... Доша?
Точно из-за такого же порыва старый, тщедушный, Арно скоблил слабыми пальцами обжигающе ледяные стены ледника, пытаясь добыть хоть немного воды себе и товарищам. Как же давно это было...

Вынырнул из тяжких воспоминаний охотник лишь тогда, когда заметил робких птиц колдуна, выбирающихся из повозки, да и самого колдуна с каким-то мусором в руках.
Тут и Кальт очнулся и разговоры пошли. Рубка рук и очередное колдовство было Арно не по нутру, и он поспешил отойти прочь, чтобы следить за подступами к повозке, пока его братья по переплавке заняты сложной наукой возвращения Кальту руки.

Пока остальные таскали тела, выслушивали ядовитые замечания Рвача и вообще похвально трудились, хитрый Коб шмыгнул в кусты, якобы по нужде, и принялся шариться там в поисках добычи.
Времени на это порядком потратил, но и все же добился своего. Отыскал грабительское добро прикрытое от жадного чужого взора свежесрезанными ветками.
Пять циновок, два походных мешка со жратвой, сменным нижним бельем и портянками. Кроме того, нашел три простых посоха, с отверстием в верхней части.
Пока искал да пересчитывал добычу, мысленно выбирая себе вещички получше "Это мне, и это мне, это обратно мне, а вот это и остальным подкинуть можно", чуть не упустил фургон.
Но тут отчего-то разболелась у него голова, и пришлось приятные размышления прервать и делом заняться.
Навесил Коб на себя мешки, посохи подхватил, циновки подобрал и потом очень смешно бежал за уезжающим фургоном, стараясь дотащить до него всю свою добычу.
Нехороший конечно человек, избежавший трудов праведных на равных со всеми основаниях. Зато вот ништяков всяких принес.

За исключением смешного забега Коба, по Тракту ехали без особых приключений, ну разве что Рвач ворона выпустил, а голова Ву буркнула, мол, ничего вам доверить нельзя, опять все самому делать приходится. Так же спокойно свернули на проселочную дорогу и катили по ней несколько часов.
За это время все успели смастерить себе самодельное оружие и снаряжение, разной степени поганости.
И даже уже начали робко надеяться, что черная полоса вашей жизни закончилась. Но заблуждение это продлилось недолго.
С паническим карканьем вернулся ворон, слету забился в фургон, где в страхе и затих. Зато тут же ожила голова Ву, и недовольным голосом Рвача начала ныть:
- Да что за день-то такой? Опять нарисовались, хрен сотрешь. Готовьтесь, короче, откупаться. Ты, ободранный, не трепани про Его Величество, а то тебе мигом остатки кожи обдерут и наглядно пояснят, что в Империи велик только Император. На пару с этим умником пойдешь договариваться, смотрите только все не проебите. А меня тут нет, типа.

Здоровенная лапа Ву ткнула в сторону Олвера, злобно швырнула кошель Кобу и безжизненно повисла.
А еще через несколько минут вы добрались до лежащего поперек дороги огромного верхового ящера. Который при вашем приближении лениво приоткрыл один глаз, и когтем указал на съезд к небольшой поляне, где расположилась весьма примечательная компания.

На изящном резном стуле, с дымящейся сигаретой в зубах, вальяжно развалился пожилой мужчина в форме неизвестной вам имперской службы.
Рядом два здоровенных ящика, на одном из которых написано "Для дорожных податей", а на другом тоже что-то написано, но так мелко, что вы отсюда слов разобрать не можете.
В некотором отдалении, на поваленном бревне, уселись два бугая в тяжелых доспехах, богато украшенных аппликациями из золотых и серебряных пластин с изображением священных эльдианских колес.
Прислонили к стволу массивные двуручные топоры, сняли шлемы и судя по серьезным рожам и соответствующей жестикуляции разговаривают о чем-то важном и богоугодном.
Например, о спасении Мира, распространении Истинной Веры, ну или как обычно о бабах, только притворяются хорошо.
Рядом с ними шкатулка музыкальная, веселую мелодию из нутра своего механического изливает, что-то там о веселых сердцах, легких шагах и прочем счастливом досуге.
Еще чуть дальше костерок, над которым, без всякого участия людей крутится на вертеле и прожаривается, на удивление равномерно, поросенок.
Шипит, падая каплями на угли костра жирок, и запах над всей поляной стоит просто божественный.
От этого запаха у вас животы начинает подводить с голодухи и зависть возникает лютая. По всему видно, отдыхают люди, и отдыхают культурно.
А кругом травка зеленая, цветочки всякие благоухают, птички щебечут радостно. Хорошо в общем, невооруженным глазом наблюдается полная гармония человека и природы.

Ну и еще два ящера конечно, куда же без них, тех же размеров устрашающих, с пол-фургона, и тоже оседланные. Лежат себе спокойно, никого не трогают, и по виду сразу не скажешь, смогут они сожрать вас в один миг или нет.

Набежали все сразу, начали кричать, мужика, который ближе, Жак камнем сразу и успокоил. После чего стоял и слушал, недолго, как события развиваются, из рук лишнее вытряхнув.
Оставшийся боец со щитом начал какие-то "патенты" поминать, будто считая, что ему это чем-то поможет. Но Жак смотрел на лежащего Кэйхилла. Тот что-то воскликнул и обмяк. Глаза прикрыл, кровь полилась.
- Отошел к Всепростителю Кэйхилл, - пробормотал Жак и осенил себя святым кругом. Потом вперед шагнул, прихватил за ноги тело беззубого и, выпрямившись, по щитоносцу шарахнул. Вот прямо трупом и ударил, насколько роста покойного хватало. А уж кто там из товарищей мог под замах попасть - это Жак не смотрел уже. Видел только обидчика перед собой.

Дернул, не думая, Нюк меч из ножен чужих. В руке с улыбкой крутанул. И как захохочет!
- АХАХАХАХАХАХАХА!
Прям мороз по коже у самого от жуткого такого смеха. Эти, небось, так вообще обосрались.
Одновременно с таким своим представлением, надо заметить, наш Тощий герой ловко шлепнулся на пузо и лихо отполз вбок.
Зайдя вперед, скажем, что в дальнейших его намерениях значилось найти еще одного стрелка в кустах и точно так же с ним поступить.

- Ага! - высказался Олвер, когда мечи у нападающих погасли.
- Ой! - снова высказался, когда парни измененного Кейхила рубить начали.
- Бля, - подытожил, когда парни Кейхилу ногу отрезали.

Надо было выручать парня, пока негодяи и за других не принялись. Тем более, что здоровый мужик рядом вроде как побежал вперед, да и Дош, наконец с козел спрыгнул. Ну была не была, рванул вперед. Уже на бегу спину чувака приметил, ногу и руку с мечем. Вот значит в ногу врезать, левой рукой супостата за руку с мечом схватить, а правой в башню ему наяривать. А там меч отобрать и порубить в капусту.

- Ууу, - задумчиво рассматривает порванного калеку, молящего о милосердии. Подбирает аккуратно с земли, словно ребенка, в грязи и крови измазанного. Ребенка без ножек. Рот ему затыкает необъятной ладонью, прикладывает сардельку пальца к страшным, стянутым шрамами губам:
- Шшш.
Плакать не надо. Тихо, тихо.

Сидит, рассматривает свои-несвои руки. Грубые, заскорузлые. Чужие? Может быть.
В платье-мешке, привалившись задницей к колесу повозки, слушает речь сухопарого колдуна. Жуёт чужую, свою-несвою, похожую на раздавленного червяка губу, задумчиво скосив глаза и нахмурив брови.

Несколько последних, ну или первых, это как посмотреть, часов вашей жизни, словно лоскутное одеяло, сшитое из клочков материи разных цветов и размеров. Что-то чернотой покрыто, абсолютно ничего о таких моментах не помните, что-то урывками вспоминаете, а что-то так ярко перед глазами стоит, что и звуки помнятся, и запахи. Помните как ковыляли от каторги, как Рвача несли, как сперва вообще ничего и никого живого не было, один пепел и прах, набивший оскомину запах горелой плоти, как по мере удаления от пожарища посвежел воздух, появились в нем приятные травянистые нотки, как встретились вам островки зелени, которую опалило прилично, но не сожгло, а потом прибиваться к вам начали разные калеки, обожженные и не очень, с потерянными конечностями и целыми, в пригоревшей к телу форме и без оной. Кто-то ковылял следом, кто-то полз, о помощи умоляя, но вам не до того было. Ну, по крайней мере пока Рвач не очнулся, и не обругал вас всех страшно, за то, что мимо дома его протопали. Неблагодарная все же тварь, вот откуда вам знать, где именно этот гад живет? Очнулся и, оскверняя воздух перегаром, тут же принялся командовать: этих гоните, этого за нами тащите, ну и в таком духе. Командир хуев. Вот так до халупы его и добрались. Рядом с халупой здоровенный фургон стоит, вроде тех, которые переселенцы используют, вы такие за всю жизнь всего пару раз видели.

По прибытии сразу же занялись делом, несколько раненных в фургон загрузили, место для Рвача и клетки с его ручными воронами обустроили, потом тяжеленную тушу Ву на цепях под крышу фургона подвесили, а Рвач вокруг Ву и на нем самом кучу закорючек всяких и символов непонятных кровью намалевал, бормоча при этом, что это всех защитит. Хотя как подвешенный защитить всех сможет, совершенно вам непонятно. Затем по команде принялись таскать вещички Рвача в фургон, да тела тех, кто поход не пережил в кучи стаскивать, почему-то не в одну, а в две. Сам же он в это время раненных осматривал. Грузили вы все тихо и мирно, пока один из погорельцев в закопченных остатках тюремной формы к Рвачу с хрипом не потянулся:

- Помоги...
- О, какие люди! - Рвач ухмыльнулся зло, нож из рукава рясы вытягивая. - Выходит не всех пидарасов сразу сжег.
- Ты?! Пизда тебе! Ой, бля-а, су-уука, аыыы...ты... не надо...бля... речники! всех! достаааауппфффф…
- Тебя, мразь, я точно переживу.

Дважды ткнув обгорелого надзирателя в пузо, Рвач вскрыл ему горло, посмотрел немного как тот доходит, улыбнулся довольно, и отерев лезвие о штанину умирающего, пошел к вам.

- Рассказываю как все будет. - пробежался взглядом по вашим недоуменным мордам, и гаденько захихикал. - Если поймают, то вас, короче, сразу на опыты. Резать будут, жечь, магией долбать, а потом всех вскроют и дальше будут изучать частями. Меня же в келью запрут, и там ближайшие лет двадцать буду трудиться на благо Империи. Не самая приятная перспектива, но ничего, переживу. Так-то не слишком отличается от того, как я до этого жил. Мда… Так что, в ваших интересах бежать и бежать быстро. Щас тягловых животных организую, безмозглых, из других животных, тоже безмозглых, хе-хе, и защиту магическую поставлю. После этого в фургон меня положите бережно, и выдвинетесь в Порт-Вимтар.

Рвач прутиком нарисовал на земле извилистую линию, потом добавил прямую, заканчивающуюся кружком.
- Смотрите, мудачки, мы тут, вот проселочная дорога, идет петлями, быстро по ней ехать не выйдет, но и опасности меньше, вот тракт, по нему можно быстро, но и впороться тоже можно. Вот порт, туда нам надо добраться. Искать нас будут ублюдки из “Черной реки”, охотники за головами, если их оповестить успеют, а потом уже и Стража Благочестия подключится. Как отличить одну мразь от другой? Отличить просто - старший у “речников” в гербовой накидке будет, на которой черным волна намалевана бездарно, остальные на щитах тот же знак носят, не ошибетесь короче. Если Стражу Благочестия, не дай Всепроститель, встретите, тоже не проебетесь, эти ребята будут вроде вас, только крупней и еще более ебанутые. А вот охотников хер знает как от нормальных людей отличать, обычные на вид уебки, вооруженные. Еще сборщики дорожных податей есть, им ваши движения особо не важны, а важно денег собрать. Как и что делать со всем этим сами решите, не хотелось бы такие важные вещи на вас, мудаков, оставлять, но что поделать, мне не до того будет.

Недовольно мотая головой, словно решение доверить вам побег до сих пор выглядело сомнительным и вызывало у него неприятные чувства, Рвач доковылял до двух куч с телами, и задумчиво уставился на них, насвистывая какой-то заунывный мотив, при этом фальшивя нещадно и тоску нагоняя. Паршиво свистел, одним словом, настолько паршиво, что в какой-то момент сознание ваше словно мигнуло, пропали и Рвач, и свист его мерзкий, и хрипы умирающих, слипающихся в две громоздкие, уродливые фигуры с шестью лапами. Все в общем пропало. А когда вы в себя пришли, то рядом уже стояли две твари богопротивные, одна о трех человеческих головах, другая о четырех, а Рвач к фургону ковылял, с закатившимся глазами, что впрочем видеть вас и фургон ему совершенно не мешало:
- Помогайте, ублюдки, хули встали.

Вождь пропал, ушедшие ранее вернулись, рассказывают истории про других людей - все это очень беспокоило Абырвалга, как впрочем и то, что его назначили вождем. Это была большая честь для мужчины. Он понимал, что он не охотник, и возникни ситуация, как та, с которой началось разобщение, то он проиграет.
С другой стороны, он уже пожил достаточно, чтобы руководствоваться не силой, но знанием.
Новый вождь с сомнением посмотрел на вождя и произнес, качая головой:

- Тыр ба кну кучум рык ну, - сообщая, что построенное им укрытие из веток будет принадлежать полностью шаману для проведения важных обрядов. От мудрых мыслей нельзя отвлекаться, они иначе убегают быстрее саблезубых кошек. Конечно, это был и своеобразный ход для того, чтобы шаман тоже понял выгоду от вождя.
Тяжелая ответственность легла на плечи взрослого мужчины, и они не замедлили опуститься под этой тяжестью. Взглянув на каждого из соплеменников, Абырвалг уверенно зарычал:

- Пыр фыр выр рааа-а, - вождю нравился этот звук, но теперь кроме недовольства он вложил еще и уверенность. Должна быть какая-то фраза, которая наплевав на все подымает дух, подобно ярости.
Вождь предложил соплеменникам костяную дубину, изготовленную собственноручно, охотники должны оценить удобство этой легкой и прочной палки, хоть ей еще нужно и научиться бить.

Абырвалг предложил четырем охотникам племени поставить силки, а двух собирателей отправил в безопасный лес, чтобы они собирали ягоды. Он не раздавал указания с места, как это делали другие вожди, а подходил к каждому и хлопал по плечу. Не зародилось в нем еще той важности, которая отделяет вождя от обычного жителя. Он был старший среди равных, он уважал их, поэтому разговор с каждым будет лучше.
Вождь подошел к двум выдающимся охотникам, Рагфуроше и Гобраху и сказал им, что нужно поймать зверей в лесу, так как от них много мяса и шкур. Но лучше идти вместе, чтобы одолеть зверя и покрупнее. Стоит упомянуть, что не силен Абырвалг был в охоте, поэтому и указание было таким расплывчатым, чтобы охотники сами решили, как лучше сделать.
- Пыр ваах кер дум дум, - вождь уточнил у Гобраха, сможет ли он охотиться, или его раны все еще болят.
Далее он подошел к Быб-Быру, Врадрну и Идрагху
- Пвы рах кну мат рыг ча пыва кра чуч, - начал он, желая, чтобы они пошли за деревом, и рассказывая, что с помощью дерева можно укрываться от плохой погоды, а еще палки могут пригодиться и для другого. Абырвалг вынашивал одну идею, но чтобы ее попробовать, нужно была палка и кость.
Советовать что-то шаману вождь не стал, так как давно видел, что тот бегает за грязью. Любознательная натура Абырвалга желала, чтобы Бо добился успеха, потому что был упрямый, а еще был шаман. Результат должен быть.

Когда указания были розданы и все разошлись, Абырвалг продолжил ковыряться с костью, его давно интересовала ее режущая способность. Особенно протыкать пальцы. Если кость протыкает пальцы, то она может протыкать и шкуры...

Абырвалг целый день обустраивал костровище, он был уверен, что справится, так как давно замечал: если долго точить камень, то он наточится. Принесенное дерево укладывалось по-разному, но, чтобы запылал желтый цветок огня, нужно было потрудиться, и мужчина трудился. В итоге он догадался расщепить рубилом ветку и принести сухой травы и мха. Палочка была вставлена промеж сучка и туда же положена трава.
Старый огонь был бережно принесен на новое место и положен к подготовленной для огня пище . И вот первый дымок возвестил о начале нового огня. Тут же к нему был подложен высушенный мох и расщепленные палочки. Как приятно чувствовать, что ты сделал костер, что это твое тепло, тепло твоих рук сейчас отдается сторицей.

- Уу-у--уы-ыыы! - воскликнул он, извещая шамана, что теперь будет хорошо и тепло там, где указал шаман, хотя он и плохо понимал, что Бо имел ввиду, но интуитивно чувствовал, что сделал правильно.

Вечером к костру пришли охотники и собиратели, пришли не с пустыми руками. Абырвалг был очень рад этому, ведь теперь они снова будут сыты. Большой серый зверь с огромными клыками лежал сейчас перед собирателем, охотники справились, а вождь показал, что он вождь.

Теперь с волка можно снять и высушить шкуру, а кости использовать для всяких полезных предметов. Абырвалг любил работать с костью, и очень хотел этим заняться. У него была в голове одна идея: когда он работал с костью еще в едином племени, он проткнул палец и теперь думал, что если наточить прочную кость и прикрепить к палке, то получится острая штука, Ыыырк - так он хотел ее назвать.

- Ыыырк бу ерк пара миыы, - произнес он, прося вождя заняться с костью. Хотя вождь был мудр и силен, и скорее всего даст ему другое задание.

Разговор коллег с дворянином ничего не дал, и вызывал лишь глухое раздражение, которое Флэнниган с трудом, но подавлял. Вообще-то он не планировал вмешиваться, но реплика полицейского, заручившегося поддержкой лорда, переполнила чашу его терпения.
— Прошу прощения, что прерываю вас, господа. Агент Флэнниган, Министерство Религиозных дел, — сверкнув жетоном, Флэнниган в упор посмотрел на Красса, не обращая на дворянина никакого внимания, будто его здесь и не было. — Не хочу ставить под сомнение ваш профессионализм, коллега, но вопросы применения магии находятся вне вашей компетенции. И пока мы не решим, что применение магии здесь не имело места, можете и дальше давать от ворот поворот любым проходимцам. Лучше всего это у вас получится в оцеплении снаружи.
Закончив монолог и оставив инспектора дальше на Чарльза, Мэтью отвернулся от него и наконец взглянул на дворянина. На лице его снова красовалось скучно-протокольное выражение лица, и интонации в голосе были ему под стать.
— Здравствуйте, сэр. Согласно параграфу восемнадцать должностной инструкции сотрудников Министерства религиозных дел, находящихся при исполнении, мы имеем право перепроверять показания свидетелей, собранные полицией. Поэтому, со всем уважением, начнем сначала: ваше имя, род занятий, какое отношение вы имеете к Музею и что можете сообщить о произошедшем, сэр?

Долгое время община неандертальцев шла по степи, питаясь в основном кореньями, да мелкой живностью. Уставшие люди все больше смотрели в сторону вождя, осмысливая правильность его решений. Плетущийся позади всех шаман настраивал и без того сердитых людей против вождя, спасая свою шкуру, ведь на последнем обряде он сказал, что после двух лун они найдут хорошее место для стоянки, но прошло уже три, а впереди все также простиралась степь.

Сын вождя уже давно подрос и все выделяли его силу и упорство. Внемля словам шамана, он решил ослушаться отца и вместе с близкими ему по духу охотниками отправился в сторону от пути, по которому шло племя. Через пять дней они увидели озеро, окруженное лесом и вернувшись рассказали о своей находке. Вождь был очень зол на самовольный уход сына, но сделать ничего не мог, кроме как согласиться отправиться к озеру. Во время пути до озера шаман настраивал сына вождя, объясняя, что боги его любят.

Племя вышло к озеру поздним вечером. Уставшие и голодные, не способные ни к чему другому, все завалились спать, в то время как сын вождя говорил что надо пройти еще немного, в поисках более безопасного места. Этой ночью произошло нападение невиданных доселе животных. Животные убежали, оставив несколько трупов, после чего никто уже не спал, сжавшись от страха перед непонятным зверем. На утро сын вождя выступил перед общиной, объясняя всем что он был прав, чего вождь уже не смог стерпеть. Он замахнулся на сына, в попытке сохранить свое влияние в племени, но быстрый удар по горлу рубилом заставил его присесть сначала на колени, а потом рухнуть мертвым, покрывая землю красным расползающимся пятном.

За 1 день до начала игровых событий.


Группа людей уходила в лес, оглядываясь на оставшихся у озера сородичей. Странное поведение было у тех и других – одни шли в надежде, что за ними пойдут остальные, а другие, наоборот, хмурились и что-то ворчали про себя, пытаясь сделать вид что им все-равно. У всех на душе было тоскливо и грустно. Будущее поселение уносило с собой не только надежду на прочное будущее, но и внушительный запас ресурсов, так необходимых в столь трудное время.

Выбираетесь наружу, кто-то рывком, кто-то осторожно и без спешки, а кто-то и вовсе крушит саркофаг пробивая себе путь к новой жизни. Осматриваете себя, и вообще осматриваетесь, интересно же, что и как с вами, и вообще. Картина кругом безрадостная, палено-печенная почва под пепельной посыпкой, словно под вами и вокруг огромный горелый пирог и стоите вы на его неаппетитной, растрескавшейся корочке. Судя по вкусному запаху жаренной конины и еще чего-то трудноуловимого, пирог был с мясом.

Также видите остальных узников совести, попавших под переплавку, и сразу как-то ваша собственная участь и новые тела кажутся лучше и веселей. Из-под крышки закрытого саркофага, рядом с Дошем, выступила непонятная пена, вперемешку с мясными волокнами. Левее выбралось из своей могилы непонятное существо, навроде осьминога, вместо кончиков щупальцев у которого железные сверла, молоты и клещи. Выбралось и тут же на месте издохло. Обрубок сказочной красоты мужского тела, с идеально развитой мускулатурой, и божественными пропорциями, безуспешно пытается выбраться из саркофага, пока наконец изо рта у него не начинает хлестать кровь, и он с глухим стоном не затихает. Ну и еще видите, с пару десятков погибших попроще. Скомканные, сплавленные, слипшиеся по двое-трое тела, обильно нафаршированные литыми стальными частями, торчащими костьми, и непонятного предназначения механизмами. Не всем повезло как вам, не всем.

Познавательные эти наблюдения нарушает стальной гигант, отдаленно Вуксу напоминающий. С гневным скрежетом металлическим разбег набрал и кааак врезался в купол из черной крови, за которым коварный Рвач затаился. Не всем видать пришлась по вкусу переплавка, кое-кто и посчитаться с гнидой-Рвачем не против. Купол на полметра внутрь вогнулся, пошел разводами мутными, Рвач аж подскочил от неожиданности, но все же устояла защита магическая, и пружинисто отбросила мстителя. Отшатнулся гигант, и не удержавшись на ногах, грузно рухнул, надгробья и плиты могильные кроша в мелкую пыль. И пока возился в этой пыли, на ноги поднимаясь, Рвач купол как-то убрал и сам к вам вышел, почему-то очень грустный и печальный, сам с собой разговаривая при этом про странное:

- Ни хуя не похожи. Ну разве это трехметровые полуторатонные тяжелобронированные убийцы, верная стража Первого Императора?
- Ну-ка, ты вот, длинный, огнем дыхни как положено. Что ты пастью хлопаешь, дыши давай!
- Мда-а, понятно, огнем не дышат. Ой, пиздец мне, ой пиздец.
- А взглядом, взглядом-то хоть убивать умеете?

Посмотрев каждому в глаза, Рвач сообразил, что если бы вы умели убивать взглядом, он давно бы уже сдох и разложился, от чего совсем расстроился. Уселся на землю и заплакал, сопли пуская пузырями, и причитая громко, что жизнь всегда была к нему несправедлива, кругом обман, и еще что-то невнятное про незапланированный обслуживающий персонал. А потом и вовсе в голос зарыдал, Всепростителю жалуясь, что эксперимент прошел неудачно, и с каторгой как-то нехорошо получилось, и не видать ему места декана, и какого-то финансирования не видать, да и вообще всепростят его скоро. В общем, ясно вам всем, что Рвач очень расстроен. Пользуясь этим, каждый желающий попробовал незаметно Рвачу вломить, за все хорошее, но неудачно, мистическим образом не удавалось вам ни молот на хлипкую спину Рвача опустить, ни обезглавить гада показательно. Рвач же на это почти не реагировал, ибо жил в это время глубокой внутренней жизнью, переживая случившееся, и лишь изредка бормотал в ответ всякие обидные вещи: "по голове себе этим молотом постучи, может поумнеешь", "ага-ага, дай дураку меч костяной, он им себе лоб и разобьет", "в жопу идите, скоты неблагодарные", ну и прочее в этом же духе.

Долго рыдал и печалился Рвач, но наконец собрался, шатаясь добрался до котла и выломал из-под него какую-то штуку, отдаленно череп оправленный в серебро напоминающую. Протер штуковину рукавом балахона, и заботливо подмышкой зажал. А потом вытянул из кармана фляжку помятую, открутил крышечку и выжрал содержимое залпом, в один большой глоток. После чего посмотрел на вас, вздохнул тяжело и с важной речью обратился, сивушными спиртными парами все вокруг отравляя:

- Ты, длинный, неси меня домой. И вы, уроды неблагодарные, спасайте меня, кто как может. А я думать буду, планировать отступление стратегическое!

Забрался на ручки к Дошу, устроился поудобней, ткнул пальцем кривым куда-то на запад, и практически сразу же захрапел, время от времени всхлипами жалкими воздух оглашая.

Рвач хоть и суетился, нервничая чрезмерно, оказался человеком дела, быстро осмотрел вас и распределил, кому в фургоне с мертвяками комфортно ехать, а кому на своих двоих грустно топать. Хотя, может быть просто ткнул пальцем в тех, кто ему не понравился и подписал таким образом на оздоровительные прогулки. Рвачи они такие, их не угадаешь. В итоге большая часть вверенных ему заключенных отправилась в пешее путешествие, в котором к ним присоединился и Кальт. А вот остальные из вашей пятерки выживших счастливчиков, были определены в фургон, непонятно чем с первого взгляда Рвачу приглянувшись.

Один лишь Оливер у него двоякие эмоции вызвал, на вид страшный, как каторжная жизнь, а разговоры ведет учтиво, как человек благородный и воспитанный. К чести Рвача надо заметить, что он переборол отвращение первоначальное, и определил де Локвуда в фургон. В знак хорошего своего отношения. В разговоры же вступать не стал, буркнул что-то вроде "делайте что скажу, и еще поживете" и этим ограничился.

И снова пришлось вам тащиться куда-то, причем традиционно никто и не подумал поинтересоваться нравятся вам такие вот перспективы или нет. Правда на этот раз нарисовалось приятное разнообразие, кое-кому повезло в фургоне прокатится, в обществе старых друзей. В каторжном фургоне уютно расположились безвременно почившие Таг, Башка и Нюк, пара мертвых каторжан, которых вы за время путешествия по тракту вроде бы видели, и еще дюжины три тел, совершенно вам не знакомых. От отдельных попахивало уже, но не так чтобы очень, приукрасил видать Рвач, когда на вонь в фургоне начальству жаловался. Вот в такой вот компании и совершили вы путешествие к местному кладбищу, за каторжными стенами расположенному. Заодно на людей посмотрели, да себя показали. А посмотреть тут было на что, огромные отвалы породы, прям горы рукотворные, трубы непонятные, размеров потрясающих, из каменных глыб выложенные, в жерло которых легко бы фургон похоронный въехал, патрули с карраками, которые так хотел увидеть Вукса, отряды тяжеловооруженной охраны, одним своим свирепым видом любые мысли о мятеже пресекающие, ну и людишки подневольные конечно. В великом множестве, и в состоянии разном, кто-то может поживет еще месяцок-другой, крепыши такие прям, а кому в лучшем случае пару дней воздух коптить осталось. Но все при деле, кто тачки груженные возит, кто породу просеивает, кто наблюдает за остальными внимательно и кому надо доносит. Заодно и с дымом из местных труб познакомились, ядреный такой дымок, вы-то лишь краем его зацепили, и то глаза на лоб полезли, да мысли стали возникать о скорой встрече с Всепростителем, а местные в нем работают в поте лица, ну, тех из них, кто сразу от дыма не мрут.

Наконец до кладбища добрались, под ленивые разговоры охраны о том, что нынче похоже премии не будет, потому как циркачи на закупки не приехали, и заготовленные преступные руки и ноги остались невостребованными. Видать старыми запасами обходится нестареющий аттракцион "Забальзамированная рука Черного Тага, печально знаменитого убийцы и преступника". Еще про Рвача хохму услышали, мол, роют каторжане под его чутким руководством на старом кладбище какие-то полезные могилы, все надеется Рвач кому-то из начальства доказать, что он тут самый умный. Но пока, что характерно, ничего толкового не нарыл и не доказал. Все так же скучно и без событий интересных разгрузили тела в большую яму, почему-то круглой формы, причем Рвач подозрительно при этом на Доша косился, словно решал про себя оставить того доходить, или в яме Дошу самое место.

Рвач же бесконечно со свитком каким-то сверялся, бегал туда-сюда, все проверял, бормотал всякое, да всех поторапливал, словно мертвякам от неторопливости вашей хуже стать могло. Забавный такой. Прям целое представление устроил, из простого захоронения бедолаг каторжных, чем вызвал насмешливые улыбки и у охранников, и вас. Подумаешь делов-то, людишек сгрузить и закопать. Но охрана видимо к рвачевским выходкам привыкла, и потому особого внимания на них не обращала, а вы за время дороги поумнели, и поняли, что лучше в таких делах не отсвечивать, и поэтому от обсуждения смешного суетливого Рвача тоже воздержались. И как оказалось не зря.

- Все! Настало мое время! За Рвача ответите! - рубит фразу, чеканя каждое слово, Рвач, очевидно решившись на что-то очень для него важное и грозно воздевает длинный кривой палец в небо. А затем вытаскивает из кармана небольшой, весь исписанный рунами, костяной амулет, просто ощутимо сочащийся опасностью и ломает его напополам. - Пиздец вам, дегенераты жалкие, ничтожные людишки, неспособным оценить весь мой Гений и изыскательский порыв!

Охранники весьма удивленны и немного раздосадованы неадекватным поведение Рвача, один из них даже ворчит "совсем ебанулся, со жмуриками своими", но такие заявления оставлять безнаказанными нельзя, поэтому руки служивых привычно тянутся к дубинкам. Рвач же заметно бледнеет и с ужасом смотрит то на них, то на амулет. И тут... заклинание срабатывает.

Выблевывая черной кровью свои внутренности, охранники валятся на землю. В один момент волосы на их головах выпадают напрочь, носы проваливаются внутрь черепов, кровавая жижа хлещет из всех отверстий на телах, пока умирающие пытаются выть и хрипеть, тщетно удерживая размягчающимися руками вытекающие глаза. Несколько долгих, словно целая жизнь, мгновений, вы оторопев, с ужасом наблюдаете за тем, как здоровые в общем-то мужики превращаются в лужи тягучей, черной крови, в каждой из которых почему-то продолжает биться все еще живое сердце.

- Так, так-так. - бормочет уже пришедший в себя Рвач, вновь сверяясь со списком. - Перебить охрану - сделано. Теперь что? Ага-а. Разместить еще живых заключенных в саркофаги. Да-да-да. Эх, надо было раньше догадаться управляющий магический контур на себя замкнуть, но кто ж мог знать-то. Ну ничего-ничего, я еще им всем покажу!

- Вперед в саркофаги, мои верные добровольцы! - важно командует он, указывая вам на свежераскопанные могилы. - Пришел ваш черед послужить священной церковной Науке! Всем в саркофаги залезть, и крышкой себя закрыть. Для безграмотных уебков поясняю, саркофаг эта вон та каменная штука, в могиле.

Уже почти под утро, когда все успокоилось, Оливер прочел над телами еще двух умерших товарищей молитву, закрыл глаза им. А потом не торопясь стащил с мертвых тел штаны, рубахи, сапоги. Преодолевая брезгливость напялил на себя то, что сумел. Заодно поменял повязки на своих многочисленных ранах. Сапоги сложил по парно и отложил в сторону. Не отберут завтра - сменяю на дополнительную пайку.

Мрачное спокойствие. Так наверно, можно назвать состояние, когда хорошего уже не ждешь, а плохое встречаешь с редким фатализмом. Оливер стоит, своей очереди ждет, поднимает голову на шорох пера. Какой приятный звук, проносятся мысли.

- Уважаемый, - обращается Оливер к писарю - снизойдите к мольбам сирым - снимите покойников с цепи. Нас на ногах всего четверо осталось, а троих тащить приходится. Да и зачем вам в книге вашей красивой два лишних трупа?

В любом случае, де Локвуд помогает нести Доша, да надписи на табличках читает. Ледник, да? Ну чтож, видимо сдохнем на холоде. Не все ли равно?

Шумело что-то вокруг. Голоса кажется, потом вопли, потом споры, потом... хруст потом был. Знакомый такой, так только кости хрустят, ломаясь.
Но все это — где-то далеко было. То есть, конечно, рядом, прямо над ухом, в принципе. Но на самом деле так далеко, что просто по барабану.
Потому что — больно. Потому что — свои кости хрустят. Потому что — чтобы вдохнуть, нужно стараться усердно, терпя и преодолевая, как в первый год послушничества.
Вдруг земля ушла куда-то. А вместе с уходом земли боли враз прибавилось, добавляя стонов сиплых, изо рта рвущихся.
Шатается мир вокруг, земля пятки щекочет. Голоса рядом. Что-то успокаивающее трещат.
Кажется, несут куда-то.
Долго несли. Вечность, а потом еще одну. Отключался по дороге, наверное. Сложно сказать, когда белый свет вокруг виден через узкую щелочку на левом глазу, кровью и слезами залитую. То есть этот белый свет, то нет его...
Снова земля под боком. Прохладная, приятная.
В рот что-то сунули. Еда, говорят.
Спасибо, мужики. Если зубы остались, прожую.
А Всепроститель смилуется — и поблагодарю в голос.

И оно пришло. Ну, не совсем, конечно. Но появились внезапно пособники уже знакомые. И начали порядок наводить. Мудака, что Тага замочил, прикончили. Остальных в цепи заковали. То есть, уравняли в правах с заключёнными. Ухмыльнулся Башка, за расправой жестокой наблюдая. И за тем, что дальше было, хм. На миг даже засомневался в помыслах своих, что имперскую религию неправильной посчитали. Ведь ишь как быстро справедливость восстановлена была. Как по указке высшей. Но, только на миг. Ничего это не поменяло же. Как были пособники недругами недобрыми, так и остались. Разве что симпатией небольшой к ним Билл проникся. Такой, весьма малой. Чувствовалась в них некоторая искренность и непосредственность, к себе располагающая. Кэйхилл такое уважал. А с другой стороны, мудаками они быть от этого не переставали. Хоть и не такими, как конвой этот наёмный. Подмигнул недавнему охраннику Башка весело. Теперь поквитаемся. За Тага, хоть не ты лично его убил. И за раны рассечённые, кнутом оставленные на моей спине. И за прочее, в чём ты невиновен был, типа падения баронства. На ком-то же надо отыграться, хех.

С мыслями такими и добрался Кэйхилл до привала ночного. Брикет получил. Уселся где-то со своими, стараясь спиной больной ни на что не облокачиваться. И, ухмыляясь, да взглядом своим покоя охране бывшей не давая, начал пайку жрать.

А как сожрал, отряхнул пальцы от крошек оставшихся. Да, большим пальцем правой руки возле горла своего провёл, удостоверившись, что охрана бывшая это видит. А потом средний палец им показал. И кольцо из большого указательного пальцев другой руки на этот средний палец одел. Мол, ждите, суки. Скоро буду. И будет вам хуёво. Нормальные мужики б из-за такого сразу в драку полезли. А эти, с пидорюгой Руфусом общавшиеся? Хуй знает.

Прикусил язык Таг, едва рухнули все в жижу грязную. Острый гвоздь в кювет улетел сразу же после того, как в бочине у пидораса обнаглевшего поелозил.
Молчи! - стиснув зубы, сказал самому себе, превозмогая страшную жгучую боль в области лобной кости. Нагрелось, будто бы норовит уже вскипеть, а после - взорвать к чертям дурную головушку Бюнда и забрызгать его мыслями окружающих.
Но терпит он, закусив губу.
И побои терпит.
И как плеть, плоть срывающая с костей, рассекает воздух - и кожу до крови, до мяса.
Всепроститель терпел - и нам велел?
Рано еще бежать нам. Еще цепи волшебные на руках. Еще близко Руфус и прочие мастаки в человека бляхой волшебной ткнуть, чтобы голова у него потом взрывалась, да по живому, ножом да огнем порезать.
А потому - терпим. Превозмогаем.

А Нюку того только и нужно. Ибо молод они глуп, и не достиг понимания воровской мудрости, заключающейся в том, что не всегда надо по ней, воровской мудрости, жить. Что иногда и отступиться можно.
В общем, ненавидел он подобных личностей, со стражей дела имеющих, искренне и безмозгло. И с нетерпением поворота ждал, отвечая трепачам пока что словами хоть тихими, но злобными и грязными. Даже про мамку.
И вот - оно! Улыбнулся широко набегающему. Тагу кивнул уважительно. И заточку из-за пазухи ловко - хоп!
Пошло-поехало!

...а на последок хлопнули железным кругляшом в лоб звонко, и я вошёл в Ум.

Матросы на тримаране работают споро, вы слышите как дружно они налегают на щупальцу, пытаясь столкнуть ее за борт баграми и копьями. Но на ваше несчастье, сразу сделать это им не удается. Кровь кракена льется отвратительно пахнущим, едким потоком, заставляя некоторых из вас метаться по небольшой камере, в попытках спастись от ожогов. А некоторые, прикинув возможные выгоды, смело подставляют под эту жижу свои кандалы. Такие вот затейники.

Оливер ничего подставлять не планировал, но как известно, не подставляешь ты, подставляют тебя, заметались в разные стороны товарищи по несчастью, и цепь натянули так, что не отскочишь. Всего-то на пару мгновений, потом сообразили конечно, к чему это привести может. Но было уже поздно, зловонная жижа пролилась ровнехонько на голову де Локвуда, с ходу смыв с правой ее стороны всю кожу и волосы, ухо, бровь, глаз и часть губы. Оливер даже заорать толком не успел, только рот от боли разинул, как тут же и отрубился. Повис на цепях, спину под едкий поток подставляя. Остальных особо не зацепило, Тага чуть ожгло, да Вуксу забрызгало, еще до того, как он с цепями возиться принялся. А через пару минут справились бравые морячки с задачей своей, щупальце в сторону своротили, и под командованием бравого сержанта, залили в камеру несколько бочек с водой, для пущей чистоты и в целях пожарной безопасности.

Посмотрели затейники на свои цепи, и настроение у них немного испортилось. И цепи толком не разъело, хоть и потрепала их ядовита кровь заметно, и с Оливером как-то нехорошо получилось. Висит теперь Локвуд на цепях, кровавым мясом пузырится, кожа вокруг тех мест, где жижа его обожгла, сперва белеет, затем приобретает синюшный оттенок и, наконец, становится черной. Зрелище не из приятных.

В скором времени навещают вашу камеру два пособника, оба в скоромные рубища одетые, цепями стальными опоясанные, на которых непонятные тубусы висят, на вид из золота, алмазами и сапфирами щедро изукрашенные. Один внешности вовсе непримечательной, низенький такой дядя, пузатый и с двойным подбородком, а второй, более занимательный для вас, крепкий мужик средних лет, у которого нижняя челюсть стальным протезом заменена или маской может быть, со стальными же заостренными зубами в четыре ряда. Перекинувшись парой слов на предмет будем лечить, или пусть живет, таки решают лечить. За мертвяка никто не заплатит. Вытянув цепь с Локвудом из камеры, тот что с железными зубами подмигивает заговорщически, мол, не ссыте, пацаны, пока Церковь с вами, все будет хорошо, и длань лечащую на Оливера возлагает. Под чудодейственной этой дланью, шипит и испаряется синим дымком кракенова зараза, затягиваются раны страшные, и в общем-то приводится де Локвуд в товарный вид. Ну, подумаешь глаза нет, и половина тела в шрамах и ожогах, другая же половина ничего так сохранилась и даже глаз наличествует!

Тем временем пузатый пособник с большим вниманием камеру изучает, на предмет повреждений, и не обнаружив таковых, устояли таки заклинания защитные, к осмотру заключенных и цепи приступает. Осматривает, осматривает, что-то там себе под нос бормочет, и видно, что не понимает сперва человек, как это так, цепь попорчена, а заключенный на котором это цепь чист, свеж, и без следа кракеновской дряни. А потом понимает.

- Вы что, блядь... я, блядь... вы... ууу, гады! Вы что же это?! Злонамеренную порчу церковного имущества учинили!? - аж трясется прям от праведного гнева, и оба его подбородка тоже трясутся, придавая ситуации неуместную комичность. - Встать, когда с вами разговаривает пособник Истинной Церкви! Так за доброту нашу отплатить вздумали? Мы вас из говна, можно сказать, бескорыстно вытащили, на исправительные богоугодные работы везем, а вы нам цепи портить вздумали, которые, может, всех вас в тыщу раз дороже стоят, твари вы бесноватые?! Тьфу! Тьфу на вас!

Плюется, короче, прямо в вас, обидно так. А сделать ничего в ответ нельзя. Потому что вновь довлеет над вами мощь Всепростителя, вот остается только стоять и глазами хлопать, в тщетной надежде, что слюна мимо пролетит. Совсем другое дело, мужик со стальной челюстью, тот совсем не такой нервный оказался, не кричит, не плюется, лишь смотрит на вас с искренним интересом и даже можно сказать предвкушением.

- Я знал, надеялся и верил, - говорит он и весь лучится просто счастьем. - что это путешествие не станет пустой потерей времени. И не ошибся. Без принуждения, по доброй воле, взялись вы цепи портить, чем сами того не понимая, подали мне знак, что нуждаетесь в мудром наставлении. Теперь мы крайне интересно и с огромной пользой для ваших жаждущих всепрощения душ проведем время.

С просветленным лицом человека, которому предстоит заняться любимой работой, пособник снимает с пояса тубус, крышку с него скручивает неторопливо, и извлекает аккуратно свёрнутый кожаный фартук. - Интересно зачем ему фартук? - думаете вы, но вопрос тут же отпадает сам собой. Следом за фартуком из тубуса появляется небольшой церемониальный нож с золотой ручкой и огромным до безвкусности алмазом в навершии, неприятного вида щипцы, позолоченные же спицы, и какие-то непонятные, но весьма зловеще выглядящие стальные инструменты. Весело насвистывая, пособник кончиком пальца проверяет нож и, одобрительно покачав головой, обращается к вам, бесцеремонно в Вуксу пальцем тыкая:

- По одному на выход, засранцы, начиная, ну допустим, вот с тебя.

После короткого производственного обсуждения на предмет нужно ли ставить купол малой тишины, или просто приказать не орать, пособники дружно пришли к выводу, купол ставить надо, потому что, если его не ставить, риск остановки сердца повышается, а это при воспитательных работах просто недопустимо. Вам не очень понятно, что такое остановка сердца, но звучит это неприятно и в целом вас не радует. А затем все становится еще печальней. Получив приказ лежать на пузе и всячески способствовать собственному воспитанию, Вукса оказывается на полу. Затем пузатый пособник пускает ему кровь и начертив этой кровью несколько замысловатых символов, погружает весь трюм в тишину. И вот тут все принимаются за дело.

Высунув и даже чуть прикусив от сосредоточенности язык, железнозубый пособник безупречным каллиграфическим почерком вырезает слова Литании Смирения на спине у Вуксы, с помощью ножа и прочих священных приблуд. После того, как он завершает очередной символ, тот начинает мерцать, плоть закипает, а затем вспыхивает и медленно разгорается, намертво вплавляя божественную мудрость в тело грешника. Из широко открытого рта бывшего крестьянина рвется бесконечный крик, который, правда, до вас доносится едва слышным шепотом, волосы и борода стоят дыбом, все тело со страшной силой содрогается от боли, а когда следует небольшой переход от символа к символу, и пособник не особо налегает на нож, мелко трясется.
На ваше счастье неприятные крики почти полностью заглушены куполом малой тишины, и тем, кто сейчас не под ножом, остаётся лишь закрыть глаза, и представить что вас здесь нет. Ну или не закрывать и не представлять, этого вам никто пока не запрещает.

Затем пришел черед орать, гореть и становиться на путь всепрощения Кейхиллу, за ним Арно, и наконец Нюку, с которым пособнику пришлось повозиться. Не особо крупный тип, этот Нюк, и спина у него не особо крупная, на такой Литанию разместить правильно, дело непростое, но милостью Всепростителя, добрый пособник и с этим справился.


Тем временем пузан-плевака тоже не сидел без дела, магическим образом расковал тех, кто цепь не портил, и с важной речь к ним обратился.

- Ай, как не стыдно! - говорит пузан, головой качая с фальшивым прискорбием. - Сами спаслись, а братьям своим в вере помочь не возжелали. Имуществу церковному щитом надежным не стали. Поведение такое преступно и недопустимо. Потому буду я вас пиздить, любя и всепрощая, то есть от души. Нельзя же, в конце концов, быть такими черствыми людьми.

Договорил, и лениво так каждому по затрещине отвесил, зубодробительности повышенной, после которой один лишь вопрос оставался актуальным и животрепещущим "а я собственно лежу или стою?", так вот вас умотало. Определил, значит, на пол, и пошел месить грешников, топотать-утрамбовывать, подпрыгивать и даже с разбега набегать, чтобы пинок просветительный до самых печенок пронимал. Ответственно к работе подошел, короче говоря, все делал старательно и с душой, аж целых семь отходил отдышаться, потому что несмотря на силу страшную, был все же толстоват был для подобных упражнений.

В целом, все вы достаточно быстро начали догадываться, что портить церковное имущество - нехорошо, и делать этого не надо. Равно как и наблюдать за порчей равнодушно, о себе лишь одном заботясь. И пособники это почувствовали, заулыбались оба, ну вот, молодцы, а то ведете себя как козлы последние, ну нельзя же так, в самом-то деле. Вы ж только из города, в котором на церковное имущество покушались, и видели уже, что за такое бывает. Че тупите-то? Даже на обеденный перерыв уходить собрались, непростое это дело на голодный желудок за спасение человеческих душ бороться, но все же не пошли, решили до конца работу доделать.

Поставили всех на колени, и приступили к завершающему этапу разъяснения, первым к каждому подходит мужик с железными зубами, достает из тубуса небольшой кругляш, растирает его между ладоней, быстро-быстро, и одним хлопком вбивает ровнехонько в лоб. С Башкой лишь пришлось ему это двумя хлопками делать, потому что был у Башки череп сказочной прочности. А следом с лицом умильным, пузан шествует, каждому заботливо обтирает костяную стружку и кровь, от вбивания выступившие, и любуется проделанной работой. Прямо чувствуется, что важное и полезное дело человек делает и знает об этом. Теперь любой, увидев во лбу у вас стальную блямбу с говорящими буквами, сразу все поймет, про грехи ваши и склонности неправильные. «CКП» - Склонен К Порче, «МС» - Молчаливый Соучастник.

Цепь само собой заклинанием починили, от чего она стала сильно короче, но толще. Затем даже немного подлечили вас, чтоб завтра были в товарном виде, не хуже Оливера. Но лишь немного, грешники должны на своей шкуре ощущать, что всепрощение дело ответственное. И ласковыми, смиряющими пинками запихали обратно в камеру. Лежите в одной большой куче, сочитесь кровью и всячески страдаете, а те из вас, кто еще в сознании и способен воспринимать человеческую речь, слышат как переговариваются уходящие пособники:

- Что-то ты сегодня с этими грешниками-уебанами неслыханно милостив.
- Да, я такой. Милостивый и всепрощающий. Ну и сам понимаешь, нельзя их было в полный рост всепрощать, продаем же завтра этих пидарасов до чужого жадных, и от того богомерзких.

Шаг. Жужжание жужелиц. Запах высоких трав. Взмах. Ватно-белые облака. Сказочное-синее небо. Взмах. Утираю пот со лба, на высокое солнце щурясь из-под ладони глядя. Взмахивают рядом мерно косами мужики в просторных рубахах и бабы в платках. Знакомые лица. Чей-то из далёкого прошлого голос. Но я смотрю на небо. Мне показалось - услышал ЗВОН.

ДОН-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н...

Зажимаю уши, косу отбросив. Кричат все вокруг беззвучно разинув рты. Накатили в миг клубы чёрных туч.

ДУМ-М-М-М-М-М-М-М-М-М-М...

Лопается у кого-то голова. Смотрю, оглушённый, как тело ещё бежит. Падают другие на землю. Хлещет кровь у деда передо мной изо рта. Из ушей. Бросаю на небо взгляд.

ДАН-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н...

Огромный подвижный дрожащий глаз с гигантским вертикальным зрачком. Взгляд. Оседаю с криком. Боль в груди. Он смотрит в душу.

ДУН-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н-Н...

Это Эльдо. Господь святый Боже наш. Дрогнули травы от ветра. Блеснули в молнии свете косы брошенные.

ЗЁРНА ОТ СОРНОЙ ТРАВЫ

Выдавливает грохот небесный глаза.

НЕ ОТДЕЛИТЬ НЕ ОТНЯВ ГОЛОВЫ

Сжимаюсь в ком, позабыв где я и кто я.

СМЕРТЬЮ ХОЧУ ИСПЫТАТЬ
КТО ДОСТОИН ИДТИ ЗА МНОЙ

- Хайло закрой!

Вздронул, всхрапнув. Дёрнулся, как молнией поражённый, у стены. Распахнулись глаза. Бухает в груди молот. В ушах - колокола гул. Осенил знаком колеса себя четырежды быстро, тем более, что все про него кричат. Неужто случилось? Аль правда всё сон - Страшный Суд?

-...жертва аборта!
- Вали цепняков!
- За платок ответишь, падла воровская!

Пригляделся и отлегло: нет, кажись, просто драка. Поднялся рыча, на голову башней над сучьим племненем возвышаясь. Не проснувшись толком уже всё и понял: наших бьют.

- УБЬЮ!!!

Заревел, колокол перекрывая. Бросился на первого же подвернувшегося несчастного (с разбега), чтобы воинскую хитрость применить: раскалываю ему череп кулаком. Другого за руку ухватив, вспомнил науку военную и с размаху о стену расшиб, так, что зубы вместе с мозгом и грешной душой вылетели. Третьего поднял над землёй, чтобы разорвать пополам, но некогда: просто утопил его в гонва-дыре. Головой, само собой вниз бросил, не ногами, а то ещё выплывет. А дальше ещё неожиданней тактику применил: хватаю просто руками всех и убиваю и всё. А чего. Враг обычно такого не ждёт.

- Подъем, - толкнул кулаком в плечо Башку Таг, когда заслышал песню вора злоебучего, пытающегося свою оплошность по-хитрому обскакать. Удивительно, но - получилось. Надо было сразу ему в репу дать, пока возможность была!
Башка не проснулся. Ну и хрен с ним.
- Мужики, утихомирить надо их, - к "своим" обратился.
Поднялся на ноги, окрикнул плюющегося студиозуса:
- Хайло закрой, жертва аборта!
Но было поздно.
Пошла кровавая песенка, и начали локти с оттяжкой гудеть по челюстям, и волосы рвутся тонко, и по ребрам больно прилетают кулаки, а по яйцам звонко, с переливчатым "аааггххх!..", пробегаются носки босых ног.

Пыточно-всепростительных дел мастера - люди серьезные, это любому понятно. Других на такой ответственной работе не держат. Выдернули эти почтенные люди Нюка из толпы, и к стене его приставили, на примерку значит. Это умники всякие из пособников брякают четвертовать, колесовать, но они ж без понятия настоящего. Ну вот какой прок такого дрища четвертовать, его уже жизнь четвертовала, ошметками доходяги никого не впечатлишь, а значит прибить его нужно к стене живьем, очевидно же. Само собой приказы магические обновить не забыли, стоять ровно, команды исполнять без промедления, молчать, несмотря на боль, и всякое в таком духе.

- Ровно? - один из мастеров спрашивает, яростно мычащего Нюка к стене прислоняя, и на напарника глядя. - Правей? Так? Ага. Короче я ей говорю, че так дорого, скидочку может оформим, со всем почтением к моей особе?
- А она?
- Со скидкой, говорит, друг дружку ебите. Прикинь?
- А ты?
- А я че, меня таким хер удивишь, ящик такой с инструментами достаю, открываю, типа случайно.
- А она?
- А она... щипцы, говорит, для выдирания яичек у вас неуставные, по последнему ордонансу заменить их полагалось еще летом... Тоже на консилиум приехала, сука. От женских монастырей.
- Мда.
- И не говори, сам не понимаю, как Всепроститель такую мразь на этом свете терпит.

Под разговоры на вечную тему "все зло от баб", левую руку Нюка к деревянной стене и приколотили, без спешки излишней, надежно. Мастера они такие, им никакие разговоры не мешают любимую работу делать. А вот у практикантов их, которым де Локвуд достался, дело шло совсем не так споро. Эти сразу спорить начали, знаниями своими меряясь, как грешнику конечности усекать, яростно рисуя ножами на благородном теле линии разметочные, причем один все напирал, что шинковать надо по старым канонам - горизонтально, а второй, новатор эдакий, упирался, рубить гада надо исключительно вертикальными полосами, сложней, да, но зато и красивше. Пока спорили, изрезали-исчертили Локвуда всего, да еще и поржали мимоходом, мол, теперь на том в шахматы играть можно. Остальным внимания меньше доставалось, их разве что постоянно подтаскивающие новых грешников Стражи дубинками обхаживали, но как ни странно никто на это не жаловался и всепроститься раньше остальных не спешил.

Тем временем толпа счастливчиков дожидаясь окончания сортировки и увлекательного путешествия на подвал, могла наблюдать за тем, как в центре площади, на специальном помосте всячески воодушевлял церковников одним своим видом славный комтур Пламень. Был этот известный полководец роста среднего, вида скромного, а нрава вспыльчивого. Хоть и окружали комтура многочисленные советники и отборные телохранители из числа Отреченных Смертью, роста громадного и важности такой же, всем было сразу понятно, кто тут главный. И не в последнюю очередь потому, что особо помощников и телохранителей этих никто разглядеть не мог - воздух вокруг Пламеня трещал, волнами переливался, и чуть ли не пузырями шел, словно и не комтур был внутри этих доспехов, а огромная кузнечная печь. А затем счастливчикам еще раз повезло, и смогли они не только увидеть комтура легендарного, но и услышать. Подтащил ему какой-то мужичонка плюгавый свиток с печатью, прочитал тот свиток комтур, нахмурился грозно и слово свое значимое изрек.

- Ахуели. Наглухо. Будем воспитывать. Диктую.
- Вы там, суки, совсем страх потеряли?! Третью неделю ждем. Крысы тыловые, блядь! Отправляю вам людишек на искуплении, скинете незадорого и вопрос решите. Пять дней вам срок, если снаряги не будет - выверну мехом наружу, каждое утро будет начинаться с показательных пыток. Устанете кровь отмывать.

- Все записал?
- Все!
- Читай.

- "Его высокоблагородие, славный комтур Пламень, Сила и Мощь Седьмого Апостольского Экспедиционного Корпуса выражает искреннюю озабоченность задержками в поставках снаряжения, необходимого для освободительной деятельности вверенного ему подразделения, и уведомляет почтенного интенданта Руфуса, о возможных негативных последствиях, в том числе и об к усекновении функциональных возможностей глав подразделений обеспечения с последующим их перераспределением среди более достойных личностей. Для исправления ситуации вам выделяется некоторое количество грешников на реализацию. Реализовать, закупить, поставить, об исполнении доложить в пятидневный срок."

- Именно что к усекновению. Посткриптум добавь. Пиздец тебе, сука, если кроишь.
- "Бойся грешник инвентаризации и сверки документов."
- Так, харош этих уебанов щемить, кто еще живой, довеском пойдет, подохших в пути заменять будут.

Приказы Пламеня выполняются моментально и беспрекословно, поэтому тут же всех, кого еще не успели всепростить окончательно, всячески пытать прекратили и погнали на подвал. Нюка полуприбитого тоже от стены оторвали, и пинком отправили в толпу еще не прощённых грешников, и Оливера туда же впихнули, тем же методом. И вот тут, когда стало понятно, что поживут еще все эти людишки, рыданий и соплей было море. Такого количества искренних, сердечных, слезных молитв Всепростителю этот город не слышал никогда и наверное уже и не услышит. Под аккомпанемент этих стенаний, всех вас загнали в здание городской стражи, рядом с городской ратушей расположенное, которое предусмотрительно никто ломать и жечь не стал, и по камерам распихали.

Камера в которую вас определили не самая паскудная оказалась, потолки высокие, сено на полу приемлемой грязности, два узких окна есть, тусклый кристалл освещения, человек тридцать всего сидельцев, и даже еще места еще есть, куда приткнуться можно, а не стоя рассвета дожидаться, как во многих других пришлось бы. Больше всего площади свободной у вонючей дыры в углу камеры, рядом со входом, всего-то два тела грязных и каких-то мерзких на вид, рядом с этой дырой и возлегают, дальше куда более плотно обычного вида мужчины расположились, горожане всякие, торговцы мелкие, а у окон, в двух противоположных от двери углах, какие-то недружелюбные людишки и вовсе вольготно устроились. У правого окна группа в мундирах стражи потрепанных, видимо выживших во время бойни в городе сюда определили, у левого окна расписные завсегдатаи каторги, веселые и дружелюбные. До утра не так уж много остается, за всей этой беготней и ожиданием смерти быстро время-то пролетело, вот и пора вам подумать, куда определиться и как ночь эту, вполне может быть что и последнюю в жизни вашей печальной, скоротать.

- Ба, какие люди! - Возопил "распределитель".
У Нюка тут же отлегло. Потеплело, значит, на душе. Прослышаны они, оказывается, за Нюка Крысюка. Еще бы - такой-то талант!
Аж раздулся чутка Нюк от гордости. Вон, даже такие уроды про него знают. Ну, тут уж точно не четвертование ему светит.
- Четвертовать! - А вот это удар. А за ним - еще один, уже не моральный, а обычный такой.
- Умный самый, да?
Рухнули надежды внезапно. А на руинах их разгорелась ярость.
- Чтооо-а!? Ах вы, сукипадлы, век воли не видать!..
Орет. Ноги сами несут в жуткое будущее, их не остановить. А вот все остальное - сопротивляется. Плечом пытается погонщика толкнуть. Зубами - за руку укусить. И даже не потому, что лучше сейчас его разозлить и умереть от разбитой дубиной головы, чем от четвертования, а просто. Мудаки они потому что.

Был себе вечер как вечер. И вы обычными своими делами занимались, прелюбодействовали, злоупотребляли спиртным, проигрывали последние медяки, кутили, дрались и выебывались большей своей частью в каких-то гнилых кабаках. Ну, некоторые конечно вели себя и поприличнее, даже работать или там книги читать пробовали вроде как. И мало вас интересовало, что вокруг происходит. Поэтому никто не обратил внимания ни на сам туман на море, ни на густоту его необычайную. А потом уже поздно было.

А началось все до обидного просто. Сперва из тумана показались исполинские носовые фигуры боевых тримаранов Корпуса, с подвешенными к ним клетками, в коих содержались как еще свежие, так и уже истлевшие еретики. Стража на Морских Вратах только рты разинуть и успела - пиздец подкрался незаметно, враг у самых ворот! А больше ничего не успела. Потому что тут же с флагмана, боевого тримарана новейшего поколения с аутригерами, "840 святых и один великомученик" было превентивно применено оружие массового всепрощения - громадный, в несколько городских трактиров размером, колокол, целиком и полностью украшенный литьем и благочестивой гравировкой строк из Священной Книги.

Звуковой волной моментально размололо в труху и стены городские рядом с гаванью, и Морские Ворота и еще несколько городских кварталов по самый баронский дворец, коему тоже досталось неимоверно. Ну и стражу всю и людишек посторонних тоже того, всепростило, в желе кровавое. И началось веселье.

Первым, не дожидаясь пока тримараны причалят, спрыгнул на пристань флагелянт-фанатик в простой белой робе, подскочил к чудом уцелевшему сборщику причальных податей и застыл около него на мгновение, раздумывая что же делать, а потом отодрал последнюю пуговицу с робы своей и в кружку для податей бросил. Оплачено! Расхохотался и довольный собой вприпрыжку помчался в город, спасать человеческие души. Следом за ним еще один помешанный выскочил, хмурый, в рванье и полумаске железной, с надписью на лбу кровавой, недавно вырезанной, "Виновен". С ходу оторвал сборщику податей руку с кружкой, скинул бедолагу с причала, и руку следом выбросил. Счастливого плавания! В другой раз, чтобы и мысли не было с праведных людей подати брать. И тоже в город поспешил, много там виновных и с каждым еще предстоит поработать. А потом поперли такие вот товарищи густой и плотной массой, радостно хохоча, самобичуясь, распевая церковные гимны и молитвы. И даже когда убивали их, погибая все равно продолжали славить Всепростителя, мертвыми уже губами тщась прошептать ему хвалу.

После чего к выгрузке приступили основные орденские силы. В мрачной тишине, изредка нарушаемой сержантскими свистками, построились и маршем пошли в город роты тяжёлых пехотинцев, и как будто всего этого было мало, следом за ними двинулись с развёрнутыми штандартами и передвижной платформой с проповедниками копья Отреченных Смертью, элитных рыцарских отрядов Ордена.

Стражу, воинов барона и прочих защитников Мирагара, перебили в первый же час, а потом уже прощали больше для души. Само собой сломали все, что можно сломать, сожгли все, что можно сжечь, трахнули всех, кого можно трахнуть, но исключительно женского пола, и реквизировали в пользу Церкви все, что можно реквизировать. Выживших согнали на центральную площадь, которую молитвами защитными укрыли от дыма и гари, и принялись сортировать, отделяя зерна от плевел. Зернам еще предстояло послужить на благо Четырежды Священной Витгернской Империи, а плевела использовали прямо на месте для передачи ясного и однозначного послания всем желающим отторгнуть в свою пользу церковную собственность. Вешали, колесовали, прибивали к стенам, четвертовали и вообще всячески украшали город под руководством специально обученных геометров, тщательно проверяющих, чтобы всё было гармонично и благостно. Про таблички не забыли поясняющие - "Секи секуляризаторов!", "Что Богом взято, то свято!", "На Божий каравай - рот не разевай!", чтоб даже самый тупой и несознательный грешник сразу понимал как оно бывает, если жадничать чрезмерно и мозгой не думать.

Колокол же огромный так и продолжал звонить все это время, от чего происходили вещи странные и интересные одновременно. Эльдианцев правоверных звуки эти наполняли силой и благодатью прям, а вот всем остальным от них становилось совсем херово. Некоторые паскуды даже блевали от священной музыки небесных сфер. Таких само собой убивали сразу, без малейшего сожаления, ибо нехуй.

Помятые и избитые для лучшего понимания греховной своей природы, стоите вы в крайней левой колонне на городской площади. Впереди какое-то тощее рыло в монашеской робе отбор проводит. Сперва озвучивает лениво, людей сортируя: Четвертовать, а этого ведите на подвал, четвертовать, на подвал, ступенчато колесовать, на подвал. А затем, утомленный сложностью своей работы, лишь пальцем равнодушно водит вправо-влево - "Четвертовать", "На подвал". Кругом крики и стоны кающихся грешников, и жуткие вопли упорствующих в своих заблуждениях конечно же, пахнет кровью, нечистотами и мясом жаренным, некоторые из вас, кто пожрать не успел, невольно слюну сглатывают. Но почти сразу же мысли со жратвы на будущее печальное ваше перескакивают. Двигается колонна в хорошем темпе, шаг за шагом приближаетесь вы к своей судьбе и уже скоро придет ваш черед предстать перед глазами ответственного представителя Воинствующей Истинно-Эльдианской Церкови Неистового Всепростителя.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Это был день. Серый и прелый, задавленный запахами осени. Приторно-желтые листья. Убогая трава. Лужи грязи, поглощающие каменные мостовые.
Это был обычный день.
Для тех, кто проснулся в своих кроватях. Для тех, кто шел к кузнечным мехам. Кто шел на затопленные поля. Пек хлеб и заплетал косы. Стирал в грязной реке.
Для тех, кто сжигал чумные трупы. Кто рыдал в темноте углов на задворках собственной памяти.
Это был день, как многие другие до него.
Мелкий дождь барабанил по доспеху земли. Въедался в почву, разрыхляя ее, разжижая. Он был насквозь пропитан больной гнилью. Или это только казалось?
Круговорот жизни. Точка смерти. Начало пути, что неизменно ведет к концу. Кто-то умирает раньше. Кто-то уходит позже. В смерти нет доблести и чести. Нет коварства и надменности. В ней ничего нет.
Только пустота.
Это был просто день.
Где-то ругались собаки и дрались коты. Где-то кипел котелок на задыхающемся огне, разнося запахи рыбной похлебки. Где-то было тепло и сухо. Кто-то говорил про поездку в порт. Кто-то рассказывал про участившиеся набеги пиратов. Кто-то просто молчал, уткнувшись в чашку без дна.
Такой светлый день.
Несмотря на темное небо. Несмотря на бесконечные дожди.
Словно все изменится именно сегодня. Разойдутся тучи и выглянет солнце. Вспашет лезвиями лазурь серое покрывало неба. И станет лучше. Чуть-чуть. Самую малость. Покажется сначала, что ничего не произошло. И даже закрадутся сомнения.
Но что-то изменится.
Оно будет расти, пропихивая свой тонкий стебелек сквозь грязь и пепел, холод и гниль, сквозь тромбы мертвецов. Оно будет становится все выше и сильнее, вытягиваясь к солнцу. Оно будет бороться со злыми ветрами, чтобы где-то стало светлее. Чтобы стало хорошо.
Чтобы смех и слезы радости. Чтобы тепло прикосновения и сжатые пальцы рук. Чтобы объятия. Такие, каких не бывает. До самой дрожи пробирающие. Стук сердца – сильного и смелого. Готового к переменам. Чтобы нежность откровений и пламя любви.
Чтобы показалось на один короткий миг – не зря все.
Нет. Не зря.
Конечно не зря.
Оставленные позади призраки. Шаги, утопающие в кровавых лужах. Следы, ведущие до адских врат. Раздавленные позвонки и пробитые черепа. Безумие на кромке радужки. В тайных закоулках истлевающей души.
Не зря. Не может быть, чтобы зря.
Все станет лучше.
Дорога упрется в надежду. Дорога подарит мечту. Дорога доведет до конца.
Нужно просто поверить. Нужно просто сжать кулаки и не чувствовать горячих слез, что текут по щекам, капая на холодный камень холодного сердца. Нужно просто дышать, как бы не хотелось сжать легкие в узел. Нужно просто жить. Несмотря ни на что.
И все станет лучше.

***
Он смотрел не моргая. Не видя. Не слыша. Вглядываясь в тенета души. Дотрагиваясь бережно до стучащего сердца. Он был молчалив и спокоен. Он знал, что это очень больно. Больно терять. Больно решать.
Он все-все понимал.
Может потому и молчал. Бесконечно долго.
А потом просто кивнул.
И голос зазвучал, как звучал когда-то.

Ты закрой глаза... и просто представь.

Я откинул страх. Не было место для него, перед лицом сего города. Я слышал голос в его голове, но к этому я уже привык. Пусть голос говорит, пусть этот город рвет мне душу. Все равно. Он не возымеет власти надо мной. Не стану страшиться перед лицом конца моего. Ведь это конец? Потому что в моей жизни я стремился лишь к этому самому моменту. Я шел к нему, прорубая себе путь мечем и предательством. Я шел сюда, отрёкшись от чувств и сентиментов. Я, наконец, понял смысл всей своей жизни. И что же происходит с человеком, когда он в конечном итоге исполняет свою цель? Верно, он становится ненужным. Не будет мне больше места на сей земле, но такова уготована была мне судьба. Мой жизненный путь, захватывающий, словно роман талантливого писателя, со своими неожиданными сюжетными поворотами, наконец наткнулся на эпилог. Скоро будет последняя строчка. И в ней будет храниться одна лишь мысль: мое пожелание.

Дойдя до сюда, мне с каждым шагом казалось все больше, что мое желание- слабое, фальшивое. Да, я жаждал исполнения его, как жаждет маленький ребенок груди матери своей. Я хотел нанести конец... Но что если есть иные, лучшие цели? Что если после того, как я произнесу его- мир не станет лучше и я не избавлю его от заразы? То, что я считаю заразой, половина мира считает панацеей. На свете разные люди живут. Готов ли я ради мести, греющей душу огнем Ада, пожертвовать судьбами этих людей? И зачем мне сдался Кьоль? Этот проклятый город... Желание, что хочу произнести я- я мог исполнить его сам, своими силами. Так почему же я решил найти "простой" вариант? И жизнь свою загубил.

Но нет, не могу я сейчас думать о таком. Я уже иду по коридору, где в тусклом свете я увидел этого монстра. Не было жалости, отвращения, страха. Был лишь вопрос: зачем Бог создал сие существо? Ведь на все в мире- Божья воля. Так в чем же замысел? Бог, ответь мне! Зачем ты создаешь таких монстров? Чтобы они забирали души у грешников и те отправлялись в Ад? Но зачем?! Зачем, как маленький ребенок, ты капризничаешь и проверяешь нас? Зачем даешь нам ложные надежды в виде этого чумного чудовища? Если ты хочешь мир, в котором люди жили без греха, то зачем же ты, именно ты, а не Дьявол, манишь нас "яблоком"?

Я стоял и хотел понять замысел Божий. Но кто я такой, чтобы разгадать труднейшую загадку мира? Я лишь жалкий человек, поддавшийся на блестящую наживку. Я сам привел себя в эту ловушку, а теперь виню Бога. Это жуткая проверка...

Я думал над вопросом. Он не выходил из головы. Хотелось знать, почему был создан Кьоль? Как был создан Кьоль? Кто его создатель? Это, казавшееся живым, существо пронзало меня мириадами глаз. А я не знал, что говорить. Я не знал, что желаю.

Да и остались ли у меня желания, к этому моменту? Я помню, как услышав про Кьоль, я с уверенностью сказал себе, что найду его. И загадаю крах бича Божьего- Османской империи. Я так хотел этого, куда же делась моя уверенность? Я знал ответ. Все просто: за путь этот долгий, я понял, что мир не таков, каким я его представлял. Я понял, что Бог не таков каким я его представлял. Все в этом мире было чумным. Зараженным. И неважно было, по сути, избавлю ли я мир от одного жестокого государства. Ведь его в считанные моменты заменит другое. И люди будут продолжать убивать друг друга. Ведь это наша природа, мы созданы были такими. Не нас винить нужно, а Создателя.

Я чувствовал, что настало время говорить. Что говорить? Я думал, что не знаю, но затем понял: у меня не оставалось желаний. Лишь вопросы. Я не хотел быть всесильным, я не хотел вылечивать мир от болезней, не хотел дать миру справедливость. Ведь такие изменения не должны доверяться смертному. Я не имел права на ошибку, ведь мир мог погибнуть, лишь из-за желания одного янычара. Нет, я не смел взять на себя такую ответственность. Я начал понимать, что мир должен быть таким, какой он есть без вмешательства этого города. Да, я был обижен на Бога, многие были обижены на него, но я все еще верил, что только его воля сможет изменить мир к лучшему. А люди могут быть лишь инструментами, но никак не мастерами.

Оставалось лишь одно верное желание и много вопросов. Я должен был уничтожить Кьоль. Во мне боролись сущности, которых я не мг примирить. Одна требовала смерти Коьля, как богомерзкого создания, что лишь нарушает порядок вещей, когда другая утверждала, что все в мире создано Богом, а значит смысл есть и в этом городе. Я не мог понять, чего же я хочу. Почему же так все трудно?
Я стал, как стоял бы перед своим подчиненным. Гордо возвышалась грудь моя, в руке правой, крепко сжатой, ятаган. Я принял решение.

- Я считаю вас противным Богу существом. Вы позволяете людям вершить их суд, но это противоестественно. Никто не имеет права играть в Бога. Я не позволю людям приходить сюда, теряя души, и менять мир, как им захочется. Бог- единый закон, Бог- единая сила. Ваша же душа, по всей видимости, проданная Дьяволу, пусть отправляется к нему же. Может быть не первый,- я шумно вдохнул, готовясь сказать свой вердикт,- но я желаю, чтобы обрушились шпили, хранящие сердца, желаю, чтобы кровь больше не текла по артериям проклятым, пусть лопнут пузыри на лбу вашем. Я желаю вашей смерти, canavar!*

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вконец измучившись, Аннабелль глядела онемело в темный коридор и казался он ей отражением ее собственной души – темной, грязной, холодной, измазанной чужой кровью.

Мама Белль, опомнись….Нет крови на твоих ладонях. Пропала, умерла, ушла к мечте – одно и то же. Никто не проклинает твои поступки сильнее тебя самой. Ты сама позволила приходить кошмарам.

Там за равнодушными стенами едва слышно заплакал младенец. Ее ребенок. Он знал, что она тут, что Мама пришла и встреча неизбежна теперь, и позволил себе подать, наконец, голос.

Избавься от сомнений – он зовет тебя. Ты познала тысячи страданий, твое сердце до сих пор рвут изнутри эти проклятые угрызения. Все закончилось. Это ли не знак, что ты должна быть там, куда удалось дойти?! Ты ведь веришь в знаки, так?

Напряженный взгляд внутрь темноты окрасила улыбка. Дурманящий аромат хвойных лесов, что окружали ее дом, трава как шелк, еда, добрые соседи – когда это перестало нравится? А когда полюбилось вновь? Все познается в сравнении, Мама…

Найдутся деревни, где ты еще нужна, где ты сможешь искупить свой поступок. Не стоит того твоя мечта и пока на тебе нет людской крови, вернись и живи, как прежде, не позволяй ничему больше затуманить свой разум. Молись и Он услышит, а если нет, значит, не пришло еще твое время, Мама Белль.

Невольный шаг назад и вновь оцепенело смотрит Аннабелль внутрь. Внутрь себя, не Кьоль – туда, где больше загадок и, наверняка, больше путей.

Но зачем возвращаться?! Там не ждут. Вот он, Исполняющий мечты! Протяни руку, дотронься. Хватит жадно всматриваться, просто ступай уверенно, как шагала до этого, не терзаемая сомнениями, ведомая мечтой. Прекрати думать о прошлом, ты уже не та. Нет тебе места в прежней жизни.

Пусть сдохнут те, кто посчитал ее недостойной своей мечты. Пусть сами извозятся в таком же дерьме, если посчитали этот путь легче остальных.

Но путь к справедливой мечте светел и радостен, Мама Белль. В нем нет удушливых болот и гниющих лесов, нет смерти на каждом шагу и десятков чудовищ, готовых тебя разорвать, чтобы остановить. Что, необходимо было испытать все это, чтобы стать матерью?! Сотни женщин избавляются от детей ежедневно, не желая обременять себя, а ты пошла на смерть, чтобы держать в руках тепло, роднее которого не будет. И хочешь отступить?!

Отнимет больше, чем даст….Что еще можно отнять у нее? Только воспоминания. Или Кьоль посягнет на ее мечту?! В груди, на месте равнодушного сердца, стало холодно.

Ты видишь свое семейное счастье за кровавым коридором? Видишь?! Тогда ступай без сожалений!

Еще не отдавая себе отчета в содеянном, Мама Белль повернулась спиной к прогнившему городу, где отчего-то исполнялись мечты.

Не ведаешь, что творишь!

Женщина шагала, как можно быстрее, удаляясь от проклятого места. Открылись глаза и приняли правду – не будет ей покоя нигде, но в пустоте сырой и пахнущей останками, тем более.

Дорога обратно всегда короче, Мама Белль, не сомневайся...

Обрывается всё внутри, замирает готовая повернуть ключ рука. Отто знал это давно, чувствовал. Понял ещё тогда, на мосту, шагая по гнилым доскам. Ничего сделать было нельзя. Не было выбора. Череда воспоминаний, непрошенных и ненавистных.
Пинок, пробуждающий ото сна.
Диалог во тьме ночного леса. Запах ржавчины, что испускают капельки крови, проступающие на запястье.
Берег озера. Красивый и молчаливый. Эликсир, наполнивший ненадолго смыслом всю бездну серости этого идиотского пути.
И мост. Проклятый мост. Мог ли сделать там что-нибудь Отто? Едва ли. Он видел, как умер негр, куда более сильный и быстрый. Погиб моментально – не оставила ни шанса ему упырица. Видел, как уходят вперёд остальные, не задерживаясь и не оглядываясь. Не смог заставить себя тоже рискнуть. Скорее всего, его убили бы там. Но ничего не стоит проклятая жизнь – сейчас, стоя перед дверями, Отто осознала это ясно как никогда.

Она мертва.
Отто чувствовал лишь боль и пустоту. Почти слышал, как рухнули наивно воздвигаемые им стены надежды. Он не обернулся, не спросил, откуда волк знает. Как может быть настолько уверен. Просто знал, что это правда. Не могло быть иначе. Изумрудная палочка – ключ к мечте. Со скрежетом душераздирающим начинают врата открываться неторопливо.
Ты предлагаешь вернуться, Ричард? Сейчас повернуть назад? Отто едва не расхохотался. Слишком поздно. Он предлагал Лило остановиться ещё тогда, на поляне посреди леса. Кажется, она ответила, что это невозможно. Что не отпустит Кьоль. Что есть только одна дорога – вперёд, не сворачивая. И не хватило слов, чтобы убедить. Не было ещё тогда полной уверенности, что правильно он поступает. Не было настолько сильного желания кое-что исправить. Была лишь возможность. Та самая, которой безумно не хватает сейчас.
Вернуться? Серьёзно, волк? А куда, спрашивается, теперь возвращаться? Отто не оборачивался, не смотрел на своих спутников. Вдохнул полной грудью воздух проклятого города. Что осталось позади? Кроме этих троих? Ничего совершенно. Пепелища. Руины. Мосты и поляны. И пустота, пустота всеобъемлющая.

Не было давно уже города, в котором Отто родился. Дома, наверняка, те ещё где-то стоят, бродят среди них по улицам люди. И до сих пор нанесено место то на большинство топографических карт. Но не было больше того, что мог бы назвать он домом. Мертвы родные, погибли знакомые – бесчисленные жертвы беспощадной чумы. Он ушёл оттуда давно. Когда-то. И ушёл, зная, что никогда уже не вернётся.
Не было комнаты в уютной таверне. Помещение наверняка ещё было, был и труп где-то, и, быть может, даже застывшая лужица крови на деревянном полу. Но ушла оттуда та атмосфера, что позволяла ему жить в этом месте, с радостью туда возвращаться. Ушла, когда лезвие опасно блеснуло в свете одинокой свечи. И в том виноват лишь он сам.
Не было даже Лило, мертва. Погибла в бессмысленной схватке ради горстки безразличных людей. Единственное, что случилось с ним хорошего по дороге сюда, отнял Кьоль. Почему мир так жесток? Почему стоит позади эта женщина до сих пор, почему молчалив человек с ятаганом, в то время как Лило мертва? Взвалив на себя ответственность за них всех? Почему ушёл в лес Ричард, проклятый богами мутант, человек-волк, почему жив он? Где справедливость? А справедливости нет.

Ты должен был защитить её, Страж. Не играться с ключами, следуя на поводу у города, а быть там, где действительно нужен. Где на самом деле необходим. А теперь проваливай. Иди в свой лес. Ты и так уже проклят. Как и вы все.
Отто улыбался, глядя на залитый кровью прямой коридор. Улыбался нехорошо, немного безумно. Он разбит, уничтожен. Нет ничего позади. Крови реки да огромные кладбища. Вернуться, Ричард? Всё, что ему было когда-либо дорого, теперь уничтожено. Что-то – под давлением неподвластных человеку обычному обстоятельств. Что-то – исключительно по вине его самого. Один лишь вопрос не давал Отто покоя. Рискни он тогда, устремись в бой со своим детским кинжалом… Изменило бы это хоть что-нибудь? Упустил ли он очередной шанс? Впрочем, неважно. Сложно ненавидеть ещё больше себя или свою никчёмную жизнь.
А ещё О’Рейли понял внезапно, что внутри,за дверями, не произойдёт ничего хорошего. Не может произойти. Он бы пошёл назад даже сейчас, если бы видел в прошлом хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться. Заберёт больше, чем даст? Нечего брать. Шаг вперёд. Ещё шаг. Преодолел роковую черту.

Спасибо за совет, Волк. Ты сам знаешь, куда можешь его успешно засунуть.
Если допустить, на мгновение допустить, что город всё же исполняет мечты… О, в таком случае, Отто было что ему сказать. Что предъявить. Чего потребовать. А если нет… Если не произойдёт ничего там внутри, что подарит надежду… В таком случае… Навряд ли может быть хуже. Если он повернёт сейчас назад, то точно узнает лишь одну вещь. До конца жизни Отто О’Рейли не простит себе того, что не попробовал. Риск того стоит.

Изумрудный стержень в руке – холодный и чуждый. Грани стекла. Фальшивка. Очередная ложь, подсунутая ненасытным городом.
Высокие серые стены вспахивают тучи. Впиваются в их пузо, разрывая плоть. Омывая черные шпили кровью дождя. Стены, которые защищают Кьоль от внешнего мира. Или стены, которые защищают мир от Кьоль?
Красные глаза стража горят грустью и усталостью. Он смотрит в спину Отто. Дожидается, когда тот заносит руку, вставляя ключ, и говорит хрипло:
- Она мертва.
Слова его тонут в громком лязге. Железные механизмы за дверью оживают. Сочно хрустит металл. Невидимые шестеренки набирают ход. Черная дыра поглощает ключ, проглатывает его, всасывая.
- Лило мертва.
Гигантские створки распахиваются, выпуская залежавшийся, стылый и прелый воздух. Словно сама осень дохнула в лицо. Словно за дверьми спит воплощение чумы и смерти. Длинный коридор, залитый гнилыми лужами свернувшейся крови, смешанной с чем-то черным и липким. По стенам течет и пузырится жижа. У самого потолка жуют воздух редкие дубинки факелов.
- Это правильный ключ.
Страж пристегивает свою плеть обратно и отворачивается. Направляется в тени деревьев, во тьму болот.
- Он ждет вас. Вы можете войти. Но я бы не советовал вам это делать.
Голос его становится тише. Он уйдет. Уйдет пока не грянет час следующей жатвы.
- Он заберет больше, чем даст, - шепчут черные губы, протискивая слова сквозь острые клыки.

Я помню вкус хлеба. Он преследует меня. Этот сладкий запах дома. Чистое небо над головой. Я помню. Я не могу забыть. Ты отнял так много. Разрушил мою семью. Счесал мою душу до дыр. Но ты не отнимешь этот вкус. Ты не отнимешь мои воспоминания.
Пожирай людей, что приходят к тебе. Разрушай их жизни. Дари им больную мечту – суррогат надежды. Ты не насытишься. Не успокоишься. Ты покоришь всех, распластавшись сетями по миру. Ты заразишь собой каждую травинку. Ты уже проник за эти стены, обрушившись чумой на их дома. Жадный, алчный ублюдок.
Ты отнял так много, но я все еще помню. Я не забуду никогда.
Lillo’ean soror.
Когда-нибудь мы проснемся. Мы откроем глаза в лучшем месте. Месте, где нет Кьоль.
Спи сестренка. Спи без кошмаров.

Силуэт огромного волка скрывается в дожде и тумане. Тяжелой поступью растворяется в дымке кривого леса. Оставляет людей наедине с открытыми дверьми в свою мечту.

Некоторая важная информация может быть здесь. А так же мои картинки.

Названия:
Цаир - Слабый
Наас - Змей
Шамир - Терн
Нагалал - Пастбище
Салха - Странствие
Тевец - Сияние
Секелаг - Угнетенный
Раввиф - Обширный
Содом - Горящий
Фимнафа - Удел
Рим - Вечность
Назарет - Ветвь
Хеврон - Связь

Семь дней Исхода:
День 1 - Безмолвие
День 2 - ...
День 3 - ...
День 4 - ...
День 5 - ...
День 6 - ...
День 7 - ...

-
Первым я набросала портрет Гавриила, одного из моих неписей. Сомневаюсь, что у меня будет время нарисовать их всех, но я постараюсь хотя бы лайн-артом иногда что-то выплевывать.

Кто-то скажет, что не может быть ничего хуже неизвестности. Станет спорить, утверждая, что ничто не может быть в этом мире страшнее, чем ожидание неведомого. Что готов посмотреть в лицо любой опасности, принять любой удар судьбы, но только не пугающую неопределённость. Отто считал иначе. Когда-то давно, в жизни уже забытой, он тоже страшился туманных перспектив, предпочитая всегда видеть перед собой чётко поставленную цель и череду препятствий, которую необходимо преодолеть для её достижения. Но не теперь. Слишком много изменилось с тех давних пор. Больше всего он боялся увидеть приговор – небрежных взмах кровавого клинка, отсекающий разом все шансы и возможности. Вглядывался в даль по ту сторону потока, опасаясь увидеть окончание затянувшейся схватки. Сверкали клинки, металлический звон разносился по округе – при каждой молниеносной атаке замирало сердце, пропуская удар. Но бой продолжался. И не было победителя. Но, что куда важнее, не было и проигравших. Деревья закрыли обзор – всё дальше Лило теснила свою чудовищную противницу, загоняя её вглубь жуткого леса, откуда и появилась сперва мерзкая тварь. Затих вдали звон, замолкли последние отголоски. Ещё минуту стоял Отто на берегу, вглядываясь в громаду деревьев, ожидая увидеть белую фигурку, спешащую навстречу. Безрезультатно. Ждать было нечего. Нет ничего хуже неопределённости? Как бы не так. Неизвестность оставляет место надежде, которая умирает лишь перед лицом неоспоримых фактов. Надежде, упорно продолжавшей теплиться в груди, несмотря на паникёрские доводы расчётливого разума. Отто развернулся и зашагал по дороге из серого кирпича. Вновь приходилось догонять ушедших далеко вперёд спутников. Они не ждут, не останавливаются ни перед чем. Продолжают упорно шагать навстречу цели, не замечая, что Кьоль уже давно сожрал их с потрохами. О’Рейли ненавидел их. Каждого из них. Всех до единого, кому ещё посчастливилось оставаться в живых. Женщину, что уходила, оглашая окрестности заливистым смехом. Истерическим. Безумным. О да, её он ненавидел больше всех остальных. Куда сильнее, чем Пита, что шёл всегда молча или мужчину, вооружённого своим ятаганом. Им в вину он ставил лишь бездействие, а женщине этой… Её смех. Отто не знал, чем хохот этот был обусловлен. Даже не догадывался, какие эмоции она скрывала глубоко внутри. Он понимал лишь то, что было не время смеяться. Совсем не время, невзирая на причины.

Шагал Отто по серой дороге, как обычно, в хвосте колонны. Изредка оглядывался через плечо, но тщетно. Никто не догонял небольшую процессию. И причины этого могли быть не слишком разнообразны. Но он запретил себе об этом думать. Просто продолжал идти. Без особого интереса рассматривая отходящие от избранного тракта живописные тропинки. Они соблазняли, манили к себе. Совершенно напрасно. Люди впереди, скорее всего, даже не замечали их красоты. Уже потеряли способность её различать. А Отто О’Рейли видел всё. И обманчиво яркие краски. И завораживающие до невозможности пейзажи. Но не свернул. Он шёл к Кьолю. И у него была цель. Впервые за долгое время, он знал, куда должен двигаться. И понимал, что непременно должен дойти. Дойти и загадать желание. И чувствовал, что теперь всё получится. И он дошёл. Увидел впереди чудовищных размеров стены. Достигавшие почти облаков, как и говорилось в старой сказке. О’Рейли не сомневался, что уходят они и под землю, исключая возможность прорыть туннель под монолитным камнем. Всё как в легенде. Отто даже остановился, тщетно стараясь охватить взоров сразу всю громаду. Затаил дыхание, поражённый величием чудовищного сооружения. Он действительно существует. Кьоль. Мужчина покачал головой – несмотря на все испытания, что пришлось пройти по пути сюда, он так до конца и не верил, что город всё-таки есть. И не поверил бы, не увидь всё это своими глазами. Люди, что были рядом, не остановились. Продолжали идти к огромным воротам, казалось, ни капли не удивившись открывшемуся им зрелищу. Отто вспомнил, как проклинал их несколько миль назад. Вспомнил, что ответил ему человек с ятаганом. И был совершенно прав в своём предположении. Они и правда уже прокляты. Вне зависимости от воли Отто О’Рейли.

Кажется, теперь нужен ключ. Мелькнула мысль, что тот должен был быть у Лило. Мелькнула – и тут же исчезла. Слишком рационально девушка мыслила, слишком хладнокровно соображала в критических ситуациях, чтобы допустить подобную этой ошибку. Подтверждая догадку, вышла из тени фигура, прежде казавшаяся сгустком чуть более плотного мрака.
Ну привет, старый друг.
Ричард, страж, оборотень… Какое имя не носило бы это существо, как бы чудовищно не выглядело, Отто его не боялся. Совсем. Напротив, при виде монстра почувствовал, как по телу разливается иррациональное спокойствие. Ричард в памяти был крепко связан с Лило, стал своеобразной частью её яркого образа. Казалось, она вот-вот покажется из-за дерева вслед за ним… Но ничего подобного, конечно же, не происходило. Встретился Отто со взглядом его маленьких красных глаз. Казалось, нашёл в глубине ту же боль, что пожирала изнутри его самого. Грустно улыбнулся и зашагал навстречу. Четыре ключа на раскрытых ладонях. Четыре палочки, такие похожие, но уникальные совершенно. Нужно сделать выбор. Наверняка, выбор важный, значимый. Скользнул Отто взглядом по ассортименту ключей – и тут же всё понял. Для него выбора не было. Серебряная палочка с кровавыми каплями превосходных рубинов. Это казалось логичным, вполне очевидным. Единственно верным. Было что-то символичное в этом ключе, вызывавшем смутную ассоциацию с кровью и серебром рассыпавшихся по плечам волос. Конечно же, он возьмёт этот ключ. Вне зависимости от того, какой из них окажется здесь действительно верным. Но…

Женская рука опережает, сметает палочку с ладони Стража.
Снова ты.
Опять эта женщина. Опередила. Навряд ли она руководствовалась какими-либо соображениями. Скорее, слепо положилась на свою интуицию и удачу. Отто стиснул зубы. Как она не понимает? Ведь это же очевидно! Серебряный ключ предназначался ему – казалось, что это должно быть очевидно здесь каждому. Негодующе покачав головой, О’Рейли приблизился к Ричарду и без всякого интереса изучил две оставшихся палочки. Обе отталкивали почти в равной мере, казались неправильными и неестественными. Понимая, что выбирает между вариантами заведомо ложными, Отто, недолго думая, схватил изумруд. Быть может, в память о зелёной листве ушедшего лета. Скорее - потому, что она оказалась несколько ближе. Отошёл в сторону, повертел ключ в руках, ожидая, когда укажут, что делать дальше. Чем ближе Кьоль, тем сложнее препятствия. Лёгкого завершения ожидать совершенно не приходилось.

Сэмюэль лишь улыбнулся недоброй своей улыбкой, когда Лило оказалась висящей на нём. Он знал что она не человек. И это его, почему-то совершенно не пугала. Наоборот, как-то... Притягивало. Эта её сила, скорость и звериная жестокость. Это существо, кем бы оно не было, выше людей. Она с легкостью может забраться на "вершину мира" и ей, слабые и никчемные людишки, будут поклонятся, словно новому божеству. Возможно так и есть.

Дальнейший путь, группа шла не проронив ни слова, впрочем, как и обычно. Всех устраивало такое положение вещей. Все чувствовали приближение к цели. Все хотели насладится этим моментом, проникнуться им. Словно всего этого они добились сами. Сами прошли весь этот путь. Словно они что-то могут и значат. Но нет. Каждый из находящихся здесь никто и ничто. И не продвинулся бы ни на йоту, к заветному городу, если бы их не вела и направляла эта таинственная незнакомка. Каждый из нас, лишь жалкая крыса, только и способная, воспользовавшись слабостью и доверием самого близкого человека, нанести ему удар такой коварный и подлый, что даже черти в аду, раскрыли рты от изумления.

И ты такой же, Сэм.

Только вот его не мучают угрызения совести. Нет! Его уничтожает и сжигает изнутри, осознание собственной ничтожности и слабости. Должен ты чего то стоить, а не кучи вонючего гуано.

Снова очередное препятствие встало на пути прокаженных. Рыхлый деревянный мост, с рекой смерти под ним. Ну что и кто сможет перейти его, не держась за ручку среброволосой дамы? А позади появилась смерть в новом обличье. Надо сказать, в таком интересном образе она ещё не представала. Так явно лучше, нежели старуха с косой.
Скомандовала, Лило уходить нам, смертным букашкам, а сама будет сражаться со смертью, один на один.
Ну что Сэмюэль, умрешь ты как обмочившийся зеленый юнга, в ледяных водах или же покажешь, пускай в последний раз, что ты настоящий "Морской Волк"?
Парень в капюшоне, что всё время где-то пропадал, с этой загадочной дамочкой, шагнул вперед... Не знаю, что там происходило пока они были одни и что их связывает, но он решил что может что-то противопоставить новому грозному противнику.
До того, как он успел сделать ещё шаг, мощная рука схватила его за ворот и потянула назад.

- Ты дорогой ошибся, тебе в другую сторону.

И пускай он не поймет что ему сказал чернокожий гигант, но то что он вышел за него, на бой со смертью, он понять должен. И это не какой-то там акт благородства или что-то ещё. Просто Сэм должен доказать себе, что "крысинный путь", на который он вступил, когда убил Эдварда, лишь сделал его сильнее.
Вспыхнули вокруг образы всех загубленных пиратом душ. Кровоточащие раны, распухшие тела, с потоками воды, выливающимися изо рта, при попытке что-то сказать и девочка. Та самая сгоревшая девочка с угольками вместо глаз. Ждешь. Ну жди. Жди...

Привычная злобная ухмылка появилась на испещренном шрамами лице негра. Повернув голову к Лило, он обратился к ней: - Спорим, что я нанесу ей смертельный удар?

Улыбка пропала с лица и словно поменялась маска. Теперь это гримаса ярости с глазами смерти.
Пират рванул к противнице кинжалами рубя летающих крыс, желая добраться до "крысиной королевы", что бы отделить её голову от тела и зрители из сотни мертвых душ, выли в адском хоре. Наконец-то мир приобрел цвет. Красный...

Отто не слушал чужие голоса, не отрывал от воды застывшего взгляда. Люди позади совещались, спорили, но его совершенно не волновало, что они обсуждают. Быть может, замышляют что-то. Сговариваются. Какое всё это имело значение? Было что-то грустное в спокойной поверхности мрачного озера. Отдающее безысходностью. Содержимое флакона обжигало горло, согревая разбитое и измученное тело. Одним глотком он выпил всё и бросил на траву опустевший сосуд. Сперва ничего не произошло. Совсем. Отто был откровенно разочарован. Хотел посмотреть на Лило, выразить своё недоумение удручающей эффективностью её снадобья, но не обнаружил девушки рядом. Уже ушла, устремившись куда-то прочь от воды, в сторону спутников и покинутого не так давно леса. О’Рейли не оглянулся, озеро куда больше его занимало. Но эликсир, по всей видимости, оказался вовсе не столь бесполезен, как он успел уже предположить – странное ощущение, возникшее где-то в районе груди, расползалось, проникая во все уголки обессиленного организма. Сердце, ещё недавно мерно бившееся в груди, постепенно наращивало темп ударов, всё быстрее и быстрее разгоняя по венам кровь. Тепло, уют и блаженная эйфория захватили Отто, словно каждая клетка стремительно регенерировала в это самое мгновение, изменялась, становилась лучше и сильнее, чем когда-либо прежде. Мир вокруг внезапно снова обрёл краски – удручающая серость отступила, позволяя обострившемуся моментально взору различить пусть и тёмные, но всё же оттенки зелени и синевы. Мир преобразился – стал чётче, понятнее, дружелюбнее, чем когда-либо прежде. Оказавшись не в силах сдержать возникшую невесть откуда жажду действия, Отто вскочил на ноги и обернулся. Громада чёрного леса на этот раз вовсе не казалась такой уж тёмной и мрачной, какой была на самом деле. Мужчина недоумённо смотрел вслед удаляющимся спутникам, которые теперь вовсе не казались столь омерзительными и ненавистными, хоть и ушли без него вслед за молчаливой сверх всякой меры предводительницей. Быстрым шагом Отто устремился следом, сокращая расстояние между собой и группой. С удивлением обнаружил он, что больше не беспокоит проклятая рана – остановился, проверил… Лишь гладкая кожа была на месте изуродованного ещё недавно плеча. О’Рейли счастливо улыбнулся и вновь бросился вдогонку, едва удерживаясь от того, чтобы не сорваться на бег. Откуда только взялась вся эта энергия – подумать только, всего несколько минут назад он чувствовал себя совершенно разбитым и измождённым. Сердце совсем уж бешено колотилось, постоянно наращивая и без того чудовищный темп, подстрекая человека двигаться всё быстрее и быстрее… Мрачные мысли, полные смирения и отчаяния, пропали вместе с усталостью – Отто с недоумением размышлял, как так получилось, что он едва не похоронил себя на берегу того недружелюбного озера. Едва не сдался, не прекратил путь, не отказался от жизни, полной удивительных и уникальных возможностей. Он дойдёт до Кьоля, загадает желание, избавиться от гнетущей изнутри пустоты… Сейчас эта задача казалась лёгкой и выполнимой, вовсе не пропитанной кровью и жертвами. Всё, что нужно – следовать карте. Идти за Лило. Открыть ключом огромную дверь. Всё просто. Вот что здесь могло пойти не так? Он догнал остальных, пристроился в конце еле ползущей колонны. Почему такие мрачные все вокруг? Почему столь молчаливы, напряжены, сосредоточенны? Отто хотел окликнуть кого-нибудь, завести беседу, расспросить, по какой причине кто здесь оказался…

Но что-то удержало. Быть может, подходила к концу эйфория, вызванная чудесным эликсиром. А может – притихший ненадолго голос рассудка напомнил о себе вновь. Но, так или иначе, блаженное состояние, в котором пребывал О’Рейли, постепенно сходило на нет. Вновь серел мир, теряя свои и без того скудные краски. Сердце замедляло свой неистовый бег. Пропало приятное покалывание в кончиках пальцев. Мрачные думы возвращались, выгоняя из головы мысли, недостойные в своей безмятежности. Он не заслужил мыслить так. Рана, впрочем, вновь не появилось. Не осталось и следа невыносимой усталости. Физической. А вот от усталости моральной снадобье надолго избавить не смогло. Когда они подошли к мосту, в конце колонны плёлся уже прежний Отто О’Рейли. Мрачный и отчаявшийся. Хлипкий мост. Совсем ненадёжная конструкция. Осторожно пробует Лило доски ногой, совершенно, как видно, не удовлетворённая результатом проверки. Мужчина отвёл взгляд от хлипкого и пугающего одним только видом сооружения. Посмотрел на реку, чьи холодные воды бесновались несколько ниже. Широкая река, сильная. Не завидовал он тому, кто сорвётся вниз, устремится навстречу острым камням и ледяному потоку. Поёжился, отвёл взгляд. Что-то заставило насторожиться. Быть может, Лило, обернувшаяся и моментально собравшаяся. Напряглась, но не так, как в прошлые разы, перед сражением. На этот раз, в её движениях чувствовались неуверенность и испуг. Отто не хотел оборачиваться. Понимал, что ничего хорошего там не увидит. Жалел, что очередное чудовище нельзя просто проигнорировать, не обращать на него никакого внимания. Подобно тому, как дети прячутся под одеялом от жутких ночных кошмаров. Но, к несчастью, это было невозможно. Всё же обернулся Отто, глянул на клыкастую девушку. Вампир? Первое, что приходило в голову. Наряд её, более чем эксцентричный, не привлёк внимания мужчины. Куда больше его беспокоили красные угольки глаз и окровавленный меч.

- Мария.
- Lillo’ean soror.
Отто не знал, что значит этот загадочный обмен репликами. Не особенно его и волновал этот вопрос.
- Уходите по мосту, живо! Не сворачивайте с дороги из серого кирпича, как бы вам не хотелось, и чтобы вы не увидели. Только эта дорога выведет вас к Кьоль. Бегите, не ждите меня. – голос Лило.
О’Рейли обернулся, бросая полный печали взгляд на прогнивший до основания мост. Путь к Кьолю, к спасению. Путь к мечте. Смотрел на людей, что столпились у его основания. Убийцы. Все до единого, убийцы. Как и он сам. Готовы на всё, ради исполнения своего желания. Желания заветного, желания уникального. Убивать других. Убить всё человеческое в себе. Хлопают сотни кожистых крыльев. Мерзкие кровопийцы чередой вылетают из-под плаща. Ночной кошмар, одним своим видом внушающий ужас. Кто пойдёт первым? Кто вступит на дорогу к мечте? Быть может, безымянный негр, что бросится к своей цели, расталкивая и сокрушая всех остальных? Или женщина, загадочная и молчаливая, что пропустят вперёд, сохраняя остатки былой толерантности? Воин из далёких земель, прорубая себе путь кривым ятаганом? Или парень, Пит, единственный, кто соизволил представиться? Нет только не он. В этом Отто был почему-то уверен.

Пронеслась мимо серая тень – Лило устремилась навстречу противнице. Смертоносная, стремительная, безумно опасная. Нашедшая похоже, себе более чем достойного соперника. Бегите. Устал бежать. В который раз легла в ладонь рукоять небольшого ножа. Смешное оружие. Маленькое. Безобидное. Разрушившее, между тем, его жизнь. Подарившее мечту. Мечту, что стала теперь совершенно не актуальной. Что потерялась во мраке за время чертовски утомительного пути. Бегите люди, навстречу городу, что исполняет желания. У Отто не было больше желаний. Прекрасно понимая, сколь малую он может оказать помощь, всё же шагнул вперёд. Сперва нерешительно, но тут же переходя на бег. Чтобы не передумать. Превозмочь себя. Вогнать лезвие, отнявшее дорогую для него жизнь в тело, являющееся воплощением худших кошмаров.

Моя последняя иллюстрация для этого модуля.
Оставшиеся персонажи в коллекцию.

И по традиции напоминаю: нарисовала как вижу их я, что может не совпадать с вашим представлением.
Густав Кроц - zzapad
Руссо - Вайнард
Гонар Кох - Mafusail

Добро пожаловать на Ночной Экспресс, дамы и господа! Всего десятка за билет!
А с вами едут:

Константин Евгеньевич Оледеч. Русский картежник на просторах Дикого Запада.

Мурху «Deatach» О’Лоркейн. Ирландский патриот и борец за независимость, что б ее!


Джед Мортон. Охотник за головами с маршальской звездой на лацкане.


Роберт Марсельер. Безумный ученый в безумном мире.


Сунг Хер Чан. Наполняющий сердца врагов ужасом, а сердца женщин обожанием.


Элизабет "Лисичка" Мосс. Козырная дама, которой сам маниту не брат.


В добрый путь! Поезд отправляется!

Жнец из комнаты "Каладриус"


Хранительница из комнаты "Шоггот"

Арно дернул рукой, уставившись в ночную тьму.
- Посмеет ли сунуться, в одиночку-то?.. - спросил он, не отрывая взгляда от леса. Отчего-то казалось, что посмеет. И сунется. Эти твари лишь отдаленно напоминали настоящих зверей. Кто знает, может им и огонь не страшен?
Вопреки пожеланиям француза, женщина помогла себе сама, и даже сама предложила помощь. Помедлив с просьбой, мужчина так и не посмел раскрыть рот, поскольку усатый воин уже принял ее предложение. Устало уставившись на саднившую ногу, Арно предпочел ее все-таки не тревожить лишний раз самостоятельно. Сил не было позаботиться даже о себе, что говорить о том, чтобы проявить заботу по отношению к другим? А она проявляла...

Странно это было. Сейчас, когда гонка за жизнь немного сбавила обороты, Арно смог уделить больше внимания своим случайным спутникам. Зацикленый на себе, и на своих амбициях, он даже не успел задуматься о том, что все эти люди так же ищут заветный Кьоль. И каждый, видимо, заплатил свою цену...

Пит. Англичанин, похоже?.. Выглядит, как славный малый. Не могучий воин, и даже не боец. Кого ты убил, Пит, чтобы забраться так далеко?.. Жену? Брата?..
Ты вонзил им нож в спину, не дав возможности осознать свое предательство? Или сделал это открыто, следя за ужасом в глазах, пока жизнь медленно покидала тело?..

Щелк!..

Мужчина поморщился.

Негр. Изуродованный, искалеченный. Забавно, неужто у такого зверя нашелся тот, кто был ему особенно дорог?.. Еще смешнее было представить его мечту. Что нужно такому человеку больше всего на свете? Алкоголь? Тысяча девственниц?

Как сложно судить по людям, исходя лишь из их внешности... Арно не мог представить, что такой благородный с виду воин, мог бы предать родного человека. У усача был некий стержень, был какой-то... Отголосок добропорядочности, даже в том, как он держался. Неужели, и он?..

А эта девушка?.. С деловым видом, она помогает другим. Ей не впервой. Кем она была в прошлой жизни?
В памяти всплыла картинка, ее суетливо вытираемых рук. Она так же вытирала нож, убив того, кто ей был дорог?.. Арно всегда с почтением относился к женщинам, и мысль о том, что она такая же, как и они, до боли сжимала сердце.
Кто пал от твоей руки?.. Муж, отравленный настойкой? Дитя, задушенное в колыбели?
От предположений становилось тошно. Не хотелось думать об этом, но сознание было не остановить.
В этом было что-то не правильное, неестественное. Женщины не должны отнимать жизни.
Арно ни разу не поднял руку на женщину.

Пока не поднял...

Каждый был запятнан предательством.

А предателям в аду было особое место. Девятый круг, подле Иуды и Кассия... Сам Люцифер был низвергнут туда...
Лукреция восхищалась "Божественной Комедией", и довольно часто любила читать ее своему безграмотному мужу. Думала ли она, что выдумка поэта обратится былью?..

...Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу...
...так горек он, что смерть едва ль не слаще...

Вот лес, и волчицу французу уже довелось повстречать. Кто дальше? Лев, пантера?..

Тихо. После воя оглушительного, рыком на многие мили расходящегося – тихо. Капает дождь. Надоевший. Сводящий с ума. Стекает по исхудавшим листьям на промерзлую землю. Страшны мертвые оскалы мертвых тварей. В неверном свете догоревшего неба. В полутенях, распластавшихся вокруг.
Люди стоят. Смотрят. Зажимают свои раны, кровь остановить пытаясь. Не давая жизни утечь. Люди слепы и не знают, что глаза лазоревые все еще здесь. Все еще видят. Смотрят на поверженную стаю. Наполняются ненавистью. Злостью. Алчностью.
Не простят.
Вся ярость распятого мира – здесь, за деревьями. Собралась в мощных лапах. Скопилась в черной шерсти. Ждет своего часа, чтобы обрушиться. Задавить звериной лютостью.
Тихо в лесу. Колыбель деревьев. Темнота неба. Свитые узоры туманов, прибитых потоками дождя.
Мелькает за кустами невидимая тень. Сторожит. Смотрит, не замеченная никем. Спрятанная сумраком.
Еще будет время. Еще есть время. Он терпелив. Он подождет. Выследит каждого. Чтобы вырвать еще горячие сердца. Чтобы разорвать на ошметки тела. На лоскутья багряные.
Пока Хозяин не пришел. Пока Хозяина нет.
Он выполнит свой долг.

Страх смерти пронзил сознание будто стрелой.

Нельзя ему умирать. Смерть не сможет дать то, чего он так долго искал.

"Что ты натворил Арно?!"
Он помнил голос отца Джулио, что отражался от сводов храма. Переходящий то на визг, то на шепот.
"Это преступление перечеркнуло всю твою благодетельную жизнь, глупец! Теперь, даже после смерти ты не сможешь обрести покой рядом с теми, кого любил!"

Да... в рай, таких как Арно, не берут. В тех местах, видать, очень тесно, раз бог ищет столько поводов никого туда не пускать. Фанатичные священники орут налево и направо о том, что каждый грешен. Обман, похоть, алчность - все грех... Если подумать, нет никого, кто заслужил бы отправиться в райские сады...

Но Арно, конечно, превзошел многих.

Он помнил, как бежал по грязным и тесным улочкам, пытаясь уйти от погони. Ему навстречу попался какой-то пьянчуга.
В чем он был виноват? Лишь в том, что Арно боялся смерти. Испугался, что что эта пьянь укажет преследователям путь. Он до сих пор, в деталях помнил тот момент: старик ойкнул, увидав взъерошенного француза, но его неловкая попытка уступить дорогу, была внезапно прервана, точным ударом сабли. Оловянные пуговицы звонко стукнули о сталь, прежде чем позволить ей войти в пропахшее алкоголем тело. Пинок сапогом в грудь - вместо всех предсмертных исповедей. Успел ли этот человек понять, что его убило?..

Может и нет. А вот Просперо Пацци точно знал.
Еще до погони. Еще до старика.
Он молил Арно оставить ему жизнь. Просил пощады, просил прощенья. Вспоминал своих детей, коим был примерным отцом.
Нет, он зря тогда вспомнил о детях.
Память кусками давала воспоминания о произошедшем.
Арно рубил. Зло, с силой, будто топором. Вновь и вновь. Удар за ударом. Рука по локоть покрылась свежей кровью, а сабля будто сама ей и истекала.
Сабля, за девять лет ставшая будто продолжением руки. Сабля, вырванная из мертвых рук телохранителя чертового банкира.

Никто не помнил его имя. Все называли его Бык. Пацци воспитал его, почти как сына, а тот верно служил названному отцу. Арно помнил, как убил его, за несколько мгновений до смерти самого Просперо.
Нос был рассечен и сломан. Кровь лилась по лицу, мешая дышать и обжигая подбородок. В тот миг француз ослеп от боли. Как новорожденный щенок, он наощупь полз по полу, пытаясь найти рукоять утерянной рапиры. Вернее того обрубка, в который она обратилась после встречи с саблей.
Пинок под ребра и характерный хруст.
- Убей его! - визжал Просперо, - Не стой столбом!
На его беду, у Быка был огромный недостаток: совесть. Именно совесть, молила его каждый вечер искать утешения в алкоголе и шлюхах. Эта чертова совесть позволила Арно найти ублюдка, что заказал поджог, цепляясь за разговоры блудниц. Такое замечательное качество, как совесть, дала трещину во всех попытках Пацци замести следы. И именно она, заставила дрогнуть руку Быка, и попросить прощения "за все", прежде чем нанести заветный удар.
Эти секунды стоили громиле жизни. Обломок рапиры вошел в ногу, не разрезав, но разорвав сухожилие. Огромное тело рухнуло вниз, головой глухо стукнувшись о пол, и все тот же обломок завершил дело, разодрав горло своей жертвы.

Первое убийство. Первое, в череде многих и многих. Единственный раз, когда смерть была совсем рядом, но француз сумел выскользнуть из ее костлявых лап. Или все же не выскользнул?.. Может быть, тогда и погиб Арно Баррэ?.. За миг до того, как умер несчастный телохранитель?..

Последующие девять лет вполне походили под определение "ад". Но надежда вырваться из него все же была. И сейчас, когда заветный "Кьоль" был так близок, сгинуть в этом грязном лесу было бы просто непростительно.

Врагами стали две жуткие шавки. Даже зверью хватало мозгов действовать сообща...
"Нельзя уворачиваться", - напомнил себе, прежде чем встретить беду. Нельзя допустить, чтобы твари зашли за спины, в круг.
Стоять до конца.
Принять удар, ответить вдвое сильнее.

Хлеб твой в грязь полетел. А затем, казавшейся слабой, девушка тебя одним рывком поднимает с земли. Говорит тебе... Нет, даже не говорит,- приказывает. И ты, капитан янычар на службе султана, слушаешь ее с раскрытым ртом, словно рекрут. Потому что сила в ее голосе, мощь в ее приказах. Ты чувствуешь лидера в ней, уважаешь пепельную девушку за это. Но она исчезает в тени, оставляя вас бороться с судьбой в одиночестве.

Слышишь волчий вой. Звери, что никогда не бывают в одиночестве. Страшные существа, что нападают стаей, разрывая свою добычу на мелкие кусочки, не оставляя на костях ни грамма. Но ты не боишься. Ты знаешь зверя, что намного опаснее. Это человек. Человек, что убивает родных, близких, друзей, ради того, чтобы попасть в мифический город. Волку не сравнится в жестокости и подлости с человеком. И это сейчас- ваше преимущество. Каждый из "лесных людей" здесь готов ради Кьоля убить все, что станет на пути. Каждый здесь будет бороться с яростью умирающего. Руку отдаст, ногу отдаст, но доползет до Кьоля.

Но ты видишь сейчас сброд. Люди, что с трудом понимают друг друга, что пришли словно из разных миров. Но одна вещь всегда объединяла даже самых ярых противников- приближение смерти. Старуха с косой заставляла воевать бок о бок старых врагов. И сейчас ты видел глаза Смерти, что стояла в этом Богом забытом лесу. Смерть и Кьоль- вот две причины, что заставят этих людей зубами разрывать глотки зверей. И друг друга...

Копье достаешь, сжимаешь крепко. И вспоминаешь все, чему учили тебя командиры. Связки напрягаешь и громогласно выдаешь:

- Все, слушайте меня,- непривычно было командовать на немецком, которому научился ты у пленных крестоносцев, но на пороге Рая или Ада, так ли важно на каком языке говорить?
- Судя по вою, на нас нападут волки. Наверное, превосходят нас числом. Доставайте свое оружие и становитесь в круг, рядом со мной,- подошел поближе к остальным,- Так мы защитим себя от атак отовсюду. Если же разделимся- они возьмут нас числом.
- И быстрее!,- в последний раз прокричал и встал в боевую стойку с копьем. Руку напряг, готов кидать. Пусть только первая тварь появится. Познает всю мощь и ненависть янычара.

Кривоскетчи портретов второй партии. Как и с первой: нарисовала как вижу их я, что может не совпадать с вашим представлением.
Информация будет обновляться по мере смерти и увечий персонажей.

ссылка

Человек жив, пока мир вокруг остается целостным. Пока его покров не пробит копьем безумия. Когда трещит стекло привычного и ломается об острые камни солнце. Когда падают звезды, разбрызгивая вокруг последние крошки света. Когда небо стонет, разлетаясь серыми ошметками. Когда земля расходится по швам. И ветер падает осенним листом, не в силах подняться.
Тогда человек умирает. Снова и снова.
Он корчится, сжимая в пальцах грязные комья почвы. Он плачет, не в силах вернуть время вспять. Он осознает.
Он умер, когда вонзил лезвие в сердце сестры. Один неправильный поступок на правильной дороге в ад. И что осталось внутри? Что там – за скользкими легкими, бьющимися в агонии? За ударами сердца, уродливо выпятившего вены? Что остается?
Зверь.
Голодный. Дикий. Объятый пламенем жажды.
И ты не встретишь участья в его глазах. Ты не найдешь доброты под его ладонями. Ты не выдернешь землю у него из-под ног. Ибо зверь этот могуч, испивший крови. Сожравший жизнь. И пьянит смерть сильнее любого пойла. Обжигает глотку огнем неистовым. Заражает инфекцией соки органов, врываясь пальцами в голову.
И не сможешь ты его остановить. Коли завидишь – беги. Не смотри. Отворачивайся.
Ибо нет ничего страшнее мертвого-но-еще-живого, бредущего в этом мире по забытым заросшим дорогам. И нет ничего страшнее его взгляда, наполненного древним одиночеством, скомканным в жалкой, разорванной душе. И нет ничего страшнее его решимости, что не знает границ и преград.
Он растопчет тебя. Он шагнет в пропасть. Бойся его, ибо нечего ему более терять.

***
Он стоял на коленях и смотрел в лицо Ганса. За долгие две недели, что он прожил в таверне – это лицо стало почти родным.
Время растянулось. Ему казалось, что прошел час с тех пор, как ему удалось перевернуть грузного трактирщика. Но прошло не больше мгновения. Одного удара сердца.

Раз – и испанец перешагнул, доставая саблю из поющих ножен.
Два – убежала рыжая девушка на конюшню.
Три – ринулся прочь от безумия бард, приостановившись на секунду рядом.

А Рор все стоял. И чувствовал под коленями холод земли. И слышал визги и крики панические. И знал, что идут они – те, кто не должен ходить по этому миру.
Рука его лежала на горле трактирщика. И как бы не хотелось ему убедить себя в том, что человек этот мертв – он чувствовал биение пульса. Биение жизни. Они успели спасти его. Вытащили из горящей таверны. Они спасли человека.
Человека?
Нет. Они спасли карту. Они спасли нечто куда более ценное – мечту.

Четыре – и тянется рука к кинжалу, уже испившему кровь однажды.
Пять – замирает над животом, вывалившемся из-под рубахи.

Это карта – не осталось сомнений. Тонкие, изящные линии, переплетенные в длинной дороге. Дороге в Кьоль. И нет времени быть человеком. Нет времени запоминать. Нет времени тащить огромное тело. Нет времени пытаться запихнуть его на лошадь.
Чья-то жизнь падает с обрыва потому, что нет времени.
«Будь решительным, Рорнак. Всегда знай, куда ты идешь. А когда знаешь – не смей сворачивать»

Шесть – опускается лезвие, вонзаясь в брюхо. Хрустит кожа, лопаясь, как мыльный пузырь.
Семь – открываются глаза, испуганные, наполненные омутами боли. И выдох срывается с мясистых губ. Дергается в судороге нога.
Восемь – скользит клинок, рисуя алые кривые линии. Захлебывается кровью, выпивая до дна. А что не выпил – падает осколками стухшей жизни на грязную землю. В осенние лужи.
Девять – мычит Ганс. Широко раскрыты глаза. Пытается руку поднять, но убийца сейчас сильнее и решительнее – запрыгивает сверху, прижимая свободной рукой глотку. Вдавливает, впечатывает в грязь.
Десять – два безумия в двух взглядах. Одно исполнено боли и смерти. Второе голода и надежды все вернуть. Все исправить. Жертва, которая необходима. Без которой не обойтись.
Одиннадцать – затухает последний вздох. А в руках у убийцы карта – окровавленный кусок кожи, только освежеванный, еще теплый. Кучерявые черные волоски идут вдоль нарисованной дороги, поднимаются вверх до каллиграфически выведенного слова «Кьоль». Мало городу смерти. Мало жертв. Ему нужно еще.
И он получит.

Вы не можете просматривать этот пост!

"Портреты героев в начале пути"

По порядку: Вельмот Эстодар, Лантир Сольто Эбельгамо, Арастиния Дретчстикер, Тагил, Соггрин, Аластайр Лесной Орех и Диллед.







А все вместе по ссылке: ссылка

Вы не можете просматривать этот пост!

«игру можно закрывать, мастер убит.
спасибо за дружественную братскую помощь».
Такое сообщение не так давно, а именно 26.05.14, появилось в обсуждении модуля «Боги как люди» и опечалило немалое количество игроков нашего ресурса.
Как выяснилось, достаточно известный игрок и мастер Savachika_Juja, проживающая на Украине, волею судьбы оказалась в тех местах, где и по сей день происходят драматические события.
Прежде чем писать эту статью, в редакции нашей газеты решено было прояснить все, что связано с этим трагическим событием. Увы, в сложившейся ситуации можно узнать не так уж и много, однако нам все же удалось выйти на связь с людьми по обе стороны конфликта, и из полученной информации мы смогли сделать вывод, что о смерти игрока говорить рано. В данный момент мы предполагаем, что Savachika_Juja либо пропала без вести, либо находится в плену у одной из сторон конфликта и попросту не имеет возможности сообщить о своем состоянии и местонахождении.
Как только у нас появится более точная информация по этому вопросу, мы ее опубликуем. До тех пор нам остается лишь надеяться на лучшее.

Вы не можете просматривать этот пост!

Примерно на середине Лоуренсовой речи, огр уже подковылял к нему.
Оторвал руки Лоуренсу огр сначала. А вот раздавил ребра и откусил лицо уже после.
Надо сказать просто так это ему не далось. Лоуренс, выражаясь высоким стилем, боролся до конца. И, даже умерев смог нанести рану врагу.
Жадно кинувшись пожирать вкусного и нежного дворянина огр сильно расцарапал губу забралом и клык еще сломал вдобавок.
так что радость огра от обеда было подпорчена.

Небо над головой. Закат. Красивый. Багровая клякса заходящего солнца. Облака с рубиновыми отсветами. Счастливым людям, у которых в жизни все удачнее сложилось, наверное это напоминает растекшееся малиновое варенье. А не вызывает воспоминания, о моментах когда, например, вашего товарища очередная нелюдь по бетону размазала фаршем мокрым.
Вообще, хорошо наверное когда красный цвет напоминает о чем угодно а не о крови.
Кетчуп вот. Тоже красный. У мухоморов шляпки. Фломастеры красные которыми рисовать можно. Кочерга вот раскаленная когда, тоже красная... Ее можно засунуть... В камин, конечно же. В уютном доме, в любимом креслице трубочку покуривая...
Чуток взгрустнулось на секунду.
А тут еще и культисты эти херовы орут свои литании и молитвы.
Ну, то есть не какие то там непонятно какие херовы. А очень даже Эльриховы и, частично, ваши даже.
По крайней мере к вам уважительно они. Шмотки вот, некоторые вполне годные, в дар принесли. Именуют вас поэтично. Рыцари нового рассвета говорят. Паладины нового порядка.
Эльрих, он проще говорит.
Говорит, вот как недавно:
– Мелкие вы мерзавцы, пошли вон из пещеры чтоб я душонки ваши нечистые не видел, ибо оне мой благородный взор оскорбляют...
Что очень, между прочим, нескромно звучит от гнусного, недавно воскресшего, скелета древнего злого колдуна.
Да и взор такой попробуй оскорбить. Зеленое гнилое пламя из пустых глазниц.
эхехех... Куда то все не туда свернуло, и непонятно даже когда...

И ведь только Ледянка когда преставился уже подумали что свобода настала, как оказались в слугах у нового паскудника.
Эльрих ожидаемо в демократию играть не стал. Без угроз впрочем обошелся. Ну, то есть по его меркам видимо обошелся.
Просто сообщил, что вы теперь его слуги навечно, и, в случае вашего хорошего поведения он не станет пожирать ваши души и ввергать их остатки в самую нижнюю из адских бездн, где тысячи безумных слепых демонов будут терзать их до конца времен.
Предложение, понимаешь, от которого сложно отказаться.

Помогали ему несколько дней посильно. Завалы вот разгребали, например. Или Эльриховы кости таскали куда он скажет, так как сам ходить колдун не способен еще был. Запеленали в саван истлевший и таскали, как младенчика такого жутенького.
А щас вот отдыхаете. Закатом вот любуетесь...

Ледянка, растерявший весь лоск и спокойствие, нервно облизнул губы и с ликующим возгласом:
"Наконец! Жезл Ада мой. МОЙ!"
Трясущимися от возбуждения руками вдвинул ключ в замочную скважину...

А дальше все случилось очень быстро.
Крышку саркофага сорвало и две жутких мертвых руки, словно две кобры атакующие, вытянулись из саркофага и схватили Ледянку за голову. Выдавив глаза сразу же. Череп пошел трещинами, треснул, и бледная, кровь брызнула, в саркофаг.
От визга Ледянки несколько сосулек сорвалось, никого не задев к счастью.
Потоки холода и мокрого снега и ледяные вихри и влияние хладное и морозные энергии хлынули от колдуна.
Был би Игнациус, то, пожалуй что и сжег бы нежить эту насовсем.
А так только снегом саркофаг заполнился сразу же.
Вреда твари, там обитающей, это особого не причинило.
Ледянка, завывая, отшатнулся от саркофага, потянув его обитателя за собой. Отвратительный скелет, наполненный нечестивой жизнью. Желтые кости и с ошметками кожи мумифицированной. Зеленый гнилостный огонь в пустых глазницах.
Череп заклацал челюстью и впился Ледянке в горло. Крик колдуна сменился бульканьем. Совершенно надо отметить не героическим.
Словно у слива в ванной...

- Рррр, - прорычал варвар. - Видал я мужеёба этого, да. Это он хряков привёл. И жрали они меня, значит, с его разрешения, думаю. А я работать на тех, кто меня жрать позволил, не буду. Скорее к предкам его отправлю, понял?

Взглянул с вызовом недобрым на Спайса. И добавил:
- Чем, как раз, заняться сейчас и собираюсь. А ужин подождёт. Дохляков жрать не интересно мне. Они меня живым поедали, и я их жалеть не собираюсь. Глаз за глаз, ррыы, - ухо своё раненное потеребил немного. - Ухо за ухо.

Найдя иль не найдя дубину наконец, начал Тром план свой в жизнь воплощать. Ну, то есть пойти туда, куда свинолюди до смерти своей ушли. Вдруг там, всё-таки кто-то живой и, пока ещё съедобный, остался. Или Игнациус таки недобит. Впрочем, совсем бросать своих не стал. Притормозил сразу. И товарищей предупредить попытался:
- Я б, если б вами был, тоже бы пошёл, ага. Ну, или тут бы остался. А в лес бы не ходил. Странный это лес, уж сколько лесов я в своей жизни повидал. И туман этот странный. Какой-то такой на границе Мельна этого был. Или не такой. Шаманством каким-то ебучим отдаёт.

И медленно, стараясь не шуметь без нужды и позволяя тем наёмникам, кто за ним последует, догнать его без проблем. И размышляя, заодно, нахуя северяне эти мёртвых в домах хоронят. Гораздо проще же в кургане прикопать. Или камнями засыпать. Или огню предать. Ну и сожрать, если недругом был, тоже можно. И вкусно.

Чун терпеливо ждал. Ждал, когда вернутся свинолюды, чтобы отыграться за пережитое. Схоронившись под кустом и сжимая в руках острую ветку, он строил планы мести, в которых свиноглазые сначала отбивались, потом, еще наживую, потрошились и фаршировались чесноком. Большим количеством чеснока и специй! По вкусу можно было ободрать шкуру и натереть солью. Ах да, сначала повисеть им дать немного, подвесив за конечности - день или два. А потом - на решетку под медленный огонь. Или в чан побольше. Или посадить на кол, который и использовать в качестве вертела.

В общем, коротал время, теша себя мыслью о неизбежности возмездия. Конечно, сейчас максимум, что можно было сделать - это ноги-руки переломать их паршивые, да крапивой набить. С обоих сторон. Можно было и уйти, но лес вокруг уж больно недружелюбно выглядел и угрожающе. Злобные корявые ветки деревьев и подлые колючие кусты, трава паскудного вида, в которой наверняка таились вкусные, но вредные ядовитые змейки с хреновым характером и прочая нечисть. От этого места мурашки просто стадами бегали по спине Чуна, заставляя шевелиться те жалкие лохмотья, что на нем остались.

В ночной лес, в туман, подозрительный безоружному идти... В общем, резон подождать свиномордых, кроме жажды поквитаться, был - это и оружие и может чего еще из одежды. И кроме того, Чун еще не определился, будет ли он их есть, когда завалит.

А потом бабахнуло, да так знатно, что ясно стало - у подлючего бородатого пня, да превратится он в следующей жизни в свиноматку, все пошло не так. Или наоборот, очень хорошо. Кто ж их, магов, разберет? Свиноухие вроде назад не поперлись, вдобавок Чуну показалось, что после взрыва над деревьями пролетела не ночная птица, а голова хрякомордого, весело хлопающая ушами. Это был знак.

Оглядевшись на товарищей по несчастью, Чун хотел было окликнуть их, но передумал. Вместо этого он негромко зашипел, привлекая внимание, и приложил палец к губам - мол, тихо. Осмотрел разношерстную компанию и, пригнувшись, подобрался к ним поближе, чтобы шепотом можно было разговаривать.

- ну, как дальсе будем?

Свинолюды, подлые такие пакостники, воспользовались Игнациуса рассеянностью и, пока тот к ритуалу готовился, вас от остальных парней к жертве предназначенных умыкнули. За деревце оттащили. Ветками и листьями забросали. Тряпками рот забили чтоб кричать не могли.
В общем, понятно зачем, учитывая что у Трома вся голова вымазана майонезом подтухшим и ухо левое уже успел отъесть какой-то нетерпеливый свинолюд.
Хорошо что их всех поубивали. Совсем не жалко засранцев.
Впрочем нет худа без добра.
Взрыв Игнациуса вам зато не повредил. И Ледянка внимания не обратил, так что свобода близка. Вероятно.
Если бы не предчувствие чего то ужасного что вскоре случится, вообще замечательно было бы.

Несколько отсечённых щупалец чернильными брызгами от ударов рассыпались.
А потом Хурт упал. И книга рядом, щупальца эти обратно в себя втянув.
К горлу вашему тошнота подступила.
Лопнувшая и измятая голова Хурта с небрежно свисающими лохмотьями кожи выглядит кошмарно.
А книга выглядит обыкновенно. Даже кровью заляпалась только чуть-чуть.
С краешку...

Только потащили Дрозда, у каждого свое мнение возникло ценное. Один, мол, не тащите меня, я тут героически помру, другой, на хера мы его тащим, он же от этого помрет. Шип уж хотел выругать ругательски обоих, но тут Хурт подскочил с зельем целебным. Прям, как кудесник из доброй сказки. И сразу не до ругани стало, больше за здоровяком пригляд требовался, как бы не вызверился, да отнять не попытался. Нервишки-то уже у всех не железные, особенно когда товарищи боевые гибнут. Но тот вроде удержал себя в человеческом обличье, только думать начал вслух, печальные мысли свои высказывая.

- Ну Хурт, ну емана, - довольно оскалился Шип, вытирая морду друга от кровавых соплей. - Спаситель просто, Дрозд тебе по гробовую доску обязан будет.

А затем, проверив легко ли зелье открывается, к главному приступил, вырвал из Дрозда ножку стола, и тут же влил в него зелье, да рану смочить не забыл. И смотреть принялся напряженно, поможет ли зелье, или нет. Рана-то было просто дикая, от такой кони дохнут, не то что дрозды. Но зелье в который раз не подвело, хрен его знает, как дрянь эта колдовская работает, только полегчало Дрозду прям на глазах. Ну и слава Создателю.

- Вот спрашиваешь ты, что Ледянке помешает убить нас, а людей своих за ключом отправить, или тебя убить, а меня за ключом отправить. - ухмыльнулся Шип рассуждениям здоровяка. - А я тебе так отвечу, ничего не помешает, колдуны они все ебанутые. Но, выгоды Ледянке в этом никакой нет, так, разве что для удовольствия. И людей смысл отправлять нет, потому что, мы-то знаем где ловушки остались, и обойдем их, а люди его не знают, и могу помереть не за хуй. Потому, если лечить не захочет и к ключу ковылять, то пошлет нас просто, пиздуйте, мол обратно, и без ключа не возвращайтесь. Но сейчас это уже не беда, раз Дрозда попустило, щас Хантера потащим всей толпой, да и за рыцарем присмотреть нужно, руку ему расхуярило знатно, как бы кровью не истек.

И только показалось наемнику, что жизнь-то налаживается, как выяснилось, что не показалось. Жизнь налаживалась-налаживалась, и стала совсем лажовой. Змея то бишь нежданная, хапнула Хурта прямо за морду. Вероломно, без объявления своей змеиной войны.

- Как же вы бесите, блять, а?! - вслух огорчился Шип, вытаскивая из-за веревочного пояса ухватистую железку. Захватив гадину левой рукой, наемник правой, сбоку, подальше от зубов, вставил лезвие в змеиную пасть, и резко ткнул им вверх, натягивая тварь на остриё. - Что за день такой, и лезут, и лезут, и лезут, и лезут, уже вроде всех убили, нет, блядь, тут же еще одна сука нашлась и снова лезет.

А Дрозд болел за пацанов, живота не щадя - пузыри кровавые с каждым выдохом из носа пуская, хмыкал и булькал что-то нечленораздельное, как бы сетуя на то, как, мол, судьбинушка-сука обошлась не по понятиям с братанами. Кому-то черепушку долой, кому - кишки наружу.
А мне, блять, ножку от дивана в грудину.

Сработало на все деньги. Дверь открылась, оттуда понеслись такие запахи наперегонки, что Джек позеленел слегка. Хорошо, что блевать было не чем, а то вместе с той тошнотой, которой удар по голове наградил - явно не удержал бы.
Однако, на этом не кончились испытания, как телесные, так и духовные. Из темноты дверного проема высосалась какая-то дымка, сформировавшаяся в воздухе в явно недовольного призрака. В тапочках, блять.
И этот призрак, как будто они знакомы лет сто как минимум, смело положил свою лапу на плечо наемнику. Теперь его лицо стало белым, таким, как мел.
Мистику Джек перестал любить с того момента, как с ней познакомился. Примерно с танцующего медведя. Да и дальше всякие мельнские "чудеса", вроде демонов при переходе, к любви не располагали. Наоборот, хотелось руками голову закрыть и убежать прочь, завывая утробно. А тут призрак, будто старый сотник, по плечу похлопывает. И интересуется так вкрадчиво, мол, ты, дядя, долбоеб? Тебе чего непонятно-то?
Признаться, здоровяк чуть в штаны не накидал позорно. Одно дело - человек, людей он не боялся. А тут - хуита такая, сквозь нее еще и видно, как усатый какие-то маневры предпринимает. Однако же, не накидал. Удержался. Сыграла роль опустошенность организма, который уже не помнил, когда в последний раз ел и как это выглядело, что ел. И косвенно помогло практически полное отсутствие штанов. Так, болтается какое-то рубище, чтобы коками не светить и жопу не холодило.
- Мнэ-э-э, - заблеял Джек. Ощущения были паскудные, на лбу, казалось, пот выступил и сразу же замерз от того, что кровиночки в лице не было. - Да у нас вариантов нет... мэтр, - выдал он, лихорадочно соображая. - Нас Ледянка тогда все равно того.
Тоскливо заныло в груди сердце, чуя, что подходит конец славной жизни великого героя Джека О, сына дровосека, не сложившегося тирана и повелителя Королевства Джекии.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Еще несколько секунд прошло...
Мор, от боли уже ничего не соображая, рухнул на колени. Вновь зачем-то подхватил упавшиий жезл, стискивая его спазматически. Струя пламени из жезла ударила в стену, заплясав на ней веселыми язычками огненными.
Сибонга, вздрогнув, с застывшей улыбкой метнул свое оружие. Мимо.
Гийом рванулся к корчащемуся на полу Мору, по пути выхватив из рук Тангрена кинжал.
придавил коленом грудь братишки, стараясь самому не окунуться в пожирающее плоть чародейское пламя с горящей руки.
Жарко.
Тангрен выплеснул в пламя оба зелья. Ничего.
Кинжал вонзился в плоть...

Брызги кровавые. Вой Мора. Надо быстрее.
Дрожа от напряжения и жары, Ги рванул лезвие на себя, углубляя рану.
Скрежет стали по кости.
Ругаясь черным словами сунул лезвие в хрящ.
Кинжал соскользнул, порезав Ги палец. Больно так палец порезать, мелькнула мысль.
Взгляд Ги метнулся к в лицу брата.
Кровь из прокушенной насквозь губы. Закатившиеся белки глаз и вой перешедший уже в хрип.
Еще несколько раз резанул. Последний лоскут кожи.
Рванул уже на себя горящую конечность и отбросил к стене.
Мор обмяк, лишившись сознания.
И Гийом понял, что все это время задерживал дыхание.
Перетянул куском своих лохмотьев руку. Чтоб Мор кровью не истек сразу же.
Поднялся на ватных ногах.
Сглотнул.
Тишина...

Вскоре Мор открыл глаза. Выживал он... в разных переделках... и сейчас не дождутся...
Скосил глаза на окровавленную культяпку вместо руки.
Злобно оскалился. Ничего... Вырастим заново... Или железную поставим... С шипами... И золотой филигранью... Лишь бы выбраться...

Сибонга остановился в нескольких шагах от загоревшегося наёмника. Сжал руку с ножом в кулак. Затем расслабил запястье и опустил руку. Чуть наклонил голову.

Огонь...

Сибонга помнит. Сибонга никогда не забудет, как огонь пожирал его родную деревню. Сибонга навсегда запечатлел в памяти лица ублюдков из Мёльна, что бросали факелы и хохотали. Сибонга смотрел на них снизу-вверх, лёжа на земле, но смотрел долго и запомнил в деталях. Тело одного из них, некоего Арвидуса, уже жрали черви - темнокожий воин позаботился об этом лично. Флекланн утонул - здесь пришлось немного заплатить паромщикам. Ещё девять воинов гуляли на свободе. Мальбах, Желлваг, Секерлин, Огюст, близнецы с голубыми глазами, пацан со шрамом на пол лица, Одноглазый Майк и Брексли всё ещё дышали воздухом этого мира не подозревая, что Сибонга охотился на них. Ах, как мало было времени! Но сейчас долг перед синегубым магом был превыше, чем личные счёты. Поэтому Сибонга выполнит поручение мага, а затем вернётся к мести!

Вздрогнув, мужчина отошёл ещё на шаг. Казалось, он погрузился в воспоминания с головой, на целый час, но прошло не больше десятка секунд. Сибонга смотрел на Мора с жалостью. Не смотря на злые слова последнего, не смотря на его ненависть.

Сибонга подкинул нож и поймал его двумя пальцами за лезвие. Занёс руку для броска, чтобы покончить со страданиями Мора.

Огонь жрал руку, оттяпывая кусок за куском. Боль выжигала сознание, но Мор не терял самообладания. Злые, холодные глаза, метались от одного рыла к другому, ища помощи. Но помогать никто не рвался. Большинство, сразу же предпочло отойти в сторону и наблюдать, как охваченный пламенем человек корчится от боли, а его плоть, сантиметр за сантиметром, обугливается под напором ненасытного пламени. Боль застилала глаза, сдавливала грудь, заставляя скулить словно собака. Надежда на то, что пламя можно потушить одеждой, сгорела вместе с оной, а полные безразличия глаза наблюдателей придавали сил, питая чёрной злобой безжалостное чудовище внутри.
- Ну уж нет, подыхать, так молча. - Проскрипел Мор, отчаянно ища брата, кочуя от одного ненавистного лица к другому.

Вот тебе и конец, дружок. Собаке собачья смерь. Всю жизнь ты терпел боль, потерпи ещё малость.
Картинки прошлого пестрили перед восполённым от боли разумом, застилая настоящее. Мор упал на колени, стараясь держать охваченную пламенем руку на расстоянии. Ну не может же он гореть вечно! Что это за магия такая паскудная? Оставь меня, я хочу жить! Кто же за братом присмотрит?

- Брат. Братик, где ты? - Слова сквозь туман боли.
- Кончай меня. Горю. Больно. - Отрывисто.
Удары кулаком по глухому камню, скрип зубов, сцепленых словно капкан, обрывки дыхания.

- Попробуй отрезать руку, в локте, - тяжёлый вздох. Голос не должен дрожать. - Руби, пока огонь не пошёл выше. Последняя надежда.

Зашуршала сочная трава под ногами. Приближаются заросли впереди, под прикрытием которых вполне можно незаметно дорогу пересечь. Осталось успеть сделать все это сука очень быстро, потому что остроухий с ППШ наверняка захочет полюбоваться на дело рук своих, точнее - гранаты своей, и сейчас по-любому спешит к хижине. Может быть. А ты оставил ее у себя точнехонько за спиной, и быстро шевелишь пятками, подбираясь к близкому лесу.
Сомкнулся плотный лиственный покров за спиной. Миг неопределенности заканчивается, но не летят в спину ни пули, ни проклятия гука, забрызганного мозгами товарища. Рывок через дорогу сразу вслед за коротким взглядом на холм – не пасет ли кто-нибудь? – и снова поглощают джунгли закамуфлированную тушку рэйнджера-разведчика.
Марш-бросок по зарослям, короткий и быстрый, как первая ебля. И, по возможности, бесшумный, хотя увлеченные перестрелкой гуки вряд ли станут оглядываться на родной лес за спиной, когда противник вот здесь, прямо перед носом, прячется в жиденьких кустах, прижатый к обрыву, и деваться ему некуда.
Вот и хижина, за которой Ронни прятался, виднеется. Стенка изрешечена осколками и залеплена грязью вперемешку с кровавыми росчерками. Намба тен, "Пурпурное сердце" и желтый конвертик родственникам.
Но где-то там, в деревне, все еще огрызается пулемет истекающего кровью Лопаты, и стволы Батона и Шайтана, работая в унисон, заставляют гуков прижимать свои тощие жопы поближе к земле и прятать их за тонкими и ненадежными стенками хижин.
А ты сам уже на кромке леса засел, до угла дома, за которым Ронни полег с пленниками, рукой подать – метров десять-пятнадцать, а до "гнезда" остроухих – вдвое больше примерно.

Сибонга встал как вкопанный, услышав слова Зор-Кара. Стиснул руки в кулаки. Тревожно огляделся по сторонам, чуть вжав голову в плечи. Чем дальше, тем больше темнокожим воином овладевало чувство, похожее на страх. Пылающие ненавистью зелёно-голубые глаза Мапуту исчезли. Всекарающий дух, Повелитель Жизней, Двурукий Ревнитель, Полуночная Пантера, Хранитель Клятвы, Отнимающий Жизни, Летящий на Крыльях Ужаса, Сильномогучий Мапуту сначала отступил в тень, а затем и вовсе растворился в холодных, проклятых и забытых каменных стенах этого места. Некто очень, очень и очень сильный вытеснил его отсюда.

Сибонга не сразу понял это, а как понял, то слегка задрожал. На клятва не ждёт - пусть духи лоа и слепы под землёй, клятва выжжена на сердце. Сибонга коротко кивнул, подтверждая слова Зор-Кара. Постояв ещё пару секунд, Сибонга собрал волю в кулак и шагнул дальше. Каждый новый шаг давался всё легче и от минутная слабость исчезла. Но не исчезла навсегда, а затаилась, готовая холодной липкой рукой сдавить сердце.

Вот стрельнули в темноте зелёно-голубые глаза Мапуту. В последний раз, знал Сибонга. И мазнули по атайцу требовательно, с вызовом, с ненавистью...

Встреча со злом неизбежна, знал Сибонга.

- Соглашайся, братец. - поддержал старого друга Шип, весело побарабанив по булаве тяжелой пальцами левой руки. - Дело стоящее, пузырьки такие, сам видишь прям на дороге валяются, а хорошую историю так просто не найдешь.

И улыбнулся, добро так. Потому что всегда был человеком с большим и добрым сердцем, ну или просто любил, когда здоровяка кто-то подъебывает.

Алекс:
Неприятно так камень под ногой поддался и несколько длинных ржавых штырей с силой высунулись из стен и пола.
Ну, зато понятно что этого человека убило.
Врочем, это то знание, которое лучше было бы получить на чужом опыте.

- Агась. Только на этот раз давайте не будем возвращаться с пустыми руками? А то явно пытками не ограничится. - мрачно произнес Освальд.

- Это? - на руку обугленную, пальцы сожженные до костей, черной коркой покрывшиеся взглянул, уняв дрожь. Настрадаться в плену успел Дрозд, а потому легче теперь, видать, такие дела переносил, нежели раньше - да хуйня. Ща зарешаем, - бросил, сглотнув слюны вязкой ком, к Ледянке шагнул, обратился, кривой такой реверанс сообразив:
- Мусье Ледянка, прощенья просим. Мне бы это, корявку залечить, с одной рукой я тоже много чего умею, но с двумя - всяко надежнее смогу спины прикрывать, в том числе - и вашу, - стрельнул глазами и добавил многозначительно:
- Мерси!

Вот так всегда. Только ты решил, что вот он - счастливый билет в безбедное и прекрасное будущее, что ухватил птицу счастья за гузок, как она разворачивается и здоровенным таким клювом херачит тебя прямо в табло! Ну, или иначе выражаясь, колдун становится невменяемым, на призывы решить, искупить, оправдать не ведется и режет по живому. И только было Джек собрался пнуть свинью хотя бы из чувства солидарности с Шипом, как, в очередной раз, судьба улыбнулась ему. Джеку, всмысле. А может быть, она и не ему улыбалась, а циклопу, но Джек-то рядом лежал, так что можно и пренебречь деталями.
Короче, колдуна начали какие-то опытные ребята гасить из луков. Сначала получалось не очень, но вода точит камень, потому колдун уже валяется на земле и полыхает, жарко так, потрескивая. Плюнул в сторону Джек, мол, туда тебе и дорога, то же мне, мэтр. А потом вспомнил какой-то старый слух о том, что маги имеют свойство взрываться после смерти. И если догорит, то...
А вот это уже не интересно совсем!
Джек рванул руками, рванул ногами, дабы веревки разорвать. Но, при этом, старался развить приличную скорость, упираясь в землю подбородком, потом коленями, потом носом и лбом, потом снова коленями и так далее. Жить уж очень хотелось.

Рвется, крутится могучее тело, от непривычки связанным быть. Благо, что поодаль лежит.
Глаза метаются в поисках брата. Сначала узнать что с ним, потом думать обо всём остальном. А, вот он, нашёл! Цел, родимый, цел. Полегче чуть стало, отпустило. Осматриваться начал, думать.

Устроились на работку… А свинорыла эти? Выводят из себя просто. Мерзкие тупые твари. Всегда свиней ненавидел, а эти ещё хуже, чем обычные. Поганое, розовое брюхо, маленькие тупые глазки, мокрое рыло. Фу, сука. Своими мерзкими копытками ещё пиздюлей мне совали, и брату тоже. Освежую их и сожру, нахуй. Только бы живым остаться.
А что это старый хрыч в руках там держит? Нож? И зачем он ему? Резать свинорыл собрался? Тогда какого хера мы связанные лежим. Нас? Глаза на дверь ритуальную перевёл.
Ах ты ж сука! В жертву нас принести собрался, и ещё пару свинорыл себе вызвать!

Успокоится нужно, с мыслями собраться. Да вот только как тут блять соберёшься, когда чёрный, что рядом лежит, извивается и шипит как змея?
- Эй, - шёпотом, - Урюк, тише там, мать твою. Не привлекай внимания. Подумать дай.

Очухавшись немного, Шип первым делом принялся извиваться в стягивающих тело веревках и вертеть головой, пытаясь понять, где он находится. Беглый осмотр не добавил радостных эмоций, по всему выходило, что находится он, как это модно было говорить на мёльнский лад, в глубочайшем кризисе. Единственным благостным пятном на мрачной окружающей действительности был благообразный, сильномогучий и важный, почище короля какого, седобородый колдун. Правда и тут не обошлось без очередного подляка от судьбы, что-то (скорее всего, большое количество костей и пиковина козырная) подсказывало Шипу, что колдун их тут не в рыцари, например, посвящать будет, а вовсе даже вульгарно резать. В угоду каким-то там уебским богам, или демонам, или кому там нынче модно в Мёльне поклоняться. Все это не могло не печалить. Помня о забавной привычке мэтра воспитывать всяких умников волшебными мучительствами, Шип некоторое время менжевался, а потом все же решил робко и со всем почтением какой-нить хуйни прогнать героической, все помирать не так обидно будет.

- Дозвольте в бою искупить! - внятно выразил желание оттянуть переход в лучший из миров Шип, пусть даже и ценой очередных мытарств, без гарантированной оплаты, и привычно приготовился терпеть побои и унижения. Правда в этот раз как-то без сильнейшего внутреннего трепета, ибо по всему выходило, что жить так и так оставалось считанные минуты. В случае, если мэтр не поджарит его сразу, или еще каким колдовством не погубит, Шип намеревался проникновенно произнести, мол, если жертвы нужны, то мы вместо себя с десяток таких же подтащим, а то и покрупней. Но с разговорами не спешил, ибо на своей шкуре успел ощутить, что в лучший разговор с Игнациусом это бодрое, внимательное и само собой почтительное молчание.

Игнациус весьма импозантен и Игнациус весьма величественен.
Черная мантия с вышитыми скорпионами развевается от невидимых ветров магии.
По седой бороде снуют искры а глаза пылают зловещим багровым огнем словно два адских светильника.
В пальцах его жертвенный нож из обсидиана высоко воздет а слова заклинания на губах его значительны и исполнены силы и власти.
Старый маг похож на могущественного древнего жреца из полузабытых легенд, взывающего к своему зловещему божеству. Эпическая картина, вероятно достойная кисти живописца.

Приблизительно такова первая мысль пришедшая в ваши головы еще не совсем хорошо работающие после сонного заклинания и долгой перевозки ваших связанных бессознательных тушек из тюрьмы Игнациуса сюда...

Хм...
Вторая мысль гораздо более коротка и прозаична:
«Бля, да старый хер просто напросто собирается принести нас тут всех в жертву.»
И вторая мысль правильная.

Постепенно туман из глаз уходит и вы, чувствуя себя несколько некомфортно, начинаете извиваться в стягивающих ваше тело веревках и вертеть головой, пытаясь понять где находитесь.

Ночь.
Пожухлая трава.
Искореженные обитающим тут злом стволы деревьев.
Пяток помощников Игнациуса, похожих на закованных в доспехи двухметровых свиней, вставших на задние лапы и держащих в передних увесистые палицы.
Полная луна угрюмо висит на небе, словно тоже желает вам зла.
Множество костей на вашей полянке как бы намекают, что вы тут не первые . Зато останетесь надолго.

И зловещая громада каменных врат.
Измазанные засохшей кровью и изукрашенные отвратительными письменами, врата явно дают понять.
Да!. За нами конечно же таится жуткое древнее зло. И Да. Нас надо открыть путем зловещего кровавого ритуала, например мучительно разрезав кого-нибудь жертвенным ножом. И Да. Под кого-нибудь имеется в виду ТЕБЯ.

Не очень все сложилось как-то однако.
А говорили посмотришь мир. А говорили познакомишься с новыми интересными людьми. Мельн, страна возможностей.
Обидно аж на душе стало. Стоило столько трудиться, только для того, что бы умереть под жертвенным ножом злого колдуна.

Прыгнула в руки винтовка, пробежались пальцы по ней, лаская нежно, как тело любимой подружки. Магазин, затвор, ствол, оптика. Все в порядке, пережила все кульбиты и падения.
Высунул нос из-за угла осторожно, оценивая обстановку. И, собственно, охуел от увиденного.
Десяток гуков пришел из предрассветного леса. Полегло уже несколько в завязавшейся перестрелке. Вот только сейчас в деревеньке их штук пятнадцать уже, и пальба идет со всех сторон. А гуков, кажется, становится все больше, и до тебя доходит наконец прижать башку к земле, чтобы увидеть, как под полом хижины на краю деревни, чуть приподнятом на небольших сваях, стоит торчком кусок дерна, и из дыры в земле вылазят остроухие тела в камуфляже, тут же расползаясь во все стороны или же забираясь выше, сразу внутрь хижины через люк в тростниковом полу.
А еще ты видишь, как прыгает очередь винтовочная по залегшим за углом Лопате и О'Смайли, и после серии кровавых фонтанчиков, открывшихся на теле, Райли уже не шевелится, а Лопата с окровавленной рожей давит гашетку пулемета одной рукой, потому что вторая безвольно повисла, и форма его, и без того перемазанная грязью, темнеет все быстрее.
И за дом, за которым скрылся Ронни после своей такой удачной операции, летят гранаты, сразу штуки три, глухими хлопками оглашая горный пейзаж.
Только командир Батон и орк Шайтан, прижатые слева от тебя к краю деревни, именно в этом месте заканчивающимся обрывом, все еще отстреливаются вполне успешно, прорежая напирающих со всех сторон гуков и заставляя их искать укрытия. Но патроны у них не бесконечные, в отличие, кажется, от гуков, лезущих из своих сраных земляных нор как черти из табакерки.

-Насмерть - насмерть. Блин, зараза... это не кенгуру, это рукожоп какой-то. Если полбашки снесло, как ты думаешь, совсем или нет?

Потеснив Харта и ухватившись за хвост, дядя Костя критически осмотрел кенгуряка, вспоминая советскую нетленку. Крылья, ноги... тьфу ты, там же страус был.

-Волоком тогда... давайте, что ли к сортиру тому? Ну, где совещались. Сортир - самое оно чтобы смыться.

- Я помогу с костром, - коротко бросил маг. Очень быстро Грей Сан развил на стоянке бурную деятельность: сначала выбрал место для костра, затем срезал и убрал в сторону прямоугольник дёрна вместе с травой, заботливо полив его после этого водой из бурдюка. Следующим шагом - выкопал двойную яму, опрятно собирая выгребаемую землю по краям. Получилось примерно так:

Щепки, сухие сосновые иголки и древесная труха набранная у источенных жуками лиственных сухостоев – вот и готова растопка для будущего костра. Выложив костровую заправку на кусок коры, Грей, подпалил трут, чуть подождал, давая ему разогреться, нежно подул ожидая когда пламя охватит щепки, потом опустил в костровую яму к ждущим огня веткам потолще. Поправил внизу укладку костра, давая пламени новую пищу, но воздуха внизу было мало и огонь забился, задымил угасая, и маг принялся поддувать через тяговую яму, сначала осторожно, чтобы не загасить пламя совсем, потом всё сильнее и сильнее, постоянно проверяя, как занимаются пламенем дрова. Когда тяга пошла и огонь затрещал, пожирая дерево, он подкинул пару веток потолще и занялся другим делом. Грею не терпелось переписать добытые в академии свитки в свою книгу заклинаний.

- Развести огонь так, чтобы без дыма - можно попробовать, - девушка оглядывала местность вокруг на предмет достаточно укромного уголка. - Нужны сухие дрова, разве что. А вот запах жареного мяса так не скроешь, разве что печь куски в золе, обмазав глиной. Так ту глину найти еще надо... - Айша привстала в стременах, пытаясь понять, где лагерь ставить безопаснее и удобнее всего. По всему выходило, что над невысоким обрывом слева - там и лесок подходил с одной стороны, прикрывая от ветра, и комарья быть не должно, и до воды идти не далеко.
Услышав начинающуюся перепалку, эльфийка ухмыльнулась. - Что, дружище, думаешь, полурослик у нас этакий черный вдовец или асассин-фанатик, раз помассировал кому плечи, и все, хорони готовенького? Кстати, Гиви, насчет предложения спасибо. Но воздержусь, пожалуй - у нас тут поход, как-никак, в любой момент нежданчик может случится. Голыми сись... грудью махать самое последнее дело. А даже если и в рубашке, тоже стремно.
Девушка направила лошадь к облюбованному месту для будущего лагеря, и убедилась, что все правильно: с реки защищает гребень обрыва, со стороны леса - кустарник.
Спешилась. - Сюда костер, туда облегчаться ходить, а если что - ноги делать вот в ту сторону будет проще всего, там почва не такая рыхлая вроде бы, и не сыплется... Лошадей привяжем здесь, я ими займусь.

Вы не можете просматривать этот пост!

В отличие от чувствительных англоговорящих коллег большого впечатления на Константина Евгеньевича Индия не произвела. Как бы на Черкизовском не особо чище было. И контингент продавцов примерно такой же загорелый. И речь такая же непонятная. В общем, что Чикмагалур, что Черкизон... те же самые яйца, только с карри.
Он вытряхнул из пачки очередную сигарету, сунул в зубы, зачиркал зажигалкой.

-Пути отхода? - дядя Джокер выпустил струйку дыма в сторону храмового комплекса. - Если б я был кенгурой, я бы просто через стену махнул. На произвольном, так сказать, участке. Он в холке метра два, ему такую стену перепрыгнуть, как два пальца. Надо его в помещении зажимать. Чтобы узкие проходы там, коридоры...

Утирая рот тыльной стороной руки, друид успел про себя отметить, что и у мага не получилось его волшебство.
"Мать моя природа!"- мелькнула мысль.-"Только не пытайтесь меня уверить в том, что силы природы и магия этих недомерков имеют одни и те же корни!"
Однако мелькнув, эта мысль уступила законное место более рациональной подруге.
"Зверь понимает только силу. Зверь понимает только другого зверя!"- и с рычанием, друид начал спускаться с лошади. Его маленький друг был сложной мишенью, но все же стоит чуть промедлить с помощью, как он полетит почтовой птицей до портала, и чую его мертвая тушка будет нести отнюдь не благую весть ждущим по ту сторону!
Еще не успела нога высвободиться из стремени, а друид уже начал преображаться:
"- Ночная царица, владычица тьмы!
К тебе обращаю слова я мольбы.
Даруй же мне силу, даруй и прощенье,
Сегодня здесь будет волкам подношение!"
Слова языка друидов, секретного языка, который был дарован его братьям самой Природой. Эти слова были сакральными, и имели силы менять саму суть вещей. Его лицо начало с хрустом вытягиваться, давая место новопоявляющимся мощным клыкам. Шерсть, густая шерсть начала пробиваться там, где одежда это позволяла. Он уже не был похож на человека. А тот вой, что он издал, стоя на четвереньках, на ногах, что больше были похожи на лапы, ясно давали понять, чей облик он принял.
Торрис отвернул морду,было не ясно почему: может его смущали такие метаморфозы хозяина, может просто из уважения к более старшему брату. Одно было ясно - он с его братом будут охотиться, потому Торрис завыл в унисон с Эльфом.
"-Охота брат!- обратился волк к своему хозяину. - Большая дичь хочет казаться охотником. Она не пониет, что охотники здесь мы, брат!"
"Удачной охоты, брат!-ответил преобразованный эльф.- Да обагрятся наши клыки кровью!"
Чтож, ржание испуганной дошади показывало, что ему предстоит перед ней в последующем извиниться. Что ж за день-то такой...

Заканчивается миг тишины после рассвета. Звенящее, невыразимо прекрасное мгновение, когда солнечные лучи только выглянули из-за горизонта, пробуждая все живое. Хочется спросить кого-нибудь важного в такие моменты - нахуй здесь война? Нахуй вообще война?
Просыпаются первые пташки, собираясь приветствовать солнце. Не успели чуть-чуть. Заткнулись в ужасе, заработали крылышками бешено, унося мелкие птичьи жопы подальше от разыгравшегося в крошечной деревушке акта военной драмы.

Ронни.
Вырубил эльфийку аккуратно. К хищному броску на офицера приготовился. Идут гуки мимо, оглядываются настороженно, чуя едва заметный запах крови, взвешенный в предрассветном тумане. Офицер подходит, сопровождаемый парой бойцов. Пора.
Пошел на остроухого из-за угла, стараясь потише чавкать армейскими ботинками по вечно влажной земле. Шаг, другой, пока получается, смотрят динки куда-то в другую сторону. Третий. Заверещал гук где-то в стороне, видно на следы кровавые наткнулся. Похуй, даже лучше - повернулся офицер спиной, сверкая ушами из-под фуражки, и сопровождающие его вылупились куда-то, поводя стволами автоматов. Четвертый шаг. Еще один - и достанет ласковый обух топора коленку офицерскую. Лопается что-то под ногой звучно, въетнамская горная жаба-смертница, в нелепой попытке сорвать операцию американским рейнджерам. Кажется, даже джунгли воюют на стороне коммуняк.
Опоздала толстожопая. Офицер еще только поворачиваться начал, как впечатался ему под колено томагавк. На его, офицерское, счастье - обухом, а то бы ползал сейчас безногим.
Еще только падать командирское тело начало, а ты уже взял аккуратно ствол автомата того динка, что следом за офицером первый обернулся и на тебя его наставил. Взял - и на соседа, менее расторопного, перевел, скармливая ему все четыре патрона, что остроухий тебе подарить хотел. Затем дернул ствол на себя и тут же обратно вернул, впечатывая приклад в живот охуевшего от собственного подвига солдата. И томагавком ласково по подставленной шее приложил. Острием на этот раз уже. Подхватил офицера упавшего, закинул легко на плечо, и нырнул в хижину, уходя от стрельбы неминуемой.
Трупов вот только в хижине не оказалось, чтобы укрыться за ними. Поэтому - как шел, так и пошел через стену напротив, короткой очередью проход себе освобождая. Выпал-выпрыгнул рядом с эльфийкой вырубленной, офицера, охуевшего от перемены кадров, рядом пристроил.
Все по плану. И кровь с томагавка капает.

Нирвел
Засел на дереве, взглядом по гукам пробежался. Девять их пришло из предрассветного леса. Четыре "калаша", пара "токаревых" самозарядных, еще двое с ППШ, командир с маузером. Последнего не разглядел, но на снайпера точно не похож.
Сидя наверху, как на ладони всю операцию посмотрел, которую Ронни провернул. Красиво, как в кино. Попкорна не хватает. И пивка.
Но пора бы и свой режиссерский вклад в постановку внести. Подождал начала стрельбы, выцепил в прицел ухо острое. Нажал на курок плавно, подгадывая под выстрелы противника.
И вот блять надо же было такой хуйне случиться, которая обычно в школе бывает - пиздеж-галдеж в классе, а как только спокойненько пернуть соберешься - тишина гробовая, и каждый, ссука, на тебя смотрит. А очко уже расслабилось, назад не втянешь.
Пулю в ствол обратно тоже не загонишь. Развалилась кровавой розочкой в прицеле башка под аккомпанемент фирменного "спрингфилдского" хлопанья. Сосед гука того, кровью и мозгами обрызганный, тут же ствол на дерево твое перевел и давай крону поливать. И орет что-то нечленораздельное и наверняка некультурное вдогонку.
Хорошо хоть не попал. Ну, попал бы, наверное, если бы ты вовремя с дерева-то не съебался. Сидишь теперь под деревом, стволом в принципе прикрытый, но место жительства точно менять надо, потому как соседи здесь беспокойные.

О'Смайли.
Удобно в кустах устроился, винтовку в плечо упер. Поймал голову чью-то в перекрестье оптики, повел стволом, движение сопровождая. Мысли в голове невеселые какие-то. А вокруг рассвет красивый занимается...
Пошла потеха. Тут уже и не поспать, и красотами не полюбоваться. Даже зевнуть не успеешь. Только палец к крючку спусковому прижал - разлетелась башка в прицеле. Удачно вроде. Должно быть. Но блять не научился ты еще взглядом бошки гуковские дырявить, экономя патроны! И точно - гук, что рядом стоял, повернулся и принялся пулями и матами дерево, на котором Нирвел засел, поливать. Значит, украл Брызг у тебя зарубку на приклад. Да и хуй с ним, нужны тебе эти зарубки. Вот карманы потом почистить надо, тут уж нахуй идет Нирвел с претензиями, если будут.
На другую цель перевелся. Нажал на крючок, ткнулся приклад в плечо ласково. Промах, зарраза. Затвором щелкнул не глядя, снова прицелился, нажал. Тишина над ухом, не хлопает радостно "гаранд". Перекосило патрон, заклинило в затворе. Теперь полвинтовки разобрать надо. Либо ебануть по затвору, вдруг выскочит сученыш. Блять.
А вот первый твой выстрел услышали. Чирикают теперь пули вокруг, в опасной близости от ценной ирландской жопы.

Грей, худо-бедно разобравший то немногое, что осталось от надписи, пришел к неутешительному выводу - на камне было начертано предупреждение, говорившее о том, что использовать магию тут опасно. Еще бы знать, что подразумевал неизвестный автор под "тут" - какой-то участок местности, или же весь мир целиком. Да и кто знает, правильно ли молодой маг сложил все кусочки мозаики? Ответ на этот вопрос получить можно было только опытным путем.
Жрец Грофрунга решил, что любые крохи информации об этом незнакомом мире должны быть задокументированы. В связи с этим, дворф попросил у товарищей по отряду лист бумаги. Но то-ли ни у кого такового не оказалось, либо никто не спешил делиться своими запасами.
Айша, воодушевленная находкой следов цивилизации, принялась рыскать в округе, пытаясь обнаружить еще хоть какие-нибудь свидетельства того, что этот мир обитаем. Тщетно.
Закончив и без того затянувшуюся процедуру изучения камня, Фир обратился к друиду, при этом безжалостно коверкая имя эльфа. Видимо, для Пурмиль` эталя это был больная тема, потому как юный друид тут же дал резкую отповедь дворфу. Жрец честно попытался выговорить непривычные ему звукосочетания, но после "надцатой" безуспешной попытки сдался и предложил эльфу сократить его имя до упрощенного варианта - Пурмиль. Друида, судя по его реакции, такой вариант разозлил еще больше, но разводить полемику он не стал, разрешив бородатому предводителю использовать первые два слога своего имени, после чего отвернулся к валуну с видом оскорбленного достоинства. Видимо, упростить "Пурмиль`эталь" до вне всякого сомнения более благозвучного "Эталь" никто не догадался. Хотя, кто знает, как друид отреагировал бы на этот вариант...
Решив, что больше терять время нельзя, отряд снова взобрался в седло и направился к реке, которую обнаружил Гиви. И вот, неспешной трусцой (густые лесные заросли просто не позволяли лошадям двигаться быстрей) команда двигалась навстречу неизвестности...

Смотря, как напарники оптимистично выбирают снаряжение, Эрик всерьез задумался. Ведь у него был некоторые опыт охоты. Хорошенько обдумав что готовит грядущее приключение, он стал спиной к столу и обратился к присутствующим
- Прошу выслушать меня внимательно, если я не прав - поправите, но когда я закончу. Мы отправляемся в Индию, я там не был, но слышал, что туристов ожидает немалое количество экзотических болезней, разносимых множеством насекомых, настоятельно рекомендую перед отправкой обработать открытые участки кожи репеллентом. На поиск зверюшки, которую предлагаю называть "кенга", нам выделяют сорок восемь часов. Предполагаю, что Ганс высадит нас в утреннее или дневное время, но если мы не найдем его до ночи, то нам понадобятся как минимум фонарики. Кроме того источник света будет полезен во время поиска внутри зданий даже днем. Там наверняка жарко, поэтому советую обзавестись головными уборами, взять фляги с водой, и на всякий случай небольшой сухпаек, вдруг операция затянется, употреблять местную пищу я не рекомендую. Охотиться толпой нерационально, скорее всего мы разделимся по двое, чтоб координировать действия и просто не потеряться нам нужны средства связи, для начала обычные рации. Во время операции есть вероятность, что кто-то получит ранение, перегреется на солнце или отравится, поэтому предлагаю взять одну полевую аптечку на всех.
Содержимое аптечки:
- На аптечку предлагаю скинуться совместно, чтоб не пришлось потом как в крутых боевиках перевязывать раны лоскутами одежды и жевать травку подножную, в надежде что она температуру собьет. Ганс выдай стоимость репеллента, фонарика, рации, литровой фляги с водой, суточного сухпайка и полевой аптечки.
- Отдельно от меня заказ на вторую, правую перчатку и четыре стальных шара диаметром 6см, с ушком или скользящим отверстием 0.3 мм под леску и штурмовой рюкзак на 30л.

- Надпись на драконике. Что-то про магию и опасность, - сказал Грей Сан, скорее угадывая написанное, нежели читая. Он потер виски и прикрыл глаза.
- Здесь магия приводит к безумию. Опасность поджидает мага. Нельзя применять... заклинания. Предпоследнее слово Грей не разобрал: уль... ульные... кара-ульные... нет смысла. Раз за разом слово ускользало от него.
- Какие же, к демонам, заклинания нельзя здесь применять?

- Айша. Ничего что я тебя так фамильярно? Конечно умею лазить, работа у нас такая лазить где не попадя. Намекаешь слазить на дерево осмотреться? - ответил эльфийке хоббит, заодно прикидывая на какое дерево, если что лучше всего будет лезть.
- На счет ехать или исследовать. По мне так лучше двигаться дальше. Тут ничего особо важного и полезного для людей нет. Да и защищаться и жить тут нельзя. Охотой тучу народа не прокормишь. Нужны поле и речка и лучше возле скалы или хотя бы холма. И чтобы лес не был далеко. Вот там народу будет нормально и город можно отстроить и еду есть где выращивать. Так что я за то чтобы двигаться дальше.

Скрыть улыбку на этот раз эльфу не удалось, потому обернувшись в сторону остальных спутников, ему с идиотской улыбкой оставалось пожать плечами с видом "Ну я же друид, что с меня взять!". И увидя реакции других исследователей мира рассмеялся.
- Око за око, мастер Фир! - сквозь смех сказал друид.- Око за око...
И вытирая выступившие от смеха слезы, про себя отметил, что дварф тот еще тертый калач. А это значит только одно... Надо готовиться более тщательно!
Однако вытерев слезы, он подумал и о другом - шутки шутками, а мир все-таки чуждый им. И как бы не был он приветлив в начале, под конец он может выдать отнюдь несмешную шутку. Тем более что Ворон предупредил о странных зверях... И кому, как не друиду, придется с ними иметь дело?

Чего ожидают от существа, впервые ступающего в неизведанное? Подозрительности? Осторожности? Но вопреки всем ожиданиям, эльф улыбнулся открывающимся видам. Всюду, насколько хватало взгляда, природа буйствовала. Это не выражалось красками, это было... Эльф не мог описать словами чувство, возникшее при виде такой буйной растительности. В его мире природа чахла... В то время как тут, она была на пике своего могущества. Она пела, и пусть он и не слышал этой песни, именно она и заставила его улыбаться.
Мороз заставил его лишь запахнуть плащ, и взглянуть на лошадь - как она отреагирует на погоду? Но лошадь была привычной и к такой погоде. А уж выскочивший из портала волк так вообще казался щенком, так радостно он прыгал по снегу, подпрыгивая вверх, отталкиваясь всеми четырьмя лапами. Последний даже хотел было поиграть с лошадью, игриво клацая зубами, и припадая на передник лапы прямо у нее перед мордой. Но лошадь от игры отказалась, невежливо заржав и встав на дыбы.
Засмеявшись в голос, друид погладил по загривку волка:
-Хватит, полно! Не нужно гневить наших новых друзей!- и повернувшись к лошади, обратился уже к ней.- Милая, ничего, если я буду звать тебя Пурой? Пура, это ведь хорошее имя?
В ответ лошадь лишь заржала, но был ли это протестующее или согласное ржание, друид не понял. Оставалось лишь ждать остальных. Ухмыльнувшись, он набрал снега и начал лепить снежок. Ждать, так ждать.

Эльфийка хмыкнула, вспомнив слова о неопытности группы. - Почтенный, - обратилась она к хоббиту, - Боюсь, это все - еда, снаряжение - лишнее. Наша задача - стать, эээ, шахтерскими канарейками... своего рода. В том числе - попробовать пищу и воду нового мира, и проверить, не издохнем ли сразу... или опосля. А еще нам надо узнать, способны ли обычные эльфы... люди, дварфы и ваши сородичи выжить в новом мире. В смысле, без особых доспехов и оружия. И насчет лошадей я даже не знаю. Вроде - больше скорость, больше сможем увидеть. А еще больше мороки, и меньше скрытность отряда. И конюха мы с собой не берем, а за лошадками уход нужен и присмотр, чтоб не окочурились.

...слова Игельмара насчет возрождения расы дварфов неприятно царапнули... но ведь эльфы в последнее время были добрыми союзниками людей, верно? Да и не стали бы включать эльфов в отряд, если бы не планировалось точно так же провести лесной народ через портал... Верно же? Спрашивать о таком злющего людского лорда Айша не рискнула.

Колокол на главной площади пробил шесть раз и умолк. В приемной лорда Игельмара, не взирая на сгущающиеся за окном сумерки, было оживленно. Эльфийская дева в военной форме, мужчина той же расы, но носящий куда как более скромные одежды, молодой человек с внушительным набором оружия, халфлинг, находящийся под неусыпным надзором нескольких представителей городской стражи, и дворф, носящий на груди железный медальон, изображающий наковальню, пронзенную мечем. Вся эта разношерстная компания собралась здесь по приглашению лорда Игельмара. Сам лорд – мужчина, лет сорока с небольшим, сидел за круглым столом, на котором была разложена тактическая карта Расгарда и его окрестностей. На карте были расставлены фигурки, обозначающие войска Империи и армию захватчиков. Одного взгляда на карту должно было хватить для того, чтобы понять – положение Империи весьма незавидное.
– Добрый вечер, господа и дамы – первым нарушил молчание лорд Игельмар – прошу вас, проходите, присаживайтесь – лорд указал рукой на стулья, расставленные вокруг стола.
– Должно быть вы задаетесь вопросом, зачем же вас здесь собрали? Не буду ходить вокруг да около, Империя обречена. Наши войска могут сдерживать армию пришельцев не более двух недель, после чего враг будет под стенами столицы. Сколько продержится город – одним богам ведомо, но в конечном итоге, и он падет. Наша единственная надежда – артефакт, известный как зеркало Маарши. По сути – это портал в иной мир. С помощью этого зеркала мы можем покинуть столицу, оставив захватчикам лишь голые стены. Дело усложняется тем, что Маарша был хоть и гениальным, но полностью безумным магом. Куда ведет его портал и что там нас ждет – никто не знает. Мы хотим отправить в неизведанный мир группу разведчиков – вас. Ваша задача будет состоять в том, чтобы выяснить, пригоден ли новый мир для эвакуации населения. Сразу предупреждаю ваш вопрос: да, мы могли бы послать туда более опытных бойцов, магов и священнослужителей, но ведь заселять новый мир будут обычные люди, лишенные воинских и магических талантов. И если группа, скажем так, не самых умелых (как минимум – пока) разведчиков сможет выжить в тех условиях, значит и простой люд будет иметь неплохие шансы уцелеть в новом пристанище. Ну а теперь, задавайте свои вопросы, если таковые имеются.

Смерть - это когда нет проблем. Нет сознания. Ничего нет, да и осознавать это некому. С вами так и было. Вы умерли, согласившись на предложение попробовать ещё раз. Или просто вырубились - уплыли в глубокий, чёрный ступор.
Потом пришёл свет. Он раздражал. Он мешал. Не вам - вас ещё не было, осколки вашего "Я" суматошно метались внутри черепа, нейроны испуганно пытались восстановить знакомые связи.
Что-то уже было. Но не вы, ещё не вы. Воспоминания, эмоции. Гротескные, искажённые картины прошлой жизни. У кого-то пугающие, у кого-то - весёлые. Хоровод внутри черепа был жизнью. Не сознанием. Жизнью. То есть - болью, проблемами, суматохой. Кутерьмой. Нечто, что медленно формировалось из хаоса, попыталось сползти во тьму смерти. Тьма уютна. Но свет не отступал. Наконец кто-то будто повернул выключатель. Сознание врубилось. Вы, ваша уникальная личность, громыхнув винчестером, стартонула. С трудом всплыло откуда-то из глубин мозгового мусора имя. Ваше имя. Потом - быстро - всё остальное. Всё чётче и чётче. Вы вспомнили, как всё было.

Где вы? Где вы? Яркий свет резанул по глазам. Белые стены. Больница. Тело вскочило на ноги. Непривычное какое-то, но послушное собственное тело. Не больница. Громадный офис с белыми стенами. Странный офис. Единственная мебель - массивный, просто-таки исполинский Стол. Чёрный, массивный, как гроб. Такой, знаете, как парта - не просто четыре ножки, а сплошной. И всё. Стульев нет. Белое ковровое покрытие, белые стены, белый свет от встроенных в интерьер светильников. Стена позади стола не белая - прозрачная. Стекло - вроде бы затемнённое немного. Вид на город, огромный незнакомый город с яркими огнями. Ночь. Небоскрёбы. Вы где-то высоко, если судить по тому, что удалось разглядеть. В небоскрёбе, наверное. В офисе - единственная дверь. Прочная, но всё же обычная внутренняя дверь с медной ручкой. Белая. С вами в помещении - ещё несколько людей. Все мужчины. Они озираются так же растерянно, как и вы. Похоже, вы попали на ковёр. На ковёр к Господу Богу - шепчет услужливо подсознание. Сейчас Боженька вернётся в офис и выпишет вам клизму скипидару в зад. Ну или автобус гурий, это как кому совесть подсказывает...

Не смотря на то, что успокоиться и вслушаться в свое новое состояние Игорю почти удалось, он внезапно почувствовал, что начинает задыхаться. Он не слышал, как дышит, только понимал, что воздух как по трубе какой-то внутрь входит, а куда поступает - непонятно. Все ощущения смазались, сдвинулись в понятийном аппарате на полшага в сторону, и теперь уже даже свой собственный голос казался привыкшему им оперировать парню петлёй-удавкой.

- Аах, ахх, ххх!

Игорь делал все более и более глубокие вздохи, и непонятным для себя образом получал достаточно кислорода для новой серии бессвязных причитаний. Ему сильно захотелось ударить себя в грудь, выбить откуда-нибудь оттуда пробку, мешающую слышать и воспринимать мир привычным способом.

Даже для короткого удара замах не получился - Игорь увидел кровь на ладонях, и ему стало совсем плохо, но через это, спустя буквально секунду - лучше.

Кровь. Из ушей. Оглушен. Контужен. Взрыв. Парк. Четвёрка...

Когда над переводчиком склонился Адам, тот уже успел вернуться по цепочке ярких воспоминаний в более-менее нормальное состояние. Успокоился немного.

- Не-е слышу. Н-н-е слышу н-ничего.

Для верности Игорь даже указал окровавленными пальцами на ухо и помотал головой, которая отозвалась на такой жест неодобрительным уколом. Парень поморщился и, подняв на товарища по несчастью все еще мутные глаза, сказал:

- П-подняться п-помоги.

Космос. Тишина. Безмятежность.

Внутри десантного отсека аэрокосмического челнока AD-140 "Flutterstrike" сейчас собралось пять человек оперативной группы Федерального Маршала Вернера Брауна. За скромными круглыми иллюминаторами, по левому борту - громадный как астероид, поникший и безжизненный военный транспорт, уже успевший стать самым значимым медиа-событием месяца "корабль-призрак", повисший на фоне зелёно-голубой Тары. Вокруг транспортника снуют туда-сюда, как мошкара, десятки и десятки небольших кораблей - челноки и шаттлы крупных медиа-компаний с съёмочными группми, несколько дронов с мощными прожекторами, пара цветастых спасательных кораблей из Федеральной Орбитальной Гвардии и красно-белый медицинский бот. Ни один из них, впрочем, не приближается к транспорту достаточно близко. По правому борту, за иллюминаторами виден остроносый крейсер DFS "Боуи", как ёж ощетинившийся плазменными турелями и кажущийся крохотным в дали, на фоне пустынь Аштабулы-3.

А началось всё ещё три недели назад. Тогда, в один прекрасный день автоматический зонд на краю системы обнаружил несущийся из межзвёздного пространства астероид весьма странной формы. На проверку тот казался потерянным при загадочных обстоятельствах транспортником DFS "Куарон", принадлежавшим Корпусу Космического Десанта Догманской Федерации. Потерян он был на пути к планете-тюрьме Ворланд 5022, больше пяти лет назад - буквально спустя месяц после "Двухдневной Войны" и ни причин, ни местоположения корабля установить тогда не удалось. По слухам его, правда, видели то тут то там - и корабль быстро оброс зловещий славой. Дело быстро закрыли, а весь экипаж и пассажиров объявили пропавшими без вести. Однако - как видно, корабль зачем-то вернулся. За орбитой обвившейся кольцами Аштабулы-5 громадный транспортник подхватил орбитальный буксир, и приволок его на низкую орбиту Аштабулы-3, для дальнейшего выяснения всех обстоятельств.

Сканирование показывает, что экипажа и пассажиров на борту нет. Подавляющее большинство бортовых систем отключено и не отвечает. Однако, корпус корабля более-менее цел. Аварийно-спасательные капсулы тоже на месте, все кроме одной. Военные собирались послать туда команду спецназа, однако вмешалось Министерство Юстиции. В архивах министерства сохранилась информация, что на борту корабля перевозилось несколько федеральных преступников, которые могут всё ещё быть на борту - в статис-капсулах. Впрочем, внутри ведомства произошёл конфликт, на тему того - кого же послать на корабль первым - спасателей, военных или кого-то из спецслужб. В итоге, после почти двухнедельных трений, дебатов и обсуждения в СМИ, выиграл последний вариант - послать решили группу от Службы Федеральных Маршалов. Миссия весьма тривиальная, если не сказать банальная - найти преступников, или же подтвердить их отсутствие, тем самым обезопасив корабль для следователей и ремонтников. Параллельно - получить доступ к центральному компьютеру корабля, полётному журналу и выяснить причину произошедшего. Вот так вот. Конечно, всё это - заслуга Ирвина Пилкинса, системного прокурора. Только его. Для него вся эта компания стала отличной пиар-акцией: вся Федерация узнала о чиновнике с задрипанной окраины, бросившем вызов МинОбороны и военной прокуратуре и отстоявшем свою правду.

И вот, сегодня, под присмотром десятков телекамер, Федеральный Маршал Вернер Браун и его оперативная группа готовятся войти на борт космического корабля-призрака, ради чьих-то космических амбиций.

***

Минута за минутой манёвров. Выравнивание скоростей, разворот челнока на стыковку. Военные отказали в праве садится на лётной палубе своего корабля, даже покинутого и пустого, поэтому челноку пришлось долго искать на корпусе рабочий стыковочный порт, подходящий по размеру. Пилот предоставленного Федеральной Орбитальной Гвардией челнока - миниатюрная блондинка в тонком пилотажном скафандре, не по-размерам зля и крикливая, всё это время рассказывала своему напарнику - молчаливому как стенка и угрюмому Ха'Тширру, с чёрной как уголь шерстью, ярко-жёлтыми глазами и ужасным "кошачьим" акцентом - как она на днях поссорилась с продавщицей в салоне косметики в Гудвотере. Почти тридцать минут она без конца в подробностях, с эмоциями объясняла какие там работают дуры, которые вообще ничего не понимают. Ксенос сидел и молча её слушал всю дорогу, изредка поддакивая девушке когда того требовала ситуация. На фоне этого монолога тихо играла музыка.



О том, что челнок вот-вот пристыкуется, группа Маршала Брауна узнала сначала по тому, что голос болтающей без устали пилота постепенно затих. Стыковка подходила к финальной стадии, самой сложной и требовательной к концентрации экипажа. Тут уже не до разговоров. По громкой связи внутри десантного отсека раздался голос "пилотессы":

- Дамы и господа, заходим на стыковку. На корабле нет искусственной гравитации, по-этому я её сейчас и вам отключу. Пристегните ремни и мимими.

Девушка-пилот звучно защёлкала тумблерами в своём оборудовании. Одновременно замолкла музыка, стихло урчание бортовых систем вентиляции, замигали красные огоньки у створок расположенного в потолке десантного отсека круглого стыковочного порта. Каждый из пяти человек внутри вдруг начал чувствовать, что его вес понемногу пропадает. Медленно, с ужасающей неотвратимостью, навалилась невесомость...

Максим.
Взрыв. Прямо во всполох взгляд свой уставил Максим неосмотрительно. Ай-яй-яй, Макс, кто же в точку подобной яркости смотрит так откровенно-то?..

Вспышка, звон в ушах, боль в глазах. Ба-а-ах, звуки ушли куда-то далеко. Звенит. Больно. БОЛЬНО.
Потом - темнота. Как уголки отчёта бухгалтерского сгорают от прикосновения зажжённой спички, так же - поле зрения "сгорело". Слепота. Каково это - быть слепым?..
Звон бьёт ещё сильнее, доходит до некоей предельной точки, в миг достижения которой кажется - не выдержу. Выдержал. Звон ушёл, а вслед ему пришёл звук дождя, всхлипывание одиноких капель.
Холодно щеке правой, лежишь на которой. Мокро всё. Всё прошло... нет?
Не видно.

Спартак, Игорь, Адам.
Спартак - молодец. Словно только вчера из учебки вышел. Какой учебки? А чёрт его знает, не важно это. Важно то, что Спартак прыгнул, сгруппировался, замер. Всё - как по учебнику. Посему и сознание не потерял, и слуха не лишился (хотя к этому был близок - звон в голове до сих пор стоит оглушающий). Молодец, Спартак. Теперь разобраться бы, что всё-таки произошло...

Игорь - салага. Не успел отпрыгнуть, куда надо было, а зря. Только лишь как-то неуверенно к дереву прижался, и по нему же сполз, когда громогласный рёв артиллерийского удара в уши вдарил. Хорошо хоть взгляд был в сторону обратную направлен да и спина прикрыта. В этом смысле - пронесло.
Только вот в ушах лопнуло что-то - по правде или по ощущениям, не знает Игорь. Нет звуков более никаких. Звон - да. Что-то тёплое по шее льётся - да. Рядышком двое соратников лежат, группируются - да. А вот звука дождя, хотя бы - нет.
Как понял этот прискорбный факт Игорь, так и сжалось сердечко его.
И пот прошиб бедолагу.

Кто прыгнул, так это Адам. Адам дальше всех прыгнул, да ещё и в ложбинку. Только сгруппировался не очень удачно, что прям себе что-то вывернул. Запястье правое, не совсем поняв, что именно произошло, болит теперь неимоверно. И слушаться не хочет.
Но это ведь - малая кровь всего лишь, верно? В сравнении с тем, что случиться могло.
Да ведь? Так ведь?

Спартак.
Взгляд, пробившись сквозь пелену дождевой воды, различил в округе весьма лесистую местность. Память не подсказывала никаких случаев столкновения с этим конкретным лесом. Более того, память словно взвыла, силясь дать ответ на поставленный разумом вопрос, и... не выдержала. Хлоп - и все мыслительные процессы на миг замерли, а после возобновились уже в новом, ином, слегка пришибленном виде...
Стало страшновато, признаться. Следом за отсутствием ответов памяти нахлынуло тянущее чувство страха: может быть, случившееся было настолько ужасным, что и не стоило его вспоминать?..

Адам.
Глухо. Разум бьётся, греется, кровь по венам бежит быстрее, включились все системы организма, дают отбой лютой непогоде. Но вот мозговые центры пока только физиологическими процессами заняты, не могут ничем помочь ждущему ответов Адаму. Нет воспоминаний, не удаётся их зацепить и узнать даже, были ли они вообще. И нет знания о месте, в котором писатель оказался. Вокруг деревья, да. Тропинки какие-то, трава густая. Лес это или парк - тот ещё вопрос. Вполне вероятно, пригород. А может быть и в центре что-то.
Нет ответов.

Максим.
Молчаливый сын депутата чуть поёжился, когда понял, что определить местонахождение ему не удаётся, несмотря на все усилия. Впрочем, тепло, разливавшееся от сердца и живота по всему телу, успокаивало и не позволяло отдаться бесконтрольной панике.
А хотелось.

Игорь.
От холода выставленные ладони заныли слегка, отвердевающие. Губы непроизвольно дрожали, как и вообще весь Игорь. Переводчик срочно нуждался в отдыхе и чашке горячего шоколада.
И, словно в ответ на неблагоприятные для выживания природные условия, память разродилась ценнейшими смыслами...
Вот я стою здесь сейчас. Вот я смотрю на старика. Я знаю его, я говорил с ним. Я пришёл сюда из метро, оно недалеко. Это парк, какой-то парк. Я проходил мимо Финского залива. Я ехал на фиолетовой линии. Тут рядом парк аттракционов, там я тоже был. Я ходил там довольно долго, смотрел на людей. Я не катался, я искал или ждал кого-то. Чувство тревоги. Потом я вышел и пошёл не в метро, а наоборот. Там я снова искал или ждал кого-то. Чувство тревоги. Тогда я прошёл мимо Финского залива. Нет, я не проходил. Это большой крюк. Я просто вышел на берег, специально. Посмотреть на залив. Так надо. А потом я пришёл сюда. Я знал точно, куда иду. Чувство тревоги. Теперь я здесь. Я очень давно здесь. Когда я пришёл, эти трое уже были здесь. Мы вчетвером стояли напротив пустой лавки. А потом пришёл старик. Он сел, а мы стояли, всё это время. А он сидел. Мы говорили с ним, а он с нами. Но при этом он сидел, а мы стояли. И, кажется, мы молчали. Хотя при этом говорили. Чувство тревоги. Он говорил о нём, о чувстве... Он говорил о многом. Но я не вспомню этого. Потому что он молчал. И я молчал. Чувство тревоги.

Все четверо.
Старик, услыхав вопросы парней, весь насупился и перестал раскачиваться. Он медленно поднял голову и хмуро посмотрел в глаза Адаму.- Ууу...- задумчиво и мрачно протянул он, и снова принялся раскачиваться, опустив взгляд. Через какое-то время он заговорил.- Совсем всё плохо... плохо... В таком случае, милки... милки... я ничем не могу вам помочь. Моё время... уже вышло, я воплощён... Они... сами найдут вас... сами найдут вас... Ничем не могу вам помочь... Я воплощён... Вот, стойте, вот!..- Сказал он, остановив раскачивание (которое с каждой новой с трудом произносимой фразой только усиливалось), принялся рыться в своих лохмотьях.- Неужели потерял, неужели... Ах ты... Нет!.. Вот! Возьми, ты, молчащий. Вот ты возьми, не смотри на меня так. Я ещё не сдох, чтобы так ты на меня смотрел.- Протянул Максиму отшлифованный камень сферической формы. Увесистый, с кулак размером. Чёрный с красно-коричневыми вкраплениями.- Это,- заметно оживший старик указал пальцем на всех четверых,- ваш. Вы теперь единое целое, и нет у вас выбора отказаться от этого единства. Вот так, поняли меня? Одному будет плохо, трое закричат от боли. Один возвысится, и трое счастливы будут. Это всё, что я могу для вас сделать. А теперь уходите, уходите скорее. Мне пора воплощаться. Они сами вас найдут, помните...- он снова начал раскачиваться,- об этом... Увидите сына, передайте... я благословляю его... Всё... Воплощаюсь...- Заключил старик и замолчал. Закрыл глаза. Что-то нутром вытягивает из себя. Заунывную песню.

Она стояла неподвижно и прямо, среди ослепительной белизны, руками обхватив свои тонкие плечи.
Глаза привыкали видеть.
Перед ней стоял некто, нагой телом и душой, как и она сама.
Голова привыкала думать и мысли по одной начали приходить.
Она попыталась понять.
Душа привыкала чувствовать и ее заполнила лавина эмоций.
Первым пришел стыд.
Она резко отвернулась спиной к тому другому, и присела на корточки, свернувшись в тугой комок, из-за плеча кидала короткие взгляды.
А потом появился Голос. Он просил слово. Он приказывал.
И она удивилась. Удивление заполняло ее изнутри и вырвалось наружу робким вопросом.
- Что ты?

Стэнли сидит, прислонившись спиной к изгрызенной шрапнелью стене, подальше от окна. Под седалище подложена найденная здесь же подпаленная с края циновка - чтобы не пачкать штаны; между хребтом и стенкой просунута какая-то ширма, что ли - чтобы, стало быть, не пачкать китель.
На коленях у Аргайла лежит планшет, на планшете - блокнот, открытый на чистой странице. В правой руке у лейтенанта карандаш: Стенли то решительно подносит грифель к бумаге, то отдергивает, будто боится обжечься. В левой - зажигалка. Большой палец то отщелкивает крышку, то захлопывает ее обратно. Щелк-щелк. Щелк-щелк.
Дневник - вещь нужная. Многие великие полководцы благочестиво вели дневник в минуты затишья и и вынужденного безделья. Дневник бесценен как основа для будущих мемуаров. А потом посмертного издания личной переписки, цитат... и самих дневников же! Потому вести его надо аккуратно, чтобы предстать перед будущими поколениями в правильном свете. Одухотворенном и возвышенном.
И о чем тут, спрашивается, одухотворенно и возвышенно писать?
Стенли тяжело вздыхает, и принимается остервенело врать в лист:
"Третьего февраля наш прославленный полк подошел к древнему городу Хюэ, вероломно захваченному мятежниками. Величественные древние стены..."

-Дай заценю... О, бедный Ху Ер Ик! - Ебать его в глазницу! Это был гук бесконечного тупоумия, и некрасивый до выблева. Всю жизнь он копался в дерьме...
Аргайл отрывается от письма:
-Немедленно прекратить! Какого черта ты делаешь, морпех?
Взвод отзывается недовольным ворчанием, все разочарованы прерванным представлением.

"Со мной взвод отличных американских парней, патриотов своей Родины. Простых, но честных и чистых..."

-Поднимаю на пять!
-Придержи коней, Мерфи, у меня только три есть...
-Тогда ставь жопу своей мамаши, гы.
-Полегче, сука, ты про мою ма говоришь! Может, жопа сестры сойдет?

Гогочут. Аргайл вздыхает. С хрустом выдирает полуисписанный листок из блокнота. Вот и зажигалке применение нашлось... Объятая пламенем бумажка планирует на грязный пол, и Стэнли растирает пепел подошвой ботинка. Нельзя так. Стенли решительно не понимает, что происходит на этой войне. Напишет все, что надо, когда поймет. Лучше бы уж в бой поскорей.
Убрал всю приблуду в планшет, закурил. Сидит, то на радиста поглядывает нетерпеливо, то на часы. То снова на радиста. И опять зажигалкой: щелк-щелк, щелк-щелк.

Вдалеке, среди взрывов попроще, прошла волна не то чтобы оглушительно громких, но основательных таких, нешутейных ударов. Пару секунд спустя они отозвались тремором пола, почти несущественным, но вполне ощутимым седалищем и ступнями даже на таком расстоянии. Словно землю-матушку прошибло легким ознобом. Словно отголосок шлепка по сраке особо борючей орчихи докатился тектоническими волнами до самых бровей, и стряхнул с них перхоть.

Взгляд на часы - 22, как по нотам. Стенли встает, закидывает на плечи шмотник, подхватывает аккуратно прислоненную к стеночке "черную винтовку". Каску нацепил, завязал ремешок. И горланит, подражая, насколько получается, сержанту - инструктору по строевой:
-Морпехи, приготовились! Авиация отработала, скоро выступаем!

Братаны, короче, нашли себе объекты для, типа, экспресс-допроса. Хуле, чем я хуже - пара шагов, на корточки рядом с девочкой присел. Надо устроить дичь ей. Ну и пацану соседнему заодно. И деду этому хуйскому. Короче, взбодрить дискотеку.
- Привет. - не парясь, понимает девка, или нет. Еще, блядь, не хватало на эльфийском с ней говорить. Сразу, по крайней мере. Пусть подумает о жизни, секунд так десять-двадцать-тридцать. С тряпкой во рту. Потом, вполне возможно, собеседника сменить захочет на более доброго.
- Симпатичные ручки. Только хилые какие-то. - взвесил на ладони связанные кисти эльфийки. - И маникюр тоже не фонтан. Надо поправить, это точно.
Ножик - в руку. Отточенный он, пиздец какой острый. Взмахнуть - и отлетит лапка мелкая, в грязь, кровью политая, упадет. Но нет. Неинтересно так.
- Маникюр-маникю-у-ур. - лезвие упер в сустав последней фаланги пальца указательного, над ногтем прямо. И на себя дернул, срезая мясо, состругивая тонкую стружку кости.
- Бля... - натурально огорчился, - вот сколько себя помню, никогда не получалось ногти кому-нить подстричь. Извини, сестренка, чесслово, прости. Я быстро учусь.
К следующему пальчику перешел. И тоска с грустью на лице.

Из последнего тупика кошмарного сна, как известно, выхода нет. И главный герой, чьими глазами мы переживаем эту странную и оттого страшную драму, разворачивается лицом к опасности и видит, видит воочию глазами своими во сне закрытыми Тварь, что пришла за ним из самых тёмных уголков его сознания... И нет слов и образов, чтобы описать ужас и страх, в этот миг вдыхаемый спящим человеком. По пробуждению не остаётся ничего, что могло бы вновь напугать столь сильно, лишь память, память о сне, что изменил и обезобразил ещё одну беспокойную ночь в тёмном городе без луны и звёзд. И это воспоминание о случившейся психической экзекуции преследует очнувшегося ото сна несчастного или несчастную, всюду ходит за ним или за ней по пятам, стоит только тёмному углу попасться на глаза.

Момент истины наступает, когда приходит время снова отходить ко сну. Днём, возможно, тебе удалось избежать дополнительных столкновений с кошмаром ночи, но ты самостоятельно придёшь в свою кровать и ляжешь на ложе, распятый или распятая, отдашь себя на казнь и кровавую расправу. Ты закроешь глаза, откроешь их снова - убедиться, что никого рядом нет - и мрак окончательно окутает тебя после.

И во сне ты снова придёшь к Твари, ведь она уже ждёт. Пока твой разум отдыхал от ночи в заботах дня, Тварь беспокойно ходила вокруг да около собственных сцен, меняла костюм, подбирала реквизит, повторяла текст, который ты всё равно не услышишь, устанавливала подходящие камеры на наиболее эффектных местах и многократно перепроверяла всё проделанное (а времени на это у неё было больше, чем достаточно) ради этих несчастных прерывистых восьми-десяти (если повезёт) часов твоего кошмара.

А на следующее утро ты с криком или немым плачем откроешь глаза.

И всё повторится вновь...

Поначалу эта ночь ничем не отличалась от множества предыдущих (с недавних пор тебя страшно мучают кошмары). Тварь догоняла, заставляла блуждать в потёмках мраморных лабиринтов и прыгать со скал, бросаться в непостижимые бодрствующему человеку сооружения и постройки, плыть в тёмной воде, зная, что где-то на дне проснулись неведомые науке чудовища. Всё сливалось в едином приступе паники, и не было чётких воспоминаний о том, что случилось мгновение назад...

А потом что-то изменилось. Неожиданно ткань сна порвалась, и в бреши забрезжил ослепительный белоснежный свет. "Иди" - ласково произносит голос, и ты идёшь. Шаг, и кошмар окончательно рвётся, всё застилает яркая вспышка белого...

Каска больно впивается в жирную задницу. Грыдж беспокойно елозит и похрюкивает, пытаясь устроиться поудобнее. Само собой, нихрена у него не выходит.
Почему же этот говнюк не успокоится и не усядется спокойно? Вряд ли раскаленная броня доставит ему какие-то проблемы, учитывая толстенную шкуру. Яйца поджарятся? Грыдж не видел их так давно, что и забыл, нафига они ему.
Причина проста - этот парень суеверен, как старая орчиха. Странных правил у него целая куча, и число их постоянно растет. Одно из них: едешь на танке - суй каску под жопу.
Во время одного из подобных танковых десантов какой-то хряк, что имел несчастье служить с Образиной, словил осколок одинокой мины прямо в морду. Насмерть, ясное дело. Больше никого не задело. Пикантность ситуации была в том, что хряк этот был единственным пассажиром танка, кто оставил каску на голове, а не под задницей.
Чуете связь?
Образина чует. Потому до сих пор живой. И таковым намерен оставаться. Вот и ерзает.
Опа! Кажется, что-то не так. Что-то, мать его, сильно не так. Зашевелил ноздрями Грыдж, голову в плечи втянул, глазками боязливо по сторонам заблестел. Потеть начал обильней прежнего. Руками волосатыми М16 сжал со всех сил. Задышал тяжело.
"Бляблябля, сейчас что-то будет, сейчас что-то будет, будет!" - Орал мерзкий голос в его голове. Захотелось спрыгнуть с танка и залечь. Уже почти собрался Образина реализовать план, уж приподнялся, как до него донеслось:
- ...Благодарный эльфийский народ никогда не забудет наш подвиг!
Голос командира нового. Господь милосердный, что за кретин! Аж полегчало сразу. Ясен хер, Чарли первым делом заберет его - за милю ж видно, что офицеришка. Камень с души.
Расслабился Грыдж, на секунду в безопасности себя почувствовав. А потом.
Твою мать! Кажется, что-то не так. Что-то, мать его, сильно не так...

Трарахтит. Тарахтит, трясёт, жарит сверху и снизу. А еще воняет - перегоревшим дизелем, чьим-то пОтом, гарью немножко. И дерьмом.
Дерьмом воняет от ботинка. Оно набилось в неглубокие горизонтальные канавки на подошве аргайловского боевого башмака, и теперь Стенли методично выковыривает отходы чьей-то жизнедеятельности из своей обувки. Немыслимо! Он вступил в дерьмо прямо на марше. Влетел, широко шагая по пыльной дороге, смачно припечатав всей стопой. И ведь по всему видно, что не орк или гном какой опростался - эти уж если навалят, то по колено провалиться можно. И на остроухих не свалишь, разбежалось местное население в преддверии боев. Это что же получается, человек, да еще морской пехотинец, светоч цивилизации в этой богами забытой дыре, встал прямо посреди дороги, спустил штаны и облегчился по крупному? Немыслимо!
Стенли морщится. Если в тылу все это вооруженное безобразие еще походило на американскую армию, то чем ближе к передовой, тем сильнее части и соединения начинали напоминать наемные банды под знаменами кондотьеров. Немытые, нечесаные солдаты совершенно неуставного вида, увешанные нелепыми амулетами, с раскрашенными и расписанными похабщиной и еще черт знает чем чехлами касок. А то и вовсе без касок... С субординацией и того хуже. Стоит такой горе-боец: расхристанный, вонючий, лыбится нагло. И тянет вальяжно: "Сэр, не ма-а-а-гу знать, сэ-э-э-р!". Так и подпирает перехватить скотину по рылу, но нельзя. Недостойно офицера, недостойно человека, недостойна отпрыска благородной фамилии.
Да и офицерский состав, прямо скажем... Говорят, даже оркозадые в офицеры выбиваются. Довели армию до ручки, господа демократы! Что дальше? Оркозадый президент? Какой-нибудь Барук Алабама - "дай-кушать-банана"? Позорище...
А как многообещающе начиналось - только прибыл, и сразу распределили на передовую, да еще в такое прославленное соединение... И вот, на тебе. Пока добирался, всякого насмотрелся: и неуставных отношений, и других действий, порочащих честь вооруженных сил Соединенных Штатов, а один раз Аргайл даже был послан нахуй безвестным капитаном при попытке разузнать у него, где найти штаб полка. И ведь, что обидно, не было возможности написать рапорт с жалобой - непосредственного начальника у Стенли еще не было...
Потом увидел свой взвод. Эх, беда-печаль. Такой сброд не то что в бой вести, гальюн чистить не поставишь - они и экскременты испачкать могут. Ну да ничего... Теперь за дело берется настоящий офицер и Человек с большой буквы, Стенли Рональд Джонатан Аргайл Третий (младший)! Уж он вобьет в них и дисциплину, и чинопочитание, и боевой дух вместе с патриотизмом!
Воодушевленный благочестивыми мыслями, Стенли выковыривает из подошвы последние крохи дерьма, и произносит Вдохновляющую Речь для всех бойцов, кто может его расслышать через громыхание танковых траков, рёв дизелей и отдаленную канонаду:
-Морпехи! - начинает он - Сегодня, в этот славный день вы можете послужить своей Родине! Ценности Свободы и Демократии...
Речь не задается. Возвышенные слова Аргайла не долетают до ушей личного состава. Они не могут пережить жары, едкого тротильного перегара и тотальной, осязаемой на физическом уровне атмосферы безразличия, генерируемой взводом. Они сворачиваются и мнутся на лету, падают комковатой массой на раскаленную танковую броню и скатываются по ней в пыль, как спущенка по жопе местной шлюхи.
Непривычную глотку Аргайла жжет огнем, ее забивает песок и режет едкий дизельный выхлоп. Он не может перекричать увертюру военной симфонии.
-...даже если погибнем. Благодарный эльфийский народ никогда не забудет наш подвиг! - кое-как заканчивает Стэнли и жадно припадает к фляге. На лицах некоторых бойцов недоумение и даже какая-то лёгкая брезгливость. Остальным по херу.
Да, "завоевать умы и сердца" будет непросто...

Бах! Это где-то далеко, метров за двести.
Сидит Слэш в окопе, спиной к стене земляной прижавшись, жопой к фронту, каска на глаза сползла, чтобы землей зенки не засыпало.
Хуякс! Это уже поближе несколько. Без свиста, значит "арта", мать ее, а не "мины".
Ползет по противоположной стене гусеница. Перебирает мохнатыми лапками резво, тычется рожками-усиками перед собой, щелку поглубже ищет. Слэш тоже бы так хотел. Поглубже.
Пиздысь! Близко, соседний окоп, метров пятьдесят. Земля дрожит, просыпается сквозь доски, стучит мелкими комочками по каске, застревает в противомоскитке. А гусеничка молодец, удержалась, дальше ползет.
Взрыв. Рядом совсем, уже не до эпитетов. Вот выживет Слэш - тогда придумает наименование звучное этому пиздецу прилетевшему. А пока только рот разевает пошире, чтоб уши не порвало. И придумывает, куда б съебаться.