|
Наверное, ты так себе и представлял последний бой капитана Данжу – герильерос лезут и лезут, а храбрый джентльмен жмет и жмет на спуск револьвера, но вот, барабаны пусты, надежды нет, и герой смело встречает грудью вражеский штык. Или лбом саблю. Или что там у них... Но только оказалось, что у герильерос с вами одна важная общая черта – они тоже, мать их, хотели жить, а не умирать. И еще было очень темно. Ты выстрелил – вспышка разорвала ночной мрак, и на мгновение ты отчетливо увидел ползущих между камнями людей с короткими мушкетами и длинными ножами. Они были одеты в темные короткие куртки и повязки на головах – тоже черные, чтобы прикрыть лбы и не так выделяться лицами. И все опять погрузилось во мрак, еще более плотный, как тебе показалось, потому что вспышка немного ослепила и тебя самого. – Бамос! Кохедлос! – крикнул кто-то вполголоса, и вы услышали торопливые шаги. Ты начал заряжать мушкет, а Покора, сменивший капсюль, высунулся и выстрелил сам. И сразу две тени кинулись на вас, темные, опасные, стремительные. Ты выхватил "Лефошо" и выстрелил, почти не целясь, потому что темно было так, что ты бы мушку не разглядел. И тени пропали. Ты выстрелил еще, куда-то в их направлении, и еще, но даже во время вспышек не мог понять – живы они или нет. Где они вообще? И тут сзади кто-то, обвалив кусок стенки, прыгнул в ваш "колодец" и схватил тебя за руку. Что-то очень острое и холодное ткнуло тебя в бок, распороло сукно мундира. Ты вскрикнул. – Пусти! – крикнул Покора, и повернувшись, сделал с ним что-то такое страшное и резкое, от чего нападавший тоже вскрикнул и хватка его ослабла. Ты выпростал руку с револьвером и выстрелил в него. – Сдохни, мразь! – сказал поляк и принялся колоть его штыком, зажатым в руке, как мясник колет поросенка. Навалившееся на тебя тело стало совсем податливым, оно обвисло, перекинувшись через укрытие – ногами за пределами стенки, а окровавленной головой и руками – внутри. – Подох он?! Подооох! Стреляй! Я заряжу пока! Стреляй! Ты крикнул, что ничего не видно. – Да главное стреляй! Ты пальнул еще, заметив зловещую тень, и по взвизгу пули понял, что это скала. В темноте кто-то быстро лопотал по-мексикански. Ты целил в голоса, но мешкал нажать на спуск. И тут услышал, как под чьей-то ногой стукнул камень. Ты повернулся и заметил еще одну тень – согнутую, подбирающуюся с другой стороны. Выставил руку над плечом у Покоры и выстрелил в тень дважды, так что капрал даже крякнул – дуло было в нескольких дюймах от его уха. В этот раз ты увидел, словно запечатленные на фотографии удивленные глаза, искривленный стоном рот и судорожно поднятую руку. И тень пропала. Покора вытащил шомпол из ствола. – Ну, подходите! – крикнул он. Наконец, в лагере заиграли тревогу. ссылка Для этого вы тут и стояли в секрете – чтобы если будут резать, то вас двоих, а не весь лагерь сразу. – Что, съели!? – расхохотался капрал, как тебе показалось, нервно. В ответ началась пальба. Пули хлопали по камням вашего укрытия, так что страшно было поднять голову. Вы укрылись, и ты достал второй револьвер. – Дай мне, – сказал Покора. – Зачем тебе два-то? Сейчас пойдут. Вы сидели, скорчившись, слушая, как переговариваются мятежники за скалами. Сколько раз по вам стреляли? Дюжину или две? – Ничего, отобьемся. Главное не трусить. Потом выстрелы и разговоры совсем смолкли. Вы услышали какой-то шорох. Герильерос могли подобраться к вам и застрелить, просто сунув в колодец мушкеты через край стены. – Давай на счет три, – прошептал Покора. – Раз... два... три! Вы высунулись, тыча револьверами в темноту. А вокруг уже никого не было. Вы еще какое-то время настороженно, едва показывая из-за бруствера носы, вглядывались в тени и прислушивались к шорохам, осыпающейся каменной крошке, постукиваниям чего-то металлического, еле слышному стону. Потом все совсем утихло. Герильерос ушли так же, как пришли – тихо, незаметно и быстро. Если бы не вы – что бы они устроили там, в спящем лагере, своими ножами? – А ты, О'Ниль, молодец, – сказал Покора. – Не растерялся. Ух! Еще бы чуть-чуть – и все! Поставил бы тебе пиво, но в этой стране хорошего не найдешь. Через двадцать минут до вас добрался патруль и сменил вас. Тебя перевязали, но царапина была нестрашная. Когда начало светать, у колодца нашли два трупа – не считая того, который повис на каменной кладке. И еще на камнях были пятна крови – кого-то вы зацепили. – Молодцы! – сказал лейтенант Ламбер. – Видите, О'Ниль, это оказывается несложно. Делай, что должен – и будь что будет. *** Вскоре после этой стычки, армия пришла в движение. Лейтенант Ламбер не ошибся – ваш легион приписали ко второй бригаде генерала Манжена и отправили на юг, в Оаксаку. На самом деле она называлась Оахакой, но французы не выговаривали "х", и у них получалась Оаксака. Вы с Покорой посмеялись над ними, а в ответ вас чаще стали посылать расспрашивать дорогу у местных. Марш выдался долгим – он был не самым тяжелым, потому что к климату вы уже привыкли, но очень уж длинным – километров триста. И еще – очень тревожным. Вы шли, и шли, и шли, и конца не было этому пути, а издалека за вами наблюдали всадники республиканцев. По вашей огромной колонне с пушками и обозом никто не осмеливался стрелять, но вы чувствовали на себе взгляды из-под каждого куста, из-за каждой скалы. Вы шли упрямо, потому что знали: отстанешь – умрешь. Ваши ботинки сносились, ваши мундиры выцвели на солнце, ваши шляпы растрепало на ветру. Вы дошли до этой Оахаки, большому городу в долине между поросшими лесом невысокими горами, и осадили его: заняли все деревни вокруг, перекрыли дороги блок-постами, установили дозоры и разъезды. А потом втащили на холмы пушки и принялись его бомбардировать. Бомбардировка началась в декабре, и два месяца вы засыпали город ядрами и гранатами. Стреляли размеренно, чтобы пушки не перегрелись и их не разорвало. Никто никуда не торопился. Отвечать вам осажденным было нечем – ваши мощные "морские" пушки легко подавили их убогую медную артиллерию. Над городом день за днем парили черные мексиканские грифы. Ты видел их и вблизи – уродливых гротескных птиц с длинными, изогнутыми на концах клювами, с кожистыми головами, похожими на индюшачьи. Им здесь было хорошо. Вы жили в палатках, обложенных камнями на случай нападения. Скоро вы завшивели. Еда была скверной. Многие солдаты мучались от дизентерии. Но вы стояли, как скала, и никого не пропускали ни в город, ни из города. Повстанцы пытались иногда проскользнуть через ваши пикеты, но черта с два у них это получалось – патрули следили за тропами днем и ночью. Алжирские зуавы и тирайёры охотились за мексиканцами по зарослям, как звери за зверьми. Ты сам видел, как несколько зуавов шли и несли в руках отрезанные головы. Не потому что между мексиканцами и алжирцами была какая-то особая ненависть, да и не потому что алжирцы были такими уж особенно дикими – вы иногда перебрасывались парой фраз, и выглядели они как обычные, цивилизованные люди. Но просто всё всем уже осточертело. Вам можно было делать всё, только делать-то было нечего. Через два месяца Оахака сдалась. Вы вошли в неё не как победители, а как люди, которые зачем-то разметали палкой муравейник, а теперь без особого любопытства разглядываете то, что от него осталось. Глинобитные стены, расколотые снарядами. Кучи мусора и щебня на улицах. Хмурых жителей, исподлобья, со страхом смотрящих на вас. – Чего уставились?! Не глазейте! – прикрикнул на них Танги и замахнулся штыком в ножнах. Он за время осады стал злым и агрессивным. Куда-то подевался мирный бедняк, который "и мухи не обидит". – Оставь их, – сказал Покора. – Я им поглазею. – Да они тебя не понимают даже, – мексиканцы и правда глядели с угрюмым равнодушием и никак на него не реагировали. – Поймут. Пора им учить французский. Вы подняли французское и имперское знамена на площади перед собором и приняли сдачу. Потом – мылись, брились и приводили себя в порядок. В городе уже нечего было есть, жители голодали. Грабежей и кровавых убийств не было – они сами готовы были все вам отдать за чашку риса, только у большинства давно не осталось ничего ценного. Богатые люди из города уехали вместе со своим добром еще до начала осады. В общем, сильно вы не разбогатели. Только Покора раздобыл где-то золотой крест размером почти с ладонь. – Отправлю домой, – сказал он, поцеловал его и перекрестился. – Мы тоже католики. – Католики! – хмыкнул Жобер. – Небось зарезал кого-нибудь? – За крест-то? Неее... на две кукурузные лепешки сменял. А потом... вы просто взяли и пошли назад – те же триста километров, с пушками, которые тянули отощавшие мулы, с обозом, в починенных за время осады башмаках и заштопанных мундирах. "Оаксакская экспедиция" – так это назвали. В Оахаке оставили гарнизонишко – теперь генералы могли похвалиться, что "захватили целый мексиканский штат". Вот зачем это все было. И опять началась военная рутина – вы охраняли какие-то телеграфные линии, проводили какие-то караваны, ловили каких-то партизан в холмах. Чаще всего – безо всякого результата. Новости из США доходили до вас с опозданием, обрывочными, неточными. Говорили, что Конфедерация все-таки проигрывает. Еще в шестьдесят третьем, когда вы только "записались" в Легион было какое-то важное сражение, которое она проиграла. Но потом вроде, случались и победы. Из Мексики, куда газеты если и доходили, то только французские, было решительно неясно, что же там происходит в штатах. Ты писал письма домой... но они, вероятно, не доходили. Как и кто бы проследил за тем, чтобы они достигли адресата? Через какой порт? Ведь все порты были блокированы кораблями янки. После осады Оахаки вы узнали, что осенью, оказывается, янки захватили Джорджию – Атланту взяли еще осенью, а Саванну – к рождеству. Что там было с вашими родителями, с вашими семьями – никто не знал. Альберт только пожал плечами. – Мы все равно ничего сделать не можем, – сказал он. Но чувствовалось, что что-то пылу у него поубавилось, что-то он, кажется, накушался "военного братства". Первые два года оно еще ничего, а потом уже надоест любому. *** Весь шестьдесят пятый прошел в какой-то непонятной возне – туда, сюда, туда, сюда. Иногда вы стояли лагерем и подолгу ничего не делали. Вас отправляли в увольнительные, но только группами не меньше пяти человек – одиночные солдаты слишком часто не возвращались. Потом несколько человек дезертировало, и все увольнительные сразу отменили. – Сидим, как дураки, в лагере, из-за каких-то трусов и идиотов. Все равно их поймают, – вздыхал Покора. – А чего ты там не видел-то? – спрашивал его Танги. – Да я там женщину завел. – Красотку? – Да не сказал бы... Но... но добрую. – Ну, теперь уж неважно. Можешь с ней попрощаться. – Не сыпь мне соль на рану. – И как звали? – Тереза. – Шлюха какая-нибудь местная? – Неее... какое там. Просто улыбнулась мне – вот и всё. Мне так давно никто не улыбался, друг. – Да ты небось деньги ей таскаешь. – Ну так, было немного. Но ей тоже надо детей кормить. – Ты у нас, я посмотрю, прямо семьянин. Покора грустно улыбнулся и покачал головой. – Да не переживай, будут другие. – Не знаю. Может, и так. А может, и нет. В июне вы с Альбертом узнали, что Конфедерация сдалась. Война между штатами закончилась. И тут же появились слухи, что в армии республиканцев теперь воюют иностранные добровольцы – американцы, поляки, даже какие-то греки. Ходили слухи, что США поставляет им оружие через северную границу и через Сан-Франциско. – А ты бы стал стрелять в американцев? – спрашивал тебя Покора. – В кого бы ты выстрелил, О'Ниль? В меня или в этого вашего янки? – А ты бы выстрелил в поляка? – спрашивал Жобер. Покора долго думал. – Ну, чего замолчал? – Когда на нас пойдут в атаку, я буду стрелять в любого, – ответил Покора твердо. – Я с вами до конца. За вас я любого на штык насажу. Вот так. – Вот это дело! – одобрил сержант. – Настоящий легионер. В октябре Максимилиан издал "Черный Декрет" – указ о том, что любой носящий оружие мексиканец, отказавшийся сложить его по первому требованию, должен быть казнен. Лейтенант Ламбер зачитал вам приказ. Теперь вы обыскивали дома, и если находили в них мушкет или пистолет – ставили к стенке кого-то из мужчин. А как иначе? – Мы еще что, – рассказывал сержант. – Я слышал от одного приятеля, под Веракрусом орудуют суданцы из Египта. Эти рубят налево и направо, виновных и невиновных. И не пропускают ни одной бабы. Как услышат, что в деревне герильерос – так все, не разбираются. – Ну и правильно, – заметил Танги. – Так только и можно победить. – Так можно только проиграть, – сказал на это Жобер. – В этой войне надо перетягивать население на свою сторону. – Перетянешь их, как же. – Значит, мы проиграем. – Ты что же, трусишь? Жобер усмехнулся. – Да нет. Мне вообще все равно. Но как бы он к этому ни относился, победа всё отчетливее стала ускользать от вас. И в шестьдесят шестом вы начали отступать. Вы всё мотались и мотались по Центральной и Северной Мексике, но только теперь помимо герильерос появились и регулярные части противника. Они выглядели неказисто – плоховато одетые, плоховато держащие строй, плоховато стреляющие. Вы с ними встречались пару раз в бою и легко их разгоняли, только их не становилось от этого меньше. И стали приходить тревожные сообщения – там такой-то отряд разбит, здесь генерал потерпел поражение. То и дело вы получали приказ "выступать немедленно", и хотя до рядовых этого обычно не доводили, вы всегда знали по обеспокоенному лицу лейтенанта Ламбера, что в этот раз ваша рота уносит ноги, а не идет на какое-либо задание. Дезертиров тоже стало больше. Бродили слухи, что мексиканцы не расстреливают пленных, но верилось в них с трудом. И все же солдаты продолжали исчезать. Иногда их ловили – и тогда в кандалах уводили назад, к побережью, а оттуда ссылали в тюрьмы на каких-то далеких островах. Там, говорят, было куда хуже, чем в легионе – люди там работали не то на шахтах, не то на строительстве дорог в джунглях. Сроки были лет по десять или по пятнадцать, но столько там по слухам никто выдержать не мог: помирали от лихорадки и тоски. – Это с нами офицеры "цацкаются", – говорил Танги. – "Мсье легионеры то", "мсье легионеры сё". А там цацкаться не будут. Чуть что – плетьми по спине: работай, пока не сдохнешь, а сдохнешь – не беда. Все это звучало страшно. Но люди все равно дезертировали. На что надеялись? А весной вас наконец по-настоящему разбили. *** Ты не запомнил, где это произошло. Названия были такие похожие, а деревни – так вообще одинаковые... Санта-Чего-то-там... Изабель? Каталина? И даже точной даты не запомнил, кажется, это было в марте или в апреле. Ваш сводный отряд в тот раз состоял из небольшого количества имперской конницы, одной линейной роты, двух ваших потрепанных рот легионеров человек по восемьдесят в каждой, и еще четырех сотен имперских солдат. Командовал вами целый генерал (Де Бриан, так, кажется, его звали?) – он ездил на красивой лошади и все высматривал что-то в подзорную трубу. И в один из дней впереди, за холмами, раздалась стрельба. Это бились друг с другом конные дозоры. Войско замерло. Пошли носиться курьеры с приказами и донесениями. – Ротаааа! Развернуться в три шеренги! – отдал приказ капитан Мулини, который в шестьдесят пятом сменил вышедшего в отставку по болезни Трюффо. Вы перестроились, подождали, пока союзники-мексиканцы подравняются и подопрут ваш фланг, а с другой стороны то же сделают ваши товарищи-легионеры, и двинулись вперед. Тум! Тум! Туки-тум! – отстукивал барабанщик. Все ждали – неужели настоящая битва? Вы ведь правда за всю войну не видели ни одной битвы. Как она выглядит-то хоть? Оказалось – вообще не весело. Весь ужас заключался в том, что ничего не было понятно и почти ничего не видно. Сжатый в строю другими солдатами, ты видел так же, как и все, строй врага в трехстах шагах – тонкую линию темно-синих мундиров, еще темнее, чем ваши. Эта полоска едва проглядывала сквозь пелену пыли, поднятой сотнями ног. А потом дым после первого залпа заволок все перед вами. – Заряжай! Целься! Огонь! А в кого стрелять? Пыль лезла в глаза, пот пропитал рубашку под мундиром. Мимо строя носились всадники, кто-то кому-то что-то объяснял хриплым, сорванным голосом. Грохали вдалеке пушки, со свистом куда-то проносились ядра – чьи? Кто побеждает? Кто проигрывает? Барабан все отстукивал и отстукивал такт. Куда-то проскакал мимо генерал Де Бриан. Рядом с тобой никого не убило и не ранило, но было слышно, как кричат раненые. Ты шел в шеренге, стиснутый с боков, спереди и сзади другими солдатами. Все молчали, потому что нечего было говорить. Первоначальный ужас от осознания, что вот это вот – бой, что ты ничего не решаешь, а все решается само, сменился деятельным ступором – как автоматы вы скусывали патроны, надевали капсюли, прикладывались и стреляли "куда-то туда". "Куда-то по ним." И в тот момент, когда тебе показалось, что ты втянулся, что ты привык, раздался крик: – Генерал убит! Мексиканцы бегут! Все вытягивали шеи, чтобы посмотреть, правда ли бегут, но никому ничего не было видно. – Ровнее шеренгу! Ровнее! Потом вокруг стали падать ядра – они отскакивали от земли, поднимая пыль, пролетали над ней низко-низко и катились дальше. Некоторые со свистом пролетали над головой. – Отступать в строю! – скомандовал капитан Мулини. – До чего скверные канониры у них, ребята! Строй попятился, и чуть погодя прямо в него прилетело ядро – прямо в ваш строй. Раздался многоголосый вой: кого-то к чертям разорвало, наверное, но... ты даже не увидел, кого и как! А вдруг Альберта? Потом вы сомкнули ряды и стали снова отступать. Поднявшийся ветер сдул дым и пыль в сторону, и стало видно конницу, которая сновала по равнине туда-сюда. Это были лансеры мятежников – в широкополых сомбреро, в коротких желтых куртках, подпоясанные красными кушаками и с красными же платками под шляпами, они носились с копьями под мышками, словно задиристые пикадоры, то и дело сваливаясь в рукопашные с имперскими кавалеристами. Тех было намного меньше, и скоро их совсем прогнали с поля боя. Группки лансеров стали заходить к вам с боков, они кричали: " Ó-ле! Ó-ле! Хей! Хей!" – и что-то еще на своем языке, а вы отгоняли их пальбой. И снова пятились, пятились, пятились. Потом капитан с помощью отборной ругани развернул вас захождением – вы увидели вражеские шеренги, плотные, но неуверенные. Они словно наощупь подходили к вам, и когда вы дали по ним залп, они сразу же отошли. Но не рассеялись. Капитан позвал лейтенантов на совещание – возникал передышка. Солдаты с тревогой смотрели по сторонам. – У меня пятнадцать патронов осталось, – сказал Покора. – И штык, – сказал кто-то. – И штык. – Кто-то должен подвести нам патроны, иначе крышка! – Николя, ты жив там еще? – Жив! А ты? – И я жив... И вот вы снова начали пятиться, изредка поворачиваясь и давая залпы то влево, то вправо. Наконец, осмелев, на вас налетели те самые руралесы-лансеры с копьями: с твоего места было видно проносящиеся над вашими рядами вдоль строя головы в сомбреро, а под шляпами – худые, усатые, потные, сосредоточенные лица. Резко щелкал металл о металл – копья о штыки. Дико, будто выворачиваясь наизнанку, закричала раненая лошадь – почти как человек, только отчаяннее и громче. Кто-то выматерился. Всадники отступили. Один легионер, из молодых, пришедших после Оахаки, бросил винтовку, заткнул уши руками и повалился на колени. Его подняли и запихнули в строй. Он шел, как сомнамбула, без винтовки, ему насильно всучили её в руки, но он опять выронил её. Лейтенант ударил его палкой: – В строй! В строй, болван! – но он только опять упал на колени и закрыл уши. И снова его подняли. – Не будь дураком! Не трусь! – кричали на него товарищи. И опять ваш строй пятился, поворачивался, как неуклюжий корабль, и давал залпы. И опять смуглые, усатые лица и длинные наконечники копий мелькали поверх ваших кепи, на которые вы сменили шляпы на время боя. Ты шарил в патронной сумке – там осталось всего три заряда. Еще вон револьверы, дааа... И наконец, враги зашли со всех сторон. Они подступали то справа, то слева, вы уже не могли поворачиваться достаточно ловко. Все сбились с ног, все страдали от жажды, во флягах было пусто. Некоторые были ранены, но сцепив зубы, упрямо шли в строю, а если не могли стрелять, отдавали вам патроны. Мулини был тоже ранен – его левая рука болталась, как плеть, даже некогда было соорудить повязку. Потом с фланга подъехали "драгуны" в серых низких шляпах и начали стрелять в вас почти в упор. И когда вы стали разворачиваться, чтобы дать им прикурить, кто-то крикнул: – Все пропало! Окружены! Вот тогда вы побежали. Это началось словно по команде: ты не понял как именно и кто первым кинулся бежать, а кто устремился за ним, только вдруг жесткий строй превратился в податливое, колышущееся от страха стадо. Физические силы еще были, но душевных не осталось. – Стоять! Вы же легионеры! – закричал лейтенант Ламбер, но его уже не слушали, толкали плечами. Да он и сам кричал как-то неуверенно. Вы бежали, а со всех сторон маячили вражеские конники. Они наскакивали на отставших, рубили их с плеча или же брали в плен, а вы бежали, стараясь не оглядываться. И еще снова подлетали на взмыленных приземистых лошадях драгуны, стреляли в толпу, почти не целясь. Люди падали, другие подхватывали их и тащили за собой. Многие еще сжимали бесполезные винтовки, но почти никто уже не отстреливался. Среди отставших был Жобер – в какой-то момент он вдруг сказал: – С меня хватит, – ты оглянулся и увидел его лицо, его глаза, смотрящие вам вслед. Что с ним стало? Потом толпа сама собой остановилась – кончились силы. Сколько в ней было человек? Сорок? Пятьдесят? Вы сбились в кучу, тяжело дыша, и выставили во все стороны винтовки. Многие просто сели на землю, уперев в неё приклады. Ты увидел всадника с куском белого полотна (кажется, это была оторванная штанина), который подъехал, помахивая этим импровизированным флагом, и крикнул: – Эй! Сдавайся! А не то, – и он зловеще провел большим пальцем у себя под шеей. – Лос кортаремос! Легионер! Сдавайся! Он улыбался, словно дразня вас. Проехав пару раз мимо строя и еще раз повторив свои угрозы, он ускакал, гикая и свистя. – Патронов бы еще, – вздохнул кто-то. – Дело дрянь. – Ну что, парни? Что? Сдаемся? – Погоди. – Все равно крышка. Солдаты лениво препирались пять минут. Покора достал сигару и спокойно прикурил. – Хочешь? – спросил он тебя, достав вторую. "Как все – так и я," – было написано на его лице. И еще на многих лицах. Подъехал какой-то офицер – теперь уже с нормальным белым флагом. В него целились, но никто не стрелял. – Солдаты! Вы храбро сражались! А теперь – сложите оружие! – крикнул он громко, звонко, с нажимом, по-французски, но с сильным акцентом. На какое-то время все замялись, стушевались... а потом начали бросать винтовки. И так кончилась эта битва. Ты даже точно не знаешь, убил ли ты кого-то в этом месиве. *** У вас забрали винтовки, дали передохнуть и напиться воды. Мексиканцы ловили лошадей и собирали раненых, а вы сидели и молчали, ожидая своей участи. Потом, уже ближе к вечеру, вас построили в колонну и куда-то повели. Раненых не бросили, а повезли на телегах из обоза. На одной из них ехал и Альберт – ему прострелили бок. Он лежал там, бледный, сцепив зубы, а ты брел впереди вместе с остальными солдатами. Танги и Покора шли рядом с тобой. Ваша вереница шла и шла, некоторые раненые умирали по дороге. Никто не копал им могилы. Но никто и не зверствовал, никто вас не бил и не мучил – мексиканцы смотрели на вас с безразличием. Вы просто были лишними в этой стране. Наконец, дней десять спустя, вы пришли в какой-то город, кажется, Техуакан... или Торреон... Там вас посадили в одну большую общую залу в тюрьме, мексиканцев и французов вместе, и дали как следует поесть бобов с рисом. Вы сидели большой кучей, места было мало, но никто не жаловался. Вы вообще мало говорили – все были подавлены и напряженно ждали, что будет дальше. Откуда-то взялся врач, который осмотрел раненых и даже сделал пару операций. Альберта забрали в госпиталь, но как он и выживет ли – об этом тебе ничего не говорили. Вас всех переписали – кто, откуда, как зовут, сколько лет. Ну, раз переписали, значит, наверное, убивать прямо сейчас не будут? Потом стали вызывать по одному, вернувшиеся рассказывали, что им задавали какие-то вопросы, предлагали сражаться на стороне республиканцев. Возвращались не все. Было жутковато. Потом зашли два низеньких, молодых мексиканских солдата и громко по очереди крикнули: – Вильям О'Ниль! Тебя ввели в просторный кабинет с массивным столом, усадили за стол перед красивым, усатым офицером с блестящими пуговицами на синем мундире, с красным шелковым кушаком и золотистой кисточкой. – Вы – Вильям О'Ниль? – спросил он, улыбаясь, по-французски. – Ты кивнул. – Я майор Маркез. Выпейте воды. Он спросил тебя еще раз, из какой ты части, попросил рассказать, как и где ты служил. – Мы знаем, что вы – американец. Так странно для американца сражаться за Максимилиана, когда сотни, тысячи ваших соотечественников сражаются за республику. "Легион Чести". А как же вы попали в эту шайку наемников, в этот их "иностранный полк"? Вы немного поговорили. Голос у него был приятный, вкрадчивый, и сам он вел себя очень вежливо и дружелюбно. – Я вижу, мсье О'Ниль, вы оказались втянуты во всю эту авантюру случайно. Вам ведь безразличен и Максимилиан, и французы, я прав? Счастье, что вас не задела пуля или пика! Это была бы невосполнимая утрата для вашей семьи! А теперь, синьор О'Ниль, у вас все будет хорошо. Мы не какие-то варвары! Мы не убиваем пленных. Мы отправляем пленных французов на север, и там они содержатся, а если хотят, то могут работать. Мы подбираем работу им по вкусу – кто становится сапожником, а кто плотником. Мы даже некоторых обучаем, если есть такое желание. Но вы – американец. Мы не воюем с США. Мы просто возьмем с вас слово больше не воевать против республики, доставим вас до границы на севере и проследим, чтобы вы безопасно достигли города в Техасе. Или можем отправить вас домой морем через Калифорнию, если вы того желаете. Если же вы прониклись идеей благородной борьбы мексиканского народа против угнетателей и интервентов, то вступайте в Легион Чести, сражайтесь вместе с другими вашими соотечественниками, и так вы поправите вред, что ненароком принесли нашей стране. Что выберете? Маркез говорил это так гладко, что было понятно – фразы у него отрепетированы и выучены заранее. Он смотрел на тебя своими карими глазами, и в них было написано столько сочувствия, столько одобрения, столько поддержки. А потом он сказал слегка, может быть, всего на полтона холоднее: – Я только не упомянул об одной маленькой формальности. Вы ведь были в Атликско в июне шестьдесят четвертого? Уже больше двух лет прошло, я вам напомню, что тогда было. Тогда ваша рота расстреляла трех патриотов. И так вышло... Он развел руками: – Так вышло, что один из них был племянником синьора генерала Диаса. Ты слышал о Порфирио Диасе – грозном предводителе республиканцев. – Мы хотим знать, кто стрелял в него. Мы, конечно, имеем кое-какие сведения. Но знаете... не хочется ошибиться, и чтобы пострадали невиновные. Просто назовите, кого вы помните из стрелявших. Вы же были там. Ты, конечно, сказал, что не помнишь... два года прошло! Но только ты всё помнил. Венгр с бычьей шеей – он умер от лихорадки. Руанец с темными, злыми глазами – его ранили во время осады Оахаки, и он отдал концы в госпитале. Южанин с перебитым носом дезертировал, о его судьбе ты ничего не знал. И капрал Покора. Он тогда чертыхнулся, вышел из строя, а потом стрелял в приговоренных. – Так у вас есть время подумать и вспомнить. Мы же никуда не торопимся! – сказал майор. – Но и затягивать не надо. Ты сказал, что они, кажется, все умерли. – В самом деле? Ну, тогда назовите их друзей. Велика ли разница, в сущности? Генерал имеет право на воздаяние, верно? А этот дурацкий иностранный полк... это плохая страница вашей жизни. Бессмысленная, глупая война. Назовите имена, переверните её – и всё. И вас с кузеном отправят домой. Или не домой – как захотите. Я очень рассчитываю на ваше благоразумие. Тебя увели и посадили в одиночную камеру. Глиняные стены, соломенный тюфяк, маленькое зарешеченное окошечко, тарелка кукурузной каши... а, нет, никакой тарелки. Только кружка воды. Ты попросил еще воды. – Больше давать не велено, – ответил твой стражник, пожав плечами. Солнце зашло. Ты лежал в темноте и чувствовал распухший, деревянный язык на деревянном нёбе. На следующий день должен был прийти майор Маркез и снова задать тебе вопрос. Но он... он не пришел. Никто не пришел. Только охранник сунул тебе через дверцу кружку с водой. Кружку, стенки которой хотелось вылизать, до того тут было жарко. И все. И еще один такой же день. Но ты был легионер, ты переносил походы и лишения, и двое суток выдержал, только ноги уже плохо держали. Потом двое солдат выволокли тебя из камеры и повели, хотя скорее потащили, в кабинет майора. Усадили перед ним на стул. – Надеюсь, хорошо вас кормят? – спросил он с участием. Ты смотрел в эти чуть раскосые, хитроватые креольские глаза и понимал, что он тебя, конечно, не убьет. Если только случайно помрешь тут, потому что про тебя забудут. – Я как раз собираюсь скоро обедать. Хотите отобедать вместе со мной? Моя кухарка готовит... ммм... ай-яй-яй, синьор О'Ниль. Вам обязательно надо попробовать. Вам вообще так много еще надо в жизни попробовать. Вы глупо потратили три года своей молодой жизни. Вы же не хотите еще глупее потратить её остаток?
|
Коул взял с их стола кружку с кофе, потом аккуратно, даже немного неловко, сел за стол Кины, а шляпу из вежливости положил не на стол, а себе на колено. – Аааа, вы из Батон Ружа! – обрадовался он. – А то-то у вас акцент вроде ирландский, а вроде не совсем. Ну ясно. А я сам из Арканзаса. Из Магнолии, хотя вряд ли это вам чего-то скажет. Это так-то почти в Луизиане, до Шривпорта можно за пару дней доскакать на хорошей лошади. Ну так я о чем! – спохватился он. – Дело было так, мисс. Мы с товарищами перегоняли скот. Вернее... Вернее все было договорено заранее: мы должны были в Эллсворте просто забрать скот с купчей и отдать деньги покупателя Тимберлейку. И все. Но когда мы приехали, скот на месте был, а хозяина не было, только его работник. Он мне показался каким-то жуликоватым, не хотелось ему деньги доверять. Мы решили отогнать скот пока втроем в Канзас-Сити, а Дарру оставить, чтоб он подождал хозяина и утряс вопрос с деньгами и купчей. Но Эллсворт – городок такой... С душком, хах! Ну, вы, видно, и сами в курсе. Нехороший городок, чесслово. Вот у меня на сердце и неспокойно было, вроде как одного там Дарру кинули с местными пройдохами. Мы с товарищами дошли до Абилина, я смотрю, погода хорошая... я и решил, что они и вдвоем справятся, а сам надумал вернуться – мало ли, сколько там хозяина ждать придется? Поехал, думал здесь, в Салине, заночевать по дороге, а тут смотрю – Дарра навстречу идет! А Дарра узнал от вас, что его мошенники подставили, и тоже поскакал в эту сторону – по следу. И так мы тут все и оказались. Он наклонился поближе и понизил голос. – Сдается мне, никакие это не индейцы дядьку-то убили. Мы видели тело. Очень уж оно похоже на того парня, что нам скот отпускал. Я так думаю, это те двое его пристрелили, и нарочно скальп сняли, а сказали всем, что, мол, индейцы. Они же не знали, что вы Дарру предупредите! Думали, он если и обнаружит подлог, то уже побоится за ними ехать, а заодно и делиться не надо. Отморозки чертовы! Ммм.... простите меня за словцо, конечно! Ну и что получается? Получается, если это так, то значит, это их лошади сейчас на конюшне стоят, и значит, они оба тоже в городе. Ну, и выходит, есть шанс их накрыть. Я, конечно, понимаю, вы и так помогли очень, за что вам сердечное спасибо. Но я думаю, сами смекнете: нехорошо, что такие опасные люди будут по дорогам шастать. Сегодня они подельника своего убили, а завтра кого поприличнее. Выходит, эти души будут на нашей совести, а? Надо дело до конца дожать. Вот я и хотел вас попросить, чтобы вы нам помогли их вывести на чистую воду. К тому же, как ясно станет, что это они человека убили, то и дилижанс сразу дальше поедет. Вы ж на дилижансе путешествуете, так? А то вам ждать опять же. Что скажете? – он отпил кофе. – Поможете, мисс?
Мистер Фоулман (хотя "Коул" ему подходило гораздо больше, для мистера ему спеси недоставало), предлагал тебе ни много, ни мало поймать убийц. Дело в любом случае – рисковое и серьезное. А тем более, если это твои вчерашние (а технически – даже сегодняшние) подельники. Но Коул при этом улыбался так легко, как будто говорил: "Мисс, да че тут думать? Да вы просто ставьте на нашу лошадь, не прогадаете!" Только что не подмигивал. Он вообще не выглядел, как человек, который взволнован. Ему-то, наверное, было легко улыбаться, а у тебя в этот раз выбор был даже сложнее, чем "пас-рэйз". Можно было и правда поверить и поставить на их с Даррой лошадь, что бы они там ни задумали. Или на свою собственную – и ничего не делать. Или даже с деланной меланхоличностью отказаться, а потом постучаться к Эвансу и Гилмору (или как их зовут-то на самом деле?) и быстренько предупредить. Любой вариант был рисковый. Эванс и Гилмор – ребята бывалые, наверняка сообразят, как улизнуть. Только вот, похоже, они оказались людьми гораздо опаснее, чем выглядели вначале. А вдруг они тебя тоже захотят убрать, как свидетеля? Ничего не делать? Ни во что не лезть? Можно. Но если мошенники тебя сдадут, Дарра с Коулом тебя потом легко найдут в этом городе – дилижанс-то еще когда пойдет. С другой стороны... про тебя в их разборках может вообще не зайти речь! Наверное, это было бы идеальным вариантом, да? И можно было помочь этим двум ковбоям. Тоже, наверное, опасно. И тоже Гилмор с Эвансом могут сказать: "Да это же она и рисовала купчую!" Зато ты будешь на стороне добра. Может, это хоть когда-то, хоть где-то засчитывается?
И еще... как должна себя повести настоящая леди? Спросить-то и не у кого.
Самый скользкий момент был пройден – дроувер так и не поинтересовался, как происходили обстоятельства узнавания чужой тайны. Собственно, в первую очередь именно для этого Кина и задала свой вопрос: отвлечь собеседника с прямого хода мыслей, переключить его на собственную историю, получить новые вопросы или повод для ответа и тем оставить проблемный аспект за бортом. И Фоулман повелся: повел свой рассказ о нехитрых ковбойских злоключениях, о волнении за Дарру, об Эллсворте и прочем. Но не успела картежница порадоваться, как гладко все проходит, как мужчина сначала огорошил ее новостью, что Гилмор и Эванс тоже в Салине и, мало того, их подельник убит! А, значит, единственная, кто знает в лицо и может указать на них, это она – опасная ситуация! К тому же этот Коул правильно говорил: оставлять таких людей безнаказанными нельзя: одно дело – облапошить кого-то, и совершенно другое – убить. Почувствуйте разницу, как говориться – хотя, если вспомнить изысканный садизм Кареглазого, не к ночи будь помянут, то еще неизвестно, что хуже. Но опять же, если будет суд, то доброе дело выйдет боком. А, значит, надо решить вопрос во внесудебном порядке, а, вернее, убедить эту парочку ковбоев, что обращаться к правосудию в такой ситуации – последнее дело. Вот только поверят ли, захотят ли играть в «серой» зоне, да и вообще, захотят ли слушать ее? Ведь, как ни крути, а участвовать в ситуации надо до конца, хотя бы для того, чтобы держать руку на пульсе, знать обо всем происходящем и, в случае чего, своевременно отбрехаться ото всех обвинений в свой адрес, чтобы в голове Фоулмана и Дайсона не зародилось бы даже тени подозрений, что мисс МакКарти как-то причастна к постигшему их несчастью. «Во-во, душенька, - добавила к мнению ирландо-дамского тандема Кина-с-рожками, - в конце-концов, Гилмор и Эванс за молчание тебе ни цента не заплатили, так что, сдав их, ты не идешь против совести! А, если поможешь этим двум, то, может, еще и заработаешь! К тому же ты же уже убийца, милая моя, чего тебе теперь менжеваться? А прикончив своими ли, этих ли охламонов руками двух негодяев, ты сделаешь доброе дело! А заодно, раз ты вспомнила о нашем общем знакомом, то и потренируешься, прежде чем отправишь его на тот свет. Ты же не оставишь обидчика безнаказанным, даже если он такой милашка и затейник? Давай, надуй в уши этим парням, пускай они прикончат мерзавцев и заберут свои деньги, а прочую добычу вы поделите поровну!» И, что самое паршивое, нельзя было сказать, что она не права. Побледневшая Кина отпила свой паршивый кофе, прикрывая лицо от взглядов мужчин в надежде, что они не увидят первые, самые яркие эмоции. Потом, совладав с собой, девушка севшим голосом продолжила: – О, Мадонна! Ужас! Если они еще и убийцы… Их точно нельзя оставлять безнаказанными, господа – с этим я соглашусь. Вот только… Скрестив перед лицом пальцы домиком, авантюристка негромким протяжным голосом продолжила, наполовину излагая пришедшие первыми мысли, наполовину импровизируя на ходу: – Если мы обратимся к шерифу… В Салине есть местный шериф? Если да, то где гарантии, что он не таков, как мистер Паркер, называющий себя, прости Господи, Сатаной? Тогда его просто подкупят, и мы останемся с носом! А даже если он честный служака, разве он посадит этих двоих под арест по одному лишь подозрению? Вряд ли. Будут проверять покойника на предмет того, из чего он убит, поедут к адвокату проверять, подписывал ли он этот договор… За это время господа не-Тимберлейк и не-Шеппард могут сделать с нами все, что душе угодно, хоть своими, хоть чужими руками. За такие деньги они будут биться до конца, и раз они убийцы… К тому же, даже если все ьбудет хорошо, сколько это времени займет? А если ваш визави приедет заключать сделку, а никого на месте нет? Вы согласны? Авантюристка, ставшая заложницей собственных принципов, подняла глаза на слушающих ее мужчин, посмотрела глаза в глаза сначала одному, потом второму: – Джентльмены, считайте меня глупой девушкой, ничего не понимающей в мужской жизни, но мне кажется, что решать вашу проблему легальным путем – тупиковый выход, который не помешает тем двоим нанести контрудар. Я, право дело, не призываю вламываться в их номер и всех стрелять, а потом бежать от шерифа с отбитыми деньгами, но рекомендую подумать, что можно еще сделать. Наказать убийц хорошо, но сначала надо сделать так, что вы вернете свое, а там уж мы можем связаться с шерифом, чтобы он удостоверился, что покойник стал не жертвой дикарей. Доктору там дать его осмотреть… – Кстати, – перебила себя Кина, поднеся палец к губам, - а если… Да нет, не выйдет, - дернула она уголком губ, - Я думала, что можно создать им проблемы с правосудием за убийство, но даже если мы докажем, что они прикончили своего подельника, то не сможем подтвердить, что деньги ваши, а не их… Нет, надо поступить так, чтобы вы получили свое, джентльмены, и более или менее быстро. И, желательно, так, чтобы эти двое или не узнали, кто их… кто восстановил историческую справедливость, или не имели возможности преследовать и причинить вред. А теперь, - девушка выдохнула, - готова выслушать, в чем и где я не права, джентльмены.
Дарра, с самым умным видом на какой был способен, на протяжении всего разговора пытался показывать, что поспевает за ходом мысли леди-собеседницы, но в конце концов не выдержал и радостно выпалил, расплываясь в улыбке: – Так вы обокрасть их предлагаете, мисс Маккарти? Кина против воли улыбнулась в ответ, хоть и невесело: – Я призываю подумать над вариантами, мистер Дайсон. Вот, вы какой вариант видите? Мне, скажу откровенно, сомнительные варианты и самой претят, но я пытаюсь найти наиболее эффективный способ. К тому же почему вы это называете словом "обокрасть"? Дарра смутился было встречному вопросу, но, чтобы не выглядеть дураком, поспешил перебить Коула и вставить свои пять центов: – Ну так лучше же чем "ограбить"... Кстати! Я вот думаю, обокрасть-то их не выйдет. Ну то есть вернуть наше. Не такие они идиоты, чтобы деньги такие без присмотра оставлять, наверняка даже спать будут с ними под подушкой. А вот огра-абить... Кхм, ну то есть вернуть наше при помощи револьвера. Их можно. Нас двое и их двое. Ну или может даже трое. Сам себе подивился Дарра, только минут десять назад просивший Коула засаду в обращение к шерифу превратить предлагавший. Не иначе как близость леди в него смелость вдохнула? Или разговор так пошёл, что сказанное слово не вернуть? А, чего уж там, надо как на духу всё выложить. – Коул, а может мисс Маккарти права? Чёрт их знает, шерифов этих. Может и правда он нас замаринует вместе с ними в одной камере и разбираться не будет. А так-то мы же можем просто к ним в комнату подняться, если мисс Маккарти поможет, нет? Врасплох застанем! – Конечно, шериф их посадит! – возразил Коул. – Эти двое у него под носом грохнули человека! Главное, чтобы он нам поверил. А с вами – точно поверит! Вы меня простите за прямоту, но вы такая милая, я бы вам поверил, что бык-трехлетка отелился! К тому же, ну, мы-то с Даррой заинтересованная сторона. Но вы-то уж точно без всякого интереса в это дело полезли. Значит, ваше слово весомее. Просто без вас-то чего к шерифу идти... Может, он и разбираться не будет. А если вы пойдете, то точно... разберется хотя бы! Коул посмотрел на Дарру. – Ага, поднимемся. А дальше что, дверь ломать будем? Так если они в ответ в нас через дверь эту пальнут, то так-то в своем праве будут. Слушайте... – он немного подумал. – Неизвестно, как оно будет, в любом случае. Но вы ж поймите. Если мы к шерифу не обратимся, то в глазах любого судьи мы ж будем не лучше их. А если обратимся, а нам откажут – ну, тут другое дело. А то вот, положим, мы попадемся... И нас ведь спросят на суде: "А вы чего к шерифу не пошли?" И нам, чесслово, нечего будет сказать. – Так они сами откроют, если мисс Маккарти им зубы... – хотел было продолжить гнуть свою линию Дарра, но быстро сдулся под напором холодной логики друга. Как ни крути, а всё же получалось, что к шерифу идти было безопаснее. Вообще, если подумать, а что если эти двое всё же сопротивление окажут? Прям убивать их всё же? Тогда-то уж точно шерифу нечего сказать будет! – Мисс Маккарти, а может всё же правда к шерифу? Ну может он всё же не такой, как в Эллсворте? Не могут же они все такими быть.
С вмешательством Коула девушка чувствовала себе Наполеоном на поле Ватерлоо, увидевшем армию Блюхера. И, как и Император французов, сдаваться все равно не собиралась, мигом построив мысленную картину диалога: " – Да это она нам нарисовала купчую! – Враки! – Тогда докажите! Ладно, почерк не ваш... – Evviva! – А-а-а... А она это делала в Келли'з Таверн, есть свидетели! – Свидетель, было такое? – Ну-у-у... Что-то она им писала и мило обсуждала. – Мисс МакКарти, вы арестованы по обвинению в соучастии в хищении крупной суммы денег!" Расклад выходил безрадостный, и Кина покачала головой. Поправив прическу - попытка выгадать время - она продолжила осторожно настаивать: – Джентльмены, я понимаю ваши опасения, но меня пугает сам факт того, что мы возлагаем все надежды на порядочность другого человека, который наверняка подвергнется искушению взяткой. Мистер Фоулман, я благодарю от всего сердца вас за комплимент, но, боюсь, шериф, если он есть, не вы. И нет никакой гарантии, что, разобравшись, он не поверит им, увидев и документ, и деньги. Леди послышалось, или она напридумывала Бог весть что из желания отомстить двум приличным джентльменам за... за что-либо: мало ли у тех двоих будет возражений? Я не против закона, но, боюсь, что он сразу будет использован против нас - не только вас, нас - и мы потеряем всякую надежду, получив еще и обвинение в клевете. Постучав пальцами по столешнице, Кина попробовала бросить еще одну "карту": – Вы говорили о двери, что станет помехой: верно! А если их выманить оттуда, хотя бы одного? Вы, как персона им неизвестная, стучитесь в номер, говорите "впша кобыла взбесилась, лягается и кусается". Вряд ли пойдут проверять оба: скорее всего, только один. Его в конюшне можно оглушить и связать, а дальше, pardonnez moi, как в романах: связать руки и под дулом пистолета привести к напарнику, чтобы тот открыл дверь сам. Вряд ли он начнет голосить "спасите-помогите", раз у самого за душой грешки, не так ли? А там уж три револьвера больше одного, не ожидающего опасности, к тому же. Допустим, у нас все получится. Будут ли они жаловаться шерифу, что их ограбили? Сомневаюсь. Попробуют вернуть деньги обратно? А если лишить их оружия и денег на него, и связать с кляпом во рту, так и оставив? Тогда, думаю, это уменьшит риски. Правда, придется срочно уезжать: и вам, и, если я пойду с вами, мне. А я, извините, без коня и не хотела бы возвращаться в Эллсворт... – Мисс, – ответил Коул, хмыкнув. – Тут не в порядочности дело. Вот, представьте, что вы – шериф. Будете вы разбираться с преступлением, которое не в вашем округе случилось? Я б не стал так-то. Но убийство-то, если было, было здесь, рядышком! Уж по этому-то обвинению он их обязан задержать, будь он хоть трижды мошенник. А то, что вы предлагаете... нууу... как мы проведем его под дулом пистолета мимо стойки отеля? А на конюшне люди? А во дворе? Да нас же тут же и упекут – и главное, слушать не станут! И залог внести нечем. И еще... Вы вот умеете человека с одного удара вырубить так, чтобы он кони не двинул? Я как-то не пробовал! Не доводилось! – он развел руками. – А положим, мы втроем как-то это провернем. Ну, и как вы уедете без лошади? Дилижанс-то из-за индейцев задержат еще на пару дней, как пить дать. Да и мы тоже... нам же в Эллсворт надо, Тимберлейка ждать. Чего вы так шерифа этого боитесь, чесслово? Вы ж не одна к нему пойдете! А подкупить... подкупить они его, конечно, могут. Только если он такой проходимец, так он скорее просто отберет у них все деньги. Это для нас, конечно, тож плохо, но шериф-то хоть никуда не денется с деньгами, а этих ищи потом по семи штатам! Коул запнулся. – И еще кое-что... я к тому что... я-то почти уверен, что это они. Но... всякое ведь бывает. А вдруг... вдруг не они? Получится, мы тогда невиновных людей прибить можем. А то и убить... От слов Коула, наголову разгромившего все ее планы, Кина густо залилась краской стыда, и даже начала нервно дергать ворот, словно одежда собиралась ее придушить. Мисс МакКарти было жутко неудобно, что в глазах незнакомцев она оказалась дура-дурой, и еще более неудобно было видеть себя такой в своих собственных глазах. Вроде не первый день в дороге, всякого насмотрелась – и так опростоволосилась. «Господи, ну какая же я глупая! Ну как так можно! – корила себя она, - Головой думать надо не только за картами, почему я этому никак не приучусь? Думай, думай, думай… Что бы мог предложить в такой ситуации мой демон-хранитель Лэроу? Какой бы он выход нашел? - а он бы нашел точно! Рассуждайте логически, леди, как и помочь ковбоям, и не уронить достоинства, и в тюрьме не оказаться!». Но, как на зло, ни одной разумной мысли в голову не приходило, а то, что было, едва ли заслуживало внимания. Допустим, подсадят ее напарники и помогут залезть в окно, допустим, она даже окажется в номере, когда мужчины спят. Как их обчистить, как искать тихо и в полной темноте, особенно если они держат деньги, допустим, на груди? Допустим, на следующий день она встретится с мошенниками и дружески пообщается с ними. Но идти в номер к двум мужчинам, даже зная, что придет отряд «спасителей» - это все равно стать практически падшей женщиной, что в глазах этих ковбоев, что в глазах всей Салины, а, самое главное, в своих собственных. А, значит, остается только согласиться и понадеяться на удачу, что ей удастся отбрехаться от обвинений, благо что почерк на купчей, не ее. Кина потупилась: - П-простите, я, наверное, вам совсем глупой кажусь? Я… согласна. Только как потом доказать, что это ваши деньги, ведь шериф слову, даже моему, вряд ли поверит. Но… я готова рискнуть, если вы так видите. Девушка отпила еще кофе, и не выдержала, дав слово тандему «ирландки» и «той, что с хвостиком». Солировала рациональность, маскирующая идею под «если бы, но…», а тон задавали попытка сравняться с Лэроу и боязнь правосудия: – Я еще подумала, что можно подружиться с ними, вместе выпить даже, может, и дождаться, чтобы они сами пригласили в гости, а там бы вы меня спасли… Но, боюсь, после такого и я сама в зеркало не смогу смотреть, даже зная, что это игра, и вы решите, что я совсем пропащая, раз готова на такое… При последнем предложении Коул подавился кофе и закашлялся. – Это, по-моему, перебор, – сказал он, когда пришел в себя. – Храбрости вам не занимать, мисс! Но, по мне, не стоит вам подвергаться такой опасности из-за наших денег.
У Дарры не очень-то получалось добавлять разговору ценности, как, в общем-то, никогда толком не получалось вклиниться умело в общение родителей, братьев и сестёр, а позднее - ранчеров и ковбоев. А тут так вообще - мисс Маккарти как заведёт свою пластинку (как у Риггсов дома, с раструбом таким), так ведь не остановишь, да и поди попробуй леди остановить! Леди вроде как слушать надо. Хотя, честно говоря, было в её речи что-то суетливое и неопределённое, мятущееся, а в конце так и вовсе предложила она что-то странное. – Ну да, мисс Маккарти, это ж ведь мы можем и не успеть, мало ли, – кивнул Дарра, соглашаясь с Коулом, – Я-то думал вы просто постучитесь к ним и на разговор вызовете. Не могут же они леди дверь не открыть? А мы просто по бокам встали бы, уже с револьверами наготове, чуть он открывает, мы р-раз, и внутрь, ствол в шею, только пикни! Спохватившись, Дарра кашлянул и унял свою боевитость, а то эдак весь отель переполошить можно. – Ну в общем, я про что-то такое думал скорее. Правда, тут надо наверняка, чтоб уж точно быть уверенными, что это они. Хотя судя по тому детине, с которого скальп сняли, кто ж ещё это может быть? Только вот если бы вы, мисс Маккарти как-то опознать их смогли бы, эх. Ну и так выгадать, чтоб в коридоре никого. Хотя всё равно рисково, если они вдруг за оружие схватятся, не первый так второй, который вглубине комнаты будет. Тут или по-тихому, или через шерифа. А как ему доказать, что деньги не этим мошенникам принадлежат? Вот и мисс Маккарти те же сомнения испытывает. – А насколько долго он их задержит по обвинению в убийстве подельника? Может, если это на пару дней хотя бы, то кто-то из нас успеет сгонять в Эллсворт и обратно? Вот ты, Коул, у тебя лошадь посвежее-посильнее же. Надо только привести хоть какого-нибудь работника мистера Тимберлейка, который того в лицо знает. И всё, он подтвердит, что эти парни не он. Тогда уже можно и про деньги обвинять.
– Да не, – ответил Коул. – Он их до суда задержит. Пока судья приедет, мы сто раз успеем в Эллсворт смотаться. Да и не брошу же я вас тут одних. Потому что... а вдруг с шерифом не выгорит? Давайте я пока узнаю, где его искать, а вы собирайтесь. Встретимся у конюшни. Мисс МакКарти, вы верхом умеете ездить? Если умеете, мы вам лошадь наймем, а если нет – придется вам к кому-нибудь из нас назад сесть. Надеюсь, шериф недалеко живет, и мы к нему затемно успеем. А то вон, уже и солнце садится. – Умею, – кивнула Кина, понимая, что петелька все глубже затягивается на шее, но уже не имея возможности по-совести вывернуться из ситуации, в которую сама себя загнала, – Что же, тогда мы будем ждать вас у конюшни.
***
Когда вы втроем встретились у конюшни, Коул объявил, что шериф живет совсем неподалеку, всего в полумиле – от города. Увидев, что у ковбоев один револьвер на двоих, ты на всякий случай отдала им морской кольт – тот самый, "подаренный" мистером Паркером. У Дарры не было кобуры, так что он просто заткнул его за пояс, а короткоствольный кольт вернул Коулу. Солнце уже почти село – надо было торопиться, но и полмили вы проехали быстро, приехав к дому мистера Хоттса буквально "как стемнело". Шериф Хоттс не особенно обрадовался вашему приезду – встречать вас он вышел на всякий случай с ружьем 12-го калибра наперевес. – Мы к вам по делу, сэр! – сказал Коул. – Вы для начала кто такие? – спросил шериф, осветив ваши лица фонарем. – Да мы дроуверы. А это – мисс МакКарти. Шериф недоверчиво вгляделся в ваши лица. – Ладно, – сказал он. – Слезайте с лошадей, сдавайте оружие и проходите в дом. Джим Хоттс был невысоким, но оооочень коренастым мужчиной лет сорока пяти. Когда вы вошли в дом, то увидели, что из окна вас держал на мушке еще и парень лет двадцати. – Это Дарси. Дарси, поздоровайся с ними, – сказал шериф. – Чекак? – бросил Дарси с любопытством. – Поздоровайся нормально, не видишь, тут дама. – Здрасьте, – сказал Коул. – Потолок покрасьте! – вдруг грубовато ответил шериф, свалив карабины и револьверы в кучу на тумбочке. – Шпоры снимайте! Ковбои, мать вашу.
В доме, при свете керосиновых ламп, ты смогла его рассмотреть – у него было простое, строгое лицо, крупный нос, высокий лоб и пышные усы. В волосах уже сильно пробивалась седина, но выглядел он очень крепким – как будто пинать его было все равно что пинать бревно. У шерифа была большая семья – четыре сына, причем двое – здоровенные лбы, и дочь, но жены было не видно. Наверное, он был вдовцом. Хозяйство его в темноте разглядеть было трудно, но по обстановке в доме чувствовалось, что человек, что называется, не бедствует: на комодах стояли нарядные тарелочки, на креслах были тюлевые накидки. – Агнесс, приготовь-ка нам кофе, – распорядился он. Вы расселись за столом. Дарси сел в сторонке в кресло, но ружье почему-то не убрал. – Ну, выкладывайте, что у вас за дело.
Коул принялся объяснять. Мистер Хоттс сначала хмурился, потом задал пару вопросов. Потом он почесал подбородок и сказал: – Так. Давайте-ка еще раз. Кто кого и где убил и кто кого и где ограбил. Коул глубоко вздохнул и попробовал "разложить все по полочкам." – Ага, – сказал шериф, когда он закончил. – Я все понял. Ну, значит, поедем завтра утром в город. Конюшня в восемь открывается. К семи приедем, устроим им там засаду по всем правилам. Сграбастаем их и потолкуем как следует. Верно? Коул очень обрадовался. – Верно! – сказал он. – Совершенно верно, сэр! – Ну и хорошо. Теперь так. Дарси, поедешь к Перкинсам, скажешь им, чтобы завтра подгребали к конюшне. Ну и в двух словах об чем суть. – Как? – сказал Дарси. – Прям сейчас!? Так ночь на дворе! – Цыц! – отрезал отец. – Давай, сынок, шевели булками. И пусть Брет захватит свой "Генри". – Па, а че я!? Давай Фил поедет! – Тихааа! – прикрикнул шериф. – Ноги в руки и галопчиком! – Да там темно, как у нигера в заднице. – Ты давай еще поспорь со мной! – угрожающе сказал шериф Хоттс. Дарси вышел. – Вас, мисс... Мак... Макчто? А, ну да, МакКарти, я положу в доме, а вас, джентльмены, на сеновале. – А это... оружие-то можно забрать? – спросил Коул. Шериф пожал плечами. – Да берите, че ж нет. Агнесс, постели ей в угловой.
Вы пожелали друг другу доброй ночи и шериф отвел ковбоев в сарай, где хранилось сено. Некоторое время ты просидела в компании Фила, который довольно нескромно разглядывал тебя с выражением "а ничо так штучка." – Кофе еще хатите? – поинтересовался он с улыбочкой. Кажется, у него не было крайнего зуба слева. Потом шериф вернулся, опять сел за стол и стал раскуривать трубку.
– Мисс Мак... а че... МакКарти! Точно! Извиняйте, плохо фамилии запоминаю. Он выдохнул дым слегка на сторону, чтобы не обдать тебя им. – Эт самое. Я вижу, вы того.... дама образованная, с манерами, так что прошу простить, мы тут по-простому. Я к чему? Кхм...
Шериф Хоттс стал мрачным до жути.
– Фил, ну-ка выйди-ка отсюда! – сказал он строго. Его сын вышел. Он опять пыхнул трубкой.
– Так вот, мисс... я вам признаюсь, как на духу. Шериф наклонился к тебе поближе, так что ты почувствовала запах табака, сильного мужского тела и немного – лошадиной упряжи. – Я, мисс МакКарти... ни хера тут не понял! – проговорил он понизив голос. – Я только вот увидел, что у одного из них револьверчик с дьяволом на щечке. Я слыхал, такой вроде был у маршала Паркера из Эллсворта. Так что если эти ребята – от него, и они вас, ну это... запугали там или что. Словом, принудили, чтоб вы поддакивали, а на самом деле это все их Эллсвортские мутные дела – то так и скажите. Я им живо рога обломаю. Я их в сарае запер, они у меня до утра никуда не денутся. Я про этого Паркера слыхал кое-что, так вот... здесь ему, мать его, не Эллсворт! – и забыв, что старается говорить тише, шериф Хоттс даже пристукнул внушительным кулаком по столу с зажатой в нем трубкой.
Потом он снова выпустил немного дыма и продолжил спокойнее: – А ежели нет, и все так, как они говорят, то расскажите, что вообще про них знаете. А то они вроде дроуверы, а вроде и не очень похожи. Этот, Коул который, чего-то болтает много. Дроуверы – народ молчаливый. А второй, Дарра который – чего-то больно молчит. Хм. Хотя он вроде бы их видел, ему бы и говорить. А первый-то тех двоих не видел. Но видел какого-то третьего. Который сейчас в покойницкой в городе лежит. И его убили индейцы. Которых никто тоже не видел. Хотя говорят, что не индейцы. Короче! Я вижу, вы дама образованная. Объясните мне все коротко, понятно, и чтобы я все понял: где что было, зачем и кто свидетель. Без этих всяких. А то у меня голова и так пухнет, – он усмехнулся, и вдруг превратился в некоторое подобие радушного хозяина. – Надо бы выпить. Вы, кстати, выпить не хотите? Полрюмки, "чтоб засыпать не холодно было" – я так это называю.
Тут он почесал за ухом и вдруг сказал: – О. Я забыл спросить. А вы сами-то откуда, да чем занимаетесь? Вы ж сами-то не жулик?
Этот последний вопрос, тупой и даже неприличный в своей прямоте он задал так открыто и просто, что, кажется, нельзя было усомниться: шериф Хоттс – круглый дурак. Но проницательный взгляд серых глаз, которым он посмотрел на тебя, не оставил ни малейших сомнений – его интересовал не ответ на этот последний вопрос, а твоя реакция.
Ты поняла, что шериф, конечно, не блещет умом, и, вполне возможно, правда не очень понял из рассказа Коула, что случилось. Но, возможно, кое-что все-таки понял. Потому что он был совсем не дурак. И ооооочень не любил, когда его пытались обдурить. И говорить с ним надо было четко и ясно. Еще четче и яснее, чем это делал Коул.
-
-
Для Кины наступает новый раунд борьбы с совестью)
|
Джейн Колвил скорее обрадовалась, чем расстроилась – видимо, она рассудила, что пока ты будешь учиться в академии, война закончится. В этом был свой резон: все должно было решиться в шестидесятом, а значит, война, если и будет, должна была закончиться в шестьдесят первом, ну, может, в начале шестьдесят второго. Конечно, свадьба откладывалась на четыре года, но лучше так, чем гадать, вернешься ты или нет, верно? Но наслаждаться обществом друг друга вам пришлось недолго. – Доктор сказал папе, что мне вреден морской воздух, – рассказала она тебе. – Мне придется на время уехать в Атланту, к тёте. Ах, это всё такая чушь! Ты спросил, почему. Она пожала плечами. Но вам обоим все было и так понятно – видимо, родители рассудили, что раз не выходит со свадьбой в Чарльстоне, то, возможно, сложится хорошая партия в Атланте. Город это был молодой, современный, быстро развивающийся – там наверняка полно джентльменов, которым некогда соображать, а надо быстро жениться на невесте с хорошим приданым и хорошими связями, а там уж спокойно вести дела. – Ричард, пишите мне туда, – сказала она. – Пишите обязательно. А то я же буду грустить. И она уехала. И как не было ничего, да? Какая Джейн Колвил? Какой Liebestraum? Легко быть влюбленным, когда твоя Джейн рядом. А когда её рядом нет, зато есть весь Чарльстон и бледные щечки всех его красавиц, и раскаленный блеск из-под ресниц, и изящные жесты, с которыми они раскрывают веера? А? Но, может быть, я не прав... может быть, ты написал тогда хоть одно письмо в Атланту? Хочется верить, что написал... хотя... до того ли тебе было? Паркет дымился, ты выучил комплименты на французском языке, а тут еще папины процессы... Экзамены в академию... Папа, как ни странно, не был против. – Если подумать, – сказал он, – все адвокаты немного конкуренты. Это хорошо, что вы не будете с Басом конкурентами. Он получит практику, а ты сможешь сделать карьеру в бизнесе или даже стать политиком. Вы будете не соперничать, а поддерживать друг друга. Да, это хороший план. Экзамен перед комиссией ты сдал без труда. А еще... ты ведь хотел стать кавалеристом, верно? *** – Хотите научиться ездить верхом? – переспросил тебя Дональд Дентон. – Для службы? Ничего нет проще. Был июнь, стояла обычная жарень под тридцать градусов, вы допили кофе на веранде. Он провел тебя в конюшню и показал, как набрасывать на лошадь попону и как седлать. – Попона не должна к холке прилегать плотно. Лучше оставить зазор, вот такой, с ладонь высотой, а то холку может натереть. Вот так, да. Теперь подпруга. Он помог тебе забраться в седло, с непривычки это было неудобно, потом отстроил стремена по ноге и тоже объяснил, как это делается. – У меня лошади сразу для всего – и для багги, и для верховой езды. Но я, по правде, редко езжу верхом. Бетти раньше любила, я потому и купил седла. Мы с ней ездили изредка. Он рассказал тебе, как управлять лошадью, как работают поводья, погонял лошадь по кругу, чтобы ты попробовал порысить. Потом оседлал и вторую, для себя. – Сейчас и проедемся. Не бойтесь, лошади смирные. По правде сказать, для верховой езды они не очень годятся. Но настоящие верховые лошади мне не по карману, а эти – так. Вы проехались по дороге, пересекли мост, заехали на какой-то луг. Было непривычно смотреть на мир более чем с двухметровой высоты. – Пока достаточно, – сказал Дентон. – А в следующий раз попробуем галопом. А вы хорошо справляетесь! Я и сам научился ездить, только когда переехал на плантацию, но теперь уже езжу неплохо. В июле ты уже научился скакать галопом и даже перемахнул канаву, правда, через заборы перепрыгивать не решался – лошади и правда были слабоваты для таких упражнений. Как-то вы вернулись на плантацию, и когда повесили резко пахнущие кожей седла на перегородку денника, Дентон предложил тебе почистить лошадь. – Зачем? – спросил ты. Это ведь была грязная работа, таким негры занимаются. – Ну, вы же не повезете с собой на войну негров, если что, – пожал плечами Дональд. – А чистить её надо каждый день. Ты спросил, а он сам пойдет на войну? – Если будет объявлена конскрипция – то да, – без особого энтузиазма ответил твой зять. Это, конечно, был слабоватый ответ. У Ирвинов за такой ответ человека бы сильно прополоскали. Ты спросил, отчего он не пойдет добровольцем? – Наверное, это значит, что я трус. Вам такой ответ был нужен? – очень холодно ответил Дентон. Твои слова его, видимо, почему-то задели. Но ты все же сказал, что речь не об этом, просто все, кого ты знаешь, вроде собираются, так или иначе. И тогда он признался. – Ричард, а вы можете пока ничего не говорить мистеру Муру? И вообще никому, – он кашлянул. – Просто... просто Бет... просто моя супруга и я, мы, кажется, ждем ребенка. Я бы... я бы не хотел, чтобы он рос без отца. На это, конечно, можно было возразить, что лучше уж совсем без отца, чем с отцом-трусом. У Ирвинов кто-нибудь обязательно так бы сказал. Но вы были не у Ирвинов, верно? И он учил тебя ездить верхом, а не мистер Ирвин. *** А в августе ты стал кадетом и надел форму, пошитую отцом на заказ. Как я понял, форма у кадетов была серой "еще до того, как это стало мэйнстримом"))). Вообще в начале войны четкого разделения не было – были полки милиции северян, носившие серую форму. На голове в Цитадели кадеты носили фуражки с козырьками – вроде тех, что были у драгун в мексиканскую войну, а в походах – кепи. Хотя кадет Цитадели не получал диплома бакалавра наук, а только офицерский патент, курс занятий был составлен так, чтобы подготовить человека, компетенции которого описывались фразой Jack of all trades. Программа включала в себя современную историю ("современная" – означало с XIII века), географию, грамматику, алгебру, общую и начертательную геометрию, тригонометрию, архивное и бухгалтерское дело, риторику, общую и натурфилософию (то есть естествознание) и французский язык. Были классы, посвященные архитектуре, механике, физике, химии, минералогии, ботанике, геологии, общему и международному праву, топографии и топографическому черчению. Военно-прикладные дисциплины, которым, конечно, уделялось особое внимание, включали инженерное дело, баллистику и практическую артиллерийскую подготовку, маневрирование войсками и особый курс, посвященный общей подготовке к исполнению обязанностей офицера. Расписание занятий было составлено так, что в классах вас обучали только основным понятиям, большую же часть знаний вы осваивали сами в своих комнатах по учебникам, а затем сдавали экзамены. Разумеется, за четыре года нельзя было в совершенстве овладеть всеми этими науками, но зато на выходе из вас должны были получиться универсальные специалисты, пригодные для делового или политического поприща, а главное, способные, зная азы, самостоятельно овладеть тонкостями любой науки, если это потребуется. Во всяком случае такова была идея. Что касается истории войн, упор был сделан на изучении последней, мексиканской войны, а также, разумеется, наполеоновских войн – наиболее грандиозных и великих на тот момент в сознании ваших учителей. Поэтому неудивительно, что вы ознакомились с классическим трудом Клаузевица "О войне", ведь в качестве примеров он регулярно приводил войны и кампании Первой Империи. Сказать, что вы поняли оттуда всё будет большим преувеличением, но легкий и понятный стиль Клаузевица, лишенный излишнего академизма, и его упор на то, что военное искусство является именно искусством, а не точной наукой, как пытался представить это Жомини, у многих находила одобрение. Ведь кадеты обычно горят желанием "блистать, а не считать". С практической же точки зрения вашей Библией стали два "Справочника офицера", в которых подробно объяснялись все премудрости военных построений и манипуляций с оружием, от отдельного бойца до целой бригады. Как отряды должны строиться, как перестраиваться, какие команды офицер должен подавать и как солдаты должны их исполнять – всё это вам требовалось заучить чуть ли не на зубок. Хотя программа в целом мало отличалась от вест-пойнта, у вас курсы не были разделены по годам обучения – артиллерия, пехота, кавалерия и инженерные войска. Кавалерийский курс отсутствовал, а остальные три преподавались параллельно, хотя в первые годы больший приоритет отдавался артиллерии. Был у вас и курс фехтования, преподававшийся по субботам. Вообще субботы отводились под инспекции вооружения и того, как хорошо вы умеете с ним обращаться и совершать эволюции. Подъем происходил в шесть утра по сигналу трубы, после завтрака – построение и строевые упражнения, затем теоретический курс и время на самоподготовку. Отбой – в 22:30. По воскресеньям вы в обязательном порядке посещали утреннюю службу, и только вечером, если не нужно было готовиться к каким-либо экзаменам в понедельник или вы не были наказаны, вас отпускали в увольнительную в город. На практике это означало, что вырваться на какой-либо бал или в салон или хотя бы повидать семью у тебя получалось пару раз в месяц, не более. Случались и полевые выходы в тренировочные лагеря, на несколько дней, причем не только в летнее время – в них вам объяснялись основы разбивания лагеря и походной жизни и караульной службы, чтобы, попав в армию, вы не обнаружили себя неприспособленными к настоящей военной кампании оловянными солдатиками, годными только для парадов. Ориентирование на местности по карте и без неё, построения и перестроения из походного порядка в боевой – вот чем вы там занимались. Это считалось крайне важным, потому что "глаз офицера должен привыкнуть соотносить карту и реальную местность". Смешно сказать, но в то время как американская армия, являясь во многом армией добровольной, никогда не блистала высокой дисциплиной, в Цитадели царили суровые порядки. Опоздания не допускались, оправдания не принимались, о самовольной отлучке не могло быть и речи, а если кадет был застигнут в пьяном виде, ему грозило немедленное отчисление. Это, конечно, не значит, что вы не пили, но прятали спиртное тщательнее, чем скупец прячет серебро. Несмотря на приподнятый дух веселья и озорства, всегда сопровождающий сборище богатых молодых мужчин, и на то, что телесные наказания в Цитадели не применялись, атмосфера строгости висела в классах и на плацу, как дым после залпа. Впервые ты оказался оторванным от семьи, полагающимся только на себя. Впервые твой успех или неуспех зависел только от твоих усилий, и не было ни отца, ни матери, которые стояли за твоей спиной и следили, а вообще правильной ли дорогой ты идешь? Впервые тебе пришлось самому заставлять себя зубрить зачастую скучные предметы, и хотя часть программы (например, основы французского языка) ты уже знал, над многими из них, в частности, над математическими дисциплинами и черчением, пришлось изрядно попотеть. Впервые преподаватели выглядели не наемными работниками твоего отца, которые под напускной строгостью прячут лишь желание лучше тебя обучить, а огнедышащими драконами, которые учат класс, а судьба каждого отдельного кадета им, в общем, безразлична. Впервые ты столкнулся с таким количеством незнакомых людей, обладавших пусть и небольшой, но властью над тобой. Разумеется, попав в такие тяжелые условия после вольницы частного обучения, кадеты сразу же начинали сплачиваться. Не обходилось без насмешек, подколок и розыгрышей, но все вы были в одинаковом трудном положении – ваши учителя старались, чтобы обучение ваше больше напоминало армейскую службу, чем увлекательное приключение. И в такой атмосфере все заводили себе друзей и знакомых, причем узы этой дружбы крепли быстрее, чем в обычном колледже. В этом отношении отец твой не ошибся. Хотя в цитадели не было тайных обществ и лиг, как в других учебных заведениях того времени, кадеты образовывали кружки (в основном литературного, политического или дискуссионного характера), лидерами которых были ученики старших классов. Такое "вертикальное" общение всячески поощрялось – считалось неправильным, если кадет ограничивает общение товарищами из своего класса. Были в академии и свои отщепенцы – парни, которые ни с кем не общались, вели себя замкнуто, занимались только занятиями. Но таких было мало. Твоими новыми друзьями стали Аллен Хопкинс, Джош Хиллерби, Майкл Суон. Хопкинс и Хиллерби были из Чарльстона, а Майкл – из Джорджтайна в пятидесяти милях. Он здорово уступал вам в учебе, но зато отлично разбирался в лошадях, чего о вас троих сказать было нельзя. Майкл был из плантаторской семьи – крупный и веселый малый. Вы шутили, что с такой видной фигурой он быстро выбьется минимум в полковники. Аллен Хопкинс был твой ровесник, собственно, ваши родители даже были знакомы, да вы и сами видели друг друга где-то на балах. Его отец торговал красками. Хопкинс был немного заносчив, но это ему, что называется, шло – он был очень красив: тонкие брови и тонкие же губы, темные глаза и слегка вьющиеся волосы. В придачу он отлично фехтовал (хотя утверждал, что никогда этому раньше не учился), да и в таких предметах, как французский, тебе не уступал. К тому же, так как вы были его друзья, с вами он обращался ровно. Отец Хиллерби был важной шишкой в заксобрании штата – он владел плантацией за городом и был хорошо известен в городе. У Хиллерби наоборот не ладилось с фехтованием, да и выглядел он невзрачно, зато лучше всех вас понимал математику и точные науки – с этими предметами проблемы были у большинства. – Спрашивается, зачем мы вообще тратим время на махание этими железками, – ворчал он. – Баллистика – вот главная военная наука. Двенадцатифунтовое ядро не оставит мокрого места от человека с саблей. Вот что надо учить! – Офицер должен уметь отстоять свою честь, – парировал Хопкинс. – Это ясно как дважды два. – С этим я не спорю, – кивал Хиллерби. – Но есть же револьверы... – Револьверы – рулетка, – резал Хопкинс. – А с саблей я всегда могу быть уверен в себе. – Джентльмены, я в воскресенье был в городе и раздобыл пинту джина, – вклинивался Майкл. – Не то что бы я это... ну... хотел прервать ваш спор. Но предлагаю провести его в более дружеской атмосфере. А? – Тихо! – возмущались оба. – Ты бы еще на весь копус об этом покричал, балда. За такое нас мигом вытурят! – Так вы отказываетесь? Вы испугались? – Вы назвали нас трусами? – Нееее... Я просто говорю, что джин сам себя не выпьет. И вы шли в его комнату и тайком пили там обжигающий джин. Старшем же в вашем "кружке" был Томас Паттерсон. Ему было двадцать два года, он был на третьем курсе, тоже сын плантатора, но помельче. Молчаливый и доброжелательный, он чем-то неуловимо напоминал тебе Дентона. На него всегда можно было положиться. *** Ты начал обучение в августе шестидесятого, и уже вскоре после этого страну потрясли события, важность которых еще не была до конца понятна. Ну, собственно, всё равно вся страна всколыхнулась. И я, конечно, имею в виду избрание в ноябре президентом Авраама Линкольна, того самого "адвокатишки". На выборах было четыре кандидата, и самое обидное заключалось в том, что два демократических претендента, Брекенридж и Дуглас, вместе набрали больше голосов, чем "республиканская обезьяна", но каждый по отдельности проиграл "с запасом". Предпочтения разделились географически: на всем Нижнем Юге победил Брекенридж, Дуглас и Белл поделили верхний Юг, но весь север и Калифорния с Вашингтоном проголосовали за Вашингтона. А на Севере, как ни крути, народу в городах жило больше, да к тому же еще у вас значительный процент населения составляли негры, а ведь негры не голосуют. Вот был бы анекдот, если бы они получили избирательные права! Такое, пожалуй, было бы перебором даже для республиканцев, кроме разве что самых отмороженных аболиционистов! Дальше события развивались стремительно. Буквально на следующий день власти вашего штата арестовали офицера союза, пытавшегося вывести боеприпасы с Чарльстонского арсенала в один из фортов. Над батареями Чрльстонских укреплений подняли флаг штата – белая пальма и полумесяц на темно-синем полотнище, "знамя Пальметто". Еще через три дня ваши сенаторы покинули Конгресс. В штатах Хлопкового пояса стали созываться конвенции по вопросу сецессии. Страна стояла на грани распада. Все разговоры были только об этом. Двадцатого ноября, через две недели после выборов, Линкольн сделал официальное заявление, что он приложит все усилия, чтобы внутренние дела штатов (в первую очередь по вопросам рабства) будут решаться самими штатами. Это не были пустые слова – уже заранее была подготовлена поправка Корвина, закреплявшая такой статус, её текст был направлен в законодательные собрания южан... Но нет, гордые демократы не желали удовлетворяться такой подачкой от "отвратительного победителя". Пришел тревожный декабрь. Шли напряженные переговоры, но с каждым их шагом Союз все сильнее приближался к краху. Бьюкенен, все еще остававшийся президентом, объявил выход из союза незаконным, но в то же время запретил любое вмешательство во внутренние дела штатов. "Главное сейчас сохранят статус-кво!" – твердил он. – "Никаких решительных действий!" Федеральные военные не понимали, что им делать – то ли оккупировать Чарльстонские форты, прикрывавшие город с моря, то ли не дергаться и не провоцировать конфликт. Один за другим из правительства Бьюкенена стали выходить министры: как южане, так и северяне, недовольные его пассивной политикой. В то же время военный секретарь Джон Флойд изо всех сил организовывал транспортировку оружия на юг! Бьюкенен потребовал его отставки, и тот подписал её, но только двадцать девятого декабря. Вся страна, от Калифорнии до Флориды, замерла с одной мыслью в голове: НЕУЖЕЛИ И ПРАВДА БУДЕТ ВОЙНА?! Семнадцатого декабря началась конвенция Южной Каролины по вопросу сецессии. Восемнадцатого числа Джон Криттенден, сенатор из Кентукки, предложил свою модель Компромиса – возродить старое правило о том, что рабовладельческие и свободные штаты будут разграничены географически. Но тут уже уперлись северяне – не для того они выборы выигрывали. Компромисс Криттендена оказался мертворожденным, Сенат в конечном счете проголосовал против него. Двадцатого Брекенридж собрал Комитет Тринадцати: на совещание съехались сенаторы разных взглядов в отчаянной попытке выработать путь к урегулированию конфликта. В него вошли Джефферсон Дэвис, Стивен Дуглас и многие другие известные личности. Наконец, двадцать четвертого числа, накануне рождества гром грянул: Конвенция Южной Каролины завершилась, и губернатор Пикенс объявил о том, что акт о сецессии принят. Люди по-разному встречали это рождество. Одни ликовали: "Наконец-то мы отделились от этой шайки проходимцев!" Другие видели в происходящих событиях дурное предзнаменование. У вас в доме оно прошло спокойно: папа был в отличном настроении, говорил, что сецессия вызовет расцвет торговли, а для его практики это будет полезно. Вскоре после рождества федеральные войска, ночью, тайком заклепав пушки в форте Моултри, который невозможно было оборонять с суши в случае нападения, перебрались в форт Самтер в гавани. Вы видели маленький бастион на острове и звездно-полосатый флаг над ним. Президент Бьюкенен встретился с делегатами от Южной Каролины, которые потребовали вывода федеральных войск из штата. Президент в своей обычной манере заявил, что ему нужно больше времени, чтобы определить отношения федерального правительства к штату-ренегату, что пока войска останутся. Он тянул время. Бьюкенен напоминал врача, на руках у которого умирает больной, а он боится взяться за скальпель и хочет передать его другому врачу, чтобы больной помер "не в его смену". Тридцатого декабря войска Южной Каролины, набранные в основном из числа милиции, заняли оставленные федералами форты и Чарльстонский арсенал. Вас срочно вернули с январских каникул. С этого момента вместо ежедневных учений на плацу вас стали использовать, как гарнизонные части. Из кадетов сформировали временную команду, поручили вам двадцатичетырехфунтовые гаубицы. Вы должны были стоять на Каммингс Пойнт, при орудиях, и охранять вход в гавань, а вторая половина училища – занимать батареи форта Моултри. Вы получили приказ препятствовать любому федеральному кораблю войти в гавань. Командовал вами суперинтендант Академии, полковник Стивенс. Вы подняли над укреплениями свой флаг – красный, с белой пальмой, "Биг Ред". Над головой у вас летали чайки. Вы сидели в хорошо натопленной казарме, пили кофе и изредка сменялись на постах у люнетов, где дул пронизывающий январский ветер. Все были отчего-то серьезны, даже балагуры притихли. Эти огромные пушки и то, что вас вывели из города на позиции, настроило кадетов на серьезный лад. Хотя никто и не ждал нападения. Вас обещали скоро сменить регулярными войсками. Тридцать первого декабря Комитет Тринадцати объявил, что ему "не удалось выработать подходящего решения." Во Флориде, Джорджии и Алабаме также начали занимать арсеналы и форты. А девятого января горнист сыграл тревогу. Вы выстроились у орудий, а полковник с биноклем осмотрел море. Да и без всякого бинокля видно было колесный пароход, намеревавшийся пройти в полумиле от мыса. – Идет под звездно-полосатым флагом, – сказал полковник. Потом повернулся к вам и гаркнул, – Зарядить орудия! И вы их зарядили – заложили заряды в парусиновых мешках, закатили в стволы чугунные ядра. Ты был не самым старшим и не самым младшим, не хилым, но и не очень плечистым, поэтому в расчете оказался там, где где сила нужна, но не играет решающей роли. Ты стоял и держал в руках трос, прикрепленный к ударнику. Капитан Торренс, преподаватель баллистики, лично навел орудия. Потом полковник посмотрел на часы и крикнул: – Первое орудие – огонь! Раскатисто, с треском выпалила первая гаубица. – Недолет! Полградуса выше! – скомандовал полковник. Капитан Торренс принялся исправлять наводку других орудий. Минута – и все было готово. – Второе, третье, четвертое орудия – огонь! И ты дернул за шнур. Пушки грохнули и с почти одновременно откатились назад. – Прочищай! – кадеты с банниками бросились к стволам. – Заряжай! Накатывай! Батарея сделала семнадцать выстрелов, пока, наконец, полковник не сказал: – Так держать, кадеты! Отворачивают. – А попадания были? – не удержался капитан. – Три попадания! – Сэр, разрешите прокричать ура в вашу честь!? – гаркнул Суон. – Ура флагу! – скомандовал полковник. – Ура! – закричали кадеты во все глотки. Все оказалось совсем нестрашно, а напротив – весело. Корабль, который вы обстреливали, назывался "Звезда запада" – это был торговый пароход, зафрахтованный армией США для доставки в форт Самтер продовольствия и подкреплений. Вы попали в него три раза, по счастью никто из его команды не погиб. Обстрел этот происходил не в самой гавани, и потому о нем говорили не так много – ну что там, подумаешь, обстреляли пароход где-то в море. Некоторые люди все еще надеялись, что войны удастся избежать. Но это было уже невозможно – подобно тому, как пушка, сделав выстрел, начинает откатываться, так и ваша страна с сецессии Южной Каролины начала катиться к войне. Первые выстрелы этой войны сделал ты, Ричард Мур. Повод ли это для гордости? Не знаю. *** В тот же день, девятого января, как вам позже стало известно, из союза вышли Миссисипи, почти сразу за ней последовали Алабама и Флорида, за ними последовала Луизиана. В Техасе провели общее голосование. А дальше начались политические игры, целью которых было перетягивание колеблющихся штатов на ту или другую сторону. Вас вернули в Цитадель, а двадцать восьмого числа объединили с Академией при арсенале и сформировали из вас Кадетский Батальон. Вы получили свое постоянное оружие – винтовки Спрингфилд и патроны к ним. Формально вы еще не поступили на службу штата, но фактически уже были солдатами. Только, как сказал суперинтендант Стивенс, "лучше всего вы можете исполнить свой долг, прилежно учась и постигая военное дело для будущих сражений." Лаборатория Цитадели закрылась. Раньше в ней вы проводили химические опыты. Теперь там изготавливали боеприпасы. Была создана Конфедерация, Джефа Дэвиса на конвенции избрали президентом. Сенатор Брекенридж стал бригадным генералом и уехал к себе в Кентукки собирать добровольцев. Февраль и март прошли наполненными сообщениями о том, что такой-то штата отделился, а такой-то остался в союзе. За этими грозовыми тучами как-то померкла новость о том, что ты стал дядей – Бет-Ли родила дочь. Её назвали Вероникой. Четвертого марта Линкольн наконец стал президентом. Он снова заявил о желании сохранить союз во что бы то ни стало и не препятствовать существованию рабства в южных штатах. – Нет уж, поздно! – посмеивался Аллен. Командующим вашим района был назначен генерал Борегар. Восьмого апреля он заявил, что любое сообщение форта Самтер с федеральным правительством будет пресечено, а одиннадцатого потребовал сдать форт. Комендант, майор Андерсон, ответил отказом, но сообщил, что в форте оставалось продовольствия на несколько дней, и что он эвакуирует его пятнадцатого числа. Но такой расклад не устраивал Борегара, и двенадцатого апреля началась бомбардировка. Вы были в отпусках, поскольку девятого числа состоялся выпускной банкет очередного курса, но многие вернулись в академию. Почти все офицеры академии были заняты на батареях и руководили обстрелом. Вернувшихся кадетов отправили на батарею Уайт Пойнт Гарден на юге города. До форта отсюда было три мили, и его почти не было видно, но вы все равно стреляли из расположенных на променаде двенадцатифунтовок. Бомбардировка вообще походила больше на праздник, чем на сражение – весь город собрался посмотреть на обстрел. Форт отвечал редкими залпами, но попаданий не добился. Канонада продолжалась с самого рассвета весь день и даже ночью, и только на следующий день форт сдался, что вызвало всеобщее ликование. Хотя форт был сильно разрушен и горел, ни один из его защитников не пострадал от обстрела. Лишь во время сдачи на построении, когда решено было дать салют из ста орудий, одно из них разорвало и осколками смертельно ранило солдата из сдавшегося гарнизона, и еще говорили, что одну пушку разорвало у вас еще раньше, днем, и стоявший поблизости солдат истек кровью. Это были первые жертвы Гражданской Войны. Пятнадцатого апреля, через два дня после сдачи, президент Линкольн издал указ о созыве семидесятипятитысячной добровольческой армии. *** После взятия форта, последнего укрепления поблизости от Чарльстона, занимаемого федералами, ваша жизнь вернулась в прежнее русло. Война началась, но поначалу этого словно никто и не заметил. Вы вернулись в классы и комнаты и продолжили занятия. Вы были словно люди, которые нырнули в казавшуюся холодной воду, а через минуту ощутили себя вполне комфортно, сразу же забыв, что в этой воде можно утонуть. Война и война, что ж теперь? Пристальнее стали следить за газетами – это да. Но и только. Первые стычки начались в Вирджинии только в июне, и потери в них исчислялись... нет, даже не сотнями. У Филиппи общие потери убитыми и ранеными составили три десятка людей, у Рич Маунтин в плен было захвачено пять сотен ваших, зато у Биг Безель Магрудер разбил Батлера. "Разбил" – это было сильно сказано: вы потеряли одного убитого, а янки – восемнадцать. Ужасная "бойня"! Война выглядела опасной игрой, не более. И только в июле после многих маневров разразилось сражение у Булл Ран. Федералы шли "На Ричмонд!", и вот это была уже не шутка. Сражение обернулось победой, да еще какой! Бегством вражеской армии! Правда, потери вышли почти одинаковые – примерно по четыреста убитых и тысяча-полторы раненых с каждой стороны, да еще полторы тысячи федералов из "девяностодневной милиции" попросту разбежалась по домам. Но вдруг всем стало понятно, что война – не игрушка. Не потому что убили столько народу, хотя и поэтому тоже. А потому что Вирджинская армия после сражения оказалась настолько же истощена и не готова к своей победе, насколько армия янки – к своему поражению. Победу-то вы одержали, только она ни к чему не привела. Стали поговаривать о том, что кадетов начнут отправлять в армию, но не в боевые части, а в учебные – кадеты третьего и четвертого года обучения будут помогать тренировать войска. А то внезапно оказалось, что ваши солдатики, набранные из милиций штатов, может, и умеют стрелять из ружей, но ни имеют ни малейшего понятия о том, как же собственно ходить, не сбиваясь в бесформенную толпу. Впрочем, у "волонтеров" с севера дела шли еще хуже, они и стрелять не умели. Огромная страна раскололась надвое. Но федеральная армия в мирное время насчитывала всего шестнадцать тысяч человек, причем большинство действовали против индейцев на Западе. В вашей стране было полно людей с военным образованием. Полно пушек, ружей и снарядов. Полно умелых наездников и стрелков, особенно на Юге. Но при этом сносно воевать ни одна из сторон не умела даже близко. И тем не менее многие кадеты рвались именно в настоящий бой, ведь никто не знал, сколько еще продлится война? – Мы разбили янки в одном сражении. Сколько их еще будет, прежде чем они запросят мира? Так ведь и война закончится, – считали они. Формально, несмотря на то, что вы были членами Кадетского Батальона, вы все еще оставались добровольными слушателями академии. Любой из вас мог уйти отсюда, пусть и без патента, не дожидаясь выпуска, и записаться в армию добровольцем. И некоторые так и сделали. Ты отучился год в военной академии. Ты имел представление о военном искусстве, знал, как работают пушки, знал слово "логистика", знал военные команды и видел, как кадеты постарше командуют ротой и полком. Ты попробовал драться на саблях, ты знал назубок все эволюции с мушкетом, а в теории – как развернуть бригаду из походного порядка в боевой. И еще как ставить палатки. А многие, кто отправились на войну, ничего этого не знали – просто похватали ружья (а кто и без ружья) пошли и записались в армию. Чувствовал ли ты себя готовым для настоящей войны?
-
-
+ Победу-то вы одержали, только она ни к чему не привела. Что с этими войнами не так?
-
Я, неверное, не стану выделять что-то отдельно, но пост такой ровный и сильный, словно ветер, наполняющий парус и несущий корабль вперед. При этом не такой сильный, чтобы рулевое весло стало бесполезным инструментом на борту
|
Кубинец, Мрачный Вы лупите, сколько хватает духу, Кубинец – чаще, Мрачный – пореже. От постоянной пальбы все подустали – уже плечо ноет, палец как-то не так дергает. Или это только кажется? А больше всего нервирует посвистывание над головой. Особенно, когда пулемёт – его никак никто не может заткнуть, он начинает чаще и чаще забрасывать вас очередями. Тра-та-ча-ча-чам! Тра-та-ча-ча-чам! Он говорит звонко, поспешно, издали это звучит, как похлопывание, как будто кусочек материи, закрывающий какой-то клапан, хлопает под напором воздуха, или чего там. Тра-та-ча-чам! Тра-та-ча-чам! И сразу либо стайка пуль поверху, и это еще ничего, либо дорожка фонтанов к вам, если низковато взял, и вот это уже так стремно, что сердце в пятки уходит. Вы прячетесь. – Ну! Ну! Чего замолчали! – кричит Лесли. – Собер, давай попробуй его! Ты, и ты, и ты тоже! Отвлечете его! "Отвлечете", – значит, что если что вас убьют вместо Собера. Высоываетесь... Тра-та-ча-чам! "Йопт, как близко!" Вниз, вниз, вы даже выстрелить не успели. Раскатисто бабахает его снайперская винтовка, он клацает затвором, снова целится, приоткрыв рот. Но в него стреляют откуда-то справа, и он опять прячется. – Попал? – Попал. – Тогда все вместе! ОГОНЬ! – кричит Лесли снова. И вы высовываетесь все сразу, и некоторые даже кричат. Стреляете куда попало, лишь бы побольше огня, побольше шансов, для Скрипача. Кто-то из вас даже краем глаза замечает его – вон он, ползет, тащит Борделона. Тра-та-ча-чам. Та-та-ча-чам. Стучит опять машинка, вы опять прячетесь. Иначе – смерть. Иначе вас слизнет отсюда, как мишени с забора. Потом япошкам то ли надоедает, то ли что... На вас падает что-то увесистое и отдается взрывами: Ба-дааах! Ба-дааах! Ба-да-дааах! Рвутся и по эту сторону стены, у самой воды, и дальше, на ничейке. Взрывы несильные, но в ушах от них неприятно звенит, вас забрасывает песком и еще каким-то непонятным дерьмом, вы вжимаетесь в песок. Кубинец поднимает голову – вот он, осколочек, с палец размером. Мог бы прямо в спину войти – и конец, отвоевался. – Ща, еще будет, – говорит Шарки, вставляя пока что новую пачку. У кого магазины – меняют. У кого пачки – ну это уж как получится... Шарки не ошибается – падает еще разок, обсыпая землей, прижимая к ней, словно говорят: "Во, во, правильно, так и лежите!" Мины (или что это за херня там у них?) падают с коротким, еле слышным свистом, заранее не предугада... – Огонь! Огонь! – орет опять Лесли. И снова. И опять: Чам-чам-чам-чам! Но тут по пулемёту начинает стрелять другой пулемёт, сильно левее вас. Трассеры мелькают в воздухе, плохо заметные на солнце злые красные черточки. Японский пулемёт спотыкается. Это морпехи из третьего батальона, проснулись, наконец. Надолго их, правда не хватает. Потом у вас начинают заканчиваться патроны. – Лейтенант, патроны! – кричит Олд-Фешн. – Ну, стреляйте, сколько есть! Потом возьмете! – Ну, они кончаются! – Я знаю! И что теперь? Рожу я их тебе?! – Ничего. Стреляете, чуть реже. Тах! Тах! Тах! – Ща еще долбанут из минометов.
Потом Лесли перемахивает через стену и ползком, как варан, ввинчивается в ничейку. Вы остаетесь без него.
Скрипач Ползешь, сбивчиво говоря какие-то слова. Борделон не отвечает. Он пытается упираться в землю одной ногой, и с каждым разом подвывает от боли, но негромко – на громко его не хватает. А может, это тебе так по ушам дало? Пот... ты никогда так не потел. Пот течет, как вода, ты не знал, что в тебе, некрупном парне, столько пота. Руки слабеют. Ноги слабеют. Ты не допрешь его. Он – тяжелый, гад, со своими мышцами, атлет хренов. Пули свистят то в одну, то в другую сторону. Сердце стучит: "Туки-тук, туки-тук, туки-тук!" Намекает тебе, чтобы ты притормозил, потому что оно же так не выдержит. Останавливаешься, поднимаешь голову – там морпехи прикрывают тебя, палят, кто как может, появляясь на секунду над бревнами и делая по одному, редко по два выстрела. Ты даже видишь, как в ответ прилетает по ним – откалывает кусочки от бревен, поднимает пыль перед ними. Но они появляются и появляются, как фигурки в тире. Весь этот берег – бесплатный тир для япошек. Ползешь дальше, и вдруг чувствуешь, что сил не прибавилось, но утомление как будто стало не таким острым. "Второе дыхание" – так это в спорте называется. Тащишь и тащишь, и правда, как и сказал, хорошо получается. Приноровился – вот правильное слово. Как будто ты уже сдох, а тело продолжает, как заведенное, упираться ногами, локтями, даже, такое ощущение, что животом. Борделон тяжелый – но ты сам легкий. И не такой уж ты дрищ, выходит. Это почти как плыть, если забыть, что каждый "гребок" приближает тебя всего на пару дюймов.
Где-то над головой проносится что-то легкое, почти незаметное, как птица – если бы не музыкальный слух, ты бы и не услышал. И там, куда ты ползешь – ахают взрывы, один за другим. Земля летит вверх, и какая-то тряпка, и кусок чего-то... чего-чего... кусок человека, наверное. Чего еще кусок там может лететь? Но ты ползешь. Пока ты не за стеной – все может произойти. Стена – твоё спасение. Ползи. Еще далеко до взрывов, слишком далеко.
Штаб-сержант уже даже не стонет. Подтаскиваешь его, смотришь ему в лицо. Нет, живой еще, прижимает руку к животу. Но взгляд у него рассеянный, задурманенный, он смотрит куда-то вдаль, на пальмы. Уже ничего ему не надо.
Ты ползешь дальше, боясь, что состояние уйдет, что ты превратишься в беспомощную, безвольную, выдохшуюся куклу, которая способна только на одно: "Полежать еще чуть-чуть". Нельзя лежать. "Полежишь" – умрешь, это ты без кого-либо другого понимаешь. Надо снова упираться в песок ботинками. Хорошо, что форма такая удобная. Хорошо, что ботинки у тебя по размеру. Хорошо, что сам ты – спортсмен-пловец. Потом по тебе кто-то стреляет, ты понимаешь это отчетливо и сразу – перед лицом вскакивает пыль с таким хлопком, как будто в песке кто-то сидел и подпрыгнул. Маленькое, крошечное, но очень злобное существо. А ты... ты ничего не можешь с этим сделать, только ползти. Слышишь, как Лесли орет что-то про "огонь".
Ползешь.
Ползешь, пока хватает сил. Потом они кончаются.
Но ты все равно ползешь.
Потом кончаются и эти.
Ты становишься медленным – те же движения, но вдвое медленнее. Рука, ноги, животом по песку. Рука, ноги, животом по песку. Рукааа, нооооги, животооом... Рукааа, нооооги, животооом... И вдруг штаб-сержант становится легким. Поворачиваешь голову – лейтенант рядом, подрагивает от воздбуждения. – Давай, давай, тяни! – говорит он скороговоркой. Вы тянете.
Осталось... ГОСПОДИ, ОСТАЛОСЬ ТРИ ЯРДА КАКИХ-ТО!
Вот сейчас и убьют. Так всегда быва...
Подтаскиваете, вернее уже скорее Лесли подтаскивает Борделона к самым бревнам. – Переваливаем, готов? Эй! Помогите! Огонь! Лесли такой напряженный, аж скулы у него сводит.
– ДАВАЙ! Приподнимаете тело, пихаете его через бревна эти дурацкие, благо их там высотой на фут или два полтора над землей. С той стороны тянут руки, принимают. – Быстрее, сам давай теперь! Перелезаешь, тело уже как автомат, в котором кончается завод, как не твое. Лесли спихивает тебя на ту сторону, ты падаешь кулем за стену. И лежишь. Не можешь пошевелиться, весь мокрый, кажется, пот обратно лезет под кожу. Слабость такая, что руку поднять тяжело. Можешь только дышать и смотреть, что там происходит. Кто-то тычет тебе фляжкой, пить хочется, а взять её не можешь. Он отвинчивает пробку, расточительно льет воду тебе в рот. Вот, проглотить воду – это оказывается, можешь.
Все, вот теперь полежать, уже без кавычек.
Скрипач, Мрачный, Кубинец Как только Лесли со Скрипачом и раненым заваливаются на вашу сторону, вы все перестаете стрелять и прячетесь. – Ффууу, бля... фууууу... – говорит Собер. – Сержант! Смотри на меня! Смотри! Скажи что-нибудь! Скажи! – повторяет Лесли взволнованно. Они с Шарки перематывают чистым пакетом рану. – Печень? – Вроде, нет. В кишки, похоже. – Сержант, ты тут? Скажи что-нибудь. – Ссс... семпер фай, – говорит Борделон, кривя губы. – Вот, молодец! Не спи, слышишь! Не засыпай! Не засыпай! – Ты! Давай дуй за санитарами! Хотя нет, стой, я сам. Так. Так, – суетится Лесли. – Остаетесь пока все здесь. Тебя как зовут? Хотя неважно. – Меня – Синглтон, – говорит обиженно Олд-Фешн. – Ты – за старшего. Сидите тут, я приведу санитаров. Не давайте ему спать. И воды тоже. И таблетки не надо. Ист-Сайд перевязывает Фьюза, а морпех, единственный из трех, кто остался цел, своего товарища – его зацепило не так уж сильно, попало в плечо.
Вы больше не стреляете. И по вам больше не стреляют – ни из минометов, ни из чего-то другого. Есть у них цели поважнее. Над головой посвистывает, но уже намного реже. А вы за стеной, вам наплевать теперь.
Пьете воду, отложив горячие винтовки и карабины. – Нужно за патронами сходить, – говорит кто-то. – Приказ был тут сидеть. – Это да. – Да сейчас вернется лейтенант – и потопаем. – Да. – Сержант, не спи! Не спи! Олд-Фешн садится рядом со Скрипачом. – Че, взорвал? Аттабой, – он вздыхает, потом выдыхает горячий воздух. Где-то в море бухают пушки, утюжа берег на РЕД-3, то есть, ярдах в двухстах от вас. – Как тебя зовут-то? Ты типа тоже герой, вроде сержанта? Да шучу я. На глотни еще. Не пролей тока.
Вода течет по подбородку. Ты жив. Ты даже не ранен. Ты молодец.
Все вы молодцы. Теперь, наверное, второй батальон сможет наступать. До следующей фланкирующей позиции японцев. А там... там опять кому-то придется бежать, взрывать и умирать. И так пока не закончатся либо американцы, либо японцы.
Кто-то должен кончиться первым.
Борделон лежит, кто-то сунул ему под голову рюкзак. Его глаза открыты, но кажется, что ничего не видят.
-
ХА ХА ХА КАК ТЕБЕ ТАКОЕ, ВИКИПЕДИЯ?!
-
вот это подвиг после такого спотлайта и помереть не жалко, а жить - тем более
|
Манго Ганни ничего не отвечает на твои слова, только шевелится, припав к склону воронки. Крот и Уистлер тоже шевелятся, пихают тебя каблуками, выбираясь из неё через лаз. Достаешь гранаты – ребристые зеленоватые, с желтой полосочкой наверху корпуса. Клик! – шипит. Пошла! И еще одна – пошла! И еще... Да-дааах! – это первая взорвалась. И еще одна – пошла! Они улетают куда-то в небо, ты только примерно можешь прикинуть, какой силы должен быть бросок, чтобы гранаты легли где-то близко к япошкам. Да-даах! Все, последняя. Швыряешь её, чувствуешь пустоту, потому что гранат больше нет, и в этот момент пули снова горстью хлопают по земле впереди, а тебя бьет сзади в спину, в поясницу. Боль – тупая, почему-то не как будто тебя пронзило, а как будто вдарили чем-то тяжелым, вроде кулаком... Лежишь, стиснув зубы. Вроде не в позвоночник, но все равно. Ганни, наверное, сам-то не выберется – с простреленной ногой и рукой? Об этом ты подумал? А ты выберешься теперь? От поясницы расходится нехорошая ломота по телу. Пробуешь пошевелить пальцами ног в ботинках – вроде живые. Трогаешь ганни за плечо – за правое, здоровое. Еще разо...
И понимаешь вдруг... не-не-не-неее! Переворачиваешь его на бок – так и есть.
Кремень мертв. Пуля попала в грудь, видимо, из тех, что пробили землю. Струйка крови стекает вниз, прямо по пыльной куртке, и это как джем по земле – противное ощущение, когда видишь, как сладкое смешивается с пылью. Грязно как-то сразу на душе, липко. Бросаешь его, пробуешь выползти – копошишься в воронке, как червяк, как насекомое. Потом у тебя все же получается развернуться, несмотря на боль в пояснице, ползешь в лаз между разваленными бревнами, приподнимаешь, ожидая нового удара в спину.
Нет, вроде прошел. Вроде жив. Пляж, море, чайки – "все как вы заказывали", только вместо чаек барражирует в вышине гидросамолет. Для него ваши страдания – непонятное шоу. Вглядывается себе и думает – чего они застряли на берегу-то?
Отползаешь в сторону, под стеночку, под стеночку. Милкшейк лежит в песке, распластав руки, словно ящерица, смотрит на тебя вопросительно. По выражению твоего лица он не понимает, ранен ты, цел или вообще сейчас помрешь. – Все в порядке, сэр? – спрашивает он. С другой стороны от лаза – Крот и Уистлер. К тебе подбирается, пригнувшись, Дасти. С ним Скэмп, больше пока никого. Оба хмурые, оба знают, что "не молодцы". – Какие будут приказы? – спрашивает Дасти. Поясница болит, как будто ты старый дед и разваливаешься на части, немота и ломота. От места попадания расходится слабость, хочется прилечь. А японцы – в тридцати ярдах, засели в бетонных коробках. Молотить стали поменьше – может, это ты их расшугал гранатами, а может, патроны берегут, а может, просто никто не высовывается, вот и не стреляют почти. Вокруг пальба идет, и теперь уже явно, отчетливо слышно танки на левом фланге. Смотришь в сторону правого фланга, полулежа лицом к воде – оттуда кто-то лупит из винтовок, отрывисто, по одному выстрелу, видимо, быстро прячась после каждого выстрела. Блондин, наверное? Им отвечают – тоже не градом выстрелов, но и не робко. Потом ручник даёт длинную очередь, и выстрелы стихают.
– Я говорю, что делать? – спрашивает Дасти. Лицо у него усталое и слегка потерянное. Он даже "сэр" тебя не называет – как-то не располагает обстановка, знаешь ли. Где его бойцы? Где вообще все? Кто держится? Кто сбежал? Кто отступил? Куда? Где их теперь искать? Что делать? Неизвестно. Ни в каком учебнике по тактике ты не прочтешь, что делать, когда ни хрена не понятно, ничего не видно, никто ничего не знает. Вы уже все проиграли, или еще нет? Япошки сейчас кинутся в атаку, и она будет последней, или еще пока нет? Будут подбираться к вам? Атакуют в другом месте? Что делать? У кого теперь спросить?
Ни у кого. Надо было спрашивать, пока комендор-сержант был жив, теперь-то... Теперь ты – крайний, кому задают этот вопрос.
Ты – старший в этом дурдоме, новенький главврач, и ты оказался без бригадира санитаров. Тот самый Кремень, помнишь, он назвал тебя "ебаным резервистом" в Новой Зеландии. Теперь он лежит в воронке. Скоро его засыплет песок, осыпающийся со стенки. Он погас. Как другие морпехи, которых ты не захотел или не успел узнать поближе. Гаснут одна за одной искорки. Был человек, и нет.
"Поймите, вы скоро все сдохнете," – говорит вам этот остров. – "Поймите же. Прочувствуйте момент. Второго такого не будет. Вы сдохнете – и все. Скажите что ли что-нибудь на прощанье. Хотя... хотя какая разница – если все подохнут, то некому будет ничего никому рассказать. Вас как бы не было. Вас поделит на ноль. Вас всех как будто не было. Вас всех скопом проглотит небытие." Глухо и далеко раскатываются со стороны моря выстрелы пушек – это эсминцы из лагуны стреляют по берегу, не по вашему, по РЕД-3. Вжжж! – доносится рокот снарядов – Та-ба-дааам! – ложится залп.
Не знаешь ты, что делать. Нет никаких готовых ответов. Знаешь только, чего нельзя делать. Нельзя сдаваться. Нельзя унывать. Нельзя геройски погибать. Нельзя делать вид, что ты воюешь один. Нельзя быть просто Френсисом. Нужно как-то собрать людей, как-то разобраться в том, что же происходит. Сказать им что-то короткое, важное, емкое. Что? Как? Никто теперь не подскажет, прости. "Давай сам теперь".
Ах, да. И еще ты ранен. Как ни странно, боль вроде бы несильная. Но это так бывает – сначала несильная, а потом слабеешь и уже вообще никакой. Пытаешься ощупать рукой спину – очень неудобно, мешается амуниция, и любая попытка изогнуться, скрутиться – делает больнее.
Чертов самолет. Чертовы пушки. Чертовы выстрелы. Чертова боль. Все отвлекает, а надо собраться. Ох как надо собраться...
Крот Передаешь гранаты командиру, он бросает их одну за другой. Вы с Уистлером, как один запутавшийся в ногах таракан, пытаетесь как-то перевернуться на дне воронки, лишь бы не подниматься выше той черты, что отчеркивают японские пули. Не с первой попытки но удается. Уистлер проворнее – он лезет первым. Выбирается, видишь его ноги, его подошвы, его плечи в проеме. Успел. Лезешь сам. Пули вдруг чирикают по бревнам, голова сама втягивается в плечи. Ползешь, натыкаясь на оскаленные изломы бревен, острые, способные и руку пропороть. Все такое опасное тут вокруг. Такое нехорошее.
Вылезаете из лаза, перекатываетесь вправо, то есть, если смотреть оттуда, откуда вы пришли, влево от пролома. Уистлер сидит ближе к лазу. Он ждет, как там Манго. Наконец, тот показывается – вываливается, еле двигаясь, перебирается на другую от вас сторону. Так, если разобраться, он ведь вас спас двоих. Если бы он гранатами япошек не отпугнул, может, они бы уже были тут... Ганни почему-то не видно.
К вам на карачках подползают Дасти и Скэмп. – Копыта подберите, – ворчит Дасти и лезет мимо вас, поближе к лейтенанту. Скэмп остается рядом с тобой, осторожно прислоняется к кокосовым бревнам. На руке у него – свежая ссадина. И весь он какой-то запыленный. Все ваше отделение теперь – из одних "дасти". Да и вся рота... да что там, вся вторая мардив, кто до берега дожил. – Дали нам пизды, – говорит Скэмп слегка заплетающимся языком. – Слышь, Крот... Его взгляд скользит по воде, по песку, по вашим ботинкам. Потом он тычет пальцем в твою винтовку. – У тебя затвор песком забился, ты вообще видишь. Смотришь – и правда, забился. Нет сил потрясти, дуешь, переворачиваешь, в надежде, что пыль высыпется сама. Тянешь на себя – идет до половины, а потом всё. – Крантец, – комментирует Скэмп. – Давай патроны сюда, раз все равно винтовки нет. У меня не осталось почти. Он достает из кармана брюк свою плоскую фляжечку, болтает ею так, что слышно плеск. – Будешь? Там на двоих как раз. Надо добить, чтоб япошкам не досталось.
"Хлебни, а то когда еще?"
– Сука, ничего им не оставлю, – бормочет он зло. Он злится, и от этого ему, наверное, не так страшно. – Ничего, сейчас танки им дадут просраться...
А ты... Ты теперь, выходит, безоружен. Тут и так люди долго не живут, а без оружия... А может, не в оружии сейчас дело? Все равно... в кого стрелять? Высунуться, чтобы тут же словить пулю? Глупо, учитывая, что у тебя болит голова и вообще ты сейчас стрелок так себе. Хотя в настоящем бою меткость, похоже, важное, но не главное.
-
Каждый раз я думаю: хуже быть не может! Но каждый новый пост убеждает меня, как я не права)
|
Если бы вы, дорогой читатель, имели возможность изучить эту историю всесторонне, вы бы обнаружили в ней забавный пародокс - этой дуэли не должно было произойти. Будь мьсе де Буле несколько хладнокровнее и внимательнее, он бы обнаружил, что мсье Тонкедек никоим образом не имел отношений к его злоключениям на любовном фронте. В самом деле, всмотревшись в бретонца, он бы обнаружил, что тот в свойственном сельским дворянам простодушии просто неспособен к тому тонкому интриганству, которое мсье де Буле приписывал ему в запале ревности. "Но что с того?" - спросит дорогой читатель. То было начало бурного XVII века, и не драться на дуэлях в те времена для дворянина было все одно, что в наши дни не ходить к парикмахеру - чуднó, предосудительно или во всяком случае достойно многозначительной усмешки. И потому мы с уверенностью можем заключить, что если бы не ситуация, в которой оказался мсье де Буле, другой повод свел бы всех этих шевалье если не с друг другом, то, да простят мне читатели, с такими же бесшабашными рыцарями плаща и шпаги, коих, пожалуй, чересчур много обреталось в те годы на улицах Парижа. Итак, роковые слова были произнесены. Но что важнее для нашей истории, мсье де Буле, желая показать серьезность своих намерений и достойную готовность следовать моде на групповые дуэли, заявил, что приведет двух секундантов. На это мсье Тонкедек, ничуть не смутившись ответил, с чисто бретонской заносчивостью и в желании перещеголять соперника и здесь, заявил, что приведет троих! - Пфф! Согласен! - Где же вы желаете встретиться? - Для нашей беседы нет места лучше, чем Иль-Нотр-Дам, мсье. - Что ж, решено! В таком случае встретимся у пристани на набережной Селестэн в семь утра. - Всенепременно! В таком случае до завтра. - До завтра! Обойдясь без слишком уж банальных угроз и пожеланий не опаздывать, шевалье удалились, на ходу размышляя, где же им найти трех друзей, не бледнеющих при виде обнаженной шпаги. Мсье Тонкедек, первым пожелавший выставить четверых бойцов, попал при этом в затруднительное положение. Одним его секундантом выступал шевалье де ла Ампейль, что было вполне естественно, поскольку он не только был его другом, но и присутствовал при ссоре. Другой тоже отыскался вполне быстро - шампанский дворянин, мсье де Бриенн, который счел для себя куда менее постыдным выплатить карточный долг, сражаясь со своим кредитором бок о бок, а не лицом к лицу. Однако третьего он никак не мог найти. Подошел бы Жонжарб, но Жонжарб как назло лежал у себя с проколотым плечом и по понятным причинам участвовать в дуэли не мог. Выручил его счастливый случай - идя по улице и размышляя, он услышал, как некий шевалье ругается с хозяйкой пансиона, и узнал бретонский выговор. Стаканчик вина, короткая беседа - и вот уже мсье Дорсан присоединился к славной троице. Мсье Бриенн не испытал таких трудностей - помимо его друга, мсье Валери, среди людей его круга легко нашлось двое дворян, стремящихся сделать себе имя и готовых встрять в любую подобную историю, кто бы ни стоял по ту сторону. К тому же, как оказалось, у мьсе Ферма были разногласия по поводу живописи с мьсе Ла Ампейлем, что немало облегчало распределение участников по парам. Что касается мсье Ла Манша, то ему просто не терпелось опробовать "в настоящем деле" ту методу фехтования, которой он недавно обучался у своего испанского учителя. Остров Нотр-Дам был избран в качестве места дуэли не случайно. Этот остров, который позже будучи объединенным с Коровьим островом, превратился в престижный район, именуемый островом Святого Людовика, в то время еще не был заселен. Ни один мост еще не вел на него. Это был дикий остров посреди сены, поросший ивами и лозняком, на котором пасли коров да прачки стирали бельё. Здесь, в тени деревьев, уединялись влюбленные пары, здесь же происходили жестокие поединки между дворянами, недостаточно знатными и обласканными, чтобы надеяться на королевское помилование, либо недостаточно богатыми, чтобы его купить, ибо дуэли уже в то время по букве закона карались смертью. Поскольку герои нашей истории как раз относились к этому сорту людей, остров подходил им для поединков гораздо лучше, чем улочки Ситэ или пустырь, который вскоре станет площадью Вогезов - место, что самой своей историей притягивало дуэлянтов, ведь именно там во время рыцарского поединка погиб король Гених II. На острове же Нотр-Дам нечего было опасаться свидетелей, лишь взора божьего, о котором напоминала высившаяся напротив на берегу Ситэ крыша великого собора, воспетого в XIX веке Гюго. Остров на карте 1609 года. Вид на остров с берега Сены в 1590-х. Шевалье встретились на набережной Селестэн, наняли две лодки, которые вскоре причалили к острову, где мсье Буле отпустил одну из них с некоторой драматичностью, а мсье Тонкедек со свойственной ему практичностью велел лодочнику подождать на берегу. Господа быстро нашли подходящую более-менее ровную поляну футов сорок на шестьдесят, разоблачились, оставшись в рубашках (чтобы легче было двигаться, а также чтобы было видно, что никто из них не надел кирасы или иной защиты) и без лишних прелюдий встали в позицию. Было еще достаточно зябко, у воды даже клубился туман, а солнце только начало всходить. Чтобы его лучи никому не помешали, мсье Тонкедек и его секунданты встали спиною на север, их противники - спиною на юг, так что шпиль собора Нотр-Дам, видимый из-за деревьев, у одних оказался по левую руку, а у других по правую. Ближе всех к собору стояли Пьер де Бриенн и Анри Генрих Валери. Следующими - Тонкедек и Буле, далее де Ла Ампейль и Ла Манш, а с краю - Дорсан и Ферма. Коротко отсалютовали друг другу, кто-то сказал "начнем, господа" - и зазвенела сталь!
-
-
-
Чудесное начало для исторического романа, написанное умелым пером. Не так ли?
-
С этого началась отличная резня, кстати
|
Бой в кино выглядит очень красиво и интересно. А знаете, почему, морпехи? Потому что его для этого и снимают так – красиво и интересно. А это значит как? Понятно, вот как. Там понятно что к чему и понятно, с каким чувством герои из пулемёта садят, когда дают свой последний безнадежный бой за остров Уэйк.
А в жизни бой – это некрасиво. Не потому что может голова оторванная пролететь. Это, конечно, шокирует. Особенно, если это – голова твоего друга, капрала Аборигена. Но что если это вражеская оторванная голова? Тогда, если ты, скажем, хладнокровный убийца или просто у тебя на время отключилась человечность, тебе все понравится. Вон Мрачному же понравилось, как он двух япошек ножом зарезал? Понравилось! Ну и вообще, у смерти есть своя эстетика, особенно если с этой смертью соприкасаешься быстро. Один человек однажды подумал, держа холодную руку своего мертвого отца: "Боже, какой он красивый сейчас в гробу. Даже величественный." Потом он все равно сказал себе: "Пап, ну что же ты, а?..." – и чуть не заплакал. Но красоту тоже прочувствовал, не будем врать, что не было такого.
Конечно, у вас поначалу был шок. Трупы. Кровь. Грохот. Артобстрел – вообще очень страшно. Но потом вы чуть-чуть, а привыкли. Ну, вы еще ж не поняли, что дальше будет, попозже, вы только часок в этом замесе побарахтались. Но с этим мы спешить не будем. Вернемся к бою.
Нет, настоящий бой некрасив по другой причине. Настоящий бой это что-то... страшно непонятное! Так-то бывает, конечно, как у Красотки Джейн – последний штыковой бой! Больно, да... но ведь и красиво же ушел пацан! Семпер Фай, все как надо. Грустно, но красиво. Но обычно-то не так, морпехи. Обычно лежишь в воронке, рядом пулемёт стучит – это Винк, скажем, стреляет. И... и ты НИ ХЕРА НЕ ПОНИМАЕШЬ ЧТО ТВОРИТСЯ! Потому что... потому что враг делает ВСЁ, чтобы ты не понимал, а ты делаешь всё, чтобы он не понимал. Потому что кто первый понял – тот скорее всего и победит.
Но есть одна штучка, которая при этом делает войну все же страшно интересной, несмотря на непонятность. Эта штучка... ставка. Потому что как бы ты ни был заряжен на победу, как бы ты ни презирал смерть, как бы ты ни лихачил, ни обожал императора или морскую пехоту, каким бы хладнокровным убийцей тебя ни сделала жизнь, но это всё в голове. А где-то внизу живота есть точечка. Говорят, она сантиметров на пять ниже пупка. Та точка, которую в боевых искусствах называют "центром". Та точка, которой ты поворачиваешься к женщине, которую правда хочешь. Та точка, в которой "сосет под ложечкой." Нутро. И нутро во время боя говорит тебе... что? "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Айзек." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Фрэнки." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Анджело." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Пол." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Боб." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Джонни." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Денни." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Оми." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Уил." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Серджио." "Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Перри. И еще глаза, но ты их уже того..."
Жизнь у тебя одна. Все остальные смыслы ты сможешь перевыдумать, перерешить, перечто-нибудь-там-потом. "А жизнь одна, сынок." И хорошо еще, если как у лейтенантов или у Винка есть дети. А если нет? Умрешь – и как и не было тебя на свете. Ничего не останется, только жетончик да запись в личном деле: "Рядовой первого класса такой-то, погиб в бою." Или вообще "пропал без вести." Но на Тараве это не будет то "пропал без вести", которое мать проговаривает с надеждой. На Тараве это будет "ну, он там запутался в колючей проволоке, а потом хрен знает, может, прибоем унесло?" Или вообще... "снаряд упал, а потом мы его больше не видели."
В общем, ты лучше не спеши в ад. Без тебя там не начнут. И нет, не отступает туда никто на перегруппировку. Туда навсегда уже уходят, понимаешь? Навсегда.
Увы. Вы совершили большую ошибку – записались добровольцами в морскую пехоту и не оказались в это утро, 20 ноября 1943 года, на больничной койке с аппендицитом. А сели в свои смешные амтраки, дурацкие лодки и сами поехали в ад. Вас туда не звали, но в аду атмосфера гостеприимная. Поэтому как только вы приехали... там сразу и начали, че тянуть?
***
Отбив атаку рикусентая, рота "Гольф" по приказу старшего офицера, первого лейтенанта Донахъю, перешла в атаку. Вот как это было.
-
Ура, продолжение! Жизненный урок на фоне гостеприимной музыки ада, что может запомниться лучше?
-
Вас туда не звали, но в аду атмосфера гостеприимная. Поэтому как только вы приехали... там сразу и начали, че тянуть?
Da.
-
"Жизнь – это самое ценное, что у тебя есть, Айзек." Ой, мам, ну не начинай!
-
Лирично и доходчиво получилось 👍
|
Скрипач Ты полз, держа в руках два кило тетритола, и не мог понять – а как их, два эти кило, швырять-то? Вот этому вас ни на каких курсах не учили. Вообще-то, наверное, с тем, что ты делал, мог бы справиться любой морпех, только, вероятно, наложил бы в штаны быстрее – когда знаешь, как взрывчатка устроена и как взорвется, а как – не взорвется, обращаться с ней проще. И все равно, вместо тебя сейчас под дробный перестук выстрелов с двух сторон мог бы ползти кто угодно другой. Тот же Мрачный мог бы. Любой из этих суровых парней, что пошли с вами, мог бы. Капрал Брайан мог бы. Лейтенант Лесли мог бы!
Но полз ты!
Пули пролетали над головой, причем было ощущение, что наши и их свистят немного по-разному, но как именно по-разному ты сказать бы не мог. Иногда в их свисте тебе чувствовался ритм, что-то навроде вальса, но потом ты понимал, что показалось. Ничего видно не было – ты полз, сильно не поднимая головы, и ни цели, ни японцев тебе не было видно, только песок и немного пальмы. Увидеть небо мешала каска. Если бы тебя сейчас прохватило пулями, ты бы умер, не увидев напоследок неба.
Потом, весь упаренный, мокрый, ты поднял голову и понял, что перед тобой лежит убитый солдат. Морпех. Потом ты понял, что это не просто морпех, а сержант Борделон. Он лежал на боку, лицом к врагу. Потом ты подполз к нему, глядя на дыру на задней стороне штанины, чуть повыше колена, из которой сочилась кровь. Потом ты понял, что он еще не мертв. Он подрагивал. Ты обполз его, посмотрел на него – у него был прострелен еще и живот. Он держался за свой атлетически плоский живот правой рукой. Он не заметил тебя. Он был бледный, как полотно. Ты подполз к нему ближе. Он вдруг посмотрел на тебя и кивнул вперед, туда, где, наверное, был японский пулемёт.
Ты достал у него из кармашка на поясе пакет, разорвал зубами упаковку и сунул ему в руку. Он кивнул. Зубы у него были сжаты так, что если бы между ними была монетка в двадцать пять центов, на ней бы остались следы, а может, он бы даже её перекусил. Он снова кивнул "в сторону японцев". Ты посмотрел туда и ничего не увидел. Ты понял, почему последнюю часть пути придется пробежать – а как ты иначе приползешь куда надо-то? Ничего ж не видно, кроме пальм. А было бы видно – тебя бы уже убили. Тогда он расцепил зубы и сказал: – Дд-давай!
Ты нашел запал, потрогал его на всякий случай, чтобы удостовериться, что он не выпал из гнезда на шашке, пока ты полз. Согнул ногу. Подтянул. И встал. И земля чуть не ушла из-под ног – японцы были совсем близко, ярдах в... не хотелось думать, в скольких ярдах. Но зато ты увидел то место, справа от поваленной пальмы, и побежал к нему.
Каждый шаг по песку, каждый толчок ноги в ботинке отдавался в голове, и хотелось сосчитать, сколько осталось до толчка пули, но ты не знал как. Потом ты понял, что ЗАБЫЛ ВЫДЕРНУТЬ ЗАПАЛ! И рванул его, даже не услышав, зашипел ли шнур. Потом ты внезапно оказался в двух ярдах от дыры в земле, холмик вокруг которой был умело присыпан песочком. Она была похожа на гнездо, из которого сейчас полезут земляные осы и изжалят, и обглодают тебя. Они были там, эти осы в желтоватых куртках и кепках. Ты бросил в дыру пять фунтов взрывчатки, увидев, что фитиль все-таки дымится.
Ты не знал, упасть тебе или бежать назад, и побежал назад. В этот момент ты увидел океан вдалеке, и тебя чуть не убили – пуля свистнула у самого лица, а еще одна ударила в песок чуть впереди. И потом ты упал, головой к морю, ногами к... В том месте, ногами к которому ты упал, произошло что-то ужасное – как будто Тарава там передернула плечами. Грунт под тобой дрогнул, и на секунду показалось, что ты в невесомости, и пыль разошлась прочь от того места за спиной. И ЕЩЕ ДОЛБАНУЛО ТАК, ЧТО ТЫ ЗАКАШЛЯЛСЯ! ГРААА–АААХ!
Повисло облако пыли, оно медленно опускалось вниз, и ты пополз, работая локтями, пришибленный воздухом, даже не посмотрев, что там, за спиной.
Потом ты снова оказался рядом с сержантом. Он лежал так же, только теперь прижимал к животу пакет. Он посмотрел на тебя и кивнул в сторону берега. Ты взял его за ремень, но он замотал головой. – Ннненад... пползи... – выдохнул он и сильнее прижал руку.
Вокруг всё еще стреляли.
Мрачный, Кубинец Вы начали бить по японцам, а они, что характерно, по вам в ответ. Ох как они взялись за вас! Вы не очень понимали, попадаете вы вообще в кого-то или нет. Если бы японцы сидели и палили, как заведенные – ну тогда, наверное, да, но они так не делали – они, как и вы, то высовывались, то прятались, и понять, зацепил ты его или он просто спрятался... да хрен его знает!!! Не до того!!!
Даже Собер не особо видел – он высовывался, стрелял и прятался.
Сначала японцы стреляли только "справа" и "слева", но потом начали бить еще откуда-то "с другого лева", и это было совсем паршиво. Эти пули летели косо и могли зацепить не одного, так другого. – Рассредоточиться! Рассредоточиться! – заорал Лесли. – Вы туда! А вы туда! ЖИВО! Вы побежали вдоль деревянной стеночки, пригнувшись – Кубинец влево, а Мрачный – вправо. Влево перед Кубинцем бежал один из трех морпехов, что нашел капрал. Он пригибался недостаточно низко, и пуля пролетела у него, видимо, над самой головой, потому что он чертыхнулся, клюнул вперед, припав на руку, а потом побежал дальше, но опять высунулся, и тут-то его и срезало. Он сложился, как закрывшаяся книжка, калачиком, ткнулся в песок, некрасиво и тихо. Вы пробежали дальше, высунулись и открыли огонь туда, по этому "другому леву". Та-тах! Та-тах! Та-тах! Горячий, легкий, злой карабин плевался часто и отрывисто. И вниз. Мрачный увидел одного япошку отчетливо – тот палил, раз за разом передергивая затвор, быстро, как на соревнованиях. Прицелился в него – и тут же пуля ударила куда-то прямо в грудь. А, нет, показалось, это она в бревно ударила прямо напротив груди, прямо перед тобой. Пара дюймов выше – и... Пальнул уже как вышло, спрятался. Немного вправо вдоль сте...
И тут впереди из земли вырвалось облако, а спустя долю секунды громыхнуло основательно, посильнее даже, чем когда вас обстреливали на пляже из гаубиц. Вы не знали, жив там Янг или нет, но до цели он добрался. – Готово дело! – крикнул кто-то. – Огонь! Огонь! – ответил Лесли. – Стреляйте или ему крышка!
-
Очень круто! Прям идеальный поток мыслей. Динамично, страшно и живо. Офигенно просто
|
У каждого человека есть отец, даже если он его не знает. Нет, не так. У каждого человека есть отец, и он его не знает. Отец – это всегда загадка, потому что он уже был, когда тебя еще не было. Каждый отец – это тайна. Ты никогда не узнаешь, каким он был до того, как встретил твою мать, чего он хотел от жизни, как смотрел на своего отца. Но пока ты юн, сколько бы ты ни бунтовал, сколько бы ни ходил в развалины, сколько бы ни мечтал о том, про что твой отец скажет "выброси эту блажь из головы", ты всегда будешь хотеть узнать эту тайну. Отец – это человек, который был там, где ты не был. Прошел там, где ты не проходил. Словно он – единственная твоя возможность заглянуть вперёд в книге твоей жизни, переписать несколько страниц. Что-то узнать заранее, что-то исправить, чего-то избежать, а что-то наоборот сделать наперекор. И подобно тому, как открывая книгу, мы верим, что в конце узнаем ответы на все вопросы, мы ждем, что однажды отец всё расскажет. Ну, пусть не всё... но что-то очень важное. Нет, не так. Самое важное. Что-то, что позволит тебе пройти дальше чем он. Взять больше, нырнуть глубже, залететь выше. Или просто быть человеком лучше. Свой секрет. Свою тайну. Свой смысл.
А потом его просто больше нет – и всё. И оказывается, что жизнь – не книга, а просто чреда дней, и хотя в ней есть рождение и смерть, но на самом деле нет ни начала, ни конца. Жизнь – не полет стрелы. Жизнь – это веревка с узелками, вот и все. Хочешь – считай, не хочешь – забудь про них, всем в общем-то, все равно. Настоящий жизнь – не страдание и не наслаждение. Настоящий вкус жизни – это понимание, что она начисто лишена любого вкуса. Она теряет этот вкус в тот момент, когда мы понимаем, что мир не вертится вокруг нас. Даже наш собственный мир – и тот не вертится. Он вообще нас не замечает.
Когда умирает отец – чувствуешь настоящий воздух жизни: безвкусный и бесполезный. Мудрецы скажут, что хороший человек умирает, чтобы мы помнили о нем. Но правильный ответ... правильный ответ: "Просто так".
Это просто так вышибает из тебя дух, словно удар доской – тупой и бессмысленный. Время останавливается. Все что ты делаешь в этот момент – пытаешься дышать. Видишь себя со стороны – и перестаешь быть хорошим. Не становишься плохим, просто уже нет хорошего. Не становишься зрячим – просто больше не на что смотреть.
Пытаешься дышать... а воздуха тоже нет.
***
Шамси не знал, что ему делать. Он не смог даже зарыдать. Он вдруг потерялся. Он вытер сухие глаза и не то удивленно, не то виновато сказал: – Я не могу. Потом обхватил голову руками и сидел, словно задумавшись, но мысли его так метались, что толком он ни о чем не думал.
Потом он вспомнил отца, и всё, о чем не успел спросить у него. Он даже не то чтобы хотел спросить.
Потом он вспомнил, что его отец умер. Потом он вспомнил, что он теперь никто – не мальчик, не мужчина. Он подумал о том, что не знает, кто такой дядя Насрулло, а ведь это странно! Почему он никогда не приезжал, а теперь так быстро обеспокоился своими родственниками? Он мог быть плохим человеком, а мог быть хорошим, но он хотел быть на месте отца Шамси, и уже поэтому был хуже всякого плохого. Это как приставить голову верблюда к телу коня. И кто-то должен сказать ему об этом. И кто еще имеет на это право? – Мало прочесть фирман, чтобы стать моим отцом, – сказал он, разозлившись. – Ты права, наш мир мертв. Но мы не должны позволять ругаться над его памятью. Я хочу посмотреть в глаза Насрулло-эффенди. Если он человек недостойный – он ничего не должен получить, ведь так? Если он стервятник – то пусть летит в пустыню и клюет там трупы, а не нашу семью.
Возможно, он и сам не вполне понимал, что говорил.
-
Не пост, а запечатленное на бумаге больное сердце.
|
Несколько центов никакому мальчишке платить не пришлось – сообщение можно было оставить у самого адвоката, мистера Шеппарда. Да-да, того самого Шеппарда, подпись которого ты так славно подделала. Он оказался довольно молод – и при этом с узкими щегольскими усами и в весьма приличном цилиндре. Адвокат, однако, практически поднял тебя на смех. – Мисс, – сказал он. – Я бы и рад вам помочь. Но нет даже предусмотренной законом формы, чтобы снять ваши показания. Ведь нету ни следствия, ни ордера, ни даже обращения в суд. Если вы хотите их преследовать – так надо пойти в суд. Если знакомые друзья хотят их преследовать – ну так пусть они идут в суд, а вы будете их преследовать. А так... вы понимаете, насколько двусмысленным будет подать в суд показания, составленные еще до заведения делая? И в любом случае вас, как свидетеля, необходимо будет привести к присяге. Вы ведь понимаете, что ни судья, ни присяжные не воспримут эти показания иначе, как ничего не значащую писульку. Впрочем, за три доллара он согласился составить такую бумагу, правда, без гарантии, что суд примет её к рассмотрению, а также подержать у себя в ожидании, "когда или если мистер Дайсон соизволит её забрать."
***
Оставалось только собрать вещи и попрощаться с этим замечательным городом, который порой напоминал ад, хотя и был на деле обычным Канзасским захолустьем. В ожидании дилижанса, который самую малость задержался, ты провела где-то полчаса, пока тебя не окликнул мальчишка, который, узнав, что ты "мисс МакКарти", сообщил, что какой-то парень просил передать, что он за кем-то там едет, а ты чтобы написала какому-то Коулу. Что написать – это он забыл. А, еще добавил, что парень этот просил тебя назвать "уважаемой мадамой". Смысл послания, видимо, был несколько исковеркан, и потому немного от тебя ускользал. Какому Коулу? Что передать? А, возможно, мальчишка вообще всё перепутал.
Вскоре дилижанс отправился. Будет, пожалуй, преувеличением сказать, что ты покидала Эллсворт с легким сердцем. Ну, хорошо, проехать Эбилин, не вылезая из дилижанса, вероятно, было как-то можно. Но вот что делать потом? Ты приедешь в Канзас-Сити... переселенцы давно разъехались. С тамошними шулерами тебе придется играть еще минимум месяц, пока ты накопишь денег на билет до Сент-Луиса, а потом до Батон-Ружа. Ведь это почти восемьсот миль! И это если повезет. Плюс, в этот раз у тебя не будет приработка в виде гитары. Ну, в общем, перспективы рисовались, мягко говоря, расплывчатые. Но все же ты снова была в движении, а это уже кое-что. Следовало приободриться и вместо уныния поселить в своем сердце надежду.
Дорога на дилижансе заняла весь день до вечера, пока вы, наконец, не доехали до Салины. Пейзажи по дороге скорее выглядели уныло-осенними, чем живописно-осенними – холмы, прерии да рощи, так что большую часть поездки ты дремала, изредка подскакивая на кочках: к тому же кроме тебя пассажиров, к добру или к худу, не было.
Здесь дилижанс сделал остановку на ночь, потому что сменных лошадей на полную запряжку не набиралось – не то две, не то три недавно заболели, и возница не решился ехать по такой (будем честны, довольно скверной) дороге с меньшей упряжкой, чем положенная шестерная. Оставалось надеяться, что в Эбилине лошади будут хорошие.
Однако неприятности на этом только начались. Ты разместилась в отеле, маленьком и совсем не в твоем вкусе – его держал какой-то прижимистый шотландец, и тут в номерах не было даже зеркал. Кровать, шкаф, стул да столик для умывания – вот и вся обстановка крохотной комнатки. Что хуже, Салина была настолько маленьким городишкой, что тут не только в карты поиграть было негде, но и вообще никаких развлечений не было предусмотрено. Оставалось умыться с дороги, лежать на кровати и смотреть в потолок или же спуститься вниз и поужинать. Какое-то время пришлось подождать, пока твой не слишком крепкий организм отошел от дорожной трясучки и, прислушавшись к своим ощущениям, ты обнаружила ростки аппетита. Однако примерно в то же время ты стала прислушиваться, так сказать, не у внутреннему, а к внешнему миру, потому что на улице раздались крики и даже звуки, отдаленно напоминавшие народные волнения. Загадка разрешилась быстро – в окрестностях города какие-то полоумные индейцы напали на каких-то путников и кого-то зарезали или застрелили. От хозяина ты узнала, что даже мертвое тело в город уже привезли. Значило это, что твоя поездка дальше откладывается на... никто не знал на сколько, может, на два дня, а может, на три, а может, на все пять – зависит от того, как скоро солдаты, которых в Салине было десять человек, прочешут окрестности и доложат, что индейцев и след простыл – этим, чаще всего, заканчивались все попытки солдат найти индейцев. От нечего делать ты все же пошла поужинать. Выбор блюд не радовал разнообразием – тебе предложили стейк, либо стейк, а если непременно хочется чего-то пооригинальнее, то стейк будет отличным выбором.
Выбрав третий вариант, ты получила свой стейк с кукурузой и картошкой на жестяной тарелке и еще кофе в эмалированной кружке – такая тут была посуда. Стоило это доллар. Стейк оказался немного жестковат, а картошка немного пережарена, но уж как есть. Сражаясь с этой грубой пищей, ты даже не сразу заметила, что к столу подошли два погонщика.
– Мэм, – сказал один из них, держа шляпу в руках. – Вы ведь мисс МакКарти, верно? Вот мой партнер, Дарра Дайсон, он вас знает, – ты перевела взгляд на второго, и поняла, что да. Знает. – А меня зовут Коул Фоулер, к вашим услугам, мэм. Вы извините, что мы, так сказать, вторгаемся... вторгаемся. Мы бы не хотели вторгаться. Но видимо, Бог сделал так, что нам выпала удача встретить вас. Мистер Дайсон мне рассказал, в какую передрягу он попал, и что вы ему помогли. Но нам так важно понять, как все было, чтобы обратиться в суд? Вы не против, если мы составим вам компанию за ужином и попросим еще раз все обстоятельно рассказать? А мы в ответ будем рады угостить вас этим ужином. Он был постарше Дарры, ему было лет двадцать восемь, и акцент у него был не северный, а южный, а вот из какого штата... бог его знает, то ли Арканзас, то ли Миссисипи, а может, и север Луизианы. Выглядел он... нуу... да как типичный дроувер. Может, чуть-чуть поумней что ли? Не нищий, не богатый, хотя видно было, что одежда на нем такая, в которой работают. А говорил он несколько с усилием, ну, знаешь, как деревенский парень, который научился прикидываться приличным человеком, но понимает, что на самом деле все всё понимают, только ему самому так веселее, чем "Эу, слыш!?"
-
Ну вот и начался танец на кончиках пальцев, где можно огрести с любой стороны, и надо просочиться по тонкой дорожке между желанием помочь, совестью, и целостностью собственной шкурки.
|
Сначала показалось, что придется-таки ехать к загону Тимберлейка (само ранчо его было вдалеке от города) и расспрашивать там, потому что беглые расспросы прохожих ни к чему не привели. Но тут тебе повезло. Ты ехал по главной улице и спрашивал у всех встречных, не видел ли кто трех джентльменов ("Двое одеты прилично, а один вроде ковбой, парень, что у Тимберлейка работает, видели, куда поскакали? – Не, ничем не могу помочь"), когда тебя вдруг окликнули сверху. – Мальчик! Ты заблудился? Ты не нас ищешь? Ты поднял голову. Это были барышни, стоявшие на балконе "Куин оф Хартс". Той здоровенной бабы, которой испугался Рин-Дин-Дин, сегодня не наблюдалось. Ты спросил у дам, куда поскакали три всадника. – А на что они тебе? Давай лучше к нам! – крикнула одна из "фей". Ты сказал, что они у тебя украли деньги, вот вернешь их, тогда, может, и да. – Туда поскакали! – махнула рукой одна из "ненастоящих леди". – На восток, к Салине. – Мы будем ждать! – засмеялись остальные.
Ты приободрился, заехал в магазин, купил бекона и сухарей, а также спросил, нет ли подзорной трубы или бинокля. – Бинокля нет, но вот подзорную трубу я вам организую! Всего тридцать два доллара! – ответил продавец в клетчатом костюме. Цена была несусветная! Продавец принялся подробно рассказывать тебе достоинства такой трубы, попутно выспрашивая, зачем она нужна, "чтобы лучше вам что-то посоветовать". В итоге через пять минут ты безоговорочно признал, что без трубы жизнь твоя бессмысленна и бесполезна, и все же согласился. – Ну, тогда с вас половина! Шестнадцать долларов! Можно даже пятнадцать! – обрадовался улыбчивый румяный дядька в клетчатом костюме и фартуке. Ты полез за деньгами, а потом спросил, почему, собственно, половина? – Так мне её заказать надо из Канзас-Сити. Через недели две привезут, самое большое! Проклиная этого румяного дурака, похитившего у тебя время, ты выбежал из магазина и вскочил в седло. Медлить было нельзя.
Однако настичь мошенников оказалось непросто. Во-первых, уехали они по дороге, а следов на этой дороге было столько, что в глазах рябило. Какие из них нужные? Никаких особых примет их лошадей ты не знал, ну там, у какой подковы не хватает или что-то в этом роде... Не свернули ли они куда-нибудь? Черт его знает... Во-вторых, лошадь у тебя была все та же, купленная весной вместе Коулом в Денвере, а она и тогда звезд с неба не хватала, а за летний перегон и вовсе отощала и вес так толком и не успела набрать. Это было плохо. У тех ребят наверняка были хорошие лошади. Ты скакал по дороге, переходя то и дело на шаг, чтобы не заморить свою кобылку (кстати, как её звали?). А на горизонте – никого. Тебе попался дилижанс, ехавший навстречу, но он даже не остановился, когда ты поднял руку. Пришлось сделать привал, чтобы лошадь передохнула, ты решил перекусить, но сухари колом вставали в горле. Мысли о том, что будет, если ты их не нагонишь, сейчас не прогнал бы даже виски. Эх, был бы тут Коул, он бы как-нибудь разложил это дело по полочкам, что-нибудь придумал. Да и просто... Ну... он бы, наверное, хотя бы тебе поверил. А теперь кто поверит? Хотя теперь и Коул, наверное, не поверит. ***
Ты вспомнил, как тогда сказал ему: "Слушай, ну хочешь щас по морде дам?" Он сначала ничего не ответил, потом посмотрел на тебя холодно, с неприязнью, и сказал медленно, слегка тряхнув головой: – Ну, валяй. Попробуй. И ты понял, что не надо пробовать, потому что ему и так не фонтан, а когда тебе и так не фонтан, драка выходит совсем другая. И один из вас легко может второму что-нибудь сломать. А скорее всего, сломается навсегда ваша дружба. Дружба – штука сложная, и в одних драках она только крепнет, а в других – разбивается, как хрустальная ваза. Не это надо было ему сказать. И не про то, что мол, давай поедем, извинимся. Что-то другое. Может, раз в жизни хотел он, чтобы ты ему посочувствовал. А ты... что-то совсем иное сказал. Возможно, лишнее. Больше он с тобой за всю дорогу до Эллсворта не говорил. Правда, в конце, уже уезжая, он сказал, мол, удачи, револьвер дал, сказал, что вернется за тобой. Но за что он переживал, за тебя или за деньги? Ведь за деньги так-то отвечали все четверо, в какой-то степени, верно?
***
Но Коул не вернулся, и ты был один. Ты встретил на дороге каких-то погонщиков, они, кажется, припомнили, что видели всадников, но тех, которые были тебе нужны, или каких-то других – сказать не могли.
Потом тебя обогнал дилижанс. Ты ехал дальше, думая, а собственно, ну вот увидишь ты их, и что сделаешь? Хорошо, если ты незаметно к ним подойдешь. Подкрасться, наставить на них револьвер. "Отдавайте деньги, сукины дети, я все про вас понял!" Отличный план. А если... если они тебя заметят? Тогда что? Втроем против одного? А если даже все выйдет по-твоему, но они деньги не отдадут... Скажут: "Ты что, парень, белены объелся, это не мы"! Стрелять? Сумки их перетряхнуть? А если в них денег не будет? Возможно, эта мисс МакКарти была права – не стоило так нахрапом на троих-то переть. Под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, ты вроде бы услышал отдаленные выстрелы. Или показалось? Не, показалось, наверное.
Потом, в сумерках, ты все-таки доскакал до Салины, изрядно утомив лошадку за сорок миль пути, но так никого и не нашел. Салина представляла из себя маленький городок, куда меньше Эллсворта – тут и тысячи человек не жило. Примечателен он был тем, что при нем находилось что-то вроде форта – пятнадцатифутовая стена из бревен, огораживавшая прямоугольник в сорок ярдов длиной и тридцать шириной. В стенах были прорублены бойницы. Форт этот использовался и против индейцев, и против партизан-бушвэкеров, налетавших на городок во время войны. Сам-то городок вырос вокруг торгового поста, который снабжал необходимым поселенцев и проспекторов, ехавших по тропе Смоки-Хиллс в Денвер с его золотыми приисками Пайка, да и с теми же индейцами тут торговали, выменивая на одеяло и порох бизоньи и оленьи шкуры и лошадей. Должно быть, тут закупался провизией мистер Риггс, когда гнал своё стадо еще перед войной. Вокруг форта лепились всякие постройки – конюшни, магазины, цирюльня, почтовая станция. Внутри палисада была расположена школа и казарма для солдат. И еще выделялся отель для проезжающих – небольшой и неказистый. Ты был тут не впервые – по дороге в Эллсворт вы эту Салину уже миновали со стадом. Тогда тебе показалось, что более тихого места и нет. А сейчас оно было ну прямо на ушах! Повсюду бегали возбужденные люди с оружием, скакали всадники, разгружались повозки. Дилижанс стоял у станции, лошади были распряжены. Ты увидел и солдат в синих мундирах, кажется, собирающихся в поход. Ты спросил у прохожего, что случилось. – А вы откуда? – спросил он в ответ. – Из Эллсворта ехали? И ничего не видели по дороге? Ты ответил, что ничего, все спокойно. – Ну повезло вам, значит! Шайенны напали пару часов назад на путешественников, прямо на дороге! Одного убили и оскальпировали. Но те отбились и привезли его труп. Я сам видел! Без скальпа! Выходит, это и были выстрелы, которые ты слышал. – Индейцы тут уже года два как успокоиться не могут – как их разворошили севернее, так они всё кочуют туда-сюда, воруют лошадей и скот. Шайенны, мать их. Мы думали, как перемирие подписали в шестьедсят пятом, так и все, а куда там! Только мы не думали, что они так далеко на восток заезжают. Всегда они если и нападали, то подальше, вдоль тропы Смоки Хилл. А теперь вона как! Совсем страх потеряли! Наших солдат-то всего десяток, поедут сейчас искать их. Сержант у них боевитый больно, не боится! А люди-то, кто проездом был, боятся! Дилижанс никуда не поедет теперь дня три, не меньше. Кто их знает, этих индейцев, это кажется, что их пятеро, а за холмом, может, еще сто! Слыхали, как Джулесберг сожгли три года назад? Ну, это далеко, конечно, было, в Колораде, ну а вдруг теперь у нас? Что будет, непонятно. Надо окрестные фермы оповестить. Мужичок еще что-то тебе твердил, но ты уже понял, что теперь след совсем затеряется. Ну кто в такой суматохе обратит внимание на трех человек, куда-то там поехавших? Все, пиши пропало. Не до "фальшивых Тимберлейков" теперь всем, теперь у всех индейцы на уме. Ты спросил, откуда известно, что это именно шайенны. – Да хрен его знает. Ну не шайенны, так дружки их какие-нибудь, арапахо. Кто ж еще-то?
Ты привязал лошадь у первой попавшейся коновязи и задумался, что теперь делать. И почти сразу услышал: – Эу! Дарра! Ты как тут оказался? – это был Коул. Он подошел, обрадованный. – Ну че, сделал дело гуляй смело? Все в порядке? А я с полдороги назад завернул. Все равно уже немного осталось, они там и вдвоем... – тут ты помотал головой и он напрягся. – Что случилось!? И ты рассказал Коулу, что случилось. Он только хлопал глазами, пока тебя слушал, а потом сказал: – Жопа! – и задумался. – Не, Дарра, ты не серчай, но история больно мутная. Он подумал еще. – Не. Я-то тебе верю. Судья вот ни один не поверит. Какие-то два проходимца. Какая-то леди. Пришпилят тебе хищение в крупном размере, там все, что больше пятидесяти долларов в крупном идет. Улетишь на пару лет в какую-нибудь каталажку. Не, это дохлый номер. А че эта леди-то... если она такая вся распрекрасная, в суд с тобой не пойдет? Черт! Как же мутно всё! А че делать? Делать нечего. Ну, может, если сам заявишься в суд, поверят. Но... сам понимаешь, тут поручиться тяжело. Да. Но делать нечего. Ох, чтоб тебя, Дарра, я ехал весь день, только номер в гостинице снял, думал, высплюсь как следует, утром в этот Эллсворт приеду... А теперь-то с этими индейцами... как мы их искать будем? Не, я не хочу, чтобы мне скальп сняли. Он у меня, знаешь ли, не федеральная собственность, чтобы им разбрасываться. Он подумал еще. – Знаешь что? Надо выпить. А завтра с утра подумаем. А! Я чего шел-то! Я же на труп хотел посмотреть! Пошли, поглазеем. Ты сказал, что видел оскальпированного человека, и приятного в этом зрелище маловато. – Ну, а я не видел! Пошли, на улице подождешь меня. Сука, гробовщик дерет за показ пятьдесят центов. Из воздуха деньги! Вот был бы это кто-то из этого городишки, черта с два он бы деньги драл. А поскольку человек хер знает кто, то вот так. Пятьдесят центов – и любуйся. Вы дошли до дома гробовщика и Коул ушел смотреть тело на задворках, а тебя оставил у крыльца. Но не прошло и пяти минут, как он выбежал и позвал тебя внутрь: – А ну-ка давай и ты посмотри! Давай-давай! Пришлось идти смотреть, да еще и на пятьдесят центов раскошелиться. Труп лежал в гробу, волосы его были срезаны ножом. Никто не платил за приведение тела в божеский вид, только, наверное, гроб городишко и оплатил, так что гробовщик ничего и делать не стал – как привезли ему тело, так он его в ящик и пихнул, только руки сложил на груди. Да и опять же, чего людям показывать, если голову накрыть? – Че, не узнаешь? – спросил Коул. – Повнимательней глянь. Ты "глянул повнимательнее" и с удивлением понял, что лицо трупа тебе смутно знакомо. Это был... это был "детина"! Тот самый, что уговаривал вас деньги ему отдать у загона. Узнать его и правда было непросто – лицо-то перекосило то ли от страха, то ли от боли. – Как его убили-то? – спросил Коул у гробовщика, сорокапятилетнего скрипучего джентльмена с седыми волосами, выбивавшимися из-под цилиндра. – Застрелили в спину. Наверное, от от них на лошади спасался, а они вслед стреляли. – Из чего? – Из винтовки, наверное, из чего еще? Я пули не вынимал. – А чего не стрелами? – А чего, тебе надо, чтоб стрелами? У язычников теперь много этого добра. Сами понапродавали им, а теперь возопили от боли, заскрежетали зубами. Напродают винтовки... револьверы... С войны вон сколько осталось. А еще виски... Ножи да топоры. Спасибо хоть гаубицу им никто не додумался втюхать! А потом удивляются, "а чего не стрелами". Была бы моя воля, я бы им только библии продавал и иголки. – А на что им Библии? – озадаченно спросил Коул. – Они же ни хера читать не умеют. – А это не главное. Библия – книга столь великая, что клади её под голову каждый раз, когда ложишься спать, и божья благодать снизойдет сама. У вас вот есть Библия. – Сохрани Господь! – ответил Коул с сарказмом. – Я её еще чего доброго угваздаю. Я уж лучше так, послушаю умных людей вроде вас – прямо почувствовал сейчас, как благодать за шиворот полилась. Гробовщик с сомнением покосился на него.
Вы вышли оттуда на воздух. – Ты понял? – спросил тебя Коул. Лицо его теперь поменялось: оно было какое-то помятое, встревоженное, почти растерянное. Ты сказал, что чего тут не понять! Концы в воду теперь из-за этих индейцев. Кто теперь докажет, что эти лже-Тимберлейк и лже-Шеппард вообще в Эллсворте были-то? Раньше хоть детину можно было как-то к стенке припереть. А теперь что? Уехал он из города и уехал. – Это-то да, – сказал Коул. – Но это не всё. Нет никаких индейцев. Они его и убили, чтобы не делиться, и чтобы концы в воду. Сняли с него скальп, красавцы, чтобы выдать за индейцев. Еще и переполошить всех, чтобы не до них всем стало. Вот же... Дарра, они очень опасные ребята. С ними надо ухо востро. Но... раз так, значит, они сами-то еще в Салине! Наверняка в отеле и остановились, в том же, где и я. Не могли же они и труп привезти, и сразу уехать? Это странно смотрелось бы, не? Вот что! Пошли-ка поужинаем, но сначала зайдем на конюшню. Вы зашли на конюшню. – Милейший, – сказал Коул пареньку, ворошившему сено. – Есть четвертак, которому неуютно у меня в кармане. И есть вопрос, который не дает мне покоя. Я хочу посмотреть на лошадей, на которых джентльмены ушли от шайеннской погони. Сколько их было-то кстати? "Их было трое, сэр." Две лошади были на месте, а третью, видимо, то ли убили, то ли угнали индейцы. Лошади и правда были подороже твоей – рослые такие морганы с сытыми мордами и толстыми хвостами. – Ладно, теперь пойдем поужинаем! – предложил твой партнер. – Только шляпу надвинь пониже. Нельзя, чтобы они тебя узнали. Вы пошли есть, но никаких лже-Тимберлейков в столовой не было: может, они уже успели перекусить, а может, им еду отнесли в номер, как "натерпевшимся". Зато ты внезапно увидел мисс МакКарти, задумчиво тыкавшую вилкой в стейк за соседним столом с видом настоящей леди. Ты поделился этим наблюдением с Коулом. – А она здесь откуда!? – поразился твой напарник. – Ничего себе! Так может, она их сообщник? Черт, что-то я совсем запутался. Он подумал, прихлебывая кофе.
– Слушай, – сказал он вполголоса. – У нас два варианта. То есть три. Либо мы сейчас ищем шерифа, выкладываем ему все, и он, если нам повезет, арестовывает всю эту шайку, а если не повезет – нас с фальшивой купчей на руках. Либо черт с ним, с шерифом – завтра утречком раненько выйдем и устроим... засаду, блядь. И знаешь что, Дарра? Нам придется их нахер убить. Нельзя с такими опасными людьми цацкаться. Но это... опасно это... вдруг это и не они вовсе, а ты что-то путаешь? Ты ж их не видел? Не видел. Можем случайно не тех кокнуть. Я вообще-то... я вообще-то в людей никогда не стрелял, брат. И нас если что за это повесят, понял? А еще мы не знаем, по какой дороге они поедут. Но держу пари, что в Канзас-Сити они едут, куда еще-то? Тут больше и ехать, по-моему, некуда. Эх, мало мы про них знаем, конечно. Он задумался. – Или можем с этой мисс побеседовать уже по-другому. Спросить её, какого черта ей не хочется в суд-то идти с нами? И что она, собственно, знает? Тоже вариант. Может, и передумает. Правда, возможно, она с нами и говорить не захочет. Но что мы теряем? Вроде бы ничего, да? Он допил кофе. – Мы, конечно, все в этом деле замешаны получимся – и ты, и я, и Прикли, и Рин-Дин-Дин. Но так-то твоя башка под ударом, Дарра. Поэтому и решать тебе. Я схожу еще кофе возьму, а ты подумай хорошенько.
-
Дело принимает иниересненький оборот... для всех участников этой истории)))
-
Да-а, я прям увидел это как в кино. Натурально сцена прям, в меру длинная, но ничего лишнего. И напряжение это двойное в воздухе - они тут или нет? А с напарником недомолвка вышла и трещины пустила, или ещё нет? И как это скажется на деле? Напряжение. Аж скулы сводит.
-
Только шляпу надвинь пониже. Нельзя, чтобы они тебя узнали. - Он был в шляпе? - В шляпе. (с) "Тайна Третьей Планеты".
|
Кубинец – Охуенная история, – сказал Шарки. – Это как посмотреть, – возразил Фьюз. – Парень пытался спасти принца от чертовой ведьмы. И спас. Но, дорогой ценой. – Тянет на серебряную звезду, – согласился Шарки. – И пурпурную жопу. – Так, йопт, отставить! – оборвал их Олд-Фешн. К вам за стену скатился Лесли. – Ребятки, взрывчатку вы же с собой взяли? Вы переглянулись. – Взрывчатка была у Лаки. Он её на пирс зачем-то потащил. А потом его ранили, – прервал Олд-Фешн затянувшееся молчание. – И вы её не взяли? – Никак нет, сэр. Лесли очень тяжело вздохнул. – И что вы за разведчики-снайперы такие, а? – А вы что за инженер такой? – парировал Шарки. – Нам никто не сказал, что тут взрывать что-то надо. Лесли смерил его взглядом. – Виноват, сэр, – ответил Шарки таким голосом, мол "ну да, ну да, ты начальник – я дурак, проехали уже". Лесли закатил глаза. Как вы уже догадались, он не матерился принципиально, даже когда очень хотелось. – Ладно, супермены. Тогда взяли эти ящики с патронами – и потащили вперед. Там будет бункер из бетона, а перед ним большая воронка. Сложите в ней. – По-моему, тут для них безопаснее, сэр. – Я Хокинсу скажу, – ответил Лесли. – Что-то вы разболтались. – Виноват, сэр. А потом что? – Когда потом? – Когда перетащим. – Потом собирайтесь у воронки и ждите меня там. И Лесли уполз, а вам пришлось ползком толкать ящики по песку до воронки, ярдов двадцать. Это было не слишком приятным занятием, учитывая, что вокруг все время какая-то хреновня то взрывалась, то свистела. Близких разрывов, впрочем, не было. Вы залегли у воронки. Тут было чертовски неуютно – за стеной гораздо лучше, хоть она и поднималась от силы ярда на полтора. – Лейтенант, похоже, расстроился, – сказал Ист-Сайд. – А че он на нас? – возразил Шарки. – Не, ты так с ним не говори больше. Он так-то нормальный. – А хер ли он пирс-то поджог? – Ну, у всех бывают ошибки. Он же не пирс поджог, а гнезда сбоку, это потом огонь перекинулся случайно. – У Хока ни хера случайно не бывает, а у лейтенанта Лесли... Тут лейтенант опять к вам вернулся. – Сигаретка есть? – вдруг спросил он. Ист-Сайд покопался и протянул ему одну. – Я нам задание нашел. Сейчас будем взрывать одно нехорошее место. – А поконкретнее? – Пулеметное гнездо. – Сэр, а может, я просто выберу позицию, прицелюсь хорошенько и – "хлоп!" А? – спросил Собер, погладив винтовку. Лесли посмотрел на него долго, потом сказал: – Нет. – Почему? – Потому что тебя убьют. Хлоп – и всё. Собер ничего не ответил. – А чего ждем-то, сэр? – спросил Олд-Фешн. – Когда штаб-сержант Борделон, образцовый морпех, добудет нам взрывчатки у соседей. – Ага, ясно. Вы пролежали еще какое-то время. Пришел капрал и привел с собой четырех морпехов из роты "Эхо". – Эти ребята – с нами, сэр. Лесли кивнул, но смотрел он куда-то вправо, мимо капрала. – Сукин сын! – сказал вдруг Лесли, вглядевшись в сторону моря. – Это он! Все оживились. – Кто? Где? – Да Борделон! В море! Зачем он в море побежал-то?! Вы увидели фигурку в майке, которая чесала сквозь волны сначала бегом, а потом прыгнула и поплыла. До неё было ярдов сто от силы, может, и меньше, но от земли разглядеть что-то в подробностях оказалось непросто. Так, мелькает что-то среди волн вроде, а вроде и нет. – Смерти он моей хочет. – По-моему, он там кого-то вытаскивает на берег, – сказал Собер, глядя в прицел. – Ага, точно. Двух каких-то гавриков. – Я его придушу, – взорвался Лесли. – Не надо, сэр. Он правда двух парней вытащил, похоже, – заметил Собер. Лесли тяжело вздохнул. Ждать вам оставалось недолго.
Скрипач, Мрачный Пробираясь мимо трупов, раздолбанных LVT-шек (по правде сказать, сгорела из них только одна, и та стояла в воде, вдалеке от берега), воронок и раненых, ждавших эвакуации, вы добрались почти до самого пирса. – Дальше ползком, парни, – сообщил Борделон, и сам пополз, только и успевай за ним. Спортсмен хренов, отличник боевой и политической подготовки. Вы доползли до какого-то бетонного блокгауза – вроде тех, что были в секторе "Гольф", только побольше, кажется, но пониже. Позади него нашли воронку, а рядом с ней – нескольких лежавших в песке морпехов. В воронке были свалены ящики с патронами – для людей в ней места не было.
Скрипач, Мрачный, а также и Кубинец – Сэр, я нашел взрывчатку! – крикнул Борделон одному из морпехов. Это оказался лейтенант Лесли. У него были длинные, белесые, почти бесцветные волосы, челка выбивалась из-под каски. Кроме этой дурацкой пряди, лицо у него было слегка отчужденное, холодное и недовольное. Вообще-то он был не таким уж засранцем, насколько вы знали – он был из штаба вашей роты и никого вроде бы без причины не нагибал. Вы мало его знали, слышали только, что он женат и у него вроде бы есть сын, и еще он какой-то пафосный представитель династии. Типа не просто Лесли, а Алан Джи Лесли Второй, етишкина-метишка! И глядя на него это можно было почувствовать – он был такой слегка хлыщеватый блондинчик с голубыми глазами. Один капрал дразнил его за глаза фразой "я не потерплю". Лесли сказал её всего один раз после учений, но она почему-то привязалась к нему почище клички – хорошо она подходила к его лицу. Только, конечно, в глаза его никто так не называл. Да и не за что было. И потом еще говорили, что на Гуадалканале он себя хорошо показал, хоть и остался без медали, но появлялся там, где было надо, вовремя и давал "особо ценные указания", когда надо. Да и вообще... смелый он был, этот Алан Джи Лесли Второй! И лучшим подтверждением этому была его вроде бы дружба с лейтенантом Хокинсом, а смелее Хокинса, так считалось, никого в полку-то и нет.
Лесли перекатился на бок и уставился на Борделона. – Ты чего там устроил, сержант? Ты с ума сбрендил? Ты какого лешего в воду полез? – накинулся он на Борделона. – Это че тебе, спектакль что ли? – Там парни были, сэр. Надо было вытащить. А взрывчатку вам уже несли, – оправдываясь и умело скрывая обиду, ответил штаб-сержант. – Вот, рядовой... и капрал. Я ж позаботился, сэр. – Ты дурака не валяй! Тебя бы там убили, и что дальше? Кто взрывать будет? Любой другой сержант в текущих условиях ответил бы, наверное, что-то вроде: "Да уж видимо, вы, сэр, а кто блядь еще-то!?" Но Борделон был "хороший мальчик", он сказал только: – Виноват, сэр, не подумал, – и пожал плечами, как будто действительно считал себя виноватым. Лесли тяжело вздохнул – так тяжело, что вы услышали это даже несмотря на грохот выстрелов и взрывов. – Ладно, герой чертов. Молодец, че. Подполковник тоже твой забег в плавках видел. – Да я не в плавках, – смутился Борделон. – Отставить! Времени мало. Давай, заряды делай – и поползли. Всех, кого удалось, Брайан собрал. Про ваши баллоны, кажется, все и забыли. Стоило напомнить о них. – Да вон они, что им будет. Я хотел их себе забрать, – сказал Лесли, кивнув на воронку. – Но если они ваши, берите. Сейчас только точку одну рванем, и чешите назад к своему Манго с баллонами. Но точку надо взорвать, парни. Приказ подполковника. Сказал он это "сейчас только рванем", как "сейчас только за кока-колой мне сбегаете". Но чувствовалось, что внутренне он не так уверен в успехе. – Сэр, может за стену пока отползем? – спросил капрал, тот самый Брайан. Этот был не сапёр даже. – Ага, в теньке там полежим, по коктейлю и вроде уже и навоевались, да? Борделон взял вашу сумку с зарядом М37 и вскрыл её. Он достал шашки, достал у себя из сумки прорезиненные ленты и сунул одну Скрипачу. – Ты же МВД знаешь, да? Делай как я, вяжем парами. Одна тебе, одна мне. Остальные четыре лишние, тут оставим. Вы связали шашки по две штуки, получилось увесисто, но можно и кинуть. – Теперь смотри, – он достал из своей сумки два легких запала и уже подрезанные шнуры с детонаторами, длиной... такой длины по уставу их делать было нельзя, в общем. "С гулькин хер" – такая у них была длина. – Один тебе, один мне. Вставим перед самым броском. Знаешь же, что это? Ты, в общем, знал. – Горит пять секунд. Всё, шашки убери, а запал держи в ладони и не стукай ни обо что. А то взорвешься. Остальную взрывчатку тут оставляем, она не понадобится. Всё, поползли что ли, лейтенант? – За мной! – скомандовал Лесли. Он хорошо это сделал, правильно так – не гаркнул, не крикнул, не истерично тявкнул, он сказал это с достоинством, но без пафоса. Четко, громко и по-военному, как будто он был выпускник Аннаполиса, хотя вряд ли – не было у него академического перстня на руке, как у всех выпускников. И вы все поползли за ним.
Вы проползли, один за другим, под свист пуль, мимо пирса, на ту сторону, на РЕД-3, самое его начало. Проползли мимо расстрелянных в решето сараев, держащихся на соплях и одном гвоздике, плюнь – развалятся. Берег был усеян воронками и вороночками, и вы, пережидая в них особо оживленную пальбу, двигались и двигались куда-то за лейтенантом. Потом вы спустились с насыпи, которой заканчивался пирс, и оказались опять за стеной. – А чего мы под пирсом не пошли? – По воде дольше! – ответил Лесли. Глядя влево, можно было увидеть, как скопились у стены другие морпехи, должно быть, из батальона Кроуи. А позади, вдоль пирса, люди шли и шли, сколько хватало глаз – поодиночке и маленькими группками, двигались к берегу. Но на берегу тут, у пирса – их было мало – они разбредались кто вправо, кто влево, а главное, прятались. Неспособные найти свой взвод или роту, они находили воронку, залегали в ней и лежали там, боясь поднять головы. Некоторые лежали в воде, другие копали норы у стены, третьи перебирались через неё и прятались в первой попавшейся яме, или в японских окопах. Собирать их и ставить в строй было некому, а главное, никто не знал, что же потом-то с ними делать? Где разворачивать? Куда направлять? Но их только на первый взгляд было много – по ним били минометы и пушки, и то и дело над пирсом с треском разрывалась шрапнель или плюхались в воду заряды гранатометов – и люди пугались, ныряли, тонули, теряли весь задор, забивались куда-то под настил. Живая сила без боевого духа и организации имеет эфемерную боевую ценность. Эту массу людей надо было хоть как-то развернуть, разделить, организовать – а для этого полоски у стены на берегу было мало, нужно было отвоевать хотя бы ярдов сто вглубь, чтобы берег стал относительно безопасным, чтобы тут можно было хоть как-то перегруппироваться.
И это-то как раз и было невозможно.
И лейтенант Лесли объяснил вам, почему.
– Видишь, где поваленная пальма, вон там, – сказал он, осторожно высунувшись над стеной и показав Борделону место. – Вижу. – Рядовой, – это Лесли сказал Скрипачу, – и ты посмотри. Вправо на палец от поваленного дерева. Вы посмотрели – и ничего там не заметили. Хотя не, вроде, бугорок какой-то. Но вы уже знали по РЕД-2, что такой бугорок может скрывать. Потом рядом с ним вроде появилось облачко пыли, и до вас донесся перестук японского пулемёта. – Ага, понятно, – сказал Борделон, кивнув. – Они оттуда из станкового стреляют вдоль берега. Второй батальон отбил атаку со взлетного поля, сунулся вперед – ни черта, режут просто во фланг. Подойти слева – никак. С берега отсюда – не подавишь. Они её замаскировали с фронта и прикрывают слева и справа. Это взаимноприкрывающие позиции. Их бы должен Кроуи прессануть слева. Но мы посыльного отправляли – ни хера, там какой-то бронеколпак мешается, ничего с ним тоже сделать не могут. Придется отсюда, прямо в лоб. – А откуда по мне стрелять будут? – спросил Борделон спокойно. Пара пуль просвистела мимо вас, одна клюнула кокосовое бревно. Все поспешно пригнулись. – Вот примерно оттуда, – развел руками Лесли. – Откуда-откуда... Отовсюду, сержант! – Отлично. – Ну, а что делать еще? – Все верно, только отсюда и можно подобраться. Если правее, то вдоль поля все равно их позиции, срежут. Сколько тут, ярдов пятьдесят? – Или шестьдесят. – Открытое все. – Ну ты видел, там воронки есть какие-то. От одной к другой. – От одной к другой, понял. – Ну, давайте тогда, вставляйте запалы – и поехали. Если вы не сможете – тогда я пойду. – Нет, сэр, если мы не сможем, тогда вам точно не надо. – Отставить! – сказал Лесли. – Один вопрос, сэр! – подал голос молчавший до этого момента Шарки. – А чего её из танка не размолотили, подполковник не сказал? – Танкисты сами по себе, мы сами по себе. Еще вопросы? – А чего они сами... – А ты из танка пробовал выглянуть хотя бы? Или подойти к нему и докричаться до него? По существу есть вопросы? Вопросов по существу больше не было. Танки вы теперь не видели, только слышали – одни ушли вперед, вглубь острова, сильно левее, на РЕД-3, а другие уехали куда-то, вроде бы на РЕД-2.
Борделон повернулся к Скрипачу. – Твоя как фамилия, Янг? А зовут как? Ага. Давай, вставляем. Вы вставили детонаторы в гнезда шашек и прихватили их изолентой – на всякий случай. Легкие запалы были у Борделона уже обжаты. – Сейчас так будет. Я поползу. Проползу ярдов двадцать, а потом побегу. Если не добегу – ты следующий, делай так же. Главное, сильно не бойся, все нормально будет, понял, Айзек? Он крепко сжал тебе плечо и посмотрел в глаза. Потом поправил на тебе куртку зачем-то. У него были хорошие глаза, у этого сержанта Борделона.
– Парни! – сказал Олд-Фешн. – Вы шестеро – правый сектор. Вы пятеро – левый. А мы с Собером – сарай. Сарай зловеще торчал среди пальм, уродливый и жуткий, даже отсюда было видно, что он тоже весь расстрелян вхлам, но японцы цеплялись за него, как и за каждую кочку на этом проклятом острове.
– Начали! – сказал Лесли. Когда Борделон перевалился через стену и пополз, вы начали палить, как сумасшедшие: по вспышкам, по сараю, по любому бугорку, который видели. Да-дах! Да-дах! Да-дах! Фьюзу пуля попала в подмышку, рванув мякоть так, что он аж завыл, но морпех продолжал стрелять, даже не перевязавшись. И еще одного морпеха ранило тяжело, в шею. Товарищ стал его перевязывать. Но вы все равно долбили щедро, лихорадочно, по два, по четыре выстрела, ловя в кружочки прицелов все, что могло быть похоже на японца – лишь бы штаб-сержант добрался до проклятого пулемёта. Сложно было понять, попадаете вы в кого-то или нет. Бичом ахала винтовка Собера, он остервенело дергал рукоятку затвора, всаживая куда-то пулю за пулей. – Попал? – спрашивал Шарки, меняя пачку. – Отстань! – рычал Собер. Потом по вам стал работать пулемёт – короткими очередями, откуда-то слева. Это был ручной пулемёт, он стрелял не очень точно, но вам хватало. – Собер, попробу... Очередь прошла прямо по бревнышкам, вы все пригнулись. – Огонь, бля! – закричал Олд-Фешн так, что стреляные гильзы зазвенели, или вам так показалось. – Огонь, господи! Чего вы попрятались!? И в этот момент Борделон там, впереди, встал и побежал. Он бежал в грязной куртке, с пакетом из четырех шашек в руке, и казалось, вот-вот он должен был рвануть терку, кинуть пакет в укрытых где-то там, среди пальм, в своем гнезде пулеметчиков, и тогда всё не зря.
Но он не добежал. Вы видели, как он упал.
– Янг, твой выход! – сказал Лесли. – Пошел-пошел-пошел! – Огонь! – крикнул Олд-Фешн.
-
За талант раскрытия персонажей в коротких диалогах.
-
Пост, за который не жалко умереть : )
-
Один этот пост тянет на отдельный рассказ. Зачиталась) И мило, что Лесли раза три разных человека хотели, но так и не сказали, как далеко он может пойти. Вот что значит субординация
|
Винк Решаешь отходить. Разбираешь пулемёт – двадцать кило оружейной стали, и ещё лента заправлена. Оборачиваешь ленту вокруг тела пулемёта, смотришь еще разок на этого япошку, как он там? Вроде, пока еще вас не заметил. Треногу в левую руку. – Отходим, значит? Давай. Я прикрою чутка, а потом сразу за тобой с коробками, – говорит Домино. Лицо у него наконец серьезное. На него можно положиться. Выкарабкиваешься из воронки, ползешь, упираясь в слишком податливый песок локтями и коленями. Ничего, лучше, чем по камням. Только плохо, что травы так мало на этом чертовом острове. Пулемёт-то ты привык таскать, но вот так, на пузе, неудобно, давит на плечо. Мало два человека в расчете, ох, слишком мало. Грохает что-то, взрывается, рокочет, жужжит. Но все не в тебя. Десять ярдов. Выемка, которую ты заранее заметил. Хорошо, полежал секунду. Вроде жив. Пятнадцать. И тут тоже выемка. Хоть на фут ниже сейчас быть, хоть на полфута. Цел. Ползешь. Сбоку тоже пальба – что с одного, что с другого. Но с одного – ближе, это в бараке стреляют, где Сирена, где все. Япошки орут что-то своё. Долбят два... нет, три их ручных пулемёта. Совсем близко. Позиции роты вашей прорвали все-таки. У блокгаузов уже. Смотришь в сторону, но видно плохо из положения "носом в песок." Ничего, доползем – там разберемся. Вот уже стена совсем рядышком. Японский окоп в этом месте немного недостроен – спереди мешки уложены, а сзади вот нет. Это и хорошо, вроде бы – не надо через них лишний раз перебираться. Окоп там правда так себе, канава. И чего япошки нормальный окоп не вырыли? Ну, в общем-то, понятно – чтобы через стену стрелять удобнее было. Но все равно... несерьезно как-то что ли. Ползешь, даже и не устал вроде бы сильно. Слышишь сзади выстрелы из карабина. Это Домино. Тах! Тах! Та-тах! – На, сволочь! На! Ба-дааам! – граната рванула. Ба-дааам! – еще одна. Вот стена, ярд остался до канавы перед мешками с песком.
Пуля пролетает у тебя над плечом и шлепает по мешкам – шпаф! В спину тебе стреляют! Заметили! Лихорадочным броском, как ящерица на шоссе, добираешься до этой долбаной канавы! Крах! Шпам! – это снова по бревнам. Хер им. Ты жив. Обойдетесь. Лежишь. Дышишь. Сверху плывут облака. Снова взмок и обвалялся в пыли, но это ничего. Сейчас что, через стену перебираться и к Манго или разложить пулемёт и прикрыть Домино? Если он жив вообще... Или тут сидеть, фланг держать?
Приподнимаешься – и сразу же пуля сдергивает облачко пыли в футе от лица. Стерегут, гады, засекли! Не выбраться! Надо отползти по канаве этой к японскому пулеметному гнезду левее по берегу, там поглубже и защиты больше, а потом уже решать. Или по канаве и ползти в сторону Манго?
В канаве сложно развернутся – стенки мешают. Но можно ползти ногами вперед. Запрокидываешь голову, чтобы оценить, как далеко это гнездо их.
И видишь танк.
Он ехал вдоль берега, по эту сторону стены, и он огромный. Никогда ты таких не видел, хотя подозревал, что когда ты в канаве, все танки выглядят огромными. Танк ехал очень медленно, словно бы наощупь, видимо, на первой передаче. Видно было дуло пушки, мощные обводы корпуса, несимметричные маленькие отверстия на башне, похожие на полуслепые глазки, и гусеницы, проворачивавшиеся, как две огромные пилы. Танк был очень грязный, запыленный и походил на сошедший с ума трактор или автобус, который решил кататься теперь самостоятельно и давить людей в кровавую кашу. И он ехал на тебя. До него было ярдов пятнадцать, но он не останавливался, пер и пер. Потом он слегка повернул и заехал в то самое японское пулеметное гнездо. Остановился, постоял секунду и тронулся снова.
Ты понял, что он сейчас тебя раздавит. А если ты попробуешь вылезти из канавы – застрелят японцы или из этого же танка полоснут пулемётом.
Ты думал о той позиции, как о смертельной ловушке, но теперь попал в настоящую смертельную ловушку.
Траки змейкой бежали сверху вниз, двигатель клокотал у него внутри, и этот мамонт пер и пер, тупой, железный, безумный убиватор. По башне цвенькнула пуля, вышибив искру, но танк и "ухом не повел" – не заметил.
Через несколько секунд, наверное, меньше, чем через минуту, от тебя ничего не останется. Не останется не в духовном там каком-то умном смысле, мол, был человек, а теперь вот нет. Не останется физически – из тебя выдавит кровь и смешает потроха с землей, череп лопнет, а каску сомнет в блин. Может, нога в ботинке останется, но по ней тебя не опознают. Просто вот ты был – а вот нет, ну, лужа какая-то...
О чем ты подумал тогда, в эти долгие, последние секунды? О жене? О детях? О картах? О жизни? О смерти? Или вскочил, думая, что умереть от пули легче, чем смотреть на медленно бегущие, покрытые грязью траки?
-
Даа, вот так надо было про танки писать, эх.
-
за фееричное описание танка!!
|
Хобо, Ферма Вроде бы все идет... неожиданно нормально. Спереди, из барака напротив, вас больше не щемят, вообще затихли. Может, сдохли все? Немного расслабляетесь – не в смысле раскисаете и валяете дурака, а в смысле перестаёте выглядывать в окна в режиме миллисекундного мерцания над подоконником. Спокойнее уже можно осмотреться, а если что-то показалось подозрительным – резво отстреляться и назад. Поначалу стараетесь осторожно выглянуть, чтобы не совсем подставиться, но и разглядеть что-то. Но потом Заусенец – парень храбрый – почти по пояс высовывается в окно и стреляет раз пять. Потом прячется – никто по нему не стрелял. Потом и Лаки-Страйк проделывает тот же маневр. Ферма отдыхает, смотрит, что там правее делается – кто-то и туда смотреть должен. Хобо тоже стреляет пару раз – видно только краешек развалин барака, надежно разбитого прямым попаданием . Кажется, за несколькими вывернутыми из стены бревнами какое-то шевеление. Пару раз туда – Жбах! Жбах! Пусть угомонится, узкоглазый. Вроде, все, присесть, отдохнуть, пусть еще кто попытает удачу. – Может, и снял еще одного, – говорит Заусенец, смачивая губы из трофейной фляги. – Не поймешь. Тараканы, блядь. – За развалинами больше не видно их, – говорит Землекоп. – Ты все равно смотри, как появятся – стреляй. Слышите, теперь уже не напрягаясь, как где-то слева рычат моторы. – Танки что ли? – Танки, похоже. – Наши или японские? – Наши, наверное. Японские все разбомбить должны были. – Ага, держи карман. – Потише, парни, потише.
Но пока танки, чьи бы они ни были, далеко, бой слева развивается как-то нехорошо – слишком часто шпарят япошки из винтовок, где-то на самом левом фланге, оттуда же доносятся взрывы гранат: Бада-дааам! А вам не видно, что там. Правее вас – другой барак, и оттуда бьют американские винтовки – мимо вашего, по развалинам. Это придает уверенности. Блондин, значит, пошел вперёд – уже кое-что. Японцы никак не угомонятся – долетают обрывочные выкрики, чуждые и непонятные, выстрелы винтовок. Сбивая с толку, заливисто шелестя бешеным пламенем, жарит где-то кого-то огнемет. Где-то недалеко, за развалинами. Тоже слева. – Это наши, наверное.
А потом... потом два японских пулемёта начинают строчить наперегонки. Тче-че-че! Тче-че-че! Че-че-че! – попеременно, как две кумушки, которым не терпится рассказать друг другу что-то донельзя интересное. И строчат они... слева и ПОЗАДИ ВАС. Землекоп кидается к заднему окну. – Парни, япошки-то уже около блокгаузов! – говорит он. – Не зевайте! Он стреляет в окно наискось, но в ответ в окно залетает сразу несколько пуль, он прижимается к земле, сползает на пол. Живой, живой. – Землекоп, следи за фронтом. Сержант! Нас обходят, получается! Они уже позицию заняли там, у блокгауза. Наших слева никого не видно.
И тут же вы слышите грохот гранат справа, от того барака, что заняли ребята блондина. ДРА-БА-ДАААМ! И крики. – Сука! И там тоже прут! – говорит Землекоп, вытирая лоб. У него капля пота повисает на носу. Душно и вообще неприятно пахнет порохом и трупами, но вам пока не до того. Из барака, что напротив вас, начинают стрелять – не в вас, а все по тому же месту, где граната рвалась. Кто стреляет – не видно, он внутри где-то засел, наверное, встал между окон спиной к вам, а стреляет сам через окошко, что в торце. Гад такой. – Жопа, ничего не видать. Заусенец снова выглядывает проверить обстановку "на заднем дворе", осторожненько, потом прячется. – Сержант, там натурально япошки у блокгауза шарятся. Их много чего-то. Наших чет не видно совсем. – Может, их и убили уже всех! – говорит Лаки-Страйк, и в голосе его пробиваются нотки паники. – Завали ебало! – обрывает его Заусенец. – Японцы бы из пулемётов по берегу тогда не били, а по нам бы били. Он выглядывает снова – и тут-то пулемет и начинает шпарить по вам, наверное, из блокгауза как раз. Но проем окна узкий – барак-то стоит под углом, и пули в основном рикошетируют от внешней стены. Тче-че-че-че-че! Хррр! Чаф! Крак! – хрустят деревом, откалывая кусочки. Бревна они не пробивают, но все равно стремно. Пулемёт, дав пару коротких, успокаивается. Заусенец смотрит на тебя. Все смотрят на тебя. У всех один вопрос: "Нам точно надо тут сидеть?"
Да, приказ есть приказ. Но только, возможно, человека, который этот приказ отдал, уже в живых нет.
-
Если вам исполнилось 18 лет и вы готовы к просмотру контента, который может оказаться для вас неприемлемым, нажмите сюда.
|
Манго, Крот Вы целитесь, понимая вдруг, как быстро приближаются они все – свои, чужие... холодок пробегает, потому что вы видите японских солдат. Вроде вы уже видели их сегодня, мельком или даже в прицеле. Вроде даже убивали... Но то был какой-то общий бой, суматошный, непонятный. А сейчас вы – как волнолом у них на пути, а значит, они пришли по вашу душу. И видеть целую "толпу" японских солдат сейчас... ну... как увидеть в воде акулу. Или гремучую змею в траве. Что-то такое, живое, что совершенно точно хочет тебя убить и имеет для этого все возможности. Сразу непреодолимое желание что-то сделать, да? – Погоди! – говорит ганни. – Подпустим! Пого... Но вы открываете огонь, как бы там ни было. – Нет! Не стреляйте! – кричит кто-то из морпехов, Дасти что ли? К счастью, они разбегаются в стороны, стараясь прикрываться блокгаузами, поэтому если аккуратно, то...
Манго выстрелил первым: уверенная тяжесть автомата в руках, панибратский толчок в плечо, короткий лязг затвора. Тра-та-там! И еще раз: Тра-та-там! Гильзы полетели... Попал, кажется, он упал – желтовато-черный человечек, ты даже вроде видел пятнышки у него на груди, или это была пыль, что выбивает из формы пуля сорок пятого калибра? Нет, точно попал! Он и упал-то как-то, словно на столб налетел, растянулся! Переводишь на следующего. Жмешь. Тра-та-там! Есть, нет?
Ты-дым! Дым! Дым! – это бьют винтовки Крота и Уистлера. Ты-дым! Крот смаргивает при каждом выстреле, почти и не видит, в кого стреляет. Есть, нет? Вроде бы, нет – бегут, как бежали... Вон тот особе... И вдруг он падает. И остальные падают. Они все падают там, между блокгаузами, залегают. Выходит, вы их остановили!
Стреляете ещё – успеть бы побольше в них влупить, глядишь и вовсе откатятся. Самураи-то не такие храбрые оказа... Мелькают вспышки сквозь пыль, которую подняли ваши выстрелы – вы же над самой землей стреляли. Это они стреляют по вам. Почему их так плохо ви?... А, они залегли на позициях третьего отделения. На бывших позициях. Именно там, где отрыты окопчики. Пули летят вам прямо в лицо, над самой землей, с таким звуком, как будто вы сами летите на самолете в ночное небо, а навстречу проносятся падающие звезды. ЖЖЖЫХ! Ух йопта! ЖЖЖЫХ! Флипч! – это пуля попадает в землю перед вами, разбрызгивая песок, рикошетом или чем там еще уходит прочь, мимо вас. "Выше! Бля! Левее! Ух бля!" Тра-та-тах! – гильзы короткой струйкой выскакивают из затвора, весело и бешено, словно говоря, что надо отрываться, пока жизнь не закончилась, ведь она коротка. Жжжых! – так пули жужжат в ответ, и это страшно. И еще фырчат – фррр! Вы стреляете в ответ, кончаются патроны в магазине, в пачках. Звенят, вылетая вверх, пустые железяки. Затвор у Манго, щелкнув, встает на задержку. Он пригибается, вжавшись в склон воронки, чтобы перемкнуть магазин на полный. Все вроде ничего. Вроде, вы их прижали. Или они вас...
Стреляете снова, четко отдавая себе отчет в том, что вас сейчас, наверное, убьют. Ну, сколько еще будет везти, когда по вам садят из винтовок с тридцати ярдов-то, а? Но может, не всех убьют, да? – Сука, – говорит Уистлер, тоже меняя пачку. – Почти убили. Что де... Манго пытается высунуться снова, земля под каблуком осыпается. Эх, и позицию в воронке особо не сменишь. Надо бы не в том же месте выглядывать, где раньше. Крот ведет огонь, полуослепший от пыли. Поблизости грохочут взрывы и еще какой-то мерзкий шипяще-гудящий звук, похожий, на... на огнемет похоже. Но это не тут, не у вас, это левее. – ЛАЖИИИСЬ! – орет ганни, словно сам не свой, скатывается к самому дну воронки.
Раздается громкое, резкое тче-че-че-че-че-че! – Вниз! Вниз! – кричит ганни, цепляя Крота здоровой рукой, бросив карабин. Вы приникаете к склону. – Ниже, блядь! Пули хлопают по песку впереди вас, перед самой воронкой и пыль... пыль летит на вас, прямо из склона. Пули его пробивают насквозь. Тчам! – это одна из них недобро, суховато, как монетка по жестяной банке, щелкает по каске Крота. Голова его дергается. Вы сползаете к самому дну воронки, радуясь, что лейтенант выпихал из неё труп, потому что иначе вам не хватило бы места. Пули теперь не летят поверху – они пробивают слой земли у вас над головой, рыхлят её. Вы сидите, скорчившись, не понимая, как так, почему? У Крота в глазах опять все плывет. Очень больно – голова трещит, где-то над бровями все аж сводит от боли. Говорил же санитар, не ударяйся башкой. "Не послушал". Что, мать твою, происходит? Почему пули-то склон воронки пробивают?
А очень просто – это японцы добрались до блокгаузов и... снова заняли их! И принялись прижимать вас из двух ручных пулемётов. Блокгаузы были повыше над землей, и выпущенные под углом сверху пули легко пронимают ярд сухого песка, из которого состоит ваш "типа бруствер". Да нет у вас никакого бруствера, воронка и воронка. А винтовочная пуля, даже японская, легкая – это винтовочная пуля, тем более с такой смешной дистанции. Она и руку оторвать к херам может. Тче-че-че! Тче-че-че! – сыпется пыль. Пауза. Один пулемётчик продолжает держать вас под обстрелом, другой, видимо, бьет по стене или ещё куда... хер разберет. Вы прижаты плотно, надежно, без шансов. Если япошки сейчас подползут – просто закинут вам гранатку – и привет. Они знают, где вы. Очереди становятся короче и реже, но пули все так же зловеще хлопают по задней стенке воронки или стукают о переломанные бревна. Там, в задней части воронки, есть лаз через береговую стену, образовавшийся, когда её подрывали, где бревна изломало. Через него, наверное, можно на берег пробраться, но в эти бревна пули-то и бьют. Если метнуться только, повезет, не повезет... Но даже если и повезет... люди Дасти... где они теперь? Кого тут организуешь-то под таким огнем?
Пыль повсюду, вы все в пыли, и кажется, что вы пропитаны ею, как водой: она осела на лица, на форму, на ваши губы и веки, на щеки, на ямочки между ключицами под расстегнутыми куртками. Вы кашляете и едва видите лица друг друга, вжимаясь в склон у самого дна. Сжавшиеся комки мяса в мешках из материи цвета пыли. Вы – как котлетки, обвалянные в муке у хорошей хозяюшки. Слабо шевелящиеся котлетки, по счастливой случайности еще живые. Есть в этом какой-то непорядок, но, кажется, осталось только сковородку на огонь поставить – и все будет "как надо". Помрете вы, то есть. – Мы одни долго не продержимся, – говорит ганни. Ему с его ранами приходилось тяжелее всех – скорчившись, не имея возможности раненую ногу вытянуть. – Они на нас не пойдут. Кхааа! Они развернутся и скатают фланги. А нас тут так и будут держать, пока не выкурят. Лейтенант! Надо... Кха-кха! запросить помощь, срочно! У "Фокс" или у "Эхо". Или хоть, Блондин пусть развернется и атакует сбоку! Надо, блядь, что-то делать, слышишь!?
-
Да уж, от такой ситуации мурашки не то, что побегут - табунами начнут ходить!
|
Конечно, с таким настроем ты не стал образцовым солдатом. Но человек устроен так, что если он не идет на бунт, он все же следует общепринятым вокруг нормам, особенно когда эти нормы насаждаются. И особенно когда они считаются... ценностью. Да, в Легионе ценили хорошего солдата. Если в обычной французской армии с наполеоновских времен прижилось отношение: "Главное ввязаться в бой!", согласно которому основной ценностью бойца был высокий боевой дух и умение "навалиться и вцепиться", то легионеры воевали иначе – аккуратно, старательно, вдумчиво. И постепенно ты стал обращать внимание на то, что от вас требуют не бессмысленных вещей. Чистые мундиры – залог здоровья, что в здешнем климате было особенно важно. Утомительные марш-броски – залог того, что когда дойдет до сражения, вы, промаршировав весь день, сможете, сцепив зубы, сделать "хоть что-то" – построиться в каре и отбиваться, а не поднять лапки кверху и упасть без сил. О стрельбе и говорить не приходилось. Видя, что ты стреляешь кое-как, лейтенант Ламбер лично поговорил с тобой. – Мсье О'Ниль, – сказал он. – Выбросьте из головы те облака, в которых вы витаете. Здесь либо мы, либо они. Если вам наплевать на свою жизнь – то я могу вас понять, но всем вашим товарищам не наплевать на неё. Они стреляют метко не потому что они – кровожадные убийцы, а потому что ответная пуля может убить не только их, но и вас. Подумайте, каково вам будет, если они своей стрельбой спасут вас, а вы своим малодушием подведете их и станете причиной их гибели. Разве это – достойное поведение? Я слышал, что когда вас привели на службу, у вас при себе было целых два револьвера, кстати, можете забрать их в штабе, если вам не лень их таскать. Вы ведь их не для красоты носили? Вы можете врать мне, вы можете врать своим товарищам, но напрасно вы врете себе – уж я-то могу различить людей, которым приходилось убивать, и которым не приходилось. Вы, вероятно думаете, что убийство убийству рознь. Что есть какое-то честное, благородное убийство, которое вам подходит – а вот такое нет. Только на войне убийство и является честным. В мирной жизни всегда есть способ отказаться от него. Здесь же – нет, ни у вас, ни у вашего противника. Именно поэтому убийц презирают, а воинов – чтят. Подумайте об этом в следующий раз, когда будете целиться, хорошо? Оказалось, что всё, решительно всё, что вы делаете – важно и имеет смысл. То есть, да, в конечном итоге смысл-то был в том, чтобы победить, а победа французского оружия была для тебя глупой безделицей. Но вот только для начала следовало не загнуться. И в этом отношении то, чем тебя заставляли заниматься, от рытья нужников до вбивания колышков от палатки играло большую роль. А что было самым важным, что поддерживало вас в этой негостеприимной, пустынной, выжженной солнцем стране? Песни, которые вы пели. Сначала ты просто открывал рот – в хоре вроде и незаметно, что ты не поешь, а бережешь дыхание, но потом ты сам не заметил, как начал подхватывать – с песней почему-то идти было проще. Даже когда ветер кидал вам в лицо пыль, вы все равно пели назло этому ветру, назло кружившим над вами стервятниками и назло мексиканцам, поклявшимся вышвырнуть вас из своей страны. Песен было много, но ты запомнил главную – "Луковую песню". ссылка У вас не было оркестра – только ротный барабан. И не больно-то хороши были ваши запевающие. И голоса ваши – хриплые, нестройные, уставшие – звучали всегда поначалу жалко. Но потом, с каждым Au pas camarades сил прибавлялось. Ты чувствовал, как в людях справа и слева, а потом и в тебе самом просыпается сила дерева, которое растет посреди пустыни назло всему. Сила травы, пробивающейся через камень. Сила тех, кто живет вопреки, а не благодаря. Из разряда "благодаря" был только идущий справа легионер и идущий слева легионер, да еще лейтенант Ламбер со своей кизиловой тростью подмышкой. И все вы кричите Au pas camarades! – и в этот момент чувствуете, что все еще живы и вместе, а вместе – не в одиночку. Одиночки не выживают. Что касается слов, то поначалу они казались тебе полным бредом – причем тут лук? Причем австрийцы? Потом тебе рассказали связанную с песней легенду. – Говорят, перед сражением у Маренго у наших остался только хлеб и лук. Император спросил, что они едят, и когда узнал, сказал, что ничего лучшего для храбреца, чем лук, нету. Это была шутка, чтобы подбодрить солдат в тяжелый момент, ну вот из неё песня и сложилась. А "никакого лука австрийцам" – потому что они трусы. – Когда я пою, мне наплевать, что я не француз, – говорил Покора. И когда потом, после марша, вы пили воду, у неё был другой вкус. Не вкус милостиво одолженной вам этой землей жизни, а вкус жизни, которую вы взяли сами. Отбили, отвоевали милю за милей, сбивая подметки своих сапог. И вода как будто отдавала луком. А потом батальон собрался вместе в лагере, был объявлен недельный отдых, и вот тогда-то ты и встретил Альберта – первый раз за год. Был июнь шестьдесят четвертого. Вы обнялись. Ты сразу понял, что он изменился, и для этого даже необязательно было замечать нашивки капрала у него на рукаве. Да, твой кузен стал капралом. – Как ты? – спросил он. А когда ты рассказал, то ответил: – Да, этого я и боялся. Военная служба, видать, не для тебя, Уил. Ну а мне... а мне хорошо. Ты спросил, чего же тут хорошего?! Ни грамма рома, хрючево вместо еды, желтая лихорадка на десерт и ещё и стрелять заставляют в кого попало!!! Это не говоря о том, что вас разлучили еще на... на четыре года!?!?! Он улыбнулся тебе грустно и как-то снисходительно что ли. – А наша жизнь, Уил? Вот скажи, жизнь, которую мы вели – разве она была правильной? Что мы делали хорошего? Ты спросил его, что он теперь делает хорошего? – Я сражаюсь! – ответил он. – И сражаюсь хорошо. И я хороший товарищ, понимаешь? Вот помнишь тех французов? Дардари, Клотье... Кто они? Что делают? Да никто! Просто проживают свои жизни, тратят их на пьянки или на девок из кафешантана. Одно и то же, одно и то же. Потом заводишь семью. Потом умираешь. И дети твои побежали по кругу. А тут – тут ведь не так. Посмотри, как эти люди относятся друг к другу, к нам. Ну да, нам тут некогда расшаркиваться, зато и уважение настоящее. Если тебя уважают – у этого совсем другая ценность. Тут война идет. Тут все серьезно. Нет ничего серьезнее, Уил. Ты заметил, что Альберт стал мысли формулировать как-то коротко, рублено. – На войне никто не разберет, кто прав, а кто нет, пока она не закончится. Вот ты знаешь, кто лучше, Максимилиан или республиканцы? Я не знаю. Это пусть другие решают, потом. Мне достаточно, что есть товарищи – и все. Ты спросил, какого черта он тогда не пошел драться за конфедерацию? Альберт пожал плечами. – Мне было бы тяжело стрелять в американцев. Мало ли кто среди них может оказаться? И потом... Там-то я и так знаю, что обе стороны не правы. А тут – черт его разберет. Да и не всё ли равно? Есть приказ, есть товарищи, да и всё! Что еще нужно? Знаешь, мне кажется, в наших жизнях нам мало приказывали. Только тот, кто научился подчиняться, может научиться управлять. Знаешь... мне всегда казалось, я чего-то в жизни не успею. Не успею полюбить, не успею найти, не успею познать... а тут меня могут убить каждый день или я могу заболеть, но я спокоен. Легион никуда не денется. Я уже бессмертный, Уил, понимаешь? А ты? Что будет с тобой, если ты умрешь? Бедный Уил, – он снова обнял тебя. – Отбрось лишнее. Так много ненужного было, понимаешь? Это был странный разговор. Потом ваши роты опять разъединились. *** Возможно, тебе было бы проще служить, если бы ты понимал, что происходит, как идет война. Увы! Этого толком не понимал ни лейтенант Ламбер, ни президент Хуарез, ни генерал Базэн. Это и невозможно было понять. То есть, формально все было понятно – французские войска, поддержанные мексиканскими частями "консерваторов" (вскоре они получили вместо знамени императора Максимилиана, "выписанного" из Европы, можно сказать, по почте), теснили армию республиканцев по всем фронтам. Захватив Мехико, сердце страны, они теперь наступали по расходящимся, словно звезда, направлениям, и везде одерживали победы – брали города: когда штурмом, когда измором, когда уговорами, а когда и без боя. За то время, пока Иностранный Легион присматривал за тылом экспедиционных сил, корпус Базена и его прихвостни из числа мексиканцев отбили у повстанцев Актопан, Морелию, Керетаро, Гуанахуато, Сан-Луис-Потоси – внушительный список. Вы были не единственным легионом "добровольцев" – были ещё бельгийский и австрийский, и ещё куча всяких отрядов генералов-коллаборационистов, всех этих Мирамонов, Макесов, Мехий. Называли они себя то так, то эдак, но обязательно "защитниками Мексики". От кого и что они защищали? В общем, внешне все выглядело, как надо – войска маршировали, атаковали и всячески делали вид, что участвуют в одной из кампаний Наполеона Бонапарта. К сожалению (или же к счастью) напоминало это больше всего кампанию Наполеона в Испании. Дело в том, что в Мексике... нечего было захватывать. Тут не было толком ни промышленности, ни каких-либо ключевых районов, важных для обороны страны в целом – только пустыни, прерии, джунгли и горы. Базен с тридцатью тысячами своих солдатиков взял под контроль города на площади, примерно равной по размерам Франции, но кроме городов он не держал ничего. Да и в самих городах стоило его силам уйти, как власть переходила к повстанцам. Крестьяне-то, конечно, особо не хотел присоединяться ни к одной из сторон, только бесправные мексиканские индейцы охотно вливались в ряды повстанцев – потому что либералы обещали наделить их общины землей. Но обе стороны активно пытались заставить население встать на свою сторону. Французы штыками загнали пеонов на избирательные участки, где те, конечно, от безысходности проголосовали за императора Максимилиана. После того, как он короновался, формально всех повстанцев можно было объявить вне закона и, например, судить военно-полевым судом. Хуарез не отставал – он объявил всех оставшихся на оккупированных территориях мужчин от двадцати до шестидесяти лет предателями, а поскольку оккупирована была половина страны, по сути – половину населения. Теперь, чтобы перестать быть предателями, им надо было стать партизанами. Народ Мексики в своей массе хотел одного – чтобы от него отвязались и дале пожить спокойно. Но подобная роскошь в ближайшие лет пять явно не светила, надо было выбирать. И они выбрали республиканцев просто из принципа: лучше свои плохие парни, чем чужие. Максимилиан I отнюдь не был тираном – этому человеку, ставшему пешкой в чужой глупой, пафосной, бессмысленной игре, можно было только посочувствовать. Он написал Хуаресу письмо и предложил заключить перемирие, чтобы обсудить совместные усилия по наведению в стране порядка. Боги, как это было наивно! Никто не позволил бы ему заключить такое перемирие: французы уже давно воевали на ради денег, а ради одной только победы, да и самому Хуаресу нужна была полная власть, а не милость с императорского плеча. И все равно Максимилиан попытался сделать хоть что-то: он провел национализацию церковного имущества, объявил свободу печати, пообещал амнистию, начал вводить бесплатное среднее образование, отменять пеонаж и даже индейцам разрешил совместное владение землей. Но было уже поздно. Кто-то скажет, что выиграть в партизанской войне нельзя – это, конечно, чепуха, можно, еще и как. НО НЕ С ТРИДЦАТЬЮ ТЫСЯЧАМИ ЧЕЛОВЕК В ВОСЬМИМИЛЛИОННОЙ СТРАНЕ! В которой и без войны-то по дорогам ходить было опасно... Вы мало что понимали в ходе войны – вам просто иногда перед строем объявляли о славных победах французского оружия, и все. Но в вашей службе не менялось ничего – с той же частотой приходили сообщения о том, что там-то видели партизан, а здесь был совершен налет. Так же часто гоняли вас сопровождать караваны, прочесывать селения и холмы. Так же часто легионеры убывали, заразившись Желтым Джеком. Ближе к осени вас передислоцировали южнее. – Идем в Оаксаку, – говорил лейтенант Ламбер. – Ну, господа, выше голову. Ещё год-полтора, и они сдадутся. Но вы не верили, что они сдадутся. Вы верили только в fais ce que dois advienne que pourra. Что вам еще оставалось делать? Постепенно тебя стали если не уважать, то по крайней мере считать за своего. Никто больше не задевал тебя. Ты служил среди них, ты вытерпел с ними слишком много, чтобы оставаться чужим. – О'Ниль лучше всех варит кофе, – говорил Танги, молодой легионер чуть постарше тебя. Имя и фамилия у него были вымышленные – он попал в легион, потому что убил человека. Он говорил "случайно" – и ты верил в это. Про таких говорят "и мухи не обидит", хотя положиться на него было можно. Он был родом из-под Нанта, бедняк, которому на роду было написано оставаться бедняком всю жизнь, и в Легионе он, как говорится, ничего не терял. Ты узнал получше и Покору. Он был намного старше тебя, лет тридцати с лишним, и был сыном эмигранта – его отец сам был повстанцем в тридцатых годах в Польше, а потом бежал в Париж, когда Покоре было лет пять. Покора договорился, чтобы деньги отсылали его сестре – у неё в Париже были дети, а мужа не было. – Лучше сразу отослать – говорил он, – а то еще вам проиграю! Это была шутка – играть вам было некогда, негде да и вообще не приветствовалось, что называется. И еще ты запомнил одного мужчину, Жобера. У него было тонкое, аристократическое лицо, умные глаза и слегка надменный взгляд. Он не рассказывал вам о своем прошлом, но из его комментариев можно было судить, что он учился не то в колледже, не то в университете. Он всегда долго думал, прежде чем что-то сказать, а потом говорил – и сражал собеседника своим комментарием. Еще он знал наизусть стихи: на бивуаках вы просили его почитать их – и он читал вам по памяти Делиля, Шенье и Готье, и никто не говорил "Чепуха!" или "Блажь!" – Стихи красивее, чем жизнь, – сказал как-то Покора. – Жизнь – уродливая шутка. Стихи – то дело другое. – Жизнь порождает стихи, чтобы дать нам силы породить новую жизнь, – говорил Жобер. – Ну это ты, положим, уже загнул! – отвечал поляк, чистя винтовку. – Тебя послушать, без стихов и жизни бы не было. Так нет! Когда-то стихов никаких не было, а жизнь уже была! – Возможно, она была не так тяжела, – пожимал плечами Жобер. – Нет. Не может такого быть. Жизнь на вкус всегда одинакова, – отвечал Покора. – Даже у богача. Ему просто падать выше. Разболится у него зуб – и что тогда? И всё. От лихорадки любой одинаково помрет. Жизнь всегда одинаково жестока, просто кому-то везёт, а кому-то нет. *** Как-то раз вы нашли в деревне раненых партизан. Или не партизан, как тут разберешься? Ну, у кого еще могли оказаться огнестрельные раны? Капитан Трюффо решил, что они партизаны. Лейтенант Ламбер сказал ему, что они военнопленные. Капитан сказал, что теперь, после коронации, они преступники. Лейтенант возразил, что нужны доказательства. Капитан спросил, сколькими солдатами лейтенант готов рискнуть, чтобы отконвоировать их... собственно, куда? Они говорили четверть часа. В принципе, оба знали, чем закончится разговор, просто обоим хотелось потянуть время. Потом лейтенант вышел к вам. – Добровольцы? – спросил Ламбер, морщась. Никто не вышел из строя. – Господа, сделать это необходимо. Вы ведь не хотите, чтобы вам потом эти туземные господа стреляли в спины? Итак, кто пойдет? Выходите, или я назначу команду приказом. Тогда Покора вышел из строя, чертыхнувшись сквозь зубы так тихо, что слышал только ты и Жобер. И еще кто-то вышел, какой-то венгр с бычьей шеей, и один руанец, и еще один южанин с перебитым носом. "Надо – значит сделаем." Привели "партизан" – их было трое, они хромали, а у одного была перевязана голова. Двое были индейцы, а один – креол. Они были так измучены жарой и своими ранами, что даже на ненависть у них сил не хватило. Они даже могилы себе вырыть не смогли – это пришлось делать потом. – Курите? – спросил их сержант. Те покачали головами. Сержант развел руками. – Тогда бренди? Креол кивнул, но не оживился. У индейцев в глазах словно застыло расплавленное стекло. Для вас для всех время тянулось, как обычно, а для них летело скорым поездом, но они этого словно не понимали. Их поставили у растрескавшейся глинобитной стены. – Feu! – и винтовки плюнули дымом. Они упали. – Третье отделение – закопать, – приказал лейтенант. – Остальным разойтись. Никто тогда не принял это близко к сердцу – ну расстреляли и расстреляли. Что ж поделаешь! Но большинство из вас поняли, что чем дальше, тем такого будет больше. Потому что когда армия одерживает победу за победой, а конца войне не видно – такого должно становиться все больше, а рыцарственного – все меньше. Потом две ваши роты – твоя и Альберта – снова соединились и встали лагерем у холмов, где по слухам были логова герильерос. *** Вы с Покорой стояли в карауле. Это был особый пост – на холме был сложен "колодец" из камней, и вы сидели в нем, чтобы вас издали не подстрелил какой-нибудь меткий партизан. Красные камни ночью остывали и становились темно-бурыми, а днем опять нагревались, на закате же они становились охряными. Ночью было нежарко, всего плюс пятнадцать, но вам нельзя было заворачиваться в одеяла на посту. Нельзя было и разводить огонь. Вы просто торчали там, в этом "колодце" и смотрели по сторонам, выглядывая врага в ночи. В карауле говорить было запрещено, но лучше говорить, чем заснуть – это ты усвоил быстро. – Слушай, вот ты вроде умный, – спрашивал тебя Покора со своим неистребимым польским акцентом. – Скажи, почему солнце и луна везде одинаковые, а звезды разные? Зачем это так сделано? Потом ты все-таки чуть не заснул, и он растормошил тебя. – Не спать! А ну не спать! Соберись и смотри! Потом вы молчали. – Я много гнусного повидал, – добавил он вдруг ни с того ни с сего. – Много гнусного. Знаешь что? Все забывается. Все забывается. Хоть бы при мне Иисуса самого распяли – я бы и это со временем забыл. Человек так сделан, понял? И ты тоже забудешь. Потом ты опять задремал, ткнувшись в камни грудью. – Чшшш! О'Ниль! Просыпайся! Герильерос идут! – потряс он тебя за плечо. Ты очнулся. Он был встревожен – похоже, это была не шутка. Вы вгляделись в летнюю ночь, прислушались. Было слышно только, как бьется сердце. – Видишь их? Ты не видел. – А я вот слышал. Чшш! И вы услышали металлический стук по камню и почти сразу же увидели тень, ползущую по камням. Тени. Их было несколько. – Стреляй! – крикнул Покора. Вам, видимо, уже не суждено было выжить, но своей стрельбой вы должны были подать сигнал батальону, чтобы в разбитом под холмом лагере легионеры встретили врага во всеоружии. Покора вскинул винтовку к плечу, но замок только щелкнул – капсюль не сработал. – Ах ты ж дерьмовщина! – скрежетнул зубами капрал, лихорадочно доставая новый капсюль из сумки. – Стреляй! Стреляй!
-
Ох уж эти войны. Нет бы просто перестать убивать.
-
-
Этот пост может уместить в двух словах: "Мексиканская война". И, казалось бы, что тут ещё можно добавить? А, оказывается, можно! И не просто добавить, а рассказать множество историй о походной жизни, о взаимоотношениях, о бивуаках и просто о жизни, такой простой и необыкновенной одновременно. И как рассказать! Увлекательно вплетая истории из жизни в события и эпизоды войны. Браво!
|
Физик Санитаров ты нашел не сразу – пробежка вокруг блокгауза была чревата простреленной головой, а перемещаясь пригнувшись или ползком особо много и не высмотришь. Но блокгауз располагался вблизи пирса, и так или иначе, раненых должны были собирать где-то здесь. По плану пирс находился на стыке двух атакующих батальонов, но теперь-то, ясное дело, командование решило за него цепляться. Если не днем, то хотя бы ночью можно будет по нему вывести раненых, подвезти боеприпасы и воду, а если совсем припрет – эвакуировать выживших. Да, до ночи, похоже, еще предстояло дожить.
Санитара ты в итоге все-таки нашел – он был не из вашей роты, но лицо его ты вроде бы помнил. Он сказал, что в блокгаузе раненого лучше не держать – так его скорее забудут. – Надо перетащить к другим, туда, – он кивнул под стену. – Как будут свободные машины, вывезут. А то чего я тут сделаю? Перевязал получше. Таблетки. Плазму пока не даю, тяжелым не хватает. – А он что, не тяжелый? – спросил Флаин-Фиш, возившийся с пулемётом. Морячок-санитар пожал плечами. – Есть потяжелее, друг. Пока ты искал санитара, было время оглядеться и понять, что ничего непонятно. Танки, наконец выбравшиеся на берег, бестолково потолкались и уехали куда-то на восток, в сторону РЕД-3. Потом они стали возвращаться колонной. По ним все время стреляли. Видно отсюда было плоховато, зато слышно отлично – пули зверски лязгали по броне с ни с чем не сравнимым визгом. Япошки почему-то стреляли в танки из всего подряд – из пулемётов и даже из винтовок что ли... то ли они были тупые, то ли был у них какой-то план, то ли они так хорохорились и показывали себе, что танков не боятся. Сами танки ворочали башнями, но почти не стреляли. Потом один несмело поехал мимо вас и, судя по звукам, заглох в песке неподалеку. Он все никак не заводился. Стихший было бой опять начал разгораться, причем прямо вокруг вас. Левее морпехи, видимо, пытались прорваться за взлетную полосу, правее – то ли отбиться от япошек, то ли как-то развернуться. Стучали пулемёты – ручные и станковые. Бой, похоже, превратился в тягомотную перестрелку, то вспыхивавшую, то затихавшую, беспорядочную, в которой группки полу-оглохших бойцов с обеих сторон палили друг в друга залпами, когда находили в себе силы высунуться из укрытия. Было непонятно, управляет ли здесь хоть кто-то хоть чем-то. Было даже непонятно, возможно ли это в принципе. Но чувствовалось, что кто первым восстановит управление, тот, вероятно, и начнет побеждать.
Санитар с помощником утащили Айвенго куда-то к берегу. – Удачи, сержант. Удачи, парни, – сказал он на прощанье. Когда его вынесли, Флаин-Фиш мрачно сказал: – Может, и повезло ему. Потом вернулся Айскрим. Он долго пыхтел, мычал и пытался сказать что-то членораздельное, то и дело прижимая рот рукой. Потом он догадался и стал чертить буквы на полу блокгауза в нападавшей с потолка пыли. Пыли было много, получалось понятно. Он начертил: "Манго приказал идти к нему туда" – и показал рукой в сторону РЕД-2.
Но оказалось, что в этом беспорядке кто-то все же чем-то управляет. В блокгауз заполз капрал и скорчился, тяжело дыша и сжимая винтовку – ты его не знал, он был, видимо, из роты "Фокс". – Сколько вас тут? – спросил он, ошалело глядя по сторонам. – А, трое. Берите оружие и на выход ползком! Там собирают группу, все нужны, все, кто может драться. Он с сомнением посмотрел на перемотанное бинтом, искривленное лицо Айскрима и на ваш "проходивший лечение" пулемёт. Ты спросил, кто собирает? – Лейтенант Лесли, из инженеров. Приказ подполковника Джордана. Ты спросил, кто такой этот подполковник Джордан. Вот про него ты точно никогда ничего не слышал. Капрал пожал плечами. – Я не знаю. Но он теперь командует батальоном. Подполковник Ами убит. Давайте резче, мне еще остальных искать. Сбор у пункта боепитания. Ты спросил, где он. – Да тут, прямо за вашей позицией. В воронке. Ты не помнил, чтобы там был какой-то пункт боепитания, но выходит, проглядел. Это было не странно – его наверняка и делали так, "без афиши", чтобы япошки не разглядели. Да и пункт боепитания, должно быть, сильно сказано – свалили пару ящиков в воронку, вот тебе и пункт.
Видимо, искали всех неудачников подряд, чтобы... чтобы сделать что-то опасное, конечно. Зачем же еще будут привлекать инженеров? Не траншеи рыть, похоже.
Крэйзи-Хорса все не было.
|
Кубинец Бой за пирс был тем, с чего началась эта операция, и это был самый жестокий бой, который до сих пор выпадал на вашу долю. Вам повезло – во взводе не было ни одного убитого, хотя были раненые, в том числе Хэппи, ваш сержант, а еще из вашего отделения Лаки, Вышибала, Бойскаут и Команчи. Кого-то посекло осколками от гранат, как Хэппи, некоторых зацепило пулями, как Лаки, а Команчи, например, потрепали в большой рукопашной схватке, внезапно вспыхнувшей между ящиками, когда вы вывалились навстречу японцам, спешившим на выручку часовым на дальних постах. И главное, задачу вы выполнили не до конца. Хотя по сути-то выполнили – прошлись по пирсу ураганом и посшибали с него пулемётные гнезда, но потом лейтенант Лесли из инженерного батальона, который шел с вами, случайно подпалил три ярда пирса из огнемета. Да и японцы уже соорудили оборону, и пришлось отходить. Лаки тогда и зацепила пуля. Не считая этого последнего отступления, когда вы отстреливались и откатывались всё дальше по пирсу, до самого конца, где под углом в сторону уходила рампа для гидросамолетов, весь бой проходил на дистанции "видно белки глаз." Вы двигались от укрытия к укрытию, укрытия представляли собой штабеля ящиков или груды мешков, потому что японцы не успели перед битвой разгрузить пирс. И за каждым могли прятаться японцы. А иногда и прятались. Ничего похожего нигде на Гуадалканале не было. Когда вы тихо подошли к пирсу на десантной лодке, собранные, сосредоточенные, взведенные, как затвор, вы представляли собой самый боеспособный отряд на сотни миль вокруг. Но когда вы вернулись после атаки, длившейся меньше получаса, то смотреть на вас было страшно – оборванные, закопченные, держащие под руки раненых. Некоторые вообще скинули дангери и воевали в одних белых майках. Вы быстро выпили всю воду – никто не смог сдержаться, даже сам лейтенант Хокинс выпил всю флягу целиком. К счастью, в лодке, как и полагалось, был анкерк, и вы наполнили фляги из него. На часах было уже десять часов, а вы все сидели и сидели на пресловутой рампе – добраться до острова в лодке вы не могли из-за рифа, а амфибии никак привлечь не удавалось. Хокинс не хотел идти к берегу вплавь или вдоль пирса по нескольким причинам. Во-первых, пирс простреливался. Ваш командир (и спасибо ему за это) считал, что терять таких бойцов, как вы, из-за шальной шрапнели, глупо. Во-вторых, кто-то должен был позаботиться о раненых, а их у вас было много – почти десяток. А в-третьих, в общем-то... не было у вас такого приказа – идти на берег. У вас был приказ – зачистить пирс, а затем амфибии должны были подобрать вас и доставить к берегу, который к тому времени будет уже занят. Собственно, и все сражение-то должно было к обеду кончиться. Но стоило посмотреть на остров, чтобы понять – плацдарм сейчас в глубину не превышает хороший бросок ручной гранаты. Бой шел по всей длине зоны высадки РЕД, и конца ему не предвиделось. А никакие амфибии к вам не заворачивали – все шли назад, к кораблям, видимо, с ранеными. На то, что у вас тут тоже раненые, всем было плевать. Не считая тяжелого положения раненых, ребята были в целом довольны таким развитием событий – всем вполне хватило первой схватки за пирс. Бойцы сидели или лежали на рампе, курили и отдыхали. Но чем дальше, тем больше Хок (вы видели это по его лицу) склонялся к тому, что раз такое дело, значит, надо вам как-то к берегу пробираться. И когда мимо вас пошла очередная амфибия, Хокинс приказал всем кричать и махать руками. Она к вам все-таки подошла. – Все не влезете! – предупредил водила. – Шесть человек влезет, ну... седьмой в кабину. – А че так мало? – Боеприпасы везу. И бинты, вроде бы. – Вроде бы? Ты че, не знаешь, что везешь? – Что закинули, то и везу. – А почему загрузили так мало? – Да не знаю, сколько закинули, столько закинули. – Хок, я пойду, – сказал Лесли. – Там все равно мои парни на берегу все. – Хорошо, – согласился лейтенант. – Возьмешь второе отделение. Олд-Фешн, за старшего. Парни, закрепитесь на берегу, узнайте, что там к чему. Мы к вам на следующем "автобусе". Амфибия подошла к лодке, вы перепрыгнули в неё (и лодку, и амфибию изрядно шатало), и спрятались за металлическими бортами. Кабана вы оставили с отрядом, как самого тяжелого. – Не курить! – привычно предупредил водила. Лесли, чертыхаясь, влез на переднее сиденье – оно было в крови, видимо, помощника водителя тоже ранило. Амфибия затарахтела и направилась к берегу. – Не высовывайтесь, – добавил ваш кормчий. – Давай списком сразу, что еще нельзя? – Задавать тупые вопросы. – Ты не охренел? Я вообще-то лейтенант! – сказал Лесли. – Извините, сэр, не разглядел, – сказал водила с выражением "а не пошел бы ты." Так, в любви и согласии, вы и прошли шестьсот ярдов до берега. После того, как неподалеку по воде ухнуло что-то не очень мощное, но очень неприятное, все как-то решили сильно не выглядывать, и видно изнутри транспортера было только небо, море по бокам и качающийся горизонт, на котором можно было различить корабли.
– Выгружайте ящики! – крикнул водила. Вы выбрались. Амфибия, как оказалось, выползла из воды ярдах в десяти от пирса. Вам сразу бросились в глаза убитые – их было не то чтобы много, но настораживало, что никому они были не нужны, валялись в прибое и на пляже, как будто так и надо. Было около одиннадцати часов. – И че, куда нам? – спросил Олд-Фешн Лесли. – Я пойду начальство поищу. А вы... сторожите припасы тут. Вы живо перекидали коробки с патронташами и вылезли, спрятавшись у стены. К амфибии подтащили раненых – одного на носилках, другого – на пончо. Оба были тяжелые, бледные, в окровавленных бинтах. Еще один доковывлял сам – у него была сильно раздроблена рука. Амфибия подождала еще немного, затарахтела опять мотором и уехала, разгоняя волну. Собер, держа в руках винтовку Лаки с оптическим прицелом, принялся осторожно высматривать япошек поверх стены. Вышибала тоже вел наблюдение. Остальные просто ждали. Вокруг все ухало, стучало и грохотало, посильнее, чем только что на пирсе, но не рядом с вами, а чуть подальше. Зато – такое было ощущение, что со всех сторон сразу. – Ну что, как настрой? – спросил Олд-Фешн, не обращаясь ни к кому конкретно. – Заебись, – ответил Шарки. – Видишь, как я улыбаюсь? – Улыбайся почаще, – попросил его кто-то. – Че тут происходит вообще? – спросил Фьюз. – Салат из песка и морпехов, по-моему. – А мы что делать будем? – Будем строгать японцев. Недостающий ингредиент. – Танки видели? – Видел. – Кажется, они вперед ушли? – Кажется. – Ща пошлют, – сказал Шарки. – Кубинец, расскажи че-нить тупое. – Не надо тупое, – попросил Олд-Фешн. – Не, сейчас как раз в самый раз будет. Нельзя сказать, что вам было страшно – вроде бы рано бояться. Но у всех было впечатление, что начальство, узнав, мол, прибыли разведчики-снайперы, скажет что-то типа: "Ооо! Этих-то ребят нам и не хватало! Есть для них задание!" И тут вы не ошибались.
-
Диалоги зашибись, и смешно, и сурово. В общем, мастер-класс) винтовка Лаки, воспоминания о бое за пирс, предчувствие новой жести - всё круто.
|
В этот раз Шамси уже не доставал саблю. – Ты метко стреляешь, – сказал он женщине-змее и не знал, что сказать ещё. И ничего не хотел сказать. Она говорила страшные вещи – про то, что может впрыснуть ему яд (и уж наверняка и правда может), но теперь он не верил, что она так сделает. Шамси слушал неторопливые слова, выводимые свистящим, насмешливым голосом, и вдыхал запах. Что искали они, мальчишки, в этих выжженных солнцем развалинах? Сокровища? Золото? А для чего им нужно было золото? Они были дети небедных родителей, мало в чем знавшие отказа. Они не вели войн, не торговали, не пытались перевернуть мир. На что им было золото? Ну вот, целая груда золота, и что? На него можно купить... что? Что-то, чего раньше у тебя не было? Так ведь всё было. Коня, доспехи, оружие? Чтобы что? Всякая мечта имеет цель. Они не мечтали о сокровищах. Они хотели почувствовать себя кеми-то, кем ещё не являлись. Испробовать на вкус опасность, приключения, азарт находки. Чувство, возникающее, когда ты нашел что-то, чего другие не видели, не знали, не понимали. Тогда, получалось, что он нашел? Получалось, что да. Когда еще и где он увидит женщину-змею, складывающую хвост кольцом вокруг его ног и смеющуюся над ним, но не для того, чтобы высмеять, а потому что ей весело? Когда кто-нибудь другой увидит? И запах миндаля, хвои и чего-то сладковатого, дурманящего разум... Шахи и торговцы набивают золотом сокровищницы, но не могут ни обрести счастья, ни унести это золото с собой в могилу. Единственная сокровищница, в которой хранится действительно сокровенное – это шкатулка нашей памяти. Дотронувшись до потускневших, но всё еще истинных воспоминаний, мы улыбнемся даже на смертном одре. Воспоминания – то, что принесет нам утешение тогда, когда всё золото мира окажется не нужным. Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил."
Человеческий разум легко одурманить всякой ерундой. Разум мальчишки – тем более.
– Хорошо, – еле слышно ответил он, наконец, разомкнув словно слипшиеся губы. – Я никому не скажу про тебя. Он взял кинжал и долго еще не мог сделать первый шаг к выходу.
Потом Шамси все же стронулся с места, с трудом оторвав глаза от немигающих, неподвижных глаз Аминэ, и забыв поклониться за подарок, сжимая кинжал и даже не убрав его за пояс, направился к лазу. Но в последний миг, прежде чем покинуть это место, как знать, может, навсегда, обернулся и сказал, полоснув тяжелый воздух словом: – Не утрачу.
Юность зажигает в нас огонь желаний, и пока он горит, мы живем не воспоминаниями. Воспоминания – такой же прах, как и все прочие сокровища. Они радуют нас тогда, когда пламя слабеет. Когда же оно горит, воспоминания – как яд, который горячит кровь и заставляет нас потерять покой и в смятении делать то, что породит новые воспоминания. Более яркие. Более сильные. "Я жил," – говорит человек, которому есть, что вспомнить. Но жизнь – это не сами воспоминания, а те поступки, которые их породили. Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал.
"Я увижу её еще раз," – подумал Шамси, шагая по городу и разглядывая кинжал. – "Однажды. Обязательно."
Голова его была тяжелой. В груди его что-то горело. Без сомнения, он был сильно и надолго отравлен коварным дэвом.
-
Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил." Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал. Истинно восточная неторопливая мудрость, идеально вплетающаяся в канву истории!
|
Скрипач, Мрачный – Я морпех, – отвечает Борделон Мрачному, щурясь на солнце. Он смотрит в сторону тех двоих. – Да лежат баллоны ваши на пункте боепитания, если лейтенант их уже не оприходовал. Помните Лесли из штаба роты? Он успел на пирсе зажечь, прикиньте? Дым видели? Это он чуть пирс не спалил. Штаб-сержант откладывает винтовку, расстегивает ремни патронташей и стаскивает через голову дангери. Пока он расшнуровывает ботинки, вы замечаете (только сейчас), что на руке-то у него повязка. Грязные бинты в пороховой гари. А, ну точно, это его в руку тогда ранило, когда он блокгауз подрывал. – Вдвоем нет смысла. Там по воде – тело легче, я и один справлюсь. Вы сидите пока тут, как мы добредем до берега, я махну рукой, тогда ты поможешь. А ты, – кивает Мрачному, – прикроешь. А то двумя-тремя ради двоих рисковать... Не комильфо, как говорят в Луизиане, ага?
Теперь вы различили, что акцент у него самый что ни на есть техасский, почти как у актера из вестерна, ковбоя какого-нибудь, но несильный. Так обычно говорит главный герой – чтобы по акценту все поняли, кого он играет, но еще и поняли, что он там сказал, а не ломали голову при каждой фразе. А еще становится ясно, почему он так уверен: когда он остается в одной майке, видно его мышцы, как у атлета – выпирающие из-под загорелой кожи.
Грохнул какой-то шальной снаряд неподалеку – вы все втроем пригнулись, но до вас даже пыль не долетела. Борделон показал двумя пальцами на нейтралку: – Я пошел, смотрите в оба, никуда не уходите, ну и на меня поглядывайте. Ждите, как помашу. Вы поймали себя на мысли, что хоть и техасец, а почему-то не выглядел он обаятельной деревенщиной. Напротив, было в нем что-то от отличника, ну, знаете, парень, который становится капитаном команды по бейсболу, получает грант на обучение в колледже, никогда не замешан ни в какой подозрительной херне, женат на красивой блондинке, у них потом ладные такие детки и недорогой, но хороший автомобиль. Всего добился сам, все по уму. Воротит от таких, да?
Он не пригибаясь, легко, как на пикнике, вбежал в воду, быстро зашел по пояс и нырнул рыбкой. Потом вынырнул и поплыл к тем ребятам. Дальше вам надо было следить за тем, что происходит впереди. Впереди ни хрена интересного не происходило – левее вас стреляли и правее вас стреляли, а впереди были какие-то бараки, то ли уже взятые, то ли брошенные япошками, то ли что. Подальше слева, кажется, танки шли в атаку – рычало моторами, грохало, та-та-такало. Потом рвануло совсем уж как-то истерично – ДА-БА-ДАААМ! Еще было слышно, что один танк застрял где-то на берегу и никак не заводился – всё кашлял и кашлял он мотором, мерзко и бессильно. Вы вообще-то впервые видели эти танки – здоровенные, высоченные, как движущиеся сараи, с большими круглыми башнями и скошенными лобовыми плитами. Выглядели они грозно, но непонятно было, как там, японцы, на самом деле от них выхватывают, или же нет. Справа, где оборонялись ваши, рота "Гольф", тоже творилось что-то "веселое" – но там больше частили винтовки и пулемёты. Потом стали рваться гранаты. Но все это слышно было на общем фоне, а он сам по себе приглушал все звуки. От острова на мили разносился по океану гул сражения – херачили пушки и пулемёты, всё время что-то то долбило, то взрывалось, то ахало, то гремело. Было странно, что земля не дрожит. Остров отсюда, из-под стены, казался очень большим, но вы знали, что он маленький, и, кажется, "по законам физики" от такой стрельбы он должен был весь дрожать, как желе, и весь песок давно уже с него должно было обтрясти. Однако не обтрясло почему-то.
Потом вы обернулись, глянули назад. Борделон доплыл до тех двоих, и теперь его голова маячила рядом с их головами. Потом они сдвинулись и, кажется, побрели к острову. Потом рваной строчкой рядом с ними упали фонтанчики, и они исчезли. И вс... нет, опять появились! Они двигались дальше к берегу, осторожно, и фонтанчики больше не появлялись. Это было странно, кажется, должны были их срезать и дело с концом, но вот почему-то не срезали. Когда вы опять обернулись, Борделон уже шел по колено в воде с двумя морпехами, которых вел, обхватив подмышками. Он выпустил одного из них и махнул рукой. Скрипачу пришлось бежать ему навстречу. Холодная вода затекла в ботинки, стала хлюпать между пятками и стельками. – Вот, бери одного, – сказал Борделон. Ты подхватил его, закинув его руку себе на плечо, и повел к стене, но как только вы вышли из прибоя, то сразу рухнули от греха, и ты поволок раненого парня за ремень. Он тоже кое-как упирался в землю, и ощущения были почти такие же, как совсем недавно, когда Крот волочился, держа за ремень тебя. Скоро вы, все четверо, снова оказались под стеной. Раненые парни были бледные, если не сказать синюшные – оба были ранены и оба очень замерзли в воде, а еще сильнее испугались. Они были совсем молодые, по семнадцать лет, не больше, у обоих песок сразу же облепил мокрую, почерневшую от воды форму. – Молодец, – выдохнул Борделон, тяжело дыша. – Молодцы. Раны... раны не запачкайте. У одного была прострелена рука, с ним разобрались быстро. У второго был пробит правый бок, кажется, зацепило ребро, и с ним пришлось повозиться. Ранение было сквозное, и одного пакета не хватило. – Капрал, держи давай, прижми. Скрипач, нужен ещё пакет. Давай, вон, у него возьми! – Борделон кивнул в сторону, ты обернулся и увидел там бойца. Он лежал под стеной, спиной к вам, ярдах в пятнадцати, спрятавшись, вжавшись в неё, обнимая винтовку, и, как тебе показалось, дрожал. Ты подполз к нему, окликнул и потряс за плечо, но он не ответил. Ты прополз еще ярд мимо его ботинок, и понял, что не дрожит он вовсе. Он был мертв. Еще более бледный, чем два вытащенных из воды парня, он лежал, а медальон его болтался на цепочке – только один, второй уже забрали. Ты глянул мельком в его лицо, и лучше б не смотрел. Лицо его не было ранено – оно только застыло, запечатлев последнее предсмертное выражение. Ты видел уже мертвых сегодня – и американцев, и японцев, видел близко, как тех, которых зарезал при тебе Мрачный. Видел убитого Ушастика. Но ты никому из них не смотрел в лицо так, как ему. Его глаза были потускневшие, но еще пока влажные, а лоб и губы замерли с выражением отчаяния. "Мам, ну почему я-то?" – прочитал ты там. Он был чуть постарше тех двоих, но несильно, лет девятнадцати или двадцати. Его убило быстро, почти мгновенно, он только понял, что умирает, и тут же и умер. Легкая смерть, а все равно он страшно обиделся на всех. Эта обида прямо-таки сочилась из уголка его искривленных губ. Он был такой же как ты. Говорят, все люди боятся одинаково, а вообще-то нет. Большинство из вас, морпехов из роты "Гольф", было детьми. Нет, не потому что вам было недостаточно лет – к возрасту это не относилось. Просто у вас была картина, как все будет, мечта. Ну знаешь... экзамен, страшновато, но ты его сдашь – и все, мороженое, солнце и лето. Или не сдашь. Плохо будет, придется пересдавать. Но тоже... ну... как-нибудь да будет. Получится другая, неприятная и тяжелая история, и будут еще нервы, слезы и зубрежка по ночам. Ну, бывает и так, ну что теперь. Но в конце-то что-то хорошее! По одному из сценариев, которые выстраивает для тебя мир твоих родителей, мир нормальных людей. А попали вы в мир для таких, как Мрачный. Где нет человека, который скажет: "Да все будет в порядке." Где перспективы всегда можно описать словом: "Хер знает, че будет. Может, и полная жопа". И эта полная жопа только звучит забавно, а на деле-то... на деле плохо в ней то, что нету там сценариев. А значит, нет хорошего конца. Если вас, таких как ты или таких как этот вот парень, убьют – это будет не хорошо и не плохо. Нормально будет, вот и все.
И нужен кто-то, кто скажет, мол, прорвемся. Мол, не дрейфите, парни. Даст понять, что, может, у кого-то из вас история сложится трагично, но общая ваша история, на всех, будет честной, хорошей и с достойным концом. И тех, кто не вернется, будут помнить. И он должен это сказать так, чтобы вы поверили – искренне, сам будучи уверенным в этом. Не как холодный профессионал, а... как... как папа что ли? Или мама? Но... не было тут такого человека. Был только лейтенант Манго, лейтенант Клонис, ганни, подполковник Джордан – и все. И они могли сказать вам только "как получится, так и будет, парни, мы сами не знаем." А не говорили даже этого. Им и самим было страшно. Страшно, что история закончится знаешь как? Так, что вас всех забудут. Знаешь, почему? Потому что никто не захочет вспоминать слово "Тарава". Люди не любят вспоминать провальные операции. Люди не любят вспоминать горы трупов и позор. Поражение – это ведь почти всегда позор. А тем более такое – сотни кораблей и самолетов, целая дивизия, и вот... трупы в полосе прибоя. И ты понял, зачем сержант Борделон полез туда, за теми двумя парнями. Ему тоже было страшно, что все закончится "нормально". Он хотел хороший конец. Для этих двоих. Для всех, ну, или хоть для большинства. Ради него и старался, чтобы в него верить хоть немного. Это было тяжело между десятью и одиннадцатью утра на пляже РЕД-2. Вот что прочиталось на лице у этого паренька, имя которого ты не успел прочитать на жетоне, хотя заметил, что оно начиналось на 'C'. Ты нашел у него на поясе нетронутый пакет. Потом обернулся и увидел, что вдоль стены от пирса ползут еще люди. Ты узнал Витамина, санитара, и с ним были еще два морпеха с пончо в руках. Вчетвером вы вернулись к Борделону. – С КП заметили, как ты за ними побежал, представляешь! – сказал Витамин. – Ну, ты молодец, штаб-сержант. Борделон, накинувший куртку нараспашку прямо на мокрые плечи, кивнул. – Что, потащим их к причалу? – Подтащим поближе, чтобы не забыли про них. К самому пирсу нет смысла – слишком много раненых, до этих нескоро очередь дойдет. Там раненых у стены укладывают. – А их вообще вывозят? – Иногда по каналу пробивается амфибия, тогда возят. По пирсу не носят сейчас – слишком опасно. А под пирсом хрен донесешь, там глубоко, если дальше. – Понял. Вы положили раненых на пончо, взялись за углы и наполовину ползком, наполовину на коленях, лишь бы не высовываться над стеной, поволокли их мимо берега, мимо танка, который только при вашем приближении зверски зарычал и завелся, и дальше к пирсу.
Там вас ждали новые неприятности.
-
Мы помним Лесли из штаба роты, да :3
Пост, полный фансервиса Тарава-стайл =^..^=
-
Я морпех
Когда с первых же слов понял, что пост удался
|
Легко ли оказалось предать человека, который тебе доверился? Который днями и ночами делил с тобой крохотную комнатку? Который трижды пересказал тебе свою жизнь, а ты ему свою тоже трижды? Нет, нелегко. Это, может, было бы легко, если бы оно было только между вами двумя. Толкнуть в пропасть. Выстрелить, пусть даже в спину. Не дать денег, когда они могли бы спасти. Не помочь там, где он рассчитывал на твою помощь... Было бы легче, наверное. Но не просто предать, а выдать его начальнику тюрьмы, оказалось очень нелегко. Вы оба с ним были преступники, это-то да. Все заключенные в этой тюрьме были преступниками, за исключением, конечно, невинно осужденных, но что-то ты таких не помнил. Однако преступники бывают разные: закоренелые и вынужденные, беспринципные и порядочные... вы были, как грешники в аду – у каждого своя история и своя судьба. А надзиратели – как черти в этом аду. Не бывает хороших чертей. А ты... ты пошел к главному черту и все рассказал. Поэтому чего тут спрашивать, легко ли было... Да трудно было не то что сказать, трудно было губами пошевелить, они как каменные стали. Инстинкт. Нельзя. Не выдавай им никого. А ты выдал. Даром такое не проходит, это уж точно. И лицо главного черта Ханствилля разгладилось, и улыбка тронула его губы, и рога выросли еще на дюйм. "Еще один сломался."
Но знаешь что? Так, если разобраться, скорее всего ты спас Билли Ягеру жизнь. Ведь правда шансов у него было... ну, один из ста? Из тысячи? А вдвоем у вас один из пятидесяти – тоже что-то не очень воодушевляет. А так... ну побьют его... ну накинут пару лет... но хоть не могила. Задали вопрос, мол, зачем ты его выдал. Ну, ты уже знал, что в таких случаях говорить надо – мол, совесть заела, встал на путь исправления, сэр, а то ведь дуралей Ягер мог и подстрелить честного человека случайно. Но вот это уже сказать просто оказалось. Врать иногда намного проще, чем говорить правду: лживые слова вылетают сами, как колечки сигарного дыма, а правдивое слово – вываливается изо рта, как булыжник, скатывается с губ и падает человеку на башку. Ты Ягера больше не увидел, кстати. Как сказал, что у него там револьвер – сразу же, пока ты в кабинете оставался, обыск провели, и когда тебя вернули в камеру, Яшера там уже не оказалось. Знаешь... десять случайных человек из десяти, которых спросили бы, поступил ли ты неправильно, сказали бы, что, конечно, неправильно. Но просто никто из них скорее всего них не провел ни дня в Хантсвилль Юнит Тексас Стейт Пенитеншери, а кто провел бы хоть день, не стал бы на этот вопрос отвечать.
В общем... ты справился. И дальше все пошло само. За Гарри похлопотать? Можно, почему нет. Гарри особо внимания не привлекал, тянул свой срок угрюмо и замкнуто, как будто завернул душу в плащ и в нем и жил. Не был у охраны ни на хорошем счету, ни на плохом. Ну, сделали тебе такое одолжение, сказав, мол, надеемся, вы на своего знакомого повлияете в хорошем ключе. Ну, ты и повлиял, только не так, как они хотели. Далее Итан, который теперь был Рэмси Стоктон, привел в дело шестерни, называемые "большие деньги" и "маленькая зарплата". Зубья этих шестеренок были выточены друг под друга, они хорошо зацепились, и механизм пришел в движение.
– Шеф, не могу я больше терпеть! – сказал ты конвойному. Ты был не в курсе всех деталей, просто знал, что он хорошо подмазан. На самом деле он получал примерно три годовых заработка. Начальник караула был тоже в курсе. Он получал пять годовых заработков. Таким образом оба были неплохо застрахованы даже на случай увольнения. Но они, конечно, не хотели, чтобы их уволили. В нарушение всех правил вас двоих отстегнули от общей цепи, оставив цепи на ногах у каждого, и вы под конвоем засеменили аж под мост в пятидесяти ярдах от траншеи, которую копала бригада. А там вас уже встретил Итан. У него были две свободные лошади, два свертка с одеждой и магазинный карабин, нацеленный чисто на всякий случай поверх головы конвойного. Конвойный снял с вас кандалы. – Ну че, послабее или посильнее? – спросил Итан, усмехаясь, когда вы вдвоем переоделись. – Ну так, чтоб правдоподобно, но не очень си... – Итан, не став дослушивать, с наслаждением ударил конвойного прикладом, возможно сломав ему челюсть. – Че, парни, по-моему, правдоподобно! – сказал он. – Теперь по коням, и едем шагом вдоль речки. Как я в галоп подниму – так и вы поднимайте. Вы влезли на лошадей – руки и ноги уже отвыкли от поводьев и стремян, но куда-то в спину, под загривок, под хребет, все нужные ощущения и реакции въелись уже давно и намертво. И когда наконец вы подняли лошадей в галоп, это было как во сне! Ничего более фантастического, чем этот галоп после трех лет за решеткой, ты до сих пор не испытывал. Воздух свободы пел в ушах что-то неразборчивое, сердце билось как ненормальное, и руки дрожали.
Свободен!
Вы поехали очень, очень быстро, сначала вдоль реки Тринити, потом пересекли её, проскакали еще милю, свернули на какую-то глухую тропку, и тут уже поехали потише, потому что легко было напороться на ветку. За два месяца Итан хорошо изучил пути отхода. Когда вы остановились передохнуть и напоили лошадей из бочага, Гарри спросил: – Куда теперь? В Хьюстон? – Неее, – ответил Итан. – В Хьюстоне про побег узнают быстро. И наверняка выставят заставы по дороге в Шривпорт тоже. Будут думать, что мы к границе штата поедем, в Луизиану. – А мы куда же? – А мы, парни, на север. Поедем через Даллас. Там еще нет телеграфа, про побег там узнают из газет, а мы туда попадем раньше, чем газеты. Двести миль – и мы на месте. За двое суток должны успеть. – А потом? – А потом продадим лошадей, сядем на дилижанс в Шермане и усвистим на север. – А на дилижансах нас же искать бу... – Кто? Рейнджеров после войны разогнали. Армии не до нас, поверь. Дело ваше не федеральное. Кому вы сдались, парни? А главное, вы че, думаете, этим, которым я заплатил, очень хочется, чтобы вас поймали? Не-а. Им хочется, чтобы вы исчезли из Техаса. Они расскажут какой-нибудь херни про вас. Все будет шито-крыто-в-землю-врыто. И водой залито. В Техасе просто не светитесь больше – и нормуль. – А че делать-то будем? – спросил Гарри, который был пришиблен произошедшими событиями и плоховато соображал. – Че хочешь, – ответил Итан. – В этом же и смысл свободы, м? Лан, хватит болтать. Поехали.
***
Лошади у вас были резвые – выносливые молодые армейские морганы, должно быть, не меньше баксов шестидесяти за каждую уплачено. Вы скакали, скакали и скакали, пока задницы не начали ныть. – Че, парни, жопы в тюрьме отсидели? Отваливаются? – спросил Итан насмешливо. – Ага. – Вот и у меня тоже! – заржал он. – Давненько я так не скакал никуда. Вы разбили лагерь в каком-то овраге, хотя лагерь – это сильно сказано: едва почистив лошадей, раскатали одеяла, упали на них и заснули, не обращая внимания ни на мошкару, ни на голод (из припасов были только сухари и бекон, который вы сожрали еще в обед). А вечером следующего дня уже были в Далласе. В Далласе жило около трех тысяч человек. Тут шла ожесточенная борьба между освобожденными в ходе реконструкции неграми и белыми, в этом году как раз появилась своя ячейка ку-клукс-клана, и на трех потных белых мужиков никто особенно не обратил внимания. Вы завалились в отель, сожрали каждый по стейку, едва умещавшемуся на тарелке, выдули кружке степлевшегося, но страшно ароматного пива и пошли мыться.
Ты первый раз за четыре года мылся, как человек. Ты мог курить прямо в бадье, в которую тебя посадили. Ты мог намыливаться сколько захочешь, а вода была такая горячая, что пар от неё поднимался, словно туман. Это было так здорово, что поневоле закралась мысль – это, наверное, отпуск. Не может быть, чтобы теперь так – и навсегда. Не... ну... это же ненормально всё. Скоро надо будет вернуться. Но как круто было бы вот так, хотя бы раз в пару месяцев, отдыхать... А потом все же дошло, что так теперь будет всегда.
Гарри сказал: – Я ни хера не ценил жизнь, парни. Ни хера не ценил, – и пошел спать.
А тебя Итан, который был теперь не Итан, а Рэмси, как ты помнишь, позвал поговорить так сказать, с глазу на глаз. Вы взяли еще по кружке пива и вышли на большой балкон отеля, где из-за жары никого больше не было. Отсюда открывался вид на вечерний Даллас. Если честно, смотреть было не на что – домишки, повозки, магазины да конюшни. Но ты пожирал все это глазами, рассматривая свободно ходящих людей, гуляющих парами дам, настороженно жмущихся к стенам негров, которые рисковали показываться на улицах только группками, вывески с едва различимыми буквами в вечернем полумраке... "Дрисколл и Компания, универсальная торговля." Кто хочет может прийти туда и купить что хочет. Хоть мыло, хоть табак, хоть кофе... Даже, мать твою, навоз на улицах выглядел чем-то родным, едва не утраченным. И все такое яркое. Все такое настоящее. Руку протяни – и вот оно. И, конечно, закат. Вчера ты заснул до заката, но сегодня ты его увидел. Красное техасское солнце садится за холмы, поросшие травой, можжевельником и самшитом, и где-то там, между холмами, течет, не спеша, Бразос. Вы сидели в плетеных креслах, дым от сигар поднимался в неподвижном воздухе. Жара потихоньку отступала. И пиво. Ты думал, что помнишь, какое оно на вкус, но оказалось – ни черта! Оно гораздо, гораздо вкуснее.
– Ну, давай, спроси меня, нахера? – предложил Итан. И ты спросил. Он засмеялся. Он был постарше тебя года на три или на четыре. – Всегда я тебе завидовал, старина. Всегда я тебе завидовал. У меня в жизни ни хера никогда не было, и у тебя тоже. Я попал к шефу, и ты попал к шефу. И он тебя сделал чем-то вроде гребаного наследника, принца, блядь, датского. Всему научит. Всегда озаботится. В рыло кому надо двинет. А мне – ни хера. Я думал, надо к тебе поближе держаться, тогда, может, и мне перепадет. Не, не перепало. Тебя шеф позвал с собой на ранчо, а меня нет. Ток ты взял и отказался. Господи Иисусе, как же я ликовал, ты не представляешь! – он отсалютовал тебе бокалом пива. Потом он задумался, припоминая, видимо, события восьмилетней давности. – Мы с Медвежонком поехали на юг, а тут как раз война началась. На юге собрались все недовольные союзом, а кто и просто бандиты, как мы. Многие пробирались в Техас или Алабаму и воровали лошадей нещадно. Мы с Медвежонком засели в Сан-Бернардино. Бывал в Сан-Бернардино? Мормонский городишко, а мормонов после Маунтин Медоуз много кто не любил. Ну, и короче всё в то время можно было на мормонов свалить, абсолютно всё. Что бы ни сделал – пусти слушок, что это мормоны, и про тебя и думать забудут. Сколько мы там лошадей наворовали... не перечесть. Но потом союз ввел войска, к тому же, завелся там новый шериф, и он начал уже всех щемить. Тогда мы с ним бизнесом занялись – покупали шлюх в Сан-Франциско и развозили по городам, где нужны были. Всяких покупали, и китаянок, и метисок, и белых. У нас даже повозочка особая была, как у приставов, с решетками на окнах, прикинь? Ну и до шестьдесят шестого так и ездили. А потом... потом у Медвежонка окончательно чердак съехал. Он и раньше перегибал, ты помнишь. Ну и... один человек его пристрелил. Рэмси замолк, задумчиво пуская колечки. – А, к черту! – хмыкнул он вдруг. – Я его и ухлопал. Кто-то должен был. Он берега совсем потерял. Ты вспомнил Медвежонка и подумал, что это была за парочка: тридцатипятилетний садист, у которого мозгов и гонора было, как у восемнадцатилетнего парня, и хитрый, ловкий двадцатидевятилетний Итан. – Короче, бизнесу пришел конец. Да и надоело мне страсть. Бабы – это интересно, пока их мало. А когда их много... Намучаешься. Год, наверное, я протрубил без дела, играл в картишки, а потом стакнулся с двумя ребятами из Невады. Мы с Медвежонком возили женщин в Вирджиниа Сити, и я там знал двух корешей с прииска "Надежда". Их оттуда выперли, ну они и затаили, знаешь ли, некоторое хамство на компанию. Вот мы втроем прииск и грабанули полгода назад. Может, читал в газете? А хотя... откуда у тебя газеты-то. Оттуда и денежки. Эй! – гаркнул он так, что ты чуть не подпрыгнул. Тяжело было даже привыкнуть, что с кем-то можно поговорить не шепотом. – Пива еще! Два! Ты спросил, сколько же ты должен. Он улыбнулся. – Ну ты чего? Что значит сколько? Я че тебе, денег взаймы дал? Я тебя выручил. Ты должен. Отдашь когда-нибудь, когда время придет. Будет теперь за тобой, Малой, должок. Вот так вот. Да и где ты денег столько возьмешь? А я че, буду над душой у тебя стоять? Не, это тупо. Сочтемся, как случай будет, понял? Вам принесли пиво. Ты спросил, откуда ему знать, что ты его не бросишь, если что. – А я в Сан-Франциско про тебя узнавал. Ты ж тогда не сказал, куда едешь, зачем, а я узнал, что мол тетку доставал. Навел ты там шороху, кстати. Тебя китайцы до сих пор ищут. Ты с китайцами поосторожнее, они же как гребаный улей. С одного конца пожужжали, на другом жала уже приготовили. Хуже китайцев, я считаю, только мичманы королевского флота. Рэмси коротко рассмеялся. – Вот как вышло странно, да? Ты тогда спас Медвежонка. А я его убил. А тебя спас. Выверт судьбы. Ну так вот, Джо. К вопросу о том, нахера. Тоскливо. Тоскливо жить-то. Шеф, сука, он умел вот эти вот мыслишки у всех давить. Хер знает почему, но с ним не так было. Интересно что ли. Он пер и пер по жизни, как паровоз, а мы за ним, как вагоны. Он говорил – мы делали. И все вроде смысл имело. А потом ушли и... потерялся смысл, а? На хера всё это? Ну, к примеру, попробовать там что. Бабы. Вино. Устрицы по доллару за штуку. Ну, попробовал. И что? И все. А вот сейчас, знаешь, круто было. Когда я всё это провернул с охраной вашей, ощущение сразу, как будто Господь Бог наверху подавился пивом, понимаешь? Это сейчас кажется, что легко все прошло, а сначала казалось, что вообще невозможно. Это я хорохорился больше, чтобы ты не соскочил. Как найти там людей нужных, как к ним правильно подъехать... И когда прииск грабили, тоже такое было чувство. Только... только стремно такие вещи делать с тем, кого не знаешь. Особенно, когда ты один, а их двое. Капец стремно, брат. Так что ты давай в себя приходи, а потом поедем... поедем перетряхнём людишек. В Неваду я не сунусь больше. Поехали на север? В Монтане еще есть и золото, и придурки. За золото и придурков! На небосклоне стали зажигаться первые звезды. Звезд ты тоже не видел лет сто. – Гарри этот – он как? Сойдет? Нормальный он? Че вы с ним делали, выкладывай. И вообще... как ты жил все эти годы, дуралей?
-
Душевно вышло с этим побегом. Посиделки эти под пиво, эх. Рассуждения о свободе и ценности вещей и поступков. Красиво.
-
Вначале показалось, а потом утвердилось. Ты чертовски проницателен! Мне вообще почудилось, что я когда-то тебе сказал от лица Джо, о чем он думал и какие вопросы хотел сказать, дык не же, не было такого. Ты сам все понял и обо всем догадался. Очень странное ощущение, в хорошем смысле этого слова. Ну и да, последний вопрос от Итана-Рэмси просто вбил. Да резонный, да ожидаемый от Джозефа вопрос, да логичный, но как же... черт. Это круто. Спасибо. За многое, но тут спасибо за атмосферу, в которую я буквально "прихожу". Браво.
|
Плантация Дентона, хотя лучше, наверное, было назвать её фермой, оказалась небольшой, но и не крошечной, акров двести пятьдесят. Дом – широкий, двухэтажный, был построен буквой L. Короткое крыло было высоким, а длинное – одноэтажным, зато к нему была пристроена большая веранда. На ней стояли два плетеных кресла. Наверное, молодожены в них сидели вместе, держась за руки – вот что можно было подумать, увидев их. Сказать, что встреча вышла неловкой – значит, не сказать ничего. Ты отпустил нанятый на карманные деньги багги (сам ты править экипажем еще пока не умел), тут же пожалев об этом, и постучался в дверь. Тебе открыла сестра. Было видно, что она не знает, как отреагировать, потому что не знает, с чем ты пришел. Дональда дома не было, он уехал в город по каким-то делам. Сестра пригласила тебя выпить кофе. Разговор мягко говоря, не клеился. Когда Дональд вернулся, она явно приободрилась. Молодой хозяин сказал: – Ах, это юный мистер Мур почтил нас визитом. Доброго дня. Бетти глянула на мужа, и тогда ты почувствовал в них непередаваемое словами единение, словно у них была какая-то тайна, какое-то общее дело, которое венчало их союз. Не просто страсть и не просто протест. Было ощущение, как будто они – команда корабля что ли, и на этом корабле есть капитан, а есть его помощник. И капитан слушает помощника, а помощник подчиняется капитану. И потому кораблю этому, как бы его ни швыряли волны, не страшны ни мели, ни рифы. Вы пообедали, обсудили погоду, цены на хлопок и сахарный тростник и финансовый кризис. – В газетах пишут, еще один банк закрылся в Огайо, – сказал Дональд. – Ну а у нас все тихо. Как дела у мистера Мура, вашего батюшки? Его это все не коснулось. Ты подтвердил, что нет, не коснулось вроде бы. – Ну и слава Богу. Вы помолчали, аккуратно похрустывая Беннскими вафлями, поданными на десерт. – У моего дяди было охотничье ружье, хотите посмотреть? – вдруг предложил Дентон, чтобы спасти положение. Ружье оказалось довольно красивое, даже слишком дорого выглядящее для этого дома – современное, капсюльное, хорошо вычищенное и смазанное. – Здесь не то чтобы есть на кого охотиться, – пожал плечами Дентон. – Но дядя считал, что в доме должно быть оружие. Он показал тебе картечные патроны, которыми его можно было зарядить. Потом он повез тебя обратно в город на своей бричке. – Передайте мистеру Муру моё глубочайшее уважение, – сказал Дентон. – Если, конечно, вы с ним будете это обсуждать. Бет, конечно, скучает по семье и по городу, но, – он усмехнулся, – не подает виду. Но я то понимаю. Мне очень повезло. Может быть, человеку отмерено сколько-то везения в жизни, а мне уже повезло дважды – с плантацией и с моей миссис Дентон. Он вдруг потеплел и разговорился. – Знаете, говорят, рано или поздно везёт всем, но не все готовы к удаче. А у меня ощущение, что мне теперь всю жизнь придется доказывать, что я к ней был готов. И это, пожалуй, справедливо. Он подумал о чем-то о своем, потом посмотрел на тебя, словно ненавязчиво ища поддержки, и ты почувствовал, что твой визит не прошел зря. Что ты для них теперь – не чужой. *** Отца порадовало ваше решение, как и твой интерес к работе. Но не все было так просто. – Не на все заседания можно прийти, – сказал отец с сожалением. – По тем делам, по которым я работаю, большинство – закрытые. К тому же это как прийти на концерт, желая научиться играть на рояле – удовольствие ты, возможно, получишь, но играть не научишься. Но я буду иметь в виду твое желание. А трость... ходить с тростью, Ричард, тебе еще рановато. Каждому возрасту соответствует свой стиль. Трость – это ведь посох, а посох еще у древних – символ зрелости и мудрости. Выходя в свет с тростью, молодой человек словно говорит: я уже мудр, я уже всё постиг и всё понял. Ты всё постиг и всё понял? Но он чувствовал, что ты уступил старшему брату, и поэтому (а может, и не только поэтому), быстро смягчился. – Но купить мы её можем уже сейчас, если хочешь. И вскоре он отвел тебя в магазин, где продавались трости. Там были всякие – черные и коричневые, изящные и помпезные, с большими шарами вроде бильярдных и с маленькими фигурными головками. Набалдашники у них были на любой манер – в виде птиц, животных, шишек, прямых и изогнутых рукояток, рукояток, похожих на восточные кинжалы, в виде рук, сжимающих свиток, в виде лягушек и резных китайских болванчиков, цветов, цилиндров, усеченных конусов, обнаженных античных богинь. Были и трости с потайным кинжалом. Да что там! Была даже трость с часами в навершии и откидной крышкой – для настоящих пижонов! – Нынче костюмы у всех джентльменов похожи, – сказал отец. – Поэтому трость – это то, что в твоем внешнем виде будет замечено и запомнено. То, на что посмотрят первым делом. Что ты хочешь сказать о себе людям? Трость может выглядеть, как игрушка или как символ богатства и власти. Или же наоборот подчеркивать скромность. Подумай хорошенько. Не бывает второго шанса произвести первое впечатление. А его непросто изменить. И даже больше: оно-то часто становится и последним. *** Итак, вы решили, что Баском будет поступать, и что если он не поступит... А Баском взял и поступил, выдержав все комиссии! Колледж находился от вашего дома совсем недалеко, всего в миле, но отец все равно настоял, чтобы он жил при колледже. – Зачем, сэр? – спросил Бас. – Самое важное в работе адвоката... да и в любой работе, если она связана с людьми – это связи, – ответил мистер Мур. – Нигде ты не получишь таких связей, как в колледже. Однажды ты встретишь прокурора, судью или комиссионера, с которым вместе учился. Даже если вы не будете друзьями, ты будешь иметь личное мнение о том, чего он стоит, кто он, какой у него характер. Но и то, что он будет просто знать тебя – уже бесценно. Даже шапочное знакомство играет большую роль в выборе предпочтений. Человек часто не знает, кого ему выбрать, кого предпочесть. Древний инстинкт заставляет его выбирать знакомого – так безопаснее. Это кажется что люди – свободны и действуют рационально. Люди – как перелетные птицы, они всегда летят туда, где теплее, даже если им кажется, что они делают это повинуясь сиюминутному желанию. Запомни это. Оба они – и отец, и Бас – стали вдруг солиднее, в их речах нет-нет да и проскакивала "дурацкая" высокопарность. Ты почувствовал, что между ними появилась какая-то связь, которой нету между тобой и отцом. Преемственность. Да, ты тоже хотел пойти по его стопам. Но Бас-то уже пошел, а ты – пока нет. В том не было твоей вины, недостатка желания или недостатка способностей, но факт оставался фактом – ты вдруг понял, что есть старший сын, а есть младший. Оба – любимые, оба – драгоценные, оба – одинаково важные, и все же... все же он вдруг стал наследником, а ты – пока что нет. Было заметно, что папа воспрял духом. Это отразилось и на делах – он вскоре выиграл какой-то не особенно громкий, но важный процесс о признании задолженности между торговцем хлопком и плантатором, и это позволило ему расправить плечи. А что же ты? Ты не попал в колледж, но попал в другое место. Была осень пятьдесят восьмого. Отец сказал: – Связи можно получить не только в колледже, Ричард. Тебе пора обзавестись ими. И ты стал выходить в свет. *** Раньше вы бывали в гостях – наносили дружеские визиты знакомым или родственникам. Па иногда приглашали домой его клиенты в случае блестяще проведенных процессов, были у него и друзья по колледжу, и всякая родня, да и у мамы хватало подруг. На такие визиты часто приходили с детьми – чтобы они не сидели дома, поучились вести себя, не зацикливались на уроках и играх между собой. Но гости проходили скучно – все обедали, потом мужчины уединялись для разговора в кабинете. Там они пили бренди и курили сигары – после этих разговоров от отца всегда резко и неприятно, но почему-то ужасно солидно пахло сигарным табаком. А дети вместе с дамами оставались в гостиной. Предполагалось, что дети двух семей будут общаться друг с другом отдельно, а взрослые отдельно, и если дамы хотели посекретничать, вас всех отправляли в детскую. – Дети, ведите себя тихонько, – говорили мамы. Вы были хорошими детьми, и в гостях вели себя именно так. Что-то во всех этих гостях было от смотра войск – там всегда надо было показывать себя с лучшей стороны. Зачем? Для чего? Нужно и все. Ну, и о чем вам было общаться с другими детьми? К тому же они часто были не вашего с Басом возраста. Показывать друг другу игрушки, или книги? Обсуждать родителей? От этого проведенного вместе времени часто оставалось ощущение неловкости. Но теперь всё было по-другому. Ты еще не понимал, что сейчас, как только что спущенный со стапелей новенький бриг, пахнущий свежей краской, попадешь в море. Перед тем, как ты первый раз оказался на балу, отец объяснил тебе, как там себя вести, о чем говорить (собственно, ни о чем! Пока что больше слушать!), как приглашать дам, рядом с кем стараться оказаться. Через сотню лет Чарльстон даст имя одному из самых веселых, непринужденных и игривых танцев, но в середине девятнадцатого века не было города в США с более чопорными бальными традициями. Особенно, если бал даёт Уильям Генри Джист, владелец плантации на две тысячи акров земли и двадцать рабов, а еще ваш будущий, как все были уверены (и не ошибались в этом) губернатор. До выборов оставалось всего ничего. Слава Богу, что мистер Росселини брал свои деньги не зря: ты мог легко представить, как неуютно, страшно и неловко здесь было бы оказаться молодому человеку, который не только никого не знает, но и не умеет сносно танцевать. Ты же танцевал хорошо, и это очень пригодилось! Как всегда и везде в высшем обществе (и в отличие от простонародной среды), мужчин, умеющих и желающих танцевать, было несколько меньше, чем женщин. Чем мужчины становятся старше, тем меньше интереса к танцам они испытывают, в то же время никакая дама из высшего света, хоть раз танцевавшая вальс, ни в каком возрасте не отказалась бы от повторения такого удовольствия. Черт его знает, почему так! Но так уж повелось, и потому за хорошие навыки танцора молодым людям прощали и неловкость, и скупую скованную речь, и даже порой некоторую развязность. Ты запомнишь этот день навсегда – огромный зал, очень много света, блестящий паркет, запах мастики, гомон голосов... И женщины, ждущие танцев. Молодые и не очень, взволнованные и спокойные, все до одной – в гигантских, похожих на облака (у твоей матушки и у Бет были такие же, только ты не пробовал при этом с ними танцевать). В своих безумных кружевах, искусственных цветах, ожерельях и брошах, смеющиеся, переглядывающиеся, обмахивающиеся веерами, они выглядели, как племя индейцев, готовое растерзать первопроходцев, если они не сумеют поднести им подходящие дары (хотя видит бог, все было наоборот, но традиция была такова, чтобы они смотрели на мужчин именно так). Поневоле было приятно ощущать, что на вашей, мужской стороне, нет-нет да и мелькали среди темных фраков (приходить на танцы можно было только во фраке) синие офицерские мундиры с рядами пуговиц. Армия рядом, армия не бросит! Армия, увы, в обмен на защиту забирала и самый лакомый кусок. Привлеченные то ли блеском пуговиц, то ли выправкой (любого офицера или кадета всегда легко было отличить по тому, как он держал спину, словно был роялем, и внутри у него имелись натянутые струны), то ли напором, то ли романтичностью, самые интересные дамы страстно желали танцевать с армейскими, ну, в крайнем случае с флотскими офицерами. Либо с кем-то известным. Либо с кем-то богатым. Было ощущение, что все всех знают, все танцы заранее розданы, поделены и небось записаны в особой книге. Первой твоей партнершей по танцам оказалась какая-то Элла Вудс. Она выглядела ошеломительно, но, пожалуй, в тот момент любая женщина с двумя ногами и в бальном платье выглядела бы для тебя ошеломительно. Ты не знал, что это – одна из первых красавиц и одна из самых желанных невест. Да ты не смог бы даже сказать, сколько ей лет! Она просто хотела помучить своих ухажеров, вовсе пропустив вальс, а тут ты подошел наугад, не зная, кого же пригласить. Элла Вудс осмотрела тебя без особого интереса, слегка поджала губку и выдала драматическую пауза перед тем, как наклонить голову в знак согласия. "Ну, ладно, посмотрим..." – говорили её глаза. Ты помнишь нервное, электрическое чувство, когда оркестр начал играть вступление к первому вальсу. Ты был уже сам не свой к тому моменту, как он каааак грянул! Вдруг снова стих... и пошел раскидывать безмятежное раз-два-три... ссылка И вы вращались под легкомысленное раз-два-три, и ты чувствовал, что вот оно, что получается! Ты танцуешь взаправду, в этом огромном зале и в этом огромном, как океан, безжалостном мире, где все по-настоящему. Где не у всех историй хороший конец. Где ты встречаешься с сестрой, а разговор не клеится, где старший сын – это старший сын, а младший – младший, где красавицы холодны и неприступны, а потом выходят замуж за богатого старика. Но ты уже большой, тебе восемнадцать лет! Ты справишься. Вот перед тобой – настоящая женщина. Не мать, не сестра, и сквозь тонкую ткань нитяных перчаток – твоих простых и её атласных, ваши руки соприкасаются, и от этого можно потерять сознание, но ты же вот не теряешь! Потом она заговорила. Оказывается, люди пока танцевали еще и говорили, о боже! Вот этому вас мистер Росселини не учил. Ты едва не сбился с ритма. – Кто ваш отец? – спросила она без особого интереса. – Вы первый раз на балу? – спросила она без особого интереса. – У кого вы учились танцевать? – спросила она без особого интереса. Такая тут была манера – незнакомому мужчине можно было задавать вопросы только "без особого интереса". Где было тебе, восемнадцатилетнему, знать, о чем она думает в этот момент? Элла Вудс в этот момент думала: "А молоденький ничего! Мур? Это сын того красивого старого адвоката, с такой благородной сединой. Он вроде, богат. Или не богат? Неважно, надо Джейн потом сказать. Пусть не пренебрегает." Наконец, музыка стихла. Ты проводил мисс Вудс к "её" стулу и поклонился. Она тоже поклонилась, как и положено, с легкой улыбкой, милостиво кивнув и поправив локоны. И сквозь надменность, которая должна была скрыть никчемность и душевную пустоту Эллы Вудс, ты все же прочитал в ней: "Что ж, неплохо. Продолжайте в том же духе, мистер Мур." Тогда это казалось чем-то важным. Потом ты еще танцевал. Потом немного приходил в себя. Потом отец поймал тебя в толпе и спросил, как дела? Потом был обед – все ели с роскошных блюда и пили вино из хрустальных бокалов. Если бы ты не вырос в такой же атмосфере, ты бы сошел с ума от того, насколько тут всё дорого, красиво и торжественно. Как должен был бы чувствовать себя мистер Дентон на таком балу с его дурацким ружьем? Хах! Как пятое колесо в телеге. Говорили какие-то тосты, чуть ли не целые речи, настолько витиеватые, что смысл их несколько ускользал от тебя, за исключением того, что все желали хозяину, ярому демократу, победы на выборах. Потом были опять танцы. Ты с кем-то познакомился. Ты кого-то запомнил. Ты с кем-то столкнулся, танцуя кадриль, за что заслужил немало осуждающих взглядов. Ты уехал домой с отцом, ошеломленный. А уже в декабре, уже после того, как мистер Джист все-таки стал губернатором (отец взял тебя и брата на его инаугурационную речь, ты помнишь его высокий лоб и округлое, приятное лицо, и как двигались его всегда слегка улыбающиеся губы), ты почувствовал, что... что освоился. Что поехать на бал так же нормально, как поехать в гости, только намного интереснее и слегка более утомительно. Но для молодого организма эта усталость была приятной. Ты узнал, что говорить во время танца – это легко и просто. Что танцы для этого как раз и танцуют: потому что, как ни странно, для незнакомых мужчины и женщины нет другого легального места поговорить наедине, кроме как посреди балльной залы, заполненной людьми. Все на виду, все говорят со всеми, но никто не слышит никого, кроме своего собеседника. Но еще, помимо танцев, на балах мужчины говорили между собой. Эти беседы вели в группах, собиравшихся вокруг какого-либо "авторитета" – богача, каждое слово которого люди жадно ловили, или сплетника, который знал все обо всех, или человека, который где-то побывал и что-то видел, и теперь обречен был раз за разом пересказывать свою коронную историю, от скуки снова и снова прибавляя к ней новые подробности и пытаясь сделать это так, чтобы они не противоречили старым. Говорили о политике. Ты в ней разбирался слабо, хотя отец твой и состоял в демократической партии, и ты знал, что демократы – это "наши". Но, вообще-то, все здесь, на этих балах, были демократами, так что этим важным знанием людей было не заинтересовать. На следующий день после бала все слали записки хозяевам с выражением признательности, и отец объяснил, что это не просто вежливость: люди так напоминают о себе, чтобы их не забыли, а еще не забыли о том, о чем говорили вчера. А еще – чтобы пригласили снова. Его часто приглашали снова. Он неплохо танцевал, а главное умел хорошо слушать. А хорошо слушать означало – вставить комментарий когда надо, поддержать кого следует, но так, чтобы не настроить против себя другую сторону. Ты иногда становился свидетелем этих его комментариев. Ты понял, что отец говорит в основном то, что люди хотят услышать, но говорит это так, как если бы это была его собственная позиция. Это он умел отлично, у него такому стоило поучиться. Балы происходили часто, и ты быстро потерял им счет. Не все они были большими – были и вполне скромные торжества, где количество приглашенных исчислялось двумя-тремя десятками пар. И не все приезжавшие были чарльстонцами – гостеприимство на юге являлось одной из главных добродетелей, и часто на танцы съезжались люди из ближайших городов и городков – из Монкс Корнер, из Джексонборо, из Саммервилля, Холивуда и, конечно, с острова Джеймсона. Родственники, "хорошие знакомые", торговые партнеры – получали приглашения и разбавляли скучные зимние будни, когда температура падала до пяти градусов по Цельсию и в каминах выл холодный ветер, прилетевший с океана. На балах причудливо переплеталось строгое следование манерам и атмосфера показной, деланой веселости, которая тем не менее легко переходила в настоящую. Грустным здесь быть не то чтобы запрещалось... но какой смысл идти на бал и ходить с кислой миной? Какое удовольствие танцевать с кавалером, проглотившим лимон? Потому помимо манишки все напяливали и улыбку. И знаешь что? Сначала балы ошеломляют. Потом приедаются. Потом оказывается, что... что по-другому-то и нельзя. Уже не представишь свою жизнь без танцев, стрельбы глазами, смеха, музыки, улыбок, шуршанья вееров. И без разговоров о политике. Балы – это пустое времяпрепровождение, если ты не пытаешься выйти замуж или завести знакомство, но они делают скучным любое другое времяпрепровождение. Отец сдержал слово и взял тебя с собой на заседание, но там ты толком понял одно – отец и еще один мужчина старались убедить судью ссылаясь на какие-то законы, но и ты, и все остальные понимали, что главное – кто из них больше понравится судье. В итоге решение отложили для дополнительного изучения чего-то там, но, кажется, папа выигрывал. – Чтобы нравиться людям, надо понимать их, – сказал он. – Надо выглядеть, как человек из "их лагеря." Люди всегда встают на сторону своего, если могут себе это позволить. Поэтому разберись в политике, Ричард. Демократическая партия – слоеный пирог, она неоднородна. Присмотрись, даже если эта материя кажется тебе скучной, потому что ты в ней не участвуешь. Если ты хочешь быть адвокатом, ты должен понимать, к какому лагерю принадлежит человек перед тобой и действовать, исходя из этого. Когда он спросит тебя, "а что вы думаете по поводу Парагвайской экспедиции, ты должен не вспоминать, что там писали про эту экспедицию в газетах. Ты должен прежде всего вспомнить, по чьему приказу она началась, кто был инициатором, и как человек, который задал вопрос, относится к нему. И отвечать "ну не знаю, по-моему, блажь!" – исходя из этого, а не просто так. к январю у тебя завелись друзья. Это были молодые люди – примерно твоего возраста и постарше – с которыми ты познакомился на танцах и поближе к которым старался держаться. Больше всего среди них выделялся молодой врач Фредерик Шоу. Ему было двадцать шесть лет, он был женат, но детей у него пока что не было. Он был завсегдатаем всех балов, так как являлся страстным танцором, и при этом – открытой душой и добродушным, приятным человеком. Высокий, приветливый, с черными, слегка кудрявыми волосами и черными, красивыми бровями, он легко принимал участие в жизни молодых людей, всем был готов дать совет, хотя и никогда не лез с ним. Через Шоу тебя и пригласили в салон к Ирвинам. Салоны представляли собой "балы без танцев" – частные гостиные, где молодые (да и не только люди) собирались и общались. На таких вечерах все носило более приватный и менее чопорный характер, а общение не сводилось к поверхностному. В бальной зале молодой человек приобретал базовое понимание того, что такое высшее общество, в салонах же он оттачивал своё умение вести себя и быть приятным собеседником. Вообще этот факт стоит осмыслить. Тебя пригласили в салон. Тебя. Не через па, не всю вашу семью пригласили, а лично тебя – это уже было здорово. Значит, ты прошел какую-то там проверку и тебя заметили. Кто кому и что сказал? Кто кому и что шепнул? Это осталось тайной. Салон Ирвинов был не самым модным, но довольно известным. Там обсуждали литературу (о которой тебе было что сказать), музыку (тут ты мог даже и показать, что умеешь) и, конечно, политику. А вот в политике тебе только предстояло разобраться. Впрочем, оказалось это не так сложно, ведь, если упростить, весь политический дискурс любого Чарльстонского салона в конце пятидесятых можно было уместить в трех предложениях: 1. "Президент Бьюкенен – идиот (варианты: трус, болван, слепец, мямля, и различные эвфемизмы, намекающие на импотенцию)." 2. Если так будет продолжаться дальше, мы выйдем из союза (варианты: наконец-то выйдем, очень скоро выйдем, совершенно точно выйдем). 3. Если будет война, мы им покажем! (единственным вариантом тут было: ну не знаю, думаю, они струсят) "Они" не струсили, но вы тогда об этом не знали. Кто были эти "они"? И почему все так не любили президента Бьюкенена? Об этом стоит рассказать. *** У вас дома политика не очень-то обсуждалась. Па в гостиной иногда читал газету и зачитывал вам какие-то заслуживающие внимания новости, но в основном это были сомнительной достоверности истории о рекордах вроде пойманной гигантской рыбины, или же сообщения о достижениях технического прогресса. Мама политику не любила и если разговор сворачивал в эту сторону, говорила: – Кто бы ни победил, адвокаты буду нужны всем и всегда, Юджин. – Да-да, – отвечал отец и менял тему. А между тем Джеймса Бьюкенена избрали, когда тебе было шестнадцать лет, в 1856 году, и с тех пор, сколько ты помнил, только и делали, что ругали. За что? Сказать по чести, Соединенные Штаты знали президентов и похуже – например, "предатель Тайлер" или "пьяница Пирс" (предшественник Бьюкенена). Но так вышло, что Бьюкенен встал у штурвала этого парусника, когда он несся прямо на рифы, при этом половина команды с палубы кричала что-то вроде "да пошли вы!" второй половине команды, сидевшей на реях, а с рей в ответ доносилось что-то вроде "да пошли вы сами!" В такой ситуации нужен был человек, который будет действовать решительно, но и осторожно. Президент Бьюкенен, который в начале своего срока пообещал примирить стороны, действовал нерешительно и, как ни парадоксально это звучит, очень, очень неосторожно. Хотя в начале казалось, что у нового президента есть все шансы справиться! У Бьюкенена был большой опыт по части дипломатии (он был и госсекретарем, и послом в Великобритании и в России). Он был демократом, но родом из Пенсильвании, то есть вроде бы должен был соблюдать интересы и северян, и южан – на это он особенно напирал в своей инаугурационной речи, говоря, что республиканцы вносят нелепое географическое разделение в политику, потакая северянам. А главное, в пятьдесят четвертом году Бьюкенена не было в Конгрессе, потому что он как раз и был тогда послом. А в пятьдесят четвертом разгорелась жаркая битва вокруг компромисса Канзас-Небраска: было, фигурально выражаясь, сломано немало копий. Да-да, в пятьдесят четвертом сенаторы еще не начали ломать друг другу о ребра и головы трости, эта мода началась только в пятьдесят шестом! Потому Бьюкенен воспринимался человеком, который еще не успел со всеми разругаться, оттоптать с десяток ног и занять однозначную сторону. Но все пошло наперекосяк. Первым подводным камнем, о который ударился днищем парусник с гордым именем "Соединенные Штаты Америки", стала голова маленького человека со зловещим именем Дред Скотт. Он был негром, невольником, владельцем которого был армейский хирург, много путешествовавший из форта в форт и из гарнизона в гарнизон, а сам Скотт жил в этом время при его супруге в Иллинойсе. Когда его хозяин умер, Дред Скотт предложил его супруге выкупить себя, но та отказалась. И тогда маленький человек пошел в суд и сказал: "Я столько времени прожил на территориях, свободных от рабства. Разве я теперь не свободен?" Дело было юридически очень неоднозначным, и поначалу переданное в суд штата, оно десять лет добиралось до верховного суда, от апелляции к апелляции переходя в суд все более и более высокой инстанции. И наконец, в марте пятьдесят седьмого, после инаугурации президента и при его прямом влиянии, верховный суд США постановил, что Дред Скотт – черный, а значит, не является гражданином и не может защищать себя в суде. Дред Скотт был к тому моменту шестидесятилетним никому не нужным стариком, про его дело, тянувшееся уже десяток лет, забыли, но сама формулировка и следовавшее к ней разъяснение взбудоражили всех. Людям было наплевать на то, что уже в мае того же года новый муж Ирен Эмерсон, аболиционист, который изначально знать не знал, что его жена владеет живущим где-то далеко рабом, добился его освобождения, вскоре после чего Скотт умер. Не в маленьком, упрямом черном человеке было дело. Дело-то было в том, что с подачи президента рабство фактически стало разрешено на всей территории союза. Решение содержало дополнительное разъяснение: Миссурийский компромисс аж 1820 года о запрете рабства новых территорий присоединенных к США, пока они не стали штатами – неконституционный, так как федеральное правительство не вправе отменять рабство на территории США. Миссурийский компромисс был отменен в пятьдесят четвертом, как раз с принятием акта Канзас-Небраска, по которому новые территории получали право самоопределения в вопросе о рабства. И выходило, что решение также ставит под сомнение легитимность акта Канзас-Небраска. "Что за хрень?" – подумали люди. Аболиционисты всех мастей подняли жуткий вой, и их можно было понять. В прецедентной системе права им нанесли сильный удар, и сделал это президент, который только что клялся и божился, что всех помирит. У самых разумных из демократов тоже остался на губах неприятный привкус: они чувствовали, что верховный суд с этим разъяснением переборщил, и это еще аукнется. Предчувствие их не подвело. Дальше было только хуже. Хотя Бьюкенен и победил соперников с хорошим отрывом, он всегда опасался оппозиции со стороны сенатора из Иллинойса, знаменитого Стивена Дугласа – его конкурента на только что состоявшихся выборах. Поэтому он быстренько снял с постов многих его сторонников, а заодно – демократов-северян, назначенных предыдущим президентом, тем самым "алкоголиком Пирсом", потому что они теперь поддерживали другого его оппонента – Фримонта. Увы, вместо того, чтобы усилить свои позиции, он только расшатал их: такое поведение разъярило вице-президента Брекенриджа. Дело в том, что удар пришелся в том числе и по его сторонникам, что вызвало лютую ненависть этого молодого 36-летнего юриста с военным прошлым и мощной челюстью. А когда на корабле первый помощник ненавидит капитана – жди беды. Вообще-то все эти люди были демократами, но враждебность между ними была такой, что ей бы позавидовали многие ярые республиканцы. Пока кипели эти страсти, в стране грянул набухавший экономический кризис – Большая Паника 1857 года. Вызвана она была тем, что из-за снижения потока золота из Калифорнии, где за почти десять лет стали вырабатываться прииски, банки начали неохотно давать кредиты, а из-за решения по делу Дреда Скотта акции некоторых железнодорожных компаний упали в цене: было непонятно, как теперь будет проходить заселение новых территорий, а значит и то, какую прибыль принесут дороги. Связи в экономике иногда бывают причудливы – вслед за этим обанкротилась крупная страховая компания из Огайо, и люди начали как сумасшедшие продавать акции. Паника ударила по многим банкам и фирмам севера и спад ощущался до 1859 года, хотя в Южной Каролине вы её даже не почувствовали. Для молодых людей, веселившихся на балах Чарльстона, всё это было "глупыми метаниями северян". Правительство Бьюкенена, занятое внутрипартийными дрязгами между демократами, не смогло найти адекватных решений, а Бьюкенен еще и наложил вето на закон о Гомстеде, который мог бы стимулировать сельское хозяйство – от экономического кризиса пострадали как раз фермеры-фрисойлеры на севере, и президент не стремился им помочь. Потом, не разобравшись в ситуации, президент воспринял печально известную Резню при Маунтин Медоуз не как локальное противостояние, а как вооруженный мятеж, и послал против мормонов военную экспедицию, закончившуюся полным провалом – мормоны в лучших традициях партизанской войны просто разгромили обоз этой экспедиции, и дело пришлось решать переговорами. Но хуже всего вышло с гражданской войной в Канзасе. К пятьдесят восьмому прямое противостояние там немного улеглось, и жители новой территории, которую всё никак не принимали в Союз на правах штата, сели писать конституцию. Предыдущую, анти-слейверскую конституцию, завернул сенат, да и президент Пирс поставил на ней вето. Но президент сменился, и канзасцы выработали сразу два документа – рабовладельческую Лекомптонскую конституцию и фри-стейтерскую Левенуортскую. В результате голосования, на котором, конечно же, не обошлось без жульничества, "приняли" Лекомптонскую и отправили её в Конгресс. Бьюкенен приложил усилия, чтобы она была одобрена и сента её принял, да вот только мобилизовавшиеся в палате представителей фри-стейтеры встали грудью и не пропустили такой документ. Была назначена комиссия, которая выявила нарушения в голосовании, и дальше закрутилось-завертелось. Прислали теперь уже фри-стейтерскую, но её снова заблокировали в сенате. Цирк с конями продолжался, Канзас, в котором народу уже жило более чем достаточно для принятия в состав союза, оставался непойми чем без конституции. Короче говоря, президент Бьюкенен и для южан, и для северян выглядел, как человек, который на словах пытается всех помирить, на деле же пытается вписаться за демократов-южан, прищемив хвост демократам-северянам. При этом у него мало что получается, а то что получается, оказывается крайне неуклюжим. Вместо реальной поддержке "Южному Делу" он упрямствует в глупой распре с Дугласом и Брекенриджем, важные вопросы не решаются, как надо, а страна "топчется на месте". Знали бы они, навстречу каким рифам летит страна... На севере в это же время у демократов с шумом и пылью лез наверх какой-то выскочка по фамилии Линкольн. Он даже пытался перехватить у Дугласа пост сенатора, но получил шиш с маслом. Но шуму вокруг него было что-то многовато. Северяне пихали его наверх и пихали, он у них был что-то вроде главного клоуна. Ты как-то видел его портрет – обезьяне лицо с клокастыми бакенбардами, неровной бородой, карикатурно-пристальные глаза, толстые, почти негритянские губы. Какой-то адвокатишка... И конечно, когда такие субъекты приходили в политику, у приличных людей на юге возникала одна и та же мысль: а может, лучше отделиться от этой страны-неудачницы с президентом-импотентом во главе? "Нет, давайте подождем, каким будет следующий президент!" – говорили другие, но сама мысль об отделении витала в воздухе. Южная Каролина давненько играла с этой темой – всем так хотелось отменить пошлины на вывоз хлопка! Как-то раз федеральная власть даже пригрозили каролинцам войной, только это было очень давно. А теперь к вопросу о пошлинах добавился вопрос о рабстве. Можно сколько угодно говорить о просвещённости и образованности южной аристократии. Юг и правда, уступая северу в промышленном развитии и использовании технологий, превосходил его в живости мысли и умении концентрировать усилия. Однако главная ограниченность южан была как раз в вопросе о рабстве. "Однажды, когда-нибудь, рабство, конечно же, будет упразднено." "Я и сам готов отпустить своего раба. Только он ведь не хочет этого." "Кому вообще мешает рабство?" Люди на юге говорили о рабстве, как о некоей абстрактной материи. И они вполне разумно судили о его достоинствах и недостатках. Но никто в здравом уме не стал бы обсуждать, как же южанам без него жить. Вот что если взять и отменить рабство – то... как это сделать? Кто возместит хозяевам стоимость? Должно ли это сделать федеральное правительство? Или правительство штата? На сколько вырастут налоги? Почему это бремя должно лечь на тех, кто рабов не имеет. А ууда деть рабов? Давать ли им право голоса? Образование? И главное, кто и как будет растить хлопок? Нет, все это у Ирвинов никто не стал бы даже обсуждать. Не потому что южане в душе все до одного были "белыми хозяевами" и рабовладельцами. А потому что эти вопросы были слишком сложными и болезненными. Зачем? Лучше в очередной раз поругать президента, заключить, что если будет война, янки получат на орехи, и послушать, как молодой Мур играет на рояле с мисс Колвил в четыре руки. *** Мисс Джейн Колвил была дочерью банкира. Ей было двадцать два года, и за неё давали три тысячи приданого, а женихи... почему-то не выстраивались в очередь. О эти три тысячи приданого! Вот откуда про них стало известно, а? Ведь ни отец, ни мать никогда во всеуслышанье не говорили: "Вот три тысячи, только возьмите замуж нашу дочь!" А все равно все знали и зубоскалили на этот счет вполголоса. Однажды ты спросил у Шоу, в чем тут подвох? – А ты замечал, как она старательно пудрится? – спросил тебя в ответ Фред. Он со всеми общался запросто. – А почему? Да просто у неё веснушки! Лето придет – увидишь. Веснушки в высшем свете юга были приговором хуже, чем чахотка или слабое сердце. Первое, о чем заботились южные красавицы, была бледная, едва ли не просвечивающая кожа. И никаких, упаси боже, веснушек. Веснушки могла позволить себе молочница или жена лавочника, но никак не леди, нет, господа. Поэтому и таскались дамы с этими дурацкими зонтиками, а вовсе не потому что боялись получить солнечный удар. Веснушки были строжайше противопоказаны, и потому у Джейн Колвил не было женихов, но было полным полно лучших подруг. Легко быть чьей-то лучшей подругой, когда ты точно не отобьешь у неё жениха, верно? Веснушек же у Джейн было немного, но высыпали они на самом заметном месте – на носу, и может быть, зная о таком досадном недостатке своего лица, она и выросла тихой, скромной барышней, которую и на бал-то было тяжело вытащить (танцевала она так себе). И глаза у неё были не карие, не серые, не голубые, а цвета морских водорослей. Но были и достоинства – она играла на фортепьяно "даже лучше, чем юный мистер Мур"! Еще она умела слушать – похуже, чем Мур-старший, потому что она не умела вставлять дельные комментарии, но зато у неё всегда находилось время выслушать всех. И еще она мастерски обыгрывала всех подряд в шашки и шахматы, что, вообще говоря, не входило в число умений, обязательных для южной барышни, но когда людей в салоне было мало, а беседа не клеилась, отлично спасало вечер. Вы познакомились на балу, чуть ли не на том, самом первом, а потом оказалось, что их семья тоже посещает салон Ирвинов. В феврале пятьдесят восьмого вы уже хорошо знали друг друга, и она предложила тебе разучить кое-что в четыре руки. В марте вы сыграли "Венгерское рондо" (я думаю, вы играли в таком темпе ссылка, но вот тут классно видно, у кого какие ноты по цветам ссылка). Ваши руки летали над клавиатурой в игривом диалоге двух партий, и в этой мелодии слышалось настоящее, не нацепленное на лицо веселье, такое, какого ты не видел в бальной зале. И все аплодировали. И Джейн улыбалась. И её мать улыбалась. И её отец улыбался. Так и повелось – вы играли когда вместе, а когда по очереди. А однажды, в мае, Эшли Хотторн, один из твоих знакомых, сказал: – Если в следующий раз, когда ты встанешь из-за рояля, мы увидим у тебя кольцо на пальце – я не удивлюсь! Его называли "Блестящий Эш" – он это знал и ему очень нравилось, что его так называют. Он и правда всегда блестел, как новенький Золотой Орел. Ты спросил, на что он намекает. – А ты что, не видишь сам? Джейн Колвил от тебя без ума, – он посмеялся. – Тебе удалось растопить этот лед, старина. Мистер Гайдн вас благословил, не иначе! Так бывает – что со стороны видно лучше. И в следующий раз, когда вы повстречались с Джейн у Ирвинов, пришлось признать, что Эшли-то прав. Это было так. Ты отдал лакею-негру сюртук и цилиндр (да, вы все еще ходили в цилиндрах, смешно вспомнить), поднялся по лестнице с огромными, мощными, дубовыми перилами, вошел в гостиную, поздоровался с мистером и миссис Ирвин и встретился взглядом с зелеными глазами Джейн. И увидел, что они заблестели при твоем появлении. И потом еще, когда ты что-то говорил кому-то, пересказывая статью из газеты об очередном промахе президента Бьюкенена, ты украдкой посмотрел на неё, и увидел интерес и, как бы это сказать... глупую улыбку на её губах. Но улыбки улыбкам рознь. Бывает, что улыбка глупая, но лицо она делает не глупым, а только милым. Эта её улыбка как раз была такой. Её лицо вообще выглядело не так, как положено выглядеть лицу южной красавицы. Линия губ – недостаточно "упруга", слишком мягкая, лоб – недостаточно высокий, нос – недостаточно прямой, а слегка курносый, а глаза – недостаточно загадочные, пожалуй так. Она не умела выглядеть, как затейливая шкатулка, в которой на самом деле ничего нет, но всем хочется открыть. Потом она поправила волосы, выбившиеся из-под шляпки. Она поправила их не так, как поправляла Элла Вудс – не небрежно. Она поправляла их не по привычке. Она поправляла их, потому что ты смотрел на неё, и может быть, эти волосы лежали и вправду не так, хотя она поправляла их совсем недавно. И она, конечно, была красива. Просто не все люди красивы, как парадные картины, вокруг которых все толпятся и говорят: "О, Элла Вудс то, Элла Вудс сё, божемой, Элла Вудс вчера на меня таааак посмотрела! (а им отвечают: "Рассказывай кому-нибудь другому, Эшли.") Вокруг некоторых вот не толпятся, не вздыхают, не договариваются заранее и с превеликим трудом на третью кадриль. Зато от них легко пахнет жасмином и они умеют играть на рояле в четыре руки. У них наивные, немного детские глаза, в которых отражается душа, способная на недетские переживания. И они ещё пока могут влюбиться. Таких людей большинство считает наивными и непутевыми. Но иногда они в своей наивности говорят самое важное, отбрасывая мишуру. Такие люди умеют быть искренними. – Мистер Мур! – окликнул тебя собеседник. Ты понял, что отвлекся, тебя о чем-то спросили, а ты не расслышал. Ты извинился. – Я спрашиваю, если начнется война, вы будете записываться в добровольцы? Если запишетесь, так мой кузен легко выбьет вам место сержанта. Хотите? Поговорить с ним? Сержант – невеликий чин, но это же война! Где сержант – там и лейтенанта, а где лейтенант – там и капитан, верно я говорю? *** Прошла весна, прошло лето, началась осень пятьдесят девятого. Бас исправно учился. Отец с сожалением попросил тебя подождать с колледжем еще год – дела его выправлялись, но не так быстро, как хотелось бы. Ну ничего, вот на следующий год ты точно поступишь в колледж, верно? Той неспокойной, предгрозовой осенью страну потряс новый кризис. Знаменитый канзасский партизан-аболиционист, Джон Браун, недовольный тем, что Канзасцы отложили оружие, собрал кучку сторонников, и... ЗАХВАТИЛ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ АРСЕНАЛ ХАРПЕРС-ФЕРРИ В ВИРДЖИНИИ! Новость эта первым страшным грохотом раскатилась по стране. Джон Браун хотел раздать оружие неграм и поднять их на общий мятеж. Южане могли сколько угодно говорить, что рабство есть благо для рабов. Но в глубине души каждый южанин боялся всего двух вещей – что цены на хлопок упадут и что рабы поднимут восстание. Вся система регуляции рабства, все "черные кодексы", все законы, связанные с рабами, всегда составлялись, чтобы воспрепятствовать самой возможности восстания. Рабам не просто так запрещали учиться читать и писать, запрещали несанкционированные сборища, а их жилища не зря регулярно обыскивали в обязательном порядке. Им запрещали даже платить зарплату! Еще чего! А тут – такое... Вы следили за развитием событий из газет, а развивались они стремительно. 18 октября в Харперс-Ферри, где отряд Брауна был блокирован, прибыл из Арлингтона какой-то полковник Ли, возглавил роту морской пехоты, которая вышибла забаррикадированные двери и штыками подавила сопротивление. Браун был арестован, или вернее, пленен. О его попытке полковник Роберт Ли написал в рапорте: "Результат доказывает, что этот план был разработан фанатиком и сумасшедшим, и он не мог закончиться ничем другим, кроме провала." Теперь он сидел в тюрьме. Ему разрешили переписку, и тысячи людей с севера слали ему письма, а он отвечал на каждое. Готовился суд. Никто не сомневался, что вирджинцы его казнят. Никто не сомневался, что это вызовет новый вой на севере. Никто не сомневался, что Бьюкенен опять никого не помирит. Никто не сомневался, что что-то да будет. Сецессия. Распад союза. А может быть, и война. – Завидую вам, джентльмены, – говорил Шоу. – Если будет война, вы станете героями через одного, а мне достанется самая неприятная часть работы. – Мы передадим от тебя привет янки! – говорил Эшли, блестя, как Двойной Орел – за полгода он здорово прибавил в блеске. – Мистер Ирвин, а вы пойдете на войну? – спрашивали вы у сорокапятилетнего Джеймса Ирвина. – Мне кажется, джентльмены, там хватит двух моих сыновей, тем более, что один из них – офицер, – говорил он, усмехаясь. – Но не переживайте, я скажу Томасу, чтобы он не слишком придирался, когда вы не вычистите все пуговицы и пряжки до блеска. – Мистер Ирвин, мы зато начистим нюх янки! – хорохорился Эшли. – Хотите, и от вас им привет передадим? – Что за слог такой, мистер Хотторн!? – поправлял его хозяин салона. – "Начистим нюх!" Ну, что это такое? Надо говорить "отдубасим", "поколотим", "зададим жару" на худой конец. – Раскатаем их и испечем из этого теста Беннские вафли! Так пойдет, сэр? – Так держать, юноша. Было двадцать девятое ноября, вторник. В этот день в салоне народу было мало. Кто-то терзал фортепьяно, миссис Ирвин щебетала с миссис Колвилл, скоро должны были подать ужин. Вы с Джейн сидели в уголке у маленького столика и играли в шашки. Она почти всегда выигрывала, но почему-то не сегодня. – Кто такой этот Джон Браун? – спросила она тебя. Ты попробовал объяснить. – Если будет война, вы пойдете? – спросила она, не поднимая глаз. Она сидела, подперев щеку, совсем не так, как положено сидеть южной леди. Потом взяла одну шашку, и принялась вертеть её в руках – тоже не так, как положено южной леди. Как ты уже понял, она многое делала не так, как положено южной леди, и еще у неё были веснушки на носу. Ужасные недостатки, верно? Потом она медленно поставила шашку на доску, поправила ногтем. И вдруг ты увидел, как прямо на границу угольно-черной и слоново-белой клеток, упала капля. Ты не поверил своим глазам. Потому что были вещи, которые южным леди на людях ну вот уж никак нельзя было показывать. Слезы например. Но Джейн Колвил в этот вечер решила, видимо, нарушить все правила. – Не ходите, мистер Мур, – сказала Джейн, все так же не поднимая глаз. – Вас там убьют. Так, конечно, тоже говорить не следовало. Что за неуместная траурная чепуха? Вот с чего тебя там могли убить? А даже если и так... не ходить на войну теперь что ли? Наверное, тебе следовало ей об этом сказать, желательно как-то мягко. Но ты не успел. Потому что Джейн Колвил, кажется, готова была со всей искренностью на что угодно, чтобы ты не ходил на войну. Она негромко и горько сказала: – Вас там убьют. А я вас люблю. Захотелось оглянуться, чтобы убедиться, что никто этого не слышал. Она встала и молча вышла. *** Второго декабря корабль под названием "Соединенные штаты" снова цепанул днищем рифы. Джона Брауна, человека, которого многие считали живым знаменем аболиционизма, повесили в Вирджинии. Безумец! Или же... может, он этого и добивался тогда, идя в безнадежный поход на Харперс-Ферри? Может, хотел растолкать "сонное болото"? Раскачать парусник? Кто знает... *** – Сэр, а что нам делать? Нужно идти на войну? – спросил у отца Баском, гостивший дома на рождество. – Ну, война еще не началась, сынок, – сказал отец. – Но она ж начнется! – Тогда, разумеется, следует идти, – пожал плечами отец. – На войне открываются шансы, которых не бывает в мирной жизни. Вы мои сыновья. Вы их не упустите. Он, похоже, думал, что война – это что-то вроде "войны с Мексикой", а северяне в военном отношении – кто-то вроде мексиканцев. Но положа руку на сердце... все так думали! Война и правда открывала шансы, Закари Тейлор, например, после войны стал президентом. Ты хотел стать президентом? Кстати, о президентах. Наступал 1860-й год – год выборов. Всем было понятно, что от демократов на севере кандидатом будет Стивен Дуглас, а от демократов на юге – Брекенридж: молодые по меркам политического возраста, мощные, агрессивные кандидаты. И кто-то из них победит. Битва титанов! Ну, была еще конституциональная партия на юге – демократическая, но умеренная, стоявшая за сохранение союза. Сильных кандидатов у неё не было, так старичье всякое. Сэм Хьюстон из Техаса, Белл из Теннеси, Криттенден из Кентукки. Упрямые дубоголовые деды, которых поддерживали такие же упрямые дубоголовые конезаводчики из штатов верхнего юга. Деды всегда за компромисс и за консерваторское "не трогайте, пока не сломалось". Ну и кого-то должны были выдвинуть республиканцы. – У них вообще никакого кандидата нет, как обычно, – сказал Шоу. – Только куда-ветер-дует Маклин. Но он был неправ. Человек с карикатурно-пристальным взглядом уже тщательно планировал свою кампанию. Консерваторское "не трогайте, пока не сломалось" уже не годилось. Когда палач дернул за рычаг, сломалась не только шея старого партизана Джона Брауна. Сломалось всё, а ваш большой корабль налетел на камни гораздо серьезнее, чем вам показалось.
-
+ Отлично! (И с возвращением после паузы.)
-
Настолько всеобъемлющий и полный пост, что он скорее похож на сочный кусок биографии какой-нибудь средненького значения исторической личности. Признаюсь, этот ход я прочитал далеко не с первого раза, а вчитался много позже, но с каждым разом я находил для себя новую фишечку или диллему, и это безмерно круто, когда при каждом новом прочтении текст открывает для тебя что-то новое, на что ты раньше не обращал внимания или не придавал значения.
p. s. Да, Джейн очаровашка! И веснушки её ничуть не портят. А 3 тысяч долларов, кстати,не делают её привлекательнее. И без них её очень хочется взять на борт свеженького брига)
|
– Уф! – Шамси сел на камни и постарался вытереть саблю о песок. А то кровь гулей... порежешься такой саблей, а потом чего доброго сам превратишься в трупоеда! – Мы живы, – сказал он, поглядев на Джавада. – Вот так вот, брат. Боги помогали нам. Вот только поэтому мы и живы. Ты чуть не влетел в самое логово этих тварей. Нас с тобой спасло чудо. Он закрыл глаза. Нет, не чудо. И не боги. Боги, конечно, всегда помогают праведным, но стрелы-то пускали не боги. – Вот что, – сказал он, подумав. – Нам придется рассказать о том, как умер Захеддин. Его родители, может, и проклянут нас. Но лучше так. Иначе до конца своих дней они будут надеяться и вглядываться в лица невольников на базаре. Лучше им знать правду, потому что скорбь лучше, чем неизвестность. Махиджан-хатун так говорит. Если бы мы были мертвы, мы бы хотели, чтобы Захеддин сказал нашим матерям правду. Он был нашим другом, нельзя соврать и предать память о нем. Так что знаешь что? Я пойду попробую найти, что от него осталось, может, какой талисман или безделица или хоть край одежд. А ты – поспеши домой. Бьешься ты, как тур, славно, а бегаешь небыстро. Зачем нам вдвоем рисковать? Если что, я просто убегу от гули. А ты – ступай, не испытывай судьбу. Скоро увидимся. Мы вместе их победили. Мы теперь, считай, как братья. И он похлопал Джавада по плечу.
Но Шамси пошел искать не останки несчастного Захеддина, хотя этим стоило бы заняться. Но он подумал, что это уж как получится. Захеддин умер, и значит, никуда не убежит. А если гули утащили его куда-нибудь в своё гнездо, то что же? Идти искать его в самом их рассаднике? Ну нееет, хватит и одного мертвого юноши. Он решил вернуться к женщине-змее. Он плохо думал о ней, в то время как Аминэ спасла их с Джамалом. Следовало поблагодарить её. "Но что я могу предложить ей?" – подумал он. – "У меня ничего и нет. Ну, доброе слово лучше, чем ничего." Потом Шамси подумал, что доброе слово – это, конечно, хорошо, но что он просто хочет увидеть её снова, потому что это как... как... ну... ты видишь что-то такое, что бывает только в сказках, а потом думаешь – а может, его и не было? И не было никаких черно-карих немигающих глаз, смотрящих на него из-под тонких бровей. Всё это просто приснилось или напридумывалось от страха? Вот и Джавад же не заметил стрел. Почему? Может, их и не было?
Шамси вздохнул и подумал, что было. И что он знает, что было. И что он никогда не видел существа более загадочного и манящего своими тайнами.
Ну, а что ей сказать? "А что тут думать? Так и сказать! Ты спасла моего друга и меня! Я пришел, чтобы поблагодарить тебя. Что я могу сделать в ответ?"
А что она ответит? А она ответит: "Да ничего не надо. Дай-ка мне поспать." Действительно! Что может понадобиться от человека, чей век короток, той, которая жила здесь когда чьи-то там деды были в чьих-то там чреслах, а сам Шамси еще не существовал даже в виде, так сказать, предварительной задумки? "Ну и хорошо! Тогда я просто еще раз посмотрю на неё и уйду."
"А вдруг она скажет: теперь иди сссюда, короткошифущий, я выпью всю твою крофффь!" – подумал он. И понял, что улыбается. Нет, это слишком глупо. Да и зачем тогда... Или нет? Он замедлил шаг, но потом опять ускорил. Глупо не испугаться трупоедов и побояться женщины-змеи. Даже если она ядовита, поминает дэвов и стреляет, как на состязании.
Потом Шамси вспомнил Бахтияра-эффенди и что он говорил о женщинах и подумал: "Нет, не глупо. Только таких и стоит бояться. Красивых, ядовитых и с темными глазами. Таких, про которых хочется сказать себе, что это привиделось во сне, и попытаться забыть. Только на таких, наверное, и стоит взглянуть еще раз."
-
В этой непростой ситуации Шамси смог сохранить достоинство, а кому-то - подарить лучик света и веру в людей.
|
Винк – На. А зачем тебе? – протянул монетку Домино. Пятицентовик, "никель". На одной стороне был выбит чей-то профиль, кажется, Томас Джефферсон. А на другой – здание чего-то там и латинский девиз E PLURIBUS UNUM. "Из многих — единое". Про вас практически, да? Но долго разглядывать монетку стало не в кассу – ты увидел япошек. Вернее, одного япошку. Он приподнялся там, впереди, в деревьях, ярдах в сорока. Приподнялся осторожненько так, осматриваясь, глянул в вашу сторону и побежал вдоль берега, несколько шагов. Замедлился. Пропал. Опять появился и снова пробежал несколько шагов – только в другую сторону. И чуть ближе к вам стал. Ты навел на него пулемёт, при очередном проходе проследил за ним стволом, но... но не выстрелил. Ты понял кто это: это была "ловля на живца". Какой-то доброволец, или же "доброволец", провоцирует тебя открыть огонь. Чтобы наблюдатель тебя засек. Чтобы потом тебя обозначили, прижали и забросали гранатами.
– Эээй! Пулеметчик! – позвал кто-то справа. – Обернулся – морпех сидел под стеной барака – усталый, весь грязный, держа винтовку на коленях. Это был Лонг-Айленд. – Ээээй! Ты там? Слышишь? Тебе приказа... Справа, в бараке и еще правее него, началась адская пальба. У блокгауза включился один из наших пулемётов, не иначе как Парамаунт, пошли долбить винтовки, потом начали рваться гранаты. Морпехи колотили и колотили, прямо-таки "за маму, за папу и за дядю Сэма", сжигая порох фунтами, щедро осыпая кого-то пулями, явно ведя огонь на подавление. Это продолжалось с полминуты, а может, и побольше. Япошка куда-то исчез. Ну и черт с ним, наверное. – Ээээй! – опять позвал морпех. – Манго приказал – к нему. К бере... Гранаты стали рваться подальше, впереди, одна за другой, глухо и резко. Япошка опять начал перебегать. До него уже оказалось ярдов тридцать. – Резани его, – сказал Домино. – И пошли. Объяснить бы ему, что все не просто тут. – Или давай я сам, – он взял карабин наизготовку, примерился. – Эй! Двигайте к берегу, а потом к Манго, – крикнул еще раз Лонг-Айленд, перекрикивая пальбу. Моторы, кажется, урчать прекратили. Или просто не слышно их было за всей этой долбежкой. Нет, кажется, опять рычат.
Японец опять исчез. Ты успел его рассмотреть за это время – он был в каске, сутулился и перебегал все неувереннее и неувереннее. У него была, кажется, форма не по размеру – рукава слишком короткие. И весь он был какой-то нескладный, несуразный. Может, потому что ему было страшно? Должно быть, надо быть чертовски храбрым человеком, чтобы стать приманкой для вражеского пулемёта. Или у него просто не было выбора. Хоть бы его срезал кто-нибудь слева там, может... Но никто не срезал.
-
Должно быть, надо быть чертовски храбрым человеком, чтобы стать приманкой для вражеского пулемёта
Иногда для этого достаточно просто пойти служить в армию
|
|
Сказать, что Шамси испугался – ничего не сказать! Рубишь их, рубишь, а они чего-то... не умирают! Как в кошмаре! Не то чтобы он когда-то видел, что бывает с человеком от удара сабли, но не так он представлял себе это, совсем не так! Зато и сомнений никаких не было, и преодолеть внутреннее сопротивление, от того, что надо ударить саблей по чему-то, похожему на человеческое – руке, шее, голове – оказалось просто. Такие эти гули были отвратительные! Всё как-то быстро завертелось, не было времени ни подумать, ни придумать план! Какой тут план! Игра в салочки со смертью! А ну как схватят и утащат, что тогда!? Остервенело отмахиваясь, он чувствовал горькую обиду на сбежавших Мусу и Махмуда! Дети осла и обезьяны! Как могли они бросить своих товарищей! Но очень скоро он узнал, как: когда им с Джавадом пришлось бросить Захеддина на растерзание чудовищ. Сам не свой от борьбы, от потери друга и от смертного страха, от жестоких царапин, оставленных шипами, Шамси вдруг понял, что остался один, и что самый громкий звук, который он слышит – это собственное тяжелое дыхание и стук сердца.
Отчаяние овладело им. Он прислонился к стене, сполз по ней и обхватил голову руками, думая, что же теперь делать... А что было делать!? Не могли же они его спасти! Что теперь скажут его родители!? Хотя... эта проблема, кажется, могла подождать. Тут до утра дожить бы.
Решив, что уныние во время беды – самый плохой из помощников, Шамси кое-как взял себя в руки и побрел на ворчание тварей. Этот шаг тоже дался ему нелегко – самому идти навстречу врагам, с которыми только что не справился? Но выбирать не приходилось. Толстяк-Джавад так смело дрался! Неужели оставить его одного с чудовищами?! Тогда он, Шамси, точно будет, как Муса с Махмудом. Вместе сражались, значит, и вернуться надо вместе, ну, хоть попытаться. Рассуждая так, Шамси приободрился, решился и полез в лаз.
– Ай! – вскрикнул он, когда понял, что перед ним еще какое-то чудовище. Про гулей он хотя бы слышал! А это что? Получеловек-полузмея! Он выставил перед собой саблю, потом замахнулся ею, решив, что прежней ошибки не совершит, и этому чудовищу сразу отрубит голову. Но не смог ударить. Виной тому был мирный, почти сонный голос, и черты лица, которые ничем не напоминали гулей. Разве может кто-то настолько прекрасный, быть воплощением зла? Шамси решил, что нет. Он опустил саблю. – Как тебя зовут? – сказал он. – Ничего я не хотел у тебя отнимать. Мы с друзьями думали, тут есть сокровища, которые давно никому не принадлежат. А нашли только проклятых трупоедов. Ему вдруг стало стыдно, что он вломился в чей-то дом и устроил переполох. "Маленький сарбаз", так и есть. Мальчишка. – Вообще-то меня зовут Шамси, – сказал он, ещё ниже опуская саблю, но убирать пока что не стал. А то вдруг она ядовитая? – Прости, что я разбудил тебя. Один мой друг уже погиб, а другой потерялся, когда мы убегали от гулей, я искал его и случайно залез в твоё... в твой дом. Разве ты не боишься жить с ними бок-о-бок? И как тебя зовут?
"Я разговариваю с женщиной-змеей," – подумал он. – "Как в сказке. И мне никто не поверит, если я выберусь отсюда живым." Потом он одернул себя: "Мне не разговоры надо разговаривать, а Джавада идти спасать... Только я все равно не знаю, ни где он, ни как ему помочь, ни как выбраться отсюда. Может, она знает?"
– Я таких, как ты, раньше не видел. Ты ядовитая?
-
Решив, что уныние во время беды – самый плохой из помощников, Шамси кое-как взял себя в руки и побрел на ворчание тварей Разумно, достойно, мудро - Шамси показал себя правильным юношей: не мальчиком уже, и не хвостом ослиным.
|
– Я немного умею плавать, – сказала Зольтра застенчиво, чем немало всех удивила. Больше никто не умел. Купания происходили не каждый день, но пару раз каждую восьмидневницу, поэтому ждать следующих пришлось недолго. К счастью, легко удалось уговорить сира Фромора отложить розги до какого-нибудь другого дня, и к моменту, когда надо было отправляться на Хорк, следов на твоем юном теле никаких не осталось. Для того, чтобы попасть на другой берег, пришлось дождаться барки на речном дворе. К пристани выстроилась вереница дам и кавалеров. Сначала тебя никто не заметил. Или сделали вид, что не заметили. Но потом Цезни терпела-терпела и не вытерпела, и как гаркнула своим звонким голосом: – Её высочество принцесса Эдвора! Дайте дорогу! И знаешь что? Люди не бросились врассыпную, но расступились и пропустили вас четверых и семенящую следом Уве. Это были и твои подданные тоже, да-да, и ты для них была не пустое место. Королева прибывала на тот берег позже всех, так что её тут и не ждали. Хорошо, что вам не пришлось маяться до следующей барки на пристани, ведь было жарко! Вскоре барка отчалила. На Хорке играли "волны", но ты знала по рассказам сира Фромора, который видел море, что никакие это не волны, а так, вода о борт плещется. Барка быстренько пересекла реку, и вот тут всё оказалось сложнее – пришлось спускаться в лодку, а лодка ходила ходуном под ногами, и это ощущалось... как-то страшновато. Но в лодке сидели королевские сержанты, и они подавали вам руки и держали вас крепко, так что всё обошлось. Потом вы достигли берега – лодка ткнулась в песочек, и сержанты помогли вам спуститься... прямо в воду. Пришлось задрать подолы платьев выше колена, что уже было... чем-то новым. Вода казалась холодной, а песчаное дно смешно щекотало босые пятки (вы сняли башмаки, чтобы не замочить их). Неловкие, застенчивые, с мокрыми подолами, вы добрались до берега. Там вас встретил паж и провел ко дворцу. Во дворце было просторно, трон – всего один. Были поставлены столы, покрытые чистыми скатертями, и лавки, многие места уже были заняты. Дамы угощались вином, фруктами и легкими закусками – вафлями, пирогами и ирисками. Купаться пока что никто не спешил. Народ все прибывал и прибывал, и когда наконец в зале начало становиться тесно, появилась королева. Она была в роскошном, но не вычурном летнем платье, с тщательно убранными волосами, прекрасная настолько, насколько положено быть прекрасной королеве второго самого сильного королевства в мире. С ней явились главный конюшенный и её фрейлины, в том числе мизэ Мерингильда. На берегу вы сначала замешкались. Там было полно рыцарей, пажей, оруженосцев. Где раздеваться-то? Перед ними перед всеми? Как-то неуютно. Но потом вы посмотрели, как делают другие дамы, и сделали так же: сняли платья на берегу (Уве посадили их "стеречь"), остались в одних нижних рубашках (уже это было непривычно – на улице и в рубашке!). Затем нашли себе какого-то пажа, который прислуживал дамам. Цезни приказала ему зайти с вами в воду (было холодно, неловко и страшновато), а потом, уже в воде, вы сняли рубашки, отдали ему и он отнес их Уве. Неловкий момент был преодолен, и вода тоже вдруг показалась не такой уж холодной, а скорее свежей и приятной. Вы остались совершенно обнаженные в воде, но вас, слава Спасителю, теперь никто не видел. Вы оказались с правого бока основной массы купающихся дам. Повернувшись назад и влево сторону, можно было рассмотреть, как они это делают: кто-то жался к берегу, а кто-то (в основном, конечно, Солобмарские дамы) заплывал уверенно и далеко. Можно было увидеть, как баронесса (одна вдова) рассекает воду, сама словно корабль, а за ней, слегка отставая, плывет какой-то рыцарь (тоже, кажется, не простой), и она о чем-то говорит ему, надменно и не оборачиваясь. Барышни помоложе плескались друг в друга водой, но не могли отказать себе в этом и дамы в возрасте, более располагающем к степенности. При этом магическим образом они преображались и молодели лет на десять прямо на глазах. Ловорда и Цезни тоже начали плескать водой друг в друга, поднимая тучу брызг, так что они долетали даже до тебя. Но специально плеснуть в тебя водой никто бы из них, пожалуй, не решился. Но просто так брызгать друг в друга им скоро наскучило, и они придумали кое-что получше. – Давайте поучимся плавать! – предложила Цезни. – Я могу немного научи... – начала Золь. – Очень мне надо, чтобы ты учила нас плавать! – возразила Цезни. – В смысле? – не поняла Зольтра. – Да уж пусть это кто-нибудь поинтереснее будет! По пояс в воде прохаживались человек десять рыцарей: они следили, чтобы никто не утонул. Они были в льняных рубахах и брэ до колен, но свои гербовые ноты пришпилили прямо к рубахам, чтобы никто не спутал их с сержантами. Набравшись смелости, Цезни окликнула одного из них и подозвала поближе. Он зашел к вам на глубину, но он был выше вас ростом – там, где вам было по шею, ему было, может, по плечо, не больше. Он был хорош собой – чисто выбрит, с гладкими русыми волосами и спокойной улыбкой. Его серые глаза выдавали в нем человека неглупого – уж точно не дуболом вроде сира Ульке. Его звали сир Танфрим, и он оказался из свиты главного Конюшенного, а родом из Хоркмара. – Где же вы научились плавать? – спросила Цезни. – Я живу на западном берегу реки, а дом моего синьора на восточном, – ответил он. – Пришлось научиться, неудобно всегда искать лодку. Когда Хорк мелеет, я его с конем прямо и переплываю. – А нас научите? – спросила она. – Отчего же нет! – согласился сир Танфрим. – Как только узнаю, как вас всех зовут! – Это её высочество, – сказала Ловорда слегка прохладно. Тут ты поняла, что рыцарь тебя не узнал. Сир Танфрим смутился, пробормотал какие-то извинения и поклонился, что было немного смешно, потому что он стоял по плечи в воде. – Ну так что, вы будете учить нас плавать? – спросила Цезни кокетливо. – Плавать нетрудно, – ответил сир Танфрим. – Вода сама выталкивает человека наверх, но она не любит гордецов. Чем выше человек старается приподняться над нею, тем вернее он тонет. – Как это? – А очень просто, мизэ. Повернитесь ко мне спиной, я вас буду поддерживать под плечи, а вы постарайтесь поднять ноги к поверхности – и всё сами почувствуете. Цезни недоверчиво попробовала это сделать, и с третьей попытки у неё получилось – из воды показались её пятки. – А теперь опустите голову в воду так, чтобы только нос, рот и глаза выглядывали из воды. А я вас отпущу. – Нет!!! Не отпускайте меня! – закричала она. – Ничего-ничего, я же буду рядом, – успокоил её сир Танфрим, посмеиваясь. Цезни всё сделала, как сказал сир Танфрим, и действительно оказалась лежащей на воде, и конечно, при этом из воды показалась её грудь. – Вы нарочно сказали мне это сделать! – обрушилась она на рыцаря. – Я могу отвернуться, – ответил он. – Но тогда как я пойму, что вы тонете и вам нужна помощь? Но вы можете так же лежать на воде и лицом вниз, только придется задержать дыхание. – Но я же утону! – Не утоните, мизэ, не утоните. Просто встанете на дно, когда воздух кончится. Он еще немного пообъяснял и показал, как грести. – Я так не научусь! – заявила Цезни. – Ну, есть один хороший способ, – ответил сир Танфрим. – Я вас буду держать снизу, под животом, а вы попробуйте грести на месте. – Вы серьезно!? – спросила Цезни с деланным возмущением. – Вполне! – ответил он. – Да вы попробуйте, это очень просто. Вскоре Цезни научилась грести и поднимать и опускать голову в воду, чтобы удобнее было дышать. – Вот и все. Теперь вам надо попробовать! – А если я утону? – Да не утоните! – потерял терпение сир Танфрим. – Я же рядом! – Все равно, мне страшно. А если внизу будет яма и я не смогу встать на дно? – Ну хорошо! – согласился он. – Я отойду, а вы оттолкнитесь от дна и плывите ко мне. Через несколько секунд, полных визга барахтанья и брызг, Цезни доплыла до сира Танфрима и... обхватила его руками и ногами. Их лица оказались чертовски близко друг к другу. – Я тону! – крикнула она. – Тогда мы тонем вместе! – ответил он, смеясь. – Так спасайте нас! Спасайте! Иначе я ни за что вас не отпущу. – Как вы хотите, чтобы я вас спас? Вы предлагаете, чтобы я так вышел вместе с вами на берег? – Нет! – ответила Цезни, а потом быстро спросила. – Хотя стойте! Вы женаты? – Я? Нет, – ответил рыцарь. – Отлично, а то бы я утопилась! – ответила Цезни капризно. – Тогда несите меня куда хотите. Все это сопровождалось громким смехом двух других твоих фрейлин. Сир Танфрим понял, что просто так ему от амкельмарки не отделаться. Но он был парень не промах! – Я бы поставил вас на дно, – ответил он, – но надо его сначала найти, верно? Давайте вместе поищем! – НЕТ! – крикнула Цезни, но было поздно, и они вместе опустились под воду. Когда они вынырнули, уже порознь, Цезни долго отфыркивалась. – Наглец! – сказала она. – Вы хотели меня утопить! – и брызнула в него водой. – Зато вы уже не тонете! – возразил он, смеясь. – И твердо стоите на дне, не так ли? На это возразить было нечего. С шутками и смехом, рыцарь так же научил плавать и Ловороду, хотя она вела себя более надменно, а Золь отказалась, сказав, что и так умеет. Но вот когда дошла очередь до тебя, сир Танфрим поколебался. Это было видно по его лицу. Все же дотрагиваться под водой до смешливых юных фрейлин – это одно. Если ты из свиты графа, да ещё и на такой должности, ничего тебе их родители не сделают. Тем более... это же просто забава. Да и они сами попросили. Но с королевскими дочками – не так. Кто-то что-то перескажет королю, когда он будет в дурном настроении, или... Или взбалмошная принцесса сама пожалуется от скуки. И... и полетела молодая голова с плеч. И ты в этот раз еще отчетливее поняла, почему за тобой не очень-то ухаживают рыцари и не просят твой платок на турнирах. Уж больно у папы нрав суровый. Как он к такому отнесется... неизвестно! А ради чего испытывать судьбу? Но все же сир Танфрим пересилил себя и начал учить и тебя тоже. Он дотрагивался до тебя крайне осторожно, с опаской, но это был первый мужчина, который делал это не во время танца (а там-то и прикосновение было только рука к руке), а совсем по-другому. И ты первый раз почувствовала, что такое сильные руки, что такое ладонь, которая прижимается к твоему животу. Не через платье, а прямо к коже. Сначала у тебя не получалось, и он сказал: – Вы не бойтесь. Забудьте, что что-то плохое может случиться. Наберите побольше воздуха и замрите, расслабьтесь. Ты попробовала, и на секунду ощутила невесомость, как ты медленно-медленно движешься в воде, и почему-то не вниз, а вверх. Необычно. – Хорошо, – сказал он. – А теперь я вас поддержу, а потом уберу руки. А вы раскиньтесь, как звезда, вдохните воздух и закройте глаза. Лежа на спине. Вы поймете, что на воде можно лежать, как на кровати. Только заклинаю, не думайте ни о чем. Ты попробовала снова. Он держал тебя снизу, под лопатками. Ты раскинула руки и ноги, зажмурилась, вдохнула – все как он сказал. И вдруг всплыла. Ты почувствовала, что твой живот, и стопы показались из воды, и нос остается над водой, и ты можешь дышать. Было солнечно, и лучи солнца красным пробивались через веки. Он отпустил тебя. Ты парила на воде, в невесомости, и это было страшно приятно, и спокойно, как при медитации. Волшебство какое-то. Как же люди тонут, если вода сама их может вот так держать? Ты открыла глаза и увидела высокое небо, облака, зажмурилась от солнца, снова открыла глаза, прищурившись. Ничего не хотелось делать. Полная безмятежность. Никаких тревог, забот. Хотелось так лежать и лежать. – Вот так, мизэ, и на сегодня хватит, – сказал сир Танфрим. – Мне пора вернуться на берег, и вы тоже не заходите глубже. Он оглянулся, извинился, поклонился и поспешил к берегу. А скоро купаться вышла королева. Но она купалась не как все. Десятки оруженосцев и рыцарей размотали материю на шестах, огородив парусиновыми стенами большой ровный квадрат. Это была парусина, вышитая яркими нитками, с гербами Таннвера. Страшно подумать, сколько усилий и денег ушло на шитьё! Сир Танфрим тоже нес один из шестов. Внутри этого квадрата со своими фрейлинами, так, что ни один взгляд не проникал внутрь завесы, в Хорк сошла королева Зигда. Это выглядело очень медленно и торжественно – квадрат двигался неспешно, плавно покачивались шесты с горящими на солнце навершиями в виде желудей. "Смотрите, дамы, вот как купается ваша королева. Никто за исключением допущенных внутрь не вправе даже посмотреть на неё. Кто из вас может себе это позволить?" Ох как это было пышно! Ленивый ветер надувал секции материи, но рыцари держали шесты крепко. Вы вчетвером почувствовали себя маленькими девочками. Вот там, внутри, властительница этой страны, а вы плещитесь, как солобмарские лягушки, и любой может подойти к вам, когда захочет. Но всю торжественность испортила Ловорда. – Скучно так купаться, должно быть, – сказала она. – Почему? – спросила Цезни. – А ничего же не видно! Посмотри-ка! – вы оглянулись. Вокруг, сколько хватало глаз, расстилалась река, по ней скользили, словно игрушечные, барки, сверху светило солнце. Видно было сосновую чащу на холмах, и уток, гордо режущих грудью Хорк где-то вдалеке, поближе к камышам, и Вершвард, который отсюда почему-то не казался ни мрачным, ни скучным, и проплывающие по реке корабли под яркими флагами, с наполовину опавшими парусами... Вы все вдруг увидели, кожей почувствовали, может, в первый раз в жизни, как красива ваша страна. Как красива жизнь в ней. – А она там, как в клетке, – подытожила Лови. – Хотя торжественно. Это да. Цезни вдруг засмеялась, даже захохотала. – Ты чего? – А я представила, как кто-то из оруженосцев оступится, упадет, но не бросит шест, а потянет за собой остальных, и все попадают в воду. А королева останется в середине. Представляешь? Вот что она тогда будет делать? Закроется руками? – Я думаю, фрейлины сразу бросятся её закрывать собой. – А они? Будут закрываться? – Королева Зигда... – Ловорда подумала. – Королева Зигда ничего не будет делать. Как будто ничего не произошло. Она... она умеет быстро реагировать, на что угодно, – сказала Лови, наконец. Она ооооочень... она не растеряется, поверь! – И все равно, по-моему, это будет очень смешно. И тут голос подала Зольтра, до сих пор молчавшая: – Как ты это провернешь? – Что!? Кт... Кто!? Я!? Никак! – выпалила Цезни испуганно. – Я просто подумала... – Не думай такой чепухи! – Цезни испугалась. – Никогда больше, пожалуйста, такого не думай про меня! Никогда! – Да ладно, я только! Ты увидела, как лицо Цезни становится таким испуганным, что она чуть не плачет. Зольтра покраснела. Ей было стыдно. – Да, – заметила Ловорда. – Королева Зигда никогда такого не простит. Это точно. Скоро вы забыли об этой истории. Раздалась команда, и королевская купальня "вышла" на берег, и когда парусиновые стены опустили, королева была полностью одета, волосы её убраны под плотный, чопорный каль, а подбородок подвязан платком, как и всегда. Изящная, красивая, целомудренная Зигда, которая сумела расположить к себе всех. И опасная, если её дразнить. Ваша королева. – Как мы будем выходить? – спросила Зольтра. – Позовем сюда... И тут вы увидели, как выходят знатные дамы. Просто. Выходят. Обнаженными. На берег. Не стесняясь. И спокойно сушат волосы и одеваются. А рыцари и оруженосцы, конечно же, отворачиваются. Но как-то... как-то вполоборота, если честно. – Я лучше тут останусь! – сказала Золь. – Я так не смогу. Ловорда с Цезни переглянулись. – Ты справа, я слева, – сказала Ловорда. – Ага. – Нет! – сказала Зольтра. – Мизэ, – сказала Ловорда, когда они взяли её под руки. – Вы наша пленница, и вам придется пойти с нами. Робкое сопротивление было быстро подавлено, и твои фрейлины вышли на берег, а ты следом за ними, хотя бы частично скрытая от любопытных глаз рыцарей. Уве, задремавшая на берегу под летним солнышком, принялась бегать, кудахтать, что так не подобает, что что же это такое, принялась подавать вам полотенца и рубашки и суетиться. – Ты привлекаешь много внимания. Тише, – сказала ей Лови. И вы все вчетвером засмеялись, увидев её смущенное лицо. Ты заметила, что она уже тоже не молода. Не как Нелл, конечно. И видя, что вы смеетесь, Уве тоже улыбнулась. *** Потом был обед – не такой чопорный, как в замке, гораздо более веселый, пусть и легкий и лишенный всяких демонстративных красивых блюд, которые все равно никто не ел, потому что выставлялись они для красоты. Аппетит у всех был зверский, все уплетали ветчину и рыбный суп, сваренный рыцарями прямо на берегу, фрукты и вафли, и солобмарский пирог с лягушками. Все звонко смеялись. Играла музыка. Было так хорошо! Королева удалилась в отдельные покои с несколькими слугами, мизэ Мерингильдой и главным конюшенным, и что-то там обсуждала. Было много неразбавленного вина. Все забыли и траур, и что идет война, и что скоро пройдет год, как короля не было дома. – Смотрите, сир Танфрим какой красавчик! – шепнула вам Цезни. – Ой! Ну все! Сир Танфрим действительно выглядел браво – было видно, что рыцарь он небедный, явно не коронный, с одной захудалой деревенькой. Герб у него был четырехчастный, с серебряным лебедем, а другая часть – затканная золотыми колоколами, очень пышный. – Стойте! Он же... ну да, он вроде бы родственник какого-то там графа, да? – Да, точно, этих... Все стали вспоминать. – Дольгердов. Точно. Это их боковая ветвь. Ничего себе! Сир Танфрим был всего лишь рыцарь, но страааашно знатный. И наверняка с двумя-тремя очень, очень сочными фьефами, побогаче некоторых кинстмарских или роннемарских баронишек. И не замужем. Конечно, лучше бы он был барон, но и так... У Цезни чуть слюна не потекла из глаз. Но сир Танфрим не особенно на неё смотрел, так что вскоре она вздохнула и принялась за пирог. – Мизэ, может быть, вам муки рассыпать немного, – сказала Лови тихо-тихо. – Это как же? Здесь что ли? – Нет, зачем. Мы же еще поедем купаться. – Да она уж и так старалась, – вставила вдруг Золь, чего никто не ожидал. Цезни посмотрела на неё с грустью и кивнула на сира Танфрима: – Да посмотри на него... он и без меня весь в муке ходит, – ответила амкельмарка с сожалением. А потом стало темнеть, и барки потянулись поперек Хорка в обратную сторону, в Вершвард. Как же здорово королева это все придумала! *** Спустя некоторое время произошло событие, которое вернуло некоторые вещи на свои места. Сир Фромор вошел к тебе в комнату. Он улыбался в бороду, а ты очень давно не видела, как он улыбается. – Ваше высочество, читайте! – сказал он. Ты взяла пергамент. Это было письмо от него, сира Фромора, в котором он писал, и не кому-то, а королю, что его дочь проявляет успехи в учёбе, что она полностью осознала свои ошибки в прошлом, и что он рекомендует его величеству отменить его приказ о... А внизу рукой твоего отца, крупно и размашисто, поперек последних строк, было написано: "ПОВЕЛЕВАЮ: ОТМЕНИТЬ". Кажется, папа соскучился. Или флажок твой очень уж ему понравился. Или сир Фромор что-то там правильное написал. Розги покинули твою жизнь так же внезапно, как появились в ней. Дышать стало легче. *** Вы снова отправились на Хорк. Теперь уже вы все были смелее, заходили в воду, брызгались, старались продержаться на воде подольше, пробовали плавать, пусть и недалеко. Лучше всех получалось у Ловорды и у тебя. – А что еще можно сделать в воде? Хочется сделать что-нибудь эдакое. А то рыцари все мимо нас смотрят да мимо нас, – посетовала Цезни. – Можно кое-что, – сказала Ловорда. – Я видела как-то в деревне, как мальчишки это делали. – Что? Что? – наперебой стали интересоваться фрейлины. – Нужен доброволец. – Я! Я – доброволец! – завизжала Цезни. – Отлично! Тогда отойди пока в сторону и не подслушивай. Цезни демонстративно зажала уши и ушла куда-то в сторону камышей. А Ловорда объяснила вам, что надо делать. – Можно уже возвращаться? – Можно! Она подошла к вам, а вы тем временем опустились в воду по самые шеи и сомкнули руки втроем. Каждая из вас левой рукой держала правую за предплечье, а правой – предплечье руки подруги. – Это трон королевы русалок, – сказала Ловорда. – Залезай. Цезни села на трон. – Нет, ногами, – сказала Ловорда. – Прямо ногами? А вы удержите? – А как же! Залезай и держись за наши шеи, мою и Золь. – А зачем? – Ты хотела что-нибудь эдакое? – Хотела. – Ну, вот! Цезни поколебалась, но залезла на "русалочий трон" пятками и взяла своих подруг за шеи – тебя побоялась. – Так. Что дальше? – Дальше? Дальше эдакое. Рааааз! – Нет, не надо! – сказала Цезни. Она попыталась слезть, но уже не успела. – ДВА! На счет "два" вы подбросили её из воды, она полетела, как будто её скинула вперед норовистая лошадь. Её молодое обнаженное тело, плечи, облепленные мокрыми волосами, промелькнули в воздухе. Её крик "мама!" оборвался, когда она бултыхнулась в воду, подняв фонтан брызг! По воде разошлись круги. Вы молчали, оглушенные всплеском и последовавшей за ним зловещей тишиной. Потом амкельмарка вынырнула, отплевываясь. Но прежде, чем она заверещала на вас, с берега раздались... одобрительные крики и хлопки! – Замечательно! – крикнул кто-то из рыцарей. Цезни сразу переменила своё мнение об этом развлечении. – Что дальше? – Дальше? Дальше она! – Ловорда кивнула на Зольтру. ... – Рааааз... ДВА! Зольтра просто вопила "ааааа!" Всплеск от неё был слабоватый, не то что от плотной амкельмарки. Но криков на берегу прибавилось! – А еще будет!? – крикнул кто-то. ... – Так нечестно! – сказала Цезни. – Ты третья. Когда все смотрят! А я была первой! Когда никто не смотрел! – На войне рыцарей правила есть. На войне дам – нет, – ответила Ловорда, сосредоточенная перед прыжком. – И вообще, я все это придумала, а ты была добровольцем. Так что, вы болтаете или кидаете? – Рааааз... ДВА! От неё всплеск был не очень громкий, но высокий. Как и подобает дочке маркграфа. ... – Что теперь? – Теперь... – Ловорда замялась. – Теперь... Теперь – Эда. Она назвала тебя "Эда". Не "ваше высочество". Они подплыли к тебе, все три. Они обняли тебя и прижались к тебе. Вы вдруг оказались четырьмя девочками в реке, бросающими друг друга в воздух, чтобы привлечь внимание рыцарей. Ты – самая младшая. Никто не принцесса. Никто не фрейлина. Просто четыре подруги, немного сошедшие с ума от солнца, воды, прохлады в знойный день, взглядов мужчин, у которых лебеди и колокола на гербах, а гербам этим лет пятьсот, а мужчинам всего по двадцать пять, двадцать шесть. И все они сильные, решительные и красивые. Или так кажется? – Мизэ, вы наша пленница и сопротивление бесполезно, – сказала Ловорда. Все засмеялись. Ты ощутила странное, необычное чувство: ты больше не принцесса. Ты не можешь сейчас приказать им остановиться, не можешь отказаться – будет не то. Неправильно. Но они – твои подруги. Они не сделают с тобой ничего плохого. Вы просто дурачитесь вместе. ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ С НИМИ. Ты в безопасности. Ты первый раз в настоящей безопасности с тех пор, как мать держала тебя на руках. Настоящая безопасность бывает только среди верных друзей. Никакие замки, никакие часовые, никакие засовы и запоры, никакие "совместные интересы" её не дадут. Замки можно сжечь. Стражу можно подкупить. Интересы поменяются. А подруги останутся подругами. Ты поняла в этот момент, кто же такая та самая мизэ Мерингильда – единственный человек, рядом с которым королева Зигда чувствует себя вот так же, как ты сейчас. Беззаботно. Такой человек, увидев у которого в руках кинжал, ты сама подставишь грудь под удар, потому что если предал даже он... то... то зачем вообще жить-то, а? Это ты поняла, влезая на трон русалочьей королевы. Всех русалочьих королев скидывают с трона. Так надо. Даже если в жизни они настоящие принцессы. – Раааз... ДВА! Короткий миг полета и ощутимый удар об воду. Вода закрутилась вокруг тебя, обволокла, убаюкала. Ты вынырнула, ловя ртом воздух, убирая с лица непослушные, мокрые волосы. – БРАВО ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО!!! – закричал кто-то с берега. – БРАВО! – отозвались остальные рыцари, смеясь. У королевы Зигды была эта её купальня, в которой она отгораживалась ото всех и держала дистанцию. Разумно. Такой купальни больше ни у кого нет. А ты всем показала себя голой, подброшенной подругами, летящей по воздуху и шлепающейся в Хорк. Живой и смелой. Зигда так не могла. Никто кроме тебя так не мог, пожалуй, потому что ты была дочь Конвара. Тебе было можно такое, чего нельзя другим. И потому что тебе было тринадцать лет. Ты же почти ребенок. Отчаянный и смелый ребенок. Который станет их отчаянной и смелой принцессой. Или... или уже стал. Только что, плюхнувшись в воду на глазах у толпы. *** В следующий раз, когда вы поехали на Хорк, к вам подплыл сир Танфрим. – Ваше высочество, мизэ, – поздоровался он с вами. – Все были в полном восторге от ваших игр в русалочек, но прошу вас больше так не делать. Эта забава... она таит в себе опасность. Так можно утонуть, и притом внезапно. – А если вы будете рядом, вы нас спасете? – спросила Цезни, как всегда развязно. – Я... – начал он. – А хотите мы вас подкинем? – Меня? – переспросил сбитый с толку сир Танфрим. – Я шучу. Какой вы серьезный. Ладно, мы больше не будем. Но за одну услугу. Научите нас плавать там, где глубоко. – Но это тоже опасно! – возразил он. – Не опаснее игр в русалочку, правда? – возразила Цезни. Спорить не приходилось. – Научите меня, а я научу остальных. – Хорошо, – согласился сир Танфрим. – Но совсем на глубину мы не поплывем. Тут саженях в двадцати промоина, а за ней снова отмель. Я вам покажу еще раз, как правильно грести, а потом мы переплывем с вами промоину до отмели. Идет? – Идет, – согласилась Цезни. Она была так уверена в себе, как будто у неё имелся план. Он показал ей, как правильно грести руками и ногами. – Если устанете, цепляйтесь за мое плечо, только осторожно. Вода сама выталкивает. Главное, без паники. Того, кто паникует, вода топит. Но все будет хорошо. Они поплыли. Они плыли доооолго. Их головы стали маленькими на фоне воды, почти неразличимыми. Потом они доплыли до отмели и остановились. – Они уже целуются? – Нет, не похоже, – сказала Зольтра. – Ну, вооооот. – Говорят о чем-то. – Какой этот сир Танфрим недогадливый! – Может, у него партия получше есть. – Какая может быть партия лучше, чем наша Цезни? – Из местных кто-то. Зачем ему земля в Амкельмаре? Ему тут земля нужна. Он из Хоркмара. Хоркмарцы, прости Спаситель, даже с Видмарскими себя ведут заносчиво, не при её высочестве будь сказано. – Это да. – Возвращаются, кажется. Они вернулись. Вид у Цезни был немного грустный, но в то же время какой-то... загадочный что ли? – Теперь вы умеете плавать, – сказал ей сир Танфрим. – Да. – Но уметь плавать и учить уметь плавать не одно и то же. Поэтому, ваше высочество, я также научу плавать вас. Чтобы никто не научил вас вместо меня неправильно. Резон в его словах был. Он показал тебе движения, вы потренировались на мелководье. Как и в прошлый раз, он был осторожный, сдержанный и немного, как тебе показалось, неспокойный. Какая-то мысль озадачивала сира Танфрима. Но он старался на неё не отвлекаться. – Отдохнули? Теперь – плывем к отмели. А вы, мизэ, побудете тут, – сказал он фрейлинам. Вы поплыли. Ты уже хорошо умела держаться на воде. Плыть было непросто, но и не так чтобы очень сложно – главное приноровиться, войти в ритм. – Дышите ровнее, – сказал сир Танфрим. Он перевернулся и плыл почти на спине, глядя на тебя. Потом перевернулся обратно. Отмель было толком-то и не видно, просто она начиналась вблизи от того места, где росли камыши. Ты обернулась. Маленькие фигурки твоих фрейлин. Летний дворец. От костров поднималась пелена дыма – уже готовили обед на всех этих дам, кавалеров, пажей, слуг... Ты начала уставать, и он это заметил. – Еще чуть-чуть. Вдалеке по Хорку прошел корабль с развевающимися флагами. В камышах крякнула утка. Еще несколько гребков. – Попробуй встать на ноги. Ты попробовала, но дно оказалось еще слишком глубоко! Ты вдруг испугалась. Это Цезни здесь легко стояла, но Цезни выше тебя ростом! А вдруг ты утонешь!? – Ничего! Я тут, все хорошо, – сказал сир Танфрим. Ты не запаниковала – встала, вытянувшись в струнку, опираясь на песочек отмели подушечками больших пальцев. Все твое тело было под водой, только нос, рот и глаза над ней. Ты дышала. Ты отдыхала. Ты справилась. Сир Танфрим подошел к тебе. Он был выше ростом – ты ему была по грудь. Он здесь свободно стоял, безо всяких усилий. – Неудобно так, да? – сказал он. Он вытянул руки и подхватил тебя подмышки, приподнял выше. Стало легко, нестрашно. Ты дышала. Ты отдыхала. Сейчас вы поплывете назад. Ты научилась плавать! Твоя мать, кстати, наверняка не умела. Ты не сразу поняла, что прижимаешься грудью к груди сира Танфрима. Ты подняла глаза. Ты увидела его глаза серые, со стальным отливом, как у хорошо начищенного шлема. Он смотрел на тебя как-то. Ну... как-то... не просто так. А как? Сложно описать. Как будто рассматривал что-то в глубине тебя. Было приятно приникнуть к нему в воде, чувствовать его сильную грудь через льняную рубаху, облепившую все его мышцы. Чувствовать как его руки держат тебя навесу в воде. Ты застыла. Замерла. Смотрела в его глаза, в которых отражалась небо. Было смутное ощущение, что вы не просто отдыхаете. А что тогда? Он наклонил голову и опустил взгляд, а когда поднял его, в нем что-то мерцало и разгоралось. И его голова неторопливо и естественно склонившись набок, двинулась вперед, а губы неожиданно прижались к твоим. Губы. Это было нежное, еле ощутимое касание. Ты обомлела от того, что это происходит с тобой взаправду. Как в романе сира Утмера – рыцарь целует принцессу. Ты чуть приоткрыла рот. Губы ваши смыкались так тихо и ласково, что ты еле слышно ахнула. Это было так красиво, как будто ты забралась на крышу собора и смотришь вниз и как ухнула! И не разбилась, а наоборот, взлетела и паришь под сводами, как на воде парило недавно твоё тело. Ваши губы разомкнулись. Он снова смотрел тебе в глаза. Вы дышали в такт. Он чуть-чуть, еле заметно приоткрыл рот. Ты тоже чуть-чуть приоткрыла рот ему навстречу, желая зажмуриться и не будучи способной перестать смотреть в его мерцающие серые глаза. Но прежде, чем вы снова поцеловались, он подхватил тебя за талию, основательнее, сильнее прижал к себе. Ты вдруг вспомнила, что ты – абсолютно голая, тонкая, ловкая, и повинуясь какому-то неизведанному порыву, обвила его руками и ногами. И он не выдержал и стал целовать тебя запойно, долго и страстно, как будто у него внутри бился огонь и искал выхода. Ты не знала, как правильно откликнуться на это, твои губы дрожали от волнения, но он-то все знал. Он обвил твою нижнюю губу своими двумя, выпил её, потом принялся жадно пить весь твой рот. И ты вздрогнула, когда ваши языки соприкоснулись. Вот такие на вкус сьельские сливы. Как будто что-то сладкое не остается на языке – сам то его язык не сладкий – а проникает сразу внутрь, в грудь, в голову, расползается там сладкой истомой. Вот о чем писал сир Утмер, оказывается. И все это знали, читая его, а ты узнала, только сейчас. Его руки подхватили тебя под ягодицы, которые ничего не знали до сих пор, кроме розги или губки, и ты вздрогнула от того, как это было сильно и жадно. Ты почувствовала, как он подается еще сильнее к тебе, чуть не падая вместе с тобой в воду, как через ткань что-то твердое упирается тебе в бедро снизу. Он прижал тебя к себе очень сильно... нет, еще сильнее! Было ощущение, что он весь сейчас хочет ворваться в тебя. Неловко вспоминать, что делали ваши языки. Потом вы напились и нехотя отстранили губы друг от друга. Он тяжело дышал. Он принялся тут же целовать твою шею, покрывать её поцелуями. Ты была словно пьяная, могла только дышать и прижимать его к себе, ничего не могла сказать. От прикосновений губ к шее, от его рук на твоем нагом теле, от сильных объятий ты обомлела еще сильнее и стала безвольной и податливой, как масло. Потом его ласки стали затихать. Он еще раз поцеловал тебя, еле живую, в губы, длительно, но уже не жадно, словно поставил точку после стихотворной строфы. Тогда ты закрыла глаза. Он подержал тебя так. Сколько это продолжалось? Он что-то шепнул на ухо, ты не расслышала. – Что? – Ты можешь свести человека с ума. Ты знала, что сейчас он почему-то тоже может вот так: на "ты" и без титула. – Надо плыть назад, – сказал сир Танфрим, с сожалением отлепляя тебя от себя. Очень смелый рыцарь, который посмел поцеловать дочь самого сурового из всех пяти королей. Которому не помогут ни колокола, ни лебеди, ни пятисотлетняя родословная, если кто-то из камышей случайно видел, что вы делали, а потом шепнет пару слов... королю или королеве. – Ты... вы отдохнули, ваше высочество? Вы приплыли обратно. – Теперь и вы, ваше высочество, умеете плавать. Но будьте осторожны. Плавайте вдоль берега. Безопасность превыше всего. Я же удаляюсь. Он уплыл к берегу, мощно и спокойно делая взмахи руками. Сир Танфрим. Фрейлины смотрели на тебя. Видели они что-нибудь? Поняли? Не видели. Но поняли. – Нуууу?! – спросила Ловорда. – Мы очень хотим всё знать, – сказала Цезни. – Я хочу знать, что я уступила своей принцессе! – Не подвела старо-Хоркмарскася знать? – И я тоже, – сказала, смущаясь, Золь. – Что было? *** В середине цветорада к тебе пришла Хеви. Она поклонилась и рассказала, в чем дело. Королева собиралась отметить какой-то солобмарский праздник. Праздник был веселый – в огромный пирог с лягушками запекались разные штучки в форме животных и цветов, и кому они доставались, тот получал подарок, но должен был исполнить что-нибудь – рассказать историю, станцевать танец, всех развеселить, сыграть на музыкальном инструменте, поцеловать свою даму... вариантов была масса. По традиции королева будет резать пирог. А тебе она предлагала его подавать тем, кто будет подходить. Это была почетная обязанность. Но ты вдруг почувствовала, что что-то здесь не просто так. Что?
|
– Они все у меня хорошие, Дарра, – ответил Коул, нехорошо улыбнувшись. – Это как с лошадьми. Я тебя потом научу объезжать. Дороти посмотрела на тебя. В этом взгляде было... всякое. Кажется, надежда. Кажется, недоумение. Кажется, страх. Потом дверь закрылась. Потом, уходя по коридору, ты услышал, как она вскрикнула. И кажется, ты услышал звук пощечины. Хотя... может, показалось?
Не твое дело, верно.
Ой, да подумаешь! Действительно, чего такого? Это же Коул! Он же не вот совсем пьяный, а так, просто сильно пьяный, но еще не настолько, чтобы берега потерять. Не убьет он её, не порежет ножиком, не сломает руку. Всего-то... но обязательно потом оставит на столике деньги! "Я ж джентльмен, йоптить." А раз не убьет, не искалечит, не изуродует, значит, все нормально! Все в порядке, верно?
А сколько шрамов он оставит у неё на душе? Что в ней изуродует?
Ой, да немного! Это же Коул! Потом опять же: "Хм, наверное, если она выбрала такую профессию, ей надо было быть готовой к этому," – сказал бы, вероятно, Рин-дин-дин. Да кто на твоем месте поступил бы по-другому? Никто. Подумаешь... и не надо было ей плескать виски никому в лицо, вот это уж точно! Рисковать дружбой, а может, и сломанным носом, ради какой-то девки, которая никакая не настоящая леди... просто потому, что она сделала тебе приятно за двенадцать долларов? Какой вообще смысл? Какой резон? Вот возьми десяток ковбоев, спроси у них, правильно ты поступил или неправильно – так все десять скажут, мол, конечно, правильно. Хотя... кто знает, если бы среди них попался один парень с зелеными глазами и тяжелым хуком с правой, родом из Кентукки, наверное, он бы рассудил по-другому. Но он не попался бы, да и жить ему оставалось... не так много, если честно. Ты так и не встретил его на дороге, которую выбрал, потому что раньше, чем ваша встреча могла бы состояться, его засыпали землей в какой-то яме без таблички около станции дилижансов. Так всегда и бывает с теми, кто пренебрег дружбой и поехал один на перестрелку, где нужны хотя бы двое.
Опрокинь еще джилл – и забудь. Жизнь-то хороша! В теле приятно звенящая пустота, в голове хмель. Просто надо вспомнить, что ты – герой! Что ты остановил стампид в семнадцать лет! Ты повелитель гребаных равнин. Жизнь только начинается, будут еще и стада, и женщины, все эти Фанни, Дороти, Милли... Их лица будут мелькать и забываться, верно? А если они тобой восхищаются, так и че... Правильно делают, вот че!
Но знаешь, что, Дарра? И твое лицо будет мелькать и забываться. Невелика беда, но... Но одна девчонка в Канзас-Сити, неплохо прикидывавшаяся француженкой (а так-то родом, прости Господи, из Цинциннати), могла бы запомнить его навсегда, как лицо единственного мужчины, который хоть раз вступился за неё. Но... но не! Она запомнит вместо него лицо Коула Фоулмэна. Который был так-то неплохой парень, но в тот раз повел себя... некрасиво. Настолько некрасиво, что будь его партнером вместо Дарры Дайсона некий Джетро Хейл, которого Дарра Дайсон тоже никогда не встретит, возможно, этот Джетро достал бы сигару изо рта, нахмурился и сказал бы что-то вроде: "Перебарщиваешь, партнер!" Потому что никто не идеален, и бывало так, что и Коул Фоулмэн оказывался, что называется, ммм... не подарок.
Коул спустился минут через сорок. Нельзя сказать, что вид у него был довольный. Скорее недовольный. Он заказал джилл, выпил, и заказал еще один, небрежно кинув монетку на стойку, так что она покатилась и укатилась бы совсем, если бы бармен не прихлопнул её ладонью. Ты спросил его, чего он вызверился. – А я вызверился? – переспросил он. – Эх, брат, ты не видел, когда я правда разозлюсь. Тут уж все, тушите свечи. Давай-ка выпьем. И вы выпили. – Представляешь... а барышня-то не француженка никакая оказывается! Небось еще и тебе голову заморочила. Но я уж разобрался, брат. Вывел так сказать. На чистую воду. Что я, француженку не отличу? Надо её спросить что-то по французски, типа парле-ву траля-лям ля-фёё-нэээтр! Если она засмеется – то понимает, что билиберда, а если нет, то значит, сама не поняла, что это не по-французски, верно. Ну, я и спросил! И знаешь, что? Ты посмотрел на него. Он посмотрел на тебя, развел руками. – А не засмеялась наша Дороти, – сказал он, глядя тебе прямо в глаза, и лицо у него на секунду стало таким же, как тогда, у двери. Лихим и недобро-веселым. Потом жахнул монеты на стол: – Йопт, ты можешь сразу бутылку нам дать, а!? Не видишь, люди выпить хотят. – Шли бы вы отсюда, – сказал бармен, ставя мутноватую пинтовую бутыль с прозрачным лишь слегка заянатаревшим пойлом внутри. – Такой вот бон вуаяж усталым путникам! – развел руками Коул, снова улыбаясь, как обычно, только грустно, мол, мы к ним вон как, а они вон как. – Пошли, партнер!
Еще долго потом блуждали вы по темным улицам в поисках гостиницы, горланя какие-то песни про Техас и передразнивая лающих на вас собак. С перепою начали ломиться не в свой отель, а потом, когда вас выпроводили, в отместку нещадно обоссали его угол. Упали на кровати каждый в своем номере, а утром встали, полумертвые, похмелились из одной бутылки и снова ожили. Хотя может быть, что-то хорошее умерло при этом в каждом из вас. А может, в ком-то из вас наоборот, родилось, это уж не ко мне вопрос.
***
Вы пили и гуляли еще неделю. Дороти вам больше не встретилась. Вы гуляли по городу, спали на чистых простынях, играли в карты в каком-то трактире при каретном дворе, где Коула нехило обчистили долларов на пятнадцать. Потом ходили на платные танцульки – было весело, только девчонки были бойкие и очень зорко следили, чтобы руки ваши не опускались ниже положенных границ. Потом вы опять играли в карты, ну, то есть Коул играл, а ты смотрел. В этот раз он выиграл долларов двадцать – везло. Надо было подумать, куда поехать дальше – перегоны-то уже закончились. На оставшиеся от гульбы деньги следовало где-то перезимовать, в идеале – наняться на ранчо. Но до того, как вы начали объезжать ранчо в поисках работенки, вас нашел Прикли и сказал: – Парни! Есть работка! Платят две сотни на всех, сдельная плата. По пятьдесят монет на брата! Надо смотаться в Эллсворт. – За коровами? – спросил Рин-дин-дин, почесывая небритую щеку. – Лучше! Лошади и мулы! Табунчик всего голов тридцать! Коул присвистнул. – Эллсворт, это же где-то недалеко тут, в Канзасе? – За Салиной, там, миль двести может. – А че так платят хорошо? – Там в табуне лошади и молодые мулы для дилижансов. Ты представляешь, сколько они стоят? – На пару тысяч потянут, – пожал плечами Коул. – Три тысячи шестьсот монет, понял? Платят хорошо, потому что мы туда деньги повезем. За риски вроде как. Ну и чтобы мы сами их не того... не свистнули. Короче, их покупает один осел, – и он рассказал вам, как было дело. Мистер Эндрю Гордон тот самый человек, что рискнул покупать лошадей по объявлению в газете. "Так как вы узнаете, что лошади хорошие?" – спросил его Прикли. "Ну вы и посмотрите, что хорошие. Вы же в лошадях разбираетесь, верно?" – ответил Гордон. "Не, это-то да. А вот я вам их пригоню, вы как поймете, что они хорошие?" "Мистер Приклз, – сказал тогда Гордон. – Я вам доверяю три тысячи шестьсот долларов, потому что мне понравилось ваше рукопожатие. Лошадей и мулов мне поручили закупить для компании. Я в них ни черта не смыслю. Какой мне резон ехать в Эллсворт, а? Я кое-что слышал про этот город. Меня там мало того что обворуют, так еще и в глаза наплюют. В любом случае, как бы вы не заключили сделку, если вы просто не обманете меня, то уже сделаете все возможное." "А сколько вы платите?" "Я сторговал лошадей за три шестьсот, а всего мне выделили четыре тысячи с условием, что если животные будут хорошие, остаток я заберу себе. Стало быть пополам – мне двести и вам двести. Я узнавал, цена хорошая." – И тут я говорю ему, да это чертовски отличная цена и вам, мистер Фрэнсис Осел Гордон, новоанглийская вы образина, чертовски повезло встретить меня, а мне вас! Коул присвистнул погромче. – Что, так и сказал? – поинтересовался Рин-дин-дин. – Приблизительно. Ребята, все в деле? Все, конечно, были в деле. За недельки две срубить по полсотни долларов перед самой зимой, да еще и перегоняя не тупых коров, а лошадей и мулов – от такого ни один ковбой никогда не откажется.
Но вопреки ожиданиям, ни за неделю, ни за две вы не управились. На дворе был уже октябрь, и пока вы ехали в Эллсворт через Эбилин и Салину, зарядили дожди. Они шли и шли, и вы решили их переждать. Вы коротали время на каких-то станциях дилижансов, убогих отелишках без второго этажа, играли в купленное Рин-дин-дином домино (это он так подготовился к зиме). Костяшки хлопали по столу. Играли вы на щелбаны или на кто пойдет проведать лошадей или на кто расскажет страшную историю. В печке трещали сырые дрова. Прикли больше не был похож на грозного подручного босса. Он теперь был главным, но к вам троим потеплел душой, и хотя иногда проявлял непростой характер, оказался не таким жестким и колючим, как на перегоне. Он вез деньги, которые вам выдал с собой какой-то мистер Эндрю Гордон – они были у него зашиты в нательный пояс из особой промасленной ткани, чтобы не намокли и ничего вообще с ними не случилось.
Однажды вы стояли на крыльце "отеля" с Коулом и курили, глядя на тучи и на подпрыгивающие фонтанчики воды в лужах. Дождь был нечастый, но мерзкий и, кажется, ледяной. Октябрь. – Дарра, знаешь че? – сказал Коул. – Помнишь эту девку в Канзас-Сити. Дороти-шмороти, или как там её. Ты вроде еще помнил. – Вот че ты мне тогда по морде не дал, а? – спросил Коул с досадой. – Я чет... по-свински себя вел. Ты спросил его, а что было такого. – Ааа! – протянул Коул. – Неважно. Мерзко чет на душе, как вспомню. Ладно. Всё. Забыли! – он щелчком послал окурок папироски в свободное плаванье. На крыльцо вышел местный половой с полотенцем на плече и бадьей в руках, выплеснул грязную воду под дождь. – Что слышно на белом свете? – спросил его Коул, чтобы увести разговор куда-нибудь в другую сторону. – Да так-то ничего. Про перестрелку слышали? – Не, не слышали. – Три дурака у соседней станции пальбу устроили. Может, около недели назад. Глупость какая-то, никто не знает даже, из-за чего. И знаете че? Один на двоих полез. Бешеный какой-то, или может, пьяный. Ну, они его изрешетили, конечно. Ребята, какие-то серьезные, с севера, говорят. Но только он одного из них тоже подстрелил, так тот умер, часа не прошло. Представляете? – Из револьверов что ли? – Ага, из револьверов. – Придурки пьяные, – сказал Коул. – Бывает же. Нет бы по морде друг другу дали, да и разошлись. – Может, у них какое-то дело друг к другу было, что только стрелять, – пожал плечами половой. – Может, и так, – согласился Коул. – Жрать будете? – Нет, йопт, голодные будем сидеть! – Ладно. – Че ладно-то!? Будем, говорю. – Ладно. – Слушай, а че у вас так дорого все? – не выдержал Коул. – Не стоит столько варево ваше. Вы за него берете, как, блядь, в ресторане в Сан-йопт-франциско! – Я в Сан-Франциско не был, – пожал плечами половой. – А цена такая, какую сказали. Если бы я назначал, я б тоже столько не брал. Но меня-то не спрашивают. – Скучный ты человек! – упрекнул его Коул. Тот поковырял в носу. – А интересные люди, с ними вон как... – поделился он жизненной мудростью. – Хлоп-хлоп – и из троих один остался. Очень у них интересно. А я лучше скучным буду. Пойду жрачку вам разогрею. – Ну, тоже верно, – согласился Коул, сворачивая еще одну.
***
Развиднелось. Вы приехали в Эллсворт утром, чавкая копытами по еще не до конца высохшей земле. – А давайте ночевать тут не будем! – предложил Коул. – Найдем стадо и погоним, пока погода хорошая. А то нам харчи-то в этот раз не оплачивают. Его все поддержали. Вы проехали по главной улице. Там был какой-то отель, было здание тюрьмы, церковь, а еще – размалеванная вывеска "Куин оф Хартс". С балкона над вывеской на вас смотрели три крали, кутаясь в шали, и одна расфуфыренная дамочка в каком-то манто и диадеме с фальшивым, покрашенным под павлина пером, хотя отсюда оно смотрелось, как настоящее. – Джентльмены, заходите к нам! – крикнула одна из них. – В другой раз, красавицы! – отозвался Коул. – Эт самое... Авэк плезир! – Чего-чего? – переспросила другая, дородная девка с низким, тяжелым голосом, похожим на паровозный гудок или на мычание коровы. – Парни, мне чет страшно. Давайте туда не пойдем, – попросил Рин-дин-дин тихонько. Все заржали. – Я говорю, в другой раз обязательно! – крикнул Коул. – Как найти загон Тимберлейка не скажешь? – Туда, – гром-баба показала полной рукой. Вы тронули лошадей с места. – Да, ты прав, стремно как-то, – согласился Коул. – Хотя вон Дарра вообще под стадо бросился, ему не стремно, наверное. Ему, наверное, ниче не стремно, а?
***
Вы доехали до загона Тимберлейка. Прислонясь к доскам корраля, там стоял детина. – Здрааасть-те, – сказал он. – Ты Тимберлейк? – спросил Прикли. – А кто спрашивает? – Мы от Гордона, за лошадьми. – Это за три шестьсот табун, там лошади и мулы? Для дилижансов? – Они самые. – Нееее, я не Тимберлейк. Это вы промахнулись маленько ребятки. – Чего? – Да он уехал с неделю как. У него батя помирать начал, прислал человека, мол, приезжай, помираю. – Печальная история, – сказал Рин-дин-дин. – Да ежели по чести, он уже второй раз помирает или третий. Все никак. В прошлом году тоже так было. Но поправился. – А где этот его батя живет? – В Небраске, парни, в Небраске. Коул присвистнул. – Но вы это... не беспокойтесь. Вы мне можете всё передать. Деньги там. А стадо забрать. – А купчая? – А на кой она вам? – Да как на кой? – Лошади для компании какой-то. Начерта компании купчая, это ж не для перепродажи. – А ты откуда знаешь, зачем им лошади? Так, парни, ну-ка отъедем! Вы отъехали. – Какой-то мутный тип, – сказал Прикли. – Парни, я не хочу в этой дыре засиживаться неизвестно сколько. Я лошадей обещал быстро доставить. Мы и так с дождем этим припозднимся. Нехорошо. – Согласен, – пожал плечами Рин-дин-дин. – А мужик мутный. – Видно недовооруженным сглазом, – сказал Коул. – Не умничай. Короче. План такой. Купчая и правда по идее подождет. Ну кто у нас спросит купчую, а? Мы ж к Гордону их везем. Если что Гордон подтвердит, что покупает. Он же объявление давал, и письма у него есть, верно? Верно. Так что план такой. Мы втроем гоним этот табун назад, пока погода хорошая, а один остается в Эллсворте с деньгами и ждет Тимберлейка. Отдает ему доллары, подписывает купчую и за нами. Табунчик втроем можно отогнать, там четверо не нужны. Там и двое-то управятся, если дождя сильного не будет. – План хороший, – согласился Рин-дин-дин. – Только кто останется? Я не хочу! – Я тож чет не особо, – сказал Коул. – Да вон Дарра останется. – А чего не ты? – спросил Коул. – Я с Гордоном сделку заключал, я и лошадей ему доставить должен. – Дарра малец все-таки, – сказал Коул. – Ну... три тысячи... шестьсот. Дарра, ты не обижайся только, но правда. – Как наперерез стаду бросаться – так не малец. А как недельку в отеле посидеть – малец! – рассердился Прикли. – Ему деньги эти не везти никуда. Просто подождать, пока Тимберлейк к нему сам за ними придет. Так! Я ваш босс в этот раз, слушайте, что я говорю. – Лан, лан, – пожал плечами Коул. – Так значит так. И правда, че я, малец-малец... Уже мистер Дайсон, а, Дарра?
Короче, так и вышло. Детина получил задание передать мистеру Тимберлейку, когда он вернется, что Дарра Дайсон ждет его в отеле. – В каком, кстати, остановиться? Где поприличнее? Чтоб без клопов. – Да тут, в конце улицы, – сказал детина, почесав щеку и окинув тебя взглядом. – Я не помню, как он называется, типа "Визерспун Боардин Хаус энд Рэст" и че-то там еще, никто никогда не выговаривает. Или Ризерспун. Там, короче первая буква такая... красиво написано, но непонятно, все путают, когда читают. Я так-то не шибко читаю. Но вы не перепутаете! Там крыльцо такое высокое, белой краской выкрашено. – Ладно. Дорого там? – Да смотря на сколько. – А сколько этот Тимберлейк будет отца хоронить? – Да кто ж знает? Но за неделю-то вернется, наверное. – Ладно, Дарра, мы потом скинемся. – Или лучше с Гордона потребуем. На непредвиденные расходы, а? – Толково. Ладно, открывай загон что ли, посмотрим стадо по описи. – Да смотрите, кто ж запрещает.
И так ты застрял в Эллсворте. Городе с дурной славой. А парни уехали со стадом. – Слышь, Дарра, – сказал Коул. – Мы как стадо отгоним, я за тобой приеду, чтоб не так скучно было. А то мало ли, сколько его там ждать. Давай, не кисни тут! И деньгами не свети. А лучше вообще никому не говори. Слыхал я про этот город. Нехороший, говорят. На-ка вот! – он достал свой карманный кольт, тот самый, из которого палил по бутылкам в Денвере и целился в мексиканцев в Техасе, и отдал тебе. – Осторожно с ним! Ну, давай, удачи! Справишься, дело плевое! И тоже уехал.
***
Ты заселился в отель, попил там кофе и съел отбивную. Потом поспал. Делать было решительно нечего. Вечером второго дня, обалдев от скуки, ты пошел пройтись. Смеркалось. Откуда-то доносился фортепьянный наигрыш. В вашем отеле тоже было пианино, но на нем в этот вечер не играли. Деньги были при тебе, в поясе – в местном банке тебе сказали, что на неделю вклады не принимают. На улице к тебе подошли два ковбоя. – Сэр, а который, йопт, час? – спросил один из них полупьяным голосом. У него был пожелтевший уже синяк под глазом. – Джим... ты это... че ты пристал, – сказал второй. – Хочу знать, который час. Ну так который час? У тебя часов не было. А у них у обоих часы были! Ты сказал, что у тебя нет часов. – Я, мать твою, не об этом тебя спросил! – рявкнул мужик. – Джим, не выражайся! – сказал второй. – Че ты пристал к нему? – Имею я право знать, который час, а? – Мистер, да просто скажите, который час, а? Ты сказал, что наверное, часов пять пополудни. – Другое дело! – сказал Джим и засопел. – Ладно! Держи часы! – он стал снимать свои часы. – Джим, да перестань! – сказал второй. – Пошли! Мистер! Простите!
Они ушли. Ты пошел дальше. Там, дальше по улице был Куин-оф-Хартс, но очень не факт, что ты шел туда. Там был еще какой-то салун. А может, ты просто прогуливался. Ну, просто пройтись по городку, он же в длину был меньше мили. Туда-обратно. Да и спросить, как хоть выглядит этот мистер Тимберлейк, а то в отеле хозяин такого не знал. Хозяин этот не очень тебе понравился – он чем-то крысу напоминал. Прошел мимо поилки, где плавали пожухлые осенние листья. Заглянул в подворотню. Между домами, привалившись спиной к одной из стен, лежал человек с окровавленной головой. Он застонал. Ты подошел к нему, пригляделся. – Помоги-ка мне встать, – сказал он, еле ворочая языком. Ты взялся за револьвер в кармане – просто на всякий случай. Было холодно. Он мог и насмерть замерзнуть, если приморозит.
Потом ты наклонился к нему, взял его рукой за плечо, потянул наверх. Он всмотрелся в твое лицо. – Ник... – сказал он, улыбнувшись, и закашлялся. У него были рубленые черты лица и мощная шея. Он сел повыше, положил тебе руку на шею и притянул тебя поближе, как будто хотел чего-то сказать. – Ник, конина ты блядская, ты мне доллар должен, – сказал он, снова улыбаясь. Ты ощутил непередаваемый, убийственный запах алкоголя, чеснока и давно не чищенных зубов. Очень дешевого алкоголя и очень давно не чищенных зубов. Ты попытался отстраниться. И тут он, наклонив вперед башку, дернул тебя резко на себя, от чего твой нос и надбровья с силой впечатались в его лобную кость. Позже ты узнал, что такой удар называется Глазго Кисс. В тот момент тебе было все равно, как он называется. Перед глазами у тебя сверкнула молния, очень напоминавшая ту, что ударила на перегоне в Мистера Кортеса, а потом твой мир померк на пять минут.
***
Ты очнулся, лежа в грязи, все в той же подворотне. Тебе показалось, что у тебя сломан нос. К счастью, он был только расквашен, но расквашен качественно. Жилетка и шейный платок были в крови. Когда ты проморгался и осторожно прижал нос, то вспомнил что произошло. С нехорошим предчувствием ты ощупал живот. Пояс с деньгами...
...
...был на месте.
Тогда ты проверил карманы. Не хватало доллара.
Тогда ты поднялся, чувствуя слабость, и пошел назад в отель. Там тебе всячески посочувствовали, посетовали на то, что да, бывают в городе такие буяны, но в от у них в отеле – ни одного! И взяли вещи в стирку (стирать пришлось почти все). На это ушел следующий день, в него на улицу ты уже не выходил. Ну его к черту этот город Эллсворт.
На следующий день, около полудня, мистер Тимберлейк пришел к тебе сам – с бородой, солидный мужчина. Вместе с ним был адвокат. Они постучались к тебе в номер и предложили обделать все дело прямо здесь. Ты сказал, что неудобно будет писать. Адвокат Шеппард сказал, что купчая у него уже готова! Ты спросил, не нужно ли тебе расписаться? – А зачем? – сказал мистер Тимберлейк. – Не вы же продаете. В купчей должна быть подпись продающего – и все. Надо просто, чтобы вы её проверили, посмотрели, что все правильно, да и забрали. Звучало, вроде бы, правильно. Да и никто не говорил, что тебе расписываться надо будет. Ты прочитал купчую, как сумел. Прочитал сумму. Три тысячи шестьсот. Все как полагается, вроде. Ровненько так написано, красиво. Еще и списочек прилагается – какая лошадь, да какие приметы, да сколько стоит. Некоторых ты даже узнал по описанию. Все хорошо. – Вот и хорошо. Ты расстегнул рубашку, расстегнул пояс и вытряхнул им стопочки купюр. Они бегло посмотрели их, не пересчитывая до доллара, а только прикинув. – Вот и прекрасно, – сказал мистер Тимберлейк, отсчитав сотню, сложив её вчетверо и пихну в в карман. Остальное убрали в саквояж. Гора с плеч. В жизни ты такой горы денег не видел и не носил. И уж тем более за неё не отвечал. – Вот и славно. Пожали руки. Всего вам наилучшего, мы пойдем. Ты спохватился, спросил, как его, Тимберлейка, отец. – Что? – не понял тот. Ты сказал, что он же ездил к отцу в Небраску. – Слава Богу, жив-здоров, как оказалось. Больше повидать меня хотел, – улыбнулся тот, словно вспоминая отца. – Удачи вам, мистер Дайсон. Дверь за ними закрылась. Ты посидел немного, пришел в себя. Потом спустился вниз. Пора было ехать отсюда.
В лобби ты увидел молодую кареглазую девушку, которая сидела в креслах. На ней было простое ситцевое платье и чепец. Она невзначай посмотрела в твою сторону. Потом ты спросил у стойки, сколько должен за проживание. Счет оказался не такой большой, и с учетом пятидесяти долларов, которые тебе должны были заплатить, вполне можно было пойти гульнуть в этом Куин-оф-Хартс. Уж там-то разбитый нос никого не отпугнет. К тому же нос твой почти уже прошел – опухоль спала.
Дела твои налаживались.
-
Эллсворт не перестаёт удивлять и в каком-то смысле даже восхищать (хоть жить бы там не хотелось, конечно). Все эти зарисовки про пьяных бугаев, дарящих часы, про охотников за одним долларом, ох. Смех и слёзы. Но вообще весело, прикольно))) Скрашивает первую часть поста, где всё как-то грустно. Вообще, я думал, это выбор между дружбой и "дружбой(с-преимуществами)" типа. Но теперь такое ощущение, будто Коул и сам такой дружбе не рад уже. Что может он хотел бы дружить с тем, кто остановил бы его, а не задавал бы глупые вопросы. Ну да ладно. Никто не идеален, в конце концов. Эх.
Ну а встреча с другим пц неожиданная вышла! Прям вот совсем не так себе это представлял, хех. Но тоже прикольно. Хотя и тяжело отделаться от ощущения надзнания. Ну, метагейма или как это вообще. Ну короче странное такое чувство, что для меня это не просто кареглазая какая-то девушка незнакомая))
|
– Да делайте с этой нашей купчей что хотите, – сказал Гилмор. – Лошадь все равно издохла. Купчая теперь только для растопки и годится. – А сумму мы сами впишем. Вы не беспокойтесь, её часто в последний момент же вписывают. – А чего нам потом копаться? – спросил Эванса Гилмор. Тот замялся. Потом они послушали твои условия насчет сотни. – Ладно, – сказал Эванс. – Сто долларов согласны. Но тогда без десятки вперед, мисс. Вы нас тоже поймите. Нам-то резона никакого вас обманывать, а вы нас можете все же. "Коллега" толкнул его локтем. – Мой партнер не хотел вас обидеть, мэм. Просто так надежнее. Мы вам заплатим, только не сто, а девяносто. Нам так удобно будет, а вам хватит, я чувствую. – А че ты жмешься? Давай сто заплатим мисс. Ей вон деньги нужны. – А как мы... – Ой, из моей вычтете, ей богу. Слушайте, мисс. Мы вам заплатим сто. Просто тогда уже сразу после дела. Как обедалем, так сразу и заплатим. В ресторанчике нас подождите в отеле вашем. К полудню приходите туда. Мы быстро дело сделаем и там же вам заплатим. – Ну, соглашайтесь! В их словах был резон. Когда ты согласилась и вы пожали руки, они сказали: – Сумму напишите такую: три тысячи шестьсот долларов. Тут они переглянулись и стали посмеиваться. – Вот мы дураки! – сказал один. – Там же цена за каждую лошадь и каждого мула в перечне есть. Ты тоже этого не заметила. Потом проверила сумму, так и выходило – три тысячи шестьсот долларов.
Дело прошло как нельзя лучше. Несмотря на плохой свет и не самое лучшее перо, ты написала им такой документ, что любо-дорого посмотреть. Произведение искусства! Его даже захотелось никому не отдавать, а повесить в рамочку и наслаждаться его видом. Одна незадача – стены у тебя не было, на которой он бы так хорошо смотрелся. И дорога к обретению этой стены лежала, видимо, через сто долларов, которые должны были передать тебе два джентльмена с небезупречными манерами и дурными намерениями.
На следующий день ты "пошла отобедать в ресторан". Там они тебя и встретили, у Эванса была фальшивая борода, неплохо, кстати, сделанная. Так бы и не заметила. Она скрывала родинку на щеке. Спросили только: "Готово?" Все было готово. Глянули. – Комар носа не подточит. С ними был еще какой-то детина. – Он вот посидит с вами, чтобы вы не беспокоились, мол, мы уйдем. Все честно, мисс.
Они ушли. Ты видела сквозь застекленные двери ресторана, как они что-то попросили у консьержа, потом потопали наверх по лестнице. Детина молчал. Немного погодя вернулись. Гилмор тихонько сунул тебе деньги, сложенные вчетверо. Посмотрела – правда сотня.
– Удачи, мисс. Не задерживайтесь в городе, – сказал Эванс тихонько. И они ушли. Было слышно, как несколько лошадей поднялись в галоп на улице. Выходит, лошади у них тут же были. Сто долларов! Сто долларов. Сто долларов – это даже лучше, чем... Это лучше, чем почти всё. Можно отдать долг мистеру Огдену. Можно отыграться. Можно, кстати, просто уехать отсюда и попытать счастья в другом месте. Можно, пожалуй, даже и до Денвера попробовать добраться. А что?
Но что-то, наверное, природное любопытство, заставило тебя пойти на шаг, который таил в себе ловушку. Тебе захотелось посмотреть – какой-такой из себя этот болван, мистер Гордон из Миссури? Ты понимала, что если он проездом (а скорее всего так), то сейчас он спустится в лобби из номера, где они всучили ему эту купчую. Лэроу учил тебя хорошо, и ты готова была побиться об заклад, что узнаешь по выражению лица человека, который стал счастливым обладателем лошадей и мулов на такую солидную сумму. Ничего опасного в этом не было.
Ничегошеньки опасного. Просто дама сидит в лобби. Какая кому разница зачем? Дилижанс, йопт, ждет. Отдыхает после обеда. Ты вышла в лобби и села в кресла.
И узнала его по лицу.
Никакой это был не мистер Гордон. Это был... семнадцатилетний паренек-ковбой, с выражением облегчения на лице протопавший по ступеням своими каблукастыми сапогами. Нос у него был припухлый и красноватый, над левой бровью ссадина. Было понятно, как дважды два, что деньги это – не его, и что его сейчас нагрели двое пройдох, знаешь как? Ну... не так, конечно, как тебя на днях, но ненамного менее жестоко. Три тысячи шестьсо... ДА ОН РАСПЛАЧИВАТЬСЯ БУДЕТ ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИИИИИЗНЬ, КИНА! Это если сумеет сберечь доброе имя, если у него есть друзья, которые от него не отвернутся, после того, как станет известно, что юноша украл три тысячи шестьсот долларов. Потому что что еще они там в Миссури этом про него подумают, когда обнаружится, что купчая – вот она, только поддельная (ты все же первый раз старалась), и уж точно мистер Шеппард скажет, что ничего такого не скреплял! Он адвокат, он знает, как это доказать... А может быть, паренек этот испугается и убежит в другой штат и будет там красть лошадей, чтобы прокормиться. А может, в тюрьму попадет. Годика так на три-четыре, ага. А потом выйдет... совсееем другим человеком.
Но... тебя ведь это не касалось! Не ты ему фальшивую купчую впаривала, ведь так? Ты не виновата. Как там? "От этого я не стану бандиткой с большой дороги или злобной мошенницей…" Пфф! Конечно, нет, Кина! Какая же ты-то злобная мошенница! Ты просто просьбу выполнила, перышком поводила – да и всё. Жаль, что так получилось, но твоя вина-то в чем?
Ни в чем. Спроси десять Кин МакКарти, правильно ли ты поступишь, если сейчас промолчишь, и уж наверное все десять помнутся, и скажут, что правильно! Правильно. И потом, а кто сказал, что этот паренек – хороший человек? И предположим, вот что ты скажешь ему? Простите, вас тут обжулили, вы бегите там сами ищите их, у одного родинка на щеке. Можно и так. Только к Гилмору с Эвансом тоже нехорош получится – сто долларов взяла, а сама их выдала. Тогда получается, твои сто долларов надо тоже отдать что ли?
Ты не успела ничего ни сказать, ни сделать, прежде, чем он спросил у стойки, сколько должен за комнату.
И вот тут ловушка-то и захлопнулась. Он говорил с таким сильным ирландским акцентом, что поневоле вспоминался дедушка Хоган, и старый сарай, и бадья у колодца, и "шомызатица" и "нунывай, Кина". И еще бар "У Фредди". И касса взаимопомощи, которую ты безуспешно пыталась организовать. Никто в неё сбрасываться не стал. Фредди тогда сказал: "Не сработает, Кина. Не потому даже, что пропьем. Хотя пропьем. Но не в этом дело. Нам беду видеть надо. Вот когда беда, мы последнее отдадим. Но когда не видно беды... мы все бедовые, такой уж народ. А может, нам самим этот дайм нужнее будет, а? А мы отдадим непойми кому, неизвестно на что. Ты лучше если видишь беду – тогда и помоги, хоть пятицентовиком. Я видел, как пяти- и десятицентовиками ирландцу в поезде двадцать долларов насобирали. Это вот больше по-нашему будет." Потом помолчал, как будто недоговорив. Хмыкнул невесело и нехотя добавил: "Ладно, Кин, чего там. Это нам с братом и насобирали. Это я со шляпой шел по поезду, дырку в ней пальцем затыкая, чтоб монеты не высыпались. А ты думаешь, я всегда бар свой имел? Не-а. Всякое было. Есть что забыть. Кофе будешь пить?" И принялся натирать стойку, глядя в сторону, чтобы ты не заметила слезы в глазах. Брат его, ты знала, умер еще мальчишкой.
А тут беда-то была самая что ни на есть, только можно было её предотвратить...
А, может, я неправ? Может, не было никакой ловушки. Ну, ирландец. Ну, мальчишка. Пускай жизни поучится. Ты-то её тут в этом городе хорошо поняла, пусть вот он тоже поймет.
Или не надо так? Вопрос, на который никто кроме Кины МакКарти не ответит.
-
Вот уж дилемма всем дилеммам дилемма! Кину уже разрывает между диаматрально противоположными подходами, причем не парой даже, а целой охапкой!
|
И Альберт похоже, рад был сам забыть всё, что произошло. Вернее отложить на потом, когда можно будет поговорить спокойно. Что-то в этой истории с Мерседес не давало ему покоя. Мужичок представился Винсентом Д'Элонэ. Он тут занимался посредническими услугами, был чем-то вроде адвоката для иностранных бизнесменов, торговцев и капитанов, решал разногласия и тому подобное. Полезная профессия. Вы почти сразу начали бурно общаться, вспоминая Париж, и много пить. Эмоции, накопившиеся за время ссоры, требовали выхода – Альберт не давал этому Д'Элоне и слова вставить. Тот вас угощал и был, кажется, рад такому приятному обществу. Он был старше вас на десять лет, но одно слово – обыватель. Чувствовалось (да он и прямо это говорил), как он завидует вам. – А покажите ваши револьверы? Вы даже рассказали ему (ну, конечно, скрыв некоторые подробности), как в Париже обезвредили целую банду, чем привели его в полный восторг. Он заказал вам еще выпить и поднял за вас бокал. Время летело незаметно, уже стемнело. – Господа! А не прогуляться ли нам в одно из заведений с местными дамами? – спросил Д'Элонэ, подмигивая. – Я как раз знаю одно. Боюсь, для вас это будет слегка... de mauvais aloi, но хотя бы экзотично! Ты почувствовал, что пьян совершенно, что язык плохо ворочается. Но Альберт пришел на помощь. – Не извольте беспокоиться, мсье Д'Элонэ, – ответил он. – Мы с Уильямом отвергаем подобные развлечения. – Не верю! Вот не верю! – засмеялся Д'Элонэ. – Два таких молодых, здоровых, веселых человека!? Не может быть! Альберт хотел что-то сказать, но пьяно махнул рукой. – Просветите меня! Мне всё это интересно! – попросил Д'Элонэ. Тут Альберт задумался, посмотрел на тебя и вдруг поцеловал. Прямо на глазах у всех посетителей. Ты даже немного протрезвел от такого. Если честно, никто вроде бы не обратил внимания, а Д'Элонэ пришел в еще больший восторг. – Это значит... ну да, что еще это может значить! – засмеялся он. – В самом деле... Господа! Вам страшно повезло встретить меня здесь. Страшно повезло! Вы знаете, Мексика – католическая страна, но сейчас всё перемешалось, перепуталось – к власти приходят то одни, то другие. У вас уникальный шанс. Я... я могу вас поженить. – Чегооо? – засмеялся Альберт. – А вот так! – парировал Д'Элонэ. Сейчас тут в законах полный бардак, и мужчины иногда женятся друг на друге, чтобы второй мог получить наследство, не платя налоги, в случае смерти первого. Такие браки признаются на всей территории, контролируемой военной администрацией. Сделать это проще простого – мы заполним заявку, я отнесу её завтра в ратушу, и готово! Не отказывают практически никому. – Вы смеетесь над нами! – Альберт толкнул его в плечо. – Вы просто смеетесь над нами. – Вовсе нет, – обиделся Д'Элонэ. – Я вам докажу. Он достал из саквояжа какие-то бумаги, стальное перо, чернильницу, и принялся их заполнять. Кажется, он опьянел куда меньше вашего, и из-под пера выходили ровные буковки. – Шутка зашла слишком далеко, мой друг, – сказал Альберт. – Ну, как хотите, – ответил Д'Элонэ. – Будете жалеть всю жизнь. Вы переглянулись. – А сколько это стоит? – спросил Альберт. – По десять песо с носа. А мне от вас вообще ничего не надо. Ну, если и мне десяточку подбросите... а, да что там, я больше просадил, угощая вас, хах! – А давай! – вдруг сказал кузен и залпом допил горьковатый мескаль. – Давай! И вы подписали заявку на двух листах каждый. Потом вы ещё пили, играли в карты, смеялись, но долго вечер уже не продлился – осознание нового статуса захватило вас обоих с головой. Через час вы попрощались с Винсентом и пошли наверх. Вы были в странном состоянии – оба совершенно пьяные и оба взвинченные до предела, и почему-то понимающие друг друга с полуслова. Вместо того, чтобы разойтись каждый по своей комнате, вы оказались в номере Альберта. И там он стал говорить, и ни один писатель, журналист и даже стенограф не смог бы внятно изложить на бумаге, что он несет, но ты ОТЛИЧНО его понимал. Он рассказал тебе об искупительных жертвах. Он объяснил, что курица в Гаване – это должна была быть именно такая жертва. Это как козел отпущения у евреев. Его не надо убивать, просто курица была там с вами и видела ваш грех, а потом он её отпустил. То же и Мерседес, только лучше, ведь курица всего лишь свидетель! А с Долорес вы оба слились бы и отдали ей свой общий грех. А ты этого не понял, не поверил, что это может быть что-то еще, что это не просто так, и Альберту стало очень обидно. Но теперь... теперь это ни к чему, потому что этот человек вас "поженил". Наверняка это какая-то шутка, и так не бывает, но... но в глазах любого божества свидетельство такого лица – это и есть освящение, если не подходить к вопросу формально-ритуалистически. Это был отборный и лютый бред, но ты отчетливо понимал каждую мысль, ты чувствовал вашу небывалую близость в этот момент, ты понимал, как глубока и важна для него проблема ваших отношений. Как он не хочет ехать в Савану. Как он хочет остаться здесь. В Мексике. Вдвоем с тобой. – Ты меня иногда не понимаешь, – твердил он тебе. Вы пили снова, глотая дешевый, слишком сладкий и слишком пахнущий спиртом ром. – Знаешь, почему я так люблю, когда ты переодеваешься? Хотя я знаю, что для тебя это непросто. Ты же боишься, что я люблю в тебе женщину, а не тебя! А это не так, Уил. Я люблю тот момент, когда открывается, что ты не женщина. У тебя в этот момент подпрыгивает сердце, я по глазам это вижу. У тебя там страх, стыд, тревога, паника. Такой коктейль! Я вижу, как у тебя сердце бьется. Когда я трогаю тебя в этот момент, я как будто сердце твое трогаю, бьющееся. И дальше что мне сделать? Успокоить? Или еще чуть сильнее напугать, довести тебя до точки кипения? Такой выбор! Такое искушение! Вы говорили, обливая рубашки ромом из рюмок и обливаясь непослушными словами, теряя концы фраз, горячо шепча друг другу и едва не крича. Никто из вас не заметил, как граница исчезла совсем, как вы начали дотрагиваться друг до друга, потому что так получалось убедительнее что-то объяснить. Отчетливо помнишь, как Альберт, распластав тебя на кровати, делал что-то невыразимо приятное с тобой, приникая к тебе ртом и одновременно входя в тебя пальцами. Как вы спорили о какой-то глупости, целуя друг друга между фразами. Как твои ноги оказались у него на плечах, но он был так осторожен, так нежен, как будто это был и не он, а ты уже был так распален, что хотелось кричать ему что-то... чтобы он сам наслаждался тобой смелее. Или тебе это только казалось? Были там какие-то игры, в которых вы через поцелуй делились сорокатрёх-градусным ромом изо рта в рот. И потом опять кровать скрипела, как корабль в шторм. И вы курили потом одну сигару на двоих и смеялись. И все было снова понятно, а что непонятно – то и неважно. И потом вы заснули, обнимая друг друга. Двадцатилетние юноши. Один – убийца, но поневоле, случайно, еще до конца не понявший, во что ввязался, в какую сторону резко накренилась жизнь. Второй – еще даже и не убийца. Сложно уже вспомнить, что точно происходило той ночью, а что примерещилось. *** А вот то, что произошло утром, запомнилось навсегда. Вы проснулись от того, что кто-то настойчиво барабанил в дверь чем-то твердым. Альберт кое-как натянул штаны и сорочку, вдел босые ноги в туфли. Это была Мексика – тут многие так ходили. – Ща! – крикнул он, еле ворочая языком. Болела голова – так, что хотелось стонать. – Кто там? – спросил Альберт, держа в руке револьвер. – Лейтенант Дарден. Здесь находится Альбер О'Ниль? – Дааа, – нехотя протянул кузен. – А Уильям О'Ниль? – А что нужно? – Может, откроете дверь? – Зачем? – Мне приказано доставить вас к капитану Сен-Валери. – Чего-о? – Мсье, со мной солдаты. Открывайте, не дурите. – Сейчас... погодите. Вы кое-как оделись, обмениваясь взглядами, в которых читалось: "Это какое-то недоразумение или Дюнуа попался?" Лейтенант Дарден оказался тридцатипятилетним мужчиной с капральскими усами. – Вы что, спите в одном номере? – удивленно спросил он. – Мы вчера напились, и я заснул в кресле, – парировал Альберт. Дарден презрительно и недоверчиво поморщился. – Ладно. Идемте со мной. О, у вас револьвер. Сдайте, пожалуйста. – Мы арестованы? – спросил Альберт, не спеша отдавать оружие. – Нет. – А вы полицейский? – Нет. Но я при исполнении и выполняю приказ военной администрации. Так что без глупостей. – А в чем дело? – Ни в чем! Сдайте оружие и пойдем к капитану. Просто чтобы проблем не было. Вам его потом вернут. Как-то подозрительно это звучало. – Послушайте, молодые люди, – сказал лейтенант. – Ну, хватит дурочку валять. Идем! – А зачем? В чем нас подозревают? – спросил Альберт. – Да ни в чем! – ухмыльнулся офицер. – У нас никогда никого ни в чем не подозревают. Давайте поскорее. За спиной у него в коридоре маячили солдаты в кепи с ружьями в руках, и вы решили, что игра не стоит свеч. Ну, попался этот дурак Дюнуа. Но вы-то причем? Вы не были в курсе никаких его дел. Вы даже можете дать показания против него, если попросят. А что? К тому же с похмелья вы оба были так себе бойцами, так что в итоге вы все же сдали оружие. Связывать или заковывать в цепи вас не стали, но лица у солдат были такие, что вы поняли – если что стрелять они будут не в воздух. Кажется, им были даны соответствующие указания на ваш счет – "ребята опасные". Вы вышли на улицу. Было уже довольно жарко, солнце слепило ваши воспаленные с перепою глаза. – Нам бы к полудню на пароход поспеть, – сказал Альберт. – Это получится? – На какой пароход? – не понял Дарден. – "Дельфин". – Так, господа, – сказал он. – Ну-ка ещё раз. Вы Альбер О'Ниль, а вы Уильям О'Ниль. Все верно? – Да, все так. – Странные вопросы задаете просто. – Да Господи Иисусе! – взорвался Альберт. – Вы можете объяснить, что, черт побери, происходит? Дарден скомандовал солдатам остановиться и достал... те самые бумаги, которые вы вчера подписывали. С видом человека, которому надоел этот балаган, он помахал ими в воздухе. – Ваши подписи? Альберт замялся и отвел взгляд, но потом вызывающе выпрямил шею. – Да, наши! И что теперь? Мы нарушили какой-то закон что ли? – Вам виднее. – А зачем вы нас ведете куда-то? – Как зачем!? – теперь взорвался Дарден. – Ваша же подпись, вы сами сказали! – Нам сказали, что это здесь разрешено, – осторожно заметил Альберт. Лейтенант посмотрел на него, как на сумасшедшего, но доброжелательно. – Ну, конечно! А что если... что если капитан хочет заверить формальности и вас и правда... поженят!? А что? Наверняка в Веракрусе такими делами ведает военная администрация, тем более, когда речь идет об иностранцах!!! Ну то есть этого не может быть, конечно... Как-то это не в духе консервативной партии, которую поддерживает Франция. И все-таки... Мексика – это не Европа! Здесь и не такое может быть, наверное! Может, как-то схитрят, денег потребуют, а потом все-таки разрешат!?!?!? – Но в таком случае... зачем нужен капитан? – спросил Альберт. Тут до Дардена дошло. – Вы что, подписали, не читая? – спросил он. – Ну, мы были навеселе. Он рассмеялся. – Ну, меня это не касается, господа. Подписали, так подписали! Теперь – всё! – Что "всё"!? Имейте в виду: мы – граждане США! – угрожающе крикнул ему Альберт. – Мы пойдем в... в консульство! Вы не имеете права... Дарден расхохотался и провел рукой по усам. – Да всем плевать, чьи вы граждане! – успокаивающе заметил он. – Забудьте. – В смысле? – Читайте. Он ткнул вам в лица бумагами. Вы пробежали их глазами и пораженно замолчали. Это были... контракты. Пятилетние. С вашими подписями. И по этим контрактам... УИЛЬЯМ И АЛЬБЕРТ О'НИЛ. ПЯТЬ. ЛЕТ. ОБЯЗАНЫ. СЛУЖИТЬ. ВО. ФРАНЦУЗСКОМ. ИНОСТРАННОМ. ЛЕГИОНЕ. – Не-не-не-не-не! – забормотал Альберт. – Поздравляю, теперь вы не американцы. Теперь вы – легионеры! И я буду рассматривать любую попытку уклонения от несения службы, как дезертирство. И имею право стрелять на поражение. – Мсье Дарден, а мы можем как-либо решить вопрос деньгами? – спросил Альберт почти заискивающе. – Нет! – ответил лейтенант Дарден с улыбкой. – Я – патриот. Франции нужны солдаты. Вперёд, господа, вперёд, выше голову! Вперёд к славе! *** Тут нужно рассказать, откуда взялся иностранный легион, что вы вообще о нем знали, что он представлял собой и что делала в Мексике в 1863 году. Легион был создан в 1831 году – в него брали либо иностранцев, проживавших на территории Франции, либо французов, которые не нашли себя в мирной жизни. Офицерами были ветераны наполеоновских войн, бывшие бонапартисты, вылетевшие из армии после поражения великого корсиканца. А нужен он был, чтобы не зачисляя всех этих людей в ряды армии, отправить их воевать в Алжир. Легион по закону можно было использовать только за пределами Республики. На легионеров в то время смотрели, как на наемников. Их бросали в бой в Африке, в Испании и в Крыму, и нигде особенно не жалели. Но сама по себе идея "получить второй шанс в жизни" была важной для этих людей. И постепенно у них сложилось чувство сродни братскому. Легион отверженных. Кто угодно смотрел на них, как на наемников, но только не они сами, особенно французы. В 1860-х затевалась реформа французской армии, и легион предлагали даже расформировать (коль скоро и бесконечная 17-летняя война в Алжире, и Крымская бойня закончились). Почему? Да как раз из-за его статуса. Франция строила колониальную империю, зачастую надо было послать именно французские части, как это было сделано в Сирии и в Индо-Китае. Зачем нужны "наемники"? Из них, конечно, хорошие солдаты, но плохие миротворцы. Но в 1863 оказалось, что миротворцам в Мексике делать нечего, и первый иностранный полк прибыл в Веракрус морем. Что им там поручили? О, самую неблагодарную работу. За Веракрусом начиналась территория, известная, как Тьерра Кальенте – жаркая земля. Это была часть равнины с тяжелым тропическим климатом, где лихорадка и дизентерия преследовали любое войско. Чтобы прорваться в другие районы страны, с более щадящим климатом, нужно было захватить Мехико, столицу Хуареса. Но путь на Мехико лежал через Пуэбло. Год назад, в мае 1862, французский корпус больно обжегся, попытавшись взять Пуэбло с ходу. Оказалось, что сил для лобового штурма недостаточно. Тогда французы довели численность армии до тридцати тысяч человек. Только с каждым днем эпидемии разгорались все сильнее. Генерал Форе, сменивший неудачника Лорансе, повел эту армию в наступление. Расстреляв город из тяжелых морских орудий, Форе устроил штурм, дом за домом, и взял непокорную "крепость". В июне пал и Мехико. Французы вырвались за пределы Тьерра Кальенте. Но вот их коммуникации всё еще проходили по ней. И кому поручили их защищать от партизан? Пф! Конечно, легионерам. Никаких славных битв! Мотайтесь пешочком с обозами по раскаленной равнине между Рио-Бланко и Тепеакой и постарайтесь не загнуться от лихорадки. И вот тут произошло событие, которое подарило легиону славу, историю и будущее. 30 апреля 1863 года маленький отряд в шестьдесят пять легионеров конвоировал вереницу мулов с жалованием для регулярных войск на четыре миллиона франков, оружием и боеприпасами. Командовал ротой Капитан Жан Данжу, однорукий вояка. Нет, руку свою он потерял не в бою – ему её оторвало, когда в руках взорвалось ружье много лет назад. Ну в общем, инвалидная команда, что возьмешь, да? Но когда показался противник, капитан Данжу приказал готовиться к бою, и маленький отряд, построившись в каре, своими залпами прикрыл отход обоза. Задача была выполнена. А дальше началась легенда. Мексиканцы, рассерженные тем, что караван с лакомой добычей ушел, не хотели выпускать легионеров из западни живыми. К месту боя стали стягиваться новые и новые подкрепления повстанцев. Данжу приказал отступить к гасиенде Камерон – большой кирпичной усадьбе. Там легионеры завалили входы мебелью и приготовились к обороне. Каким было соотношение сил? Шестьдесят пять легионеров против... двух тысяч мексиканцев! Ни один командир ни в одной армии мира не счел бы зазорным сдаться в таких условиях. А уж тем более наемник, ведь зачем мертвецу все деньги мира? Но только не легионеры. – Пока у нас есть патроны, мы не сдадимся, – ответил парламентёру капитан Данжу. Они дали бой, такой жестокий, какого Тьерра Кальенте (да и вся Мексика) давненько не видела. Они стреляли и заряжали, заряжали и стреляли, покрытые копотью, пылью и кровью. Пули выхватывали их одного за другим, но мексиканцы несли потери в пять-десять раз больше. Раз за разом повстанцы ходили в атаки на гасиенду и каждый раз откатывались, оставляя убитых и раненых вблизи её стен. Капитан Данжу получил пулю в сердце. Лейтенант Вилен, вызвавшийся накануне добровольцем идти с маленьким отрядом, сменил его. Через пару часов пуля угодила ему прямо в лоб. Не было ни воды во флягах, ни продовольствия, ни малейшей надежды. Только честь и братство. Полковник Милан, командир нападающих, повторно предложил сдаться. Ответил ему поляк, сержант Морзицки. Ответил так же, как отвечали гвардейцы при Ватерлоо. – Merde! Они продержались десять часов. Потом мексиканцам удалось забраться на крышу, проделать в ней отверстие и стрелять по легионерам оттуда. Потом они и вовсе подожгли гасиенду. И что было хуже всего – кончились патроны. И тогда... И тогда пятеро последних защитников вышли наружу. Это были су-лейтенант Моде, капрал Мен, легионеры Катто, Константин и Винсент. И что они сделали? С честью сдались? Нет. Они дали по врагу последний залп, а потом... ПОСТРОИЛИСЬ В ЦЕПЬ И ПОШЛИ НА МЕКСИКАНЦЕВ В ШТЫКОВУЮ АТАКУ! Мексиканцы открыли беспорядочный огонь. Катто закрыл собой офицера, получив девятнадцать пуль. Благодаря его самопожертвованию, в лейтенанта попали только две. В Винсента одна, в плечо... Три фигурки со штыками на перевес упорно шли вперёд. – Это не люди. Это демоны! – сказал полковник Милан пораженно. И тогда майор Анхель Кампос приказал прекратить огонь. – На этот раз вы должны сдаться! – крикнул он по-французски. – Только если нам оставят оружие, – потребовал в ответ Мен. – И если вы обещаете позаботиться о нашем раненом лейтенанте. – Я ни в чем не могу вам отказать, – ответил Кампос. И на этом битва завершилась. Двенадцати раненым оказали помощь, большинство из них вскоре умерло. Умер и лейтенант Моде, протянув всего неделю. Но кто же рассказал эту историю? Мальчишка, барабанщик Лаи, которого оставили на поле боя, приняв за мертвого и на следующий день подобрали легионеры 1-го полка. Битва за Камерон сразу же стала легендой. Само название было помещено на знамя первого полка. Имена Жана Данжу, Клемента Моде и Жана Вилена были выбиты в зале героев в Les Invalides в Париже. А деревянная рука капитана Данжу на веки вечные стала главной святыней легиона. Больше никто не сомневался, что Легион – не только нужен, но и важен для Франции. *** Эту поразительную историю вам рассказал сержант Грабнер, бельгиец, которому и выпала честь конвоировать вас в лагерь первого полка вместе с десятью другими рекрутами, завербованными частью в Веракрусе, а частью в Европе. Нет, конечно, вы с Альбертом попытались объяснить капитану Сен-Валери, что произошло досадное недоразумение, что вы готовы решить вопрос деньгами, и так далее, и тому подобное. В ответ на это капитан обнял вас обоих за плечи и сказал: – Господа! Ваши сомнения понятны, но они показывают лишь вашу растерянность. Посмотрите на это в ином свете. Ведь вы были пьяны! Вас могли убить, ограбить или обмануть, а вы записались в легион! Братство воинов! Разве это может не вдохновлять на подвиги настоящих мужчин? Когда вы сказали, что может, он пожал плечами. – Более ничем помочь не могу! Легион – это, конечно, братство воинов, честь и все такое... но после эпидемии Желтого Джека, после потерь под Камероном, живая сила была нужна. Вот вы ею и стали. Сбежать? Ну, может, в Веракрусе еще можно было попытаться, но Дарден что-то там такое наговорил про вас Сен-Валери, и сторожили вас хорошо. А по дороге... нет, по дороге бежать было некуда. О, эта дорога до палаточного лагеря первого полка запомнится тебе хорошо. На тебе – черная суконная куртка, белые парусиновые штаны, широкополая шляпа, а за спиной – ранец. Форм легионеров в Мексике. Господи, что ты в жизни таскал-то тяжелее револьвера? Шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом. Можно считать шаги, но это бессмысленно. Выжженная солнцем земля. Пот пропитывает всё, что на тебе надето, пота столько, что его можно пить. Мексика его и пьет. Она всё пьет. В небе кружатся стервятники, ты уже не смотришь на них, потому что насмотрелся, а любое лишнее движение, даже поднять голову, нежелательно. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Сержант Грабнер идет, как заведенный, отмахивает палочкой, ему всё нипочем. Все смотрят только на него. "Привал, пожалуйста!" – написано у всех на лицах. Но плевать сержанту на ваши лица. Ему скучновато, но в целом неплохо. Ну, и куда там можно было сбежать? Даже если бы с вами не шли два легионера с винтовками. Первый месяц вас, новобранцев, учили обращаться с винтовками Минье, стрелять из них, ходить строем и выполнять все команды. Потом вас раскидали по отрядам. Вы с Альбертом... попали в разные. Даже не в разные взводы. В разные роты. Вот так вот. Дарден подсуетился, видимо. Чтоб не сговорились и не сбежали. А потом пошла служба. – Господа легионеры, завтра ваш взвод займется стрельбами. Проверьте оружие. Значит, завтра придется под палящим солнцем шарашить из винтовки по мишеням. Снова будет ныть плечо, отбитое прикладом. – Господа легионеры, завтра будет смотр. Приведите форму в порядок. Значит, завтра отдохнуть не удастся. За смотром почти всегда какие-нибудь учения. – Господа легионеры, завтра мы с вами пройдем маршрут до Эсперансы, и пройдем его за сутки. Проверьте обувь. Значит, завтра будет ад. Самое убийственное, что было во всем этом – полное отсутствие смысла. Зачем вы воюете в этой стране? Зачем делаете всё, что делаете? Это кому-то приятно? Это кому-то нужно? Это кого-то порадует? Нет. Такой приказ. Всё, все объяснения. А ещё тебе пришлось впервые в жизни всё делать самому. Готовить еду. Стирать одежду. Ставить палатку (да, и колышки забивать, и узлы вязать, безрукий вы бесполезный недоносок, мьсе О'Ниль). Штопать и латать. Чистить винтовку. Только обувь чинил сапожник. А ещё работать! Ты, Уильям О'Нил, ничего в жизни не делавший, кроме написания пьесок и стрельбы из револьвера, копал лопатой ямы под нужники. Ты грузил какие-то ящики и бочки. Ты таскал на себе снаряжение весом фунтов в сорок, не меньше, это не считая оружия. Ты чистил глиной кожаные ремни – так положено. Чтоб сверкало все и скрипело. Чтобы на тебя приятно было смотреть в те редкие минуты, когда ты не похож на пыльное потное чучело с оружием в руках. Ты стоял в караулах. Однажды, ты задремал в карауле. – Мсье О'Ниль, никогда не спите в карауле, – сказал тебе лейтенант Ламбер. – Этим вы переводите себя в разряд придурков, из-за которых погибают товарищи. И вы, и ваши товарищи погибнут лютой смертью. Но ваши товарищи попадут в рай, а вы – нет. Потому что рай – для мучеников, а не для придурков. Вы же не хотите подобной участи? В легионе офицеры обращались к солдатам подчеркнуто уважительно. Здесь очень часто можно было услышать "господа" в адрес обычных легионеров. Тебя могли назвать мсье. Обманываться не стоило – те, кто подобное обращение не ценили, могли получить и кулаком в зубы. Но солдаты уважали офицеров, а офицеры – солдат. Большинство и тех, и этих, были добровольцами и спайка между ними была сильной. Вот только в последнее время всё больше и больше приходило новобранцев, таких вот... как О'Нилы. Дух элитной части размывался. И все же он был жив. Тут были всякие люди – те, кто потерял всё, и те, у кого никогда ничего и не было. Те, кто бежал, и те, кому больше некуда было пойти. Те, кто скрывал прошлое, но все же делился им с вами, и те, кому нечего было скрывать. Но твоя история понимания не встретила. – Надо было думать, когда подписывали, – сказал злорадно капрал Покора, поляк. – Ничего, хоть жизнь узнаете. Ты был человеком, у которого было всё, и который ничего не терял, просто развлекался. Ты залетел сюда случайно, и людям это не понравилось. Ты хлебнул их жизни – и им это показалось забавным. Ты заслужил свои страдания. – В обычной армии рядовые – как дети, и ждут, что офицеры о них позаботятся. В Легионе вы все – взрослые люди, господа. Вы все заботитесь о себе и о своих товарищах. Врали, конечно. Заботились они о вас, просто на свой манер. Несколько месяцев ничего не происходило – вы сопровождали караваны, умирали от жары и болезней, но это всё превратилось в тяжелую рутину. Тело изнемогало, но мозг, высушенный солнцем, привык. Потом случилась твоя первая перестрелка. Несколько конников выметнулись из низины и осыпали ваш отряд пулями. – Стреляйте в ответ! – приказал Ламбер. – Смелее! – крикнул Покора. Сколько раз ты тогда выстрелил? Два? Пять? Все закончилось быстрее, чем началось – всадники ускакали прочь. И таких перестрелок было ещё несколько – в пикетах, патрулях, караулах. А потом опять – жара, пустая фляга, солнце в зените. Пыль. Смрад немытых тел. Спасительная тень под навесом в какой-то почти заброшенной жителями деревушке, куда вы ввалились после марша. Лежите, отдыхаете. Дышите. Живые. Селестен разносит воду, подставляете фляги, он наливает туда из бадьи. От воды ломит зубы. Еда... господи, ты никогда бы не подумал, что сможешь жить на такой еде. Рис, бобы, чечевичная каша. Мясная похлебка, похожая на бурду. Через месяц такой еды само понятие "вкусно исчезает". Ты либо голоден, либо ешь, либо сыт. Больше ничего. Марши, патрули, пикеты. – Господа легионеры, завтра будет смотр. Приведите форму в порядок. По-видимому, так пройдут следующие пять лет твоей жизни. И никаких весточек от Уильяма. Ничего. Он где-то в другом месте. Ваша рота сама по себе, их – сама по себе. За сколько-то миль от вас, ты даже не знаешь, за сколько. Война... война оказалась меньше всего похожа на то, как её рисовали в газетах. Война оказалась похожа на тяжеленную работу, для которой ты не был рожден. Или... Или был?
-
Ты даже не представляешь, как внимательно я теперь читаю документы. \(≧▽≦)/
|
Клонис Дасти делает глоток, запрокинув голову. Видишь, как он пьет, как сжимается его горло, видишь щетину на шее. Смотрит на тебя снова, узнает, что воду можно оставить, и кивает. – Мы лучше сразу. А то потом некогда будет, – передает флягу и смотрит на тебя с прищуром. Как будто ты хотел его подкупить этой фляжкой, а он такой: "Неее, брат, меня так просто не купишь." Вроде усмехнулся, но словно сморщившись. Фляжка идет по кругу. Все пьют: Скэмп развязно заглатывает воду, проливает немного на подбородок. – Дурак! Проливаешь! – говорит Бандит, отбирая у него флягу. Скэмп смотрит на него, набычась, но ничего не отвечает. Басс пьет аккуратно, передает дальше, красивым, немного даже вальяжным, киношным движением вытирает свои ковбойские усы. Водокачка замахивает глоток быстро, скупо, знает, что надо оставить пятому. Последним жадно пьет Тристи, но глоток получается маленький, почти ничего не осталось. Он трясет флягой, ловя последнюю капельку. – Кончилась, – говорит он расстроенно.
– Все понял, – кивает еще раз Дасти. "Да понял я, понял. Гранат не жалеть. Нас бы кто пожалел."
Уистлер обползает блокгауз слева, кидает шашку. Она хлопает и начинает шипеть. Но ещё до того, как расползается облако дыма, из бараков открывают огонь – и ребята Сирены, и ребята Хобо. Лупят от души, щедро, аж щепки летят. Ты давно такой частой стрельбы не слышал, как наперегонки стараются. – Пошли, парни! Вперед! – перекрикивает пальбу Дасти, и третье отделение, потное, помятое, с трудом пришедшее в себя после отражения атаки, поднявшись, ползет вперёд.
– Давай! – это Парамаунт хлопает по каске Гловера, и тот, дождавшись, пока морпехи очистят директрису, начинает сыпать по бараку, что напротив Хобо. Становится вообще ничего не слышно. Молотят со всех сторон. Па-ба-ба-ба-бам! Па-ба-ба-бах! – стучит пулемёт. Вдруг замолкает. – Чего замолчал?! – кричит Парамаунт. – Так нет никого! Не видно! – Вот и стреляй, чтоб никого и не было! Огонь! И опять – пу-бу-бух! Па-ба-ба-бам! Хлопают гранаты. Слева – много, в японском бараке, похоже. Не видно, непонятно, но догадаться можно. Грохают одна за другой, глухо, отрывисто, почти истерично. Дааах! Да-дааах! Еще. Еще. Еще. Кто-то вот точно гранат не жалеет. Рядом с тобой собрались Уистлер, Смайли и Кюрасао. Уистлер уползает передать Манго про танки и пятидесятку. Уже не слышно никаких моторов – все звуки застилает близкая стрельба. Рядом с пулемётом вырастает горка гильз. – Хорош! – говорит Парамаунт. – Ствол побереги, – ствол тридцатки уже дымится. Грохают гранаты и справа тоже. Где-то стучат японские пулемёты. Уже вообще непонятно где, потому что кажется, что и справа, и слева, и спереди, и может, даже и сзади. Пахнет порохом, окалиной, горячим песком и крошеным бетоном.
***
Японская контр-атака началась так. – Они атакуют что ли? – то ли поделился наблюдением, то ли спросил сухэйтё Имамура, наблюдавший из одного окопа с кайгун-шёса Одзаки за копошением Дасти и его отделения в развалинах. – Похоже. Их там... сколько, видишь? – спросил скорее сам себя Одзаки. – Не могу... не более десяти, господин. Наверное. – Выбить их оттуда, пока не закрепились, – подумал Одзаки вслух. – Прикажете начать контр-атаку? – Пулемёт! Огонь по противнику в сожженной постройке! Прика... В АТАКУ! – говоривший до этого скорее задумчиво, крикнул он своим пока ещё не до конца охрипшим голосом так страшно, так нечеловечески, как будто хотел скорее напугать солдат, чем воодушевить их. Возможно, так оно и было. – В ШТЫКИ! Сухэйтё Имамура даже вздрогнул, хотя казалось бы, на него сегодня падали снаряды весом в тонну. И всё равно, Одзаки был пострашнее любых "чемоданов". Ведь снаряды могли только убить, а кайгун-шёса мог стать свидетелем позора. Да ещё пинка дать. В атаку поднялись не все сразу, но много больше людей, чем было у Дасти. Человек двадцать? Да ещё и пулемёт (вообще-то сразу два) начал сыпать по руинам. Дасти пригнулся, спасаясь от очередей, а когда выглянул и увидел, как ему показалось, сто японцев, молча несущихся со штыками наперевес на их развалины (до них было уже ярдов пятнадцать), то сказал только: – Парни! А ну-ка валим назад быстро!
***
Клонис Всё случилось довольно быстро. Со стороны Винка ничего пока не происходило, только видно было, как ползет от ямы к яме, от ложбинки к ложбинке какой-то морпех. Ты узнал Лонг-Айленда. Смайли уполз к пулемётному гнезду, как ты и приказал. По идее... Слышно было какие-то крики на непонятном, чужом, некрасивом языке, похожем на писк насекомых или на беготню ящериц по песку. Все у япошек не как у людей. Сейчас должны были раздаться взрывы гранат спереди, должен был замолчать японский пулемёт, который вроде и замолк, но опять принялся настукивать, ну и Дасти должен будет потом прислать кого-нибудь. Тристи, наверное. И тогда надо будет... что-то сделать, следующий ход. Какой-то. Какой? – Я гляну за угол, – сказал Парамаунт. – Ты паси барак, понял? – Понял! Парамаунт выглянул, и тут спереди раздалось душераздирающее: КОГЭКИИИ! Это слово нестройно кричали десятки глоток. – Ой, ёёё... А НУ-КА СЪЕБЫВАЕМ БЫСТРО! – крикнул Парамаунт, отдернув голову. – Че? – переспросил Гловер. – БЫСТРО! – гаркнул капрал, вскакивая и хватая его за плечо. И все три пулемётчика, бросив пулемёт (только младший Гловер схватил коробку с лентами), кинулись к берегу, старясь закрыться от японцев блокгаузом. Они побежали так, что из-под подошв у них полетел песок. – А мы чо?! – крикнул Кюрасао, глядя на тебя огромными, как блюдца, глазами.
А вы чо?
***
Слипуокер ...И тут слева раздался дикий японский многоголосый крик. Атака! Где-то там, где эти чертовы развалины. Быстро выглядываешь в боковое окно: видишь фигурки в желтоватой японской форме. До них всего ничего, каких-то ярдов сорок, они лезут через развалины, перепрыгивая через обугленные, неуклюже развалившиеся бревна постройки. У одного даже, кажется, флаг на винтовке! Во поперли... Но еще ты не знаешь, что спереди, по фронту... Не знаешь не в смысле "что происходит". Не знаешь вообще какая там местность, что там. А может, там такая же толпа прет на ваш барак! Не, ты бы услышал... или один япошка с гранатой, подбежит и похоронит вас тут. Морпехи отлеживаются, проверяя оружие, им тоже не по себе. – Чего там? – спрашивает один, сжимая цевьё.
***
Хобо, Ферма Хобо Переводишь дух. Отстрелялись. Вроде, японцы хвост прижали в постройке напротив, не риску... КОГЭКИИИ! – орут слева. Много. Ферма слева. – Че там?! Атакуют!? – спрашивает Заусенец.
Ферма Все же так хорошо было. Отстрелял пачку, перезаряжался, и тут... Смотришь в окошко. Япошки бегут, лезут через развалины, их до хера просто. Или так кажется. Но главное... главное, хер их отсюда поймаешь – сарай этот мешается, который слева от вашего барака. Может, японцы его специально для этого поставили? Мешаться? Все на этом острове либо убивает, либо мешает выживать. Надо че-то делать. Или не надо. Или с Хобо посоветоваться. Или стрелять и не долбать мозг сержанту, а там как выйдет?
***
Крот, Манго Надо стрелять, но... но тогда вы зацепите парней из третьего. Скорее всего. Видно невооруженными глазом, что японцев там – мама не горюй. Они прут, не то чтобы стеной, но плотно. И знаете что? Им бежать до вашей воронки ярдов сорок. И если они так и попрут, они просто добегут и убьют вас. Вы не перестреляете двадцать (или сколько там?) япошек. Да просто не успеете. Надо спрятаться. Но это глупо. Или выбираться из воронки и драпать вдоль стены, либо к Блондину, либо в сторону Винка. Ганни прикроет. Или держаться, уж как получится. – Ебать-колотить! – выдыхает с обидой Уистлер. Обидно как-то всё получилось. Почти взяли и... и вот так вот вас. Ганни пристраивает карабин одной рукой на край воронки, вдавливает его в песок. Кажется, когда он воюет, ему не так больно.
***
Сирена, Лобстер Вроде по окнам вашим пулемёт бить перестал. Вроде и барак напротив замолчал. Вроде всё хорошо. Но япошки вдруг начинают орать как резаные, и их что-то больно много кричит. Там, где развалины. Посмотреть! Но... – Блядь, дым мешает! – говорит Газолин. Видите сквозь дым какие-то силуэты. Мельтешат там. Ни хера не разберешь. Такое ощущение, что на центр позиций вашей роты несется толпа самураев с самурайскими мечами и прочими неприятными штуками. Че делать?
-
Снова они, опять лезут. Сколько их там еще?
-
Очень крутой и атмосферный пост. Война продолжается.
|
Крот Милкшейк кричит. Ты кричишь на него в ответ, что-то бессвязное, нечленораздельное, матерное. Он хватает тебя за плечи, ты хватаешь его. И на выдохе, на выкрике вдруг открываешь глаза. Видишь его лицо – отчаявшееся, несчастное, злое. – Замри! – гаркает он. Свет режет глаза. Все какое-то мутное. У него кровь на щеке. Наверное, не его. Наверное, он даже не знает об этом. – Так и сиди! Замри! – говорит он. Осторожно, медленно оттягивает веко. Потом другое. Он тяжело дышит, но его руки не дрожат. – Сколько пальцев? Говоришь, что два. – Молодец. Что видишь? Мушки видишь? Звездочки там... Ты вроде не видишь. Чувствуешь его дыхание – приятное, мятное, то ли жвачка, то ли он хорошо почистил зубы сегодня утром. Он соображает, видно, что ему приходится тяжело. – У тебя, короче, кровь на дне глаза скопилась. В левом побольше, в правом поменьше. Не, не на дне глаза, а как оно там... Я забыл слово. Радужка цела зато. Голова сильно болит? Голова пока вроде и не болит. Только мутно что-то. Как будто воды с илом в голову налили. – Это хорошо. Если заболит... если заболит, тряси ею поменьше, понял? Будет сильно болеть, наверное. А ты между тем... снова видишь! Видишь море, песок, разбитые LVT у берега, волны, точки людей и амфибий вдалеке. Но на глазах как будто пелена. Хочется моргать, а она не проходит. Тяжело рассмотреть-то что-то. Всё какое-то... как на поцарапанной кинопленке. Муть какая-то. Сидишь спиной к стене. Где-то там, за стеной, стучит пулемёт. – Оружие есть? Нет? Найди себе. В тыл... рано тебе в тыл. Найди себе оружие и доложись... вон, лейтенанту. Давай, у меня работы много. Давай. Надо плазмы ещё развести. Он опять вздыхает. – Ты это... ты извини. Но ты тоже... Ну, молодец, в общем. Он машет рукой, дескать, ну, что ещё мне сказать, тут раненых на целый лазарет. Что ещё я могу сделать? – Ты головой старайся ударяться поменьше, а то можешь зрение потерять. Тебя бы в тыл... но нельзя. Воевать некому будет. С таким ранением не отправляют, понял? Главное, что радужка цела. Давай. Он похлопывает тебя по плечу. Моргая, пробираешься вдоль стены, ищешь винтовку. – Че потерял? – спрашивает Обжора. – Там посмотри, там складывали, что нашли. Находишь у стены прислоненное оружие. Крайняя – вроде ничего, не очень-то и в песке извалялась. Проверить бы. Только как? Не в воздух же палить? Хотя... Потом – добраться до пролома в стене, сделанного взрывчаткой, и через него пролезть в воронку. Там – раненый ганни, лейтенант Манго и Уистлер что-то шепчет ему на ухо. Зачем-то. Только тут понимаешь, что идет бой – стучит пулемёт, рычат где-то двигатели, что-то взрывается, справа и слева бешено долбят винтовки. А там, где должны быть парни Дасти, твои товарищи, никого нет.
(продолжение в посте Манго).
-
если заболит, тряси ею поменьше
Ты головой старайся ударяться поменьше
Сборник золотых советов Милкшейка. Вообще, слушали бы Милкшейка, уже давно бы все захватили.
-
За роскошное описание боя и ранения!
-
Какой заботливый мальчик! Редко, слишком редко появляется в кадре Милкшейк)
|
Несколько раз Шамси ловил себя на мысли, что нету здесь никаких сокровищ... но даже если и нету – да и ладно! Не за деньгами же он пришел! Ну, на что ему деньги? Нет, конечно, лишними они никогда не бывают, но ведь старшие наверняка всё отберут. У него вообще никогда денег при себе не водилось. Зачем? Иное дело – крепость. Крепость – это история. Как кто-то её выстроил. Как кто-то оборонял. Как кто-то последним уходил отсюда или умирал от ран в тени этих стен – и некому было закрыть ему глаза. Кто? Как? Почему? На все эти вопросы тут могли быть ответы, а могло их и не быть. Золото и серебро везде, наверное, было одинаковое, а вот история... история у каждого места своя. И, пожалуй, больше всего Шамси хотелось найти истлевший скелет в пробитых доспехах, перед котором будет лежать осыпающийся, ломкий пергамент, а в нем мертвец-то всё и поведает. И можно будет представить – каким он был при жизни? Хороший человек или плохой? Надеялся, что кто-то когда-то найдет его рукопись мертвеца, или же нет? А тогда зачем писал?
И потому Шамси страшно расстроился, когда увидел лунопоклонников. Уж эти-то наверняка всё что можно вынесли, а значит, не будет никакой истории. Сейчас Захеддин их прогонит, они даже если и знают что-нибудь, то ничего не успеют расска...
– О! – вскрикнул он, увидев перекошенные лица и зубы. Гули! Ни одного гуля он и в жизни не видел и вообще не думал, что они существуют. А они... существуют! Да еще какие настоящие! Да еще и с какими зубами! Оторопь брала от их вида, и от того, как они бросились на мальчишек. Но вот из-за того, что дергались они, словно марионетки, не похожи они были на людей, а похожи на что-то противное и опасное, вроде паука. Такого, что хочется раздавить поскорее. Если бы у Шамси было время поразмыслить, он все равно решил бы драться – бегать от таких тварей по лабиринту, да ночью, да ещё и не зная, где тут входы, а где выходы – это не самое разумное. Но в тот момент ему было не до разумности. Он просто не мог поверить, что человек или существо, похожее на человека, может выстоять против оружия. Он пробовал во дворе хоть подойти к Бахтияр-эффенди, когда у того в руках была палка. Даже втроем пробовали, вдвоем. Не, никак. Человек с оружием и человек без оружия – это как лев и буйвол. Буйвол-то, конечно, боднуть может, но никто на него не поставит и медной монеты.
– Эй! Вы что?! У нас есть оружие, а у них нет! Убьем их! – крикнул Шамси, поднимая саблю.
-
Человек с оружием и человек без оружия – это как лев и буйвол. Вай, мудрость старших в речах Шамси слышу я!
|
Как ни крути, но когда ты ничего не знаешь, ничего не умеешь, а мир твой ограничен стенами поместья, ты невольно будешь стараться вести себя так, как ведет твой отец. Ты будешь противоречить ему в малом. Ты будешь говорить себе, что одно сделаешь лучше него, другое – мудрее, в третьем будешь добрее, а в четвертом пойдешь дальше. Тебе будет казаться, что это-то и есть главное. А это – всего лишь детали. Главным-то как раз и будет, что ты меряешь мир по его мерке, подобно тому, как в математике пространство измеряется по отложенным линиям. Он и есть – та линия для твоего мира. Когда ты вырастешь, ты узнаешь, как тяжело было сделать лучше, как более мудрое решение становится очевидным, лишь когда принято неверное, как доброта легко оборачивается против того, кто её проявил, и как страшно зайти дальше той отметки, до которой, как тебе казалось, так легко дойти. И ты станешь таким, как твой отец. Немного другим, но... это – всего лишь детали.
А если отца рядом нету? О, а вот тогда у тебя проблемы. Выбирай что хочешь, любое мерило. Мамино? У неё есть вообще какая-то линия, или она настолько мягка, что ты её и не заметишь? Твоего учителя фехтования? "Придворного математика"? Твоей будущей учительницы танцев? Да никого из них. Ведь все они по сути равны, и только отец, приведший тебя в мир, подлинный авторитет. А с ними... с ними ты будешь заниматься тем, что весело! Или интересно. Или не слишком сложно.
Сшибать саблей арбузы со столбов, или слушать, что же находится за стенами поместья, в котором ты вырос и знаешь каждый угол... Ну что может быть интереснее? В пекло математику с геометрией! В пекло древние языки! Кто сказал, что они пригодятся в жизни? Какой вообще будет твоя жизнь? Ты не знаешь – и не хочешь загадывать. Ты лишь веришь, что она будет интересной, захватывающей, увлекательной. Что в ней будут красивые люди, красивые места, красивые поступки. В ней будет много солнца, радости и азарта.
Жизнь – это праздник, который прогонит скуку.
Что может прогнать её лучше, чем поход в древние руины? Что встретится там? Что откроется? Неизвестное.
Неизвестное всегда кажется таким манящим, таким сладким, пока ты не узнал, что уют родного дома, беззаботность детства, изобилие и безопасность – не то, что даётся в мире бесплатно и всем.
-
Ай, какой горячий молодой господин, сколь много огня в его благородной крови!
|
Ну, собственно, ни ты, ни он ведь не ждали, что у вас будут какие-то разговоры, правда же? Вы выпили по рюмке, подождали, пока слегка даст в голову, перебросившись какими-то бессмысленными фразами, потом выпили ещё по полрюмки – и он сразу тебя поцеловал. Вот и все разговоры.
Как и Картер Уоррен, Дэн Пэнли был парень простой. Но... другого склада, Кейт... совсем другого. Картер, конечно, тоже был не ангел, но у него были принципы. Он этих принципов придерживался. А значит, были у него и границы. В эти границы он упирался постоянно, пожирая тебя глазами. И даже когда вы целовались рядом с повозкой, он словно снес одну границу, а за ней оказалась другая, и он за неё не пошел. Наверное, это тебя расстроило, да?
Когда Дэн поцеловал тебя, это было настолько неуловимо быстро и плавно, "как будто так и надо было". Вроде вот только что ты сидела, между вами какой-то барьер... Ты его не переходишь, он его не переходит. Как будто бы человеку, чтобы пройти за него, надо спросить у тебя разрешения. Ну... или хотя бы чуть притормозить, мол, ты ж не против? Помедлить слегка перед поцелуем.
А Дэну было не надо. Он просто оказался внутри твоего пространства, как будто барьера никогда не было. Дэн Пэнли был обаятельный, приятный на вид, хороший малый. Но было одно "но". Картеру тоже случалось убивать людей, но всегда это было "не просто так." А Дэну – вот именно что "да почти просто так", когда можно было этого не делать. И потому он был за чертой, одной ногой-то точно. Границы твои он просто не заметил. Хотя... а они были? Ты же их сама и стерла, когда поманила мужчину, которого знала всего час. Разве нет?
Знаешь... Картер Уоррен целовал Кейт Уолкер, которая стояла перед ним, страшно притягательная, но в то же время по-женски загадочная, по-девичьи непознанная. А Дэн Пэнли целовал тебя... как бы это сказать. Как будто...
Как будто он тебя уже трахает.
Но это был твой первый мужчина, и ты еще не поняла, в чем разница и что будет дальше. В общем, ничего плохого-то и не было, если смотреть на это практически. Но... если б все было так просто, да?
***
Сначала все как-то завертелось: ворох поцелуев, губы, пальцы, расшнуровывающие корсет. Чреда каких-то быстрых прикосновений, томительное ожидание новых ощущений. Твои платья и юбки на полу (револьвер брякнулся со стуком). Его пальцы у тебя в волосах. Снова поцелуй. Ты – в одних панталонах. Его рука проскальзывает в разрез, трогает тебя – не грубо, но и не нежно. – Ты первый раз? Не бойся. Он сорвал с себя одежду, кинул бесформенным комом, быстро, проворно, стянул с тебя панталоны. Всё. Ты совсем голая, и он тоже. – Ложись. Если бы ты не легла – он бы тебя толкнул, ты знала. Но ты легла, потому что, ну... он явно знал что делает, а ты об этом не знала... да вообще ничего. Миссис Уолкер никогда не рассказывала. Со Сьюзан вы тоже такие вещи не обсуждали, просто что она любит Картера, а Картер – её. Не принято было про такие вещи говорить. Границы, знаешь ли. Правила. – Будет больно, но не очень, – сказал он. – Чуть шире разд... да.
Было больно, Кейт. Но не очень. И крови было... да совсем мало. При месячных больше.
Он сделал паузу, дал тебе прийти в себя, лежа рядом, сунул в руку рюмку, в которой оставалась половина. – Сейчас пройдет.
Было в нем что-то джентльменское, зачаток что ли. Из него мог бы джентльмен-то получиться. Жаль, не получился.
Потом он снова надвинулся на тебя, поцеловал, сложно было не откликнуться. Было уже не так больно, хотя вроде и не очень приятно. И, наверное, пару минут ты думала, чувствуя вкус его губ: "А чего все так с ума-то посходили? Приятно вроде бы... Но. О чем сыр-бор?"
Потом начало доходить. Обычно барышни первый и несколько последующих раз терпят, но виски помог расслабиться. То, что раньше ощущалось, как: "Ой! Во мне какая-то чужая штука! Любопытно, но стремно!" – стало ощущаться как: "Во мне теплый, живой парень... вроде он отдельно от меня... а вроде... вроде хочет внутрь меня попасть... не то что прямо ломится, но так... ненавязчиво... надо же. В меня кто-то живой хочет попасть... Я настолько ему нравлюсь, этому Дэну? Выходит, да. Это любовь уже что ли?"
А потом Дэн Пэнли завязал с нежностями и начал крыть Кейт Уолкер по-взрослому. И твой мир изменился стремительно. Весь мир нахер поменялся за десять минут.
*** Дэн был ритмичный парень, и куда надо доставал. И потому не прошло десяти минут, как тебе открылась истина. Сложно сказать, приятная или нет. Состояла она в том, что все эти поцелуи, все эти "Я не встречал таких, как ты", то, как он терся носом об нос, как вы на звезды смотрели... ну... неправда все, понимаешь? Ложь это всё. Не только у него. И у Картера ложь. И у всех ложь. Это как нагроможденная сверху куча хлама. А под этой кучей... под этой кучей самец жарит самочку – и больше ничего нет. Это просто так должно быть – ты сочная самочка, он – сильный самец. Он заметил, обозначил интерес, не стал сразу сильно нажимать, но ты решила, что да, подходит, ты поманила – и всё. И больше ничего не было, ни звезд, ни револьверов, ни "на тебе, Кейт, сорок долларов". То есть было, конечно, но все ради вот этих толчков, отдающихся внизу живота и в мозгу предвкушением ВЗРЫВА.
А в чем подвох? Подвох в том, Кейт Уолкер, что это было ДИКО ПРИЯТНО делать именно так, без слоя наносной лжи. Как будто Кейт Уолкер больше нет, а есть молодое сногсшибательное Тело, ему очень хорошо. Дэн все делает с полной отдачей, и у Тела внутри волна накатывает так, что мозг по стеночкам стекает. Ощущения плещутся, смывают мысли, какие были. Голова пустая и счастливая. Ты – Тело. Теплое, сладкое, роскошное, улетающее от удовольствия тело. И всё. А если даже и есть мысль, то одна: что-то такое глубинное происходит, что-то вроде смысла вашей жизни на Земле. Раньше можно было ходить и думать: в чем смысл того, что Кейт Уолкер сделала то-то или приехала туда-то? В чем смысл того, что Дэн Пэнли поступил в шестьдесят пятом так-то? Выстрелил в того парня с косым левым глазом... ДА ВЕСЬ СМЫСЛ ВОТ В ЭТОМ – как вы встретились, и он тебя покрыл.
Это был твой первый раз, так что финал, до которого его молодое тело довело твое молодое тело, выбил из тебя дух. Тебя расплескало по кровати сладкой патокой, ты даже вскрикнуть не успела, только ловила ртом воздух, постанывая. А он не остановился. Ты плыла в теплом мареве, а он продолжал, продолжал, неистовый, твердый... Потом он напрягся и тоже дошел до финала. Ты головой не понимала, как это происходит – тебе про это тоже не рассказывали, но низом-то поняла, что у вас все было, и все закончилось. Самочку покрыли.
Дэн сразу стал не таким жестким. Не только там – весь целиком, как будто под кожу ему воды накачали. Мягким он стал, почти безвольным. Лежал какое-то время на тебе, смакуя финалочку. И так хорошо было, что он на тебе лежит, что-то страшно правильное в том, что он сверху, а не ты. Ты под ним. Подстилочка для самца. Но нет, не просто подстилочка. То он тобой обладал, теперь – ты им. Он твой. "Самец, которого я выбрала, меня покрыл. Всё." Смысл, от которого хочется улыбаться и легонько его погладить, да? Или просто руку на него закинуть – пусть лежит. "Моя рука на моём мужике."
И вот тут... Оу! Тут было второе открытие, пожестче, мисс Уолкер. Хотя ты уже догадалась, что мисс – это сильно сказано, да?
***
Он отдохнул немного, а потом от тебя отсоединился и перекатился на спину. Отсоединился не в том пошлом смысле, что вышел из тебя, хотя и в этом тоже. В том смысле, что все, Кейт, самец ушел, ты ему больше неинтересна. Он тебя трахнул – и вселенский смысл кончился, улетел в трубу, как дым. Дэн-то еще в комнате, но уже больше не с тобой. И вот тут засосало под ложечкой. На дворе был девятнадцатый век. Приличные девушки выходят замуж и рожают детей мужьям. Это не в удовольствие, удовольствие просто иногда получается, у тех, кому повезет, у Сьюзьки вон... Как услада к горькой микстуре брака. Потому что брак это труд, бла-бла-бла. А у тебя, Тело, совсем по-другому. Это с Кейт Уолкер, кто-то мог бы остаться, а с телом-то зачем? Да и... ты же помнишь? НЕТ НИКАКОЙ КЕЙТ УОЛКЕР. Ложь это. Руки есть, ноги есть. Есть почти доспелая грудь, есть широко распахнутые глаза, есть треугольник кудрявых волос над дыркой... дырка – да, что надо, как будто в раю на небе, куда ты никогда не попадешь, есть такое суфле что ли, которым ангелы завтракают, и вот из этого суфле её и вылепили, и джемом ангельским мазнули. Круто, Дэну понравилось. Только это не Кейт. Кейт теперь – ну, просто звуки такие, которыми тебя обозначают, потому что говорить "эй, красивая" каждой неудобно. Запутаемся все. Не обидно так-то? Пару минут назад ты вообще-то правда была его женщиной! И до этого, на протяжении всех упругих, пружинящих, хлопающих кожей по коже минут пятнадцати или двадцати... Вы же ВЫБРАЛИ ДРУГ ДРУГА! Ты была его женщиной настолько, что у тебя и воли-то своей почти не было. Сказал бы он – "встань на четвереньки", ты бы даже не задумалась, наверное, как это неприлично и чего это он раскомандовался. Просто встала бы и все. Смысл-то был не в этом. Смысл был в том, что ты – его, ну и он немного твой. Ну и в целом, что ты открываешь все границы, а он туда, за границы, заходит настолько, что делает с тобой Смысл.
А теперь ты ничья. Догадалась, что это значит? Вот это важно. Не то, берешь ты деньги или делаешь это просто для удовольствия. Честная женщина – она либо девица, либо в браке, принадлежит тому, кто принадлежит ей.
А ты никому не принадлежишь. И тебе никто. А значит, все самцы твои, что так-то неплохо. Только и ты теперь вся их. Всех. Нееееет, не потому что мораль, обычаи там или они злые и непременно тебя изнасилуют (хотя так-то могут, но дело не в этом)... не, все куда более просто и потому жутковато. Теперь, когда ты знаешь все это, про смысл, то если самец обозначит к тебе интерес, а ты сочтешь его "ничего так", то... то в том, чтобы ему не дать НЕТ СМЫСЛА. Вообще. Никакого. Ну, повредничать только если... А так-то по-честному, ну... ДА ПУСТЬ БЕРЕТ! Во-первых, приятно, это самое приятное, что есть в мире. А во-вторых, осмысленно – у тебя же могут быть от него дети. Смысл тут не в самих детях. Смысл в том, что стоит же попробовать, раз он сильный! Тело в теле – самый исходный смысл, на который потом нагромоздили черте чего. Скрестить вас двоих, таких красивых, посмотреть, что получится. Такой второй смысл, помимо того, что приятно. В принципе, Кейт, это называют обидным словом "шлюха", но я не хочу сказать обидно. Это ж не так чтобы плохо, кто сказал? Викторианская мораль? Да вертела ты её! Когда Дэн тебя трахал, не было никакой морали, вот пусть и теперь не лезет. Просто... я просто слова другого не знаю. Тело, ты шлюха.
А почему это жутко-то? Господи, ну придумали обидное слово... Ну и что? Какая разница? О... разница есть, еще какая. Я поясню.
Ты жила раньше в мире детских песенок и веселых историй. Или грустных. Или серьезных. Или страшных. И да, ты путешествовала, воровала, даже в подвале сидела, тонула на пароходах, все это было... важно. Во всех этих историях была КУЧА СМЫСЛОВ! Много всего важного, интересного, нового... А теперь как будто нет больше историй, потому что все ложь. Все ложь и куча хлама над двумя вопросами: выжила ли ты и отсношал ли тебя привлекательный самец. Судя по тому, что уже первый из них был такой крутой парень, как Дэн Пэнли, у тебя в этом мире неплохие позиции в иерархии самок. Ну... и всё.
А не жалко старый мир?! Тот, в котором воспитывавшая тебя чета Уолкеров? Где Сьюзька? Где Сай? Где все так... где так много смыслов... более красивых, если честно. Более глубоких. Где они все были настоящими. А тебя теперь туда не пустят. Вернее... вернее пустили бы, но как ты теперь в него поверишь, когда знаешь все это? Извини. Это и называется "первородный грех". Очень сладкий, очень яркий, ты никогда ничего такого яркого не ощущала. Но только тот твой мир... он был придуманным раем на самом деле. Обман рассеялся. А этот, настоящий мир – он не то что прям-таки ад... но тут просто самцы кроют самок, которые никому не принадлежат, и все пытаются выжить. И. Больше. Ничего. Нет. И. Не. Будет. А поверх – толстый слой лжи, чтобы выживать чуть надежнее и цеплять самочек и самцов чуть получше. Но ты-то знаешь теперь, что оно всё ложь. Вот и всё. Живи с этим, малышка Кейт.
***
Дэн Пэнли был... плохой парень, но немножко от джентльмена в нем было. Он понял, что "чет не так" и провел тебе рукой по щеке. Это была, конечно, ложь, но так-то небольшая. СЛАВА БОГУ, что он не стал болтать или что-то такое! Или там вот этого: "Я люблю тебя, ты – то, ты – сё, ты, может, даже Кейт Уолкер!" Но ты ему правда очень понравилась. Поэтому его мозг сделал усилие и попал в ритм происходящих в твоей голове открытий. И он сказал: – Ладно, чего там. Давай еще по рюмке? Это "ладно чего там" провалилось между шестеренок у тебя в голове и как будто заклинило их. Ты зависла между придуманным раем и настоящим миром обезьян, в который летела, как в вакууме, как на нитке. Это "ладно чего там" означало: "Смысла в этом нет, но будем считать, что ты все же моя самка. Я тебя уже трахнул, но мне на тебя... ну... как бы не наплевать. Пусть даже мне это мерещится. Пусть хоть на время. Раз я твой первый, ну... я тебя не оставлю тут так, в этой дыре. Обвыкнешься – а там посмотрим. На, возьми кусочек лжи, он поможет на первое время, как серебряный доллар." (Доллары так-то тоже ложь. Их не съешь, ими не защитишься от хищника, ими не растопишь костер. Ну... ассигнациями если только.) Но теперь ты снова была не ничья. На какое-то время. Виски после всего зашел, почти как вода. Вы о чем-то говорили, но вяло. Ему не особенно хотелось, тебе было не до того. Потом тебя слегка отпустило. Потом ваши взгляды встретились. Большие, красивые, умопомрачительные глаза малышки Кейт, и слегка прищуренные, улыбающиеся глаза Дэна "Брауна". – Ммм? – спросил он, подняв бровь. – Еще?
Нууу... а была хоть одна причина отказаться?
***
Во второй раз было уже вообще не больно и... гораздо сочнее! Ты лучше понимала, чего ждать, поэтому было интереснее! Ты даже догадалась, что можно не просто ноги раздвинуть, а обхватить его ногами и руками, прижаться к нему – и тогда будет ярче. Ты уже поняла, в какую сторону и какой частью тела надо "стараться", чтобы побыстрее стало не просто хорошо, а ОЧЕНЬ ХОРОШО. Ему это понравилось, хотя ему в тебе вообще все нравилось. Все барышни в первый раз же стесняются, а эта Кейт – неее, сразу врубилась! Молодчина какая. И такая красивая... и молодая... ууууу... И он захотел взять тебя сзади. Под ворохом юбок задницы-то не видно, но он запомнил ещё с того момента во дворе, когда поднимал тебя и прижимал к стене, что "бедрышки у цыпы – что надо, будет за что подержаться."
На четвереньках, было еще честнее и искреннее. Уже никаких взглядов в глаза, только прогнутая спина, приподнятые бедра и как он входит в тебя "до самой Кейт Уолкер" – было так хорошо, что даже в голове отдавалось. А ещё... Когда он был сверху, это было что-то из серии "как у людей." А теперь он сжимал твои бедра, прихватывая кожу, не церемонясь, сильно, как будто ему... вкусно тебя так держать за круп! Не то чтобы это было приятно само по себе. Но хотелось крикнуть: "Да, вот так, держи, Дэн, а то вырвусь и убегу! Держи!!!" – хотя вырываться-то не хотелось, хотелось самой насаживаться, и посильнее, только ты еще толком не умела, пусть и старалась. Еще он иногда сильно хлопал тебя по ягодицам, грубовато, звонко и хлестко. Даже немного больно... даже, можно сказать, перебарщивал он слегка – задница у тебя горела. Но все равно это было так круто! Каждый удар бил в мозг эйфорией. Почему? Это он не от злости, он не хотел тебе больно-то сделать, и ты это чувствовала. Это он просто так восхищался твоим телом, понимаешь? Собственно какой может быть более искренний комплимент, чем когда он в тебя входит и шпарит без остановки? Да никакого. Слова какие-то, пфф! Но оказалось, бывают еще "комплиментики". Он ещё при этом может и восхищаться, прикинь? Не просто "очередная самочка", а "Кейт Уолкер – лучшая телка, что у него была"! Ммм, в этом был смысл! Это щекотало даже самое древнее, самое первичное из твоих "Я" (остальные что-то пригасли, их можно было не щекотать). Знаешь, чем? Самец от тебя в диком восторге. Твой. Первый. Самец. Ты ничего не умеешь. Ты еще утром вообще ничего про это не знала. А он уже от тебя ТАЩИТСЯ ПО ПОЛНОЙ, Кейт. Ты еще не до конца разобралась, какие правила, поэтому сперва не кричала, а только стонала, прикусывая губы. Дэн тебе помог – он тебя взял сзади за плечи и, прогнув посильнее, так что твой стан приподнялся, насадил так, что груди затрепыхались. Грудная клетка расправилась, ты поняла, что правил тут никаких нет, и закричала. Это уже был комплимент ему. Самочка тащится, Дэн. Кобылка аж ржет от удовольствия. Потом он все-таки бросил тебя на спину, торопливо вошел снова, скользнув по слипшимся кудрявым волосам у тебя внизу, в треугольнике над дыркой. Пожирая взглядом твою уже давно оформившуюся грудь. Он сказал тебе тогда единственные слова за оба раза. – Господи! Ну ты и... И не нашел, чем закончить, просто слова не нашел. Он не знал, как прилично сказать, что ты хороша... а неприлично вроде не в кассу – он же у тебя первый так-то... Вместо слов он прильнул к тебе и набросился, как сумасшедший. Ты и на четвереньках уже почти приплыла, а тут он начал тебя драть так искренне и сильно, что аж сводило все, и "солнышко уже почти касалось горизонта". Ну вот ещё чуть-чуть! И... страшно захотелось, чтобы он грудь помял. Сосочки. Чтоб тоже оценил... А он как мысли прочитал, сжал их не нежно, но и не грубо, просто крепко, без церемоний. По-самцовски. Оценил! Поверил, что хотя они еще девичьи, скромные, но вырастут – и будут дойки, как у королевы. Пришла гордость за то, какая ты крутая самка, оказывается. Уже знаешь... уже не потому что Дэн тебя взял, а сама по себе. "Я и правда такая... нельзя не запасть!" Ну и благодарность за то, как он хорошо тебя драл, за каждый шлепок по заднице... И все, конечно – тут и рвануло. Вспышка – и как будто свет расползается по закоулочкам. Вроде как взрыв котлов на "Султанше", только приятное и внутри у Тела. Разошлось волнами от дырки до пяточек и в другую сторону – до затылка. И пошло гулять эхом. Внизу аж сжалось всё, было желание в этот момент Дэна всосать туда, вниз, целиком. Было вообще ощущение, что ты – черная дыра, поглощающая свет и всякие ложные надуманные смыслы.
Потом опять сладковатое марево. "Делай с моим телом, что хочешь Дэн, я – всё, меня унесло". Его это подстегнуло, конечно. И потом опять: мокро внизу, и самец – мягкий, как одеяло. Кто из вас кого объездил? Какая разница...
В этот раз он остался с тобой, уже не ушел. Когда вы заснули, он делал вид, что обнимает тебя. Это была ложь, но почти такая же приятная, как ложь о том, что на свете существует Кина МакКарти или Сьюзан Картер, которым на Тело не наплевать.
***
Утром тебя отпустило. Ты снова была Кейт Уолкер. Но это была уже все равно немного другая Кейт. Сытая, довольная, как следует оттраханная и очень взрослая. Очень хорошо понимающая, что в некоторых уголках Земли за право покрыть её, подержаться за её круп, самцы будут драться до смерти.
Ты тогда поняла, почему про это говорят: "Она больше не девочка". Это на самом деле означает: "Она поняла, что девочек не существует." Только самочки, которые врубились, о чем этот мир, и самочки, которые все еще думают, что есть там что-то. Любовь. Привязанность. Романтика. Что-то кроме самца, которому говоришь "ты подходишь" – и он подходит и берет.
Но потом, когда вы уже оделись и собирались ехать, Дэн все таки обманул тебя. Он глянул на тебя, взял за руку, откинул волосы... и поцеловал. Хмельно. Медово. Почти нежно, осторожно перебирая языком. По-другому. Не так, как будто он тебя уже... а как будто между вами все-таки была стена, была граница. И как будто ему хорошо рядом с тобой даже за этой границей. Как будто ты... ну... не только теплая, сочная дырка между ног. Как будто у тебя есть имя и фамилия. Как будто тебе можно сказать что-то кроме: "Ну ты и..." Возможно, это было искренне, тогда, выходит, Дэн врал и себе, и тебе. Потому что так-то это была ложь, конечно. Но показалось, что в этом есть смысл. Что девочки существуют. Что плакать стоит не только когда тебя бьют. Что не всех "подходящих" самцов нужно пускать к себе в постель. Что есть что-то кроме этого.
Он умел все-таки красиво врать, этот Дэн Пэнли.
– Поехали, вздрючим Ад-на-Колесах, Кейт, – сказал он. И вы поехали.
***
А теперь вернемся немного назад и посмотрим, кто кого застрелил в этой сцене. Ну да, вроде, пули не свистели, кровь не лилась... но это только если не понимать, что произошло.
Дэн Пэнли был грабитель, карточный шулер и убийца, и одной ногой он стоял за чертой. За этой чертой не было смыслов, кроме самых примитивных – выживай и покрой самочку. За этой чертой было очевидно, что НИКАКИХ СМЫСЛОВ больше нет. А на этой стороне... на этой стороне смыслы были. Ну и что, что они были ложью? Зато они были красивые. Да и выживать тут было удобнее. Но муторно как-то, тоскливо, скучновато. Дэн Пэнли разбежался с напарниками, потому что он задумался, на какой же стороне ему быть. Он... он не знал.
Потом он увидел Кейт Уолкер. Кейт Уолкер была не такая, как все люди, которых он видел раньше. Она была... очень красивая. И с револьвером. И странная, что ли... Кажется, не просто девушка. Сначала тот Дэн, что стоял за чертой, сказал: "Брат, нам надо обязательно выебать эту кобылку!" Дэн с ним согласился, и обул тебя в карты. Не потому что ему надо было выиграть – потому что чтобы кобылка дала, надо быть круче, чем она. Потом он сделал то же и с револьверами. Потом он показал ей: "Я неопасный. Давай, соглашайся."
Но потом... потом другой Дэн решил тоже попытать счастья. Он подумал... "Она такааааая необычная. Вдруг она знает смысл? Вдруг она мне его расскажет? Ну... пусть ненастоящий! Ну путь! Но это её смысл! Она такая красивая... я ей поверю! И мир по эту сторону черты станет... не унылым. Не скучноватым. Не муторным." И он... он предложил ей: "А хочешь ничего не будет? Просто будем рядом, и все..." У него в сапогах в этот момент скрестились пальцы. Господи, он так вдруг захотел, чтобы Кейт сказала: "Знаешь что! Я не такая! Но ты мне нравишься." Он даже помолился, чтобы ты так сказала. А малышка Кейт... А малышка Кейт сказала, что-то совсем другое. "Ты подходишь, пошли ко мне в номер". И знаете... может, лучше было честно пристрелить его из револьвера, потому что в этот момент она нахер прострелила печень тому Дэну, что был по эту сторону черты. Ведь он понял, что смыслов для него у неё нет. И второй Дэн... сказал... "Вот видишь? Нет у неё смыслов. Смотри, какая грудь. Все, забудь про смыслы. Давай сюда, за черту!" И Дэн, который по-настоящему был там, во дворе у отеля, взял Кейт Уолкер за руку, отвел в номер и показал неопытной самочке единственный смысл за чертой. В два приема, для закрепления урока.
В общем, вы пальнули друг в друга и крепко ранили смыслы, которые у вас оставались. Конечно "первым за револьвером потянулся он". Но он же его потом и убрал. А ты взяла да и выстрелила, Кейт. Хорошо, что не наповал. Иначе он бы уехал молча, так и не поцеловав тебя, а ты бы осталась одна в этом отеле, оттраханной задаром шлюхой без смыслов, хотя бы и придуманных. А было все-таки не так.
Я пишу это так, как будто Пэнли что-то из этого ОСОЗНАВАЛ, как будто у него там в душе шла борьба, драма с трагедией. Да не! Вы чего. Он был очень простой парень. Не было у него там ни драмы, ни трагедии. Просто... "Ох, вот это девушка! А может... Господи, А ВОТ БЫ ДА! Ааа... а, нет, все как всегда! Просто бери её," – вот и вся драма. Но по смыслу, в подсознании, было чуть сложнее, да.
***
Тот Дэн, у которого были смыслы, теперь истекал кровью. Он хрипел и кашлял и говорил: "Погоди, брат. Погоди. Может, ты ошибаешься?" Но второй Дэн, Дэн-за-чертой, был посильнее. Поэтому пока вы доехали до Хелл-он-Уиллс Дэн Пэнли, в котором жили они оба, пару раз проделал с тобой коронный трюк Дэна-за-чертой – прижал Тело к стеночке, запустил руку под платье, немного разогрел, чтоб ты потекла и начала покусывать губы, а потом хорошенько вытрахал все смыслы из красивой головки. Один раз он даже раздеть тебя не потрудился: просто юбки задрал – и все. В корсете было неудобно – не покричишь особенно, но из-за этого как-то по-другому, сильно и болезненно-ярко вышло в конце, одновременно с ним. Ты потом долго приходила в себя, не в силах хотя бы платье поправить – лежала на кровати, лицом в подушку, бесстыже раскинув заголенные до самых ягодиц ноги, слабые и ватные. Да и все равно было. А Дэн лежал рядом, прямо в сапогах, ухмылялся и курил. – Хочешь попробовать? – спросил тебя, стряхивая пепел прямо на пол.
В общем, получалось очень захватывающе и снова раз за разом – как взрывы на "Султанше". Наверное, даже покруче, чем у Сьюзьки с Картером. Только у них все же было и про другое тоже. Про смыслы. Про "я твой муж, а ты моя жена, нам хорошо вместе, а будет плохо – мы все равно вместе". Про те смыслы, из-за которых Картер и отпустил Кейт у повозки. Потому что... потому что иначе этот смысл бы рассыпался, и Сью стала бы просто беременной самкой, которая не дает, скучной и бессмысленной. На неё и рявкнуть можно, чтоб не шумела.
Так ты к Дэну и не привязалась, да? Так и не подарила смысл, который он искал? Ну да, я понимаю. Зачем? Самцы ведь еще найдутся, когда этого крутого парня приземлят и закопают. И он тоже к тебе тогда не привязался. "Самочка что надо, но... мы ж наигрались с ней, Дэн?" – сказал Дэн-за-чертой. Зато хоть малышка Кейт поняла, что к чему в этом вроде бы сложном, а на самом деле простом мире. Простом, как ножик, которым проводят черту на песке. По одну сторону – ложь и смыслы, по другую – правда и самцы с самочками. И теперь уже она стояла своими красивыми ногами по разные стороны черты. Раздвинула разок – и все, одна ножка за чертой и оказалась. Куда дальше?
***
Дальше ты ждешь интересных сцен про то, как Дэн учил тебя тому, или этому. Не хочу про них писать. Учил и учил. Ты вообще была первым человеком, которого он чему-то учил и чувствовал, как у него вырастают какие-то учительские амбиции. Ну, может, только про одну сцену расскажу. Вы стояли в перелеске, он выбрал деревце, ножиком на нем метку выскоблил. – Ща внимательно послушай. Если вдруг попадешь в перестрелку, то смотри, кто там, на той стороне. Если обычный какой хер – первые два выстрела делай быстро. Попала или нет – не так важно, он струхнет. Может, побежит, может, руки у него задрожат. А может, ты и попадешь даже. Но главное... знаешь, когда одна пулька мимо свистит – это ойкнуть. А когда вторая – уже играет в одном месте по-настоящему. Люди привыкли на три части все прикидывать. Им кажется, ну, третья точно попадет. Очкуют из-за этого, а ты сама увереннее чувствуешь себя, когда твои собственные выстрелы бахают. А вот третий выстрел... третий придержи, прицелься уже как следует. Ща понятно будет. Ну-ка, встань у дерева! Ты встала. Дэн, почти не целясь выстрелил в тебя два раза. И было... все как он сказал. Первая пуля свистнула – было ух! Но над головой у тебя пуля пролетала уже, тогда, зимой, в Виксберге, когда часовой стрелял. А вот от второй стало – ууу, страшненько... Ты, конечно, не верила, что он тебя убьет, но чет он как будто перебарщивает, нет? А потом Дэн прицелился тебе в грудь, хорошо так прицелился, глаз прикрыв. И ты поняла, что он тебя УБЬЕТ СЕЙЧАС. Застрелит нахер. Просто так. И стало... стало невыносимо Кейт. Захотелось или убежать, или грудь ему показать, мол: "Не бей меня, я же самочка!" Или побыстрее в ответ пальнуть, только он револьвер твой забрал. – Вижу, что дошло, – сказал Дэн, убирая кольт в кобуру и усмехаясь. – Понятливая. Давай сама теперь. Ты выстрелила в дерево два раза, быстренько – оба мимо, но ты не расстроилась. Потом взвела, прицелилась как следует... – Долго ток не тяни, рука устанет и глаз. Ну, ты и не стала. БАХ! Попала в самую метку. – Красотка! – сказал он. – Давай еще раз, для закрепления. А, я еще че не дорассказал-то... Если на том конце – реально суровый хер, ну... ну ты тогда так не делай, только время потратишь. Такие люди есть. Ты их узнаешь. Им, в общем, жить не очень интересно. У них лед в глазах, они мертвецы на самом деле. Они только убивать и хотят. В них сразу целься хорошо, их не испугаешь. Я тебе их покажу потом, в Хелл-он-Уиллс. Он помолчал, а потом вдруг с обидой что ли сказал: – Я не такой, если что. Я не такой. Неее. "Такой-такой, – сказал у него голос внутри. – Скоро станешь, братишка." "Неее. Вот бы Кейт эта сказал, что не такой... Вот бы хоть кто-то хоть раз сказал..." И он улыбнулся, но было в этой улыбке что-то от той, какая бывает на лице у висельника. И взял тебя за задницу, конечно, покрепче. Так хотелось ему в этот момент себя живым ощутить, Кейт. Очень. Не знаю уж, дала ты ему тогда в роще перед закатом или нет. По мне так стоило бы.
***
Вы приехали в Хелл-он-Уиллс уже в сентябре шестьдесят шестого, но было ещё тепло и хорошо. Что же это было за место? До Хелл-он-Уиллс вы добирались на дилижансах, но у вас были и лошади – Дэн купил двух паршивых, но смирных по дороге, и научил тебя ездить. Ехать так было удобно – есть дилижанс, ну, тогда на нём, а лошадей привязали сзади. Нет дилижанса – можно и так до станции махнуть. Просто Дэн не любил сидеть на месте и ждать. Последний отрезок пути вы проделали до Хелл-он-Уиллс верхом, и когда въехали на пригорок, сразу хорошо разглядели это необычное место.
Хотя издалека ты и не поняла, что он из себя представлял.
Не городок, не лагерь, не поселок. А какой-то дурдом, похожий на всё сразу. Железную дорогу строили рабочие. Им надо было где-то жить. Начальство выбирало местечко, там и ставили палатки – навроде больших армейских палаток, каждая на пятнадцать-двадцать человек, из пропитанного водонепроницаемым составом брезента. Утром эти ребята уезжали на работы – делать насыпь, грузить-разгружать материалы, класть шпалы, а потом на них – рельсы, всё это сбивать вместе. А иногда ещё и мосты приходилось строить, да. Что тут было удобно – до места их доставляли на паровозе по той самой одноколейной ветке, которую они же и строили. Вечерком, часам к пяти-шести их привозили обратно в лагерь: люди бы не выдержали работать дольше. И тут они и начинали есть-пить и гулять-веселиться. А помимо них здесь жили те, кто их обеспечивал – обстирывал, обшивал, кормил, продавал им выпивку, развлекал, торговал с ними всем необходимым... И эти люди жили либо в точно таких же палатках, только поменьше, либо в домиках, где настоящим был только фасад, а стены и крыша – их фанерных рам с натянутыми на них парусиной или даже просто холстиной. Это все выглядело, как ярмарочный балаганчик – как будто взрослые люди решили, что они дети, и построили для себя игрушечный городок. ТЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЛА, НАСКОЛЬКО ВАЖНЫМ БЫЛО ЭТО МЕСТО, И КАКИЕ ДЕНЬГИ ВОКРУГ НЕГО КРУТИЛИСЬ. Это была, пожалуй, самая важная стройка на территории континента с начала века. Именно она решала, станут ли США через полсотни лет сверхдержавой, или не станут никогда, безнадежно отстав от всего мира на своих задворках. Кейт Уолкер, сама того не подозревая, оказалась в самом центре Истории. Хотя выглядело всё весьма забавно.
Но кое-что выдавало важность момента. В Хелл-он-Уиллс было полно... богатых людей. Не, не в смысле толстосумов, капиталистов или ещё кого... Простой кондуктор тут щеголял с золотыми часами и цепочкой, начальник поезда ходил в сапогах с вензелястым клеймом именитой фирмы на голенищах (это называлось "патентованные сапоги"), а сомнительного вида дамочки рассекали по грязным улицам в таких шелках и гипюре, что ты, Кейт, не то что никогда не носила, а даже и не видела! Может, в Сент-Луисе мельком на улице, да и то вряд ли. Почему так было? Тут хорошо зарабатывали, а тратить было толком не на что. Простому рабочему, укладчику шпал, платили тридцать-тридцать пять баксов в месяц – в полтора раза больше, чем работяге на фабрике в Чикаго. Семей у многих не было. Зарплаты всех остальных плясали от них – не будете же вы инженеру или клерку платить ниже, чем землекопу! А товары были... дешевы. Все ж по дороге доставлялось! Ну, да, цены на тонну груза кусались, но... Кейт, ты же видела грузовые караваны, ты ими даже путешествовала. Грузовые караваны перемещались со скоростью, нууу... ну... ну, может, двадцать миль... по хорошей дороге... в сутки. Это максимум. А поезд, пфф... поезд проносился втрое дальше ЗА ЧАС! "За час, Кейт, понимаешь?" Конечно, еда тут была недешевой... но и не то чтоб супер дорогой! А все остальное... как договоришься. Был как раз вечер, только-только подошел паровоз, и с него повалила толпа рабочих. – Давай быстрее! А то в столовой мест не останется! Вы поужинали, Дэн быстренько продал лошадь, на которой ты ездила, свою поставил "на конюшне" (был тут и сарай, который так назывался), потом вы прогулялись под ручку. Ты вдруг поняла, как вы выглядите – крепкий парень с револьвером и семнадцатилетняя девочка с большими глазами, в дешевеньком запыленном платьице. Он отвел тебя в какую-то палатку, там всё было разгорожено занавесками, а главной была мордатая ирландская тетка в платке поверх волос. – Это ты, Дэн? – спросила она, щурясь. – Забыла, как там твоя дурацкая фамилия. – Я сам позабыл, Салли. – Не удивленааа... удивлена, что такой, как ты еще жив. – Сам удивлен, Салли. – Чего хотел? – Это вот мисс Кейт Уолкер. Найдется угол для юной мисс? Тетка посмотрела на тебя скептически, можно даже сказать, неодобрительно. – Никакая она не мисс, – сказала Салли. – Зря ты так, – ответил Дэн. – Она хорошая. И сирота к тому же. – Подстилка твоя что ли? – Мы просто друзья. – Видала я таких подружек. Потом Дэну балаган надоел. – Йопт, харэ ломаться, старая! – рявкнул он негромко, но серьезно. – Три доллара – и ты её к себе берешь! Про цену – сами договоритесь. Че я, много прошу что ли?! Че у тебя тут, ангелицы одни летают!? Харэ мне одно место выкручивать! Подумаешь... да нормальная она! И без детей. И мужчин водить не будет. Че те еще надо? Родословную до графини на пять колен?! Салли согласилась, что три доллара решают проблему, если "юная мисс" не будет бухать, играть в карты и "приводить гостей". – Да было б где принимать, тоже мне салон-соломон... – сплюнул Дэн в пыль. Так Дэн раздобыл тебе "комнату" – невесть что, отгороженный занавесками угол в палатке. Пол, правда, был дощатый – уже хорошо при твоем внезапно просыпающемся бронхите. Разборная койка, матрас, набитый сеном, сундучок с плоской крышкой – он же ночной столик. Можно было стул попросить из "холла", только зачем он тебе? Еще был кувшин и таз для умывания. Собственно, все.
Потом вы ещё погуляли, и он познакомил тебя с мужичком – косолапым кузнецом, который перековывал лошадей и водянистыми глазами из-под драного картуза смотрел на мир, как на добычу. Его звали Читем. Они с Дэном были хорошо знакомы. – Если что узнаешь интересное, ну, у кого денежки там... или кто куда поедет... то ты Читему сразу на ушко. А он уже знает, как нам передать. Поняла? Получишь свою долю, если дело стоящее. Ты спросила, а что тебе делать-то? – А что хочешь, – ответил он. – Я нужен буду – ты Читему говори. И уехал. И ты осталась в "Хелл-он-Уиллс" одна.
***
Сначала ты попробовала поиграть в карты. Ох это было опасно! Соперников тут выбирать не приходилось, а под замызганной жилеточкой мог скрываться опасный игрок. Это они нарочно так делали, дескать, смотрите, я такой весь из себя задрипанный, наверное, всегда проигрываюсь... Ага! Ща! Ты быстро поняла, что смотреть на прикид нечего, надо на ручки смотреть. У кого руки в мозолях – с тем еще можно поиграть, а у кого чистенькие более менее... ууу... Рассказать, как ты пятьдесят долларов проиграла понадеявшись на стрит-флэш? Думаю, не стоит. Да, были дуболомы-строители, которых одно удовольствие было обыгрывать, но только и проигрывали они тебе... не состояния. Так, на обед и бутылку виски.
Попробовала и потанцевать. Но на улице было не с руки – и давали мало, и музыки нет, и вообще... опасно так-то. Ты пошла в "King of the Hills" – так назывался местный дансинг. Там был дощатый разборный пол и крыша из брезента, был оркестрик. Но и танцовщиц там... и без тебя хватало. И были они подрасфуфыреннее, так скажем. Ты там оказалась явно не на вершине пирамиды. Да и хозяин с вас драл прилично – выходило что-то около пяти-семи долларов в неделю заработка, а это немного за душное обнимание с потными железнодорожниками. Ах, где же ты, мистер Шнайдер?! Можно было попытаться выступить соло, и ты с хозяином договорилась. И даже выступила. И было здорово – публика не то что с ума от тебя посходила, но рукоплескала, а кавалеров на танцах прибавилось. Ток потом какая-то дама, назвавшаяся Мэри Маллиган, прогулялась с тобой под ручку. Вы обсудили погоду, разные события, новости, как строится дорога, то да сё. А в конце, мило улыбаясь, Мэри порекомендовала тебе больше таких сольных номеров не делать в "King of the Hills". Где в другом месте – там пожалуйста, а тут... "лучше не надо, мисс Уолкер", и загадочно пожала плечами.
Да и выяснить для Дэна пока ничего интересного не получалось.
-
+ Она больше не девочка.
А теперь вернемся немного назад и посмотрим, кто кого застрелил в этой сцене.
-
Восхищаюсь сценами секса в каждом посте, где они есть.
Обидно за Дэна, что Кейт так и не направила его на истинный путь.
|
Слипуокер Ползешь по песку, вращая в нем локтями, с винтовкой за спиной. В каждом кулаке по гранате. Чем ближе к баракам, тем они больше. Пули свистят над головой быстрее, чем мысли – Швить! Швить! Швить! А это по тебе! Перекатываешься к какой-то ямке, вжимаешься в неё. Не, вроде, больше не стреляют... Снова локтями по песку. Гранаты уже не прохладно металлические, уже нагрелись, теплые стали.
Пуф! Пуф! Баф! – это пули в песок попадают, рыхлят его, оставляя облачка пыли недолго висеть. В тебя, не в тебя!? Да бог его знает! Ну... А В КОГО ЕЩЕ-ТО!!! Снова в ямке, хорошо, что заранее их наметил, когда думал, как проползти.
Еще немного...
Локти. Гранаты. Винтовка упирается в спину. Больше не стреляют. Еле слышно звякает чека, потом с тихим звоном отваливается рычаг, шипит запал. Громко шипит, все япошки услышат, выглянут и пригвоздят тебя к песочку! Нет, не пригвоздят, парни сзади страхуют. Страхуют же? Кидаешь гранаты – одну в один барак, другую – в другой. Попала ли в левый, не замечаешь даже, надо пригнуться. Да-дааах! – глухо грохает внутри, выплевывая пыль и дым наружу. Винтовку в руки, перекатываешься поближе и лезешь в это пыльное пространство. Тычешь стволом в него, пригибаешься. Видно херово.
Пробираешься, стараясь быть пониже. Пыль, крутясь в воздухе, оседает.
Этот барак сегодня уже штурмовали и тут... тут, похоже, полно трупов. Они лежат на полу, засыпанные пылью и щепками, странные какие-то, не как их представлял, не такие, как видел до этого. Какие-то... ненастоящие что ли? Сложно поверить, что это люди. Бледные слишком. Японские трупы. Влезаешь ботинком во что-то вязкое, мерзкое, расползающееся – и сразу ясно, что это. Это, видать, япошка сам себя подорвал зачем-то. Еще раньше. В нос бьет запах... он... он отвратительный. Кисленький, как от блевотины, густой, как у дерьма, и ещё какой-то... а, кровь так пахнет. Просто "фу, блядь!" какой запах. Запах потрохов. На запах развороченный живот ещё хуже, чем на вид.
Пробираешься дальше от этого "надорвавшегося". Не, тут все мертвы. Наверное. Надо бы дать по каждому по выстрелу. Или нет. И так вроде... хрен знает, но если и были тут япошки, ты их взорвал своей гранатой. Не, все мертвые. Точно.
И вдруг барак Хобо оживает, оттуда доносится стрельба – частая-частая, лупят просто наперегонки с кем-то. Бой идет такой, что с ума сойти. Па-ба-бам! Да-дан! Да-дан! Да-дан! Плинннг! Да-дан! Па-ба-бам! Из всего что есть стреляют. И пулемёт наш оживает подальше – шарашит куда-то в вашу сторону, аж слышно, как щепки летят. Во выдача пошла-то! Ааа... это небось атака-то и началась.
Вдруг в окно, сзади, вваливается кто-то. Оборачиваешься, сжимая винтовку, и он тычет в тебя своей, но вовремя понимает, что ты – не япошка. Отводит ствол. Чумазая рожа какая-то. И ещё за ним заваливается тот веснушчатый. И еще. И еще морпех. И еще кто-то. – Че, как тут? Чисто? – спрашивают зачем-то. И так вроде ясно. Один тыкает труп штыком, не на винтовке закрепленным, а просто в руке его держит. Тыкает – вытирает. Тыкает – вытирает. А в окна никто не выглядывает. Пыль тем временем осела. Из Барака Хобо вроде перестают гасить. Надо бы, наверное, выглянуть, посмотреть, что там впереди. И тут...
-
И вдруг барак Хобо оживает
Служить надо так, чтоб в твою честь потом бараки называли
-
-
|
Несмотря на выбранный тон, леди Корильда была крайне возмущена тем, что ты посмела вступиться за Цезни. Она прочитала тебе краткую лекцию о том, как важны хорошие манеры, и что по воспитанию фрейлин судят о королеве и о принцессе, и что тебе не заступаться следует за Цезни, а наказать её самостоятельно. Зато Цезни ходила вся из себя гордая и независимая, и другие фрейлины смотрели на неё... нууу... не то чтобы с завистью... а хотя да, именно с завистью! Королева, конечно, тоже могла леди Корильде указать на её место, но так то королева! А тут – тринадцатилетняя девочка (тебе уже исполнилось тринадцать) что-то там ей вещает. Вступается. И леди Корильда, конечно, поругается, но все равно – это не то же самое, что тебе по губам надавали и как будто так и надо. Ловорда, конечно, достала тебе поэму... не сразу – ей пришлось посылать человека в Данварт. Что же там было, на этих пожелтевших страницах с затейливыми иллюстрациями? О, много такого, чего не стоит пытаться описать, не обладая талантом сира Утмера. Если говорить просто, в каждой главе рассказывалась история о том, как жители и жительницы Сьелье увлеклись друг другом настолько, что это привело к каким-то ужасным последствиям. Пожары, падения с лестниц, ссоры, раздрай, прорывы плотин, разбежавшийся скот и прочие катастрофы сыпались на них одна за другой. Но почему-то жители не спешили променять свой веселый образ жизни на скучное бытие монахов. Заканчивалась поэма тем, что приехавший разобраться архисвященник в ужасе уезжал прочь, благословляя жителей направо и налево, лишь бы его самого не затянуло в пучину... в пучину чего? Ты не вполне понимала, чего. В поэме многое было сказано намеками, недоговорено, но быть может именно поэтому читать её было одновременно легко и тяжело. Легко – потому что написано было легким языком, а тяжело, потому что что-то уж больно щеки пылали. Было само собой ясно, что лучше бы такое никому не показывать. Однако любопытно, что Сир Фромор, как-то случайно заметив у тебя в комнате эту книгу, сделал вид что не увидел её и лишь многозначительно кашлянул, а потом отвернулся и позволил тебе спрятать её получше. Фрейлины заверили тебя, что каких-нибудь-то рыцарей найдут. Не все же они сплошь дуболомы, которые не понимают намеков. Лучше всего в этом плане подходил сир Зеггер, но он как уехал в Данварт, так что-то и не объявлялся. И вестей от него не было. А между тем время шло, цветорад быстро вошел в свои права, стало жарко... и... и у вас в Вершварде начался "свой сьельский сенокос". Дело было так. Все ждали вестей о решающей победе короля, но они всё никак не приходили и не приходили. Солнце жарило, леди скучали... И Олора Фрабегор как-то спросила у её величества, купалась ли она в детстве. Ведь Солобмар – страна рек и озёр, там все купаются, даже замужние женщины. В Хоркмаре же это было не принято... Королева рассказала ей (вы знали это со слов Хеви), что да, в детстве она часто купалась в озере, которое было около замка, но потом началась война, и её отправили к родственникам в Швиссмар, а там она жила с тетушкой, графиней дем Кергельдорф, а та ничего такого не позволяли. Потом королева и фрейлина долго обсуждали, как лучше купаться. А на следующий день... на следующий день королева объявила, что едет на другой берег Хорка. КУПАТЬСЯ! И зовет с собой всех леди и фрейлин, которые также пожелают искупаться, и во что им одеться, и что взять с собой. – Ваше величество, но ведь крестьяне будут пялиться, не приведи Спаситель! – ужаснулась Хеви. – Я всё предусмотрела! – с улыбкой сказала Зигда. – Граф Раймвер и сир Даммер выставят пикеты на берегу на целую милю, нам никто не помешает. Хорк надо было пересекать, потому что на этом берегу стоял Данварт выше по течению, а горожане, само собой, сбрасывали в реку всякое. Но на другом берегу вода была чистой. Купания прошли с небывалым успехом – на тот берег на барках переправилось человек двести! Никто не утонул, никто не потерялся. Дамы взахлеб обсуждали, какая это прекрасная идея, и какая королева молодец, и как всё было здорово, и какое там прекрасное песчаное дно. А дальше... ой, дальше больше! За неделю на другом берегу для королевы построили летний дворец. Ну, дворец – это одно название, отделан он был скромненько. Но зато в нём дамы вместе с рыцарями и оруженосцами могли отобедать после купания, побеседовать, а то и... уединиться. Правило "купаются только леди и фрейлины" скоро было нарушено. Купаться стали сначала пажи: должен же кто-то подавать одежду, полотенца, а фрейлины и расторопные слуги есть не у всех. Потом оруженосцы: должен же кто-то следить, чтобы мизэ не утонули! А потом и рыцари! Потому что как это так: оруженосцев пустили, а рыцарей нет?! Да и... ну... должен же кто-то увлекать дам в камыши и там шептать им комплименты! А в кого дамы будут брызгать водой в возмущении? Дамы сначала-то купались в длинных плотных рубашках, но потом... "ой, она так стесняет движения... я в ней потону!" Короче, через месяц купались уже кто в чем хотел, в том числе и при рыцарях. Особенно кинстмарские вдовы показывали себя "во всей красе" несмотря на траур по мужьям – и эти ОСОБЕННО ПРИ РЫЦАРЯХ! Пошли сплетни, а вслед за сплетнями пошли одна за другой свадьбы. Но королева, конечно, ничего такого себе не позволяла. К ней из Швисмара приехала мизэ Мерингильда, подруга детства, её одногодка – так и не вышедшая замуж племянница-бесприданница той самой графини дем Кергельдроф. Королева сделала её, к досаде Олоры, второй старшей фрейлиной. Они много времени с её величеством проводили вместе – вместе купались, вместе обедали, вместе принимали графа Раймвера и советовались втроем. Граф сам был вдовец, и было, в общем, понятно, к чему дело идет. "Скоро окрутят графа," – говорила Уве. – "Так ему и надо. Привалило счастье, как Емару на Святого Рауфа, так пусть хоть сиротку пригреет." Что думал обо всем этом сам королевский конюшенный, оставалось тайной. Короче говоря, выражения "купания на Хорке" и "летний дворец" быстро стали именем нарицательным для всего, что "весело, приятно и неприлично, но можно". Леди Корильда при их упоминании начинала шипеть и брызгать ядом, как змея в руках аптекаря! Но что она могла поделать? Весь двор за редким исключением теперь был против неё. А где-то далеко, в Кинстмаре, уже полгода тонколицые эльфийские сержанты грабили деревни, а соколиная сотня ловила их по полям и лесным дорогам. Армии вытаптывали поля, осаждали замки и готовились к решающей битве. Там был твой отец, там был Раймвер Хадриф, там был отец Ловорды и брат Цезни. Но... никому не было до них дела. Подкрепления посылались, провиант отправлялся, а в остальном... где новости о победе? Их нет? Займемся чем-нибудь поинтереснее. Жизнь жестока и несправедлива! У кого-то бой на завтрак и смерть на ужин, а у кого-то – свадьбы, гуляния и любовная возня в камышах, а у кого-то – лозняком по мягкому месту два раза в неделю как по расписанию и искусанные губы. А уж про траур по невесте принца и вовсе все давно забыли. Нэ кас ларэ! – как говорили в Ольсвере: "Но такова жизнь!"
-
+ Повод для новой поэмы, был "Сьельский сенокос" теперь будут "Берега Хорка". Еще бы поэта талантливого найти. ;)
|
Ты поскакал вперед, чувствуя, как нервно и бешено двигается мустанг, видя, как ушами он стрижет в сторону стада, и только поводья не дают ему повернуть голову туда, где опасно. Наверняка он сейчас и глазом косил вправо. Ты выстрелил! Выстрел прозвучал тихо, куда тише, чем гром – "Пух!" – и всё. Дымок сразу унесло ветром, дувшим в лицо. Коровы вообще услышали? Мустанг нёсся ошалелыми скачками, и ты не мог перезарядить карабин. Потом ты обернулся... и бросил его ко всем чертям! Стадо перло прямо за тобой. Миллион коров в грозовой мгле вперился в тебя тупыми, налитыми кровью глазами, и все они бежали, бесцельно, тупо, но за тобой. Они хотели только догнать тебя. Это было жуткое зрелище. Не было в принципе и шанса, что их остановит какой-то выстрел – они грома боялись больше, чем этого жалкого щелчка. Ты скакал, понимая, что ставка в этой скачке – жизнь. Мокрый ветер хлестал тебя по щекам, ты обернулся еще раз, и порыв сорвал с головы шляпу. Копыта хлопали по воде, уже скопившейся между кустиками травы. Мустанг пока шел хорошо, но он был слишком напуган. Он быстро выдохнется... и тогда... – Малец! Дарра! Вправо забирай! – услышал ты голос откуда-то сбоку. – Вправо давай! Не бойся! Это кричал техасец. Какой вправо?! Куда вправо?! Надо прямо скакать! Как тебе это вправо поможет!? – Вправо! Вправо! Ну! И ты забрал вправо, толкнув мустанга левой шпорой. – Еще! Смелее давай! – он скакал где-то рядом. – Давай-давай! Правее! Ну! Резче! И ты забрал резче. И обернулся. И увидел чудо.
Коровы, бежавшие более-менее ровным фронтом, начали поворачивать за тобой. Но передние поворачивали, а задние перли на них, и все они сгрудились и начали толкаться. И уже никто ничего не понимал. Самые крайние всё еще бежали за тобой, закругляя свой путь вокруг стада. В невыразимо тупом танце, миллион коров оставался в движении, но крутился сам вокруг себя. Это было так просто и так глупо, что ты сначала не поверил глазам. – Ближе к ним! Ближе! Ты заметил его – привставший на стременах подтянутый силуэт в привязанной к голове шляпе. Капли дождя стекали по лицу, не давали нормально разглядеть происходящее, но ты взял вправо еще круче. Ты скакал буквально в паре ярдов от стада, вдоль его кромки, все коровы поворачивали за тобой и сбивались все сильнее и сильнее. Плэйнвью скакал за тобой и направлял тебя. А потом стадо остановилось. Даже до коров дошло, что если топчешься на месте вокруг своей оси, то с тем же успехом можно и не топтаться. Они встали понуро, махая хвостами, крутя головами, снова скучные и спокойные, как будто не они только что неслись, готовые все смети к чертям на своём пути. А чуть погодя гроза кончилась.
***
Вы вырыли могилу и похоронили изломанное тело Галливера. Нашли сухое место и принялись осматривать ушибы. Развели костер, разделись, развесили на борту чак-вэгона свои рубашки и рабочие брюки. Было еще прохладно после дождя, но от костра шел жар и приятная сухость. Все молчали. Босс велел всем налить виски и выпить. Но все все равно молчали. – Хорошая работа, – сказал Босс, обращаясь к Плэйнвью, отчекрыжив себе кусочек табака и щелкнув ножиком. – Хорошая работа. – Вы про что? – Я про стадо. Разбежалось бы, если бы не остановил. – Так это не я, – сказал вдруг Плэйнвью. – Это Дарра вон. Я так, помогал. Все знали, что он тебя не жаловал, и потому для всех это было удивительно, но никто не усомнился в его словах. Плэйнвью был неприятный тип, но он не стал бы кого-то хвалить, если бы это было неправдой. У его дурного характера была и хорошая сторона. – Серьезно? – Да серьезно! Коровы-то за ним бежали! Он метнулся вперед, пальнул, поскакал. Я ток потом его догнал. – Это правда? – спросил тебя Босс. И все оживились. Мальчишка-рэнглер, который остановил стампид?! Во время грозы!? На паршивом мустанге!? Не шутите!? И все тут же выпили за тебя. И сказали... немного хороших, скупых, но точных мужских слов. Всех, на какие их хватило после этого тяжелого дня. Знаешь... никто даже по плечу тебя не похлопал. Настолько это для них было круто. По плечу хлопают равных, а ты на пять минут стал чуть выше их всех. Потому что все они когда-то были рэнглерами. Но никто из них никогда не останавливал стампид. И уж точно не обе вещи сразу. А говоря по-простому, все они охренели. Только Герби сказал: – Ничего себе! Во дал, пацан!
***
Без Галливера всей команде пришлось работать больше, но лично тебе всё стало... попроще. Во-первых, к тебе по-другому относились люди. Чет никто больше не покрикивал, по крайней мере какое-то время. И даже Прикли разрешил как-то поработать на его лошади. А во-вторых, сами лошади стали... посговорчивее Дарра, посговорчивее. Не, в лошадях ничего не изменилось – они были всё такой же туповатой скотиной, лишь чуть-чуть умнее коров. Но ты сам в чем-то неумолимо изменился. Перестал делать лишние движения в седле, а нужные делал просто и без затей. Туда – значит туда. Сюда – значит сюда. Без метаний. Лошади это приняли, как данность. Они хорошо такие вещи понимали – к кому из тех, кто сидит у спине, можно относиться, как будто это птица насрала, а к кому – не, лучше не надо. Потому что объезжали их как раз люди, которые знали, чего хотят.
Перегон закончился без особых происшествий – была пара сложных моментов на переправах, но никто на вас так и не напал и не попытался своровать ваших коровок. Вы доехали до Бакстер-Спрингс в июле, а в Августе уже достигли Канзас-Сити.
Канзас-Сити оказался городом размером побольше Денвера, а по характеру – попроще. Люди тут были, в основном такие же, как ты, твой отец или семья Донахъю. Говорят, тут много было переселенцев, но они уехали на Запад ещё весной, а теперь тут собирались ковбои. Здесь была конечная станция железной дороги – скот грузили в вагоны и отправляли в Сент-Луис, а оттуда – в Чикаго. Но много говорили о том, что скоро будет ветка и до Эбилина, Западнее, и вот тогда-то начнется раздолье – до Эбилина дойти с юга было попроще, побыстрее. Некоторые ковбои ехали отсюда со стадами дальше на поездах, но немногие, поэтому были специальные бригады из ребят, кто только сопровождал коров во время перевозки. Называли их коу-панчеры или коу-покеры – за длинные палки, которыми они тыкали опустившихся на пол вагона животных, чтобы те встали и не были затоптаны другими коровами. Коул спросил, почему никто не хочет ехать, вроде же работка непыльная. – Да коровы-то не на лужок едут, – сказал Рин-Дин-Дин. – Ты че, бойню-то никогда не видел? – Неа. И он рассказал вам, как выглядят бойни в Чикаго. – Корове перерезают горло. Потом подвешивают, чтобы кровь стекла – там такие желоба в полу. Потом потрошат и на блоке тащат по кругу и распиливают туши надвое – выходят полутуши. Их уже разделывают – снимают шкуры ножами, перерезают жилы. Рога и копыта – это на мыло. Кости – костная мука, для удобрений. Шкуры, если хорошие, идут на ремни, на сбрую. Ну а мясцо – на консервные заводы. Ну и... коровы, они ж хоть и тупые, а живые. Понятно, что это скотина безмозглая, что людей надо накормить. Но кто разок бойню увидит, тот уже не хочет снова. А тут – перекупщикам сдал и свободен.
Но отдыхать вам долго не пришлось – только вы отмылись, как Прикли нашел вам новую работу. – Я тут поговорил с парнями. Оказывается, стадо в триста голов застряло в Эмпории. Его гнали два мужика, да только один ногу сломал. Давайте метнемся вчетвером, пока его другие не отогнали. Пригоним сюда быстренько! Хоть небольшая, а прибавка! Босс с вами уже не поехал – его собственная доля в стаде с лихвой окупила потери, да и на зарплате Галливеру он сэкономил. Никто не удивился, когда он заплатил тебе, как и всем, по сорок долларов за месяц. – Удачи, мистер Дайсон, – сказал он, пожав тебе руку. – В следующем году ещё погоняем коров. Я думаю, будет большой спрос. Короче, ты заработал почти сотку. Сто баксов. У тебя никогда столько не было на руках. Да чего там... ты особо никогда столько и не видел!
Герби тоже остался с в городе – он получал хорошо и на зиму заработали за перегон с запасом. Поэтому в этот раз вы путешествовали без вагончика и налегке. Плэйнвью тоже попрощался с вами и уехал по своим делам. В итоге поехали вы вчетвером – ты, Коул, Рин-Дин-Дин и Прикли. Но ехать было недалеко – махнуть сто миль до Эмпории, а потом столько же обратно. У вас был вьючный мул, и вы возили на нем провизию и сухое топливо для костра. Этот перегон уже вышел, как прогулочка – короткий, да и стадо было небольшое.
Только на обратном пути зарядил дождь. Вы несильно промокли – у вас была палатка из брезента, но земля разбухла. И все равно... было здорово. После тяжелого перегона с юга ехать не по безлюдной прерии, а по Канзасу, мимо ферм и городков, оказалось очень приятно. Совсем нестрашно. В Топике, городке на пару тысяч жителей, произошла такая встреча.
Крюка давать не хотелось, и вы погнали коров пусть и не по главной улице, но вдоль окраины. Один из отелей выходил фасадом на окраину. Вы увидели, как из него вышла женщина и в сомнении остановилась в трех шагах от крыльца. У неё были большие тяжелые чемоданы: она, видимо, шла к станции дилижансов, но замешкалась, потому что пустырь шириной ярдов в сто, который ей предстояло пересечь и который раньше был дорогой, выглядел, как болото из грязи с редкими островками невытоптанной коровами травы, а обходить его было долго.
"Ну, женщина и женщина," – подумал ты. Строгая вроде на вид. Лет... сорока? Нельзя было сказать, что она одета богато, но явно и не бедствовала. Коул сказал, кивнув в её сторону: – Смотри, Дарра! Это, брат, настоящая леди. Ты спросил, а что, мол, бывают ненастоящие? – Пфф! Да почти все! – ответил Коул. – Все эти Фанни, Милли, Джуди... они так... ну, есть среди них порядочные, а есть не очень. Но это вот прямо леди! Тем временем к даме подошел какой-то мужичок и, ухмыляясь, что-то сказал. Она, гордо подняв подбородок, ответила ему с презрением – вам не слышно было, что именно. – Че эт там? – сказал Коул. – Так, ну-ка подъедем! Ты возразил, что вам надо следить за стадом. – Коровы – не бабочки, не улетят! – ответил Коул. Вы подъехали, и ты заметил, как он придержал Голубку, чтобы брызги не попали на эту "леди". – Идите и проспитесь! – в это время гордо выговаривала она привязавшемуся мужичку – небритому и довольно неприятному на вид. Вас она даже не заметила. – Эу, деревенщина! – крикнул Коул, обращясь к общительному мужчине. – Леди вежливо попросила тебя удалиться. – Ты вообще кто такой? – снисходительно спросил мужик, не очень напуганный. – Коул Фоулмэн. Я посчитаю до трех, потом спущусь на землю и если ты ещё будешь тут, воткну тебя башкой прямо в грязь. Идёт? – Шляпку свою не боишься запачкать? – спросил тот. Но что-то настрой у него пропал и ухмылочка погасла. – Ра-а-аз... – сказал Коул и перекинул ногу через луку, усевшись на лошади боком. – Два-а-а... – мужичок, не дожидаясь развития событий, выругался, сплюнул и ушел. Коул спрыгнул на землю и снял шляпу. – Мэм, – сказал он. – Я Коул Фоулмэн, а это мой партнер Дарра Дайсон. (Это вообще-то солидно прозвучало! Раньше он представлял тебя попроще: "А это Дарра!" – и всё). – Мы заметили, что вы в затруднительном положении, и эта... хотели бы предложить. Свою помощь. Безвзд... даром, в общем. Женщина посмотрела на вас с подозрением. – Доброго дня, – сказала она. – Мне надо дойти до почтовой станции. Если вы возьмете мои чемоданы, я буду благодарна. – А зачем вам пачкать ноги? – спросил Коул. – Садитесь на мою лошадь, я вас подсажу. Я поведу в поводу, а вы можете сидеть боком, если умеете. – Благодарю вас, я пройдусь пешком, – отметила дама, примериваясь, как бы половчее подобрать юбку, чтобы не угваздать её основательно, и как бы в то же время выглядеть прилично. Вы двинулись по чавкающему месиву. Коул тащил её чемодан, а тебе достался саквояж размером с новорожденного теленка. – Далеко едете, мэм? – спросил Коул. – Возвращаюсь в Луизиану. – Ездили родственников навестить? – Искала свою дочь. – Дочь? А что с ней? – Это долгая история, мистер Фоулмэн. – Да я не настаиваю... – Я долгое время не знала, жива ли она, а потом один человек, немного пролил на это свет. – А как её зовут? Она вздохнула. – Она путешествует, вероятно, под вымышленным именем, а я не знаю, под каким. – Ну, а все-таки? Она назвала имя, но ты его не запомнил. То ли Кристина Фиел, то ли Катерина Мийел. Потом она добавила: – Извините, я не представилась. Она назвала и своё имя тоже. И оно тоже почти сразу вылетело у тебя из головы. Лора Тарби? Клара Фарби? – Очень приятно! – сказал Коул. – А почему вы ищете её здесь? – Сама не знаю... – ответила она. – Материнское сердце так чует. За год я объехала уже много городов, но... кажется, я уже готова сдаться. По крайней мере, на ближайшее время. Мне надо отдохнуть... Хотя когда я представляю, что она тут, в этой грязи... и непонятно, в каком качестве... Мне не по себе, джентльмены. Но у меня нет фотографии, и как я её найду, даже не зная, под каким она именем? Чем занимается... – Она что же, и писем не пишет совсем? Дама отрицательно покачала головой. – Она что же, сбежала из дома? – спросил Коул. – Мне кажется, это не совсем ваше дело, сэр, – с прохладцей ответила она. – Это так, мэм, простите моё любопытство. Да я не то что выспрашивал, эх... я просто... подбодрить вас хотел! Потому что знаете, как это бывает – просто у тебя всё нормально, ни хорошо, ни плохо, вот и кажется, что не о чем написать. Я вот к примеру – посмотрите на меня! У меня же всё в порядке! А сяду матери письмецо написать... даже и не знаю, о чем. "Мам, я сегодня хорошо поел бобов с говядиной?" Глупо! – Не глупо, – ответила леди с теплотой. – Завтра же и напишите ей такое письмо, мистер Фоулмэн. Вам ничего не стоит, а её вы сделаете счастливее. – Ну, спасибо за совет, мэм! Вдруг она остановилась, достала платок и прижала его к глазам. Но она не рыдала. Всего две-три слезы скользнули по её лицу, и потом она взяла себя в руки. – Извините меня, джентльмены, – сказала она, сжала платок в маленьком кулачке и двинулась дальше. – Идем же. Вы дошли до станции и поставили чемоданы. – А мне показалось... у вас ирландский акцент? – Это так, – ответила она. – Мои родители были ирландцы. Мой отец, увы, умер в прошлом году. – А-а-а. Наши соболезнования, мэм. Дарра просто тоже ирландец. – Рада это слышать, мистер Дайсон, – сказала она тебе. – Ну что ж, джентльмены, я сердечно благодарю вас за заботу, но думаю, нам пора попрощаться. – Для меня было честью познакомиться с вами! – сказал Коул. – С на... с настоящей леди, вот, – смущенно добавил он. Она улыбнулась сдержанно, одними глазами и уголками губ. – Вы славный молодой джентльмен, мистер Фоулмэн. И вы, мистер Дайсон. Но мой отец, упокой господи его душу, был простым фермером. – Я всегда думал, что дело не в этом, – сказал Коул, подняв на неё глаза, которые до этого почтительно отводил в сторону. – Может, вы и правы. Прощайте, джентльмены. Вы дотронулись до шляп, сели в седла и поехали к стаду. – А, чтоб меня, настоящая леди! – сказал Коул. Ты спросил, что в ней такого. – Да как сказать-то... принципы что ли. Есть вещи, которые другие делают направо и налево. Типа знаешь: "А чего, а все так делают." Другая бы там рыдала, плакалась нам, или деньги выпрашивала, или что... А она лучше согласится, чтобы её убили, но так не поступит. Достоинство, етишкина тишка! Поэтому, брат, ей всё можно. Поэтому мужчины ей должны подавать руки, помогать, всячески оберегать, а если кто обидит или хоть попытается – надо воткнуть его башкой в навоз и покрутить там для ума. Леди – это... как бы это сказать... Ориентир такой. Маяк. Да и просто это красиво, брат. Можно просто вспоминать, и на душе легче от того, что такая женщина живет на свете и ходит по нему с гордо поднятой головой. Вот её отец был простой фермер, да. Но может, не в этом дело. Может, вроде как у неё внутри была почва, и она посмотрела, как другие леди себя ведут, и это семечко туда упало. И когда она вышла замуж, а по-мойму, она точно не за простым фермером замужем, она эти правила пустила в жизнь, прорастила в себе. Я так себе думаю. Наверняка, и дочери своей передала... Он помолчал. – Надеюсь, она ещё хоть раз увидит свою дочь.
Не знаю, что ты думал по этому поводу и было ли тебе легче от того, что такая дама живет на свете. Но уверен, ты бы тогда очень удивился, если бы узнал, что не только встретишься с её дочерью, но что однажды, девять лет спустя, вы вместе будете планировать ограбление поезда в штате Вайоминг.
***
А потом вы вернулись в Канзас-Сити. Там с вами расплатились за перегон (вышло негусто, но с учетом, что харчи оплачивались, и неплохо). – Надо хоть город-то посмотреть, а то в прошлый раз толком не успели! – подмигнул вам Рин-Дин-Дин. Вы обошли три два или три бара, в каждом пропустив по стаканчику, и уже изрядно навеселе завалились в "Счастливого путника". Канзас-Сити, несмотря на быстрый рост, оставался городом приличным, но был там квартальчик у порта, и еще одно место, Эдикотт стрит. Там вы и оказались, слоняясь по улицам. "Счастливый путник" – это было заведение, которое можно было охарактеризовать выражением "всего понемногу". Тут легонько поигрывали в карты, тут немножко танцевали, тут много пили и ещё на втором этаже сдавали комнаты "в почасовую, если джентльменам надо". Народу было прилично, общество шумное и веселое, и вы с Коулом принялись ждать у стойки, когда освободится столик. Зачем вам нужен был столик? Да черт его знает, ни зачем не нужен, просто а чего бы не подождать? – Да что-то жрать охота! – заявил твой партнер. Сейчас по бифштексу закажем. – Эй, милейший, у вас есть бифштексы? Так, а что есть тогда? Тут к вам подошла девушка, на вид страшно приличная, если бы не непринужденная веселость, с которой она смотрела на мир вокруг из-под легкого чепчика. У неё были темные глаза, а темная вьющаяся прядь легкомысленно выбивалась и падала на лоб. – Джентльмены ищут компанию? – спросила она с легким акцентом, можно даже сказать картаво. Коул сразу потерял к ужину всякий интерес. – А как же! – заявил он. – Конечно, ищем! Ещё и как, мисс! Я Коул Фоулмэн, а это мой партнер Дарра Дайсон. Парень хоть куда! А как вас зовут, с позволения так сказать? Я... Тут на него налетел какой-то парень, который нес в обеих руках по кружке пива. – ДА ЧТОБ Я СДОХ! КОУЛ! КОУЛ ФОУЛМЭН! – гаркнул он. – Да чтоб я подавился виски, если ты мне не мерещишься! Барри Уилкокс! – заорал Коул. – Мисс, вы подождите, я мигом! Вышла заминка – у одного в руках было пиво, а другой непременно хотел его обнять. Это был какой-то приятель Коула, черт его знает когда и где успевший с ним познакомиться. Они начали обычные для подвыпивших людей, пораженных ничего не значащей встречей, расшаркивания и ритуальную беседу под названием "сколько лет, сколько зим". – Ваш компаньон, кажется, увлечен разговором, – сказала девушка. Сколько ей было лет? Двадцать... два? Или около того? – А вы, мьсе Дайсон? Не желаете расслабиться в приятном обществе. В результате непринужденного обмена фразами ты выяснил, что стоит это ДВЕНАДЦАТЬ долларов. Да как бы ничего себе! Недельный заработок! – Так по-французски, мсье, – сказала она и стрельнула в тебя глазами. Ты спросил, а в смысле? Тут она придвинулась к тебе вплотную, так, что ты ощутил на щеке её дыхание. – Вы очень молоды, мистер Дайсон, – сказала она игриво. – Это хорошо. И очень неопытны. Это можно и нужно исправить. Согласны? Когда ты выпил уже три стакана, тяжело отказаться от подобного предложения. – Меня зовут Доротея, – сказала она, странно исковеркав имя "Дороти". – Минутку. И она кивнула бармену, а бармен достал из-под стойки ключ и двинул ей двумя пальцами, потом, не спрашивая, достал початую бутылку и два стакана. Девушка послала ему воздушный поцелуй, и вы пошли наверх.
Почему-то все самое приятное в этой жизни происходит на втором этаже.
***
Комната была обставлена... по-спартански, назовем это так и не будем с занудством описывать отслаивающиеся обои. Дороти зажгла лампу. Ты уже примерно представлял, что сейчас будет, положил деньги на столик и начал снимать жилетку. – Не-не-не-не, – остановила она тебя. – Рано. Садитесь, мистер Дайсон, – и кивнула на кресло. Потом она сняла чепец, и темные волосы рассыпались у неё по плечам. Потом она налила виски в стаканы – так, слегка, по-дамски, на два пальчика. Протянула тебе стакан. Черт его знает, была ли она француженкой! Из иностранцев ты в жизни видел только немецких арендаторов и мексиканских бандитов, и то насчет последних еще вопрос, иностранцами были они, или вы, так что эксперт из тебя был по этому вопросу не слишком толковый. Но... это было важно? Если и не была она француженкой, то прикидывалась классно! – Вы слышали о Париже? – спросила она. Нууу... нельзя сказать, что ты совсем ничего не слышал о Париже. Но точно можно сказать, что ты никак его себе не представлял. – В мире много городов, мистер Дайсон, но только один из них – центр мира. Я там родилась, и потому я знаю. Нью-Йорк, Лондон, Бостон, Сан-Франциско... все они погрязли в суете и стяжательстве, не так ли? Она говорила, стоя к тебе вполоборота и словно бы не глядя на тебя. В этом было что-то от представления, вроде как у фокусника, которого ты однажды видел в Денвере. Он там потом какую-то чепуху показывал, отгадывал карты и еще что-то делал, и называл это магией. Вот и тут было ощущение, что сейчас покажут какую-то чепуху за двенадцать долларов, а потом магией назовут. Все это пахло каким-то трюком. – Париж, мистер Дайсон, это... пари э ля виль д'амур. Эти слова... их лучше не переводить. В переводе все теряется. Музыка теряется. Вы любите музыку? Помогите мне расшнуровать корсет. Она отпила виски. Ты помог ей со шнуровкой. Потом она взяла тебя за руку, довела до кровати и сказала: – Теперь вы мне не мешайте, а я вам объясню, что значат эти слова. Закройте-ка глаза. Потом она тебя поцеловала. О, она это умела. Это был очень робкий, осторожный поцелуй, легкое касание. Но стоило тебе лишь слегка отозваться на него, и он тут же стал сильным, плотным, затягивающим. В нем было что-то от перетягивания каната – вы, кажется, не размыкали губ, и все равно будто бы то она тебя целовала, то ты её. И ты даже не сразу понял, что она расстегнула пряжку твоего ремня и нажала тебе в грудь руками, чтобы ты сел на кровать, а потом и лег, инстинктивно уперевшись в неё локтями. Ты увидел её темные глаза, мерцающие, как два драгоценных камня, под изящными, чуть подведенными бровями. Она выгнула одну из них, словно намекая на что-то, и улыбнулась влажными от вашего поцелуя губами, а потом прижала палец к губам. – Тссс! – сказала она. – Сейчас все и поймете. Она провела рукой, дразня тебя и ты понял, что попался. Эта женщина смотрела на тебя так, как будто у неё была над тобой власть, дарованная ей древним, загадочным городом. Даже если она в нем ни разу не была. Не в этом было дело. Просто она знала какой-то секрет, и могла тебе его показать, а если не покажет – так ты помрешь дураком, Дарра Дайсон, ничего стоящего в мире не увидев, кроме глупых рогатых голов и пыльных прерий. Хоть сто стампидов останови. Потом она отвела глаза, продолжая тебя трогать, а когда снова посмотрела тебе в лицо, то всё изменилось. – Мистер Дайсон, – проговорила она, едва дыша. – Вы очень хорошо целуетесь... Она расстегнула одной рукой пуговицы платья, вылезла из него, как змея, сбрасывающая кожу, потом стянула рубашку, и ты увидел нетронутую губами младенца, изящную грудь и темные соски. Она дотронулась ими до тебя. Но это была уже не игра, не подразнить мистера Дайсона. Ты понял, что двенадцать долларов – это чепуха, двенадцать долларов – это так, только прикоснуться к ней. А вот то, как она на тебя смотрит – бесценно. Она смотрела на тебя с неподдельным восхищением. Из этого взгляда, из того, как обмирающе приоткрылся её рот, можно было сделать два вывода. Ты – самый крутой ковбой на земле. Не, не так. Ты – самый лучший мужчина на земле, оказавшийся ковбоем... ну, временно, а может, навсегда, как захочешь. А второй – что все женщины мира, которые тебя отвергли, не разглядели, не поняли – круглые дуры. Потом она опустила голову вниз, и ты узнал, что это за "виль д'амур". Она тебя обволокла ртом, словно облаком, нежным, как пуховая перина. В её прикосновении была бережность, забота и томящееся восхищение. Это было самое нежное прикосновение, которое ты помнил в своей жизни – нежное, и вместе с тем немного требовательное, немного обещающее. Тяжело было не обомлеть от такого. Иногда она поднимала на тебя глаза, и в этом взгляде было восхищение пополам с насмешкой. Несмотря на то, что ты не читал книг и вообще не очень знал, на что похож мир за пределами Великих Равнин и штата Айова, ты понял смысл. "Мистер Дайсон, вы – самый крутой и желанный мужчина во всем мире, – светилось в них. – И сейчас вы в моей власти. Но я, так и быть, употреблю её исключительно для вашего наслаждения. Потому что я люблю вас и только вас." Потом она стала тебя дразнить. Твои "игры в ухаживания" с Джудит, когда вроде вы то смеялись вместе, то она оказывалась сама по себе, а ты – сам по себе, были ничто по сравнению с этими пытками. Ощущалось это так, как если бы сладкая патока или сгущенка стекали по стеночке стакана или банки тебе в рот – медленно, неотвратимо, тягуче, и уже почти, уже ещё чуть – и достанешь... а нет, извините, мистер Дайсон, пострадайте ещё немного. А потом опять. И опять. Прихлынуло – отхлынуло. Прихлынуло – отхлынуло. Рот – взгляд. Рот – взгляд. Один раз она выпустила тебя из плена и подула – и сразу стало прохладно и стыло, захотелось назад в тепло и уют её нежного, волшебного рта, хоть умоляй. Но раньше, чем ты подобрал слова, желание было исполнено. И опять капелька сгущенки ползет по стенке стакана, дразнит сладостью. И опять – неее, не так быстро, мистер Дайсон. Ты непроизвольно порывался положить этому конец – встать, приподняться, схватить, заставить, что-то сделать... куда там. Она тебя останавливала каждый раз, и каждый раз по-разному. То ускорялась вдруг, и ты сразу терял интерес к любым своим действиям и мог только лежать, надеясь, что вот оно! То сжимала тебя рукой и смотрела, подняв бровь, дескать, "вы уверены, что вы знаете, что делаете? Я-то знаю!" – и ты отступался. А она знала. Вскоре ты был измучен наслаждением так, что еле дышал. Ты хорошо усвоил, что плоть бывает тверже стали, но при этом не теряет возможности чувствовать... всё. Ты был, что называется, "готов". Тогда она застонала. Это был легкий, едва слышный стон, но в нем было тоже столько удовольствия, столько невысказанной неги, что ты понял – ну это не может быть ради денег. Это все – ради тебя. Как так может быть? А черт его знает... И тут уже Дороти пошла на приступ Аламо с такой прытью, что ты в одеяло руками вцепился. Она делала это плотно, страстно, уверенно, но... не яростно. В ней все равно оставалась мягкость и настойчивость женщины, а не гнев Санта Анны. И от этого было спокойно и уверенно. И ты понял, что сейчас "всё будет". Но оно пришло не сразу. Оказалось, в те разы, когда раньше она дразнила – это ты был ещё не на краю. Ты дошел до края... и нет, не закончилось. Словно открылась дверь в следующую комнату, где точно все будет. Но и там нет. И в следующей нет. И в следующей. И тут она остановилась – это был момент отчаяния. Крикнуть хотелось, что же ты делаешь-то, а!? Но хорошо, что ты не крикнул. Не мешайте волшебникам за работой, как говорится. Она спустилась ниже и там тоже сделала с тобой что-то мокрое, страстное, витиеватое и приятное. Что-то такое, от чего хотелось сказать "оооооо!" Потом она вернулась наверх, и был уже последний штурм, короткий. И вот он был яростный – она стонала уже почти в голос. И звук был такой... мокрый щелчок, как будто сумка подпрыгивает и сочно так хлопает по боку лошади. После быстрой атаки кончилось всё стремительно, хотя для тебя секунды растянулись в часы. Секунды три или четыре. За эти секунды все двери во всех комнатах распахнулись настежь одна за другой, образовав коридор, и в этот коридор мозг твой и тебя всего втянуло, а потом вытянуло. Прямо в её влажный рот. Чувство... чувство было такое, как будто ты закончился. Ты понял, что "выжат досуха" – это не только про работу со скотом бывает. Ты бы сейчас не смог встать с кровати. Дороти застенчиво сглотнула и посмотрела на тебя, улыбаясь, с видом человека, который показал карточный фокус изумленной публике. Одна капелька пристала у неё к уголку губ. Она медленно, оценивающе потрогала её языком, потом сняла у тебя с шеи платок, вытерла им губы и засунула его тебе в нагрудный карман. – Мон амуррр, – промурчала она полушепотом и подмигнула. Ты отходил ещё долго. Она тебя не торопила.
***
– Было очень приятно познакомиться с вами ближе, мистер Дайсон, – сказала она, как обычно грассируя "р". И снова подмигнула тебе. Она взяла стакан. – Кстати, если вам всё понравилось, я буду признательна, если вы кинете Берни монетку за виски. Нес-па? – и она рассмеялась, так, что было ясно – не выпрашивает она у тебя этот доллар. Просто мало ли... ты такой молодой. Вдруг ты не понимаешь, как мир устроен, и что барышню положено угощать, даже если она француженка. Даже если ненастоящая француженка. Она проводила тебя до выхода и открыла дверь. Ты вышел на ватных ногах... и чуть не столкнулся с Коулом. Он что ли ждал там?
– Добрейший вечерочек, мэм! – сказал он, широко улыбаясь и дотрагиваясь до шляпы. – Мы с вами начали знакомиться, да по досадной случайности недознакомились. Это можно и нужно исправить! Но Дороти его тон чем-то не понравился. – И вам добрый вечер, а вернее, доброй ночи, – сказала она прохладно, давая понять, что разговор окончен. – Рад что вы настроены на беседу! – Коул сделал вид, что этого не заметил. – Я устала, – ответила Дороти сухо. – В другой раз, мистер. – Мистер Фоулмэн! – ответил Коул. – Я как раз тоже собирался отдохнуть. Почему бы нам не отдохнуть вместе? – Пшел вон, – сказала Дороти и попыталась захлопнуть дверь. Но Коул ловко подставил ногу в ковбойском сапоге. – Да вы не знаете, от чего отказываетесь! – пошутил он, все еще игриво. Тогда Дороти выплеснула ему в лицо виски из стакана. Виски потекло у него по подбородку. – Убери ногу! – процедила она. Коул не пришел в восторг от такого развития беседы. – Кажется, кого-то придется поучить манерам, – сказал он недобро, вытирая лицо тыльной стороной ладони. – Я сейчас хозяина позову, – предупредила девушка. И тут ты увидел кое-что такое, чего не видел раньше. Лицо у Коула, обычно светлое, приветливое и слегка смеющееся, стало жестким, как у волка или у сторожевой собаки. Страшным оно стало. – Я те позову, шлюха, – произнес он глухо, твердо и отчетливо. – Только попробуй у меня. И вдруг рявкнул негромко, но ооочень решительно. – НУ-КА ЙОПТ ОТОШЛА ОТ ДВЕРИ! И Дороти, ты ясно увидел это, струхнула не на шутку. Было понятно, что это – Коул, что он... ну... не задушит её, не застрелит, не порежет ножиком. Но ещё было понятно, что вряд ли человек с таким лицом будет делать с ней что-то приятное и милое. Не про Париж у них разговор будет, ох, не про Париж. И может быть... может быть тебе стоило вмешаться. А может быть... может быть и нет. – Дарра, подожди меня внизу полчасика, – сказал твой партнер, и посмотрел Дороти в глаза так, что она попятилась, боясь издать хоть звук.
-
Глава про стампид закончиась как-то даже на первый взгляд немного буднично, но на самом деле оч в духе ковбоев, лаконично в самом хорошем смысле этого слова. Хорошая такая глава, про соль земли. Ну и дальше интересненько всё) Хотя вообще, глядя на забывчивость Дарры, связанную с именами, я невольно начинаю задумываться, когда он уже начнёт учить японский, пылесосить и засматриваться на красные тряпки. Финальная сцена с Коулом крутая. Вот уж правда хоть сто стампидов останови, в жизни есть моменты, которые всё равно нутром выбирать надо, руки сами за тебя ничего не сделают.
-
Я прониклась уважением к Дороги как к профессионалу своего дела.
|
Слипуокер Вольно или невольно, рядовой Слипуокер нанес удар самой сути армейской структуры. Возможно, кто-то представляет, что офицеры и солдаты – есть суть люди, имеющие одну цель, но разные функции в достижении этой цели. Пожалуй, философия ГунгХо была направлена на то, чтобы придать этому именно такой вид. И часто это удавалось. Но фактически... фактически офицеры и солдаты были разными формами жизни, как одноклеточные и многоклеточные. То есть, это, конечно, было не так, но именно на таком мировоззрении держалась армия, морская пехота, да любая массовая военная структура, где командир – не вождь, а проводник и исполнитель командира более высокого уровня.
И можно сказать: "Тарава! Тут никаких правил нет! Тут все равны перед смертью, бла-бла-бла." Но если кому-то годами вдалбливали мысль, как норму, как истину, то час боя из них её не вытравит. Они могут потеряться, сломаться, на время позабыть её. Но для такого нужны веские причины, а не один артналет.
Короче говоря, во всеуслышанье объявив лейтенанту Уокеру, что он и его люди "ебали тут песок" рядовой Слипуокер буквально набросил трусы на вентилятор. Возникла примерно двухсекундная заминка. Блондин остолбенел. Но потом он с собой справился.
Лицо его из дружелюбно-озабоченного, каким оно было минуту назад, стало похожим на лицо очень злой собаки. До оскала. – Те че, опять каска голову натерла, мудень? Ну-ка бля резко вспомнил, кто ты, морпех! А то я тя приземлю живо! – дохнул он на тебя всей своей офицерской ненавистью. – Донахъю приказывает барак штурмовать? Отлично. Первый и пойдешь, раз вызвался добровольцем.
Если ты хотел вынудить его к более активным действиям – тебе удалось. Если ты хотел по-быстрому свинтить отсюда – то нет. Ты обернулся, и понял, что морпехи из второго взвода смотрят на тебя... без понимания. Во-первых, им не хотелось в атаку. Во-вторых, блондин со своей осторожной рассудительностью, их вполне устраивал. В-третьих, ты наехал на них на всех. Люди этого не любят. По ним, как и по вам, стреляли пушки. Они, как и вы, уничтожили пулемётное гнездо. Они, как и вы, понесли потери.
И теперь все, как один хоть на страшном суде подтвердят, что рядовой Слипуокер вызывался добровольцем.
– Поползешь в правый, – распорядился Блондин. – Доползешь до барака, бросишь пару гранат, посмотришь, что внутри. Потом подашь сигнал из окна и откроешь огонь по левому из бокового окна. Всё, пошел.
-
"Блондин" суров, но это "Блондин"
|
-
Критическое мышление у бывшего арбитра всегда на высоте. И логическое тоже)
|
Итак, рота Гольф начала переходить в контратаку. Давайте я вам напомню, зачем она это делала. А, нет, не напомню, потому что я... я сам не знаю. По первоначальному плану рота "Гольф" (как и весь второй батальон) должна была прорваться на противоположный берег острова где-то не позже полудня. Но я не думаю, что среди вас был хоть один человек, который не понимал, что первоначальным планом вице-адмирал Хилл может подтереть свой адмиральский зад. Вы удивитесь, но в этот момент вице-адмирал Хилл был абсолютно уверен, что всё идет по плану! И не он один. Даже ваш командир дивизии только начинал догадываться, что что-то пошло, нуууу, не совсем по плану. Впрочем, думаю... вы не удивитесь. Вы же понимаете, что даже с самого высокого мостика самого большого линкора никому не видно даже в самый мощный бинокль, сколько человек разорвало снарядами, а сколько не добралось до берега. Генералы так близко к передовой не оказываются – не для этого они карьеру делали.
Помимо плана был ещё приказ от подполковника Джордана – занять следующую линию бараков и развалины, чтобы прикрыть фланг роты "Фокс". Ну, был. Но он когда был-то! Только что японцы роту "Фокс" что ли атаковали мимо ваших позиций? Нет же, не стали атаковать. Вас и атаковали. Обстановка, значит, изменилась.
Однако в этой операции, в которой линкоры и крейсера обрушили на остров тонны снарядов с околонулевым эффектом, в которой танки в ключевой момент оказались на дне грузовых трюмов, в которой командир вашего батальона только и успел, что зажигательно крикнуть: "Эти ублюдки нас не достанут!" – прежде чем косоглазые ублюдки его достали, осмысленность вообще была не главным на повестке дня. Тут не поспоришь.
Короче, рота "Гольф" собиралась контратаковать, боюсь, сама не очень четко понимая для чего. Но на войне и правда есть такое правило: "Не знаешь, что делать – атакуй!" И часто оно срабатывает. Скоро мы, видимо, узнаем, сработало ли оно в этот раз.
Однако я боюсь, что вы представили начало этой атаки, как в кино. Ну там... примкнутые штыки. Бойцы четко идут вперед короткими перебежками, припадают на одно колено. "Прикрой, я перезаряжаюсь." Сведенные мужественные брови, поджатые мужественные губы, смотришь на это все в кинотеатре и говоришь: "Бетти, а вон я, кстати, с пулемётом на фланге!" А Бетти, поправляя рыжие волосы, тяжело дышит и прямо-таки мокнет от того, какой ты герой.
Ох. Не. Тут вообще красивым кино и не пахло.
Атака эта начиналась так.
***
По маленькой полоске песка между исцоканными пулями и осколками блокгаузами и полосой прибоя полз человек в куртке цвета шалфейного листа, насквозь мокрой от пота. Пока он не дополз до блокгауза, на него вообще никто не обращал внимания. Потом обратили. Навстречу ему, но чуть в стороне, параллельно, по усыпанному кусками сколотого бетона, какими-то тряпками, ямками и воронками песку молодой парень в каске с расстегнутым подбородочным ремешком изо всех сил тащил водонепроницаемое пончо. Парень икал от страха и важности своей миссии. А на пончо он тащил сухощавого, подтянутого мужика. У мужика было распорото осколком гранаты бедро и прострелено плечо. Мужик, стиснув зубы, упирался здоровой ногой в песок, чтобы хоть немного ускорить процесс своей эвакуации. Еще чуть в стороне к берегу ползли два парня – один держал другого за ремень, потому что ни хрена не видел. Его глаза были плотно зажмурены. Где-то там за ними полз парень постарше, с трубой от огнемета в руках, которая без баллонов смотрелась крайне нелепо. Все эти люди не видели и не слышали друг друга. Им всем было не до того. Мужчина в пропотелой куртке был лейтенант Клонис. У него кружилась голова и шумело в ушах. Пацан, тащивший раненого мужика на пончо, был рядовой Лонг-Айленд. Он был не робкого десятка, но боялся сейчас, что прилетит снаряд и убьет ганни. Что его самого могут убить, он забыл. И еще он стеснялся, что икает. Он не понимал, что мужику немного не до его икоты. Раненый мужик – это и был комендор-сержант Блэкторн, он же Кремень. Ну, а те трое, что ползли в стороне – Скрипач, Крот и Мрачный.
Клонис Ты дополз до блокгауза, прислонился к стене и заговорил с Дасти. Морпехи оглянулись, немного погодя поняли, кто это вообще. Потом ты отдал приказы. Дасти кивнул. Все кивнули. Дескать, мы поняли. – Сейчас, сэр! Сейчас! Я понял, сэр, – отозвался Смайли. Он все понял лучше всех. Самый понятливый, самый старательный. Но, конечно, никакого "бегом" он не выдал, а пополз. Че-т тут никому вдоль берега бегать не хотелось уже, по ходу. Все готовые выдать такой трюк быстро закончились, как Абориген.
От ползанья по горячему песку у тебя опять стала кружиться голова. Руки подрагивают. Слабость в теле. Но ничего, можешь и команду отдать, и встать, наверное, получится. Даже выстрелить сможешь. Попадешь или нет – уже вопрос, но тут не стрельбище.
Это было то, что чувствовал ты. А вот что почувствовали морпехи.
Люди Дасти, занимавшие позиции между блокгаузами, вообще не сразу поняли, что пришел Клонис и что он что-то им кричит. А когда поняли... Они охерели. Они посмотрели на него и решили, что командир их взвода немного слетел с катушек. Во-первых, потому что именно так он сейчас и выглядел. А во-вторых, потому что их японцы только что чудом не втоптали в песок и не потыкали в этот песок штыками для надежности. И большинство из них сейчас считало патроны и прикидывало, сколько им еще осталось жить и о чем бы помечтать напоследок: о глотке холодного пива или об аппетитной женской заднице. Такие парни, как те, что служили в третьем отделении, в последний момент не хотели думать о маме и папе. И так тут было тоскливо.
И тут приполз лейтенант Клонис и прохрипел... много всяких умных и решительных слов, но ключевое сообщение приберег напоследок: – Короче, через пять минут начнем атаку, готовьтесь. Дасти даже "естьсэр" говорить не стал. Он только плечами пожал. Дескать, ну, тебе надо, начальник, ты и атакуй, я-то че, моё дело маленькое. Но, конечно, приказ он готов был выполнить, потому и ходил в сержантах и получал свои сколько-то там долларов сверх оклада рядового. Все те, кто думал о том, сколько осталось жить, с досадой поняли: "Бля... пять минут всего." Но никто ничего не сказал, потому что может кому-то и показалось, что командир слетел с катушек, но в таком замесе даже слетевший с катушек мужик, который думает, что что-то понимает, лучше, чем просто лежать и ждать смерти. Что-то странное несет? Посмотрим. Этих ребят за годик научили, что офицер – это вообще не то существо, которое должно выдавать на заказ неоспоримые истины. Офицер нужен, чтобы приказывать, иначе никто ничего не будет делать. А так войну не выиграешь и домой не поедешь.
Парамаунт дополз следом за тобой, припер пулемёт и поставил его на углу блокгауза. Вот Парамаунт молчать не стал. – Позиция – говно, сэр, – сказал он со всем уважением, поводя стволом. – Парни, кто там справа? Высоко головы не поднимайте, окей? Позиция вообще-то была нормальная, она страховала правый фланг. И в общем... в общем-то если эти люди сейчас уйдут вперед, в атаку, они мешаться не будут. Но Парамаунту не нравилось, что кроме угла блокгауза он ничем не защищен, а главное, что если япошки сами попрут из развалин, он по ним не сможет стрелять. Вместе с братьями-Гловерами он принялся копать себе яму. Пять минут – не срок, но хоть нишу какую-никакую выкопать было можно. Что-то недостаточно глубокое, чтобы быть могилой, но достаточно глубокое, чтобы никто не заметил, как ты обоссышься от страха.
А ты прислушался, что там творится у японцев. А у них там... ничего не творилось. И это было плохо. Не бегали там сломя голову командиры, собирая солдат. Не чертыхались друг на друга сержанты. Тихо там было, то ли все померли, то ли дисциплина и порядок. Вряд ли они прямо ждали вашей атаки, но не похоже было, что там кто-то обосрался от страха, что напротив такие геройские ребята, как рота "Гольф". Похоже было, что они отступили не потому что сломались, а потому что командир так приказал. Ещё ты услышал рычание моторов, но где, каких? Ты был не специалист по моторам. То ли слева, то ли справа спереди...
Пять минут пролетели нереально быстро. Ты успел сползать налево и докричался до Сирены и до Уистлера. Уистлер вернулся. Он был весь какой-то запыхавшийся и нервный, как будто в него только что стреляли. Вероятно, так оно и было. – Винк просил передать, сэр, что слева дует, – сказал он, пожав плечами. – Я так понял, он не в том смысле, что насморк боится подхватить. Ну, шутит. Уже хорошо. Если человек может шутить – значит, скорее всего может и драться.
Потом приполз Смайли. – Передал, сэр, – сказал он. – У Хобо там пять человек осталось.
Японцы перед вами не подавали признаков активности. Потом раздалась стрельба на левом фланге, стихла. На правом же стрельба звучала вроде бы вяло, но регулярно. Там периодически оживал то один пулемёт, то другой, то оба вместе. Доносился их стук издалека, правда.
Потом стрелка доползла куда собиралась. Дасти, лежавший правее, в своем углублении между блокгаузами, посмотрел на тебя, высунувшись из ниши. "Ну и че теперь?" – читалось в его моргавших из-за пыли глазах.
Манго Слипуокер, получив приказ, переполз через бруствер, подняв облачко пыли, и скрылся за стеной из кокосовых пальм. Прошла, может, минута или две. Ты остался в воронке... да практически один – Слипуокер смотался, Клонис уполз вперед поднимать людей в атаку, Уистлер и Смайли с ним... Парамаунт со своим пулемётом и братьями тоже уполз. Фактически, с тобой остался только скучный труп рядового Счетовода. Он лежал, засыпанный песком и стреляными гильзами, умятый ботинками и бессмысленный, как половая тряпка. Даже более бессмысленный. А ещё утром это был морпех твоего взвода. А теперь... а теперь – ничто. Никому до него больше дела нет. Но одиночество твоё было прервано. Чуть погодя в воронку какой-то боец (ты не помнил его имени, он был молодой, небритый, с красивым умным лицом нью-йоркца, а нью-йоркцев в морской пехоте было мало) затащил в воронку человека, которого волок на камуфляжном пончо. Человек этот был с окровавленной повязкой на плече, в разорванной куртке. Он матерился сквозь зубы. Лицо его было покрыто пылью и пороховой копотью. Он был ранен в руку и в ногу. Ты узнал его быстро, но не сразу. Это был ганни. Перетерпев приступ боли, ганни осмотрелся. Он спросил тебя, что происходит. А потом... – Лейтенант! – зарычал он, как будто наждачной бумагой поскребли о металлический бак. – Че происходит? Вы чего с Клонисом делаете? Какая атака?! Вы кого атаковать собрались?! Куда вы пулемет... Нахуя вы его отсюда убрали? А если они сейчас опять пойдут?! Морпех, который его притащил, тяжело дышал и не рвался в бой, ждал, что произойдет дальше, глядя на вас с тоскливым ожиданием.
Ты понял, что комендор-сержант, осознав, что происходит, кажется, был не в восторге от ваших действий. Причин могло быть три. Комендор-сержант Блэкторн просто не верит в тебя. Назло говорит под руку. Когда-то он называл тебя "ебаным резервистом", а теперь ты командуешь его ротой. Ну, остатками, но тем не менее. Либо же... либо у него шок. Он ведь ранен. Кажется, не очень тяжело, но все же. Наверное, это больно. Тебя, слава Богу, еще ни разу не ранили. Но был еще третий вариант. Комендор-сержант искренне считает, что ваш план – не блещет гениальностью. И что ты ему ответил? И ответил ли что-нибудь? Предпринял ли что-то? Или ничего не предпринял? Но раньше, чем ты что-либо ответил, в воронку завалился еще один человек. Он скатился туда со стороны моря. Это был... рядовой Айскрим, из твоего взвода! Помнишь Айскрима? Парень мог на спор сожрать два фунта мороженого и никогда никакой ангины у него не бывало. В Новой Зеландии он этот трюк проделывал с огромным удовольствием. Видок у него был что надо – окровавленная, разорванная щека с примотанным медицинским пакетом. Такое ощущение, что пуля выбила слева пару зубов. Или не пару. У него, наверное, крошки от них во рту еще остались. – Шэр, я от Шизика, – пробубнил он, морщась, чуть не плача, стараясь двигать только половиной рта. – Мы шам, – Айскрим махнул рукой в сторону причала. – Што де-ать? Шууукааа, – застонал он, несмело прижимая руку к щеке. На глаза у него и правда навернулись слезы. Тебе было достаточно лет, чтобы понимать, почему он плачет. Айскрим был вообще-то не рохлей. Если бы ему оторвало ногу – не факт, что он бы и тогда заплакал. Он бы кричал, на стенку лез, но не плакал. А сейчас – на вот. А всё так, потому что ему приказали передать тебе донесение, и ему НАДО ЗАСТАВЛЯТЬ себя говорить через боль. Чтобы выполнить приказ. Самому себе делать адски больно с каждым словом. Война уже изуродовала ему лицо, прямо сейчас она ему внутри всё уродовала этой болью, которую он сам упрямо вызывал. Но этот живой, не то что Счетовод. Ходит ещё пока. А представляешь, какой шрам будет, если выживет? "Через пол-ебла," – так за глаза это будут называть, покуривая сигаретки. "Ну этот, с шрамом который". Может, к вечеру челюсть вообще свернет на сторону, кстати. Кому он будет нужен там, потом, когда "войнушка в тропическом раю" закончится? Ты бы взял, скажем, в продавцы такого? А на дочери на своей дал бы жениться? И сядет этот паренек на морфий. Он ему вместо мороженого будет. Мороженое он ел, чтобы почувствовать холод, а морфий будет колоть, чтобы не чувствовать, какой холодной стала жизнь целиком. Ты вдруг, глядя на него, за секунду понял, как садятся на морфий. – Я на.. навма... о-кхэй, фэр, – простонал Айскрим, выдохнув и вытерев глаза рукавом. Он-то пока ничего этого не понял, ему не до того. Ты вот понял. Ты хоть в жизни что-то видел, что-то успел. Но ты не нянька и не сестра-сиделка. Ты тут чтобы командовать ротой. Командуй. Или подожди, пока Клонис все сам сделает.
-
Игра живет и это классно! Ну и за стабильно высокий уровень художки.
-
Все-таки как здорово, что морская пехота никогда не ошибается!
-
|
Слипуокер Вдоль стеночки ты пробрался на правый фланг, мимо воронок и расстрелянных в сопли сараев.
У стены лежали раненые, но были и вполне здоровые морпехи, и их было много. Некоторые были из роты "Эхо", ты их не знал. Но были и знакомые лица. Ты нашел какого-то веснушчатого парня, лежавшего под стеной в обнимку с винтовкой. Кажется, видел его рожу в строю. На вопрос, где Блондин, парень ответил: – Честно? Вот хуй его знает! Где-то там... – и махнул рукой в вперед. Ты поднял голову над стеной, и рядом с ней свистнула пуля. Не вплотную, и стреляли, наверное, даже не в тебя, но все равно... неуютно.
Пришлось ждать и не высовываться какое-то время. Потом пришлось ползти вперед. Люди лежали здесь в ямках и воронках или скапливались под стенами построек, вжимались в них. Так они чувствовали себя защищённее. Они сжимали винтовки, как будто винтовки могли помочь им спастись. На вопрос: "Где лейтенант Уоткинс?" – они отвечали "Да где-то тут". Это было, пожалуй, ненормально. В нормальной обстановке все всегда знают, где командир. На учениях, например. Но когда пять-десять минут лежишь мордой в песок, то видишь вокруг только спины цвета шалфейного листа, рюкзаки, тощие жопы в камуфляжных штанах, подошвы ботинок... а лиц не видишь. А лейтенанта не особенно отличишь от простого бойца.
Правее, видимо, там, где залегла рота "Эхо", начали рваться мины – Дащь! Дащь! Они и не свистели почти, а так, подсвистывали и хлопали слабенько вроде бы. Но было понятно, что рота "Эхо" никого там не атакует. Потом заговорил пулемёт. Звук выстрелов было слышно плохо, но воздух буквально наполнился свистом. Впереди, на просвете между берегом и линией построек, пролегла и опала строчка фонтанов из песка. В кого он стрелял? Да может, просто так очередь дал.
– Где лейтенант Уоткинс? – спросил ты очередного бойца, подергав его за рукав. Он обернулся. – Я лейтенант. Че надо? Обстановку он обрисовал довольно емко. – Пиздец полный. Пулемёты у них где-то там, справа. Я даже и не врубаюсь, где. Наверное, за заливом. Мы барак-то взяли вон тот, но потом отступили, потому что с фланга резать начали. Так-то ползком к нему подобраться можно, но ток отступать потом трудно будет, если что. Ты посмотрел на барак, про который он говорил, прямо перед вами. А потом и на барак, который Манго приказывал подавить, полевее. Ну да, пострелять по нему отсюда можно. Но окна-то не в створе. По окнам даже можно попасть, но только если япошки будут из глубины барака стрелять по Хобо и его ребятам, их так не достанешь. Надо штурмовать. Для этого надо вперёд идти. – Слушай, – сказал Блондин. – А почему бы тебе вперед не сползать? Не посмотреть, что там, а? Посмотри, есть там япошки, и возвращайся. Ползком под пулемётами проскочишь, они одного человека не станут крошить. А? А так-то какой смысл? Заодно и Манго потом доложишь, что там и как.
Предложение было... странное. Вернее... вернее странно было, что оно сформулировано было как предложение! Вообще ты не помнишь, чтобы человек в звании лейтенанта тебе когда-либо что-либо "предлагал" в формате "а почему бы тебе не". Всегда было "морпех, пиздуй туда изо всех сил!"
Но объяснялось это просто – Блондин, конечно, мог тебе приказать. И послать на верную смерть, ага. Или не на верную, кто же знает? Может, там вообще в бараке япошек нет! Он и своего человека мог послать. Только ты-то не его. Ты вообще посыльный нового "командира роты". Не вернешься – невелика печаль, другого себе найдет. А у Блондина тут каждый человек на счету, да и не хочется так вот дуриком своих отправлять "сползай-посмотри". А не приказывал он "пока что", потому что вроде бы Манго все же теперь начальник. Поперек его приказа свой приказывать – тоже не очень правильно.
Такой вот "Семпер Фай".
-
Люблю, когда вроде бы ситуация стандартная (ну там рядовой докладывает офицеру, пусть и почти в бою), но условия/варианты в ней зашиты какие-то интересные. Это как-то так меняет всё восприятие всей ситуации, прикольно так) Ну и тут вот общая офигевшесть Блондина классно ложится на его потерянность некую и злость Слипуокера. Короче, клёвая сцена. Даже жаль, что лидак не пригодился, прям не жалко было весь его тут потратить.
|
Хобо, Ферма Можно немного перевести дух. Вы тут, япошки, похоже, напротив, но ни у кого нет пока желания наугад кидать гранаты – не так много их у обеих сторон осталось. Да и смысл? Ну, кинешь ты, ладно, подорвешь там может, даже, кого-то... а на его место – другие придут. Кидать надо, чтобы захватить позицию, а не чтобы просто припугнуть. Но всё равно... неуютно как-то очень. Вы тут, а они – там, хотите друг друга убивать... ну, или не хотите, но будете. Морпехи снимают с убитых оружие. – Я возьму "Браунинг" – говорит Заусенец негромко. Он отстегивает свой пояс, надевает пояс Сутулого с магазинами. Тяжело ему придется – Сутулый был высокого роста и здоровый, а Заусенец вообще-то не богатырь, вот уж совсем. Но кому-то надо. А кому? Хобо надо людей вести, ты с этой бандурой умаешься раньше времени. Ферме? Ну, Ферма вроде не рвется. А Землекоп и так ранен. Полные пачки с золотистыми патронами перекочевывают в подсумки, ИПП из расстегнутых кармашков – в карманы курток, гранаты – кому куда удобнее. Всё пригодится. Заусенец берет фляжку Сутулого, прикладывается. Там, видно, один глоток и был. И когда тела оказываются без ремней, без патронташей, и главное, без оружия, они как будто и людьми быть перестают. На Тараве всякий без оружия – нелеп и беспомощен, а его существование – недоразумение. Ну, они и не существуют больше, так-то. Просто мясо, которое надо бы похоронить, но некогда. А только что были друзья. Бойцы. Морпехи. Семпер Фай. А теперь они... ну... чем они отличаются от убитых японцев? Трупы – и всё. Ну, или может, для вас двоих это было не так... но судя по тому, как потрошили их карманы Заусенец с Землекопом, они это ощущали. "Предоставь мертвым хоронить мертвых".
Лаки-Страйк вдруг приложил ладонь к лицу, закрыл ею глаза и сидел так, наверное, почти минуту. – Ньюмэн, не спи! – озабоченно сказал ему Заусенец, сдувая с затвора автоматической винтовки пыль. – Давай проснись и пой! Ну... не пой... но хоть проснись. – Ладно, – сказал Лаки-Страйк блекло и невыразительно.
Хобо А ты рюкзак раскрыл. Ничего особенного – рюкзак как рюкзак, всё там то же самое, что и у все... а, нет, не как у всех. Отвернул карман, а там. Фото. Та самая Джейн. Дурёха дурёхой, но красивая. Письма какие-то. Библия маленькая, такая в карман влезет. Плитка шоколада "Хёрши". А ещё знаешь что? Воздушный шарик и плюшевая мышь. Этот парень у тебя практически на глазах штыком людей убивал. Воздушный шарик... и плюшевая мышь. 17 лет, серые глаза, русые волосы. Адрес-то – вот он, на конверте. Сможешь написать-то хоть фразу? Что тут вообще скажешь? "Ваш пацан геройски заколол двух врагов у меня на глазах." Ага, как лев, йопт. Поверит в это миссис Тренчард? Станет ей легче? Плюшевая мышь... Воздушный шарик вместо презерватива... Он вообще Джейн своей вдуть-то успел? Теперь и не спросишь...
Ферма Приходишь понемногу в себя. Нервозность ощущается. Тревожно. Потряхивает даже. Но чувствуешь себя получше, голова не гудит больше. Слышно плоховато еще пока, но уже и не вата в ушах. Почти в норме.
Обоим И тут по бараку вашему защелкали пули. Они тупо тюкали в дерево: Тук-тук-штук-крак! Но пули летели не со стороны вражеского барака – а откуда-то сзади справа. Оттуда, вроде бы, где второй взвод должен был быть, но отступил. – Эт пулемёт, – сказал Заусенец. – Зачем он по нам стреляет? – спросил Землекоп. – А он и не по нам, наверное, – пожал плечами Заусенец. – Он бы выше взял. Чтоб в окно-то попасть. Звук-то – как будто у земли пули в сруб попадают, да? – Вроде, да. Переговаривались вполголоса, потихоньку – а то вдруг япошки услышат? Что они тогда сделают – этого вы не знали, но инстинктивно всем было понятно, что если можно как-то сделать так, чтобы япошки вас не слышали – так и надо. Не слышали, не видели, не унюхали. Чем меньше они про вас знают, тем лучше.
И тем неожиданнее из-за окна прозвучал пружинящий голос Смайли: – Парни, сколько вас там? – Пятеро. Вы оба знали Смайли, да его все знали. Это был такой бойкий паренёк, который у Клониса служил посыльным. Белобрысый, улыбчивый и такой... ну... из тех, что не умеют сказать нет. "Положительный", в общем. – Минут через пять мы в атаку перейдем. Вы нас поддержите! – А куда стрелять-то? – Ну, откуда по нам будут. – Ясно. – Вы только в нас не попадите. – Постараемся, – откликнулся Заусенец, скручивая барашки с сошками, чтобы выбросить их к черту. На хера Сутулый их таскал? Толку от них не было никакого. – Че, как там ганни? – Ганни подранили, но жив. Парни, вы там не унывайте, – сказал Смайли напоследок. – Дуй к Клонису уже.
И снова несколько пуль стукнуло по бревнам. – После сражения каждое бревно на этом острове будет весить вдвое больше, чем вчера, – сказал Лаки-Страйк. Пошутил. Ну, уже хорошо, отошел, значит. – Главное, чтобы мы с тобой весили ровно столько же, – ответил Заусенец, закончив с винтовкой. – Соберись. Ну че, сержант, какой план?
-
А ты рюкзак раскрыл. Ничего особенного – рюкзак, как рюкзак, всё там то же самое, что и у все... а, нет, не как у всех. Отвернул карман, а там. Фото. Та самая Джейн. Дурёха дурёхой, но красивая. Письма какие-то. Библия маленькая, такая в карман влезет. Плитка шоколада "Хёрши". А ещё знаешь что? Воздушный шарик и плюшевая мышь. Этот парень у тебя практически на глазах штыком людей убивал. Воздушный шарик... и плюшевая мышь. 17 лет, серые глаза, русые волосы. Адрес-то – вот он, на конверте. Сможешь написать-то хоть фразу? Что тут вообще скажешь? "Ваш пацан геройски заколол двух врагов у меня на глазах." Ага, как лев, йопт. Поверит в это миссис Тренчард? Станет ей легче? Плюшевая мышь... Воздушный шарик вместо презерватива... Он вообще Джейн своей вдуть-то успел? Теперь и не спросишь...
Да блять
|
Ты родился в Чарльстоне, в семье адвоката Юджина Мура. Его отец, Спенсер Мур, был родственником крупного банкира, но не по прямой линии. Твой дед торговал хлопком, как и большинство торговцев в Чарльстоне. Детей у него было всего двое (не считая умерших во младенчестве) – один его сын (твой дядя Хармон) стал художником. Дядя имел свою мастерскую и писал на заказ портреты (не очень хорошие, но очень торжественные, и плантаторам этого хватало). Второй сын Спенсера (твой отец) – окончил колледж и стал адвокатом. Чарльстон 1830-х и 1840-х был городом, в котором Юджин Мур – молодой, умный и энергичный – был просто обречен на успех. Каким был этот город в те времена? Позже про него будут говорить: "Хлопок, рабы и спесь." И того, и другого, и третьего тут и правда было много. Но на самом деле так говорили в основном из зависти. Чарльстон был городом красивым и полным достоинства. Новый Орлеан – это "дама полусвета" Юга. Еще, конечно же, это был промышленный центр, транспортный узел и так далее, но... но все понимали, что нравы там... так себе. Саванна была городом донельзя патриархальным – приличным, чинным, но уж слишком сонным, слишком плантаторским. Атланта – молодым маяком прогресса, бойким, но в первый ряд ему лезть еще рановато. Ричмонд – местом, где бился политический пульс юга, а значит местом... слегка скандальным. А Чарьстон... Чарльстон был городом, в котором шла торговля, да. Но который никогда, ни за что не опускался до того, чтобы стать "просто торговцем". Здесь держали стиль. Здесь крутились огромные деньги, как и на севере, во всех этих Бостонах и Нью-Йорках... но вот только не они здесь были главным. А главным было именно что достоинство. Чарльстон был словно джентльмен, которому не плюют вслед не потому что боятся, а потому что... ну хорош! Не смазлив, не чванлив, не душен. Человек-камертон, по которому отстраивают стиль все остальные. Нравственный и интеллектуальный образец для всего Юга. Но были у этого города и грязные секреты, увы. Во-первых, не всегда он был таким. Когда-то город этот был развращенным и коррумпированным донельзя, и именно поэтому Черная Борода облюбовал его окрестности, как базу. Это был рассадник пиратов и контрабандистов всех мастей. Но за сто лет с коррупцией кое-как научились бороться, а если не получалось – так хоть заметать её следы под ковер. А во-вторых, Чарльстон (как и вся Южная Каролина) выглядел, конечно, очень достойно и здорово. Но только обусловлено это было тем, что всю грязную работу делали рабы. Да дело даже не в грязной работе! Богатство этого города напрямую зависело от рабов, вкалывавших на плантациях по всему штату. И в самом Чарльстоне рабов было было просто превеликое множество. Впрочем, времена, когда негров возили из Африки, набив в трюмы, как тунцов в бочки, давно прошли. Конечно, законы о рабовладении были суровыми – не только раб по ним всегда должен был знать своё место, но и его хозяин. Раба нельзя было обучать грамоте, нельзя было платить ему зарплату, жилище его надо было регулярно обыскивать, и за нарушение некоторых правил можно было даже попасть в тюрьму или во всяком случае получить крупный штраф. И все же... законы законами, но рабы были частью общества, а не говорящим скотом. Для многих хозяев – как неразумные дети, которых нельзя баловать, а нужно следить, чтобы они приносили пользу. По крайней мере, так было в городе и на маленьких плантациях, ну, а на больших, конечно, не сахар. Но кто рассказал бы тебе об этом в десять лет? Когда тебе было десять лет, умер твой дед, и он умер со спокойной совестью – его сын, Юджин Генри Мур, уже пришел к успеху. Он закончил колледж, он начал практику, он добился в ней такого успеха, что купил собственный дом – потому что отеческий дом оказался для его семьи с четырьмя (ну, тогда еще тремя) детьми маловат. Твой отец в основном делал деньги на торговых делах, делами о рабах он занимался мало. Торговцы хлопком, индиго и рисом – вот кто были его клиенты. Он специализировался на коммерческих тяжбах, но брал в работу и уголовные – по обвинениям в мошенничестве, например, или в растратах. Господи, как же он был хорош! Он был сам, как Чарльстон! Среднего роста, представительный, учтивый, в угольно-черном фраке и перчатках, с правильной речью и идеальной осанкой – про него шутили, что он выигрывал дела в тот момент, как входил в зал и кланялся судье или присяжным. Хотя, конечно, это было не так. Единственное, что было франтоватого в его облике – это трость с бронзовой головой льва. Было даже такое выражение у его соперников – "берегись, молодой лев тебя сожрет." Его жена, Кристина Мур (твоя мать), была урожденной Сазерленд, дочерью другого торговца. Она была третьей или четвертой дочерью, и отец женился на ней, что называется "не из-за большого приданного". Приданое-то было скромное. Но они были до того красивой парой, что их свадьба воспринималась всеми, как что-то само собой разумеющееся. От неё вам с братом достались светлые волосы – волосы у отца были темные, каштановые. Твой брат Баском был всего на полтора года старше тебя. Но ещё у вас была старшая сестра – Элизабет, Бетти, "Бет-Ли", как её дразнил Баском. И она тоже была умна и хороша собой. Очень красива, если сказать напрямик – черные вьющиеся волосы, изящный нос и вскинутые брови, карие глаза... И ещё она упирала руку в перчатке в бок, за что мама иногда делала ей замечание. Но этот жест так ей шел! Конечно же, Лиз была страшная задавака! Но... у неё были для этого все причины – в семнадцать лет, когда тебе было десять, а Басу – одиннадцать, папа... отправил её в колледж! Девушку! В колледж!!! Нет, ну вы представляете! В самый знаменитый женский колледж в стране, Уэслиан в Джорджии, колледж свободных искусств, который ВЫДАВАЛ ДИПЛОМ БАКАЛАВРА! Папа страшно гордился тем, что его дочь учится именно там, и, может быть, не первая на потоке, но точно не последняя. Потом, уже в пятьдесят четвертом, у вас родился третий брат – его назвали Цезарем, но между собой говорили "Малыш-Цезарь". Как вы вообще жили? О, папа постарался, чтобы вы не скучали. Как только беззаботное детство миновало, на вас накинулись разного рода учителя. Чего только они не впихивали вам в голову с братом! Ты учился лучше него – то ли у тебя было больше способностей, то ли Бас просто дурака валял. Его всегда больше привлекало что делается на улице. Сначала учеба просто раздражала, потом ты привык... потом лет в двенадцать, понял, что у папы есть какой-то проект. Он не называл его так, но он часто говорил "у вас должно быть все хорошо." И поначалу это радовало – вот же, папа вам добра желает, надо постараться. Но потом ты понял, что ключевое слово в этой фразе – "должно". Папа добился успеха. Вы тоже добьетесь. Или зачем вообще всё? Зачем он женился, развил свою практику, зачем купил старый дом? Дом был двухэтажный – с большими комнатами внизу и спальнями наверху, с чердаком и колоннами. Это был дом старой постройки, чуть ли не колониальной эпохи, отданный владельцами по хорошей цене иии... папа не сразу понял, почему. Когда дом продавали, он выглядел весьма впечатляюще, но потом его пришлось ремонтировать – там штукатурка отвалилась, здесь доска гниёт. Впрочем, за такими вещами следила мать, а вас эти хлопоты не касались. Ты запомнил старый дом на Хьюгер-стрит, как дом, полный света – в нём были большие окна, и солнце, проникавшее между пальмами в окна сквозь не до конца сдвинутые портьеры, четким лучом прочерчивало полумрак, и в этом луче медленно летели вверх и вниз пылинки. В этом доме всегда пахло покоем и достоинством. Сильнее всего им пахли большие часы в виде башни, отбивавшие полдень мелодично и солидно. У вас были слуги – все сплошь негры. Кучер (у вас не было своей конюшни, но папа любил, чтобы его в суд возил хороший кучер, пусть и в наемном багги, потому что по дороге он мысленно повторял свою речь), кухарка, горничная, няня. И ещё старый Джош – это был слуга ещё дедушки, он папе достался по наследству. Он в основном бездельничал, но хорошо следил за всеми остальными, а следить за ними, как ни крути, было надо, а то бы они тоже начали бездельничать. А еще старый Джош играл со всеми младенцами в этой семье. Считай, вторая нянька! Но когда в доме испортилась крыша, негры её починить не смогли, и тогда папа нанял белого работника. Его звали Дональд, ему было лет двадцать шесть, он был скромный малый. Он взялся за месяц починить её в одиночку, лишь изредка звал какого-то своего напарника. Это оказалось намного дешевле, чем нанимать бригаду. С этим Дональдом приключилась преинтересная история. *** Это было в пятьдесят шестом году – Басу было семнадцать и он уже подумывал, в какой колледж поступать, хотел идти в Цитадель, учиться на офицера. Когда вы были маленькими, отгремела Мексиканская война, и всем мальчишкам хотелось на следующей войне стать генералами, ну, а потом и президентом, как Закари Тейлор. Только папа был против, и Басу приходилось готовиться на юриста. Бетти же как раз не так давно вернулась из своего Уэслиан. Она уже давно дебютировала в свете, её частенько приглашали подруги даже в такие салоны, в которые не очень-то приглашали вашего папу. Ну, а Цезарю был всего год. Дональд работал хорошо – папа был доволен. Однажды он пригласил его за стол, отобедать. Все к этому долговязому аккуратному парню уже привыкли и привязались, а негры его даже немного полюбили. – Расскажите о себе, – попросил его отец. Дональд рассказал, что живет в доме у отца, но что у его дяди есть маленькая плантация милях в двадцати от города. С папой дядя в давней ссоре, но тот пообещал оставить плантацию в наследство племяннику. – У вас, вероятно, большие планы по поводу неё? – снисходительно спросил мистер Мур. Бас, ухмыляясь, прошептал тебе на ухо: "Сейчас Дональд будет просить нашего папу помочь оформить наследство!" – Я бы не сказал, – ответил Дональд. – Бог даёт мне возможность зарабатывать честно в поте лица своего. А планы... планы – это как получится, сэр. Я, конечно, постараюсь приумножить то, что получу, но ведь не планы – главное в нашей жизни. – А что? – спросил отец с любопытством. – Достоинство, мистер Мур. – Что вы имеете в виду? – Достоинство – это манеры и искренность. Так мне говорил мой дядя. О моих манерах судить не мне, но чтобы быть искренним, сэр, надо быть уверенным, что ты делаешь праведное дело. – Я вас не вполне понял, молодой человек, – сказал отец, отчего-то напрягшись. – Я, вероятно, сказал что-то неприятное. В таком случае простите меня, сэр, – смущенно постарался сгладить углы Дональд. – Нет, продолжайте, – попросил его отец. – Если ты вырастил хлопок своими руками – ты живешь честно, ведь так? – спросил его ваш работник. – К чему вы клоните? – Ни к чему, сэр. Я просто говорю, что это главное. – Вы что же, плантацию будете без рабов держать? – Я буду сам работать, сэр. Но и о рабах я буду заботиться. Их труд тоже будет честным. Никто на моей плантации не ударит раба просто так. Папа держался хорошо, но потом не стерпел. Что-то в словах Дональда сильно его задело. – Я бы хотел прояснить, вы что же, считаете мой труд нечестным? – Ну... если мне будет позволено говорить прямо, сэр... – Только так и следует, юноша. – Нет, сэр, я так не считаю. Вы в каком-то смысле, как врач, к которому приходят, если здоровье пошатнулось. К вашим услугам прибегают, когда другого средства нет, а нужно отстоять имя, собственность или репутацию. Но когда вы спрашиваете себя: "А точно ли человек, которого я защищаю невиновен?" – вы знаете ответ? – Конечно, – сказал папа, слегка натянуто улыбнувшись. – Ну и хорошо, – пожал плечами Дональд. – Благодарю вас за обед, сэр, мне кажется, я злоупотребляю вашим гостеприимством. Если вы позволите, я пойду. Но по папиному лицу все за столом отчетливо поняли, что ответ, который хотел услышать Дональд, был "конечно, да", а не конечно. – Никогда не видел па таким... опрокинутым, – сказал тебе в тот день Бас. Папа даже хотел рассчитать Дональда, но мама воспротивилась – домашними расходами управляла она, и по её мнению это был очень хороший работник: стоил дешево, а делал всё хорошо. Ты встретил Дональда еще один раз – на лестнице в вашем доме. Ты по ней поднимался, а он спускался, наверное, закончив работу на чердаке. У него был какой-то странный вид, немного безумный что ли... Он посмотрел на тебя, смутился и назвал "сэр". *** Вскоре пришла пора Басу поступать в колледж, и он... не поступил! Папа был расстроен. Маме было не до того, она возилась с Цезарем, её последним, как она понимала, ребенком. Ну, а Лиз только пожала плечами. А потом случилось такое, что сильно изменило папину жизнь. Это было в ноябре. Было прохладно, около пятнадцати градусов. К вам в дом опять пришел Дональд – в скромном, но опрятном фраке, что выглядело по меньшей мере странно! Фрак ему не очень-то шел, он в нем выглядел, как пароход, к которому приделали мачты и паруса от чайного клиппера. Было часа три пополудни, воскресенье, вы вернулись из церкви и папа курил у себя в комнате. Он спустился и принял Дональда в гостиной. Вы были там же. – Что вам угодно? – прохладно осведомился он. Дональд выглядел так, как будто папа навел на него ружье, у него губы подрагивали, свою шляпу он держал в руках. А сказал он такое, от чего в комнате повисла звонкая, оглушительная тишина. – Мистер Мур, сэр. Я... я пришел просить руки вашей дочери. Папа молчал с полминуты, пытаясь это осмыслить. – Но... зачем вы это делаете? – спросил он с раздражением. – Это же глупо. Элизабет никогда не выйдет за вас замуж, даже если я ей прикажу. – А вы... вы позовите её, пожалуйста. Пусть мисс Мур скажет за себя. Тут папа всё понял. – В любом случае, я вам откажу, – сказал он очень сухо. – Прощайте, мистер Дентон. – Прощайте, сэр, – ответил тот сквозь зубы. А на следующей неделе Элизабет Мур сбежала из дома, обвенчалась с Дональдом Дентоном и стала его женой. И хозяйкой крошечной плантации с двумя неграми и лохматой собакой. И не было удара страшнее, который наносила бы жизнь Юджину Муру. *** Папа начал проигрывать дела. Вернее, даже не так: он проиграл два дела подряд. История с Элизабет, странная и глупая, стала достоянием общественности. И папу... папу через полгода перестали приглашать выступать на серьезных процессах. Молодому льву, который был уже не молод (сорок шесть лет, как ни крути), сломали спину. В пятьдесят восьмом году тебе исполнилось восемнадцать лет. Был август, стояла жара под тридцать градусов (Южная Каролина была жарким штатом). Папа позвал вас с братом в кабинет. Вы вдруг заметили, как он постарел. – Мальчики, сказал он нехотя. В этом году... в этом году кто-то один из вас сможет пойти учиться в колледж. Бас, я не хотел бы лишать тебя второй попытки. Но и Юджину я отказать в попытке не могу. Вы можете попробовать поступить оба. Но если у вас получится, учиться сможет кто-то один. Решите... решите сами, кто из вас это будет. Бас за год взялся за ум, он ждал этого момента долго, учился изо всех сил... и теперь... теперь счастливчиком должен был стать кто-то один из вас. Да, второй сможет поступить в следующем году. Возможно. Если денег хватит на двоих. Потому что юному Цезарю деньги на учителя тоже скоро понадобятся. Не в общей же школе ему учиться.
-
Блин, ну классно же! Много можно подчеркнуть карандашом и сделать пометки на полях, но я лучше спрошу:
Позже про него будут говорить: "Хлопок, рабы и спесь." И того, и другого, и третьего тут и правда было много. Но на самом деле так говорили в основном из зависти. Чарльстон был городом красивым и полным достоинства. А он... женат?
-
Добрый старт! Интересная семья)) И финальный выбор простой и жёсткий одновременно, круто.
|
-
Ох уж эта игра эвфемизмами! Главное - быть на одной волне, и тогда варпа с два кто поймет! А Альвий понимает, и не только в этой игре, но и в ситуации в целом.
|
-
-
Наконец-то, систематизированный и структурированный гайд по сюжетостроению в текстовых интерактивных приключениях!
|
Что ж, настало время рассказать вторую часть этой тяжелой истории, леди и джентльмены. Я немного набросаю вам в общих чертах, как тут всё будет, чтобы вы потом не говорили: фу, зачем вы такое придумали, мистер? Попрошу! Я только описал то, что взаправду было с мисс МакКарти в Эллсворте. С учетом того, кто такая мисс МакКарти и что за место – Эллсворт. Унылый пролог типа того, где про стек, но не про стек. Про стек я уже рассказал, пришло время других историй.
История долгая, а леди и джентльмены наверняка уже задаются вопросами. Кто-то, кому в кайф её страдания, загадывает, сколько раз Кина МакКарти окажется в этой части без чулок или без панталон? Хоть в них, как мы помним, у каждой дамы был разрез, так что их можно и оставить без ущерба для происходящего. Понимаю этих ребят. Кто-то, кто смотрит на практическую сторону вопроса, прикидывает, сколько у неё будет в конце наличных денег? И этих понимаю. А кто-то, если за неё переживает, даже спросил бы, насколько грустной будет эта часть истории? А этих понимаю больше всех.
Ладно, не томитесь. Вот ответы. Просто чтобы вы, опять-таки, поняли, какого рода будет эта история.
Чулки и панталоны... В одной сцене без чулок. В одной – с приспущенными панталонами. И ещё в одной – и вовсе голой, как античная Венера, йопт. Деньги... Пять долларов серебром – она же думала, что ей этого хватит, чтобы отыграться? Вот и отлично, как просила. Ну, и ещё горсточку мелочи пяти- и десятицентовиками, жизнь, так и быть, подкинет. А часть эта будет кое-где даже более грустной, чем предыдущая. В одном месте даже небо заплачет.
Но давайте начистоту. Всех вас, как бы вы ни были настроены, интересует по сути всего один вопрос. "Сколько раз"? Сколько раз милую, сладкую, неопытную карамельку МакКарти в этой части истории жестко отдерут, оттарабанят, превратят в послушную куклу, отдебютируют, заставят обслуживать, покроют, как кобылу, устроят с её телом сражения со звучными названиями, изнасилуют и просто трахнут во все отверстия. Это ж Старый Запад, и не просто Старый Запад! Это Эллсворт, мать его, The Wickedest City in the West! Тут всё должно быть "ух"! Бодро, по-жесткому. Кто-то со сжавшимся сердцем подумал сейчас: "Да хватит с неё и трех ковбоев, ну, пожалуйста". Понимаю их. Кто-то, подняв брови, скажет себе под нос: "Пфф! Дюжину, не меньше. И парочку негров бы...". Понимаю и их. Кто-то, из тех, кто следил за историей и стилем повествования, предположит: "Один-два раза, но зато на все деньги, так что мало не покажется". Этих ребят понимаю лучше всего. Окей, раз вам интересно я в конце даже "статистику" приведу – сколько раз, в какие места и сколько денег она получила бы за то, за что здесь не получит и цента. Ну и, конечно, леди и джентльмены, испытает ли она при этом хоть один экстаз. Все данные будут, ма пароль.
Прошлая часть истории, прямо скажем, не блистала красивым окружением. Помнится, там был безвкусный номер в отеле: в той сцене было много слез, сигарного пепла и рычащего "р". Был какой-то сарай на окраине. Были ручей, луг и грязная придорожная канава, где фигурировал "дядя Оуэн". И прогон между заборами, где фигурировали три ковбоя. Я бы хотел сказать, что в этот раз будет что-то поприличнее, хотя бы комната в борделе "Куин оф Хартс"... но... не, даже её не будет. Куда Кине в бордель-то? Она ж у нас леееееди. А что будет? Будет очень тяжелая сцена в сарае, где кое-кто будет очень стараться держать себя в руках, но в какой-то момент все же разрыдается в сопли. Кстати, там же будет недолгое время фигурировать бутылка виски из конца предыдущей части, хотя её хозяин уже уйдет. Будет сцена в одном отеле – ну, уже лучше, хоть не в грязи. Хотя это как посмотреть: там будет фигурировать Барри, бритый наголо бугай с перебитым носом, и упоминаться сражение за Грэнд-Галф. И ещё одна сцена – а вот эта уже будет прямо в грязище, у станции дилижансов. Слез на эту сцену кое-у-кого уже не хватит, поэтому заплачет небо. Ну, и четвертая. Этой сценой уже не Кареглазый, а сама жизнь почешет мисс МакКарти за ушком.
А ещё в этой части истории будет о том, что такое "перепасовочка по-техасски", что такое "делямур по-французски", и немного о том, что же такое настоящая леди и насколько далеко до неё было Кине МакКарти, шулеру и братоубийце. Вопрос риторический, пожалуй, но всё же для исторической достоверности упомянуть его надо, особенно после всех её злоключений. И ещё – четырнадцать револьверных выстрелов на сдачу.
Стойте! Выстрелы? Откуда тут выстрелы?! Запахло Благородным Героем!? Дешевой мелодрамкой? К сожалению или к счастью, я не очень люблю жанр дешевой мелодрамы, он, на мой вкус, плохо сочетается с духом Старого Запада. Но черт побери... Честно, леди и джентльмены? Решал бы я – я бы махнул на это рукой.
Я вам признаюсь, как на духу – мне очень нравится Кина. Даже чисто как женщина: лебединая грудь, ямочки над ягодицами... хотя на самом деле... не это в ней главное, совсем не это. Возможно, я даже её полюбил. И может это какое-то помешательство, а может, просветление...
И поэтому... Эх, горел бы этот Старый Запад огнем... хотелось бы мне написать, что явился Герой. Эдакий благородный рыцарь с револьвером, горячим сердцем и голубыми глазами! Непременно южный аристократ, навроде майора Деверо. Чтоб прискакал на красивом белом коне, расшвырял их всех, всех перестрелял, завернул её в свой красивый плащ, а потом плечом высадил все захлопнувшиеся для неё двери. И спас честь Кины! Потом сказал бы ей: "Ну, как вы, Мисс МакКарти?" – или что-то в этом роде. Смело и решительно поцеловал прямо в губы! И она тут же опять стала бы леди, и ей опять принесли кофе в номер... и все остальное. Потом, конечно, как бывает в мелодрамах, свадьба, большое ранчо, большое стадо, и дети, которых никогда не ударят родители. Но... увы! Я не могу, и в этом месте я едва не начинаю плакать. Потому что это – ваще не мелодрама. Ох, куда там... Это – история другого рода. Это...
Лютая! Жесть! Посреди! Канзаса! Из тех! Что! Вряд ли! Заканчиваются! В теплой! Постельке! С чашечкой! Кофе мля! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛА, МИЛАЯ?! Вижу по глазам, что поняла.
Ну, так раздевайся, чего тянуть? Чулки оставь, если хочешь.
Итак, раз из песни слова не выкинешь, леди и джентльмены, не получится его туда и впихнуть. Будем смотреть правде в глаза: Герою там в тот день взяться было неоткуда. Майор Деверо был мертв. Чарли Аден – тоже. Джеффри Лежон – вообще в Луизиане. А Найджел Куинси – однорукий калека. Лучше всего на эту роль подошел бы Майк Огден. Но он был в тот день в 60 милях в Эбилине и, естественно, ничего не знал. Хотя если бы я ему рассказал, что происходит, он примчался бы за сутки... Короче. Героя не было, а у трех ковбоев, которые подвалили к Кине в прогоне, были на неё совсем другие планы. А выстрелы... да, честно говоря, это ж Канзас 1867 года, вы разве забыли? Всё банально: просто какие-то дураки устроили пальбу хер знает где хер знает из-за чего. На судьбе Кины эти выстрелы несильно сказались. Конечно, совсем без завалящего недогероя Кина не останется – один второстепенный персонаж все-таки поверит ей. Но даже он в какой-то момент вполне справедливо назовет себя соплей, балбесом и тряпкой, а потом довольно быстро покинет эту историю. К тому же этот болван и растяпа допустит оплошность, которая поставит под угрозу Кину и её (прости, Кина) аппетитную задницу.
Это жизнь, мисс МакКарти! Это Запад.
В этой части истории Кина МакКарти, её поступки, слова и даже мысли будут взвешены, измерены, и она получит свой вердикт. Не от меня, а от жизни, хотя я добавлю пару слов под спойлером.
Мне останется лишь в конце, исходя из вердикта, сообщить вам ответ на вопрос "сколько". Ну и ещё будет у меня к самой Кине один вопросик, но это так, мелочи.
Запомните – четыре сцены. Сарай. Отель. Станция дилижансов. Тюрьма. Да, ещё там главная улица Эллсворта затесалась пару раз... Но это чисто для атмосферы: просто один раз на Кину брызнет грязью из-под повозки, а в другой Киночка-апельсиночка по ней и трех шагов пройти не успеет... Рррррррр! Обожаю Старый Запад! Обожаю гребаный Эллсворт! Так посмотришь – дыра дырой... А на деле – ад, где даже был свой Сатана!
Мисс МакКарти в конце прошлой части выбрала быть настоящей леди. Посмотрим же, надолго ли у неё хватит пороха в Эллсворте.
Ладно. Пора начинать фанданго. Bets are made, there are no more bets, miss McCarthy. *** Итак, джентльмены спросили мисс МакКарти, что она выбирает – пятьдесят центов или глоток "красноглазки". А ты ничего им не ответила. Тыжледи! Как и подобает леди, выпрямила спину и подняла подбородок. И красиво заплакала. И они... прониклись тем, как ты посмотрела мимо них и выпрямила спину? Пффф, да вы смеетесь, что ли?! – Какая ты скучная, красотуля! – сказал тот, что был с бутылкой. У него был техасский акцент. – Её величество красотуля не удостоила нас ответом! – заржал другой. И у него тоже. – Детка, ну ты чего такая кислая? Такая холодная? Ну, мы же шутим! Да, партнер? – Красотуль, а если доллар? Улыбнешься? Ты не улыбнулась. Они развели руками. – Молчит! – он убрал монету в карман. – Молчит. – А молчание... – А молчание? Они оглянулись по сторонам. – Вон там, ага? – Ага. – А молчание означает... Че, партнер, означает молчание? Как наш босс говорит? – Молчание означает: "Даааа!" И с этим ликующим "дааа!" они схватили тебя под руки и потащили в сарай. Не тот, который был с утра, но оооочень похожий. Ты не пыталась сопротивляться, но пыталась держать подбородочек. Сначала получалось. Но когда они втолкнули тебя в сарай... Ох, начался раф-эн-таф по-техасски. В сарае те двое, что были повеселее, уже не церемонясь, сорвали с тебя остатки платья, разодрав его пополам ("Упс! Извини, красотуль!"), многострадальную сорочку ("Ммм, ничо так близняшки!") и замызганные чулки (просто молча). Панталоны оставили – уж очень тебе шли бантики. А потом они стали толкать тебя друг другу, как деревенские мальчишки, которые хотят как следует напугать приличного мальчика, случайно оказавшегося среди них, и "передают" его по кругу. Похоже, детство у них было не сахар, и после сегодняшнего утра ты понимала, почему. Только они были уже не мальчишки, которые не знают, с какой строны взяться за тебя. Эти всё-всё хорошо знали. Вот тогда, Кина, ты натерпелась. Ох, сколько было в них кипучей мужской энергии, задора и дубового техасского юмора... – Почему ты ходишь такая грязная? Тебе не говорили, что надо чаще мыться? Грязная девочка! – Давай хоть поцелуемся, раз я тебе сразу понравился! – Какие бантики! М-м-м! А губки можешь тоже бантиком сделать? – А теперь будешь виски? Виски для девочки-ириски! – Ну, не жмись, чего ты? Покажи моему партнеру ирисочку! – Мур-мур-мур! Не шипи, помурчи, как кошечка, я за ушком поглажу! Ой, это не ушко, надо же! – Милая, ты больше любишь быть снизу или снизу? – Как тебе больше нравится, грубо или нежно? Я нежный, когда трезвый! Партнер, я сейчас трезвый? Они лапали тебя... везде. Ты скрестила руки на груди, но ты что, правда думала, что они их не смогут оттуда убрать? Ты поднимала голову повыше, а они всей пятерней растрепывали твои красивые волосы и пригибали её пониже. И при этом, проявляя некоторую противоречивость характера, свойственную техасцам, оооочень хотели, чтобы ты стала повеселее. – Да не замжимайся, мы потом заплатим! Все по-честному! – Милая... ну чего ты! Ну, давай, улыбнись нам! – Чего ты такая зажатая? – Сверху льдышка, а внизу горяченькая! Потом они вдвоем стали просто хором кричать: – У-ЛЫБ-НИСЬ! У-ЛЫБ-НИСЬ! Господи, как трудно было тебе тогда не разреветься, и сдавшись, не улыбнуться: жалко, сквозь слезы. Или не крикнуть: "Перестаньте! Хватит! Ну, пожалуйста!" Чего стоило сжать губы в нитку и не издавать ни звука? Слезы катились по щекам, но ты не рыдала, и лицо твое было не сморщенным, а гордым. Хотя рот, конечно, предательски кривился. А потом они устали с тобой цацкаться, Кина. Ты посмотрела на них и поняла, что техасцы... это не подарок. Очень может быть, что они тебя сейчас начнут просто бить. В живот. Кулаком. Со словами "Будь милой, ссука, поняла-нет?" Кажется, подобная идея витала в воздухе. Но они не стали – они были в хорошем настроении, хоть ты и "вредничала". Вместо этого они обняли тебя с двух сторон – один за талию, другой за плечи и повернули к своему другу. – Детка... наш друг чего-то загрустил. Он классный парень! Его зовут Шон. Давай ты улыбнешься ему, чтобы он тоже улыбнулся. Мы тебе дадим... пять долларов серебром! М-м-м? За улыбочку и за всё остальное! Но и тогда Кина МакКарти не улыбнулась. Обойдутся. Кина! Что ты делаешь? Это техасцы! Они ломают мустангов, а ты – не мустанг! Ты правда думаешь, что они не сломают гордую двадцатилетнюю девочку? И так уже изрядно поломанную... Пфф! – Не хочет, – сказал один с сожалением. – Нет, сэр! Не хочет, – сказал другой. – Слушай, Шон... Если настроения нет, может, за остальными нашими сгоняешь? Скажи, мол, тут бесплатно ириски раздают! – сказал "первый". Второй хохотнул. – Да, а мы пока льдышечку эту разогреем маленько. Это было как раз то, чего тебе стоило бояться больше всего. – Да. – А Джима позовем? – Негра? Ну, как-то это... неправильно, нет? Зачем нам негр-то? – Ну, я не знаю, она ж такая несговорчивая. Наверное, негра хочет. – Да, Шон, и Джимми тоже зови! – Ладно, – ответил Шон. – Ну что, кто первый, партнер? Может, в орлянку разыграем? – он снова достал из кармана ту монетку. Монетку, которая могла бы достаться тебе, если бы ты не заигралась в леди. – Деточка, последний шанс. Улыбнешься нам? О, как же ты была в этот момент близка к тому, чтобы улыбнуться! Хотя бы уголками губ. Но... тут Шон внезапно выступил на все деньги. Он сказал с кентуккийским акцентом: – Парни. Идите, погуляйте без меня? А? Они так удивились подобному предложению, что бросили тебя на солому в углу. – Ну-ка, красотруль, передохни немного. Ты сразу машинально забилась в угол, тяжело дыша, прижав колени к груди и закрыв рукой разрез пантолон. Надежда! Сейчас он им скажет, чтобы тебя отпустили! Он тебе поможет... наверное... Техасцы вопросительно посмотрели на Шона. – Я щас не понял? – сказал тот, что был с бутылкой. – Эт че было, Шон? – Ну, идите, погуляйте! – повысил он голос. – Мне с ней поговорить надо. – Но... мы все хотели с ней поговориииить!!! – покатились со смеху его друзья. Как же они оба ржали! Аж сарай трясся! – Как там... Это свободная... – один из них пытался выбрать между "страна" и "дырка". – Ириска! – Я знаю. Я это... прошу вас. – Как-то некрасиво, друг! – Ну. Вот я и прошу вас. По-дружески. Они снова удивленно посмотрели на него. – А в чем дело? – Да ни в чем. Хороший день, не будем ссориться, а? Ну, надо мне. Они подумали. Но Шон в последнее время ходил "чет смурной". А настроение, несмотря на твою несговорчивость, у них было хорошее. – Ну, это странное поведение, приятель. Это странно. Но... в общем-то... ссориться из-за этой подзаборки? Правда, глупо как-то. – Скажем, за Шоном будет должок, да? – нашелся другой. – Да, идет! – согласился Шон. – Спасибо, друг. И бутылку оставь, ладно? Я заплачу, на вот... – Да, ладно, бери так, чего уж... че я себе, еще не куплю? – Лан, пошли, тут в городе ещё много девчонок и посвежее. Шон, видно, любит грязнуль, ах-ха-ха! Пока, красотуля! – До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся! Заскучаешь – приходи сама. И техасцы ушли, а Шон остался. С одной стороны это было неплохо – один не трое. С другой стороны, зачем он их выпроводил? Зачем ему бутылка, и что он с ней собирается делать – опять тебя виски поить? Снова стало тоскливо, как тогда, когда Оуэн на дороге разглядывал твои кружева. Но Шон для начала просто сел рядом с тобой на солому и привалился спиной к стене. Вот твой шанс! Вскочить и убежать! Ага, глупость какая... Куда убежать-то? Уже не просто в рванье, а голой? Голыми ногами по земле, закрывая грудь от всего света, под свист прохожих бежать опять в кусты у ручья? Нет, лучше поплакаться, надавить на жалость... Но ты же выше этого. Ты же у нас, Кина, леди, а не ириска какая-нибудь! Таким было твоё решение. Поэтому вот что было дальше. – Ты успокойся, – сказал он. – Я это... Ты успокойся, ладно? Я просто поговорить. Ты представила, сколько их таких, которые "просто поговорить", будет отныне в твоей жизни под забором. Дальше по логике наверное они переходят к "убери руки, я только посмотреть", потом к "не кричи, я только потрогать", а потом к "не плач, я ж пятерку заплачу." Не очень ты ему доверяла после этих двух дней и перепасовочки, которую устроили его друзья. "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!" Он отпил немного виски и протянул тебе бутылку: – На, глотни что ли тоже? Тут ты уже не смогла смолчать и сказала, что нет, мол, спасибо, но не хочется что-то! Шон не настаивал. Он замялся, как будто не зная, с чего начать, достал папироску, но всё никак не закуривал. – Слышь, а ты это? Из Луизианы? Или француженка что ль? Я-то сам из Канзаса, только не из Эллсворта. А родился в Кентукки. И тут ты стала примерно догадываться, что сейчас будет. Ой ё-ё-ё... Ещё один затейник нашел себе француженку! Если бы Кина МакКарти была из 21-го века, она бы, наверное, не выдержала и закричала в отчаянии: "Да господи боже мой!!! Чего вы все так к моему акценту-то доебались?! Новоорлеанка я, новоорлеанка!!! По слогам вам повторить?! И вообще я итальянка, а может даже в последнее время больше ирландка!!! Почему все тут так мечтают непременно трахнуть француженку!? Это в Эллсворте фетиш какой-то что ли!?!?!?" Но просто на дворе был 19-й век, и французские цыпочки были фетишем во всем гребаном мире! Эбилин был Королевой Скототорговли, Сан Антонио – Королевой Техаса, а Париж – Королевой Высокого Стиля, и всё там было, согласно слухам, по высшему разряду, так, как не бывает ни в прериях, ни в нищем Техасе, ни даже в, мать его, Сан-Франциско. "Ля виль де лямууур", йопт! Ну, нетрудно понять, что дальше будет. Вот как раз этого "делямура по высшему разряду" он теперь и попросит. А при товарищах просто стеснялся. Наверное, это в целом был не самый плохой вариант. Вот сейчас он скажет: "Ну ты знаешь там... Парле-ву... Ля-ля-ля там, че там? Я забыл как там эт называется... Ну ты знаешь! Короче это... ртом сделай всё – и отпущу," – и закурит свою папироску. И нарочито небрежно расстегнет ремень – приступай, мол, цыпа. А попросит он это все, скорее всего, не чтобы насладиться, а чтобы потом говорить другим дроуверам у походного костра: "Поймал я как-то одну французскую цыпу в Эллсворте... ну и заставил её... эт самое!" И дальше в зависимости от настроения либо "...веееещь!", либо "...да, знаете, парни, ничем не лучше бабы из... из какого-нибудь Нового Орлеана, скажем, хах!" Проблема была в том, что нууу... во-первых (по счету, но не по важности)... ты не умела. Такие умения, знаешь ли, не входят в набор того, чему мамы и даже всякие мутные мистеры Лэроу обучают юных леди! А во-вторых (а по важности во-первых), несколько минут назад ты решила быть леди до конца. Так что перебьется как-нибудь. – Нет, я не француженка. Я из Луизианы. – Тебя как звать? – Кина. МакКарти. – А я Шон. Пирс, – он убрал папиросу, так и не прикурив, и положил тебе руку на плечо. И по этому объятию ты поняла, что дело тут не в "дёлямуре", а про француженку, может быть, спросил и просто так, чтобы хоть что-то сказать. Потому что, ну, не так обнимают девушку, когда подкатывают. Это объятие было таким, как будто ему самому сейчас довольно неуютно. И тут случилось нечто мальца из ряда вон выходящее. Такое, чего ты никогда не видела. В Эбилине ты видела бухих ковбоев. Танцующих ковбоев. Хохочущих ковбоев. Хмурых ковбоев. Храпящих на улице ковбоев. Дерущихся ковбоев. Ковбоя, играющего на трубе. И даже однажды видела ковбоя, который целовался со своей лошадью. Но... Ты никогда не видела плачущих ковбоев. А он, здоровый, сильный парень, прижал тебя к себе очень крепко, уперся лбом в твоё плечо и зарыдал, как ребенок, горькими-горькими слезами. И слова посыпались из него, как чечевица из дырявого мешка. – У меня сестра есть... – говорил он, всхлипывая. – Как ты... тоже шляется по этим городам, спит со всеми подряд... Я её нашел... Говорю, ты что! Поехали... поехали домой! Па тебя простил давно... А она мне – мне и так хорошо. А я... я ничего... ничего не сделал... понимаешь? А что я мог... сделать-то? Он, видно, страшно стыдился всего этого, и не мог рассказать о ней даже девке из борделя, потому что даже та могла презрительно скривиться: "Пфф! Подумаешь! Давай, пореви ещё тут, дурачок. Знаешь, сколько я таких историй слыхала?" Но ты была в его глазах на таком дне, что вообще уже ниже некуда, и только ты могла его понять. Так он думал. С залитым слезами лицом он схватил бутылку и ахнул её об стену. – Всё от этой дряни! Всё вот от неё! Мы как... как животные... от неё все становимся. Зрелище было странное, и честно говоря, я думаю, не очень приятное. Ты, конечно, ему сочувствовала, но, во-первых, тебе бы самой кто посочувствовал, а во-вторых... чего это он равняет тебя со своей сестрой? Ты терпела это какое-то время, а потом, осторожно высвободившись, надела чулки и сорочку, потому что было зябко. А когда он умолк, стала рассказывать, что с тобой-то было вообще-то не так! Что ты не такая. Что ты была тут проездом, играла в карты позавчера, и два больных на голову урода напоили тебя через силу, жгли сигарой, надругались, изрезали платья, а после хозяин не стал разбираться и выбросил из отеля на улицу без пенни в кармане. Ты-то не виновата! Как Бог свят! "И вообще, Шон... я не просто девушка приличная, я – леди. Я уж точно никогда ничем таким не занималась," – вот таким, если коротко, был смысл того, что ты ему сказала. Да, может, ты где-то оступалась. Но знаете... кто у нас тут без греха, где ваши камни? Нет никого? Нет. А значит, ты никогда не признаешь, что ты – как его сестра. Никогда. Ты же ле... Ох, Кина... для многих людей леди заканчивается там, где заканчиваются платья. А дальше... Мне не хочется об этом рассказывать, но дальше был трудный момент. *** Пока Шон тебя слушал, он немного пришел в себя. Он высморкался на солому, вытер лицо тыльной стороной ладони, и дослушал, не перебивая. – Че, правда? – спросил он, недоверчиво сощурившись. – Да ну?! А ты, Кина, не врешь? Ты почуяла тонны сомнения в его голосе. Как думаешь, сколько подзаборных девок рассказывают эту старую, как мир, побасенку, чтобы их отпустили и ещё и монетку подкинули? Сколько говорят: "правда, не вру" и хлопают ещё красивыми, ещё не испитыми глазами? Он был обычный парень, он открыл тебе душу, а ты ему – баааасенку в ответ... Это, знаешь ли, чертовски неприятно! Кто бы тебе поверил-то, а? Где таких людей найти на свете? Если растрепанная девка, найденная под забором в драных чулках, мягким голосом рассказывает тебе, какая она "настоящая леди", ты поверишь ей, раз даже собственная сестра – плохая? Нет ведь! А на Западе, ты уже это поняла, честность была вообще-то в цене, и люди ооочень не любили, когда им врали в глаза. Он сжал губы так, что они побелели. Как я уже говорил, он был крепкий парень, а кулак у него был, должно быть, увесистый. И кулак этот вдруг... тоже сжался. И правда, увесистый. Упс.... не-не-не-не! Ты поняла, что если он ударит, то это будет не пощечина аля-Марко, который ни хрена путного руками в жизни не делал (хотя и трепался, что был кочегаром). Шон своими сильными руками тягал коров и лошадей на веревке. Ой-ёй-ёй! Если Шон тебя ударит... ну так... не "для ума", а от души... ты же сейчас в душу ему плюнула считай... ... ...то он тебе челюсть нахер сломает. А че? Сомневаешься? "За сестренку". За то, что ты нагло врешь, что лучше неё. А на самом деле хуже – как раз потому что врешь! Потом, когда ты будешь уже без сознания, он сплюнет, выругается и уйдет. – Ну так че? Че молчишь, Кина? Это правда, всё что ты сказала? Да? – медленно и недоверчиво проговорил Шон. "Да не, не сломает. Да не, не ударит. Да не... О, боже... сейчас ударит!!! Да, Господи! Да что ж мне так не везет-то?!" Увы! Но вот так. Не пришла карта. Ну как, есть желание проверить? Нет? Тогда... тогда единственным выходом теперь было спасовать. Потому что, давай смотреть правде в глаза, как бы ты выжила с переломом челюсти, деточка? Какой пастор Даффи? Какая мисс учителька? Ты ведь так даже ГОВОРИТЬ не сможешь. Поможет тебе тогда ирландская смекалка? Итальянская горячность? К тому же тебе позавчера в отеле Кареглазый очень доходичво объяснил, что должны выбирать такие "леди", как ты, при игре в пас-рэйз. А сейчас, если ты не спасуешь, тебя не за грудь будут щипать, и даже не сигарой в ногу тыкать. Ну, нет у тебя челюсти запасной в кармане! У тебя и карманов-то нет... "А как тут пасовать-то? Что сказать-то хоть?" Ну, тут появились твои демоны, сели на плечи, как два ворона, и нашептали в уши. *** Что же они тебе шепнули? Что делать? Как спастись? Да очень просто! Тебе всего-то надо отыграть назад до самого Парижа. Пролепетать несмело: "Ну, не то что совсем неправда, но да, я... чуток приукрасила! Шон, ты не злись, мне просто очень... Я просто не ела два дня... Нет! Погоди! Дослушай... Я... давай я тебе по-французски все сделаю, а? В смысле ртом. Это тааак приятно! Ты ж не пробовал, наверное! Ты только не бей меня, пожалуйста, ладненько? Ложись поудобнее, закури, успокойся... Я даже ремень тебе сама расстегну. А потом сам решишь, сколько денег дать, хорошо?" Немного особой женской магии, милая улыбочка... Потом надо будет сказать с кокетливым смущением: "Все говорят, что у меня это хорошо получается!" – и всё, ты уже почти в безопасности, ты теперь ничем не лучше его сестры и признала это. Но "почти" в такой игре – не считается. Ты давай уж, милая, "на все деньги". Стрельни глазами – как в кабинете у подполковника Миллса. Там ты ведь тоже спасала свою жизнь, да? Стрелять глазами – это-то ты прекрасно умеешь. Картечью – пли! И Шон оттает. Как не оттаять? Он же не особо злой-то, если честно, так, парень, как парень. Просто ты его задела за живое. Но... тыжкрасотка. И губы у тебя – просто мечта, хоть нижняя и распухла немного. Кто откажется от такого?
Ну, а дальше уж разберешься как-нибудь! В нижнем клубе, как и в верхнем, сначала все были дебютантками: "Пардоннэ-муа мою неопытность, мсье Пирс". Говорят, некоторым мужчинам это даже нравится... Вот такой будет твой "первый раз". Первый "клиент". Все через это проходят, мисс МакКарти. Но ты же жизнь свою спасаешь. Никто не осудит, мы полагаем. Да, придется потерпеть. Да, неприятно будет улыбаться до самого конца, пока он не уйдет, молча отсчитав и сунув тебе в ладонь.... а может, целых пять баксов серебром?! В твоем положении – отличные деньги. Правда, вряд ли после такого "делямура" он чмокнет тебя хотя бы в щечку, но это, наверное, тебе и не нужно.
Господи, как же это всё отвратительно... как ты это вытерпишь?
Но ты вытерпишь. О, ты не просто вытерпишь! Ты. Будешь. Ему. Улыбаться. Даже. Когда. Он. Возьмет. Тебя. За. Волосы. И. Отдебютирует. Твои. Нежные. Губы. По полной! Улыбайся глазами. Выдай ему в этот момент всю "картечь", на которую способна. Всю итальянскую страсть. Всё своё ирландское обаяние. И пусть у тебя во рту будет для Шона Пирса столько карамели с апельсином, что она льется по подбородку, милая.
Мерзко?
Ауууу! Очнись! Тебе по словам повторить? Нижняя! Челюсть! Очень! Пригодится! Кине! МакКарти! Чтобы! ВЫЖИТЬ! ТЫ ПОНЯЛА НАС!? Милая. Всем будет лучше, если он не останется в твоей памяти, как Мистер-Пирс-хук-с-правой, а вместо этого запомнит тебя, как Француженку-Кину-для-делямура-рот-разину.
И... ты ведь сама думала, что забеременеть от кого попало – не вариант. Особенно от такого "классного парня", как Шон. Было? Было. Так чего ж тогда?
Но это-то так, чепуха! Было и кое-что ещё, даааа.
Знаешь... все, что случилось там, в сарае, и потом ещё, в отеле, и ещё потом, через пару дней, в грязи около станции дилижансов, и в тюрьме, было последствием твоих выборов и твоего поведения в жизни. По-настоящему важны не столько дороги, которые мы выбираем, сколько то внутри нас, что заставляет их выбирать. Оно и определяет, леди ты, или так... поиграть в леди решила.
"Нет, никогда бы Кина МакКарти так не сделала!" Оооой... да неужееели! Правда?
А давай-ка, Кина, вспомним... нееет, не Батон Руж, который ты помнишь! Подумаешь... Давай вспомним то, что ты пыталась забыть. Ночь на "Султанше", когда Найджел Куинси толкнул тебя в темноту с леера весьма неподобающим способом. Что ты тогда подумала? Мы все помним, Киночка. Напомнить тебе? "Для итало-ирландки своя жизнь была дороже морали и благопристойности." Это не твои мысли? О, мы их запомнили, милая. Маленькое зернышко, из которого выросло всё остальное. Бедный Найджел толкнул тебя в бездну.
Это было в тебе всегда. Не рассказывай нам, какая ты "настоящая леди". Ты... ты сама очень хорошо понимаешь кто ты. Сказать? Девушка, у которой не кавалеры, а клиенты.
Так что хватит, заигралась ты в леди. Улыбочку на лицо, быстренько вешай ему лапшу на уши, расстегивай ремень – и вперёд, дебютировать со всей итальянской страстью и ирландской находчивостью. И живо осваивать "высокий стиль". Да, чуть не забыл. Не вздумай протошниться, пока он не уйдет! И слово "сплюну" забудь сразу – это может его разозлить... Ладно, потом, так и быть "мисс учителька с больным зубом" даст тебе кусочек мыла – вымоешь рот, а пока – терпи и обслуживай. Вот что сказали демоны, будь они неладны. И еще добавили: И про "Куин оф Хартс"... подумай хорошенько. Лучше туда все же прийти ногами раньше, чем приползти на брюхе позже. *** Ох, как бы хотел я сказать, что ничего этого не было. Что ты осталась леди до конца. Что у тебя были другие выходы... Что это не привело тебя в отель, где был бугай с перебитым носом... Но... ты ведь сама сомневалась в своем статусе, разве не так? А какие тут ещё могли быть выходы? Либо "рэйз" – и сломанная челюсть, либо уж "пасовать" до самого Парижа. А знаешь, что самое обидное в этой части истории? Ну да, задела ты его. Но вообще-то Шон Пирс был и правда простым донельзя, но я б сказал, неплохим парнем, который никогда не бил женщин. Он НИКОГДА и НИ ЗА ЧТО тебя бы не ударил. Да, может, твои слова и резанули его там где-то по живому.... Но он был ну совсем не такой, как два его приятеля-техасца! Они его даже партнером-то не называли. Так, пару перегонов вместе сделали, вроде, он им понравился. Работал хорошо... Однако откуда тебе было это знать? Тебя два дня подряд мужчины только и делали, что обижали. А тут крепкий парень из Кентукки сжимает губы, сжимает кулак, смотрит волком... А Кентукки – штат суровых лошадников и обжигающего глотку бурбона. Всё, сейчас прихлопнет бедняжку-Кину. Испугалась ты. А кто бы не испугался? Что ж, из песни слова не выкинешь (и ещё пару раз за эту историю я употреблю это выражение). Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым... кем, леди и джентльмены? Я, пожалуй, не стану описывать, как это выглядело. Не буду искать отвратительно-забористых эпитетов, чтобы вы почувствовали запах, вкус, ритм, звук. Не буду рассказывать, как Шон, случайной фразой задел её высокие чувства в процессе. Не буду уточнять, смогла ли Кина МакКарти тогда дотерпеть до конца или всё-таки упала на солому и разревелась в сопли от отвращения к себе, как когда-то старина Джетро Хейл в сосновой роще. И каким голосом тогда Шон Пирс сказал: "А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже." И погладил ли её по голове. И чмокнул ли в щечку, прежде чем уйти, так и не насладившись до конца, но все же оставив ей из жалости пятерку серебром. Но я не стану всё это описывать, потому что... Уоу, уоу, уоу! Полегче, а? Ну-ка, погодите... ... ...потому что я описываю то, что было, а ничего этого вообще-то не было. Почти ничего. ... ... ... Да! Из песни слова не выкинешь, это правда. Но я говорил не о слове на букву "к" – "клиент". Я, вообще-то, говорил о слове на букву "л" – "леди". НИЧЕГО ЭТОГО МИСС КИНА МАККАРТИ, КОНЕЧНО, НЕ СДЕЛАЛА. Черта с два мисс Кина МакКарти спасовала бы в том сарае! Да ещё и перед каким-то там Шоном Пирсом... перед какими-то там демонами... Нет, сэр! Ни за что. Вы очень плохо знаете мисс МакКарти, если так о ней подумали. И не в стыде было дело. А в том, что она НЕ ИГРАЛА в леди. Она, может быть, и сомневалась, но это вообще-то нормально, сомневаться в себе, когда твои пути тернисты, а перспективы туманны. А так-то она, конечно, была леди. Почему я это утверждаю с такой уверенностью? Ну, об этом позже, но я в этом давно уже не сомневаюсь. Испугалась ли Кина? Ну да, ещё бы! Но вы правда думаете, что эту храбрую девушку мог настолько напугать вид сжатого кулака, что она променяла всё самоуважение на пять долларов серебром и неприятный привкус во рту на сдачу? Пффф! Non, monsieur! Тебе было страшновато, конечно, даже, пожалуй, страшно. Но на вопрос жизни "пас или рэйз?" ты ответила "рэйз!" И в тот раз, в отличие от партии с доном Мигелем, ты рисковала, но не блефовала. Ну что ж... Выбор принят... Bets are made. There are no more bets. Куда же это тебя привело? *** Хотя под его испытующим взглядом, так хотелось сказать что-нибудь другое и как-нибудь иначе, Кина МакКарти с достоинством подняла подбородочек и с искренностью, от которой у неё подрагивали губы, ответила: – Да, это – чистая правда, мистер Пирс. Всё. До последнего слова. И посмотрела на него так, как умеют только настоящие леди. Даже если они остались без юбок посреди, мать его за ногу, Эллсворта. И мистер Пирс... хотя какой мистер? Просто Шон. Шон вспомнил твою гордо выпрямленную спину там, у забора. И как ты молчала. И как смотрела мимо них. И твои тихие, торжественные слезы. Он в тот момент, у забора, думал о своей сестре, и потому не заметил, что... что это было красиво. Без всяких. А если б заметил, то, может, и сказал бы своим приятелям-техасцам: "Уоу, уоу, уоу! Парни! Полегче, а? Ну-ка, погодите... Детка, че случилось?" И сейчас он вспомнил всё это, и понял, насколько это было правильно, красиво и естественно, если все было именно так, как ты говоришь. Да... стыкуется. Не ведут себя так уличные девочки. Да и все остальные не ведут. Только леди. Он был очень простой парень, но настоящих леди в своем Кентукки встречал, и, знаешь ли, всегда снимал перед ними шляпу. Он всегда их очень уважал. – Че, правда? – спросил он ошарашенно, совсем другим тоном. – Ох, черт... ой, извини. Не буду больше ругаться. Ну и делаа... Потом кивнул. – Да я верю, че уж там. Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым человеком, который поверил ей за два последних дня. *** Шон покачал головой, дескать, ну и влипла! Ошибочка вышла, простите, мисс! И потом лицо его изменилось снова. Разительно. С ошарашенного на ооооочень решительное и злое. – Так а хер ли я рыдаю-то тут, как никчемный придурок!!! Сопля! Балбес! Тряпка! – крикнул он. Дал себе пощечину и вскочил на ноги. – Ну-ка одевайся и пошли отсюда! Как отель назывался? Ты сказала, как он там назывался, но тяжело вздохнула. – Меня туда не пустят, Шон. Мне сказали, чтобы я там больше не появлялась. – Да? Ну, эт мы ща посмотрим! Одева... а, у тебя ж одежды нет. Он сорвал с себя свой рабочий пиджак, накинул тебе на плечи, схватил за руку, и потащил из сарая. И вы пошли. Ох, как вы пошли! *** Вы вышли на главную улицу, но там была грязь... а ты в одних чулках... ты замешкалась. – А... ой... я не подумал. Он на секунду тоже замешкался, словно думал, не снять ли для тебя ещё и свои сапоги, но потом сделал кое-что как по мне более правильное: подхватил тебя на руки и понес прямо через грязь, остервенело расшвыривая её сапогами, словно она была живая и вчера по своей злой воле липла к тебе. Люди смотрели на вас с удивлением, потому что ковбой нёс на руках оборванную девку: не тащил, закинув на плечо, как трофей, похлопывая по попке, не волочил по грязи за шкирку, как пойманную воровку, а нес, завернув в свой рабочий пиджак... "как, йопт, королеву какую"! Всем даже интересно стало, это что за представление такое? Кто-то хохотнул. – Во даёт! С балкона одного дома засвистели. С балкона другого дома раздался завистливый женский голос: – Милый, а меня так поносишь? Я тоже хочу! – Ща, размечталась, спешу и падаю, – проворчал Шон себе под нос. Тут сбоку возникло какое-то плюгавое хайло. Это был небритый, мерзкий мужичишка, у которого под пиджачком не то что жилетки, а даже и рубашки не было – только фланель от бельевой пары. – Да щего ты ш ней так цсатскаешься? Тщай не принцсешка! – насмешливо прошамкал пьяница, почесывая живот. Шон, не останавливаясь, держа тебя одной рукой (ты тоже держалась за его шею), другой рукой яростно пихнул этого мужичка в цыплячью грудь. Тот охнул, отшатнулся и упал спиной в поилку для лошадей, где плавали осенние листья. И знаешь что, Кина? Смешки-то со свистом враз смолкли, вот что. А вы пошли дальше. И пришли в отель. В тот самый. *** Там Шон, не выпуская тебя из рук, долбанул ногой в двери, которые застонали на петлях, но открывались они наружу. Тогда он долбанул ещё раз. Ты сказала, что, мол, зачем ломать, можно же открыть или позвать... – Нет, пусть сами откроют! – упрямо ответил он. – Пусть сами откроют, Кина! И после третьего удара их и правда открыли. Тогда он вошел и осторожно поставил тебя на пол рядом со стойкой. Хозяин тебя даже не узнал. Но лицо у него приобрело весьма кислое выражение: "Парень, нахрен ты мне её сюда притащил? В амбаре с ней не нагулялся?" – Мне надо снять комнату, – сказал Шон, достал, не глядя, из кармана жилетки стопку серебряных долларов, в которую затесалась даже парочка золотых квортер-иглов, и брякнул её на стойку. – У нас тут со шлюхами нельзя, – прохладно ответил из-за стойки хозяин. Шон секунду молчал, играя желваками. – Значит так, – начал он, заводясь. – Это – моя сестра. У тебя в отеле, крыса, её на днях напоили и обокрали. А ты выбросил её на улицу, гнида! Он вытащил револьвер и с оглушительным металлическим грохотом ударил им по стойке, так что колокольчик жалобно звякнул. На стойке осталась царапина. – И если ты, крыса, ещё раз скажешь при ней слово "шлюха", следующий удар будет по твоей поганой крысиной башке! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?! Увы, увы... эта история – не мелодрама. Хотя отель и был "лучшим в городе", и хозяин позиционировал его, как "приличный", Шон был не первый, кто откалывал здесь подобные номера. Поэтому в отеле имелся вышибала. Он заглянул в лобби из ресторана на шум – огромный бритый наголо бугай с перебитым носом. Ты его позавчера не видела. – Хозяин? – гнусаво пробасил он, и кивнул на Шона. – Че, помочь с ним? У вышибалы тоже был револьвер, но он его пока что не трогал. И Шон... Шон посмотрел на свой, как тебе показалось, с досадой, и почему-то... убрал его в кобуру. – Че, носатый, можт, на кулачках? – спросил он. Бугай пожал плечами и кивнул. Не особо дружелюбно, так, знаешь, с видом: "Да мне по херу, как тебя валить, уебок". И оба медленно, не спуская друг с друга глаз, сняли пояса с оружием. Во дураааак! ЗАЧЕМ!? Шон поставил ноги чуть пошире и медленно, как следует, размял шею. Он весил раза в полтора меньше, но даже не подумал отступать. Вышибала спокойно ждал, что скажет его хозяин и... пялился на твои бедра. Шон же исподлобья посмотрел на вышибалу, провел костяшками пальцев у себя под губой, а потом сказал тебе спокойно: – Кин, отойди чуть в сторонку, – и добавил, подмигнув, – Чем больше шкаф, тем громче падает. Шон был сейчас похож на ладного бычка-лонгхорна (хоть и был из Кентукки) перед сшибкой с огромным горбатым бизоном. Невозможно было поверить, что этот парень пять минут назад рыдал у тебя на плече. Ты поняла, что сейчас, похоже, кому-то из-за тебя "разобьют лицо о стойку". Или как раз сломают одним ударом челюсть. А скорее вообще свернут шею и кадык нахер вырвут. Ты видела, как проходят похожие драки. Ни хрена это не задорные потасовочки. И не благородные поединки в стиле джентльменов-аристократов и кареглазых злодеев из романов. Сейчас два крепких мужика будут, круша лобби отеля, с хрустом ломать друг другу хребты. Один – потому что получает за такое баксов тридцать в месяц, а больше ничего и не умеет. А другой – из-за Кины МакКарти. Не знаю, возбуждали ли тебя подобные зрелища, думаю, что нет. Но ты все равно ничего не сможешь сделать. Ты лучше правда... отойди чуть в сторонку от греха, Кин. А лучше было бе тебе, наверное, тогда сбежать. Потому что хоть Шон и был крепкий парень, шансов у него, кажется, было маловато. И бизон с перебитым носом уже собирался, растоптав лонгхорна, кивнуть в твою сторону и сказать гнусавым басом: "Хозяин! Че, её тож наказать?" А рядом с ним ты была даже не как английская кобыла по сравнению с жеребцом-Джетро. Рядом с ним ты была, как овечка по сравнению как раз с бизоном. Эх... Зачем Шон револьвер-то убрал!!! Так у него хоть шансы были... Я хотел бы написать, что ты схватила деньги со стойки и ланью кинулась бежать оттуда ко всем чертям, бросив этого дурака! Правда, пришлось бы сразу перейти к сцене у станции дилижансов, а она грустная... Но. Ты. Была. Настоящая. Леди. Ты сама это выбрала, и, кстати, не сегодня. Ты выбирала это много раз, просто сегодня вопрос встал ребром. А Шон решил за тебя биться. Не хочет стрелять... ну, он мужчина! Может, ему виднее. Но бросить его? Да черта с два мисс Кина МакКарти его бы там бросила, в этом отеле! Нет, сэр! И ты осталась. Оглянулась, ища хоть вазу какую-нибудь, хоть метлу... Может, когда они будут кататься по полу, жахнешь вышибалу чем-нибудь по голове. Не было вазы. Ничего не было под рукой. Не пришла карта. Да и хозяин тебя, слабую девушку, в оборот возьмет, если надо будет. Ну тогда ты, как леди, выпрямила спину, подняла голову и бросила Шону ещё спокойнее, чем он тебе про шкаф: – Давай, Шон. Сделай его. Господи, как же круто это прозвучало! Ну что ж... Mr. Pierce. Miss McCarthy. Bets are made. There are no more bets. ... Шон его не сделал. *** А Шон бы его, кстати, сделал! Во-первых, дрался он будь здоров, это стрелком он был весьма средним. Так что шансы-то были, несмотря на разницу в весе. Однако до твоих слов – ещё вопрос, кто победил бы. А вот когда Кина МакКарти сказала: "Сделай его", у Шона как будто крылья выросли. Он бы в этот момент двух таких бизонов на тушенку перемудохал, а уж одного и вовсе бы в бифштекс с кровью превратил... Пффф! Это был даже не вопрос, мисс МакКарти! Но... кое-что ему все же помешало. Дело в том, хозяин был человек... практичный. Он привык вести бизнес в Эллсворте: он и не такое повидал. Крысой назвали? Пфф, подумаешь. Его больше интересовало, как оплатить царапину на стойке. Шон оценивал взглядом бугая, которого звали Барри, и думал, валить его хуком в челюсть или ломать колено ударом каблука. Барри пялился на твои бедра, и уже в общем-то в силу своих нехитрых умственных способностей представил, что с тобой сделает (там был бы даже не Дип-Боттом, там было бы сражение при Грэнд Галф). А хозяин... хозяин оценивал взглядом стопку монет на стойке. А там было, между прочим, долларов пятнадцать! Сейчас два этих задиры тут ещё лобби ему расколошматят... Убытки и, прямо скажем, не очень-то хорошая реклама для отеля, который позиционировал себя, как приличный (хотя, конечно, ни хера таким не был). Короче, все это могло привести к ещё большим убыткам... А так-то. Ты что – первая шлюха, которую к нему в отель под видом сестры привели? Ну, снимет сейчас этот парень номер на ночь. Ну, поплескается с тобой в ванне. Ну, оттарабанит тебя пару раз. И уедет! Подумаешь, велика беда. Терпимо. Потом тебя опять можно будет на улицу выкинуть, наверное. – Барри, всё нормально! – сказал хозяин, подняв руку в успокаивающем жесте. – Все о-кей. Отдыхай! Эй, мистер! Ну чего вы так завелись-то? Я ж не знал. Извиняюсь, вышло недопонимание. На сколько хотите номер снять? – А на сколько тут хватит? – кивнул Шон на стопку монет. – На неделю с полным пансионом. – Значит, на неделю. – Ну, и хорошо. – Ключ гони! – Хорошо, сэр. А могу я вежливо попросить вас больше не размахивать револьвером у меня в отеле? – Да, – сказал Шон и нервно заржал. – Он у меня так-то... не заряжен был. Я вчера по банкам стрелял с парнями. И зарядить забыл! – так вот почему он его убрал... – Тем более, чего им размахивать? Кстати, нужны патроны, капсюли? У меня есть штук двадцать лишних. У вас какой калибр, сорок четвертый? Ещё полдоллара накиньте только. – Ага, сорок четвертый. Да, нужны. А это... ванну ещё можно в номер? – Можно и ванну, как раз воду нагрели почти, – сказал хозяин и подумал: "Это он ко мне её удачно привел". – На одного или на двоих? – На одного. – Шестьдесят центов, – кивнул хозяин и подумал: "Че, неужели и правда сестра?" – И кофе. – О-кей, это всего-навсего дайм. – Хорошо, вот ещё два доллара, хватит этого, получается, на всё? Принесёте в номер? И поесть что-нибудь. – Хватит. Всё принесём. – И ещё это... платье нужно... и там это... бельё там. Туфли... Ну, что полагается девушке. – Если деньги есть, решим вопрос. – Сколько? – Ну... это удовольствие недешевое. Долларов двадцать пять бы, сэр. А лучше все тридцать. Девушке много всего полагается. Шон порылся в кармане, достал смятые бумажки. – Вот, кажется, тут хватит. Ток побыстрее. – Отлично! – хозяин был страшно доволен. – Само собой. Ну что, всё хорошо, сэр? – Угу. – Разобрались? Всё о-кей? – Да. – Она же правда ваша сестра? – Двоюродная. – Ну, и хорошо. Так может вам тогда два номера? Или с раздельными кроватями? – Не, не нужно. Я уеду скоро. – Ну, как скажете. Вот тут распишитесь? – За неё? – Да можно и за себя, как хотите. – Эт самое... – он неожиданно потерял весь задор и явно засмущался. – А "Шон" с какой буквы пишется, просто с "эс" или с "эс" и "эйч"? – Просто с "эс". "Эс"-"и"-"эй"-"эн". – А, черт, точно. Забываю всегда. А "Пирс" как, не напомните? – Да пишите, как слышится. – Не, ща, – он зачем-то достал из кармана расческу, посмотрел на неё (зачем?) и вписал имя в гостевую книгу. Тут ты спросила, а можно и тебя вписать? Ну там, через черточку хотя бы. А то знала ты этого жука. – Да, почему нет-то? Вот, пожалуйста. Ты вписала своё имя. В строчку, где в графе "оплачено дней" стояла цифра 7. Тебе не мерещится? Нет. Не мерещится. – Вот ключ. Вам вверх по лестнице и направо. Приятного отдыха, сэр... эээ... Приятного отдыха, мисс! Если что надо – сообщите. – Спасибо. *** Ты сидела в жестяной ванне посреди номера и поливала на себя теплой водой из ковшика. Он сидел в кресле в углу и заряжал револьвер, старательно вдавливая рычажком пули в каморы барабана. Почему-то ты чувствовала, что от него можно не закрываться. Да и чего он там не видел? Ямочек? И потом, если честно, он скорее теперь смущался больше, чем ты, и если и смотрел на тебя, то украдкой. Это был другой номер, целый. На стенке тикали часы. – А что запомнила? Ты пожала мокрыми плечами. – Одного зовут Джетро, он повыше ростом, футов шесть. Серые глаза. Лет тридцать пять. Все время сигары курит. Другой... помоложе, пониже, смазливый, глаза карие, с прожилками такими желтоватыми. Рукоятка револьвера из слоновой кости. Жилетка у него красивая и сапоги. Оба при часах. – А больше ничего не запомнила? – спросил он, достав из кармана горсточку капсюлей. Выронил один, тот закатился под кресло. – А, чер... ой, извини пожалуйста, не буду больше ругаться. – Он не стал его поднимать. Ты задумалась. Вспомнила две монетки, зажатые в пальцах, ухмылку. Голос Кареглазого: "Вспоминай меня почаще, милая." "Шон, ты их сразу узнаешь, потому что они очень плохие люди!" – могла сказать ты. Но вместо этого сказала: – У того, который помоложе, на перчатке обрезан указательный палец. – Понял. Ты сказала, что даже не знаешь, в какую сторону они поехали. – На станции, может, вспомнят. Ребята приметные. Ты сказала, что, может, в одиночку не надо ехать-то за ними? – Не хочу никем рисковать, – ответил он. – И потом, время уходит. – Кивнул на тикающие часы. – На моей стороне будет эта... внезаптность, во. Ты промолчала. Ты не очень верила, что парень, который не помнит, заряжен ли у него револьвер, сможет что-то противопоставить тем двоим. Даже если на его стороне и будет "внезаптность". Они были страшные, злые и матерые. А он – хороший и смелый. Но хорошим и смелым иногда быть мало. Почему он вообще собрался за ними ехать? Какое ему было дело? Пока ты мылась, он успел, пусть и украдкой, разглядеть не только твою лебединую грудь, или бедра, на которые так запал Оуэн, или ямочки на спине чуть повыше ягодиц, на которые запал бы любой. Их он, конечно, тоже заметил, но дело было не в них. Он был не из тех, кто уже представляет, как поднимет денег, купит стадо, построит дом и там будет с тобой жить. И как ты нарожаешь ему дочек, которых отец ни за что, никогда не выгонит из дому. Не-е. Он успел разглядеть в тебе такое, из-за чего думал, надевая капсюли на брандтрубки: "Кто она, а кто я! Пфф... Простой дроувер!" Да, Шон Пирс был парень проще некуда. Но и не дурак, и воображение у него было. Надевая капсюли на брандтрубки, он представил тебя в той, в другой, в только твоей жизни, где ему нет места, в "верхнем клубе". Как ты на закате пьешь чай в плетеном кресле, и руки у тебя в тонких перчатках, а рядом играет какая-нибудь Музыка, а не бренчит раздолбанное фортепиано. Или как ты сидишь в каком-нибудь салоне или ресторане, шикарном и очень достойном. А он стоит на улице под дождем и заглядывает в окно. Он представлял себя на улице, во-первых, потому что не знал, как там внутри всё должно выглядеть, а во-вторых, потому что... ну зайдет он, и что? Постоит, как дурак, помолчит, и уйдет? Господи, он имя-то своё правильно написать не мог... А ты, наверное, даже книги читала иногда. Но он верил, что мир, в котором есть леди вроде тебя, лучше, чем мир, в котором нет, вот и всё. И даже одному шляться по улице под дождем в нем лучше, и лет до пятидесяти без конца гонять по прериям коров – тоже лучше. Можно в любой момент просто подумать: "А интересно, где сейчас мисс МакКарти? Мисс она ещё или уже чья-то миссис, вышла замуж непременно за достойного, порядочного джентльмена? И что она делает? Улыбается или нет? Наверное, теперь она уже все это забыла и иногда улыбается. Или вдруг вспомнит иногда, как я в двери ногой лупил, нет-нет, да и улыбнется эдак краешком губ," – и подумав так, улыбнуться самому. Потом его время вышло, потому что он надел все капсюли на все брандтрубки. Тогда он крутанул барабан, убрал револьвер в кобуру, встал, и очень смущенно положил на столик пять долларов, несмело, потому что боялся, что ты рассердишься. – Ты не подумай чего... Это я в долг! На всякий случай оставлю. А то ты без денег совсем. Отдашь когда-нибудь... потом, когда нетрудно будет. Ну, я поехал! До встречи, Кина! То есть... мисс МакКарти, – потом спохватился, словно что-то вспомнил, достал из кармана расческу и положил рядом с монетами. – Ещё вот я подумал... Я тебе расческу оставлю. Все равно я всегда пятерней причесываюсь. А ты же так не сможешь, пятерней-то. Ну, всё. Это жизнь, мисс МакКарти, это Запад. Кто-то отбирает все твои деньги, ломает тебя сапогом, как гитару, и ещё и за ушком у тебя чешет, чтоб добить. Потом кто-то, видя в тебе только тело, оценивает часик в полдоллара, устраивает перепасовочку в сарае и говорит: "Не зажимайся, милая, чего ты? Лучше помурлычь!" А потом кто-то из-за одного твоего взгляда или кивка, думает: "Настоящая леди! За неё и подохнуть стоит!" Едет черте куда и садится в этом "черте где посреди ни хера" за стол – играть в игру, в которой можно легко проиграть руку, колено или глаз. Он берет свою жизнь, не раздумывая, кидает на стол и говорит: "Эу, уроды! Джетро, или как там тебя... Олл-ин, йопт!" Не заради того, чтобы поиграть с тобой в "палки-дырки", не за то, чтобы посмотреть, как ты снимаешь кружевные панталоны и прогибаешь изящную спину, а просто за то, чтобы отомстить любому, кто посмел тронуть тебя пальцем. Потому что для него жить в мире, где никто даже не попытался это сделать, гонять в нем по прериям коров до пятидесяти лет... "Нахер оно сдалось-то мне?" И такие люди на Западе тоже были. И их, поверь, было больше, чем на Востоке. И после такого уж точно никто не сказал бы про Кину: "Пфф! Жизни девочка не знает." А вот дальше... дальше даже я (редкий случай) не могу с уверенностью сказать, что произошло. Потому что тысячи женщин на твоем месте сказали бы: "Спасибо за все, Шон, и удачи!" или даже "Давай, Шон! Сделай их!" – и продолжили бы поливать себя водой из ковшика. Тихо радуясь, что самый ужас – позади, что перспективы туманны, а путь тернист, но можно будет как минимум выспаться в теплой кровати. Да и просто хотя бы неделю пожить в мире, где есть все то, к чему ты так привыкла. Чистые простыни. Обеды по часам. Кофе в номер. В верхнем мире, где ты, просыпаясь утром, знаешь, что сегодня тебя не оприходуют пьяной толпой на прелой соломе. Не, спасибо ему, конечно! Он был хороший парень, этот Шон Пирс. Но хозяин – барин! Большой уже мальчик, сам себе голова. Хочет ехать – пусть едет. Он – мужчина. Это его выбор. Ведь положа руку на сердце, кто он? Простой дроувер. Никто. Один из тысяч. Ну что он сделал такого? Один раз повел себя по-человечески, по-мужски. Не струсил. Молодец, конечно, но... разве не так с тобой положено себя было вести? Тыжледи, да? И ты знала его меньше часа. Но... я рискну предположить, что все было немного не так. Ох, это были тяжелые два дня! Ох, как тебе досталось! После этих двух дней прикосновения мужчины были последним, чего тебе хотелось – вообще, любого мужчины. Ну, может, чтобы обняли, да и то... И Шон, конечно, совсем тебе не подходил. Он был не урод, но и не красавец – обычный, ничем не примечательный ковбой. И глаза у него были не голубые, а так... не зеленые даже, а зеленоватые. Он даже ни одного комплимента тебе не сказал, потому что не умел. Да он и сам всё это понимал. Но я рискну предположить, что ещё больше, чем прикосновений, ты не хотела, чтобы этот парень ехал вот так, наобум и там умер, глупо и бессмысленно, в холодной грязи. У тебя же под рукой, увы, был всего один способ его переубедить. И когда он надел все капсюли на все брандтрубки, крутанул барабан, встал, положил пять долларов и расческу на столик и сказал своё "ну, всё!" – ты вот что сделала. Ты положила ковшик, медленно поднялась из ванны, и встала во весь рост, опустив руки вдоль тела (было зябко, но ты не дрожала). И сказала, чтобы он не уезжал, а остался. Леди просит, мистер Пирс. С твоих плеч стекала вода. Он никогда не видел картину Ботичелли "Рождение Венеры". Но если бы увидел теперь, после того, как посмотрел на тебя, стоящую в жестяной ванне посреди безвкусного номера в убогом отеле, то сказал бы тем двоим своим товарищам из Техаса про полотно, которому нет цены: "Знаете, парни, в жизни она намного красивее. Пошли отсюда." Он взял полотенце, подошел к тебе и бережно завернул тебя в него. Потом упрямо мотнул головой: – Да не боись за меня! Я вернусь. Если не найду их за три дня, тогда вернусь сразу. Я скажу внизу, чтоб тебе вещи вернули, которые ещё не продали. Ты промолчала. Но это молчание говорило больше, чем любые слова. – А знаешь, – вдруг ответил он, усмехнувшись и качнув головой. – А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже. Ты опять промолчала. Не было сил на картечь, на "немного особой женской магии", как ты умеешь. – А можно...? – спросил он робко. ссылка Жизнь шире правил, которые устанавливает общество. Бывает один случай на тысячу или даже на миллион, когда надо быть именно настоящей леди, чтобы сказать мужчине, которого ты знаешь от силы час, не "кто избавит меня от этого хама?!" а как раз "тебе все можно." Ух! Надо быть настоящей леди: так посмотреть на него и так кивнуть, чтобы он понял всё это без слов и правильно. Даже если ты всего час назад изо всех сил пыталась доказать, что ты не пятидоллоровая подзаборная шлюха, а он только что положил пять долларов на столик. Была ли в целом мире ещё хоть одна женщина, которая бы это смогла? Навряд ли. Но у тебя, конечно, получилось. И если бы вы оба были кем-то другими, он бы, наверное, отнес тебя на кровать и, как знать, может это были бы лучшие минуты в его жизни. Пусть даже ты бы только молча смотрела в потолок. Но ты была той, кем была, и он был тем, кем был. И лучшие минуты в его жизни уже случились, когда он нес тебя по улице, завернутой в пиджак, а потом колотил сапогом в эти чертовы двери, словно во врата рая, из которых по ошибке вывалился ангел и не может попасть назад. В рай, где ключами заведует не апостол Петр, а хозяин с крысиной мордой. Короче, он не отнес, и смотреть в потолок тебе не пришлось. Он только несмело, очень нежно, почти не дыша, чтобы не обдать тебя запахом виски, прикоснулся губами к твоей щеке. Как будто бабочка крылом дотронулась. Потом он подержал тебя за руку несколько секунд, дотронулся до шляпы и молча ушел. Ты ещё услышала, как бодро топают его каблукастые ковбойские сапоги на лестнице. Можно ли сказать, что он влюбился в девушку, с которой провел меньше часа? Не знаю. Так, наверное, не бывает. Все же нужно хотя бы часа два... Да и не мелодрама это. Но можно ли сказать, что он полюбил тебя за этот час... на всю оставшуюся жизнь? Не знаю. Может, и да. Черт его знает, что это с ним случилось... Помешательство? Или наоборот, просветление... Но что-то очень мощное с ним произошло. Помощнее, чем "делямур по высшему разряду" со всеми француженками на свете... Конечно, проведя рядом с Киной МакКарти этот час, он не стал ни рыцарем, ни Героем, ни южным аристократом. Но он стал лучше, чем был вчера, это-то уж точно. В общем, Кине МакКарти, несмотря на всю её красоту, обаяние и особую женскую магию, все же не удалось остановить Шона Пирса, упрямого, как ладный бычок-лонгхорн. Но зато, может быть, когда она слушала, как топают на лестнице каблукастые сапоги, ей открылась истина о том, кто такие на самом деле настоящие леди и зачем они нужны. И тогда, на случай, если все было так, ну, или примерно так... я прошепчу ей это на ухо. Слушай, Кина. Леди – это не манеры, не репутация, не то, как ты держишь вилку, голову или спину, не то, где в твоей родословной затесался или не затесался граф, породистая ли у тебя шейка и так далее. Вернее... вернее все это вместе и ничего в отдельности... Это просто признаки, по которым люди их отличают. Но на самом деле это нечто гораздо большее и более сложное. И простое. Очень важное и нужное.
И не в замке ни в каком дело... "хозяйка замка" – это традиция. Хотя... не только... Но мы поговорим об этом перед входом в тюрьму. А на самом деле... Да ты можешь сама мыть полы у себя дома! Или играть в карты! Или пить виски вместо шампанского!
Не это по-настоящему важно, вот совсем.
Быть леди – значит быть больше, чем просто женщиной. Выглядеть, совершать поступки и вести себя так, как не ведут "обычные женщины". Быть музой этого мира. Делать его таким, чтобы мужчинам в нем хотелось жить, а не выживать, понимаешь? Чтобы они хотели становиться лучше, чем были вчера. И делать что-то кроме ветхозаветного "плодитесь и размножайтесь."
Роль леди – показывать этому миру, что такое достоинство, красота, жертвенность, принципы, стиль... Быть маяком посреди этого... не ада... не рая. Просто мира.
Звучит сложновато, пожалуй. И люди простые этого даже не осознают. Они лишь копируют поведение друг друга, подавая тебе руки снимая перед тобой шляпы, и разбивая кое-кому лица о барные стойки... но это и делает их лучше. Им нужен кто-то, кто будет выглядеть так, чтобы подумалось: "Да, я буду вести себя лучше рядом с этой дамой, чем веду обычно. Потому что она такого достойна." А если по-простому: леди – это та, кто дает нам вдохновение на хорошие поступки. И всё.
"А, ну понятно!" – скажет какой-нибудь умник. Какой-нибудь болван в цилиндре, с золотым пенсне и красивой тростью. – "С этим надо родиться или тебя должны так воспитать. И тогда у тебя оно само получается. Это называется "порода". А Кина.... Кина разве настоящая леди? И отец у неё – фальшивый граф. И мать – дочка фермера. И потом,в Батон Руже-то... Было? Быыыло."
Что ж ему, убогому, ответить-то, а?
"Само, говоришь? – отвечу я. – А ты, йопт, попробуй, мудень!!!
Попробуй-ка остаться "немного богиней", когда ты – всего лишь слабая смертная женщина. Когда у тебя, так же, как и у любой торговки с базара, бывают "эти дни." Когда тебя так же, как всех, укачивает в дилижансах. Когда у тебя так же, как и у всех, может пахнуть изо рта перегаром. Когда тебе так же, как и всем, в двадцать один год отчаянно хочется целоваться и миловаться с красивыми мужчинами. Когда тебе так же, как и всем, надо платить за отель. Попробуй-ка сделать то и так, что и как не смогли бы тысячи обычных женщин. Попробуй-ка выйти замуж за безразличного тебе человека, чтобы спасти семью, и при этом не быть выданной папенькой, а самой суметь привлечь его, не потеряв достоинства. Попробуй-ка не превратиться в обиженную девочку, топающую ножкой, когда "все настояяяяящие леди Нового Орлеана" жестоко над тобой поиздевались. Попробуй-ка не сдать подполковнику Миллсу майора Деверо, просящего помощи, когда у твоего мужа проблемы с деньгами, и вообще этот муж скоро, может быть, с тобой разведется. Попробуй-ка не струсить и выстрелить в своего брата за то, что он оказался нижайшим из подонков. Попробуй-ка позвать к себе в каюту на "Султанше" оборванную Кейт Уолкер, а не красавчика Найджела Куинси. Попробуй-ка хранить верность майору Деверо, пока из письма не станет известно, что он мертв. Попробуй-ка, прочитав это письмо, которое убило самого лучшего деда, самого лучшего старика-ирландца на свете, не опустить руки, а пообещать себе, что зло, мля! Должно быть! Наказано! Даже если в подписи у него мелькает заксобрание штата Луизиана!!! Попробуй-ка ответить дону Мигелю, проиграв ему почти все деньги, так красиво, как ответила Кина, что он сразу подумал: "Да не, позвать её снова, конечно, стоит. Чего это я? И вообще некрасиво как-то с этим стадом получилось. Недостойно настоящего кабальеро. Лучше было бы, если бы я проиграл." Попробуй-ка, после того, что было в Батон Руже, приехав в Эбилин, уже через неделю не запрыгнуть в постель к такому славному Чарли Адену.
Попробуй-ка плюнуть в карие глаза с желтыми прожилками, когда перед лицом раскуривают сигару, а на тебе только чулки, рваная сорочка и прожженные панталоны.
Попробуй-ка остаться "немного богиней, делающей этот мир красивее", после того, как два охеревших от виски и вседозволенности жеребца покрыли тебя, как кобылу. Попробуй-ка остаться ею, когда толпа мальчишек травила тебя, как собаку. Попробуй-ка выбрать достоинство на грязной обочине и не бухнуться на колени перед мужиком с кнутом в руках, который думает только о том, как бы эдак тебя позатейливее оттарабанить. Попробуй-ка остаться ею, когда к тебе подошли три ковбоя навеселе и предложили на выбор пятьдесят центов или веселуху с толпой обрыганов. Когда потом простой техасский парень, смеясь, говорит "не зажимайся, улыбнись!" и запускает мозолистую ладонь тебе в разрез панталон, и всё, что ты хочешь – это разреветься, но гордо поднимаешь голову и сжимаешь губы. Зная, что если ты не будешь милой и приветливой – он может и разозлиться... и ударить тебя кулаком в живот со словами: "Будь милой, ссука, поняла-нет!?" Техасцы – они, знаете ли, не подарок.
Попробуй это все, умник сраный. А потом расскажешь нам, само ли это у тебя получилось или, мать твою, ЭТО ТРЕБУЕТ ВСЕ-ТАКИ ОПРЕДЕЛЕННЫХ УСИЛИЙ!?"
Знаешь, Кина... я повторю это ещё раз. Все что случилось в этот день там, в сарае, и потом ещё, в отеле, и ещё потом, через пару дней, в грязи около станции дилижансов, было последствием твоих выборов в жизни. Но важны не дороги, которые мы выбираем, а то внутри нас, что заставляет их выбирать.
Леди и джентльмены! Зная все это, вы правда удивились тому, что Шон Пирс, разглядев, какая перед ним Женщина, потерял голову и поехал за неё драться? Пффф! Господа, вы серьезно!? О чем вы, право слово... Кина МакКарти была, может, и не ангелом, но уж точно ЛЕДИ. ВЫСШЕЙ. ПРОБЫ. Точка.
Да, конечно, вопрос встал ребром в октябре 1867-го в Эллсворте. Но черт возьми... жизнь УЖЕ испытывала Кину МакКарти на это СТОЛЬКО раз, что я не сомневался – она справится и в гребаном Эллсворте!
Быть леди очень сложно, Кина. Особенно на Западе. И ты будешь ошибаться много раз. Потому что ты смертная женщина со своими слабостями. Но ты, все же, пожалуйста, будь ею, как бы тебе ни было тяжело. Потому что ты очень нужна этому миру. Потому что без тебя, без таких как ты, мы постепенно превратимся в стаю обезьян, несмотря на все наши гигантские 4-трубные пароходы, винчестеры .44-40, паровозы 4-4-0 и прочие придумки. А потом... а потом станем бесцветными, как бедняга Джетро Хейл. Видит Бог, только такие, как ты, могут уберечь нас от этого.
Если тебе для этого надо играть в карты – играй в карты. Если тебе для этого надо иногда нарушать закон или нормы морали – нарушай их. Если тебе для этого иногда надо стрелять в людей или обманывать – ну, что ж... стреляй... обманывай! Не забудем, что некоторые люди вообще-то это заслужили. Да господи! Да, я скажу и это: если тебе надо или очень захотелось с кем-то переспать... Я не тот, кто тебя упрекнет. Можешь даже поезд ограбить разок или два! Мир многообразен. Бывают леди среди жен фермеров, леди среди преступниц, даже, прости господи, леди среди проституток...
Главное, кем бы ты ни стала, не забывай, что ты – леди, и что ты нам очень нужна. В любом веке. В любом штате. В любом городе.
Без таких как ты – всё, finita. Шон Пирс, может, и не знал, как пишется его имя, но это-то он знал твердо, или хотя бы хорошо чувствовал. Потому и не раздумывая решил драться с Барри, потому и выложил свою получку за полтора месяца, потому и уехал, поцеловав тебя в щеку.
И ещё, Кина... прости нас за всё.
...
И особенно прости меня за конец этой тяжелой истории. В ней есть ещё две сцены, но я извиняюсь только за следующую. На станции дилижансов.
Потому что, увы, из песни слова не выкинешь, как бы мне ни хотелось. Это слово на букву "ш". Шоудаун. Почти, как в покере, Кина. Но не в покере. *** Короче говоря, хотя я и стараюсь описывать только то, что точно было, я не могу точно сказать, как там было у вас двоих. Я только точно знаю, что он тогда уехал. Он стремительно вошел в твою жизнь, как в прогон между заборами, а вышел через час так же стремительно, оставив в ней деревянную расческу с криво выжженными буковками S. Pierce, капсюль на полу под креслом, пять баксов серебром, и может, что-то ещё, чуть более ценное. Парень, как парень... Увидитесь ли еще с ним однажды? Вряд ли... он же так... второстепенный персонаж тут. А мне пора рассказать вам о том, что случилось у станции дилижансов. Это грустная и короткая история. Ну, поехали. Прошло два дня, после того, как уехал Шон. Это был твой пятый день в Эллсворте, считая вечер, когда все с тобой и случилось. Ты помылась в ванной, ты выспалась, ты поела. Тебе принесли одежду и вещи: некоторые – твои собственные, а некоторые – купленные на деньги Шона. Тебе даже кофе в номер приносили, а бугай-вышибала больше на тебя не пялился. В первый день и второй день после возвращения в верхний мир нос из номера ты старалась не высовывать. А потом на пятый твой день в Эллсворте и на третий в отеле кое-кто встретил у станции дилижансов двух мужчин. В этой истории их зовут Бесцветный (но на самом деле его звали Джетро Хейл) и Кареглазый (а вот как его звали – пока неизвестно). ЕТИШКИНА-ТИШКА, КИНА! ВСЕ ТАК ХОРОШО ЗАКАНЧИВАЛОСЬ!!! ЗАЧЕМ ТЫ ПОШЛА ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ НА СТАНЦИЮ ДИЛИЖАНСОВ?!?!?! И как ты думаешь, Кина, что там произошло, в грязи у станции дилижансов? На станции дилижансов, рядом с магазинчиком и конюшней, Джетро и Кареглазый со смаком превратили её из леди высшей пробы в кого?... А потом бросили там, и три пьяных алкаша устроили над её телом что?... ... ... ... Екнуло, мисс МакКарти? Я думаю, уже нет. ... ... ... Ведь я задал Кине правильный вопрос. А, правда, зачем? Зачем-зачем... Да просто она мимо станции к школе шла, чтобы с "Мисс Учителькой" поговорить. Она ж собиралась. А вот и нет. Мисс Кина МакКарти была не только леди высшего разряда, сногсшибательной красоткой и классным игроком. Она ещё и прошла школу мистера Лэроу. А школа мистера Лэроу – это в том числе отличная память. Кина очень хорошо запомнила, что сказали те два техасца перед тем, как удалиться. Я напомню: "До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся!" Так что все три дня для надежности она безвылазно просидела в отеле от греха подальше. Пила кофе и отходила. Но главное, я думаю, никто бы уже ничего не смог сделать с её "статусом", после этих двух дней в Эллсворте. Ни кареглазые, ни голубоглазые, ни Оуэны, ни демоны, ни две дюжины ковбоев. Такой был смысл этой истории, леди и джентльмены. Разве что... разве что сам Сатана. Но про это позже. *** И потом, я и не обещал нигде, что в сцене на станции есть Кина МакКарти. Но сцена-то была. Это вообще-то было не в Эллсворте. Кареглазый и Джетро давно уехали оттуда. А станция... я даже не помню, как она называлась. Она и не в городе была ни в каком – просто "промежутка": гостиничка, амбар, каретный двор, конюшня, магазинчик. "Черте где посреди нихера". Вот там, рядом с магазинчиком и конюшней, всё и было. А извинялся я за то, что... в общем... прости, Кина, но... но ты больше никогда не увидела Шона Пирса и ничего не услышала о нем, где бы ни спрашивала. Если вообще спрашивала, конечно. И он... он не гонял коров по прериям до пятидесяти лет, иногда задумчиво улыбаясь, отчего переставал быть похожим на бычка-лонгхорна. ссылка Потому что на этой станции был не твой, а его шоудаун. Там и прозвучали обещанные четырнадцать револьверных выстрелов. *** Через два дня Шон почти случайно наткнулся на них, потому что у их дилижанса сломалась ось. Шоудаун случился без долгих расшаркиваний и вызовов, но все же пару слов они друг другу сказали. Вот как это было. Он узнал их по перчатке Кареглазого с обрезанным пальцем и по сигаре, зажатой во рту у Джетро, который снова стал Бесцветным. Однако было пасмурно, и Шон стоял недостаточно близко, чтобы разглядеть, какие у них там прожилки в глазах, и всё ещё немного сомневался: мало ли на Западе серьезных мужиков в красивых жилетках и с револьверами, у которых рукоятки из слоновой кости? А уж часы точно кто только не носит. Да и вырез на перчатке может сделать себе любой. Шон не был на войне, но он не был и желторотиком, и знал правило: "Сначала – стреляй, потом – разбирайся." Знал, что стрелять – это не как целовать леди, и разрешения спрашивать не надо. Но он просто не хотел ошибиться и наломать дров, как наломал дров его па, выгнавший из дома родную дочь. Он выгнал её из-за того, что она по слухам с кем-то там замутила – от неё пахло виски, отцу этого показалось достаточно. И когда Шон узнал, что ничего у его сестры ни с кем тогда ещё не было, он и сам ушел из дому и стал погонщиком, а потом встретил... мисс Кину МакКарти. И когда разглядел, какая перед ним Женщина, его зеленоватые глаза слегка расширились от изумления. И вот прошло два дня, и он стоял на полустанке "черте где посреди ни хера", трезвый и собранный. И "парочка-два-подарочка", Кареглазый и Бесцветный, тоже были там. А небо собиралось плакать. Mr. Pierce. Bets are made. There are no more bets. – Эу, ты Джетро? – крикнул им какой-то парень с деланой веселостью. "Парень, как парень," – подумал Бесцветный и выплюнул изжеванную кочерыжку от потухшей сигары в грязь. "Не нравится он мне! Вроде парень, как парень... а какой-то слишком трезвый," – подумал Кареглазый, и как бы невзначай повернулся к незнакомцу боком. – Да, – отозвался Бесцветный нехотя. – А кто спрашивает? – Да неважно. Я только передать кое-что, – ответил парень-как-парень, уже заведясь, как тогда у стойки в отеле. Кареглазый и это почувствовал. В принципе, можно было уже стрелять, но... вдруг это Железная Дорога хотела что-то передать и прислала какого-то придурка? – От кого? – спросил Кареглазый, напрягшись и ощущая, как приятно защекотало нервы, как шарашит в мозг адреналин, как зудит палец в вырезе перчатки. Если не считать жестоких игр с неосторожными двадцатилетними мисс-карамельками, он жил именно ради таких моментов. "Я ща его шлепну. Одной пулей. В живот ебну, чтобы помучился. Ну давай, бычок, доставай свой револьвер," – так думал Кареглазый. Да, ты его зацепила недавно из дерринджера, но за четыре дня царапина затянулась и подсохла, он был уверен в себе. А Джетро ни хер-ра не почувствовал. И тут парень-как-парень второй раз в этой истории выступил на все деньги. Он крикнул: – From miss Kyna McCarthy! И что-то у Кареглазого ёкнуло внутри от неожиданности. И красивые, хищные, нахальные карие глаза с янтарными прожилками расширились от изумления. И он... чуть-чуть промедлил. Эффект "внезаптности". – Эт кто вообщ...? – начал спрашивать Бесцветный озадаченно, упустив миг, когда Шон и Кареглазый дернулись за револьверами. Они вдвоем начали стрелять почти одновременно. Та-тах! Та-тах! Та-та-тах! Тах! Тах! (короткая пауза) Тах! Та-тах! Тах! (пауза подлиннее, целится) Пах! Со стороны смотрелось чертовски быстро. Шон раньше никогда в людей не стрелял, да и в целом стрелок был средний, но в тот миг он оказался в ударе: из четырех выпущенных им пуль, в Джетро попало две, в кареглазого – одна. Пятую и шестую он выпустить не успел. Джетро стрелял в незнакомого парня-как-парня, уже сам лежа на земле. Они с Кареглазым стреляли, пока у них не закончились заряды, потому что какой-то этот "придурок" был слишком уж резвый! Из десяти их пуль в Шона попало шесть, и он умер почти сразу, там же, где и упал, в грязищи и кровище. Но ему не было себя жаль: в последние растянувшиеся мгновения, зажмурившись и до скрипа стиснув зубы, он вспоминал, те пять минут, когда нёс тебя по улице Эллсворта. – Черт возьми... нахера он... че он до меня-то домотался!?... – прохрипел Джетро, корчась в той же грязи. Кареглазый из них троих был единственный, кто остался стоять на ногах. Он все понял, но объяснять не стал. Он, не глядя, убрал в кобуру свой револьвер с рукояткой из слоновой кости, достал чистый носовой платок, прижал его к ране и сказал негромко: – Вот ссука, – то ли про пулю, то ли про Шона, то ли про тебя. Но, держу пари, не про Шона и не про пулю. – Джетро, ты как? – Херово, партнер, херово!!! – прорычал Бесцветный. Бесцветный пережил Шона где-то минут на двадцать... или на полчаса... Одна пуля пробила бедро, расколов кость, а другая – печень. В общем, он умирал примерно столько же времени, сколько провел в постели с Киной МакКарти. Пуля сорок четвертого калибра в печени – это не только смертельно, это ещё и дико больно. Джетро было намного, нет, не так, НАМНОГО больнее чем Кине МакКарти, когда она всхлипывала под ним и кусала губы. Однако, как и Шон, Джетро тоже не чувствовал большого беспокойства по поводу того, что умирает, скорее наоборот. "Сдохну – значит сдохну. И правда, че там... пора, наверное." Тогда, в отеле, он сполупьяну плохо запомнил твоё имя, и между приступами боли он силился понять, зачем парень-как-парень начал стрелять ни с того ни с сего, и кто такая эта "мисс Кина МакКарти". Он не вспомнил бы, если бы Кареглазый не раскурил для партнера последнюю сигару и не вставил ему в губы, которые уже обметало. Пыхнув сигарой и прикрыв глаза (с быстро гаснущим наслаждением наркомана), Джетро всё вспомнил. – А-а-а... вон оно че... – хрипло простонал он и посмотрел на Кареглазого. – Ну че, мудень?! "Доиграл" ты с ней, да?! "Не бери в голову", да?! Кареглазый задумчиво пожал плечами, не зная, что ответить. Да ничего можно было уже не отвечать. В отличие от Шона, когда Джетро стал отходить, то постарался вообще ничего не вспоминать из своей жизни. Он только твердил про себя: "Простите меня все... Простите меня все... " – но за три года с шестьдесят четвертого он натворил такого, что заплакать по себе в этот раз уже не смог. Потом в конце он ещё добавил: "И ты тоже прости, Кина МакКарти..." И умер совсем. *** В общем, ты больше никогда не увидела ни Шона Пирса, ни Джетро Хейла. Их закопали там же, неподалеку, в одной могиле, потому что начался сильный дождь. Никому в хрен не уперлось под этим октябрьским дождем везти за несколько миль на кладбище двух безымянных дураков, устроивших пальбу хер знает где и хер знает ради чего. Никакая газета про их перестрелку ничего не написала. За октябрем всегда приходит ноябрь, а за ноябрем – зима. Весной никто уже не смог вспомнить даже место, где их похоронили. Помнили только, что одного звали то ли Джеффри, то ли Джетро, а другой... другой оставил свою расческу тебе, поэтому никто не знал, какую фамилию написать на табличке, и обошлись без неё. К лету же забыли и это. А Кареглазый, когда доктор зашивал ему рану, больше что-то совсем не был уверен, что хочет ещё раз увидеть тебя и почесать за ушком. Он дико злился. Он злился из-за того, что чуть не дал какому-то придурку пристрелить себя, злился из-за того, что Джетро умер так глупо, и больше всего злился из-за того, что вы вдвоем с этим парнем-как-парнем испортили весь его безупречно разыгранный спектакль. Возможно, он после этого даже немного "раскис". На время. Встретились ли вы снова? Увидела ли ты ещё раз однажды красивое лицо и карие глаза с янтарными прожилками? Узнала ли его имя? Что ты тогда почувствовала? В какие игры вы сыграли? У кого в этот раз на руках оказались четыре валета, а у кого сигара? Вот это вопрооооосы! Но... с этим мы не будем забегать вперёд. *** Прошло три дня из семи оплаченных – был вечер твоего пятого дня в Эллсворте, считая тот, когда ты приехала. Ты лежала в теплой кровати под одеялом. На столике стояла чашка с кофе. Под вечер пошел дождь. Он все лил и лил, барабаня по стеклу. ссылка Небо Канзаса плакало по Шону Пирсу? Да не, какое там... парень, как парень. Просто затяжной осенний дождь. Это ж не мелодрамка. *** К шестому дню в Эллсворте из твоих старых вещей тебе вернули пустой чемодан, кое-какие галантерейные и косметические штучки и ещё некоторые мелочи... Дневник, правда, не вернули, скорее всего кто-то уже пустил его на растопку или курево. Остальное, что уцелело, можно было, наверное, поискать по магазинам. Ремингтон не нашли, но вместо него хозяин отдал тебе старую, разболтанную перечницу двадцать второго калибра. Правда, без патронов. Такую же, из какой ты убила Марка Дарби. Ещё раньше тебе купили и принесли в номер платье – ситцевое, конечно, довольно скромное. Туфли. Шляпку. Зонт. Несколько пар чулок, панталоны (без бантов, прости), пару сорочек, петтикоты вместо кринолина, пелерину, перчатки. В таком наряде ты не выглядела, как "настоящая леди", хотя и была ею. Зато и как подзаборная шлюха не выглядела. Обычная скромная девушка. Сколько времени ушло на то, чтобы ты вернулась если не в верхний клуб, то в верхний мир? Месяцы? Годы? Ну, примерно сорок четыре минуты с момента, когда к тебе подошли ковбои и до момента, когда ты опустилась по самые ямочки над ягодицами в горячую ванну и немного замерла, чтобы привыкнуть к горячей воде. Ну и потом пара дней, пока с вещами для тебя разбирались. *** На шестой день в Эллсворте (на четвертый в отеле) ты пошла поискать "мисс Учительку". Как-то страшновато было сразу проиграть пять долларов, оставленные Шоном, и хотелось разузнать насчет путей отступления. "Мисс Учительку" звали Рэйчел Моррисон. Она была старше тебя на пять лет, а показалось, что на десять. Старая дева. Она была некрасива и раньше, а в Эллсворте, кажется, окончательно засохла. Но что-то в ней было такое... Настоящая леди? Не, вряд ли. Но спину держала она умела. Она одарила тебя внимательным оценивающим взглядом и пригласила на кофе. Работы у неё для тебя не было. Денег она тебе дать не могла. Совет у неё был один: "Уезжайте отсюда, как только сможете." Потом ваши глаза встретились. Ты прочитала в её глазах... много всего. Не уверен, что ей приходилось хоть раз так же тяжело, как и тебе. Но, кажется, как происходит перепасовочка в сарае, она знала не понаслышке. Вы доооолго смотрели друг другу в глаза. – Есть три доллара, мисс МакКарти. Это на черный день, – ответила она. – Если совсем край будет... ну... приходите. Ты ушла оттуда и на следующий день решила все же поставить пять долларов на кон. Но жизнь ещё разок проверила тебя на прочность. На следующий день (седьмой в Эллсворте и пятый из оплаченных) ты вышла из отеля, направляясь в другое заведение с играми, и к тебе подошел молодой мужчина со звездой. Он вежливо поздоровался, приподнял шляпу, назвался Норманом Хессом, помощником маршала Паркера, и сказал: – Вы мисс МакКарти, верно? Мы тут услышали, что вас обокрали. Шансов поймать преступников, конечно, немного, но нельзя опускать руки, верно? Нам для ордера нужно уточнить несколько вопросов. Можете зайти в офис? Ты спросила, где этот офис? – Я вас провожу. Я понимаю, почему ты туда пошла. Хесс выглядел очень солидно. И все же, Кина. И все же... НУ ЗАЧЕМ ТЫ ТУДА ПОШЛА?!?!?! Хотя был ли выбор... может, и нет. А теперь настало время последней сцены в тюрьме. Эта сцена настолько дикая и безумная, что я спрячу её от глаз людских под спойлер. Ибо там мы увидели и услышали... кое-что, что было слишком даже для Эллсворта! Самого отвязного города на Западе. Но прежде чем приступить к сцене, я хочу поговорить о вопросе, который мы уже обсудили, и все же в нем остались для меня неясные моменты.
Тут я вступаю на зыбкую почву предположений. Да простит меня за это мисс МакКарти.
Дело в том, что в её биографии и правда были места... ну такие... которые все же не очень стыкуются с образом леди. Некоторые из них можно списать на особые обстоятельства. Измена мужу. Спишем на любовь. Леди что, не может влюбиться? Первая любовь, по-настоящему чистая, когда ещё не понимаешь, что это, думаешь, ах, это должно быть интрижка, а потом Нат заваливается с фальшивой бородой, и оказывается, что это, господа, Любовь! "Семь пьяных ночей"... ну ладно, это предосудительная глупость. Поцелуйчики с лейтенантиком? Туда же. Та мысль на "Султанше", которую поминали демоны... спишем на панику, да и ситуация была из ряда вон! Ей-богу, самая большая катастрофа на речном транспорте!!! Я бы с ума там, наверное, сошел, если бы пережил такое, а мисс МакКарти ничего: закинулась лауданумом – и вперёд, Запад покорять. Мистер Лэроу и его холодный взгляд... ну, он тогда же сам всё объяснил: любопытство, доверие и желание следовать уговору. Качества вообще-то неплохие, хоть раздеваться первой действительно не стоит. Но черт побери... БАТОН РУЖ, ЙОПТ!!! На первый взгляд все понятно – двойной удар, смерть Ната и дедушки. А на второй – не особо. Вы меня простите, мисс МакКарти, но что-то это странный способ погоревать для южной леди – отдаться какому-то проходимцу, лица которого вы теперь даже не помните. А общение с падшими женщинами??? Зачем? Откуда? Почему? Сами пишете, что понимали – не пристало это леди. А общались. Как так?
Так можно ли при детальном рассмотрении по-прежнему считать, что мисс МакКарти была леди ВЫСШЕЙ пробы? Думаю, да. Почему? Потому что леди – это хозяйка замка. Я сейчас не об этих старых постройках из камня и земли. Я о Замке Души. Вот душа – её можно представить, как большой дом. Когда леди выходит замуж, она обычно вручает ключи от этого дома своему избраннику. Но что если она не замужем? Или муж таков, что ключи ему отдавать не стоит? Ну тогда леди сама носит эти ключи, конечно, и следит за порядком в этом доме. Ведь у кого ключи – тот и прав. А кто жил у неё в этом доме?
Я предположу, что там народу-то было много. Почему? Потому что вот смотришь – мисс МакКарти. А если глянуть назад? Камилла Д'Арбуццо – юная итальянская графиня (сейчас неважно, настоящий ли титул), которая рано созрела и быстро подросла, а средиземноморский буйный нрав... не испарился. Камилла Тиел – склонная к авантюрам предприимчивая шпионка. Просто Кина – внучка просто Хогана (Вот это вот: "Хватит сопли размазывать, Киночка!" – это наверняка она). Кина МакКарти, шилл одного благородного жулика (её все помнят). Ну, и так далее. И господи прости, вы меня извините, конечно, мисс, но у вас там в этом доме попадались такие персоны... Есть одна, например, которая ввернула такоооое! "Поразительная греховная сладость, тот самый запретный плод во всей своей отталкивающей красе." Вроде красиво, хоть и сомнительно... но мы все знаем, кто это сказал. Та дамочка, которую детвора окрестила (злобно, но метко) Грешницей-скворешницей. Я не хотел её упоминать, но и игнорировать её я все ж не могу. А ещё наверняка есть и француженка. Ведь Новый Орлеан – это не чопорный Бостон или Петербург, это, черт возьми, – американский Париж. А Париж... "э ля виль дамуууур". По высшему разряду, да.
И я не могу помыслить, что то, что случилось в Батон Руже и вправду было сделано с согласия мисс Кины МакКарти, леди высшей пробы. Все же у меня оно не вяжется. Я представляю это так. Вот есть Дом, а в нем есть гостиная. И там все эти дамы, некоторые из которых друг друга не переваривают, сидят и пьют чай или кофе, общаются, может даже вяжут теплые носки (просто Кина которая). А главная – леди. Хозяйка. И она строго смотрит, чтобы дамы НЕ ШАЛИЛИ. А ещё в комнате есть ширма – та самая, про которую говорил мистер Л. И вот... и вот умирают два самых любимых человек в жизни Кины. И что делает леди? Нет, она же не может рыдать при всех! Но слезы требуют выхода. Она борется с ними, а потом бросает ключи на стол и говорит: "Дамы, прошу меня простить, но мне надо все-таки отлучиться на сутки. Решите сами, кто побудет главной, мне сейчас не до этого. Прошу еще раз простить!" А потом идет за ширму и рыдает там так, что у меня сердце разрывается.
Я НИСКОЛЬКО не сомневаюсь, что все дамы знали, кто ХОЗЯЙКА. И обычно, даже если им доставались ключи, не шалили. Так, пара эпизодов только и была. И потому мисс МакКарти была, конечно, леди Высшей Пробы. Но вот иногда...
Вот кто в Батон Руже взял ключи после короткой потасовки? Я не знаааааю! Но вряд ли просто Кина, внучка Хогана МакКарти. А кто общался с "порченными голубками" в Эбилине? Уж наверное не хозяйка замка, уж не знаю, зачем она отлучилась тогда. Во всяком случае, это моё предположение. Дайте мне пощечину "для ума", если я ошибаюсь. Но иначе мне трудно объяснить историю, которая произошла на пятый оплаченный день, то есть ровно на седьмой день пребывания Кины МакКарти в Эллсворте.
И честно говоря... черт бы с ними! Ну есть там где-то грешница эта с дурацким прозвищем, которое, увы, приклеилось так, что другие дамы за чаем вставляли шпильки о скворцах. Ну, вылезала она пару раз на свет божий и творила какое-то непотребство. Ну... сути это не меняло – Кина делала мир и мужчин гораздо лучше!!! Это было главное.
Но в этот раз... ууу... такое полезло... и так... Ну, а теперь к тому моменту, когда помощник Хесс довел мисс МакКарти до офиса маршала Паркера. То есть, до тюрьмы. Ой че ща буууудет... слабонервные – закиньтесь лауданумом, а лучше вовсе не читайте. В тюрьме был ещё один помощник, мистер Элисон, тоже довольно молодой парень, одетый попроще, и всего один узник. Заключенный этот выглядел, вероятно, как дикий гуннский воин, захваченный римлянами и брошенный в клетку (собственно, он и сидел в клетке за решеткой), ибо одежда его была грязна, на лице – шрам от разбитой бутылки, сальные рыжеватые патлы свисали до плеч, глаза сверкали гневом, а под ногтями собралась вся флора и фауна короткотравной прерии. Неизвестно, кто дал ему виски, но он был неплохо так алкоголизирован. А может, его туда упрятали недавно, и пары алкоголя не успели выветриться. Когда ты вошла, и помощник Хесс пододвинул для тебя стул, узник потянул носом воздух, раскрыл рот с кривыми и гнилыми зубами и изрек: – Шлюха! Ты с возмущением посмотрела на мистера Элисона. – Извините мэм, – сказал он. – Дуглас, закрой пасть! Ну ты и сама догадалась, что сказал этот джентльмен, ибо изрек он свою коронную фразу в этой истории. – ШЛЮХ НАДО ТРАХАТЬ! – рявкнул он громовым голосом. – Ну-ка заткнись, а то я те ща нос сломаю! – строго сказал помощник Элисон. – Прошу простить, мэм. Дуглас несколько раз ударил руками по прутьям клетки, зарычал и попытался через прутья дотянуться до подола твоего платья. Он стоял в клетке на коленях. – Ну, подойди же! Ну, подойди чуть-чуть! – бормотал он. Потом Элисону надоело, и он с размаху ударил заключенного сапогом по пальцам второй руки, которым тот обхватил один из прутьев. Дуглас заревел скорее от гнева, чем от боли, и разразился проклятьями. В твой адрес в том числе. – ПАСТЬ ЗАКРОЙ! – рявкнул помощник Элисон. – Мэм, вы извините, вы не бойтесь. Маршал сейчас придет. Если этот болван ещё откроет рот, я его живо успокою. Помощник Хесс походил туда-сюда, потом вдруг извинился перед тобой и сказал: – Дела служебные, мэм. Я коротко переговорю с напарником. И принялся шептать что-то на ухо Элисону. И тот сделал лицо "ааааа, дошло!" и, не стерпев, с любопытством покосился на тебя. Ты поняла, что тут что-то не так, и надо бежать. Но когда ты уже решилась подняться, чтобы объявить помощникам, мол, я в другой раз зайду к маршалу Паркеру, а сейчас у меня неотложные дела, о которых я внезапно вспомнила, вошел сам мистер Паркер. Он был почти шести футов ростом, между тридцатью и тридцатью пятью годами, плечист, усат, но с некоторой щеголеватостью, а не как обычно: такого сорта люди часто отращивали себе усы, переходящие в бакенбарды, и всё обязательно невероятного размера – для солидности. Но нет, у него на лице всё было вполне пристойно. – Добрый день, мисс?.. – сказал он. – МакКарти. – Это мисс МакКарти, про которую я вам говорил, – ответил помощник. – Ааа, та дама... Почему кофе не предложили? Бестолочь. Пройдемте ко мне в кабинет, мэм. И ты поняла, что маршал – пройдоха, каких поискать. Знаешь, как? А они не напряглись, когда он назвал их бестолочью. Они все тут понимали, что это – дешевый театр. Но ты, позвав на помощь все своё мужество и женственность, пошла в этот кабинет, потому что поняла, что дорога из офиса лежит через него, а по-другому ты на улицу не попадешь – не выпустят. Там поначалу все было прилично: он предложил тебе стул. Кабинет был неожиданно большого размера. С одной стороны стоял его письменный стол, за которым и сидел маршал, а с другой – бильярдный, только половинного размера. Видимо, маршал (или предыдущий хозяин кабинета) раньше любил потренироваться. Любил – потому что бильярдный стол сейчас наполовину был завален самыми разнообразными вещами – книгами, бумагами, свечами в подсвечниках, тетрадями, засохшими чернильницами и так далее. Даже треснувшее пенсне там валялось. Маршал поставил поставил кофейник на маленькую печурку в углу и сел за свой стол. Ты тоже села. – Вы хотели о чем-то сообщить? – начал он. Ты сказала, что вообще-то нет, вроде бы у него были к тебе вопросы. – Ну, там в отеле что-то было, вроде вас ограбили, – он потер пальцем веко. – Вы говорите, а я запишу с ваших слов. Просто нужно передать судье, чтобы ордер выписали. Ты подумала и начала рассказывать. Ну, вдруг Кареглазого и Джетро поймают или хотя бы опознают! Выпишут ордер, кстати... так-то неплохо было бы. Хоть узнаешь фамилии. Ты, конечно, за шесть дней сообразила и в гостевой книге нашла фамилию Джетро Хейла, но фамилию Кареглазого... там было их слишком много, фамилий. В каком он останавливался номере? Портье не помнил, а хозяин делал вид, что не помнил. И потом, наверняка Кареглазый каким-нибудь "Джоном Смитом" записался, гад. Маршал, макая стальное перо в чернильницу, заполнял бланк и изредка задавал уточняющие вопросы. ЕСТЕСТВЕННО, ты не стала рассказывать, что тебя изнасиловали. Так, сказала, что с тобой обращались грубо. – Трахнули? – вдруг спросил он сочувственно. Ты помотала головой. – Оттарабанили? – спросил он ещё более сочувственно. Ты опять покачала головой, немного удивленно. – Может, отодрали? – спросил он так проникновенно, как будто был врачом, а не маршалом. В голове снова раздался голос Кареглазого: "...сейчас у нас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как..." К горлу подкатил комок. Захотелось вдруг разрыдаться прямо там и молча кивнуть. И чтобы маршал Паркер тебя обнял и сказал: "Ну-ну-ну! Ну бывает, чего уж... это жизнь..." Предательски скользнула по щеке слезинка. Но. Ты. Была. Леди. Ты сжала губы и покачала головой. Ты никогда не призналась бы в этом маршалу Паркеру. – Ох, о чем я только думаю! Вы простите мне мою назойливость. Заработался. Больше у меня вопросов нет. Подпишите, пожалуйста. Он протянул тебе протокол. Глядя на эту буроватую бумагу сквозь пелену как оказалось не до конца выплаканных слез, ты скользнула взглядом по... И ПРОСТО ОХРЕНЕЛА, ПРИЧЕМ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ КОГДА ЧИТАЛА ПИСЬМО МИШЕЛЯ!!! Думаешь, там были какие-то искаженные факты, что-то такое? Не-а. Это был контракт. По. Которому. Мисс Кина МакКарти. Устраивалась. На работу. В бордель. "Куин". "Оф." "Хартс"! И ещё должна была выплатить мистеру Юджину Паркеру долг в 500 долларов США. А условия... условия были такие, что тебе пришлось бы проработать там... ууу... года два? В режиме "мальчики, встаньте в очередь" и "да какие выходные-то?" – Подписывай, – сказал Паркер твердо, но спокойно. – Вы с ума сошли?! – спросила ты искренне. У тебя даже слезы высохли. – Объяснить? – ЧТООО!? – Объяснить, спрашиваю? – ... (ты просто хлопнула глазами) – Без проблем, мисс МакКарти. У меня вот тут кое-что есть ваше... – и он достал из ящика стола... ТВОЙ ДНЕВНИЧОК. – Я смотрю, вы классный игрок. Шулирничаете или честно играете? – Что за шутки? – Да мне до пизды, если честно. Ты ж профи? – Я? – "Я", йопт! Ты же профессиональный игрок? – Нет, я... – Не лги мне больше, ссука! Пришлось кивнуть. Потому что, во-первых, вечер (хотя был ещё не вечер, просто такое выражение есть) как-то уж больно резко перестал быть томным. К тому же... ну какой любитель такие дневники ведет? Правда как он докажет, что дневник твой? Ну, через хозяина отеля, возможно... Но ничего он никому не собирался доказывать. – Любителей я не трогаю. Но все профи в этом городе должны мне платить. Ты, видимо, собиралась меня надуть, так что... Я, в общем, посмотрел, о каких суммах речь. С тебя пять сотен. Для ума. – Но я же не знала... – Да все так говорят. Неважно это. Знала, не знала... Играла? Играла. Неделя прошла. Можно было и узнать, не? – Но причем тут ваш этот "Куин оф Хартс"? – А мне что, ждать, пока ты отыграешься? – Так дайте мне денег, я тут любого обыграю!!! – закричала ты. – А зачем? Ты же шлюха. Хесс видел, как ты перед отелем валялась, когда тебя выкинули. Он тебя и срисовал неделю назад. Справочки навел. Упс. – Я же вам рассказала всё. Меня ограбили. – Да я по глазам вижу, как тебя там грабили, – улыбнулся он. – Все должны быть на своем месте. Я маршал – я в офисе. Ты шлюха – ты в борделе. – А почему вообще я должна вам платить? – возмутилась вдруг ты. А правда, почему? Пусть с такими претензиями в суд идет. – А, я понял. Девочка! Жизни ты не знаешь! – сказал мистер Паркер. – Ты в городе неделю. Ты не поняла, что это за город и кто я? – Вы – бандит? – спросила ты. Он от души расхохотался. – Эллсворт – это ад, деточка. А я в нем – Сатана. Такие дела. С этими словами он достал из кобуры флотский кольт тридцать шестого калибра и продемонстрировал тебе его рукоятку из слоновой кости, на которой был выгравирован черт с хвостом и рогами. – Послушайте, мистер Сатана, – сказала ты. – Подумайте о своей выгоде! Хотите я вам тысячу принесу? И гораздо быстрее, чем в этом глупом контракте. Я здорово играю, правда. Я их тогда обыграла. – Я уже подумал, – сказал он. – Ничо, ничо. Так ты не убежишь далеко. – А если я отказываюсь? – спросила ты на всякий случай. – Смелый вопрос! – сказал мистер Паркер. – Смелая маленькая мисс... Тогда смелая маленькая мисс познакомится с одним человеком. – С судьей? Он опять рассмеялся, не так громко, но все равно искренне. – Нет, зачем же. С Дугласом. Вы уже шапочно знакомы? Познакомитесь чуть ближе. Он-то будет рад, но насчет тебя не уверен. Что выбираешь, милая? Я тебе кофейку налью. Выпей, подумай. Тут ты поняла, что этот паровоз будет ездить по кругу долго. Ну, не подпишешь ты, откажешься, предположим, тогда... – А я говорю, шлюх надо трахать! – донеслось из соседней комнаты, а потом "закрой пасть" и звук удара. Вот именно. У дяди Дугласа угля много, а если и не хватит, таких дядь Дугласов в этом городе ещё найдут. Не таких колоритных, конечно. Но все равно, ты будешь, как локомотивная система 4-4-0... ой, ладно, не надо снова. Ты выпила кофе. Ты обвела взглядом комнату. "Ладно, – подумала ты. – Ладно." Ты была уже не та, что в третий день в Эллсворте, в прогоне между заборами, и знала, что проработай хоть десять лет в этом проклятом "Куин оф Хартс" уже не превратишься в бесцветную и останешься леди. Высшей пробы. И может, жизнь подкинет выход, как подкинула западню. Какого-нибудь Шона, сданного тебе жизнью в одной руке с этими техасцами. Но как тяжело было себя заставить БУКВАЛЬНО РАСПИСАТЬСЯ В ТОМ, ЧТО ТЫ ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА. Ты с тоской обвела комнату глазами. Если бы ты этого не сделала, ничего, что было дальше, не случилось, наверное, хотя случилось бы что-то другое. Но... ты сделала. На бильярдном столе лежали разные предметы. И в том числе – колода карт с точно такой же рубашкой, как та, которой вы играли с Лэроу, когда ты раздевалась. И ещё несколько подобных мелочей, которые напомнили тебе его. Ну, всякой всячины, с которой путешествуют разные жулики. "За ширму!" – вспомнила ты. – "За ширму!" И ушла за ширму. То есть, это леди, хозяйка замка, ушла за ширму со словами: "Дамы, мне надо передохнуть. Не шалите." А прочие дамы остались. И ключи от замка тоже остались на столике. Дамы столпились вокруг столика. Кто из них взял ключи? Я могу только предполагать, но... Но начался форменный дурдом. Даже хуже, чем после того, как тебя напоил виски Кареглазый. Ох, мне не хочется это описывать, но придется. Потому что все так и было и Кина МакКарти была в этот раз абсолютно трезвой. Она пожала плечами и посмотрела на Юджина Паркера. И улыбнулась ему со словами: – Ну ладно! Господи, как мне хочется сказать, что эта улыбка была милой. Или развязной. Или легкой. Или холодной. Или ещё какой, есть тысячи слов... но подходит только одно. Прости Кина. Я вымою рот с мылом после этого слова. Улыбка, которой ты улыбнулась мистеру Сатане была совершенно блядская. Потом ты взяла перо и подписала контракт. *** А что случилось дальше? Ты встала со стула. – Вот и славно, – сказал маршал Паркер. – А теперь пошли знакомиться с дядей Дугласом. – Как? – изумилась ты. – А так. – Но я же выбирала!!! Я выбирала!!! – И я выбирал. – В смыыыысле? – Выбирал, как тебя наказать. Не забыла? Я не только Сатана. Я закон, мисс МакКарти. Я определяю наказания в этом городе. – За чтоооо? – За что?! – расхохотался маршал Паркер. – За вранье! Тебя неделю назад оприходовали два мужика, которых ты сама пустила в номер. Ты ещё и кончила наверняка раз пять! Ну, по крайней мере, что-то вроде удовольствия ты точно испытала, не во время, так после. А ты мне лапшу на уши вешаешь, что ничего не было. И слезки. Господи. Какая ж ты шлюха! И жалкая врунья. И будешь наказана. – Ладно, – ответила ты. Или это была уже не ты? – Я поняла. Заслужила, возможно. Да уж... но почему Дуглас? Почему вы сами меня не накажете? Все же мне кажется, я для него слишком хороша. Но ладно. Дуглас так Дуглас. Но почему например не вы сначала сами, а потом Дуглас? Я что, некрасивая? – и снова улыбнулась... так же. Мистер Сатана посмотрел на тебя с выражением: "Даже не пытайся." – Пффф! Я люблю женщин опытных. Вижу, что ты на меня запала, но не переживай. В "Куин-Оф-Хартс" тебя маленько обучат, и я зайду как-нибудь. – А я хочу сейчас! – сказала ты игриво. – Мистер Сатана, я хочу сейчас. Я, может, никогда за деньги этого и не делала, но хочу попробовать с вами первым. У Дугласа ж денег все равно нет. Может... – ты оперлась ягодицами о бильярд. – За пятерочку? Она мне пригодилась бы... – Я ж тебе уже сказал, – наклонил он голову. – Хватит вилять. Ничего ты не вывиляешь. Как я сказал, так и будет. – Ну, а с чего вы взяли, что я неопытная? – спросила ты. – Ты же сама сказала, что у тебя не было клиентов, – пожал он плечами. – Ну и что? Мне двадцать один год. Я вышла замуж в пятнадцать, а мужу изменяла с шестнадцати лет! – резонно возразила ты. – Че? – не поверил он. – Брехня. – Момент! Я вам докажу! – ответила ты. И твоя рука нырнула под платье. Как бы мне хотелось сказать, что это все была игра, и рука твоя вынырнула из-под платья с Ремингтоном модели 95 или хотя бы с разболтанной старой перечницей, и ты наставила пистолетик на мистера Паркера, и он сдулся. Но ты бы не успела. Со звуком "Крлик!" он наставил на тебя свой кольт тридцать шестого калибра (с дьяволом на рукоятке слоновой кости). Дуло упиралось тебе почти в ямочку между ключицами. – Замри! – сказал он. Настал твой черед хохотать. – Испугались? – не замерев, спросила ты, зачем-то шевеля рукой под платьем. – Дура, – ответил он. – Я и пристрелить могу. И ни хера мне за это не будет. – Да это не то, что вы подумали! Можно я руку достану? – Ооооочень медленно, – разрешил он. Ты достала руку ооооочень медленно. Ничего в ней не было. – Я подойду поближе? Вы пистолет мне уприте в голову. Он так и сделал. Ты подошла. А потом ооооочень медленно поднесла пальцы ему к носу. И он почувствовал твой запах. И даже увидел, что пальчики-то блестят. – Кобылка-то в поре! – сказала ты и подмигнула. – А ваш жеребец? – Мой жеребец за кем попало не гоняется! – На привязи его держите? – Цыц, дура, – сказал он. – Юбку подняла. Ты подняла юбку. Но там ничего на подвязке не висело – ни ремингтона, ни даже перечницы двадцать второго калибра. Да и подвязки самой не было. – Ладно, – сказал он. – Я тебя обыщу. И он тебя обыскал. И потрогал, но не более того – не хотел пачкать о тебя руки. Он был уверен, что у тебя где-то припрятан пистолет. Но ты сделала такие глаза: "Фи!" – как будто была оскорблена подобным предположением. – Странно, – сказал он. – Лан, неважно. Короче! Не убедила. Мало ли прошмондовок мокнут при одной мысли о настоящем мужике? Пшла. Дуглас ждет. Ирландка-Мак-Карти-что-то-там-на-бильярде положила ключи на стол. Ключи взяла... Ох ёёёё... Ключи, Кина, взяла Грешница-скворечница. – Ну, зачем так сразу! – сказала она. – Может вам, мистер Сатана, чего-то любопытного хочется. Румяные булочки, горячий шоколад. Как в Денвере? – Че? – спросил Паркер. Он в Денвере не бывал. – Че, че, хер через плечо! – ответила грешница. Потом сказал: – Ну, чего ты недогадливый такой... – Давай яснее! – Яснее не проблема! Момент! Ты развязала тесемки панталон и спустила их до колен. Потом повернулась к нему спиной, легла грудью на бильярдный стол и задрала юбки. Кина, я бы хотел ввернуть что-нибудь изящное. Типа там... "холмы наслаждения раздались в стороны"... ля-ля-ля... ямочки... но я вынужден сказать это прямо, чтобы даже Шон Пирс (слава Богу, что он этого не видел) понял, что произошло. Кина МакКарти раздвинула свои аппетитные, бесстыжие, итало-ирландские булки. – Неделю назад два жеребца нашли это весьма авантажным. – Каким-каким? – удивился мистер Паркер. Ты извернулась и посмотрела на него. – Трахнули меня, – сказала ты. – Оттарабанили сучку. Отодрали кобылку прямо в зад, – и при этих словах карамель с апельсином чуть не закапала у тебя изо рта прямо на бильярдный стол. – И как, понравилось? – спросил он. – Сначала не очень, – призналась ты. – Мужчины уж больно видные, да и грубоватые. Но потом... Потом вот ровно как вы сказали. Потом я почувствовала... что что-то в этом было. Мечтаю повторить. Вы как, мистер Сатана? Он сглотнул и провел языком по губам. – Ой, я забыла! – крикнула ты и убрала руки, и "холмы" сошлись обратно. – Вы ж меня наказать хотели! Накажите прямо сейчас, а? Знаете такое выражение: "Сделать, чтобы розы распустились?" – Не, я такого чет не слышал. – А это очень просто! – ты со всей дури шлепнула себя по ягодице. – Только посильнее бы. М-м-м? Дальше, Кина, некоторое время в комнате раздавались шлепки, а грешница-скворешница говорила что-то вроде: "Ой!", "Да!", "Ещё!", "Сильней!", "Да сильнее же!", "Вот так!", "Ох!", "Хорошо!" и "Да-а-а!" – Ну как, распустились? – Я бы сказал, что да! – Столько роз и ни одного шипа! И по звуку ты поняла, что он расстегивает штаны. Но он делал это левой рукой, потому что в правой держал револьвер, и немного замешкался. И в этот момент ты выскользнула, отпрыгнула на пару шагов и опустила юбку. Он поднял пистолет и направил тебе в лоб. – Че за шутки!? – не понял он. – Так это на десяточку уже потянет! – Чего? – Ну как же... разве в борделях не так? – Ну... бастед! – усмехнулся он. – Там не совсем так, но примерно. Ладно. Я мог бы и бесплатно, но... правила есть правила, согласен. А я должен охранять правила. Только у меня налички нету тут, в этом городе у меня все в кредит, деточка, и твоя задница тоже. Но я те занесу потом туда. Идет? Ты мило засмеялась. – Конечно! Но давайте не торопиться. – Чегооо? – спросил мистер Паркер. Оооочень недовольно. – Че значит не торопиться? Ты давай-ка поторопись, пока я не передумал. А просто ключами завладела Француженка. – А я вам не говорила? Я так-то из Луизианы. Но вообще-то... вообще-то я француженка наполовину. Пари э ля виль дамууууур! М-м-м? – Не, не особо. Есть тут у нас одна французская девка, но чет она костлявая больно. – Да она врет вам. Вы её накажите. А я – нет! "Делямур по высшему разряду." "Высокий стиль", мистер Сатана. Не желаете для разминки? – Че ты плетешь? "Что ж он такой недогадливый? Техасец что ли?" – подумала ты с досадой. Вроде нет. Открыла рот и подразнила его языком. Потом, чтобы до него точно дошло, уперла язык в щеку и совершила несколько движений. – "Указатель ему что ли нарисовать. Со стрелкой. Трахни меня в рот." – Аааа, – сказал он. – Ща пятнадцать попросишь. Знаю я вас, шлюх. – Вовсе нет. Я сама обожаю! – ответила ты. – Это так. Для разминочки. Хотите? Бесплатно. Комплимент от заведения самому суровому маршалу Канзаса. Адское удовольствие. Нуууу... понравится – мелочи накидаете на чай? – Слушай, – сказал он, усмехнувшись. – На хера ты в карты играешь? Ты в этом "Куин оф Хартс" впишешься на раз-два. Там бабы в основном довольно унылые. А ты ничо так. Карамелька прямо. – Мсье Паркер, мне долго вас уламывать? – спросила ты застенчиво. – Хотите я на колени встану? – Валяй! – милостиво разрешил он. И тут твои демоны посмотрели на тебя с неодобрением. "Кина, хер ли ты унижаешься? – спросили они тебя. – Ну он же все равно тебя потом Дугласу отдаст. И ещё прикажет, чтобы ты ему делямур делала. Ну глупо же!" "А хочется! – ответила ты им. – Пора дебютировать. Вы лучше вот что. Вы видите, у него там в глазах тоже демоны? Так вот, парни... сделайте их!!!" "Да не вопрос, мисс МакКарти!" – ответили твои демоны. Ангелов в комнате не было. *** Через несколько секунд ты стояла на коленях перед маршалом Паркером готовая дебютировать, причем забесплатно. – Ой, а можно просьбу? – спросила ты. – Чего? – Я просто... Вы это... "пардоннэ-муа мою неопытность". Я поскольку недавно стала это делать, дико распаляюсь в процессе. – И че? – Можно я себя рукой буду трогать? – Да трогай, почему нет-то? – Спасибо! Вот вам за это, чтобы вид был интереснее! – и ты вывалила из платья "близняшек". – Вы бы знали, как в этих корсетах неудобно. Так и дышать легче. – Ты очень много болтаешь! – сказал он. – Проблем из-за этого не было? – С женщинами – да, с мужчинами – нет, – ответила ты, хитро улыбаясь. – Только вы не мешайте, я знаю, как по науке всё сделать, чтобы всё ух было! Ля мето́д! Надо начинать с подразниваний. Понимаете меня? – Хорош болтать! – сказал он. – Правильно, сэр! Я лучше покажу. Тут ты слегка застонала и прикусила губу, потому что начала ласкать себя. Все это... заводило. А второй рукой ты взяла его... да. Но это ещё не считалось. Это шло по разделу "предосудительные глупости". Мистер Паркер был... твердым, как... ща подберу... В 1867 году компания Паркер по производству ручек и карандашей еще не была основана, но если бы она взяла через полвека слоган "Наши грифели твердые, как мистер Паркер в руке мисс МакКарти" – было бы слишком длинно, но остроумно. Ты посмотрела вверх, тяжело дыша. И жахнула картечью из глаз на все деньги. Тут демоны сели тебе на плечи и сказали: "Кин, готово, мы их перемудохали в тушенку." И они не врали – Маршал Паркер уже капитально на тебя запал. И ты с наслаждением поняла, что "делямуром" дело не ограничится. Будет всё. Всё-всё. *** Ох, прости Кина, но дело в том, что в Эллсворте жизнь действительно взвешивала и измеряла тебя. И когда ты отвечала на вопрос техасца в прогоне, твоя задача была не угадать, а не соврать. А ты солгала нам. Ну какая же ты леди-то? Ты шлюха, пусть и начинающая. Ты изменила мужу в шестнадцать лет, ты отдалась незнакомцу в Батон-Руже, ты целовалась с лейтенантом янки, ты Ты раздевалась перед Лэроу и готова была отдаться ему. Кстати, между нами, зря сама ему это не предложила. Зря после игры в Чикаго сразу поехала на Запад, а не пошла в в его номер и не прошептала, слегка смущаясь: "Мистер Лэроу, я вся горю и не знаю, что делать." Он был, конечно, не бычок, не бизон, и не жеребец, но он знал что делать! Своими опытными, тонкими, чуткими пальцами шулера он бы тебя не на седьмое, а на пятьдесят второе небо отправил, с флоришами и джогами и двойным подъемом из колоды. Он умел это блестяще, и куда там майору Деверо... Хах, это как профи и дилетант! Лэроу бы легко тебя соблазнил, между нами. Но он был джентльмен старой закалки, и придержал коней из уважения к жалким остаткам леди в твоей душе. А ещё Найджел Куинси и твои мысли на "Султанше"... Ну, короче, думаю, все понятно. Поэтому, честно? Я без всякого сожаления закончу эту сцену. Потому что ты ведь сама с самого начала хотела, чтобы было сладко, греховно и красиво. Но это Старый Запад. Тут все что красиво – про леди. А про шлюх... Ну, сначала будет ещё ничего, хотя и больно, потому что в тюрьме ты только хорохорилась, а так-то ни хера не умела. Паркер отделает тебя в хвост и в гриву, но тебе даже немного понравится. Потом – Дуглас, там будет неприятно, но быстро – он тебя давно ждет. Но, кстати, по итогу ты станешь-таки ирландской невестой и паре зубов скажешь "адьё, дорогие, мне будет вас не хватать". Ну, а потом тебя на ошейнике, как сучку, отведут в "Куин-оф-Хартс" (как демоны и обещали, на брюхе приползешь), и года полтора так точно ты проработаешь именно там. И, кстати, именно там тебя встретят некоторые персонажи большой истории про поезд, которому не повезло. Осталось описать это в подробностях, с отвратительно-забористыми эпитетами ведь леди и джентльмены, за некоторым исключением (моё уважение тем, кто его составляет), собрались именно ради них. *** Паркер так запал на тебя, что даже позволил тебе некоторое время подурачиться и подразнить его, высунув язык: болтать им в полудюйме от, посматривая то и дело наверх. То и дело постанывая. И ещё ты сказала на всякий случай, вспомнив, как говорил хозяин отеля с крысиной мордой: – Могу я вежливо попросить вас убрать пистолет от моей головы, мсье Сатана? Нам обоим так будет удобнее. И дальше... ох... прости Кина. Мне все же придется описать запах, звук, ритм и вкус. Запах от него был... ну, не розы, но по сравнению с Дугласом, я полагаю, желтые техасские розы. И ты решила, что потерпишь. А звук был... необычный. Некоторые шлюхи, когда делают "делямур", издают чавканье. Некоторые – чмоканье. Некоторые делают это бесшумно, а некоторые плотно прижимают губы, так что образуется вакуум, и звук получается – как будто пробка вылетает откуда-то. У всех своя "ля мето́д". Но когда мистер Паркер положил руку тебе на затылок и взял за волосы, чтобы отдебютировать твои губки... А, стоп... ещё нет. Сначала ты подняла на него глаза и сказала: – Мне уже так хорошо! Но я хочу помолиться! Я католичка! – карамель с апельсином уже практически текли у тебя по подбородку. – А я методист. Приступай! – сказал он и нажал на твой затылок. И раздался звук... ох... необычный. Он был... Кина, он был божественный. Ни одна из шлюх, которых драл в рот мистер Паркер не издавала такого звука. Ни одна в целом мире, ма пароль!!! Ну, ты догадалась, да? Я очень на это надеюсь. Звук был такой, что описывать ритм и вкус мне уже не придется. Из песни слова не выкинешь. Наконец-то, это слово на букву "к". ... ... ... Это был звук "крлик!" И за секунду до того, как ты бы стала дебютанткой в делямуре, в "близнецов" мистера Паркера снизу уперлось что-то неприятное, твердое и холодное. Он немного растерялся. Ой, да все бы на его месте растерялись! – Раз-два-три-замри! – сказала ты. Кто-то в этой комнате в этот момент очень сильно удивился. У кого-то очень сильно сжалось в одном месте. – Я все же помолюсь, мсье Сатана! – сказала ты игриво. – Ремингтон и сыновья – иже еси на небеси! – По звуку вроде перечница Шарпса двадцать второго калибра, – сказал мистер Паркер, сглотнув. – Милая! Ты эти игры кончай! – Может, и так, – пожала ты плечиком. – Я в оружии не очень, мсье Сатана, я больше по картам, зато в карты любого тут обыграю. Но вам-то не все равно? Четыре патрона по .22 или два по .41 на два ваших шарика... разлетятся, как мороженое. Я люблю мороженое, кстати. А вы? – Не, я больше виски, – ни с того ни с сего ответил он, не успевая следить за твоей мыслью. У него слегка пересохло в горле. – Давай не делай так, а? И тут я просто аплодирую тебе. Ты очень быстро училась. Ты задала ему вопрос... крайне неуместный в данных обстоятельствах. – Милый! А что хочешь? Воды или виски? И когда он непроизвольно задумался, прежде чем ответить "виски, канешн, йопт", левой рукой ты даже не вырвала, а просто забрала его морской кольт. И тоже наставила на него. В живот. А правую руку убрала. И он так и не узнал, Ремингтон 95 это был или перечница Шарпса 22-го калибра. Что было дальше? Не так важно на самом деле. Ведь главную мысль все поняли, я надеюсь. По словам для непонятливых: КИНА! МАККАРТИ! БЫЛА! ЛЕДИ! ВЫСШЕЙ! ПРОБЫ! А НЕ ШЛЮХА! ссылка А то, что иногда там ключи ходили по рукам в её душе... Ну, ходили. Иногда так было надо. Но в целом вопрос закрыт. Выдыхайте, леди и джентльмены. *** – Ну и что ты собираешься делать? – спросил маршал. – В соседней комнате – два моих помощника. Ты посмотрела ему в глаза. Что он там прочитал? Что увидел? Он увидел двух демонов, сидящих у тебя на плечах. Они пересели на его плечи и шепнули ему в оба уха что-то такое, после чего он сказал с тоской: – Ой, ёёёё... Пожалуйста... Не надо. Следовало решить, что с ним делать. Сначала он при тебе сжег договор с твоей подписью. Вернул дневник. Подписал разрешение играть в Эллсворте без налогов. Ты была леди, поэтому поить его виски и устраивать "фанданго" все же не стала. Да и помощники в соседней комнате... опасненько. Спросила про деньги. – Честно нет! – сказал он, не блефуя. – Все в банке. У меня ж в Эллсворте всё в кредит. Вот только... мелочь! – порылся в карманах и вывалил пригоршню пяти и десятицентовиков. Ты сгребла их в кошелечек к тем пяти долларам, что оставил Шон. А дальше... Дальше тебе пришла в голову одна грязная мыслишка. Как мне кажется, средиземноморского происхождения, до того она была лихая. Потому что чисто как женщина ты все же была очень сильно неудовлетворена. Можно было сесть на бильярдный стол, развести ноги, подобрать платье, и уперев морской кольт (с дьяволом на рукоятке слоновой кости) в его башку, отдебютировать его усатый рот. Эллсворт – ад! Ты приехала сюда неделю назад, и через неделю сам сатана в этом аду "отлизал тебе ириску"! Ну не круто ли!?!? Не так ли покоряют Запад?! Но... ты не стала этого делать. Может, и круто. Но ты была леди, ты взяла у него деньги (пусть там и на пару долларов не набиралось), а твоими учителями были майор Деверо и мистер Лэроу. Деверо как-то своим примером очень доходчиво объяснил тебе, что настоящей леди дела финансовые и романтические с одним и тем же мужчиной смешивать не пристало. – Че ты со мной делать-то будешь? – спросил он хмуро. Ты прошептала ему на ухо, что. – Пффф! Да легко! – сказал он, очень обрадовавшись. – Только... Можно я штаны хоть надену... засмеют!!! – потому что все остальное он делал со спущенными штанами, и жеребец его был уже на привязи. Ты кивнула. – Слушай, а можно вопрос? – спросил Паркер у самой двери кабинета. – Где ты его все-таки прятала? Не могла же ты...? Нууу... Ну, перечницу ещё ладно. Но Ремингтон 95? Да и перечницу... опасно же... – Но-но-но! – ответила ты. – Попрошу! Я леди! У леди должна быть хоть какая-то тайна, нес-па? – Ладно. – Только после вас, мсье Сатана. *** Вы вошли в соседнюю комнату. Ствол револьвера упирался мистеру Паркеру в спину, но помощникам это было не видно. – Шлюх надо!... – Эллисон не выдержал и жахнул Дугласа в лицо через прутья клетки. Раздалось мычание. – Джентльмены, прошу встать! – сказал маршал, обращаясь к сидевшему Хессу. Тот удивленно посмотрел на него, и поднялся. – Мы все совершили большую ошибку. Сейчас я со всей уверенностью заявляю, что мисс Кина МакКарти, является леди высшей пробы, а наши грязные подозрения абсолютно беспочвенны, и мне стыдно за них. Я прошу вас повторить эти слова во избежание дальнейших недопониманий. И они повторили. Но Дуглас не унимался! Он в последний раз в этой истории повторил свою коронную фразу. А возможно, вообще последний раз... – Мисс МакКарти, – разочарованно цикнул маршал. – Пожалуйста, оставьте нас. Нам надо побеседовать с этим болваном, а вам это зрелище будет неприятно. – Я возьму это на память? – спросила ты, показав его револьвер. – Разумеется. – Спасибо. Хорошего дня, джентльмены, – сказала ты. Но уже у выхода обернулась и сказала: – А это вам, мсье Паркер. У вас там валялось на бильярдном столе. Я хотела взять на память, но раз вы отдали мне ваш револьвер, не претендую! Так что... вспоминайте меня почаще. И дальше сделала довольно дерзкую вещь. Но по двум причинам. Во-первых, ты была леди, и нужно было, чтобы мистер Паркер стал хоть чуточку, но лучше. А для этого нужно было, чтобы он хорошо тебя запомнил, и помнил всю жизнь, что он всего лишь Юджин Паркер, а никакой не сатана. А если по-простому, обычный узколобый мужик, который не то что в Париже, а в Денвере – и то не был. Ему стоило это помнить. А во-вторых, твоим учителем был мистер Лэроу. А он как-то сказал: "Человек, которого вы обманули, в идеале должен испытать что-то вроде ярости пополам с восхищением." И ты бросила ему – что? Правильно! СЕРЕБРЯНУЮ СПИЧЕЧНИЦУ С КРЫШКОЙ НА ПРУЖИНКЕ! Пахла она в тот момент "кобылкой МакКарти в поре," да уж, из песни слова не выкинешь. И пока мистер Паркер осознавал сей факт и подбирал с пола челюсть, которую ты снесла ему надежнее, чем сделал бы это Шон Пирс, ты с большим достоинством удалилась из офиса. *** Я обещал привести статистику... Ну, типа там сколько, в какие места... Но с тобой на главной улице Эллсворта в тот день произошла ещё одна встреча, которая могла её поменять. Ты шла вдоль улицы в отель и увидела на противоположной стороне поилку для лошадей, в которой плавали листья. И повинуясь неведомому порыву, может, вспоминая Шона, а может, просто досадуя на что-то, ты зашвырнула в неё пистолет Юджина Паркера. Как ни странно, ты попала – пистолет булькнул и пошел ко дну. Но тебе вообще в этот день удавалось ВСЁ, так что не странно. И ты пошла прочь. Через минуту ты об этом пожалела, но было поздно отыгрывать наза... Хотя... А почему поздно-то? Ты почти сразу же решила, что погорячилась. Чего вещами разбрасываться? Да и неудобно перед мистером Паркером – взяла на память его пистолет, а какие-нибудь бродяги его в поилке найдут. Скажут, ещё, мол, по пьяни маршал потерял. Ты пошла через улицу на другую сторону, но так как мысли твои заняты были... много чем, на тебя чуть не наехала фермерская повозка, затормозившая в последний момент и обдавшая тебя грязью. Грязь, правда, лишь слегка запачкала подол платья. – Куда прешь!? – крикнул кто-то с козел и, не подозревая об этом, практически дословно процитировал Мишеля Тийёля. – Разиня, йопт! Корова недоношенная! Ты подняла голову и увидела... Оуэна. Он сидел на козлах будучи с легкого, уже до половины выветрившегося похмелья. Вместе со всеми своими демонами. Они, видно, все же выхлопотали у Дьявола его "следующий раз." Но ты была уже кем-то другим, не той Киной, которая стояла в канаве, стыдливо закрывая грудь и бантик на панталонах. Ключи от за́мка взяла ирландка. Дальнейшее я не смогу процитировать при всем желании. Ты выдала такую "ирландскую балладу", в которой фигурировали бизоны, великие равнины, дядя Дуглас и некоторые другие персонажи этой истории, что Оуэн опешил. У него уши свернулись в трубочку и завяли, как лопухи. Ты гордо выпрямила спину, подняла подбородок (как и положено леди) и пошла к поилке. По главной улице покоренного Эллсворта, думая о нем: "Да какой это ад? Дыра дырой, если честно." А Оуэн... Он тебя даже не узнал. Он почмокал губами и поехал дальше. Намного медленнее. "Ух! Ругается, как сапожник, а поди ж ты! Настоящая леди!" – подумал он. – "Да и правильно ругается. Зря я так на неё накричал. Не надо в городе так быстро гонять на повозке. А то вдруг ребенок из переулка выскочит... или даже собака... чего хорошего собаку раздавить?" И, таким образом, благодаря тебе он стал чуточку лучше, чем был вчера. Ведь ты же была леди! Ты делала мужчин лучше... просто иногда необычными способами. Вот и подошла к концу эта длинная, тяжелая история, которая произошла в самом отвязном городе Запада, Эллсворте, и ни разу не мелодрама. Пора начинать новую историю о Кине МакКарти. Но сначала... Итак, леди и джентльмены, обещанная статистика. Ни разу. Ни в какие. Нисколько. Ни одного. Леди и джентльмены, вы просто вдумайтесь. Двадцатиоднолетняя девочка попала в Эллсворт и на второй же день осталась в одном рваном белье на улице. Изнасилованная, униженная и ограбленная. А потом раздобыла себе платье, номер в отеле, горячую ванну, обыграла местного плутоватого маршала с помощью безобидной спичечницы и забрала его мелочь и револьвер!!! И отправила в могилу одного из своих обидчиков. И ВСЕ ЭТО ЗА НЕДЕЛЮ С МОМЕНТА, КОГДА ОНА ПРИЕХАЛА В ГОРОД! Ну, у меня ни хера не хватит слов, чтобы описать, насколько она была крута!!! Да что я то? Тут даже мистер Лэроу молча похлопал бы в ладоши, потому что не нашелся бы, что сказать. Я считаю, она покорила этот город, как и полагается в истории о старом Западе. БОДРО И ПО-ЖЕСТКОМУ! И остался вопросик от меня. Но я думаю, что прежде чем перейти к моему занудному вопросу надо сделать вот что. ... ... ... ...? Эу, уроды...Пардоннэ-муа... Леди и джентльмены! Перед вами выступала Мисс Кина МакКарти! Внучка Хогана МакКарти! ЛУЧШАЯ ученица мистера Лэроу! Аплодисменты, йопт!!!!!!!!!!!!!! И ещё разок! Мисс Кина МакКарти! Урожденная Графиня Дарбуццо! Ваши аплодисменты!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! И в третий раз! Мисс Кина МакКарти! Луизиана, Новый Орлеан! Леди высшей пробы! АПЛОДИСМЕНТЫ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! А теперь пост-скриптум вопрос от мастера Для того, чтобы задать мой занудный вопрос, мне надо раскрыть, что произошло в следующие пять минут жизни Кины МакКарти.
Итак, ты шла по улице Эллсворта. В руке у тебя был мокрый револьвер маршала Паркера. Подмышкой – дневничок. На тебе – слегка запачканное грязью ситцевое платье. Под ним – оооочень сильно неудовлетворенное молодое женское тело. В кошелечке пять долларов серебром с мелочью. На плечах сидели демоны, почтительно склонив головы перед настоящей леди, которой ты, безусловно являлась. Путь твой был тернист. Перспективы твои были туманны. Где-то в душе дамочки всё еще решали, кому пока что подержать ключи от за́мка. А навстречу тебе из-за угла, насвистывая "Луизианскую красотку", вышел вдруг...
Кареглазый с подбитым крылом?
Не-а.
Майкл Огден, Настоящий Герой. Правда, он не был аристократом, зато у него был револьвер, горячее сердце и голубые глаза. В мелодрамах такой герой всегда появляется вовремя. Но... ты уже поняла, какого рода была эта история.
– О, мисс МакКарти! – сказал он, опешив. Вообще-то джентльмену не пристало общаться с дамой на улице, но Майкл обожал тебя настолько, что пренебрег условностями, к тому же встреча была такой внезапной... И к тому же, вы же были в Эллсворте. А ты уже поняла, что это за город. – Доброго дня! А я думал, вы в Денвер поехали... А меня мистер МакКой сюда по делам прислал. Как вы, мисс МакКарти? Не в духе? Оу, это у вас морской кольт? Чей-та он мокрый весь? То, что он морской, не значит, что его надо мочить. Ну-ка дайте-ка! Ух ты! С дьяволом на рукоятке! А говорили, что такой только у Юджина Паркера есть, здешнего маршала. Врали выходит! Он взял его и покрутил в руках. – Его просушить, почистить и смазать надо. Хотите, я для вас сделаю?
И вот мой вопрос. Он не дает мне покоя. Он прямо-таки спать мне не дает. ВОТ ЧТО ТЫ ТОГДА СДЕЛАЛА!?
- Холодно сказала, что тебе некогда, и с достоинством попрощалась с ним? - С выражение лица, какое положено настоящей леди высшей пробы, поблагодарила за заботу, отдала револьвер и предложила перенести беседу в более подобающее место? - Припала к его плечу, рыдала, била его маленькими кулачками в грудь и всхлипывала: "Майк, почему ты не приехал раньше?" - Залепила ему охренительно звонкую средиземноморскую пощечину ("от души", а не "для ума"), приказала убираться, а потом впилась в губы поцелуем прямо на улице? - Обложила его матюгами? - Жахнула в него картечью из темных глаз? - С ирландской практичностью попросила тридцать долларов взаймы? - Прошептала ему на ухо, что ещё у тебя мокрое в этот момент кроме морского кольта? А через пять минут разложила Майка, как пасьянс, на кровати в номере, и я уж не знаю, кто там из вас, что и кому чистил и смазывал? - Попросила его кое-кого для тебя пристрелить при случае? - Просто молча пожала плечами и ушла?
Или... почти что все пункты по списку, как вы любите, мисс МакКарти? Ооо, вы дерзкая! Вы можете!
В сущности, ты настолько нравилась Майку, что его бы привел в восторг любой вариант.
Однако ответьте мне на этот вопрос, мисс МакКарти! Ответьте, очень вас прошу! Видит Бог, рассказав эту тяжелую и жизненную историю, которая вовсе не мелодрама, я заслужил хотя бы знать этот ответ.
-
Пост этот - настолько сильные эмоциональные качели, что я просто одновременно в восторге и ужасе. Очень сильный, очень прошибайщий текст, до дрожи и глупых радостных улыбок, облегчения и страха. Он настолько многограннен, настолько насыщен и хорошим, и плохим, настолько полон неожиданностей, что я просто поражена - в хорошем смысле, естественно. У меня просто слов нет, чтобы выразить весь восторг, поэтому спасибо, просто спасибо - это было неповторимо.
-
Сижу... собираю по полу челюсть от того, как там Кина дебютировать собралась... Думаю "ну ничего ж себе", а тут "НИЧЕГО ЭТОГО МИСС КИНА МАККАРТИ, КОНЕЧНО, НЕ СДЕЛАЛА!" )))
Ну хотя "дебют" в тюрьме был очень близок, но всё же я рада за Кину, что "Ни разу. Ни в какие. Нисколько. Ни одного."
А хэппи энд в конце прямо-таки растопил моё сердечко... ))
-
На первой трети поста меня чуть не стошнило, и я с озлоблением бросил чтение где-то на полчаса. На второй трети я ехал в метро и украдкой утирал слёзы. А в конце меня накрыло, и я загрустил по как минимум трём разным причинам. Последние спойлеры открывать не стал.
-
Лучший пост, который я читал на дме
-
Вот теперь я всерьёз хочу поиграть в то что ты водишь, потому что если уж у меня захватывало дух когда я читал, то даже представить не могу что было с игроком, свой персонаж ближе же, ухх! Боюсь только у меня скилла не хватит, но всё равно если выдастся шанс попробую!
А еще чувствуется с каким драйвом ты это писал! Прям не оторваться. Хочу так же!
-
Он успел разглядеть в тебе такое, из-за чего думал, надевая капсюли на брандтрубки: "Кто она, а кто я! Пфф... Простой дроувер!" Аж слеза навернулась
-
+ Еще круче чем предыдущий пост.
-
Минусы: - рояль, он же бог из машины. - в конце Кариеглазый, вывернувший из-за угла должен был пристрелить их обоих. Ну, это же Техас. - адское злоупотребление эмоциональными качелями. Аж до каждого абзаца доходит. туда-сюда, туда-сюда. И так постоянно
Плюсы: + адски выверенная история с завязкой, подвязкой, увы- вязкой. Кульминация, эндшпиль, подводящей итог под всей историей, связывающий воедино каждый эпизод. Каждая сцена на месте и каждая сцена стала вкладом в финал. + дух эпохи. Я аж достал из закромов опаску. + Хорошая история, в которую вплетены не только приключенческие мотивы, но и социальные вопросы. Будучи изданным на Диком Западе, этот роман произвол бы фурор и бурные обсуждения. Я бы купил.
-
Дичайший пост. В хорошем смысле, даже в отличном
-
Чем больше я читаю то, что Босс пишет для женских персонажей тем сильнее я радуюсь что играла у него только кроссполом.
|
-
Правильно, есть время бегать и суетиться, а есть время посидеть и подумать головой. Ну и, конечно, мягкая ирония Альвия мне очень нравится!
|
В Айове тех лет происходило много всякого – строились дамбы, шахты и мосты, прокладывались дороги, основывались компании. Что поделать, если люди охотнее всего запоминают сражения и открытия? Ведь это – яркие события, которые связаны с конкретным моментом, когда командующий послал врага в атаку и случился перелом в битве, или когда исследователь поднялся на гору и увидел долину, залитую закатным солнцем. А вот изменения, которые происходят каждодневно, постепенно, не очень-то запоминаются. Вот строят станцию или магазин – ну так они строится и строится себе, пусть даже и быстро, но не за час, не за день, а так... вчера строились, сегодня строятся, завтра, глядишь, и готовы будут. Ничего в этом нет неожиданного, яркого. Что их обсуждать, эти важные, но простые события? Чтобы их обсуждать надо иметь аналитический склад ума, надо видеть, как постройка железной дороги повлияет на развитие угольных шахт, а они, в свою очередь потянут за собой цены на зерно, потянут новых эмигрантов. Чтобы мыслить так, надо быть не арендатором. У арендаторов же и разговоров всего: – Слышал, железную дорогу построили? – Ага! – Теперь к родне своей смогу быстрее попадать, лошадь брать не надо будет. – Здорово. Поэтому так, положа руку на сердце, ничего в твоей жизни толком не происходило: если бы ты ещё мог газеты читать, тогда да, а так... ну вот избрали кого-то там президентом, и что? Ну вот собачатся какие-то лихие люди где-то в Канзасе, и что? Ну вот осудил Верховный Суд какого-то негра Дредда Скотта, и что? Родственник он тебе что ли? Вот принесла свинья поросят – это интересно, может, бекон будет, но тоже так, первый раз интересно, а второй уже не очень. Будет и будет, а продаст папа поросят – значит, продаст. Будет ещё что-нибудь хорошее.
Пожалуй, единственная новость, к которой нельзя было никак не относиться – это история о том, как Джон Браун захватил арсенал Харперс-Ферри. Был такой человек – Джон Браун, о котором говорили много: он ездил в Канзас и боролся там с миссурийцами, чтобы в Канзасе не было рабства. Вообще в Айове его многие знали и у него тут было полно сторонников – он даже выступал с речами в округе Касс, а ещё, говорят, возил через вас штат оружие в Канзас, знаменитые винтовки Шарпса (ни одной ты в глаза не видел). У вас все это дело поддерживали – ребята-республиканцы доходчиво объясняли, что дай только южанам установить свои порядки, они скупят всю землю и поселят на ней своих нигеров, а эмигрантам, таким же, как вы, ничего не достанется, вот они и повалят сюда, в Айову, к вам. Чего ж хорошего? Тут и так людей всё больше, а зарплаты на строительстве дорог всё ниже. Ну и вообще – был он человек дела, а простые люди это любят. А потом Джон Браун сделал такое, от чего все с ума посходили. Все обсуждали, как он организовал поход на Харперс Ферри, и как его судили, и как его повесили, и многие показывали письма, которые писали ему и на которые он ответил. И даже те, кому и Канзас, и негры, и рабство были до одного места, высказывались. Даже твой папа начал разглагольствовать, мол, вот ведь, а! Был один честный, решительный парень, да и того вздернули! Папа твой по молодости был в каких-то тайных обществах в Ирландии, и хотя ничего совершить не успел, но всегда симпатизировал тем, кто борется с угнетателями. А уж того, кто в этой борьбе голову сложил, да ещё и так красиво, на виду у всех – эх! Что там случилось, и как, и почему, и чего конкретно он хотел, ты, девятилетний мальчик, едва умевший складывать в слова половину букв, уразуметь, конечно, не мог, но чувствовал, что говорят об этом все, кому не лень. И сначала казалось, что про Джона Брауна все скоро забудут, но нет – вот это ощущение, "доколе, мол", осталось в воздухе не растворившимся. Чувствовалось, что что бы не предприняли "они" (а кто они? Южане? Демократы? Плантаторы? Просто нехорошие люди?), люди отреагируют на это дружным "да вы чего вообще?" Даже среди мальчишек это было. Один парень, Ник Шульц (он был сыном арендатора, хоть и немца, так что вы с ним дружили), как-то заикнулся, что, мол, ну, поднял же мятеж Джон Браун, может, его и надо было того? Так ему сразу по шее дали, чтобы чепухи не городил. Может, Джон Браун, и правда был великий человек, и за него кому-то надо было дать по шее? А может, просто так интереснее, когда есть, кому по шее дать за что-то важное.
Пока вся эта каша заваривалась, ты работал на ферме, тягал кукурузу, купался в речке. Зима прошла, прошла голодная весна, взошли озимые – стало как всегда полегче. Посеяли озимые, убрали яровые. Картошка подходила, скоро тоже убирать. Рубить ботву, кормить поросей. Свиней в семье кормили мужчины, а женщины – птиц, так уж заведено. Август тяжелый месяц – много работы. Сентябрь уже полегче – можно придумать, как пофилонить, послоняться, послушать про Джона Брауна, сбегать куда-нибудь с Дуэйном. Да и не про Джона Брауна тоже – близились выборы, и в вашем городке, бывало, проводилась агитация. Рассказывали про Эйба Линкольна. Эйб Линкольн прославился тем, что провел дебаты с каким-то сенатором Дугласом в Иллинойсе, а это было совсем недалеко от вас – в соседнем штате. Говорили, что он тогда задал жару этому Дугласу, и ты поначалу думал, что он его поколотил, а оказалось – просто переспорил. Однажды ты увидел на газетном обрывке его лицо – скуластое, худое, чем-то похожее на лицо фермера, его цепкие глаза, и понял, что да, пожалуй, этот парень мог бы кого-нибудь и поколотить.
А потом у вас сбежала корова. Вообще корова иногда сбегала, но недалеко, а в этот раз она прямо загуляла, и братья не смогли найти её за день. Вот тогда ты и вызвался взять у Дуэйна лошадь и поискать её подальше – не "забрела ли" в чей двор. – Ну давай, – кивнул отец.
Подготовились вы хорошо – ты своровал несколько початков кукурузы, а Дуэйн взял с собой пирог, который ему мама дала, и спички, и плащ, и сорок центов мелочью. А ещё с вами увязался тот самый Ник Шульц. Вы не хотели его брать, но он сказал, что стащил картошки и у него есть леска и рыболовный крючок, и вы решили, что печеная картошка перевешивает некоторую политическую слепоту, а за рыболовный крючок вполне можно простить ему, что он немец.
Корову пришлось искать долго – вы ездили по фермам, расспрашивали, где её видели и когда. Как потом оказалось, сбежала она через брод аж на ту сторону Де-Мойн-ривер. Вы по очереди ездили на лошади, ночевали в сараях, а иногда кого-то одного оставляли делать шалаш и ловить рыбу, а вдвоем на лошади кружили по округе и искали эту несчастную корову. Что-то её сильно напугало. Помнишь, как вы сидели у костра, и Дуэйн сказал: – Папа говорит, что если наши выиграют выборы, будет война. Кит говорит, что пойдет добровольцем. А твои пойдут? Твои братья этого не обсуждали. Им что-то не до того было. – Мои не пойдут, – ответил Шульц вместо тебя. – Очень надо! – Кит говорит, что надо. – Кит твой бездельник! Дуэйн в ответ на это беззлобно кинул в Шульца головешкой. – Ты у нас трудяга, как же.
Три дня вы проездили без проблем, но на третий, когда вся картошка и кукуруза были уже съедены, и живот стало чего-то подводить, а на последней ферме, куда вы завернули, вам дали только воды напиться, небо посмурнело и стало накрапывать. Пошли разговоры о том, что надо либо ехать назад, либо опять где-то картошки раздобыть. Потом развиднелось, и тут-то вы, уже почти отчаявшись, нашли эту дурную корову! Привязав её к лошади, довольные, поехали назад. Большое дело – спасти целую корову! Но тут-то дождь и хлынул с новой силой. Когда вы подъехали к реке – промерзшие, промокшие, стучащие зубами, то увидели, как он вздулась, вспучилась даже, как по ней плывут ветки и коряги, а дождь заставляет воду пузыриться. В этом месте, где был брод, река была неглубокой – может, метр, в самом трудном месте, и на лошади вы легко переправились три дня назад. Но теперь вода поднялась, а на сколько – Бог весть! – Нниччего! – пробормотал Дуэйн. – Поппробуем! Окунёк, так звали вашего мерина, воды не боялся, а вот Бетси замотала рогатой головой и замычала – не хотела она лезть в воду. Кое-как вы её загнали по вымя, но дальше она уперлась копытами в дно и стала дергать веревку. – Ннадо сзади пподпихнуть! – сказал Шульц. Ваши соломенные шляпы были насквозь мокрые, обвисли и потеряли форму. Тело сковывал холод. Если бы не ветер – было бы ещё ничего: осень только началась, но когда ты мокрый, когда одежда прилипла к телу, каждый порыв словно обжигает – хочется съежиться и заплакать. А река ещё и разгулялась – течение стало сильнее, вы уже ощущали, как оно тянет в сторону, как тяжело идти прямо на кусты на другой стороне. – Ддавай! Ддавай! – кричал ему Дуэйн, по пояс в воде дергая Окунька за недоуздок. – Не идёт! – в отчаянии кричал Шульц. – Не идёт, проклятая! Потом он вылез на берег, выломал прут и, спустившись обратно в реку, стеганул им Бетси со всей дури. Должно быть он вложил в этот удар всю свою обиду от того, что из-за тупой скотины приходится пропадать (а вы все трое уже поняли, что так можно и насмерть залубенеть), и скотина вдруг, глухо заревев, плескаясь водой, ломанулась куда-то в сторону. – Куда!? Куда ты, проклятая!? – закричал Дуйэн, бросаясь к ней. Тут-то веревка у неё на шее и развязалась. – Лови, лови её! – Поймал! Ай! – крикнул Шульц, когда корова вдруг взяла и боднула его. Он оступился и неожиданно, бесшумно скрылся под водой. – Шульц! Шуууульц! – надрываясь, заорал Дуйэн, не зная, хватать ему Окунька, веревку, корову или ещё что. Ответа не было, только соломенный блин, в который превратилась шляпа немца, покачивался над водой. Но потом вдруг показалась белобрысая голова Ника с растрепанными вихрами и безумными глазами. – Хррр! Аааа! – закричал он, отплевываясь. – Тьфу! Аааа! Голова от вас уплывала. Корова тоже, только в другую сторону, к тому берегу, где, вероятно, застряла бы в иле под кустами ивы, выбилась из сил, легла и захлебнулась. Окунёк стоял, мелко дрожа в воде.
-
Вы думали нельзя влюбиться в корову? Можно!
|
– Да, конечно, – ответил Майкл. – Конечно, мисс МакКарти. Приличных гостиниц тут, кажется, всего две – я остановился в "МакКормак боардин хаус". Там еще ниже по улице есть вторая, она вроде бы побогаче, но мне там хозяин не понравился. Он на крысу похож, по-моему, если вы позволите такое сравнение! Тогда, если вы не против, я вас жду в "МакКормак". Она вооон там. Сорок минут мне хватит, ваш "красавец" будет в лучшем виде. Буду очень ждать вас! – он дотронулся до шляпы и зашагал прочь.
Пожалуй, его предложение было к лучшему – не очень-то хорошо для репутации встречаться с мужчиной в твоем отеле. Там и так про тебя, наверное, шептались.
***
Через сорок минут вы сидели в тяжелых креслах с кожаной обивкой и пили кофе, а вычищенный, смазанный и заряженный револьвер с дьяволом на рукоятке лежал перед вами на столике. Майкл был только на первый взгляд не самым проницательным человеком, и потому история о том, что ты лишилась всех своих вещей, его несколько напрягла. – А как же... – хотел спросить он... и осекся. Некоторое время он молча думал. – Я просто... – начал он опять. "Всех чемоданов и платьев!?" – читалось в его распахнутых голубых глазах. – "Это как и почему?" В его картине мира ты была не очень похожа на человека, который ставит такие вещи на кон в карточной игре. А прочих вариантов оставалось не так много: пожар (но пожара в городе не было), дилижанс перевернулся (но об этом наверняка тоже бы говорили), мисс МакКарти обокрали (в таком случае, кто и КАК он украл все платья?). Тут взгляд его упал на револьвер, и он подумал, что, возможно, действительно, люди-то не врааали. Возможно, действительно револьвер этот был револьвером мистера Паркера. И значит, произошло что-то... что-то весьма странное. Что-то такое, что не описывают словом "досадная неприятность".
Но проявлять любопытство по отношению к делам леди – это не то, что пристало джентльмену. А Майкл Огден был все же не из тех людей, для кого тебе надо было выдумывать невероятную историю об утраченном багаже. – В сущности, – сказал мистер Огден, – подробности – это совсем не моё дело, верно, мисс МакКарти? Чертовски неприятная история! Весьма вам сочувствую. Я полагаю, докучливые расспросы – не то, что вам сейчас нужно. Он слегка отвел глаза, но ты успела прочитать по его лицу, что он... нет, не то чтобы о чем-то догадался. Но представил много всего. Много такого, что могло случиться "с этой славной мисс МакКарти" в довольно мерзком, отвязном и даже по меркам Эбилина опасном городке. На лице его, обычно беззаботном, сначала отразилась тревога, а потом оно стало чертовски напряженным. У него даже скулы резче очертились. Ты поняла, что он вполне мог себе напредставлять чего угодно, и дело тут было не в разыгравшейся фантазии. Скорее в том, что его чистые голубые глаза видели в жизни и такое, от чего, вероятно, чуть не выцвели. Что, черт возьми, каждый раз, когда этот парень хлопал в ладоши после твоих выступлений, это делало его лучше не в фигуральном, а во вполне жизненном смысле – он в эти моменты забывал нечто весьма нехорошее. И ты поняла, почему тогда он подарил тебе двуствольный дерринджер – чтобы ничего из этого нехорошего никогда с тобой не случилось и не коснулось. Где-то полминуты у него ушло на то, чтобы побороть желание закурить, и на то, чтобы сказать себе: "Да это просто догадки, Майкл! А даже если и так... или не так... Тебя в это лезть не просили." Тогда лицо его снова разгладилось. – В любом случае, мисс МакКарти, – осторожно сказал он, допив кофе, – если вам нужно чем-то поделиться или о чем-то попросить, даже о чем-то... необычном, вы... вы всегда можете на меня рассчитывать. И на то, что я буду нем, как могила. А если не нужно – то тем более. В этом случае – даже как две могилы, это уж точно. Со всеми нами бывают жизненные неприятности, и полагаю, они всегда – личное дело того, с кем они случаются, ведь так? Однако в любом случае, я подумал, возможно, вы не будете против, если я предложу вам денег взаймы? Чтобы выправить ваши дела, в чем, я не сомневаюсь, вы, конечно, преуспеете. На любой срок, который вы сами сочтете для себя необременительным. Скажем, на год или на два. Получив твое согласие, он сказал, запуская руку в карман: – У меня, к сожалению, большая часть наличных осталась в Эбилине, но есть с собой пятьдесят долларов банкнотами. Вот. По тому, с какой поспешностью он их вытащил, ты поняла, что мысли его в этот момент были скорее направлены в сторону опасений, что ты можешь отказаться, а не в сторону "так, сколько мне надо предложить, чтобы осталось еще на пару раз зайти в "Киун оф Хартс"?" Когда ты спросила его, на какой адрес прислать деньги, он улыбнулся. – Ну, я живу в Эбилине, все там же. Я, честно говоря, пока не решил, куда поехать зимой. А кстати... я задержусь в Эллсворте еще дня на четыре. Если вам понадобится помощь или совет, по любому поводу – вы сможете найти меня здесь, в "МакКормак". А позволите ли узнать, где вы остановились?
***
С такими деньгами уже можно было поиграть. Играть в твоем собственном отеле после всех событий как-то не очень тянуло, так что ты направилась в "Келли'з Таверн". Это был кабак из довольно непритязательных, со стойкой из обструганных, но не отполированных досок, с колченогими стульями и потертым фортепьяно, сохранившим следы транспортировки методом "эта махина так забавно звучит, когда наша повозка подпрыгивает на ухабах, да, Гарри?" Похоже, мебель для этого места покупали на распродаже по дешевке.
И вот тут тебя ждал не очень приятное открытие. Дело в том, что ты привыкла играть на суммы побольше, чем пара долларов. Кто-то скажет, что от размера анте или лимита игра не меняется – все так же рассчитываешь вероятности выигрыша, все так же блефуешь. Но когда привыкаешь, что десять долларов – не деньги, а так, минимальная ставка, когда нормальная игра – это сотня другая на кону, а лучше бы тысяча, оказывается, что играть со ставками по пятьдесят центов – сложновато. Потому что перестаешь чувствовать, что они представляют для других игроков. "Господи, на пять долларов играем! Рэйз, конечно, сейчас дойдем до двадцати, и он спасует. Нет, даже на пятнадцати спасует," – так ты думаешь. А потом запоздалая мысль: "Ой, а у него же весь стек – десятка!" А противник уравнивает, нервничает, идет вверх неохотно – вот-вот спасует, но все-таки принимает вызов. А потом – шоудаун, и оказывается, что у него был фулл-хаус, потому что пять долларов для него – солидная сумма, и он торговаться за пятерку начинал, уже имея этот фулл-хаус. И смотрит на тебя большими глазами: "Леди, вы с ума сошли поднимать до десяти с одной парой на руках!?" В общем, первый вечер прошел с переменным успехом, но в итоге от пятидесяти долларов у тебя осталось сорок.
На второй день удача тоже не повернулась к тебе сияющим ликом – осталось тридцать два доллара. Но зато, когда игроки разошлись, и ты осталась одна, думая, что все идет не совсем в ту сторону, куда надо, к тебе подсели за столик два джентльмена. Джентльменами их можно было назвать с натяжкой – они были похожи на рэнч-хэндов, но во всяком случае, они вели себя крайне вежливы, насколько позволяли их, скажем прямо, весьма простые манеры. Была примерно половина одиннадцатого, всем приличным людям пора было отправляться спать, но ты подумала, что, возможно, ещё удастся отыграться на этих дураках. Это было бы весьма кстати. Только играть они не собирались. – Мэм, – сказал один из них, с родинкой на щеке. Ему, должно быть, не было еще и тридцати. – Тут такое дело... у нас к вам есть одно предложение. Скажите, вы же в Эллсворте проездом? Пожалуй, ты бы и говорить с ними не стала – не очень приятно опять получить предложение "поработать в одном заведении". Но не было в них ни наглости, ни развязности, с какой дамам предлагают что-то подобное. Напротив, они говорили очень осторожно, даже, можно сказать, слегка смущенно. Они представились. Звали их Гилмор и Эванс. – У вас хороший почерк? – спросил Эванс, тот самый, с родинкой на щеке. "В каком смысле?" – Мы подыскивали человека для одной работенки. Очень простой. Мы бы хотели попросить вас... эт самое... ну, про наш разговор – никому. Хорошо? – Да! А если вы согласны, мы вам все расскажем, – предложил Гилмор. Гилмор был чуть постарше, у него были живые глаза проныры, короткие усы и серая щетина. Кажется, брился он неделю назад или около того. Ну, за спрос денег не берут, как говорится.
Дело заключалось вот в чем: Гилмор и Эванс хотели, чтобы ты написала для них один документ. Вернее даже не написала с нуля, а скопировала купчую с уже готовой, но с некоторыми изменениями. В той купчей, которую они тебе показали, речь шла об одной лошади ценой сорок пять долларов, которую мистер Тимберлейк продавал мистеру Гилмору. Документ составил и заверил адвокат Шеппард. А написать купчую надо было на целый табун лошадей и мулов – голов в тридцать, с перечислением пород и возрастов: мятый список с описанием пород, примет и клейм, сделанный корявым подчерком, прилагался отдельно. Под цену оставить пустое место ("это мы сами впишем"). Однако нужно было скопировать подпись этого самого мистера Тимберлейка, покупателем же указать какого-то мистера Гордона. Задача осложнялась тем, что у них был всего один бланк, а больше они покупать их в Эллсворте не хотели, чтобы не вызывать подозрений. Но была писчая бумага, чтобы ты потренировалась при необходимости. – Можете написать купчую своим подчерком, а можете каким другим – это неважно, – сказали они. – Можете поставить подпись адвоката Шеппарда или любого человека из головы. Любой фамилии. Главное, чтобы чисто и красиво. И более-менее правильно. Только попытка всего одна – у нас один бланк-то. – Да, а платим так: пять долларов вперед и ещё сорок-пять – как сделаете, а мы обтяпаем дельце. Управиться хорошо бы сегодня. Тогда завтра все получите! Вы где остановились? О, прекрасно! Мы как раз там где-то перед обедом и обтяпаем все, сразу вам и заплатим. Ну как? Мисс, соглашайтесь!
Дело представлялось, в общем, кристально ясным – почерк у обоих, видимо, был настолько ужасный (судя по каракулям, которыми был выведен список лошадей), что сами подделать купчую они никак не могли – никто бы не поверил, что адвокат так отвратительно пишет. Тебя они выбрали, потому что ты и правда походила на человека с хорошим почерком, но при этом и на человека, который может согласиться на подобное мероприятие – ведь ты играла в карты уже второй вечер подряд. "Ну, наверняка не ради удовольствия леди пошла трепать колоду в "Келли'з Таверн", ну ей-богу!" А главное, раз ты проездом – то скоро уедешь отсюда, и никто никогда нигде тебя не отыщет. К тому же женщину будут подозревать в мошенничестве, пожалуй, с меньшей вероятностью, чем мужчину, да и от самой тебя неприятностей ждать вроде бы не приходилось. Почему они не хотели, чтобы ты вписала цену? Ну, тут могло быть несколько причин, но скорее всего просто не желали, чтобы ты знала сумму. Ты спросила, кто такие Тимберлейк и Гордон, одного из которых (или обоих) они явно собирались облапошить. – Да это вообще неважно! – сказал Эванс. – Ну почему ж. Леди хочет знать, – возразил Гилмор. – Нам от вас, мисс, скрывать это незачем. Мистер Тимберлейк разводит лошадей тут, неподалеку. А мистер Гордон торгует ими в Миссури. В Канзас-Сити, кажется. Люди как люди. Да вы не беспокойтесь, мисс. Ничего особенного. Никакие они не воротилы. Просто один очень удачно продал лошадей другому. Тот, стало быть, собирается их продать теперь на разные ранчо, фермы и на линию Баттерфилда. Ничего особенного. Денег у них у обоих в достатке, не будут они нас потом по всем штатам искать. Да и кто докажет, что это подделка? Вы подпись хорошо сделайте, главное, и все отлично будет. А ваше имя так вообще нигде и никак не всплывет. Вы-то ничем не рискуете. Ну. Совсем, мисс, вообще ничем. Считайте, пятьдесят долларов, которые упали с неба за то, что ваша матушка научила вас красиво выводить буковки, хах! – "красиво выводить буковки" тебя учила не матушка, а мсье Лануа, твой учитель, которого нанимал папа, но это были так, детали. – Видите, мы ж даже нарочно имени вашего не спрашиваем. Ну, никакого риску!
Пятьдесят долларов тебе бы сейчас очень пригодились для игры – можно было бы уже сразиться с нормальными ставками, не попадая в глупые ситуации. Да и вообще, с ещё пятьюдесятью долларами ты почувствовала бы себя куда увереннее. Возможно, даже успела бы быстренько отыграться и вернуть деньги мистеру Огдену. Задача представлялась не такой простой, как на первый взгляд: с одного раза начисто написать канцелярским языком купчую, пусть и имея перед глазами шаблон не так просто. С другой стороны – во время своих путешествий ты не раз писала письма, почерк у тебя был ровный и красивый, в общем, шансы, кажется, были. А даже если не получится и ты просто испортишь им бланк... ну, что поделать? Они были готовы к такому риску. Тут надо сказать, что в лошадях ты не понимала практически ничего, и вероятно, не смогла бы отличить пятилетнюю кобылу от десятилетней. И даже не знала, что стоит дороже, лошадь или мул? Но несмотря на это, ты совершенно точно понимала, что аферу Гилмор и Эванс задумали не на пару сотен – речь шла явно о тысяче или двух. Может, надо больше попросить? Или не наглеть?
-
Да уж, вот такого поворота ни я, ни Кина не могли даже предугадать! Но этот новый виток возможностей нам, безусловно, еще как любопытен!
|
Сказать, что Альберт был ошарашен – значит, ничего не сказать. Он как будто растерял все слова, а глаза у него были, как две тарелки. Когда ты разрезал веревки, он молча пошел за тобой, словно воды в рот набрав. Только в пролетке Леру он словно снова вспомнил, как это – говорить. – Как прошло? – спросил дижонец удивленно и озабоченно. – Я вроде слышал выстрелы. Или показалось? – Да, мы тоже, – невпопад ответил твой кузен и истерически рассмеялся. – Ну, я вас поздравляю. Альберт, опустив некоторые подробности, сбивчиво рассказал о случившемся, и прибавил, что у вас теперь есть деньги (вы их даже толком пересчитать не успели). Леру выслушал его молча, тоже немало удивившись. Вы поехали домой к Леру – тебе надо было переодеться. Паспортов у вас не было, потому что вы перед отъездом не ездили за ними в Вашингтон по понятным причинам, а без американского паспорта нельзя было получить внутренний французский, так как он выдавался в обмен на американский.* *Отмечу, что в США никаких внутренних паспортов нет и до 20 века не будет. Там паспорта делали только для заграничных поездок. Но это были 1860-е – во Франции уже давно существовало такое понятие, как "политические беженцы". Ввели его ради поляков, которых после подавления очередного восстания приехало слишком уж много, и потому паспорта для иностранцев (во всяком случае для состоятельных) были уже необязательны, лишь бы вид на жительство был в порядке. А с видом на жительство проблем у вас не возникло: два вполне прилично одетых молодых джентльмена из США не вызвали никаких подозрений, и вы получили его в префектуре легко – достаточно было показать письмо отца Альберта, члена заксобрания Джорджии. Да и вообще... жизнь во Франции, несмотря на революцию, была тем проще, чем богаче ты выглядел, потому что полиция и чиновники регулярно получали указания не беспокоить зря людей состоятельных. В результате за всю вашу поездку по югу у вас ни разу не спросили никакие документы. Но вот при выезде из страны вид на жительство должны были аннулировать, а в нем никакой Мари не фигурировало, а фигурировал Уильям, поэтому ехать было лучше в мужском платье. Приведя себя в порядок, вы направились на вокзал Сен-Лазар. Клод Моне, 1877 год. Париж прощался с вами равнодушно – мрачный, небрежный, безразличный город, прекрасный и отвратительный. Пожалуй, вы оба узнали и увидели здесь больше, чем за всю предыдущую жизнь. Париж въедается в человека быстро. Полтора года – и всё, уже не забыть ни его бульваров, ни резных контр-форсов Нотр-Дам, ни кафешантанов, ни улыбки Сары, ни дубов в Булонском лесу, ни вони рыбных рядов Ле-Аль, ни запаха гашиша в гостиной Дардари, ни шумных развлечений Куртия. Ни серого дома в Страсбур-Сен-Дени, где ты стал убийцей. И может быть, только теперь, первый раз надолго (а может, и навсегда) покидая Париж, ты понял, что это за город – изящный, небрежный, заносчивый и невыразимо мощный. – Удачи, господа, – сказал Леру, пожимая вам руки. – Вы весьма необычные молодые люди. По правде сказать, самые необычные из всех моих друзей. Вам крупно повезло... но если кому и должно было повезти, то вам! Мне будет не хватать вашего общества. Счастливого пути, – добавил дижонец. И вы сели в поезд. Он понес вас на северо-запад. – Спасибо, – сказал вдруг Уильям, глядя в окно. По стеклу скользили дождевые капли, за окном начались бурые, мрачные поля. – Никогда не забуду, что ты пришел туда. *** Через Мантес и Руан вы вскоре доехали до Гавра. Найти корабль, который шел бы сразу в КША из Гавра, было, разумеется, просто невозможно. Вы сели на корабль, шедший на Мартинику – билеты стоили дорого, но денег хватило и ещё осталось. Вы рассчитывали добраться от Мартиники до Нассау или до Гаваны, а уж оттуда – до Мобила или Чарльстона. Почти три недели вы провели в море: Атлантика зимой – "не самая приятная дама", как шутили моряки. Альберт опять сильно страдал от морской болезни и притерпелся только через неделю. Но в целом плавание прошло без приключений – темные волны, золотистые закаты, соленый ветер. Вы оба теперь чувствовали себя бывалыми путешественниками. От Мартиники вы добрались до Гаваны без всяких задержек. Тут было вечное лето – плюс двадцать пять, ром, кокосовое молоко и мелкая, как мука, разогретая солнцем коралловая пыль, которую поднимала всякая повозка, проезжавшая по улице. Мулатки с непристойно пухлыми губами носили на головах свои извечные корзины, синьоры в шляпах из тростниковой соломы спешили куда-то по делам, в кабаках пили разбавленный водой ром и джин с индийским тоником, а ели блюдо, называвшееся ропа вьеха – старая одежонка – из птицы, фасоли, риса, тушеного мяса, и все такое пряное, такое не острое, а остренькое... На Кубе проблемы и начались. *** Дело в том, что... никто не хотел брать вас в рейс. Во-первых, потому что война шла уже третий год, США всерьез взялись за блокаду. На суше Роберт Ли продолжал громить янки, но на море федералы правили бал. И потому морские перевозки стоили страшно дорого! Ушли в прошлое большие степенные пароходы. Контрабанду возили на шхунах, шлюпах и специально построенных для этих целей в Англии блокадопрорывателях. Это были маленькие, приземистые пароходики с плоским дном и низкими бортами, выкрашенные серой краской. Иногда, чтобы быть ещё незаметнее, их котлы топили не углем, а пропитанным скипидаром хлопком, хотя это и было все равно что сжигать в топке банкноты. И естественно, такие корабли забивались грузами под завязку – хозяевам надо было отбить стоимость судна за один, максимум два рейса. Но и прибыли были просто баснословными – привозимые предметы роскоши, соль, ром и сахар продавались на аукционах, ведь конфедерация особо ничего не производила, кроме хлопка. Говорили, что 200-фунтовый мешок соли, который в начале войны стоил 50 центов, сейчас можно было купить в Нассау за доллар, а продать за ТРИДЦАТЬ ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ! А три ящика французских кружев, которые можно было загрузить вместо пары двадцатилетних балбесов, могли дать прибыль вдвое-втрое большую, чем остававшаяся у вас наличность. Ведь мужчин становилось все меньше, и конкуренция среди женщин все больше. Те, у кого были деньги, отдавали за кружева всё. Но это было не главной причиной, в конце концов вы бы с кем-нибудь да договорились. Была причина поважнее – вас двоих... часто принимали за шпионов. Никто вас не знал и отца Альберта, жившего где-то в Саване, тоже мало кто знал, его письмо выглядело, как странная подделка. Самое забавное – дело было не в том, что вас подозревали в шпионаже в пользу Союза. Люди как раз думали, что, может быть, как раз наоборот – вы "шпионили" в пользу конфедерации в Европе. Или же в пользу Европы... Какая разница? Зачем связываться с какими-то мутными типами, если можно просто продолжать получать прибыль? А то захватят корабль янки, потом проблем не оберешься, "соучастие в шпионаже". Зачем всё это? И так проблем хватит. В общем, вам нужны были связи, а их у вас не было. В Гаване вы провели... чертовых полгода! Откуда вы взяли деньги? Ниоткуда – у вас они были. Ведь здесь конфедератские доллары вполне себе ходили: капитаны прорыватели блокады могли купить на них хлопок, так что пусть и по грабительскому курсу, их принимали. Кроме того, Альберт достаточно успешно играл в карты (уже было понятно, что он будет продолжать, запрещай не запрещай). Шутки ради вы работали на погрузке в порту – но это была опасная, тяжелая и слишком слабо оплачиваемая работа, так что вы быстро перестали "заниматься глупостями". А ещё вы пили. Началось с того, что вы пили джин с тоником, потому что его пили все – чтобы не подхватить малярию. Потом вы попробовали Джин-Сауэр – с лимонным или лаймовым соком. Потом вы стали просто пить, каждый день, по полбутылки на брата. Ром с пряностями. Или с лаймом. Или без пряностей. Вы начинали ещё в обед, а потом в ужин, а потом где-нибудь, а потом... ты помнишь звук, с которым пустая бутылка каталась по полу в вашей гостиницу и сталкивалась с другой пустой бутылкой. На Кубе по-другому было почему-то нельзя, вернее, никак не получалось. Тропическая жара, мухи, лица людей, протяжные гудки пароходов, колокола собора, гнилые пальмовые листья, потные объятия – всё здесь почему-то было тоскливо-сладковатое. Куба была каким-то тошным раем, в котором давно не видели ни одного ангела. Хотелось уехать отсюда – и ничего не хотелось делать, чтобы уехать. В ваших ленивых, томных, приторных поцелуях, в следовавшей за ними яростной любовной возне было что-то такое тоскливо-отчаянное, что, ты понимал, наверное, никогда не повторится. Это было словно плотное, тяжелое марево – душная ночь, мотыльки вокруг лампы и безумный ромовый угар, от которого сильные прикосновения казались нежными. Когда вы вернетесь в США, что там будет? Да уж конечно, ничего этого не будет. Никогда, тебе не было так плохо, как по утрам в Гаване – похмелье и жара. Или никогда не было так же хорошо, как по вечерам? Сложный вопрос. Альберт... Альберт тоже всё это чувствовал, и он изменился. Он стал словно более безразличным к жизни. Раньше он жил скорее с настроением "да!", теперь в его глазах читалось "а почему нет-то?" Он стал резким – не с тобой, а с другими людьми. Теперь он лихо блефовал в карты и очень редко проигрывал, но и хвастал редко. В Париже он всегда вел себя очень обходительно даже с прислугой, а теперь мог теперь рявкнуть на кого-нибудь и даже запустить стаканом. А наедине с тобой он был милым, как никогда, и тебе показалось, что тебя он теперь начал уважал по-новому, по-другому. Он и раньше не держал тебя за пустое место, но все же ты был "мечтатель-Уил". Теперь же... возможно, если бы вы не были вместе, он бы даже тебя побаивался. Но тут было другое: тебе казалось, что он тебя... ненавязчиво оберегает? Без покровительства. Без "Ах, Уил, ну не стоит, правда." Нет, теперь это выглядело по-другому. Стоило кому-то что-то не так тебе сказать или косо посмотреть он вставлял резкую фразочку навроде: – Будьте повежливее, – если это был человек приличный. Если же это был человек простой, он говорил: – Рот закрой, сукин сын! – и добавлял иногда ругательства на испанском, которые быстро здесь выучил. И люди перед ним пасовали, хотя ему и было всего двадцать лет. Однажды какой-то плантатор назвал тебя "милашкой", и Альберт, ни слова не сказав, ударил его по лицу так, что разбил губы в кровь. Всё это ромовое безумие продолжалось, пока не случилась ссора в кабаке "El gallo y la gallina". *** Это была дешевенькая пивная, куда ходили французские матросы, просто из-за вывески с петухом, а вы заходили, чтобы "сменить обстановку". Поскольку вы неплохо говорили по-французски и бывали в Париже, вас тут не то чтобы считали за своих, но относились в целом нормально, как к завсегдатаям. Но ведь матросы – публика быстро меняющаяся. Ты шел к бару чуть раскачивающейся, хмельной походкой, когда вдруг на ровном месте споткнулся и упал. Матросская подножка, ну помнишь, как тогда, когда вы плыли на Багамы в шестьдесят первом? Ухмыляющееся усатое лицо, чей-то глумливый смех. – Извинись-ка, – сказал Альберт, подходя. Никогда вы не видели драк в "Галле", но они здесь случались. – А то что? – А то поцелуешь мостовую у входа. И опять взрыв хохота. Вас было двое, а их трое. И они были старше, но несильно. – А если я не хочу целоваться? – судя по акценту, парень был с севера. Нормандец? – А ты мне потом "спасибо" скажешь, – ответил кузен, беря со стола полупустую бутылку. – Как тебя зовут? – Анри. Это за что? – и нормандец был не промах, положил уже руку на спинку стула. Они были чуть менее пьяные, чем вы. Его приятель скользящим движением опустил руку в карман. Ножик, понятно. Альберт пожал плечами. – А он тебя иначе убьет, дружище, – сказал он, пожав плечами. – И много он уже убил? – спросил, хохотнув, третий. – При мне – двоих. А ты лучше сам его спроси. Анри посмотрел на тебя и... спасовал. – Ну ладно, ха-ха, – сказал он. – Извини, приятель! Нога сама дернулась, бывает. Это было вроде как шутка, вроде как издевательство, но смешок, который он издал, был до того неуверенный, что все поняли – шутил он единственно для того, чтобы сохранить лицо. – Анисовой поставим? И забыли! – предложил третий. Но эта незначительная на первый взгляд ссора имела для вас значительные последствия. Через четверть часа, когда анисовая уже залетела поверх рома, к вам за столик подсел приличного вида человек лет сорока. – Мсье, – сказал он. – Я Капитан Дюнуа. Я вижу, вы люди бывалые, несмотря на юный возраст. Не хотите немного заработать? У Дюнуа были волосы с проседью, острые черты лица и очень хитрые глаза. Он был, как вы поняли (прямо он вам, конечно, этого не сказал) контрабандистом. Ему были нужны... телохранители, ни больше, ни меньше! Он шел в Веракрус, в Мексику, и там у него были какие-то темные делишки. Альберт пожал плечами и сказал, что можно, но только вам не в Веракрус надо, а в Мобил или в Чарльстон, а лучше всего добраться до Саваны. Ну, на худой конец сойдет Порт-Матаморос... – Мы как вернемся, я замолвлю за вас словечко, – пообещал Дюнуа. – У меня есть знакомые среди блокадопрорывателей. Считайте, дело в шляпе. Ну так что? По рукам? Жду вас утром в порту? Ночью Альберт устроил просто грандиозную пьянку – ты помнил отчетливо только два эпизода: как он зачем-то, держа в руках живую курицу, старался, сунув ей под крыло голову, убаюкать, и как слизывал сок из раздавленного ананаса у тебя с живота, практически залезая языком в пупок. На корабле (он назывался "Дельфин") вы живо протрезвели от свежего бриза и обсудили, как вы будете охранять Дюнуа. У Альберта теперь тоже был револьвер – английский "Адамс", он купил его уже давно, в первую неделю в Гаване. И трость у него теперь была новая – с залитым свинцом набалдашником в виде шарика. Нет, что-то определенно сильно изменилось в вас обоих, и было непонятно, Гавана тут больше постаралась, или все же Париж. *** Веракрус встретил вас огромным полукругом бухты, ослепительно белыми стенами, высоченными пальмами. Мексика. Здесь говорили по-испански, хотя на улицах иногда раздавалась французская речь и кое-где мелькали даже синие мундиры. Трезвые, как стекло, вы повсюду ходили за Дюнуа, хмуро посматривая на мексиканцев, которые отвечали вам той же монетой. Хотя внешне мексиканцы несильно отличались от кубинцев (не считая тех, в ком негритянской крови было много), отличия внутренние были куда глубже. В Гаване все еще чувствовалась твердая рука заморской монархии, Мексика давно её сбросила и теперь боролась за независимость. На белых тут смотрели не то чтобы как на врагов, но не как на друзей. На Кубе на это было наплевать, здесь же вы чувствовали себя чужаками. Люди здесь выглядели ещё более ленивыми, чем в Гаване, но при этом более гордыми, что-то внутри них щетинилось при виде вас. Внешне это могло никак особенно не проявляться – они просто долго смотрели на вас, не моргая, иногда качая головами, и не улыбались. От этих взглядов вы оба становились нервными. А ещё в еду здесь клали больше перца. И у мужчин на поясе чаще можно было рассмотреть нож. Ножи здесь любили, в отличие от американцев. – Потому что эти балбесы проиграли нам войну и мы забрали чуть ли не пол их страны, – сказал тебе как-то Альберт по-английски. – Теперь французы заберут себе то, что осталось. И все же было непонятно, зачем Дюнуа вас взял с собой – он не ходил в какие-либо опасные места, а лишь в приличные, хорошие дома. Там он просил вас подождать во дворе, где вам непременно выносили воду или мерзотное пульке. Никакой опасности эти визиты не представляли. Дюнуа, видимо, был не только шкипером, но и судовладельцем, и пока пароход его разгружали, договаривался о покупке грузов. И только на третий день вы пошли в какой-то нехороший притон в южной части города. Там вам отвели отдельную комнатку, отгороженную от остальной залы свисающими с веревки цветастым одеялами. Два стола. Пошарпанные стены. – Месье, вот сейчас будьте начеку, – попросил Дюнуа. – Я привез этим господам не совсем то, что они просили, могут быть... разногласия. Больших проблем я не жду, но смотрите в оба. Главное – сохраняйте спокойствие. Неприятности не нужны ни нам, ни им. Мексиканцы пришли вторыми – трое мужчин, довольно невзрачно одетых, напряженных до шевеления усов. Они поздоровались и сели за столы: двое за стол к Дюнуа, а третий – за ваш стол. Беседа шла примерно полчаса и быстро дошла едва ли не до крика – мексиканцы чему-то очень уж возмущались. Дюнуа потел, бледнел, краснел, отнекивался и то и дело смотрел на вас. Говорили они вполголоса и очень быстро: Дюнуа хорошо знал испанский, а вот вы не понимали ни слова. Сидевший перед вами черноусый кабальеро свирепо сверлил вас глазами – то тебя, то Альберта. – Ты что такой хмурый, синьор? – спросил его Альберт. – Выпьем, – на столе стоял кувшин с мутной брагой, глиняные чашки, лежала на тарелках нехитрая закуска. Мексиканец не ответил. Тогда ты вдруг понял, что происходит – Дюнуа взял вас не чтобы драться с кем-либо, а чтобы чувствовать себя увереннее. Мексиканцы давили на него, а ему надо было выстоять и не прогнуться, стребовать с них полную цену. А когда рядом два человека, которые могут заставить спасовать крепких нормандских парней, выдержать натиск кабальерос куда как проще! Вы не имели понятия, о чем идет речь, а он продавал им, ни много ни мало, порох и капсюльные карабины. Прямо в Веракрусе! Прямо под носом у оккупационных властей! Скажи вам кто – вы бы не поверили: не похож он был на человека, который торгует порохом, а не перцем чили. И потому ему и нужны были американцы – не все французы согласились бы участвовать в таком мероприятии. Наконец, стороны пришли к пониманию, выпили по кружечке и разошлись. Вы вернулись в гостиницу. – Ну все, мсье, – сказал ваш наниматель, отсчитав вам гонорар в песо. Серебром. – Больше вы мне не понадобитесь в Веракрусе, дальше у меня спокойные дни. Я собираюсь отчалить через три дня. Не опаздывайте. Три дня на разграбление города, как говорится. Если вдруг будут проблемы – знаете, где меня найти. Спасибо вам за работу. И конечно, вы сразу же напились и пошли смотреть город и "заказывать музыку". И тогда-то между вами и произошла глупая ссора. *** Это была пьяная ссора по нелепому поводу, а вот насколько нелепой была причина – мне сказать уже сложнее. Причина... причина была вполне осязаемая – её звали Мерседес. Мерседес было лет двадцать пять, она была похожа на цыганку, возможно потому что носила кучу всяких браслетов, бус и серег. Ещё у неё были огромные темные глаза, очень звонкий смех и дурацкая манера садиться на колени к незнакомым мужчинам. Именно в таком положении, сидящей на коленях у Альберта, ты и увидел её в каком-то не то кабаке, не то борделе, не то всем сразу. Вы расстались на улице на четверть часа, и за четверть часа он уже успел найти себе какую-то бабу! Кажется, хотя сейчас вспомнить уже сложно, Альберт целовал её мизинец, а она заливисто смеялась. – А, Уил, садись к нам! – позвал он тебя, когда заметил, что ты смотришь на них. После этой фразы ссора ваша набрала скорость, как чайный клиппер, поймавший попутный ветер. Вы не разговаривали двое суток. На третьи сутки, ближе к вечеру, ты все-таки постучал ему в номер. Никто не ответил. Тогда ты спустился вниз. Альберт сидел за столиком и играл в карты с каким-то субъектом. Это был коренастый мужичок, по виду – француз, со смеющимся ртом. Мерседес нигде не было. До тебя донеслись обрывки их разговора. – А, неплохо сыграно! – сказал "француз". – Слушайте, давайте прервемся. Я люблю хорошую игру, но вы мне не дорасказали про Париж. Целую жизнь там не был! Говорят, его весь перестроили опять. Расскажите. Где вы там жили? А потом еще сыграем! Если хотите. Кажется, какой-то вполне безобидный мужичок. Совсем неопасный.
-
+ Оччень доллллллгая дорога домой.
-
Захотелось запастись ромом прежде чем писать ответ. :)))
|
Что вдруг случилось!? Почему японцы прекратили атаку!?
Вам могло показаться, что все, что делают парни из роты "Гольф" – бессмысленная кровавая возня. Приказы не выполняются, решения – меняются на ходу, и непонятно, какие лучше, а какие хуже. Что ж, в бою обычно так и бывает.
Но бой – это не просто обмен ударами. Это две чаши весов, две копилки, в которые стороны бросают монетки. Кто-то удачным решением докидывает сразу десять долларов, а кто-то – пятицентовик. Однако бывает так, что пригоршня мелочи перевешивает полновесный золотой.
Атака японцев была начата, как прощупывание. Командир, которому её поручили проводить – кайгун-шёса (лейтенант-коммандер) Одзаки не очень хорошо понимал, насколько актуально сейчас атаковать почти вдоль берега роту "Фокс". Из-за авианалета его солдаты пропустили момент, когда надо было это делать. Поэтому, пока остатки берегового гарнизона старались зажать второе и третье отделение в блокгаузах, а также удержать барак, который штурмовали парни Хобо, Одзаки решил наступать частью сил фронтально, но послать на свой правый фланг "к пирсу" двух разведчиков, а часть сил придержать в резерве.
Сначала американцы выкурили противника из развалин, но дальше не двинулись. Одзаки расценил это как признак слабости, и после короткого минометного обстрела приказал атаковать. Объединившись с отступавшими из развалин бойцами, его солдаты пошли вперёд. В бой также включились пулемёты 7-го отряда из "кармана", дотянувшиеся огнем до парней Блондина.
А двух разведчиков срезал Винк из своего пулемёта. Где находится его позиция – было непонятно. И можно ругать её, а можно похвалить – Манго и Клонис расположили Винка ОЧЕНЬ ПРАВИЛЬНО. Оттуда он отсекал перемещения врага вдоль фронта, там его нельзя было толком достать, не захватив бараки впереди, да и обстреливать берег фланговым огнем в случае прорыва он смог бы.
Одзаки решил, что самая сильная позиция – это барак, где засел Сирена. По нему он приказал открыть огонь на подавление из пулемётов, и оставил небольшой резерв для штурма, а остальных бойцов бросил вперед через развалины и бараки на фланге Хобо.
И напрасно Винк переживал, что его директриса короткая и японцы обойдут её в глубине острова. Такой маневр провернуть было можно, но, во-первых, долго, а Одзаки сражался не сам по себе – он старался поддержать атаку на основание пирса. А во-вторых, это было не так просто – обходя один пулемёт можно запросто попасть под другой, да и атака на "Фокс" тогда вышла бы с фронта, а не во фланг. Возможно, Винку казалось, что он просто сидит в яме и ничего не делает, но на самом деле его огневая точка была центром, вокруг которого крутился весь бой роты "Гольф". Глаз бури. Так бывает.
План у Одзаки был прост – ему надо было захватить барак Хобо и два блокгауза, или хотя бы блокгаузы. Это для вас они были почти бесполезны. Его бойцы оттуда могли бы перекрестным огнем легко подавить ваш опорный пункт в воронке, а потом не идти вперёд, рискуя напороться на фланкирующий огонь, а взять барак Сирены ударом вправо – точно так же, как раньше это сделал сам Сирена ударом влево. И уже оттуда забросать гранатами позицию Винка.
Хобо, удерживая свой барак, мог бы мешать этому плану стрельбой во фланг, но... он не смог бы держать и фронт, и фланг. Так или иначе, его бы тоже продавили. Его позиция была тоже важна – во-первых, захватив его барак, японцы бы взяли под перекрестный огонь Блондина, во-вторых, получили бы позицию, с которой смогли бы отбивать контратаки роты "Эхо", а в-третьих, конечно, Мрачному с его ребятами в своих окопчиках было бы тогда не сдобровать – их спас бы только ОЧЕНЬ быстрый отход. Тогда неминуемо пал бы центр.
Что было бы, если бы ему все это удалось? Да ничего хорошего! Может, "Фоксы" успели бы, отбив свою атаку, перегруппироваться и прийти "Гольф" на выручку, а может, и нет. Тогда Манго с бойцами прижали бы огнем из блокгаузов к самой воде, а потом взяли коротким штурмом.
Но и Хобо, и Мрачный со Скрипачом и Кротом, и Дасти с Ганни (которого, как позже узнают лейтенанты, в этом бою ранили), вцепили в свои рубежи зубами. Японцы, возможно, могли бы пойти на штурм и перебить их всех, но Одзаки хорошо понимал, что если пулемётов нет в первой линии – они во второй, и потери будут такие, что ни ударить во фланг "Фокс", ни дожать морпехов на кромке океана он не сможет – придется ждать подкреплений. Так что он решил наступать не спеша, выдавливая американцев постепенно. И у него почти получилось.
Но два бойца докинули свои пятицентовики очень вовремя. Когда парни Хобо стойко встретили атаку, и несмотря на превосходство противника, оказали достойное сопротивление, если бы замешкавшийся в бункере рядовой Лобстер не открыл огонь по штурмовавшим их японцам, первое отделение скорее всего погибло бы в полном составе или отступило. А если бы Слипуокер из своей винтовки не ранил капрала Тоёду, который метал, как заведенный, одну гранату за другой, третье отделение как пить дать побежало бы – и Парамаунту просто не смог бы накрыть развалины и сарай огнем на подавление – он срезал бы своих.
Неплохо выступил и сержант Сирена – хотя японцы так и не начали атаку на его барак, ему хватило ума если не поддержать оборону в центре, то хотя бы удерживать барак и не совершать необдуманных шагов. Да, иногда настоящий морпех – это тот, кому говорят: "Стой здесь, правда, ты сейчас умрешь, наверное, но очень надо, чтобы ты тут стоял," – и кто продолжает стоять.
В общем, потери японцев, если не считать штурмовавших барак Хобо, были небольшими, примерно вровень с морпехами (к которым надо добавить потери Блондина). Да и пулемёт Парамаунта, хоть тот и сбил им настрой, было чем заставить замолчать. Но дожать один единственный взвод "Гольф" они все же не смогли по весьма прозаической причине – у них стали кончаться боеприпасы и гранаты. Соседняя атака, на основание пирса, уже захлебнулась, и Одзаки приказал прекратить штурм. Все равно по его мнению марин-юдаям деться было некуда. Его солдатам надо было перегруппироваться, поднести боеприпасы и гранаты, пощипать американцев ещё артиллерией – а там видно будет.
Эта маленькая победа не была решающей и осталась, по большому счету, не замеченной. Но на самом-то деле она была чертовски важной! И каждый из вас добавил к ней свою горсточку мелочи.
Вы спросите, а что думали морпехи о лейтенанте Манго? Вот, смотрите-ка, и посыльный у него стреляет, когда хочет, и капрал его приказов не слушает, и сам он "где-то там", пока ганни тут, с нами... Ничего особо не думали. Не до того им было. Во-первых, вообще-то, не все знали, что ротой командует он. А те, кто знали, думали только, что раз пока они всё ещё живы, значит, Манго, наверное, что-то делает правильно, а этого им было в тот момент более чем достаточно.
-
Когда не только умно, но и интересно, это вдвойне ценится.
-
Да уж, бой получился напряженный! Для парней на передовой - особенно, а для Манго скорее психологически, но от этого ему не проще. И все это - заслуга мастера, который своими постами умело воздействует сразу на все органы чувств, и описывает все натурально и достоверно, да еще и логично, так, что веришь - так действительно могло быть.
|
А что же было потом?
Тяжело назвать звуки перестрелки музыкой. Да не, какое там... это какофония из громких щелчков, грохота и раскатистого бабаханья, прилязгивания и свиста, разные источники которого никак не связаны друг с другом. Но... кое-какой ритм в них есть – ритм перезарядки, ритм подразделения, прижимающего противника, ритм пулемётов, из которых стреляют так, чтобы они не перегрелись. Мелодии в этом нету никакой, но некие приливы и отливы различить можно: посильнее долбят – пореже. Посильнее – пореже. Если ты сам не участвуешь в этом "концерте", то поневоле прислушиваешься к нему – потому что это звуки смертельной опасности, а для человека, уж так сложилось, мало в мире вещей более интересных, чем смертельная опасность.
И вот вы услышали очередной "прилив" в этой стрельбе. Потом "отлив". А потом... нового прилива не случилось. Пальба стала затихать. На острове стреляли много где, но у вас, в центре РЕД-2 период слабой интенсивности что-то затянулся. Предчувствие говорило каждому из вас: "Неее, ща жахнет! Ща где-то воздух прорвется новой порцией грохота и щелканья. Ща. Ща-ща!"
Но вы ждали, а этого не случалось и не случалось. Справа, из "кармана", с берега заливчика, колотили какие-то пулемёты, японские, кажется. Слева сзади, в отдалении что-то взрывалось и мерзко та-та-тахало, раздавались одиночные хлопки винтовок – в основном со стороны ВВП. Совсем далеко, на РЕД-3, за пирсом, кто-то кого-то увлеченно расстреливал, не подпуская на бросок гранаты.
А у вас вдруг сошло на нет.
И тогда вы стали свидетелями того, как выглядит на первый взгляд невзрачная, странная штука, оставляющая чувство тревоги и недосказанности. И в то же время для всех, кто был жив, это было важное событие. Можно сказать, веха в жизни.
Вы узнали, как выглядит ваша первая НАСТОЯЩАЯ отбитая атака.
Вот так. Никак. Как будто утюг вынули из розетки. "Без оргазма", как говорится. Только что тебя убивали, а теперь оказалось, что не убили – вот и всё. В музыке – там все красиво, там в финале должна быть тоника, к которой хорошо бы подойти через суб-доминанту, и закончить логичным и плавным аккордом, расставив им все эмоциональные точки.
Но в жизни бывает, что просто закончилось – так же, как и началось, на первый взгляд без всякой логики. Постреляли ещё немного да и свернулись. Попрятались. Ушли. Залегли. Бессмыслица какая-то, да?
Вы поняли, что этот бой закончился: кто с облегчением, кто с подозрением, а кто с равнодушием.
Чепуха, подумаешь... И кто-то в изнеможении провел ладонью по лицу. А кто-то, возможно, продолжил прислушиваться, мол, не может быть, что всё! А для некоторых это событие осталось незамеченным и вообще не вызвало никаких эмоций.
Но тут уж кому-как: и тех, кто поумнее, оно, я полагаю, вштырило посильнее таблетки "дяди Бенни". Тех самых, кто вкурил, что вас, первый взвод роты "Гольф" и примкнувших пулеметчиков, сейчас всех, до единого, могли прижать к берегу и даже не разбить, а уничтожить – с гарантией, с ручательством и с деловитым добиванием ножевидными японскими штыками. Разве что без снятия скальпов.
А вы живы.
На часах Винка, охватывавших ремешком запястье лейтенанта Манго, было 11:08.
-
-
Это был тяжелый бой Измотали нас пальбой Неожиданно нам всем Много он принес проблем Но приходит новый бой Не подохнем мы с тобой Победим врага легко И споем мы под пивко...
-
Это было сильно, это было жестко, временами - просто бритвой по нерву. Но мы все еще живы. И битва за Тараву продолжается
|
-
+ Как так то? А кто поезд будет грабить?
|
– Куда ему, сержант!? – крикнул Крэйзи-Хорс. – Он, бля ранен! – Не надо, заткнись, – ответил Айвенго, разглядывая пятно, проступавшее через пакет. – Я пойду. Ща. Он уперся ногами в землю и приподнялся спиной по стенке блокгауза. – Да ну нахер, куда ты пойдешь-то? – Куда прикажут! – ляпнул Айвенго, стискивая зубы. И тут же сполз по стенке вниз. И замолчал, пристыженно. Не вышло. – Сержант, давайте я, – предложил Крэйзи. Но ты уже двинул вокруг строения. У самого угла увидел потную спину в камуфляжной куртке. Это был морпех, он прятался от огня, но не забился сюда в панике, а высматривал что-то. Ты обошел его и двинул дальше вдоль блокгауза.
– Куда прешь, придурок! – запоздало крикнул морпех, выглядывавший из-за угла. Пуля попала... да ты не понял куда, подумал, что в лицо. Но это был только кусочек бетона, отколотый ею, и больно царапнувший по-над верхней губой. Поцелуй Таравы, сержант Физик. "Детка, я тебя запомнила."
– Назад, бля! – он схватил тебя за плечо, дернул назад и затащил за угол. И твои ноги ещё были за углом, а в бетон ударили ещё две или три пульки. Крак! Шмяк! Щелк! – Бункер под обстрелом! Куда лезешь, идио... оу!... Сержант... ну вы это... Надо было извиниться, наверное, но он даже не извинился. То ли сил не было, то ли желания, то ли забыл он тут, как это – извиняться. Как подчиняться приказам – не забыл. Как сражаться – не забыл. Как не бояться – резко вспомнил. А что-то – забыл. У него были ярко голубые глаза и взгляд такой... как у папаши. Хотя в военной иерархии, наверное, ты ему был папаша или "дядя Оми". – Только и ждут, пока кто высунется. Бункер видно отовсюду. Стреляют! – то ли извиняясь, то ли объясняя, выдал он.
И что делать!? А бой продолжался. – Не подпускай! Не подпускай! – крикнул правее кто-то так, как будто лезла к нему в штаны гремучая змея или скорпион. Вроде и решительно, а вроде и затравленно уже.
И тут раздался пушечный выстрел – резкий, громкий, свистящий. Не рядом, но неподалеку. БАМШШ! – Да-дааах! – это разрыв в отдалении. Как летел снаряд было не слышно, зато слышно, как срубило к чертям какую-то пальму, и она с треском повалилась на песок. И дальше заговорил пулемёт. Браунинг. Тридцатка. И в чаще замелькали трассеры. Стреляли откуда-то слева, от берега. Па-ба-ба-ба-бам! Па-ба-ба-ба-бам! Пу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бум! – не по уставу, часто, короткими, длинными, как придется. "Он так ствол сожжет к херам! А если не сожжет... Он же все патроны расстреляет!"
Есть ли в мире пулемётчик, которому позволено забыть о запасе патронов и жарить так щедро, как душе угодно? Конечно. Тот, у кого под рукой их три тысячи, а если надо один коллега передаст еще три тысячи. Столько же, сколько у всех ваших пулеметов.
И японцы... сдали назад. Их не особо потрепал этот фланговый огонь, навряд ли он вообще кого-то убил. Но... ты попробуй, сделай последний рывок со штыками и гранатами, если сбоку вот так вот чешут над головами? А если понял, что не сделаешь, то чего лежать-то? Ради чего подбираться? Стрельба стала стихать – не разом, но быстро. Перестал чесать и пулемет. Дал ещё пару затяжек – для закрепления урока.
А стрелял тот самый танк, который неуклюже, пробуксовывая в песке, выполз на берег после того, как проехался по трупу рядового Салливана. Ему даже особо и не видно было, куда он бьет. Просто "там вроде японцы мелькали, наводчик, вмажь туда." Ну, и вмазал. И может, это "вмазал, как смог", тогда и спасло всю роту "Фокс". А может, и весь плацдарм РЕД-2. Пусть и не только это. – Все что ли? – спросил морпех, который оттаскивал тебя за угол. – Ффууух.
-
За снятый с души грех за Салливана.
-
Давненько не читал эту ветку. Тут тоже много всего произошло
|
Сирена, Лобстер
Сирена Никто тебе ничего не ответил. По глазам ты понял, что речуга вышла слегка напыщенной для этих простых ребят, но по сути... по сути круто сказал. Долговязый посмотрел на Брукса и пожал плечами. Мол, ну, его жопа – ему и решать. Брукс кивнул. Да, вот так просто. Когда в ближайшую минуту в окошко может залететь граната, а в ухо – пуля, некоторые люди почему-то теряют интерес к "ЕСТЬ СЕРЖАНТ!" и "ДА СЕРЖАНТ!" Как говорится, "главное, что все всё поняли."
В окно ни хрена не было видно – ещё бы, ты же сам дым кидал. Дым маленько начал уже рассеиваться, но все равно разобрать что-то кроме холмика впереди и барака за ним было сложно. Ну и в мареве в этом мелькали вспышки от развалин вроде бы. А может, казалось. От японских винтовок вспышки были какие-то невыразительные.
Ну, тогда ты перебрался полевее, поближе к Газолину и выглянул в окно. Там дыма уже не было, ты вгляделся в то, что происходит впереди. Основной бой, кажется, шел поправее – где развалины. А у вас тут... хер знает. Не видно было япошек. Ни перебегающих, ни крадущихся, ни подбирающихся к бараку – никаких.
Потом кто-то крикнул из-за окна, из-за дыма: – Парни, прикройте! И раздался стук пуль по бревнам – и ты еле успел пригнуть голову – это снова пулемет по вам отработал. Откуда он стрелял? Черт разберет – закопался где-то по самую скуластую морду и чешет вот. Но, похоже, подальше развалин, полевее, и поправее барака, что напротив. Хорошо хоть голову пригнуть успел. Хотя... может, и не попал бы. – Так долго лучше не маячить, – посоветовал Газолин между делом – он стоял левее и смотрел не прямо в окно, а наискось – видно ему было не все пространство перед бараком, но солидный кусок. Но плохо, что влево никакого обзора у него не имелось.
Лобстер Собрался с силами и бросился наружу – туда, в эту жару, из прохладного тенька смертельной ловушки, которой легко мог стать бункер. В первую секунду ты понял, что тебя не убили. Чуть-чуть, всего чуть-чуть замешкавшись, повернулся и метнулся в белое, уже жиденькое марево дымовой завесы, приземлился на склон земляного "горба", который образовывала надземная часть бомбоубежища. Японцы все по уму сделали – бетонная коробка наполовину утоплена в песок и сверху насыпана от-такенная подушка по бокам. Убежище вроде компактное, а вповалку там легко бы десять-пятнадцать человек уместилось. А уж сколько крабов... Но не до фортификации тебе было. Барак был за этой пеленой, его даже было видно уже, и ты крикнул: – Парни, прикройте! И тут пули засвистели прямо над головой. Ты спиной ощутил, что если бы не холм этот, тебя бы прямо в дыме там и срезало бы в спину. Очередь прошлась вдоль барака – какие-то пули залетели в окна, какие-то попали в стены. – Это Лобстер, – сказал кто-то кому-то в бараке. – Лобстер! Погоди! – крикнул другой из дальнего конца. Кажется, Газолин, помощник сержанта.
Тап! Тап! Трррр! – полетели щепки. – Хруп! – опять пулемет резанул по бревнам. Эти бараки потом надо будет разобрать – и в печь. Живого места на них не останется. Пулемёт стрелял не то чтобы издалека, но и не вблизи – пули долетали чуть-чуть быстрее, чем звук выстрелов. – Я скажу когда! Приготовься! В окно сразу рыбкой. Ребята, помогите! Приготовься! Я скажу! И начал садить из барака, из дальнего окна, что от тебя было сейчас справа, потому что ты сидел лицом к берегу – тебе не видно было даже куда, даже и вспышек толком не видно – он в глубине барака встал. Ша-дах! Дах! Дах! Дах! Дах! – один за другим, не целясь видно особо.
Дак-дак-дак-дак-дак! – застучал пулемет опять. И опять: Тук! Тап! Тюк! – глухо и хряско стали тыкаться пули в кокосовую древесину. Поправее, не там, куда тебе бежать. Может, убили Газолина-то нахрен?
– ПОШЕЛ!
И ты кинулся в дымное марево. Шашка дымовая была уже на последнем издыхании. И пулемётчику и надо-то всего ничего – довести стволом и чиркнуть поперек барака. Дюйм, наверное, или два там.
И он тебя...
Не заметил видимо. А может заряжался?
Ты влетел в окно, ударившись коленкой и плечом, перевалился через какие-то стоящие на боку нары, пнул случайно труп в желтоватой форме – уже побледневший, так что кровь и копоть контрастом выделились на коже, как узор на мраморе. А он даже очередь еще одну тебе вдогонку не послал.
Вокруг были бойцы из твоего отделения и сержант Сирена тоже. Шэннон лежал с замотанной мордой – на бинте проступило красное. В щеку его задело что ли? Кроме него были Канифоль, сержант Брукс, Долговязый со своим Браунингом и ещё Газолин вдалеке. Газолин, прижавшись там к стеночке показал тебе большой палец, мол, маладца. – Не ранен? – спросил Брукс. – Как ты? Что там внутри было? И куда ты палил?
Ты понял, что все они – напряженные, и твоё появление их порадовало, но все равно все они чего-то ждут. И похоже, не Санта-Клауса.
А чуть погодя...
-
И похоже, не Санта-Клауса
Да и не похож на него Стэчкин
-
Крабы! Они придут стройными рядами!)
|
Возможно, ты не сразу поняла это, но твой ответ понравился ВСЕМ. Во-первых, он понравился королеве. "Я не могла вас отвлекать" означало "ваши дела важные, а мои неважные". Выразить благодарность на людях – и сразу всем понятно, кого в семье считают за главного, пока его Величества нет дома. "Вы управляете королевством, а я так... платьишко сшить решила," – вот что все услышали. И это выглядело бы, как безоговорочная капитуляция, если бы ты словно невзначай не упомянула отца. Это прозвучало чертовски весомо. "Я то может и платьишко сшить решила, а вот мой папа – правит вами всеми! И тобой тоже, ваш величество," – услышали придворные, и тут было, что называется не поспорить. А в финале ты ещё и прошлась... нет, не по королеве, убереги Спаситель, а по её новой старшей фрейлине. При дворе любили почтительность, но и любили, когда более-менее равные по возрасту и по положению люди показывали друг другу зубы. Это же всех развлекало. И потом... не всем нравилось, что солобмарцы так пошли в гору. Фрейлина, конечно, не бог весть кто, а все же!
Но королева, конечно, не была бы королевой, если бы не отстояла свою Олору легко и непринужденно. – Напротив, – ответила Зигда. – Мизэ Олора прекрасно справляется. Иначе откуда бы я узнала, что моя падчерица так хочет позавтракать со мной? – раздались смешки. Пока ты была едва совершеннолетней девочкой, ваши с королевой отношения для людей оставались чем-то вроде не особо интересного ребуса. Но сама сцена "падчерица делает вид, что хочет больше общаться с мачехой, а мачеха в ответ делает вид, что хочет больше общаться с падчерицей" – тоже всем понравилась. "Смотри-ка, Конвара дома нет, а они тут на людях изображают нормальную семью! Неплохо!" – что-то такое они подумали. На этом прием закончился и королева тебя отпустила.
Позже мизэ Олора сверилась с расписанием приемов и королева сообщила тебе, когда вы позавтракаете вместе, чтобы обсудить платье. Это был, несомненно, хороший исход. Завтрак состоялся. Но денег тебе не дали. Королева задала несколько вопросов о твоей жизни при дворе, спросила, не нужно ли тебе что-либо, вы обсудили платье и она прислала к тебе портного для обмерки. Платье сшили очень быстро и очень хорошо.
Платье было невероятно изысканное, явно с веяниями нарворской моды, но с ощущением, что портной "наступил на горло своей смелости как раз вовремя". Смотрелась ты в нем... ну оооочень солидно. В таких платьях на балах можно было смело отказывать от танца даже принцам. У него был летящий воздушный шлейф, чеканный поясок и лиф, который даже твою девичью грудь делал ах! А стоило оно... ммм... подороже, чем оба платья твоих фрейлин вместе взятые, марок, вероятно, двести.
Но был один маленький нюанс: оно было в солобмарских цветах – белый, синий, золотой. Королева велела преподнести его тебе не просто так, а в тронной зале, снова вызвав и одарив тебя в присутствии придворных. И теперь ты могла его носить... а могла и не носить – твоё ведь платье, что хочешь, то с ним и делаешь. Но... так только на первый взгляд – не надень ты его, это все бы отметили, поверь. И вопросом "а почему?" тоже задались бы. И каждый нашел бы свой ответ. Сейчас со стороны королевы это смотрелось, как красивый жест, а пренебречь её подарком было бы крайне некрасиво.
***
Вышивка заняла большую часть свободного времени, и надо признать, что тебе удалось весьма успешно руководить фрейлинами. Ловорда давала отличные советы, Цезни могла предложить что-нибудь неожиданное, а Золь... Золь продолжала работать над станком, когда другие уставали. Тебе же принадлежало право последнего слова, чтобы решить, какие цвета и какие линии выбрать. Вышить пусть даже не знамя, а флажок – не такая простая задача, как кажется. Это мечом махнул разок – и всё, а вышивка – работа кропотливая и вдумчивая, и требующая иногда спороть шитьё и всё переделать. И разглядывая получившееся полотнище, ты понимала, что вышло здорово – никогда ты ничего лучше не вышивала.
Дело оставалось за малым – найти гонца, который доставит подарок его величеству (это было нетрудно), ну, и решить, отправить его с устными "пожеланиями удачи и победы" или же приложить к подарку письмо. И над этим уже стоило подумать.
***
А вот с интригами дело не задалось. Но... все мы пробуем, все ошибаемся поначалу, верно?
Фрейлины разнесли порученные им сплетни. Но люди не очень любят обсуждать чьи-то оценки. Они обсуждают события – что-то конкретное, что случилось. Ничего нового про Королевского Конюшенного они не узнали. Поэтому стали обсуждать не его, а то, что... что фрейлины принцессы так о нем отзываются. А раз отзываются фрейлины – значит, так считает и сама принцесса, верно? Слухи об этом, разумеется, дошли до графа. Он отреагировал на них... да никак! Подумаешь, сказала тринадцатилетняя девочка про него что-то. Но Хеви передала вам его слова, когда кто-то набрался смелости и спросил его об этом в лоб. И вот что граф тогда сказал: "Я служу его Величеству и её Величеству в силу своих способностей, коими одарил меня в своей милости Спаситель. А ежели кому-то из семьи его Величества захотелось сказать про меня так – значит, моё усердие было замечено. А то, что при этом упомянут был злой умысел, которого у меня и в помине нет – то печалит меня несильно, пока мои Король и Королева придерживаются иного мнения." Всем при дворе весьма понравился такой ответ. И никто саму идею, мол, многовато он на себя берет, не поддержал, потому что граф Раймвер был из Хоркмарскской знати, а значит возвысился в противовес Солобмарским, а не потому что был хитрый интриган и метил в Королевский Совет. Он и правда не походил на хитрого интригана – скорее на человека, который был раньше далек от политики, а теперь подставил плечо, когда его об этом попросили, и вполне справляется – порода, что тут скажешь! Что при этом на самом деле подумал граф Раймвер о принцессе Эдворе – сказать было сложно.
Королевскому судье никто таких вопросов не задавал – дураков не было. После членов малого совета это был первый человек в королевстве, и что он считал законным – то по сути таковым и являлось. А вот зато на балу, аккурат после твоей шутки про солобмарскую лисицу, к тебе подошел барон Эрмор, распорядитель двора, и негромко сказал: – Ваше высочество, ходят слухи, что ваши фрейлины неосторожно высказываются о графе Рунгмере. Я, конечно, не могу и помыслить, что это происходит с вашего ведома. Но, возможно, вы можете сказать, которая из них при вас проявляла по отношению к нему некоторую непочтительность? Я был бы рад побеседовать с этой мизэ. Какое было дело до сплетен барону Эрмору? Черт его знает... И что было ответить? Назвать имя? Сказать, что ничего не знаешь? Или что сама и распорядилась? Непростой вопрос задал этот тихий с виду старичок.
***
Не вышло узнать каких-либо тайн об Олоре – тайны свои эта черноволосая девица берегла пуще прежнего. Она стала ещё более острой на язык, чем раньше, но жертв для своих словесных стрел выбирала очень расчетливо, и уж точно не задирала Главного Королевского Конюшенного. Однажды она на людях попросила мизэ Хельвору передать при встрече мизэ Ловорде, что её внимание к персоне Старшей Фрейлины не осталось незамеченным, и что если это её так интересует, то пусть же она придет и спросит напрямую. Для кого-то это выглядело, как забавные и даже непонятные колкости фрейлин по отношению друг к другу, но для немногих людей "в теме", было ясно, что ответ адресован вовсе не мизэ Ловорде. Короче говоря, вам дали понять, что ваши патрули и дозоры наткнулись на разъезды и караулы и не остались незамеченными.
***
Возможно, из-за этих разговоров, а возможно, из-за истории с арбалетной стрельбой (скажем прямо, не все королевские дочки балуются подобными развлечениями) ни лорды, ни новые рыцари к твоей свите не примкнули. Казалось, никому не было дела до маленькой принцессы, которая ничего не решает, а только ещё пока шьет свои платья, учится, играет в воительницу да вышивает флажки для папы. Потому что в замке, как ты совершенно правильно отметила, происходило слишком много всего интересного. Тут можно было очень удачно жениться, очень удачно кому-то оказать услугу или напротив, заиметь страшных врагов. Тут были свиты поинтереснее твоей, и много! Возможно, впрочем, хотя прямых указаний на это и не было, что постарались фрейлины солобмарской партии – что-то такое про тебя распустили пренебрежительное.
В общем, пока что, у тебя так и осталось два рыцаря – сир Ульке да сир Зеггер. Делать им было особенно нечего, и как-то раз они попросили тебя отпустить их на две-три восьмидневницы – съездить в Данварт и узнать, как выполняет твой наказ шерифу. Погода стояла довольно мерзкая – снег таял и дороги развезло, так что на прогулки ты все равно не ездила, и делать им в Вершварде, как рыцарям твоей свиты, было особенно нечего. Отпросился на месяц у королевы и сир Фромор – еще раз съездить в имение и проведать заболевшую тетку, все равно Замвер был ещё слишком мал для его уроков. Сир Фромор явно был очень рад такому перерыву, так как "обязанностями" своими тяготился. Почти месяц тебе жилось спокойно, но после он вернулся, и все началось снова, так сказать "со свежими силами".
***
Пришло письмо от брата – короткое и написанное почерком хуже, чем у тебя. Намного хуже. (Вот что значит, не пороли его, когда он грамоте учился!) Брат написал, что сочувствует тебе, что он в таком же положении, и что с удовольствием принял бы тебя у себя в гостях, но, возможно, сейчас ехать к нему – не лучшая идея, потому что отец может это неправильно понять. "Папа может подумать, что мы устраиваем заговор," – читалось между строк. Кажется, Ромор там у себя в этом графстве немного поумнел. Денег он тебе не прислал, но прислал подарок – ещё одну лошадь. Не такую замечательную и резвую, как Заря, но тоже хорошего – мерина-трехлетку, спокойного, умного, хорошо сложенного и выносливого, темно-гнедой масти. Одна лошадь хорош, а две – лучше. Вдруг Заря заболеет, а их высочеству гулять захочется?
***
Так, за хлопотами, вышиванием и переживаниями прошли полгода с отъезда Короля. Наступил цветорад. Снег стал сходить. А вестей о решительной победе все не приходило и не приходило.
-
Я была очень плохой, непослушной маленькой принцессой! ))
|
В 581 году, уже после праздников встречи Цветорада, когда дотаивал последний снег, случилось вот что.
В один довольно промозглый, но солнечный денек, ты проснулась, Зольтра со своей чуть смущенной улыбкой пожелала тебе доброго утра, принесли завтрак, а Цезни, которая должна была прийти, что-то запаздывала. А когда пришла, ты сразу заметила, что у неё... разбита губа!!! Да разбита по-настоящему, до крови, кожа посередине аж треснула. Ранка уже засохла, видимо, произошло это вчера. Цезни, похоже, всё утро пыталась это как-то скрыть, но получилось не очень. Ты спросила, что случилось и кто посмел поднять руку на твою фрейлину!?!? – Леди Корильда вчера наказала, – ответила Цезни, опустив глаза. – За что? – Ох, за дело, ваше высочество. – А за какое именно? Цезни вдруг как была упала на колени и в отчаянии сложила руки в молитвенном жесте. – Ваше высочество, не спрашивайте меня, мне и так вчера уж как стыдно было, не приведи Спаситель! Я больше никогда-никогда так не буду! Вот честное слово! Только не заставляйте рассказывать! Вам такое нельзя слушать! Ты пожала плечами – ну нет, так нет. Всё равно же узнаешь. Но Зольтра, понятное дело, была не в курсе. На следующий день утром вместо Золь пришла Ловорда. Весь день, пока Цезни была рядом, ты умирала от любопытства, чтобы не спросить, что же это было, и только под самый вечер, когда амкельмарка ушла, а вы уже сняли платья и собирались ложиться спать, ты спросила Лови, что случилось. – Ох, – сказала она, улыбнувшись и покраснев. – Лучше и правда об этом промолчать. Ты рассердилась. Что за секреты такие от принцессы? – Ну... мы вчера были на уроке танцев, и там Цезни сказанула лишнего, – призналась Ловорда нехотя. Ты давно уже не ходила на уроки танцев, так, заглядывала иногда, если какой-то новый модный ольсверский танец привозили, но это бывало редко. А вот твои фрейлины ходили: Цезни – потому что плохо танцевала и стеснялась этого, а Ловорда – больше за компанию и посмотреть, кто чего стоит, и ты обычно её отпускала, оставаясь с одной Золь. Но за что леди Корильда могла ТАК разозлиться? Она была женщина строгая, но на твоей памяти первый раз дошло до рукоприкладства. – Мы там с мизэ всякими болтали, и Цезни упомянула один город. Ох, Спаситель помоги! – Ловорда опять прыснула и опять покраснела. – Я скажу, вы только не говорите никому, что это я вам рассказала. А то и мне влетит. Что за город такой? Ловорда набрала воздуха, как будто собиралась облиться холодной водой. – Это город Сьелье, ваше высочество, в Нарвории. Цезни сказала про сьельский ветер, а леди Корильда услышала. Подошла, да как отвесила ей оплеуху! Прямо перстнем фамильным по губам, вот и разбила. А потом отчитала, с урока выгнала и рот приказала с мылом вымыть. Что за город такой? – А вы что же, никогда о нем не слышали? Вы меня не разыгрываете, ваше высочество? – спросила Ловорда, как тебе показалось, почему-то... игриво??? Тут ты вконец рассердилась. Да может кто-то объяснить, что происходит?! Какой город!? Какой ветер!? Почему за такую чепуху твоих фрейлин бьют по лицу, и как будто так и надо!? – Так, – сказала Ловорда. – Вы садитесь на кровать, а я рядом сяду и вам шепотом на ухо всё расскажу. Только шепотом! На ушко! И она рассказала.
Знаменитый поэт, сир Утмер, обрел известность благодаря своими пышными одам королям, а также романам в стихах о прекрасных дамах, храбрых рыцарях и о куртуазной любви. Это ты и так знала. А вот чего ты не знаааала... так это того, что поистине прославило его не только среди лордов, но и среди всего народа, да ещё и почти во всех королевствах, совсем другое произведение! А дело было так. Сир Утмер, чем-то разозлив короля Замвера (это был не твой предок, не из Видрофов, а из предыдущей династии, ты не очень хорошо помнила, как давно он правил, но кажется, больше сотни лет назад), был послан в почетное изгнание в составе какого-то незначительного посольства в Нарворию вместе с десятком других рыцарей. По дороге в столицу посольство завернуло в прибрежный городок Сьелье. Городок этот на самом деле был ничем не примечателен – просто небольшой порт, маленькая гавань, рыбаки ловят рыбу, крестьяне пашут землю и делают яблочный сидр. Но, как известно, нравы в Нарвории довольно свободные. Сир Утмер вместе с рыцарями погулял там, что называется, на славу и так вдохновился, так вдохновился... что по дороге домой написал целую поэму. – Поэма эта называлась "Сьельский сенокос или как пропал урожай", – зардевшись, как маков цвет, что бывало с ней редко, сказала Ловорда. – Вы её в библиотеке не ищите, её там нет, наверное. И Хеви не просите, она такого не читает. Потом наклонилась к самому уху и прошептала совсем уже тихо: – Но я вам достану, если хотите!
В поэме, ловко замаскированной под нравоучительное произведение, был описан город, погрязший в разврате по самые крыши. Ты так же шёпотом попросила что-нибудь прочитать оттуда. – Я наизусть только про мельника и жену кузнеца помню, – сказала она, смутившись, и, запинаясь, продекламировала с дрожащими губами:
Они вдвоем рассыпали изрядно той муки, Но тощими не стали от этого мешки. Муку они в амбаре сметали до рассвета, И даже месяц покраснел, взглянув в окно на это.
Поэма обрела бешеную популярность. Больше того, весь Таннвер, как сумасшедший, следующие лет двадцать стал упражняться в сочинении непристойных выражений со словом "сьельский". Все слова эти сразу же стали ужасно неприличными, не употребляемыми перед лицом монаршей особы и вообще в любом "хорошем обществе". Ну да, ага, конечно! – Ну, а например? – спросила ты. – Что такое сьельский ветер? – Это... как бы это сказать... это такое нечестивое желание мужчины соединиться с другой женщиной, не со своей женой. – А ещё? – Сьельские сладости – это страстный поцелуй лю... любовников, – сказала Лови, запинаясь. Ты спросила, так ли она целовалась с оруженосцем, о котором тебе рассказывала. – Спаситель сохрани! – выдохнула она. – Мы так только, губками соприкасались слегка. Сьельские сладости – это когда языками. А ещё? – Ну, ещё сьельский взгляд... это когда женщина смотрит на мужчину так, чтобы он понял, что она... призывно, в общем, прости Спаситель! Ты попросила её показать. – Что вы!? Я не умею! – стала отпираться Ловорда. Но ты была настойчива. – Ох, ну ладно... ладно... – она зажмурилась, обхватила себя руками за плечи, посидела так, как будто готовясь и вдруг, убрав руки, открыла глаза, и посмотрела в угол, где стоял станок с вышивкой. А потом многозначительно и сладко улыбнулась, слегка приоткрыла рот, изогнула бровь и "метко" стрельнула в станок глазами. Получилось очень эффектно – даже ты это почувствовала. Мужчина должен просто обомлеть от такого! Вот бы научиться и на рыцаря какого-нибудь так глянуть... – Ой, как стыдно! – Ловорда прижала ладони к пылающим щекам. – Ой-ой-ой! Она рассказала тебе, что сьельскими словечками балуются в основном горожане и рыцари, а у крестьян прижились только некоторые. А ещё – что их используют даже в Ольсвере, хотя поменьше, чем у нас. – Северяне намеков и недомолвок не любят, у них с этим не очень. А в остальных землях, особенно у нас, в Кинстмаре, да в долине Хорка – ещё как! В Хальмаре люди темные, так не говорят. А в Нарвории – вовсю говорят, только у них вместо Сьелье другой город, Кравэ, в Ольсвере. Чтобы жителям Сьелье не обидно было, вот почему! И в Свертмаре тоже их используют, и говорят, самые грязные. Ты попросила рассказать ещё парочку, для примера. – Нет, сжальтесь, ваше высочество, я больше не могу! – взмолилась она. – Это всё страшно неприлично! Меня леди Корильда прибьет, если узнает, что я вас такому учу. Меня и батюшка ваш выгонит из замка, если ему кто скажет. Вы Цезни позовите, она вам расскажет, а я не такая. Это она у нас мастерица по сьельским словечкам. Ловорда замахала ладонями, обдувая себя, словно опахалом. – Уже спать пора, ваше высочество!
-
+ Долго выбирала какой из двух постов плюсовать. ;)
|
Посыльные естьсэркают и отправляются исполнять приказания. Есть правда кое-что, чего ни Клонис, ни Манго не сделали. Отдав приказ, офицер обычно говорит: – Шагом марш*! Или: – Бегом марш**! Или в боевой обстановке: – Ползком! – или. – Перебежками пошел! А если ничего такого офицер не говорит, значит, по-разному можно и исполнять. И может быть это и правильно – на острове-то, где каждая пальма в тебя стреляет.
Смайли... Смайли выглядел немного забалдевшим, тонким и звонким. Достаточно было посмотреть на него, чтобы понять – парень вообще не осознает, где находится и что происходит вокруг. Для него это игра такая. "Ух! Стреляют! Ух!" Как будто ему сказали: "Эй, нельзя, чтобы тебя подстрелили, понял? А то проиграешь! – Понял!" – ну и в таком духе. И знаете что? Парни с таким подходом обычно действуют чертовски хорошо – им, конечно, тоже страшно, но не так. Пусть они в слегка придуманном мире своей игры, и чего-то в нем могут не учесть, но обычно у них все получается как-то так... дерзко, и в том же время осторожно. Так что Смайли двинулся то ползком, то перебежками, вдумчиво, умно, не торопясь, но и не тупя.
А Инджан с Уистлером побежали. Вроде же с фронта-то прикрывает барак и блокгауз, и дымзавеса. Клонис, проверяя бинокль, не увидел, а Манго со Слипуокером увидели, как ярдах в двадцати от воронки оба упали. Может, шальная очередь, а может, сняли? Какое-то время было непонятно, как они, что с ними... может, залегли там просто? Уистлер пополз дальше через какое-то время, и уж не вставал, хотя, кажется, и был в мертвой зоне. Он дополз до воронки Винка и скрылся в ней. А Инджан... так и остался там где-то лежать.
Только что он бегал наперегонки со смертью, и стреляли ну точнехонько в него, и все решали меткость Слипуокера и удача. А теперь... да черт его знает. Такое ощущение, что просто пуля прилетела – и конец. Из огня да в полымя.
Клонис Твой бинокль был в порядке. Что ему сделается? Он-то в футляре был. Ты улегся, утопил локти в песке и, держа его в ещё не до конца послушных, слегка подрагивающих пальцах, вгляделся в барак. Барак и так-то было хорошо видно, а в бинокль – вообще замечательно. Только смотреть особо было не на что: видно было, как отблескивают вспышки выстрелов внутри, да какие-то тени мечутся... или кажется только. Оттуда доносились нечленораздельные, жуткие крики. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – там идет рукопашный бой. А Хобо и пацаны из задних окон все не лезли и не лезли.
– Шу-шу-шу... – бормотал Парамаунт, придерживая пулемёт. – Шу-шу-шу... Детка, бодрей! Твой па ушу-шел за́-семь морей...
Манго Происходило... а хер его знает, чего происходило. Вроде, все держатся. Вроде, никто не отступает. И в то же время... в то же время ты слышишь, как палят, и главное, что дошло уже дело до гранат. Особенно в центре. Звуки боя похожи на лапшу – вроде отдельные макаронины видно, а какая куда выползает... Стучит пулемет – в кого? Откуда? Шарашит Браунинг – удачно или нет? Гранаты бабахают – наши или японские? Или по очереди? На учениях – там ты вроде бы тоже "в укрытии", но если что непонятно, всегда можно "слазать за подсказкой" – просто встать и посмотреть. В реальном бою ты – в земле по брови. Тут бы вообще хоть приблизительно понять, что происходит-то. Ясно одно – по центру жмут, жмут сильно. Слева... слева вроде послабее. Справа... справа дошло до рукопашной. Но основной удар по центру вашему.
И понимаешь – что-то идет не так.
У вас два пулемета. Они молчат. А японские – чешут. Может, оно бы и правильно было, если бы ваши пулеметы в засаде были, или как резерв... А они в засаде? Или как резерв? Или просто ни хера не делают?
Размышления прерывает голос сзади, из-за стены. – Здесь лейтенант Донахер? – спрашивает кто-то. – Донахъю, придурок! – гаркает вдруг неожиданно для всех Парамаунт, не оборачиваясь. – Донахъю, извините. Я передать. От подполковника. – Да не я, тупица! – откликается Парамаунт, все так же не оборачиваясь. Слегка сбитый с толку посыльный говорит. – Эээ, сэр... эээ... а кто? Узнав, кто из вас командует ротой "Гольф", он с облегчением докладывает: – Подполковник Джордан приказывает срочно доложить обстановку. Что передать?
А правда, что доложить? Что вы так и не заняли все бараки? Что между краем ваших позиций и блокгаузом на левом фланге по-прежнему дыра? Что вы отступать решили? Тут было о чем подумать. Сказать, чтобы валил, обдумать и послать Слипуокера с донесением? Или сразу что сказать? Пули по-прежнему свистят над головами.
Слипуокер Осторожно выглядывая, всматриваешься в то, что там впереди происходит. И замечаешь кое-что, вернее, кое-кого.
-
И понимаешь – что-то идет не так
Мы все сегодня - немного "Манго"
|
Барак. Тот, что справа.
Почти неслышно звякнул штык, который рядовой Красотка Джейн пытался примкнуть. Потом слышно. Потом пружинисто щелкнул сталью по стали, когда примкнулся как надо. – Сука... – сказал сержант в первый раз. – Господи, – сказал кто-то. – Уууу... – промычал Лаки-Страйк.
Японцы повалили в окна. – Синнээ! – Когэкии! Но в основном – молча.
Красотка, едва успев примкнуть штык, кинулся первым, и первый удар нанес как по учебнику – четко, так что сам успел почувствовать, насколько хорошо и правильно. Прям в сердце. Даже разглядеть не успел, кто там перед ним, просто какой-то хер в желтовато-буром, а не наш. Хринч! – "Ооо-ох!" – и упал, и даже "счищать" его со штыка не пришлось.
Хобо долбанул, как дубиной, первого подвернувшегося – глухо ударил приклад по телу. Ещё. Ещё. "Сука". Ещё. Падай и не вставай. Ещё. Вот так, но ещё. Ещё... ещё... ещё... Что там было с человеком на том конце приклада? Во что превратились его кости, на сколько частей переломилась ключица, по которой пришелся удар? Вошли ли ребра в сердце? Что с селезенкой? Сломалось ли запястье, или так, треснуло? Неизвестно, и никакой патологоанатом не будет разбирать этот паззл. Это ж не убийство – это ж правильно было! Это ж война! Глухие звуки и пара стонов, когда ты вбивал его в пол и выбивал из него жизнь – и ничего больше. – Сука. Бащ. Бащ. Бащ. Чтоб точно не поднялся. Чтоб даже если захочет – уже нечему было подниматься.
Ахнул выстрел! Кто? В кого? Куда?
Красотка – снова. Японец. Ну точно. С винтовкой. Один на один. Выпад! Клинк-бряк! – отбил, ещё и чуть в хлебало прикладом не выдал. Там, в той команде, тоже не детки, понял-нет? Ещё выпа... ножевидный штык резанул по твоей руке. Похолодело не от боли даже, от того, что больше не сможешь держать винтовку, от того, что такой удар может и сухожилие перере... но зачем про все это думать, когда можно просто ударить в ответ?! Нужно просто ударить! Бьешь, не чувствуя боли в руке, не чувствуя самой руки, не чувствуя всего тела. И... попал!!! В живот. Видишь черный якорек на каске, поднимающуюся голову после того, как он коротко глянул вниз и осознал до глубины души, что у него в глубине этой души, а проще говоря, в кишках – штык M1905. По самый срез дула.
Шадах! Шпань! Чиу! – стреляют в бараке или в барак.
Не успевает он в глаза тебе посмотреть: вырываешь из плоти штык – идет легко, как из маслица, как из чистого песочка – и окованной деревяшкой под каску – нна! Тело, мотнув головой, падает безвольно, зацепившись за стенку. Снес его. Разделал. "Кто ещё на меня?! Кто ещё на..." Птах! – сзади стреляют, со спины, попадают в бедро – пронзает боль, на этот раз уже не такая... На этот раз СИЛЬНАЯ! Ранили. Сам не понимаешь, как упал на одно колено. Но это ничего. Нога-то слушается! Кость цела, наверное. Привстаешь, пытаешься выпрямиться. Сейчас выпрямишься, развернешься и штыком встретишь, штыком ег... – Чвак! – И ЭТО – ШТЫК. ВХОДИТ. ТЕБЕ. В СПИНУ. Как с тобой и не с тобой это происходит. Штык. В тебе. Железка в теле. Падаешь снова на колено. Чавк! – вырвал – это ещё больнее. Все сжимается от боли везде. И ЕЩЁ РАЗ В СПИНУ! Аммм... И ещё... Куда-то... мама... во что-то очень важное... почки или печень... пронзает. Не шевельнуться. Дрожь по телу. Тупое такое ощущение – в тебе железка. Тоненькая, кажется, но ни хрена она не тоненькая, нет, она не тоненькая, это штыыыык! Он не рычит "синнэээ", как голодный тигр. Он просто убивает тебя, деловито, по-крестьянски, как свиней колют. Члинь – чавк! – для верности. А ты все не умираешь, не падаешь ничком, гад американский.
Ничо. Ща. Добьет.
– Сука! – орет сержант в другом конце барака. Тебя бьют по голове сзади, по каске, и ты падаешь вперёд, на засыпанный пылью и осколочками чего-то пол барака, на богом забытом острове. Лицом на пол.
Хобо Твой японец на полу. Он твой был эти... секунды? Ты и он. Ты убил его, наверное, или нет, но он умрет же? Умрет. Не было в мире в этот момент врагов более заклятых. И двух более близких людей. Но ты был на адреналине, тебе было это всё равно. Враг – удары – мертвое тело. Хватит, сойдет, что дальше!? Отрываешься от него, смотришь, где что, что происходит!? И какой-то глист в бурой форме на твоих глазах бьет штыком в спину Красотку. Красотка на одном колене стоит, а тот его в спину пыряет – не видишь самого штыка, не видишь, как бьет, только видишь, как Красотка вздрагивает при каждом ударе. Кидаешься на этого через весь барак, замечая, как Заусенец катаясь по полу в обнимку с кем-то, сопит, выхватывает нож и тыкает им часто и коротко – раз-раз-раз! Молодец, Заусенец не пропадет!
Бежишь по бараку, перепрыгивая опрокинутые нары, трупы, промахивая проемы окон так быстро, что стерегущие их с винтовками наизготовку японцы не успевают стрелять в тебя. Хотя – не, успевают! Чпань! Пах! – только мажут. А ты даже не замечаешь, что по тебе это было.
Но японец, убивавший Красотку, видит, что ты бежишь к нему. И он никакой не глист, он, бля, Воин Императора, пусть и в потертой форме, пусть и вбитый бомбардировками в землю, но поднявшийся из этой земли, чтобы вас всех остановить и урыть. Он бьет Красотку по каске прикладом, мол, отдохни, мерикана, тут ещё на раздачу один. Он успевает бросить на тебя один взгляд – щурится, пожимает губу. Сейчас все тебе будет, сам напросился, марин-ю-дай. И плевать, что затвор не успел передернуть. Ты налетаешь, машешь винтовкой, но он ловко отбивает и колет – быстро, как змея: штык жалит беззвучно, достает до твоего тела – ХОП! БОЛЬНО! Кольнул, гад, и может, убил. Но тело твоё ещё движется. – СУКА! – и со второго раза ты попадаешь – удар такой силы, что с треском ломается деревянная шейка, и приклад остается болтаться на ремне бесполезным хламом. Он же в каске.
Но когда об голову ломают винтовку, в каске ты или нет, это ошеломляет. Он шатается, ты налетаешь, уже забыв, что тебя ткнули штыком, толкаешь, сбиваешь с ног, бьешь, хватаешь его винтовку, к которой примкнут штык, вырываешь. Неуклюже хватаешь, за ствол, одной рукой, но уж как вышло. Другой рукой уже душишь. Горло – кадыкастое, теплое, чужое, вражеское. То ли говорит что-то, то ли шипит, и горло пульсирует, и бьется жилка под пальцем или не жилка. И туда, в эту жилку-или-не-жилку, сбоку, вгоняешь штыком неуклюжую (потому что так держишь, но тебе плевать) его винтовку. Неглубоко, надо глубже. Дотыкаешь. Кровушка. Ещё. До щелчка бы, хотя знаешь, что не щелкнет. Ещё. Ещё. Вылез штык с другой стороны. Хер знает, почему это было важно.
Мертв.
Шадах! – это Заусенец дострелил своего. Хорошо.
Машинально встаешь на ноги, под адреналином не сразу осознав, что ты...
...Ты застыл напротив окна. Глядишь в окно, а там... Там ты увидел лицо – молодое лицо, тонкие усики. Парнишка с глазами старика, унтер. Если бы в твоей голове было что-то кроме "бей-или-беги", ты прочитал бы на этом лице много всего – азарт и сомнения, напряжение и хорошо сдерживаемый дисциплиной кураж. Кто он был? Почему такой молодой – а унтер? И это в Императорском Флоте, а ведь в Японии редко ставят младших над старшими. Лет двадцать ему было, может, двадцать два. Может, он был курсант, досрочно переведенный на флот и попавший в рикусентай? Да неважно. Он был коршун – у него усики даже встопорщились, как перья готовой к атаке птицы, А ты... ты даже мышью не был. Мышь бежит, спасается, а тебе никуда уже можно было не бежать. Потому что под лицом его было ещё одно, одноглазое: срез кожуха и черный зрачок дула – пистолет-пулемёт, тип что-то там. Машинка-сырорезка – как раз для таких вот разборок накоротке. Он не вплотную к окну стоял, шагах в семи или десяти... но это как раз. Идеально! Вещь для такой дистанции! Пригнуться? Броситься? Упасть? Да не успел ты даже подумать об этом – просто понял, что... что всё, сержант. Неплохо выступил. А вот и Оно. Вечность.
Палец на спуске сжать, пляшущий во время очереди ствол довести чуть в сторону коротко, деловито – и перечеркнуть морпеха, как списанного в отходы.
...
И тут его снесло пулей. Хотя на самом деле его не снесло – пуля меньше унции не может снести человека в полторы сотни фунтов весом – но это так выглядело, потому что ему прострелило голову, и кровь с мозгами и осколками черепа плеснула щедро и горячо вправо, словно старый седой мастер стряхнул красную тушь с кисти на рисовую бумагу. Не первый штрих за сегодня, мастер, не первый. Но это был не мастер, а просто пуля тридцатого калибра. И вот что получилось: Хлобысь! – беззвучно плеснула кровь, улетела из башки жизнь вместе с азартом, сомнениями, дисциплиной и куражом, и сложился унтер. Как и не было.
И ты сложился – просто присел в своем бараке. Не успел он эт самое... пальчик согнуть.
Мгновение. "Жизнь? Смерть? Бля, пронесло," – вот и всё.
Ферма Ты лежишь. Вокруг в пыли, в дыму, носились люди, били друг друга, кричали, умирали. Вязко чавкал штык, тыкаясь в тело. Кричали снова. – Сука! – кричал сержант много раз. Выстрелы были – раскатывались грохотом, отдаваясь в голове. Потом ты понял, что, похоже, рядом с тобой лежит рядовой Красотка Джейн. Похоже, ему не повезло. Похоже, он умирает. Похоже, где-то в штатах красотка Джейн не дождется, что этот парень потрогает её третий размер. А ты... ты выживал, тебя тряхануло, и в том, что ты не поднялся, когда другие поднялись, тебя упрекнет только тот, кого там не было. Но кто-то выбрал другое.
Ну и вот – он лежит на животе, истыканный штыком, бледнея на глазах, а ты сидишь на жопе, сжимая винтовку. "Могло быть наоборот!" – скажет, возможно, голос внутри. Будет прав.
Это война. Может, про неё сержант кричал "сука" много раз, и если так, то не поспоришь.
Красотка Джейн Холодно. Зябко. Крови много, наверное. Спина мокрая. Штанина... наверное тоже, не очень хорошо чувствуешь. Холодно. Хочется, чтобы накрыли, обняли. Лежишь на животе. Мокро. Жестко. Ничего уже не важно. Или важно? Подумай, пока время есть. Его немного осталось. Казалось, что вся жизнь впереди... и так и оказалось, вся – просто короткая. "Прощай," – говорит Джейн, и слезы катятся по её щекам. А может, ничего не говорит. А может, не в Джейн ни в какой дело. Подумай, в чем тут дело.
Это ведь конец.
Барак Лаки-Страйк одной рукой держит гранату, другой, окровавленной, мизинцем, кольцо. Ща выдернет, только думает, куда. Заусенец меняет пачку. Щелк. Готово. Этот, который в шею раненный. Землекоп? Хер его знает, но вроде шевелится. Сутулый... а, его же убило. Точно. – Ща ещё полезут, – без выражения, просто констатируя факт, говорит Лаки-Страйк, но голос у него не дрожит. Просто голос человека, которому страшно не хочется умирать. А, видимо, придется.
А вдруг не полезут? А вдруг гранатами ещё разок? Кто бы знал, парни...
-
Это пиздец. И это охуенно. Все сразу, в идеальных пропорциях
-
Что сказал уже, то сказал, динамика-фигамика, но по сути своей пост — лютый и бескомпромиссный, атмосферный и боевой, такой, до хруста песка на зубах, и то, что хруста в конце больше, чем всего остального, лишь добавляет посту коренной своей антивоенной ценности.
-
И ты сложился – просто присел в своем бараке. Не успел он эт самое... пальчик согнуть. Нельзя ж так пугать-то.
"Прощай," – говорит Джейн, и слезы катятся по её щекам. А может, ничего не говорит. А может, не в Джейн ни в какой дело. Не, ну девчонка с третьим размером это, конечно, сразу death flag. Вот Дасти правильно сделал, что (почти) развелся.
-
-
За невыносимую легкость бытия перед смертью
|
Крот, Скрипач, Мрачный – Да меня уж подмотали, – отозвался Ушастик. – Ребят, я вам не мешаю? – спросил из соседнего окопчика Кюрасао. Видимо, Скрипача и Крота. – Если вы про баб – то я потом вам все доложу. Я "ыксперт". А если про "контэкст", то вы б это... вам ща бу... Жахнула граната ярдах в семи впереди – не долетела. – Ага, оно. "Игриво", блядь! Но это была так, увертюрка.
Стали стрелять часто-часто – свистит над самыми головами. Ба-даааах! Ба-дааах! – ещё пару гранат в вас кинули, одна даже перелетела.
Отвечаете. Кюрасао лупит из винтовки. Дам-дам-дам! – пригнулся – Шадам! Дам-дам! – пригнулся – Шадам! Дам! ПЛИНГ! – Перезарядка! Птух! Птух! – это так карабин Скрипача плюется. Птух-птух! Пальцы Крота царапают усики от гранаты. Рывок – полетела, нате! Буууум! Швить-швить-вить! – над головой.
И рядом за блокгаузом – пальба, долбежка, команды. Ни хера вы до них не докричитесь. И взрывы. И чей-то короткий вскрик.
Трое японцев выметываются из-за развалин, пробегают несколько ярдов, падают. Шадам-дам-дам! Птух-птух! Швить! Песок. Жара. Сейчас ещё и кровь будет.
Ушастик выползает из-за блокгауза – осторожненько, потихоньку, приволакивая ногу. Прикладывается к винтовке – без окопа, просто в песке, целится, приоткрыв рот. Дам! – замирает – Дам! – потом откатывается назад, под защиту стены. Дистанция – всего ничего, но... они прячутся и вы прячетесь. И страшно всем – и вам, и им. На стрельбище уже давно бы, наверное, изрешетили мишени, что вы, что они – расстояние смешное.
– Капрал! Давай я прикрою! Ща! – кричит Кюрасао, видя, что Мрачный зашевелился с огнеметом. – Пошла! – он кидает гранату, и Крот тоже кидает – они летят, кувыркаясь и шипя, бабахают вразнобой. И тогда Мрачный, вывалив тело в огнеметной сбруе из-за все того же блокгауза, поднимает трубу.
И все напрягаются.
Огнемет – это напряжно. Это даже для своих напряжно.
ШШШрррвуууууууууу! – гудит огненная полоса, облизывая пространство где-то впереди. Попал, не попал? Че японцы не бегут? Но японцы... не бегут.
Одно дело, когда защищаешься – и инициатива у врага. И сейчас подойдет и сожжет. И ну его нахер! Но другое, когда ты решился умереть, идя вперёд. И лучше бы быстро, конечно... но ты же воин!
Японцы привстают и стреляют в Мрачного. Мрачный прячется. Морпехи стреляют, но из развалин по ним опять чешет скорострельная машинка, взбивая пыль. Лежать!
Еще гранату. Уже пальцы устали усики ковырять.
Да-дааах! – и одного из японцев подбрасывает. Не как тряпичную куклу – как семидесятикилограммового мужика в стальной каске и с винтовкой. Невысоко, короче. Мертв, наверное. У них там тоже, ну, не окопы, конечно, но какие-то углубления, воронки что ли. Заранее присмотрели, где прятаться будут. Под пальмой лежат где-то. Пальма эта торчит тут ни к селу, ни к городу, уже много раз клюнутая случайными пулями.
Плотно кроют из винтовок – кажется, откуда-то из-за пальм вдалеке. Подкрепление к ним идет что ли? Вжимаетесь. Чирикают пульки. Потом Мрачный выпускает ещё струю – но опять без толку. Или кажется, что без толку? Или без этих раскаленных, сжигающих воздух, злых струй, вас бы давно забросали гранатами? Дам! Дам! – Перезарядка!
Япошка поднимает голову – да, под пальмой. Мрачный наводит трубу туда – и жарит со всей дури. Пальма вспыхивает от низа, огонь поднимается по сухой коре почти до кроны, но листья не горят, только съеживаются и чернеют. А японец... у него вспыхнула голова!
А, нет, только кепка загорелась слегка. Он срывает эту кепку, прячется, и его товарищ, высунувшись, стреляет в Мрачного. Чпань!
...
Еле успел убраться.
Нельзя высунуться, прицелиться и ждать, пока высунется враг – снимут. Надо высовываться, палить куда попало (вдруг он в этот момент высунется и впишется в прицел?) и прятаться. Только так, иначе – смерть. Ведете торопливый, бестолковый огонь. Японцы... японцы отвечают таким же.
Шадах! Шадах-шадах!
– Ушастый?! Ушастый, твою мать?! – крикнул Кюрасао. – Ты живой?
Шадах-шадах!
Рядовой Ушастик лежит там, куда выползал опять, чтобы вкинуть свои "пять центов". Маленький такой. Вы только сейчас заметили, что форма ему на размер или полразмера великовата.
Крот
Пытаясь запомнить, откуда стрелял один из подбирающихся к вам, поднимаешь винтовку. И вдруг четко в прицеле – голова. Пальцем надавить – шбам! Готов, даже дырку от пули видел! Дернулся и лежит. И ещё разок в него. Всё, точно готов.
Граната, падает на песок перед тобой словно бы сверху, хотя и не сверху. Кругленькая, цилиндрик с ромбовидным узором насечки. Ну там же ещё пару секунд запал погорит. Спря...
...
Удар. Ты ослеп. Ты ничего не видишь. Боль? Боли не чувствуешь. Перед глазами то ли круги, то ли нули, то ли пончики с кремом – ползут, друг на друга налезают, едва крем этот тебе по лицу не размазывают. Плывешь в этом мареве. Вокруг стреляют ещё, кажется. Шевелиться? Дышать? Зачем. Тебя тут нет. Просто слышишь выстрелы в отдалении где-то.
Всем Нет подмоги. Не стучит из-за ваших спин пулемет Парамаунта. Слева бахают гранаты, как будто лениво перепасовывают великаны по мячику: наша - японская, наша - японская. Тыдыдыхают автоматические винтовки пока что – Ганни держится, и Дасти вместе с ним. Японцы не торопятся. От неведомо кем закинутой гранаты Крота вышвырнуло на спину из окопа. Конец ему? Вас трое. Из барака долетают крики – адские, лютые, "СУКА!" – кричит там кто-то. "СУКА!" "СУКА!" То по-английски, то по-японски. Там что-то страшное. Да и у вас тут не сахар. Японцы подбираются, берут за жопы нежно, но хватко, не торопясь. Вроде вы разок отмахались от них. Но все равно надо продолжать стрелять, бросать гранаты, пока не кончатся, пока не...
– Эй, парни! – кричит сзади кто-то молодой. Пружинистый, бодрый голос. Как будто он, гад, на другой Тараве какой-то. – Приказано отступать к воронке. Огнемету и саперам. – А мы че?! – кричит Кюрасао. – А вас сколько? Одного бойца приказано оставить тут. На углу. Фланг прикрыть. Кюрасао ничего не отвечает. Осознает: один, кто останется на углу – это он. – Эй! – кричит молодой голос. Это Смайли. – Прием?! Ясно?! – Да я-ясно.
Крот Вдыхаешь с шумом. Глаза зажмурены. Глаза открыть не можешь. Просто заставить себя не можешь. Тупое какое-то ощущение в глазницах. Круги гаснут, просто муть и мрак. Лежишь крайне неудобно, что-то давит на поясницу (кажется, край окопа), под ладонью песок. Кажется. Стреляют. Атолл Тарава. Остров Бешио. Пляж РЕД-2. Гребаная позиция между исчерканным пулями блокгаузом и бараком, в котором только что кого-то жестоко лишали жизни. Все такое знакомое и такое... невидимое. Никуда ты не делся. Добро пожаловать в мир звуков, рядовой.
Скрипач Карабин к плечу. Стреляешь. Птух-птух! Птух! Птух-птух! Показалось-не показалось, надо стрелять. А то сомнут. Теперь уже вообще не замечаешь отдачи. Карабин и карабин. Стреляет и стреляет. Птух! Птух-птух! Лязгает затвор. Чик. Встал на задержку. Отмыкаешь на ощупь, бросив взгляд вперед перед тем, как спрятаться в своем недовырытом окопе. И замечаешь, что стрелял-то ты по развалинам, а там, за трупом япошки, которого подпалил Мрачный, а ты снял, есть ещё один. Точно есть. Он там. Он высунется и убьет кого-то. Тебя – потому что у тебя окоп недостаточно глубокий. Кюрасао – потому что почему тебя-то? Крота – потому что Крота гранатой выбросило из окопчика, и он че-т и так непонятно, живой, нет? Мрачного, может, даже... Он там. Ярдов... ярдов восемь до него. Всего восемь. Думали, он мертвый, а он не мертвый, нет. А надо отступать. Приказ. А тот парень, что про "схеранто" спрашивал, лежит тут, даже не целиком в окопе. Щелк! – новый магазин на месте. Чрик! – патрон в патроннике. Ты морпех. Теперь уж точно.
-
Спасибо за крутой пост! Я уж примирилась даже, что помрет Кротик, но про контузию забыла, а она про меня — нет. Ты каждый раз находишь способ задеть за живое, и это делает игру такой офигенной
|
– Договорились, – сказал Альвий, – и затушил лхо. Хотя если можно пораньше – я только за. Но пришел к вам я, так что и решать вам. Я буду один, одет так же и со стиком в руках. Я предъявлю лигатуру. Он выслушал речи магистрата. – Я полагаю, – ответил он, – что пояснять мою логику будет иметь смысл после того, как вы убедитесь, что я не жулик, который решил поиграть в Инквизицию. Альвий поймал себя на мысли, что Шульц-Нейман ему не верит. И это ему очень понравилось. Он, кажется, попал именно к тому человеку, к которому хотел. Это не означало, что все получится, но означало, что как минимум его не спалят по-глупому. В духе: "Ты прикинь, что тут было? Пришел какой-то мрачный хер и прикинулся инквизитором!" А если бы Нейман сам сидел у кого-нибудь на подсосе у кого-нибудь серьезного и брал взятки, он бы сейчас очень обрадовался и просто окружил бы Альвия заботой и помощью. Этого не произошло. Это был хороший знак. Не. Шульца-Нейман – страшный зануда. Он все проверит, он во всем удостоверится. И, конечно, приставит за Альвием хвост. И может быть, даже арестует и допросит уже по-серьезному. Нормально так допросит. А потом, возможно, извинится. И Альвий не сможет его упрекнуть. Альвий будет его после этого недолюбливать, и никогда они не подружатся, но зато будут друг другу доверять, и это будет куда важнее. "Ну, посмотрим, как вы варите такую кашу, коллега!" – сказал себе Альвий. – Был рад оказаться полезным, – ответил он на конспиративное прощание магистрата. И это было тоже хорошее прощание. "Уведите этого дурака отсюда, он ничего не знает, только время моё терял", – так это прозвучало, или хотя бы могло прозвучать. И именно так было и надо. Профессионал – профессионален в мелочах. И значит, тут надо не спалить Лотту и других членов группы. Значит, сегодня надо поработать в одиночку. Альвий собирался скинуть сообщение в общий канал: "На сегодня встречи отменяются. Работайте по индивидуальным задачам. Буду держать в курсе," – уже набрал его, но помедлил. А че, можно же и спалить. Все равно они будут знать, если через них лицензию получать. Ладно, решу. Потом кинул персоналочку для инквизитора. "Контакт установлен. Проверяют. Возможна слежка. Прошу отправить лигатуру из моего номера посылкой. Жду предложений по месту, где можно забрать." Лотта, вероятно, поймет. Ни черта не надо арбитрам знать ни кто она, ни где её гнездо. Надо было бы – уже знали бы и его бы про неё спросили. Да не, к энфорсерам можно сходить. И одного из коллег светануть. Опасно? Да не особо... но торопиться не будем. Альвий удалил уже набранное сообщение. "Сначала схожу сам, посмотрю, что к чему, потому уже отстучу ему весточку, мол, что к чему." Он набрал Дезидери новое сообщение: "Вопрос с лицензией в работе. Сообщу."
-
Аналитик столкнулся с аналитиком - что может быть лучше?
|
Мрачный, Скрипач, Крот
Вы стали рыть землю, раскидывая песок, насыпая его валиком впереди. Вообще-то окоп без серьезного бруствера – так себе защита. Винтовочная пуля пробивает слой песка толщиной... Но да, все верно, люди делятся на два типа – на тех, кто умничает вместо того, чтобы работать, и на тех, кто выкопал окоп и выжил. Захлебываясь белой коралловой пылью, вкалываете, как негры. Окапываться лежа очень неудобно. Делать это быстро – тем более. Круто, что вы морпехи, и научились этому даже не в Веллингтоне, а ещё в учебке в Калифорнии. Спасибо тому сержанту-инструктору, который, проходя мимо какого-то рекрута, копающего сидя на коленях, толкнул его ботинком в плечо, и на немой вопрос в его глазах ответил: – Молчишь? Правильно делаешь. Трупы не разговаривают, а ты ж убит. Все всё поняли тогда и начали копать старательнее. Вот и сейчас копаете старательно, правильно – не приподнимаясь над землёй, ворочая песок лопатками. Тем более Мрачный рядом – этот похалявить не даст.
Дасти выглядывает из-за Блокгауза, пришел вас проведать. – Окапываетесь? – Ага, – отзывается следящий за периметром Кюрасао. – Мы тож. Крот, а где рюкзаки-то? Аа, вижу. Спасибо. Вы это, парни. Пока будьте здесь. Ганни распорядился. – И мы тоже? Мы к своим хотели... – говорит Ушастик. – Вы лучше сидите, где он сказал. Лан, я пошел. Это. Спасибо, парни. А то чуть не зажали нас. Япошки что-то затихли. Япошки на самом деле не затихли – по всему острову идёт стрельба, слева слышно рубилово – выстрелы, очереди, взрывы. Из бараков справа доносятся взрывы гранат. Можно увидеть, как кто-то из морпехов, выбравшись через окно, для порядку закидывает гранату в сарайчик, стоящий сбоку. Зачищают. Справа стучит пулемёт – далеко, до вас не долетает, вроде бы. – Сержант, а сам-то чего не копаешь? – вдруг спрашивает Кюрасао. – Слишком старый, слишком больной, слишком пыльный, – отвечает Дасти. – Тебе что, делать нехрен? – Ты тоже будешь на моем месте, когда состаришься. Лан, заткнись. Удачи, парни. Потом взрываются гранаты где-то в бараках справа. Там стреляют, кажется. – Началось что ли? – говорит, кривясь, Кюрасао. Какой-то нехороший движняк происходит в этих бараках. Все напрягаются – кто-то роет быстрее, кто-то, наоборот, передав лопату соседу, берется за оружие. Высматриваете. Выглядываете. Вынюхиваете.
Где-то впереди протяжно свистят в свисток. Ша-дааах! – грохает совсем рядом. Мина! Ну все, это точно по вам! Ша-дааах! Ша-даах! Все ложитесь, вжавшись в только что отрытые не окопы даже, а так, ниши... Господи, да могилы глубже копают! Приходится колени поджимать, чтобы в них поместиться. Это не норы даже. Это ямки. Мины в основном ложатся левее вас. Туда, где Дасти и его парни, как раз туда, да. – Как вы заебали! – говорит Кюрасао. И вы слышите в этом голосе то же, что ощущаете внутри. Что эти "три по три" мины – уже не так уж и страшно. После всего, что с вами сегодня делали, чем взрывали, ломали, дубасили... С хрустом бьет мина прямо по блокгаузу – в самую крышу, так что все вжимают головы в плечи. Опадает дождь осколков и осколочков – бетонной крошки, кусочков штукатурки что ли... Камешки больно бьют по ногам, по плечам. Но это так, пустяки, неприятно и всё. – Все живые? – К бою! – кричит слева ганни. – Готовься!
Чпань! Чпань! – звонко щелкают Арисаки. – Не, не вижу, откуда, – говорит Кюрасао, чуть приподнимаясь. Пыль от взрывов всё ещё стелется. Пока вы окапывались, вы все запылились ещё сильнее, хотя не думали, что это возможно. – Утээ! – кричат с той стороны. Кюрасао ещё приглядывается... и начинается выдача. Чпах! Та-тах! Та-та-тах! Тра-та-та-у! Чще-чще-чще-чще-чще! Чще-чще-чще-чще! – японцы стреляют много, часто, такое ощущение, что отовсюду, мать их... У них видимо есть какой-то огневой план, потому что они стреляют не только по вам, но и по парням Дасти, но вы под обстрелом постоянно. Швить! Вжух! Тюррр! Паф! – пули проносятся над головами, горячими комочками хлопают о песок, щелкают о бетон, едва не рвут на вас одежду, буквально стелются над вами. Веером пролетают выпущенные очереди – опять в сарае ожил пулемёт, снятый Кротом, только кто-то его прикрывает. Старательно! Нельзя сказать, что вам совсем не видно японцев – они показываются то из-за деревьев вдалеке, то в развалинах, то около сарая, то у барака справа, у того, что подальше: палят, пригибаются, снова поднимаются, снова стреляют. Такое ощущение, что их... дохрена! Десятки что ли? Может, это только кажется... вы не знаете. Вы раз за разом вжимаетесь в свои ниши. Противно, несолидно, бахвалисто частит их пистолет-пулемёт: он больше бьет по центру, но и вам достаётся. Та-та-тау! Та-та-та-та-тау! – Не молчать! Огонь! Огонь в ответ! – надрывается там ганни. – Магазины подавай! Дасти! Дасти, блядь! Гранаты гото... Швить! Шпань! Шмяк! – ...я сказал! Он где-то там, ваш Кремень. Не дошел до вас немного. Чуррр! Чуррр! Фьють! Щелк! Чик! Та-та-тау! Та-та-та-та-тау! Та-тах!
Бывают наглые атаки, нахрапом. Бывают осторожные. А вы все чувствуете одно и то же – эта атака не наглая и не осторожная: она обстоятельная. У японцев полно патронов, они засыпают вас пулями, подбираются, они не хотят рисковать. Это значит, хоть немного времени у вас есть. Чтобы отступить и спастись. Или же остаться и...
Что-то кричат японцы справа, где ребят Хобо только что взрывали гранатами. Что-то кричат слева. Перед вами, где-то за развалинами и прямо в них, они даже не кричат, а так, говорят друг другу успокаивающе, подбадривающе, слегка озабоченно: – Кио цукеро. – Соко утэ. Соко утэ. – Рёкай! – ...цукеро – Юккури! Юккури. – Тама да. И в этих голосах, прорывающихся неясным фоном между частой, сосредоточенной пальбой, вы ощущаете методичность. Никаких "Марин-юдай!", никакой азиатской истерики. Они не костьми лечь пришли – они пришли захватить вашу позицию. Может, они потеряют одного... двух... или всех... неважно. Они захватят её – вот так, постепенно подбираясь, стреляя, перезаряжаясь, прячась, высовываясь, выполняя команды, действуя по плану, в парах, в группах прикрывая друг друга. Только что вы отпугнули их огнемётом, отпугнули стрельбой, отпугнули своим напором. Но они пришли в себя и... не стали горячиться. Они поняли, что вы не деревце, а пень, и взялись за вас, как... как за этот самый пень на поле, который надо выкорчевать из земли. По-крестьянски уперевшись ногами и ухватившись поудобнее, чтоб не надорваться. Они вас выкорчуют. Можно было бы даже уважать их за рабочий, хороший такой подход. Можно было бы, если бы не тот факт, что "выкорчевать пень" – значит поубивать вас всех или загнать в море.
Мурашки ползут по спине от такого. А по песку ползет Ушастик – кое-как, он ведь ранен, утягивается к Мрачному за блокгауз, перекатываясь. У него и ниши-то в песке нет... Всё, он в мертвой зоне! Смотрит на оставшихся боязливо, как будто чувствует, что если кого-то из вас убьют – это будет его вина. Но вы этого толком и не видите (только Мрачный видит) – пытаетесь что-то рассмотреть впереди, не поймав пулю. Это непросто.
-
Рабочий такой подход противника к делу вызывает невольно дрожь, потому что в этом тоже какая-то инаковость чувствуется. Хотя точно такую же сцену можно придумать и "наоборот", как типа янки деловито-осторожно наступают, но всё равно какое-то такое чувство, что они бы даже то же самое делали иначе что ли. Больше с шутками какими-то глупыми/нервными, менее автоматически что ли. Не знаю, на уровне ощущений чисто.
-
слишком пыльный, – отвечает Дасти. Ну вы поняли, поняли? Пыльный Дасти! Поняли? Ну не только за это плюс, конечно
-
- Если вы добежите/доползете до Хобо, вы можете его спасти ему помочь
Приятно, когда о тебе помнят. Но плюс, конечно же, не только за и про это. Просто хочется в очередной раз отметить монументальность труда и основательность подхода
|
-
Лайк за невероятно крутое и детальное изображение повседневности на Диком Западе. Не думал написать книгу? Я бы купил!)
|
Тебе был двадцать один год, и к этому возрасту "Кина МакКарти" успела очень много. Побывала в сложном, несчастливом браке, шпионила, узнала, что такое любовь и что такое предательство. В неё стреляли солдаты янки, она сама стреляла в упор в близкого до того момента человека, она видела смерть. Она чуть не сгорела, чуть не утонула, чуть не поймала шальной заряд картечи в салуне "Аламо". Она обыгрывала и проигрывалась, сидела обнаженной перед холодным взглядом мистера Лэроу, видела Восток и Запад, Канзас и Техас, реки и прерии, паровозы и пароходы, роскошные салоны и дешевые кабаки. Она танцевала на балах и работала на ферме, играла на гитаре в пабе и выигрывала целые сражения, посещала оперу и петушиные бои. Можно было бы шутя найти дюжину барышень её возраста, которые не испытали бы все вместе и половины этих эмоций! И всё же Кине был всего двадцать один год, и несмотря на все её приключения, кое-кто сказал бы: "Пфф! Жизни девочка не знает." Пожалуй, они были бы не совсем правы... Но как бы там ни было, пора рассказать ещё одну историю о Кине МакКарти, после которой никто уже так не скажет. Может показаться, что эта история – о двух джентльменах с дурными намерениями и непростым прошлым, которых мисс МакКарти вполне справедливо решила поставить на место. Или о городе Эллсворт и его жителях. Или о добре и зле. Или об ангелах, демонах и маленьком атласном бантике. Или о пятидесятицентовой монете и полуквартовой бутылке виски. Или о том, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими... Но нет, на самом деле эта история – о том, что такое "настоящая леди" и что значит быть ею. Или не быть. Что лежит в основе? Гордо поднятая голова? Безупречная репутация? Душевная красота и жертвенность? Гордость и достоинство, в конце концов... Или же красивое платье и хорошие деньги? В какой момент кончается леди? Или настоящая леди не кончается никогда, пока бьется сердце? А что остается от неё, когда Запад, этот по-своему красивый, но безжалостный край, заберет всё лишнее, когда его темная вода "что-то поднимет к поверхности, а что-то смоет, как шелуху"? Какой станет леди "без всего наносного?" Или нас всех жестоко обманули? Не бывает никаких леди, все это сказка, а есть только женщины побогаче и женщины победнее? А все остальное – условность, придуманная богатыми, чтобы отличаться от бедных? Однажды эти вопросы, некоторыми из которых мисс МакКарти уже задавалась, встали перед ней ребром. И история эта о том, какой ответ она нашла. ... Если вообще нашла? *** Ты проснулась от того, что опускавшееся к горизонту осеннее солнце через окно пощекотало твоё лицо. И ещё что-то его щекотало. Это что-то оказалось белым перышком. Тебе было так плохо, что пошевелившись, ты решила больше пока не шевелиться. Лучше всего твоё состояние можно было описать словом "хмарь." Болело... такое ощущение, что у тебя болела вся Кина МакКарти целиком. Ты провела языком по губам. Во рту было очень гадко и сухо, как в пустыне. "ПИТЬ!" – чуть не простонала ты в голос. Оказалось, что ты лежишь на полу, а рядом стоит кувшин для умывания. Ты протянула руку, стараясь не опрокинуть его, подтащила к себе и жадно напилась, но воды там оставалось на донышке. Потом ты попробовала вспомнить, чем закончился вчерашний день. "Я приехала в Эллсворт. Я пошла играть в курительную комнату. Там были... Ой... Четыре вале... Я в него стреля... Ой... Пас-Рэйз... О-о-о-о... Не присни...? О, боже..." – и тебя стошнило: сухо, одной слюной. Прокашлявшись и вытерев губы, ты попыталась встать... А что было-то? Ох! Из всех наших историй, пожалуй, эта – самая длинная. *** Итак, игра с Кареглазым и Бесцветным "перестала приносить удовольствие", и ты решила воспользоваться своим дерринджером. Ты аккуратно подобрала юбку, нащупала пистолетик и зажала его в кулаке. В этот момент ты почувствовала, что одно дело – стрелять по мишеням, а другое – по людям, которые могут и в ответ выстрелить. Ты не знала, есть ли у них револьверы, потому что они весь вечер сидели на другой стороне стола, но раз у тебя есть, почему у них нет? Мужчины на Западе редко ходили безоружными. И это было не как с Марко. Там у тебя были личные счеты, кураж и ярость. Сейчас ничего этого не было. Про тот раз многие сказали бы: "А как Кина МакКарти должна была поступить?" В этот раз были варианты. Да, деньги были для тебя важны, но... это всего лишь деньги, верно? Ладно, ты же убивать их не собиралась! Припугнешь, если что – в руку пальнешь. Этого хватит. Предательски кольнула мысль: "А они-то? Они если что... тоже пугать будут? А вдруг они – правда бандиты, которые тебя убьют? Вот прямо насмерть? Насовсем?" Ладно, ставки сделаны, чего уж теперь. – Ну так что? – спросил Кареглазый, усмехнувшись. – Доставайте, что там у вас, чего уж! "Он сейчас про карту или про пистолет?" – подумала ты. А товарищ его ничего не сказал. Напрягся или тебе показалось? Всё! Ты выдернула из-под стола руку с дерринджером, на лету взводя тугой курок, но одновременно с этим, и даже чуть раньше, Бесцветный наставил на тебя револьвер. Крлик! – щелкнул его курок. – НЕТ! – крикнул Кареглазый и дернулся в сторону, пытаясь, наверное, отвести его оружие. Из-за этого резкого движения, вероятно, ты и выстрелила сразу – все было так быстро!.. Патрон у твоего дерринджера был не очень мощный, но и не игрушечный, и в небольшой комнате "Ремингтон" тявкнул почти оглушительно: Чпах! Ты целилась Кареглазому в правую руку, но из-за того, что он дернулся, попала... куда-то не в руку – он схватился правой рукой за бок и сморщился, сжав зубы. Пуля вошла в стену у него за спиной и оставила там дырку. Повисла тишина. Кисленький запах пороха витал над картами и банкнотами. Напарник Кареглазого смотрел на тебя. Ты держала в руках дымящийся пистолетик и была ещё жива – уже хорошо. – Взведешь – убью, – сказал Бесцветный тихо и невыразительно. – Замри. Ты враз ощутила, что не просто "взведешь", а вообще двинешь пальцем – и всё, темнота и Страшный Суд. Или если он хотя бы прочитает что-то похожее у тебя в глазах. Это у Кареглазого в голове гулял ветер и затевались какие-то игры, а Бесцветный был, похоже, дядя простой. Его револьвер смотрел на тебя, не шевелясь – здоровенный армейский кольт сорок четвертого калибра. Тебе было видно смазанные не то салом, не то воском каморы барабана, видно и зрачок ствола, нацеленного прямо в твой лоб, и рука его с револьвером выглядела, как голова змеи, поднявшаяся снизу и готовая ужалить. – Ууупс! – простонал Кареглазый, всё так же морщась, но пытаясь улыбаться. – Джетро! Поспокойнее! Это недоразумение. Все погорячились. Леди, зря вы так, ей-богу! Он, похоже, пока не умирал. – Партнер, ты как? – спросил аккуратно Бесцветный. – Кажется, между рёбер, – ответил Кареглазый, осторожно пощупав бок под разорванной жилеткой безымянным пальцем. – Навылет? – Может, и вскользь. Пустяки! – он взял стакан и разом допил все, что там было, стукнул им по столу, скрипнул зубами и вытер губы тыльной стороной левой ладони. – Ну-ка, что тут у нас? – с этими словами он протянул руку и даже не вырвал, а скорее взял у тебя пистолет, а потом, держа на ладони, рассмотрел, как следует. Наверное, ты могла бы что-то предпринять, но чутье подсказало, что дразнить Бесцветного не надо – дашь ему повод, и за тобой в Канзас не люди Мишеля приедут, а сразу ангелы Господни прилетят. – Симпатичный "ремингтончик". Вам его матушка с собой дала? – спросил Кареглазый уже своим обычным развязным голосом, как будто не в него ты только что стреляла. – Перламутровые щечки не хотите на него поставить? Вам бы пошло! – отщелкнул фиксатор, "разломил" стволы и вытряхнул на стол гильзу и неиспользованный патрон. – Леди, вот серьезно! Переборщили! – укоризненно проворчал Бесцветный, убирая свой револьвер. Взялся за сигару, но потом передумал. Послышался стук в дверь у тебя за спиной, а затем она со зловещим тоненьким скрипом приоткрылась на несколько дюймов. – Я слышал выстрел. Что-то случилось? – осторожно спросил портье. И тут ты поняла, что это не спасать тебя прибежали люди, а, похоже... сажать в тюрьму! Это тебе всё было понятно – мужчины нарываются, надо их охолонить, а если уж достаешь оружие, будь готова стрелять. Вроде, все правильно... Но как выглядела эта ситуация для окружающих? Ты стреляла в человека. За картами. Ты чуть его не убила. У него есть свидетель. У тебя – ни единого. А ещё у тебя карта, которую могут найти. Уже никто не будет разбираться, из какой она колоды... В тюрьме ты ещё ни разу не бывала, и вряд ли это будет романтичная темница. Возможно, выпустят под залог. Долларов в пятьсот-семьсот? Неприятно, но... а точно выпустят? Но Кареглазый прижал локтем пятно на жилетке, спрятал окровавленную руку под стол и сказал: – Да, все в порядке! Дама показывала нам свой пистолет и случайно выстрелила. – Он кивнул на дырку в стене, оставшуюся позади него. – Мы заплатим за ремонт. – А, вооон оно что, – протянул портье с сомнением. И ты услышала два щелчка – это коридорный, похоже, снимал со взвода дробовик. Видимо, такие сцены случались в этом отеле не первый раз. – И за беспокойство заплатим, не переживайте, – улыбнулся Кареглазый. – Что-нибудь ещё требуется? – Бутылку бурбона... мы все понервничали, хах! Я пока оставлю пистолет леди у себя, чтобы больше не было эксцессов, – он поболтал твоим "Ремингтоном" в воздухе, держа его двумя пальцами, как увесистую серебристую рыбку. – Ну хорошо, – успокоился портье. – Хорошего вечера, господа. Дверь закрылась. Кажется, тюрьма откладывалась. – Вот и всё! – сказал Кареглазый, доставая чистый платок и заталкивая его куда-то под жилетку. – И всего дел-то! – Ты точно в порядке, партнер? Хочешь, гляну? – Да, пустяки, говорю же. Как комарик укусил, – хотя ты почувствовала, что нет, не "как комарик": больно ему было. Но, возможно, бывало и побольнее, и намного. – Ну, смотри сам! – тебе послышалось непонимание в голосе Бесцветного. Как будто сказать он хотел чуть больше, что-то вроде: "Партнер! Ты чего творишь?! Тебя чуть не пристрелила какая-то пигалица! Нахера ты дергался?! Ну хлопнул бы я её – и всё. Обалдуй!" Кареглазый снова взглянул на тебя. – Вы поразительная маленькая леди! – сказал он и шутливо погрозил пальцем. – Я не верил, что вы выстрелите. Джетро, похоже, разбирается в людях куда лучше меня! Мне следовало вовремя вспомнить, что у роз есть шипы, не так ли? Но стрелять в нас, конечно, не стоило, мда. Что же нам теперь с этим, – он кивнул на игру, – делать? Повисла нехорошая тишина. Тут Кареглазый комично хлопнул себя по лбу. – Да ведь я ещё могу сказать пас, верно? Перед такой красотой и храбростью не стыдно пасовать. Вот и джентльмен в клетчатом костюме подал прекрасный пример! Как считаете, мисс? Ты сказала, что если это всех устроит... – Но есть условие! Вы выпьете, и не просто, а – по-западному. Ага? Иначе как я пойму, что вы на меня не в обиде? Не выстрелите в меня при случае снова, а? О, вы – дерзкая! Вы можете! Ну так как? Ты, вероятно, подумала, что, может, с удовольствием выстрелила бы, и даже не один раз. Но вместо этого спросила, как это ещё, "по-западному"? Он встал, взял стаканы двумя пальцами, чтобы не испачкать их в крови, прихватил бутылку, в которой ещё много оставалось, потому что пили они довольно сдержанно, и обогнув стол, подошел к тебе. Стаканы звякнули друг об друга, когда он их поставил. – "По-западному" – значит, по-настоящему, мисс. – Кареглазый с гулким звуком выдернул пробку. – А по-настоящему – значит от души. Как же ещё? Ты приготовилась сказать, что это все прекрасно, но вообще-то ты пила шампанское, а шампанское с бурбоном не очень дру... Но он не стал слушать и не стал наливать его в стаканы – вместо этого он схватил тебя под челюсть, сжал руку, чтобы губы и зубы твои разошлись, запрокинул тебе голову и стал заливать в тебя виски! С тобой никто никогда так грубо не обращался. Ты не могла встать, зажатая между стулом, столом и своим стальным кринолином, ошарашенная этой выходкой. Вечерний кринолин примерно такого размера. Такие узкие "колоколообразные" кринолины в 1867 были самыми модными, кстати – огромные и пышные уже отошли. А в следующем году появятся первые турнюры. Виски лился и брызгал на платье, на шею, в декольте, на стол, на пол. Ты захлебывалась, кашляла, мотала головой, но он держал крепко, и все лил, и приходилось глотать. Виски обжигал горло и язык, и ты зажмурилась, чтобы он не попал в глаза. Сколько он влил в тебя, а сколько расплескал? Полпинты? Пинту? Больше? Меньше? Даже Джетро, посмеиваясь, все же сказал: – Партнер! Перебарщиваешь! А он только приговаривал: – Вот так! Да-а-а! От души! Большой глоток для маленькой леди! Когда бутылка опустела, он оставил тебя в покое, посмотрел на неё против лампы, вылил последнюю каплю себе на руку и слизнул с неё. Но ты этого не видела: ты кашляла, плевалась, пыталась отдышаться и не сблевать сразу же, облокотившись на стол. – Посидите. Отдохните. Вы справились с честью! Тут Джетро не выдержал и торопливо закурил, но тебе было не до него. Ты поняла, что комната совершает какие-то танцевальные движения вокруг твоей головы, а голоса резонируют в ней, и все доходит чуть погодя, даже твои собственные слова. Дедушка Хоган показывал тебе кое-что насчет того, как пить на скорость... но даже его бы после шампанского такая порция, вероятно, уложила. Непослушными руками ты притянула свои деньги, тщетно пытаясь их зачем-то пересчитать, потом стала убирать. – Помочь? – спросил Кареглазый участливо. Ты помотала головой. Пришел портье. "Позовите на помощь!" – хотела крикнуть ты. А получилось: – Пзвв... на... мап... щь... – Что-что? Ты хотела встать, но чуть не свалилась со стула. – Леди слегка перебрала на нервах! – сказал Кареглазый. – Не волнуйтесь, мы ей больше не нальем, хах! – Ну, смотрите, джентльмены, – коридорный пожал плечами, оставил виски и снова ушел. – Карта-то была у вас? – спросил Кареглазый, двигая бесполезный дерринджер к тебе по столу. Ты снова помотала головой. Не дождется, чтобы ты ему рассказывала! Пора было идти спать. Но тут тебя затошнило очень сильно. Ты замычала, прижав ладонь ко рту, снова попыталась встать, чтобы дойти до номера, схватилась за спинку стула. – О-о-о, это бывает! Джетро! Помогай, леди плохо! – Кареглазый сгреб со стола карты в карман, прихватил бутылку, и, всё ещё морщась, взял тебя под локоть. Джетро, калшлянув, подхватил с другой стороны, они вывели тебя на подкашивающихся ногах из курительной комнаты и повели по коридору. – Куда? – спрашивал Кареглазый. Ты кивала в сторону своей двери, а внутри всё уже подступало. – Ключик? Где у нас ключик? Ключ выпал у тебя из рук и зазвенел по полу. – Держитесь, мисс! И вы втроем ввалились в номер. – Сюда! – сказал Кареглазый, взяв таз для умывания. – Смелее! Тебя ещё никогда не тошнило при посторонних людях, но тебе было так плохо, что выбирать не приходилось. – Вот, молодцом! Джетро, не кури в номере, пожалуйста! – Ладно-ладно. *** Кто же они были, эта "парочка-два подарочка"? Жулики? Мошенники? Аферисты? О, нет! Хуже, мисс МакКарти, намного хуже. Значительно позже, повидав таких типов, ты догадалась, кто были эти двое – в 1867-м таких людей в Канзасе было ещё мало, да и потом их никогда и нигде не было особенно много. В Эбилине же они не появлялись, потому что этот город "держал" Джо МакКой, а его не трогали. Бесцветный и Кареглазый были стрелками, но в 1867 году никто бы ещё не назвал их "ганфайтеры", "ганмэны", "ганслингеры" – таких слов, порожденных позже массовой культурой, просто пока не употребляли. Эти двое были из первого послевоенного поколения стрелков, которое еще не успело спиться, перестрелять друг друга и закончить свою жизнь в петле, передав эстафету молодым. Хотя, говорят, такие люди встречались и до войны. Но после войны по понятным причинам их стало побольше, к тому же они кое-кому резко понадобились. Стрелок – это вообще очень широкое понятие, а именно этих двоих назвали бы "железнодорожными агентами". Наверное, они работали на Канзас Пасифик, а может даже и на Юнион Пасифик. Бывало, что они занимались охраной – либо важных поездов, либо важных людей. Бывало, что им поручали навести порядок "в двадцатимильной зоне" если там кто-то бузил, воровал лошадей или ещё как-то мешал строить дорогу. Но основная их функция, за которую им и перепадали хорошие деньги со стола Большого Папы, была другой. Они были "решалами" — неофициальными представителями, наезжавшими на людей, у которых было то, что Дорога хотела себе: земля или бизнес. Они "уговаривали" людей это что-то продать, уступить, подарить или, в особо запущенных случаях, делали так, чтобы это "досталось Дороге в качестве наследства". Если ты думаешь, что все под них охотно прогибались – то нет: в 1867 году Железные Дороги ещё не превратились во всесильных монстров, которым люди боялись перечить. Тогда ещё каждая их сделка легко могла закончиться грохотом дробовика. В перерывах между заданиями они играли в покер в Хелл-он-Уиллс или в похожих местах, не переставая, благо было на что: им платили долларов по сто пятьдесят в месяц и премиальные за удачные сделки. Скорее всего их отпустили ненадолго отдохнуть и выпустить пар. Может, в Денвер. А может они ехали уже из Денвера. Или же у них было там какое-то задание, но вряд ли – Денвер пока находился вне сферы интересов Дороги. В конце-концов, могло быть и так, что они оказались временно "в бегах", если очередная сделка получилась слишком похожей на обычное убийство, и Дорога приказала им пока что не мелькать в Небраске. Они были партнерами, но Кареглазый был поумнее, похитрее, и занимал в паре ведущую роль – он обычно вел переговоры, а Джетро прикрывал спину. Кареглазому очень нравилась рисковая работа, а Джетро просто уже втянулся. Джетро-то был по натуре не злой, но злым его сделала война. Кареглазый же был очень злой еще с детства, и в этом был виноват его отец. Когда ты проблевалась в заботливо подставленный таз для умывания, то, конечно, сказала, мол, спасибо джентльмены, теперь я хочу спать, оставьте меня. – Как спать?! Как это спать, мисс?! – обиженно возмутился кареглазый. – А мы!? Выпейте-ка воды! Или виски? – и нахально подмигнул. Этот вопрос, такой простой и такой нелепый, несколько сбил тебя с толку. Ты была слишком пьяной, чтобы вместо "ммм.... воды..." сказать: "Пошли вон отсюда!" Хотя... изменило бы это что-нибудь? Когда ты напилась прямо из кувшины для умывания, начался просто форменный дурдом. *** Эта часть ночи слиплась в твоем сознании в один сплошной ком из каких-то двусмысленных фраз, в которых Кареглазый был мастер, намеков, игр в слова, нелепых телодвижений и заразительного, непроизвольного смеха. Сначала вы перевязывали рану Кареглазого – рана была и правда чепуховая: содрало кожу, может, слегка цепануло мышцу, а виски, наверное, притуплял боль. Потом вы пили за то, что никто сегодня не умер (за это стоило выпить, "как считаете, мисс?"). Потом - за твой выигрыш. Потом зачем-то спорили о том, который час, хотя у них у обоих были часы. Потом обсуждали... моду?... Или нет? Потом опять пили. А может, всё это было в другом порядке – ты не помнишь. Ты очень плохо соображала и скоро основательно "поплыла". Когда у тебя прояснилось в голове, ты обнаружила себя в очень двусмысленном положении и подумала: "Стоп! Почему я сижу на кровати, без кринолина, а кареглазый расшнуровывает мой корсет*!? И почему я ещё и улыбаюсь в придачу!?" *Корсет, если что, носили ПОД платьем. Если у тебя платье с открытыми плечами, что соответствует вечерней моде 1867, то ему для этого надо было, ни много ни мало, запустить руку тебе за шиворот. Ты крикнула: – Перестаньте! – вырвалась, вскочила, дернулась к двери, запуталась в собственных ногах и длинном подоле платья, и упала на ковер. – Ой! Не ударились, мисс? – спросил кто-то из них озабоченно. Ты попробовала встать и сказала, все перепутав: – Кто избавит вас от меня? Хамы! – Но мисс! – сказал кареглазый, широко раскрыв глаза. – Вы ведь сами попросили ослабить шнуровку! "Ах, мистер незнакомец, в этих корсетах невозможно дышать!"– это разве не вы сказали две минуты назад? Тебя тут же переклинило, потому что ты вдруг вспомнила, что... вроде бы да, было дело... или нет? Или это он сказал, а ты поддакнула? – Ну, куда вы в таком виде-то ночью? Возвращайтесь к нам! – сказал он и похлопал по кровати. – С нами же весело! Ты посмотрела на себя, посмотрела в сторону двери, посмотрела в сторону кровати. До кровати было ближе. И потом, правда... А куда идти-то и что там говорить? Стучаться в другие номера пьяной, держась за стену? Спуститься в лобби и пытаться там что-то кому-то объяснить? А это точно будет не хуже? А что объяснять? "У меня в номере сидят двое мужчин, с которыми мы играли в карты, а потом я в них стреляла, потом сама их пустила, потому что меня стошнило... так получилось, в общем..." Какой бред! Но главное, он был прав, негодяй: с ними и правда было почему-то весело! Или это так виски с шампанским действует, когда тебе двадцать один год? И ты, немного помешкав, поползла по ковру назад, что было уж совсем неподходяще. Но что ещё было делать? – Мы рукоплещем вашему решению! – Чего-чего делаем? – переспросил партнера Джетро, качая головой. – Рукоплещем, Джетро, рукоплещем. Тебя немного отпустило, а в желудке улеглось, и вместо страха или беспокойства накатила мощная эйфория. Появилось навеянное алкоголем чувство, что мужчины-то – отличные, что вечер – хороший. Тебя чуть не убили, ты чуть не убила, чуть не потеряла всё, но заработала... кучу денег! Надо же как-то нервы успокоить? Или это всё тебе кто-то подсказал... Ой, да что такого-то! В Батон-Руже, помнится, и не такое было, мда-а-а... А то, что ты без кринолина и корсет распущен... пффф! Перед Лэроу ты вообще голой была – и ничего, не померла! А то, что эти двое у тебя в номере сидят? Предосудительно, да, но... никто ж не узнает! Завтра они уедут в одну сторону, ты в другую – фьють! Зато этот кареглазенький – оказался такой миииииилый... Разве не он остановил своего хмурого напарника? С риском для жизни! Разве не он всё легко и непринужденно решил со стрельбой в отеле? Когда он поил тебя виски, казалось, что он – грубый и злой мужлан. Но, во-первых, ты его подстрелила! А во-вторых, он тысячу раз извинился! А во-третьих, теперь-то такиииие комплементы делает... Ты даже заявила: – Сразу видно, вы не из Техаса! Я права? – Восприму это как комплимент, мисс, – с чинным поклоном ответил он. – И надеюсь, моя радость не оскорбит ваших знакомых техасцев. Если они у вас есть, хах! А они у вас есть? Временами на тебя находило желание пооткровенничать, и ты им о чем-то рассказывала... ну, чепуху всякую, конечно, ничего важного, никаких тайн. И даже, кажется, пыталась петь и играть на гитаре, но быстро сбивалась, забывала слова, ноты... Они смеялись. Примерно в это время Кареглазый и узнал твоё имя, не называя своего. Хотя, возможно, он его называл, но ты забыла. Но вряд ли – он вообще не любил своё имя никому называть. Или представился "Джоном Смитом" каким-нибудь... Тебе было в это время немного тошно от выпитого, но всё же... ах, хорошо так на душе! И им тоже было хорошо. Но по-разному. Бесцветный перестал быть бесцветным, и ты увидела, как он улыбается, как глаза его оживают. Из-за бурбона и из-за того, что он смотрел на тебя – красивую, пьяную, молодую, беззаботную и легкую – он на время забыл то, о чем обычно, словно фоном, помнил всегда, каждую минуту: когда ел, когда курил, когда играл в карты или сидел в сортире. Он забыл, как два года подряд стрелял людям в лица и в животы, потому что на них была форма другого цвета. Забыл, как выгонял семьи из домов и сжигал эти теплые, живые дома, потому что так приказали. Забыл, как протяжно кричала, умирая, его любимая серая лошадь с разорванным гранатным осколком брюхом, мучительно раздувая розоватые ноздри. И даже забыл, как он, весь перемазанный кровью, ошалевший от боли и ужаса, орущий невесть что, большими пальцами выдавливал кому-то глаза в сырой, пахнущей потрохами и порохом, заваленной трупами стрелковой траншее. И ещё много, много всего. А главное, он забыл, как потом, в июне того же шестьдесят четвертого года, в девственно чистой сосновой роще на берегу реки приставил себе пистолет к виску и, глотая слезы, текущие по небритому подбородку, сказал: "Простите меня все!" Зажмурился – и, последний раз поколебавшись, нажал на спуск. А чертов пистолет дал осечку. Это был первый раз с десятилетнего возраста, когда он, здоровенный, сильный мужчина, сержант федеральной кавалерии, плакал навзрыд. После того дня он уже больше не мог заплакать, да особенно и не старался, а живые серые глаза его стали бесцветными и ничего не выражающими, кроме раздражения или ярости. Но сейчас он это всё забыл на время и улыбался. Так бывало нечасто. Кареглазый же просто был в предвкушении, на кураже – весел, бодр и остроумен. Он тоже побывал на войне, но ощутил её, как увлекательное кровавое приключение. Он был сын небедных родителей, в детстве выклянчивал у отца дорогие игрушки и рано понял, что ломать их, чтобы позлить отца, ему нравится больше, чем играть в них. Он злил отца не потому что хотел, чтобы тот именно злился, а потому что силился вызвать у него вообще хоть какие-то чувства к себе. Потом он вырос, начал играть в карты и в людей, и его снова потянуло вызывать у других эмоции – особенно страх, злость и боль. И нравилось ломать этих людей, подобно игрушкам, и чувствовать, что на него в этот момент смотрит кто-то больший, чем отец, но такой же равнодушный. Иногда он говорил с богом, как с отцом: "А это ты проглотишь, па? Проглооотишь. Ты все проглатываешь. Но я надеюсь, что ты хотя бы будешь морщиться, когда будешь это глотать, хах!" А потом он уже и с богом перестал говорить, и просто ломал красивые жизни, как красивые вещи. Люди с 1865 в США уже больше не продавались, но он был северянин и вообще противник рабства. Потому что если человек раб – то какой вообще смысл-то? Ломать надо свободных! Он давно не играл как следует, и встретив за столом румяного, глупого и доброго "клетчатого", собирался поиграть с ним. Но тут в комнату вошла ты. И практически с первого взгляда он понял, что не встречал в жизни женщин свободнее, чем эта дерзкая, хорошо играющая, рисковая, свежая, только вылезшая из ванны, изысканная, солено-сладенькая мисс МакКарти. Он правда ещё не знал, как тебя зовут, потому что на Западе за столом игроки обычно не представлялись, но уже знал, что хочет играть в тебя и только в тебя, а "клетчатый"... пусть катится, так и быть, повезло ему! Теперь он только мешался бы. А когда ты выстрелила в Кареглазого, и он понял, что всё ещё жив и толком не ранен, то чуть не потерял голову от ощущения: "Да, хочу!" Наверное, если бы отец и мачеха хоть немного любили бы его, он бы тоже умел любить, и тогда он вместо всей этой отвратительной игры влюбился бы в тебя до одури. И может быть ты стала бы для него ниткой, по которой он выкарабкался бы из своей ямы. Ямы где увяз, не замечая краев. Но родители его не любили, а война ещё добавила, а потом добавила и Железная Дорога. И потому тебе правильно показалось, что с головой он не совсем в ладах, но ты не поняла насколько: к двадцати девяти годам из скверного мальчишки он превратился в хладнокровного убийцу, безжалостного насильника и ебнутого на всю голову садиста. Если бы у тебя было побольше опыта, ты, возможно, смогла бы получше понять, какого сорта этот красивый парень, и, может быть, вовремя ужаснувшись, успела бы убежать из курительной комнаты, а может даже отдала бы им не только деньги, которые лежали на кону, но и вообще все, которые у тебя были, лишь бы отстали! А может, прочитав его мысли, ты бы рассвирепела и сразу попыталась прострелить его наглухо поехавшую башку. Но это было опасно – Кареглазый-то ради своих игр готов был рискнуть и подставиться, но их все же было двое, и Джетро мог "не понять шутки". Кареглазый не торопился и даже медлил, потому что знал по опыту, что чем дольше будет растягивать прелюдию, тем сильнее его накроет в конце, когда он скажет последнюю реплику в своей пьесе. Он ещё не знал названия, не продумал все детали, он импровизировал на ходу, но последнюю реплику уже знал. – Смотрите-ка! – сказал Кареглазый и достал колоду. – Мисс, это – настоящее западное развлечение. Здесь его пробовали все, и даже замужние дамы. Говорю, как на исповеди! Смысл прост: мы разыгрываем партию в блэкджек, кто выиграл – выбирает, кому с кем целоваться. – Какой ужас! – ответила ты, еле ворочая языком. – И какая странная игра! Нет, я в такое играть не буду. Мне нельзя! Я леди! – Да это шуточная игра! – ответил он. – Вот представьте, вы выиграете – и целоваться придется нам с Джетро! Ну, смешно же! Это же Запад – тут люди так веселятся! Непосредственность! Пока ты вспоминала, как тебя в Далласе целовал молодой лейтенант янки, Кареглазый сдал всем по карте. Тебе пришли валет и двойка. У валета были карие глаза. А, нет, показалось. – Ещё? – Да что вы, с ума сошли?! Я не буду в такое играть! – все же сказала ты. – Да мы просто посмеемся, мисс! Да просто скажите "хит" или "стэнд". – Я не играю... но, предположим, хит! – ответила ты, засмеявшись. – Хит! – сказал Джетро, тоже смеясь. Тебе пришла пятерка. Семнадцать – можно и остановиться. – А теперь? Хит или стэнд? – Кареглазый сдал вам ещё по одной. – Хит, хит, – кивнул Джетро. – Ну, опять-таки, просто предположим... хит! – решила ты рискнуть. Пришла тройка. Двадцать! – Бастед! – бросил карты Джетро. – М-м-м! А у меня блэкджек! – сказал Кареглазый, показывая даму, шестерку, четверку и туза. – Надо же! Никогда мне в него не везет, а сейчас повезло. Ну, Джетро, готовься! Джетро захохотал глухим, прокуренным смехом и смущенно пригладил усы. Кареглазый встал. – Партнер, ты мне нравишься, но не настолько! – сказал Джетро, качая головой и чуть не плача от смеха. – Ну что? Пожалеем Джетро? – спросил он тебя. – Нет, джентльмены, – ответила ты. – Вы как хотите, но... Это никуда не годится! – имея, конечно, в виду, что... – Слыхал, Джетро? Как хотим! – Кареглазый обнял и стремительно, долго, нескромно поцеловал тебя. Поцелуй у него был, как... ох, как ликер пополам с бренди. Будь здоров, в общем! Куда там лейтенантику янки... А пахло от него, кроме виски, хорошо выбритым лицом и какими-то духами. С ума сойти, духами! Где он духи-то взял в этой дыре!? Но бренди там или не бренди – без разницы! Ты, конечно, дала ему пощечину... правда, не то чтобы сразу и не то чтобы очень сильную. Такую... чтоб знал! "Для ума!" – как называла это твоя мать, беззлобно наказывая рабов. – Вы – нахал! – О-о-о-о! – сказал он, прижимая руку к щеке и, подув на пальцы, комично сделал вид, что обжегся о место удара. – Вот это было крепко! По-западному! Поздравляю, мисс, вы, кажется, окончательно освоились! Вы играли ещё, потому что теперь-то чего уж... Ты даже, кажется, целовалась с Джетро. Он вообще-то сначала отнекивался, но это был раунд, когда ты выиграла, и ты настояла (надо же было Кареглазого позлить?). Правда, от Джетро так разило сигарами, что потом ты отплевывалась, но он не обиделся. Потом Кареглазый всем налил. – Нет-нет! – сказала ты. – Ну, последнюю? – поднял он брови. – За Запад! За трансконтинентальную железную дорогу! За штат Канзас! За то, что у самых красивых роз – самые острые шипы! М-м-м? Ты твердо решила: "За шипы – последняя"... После неё тебя и стало "рубить", ты не могла ровно сидеть и падала буквально через каждые пять минут, смешно извиняясь перед ними и говоря, что пора спать. И вот тогда кареглазый решил, что пора начинать "фанданго". *** Кусок ночи примерно в полчаса твоя память милосердно не сохранила. Память возвращалась к тебе с того момента, когда Джетро, сам уже плоховато соображавший, сидя на кровати и широко расставив ноги, держал тебя между ними на краешке, заломив твои руки за спиной. А Кареглазый сидел перед тобой боком, развалившись в кресле и положив ноги в красивых сапогах на ночной столик. На тебе были только чулки, панталоны и надорванная сорочка, из которой выглядывала грудь. – Пас или рэйз? – спрашивал Кареглазый. – Это тоже такая игра, милая. Пас или рэйз? – Рэээ... рэйз... – сонно отвечала ты. – Подумай ещё, – говорил он и с силой щипал тебя за сосок. Ты вскрикивала и просыпалась. – Господи!!! Что?! – Пас или рэйз!? – Рэ... Пас, господи, пас! – Кина – молодчина! – он гладил тебя по щеке. – Теперь скажи. "Кина очень плохо вела себя сегодня" – Кина была... вела... ооочщ... хрщщ... – ты роняла голову. – Ааа! – вскрикивала, просыпаясь от боли. – Что? Что сказать?! Потом Джетро надоело – курить без рук было неудобно. – Партнер, – сказал он с ленцой. – Ты чего такой злой? Ты такой злой, потому что трахнуть её не успел? – В смысле не успел!? – Кареглазый опешил и даже уронил ноги со столика. – Да всё уж, она заснет сейчас. – Кто заснет?! Она!? Да она меня хотела весь вечер! Вот смотри! Он выхватил у Джетро изо рта сигару, раскурил как следует... и ткнул в твоё бедро, прямо через панталоны! Повыше колена, на внутренней стороне, где кожа понежнее. Ты взвилась, как ракета, и Джетро с трудом тебя удержал. – Э! Э! Ну так-то зачем! – укоризненно сказал он. – Перебарщиваешь, партнер. Кареглазый не обратил на эти слова внимания. Теперь он знал, что его пьеса, которую он сейчас писал у себя в голове, и одновременно ставил и играл в этой комнате, называется "Мисс Кина МакКарти", и действие в ней подошло к кульминации. И глядя тебе в глаза, он произнес, стряхивая пепел прямо на ковёр: – Ну-ка, милая, скажи: "Ах, мистер незнакомец, я мечтала о вас всю мою жизнь!" От боли ты пришла в себя, и теперь хорошо поняла, что это уже не "пас-рэйз". Наверное, из 21-го века эта фраза звучит даже как-то невинно. Мол, надо сразу сказать, конечно, зачем страдать из-за какой-то фразы? Всем же понятно, что если ты попала в такую ситуацию, скажешь, что угодно... Но Кина МакКарти родилась в 19 веке, знала правила игры и ставку. В этой фразе было прекрасно всё: от "мистера незнакомца" до "всей жизни". Потому что леди может поддаться порыву. Леди может допустить ошибку. Леди может иметь любовника, двух, трех – жизнь многообразна, а кто без греха-то? Но для настоящей леди это все – трагедия, драма и обстоятельства судьбы. То есть, может, в душе-то и нет, но на людях – только так. Игры в поцелуйчики, снятый корсет, ползанье по ковру – все это проходило по разряду "предосудительные глупости." Но НИКОГДА настоящая леди не должна была признаваться никому, что мечтала, да еще и всю жизнь, отдаться незнакомцу в городе, в который приехала даже не утром. Ну хорошо, положим, любовнику, наедине, в шутку, ты могла бы такое сказать. Но с вами-то был Бесцветный! Джетро сам был человек простой, он не очень в этом во всём разбирался, но вы вдвоем с Кареглазым поняли друг друга предельно ясно: Джетро был свидетелем, а сказанное такое при свидетеле... у-у-у-у-у... Короче, фраза расшифровывалась так: "Я всегда была падшей, порченной и ненастоящей. Делай со мной что хочешь. Тебе все можно." Такие вещи леди лучше было не говорить даже с приставленным к голове пистолетом, с ножом у горла и с петлей на шее. Иначе она вылетала из клуба мигом. Кина МакКарти могла поступить только одним образом. Она набрала в рот слюны, в которой, наверное, было больше виски, чем самой слюны, и плюнула прямо в карие глаза с янтарными прожилками. Как же иначе-то? Увы, этот плевок его скорее обрадовал, потому что он означал, что Кареглазый в тебе не ошибся, не зря дал в себя выстрелить, не зря устроил вот это всё. Что ему в конце будет "ух"! – Серьезно? – спросил он, раскурил как следует сигару и выпустил несколько колечек в потолок. – А ещё подумать? И у вас началась игра, в которой, к сожалению, банк метает тот, у кого в руках сигара. Наверное, излишне говорить, как страшно, когда тебе двадцать один год, у тебя роскошные волосы, нежная кожа и глаза, прекрасные, как ночное небо, а кто-то перед лицом раскуривает даже не папиросу, а толстую вонючую десятицентовую сигару, которой только что тыкал тебе в бедро. А самым жутким, наверное, было то, что... в книгах в такие моменты пишут, мол, "лицо его поменялось – теперь он напоминал демона, бууууу!" Да нет. Не поменялось его лицо никак. С одинаковой улыбкой час назад он рассказывал, как прекрасны твои глаза, а теперь с такой же улыбкой стряхивал пепел с сигары. Только тон голоса чуть изменился. – Может, хватит? – спрашивал Джетро. – Не, тут принципиальный вопрос, дружище! – отвечал кареглазый. – Подожди, я тебя прошу. Это же важно! Вряд ли ты вспомнишь, сколько сопротивлялась и говорила: "Нет! Нет, ни за что! Никогда." Увы, ты играла в эти игры первый раз, а Кареглазый – не первый. Он ощущал извращенное, противоречивое желание – чтобы ты сломалась и чтобы подержалась ещё немного. Он то уговаривал, то дразнил тебя: – Да просто скажи! Что тут такого-то! Я же знаю, что это так. Просто скажи – и все. – Почему не сказать, если это правда? Ты же для этого и приехала на Запад. Разве нет? – Ты только что по полу ползала. Не помнишь? Разве леди себя так ведут? Но я же не в упрек, послушай! Тебе было весело, всем было весело... Скажи, и мы отпустим, и опять всем будет хорошо и весело. – Ой, какая же вы, мисс, вредная! Какая вы упрямая! Упрямая, плохая, взбалмошная девочка. Ты заставляешь меня заставлять тебя! Зачем это нам с тобой? Или тебе всё это нравится? А? А!? Я прав? – Ну, ну... давай по одному слову! Скажи, "ах, мистер..." – и хватит. Ну? Ну? А я тебе воды дам глотнуть. Или лучше виски? Что выбираешь, милая? Ты в тот момент очень не хотела ещё виски, буквально всеми клеточками тела. И очень хотела спать. И была пьяная, напуганная и беззащитная. Поэтому в конце концов в комнате все же прозвучало "заветное": – ...всю... мою... жизнь... И он почти зажмурившись от удовольствия, кивнул, почувствовав точку излома и услышав, как хруст этого излома эхом отозвался в его пустом, холодном, не способном любить сердце. – Кина – молодчина! И чего было упрямиться? Все, Джетро, кури! *** Он забрал тебя у него и бросил на кровать, лицом вниз. Ты нашла подушку и стала засыпать, решив подумать завтра о том, как тебе теперь с этим жить, и где взять мыло, чтобы вымыть рот после этих слов и после его поцелуя. И все же немного радуясь, что жестокий дурдом, в который превратился опасный поначалу и приятный в середине вечер, закончился. – Да ладно. Я не это имел в виду, – сказал Джетро, нехотя, видимо отвечая на какую-то реплику из их спора, который ты пропустила. – Пошли уже. – Как это пошли? Дама просит, а я уйду? Это не по-мужски, Джетро. Нет, сэр! У нас сейчас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как горный воздух, и сладкая, как швейцарский шоколад. – Ну, ты мне-то не заливай. Не пробовал ты швейцарский шоколад, партнер. – А какой? Французский? Как правильно называется то, что мы пили тогда в Денвере? Горячий шоколад, да? – он стянул с тебя панталоны и с полминуты разглядывал всё то, что так хотел увидеть весь вечер, пока ты сидела за карточным столом. Потом сказал, смеясь, – Джетро, а я, похоже, влюбился! Джетро кивнул на тебя. – Остыл твой шоколад, влюбленный. Пойдем. – Мы щас подогреем! – Кареглазый хлестнул тебя по ягодицам с такой силой, что ты враз проснулась и прикусила губу от боли, вжавшись лбом в подушку. – С самого утра мечтал о горячем шоколаде! – сказал Кареглазый, быстро, порывисто раздеваясь и слегка морщась от боли в боку. Джетро покачал головой, дескать, "вот тебе делать нехер, партнер", и сел в кресло, сам не зная, почему. Он бы ушел, наверное, но, во-первых, он не очень хорошо понял, что сейчас произойдет, и думал, что "партнеру" самому быстро станет неинтересно забавляться со спящей – в чем удовольствие? Во-вторых, он хотел спокойно докурить. А в-третьих... в-третьих, такие люди, как он, конечно, не ходят в театры, но сидят до конца на спектаклях, даже если они разворачиваются в стрелковой траншее под огнем или в номере отеля посреди Канзаса. – И тебе останется! – услышала ты, опять проваливаясь в сон. Но спать не дали: кто-то начал тебя бессовестно лапать там, где даже такой смелый любовник, как майор Деверо, не позволял себе прикасаться к твоему телу, и грубо совать в тебя ловкие пальцы. Ты ворочалась и отпихивалась пятками. – Не надо! – говорила ты сквозь сон. – Отстань! Прекратите! Я спать хочу. А потом что-то навалилось на тебя и прижало к заскрипевшей кровати. Стало тяжело дышать. Ты враз проснулась, напуганная, беспомощная. – Милая, ты же француженка наполовину, да? – горячо прошептал над ухом Кареглазый. От него по-прежнему приятно пахло духами и чисто выбритым лицом, но тебе было не до того. – У тебя французский акцент? "Это он новоорлеанский за французский принял," – догадалась ты. – Ново... орлеААААААА! ААА-м-м-м... Крик оборвался, когда он зажал тебе рот рукой. Он сказал: – Знаю, что ты без ума от меня, милая, но давай не будем весь отель будить! Он терзал тебя резко, глубоко, так, что даже ему самому было немного больно, и ещё болью отдавалась рана в боку – он стискивал зубы от этой боли, и распалялся ещё сильнее. А когда он видел, что ногти на твоих маленьких пальцах впиваются в твои же маленькие ладони, это нравилось ему больше всего. В эти моменты он чувствовал, что его боль – твоя боль. Через наполненные до краев страданием, слезами и мычанием двадцать минут, в течение которых ты узнала, как нежен и ласков был с тобой Мишель Тийёль, Кареглазый наконец, слез с тебя, сытый и слегка усталый. – Ты прелесть, что за вишенка, Кина МакКарти, – сказал он, почесав у тебя за ушком. Потом почти ласково шлепнул по ягодице, будто ставя печать, и начал одеваться. Но это был первый акт пьесы, а запланирован был и второй. Он поиграл в тебя, он хотел теперь поиграть... в Джетро! Раньше он этого не делал, потому что в Джетро играть было ооочень опасно. Но именно поэтому он чувствовал, что это должно быть ну ооочень круто! – Джетро, дама ждет! – сказал Кареглазый, застегнув жилетку и закуривая папиросу. – По-моему, дама спит, – хмуро ответил Джетро. Это было не совсем так, но недалеко от истины. А у него что-то пропало настроение. Когда кареглазый только начинал забавляться с тобой на кровати, его напарник не особо напрягался, потому что ему казалось – ну что такого, "пощекочет" партнер девочку немного и отстанет. Ты же стреляла в него? Стреляла. Мог он получить за это небольшую компенсацию? "Имеет право, так-то". Но когда ты закричала от боли, Джетро разом опять вспомнил всё, что лучше бы давно забыл. – А мы сейчас разбудим! – сказал Кареглазый. – Да не надо, партнер... – Ты, что отказываешься? – Да пошли уже... – Как это так!? Посмотри, какая вишенка! Не? Не нравится? Смотри, сейчас в её саду распустятся розы! – кареглазый стал быстро хлестать тебя ладонью по ягодицам, чтобы они покраснели. Боюсь, что ты так обессилела, что даже не протестовала. – Смотри, сколько роз, и ни единого шипа! Джетро, конечно, видел кокетливые ямочки внизу спины и изящной формы ноги, и запал на всё это, как запал бы любой. Но он перешел черту, а ты была всё ещё там, за этой чертой, и ему почему-то не хотелось протягивать руку из-за неё и трогать тебя, замаранную, но все ещё тускло светящуюся. Он не смог бы это объяснить Кареглазому, поэтому просто крикнул: – Перестань, а!? Кареглазый перестал, но не сдался. – Румяные булочки и горячий шоколад. М-м-м-м... Или что, старость не радость, друг мой? – Да не... – Джетро! Я тебя не узнаю... А-а-а! Дошло! Ты после меня брезгуешь что ли!? – Да нет, я... – Точно нет? – Да точно, точно, чего ты пристал!? – Ну... ты мой партнер, и ты ведешь себя странно. Я же должен тебе доверять, так? – Да просто... она же девочка ещё, ну посмотри на неё! Как-то оно... – Так самый сок! И она сама говорила, что мечтала, ты слышал! – Про меня не говорила. – О, один момент! – он схватил тебя за волосы и задрал твою голову над подушкой. – Ми-ла-я! Скажи-ка мистеру Джетро: "Ах, мистер Джетро, я мечта..." – Перестань, а!? Я по-хорошему прошу! – снова крикнул Джетро, трезвея и злясь. – Как скажешь. Но ты понял идею. Она скажет что угодно кому угодно. А ты мнешься, как... – Да слушай, она же ничего такого не сделала, чтобы так-то вот... – Джетро, опомнись! Она в меня стреляла! – Да она уже спит! Она же пьяная, как... Я так не люблю. – Милая! Ты не спишь? – он хлестнул тебя ещё разок, очень сильно, чтобы ты точно вскрикнула. – Уже не спит, Джетро. Ждет и надеется. – Черт тебя дери! Че ты пристал-то ко мне? – Слушай... тебя уломать сложнее, чем её было, ей-богу! – А на хера ты меня-то уламываешь?! Че ты пристал ко мне, а?! – ощетинился Джетро. – Да я не пристал, я просто не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность. – Нет никакой недосказанности. – Так что, тебе её жалко? Девку, которая мне чуть легкое не продырявила? Жалко? Серьезно, да? А может, ты влюбился? А? А?! – Чего-о? Да нет, я просто... – А-а-а-а... вот оно что! Понимаю-понимаю! Ты раскис, старина! – Кареглазый щелкнул пальцами, как будто сделал открытие. – Ты раскис. Ты раньше... При слове "раскис" Джетро "снесло ветром шляпу". Может, оно у них что-то обозначало между собой. – Ох, как ты достал-то, меня, а!!! – страшно рявкнул он и поднялся с кресла. – Ладно!!! – Другое дело! Р-р-р-р-р! Узнаю тебя, парррр-тнёррррр! – изобразил Кареглазый твердое, рокочущее "р" Джетро. – Сделай одолжение, заткни пасть!!! – Для тебя – все что угодно, – Кареглазый занял его место в кресле и снова закинул ноги на столик. Джетро разозлился не на тебя, но досталось тебе – с ним было ещё больнее и жестче. И от кареглазого хотя бы пахло приятно. От Джетро разило дешевым сигарным табаком так, что этот запах пробивался даже в твой проспиртованный мозг. Иногда от остервенения, он не попадал, и входил "куда положено", но всё равно было больно. Может быть из-за того, что он сильно злился, или из-за того, что был старше Кареглазого, пытка затянулась. Ты уже даже не могла кричать – только стонать и всхлипывать, и когда всхлипывала громко, он ничего не говорил, но рычал от злости и вбивал тебя в кровать всем телом. В эти моменты ты ощущала, какая ты маленькая и мягкая без платья, кринолина и корсета, и какой он большой и злой. Он был, как огромный, матерый, ещё сильный чалый жеребец лет десяти: беспородный, у которого из-под гнедой масти пробивается серебристый волос, и который кроет испуганно ржущую тонконогую годовалую английскую кобылу. Или как рассвирепевший серый кот, который давит лапой мышь. Наконец, он с хриплым ревом доскакал до финиша и отлип от тебя. – Ништяк, – сказал кареглазый и похлопал несколько раз в ладоши. – Сорвал все розы, выпил весь шоколад! Мой друг Джетро в форме! Без сомнений! Ну, я был прав? Вишенка что надо? – Пош-шел ты!!! – ответил старший, тяжело дыша. Тебе было, мягко говоря, не до них. Ты была одновременно опустошена, и в то же время немного счастлива, что твоё истерзанное тело оставили в покое. А у них там всё раскалилось. Молодой поиграл в Джетро, а Джетро был попроще, и он всей этой херни не понимал, но почуял, что им сманипулировали, и закусил удила. – Ну че, доволен!? – прорычал он, застегивая штаны и надевая перевязь с револьвером. – Успокойся, – твердо сказал Кареглазый. – Я спросил, ты доволен, партнер!? Ты, мать твою, доволен теперь, а!?!?!? – Я говорю, успокойся. – Что ещё сделать, чтобы ты от меня отстал!? Кого ещё надо выебать, убить, обыграть!? – Да никого. Всё путем. – Путём, говоришь!? Путём, да!? Если бы ты не была так обессилена и пьяна, то наверное, сейчас бы испуганно забилась в угол, потому что почувствовала бы, что в комнате вполне могут раздаться выстрелы. Но Кареглазый знал своего напарника хорошо, и знал, что делать – он протянул ему бутылку. – На, выпей. Джетро, еще раз выругавшись, выпил из горлышка, вытер усы, выпил ещё – и подуспокоился. Чиркнул спичкой, жадно прикуривая. – Ладно, – сказал он. Помолчал. Посмотрел на тебя, свернувшуюся клубком и уже почти спящую пьяным сном на пропитанной слезами подушке. С быстро потухающим наслаждением наркомана выдохнул дым. – Черт, такая девочка красивая, а? Не повезло ей с нами. – С нами всем не везёт. Так уж повелось, старина. – Это да. Пошли спать что ли? С утра на дилижанс. – Ты иди. – А ты что, не наигрался? – Не доиграл. – Чего-о? – Не доиграл, говорю. – Чего не доиграл? – С ней не доиграл. – В смысле? – Ну, знаешь, как в картах. Я сегодня хотел "клетчатого" докрутить "до скрипа", а тут она вошла. Сбила настрой. Его я отпустил, а её не отпущу. – А что ты с ней ещё хочешь сделать? – Да так... Не бери в голову. Ничего такого. Джетро опять помолчал. Потом сказал с подозрением: – Партнер. А ты точно не перебарщиваешь? – Я всегда перебарщиваю. Такой уж характер у меня, – Кареглазый пожал одним плечом. – Уже не перекроишь. В тот момент, тебя ещё мог бы спасти Джетро. Кареглазый чувствовал, что с ним все же хватил лишку: и с этим "раскис", и с "вишенкой что надо", с хлопаньем в ладоши. Эх, если бы только Джетро уперся сейчас рогом, опять завелся бы и рявкнул: "Все, хватит с неё, я сказал!" Тогда Кареглазый отыграл бы назад, оставил бы тебя в покое и не стал "доламывать", как растоптал когда-то ногами в блин уже сломанную, но все еще красивую игрушечную бригантину. Но Джетро очень устал. А главное, он сдался. Он сдался уже давно, три года назад, когда в сосновой роще смог нажать на спуск в первый раз и не смог во второй. А вместо этого расстрелял весь барабан в воздух и, когда револьвер стал впустую клацать бойком по бесполезным капсюлям, швырнул его в реку, упал на землю, обхватил голову руками и завыл в голос от бессилия, жалости и ненависти к себе. Он выл, пока не охрип, он бил руками по земле и рвал траву, а потом выбился из сил и только тихо стонал, ворочаясь под сосной. Он так и не простил себе ни эти "малодушные" выстрелы в воздух, ни этот вой, ни это бессилие. Не было в целом свете никого, кто сказал бы ему: "Джетро, ты же не виноват! Ты же хороший парень! Так вышло! Но ты-то не виноват!" Под грузом этой вины, мнимой или настоящей, он сломался, махнул на всё рукой и растворил всё хорошее, что в нем осталось в виски, сигарном дыме и мелких страстишках карточных игр. "Должен был сдохнуть. Не сдох – значит, не сдох. По херу теперь всё. Приказа "раскисать" не было," – так он про себя решил. И потому частенько ему вдруг становилось безразлично то, что минуту назад имело смысл. – Ладно, – сказал Джетро. – Ты только не проспи. – Мне тут на полчаса работы. – До утра тогда. – А, да, слушай, дружище, ты это... Можешь червю этому, коридорному, за дырку в стене заплатить? Ну, от её пули. – Могу. – И чаевых там насыпь нормально? Я отдам. Сделай сейчас, чтоб не забыть, ладно? И иди спать. – Ладно. Кина МакКарти уже спала и не знала, что с ней, напоенной дешевым бурбоном до рвоты, гнусно обманутой, сыгравшей во всю эту мерзкую игру и проигравшей больше, чем какие-то пять тысяч долларов, дважды изнасилованной, ещё можно как-то "доиграть". Но оказалось... Ох. Оказалось, что ещё как можно, Кина, ещё как можно... Джетро вышел из номера, Кареглазый спокойно докурил, затушил папиросу о ручку кресла, встал. Посмотрел на тебя ещё разок. – Нет, пора и честь знать! – хмыкнул он себе под нос. А потом достал из кармана опасную бритву и бесшумно открыл её. *** Последнее твоё воспоминание о вчерашнем (вернее, уже сегодняшнем) дне было смутным. Кто-то тряс тебя и твердил: "Проснись, Кина, проснись!" – Ох, дайте поспааать, – сказала ты измученно, с трудом разлепив губы. Но он тебя ещё потормошил, и ты поняла, что пока не откроешь глаза, спать тебе не дадут. Комната была залита тусклым предутренним полумраком. – Что ещё?... – Смотри! – сказал он. Лицо его расплывалось. У тебя перед лицом он держал руки в тонких кожаных перчатках, у одной был зачем-то обрезан указательный палец. В каждой руке было по монетке в пять центов. – Это тебе. Вспоминай меня почаще, милая. – Ссс... пасибо... – сказала ты. Или ничего не сказала, а просто молча отрубилась и уже не увидела, как он посылает воздушный поцелуй. Точно не помнишь. *** Итак, мы дошли до того момента, как ты очнулась на полу в своей комнате, в одном чулке и сорочке – более на тебе ничего не было. Ты попробовала подняться на ноги – и со второй попытки это получилось. Потом твой взгляд наткнулся на треснувшее зеркало. Ты, пошатываясь, подошла ближе и заглянула в него. Оттуда на тебя посмотрело какое-то чучело – красные глаза, распухшая губа, растрепанные волосы... Ты моргнула несколько раз, и по ответному морганию поняла, что эта женщина в зеркале, видимо, все же Кина МакКарти. Потом ты обвела взглядом номер. Монетки лежали на столике. А остальной номер... остальной номер был разгромлен вхлам: зеркало треснуло, занавески были сорваны (поэтому солнце и светило тебе в лицо), даже обои в паре мест ободраны, а легкий сквозняк гонял по полу перья из смертельно раненой подушки. Одно как раз и пощекотало твою щеку перед тем, как ты проснулась. Ты очнулась на полу неслучайно. Твой огромный чемодан (вычищенный вчера коридорным), валялся в углу раскрытый, как будто у него при виде тебя отвалилась челюсть. Твой саквояж был выпотрошен. А на кровати высилась груда одежды. Ты вытащила из этой кучи прожженные сигарой панталоны. Потянула носом воздух – кто-то вылил на гору тряпья остатки виски из бутылки, лежавшей теперь на ковре. На нем, кстати, были пятна. Ты надела панталоны и второй чулок, чувствуя, как всё внизу стонет, и жжёт, и зудит. Потом взяла корсет, покрутила в руках – завязки были спороты. Взялась за платье – разорвано, вернее, тоже вспорото. Ещё одно платье, любимое, лучшее – изрезано в лохмотья. Дорожный кринолин из китового уса – изломан. На гитаре – обрезаны струны, а корпус – разломан. Надо ли уточнять очевидное? Твоих денег, конечно, нигде не было. Короче, он не оставил тебе ничего, кроме панталон, чулок и двух монеток по пять центов. Как ты раньше думала: "Ради дела я готова пройти по городу голой?" Ох, нет, пожалуй, это был не тот костюм, в котором стоит отправляться на прогулку по Эллсворту... *** Было бы уместно, наверное, сесть и как следует прорыдаться за всё сразу, но, во-первых, слишком мутило, а во-вторых... А во-вторых в дверь постучали! Это был портье. Он сказал, что уже четвертый час, а расчет вообще-то в двенадцать, и что надо оплатить следующий день или съезжать. Ладно, разберемся. Ты сказала ему убираться к черту, но потом все же попросила захватить оттуда горячую ванну и кувшин чистой воды. Потом взяла ключ, выбросить который Кареглазый все-таки забыл, хоть и собирался, и заперлась на всякий случай. Потом оделась в то из платьев, которое было наименее изорванным. А, черт... Все равно было видно и кокетливые кружевные панталоны, и чулки, и то, что сорочка рваная. Петтикоты были похоронены где-то под грудой белья, наверняка в таком же состоянии, как и все остальное. В таком виде даже нос высунуть из номера было страшно. В следующий раз портье пришел с хозяином. Они попросили тебя открыть дверь. Нельзя было, чтобы они видели тебя в таком состоянии! Ты сказала, что тебя обокрали... и чтобы они позвали маршала или шерифа. За дверью всё затихло. – Но заплатить-то вы можете? – спросил хозяин. – Сейчас нет, я же говорю, меня обокрали. Пауза. – Но ванна-то...? – спросил хозяин. – Вода же остынет. Ты поколебалась. Но ванна... горячая ванна... это было слишком заманчиво! И ты сказала "да", отперлась и сняла с двери крючок. Эта ошибка была роковой, хотя если подумать, она мало что изменила в твоей судьбе – у них же был свой ключ, да и выломать такую дверь они бы смогли, просто не хотели. Хозяин вошел в номер. Он посмотрел на тебя, на номер, потянул носом воздух, потом снова посмотрел на тебя. – Дело серьезное, – сказал он. – Надо идти к маршалу. Прямо сейчас, мэм. – Но я не могу пойти в таком виде. – Правильно! Но и тут его ждать не следует. Пойдемте, я вас отведу... – Куда? – В другую комнату, там хотя бы почище. Там вам будет лучше и спокойнее. Пойдемте-пойдемте! – А где ванна? – Да там как раз и стоит! – Мисс, кто это всё сделал? – спросил портье. – Те двое. С которыми я играла. – А-а-а... а как они в номер-то попали? Что ты могла ответить? – Погоди-ка с вопросами, парень. Не видишь, даме плохо! Они, поддерживая тебя под локти, спустились по лестнице. Слава богу, в лобби никого не было. Хозяин кивнул коридорному. Все так же держа тебя под локти, они двинулись... к дверям? – Эй! – крикнула ты, вяло упираясь. – Куда вы меня... Тут они перестали ломать комедию и грубо вытащили тебя на крыльцо. – Значит так, – сказал хозяин. – Вещи я конфискую за ущерб. И чтобы я тебя здесь больше не видел. Исчезни! Поняла? А то хуже будет! Всё, пошла. И они кинули тебя с размаху с крыльца прямо в ту самую жирную, холодную, вязкую канзасскую грязь. Ты провалилась в неё почти по локти, брызги попали на лицо, и кончики растрепанных волос оказались в грязи. Матерь Божья! – Исчезни! – повторил хозяин. Дверь закрылась. Всё просто – ему не нужна была такая реклама отеля, который позиционировался, как "приличный". Шлюха (а выглядела ты сейчас именно так) напилась, видимо, проигралась в карты, палила в людей из пистолета и в пьяном отчаянии разгромила номер. А потом отказалась платить и заявила, что её обокрали. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Это для тебя все было ясно: "Вы что, идиоты?! Я что, свои платья сама изрезала!?" А для них это была мутная история, в которой неинтересно разбираться: "А кому это вообще могло понадобиться? И зачем? Бред какой-то. Ладно, люди, а тем более женщины, и не такое спьяну творят." Проще сделать вид, что ничего вообще не было. А те двое... во-первых, они уже далеко. Во-вторых, они-то вроде были более-менее приличные, вон, даже дырку в стене, и ту оплатили, а уж сколько коридорному на чай дали! А в-третьих, хозяин на раз выкупил по повадкам, что с такими людьми, как они, задираться может выйти себе дороже. В общем... Какой шериф? Какой маршал? Ничего не было. Ты заявишь кому-то, что тебя обокрали? Эммм, попробуй! Кто тебе в таком виде поверит? Надо просто вымарать тушью твоё имя в гостевой книге, продать вещи, сделать ремонт... и забыть. Разбираться? Чтобы что? Рядом никого не было, но вдалеке на улице бродили какие-то люди. Они покосились на тебя, но никто не поспешил, чтобы подать руку. Наверное, похожие сцены в этом городе периодически случались. Хотя, может это было и хорошо? Подойдут, а ты – при полном параде: в драном платье, в грязи и перегаром разит... ой, мамочки... Представь эту же улицу в октябре и чуть более пустой – на ней всё и было. Ты с трудом выкарабкалась из грязи. Там, на главной улице Эллсворта, на веки вечные сгинули в буром месиве твои красивые туфли. Искать их тогда показалось тебе безумием. Минут десять спустя ты об этом пожалела, но было уже поздно отыгрывать назад... *** Споткнувшись и чуть ещё раз не упав, ты все же добралась до проулка. Из окна дома над головой доносился гомон голосов и смех. Был бы здесь Лэроу, он бы придумал что-нибудь, сказал бы тебе: "Мисс МакКарти, ни за что не берите это в голову! Слова – это просто потревоженный воздух! За ширму, за ширму и сидите там пока! А я улажу дело с отелем." Был бы здесь Фредди, он бы обнял тебя, вот такую, как есть, грязную, и сказал бы: "Не унывай, Кина! Не унывай! Ты же ирландка! Мы не унываем, это у нас в крови! Знаешь ведь, я тебе говорил: у всех людей семь смертных грехов, а у ирландцев всего один – уныние!" Был бы тут был Майк Огден, он бы в недоумении раскрыл свои светлые голубые глаза, набросил бы тебе на плечи плащ, прижал бы к себе и не отпускал бы, пока ты не выплакалась у него на плече, гладил бы по голове, приговаривая: "Ну-ну-ну...". А потом, сказав: "Мисс МакКарти, вы подождите тут, я мигом!" – спалил бы нахер этот отель (и полгорода, если понадобится), достал бы тех двоих из-под земли, застрелил бы их, повесил и ещё раз застрелил уже у тебя на глазах. Был бы хоть кто-то! Но никого не было. Ты была тут одна. А это был даже не Эбилин. Это был, мать его, Эллсворт – город с дурной славой. ссылка*** Тебе срочно надо было вымыться. Но как? Ты не знала, где тут колонка, в каком доме можно попросить помощи, а какие лучше обходить стороной, и даже десять центов остались в номере. Но ты вспомнила, что проезжая вчера на дилижансе, видела ручей, берега которого поросли кустами в нескольких местах. Вообще-то это был не ручей, а Смоки Хилл Ривер, но шириной она тут была метров шесть от силы. Босая, полуодетая, бочком-бочком проходя в щели между домами, где пахло мочой и валялись разбитые бутылки, ты вышла из города к ручью и спряталась в кустах на берегу. Хоть бы никто за тобой не увязался! Нет, вроде никого. На берегу пахло тиной и палым листом. Ты разделась, вошла в ручей. Стоял октябрь, и хотя воздух был теплый, градусов двадцать пять, вода была, конечно ледяная – она резала холодом. В кожу впились тысячи иголок. Но надо было смыть с себя всё это. Темная вода напомнила тебе страшную ночь на Миссисипи: 1865-й год, пароход "Султанша". Ты, вероятно, ещё не до конца понимала, что с твоей жизнью только что произошла катастрофа сравнимого масштаба, "взрыв котлов." Стуча зубами, ты зашла по пояс, смыла грязь с рук, с кончиков волос. Опустила в воду лицо, даже с некоторым с наслаждением омыла распухшие после игры в "пас-рэйз" соски. Поколебавшись немного, жадно напилась – аж зубы заломило. Оскальзываясь по глиняному склону, ты вылезла на берег. Жаль, что там не было художника с кистью, потому что в этот момент ты, даже мокрая и дрожащая, смотрелась невероятно красиво: оскорбленная людьми американская речная нимфа из какого-то непридуманного никем мифа. Увы, платье постирать не удалось – в мокром ты замерзнешь, совсем без платья тоже... Сколько оно сохнуть будет? Да и куда ты пойдешь без него? Не ночевать же тут, в кустах... По ночам было градусов восемь. Снова оделась в грязное, прямо на влажное, заледеневшее тело. Господи, как холодно. Как больно. Как унизительно. Как одиноко. После этого ты села, обняла себя за плечи, сжала колени, и дрожа, стала думать, что же теперь делать. Соображалось плохо – одновременно и мутило, и очень хотелось есть. На секунду подумала – утопиться бы! Но ручей был мелкий, ты сразу представила, как одеревеневший труп потом найдут ниже по течению, подцепят багром, вытащат... И тыча пальцами в кружево на панталонах скажут: "О, смотри-ка, ещё одна шлюха всплыла." При этих мыслях сразу перехватило горло, ты поняла, что это слишком ужасно. Нет. Ты встала и тихонько пошла к городу. В сумерках на окраине нашла какой-то сарай с сеном, не запертый. Спряталась в нем, залезла в сено и лежала в оцепенении, пока не заснула. Надо было набраться сил, как-то это всё переварить, пережить. В сарае пищали мыши (почти как у дедушки, только там летучие были), но людей в Эллсворте ты, вероятно, боялась больше. И правильно. *** Тебе приснился Лэроу. – Qui n'as pas ni loi ni doi? А? – спросил он насмешливо, качая головой. – Я у вас взяла четыре тысячи! – вспомнила ты. – Простите, я в таком виде... – Вздор! – сказал он. – Нарушайте правила дерзко... Кто они были, кстати? – Пехотинец и кавалерист, – вздохнула ты. Он подошел к тебе. Ты дотронулась до него. Вы о чем-то говорили. Он обнял тебя. Что-то у него там внизу упиралось тебе в живот, нажимало. "Он? Мистер Лэроу?!" – Что поделаешь! Вы слишком любите играть, как и я. А всякое действие, – он поднял палец в воздух, – рождает противодействие! – Да? А почему вы... – Я сдал себе восьмую пять раз, а вы не заметили. Но потом уехали от меня. Закономерный итог, не так ли? – Мистер Лэроу, а вы можете прекратить это? – Прекратить что? – спросил Лэроу, озадаченно. Ты проснулась, потому что что-то действительно настойчиво тыкало тебя чуть ниже пупка. Это была палка. Над тобой стоял мальчишка, лет десяти-двенадцати, и осторожно тыкал ею в тебя. Очевидно, он по малолетству понял известное выражение об "игре в палки-дырки" слишком буквально. Под левым глазом у него был пожелтевший уже синяк. "Это его отец так", – догадалась ты. Губа рассечена. "А это мама приложила." Он насторожился, увидев, что ты открыла глаза. Ты прогнала остатки сна, поднялась на ноги, отряхнула прилипшее сено. Ты очень сильно замерзла, но была жива. – Доброе утро, – сказала ты, подышав на руки. – Ты грешница? – спросил он. – Как в Библии? Надо было сваливать, пока он родителей не позвал. Всё понятно тебе стало с этим городом. Он был из того места в Библии, где Бог сильно разозлился. Ты не ответила, а пошла оттуда быстрым шагом. – Грешница! Грешница! Грешница-скворешница! – закричал тебе вслед мальчишка. – Тю-лю-лю-лю-лю! Он бросил тебе в спину несколько комьев земли, и ты побежала бегом. *** Укрылась ты все в тех же кустах у ручья, немного согревшись на бегу. Ничего, скоро солнце взойдет, станет потеплее. Ты посидела, снова размышляя о том, куда же теперь пойти и что делать. Задумалась, а потом услышала, как ярдах в двадцати тявкнула собака. – Бадди, след! – крикнул знакомый, звонкий мальчишеский голос. – След! Ищи! Ищи! Этот малолетний гаденыш собаку привел. Ты посмотрела вокруг... палку бы взять. Палки не было, но ты нашла хороший камень по руке. Сейчас кинешь в него, он отстанет. Ну что, сидеть ждать, пока с собакой тебя найдет? Или выйти из кустов? Гаденыш. Ты разозлилась. Хотя, стоп! А вдруг он тебе поесть принес? Это было бы ох как здорово – под ложечкой сосало! А вдруг это яичница с беконом? Сухари? Да хоть яблоко бы... Может, с камнем погодить? Ты выглянула из-за кустов... и обомлела. Он был не один – он привел друзей. – Вот она! – крикнул он, показывая пальцем. Их было шестеро, мальчишек от восьми до тринадцати лет. Они смотрели на тебя, ты смотрела на них. Ну, и личики. Банда. – Как тебя зовут? – спросил один. – Мисс МакКарти, – ответила ты, призвав на помощь все достоинство, которое у тебя ещё оставалось. – Не лги! – крикнул самый первый. – Никакая ты не мисс! Ты грешница. Полагаю, что как девушка, знакомая с Законом Божиим, ты резонно заметила, что может и грешница, но Господь велит прощать, и кто без греха, пусть первый бросит камень. Может, они в церковь ходят? Дальше подал голос картавый, с оттопыренным ухом – за него его, похоже, часто таскали. Он отвесил такую реплику, от которой у тебя холодок пробежал по спине: – Она не гъешница. Она шъюха. Дядя Дугъ-яс гово-ит, шъюх надо т-ыахать. – Твой дядя Дуглас вечно ходит алкоголизирррованный! – с гордостью за то, что знает умное слово, и за то, как звонко у него получается "р", сказал другой, самый маленький. А, понятно: сын врача или аптекаря, нахватался у папы. – Не умничай, – огрызнулся картавый. – Нет, – сказал самый первый, с собакой. – Она грешница! Она сама так сказала. Фух, это всё же лучше. Библия учит прощению, в отличие, похоже, от дяди Дугласа... Но черта с два: – А грешниц наказывают. Давайте её накажем! Эта идея всем понравилась, и они пошли на тебя, злые, жестокие, привыкшие к травле дети фронтира. Не виноватые в том, что в их когда-то тихом городке насилие и разврат вдруг резко стали нормой. И что в тех местах из Библии, которые цитируют пастыри, постоянно кого-то наказывают. Ты не захотела выяснять, как именно тебя будут наказывать за чужие прегрешения. И хоть за тобой и водились кое-какие грехи, ты швырнула в них камень и бросилась бежать через луг. Они побежали за тобой. – Тю-лю-лю-лю-лю! – кричали они и смеялись. Собака лаяла. Ты бежала долго, потом наколола пятку и упала. Может, отстали? Обернулась – они спокойно шли в отдалении, но заметив, что ты упала, поднажали. Ах, ну да, у них же собака. Они тебя всё равно найдут. Они гоняли тебя ещё с четверть часа, может быть, воображали себя индейскими охотниками или наоборот кавалеристами генерала Крука или генерала Кастера. Ты запыхалась. Надо было менять тактику. Ты пошла к дороге. Тогда они спустили собаку. Собака была маленькая, лохматая и не очень злая: она только прыгала вокруг тебя и заливисто лаяла, но ты боялась, что если побежишь – она тяпнет за икру. Ты замешкалась, и тогда они тебя нагнали. У них были в руках комья земли, они начали обстрел из всех орудий в стиле адмирала Фаррагута, а ты в отчаянии закрывала лицо руками. Спасибо, что не камнями кидали, как в Библии! Потом они стали быстро тебя окружать. В глазах у них горел азарт. – Заходи справа! Пит – ты слева! Они прижали тебя к канаве у дороги и столкнули в неё. Ты уж совсем выбилась из сил и осталась лежать там, не поднимаясь. Канава была неглубокая, может, по колено или чуть глубже, но с крутыми склонами. Хорошо, что за прошлый день земля немного подсохла, и в канаве не было воды. Дети стояли над тобой и совещались. – Как мы её накажем? – В Библии их побивали. Давайте её побьем. – Меня отец ремнем порет. Значит, и её так же. – А есть ремень? – Нет... – Можно прутом! – Нет, она грешница! Надо из Библии наказание! – Там голову кому-то отрезали и на подносе принесли. – Да, было. – Ты че, дурак, это святой был, который крестил. А отрезали из-за грешницы как раз! – А, точно. – Это место пастор Даффи читал, когда маршал ранил помощника из-за грешницы. "ДА ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД!?" – подумала ты. – "Маршал стрелял в своего помощника из-за девки? Чт... Что-о-о!?" – А на прошлой неделе одного дядю вываляли в перьях! – ох, вот это поворооот... – Кто знает, где деготь взять? – А перья где возьмем? – Подушка нужна... – Да... – На конюшне деготь есть! Я знаю, где ведерко украсть. – Надо костер развести, чтобы горяяячий стал... Но это, конечно, они хорохорились, а может, нарочно тебя пугали. Победило, как всегда, привычное. – В Библии в перьях тоже не валяли. – Может, все-таки просто выпорем? Пороли, видимо, их тут всех, даже мелкого из аптеки. А может, нормальные дети, которых дома не бьют, просто в таких бандах по улицам не бегают? – Ладно. – Сейчас ты у нас покаешься, грешница. Помните, как пастор Даффи кричит? ПОКААААЙТЕСЬ, БЛУДНИЦЫ ВИВИЛОНСКИЕ! – передразнил тот, самый первый, гладя собаку между ушами. Все засмеялись. – У меня ве-ёвка есть, – сказал картавый. – Давайте свяжем ей у-уки сначава! – Пит, а Пит, наломай прутьев быстренько! – Аг-а-а-а! – злорадно сказал Пит. Веревка была ненастоящая: тоненькая, похожая на шнурок, в ярд длинной, и ты представила, с какой силой они перекрутят тебе ею запястья, чтоб было "надежно". Но они не очень хорошо знали, с какой стороны взяться за дело, поэтому малость замешкались. Они спустились в канаву, ты машинально стала отодвигаться от них, отползая спиной вперед по дну и не сводя с них глаз, пока не уперлась в того, который стоял позади. – Оп-па! Попалась! – сказал он, и нажал ладонями на твои плечи. Шесть пар деловитых, худых мальчишечьих рук, с грязными ногтями. Эти руки, наверное, поджигают муравейники, стравливают жуков с пауками, привязывают кошкам к хвостам консервные банки... Сложно было понять, воспринимают они тебя, как взрослую, или как большую девочку, над которой по каким-то странным правилам взрослых можно безнаказанно издеваться почти как угодно. Знаешь, Кина, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими ребятишками, которых бьют родители? И те, и другие абсолютно лишены пощады к пленникам. Именно это ты прочитала у них в глазах. Ты теперь понимала, откуда взялась жестокость в волонтерах Чивингтона, которые на Сэнд Крик по слухам рубили саблями индейских женщин с грудными детьми. Волонтеры же были вот примерно такими "детьми", прошедшими всё это, только лет на пять-семь постарше, сильнее, злее и с саблями. Ты-то хотя бы была белой, а индейцы – вообще никем. Ты слышала, как трещит куст, из которого Пит выламывает им всем по розге, и понимала: ох, как они будут тебя пороооооть! Со свистом! А сын аптекаря будет бегать, толкаться и говорить: "Дайте и мне! Дайте посмотреть"! Когда его к тебе подпустят, там уже особо нечего будет наказывать. Раз по двадцать на шестерых... сто двадцать ударов... На каком ты начнешь "каяться" в голос, прекрасно зная, что это абсолютно бесполезно, потому что дело тут вовсе не в покаянии? Придумают они что-нибудь ещё, когда им надоест или просто бросят тебя здесь? А руки развяжут? Или так и оставят лежащей лицом вниз в канаве: подходи, кто хочет, бери, что хочет? И ещё, если помнят, как выводить буквы (тут вся надежда на сына аптекаря), оставят записку: "Грешнитса-скварешнитса". Но почему-то ты не могла себя заставить даже заплакать или сказать им хоть что-то. Словно они были не люди, а зверьки, а перед зверьками ты же не будешь плакать или упрашивать их, даже если они собираются тебя съесть. Однако в любом случае Бог, если он есть, был все же не в восторге от их интерпретации Священного Писания – даже раньше, чем они тебя связали, раздался стук повозки. Слава Богу! План с дорогой сработал! *** Это была обычная фермерская повозка, кажется, порожняя. Мальчишки на время оставили тебя в покое и стали смотреть, кто едет. – Это дядя Оуэн! – крикнул один из них. Повозка остановилась рядом. – Доброго дня, сэр! – сказали мальчишки нестройным хором. Очень вежливо, чтобы этот дядя Оуэн поскорее уехал. – Эу, малышня! Вы почему не в школе?! Мальчишки переглянулись. – Так это... Нет занятий! У мисс учительки зуб разболелся! – соврал один. – А-а-а... – сработало, похоже. – А это кто там у вас? – Да это, сэр, так там... – Кто это, я спросил? – Это гъешница, сэл! Мы её это... наказываем. – Чего-о-о? Он спрыгнул с повозки, посмотрел на тебя и хмыкнул. – Значит так, малышня! К этой "грешнице" не подходите больше. От неё заразиться можно. Поняли? – Да, сэр, поняли. – Лан, бегите. – Куда? – Валите отсюда я сказал! – рявкнул дядя Оуэн, избавляя тебя от стаи маленьких мучителей. В последний момент ты увидела, как изменились их лица – обычные, испуганные дети, никакие не зверята. Мальчишки, как мальчишки. Они кинулись прочь – только пятки засверкали. Собака помчалась за ними. – И ты к детям не подходи, поняла меня? Ему было лет тридцать пять, он, наверное, жил здесь ещё до того, как пришла в город скототорговля. Высокий лоб, широкие плечи. И лицо, вроде, не злое. И, Слава Богу, Оуэн был абсолютно трезв, вероятно, в виду раннего часа! Это был шанс... Ты набралась смелости и поднялась на ноги. – Сэр, меня зовут мисс Кина МакКарти! Он заржал. – Да я вижу, да. Её величество королева Британии, ешки-мандавошки! Ах-ха-ха! – Это правда! Меня многие знают в Эбилине. – Да уж я не сомневаюсь! – Я была в вашем городе проездом из Канзас Сити в Денвер. – Вот и ехала бы себе... – У вас в городе меня обокрали и... – И что? Слова "меня изнасиловали" в те времена, если к ним не прилагались негры, индейцы, батальон солдат или тяжкие телесные увечья, означали примерно: "Здравствуйте, я – падшая женщина, скажите, где расписаться." Ты это знала. – И выселили из гостиницы. – Правильно сделали, я бы тоже выселил! – у него в голове никак не прорисовывалось, что это сейчас ты выглядишь, как оборванная уличная девка с распухшей губой, а ещё позавчера была прекрасно одетой, богатой, эффектной дамочкой, перед которой снимали шляпы и приносили кофе в номер. – Ещё раз к детям подойдешь, получишь вот этого! – он достал из-под козел и сунул тебе под нос ременной кнут. Ты сглотнула. Это был ни черта не прутик. – А теперь брысь отсюда! И в общем, в этот момент ещё можно было убежать. Но, наверное, так не хотелось снова остаться одной в мире с мальчишками, мышами и бродячими собаками, и страшновато, что если Оуэн тебе не поверит, то и никто никогда не поверит. Ты предприняла ещё одну попытку. Глупо было бы говорить, что ты картежница, или ехала получать наследство, но можно было сказать, что ты музыкант! Не идеально, но хотя бы можно же доказать! – Мистер! Я музыкант. У меня в номере была гитара! Это можно проверить. Я не вру! Помогите мне! – Слушай, музыкантша, – он наклонился и вдруг ловко схватил тебя за ухо. Ты вскрикнула от боли. Никто никогда не хватал тебя за ухо. Он вытащил тебя из канавы на дорогу. – Зубы мне не заговаривай. Я знаю, кто ты. Поняла? Ты хотела кивнуть, но тогда бы, наверное, ухо оторвалось, так что ты только хлопнула глазами. Вдруг он, не дождавшись ответа, отпустил тебя, так что ты попятилась, чуть не оступившись. Ты не сразу поняла, что случилось. А случилось вот что: Оуэн, который до этого момента кроме презрения и некоторой жалости ничего к тебе не испытывал, внезапно разглядел, что вообще-то под грязным платьем – сногсшибательная двадцатилетняя красотка, сладкая, как апельсиновый джем. Немного потрепанная, но это как спелое яблоко "с бочком" – "пойдет"! Ты заметила этот приторный взгляд, будь он неладен, какой бывает у мужчин, глядящих на доступных женщин. Когда-то за один такой взгляд ты бы влепила пощечину, но, похоже, такой ход мог закончиться печально. Не надо было год учиться премудростям Лэроу, чтобы понимать, о чем он думает: прямо в канаве, или на пустых мешках, лежащих в повозке, или где в сторонке? И ещё, возможно, надо ли заплатить, или и так сойдет. Ты замерла, как лань, почуявшая опасность, готовая сорваться с места. Но ты знала, что если бросишься бежать, он, наверное, бросится за тобой и легко догонит – босую и почти два дня ничего не евшую. – Кина, значит? – Мисс Кина МакКарти, – повторила ты тихо, едва дыша. – Да понял я. Герцогиня драная, вот ты кто. "Графиня вообще-то," – подумала ты, но, вероятно, вслух от греха говорить не стала. Он посмотрел на твою грудь, едва прикрытую тряпками, в которые превратил твое платье Кареглазый, и ты невольно прикрыла её рукой. Тогда взгляд его скользнул по бедрам. Он почесал небритый подбородок. Вообще он был, конечно, не твоего типажа, но и совсем не урод – в нем чувствовался мужчина с руками и головой, который не прочь поработать и тем, и другим. Была бы ты девушка попроще да встреться вы на танцах, может, даже запала бы на него... Но ты была той, кем была. Ты поняла, что его первый порыв прошел, и в душе у него началась борьба ангелов и демонов. Ангелы говорили: "Да зачем тебе это надо? Ещё правда заразишься чем-нибудь... Потом опять же, ты ж женат! А если дети увидят?" Демоны говорили: "Смотри, какие бедра. У твоей жены таких нет. Запусти ей руку... да, туда прямо! Просто потрогай для начала." Да, он малость забалдел от твоих бёдер. Ангелы сказали: "А если она сопротивляться будет? Ты что, изнасилуешь её, Оуэн? Ты никогда ещё..." Но демоны возразили: "Пфф, зачем насиловать!? А кнут тебе на что? Разок приголубишь "для ума" – она всё поймет и будет шелковая и даже ласковая." Тогда ангелы сказали: "Эй, Оуэн, ты чего, рехнулся, а!? Какой кнут!? Ты что – всё уже, совсем тю-тю!? Кто бы она ни была, она – голодная, замерзшая, беспомощная девушка у дороги. Октябрь на дворе!!! И ты вот так вот... Ты чего? Что с тобой не так, мать твою!? Господь всё видит, Оуэн!" Но у демонов был ответный железный аргумент в духе эпохи: "Раз в канаве валяется, значит, заслужила! Пользуйся, если не дурак. С ней можно делать всё, что хочешь. Всё-всё, Оуэн." Потом демоны добавили еще один аргумент, покруче, персональный: "А помнишь, тебе было двадцать лет, ты ещё в Канзас не переехал и был не женат... Была там девчонка на танцах, такая насмешливая... и ты ночами так мечтал... волосы намотать на кулак... и прочее? А хочешь сейчас так? Так хватай эту "мисс МакКарамельку" за ухо и веди в кусты! Смотри, волосы какие! Этой "Кине" столько же лет, сколько ей тогда было. Удачно! А со спины – так вообще не отличишь. А мы повозочку посторожим, м-м-м?" Тут он, размышляя обо всем этом, медленно облизнул губы кончиком напряженного языка. Он сделал это ооочень нехорошо. Тебе прямо тоскливо стало от того, как он это сделал. Ангелы промолчали. Тяжело спорить с тем, что пятнадцать лет лежало в памяти, зарастало-зарастало, да не заросло. Демоны сказали: "А ещё... ты тоже заметил, да? У неё, похоже, французский акцент! Ох, она штучка. И она голодная, как верно заметили джентльмены с крыльями из проигрывающей команды. Дай ей поесть. А потом она всё сама сделает. Француженки – они умеют! У тебя никогда француженки не было и не будет. У тебя только Мэри Энн, в веснушках и дура. Что, не так? "Моя дура в веснушках!" – ты сам так и сказал почтальону, когда вы выпили лишку. И постарела, кстати. А эта... эта – карамелька. Имя-то какое выбрала... Кина... Кина – слаще апельсина! Потекла слюна? То-то, брат. Себя-то не обманешь." Почти все эти мысли, хотя и не так подробно, ты читала, как в открытой книге, на его простом, деревенском лице, которое менялось то в одну, то в другую сторону – он то немного отводил глаза, то снова впивался ими в тебя. И когда он и правда жадно сглотнул, стало жутковато. Он ещё раз окинул твою фигуру взглядом, и взгляд его зацепился за... Позавчера на тебя впервые направляли револьвер, и это было страшно. Но, наверное, никогда, ни раньше, ни позже, никакие наведенные стволы не требовали от тебя столько мужества, чтобы стоять и не бежать прочь, сколько потребовалось тогда, в октябре 1867 года. Когда Оуэн, самый обычный канзасский фермер, который и жене-то изменял всего пару раз по пьяни, вдруг заметил, на боку у твоих уже порядком уляпанных в грязи и траве, прожженных сигарой панталон кокетливый бантик из атласной ленточки. Второй бантик с другой стороны был кое-как прикрыт платьем, а с этой вот, не спрятался... Есть такое выражение – раздевать взглядом. Неизвестно, какие там струны у него в душе задел этот бантик, но он так завелся, что взглядом тебя не только раздел – он сделал им с тобой уже вообще всё. Взглядом он устроил с твоим телом Первое Сражение при Дип-Боттоме, Битву За Воронку и Второе Сражение при Дип-Боттоме, вопреки истории выиграл их все и прошелся по твоему Петерсбергу победным маршем. Взглядом он тебя выпивал, съедал и выплевывал косточки. Взглядом он тебя разрывал по всем швам. Его взгляд был как костер, в котором ты, как личность, таяла ледышкой и исчезала без следа. Бежать было опасно, а стоять перед ним было невыносимо. В его ошалевших глазах ты прочитала столько всего... Но ты была сильная. Ты все же не упала на колени прямо на обочине и не стала, закрыв рукой этот чертов бант, бормотать дрожащими губами, глядя на него снизу вверх: "Оуэн, ну, пожалуйста, ну, не надо!" Тем более, что это бы вряд ли бы помогло. Ты чувствовала, что он сейчас опаснее даже, чем Кареглазый. Кареглазый играл в мерзкую, тупую игру, смысл которой был в том, что люди говорят, делают и испытывают не то, что хотят, и из-за этого переживают сильные эмоции, которые он чувствует и кайфует "как в детстве, только сильнее". Это, конечно, наносило людям раны, но они зарубцовывались, зарастали, и может, через несколько месяцев или через год, через сто горячих ванн и триста спокойных, тихих ночей, ты была бы уже почти как прежде. Оуэн же ни в какие игры не играл, а в мире его демонов ты была куском послушного нежного мясца, который либо подчиняется, либо ему делают очень больно, после чего никаких своих желаний у него остаться не должно. После такого ты могла надолго превратиться в бессловесную куклу, в которую если не вдохнет кто-то очень добрый новую жизнь, то обычные люди будут трепать, трепать... пока не затреплют окончательно. Это был бы страшный конец. Хотя скорее всего так далеко ты в тот момент не заглядывала. Ангелы его тогда уже только устало пожали плечами: "Ну, ты решай, Оуэн. Ты – мужчина, ты и решай. Не говори потом, только, как Адам, мол, это всё она, блудница эдакая, яблоками трясла, это не я, мол, виноват..." Потом он на секунду опустил веки. А когда он их поднял, то посмотрел, наконец, не на кружева, а в твои глаза. Что он там прочитал? Ты непроизвольно вздрогнула – такой разительной была перемена. Всё ещё колеблясь, он сказал: – Давно ела? – Давно. Он порылся под козлами, достал сверток, протянул тебе, старательно избегая смотреть вниз. Ты засомневалась, но голод был сильнее, и ты осторожненько взяла этот сверток. – Мой обед между прочим, – проворчал он, решив, что ты брезгуешь и немного обидевшись. – Ты не шлялась бы тут. По этой дороге скот гоняют. Сама понимаешь. Ковбои после перегонов шалые. А ты... вон какая. И не одета почти. Не все такие добрые, как я. Будь ты итальянкой не наполовину, а полностью, я думаю, ты могла бы не сдержаться и крикнуть: "Добрый, как же! Так меня напугал, гад! Отстань от меня! Отвали! Уйди! Ублюдок, сволочь! Видеть тебя не могу! Панталоны ему кружевные не понравились... НЕТ У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ДРУГИХ! Карамель ему с апельсинами подавай! Дип-Боттом ещё этот... Какой же ты урод, Оуэн! Убирайся домой, к жене! Или лучше иди в ваш вшивый бордель, сними там себе шлюху, и пусть она поскачет на тебе и вытрахает у тебя из головы всю эту прокисшую дрянь! Которая заняла в твоей башке всё то место, где у нормальных людей сострадание! Или, если слабо, иди напейся и проспись!" – и ещё много всяких слов, которые, конечно, не красят леди. Но полагаю, что более практичная ирландка зажала итальянке рот, и ты просто кивнула. Потом он добавил неловко: – Ты это... извини, что я тебя за ухо. Это, пожалуй, зря было. Ты кивнула. – Ты... и вообще тоже... извини! И за герцогиню тоже. И за кнут. Это все не нужно было. Ты не ходи тут больше. Иди там в городе в "Куин оф Хартс**". Там таким как ты спокойнее все-таки. Я бы подбросил... но мне тут на поле надо! Да тут и пешком недалеко. День хороший. Один из последних, наверное. **Игра слов – может означать и "Королева сердец", и "Червонная дама". Его отпустило. Он уже спокойно посмотрел вверх, в осеннее канзасское небо, на тяжелые, медленно плывущие облака. Другой человек. Если ангелы существуют не только у нас внутри, они тоже смотрели на него оттуда и пожимали друг другу руки в своем пафосном небесном клубе (кто сказал, что ангелы – не джентльмены?). А где-то под землей его демоны зашипели гремучими змеями и свернулись в клубок до следующего раза. "Следующего раза у тебя не будет, придурок! – пообещали они. – Последний шанс. Прямо сейчас хватай её за шкирку, выдавливай из неё всю эту карамель и слизывай, пока не затошнит! Ну, давай!" "Да уже тошнит... Ну и ладно, пусть не будет никакого следующего раза", – угрюмо огрызнулся на них Оуэн, и они совсем затихли, перестав баламутить хвостами мерзкое, забродившее варево его темных желаний. Ты почувствовала, чего ему всё это стоило, что он может быть, будет неделю ходить, как в воду опущенный, а может быть, сегодня же вечером запьет по-серьезному. Разрываясь примерно пополам между "о, Господи, я чуть её не..." и "а черт! Жаль, что все-таки не...". Но он был тоже сильный, он справился, и это было главным, а в свертке, который он дал, кроме еды, кажется, была ещё и горсточка надежды. – Мне ехать надо. Прощай. Он забрался на козлы и уже взял вожжи, но обернулся напоследок и, с любопытством прищурившись, спросил: – Слушай, а это... ток честно! Ты француженка наполовину, нет? – Нет. Я из Луизианы. – А-а-а, вон оно что. Далёко занесло. Ну, прощай. Кина. Он чмокнул губами, и повозка заскрипела, чавкая по грязи. Она ещё не скрылась из виду, когда ты развернула сверток и набросилась на еду, как бешеная. ссылка*** Содовые крекеры, бекон, кусок пирога с курицей, яблоко ("с бочком", но спелое – пойдет!) – ты проглотила их, почти не замечая вкуса. Куда дальше? Эта дорога вела в две стороны, но смысла идти в поле не наблюдалось. Ты пошла назад, в Эллсворт. В город ты вернулась ещё краше, чем была: "платье" – в следах от комьев земли, на чулках – травяная зелень, один чулок так вообще всё время сползал – подвязку потеряла, пока бегала от мальчишек. Но ты, наконец, поела, и в голове немного прояснилось. Ещё побаливало кое-где от художеств Кареглазого и его напарника, но тебя больше не мутило и не было слабости в теле. Господи, хоть что-то хорошее произошло! Надо было обдумать, что делать дальше, собраться с мыслями. Хотя городок и был совсем небольшой, ты его не знала. Ты опять прошла немного задними дворами. В просветах между домами было видно людей, но они оттуда вряд ли бы тебя заметили и разглядели. Ты села на землю между какими-то невысокими, по пояс, заборами, так что тебя стало вообще не видно с главной улицы, закрыла лицо руками и попыталась как-нибудь выбросить из головы Оуэна с его демонами и подумать о своем положении. Этот кусок – мысли Кины о ситуации, которые я на свой страх и риск сюда вставил, поскольку я думаю, что персонаж представляет мир и расклады лучше, чем игрок. Если я где-то что-то не так написал, и на твой взгляд она бы так думать не стала – говори, поправлю или уберу. Могу вообще убрать весь кусок и оставить полностью на твоё усмотрение. Но советую хотя бы с ним познакомиться, поскольку если Кина здесь в чем-то и ошибается, то несильно. Итак, какие варианты у тебя были?
Просто выйти на улицу и сказать: "Людиии! Помогииитеее! Меня обокрали!" Опасно. Оуэн все же был прав – не все такие добрые, как он, не у всех тут вообще хоть какие-то ангелы где-то там остались, похоже. Большинство пройдет мимо, а некоторые, которые не пройдут, лучше бы прошли...
Пойти к маршалу или кто тут есть. Уже лучше. В принципе, было бы у тебя платье почище и не такое изорванное, ты бы так сразу и сделала, наверное. Но что будет дальше? Он поверит хоть одному твоему слову? Очень вряд ли. Если он хороший, правильный мужик (что сомнительно) – он арестует тебя за бродяжничество, отмоет и накормит в тюрьме, и предпишет больше в город не возвращаться. Теоретически, если денег у него много или есть дочь твоего возраста, он может дать денег на дилижанс до Эбилина. Долларов пятнадцать. Для тебя прежней – копейки. При его зарплате долларов в шестьдесят или восемьдесят – солидные деньги. Показаться там в таком виде в Эбилине будет отвратительно, но это, кажется, самое меньшее из всех зол, которые с тобой могут произойти.
Если же маршал – обычный человек, не слишком хороший, не слишком плохой, то денег он не даст, а просто выставит из города, ну, может, плащ какой старый выдаст. Тогда...
...Тогда, Кина МакКарти, скорее всего ты умрешь. Ты поняла это ясно, как день. Тебе грозит не только позор. Тебе грозит смерть от голода, холода и болезней. Октябрь на дворе. Один сильный дождь – и ты заболеешь. Один сильный заморозок – и ты покойница. Ты представила свой труп у дороги или в стогу с примерзшими к земле волосами. Бр-р-р!
Если же нет, и маршал – пройдоха, что более вероятно, то могут быть варианты разной степени подлости. Он может тебя избить просто для смеха. Он может бросить тебя за решетку на потеху каким-нибудь алкашам (тогда, возможно, ты познакомишься с "алкоголизированнным дядей Дугласом") или своим помощникам и смотреть. Он может сдать, продать или отдать тебя в местный бордель, смотря как это у них в Эллсворте заведено.
Короче, маршал – небезопасный вариант, и все же есть шанс через него добраться до Эбили... И тут ты задумалась, и поняла – ох, не факт, что если ты попадешь в Эбилин, твои проблемы решатся. Да, Эллсворт был городом нехорошим... Но в некоторых отношениях он несильно отличался от Эбилина, Салины, Бакстер Спрингс... да и от любого города вообще. На дворе был девятнадцатый век, и Лэроу был прав – это был век, когда людям полагалось стыдиться своих чувств, особенно плотских желаний. Оуэн стал таким неслучайно, а потому что убирал их в чулан раз за разом, пихал в самый дальний угол. Да, на фронтире многое становилось явным, и свободы было побольше, и люди были искреннее: попади в такое положение сосед или соседка, "дядя Оуэн" и даже "дядя Дуглас" отдали бы, возможно, последний бушель кукурузы, чтобы помочь. Но эта искренность сейчас играла против тебя, потому что люди в Канзас не с неба упали, они приехали с Востока. И в целом в голове у них была примерно такая схема: - Той, что в клубе настоящих леди, протяни руку, поддержи под локоть, помоги, снимай перед ней шляпу, а главное, не демонстрируй по отношению к ней ничего неприличного, иначе однажды другие мужчины разобьют тебе о барную стойку лицо – и будут правы. - С той, что вне клуба, но живет по правилам, имеет твердую репутацию честной женщины – с ней можно попроще, но принцип тот же: все свои грязные желания спрячь подальше. - С той же, кто сильно нарушил правила, валялся на улице, позволял мужчинам лишнее – с ней делай что хочешь и твори что хочешь... ну, разве что не убивай, хотя никто и не заплачет, если её труп найдут на окраине. Но главное – не верь ни одному слову, всё – ложь! В мире викторианской морали она – вне игры, за флажками. У неё там свой, "нижний клуб" с нашими чертями и бесами. В нем можно делать всё то, о чем в верхних нельзя даже заикаться. И в каком ты теперь "клубе" будешь, если сойдешь с дилижанса в таком вот виде? Это когда ты была приличной, чистенькой и благоухающей, Майкл Огден и другие джентльмены были от тебя без ума. Вчера, может, и казалось, что они будут любить тебя любой, а после встречи с Оуэном – уже были сомнения. Как сказал один писатель, которого Кина МакКарти вряд ли читала, хотя он и умер всего пятнадцать лет назад: "Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит." Полюбят они тебя черненькой? Когда Майк Огден увидит мисс МакКарти "в новом амплуа", что он предпримет? Со словами "Господи боже, как зовут покойника, который это с вами сделал?" завернет её в плащ и будет отпаивать кофе с бренди, пока она не начнет опять осторожно улыбаться? Или в недоумении скажет: "Оу. А какая была приличная с виду юная мисс!" – и отвернется, спрятав глаза? Или возьмет да и разложит у себя в номере на кровати, как пасьянс (думаешь, он никогда не мечтал об этом?). А потом: "Ладно, Кина! Поживи пока тут, если хочешь." Или разложит не в номере, а даже где-нибудь в повозке на мешках за салуном "Аламо"... За ним такого не водилось, но ты разве знаешь, какие у него там демоны в голове? Он же их не показывал. Они наверное у него голодные на твой счет – страсть! Вообще-то он был "хороший парень", и на него всегда можно было положиться. И ангелы у него были тоже ого-го, и ты бы поставила на его ангелов, даже не имея ни одной пары на руках. Но тут не только в нем дело. Вот представь, что ты приедешь, а его там ПРОСТО НЕ ОКАЖЕТСЯ! По любой причине. Да просто уехал на неделю, МакКой его послал куда-нибудь. Что тогда? Какая за тобой будет слава к тому моменту, когда он вернется? Сколько лиц ему придется разбить о барную стойку, чтобы хоть немного восстановить твою репутацию? Одно дело – отстоять честь леди, другое – драться из-за слов... которые к тому моменту будут уже правдой. А если его в процессе этого восстановления какой-нибудь дебил застрелит, как Адена? Круто тогда будет на его могиле надпись читаться: "Тут покоится Майкл Огден, человек, который вступился за падшую женщину, но не рассчитал своих сил." Короче, ехать в Эбилин – это тоже серьезный риск. Ты когда-то надеялась на брата, и вон что вышло, а понадеявшись на Эбилин, могла обжечься ещё и посильнее. В Эллсворте тебя никто не знает и думает просто: "Ну, девка и девка!" А там, окажись ты на улице, каждый будет смотреть и думать: "О-о-о-о, кем мисс МакКарти-то оказалась. Во дела!" Эти взгляды тебя просто спалят дотла. Это сорокапяти-или-сколько-там-летнему Лэроу, которого никогда не брали насильно в дешевом номере отеля два раза подряд и которому ничего не прижигали сигарой (хотя кто его знает, при его профессии), хорошо было разглагольствовать про то, что стыда нет, про "ширму внутри", но тебе-то всего двадцать один!!!
Да, Кареглазый, придумывая, как "доломать" твою жизнь, хорошо разбирался в людях. Где он теперь? Трясется сейчас себе в дилижансе, и с наслаждением думает, что неплохо будет ещё разок тебя встретить, может, весной, заглянуть в глаза, и если в них ещё будет теплиться жизнь, придумать новую игру, позабористее?
Но вернемся к вариантам, которые Кина МакКарти, вероятно, перебирала в голове.
Можно было поехать не в Эбилин, а в Батон Руж, где лежит в банке тысяча долларов. Только на дорогу до Батон Ружа уйдет... от сотни до полутора! А ещё надо по дороге что-то есть... Что такое не есть два дня – ты теперь знала. Ты представила, каково это: зимой на миссисипском пароходе быть одинокой безымянной палубной пассажиркой – без денег и голодной. Как и что тебе там могут предложить и найдешь ли ты в себе силы отказаться... Короче, надо бы долларов под двести. Увы, есть только одно место, где ты сможешь их заработать сейчас – тот самый "Куин оф Хартс". Ну, хотя, наверное, в этом городе таких мест несколько, разных по уровню. Там у тебя будет более-менее теплая постель, что уже плюс, а то что-то у Кины уже ноги мерзнут в одних сырых чулках. Бордели бывают разные, но тебе, жалкой оборванке без платьев, без украшений, скорее всего подойдет лоу-энд: каморка, тусклая свеча, привет-пока, "сапоги снимать не стал, ребята"... Да нееееет! Ты молода и пока ещё красива, так что может, будет и поприличнее, и даже с номером не хуже того, где все с тобой и случилось. Большую часть денег, раз сама пришла, будут забирать – в этом же и смысл борделя. Но кое-что перепадет и тебе, к тому же... ты слыхала в Эбилине, что господа поприличнее оставляют девушкам "на чай": будешь стараться – будут и чаевые. Тогда накопишь на билет быстрее. Вспомнилась расфуфыренная кокетка в Техасе, которая ставила ночь с собой в сорок долларов. Во сколько теперь ночь с тобой можно поставить? Десятка? Двадцатка? Или уже пятерка? Кажется, что-то там такое звучало между восемью и пятнадцатью, когда ты интересовалась... Итак, рано или поздно ты накопишь денег. Рано... или поздно? Ну, скажем, доллара три-четыре с клиента. Это сколько... пятьдесят-шестьдесят мужчин? Пока ты заработаешь двести долларов, сколько бесцеремонных рук успеет тебя потрогать? Сколько холодных глаз презрительно ощупает? Сколько пьяных губ будет целовать? Сколько грубых слов ты услышишь? Сколько раз тебе будут давать пощечины, обижать, "делать так, чтобы розы распустились", называть "прелесть, что за вишенкой" и чесать за ушком, устраивать "сражения при Дип-Боттоме"? Сколько на десять человек окажется нормальных, скучных мужиков, а сколько будет больных на голову "затейников", и в ответ на "пожалуйста, не надо, мне так больно!" ты услышишь "заткнись, шлюха, я за это заплатил"? Сколько раз, когда к горлу будет подкатывать комок, хозяева скажут: "Почему не улыбаешься? Ну-ка, будь повеселее и поприветливее." Сколько слез, лауданума и дешевого виски ты проглотишь, пытаясь все это забыть хоть на час? А представь, как кто-то, кто помнит тебя по Эбилину, зайдет в этот "Куин оф Хартс", увидит тебя с губами в помаде, с голой грудью, как у него от изумления вылезут глаза из орбит, и как потом, вернувшись в Эбилин, он скажет: "Ребята! А вы знаете, где сейчас мисс МакКарти? Хотя какая она теперь мисс... Я-то думал она в Денвер поехала! А она..." Останется к тому моменту, как ты соберешь около двух сотен, хоть немного даже не от "графини Д'Арбуццо", а от "мисс МакКарти"? Ты точно не превратишься в Карамельку-Кину-за-пятерку-ноги-раздвину? В Красотку-Милли-за-десятку-и-Джону-и-Вилли? В Ирландку-МакКарти-разыграем-на-бильярде? В грешницу-скворешницу? Или ещё хуже... в Бесцветную. Как Джетро. Тебя вообще в Батон-Руже, в банке, узнает кто-нибудь? Как ты тогда докажешь, что ты – это ты? Останется. Не превратишься. Узнают. Ты сильная. Для начала заработаешь хотя бы долларов пятьдесят, потом остальное доберешь в карты, может быть. Если не отнимут. Но лучше бы как-то без всего этого обойтись, честное слово! Только как?
Еще какие варианты? Куда ткнуться?
Можно попробовать просто пойти на станцию дилижансов. Если среди возниц найдется сердобольный парень, он тебя подкинет хотя бы до Эбилина. Вполне возможно "не даром", это да. Или, может, согласится передать кому-нибудь весточку! Но пока за тобой приедут, надо будет как-то выживать... Поправочка: если приедут, Кина. Если приедут. Хотя на станции дилижансов тоже всякие люди бывают. Там такой, наверное, большой амбар для сена... Тебя там могут запереть и даже привязать. Когда будут подъезжать дилижансы, ты будешь кричать: "Помогитеееее!" Будут примерно такие диалоги: "А это кто там у вас? – А это так, бродяжка какая-то, ходила тут подворовывала, мы её подобрали, кормим из милосердия. Выпускать вроде как не очень – опять воровать начнет... Кстати, не хотите с дороги повеселиться за доллар, пока лошадей меняют? – А можно посмотреть на неё сначала? – Конечно! Она вам будет плести, что она леди, что её обокрали, но вы не верьте: она всем эту сказочку рассказывает. – Мда. Что-то она у вас какая-то затрепанная. Хотя... ладно, вот доллар. – Подержать её вам, чтоб не трепыхалась? Она бойкая, чертовочка! – Да не надо, я справлюсь. – Ну, тогда приятного аппетита, сэр!" Ну, хотя бы не смерть... И потом, конечно, все же вряд ли так всё будет... Но "Куин оф Хартс" надежнее. Там тебя хотя бы точно кнутом не отходят, "чтобы присмирела".
Когда-то ты мечтала о монастыре... Можно попробовать пойти к священнику, точно! Как его там, пастор Даффи, "покайтесь, блудницы вивилонские"... Беда в том, что ты католичка, а здесь не Техас и не Луизиана, где испанские миссии в каждой деревушке. Церковь тут, наверное, либо баптистская, либо методистская. Как он поймет, что ты католичка? О-о-о, поверь, поймет! Ты же, как профи в картах, научилась понимать, у кого сколько денег и кто какого сорта игрок? Так и он, даже если священник и не очень, все равно своего рода профи: наверняка легко отличит евангелиста от квакера, баптиста от лютеранина, а епископальника от католика. И в лучшем случае он соберет паству, проорется как следует, вращая глазами и размахивая Библией, и потом ты будешь в слезах (иначе не поверят) перед всеми каяться в настоящих грехах и в том, чего не было, отрекаться от сатаны и от мессы. Затем тебя возьмут на поруки, примут в какую-нибудь семью и наставят на путь истинный. Если в этой семье будет строгая жена, всё будет уныло, но неплохо – ты, кстати, работать на ферме немного умеешь, что плюс. Один вопрос – всю жизнь тебе там что ли на них пахать? Если же там главный в доме – мужик... ну... уверена, что он в стиле Оуэна благородно примет жуткую смерть, захлебнувшись слюнями, когда в соседней комнате будет спать эта "двадцатилетняя Киночка-апельсиночка"? Или где-то самое большое через неделю (потому что хоть раз-то за неделю накидается) он начнет "наставлять тебя на путь истинный" в амбаре каждую долгую зимнюю ночь, пока не надоест, а потом, когда карамели с апельсином в тебе не останется, выкинет или отдаст соседу. Или не отдаст, и неизвестно ещё, что хуже... А если у тебя от него будет ребенок, что тогда? Но, может, раньше ты украдешь у них лошадь и сбежишь... куда? Хотя и не факт что всё обернется именно так! Пастырь обычно не сильно отличается от паствы. Если пастор Даффи – пьющий, то спьяну он, возможно, "устроит католичке её любимую мессу", а потом вытолкает обратно на улицу. "Господь простит тебя за то, что ты соблазнила священника. К нему теперь взывай, дщерь лукавая!" Бр-р-р! Не, ну его к черту, этого пастора Даффи...
Можно попробовать по ночам воровать, а днем прятаться по сараям. Может, шалаш какой-нибудь соорудить получится или хижину найти. Сначала своровать одежду с бельевой веревки, потом лошадь... На первый взгляд, план неплохой. На второй – в чужой одежде ты тут – мишень: платья соседей все наверняка хорошо знают. Без платья лошадь (где бы еще и седло украсть, и уздечку) тебе несильно поможет. И даже с платьем... до Эбилина, если уж поставить всё на Майка, миль шестьдесят. Проедешь ты в таком состоянии шестьдесят миль верхом? Ой, вряд ли. А скорее всего, даже если попытаешься, то по дороге, в Салине, тебя арестуют, потому что если девка в платье не по размеру, одна, в октябре, едет куда-то на лошади, не надо быть детективом, чтобы понять, что лошадь ворованная. А конокрадов-неудачников в Канзасе обычно вешают, Кина. Можно украсть деньги. Только... где, как, у кого? Как при этом не попасться – без опыта, без напарников? Да и вообще жить на улице – так себе план. За октябрем всегда приходит ноябрь, да и городишко маловат.
Ещё можно украсть веревку и... просто повеситься в сарае каком-нибудь. Вариант грустный, но, скажем так, рабочий.
Всё, нет больше вариантов, все перебрала. Ты стоишь на маленьком пятачке, а вокруг, куда ни глянь, пропасть. Чтобы пройти на другой край, тебе придется протанцевать по вершинам скал, изранить об них ноги, и скорее всего все равно суждено сорваться вниз и разбиться. Раньше, даже после "Султанши", такого ощущения не было. Ты всегда могла пойти... ну, хоть в прачки, я не знаю. Да хоть петь на улице с кружкой у ног! Сейчас ни в какие прачки тебя не возьмут, и петь заставят совсем другие песенки.
Или все же есть над этой пропастью какие-то мосты, а? Может, помолиться? Господь надоумит? Но долго думать о мостах тебе не пришлось. *** – Эу! Че-как***? – спросил кто-то. Ты открыла глаза. ***Обычное в те времена приветствие "How do you do?" на Юге (а потом и вообще на Западе) сократилось до "Howdy!" (произносили обычно "Хоо-ди!", глотая "у") Всё. Приехали. "Конечная остановка поезда, леди!" К тебе не спеша подошли три ковбоя, им было лет по двадцать пять-двадцать шесть. Вероятно, в этот прогон между заборами они свернули совершенно случайно, потому что, как и ты, не знали город или просто гуляли. День ведь и правда был хороший для октября. Один из них протягивал тебе на раскрытой ладони пятидесятицентовик, а в другой руке – плоскую полуквартовую бутылочку с виски, из тех, что возят в седельной сумке для таких вот прогулок. – Что выбираешь, красотуля? Глоток "красноглазки" или полдоллара? Это "красотуля" прозвучало так похабно, что ты поняла – речь сейчас не о подаянии. Вот так: не двадцатка, не десятка, не пятерка, и даже не доллар. На улице это стоит пятьдесят центов на троих, потому что зачем платить за то, что можно даром? Просто они заключили пари! Он и один из его приятелей смотрели с любопытством, наверное, заранее поспорили, что ты выберешь. Их, похоже, сильно расстроил бы ответ "ничего" – ведь как тогда понять, кто выиграл? И если даже Оуэн не поверил тебе, разве эти поверят хоть одному слову? "Падшая краса – лживые уста". Третий был из них старше всех, глаза он отводил, но читалось на его лице не сострадание, а презрение. И досада что ли, навроде: "Ну вот, опять, ещё одна." И стыд. Уж что-что, а стыд ты в других распознать умела. Ребята выглядели хорошо – помытые, побритые, чистенькие. Наверное, они пригнали вчера вечером своих коров, отоспались, поели как следует, почистили перья и искали теперь приключений. А нашли тебя – ты и была их приключением, или по крайней мере отличным прологом. Они были слегка выпивши, но так, для настроения. Может, из этой бутылочки как раз и глотнули все по разу. И совершенно точно они были те самые, "шалые", про которых Оуэн и говорил. Вчера они отдыхали, сегодня – заказывали музыку. Жаль, гитара твоя свое отыграла, да-а-а. Ну, раз не было гитары, "красотуля", значит, сейчас "и споешь, и спляшешь, и цветочек нам покажешь." Ты прикинула, что может быть, это будет прямо здесь, но вряд ли – даже для них это было бы перебором. Скорее они отведут тебя в какой-нибудь сарай (может, как раз в тот, где ты сегодня проснулась) или пустующий загон для скота, и там по очереди, на прелой соломе, с шутками-прибаутками, ни в чем себе не отказывая... Но потом, я думаю, до тебя резко дошло, что эти трое – это была так, лишь вершина айсберга твоих проблем. Ведь стадо обычно гонят человек десять. Вот стоит одному из них сбегать за напарниками по команде... или просто кто-то увидит, что происходит, и спросит, как в анекдоте про ирландца, который рассказывал тебе Фредди ("Это частная драка, или каждый может поучаствовать?")... И тогда вполне может собраться дюжина или две дюжины желающих. И этот паровоз с вагонами будет ездить по кругу час, два, может, больше. Угля хватит надолго, а ты будешь, как локомотивная колесная схема 4-4-0: первый час на четвереньках, второй час на четвереньках, а потом уже никакая. Если ты ничем не заразишься и не залетишь, это будет чудо. Если не умрешь со стыда – тоже. Какие уж тут ширмы... В общем, если у тебя и был ангел-хранитель (они вообще существуют?), то он был идиот, да еще и пьяный, потому что вместо героя-спасителя привел тебе этих ребят. Конечно, каждый в отдельности был лучше, чем Кареглазый... Скорее всего, парни, как парни... Но, учитывая обстоятельства, это ещё как посмотреть.
-
Прекрасный текст. Браво. Наверное самый сильный кусок этой игры на текущий момент!
-
Жуткая жуть! Но цепляющая - очень качественный, сильный пост, бьющий по эмоциям.
-
+ Нда, это не просто "леди в беде", тут бед как из мешка просыпалось.
-
Я просто в шоке!
У меня теперь появилась шкала пиздецовости ситуации, где 0 - всё идёт своим чередом, 1 - то, что произошло с Киной. По моему остальным персонажам её не переплюнуть.
Такими темпами ей придётся заводить список кого убить, как Арье Старк.
-
-
по хорошему, на этом историю надо было закончить, тогда сюжет бы получился цельным и законченным. Дальше - только агония, если не применять "рояли из куста.
|
Если бы Б. (мистер Белая Шляпа) и Д. (Довольно Хитрый Парень) мало того что существовали, так ещё иногда бы и беседовали, у них бы состоялся о Картере Уоррене вот такой разговор.
– Подвел меня этот Картер. Тупая деревенщина. Такая девушка, а он все испортил! – сказал бы Д. – И что ты собираешься делать? – спросил бы Б. – Хороший вопрос. Хотел на него индейцев натравить, но ты же его видел. Думаю, не! Убьет ещё нахуй моих индейцев. И так немного их осталось. – Слушай, а почему они "твои индейцы"? Ведь они в основном в рай к нам попадают. – Ой, не сыпь мне соль на раны! – Что? – А ты что, уже не помнишь? Или меня проверяешь? – Скажем, я себя проверяю. – Однажды мы опять стали... вернее станем с тобой спорить про индейцев. Я буду говорить, что раз уж они язычники, то должны попасть к нам в ад. А ты будешь говорить, как обычно, что нет, так нельзя, ведь многие белые еще хуже. – К чему мы тогда пришли? Или придем. – Да как всегда, ни к чему. Но индейцев умирало всё больше – голод, оспа, ребята вроде Чивингтона и Кастера... В общем, надо было что-то решать, и мы решили выслушать специалиста по смертям индейцев и сделать буквально так, как он скажет. – И кого мы выбрали? – спросил Б. озадаченно. – Я чет и правда забыл про это. – Кого-кого... Маленького Фила! – Кого? – Фила Шерридана! Генерала! Ты согласился, что он специалист. Мы промотали его жизнь, изучили и выяснили, что было самое буквальное, что он говорил по этому вопросу. – И кто остался с носом? – Я, – нехотя признался Д. – Почему? – А он, видите ли сказал, что "хороший индеец – мертвый индеец". Получалось, что все мертвые индейцы – хорошие. А значит, в рай. Ну, кроме самых отмороженных, по особым спискам. В качестве компромиссного решения я забрал Фила, и мы договорились, что пока индейцы живы, ты их не трогаешь, а рулю ими только я. – Ясно. Поэтому они напали на ферму Дайсонов? – Честно говоря, да. – Ладно. Так а с Картером-то что? – А я подумал, может сделать что-то настолько банальное, чтобы было небанально? – Например? – Чтобы люди читали эту историю лет через сто пятьдесят, и думали: "Ееешки-макарешки! А мы и забыли, что от этого умирают". – Простуда? – Аппендицит! Прямо на пастбище. – А в Джулесберге есть врач? – А неважно! Все равно жена будет беременная и не сможет его довести на повозке. – Ай-яй-яй! Это что ж получается? Он умрет, а она останется одна, без Кейт, с ребенком... А вокруг индейцы? – спросил Б. Д. щелкнул пальцами: – Не просто индейцы! Мои индейцы! – и подмигнул Б. – Ты это... знаешь что... – сказал Б. – Ты пока поставь на паузу это дело с аппендицитом, хорошо? – Хорошо, па! – улыбнулся Д. Б. нахмурился. – Я ж просил меня так не называть. Мы же не родственники. – А всем нравится думать, что ты мой па! – Ладно. – Мне иногда прямо хочется сказать тебе эдак по-семейному: "Заходи на коктейли, как-нибудь, па!" – В аду есть коктейли? – спросил Б., не скрывая удивления. – Конечно! – рассмеялся Д. – Ты же сам как-то решил, что все бармены попадают в ад! Вот если Камилла к нам попадет, я ей сразу закажу Бренди Круста. Так сказать, комплимент от заведения. – Думаешь, попадет? – Ну, кто знает... кроме нас с тобой, да и мы, на самом деле ещё не уверены, да? – Действительно. А что с малышкой Кейт-то, кстати? – Она поехала в Денвер... Но, малость, не доехала... и кое-кого встретила. Любопытная была встречка, как по мне. Хотя почему была? Будет. Я ж не знаю, что она выберет.
– О. Сыграем! – сказал Картер. – Я правда, обещал себе на деньги не играть больше. Но это ж не на деньги! Но почему-то вы стали играть не дома, а на "стрельбище". Вы лежали в повозке на пустых мешках и перебрасывались в карты. Жужжали пчелы, пахло цветами. Картер был... ну, очень невнимательный! Он изжевал свою травинку и чёт всё время не в карты смотрел. Потом ты слегка поменяла позу, чтобы ему нужно было только чуток нагнуться, чтобы в декольте тебе взглядом заползти, и он даже "засветил" свои карты тебе. Это было так смешно! Думаю, ты сказала. "Картер! Прекрати!" – и вы пересдали ту сдачу. Или нет? Так или иначе, ты легко выиграла. Он мечтательно вздохнул, развернул перед тобой рогожу, разложил на ней свои револьверы. – Вот это – армейский. Сорок четвертый. Он помощнее, но отдача, – сказал он. – Вот этот – драгун. Я его ещё в Колорадо подрезал тогда в карты. Он для тебя слишком тяжелый. Вот этот – флотский. Тридцать шестой. Бери его. Его ты и взяла. Он все равно был тяжеловат для твоей ручки, но с ним у тебя и правда лучше всего получалось. Картер ещё объяснил тебе, что если не перед боем, то заряжают только пять гнезд, а шестую оставляют пустой. – Чтобы случайно не выстрелил, если упадет там. Ты, куколка, не представляешь, сколько парней отстрелили себе... пальцы на ногах. Или не себе. Просто потому что зарядили все шесть. Тебе его нужно было как-то носить. Картер носил револьвер, заткнув за пояс или сунув в карман. Тебе так не подходило. Но ты придумала классную схему – положила его в узкий холщовый мешок, а мешок подвесила к корсету, к нижнему краю, на двух кожаных ремешках. Корсет у тебя был под верхним платьем, в юбке сбоку ты пропорола дырку по шву: через неё револьвер можно было вытащить из мешка. В мешке же были у тебя несколько патронов и капсюлей. Можно было понять, что у тебя мешок какой-то под платьем, но хрен было понять, что там револьвер. Проводы были долгими. Сьюзан, конечно, тебя отговаривала. Легко ли на таком ранчо одной, беременной? А не беременной? Быть единственной женщиной посреди прерий... С кем словом-то перекинуться. – Приезжай как-нибудь обязательно! – твердила она. Ничего она не заметила и не поняла, почему ты уезжаешь. Сью отдала тебе все шестьдесят и сколько-то там долларов и подмигнула. Прошептала на ушко: – На одно приданое дважды замуж выйдем. Ну и кто скажет, что мы после такого не сёстры? Потом закатила тебе прощальный обед... Потом вы ещё раз попрощались. – Ну, че уж. Ладно! – сказал Картер. – Поехали, довезу. Он расстроился. Правда, ты сказала про "попрощаемся" в Джулесберге, но не факт, что он понял намек. У него вообще с намеками было не очень. На полпути он спрыгнул с повозки "колесо посмотреть." Потом он спрыгнул с повозки "ось посмотреть." Посмотрев ось, он достал папиросу. Ты спрыгнула с повозки и сказала, "а можешь не курить"? Потому что если он будет курить, то наверное, не очень потом целоваться-то... Он посмотрел на тебя, на папиросу, которую уже прикурил и ответил: – Да, могу. – выбросил её, помолчал. – Чем займешься-то дальше, куколка? Ты сказала, что, может, будешь танцевать или в карты играть. – А-а-а-а... Танцуешь ты здорово, наверное, это да... Жаль, я так и не посмотрел. Но может, увижу когда-нибудь. Ты сказала: – Ну что, поехали? Он сказал: – Да... ща поедем... Он повернулся и поцеловал тебя, так жадно, как будто все полгода кроме этого ни о чем не думал. Тебя первый раз целовал мужчина, ты не особо даже знала, как там и что там, как рот-то вообще держать, как губы, куда язык девать, а куда нос... Но уж как-то разобралась! Вы целовались, наверное, минуты три, прижавшись к борту повозки. Мужчские губы оказались мягкими, теплыми, но и... не слишком мягкими. Это можно было сравнить с... а, ни с чем это нельзя было сравнить! Может, с ягодами какими-нибудь разве что? Мужской язык оказался влажным и теплым. Таким... черт возьми... противным? приятным? и то и другое сразу? Потом он оторвался от тебя. – Ах ты ж... – сказал он, помрачнев. – Это неправильно, наверное, да, куколка? Да, наверное, неправильно. Лаааадно. Извини, просто... как тут удержишься? Он вдруг отвернулся и пару раз съездил кулаком в борт повозки, и повозка аж заколыхалась, а лошадь попыталась обернуться, но из-за шор все равно ничего не увидела. Ты думала, Картер разломает к чертям эту бедную повозку, но он успокоился. К тому же рука у него тоже была не железная. Потом он повернулся к тебе. – А вы не сестры со Сью, да? Ты что-то ответила. Он рассеянно кивнул. Может, ты спросила, как рука или что-то в таком роде. – Давай ещё! – сказал он вместо ответа, и вы целовались ещё минут пять. Или десять. Или сколько, ты помнишь? Потом он вздохнул и сказал: – Ну, поехали в город. Револьвер-то не забыла? Ничо, если я покурю-то теперь? В Джулесберге ты надолго не задержалась – нечего там было делать. На грузовой повозке, по дико пыльной дороге тебя довезли до Форта Моргана – это миль сто, полпути до Денвера. Вообще-то города с названием Форт Морган тогда и в помине не было, а был торговый пост, к которому приходили торговать шайенны из наименее воинственных. Ещё там была станция дилижансов. При ней была гостиница из наидешовейших и кабак. Ещё кузница – лошадей перековывать, оси чинить. Вот, собственно, и весь "город". Там ты немного подзастряла... вернее, как подзастряла? Просто хотелось побыть, привыкнуть немного к мысли, что ты одна теперь снова. Послушать, что люди говорят. Люди только и говорили о том, что тут, вдоль Южного Платта, пройдет железная дорога. Что с востока на запад строит дорогу Юнион Пасифик, а с запада на восток - Сентрал Пасифик. А про "город" Хелл-он-Уиллс, который переезжает с места на место – головную заставу железной дороги Юнион Пасифик – говорили, что там одни картежники, шлюхи и железнодорожники, виски течет из-под дверей, а где нет дверей – просто так течет. Враки небось. В этом отеле, который был единственным двухэтажном здании на весь форт, ты прожила неделю. Пора было и дальше ехать, наверное. Людей в отеле было мало, но они то приезжали, то уезжали. В один вечер попался скрипач. Ты потанцевала под скрипку, все были в восторге, только револьвер мешался и денег ты собрала что-то маловато. Потом однажды под вечер увидела, что за столом собрались мужички – поиграть в карты. Три солдатика, кузнец и дебил какой-то. Ну, ты спросила: "А можно с вами?" – Ну мы на деньги играем, деточка. Вход – десять долларов. У тебя есть десять долларов? Нам потом не придется их искать? На деньги ты ещё не играла. Но надо же и попробовать разок? Ты стала играть... и обчистила их в ноль, ха-ха. Ты видела в их глазах вот это вот: "Ну ща, ща, не может девочке так везти. Обыграю сейчас. Хочу посмотреть, как она нахмурится и топнет ножкой! Ща, только карта придет." И конечно, ты отлично видела, когда им приходила карта. И обчистила их легко и непринужденно. Шестьдесят долларов Сьюзан за час превратились в сто шестьдесят! СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ! Ты представляешь, со сколькими Отто и Вилли тебе пришлось бы станцевать райнландер в Сент-Луисе, чтобы заработать сто шестьдесят долларов. На следующий день там были другие ребята, они тоже играли. Собственно, там в этом отеле было два стола в "столовой" – за одним ели, за другим играли. В этот раз ты проиграла вообще всё. Так получилось. Половину проиграла, потому что не повезло, а вторую половину потому что: "Неее, не может этому улыбчивому парню прийти вторую сдачу подряд ТАКАЯ карта." Улыбчивый так хитро улыбался, что хотелось, чтобы он ногой топнул, проиграв. Потому что хотелось отыграться. Потому что было обидно так, что ты чуть не топнула ножкой. Потому что... Так получилось, эх. Был уже вечер, вернее, уже даже практически ночь. Уже спать было пора приличным людям. Ты вышла на крыльцо этого кабака, подышать свежим воздухом и немного подумать: "А че теперь делать?" Посмотрела с тоской на звезды, которые светили кое-где между тучами. Он вышел за тобой, закурил папиросу, тоже посмотрел на небо. – Красиво, – сказал он. Потом повернулся к тебе. – А хочешь ещё сыграем? Отыграешься. Ты сказала, мол, не, не хочу... хотя, возможно, и хотела. – Платьишко поставишь. Или сразу что под ним, м? Ты сказала, вероятно, что-то вроде а не пошел бы он темным лесом мелким бесом и ещё пару ласковых. Он прыснул. – Неплохо! Меня, кстати, Дэн зовут. А тебя? Ты сказала, мол, Кейт Уолкер, приятно познакомиться, мистер Дэн Без Фамилии. – Фамилию... фамилию я стараюсь где попало не называть, уж извини... Скажем, Браун, пойдет? Или какая тебе больше нравится. Он усмехнулся, выплюнул папироску и развел руками. – Слушай, а хочешь, можем и не в карты поиграть? Я много игр знаю... Какой-то мутный разговор это был. Ты сказала, что для таких игрунов есть у тебя револьвер и нащупала его через ту прореху в верхнем платье. – Настоящий или деревянный? – спросил Дэн, прищурившись, а потом шагнул к тебе и прижал грудью к дощатой стене. От него даже нормально пахло, но зачем он так-то? Мало что выиграл? Ещё и поглумиться надо? К стене поприжимать? – Хочешь, я тебе свой покажу? И пострелять даже дам! Ну тогда ты, я думаю, немного разозлилась, достала из-под платья револьвер, вигранный у Картера, и уперла ему в живот. – Заряжен? – спросил Дэн, немного "сдав назад". Вместо ответа ты взвела курок. Он улыбнулся. Улыбка дорого ему далась, ты это почувствовала, но держался он хорошо. Ты спросила, чему он улыбается, там пуля тридцать пятого калибра (случайно оговорилась). – Тридцать шестого. А я всегда улыбаюсь, когда мне к животу приставляют пушку. Есть в этом что-то... Че, правда выстрелишь? Ты спросила, сколько он поставит на то, что нет? – Серьезный вопрос, надо обдумать. Выкурю ещё папироску и скажу. А у тебя палец подрагивал на спуске. Он полез за спичками в карман жилетки, и вдруг схватил револьвер! Ты нажала на спуск, но он успел сунуть палец между курком и капсюлем, так что пистолет не выстрелил. Дэн зашипел (потому что бойком по пальцу больно получить), а потом вырвал у тебя кольт из руки одним махом. Ой. Он был сильнее. – Красивый револьвер, Кейт, – сказал он, и бросил его куда-то в темноту. – Почти такой же красивый, как ты. Он прижался сильнее, совсем уж нескромно. Он был повыше ростом, но несильно. Ему было года двадцать четыре, у него не было ни усов, ни бороды, не было ямочки на подбородке, зато были зеленые глаза и южный акцент... ты не разбобрала, Арканзасский что ли? С этим самым акцентом он сказал: – В меня ещё барышни вроде тебя из револьвера не целились. Черт, да я вообще таких, как ты никогда не видел. Откуда ты взялась-то такая, Кейт Уолкер? А? Он мог бы наклониться, чтобы поцеловать тебя, но он не хотел наклоняться. Вместо этого он сгреб твои юбки и петтикоты (которые, если честно, не были должным образом накрахмалены и не напоминали "бронеколокол"), и ты почувствовала у себя на бедрах его ладони. Он подхватил тебя за бедра и поднял в воздух, прижимая спиной к стене этого отеля, так, что ваши лица оказались вровень. Как и у всех барышень, у тебя на панталонах был разрез. К счастью, одна, самая нижняя юбка, краем ещё прикрывала этот разрез. Было так: что-то твое очень нежное, тонкая юбка, толстые брюки, что-то очень твердое с той стороны. И ваши носы, которые соприкасались. Он немного поиграл своим носом с твоим – как-то слишком нежно для парня, который задирает барышням юбки! У тебя вообще-то было много вариантов, что сделать, потому что твои руки были свободны. Ты могла взять его за голову и как следует укусить за нос. Или обнять, и сказать, что тебе холодно, но можно же пойти в номер... И по дороге дать деру или позвать на помощь... Или поискать его револьвер где-то у него за поясом за спиной (наверняка он там был), и, может быть, найти и прострелить ему нахер печень. Или упереться руками его в грудь и сказать, что: "Знаешь, Дэн, имей-ка совесть! Я девушка приличная, не какая-то там, и вообще ещё ни разу." Или впиться ему ногтями в лицо. Или вытащить этот дурацкий кусок юбки, который мешался между вами, а брюки... его брюки, пусть он с ними сам и разбирается. Или поцеловать его, а там уж как получится. Благо ты теперь умела. Но раньше, чем ты решила, что сделать с этим парнем с ненастоящей фамилией, он тебя отпустил. – Пошутил я, Кейт, – сказал он. Хотя ты знала, что он не шутил. – Стой здесь, ща принесу я твой револьвер. Потом он вернулся, осмотрел его и сказал: – Почистить его бы не мешало, – и отдал тебе. Потом достал из кармана смятые бумажки, долларов сорок там было. – На, держи. Все равно я пару раз сжульничал. Потом подумал и сказал: – Не хочешь со мной на восток поехать? Я знаю пару ребят. Мы вместе пару раз работали. По дилижансам, там. Потом на время разбежались, но пора уже опять собраться. А ты поможешь немного. Ну, в карты там поиграть, послушать че-как в Хелл-он-Уиллс... Да и просто... Ты это... не переживай. Ты красивая, конечно, но если не захочешь – не будет ничего. Слово Дэна... Бра... мда. Нехорошо под чужой фамилией слово давать, да? Ну, тогда просто, моё слово. Ты спросила, он что, предлагает тебе нарушать закон? – Ну так, немножко... необязательно прямо тебе нарушать, – но в общем было понятно, что ты там не миски будешь для него мыть и не рубашки гладить. Ты спросила, а не боится он первой встречной такие предложения делать? Он тебя знает-то всего ничего. Он ответил: – Ну, это как в картах. Не рискнешь – не выиграешь, да? Чтобы что-то выиграть, надо что-то поставить. А то как знать... Мир большой. Железную дорогу строят долго что-то. Вдруг сейчас расстанемся, а потом больше не встретимся никогда? И глянул на звезды в просветах между облаками. Ты знала этого парня... час что ли? Или два... Вообще так, если разобраться, за этот час вы много успели. За этот час он тебя обманывал. Потом признавался в этом. Приставал к тебе. Назвал красивой. Побывал у тебя под юбкой. Но не под самой нижней. Отпустил. Вы тыкались друг в друга носами. Ты тыкала в него револьвером. В каком-то смысле, он в тебя тоже... Вы вместе смотрели на звезды. Как-то маловато. Или достаточно?
-
-
На трезвую голову диалог Б. И Д. Звучит гораздо понятнее и чётче) "Помни, твои жизненные неудачи заложены в твою жизнь свыше (или сниже) с целью раскрытия твоего персонажа" (с) Вообще, фронтир клёвый. И контраст с Киной... значительный. Ей не повезло (+выборы), а Кейт и Сьюзи повезло (+выборы). Впрочем, всё ещё пять раз поменяться может, конечно. Ещё заметил, что нпц все значимые прям разные, но при этом колоритные донельзя, выведенные прям оч живо. Объединяет их разве что некоторая внезапность встречи, хотя тот же Картер, в принципе, заранее анонсировался, а Коул долго "нарастал". Ну там Дэн этот, мистер Ригс, агенты ДОРОГИ, все довольно внезапно появляются в жизнях персонажей. Хотя это и неплохо, так-то. Просто как-то. Повторяющаяся внезапность постепенно перестаёт ощущаться внезапностью. Хотя справедливо и то, что внезапностью такие встречи отчасти делают и игроки своими выборами. Интересно.
|
-
Господин картограф, нам вас недоставало!
-
А вот тут уже персонально за звездочки у контуженного Клониса)
|
– Ехать туда без денег, конечно, плохая идея... – сказал Леру. – Но решать вам. Я все равно вас одного не брошу. Но придется подождать. Я возьму каляску напрокат. Я немного умею править, а извозчик... ну мало ли! – он рубанул воздух рукой и было не совсем понятно, что он имел в виду. Когда ты вышел, он уже сидел в легкой коляске с опускным верхом. Услышав шаги на мостовой, он глянул на тебя через плечо, но сначала не узнал. Он отвернулся, и почувствовал, что ты садишься, по колебанию рессор. – Мадам, это частная... о, что! – опешил он, когда обернулся. – Господи! Что?! Кто?! – он весьма удивился. – Господи! На кой... Зачем... Вы вообще представляете, куда мы идем? А если они? Ты спросил, а представляет ли он? – Ваша правда... не особо, – пожал плечами дижонец. А потом пожал и твою руку. И вы поехали. Ехать вам было недалеко – ваш путь лежал в Страсбур-Сен-Дени, на северо-запад. Когда барон Осман провел свою реновацию, узкие улочки сменились широкими, отлично освещенными проспектами. Честно говоря, тебе очень не повезло, что тебя ограбили в Париже 1862 года – да, преступность тут была, как во всяком стотысячном городе, но в правление Наполеона III её, скажем так, "разогнали по углам". Страсбур-Сен-Дени был как раз одним из таких углов. Это был "нехороший" район. Не неблагополучный, а именно что "нехороший". Лет через сто-сто пятьдесят его жители даже будут говорить: "Ну, брат, Страсбур-Сен-Дени – эт те не Париж!", потому что район этот заполонят иммигранты из Турции и Африки. Но в 1862 не было ещё никаких иммигрантских общин и подпольных общежитий, и не было ни "мильё", ни "митан", ни даже ещё "от-пэгр". Был просто район, где селились приезжие провинциалы и собирались, "четкие, резкие, дерзки" – те, кому просто так горбатиться было не по нутру. Мошенники, сутенеры, фальшивомонетчики, контрабандисты, и конечно, шулера, каталы и прочие наперсточники – их всех тянуло сюда, как в последнюю крепость, которая никогда не сдастся перед напором Эжена Османа. Как и остальной Париж, Страсбур-Сен-Дени был красиво и умно перестроен, и всё равно чувствовалось, что здесь живут не такие же люди, как в Лё Марэ. Попадались разбитые окна, кучи мусора лежали более небрежно что ли, но всего больше здесь отличались люди. Они были оживленные, разговорчивые, но на вас смотрели либо исподлобья, либо со смешинкой в глазах. И от этого было не по себе. Ты вдруг ощутил, что прожил в Париже больше года, а чего-то важного под боком не разглядел. Что Париж не просто большой – он бесконечный. А Страсбур-Сен-Дени – вообще черная дыра с миллионом тайн. Но тебе, вероятно, было не до них. Вы нашли адрес, Леру остался у пролетки – вы оба были уверены, что стоит ему пойти с тобой, её украдут в два счета, или по крайней мере могут украсть лошадь. – Удачи, – сказал он, как ни в чем не бывало. Было поразительно, как быстро дижонец свыкся с твоим новым обликом. А может, он это делал нарочно, чтобы придать тебе бодрости. Ты вошел под арку. Свернул. Ты увидел какого-то неопрятного бородатого мужичка в сюртучишке, который жевал булку. – Мадемуазель, вы к кому? – промямлил он с набитым ртом. Оу. "Консьерж" – К Рене. Он насторожился. Напрягся на твой низкий голос? – К какому ещё Рене? Нет тут таких. – Это по поводу моего друга. – Какого друга? Вы это... иностранка штоль? – Да. – А. Лан, вы подождите-ка тут, ага? – Хорошо. Он исчез за дверью. Ты обвела двор глазами. Пустынно. Никого нет, даже вечером. – Ну, заходи, раз пришла, – крикнул кто-то, приоткрыв дверь. Ты зашел внутрь. Там был ещё один – какой-то кудлатый, с усами, помоложе. – Че, к Рене говоришь? А к кому? – К Рене. – Я и спрашиваю, к кому именно? Ты объяснил стараясь говорить потише, что в письме написали "к Рене" и всё. – А точно? – Точно. – Ну, пошли. Стой-ка! – он повернулся к бородатому. – Ты улицу проверил? – Да. Они заговорили какой-то скороговоркой, которую ты не понял, потом тот, что помоложе, выругался, и бородатый побежал на улицу, видимо, "проверять." – Пошли, пошли, – сказал молодой. У него был вязаный шарф. Ты его так про себя и назвал – "вязаным шарфом". – Живей пошли. Вы поднялись по лестнице, миновали какой-то коридор и вошли в комнату за поцарапанной дверью с медной табличкой, которую ты не успел прочитать. Там сидели два человека и увлеченно рубились в карты. Окна были плотно занавешены, помещение освещалось керосиновыми лампами. Комната была довольно большая. На одном из них был красный колпак, у другого – шрамчик, из-за которого левый глаз слегка "заплыл". – Эт кто? – спросил колпак, с любопытством посмотрев на тебя и налив себе кофе. Тебе его не предложили. – Мадемуазель насчет этого... который сидит. Принесла вот. – Ааа... Вон че. Быстро как! Ну... хорошо, хорошо, мы ж только за. Улицу проверил? – Тьери послал. – Нашел кого послать! Сходи сам. В них не было ничего разбойничьего, бандитского, карикатурного, не считая этого дурацкого шрама – просто неопрятные мужчины, от двадцати пяти до тридцати пяти лет. – Присаживайтесь, мадемуазель, – сказал тебе красный колпак. "Заплывший глаз" достал трубочку и закурил. Обстановка в комнате была небедная, но обшарпанная. Вся мебель была не новая, и глухие портьеры на окнах – тоже, и ковер линялый, и всё какое-то побитое временем. Из мебели был стол, несколько стульев, кресло и какой-то буфет, или, вернее то, что в Америке все называли "сайд-борд": с крохотным зеркальцем. Мебель была вся из разных гарнитуров. И ещё тут стояли какие-то ящики и даже, кажется, лежали мешки. Это была гостиная – и одновременно что-то вроде склада. Похоже, и мебель-то была с каких-нибудь залогов или купленная по дешевке на аукционах. – Предложил бы вам кофе, да сам весь выпил! – сказал заплывший глаз. Они оба засмеялись. – А вы ему кто? – А что? – Он говорил, что друг, может, придет. Из этого "может", ты сделал вывод, что Альберт сомневался, что ты придешь. Хотя, зная его, скорее ты решил бы – он ОЧЕНЬ НАДЕЯЛСЯ, что ты не придешь. И тут ты почувствовал, в первый раз за всё время, что это – опасные ребята. Тебя как будто что-то кольнуло. Насторожила небрежность, с которой он говорил про Альберта, как будто... как будто вы обсуждали общего родственника. Они должны бы сидеть, как на иголках – ведь они преступники, они похитили человека, угрожали ему смертью... вот покажешь ты в полиции письмо, загребут этого Рене – и к стеночке! В дверь постучали. Красный колпак вышел. – А кто из вас Рене? – спросил ты на всякий случай заплывшего глаза, чтобы не молчать. Он усмехнулся. – А что? – Да просто. Красный колпак вернулся, подошел к заплывшему глазу и что-то шепнул на ухо. Тот кивнул ему, а потом кивнул в твою сторону: – Она спрашивает, кто из нас Рене! Оба снова засмеялись. – Мы все – Рене, – ответил красный колпак. Это была какая-то бессмыслица. – Выпьешь? Ты отказался. – Ну, зря. А то ты нервничаешь. А чего нервничать? "А как не нервничать, когда вы пообещали прислать ухо Альберта по почте!?!?! Как не нервничать, когда вы сидите тут, как ни в чем не бывало, а у вас где-то в подвале – живой похищенный человек!?!?!? Как не нервничать, когда я на самом деле мужчина?! Как не нервничать, когда у меня с собой два револьвера, один в сумочке, а другой в декольте?!?!?!" – Я не нервничаю. – А-а-а, ну как хочешь. Умница, что в полицию не пошла. От жандармов вечно никакого толку. Все они – жирные крысы. Не ходи в полицию, поняла? Они нам все равно ничо не сделают. – А мы тебе – можем, – хохотнул красный колпак. – Чего ты девушку пугаешь? Так ты ему кто? – Невеста. – М-м-м. Ну, ладно. Ну, повезло ему, значит, с невестой, хм! – сказал Красный Колпак. Что он имел сейчас в виду? – А друг – это тот, что на улице, в коляске? Хорош друг! Женщину послал! Вы все трое англичане, да? – Американцы. – Что за народ... вы извините, мадемуазель. Это я так. Мысли вслух. Вдруг дверь открылась и они ввели Альберта. Его втолкнули довольно грубо двое – вязаный шарф и ещё один, с бородавкой на носу. У Альберта была разбита губа и вид он имел слегка помятый, но Слава Богу, он выглядел живым и в целом здоровым. – Сядь, – сказал ему заплывший глаз. В этот момент ты понял, что он здесь главный. – Невеста твоя? Альберт слабо улыбнулся, но ты увидел, что шея его при виде тебя напряглась. Руки у него были связаны за спиной. Воротник рубашки разорван. – Здравствуй, Мэри! – сказал он. – Какая приятная встреча! – Не остри, дружочек, – ткнул его в плечо бородавка. – Ну, что... показывай! – сказал заплывший глаз. – Что?! – вздрогнул ты. – Что-что... каштаны из Бордо! Деньги показывай! Тут ты собрал всё мужество (или всю женственность, тебе виднее, что ты там собрал) и выдал им. Мол, денег нет. Могу оставить расписку. Мы соберем, только вот отпустите этого мсье. Заплывший глаз посмотрел на шерстяного шарфа так, как будто тот только что выставил его дураком. Это был очень злой взгляд. – Я не знал! – воскликнул тот. – Я думал вон... в сумочке! Я не знал! Заплывший глаз перекинулся с ним парой фраз. Слова были непонятные, но в целом смысл был такой, что Рене-глаз объяснял Рене-шарфу, какой тот никчемный идиот. – Пардон, – сказал он. – Вы видите, с кем приходится иметь дело. Так что, правда нет денег? Шарф выхватил у тебя сумку и брякнул на стол. – Надо посмотреть! Рене-глаз открыл сумочку и вытряхнул твой Лефошо на стол. Рене-бородавка присвистнул. – Ничего себе! По-американски! Вот это дамочка! – Ничего себе! Вот что значит – война идет на родине, да? Он обернулся к Альберту. – Вот это у тебя невеста! – Полна сюрпризов, – откликнулся Альберт не очень весело. Он показал тебе глазами на дверь. Дескать, убегай! Убегай!!! – Ладно, слушай, – сказал тебе Рене-глаз. – Я вижу, ты либо издеваешься, либо полная дура. Ты полная дура? Вот что было ответить? Да или нет? – Подай полотенце, – приказал он Рене-бородавке. – Что? – ТРЯПКУ ДАЙ! И он вытащил из кармана нож. Это был небольшой складень, ничего общего не имеющий с огромным боуи, который привез из Америки Альберт. И именно поэтому выглядел он ужасно. Это был такой деловитый ножичек, которым не размахивают, а делают дело и быстро прячут. – Сейчас я отрежу кое-что твоему жениху. Ну так, чтобы ты замуж выходить не передумала, да? Ухо? Палец? Ну чтобы ты поняла, что всё серьезно. А то, кажется, ты не поняла. – Не надо, пожалуйста, мсье! – что ещё ты мог сказать.... – Сам не хочу. Но... надо! – он с деланым сожалением развел руками. – Вы, видимо, американцы, по-другому не понимаете. А тебе придется смотреть. Так что, ухо или палец? Бородавка схватил тебя за шею сзади. – Смотри! – сказал он. – И отвечай! Ты непроизвольно мотнул головой. – Не дергайся! – сказал бородавка и схватил тебя второй рукой за шею спереди. И отдернул её. Он сказал что-то, быстро и недоверчиво. – Что? – переспросил удивленный Рене-глаз. Ты не понял слов, но догадался об их смысле. Смысл был в том, что у "невесты," оказывается, есть кадык. Он почувствовал его через бархотку. И тогда... Ты не понял, как это произошло. Как-то... как-то само! Как-то сама рука полезла в декольте. Кр-клик – Пах! – и раньше, чем кто-то из них что-то успел сделать, бородавка застонал, отшатнулся и упал на задницу. Все вздрогнули. Все побледнели. Все застыли. Кроме тебя. Кр-клик. Надо было, наверное, навести на них револьвер. Что-то сказать. Но ты не успел. – Сука! Убила меня! – чуть не плача, сказал бородавка. – Ах ты... – процедил красный колпак и схватил стул. Ты прицелился и нажал. Само собой как-то. Птах! Он выронил стул, схватился за плечо. "Спуск дернул". Сзади на тебя навалился кто-то, наверное, шерстяной шарф. Он обхватил тебя руками, качнул в сторону, дыша над ухом. Зря он дышал у тебя над ухом. Ты ткнул наудачу револьвером "куда-то туда" и нажал. БАХ! И тебя сразу отпустили. В ухо ударило так, что ты согнулся, чувствуя как его заложило. Напрасно ты выстрелил над собственным ухом! Открыл рот. Больно в ухе. И тут Рене-глаз, придя в себя, схватил твой "Лефошо". Он взвел его, поднял и прицелился. И ты тоже прицелился. Та-тах! – почти одновременно щелкнули два выстрела. "Господи, как громко!" В тире выстрелы были раза в два тише – в комнате всё отражали стены. Не заметил, куда он попал. Не в тебя. В сайд-борд, кажется. А он выронил револьвер, с грохотом хлопнувшийся на стол, и упал – словно сел на стул, с которого вскочил. Пуля попала ему... да не поймешь куда! Не видно! Сам не зная почему, ты сделал шаг вперёд. Красный колпак смотрел на тебя в оцепенении. Комнату заволокло дымом, его клубы плыли в свете керосиновых ламп Ты понял, что в барабане остался последний патрон. Ты пошел вперёд, как сомнамбула наставив на последнего из Рене оружие. Бородавка стонал и корчился – у него был прострелен живот. Шарф лежал неподвижно. Красный колпак держался за плечо. Заплывший глаз "заплыл" целиком – он сидел на стуле, уронив голову на бок, и изо рта бежала струйка крови. Ааа, вон оно что... В рот пуля попала. Тут дверь открылась – там был борода, "консьерж". – Что слу... о-о-о! – протянул он. Красный Колпак схватил чашку с кофе и кинул в тебя, но промахнулся. Он завизжал и кинулся прочь, но споткнулся о стул и растянулся на полу. Попытался вскочить. Ты выстрелил ему вслед машинально, больше, от страха или от неожиданности, чем из какого-то расчета. Но выстрелил, как привык: прицелившись и поделив его колпак мушкой пополам. Пуля попала ему в голову, но вскользь – она была слабенькая и даже череп не пробила. Он закричал и пополз по паркету. Куда? Зачем? Бородатый смотрел на всё с ужасом. Он схватился за голову двумя руками и не мог понять, как, что и почему. Все были в шоке. Никто не мог проронить ни слова – ни ты, ни Альберт, ни бородатый. Только скулил Рене-с-бородавкой-на-носу, первый подстреленный тобой в этой жизни человек. Ты взял в руки "Лефошо". Тогда бородатый сказал только: – Не надо! – опустился на одно колено, сжался и затрясся. Молодая нервическая женщина с грустным ртом, которая пришла и убила четырех человек, включая твоего шефа – это слишком жутко. Настолько жутко, что её темно-синее платье кажется черным. Кажется, что это сама смерть пришла. А ты, Тьери-идиотина, не понял. А это СМЕРТЬ. Настоящая, только без косы, хотя лучше бы с косой. *** Убивать людей одним движением пальца – это так противоестественно... хотя кому я о противоестественном. Это не борьба, это не драка, это не дуэль. Это – убийство. Раз – и нет. Теперь ты понял старое французское выражение: "Я высек его в мраморе." Пять минут назад они все были для тебя злыми, чужими, ничем не примечательными людьми. Если бы у тебя, скажем, были деньги, ты бы их заплатил и забыл бы их лица. А теперь... Заплывший глаз. Шерстяной шарф. Бородавка. Красный колпак. Может, и борода тоже. Ох, теперь они – почти родные. Теперь они с тобой НАВСЕГДА, понимаешь? Что общего между убийством и оргазмом? На первый взгляд ничего. Но не зря французы называют оргазм "маленькой смертью." Кто-то скажет, что это отвратительно. Кто-то – что это круто. Но все согласятся, что это – мощно. От такого теряешь голову. Необратимость. Порванная нитка. Черта. Они за ней, хоть некоторые ещё и корчатся на полу. Но и ты – за ней, просто ты стоишь, а они лежат. Ты – убийца, Уильям. И с этим никто. Никогда. Ничего. Не поделает. ссылка "Я защищался. Меня могли убить. Они плохие. Оно само. Я не этого хотел. Они не люди." Да-да. Все так говорят, поверь. Это всё неважно. Каждый убийца знает правду. Лучше скажи, как тебе с этим? И посмотри на Альберта. Он того стоил? *** – Не нааадо... – повторил бородатый и заплакал. И тут ты вспомнил голос Рене-глаза. "Сам не хочу. Но... надо!" Этих душегубов совсем не жалко. Правда же?
-
Начала читать пост в поликлинике. Когда подошла моя очередь я всерьёз подумывала, не пропустить ли кого-то перед собой, чтобы дочитать. =)
|
ТРА-БА-ДА-ДААХ! Японские гранаты взорвались с оглушительным грохотом, распихав нары, стулья и прочее барахло ближе к стенам и углам. Осколки прошлись больше по верху, и ни одного из вас не задело. Или задело, но вы пока не почувствовали, мальца ошарашенные громом. Гром от них был такой, что вы его услышали даже через зажатые уши. Тряхнуло вас, тряхнуло барак, тряхнуло весь мир. Как будто пыль, которая была у вас вместо мозгов, взбило взрывами и закрутило в каком-то диком хороводе. Хотя на самом деле вас не взбило и не закрутило, просто тряхнуло несколько раз, это вестибулярный аппарат так реагировал. У всех болезненно заложило уши. Через эти заложенные уши вы услышали, как кто-то негромко визжит – не как резанный, а подвывает, как побитый пес. Но вы были морпехи, вы переплыли океан, преодолели шестьсот ярдов между рифом и островом и ещё сорок или сколько там ярдов от воды до этого барака. И вас было таким не напугать! Вы приготовились защищать свою позицию.
Хобо и Ферма дрожащими руками достали по гранате, выдернули предохранители и кинули их за окошко. "Заокошко" отдалось какими-то командами и взрывами, потом ещё какими-то командами. Первым поднявшийся на ноги Красотка высунулся в окно, чтобы открыть меткий, убийственный огонь по бегущим к бараку японцам. Японцы оказались не бегущими – они его ждали и заметили первыми: некоторые из них ползли, некоторые стояли на одном колене и целились, а некоторые ждали в бараке напротив. Сколько их было? Ох, не до подсчетов было! Десяток?! Дюжина?! Красотка вовремя пригнулся, и в тот же момент две винтовки почти одновременно выстрелили – обе пули пролетели в каких-то считанных дюймах над ним. Он перебрался к другому окну, выждал немного, и пока ждал, сквозь пыль разглядел, как Сутулый, поменяв магазин, тяжело дыша, стиснув зубы, как будто ему очень плохо, кивнул сам себе и резко выпрямился, уже держа винтовку у плеча. Сутулый был стрелком из автоматической винтовки, а она составляла "основу огня отделения в обороне". Разве мог он не выпрямиться? Отсидеться? Сбежать? Все, кто ещё был в сознании увидели этот "выход" Сутулого. И Хобо увидел, и Ферма. Сутулый успел выстрелить три раза – одной короткой, злой очередью. Па па пах! – услышали вы через "вату", набившуюся в уши. Чав! Шлеп! Крах! – выстрелы и звук, с которым пули терзали его тело, слились вместе, не различить их было. Он дернулся, шагнул назад, ещё не понимая, что мертв, силясь опять нажать на спуск винтовки, которую удерживал в руках. В него тут же попало ещё две пули, и он отшатнулся ещё сильнее, зацепился за опрокинутые бамбуковые нары и упал. На стене, напротив которой он стоял, остались брызги крови – несколько капелек. Ноги его в ботинках с гетрами остались задранными на край этих нар. Клик-щелк! Клик-щелк! – это затворы их винтовок.
Сутулый умер молча, не успев ничего не сказать, ни даже крикнуть "Сдохните, блядь!" Был Сутулый – и нет. Он был неплохой парень. Он был отличный морпех. Он был один из вас. Но у вас не было, пожалуй, и секунды, чтобы подумать об этом, как следует. Всё! Он был мертв. Вы – ещё живы.
Лаки Страйк лихорадочно прополз ярд или два на карачках, схватил винтовку Сутулого, метнулся под окно, и, подняв оружие над головой, не высовываясь сам, начал стрелять вслепую. Удерживать так Браунинг было очень тяжело. Затвор ходил вперед-назад и одну за другой выплевывал длинные винтовочные гильзы. Дам-дам-дам! Дам-дам-дам! – А-а-а! – закричал Лаки Страйк. Но кто-то из японцев выстрелил, и попал то ли в винтовку, то ли ему в руку – вы не поняли. Лаки Страйк выронил Браунинг и скорчился.
– Сюрюу-дан да! Курикаэ-сэ! – крикнул кто-то молодой. Красотка, видевший японцев, подумал, что это, возможно, кричал их сержант (или как он там у них? Унтер?). Он успел разглядеть его: молодого, почти мальчишку, но с глазами старика. С маленькими тонкими усиками и каким-то автоматом что ли в руках, похожим на букву T. Он из него пока ещё, видимо, так и не выстрелил, а то бы вы все услышали очередь.
После этого крика в ваши окна, звякнув, влетели ещё три (три?... четыре?... вы не считали) гранаты, и все повторилось – вы вжались в пол, укрывшись, пытаясь зажать уши. Долбанули взрывы, осколки ударили в потолок и в стены. Но теперь гранаты не только дали уйму дыма и пыли, а ещё разметали по всему бараку дым и пыль, поднятую предыдущими взрывами. Стало не то чтобы как в тумане, но плоховато видно – всё в каком-то мареве. Вы кашляли. Все были в разном состоянии. Хобо, позиция которого была в правой части барака, отделался легко. Красотка стрелял, поэтому он получил свою персональную гранату. Хоть она его и не убила, но долбанула спиной о нары, когда он прятался от её на полу. Ферме досталось больше всех – он оказался между взрывами: очень сильно дало по ушам, да и пыли вокруг него было больше всех – трудно дышать. Кто ещё был убит, ранен, оглушен или напуган до смерти, а кто готов сражаться – вы не знали. – Тоцугеки даа! Чпах! Шпань! Бдынь! – японцы стреляли в окна. Ещё гранаты полетят? Нет. Они подобрались почти к самым окнам, стали заглядывать в самое левое, нарезая сектора, высматривая вас, подбираясь потихонечку. Хорошо, что вы пока не попали в поле их зрения. Никто из них не рвался влетать в барак и напарываться на штык "марин-юдая".
Но их унтеру этого было недостаточно. – Тоцугеки даа! Има даа! – прикрикнул он. – Хай! – Сококу но таме-ни-и! – откликнулось нестройно несколько голосов.
И после этого они полезли внутрь. Всё.
-
-
Вы – в полной жопе
Бенч, заняли барак на все деньги
|
Манго, Клонис, Слипуокер, Инджан
Огнемёт и правда подал голос, но пока не видно было, чтобы кто-то где-то укрепился. Наоборот, кажется, фигурки морпехов из блокгаузов выбежали. Он упали на землю, начали стрелять. Потом стрельба стихла. Из воронки было не очень хорошо видно, что происходит, но когда твоя голова на уровне земли, чуть приподнятая над бруствером, из такой позиции в принципе видно плохо. Каждая кочка, каждая неровность закрывает... ну, не полмира... но прилично. Потом Манго заметил ганни – Кремень бежал куда-то на левый фланг вдоль блокгауза. Добежав до края, остановился, снова залег. Из-за барака, в щель между ним и блокгаузом, стало расползаться пятно белёсого дыма – кто-то бросил дымовуху. Что там происходило? Кто с кем воевал, кто побеждал? Справа, по крайней мере, было видно, что морская пехота наступает – чего-то там захватывает и преодолевает. Морпехи, кажется, взяли барак, что находился подальше, в глубине, за правым блокгаузом. Это было уже кое-что! Атака постепенно развивалась. Там хлопали гранаты, сначала в самом бараке, потом, видимо, в следующем. Потом какой-то морпех вылез из окна, подобрался к маленькой будке, стоявшей слева от сруба. Морпех осторожно, крадучись, обошел его. Грохнуло – и из сарая понесло дымом и пылью. "Зачистил. Молодец." Можно было придумать, куда двинуть пулемёт. Но оставались вопросы без ответов. Почему морпехи не залезают в блокгаузы? Почему копают песок между ними? Это Ганни приказал окопаться? И куда тогда пулемёт воткнуть-то? В барак? В блокгауз? За блокгауз? Или тоже ему позицию какую оборудовать? И вообще, пора или не пора? На учениях – там всё было понятно: подали знак какой-нибудь условный, значит, закрепились, можно менять позицию тяжелого оружия. А тут было ни черта вообще не понятно, кто где мельтешит и какой момент правильный.
Зато было более-менее видно развалины, чуть-чуть дымившиеся в паре мест – это их капрал из огнемёта подпалил. Японцы оттуда, похоже, свалили, но чувствовалась в этой груде почерневших кокосовых брёвен какая-то нехорошая угроза. Бараки были просто срубами – зачистить, подорвать, идти дальше. А эта куча – какой-то непонятной, и оттого угрожающей.
Примерно в это время Клонис стал более-менее приходить в себя.
Инджан Уистлер и Инджан выбрались из воронки и поползли туда, откуда стрелял японец, снятый поляком. Вернее, вы перевалились через бруствер из мешков с песком – уже изрядно изорванных пулями и осколками, и скатились в канаву, которая изображала у японцев траншею. А потом уже куда-то там поползли. – "При обнаружении угрозы в бой не лезьте," – то ли повторил, то ли передразнил Манго Уистлер. – Ага. Конечно. А если бой сам к нам полезет – тогда что? – он двинулся первым. Вы стали пробираться по канаве. В ней попадались японские трупы. Они были нестрашные вроде – все равно их наполовину забросало землей и пылью, и после артобстрела они выглядели, как давно забытые в песке тряпки. Пока вам не пришлось ползти прямо по ним. Ползать по людям вообще непривычно, а уж по мертвым... Чувствуешь коленкой ребра, пальцы руки или лицо – неожиданно не отзывающееся ни на что лицо. Желтовато-бурые кочки, которые оказываются людьми. Страшно было не от того, что у них были раны – ран-то было не видно толком. Страшно было, потому что наступил – упс! человек! – а потом как будто отмыкают контакт: "Нет, больше не человек." Бегало, говорило, жило, отвечало, даже стреляло в тебя, может быть, пока ты брел по воде. А теперь – нечто непонятное... Не как мертвый, которого хоронят – для всех он человек. А как кусок... как туша коровья, только тушу-то забили, чтобы что-то с ней сделать – съесть там... А это зачем? Зачем нужно, чтобы они не исчезали, а лежали вот так, и вы по ним ползали? Низачем. Просто так. Чтобы вам херовей было. Уситлер в какой-то момент достал тонко лязгнувший штык из ножен и стал тыкать им во всех японцев, которых вы находили. – Готов! Готов! Готов! – приговаривал он. Потом перестал – надоело. Затем он выглянул за бруствер, убедился, что не стреляют, и заглянул за другой, "передний" бруствер, который стал задним, когда вы захватили позицию. Между этим "передним" бруствером" и стенкой из бревен, на фут или пару футов поднимавшейся над землей, было пространство, и в нем вы и нашли японца, в которого стрелял Слипуоукер. Вы поглазели на него, но долго рассиживаться не стали. – Готов, че, – вынес вердикт Уистлер и даже присвистнул. – А Слипуокер мастак стрелять, оказывается. А на стрельбище ни бе, ни ме. А тут – на-ка! Под глаза прямо, как на десять долларов стрелял. Пошли что ли? Стой! Вы оба пригнулись. – Там один жив кажется. Ну-к, посмотрим! Вы осторожно приподнялись. Дальше, в канаве, лежал японский солдат, как и все, присыпанный песком. Он лежал на спине, глаза его были закрыты, но он еле заметно дышал, и песок на груди его вздымался. У него были пропотевшие, слипшиеся черные волосы, выбивавшиеся из-под сползшей набок каски, и смуглое лицо, а возраст... молодой. А точнее было непонятно. Он не видел вас, а может, и не слышал. Он только дышал, а рука его слабо шевелилась, как раздавленное насекомое. И сам он похож был на насекомое, вдавленное чьим-то огромным сапогом в канавку между досками пола. А вы всё ещё смешно ползали по этим доскам, по этим канавкам, словно надеясь, что сапог вас минует. – Ну че, ебнем его для порядку? – спросил Уистлер. – Давай, открой счет уже. А то че... помрешь и не ухлопаешь ни одного. Этот за пол-япошки сойдет, наверное.
Вы вернулись к воронке с лейтенантами чуть позже, когда начался обстрел.
Всем Манго уже собирался куда-нибудь отправить пулемётный расчет, но тут началось какое-то нездоровое шебуршание в бараке справа. Там кто-то что-то закричал, а потом внутри стали рваться гранаты, а из окон толчками выбрасывало дым, пыль и щепки. Выходит, япошки подошли с той стороны к бараку? Так может, пулемёт тут оставить? Если они барак займут, то на фланге окажутся, как их там сдерживать? И тут же кто-то засвистел в глубине японских позиций, под пальмами, в свисток, а чуть погодя несколько мин хлопнулось прямо перед вами, между блокгаузами. Обстрел был короткий, точный, но несильный. Одна мина хрустко ударила в бетонную крышу правой коробки, подняв с неё пелену мелкой пыли, зависшую на короткое время в воздухе, как магически возникший туман. Опадающие бетонные крошки даже до вас долетели.
А потом началась японская атака, которую предсказывал Клонис. Но началась она не с того, что самураи побежали, размахивая мечами, а с того, что на передовые позиции обрушился просто град пуль. Поднялась стрельба, такая частая и торопливая, что, казалось, ответные выстрелы морпехов в ней захлебываются. Это был как диалог, в котором одна сторона не дает другой высказаться. Сухо колотил откуда-то из-за развалин станковый пулемёт, звенел частыми очередями ручной (кто-то там очень споро подавал стрелку магазины), стрекотало что-то совсем легкое, кажется, из самих развалин. А винтовки хлестали, перекрывая друг друга. Стреляли не по вам – вас, наверное, пока никто и не заметил. Но даже над вами пули свистели часто, щедро, не оставляя сомнений, что это не разведка боем. Японцы явно подтянули подкрепления – они пошли сразу и на центр, и на правый ваш фланг, и как там справлялся Блондин (если ещё был жив) – было непонятно.
Черт, да вообще было ничего не понятно! Понятно было только, что по центру какая-то жопа, а на фланге сейчас то ли Хобо будут убивать, то ли он кого-то будет убивать, то ли (и это наиболее вероятно) – оба процесса будут идти параллельно.
Хаоса подбавил вдруг оживший слева пулемёт Винка, расположившийся в воронке – дал две-три короткие очереди, и снова замолчал. В кого? Зачем? Что он там увидел?
Вы сидели в воронке, и надо было что-то решать. – Так что? Куда, сэр? – спросил Парамаунт. – Или огонь открыть? Сэр? Ему, видно, передалось общее ощущение, что бой идет нешуточный, нужно делать хоть что-то.
-
отлично, мы снова в игре!
-
Пошла жара! Теперь Франческа над картой сидит, голову ломает, как поступить. Приятное ощущение!
|
Немного пояснительной информации Я не знаю, как у тебя с покером, и читала ли ты пост про карточные игры на Западе, так что в начале этого поста я немного уточню пару терминов, чтобы ты (или читатели) точно понимали, о чем речь. К тому же, в изначальном посте про карточные игры этого не было, я добавил это недавно, так что уточню это здесь. Если ты всё это и так хорошо представляешь – то сорри за занудство, просто если не знаешь, то будет непонятно, что в посте происходит. Но в любом случае читателям это будет полезно.
Итак, важным понятием в покере является стек – это те деньги (или не деньги), которые ты кладешь на стол перед игрой. Сейчас это фишки, но в описываемый нами период фишки были далеко не везде, да и играли где попало, а не только в казино, и частенько просто на наличные. Смысл стека в том, что в кармане у тебя может быть сколько угодно денег, но за одну игру, т.е. сдачу твой стек – это все деньги, которые ты можешь использовать (и, соответственно, сколько ты можешь выиграть или проиграть). Естественно, выигранные деньги сразу добавляются в стек, кроме того, при необходимости ты можешь между сдачами доложить денег в стек из кармана или кошелька (или из декольте, че уж). А вот забирать деньги из стека, пока ты не выходишь из игры нельзя – это называется "рэт-хоулин" ("слазать в крысиную нору") и оооочень порицается. Смысл в том, что выиграв, надо дать возможность выиграть и другим. Конечно, тебя не схватят за руки и не будут насильно заставлять вернуть деньги в стек, но с тобой могут отказаться играть. Кроме того, считалось крайне некрасивым выходить из игры сразу после крупного выигрыша, не давая остальным шанса отыграться. Такое поведение называлось "хит-энд-ран" или в более поздние времена going south (типа ограбить кого-то и сбежать в Мексику). В заведении с несколькими столами иногда можно было забрать выигрыш у одного стола, пойти играть к другому, а вернуться к своему не раньше, чем через час. В общем, правила были разные, но в любом случае хит-энд-ран воспринимался, как comme il ne fault pas, bad manners и no hagas eso, señora! В общем случае это строго не запрещалось, но зависело от правил конкретного места и конкретной компании. В какой-нибудь случайной игре с незнакомыми людьми, конечно, можно было удалиться, оставив позади волнующий аромат духов и кислые рожи оппонентов, но репутация есть репутация – с постоянными соперниками это могло закончиться тем, что "мисс МакКарти, канеш, красотка, но больше в игру мы её не принимаем". Также выход из игры мог обговариваться заранее. Например, садишься за стол, и выйти из-за него, если ты выигрываешь можно не раньше определенного часа. А если проигрываешь – пожалуйста, после любой сдачи, спасовать и идти, даже не дожидаясь шоудауна, если уж ты так расстроена.
Стек у разных игроков в те времена неформализованных игр мог быть разным. Чаще всего определялся минимальный стек для вхождения в игру, ну, а максимальный – это уж твоё дело: по сути максимальный стек только ограничивал сколько ты готов проиграть другим игрокам и сколько мог выиграть за одну сдачу. Соответственно "олл-ин" означало, что ты ставишь весь свой стек, когда его не хватало до колла (уравнивания) – и претендуешь на столько денег из пота, сколько он составляет (в этом случае делался сайд-пот, если игроков было несколько). Ну и, конечно, если в стек добавлялись какие-либо ценности, их стоимость положено было заявить (и получить на неё согласие) до того, как ставить.
Еще пару слов надо сказать о лимитах. Дело в том, что максимальный стек, конечно, не ограничивался – твое дело, сколько денег класть на стол, и вроде бы все только рады, что ты готова так много проиграть. Но в не очень дорогих играх, где люди не планировали выигрывать или проигрывать все состояние, их, естественно, быстро задолбал бы человек, который постоянно ставил бы больше, чем у них есть денег в стеке, заставляя их постоянно либо пасовать, либо идти олл-ин. Такая игра была бы для них слишком нервной и неинтересной. Поэтому иногда вводились ограничения на размер максимальной ставки. Например, и это был самый простой и естественный вариант, максимальная ставка могла быть ограничена размерами пота, половиной или его двойным размером. Вот пока раздавали карты и шли предварительные торги, все накидали в пот, понемногу, скажем, пятнадцать долларов на круг. И вот дальше максимум, до которого могут дойти основные торги – пятнадцать долларов. Таким образом она привязывалась к анте (или к блайнду, но, по-моему, блайнд появился позже, а в 19 веке использовали анте. Если интересно, разница в том, что анте – это маленькая ставка, которую кладут все перед входом в игру, формируя пот, а блайнд – когда это делают не все, а обычно два игрока следом за дилером, а остальные уже могут посмотреть руку и сразу спасовать, либо уравнять до блайнда и войти в игру. Правило анте жестче – если ты пасуешь, ты ВСЕГДА теряешь сколько-то денег. Блайнд немножко раскачивает игру туда сюда, стимулируя сыграть то одного, то другого игрока. Сейчас блайнд – это классика для холдема, но тогда холдема не было, времена были суровыми – кидай анте или вали из-за стола. Но это так, незначительные детали. Также максимальная ставка могла быть просто ограничена суммой. Анте полдоллара, максимальная ставка пять, например. Были ещё всякие более сложные системы, типа спрэд-лимита, скользящего ограничения, которое повышалось со временем. Но я не думаю, что в те времена, когда мир был проще, и ещё не существовало ни сплита, ни лоу-болла, люди с этим заморачивались. Да оно нам и особенно не важно. Также лимит был хорош при играх с незнакомыми людьми, от которых не знаешь, чего ждать. Хотя бы какое-то время в такой ситуации хорошо поиграть с ограничением, а то вдруг они все шулеры? Ну и, конечно, бывали безлимитные игры, ноу-лимит. Ноу-лимит означает, что ставить можно хоть весь стек. Тебя, конечно, как профессионального игрока, больше всего привлекают игры без лимита.
– Да ну что вы, какие деньги! – запротестовал мистер Биклз. – Ну что вы, мне не трудно. Подумаешь. Право слово, мисс МакКарти, ну не надо. Что я, за могилой не присмотрю? При этом ты почувствовала, что для тебя теперь тридцать долларов – это так, на булавки, а для него – солидная сумма. Может, поэтому он и отказался? – Насчет отпевания – это я не знаю, я позже приехал. Но уверен, что да, всё было чин-чином. В Дональдсонвилле есть римская церковь, старая, ей лет сто небось. Её ещё испанцы, говорят, построили. Это теперь там одни нигеры, а раньше был приличный город. Так я сам-то, если честно, методист. Это ничего? Потом он услышал, что ты хочешь купить ферму и удивился очень сильно, но удержался от вопросов. – Конечно, как вам будет угодно, мисс. Мистер Крэнстон живет не тут, а выше по течению, в Батон-Руже. Спросите на пристани, его там многие знают. Для него, наверное, это выглядело странновато – сначала продали, теперь обратно выкупают... кто этих богатых разберет? Ни в Муншайне, ни в Дональдсонвилле банка не было. Муншайн был маленьким не городком даже, не поселком, а каким-то хуторком что ли, образовавшимся вокруг магазина и пивной. А Дональдсонвиль когда-то был гнездом плантаторов, где они жили в своих усадьбах, и даже давным-давно побыл три года столицей штата, потому что Новый-Орлеан показался приезжим англичанам "слишком шумным". Но, конечно это было абсурдно, и вскоре столица вернулась туда, где ей и положено было быть. Дональдсонвиль, впрочем, продолжал процветать. Однако во время войны здесь обосновались конфедератские "рейнджеры" (то есть бандиты, которые считали себя военными). Рейнджеры в основном беззастенчиво грабили местных, но иногда, видимо, в поисках острых ощущений, нет-нет да и постреливали по канонеркам адмирала Фаррагута. Этот джентльмен, как ты знала, шутки шутить не любил, и однажды, потеряв терпение, не разбираясь, кто прав, а кто виноват, приказал жителям эвакуироваться, а затем разнес городок бомбами и высадил десант, который сжег всё, что осталось, на пятнадцать миль вдоль берега реки. После чего местные "вежливо попросили" рейнджеров вести "войну" где-нибудь в другом месте. Потом Батлер, продвигая свой проект об освобождении негров, устроил здесь лагерь для беглых рабов, которые построили земляной форт, а кормились с плантаций, конфискованных в округе. Форт выдержал штурм, предпринятый рейнджерами, и это был чуть ли не первый случай, когда чернокожие сражались бок-о-бок с белым гарнизоном. В этом форте негры в итоге и поселились, и теперь это был настоящий негритянский город. Говорили даже, что скоро выберут они своего мэра, и "уж наверняка нигера". И, забегая вперёд, так оно и вышло через пару лет. В общем, куда катится старая добрая Луизиана! Но мы вернемся к твоей поездке в Батон Руж. Оди Крэнстон оказался типичным саквояжником-янки. Ферму он тебе продавать отказался. – Почему же? – спросила ты. – Назовите цену! – Потому что я не для того её покупал, чтобы продавать сейчас, – пожал он плечами. Он был практичный человек. – Но цену-то хоть можете назвать? – Леди, – сказал он. – просто для того, чтобы вы отстали от меня. Я спекулирую землей. Сейчас эта земля ничего не стоила, потому что к ней ведь прилагались налоги, которые надо было выплатить, и которые старик МакКарти не платил. Вот лет через пять будет понятно, сколько она стоит на самом деле. Тогда и приходите! Обсудим. Ты сказала, мол, а нельзя как-нибудь пораньше-то? – Как вы мне надоели! – закричал он. – Пять тысяч! Пять тысяч вас устроит? Пять тысяч наличными или оставьте меня в покое! Ну, никаких манер! Пять тысяч за ферму дедушки были, конечно, астрономической суммой, и их у тебя не было. Пока что. В Батон Руже ты нашла банк и сделала в нем вклад на имя Кины МакКарти. Банк теперь тоже принадлежал янки, но клерки в нём были пока южане. – Вы родственница старого МакКарти? – удивились там. – Вот так штука! Хорошо, конечно, можете сделать вклад под пять процентов годовых. Возможно, учитывая ваши новые "взаимоотношения" с Мишелем, так светиться не стоило. Но, с другой стороны, какое ему дело до тебя, пока ты не в Новом Орлеане? У него там сейчас и своих забот хватало по горло. Уладив все эти дела, ты задумалась о том, куда же конкретно поехать. И раз уж ты спустилась на двести миль по реке на юг, то решила для знакомства с Западом сначала поехать в Техас – благо он был близко и туда можно было легко (хотя и недешево) добраться. Было лето, а лето в южной части Луизианы – время лютое, уж кому, как ни тебе, прожившей в ней без малого всю жизнь, было это знать? Ехать в Хьюстон на дилижансе – под проливными дождями, умирая от изнуряющей жары и рискуя среди тамошних болот подхватить лихорадку? Нет, спасибо! Вместо этого ты поехала по реке на север – из Батон-Ружа на пароходе до слияния Ред Ривер и Миссисипи, а потом вверх по Ред Ривер. В этих местах ты раньше не была, а ведь именно в её долине шли бои, когда вы с Деверо задурили голову Бэнксу насчет складов хлопка. Река была довольно мелкая, особенно летом, большие пароходы по ней не ходили, а на маленьких играть было не с кем. За неделю, за которую пароходы несколько раз садились на мель, ты добралась до Шривпорта, села там на дилижанс... ...И дальше жизнь полетела, набирая обороты. Маршáлл, Даллас, Уэйко, Остин, Сан-Маркос... ты двигалась сначала на Запад, а потом на юг, к Мексиканской границе, стараясь играть в каждом городе. В одних городах тебе нравилось, и ты задерживалась на месяц, в других – нравилось не очень, и ты уезжала через пару дней, где-то везло, а где-то нет. Иногда тебя принимали в игру сразу и с готовностью, а иногда – весьма осторожно, даже нехотя. Наконец, ты добралась до Сан Антонио, и здесь решила пока что остановиться: во-первых, потому что ты немного устала от пыльных дорог и трясучих дилижансов, а во-вторых, потому что этот город стоил того, чтобы в нем задержаться. Столица Техаса была в Остине, ворота – в Хьюстоне, а сердце – безусловно здесь. Во-первых, здесь находился старый форт при миссии Аламо – символ, который превратил разномастную толпу в людей, говоривших: "Я – техасец!" Форт ты, конечно, посмотрела – ну, ничего особенного, развалины и развалины, хотя разок мурашки по коже побежали, когда ты представила, как здесь приняли последний страшный бой ребята Тревиса. Развалины Аламо в 1854 году. Оборона Аламо. Картина более поздняя, но 19-го века. Ну, понятно, что всё это выглядело не так, потому что штурм был ночной, но реалистичная картина выглядела бы, как квадрат Малевича с дорисованными вспышками выстрелов))). Зато накал борьбы передает! А ведь это было всего тридцать лет назад... а мир с тех пор изменился до неузнаваемости: столько произошло событий, столько войн! Сэм Кольт сделал свой первый револьвер, Фил Дарби сделал Камиллу Д'Арбуццо, потом мистер Лэроу сделал из неё Кину МакКарти... да чего там, в 1836 сам Техас из республики сделали штатом! Потом он вывалился из союза, потом был насильно впихнут обратно... Однако вернемся к Сан Антонио. Во-вторых, это был очень красивый город. Если красота Чикаго определялась его современностью и культурным уровнем, то красоту Сан Антонио, как и Нового Орлеана, задавали, безусловно, традиции и смешение стилей. И если в Новом Орлеане сошлись в основном французская, англосаксонская и креольско-негритянская культуры, то здесь перемешались испанская колониальная культура, культура Нижнего Юга, немецкая (о, немцев здесь было много!), и, конечно же, культура техано. В широком смысле словом техано называли любых жителей Техаса испанского происхождения, которые жили в нём ещё до войны 1845 года, да и вообще любых "наших мексиканцев". Но корнями это слово уходило в глубину веков – оно произошло от слова "тайшас", которое на языке племени каддо означало "друг" или "союзник". Дело в том, что в Мексике в какой-то момент власть захватила одна из групп испанцев в союзе с несколькими ацтекскими племенами. Две эти группировки активно поддерживали друг друга и сражались с общими врагами, в числе которых были племена липанов (от которых произошли апачи липаны), коахуилтеков и хуастеков, а также и с некоторыми белыми, неугодными правителям. Многие белые и индейцы бежали от них на север, и этих-то беженцев, стоявших в оппозиции к испанцам, каддо и называли "тайшас". Они заселяли равнины южного Техаса и занимались в основном скотоводством. Но всё это было в те века, когда люди ещё грезили Эль-Дорадо, когда Испания правила миром. Уже давно милая Франция переломала злой испанской империи ноги в тридцатилетней войне, уже давно в Европе поделили Испанское наследство, уже и Францию, едва успевшую забраться на высокий трон первой в мире Империи, свергла оттуда Британия, уже и Мексика отделилась от Испании, провозгласила независимость и отстояла это право в войнах. Прошло лет триста, если не четыреста. Империи появлялись и исчезали. А техано оставались техано. Ты уже чувствуешь, сколько всего тут было намешано и какую мощную поросль выдал этот коктейль? Представь себе город, где в одной толпе стоят обстоятельный бюргер, дикси-бой в соломенной шляпе, гордый техано в сомбреро, и все они считают себя настоящими техасцами! В общем, город был, что называется, колоритным. Здесь продавалось вкуснейшее немецкое пиво, а на соседней улице проводились петушиные бои (как-то одна из политических партий в Сан Антонио серьезно погорела, попытавшись их запретить). Здесь жива была ещё не вытравленная саквояжниками старая белая аристократия, а рядом с ней смуглые техано с индейскими глазами и испанскими усами обсуждали бой быков. И все эти люди сходились на громких, шумных, веселых фанданго с хлопушками, фейерверками, разбиванием пиньяты и, разумеется, танцами под игру и пение мексиканских оркестров. В-третьих, Сан Антонио был богат. Нет, с Чикаго его, конечно, было не сравнить, здесь и жило-то всего тысяч десять человек. Но вот в пределах Техаса для игрока в покер это было отличное местечко! Город во время войны занял двойственную позицию, тут было много сторонников севера, и, возможно, поэтому военная администрация прессовала жителей Сан Антонио не так сильно, как население северного Техаса, в котором ты побывала до этого. Во время войны он оставался важным транспортным узлом, и если в самом конце, в 1865 тут и произошел сильный всплеск преступности из-за дезертиров, то сейчас уже было поспокойнее. Через Сан Антонио шла значительная часть сухопутной торговли с Мексикой, а вокруг него на пастбищах паслись большие стада – здесь был крупнейший рынок скота в регионе. Короче говоря, тут был средний класс! А для тебя как раз средний класс и являлся хорошим источником дохода. Я рассказал о том, как ты ехала. Но как ты играла? Здесь всё было непросто. Теперь тебе приходилось все вопросы решать самой. Выяснилось, что Лэроу очень хорошо научил тебя играть, всего за год сделав игроком если не высшего класса, то серьезным соперником в любой игре, особенно честной. Научил он тебя также разбираться в людях и их эмоциях (а заодно и в своих). Однако то ли не не захотел, то ли просто не успел научить, как вести жизнь профессионального игрока. А это была отдельная наука. Да, в Чикаго (с его помощью) ты добилась того, что тебя приняли в хорошую игру. Да, ты вроде как побыла "главной", принимающей решения в паре. Но всё же техническая сторона вопроса – все финансы, доходы, расходы, а также и подсказки куда идти, кому и что там говорить – оставались на нем, да и сам он всегда был при тебе – респектабельный, учтивый, надежный. Он только дал тебе на зубок попробовать эту часть, и дальше, в свободном полёте, тебе пришлось учиться на ошибках. Игры, в которые ты играла, делились на три типа. Во-первых, были будничные игры – это были игры завсегдатаев друг с другом в каком-нибудь баре или отеле, где карты были разрешены, реже в казино. В мало-мальски значительных городах и даже городках такие игры можно было найти если не в каждый день, то почти в каждый день. Костяк игроков составляли местные мужчины – ранчеры, преуспевающие фермеры, лавочники, цирюльники, содержатели отелей, прачечных, конюшен, доктора, почтальоны, адвокаты, клерки, офицеры гарнизона, городские маршалы, мелкие издатели. Игроки они были в основном средние, если не сказать средненькие. Встречались, правда, и залетные господа, которые провели в городе от пары недель, а среди этих залетных – и профи, но редко: пускали в такие игры в основном людей, к которым уже хоть немного присмотрелись. Частенько бывало, что игрока в такую игру рекомендовал бармен. У тебя, конечно, было тут некоторое преимущество: "Леди с востока, м-м-м!" – всем хотелось узнать, как пахнут твои духи, что ты будешь пить и что думаешь об их городе. Эти игры были для участников не столько способом заработка, сколько развлечением и формой социализации – за ними обсуждали погоду, новости, зубоскалили, перемывали кому-нибудь косточки, шутили и дурачились. Ты не сразу поняла, что секрет успешного заработка в этих играх, как это ни странно, заключался в том, чтобы... регулярно в них проигрывать! Люди составляли такие партии для интереса, повезёт-не повезёт, "ну, кто же выиграет сегодня?" А когда с тобой всегда не везёт – в чем же интерес тебя в них пускать? "Леди, конечно, шикраная, но спасибо, мы и издалека на неё посмотрим лучше, а то что-то как-то скучновато каждый раз проигрывать." Стек в таких играх обычно был от десяти до пятидесяти долларов (бывало, что и меньше десятки, но в такие копеечные помойки ты не встревала – только время терять), анте – от квотера до доллара, и часто играли с пот-лимитом. Надо было иногда проигрывать весь стек до последнего доллара – это всеми запоминалось – и примерно помнить, в компании с какими людьми это произошло, а с какими – давно не происходило. В остальные дни желательно было выигрывать немного, около половины стека, ну, а иногда (когда подходило время оплаты в отеле) можно было и попытаться обыграть всех разок, и собрать на круг долларов двадцать или тридцать. Игроки-то твои доходы не подсчитывали, им достаточно было помнить, что "вообще-то я как-то эту дамочку обыграл!" – а ты в целом выходила в плюс. Ещё в таких играх хорошо было польстить игрокам, подбодрить проигравшего, а если выиграла много – ни за что не "заползать в крысиную нору", а играть ещё хотя бы час, немного проиграть из выигранных. Вообще-то всё это было довольно скучно, а когда за столом попадались 1-2 более-менее профессиональных игрока и 3-4 местных простофили – очень трудоемко: надо было не подставиться с одними и контролировать других. Бывало и так, что никто из завсегдатаев на будничную игру не приходил, а собирались одни заезжие профессионалы вроде тебя, втроем, реже вчетвером. Это были, конечно, злые игры – в них играли обязательно с дилером*, потому что иначе со сдающим никто бы играть не стал: какой вообще смысл? Для тебя, не владевшей техникой "глубоких манжетов" эти игры обычно заканчивались плачевно. Ты попыталась немного научиться сама, вспоминая, как Лэроу советовал прятать карты в шляпке, и пару раз это даже получалось, но... лучше было не рисковать. *В том смысле, что один из игроков, сдавая карту, пропускал круг. Больше всего будничных игр было зимой, когда люди помирали от скуки, а меньше всего – весной и осенью, когда сельскохозяйственные циклы набирали обороты, а вместе с ними начинались крутиться колеса любого бизнеса, от грузоперевозок до лесозаготовок, и на игры у многих честных тружеников просто не хватало времени. Играли в таких играх чаще всего в дро, либо в шотган (он же ролл-эм-ап) – нечто среднее между дро и стадом, когда часть карт открывалась после сдачи, но до торгов. Иногда в шутку играли в анаконду – когда каждый выбирал карты, которые передавались партнеру слева – но это были уже совсем несерьезные, дружеские игры на центы. Стад был для этих ребят сложноват, хотя играли и в него, но чаще в пяти-, чем в семи-карточный. Поначалу всё это создавало для тебя некоторые трудности – все же с Лэроу вы больше налегали на семи-карточный вариант, относительно новую и самую популярную игру у профессионалов, но аналитическая база у тебя была хорошая, и вскоре ты легко разобралась с выигрышными стратегиями в дро, тем более, что они были попроще. В целом такие игры приносили более-менее стабильный доход, но небольшой, долларов сорок-пятьдесят в месяц. В хороших отелях, в которых ты жила, этого едва хватало на оплату, собственно, комнаты и стола. Но были и другие расходы: ещё долларов десять в месяц уходило на горячую ванну раз в два дня (ты же леди!), сколько-то на прачечную, на парикмахера, на дилижансы, на развлечения, да и на спиртные напитки (а что же, трезвой сидеть, пока эти тугодумы решаются на свою ставку в 5 долларов?). Кстати, а что ты пила (кроме настойки опия и кофе, конечно)? Хороший вопрос! Понятно, что, самым подходящим напитком для леди было шампанское или вино, но летом холодное шампанское (как и холодное пиво) в Техасе было не достать... А тёплое шампанское... фи! Хорошее вино делали в Калифорнии и на севере, но что туда, что оттуда довести его было непросто. Иногда привозили отличное вино из Латинской Америки, но, что называется, по праздникам. В Техасе вино тоже делали, но оно тут было похоже на португальское, со слишком сильным ягодным акцентом, а ты, вообще-то, привыкла в Новом Орлеане к французским винам... Бурбон и виски? Во-первых, несмотря на дедушкины "уроки", ты всё же была барышня стройная, и виски был для тебя крепковат. Тебя не вело от стопки другой, но на Западе смаковать виски (а тем более бурбон) в те времена было не принято – его пили шотами. Собственно, как раз потому, что он здесь не отличался хорошим вкусом – обычно это была та ещё косорыловка, а привозной стоил дорого. Для леди это не очень подходило, к тому же в жару... Был ещё шерри-бренди из Испании. Но он, как и французский коньяк, был дороговат и встречался на юге редко – это был все же напиток северян с их холодными руками и каменными сердцами. Был и обычный, дешевый бренди, но тебе для него не хватало усов и пары ходок до экватора и обратно на торговом пароходе. Ликёры? Тебе было уже не восемнадцать лет, чтобы пить сладкие ликёры за карточным столом. Короче, оставались коктейли! До войны самым популярным был коктейль из виски с сахаром – его тогда еще не называли олд-фешн, а так и называли: сахар-и-виски или биттер-слинг (если в нем был горький ликер) или сода-слинг, но чаще говорили "сделай классику" или "сделай как в старые добрые". В стакан клали сахар, растворяли его в содовой, капали биттер или вермут для вкуса, а сверху лили ржаной виски и перемешивали. Чтобы сгладить сивушный запах приправляли это всё мускатным орехом, иногда апельсиновой цедрой или долькой – и готово. Если был лед – это было совсем хорошо. Но в шестидесятых "классика" уже всем приелась, и в ход пошли коктейли с ликёрами, в том числе с твоей исторической родины (если понимать её шире, чем Сардиния или Пьемонт). Коктейль Милано-Торино так понравился американцам, посещавшим Милан, что его там стали называть Американо, и под этим названием американцы увезли его к себе на родину, как подцепленную на чужбине заморскую невесту. Американо состоял из кампари, какого-нибудь вермута послаще, содовой, если была, и дольки лимона. Это было как раз по тебе – не слишком крепко, горько-сладко, как твоя жизнь, и весьма модно. Был коктейль Бренди Круста – он был страшно популярен в Новом Орлеане во время войны (собственно там-то его и изобрели), и, должно быть, тебя прошибала ностальгия, когда ты его заказывала. Его делали из бренди, вишневого мараскино, оранжевого кюрасао, лимонного сока, сахарного сиропа и капельки ангостуры. И обязательно – "иней", сахарный ободок по краю бокала. Ах, Новый Орлеан, ты был так сладок, как жаль, что ты оказался предателем! Если надо было взбодриться, ты заказывала Порто Флип – бренди, рубиновый портвейн, взболтанный яичный желток и мускатная крошка сверху. Его пили без льда, иногда и по утрам. Порто Флип был хорош, когда надо было сказать себе: "Так, Киночка, улыбайся, что-то ты раскисла. Вчера тебе не везло, да. А сегодня повезет!" Если же наоборот хотелось успокоиться и выпить кислого, хорошо подходил Виски-Сауа, хотя его тоже ещё никто не называл Виски-Сауа. Ты просто говорила: "Виски-лимон" – и бармен знал, что делать. Если он был молодой, он ещё уточнял: "С белком или без белка?" – "Без белка!" – смеялась ты. – "Я что, похожа на мужчину?" Если были свежие лаймы, отлично шел Каролинский Пунш на ямайском роме и тростниковом сиропе. А в холодное время подавали подогретый пунш или тодди на бренди, виски или дешевом вине. Ну и, конечно, в жару на юге хорошо заходил британский джин с "индийским" тоником. "Заодно для здоровья польза!" – шутили бармены, намекая, что тоник помогает от малярии. Малярии у вас своей и без Индии хватало, это да. Естественно, всё это роскошество (а также новые платья, шляпки, перчатки, ну... кому я рассказываю!) требовало больше денег, чем жалкие полсотни в месяц, которые ты зарабатывала в будничных играх. Поэтому всеми правдами и неправдами (ну, ладно, пока ещё не всеми) ты старалась попасть на игры особые, по приглашениям. Это были игры богатых господ и профессиональных игроков, иногда регулярные, иногда нет. Велись они в частных домах или в отдельных комнатах или же под них выделяли отдельный стол в казино, а иногда вообще на вечер снимали целый бар! Играли в них крупные скотоводы, владельцы баров, пивоварен, фирм, специализировавшихся на грузоперевозках, офицеры янки от полковника и выше, издатели "главной газеты в городе", шерифы богатых округов, правительственные агенты, в том числе по делам индейцев, судьи, члены городского совета и заксобрания штата. Да что там говорить, на Западе на таких играх можно было запросто встретить и сенатора, и не обязательно бывшего! Это была местная элита. Такие игры тоже были формой социализации, но несколько другого рода. Тут никто не болтал во время сдачи о погоде, пили более умеренно, и ты заметила, что такие сходки были как бы нейтральной территорией. Двум серьезным людям было порой неуместно звать друг друга на переговоры – кто приходит, тот, стало быть, оказывается немного в положении просителя. И вообще, так бывает, что назначать встречу для переговоров по какому-то отдельному вопросу – уже означает излишне обострять этот вопрос. А в такой вот вечерок, после карт, кто-нибудь мог сказать: "Сенатор, побеседуем наедине?" или "Господин мэр, не желаете ли покурить со мной сигар в отдельной комнате?" Удобно и ненавязчиво. Стек в этих играх мог быть разный, но понятно, что занятые люди не встречались ради игры на пятак. Обычно для вхождения в игру требовалось от пятисот долларов, иногда и от тысячи. Игры эти велись чаще всего до определенного часа, до которого выходить из игры было нельзя, только если ты проиграл весь стек. Зато после него уже можно было делать хит-энд-ран, пока серьезные господа, выйдя из-за стола, общались на интересующие их темы. Секрет был в том, чтобы выиграть не в начале, а ближе к заветной "золушкиной полночи", потому что несколько часов отпасовываться не получилось бы – с анте в десять или двадцать долларов ты бы растратила выигрыш, просто пасуя направо и налево. Твоя природная красота и приобретенный шарм, а также опыт шпионской игры, изрядно помогали получить приглашения на такие игры, но все равно ты была мелковатой фигурой для подобных сборищ. В каком-то смысле ты в таких играх служила "украшением стола" – элегантная молодая дама, которая ещё и соображает хорошо. Однако тут нужна была хорошая легенда, чтобы выглядеть достаточно респектабельной – жуликов богачи не любили, хотя хорошие, честные профессионалы при деньгах были в фаворе. Короче говоря, это был не тот случай, когда действовало правило "не задавай вопросов – не услышишь лжи": богатым господам хотелось знать, кого они принимают у себя в доме. Поэтому такие игры в твоем активе можно было пересчитать по пальцам: одна была в Маршалле, парочка в Остине, парочка в Сан-Антонио. Зато эти игры были практически безопасными – там не напивались допьяна, не скандалили, не выделывались перед тобой почем зря, чем простые техасцы иногда грешили. Если же тебе и делали неприличные намеки (что, увы, случалось, ведь ты была красива, молода и без кавалера), то они оставались намеками, и их можно было "не понять" как с улыбкой, так и с холодной неприступностью настоящей леди, в зависимости от настроения и царящей атмосферы. Такие игры были обычно безлимитные, долгие, серьезные, с хорошо продуманными ставками. Игроки там собирались сильные, обычно эдакие полу-профи и один-два профессионала. Конечно, ты целый год только и делала, что играла в покер, но и они были не лыком шиты – в основном это были сорока и более летние мужчины, которые имели многолетний опыт игры. Обычно там играли без дилера, если только дело не происходило в казино, но сильно мухлевать было нежелательно – эти люди могли за такое наказать будь здоров, а не просто перестать с тобой играть. На играх по приглашениям тебе случалось как выиграть порядка тысячи, так и проиграть порядка полутора, а чаще всего ты выходила в плюс (или в минус) на несколько сотен. Но всё равно каждая такая игра была событием – ты перед ними хорошо высыпалась, надевала лучшее платье, делала свежую прическу, очень аккуратно наносила тени, чтобы не переборщить, в общем, старалась соответствовать. Игры по приглашениям от времени года не зависели, а зависели от того, как шли дела и как часто было принято собираться у богатых игроков в этом городе или в этой местности. Могли они проходить и раз в месяц, и несколько раз в месяц, и раз в полгода. По приглашениям обычно играли в стад – богатым джентльменам хотелось игры, в которой больше зависит от мастерства, и меньше от случая. И, наконец, были "дикие игры". Это были игры в казино, где собирались абсолютно незнакомые люди, частенько бывшие в городе проездом или на короткое время. Ковбои, возницы, экспедиторы, бизнесмены, старатели, какие-нибудь скучающие денди, проходимцы, даже проститутки классом повыше... короче говоря, кто угодно. В этих играх и стек, и анте могли быть любыми по соглашению игроков – сложившейся практики не было. Случалось, что ты с ожесточением сражалась за банк в сорок долларов, а случалось, что на столе на круг в общей сложности лежало тысяч так десять-двенадцать, не считая часов, цепочек, запонок, перстней, револьверов с перламутровыми рукоятками, брошек и даже золотых самородков. И вот тут уже "школа Лэроу" помогала, хотя, надо сказать, публика на Западе отличалась от той, с которой тебе выпало играть на пароходах. Там было обычно по одежде уже ясно: "это – голытьба", "это – золотой барашек", "это – жулик, выдающий себя за бизнесмена", "это – настоящий бизнесмен". Здесь же всё было не так понятно, и одетый в драную жилетку бородатый мужик мог, только что проиграв тысячу долларов, крякнуть и выложить на стол ещё тысячу, а расфуфыренный господин в цилиндре и белых перчатках сникнуть, проиграв полсотни. Многие наблюдения приходилось пересматривать. А встречались и совсем новые типажи, от которых ты вообще не знала, чего ждать, и так и не могла раскусить. Этим дикие игры были интересны. Но порой они были и очень неприятными из-за разного рода происшествий. Народ за ними, прямо скажем, часто пил многовато, и происходило... всякое. Ты видела пару жестоких драк, и это были ни черта не веселые залихватские потасовки. Выглядели они крайне некрасиво: в одной из них человеку откусили ухо, а в другой разбили голову бутылкой. А в Далласе (и это было, пожалуй, единственное, чем тебе запомнился этот маленький пыльный техасский городок) ты узнала, как непрезентабельно в реальной жизни выглядит выражение "бить канделябром": канделябром при тебе человеку сломали пальцы. Бывали и просто нелепые выходки, например, однажды ты слышала, как за соседним столом какая-то шлюха без всякого стеснения пыталась поставить на кон ночь с собой, причем оценила её в сорок долларов! Джентльмены, конечно, подняли её на смех. Тебя пока что конфликты из-за игр миновали. Бывало, что к тебе привязывался какой-нибудь пьяница, но в Техасе обычно хватало твердого "нет" и ледяного взгляда. А вот когда ты уехала из Техаса... Однако, не будем забегать вперёд. Сколько удавалось заработать в диких играх? По-разному... но в них часто был какой-либо подвох – мухлеж, обман, и, к сожалению, частенько – сговор с дилером, поскольку шли они обычно в казино. Поэтому выиграть в них много получалось редко, а проиграть было легко, и надо было держать ухо-востро. К тому же, ты была женщина, леди, и если против тебя мухлевали мужчины, ты, конечно, могла отказаться продолжать игру, но не за канделябр же тебе хвататься? Кстати, о техасских мужчинах! Вот не зря лучшими кавалерами считались мужчины из Вирджинии, а вовсе не из Штата Одинокой Звезды! Техасцы были по-своему галантны – ещё бы, ведь женщин в Техасе было меньше, чем мужчин. Но если в Новом Орлеане в моде была была галантность на французский манер: элегантная, с изящными комплиментами и легкими, шуточными прикосновениями, короче, как у майора Деверо, то в Техасе галантность была... ...как бы её назвать поточнее... Дубовой! Мужчины здесь были подчеркнуто вежливы, легко откликались на просьбы, но были не особо предупредительны, не очень инициативны и крайне немногословны: они не умели красиво говорить, не умели поддержать беседу, заговорить тебе зубы и очаровать. Они умели только две вещи: сохранять лицо и "выделываться" перед тобой. Если же они и решались на что-то большее, то бывали обычно ну уж слишком прямолинейны. Почему так было? Наверное, потому что этот край был слишком суров для изящных ухаживаний – последние десятилетия тут шли настоящие войны, то с Мексикой, то с команчами, и у мужчин выработалась привычка, что "наше дело показать товар лицом, а потом четко обозначить намерения, а дальше женщина пусть сама выбирает". Выделывались они, кстати, обязательно как-нибудь тупо: либо демонстративно пили, либо норовили задраться с кем-нибудь, либо начинали хвастать, причем хвастать уныло – размерами стада, стоимостью чего-нибудь, ну, и так далее. В какой-то момент ты поняла, что если в твоем присутствии вспыхивает ссора, не относящаяся к картам и как-то слишком резко развивающаяся в сторону "вали отсюда" или "пойдем выйдем", то это из-за тебя. Это всё было смешно, но быстро приелось. Техано из тех, кто побогаче, были интереснее – они отличались некоторой витиеватостью слога, но все равно их ухаживания были... тяжеловесными что ли? Зато было в них, в этих потомках идальго и древних индейских вождей, что-то загадочное, глядящее на тебя из глубины веков, что такое, чего они сами не сознавали... В Сан Антонио у тебя завелись знакомые, прежде всего Сэнти. Сэнти (от Саньтьяго) был техано, лет сорока, худой, высокий, с проворными руками, очень умный и взвешенный. Как и ты он был профессиональным игроком, но ещё специализировался на дипломатии: он разруливал всякие разногласия между американцами и мексиканцами, а иногда и немцами (некриминального свойства, упаси боже! У него даже и револьвера-то не было), выступал третейским судьей или консультантом, прощупывал почву, в общем, старался оказаться всем полезным. Впервые вы встретились за карточным столом в казино "Лоун Стар", и началось ваше знакомство с того, что он проиграл тебе почти двести долларов. Будучи отличным переговорщиком, он быстро разобрался, кто ты и какие позиции занимаешь. После этого он заключил с тобой сделку – ты не будешь лезть в его постоянные компании, а он введет тебя в те, которые все равно сам посещает редко. Кроме того, он пообещал отвести тебя на игру к дону Мигелю, мол, там будет интересно. Сэнти был очень полезный человек – с ним можно было обсудить не просто городские новости, а кто как играет, кто как сыграл и почему. Он был, конечно, себе на уме, но не жадный, как говорится: "Возьми свои, отдай чужие". Кроме него в Сан Антонио было, наверное, полдюжины мужчин, которые, если ты хотела сесть за игорный стол в их присутствии, на немой вопрос в глазах остальных игроков "кто эта эффектная дамочка и стоит ли с ней играть?" говорили: "О, это мисс МакКарти! Всё в порядке, я за неё ручаюсь". Что касается музыки, то техасцам твоя гитара очень даже понравилась! Однако одно дело – поиграть в удовольствие, для знакомых, а другое – зарабатывать этим деньги на сцене. До сцены ты не добралась – у тебя тут была большая конкуренция в виде мексиканских оркестриков и сольных исполнителей, которых уже начали называть марьячи, и которые, мягко говоря, демпинговали. Дело в том, что в войне в Мексике (да, в Мексике, вообще-то, уже пять лет как шла война, в которую ещё в самом начали "с ноги" залетела наполеоновская Франция со своим Иностранным Легионом наперевес) наметился перелом. Федеральное правительство, разобравшись с конфедератами, почти открыто поддержало Хуареса, и французы теперь отступали. Вместе с ними отступали и деньги, и намечались "расстрелы и повешения". Видя такое дело, многие музыканты решили поехать в Техас или Калифорнию, пока на родине всё не уляжется и не утрясется. Им не улыбался расклад, когда какой-нибудь налакавшийся мескаля, оборванный повстанец, наставив на них пистолет, скажет: "Что выбираешь, амиго? Кто из нас поиграет на своем инструменте?" Кроме того, ты не знала местный репертуар: классическая гитарная музыка и ирландские баллады – это, конечно, хорошо, но вот закажут джентльмены какую-нибудь "Желтую Розу", которую тут музыканту положено знать – а ты не в курсе... Ну и, конечно, время выступлений в общем совпадало со временем, когда люди играли в карты, и выбирая одно, приходилось жертвовать другим, а карты теперь для тебя были основной работой. На этом фото дело происходит в Дакоте в 1890 году, но я уверен, что суть не изменилась. Это вот типичная "дружеская игра" на фронтире. *** И вот, в октябре, случилась очередная игра у дона Мигеля, куда ты через Сэнти получила приглашение. Кто это был такой? Дон Мигель был крупным скотоводом-техано. Вообще-то в Сан Антонио большинство мексиканцев и немцев были скорее бедны либо среднего достатка, а деньги были в основном сосредоточены в руках у белых. Но дон Мигель был другое дело! У дона Мигеля были огромные пастбища, большая гасиенда в колониальном стиле за пределами Сан Антонио и унаследованные от отца вместе со стадами твердые убеждения в отношении того, как настоящий кабальеро себя вести должен, а как не должен. Поэтому его нельзя было встретить в Сан Антонио в кабаке, пьющим среди "черни" или играющим на гроши. Но, разумеется, на гасиенде ему сильно не хватало общения – он скучал. И для того, чтобы было с кем пообщаться, он и завел у себя "карточные вечера" по приглашениям несколько раз в год. Не то чтобы он сильно любил карты или был очень азартен, однако он признавал их "игрой достойной, не дающей мозгам забродить." Собирались у него в основном одни и те же люди, десять человек – его соседи, знакомые и те, кого ему советовал позвать Сэнти. Сперва играли за двумя столами, а хозяин только общался с кем-либо из гостей и наблюдал за игрой. Лишь позже, часу в седьмом, когда половина игроков решала, что хватит с них проигрышей на сегодня, другая половина встречалась за третьим столом, где сидел хозяин. Что-то вроде отборочного тура на чемпионате! Приглашали туда игроков хороших, но обычно все же непрофессиональных, так как игра была дружеская. – Игра безлимитная, – предупредил тебя Сэнти, предварительно рассказав всё это, или по крайней мере то, что касалось игры. – Приезжайте! Дон Мигель будет очень рад с вами познакомиться! Он – очень порядочный и приятный человек, кабальеро старого образца. Ни в каком Сент-Луисе вы таких уже не встретите, бьюсь об заклад. Тут он тебя не обманул – когда ты подъехала, сидя в нанятом багги, к воротам гасиенды, то увидела очень красивый, идеально выбеленный каменный дом, сад, в котором росли розы и ворковали павлины, пруд в этом саду, и бог знает что ещё! Было тепло, но не слишком жарко – градусов двадцать шесть по Цельсию. Дон Мигель, который был вдовцом, вышел встречать тебя лично. Ему было около пятьдесят лет, он был одного с тобой роста (то есть, скажем прямо, небольшого), в отличной форме, слегка кривоног, с ухоженной бородой клинышком и задиристо топорщившимися усами. Было заметно, что у него горячий нрав, усмиренный, однако, воспитанием и жизненным опытом – он умел быть сдержанным. Дон Мигель галантно предложил тебе руку, отвесил несколько витиеватых комплиментов (он хорошо говорил по-английски, хотя и с акцентом), отметил, что для него большая честь принимать у себя в доме настоящую леди с Востока (Бог мой, это было приятно!), и с превеликим достоинством повел в свой дом, на открытую террасу, под навес, где стояли угощения, и играл мексиканский оркестр. Несмотря на напыщенность хозяина, публика здесь собралась довольно простая – скотоводы, торговцы, парочка фрахтовщиков, один серьезный адвокат и отставной генерал-южанин – ни мэров, ни судей. Некоторых из них ты знала по играм в городе, некоторых – нет. Но техасцы постарались приодеться – генерал щеголял в мундире с начищенными пуговицами, адвокат носил золотое пенсне, а галстуки и официальные костюмы надели даже те, кого ты в них с трудом могла бы представить раньше, а некоторые даже специально (о, боги, наконец-то!) помыли головы и побрились. Это соответствовало обстановке – тут даже слуги нацепили какое-то подобие то ли мундиров, то ли ливрей. Сразу играть никто не начал – сначала вы сидели и общались. Конечно, ты была в центре внимания. Ты поняла, зачем Сэнти тебя позвал – ну когда и как ещё в это общество можно было ввести женщину? Дон Мигель был от тебя в страшном восторге, особенно когда узнал, что ты католичка: он поднимал за тебя тосты и всячески обхаживал, должно быть, вспоминая молодые годы. Он был, конечно, страшно старомодным, но шарма ему было не занимать. Сэнти явно ему очень угодил этим приглашением. Непринужденные беседы велись где-то в течение часа. Потом хозяин хлопнул в ладоши и объявил: – Синьорита, синьоры, не пора ли нам вспомнить, зачем мы сегодня собрались? Прошу всех в дом. Тут уж ты поняла, почему игра была безлимитная – здесь в основном соревновались не в том, кто лучше играет, а в том, у кого больше денег. Это было золотое дно. Дон Мигель, конечно, слегка хитрил – на правах хозяина он подсаживался то за один стол, то за другой, и наблюдал за игроками. Он почти ничего не говорил, только иногда, после шоудауна, отпускал короткий комментарий, вроде: – Какая неудача! – Браво! – Умно сыграно! – Поздравляю, синьорита! Начальный стек за "нижними" столами был по три тысячи! У тебя наличных, не считая тысячи, оставленной в Батон Руже, было четыре тысячи. Соответственно, одну ты оставила про запас, а на три других вполне могла уверенно сыграть. Играть здесь привыкли неторопливо, и ты, быстро разобравшись, кто есть кто, обыграла и генерала, и адвоката, и фрахтовика – всех за вашим столом кроме Сэнти. У вас обоих оказалось по шесть тысяч в стеке. – Последние полчаса перед главной игрой! – объявил хозяин. Вы с Сэнти немного посражались с переменным успехом, но решили в бутылку пока не лезть – никому не хотелось пропустить "десерт". А дальше пятеро выигравших из десяти стали играть с хозяином. Первоначальный стек у дона Мигеля был в пять тысяч. Он клал перед собой во время игры какую-то серебряную штучку – то ли медальон, то ли брелок от часов. Было бы странно думать, что он использует её, как ставку – она и стоила-то, наверное, долларов пять от силы. Кажется, на ней было выгравировано клеймо и коровья голова. Ты решила, что это, наверное, его талисман – у всех свои причуды. В Сан Антонио ты видела человека, который после успешной сдачи целовал свой перстень. Игра пошла по нарастающей. Дон Мигель больше не делал тебе комплиментов. Он был слишком осторожен – ты его легко переблефовывала. Кажется, через час он начал тебя побаиваться. Ты сосредоточилась на остальных игроках. Один из них выбыл, увеличив стек Сэнти на пару тысяч, а твой на тысячу долларов. Стек дона Мигеля за это же время уменьшился на тысячу. Теперь у тебя было семь тысяч, а у него – чуть меньше четырех. И ты решила раскрутить хозяина. Вы стали играть, и осторожно, ненавязчиво, дошли с ним до ставки в тысячу, а потом и в две. Карта у тебя была не самая лучшая, но и не пустые руки – стрит с семерки до валета. Но дело тут было не в картах. Несмотря на весь шарм дона Мигеля, на всю его "броню" и умение держаться, ты прочитала, что он не может позволить себе проиграть женщине совсем, так, чтобы ты вывела его из игры: соседи будут это обсуждать, ему будет это крайне неприятно. А перед каждым кругом он так долго думал, что ты понимала – у него там тоже далеко не ройял-флэш. Улыбочка, легкий, едва ощутимый подкольчик – и ты повысила до четырех тысяч. Ему надо было идти олл-ин и с высокой вероятностью выбывать, либо пасовать. Ну, наверное, он мог бы выложить на стол ещё пять тысяч, но... это было бы не в его стиле. Игра-то уже шла к концу – ему придется торопиться, наверстывать, он начнет ошибаться... Нет, он явно не был настроен пополнять стек! Ты мило улыбалась, а внутри у тебя все говорило: "Ну спасуй, ну спасуй же, дон Мигель! Отыграешься на других, вон, Фрэнк Аллен, твой сосед, дуб дубом, проиграет тебе наверняка тысячу или две. А мне дай мои две – и я буду довольна." И расчет был хороший. После этого можно было бы на пасах из вежливости "раздать" долларов пятьсот, а там уже и игра закончится, и ты унесешь с собой восемь с половиной тысяч. ВОСЕМЬ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧ АМЕРИКАНСКИХ ДОЛЛАРОВ! "Нооооо, синьорита," – сейчас по-доброму усмехнется дон Мигель и бросит карты на стол. Он должен был спасовать. Он не мог перебить твою ставку и не мог позволить себе выбыть. Так? И все бы так и было, если бы не эта маленькая серебряная штучка. По правилам покера в игре можно использовать только те деньги, которые лежат на столе – ты это знала. Поэтому изрядно удивилась, когда он небрежным жестом кинул её в центр и сказал: – Повышаю. – Что, простите? – Я сказал, что повышаю, синьорита. – А что вы поставили? Люди переглянулись. – Своё стадо, – сказал дон Мигель, глядя на тебя как ни в чем не бывало. Ты взяла эту побрякушку в руки, рассмотрела повнимательнее, а на ней было вычеканено: "3000 коров" и стояло его клеймо. Ты сказала, что вы играете не на коров, а на доллары. – Но коровы – это и есть доллары, – сказал дон Мигель. – Все в этой комнате знают, что у меня отличные стада, все в этой комнате знают, что рыночная цена одной коровы – четыре доллара. – Это так, – поддержал его Сэнти. – Вот в Луизиане валютой является хлопок, а в Техасе – скот. Ты сказала, что не знала о том, что он собирается их поставить, и надо было бы об этом сказать заранее. – Весьма сожалею, синьорита, – ответил дон Мигель, – Но о том, что я привожу на игру своих коров, знали все кроме вас. Мне жаль, что вы не полюбопытствовали раньше. Выходило, что он сейчас поднял ставку на двенадцать тысяч – Но мне не нужны коровы! – сказала ты. – Что я буду с ними делать, дон Мигель? Разводить что ли? Никто не засмеялся. – Ну хорошо, я понимаю. Вам они, конечно, ни к чему, прелестная мисс МакКарти, – усмехнулся дон Мигель. – Но если вы не желаете возиться с их продажей, вы их даже не увидите. С учетом того, что вы не знали, о чем идет речь, и не выражали заранее своего согласия, я предлагаю такой вариант: эти господа с готовностью купят их у вас по два доллара за голову, если согласятся заплатить вам наличными прямо в этой комнате. Такие условия все принимают? И вот тут все возбудились до крайности! Ты ничего не понимала в коровах, но хорошо понимала, что по такой цене их купит кто угодно, просто с руками оторвет. А эта серебряная фишка лежала на столе весь вечер, и формально Дон Мигель вполне мог ею воспользоваться. Дон Мигель сейчас специально занизил их стоимость, причем выглядело это не так, что господа за столом его кредитуют, а именно так, что он несет все риски. У всех глаза прямо-таки загорелись, один из них даже по волосам своим провел с видом "что делается!" – Хах! Что ж, это прекрасное предложение! – воскликнул Сэнти, и все с ним согласились. Но Дон Мигель только что очень сильно просчитался. Он хотел, чтобы ты, в виду явной для него убыточности, не смогла не принять его ставки, потому что все вокруг её бы поддержали – и эта часть плана сработала. Но в то же время он хотел, чтобы приняв её, ты подумала, а потом спасовала. А ВСЕ ТЕПЕРЬ ЗА ЭТИМ СТОЛОМ СТРАСТНО ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ТЫ СЫГРАЛА И ВЫИГРАЛА! Очень-очень хотели. И если ты бы это сделала, то стала бы в Сан Антонио легендой и весьма популярным человеком среди всех, кто сейчас сидит за столом. Лицо дона Мигеля было не озабоченным, не напряженным, а слегка даже весёлым. Но в глазах его ты читала отчаянное: "Синьоритааааа! Пасуйтеееее! Пасуйте ради Господа Нашего Иисуса Христа и Девы Марии, умоляю вас, как католик католичку!" Спасовав, ты бы потеряла четыре тысячи, но у тебя бы осталось три – то же, с чем ты сюда пришла, и ещё, может, полчаса или час, чтобы нащипать тысячу с Фрэнка Аллена, да и дон Мигель в благодарность наверняка подкинул бы тебе сотен пять. Но... как было не поддаться такому искушению и не сыграть-то? Тебе двадцать лет, а пятидесятилетний дон ставит против тебя своё стадо. И хочет, чтобы ты спасовала. И если ты выиграешь, ты прямо в этой комнате обналичишь скот, и получишь четырнадцать тысяч! Ты смело сможешь выкупить дедушкину ферму, заняться музыкой, поехать куда хочешь, может, даже уже начать думать, как бы там разобраться с ненавистным муженьком. Ты с достоинством кивнула и сказала одними губами: – Олл-ин, – и двинула на середину стола весь стэк. Тысячи "убитых оленей" поскакали навстречу трем тысячам живых техасских лонгхорнов! Люди вокруг ахнули и замерли, повскакали с мест, стоящие перегнулись через сидящих, фрэнк Аллен принялся яростно теребить свои бакенбарды, даже всегда спокойный Сэнти аж ус прикусил. Вы открыли карты. Стрит с семерки до валета. И... крестовый флэш с пятерки до девятки! Ты проиграла. У всех раздался стон разочарования. Лонгхорны затоптали оленей. За этим стоном и за этим "топотом" никто, кроме тебя, не заметил, как с облегчением выдохнул дон Мигель. Стада его были, конечно, побольше трех тысяч голов, но все же проиграй он, это был бы по его бизнесу серьезный удар. – Было очень приятно, синьорита, – сказал он тебе позже. – Я буду просто счастлив снова видеть вас у себя в доме. Хотя ты не была уверена, что будь он менее воспитан, он не сказал бы что-то вроде: "Дева Мария сохрани меня от этого дьявола в юбке! Эту бешеную ирландку к моему дому больше не подпускать на пушечный выстрел!" *** У тебя была ещё тысяча долларов (кстати, в этот момент ты очень сильно пожалела, что другая тысяча лежит в банке в пятистах милях к Востоку, а не под рукой), и нужно было начинать сначала. Ты поехала на Восток – за почти полгода ты подустала от Техаса, а зимой он, вероятно, был довольно унылым, даже Сан Антонио, и особенно когда финансы поют романсы, чего уж там. Через Хьюстон ты добралась до Миссисипи и решила пару месяцев пособирать деньги на речных играх – они были привычные, знакомые, ты даже расписания пароходов иногда вспоминала по памяти. Но тут оказалось, что после перерыва в несколько месяцев, проведенных на суше, путешествия в одиночку на кораблях вызывают у тебя ночные кошмары ещё похуже, чем те, что были раньше. Когда в коридоре кто-то хлопал ночью дверью, ты просыпалась с диким криком, вскакивала и выглядывала из каюты в одной сорочке, только чтобы убедиться, что корабль не горит, на полном серьезе ожидая почуять запах гари или услышать треск пламени. Потом ты ещё долго приходила в себя, обняв колени в каюте, прислушиваясь к ровному гулу корабельной машины, и не в силах заснуть, дрожащими руками капала забытый было лауданум в стакан с водой. Однако маленькие дозы тебя уже не брали, а после больших настроение, конечно, поднималось, но ты начала плохо играть – слишком рисково и со случайными ошибками. Обидно проиграв так несколько раз противникам, которых ты вполне заслуженно считала не более, чем жертвами, ты поняла, что надо выбирать – карты или пароходы. Ты добралась до Сент-Луиса, но и там не снискала успеха – в этом чопорном, слишком приличном, слишком немецком городе одной, без мужчины, без убедительной истории, без мало-мальских связей и рекомендаций получить приглашение в высшее общество было трудно, а "будничные" игры обычных горожан были слишком незначительными, чтобы "прокормиться" – со средним классом тут было не очень, а немцы вообще не очень любили покер, а играли в свой дурацкий скат. Скат был игрой не азартной, а с фиксированным выигрышем и проигрышем, как какой-нибудь бридж или червы. Короче, вообще не то! В казино же в Сент-Луисе было полно профессионалов, и, как тебе показалось, всё давно поделено между ними и дилерами. Ну, или тебе просто не везло. В общем, тебя там нехило так обчистили. Ну что, ехать на север, в Чикаго? А вдруг Лэроу ещё там... что ты ему скажешь? "Извините, я взяла ваши четыре тысячи, но у меня ничего не вышло? Я как мисс Грейвз, только послабее оказалась"? Но раскисать было рано: у тебя вполне оставался шанс на ещё одну попытку попробовать Запад (а заодно и себя) на прочность. Ты поехала в Канзас Сити. Если представить Великие Равнины как огромное ранчо, то Канзас Сити был, безусловно, воротами этого ранчо. *** До сих пор многие люди, и даже американцы (и даже один американский президент, не будем показывать пальцем), часто думают, что Канзас Сити находится в Канзасе (и даже является его столицей), хотя на самом деле он расположен в Миссури, у самой границы Канзаса. По законченной всего год назад ветке железной дороги Пасифик Рэйлроад (будущей Миссури Пасифик, первой железной дороги к Западу от Миссисипи), ты пролетела на поезде через разоренный войной, обнищавший и жалкий Миссури, который получил от северян на всю катушку за неспособность определиться со стороной в войне. На картинке, конечно, перебор зеленой травы для декабря, но во-первых, она хорошо подходит по пейзажу, во-вторых, атмосферная, а в-третьих, на ней очень правильный локомотив 4-4-0, тогда именно такие использовались. Ты сошла с поезда в декабре на вокзале, с пятьюстами долларами за душой, полная тревоги и надежды. Ты огляделась. И подумала: "Матерь Божья, ну и деревня!" Однако это впечатление было верным лишь отчасти. Если Чикаго походил на серьезного бизнесмена в расцвете лет, смело глядящего в будущее, а Сан Антонио – на скотовода-техано слегка из прошлого, то Канзас Сити выглядел, как молодой, нацеленный на успех юноша. Город развивался. Тут, конечно, всё ещё вспыхивали застарелые тёрки между северянами и южанами, когда ребята с одной улицы напоминали ребятам с другой улицы с помощью кулака или даже ножа, кто, кого именно и сколько раз "джейхокнул" во времена даже не войны, а ещё Кровавого Канзаса. Но в основном люди были увлечены амбициозным проектом, обещавшим превратить Канзас Сити в крупный региональный центр не хуже Сент-Луиса: мост Ганнибал, первый железнодорожный мост через Миссури! Город выиграл грант на постройку этого моста у Левенуорта меньше года назад, и народ повалил сюда толпами. Вокруг моста всё и крутилось, работы не прекращались даже в зимнее время. На этом фото главная улица Канзас Сити в 1867 году. Может показаться, что город был ни о чем, но на самом деле это не так – он был уже тогда в несколько тысяч жителей и очень оживленный, просто малоэтажный. Вот Канзас-Сити в 1869 (уже построен мост) – понятно, что из-за моста он вырос, но всё равно видно, что городок-то значительный. Кроме того, в городе был один из крупнейших на Среднем Западе рынков сельскохозяйственной продукции, сюда часто приезжали фермеры, и как-то незаметно для всех он разросся до размеров Сан Антонио и постоянно прирастал. Да, это пока что была деревня, которая, однако, на глазах превращалась в город, причем современный и красивый. Для тебя же, как для игрока, важнейшим был тот факт, что рядом с Канзас Сити пролегали все основные пути на Запад – Орегонская Тропа, южная почтовая линия Баттерфилда и Тропа Санта Фе. И поэтому, разумеется, тут было много переселенцев, спешащих на Запад. Вернее, уже не спешащих – зимой накапливались те, кто либо приехал заранее ждать караванов по Орегонской тропе, либо опоздал на "осенние" и застрял в городе, либо по каким-либо причинам повернул назад с полдороги и временно вернулся к цивилизации. Да, переселенцы были люди семейные. Да, у них было не так много денег. Но обеспечить их всех работой Канзас Сити, как ни старался, не мог, а деньги им были очень нужны, чтобы не истратить припасенное на дорогу. И поэтому они играли в карты. Бог мой, уж лучше бы они этого не делали! Разумеется, Кина МакКарти была не одна такая умная – зимой в Канзас Сити слетались стервятники, и начиналось "заклание ягнят". Игры "переселенцы против шулеров" регулярно заканчивались понятно в чью пользу. Ты была не на вершине этой пищевой цепочки, но хотя бы на правильном конце от середины. Вступая в драку, ты зачастую возвращалась в номер, зализывая финансовые раны, но всё же игра стоила свеч, и постепенно, в режиме "шаг вперед, два назад, три вперед" твои дела стали выправляться. Играли тут прямо на постоялых дворах при конюшнях и каретных дворах, переполненных переселенцами, в которых продавали нехитрые закуски и паршивый виски. Ещё играли в недорогих кабаках, где отдыхали строители моста – там были ниже ставки, но и шулеров меньше. Правда, на сдачу к играми с переселенцам шли жизненные драмы – однажды человек, которого ты (ну, не в одиночку, правда), обыграла, с каменным лицом встал из-за стола, вежливо попрощался с вами, а потом вышел и застрелился за углом. Но изредка бывали и обратные истории – например, когда выигравший триста долларов молодой парень, подняв зажатые банкноты в кулаке прокричал "Аллилуйя!", поцеловал их, а уже на следующий день стало известно, что он женился на девушке, чья семья вместе с ним ожидала караван. По слухам юноша зарекся когда-либо ещё брать в руки карты, ведь оказалось, что он играл на сумму больше пяти долларов впервые в жизни! Кроме того, тебе очень повезло с пабом "Фредди'з Файнест". Так случилось, что узнав, что ты зарабатываешь на жизнь игрой в карты, хозяин отеля, где ты остановилась, какой-то дубоголовый мужичок, с подачи жены от греха подальше выселил тебя посреди зимы. Ты переехала в другой отель, первый попавшийся, поменьше и похуже, но там не было полного пансиона, а были только завтраки. Выйдя оттуда на улицу, ты обнаружила буквально в соседнем квартале паб "Фредди'з Файнест", где подавали стью, свиную вырезку, омлет и суп по-фермерски, короче говоря всё, что надо голодному человеку, не слишком притязательному по части кулинарных изысков. У тебя в животе было пусто, и ты съела стью с поспешностью, которая больше подходила внучке Хогана МакКарти, чем дочери графа Д'Арбуццо. Паб был очень простой: без зеркал, кучи портретов и памятных вещей на стенах, без медной штанги для ног внизу стойки, и без красивых стульев. Но зато стью было отменное! Кроме того, за соседним столиком ты увидела завсегдатая с футляром от флейты подмышкой, и спросила его где он играет. Он сказал, что здесь же, в пабе, только не сегодня, а по субботам. В Ирландии тогда музыки в пабах ещё не было, максимум пение, потому что там пабы по-прежнему были всего лишь пивными. Но в Америке это было не то чтобы принято, но нормально, потому что здесь паб был не только местом сбора, а ещё и уголком далекой родины, к которому хочется прикоснуться, чтобы не раствориться, не потеряться, не забыть, кто ты, в переулках гигантских неприветливых городов и на просторах Великих Равнин. Ты решила узнать, не получится ли поиграть здесь. Ты ждала, что хозяином окажется старый ирландец вроде твоего деда, и будет вот это вот всё, начиная от "шомызатица" и заканчивая "шент-луиш так шебе городищще". Ничего подобного! Хозяином был улыбчивый молодой человек лет так двадцати восьми, по совместительству бармен. Услышав, что ты "Мисс Кина МакКарти" он хмыкнул и сказал: – Я боюсь, это слишком серьезно для моего скромного заведения! У нас тут все по-простому. Предлагаю такую сделку – сегодня обед за мой счет, но отныне – просто Кина и просто Фредди. Идет? "Фердди'з Файнест" был главным местом сборища ирландцев Канзас Сити, а ирландцев среди строителей тогда хватало. Тут в карты не играли, но зато тут были три неписанных правила: - Ирландец – свой. - Ирландцев наполовину – не бывает. - Бармен всегда прав, если он ирландец. Вообще-то, гитара не входила в традиционные ирландские инструменты, а играли в подобных заведениях почти исключительно на скрипках, волынках или флейтах, ну, в крайнем случае на концертине... Но соблазн заполучить такую красивую даму, аккомпанирующую пусть и на гитаре, по субботним вечерам, да ещё и с голосом, был слишком велик. Другая проблема заключалась в том, что ты не играла раньше в ансамблях, но эту проблему Фредди решил – днём, когда посетителей было мало, вы немного поупражнялись, и ты поняла что к чему. Кроме тебя музыкантов было двое. Скрипача звали Демиан, он был молодой веселый чернявый парень, а флейтиста – Фин, он был сильно старше вас обоих, с седой бородой, серьезный и нелюдимый. Но почему-то ладили они очень хорошо, как строгий дядюшка и беспутный племянник. Сцены в пабе не было – вы играли за столом, но как же это было душевно! В помещении на сорок мест вас, бывало, собирались послушать человек, наверное, сто! В "Фредди'з Файнест" было не продохнуть. Особенно круто у вас получалась баллада "Бреннан с болот". Это была песня о знаменитом ирландском разбойнике (таких людей в Ирландии называли хайвэймены), который ограбил мэра Кэшела, а потом попался, но его выручила жена. И на строчках: ...Она достала дробовик Из под своих одежд– Демиан, который немного умел исполнять разного рода акробатические трюки, одной рукой спрятав скрипку за спину, бросался на пол, на выставленную вторую руку, змеей приникал к доскам и делал вид, что заглядывает тебе под платье, словно интересуясь, не прячешь ли ты там дробовик. Народ просто ухахатывался с этого коленца! Но, кстати, что касается неприличных намеков, люди тут были простые и при этом, вопреки расхожим стереотипам об ирландцах, хорошо воспитанные. Они к тебе относились с легким благоговением (с Фредди-то и с музыкантами ты была на "ты", но для остальных ты выглядела "птицей высокого полета", которая на время залетела в их сарай и красиво поёт, за что ей большое спасибо). Они даже не пытались к тебе подкатывать, при этом были за тебя горой, и не могло быть и речи, чтобы кто-нибудь здесь тебя обидел. Платили тебе немного – пять долларов за выступление, плюс в кружку желающие накидывали вам около пяти-шести долларов. Это были, конечно, копейки... Но в месяц получалось двадцать пять на человека! В те годы пол-америки, знаешь ли, жило на такую или меньшую зарплату! К тому же, по субботам у вас был бесплатный обед, бесплатное пиво и бесплатный кофе. И не только по субботам. Ты помнишь, как, пропустив завтрак в отеле, потому что накануне закончила играть в четыре утра, входила в паб, бледная, заспанная, разбитая. – Омлетик или суп? – спрашивал Фредди. Ты кивала, мол, сам выбери, а? – Ну как, выиграла вчера? – спрашивал Фредди. Ты мотала головой. – Ну, тогда кофе за счет заведения! – говорил он. – Не переживай. Может, плеснуть туда бренди? Ложечку? Капельку? М-м-м? Ты вздыхала и кивала. И поневоле улыбалась. – А-а-а, иди ко мне за стойку, я тебя обниму, пока жена не видит! – говорил он. Потом он ставил на стойку кофе, сахар, смотрел тебе в глаза и говорил: – Как зовут ирландца, которого пули не берут? – Как? – Рик О'Ши! – и подмигивал. – А вот ещё. Пожарные приезжают тушить паб. Вытаскивают оттуда ирландца и спрашивают, как начался пожар. А он им: "Я не знаю! Он уже горел, когда я забежал выпить кружечку-другую!" А вечером ты шла играть и выигрывала. Так, играя в карты и выступая в пабе, ты провела в Канзас Сити остаток зимы и весну. Правда, с серьезными играми по приглашениям как-то не складывалось – сложно бренчать в пабе на гитаре по субботам, а по воскресеньями изображать респектабельную леди, а с казино в Канзас Сити было пока туговато. Но зато... зато тебе там было хорошо. И возможно, в тот момент это было важнее. Так или иначе, к концу июня у тебя за душой было порядка восьмисот долларов, опять-таки, не считая тех, которые лежали в банке... уже кое-что, ведь когда ты приехала в Канзас Сити после трат на пароходы и нескольких проигрышей твои финансы сократились до пятисот. К лету переселенцы разъехались, играть стало не с кем. Более того, в один прекрасный, а вернее ужасный день, Фредди объявил, что решил продать заведение и уехать. – Мой дядя в Бостоне разбогател и открывает гостиницу, ему нужен управляющий, вот он и позвал меня! – признался он честно. – Это большое дело, к тому же семейное. Как я откажусь? Было понятно, что без самого Фредди паб Фредди'з уже будет не очень Файнест. Демиан тоже нашел работу где-то в другом месте. Что же делать? Ты об этом и спросила хозяина. – Кина, ты же картежница! Езжай дальше на Запад. Ты сказала, что в Ад-на-Колесах не хочешь, там, наверное, опасно одной. – И не надо! Попробуй Денвер! Люди рассказывают, там в последнее время пошло-поехало дело. А ещё лучше – попробуй все города до Денвера. Особенно Эбилин. Ты слышала про Эбилин? Ты сказала, что не слышала. – Не тот, который в Техасе, а тот, что в Канзасе. Ты все равно не слышала. – А что, и рекламу в газете не видела? Господи боже мой, Фредди, какую ещё рекламу? – Ну как же! Эбилин! Джо МакКой, ля-ля-тру-ля-ля! Ты сказала, что это дыра, где, наверное, и тысяча человек не живет, на кой она тебе? – Ну, конечно, дыра. Но в этой дыре Джо МакКой построил загоны на тридцать пять тысяч голов скота, и договорился протянуть туда боковую ветку Канзас Пасифик. – И что? – Ну, а то, что у нас, в Миссури, тропа Шауни перекрыта. Мы больше скот техасский, видите ли, гнать через Миссури не разрешаем. Клещи, мол, у них, неподходящие. А это значит, что все ковбои ломанутся сейчас в Эбилин. И будут продавать там скот по рыночной цене, а не по той, которую захотят перекупщики, потому что иначе ковбои сами смогут сесть на поезд и довести своё стадо хоть досюда, хоть до Чикаго. Понимаешь? Перекупщики, конечно, поскрипят, но денежки выложат. Ты представь, сколько в этом Эбилине будет пьяных дураков и денег одновременно? Резон в этом был. Ты попрощалась со своими ирландскими друзьями, собрала вещи, переправилась на пароме через Миссури и села на дилижанс. И наконец-то, спустя год после ухода из под крыла Лэроу, ты попала на НАСТОЯЩИЙ Запад. Лет через десять его везде начнут называть диким, но ты-то помнишь, что в шестидесятых его никто не называл, хотя он, конечно, уже был таким. *** Эбилин встретил тебя... экхм... оригинально. Возница помог тебе спуститься с подножки, сгрузил твой багаж (прямо в пыль, ага, спасибо большое), и дилижанс укатил дальше по своим дилижансовским делам, а ты стала смотреть, куда бы, собственно, направиться. Мимо проходил человек, высокого роста, в шляпе, с бакенбардами, вроде бы приличный. – Прошу прощения, сэр... – Прощаю! – весело отозвался он. – Эмм... сэр, вы не подскажете... – Подскажу-оближу, укачаю-накачаю! – пьяной скороговоркой выпалил он и захохотал. – Мисс, а вы с Востока, да? Ха-ха-ха-ха! Хотите пинту целебной настойки или полфунта любви? Настойка дешево, любовь так вообще даром, ха-ха-ха-ха! Ты слегка оторопела от такого "здрасьте". И тут между вами вклинился какой-то плотный коротышка, в смешном картузе, надвинутом на уши. Он оттер тебя плечом, словно не заметив, и сразу принялся наезжать на верзилу слегка писклявым и очень злым голосом: – Я тебе говорил, чтобы ты здесь не шлялся?! Я тебя предупреждал?! – Ну, положим, говорил! – верзила упер руки в боки. Он высился, как башня. – И че? – И то! – гаркнул коротышка, и чуть ли не встав на цыпочки одним мастерским ударом в челюсть усадил здоровяка в пыль! Но на этом дело не кончилось. – Говорил! Говорииил! – твердя эти слова, коротышка начал избивать ошалевшего верзилу сапогами. По голове. Тот повалился на бок и захрипел. Ты видела драки в Техасе, но... там-то дрались незнакомцы из-за карт, а тут... – Н-на! – крикнул мелкий, и ты увидела, как в пыль брызнули выбитые зубы. – Отдохни теперь! – Кхм... Простите, сэр... – сказала ты, всё ещё надеясь, что тебя проводят до отеля или хотя бы укажут путь. Вы стояли посреди улицы, мимо проезжали повозки и всадники. – А вам чего? – рявкнул коротышка, повернувшись к тебе, и только тут увидел, что перед ним леди. – Да, я просто отель искала... – О-о-о, ну извините! – истерично поклонился он, раскинув руки в несколько театральном поклоне. "Простите за то, что я тут вам вид на наш город испортил! Было бы, йопт, на что смотреть!" – читалось в его позе. – Добро пожаловать в Эбилин, мэм! Эбилин – Королева среди скотоводческих городов! – сказал он и резво зашагал прочь. Короче, начало было "воодушевляющее". Однако Фредди в своих прогнозах не ошибся – Эбилин 1867-го был городом коров, загонов и ковбоев, резко поднявших СТОЛЬКО денег, сколько они никогда в руках не держали. То есть пьяных, лихих и готовых играть в покер. То что надо! К сожалению, к шальным деньгам прилагалось насилие. Не то чтобы люди палили друг в друга регулярно, но дураков с револьверами хватало. В ночи иногда раздавалась пальба, топот копыт, дикие крики, пьяные песни, ругань, звенели разбитые окна. Причем хорошо, если звенели они не в вашем отеле. Бывало, что стрельба раздавалась и днем: какой-нибудь подвыпивший лихач, встретив на пути пижона в красивом костюмчике, доставал пушку и предлагал ему "станцевать", стреляя под ноги в ритме пьяной польки. Иногда пуля попадала в ногу. "Упс! Переборщил я, приятель." Да и убийства тоже случались – именно тут ты увидела, как убивают прямо за карточным столом. Один мужчина с весьма запущенной бородой у тебя на глазах истыкал здоровенным, жутко выглядяшим ножом Боуи очень приличного на вид господина лет сорока пяти, а потом распорол лезвием рукав на трупе и обнаружил под материей червонную даму. Знаешь, как наказали убийцу? А никак. Шулеров не любили, к тому же у господина в руке под столом оказался револьвер, который тот, видимо, успел вытащить из сапога, но не успел использовать. Что было дальше? Пришел какой-то мужик со звездой, спросил, что случилось, ему объяснили, и бородатого даже в тюрьму не отправили. И всё равно шулера тут были через одного, но, правда, дилерам хватало денег, получаемых с фаро, монте и блэк-джека, и мошенники их прикормить пока не успели, поэтому игры с дилерами от казино были, в основном, честные. Именно в Эбилине ты поняла, в чем главная разница между Востоком и Западом. Она была вообще-то не в стрельбе, не в насилии, не в коровах и не в ковбоях. Глубинная разница заключалась в том, что на востоке всё красивое было ярким, все будничное – скучным и унылым. На Западе – ровно наоборот. Всё яркое здесь на поверку оборачивалось дешевкой и показухой, мишурой, на которую ловили ничего в жизни не видевших простаков. Зато обычное, серое, будничное, могло скрывать в себе печать сильного характера, ту силу, отвагу и искренность, которой не найти было теперь, после войны, на Востоке. Взять хотя бы те же загоны, которые построил Джозеф МакКой. Ну, казалось бы, да, большие, и что? Ведь это просто дощатые заборы! А не так всё было просто! Ведь если посмотреть пристальнее, даже доски сюда привести через глушь, прерии и дикие места было трудно и рискованно. Нанять фрахтовиков, убедить железнодорожников, договориться с властями округа, уболтать пол-Техаса, кого надо – бортануть, кому надо – не отдавить ноги... Но он сделал, он построил, он рискнул. И на том месте, где год назад был жалкий, нищий поселок с всего одной (!!!) крышей, крытой не дерном, а черепицей, вырос целый город! Как волшебный цветок, на который человек подул – и он распустился. Да, цветок оказался колючим, а аромат его немного отдавал кровью, но зато он был настоящий и живой. Вот какая история стояла за этими ладно сколоченными загонами, где толклись лонгхорны (может быть, те самые, дона Мигеля, которые ты так и не выиграла год назад в Техасе). И в этом был весь Запад. Люди тут преодолевали трудности и огромные расстояния, боролись с природой, с индейцами, с выродками из собственного числа, дичали, но все же оставались людьми, становясь при этом гораздо более искренними, чем жители Сент-Луиса, Чикаго или Нового Орлеана. И ещё – чуждыми всякой вычурности. На Востоке человек, переживший, скажем, снежную бурю, которого попросили бы об этом рассказать, не затыкался бы полчаса! На Западе он сказал бы: "Да-а-а, пришлось несладко, навалило снега вчера порядочно. Слава Богу, я жив!" – и весь сказ. Не потому что снежные бури были здесь обычным делом, а потому что не рассказ был ценен, а сам человек – то, что ты его знаешь, видела (и может быть даже трогала), то что история была правдивая, а человек – жив. Ты помнишь, как в одном салуне, "Прэйри Рест" или как-то так, тебе подавали кофе, черный, как паровозная сажа, крепкий, как сжатый кулак кузнеца. Сначала он тебе не нравился, ты не понимала – зачем его так заваривать? А потом поняла – потому что кофе должен человека прошибить, сделать ему "ух"! Это что-то вроде безалкогольного виски. Потому что кофе тут пили не для вкуса, а чтобы настроиться на борьбу с природой, миром и вообще с кем понадобится. И однажды ты поняла, что если вернешься на восток, то будешь скучать по этому "невкусному" кофе, в котором, согласно знаменитой присказке "не должна тонуть подкова". Было что-то неповторимое в том, как ощущался его аромат, как поднимался над ним пар, когда ты брала в руки, прости господи, даже не чашку, а жестяную кружку, потому что заказанные хозяином чашки разбились по дороге где-то между Канзас Сити и Топекой. Что касается игр, то они тут были сразу и дикими, и будничными – мест для игры было немного, потому что сам город-то был небольшой: тысячи на две жителей. Дорогу ещё только строили, но загоны постепенно заполнялись, но люди уже съезжались сюда с каждым днем, перекупщики принимали стада у перегонщиков, и все они пили, и играли, чувствуя первые капли денежного дождя, который скоро должен был хлынуть ливнем. Получалось, что в каждой игре были и завсегдатаи, которых ты хорошо знала, и новые люди. Это было интересно! Игр по приглашениям тут не было в принципе, потому что в городе не было "элиты". То есть она была, но... Короче, раза три ты просто играла за одним столом с Джо МакКоем, потому что он не считал зазорным перекинуться в карты с жителями "его" города, вот и всё! Ему тут помимо загонов принадлежали банк, отель и офис. К сожалению, у меня только его фото в старости. Тут ему за полтинник, но в 1867 году МакКою было тридцать лет. Ты играла много, с азартом, иногда обжигаясь, но сделав выводы из своих прежних ошибок, чаще оставалась в плюсе. Что касается манер, то само собой, низкопробной публики В Эбилине имелось в достатке. Бывало, что тебя хватали за руки и куда-то тащили, а бывало, что и не за руки. Ни в Техасе, ни в Канзас Сити такого не бывало, в вот в Эбилине – ещё как. Это было не слишком приятно. К счастью, Фредди перед твоим отъездом, научил тебя фразе, которую должна произносить леди на Западе в подобной ситуации. Не надо было ни визжать, ни кричать "помогите" – в казино, которые часто соседствовали с борделями, мужчины частенько не обращали на такое внимания, мол, подумаешь, какая-то "порченная голубка" ломается, и вообще, "это какие-то разборки, неизвестно кого, неизвестно с кем, зачем в них лезть"... А надо было сказать громко, звонко и с достоинством, практически рявкнуть: – Джентльмены! Кто избавит меня от этого хама?! При твоей внешности даже для людей, которые видели тебя впервые, это работало, как сигнал военного горна: "Тревога! Рота в ружье! Тут обижают настоящую леди!" Фраза эта производила замечательный эффект. Обычно мужчины всей толпой выбрасывали твоего обидчика за двери прямо в пыль, а следом выбрасывали его шляпу. А однажды после этой фразы человеку, который к тебе приставал, без особых церемоний с размаху разбили лицо о барную стойку. И потом извинились... перед тобой, естественно! Но хватало и весьма приятных кавалеров, причем они могли быть из какого угодно штата, но чаще всего из Теннеси, Вирджинии или Северной Каролины. Многим из них твоё общество очень импонировало, и в этом было просто разительное отличие от Востока. Там ты была, мягко говоря, нетипичным человеком – молодая девушка, одна, играет в карты... А кто поручится, что она не... не кто угодно! Здесь это никого не волновало. Честно говоря, мало кто спрашивал о твоем прошлом – тут вообще о прошлом спрашивать было не очень принято, разве что если вы были уже хорошо знакомы. Более того, ответ: "Я бы не хотела об этом говорить" – вполне устраивал большинство. Ты была красива, неглупа, не ханжа – что ещё нужно, чтобы наслаждаться твоим обществом?! Был например такой человек, как Майкл Огден – он был из Вирджинии, лет на пять старше тебя. Он работал на МакКоя, занимался этими самыми загонами, следил, чтобы скот в них содержался как надо. Майкл играл на небольшие суммы, пожалуй, хуже чем ты, но проигрывал тебе всегда так, что было понятно – ему ПРИЯТНО тебе проиграть, а выигрывая у тебя он то ли взаправду чувствовал легкую неловкость, то ли очень здорово её изображал. Он очень любил, когда ты пела – его голубые глаза становились при этом такими мягкими, светлыми, и он всегда коротко разводил руками перед тем, как похлопать, дескать, ну да, что тут скажешь, искусство! В случае чего на него можно было положиться. Он же подарил тебе маленький пистолет – двуствольный карманный ремингтон "Модель 95". – Если позволите, мисс МакКарти, у такой пчелки как вы должно быть жало! – сказал он в шутку. И не добавил какой-нибудь обидной глупой фразы, вроде "только помните, что оружие – не игрушка", как будто ты была маленькая. Был ещё Чарли Аден – теннесиец, постарше, лет тридцати, с красивыми усами – не толстыми, не тонкими, а в самый раз к его волевому подбородку. Это был профессиональный игрок, и очень хороший, но играл он, насколько ты знала, исключительно честно, без всяких флоришей и выкрутасов, так любимых жуликами. Некоторые шулера из-за этого даже считали его простаком и, бывало, жестоко ошибались. А вот при игре в кости он, говорят, трюкачил, и к столам с костями его дилеры подпускать боялись. Но он и не рвался. – Все эти игры в кости – чистое мошенничество, – говорил он. – То ли дело старый добрый покер! Вы с ним сражались много раз за одним столом. Он играл, если честно, посильнее тебя, но не на голову, относился к тебе, как к игроку, с уважением, и в то же время мог и поддеть. Только не как Лэроу, а так, что можно было ответить той же монетой, а можно – вообще не отвечать. Что-то вроде: – У вас такие прелестные руки, но за столом вы постоянно выпускаете когти. Или: – После такого блефа, мисс МакКарти, я не знаю, можно ли верить ирландцам в принципе! Если он видел, что ты не в настроении, он присылал тебе в отель цветы – анонимно. Вернее, ну, как анонимно... "Это от джентльмена в полосатой жилетке. Он велел пожелать вам доброго утра", – говорил портье. Полосатые жилетки носило полгорода, но кто ещё это мог быть? И кто ещё, кроме Чарли, мог, неизвестно какими способами, достать для тебя розы в Эбилине? К сожалению, с Чарли произошла нехорошая история. Это случилось уже осенью, когда, наконец, Канзас Пасифик в сентябре дотянула до города свою ветку и с огромной помпой прибыл первый паровоз. Денег, коров, людей, виски и стрельбы в Эбилине стало ещё больше, а ставки в твоих играх выросли и уже доходили до тысячи. Точно не знаю, какой год, но где-то в это время. Это 1870-й, соответственно, дели на 3, то что ты тут видишь)))). Первый паровоз приезжает в Эбилин. Ты там, в этой толпе. Так в этот поезд грузили скот. Справа в шляпе – Джо МакКой. Это - отель МакКоя, он назывался "Дроуверз Коттедж". Это фото 1867 года, по сути его достраивали при тебе. Как-то раз в салуне "Аламо" к нему прицепился один юнец, Йен Холт, который занимался непойми чем и непойми у кого работал. Это был крикливый неприятный тип, с длинными волосами, которому, в общем-то, стоило преподать урок. Но он хвастал, что в войну был у Куонтрилла в партизанах, и один человек говорил, что да, он там и правда был, хотя подробностей не знал. Об отряде Куонтрилла ходила очень нехорошая слава – все там сплошь были головорезы и убийцы. – Господи, да какой он головорез!? – говорил Чарли. – Просто хвастун. Мало ли у кого он там служил... У него руки трясутся, когда он карты в них берёт, а уж револьвер-то! Вы что, ребята, настоящих убийц никогда не видели что ли? Чарли и Холт сразу невзлюбили друг друга, а Холт, к тому же, сильно ему проигрался. И так дошло дело до единственной "настоящей" дуэли в Западном стиле, прямо на улице, которую ты видела своими глазами в Эбилине. Они вдвоем стояли у стойки и спорили вполголоса, а потом Холт сказал чуть ли не на весь зал: – Ну, мистер, после таких словечек либо вы признаёте, что вы – лживый, грязный, трусливый болван, либо доставайте револьвер, коли он у вас не для красоты болтается, и идем-те на улицу. Чарли пожал плечами. – С тридцати шагов устроит? – Устроит! – Оставь долларов пять на гроб у бармена, – посоветовал Аден спокойно. Они вышли – и все вышли за ними. Соперники разошлись. – Готов? Чтоб никто не сказал, что я застрелил тебя просто так. – Да! Чарли выхватил револьвер и наставил на противника. Но Холт выстрелил первым, от бедра, очень-очень быстро... слишком быстро... Слишком быстро, чтобы попасть! Он стрелял, и стрелял, и стрелял – и выпустил все пять зарядов, а Чарли не сделал ни одного выстрела, только целился – и всё! Когда патроны у Холта в барабане кончились, Чарли опустил оружие и спокойненько, но бодро пошел на противника, насвистывая "Бонни Блю Флэг". Хойт чертыхался, пытался перезарядить револьвер, но револьвер был капсюльный, а зарядить даже один патрон, вдавить пулю рычагом, найти капсюль в кармане, надеть его, провернуть барабан в нужную позицию – всё это занимало время, и делать это надо было сосредоточенно. А Холт не мог не смотреть на приближающегося противника, и на ощупь никак не мог надеть капсюль на брандтрубку. Короче говоря, раньше, чем его револьвер оказался заряжен, ствол армейского кольта Адена уперся юнцу в лоб. Тому ничего не оставалось, кроме как бросить бесполезное оружие. – Ну что, оставил пять долларов-то бармену? – спросил Чарли, выдержал драматическую паузу и от души врезал Холту стволом револьвера, мушкой, по щеке. Хойт вскрикнул, схватился за неё, и вы увидели между пальцами кровь. И по другой щеке его Аден тоже приложил мушкой.** **Такое называлось pistiol-whipping, иногда для этого даже затачивалась мушка. Боль, должно быть, была страшная, потому что Хойт упал в пыль и под свист и улюлюканье толпы пополз прочь. Чарли дал ему прощального пинка, подобрал его револьвер, зашвырнул кому-то на задний двор, и вернулся в "Аламо". На следующий день вы с Чарли встретились за карточным столом. Так вышло, что ты пришла раньше и села на его обычное место, спиной к стене. Когда он подошел к столу, кто-то сказал: – Чарли, увы, леди уже заняла твой насест! Он рассмеялся и сказал, по-теннесийски растягивая слова и вставляя в эти промежутки "р" где надо и где не надо: – Я сажусь спиной к стене, чтобы видеть, не пройдет ли по залу красивая девушка. А поскольку самая красивая леди в Эбилине уже за столом, мне это ни к чему! Кто-то после такого даже присвистнул со значением, навроде "тили-тили-тесто, жених-и-невеста!" Чарли даже бросил в его сторону осуждающий взгляд, дескать, ну кто свистит при даме, деревенщина! – О, я вижу, мисс МакКарти, вы времени зря не теряли, – заметил Чарли с усмешкой, оглядывая "поле боя" и выкладывая деньги в стек. У теннесийцев аппалачский акцент выходил так, как будто слова были довольно твердым печеньем, которое надо как следует разжевать перед собеседником, а жуют настоящие джентльмены не торопясь, и в этом самом было что-то невероятно милое. Пока какой-нибудь господин из Новой Англии своей скороговоркой выдавал три фразы, Чарли Аден говорил одну, зато если он говорил её тебе, он успевал приложить к ней две улыбки ради одной твоей. – Да уж! – ответил какой-то погонщик. – Леди-то с зубками! Видно, что из большого города! – и все снова засмеялись. Чарли взял карты. Ты подумала, что бы такое ответить и стоит ли вообще что-то отвечать, усмехнулась про себя, подняла глаза и вдруг увидела, что за спиной у Чарли стоит кто-то в плаще и надвинутой на лоб шляпе. Денёк был дождливый, и ты не удивилась этому. Однако слова застряли у тебя во рту, когда этот кто-то поднял из под полы ружье с отпиленными стволами. Это был Йен Холт. Раньше, чем кто-либо успел что-либо сказать или сделать раздалось страшное КРА-ААААХ! – как будто скала обвалилась в пропасть. Повисла звенящая, пахнущая порохом тишина. Чарли упал вперед, на стол лицом. Вернее, тем что от него осталось. – У меня тут ещё заряд! Всем сидеть! Убью! – крикнул Холт. Язык у него заплетался – то ли от виски, то ли от страха. Никто не пошевелился. Никто ничего не сказал. – Вот так и сидите! – он вышел, пятясь, и хлопнул дверью. Несколько человек переглянулись, кивнули друг другу, встали из-за столов и направились к выходу, надевая плащи, беря у стойки оставленные там карабины и на ходу проверяя барабаны. А ты сидела, даже не заметив, что одна из картечин попала в стену в футе от тебя. Твое платье было забрызгано его кровью, и карты в руках тоже, и даже на щеке была кровь. Два человека подхватили Чарли за плечи и куда-то поволокли. Кто-то подал тебе чистое полотенце. Кто-то взял тебя под локоть и отвел в номер. Холта вскоре поймали и повесили. Но Чарли от этого не воскрес. *** Какое-то время ты отходила от этого случая. Потом решила на некторое время покинуть Эбилин – ещё не все сливки были тут сняты, но не было настроения пока что продолжать играть тут. Ты разложила в номере на столике все деньги, пересчитала... и сначала даже не поверила! Пересчитала ещё раз – нет, всё верно! У тебя было три тысячи с небольшим! Неплохо, очень неплохо, даже здорово! Решив вернуться в Эбилин, может быть, зимой (должны же будут ковбои, когда последний перегон закончится, что-то делать с деньгами!) ты отправилась дальше на Запад. До Денвера от Эбилина пролегала почтовая линия почти по прямой. Ехать туда сразу выходило дороговато, но можно было остановиться в нескольких городках по дороге, посмотреть, что происходит там, возможно, наиграть на билет. В общем, в начале октября, ты сошла с очередного дилижанса в городке под названием Эллсворт. По сути это был Эбилин в формате "труба пониже, дым пожиже" – здесь тоже были загоны для скота, перекупщики и всё, что шло с ними в комплекте, только станции ещё не было. Однако при этом за Эллсвортом ходила дурная слава. Почему-то этот городок называли "самым развращенным городом Запада". Лет так через пять возникнет даже поговорка: Abilene, the first, Dodge City, the last, but Ellsworth the wickedest. Пока про Додж-Сити никто слыхом не слыхивал, но про Эллсворт уже так говорили. Ты приехала сюда под вечер, и твои впечатления от города начались с того, что ты... провалилась по щиколотку в жирную грязь. Ты сразу же решила, что слухи о городе преувеличены, и это просто дыра. Господи Иисусе, ну и грязища, какой ужас! Самим-то не противно в таком месте жить?! Оставив чемоданы в грязи (а что делать?), ты кое-как выбралась из неё и дошла до ближайшего отеля, благо возница по твоей просьбе и остановил свою колымагу напротив него. Как он назывался? Сейчас уже не вспомнишь. Портье послал какого-то бездельника за твоими вещами, показал тебе номер, на удивление приличный, хотя и довольно безвкусный. Ванну! Ужин и кофе в номер! Почистить чемоданы и мои туфли***! ***Если что, туфли, конечно, не на шпильках. Туфли тогда были очень удобные, но на каблуке, да. – Все будет исполнено. Что-нибудь ещё, мэм? Ты спросила, где тут играют в карты. – А вам так, развлечься, или вы с интересом? – спросил портье. – А что? – Ну, у нас в отеле играют. Внизу, в баре, есть игра, но там так, по маленькой. А ещё есть игра в курительной комнате, тут, по коридору. Если хотите, я поговорю с джентльменами. С ума сойти, у них даже курительная комната тут есть! Ну надо же! – Поговорите. Но сначала ванну. Ты приняла ванну (блаженство), приоделась, приободрилась, выпила кофе, собралась с мыслями и пошла в эту курительную комнату. При твоем появлении мужчины, их было четверо, затушили сигары. Приятная неожиданность! Вонять, конечно, сразу не перестало, но все-таки, кто-то заметил, что в комнате леди! Снизу доносилось бренчание раздолбанного фортепьяно. Ты спросила, на сколько играют. – Мы играем по-крупному, мэм. Вас предупредили? – Да-да. Во что и на сколько? – В пятикарточный дро. Вход полторы тысячи, анте сотня, без лимита. Игра до полуночи. "ОГО!" – подумала ты. Эллсворт начал нравиться тебе чуточку больше. Даже в Эбилине случайно зайти в такую игру было удачей! – Устраивает. Ты села и дело пошло. Как я уже сказал, игроков было четверо. Двоих ты раскусила быстро – один был хмурый скотовод, из перекупщиков, не очень матерый, не очень умелый. Другой – ну, явно хозяин преуспевающего магазина, тут без вариантов. Это был такой позитивный розовощекий мужчина в клетчатом костюме, и чувствовалось, что в этом же клетчатом костюме, с передником поверх него, он и стоит за прилавком и отпускает кофе и муку домохозяйкам, нахваливая свой товар. Он выглядел приятно. С ними было всё ясно, это была для тебя легкая пожива. А вот двое других... А вот... черт знает, кто они были! Они не были ковбоями. Они не были бизнесменами. Они не были адвокатами или клерками. Они были похожи на наемных управляющих каким-то небольшим, но важным предприятием, вроде Майкла Огдена, но... но было в них и что-то совсем другое. Чувствовалось, что они оба играют хорошо, но не профи, вернее, карты для них явно не были основным заработком. И ещё ты поняла, что оба сейчас в свободном полёте – хорошо заработали и ехали куда-то, а поиграть сели по дороге. И они... не были напарниками по игре. Они не всегда пасовали друг перед другом, хотя чаще играли против кого-то, чем вдвоем. Никаких сигналов друг другу не подавали, в игре особо никак друг друга не поддерживали. И даже, честно говоря, было непонятно, друзья они или просто люди из одного теста. Тасовали они просто, сдавали четко, без дурацких флоришей, без дешевых джогов в стиле дедушки Хогана. Нормальная, хорошая игра. Один из них был постарше, глаза у него были серые, бесцветные. Он явно очень хотел курить и слегка раздражался, что при тебе все решили этого не делать. Второй же был молодой под тридцать или около того, с красивым, гладко выбритым лицом без усов, с интересными глазами – карими с янтарными прожилками. Глаза у него были смеющиеся, и сам он был весь такой слегка нахальный, уверенный в себе. От таких ещё обычно бабы без ума, а им самим хоть бы хны... наверняка самовлюбленный, но достаточно умный, чтобы эту самовлюбленность не пихать куда попало. Такие мужчины тебе за карточным столом попадались редко, да и вообще в жизни встречались нечасто. За столом пили, но умеренно. Джентльмены пили бурбон, для тебя нашлось шампанское, не ледяное, но хотя бы прохладное. Вы обчистили перекупщика в два счета на пару с кареглазеньким. Его стек, в котором и так было за две тысячи, подрос до трех с половиной, а твой – до двух. Потом ты принялась за "полосатого" и чуть не расчехвостила его в пух и прах. Он проиграл, доложил денег в стек, опять стал играть и соскочив в самый последний момент: остался где-то с восьмьюстами долларами, не став принимать последнюю ставку. У тебя теперь было три семьсот, у кареглазого четыре. Неплохо! Но до полуночи ещё оставалось больше часа. – Иногда нужно вовремя спасовать! – сказал клетчатый, докладывая деньги в стек. – Правильно, джентльмены? – Аминь, – согласился бесцветный. – Иногда нужно вовремя встать из-за стола! – вдруг хохотнул кареглазый. Это было подано, как шутка, впроброс, но грубовато, и клетчатый костюм, который, кажется, был чувствительный малый, напрягся, так что усики у него встопорщились. – Что? – Что? – Вы сказали... мне показалось... – Он сказал, что надо вовремя встать из-за стола, – вдруг повторил бесцветный ровно, почти без выражения, с легким раздражением. – М-м-м... в смысле? – А что? – улыбнулся даже как-то ласково кареглазый. – Вы меня выпроваживаете? – А вам так показалось? – Нет, но... – Да нет, конечно, Господи Иисусе! – рассмеялся кареглазый. "Господи Иисусе" прозвучало так, как будто он только что похлопал Господа по плечу. – Что вы в самом деле? – Но я просто... ладно... не важно... просто вы сказали... и я подумал... – Да, сказал!!! – и вдруг ты услышала металл в голосе кареглазого. Чистый свинец. Такой свинец, что клетчатый аж вздрогнул. – Ну, вы же не имели в виду... – жалко улыбнулся он, – что... Кареглазый отложил карты, подпер щеку кулаком и уставился на клетчатого взглядом, мол, ты что, придурок или прикидываешься? Тот смешался, потом вскочил, уронил стул, поднял, буркнул: – Удачи, мэм! – и ушел, хлопнув дверью. – Решил оказать ему услугу! – улыбнулся кареглазый. – Его же жена ругать будет, если он все до цента проиграет. Как считаете, мисс? Ты ничего по этому поводу не считала. – Продолжим. – А вы не против, если я закурю? – спросил бесцветный. – Джетро, это некрасиво! – деланно возмутился кареглазый, первый раз назвав его по имени. Значит, все-таки знакомы. Человека, с которым только что познакомился, не называют по имени. – Ну да, ну да. Игра пошла втроем, вернее, ты по очереди играла с ними, когда кто-то из них сдавал, а когда сдавала ты, они отпасовывались. Ты видела, что они не передергивают: карты тебе шли нормальные, средние. Да и вообще... ну, не профи они были! А потом тебе пришло каре на валетах. Играл против тебя кареглазый. Вы быстро доторговались до полутора тысяч, он поднял до двух, и тогда ты повысила на все – примерно столько у него на руках и оставалось. Он явно блефовал. Ну что у него там было? Три короля? Дамы поверх троек? Что-нибудь такое. Он вообще, как ты заметила, любил поблефовать не меньше тебя. А каре на валетах – это круто! – Сдается мне, леди слегка улучшила свою руку, – сказал он вдруг всё так же нахально. – Что, простите? – удивилась ты. Но он как будто бы говорил не с тобой. – У леди должна быть серьезная карта, чтобы так повышать. Что если она пришла к леди не из колоды? – На кону серьезная сумма. Я бы не исключал такую возможность, – пожал плечами бесцветный. – Леди, в такой ситуации нам ничего не остается, кроме как обыскать вас! – рассмеялся кареглазый. – Предложение весьма фривольное! – заметил второй. – Но не лишенное смысла. Проблем было две. Во-первых, это была "шутка-да-не-шутка": кареглазый говорил с такой развязностью, с какой обычно девушкам куда доступнее тебя втирали что-то вроде "ой, да не ломайся! первый раз что ли?" Ты не могла даже представить, что тебе такое и так сказал бы покойный Чарли Аден или Огден или вообще кто угодно в ладах с головой. Он что, действительно собирался тебя обыскать?! А во-вторых, у тебя, если честно, и правда была припрятана карта, еще давно, про запас. Спрятана она была хорошо. Это был туз червей, к текущей руке он ничего не добавлял, и он был из другой колоды, правда, с такой же рубашкой, но чуть темнее... Короче, если бы его нашли, это даже вроде как и нарушением правил бы считаться не могло – носишь ты карту и носишь, может, тебе так нравится? Ну, в общем... Как-то это всё было... Некрасиво! И за бренчанием дурацкого фортепиано твоего "Джентльмены! Избавьте меня от этого хама!" никто бы внизу не услышал. Да и кареглазый не выглядел, как человек, лицо которого легко разбить о барную стойку. Он выглядел, как человек, который чужие лица об неё разбивает. Он с любопытством ждал, что ты сделаешь. Твоего хода. В этот момент ты поняла, что ему плевать на три тысячи, он сейчас играет не в карты, а в тебя. Ему страшно интересно, как ты будешь выкручиваться. Он в чем-то был, как Лэроу, только хуже. Недобрый, взбалмошный, развращенный Лэроу в молодости. Надо было что-то ответить, и ответ: "Джентльмены, а вы не охренели с такими шутками?! Играйте или пасуйте!" – явно не разрядил бы ситуацию.
-
+ Оу, дело дошло до покера!
-
Это нечто, конечно. И текстом восхититься, и за похождениями неотрывно следить, и чувствовать персонажку, и сопереживать ей - всего в достатке. Вся игра прекрасна, но этот пост, равно как и ковбойские похождения Дарры, один из лучших!
-
И как ты только придумываешь штучки вроде "Подскажу-оближу, укачаю-накачаю! " o(≧▽≦)o
А ещё мне нравятся "взгляды в прошлое". Например, история Эбилина и окрестных городков с кучей деталей вроде фотографии отеля, строящегося при Кине и упоминании какие акценты были приняты в этой местности. Прямо страшно представить сколько всего ты перекопал, чтобы это написать.
|
Пока я пытаюсь описать ту непростую ситуацию, в которую попали морпехи роты "Гольф", стоит сказать пару слов о том, что происходило с танками второй мардив.
В суматохе погрузки большинство легких танков 2-го батальона оказались загружены в трюмы транспортов в самый низ, и из-за этого не смогли принять участие в высадке, потому что для этого надо было куда-то деть всякое барахло, уложенное выше, и деть его так, чтобы корабль при этом не перевернулся. Небольшое их количество, которое все же сумели вытащить оттуда, погрузили на баржи, но до берега они не добрались. Спросите при встрече сержанта Физика почему: он видел одну из таких барж, от которой из воды торчала только корма.
Однако новенькие средние танки M4 (которые, напомню, ещё никто не называл "Шерманами" – это название придумали англичане) присоединились к дивизии только на Эфате и избежали этой участи. Они перевозились на новейшем штурмовом танкодесантном транспорте Эшланд. Это был корабль-док с воротами на носу и с частично заполняемым водой трюмом – средние танки не надо было никуда перегружать, они ждали своего часа уже на LCM-ках, и когда была получена команда, вышли из трюма, разделились по взводам и отправились навстречу судьбе. Они шли в пятой волне, за лодками с тяжелым вооружением, но у рифа нагнали их
Задачу танкам поставили несколько... ммм... схематично. Надо сказать, что никакой концепции применения танков вместе с пехотой у Корпуса тогда ещё не было. Черт, да средние танки вообще первый раз шли в бой бок-о-бок с морпехами! Однако была и "домашняя заготовка" – в танковый батальон входил взвод скаутов, которые должны были идти впереди и промеривать глубины, и даже имели специальные буи, чтобы отмечать, куда танкам можно соваться, а куда нет. Вот только скаутов было немного, а рота средних танков (она называлась рота C) разделилась.
Первый взвод вместе с командиром роты 1-м лейтенантом Эдвардом Бэйлом направился к РЕД-1, где истекал кровью батальон Шёттела. Скауты тут же попали под пулемётный огонь, и большинство из них было убито или ранено, однако им удалось выполнить свою задачу, и из шести танков Бэйла только один провалился в воронку и застрял. Остальные добрались до берега. Вы этого, конечно, не видели, поэтому я могу рассказать о том, что там случилось авансом. Танки не смогли преодолеть стену, но в некоторых местах она была пониже. Только их надо было найти, а для этого – обогнуть "клюв птички" по пляжу. Лейтенант Бэйл высунулся из танка и понял, что такой приказ он отдать не сможет. На берегу лежали раненые, и танкам пришлось бы ехать по ним. И тогда он приказал сдать назад и ехать по воде вдоль берега... Выполняя этот маневр, ещё четыре танка застряли в песке и воронках от снарядов, а у некоторых просто закоротило проводку – короба проходили над самым днищем, и если вода попадала в танк, происходило замыкание. Но черт возьми, что он мог сделать? Два оставшихся танка присоединились к "сиротам Райана" и вступили в бой. Там же по легенде произошла одна из самых удивительных танковых дуэлей – M4 под именем "Сесилия" и японский легкий танк выстрелили друг в друга одновременно. Японский танк раздраконило в щепки, но своим последним выстрелом он то ли заклинил "американцу" башню, то ли вывел из строя пушку. Танк превратился в передвижную пулемётную точку. Однако эти два танка, "Сесилия" и "Чайна Гэл" (все танки роты носили имена, начинавшиеся на C), все же не дали японцам дожать парней Райана и даже позволили перейти в контратаку.
Но это было там, на западной оконечности. А что у вас? Танками, штурмовавшими РЕД-2 и РЕД-3 руководил подполковник Александр Свенчески. Он шел к берегу на LVT, в которую попал снаряд. Почти весь штаб погиб. Свенчески, тяжело раненый, выжил только потому, что сумел забраться на кучу трупов и, лежа на ней, не утонул. Танки остались без командования. Четыре танка были подбиты, утонули, застряли или намертво заглохли. Остальные продолжали упрямо ползти к берегу. Первым до берега добрался тот, что назывался "Колорадо". Это был именно тот танк, ради которого сержант Физик послал рядового Салливана на верную смерть. Сыграл ли он роль в бою и какую? Мы скоро узнаем.
А что происходило у вас на РЕД-2? Подполковник Джордан довольно точно оценил обстановку, и Шуп с ним согласился. Японцы всегда отличались наступательным боевым духом, и было бы даже странно, если бы с самого начала они не попытались контратаковать десант. Они собирались предпринять две атаки по направлению к основанию пирса, по сходящимся направлениям, и даже с помощью посыльных договорились об артподготовке – все, как в лучших домах, короче. Первый "отряд", атаку которого отбивала рота "Фокс" и примкнувший к ней сержант Физик, двигался со стороны аэродрома – там можно было сгруппировать силы на заросшем пальмами пятачке между взлетно-посадочных полос. Второй "отряд" должен был ударить во фланг и свернуть оборону "Фоксов" до самого берега – его атака начиналась от небольшого опорного пункта, расположенного за развалинами, которые "разогревал" из огнемёта капрал Мрачный.
И всё бы, вероятно, так и было. Но в дело вмешался случай – флотские самолеты, отчаянно бомбившие остров "куда придется", вывалили несколько бомб и прошлись из своих пятидесяток прямо по этому опорнику. Самолеты – это страшно, и даже когда они ни хрена не видят что там делается на земле – это обычно не их проблемы. Поэтому подобно тому, как из морпехов роты "Гольф" выбил на некоторое время дух японский артобстрел, японцев "ошарашил" этот налет, свидетелями которого вы стали. Поэтому атака второго "отряда" не задалась. Возможно, если бы рота "Гольф" была наготове и резко перешла в решительную атаку, ей удалось бы вообще его опрокинуть. Но она не перешла, и никто её за это не упрекнет. Она стала наступать "потихоньку" – пока ганни восстанавливал положение на левом фланге, Хобо и Блондин начали продвигаться вперед и захватывать бараки на правом.
Ганни успел вытащить бойцов из блокгаузов. Усилиями Крота, Скрипача и Мрачного им удалось немного "нажать в центре". Хобо и Блондину удалось захватить два барака.
Потом японцы немного пришли в себя, переглянулись и сказали: "Масакаа!"
Хотите узнать, что было дальше?
-
Хотите узнать, что было дальше?
Da
-
Хотите узнать, что было дальше?
Еще, еще давай!)
|
Это даже не гайд, просто шпаргалка на случай, если вы не в курсе, что есть что Я ни разу не специалист по теме, просто решил сделать короткий ликбез, чтобы вы не спотыкались об эти понятия в тексте.
Виски - это продукт перегонки зерновых. Брожение происходит, когда из зерна выделяется сахар и смешивается с дрожжами, которые туда добавляют. В результате получается спирт.
Самый трушный виски - из ячменя и ячменного солода. Считается, что изобрели его в Ирландии, но самые богатые традиции, пожалуй, в Шотландии. Однако ирландский и шотландский виски разные по концепту. - Во-первых, ирландский виски перегоняется трижды, а не дважды. Это делает его чище и, скажем так, помягче. Тогда как шотландский виски было принято разбавлять водой, ирландский можно было даже не разбавлять. - Во-вторых, ячмень для ирландского виски традиционно просушивали на дровах, а для шотландского – на торфе, в результате он приобретал характерный дымчатый привкус, так любимый гурманами, и который так не нравился одному из героев О'Генри. Конечно же, не все так просто, и там тысяч пять нюансов и особенностей и всяких фишечек разных винокурен, но сильно упрощенно – так.
Но для США это все было сложновато. Там ячмень не очень любили, а любили другие культуры. В США главными напитками были бурбон и рай. Бурбон был немножечко больше характерен для юга и среднего запада, а рай – для севера. - Рай - это ржаной виски. Рай по вкусу довольно пряный и отдает чем-то таким фруктовым. Самые известные сейчас это, наверное, Индейка и Джим Бим. Но в те времена их не было. - Бурбон - это кукурузный виски. В кукурузе много сахара, и, возможно, из-за этого бурбон априори слаще. Самый известный бурбон - это Джек Дэниэл'с. (Он родом из Кентукки и появился в 1866 году, так что ваши персонажи, когда попадут в рай, где этого Джека Дэниэл'са хоть залейся, могут смело гнуть пальцы, что они его ровесники.) - И рай, и бурбон обычно гнали в одном кубе, без изысков (для скотча нужно было 2 куба, а для ирландского виски - даже 3). В результате по вкусу они были жесткие, как подошва ковбойских сапог. По сравнению с ирландским и шотландским виски с богатыми традициями в основном это была, канешн, косорыловка. - Кроме того, было овер дохрена гибридов – из кукурузы и ржи пятьдесят на пятьдесят, пшеничный виски или с добавлением пшеницы к другим культурам. Короче, виски из чего только ни гнали. - Самое низкокачественное пойло называлось "ред-ай" – красноглазка. Благородный шотландский виски ещё выдерживали в бочках, причем часто в бочках из-под других напитков, в результате он получал дополнительные вкусовые оттенки. Виски, который херачат на Западе – потому и дешевый, что никто его нигде не выдерживал: наливай да пей.
Короче говоря, что бурбон, что рай, что скотч – все это виски. Просто довольно разный.
Ром - это продукт перегонки сахарного тростника. Ром активно производили на островах Карибского Бассейна, и хотя были заводы в Бостоне, на юге его особо не делали. Хотя сахарного тростника в той же Луизиане было завались, но было не особо много предпринимателей, готовых конкурировать с кубинским или ямайским ромом, который делали уже много лет. Ром, как и виски, может быть как дешевым, так и выдержанным в различных бочках, что его делало сильно дороже.
Джин - это продукт перегонки зерновых с добавлением некоторых ингридиентов, в первую очередь можжевеловых ягод. Происхождение у него голландское, но настощую популярность он получил в Англии. В целом джин – это английская тема, крепкий напиток для простых англичан. В Англии джин традиционно делали из дешевой пшеницы, не подходящей для производства пива. Но к середине 19-го века джинн научились делать намного более качественным, и по сравнению с виски, который пили Дарра с Коулом в рюмочной, номер которой я забыл, в Денвере, лондонский джин в это время – это просто "слеза Христова".
И ещё два напитка, про которые я хотел сказать пару слов – это бренди и шерри. Бренди (от голландского бранде – "жженка") – это продукт перегонки вина. Т.е. вот сделали вино, а как его вести-то? Да как-как... выпарить из него воду! Довести, разлить, разбавить водой и пить. И тут кому-то пришла в голову гениальная мысль: а что если... не разбавлять!))))) Получилось дешевое крепкое пойло, с которым не надо заморачиваться с хранением. А если заморочиться? И выдержать его в бочках? Получилось охренительно! Технически коньяк - это подвид бренди из определенных сортов винограда с определенной технологией перегонки и выдержки. Т.е. по сути бренди – это тоже европейская тема, потому что в США с вином было... не то чтобы плохо, но так... оно там не блистало. Но конечно и ром, и бренди на Западе были.
Шерри или шерри-бренди или хересный бренди – это испанский бренди, который выдержали в бочках из под хереса. Херес - это крепленое вино. Вообще крепленое вино (т.е. с добавлением сахара) - это фу-фу-фу, но херес среди них – король, потому что туда не тупо нахерачили тростниковый сахар, а хитро собрали виноград в тот момент, когда в нем было больше всего сахара ("припущенный"), а потом выдержали, т.е. сахар как бы "природный". Поэтому шерри-бренди – это статусная хрень выдержанная в бочках из-под статусной хрени, понимаете?) Т.е. очень дорогой.
Не стоит путать его с черри-бренди. Черри-бренди – это ликер: бренди, настоянный на вишне с черешней, нехило крепленый тростниковым сахаром и хорошенько разбавленный.
И ещё черри-бренди - это любимый сорт роз Биг_Босса, но это уже к нашей теме не имеет отношения ;).
|
-
Классные посты в инфоветках вообще, с удовольствием прочитал. Но последний плакат, кстати, не японский, а китайский (ну, коллаборационистов Ван Цзинвэя). Написано: «Посмотрите на победы Императорской армии в прошлом году, посмотрите на погибель Америки и Британии в прошлом году» и справа красным «Первая годовщина Великой Восточноазиатской войны, 8 декабря».
-
Ты столько информации собрал, что можно было бы и книгу написать, тем более, что и в сюжет, и в описание, и в характеры персонажей умеешь
|
Как только ты назвал имя, остальные барышни разочарованно потеряли к тебе интерес. Конкуренция! Вы поднялись по лестнице. – А куда ты меня тащищь? – спросила Фанни игриво и немного насмешливо. А правда, куда? Ты же здесь был первый раз и не знал, где какая комната. Смешно сейчас было бы завалиться к Коулу, например. Ты немного растерялся. – Третья справа. Вы зашли. Там все было уже не так красиво, как внизу – печка, лампа, простенькая кровать, жесткое кресло, сильно проще, чем в зале. – Сапоги снимай. В углу был деревянный холуй, и ты справился с этой задачей, хотя тебя и слегка шатнуло, когда ты наклонился – виски и удар по голове давали о себе знать. – Помой руки там. Пока ты мыл их в тазу для умывания, который стоял на столике, Фанни села на кровать, пошарила под ней рукой и достала полупинтовую бутылочку. – Я выпью, не против? Ну, раз ты выпил! Для настроения, – она подмигнула и потом коротко приложилась к горлышку, сморщилась. – Ну, чего стоишь, раздевайся! Одежду вон туда вешай. Ты разделся, повесил всё на такую деревянную штуку по пояс тебе высотой, что-то вроде палки с перекладинами, только красивой, отполированной. Было нежарко, но и не холодно – в печке, кажется, дотлевали угли. – Ложись, – кровать заскрипела. Девушка подкрутила лампу, и комната, и так тускло освященная, погрузилась в мягкий полумрак, огонек едва бился под стеклом. Она откинула волосы назад, подвязала их чем-то и легла рядом. – Откуда ты? – спросила она, погладив тебя по груди, на которой и волосы-то толком пока не росли. Ты сказал, что из Айовы. Она спросила как оно там? Ты сказал, что уж попроще, чем здесь, индейцы по крайней мере скот не воруют. – А здесь как оказался? Ты рассказал, как вы купили ферму, как работали на ней, как приехали индейцы, как ты потерялся в прерии, как нашелся, и как отвозил на ферму волов. – Ты их считай спас, целых волов привез! Через полтерритории**! – она покачала головой. – Не страшно было? Ты сказал, что нестрашно, чего уж там, вдвоем-то да на лошади. Она провела тебе рукой по лбу. – Расскажи, как ты подрался с этим... с кем там? – С Недом Сибили? – Да-а. Ты начал рассказывать. – Стоп-стоп, придержи коней. А из-за чего драка-то была? Ты немного смутился, но потом рассказал, что предложил ему соревноваться, а он тебя обидел. Она прильнула к тебе ближе, всем телом, ты почувствовал её грудь, её запах. – Только и всего? И больше ничего? – она взяла твою руку и потянула в разрез своих панталон, таким же манером, как до этого Хелен. Ты сбился. – Ты рассказывай, рассказывай. И ты сбивчиво рассказал, что у Сибили есть конь, и серебряная пряжка, и он сын богатых родителей, и поэтому Джудит на него смотрит больше, чем на тебя. – Кто такая Джудит? Ты сказал, что это дочка мистера Риггса. – Вы целовались? Ты ответил, что нет ещё, даже вроде и намека не бы... И тут она тебя поцеловала, так неожиданно, как будто вы сейчас не трахаться собирались, а сидели на лугу и смотрели на облака. И её рука сползла с твоей груди на живот, и ты ощутил внизу что-то такое странное, как если бы тебя ударили, но приятное. Спроси тебя сейчас, какие её губы были на вкус – ты бы не смог описать... И сколько вы целовались не помнил. Она оторвалась от тебя, а ты даже потянулся за ней губами. Ещё! – Ляг пониже. Она залезла на тебя, снова распустила волосы, качнула головой, так что они рассыпались по плечам, и это было так красиво, как будто она была не отсюда, а из бог весть какой сказочной страны. Она опять наклонилась, наползла на тебя, посмотрела тебе в глаза, и ты почувствовал, какие эти глаза холодные, но красивые, и какие у неё теплые руки, и теплое все, чем она к тебе прижималась. – Ты хорошо целуешься, – сказала она, провела пальцем тебе от губ по шее, к ямочке, где сходились ключицы, потом оперлась на кровать одной рукой, а другой шарила где-то внизу, спокойная, теплая, как вода, когда тебя в детстве мыла мама. – М-м-м-м! – протянула она, когда нашла, что искала. Она взялась за тебя покрепче, и ты почувствовал, как там, внизу, упираешься во что-то нежное, но неподатливое. А потом она напряглась на секунду и опустилась ниже, и надвинулась, как ровно севшая на голову шляпа. И ты понял, что первый раз вошел в женщину. Она двигалась над тобой, то приникая к тебе губами, то отдаляясь, то кладя тебе руку на щеку, а ты лежал и не знал, что делать, и ничего делать не хотел. – Ты читал "Алису в стране чудес"? Это новая книжка! – крикнула она, тяжело дыша. – Нет, – ответил ты. – А что? – Я тоже не читала! Но там было это... "смена чашек"!!! Ты хотел спросить, что это, но не успел – она вдруг повалилась на бок, потянула тебя сильно, резко, и ты подчиняясь её движению, повернулся вслед за ней. Вы перекатились по кровати, и ты внезапно для себя оказался сверху, всё так же оставаясь в ней. Она положила руку тебе на затылок и сказала: – Ну, теперь давай! Потом, когда всё закончилось, и ты упал рядом с ней на кровать, опустошенный после первой близости, ты ощутил то, что чувствуют почти все мужчины в этот момент. Пять-десять секунд тебе было хорошо, а потом к этому хорошо добавилась пустота. Пропала магия. Только что ты был её мужчина, она – твоя женщина, вы были одни во всем мире, и вдруг – всё, стоп. Кто ты? Кто она? И главное, зачем ты здесь? Это была не то чтобы брезгливость, но какое-то ощущение сродни брезгливости, потеря смысла, потеря близости. Захотелось встать, одеться и уйти. Ты не ждал такого. Ты отодвинулся от неё, перевернулся на спину, отвел от неё глаза, уставился в потолок. Да, было хорошо. Но это что, стоит десять, или сколько там, долларов? Вот это всё – зачем? Не в смысле зачем вы только что делали все эти странные движения, а вообще всё – зачем этот дом, эта комната, снимание сапог, сидение в кресле с бокалом, из которого ты и отпить-то не успел? Зачем Денвер, зачем, сука вообще весь мир, если вот это – это всё? Хотелось, было – а теперь не хочется и нету. Обидно даже как-то. – Ца-ца-ца, – сказала Фанни, усмехнувшись и снова шаря под кроватью. – Накрыло, милый? Ничего, сейчас отпустит. На, глотни. Сейчас всё пройдет, расслабься. Расскажи лучше ещё что-нибудь, пока отдыхаем! Или хочешь я тебе расскажу? *** Ты проснулся утром, с неприятным ощущением во рту, в голове и в животе, ты чувствовал, что тебя мутит. Но в то же время что-то в тебе изменилось со вчерашнего вечера, и это было... не то чтобы приятно... просто ты стал немного другим – не тем, кем был раньше. Фанни потрясла тебя за плечо – она была уже "одета", то есть в каком-то платьишке поверх белья, а сверху накинула шаль. – Дар-раа-а! – снова потрясла она тебя за плечо. – Вставай, тебя там партнер зовет. Ты вылез из кровати. Из-за штор пробивался свет, в печке потрескивали дрова, пустая бутылка лежала на боку. – Ты нормально? Тебя тошнит, милый? Ты сказал, что нормально. – Было здорово! Заходи ещё как-нибудь! Удачи тебе! И ты ушел, грохоча ковбойскими сапогами по лестнице. Коул внизу миловался со своей рыжей на диване, обняв её за талию, тапёр подметал пол, а больше никого не было. В комнате при свете дня не чувствовалось ничего ни уютного, ни волшебного – кресла, фортепьяно, бутылки в баре. А картины на стенах и вовсе смотрелись пошло. Магия ушла отсюда, видимо, чтобы вернуться с первыми лучами заката. – Ну, как тебе Фанни? – спросила рыжая, лениво, для порядку "стрельнув" в тебя глазами. Коул кивнул тебе на столик, где стоял стакан пива. – На опохмелочку махни, легче станет. И поехали! Он поцеловал свою бабу, что-то шепнул ей на ухо, она кивнула, дескать, да-да, все вы так говорите. – Обязательно! – сказал он обиженно. Она опять кивнула, дескать, заливай-заливай, но потом смягчилась, чмокнула его в щеку и поправила на нем шляпу. – Береги себя. *** В городе на конюшне вы купили лошадь за тридцатку – мерина-восьмилетку, видавшего виды, но пока ещё не помирающего от старости – и седло, тоже весьма потертого вида, но не развалюху. Остаток пришлось потратить на всякие принадлежности: скребок, уздечку, сумки, флягу и запасную подкову. Это добро всё было новенькое. – Ещё ножик тебе нужен! Что ты за ковбой без ножика-то, а? – сказал Коул, и вы купили грин-риверовский нож* длиной дюймов восемь, тяжелый. На этом твои деньги уже совсем кончились. – Ничего, доберемся как-нибудь! – говорил Коул. – У меня деньги ещё есть. Хотя погуляли мы вчера, брат, знаааатно! Ты че хоть, как? Хорошо было? Ладно, поехали на ранчо, нам же ещё обоим Риггс за работу должен. *** Когда вы явились на Джей-Арроу (а вернулись вы к обеду, оба слегка мутные с похмелья), мистер Риггс был на работе (вместо вас). Миссис Риггс и мисс Риггс смотрели на вас, как на покойников. – Они думают, он нас ругать будет, – сказал Коул. Вы нашли его на пастбище Луг Подкова. – Где вы пропадали? – спросил ваш хозяин. Звучало это примерно как "вы хотите что-нибудь сказать перед повешением". Потом он заметил, что ты едешь на новой лошади, а рабочую держишь в поводу. – Чья это у вас лошадь? – Это, мистер Риггс, наша лошадь, Дарра её в Денвере купил. А мы хотим расчета, – ответил Коул прямо и дотронулся пальцем до шляпы. – Ааа... вот оно что, – сказал мистер Риггс, и скулы у него обострились над усами. Он даже по этим усам провел рукой. – А что значит "мы"? Может, Дарра за себя скажет? Ты сказал, что тоже требуешь расчета. – Ну, ясно, – ответил он. – Могу я узнать, чем вызвано это решение? – Да в Техас хотим поехать, скот гонять. А Дарра вон мир посмотреть. А то он даже не знает, в какой стороне Техас! – Техас в той стороне, – махнул рукой мистер Риггс. – И там, Дарра, нет ничего хорошего. Там только выжженные прерии, жажда и команчи. Команчи – это не шайенны. Шайенны, конечно, тоже не подарок, но команчи тебя бы просто убили. Ты это понимаешь? – Да чего вы его пугаете! Ну, есть там команчи, и что? Люди скот гоняют, деньги зашибают, а вы так говорите, как будто там каждый второй по прериям без скальпа скачет! – возразил Коул. – С тобой-то всё понятно, – сказал мистер Риггс. – Я отсюда чувствую, как от тебя разит. А мальца ты зря на юг тащишь. Ничему он там не научится, кроме как виски пить да безобразничать. – Ой, многому он здесь научится! – снова не полез за словом в карман Коул. – Ладно, – сдался мистер Риггс, видя, что ты не колеблешься. – Отговаривать не буду. Но ты, Дарра, вспомнишь Джей-Арроу, когда несладко придется. Поехали, рассчитаю. – Пока, парни! – крикнул Майкл, который слушал разговор, махнув шляпой. – Дарра, не ссы там, в Техасе! Захочешь бабу закадрить, убедись, сначала, что это не корова! – Ты давай за стадом следи, – ответил ему Коул. – И Кору не обижай. А то я вернусь и надеру тебе уши! – он уже не боялся говорить такое при хозяине. – Это которая? Рыжа... – начал Майкл. – Цыц! – прикрикнул мистер Риггс и поскакал к дому. Деньги он вам выдал честь по чести, за каждый день, что вы отработали в этом месяце. Миссис Риггс и Джуди вышли узнать, в чем дело, а когда узнали, стали прощаться. – Побываешь в Сан-Франциско, Дарра, вернись потом, расскажи! – сказала Джудит. Нельзя сказать, что она была расстроена, хотя и не то чтобы веселилась. Просто, всё, что она делала, она делала с улыбкой – и прощалась тоже. Видать, счастливое у неё было детство – в достатке и родительской любви, не то что у тебя. А миссис Риггс пожелала вам удачи, хотя видя, как сердит её муж, сделала это потихоньку, без особой "помпы". И вот так, даже без прощального обеда, ты и покинул Джей-Арроу Соединенные, где провел полтора года и научился кидать ларьят, танцевать скуэр и кое-чему ещё. *** Путь ваш лежал на юг и был длинным, как не знаю что. Вы ехали сначала вдоль Склистых гор, через Колорадо Спрингс до самого Пуэбло – а это сто тридцать миль. Но то была только так, разминочка. В Пуэбло Коул спросил, как проехать в Техас по тропе Гуднайта-Лавинга. Ему сначала сказали, что он поехал не в ту сторону, и надо было ехать через Канзас. Но потом один мужик хлопнул себя по лбу и объявил, что да, есть теперь тропа вдоль реки Пекос. По ней вы и отправились на юг. Честно говоря, переход этот был довольно опасным, и то, что вам по дороге не открутили головы, пожалуй, было небольшим чудом. Но с вами могли произойти вещи и похуже – вы могли заблудиться и помереть от жажды и голода. Возможно, роль сыграло то, что вы выглядели, как двое бродяг, с которых нечего взять – у тебя даже винтовки не было, а у Коула была старенькая хокеновская винтовка, которая видала, наверное, ещё техасскую революцию. Итак, ваш путь проходил по тропе, проложенной меньше года назад Чарли Гуднайтом и Оливером Лавингом, когда два этих джентльмена c отрядом из полутора дюжин погонщиков прогнали по ней две тысячи голов скота, чтобы накормить голодающих индейцев навахо в резервации Боске Редондо. Правительство купило у них только тысячу голов, и остальных они погнали ещё дальше, до самого Вайоминга, выручив за всю операцию баснословные двенадцать тысяч долларов. Об этой истории даже в газетах писали. Только Чарли Гуднайт воевал с индейцами, сколько себя помнил – он был бывшим техасским рейнджером, а вы-то были двумя балбесами. Лошадка тебе досталась спокойная, даже слишком, понурая и квелая. Раскочегарить её хотя бы на крупную рысь было иногда непросто, а уж на кентер – ещё сложнее. Все твои деньги ушли на лошадь и снаряжение, а то, что заплатил мистер Риггс, ты отдал Коулу, потому что он занимался вашим "продовольственным снабжением". Питались вы... как бы это сказать... нерегулярно, иногда раз в день, а иногда и весь день оставались голодными, так что, казалось, кишки прилипают друг к другу. Но доехав до человеческого жилья, отъедались как следует. Был один забавный случай, когда вы въехали в Тринидад. Это был городок, в котором жили шахтеры, вкалывавшие на расположенных рядом угольных шахтах. Коул сказал тебе: – Дарра, я тут задержусь чутка, ты поезжай вперёд, там, где последние дома видишь? Там лошадь поднимай в галоп и скачи сколько можешь и так быстро, как можешь. Ты спросил, зачем. – Дарра, – спросил Коул с хитринкой, даже ласково. – Ты что выбираешь: хорошо поужинать или чтобы тебя отмудохали злые шахтеры по почкам? Делай, что говорю. Твоя кляча поплелась вперёд, по пыльной (было начало апреля, земля подсохла) улице, на которой здесь и там были разбросаны коровьи лепешки и клевали что-то куры. Подъехав к последнему дому – мазанке из глины с облупившейся штукатуркой, ты обернулся, и увидел, что Коул, пришпорив свою кобылу по кличке Голубка, пронёсся по улице и, свесившись с седла на полном скаку, схватил рукой одну из кур. – Гони! – крикнул он издалека, нахлестывая бока Голубки длинным концом повода. Вы проскакали три мили, как ошпаренные. – Ничо, из-за одной курицы никто за нами гоняться не будет, – сказал Коул. – Ну, видал, как я? Они там все опомниться не успели. На, держи, ощипать надо! – он протянул тебе птицу. Ты взял её в руки, а она вдруг ожила, трепыхнулась, клюнула тебя и с кудахтаньем выскочила из рук. – Дарра, в погоню! – крикнул Коул. – Ужин убегает! Он попытался проделать тот же трюк второй раз, но свалился с Голубки, едва не свернув себе шею. Курица выпорхнула у него из рук, оставив пару перьев на память. – Ах ты дрянь! – крикнул он. – Дарра, стреляй! А у тебя же не было ни ружья, ни пистолета. Вы начали ловить её, но курица никак не давалась. Вы бегали за ней, расставив руки, пытаясь загнать друг на друга, пока не увидели, как на окраине города поднимается пыль. – Горнист, труби отступление к чертям собачьим! – крикнул Коул, со второй попытки вдевая ногу в стремя. – К врагу пришла подмога! Так вы и не поужинали в тот раз. – Ничо, – сказал Коул философски, заваривая кофе на вечернем костре (вы заночевали в прерии). – Мы проиграли битву, но не проиграли войну. В кавалерии что главное? Вовремя смыться! Но это была ещё хорошая часть пути. Потом вы перешли горы через перевал Ратон и заехали в какую-то такую глухомань, где, кажется, каждый камень с интересом поглядывал на ваш скальп. Вы ехали на юг, а весна наступала с юга на север, поэтому день ото дня становилось теплее, только ночами ещё было свежо. Ландшафт поменялся – земля стала бурой, а скалы – цвета охры. Росла тут в основном кустарниковая полынь – знаменитый степной сейджбраш. Несколько пейзажей, чтобы представлять, как выглядит Нью-Мексико в этой части. Сэйджбраш. Кажется, чуть ли не первый вестерн, в котором снялся Джон Уэйн, назывался Sagebrush Trail. Настырный ветер задувал вам пыль в лицо, вы частенько ехали, замотав лица платками и затянув ремешки на шляпах под самый подбородок, а ветер хлопал их полями и тянул так, как будто хотел оторвать вам головы. Никакие дилижансы тут не ходили, никакие поселки не стояли, да и дороги, если честно, как таковой не было. Так, виднелось что-то: то ли коровы натоптали, то ли индейцы нассали, то ли вообще случайная проплешина. Только один раз вы повстречали стадо голов в пятьсот, которое гнали вислоусые мужики в жестких шляпах с низкими тульями, в перчатках с желтыми крагами и в сапожищах с огромными шпорами в виде шестнадцатиконечных звезд. Коул поболтал с их главным. – Во, видал? – спросил он. – Это техасцы. – А мы в Техасе? – спросил ты. – Не, мы в ебаном Нью-Мексико**, – весело отозвался Коул. – А почему тогда не новомексиканцы? – спросил ты. – Да хер его знает, – пожал он плечами. – Наверное, решили, что лучше уж быть старыми техассцами, чем новыми мексиканцами. Ты бы хотел, чтобы тебя называли мексиканцем? Я бы тоже нет. Ты спросил, почему? – Господи, деревня, ты что, не в курсе про войну? Пять тысяч мексикосов Санта Анны осаждали двести человек в старой испанской миссии Аламо. Два раза ходили мексиканцы в атаку, навалили горы трупов, а только никак. Санта Анна разозлился, вставил своим офицерам пистон в одно место, нахлобучил им по шляпам, и приказал для устрашенья играть Эль Дегуэло. Давай, скажи, что ты и про Эль Дегуэло ни разу не слышал! Есть такая музыка мексиканская, "Марш головорезов" по-нашему. Чтобы значит, не ждали пощады. Ну, офицеры его кое-как по трупам погнали солдат в третий раз, в ночную атаку. Ворвались все-таки внутрь и убили там всех. Зарезали полковника Тревиса, Джима Боуи, всех! Остался один только чертяка Дэви Крокетт, весь израненный. И вот поставили они его на колени перед Санта Анной, а Крокетт смотрит на них эдак свысока и только что не поплевывает. Ну, Санта Анна ручкой сделал, мол, пусть живет, поговорите с ним, надо же, чтобы кто-то сказал: "Крепость сдается, пощадите, синьор". Офицер ихний говорит ему, мол, проси пощады, тогда помилуют. А Крокетт сначала смерил генерала взглядом, и говорит: "Это что ль Санта Анна? Я думал, он повыше ростом. Ну, если говорить о пощаде, то мои условия такие: если вы меня отпустите, сложите оружие и соберетесь в одном месте, я, так и быть, отведу вас к президенту Хьюстону и он, наверное, большинство из вас помилует". А потом так задумчиво добавляет: "А впрочем, Сэм – человек вспыльчивый... так что обещать ничего не могу!" Санта Анна разозлился и приказал его тоже убить. Но каков ответ, а?! После такого ответа и умирать не обидно! А ты спрашиваешь... Да ни один техасец не захочет, чтобы его называли мексиканцем после такого ответа! Ты спросил, а за что война-то была? – Как за что?! За Техас, йопт! Ты спросил, а чей был Техас. Коул чуть не поперхнулся. – Дарра, ты, главное, у техасцев такой херни не спроси! Техас. Всегда. Был. Наш! Понял? Даже когда тут кроме голожопых индейцев никого не было. А через несколько дней вы все-таки встретили тех самых "голожопых" индейцев. И ты поневоле узнал, как чувствовали себя парни в старом форте Аламо. Первыми их заметил ты. Ну, вернее, как и почти всегда в прериях на юге, заметил не их, а пыль. – Ни хрена эта пыль мне не нравится! – сказал Коул. – Поскакали резвее, только чтоб лошадей не загнать. Вы скакали, наверное, с полчаса, переходя то на рысь, то на галоп, пока твоя лошадь не начала отставать. Можно было уже различить, что индейцев четверо. – Етишкина-тишка! – сказал Коул. – Что, блядь, делать-то будем? Ты не знал. Во всяком случае вы оба понимали, что вариант "поторговать" тут вряд ли уместен к обсуждению. К великой удаче, вам подвернулся пригорок со скалой наверху. Он высился, как продолжение небольшого кряжа, как последняя его "капля", и подобраться к вам скрытно было неоткуда – вокруг рос только низенький сейджбраш, да и то редкий. Вы привязали лошадей к какому-то злобному растению, похожему на дикобраза – то ли кактус, то ли хрен его поймет – несколько "шапок" которого, как назло, росло с той стороны, где падала тень. Такое: Коул достал винтовку, дал тебе свой револьвер на всякий случай, а сам стал стрелять, каждый раз тщательно прицеливаясь и чертыхаясь. Он выстрелил раз пять, ни разу, конечно, не попал, но индейцы остановились. Трое остались караулить вас, а один поехал куда-то. – Сучонок! За подмогой поскакал! – сказал Коул. Ситуация была отчаянная. Вы понимали, что с такими лошадями, как у вас, индейцы перебьют вас в прерии своими стрелами, как котят. Индейцы сели в кружок под деревцем на практически недосягаемом для пуль расстоянии – их, кажется, жара вообще не напрягала. Воды у вас было немного, и Коул её почти всю отдал лошадям – вы сделали только по глотку. Подождали с час, но индейцы были там. – Ты что в жизни не успел сделать? – спросил тебя Коул. – Было у тебя желание, что прямо жалко, что не сделал? А хотя че я... у тебя вся жизнь – одно неисполненное желание... Эх, брат, попали мы. Ладно, хоть с девчонкой покувыркался напоследок. Уже не так обидно, а? Он помолчал, всматриваясь до боли в глазах в темные фигурки вдалеке. – Был бы у них гребаный индейский горнист, сейчас бы Эль Дегуэло как раз нам затянули... Потом он устал смотреть вдаль. – А я вот думал жениться... Думал, ща с Даррой денег заработаем гору. Поеду куда-нибудь, может, в Денвер, а может, не в Денвер... куплю магазин... а, херня это всё! Знаешь, вот честно если!? Я всю жизнь хотел себе крутого коня! Не, не просто там хорошего, а такого... Чтобы белый, ослепительно белый, и чтобы серебро у него на уздечке сверкало, и чтобы девки рты аж открывали, а пижоны всякие от зависти язык проглотили. А ноги чтобы точеные, и на седле чтобы тоже серебром, и всякие мексиканские побрякушки на груди. Благородного такого коня, чтобы, етишкина тишка, на нем работать было как бы сродни богохульству, понимаешь? Вот у Сибили есть конь, красивый, но не такой. У него конь добрый, но рабочий. А этот – чтобы только призы брал на скачках, шутя, и чтобы все ранчеры, кто лошадей разводит, в очередь выстраивались к нему с кобылами со своими. Мда... Подождали ещё. И вдруг индейцы поскакали куда-то во весь опор! – По коням! – крикнул Коул. – Может, они нас заманивают, конечно... Ну, сейчас и узнаем! Всё равно ни хрена мы тут не высидим! Вы вскочили в седла, готовые сорваться в последнюю скачку, и тут Коул придержал тебя за плечо. – Их, может, спугнул кто-то. Или что-то. Может, другие индейцы или команчерос... Слышь, давай потихоньку поедем. Всё равно нам от них не уйти если что. А так эти, новые, может, нас не заметили ещё. Не будем пыль поднимать. И вы поехали то и дело оглядываясь. Индейцев в тот день вы больше не видели, может, они решили, что с двух бездельников да ещё с такими дохлыми лошадьми и одной винтовкой на двоих взять нечего, а настроя биться за скальпы у них не было. Или их и правда кто-то спугнул – племена часто воевали друг с другом. – Слышь, Дарра! – сказал Коул вечером, когда вы отдыхали на жесткой земле, положив седла под головы (дежурили по очереди). – Мы сегодня второй раз родились, понял? В жизни так везёт раза два или три. Давай не спи, дежурь как следует. Глупо будет дурачком накрыться после такого. Ух, Дарра! Всякое в жизни было, но вот так вот никогда я с ней не прощался, как сегодня. А ты молодец! Ничего так держался. Больше вы по ночам не зажигали огонь, а спали так, на холодной ещё земле: днями было до плюс пятнадцати, а вот по ночам градусов семь-восемь, не больше. Был апрель, трава постепенно зеленела, по кустам щебетали степные птички. В какой-то момент у вас закончилась вся провизия. Хорошо хоть вы не сбились с пути и не очень страдали от жажды – собственно, тропа Гуднайта-Лавинга и была проложена между мелководными горными речками и источниками. Живность тут водилась – кабанчики-пекари хрюкали и шуршали в зарослях, но хер их было там поймать, даже с винтовкой. Поначалу-то вам с Коулом удавалось подбивать тетеревов или кроликов, но после встречи с индейцами вы боялись палить в прерии. Вы не ели уже трое суток. Но однажды вы увидели в прерии небольшое стадо диких мустангов. Их вожак, пегий жеребец с длинной гривой, гонял кобыл с жеребятами то туда, то сюда, то и дело поднимая голову и прислушиваясь. – А ну-ка! – сказал Коул. – Подожди-ка тут! Он погнался за мустангами на своей Голубке и нагнав одну, отбившуюся от стада кобылу, накинул ей петлю на шею. – Так вернее будет! – сказал он, вернувшись и ведя упирающуюся лошадь на веревке. Она была маленькая, злая, с длинными, не подпиленными зубами, скалила их, как собака и храпела, раздувая ноздри и поджарые бока, на которых проглядывали ребра. Вы зарезали кобылу, спустили кровь вниз по склону, а потом съели лошадь, как индейцы, без соли и приправ, зажарив самые жирные куски на костре из сухих веток кустарника. Мясо было жесткое, недожаренное, но с голодухи оно показалось не хуже говяжьего стейка! После ужина вы посмотрели друг на друга и ужаснулись – щеки и руки у вас были в крови, как у людоедов. – Зато брюхо сыто. Потом вы закоптили на костре полсотни полосок конины, бросили растерзанный труп лошади в прерии и поехали дальше. Над вами уже кружили грифы, и засиживаться с такой "рекламой" не хотелось. Эти жесткие, вонючие бурые полоски, отдававшие кровью и дымом, на вкус похожие на разрезанный ремешок, вы и жевали до самого форта Самнер, даже когда мясо начало портиться. В форт Самнер вы, изнуренные дорогой, обалдевшие от тухлой конины, пошли к коменданту. Тот сказал, что не может дать вам сопровождение, но на днях придет торговый караван, а потом он отправится обратно в Форт Кончо вдоль Пекоса, и вот караван уже будет с охраной. Вы решили добираться дальше с караваном, передохнули денек-другой и дали лошадям отъесться зерном, перековали расшатавшуюся подкову на ноге у Голубки, да и сами поели нормальной еды и купили табачку. В эти пару дней вы почувствовали, что солнце уже начинает припекать – ночи всё ещё были прохладные, но днём было жарко. Одежда и ваша уже порядком сносились. К счастью, что Техас, что Нью-Мексико были в те времена нищебродскими областями, и Коул задешево купил вам какие-то мексиканские серапе, в серую с оранжевым широкую полоску. Они были не новые, но... это же серапе! Чему там рваться-то? Рукавов нет, даже по краю бахрома, в общем-то, как раз для того чтобы было не видно, что край этот обтрепался. К тому же, в них было тепло ночью и не так жарко днем, как в обычном плаще. Там же он купил тебе карабин и три десятка патронов с медными гильзами. Карабин был забористой системы, какой ты никогда не видел – чтобы зарядить его надо было опустить скобу, и тогда вверх над затвором поднималась полочка для патрона, и туда патрон надо было вставить капсюлем вниз, вертикально. Патроны были в форме... кхм... ладно, сам реши, в форме чего! Зато карабин был легонький, удобный. – Этот карабин придумал один генерал янки, – сказал Коул. – Говорят, генерал он был херовый, зато карабины придумывал хорошо. Берна... Берни... забыл я. Короче, отличный карабин. Карабин был немного ржавый, но затвор работал нормально. Ещё в форте Самнер Коул подрался с солдатом – хрен его знает, из-за чего, ты так и не понял, почему оба вдруг завелись. Оба дали друг другу по роже, сцепились и основательно поваляли друг друга в пыли, мутузя кулаками. А потом устали и, видимо, остыли. Они расцепились, отползли друг от друга, и, сидя в пыли, стали переругиваться. – Сдавайся! – сказал Коул. – Сам сдавайся! – сказал солдат, парень чуть помоложе него. – Ты сдавайся, тебе тяжелее пришлось. – Тебе тоже тяжело пришлось. – Ладно, давай тогда я сдаюсь, а ты ставишь мне виски! – неожиданно предложил Коул. – Нет, давай я сдаюсь, а ты ставишь мне виски! – тут же подхватил идею солдат. – Если ты сдаешься, то так и говори: "Сдаюсь!" Тогда ты, раз проиграл, и ставишь виски! – снова перевернул всё с ног на голову Коул. – Что? – Что? – Так ты сдаешься? – Ты же у нас хотел сдаться! Тут за солдатом пришел его сержант, схватил его за шиворот, рывком поставил на ноги, и мирный договор так и не был подписан. – Если бы не сержант, я бы тебя ещё взгрел! – крикнул ему Коул вслед. – Я бы тебя ещё и не так взгрел, – буркнул солдат. – Цыц! – крикнул усатый сержант, и тебе вдруг нестерпимо захотелось спросить, нет ли у него дяди и не разводит ли этот дядя скот близ Денвера. – Пожалел его, – сказал Коул, вставая и отряхиваясь. – Сдавался все-таки уже. Боже мой, понабрали желторотиков на мужскую работу! Даже сдаться – и то толком не могут. И эти люди защищают нас от индейцев. Черт побери! Драный сержант! Ещё цыцкает мне тут! Аромат виски уже щекотал мои ноздри победителя, йопт! Ты чувствовал аромат виски, Дарра? Одна шлюха мне однажды сказала умную вещь: мол, от мужчины должно на четверть пахнуть дорогим табаком, на четверть дорогим бурбоном, на четверть дорогой кожей, и на четверть потом. Он понюхал рукав своей рубашки. – Черт, а от нас с тобой лошадьми пахнет. Ну и ладно, что нам теперь, стесняться что ли! Пошли, ещё один вечер проведем в трезвости и унынии. Но однажды мы купим себе бутылку скотча за тридцать, мать их долларов США! И будем пить её весь вечер, курить эти долбаные сигары с колечками из золотой бумаги, а на коленях у нас будут сидеть две пташки в одних панталонах. И, клянусь всеми ебучими кактусами гребаной территории Нью-Мексико, они будут моложе, чем гребаный скотч! Они будут мило щебетать, и, мать их, восхищаться, что им достались два таких роскошных джентльмена, а мы будем кормить их клубникой с рук! Вот так всё и будет! Просто надо потерпеть немного. В форте Самнер никаких "пташек" отродясь не было – это было суровое военное поселение, в котором жили охреневающие от скуки солдатики, сторожившие резервацию Боске Редондо, в которой свирепствовали голод и болезни. Агенты в форте были все сплошь жулики, которые, не особо стесняясь, обворовывали индейцев, так что в прошлом году апачи мескалеро плюнули на договор с белыми и свинтили из резервации, и там остались только навахо. С тех пор кавалеристы из форта лениво гоняли мескалеро по окрестным равнинам, а если натыкались на команчей или кайова, то и сами улепетывали обратно в форт что есть мочи. От Денвера до Форта Самнер вы проделали четыреста миль! Заняло это у вас три недели с гаком. И хорошо ещё, что Коул немного ездил по прерии раньше и ни разу сильно не заблудился, потому что как следует расспросил тех техасских погонщиков про путь. Объятия милой Фанни, смех Джудит, грустная улыбка Дей – всё это промелькнуло где-то в другой жизни и казалось тебе теперь сладким сном, от которого ты очнулся в Нью-Мексико. Мир превратился в бесконечную пыльную равнину, где если было можно встретить женщину, то какую-нибудь мексиканскую старуху разве что, такую же колючую и высушенную, как и местный кустарник... Ты бы лучше с кактусом стал обниматься! Оказывается, в Колорадо прерии были ещё ничего... приятные! С караваном вы двинулись вдоль Рио Пекос, и поначалу это показалось немного веселее – есть с кем поговорить, есть люди. Но погонщики были существами нелюдимыми: "По сторонам смотри!" – ворчали они. Все боялись нападения индейцев – мулы были для них лакомой добычей. Здесь местность была чуть более обжитая – мимо вас иногда, обгоняя или летя навстречу, проносились дилижансы, едущие в Калифорнию. – В Сан-Франциско твой едут! – говорил Коул. – Да шучу я, шучу. До Сан-Франциско там ещё три локтя по карте из того места, куда они едут. Караван пересек Пекос у Хорсхед Кроссин, но вы там от него отделились и двинулись дальше по дороге Смита-Уитинга. – Так все перегоны закончатся, пока мы доберемся! – ворчал Коул. – Не хочу я через форт Кончо ехать! Там кругаля придется давать через Остин. А в Остин нам не надо. Вы поехали по дороге на восток, в маленький городок Увальде, рядом с заброшенным военным постом Кэмп Леоне, заросшим пеканом. Тут повсюду рос этот пекан, а ещё мескит. – Дарра, ты к этим кустам не подходи! У них шипы. Занозишься – всё, капец. Нарывать будет, распухнет палец или там что. Я видел как-то. А прикинь, какие-то люди через эти заросли скот гоняют! Не, техасцы, канеш, ребята дубоголовые, но лихие! Их об колено не перешибешь. Ты спросил, ну это-то уже Техас? – Да уж давно! – сказал Коул. – Миль сорок на юг вон туда – и будет Рио Гранде. А за ней уже Мексика. А потом как раз из-за таких кустов мескита в узком проходе между крутым склоном лощины и скалой навстречу вам и вышли три человека – в выгоревших на солнце серапе, в больших обтрепанных соломенных шляпах. В руках у них были здоровенные ножи с закругленными концами – мачете, а у главного – ржавая двустволка. Коул успел выхватить револьвер и наставить на них, но они никак на это не отреагировали, главный даже ружье не поднял. Они смотрели на вас и улыбались не очень добро, а Коул смотрел на них со смесью тревоги, ненависти и торжества. – Буэнас тардэс, синьоры! – сказал главный, лет сорока, показывая ровные белые зубы. – Данос ту динеро, пор фавор. Мисамигос ий-йо тенерос мууууча амрэ! – он сказал это "муууча", как будто посмаковал кружку пульке, местной рыготины, которую в Мексике называли пивом. – Пор фаво-ор! – Пор фавор?! – переспросил Коул. – Да в жопу себе свой фавор... – начал было он, но видимо что-то прочитал в их жадных, смеющихся глазах. – ДАРРА СЗАДИ! Ты обернулся, уже с карабином наизготовку, и увидел, что к вам подкрадываются ещё двое – у одного в руках был топор для колки дров, а у другого – вилы или что-то вроде них. Они были совсем близко, ярдах в трех, когда ты наставил на них карабин. Они замерли. Ты замер. Всё у всех замерло и сжалось. – Сколько их там? – спросил Коул, сглотнув. Ты сказал, что двое. Ты первый раз в жизни целился в человека, при этом понимал, что убьешь одного (а скорее только ранишь) – и второй убьет тебя. Но из них двоих умирать не хотелось никому, а ранения без врача – это ж скорее всего отложенная смерть. Эти двое не улыбались – они были хмуры, с худыми, злыми, смуглыми лицами, похожие на псов или крыс. – Ну чё, кабальерос? Предлагаю ничью! – сказал Коул. – Мы поехали, вы потопали. Чоп-чоп! – Но интьендо! Но интьендо, синьор! – с деланой досадой заговорил улыбчивый: ты этого не видел, только слышал. – Ах, но интьендо? Ну, тогда передай-ка привет своей мамаше! Мы с ней на днях нежно полюбили друг друга за немножко динеро! Нет у меня теперь динеро, у мамаши попроси! Компрендэ?! – сказал Коул, явно сам не свой, заводящийся, на диком кураже. Мексиканец что-то заворчал угрожающе, но одновременно и испуганно. Ты чувствовал спиной, что там сейчас происходит – глаза в глаза, вожак против вожака. Вышло недоразумение – мексиканцы не смогли вас сразу убить, а вы не могли перебить их, потому что оставшиеся в живых вас бы зарезали. Коул хотел уехать без драки, но для этого надо было показать, что вы не боитесь, а мексиканцу было обидно вас так просто отпускать, и он хотел, чтобы вы испугались и хоть что-то отдали. Или подставились. Всё висело на волоске: дернется кто-нибудь – и пойдет потеха. Мексиканец ещё что-то сказал. – А?! Че, я не понял?! – вдруг торжествующе крикнул Коул, и голос его чуть не сорвался. Кажется, он победил. – Интьендо теперь, да?! Дарра, не бзди, я пальну в воздух, пугну их. Сухо щелкнул выстрел, пуля завизжала, отскочив от скалы. – Транкила! Транкила, синьор! – нехотя заговорил мексиканец, видимо, отступаясь. – Транкила? Сам давай транкила отсюда! С дороги свалил! – прикрикнул Коул. И потом добавил, – Дарра, я твой повод возьму, не дергайся, держи их просто на прицеле. У тебя уже начал уставать бок – ты сидел, развернувшись через левое плечо, и держа карабин на локте. – Аделанте! Аделанте! – сердито сказал мексиканец. Твоя лошадь медленно пошла вперёд. Ты всё держал и держал их на мушке, а бандиты медленно удалялись, провожая тебя взглядами. Один часто моргал, другой не моргал вообще, как змея, при этом лица у обоих не менялись – настороженные, хмурые и более ничего не выражающие. – Сука, что за страна! Что за народ такой! – выдохнул Коул, когда вы отъехали. – Ты че, как, живой? Фффууу! Вот что значит гребаное федеральное правительство! Рейнджеров техасских больше нету, этих гонять некому. Нищеброды, ходят тут... а ведь чуть-чуть – и развесили бы наши с тобой кишки прямо на меските. *** Запыленные, уставшие, голодные, вы ввалились в Увальде и долго пили мутную воду, черпая её по очереди ведром в глинобитном колодце, выпивая от силы десятую часть, а остальное проливая на себя. Увальде был основан белыми в пятидесятых, но жили тут сейчас в основном мексиканцы. – Комида! Комида! – приставал ко всем Коул, но они качали головами. Ты спросил его, он что, говорит по-испански? – Да три слова всего и знаю: комида, но компрендэ и чика-гуапа. Ты спросил, что они значат. – Комида – это "еда". Но компрендэ – "не понимаю". А чика-гуапа... ща. Покажу. Коул посмотрел по сторонам и увидел идущую по площади женщину. Ей было лет тридцать, а может, и сорок – у мексиканок не разберешь. Она была в белой рубахе, в поношенной цветастой юбке, с вязанкой хвороста на плече и с секачом в руке. У неё были большие губы, большие темные глаза и платок на голове, а ещё сильные, загорелые руки и морщинки вокруг смешливых черных глаз. Была ли она красива? А черт его знает. Пожалуй, нет. Коул подошел к ней сбоку, встал подбоченясь, так что она машинально повернула к нему голову. – Ай-яй-яй! Синьорита! – протянул Коул, подняв руку, словно выступал со сцены, и сокрушенно качая головой. – Ла чика гуапа! Ай-яй-яй! Женщина запрокинула голову и захохотала. – Синьорита! – Коул сложил пальцы в щепотку, поцеловал их кончики и раскрыл, а потом прижал руку к сердцу. – Ай-яй-яй! Ла чика гуапа! Шоб я сдох, ну?! Она громко сказала пару фраз с каким-то неясным упреком и нескрываемой иронией и ушла, кажется, то ли страшно довольная, то ли просто смеющаяся над двумя американцами. Вы ничего не поняли из её слов, сели отдохнуть, смочив шейные платки водой и прислонившись спиной к колодцу. – Переборщил с пальцами, может... – пожал плечами Коул. – Уф. Устал я что-то. Осталось миль сто до Сан Антонио. Зато Сан Антонио, брат... Там здорово. Не то что эта дыра. Здесь даже бабы страшные, как... – Ой-е! Гринго-о-ос! Бен аки! – закричал вам кто-то. Вы обернулись: это была всё она же, стояла, уперев руки в бока. Через пять минут за деревянным столом под навесом вы уплетали яичницу с гуакамоле и кукурузными лепешками, а женщина болтала что-то без умолку, горячо обсуждая вас с ещё двумя старыми мексиканками, то смеясь, то чему-то печалясь. – Беру швои шлова нажад! – говорил Коул с набитым ртом, кивая в её сторону. – Ошень даже нишево так леди... я бы даже это самое... ну, ты понял! Приударил бы! *** А Сан Антонио неожиданно оказался прямо-таки нереально прекрасным городом! Во-первых, он был большим, но не слишком – тут жило десять тысяч человек, и это не считая окрестных ферм. Во-вторых, тут было красиво: дома были изысканные, старые, времен испанского владычества, а новые – аккуратно отштукатуренные, ладные, не то что в Денвере. На улицах – немецкие пивные и чистенькие мексиканские кантины. Было казино, сквозь большие застекленные окна которого вы видели какие-то причудливые колеса с буквами, рулеточные аппараты и столы-ящики для игры в кости, обитые сукном. Женщины ходили по улицам в белоснежных чепцах и вполне кокетливых шляпках. В-третьих, город этот жил! Куда-то спешил, чего-то хотел, о чем-то спорил, чему-то смеялся: главная площадь ( плаза) кишела повозками, дилижансами, людьми, вымирая только в полдень, во время сиесты. А ещё на ней был фонтан, в котором вода струилась с тихим журчанием. Всё это так контрастировало с убогими улицами Денвера и Де-Мойна и аскетичными, унылыми площадями гарнизонных городков при фортах, а что у тебя дух захватило. Там жизнь напоминала шевеление червей в разлагающемся трупе лошади, а тут – настоящая жизнь, как полет птицы! Та самая, сладкая и красивая! Ни один город, который ты раньше видел, не годился Сан Антонио в подметки!!! Так, неужели, Сан Франциско ещё красивее!? Ваше путешествие из Денвера в Сан Антонио заняло два с половиной месяца – вы выехали с Джей-Арроу в двадцатых числах марта, а в Сан Антонио въехали на первой неделе июня (сильно припозднившись и рискуя остаться без работы), отмахав вдвоем больше тысячи миль. В дороге вы потратили все твои деньги, полученные от Риггса, а ещё и деньги Коула: большую часть его сбережений за четыре года работы на Джей-Арроу. В основном они ушли на еду, кофе и корм лошадям, но ещё и на одежду, твой карабин (ну, он-то стоил пять долларов и ещё полтина за редкие теперь патроны) и всякие мелочи. Но ещё немного долларов у него оставалось, и на них вы как следует помылись, как следует побрились (у тебя за время путешествия выросла реденькая щетина на щеках, ты первый раз брился в цирюльне), как следует поели и выпили по кружке душистого немецкого пива – не ледяного, конечно, но такого вкусного, что аж под языком ломило. А уж потом, чистые и сытые, пошли искать работу. Ты спросил у него, сколько ты ему должен. – А хер с ним, ещё считаться будем! – сказал он. – Я же тебя не просто так позвал, а мир посмотреть. Это же деньгами не оценишь. Давай считать, что просто я их потерял или ты у меня их выиграл, и забудем. Деньги, Дарра, как приходят, так и уходят. Это у богатых деньги к деньгам вечно подлипают, а у нас, у голодранцев, они вечно сквозь пальцы утекают. Так какая разница? Ну, вернешь ты мне их, ну трахну я на них ещё пять разных шлюх или выпью сто стаканов виски или сколько там... Что это изменит так-то? Мы проделали охрененно большой путь. Поставим в нем на этом точку и посмотрим, что нам дальше готовит жизнь. Не может же она ни хера нам не готовить? С этой мыслью вы и стали искать работу. Сначала вы бесцельно слонялись по улицам, держа лошадей в поводу, и спрашивая про перегоны, но вам говорили, что все уехали неделю, две или три недели назад. А потом произошла сцена, как в кривом зеркале отразившая ту, что произошла в Мексике. Ты вдруг услышал женский голос: – Какой красивый мальчик! Тебя в жизни никто не называл красивым, но ты на всякий случай обернулся. Женщина действительно обращалась к тебе. Она стояла, опершись руками на забор около обычного сельского дома, и смотрела на тебя, словно бы любуясь. Она была одета вполне прилично, неброско, но щеки у неё почему-то пылали. А ещё ей было явно за пятьдесят – лицо её было в морщинах, но сохранило какую-то неясную, развязную привлекательность. – Мэм! Добрый день! А не подска... – начал Коул. – Я Мэри! – сказала она с вызовом и сразу смутилась. – Хотя что это я... я ж Люси теперь. А, к черту! Я Мэээээ-ри! – она поманила тебя пальцем. – Подойди-ка, милый. – Мэм, нам бы это самое... насчет... – Не мешай! – капризно оборвала его женщина и снова обратилась к тебе. – Какой ты красивый. А я из Калифорнии! – она глядела на тебя пристально, нескромно и многозначительно улыбаясь, и это совсем не вязалось ни с её обликом, ни с её возрастом, ни с тем, как выглядел её домом. – Ты был в Калифорнии, малыш? Я из самого гребаного Сан-Франциско! Шик, скажи? – она засмеялась. – Таа... Тапси... Хаус... на холме. М-м-м-м! Если не был, то уже там и не будешь! – и вдруг из глаз её покатилась слеза, а потом и другая. Она виновато развела руками. – Снесли Тапси-Хаус. И Челси умерла. Вот так и жизнь моя прошла, мальчик. Пора сносить, да? – губы её задрожали, она прижала платок к глазам почти театральным, вычурно-глупым жестом. На пороге дома показался пожилой мексиканец. – Люсия! – крикнул он скорее обреченно, чем сердито. – Ну, ты опять к людям пристаешь? Перестань, прошу тебя. Он вышел к забору и взял её под локоть. Она перестала плакать, одним движением вытерла глаза и пьяно мотнула головой. Только тут ты догадался, что женщина была, что называется, "в дрова". – Мужлан! Обожаю тебя! Только называй меня Мэри! – сказала она ему с жаром и попыталась впиться в него поцелуем, но он её мягко отстранил. – Джентльмены, прошу простить! – смешался он. – Очень неловко. Извините! – и потом, уже построже, сказал жене, – Пошли в дом! – А мы насчет работы... – Какой ещё работы? У меня нет работы! – насторожился он. – Мы искали, где тут нужны люди на перегоны. – А! Не знаю, попробуйте в "Желтой розе" спросить. – Спасибо! – Извините! – А мой племянник сидит в тюрьме! – крикнула, пошатнувшись, эта то ли Люси, то ли Мэри, когда он её уже уводил. – Вы передайте ему привет при случае! Он такой хороший... Он самый лучший! А они его... Муж принялся ей что-то шепотом выговаривать, и вы поспешили уйти. – Какая странная дама! – сказал Коул. *** "Желтая роза" оказалась пивной для погонщиков и возниц грузовых повозок. В неё не пускали ни мексиканцев, ни негров, ни метисов – только белых. Ты спросил, а почему тогда не "Белая роза"? – Да это ж Желтая Роза Техаса в смысле! – рассказал Коул, тыча пальцем в вывеску. – Ну, короче, когда Санта Анна взял Аламо, он двинулся на север, а Сэм Хьюстон пошел ему навстречу. Они должны были сойтись при Сан Хасинто. Но тут, накануне, к Санта Анне в палатку явилась женщина невиданной красоты, и отдалась ему. Хьюстон об этом не знал, но он напал на мексиканцев рано утром, неожиданно, и Санта Анна, утомленный горячей ночкой, проспал битву! Пока то, пока сё, его армию разбили без командира за четверть часа! Сбежал в одних портках, а потом хотел в толпе затеряться, только техасцы его распознали, потому как он один во всей армии носил шелковое белье, прикинь? Ну, а леди, получается, так сказать, пожертвовала женской честью ради родины. Кто она была? Одни говорят, что это была девушка по имени Эмили Вест. Другие, что никто не знает её имени. А третьи, что вся армия знала, как её зовут, но из уважения называли её с тех пор только Желтой Розой. Короче, я на самом деле не знаю, почему желтой. Может, потому что в Техасе люди разводят желтые розы? Или потому что белая – это как бы чистота, красная – страсть, а желтая... ну... честь? Жертва? Хер знает, я в цветах не особо разбираюсь. Лан, пошли! Пива хочется. Вы направились внутрь, и потолкавшись какое-то время, узнали, к какому человеку вам надо. Он сидел в углу, читал газету, а перед ним стояла наполовину пустая кружка. Вы подсели за столик. – Да, это я искал погонщиков, – сказал он. У него были русые усы, тяжелая челюсть и плосковатое лицо, а лет ему было под сорок. Серьезный дядька! У них было что-то общее с мистером Риггсом, но мистер Риггс был немного как папаша, чувствовалось, что если он и накажет, то для порядка, потому что добра вам, обалдуям, желает. А этот дядька, мистер Брэт Киммель, был строгий, но в другом смысле – даст по шее без предупреждения, и так даст, что навсегда запомнишь. Тяжелый у него был взгляд, тяжелая рука, да и сам он на фоне мистера Риггса казался каким-то налитым что ли. Он взял у официанта полотенце и вытер им вспотевшую шею. – Скот гоним на север, по тропе Шауни, четыре тысячи голов. Сейчас мои парни стадо тут собирают по окрестностям, выходим через пару дней. Для полной команды нужно ещё двое-трое. Плачу сорок баксов в месяц, плюс кормежка. Повар есть. – В Миссури погоним? – деловито осведомился Коул. – Ты че, газеты не читаешь? – спросил мистер Киммель. – Мы сюда из Денвера приехали. Спустились по тропе Гуднайта, потом до Пекоса и через весь Техас считай. Не очень-то много газет нам попалось на глаза, мистер! – Понятно. Поясняю. Миссурийцы, во-первых, не хотят, чтобы мы скот через их землю гнали, а во вторых, там нынче джейхокеры. – Кто? – спросил Коул. – Это индейцы такие? – Нет, дезертиры всякие. Ублюдки и недобитые конфедераты. Их никак всё не отловят. Короче, мы стадо гоним по тропе Шауни, но не по основной, а по ответвлению на Бакстер Спрингс, так что в Миссури мы не въедем. Из Бакстер Спрингс доведем в Канзас-Сити, там я его сдам заказчику, он со мной рассчитается, а я с вами. Так что, хотите? – Да, – пожал плечами Коул. – Мы за этим сюда и приехали. – Ну тогда пошли, – сказал мистер Киммель, допивая пиво и нахлобучивая шляпу. – Глянем, что вы за ковбои такие, из Денвера. Он кинул на стол монетку, махнул рукой парочке своих друзей за другим столиком, и вы вместе пошли куда-то. Как оказалось – к загону с коровами на окраине города. Таких коров ты прежде не видел – они не были похожи ни на джерсийских, ни на херефордских, а похожи были на лошадей с рогами, до того худые и костистые. Но вот зато рога были у них – у-у-у-у-у! У одного бычары рога были вообще такие, что ты бы расставленными руками не дотянулся до их концов. Вам вывели бычка поменьше, но всё равно рогастого. – Кто первый? – спросил мистер Киммель. – Я, – ответил Коул, уже сидя в седле и разбирая ларьят. – Ну, посмотрим, как быстро ты его вернешь в загон! – сказал босс, и один из ковбоев хлестанул быка по задней ноге плеткой. Бык ринулся вдоль пустыря, в сторону пастбищ, вскидывая крестец и обиженно мыча. Коул поскакал за ним и сделал всё так же, как когда показывал тебе – веревка хлопнула об ноги скотины, захлестнула их и вдруг обвила петлей. Гребаная веревочная магия! Коул подтащил сопротивляющегося, спотыкающегося быка назад. Вся операция заняла у него от силы минуту – животное даже до конца пустыря добежать не успело. – Принимайте работу, мистер Киммель, – сказал он и дотронулся до шляпы. – Умеешь, – ответил тот хладнокровно. – Сам-то откуда? – Арканзас. Но я в Техасе на ранчо работал, до войны ещё. – А зовут как? – Коул Фоулер. – Хорошо, Коул Фоулер. Ты принят, – сказал мистер Киммель, смачно харкнул на руку и протянул её. И коул сделал то же, только перчатку сначала с руки стянул. Они пожали руки. – Теперь давай молодой, – сказал Киммель. – Его Дарра зовут, – поделился повеселевший Коул и похлопал Голубку по шее. – Да хоть президент Вашингтон. Пока я не увижу, как он арканит скот, он никто. Давай, молодой, веревка есть? Тебе дали ларьят, ты приготовился. Ты решил не выпендриваться и кидать на рога – так было проще. Но вдруг оказалось, что петля маловата для широки техасских рогов. Бык убежал. Ты погнался за ним, кинул ещё раз, потом ещё – только с третьего раза накинул, и то петля затянулась криво – на один рог наделась полностью, а за второй только зацепилась. Ты повел его к загону, он упирался и мотал головой. – Эй, молодой, или как там тебя... ты в курсе, что ты так корове похлипче мог бы шею свернуть? – спросил Киммель, забирая у тебя веревку. – Ладно, всё. Гуляй. Тебя не брали. А Коула брали. Ты понял, что останешься в ближайшее время в Сан Антонио. Оно бы, может, и неплохо, но без денег... С другой стороны, хороший или плохой, ты теперь ковбой. Пока люди едят коров, а коровы бродят по неогороженным пастбищам, ты всегда будешь нужен. Но ты все же ощутил, какой этот край страны суровый. Техасцы, команчи, мексиканские бандиты... будет вообще кому спину-то прикрыть? Тут всё было в разы жестче, наверное, потому что сама земля была жестче, словно наброшенная на скалы простыня. Вот Коул тогда сказал, что так, как вам повезло с команчами, везёт два-три раза в жизни. Но тебе-то уже везло – когда ты выбрался всё-таки из прерий в Колорадо и когда попал к мистеру Риггсу. А сейчас повезёт найти кого-нибудь... да хотя бы просто нормального? И ещё ты подумал: а тебя точно на работу-то возьмут здесь, в этом штате, где, небось каждая девчонка умеет долбаный ларьят на рога лонгхорну набрасывать. – Босс, это... такое дело... мы вместе нанимаемся. Либо оба два, либо никого, – сказал вдруг Коул. Мистер Киммель обернулся на него, достал ножик, плитку табаку и отрезал себе кусочек. Пожевал. Потом пожал плечами. – Ну, прекрасно. Как скажешь! Тогда свободны оба. – Сэр! Ну, он же быка-то привел! Ну, все когда-то начинали! Ну, вы-то в его возрасте уже мастером были что ли? Я тоже не был! – сказал Коул. – Ему лет-то... сколько тебе лет? Ты сказал, что семнадцать. – Это меня не касается, – ответил мистер Киммель и сплюнул в пыль бурую жижу. – А он умеет на скрипке играть! Хоть парней развлечет. На перегоне же скучно. У него и скрипка есть. – Хоть на фортепьяне. Я нанимаю дроуверов, а не скрипачей. Если он такой хороший скрипач – так пусть идёт в кабак и там пиликает. – И ещё погоду знает. Приметы всякие! Он знаете как погоду предсказывает? Будь здоров! – Он хлипкий какой-то, – сказал один из его помощников. – Да это мы с ним схуднули просто слегка, пока добирались. Жратвы не было. А так он стойкий. Он в марте подрался с Недом Сибили и в нокдаун его отправил. – С Недом Сибили? Я про такого не слышал! – засмеялся кто-то. Но Киммелю эта история почему-то понравилась. Он щелкнул ножиком и убрал его в карман жилета. – В нокдаун, говоришь? – переспросил он. – Ага, – закивал Коул. – Ну, чего вы, мистер Киммель? Вам же два человека нужны. – Два, а не полтора. – Так кто-то должен лошадей вести. Поставим его рэнглером. Ему в самый раз будет. – Рэнглер у меня уже есть, – пожал плечами Киммель. – ВООБЩЕ ИДЕАЛЬНО! – воскликнул Коул. – Тогда они смогут меняться, и оба быстрее научатся! Мистер Киммель посмотрел на Коула со странным выражением то ли удивления, то ли пренебрежения, то ли ещё чего. – Мистер Фоулман, – сказал он вдруг подчеркнуто вежливо. – Вам когда-нибудь говорили, что вы много болтаете? – Мужчины – да, женщины – нет! – ответил Коул, и все погонщики с готовностью заржали в голос. Все уже поняли, что тебя возьмут, и на самом деле все хотели, чтобы тебя взяли – всем хотелось слушать скрипку вечерами у костра вместо завывания койотов. Но все молчали – не лезли Киммелю под руку. – Проблем из-за этого ещё не было? – спроси Киммель, снова переходя на ты, и даже улыбнулся. Выглядело это очень странно – как будто дубовая колода треснула. – Че молчишь? – Так это... пытаюсь болтать поменьше! – и все снова засмеялись. – Как там тебя... Дарра... ты ирландец? Ты сказал, что да. – Ну, ладно. Но если он меня не устроит, я его оплату из твоей вычту, Коул. То есть, за еду оба скатаетесь, понял? – Да понял, чего не понять, – ответил Коул. – Дарра, тебе буду платить тридцать в месяц. По рукам? Киммель плюнул на руку и протянул тебе. Такой уж обычай. – Добро пожаловать в команду. – А с лошадьми как? – спросил Коул. – Все лошади в ремуде общие, кроме моей и вон его, – он кивнул на одного из ковбоев. – У меня такой порядок. Но я вам выдам залог – если с лошадью что-то случится, пока она будет под другим седоком, то и деньги останутся у вас, а нет – вернёте мне в конце. На том и порешили. За Голубку мистер Киммель пообещал двадцать пять долларов залога, а за твоего мерина – только пятнадцать, уж больно он отощал на техасской траве, пока вы добирались до Сан Антонио. – И парни... Купите одежду себе поприличнее, а то вы в этих драных мексиканских тряпках непойми на кого похожи! *** Пару дней вы прожили, слоняясь по Сан Антонио. Денег на девчонок и дорогие заведения у вас не осталось, так что вы сняли комнаты в дешевом отельчике, ели фахитас в мексиканской кантине, и развлекались, как могли – ходили по городу и глазели на петушиные бои (эта забава была прямо-таки визитной карточкой города), на товары в витринах, на изящные колоннады старых гасиенд, лакомились продававшимися на улице сладкими тамалес. А ещё съездили посмотреть на развалины той самой миссии и форта Аламо – они были рядышком с городом. Эти пара дней безделья были очень своевременными – вы выдохнули и приободрились после опасного, голодного, унылого перехода из Денвера. Но потом Коулу надоело, он опять пошел в "Желтую Розу." Босс сидел там же на том же месте. – Чего хотел? Выступаем завтра утром, – сказал он. – А можно ремуду посмотреть? – спросил Коул. – Надо же с лошадьми познакомиться. Киммель пожал плечами, мол, разумно. Вы нашли нужный корраль на окраине, и один ковбой, Рич по кличке Рин-Дин-Дин, показал вам, какие лошади ваши и чего от них ждать. В основном это были простые рабочие лошадки – в основном морганы, но попадались и низкорослые мустанги, недобро косившие на вас глазами, и была пара хороших лошадей, получше, чем Голубка: один был конь Киммеля, мерин, помесь араба с берберской породой и, наверное, с какой-то ещё, и Коул присвистнул – это была правда дороговастая лошадка, она легко потянула бы долларов на двести. Вторая – помесь квортера с какой-то индейской породой, с темными, умными глазами и смешной челкой. – Это кобылка Прикли, – сказал Рин-Дин-Дин. – Он у босса правая рука, ходил уже с ним по ответвлению на Бакстер в прошлом году. Зовут её Джуно. Самая хорошая лошадь тут, не считая боссового красавца. Очень хорошая, я лучше лошади для работы не встречал. Но вы её не берите, если не приперло, Прикли сердиться будет. – А твоя которая? – А вон та, с пятном на башке. – А как зовут? – Да никак не зовут. Мы её купили в форт Уэрт по дороге сюда, я её чет и не назвал даже. – Ну, давай придумаем. – Ну, давай. – Это же кобыла? – Ну, да. – Ну, так Звезда! – Нееее, Звезда уже есть. Вот та, помоложе. Да и какая она звезда... – А почему тебя самого-то так зовут? – Меня зовут Ричард Ринггольд, Ар-Ар. Дик Ринггольд, но дразнили Рин-Дингольд, а потом перешло в Рин-Дин-Дин***. – Тогда Дина! – сказал Коул. – Легко запомнить. – В самый раз, пожалуй. – Дарра, а ты чего ворон ловишь? Запоминай. Тебе же их гнать. Ты как про них говорить будешь? "Вон та, с пятном на башке"? Так всех не упомнишь. Ты спросил, зачем их помнить-то? – А, всё увидишь, – сказал Коул. – Запоминай давай. Потом, по дороге в отель он сказал: – Не хотел тебя пугать раньше времени, но ты настройся серьезно. Перегон – это, брат, не шутка. Поверь, то, что мы с тобой из Денвера ехали – это так, прогулочка была, не считая пары эпизодов. На перегоне мы попотеем. И знаешь, я вот на перегонах-то сам не был, но говорил с парнями, которые были. На перегоне песчинка в сапоге превращается в камешек. Не запомнил, как лошадей зовут – потом намучаешься. Перед перегоном надо от всего освободиться, из-за чего намучиться можешь. Перегон – это дело серьезное. И в последнем он был прав. *** Следующая неделя была одной из самых тяжелых, что ты помнил. И хорошо, что вы проехались до этого по прерии, и ты знал, что от неё ждать, потому что чего ждать от перегона ты не знал. Это было не сравнить с работой на ферме, не сравнить с работой на ранчо, да вообще ни с чем... Хотя не. Стоп. Это было похоже на то, как черти в аду вкалывают на Сатану! Началось всё с того что ты увидел его – СТАДО. Я сказал стадо, как будто бы это было что-то обычное, ну, охватываемое взглядом. Но поначалу когда ковбои собрали его, ты просто смотрел, раскрыв рот. Четыре тысячи коров заполонили всё от края до края мира бесконечной рекой, то сужавшейся, то разливавшейся. Они выглядели не как стадо, а как нескончаемый поток, как косяк рыбин, толкущихся на мелководье. Четыре тысячи лонгхорнов! Четыре тысячи голов бредущего неизвестно куда тупого, бодливого, упрямого, четвероногого мяса. Ты просто представить себе не мог, сколько же это в стейках или хотя бы в долларах. Ты ведь и считал-то так себе... – Дарра, не зевай! Ты ремуду гонишь сегодня! Тебе Крэк покажет, где твоё место. Место твоё оказалось в сторонке, очень удачно на первый взгляд – пыль из-под копыт, которая поднималась над прерией несусветным покрывалом, тебя не накроет. И вообще тебе показалось, что все просто и зря Коул что-то там вещал – подумаешь, табун лошадей гнать! Лошадей у вас было голов тридцать. И с ними и правда было проще, чем с коровами – они были поумнее, не разбредались, а шли себе и шли. Первый день вообще прошел без проблем – ехали и ехали. Вечерком вкопали шесты, взятые из повозки, вокруг табуна, натянули на них веревку, и так и оставили на ночь этот веревочный корраль. Но вот на второй день начались сложности: ковбоям постоянно нужны были свежие лошади. Иногда тебе казалось, что они специально подъезжают, чтобы пофилонить, дескать, лошадь надо сменить. Чет не выглядели их лошади изможденными! А тебе каждый раз приходилось доставать из табуна нужную и принимать уставшую, после того, как очередной дроувер их переседлывал. Ты даже поворчал, чего вы сами-то себе лошадей не достанете? – Ты поумничай ещё, зелень! – сказал тебе Прикли свирепо. – Шевели мозгами и работай! А на третий день тебя поставили дрэгом. Но тут надо рассказать, как шло стадо и кто какие обязанности выполнял. Итак, в команде было десять человек: - Босс Киммель, - Повар Герби – второй по авторитетности человек, после босса, - Прикли – старший погонщик босса, у него никакого формального звания не было, но все его слушались. - Шесть линейных работников, в том числе Коул и Рин-Дин-Дин. - И два рэнглера – то есть вы с Крэком, которого так звали за привычку лузгать подсолнечные семечки, которых у него были вечно полные карманы. Рэнглерами называли младших, неопытных ковбоев. Места назывались так: впереди шли пойнты. Главным пойнтом был либо босс Киммель, либо Прикли. Они менялись каждый день, пока один вел стадо вперёд, второй объезжал его вокруг и смотрел, как у вас дела. Секрет был в том, что в стаде имелся один "ведущий бык" – у вас это был спокойный, флегматичный рыжий бычара по кличке Мистер Кортес. Остальное стадо постепенно привыкало брести за ним. Главный пойнт следил за тем, чтобы этот бык шел, куда надо, ну и в целом за тем, куда идёт стадо, а боковые – за тем, чтобы первые ряды коров образовывали "голову" хорошей формы. Это была физически несложная работа, но очень ответственная. Если бы главный пойнт сбился с пути – всё это несметное полчище коров могло бы забрести хер знает куда – поэтому абы кому его не доверяли. Боковых пойнтов обычно держали двух, но вы обходились одним. Позади пойнтов, условно говоря "на передних углах" стада (у которого, конечно, не было никаких углов), то есть, если проехать от ведущего быка треть дороги вдоль края стада к его хвосту, ехали два свинга. Свинги были тоже важными ребятами – они следили, чтобы фронт стада не растягивался, а также помогали пойнту, когда требовалось стадо завернуть – чтобы оно делало это медленно и плавно, а не смешивалось и не начинало давить само себя. Это тоже была очень ответственная, но хорошая работа – пыль в основном летела мимо них, назад. Ещё на треть к хвосту ехали с каждой стороны по одному флэнку. Флэнк смотрел, чтобы в задних рядах не было сильной давки, и чтобы основная масса стада не разбредалась по бокам, завидев сочную травку. Вот там уже помотаться приходилось основательно. Туда чаше всего ставили негра Галливера, Коула и Рин-Дин-Дина. И, наконец, в самом конце стада, ехали два дрэга – один из них обычно был либо Джош-индеец, либо какой-нибудь провинившийся ковбой. А второй – либо Крэк, либо ты. Дрэг просто подгонял отставших коров. Это была наименее ответственная и самая физически трудная позиция, потому что, во-первых, за стадом тянулся шлейф пыли, а во-вторых, шлейф навоза. Вонь стояла не то чтобы убийственная, но за день она надоедала – начинало казаться, что ты вообще не понимаешь, есть запах или нет, и это бесило. Однако, когда я говорю "просто подгоняли" – это не значит, что подгонять было просто! Потому что в растянувшемся стаде на четыре тысячи голов постоянно кто-то отставал, и приходилось носиться туда-сюда через пыль, вглядываться в её облака, настигать тупоголовую корову, гнать её свистом, гиканьем, шляпой или концом повода к стаду, а если она упрямилась или пугалась и бросалась наутёк – накидывать ларьят и тащить лошадью "домой через не хочу". Коровы, надо сказать, не стремились облегчить вам задачу. В общем-то, это не сильно отличалось от того, как вы гоняли мелкие стада на ранчо у Риггса, только тут из-за того, что стадо было огромным и постоянно двигалось, приходилось крутить башкой и мотаться галопом туда-сюда вдоль него, а если тупанёшь, то пока будешь возвращать одну отставшую, отстанут и другие. Морока! А если сверху это всё припорошить пылью – у-у-у... К тому же на ранчо вы работали каждый в своём темпе, и можно было похалявить, притормозить, поподкатывать к приехавшей на пастбище Джуди и вообще передохнуть. Здесь же в постоянном напряжении вы носились вокруг стада по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, без перерыва на обед – вы ели только утром и вечером. ...А ещё сгоняй пару раз к ремуде лошадь поменяй. Менять надо было обязательно, и не когда лошадь уже всё, а когда она ещё живчиком. Потому что кормить лошадей было некогда, некому и нечем – вы не могли с собой ещё и сена с зерном на тридцать голов тащить. Лошади паслись по ночам и жили на этой ночной траве весь перегон, а с такой кормежкой лошадь не может отпахивать столько же, сколько человек, которого она носит. ...А ещё пересчитай коров вечером– поначалу это казалось тебе абсолютно невозможным, но потом Рин-Дин-Дин научил вас с Коулом считать их сотнями, помогая себе двумя пальцами. ...А ещё ночная смена, когда надо не спать и высматривать в ночи индейцев или джейхокеров, позарившихся на скот или лошадей. Кстати, да, чужие незнакомые лошади из ремуды тоже добавляли проблем. Одно дело – та лошадка, к которой ты привык за месяцы пути из Денвера: ты её знал, она тебя знала, вы оба знали, что звезд с неба не хватаете, и были в целом друг другом довольны. Морганы и Голубка тоже хорошо себя вели, а если тебе случайно перепадала Джуно – это был целый праздник. Но такое произошло только раз или два за перегон – Прикли очень сердился, если кто брал его лошадь, а уж лошадь босса не брал никто. Куда чаще тебе доставались мустанги, и это было сущее наказание. Мустанги, конечно, были объезженные, но хитрые, и так как ездил ты средне (ну, по ковбойским меркам, конечно), они это чувствовали. Стоило дать слабину – они могли вытворить что-нибудь: дернуться в сторону, заупрямиться, встать на свечку без спросу – ты был у них "любимым" ковбоем по части свечек. И говорить им "будь хорошим мальчиком" было бесполезно – они все до одного были очень, очень плохими мальчиками и девочками. Да, сука, о чем я!!! Форменные бандиты и бандитки о четырех копытах они были – так тебя изводили! Одного из них, со шрамом через храп, звали Пиратом, и он был самый злой, самый дерзкий и самый непослушный. Один раз он тебя сбросил к чертям, а в другой – когда ты вел его в поводу, невероятным образом изогнул шею и очень больно укусил за жопу. – За кобылу тебя принял! – пошутил Рин-Дин-Дин. Болело адски, ощущение было, как будто Пират откусил тебе к чертям пол-жопы, как крокодил какой! Ты бы его пристрелил (Пирата, а не Рин-Дин-Дина), если бы не ощущение, что этим ты подведешь всех ребят и больше всех Коула, который за тебя поручился. Скрипка... ты про неё забыл с того момента, как отдал повару. Ты выматывался так, что по вечерам падал на землю, пристраивал голову на седло и засыпал, как убитый, а утром буквально отлеплял себя от жесткой земли и шел прилепляться к очередной кляче. – Держись, Дарра! – говорил Коул. Ему было тоже непросто, кстати, но полегче – он и ездил получше, и лошадь у него была резвее, если доставалась своя, и сам он был старше, опытнее и выносливее. – Скоро проще станет! – Да не станет проще! – смеялся Эл Плэйнвью, заносчивый, безжалостный ковбой, лихой наездник и неприятный, жесткий тип. – Не обнадеживай пацаненка! – Проще быть и не должно! – говорил босс. – Если ты не устал, значит, честно деньги не заработал. Усталостью надо гордиться. – Станет-станет, – говорил Коул. Однажды ты так вымотался, что заснул прямо во время ужина, с миской в руках. Вот, пожалуй, единственное, что было неизменно хорошо – так это жрачка, чак на языке ковбоев. Она была простая, сытная и незамысловатая, может, не такая вкусная, как у миссис Риггс, без всяких соусов, зато как надо посоленная, как надо поперченная, и иногда менялась – то рис вместо бобов, то бобы вместо риса, то картошка, то горох. Неизменной оставалась только говядина, потому что повозку для подбирания телят ещё не изобрели, а стадо "роняло" по дороге десятки телят. Ни подбирать, ни выкармливать их ни у кого не было времени, Герби отправлял в котел или на вертел тех, которых вы ему привозили, а остальных... За вашим стадом бежали стаи койотов и летели стаи грифов. Молодые, полуслепые телята были им доброй поживой. Надо сказать и о поваре. Босс был головой команды, а Герби – её душой. Ему было лет пятьдесят, он выглядел таким оптимистичным бородатым мужичком с десятью руками, который всё успевал и никогда не жаловался, да ещё и шутками-прибаутками сыпал направо и налево. – Дарра, отгадай загадку. Старый ковбой въехал в городок в пятницу, и выехал через три дня, и опять в пятницу. Как ему это удалось? – Не знаю, – отвечал ты, подумав. – Его лошадь звали Пятницей!**** На, возьми кусок пирога, сынок, лучше соображать будешь! О, пироги он готовил отменно! Он был вам вместо мамы. Нытиков, конечно, не любили, но если что случилось или просто хотелось поговорить – с ним это всегда было можно. Ехал он рядом с ремудой, подальше от пыли, "на фланге", в своем новеньком вагончике. Вагончик так и назывался – чак-вэгон, "жрат-фургон". Придумал его конструкцию все тот же Чарли Гуднайт, и придумал гениально. Задний борт у этого вагончика откидывался, и образовывал "стол", на котором можно было готовить, разделывать и шинковать, а все полочки с едой и ящички были прямо перед глазами. Под днищем повозки был поддон, называвшийся "живот опоссума", в который Берги собирал попадавшиеся по дороге дрова и бизоньи лепешки, а потом разводил из них огонь во время привала. Вы тоже привозили ему топливо, если находили. Вообще работа у него только на первый взгляд казалась проще вашей – ему надо было просыпаться раньше всех, мыть за вами миски после завтрака (после ужина вы делали это сами в особом корыте), готовить всё точно в срок, ухаживать за мулами, быстро собираться и сниматься, чтобы не задерживать стадо, а по вечерам – даже обгонять его и искать место для привала. И, конечно, следить за запасами воды и топлива. В вагончике помимо припасов, везли бочку с водой, голландскую жаровню*****, револьверы (у тебя револьвера не было, но ты хорошо представлял, как "приятно" мотаться за коровами по прерии с двух-фунтовой железякой, хлопающей тебя по бедру), скатанные постели, патроны, подковы, иголки с нитками и вообще все личные вещи, даже деньги многие хранили в нём же. Ну, а ты хранил скрипку. А ещё там перевозились лекарства, и Герби знал множество рецептов "народной медицины": как приготовить отвар из Индейского Табака, куда какие листья прикладывать, что на чем настаивать. Он был мастер на все руки: мог человека постричь, побрить и даже однажды вырвал Рин-Дин-Дину разболевшийся зуб щипцами. С вагончиком был связан нехитрый свод правил: – Не подъезжай к нему верхом с наветренной стороны, а лучше вообще не подъезжай. – Не трогай ложки-поварешки без спросу и не используй "стол" повара без разрешения. – Если повар зовет – все бегут есть бегом, опоздавших не ждут. – Ешь пальцами, если хочешь – еда чистая, вылизывай тарелки, если надо – повару только приятно будет. Главное – молча, все разговоры потом. А вот еду на тарелке не оставляй – иначе в следующий раз получишь меньше. – Кому не нравится еда – тот либо молчит, либо готовит себе сам. – Последний кусок можно взять только когда все остальные разошлись или закончили есть. – Если наливаешь себе кофе, а кто-то крикнет "Человек на раздаче!" – налей всем желающим. Это была вроде как игра, и даже Эл Плэйнвью нехотя подчинялся её правилам. Надо сказать, что хотя команду босс наполовину собрал в Техасе, настоящий техасец в ней был только один – Плэйнвью. Он вообще-то был объездчик – он и продал боссу мустангов. Ему просто надо было в Канзас-Сити, вот он и нанялся, чтоб "порожняком" не ездить. Почти на всех, кроме Прикли, Босса и ещё одного парня, он смотрел, как на коровье говно, особенно на вас с Крэком, на негра и на индейца. С негром Галливером он даже однажды подрался. Ну, как подрался... Хлестанул его ларьятом по роже так, что тот упал на землю – на этом драка и кончилась. Даже здоровенный Галливер с ним связываться побоялся. Драки в нерабочее время не запрещались, просто особенно ни у кого на них не оставалось времени, ну, и пределы надо было знать – за нож не хвататься, лежачих не бить. Спиртное было строго запрещено, карты разрешены только вечером, но всем так хотелось спать, что никто не играл. Ты помнишь эти теплые, душные техасские ночи, когда встав отлить, видел безбрежное звездное небо и слышал тоскливый, тревожный вой койотов и меланхоличное разноголосое пение. Это пели ковбои, которые следили за стадом. Оно звучало, как перекличка – один дроувер выводил голосом куплет какой-нибудь песенки, потом подхватывал другой. – Пение успокаивает коров, – сказал тебе Рин-Дин-Дин. – А успокаивать их надо. Иначе может случиться стампид. – Что? – не понял ты. – Стампид. Ну, гон. Когда всё стадо вдруг берёт и несётся само не знает куда. Это и днем-то жуть, а ночью так вообще караул! Ты такого никогда не видел? Вот молись, чтобы так это и оставалось. Я видел однажды. Знаешь... я однажды видел женщину-навахо с отрезанными грудями и губами. Так вот, я бы лучше на неё ещё раз посмотрел. Стампид – это страшнее, парень! Ты попробовал представить этот стампид и не смог. В отличие от изуродованной женщины навахо. Джош был индейцем, но ненастоящим. В смысле, он был индейцем кикапу. Его родители жили в резервации, родители его родителей жили в резервации, и он не умел стрелять из лука и не умел читать следы, как индеец. Зато он знал торговый язык, на котором общаются все племена. Над Джошем все смеялись, часто поддевали, хотя казалось бы, почему? Он был чуть старше Коула, и работник хороший, честный, добросовестный. Но просто всем этим парням было несладко, а когда несладко, хочется кого-нибудь "ущипнуть", чтобы отвлечься. Они задирали его по очереди. – На хера ты в ковбои-то пошел? Воровал бы лошадей, как все индейцы, – говорил Плэйнвью. – Как дела в резервации, вождь? – спрашивал его Коул. – Кикапу уже начали штаны носить? – Мне один навахо говорил, что все женщины кикапу – шлюхи и спят с команчи. Это правда? – Ты снял хоть один скальп? Ну хоть маленький такой? Гы-гы-гы! Но Джош переносил всё это, молча, и лицо его при подколках становилось не воинственным, не гордым, чего все ждали от индейца, а грустным и немного жалким. Только один раз он сказал с вызовом: – В резервации голод и болезни. Моя тётя умерла от голода, а мой маленький брат – от холеры. Я стал дроувером, чтобы однажды начать водить туда стада. Я не хочу, чтобы они голодали. В чем наша вина? Кикапу голодают, потому что агенты обворовывают нас, а правительство врёт. Наш народ никогда не хотел воевать и обворовывать соседей, а хотел стать, как белые – возделывать землю и разводить скот. Потому что мы не злые. Но белые всегда считают добрых слабыми. Почему? – Потому что так и есть. Аминь! – сказал Плэйнвью и щелкнул себя по полю шляпы, была у него привычка так делать, когда он что-то утверждал. – Значит, если мы станем, как белые, мы тоже станем злыми? – допытывался Джош. И на этот раз ему никто не ответил: слышно было только, как Крэк остервенело лузгает свои семечки. – Ты нас ненавидишь? – спросил тихонько Рин-Дин-Дин. Джош посмотрел на него пристально и не сказал ни да, ни нет. *** Ты пропустил момент, когда стало легче – то ли в конце второй недели, то ли в начале третьей. Во-первых, ты притерпелся, а во-вторых, притерпелся скот. Коровы уже так привыкли каждый день брести за Мистером Кортесом, что стали отставать реже. Лошади тоже присмирели, чуя, что за выкрутасы можно и кулаком в зубы получить. Все вы вошли в ритм, как команда корабля, которая тянет канат. Ииии–ррраз! Ииии–ррраз! Так, на ииии–рраз! вы и одолевали переходы, переправы, повороты стада. И где-то, наверное, в это же время тебя настигло осознание, почему эти люди считают, что перегоны – это намного круче, чем пасти коров на пастбище у мистера Риггса. Почему Коул хотел в них поучаствовать, почему потащил тебя за тысячу миль через три штата, и почему рэнч-хэнды – это все же "младшие братья" дроуверов, и получают на пятерку, на десятку или на полтора десятка долларов меньше. Потому что вы делали невозможное. По безлюдной прерии, где всё и вся сходило с ума от жары (уже заканчивался июнь) вы гнали ту самую "бесконечно большую" массу коров на север, преодолевая утомление, пыль, жажду, слепней, реки, вонь стада и собственный страх. "Безлюдная прерия". Вообще-то это Льяно Эстакадо, то есть сильно западнее, чем идёте вы. Но короткотравная прерия – она и есть короткотравная прерия. А это просто где-то в Техасе. Вы были героями. Обычными такими героями, которых никогда по заслугам не оценят. Так, отсыплют денег щедро, но и не горы золотые. Но вы гоните стадо, потому что его нужно отогнать, потому что кто-то его ждет, а кто-то будет потом есть эту говядину, а если вы не отгоните – не отгонит никто. И вы делаете эту сложную, выжимающую все соки из человека работу, и не ноете. Потому что вы – мужчины. Настоящие мужчины. Возделывать землю может, в принципе, каждый, вон даже кикапу – и те пытаются. Разводить свиней может каждый. Рубить лес или класть шпалы может каждый, кто топор или шпалу эту поднимет. А гнать стадо через голую прерию – не каждый. Тут нужен характер. Тут нужен стержень. Тут нужно сказать себе: "Не бзди! Раз прошел здесь Гуднайт, Чисхольм или Лавинг, значит и мы пройдем и проведем упрямых лонгхорнов, как бы они ни выделывались." Словно корабль, лавирующий между мелей и рифов и везущий зерно в осажденный город. Как те парни, что шли драться с Санта Анной после Аламо. Как Льюис и Кларк, разведывавшие Америку для нескольких поколений потомков. Кто угодно такое не сможет! И за внешней грубостью и лихостью дроуверов ты разглядел, может, самое главное – что ты им свой. Ты прошел посвящение, ты не скис, ты не сдался. Да, тебя сбрасывал на землю Пират, и ты стонал, отбив спину. Да, ты криво метаешь лассо. Да, коровы срать хотели на твой слабенький посвист, и приходится чуть ли не пинками гнать их обратно к стаду. И да, тебе говорили: "Это делай так, а это так не делай, дубина." Но никто не говорил: "Дарра – никудышный ковбой" или "Дарра – слабак", даже Плэйнвью! Ты был юнгой на этом корабле, но ты был частью экипажа, а не балластом, который не жалко и за борт сбросить. Ты был своим. Здесь, в прерии, где лошадей каждое утро били коленями в живот, чтобы потуже затянуть подпругу, где коровам подсекали петлей ноги "чтоб не выебывались", где телят бросали на съедение хищникам, где все задирали индейца просто за то, что он индеец, не было любви. Но тут было братство. Ты был не "эй, ирландская морда, поди сюда!" Ты был дроувер – а значит, достоин пусть минимального, но уважения. А так-то, по-честному, тебя хоть кто-то уважал раньше в жизни, не считая тех трех индейцев, что поделились едой в Колорадо? Однажды вы сидели вечером, покуривая папироски – тихие полчаса, чтобы переварить ужин, потом спать, потом – ночная смена. – Эу, Джош! – позвал кикапу техасец. – А скажи... И вдруг ты, сам не ожидая от себя такой смелости, перебил его: – А хотите я вам на скрипке поиграю? И все сказали: "Да!" – всем давно надоело издеваться над Джошем, это делали-то уже скорее по привычке. Ты взял скрипку и стал пиликать свои незамысловатые мелодии, а ковбои наперебой говорили: "А это можешь сыграть? А это?" Они напевали мелодии, и ты как мог подбирал их на слух – получалось плохонько, но получалось! Они пели, смеялись, а Рин-Дин-Дин выкидывал уморительные коленца адской джиги под завывания твоей скрипки, весело топая сапогами по сухой земле, как будто весь день не ехал флэнком, а потом ещё не считал коров, получив нагоняй от Прикли за двух отбившихся тёлок. И не слышно было осточертевших всем кайотов, и даже индеец Джош смеялся. *** А потом настал день, когда ты посмотрел на небо и понял – будет дождь. Не, даж не так: будет гроза. – Какая тут гроза в июле, дурачок! – сказал тебе Прикли. В Техасе твои приметы обычно работали через раз – какие-то да, а какие-то нет. Но ты уже провел на юге несколько месяцев и сейчас был уверен. Правда, ни одной грозы за эти несколько месяцев не было... – Да, дождь будет, – сказал босс, сам неплохой знаток погоды, осматривая небо. – Но вряд ли гроза. И ехать все равно надо. Дождь прибьет пыль, это хорошо. – Я люблю работать в дождь! – подхватил Рин-Дин-Дин. Вы свернули лагерь и поехали. А тучи надвинулись быстро, как несметное небесное воинство, как стадо серых, злых быков. Горизонт от края до края заволокло, и было видно только небольшую полоску чистого неба, а всё остальное смотрелось мрачно и величественно. Порывистый северный ветер истерично рвал с лиц платки, с макушек – ваши стетсоны, и уносил облако пыли куда-то в сторону. У всех песок скрипел на зубах. – Начинается! – крикнул Прикли. Ты в этот день был рэнглером, а потому смотрел больше с любопытством, чем со страхом. Лошадей-то уж всегда собрать можно, их же не четыре тысячи. Упали первые капли. Громыхнул пока ещё далекий гром, и лошади в ремуде прижали уши, а Джуно выпрямила свою красивую шею и встревоженно посмотрела на север, туда, откуда ползли тучи. – А, черт! Плохо дело! Разделите стадо и укройте в лощинах! – крикнул мистер Киммель и поскакал вдоль линии дроуверов. Но вы не успели. В последние минуты перед бурей гром начал шарашить так, словно ты оказался на войне, на поле боя под Виксбергом, под жерлами двадцатифутовок конфедератов, там, где твой покойный брат бросил истекающего кровью Кита Донахъю. И ты понял, почему он его там бросил. Не шарпшутеры его там напугали, а беспомощность перед масштабом происходящего. Вдалеке сверкали какие-то чудовищные молнии. Драба-бааам! Ба-бааам! Ба-ба-бааам! – прокатывалось по прерии снова и снова. Лошади сбились в кучу: мустанги фыркали и скалили зубы, а кобылы испуганно приседали крупами к земле, жалкие, потерянные. Команда попыталась разделить стадо, но это было непросто. Лонгхорны вращали налитыми кровью глазами, упирались, мычали. На вас опустилась Тьма – стало сумрачно и страшно. А потом гроза обрушилась на стадо так же яростно, как Господь Бог на Содом и Гоморру. Вода хлынула разом, без раскачки, как будто небо опрокинулось. Капли забарабанили по натянутому тенту чак-вэгона, неистово стали хлестать по крупам лошадей, дождь заливал вам лица несмотря на шляпы. Земля превратилась в чавкающее, булькающее месиво из травы, воды и навоза. И вдруг всё вокруг стало на секунду белым и бесцветным. Ты не сразу понял, что это, а потом увидел такоооооое... Ослепительная до синевы в глазах молния прочертила темное небо над головой совсем рядом, и с треском ударила прямо в Мистера Кортеса! И пошла, пошла бить сгрудившихся вокруг него бычков и коров. Цепная, мать её, реакция! Если бы кто-то рассказал тебе, что так бывает, ты бы не поверил, но ты видел это собственными глазами – молния рикошетировала от коровы к корове. БАБАААААААМ! – врезал гром над самым ухом. Запахло озоном и паленой шерстью. – МММыыууууу! – истерично замычал какой-то бычок, сходящий с ума, потому что произошедшее не могло вместиться в его коровьи мозги. – Ммммыыыыыуууу! – и побежал куда-то, смешно размахивая толстым хвостом, который тоже, похоже, сошел с ума, причем отдельно от своего владельца. – М-м-м-м-м-м-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-у-у-у-у-у! – вторило ему стадо, и это мычание обреченных заглушило шум дождя. И ты услышал гул, жуткий, неимоверный, нарастающий, сначала только услышал, а потом и почувствовал, как дрожит земля под копытами стада. Коровы пришли в движение, взволновались и побежали по прерии в едином порыве, и не было силы, способной остановить их. Ваша команда отличалась от корабельной тем, что везла "в трюме" своё живое море. А теперь ты увидел шторм на этом море. Это был стампид. Как завороженный ты смотрел, на стадо, которое захлестнуло животное желание спастись, и все четыре тысячи коров, или сколько их там теперь уже осталось, устремились в одну, случайно выбранную сторону. Не в силах прогнать оцепенение, ты у, увидел как Галливер оказавшийся у них на пути рогатой стихии, попытался развернуть лошадь и что-то крикнул, но невозможно было за шумом дождя и топотом тысяч копыт разобрать, что именно. А может, он просто кричал от страха? В секунду негр вместе со своей лошадью исчез под массой четвероного мяса, поверх которого громоздился и покачивался лес неуклюжих рогов. – Мммыыыу! – "спасааайсяяяя!" – стучала кровь во взбунтовавшихся коровьих сердцах. Дроуверы заметались, крича друг на друга. Под не перестающим хлестать дождем, в грозовом полумраке, они пытались что-то предпринять – ты не понимал, что именно. Мог ли ты, семнадцатилетний мальчишка-рэнглер, хоть что-нибудь сделать тогда?
-
+ Романтика, ну и все остальное.
-
Да уж, настоящая ковбойская баллада!
-
Я помню, говорил когда-то не так давно, что плюсы к такого невероятного уровня игре должны быть по-хорошему-то размером с сами посты. Так вот...
Если вам исполнилось 18 лет и вы готовы к просмотру контента, который может оказаться для вас неприемлемым, нажмите сюда.
НЕТ, О Боже, нет! Простите меня!! Я был не прав, нет, за что?! Я беру их назад, беру свои слова назад, эмоциональный отклик лучше развёрнутого, конечно лучше! Простите! Не-е-ет, нет, ну нет, чёрт дёрнул, бес попутал, леший сглазил! А-а-а-а! Я не хоте-е-ел, меня неверно поняли! Простите, извините! Не-е-ет!!!111 Короче, пост за*бись. Я хотел откинуться на подушку и закурить, но пока читал, сигарета прогорела до пальцев и выжгла мою заячью душонку, страшащуюся отвечать на такие крутые посты.
-
Посты теперь не только писать по неделе надо, но и читать тоже по неделе(^▽^) Но я люблю много читать. (⌒‿⌒)
Из запомнившегося и особенно понравившегося...
Случайная встреча с Тапси... Надеюсь Fiz вернётся и эта часть истории получит развитие.
Абзацы про "А гнать стадо через голую прерию – не каждый." - по хорошему пафосные так что гордость за Америку просыпается.
Было интересно узнать, как были устроены перегоны.
Ну и последний фрагмент про взбесившихся коров просто бомбический.
|
Я вот посмотрел на последний пост, который написал Франческе, и подумал, а не непосильную ли я задачу выдал по поводу "Какой была репутация? Что ты рассказывала о себе?"
Итак, я поделюсь своим видением вопроса, которое в деталях может быть ошибочным, но в целом близко к правде (и потом оно мастерское).
Вопрос будет такой:
Что такое статус леди на Востоке и на Западе на примере Камиллы Тиел и Кины МакКарти И не просто леди, а Настоящей Леди.
Вообще-то это надо было написать в самом начале, но я тогда ограничился веткой про этикет, чтобы во всем этом не увязнуть.
Итак, статус настоящей леди (особенно на юге) – это принадлежность к некому "элитному клубу". Когда я говорю клуб, я не имею в виду заведение конечно, а именно сообщество. Этот клуб определял: круг общения, нормы поведения, привилегии. Кто туда попадал? Можно было бы сказать: кто-кто, жены и дочери богатых мужчин! Но дело было не совсем так... Да, конечно, молочница или прачка туда попасть не могла, потому что уровень достатка должен был быть таким, чтобы леди было "чем командовать". Леди – это же "хозяйка замка". Если она в этом "замке" сама полы моет, то это... нутакое. Но денег для этого было решительно недостаточно: нужны были манеры и репутация. За оооооочень большое состояние мужа дамы могли потерпеть у себя в клубе чью-нибудь жену, но не более того. Манеры – это нормы поведения, благодаря которым за даму не будет стыдно, куда бы её ни пригласили: - Просто воспитанность – вот всё то, о чем я писал в начале. Как держать спину, как держать голову, какого размера кусочки стейка отправлять в свой красивый рот красивыми движениями. - Образованность – не надо было быть доктором наук, но нельзя было быть невеждой. Например, в Новом Орлеане совершенно точно положено было говорить по-французски, ну просто как иначе-то? - Ухоженность – что включало бледную кожу, кстати, и в общем тоже зависело от денег. - Внешний вид – понятно, что не всемогли следовать моде, но был некий базовый гардероб, без которого обойтись было нельзя, например, я полагаю, кринолин, я думаю, леди не могла обойтись только петтикотами, разве что в сельской местности. - Сохранение лица в любой ситуации – спина ровно, подбородок куда надо, спокойный голос). - Гостеприимство – на Юге уметь разбиться в лепешку перед гостями было традиционно очень круто. - Некоторые политические взгляды, разумеется. - Жертвенность.
Естественно, манеры настоящей леди приобретались с трудом, если ты не выросла в семье настоящей леди и тебя не научила мать. Это хорошо передается словом "порода".
Репутация – это: - С кем ты общаешься, кто в твоем ближнем круге, что известно о твоих родственниках - Какие ошибки ты допускаешь, нарушаешь ли правила и есть ли в чем тебя упрекнуть - Какие про тебя ходят сплетни ну, и т.д.
Вопрос, который меня на самом деле интересует: ощущала ли Кина МакКарти себя "настоящей леди"?
Чтобы это понять, мне кажется, стоит разобраться, как на неё смотрели со стороны.
Итак, её мать – дочь Хогана МакКарти (мы понимаем, какие у него были манеры), попала в этот клуб вместе с её отцом, втеревшись туда бочком-бочком и постояв у дверей. Просто у её мужа была плантация, он вроде как был граф (и при этом нос не задирал), а если и только прикидывался, то неплохо, и еще и "доблестно воевал", что всегда хорошо. Его звали в гости, а значит, звали и её. Не забудем о том, что они после свадьбы переехали из-под Батон Ружа к самому Новому Орлеану, то есть были новыми в этой местности, и вся история о том, что брак-то был по залету, а граф-то был надсмотрщиком на плантации, как-то сильно не теребилась. С кем не бывает? Беглый граф с романтическим прошлым погулял с дочкой фермера, а потом взял, женился и привез с войны состояние! Любопытная история со счастливым концом – очень в духе Америки, страны больших возможностей. Для сельской местности её вполне хватало. "Фил Дарби – молодец, что скажешь! С деньгами, с удачей и с принципами."
Флора Дарби никогда в этом местечковом клубе не блистала, но ей хватило ума не выделяться невежеством и постепенно перенять хотя бы часть манер и повадок. Кроме того, она насмотрелась на настоящих леди на плантации Лаура (где жила, пока Фил был на войне), и, я думаю, составила мнение. А поскольку она жила в сельской местности, "клуб" там был небольшой, и с не такими уж строгими правилами, "труба пониже, дым пожиже". Эти манеры – как вести себя за столом, как одеваться, как держать спину и голову, как танцевать, как говорить – она привила дочери, как смогла. Не будем о том, чего ей это стоило.
Потом Камилла училась у подруг, дочерей ваших соседей.
Потом она вышла замуж, и так разом попала в сам Новый Орлеан. Тогда, зимой 1861-1862, она была дебютанткой – девушкой, которая выходит в свет первый год, и все оценивают: ну как она, годится ли для клуба, и для какого из его кругов, повыше или пониже. Строго говоря, дебютантки обычно были девушки незамужние, а Камилла выскочила замуж в 15 лет, что было даже для Луизианы ну очень рано.
Что было в её пользу? - То, что её отец вроде бы граф какой-то и воевал - ок. - То, что её муж богат, и хотя сам не особо "породист", вел себя мило и всем нравился. - То, что она была юна - если она сама понимала, что "мне бы сначала послушать, что другие скажут" – за это делали скидку, потому что все сами были когда-то дебютантками. - То, что началась война - я полагаю дамы постарше "военных" дебютанток, которые "не узнают, как это – по-нормальному", жалели. - И я думаю очень сильно в её пользу была история о том, что она "вышла замуж чтобы спасти папину плантацию". Вот это было очень в духе эпохи, и сколько этих "настоящих леди" сами кого-то... спасали. - Красота. Красота всегда в плюс.
Что было не в её пользу? - Не очень крутое воспитание именно в плане как и какую вилку держать - ну не умела просто мама сама с детства. Я думаю, она её напутствовала при отъезде в Новый Орлеан в стиле "Милая, говори там поменьше, побольше слушай". - Не бледная кожа (отец итальянец). - Какая-то страшно мутная история с её братом. Но вроде бы семья от него отреклась, так что "замнем для ясности, леди, и не будем это мусолить." А может, они вообще и не знали, что у неё есть брат. Кстати, ровно поэтому он и пришел почти ночью – потому что днем его могли и не пустить в приличный дом.
А что с майором Деверо? Само по себе его внимание было, безусловно, в плюс. Ну, то есть, я полагаю, никто не знал об их связи наверняка, но на уровне намеков это обсуждалось. И наверняка трактовалось "скорее в пользу." Ну, просто потому что это было круто! Часть их думала: "Вот бы и мне этого майора на полчасика хоть!", а часть думала: "Ох, когда мне было двадцать четыре, Нат тогда был капитаном, я с ним тоже, знаете ли... испила чашу греха..." И прощали. Потому что Новый Орлеан все же – это вам не чопорный Бостон, Лондон или Петербург! Какой смысл кавалерам проявлять "дерзкую галантность", если дамы совсем "не алё"?))) А дерзкую галантность тут любили. Тридцатилетний майор подкатил к шестнадцатилетней дебютантке, а она не устояла? Девушку это не красит... НО КТО БЫ УСТОЯЛ, тем более, что точно мы и не знаем, леди – Деверо был явно не трепло, раз ему шпионить потом поручили.
Короче говоря, в итоге про Камиллу решили: окей, красива, неглупа, манеры... удовлетворительные, репутация - соу-соу... пока сойдет! Не для самого верха, конечно, но... сойдет, в общем, поглядим-ка, будет ли она дальше ошибаться.
Однако, вскоре, в мае 1862 (напомню, что ты вышла замуж той же зимой 1861-62), Камилла сильно запятнала свою репутацию, принимая у себя янки в непростой момент. Но... Камилла не выпала из клуба автоматически насовсем: несмотря на надписи на доме, которые у неё оставили самые отмороженные представительницы "клуба" (не лично, конечно), никто не мог сказать: "Камилла Тиел реально спала с подполковником Миллсом". Это были только сплетни, и ВСЕ это понимали. В общем, ей объявили временный бойкот, так сказать, "чтобы одумалась, чтобы другим было неповадно, и чтобы нам было нескучно." По ходу того, как дела Мишеля выпрямлялись (а дела с янки он вел секретно), постепенно Камилла должна была попасть "под амнистию"... Принималось во внимание тяжелое положение семьи. Я думаю, кое-кто говорил: "Леди, а мы с миссис Тиел не переборщили тогда?"
НО! Вместо этого она выбрала клуб офицерских жен при миссис Бэнкс, и леди Нового Орлеана, мягко говоря, охренели от такого выбора. Однако следом за войной и генералом Бэнксом, в город пришла политика (потому что по сравнению с Батлером генерал Бэнкс был так-то "еще ничего"). Большая часть высшего света была за Юг, но какая-то ведь и за север? Камилла, конечно, была в чужом лагере, но не вешала на дом звездно-полосатый флаг, не делала ничего экстравагантного, ну, просто в этот офицерский клуб жен ходила... плохо! Но... все предполагали, мол, скучно девушке одной дома сидеть, не понимает, что творит... А кто-то, возможно, даже думал: "Мы сами её на это толкнули." К тому же из Нового Орлеана победа Севера казалась вполне реальной. А может, тогда будет как раз круто сказать: "Ну, я, во всяком случае, о миссис Тиел ничего плохого не говорила с 1862 года! А тогда-то говорили все, чего уж..." Короче, это был сложный вопрос, и всё оставили, как есть, пока не станет ясно. При богатом муже даже если бы её поперли из этого клуба с концами, в городе Камилла могла бы жить примерно как и жила... ну, её бы не звали на кофе и игнорировали, делали мелкие гадости... скучно, грустно, плохо, но тоже, так-то, не то чтобы трагедия трагедией.
А потом она пропала. При загадочных обстоятельствах, ходили слухи... самые разные. Но это уже было неважно для статуса – она же пропала! Какой статус? Чей? Правда, был статус Мишеля, но это другой вопрос, там уже вмешивался бизнес. А потом Мишель и вовсе пролил некоторый свет на связанные с ней события, так сказать, на самый их краешек. Это скорее сказалось на его репутации (как и было задумано), чем на её, потому что её уже давно никто не видел. Пообсуждали чуть-чуть – и ладно. Все равно точно ничего не было известно (хотя отношение к смерти майора Деверо Камилле кое-кто и не простил). Короче, вопрос о том, что с ней делать, "в клубе" она или нет – просто не стоял за неимением объекта обсуждения. Мишель был несчастный, но хороший и крутой (во время войны помогал Деверо!), его жена чего-то там по юной несмышлености наворотила с этими янки, еще брат её какой-то мутный затесался, которого толком никто не знал... "Скорее всего, она надурила по ошибке, вернется – ну тогда и будем с ней разбираться, может, так и быть, простим... или нет... не до неё! Да и не вернется она – она ведь в розыске. И потом, была война... где-то сгинула, наверное. А у нас тут и так проблем выше крыши," – такого мнения было общество. А проблем и правда было много. После войны... многое изменилось у всех.
Если бы они знали, что Камилла РЕАЛЬНО ШПИОНИЛА в этом клубе офицерских жен, я полагаю, они бы её носили на руках, потому что это было НУ ОЧЕНЬ КРУТО.
Но это они. А что же Камилла? Камилла попала к Лэроу, и он, как смог, доточил её манеры в Сент-Луисе, в Чикаго, да и в городах попроще. В плане манер она стала однозначно "классом повыше" своей матери, на голову, а то и на две. В то же время он был жулик и прямо говорил об этом. А связываться с жуликом для леди было, конечно, не комильфо так-то.
Потом она попала на фронтир. Там никто не знал ни про Новый Орлеан, ни про Деверо, и вообще люди были проще. Как на неё смотрели в разных штатах? В Техасе сказывалась удаленность – Кина была с Востока, а поэтому уже интересна. Даже если она что-то и делала не так, люди, кроме самых искушенных, думали: "Ну, на востоке так и принято, наверное, как она делает". Из Остина люди могли навести о ней справки у знакомых на Востоке, но в других городах... вряд ли. В Канзас Сити отношение было похуже среди "знатоков" и "членов местного клуба", потому что Кина "водилась с нищими ирлашками", "играла в карты с переселенцами" и "бренчала в пабе", но Канзас Сити был так-то большой деревней, и, скажем, для тех же ирландцев во многом хватало её платьев и осанки. Ну, а в городе типа Эбилина одно её дефиле по улице, было конечно, в каком-то смысле даже чем-то вроде небольшого зрелища))). Послабее перестрелки между Аденом и Холтом или когда проходил Джо МакКой, но уж точно интереснее, чем драка Коротышки и Верзилы. Люди, которые видели эту потасовку, наверняка говорили, что это происходило "ПРИ ТАКОЙ ДАМЕ". Там вообще женщин было... не то чтобы много. А тут – такая птица!!! Ух!!!
Короче, в целом на западе случайные люди воспринимали Кину, как шикарную даму, с манерами и достоинством, в красивой одежде, соответствующей статусу, знающую, как эту одежду носить, что говорить, а что не говорить, что делать, а что не делать, и какого размера кусочки стейка отправлять в свой красивый рот. Репутация, даже если и складывалась, то не сразу – "кумушки", может, и "болтали", но ни у какого случайного встречного не возникало сомнений,что "это – НАСТОЯЩАЯ ЛЕДИ, йопт. Без всяких."
За этот статус Кина пользовалась всем набором привилегий, который шел в комплекте к клубу. Поданные руки. Поднятые шляпы. Пропустить без очереди. Затушенные сигары. "Давайте я донесу ваши вещи". "При даме не выражаются." Придержанные двери. "Посторонись, разиня, леди идет!" "Вот ваш кофе в номер (думаете, его всем приносили?), почистить вам чемодан бесплатно?" – и так далее. Так просто было принято. А, и ещё: "Простите, мисс, что я при вас ебнул этого увальня башкой о барную стойку. О, и мой французский тоже, мои извнения!"
Причем я не уверен, что она даже в принципе замечала эти привилегии: возможно, принимала, как должное, а возможно и с внутренней благодарностью. В каком-то смысле на Западе, где полно неожиданных ситуаций и кхм... технических сложностей, они-то и были важны, а не то, позвали тебя в гости кумушки или нет. Не будем углубляться сейчас в то, откуда эти привилегии взялись, хотя это интересная тема. Сейчас нам достаточно, что в целом это была просто норма поведения мужчин – и все тут. Форма уважения к тому, что "настоящая леди" ходит с гордо поднятой головой и делает этот мир прекраснее. Как маяк. Как ориентир для всех. Стоп! "А были какие-то "ненастоящие" леди?" Да, это – женщины уважаемые, но не из клуба, попроще. Миссис Уолкер, приемная мать Кейт, например. Или мисси Риггс – жена ранчера, человека с деньгами и с большим домом, которая, впрочем, в этом большом доме готовила обед на девять человек. И... с ними можно было так не церемониться, хотя некоторые приличия соблюдать требовалось. Хотя они тоже назывались "леди", "мисс", "миссис" из вежливости, но это были не совсем "настоящие леди", не из элиты, и можно было про них сказать и "тоже мне леди!" И если ты вел себя с такой дамой, как с настоящей леди, на Западе это само по себе был уже красивым, ненавязчивым и легким подкатом))). "Он со мной, как с леди какой! Ух! Вирджинец, что ли, или я ему понравилась?" - думала, возможно, какая-нибудь мисс-учителька в Канзасской глуши. А для Кины МакКарти – норма.
Где проходила граница между "настоящей леди" и "так, просто женщиной"? А не было на Западе четкой границы. На Востоке все было понятно – как сказало общество, так и считается. Считаем миссис Тиел из наших – значит, так и есть. Но на Западе этих "настоящих ледь" было раз два и обчелся... поэтому люди решали... Ну, по внешнему виду в основном. И ещё по репутации, сложившейся независимо в каждом городе. - "Так-таааак... Приехала... играет в свои карты... завела любовника... поет в кабаке... может, она ненастоящая? Не-не-не, никаких контактов с ней, а то мы и сами будем ненастоящими," – могли подумать одни. И оповестить мужей. - "Ммм, красиво приехала, а как говорит! А манеры! А нам есть в чем её упрекнуть? Только карты? Хм... похоже это настоящая леди, дамы! Вот бы она пришла к нам как-нибудь в гости... мы бы с ней о погодах побеседовали!" - могли подумать другие. Конечно, карты чуть-чуть автоматически сбивали корону набекрень, потому что где карты (особенно покер в казино, а не дружеская развлекательная игра у кого-то дома) – там жульничество, а где жульничество – там ложь, а "настоящая леди" – это во многом про правдивость, про истинность. Но... многие тогда играли в карты! И не все понимали, что Мисс МакКарти – профессиональный игрок, и приехала в этот город ИМЕННО играть в карты, а не так, проездом полюбопытствовала, потому что нравится ей играть. И да, покер - была все-таки мужская игра... но тем не менее, сам по себе покер – не смертельно. Особенно после войны, когда жизнь многих южных леди дала трещину, и надо было выкручиваться. Выкрутилась вот так? Не красит, но и не приговор репутации.
И вот мы подходим к главному.
Была ли Кина МакКарти настоящей леди на самом деле? Ощущала ли себя ею в глубине души? Мне кажется, изначально да, по крайней мере, я почувствовал это, слушая, как откровенничая с подругой, она говорила о семье и земле. Это были очень важные вещи в жизни леди. Ведь леди – "хозяйка замка". К тому же, как я понял, её здорово увлекла история "я – потомок графов, надо соответствовать". Кроме того, её, безусловно, именно так воспринимал майор Деверо! Иначе вопрос "или деньги, или романтические отношения" для него бы не стоял. Но ощущала ли она себя так потом, в новой жизни, согласившись раздеться перед Лэроу (что было таким, немного... "посвящением в жулики")? Или складывая стопками монеты за столом в салоне парохода или в кабаке? Это важный вопрос, который, безусловно, полностью на усмотрение Франчески.
-
Ух какой полезный пост! Он серьезно облегчит мне работу при написании ответа, да еще и систематизирует мои разрозненные знания по вопросу. В общем, большое спасибо!
|
|
Вы стали играть. Игра быстро увлекла тебя, и ты через некоторое время с удивлением обнаружила, что нет-нет да и забываешь, в каких экзотических условиях она происходит. Несколько сдач вы вы сыграли почти наравне – спички то перекочевывали из его кучки в твою, то наоборот: ни дерзких блефов, ни высоких подъемов ставки, ни глупых ошибок. Но Лэроу не дал тебе окончательно расслабиться. – Я вот всё думаю, а почему вы, собственно, разделись? – спросил он вдруг, тасуя карты. Ты спросила в ответ, в смысле "почему"? Он же сам тебе сказал так поступить! – В этом и дело. Я сказал, ну и что? Вы меня едва знаете, вы пришли ко мне в номер и ни слова не возразили мне. А вас, между тем, не назовешь натурой покорной. И ладно бы я вас убедил или уговорил, но вы даже спорить со мной не попытались. Ни слова толком не возразили. Разве это не странно? Он пожал плечами. – Знаете, мисс МакКарти, меня не очень интересуют деньги, иначе я выбрал бы другую профессию. Меня не очень интересуют карты – это довольно скучная материя. Меня не особенно интересует политика. Но люди, люди меня всегда интересовали! Вот взять вас? Что это? Откуда в вас взялась мысль, что раздеться в номере едва знакомого мужчины, потому что он так сказал – это допустимо? Тяга к греху? Нет, я бы заметил. Страстное желание научиться играть? Да ведь вы и так умеете, пусть и на любительском уровне. Будете меня вскрывать? Ты уравняла ставку, вскрыла его – и неожиданно для себя проиграла. – Мне говорили, что во мне есть некоторый магнетизм, который действует на женщин, как гипноз, – сказал Лэроу несколько, как тебе показалось, хвастливо, и отдал тебе карты, чтобы ты их сдала. – Но, думаю, это – полный вздор. К тому же, вы не похожи на тех, на кого действует чей-либо магнетизм. Или вы поспорите с этим? – спросил он, пасуя, как только взглянул на карты. Он болтал, не давая тебе опомниться, а кучка твоих спичек становилось всё меньше. Вероятно, он так тебя отвлекал от игры, и если да, то у него получалось – не реагировать, когда говорят о тебе, сложно, тем более когда сидишь в одних чулках. – Кстати, знаете, что будет, когда у вас закончатся спички? Ты не знала. Лэроу вгляделся в твоё лицо, самодовольно прищурился и сказал: – Аааа, Боже мой! Я нашел ответ. Вам нравится само чувство стыда! Греши и кайся. Чем сильнее грех, тем слаще покаяние! Ох уж эти католички! Это был, пожалуй, перебор. Хотелось ответить ему что-то хлесткое, весомое, сбить с него спесь, но чтобы это звучало действительно сильно, надо было выиграть, а выиграть не получалось. Было ощущение, что этот жук вообще не блефует. Или ему так везет? Ты стала следить, не прячет ли он карты в рукавах, но Лэроу, перехватив этот взгляд, засмеялся, медленно снял сюртук и демонстративно засучил манжеты. – Ну что, последняя сдача! Что поставите потом, мисс МакКарти? – спросил он издевательски. Ты не знала. – Что ж, значит, потом и разберемся! – и он тебе подмигнул. И сдача действительно была последняя – ты её тоже проиграла. И что дальше? И вдруг он переменился у тебя на глазах, с него вмиг слетела веселая колкость. – Играете вы неплохо, – вдруг сказал он. – Для любителя, во всяком случае – так прямо отлично. Но все же у вас не было и шанса. Ты высказала предположение, что он, наверное, использовал фальш-тасовки, или, может, карты краплё... Его открытые карты с последней сдачи лежали на столе, он кончиком пальца тронул одну, и ты увидела, что под ней лежит другая. – Я просто сдавал себе каждый раз по восемь карт – четыре вместо трех в начале. А вам семь, – заметил Лэроу, пожав плечами. – Вскрываясь, подкладывал её под другую, а когда сдавали вы – чаще пасовал. Вот и всё. Вы ни разу не просмотрели внимательно на мои карты после шоудауна. Это было так просто, что ты сначала не поверила своим глазам. – Вы поняли, что я хотел вам этим сказать? Ты сказала, что да: надо быть внимательнее, стыд мешает замечать даже самые простые... – Да к черту стыд! – махнул он рукой. – Я не пытаюсь научить вас не быть обманутой. Я пытаюсь научить вас, как обманывать. Вот составляющие хорошей схемы. Неверные ожидания. Сильные эмоции. Оппонент знает достаточно, чтобы искать, но ищет не там, где надо – надежнее не слишком сложный трюк, а слишком простой. Это работает везде, не только в картах, карты – это так, для примера. Хотя, конечно, вы правы, в обратную сторону урок тоже работает. К черту стыд, к черту всё, что внутри вас. То, что внутри вас – от этого вы не избавитесь, и это нестрашно. А страшно – когда оппонент навязывает вам любые чувства. От них нужно отгораживаться, как... как ширмой! – он отвернулся. – Каждый раз, когда это почувствуете, вспоминайте эту ширму, за которой так уютно и мерзкий мистер Лэроу не может проникнуть за неё своим холодным взглядом и ощупать ваше прекрасное тело. И никто не может. У вас есть такая же ширма внутри, за которую никому нельзя лезть, если вы не пустите. Пока вы не пустили за неё человека, его слова – это просто потревоженный воздух. Теперь одевайтесь. Как? Все это было чтобы продемонстрировать такую простую вещь?! – Пффф! Лучший способ убедить – дать убедиться, – усмехнулся твой "учитель". – Скажи я вам, что вы не заметите, как я пять раз раздам себе лишнюю карту, вы бы не поверили! Некоторые вещи нужно ощутить изнутри, чтобы понять, как они работают. Ну, или, возможно, я – бессовестный сладострастник, которому нравится играть с обнаженными дамами, и я придумал всё это просто чтобы посмотреть на вас в одних чулках. Выбирайте ту версию, которая вам больше нравится! – он принялся набивать спичками свою маленькую серебряную спичечницу с крышечкой на пружине. Ты спросила, а как же быть со всем, что он тут наговорил, про стыд, и про католиков, про восемнадцатый век, и так далее? – Конечно, это полный вздор. Я просто нёс первую пришедшую на ум чепуху, – пожал он плечами. – Ваша вера тут не причем. Вы сделали, как я сказал, потому что вам было любопытно, потому что следовали уговору и потому что вы доверяли мне! Вот и всё. Вы готовы обманывать, но обладаете способностью доверять. Если вдуматься, это отличное сочетание качеств для работы в паре. Чуть погодя Лэроу добавил: – Хотя мой вам совет – никогда сами первой не раздевайтесь, тем более в чужом номере. А впрочем, это не моё дело, да и, возможно, я просто отстал от жизни! Сейчас так принято? – не удержался он, чтобы не вставить шпильку. – Что поделаешь, мы стареем и наши правила устаревают вместе с нами. Чтобы не молчать, одеваясь, ты спросила его, почему он считает карты скучной материей. – Потому что в правила карточной игры с самого начала уже заложено согласие расстаться с деньгами. В процессе игры мы только устанавливаем финальную сумму и решаем, где нарушить правила, а это – вещи технические. Вот заставить человека расстаться с деньгами без каких-либо заранее придуманных правил, без априорного согласия – вот это Игра! Может быть, вы однажды это сами поймёте. Ну, или нет! И тогда вам надоест старый добрый Лэроу, и вы уйдёте. Риск, на который я согласен! – и он опять засмеялся. – Будете мадеру? За рюмкой он рассказал тебе ещё кое-что. – Хотите ещё один пример классической схемы? Однажды мой, хм... знакомый повстречал цыгана. Цыган предложил ему купить золотую цепочку, явно ворованную. Он запросил за неё шестьдесят долларов, но мой знакомый стал торговаться и снизил цену до тридцати пяти. Он вручил цыгану стодолларовую купюру, тот отсчитал сдачу, и цепочка сменила владельца. Нужно ли говорить, что цепочка оказалась фальшивой – оловянной, покрытой тонкой позолотой, и цена ей была доллара три от силы. Ты спросила, в чем же тут схема? Цыган просто впарил бедолаге фальшивый товар в десять раз дороже настоящей цены. Хорошо ещё, что на шестьдесят не согласился! – Так-то оно так, – кивнул Лэроу. – Только стодолларовая купюра была тоже фальшивая. А вот шестьдесят пять долларов сдачи – настоящие. Цыган заподозрил бы неладное, если бы мой родственник согласился, не торгуясь. Возможности человека ограничены – когда он устремляет всё своё внимание на что-то одно, он пропускает другое. Ваша задача – направить его внимание на это "другое". И это тоже причина, по которой карты скучны – ведь часть внимания всегда сконцентрирована на самой игре. Ты оделась, и он начал объяснять основы карточной игры. Для начала он стал рассказывать, как выиграть честно. – А зачем? – спросила ты. – Вы же сами сказали, что я неплохо играю. – Видите ли, мисс МакКарти, – ответил он. – В тридцать пятом году, когда я был робок и молод, я стал свидетелем того, как в Виксберге разъяренная толпа повесила четырех шулеров. Вероятно, бог, если он существует, пытался намекнуть мне, чтобы я не мухлевал в карты, но соблазн оказался сильнее меня. Однако в моей жизни кроме игры, в карты и не только, вероятно, ничего интересного не будет, а в вашей ещё может. Так что рекомендую вам прибегать к уловкам только в самом крайнем случае. Я нашел странную иллюстрацию к этому событию. Она с каким-то намеком, но я не вполне уловил, в чем он. Тут помимо повешения происходит кулачная драка, пытки негров, бой на ножах и убийство за карточным столом. То ли это изображение того, в чем провинились повешенные, то ли "шулеров мы вешаем, а сами-то хороши!" Любопытно. И вообще, игра в покер имеет две стороны – для одних это удовольствие и наслаждение риском, для других – не более, чем работа. Если вы хотите наслаждаться риском, то желаю вам удачи, но так вы будете проигрывать. Если вы хотите научиться этой игре, как работе, то увидите, что стабильный заработок исключает и большую часть риска, и большую часть удовольствия. Что ж, приступим. Я приготовил для вас блокнот, возьмите его. Кое-что из того, что я говорю, придется записать. Он объяснил тебе, как рассчитываются вероятности выигрыша с той или иной рукой, и научил, как прикинуть их грубо, но быстро, зная открытые карты оппонента. – Однако это – полдела. То, что вы получили сейчас – голые вероятности, без учета того, что игрок, который дошел с вами до шоу-дауна, вероятно, сделал это не с пустыми руками. Поэтому сейчас мы их усовершенствуем. Для этого нам понадобится обсудить типы игроков. Ты сказала, что помнишь типы – он их называл на пароходе: профессионалы, азартные любители и показушники. – Ну, все несколько сложнее, – ответил Лэроу. – Это были типы, с помощью которых мы определяли, стоит ли вообще с ними играть или нет. Есть и типы, которые описывают стиль игры. Основных – пять. "Петух". Петух клюет всё, что оказывается у него под носом. Петух обычно сам не повышает, не увидев всех улиц, но как только увидит у себя хотя бы пару – так у него крылья и отрастают, и он мнит себя птицей и хочет непременно сыграть. У него есть запал драться до конца, но слабые когти, и нет понимания, когда нужно остановиться. Петух редко блефует, поэтому блефовать против него не стоит, однако пока он не дошел до седьмой улицы, его легко отпугнуть ставкой. С ним не надо играть сложно, он сам убьется об вас, если у вас есть, чем защититься. При умеренно хорошей руке делайте большие ставки – и вы его зажарите и съедите. Просто следите за его открытыми улицами – чаще всего если в них что-то есть, и он сильно повышает – у него сильная рука. А если нет – то нет. Следующий тип – "кот". Кот аккуратен, не делает резких движений, никогда не угадаешь момент, в который он прыгнет, но если прыгает – всегда накрывает лапой мышь. Это – сложный противник, они будут часто сбрасывать, но если следуют за вами по пятам или поднимают сами – сбрасывайте при малейшей неуверенности. Как говорится, если черный кот перешел дорогу – уйди с улицы на соседнюю. Коты – перестраховщики. Они не блефуют почти никогда, не потому что боятся, а потому что без хотя бы средней руки не доходят даже до шестой улицы. Если у вас средняя рука и не жалко денег – поторгуйтесь один круг после седьмой. Но на второй не заходите с ними никогда – кот не пойдет на второй без хотя бы стрита, а чаще всего у него фулл-хаус, да ещё и такой, какой вы не прочитаете из открытых улиц. Зато его просто отпугнуть до седьмой улицы. "Охотник". Охотники, как известно, склонны к преувеличениям. Охотника надо ловить на слове – он будет сразу вешать вам лапшу на уши о том, какие у него сильные карты. Это человек, который на пятой улице начинает повышать, как ненормальный, с одним королем или парой троек на руках. Он тоже плохо сбрасывает. Знаете, вот вы, мисс МакКарти, девушка завлекательная, перед вами мужчины часто распускают хвост – вот он как раз из таких. С охотником надо играть, представив, что вы – девушка приличная, ни на какое его хвастовство не вестись, пока у вас не будет хорошей руки. Наплюйте на то, что вы ему отдадите, пасуя между пятой и шестой улицей. Когда вы припрете его к стенке стритом, он отдаст вам ВСЁ с лихвой, поверьте. И никогда не блефуйте с охотником, вообще никогда. Просто будьте аккуратны, внимательны – и всё, рано или поздно вы поймаете его на вранье. Однажды я раскрутил охотника на шесть тысяч долларов, которые он поставил на пару тузов и пару троек – у меня было три шестерки, и я играл, как будто ангел прошептал мне его карты на ушко. И ещё два типа, "пехотинец" и "кавалерист". Пехотинец – это выдержанный парень. Это "кот", который играет чуть смелее обычного кота, но так же аккуратно. Он не дергается, он четко знает, при каких картах ждать до шестой улицы, при каких – начинать торги только после седьмой, до скольких гоняться, а до скольких не стоит. Его сила в том, что он часто сбрасывает в начале, но если не сбросил – идет до конца, даже если рука слабовата. Вот кот – с ним ты знаешь, что если он зашел на второй круг после всех улиц, то всё, у него что-то есть тяжелое. А у пехотинца – нет, не знаешь. Скорее всего есть. Но не факт! С пехотинцем опасно сходиться врукопашную, он почти всегда готов к бою. Но если не готов – ты об этом не догадаешься. А "кавалерист" – это тот, кто бьет вас, пока вы слабы, но не бьет, когда вы сильны. Натан Бедфорд Форрест, если вы понимаете, о чем я. Он похож на охотника, но его байки – не для того, чтобы потешить свою самолюбие, а чтобы потешить ваше. Он очень хорошо читает ваши сомнения, и давит, давит, если он почувствовал момент – он зайдет и на третий круг, и зайдет смело. Кавалерист – это тот, кто блефует и смотрит на реакцию. Пехотинец агрессивен после седьмой улицы, а кавалерист – до седьмой. Но после седьмой он не бросается на укрепления в лоб, понимаете? Он развязный, но резко становится аккуратным, как только чувствует, что ввязался в бой. Кажется, что так легко проиграть все деньги... Да нет же! Он перебивает своими уверенными ставками вас в самом начале, хотя у него ещё ничего нет. А потом, так и не собрав сильной руки, спокойно сбрасывает, не кидаясь грудью на редуты. Правило кавалериста: "Я проигрываю битву, отступая перед корпусами, но выигрываю войну, когда дивизии разбегаются от моей роты." И выигрывает он её, мисс МакКарти, потому что на карточном поле боя корпуса собираются редко. Он вдруг посмотрел на тебя, улыбнувшись, как не улыбался раньше. – Если ты хочешь зарабатывать, Кина, ты должна стать "кавалеристом". На сегодня – всё. Он первый раз назвал тебя по имени, и в следующие вечера уже не называл так, а только "мисс МакКарти". Но зато он начал шутить. Шутки его часто были в виде подколок, такого рода, которых не ожидаешь от благообразного мужчины лет под пятьдесят. Иногда ты смеялась над ними, иногда чувствовала, что был бы он помоложе, ты бы треснула его чем-нибудь, а иногда – и то, и другое. Бывало, что он пародировал встреченных вами людей, бывало, что подшучивал над твоим акцентом, а бывало, что и над людьми вокруг вас. А потом – напускал на себя всё тот же холодный, подчеркнуто вежливый стиль, и было трудно поверить, что ещё утром он стащил ложку, подложил её в карман официанту, с возмущением потребовал другую, а потом подложил ему же в другой карман. Лэроу развлекался – в этом, похоже, был смысл его жизни. Но в отличии от других людей, которые тратят её на развлечения, его развлекала та игра, которую он придумывал сам. Вы играли ещё много-много раз. Играли, и ты вслух объясняла свои действия. Играли, и он прикидывался игроком одного из типов, а ты должна была определить, "кот" он сейчас или "пехотинец". Он назвал тебе другие типы, которые были подтипами предыдущих, основных: был там и "рыбак", и "палач", и "клиппер". Вы играли у него в номере, у тебя в номере, в каютах пароходов, в купе поездов, на пристани, положив карты на крышку чемодана, за завтраком, после обеда, перед самым ужином, до рассвета и даже в экипаже. Карты со старым дизайном. Сам дизайн, как следует из надписи, 1890-х, но вот компания, которые их выпускала, была основана в 1867. Особенно меня радует дама с хлыстиком))). – Блеф не должен быть результатом ваших карт или вашего настроения или ставок игроков в этой игре. Блеф должен быть ответом на поведение других игроков в ходе всего вечера, – говорил он. – Смотрите на то, как они играют. Но прежде всего смотрите на то, как сбрасывают. Когда человек повышает – это может быть обман, но когда он сбрасывает – это всегда искреннее. Он должен быть невероятно сильным игроком, чтобы сбросить хорошую руку специально, чтобы запутать вас. Я таких встречал, может, пятерых за всю жизнь. Смотрите, сбрасывает он до шестой улицы или после, повышает ли сам перед сбросом, сбрасывает ли после пятой. Запоминайте такие вещи. Запоминайте, кто ведет себя обыкновенно, а кто необычно. Однажды ты спросила его, когда тебе можно будет играть на деньги. – А я вам запрещал? – спросил он. Ты сказала, что он ведь не даёт тебе денег. – А почему вы не просите? – спросил он. Но таковы были правила, на которые вы договорились! Он не выплачивает тебе содержания до того, как пройдет год. – Мисс МакКарти, вроде, смысл был в том, чтобы я научил вас нарушать правила, а не следовать им? – усмехнулся Лэроу. – Вы выполняете обещания, это хорошо. Но мы же с вами жулики! Конечно, обманывать меня было бы ошибкой. Но уж точно моё слово – не нерушимая скала. Переубедите меня, на худой конец, сманипулируйте так, чтобы я рад был повестись. Пробуйте, только осторожно. Правила, господи ты боже мой! Вы же обожаете их нарушать, разве нет? Ты спросила, из чего это так очевидно. – Фальшивое имя, – пожал он плечами. Ты спросила, с чего он взял, что у тебя фальшивое имя. – Вы из Нового Орлеана, причем из небедной семьи, – ответил он. – Ваши родители были люди практичные, судя по вашему характеру. В Новом Орлеане девочке они дали бы имя, которое похоже на французское, на случай, если ей придется выходить в свет или замуж за француза. Мэри, Элизабет, Дороти. "Кина" же звучит по-французски, как начало вопроса. Например, qui n'a pas ni foi ni loi?* – пошутил он. Потом, когда вы освоили игру (это заняло несколько месяцев), он стал учить тебя обману. – Мисс МакКарти, запомните навсегда: никаких устройств. Никогда. Крапленые колоды – только при игре с простофилями, и лучше крапить прямо во время игры ногтем. Потому что всё это улики – а пойманных с поличным вешают или бьют. Нам остаются сигналы для парной игры и фальш-тасовки для любой. В рукаве вы карту с вашими платьями не спрячете, увы, оставьте это мужчинам. Но есть много других способов использовать платье – особенно в сочетании с муфтой. Все будут думать, что вы прячете их в муфте, а вы спрячете в прическе, например. Но это потом, для начала хватит с вас и фальш-тасовок. Тут для тебя открылся целый мир. Дедушка показал тебе простейшую тасовку, в которой колода делилась на четыре части, внешне выглядело, как будто они тасовались, а на самом деле верхняя часть оставалась неизменной. Дед даже не знал, что придерживание "снятой" части колоды безымянным пальцем называется джогом. – На четыре части делят только дилетанты. Все же видно! – укоризненно сказал Лэроу. – Однажды я играл в Калифорнии в брэг, и там какой-то венгр сделал "четверочку" так неумело, что остальные участники были оскорблены этим. Ему отрезали безымянный палец за такие низкопробные фокусы. Остальные делали хотя бы "шестерочку", просто из уважения друг к другу. Ты узнала, что такое "Пальма", "Подъем", "Флориш", "Лестница", "Вольт" и много чего ещё. Смысл был всегда один – чтобы ранее замеченная карта оказалась там, где тебе надо, и была роздана либо тебе, либо напарнику. Но это было только начало, как ни странно, самая простая часть. Потом вы разработали (ну, у Лэроу уже была готовая система) язык, которым могли "переговариваться" и сообщать друг другу о своих картах или о картах соперника. Язык это был хитрый – комбинациям или картам там соответствовали слова, причем были особые слова и жесты, переводившие вашу "беседу" в режим, при котором они что-то значили. Например, "досадно", "так-так", или складывание карт на столе особым образом, или взгляд на игрока справа и обращение к оппоненту слева или накручивание пряди на палец. Самое любопытное было в том, что тебе не обязательно было что-то говорить Лэроу, чтобы отправить ему "послание", ты могла заказать у официанта бокал вина – и он понимал, о чем речь. Одни слова, употребленные во фразе обозначали комбинацию, а целые фразы – руку, например, по первым буквам каждого слова, которое обозначало ту или иную карту. Вначале ты сказала, что это слишком сложно, и ты не запомнишь НИКОГДА! Потом оказалось, что это куда проще, чем двойной подъем карт из колоды. На это тоже ушло несколько месяцев. За эти месяцы ты играла – играла и честно, и нечестно, Лэроу говорил, с кем можно, а с кем не стоит. Бывало, что ты проигрывала, а бывало, что и он. – Карта капризна, – говорил Лэроу. – Иногда надо просто вовремя остановиться. И никогда не брать в голову. Удачи не существует, мисс МакКарти. Судьбы не существует. Бога... ну, на бога я не замахиваюсь. Но я знал одного человека, который отвечал на вопрос "почему тебе идет такая хорошая карта?" – "потому что я молюсь перед игрой!" Я не знаю, молился ли он взаправду, но то, что он был мастером эффектных флоришей – это факт**. Так и пролетел этот год – за бесконечными тренировками, повторением пройденного, разучиванием, закреплением, практикой. Вы наведывались в Сент-Луис нечасто, поэтому поддерживать переписку было трудно. От дедушки пришло одно письмо – он явно написал его не сам, а надиктовал кому-то, до того ровный был подчерк. Письмо было короткое – он говорил, что всё выяснит. Больше писем от него не было – ни одного. Может, не дошли, а может... да всё, что угодно могло случиться. От Кейт тоже было письмо и тоже короткое. Она написала, что едет с подругой, которая выходит замуж по переписке, в Колорадо, в окрестности Джулесбурга. Про Джулесбург ты знала из газет – это был тот самый городок, который сожгли дотла вышедшие на тропу войны шайенны в феврале, ещё до твоего бегства из Нового Орлеана. Кейт, видимо, была девушка рисковая. Точнее адрес она пока указать не могла – "где-то в окрестностях Джулесбурга". С помощью настойки опия тебе удалось справиться с кошмарами. Опий был спасением – чтобы хорошо осваивать карточную премудрость, нужна была чистая голова, а для этого необходимо было как следует высыпаться. Раз в неделю ты разводила настойку, выпивала стакан – и жуткие сны, в которых ты видела, как языки пламени лижут руки несчастных, отступали. Аппетит улучшился. Опий выглядел, как идеальное решение – он приносил умиротворенное спокойствие, даже веселость. Лэроу об этом знал – ведь тебе нужны были деньги на настойку, пусть и гроши. Он относился к этому с пониманием – о катастрофе на "Султанше" писали в газетах много. – Лауданум – это "виски для женщин", – шутил он. Ты присмотрелась к нему получше, и решила, что его слова о "скучности" игр – это, вероятно, какая-то странная поза. Он столько рассказывал об игре в карты, столько припоминал случаев, столько знал трюков и хитрых приемов, что ты была уверена – от карт он, должно быть, без ума, или хотя бы они владели его разумом, когда он был моложе. И кроме того, он мало чем увлекался помимо карт. В веселые дома он не ходил (хотя иногда мило и довольно невинно флиртовал с дамами на твоих глазах), пил мало, может, пару рюмок или около того. Он читал газеты, но не слишком внимательно, скорее просматривал их. У него были какие-то дела, в которые он тебя не посвящал, видимо, со старыми знакомыми – всеми до одного приличными, благообразными людьми, но, кажется, ничего серьезного. Но было кое-что, что тебя удивляло. Казалось, что та часть, которая началась до игры в карты, теперь почти не использовалась. Игра в карты, такая, которой учили тебя, не подразумевала обмана помимо ловкости рук и обмена информацией. Конечно, ты чувствовала себя проще и увереннее, зная, что чувствуют люди по отношению к тебе, что они из себя представляют, и так далее. Но казалось, что те месяцы, которые ты провела, угадывая, кто перед тобой – были стрельбой из пушки по воробьям. Это не особенно помогало выиграть. Зачем в таком случае он обучил тебя этому? Ты задала этот вопрос. – Это что-то вроде фундамента, – пожал плечами Лэроу. – Рано или поздно это пригодится. Есть практика, когда вы делаете именно то, чем будете заниматься дальше. А есть практика, когда вы набираетесь опыта, просто глядя на мир другими глазами. Этот опыт впитывается в вас сам, но он не впитается, если вы не будете знать то, о чем я рассказывал. Не переживайте, пригодится. Но что-то говорило тебе, что все не так просто. Была весна шестьдесят шестого, и до конца первого года вашего "сотрудничества" оставался месяц с небольшим, когда однажды вечером он постучал в твою дверь, вошел, и, спросив разрешения, сел в кресло. Ты спросила, не случилось ли что-то. – Ничего, – ответил он. – Я решил, что вам пора перейти на новый уровень. Ты спросила, в каком смысле. – Думаю, вы и сами догадались. Раздевайтесь! – сказал он. – Шутка, шутка! Я пришел, чтобы сказать, что завтра мы едем в Чикаго. Ты спросила, почему именно туда? – Чикаго был юн и неопытен, а сейчас окреп и стал силён. Мы не успели оглянуться, война отвлекла нас – а у него уже выросли усы, мускулы и носит он цилиндр вместо мальчишеской матросской шапочки. Вот и вы тоже... как бы это сказать. Оперились! Обменяли некоторое количество времени на некоторое количество опыта. Пора проверить, на чего он стоит, не так ли? Вы поехали в Чикаго на поезде. Раньше ты тут не была. Чикаго был теперь и правда огромным городом, больше, чем Новый Орлеан, и возможно даже больше, чем Сент-Луис. Его огромные фабрики ещё не изгадили красоту озера Мичиган, и тебе, никогда не видевшей моря, оно казалось безбрежным океаном. О, как поднималось над ним солнце, рассыпая драгоценные блики по тронутой ветром воде! Да и сам город мог удивить. Здесь были не только фабрики и не только паровозные депо и бесконечные линии железных дорог, терминалы, склады, водонапорные башни, цистерны, пристани... да, впрочем, этого добра хватало. Но была опера! Были десятки парков, занимавшие сотни акров земли. Были экипажи, и их было столько, что рябило в глазах. Были театры, оранжереи, здания, выстроенные "как в Париже", ажурные перила мостов через реку Де-Плейнс (которая называлась так, потому что текла "с равнин"). Если не заходить в заводской район у порта, Чикаго был как Новый Орлеан, только с французским лоском, а не с французской развязностью, а также без болот, бесконечных дождей и убийственной жары. Чикаго был гораздо строже (без пышновато-пошловатой колониальной архитектуры), но в то же время посвежее. В нем было меньше напускного и больше настоящего. Это был город дела, но он не забывал думать и о внешнем виде. – Посмотрите вокруг. Чувствуете за всем этим тайну? – поделился с тобой Лэроу и перешел на шепот. – Главная тайна: почему до сих пор столица Иллинойса – Спрингфилд, а не Чикаго? Заговор республиканцев, не иначе! Первым делом вы заказали тебе новое платье – теперь уже на твой собственный вкус и дороже всех предыдущих, а также посетили городские достопримечательности. – На первый взгляд получить приглашение в приличное место в городе, где тебя никто не знает, сложно, – пояснил Лэроу. – Хах! Гораздо сложнее в городе, где тебя знают хорошо, как вы понимаете. Ты спросила, что вы здесь будете делать. – Здесь мы сыграем в одну любопытную игру, – сказал Лэроу. – Признаться, вы отлично освоили всё за этот год. В Чикаго вы будете главным в паре, а я побуду шиллом. Как вам такое? Конечно, сначала ты испугалась – мало ли что! А вдруг ты всё испортишь? Но, конечно, Лэроу не собирался полностью устраняться от принятия решений. Ты говорила ему, что делать – он делал. Найти места, где играют в карты – готово. Вывести тебя в свет, завести знакомства – выставки, благотворительные вечера, театры – готово. Подать тебе сигнал, за какой стол садиться – сделано. Ну, а дальше – осталось только применить навыки, иногда советуясь с ним. Вы играли в клубе "Аметист", и в казино "Четыре звезды", и в отеле "Леди Озера". И там-то, в "Леди Озера", и произошла Встреча. Вы с Лэроу пришли в разное время, как люди, лишь слегка знакомые друг с другом. Поиграв за разными столами, вы оказались за одним. Там же была и девушка, представившаяся "мисс Грейвз", ей было лет двадцать пять, она была красива, как греческая богиня, весела и непринужденна. Но когда она посмотрела на Уильяма, на секунду маска слетела у неё с лица, и ты поняла, что она – это ты, а ты – это она. То есть, та, которая была до тебя, которая "уехала покорять Запад". Потом она справилась с собой. Лэроу улыбнулся ей в ответ. Он сразу согласился на игру: он делал вид, что с ней не знаком, а она делала вид, что не знакома с ним. Ты быстро поняла, что это ни в коем случае не дружественная игра старых знакомых, а смертный бой двое на двое. "Леди Озера" был пафосным местом, где игроки покупали себе модные керамические фишки, зал был залит светом газовых фонарей, а карты сдавали дилеры в коротких сюртуках с вензелями и в козырьках. В виду последнего факта тасовки и подрезки не работали, а можно было полагаться только на обмен сведениями. Но у "мисс Грейвз" тоже имелся шилл – развязный парень чуть старше неё, брюнет, выглядевший глуповато, что было, конечно же, тоже очередной маской. Он был "пехотинец" – играл в основном хорошие руки, но играл так, что у тебя каждый раз ёкало, когда он начинал торговлю, а ты сидела с одной парой на руках. "Мисс Грейвз" была "кавалеристом". Примерно через сорок минут остальные двое участников были обыграны в пух и прах и бежали от вашего стола, как от чумы. Вы остались вчетвером, и игра стала осторожной, "на кончиках пальцев", как называл такое Лэроу. Было понятно, что тот язык, который Лэроу практиковал с тобой, был не тот, которым он пользовался ранее с "мисс Грейвз", но и она со своим напарником выдумала собственный. Лэроу и "мисс Грейвз" отчаянно пытались разгадать шифры друг друга, а потому пользовались ими редко. Потом вдруг что-то треснуло – и оба, Лэроу и "мисс Грейвз" начали говорить колкости друг другу, одну за другой. И почти в каждой было зашифровано послание или тебе, или её напарнику. Их обоих забавляло это хождение по краю – это была игра над игрой. Эмоции бурлили, а из кучи долларов, лежавшей на столе, от одной пары к другой переходили крохи. Никто не ошибался. И только под утро, часа в четыре ночи, когда все вы устали, когда за вашим столом сменился второй дилер, Лэроу вдруг рискнул. Он, видимо решил, что понял их послания. "Мисс Грейвз" что-то сказала после седьмой улицы, брюнет ответил, она немного поторговалась и спасовала. Дальше торги резко пошли в гору. Лэроу поставил почти всё, что у него было, а брюнет ещё поднял ставку. – Уравниваете? – Замрите, – ответил Лэроу неожиданно для всех. – Что? – Замрите и послушайте меня. У вас, молодой человек, на руках сейчас восемь карт. Либо устали вы, либо наш дилер. – Какого черта? – Мисс Грейвз только что сообщила вам своей невинной фразой, что на руках у неё туз. У вас же на руках их было три: два я вижу на открытых улицах, и один на закрытой. Вы своей фразой попросили её спасовать, потому что с тем тузом, который вы добавили к этим трем, у вас получилось каре. – Мистер, вы, видимо, очень устали, и несете какую-то околесицу. У меня семь карт. – Я вам предложу, молодой человек, два варианта. Вы сейчас спасуете и оставите половину фишек нашему дилеру, который помолчит об этом инциденте, а мы оставим ваши карты не открытыми и откроем новую сдачу свежей колодой. Либо мы посмотрим, так ли белоснежны ваши манжеты внутри, как и снаружи. – Дедуля, ты меня сам что ли заставишь их показать? – насмешливо спросил парень, который был довольно рослым. Ты глянула на Уильяма и только сейчас заметила, что одну из рук он держит под столом. – Да, только Отче Наш сначала прочитаю. Сэмюэль Кольт, иже если на небеси, – продекламировал Лэроу и все отчетливо услышали из-под стола металлический щелчок. Оружие в "Леди Озера" было строго запрещено, и напряглись все, включая вашего дилера. Это место было настолько приличным и сверкающим, что сама мысль о выстрелах и пороховом дыме здесь казалась неуместной. Брюнет побледнел, подумал и... спасовал. – Аминь! – сказал он негромко, кивнув с деланой улыбкой. – И правда, что-то я устал! Немного джина с содовой мне не помешает. Прогуляюсь к бару! Хорошей игры, леди и джентльмены. "Мисс Грейвз" хорошо владела собой, но даже она не смогла сдержать досаду, когда Лэроу, дождавшись, пока брюнет отойдет, кинул на стол серебряную спичечницу с крышкой на пружинке. – Les absents ont toujours tort,*** – сказал он. – Но тем не менее: я так понял, на спички вы, мисс Грейвз, с ним ни разу не сыграли? Зряяя! Мисс Грейвз продолжила играть с вами какое-то время: она билась отчаянно, но против двух противников, действовавших заодно, ей было не выстоять. Вы выиграли у неё две трети оставшихся денег, прежде чем она сдалась. Но прежде, чем она ушла, Лэроу поклонился ей, сгреб фишки со стола, бросил одну дилеру и тоже пошел в бар. "Мисс Грейвз" сидела, устало подперев лоб рукой. – Он хорош, конечно, – глядя вслед Лэроу, сказала "мисс Грейвз" тебе, а может, и не тебе вовсе. Прятаться уже не было смысла, а может, у неё пропало желание. – Даже слишком. Старая гвардия и все эти манеры... Но когда карты ему надоедают, он начинает заниматься всякой чепухой, – она бросила это зло, с разочарованием. – Я такое не люблю. Я люблю деньги, а не то, что он вокруг них накрутил со своей Игрой. Потом она бросила на тебя последний взгляд, уже неприкрыто неприязненный, отчего её красивое лицо сделалось противным, и сказала: – Прощайте! – и ушла. Ты так и не поняла, для кого было всё это разыграно – для тебя, для неё или для самого Лэроу, и даже не поняла, знал ли он заранее, что она здесь будет, или нет. Вы взяли экипаж и поехали в отель. Выигрыш был ого-го – под десять тысяч долларов, из них почти четыре были у тебя в кошельке, уже обменянные на наличные. Но твой напарник не выглядел обрадованным. Наоборот, ты в первый раз за всё время увидела Уильяма Лэроу грустным: не холодным, не хмурым, не презрительным, а разочарованным, слегка даже потерянным. Словно генерал, который дал трудный "бой за избушку лесника" и вроде бы победил, а теперь смотрит на поле сражения и думает, за то ли дело он сражается, и, может быть, хотел бы даже сдаться, но понимает, что некому теперь отдать саблю. – Как вам Чикаго, мисс МакКарти? – спросил он устало. – Понравился? Или может, вы хотите посмотреть другой город? Нынче чем дальше к Западу, тем больше денег на кону и тем больше дилетантов. А, может, вам хочется в Европу? Париж – сейчас тот самый город, от которого пляшут все остальные. А я, признаться, подустал от покера. Что это было? Благословение покинуть его и отправиться в одиночное плавание? Ведь Лэроу сам говорил тебе, что нарушать правила – это хорошо. Или что-то другое.
-
Боже, это настоящий авантюрно-приключенческий роман, а не игровой пост! Я в диком восторге от поста, безграничном!
-
Первые полтора эпизода - настолько хрестоматийный гайд по соблазнению, что я подумываю, что ты саппортом в РМЭС работал)
-
Ну это, безусловно, высший пилотаж. Персонаж учит персонажа игре и Игре, а мастер учит игроков и читателей - игре... но как знать, быть может и Игре тоже.) А если и не учит, то это просто охренительно интересное и увлекательное чтиво.
-
-
Пока читала вспомнились тесты из журналов. Народе "а какой ты покерный игрок".
А вообще очень харизматичный дядечка получился.
|
Как мог, ты помог Дойчи, и отправился назад. В этот раз по тебе вообще не стреляли – или так показалось. Впереди стали раздаваться взрывы гранат – один, другой, третий. Значит, самураи подобрались совсем близко. Ты бежал, не чувствуя под ногами песка, падая в воронки, прижимаясь к грунту и снова поднимаясь. Песок заскрипел на зубах.
Но вот – и трудно было в это поверить – блокгауз, спасительная стенка. Айвенго в итоге дополз кое-как своими силами – ранило его крайне удачно, куда-то между рёбер. С него уже содрали дангери вместе с майкой, впихнули в него таблетки и кое-как перевязали: крови было не так много. Но пока парни прикрывали его, зацепило ещё и Айскрима, жутко неприятно – в рот. Пуля распахала щеку и раскрошила пару зубов. Он сидел, прижимая щеку рукой, зажав карабин между коленей, и страдал.
Парни уже развернули пулемёт около угла, даже заправили ленту и сидели, прижавшись к стене, или лежали подле неё. Мешки и рюкзаки они сложили кое-как – потому что из такого маленького количества построить стенку не получалось – верхний всё время скатывался. Но кое-какое прикрытие всё же было. – Почему пулемёт молчит?! – крикнул кто-то, выглянув из-за угла. – Сейчас, сержант наш будет. – Когда?! – Вон бежит уже! Ты отдышался за глыбой бетона несколько секунд и лег за пулемёт. Флаин Фиш облизнул губы и лег рядом – подавать ленту. Снова где-то правее грохнула граната, и не одна.
Ты приник к прицелу и увидел... ничего особо не увидел. Но потом заметил поднимающиеся над самой землей головы, плечи, руки, держащие винтовки: где-то там за взлетно-посадочной полосой. Может, у них там была какая-то канава, или воронки, как на вашей стороне. Ты приложился, чтобы прижать их очередью, нажал на спуск и... пулемёт выстрелил. Один раз. И всё.
Ты потянул затвор – он пошел туго, очень туго, с нехорошим скрипом. Откинул крышку, пригляделся...
Да, в твоей карьере не было такого, чтобы пулемёт М1919 всё утро купали в соленой воде и валандали им по морскому дну, а потом ещё потаскали по пыльному острову в режиме "ложись или пристрелят". Затворная группа засралась "надежно", стрельба отменялась.
Тут было два решения: одно – попросить японцев, чтобы они отложили атаку хотя бы до после обеда – пока вы разберёте пулемёт, почистите и дадите ему высохнуть, смажете и отрегулируете затворную группу. Другое – которое принял ты.
-
За то ощущение, когда ждешь любой опасности с любой стороны, кроме той, которую придумал мастер.
|
Когда ты поделился своими мыслями с МакМёрфи, что мол, вот, индейцы могли бы собраться и устроить резню, он покачал головой. – А зачем им это? Они ж охотники. Они знают, как загнанный в угол зверь дерется. У нас тут полсотни повозок, около двухсот взрослых людей, куча оружия. Сам подумай, сколько они потеряют, если на штурм пойдут? Это у вас там, на Востоке если в сражении погибла сотня человек, то это так, мелочь, да, капитан? Ты сам-то сколько потерял в таких атаках? – насмешливо спросил он. Ты честно признался, что и не вспомнишь. – Если б индейцы так воевали, давно бы все войны проиграли. Я тут с шестьдесят третьего, и за четыре года не помню ни одного боя, чтобы индейцы, нападая, потеряли больше трех человек. Вся их военная премудрость – это как напасть так, чтобы никого не потерять. Бывает, конечно, что они толпой собираются, вот в шестьдесят пятом, в газетах писали, в Колорадо Джулесберг сожгли, и то городок-то был – переплюнуть можно. Но должен быть важный повод – когда их достали в край, или когда два племени вышли на бой друг с другом. А что им наш караван? Ну, едет себе и едет. Мы же тут не селимся. Проедет наш караван, за ним другой пойдет. Это вот на Змеиной реке, севернее – там да, война идет с поселенцами и армией. Но и то – с шестьдесят четвертого года война, а ни одного сражения не было. А тут за что драться? За долину Гумбольт? Да посмотри вокруг, кому она нужна, тут даже вода серой отдает. Тут и без индейцев-то хрен выживешь! Те, кто на нас нападают – это молодые скорее всего: скот угоняют, чтобы жениться, или скальпы хотят добыть, чтоб себя показать. Индеец не так смотрит на войну, как белый. Вот ты ж наверняка не для удовольствия на войну пошел? А для индейца это как... вот знаешь, есть такие господа побогаче, которые ходят в клуб, читают там газеты, играют в карты и обсуждают новости. Ну, я сам не видел, но мне рассказывали. Почему они туда ходят? Им там что, очень интересно? Да просто это "достойное поведение" – все так делают, так принято. Вот и индейцы так же. Думаешь, пока белые не пришли, они тут друг другу цветочки дарили? Не, резали друг друга вовсю. Уйдут белые – точно так же резать будут. Потому что кто воюет – тот храбрый, ловкий и умелый, а кто нет – тот трус и тряпка. Их война – она не про то, чтобы костьми лечь, но не пропустить кого-то куда-то, если только на их поселение не напали. Их война – это образ жизни, бей-или-беги. Мы им просто под руку подвернулись. А на Змеиной реке – там да, там другое дело... Но там Крук. Я бы поставил на Крука, а не на Змей: из всех генералов, которых я видел, он – самый умный. Ты спросил, кто такие эти Змеи. – Да эти же вот... шошоны, пайюты и банноки. Ну, не те же, которые здесь, но родственнички, етить их всем скопом. Их вообще-то так манданы называли испокон веку, уж наверное не за красивые глаза! Манданы-то как раз хорошие ребята, они за нас, и если что помогают белым. Но вот тебе мой совет, Эдвард Босс – никогда не доверяй индейцам полностью. Индеец – он как волк. Ты его вроде приручил, посмотришь – вроде бы собака. Но как кровью запахло – он клыки скалит и цапнуть норовит. Так и они. У них конокрадство в крови, как у цыган. Только цыгане людям лапшу на уши вешают, а индейцы, так сказать, наоборот, её оттуда срезают, гы-гы-гы! Не бывает мирных индейцев, разве что совсем убогие какие-нибудь, как недоразвитые, что в Калифорнии живут или на юге там совсем. А на Равнинах такие не выживают. На Равнинах они... как тебе сказать... если индеец мирный – это просто значит, что он воюет сейчас не с тобой. Ты спросил, а как там в Монтане с индейцами-то вообще? Там-то вроде горы... – Да я там не был. Говорят, там сиу, и кроу – это большие союзы племён, их гораздо больше, чем Змей. И говорят, что хуже Черноногих никого нет. Говорят, их очень много, и они – надменные ублюдки, которые воюют со всеми подряд. Представляешь, у них даже конфедерация есть! Так и называется – конфедерация племён черноногих. Осталось, сука, президента выбрать, какой-нибудь вождь Большая Военная Шляпа*, гы-гы-гы! Так страны и разваливаются: сначала южане выбрали себе своего президента, потом черноногие выберут, потом черножопые... да лан, шучу я, не обижайся! *** Как ты и рассчитывал, инцидент на переправе привлёк внимание людей. Собралась толпа человек в тридцать, МакМёрфи тоже в ней был, но стоял в сторонке, больше смотрел. У него фургона не было, так что ему было всё равно. Сначала люди были настроены против вас обоих, мол, чего бузите, тут переправа все-таки, и так все напряжены. А если индейцы нагрянут!? Надо быстрее переходить реку да искать место для лагеря. Но вскоре симпатии оказались полностью на твоей стороне. Вернее, лучше сказать так, толпа взялась за Мюррея! И тут ты увидел, что такое толпа. Вот стоит человек в этой толпе, просто смотрит, пытается понять, из-за чего сыр-бор, а потом вдруг ни с того ни с сего как начнет кричать. Он просто крикнет что-то пару раз – и вроде бы это нестрашно, но ему никто ничего не скажет. И его сосед тоже крикнет. И его сосед. А потом оказывается, что вся толпа шумит. И понимаешь, что это – как вода, которая бьет в плотину. Есть черта, через которую никто из этих людей никогда не переходил, табу. Потому что привык считать, что народ, стая, племя, город, называй как хочешь – провело эту черту. Но когда ты в толпе – толпа и есть твой народ. И если оно считает, что "можно" – тогда можно и каждому. – Езжай в конец! Пропускай всех! Всех пусть пропустит! Езжай в самый конец, и как хочешь! Голосовать тут никто не собирался. Мюррей был упрямый мужик, и он всё же попытался спасти свои комоды и сундуки. Он встал на повозку, и рявкнул: – Дайте сказать! – Давай, только быстро! – Раз так, то пусть мои вещи погрузят на другие повозки! Это будет честно! Почему я должен их выбрасывать из-за других? Толпа сначала затихла, пораженная такой наглостью: многие в этой толпе лишились всего за время путешествия, многие добровольно выбрасывали любимые стулья и кровати, а тут такое... Потом люди стали хохотать и хлопать себя по коленям. А потом, вволю нахохотавшись, стащили его с повозки, забрались на неё и спихнули на землю всё, что нашли в ней. Некоторые предметы мебели выдержали падение, а некоторые – с треском ломались, но это было неважно: Мюррей ни за что не успел бы один загрузить их, если хотел переправиться вместе со всем караваном. МакМёрфи сплюнул и пошёл восвояси. Караван продолжил движение, индейцы давали о себе знать, но, как и предвидел проводник, действовали по одиночке или малыми группками. Больше они никого не убили, но пару раз крали скот. Только один раз ты их и увидел – три конные фигурки, въехавшие на пригорок, а потом скрывшиеся за ним вдалеке. Однажды ночью они все-таки напали... или нет? Никто точно не знал, поднялась тревога – один из часовых что-то заметил. Люди сидели за поставленными в круг повозками с оружием наготове, вглядывались в темень. Ты, как один из тех, у кого был военный опыт, обходил лагерь и проверял караулы. А потом раздался крик: – Пожар! Пожар! Индейцы подожгли повозку! Главное было стоять и не дергаться, чтобы все не начали тушить её и не оставили без защиты подходы с других сторон. Люди в целом отреагировали неплохо – за долгий переход большинство научилось соображать, что к чему. Вы не сцепляли повозки цепями, как делают иногда в таких случаях, поэтому загоревшуюся удалось откатить в сторону. Где она и догорела, потому что, конечно, никто не мог позволить себе тратить воду на тушение. Это была небесно-голубая повозка с желтой полосой. Твоя стало быть. Все были сильно напуганы этим пожаром и долго ждали нападения, но оно так и не последовало. Утром Томпкинс расспросил людей, почему они решили, что это индейцы подожгли повозку. Может, видели как летели стрелы, которые её подожгли? "А кто ещё?" – удивлялись люди. Того же мнения придерживался капитан Диккл. Но МакМёрфи был уверен, что это Мюррей. Он нашел в остове повозки сгоревшую вместе с ней масляную лампу – частично расплавившуюся. – А у тебя такая была? – спросил он. Ты ответил, что нет, у тебя были керосиновые лампы. – Вот то-то! Ладно, не говори пока никому. Люди частенько вырезали на таких предметах инициалы: в лагере они часто друг другу что-то одалживали. Вы осмотрели лампу, но, как и ожидалось, она слишком обгорела и на ней никаких следов не осталось – шутка ли! В повозке стоял жар, должно быть, как в топке паровоза или около того. – Но он этого не знает! – сказал МакМёрфи. – А ну-ка! Во время привала он подошел к Мюррею и сказал, что хочет посмотреть его масляные лампы. Шотландец, который сильно переживал потерю мебели, обрушился на него с бранью. – Мало вам было выбросить моё добро, вы теперь ещё и на лампы позарились! Идите на переправу и там и ищите, где выбросили. – Ладно! – ответил МакМёрфи. – Мы просто нашли лампу в сгоревшей повозке, а на ней остались инициалы Н.М. Мы решили, что это твои, вот и хотели посмотреть, какие у тебя на лампах. Мюррей подбоченился. – Хорош заливать! Какие ещё инициалы на сгоревшей лампе, раз она сгорела? Да и потом, кто угодно мог её подобрать. Это ничего не значит. Хватит гнать на меня волну, понял? МакМёрфи оставил его в покое, но вам сказал: – Не верю я в это. Этот скупердяй наверняка всё, что можно было быстро запихнуть в повозку, взял с собой, в том числе и лампы. Последим за ним. Он позвал ещё пару человек в свидетели, и когда лагерь стал сниматься, Мюррей и правда закопал что-то в своем костре. – Опачки! – восторжествовал МакМёрфи. – Ну, надо же! Какой сюрприз! В костре, под слоем золы, вы нашли лампу с инициалами Н.М. – Она мне надоела, вот я её и выбросил! – ничего лучше не придумал шотландец, когда вы спросили его, что это значит. – А зачем закопал? – спросил его Томпкинс. – Да чтоб индейцам не досталась! В этот раз голосования тоже не было, потому что капитан Диккл наконец вспомнил, что он капитан. – Натан Мюррей, я изгоняю тебя из каравана! – сказал он. – Ты сжег повозку... у меня слов нет! А если бы загорелись все повозки? Ты ненормальный! Таким с нами рядом не место! Мюррей в своем стиле принялся спорить и говорить, что он заплатил деньги, как все, и это его право – ехать там и тогда, где он хочет. В этот раз толпы не было – все собирались уезжать, а ваша небольшая группа отделилась от большинства. – Отвлеките-ка его! – сказал Мюррей на ухо вам с Томпкинсом. Пока вы спорили, раздались выстрелы – это МакМёрфи тихонько обрезал постромки мюрревских мулов и разгонал их пальбой в воздух. – Иди, лови их, – сказал он ему и уставился своими чуть раскосыми, насмешливыми глазами на шотландца. Тот был настолько ошарашен произошедшим, что спасовал. Ведь действительно, даже попытайся он застрелить теперь своего визави – что бы это изменило? Караван ушел, а Мюррей с сыновьями остался. Он стоял с опущенными плечами, тяжело дышал, и даже не смотрел вслед повозкам. Больше ты его никогда не видел. *** Без повозки пришлось нелегко – негде было спать, нечего есть, нечего пить. Но, к счастью, твои мулы, которых ты распряг на ночь, уцелели, а это было хорошо – у многих в караване за время путешествия животные пали, и теперь ты мог сдавать своих им за самые разные услуги и товары. Они охотно делились: путешествие подходило к концу, настроение у всех улучшилось, стало ясно, что еды хватит до конца, и все помнили, как ты делился с голодающими в самый трудный период. Что касается денег, вырученных за припасы, то бумажные были у тебя при себе, а серебро – в повозке, и его ты лишился – оно расплавилось и, видимо, растеклось. А может, и сгорело... серебро вообще горит? Ты не знал, но так или иначе, монет на пепелище не нашел. В итоге, с учетом того, что под конец ты раздавал людям припасы бесплатно, за поездку ты остался в минусе, но всё же несильно. С другой стороны, это позволило тебе сэкономить время – когда караван добрался до почтовой станции в Бисбиз, ты продал компании мулов (скотина на линии всегда нужна), а на эти деньги оплатил себе проезд и поехал дальше на дилижансе, и даже ещё осталось. – Прощай, капитан Босс, – сказал МакМёрфи. Ты спросил, не хочет ли он поехать в Монтану, намыть золота. – Неее, – ответил тот. – С тобой не поеду. Ты неплохой парень, но ты захочешь быть главным. А я ещё на войне понял, что с меня хватит капитанов, лейтенантов и прочих людей, которые сняли мундир, а нашивки остались. К тому же, без обид, но ты любишь делать работу чужими руками. Ты мог бы пристрелить Мюррея, у тебя хватило бы и мастерства, и яиц – и всем было бы лучше: и тебе самому, и людям, и даже, возможно, его собственной семье. Но вместо этого поднял шум. Разумно, конечно! Ты ничем не рисковал, а вот другие – да, когда собралась толпа, могла ведь и стрельба начаться. Да, я знаю, что у тебя там семья на Востоке, и дважды подумаешь, прежде чем подставлять башку под пули но... такие лидеры не по мне. Прощай, и пусть тебе повезёт в Монтане! *** Письма сгорели вместе с повозкой, но всё же десять тысяч – слишком лакомый кусок, чтобы не попытаться его взять, несмотря на это. В Калифорнии тебе пришлось ехать в Сан-Франциско, от реки Гумбольт туда вела уже почти прямая дорога через Сакраменто – миль четыреста, на дилижансе – около недели, если без задержек. Ты посмотрел Калифорнию, пусть и из окна экипажа, который трясло туда-сюда. Здесь у деревьев были вытянутые листья, а горы заросли густым чаппаралем, кустарниковым дубом, который издали смотрелся, как мягонький ковер, а вблизи представлял собой жесткие и весьма неприятные наощупь заросли, в которых, однако, очень удобно было прятаться. Именно от него и вели своё название знаменитые ковбойские "чехлы" на ноги – чаппарехос, или, как звали их у нас в США, чепсы. Чаппараль издалека и вблизи. На первом фото он низенький, но вымахивает иногда до размеров небольшого дерева. Из окна же ты увидел и озеро Тахо – водоем невиданной красоты и огромного размера, с прозрачной, кристально чистой водой. Спокойная, отдающая бирюзой водная гладь уходила к горизонту, где высились горы. Климат в Калифорнии был сухой и жаркий, но все же приятно-жаркий – ничего общего с убийственным луизианским летом, где что на солнце, что в тени подыхаешь, как загнанный. Впрочем, погода менялась буквально на каждой станции – в одной долине попрохладнее, в другой наоборот, пожарче. А подъезжая к Сан-Франциско, ты ощутил освежающее дыхание океана. В Чарльстоне, в детстве, ты видел море, но была зима, когда вы туда приезжали, и ты только издалека смотрел на далекие серо-свинцовые волны. В Калифорнии ты увидел океан совсем другим – тёмный, сине-зеленый, пышущий первозданной силой, он слегка волновался, но это "слегка" выглядело, как невероятная мощь – волны с шумом гладили берег, бились о него, словно о чем-то настойчиво упрашивая. Глядя на них ты осознал, что пересек Америку. Сан-Франциско оказался городом, от которого закружится голова у любого. Он был чуть поменьше Сент-Луиса и в несколько раз больше Чарльстона, но ни Чарльстон, ни Сент-Луис не могли с ним сравниться. Это был город ста языков, и десяти религий, и тысячи разных оттенков. У меня нет фото Сан-Франциско на 1867, но вот это: Сан-Франциско в 1863-м. А это – в 1876. Соответственно, у тебя нечто среднее))). Тут было всё – от китайских "принцесс", в подпольном "дворце" показывающих за деньги танец с раздеванием (кстати, только в Сан-Франциско ты впервые увидел азиатов и услышал китайский язык), до жирафа в недавно открытом Вудвордском Саду, в котором также выставлялись картины, скульптура, диковинные рыбы в аквариумах. А ещё можно было посмотреть на причудливые аттракционы и разные музейные экспонаты – от настоящего шотландского килта до какой-нибудь турецкой сабли или усыпанного бисером и жемчугом креста конкистадора! Никогда раньше ты не бывал в таком музее, потому что, как ни крути, несмотря на всё образование и все книги, которые ты прочел, ты был всё же из Миссурийской глуши. В округе Рэндольф самым ярким мероприятием для тебя до сего дня всё так же оставалась ярмарка в Хантсвилле. – Что можно найти в Сан-Франциско? – Всё что хочешь. – А что ещё? – Всё что можешь вообразить. – Это всё? – Ну, и до кучи всё остальное. Уже давно не было в Калифорнии никакой золотой лихорадки (хотя золото помаленьку кое-где домывали, но так, остатки), и всё равно этот город продолжал всасывать новых людей, как труба, в которой тяга, раз возникнув, никак не остановится. Сюда даже паровозы привозили с Восточного Побережья на кораблях. Паровозы. На кораблях. Ты видел, как паровозы перевозят паромами через Миссури, и даже это смотрелось внушительно. А тут... тысячи миль, по морю вокруг мыса Горн... Что это за корабли такие были, способные на это? И с этой страной, которая их строила, вы, конфедераты, пытались воевать? Мистер Криттенфильд жил в районе, который был застроен новенькими кирпичными домами и являл собой картинку в букваре к слову "успех". Он принял тебя лично. Это был человек тощий, высокий, но совсем не такой старый, как ты мог вообразить из письма – ему было слегка за сорок. Ещё у него был стеклянный глаз. – Так-тааак, – сказал он, водрузив на нос пенсне в золотой оправе. – Мистер Босс, поздравляю вас с прибытием. Вы проделали длинный путь ради этих денег. Рад познакомиться с вами лично. Сохранилось ли у вас письмо, которое я вам отправил? Ты сказал, что нет – оно сгорело. – Ничего страшного! – ответил мистер Криттенфильд. – Зато ваше письмо у меня. Я попрошу вас извинить меня за некоторую подозрительность, но войдите в моё положение: если следом за вами приедет ещё один Эдвард Босс, я буду иметь перед ним кислый вид, – добавил он, посмеиваясь. – Как лайм без кожуры! Вы когда-нибудь пробовали лайм? Вот-вот! Он поступил очень просто – попросил тебя написать несколько строчек из твоего же письма и сверил подчерки. – Ну, теперь я могу быть спокоен! Вы именно тот человек, который писал это письмо. Волю усопшего надо выполнять, как следует, не так ли? Вы отправились в банк, и там он лично поручился за тебя и тебе выдали наличные. Ты спросил, может ли он дать тебе совет относительно Монтаны. – Решили попытать счастья с лотком? Что ж, это весьма благородное занятие, хоть некоторые и считают его пустячным, но это неверно. Старательство – тяжелый труд, а ведь он приносит государству пользу. Но я скажу так: не только старатели просеивают породу. Когда вы окажетесь на севере, вы, вероятно, увидите там множество салунов, борделей и магазинов. При всей их неказистости в них-то и оседает золотой песок. И судьба вашего дяди – лучшее тому подтверждение. Он сделал своё состояние на грузоперевозках. Он был прекрасный человек и в самом деле владел приисками, но поверьте, никто ни разу не видел его с лотком в руках. Что ж, желаю вам удачи! *** Далее нужно было отослать деньги домой, что оказалось тоже непросто. Почтовая линия Бена Холладея уже худо-бедно ходила из Сакраменто в Сент-Джозеф, но страховка стоила бы... очень дорого, если бы вообще кто-то взялся за такое безнадежное дело. Ты решил отправить деньги морем в Новый Орлеан, а в письме, направленном по суше, попросить кузена Каспера отправить туда поверенного. Это был долгий путь, и корабли, конечно, тоже могли и потонуть. Все знали историю клиппера "Хорнет", который сгорел дотла в мае шестьдесят шестого прямо в океане из-за не потушенной лампы. Но такие случаи бывали редко, и страховка составляла меньше процента от стоимости посылки. Покончив с этим, ты попрощался со старушкой-Калифорнией и отправился на Север, навстречу судьбе. *** Что представляла из себя Монтана осенью 1867 года? Это был один из самых незаселенных регионов во всей стране. Большинство территорий Запада получили свой статус не позднее 1861 года, даже такие дикие, как обе Дакоты. И только Монтана и Вайоминг, как никому не нужные пустоши, стояли тогда неприкаянными – они входили в Территорию Айдахо, образованную в 1863 году, и там просто не было людей, заинтересованных в каком-либо признании. Но если в заселении Вайоминга главную роль сыграла железная дорога, которая прошла по его земле в шестьдесят восьмом, совершив свой знаменитый изгиб, а также его роскошные пастбища, то причина заселения Монтаны была, по сути, всего одна. ЗОЛОТО! Вообще белые не особенно появлялись здесь аж с 1805 года – с самой знаменитой экспедиции Льюиса и Кларка, которая впервые открыла американцам, что, собственно, за землю они купили у Франции. Лишь отдельные трапперы, путешественники да военные, организовавшие несколько богом забытых фортов осваивали здесь землю, а лучше сказать – старались не загнуться. Это был "последний фронтир" в самом его диком смысле – когда собираешь палатку, идешь на север или Запад и точно знаешь, что не встретишь там ни одного белого на много миль вперёд, а скорее всего – ни одного человека вообще. Однако 1850-е и начало 1860-х были богаты на небольшие золотые лихорадки: когда стало понятно, что всё золото из Калифорнии уже выгребли, люди, имеющие опыт в его поисках и не желающие заниматься чем-либо другим, разбрелись по прочим штатам, а вместе с ними туда поехали молодые, опоздавшие родиться к калифорнийскому золотому безумию. Золото находили то там, то здесь – в Неваде, в Колорадо, в Нью-Мексико. Час Монтаны пробил в 1862, когда человек по имени Джон Уайт, ранее участвовавший в золотодобыче в Пайкс Пик, нашел золото на Уиллард Крик. Уиллард Крик – это название, которое ручью дали Льюис и Кларк, но золотодобытчики назвали его Грасхоппер Крик – "Кузнечиковый Ручей", потому что кузнечиков тут было море. Здесь они организовали лагерь, позднее превратившийся в поселок, под названием Баннак – в честь банноков**, родственников тех самых индейцев, которые вместе с шошонами кошмарили ваш караван по дороге в Калифорнию. Поначалу это был типичный поселок золотоискателей – с землянками, палатками и шалашами. Золотой песок здесь был чистый, как солнечный свет: 99%, а не обычные 95%, как на большинстве приисков в Калифорнии. Новости распространились, как пожар, и к осени 1862 в поселке жило уже 400 человек. Он рос, как на дрожжах. И дальше находки начались одна за другой. Весной шестьдесят третьего группа разведчиков, которых в ультимативной форме завернули со своих земель индейцы Кроу, по дороге домой нашла золото в Ольховой Долине***. Это было одно из самых богатых месторождений на земном шаре, по крайней мере на тот момент. Люди повалили в Монтану десятками тысяч. В Ольховой Долине вырос "Четырнадцатимильный Городок", который и не городком никаким был, а агломерацией поселков Джанкшн Сити, Кирпичный Город, Невада Сити, Сентрал Сити, Вирджиния Сити, Монтана, Медвежий Городок, Хайлэнд, Пайн Гроув Френч Таун, Голодная Лощина и Саммит. В шестьдесят четвертом году золото также обнаружили в Долине Последнего Шанса, где вскоре вырос поселок Хелена, и в Долине Конфедератов на северо-востоке. Короче говоря, к 1864 году в Монтане жило уже несколько десятков тысяч человек, а миллионеров на душу населения было больше, чем в любом другом штате или территории. Золото добывали в таких количествах, что федералы не могли оставлять эту местность совсем без управления. Конгресс провел реорганизацию территорий, выделив из Айдахо Монтану, и назначил губернатора. Попасть на золотые поля Монтаны можно было тремя способами. По тропе Монтана Трэйл из Солт-Лейк-Сити через Форт-Холл с юга – так поехал ты из Калифорнии, только сразу в форт Холл, не заезжая к мормонам. По ответвлению от всё той же Орегонской тропы с востока – Бозменовской тропе: так ты поехал бы, вероятно, если бы не стал добираться до Калифорнии. И ещё был вариант зайти "через черный ход": на пароходе по реке Миссури добраться до форта Бентон и дальше уже продвигаться на юг. Однако пароходы ходили только в сезон – в жаркие летние месяцы Миссури здесь мелела и навигация закрывалась. Да и вообще этот путь тоже был опасным и сложным: индейцам не нравилось, что по реке мотаются туда сюда чадящие дымом железные хреновины, и они стали сжигать склады с топливом, сделанные вдоль берегов. Людям приходилось приставать к берегу, рубить дрова для топок и грузить их на борт, и всё это рискуя получить из кустов стрелу в задницу. Отыскать попутчиков в Сан-Франциско было трудновато – не будешь же подходить ко всем и спрашивать: "А вы не хотите поехать в Монтану?" То есть, когда-то так и делали, и это было ОК, но в городе с населением под сто пятьдесят тысяч человек – уже не очень работало. К тому же большинство желающих, особенно опытных "проспекторов" уже уехали. Но ты легко нашел компаньонов по дороге в форте Холл: двух парней, которые, как и ты, не очень хорошо знали, с какой стороны подступиться к делу. Их звали Юджин Киппер (его называли "Кип") и Эйб Даттон. Один был родом с фермы, а другой из самого города, немного посмышлёнее. Обоим было лет по двадцать-двадцать пять, что-то в этом промежутке. Если ты думал, что все калифорнийцы рождаются с нюхом на золото – то таки нет: золотая лихорадка была для них такой же легендой, как и для тебя. Зато многие калифорнийцы рождаются беззаботными – не знал их край ни суровых снежных зим, ни суровых войн. Это ты понял быстро. В Монтану ты приехал осенью, в сентябре. Дорога была ужасной – Монтана называлась так не зря, тут повсюду были горы, заросшие соснами, обрывы, буераки. Несколько раз возница кричал: "Не высовывайтесь из окон! Эй, держитесь там!" – и вы хватались за подвешенные к крыше кожаные петли и пытались усидеть, когда экипаж кренился на сторону. Как сам возница удерживался на козлах – оставалось загадкой. Пара фото Монтаны, просто чтобы было понятно, как она выглядит. Это – долина реки Галлатин сильно к востоку от места, куда ты приехал, но ландшафт плюс-минус такой же. Станции по пути встречались редко, лошади были... так себе, а уж жрать приходилось что давали, и по ломовым ценам. Вообще первое, что тебя неприятно удивило, когда ты приехал в Монтану – это цены. Не, в Калифорнии тоже было дороговато, но там за три доллара ты мог заказать роскошный обед из рыбы с соусом, устриц и дорогого вина. Когда ты добрался до Баннака, оказалось, что в Монтане за три бакса ты мог рассчитывать на стейк и бобы, приготовленные в стиле "да не хочешь, не ешь, кто заставляет-то, йоптыть!" Четыре бакса за бутылку виски – легко! Шесть долларов за лопату и семь за лоток? Считай, даром отдали! Но никто не жаловался – все понимали, что всё это доставляется сюда с большим трудом и высоким риском, иногда вообще караванами вьючных мулов, на которые нападают индейцы и не только. Так что, как говорится, спасибо, что вообще привезли! Проблем с деньгами у тебя пока не было: после всех приключений, переездов и дорог у тебя осталось порядка полутора тысяч – нормальная такая сумма. Однако хороший прииск, приносящий стабильный доход, за неё было не купить – разведанные заявки, которые уже активно разрабатывались и где золота попадалось много, стоило где-то от десяти тысяч и выше, и вообще их нечасто продавали. Тебя не покидало ощущение, что пока ты писал книгу и ездил в Калифорнию, ты немного опоздал на раздачу золотых пряников. – Лоток – это только для разведки, мистер, – сказал тебе продавец в магазине, который представлял из себя хижину, сколоченную из горбыля. – Лоток, пригодится, конечно, без него никуда. Но это так работает: помыли немного в лотке, посмотрели, нашли золото – дальше уже работаете на этом месте с рокером. А с лотком много не намоешь – спина отвалится. Да и медленно это очень – больше куба не отмашешь за сутки, ну, может, полтора, если убиться. В книгах по геологии, которые ты попытался прочитать в Миссури, ты что-то не помнил никакого рокера. Они вообще были написаны геологами для геологов: проспекторы, которые хлынули в Монтану, читали так себе, а делали многое на глазок. И у тех, кто уже пообтерся в Калифорнии в пятидесятые, опыт был побольше, чем у всех геологов вместе взятых. Ты спросил, что такое рокер. – А вот же, рокер бокс! – кивнул хозяин на странного вида ящик с "полочками", на которых были всякие сеточки, углубления и так далее. – Отдаю за двадцатку и покажу вам, что с ним делать. В ящик закладывалась промываемая земля или галька, затем с помощью доливания воды, раздавливания комьев и покачивания ящика на манер колыбели, старатель добивался того, чтобы галька осталась сверху, песок ушел вниз, а золото очистилось и засверкало где-то между ними. – С ящиком можно просеять три или даже четыре куба за день, если ворон не считать! Рокер выглядел примерно так, хотя дизайны бывали разные. Купив ещё всякие необходимые принадлежности – постели, палатки, лопаты, фонари и прочее, ну и еду на первое время, а также вьючного мула, на которого вы с грехом пополам всё это и нагрузили, вы озаботились собственно тем, где искать золото. А правда, где? Идея пойти и поискать самим была отвергнута большинством голосов – никому не хотелось прогуляться по местным красотам просто так. Так что вы отправились на разведку, наняв в кабаке "местного жителя", Келли Свифта, в проводники. Келли не внушал особого доверия – у него была курчавая, неухоженная борода, которую он свирепо чесал, длинные не слишком чистые патлы и драная шляпа. Зато он уже поработал старателем и был с вами честен. – Ну, – сказал он, – золото-то я вам найду, но сколько его там – это я оценить не смогу. Но вы совсем желторотые парни, как я погляжу, так что с чего-то вам надо начинать. Но помните, в нашем деле важна не только удача. Как потопаете – так и полопаете, гы-гы-гы! Некоторые думают, что золото само выпрыгивает из земли прямо в карман. Так нет. А впрочем, сами увидите, гы-гы-гы. Переночевав в "отеле", на следующий день с утра вы позавтракали и пошли на разведку. По дороге вы миновали заявки других проспекторов – на одних шла оживленная работа: люди промывали породу в деревянных желобах, трясли в рокерах. На других было пусто, и только молчаливые хижины или крытые дерном землянки, а также перерытая земля отмечала, что здесь шла разработка. В окрестностях Баннака тоже было много лагерей – некоторые из них слились с городком, как Янки Флэтс. Другие стояли особняком, как Сентервилль и Мэррисвилль. Келли рассказывал вам, где тут что в окрестностях, добавляя комментарии вроде "Новый Иерусалим – отличное место, там есть харчевня – кормят просто объеденье!" или "А вот Догтаун – туда я бы не совался. Там вечно, сука, бродячие собаки собираются. Хер знает, почему их вообще не отстреливают." И ещё про Бон Аккорд, где он "лично переспал с настоящей французской шлюхой" (так и сказал, "лично"!), и про Белую Отмель, где уже, кажется, никто и не живет, но были времена... Некоторые старатели, мимо которых вы проходили, перекрикивались с Келли. – Келли Свифт, что б меня! Я-то думал, ты сдох в Долине Конфедератов! – добродушно крикнул ему какой-то рыжий громила с перемазанной глиной физиономией, оторвавшись от своего рокера, который он качал на берегу ручья. – Говорили, что тебя там на нож вздели. А ты вон где объявился! – Я тоже так думал! – отозвался Келли своим хриплым, прокуренным голосом. – Валялся на улице, очнулся, думал, что в ад попал! Потом хлопнул виски, гляжу – а это всего лишь Даймонд Сити! И оба заржали. Проходя мимо чужих заявок, ты быстро осознал, как сложно применить знания из книг на практике. Ну хорошо, вот написано там было, что пластовая интрузия в кварцевом диарите способствует бла-бла-бла, и золото чаще залегает там-то, такие-то породы обладают высоким потенциалом, а вот ещё есть шток, а вот ещё есть дайка. Возможно, ты даже понял, что такое пластовая интрузия и дайка. Возможно даже записал эту фразу в блокнот или перерисовал картинку. Но на местности-то как всё это узнать? Земля, деревья, скалы, горы... какой карст, какая дайка? Поплутав по тропкам и постаравшись запомнить дорогу назад, вы вышли к ручью, милях, должно быть, в шести от города. Келли, огляделся по сторонам, осмотрел высившиеся вокруг горы, прикинул что-то, и, чуть ли не воздух понюхав, сказал: – Ну, с богом. Тут вот уже можно попробовать. Он взял лопату, наполнил лоток и пошел к ручью промывать. – А вы чего стоите? Копайте! Вы стали делать то же, что и он – копать землю и промывать её в лотках. Было, конечно, интересно, кому повезёт первым. Через примерно полчаса работы Келли сказал: – Ща, пойдем, ещё поищем. Спустимся немного по течение, мне кажется, там бодрее пойдет. Вы отошли ещё на полмили и принялись за дело снова. Никакого результата. Стало уже грустно, хотя погода и стояла хорошая, но пальцы быстро начинали мерзнуть в бурой жиже. Тут Келли свистнул: – Щью! Эге-гей, давайте сюда! Нашел. И вы увидели Его – золото. На лотке у Келли лежали несколько крупинок меньше гречишного зернышка, размером с рыбью чешуинку. Они тускло блестели на сентябрьском солнце, и вы с Эйбом даже сначала посомневались, золото ли это? – Ух ты! – сказал Кип. – Сколько это долларов, мистер Свифт? – Долларов? – рассмеялся Келли. – Каких долларов, парень! Эти хлопья – несколько центов! Унция** золота стоит шестнадцать долларов, а тут и на грамм не наберется. Ну, может, на четвертак от силы... На! Дарю. Поработайте тут часок, чтобы знать, что я не сам их сюда подсунул. Вы поработали. Зачерпываешь, качаешь лоток, вглядываясь в бурую муть. Оп! А, нет, камешек. Смываешь все – ничего не нашел. Потом опять... Так, а это что? Сгусток глины. Смываем. Процеживаешь песок и воду, ощущение такое, что через себя. Ищешь, ищешь... Это напоминало рыбалку, только руки очень мерзли, зато сам процесс был все же увлекательнее – там-то вообще ничего не делаешь. Журчит вода, чирикает где-то пташка на дереве, приятно пахнет смолистым лесом – в целом вроде неплохо всё. И вдруг ты увидел их – золотые крупинки, проступившие среди комочков глины. А, нет, показалось. А, НЕТ! НЕ ПОКАЗАЛОСЬ! Блеснуло! Ты почувствовал то, что чувствует любой человек, который когда-либо мыл золото. Магию. Чудо. Невероятное. Ты, как и другие золотоискатели, НАШЕЛ В ЗЕМЛЕ ДЕНЬГИ. Просто вынул их из грязи. Они лежали, ждали, ты пришел и нашел их. Они теперь твои. Вот так просто. Чуть позже пару крупинок нашел и Эйб. – Ну, парни, так примерно это и делается, – сказал Келли. – Но вы много не нароете, если будете просто тыкаться туда-сюда с лопатами. Делается как? Ставятся вешки. Вот тут вот у нас первая находка, да? Отсюда втроем идите в разных направлениях и сравнивайте. Кто откопал больше крупинок, там ставьте вешку. Вешки ставить не ленитесь – а то с утра придешь, иногда хер вспомнишь, где сколько было. Скоро тут вообще всё перероете, как кроты. А по вешкам уже двигаешься. Если почувствовал зуд, интерес – значит, копни вглубь, на пару футов, даже на ярд. Промой, посмотри. Если там не больше – двигайся дальше, а если много – копай вокруг тоже. Если начнут часто попадаться самородки с пшеничное зерно или даже с горошину размером – значит, вы на правильном пути. Но помните, золото – самая тяжелая херня на земле. Поэтому чем куски больше, тем они глубже. Хорошая жила редко залегает выше двух-трех ярдов, а часто глубже. И ещё, золото – оно всё же чаще не само по себе, а вкраплениями в кварц. Поэтому не ленитесь заступом камни побольше разбивать: жила может быть внутри. Он вздохнул. – Ну что, столбим? Вернемся в город, зарегистрируем всё честь по чести, и заплатите мне уже, что причитается? А то у меня в глотке сухо, как у скелета моей мамаши в... этом самом месте. Над наверстать, ептыть! *** Так вы застолбили заявку и недалеко от Баннака и начали её разрабатывать. Для начала построили шалаш, а потом и землянку вырыли – было понятно, что скоро ночевать в палатке станет холодно. А потом, как сумасшедшие, начали копать. В Баннаке уже были дощатые дома вместо палаток (хотя часть людей на окраинах ещё жила в землянках), и даже была почта. Ты отправил письмецо, чтобы родные знали, куда тебе написать. Твои компаньоны показали себя "старательными старателями", даже Эйб, который был похлипче Кипа (а уж тебя подавно), промывал в рокере около трех кубов, не жалуясь. Вы рыли землю, долбили камни, промывали, промывали и ещё раз промывали. И золото находилось, но всё такое же – крупинками, зернышками, чешуйками. Вы складывали его в мешочек. Пока что это не окупало даже расходов на еду, не то что всего путешествия. В октябре похолодало, а в ноябре – тем более. Приходилось ковыряться в холодной грязи, мерзнуть на ветру днем и по ночам в землянке. Энтузиазма у твоих компаньонов сильно поубавилось, и их выработка сократилась. Да и твоя, если честно, тоже. И вообще, надо сказать, ты наконец-то, первый раз в жизни понял, что такое работа. Настоящая физическая работа, а не когда в охоточку с неграми режешь пеньку и смотришь на них, мол, че приуныли-то? А на следующий день – не режешь, едешь с дядей на охоту, потому что так захотел. Или когда строишь с папой дом, в котором скоро вы будете жить легко и припеваючи, а арендаторы будут на вас пахать. Тут было другое – монотонная, однообразная, грязная работа, прерываемая иногда радостью от того, что ты нашел несколько десятков центов в золотых крупинках: пересчитываешь их на ладони и – снова берешься за лопату, заступ, рокер. Особенно всех раздражала ледяная вода – вы старались мочить руки поменьше, разводили на берегу костер, и промыв очередной ящик породы, делали перерыв, сушили над огнем руки. Кип стал покашливать – он заболевал. Кто сколько из вас нашел золота, вы не считали, но тебе казалось, что в целом-то у тебя было побольше... – Если до зимы не найдем россыпь или жилу или хоть самородочек один, надо переезжать, – сказал как-то Эйб. – Новую заявку делать. Кип, дрожавший под одеялом, с ним согласился. И вдруг, уже в ноябре, Эйб промыл очередной ящик и позвал вас. У него в руках лежал кусок кварца размером с куриное яйцо, разломленный на две половинки, и вдоль разлома шло явно вкрапление золота. – Неплохо, а!? – крикнул он. Даже Кип приободрился. – Может, вглубь копать уже начнем? – Может, и стоит, – сказал Кип и закашлялся. В тот же день ты поехал в город за едой – была твоя очередь – и наткнулся на Келли. Он спросил, как идут дела на заявке, а потом добавил: – Слушай, а че за акцент у тебя? Ты не миссуриец часом? Ты ответил, что да, миссуриец. – А чего ты не со своими-то? Ты спросил, в смысле, с какими своими? – Как с какими? Ты что, не знаешь, как нашли золото в Долине Конфедератов? Ты не имел об этом ни малейшего понятия, и Келли предложил выпить (за твой счет, конечно), и рассказать. В Долине Конфедератов золото нашли бывшие солдаты юга, и как раз миссурийцы! Они приехали туда после вашей экспедиции Прайса в шестьдесят четвертом, когда тебя ранило. – Тогда от вашей армии остались рожки да ножки, – рассказал Келли. – И многие рожки до Арканзаса не доехали, а попрятались на севере Миссури и в восточном Канзасе. Искать их было накладно, и генерал Плезантон пообещал им локальную амнистию, если они уберутся из тех краев ко всем чертям. Большинство согласилось – дураков было мало. Но в Миссури-то у вас непойми что делалось, вот они и подались сюда, золото мыть. И набрели на богатое месторождение. Они построили там четыре хижины. Если смотреть с горы, они образовывали ромб, как бубновая масть, вот и назвали его Даймонд Сити. В шутку, конечно, мол, у кого Вирджиния Сити, у кого целая Хелена, а у нас тут будет Даймонд Сити. И подняли там немеряно денег. Но в шестьдесят пятом пришли немцы из Колорадо, они тоже там стали рядом добывать, но были тогда ещё неопытными. Спросили, как лучше искать, ну конфедераты и пошутили, мол "повыше". Те не поняли, поднялись выше по течению, и чисто случайно нашли там вообще самое большое месторождение в этих краях. Вот так вот. Назвали его Отмель Монтана****. Там просто миллионами золото добывали, но разработка шла сложная. Я там бывал. Там большие желоба, породу промывают тоннами, золото черпают фунтами. Я сам видел самородок оттуда – с пол-кулака моего, наверное, размером. Ну не чистое золото, понятное дело, но всё равно. Золото ж тяжелое парень. Крупинки, которые вы находите, весят всего ничего. А трех-четырех фунтовый самородок тянет на тысячу долларов – и он будет с кулак размером, может, чуть больше, понимаешь? Но, конечно, люди неохотно про такое рассказывают. Ты спросил, почему? Ведь заявка застолблена. – Да потому что на территории у нас убивают людей не намного реже, чем на вашей войне. Ты слышал про виджилантес? Ты сказал, что да, но пока не стал говорить, что твой дядя в Калифорнии был председателем такого вот "комитета бдительности". – В шестьдесят третьем тут, в Баннаке, стали особенно много грабить и убивать людей. Шерифом стал Генри Пламмер. Хер его знает, что он был за человек, одни говорили, что ничего так шериф, а другие – что сам только так грабил и убивал. Я не знаю. Я думаю, он был лучше, чем о нем говорят, но грешки за ним водились. В общем, убийства не прекратились, и тогда в Вирдджиния Сити завелись эти Виджилантес Ольховой Долины. "Типа мол зачем нам шерифы, суды и федеральное правительство вообще – ну его нахер! Мы сами с усами!" Месяца не проходило, чтобы они кого-нибудь не вздернули. А главное, ещё пойди пойми, кто туда в этот комитет входит. Это как, блядь, масонская ложа такая что ли? Главных-то как бы все знают, а остальных – нет, они ж с мешками на головах суд вершат. А может, и главных тоже не знают... Ну и, в общем, дошло до того, что в шестьдесят четвертом они вздернули самого Гарри Пламмера! Ты представляешь, а!? Комитет бдительности повесил шерифа. Некоторые из них потом рассказывали, что когда они вешали троих людей, один из них, видите ли, им сдал Пламмера. С петлёй на шее, ага! Короче говоря, ребята это опасные. Но знаешь что? По-моему сильно меньше убийств не стало. Просто про многие убийства мы ж ничего не знаем. Пропал человек и пропал. Может, убили, а может, в реке утонул или индейцы... Да хрен знает! Я этих Виджилантес сам видел. Клич у них такой, что оторопь берет: 3-7-77! И никто не знает, что это значит. Но говорят, что это, мол, мерка для могилы. Три фута в ширину, семь в длину, и семьдесят семь дюймов в глубину. Как думаешь, пиздят? Я так думаю, пиздят – не меряет никто семьдесят семь дюймов в глубину. А может это какое-то их такое тайное устройство, организация типа. Типа три главных босса, семь поменьше и семьдесят семь просто членов. Но в общем, хер его знает, кто ещё хуже-то, старина Пламмер или эти ребята. Так что ты это... деньгами не свети. И вообще, может, заметил, да? Народ тут не слишком разговорчивый. Боятся. Ты спросил, как он понял, что у тебя есть деньги. – Нутк! Глаз у меня намётанный. Компаньоны твои голодранцы, а у тебя что-то водится за душой. В глазах читается. Уверенность какая-то, что у тебя это не последний шанс, найдешь золото – хорошо, а нет – да и ладно. Азарта мало. Ты из богатеньких, это видно. Но не боись, я про такое не болтаю. Ты задал ему ещё много вопросов. Например, может, лучше бы вам было поехать восточнее, в Ольховую Долину? Келли пожал плечами. – Да хер знает. Место, которое я вам показал – оно хорошее. Понятно, что пиздеть не мешки ворочать, но я так тебе скажу: я не удивлюсь, если там под землей есть жила тысяч хотя бы на тридцать долларов. Но и деньги на это не поставлю, понимаешь? Конечно, вокруг Баннака в основном-то выработано уже всё ценное, значимое. Да только оно везде постепенно вырабатывается. Первые четыре года новые открытия были, а сейчас потише стало. Да, конечно, золота там побольше, чем здесь, да только по-настоящему ценные жилы уже застолблены. Чтобы новую найти, надо походить, поискать... А люди поумнели, стали поменьше трепаться. Раньше если кто находил самородок, он бежал в салун, рассказывал всем по дороге об этом, а потом ещё и шлюхе, которую жарил, самородок этот под нос пихал, и всем её подружкам. А сейчас уже нет. Поумнели люди, поумнели. Ты спросил его, случалось ли ему находить жилу. – Да, – ответил Келли неохотно. – Я намыл двадцать семь тысяч в общей сложности. Но они... хер его знает, куда они делись! Что-то пропилось, что-то проигралось, что-то бабам в декольтю утекло, гы-гы-гы. В декольтю – и тю-тю! – рассмеялся он. – За красоток! – и опрокинул стопку. Ты спросил его, а где сейчас безопаснее всего. – Да так не скажешь. Наверное, сейчас уже здесь. В Вирджиния-Сити сейчас столица территории, но... но губернатор занят вообще другим. Он, на самом деле мужик неплохой – из законников, но он служил в Мексиканскую и в Гражданскую тоже. Из Кентукки он, говорят, там же и воевал. Но он не этими проблемами в основном занят, а пытается как-то договориться с Черноногими и с Кроу, чтобы хотя бы их в какие-то рамки втиснуть и по углам развести. А то у индейцев же знаешь – где вигвам раскинул, там, значит, и моё. А кроу с черноногими к тому же заклятые враги. Это кажется, что когда индейцы между собой воюют, нам легче. На самом деле не совсем... если индейцы воюют, то у них это... ну... в голову как-то так вбивается, что "мы воюем". Молодежь ихняя звереет, на подвиги тянет. Ты спросил, нападают ли они на заявки тут, в Баннаке. – Да сейчас уже и нет. Они вообще на заявки не очень нападают. Они больше... нашу же ораву надо как-то содержать, правильно? Правильно. Вести всё дорого и далеко. Вот люди сначала золото моют, а потом начинают кто фермой, кто ранчо, кто чем заниматься. Потому что золото кончится однажды, но люди все не уедут разом. И есть они всё равно будут. И жить тут будут, как в Калифорнии было. Ну, может, не в Баннаке... Но в городах побольше – там да. И вот на фермы как раз индейцы нападают. А ещё охотников на бизонов страсть как не любят! Ну и на караваны тоже часто. А иногда не нападают сами, но жгут траву по дороге, чтобы те назад повернули – мулов-то кормить чем-то надо. Но разные они все очень: с кем-то и договориться можно, и поторговать, и уму-разуму поучиться. А кто-то нападает без предупреждения. Вообще, конечно, они нас к себе в гости не приглашали. Но знаешь... у индейцев нет какого-то одного вождя, с которым можно договориться. Сегодня ты договорился с одним, завтра другой к тебе приедет и будет палкой своей размахивать, мол, проваливай. Всё шатко. Индейцы – это народы, которые сами толком не знают, чего хотят. Индейские войны – это дикая путаница и неразбериха кто кому чего должен и кто с кем сейчас дружит. Ну, с нашей, бледнолицей точки зрения, конечно. Вот так вот. Ну, за индейцев и за то, чтобы они не добрались до твоего скальпа! – и он выпил снова. В тот же день зайдя на почту, ты обнаружил там письмо из дома! Жена благодарила тебя за деньги, писала, что у неё всё хорошо, хотя по тону ты понял, что не всё совсем гладко. В двух словах суть была в следующем: у близнецов появились какие-то разногласия (возможно, потому что один из них так и не выиграл выборы), и Каспер решил ехать в Чикаго и войти в консервный бизнес – у него были там знакомые через Бруксов и Сент-Луисских Боссов. Элис не говорила прямо, но было видно, что ей не то чтобы хочется или не хочется поехать в Чикаго с Каспером и Эвелин, а это скорее решение близнецов. Элис приложила все усилия, чтобы написать письмо так, как будто это не выглядело уведомлением, мол, "я еду в Чикаго, дорогой, имей в виду". Однако она отметила, что для Дэниэла полезно будет с детства узнать, как выглядит и что из себя представляет большой город, а также что такое бизнес, и вроде бы осторожно интересовалась у тебя, что ты думаешь по этому поводу. А что ты думал?
-
+ "Исторический роман, сочинял я понемногу. Пробираясь как в туман от пролога к эпилогу". (С)
|
Лобстер Кидаешься в темноту. Тебе кажется, что ты ловок, как тигр, и стремителен, как змея. Бьешь! Штык протыкает только воздух. Черт! Надо было прямо в пол колоть! Но так и штык сломать можно! Бить или послушать? Слышишь шорох там, внизу, близко-близко. Нет сомнений, это шорох! Там кто-то есть! Почему он ещё не выстрелил в тебя? Не ударил? Не схватил за ногу? Бьешь снова, раз, другой – всё мимо в этой проклятой темноте. И уже отчаявшись, чувствуя, что либо ты, либо он, тыкаешь сверху вниз туда, где шуршало. И попадаешь, протыкаешь что-то твердое, протыкаешь насквозь, так что штык стукает кончиком о бетон. Поднимаешь винтовку и чувствуешь – наколол что-то на штык. Твёрдое. Наколол. Может фляжку? Да нет, тогда металлический скрежет был бы. Может, кожаное что-то? Тихо. Не шуршит больше. Затаился? Ведешь рукой по стволу, дотягиваешься до штыка и... отдергиваешь руку! Там, на кончике твоего оружия, что-то ещё живое! Оно шевелится, оно волосатое, оно... У тебя одна мысль: это оторванная рука японца, кисть. Она, наверное, ещё живая! Но почему такая волосатая? Снизу подкатывает тошнота, ты представляешь эту руку. Поборов себя дотягиваешься до неё и опять чуть не вскрикиваешь – это что-то... худое, как скелет. Пальцы тонюсенькие, твердые...
И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят. Ничего себе! А вдруг оно ядовитое! Трясешь винтовкой. Нее, плотно штык засел. Оно ещё там. Но надо очистить штык, и поборов брезгливость, ты шаришь рукой, чтобы счистить эту гадость со штыка. Фу, бля! И тут оно кусает тебя за палец! Натурально хватает. Снова едва не вскрикиваешь! Ну и дрянь! Кулаком, кулаком тыкаешь в эту мразь, и тут только понимаешь, что это...
...что это просто большой краб, заползший в бункер от обстрела. Никакой не японский боевой таракан. Краб шмякается на бетонный пол, и больше ничего не шуршит. Никого тут нет. Может, трупы только.
Да, труп есть – проходишь шаг в сторону и натыкаешься ногой на тело. Тыкаешь его носком – вроде, мертвое. Это явно человек. На всякий случай тыкаешь штыком пару раз. Да точно мертвое.
А снаружи, кажется, стрельба, крики. Идти наверх или посидеть тут? Втроем, так сказать. С дохлым крабом и дохлым япошкой.
Чувствуешь, как успокаивается раскочегарившееся сердечко.
-
-
Победа человека над КРАБОМ!
-
"ловок, как тигр, и стремителен, как змея", жаль, что ты Лобстер. С крабом, канеш, тот еще хоррор вышел.
-
Teenage Mutant Ninja Crabs
-
Тарава: Ну ты молоцца, держи краба!
-
картина маслом - Лобстер убивает Краба. ждем следующий сезон "дети Краба выходят на тропу мести"
-
-
И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят.
Сцена с крабом просто огонь!
|
|
Хобо, Ферма, Красотка Джейн
Морпехи чуть замялись, думая, подразумевает ли "круговая оборона" оборону также и с тыла, или нет. Но потом, видимо, решили, что нет, какой смысл? По флангам, и так людей мало. Барак был длинный, и бойцы стали расползаться по нему – на четвереньках, на корточках, чтобы не показываться в оконных проемах. У стен между окнами стояли нары. Нары с вашей стороны были перевернуты, чтобы служить дополнительной защитой, а с той, с другой – нет. Нары были сделаны из тоненьких досочек, и вряд ли могли защитить от пули, а вот от осколков – возможно. Хобо двинул направо. Следом за ним двинул Землекоп. Голову он держал набекрень из-за ранения, выглядело, как будто ему надуло в шею или он дурачится. Красотка и Заусенец отправились налево: Красотка – потому что оттуда было лучше видно местность там, где дымились развалины, а Заусенец – потому что он был дисциплинирован и решил во исполнение приказа забросить гранатку в халупу рядышком. Ну, а фронт на себя взяли Сутулый, Лаки-Страйк, который был его напарник и таскал пояс с магазинами от автоматической винтовки, и Ферма.
Ферма Ферма сел спиной к южной стене в том месте, где нары были отодвинуты в сторону. То есть как бы спиной к противнику. Но так было меньше всего шансов, что кто-нибудь откуда-нибудь заметит и подстрелит. Поглядел по сторонам – Лаки-Страйк и Сутулый примостились под подоконником. До них было ярдов шесть или семь. Сутулый что-то сказал Ньюмэну, тот кивнул. Потом оглянулся на Ферму, показал ему три пальца. Потом два. Потом один – они одновременно высунулись обводя барак напротив стволами. И Ферма высунулся. И увидел... да всё то же – барак напротив, окна, за ними такие же нары, стулья можно было разглядеть. Японцы не показывались. Сутулый остался над подоконником, следя за врагом, а Лаки-Страйк достал гранаты и начал откручивать на них усики. И Ферма начал – сержант же приказал. Хотелось передохнуть, но сначала надо дело сделать. Развернули усики, примерились и запустили "ананаски", как камешки с обрыва. Бу-бууум! Бууум! – отозвалось из барака. Тишина – только пыль полетела из окон. Лаки-Страйк даже закашлялся. Всё, приказ выполнен, можно отдыхать. Ферма снова прислонился к стене. Можно передохнуть, успокоиться. А это ведь важно! Если всё время на нервах, то может как у Москита башенка поехать. Лаки-Страйк сделал то же, только Сутулый остался пасти, сжимая винтовку и вглядываясь в пыль. – Эй, деревенщина! – крикнул он и запустил в Ферму пачкой от сигарет. Одна там даже оставалась. Вокруг хлопали взрывы, в основном далеко, но один – слева, совсем рядом. "Это Заусенец сторожку подорвал, как сержант приказал!" Где-то через долбежку винтовок и карабинов прорезалось шипение. "Огнемёт!" – понял Ферма. Потом грохнул одиночный выстрел прямо в бараке – стрелял Красотка Джейн, долго и старательно перед этим целившийся. На лицо села муха. Отогнал. – Попал? – крикнул Лаки-Страйк.
И тут...
Хобо Парни рассеялись по бараку. Маловато вас, конечно, получается, семь человек всего. А барак двадцать ярдов в ширину. Двое налево, двое направо, двое по центру. Ничего, если сейчас пулемётчики подтянутся, удержитесь. Плохо, конечно, что вражеский барак прямо перед носом... Ладно, разберемся. Добрался до боковой стенки, выглянул – парни из второго взвода пробирались к бараку, медленно, потихоньку. Осторожничали. До барака было далековато, но ты все-таки достал лимонку, взвесил на руке... Разогнул усики, высунулся, держась другой рукой за обрез окна (сжалось в одном месте, все же это довольно смело, так подставляться), и хорошо размахнувшись, кинул её. До барака она не долетела чуть-чуть, грохнула рядом с ним, сбоку. Все-таки неудобно так кидать. Пацаны увидели, откуда она летела, обернулись, замахали тебе руками, дескать, не надо, не надо, мы сами! Но это их взбодрило, они стали уже не ползком подбираться, а перебежками. Никто в них не стрелял. – Чего там, сардж? Наступают наши? – спросил Землекоп придавленным голосом. Ваши наступали вовсю, и тут по ним кто-то открыл огонь справа, издалека. Они попадали, стали отстреливаться. Блондин что-то там командовал, придерживая каску. Махнул рукой – некоторые поползли к бараку дальше. Похоже, правый фланг был прикрыт. Ты повернулся, оглядел барак, увидел, как Заусенец забрался обратно через окно – он вылезал, чтобы в сараюшку по соседству гранату зашвырнуть. И как Красотка целится куда-то из винтовки через окно. Хорошо целится, из глубины сруба, сам не высовывается, молодец. – Сержант! Я проверил! Там чисто! – крикнул Заусенец через весь барак. Длан! – это Красотка пальнул. Сутулый наблюдал, Лаки-Страйк и Ферма курили, видимо, гранаты уже бросили вперёд в барак. Расслабились немного, ну, бывает. – Попал? – спросил его Лаки-Страйк, прикуривая. Значит, левый фланг тоже... Додумать мысль ты не успел.
Красотка Джейн Пока парни расползались и забрасывали в окна гранаты, ты решил глянуть, что там слева делается. Глянул. Было видно развалины – разбитый неизвестно чьим снарядом и наполовину сгоревший такой же бревенчатый барак, как и у вас. Но, наверное, расхреначили его ещё во время арт-подготовки – сейчас он даже не дымился уже. И там, ты знал, засели японцы. Ты слышал оттуда выстрелы. Чпань! Чпань! – звук японских винтовок был звонкий, но тоньше, чем у ваших. Вот бы кто высунулся! Но они не высовывались. Ты поглядел дальше – за развалинами был ещё один домик, крытый, кажется, пальмовыми листьями. Но под таким углом тебе не видно было, кто там в окнах – япошки тоже не дураки, как и ты, чтобы совсем высовываться. Ты увидел, как помигивает что-то внутри, услышал долетающее "Че-че-че-че!" и понял, что там у них пулемёт. Вот бы снять! Эх. Перевел винтовку снова на развалины. Вроде заметил кого-то! Не, показалось. Потом увидел – правда высунулся! Выстрелить только не успел. Тут слева-сзади, судя по всему, от бетонных блокгаузов, в развалины прилетели гранаты – сразу много! Они рванули почти одновременно – целый гранатный залп! А потом ещё один! Гранаты рвались и в развалинах, и за ними, и по бокам. Поднялась пыль... а вместе с пылью – бешеная стрельба. Долбили явно ваши – по два, по три патрона, из винтовок, карабинов, Ты все еще никого не видел. А потом раздался гул... или шипение... или свист... И в развалины ударил (тебе было видно только краешек) язык пламени – длинный, хищный, страшный. Он лизнул бревна, торчавшие в небо, пронесся огненной бурей над головами у японцев, и оборвался. Стрельба не стихала. Ты увидел мелькнувшую черную точку – это назад из развалин бросили гранату. Ша-даам! Но наши продолжали стрелять, и вдруг японцы (тебе это было видно) кинулись из развалин. Их было несколько, у тебя разбежались глаза – ты такого не ожидал. Они бежали пригнувшись, не оглядываясь, спасаясь, кто-то из них что-то крикнул. И ты взял в прицел одного, проследил, как он бежит, немножко, чуть-чуть совсем, на рисовое зернышко дал упреждение и выстрелил. Сколько до него было, ярдов тридцать или сорок? Ты потянул спуск и винтовка выстрелила. Ты ждал, что попадешь, и попал – японца словно прохватило чем-то, пуля выбила пыль из его желто-бурой спины, и он упал, как срезанный колос, навзничь, и даже ноги задрались. А остальные уже где-то попрятались – то ли за деревьями, то ли в воронках, то ли там были у них окопы... – Попал? – крикнул Лаки-Страйк, похоже, тебе. Попал, попал. Но даже если ты и собирался ответить, то не успел, потому что...
Всем троим.
Сутулый вдруг начал оглушительно долбить из своей винтовки – не одиночными, а сразу длинной очередью. Да-да-да-да-да! Потом отшатнулся от окна, и внутри засвистели пули. Его только что чуть не убили. – ЯПОШКИ!!! – заорал он. Всё было в этом крике – непонимание, откуда они там взялись, вы же вот только что гранатами... Страх – потому что он единственный из вас видел их. Шок – потому что его только что чуть не изрешетили. Из-за окна донеслось что-то, какое-то "ТЕРООО!" И в окна полетели маленькие, невзрачные, выкрашенные в защитный цвет гранаты – цилиндрические, ребристые, страшные. Никто из вас не считал, сколько их было. Может, четыре, а может, пять, а может...
Со звоном, шипя взрывателями и дымясь, они попадали на пол.
-
Маловато вас, конечно, получается, семь человек всего
Что не мешает "Хобо" в моменте чувствовать себя, минимум, Вандегрифтом, принимающим судьбоносные решения
|
Сирена Ты кричишь Бруксу. Услышал он, не услышал? Достаешь дымовую шашку, большую и тяжелую, почти как банка с пивом. Дергаешь кольцо и кидаешь в окно, не высовываясь. Куда-то туда. Бахнула, шипит – значит, наверное, пошел дым. Смотришь из-под подоконника: да, пошел. Слава богу! Знаешь ты эти гранаты... Бывает, что осечки дают – пыхнет запал, и всё.
Справа пошло веселье – орет ганни: зовет Брукса, кажется. Или нет? За стрельбой не так просто разобрать. Взрывы, грохот, осколки визжат, пули ебашат по бетону, по бревнам. Ещё взрывы. Там бой, а ты тут сидишь. Бывает. Тащ! Тащ! Тащ! – щелкают скороговоркой карабины. Да-данг! Да-дан! Данг! – это винтовки. Японцы огрызаются. Пулемёт японский частит, не успеть боится. Слышишь отчетливо отдельный выстрел – и очереди стихают. Не успел! Захлебываясь злобой, шипит огнемет: как будто сам обжигается и пытается поскорее выплюнуть горяченькое. Ничего себе, до огнемётов дошло.
– Сэр, ну что? Пора? Что делать-то? – не выдерживает Газолин. Слышишь голос ганни: – Из коробки нахер! Живо! Давай-давай! Ещё выстрелы. Потом ганни заглядывает в барак – в угловое окно, которое на морскую сторону. Видно только каску и тревожные, усталые глаза. – Дым вы ставили? Сержант! Чего сидите тут вдвоем? А, ранен... Он с секунду думает. – Сержант, надо левый фланг держать. Я парней из коробок вытащил, они вроде отошли. Я за пулемётами, а ты держи тут! Я тебе второе отделение пришлю. С левого фланга есть новости? Газолин, явно повеселевший смотрит на ганни. – Рядовой, ты не на меня пырься, а за фронтом смотри! – рявкает он. – Сейчас по дыму вашему япошки подползут – и туши свет. Давай, давай! – Есть! Газолин бросается к окнам. Нет у тебя новостей с левого фланга. Только слышно, что там пальба, рубятся пулемётчики, да и до гранат уже дошло. – Пошли кого-нибудь, понял? Установи, где их плечо, держи барак и левее до позиций роты "Фокс". Я центр возьму, а Хобо и Блондин – справа прикроют. Брукса видел, нет? И тут до вас долетают справа на японском команды – отчаянные, злые, верещащие, и сразу за ними взрывы гранат: глухие. Так рвутся гранаты в помещениях. – Не успели, блядь... – говорит Кремень отрешенно. Потом его голова исчезает.
Через окно рыбкой запрыгивает сержант Брукс, грохается на пол, ударяется плечом о перевернутые набок нары. Поднимает своё невозмутимое лицо, но даже не чертыхается, не потирает место удара. Только слегка морщится, хотя треснулся он, наверное, знатно. – Проскочил! – говорит он тихо, то ли виновато, то ли задумчиво. – Здрасьте, сержант! – говорит Газолин невпопад. Брукс смотрит на него, и не отвечает.
-
Жить стало лучше, жить стало веселее (нет)
|
- Мистер Лэроу, и все же. Вы упомянули об Игре, когда у человека можно получить… скажем так, что-то нужное, действуя не по заранее продуманным правилам, а вдохновенно, придумывая способ на ходу. Вы привели историю с цыганской цепочкой: ее, в принципе, можно отнести к тому, что вас привлекает больше карт, верно? Но это случайность, удача, которой сумел воспользоваться находчивый человек. А что о том, что можно спрогнозировать «на берегу»? Мне, честно говоря, мало что приходит в голову. Например, - воздев очи горя и сморщив нос, - Кина медленно начала рассуждать, - можно запастись рекомендательными письмами от уважаемых людей Юга – не важно, подлинных или нет, а там уже ездить по городам и поместьям недовольных, организуя антиправительственные ячейки, которые будут готовиться к вооруженному выступлению по команде, и собирать взносы на… ну, например, диверсию. – Неплохо, неплохо, – сказал Лэроу. – Но опасно. Мой вам совет, если играете в такие игры, не играйте в них с государством. Человек, которого вы обманули, в идеале должен испытать что-то вроде ярости пополам с восхищением. Государство же никогда не восхищается ничем. За антиправительственные ячейки вас вздернут за попытку мятежа, и судей не смягчит тот факт, что это все понарошку. Но, к примеру, можно было бы сделать так: один человек, скажем, я, приезжает в город, и продает фальшивые сертификаты на недвижимое государственное имущество, например, мосты, депо, дороги, и так далее, от лица правительства Конфедерации в изгнании. Их, конечно, никто не берет – Конфедерация-то проиграла! Он, пожимает плечами и спокойно уезжает в соседний город. И тут, по пятам за ним, приезжает другой человек, скажем, вы, и в большой ажитации спрашивает, не проезжал ли тут продавец этих сертификатов. Над вами смеются и спрашивают, зачем они вам, а вы показываете свежую газету (разумеется, поддельную), в которой написано, что армия Конфедерации при поддержке, я там не знаю, армии Франции, уже пересекла границу с Мексикой. Человек пять дураков обязательно бросятся за продавцом сертификатов. Просто потому что: "А мало ли, а вдруг! Конфедераты явятся, а у меня тут – ЦЕЛЫЙ МОСТ! И купил я его за какие-то триста или четыреста долларов!" Такой трюк безопасен и может сработать – ведь что газета, что сертификат по сути – это просто бумага, на которой напечатаны какие-то буквы! Никто не вправе вас посадить за то, что вы продали человеку бумагу с печатью, которая не является подделкой существующей, а просто ничего не значит. Ну, то есть, конечно, посадить могут, но при некотором опыте шанс отбрехаться есть.
***
Но вот ты отделалась от Лэроу с его Игрой, и поехала снова на юг. Впервые ты путешествовала одна, но при этом имела возможность давать щедрые чаевые, и тебе нужен был носильщик, чтобы таскать чемодан, набитый платьями. Хорошая жизнь начиналась! Спустившись по Миссисипи, ты вскоре добралась до Дональдсонвилля, где оставила чемодан в отеле – зачем он тебе на ферме? – прихватив только легкий саквояж. Оттуда – в Муншайн, а там уже до дедушкиной фермы было рукой подать. Здорово было, наверное, подкатить к ограде в нанятом новеньком багги, а не как в прошлый раз, пешочком.
А из-за забора на тебя вдруг с любопытством посмотрел незнакомый человек в соломенной шляпе, который копался на грядках. Одет он был простенько, скромненько, и ты подумала, что дед, может, взял работника? Ну, с чего бы вдруг, но, может, после твоего приезда ему одиноко стало сидеть на ферме, вот и разжился собутыльником? Ты спросила, где Хоган МакКарти, хозяин фермы. – Добрый день, мисс. Так он умер полгода назад! – сказал человек, прислонив грабли к забору. – Это теперь ферма Оди Крэнстона, а я – арендатор. Меня зовут Роберт Биклз. Если вам так угодно, называйте меня Боб. Вы – внучка Маккарти, да? Ты сказала, что да. – Хотите кофе? Ты спросила, что вообще произошло, и почему это теперь ферма Крэнстона? – Как, то есть, в смысле? – очень сильно удивился Боб. – Его дочь продала. То есть, в смысле, ваша матушка, с аукциона. Она прислала поверенного, он и обтяпал дельце. Она ей по наследству досталась. Завещания-то Хоган не оставил. Но желающих купить было мало – тут же глушь, хоть землица и хороша. Так что ферма, наверное, задешево ушла. А вообще я точно не знаю. У Биклза была жена и двое детей лет десяти. Ты спросила, от чего умер дед. – Вот этого я вам не скажу! Должно быть, от старости. Собака его всё выла и выла, вот люди и пошли узнать, что случилось. А то и не узнал бы никто. Тут же и похоронили, рядом с женой. Я за ними ухаживаю, а то не по-людски. Он отвел тебя на могилу.
Как же так?
– А кстати! – сказал Биклз, когда вы вернулись в дом, и ты уже собиралась уходить. – Я тут нашел жестянку с письмами. Её почему-то поверенный не забрал. Может, вам нужна? Я человек аккуратный, всё сохранил.
В старой жестянке из-под кофе была от силы дюжина писем. Большинство было старые, от твоей матери и ещё от каких-то людей, о которых ты даже никогда и не слышала. Может, дед на них и не отвечал даже. Свежих писем было два – одно твоё, а другое, смятое... от Мишеля!!!
Ты разгладила бумагу и вчиталась.
И ПРОСТО ОХРЕНЕЛА!!!
"Многоуважаемый мистер МакКарти! – писал твой муж. – К глубокому сожалению ваша дочь, миссис Дарби, не нашла в себе сил ответить на ваше письмо, и попросила меня сделать это за неё."
А дальше там было ТАКОГО ПРО ТЕБЯ ПОНАПИСАНО!!! У-у-у-у...
Оказывается, не падай, в то время как мистер Тиел оказывал всякое содействие майору Деверо, храбро боровшемуся за дело юга, ты водила предосудительную связь с янки и всячески бросала тень на имя семьи. А в итоге... О, боже... Предала дело юга и раскрыла личность майора янки! В результате чего, он и погиб. А после этого в ходе ссоры застрелила родного брата, чему есть неопровержимые доказательства.
Дед твой знал, что Марк мертв, но не знал, как он погиб (всё же о таких вещах ты ему не рассказывала). И эта история, а также осознание, что "пряталась ты не от янки, а от правосудия", после такого ужасного преступления, видимо, подкосила его и без того ослабленное алкоголем здоровье. И он скоропостижно скончался. Смерть его, таким образом, была на совести Мишеля.
В конце Мишель писал, что несмотря на тяжелую душевную рану, которую ему нанесло твоё предательство, он продолжает принимать деятельное участие в делах твоей семьи, и что миссис и мистер Дарби находятся в добром здравии, и живут вместе с ним в Новом Орлеане, вместе с другими своими, более достойными детьми.
Внизу стояла подпись. Но там было написано не просто Мишель Тийёль, как твой муж подписывался раньше. Там стояло "член законодательного собрания штата Луизиана Майкл Тиел". И ты поняла, что произошло.
Из газет ты знала, что в сентябре прошлого года генерал Бэнкс уехал из Нового Орлеана, а значит, уехал и его штаб. И Мишель снова сменил сторону! Теперь ОН был герой шпионского подполья Нового Орлеана в недавней войне, а ты – враг и предатель. Казалось бы, такая история раз и навсегда ставила крест на политической карьере – шутка ли, какой скандал, жена убила брата и сбежала неизвестно куда! Однако расчет был дерзким, но верным – по-видимому, именно сейчас это делало его в глазах людей не слабее, а сильнее – человек устоял на ногах после такого предательства своей жены! Человек боролся! Человек будет бороться дальше! Из набросанных строк, из почерка, из воспоминаний, на тебя смотрел какой-то не тот Мишель, которого ты знала. Не тюфячок, а настоящее политическое животное, которое ещё и умудрилось куда-то там избраться. И ты почувствовала, что ему не то что деда – тебя будет не жалко раздавить, если понадобится. Стоит ли пытаться восстановить своё имя? И как? Ведь беда всех секретных операций – они потому и секретные, что никто не знает, как там дело было. Вот приедешь ты в новый Орлеан (предположим, тебя даже не осудят за убийство), расскажешь всю правду – и что дальше? Кому больше захотят поверить женщины, которые травили тебя за одно только приглашение в дом янки: тебе или мужу? Кто ты для них – сумасшедшая убийца брата? Кто подтвердит твои слова? Нат мёртв! Полковник Миллс и майор Дэннисон? Где их теперь искать, а главное, они точно захотят ворошить старое и рассказывать всем, как одного провела девчонка, а другой, на минуточку, был виновен в государственной измене? Твой отец? Он по крайней мере знал, что Мишель на самом деле водился с янки... или тот тоже наврал ему, что это всё было только прикрытием?
Если ты хотела когда-нибудь вернуться в Новый Орлеан и отомстить Мишелю, нужны были большие деньги, чтобы отыскать людей, которые были в курсе происходившего (может, какие-то друзья Марко? или же кто-то ещё?) и могли убедительно дать показания. Возможно, оно того стоило. Твоя семья живет с Мишелем и с его подачи наверняка считает тебя предательницей. Вилла Д'Арбуццо теперь в его руках. Твой дед умер из-за него! Можно ли стерпеть такое?! Зло должно быть наказано, а правда – восторжествовать!
Или стоило оставить прошлое в прошлом? Всё забыть? Дождаться, пока по закону Мишель сможет с тобой развестись (в том, что он это сделает, ты не сомневалась) – на это требовалось по законам штата 6 лет раздельной жизни. Не лезть в колеса политики.
Или всё же помнить... Быть может, однажды у тебя появится оружие, которым ты сможешь нанести ему удар. Быть может... однажды...
-
От поста мороз по коже и бессильная ярость.
|
Мрачный, Крот, Скрипач Ганни только поморщился и отмахнулся от умничающего капрала. "Как, как... каком кверху! Кидай, блядь, как умеешь!" – говорили глаза – "Мои приказы вы, блядь, понять не можете, куда уж джапам!" А может, оно вообще ничего такого не говорило, а говорило просто: "Жопа, парни! Выбираемся, дрыгаем лапами!" И вы "дрыгнули". – На, – протянул лимонку Ушастик. – От широты душевной. о У Скрипача же только две и оставалось, и он должен был кинуть их сам. Взрывы подняли над развалинами облако пыли, и это было хорошо. Хлопки гранат показались вам какими-то игрушечными, ненастоящими – ещё бы, после семидесятипятимиллиметровых снарядов, рвавшихся в считанных ярдах! Все вы пришли в движение, хаотичное на первый взгляд, но вы понимали, что надо делать и для чего, и в этом, вероятно, и было пресловутое ГунгХо. Крот, Скрипач, прихрамывающий Ушастик и Кюрасао выбежали вправо, рассыпавшись в короткую не цепь даже, а так, цепочку, в паре ярдов каждый от соседа, а Мрачный пошел вперёд.
Мрачный. Ты идешь по песку и видишь эти долбаные развалины, которые всё открываются и открываются из-за угла блокгауза, и не знаешь, будет ли следующий шаг последним. И хочется притормозить или кинуться ещё быстрее. Огнемёт давит на плечи, но почему-то ноги становятся легкими, как не твоими. Из низа живота поднимается какая-то мерзкая херня, и от неё расходится по телу неуверенность, она схватывает всё что можно своим липким, гнусным, гниловатым объятием. Как будто кто-то сидит у тебя на закорках и посмеивается. "Давай, давай!" – говорит он. – "Шагай!" И просыпается неуверенность. "Что я делаю не так?" А ты... ты всё делаешь "так". Но никто тебе об этом не скажет, не объяснит, не похлопает по плечу. И ты видишь вдруг отчетливо япошек – то ли двоих, то ли троих, они осторожно высовываются из-за перемешанных между собой почерневших брёвен, каких-то листов неизвестно чего, они вглядываются в тебя, и они не посмеиваются. Ты поднимаешь огнемёт, но до них далековато, можно не... Поздно думать хоть что-то. Ты падаешь на колено, чувствуя мягкий, такой уютный песочек. Но ещё до того, как нажать заветные клавиши, ты слышишь выстрелы справа – и пули градом проходятся по развалинам. Летят щепки, крошится горелое дерево, листы покрываются оспинами пулевых отметин. Японцы исчезают вместе со своими винтовками. Залп. Огнемёт издает, как всегда, перед выстрелом шипение. Знаешь сказки про огнедышащих драконов? Вот у тебя в руках – то, как такая сказка могла бы выглядеть. Не красивое животное, а вредная, злобная, тощая змея, которую парни из корпуса химвойск приручили и заставили работать на нас. Пока раздается это короткое шипение, ты успеваешь вспомнить, что забыл заранее поджечь сопло. А если контакт закосячил, а? Если не будет искры? Но искра с треском появляется, а вслед за ней появляется огонек, едва различимый на ярком солнце. И прямо сквозь него трубка выплевывает, что положено. Ты слышишь звук, как будто на костерок подули ветром из трубы и его разметало к чертям – что-то вроде гула, шелеста, но больше всего похожее на ровный, шумный выдох чего-то большого и недоброго. Кажется: господи боже ты мой, подумаешь, палка какая-то с баком! А дышит так, как будто там невидимый бизон или бегемот какой-то за спиной притаился. Или что похуже. Жар сразу бьет в лицо и облизывает руки. На тебе очки, но ты всё равно прищурился по привычке, ожидая, что из глаз потекут слезы. Не текут – плексиглас защищает. Выдерживаешь хороший, длинный залп. Пламя улетает вперёд, слегка брызнув под конец пеной на песок. Получилось. Сработало. Через пыль, через огонь, через поднявшийся дым ты слышишь крик на косоглазом наречии: – ТАЙКЬЯКУУУ! ТАЙКЬЯКУУУ! И сразу же откуда-то правее развалин начинает шарить пулемётная очередь. Не вообще по вам, не – в тебя, прямо в тебя. С хрустом и тонким треском скалывает бетон, он осыпается, ты мешкаешь, не зная, бежать или нахер распластаться на пузе, пока оно не пройдет. – По сараю вдарьте! Огонь! – кричит ганни. Замечаешь, что развалины не загорелись как следует, но волна пламени прошла над ними, и на некоторых бревнах пляшут язычки. А парни лупят, припав на колено – ба-бах! ба-бах! ба-бах! – как заведенные, несмотря на очереди, несмотря на ответную пальбу. Сжав зубы. Лишь бы тебя прикрыть. Хлоп! – падает неподалеку граната. Хлоп! – ещё одна. Кидаешься назад. Успеешь же! Да-дааах! – бьет по ушам, заставляет оступиться, упереться рукой в песок, чуть не грохнувшись. Лязгает звонко по баку. Ща рва... Пытаешься расстегнуть лямку, скинуть эту опасную херню с плеч, хотя знаешь, что это бесполезно – если рвануло, то всё, ты уже ростбиф с кровью. А потом горстка пепла. Пряжка не поддается. Падаешь, у стенки, копаешься. Отстегиваешь наконец. На баллоне – вмятинка. И только. Пронесло, капрал.
Остальные После команды вы выбежали в сторону от блокгауза, рассредоточились, как на учениях, прицелились по сараю. И вдруг все увидели, как вдоль стенки бежит Мрачный и сейчас выйдет за угол, чтобы получить угол обстрела по развалинам. А там, в развалинах этих – японцы. Вы увидели их ясно, первыми, и поняли вдруг, что сарай – хер с ним, а вот эти ребята... Они его срежут. Вы повернули стволы и, не сговариваясь, не дожидаясь команды или небесного перста, вдавили спусковые крючки. Как говорится, "если ты ждал подходящего момента – это он." Грохот сразу поднялся, как на стрельбище – вы палили, как ненормальные, каждый раз стреляя чуть быстрее, чем надо, забыв всё, чему учили – как там спуск тянуть, куда смотреть, как винтовку держать. Уж как умели! Японцы исчезли – кажется, просто спрятались. И все, разочарованные, принялись перезаряжать винтовки, ещё не осознав, что вы только что спасли капралу жизнь. А может, и не только капралу. Огнемёт выдохнул пламя, и это было отвратительно-завораживающе. Огонь был такой густой, одновременно чистый – потому что горел бензин и воздух, и какой-то маслянисто-грязный, с черным, мерзким дымом, переливающийся этим дымом, как водопад. Было что-то адское в этом цвете, в этом дыме цвета сгоревшего воздуха, в этом гуле цвета испорченного мира. Что-то непереносимо оскверняющее от того, что вы увидели, как огнемётом не просто шарашат на полигоне, а выжигают живых людей из укрытия. Это было хорошо, что вы жарили наконец японцев заживо, а не они вас. Но это было как-то совсем... против правил, которые не запишут в конвенциях. Из развалин закричали что-то отчаянное, протяжное – кажется, это был не крик боли, ещё пока только тревожная команда. Но всё равно возникло ощущение, что правила совсем, окончательно кончились. То чувство, когда в школе кто-то ударил другого, а тот ударил в ответ, а этот ударил ногой, а тот ударил в колено, а этот – по яйцам, и вдруг один из них взял и плеснул в лицо ацетоном или чем-то таким. У каждого ёкнуло при виде этого пламени, когда вы ощутили даже здесь нестерпимый жар. Жар ощутили. На экваторе. Нестерпимый. Как будто тут до этого было прохладненько! А, выходит, было.
"Бля, ну, так же нельзя!" – вот как ёкнуло. Можно. Тарава, мать её. "У меня тут нету слова "нельзя", пока ты жив, а парень напротив сдох. Жгите. Душите. Грызите. Режьте. Разрывайте. Веселитесь, мальчики! Полный кайф! Полный улёт! Вы же этого хотели, записываясь в морскую пехоту? Ну, собственно вот. Как на плакате, в ад и обратно. Жаль, никто не говорил, что спустившийся в ад уже не поднимется, а если поднимется – то кем-то другим. Не тем, кто знал, что так нельзя. "Так нельзя", "так нельзя" – это для нытиков и неудачников. Вам можно всё, пока вы не умерли. А, забыла сказать, тут нет слова "умер", только слово "сдох". Ах-ха-ха! Развлекайтесь."
Ушастик закашлялся, пытаясь сдержать рвоту.
И сразу застучал пулемёт, посыпалась в который раз бетонная крошка. – По сараю вдарьте! Огонь! – подал голос ганни. Ганни – человек на той должности, на которой положено смотреть на такое, не моргнув глазом, и он так и выглядел – его это всё вообще не касалось. Парни живы? Задача выполнена? Какие вопросы? "А он ведь тоже человек."
Вы начали стрелять, торопливо, беспокойно, силясь разглядеть за маревом из пыли и этого напитанного копотью дыма сарай с его страшными провалами окон, за которыми сидел Враг.
Крот И ты увидел её – фигурку, перед которой мигал огонёк. Голова, руки, грудь. Ярдов пятьдесят. Ты навел и выстрелил, не особо надеясь попасть – ты же только что палил по ребятам в развалинах, они были ближе... А попал. Именно ты – Скрипач перезаряжал магазин, Ушастик целился (или только делал вид), ганни вырывал чеку от гранаты, Кюрасао стрелял, но куда-то не туда. А ты – бах! – и ухлопал. Готов.
Скрипач Садишь выстрел за выстрелом: карабин легонький, но и патроны у него слабые – его не подкидывает, только дергает в плечо: ух! ух! ух! На стрельбище вспышка перед дулом каждый раз сбивала с толку, а тут ты быстро перестал её замечать. Уже даже прикладываться перестал, понял, что попасть все равно слишком сложно, а проще и быстрее направлять карабин "туда" и палить. Бах-бах-бах! Бах-бах-бах! Затвор лязгает тоже где-то перед щекой, каждый раз досылая патрон. Куда ты стреляешь? Да туда! Там развалины, там сарай, там японцы, там... Щелчок вместо выстрела, настолько неожиданный, что ты подумал – "Заклинило!" Оттянул затвор – а гильза не вылетает. А, патроны кончились! Не бесконечные, как оказалось. Щелкнул магазином, уронил его на песок, достал другой, пока остальные стреляли – так же щедро, как и ты, по любому шевелению. Примкнул, защелкнул, дослал – в меру резко, как учили. "Затвор не надо тянуть, надо дернуть, коротко и четко". Клатч! – отозвался затвор. Патрон в патроннике. Огонь! И увидел голову в каске, руку с гранатой. Или без гранаты? Там, за развалинами где-то. Разглядел на каске сеточку, разглядел и правда гранату в руке у него. Боясь опоздать, "щелкнул" по нему, ещё, ещё раз. Он спрятался или упал – не поймешь. Япошка. Мелькнуло что-то черное в воздухе. Все-таки кинул, да недобросил. А может, и не он кинул! "А вдруг японцы тоже люди и тоже боятся?"
Грохнули гранаты в нескольких ярдах – все залегли. Никого не зацепило. Мрачный, копошась в песке, уже, считай, в безопасности, неуклюже стягивал с себя огнемёт. Но за блокгаузом раздались выстрелы – ваших, родных, самозарядок Гаранда. – Сержант! Мы вышли! – крикнул Дасти. – Мы вышли! Дах! Да-дах! Дах! – молотили винтовки по мозгам. Грохнула ещё граната – где-то в развалинах. Ещё одна – на вашей стороне.
И бой вдруг стих. Нет, не то чтобы совсем стих, но вы перестали стрелять и по вам перестали стрелять. Совсем близко, справа, между бараками, а то и внутри них, всё ещё рвались гранаты, морпехи перестреливались с японцами, но это вас не особенно сейчас беспокоило. Развалины дымились, слегка волновался на ветру венец пламени на каком-то бревне – как шапочка. Потом и он погас. Из сарая за развалинами больше не стреляли. Подавили цель. – Молодцы, – сказал ганни тихо, глухо, вытирая лицо рукой, проводя им нервно по щекам. – Молодцы. Лежать всем, быть начеку. ДАСТИИ! – заорал он. – КАК ТАМ? – Заняли оборону! – Окопаться всем! – крикнул Кремень, и голос его снова стал встревоженно-звонким. – Разбились на пары! Вот как лежите, так и окапывайтесь. Один окапывается, другой следит за фронтом и стреляет во всё, что движется. Малейшее движение в сарае – не думай, бей! Я к Дасти. Он пополз к блокгаузу на карачках, прижался к стене рядом с Мрачным, чтобы передохнуть, запрокинул на секунду голову и закрыл глаза. И по этому короткому, полному облегчения жесту, некоторые только и поняли, из какой задницы вы только что сами себя вытащили. – Молодец, капрал, – сказал он и ткнул Мрачного в плечо. – Молодец. Потом он скрылся за серой бетонной коробкой, а вы остались впятером.
-
"А вдруг японцы тоже люди и тоже боятся?"
-
Пост ваще пушка. А ветка имени меня прям ваще-е-е, прям экшн-муви.
-
"А вдруг японцы тоже люди и тоже боятся?" Да не, быть не может.
|
Традиция хёрди-гёрди пришла в Америку через Калифорнию из Гессена. Дело было так: Гессенская земля на рубеже 18 и 19 веков стремительно обеднела – людей там было слишком много, а земли – слишком мало, и постоянное деление хозяйств между сыновьями привело к тому, что жалкие их клочки едва могли прокормить семьи. Гессенские крестьяне стали активно искать способы, чтобы как-то заработать – делали нехитрую утварь и свой национальный инструмент – хурди-гурди, что-то вроде помеси шарманки, скрипки и ручного органа. По традиции играли на нём либо взрослые мужчины, либо девочки. Звучит это дело примерно вот так: ссылка Девочки эти сначала играли только в самом Гессене, но потом начали находиться предприимчивые люди, которые вывозили их из родной земли (всё равно в ней денег было мало) и ездили по разным городам, зарабатывая деньги представлениями, а потом возвращали родителям. Ну, а где музыка – там и танцы! Постепенно девчонок стали вывозили всё дальше и дальше – в другие страны, сначала по Европе и России, а потом – за океан, в Америку и Австралию. В Америке как раз началась золотая лихорадка, и хёрди-гёрди-гёлз поехали набивать карманы золотым песком. В Калифорнии музыку, конечно, оценили, но – что ожидаемо – гораздо больше соскучившихся по женским объятиям старателей привлекали танцы под эту музыку! Девушки даже стали носить особые деревянные башмаки – чтобы косолапые мужики не оттаптывали им ноги. В Калифорнии они зарабатывали танцами БЕШЕНЫЕ деньги – говорили, что самые красивые состригали с незадачливых золотодобытчиков от 30 до 100 долларов за одну ночь! Их "надзирателей", которые и собирали денежки и следили, чтобы барышень не обижали, там же прозвали "саул боссами" – "хозяевами душ". Золотая лихорадка в Калифорнии закончилась, а хёрди-гёрди постепенно стало синонимом дансинга с платными партнершами вообще, предположительно на немецкий манер. Примерно в такое заведение ты и попала. Называлось оно "Эдельвейс". Хозяином бара был мистер Мюллер, а танцами заведовал мистер Шварценбергер, тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь! Мюллер звал его "Шварци" – они были друзьями и старыми партнерами. Мистер Шварценбергер придирчиво тебя осмотрел, спросил, умеешь ли ты танцевать и сказал, что ладно уж, из уважения к Шнайдеру он тебя возьмет, так и быть, и берется научить танцам за месяц, но потом месяц тебе надо будет работать бесплатно. Ты приходила днем, когда посетителей не было, одна из его дочерей играла на чем-нибудь, а он показывал тебе движения. Танцы вы учились танцевать самые разные – вальс, польку и цвайфахер (баварскую польку). И ещё райнландер, самый веселый – это был танец, в котором кавалер, беря девушку то за одну, то за обе руки, крутил её туда сюда, а потом вы вместе прыгали и хлопали. И ещё Дер Дёйтч – быстрый немецкий вальс на три восьмые. Было, конечно, поначалу сложновато попадать в такт, но потом ты освоилась. Первый твой вечер прошел на ура – всем интересно было узнать, что это за девочка такая с большими глазами, как она танцует и откуда здесь взялась? Танцевать ты быстро приноровилась – парни, вообще-то, и сами танцевали по-разному, некоторые – не ахти, а некоторые – ого-го! Сначала на сцене выступали другие девчонки – они танцевали заранее отрепетированную программу и пели. Это были две дочери Шварценбергера и ещё две немецкие девочки. Потом все начинали танцевать друг с другом – парни приглашали танцовщиц, таких, как ты – вас тут было ещё, может, десять. А парней набегало человек сорок, не меньше! Однако было кое-что, что омрачало скакание по дощатому полу под веселую музыку. Во-первых, в "Эдельвейсе" было железное правило, о чем даже заявляла особая табличка над баром: "Кто не угощает, тот не танцует!" Желая потанцевать, парень должен был взять себе кружку пива или же бокал шампанского (оно было дешевым, и пили его тут, кажется, вёдрами!), а тебе тоже взять шампанское или сидр. Чтобы ты не упилась в два счета (и чтобы не переводить продукт), твое шампанское, конечно, разбавляли содовой с чаем пополам (для цвета), такого же "сорта" был и сидр. На вкус эта бурда была не очень, но что поделаешь, приходилось пить или хотя бы изображать. Собственно, из-за этой схемы мистер Мюллер и завел у себя танцы. Во-вторых, надежды завести принца рассеялись, как дым – вам запрещено было общаться с парнями помимо танцев, так, может, несколькими фразами перекинуться. Никаких "фроляйн, а пойдем погуляем, смотрите, какая луна, ой, какие у вас глаза красивые!" Танец стоил парням по сорок центов, которые они платили Шварценбергеру, а разговоры ничего не стоили. Немцы или американцы – а бизнес есть бизнес. Парни, конечно, успевали между полькой и вальсом наплести тебе и про красивые глаза, и про улыбку, и про себя рассказать, и даже иногда приобнять (что-то более смелое было строго запрещено), но... вечер заканчивался, они разъезжались по фермам, мельницам, фабричным районам, пивоварням и остальным местам, около которых жили и где работали. И на этом всё. А сколько же ты зарабатывала? Поскольку мыть тарелки у Шнайдера ты не захотела, пришлось два месяца жить на пожертвования добрых жителей Мемфиса – закончились они очень быстро, потому что фрау Ляйнер не потерпела вас в одной комнате и вскоре велела расселиться или съезжать. Готовить было негде, за еду (двухразовое питание) вместе с комнатой ты платила семнадцать с половиной долларов в месяц – в общем, это было не особо дорого, "ещё по-божески", тем более, что готовила Фрау Ляйнер хорошо и сытно. В конце второго месяца пришлось подзанять у Сьюзан десятку, но что поделаешь! Она не ворчала. За вечер танцев с двадцати-тридцати партнеров – тебе шло по пятнадцать центов с носу из сорока, отходивших хозяину – у тебя набегало три доллара и три четвертака. Мистер Мюллер подкидывал ещё доллар с выпивки – получалось почти пять, а в месяц – около двадцати. Вообще-то ОЧЕНЬ неплохо для работы раз в неделю! За оплатой следили очень просто – каждый парень покупал у Шварценберга жетончик, отдавал его тебе перед танцем, а потом ты получала за каждый свой "длинный бит". В общем, дело шло неплохо, хотя было грустно сознавать (а ты работала в магазине и могла это подсчитать), что Шварценбергер зашибает за каждый вечер около пятидесяти-семимидесяти долларов (некоторые девушки были не столь популярны, как ты), а сколько наваривает Мюллер – бог весть. После того, как ты платила фрау Ляйнер, у тебя оставалось два с половиной доллара – отказавшись от обеда в некоторые дни, доллар можно было отложить. У Сьюзан было уже отложено долларов двадцать, и где-то по полтора-два доллара она откладывала каждый месяц, отказывая себе буквально во всем. По будням ты слонялась по городу, заходила на почту проверить, нет ли письмеца от Кины, да училась танцам, если были занятия. В октябре у немцев случился какой-то их большой праздник – ты так и не поняла, в честь чего, кажется, в честь какой-то там старой свадьбы какого-то их принца... Это было очередное пивное безумие! Ты стерла ноги, танцуя с десятками кавалеров, а Сьюзан пропадала целый день. Зато обе получили премии – по пятерке. В декабре на рождество вам подкинули по три доллара, зато и фрау Ляйнер подняла цену на полтинник – за уголь, которым вы топили печурки у себя в комнатах. В итоге к февралю вы насобирали почти пятьдесят долларов. Кажется, много! На самом деле – не особенно. Сьюзан между тем начинала волноваться, потому что Картер Уоррен спросил в письме, когда же она приедет. – Выйдет там без меня за муж за какую-нибудь вертихвостку! – переживала она. – Останусь с носом! Надо ехать. И тут, в конце февраля, Сьюзан прибежала домой с работы, как угорелая. – Мистер Шрайфогель потерял у нас в пивной кошелек! – выпалила она. – А я его припрятала! В кошельке было семнадцать долларов. Вы обе понимали, что если оставить его себе и уехать – назад вам лучше будет не возвращаться. Но если не воспользоваться таким случаем – можно и правда упустить свой шанс. Шутка ли, почти год Картер её ждет! Так никакого терпения не хватит. – Знаешь что? А ну её, Баварию эту, к черту! Надоело! – психанула Сьюзан. – Собирай вещи. Поехали на Запад! Хочу замуж, сил нет! Вы рассчитались с фрау Ляйнер и, как сумасшедшие, помчались на вокзал. Там вы купили билет на поезд до Сент-Джозефа третьим классом – это обошлось вам по 8 долларов с носа, и восьмиколесный Роджерс 4-4-0, стуча поршнями, понёс вас навстречу судьбе! Паровоз был зверь, разгонялся где-то до 40 миль в час по ровной дороге. По злой прихоти этой самой судьбы письмо Кины МакКарти, в которое было вложено пятьдесят долларов, всего на пару недель и разминулось с вами. И не только оно. Через месяц после вашего отъезда к пансиону фрау Ляйнер прихрамывающей походкой подошел какой-то оборванный, худой парень и назвал твоё имя. – А кто спрашифает? – поинтересовалась на всякий случай немка. Парень этот снял старое, простреленное конфедератское кепи, облизнул обветренные губы, пригладил волосы и сиплым голосом сказал: – Сайлас Уолкер. Я её брат. – А, брудер! – поняла фрау Ляйнер. – Уфы! Фроляйн Уолкер съехала ещё в фефрале. Тумаю, её больше нет в короде. Не скасала куда! Я сошалею. Парень буркнул "спасибо", надел кепи, прошел несколько ярдов, и вдруг повернулся и ударил в отчаянии кулаком в стену... Однако, мы отвлеклись! Ехать на поезде со всеми остановками пришлось часов десять – сидя на жесткой скамейке и глядя за окно на пролетающие реки и леса. Было очень холодно – около пяти градусов по цельсию. У Сьюзан была дешевенькая овечья муфта, вы по очереди грели в ней руки. Но это были ещё только цветочки. Это путешествие, наверное, было одним из самых необдуманных в истории Запада. В Сент-Джозефе железная дорога кончалась – новая, Трансконтинентальная, ещё даже до Коламбуса не дотянулась: медленно её что-то строили. Поэтому из Сент-Джозефа на Запад ходили дилижансы Оверлендской Компании Бена Холладэя, которого называли "Королем Дилижансов". Компания эта была серьезная – у неё было пять сотен конкордовских дилижансов и пять сотен крепких грузовых повозок, а также пять тысяч лошадей и мулов и тысячи волов. Бен Холладэй, тот самый "Король Дилижансов". "Грузовой поезд" в Колорадо, я так думаю, это Денвер. Дилижансы доходили до Сол-Лейк-Сити в среднем за восемнадцать дней, но люди пользовались ими в основном для коротких перемещений. Дилижанс фирмы Конкорд Почему же они покупали повозки и на свой страх и риск отправлялись на Запад большими караванами? Во-первых, путешествие на дилижансе было очень дорогим – после войны с её инфляцией доехать до Солт-Лейк-Сити стоило порядка трехсот пятидесяти долларов с человека, а ведь Солт-Лейк-Сити – это ещё даже не Сакраменто. Сюда не входили расходы на еду, а цены на станциях драли будь здоров! Во-вторых, такое путешествие казалось куда более опасным – дилижансы хоть и ездили намного быстрее караванов, нападали на них чаще, а уцелеть было сложнее. На самом деле риск был, должно быть, примерно одинаковый, но людям казалось, что в толпе смерть выберет другого. Ну, а в третьих (и в главных), много вещей с собой на дилижансе было не увезти: груза дозволялось взять всего 25 фунтов – один чемодан, не слишком большой, а сверх этого за каждый фунт приходилось доплачивать по доллару. Поэтому вы и не взяли дилижанс – до Джулесберга он ехал бы почти неделю и стоил порядка ста пятидесяти долларов на человека. У вас таких денег даже близко не было! А караваны никакие в феврале, конечно же, никуда не ходили. Как же вы добирались? Ох, тяжко! Кое-как, на перекладных: где-то подсаживаясь на грузовые повозки, где-то упрашивая возниц взять вас за пятерку, раз все равно других пассажиров нету, где-то просто договаривались добраться до соседнего городка на телеге с каким-нибудь мужиком, который ехал к родственникам в гости. Даже по названиям мест, через которые вы двигались, можно понять, какая это была глушь, и как нелегко вам приходилось. От Лог Кэбин до Сенеки, от Хелленбери до Рок Крик, от Либерти Фарм до Ручья на Тридцать Второй Миле (хрен знает, куда и откуда считались эти мили), от Одинокого Дерева до Форт Кирни. Иногда вы подолгу задерживались в одном месте, спали в "отелях" – одноэтажных халупах, в которых дули сквозняки, вместо матрасов – кожаные сетки, простыни – не глаженные, а на завтрак подавали какую-то дрянь. А цены всё равно кусались – чем дальше на Запад, тем всё становилось дороже: еда, топливо, даже за горячую ванну драли втридорога. Вы снимали один номер на двоих, мылись в одном корыте, споря, кому первой вытираться, потому что ждать полотенца было холодно. Сьюзан обычно уступала – уж слишком страшно ты начинала кашлять, когда замерзала. Если такое происходило, вы залезали в кровать, она обнимала тебя и отогревала своим телом – и тогда кашель понемногу проходил. А иногда вы приезжали куда-нибудь, а никакого отеля там не было! Была какая-нибудь унылая станция дилижансов, на которой вас, "так и быть", пускали поспать в комнату, где уже храпело человек шесть на каких-то топчанах и лавках. Иногда выпадал снег – узорчатые, большие снежинки летели по небу, но вам было слишком холодно, чтобы радоваться красоте зимних пейзажей Небраски. Слава богу, хоть индейцы вам не попались! Только в Форт-Кирни, на полпути, вам и повезло – вы пошли в магазин, посмотреть, что там продается, и хозяин, медведеподобный мужик с густой бородой, увидев, как вы считаете монетки, взял вас за руки, привел в салун и произнес короткую, наполовину состоящую из бранных слов речь о сострадании и христианской, "мать вашу", добродетельности. Сначала воцарилась тишина, в которой кто-то прошептал: "Чего это он, совсем сбрендил?" Но затем какой-то кривой плюгавенький мужичишка изрек, криво ухмыляясь и показывая на вас трубкой: "А Том дело говорит!" Тут же была пущена по кругу шляпа, мужчины, накидали в неё пять долларов четвертаками и десятицентовиками. Сам же хозяин подарил вам несколько банок со сгущенкой и персиками, а ещё старую бизонью шубу, которая была особенно кстати. Вы носили её по очереди, а по ночам обнимали друг друга и укутывались ею чуть ли не с головой. Шуба подоспела очень вовремя, потому что тогда как раз похолодало. Но скоро наступила оттепель – в воздухе запахло весной, дороги (вернее, то, что жители Запада ими называли) развезло, и вы намертво застряли то ли на станции О'Фэллана, то ли в Алкали, сейчас ты уже и не вспомнишь. Повозки и так застревали в грязи, и дополнительный груз никто брать не хотел. В "отеле" вам заломили такую цену, что вы пошли по округе, и договорились с каким-то фермером, что поживёте у него несколько дней, заплатив за ночлег и еду. Каждый день вы ходили к станции и ждали там, не поедет ли кто, а вечером возвращались на ферму. Давно уже начался март, зазеленела трава, даже в бизоньей шубе стало днем слишком жарко, а ничего подходящего не подворачивалось. Но не пешком же идти! Во-первых, страшно одним – мало ли кто на пути попадётся? Даже, скажем, волк – а в Небраске они в те годы ещё водились. Во-вторых, сдохнешь ведь по прерии топать – ни обогреться, ни просушиться. А в-третьих... Да какое в третьих? Две девчонки, бредущие пешком на Запад – это слишком ужасно, чтобы о таком даже думать. Но наконец, чудо соизволило совершиться! Голодные, замерзшие, немытые, с полутора долларами на двоих, вы спрыгнули с грузовой повозки в Джулесберге и спросили, где найти Картера Уоррена. Вам сказали, что его ранчо милях в двух к югу, и один парень вызвался съездить и передать ему, что Сьюзан и Кейт Паркер приехали. Узнав, что Сьюзан – невеста Картера, вас сразу же накормили горячим рагу и отвели в гостиницу (эта выглядела ещё прилично, в ней было два этажа), где поселили пока что в один номер на двоих. Вы упали на большую кровать в изнеможении. Вы добрались! В Джулесберге в то время было около дюжины домов. Его не стали отстраивать на пепелище после погрома, учиненного шайеннами год назад, а переместили на три мили, ближе к форту Рэнкин. Тут жило от силы полсотни человек: был отель, салун, магазин, церковь и несколько складов, с которых товары увозили в Денвер и, наоборот, на восток, в Омаху и Сент-Джозеф. Город этот, в отличие от большинства других городов, названных в честь генералов и президентов, был назван в честь бандита, Жюля Бени. На вопросы, почему к французскому имени Жюль приделали немецкое окончание "бург", почему назвали по имени, а не по фамилии, откуда взялось это "с" на конце (толи "город Жюля", то ли намек был на то, что их, Жюлей эдаких, тут много) и другие "почему" – у истории нет ответов. Зато есть жутковатая легенда о том, как Жюль Бени стал заведывать тут торговым постом и по совместительству станцией дилижансов, а затем начал эти дилижансы увлеченно грабить. В шестидесятом году Сентрал Оверлэнд, Калифорния энд Пайкс-Пик Кампани, которая тогда заправляла перевозками, поручила своему агенту, Джо Слейду, разобраться, что, мать твою, не так с этими дилижансами и почему их так часто грабят. Заподозрив неладное, Слейд уволил Бени, и между ними началась вражда. Таким же вот мартовским днем Бени подстерег Слейда, влепил в него заряд картечи и оставил подыхать на дороге. Но каким-то чудом Слейд выжил, выздоровел, и в августе шестьдесят первого выследил Бени, давшего деру в Вайоминг, около станции Колд Спрингс. Слейд схватил Бени, привязал к забору, всадил в него пять пуль, а перед тем, как всадить шестую, говорят, всунул ему пистолет в рот. Потом он отрезал его уши и стал носить их на цепочке от часов. В общем, по-любому, город надо было назвать либо Джулесберг, либо Слейдберг, но кому захочется называть город в честь человека, который носит на цепочке отрезанные уши? Никому – и по крайней мере на этот вопрос у истории был ответ. Итак, мы отвлеклись. Через полчаса после того, как вы остановились в отеле, в дверь постучался какой-то мужчина. Он был хорошо одет и весьма учтив. Это оказался хозяин гостиницы (заселяла вас его супруга). Он спросил, нужно ли вам что-то с дороги. Сьюзан пожала плечами. "Помыться бы не помешало". Он сказал, что помыться можно либо рядом с прачечной, либо он может нагреть вам лохань с водой, но это будет стоить тридцать центов. Сьюзан вздохнула и сказала: "Ладно, давайте! Скоро замуж ведь!" – А то вдруг он посмотрит на меня, такую растрёпу, и передумает жениться? – подумала она вслух, когда хозяин закрыл дверь. – Что тогда делать будем? Ещё через десять минут в дверь постучался другой мужчина, помоложе. Он был в измятом плаще, кажется, в рабочей одежде, но при галстуке. В зубах его колыхалась травинка, а одну руку он держал за спиной. Вы насторожились. – Мисс Сьюзан Паркер? – спросил он у Сью, открывшей дверь. – Да! – ответила твоя подруга. – А вы кто? Он наклонился в сторону, выплюнул травинку за дверь и сказал, вытащив из-за спины букетик полевых цветов: – Я-то? Я твой муж! Жених то есть. Не узнала штоль? Картер я. Пошли жениться. – Ой! А я не готова! – опешила Сьюзан, пытаясь распознать в этом ухаре Картера Уоррена с фотографии. – Да лан те! Я уже священника позвал, – с улыбкой возразил "жених". – Что, вот так сразу что ли? – предприняла последнюю попытку Сьюзан. – Надо как-то это... привыкнуть там... – А-а-а! – все так же улыбаясь, протянул Картер. – Канешн, что за вопрос! Привыкай! Пятнадцать минут хватит? Я внизу подожду! Он посмотрел на неё, на всякий случай подмигнул и закрыл дверь, и ты поняла, что с этим человеком спорить, похоже, бесполезно. – Ой, у меня платье не глажено! Голова не мытая! Как же я пойду-у-у!? – Сьюзан в отчаянии бросила букет на кровать и схватилась за голову. Но Картеру Уоррену на всё это было на это наплевать. Через полчаса их обвенчали в маленькой Джулесбергской церквушке. Ещё через час вы оказались на ранчо Си-овер-Даблью-Бокс. Такое у него было клеймо – буква W вписанная в букву C, а вокруг ещё рамочка. Картер Уоррен оказался совсем не похож на человека, которого вы видели на фотографии. Там он выглядел эдак серьезно, как будто закончил если не колледж, то по крайней мере все классы воскресной школы, и был каким-нибудь конторщиком на прииске горнодобывающей компании. В жизни же он выглядел так, что с первого взгляда становилось понятно – этот парень если и имел какое-то отношение к воскресной школе, то скорее всего потому что в детстве кидался камнями в детишек, которые там учились, а если и заканчивал колледж, то либо имени Джеймса Маршалла, либо имени полковника Кольта. Лучше всего его описывали, пожалуй, слова "лихой" и "упертый". Фигура у него была крепкая, хотя и не сказать, чтобы богатырская. Среднего роста, он не выделялся бы в толпе, но широтой плеч природа его не обидела, так что толпа скорее всего сама бы расступалась перед ним. У него были вполне правильные черты лица, русые волосы, ни бороды, ни усов он не носил, челюсть у него была тяжелая, а взгляд серых глаз – быстрый. Эти глаза имели три выражения: "Да всё зашибись!", "Кто тут против меня!?" и "Слыыышь!!!" И вот когда глаза его принимали третье выражение, казалось, что этим взглядом он может остановить товарный поезд или по крайней мере повозку-Конестогу. И ещё в глазах его частенько проступал какой-то свирепый интерес к жизни – видимо, Картер любил её пробовать на прочность своей башкой. Костюм его всегда был измят, и даже в церкви, во время свадьбы, лицо не покидала развязная улыбочка. Он громко говорил, громко смеялся, легко вспыхивал и легко остывал. При этом вспыльчивость сочеталась с упрямством – если он что-то втемяшивал себе в голову, то переубедить его было трудно. Короче говоря, Сьюзан попался бычок не самый крупный, но точно самый бодливый на добрых полсотни миль вокруг Джулесберга. Картер был родом из Кентукки и с детства склонен к авантюрам, так как верил в свою удачливость. В сорок девятом, в десять лет, он попытался убежать из дому и добраться до Калифорнии. Отец его, который тоже мягким характером не отличался, догнал его на полпути, притащил домой и постарался выбить у него из головы всю эту калифорнийскую блажь. Картер надолго затаил обиду и стал ждать удобного случая. В следующий раз он сбежал в пятьдесят восьмом, украв отцовскую лошадь. Тогда золото нашли в Пайкс Пик в Колорадо, но до Колорадо он не добрался, а поначалу задержался на реке Миссури, работая на переправе паромщиком. Затем, скопив немного денег на снаряжение, он вместе с караваном пересек Великие Равнины и двинул в Айдахо – там как раз тоже нашли золото. В Айдахо ему повезло – пока на востоке бушевала война, он намыл себе небольшое состояние. А потом быстро и яростно всего за одну неделю спустил его в карты, в процессе не обделив вниманием также выпивку и красоток. Неудача не обескуражила Картера Уоррена. Он отправился в Неваду, в Аврору – и там тоже ему повезло: он выкопал своими руками шахту, чуть не погиб в ней, но нашел богатую жилу. Этими деньгами он уже распорядился умнее – стакнулся с приятелем и вложил их в питейное заведение в Денвере. Пока приятель занимался кабаком, сам Картер попытал счастье в третий раз – и застолбил прииск уже в Колорадо, близ Альмы. Но здесь удача его оставила – золото попадалось редко, и к шестьдесят пятому стало ясно, что в третий раз вытащить несколько тысяч баксов из земли не удастся. Рассудив, что в четвертый раз ставить на одну и ту же карту глупо, Картер решил больше никогда не заниматься золотодобычей. Вместо этого он продал долю в бизнесе своему другу, подсчитал деньги – вышло прилично – и стал думать, во что бы их вложить. Держать свой кабак или магазин он не хотел – улыбаться посетителям, даже если они тебе не нравятся, было не в его стиле. Оглянувшись вокруг, потолковав с людьми и почитав газеты (читать он умел, пусть и по слогам), он понял, что будущее в этой стране – за железными дорогами. Маршрут, по которому должна была пройти трансконтинентальная железная дорога, оставался в некотором роде тайной, но Картер не сомневался, что она пойдет через Колорадо так или иначе. Где большая стройка – там много голодных мужчин, а мужчин надо кормить мясом, а значит, спрос на говядину будет ого-го! Работать со скотом он умел с детства и даже немного соскучился по этому делу. Проблема была одна – достать стадо в Колорадо в те дни было непросто, ведь не было ещё ни тропы Гуднайта-Лавинга, ни Великой Западной Тропы, и даже Чисхольмская ещё была толком не открыта. Картер начал собирать стадо по-немногу – тут десять коров, там дюжина, здесь пяток. Вероятно, какое-то их количество он даже украл или отжал – про это он вам не рассказывал, но наверняка так оно и было, судя по тому, какое большое и витиеватое клеймо он себе выдумал. Чтоб не видно было, что там под ним – для чего ж ещё? Пока стадо собиралось, он решил, что в двадцать шесть лет уже пора обзаводиться семьей, а поскольку знакомиться и заводить романы не умел, да и не считал это нужным (чего время терять?), он дал объявление в газеты. В Сьюзан его больше всего обрадовало, что она, во-первых, уже жила на ферме ("значит, не будет воротить нос от скотины"), а во-вторых, что она сирота ("значит, если уж согласится приехать, то навсегда"). Ну, а с фотографии на него смотрела девушка здоровая, что его тем более обрадовало – зачем ему, спрашивается, больная? Также он размышлял, где бы обосноваться, и пришел к выводу, что лучше Джулесберга места нет – именно потому, что город пережил нашествие индейцев, и значит, куча народу из его окрестностей разъехалась. Картер довольно точно угадал, что как дорога пойдет после Джулесберга – это ещё "хер его знает", но вот через Джулесберг она пройдет точно ("а как ещё-то?"). А это означало, что индейцев армия скоро разгонит, а вот цены на скот в обезлюдевшем краю взлетят до небес. Ведь где стройка – там много голодных мужиков, а кормить их надо непременно мясом! И желательно свежим. Осенью шестьдесят пятого он нанял парочку работников перегнал стадо в двести голов через весь штат и быстро построил временный дом – из двух "половин". Два сруба стояли как бы под одной крышей, но между ними эта крыша образовывала навес шириной ярдов в шесть. В одной "половинке" спали работники, в другой – он сам, под навесом дремала собака и бегали куры. Также споро он соорудил здоровенный амбар для сена, корраль для лошадей и сарай для всякой всячины. Построено всё было на скорую руку – кривобоко, но добротно. Начал он также строить и большой дом, куда более обстоятельно, но вскоре притормозил – решил подождать, пока дорога дотянется до Джулесберга, и его вложения начнут окупаться. Пока же стадо потихоньку росло – свободных пастбищ было много, коровы телились, оставалось только ездить по ним и следить, чтобы скот не украли. Молодой, резкий, уверенный в себе, привыкший сразу наезжать, Уоррен отлично вписался в среду суровых покорителей Запада: те немногие соседи, что у него были, предпочитали с ним не связываться, даже если он уводил у них неклейменого теленка или поил скотину в "их" ручье. – Слыышь?! Это свободная страна! – говорил он, если кто-то всё же пытался возражать. – Купи себе ручей – тогда и выебывайся на меня! – и все вопросы сами собой отпадали. Вот в какое место вы приехали на старом рессорном багги, который Картер арендовал на день, а его рыжий беспокойный конь по кличке Наггет бежал за вами. В той половинке дома, в которой жили вы, было две комнаты – "холл", он же кухня, и спальня. – А где мы Кейт спать положим? – спросила Сьюзан. – А я чет и не подумал! – сказал Картер, почесав затылок. – О, я тебе сена брошу в холле? Завтра сгоняю, закажу кровать по каталогу. Или софу может лучше... Да, точно, софу – для холла-то! Софу ж положено? Давайте обедать! Я ща печку затоплю и стейки вам зажарю, а завтра уже сами готовить начнете. Вот, смотрите, где тут что. Стейки он зажарил, как надо. Спать на топчане оказалось даже неплохо, тем более, что поверх него Картер набросил матрац и простынь. И вообще дом у него получился грубоватый, но уютный. Однако, оказалось, что тебе слышно БУКВАЛЬНО ВСЁ, что происходит за стенкой. Не то чтобы там много о чем говорили! Собственно, в первую же ночь ты услышала, как Сью что-то смущенно шепчет, кажется про тебя, на что Картер ответил ей своим фирменным аргументом: – Да лан те! – и судя по интонации наверняка ещё и подмигнул. После этого супружеская жизнь молодой четы Уорренов рванула с места в карьер и... эээ... понеслась очень бурно! Несмотря на то, что для Сьюзан это был "билет в один конец", первые несколько недель она все же приглядывалась к мужу и сохраняла некоторую настороженность – а нет ли во всем этом какого-нибудь подвоха? Уж больно резко Картер взял её в оборот. Но уже через неделю она вынесла свой вердикт: "Пойдет!" – и поделилась им с тобой. Картер выглядел достаточно крепким, чтобы пережить что угодно, достаточно надежным, чтобы от этого что угодно за ним можно было спрятаться, и достаточно мозговитым (назвать его умным язык не поворачивался), чтобы на этом месте посреди прерий построить что-нибудь хорошее. Да, характер у него был крутоват, но если под горячую руку не лезть – терпимо. Сьюзан и не лезла – и всё у них было хорошо. Картер, конечно, ни в какой степени не был джентльменом, а был просто кентуккийской деревенщиной: чувствовалось, что сгоряча он может дать по шее и жене, и тебе, и кому угодно. Но все же где-то там у него, на донышке, жило понимание, что с женщинами нельзя обращаться, как с мужчинами. Во-первых, неправильно, а во-вторых, ничего хорошего не выйдет. Кроме того, он буквально влюбил в себя Сьюзан, сразу и навсегда признав, что кухня (она же холл) – это полностью территория женщин. Сказала "снимай сапоги на крыльце" – надо снимать. Сказала "не таскай в дом потную попону" – не таскай. Сказала "вымой руки" – так вымой, йопт! Сьюзан больше всего в той, довоенной ещё жизни на ферме раздражало, что её мнение там в грош не ставили, а тут – считай, маленькое царство. Да, за пределами этой комнаты всё должно было быть, как сказал Картер, и ныне и присно и во веки веков, но это уже её мало заботило. Короче, Сьюзан рассудила, что Картер – отличный муж, а на неотесанность можно закрыть глаза. "Мы с тобой тоже не из Бостона приехали!" – сказала она тебе. И с этого момента Сьюзан пустила корни. Быстренько привела она дом в божеский вид, показала, на что способна женская рука, и составила список всего, чего ей было нужно для хозяйства. А следом за ним – список правил: не кусать травинку во время разговора, не курить в доме, не пить больше полулитра виски за вечер (это было больше с прицелом на будущее), не смазывать оружие на обеденном столе и так далее. Картер покачал головой, но сказал: "Ладно, че ты?" – и соблюдал все правила неукоснительно. Он никогда не называл вас по именам: Сьюзан он звал "санни" – солнышко, а тебя "долли" – куколка. Тут спорить тоже было бесполезно. Как же вы жили? Утром Картер вставал до рассвета, кормил и седлал лошадей, завтракал, проверял всё, что требовало пригляда и ехал с работниками объезжать пастбища. Сьюзан готовила, убирала, стирала и шила. Готовить надо было в том числе и на работников – ели они в своей половине дома, но Сьюзан сказала, что бегать и носить им не будет. Тогда Картер повесил на крыльце колокольчик, вроде того, что иногда привешивали коровам – Сьюзан звонила в него, и если работники опаздывали, приходилось им есть завтрак и ужин холодными. Обед они обычно забирали с собой и съедали его на пастбище, разогрев на костре, а Картер приезжал обедать к вам. Жить на ранчо Си-овер-Даблью-Бокс было, конечно, скучновато – соседи, зная крутой нрав хозяина, к вам не заглядывали. Но какие-никакие развлечения имелись: как уже было сказано выше, денег у Картера оставалось пока ещё много, поэтому раз или два в неделю, во время поездок в город, вы листали в магазине каталог, и иногда что-нибудь из него заказывали. Ждать приходилось долго, бывало, что по месяцу или больше, зато так у вас в доме появились фарфоровые тарелки вместо мисок, новая железная печка, книга рецептов, платяной шкаф для одежды вместо вбитых в стену гвоздей и много чего ещё. Иногда Картер махал рукой на пастбища (с его маленьким стадом могли справиться и работники) и ездил в город – "пообщаться с людьми". Там он пропускал стаканчик виски, покупал газеты, но просматривал из них только заголовки – читать он не любил. Также он обожал играть в карты – и иногда по вечерам, при свете керосиновой лампы, вы резались в них будь здоров. В частности, именно Картер Уоррен научил тебя играть в дро-покер – стад был для него чересчур мудреным. – Улицы-шмулицы какие-то, сидят, думают, потом пасуют! Хрень какая-то! То ли дело калифорнийский – хренак и выиграл! Ну, или проиграл. В городе он, правда, не играл – он зарекся делать это на деньги после того случая в Айдахо, и соблюдал правило твердо. Как я уже говорил, семейная жизнь за стенкой шла полным ходом, и уже в мае Сьюзан сказала тебе: – А знаешь что? – Что? – А у меня ребенок будет! Картер этой новости очень обрадовался – купил дорогие занавески и начал, как сумасшедший, строить "большой дом". – А, хрен ли! – говорил он. – Ну пройдет дорога даже, предположим, не тут. Ну, буду значит, гонять скот туда, где пройдет. Делов-то! Со строительством он размахнулся – дом должен был быть двухэтажный, с чердаком, и кажется, на меньшее, чем штук пять детей, он был не согласен. Но возникло некоторое затруднение – к середине лета по наступившей тишине в спальне ты поняла, что "бурная семейная жизнь" молодой четы сошла на нет. Картер поначалу держался молодцом – нет так нет, что поделаешь. Дети есть дети. Но ещё через месяц он начал, мягко говоря, шалеть – с осени он ждал, когда приедет женщина, и вот она приехала, и всё было зашибись, а тут – на тебе! Наверное, если бы в Джулесберге в то время был нормальный бордель, всё бы как-нибудь разрешилось, но... увы – его ещё не было. Не то что нормального – никакого! Чувствовалось, что кипящая энергия молодого хозяина требует выхода. Работникам стало доставаться ещё сильнее. Как я и написал, у вас к этому моменту их осталось двое – Майк Столленберг и Джеки-Раз-Два. Майк был хитроватый мужик лет тридцати, которого Картер не любил за осторожность. Но Столленберг очень хорошо разбирался в коровах, и Картер нутром чуял, что этот дядька окажется втрое полезнее, когда стадо вырастет хотя бы втрое. А Джеки-Раз-Два был двадцатитрехлетний парень родом из Огайо. Как он сюда попал и зачем – он сам не рассказывал, а Картер не спрашивал. Было ощущение, что он нарочно забрался в глушь, чтобы спрятаться от чего-то или от кого-то, а может, так только казалось. В любом случае работник он был нормальный, не жаловался, не выпрашивал надбавки, не спорил – и Картер его за это уважал. Джеки был низковат ростом, но жилист, и в свободное время играл с ножичком, мастерил себе новое седло (оно у него никак не выходило) или плел ременную плёточку. Как назло на свежем воздухе, сытной еде и не особо обременительной работе (не считая стирки, Сьюзан со всем справлялась покуда сама) ты расцвела, как чертова роза Техаса. – Ох, ты и красотка стала! – говорила Сью, не скрывая добродушную зависть. – Как пройдет железная дорога тут, так женихи и набегут. С руками оторвут! Будешь к нам в гости ездить? Только честно? Картер же изо всех старался на тебя не смотреть, хотя однажды это стоило ему рассеченной брови. Как-то вечером Сью просыпала чечевицу, ты наклонилась и стала её сметать, и Картер, сглотнув и торопливо бросив "пойду выкурю папироску!" с такой скоростью бросился наружу, что расшиб головой о дверной косяк. Если же Сьюзан объявляла, что сегодня вы с ней будете мыться (мылись вы в сарае, там стояла на этот случай бадья для воды, а в стенах было полно щелей), он кашлял, и говорил: "Ну я это... прокачусь на лошадке!" – садился на Наггета и гнал его прочь таким бешеным карьером, что Сьюзан, глядя ему вслед и приставив ладонь ко лбу, говорила: – Того и гляди загонит! К счастью или нет, тут ему подвернулись индейцы. Однажды в августе Картер вернулся злой и одновременно довольный. И с – дыркой от пули в шляпе. – Что случилось? – спросила Сьюзан. – Да индейцы, мать их, сраные шайенны-шмайенны или кто они там! – ответил Картер, жадно напившись воды. – Напали? – Ага, ща! Чтобы я им дал на себя напасть?! Я сам на них напал! – Один!? – Да уж! Столленберг как их увидел, так припустил, что есть мочи! Уволю нахрен! – А иначе никак было нельзя? Их много было? – укоризненно спросила Сьюзан. Картер обнял её. – Иначе никак, солнышко! – сказал он, вытерев тыльной стороной ладони губы и поцеловав её. – А шут их знает! Может, четверо... Но не переживай, я под одним из них лошадь убил, а другого ранил, теперь не сунутся. Индейцы, наверное, решили, что это псих какой-то и связываться с ним себе дороже. Сьюзан все-таки попросила мужа быть осмотрительнее. Но муж вместо этого стал пропадать на пастбищах дольше – кажется, он прямо-таки мечтал о том, чтобы ему под руку кто-нибудь подвернулся. Как назло, индейцы больше не попадались. С неделю было тихо и ничего не происходило. Потом в один из дней Картер утром сказал тебе: – Не хотел пугать Сью, но мало ли, вдруг меня не будет, а дикари домой пожалуют? Хрен их знает, верно же? Я вот о чем толкую: тебе надо уметь держать в руках оружие. А то мало ли что? Меня дома не будет, а Сью на сносях, как она себя защитит? Я, конечно, за домом поглядываю, далеко не уезжаю, да и колокол у вас есть на случай чего... Но всякое может быть, верно? Короче! Научу тебя стрелять, только от дома отъедем подальше. Возьми пяток консервных банок и скажи Сью, что в город едешь за чем-нибудь. Я тебя на дороге встречу. Ты запрягла лошадку, села в повозку, отъехала примерно на милю и там он тебя уже ждал. Картер показал тебе, как заряжать револьвер, ружье и винтовку: как различать, для какого оружия какие патроны (некоторые были металлические, а некоторые – бумажные), как вставлять их в затвор, как надевать капсюль, если требуется, и, наконец, как взводить курок. Ты попробовала – ничего сложного, главное не стесняться прилагать силу. – Когда заряжаешь, надо всё делать резко, куколка. А когда стреляешь – плавно, – пояснил Картер. – Теперь попробуем пострелять. Говорят, на войне парни из Миссисипи были лучшими стрелками! А как насчет миссисипских девчонок? – и он тебе подмигнул. Он расставил банки и вы вдоволь настрелялись по ним. Ты, конечно, сначала попасть толком не могла – то выше брала, то ниже, то слишком сильно дергала спуск. – Ничего, ещё потренируешься, будет нормально! – сказал он. – Езжай теперь в город! – и вдруг, когда ты залезала в повозку, хлопнул тебя по заднице. На тебе была надета пара нижних юбок, но лапища у него была мощная, так что получилось всё равно чувствительно. – Как тут удержишься... – пробормотал он себе под нос с досадой. В следующий раз (через несколько дней) ты уже заряжала оружие без его помощи, а стреляла лучше – тогда в первый раз пуля звонко хлопнула по банке, и она, сверкнув на солнце, подлетела вверх. Руки он в этот раз не распускал, но так на тебя смотрел, что было понятно – слюни у него разве что из ушей не текут. На третий раз уже было "неплохо" – ты попала в банку, а потом ещё раз, уже в лежачую, а потом ещё раз. – Так держать, куколка! – похвалил тебя Картер. – Руку подальше на цевье держи. Вот та-ак, – он взял твою руку и сдвинул вдоль ложа карабина. – И, эт самое... плечи. Плечи ниже. И он положил тебе руки на плечи, чтобы ты их немного расправила. – Ну и это. Живот втянуть. И, конечно, ты почувствовала, как его рука легла на живот, и весь он целиком прижался к тебе сзади. – Да, вот так. Теперь точно не промажешь.
-
+ Ну вот, начались всякие хёрди-гёрди и шуры-муры. :)
|
-
за подборку фото и фантазию!
|
Несмотря на хитрый ход с рубашками, следующего урока сира Фромора ты ждала с опаской и любопытством, все же как оно будет-то? Неужели? Да и вообще, сир Фромор, конечно, человек строгий, но несмотря на то, что он держал спину прямо и глаза его были ясны, а не как у других стариков, ты никогда не воспринимала его, как силача. Ну что он тебе сделает?
Он пришел к тебе в комнату и попросил, чтобы ты приказала фрейлинам на время урока удалиться. Они, конечно, удивились! – Погуляйте, мизэ, погуляйте, сегодня урок только для принцессы. Вы заперлись на задвижку, и сир Фромор достал из-под полы плаща какой-то сверток. Потом начался урок, и вскоре ты про всё это забыла – урок и урок. Сир Фромор решил, раз уж началась война, узнать, что ты помнишь из истории о противостоянии Таннвера и эльфийских княжеств, об их правителях, а после и подтянуть эльфлир. Ты спросила, зачем тебе теперь учить эльфлир и не научит ли он тебя лучше военной премудрости? Ведь вы с эльфами воюете! Уж точно папа не отдаст тебя замуж за врага, да ещё и за эльфа. – Всему своё время, ваше высочество. "Учи язык врага в первую очередь!" – ответил сир Фромор. – Такое правило войны. Переводчик может оказаться предателем, да его вообще может не оказаться под рукой. Чтобы понимать, как думает враг, нужно понимать, как он говорит. А что касается брака, ваше высочество, то напротив, что если ваш отец захочет отдать вас не в Илонос, а в другое эльфийское княжество? Такое маловероятно, но вполне может быть. В общем, всё было как обычно: он немного рассказал, объяснил, потом стал давать задания и задавать вопросы. Когда ты в первый раз ошиблась, сир Фромор сказал с досадой: – Ну что же вы так, ваше высочество! – и сделал у себя на грифельной доске стилом пометку. Когда ты ошиблась второй раз, он сказал: – А подумать? Ведь если быстро исправиться, это и не ошибка! Ты подумала и исправилась. Но так получалось не всегда – и каждый раз, когда ты ошибалась, сир Фромор вздыхал и ставил у себя отметку. А эльфлир был языком посложнее, чем свертмарский. Когда ошибок набралось шесть, вы перестали заниматься грамматикой и он больше не спрашивал о датах. Вместо этого он стал давать какие-то совсем уж смехотворно простые задания, с которыми ты легко справлялась. – Наш урок подошел к концу, ваше высочество, – сказал он, наконец, помрачнев. – Теперь во исполнение приказа его величества встаньте, пожалуйста, коленями на кресло и обопритесь руками о спинку. Ты сказала, что ничего не выйдет! Король сказал "через рубашку", а у тебя рубашки нет! Сир Фромор нахмурился. – Вот в этом и дело, ваше высочество. Вы стараетесь схитрить, чтобы обмануть его величество, а ведь ему всего-то только и надо, чтобы вы были честны с ним. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы ваши фрейлины или рыцари из вашей свиты хитрили, чтобы обмануть вас? Однажды вы станете королевой, но прежде чем повелевать, необходимо научиться подчиняться. Он развернул сверток – там было несколько свежих ивовых прутьев и рубашка. – Вот, надевайте. Или не надевайте, хватит и нижнего платья. "Платье" и "рубашка" по-ольсверски, как вам известно, будет одинаково. И вообще, пытаться хитростью избежать заслуженного наказания – позор для члена королевской семьи! Если у вас нет совести – пускай, но я выполню приказ. И я выполню его вне зависимости от того, что вы придумаете и как попытаетесь схитрить! Это неприятный долг, но это мой долг перед его величеством. Пришлось подчиниться. – Задерите верхнее платье, а то на нем останутся следы, – кажется, сира Фромора твоя попытка разозлила. Платье было дорогое, но это-то ладно – кто-нибудь мог бы и спросить, откуда у вас, ваше высочество, какие-то следы на платье? И ладно если Зольтра спросит, а если леди Корильда? Ты задрала его и прижала подол подмышками. Сир Фромор кашлянул и что-то поставил на стол. – Я раздобыл у мастера Кунмера целебную мазь, она снимет боль после порки. Втирайте её щедро, но осторожно. Даже о мази позаботился. Наверное, это значит, не такой уж он жестокий? – Ну, теперь простите меня, ваше высочество, если сможете, – сказал сир Фромор. Он очень переживал за тебя. Бедный, старый сир Фромор! Попал между молотом и наковальней... А может, правда стоит всё перенести, не издав ни звука, с достоинством, а потом сказать ему, мол, чепуха, не переживайте?
Тут надо сказать, что тебя не то что никогда никто не бил, с тебя с самого рождения сдували пылинки, соревнуясь за звание лучшего сдувателя. Самое болезненное, что бывало в твоей жизни – когда ты кололась об иглу во время вышивания или когда тебе расчесывали спутавшиеся волосы. Ну, ещё вот сокол недавно руку поцарапал.
– Лучше расслабьтесь, будет не так больно. В тот момент, когда ты подумала, похоже это "расслабьтесь" на медитацию или еще на что-то, первый удар ошпарил тебя так, что ты чуть не упала с кресла. Захотелось закричать, но кричать было нельзя! Ничего хуже ты не испытывала никогда. После второго удара ты затряслась и чуть не впилась в спинку стула зубами. После третьего слезы сами градом покатились из глаз. Рука у сира Фромора была какая-то совсем не старческая! После шестого ты попробовала заслониться руками, но сир Фромор хлестнул тебя ниже – по бедрам. Это было ещё больнее! После десятого удара ты вскочила со стула, забилась в угол в всхлипывая, и сказала, что больше терпеть не можешь. – Ваше высочество, ну что делать, ну таков приказ короля, – говорил сир Фромор, уговаривая тебя. – Я-то что... ну, что я могу сделать? Так надо! Наконец он сдался. – Ладно, – сказал он, наконец. – Отложим до следующего занятия. Простите меня ещё раз, ваше высочество, вы же знаете, я всегда вас очень ценил, – сир Фромор вышел и в сердцах хлопнул дверью.
Лежа на кровати и рыдая, ты пыталась осмыслить произошедшее, и даже не сразу вспомнила про мазь. Хуже всего было осознавать, что занятия у вас – по три раза в десять дней. Вернувшимся фрейлинам, стучавшим в дверь сказала, что не здорова, и чтобы они пришли позже. Крови не было – но следы на коже остались мама не горюй! Сидеть было больно – ты отказывалась от вышивки, а уж о верховой езде пришлось пока забыть. Фрейлины по очереди читали тебе книги и гадали, в чем дело и почему ты хандришь и не встаешь с постели. Медитация помогала плохо – всё это сильно выбило тебя из колеи. В следующий раз было ещё хуже – ты не могла думать о предмете, думала только о наказании, вспоминая, как страшно прутья со свистом рассекают воздух. И конечно, наделала глупых ошибок. В этот раз у тебя дрожали руки, когда ты задирала подол. Ты выдержала больше, полтора десятка ударов, но потом опять сдалась. Только сир Фромор на этот раз был непреклонен. – Мне что, позвать стражу или ваших фрейлин, чтобы они вас держали? – спросил он сурово. – Такой приказ! Будь я проклят, если хоть мгновение не питаю к нему отвращения! Но я его выполню! Это королевский приказ! Стражу звать ты не хотела – во-первых, не было уверенности, что стражники послушают тебя, а не сира Фромора. Было бы это самодурство учителя – тогда да, но тут приказ короля... Но главное, стоило представить, как все в замке узнают новость ("Король приказал учителю пороть свою дочь!") и как отреагируют: ...Как хмыкнет королева, подняв брови. ...Как мизэ Олора мерзко улыбнется. Небось, напишет письмо своему уехавшему на войну братцу, и сир Ибро где-то там, в Кинстмаре, пробормочет себе под нос: "Дааа уж! Вот и отлились кошке мышкины слёзы!" ...Как слуги будут расспрашивать Уве: "А сильно он её бьет? И как она? Небось ревёт, как миленькая? А я-то думала, чего она нам рубашки раздала? Это небось как-то тут связано!" ...Как те, кто тебя любит, будут жалеть – а может, это даже хуже, чем ненависть, чем злорадство? Как знать! Из любимой, почти всесильной дочки короля, которая спасала садовников и стражников – в выпоротую, зареванную девчонку? Ну уж нет. И пока ты представляла это всё, прут свистел, а тело твоё вздрагивало от боли. Сир Фромор всыпал тебе всё, что причиталось за этот и за прошлый раз. Ты искусала губы, исколола ногтями ладони, выплакала все слезы. А следующее занятие – через три дня. В следующий раз сир Фромор сжалился – он только рассказывал, а если и задавала вопросы, то только простейшие. Ты вздохнула спокойнее – может, ему надоело? Уж кто-кто, а сир Фромор точно не получал от этого никакого удовольствия. Через пять дней боль совсем прошла, ты уже ездила верхом и была весела, как всегда. Но потом всё повторилось. Так и повелось – два занятия с наказанием и одно – без. Вопросы он ограничивал: набиралось у тебя пять-шесть ошибок – и всё, больше не спрашивал. Жалел, видимо.
Ты стала зубрить уроки, как ненормальная, но это помогало слабо – всегда есть какие-то ошибки, всё не упомнишь. Мазь помогала, но не сразу. Несколько раз, когда королева звала тебя принимать какую-нибудь делегацию купцов, ты говорила, что больна, потому что не смогла бы сидеть на троне.
В твоей жизни поселился страх, сразу несколько страхов. Страх перед болью. Страх перед свистящей лозой. Страх перед сиром Фромором. Страх говорить по-эльфийски. Страх быть раскрытой – и этот, наверное, был самым сильным.
***
Особое неудобство теперь доставляло мытьё. Раньше ты никогда не мылась сама – всегда тебя натирала губкой служанка, умасливала кожу, мыла тебе голову. Теперь приходилось либо быстренько забираться в ванну, пока она не успевала рассмотреть следы порки (и бояться, что всё-таки рассмотрит), либо отсылать её и делать всё самой (что всегда вызывало вопросы: "Ваше высочество, что я сделала не так?"). Но самой было непривычно и очень неудобно... кто будет водой из бадьи поливать? Кто кипяток разводить? Так ещё и обжечься недолго, и обвариться. Можно было, конечно, открыться одной из служанок и сказать, что если сболтнет кому – ей точно башку отвернут. Но служанки – бабы болтливые, ты знала, как у них это заведено. "Только по секрету" лучшей подруге, дружку-истопнику. "Ты только никому!" И те тоже "по секрету" всему свету. "Мастер Кельке, дайте мне еды добавку, а я вам такой секрет расскажу, вы упадете!" Вот и получится, большой секрет, который ползамка знает! Горничную ты накажешь, а толку? Можно было, однако, попросить помочь одну из фрейлин. Только кого? Это была деликатная просьба – фрейлины могли сходить с тобой в баню (хотя вообще-то ты мылась у себя в комнате – и для этого слуги притаскивали туда воду, чтобы наполнить бадью), но мыть тебя – нет, это была всё же работа для служанки. С другой стороны, это можно было преподнести, как знак особого доверия. Цезни была барышня непосредственная, она, конечно, удивилась бы, но точно не отказалась потереть спину любимой госпоже, и даже вместе с тобой залезла бы в лохань, если захочешь. Правда, была она жуткая болтушка, но хоть немного-то должна соображать, о чем стоит трепаться, а о чем нет? Золь – очень застенчивая, зато послушная и не из болтливых. Но в её случае это могло бы выглядеть и как "сиротку угнетают", и как "а почему ей такое доверие, а нам – нет?" Ловорда же могла и отказаться. "Я не для того сюда приехала, ваше высочество, чтобы мыть вам ноги!" Зато если согласится, у всех все вопросы отпадут. Дочь маркграфа моет принцессу – значит, они подруги не разлей вода, вот и всё. Особое доверие, не иначе! А может, лучше пусть все три по очереди тебя моют? Никого не выделять. Ловорда поворчит, но раз другие согласны, она тоже, вероятно, будет не против. К тому же так их не будет подмывать рассказать об этом всем подряд – посплетничают о тебе во фрейлинской между собой и успокоятся...
***
Однажды Цезни тебя напугала – она ворвалась в комнату (Золь читала вслух какой-то Ольсверский роман в стихах) и воскликнула: – Слышали новость!? У тебя внутри всё оборвалось! Вот сейчас амкельмарка объявит: "Мне сказали, что сир Фромор наказывает нашу госпожу! Ваше высочество, это же неправда!?" – Какую? – спокойно спросила Золь, прижав пальцем строку, где закончила читать и переведя на неё свои умные глаза. – Сир Фромор запирается у себя в комнате и "смиряет плоть" – хлещет себя кожаным ремнем по спине. Горничные подсмотрели! Раз по сорок, говорят себе отвешивает, до крови, у него на спине живого места нет! Ой, не могу! Золь спросила, что же тут смешного. – Обычно монахи так делают, чтобы избежать нечистых мыслей. Какие нечистые мысли могут быть у сира Фромора, ему же лет сто и он вдовец!? – Не сто. Ему пятьдесят один, – поправила Золь. – Да какая разница! – крикнула Цезни. – Ну и дела! Теперь все гадают, за что он себя так. Только один человек в замке знал ответ на этот вопрос – ты.
-
+ Новые чудные впечатления о жизни.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Очень крутой отыгрышно план! Не знаю сработает ли, но он однозначно будет красивым!
-
|
Альвий не стал донимать расспросами парня. Хотя это для нас с вами он был парень, а для любого сотрудника он был младший сотрудник, то есть, неопытный, ненадежный пока ещё. Скорее всего он просто отмолчится, боясь сболтнуть лишнее – тут и местные его наверняка прессуют, мол, старайся лучше (для порядку по началу дерут всех), и сам Альвий с не самой приветливой рожей выглядит, как дяденька, который потом скажет: "Господин Магистрат, а чего это у вас Северин, ну, лопоухий который, чет много болтает с посторонними! Вы его это, по голове за это погладьте и отпуск вне очередной представьте. Шучу, шучу. Нет, что болтает не шучу," – или как-то в этом роде. Спросишь Северина, а он ещё минуту будет обдумывать ответ, а потом такой: "Нормально!" Ну и зачем воздух сотрясать? Лучше просто осмотреться, подумать, как тут у них дела идут. Ну, конечно, как всегда, но что-то может быть и не как всегда, а? Мало ли... Не так на тебя смотрят. Не так воду у "родничка" пьют. Не так по коридорам бегают. Всякое бывает. Дойдя до нужного кабинета, Альвий отпустил Северина кивком, дескать, "свободен". Потом он вошел к магистрату. Надо бы, конечно, улыбнуться в тридцать два зуба, сделать красивый поклон... а, нет, не надо, это же арбитрат. Тут все всегда ко всем заходят с озабоченно-кислой рожей, если начальник – то слегка надменной, а если подчиненный – то слегка взъерошенной. Да, Альвий по опыту знал, что бывалый агент, даже если он абсолютно лыс или идеально прилизан всё равно умеет сделать "взъерошенное" лицо. Можно ещё поморгать, дескать, бегаю, как секундная стрелка, вот, глядите, у меня даже в глазах как будто стрелки: тик-так, тик-так, тик-так. Бывалое начальство этой херней, конечно, не обманешь, но это уже что-то вроде хорошего тона – даже если результатов нет, показывай, что это не твоя вина. Потому что однажды надо будет найти виновного, а как это сделать? Кто не показывал – того и... это самое. Назначат.
– Альвий, – сказал он, подходя к столу. – Не против, если я сяду? – и сразу сел. "Ладно, не будем крутить вокруг да около." – К сожалению, я намеренно в целях маскировки ввел в заблуждение персонал. Я здесь не чтобы сообщить о нарушении, а чтобы попросить помощи. Я занимаюсь расследованием в интересах... Альвий сделал паузу. Типа, давай, Шульц, давай, Нейман, соображай, кто такие номера откалывает не ради шутки? Повисла пауза. – Думаю, понятно, да? – сказал легат и начертил в воздухе заглавную литеру. – Ага? Решил, что кричать на всё управление сразу не надо и грамотой с печатью светить не надо везде подряд. Выбрал вас, потому что был хороший отзыв по служебной линии. Ну и... отдел расследований – тут же во всех арбитратах самые умные люди сидят, верно? – немного иронии, которая, вроде и не ирония. Понимай, как хочешь, магистрат. – Так сказать, повышенное доверие. Курите? Он выволок на свет порт-сиагр, открыл и положил на стол. Надо было дать Шульцу вместе с Нейманом немного пережевать услышанное. – Чтобы немного разрядить обстановку – это не проверка, нам просто нужна помощь. Сколько раз это "нам" выручало. "Нам" всё делает проще. Я – это дядька в плаще, "ну хер знает, вроде печать у него есть" и так далее. А "мы" – это несусветная махина ордосов. "Вы" (и немного "я" в прошлом) – это арбитрат. И оно как бы создает два уровня – две гигантские глыбы, "мы и вы", которые и взглядом не окинешь, и "я и ты" – не последние люди, но, как бы это сказать... Масштаб не сопоставим. – Я понимаю, непривычно, когда в твоем кабинете тебе задаёт вопросы какой-то незнакомый человек. Мне было бы неприятно. Так что я отвечу для начала на ваши. Я только хотел прояснить... И вот тут надо дать человеку выбрать, он с кем хочет иметь дело, с Инквизицией или с Альвием Юлием? – Мы на вы или на ты?
-
Альвий решил прям с козырей зайти. Сильный ход!
|
Слипуокер, Инджан, Манго, Клонис – Лейтенант, ну вы-то куда? – едва не хватает Манго за рукав Парамаунт, увидев, что комроты взял поудобнее автомат. Он говорит это укоризненно. "Ебаный в рот, всё это ради того, чтобы башку прострелили не тебе! Что мы потом делать будем тут? Без тебя, с Клонисом в состоянии "мама, я опять напился в дрова", с одним Блондином и ганни?" – слышно в его голосе. – Не надо, сэр! Давайте я, я подстрахую! – звенящим, несмотря на все обстрелы, юношеским голосом почти просит Смайли. Семнадцать лет, голубые глаза, "давайте я", как будто за сигаретами сбегать. – Да, лучше Смайли! – поддерживает его Парамаунт. Ну да, можно, конечно, сказать, "не-не, я сейчас возьму автомат, застрелю снайпера, потом остальных япошек, потом возьму Тара..." А, нет, нельзя. Они правы. Если тебя убьют, спираль выжигающего разум пиздеца пойдет на новый виток.
Считаете до трех. Раз! Оба проверили винтовки, хотя и так уже проверены были. Погладили одновременно спусковую скобу. Там в передней её части такая пумпочка металлическая, если её не чувствуешь, значит, предохранитель не выставлен. Два! Все трое вдруг поняли, что сейчас уже. Три! Парамаунт придержал вас за плечи на всякий случай, чтобы вы одновременно с тем полоумным парнем из третьего взвода не полезли. А то как он отвлечёт-то?
Инджан Лезешь по песку, лихорадочно чувствуя, как тонут в нем ботинки, как слишком неуклюже, слишком медленно получается. Сейчас ухлопают. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг! Вдруг вспомнил – надо петлять. Рванул влево, вправо. Смешно со стороны, наверное, как ты топчешься туда-сюда, кидаешься, как в юморном немом фильме. Так хочется посмотреть налево, обернуться – может, целятся в тебя. Смысла в этом никакого, но так хочется! И зачем перед расстрелом глаза завязывают? А то убьют – и пропустишь момент.
За спиной грохает выстрел – шадааах! Дергаешь, оступаешься, вскакиваешь. Больше нет выстрелов. То есть, конечно, со всех сторон стреляют, но сзади не слышно больше. – Готов! – слышишь крик Смайли. Кто готов? Японец? Слипуокер? Лейтенант этот их? Падаешь, враз обессилев. Не стреляют.
Слипуокер Инджан вылезает, и Парамаунт подталкивает вас к краю воронки, хотя вы уже и сами рванули. Плюхаетесь на склон, утопив локти в песке, целитесь в никуда. Что там? Кто там? Берег. Бой там кипит где-то, за пальмами, за серой коробкой блокгауза, за чем-то ещё. Трассы мелькают, неизвестно кто и куда долбит из пулемётов. Отвлекают только. Видишь лицо и винтовку – видишь внезапно, резко, похолодев. Лицо спокойное, отрешенное, смуглое. Ствол винтовки плавно следует за чем-то. За Роббинсом! Берешь его на мушку, выбираешь свободный ход, но мушка пляшет. Ты – не великий стрелок, нормальный, но, как говорится, в бою скидывай со среднего результата десять очков. Но тут же ярдов тридцать, не промажешь! Или? Он сидит между мешками и стеной. Он замечает тебя и поворачивает винтовку на тебя. Один глаз у него зажмурен. Он спокоен, или тебе так кажется? Что ты помнишь? О чем думаешь в этот момент? Думаешь ли о том, как говорил инструктор? "Представь, что ты тянешь на себя тросик, тянешь к себе за плечо. Дернешь слишком сильно – тросик порежет палец. Не дергай, а тяни!" Или все-таки дергаешь? Ша-дах! – грохает винтовка, бьет в плечо отдача, механизм выбрасывает гильзу, которая катится на дно воронки, к сотням таких же, уже втоптанных в песок или только нападавших и ещё блестящих.
Ты не понимаешь, попал или нет, только как что-то отлетает от него. Какой-то кусочек, ты даже не можешь сказать, какого он цвета, может, побольше монеты. И чувствуешь укол какой-то что ли – будто бы так неправильно. Как будто ты разбил фарфоровую чашку. Даже не разбил, а она упала и кусочек откололся, и кажется, будто можно приставить на место, но оказывается, что нельзя, и никакой клей не поможет. Странный кусочек. Он исчезает – раз, и нет. – Готов! – кричит Смайли.
Оба сползаете на дно воронки. – Точно? – спрашивает Парамаунт. – Точно! – говорит Смайли. – Прямо в башку. Я даже выстрелить не успел. – Молодец. Уистлер присвистывает. – Сэр, – подает голос Гловер. – Может, надо зачистить там? Может, там ещё такие же есть? Гловер – пулемётчик. Ему легко говорить "зачистить". Хрен его пошлют.
Уистлер лезет посмотреть, что там наверху. – Инджан, ползи назад! – кричит он. Несколько секунд – и Роббинс в воронке.
– Наши у блокгауза кучкуются, – сообщает он всем. – Ганни распоряжается. О, гранаты пошли! Да-даааах! Да-да-дааах! – Сейчас, наверное... – Уистлер не успевает договорить.
Вы все слышите этот звук. В нём воедино слиплись гул, шелест, шипение, свист, верещание и потрескивание и бог знает что ещё. Возможно, даже не все понимают, что это, но Манго, конечно, понимает. Такой звук издает при стрельбе огнемёт.
Клонис Наблюдаешь всё это как будто со стороны. В ушах всё ещё какая-то гадкая хрень, вроде липкой, но не сладкой ваты. Все происходящее осознаешь медленнее, чем оно происходит. Понял, что Слипуокер в кого-то стрелял, когда он уже сполз на дно воронки.
-
Пронзительный осколок. Паланика почему-то вспомнил: "Мне хотелось уничтожить всё прекрасное, чего у меня никогда не будет... ...Избивая этого мальчишку, я хотел всадить пулю между глаз каждой вымирающей панде, которая не хочет трахаться, чтобы спасти свой род, каждому киту или дельфину, который сдаётся и выбрасывается на берег."
И да, это не про эту ситуацию совсем, но само чувство, будто уничтожил что-то прекрасное – есть.
-
– Лейтенант, ну вы-то куда?
С козырей
-
-
За уважение к жизни офицера.
-
Это безусловно прям интересный психологический момент - желать что-то сделать, полезть впереди планеты всей, но не иметь к тому морального права и в итоге сидеть ровно и кусать локти.
|
Сир Зеггер ответил на твои слова, что, разумеется, он бы посоветовался, если бы был уверен, что хотя бы секунда промедления не может быть опасна для тебя. Шериф из Данварта прислал напыщенный ответ (кстати, писанный с ошибками старомодным, смешным языком), о том, что он всенепременно приложит "всяческие и любые, но также возможные" усилия, чтобы поймать негодяя. Сир Дитвор поблагодарил тебя за готовность помочь, но сказал, что помощь ему не требуется – уж на что на что, а на это людей выделят, был бы только план хорош. А какой план – это пока что секрет. Также он рассказал, почему Кирг пожаловал в Хоркмар. – Он вообще-то Кинстмарский душегуб, но, видно, прослышав про королевскую свадьбу, явился распотрошить пару кошельков потолще. Я слыхал, он ограбил какого барона на дороге и прегрубо обошелся с его супругой. А впрочем, может, это только слухи. К тому же, говорят, он заносчив, ну и решил в столичной земле прославиться – мол, глядите-ка, я король бандитов. Во всяком случае, скоро мы придумаем, как с ним сладить.
***
Дядя сказал, что рыцари и так получают на королевской службе жалование. Если ты хочешь кому-то оказать особую милость – то пожалуйста, но на каждого просто так кошель серебра не напасешься, а так, не ровен час, другие рыцари обидятся. Впрочем, денег он, конечно, дал. Что бы ты без него делала, без дяди Индмара! По четыре серебряные марки шиллингами в трех кожаных мешочках. Ты даже сама без помощи слуги не смогла бы их вручить, до того они были тяжелые – каждый почти по килограмму весом! Рыцари кланялись и были весьма довольны, хотя, надо сказать, в их отношении к тебе мало что поменялось, разве что оно стало ешё более уважительным. Должно быть, в год каждый из них примерно столько и получал на службе, хотя учитывая, что зерно и стол были за счет казны, выходило, конечно, больше. А дядя Индмар успокоил тебя насчет отравления. – Видишь ли, – сказал он, – за королевским кубком следит сам чашник, за вашими с королевой – особые люди, в том числе и ваши фрейлины. Отравить кого-либо очень сложно. Просто... свадьба! Поздравить принцессу подходит толпа людей, все надеются на будущее расположение. Там же настоящий гомон стоял, как на рыбном рынке, прости Спаситель. Понаехало солобмарской знати, а стольники не всех из них даже в лицо знают. Вот и проморгали. А потом, кто же осмелится тебя тронуть? Уж если говорить по чести, его величество спустил это дело легко. Считал бы он Мальдру, небо ей Высью, частью нашей семьи, он бы такое тут устроил...
***
Но вскоре произошло событие, после которого люди позабыли о неудавшейся свадьбе принца. Случилось это, когда первый снег (в Таннвере его называли "нарворским", то есть ненастоящим, ненадежным) уже стаял, дожди прекратились, и, наконец, подморозило. Погодка стояла пасмурная, но не слишком холодная, и в Вершвард прискакал гонец – на коне в мыле, измученный дорогой, он сказал, что у него очень важные вести и потребовал аудиенции короля. Гонец был рыцарем, хотя обычно для такого дела выбирали сержанта. – Король занят, сир Вальгер, – сказал канцлер. – А что случилось? – Война, ваша светлость, – прохрипел сир Вальгер, ещё не отдышавшись после того, как одолел все лестницы до тронной залы. За королем послали тут же, послали и за тобой, и за королевой. Такие важные известия было принято выслушивать в официальной обстановке. Конвар был трезв и, как тебе показалось, в хорошем настроении, но тебя он словно не замечал. Вместо скипетра и державы он держал на коленях маленького Замвера. Между вами сидела королева. Вокруг собралась целая толпа придворных – всем было интересно, с кем война, хотя все и так догадывались. Сир Вальгер подошел к трону и встал на одно колено. На нем была кольчуга, слегка тронутая свежей ржавчиной – ему некогда было чистить её в дороге. Поверх кольчуги – покрытая пятнами засохшей грязи гербовая котта, на которой можно было различить герб – что-то явно кинстмарское. – Ваше величество, – объявил он. – Я скакал днями и ночами без роздыху, чтобы лично доложить вам. На нас напал враг. – Напоите его и принесите табурет! – приказал король. – А то он с ног сейчас свалится. Подали кружку эля – сир Вальгер выпил её залпом, пролив половину на себя, и утерся протянутым полотенцем. Подали и стул, что показывало хорошее расположение короля: сидеть на докладах монарху, конечно, не допускалось, но смотрите-ка, сделал таки исключение. – Рассказывай! – Две недели назад король Элеснора и князь Илоноса Николеан объявил войну маркграфу дем Кинстзонзерн. – Что же он мне войну, постеснялся объявить? – хмыкнул король, как будто речь шла о каких-то пустяках. – Я думаю, он хотел, чтобы мы не успели подготовиться. Он обвинил маркграфа в том, что тот сжег деревню на границе. – Он действительно её сжег? – Вряд ли, ваше величество. Деревня-то погорела, да вот только чьих рук дело? Может, конечно, кто из баронетов побаловался, но могли и сами эльфы. Даже переговоров никаких не было. – А вы-то что гонца не послали сразу? – Послали, ваше величество, и не одного. Перехватили их, видно. Я одного мертвого на дороге нашел, пока скакал. Там ещё, в Кинстмаре. Видно подготовились на этот счет, заслали шайку, а может, нашим заплатили – у нас лихого люда много. – Да уж! А ты как пробился? – Я дороги хорошо знаю, я объехал где надо. Погоня была, но мы от неё ушли. Со мной несколько верховых было, мы разбежались по разным дорогам, вот меня и не поймали. И потом, я же рыцарь, ваше величество! Я поклялся графу, что донесу вести. – Ну ясно, молодцом. Так. И что маркграф Танфрим сделал? – Маркграф собрал знамена и кинул кличь по всему Кинстмару, чтоб к нему на помощь пришли. – И много людей явилось? Что Малегеры? Ловорда, стоявшая в отдалении, встрепенулась – речь шла о её отце. – Второй маркграф споро поднял войско и явился со всей дружиной и баронами! – Молодец! – кивнул папа. Два маркграфских рода, Дитвегеры и Малегеры были соперниками, но против общего врага объединились. – Наши выставили, может, три с половиной сотни копей или около того. Остальные не поспели – времени мало было, эльфы уже границу перешли. Конницы у них было слегка побольше, а пехоты вдвое больше нашего, да и позлее нашей будет. Но это ничего, мы-то думали, что им хороший бой дадим, даже если не разобьем, то отбросим, пока подмога не подойдет. – А где дело было? – У деревеньки Хадке. Там такая равнина, очень удобная, есть где коннице развернуться. – Ага, знаю-знаю. И что? – Наши не стали дожидаться, атаковали сами. – А кто командовал? – Каждый маркграф своей половиной армии. План они хороший составили, и ударили вместе, слитно. Сир Вальгер начал рассказывать что-то про какие-то знамена, видимо, о том, как выстроились войска и как вступали в бой. Король слушал с большим интересом, изредка уточняя детали. Тебе этот разговор был не совсем понятен – упоминались какие-то клинья, полоски, разные маневры. Но рассказ о сражении много времени не занял. – Сначала отбросили конницу их, пехота выстроилась "ежами" и давай стрелять. Мы на копья не полезли, решили сначала конницу разогнать. Стали её отжимать от пехоты, она попятилась ещё сильнее. И тут... Все почувствовали, что в рассказе наступило такое место, про которое гонец не знает, как бы лучше сказать. – Ну, говори, что замолчал? – подбодрил его король, и пересадил Замвера на соседний трон, на котором раньше сидел Ромор. – Давай как есть! – И тут, ваш величество, на нас ударили рыцари. – Вы же их потеснили? – Да в том-то и дело, что другие, – вздохнул сир Вальгер. – Их вначале не видно было, они из лагеря попозже подошли. Мы-то вроде побеждали, а потом глянули: валит новая сила к врагу на помощь. И это... под фламмарскими знаменами они были. – Что!? – переспросил король. – Не совсем так, ваше величество, – поправился сир Вальгер. – Герцогского штандарта там не было. А просто штандарты были с фламмарскими гербами, мы там многие узнали. Вы же знаете, у нас через одного там женатые на ольсверских женщинах, или наоборот. – А кто во главе стоял? – Барон Сазарэ. Графов не было, а бароны некоторые были. – Ну, и...? – Ну, и смяли они нас, ваше величество! – грустно сказал сир Вальгер и опустил глаза. – Рассекли надвое, знамена развалились и стали отступать. У Дитвегеров убили знаменосца, видимо. Эльфы воспрянули, связали нашу половину войска боем, а фламмарцы обрушились на другую. Окружили. – Сколько ж их было? – спросил король. – Не знаю. Мы и не разглядели толком. Несколько сотен конницы, сержантов очень много. Может, копий двести или триста. Все в хорошей броне. Да и кони хорошие у них были, свежие. У нас кони получше, но подустали уже, да и сами мы... – И что? – Маркграф и много воинов попало в плен, – сказал Вальгер. Ты отыскала глазами Ловорду – она упрямо сжала губы, молча слушая, что дальше. – Который маркграф? – уточнил король. – Его светлость макрграф дем Кинстзонзерн, – поправился рыцарь и облизнул губы. – Наша половина армии не стала к нему пробиваться, отступила. Замок Малегеров сразу осадили, ваше величество. Многие замки поменьше на юге – тоже, а многие сдались, наверное, хотя этого я уже не знаю. – Ну ясно! Что ж, пора напомнить кинстмарцам, зачем им нужен король! – усмехнулся папа и глянул на графа Индмара. Тот кивнул. – Это ещё не всё, ваше величество, – неуверенно проговорил рыцарь. – А что ещё? – Простите, что я это вам говорю, ваше величество. Но некоторые бароны... некоторые бароны перешли на сторону врага после битвы. – Сколько? – Говорили, трое. Зовут их... – Имена потом! И вот тут папа разозлился. Он сверкнул глазами и сказал: – Это они, пожалуй, поспешили. Все молчали, ожидая, что будет, но сомнений ни у кого не было. – Ну, что притихли? – спросил король насмешливо, немного справившись с гневом. – Безумный старик опять нарывается! Я надавал ему пинков в прошлый раз, надаю и в этот! Я объявляю князю Николеану и княжеству Илонос войну! – ДАААА!!! УРА, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО!!! – закричали все мужчины в зале и подняли кулаки в воздух. – ДАААА!!! БЕЙ ЭЛЬФОВ!!! СЛАВА ТАННВЕРУ!!! СЛАВА КОРОЛЮ КОНВАРУ!!! Крики эти мощным эхом прокатились по коридорам и лестницам Вершварда. Когда они затихли, король поднялся с трона. – Сир Вальгер, благодарю за службу! Сир Вальгер устало поклонился, довольный, что его за плохие вести не наказали. – Я вассал Бальворов, ваше величество, – сказал он. – Граф меня и послал. – Неважно, – ответил папа. – Главное, что справился. Накормите его как следует и дайте четыре марки серебром. Индмар, собирай военный совет.
***
Люди повалили прочь из зала – все спешили поделиться новостями со знакомыми, обсудить, прикинуть, что будет дальше и какая от этого может быть выгода или вред. Ловорда, конечно, приуныла. – Моего отца предали. Замок в осаде, – сказала она. – У нас был луг рядом с замком, березовая роща. Я там гуляла... Теперь их топчет всякое илоносское отребье! – А мне показалось, его величество твоим папой доволен! – ответила Цезни. – Побеждать всегда нельзя. Ничего с этим не поделаешь! Зато твой отец хотя бы на свободе и невредим. Его величество Кинстмар не бросит. У нас королевство раз в десять больше, чем их Илоносс паршивый. – Да, если успеет, – вздохнула Ловорда. – Армию собирать долго. Королевство у нас больно большое. – Ну, всё равно, он может и не всех собрать. А вот у нашего князя есть Соколиная Сотня, он наверняка её пришлет. Там самые ловкие, самые умелые молодые дворяне! У меня там брат! – Да что эта сотня-то... – А вот зря ты! – возразила Цезни. – Это отряд, каких ни у кого больше нет. На полном скаку бьют из лука без промаха, обскачут кого угодно, нападут, как снег на голову. Их знаешь как тилирийцы боятся? Как огня! Как гусь коршуна! – Цезни, их всего тридцать человек, – закатила глаза Ловорда. – Их шестьдесят! – ответила Цезни горячо. – Тридцать человек, тридцать коней. Чще! Вот увидишь, они эльфам покажут. Ловорда слабо улыбнулась. – Я не поняла, – подала голос Зольтра, – а почему, раз воины герцога Фламмарского участвовали в битве, он тоже войну не объявил. – Потому! – сказала Ловорда, и слезы навернулись на её красивые глаза. – Они уже так делали. Ведь рыцарь может приехать биться на любую войну, если синьор его отпустит. Во Фламмаре таких желающих мечами помахать – хоть отбавляй. Герцог ничего не теряет – он вроде никого никуда не посылал, с него спроса нет. Герцогское войско в войне не участвует, первейшие вассалы тоже – вроде и не при делах. Он – тот ещё жук, этот герцог. – А зачем ему это? – Чтобы война подольше шла. Его бойцы – всегда в позади стоят, сильно вперёд эльфов не лезут, а вот так вот в решающий момент ударят и переломят ход битвы. Ну и грабить будут, конечно, направо и налево. А герцог подождет, как дело пойдет. Если эльфы будут побеждать, он объявит нам войну под каким-нибудь предлогом и оттяпает себе марку моего отца. Они наверняка с Николеаном про это договорились. А если наши будут побеждать – отзовет рыцарей и ударит эльфам в спину: у них кусок оттяпает. Эльфийский подарок эльфийскому королю. Он уже так же посылал своих в прошлую войну, в 563 году. Я как раз тогда только родилась. – И чем закончилось в прошлый раз? – спросила Цезни. – Битвой у Пятнистого Холма. В тот раз не вышло у него: наши так отметелили фламмарских, что герцогу не до притязаний стало. А королю эльфов там выбили глаз! Ты про эту битву слышала раз сто, если не больше, и видела захваченные там трофеи. – А чего эльфы опять на вас полезли? – спросила Цезни. Ловорда почему-то посмотрела на тебя, как будто думая, стоит ли говорить прямо при тебе, и, видимо, передумала. – Да королю их второй глаз, похоже, не нужен! – справившись с чувствами, с деланой веселостью пожала она плечами.
И тут прибежал паж и... позвал тебя на военный совет! – Будьте осторожны, ваше высочество, – шепотом предупредил тебя паж, восьмилетний мальчик. – Это ведь военный совет. Он секретный. Вы никому не говорите, что там будет – мне так вам велели передать. Зачем принцессу позвали на военный совет? Да уж конечно не чтобы послушать твоё мнение, но... ты была частью семьи, как и Зигда, а значит, видимо, Конвар считал, что ты имеешь право знать всё из первых рук, а не в пересказе.
***
Все расселись в зале для малого совета за столом и в креслах вокруг него. Тут были придворные лорды, сир Коргир, сир Даммер. Папа словно преобразился – плечи его расправились, взор стал яснее, даже борода топорщилась воинственно. Ты давненько не видела его таким напружиненным, резким – он скинул на глаз лет пять, а то и десять. Война, кажется, была ему на пользу: не зря его называли Конвар Воитель – он провоевал всю молодость: с Николеаном, с другими эльфийскими князьями, со Свертмаром и даже с Ольсвером. Война была его стихией. Все слушали, что скажет король, а главный писарь записывал, чтобы ничего не было позабыто. Первым делом папа повелел отправить послов объявить войну эльфам, но только Николеану, как князю, а не как королю. – Эльфов много, будем колошматить их по очереди, – сказал он. Дальше он повелел созвать рыцарское ополчение – в Видмаре, в южном Таннмаре, в восточном Хоркмаре. – В Карфмаре и Хоркмаре пусть тоже готовятся к войне, они мне понадобятся в цветорад, когда снег сойдет. Но пока пусть сидят по домам. Далее, Метгер, в моих землях западнее Хорка вместо военной повинности введешь тележную – от каждой деревни по телеге с сеном и по телеге с провизией. А восточнее – пусть являются. – Ваше величество, дозвольте заметить! – попросил амкельмарец. – Дозволяю. – Что если из Амкельмара войска тоже подтянуть? – Не успеют, – отмахнулся король. – к тому же надо границу охранять. Если мы быстро Николеана не разобьем, Тилирия тоже нападет. К тому же он наверняка нам как король войну от всего Элеснора объявит – рано или поздно. – Я понимаю, ваше величество. Но можно с собой взять Соколиную Сотню и несколько десятков лучших всадников. Они и приедут быстро, и пригодятся. Против эльфов-то. – Я не стану выпрашивать у князя Соколиную Сотню! – сказал твой папа гордо. – Что вы, ваше величество! Князь будет только рад! Разрешите – я сам его попрошу! Ручаюсь, всё будет прекрасно! – Ну, хорошо, – согласился Конвар. Сенешаль поклонился с выражением признательности и торжества на лице. – Далее, – продолжил король. – Со мной поедут маркграф Хадриф, барон Оттвар, сир Коргир, сир Ибро. Оттвар – возглавишь передовой отряд. Ибро, я тебе обещал ответственную должность? Ну вот, на тебе будет разведка, бери с собой хороших коней. Хадриф – возглавишь таннмарское войско. Я поведу королевскую армию и своих рыцарей. Индмар – ты поведешь видмарскую рать. – Кому передать малую печать? – спросил канцлер. – Никому, я назначу регента. – А кого? – Её, – король кивнул на королеву Зигду. Королева также поклонилась, но лицо её не выразило ни удивления, ни радости – только спокойную покорность, дескать, ой, как прикажешь, мой муж и господин, поуправляю, конечно, пока ты там воюешь. И все же тебе показалось, что для неё это тоже неожиданность. В зале воцарилась тишина. – Её величество, конечно, одарена умом и мудростью, но у неё четырехлетний ребенок на руках, – заметил сенешаль. – Как же она будет... – За ребенком няньки присмотрят! А как будет, как будет... ты ей поможешь, значит. – Слушаюсь. – За принцем посылать? – спросил дядя. Конвар подумал. – Нет, – мрачно сказал он. – Пусть дома посидит, подумает, что натворил. А вот ты своих сыновей бери. – Понял, ваше величество. – Метгер, готовьте без меня подкрепления – набирайте солдат, сколько сможете, и обучайте – я вам из своей армии человек пятьдесят оставлю и несколько опытных сержантов для муштры. Даммер, будешь руководить подготовкой и командовать обороной замка, если что. А на тебе, Раймвер, – обратился он к графу, главному конюшенному, – покупка лошадей в Амкельмаре. Бери сколько получится. В Цветорад у меня ещё останутся люди, но им понадобятся здоровые лошади. И посылайте обозы с продовольствием и лошадьми каждый месяц. Людей для сопровождения возьмите у Хоркмарских лордов или в Карфмаре – добровольцев из молодых хватит, я уверен. – А где назначаем сбор? – спросил Индмар. – Как всегда, малый сбор ленников в Таннсольбе, большой в Лебварте. Ольк перейдем в Видхале. Договорись там с городами, запроси продовольствие и фураж. Они уступки попросят какие-нибудь... скажи, обсудим потом. Королевское войско выступает завтра утром. – Слушаюсь! Подготовлю грамоты и гонцов. – У кого есть вопросы? – Ваше величество, а я? – спросил наместник Воблан. – Что? – Мне ехать с вами? – Зачем? – Любая война заканчивается переговорами, я буду полезен. – Рано для переговоров! Да и Николеан церковь ни в грош не ставит. – Король эльфов-то, может, и не ставит, а вот герцог Фламмарский – весьма. К тому же я могу договариваться о сдачах, о выкупе за пленных. Конвар на секунду задумался. – Вы правы, – из всех собравшихся Воблан был единственный, кого король называл "на вы". – Но приезжайте не сразу – к праздникам. А то они могут подумать, что я договариваться пришел. А я иду драться, бить их смертным боем. Архисвященник склонил голову. Он единственный, кто мог не кланяться королю, но даже он выказывал уважение твоему папе. – Ну, всё, если больше вопросов нет, совет окончен. Лорды стали вставать и, кланяясь, уходить.
– Индмар, останься. И ты, дочь, тоже останься. Фромор уже вернулся? Как он, выздоровел? Позовите-ка его. Пока паж бегал за сиром Фромором, который приехал в замок вот буквально на днях, король с деланым любопытством изучал карту, расстеленную на столе. Сир Фромор вскоре явился, и папа приказал всем слугам оставить вас четверых наедине. – Звали меня, ваше величество? – спросил старик, сдержанно улыбаясь. – Отдохнул от службы? – Да, ваше величество, но заскучал немного в деревне. Если мои старческие мозги могут ещё для чего-то пригодиться, я буду только рад. У нас вчера был первый урок после перерыва. – О! И как их высочество? Не забыла твою науку, собирая по полям ромашки? – Их высочество – прекрасная ученица, – поклонился сир Фромор. – Лучшей я не мог бы и желать. – Хорошо, – король слегка поморщился. – Ученица, может, и прекрасная, да только больно своевольная она растет. – Об этом, ваше величество, надлежит печься леди Корильде, – развел руками сир Фромор. – Воспитанием девушек занимается она. Дядя Индмар кивнул. Он уже мыслями был в дальнейших военных хлопотах и слушал не очень внимательно. Он даже и не понимал, зачем Конвар его-то задержал. Король же снова поморщился – видимо, в словах старого учителя ему послышался упрёк: мол, сам-то ты, твоё величество, не особенно много дочь воспитывал! – Значит, Корильда не справляется! Так что не знаю, что там кому надлежит, а печься придется тебе, сир Фромор. – Да, ваше величество, – согласился немного сбитый с толку учитель. – Каким образом вы бы хотели... – "Я бы хотел!" – передразнил его папа. – Я бы не хотел! А я приказываю тебе отныне и до дальнейшего моего повеления за каждую ошибку, хоть самую малую, которую моя дочь допустит у тебя на уроке, сечь её лозняком через рубашку. По четыре удара за каждую ошибку. В полную силу, на которую способна твоя старческая рука. Сказать, что сир Фромор был ошарашен – значит, ничего не сказать. – Ваше величество, но разве... – начал он возражать. – Молчать! – рявкнул король. – Ей ещё пятнадцати нет, а вместо того, чтобы быть верной, она уже крутит от меня всякие секреты. А потом вон что происходит! Знаешь, почему война началась? Потому что эти дураки эльфы решили, что раз меня родной сын в поросячий пятак не ставит, значит, мол, я потерял хватку. Посольство ещё своё убогое заслали, шпионов значит. А она... она знала про Ромора и его подарочек, а мне ничего не сказала! А что будет, когда она вырастет!? Тут уместно было бы сказать: "Ваш величество, а ничего, что ты пьянствовал да играл с принцем, вместо того, чтобы посольство принимать и показывать, какой ты весь ещё свежий и крепкий?" Но сир Фромор, конечно, ничего такого не сказал. Дядя Индмар тоже стоял, остолбенев. Потом старик поклонился, на лице его появилось выражение упрямства, и он желчно спросил короля: – Тогда, ваше величество, раз дело не в недостаточном прилежании, возможно, вам самому и стоит её наказывать? Вообще-то, за такие вещи можно было поплатиться, но Конвар просто отмахнулся от твоего учителя. – А у меня война, не слыхал?! Мне некогда! И почему бы не ты? Кто, если не ты?! Мастер Бальц что ли?! – Нет, но... – Вот и не "нокай". От тебя я жду верности и выполнения приказа. Тут за тебя вступился опомнившийся от шока дядя. – Кон! – воскликнул он. Ты первый раз слышала, чтобы кто-то ТАК называл папу. – Ты что, с ума сошел? Ты выпил опять? – Трезв, как монах! – отрезал отец. – Ты же на войну едешь! Ты хочешь, чтобы Эдвора ТАКИМ тебя запомнила? – Ты хочешь сказать, что я не вернусь?! – вскинулся король. – Нет, но ведь все в руках Спасителя! А нам с тобой уже не по тридцать лет, Кон. Мы уже старые. – Вздор! – рыкнул Конвар. – Это Николеан думает, что я старый, потому что я человек. Всё в руках Спасителя, говоришь?! А моя семья – в моих руках, понял, Индо?! – и ты тоже не слышала, чтобы кто-то называл так могущественного канцлера. – Ты её жалеешь, потому что она твоя племянница. А посмотри на дело трезво: в чем я ей отказывал? Чего у неё не было? Я был строг с ней? Нет, я всегда был мягок. И вот что я увидел в ответ! Ну так пусть получает по заслугам! – Зачем ты меня-то позвал? – сдался дядя. – Чтобы когда она начнет тебе жаловаться, ты знал, как дело было. – Ох, – дядя тяжело вздохнул. – Что ты вздыхаешь!? – прикрикнул Конвар. – Ничего, ей это пригодится. Она упряма и своевольна! Думаешь, муж будет сносить такие выходки и ни разу её не ударит? Вот пусть поучится терпеть боль. Потому что когда он её ударит, ей надо будет думать не об обиде, не о том, как отомстить, а о том, что она сделала для нас, для нашего королевства. На это дядя не нашелся, что возразить, только скептически пожал плечами. – И вот ещё что, – король снова повернулся к сиру Фромору и к тебе. – Никто пусть об этом не знает в замке. Для твоего же блага, – отец грозно посмотрел на тебя. – Всё, идите, дел сегодня ещё по горло у меня. Сегодня многих ты увидела такими, какими не видела никогда. И уж совершенно точно никогда сир Фромор не выглядел таким хмурым и потерянным. Он избегал смотреть в твою сторону, когда вы выходили из зала.
***
Королевское войско отбыло на следующий день. Шел легкий снежок, воины шагали по двору длинной колонной, сотня за сотней. Позвякивала упряжь, скрипели ремни, звонко топали по подмерзшей земле копыта коней. Папа сидел на лошади – большой, сильный, грозный, оглядывал свою рать. Ты видела её на смотрах, и сейчас она выглядела не так браво – доспехи не сверкали на солнце, часть оружия была в обозе, воины были серьезны, никто не улыбался. Но папа, кажется, был доволен. И так он и уехал, ничего больше тебе не сказав на прощанье. Огромные ворота закрылись – и всё. Из замка ушли солдаты и рыцари, но большинство слуг осталось. И всё равно он казался тебе совершенно пустым, обезлюдившим и неуютным.
-
-
+ Очередная неожиданность, а события ускоряют свой темп.
|
– Доброй ночи, – согласился Альвий. Интересный вышел разговор. Если она его дурила – то мастерски, а если нет, то... необычный она инквизитор, необычный. Альвий, не торопясь, съел сэндвичи и допил рекаф, размышляя над раскладом. Возможно, это обычное задание, и он просто перестраховывается. Ну и хорошо, если так! Потом, зная, что где-то двадцать минут будет бодряком, а через тридцать минут свалится с ног и заснет раньше, чем голова коснется подушки, распаковал вещи, разложил по комнате и запомнил, где что лежит. Ну, на всякий случай! Долго умывался, чувствуя, как вода течет по лицу, глядя на отражение равнодушного, слегка надменного лица. В зеркало нужно смотреть почаще – нужно знать, во что ты превратился. Нужно не бояться заглянуть себе в глаза. После он прочитал молитвы и заснул быстро, почти мгновенно. Так их научили засыпать в схоле.
– Утро доброе! – приветствовал он инквизитора, подняв брови. И опять это чувство нереальности. Выходишь в коридор – а там инквизитор в полотенце. К этому вообще можно привыкнуть? "Ладно, может, у этой истории два конца, и если рассказывать её с другого, там будет: "Выходишь утром в коридор, а там легат с зубной щеткой в руках." Тоже, знаете ли, то ещё соседство."
Завтрак в номере его не порадовал. Неприятное ощущение по коже – кто-то заходил в его комнату без спроса. Ничего не трогал, нигде не рылся, но заходил. Без спроса. И ушел без спроса. Без особого аппетита он съел и выпил всё, словно это был паёк с точно отмеренным врачами арбитрата количеством белков и углеводов для агента. А может, так оно и было?
На рикше ему ездить понравилось – кажется, так было меньше шансов убиться вдребезги, если сравнивать со стилем вождения Лотты. "Интересно, а есть миры, где в этих возильщиков переделывают сервиторов? Дороговато, наверное, но наверняка есть. Они, наверное, ещё и не болтают."
Дворец – это всегда родное место. Потому что... да потому что они все одинаковые! Нет, должно быть, более типовой планировки, как во дворце арбитрата. Даже у военных специфики больше. Почему так? Потому что война разнообразна, а Закон один. Кто-то скажет, что как же, законы-то на разных мирах разные. Это так, но... но Закон – один. Остальное – тонкости.
– Цель визита – сообщение информации о противоправных действиях. Подробнее раскрыть не могу. Б/с. Вот карточка. "Бывший сотрудник" – так принято говорить, но все знают, что это – полная бессмыслица. Бывший арбитр – это как бывший убийца. Может, он сейчас не убивает, но уже не станет кем-то другим. Ты перешел черту – и дважды это сделать нельзя, и исправить, изменить – уже ничего нельзя. Как грех входит в твою душу, так и Служение оставляет на ней отпечаток. Необратимость. Альвий заранее прикинул, к кому попроситься. К главному – могут не пустить. Да и подозрительно. Экономические – хорошее прикрытие, но там, возможно, уже всё схвачено у лордов Раджи. Всегда если есть во дворце коррупция, начинается оттуда. "Убойники" – это хорошо, но у них всегда дел по горло, не стоит их дергать почем зря. Благочиние – туда-то ему и надо, но в первый день... пришел... и сразу туда... уууу! Если кто сольет – заподозрят сразу. Следственный отдел – самое то! К ним много разных информаторов ходит, легко затеряться среди них. И подкупают следаков последними. Да и знают они больше всех, если уж на то пошло. Люди умные, найдут, что посоветовать.
"Наличие запрещенных веществ и оружия." Альвий по привычке двумя пальцами вытащил стаб-револьвер из кармана плаща и продемонстрировал. – Для самообороны.
-
Нравится мне подход Альвия - очень четкий и выдержанный.
|
До Шарпсберга, как ещё называли битву при Энтитем-Крик, потому что северяне пытались взять этот самый Шарпсберг... Господи, да черт бы с ним! Подумаешь, Шарпсберг, городишко -то... Две тысячи человек, как корова языком слизнула, и на каждого ещё пять человек израненных. Провалился бы он пропадом, этот Шарпсберг, ради чего он вообще был нужен!
Так вот, до Шарпсберга Шим ещё придумывал отговорки. Так бывало, когда приходилось тяжко, и он словно по полочкам раскладывал снова и снова "зачем он здесь". Потому что стыдно уходить. Потому что вроде как не по-товарищески бросать друзей. Потому что капралом сделали, а значит, рано или поздно и сержантом сделают, и вроде жалко. Потому что ирландцы, эрин го бра, покажем всему миру, чего мы стоим, парни. Потому что полезные знакомства. И ещё были всякие доводы. Но после Шарпсберга все они померкли, поблекли, выцвели, и стали смотреться смешно. Капрал... Ирландцы... какая разница будет, когда пуля вышибет тебе мозги? А на том свете Бог вряд ли засчитает, что убили тебя за правое дело. Потому что правое оно или нет? Об этом много говорили, только Шимус так и не смог в этом разобраться.
Аккурат после Шарпсберга президент росчерком пера освободил негров – только почему-то освободил лишь во вражеских штатах, а в тех, которые были наши – не-а! Что-то тут было нечисто. Выходило, есть хорошие плантаторы – им нельзя, а есть наши плантаторы – им можно. Тут понять бы, отмена рабства это вообще хорошо или нет для него, для Шимуса? Да хрен его знает... Так мозгуй, эдак... И уж точно ни один нигер на свете, ни все вместе не стоили, чтобы получить за него пульку! Не-а, нет. сэр! Это Шим знал твердо. Если так его спросить, мол, ты за то чтобы освободить рабов или чтобы оставить, как есть – ну, наверное, по-человечески стоило освободить, но это уж пусть люди умные думают. Но ложиться из-за этого в гроб? И это если ещё будет, что в гроб класть, а то бабахнет граната из двадцатифунтовки – и останется только в яму сгрести, что осталось. Да и без всяких гранат... мало их что ли под кустами да по оврагам лежит, не найденных, не отпетых, не оплаканных толком.
Тогда что? Собирай манатки да уматывай по-тихому. Всегда есть варианты, если ты умный человек – "стер ноги", "отстал на марше". Заранее где-нибудь гражданское раздобудь, мушкет в речке утопи и чеши домой или ещё куда. Молодой, здоровый: если голова на плечах есть – не пропадешь.
А нет!
А почему же?
Потому что втянулся. Не верил Шимус, что есть какая-то добрая цель у этой войны, но и не верил, что дело только в том, чьи денежки будут. Была какая-то цель, не хорошая, не плохая, а просто – наша. Мы по-своему хотели, а они по-своему, и "наше по-своему" чем-то было лучше ихнего. А чем? Ну, это уж пусть большие люди думают. Но зато эта цель была ВАЖНОЙ. Не бывает дыма без огня. Не бывает, чтобы круги по воде расходились, а рыбы не было. А круги расходились – будь здоров! Семьдесят пять тысяч человек в одном месте – это же целый город... нет, даже больше! Ведь это только мужчины, молодые, сильные, не доходяги какие-то, пусть и такие попадались, но в основном! И весь этот городище ни хрена полезного не делает, наоборот – жрет, одевается, обувается... А оружие! Одна винтовка – двадцать баксов, а их ведь новые надо делать, чтобы потерянные заменить. А порох? А патроны? А сукно на мундиры? Господи, да на гражданке не у каждого медные пуговицы были и пряжка на ремне. Сколько пушки стоят – это вообще подумать страшно. А людей для них обучить, подготовить? Это тебе не наше "капсюль надень – приложись – огонь!" Там углы считать надо, мерить чегой-то, прикидывать. А ещё флот – сколько стоит броня на один броненосец, а? Там вообще страшные цифры! Каждый корабль – это как крепость, которая ещё и движется. Ух, тьма денег! Но это ж только малая часть! Это всё ещё доставить надо – пароходами, повозками, паровозами. Лошади, быки, уголь, сено... И везде люди! И везде эти люди ни хрена полезного не делают, а только едят да ботинки снашивают. Ой ёёёё...
И всё это – просто так? Чтобы денежки владельца поменяли? Неееет, не может быть, в это Шим не верил, вот даже не просите. И добро бы только беднота безмозглая, вроде него, воевать шла (хотя по сравнению с деревенскими парнями он себя иногда школяром ощущал). Так ведь и умные люди шли! Учителя всякие, профессора, офицеры уж они-то понимать должны, если подвох! Уж им-то за пару громких слов никак в землю ложиться не пристало.
Значит, есть цель. Может, не такая уж прекрасная, может, её так словами-то и не выразишь. Но когда есть цель, ты чувствуешь, что вложишься – и Дело сделается, а погибнешь – есть кому подхватить. Это ощущение было страшной силой. За нигера чего в землю ложиться? Дудки! Нашли дурака. А за Дело – можно. А можно и убить, если по-другому никак. "Или если по-другому можно, но слишком хлопотно," – признавался сам себе Шимус и хмуро смотрел на марширующую колонну.
После Шарпсберга главнокомандующего поменяли – был "Маленький Наполеон", а стал генерал Бёрнсайд. Фамилия у него была что надо – тут и воинственное, порохом пахнущее "бёрн", и твердое, надежное "сайд", как подставленное плечо. Но все же парни к Бернсайду относились настороженно. Про Макклелана все тоже поначалу говорили, что "он – головаааа"! А вышло вон как – голова-то голова, но мало того что под молотки нас кинул, так ещё и ничего толком не добился. Ну, то есть, добился вроде бы... но ждали-то, что он эту "Старую Бабулю" под ковер закатает и расколошматит в пух и прах – сил-то вдвое больше нагнали, чем у врага. А вышло что-то непонятное – вроде враг отступил, поле за нами, но что-то никто не радуется, друзей считают и спрашивают – ради чего это было-то?
Говорили, что Макклелан сцепился с Бернсайдом, нажаловался на него, мол, из-за него проиграли, но президент взял, и выпер его самого из армии! Ну, и за дело, судя по всему. Умный – это хорошо, но надо же и решительным быть!
Вообще, смех и грех, главнокомандующий был чуть ли не единственным генералом в армии, которого ругать можно было любому. Вот своего полковника ругать не моги, если он не дурак и не зверь (но тогда его все ругают). В своего полковника верь! Можешь, если совсем тяжко, заместителя его поругать, майора. Бригадного начальника – тем более не смей, и другим не давай. У него голова за всех болит. Дивизионного генерала тоже не стоит, ну, можно, правда, у соседей дивизионное начальство поругать, но тоже не увлекайся – сегодня оно их, а завтра – твоё. И дело даже не в том, что накажут, а просто... сначала, как говорится, свои пуговицы начисти и ружье смажь, а потом уже у начальства пятнышки на шляпе разглядывай. Как говорится, ругать каждый может, тебя туда поставить – такая херня бы вышла, ух! Но вот главнокомандующего – можно. Потому что уж больно высоко забрался, и потому что точно есть пять-шесть человек не хуже него, кто там быть мог бы, и потому что, главное, ну что ему твоё ворчание? Он с богами договаривается. Полковник вообще с тобой плечом к плечу идет, бригадный – тоже в ста шагах от тебя, дивизионник – ну, и его ядром приголубить может или там пулей снайперской какой. А главнокомандующий росчерком пера отправит тебя на смерть, даже и в глаза не видев избушку лесника, за которую ты поляжешь! Или там Утопленную дорогу эту. Канава канавой...
Короче, все ждали, как там выступит Бёрнсайд, заранее готовя едкие комментарии и шуточки, но с затаённой надеждой, что Бёрнсайд уже победит, как следует. Ну, что он проиграет – в это мало кто верил! Сил-то у нас ого-го было! Уже не семьдесят пять, уже за сотню тысяч перевалило!
А вышла... вышла такая херня, что вспоминать противно!!! Бёрнсайд показал, только в основном своим войскам – послал всех в бой прямо на редуты, в лоб. Ну, это ладно, и не такое бывало, иногда надо и грудью на редуты, только... Но не раз за разом же! Дивизия за дивизией, бригада за бригадой, вперёд да вперёд. "Генерал, сэр, какие будут приказания? – Идите и выиграйте сражение! – А... как, сэр? – Я что всё за вас делать должен? Марш в наступление!" – такой, должно быть, состоялся у него разговор...
Саму битву что описывать? Что там такого интересного? Идешь, разглядываешь кровавые узоры на мерзлой земле, да радуешься, что не тебя срезало, да удивляешься, да думаешь: "Ой, мама, вот сейчас как вдарит!" Все молитвы вспомнишь, какие знал и какие не знал! Там ирландцы, тут ирландцы – только что-то не жалели они братьев своих. Долбили почем зря, целились как следует, что ни залп то уноси готовеньких. Хоть бы разок поверх голов-то дали, мы бы уж как-нибудь поняли намек... Неее, куда там... Прямо в душу! Хорошо, что не дошли до них, а то так бы там все и остались. Что-то Шимусу подсказывало, что после такого "приема" в плен сдаться можно не успеть.
Когда всё-таки зацепило, Шимус подумал, что всё, приехали, но уже даже сил не было бояться – только и мыслей было, что "эх, как бездарно-то угробили меня!" Нееее, братцы, вы как хотите, я тут полежу. За телом какого-нибудь бедолаги спрячусь, а вы пока сами. А то наш гений опять пошлет в атаку – и привет. Нееее... к черту таких стратегов! – Ложись, дурень! Сейчас опять саданут залпом!
|
Крот, Мрачный, Скрипач – Принято, – кивает Кремень на сообщение о взрывчатке. – Ну прости, не до вещей мне сейчас! – доносится до Крота ответ Дасти. Достаёте гранаты – кто из карманов, кто с пояса снимает, где они за рычаг прицеплены были, кто ещё откуда. – Сразу по две приготовили! – твердит вам ганни, разгибая своими цепкими, как пассатижи, пальцами усики на своих. – Бросок сорок метров. Короче, бросайте так далеко, как сможете. Тебя тоже касается, умник, – кивает Мрачному. С огнеметом на спине кидать не очень удобно, но, как говорится, для себя же стараешься. У Скрипача пальцы соскальзывают с вентиля, не поддается сразу, туго затянули. Ну, так и надо было. Наконец, винт ожил, вентиль пошел и огнемёт отозвался зловещим внутренним тшшш-щщик! Азот пошел, давление. Всё, готово. Хочешь – стреляй, хочешь – взрывайся.
Смешно, да? Ты проторчал несколько часов в лодке, ты пережил высадку, ты ползал по берегу, ты дрался с японцем в канаве, ты вжимался в песок во время обстрела – и всё ради этого тшшш-щщик! Как музыкант, которому надо прийти на концерт, сыграть там один аккорд, или что там, одну ноту... да не, даже не сыграть аккорд, нет. Ты – как та девочка, которая сидит рядом с заслуженным пианистом и листает ему страницы, а он – "отжигает" свои крещендо и диминуэндо. Всё, ты всё сделал, что надо-то было. А, ну ещё баллоны не проебать – справился. Правда, они на берегу, но раз ты их до берега донёс – значит, тоже справился. Сейчас гранатки кинуть, и...
И вдруг приходит озарение. И – ничего не будет. Это не грёбаный концерт, где всё расписано по нотам. Нет у тебя партии. То есть как бы есть, но черт побери, тут так может выйти, что ты только что странички листал, а в следующую минуту ганни скажет: "Садись за рояль и сбацай Шопена." И сядешь. И сбацаешь. Криво, плохо, как сможешь – это ведь Мрачный у нас убийца, а ты – нет.
Мрачный – покойник, ты уже понял по напряженному лицу ганни, по тому, как пули щелкают по бетону.
А ты ещё поживешь – сколько понадобится морской пехоте США.
Крот, а ты по ходу спасаешь товарищей. Ну, вот натурально! Понятно, что ганни-шманни всем командует, Мрачный, так сказать, в главной роли... Но всё равно. Ты сейчас спасаешь всех пацанов из третьего отделения, кто остался. Интересно, Дасти скажет тебе "спасибо"? Не, не скажет, наверное. И Скэмп не скажет. Типа война, тут всем насрать на твои чувства... А может, это неважно? Может, важно только то, кто что сделал, а не кто что сказал? Но всё равно, ты их спасаешь. Тебе легче от этого?
Время вышло. – Гранатами – огонь! – кричит Ганни. Опасливо привстаёте, швыряете изо всех сил, но кажется, что слабовато. – Вторую приготовили! Бадаааах! Бада-даааах! – рвется где-то там. Стрельба вдруг смолкает. Ничего себе! Это вы их так напугали или что? – Бросок! Кидаете. Гранаты улетают в небо, кажется, что навсегда, навстречу пролетающим самолетам. Был такой философ, он ещё где-то там в свои средние века поставил опыт – ебнул из пушки вертикально вверх. Ядро назад не прилетело – он и решил, что это значит, мол, есть небесная твердь, и ядро туда на неё закатилось. Вот его бы сюда – насмотрелся бы вдоволь, как расстреливают небо, землю, море, песок... Никакой небесной тверди нет. Неба вообще нет – так, декорация.
Господи, вы хоть понимаете, что смотрите в небо, может, в последний раз? Через пять секунд кому-то из вас прострелят башку. Или пронесёт?
Сержантам думать о небе не полагается уставом. Бадаааах! Бада-даааах! – ПОШЛИ! ПОШЛИ! ПОШЛИ! ОГНЕМЁТ ПОШЁЛ!
-
– ПОШЛИ! ПОШЛИ! ПОШЛИ! ОГНЕМЁТ ПОШЁЛ!
вместо тысячи слов
-
Мрачный – покойник, ты уже понял по напряженному лицу ганни, по тому, как пули щелкают по бетону.
Офигеть спасибо папаша, очень жизнерадостный пост)
-
– Ну прости, не до вещей мне сейчас! – доносится до крота ответ Дасти. Третье отделение — самое вежливое отделение во всей морской пехоте.
И вдруг приходит озарение. И – ничего не будет. Не знаю ничего. Айзек все сделал. Айзек хороший мальчик.
Мрачный – покойник, ты уже понял по напряженному лицу ганни, по тому, как пули щелкают по бетону. ..,Айзек хороший мальчик, но тупой. Так что нет, будет сюрприз.
|
Защищать тебя вызвался какой-то Франклин Дадли – человек лет двадцати шести. Он одобрил выбранную тобой линию защиты и уточнил, что выступит перед присяжными, а также заверил тебя, что имеет опыт, но ты понимал, что скорее всего это его первое крупное дело. В самом начале тебя допросили – во-первых, потребовали изложить, как всё было (писать ты не умел, так что записывал другой человек), а во-вторых, про то, кто ты и что ты, где родился и как тебя зовут. Потом доставили к судье (надев наручники и посадив в особый тюремный экипаж), он зачитал тебе список обвинений и спросил, признаешь ли ты вину. Обвинения были такие: "Попытка вооруженное ограбления в составе группы лиц, с использованием летального оружия, имевшая последствиями смерть четырех человек", три убийства при совершении этого самого ограбления и до кучи причинение тяжкого вреда здоровью мистера Гордона. Обвинения в попытке кражи федеральной собственности (лошадей) и нанесения ранения должностному лицу при исполнении (тому самому мистеру Гордону) тебе приплетать не стали – не федеральный же суд. Ты, конечно, вину не признал – за дурака что ли держат? Судья, которого звали Рубен Ривз, а называть следовало "ваша честь", был, что называется, не удивлен. Потом до суда ты ещё томился в каталажке месяц. Какого спрашивается, черта, тянули? Целый месяц просидел просто так, только адвокат к тебе и заходил пару раз – уточнял детали всякие, задавал вопросы, объяснил, что пока подбирают суд присяжных. Кормили... нормально кормили: рисом, чечевицей – получше, чем в армии. Наконец, подошел день суда: на тебя снова надели наручники и на особой тюремной повозке отвезли в суд – большое кирпичное здание с высокими окнами. После месяца в одиночной камере видеть столько людей было радостно, но мысль, что сейчас тебя будут судить и, может быть, приговорят к петле, не радовала. А ещё ты почувствовал разницу с первым разом: тот суд, которым тебя судили в Калифорнии, был, конечно, несправедливый (хотя как посмотреть), но какой-то человечий, что ли. Люди, которые там жили, не мнили себя вершителями Правосудия с большой буквы П, они просто нашли тебя с окровавленным ножом и решали, как им с тобой поступить, чтобы выжить, но и скотами не сделаться. А тут... все эти коридоры, зал с сотней стульев, позорная скамья подсудимых, на которую вас с Хьюзом усадили... больно важно всё! Казалось, за такой важностью люди и забудут, что человека судят. Тут, если по чести, было от чего оробеть. Ведь всё время до этого ты с этим самым государством, Соединенные Штаты Америки, сталкивался... когда на рейде Сан-Франциско стояли военные корабли? И то не сталкивался, а так, видел мельком. Всё остальное время ты видел, как люди, и довольно простые люди, сами решали свои проблемы. Ты был на войне, но там армия сталкивалась с армией, в сухом остатке – толпа вооруженных мужиков с другой толпой вооруженных мужиков, только с оружием получше и в форме поновее. Не так было в этот раз – пусть тебя и судил не федеральный суд, а штат, и всё же чувствовалось, что ты столкнулся с машиной, где есть люди-механики, а есть люди шестеренки. И тебя сейчас впихнут в отверстие на боку этой машины, а что выйдет из, так сказать, выходного отверстия – черт его знает. Было лето, стояла жара, народу было не очень много, и свободные места в зале присутствовали. Кажется, в основном собрались газетчики, ну и родственники убитых. Мистер Твоиг, дилижанс которого вы ограбили, на суд не пришел – ему было достаточно, что денежки вернули. Саламанки тоже нигде не было – либо ушел, либо убили. Привели Гарри: он был бледный, осунувшийся, нервный. Вам даже поговорить не дали, хотя сидели вы недалеко друг от друга. Была тут и его семья. В зале дежурили охранники. У Гарри был свой адвокат – пожилой, но бодрый сухопарый дядька в строгом костюме, поприличнее, чем у тебя. Судью ты уже знал – это был пузатый дядька лет сорока пяти, он сильно потел в своей мантии, вытирал лоб платком и остервенело лупил молотком по деревяшке. Сначала уладили какие-то церемонные формальности (господи, чего тянуть-то), привели к присяге (заставили положить руку на библию и сказать, мол, что обязуешься правду говорить, Господь пусть поможет), потом пошло-поехало. Суровый хмурый джентльмен рассказал, как было дело – вот, мол, ехал дилижанс, никого не трогал, на станции произошло то-то и то-то, потом дилижанс скрылся от погони, а потом нашли дилижанс и трупы, а означенных джентльменов выследили по следам. В целом, если честно, то, как он рассказал, отражало суть дела очень хорошо, он только сказал, что всех их убили вы на пару с Гарри. Для обоих он попросил за хладнокровное, хорошо спланированное ограбление с тройным убийством смертную казнь – в этом месте где-то в животе у тебя нехорошо ёкнуло. Сначала защищаться предоставили тебе. Ты сказал, что дилижанс тебя подбил ограбить Гарри. Что ты ни в кого стрелять не хотел, но пришлось защищаться от этого ненормального Пёрселла. Что ты поступил неправильно, но кто ж знал, что так выйдет? Когда ты закончил, ты глянул в сторону Хьюза. Лицо его пошло пятнами. Он смотрел на тебя, как на говно. Дальше слово дали твоему адвокату. Он попросил возможность выступить перед жюри – в жюри сидела дюжина человек, в основном мужчины от тридцати пяти до пятидесяти лет. Задал тебе несколько вопросов, попросил рассказать, где ты родился, как жил, ну и в целом, как дошел до жизни такой. Потом сказал, вот мол, жители штата Техас, человек за вас воевал верой и правдой, хоть и вообще из другого штата, потом остался не у дел, никто ему руку помощи не протянул, сбили с пути нехорошие люди. А человек хороший: заметьте, как он тащил раненого, рискуя собой! Нет, перед вами не хладнокровный убийца, перед вами – жертва обстоятельств. И так далее. Говорил он неплохо, да только больно напыщенно. – Генри Оливер Хьюз, вы готовы выступить в свою защиту? – Да, – глухо ответил он. – Вам есть, что добавить к словам подсудимого Финча? – Не, – нехотя сказал он. – Так всё примерно и было. – Ваша честь! – взвился его адвокат. – Позвольте мне... – Да сиди уже! – Гарри, на которого из-за раны не стали надевать наручники, махнул на него рукой. – Так всё и было! – повторил он угрюмо, но твёрдо. Адвокат аж побелел. – Таким образом, вы признаёте себя виновным в организации и совершении вооруженного ограбления? – Ну так, – набычился Гарри. – Ограбить ограбил. Но никого не убивал. Наоборот, меня самого чуть не убили. Желаете, я вам дырку покажу? – и скривился. Судья жахнул молотком по столу. – Посерьезнее! Вы стреляли в рядового Гордона? Признаёте? – Какого рядового Гордона? – Солдата из конвоя, которого ранили картечью во время погони. – А-а-а. Не. Я в воздух стрелял, так, отпугнуть. Дилижанс на кочке подпрыгнул, вот я и попал, видимо, случайно. Не признаю, короче. Потом приступили к допросам. Прокурор задал вам обоим по нескольку штук. Гарри он спросил, как давно тот был знаком с Пёрселлом и так далее. Гарри отвечал полностью равнодушно, немного даже пренебрежительно. Потом он спросил, готов ли Гарри раскрыть имя четвертого участника. – Да я и не помню, – сказал Гарри, и послышались смешки. Судья снова хлопнул по столу. Гарри стушевался, но потом продолжил. – Мы его все по кличке знали. "Дуранго" или как-то так. Я не знал, что он человека зарежет, я ему сказал только... – Довольно! Прокурор спросил, правда ли, что Хьюз убил человека в Мексике. – Протестую! – возразил адвокат. – Случившееся в другой стране... – Отклоняется, – возразил судья. – Мы пытаемся установить, способен ли подсудимый совершить преднамеренное убийство. – Ну, скажем, способен я, способен. Чего галдеть? – снова набычился Хьюз. – Но это не совсем... – Довольно! – прервал его прокурор. – Вы ответили. Ваша честь, если... – Эй, погоди! – крикнул Хьюз. – Тут моя семья в зале. Я хочу, чтобы они знали, как дело было, я им не рассказывал. Это недолго. Ваша честь, разрешаешь? – Хорошо, – согласился судья Ривз. – Рассказывайте, только покороче. – Короче, – кивнул Гарри и повернулся к отцу. – Он ударил одну дамочку по лицу, а я ему по морде дал. Он вроде сначала успокоился, потом достал нож, сказал, мол, пойдем-выйдем, а я ему говорю, мол, у меня другие планы. Он бросился на меня, а я его и застрелил. Вот и вся история, – он снова повернулся к судье, ища у того если не поддержки, то понимания. – Я не знаю, убийство это или нет. Он мексиканец был, вообще-то. – Есть ещё вопросы к подсудимому? – Как его звали? – спросил прокурор. – Кого? – Человека, которого вы убили. – Ой, да я не помню. Я же сказал, он был мексиканец. Что я, всех мексиканцев в Соноре знать должен? – Спасибо, Ваша честь, у меня всё, – сказал прокурор многозначительно, страшно довольный не то собой, не то ответами Гарри. Потом вопросы задавали тебе. Прокурор достал откуда-то твой револьвер и показал всем. – Это ваш револьвер? – Да. – Охрана, подержите мистера Финча – тебе на плечи легли две руки, придавившие тебя к скамье. Я поднесу револьвер поближе и покажу его подсудимому, для безопасности я снял капсюли с бранд-трубок. Подсудимый, возьмите его в руки, осмотрите. Не считая капсюлей, револьвер в точности в том виде, в котором его у вас изъяли? Так же заряжен? – Да. – Вы убили Шелдона Пёрселла из этого револьвера? – Да. – Это флотский кольт тридцать шестого калибра, господа присяжные. Он заряжен коническими пулями, найденными у подсудимого. И я обращаю ваше внимание, что согласно отчету коронера все три человека были застрелены такими пулями. А на теле Шелдона Пёрселла был найден флотский кольт, точно такой же, с той разницей, что заряжен он сферическими пулями. Черт бы побрал этого Пёрселла! Сдох, а в могилу тебя тянет! Кто мог знать, что у него там круглые пули!? – Адвокат, вам есть что добавить? – спросил судья. – Я в оружии не очень разбираюсь, ваша честь, – смутился адвокат. – Но наверное, при попадании пули могли сплющиться. Разве не так? Некоторые в зале снова хихикнули. – Эй, мне есть что добавить! – сказал Гарри. – Ваша честь! Можно? Там как дело было. Я был ранен. Пёрселл отобрал у меня револьвер, чтобы я не мог сопротивляться. Он в людей стрелял из моего. А потом мне его Блэйн назад отдал. А у меня как раз конические пули, или как их там. Остренькие которые. – В показаниях мистера Финча ничего этого нет! – строго перебил его прокурор. – Мой подзащитный просто не придал этому значения! – выкрикнул адвокат. Поднялся шум. Бум! Бум! Бум! – Следующий вопрос. – Подсудимый, – прокурор снова обратился к тебе. – Вы принадлежите к какой-либо политической партии? – Протестую! – возразил адвокат. С него пот лил градом. – Несущественный вопрос. – Принято. Следующий вопрос, мистер Тарвер. – Подсудимый, в каком полку вы служили? – Протестую! Несущественный вопрос. – Адвокат мистера Финча, ваша честь, в своей речи упоминал военную службу обвиняемого, значит, для него этот вопрос существенный. – Принято. Протест отклонен. – Так в каком? – В пятом кавалерийском. – В какой роте? Ты назвал роту. – Скольких человек вы убили на войне, мистер Финч? Ты сказал, что не помнишь, кто их там считает? Ну, может, нескольких. – С ваших собственных слов, в Калифорнии вы были рейнджером. На этой работе вы убивали людей? Ты ответил, что упаси Господи! – А индейцев? Ты ответил, что индейцев-то, конечно, да, ну на то они и индейцы! – Сколько? Ты сказал, что так вспомнить сложно. – Спасибо, ваша честь, у меня больше нет вопросов. Потом слушали свидетелей. Прокурор, оказывается, за месяц подсуетился, нашел людей, и даже перестраховался – свидетели давали показания по тем вопросам, в которых вы уже и так всё выложили. Свидетелей было человек пять, они говорили и говорили. Прокурор расспрашивал их о том, об этом. Адвокаты в основном молчали. Был среди свидетелей какой-то завсегдатай пивной, где вы в Сан-Антонио пили с Хьюзом, он подтвердил, что вы были знакомы до ограбления. Неизвестно, чем ему насолил Хьюз. Был свидетель, при котором Гарри трепался, что убил человека в Соноре. И был свидетель, который служил в пятом кавалерийском в твоей роте. Он сказал, что тебя запомнил плохо, потому что ты дезертировал в шестьдесят четвертом, а потом уже после войны объявился в Сан-Антонио. И ещё, что на тебя думали некоторые, что ты убил капитана Гиббса, но точно никто не знал. – Протестую! Это предположение! – взвился адвокат. – Это оценка личности подсудимого сослуживцем. Характеристика, если хотите. – Протест отклоняется, – согласился судья. Поднявший было голову стенографист снова зачирикал перышком. Потом были свидетели защиты. Ну, то есть, у тебя никаких не было, только у Гарри. У него там были какие-то друзья семьи, которые рассказывали, какой он отличный парень и мухи не обидит. Потом вам дали сказать последнее слово. Так и назвали, черт его дери, "последнее слово". Гарри обратился к своим родным, сказал, что ему жаль, что так всё пошло. Долго он рассусоливать не стал. Ну, а ты что сказал? Потом жюри ушло на совещание. Совещалось оно минут пятнадцать. Вас обоих признали виновными: Гарри в организации вооруженного ограбления с отягчающими и покушению на убийство солдата, а тебя – в ограблении с отягчающими и убийстве второй степени. За недостатком улик и учитывая показания Гарри, тех двух бедолаг на тебя вешать не стали, но зато и самозащиту при убийстве Пёрселла не зачли. Прокурор своё дело знал, а вот адвокаты – не очень. В итоге ты получил семь лет, а Хьюз – двенадцать. СЕМЬ. ЛЕТ. ТЮРЬМЫ. Тебе было двадцать шесть лет, а когда ты выйдешь, тебе будет тридцать четыре. Самые лучшие годы жизни пройдут за решеткой. Понял? – Заседание закрыто! Бум! *** Хантсвилль Юнит Тексас Стейт Пенитеншери – так её называли, или в простонародье "Застенок". Один раз увидев башню из красного кирпича, с часами наверху, что встречала каждого на входе, ты уже никогда не забывал, как она выглядит. Внутренний двор. А вот фото входа. Оно, к сожалению, современное, но выглядит так колоритно с этими часами, что лучше пусть будет хоть бы и современное. Сюда тебя этапировали на особой повозке с решетками на окнах – из Остина пришлось ехать почти полторы сотни миль. Эх, предупредил бы ты Шефа, может, он бы как-нибудь тебя отбил... что-нибудь придумал... а так... не для того строили такие повозки, чтобы из них сбегать. Всё здесь было серое, неуютное, тоскливое. А не для того такие тюрьмы строят, чтобы в них было приятно! Можно было бы задаться вопросом, а почему в Хантсвилль? А потому что это была единственная исправительная тюрьма штата Техас. Была своя кутузка, конечно, в каждом городке, но это для пьяниц, мелких воришек да попрошаек. Были ещё работные дома – но это только для бродячих нигеров, которые рановато возомнили себя свободными. Но только в одной тюрьме в Техасе содержали убийц, воров и мошенников, у которых сроки исчислялись годами и десятилетиями – Ханствилль, "Застенок". Распорядок был не то чтобы суров, но для тебя, привыкшего "когда хочу встаю, когда хочу лежу" обременителен (кстати, армия не исключение – не считая активных кампаний, дисциплинка в транс-миссисипской армии, в которой ты служил, хромала). Вы спали по двое на жестких койках, под чего уж там, довольно тонкими одеялами. Камеры крохотные – летом даже вдвоем довольно душно. Кормили в основном разным дерьмом – не, ноги протянуть от такого, конечно, было нельзя, да и порции нормальные, но и в рот оно уже через неделю не лезло. Чечевица, ячка, кукурузная мука – и тому подобное. Давали сушеные овощи и фрукты, а также лимоны – чтоб цинги не было, но у некоторых все равно была. Вообще лазарет всегда был переполнен, как и сама тюрьма. Суть режима заключалась вот в чем: порознь спим, порознь отдыхаем, вместе работаем, вместе гуляем, но всё – молча! Серьезно, говорить между собой заключенным запрещалось. Конечно, вы перекидывались фразами в мастерских и на прогулке, но пошептаться можно было только в камере, да и то быть начеку – периодически охранник ходил и следил, чтобы вы не болтали. Мылись вы раз в неделю в особом помещении с деревянными бадьями, стоя в которых и положено было мыться. На помывку отводился кусок мыла и пять минут времени: не успел смыть – твои проблемы. Но иногда (опять же из-за наплыва "гостей") помывку задерживали – тогда две недели ходили не мытые. У некоторых были вши, но, благодаря изоляции, не у всех. Работа была необременительная – плести веревки и канаты, шить какую хрень, делать колеса для телег, а кто умел работать с металлом – обручи для бочек. Ты сначала и не знал, что есть что-то кроме верёвок, но это отдельная история. Платили за работу... 3 цента в день! Целых три цента!!! "Плюс кормежка, плюс ночлег, плюс всегда трудоустроен! Ещё и жалуетесь!" – говаривал старший надзиратель, посмеиваясь. Жаловались на оплату только новички – за это всегда прилетали неприятности. Скажем, пошел мыться, а у тебя пуговицу с одежды срезали. Расстегнута? Расстегнута! Наказание! Денег на руки, конечно, никто не давал – черта с два. Смысл был такой, что у многих из вас за душой ни черта нету, а так к моменту выхода подзаработаете – долларов десять в год выходило. Страшные деньжищи, как ни погляди! Ну, а хуже всего, как ни странно, было на прогулке. Думаешь, вы гуляли, как нормальные люди? Черта с два! Встаёте в цепочку, одну руку на плечо впереди идущему, другую на пояс, охранник стучит по деревяшке – делаете в ногу маленькие шажки. Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук – бредёт человеческая гусеница по кругу. А если плохо шли – могли и цепью сковать. Но чаще просто били – когда не можешь дать сдачи, очень быстро доходит, чего от тебя хотят, если задача не сложная. Но даже не в этой идиотской многоножке была беда – тоскливо было видеть солнце, облака, птиц... И знать, что это всё не для тебя. Что ж ещё-то сказать, чтобы описать три года взаперти? Ха! Наказания, конечно! Самое простое – вас били. Били кнутом – но по закону нельзя было нанести заключенному больше шести ударов кнутом, вот незадача. Поэтому чаще били паддлом – специальная такая пластинка из дерева или из твердой кожи, иногда с заклепками, или же деревянными дубинками – не очень тяжелыми, что компенсировалось количеством ударов. Да и просто ногами били конечно же. Били в основном за разговоры, за нарушения распорядка, за расстегнутую рубаху и так далее. Били без ярости: обыденно, пресыщенно, но с неизменным злорадством – как будто херовые приемные родители наказывали плохих приемных детей. Охранники, для которых следить за вами было работой, воспринимали вас, как обузу, возможно, из-за количества. А может просто такая вот у них закваска и других не берут, а если и берут, превращаются они в бульдожек. На севере, говорят, ещё обливали водой, но в Техасе пойди эту воду достань, так что водными процедурами тюремщики вас не баловали. Бывало, что кого-то из заключенных переклинивало, и он лез в драку с охраной – вот таких били остервенело, как будто ждали специально этого момента, чтобы не сдерживать себя. Поскольку ты вёл себя послушно и сильно не быковал, тебя били редко. Один раз, правда, уже и не вспомнишь за что (кажется, стал спорить на помывке) посадили в карцер. Каменный холодный мешок, ни сесть, ни лечь как следует, хлеб и вода. Продержали недолго – пару суток, видимо, хотели просто посмотреть – как тебе оно? Любили эти мрази эксперименты над людьми ставить: сломается или нет, сдастся или нет, превратится в червяка или не сейчас. Но были и "развлечения". Читать ты не умел, но можно было ходить в воскресную школу – этим ты и занялся. Обычно по воскресеньям вам давали обед чуть получше – добавляли жира и масла в кашу, а ещё разрешали подольше гулять, ну и работ не было. Но ещё, если хорошо себя вел, можно было пойти в церковь, и даже поучаствовать в службе – и многие пользовались этим просто чтобы внести хоть какое-то разнообразие в свою жизнь. Священников было аж два на выбор – католик и пресвитерианец. Ты пошел к католику – всплыло почти забытое детское воспоминание – фра Бенито в разрушенной миссии. Фра Бенито был хороший, добрый человек, а этот, преподобный Джордж – тоже оказался ничего, только времени на всех у него не хватало. Ну, это легко решалось – кто себя "плохо вел", в воскресенье сидел взаперти. После утренней мессы проходили занятия – суровые мрачные мужики в робах сидели за столами и выводили на досках мелом буквы. Потом вы читали библию – сперва вслух, затем про себя. Наивно было бы думать, что ты научился писать таким образом – раз в неделю посещая воскресную школу в толпе страждущих. Но кое-что отложилось – ты мог написать своё имя, прочитать любой указатель и страницу из библии (не поняв где-то половину слов). Уже кое-что! Вторым развлечением были сокамерники. Вообще-то всё могло быть ещё хуже – попади ты в тюрьму на севере, в Нью-Йорке или около того, ты оказался бы в одиночной камере согласно правилам Обёрнской системы. Но на юге после войны заключенных было так много, что вас запирали по двое, и это было некоторым облегчением. Бывших сообщников держали не только в разных камерах, но и в разных блоках, так что Гарри ты за три года так ни разу и не увидел, разве что мельком. Вы могли бы пересечься на службе, но то ли он ходил к пресвитерианцам, то ли не горел желанием тебя видеть. Первый твой сокамерник был Калеб. Калеб – и всё. Его привезли вместе с тобой, посадили за то, что он убил полицейского. Через пару недель его заменили. Потом был какой-то скользкий тип, который подбивал тебя устроить побег – ну явно подсадной, и ты его послал. Фантазии у охраны было ни на грош. Потом был старикан лет пятидесяти, Илай Саммерс. С ним вы поладили – обоим было чего порассказать. Он сидел за грабеж, и сидел уже не первый раз. Илай был тихий, но болтливый дед. Обычно расселение бывших сокамерников по разным камерам воспринималось, как наказание: новый человек рядом с тобой – это всегда неуютно, да и после года в двухместной камере люди обычно воспринимали друг друга, почти как родственников, даже если и успевали возненавидеть. День за днём, шепчась с верхних нар на нижние и наоборот, вы рассказали друг другу почти всю свою жизнь – не охранников же в сотый раз обсуждать! И у него была жизнь не менее интересная, чем твоя. Были в ней и несчастная любовь, и предательство, и стычки с индейцами, и большие города, и разные выкрутасы судьбы. Илай тебя не осуждал. – Плохо, что людей ни за что убили, – пожимал он плечами. – Но я понимаю, не ты их с собой взял, а оставлять было стремно. Понимаю. Но ни за что убивать не стоит. Зато тех, кого стоит – тех и не грех убить, я так считаю. Он настоял, чтобы ты попросил у священника библию и смог читать её в камере, когда свет из окошка падал как следует. Вообще-то библии давали очень неохотно – ведь их могли и порвать, и, что хуже, пронести в них что-нибудь. Но при хорошем поведении многое разрешалось такого, чего не разрешалось другим. Ещё он тебя утешал. Утешение у Илая было одно – "могло быть хуже". – Вот, скажем, англичане знаешь, как делают? Ставят в камере машину – крутишь ручку, тяжело крутишь – шестеренки проворачиваются в ней. До щелчка. В день должен столько-то щелчков сделать. А не сделал – жратвы не получишь! К труду приучают так, суки. Англичане – самая поганая нация, прости Господи. Хуже них только коп-ирландец и торгаш-шотландец. Эти если споются – всем хана, всех в рог бараний скрутят. Но в шестьдесят седьмом Илай досидел последнее и вышел на свободу. Какое-то время ты сидел с одним воришкой-рецедивистом, Суинни Ласкером. Этот если и болтал, то не про своё прошлое – он был всегда начеку. Ну, а в шестьдесят восьмом, весной, его заменили на Билла Ягера. Билл был потомком немецких переселенцев, как раз из Сан-Антонио. Он был сильный, широкоплечий, здоровый малый лет двадцати пяти, помоложе даже, чем ты. Он получил десять лет за убийство солдата, которое, как он сам говорил, было непредумышленным, но ему там чуть ли не попытку мятежа приплели. Билл взял с тебя слово, что ты его не выдашь, и с помощью ложки сделал тайник в полу. Там он припрятывал какие-то детали, которые ему передавали разными способами с воли. Билл на многое открыл тебе глаза – у него брат был охранником в другой тюрьме в Луизиане, и он кое-в-чем понимал. – С воли многое можно передать, если знать, через кого. Только не на свиданиях! После свиданий раздевают полностью, а когда из мастерской идешь, обыскивают, но не так. Есть трюки всякие, как внимание отвлечь. Например, спрячешь клепку во рту, начнут обыскивать, а ты её вроде как выронил. Тебя побьют, конечно, не особо сильно. А в ботинок-то уже не заглянут! И так далее. Он же открыл тебе глаза на то, как попасть в мастерскую получше. – Дурачок, что ж ты им не сказал, что резать по дереву умеешь? Попросись в столярку! Ты сказал, что столяркой-то как раз не владеешь. – А, никто не владеет. Просто повод нужен, чтобы туда человека определить. Так ты попал в столярную мастерскую. Поскольку работать с лаками и делать шлифовку ты не умел, старшина решил посмотреть, как ты и вправду режешь по дереву. Тебе выдали резцы, и поначалу с ними было непривычно, но потом ты начал вырезать неплохие вещи – уточек, мыльницы, буквы, солдатиков. Поначалу это было просто избавление от плетения канатов. Но потом охранники стали тебе заказывать то или это – ты приноровился, и через некоторое время мог рассчитывать на особое отношение. Освоил приклеивание, собрал по фотографии настоящую модель дилижанса, что всех восхитило! Говорят, начальник тюрьмы (тот ещё упырь) поставил её себе в шкаф. И так ты смог попроситься в рабочую бригаду. Туда многие хотели попасть. Конечно, тебя не хотели отпускать... но ты был чертовски убедителен, и договорился, что раз в два месяца тебя будут в неё ставить. Рабочая бригада – это наемный труд. Тюрьма сдавала живую силу железнодорожникам, строителям дамб и другим организациям. Вы выезжали на неделю или около того, скованные в цепочку или попарно махали кирками и лопатами. Дробили камни, делали насыпи, клала шпалы и рельсы, мостили дороги, валили лес, рыли канавы. Работка была тяжелая, но за возможность побыть на воле, увидеть поле, лес или реку, многие готовы были на всё. – Эх, мне б туда попасть! – говаривал Билл, но его туда не назначали. Чуяли, падлы, что парень замышляет побег, только доказать не могли. Да, о посетителях! Думаю, не надо уточнять, что долгое время твоим посетителем была Мэри Тапси – ей, конечно, в Сан-Антонио всё рассказали. Посещения разрешались в зависимости от поведения – от одного раза в три месяца до двух раз в месяц, по воскресеньям. Мэри приезжала обычно в последнее воскресенье, привозила пирог (хоть его и протыкали шомполом надзиратели, а иногда и пальцами в нем копались, и кусок себе отламывали, он все равно был неимоверно вкусным). Свидание длилось сорок минут – в начале она всегда шутила и держалась молодцом, но через полчаса обычно начинала плакать. Спрашивала, что тебе привезти. Но чем можно было владеть в этой темнице? Да, практически ничем. Привозила табак – на него можно было в мастерской что-нибудь выменять. Курить заключенным разрешалось или во время свиданий, или раз в день, под присмотром, и только "привилегированным". И все равно табака чертовски не хватало – ведь он так напоминал о доме, о воле, о вечерней прохладе под козырьком крыльца, о кресле качалке! Всякий за него готов был душу продать! Иногда Мэри Тапси болела – тогда она не приезжала, а только присылала письмо. Ты уже мог кое-как разобрать его, да и она писала не сама. Письма были короткие – как дела да как поживаешь. Ну и что ответить-то? Но однажды посетитель пришел к тебе не в последнее, а в предпоследнее воскресенье. Ты вошел в комнатку для свиданий и увидел какого-то щеголеватого джентльмена – короткие пижонские баки, подстриженные аккуратные усы, котелочек, расшитый жилет. Ты раскрыл рот, чтобы позвать охрану и сказать, что вышла ошибка, повернулся к двери. – Малой! Ты что, не признал!? – спросила эта улыбающаяся морда. – Ты забыл что ли всё, да? Тебя тут по голове бьют круглые сутки, да? И ты вспомнил страшную весеннюю дорогу в Калифорнии, тебе семнадцать, ноги промокли, нос хлюпает. Мимо тебя проезжают один за другим головорезы Шефа. Один, с какой-то металлической херней в зубах, наклоняется и делает прямо тебе в лицо это свою "Ууу–уииииуууу!" – Завывала!? Итан!? – Он самый! Ты спросил, как и зачем он тебя нашел. – Скучно стало! Поехал в Техас почтовой линией. На станции дилижансов сижу, жду пока лошадей поменяют. Подходит ко мне какой-то замшелый дед. Разговорились. Не боитесь, говорит, индейцев, их тут в Техасе всё ещё много? Я говорю, ты че, старый, газеты не читаешь? В прошлом году команчи сдались у Медисин Лодж. А он мне – да не все сдались, и кроме команчей тоже много всяких ещё бегает. Я ему: "Да я в округе Мендосино этих индейцев штук сто перестрелял! Рейнджеры Барксдейла, слыхал?!" Ну, думаю, понятно, не слыхал, сколько лет уже прошло. И потом, где Мендосино, а где Нью-Мексико? А он вдруг: даааа, говорит, слыхал, сидел в тюряге пару лет назад с одним парнем вашего возраста примерно, он тоже из этой команды, Блэйн Финч. Я ему: "Брешешь! Не было такого у нас! Я ребят Барксдейла ВСЕХ знаю!" Он описал – и по всему ты и вышел! Я уж догадался, что ты имя сменил. Ну я и поехал проведать, как что. Ну, рассказывай! Ты рассказал, как нашел Мэри Тапси, как застрелил китайского босса в Сан-Франциско, как приехал в Техас, как воевал с команчами, а потом с федералами, и как попался. – Чет ты не больно весело пожил! – сказал Итан самодовольно. О своих приключениях он рассказывать не стал, видимо, они были не из тех, о которых распинаются в комнате для свиданий в самой страшной тюрьме Техаса. – Ты, брат, что-то явно не так делал. Ну, ничего. Это – дело поправимое, наверстаешь. Ты сказал – какой хер наверстаешь, четыре года ещё трубить тут. – А, – махнул рукой Итан. И понизил голос. – Тебя как, на работы гоняют в поле? Гоняют? Ну, полдела сделано. Дальше в игру вступаю я. Кстати, я теперь не Итан никакой, Рэмси Стоктон меня кличут, усёк! Вот так. Повтори-ка. Ты повторил и сказал, что в поле бываешь. – Пффф! – сказал Итан. – Ну тогда одной ногой уже на воле. Ты сказал, что там хер убежишь – охрана вооружена винчестерами, никого не подпускает. – Пффф! Бедный наивный Малой. У ларди-дарди подол задрался, тут её лави-дави и не растерялся! Короче, давай, через месяц опять зайду, выясню, что как, и сколько это будет стоить. Усёк? – и он подмигнул. Он хотел подкупить кого-то из охраны. Ты разочарованно сказал, что это наверное, не меньше пяти тысяч. – Ну, это мы посмотрим... за наличные в нашем деле обычно делают скидочку – и он тебе ещё раз подмигнул. Может быть, свобода была куда ближе, чем ты думал? Биллу ты пока говорить об этом не стал, но тут он сам тебя огорошил. Взял и достал из тайника... РЕВОЛЬВЕР! Самый. Настоящий. Револьвер. Конечно, не бог весь что, Смит-Вессон полуторной модели, тридцать второго калибра. Но всё равно, как он смог его пронести!!! Он, как оказалось, его и не проносил – он его собрал по частям, которые его родственники подкладывали в сырье для цеха. Парням из привилегированных было уплачено, чтобы посылка дошла до адресата. – В воскресенье вся охрана разбредается – больше половины людей идёт охранять тех, кто слушает мессу, да многие и сами идут к причастию. Во дворе всегда меньше народу. Возьму одного в заложники, дальше к воротам. У ворот в воскресенье всегда есть лошади или повозки посетителей. Ты со мной приятель? Стащишь шило в мастерской – будет нас уже двое вооруженных. План был сумасшедший – 1 шанс из 100. Нет! Из 1000! Ворота охранялись, как зеница ока. И все же... все же Билл решил попробовать.
-
-
-
+ Лучше не попадать в суд, и, вообще. не попадаться. :)
|
Убийство принцессы повлекло за собой множество событий, хотя наступали они не сразу. Для начала – те из гостей, кто были из далеких земель (Карфмар, Таннмар, Талвассе, Роннемар), спешно разъехались в ужасе, те же, кто жил поближе, наоборот, всячески тянули с отъездом, чтобы из первых рук узнать, что же будет дальше и кто виноват. Мастер Кунмер доложил королю (и об этом, конечно, стало известно), что Мальдра умерла от яда. Было объявлено о проведении дознания. Но вокруг принцессы в день свадьбы вилось такое количество людей всех сословий и из всех краев, что, понятное дело, определить виновного было просто невозможно. Конечно, стали допрашивать слуг, пажей, гостей попроще и так далее – этим занимался дядя Индмар вместе с Главным Королевским Судьей. Но, разумеется, никто ничего не знал и не видел, за исключением нескольких явно надуманных клеветнических доносов на личных врагов, которые только запутывали дело. Принц Ромор вконец обезумел – он был убит горем и одержим жаждой мести. Сразу же после убийства он пытался выставить заслоны на воротах, чтобы никто не мог уехать из замка. Однако сир Даммер выполнять этот приказ отказался – держать в замке сотни лишних людей было негде, да и кормить их нечем. Тогда Ромор послал на ворота своих рыцарей с оруженосцами (у него теперь была новая свита), но гвардейцы Даммера поколотили их древками алебард, чтобы они не мешали людям проезжать. Вышел скандал.
Пару дней вы всё ещё обедали все вместе, впятером – отец, ты, брат, королева Зигда и четырехлетний Замвер, для которого ставили особый, высокий стул. Но после случая с воротами каждый ваш обед стал заканчиваться перебранкой. Ромор ни о чем, кроме расследования и похорон, не хотел слышать, а король... Конвару очень хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось: найдут убийцу – хорошо, нет – плохо, конечно, но надо жить дальше. Ромора это бесило до скрежета зубовного. Вы как-то говорили с ним наедине, и ты узнала, что его так злит в отношении отца. Конвар явно выражал свои печаль и сочувствие, и ему было жаль юную принцессу: он ввел в замке траур до дня поминовения – то есть более чем на полгода, ведь еще даже не закончился цветорад. Правда, почти никто не захватил траурные платья на свадьбу, поэтому леди просто накидывали черные отрезы материи на плечи. Но больше, чем саму Мальдру, отцу было жаль, что всё вышло так наперекосяк. Что все расходы, все усилия, все приготовления пошли прахом. И главное – прахом пошло то, что он сам, Конвар II, смирился со свадьбой, заставил себя быть милостивым, показал слабость... А всё зря! И вот этого досадливого "эх, а всё зря!" вместо "какой ужас, мою невестку убили у меня в замке" Ромор и не мог ему простить. Наконец, день настал – после очередного скандала (Ромор требовал повесить мастера Кунмера, папа отнекивался) юноша крикнул в запале: – Это ты приказал её убить! Ты специально ищешь убийц кое-как! Это всё ты подстроил!!! Повисла пауза – было слышно, как тяжело дышит принц, и тебе показалось, что у папы от ярости зашевелились волосы в бороде. Глаза его налились кровью. – Пошел вон, щенок, – медленно процедил король и угрожающе приподнялся со своего резного кресла. Ромор почувствовал, что переборщил, стушевался, но упрямства ему было не занимать. Он поднялся и молча вышел – без поклона. – Все пошли вон! – крикнул король. И всё. Больше совместных обедов не было. С тех пор ты стала принимать пищу у себя в покоях.
Ромор же на этом не успокоился. Не выяснив ничего определенного путем обычных допросов, в замке потихоньку начали пытать королевских слуг – не по-настоящему, а так, пугать. По приказу короля, который не хотел кошмарить случайных ни в чем не повинных людей, заключались они просто в показывании подозреваемому пыточных устройств и повторении вопросов. И вдруг принц Ромор, явившись в пыточную камеру и слушая, как допрашивают помощника кухаря, со словами: "А вот так не хочешь?!" – достал меч и с размаху, одним ударом отрубил несчастному руку. Это переполнило чашу отцовского терпения – король повелел сыну удалиться в своё новое графство и править им со всем тщанием.
С отъездом Ромора активность дознания стала сходить на нет: скоро и пытки, и допросы прекратились. Было объявлено, что принцессу отравил неизвестный, который не избегнет наказания. Козлом отпущения сделали королевского чашника, сира Утвера Штомгера, любимца фрейлин. Над ним учинили настоящий суд! Сир Утвер мямлил, что является чашником королевской семьи, а принцесса Мальдра вот только что и стала её частью, и он не успел проследить и так далее... Конвар наказал его вроде бы гуманно, но очень обидно – он даже должности его не лишил, но повелел добавить в герб золотую чашу из которой капает черный яд. Сир Утвер был и рад, что легко отделался, но и страшно расстроен таким решением – герб ведь передавался потомкам, и было, что называется, "не отмыться". Только после суда последние гости стали потихоньку разъезжаться, обсуждая, кто же убил принцессу.
Версий об этом ходило множеством. В основном никто, конечно, не проговаривал их вслух – за хулу на члена королевской семьи положены были всякие нехорошие вещи. Но люди умеют называть, не называя. "Дама исполненная благочестия" – это королева, "грозный лорд" – король, ну, и так далее.
Сопоставив слухи, полученные от фрейлин, от служанок и от королевского шута, ты узнала, что Мальдру могли отравить... да все! Король – потому что сын достал его своими выкрутасами. Королева, потому что смотрите-ка, вчера была моей фрейлиной, а теперь в принцессы вылезла, её рыцарь тут турнир выигрывает! Кто-то из солобмарцев – потому что принцесса все же, хотя и выражая идеи миротворчества, стояла за свою партию. К тому же, миротворчество вообще не всем всегда нравится. Канцлер Индмар, потому что и так солобмарцев при дворе что-то перебор. Сенешаль граф Метгер – из таких же соображений, а также потому что хотел женить принца на Амкельмарке. А также высказывались абсолютно невероятные версии: Что это сделали эльфийские шпионы. Что сделал сир Утвер, потому что принцесса что-то там ему сказала (это была какая-то абсолютно невинная шутка), а король все понял, но пожалел дурака. Что это сделала... ВНЕЗАПНО ТЫ! Из зависти и потому что привыкла быть единственной дочкой в семье, а тут конкуренция, видите ли. Что это сделала леди такая-то или мизэ такая-то (список был огромный) из ревности, потому что ей "очень нравился принц Ромор". Что это сделал барон Хейгро (что!?), потому что свадьба дорого обошлась казне (чтооо!?!?!). Это была самая тупая версия, но барон Хейгро после известных событий приобрел славу опасного человека, и все доводы разума отметались фразой: "Барон? Да, он-то может."
Судачили, конечно, много, ещё, наверное, месяц или два. Потом разговоры поутихли – обсосали уже все подробности, никаких новых версий, кроме самых сумасбродных, не возникало. К тому же появился новый повод для пересудов: приехало эльфийское королевское посольство из Илоноса, чего не случалось уже очень давно. Ты запомнила трех тонколицых послов – надменных, высокомерных, тщательно прячущих под беретами или под длинными волосами свои обрезанные уши. Обсуждали какие-то торговые пошлины, выдвигали какие-то бестолковые, немыслимые требования, как сказал дядя Индмар "сами не знаю, чего хотят". Дядя Индмар и принимал послов, ездил с ними на охоты и, если честно, управлял всем государством, благо ничего особенного не происходило. Потому что король... как бы это поприличнее... начал пить, как не в себя!
Он пил много, не разбавляя, в одиночестве, в компании шута или с графом Индмаром. На людях папа пьяным не показывался, но мог, хорошенько выпив утром, приказать седлать лошадей и поехать "прогуляться". Или, если пил под вечер, мог завалиться в покои королевы. Королева увещевала его крайне мягко, никогда не критиковала, и хотя Хеви (которая стала её фрейлиной) говорила Ловорде (они подружились), что Зигду от этих попоек воротит. Но несмотря на это она всегда была с отцом "ласкова и приветлива", чем более пьяным он был – тем больше. Стоило королю разбушеваться, бросить в кого-нибудь кубком или стукнуть кулаком по столу, Зигда была рядом: брала его за руку, говорила что-то вроде "так им и надо, ваше величество, вы бы только не волновались" и все в таком духе. Ходили всякие сплетни, одна невероятнее другой – например, что королева своими руками моет королю ноги после поездок! Или что вместе с ним пьет неразбавленное вино и пишет указы. Конвар действительно издал пару каких-то глупейших указов, что-то вроде "повелеваю всем извиняться вслух перед вкушением рыбы, дабы не обижать лордов, у которых рыба есть на гербе!" Или "повелеваю каждому, о ком пошутит королевский шут, либо признать шутку смешной, либо либо уплатить ему серебряный шиллинг!" И это при том, что смеяться громко было запрещено – траур же... Какая-то полнейшая нелепица! Люди разводили руками, пожимали плечами и надеялись, что это не надолго.
Ты хотела поговорить с папой, но... внезапно это оказалось невозможно. "Его величество отдыхает." "Его величество занят государственными делами." "Его величество приказал его не беспокоить." "Его величество никого не принимает. – Как, и меня? – Никого, ваше высочество!" Ты обратилась к дяде – что за чепуха такая? – Ты в опале, – сказал дядя Индмар, нахмурившись. Он первый раз в жизни назвал тебя "на ты". – Его величество очень сильно рассердился на вас с братом. Ты спросила, что же делать? – А ничего, – пожал плечами дядя. – Новых глупостей не натвори только, да и на глаза ему не попадайся. Из замка не убегай, и главное, не езди к брату. Можешь письмо ему написать, но про короля там поменьше пиши. Бывало и похуже, не переживай. Он отойдет, соскучится, вы помиритесь. Может, к снеговороту.
Но к снеговороту ничего не решилось. Эльфийское посольство с первым снегом уехало, так ничего и не добившись. Зато усилия королевы, как ни странно, возымели своё действие. Король перестал пьянствовать: вместо этого он много времени проводил со вторым сыном, Замвером, твоим единокровным братом. Говорили, что король впал в детство – сам строгает для принца кораблики, играет с ним в солдатиков и показывает ему свои трофеи. Государственными делами пока что занимался дядя, но глупые указы были отменены, и люди вздохнули спокойнее.
***
Чем всё это время занималась в это время ты? Сир Фромор ещё до злополучной свадьбы заболел, и дядя на пару месяцев отпустил его в имение: поправлять здоровье, проводить время с семьей (сир Фромор был бездетный вдовец, но у него были приемные дети и какая-то дряхлая родня без земли и денег) и сделать кое-какие распоряжения по хозяйству. Балов не проводили – траур же. У тебя появилась уйма свободного времени. Сидеть в замке и смотреть, как Золь обыгрывает опять всех в шашки по кругу? Даже петь – и то нельзя. Ты спросила у дяди, можно ли тебе ездить на прогулки, не особо надеясь, что тебя отпустят. – Да, почему нет? Только больше, чем на день не отлучайся, – попросил он. – И ещё тебе же свита нужна. И это было здорово! Раньше ты ездила заниматься верховой ездой с охраной – но то было другое. Эти люди следили, чтобы ты не простудилась, не упала с лошади, не заблудилась и не померла. Они именно что следили за тобой, а тебе не подчинялись. Но свита – это совсем другое дело! Ты спросила, какая свита тебе полагается. – Сколько соберешь, – усмехнулся дядя. – Только сейчас к тебе мало кто пойдет. Но я поговорю с рыцарями, несколько человек найдется! Да и зачем тебе большая свита? Хватит человек десяти на первое время, а потом уже будет и побольше.
И свита нашлась! Пока что это были простые рыцари – из числа тех тридцати пяти, что просиживали на этаже у папы. На каждую прогулку их набиралось от трех до пяти человек, а некоторые ездили с тобой всегда. Рыцари брали с собой оруженосцев и пару-тройку конных сержантов на всякий случай. Для охоты это было маловато, да и не пристало принцессе охотиться самой в Хоркмаре, но можно было посмотреть на красивое место, посетить какую-нибудь церковь, заехать в деревню и поговорить с людьми, да и просто устроить пикник на воздухе и насладиться музыкой (вне замка это позволялось).
За эти месяцы ты объехала все окрестности. Вокруг замка все земли были королевские, на день пути наделов других лордов не было, но коронные рыцари, владевшие некоторыми деревнями, считали за особую честь принять тебя у себя дома, хотя, конечно, после Вершварда их усадьбы выглядели крохотными и очень бедными. И все же это были хоть какие-то впечатления – ты посмотрела, как живут простые люди, чем они дышат, что едят, как одеваются, чем могут похвастаться и о чем печалятся.
Из королевских рыцарей в твоей свите постоянно были трое: сир Ульке, сир Зеггер и сир Дитвор. Сир Ульке, родом из Видмара, был тот самый, что защищал тебя от толпы в Данварте и получил камнями от жителей сего гостеприимного города. Однако надо сказать, что сир Ульке и без всякого удара по шлему не блистал умом. Это был напыщенный, громкоголосый и бесцеремонный рыцарь лет тридцати, женатый и довольно скучный. Зато он был очень исполнительный! Он первый вызывался сопровождать тебя. Почему? – Так король приказал защищать её высочество, ещё когда мы ездили в Данварт. Приказ никто не отменял! Вот я и защищаю! – говорил он. Цезни над ним всегда подшучивала, но он этого обычно не понимал, и иногда на полном серьезе спрашивал: "А почему все смеются?" – чем вызывал новый приступ хохота, и даже Золь улыбалась (она худо-бедно научилась ездить верхом и тоже участвовала в прогулках). Любимая фраза сира Ульке была: "Приказывайте, ваше высочество!" Ему и правда можно было приказать всё, что угодно – с одинаковой деловитостью он мог забраться на дерево, чтобы осмотреть окрестности, или ввалиться в любой дом и потребовать для тебя кувшин молока. На дерево он карабкался в кольчуге, шлеме и с мечом, отчего ветки под ним иногда ломались – тогда он вскакивал с земли, ругался, но не мог даже заподозрить, что вы специально послали его на дерево, чтобы посмотреть, как он брякнется. И ничего никогда не ломал: "сир Ульке неубиваемый" или "дубовый рыцарь" – так его звали, и ему это нравилось. В разговоре же с простолюдинами он был страшно спесив и всегда требовал, чтобы "бездельники пошевеливались". Как турнирный боец он считался крепким середнячком.
Сир Зеггер, родом из Хоркмара, был его полной противоположностью: это был очень умный человек, молодой (ему еще не было тридцати), но довольно опытный, крайне рассудительный, а его любимой фразой было: "А стоит ли?" Из всей твоей свиты его единственного интересовало, что о тебе подумают или скажут крестьяне. Например, однажды вы заехали на крестьянский двор, чтобы спросить дорогу, и сир Ульке принялся требовать еды на дорогу, потому что все вы проголодались. Но сир Зеггер сказал: "Уедем отсюда, ваше высочество. Посмотрите вокруг! Эти люди очень бедны. Им даже нечем вас достойно угостить. Каждый миг нашего пребывания здесь будет для них отмечен стыдом. Я лучше дам им шиллинг, если вы позволите." Говорить красиво сир Зеггер умел! В свои молодые годы он уже успел побывать в Ольсвере (правда, не в столице) и в Нарвории, отлично играл на лютне и слыл знатоком куртуазной любви. В твою свиту он напросился, потому что любил выезжать за ворота, а ещё потому что ему чем-то не угодила королева Зигда. Нельзя было назвать его завидным женихом – у него была одна маленькая деревенька, и только. Но зато он был статен, ясноглаз, учтив, и не женат. "Ах, какой рыцарь!" – говорили про него хором фрейлины мечтательно. Одно плохо – сир Зеггер был крайне паршив в деле преломления копий, и сам это признавал. На всяком турнире он выдерживал одну, ну, может, две схватки, а потом летел из седла на песочек, и потому старался не выступать. Это, однако, ничего не говорило о его храбрости – говорили, что в настоящем бою он хорош, и что совершил за время странствий всякие подвиги: победил в Ольсвере тролля, причем с одним оруженосцем, а это считалось ого-го! А ещё, уже тут, в Таннвере, вступился за какого-то старика и раскидал на дороге пятерых бандитов, как сосновые шишки. О подвигах своих он не хвастал, а напротив, всегда прибавлял, что тролль-то был старый и, наверное, больной, а бандиты – так, шпана из города. Сира Зеггера все любили – во-первых, послушать его треньканье у костра было приятно. А во-вторых... да, как его, негодяя, можно было не любить!? Сир Дитвор, родом из Кинстмара, был не так искусен в делах придворных и не так крепок, зато старше остальных двух. Это был один из тех самых пограничных рыцарей, сосланных сторожить роннемарские крепости, которых вернули, заменив рыцарями сира Ромора. – Я дурно послужил вам в прошлый раз, – сказал королю сир Дитвор. – Дайте же мне оправдаться. – Ладно, – ответил король. – Разберемся. А вот теперь канцлер определил его в твою свиту, мол, посмотрим, как справится. Сир Дитвор не играл на инструментах, плохо говорил по-ольсверски (за время службы он забыл многие слова), не умел потешно падать с деревьев. Но зато он умел рассказывать страшные, леденящие душу истории. Оооох, как вы их обожали! Это были то жуткие свертмарские предания о кровавых конгарах с островов, то истории о желтом шерифе, то байки про Тармандского Вепря. Про водяных коней, про русалок, про людоедов из неведомой Саланты, про красный туман, про корабль-призрак... каких только страшилок он ни знал! Цезни иногда, слушая его, вскрикивала и, забывшись, хватала за руку сира Зеггера. Зольтра – не на шутку пугалась и зажимала уши, и даже у Ловорды иногда зубы стучали. Рассказывал он их либо на обратном пути, на привале, который вы устраивали в уже в виду замка на какой-нибудь полянке – под треск костра, в сгущающихся сумерках. Либо, уже по приезду в полутемной зале, после ужина – при этом рыцари нарочно гасили масляные лампы, и только угли зловеще тлели в камине. Цезни с Ловордой настолько обожали пощекотать себе нервы, что иногда даже упрашивали сира Дитвора зарядить особенно жуткую историю по второму кругу. – Страсти какие! Ух! Я едва жива тут сижу! Сир Дитвор, кто вам всё это рассказал? – спрашивала Цезни. – Лесной ветер поведал мне сии тайны, – загадочно отвечал сир Дитвор. – Я разглядел их в узоре ряски на болоте. Я узнал их в пещере с тысячей входов и одним выходом. Речная ведьма в Роннемаре подарила мне их за поцелуй. Сир Ульке истории эти не очень любил и слушал невнимательно, но иногда все же увлекался и вставлял какой-нибудь глупый комментарий, навроде: "Так что ж он! Надо было этого рогатого по башке топором!!! Растяпа!" – чем злил сира Дитвора и немного разрушал обаяние истории, но страшно веселил всех остальных. Сир Зеггер же отдавал должное таланту рассказчика и порой, когда вы дослушивали историю и молча сидели, напуганные до мурашек, боясь пошевелиться, вдруг в полутемной зале эхом отдавались хлопки в ладоши – это один рыцарь аплодировал другому. Чего стоил сир Дитвор, как воин, никто особенно не знал – на турнирах он не выступал, так как был беден. Имение его было в запустении – шутка ли, десять лет на границе провел! Весь доход уходил на содержание семьи, и даже часть королевского жалования сир Дитвор отсылал домой. Но оружие и снаряжение он всегда содержал в чистоте. – Если он выжил на роннемарской границе, значит, знает, с какой стороны меч держать, – сказал про него как-то сир Коргир. Было ли это правдой, вам узнать пока не довелось, а вот зато что сир Дитвор точно умел, так это стрелять. У него был лук – не бог весть какой мощности, но он из него мог подстрелить зайца, белку или куропатку, если они вам попадались по дороге (хотя такое случалось и не часто). А порой Сир Зеггер держал с ним пари, чтобы развлечь вас. – В подсолнух попадёте отсюда? Вон, над забором головка, – спрашивал он. – На шиллинг? – спрашивал сир Дитвор, накладывая тетиву. – Спаситель с вами, на шиллинг! Вы такой меткий стрелок! На полшиллинга разве что. – Договорились, – и почти всегда сир Дитвор попадал. Сира Дитвора никто особенно не любил – он был некрасив, к тому же довольно замкнутый и хмурый человек. Он рассказывал о себе мало и вообще не любил привлекать внимания. Но зато, несмотря на его страшилки (а может, как раз благодаря им), с ним было удивительно спокойно.
Оруженосцы у них были подстать господам: у сира Ульке – его племянник, Стольфер, бестолковый, но крепкий мальчик лет десяти. У сира Зеггера – сын другого коронного рыцаря, Амви (сокращенное от Амвер), очень аккуратный и расторопный, он обычно разводил костер и накрывал вам на стол, если вы желали трапезничать. Его все хвалили, и говорили, что он-то непременно заслужит шпоры. А у сира Дитвора – какой-то крестьянский парень, Столло или что-то вроде этого, молчаливый и тихий, который плелся в хвосте и ковырял мизинцем в зубах, хотя рыцари ему и делали замечания. – Что ж делать, если мешается? – говорил он виновато.
Все шло прекрасно, но однажды вы столкнулись кое с чем жутким не в историях сира Дитвора, а в жизни. Заехав в глушь (глушь, скажем так, по хоркмарским меркам) и пробираясь сквозь чащу по дороге, вы увидели впереди, на пригорке, дерево, к которому был вроде бы привязан человек. Сир Дитвор поехал вперёд, чтобы посмотреть, что там такое, и скоро прискакали назад. – Ваше высочество, дальше ехать нельзя. Там зрелище смертоубийства, которое оскорбит ваш взор! – доложил он. – А что там такое? – обмирая от любопытства спросила Цезни. – Да какого-то дурака прибили гвоздями к дереву заживо. Ещё шевелится, но уже отходит, прибери Спаситель его душу. – А мы хотим посмотреть! – воскликнула Цезни. – А вот это как их высочество прикажет! – тряхнул головой сир Ульке. – А ну-ка, развернулись и поскакали назад! Живо! – встрял в разговор сир Зеггер. Сир Ульке посмотрел на него с удивлением. – Ну, живо! – добавил сир Зеггер. – Это Кирг! – А, испугались разбойника? – спросил сир Ульке насмешливо. – Потом, всё потом! – закричал сир Зеггер и, перехватив повод Зольтры, подстегнул лошадь Цезни, отправив её по дороге в другую сторону. Когда вы отъехали достаточно далеко, он рассказал, что это злодей и разбойник Кирг Железная Рука так расправляется со своими пленниками, а раз несчастный еще жив, значит, и Кирг где-то поблизости. – Кирг называет себя королем бандитов. Он вообще-то родом из Кинстмара. Говорят, у него и корона есть – из костей и зубов людей, лично убитых им. Зольтра поежилась, Цезни с восхищением слушала. – Совсем обнаглел! – сказал сир Ульке возмущенно. – Отчего же вы, сир Зеггер, не пожелали сразиться с ним? – Оттого, что я берегу принцессу, а не стараюсь выслужиться перед ней, – ответил он. – Говорят, у него в банде с полсотни человек. А у нас всего пять рыцарей, да два сержанта. – Отчего же и нет! Я бы и один вышел против него, и против целой сотни! – самонадеянно ответил сир Ульке. – Когда я сопровождал их высочество в Данварте, так там была толпа в десять тысяч... – А если засада? А если бы вас убили? Или захватили в плен? – Значит, судьба такая! Рыцарю не пристало бежать от опасности. – Да у вас-то да, кто ж спорит, судьба такая, – проворчал сир Зеггер. – А вы представьте, как будет себя чувствовать король, если его дочь попадет в лапы к негодяю? – Сир Зеггер прав, – коротко сказал сир Дитвор, послушав их. Сир Ульке только презрительно пожал плечами. – Вот их высочество отпустит нас как-нибудь, мы возьмем с собой человек двадцать верховых и отловим его. – Да его так просто не поймаешь, – проворчал сир Зеггер. – Крестьяне его боятся, никто ничего не скажет. – А мне речная ведьма нашепчет, – улыбнулся сир Дитвор. – Сир Дитвор, это не шутки и не истории у камина! – возразил сир Зеггер. – Вы правы, – согласился его собеседник. – Но идеи есть. А сейчас поехали в замок.
С тех пор вы начали осторожнее выбирать маршруты для прогулок.
Ты заметила, что все три рыцаря, кстати, неплохо сдружились – иначе сир Зеггер непременно обиделся бы на слова сира Ульке, что он де испугался. Но такие вещи троица прощала друг другу.
***
В середине листолета, когда вернулись теплые деньки, Барон Оттвар, главный королевский Ловчий, устроил для тебя соколиную охоту. – Король никогда не был любителем охоты. Его величеству подавай настоящую войну! А теперь и вовсе потерял интерес. Но вам, ваше высочество, будет любопытно! – сказал он. – Охота с птицей изящна и отлично развлекает. Тебе показали птиц: в птичнике был огромный кречет Ураган с ужасными загнутыми когтями, ястреб Быстрокрыл с пестрой грудью, от которой у тебя зарябило в глазах, и сокол Красотка (оказывается, самки тоже использовались для охоты, ещё и как!). И ещё штук пять разных птиц. – Умельцы забирают их из гнезд, потом воспитывают. Ох и непростое это дело, ваше высочество! У каждого сокольника своя премудрость. Некоторые даже веки им сшивают на время – чтобы почувствовали себя беспомощными, а потом лучше доверяли бы охотнику. Ну вот, а это снаряжение. В особом шкафу были развешаны разные причудливые штуки – в основном кожаные. – Вот перчатка, это чтобы руку не поцарапали. Вот путы – чтобы раньше времени не улетел. Клобучок – тоже, его только перед самым подбросом снимают. Бубенчик на ноге – если потеряется. Манок – для того же. Перчатка была тебе велика. Барон Оттвар приказал найти детскую перчатку, но её не оказалось – Ромор случайно забрал её с собой вместе со своей птицей. – Ничего! Большая – не маленькая! – сказал барон. – Ну так я вас жду завтра с утра, ваше высочество, да? Денек выдался погодистый – ты взяла свою свиту и поехала вместе с бароном и его сокольничими на луг. – Возьмите сокола! – посоветовал барон Оттмар. – Для начала – самое то. Птицу посадили к тебе на руку, а сокольничий привязал кожаный шнурок, тянувшийся от её ноги, к поясу. Барон показал, как держать руку, чтобы не устать. Вы проехали шагом изрядное расстояние, прежде чем один из людей барона высмотрел в небе косяк диких гусей. – Вон они! – Ну, теперь, за дело! – сказал барон. Птицу отвязали, с головы её сняли клобучок. – Езжайте вперед галопом и подбрасывайте, как я вас учил! – приказал он. Ты сделала всё в точности, как он сказал, но так подбросила птицу, что перчатка, которая была слишком велика, слетела у тебя с руки.
Наблюдать за птицей было, конечно, интересно! Она взмыла в небо, перехватила косяк и принялась атаковать гусей раз за разом. Другие сокольничие тоже выпустили своих птиц. Косяк развалился в небе – каждый гусь спасался, как мог, и вскоре ты увидела, как один из них падает, кувыркаясь в небе. Барон Оттвар послал слугу с собакой найти добычу. И тут вышло недоразумение. Когда ты скакала, ты немного оторвалась от остальных охотников, и теперь, насладившись зрелищем, поехала назад в поисках перчатки, да только что-то она тебе не попадалась – завалилась в траву. Один из сокольничих подъехал поближе, спросил, что ты ищешь, и в это время раздалось хлопанье крыльев, и птица приземлилась к тебе на руку.
Это было... БОЛЬНО! Когти впились в предплечье и проткнули ткань твоего дорожного платья. Ты немного оторопела, не зная, что делать. Сокольничий кинулся к тебе, согнал птицу с руки и принялся перетягивать раненое место куском материи. Твоя свита прискакала во весь опор, а следом за ней и барон Оттвар. – Слава спасителю, ничего серьезного! – сказал он с облегчением. – Зачем же вы сняли перчатку, ваше высочество? Оказалось, что руку только немного поцарапало, да и платье можно было легко зашить. Но всё же – неприятно. – А это ваше дело, барон, следить, чтобы все было правильно! – с упреком ответил сир Зеггер. Барон нахохлился и сам стал похож на ястреба. – Зеггер, вы забываетесь! – сказал он, потому что сир Зеггер не назвал его "ваше благородие". – Я вам напоминаю о вашем долге! – ответил хоркмарец. Драки не вышло, но некоторая недосказанность осталась.
Меджду тем, птицу подманили кусочком мяса и поймали, а слуга принес твоего гуся. – Каков удар, – показал барон. – У него сломана шея! Славная охота, ваше высочество! Сокольничие отыскали твою перчатку и вернули тебе с извинениями, что не уследили. Видок у них, в отличие от барона, был пришибленный. Потом расстелили скатерть на траве, отобедали паштетом и подогретым на костре пивом с пряностями. Отыскали и остальных птиц – всего подбили пять гусей, а шестой, подраненный, упал куда-то в лес. – На поживу лисам. Ничего не поделаешь, пока будем искать, уже стемнеет, – сказал барон.
Цезни охота дико понравилась – хотя она и видела такое у себя в Амкельмаре, но сказала, что птицы очень хороши, а добыча для первого раза – отличная. Ловорда сказала, что это не дело – чтобы принцессе руку расцарапывали (хотя справедливости ради ранка была смехотворная), и что барону просто хотелось найти лишний повод показать, мол, я не просто так своё место занимаю. И вообще он мог бы быть поучтивее. Зольтра же призналась, что ей жалко гуся, и вообще непонятно, зачем эта охота нужна – всё равно птицы съедают мяса едва ли не столько же, сколько добывают, и уж точно меньше, чем все люди, которые за ними следят и их выращивают. Но другие две на неё зашикали, мол, ничего ты не понимаешь, глупая.
***
Так и проходили твои дни, пока новые события, как снежный ком, не посыпались на головы короля, королевы и всех придворных.
-
Мастерство портретиста у тебя конечно выдающееся! Рыцарей описал очень круто.
И соколиная охота вышла классной.
|
Отец улыбался, но эта улыбка нелегко ему давалась. Для множества лордов, которые смотрели на восседающего на троне монарха издалека это годилось, но тебя, конечно, провести не могло. Да и вообще, Конвар был воином. Он умел обманывать врага движением своего меча, умел обманывать движением своих знамен, а вот движением губ не умел. У твоего отца всегда всё было написано на лице. То ли дело у тебя – ты-то пошла в мать. Но всё же показалось, что в какой-то момент отец сдался. – Красивая свадьба, неправда ли? – спросил он у тебя. "Красивая" в Таннвере означало "пышная", и этого было не отнять. – Завидуешь брату? – вдруг спросил он вполголоса. Вокруг были слуги и пажи, твои фрейлины, а чуть в отдалении толпились всякие вельможи. Ты подумала, а как, собственно, отвечать? Но вопрос был задан в шутку. – Да ладно, шучу я. Я знаю, все мы мечтаем выйти замуж по любви. Ромор, конечно, поступил глупо, но, будем считать, ему повезло. Но не бойся! Я уж не отдам тебя за какого-нибудь старого пня... Однако, пока рано забивать этим голову – вдруг раньше времени обрадуешься, а дело расстроится. Вот будет тебе шестнадцать лет – устроим смотрины. Я созову женихов со всех окрестных королевств – посмотришь на них. Уверен, ты сможешь их оценить не только по тому, кто бойчее ломает копья и кто смазлив лицом. Ты ведь умна. Не то что... а, ладно! Он опять вспомнил о своей досаде и снова нахмурился. – Эй, паж! Скажи, пусть играют громче. Что такое! Королевская свадьба, а музыки не слышно! Подошли несколько лордов, учтиво поклонились и, словно невзначай, затеяли беседу – так, чтобы было негромко, но чтобы король слышал каждое слово. Они вместе кого-то хвалили. Король вздохнул – сейчас придется их расспрашивать. Кажется, ему это было в тягость. Он посмотрел на тебя. – Сегодня довольно тебе сидеть, – сказал он, улыбнувшись. – Ещё насидишься на троне до ломоты в костях. Иди, развлекайся! Там твои друзья с Севера как раз приехали. Кажется, ты с кем-то из Хадрифов тогда подружилась, да, когда он гостил у нас в замке? Я всё знаю! – он, прищурившись, погрозил тебе пальцем, но скорее не угрожающе, а "вот я какой, хороший папа." Эх, папа, папа, знал бы ты действительно всё.
Северяне тебя и правда ждали, и больше всех, конечно Раймвер. Старший брат – тот плохо тебя знал, он и в столицу-то наведывался нечасто: на него лорд Таннведер обычно оставлял целое своё лесное маркграфство. Поэтому Найдер был просто вежлив, ну и чувствовалось, что братья ему уши про тебя прожужжали. Энвар, старше тебя всего лишь на год*, был просто рад тебя видеть. Он уже ощутил, что беззаботная пора кончилась, что теперь с детскими капризами не будут мириться, а будут требовать от него послушания и верности знамени. Ты для него была, как взгляд в прошлое, как прошлогодний лист, напоминающий о жарком лете, когда за стеной воет северная стужа, и все закутываются в плащи из шкур. – Ваше высочество! – воскликнул он, кланяясь. – Простите, что мы опоздали на турнир! Но тут ничего не поделаешь! Племена рагов и оллов восстали, пришлось их усмирять. Уж мы их усмирили! А я привез вам шкуру волка, как обещал. Скоро и остальные привезу! Помните? Ещё не достает лося и кабана. И Раймвер вам тоже кое-что привез в подарок! Он "незаметно" толкнул брата локтем. – Ваше высочество, – Раймвер тоже поклонился. – Я добыл это для вас. Он достал из-за отворота дублета что-то яркое, ты увидела, что это ожерелье из янтаря, такого чистого, как будто мед застыл, и если лизнуть, будет сладко. – Расскажи, как ты его добыл! – снова толкнул его локтем Энвар. – Я сражался за него, – просто сказал он. – А с кем не сказал! – посмеялся брат. – Райм вызвал на бой вождя Серую Мышь, вождя оллов. Цезни прыснула. – Целую мышь? – но Раймвер только улыбнулся. – А вы, мизэ, не смейтесь. Его назвали мышью, потому что он разорял деревни своих врагов или дома крестьян, и всегда прибивал мышь к воротам. Серая Мышь был ростом с... с... вот с него! – младший брат показал на сира Даммера, который стоял у стеночки с кубком в руках, едва пригубив его, и смотрел на акробатов. – С ним не каждый осмелился бы драться! – Чще! Вы что ж, из-за ожерелья его вызвали? – спросила Цезни Раймвера. – Нет, – качнул головой Раймвер. – Его должен был кто-то вызвать, иначе оллы бы не сдались. Серая Мышь отказался договариваться. Мы с ним в лесу встретились. – Как же вы его победили? Проткнули копьем, изрубили мечом, истыкали стрелами? Раймвер пожал плечами и улыбнулся. – Задавал ему вопросы, пока он не помер от старости, мизэ! – ответил он, и все снова засмеялись.
Раймвер теперь смотрел на тебя теперь по-другому. Ему было семнадцать лет, он только что попробовал на вкус настоящей, чистой борьбы за свою жизнь, а ещё он приехал из своей северной глуши. Там "люди ходят в обнимку с медведями", как шутил папа, там, говорят, женщины носят штаны, как мужчины, там танцуют под бубен и свирель, а что такое арфа – и не знают. Там йомены суровы и неприветливы, шерифы носят доспехи, а язычники по слухам до сих пор молятся демонам и приносят им жертвы. А ты говорила по-ольсверски без акцента, у тебя было то самое платье, которое вы шили с королевой, и светлые волосы, и вообще ты была принцесса. В этот день ему здорово повезло – все хотели танцевать с Мальдрой, а желающих танцевать с тобой было не так много. Хотя, наверное, если бы и были, он бы всё равно пробился. Вы тогда танцевали катенэ – ольсверский танец, довольно модный, но не настолько, чтобы он совсем его не знал. Раймвер старался изо всех сил: конечно, он не умел так церемонно вышагивать и ставить руку на пояс, как хоркмарские и видмарские дворяне, но и не пропускал шагов. Он держал тебя за руку крепко, как будто кто-то мог отнять. Несмотря на то, что королевой этого бала была не ты, нельзя сказать, что тебе было скучно. Все друзья детства подходили засвидетельствовать своё почтение, спрашивали, как у тебя дела, просили рассказать про то, как всё было. Свадьба Ромора уже начала обрастать фантастическими слухами, например, что он сбежал из замка, спустившись по стене на веревке и переплыв ров, и всё это – держа невесту на руках.
Потом распорядитель объявил продолжение пира: гости опять разошлись за столы, последовали новые перемены блюд. Все пили вино. Фокусники показывали всякие штуки: дышали огнем. Был поединок силачей – огромных борцов, один был из Хальмара, смуглый и поджарый, другой – простой парень из Видмара, бычара, каких поискать. Наш боец победил, и король был очень этому рад. Под смех и крики подрались два лорда – граф из Кинстмара съездил графу из Карфмара блюдом по голове. Но это была какая-то глупая ссора из-за того, что один другого толкнул, а не старая родовая неприязнь, поэтому королю удалось все быстро уладить. Скандалистов даже не стали выгонять с пира – только заставили помириться при всех и обняться.
Твои фрейлины не сидели сложа руки. Зольтра рассказала про то, что ей удалось подслушать – оказывается, барон Хейгро и сенешаль говорили... О ТЕБЕ. – Лорд-сенешаль сказал, что неплохо бы теперь, когда брак принца устроен, устроить и твой. Барон спросил, что он об этом думает, а сенешаль ответил, что брак с вельможей из Амкельмара был бы всем на пользу. Барон пожал плечами и сказал, что со своей стороны ничего против не имеет, но спросил, о ком конкретно речь. Тут они стали шептаться, и дальше я не услышала. Как вы думаете, кого они могли иметь в виду? Ты не знала... эти амкельмарские знатные роды – с ними было сложно, там бывает, что граф – одно название, а бывает что барон иных графов за пояс заткнет: его пол Швисмара знает. Лови тоже не скучала: она пообщалась со своими подружками-фрейлинами и с родственниками невесты, выяснила кое-какие новости: в Солобмаре все слегка возбуждены, но в целом скорее довольны такой свадьбой. Семья невесты вышла на передний план, и может быть, станет кем-то вроде посредника между враждующими партиями. Посредника, которым могла бы стать, но не стала королева. Тоже интересно! Цезни думала совсем про другое. В какой-то момент она наклонилась к твоему уху и проговорила. – А по-моему, сир Раймвер к вам неровно дышит, ваша высочество! – и прыснула. – Он на вас так смотрит, как будто ему искры от костра в глаза попали да остались там, а он и не заметил! Ох, смешные они, эти северяне.
Словом, это был весёлый, хороший праздник.
***
Потом, в песнях и легендах, через много лет, все напишут, что это был черный день, и всё шло наперекосяк, и все приметы указывали, что будет беда, и так далее. Но это, конечно, неправда. Когда на следующий день случилось то, что случилось, никто этого не ожидал.
Утром тебя разбудила Цезни – бледная, но в то же время с печатью страшного любопытства на лице. – Говорят, что её высочеству плохо! – сказала она. Вы едва не бегом побежали в отведенные ей покои, а когда прибежали – внутрь вас не пустил врач: вы только увидели краешком глаза, что Мальдра лежит на постели, опираясь на неё обеими руками, что рядом сидит Ромор в одной рубахе. Лицо у неё было нездорового, зеленоватого цвета. Придворный лекарь о чем-то её спрашивал, она сквозь слезы говорила, что не знает. Потом она закашлялась, её вытошнило и она громко, тяжело застонала, упала на постель и, не переставая стонать, в муках закрутилась на ней, извиваясь от боли. – Что случилось!? – спросил кто-то. Лекарь обернулся к дверям, где уже собиралась толпа слуг и придворных. – Ваше высочество, прошу, уберите людей! – сказал он Ромору. – ВСЕ ВОН ОТСЮДА! – заорал Ромор, кинувшись к двери. – Ты! – выхватил он из толпы какого-то рыцаря. – ЖИВО! СТРАЖУ К ПОКОЯМ! НИКОГО НЕ ВПУСКАТЬ!
Пришлось идти назад к себе в башню. – Жуть какая! – высказалась Цезни. – Это от устриц, наверное, у меня один раз было, хотя и не так. – Ты что, полная дура, что ли? – спросила её Ловорда, удивленно подняв брови. – Нет! А что? Ну не рожает же она! Рановато как-то! – поделилась своими соображениями Цезни. – Её отравили, – тихо, опасливо пояснила Зольтра. Цезни опешила. – Кто!? Ловорда тяжело вздохнула. – Да кто это мог сделать!? – Кто бы ни сделал, нам лучше помолчать об этом, – шепнула Лови подруге.
Все притаились в тревожном ожидании. Люди стояли на лесницах и в коридорах, прислушиваясь к тому, как из покоев принцессы доносились то слабые, вымученные стоны, то душераздирающие крики, то повисала зловещая тишина. Были посланы гонцы ко всем именитым лекарям и знахарям королевства. Но приехать они не успели – ещё сутки спустя, под утро следующего дня, стоны окончательно прекратились и усталый мастер Кунмер вышел оттуда с опущенной головой.
Принцесса Мальдра умерла. Спаситель, да прими её душу!
***
Эта смерть имела для всех вас серьезные последствия.
-
-
+ Звезду надо было поставить, а то я даже не заметила с первого взгляда.
|
– Я говорю не о войне, – ответила мама с горечью. – Я говорю о твоем отце. Он погиб не на войне, к твоему сведению. И больше вы не возвращались к этой теме. *** Присланные рассказы издатель опубликовывать не спешил, но посоветовал тебе обратиться в журналы и подсказал несколько еженедельников в Новом-Орлеане и Мемфисе. В парочке рассказы согласились напечатать, и хотя гонорары были скорее символическими, тебе прислали выпуски журналов, где на страницах красовалось имя Рональд Эгертон. *** Элис полностью поддержала твой план. – Поступай, как считаешь нужным! – сказала она. – Я приму любое твоё решение. Изо всех сил она постаралась не показать, как ей невесело, что ты опять уезжаешь, возможно, навсегда. Но что-что, а провожать и ждать она умела. – Не беспокойся, с нами всё будет в порядке. У меня теперь много времени. Если понадобится, я обучу Дэниэла всему, что умею, а для остального найду ему хороших учителей. Детям твоих кузенов они все равно понадобятся. – А ты не возьмешь меня с собой? – спросил тебя твой сын. – Я хочу поехать с тобой. И тебе пришлось объяснить, что дорога опасна, что ему надо подрасти, и вот тогда... а пока пусть слушается маму и дядю Каспера. – Ааа... – сказал твой сын разочарованно. – Хорошо, я понял, сэр. – И отдал тебе честь, как маленький солдат, получивший приказ. Ты тогда понял, что толком не знаешь, какой он – добрый или злой, нежный или нет, храбрый или трусоватый. Ты только видел, что он растет довольно замкнутым, нелюдимым. Сам по себе играет, не очень-то дружит с детьми Каспера и Джорджи, не очень-то жалует их самих. Ты попробовал вспомнить, каким был ты в семь лет, но с тех пор столько всего произошло? Ты помнил только, что был гораздо беззаботнее, несмотря на то, что твои родители были куда более строгими. Хорошо это или плохо? Ты не знал. Было хорошо сидеть в отцовском кабинете, курить сигары и писать рассказы о былых сражениях, местами приукрашивая, местами сгущая краски, составляя письма бывшим конфедератам и переписывая набело места из книги. Но это занимало время. Только теперь ты понял, что сыну оно тоже было нужно. *** Ты добрался до Канзас-Сити без особых проблем – по тому же пути, по которому когда-то с отцом вы отправились в Канзас. Миссури зализывал раны, нанесенные гражданской войной – кое-где, особенно в западных округах, ещё видны были пепелища на месте ферм, но на некоторых уже выросли заново отстроенные дома, а заброшенные поля были снова распаханы под рожь и овес или засажены табаком и пенькой. Канзас-Сити вымахал раз так в шесть или в семь – тогда здесь жило меньше пяти тысяч человек, теперь без малого тридцать! Оказывается, пока ты воевал и писал рассказы, страна развивалась... Из Канзас-Сити – на пароходе в Омаху. Ты увидел своими глазами, как на огромных, тяжелых паромах на Западный берег Миссури переправляют штабеля в сотни шпал, кургузые паровозы, похожие на откормленных железных баранов, и грузовые платформы. Здесь, в Консил-Блаффс, начиналась трансконтинентальная железная дорога. Отсюда цивилизация янки пыталась покорить дикий, непокорный материк. Омаха тоже уже была большим городом – пусть вдвое меньше Канзас-Сити, но не менее оживленным. Особенно тебе запомнилось огромное количество повозок – новых, ещё пахнущих свежей краской, бывалых и видавших виды, совсем старых, поломанных, изношенных, ждущих, когда их разберут на дрова, а металлические части, может, ещё используют, если они не проржавели до конца. В Омахе ты оставался почти до середины апреля – нужно было подождать, пока по пути следования подрастет сочная трава, иначе скотине будет нечего есть. Кроме того, караваны в Орегон отправлялись часто, а вот караваны в Калифорнию собирались теперь пореже. Золотая лихорадка закончилась. Все, кто бежал в Калифорнию от войны, уже давно уехали. Но всё равно были желающие отправиться через континент: к родственникам, в поисках лучшей жизни, а может, как и ты – ради наследства. Ты употребил время с пользой – купил себе хорошую повозку, запряжку мулов, и разузнал, что может понадобиться в дороге. Сперва ты подумывал купить Конестогу – огромную "колесную баржу" с выгнутыми по краям бортами ("больше повозка – больше влезет припасов"), но мастер тебя быстро отговорил. – Конестога для такого длинного длинного путешествия не подходит, – сказал он. – Если вы едете в Колорадо или в Вайоминг – тогда да. Но при таком долгом пути она убьет ваших животных, даже если вы возьмете быков. Вам нужна Шхуна Прерий, тут не может быть двух мнений. Сколько у вас времени? А, ну, в Калифорнию люди не соберутся раньше, чем через неделю-две. Я вам построю новенькую, в лучшем виде, уж будьте покойны! Конестога – это вот этот вот монстр. Шхуна была поменьше, но понадежнее и полегче. Вы обсудили, какой она будет – оказывается, там были свои тонкости: каким должен быть тормоз, из какой стали сделать оси, использовать дуб или клен, и делать ли подрессоренные козлы. – Советую поставить хорошие козлы, мистер Босс, – сказал мастер. – Если вы едете сами по себе, вам не с кем будет меняться на них, и вы, клянусь, отобьете всю корму, хе-хе, пока доберетесь до Южного Перевала. Ведь сама-то повозка без рессор! А в какой цвет вам её выкрасить? – спросил он с интересом. – Сейчас особенно популярны цвета государственного флага: синий с красной полосой и белый парусиновый верх. Но я могу покрасить зеленым или желтым. Или, если хотите, покрашу в небесно-голубой с желтой полосой, ведь вы из Миссури, не так ли? К повозке нужно было купить ещё множество принадлежностей – ящик с инструментами, домкрат, бочку для воды, ведерко и кисть со смазкой для колес, парусиновый верх. Затем настала очередь покупать припасы. К счастью, караваны переселенцев ходили по прериям давно, и уже давно было высчитано, сколько и каких припасов нужно на переход в тысячу шестьсот миль, а именно столько тропа и составляла. Брать нужно было не самые питательные, а самые нескоропортящиеся продукты: муку, бекон, солонину, рис, бобы, сушеные персики и изюм. После войны продавали ещё много консервов – ты взял по ящику тушеного мяса и сгущенного молока, а ещё торговец посоветовал тебе запастись кофе, чаем, табаком и виски. – Многие переселенцы – люди семейные. Они все возьмут еду с собой, а вот на кофе и табаке скорее сэкономят. Вот тогда-то вы на них и подзаработаете! Он также дал тебе советы, сколько брать с других людей, чтобы цены не были ни грабительскими, ни слишком низкими. – Ну, а в общем, смотрите сами! Это теперь ваш кофе и ваш виски, мистер. И советую взять ещё второй бочонок для воды – воды будет не хватать. Желаю удачи! Наконец, караван собрался. Вести его наняли двух джентльменов (потому что если один в дороге умрет, кто-то должен его заменить). Первый был сухопарый мужчина постарше тебя, родом из Филадельфии, Кеннет Томпкинс. Он сказал, что провел уже больше десятка караванов и знает все короткие маршруты (они назвались кат-оффами – "срезами"), и что деньги берет вперед и только за то, что покажет дорогу. – Если у вас есть свой капитан – хорошо, а если нет – выберите его. Я не буду капитаном, я только покажу дорогу. Я не отвечаю за то, сколько из вас выживет – только за то, что выжившие прибудут именно туда, куда собираются. Как идти, быстрее или медленнее, ждать ли отставших – это всё решайте сами, мне всё равно. У меня только одно правило – не пить воду из рек. Если я замечу, что кто-то пьет воду из реки – того я пристрелю, будь он хоть пятилетний ребенок, хоть беременная женщина. И мне плевать, что вы потом сделаете со мной: лучше смерть от петли или пули, чем от холеры, вот что я скажу. Других правил у меня нет. На все вопросы, на какие смогу, я отвечу, но разбираться в ваших ссорах я не намерен – делайте это сами. И предупреждаю сразу: деньги я не верну, даже если кто-то из вас решит повернуть назад. Второй был задиристого вида парень, Коллин МакМёрфи. Он был, как ты догадался, солдатом, который, похоже, дезертировал во время войны и рванул в Калифорнию, а потом вернулся назад, когда угроза призыва уже отступила. Он сказал просто: – Да, я ходил туда, в Калифорнию. Да, я хорошо знаю реку Гумбольт, я там был и всё запомнил. Я смогу провести вас там. Я возьму триста долларов вперед за то, что поеду с вами, и сверху половину денег, которые вы заплатите Томпкинсу, если он не сможет довести караван до конца. Поселенцы выбрали капитана – седоусого мистера Диккла с солидными бакенбардами, который сразу напустил на себя важный вид. Мистер Диккл, заложив пальцы в разрезы жилета, объявил также и свои правила: он запретил играть в карты и другие азартные игры, разводить без разрешения костры и напиваться допьяна, а также открывать огонь без команды, буде вам встретятся дикари. К тому времени, как всё это было решено, твоя повозка оказалась готова – ты загрузил её, опробовал и остался вполне доволен. И вы тронулись – все двести пятьдесят человек на более чем полусотне фургонов, с целым стадом скота, которое гнали позади, чтобы оно не поднимало пыль на дороге. Это было самое пестрое сборище, какое ты только видел. Тут были и американцы, и иностранцы: поляки, венгры, шведы и ирландцы. Тут были белые, но была и негритянская семья. Были, как и у тебя, новенькие Шхуны Прерий, выкрашенные в красный и синий цвета, а были и обычные грузовые и даже фермерские повозки, переделанные для путешествия. Вскоре ты понял, что хотя Орегонская Тропа (Калифорнийская тропа совпадала с ней на большей части пути, ответвляясь на юг только в Форт-Холл в Айдахо) и существует давным-давно, люди по-прежнему наступают на одни и те же грабли, отправляясь в путешествие по ней. Они все берут слишком много вещей. Они везут сундуки с платьями, венские стулья, шифоньеры и даже фортепьяно. Они везут железные печи и решетки для камина. И всё это – потому что эти предметы напоминают им о доме. Без них вполне можно выжить, но люди ведь не хотят выжить, они хотят жить. Они воспринимают дорогу, как всего лишь эпизод своей жизни, и пытаются пронести кусочки старой жизни в новую. Их пугает не необходимость жить без венских стульев или без фортепьяно, их пугает сам вид этих вещей, всегда сопровождавших их, а теперь выброшенных на обочину, потому что выглядит это жутко. Как будто ты выбросил саму надежду зажить лучше, чем раньше. Да и просто жалко выбрасывать то, за что ты заплатил, когда вез через океан. А дорога эта, дорога к новой жизни, была на самом деле дорогой смерти. Поначалу казалось, что путешествие – вещь утомительная, но в целом приятная. Люди были приветливы друг к другу, вежливы, старались помогать, обмениваться и делиться припасами и инструментами. Природа вокруг выглядела чудесно – перелески, речки, озерца, рощицы. Попадались и фермы, и торговые посты, и маленькие городки. По вечерам у костров играли концертины, скрипки и губные гармошки, во время дневных привалов дети, которых было много, играли в прятки и в жмурки. Но это была самая легкая часть. За эти первые недели путешествия ты познакомился с некоторыми из своих спутников, особенно с теми, что покупали у тебя какие-то припасы – таких пока было мало. Но некоторые, увидев, что ты путешествуешь один, приглашали тебя к своему костру, расспрашивали о чем-либо, делились едой – искусные хозяйки умудрялись прямо на колесах замешивать тесто, делать пироги и пудинги. Семья Тилтонов была такой большой, что ехала аж на двух фургонах – одним правил сам Генри Тилтон, другим его сын Фредерик. У них с женой было пятеро детей – два сына, три дочери, а ещё зять, тётка... Они были переселенцами из Массачусетса, у них в Калифорнии была родня – уехавший ещё в сорок девятом брат звал к себе, говорил, что земля не проблема, очень хорошая и её всем хватает, а климат – просто сказка! Сам Тилтон был аптекарем, но торговля снадобьями ему изрядно надоела, и теперь он собирался выращивать апельсины, что обещало быстрый и гарантированный доход, потому что "земля в Калифорнии такая – что в неё не бросишь, само растёт, забудешь стул в саду – и он ростки даст!" Ты познакомился с Мьежко Точинским – он, как и ты, был мятежником, и участвовал в недавнем восстании. Его брата казнили, а он взял его жену и детей в охапку, продал дом и бежал из страны. Он не очень хорошо говорил по-английски, но так жарко жестикулировал, что смотреть на него было уморительно. Это был живой, активный человек лет тридцати шести, он хотел оказаться как можно дальше от Европы. – На край земли! – говорил он. – Подальще от крулей, царей, всех! Так! Он много улыбался и был добрым, сильно сочувствуя всякому горю. Нортон Мюррей был здоровенный угрюмый шотландец, вечно всем недовольный. Конечно, не все шотландцы жадные, как в бородатой шутке: "Был в гостях у МакДугалов – чисто, но очень уж скромно! – А что подавали на стол? – Только пепельницу!" Но Мюррей и в самом деле был такой – вспыльчивый, крутого нрава, он торговался за всё, как в последний раз, насупливая свои кустистые брови, а допроситься у него чего-либо было трудно. У него было два сына – оба здоровенные кабаны, в отца, одному двадцать, другому шестнадцать, и он не стеснялся давать им подзатыльники, если они что-либо делали "не по-евонному". Но люди по странной прихоти разума к нему тянулись – в нём чувствовалась какая-то житейская мудрость и природная сила. Казалось, что вот этот человек понял жизнь: "Своей щепотки не уступит, чужой ни крошки не возьмет." К тому же попусту он не болтал, а вот поучал охотно. С тобой, впрочем, он не пересекался – всем закупился заранее, а кроме того, вез кучу всякого барахла, тоже явно от жадности. Завязывались в дороге и романы – ты одним из первых смекнул, что младшая дочка Тилтонов, ладная, скромная темноволосая девушка, влюблена в молодого Харди Гривса. Гривс тоже был парень что надо – статный, похожий на благородного оленя, с красивыми аккуратными усами и голубыми глазами, он мог понравиться кому угодно. Он ехал в Калифорнию вместе с отцом, человеком среднего достатка, которому врачи посоветовали сухой климат для излечения. У Гривса была лошадь, купленный недавно индейский пони, и он ездил по окрестностям якобы на разведку, а на самом деле собирал букетики цветов для мисс Тилтон, которая принимала их с плохо скрываемым восторгом. По старой доброй американской традиции, помимо продовольствия фургоны были набиты оружием. Даже на войне ты не видел такой разноголосицы: тут попадались и списанные со складов карабины, купленные в последний момент по дешевке, и видавшие виды хокеновские винтовки, и магазинки Генри, и их улучшенный вариант – карабины Винчестера с окошком сбоку для быстрой перезарядки, блестевшие латунью затворных рам. Такое оружие даже для тебя было в новинку. А были и какие-то древние мушкеты, кремневые дробовики времен войны за независимость, из которых стрелять подошло бы разве что бабуле Тилтонов – бодрой старушке, похожей на коршуна. Переделанные под патроны морские кольты с отломанными рычагами соседствовали со старыми драгунскими револьверами, а у Гривса на бедре болтался револьвер Ле Ма – с двумя стволами, один из которых стрелял пулями, а другой – картечью. Но стрелять было не в кого – ни бандиты, ни индейцы вас долгое время не то что не беспокоили – их и не видно было. Охотиться тоже не получалось – за четверть века животные научились обходить тропу стороной, и разве что птицу или кролика ещё можно было подстрелить, отойдя немного в сторону. Однако стоило вам выехать из более-менее обжитых районов Небраски в прерии Вайоминга, как ты понял, что путешествие не будет скучным – и не потому что вокруг происходит много интересного, а потому что надо было держать ухо востро. Тропа представляла собой не столько дорогу, сколько проплешину в траве, продавленную тысячами повозок. И по краям этой полосы лежали выбеленные солнцем черепа и скелеты, сломанные колеса и повозки, выброшенные вещи. В одном месте вы наткнулись на целую вереницу сожженных и разломанных повозок. Индейцы? – Не, – объяснил МакМёрфи. – Поселенцы сами сожгли свои повозки. От отчаяния, наверное. Никто тогда не понял, что он имел в виду. А вот что все заметили – так это сотни, нет, тысячи могил тех, кто до вас бросил вызов Великой Американской Равнине. Эта земля была усеяна костями. Иногда попадались целые небольшие кладбища. На одних могилах были оставлены таблички, на которых можно было прочитать имена и прикинуть, взрослый это был или ребенок. На других табличках надписи давно стёрлись, а на некоторых могилах вообще никаких табличек не было – только безымянные холмики, поросшие травой. И, черт побери, вы очень быстро поняли, как появились эти могилы. Смерть могла прийти откуда угодно. Можно было задремать на жаре и свалиться под колеса собственной повозки – так погиб сын мистера Диккла. Можно было присесть по нужде в кустах и быть укушенным гремучей змеёй, как произошло с одной из племянниц Мьешко – бедный сердобольный поляк едва все волосы себе не вырвал. Можно было быть убитым молнией, что случилось с зятем Тилтона – ведь на равнинах прятаться от грозы было негде. Можно было быть застреленным из-за пустякового спора, подхватить какую-нибудь болезнь, получить по башке копытом мула, погибнуть от неосторожного обращения с оружием – как своего, так и соседа. И чем дальше вы двигались, тем больше менялись внутренне. В прериях трудно выжить, но трудно и не сойти с ума. Почему? Да потому что эта земля была создана не по размеру человеку. Представь себе, что ты нашел огромные ботинки на берегу реки, вставил в них ноги и понял, что они даже не болтаются у тебя на ногах – ты с таким же успехом мог бы нацепить на ноги корыта. А теперь представь, что из-за кустов со стороны реки раздался плеск и фырканье, и ты понял, что их хозяин – там. Он огромный, и ты не знаешь, добрый он или злой, но знаешь, что он просто сильнее тебя, как человек сильнее мыши. А потом ты понял, что это были только детские ботиночки... Прерии были огромны, непостижимы разуму. Здесь не было ни лесов, ни домов, никакого следа человека, кроме костей и могил, которые от этого смотрелись ещё более жутко. Повсюду, насколько хватало глаз – только трава, невысокие холмы, ну, может, дерево или два... И вы со своим смешным караваном посреди этого безбрежного пространства! А однажды небо потемнело и вскоре на вас налетел ураган. Нет, не в смысле, что это был сильный дождь с сильным ветром. Это был смерч – торнадо! С убийственной быстротой он надвинулся на вас, и это было так колоссально, так ужасно, что многие люди закричали от страха, а быки замычали. Несколько минут казалось, что торнадо пройдет мимо, но он обрушился на караван, непредсказуемый, играющий, шальной, перевернул несколько повозок, закрутил фигурки людей, венские стулья, оторванные колеса, шляпы... Ты увидел, как побледневший Харди укрывает плачущую мисс Тилтон под повозкой, а стихия, смеясь, расшвыривает человеческие жизни, словно бумажки. И ничего нельзя сделать... вы – всего лишь муравьи перед лицом бесконечности. Переход был ещё и очень тяжелым физически. Ты понял, что в одиночку его осилить нельзя в принципе – иногда нужно было несколько человек, чтобы закатить фургон в гору или наладить нормальную переправу. Хуже всего были переправы, ведь многие переселенцы не умели плавать, а рек и ручьев вам встретилось превеликое множество. Топкие берега и быстрое течение собирали свою жатву животных и людей – даже несмотря на то, что вы натягивали канаты, страховали друг друга, броды были самым опасным местом. Всё бы ничего, но идущие впереди фургоны, особенно тяжело нагруженные, так размягчали дно, что повозкам, шедшим в конце было очень тяжело выбраться – колеса засасывало в ил по самые оси, а иногда наоборот опрокидывало фургоны течением. Много неудобства причиняла пыль – полсотни повозок поднимали её столько, что к очередному привалу несмотря на все ухищрения пыль покрывала всё как снаружи, так и внутри. На самих повозках никто кроме возниц и больных не ехал – не только потому, что они были сильно нагружены, но и потому, что люди предпочитали идти пешком в стороне, лишь бы не дышать пылью. Все приспосабливали платки на рты и носы, закутывались в покрывала, страдали – но шли и шли вперёд. По ночам глядя в усыпанное звездами бесконечное июньское небо, ты думал, что этот поход был вполне сравним по напряжению сил с маршем Железной Бригады, только растянутым на долгие месяцы. И, как и марш Железной Бригады, он изменил людей вокруг тебя. Мьешко совсем опустился – почти ничего не осталось от того улыбчивого и немного печального, но хорошего человека. Он стал покупать у тебя виски и иногда, несмотря ни на какие запреты, напивался допьяна, лежал в повозке, а правила жена его брата. Капитан Диккл сильно сник после гибели сына – он давно махнул рукой и на карты, и на отстающих, и на всё вокруг. Усы его, прежде важно топорщившиеся, теперь уныло повисли. Когда его кто-то о чем-то спрашивал, он отвечал не сразу, как будто словам приходилось пройти сквозь тяжелые мысли, клубившиеся, словно тучи, у него в голове. Тилтоны стали тихими, настороженными, зажатыми. Больше они не играли на концертине у костра и никого не угощали пирогами, разве что если тихонько отмечали какой-ниубдь праздник. МакМёрфи, хоть и проходивший раньше этот маршрут, признавал, что в тот раз всё было как-то попроще. Он стал задирист пуще прежнего и на глазах у нескольких людей, поссорившись с одним шведом, застрелил его. Дело было так – он ударил шведа по лицу, а тот схватил ружье и заставил его под дулом мушкета извиниться. МакМёрфи извинился, а потом, стоило шведу опустить ствол, выхватил кольт и всадил в бедолагу весь барабан. Никто ничего ему не сделал, потому что... потому что всем было все равно? "Убийство – тяжкий грех, но ведь швед первым схватился за ружье..." Молодой Гривс на глазах возмужал – теперь это был не щеголеватый юноша с востока. В его глазах прорезалось что-то от молодого волка, что-то вроде того, что появлялось у кавалеристов вашей бригады после первого года службы. У него отросла щетина, скулы обозначились острее, голос стал увереннее. Его отец много болел, и Харди больше не разъезжал на лошади, а правил фургоном. Он больше не носил мисс Тилтон букетиков, зато помогал их семье разбивать лагерь, когда управлялся со своим, носить воду и добывать топливо. Об их отношениях болтали всякое, а МакМёрфи как-то сказал с завистью: "Ой, да конечно он её завалил уже! Поглядите, как она на него смотрит! Как будто он Иисус Христос и вождь всех индейцев в одном лице, етить его!" Некоторые поворачивали назад, но с каждым днем таких становилось всё меньше и меньше – чем дальше, тем страшнее было остаться одному. Только сговорившись с двумя-тремя другими семьями можно было иметь какие-то шансы на возвращение. А некоторые сходили с ума! Ты сам видел какую-то тётку, которую пришлось связать, чтобы посадить в фургон, потому что она рыдая, обняла попавшееся у дороги дерево и сказала, что никуда больше не пойдет, и пусть её лучше оставят здесь, и дальше какую-то несуразицу из Библии. Да и вообще... от таких дел много у кого чердак начал протекать. И ты не был исключением. Иногда ты просыпался и... и не мог вспомнить лица ни Элис, ни своего сына, как ни силился. Иногда тебе снились странные, красочные сны – в них ты видел отца, дядю Рональда, или дока Дюпона. Однажды ты проснулся, уверенный, что всё твоё тело покрылось язвами, и пришлось развести костер и найти зеркальце, чтобы избавиться от этой безумной мысли. На войне враг был осязаем, а смерть – понятна. У тебя были идеалы, у тебя были товарищи, у тебя был командир и был приказ. Здесь же... здесь ты не вполне понимал, что происходит и зачем. Зачем дети умирают от укуса змеи или от цинги? Зачем МакМёрфи убил шведа, оставив целую семью без кормильца и рабочих рук? Зачем вы продолжаете этот убийственный путь? Разве апельсиновая роща в конце стоит этого всего – смерчей, переправ, пыли, мозолей, а главное – того страха, который переживали эти люди, и ты вместе с ними? Как вообще можно бросать вызов этой земле, по которой впору бродить только древнегреческим титанам или на худой конец голозадым индейцам, которые даже не понимают, что они – блохи, скачущие по животу бизона размером с целый штат? У тебя не было карты, а даже если бы и была – как бы ты ориентировался по ней в этой бескрайней земле? Но страх, надежда и гордость заставляли вас снова и снова сворачивать лагерь и ползти вперёд со скоростью пешехода, шаг за шагом, милю за милей, день за днём. Был только один человек, который не изменился ни на йоту – Кеннет Томпкинс. Этот мужчина со смешной фамилией только жевал травинку и кривил брови. Всё ему было всё равно – смерти, переходы, торнадо, жажда, убийства... Он всё это уже видел раз десять. – Как у нас идут дела? – спрашивали его люди. – Бывало и хуже, – неопределенно пожимал он плечами. Начались скалистые горы – и стало ещё тяжелее. Повозки ломались, животные и люди ломали руки и ноги, воды не хватало, еда у многих тоже стала заканчиваться. Все уже несколько раз перетряхнули фургоны и выбросили всё ненужное – и всё равно каждый раз находилось что-то, что в прошлый раз показалось нужным, и теперь вызывало дополнительную тоску необходимостью расставания. – Давайте-давайте, – злорадно говорил МакМёрфи. – Бросайте. Не будьте идиотами хотя бы теперь. А мистер Томпкинс только покусывал травинку и щурился. Только Мюррей ничего не выбрасывал и упрямо чинил ломавшуюся повозку. Ему с его сыновьями было легче других заталкивать её в гору, а с ними ничего не случалось – ни молнии, ни болезни, ни бури их не брали. Твоя же повозка становилась всё легче – уже раскупили и виски, и кофе (для многих – последнюю отраду, напоминающую о доме) и значительную часть продовольствия. Ты жалел, что не взял побольше лекарств – ты в них не разбирался, но тут можно было бы сделать отличную прибыль на средствах от поносов, мазях от ушибов или обычных пластырях. Многие косились на тебя неодобрительно, говорили, что надо бы этого крохобора того... распатронить вагончик, забрав еду и припасы! Их можно было понять – больше всего от голода страдали семьи, потерявшие повозки. Им приходилось полагаться лишь на сердобольность других членов каравана, а у тех у самих всё было рассчитано только на себя. Но неожиданно на твою сторону встал МакМёрфи. – Вы ошалели!? – сказал как-то собравшимся у твоей повозки и косо посматривающим в её сторону людям. – Это его припасы! Если он захочет, он может их хоть спалить. У нас свободная страна, никто не может говорить человеку, что ему делать с его собственностью, если он не нарушает закон. Терпите! Поломаться могла и его повозка. Надо было головой думать, прежде чем стальные печки с собой везти через весь материк! Единственное, что, пожалуй, приносило вам облегчение – это вид выбитых на скалах вокруг инициалов и дат переселенцев прошлых лет. Каких только надписей тут не было! "Лиам О'Брайен дошел досюда и дойдет до конца." Пятьдесят второй. "В память о моей Джуди, лучшей собаке на свете. Боб Аткинс." Пятьдесят шестой. "Бог помог нам, поможет и вам. Братья Галлахер." Пятьдесят восьмой. "Мы (длинный список имен) добрались сюда из Бостона, никого не потеряв. Боже храни всех странников на этой тропе!" Шестьдесят первый. Однажды Гривс-младший во время привала поднялся на уступ и выбил зубилом: "Гривсы и Тилтоны проделали этот нелегкий путь с Востока с Божьей помощью. 1867." – Мистер Босс! – крикнул он. – Хотите и про вас что-нибудь выбью? Ты ему, кажется, нравился. В Айдахо вы перевалили через гигантский и невероятно крутой холм, который так и назывался – Биг Хилл. Это было очень сложное место – скотина упрямилась, повозки буксовали, грозили сорваться, их приходилось тянуть наверх, а потом распрягать и потихоньку, на канатах, спускать вниз. Одному это было точно не под силу. Две повозки сорвались и покатились – одна только завалилась набок, а другая разломилась пополам. Как и чья-то жизнь – на до и после. Затем вы достигли Сода-Спрингс, и это стало для всех хорошей разрядкой. Здесь находились горячие источники, и каждый мог легко помыться и постирать вещи. Люди смотрели на тела друг друга: похудевшие, со следами недавно полученных шрамов и ушибов, и радовались, что худшее позади. Вы разбили лагерь на несколько дней – снова зазвучала музыка, кто-то даже танцевал, Гривс целовал мисс Тилтон, почти не прячась, и никого это не злило. – Рано радуются, – мрачно сказал МакМёрфи. – Осталась самая тяжелая часть. И, Господи Боже, он был прав! Вы въехали в долину реки Гумбольт. Хотя Невада уже три года как именовала себя штатом, слово "Территория" подходило к этим местам как нельзя лучше. Территория Смерти. Это было место, неподходящее ни для людей, ни для животных – выжженная солнцем, пересеченная, со множеством пригорков и коварных оврагов. Ни одного деревца, дающего тень, на десятки, если не сотни миль вокруг. Ни кролика, ни сурка. Поначалу ещё можно было поить скот в реке, но дальше она стала горькой от щелочи, и животные, как и вы, начали страдать от ужасной жажды. Вода была строго нормирована – по чашке в день, а солнце жгло немилосердно. По ночам же было холодно, но в качестве дров – только мгновенно сгоравший сухой и колючий кустарник, о который вы кололи руки. И именно здесь вам стали попадаться враждебные индейцы. До этого, на равнинах, вы видели их несколько раз – приземистые бронзоватые фигурки на горизонте. Они не проявляли к вам ни агрессии, ни интереса. На военном посту Форт-Ларами в Вайоминге вы с ними даже смогли поторговать, хотя это было скорее любопытно, чем полезно. В Айдахо вы индейцев вообще почти не видели. Но здесь, неподалеку от реки Гумбольт, жили жестокие племена пайюти и шошонов, а от шошонов, как известно, однажды произошли команчи, кентавры равнин. Индейцы приходили невесть откуда, воровали по ночам лошадей и быков, а одного мужчину-венгра убили, ударив дубинкой по голове, сняли с него скальп, отрезали член и запихнули в рот – вы нашли его раздетое, обезображенное тело только утром. И всё это так, что никто даже и не заметил! В другой раз дошло до перестрелки, и они ранили мистера Диккла стрелой в плечо. Приходилось держать ухо востро. Спасали вас только собаки, поднимавшие лай среди ночи, но собак было немного, на весь караван их не хватало, а индейцы, как волки, заходили с подветренной стороны. Справедливости ради нельзя сказать, что индейцы нападали часто, но они заставляли вас спать вполглаза и быть в постоянном напряжении. Их боевые кличи в ночи выматывали всех сильнее, чем день пути. И все же вы продвигались вперёд, оставляя позади могилы и трупы быков. От каравана после всего уцелело, пожалуй, две-трети. Не все люди погибли – кто-то повернул назад, кто-то, заболев, поехал в сторону известных поселений. Но многие и сложили головы в ходе трудного пути. И вот, на очередной переправе через приток повозки выстроились в длинную очередь. Дно было ненадежное, река неглубокая, но быстрая и очень холодная – несмотря на засуху, она не обмелела. Эту реку питали ледники в горах, таявшие в июле и августе особенно сильно. Очередь двигалась медленно – повозки часто застревали. Было понятно, что последним придется совсем тяжело. Так получилось, что Мюррей в этот раз оказался едва ли не в самом конце. И теперь он ехал вперед, заставляя других сдвинуть фургоны к обочине. Но никто не решался кинуть вызов грозному шотландцу и его сыновьям. Твой фургон уже значительно облегчился, и у тебя были все шансы проскочить даже после того, как его повозка проедет первым. Но он мог и застрять, и что тогда делать? К тому же, терять почти новый фургон, ни разу не сломавшийся за весь трудный путь, не хотелось – если ты собирался потом ехать в Монтану добывать золото, тебе он мог пригодиться. Ты оглянулся – неподалеку на лошади проезжал МакМёрфи. А следующим перед тобой был фургон Гривса. Кого-то из них можно было позвать на помощь, если начнется конфликт. Конфликт начался сразу же. – Съезжай в сторону! Съезжай, крохобор! А не то враз опрокину! – горячился Мюррей. У него наготове был револьвер, а у его сыновей – ружья, и ты понимал, что это – не миролюбивый швед. Такой если что стрелять будет первым.
-
Обалденная приключенческая книга!
-
Интересное продолжение интересной истории! Нужно серьезно подумать, как поступить в этой ситуации.
-
Насыщенный и очень разнообразный пост, меняющийся на протяжении прочтения как тот самый караван! Очень интересно было читать, как будто и правда добротный сериал посмотрел))) была кстати игра такая, Banner Saga, про караван фентези-викингов, так вот почему-то многие вайбы схожими оказались, хотя я знаю, что ты не играл в неё) наверно, тема каравана в пути, она такая. Общечеловеческая.
-
Не задумывалась раньше какой опасной была Орегонская тропа. Казалось бы дорога и дорога.
-
|
Сирена Газолин на карачках добрался до окошка, кажется, вслух, вполголоса, сосчитал до трёх и перебросил своё тело через подоконник. А вот с тем, чтобы прикрывать, вышла проблемка. Ты высунулся в окно с томмиганом наперевес, с краешку так, глянул – а там непойми что: развалины какие-то, ещё один не то барак, не то другая постройка. Ну, и горб этот просматривается неплохо. Тут ты заметил, буквально краем глаза уловил шевеление где-то в развалинах, услышал сухое Штыщ! японской Арисаки, и пуля... черт, ты даже не смог бы сказать, где она там прошла, правее или выше или ещё где, просто влетела в окно, где ты маячил. Дернулся, а по ноге сразу боль пошла. Зубы сами сошлись в тиски. Резкие движения при твоем ранении – вещь неприятная. И да, можно перебраться к другому окну, но в следующий раз можно и не успеть рожу свою отдернуть. А что если гранату закинут? Тогда как быть? Словно откликаясь на твои мысли под землей в нескольких метрах от тебя что-то утробно громыхнуло. Пока ты соображал, услышал, как Газолин перекрикивается с бойцам своего отделения. – Сержант! Это Брукс! – крикнул из-за окна кто-то. Ты выглянул из соседнего, на этот раз только краешком головы, "одним глазком", и сразу назад. Брукс вылез из-за горба, чем бы он ни был – бункером ли, дотом или входом в пещеру Алладина, и успел спрятаться за него же, привалившись спиной. – Сержант. Там коридор и помещение. Мы там сняли одного. Бомбоубежище, видимо. Я послал Коннера осмотреть. А у вас что? "А у нас прямо в жопу попал фугас", как говорится. Потом подал голос Газолин. Вернее он влез назад в окно, запыхавшийся, встревоженный. – Сержант, там наши в коробке этой сидят. Блокгаузе. Отстреливаются, как могут, но там только дверь с той стороны, а дверь под прицелом. Все время по ним стреляют, высунуться тяжело. Что делать-то?
Вся твоя жизнь, жизнь мальчика-красавчика из хорошей семьи – история успеха. "Отличный морпех и мужик, а не булочка хлеба." В двадцать пять лет – взводный сержант. Ну и пускай офицером не сделают, но могли бы, блин! Если парадку на тебя надеть, ты ещё этих летёх замшелых за пояс заткнешь! Красавчик же! И вообще, умный, сильный, веселый, ещё и певец. "Я и песни петь могу, и ебаться мастер!" Ранение, конечно, странноватое вышло, но всё равно шрам будет загляденье. А как он смотрелся бы на пляже на твоей мускулистой загорелой заднице, в плавках решительного темно-синего цвета! Где-нибудь на Хорн-Айленде или на Фронт-Бич какая-нибудь блондинка обязательно спросит: "Мистер, а где это вас так ранило, хи-хи-хи?" Не, лучше чтобы сразу две блондинки. "Детка, это когда я воевал на Тихом Океане. Кстати, там тоже были пальмы, но красоток не было," – и продефилируешь мимо них гордый и неприступный, у тебя же рыжая уже вроде бы. В общем, как в дамских романах твоей мамочки, да?
Классно, да?
Но тут не Хорн-Айленд, лучший пляж в штате Миссисипи. Тут РЕД-2. Японцам абсолютно все равно, описаются ли девчонки от счастья, глядя на твою боевитую задницу. Их интересует в тебе только одно: ошибешься ты или нет? А ты ошибся. Кажется, так просто, да? Проверить барак, проверить каземат этот... А что ты сделал? Двоих, включая командира – в каземат, двоих на пляж за рюкзаками, ещё и оружие им сказал оставить, красавец. И вдвоем с Газолином, который, на минутку, помощник командира отделения ушел барак проверять. Казалось, это на полминутки, но в эти полминутки начался обстрел. И остались три пацана под стеночкой сами по себе. Да, вроде рядом, но когда снаряды падают, десять метров превращаются в милю. Они от страха забрались в блокгауз, а выбираться не торопились. А теперь уже поздно выбираться. Сейчас японцы подползут, прикрывая друг друга, забросят с десяти метров пару гранат в этот блокгауз и... и всё! И у тебя на совести – три пацана! Потому что чертил гребаных пташек в своем гребаном блокноте, а не о том, кому, что и когда скомандовать!
Ты морально готов написать письмо матери шестнадцатилетнего рядового Купера? Винтовку выдать не забыли, даже, блядь, рядового первого класса дать подсуетились, только сержанта толкового не дали, да?
А где твой остальной взвод ты вообще в курсе?
Да не, все чепуха. Всегда можно сказать: "Так получилось, мэм, по-другому было нельзя." Ещё медальку на грудь, и снова твой внешний вид – витрина успеха.
Газолин перебирается к "твоей", южной стенке, той, что ближе к японцам. Он смотрит на тебя, очень выразительно смотрит. "Делай что-нибудь, сержант. А то хана всем."
-
- Умный, классный, который всех спасет: Придумай сам, если сможешь.
Э, это что началось?
-
-
The future looks bright!
Хотя Сирена все же булочка на мой (экспертный) взгляд.
|
– Умная девочка, – кивнул негр. – У вас, ребята, свои дела, у меня свои. Но Сая это не убедило. – Ничего он не заразный! Что ты болтаешь, Кейт? Не дай ему задурить себе голову. Ничего он не больной! Здоровый, как я погляжу! Слышь, нигер! Пошли с нами, мы тебя отведем к хозяину, можем даже сказать, что ты потерялся. Тогда тебя, может, и не накажут. А так, если дальше будешь убегать, за тобой будет погоня с собаками. Будь спокоен! Тебя в два счета выследят. Сай хитрил. Он просто очень хотел получить деньги. Когда у тебя есть сто-сто пятьдесят долларов, остальные двести уже проще найти, чем когда вся твоя казна – банка из-под кофе, наполовину заполненная пяти- и десятицентовиками. Но негр был не сумасшедший. Вообще-то он был довольно умный. Вы не знали, но на самом деле погони-то не было не просто так – он стащил перец с кухни, смешал его с табаком и посыпал им нарочно брошенный во время бегства башмак – вот у собак нюх и отбило. Только смесь у него закончилась, и слова Сая его сильно напугали. – Ну, хорошо, – сказал негр, вытерев разорванным рукавом жирные губы. – Ты поймал меня, юный масса. Сдаюсь. Ты услышала, как он сказал масса – чуть насмешливо. Ни Бен, ни Лавиния так бы ни за что не сказали! Они могли ворчать на вас, даже ругаться, но они помнили своё место. Этот – нет. Но Сай этого не понял. – Теперь мы тебя свяжем! – скорее даже предложил, чем заявил он. – Ну, на всякий случай, правильно? – Правильно! – покорно согласился негр, и протянул ему руки. – Вяжи, масса. Только чем? Сай оглянулся. И правда, веревка у вас была только та, за которую вы привязали лодку. Но Сай уже носил в брюках ремешок, а не только помочи. Вообще-то ремешок был ему не нужен, просто он любил пофорсить красивой пряжкой, поэтому и уговорил отца купить ему эту вещичку. – Ремнем! – сказал Сай и стал расстёгивать его и вынимать из брюк. И когда он начал делать это, он посмотрел вниз, и тут-то негр на него и бросился. Это было так неожиданно и стремительно, что ты вскрикнула! Негр сбил твоего брата с ног в одно мгновение и повалил на землю, ударил его несколько раз и, выхватив у ошеломленного Сая ремешок начал его душить. – Я не раб! – кричал он ему в лицо, сквозь зубы. – Я не раб! Я свободный! Ты! Понял! Я не раб! В этот момент, лицо у него и правда было, как безумное – с налитыми кровью белками, со страшными белыми зубами, с летящей с губ слюной. Сай сипел и слабо сопротивлялся, пытаясь дотянуться до лица чернокожего, но руки у него были коротковаты. Куда бежать? Что делать? Как помочь? Рассуждать, что предпримешь в случае чего – это одно, но броситься в драку – другое. Ты ведь никогда в жизни ни с кем не дралась – как вообще это делается? Ножом? Нож был – но он был на поясе у Сая, и хитрый негр прижимал его коленом – не достать. Весло? Лодка не в двух шагах... Что же делать!? Он его задушит!!! Он был такой страшный, будто вырос в размерах, что ты поняла: лезть к нему выцарапывать глаза – плохая идея. Он ударит тебя один раз – и ты сложишься пополам, хорошо если не навсегда... На счастье на глаза тебе попался топорик, которым Сай колол дрова и вонзил его в лежащее на земле дерево, обросшее мхом. Только хватит ли сил вырвать его из деревяшки!? Сил хватило! Оказалось – легко! Ты подошла к нему со спины. Хоть перед дракой ты и храбрилась, бить по живому человеку такой тяжелой шуткой, даже по негру, даже по тому, кто убивает твоего брата, оказалось очень страшно и непросто! Вот прямо взять и убить, что ли? В животе заныло, руки дрогнули, губы тоже. Но в голове у тебя звучало: "Делай что-нибудь, или брату конец!" И ты ударила, правда, обухом, не лезвием. Руки были как ватные, и тебе показалось, что удар вышел слабенький, ты даже звука не услышала, просто тюкнула, как вышло. А негр сразу завалился на бок, мгновенно, как мешок с кукурузой, молча, и стало тихо. Ты выронила топор. Неужели убила? Бросилась к Саю, отпихнула негра (не такой уж он был тяжелый), от чего тот перевернулся на спину рядом с братом, как будто они оба спят. Да. Сай лежал, не шевелясь, бледный, как полотно, со страшной полосой на шее. Господи... Ты первый раз видела мертвеца. И это твой брат! Не хотелось в это верить. Что делать? Молиться? Плакать? Звать на помощь-то некого. Ты затрясла его, и вдруг он еле слышно застонал. Он жив! Он жив! Ты схватила его и потащила к лодке, бросив всё – бекон, рыбу, мертвого нигера, топор. Сай был нетяжелый, а ты – девчонка крепкая, но пришлось нелегко. Ты тащила его и тащила, упираясь босыми ногами в землю, а он только постанывал. Ты упала, перепачкала платье, ушиблась – всё нипочем! Когда ты дотащила его до лодки, он опять перестал стонать. Господи! О нет! Самое трудно было перевалить его через борт и примостить внутри лодки. Потные пряди волос прилипали ко лбу, в теле как назло чувствовалась страшная слабость, а тебе так нужны силы! Но наконец дело сделано – кое-как стащила лодку с берега, пихнула подальше, вошла в воду следом по колено, намочив подол платья.
И увидела его. Аллигатора. В воде. Перед собой, метрах в трех. Над поверхностью торчали ноздри и глаза цвета расплавленного янтаря. Он смотрел на тебя, ты смотрела на него и не дышала. Ты даже не могла определить, какого он размера. Сай говорил, что аллигаторы не нападают на взрослых людей, но ты-то – двенадцатилетняя девочка...
Потом он втянул ноздрями воздух и скрылся под водой. Ты ждала, не дотронется ли до ноги шершавая, грубая шкура. А может, сразу зубы вопьются. Не дотронулась. Не впились. Медленно, лишь бы не плеснуть водой ты забралась в лодку. Взяла весло, оттолкнулась от дна. Лодка пошла. Было тихо, очень тихо, только слышно было, как гудит на Миссисипи пароход. Аллигатор больше не появлялся. Ты вставила весла в уключины – Сай давал тебе пару раз погрести, просто из интереса, но не больше пары минут. А теперь тебе надо было проплыть несколько миль до человеческого жилья, до какой-нибудь пристани. Сидеть пришлось спиной к носу, грести было очень тяжело, весла как будто сопротивлялись. Сай прошел бы эти несколько миль без труда, но у тебя лодка всё время вихляла и норовила пойти к берегу, а на руле никого не было, и ты не знала, как его закрепить. Иногда тебе казалось, что ты плаваешь кругами по этой дурацкой Язу. На руках скоро появились мозоли, ты сломала ноготь, а ещё было страшно плыть спиной вперед – вдруг обернешься, а там пароход! И в какой-то момент тебя охватило отчаяние. Захотелось обхватить колени и зареветь, и реветь пока слезы не кончатся. Но Сай мог умереть, и ты гребла и гребла. А потом вдруг ты обернулась – а там, метрах в трехстах, пристань. Ты закричала, замахала руками. Тебе закричали и замахали руками в ответ. Пришлось опять грести. Наконец кто-то разобрал твоё "Помогите!" и с пристани спустили лодку. Вашу взяли на буксир. Вот тут-то слёзы и покатились в три ручья... ты ничего не могла внятно объяснить, а эти люди, видя, в каком состоянии брат, особо и не расспрашивали – повезли его к доктору.
Сай провел в постели две недели. У него было сломано ребро, а ещё когда негр душил его, а может, когда ударил, то что-то повредил в его гортани – голос его стал сиплым, шипящим, как будто он притворялся, что у него ангина. Помнишь, как он лежал на кровати, грустный, несчастный: ему первое время вообще запрещали говорить, он мог только гладить тебя по волосам слабой рукой. Знаешь, какие были первые слова, которые он тебе сказал? – Прости меня. А негра так и не нашли. Пока ты пришла в себя, пока объяснила, где было то место, пока люди собрались в погоню – когда они пришли к вашему шалашу, его там не было. Значит, ты его не убила? А, может быть, убила, и его труп просто утащил тот аллигатор? Спрятал куда-нибудь под корягу и ест теперь по куску каждый день. Говорят, они так делают с собаками и даже с поросятами. Иногда они снились тебе в кошмарах – негр и аллигатор.
Тебя не ругали. Все были так напуганы и так горевали, что он потерял голос, что тебя только жалели. Потом ты рассказала подружкам, что ударила негра топором, но они не поверили и назвали тебя врушкой. – Ещё скажи, что ты его из ружья застрелила! – сказала Мэри-Энн Ламберт. Вы с ней немного соперничали, ну, знаешь, когда в школе в классе (в вашей школе их было два) больше одной красивой девочки, всегда есть небольшое соперничество. Надо же выяснить, кто настоящая принцесса, а кто так, похожа только. Теперь уже речи не шло, чтобы отдать Сая в капитаны – родители просто строго-настрого запретили ему отлучаться из города без спросу. Он ходил потерянный и осунувшийся, хотя мальчишки завидовали ему – голос у него теперь был, совсем как у "прожженного морского волка"! Но его это не радовало. Он лишился и прогулок с тобой, и капитанства. А вашу лодку старый Бен пустил на дрова с благословения папы.
Но осенью начались события, которые постепенно вытеснили из твоих воспоминаний историю с негром.
***
Были очередные выборы, папа обсуждал с покупателями, за кого они собираются голосовать. Многие шли за Джона Брекенриджа, но и за Белла были многие. Все буквально носились с этими выборами. Президент, вице-президент, сенат, конгресс, представители – какая-то муть. Люди говорили об этих вещах с важным видом, как будто что-то понимали в этом салате. Звучали такие слова как "конвенция", "компромиссный кандидат" и чаще других "сенатор Джеф Дэвис". Ты слыхала про Дэвиса (да про него все слыхали) – он, кажется, был родом из Кентукки, но вырос тут у вас, в Миссисипи, и имел огромную плантацию вниз по реке. Старый Бен даже сказал, что округ Джефферсон, наверное, назвали в честь него, но папа объяснил тебе, что это не так – там речь шла о Томасе Джефферсоне, который был президентом США полвека назад. В общем, тут было в чем запутаться. Но ты твердо усвоила, что президентом станет или Джон Брекенридж, или Джон Белл, или Стивен Дуглас, и что Брекенридж и Дуглас – "наши", а Белл – не "наш". Папа даже с мамой это обсуждал, но мама только кивала и мягко советовала ему есть суп, пока не остыл. Выборы прошли в ноябре. В вашем округе, округе Уоррен, победил Белл, и папа расстроился, но несильно, потому что в целом в штате победил Брекенридж, а это было важнее. Папа объяснил тебе, что неважно, сколько голосов кому ушло, все голоса выборщиков из штата отходят победителю. "Победитель забирает всё, солнышко".
А президентом стал какой-то Линкольн. Человек, о котором ты не знала ничего. Да и другие знали не намного больше тебя. – Кто это такой! – говорил папа, маме, пока остывал его суп. – Ну кто он такой? Северяне избрали себе своего президента в обход нас. Да его даже в бюллетени не было. И что теперь будет? Мама пыталась убедить его, что сенатор Дэвис вас в обиду не даст, но папа сокрушался очень долго. Ты спросила его, почему, что такого, ну выбрали они там на севере кого-то и выбрали. Вам-то что? Он хотел погладить тебя по голове, но как будто запнулся и не донес руку. – Будет война, солнышко.
И он не ошибся.
Зимой в войну стали играть все мальчишки – они делали чучело, прикалывали к нему булавками бумажку с выведенной углем надписью "Линкольн" и избивали палками. И взрослые тоже "играли", но по-другому – собирались раз в неделю, маршировали под барабан, таскали мушкеты и сабли, а потом шли куда-нибудь выпить по стаканчику. Это называлось "волонтёры".
Прошла зима, настала весна. Споры не утихали. Говорили, что Линкольн там, на севере, тоже собирает своих "волонтеров". Миссисипи отделился от союза, настроение у всех было встревоженное, но приподнятое. Сенатор Джеф Дэвис возглавил ваше новое государство – Конфедерацию. Все ждали, что будет. Даже Сай стал говорить, что готов уже "задать жару янки." Папа сначала запрещал Саю вступать в "волонтёры", но он загорелся этой идеей и стал всем говорить, что как только ему исполнится семнадцать, то обязательно запишется, а если его не отпустят, то убежит из дому. Клиенты стали интересоваться, у папы, так ли это, почему он против, и некоторые говорили, что такой порыв надо бы поддержать – все равно война больше трех месяцев не продлится! Так пусть сын служит, как человек. Папа боялся потерять клиентов. И весной он купил Сайласу мушкет, форму, черную шляпу и сапоги. Сай приходил домой с "учений", ставил ружье в прихожей и тихонько, чтобы не разбудить вас, шел к себе спать. Папа успокаивал себя тем, что дальше "волонтеров" дело и не зайдет.
А в апреле город закипел. – Каролинцы обстреляли форт Самтер! Каролинцы обстреляли форт Самтер! Война началась! – кричали мальчишки, разносившие газеты. Но ещё какое-то время ничего не происходило. В свободное время все сходили с ума и наперебой строили прогнозы, а в рабочее – работали. Негры так же строили дамбы, люди так же приходили в магазин (в последние годы кроме бакалеи папа теперь продавал ещё и скобяные изделия, и галантерею, в общем, поменял вывеску с "Гросери" на "Дженерал Мерчандайз"), Сай так же помогал родителям (школу он "закончил"), а ты так же ходила в школу.
В эти весенние месяцы тебе пришло письмо от Сьюзан, из Сент-Луиса, с севера. Она писала, что свободная жизнь в городе гораздо лучше, чем на ферме, спрашивала, как у тебя дела, просила передать привет Саю, узнавала, как дела у него. Она описывала тебе город, при этом словно немного задавалась (Сент-Луис был намного больше Виксберга). Или тебе просто так казалось? Она не упоминала, где и как устроилась, но судя по тону письма, всё у неё было отлично. Ещё она спрашивала, что у вас говорят по поводу будущей войны. Сент-Луис был в Миссури, а Миссури, хоть был и рабовладельческим штатом, не пожелал выходить из Союза. Значило ли это, что тебе не следует с ней дружить? Было ли тебе вообще дело до того, что мужчины воюют друг с другом то ли из-за негров, то ли из-за того, какого президента выбрали, то ли просто чтобы доказать друг другу, у кого труба выше, а дым гуще? В школе у тебя теперь тоже были подружки – но так, не то чтобы много. Одни с тобой не дружили, потому что ты была красивее, другие – потому что богаче, третьи – потому что дружили с Мэри-Энн. Но были Аннабель Типтон, дочь парикмахера, и Сара Мозес, дочь одного некрупного плантатора, который жил в городе, и вы писали друг другу записочки на уроках и немного сплетничали.
И только в июне волонтёров зачислили в армию. Сай попал в 19-й Миссисипский Пехотный полк, роту C, "Стрелки Уоррена". Маме было нелегко, но она не плакала, когда его провожала. Папа был нарочито серьезен. – Сынок, ты главное, не рискуй там почем зря. Это ведь просто работа. Надо сделать дело и идти домой. Не рискуй! Геройство – оно такое, про него все забывают. Ты не рискуй там зря! – приговаривал папа. – Да, сэр, – говорил Сай. Он стоял в мундире, в сапогах, в своей черной шляпе, с винтовкой за плечом – такой взрослый во всей этой сбруе, такой большой. Мама украдкой промакивала слёзы платком. – Ну всё, – сказал папа, посмотрев на часы. – Ну всё. Пора. Напиши нам сразу, как сможешь. – Да, сэр. Потом он пошёл по улице, чуть ссутулившись, не оборачиваясь, не сбавляя шага. Твой брат – солдат. Вдруг оглянулся, махнул рукой и столько было неуверенности в его лице, что твой отчим не выдержал и побежал за ним. – Сынок! – крикнул он так, словно внутри него что-то треснуло. – Сынок! Погоди! И они обнялись очень крепко. И что-то сказали друг другу. А потом брат зашагал снова и скоро скрылся в конце улицы.
Он писал вам письма, всегда по два – одно родителям, одно тебе. Это были письма на серой, плохой бумаге, иногда на них были разводы от воды, часто – кляксы. Всем он писал: Сражений не происходит. Мы служим под началом генерала Форни. Походная жизнь несложная – мы разбиваем лагерь, стоим в карауле, готовим свои пайки. Здесь много настоящих офицеров, учившихся в военной академии, и они продолжают готовить нас к бою. Наш боевой дух очень высок. Почти все считают, что скоро мы разобьем янки, и тогда я снова смогу вас всех обнять. и так далее.
Тебе он писал: У нас в роте множество отличных парней! Когда я рассказал им, что у меня такая замечательная сестра, они все очень захотели познакомиться с тобой! Джек Куинси, ты его помнишь, он живёт на соседней улице, научил меня играть на губной гармошке. Жаль, я не могу сыграть для тебя сейчас. Он писал: Наш сержант – настоящий зверь, все время придирается и заставляет нас драить пуговицы и пряжки. Но это хорошо! Солдат должен быть опрятным! Мы любим старого ворчуна! Он сражался ещё в Мексиканской войне и кое-что повидал. Он говорит, что война не закончится к рождеству. Не знаю, что и думать. Знаю только, что скучаю по тебе. Он писал: Сегодня у нас на ужин была рыба! Я ел её и вспоминал, как мы с тобой ходили по Язу. Он писал: Я люблю тебя, Кейт.
Но он был далеко, где-то в Вирджинии. Папа просматривал газеты – изучал списки раненых и убитых, но знакомых имен там почти не было. После первого сражения при Булл-Ране (Сай там не участвовал) многим показалось, что все закончилось, но всё только начиналось. В шестьдесят первом больших сражений на Востоке не было, но в целом дела вроде бы шли неплохо. А вот у вас, на Западе, всё быстро пошло наперекосяк.
Весь шестьдесят первый год прошел в каких-то маневрах, особых битв не было. Но бои шли в Миссури, где, как оказалось, не всё было так просто – штат разделился, и брат пошел на брата. Было порой непонятно, кто же кого бьет: северяне удерживали север, самый большой город, Сент-Луис и столицу, Джефферсон-Сити, а южане – юг. Письма от Сьюзан больше не приходили – то ли она не писала, то ли их не пускали через линию фронта. Потом война сказалась и на вас здесь, в Виксберге. Еда сильно подорожала, особенно соль. Соль стоила просто бешеных денег! И достать её было трудно – папа весь извелся. А также и другие товары оказались в дефиците – от тканей до спичек, от керосина до кофе. Полки вашей лавки постепенно пустели. – Проклятая война!* – пробормотал он однажды себе под нос, листая гроссбух и думая, что ты не слышишь. А ты слышала и очень удивилась – отчим НИКОГДА при тебе так не выражался.
Прошел шестьдесят первый год, и настал шестьдесят второй, и это был страшный год для Конфедерации на Западе. В апреле случилась битва при Шайло. То, что должно было стать ловушкой, для северян, обернулось бойней – полторы тысячи убитых, восемь тысяч раненых с обеих сторон. Правда, ваши войска захватили больше двух тысяч пленных, но всё равно это были страшные потери, и Армия Миссисипи стала отступать. Вскоре после этого объявили всеобщую воинскую повинность – в армию забрали всех мужчин от восемнадцати и до тридцати пяти. В конце месяца флот северян, совершив переход через мексиканский залив, расколошматил Эскадру Речной Обороны и захватил Новый Орлеан – так вас отрезали от моря. А на севере пал Коринф – железнодорожный узел, от которого до вас было двести миль. Вроде бы далеко – но уже и не так далеко: Коринф был на границе Миссисипи и Миссури. С едой стало ещё напряжённее – вы больше не ели бекон по утрам, не пили кофе. К счастью, сахар всё ещё продавался, хотя и подорожал. Кукуруза без соли уже не лезла в горло. Канонерки и броненосцы северян сновали по Миссисипи и Язу, и иногда подходили и к Виксбергу – тогда пушки с бастионов давали по ним несколько залпов: до вас долетало рокочущее солидное: "Пуф! Пуф! Пуф!" От него становилось не по себе. "Опять вчера стреляли!" – говорили в городе. К счастью, в Коринфе генерал Борегард спас армию из западни, купив вам время. С востока же приходили вести о победах – новый командующий, генерал Ли, был в центре внимания.
В мае произошла битва при Уильямсбурге – первое сражение Сайласа Уолкера. Вот что он писал о нём родителям. Битва была не очень серьезной. Мы показали янки, как надо драться. Наш полк выдержал испытание с честью. Мы отступаем к Ричмонду, но это всего лишь временно. А вот что тебе: Когда вокруг свистят пули, люди меняются. Все становятся серьезными, кто-то хорохорится, кто-то притих, но у всех сосёт под ложечкой. Пальцы дрожат так, что сложно надеть капсюль – и от страха, и от возбуждения. Многие солдаты неправильно заряжают винтовки от волнения и они не стреляют. Сражение похоже на сумасшедший дом – кажется, никто ничего не понимает, и бригады вступают в бой, когда взбредёт в голову командирам. Нам, простым солдатам, проще не думать об этом. Так хочется оказаться дома. Но я должен выполнять свой долг. Я люблю тебя, Кейт.
Потом, летом, была Семидневная Битва. Он писал: Мы смело вступили в бой и отбросили янки! Наш полк дрался в первых рядах, и дрался храбро. Даже сам генерал Уилкокс, командир нашей бригады, хвалил нас за храбрость, а нашего командира за стойкость. Потери есть, но войны без потерь не бывает. Я обычно стою во второй или третьей шеренги по возрасту, так что не беспокойтесь за меня. В этот раз мы дали янки прикурить, и они нескоро попросят добавки. Тебе он писал другое: Мне больше некому написать об этом, кроме тебя. Наш полк попал в мясорубку. Из пятисот человек в двух атаках при Гейнс-Милл мы потеряли больше половины убитыми и ранеными. Джека Куинси убили в ярде от меня, я до сих пор не могу отстирать мундир от его крови. У меня осталась только его губная гармошка. Мы шли вверх по склону, а нас осыпали пулями и ядрами. Мы взяли этот холм, но нас осталось так мало! Подполковник Мюллинс ранен, капитану роты B оторвало ноги гранатой. Он умер в полевом госпитале. Нашего сержанта тоже ранили. Я не знаю, сколько ещё протяну. Мне так тяжело держаться, Кейт. Это бойня. Трое парней из нашего полка дезертировали после сражения. Я надеюсь, они вернутся домой и их не расстреляют. Мне не страшно умереть, но мне страшно, что я никогда не смогу обнять тебя. Я люблю тебя, Кейт. P.S. Не показывай родителям это письмо!
Потом, в следующем письме, он написал тебе: Прости за предыдущее письмо. Я был тогда не в себе. Приходится нелегко, но я взял себя в руки. Я должен быть стойким и храбрым. Я обязательно вернусь. Напиши, как там дела дома, а то родители пишут, что всё в порядке, но кажется, они что-то скрывают. Я люблю тебя, Кейт.
Видимо, они не стали писать ему, что мама часто болеет – она подцепила какую-то хворь, от которой её часто лихорадило. Доктор Китчнер ушел в армию, другой доктор прописывал ей какие-то пилюли, но они не очень помогали. Брат, видно, как-то почувствовал это по ответным письмам.
Когда осенью произошла битва при Энтитем-Крик, Самый Кровавый День Войны, вы все забеспокоились, ведь его полк был как раз там, в Вирджинии, а Северо-Вирджинская армия потеряла ТРЕТЬ солдат. Каждый третий был убит или ранен. Но вам пришло хорошее письмо. Дорогие мама и папа! Не беспокойтесь, у меня всё хорошо. Так получилось, что в битве наш полк почти не участвовал, мне повезло. Передайте мои соболезнования мистеру и миссис Толливер, скажите, что я видел, как погиб их сын. Он пал, как герой. В газетах вы можете найти моё имя в списках раненых. Не волнуйтесь! Меня совсем чуть-чуть поцарапало, но рана несерьезная. И тебе пришло письмо: Меня ранило в ногу осколком гранаты. Врачи почистили рану, надеюсь, что гангрены не будет. Всё вроде не так плохо. Я очень легко отделался. Здесь тысячи убитых и раненых. Хирурги режут руки и ноги направо и налево. Наш полковой хирург, кажется, пьет, как лошадь, чтобы руки не дрожали. Кажется, когда эта война закончится, наша страна будет похожа на одно большое кладбище. Говорят, я буду хромать и не смогу танцевать. Жизнь забирает у меня все по частям. Сначала голос, теперь это. А я бы уже всё отдал за то, чтобы ещё хоть раз увидеть тебя. Я люблю тебя, Кейт. P. S. У меня прохудились ботинки и кончаются чернила. Могу какое-то время не писать. Не волнуйся.
А потом пришел октябрь и вы узнали, что такое голод. Посетителей в лавке было совсем мало, и папе неоткуда было заказывать товары. Вы продали кое-какие вещи, но никому не нужен был фарфоровый сервиз. Ты продолжала ходить в школу, ваша учительница, мисс Типпел, тоже похудела. Теперь она уже была не такой строгой. Иногда на уроке она забывалась и подолгу смотрела в окно, пока кто-нибудь из девочек не кашлял, чтобы привлечь её внимание. Её жених был в Миссисипской Армии, должно быть, она думала о нем. Приближался шестьдесят третий год, год перелома, но вы ещё об этом не знали.
-
-
+ И как такой красоте соответствовать??!
-
Сай так хорошо пишет, надеюсь с ним всё хорошо
|
Хобо, Ферма, Красотка Джейн
Красотка Заусенец явно закусился с тобой, уже набрал в рот воздуха, чтобы возразить, но потом вдруг передумывает – что-то в твоих словах показалось ему убедительным. – Ну тогда огонь! Огонь, бля! По окнам! – кричит он, и вы все кидаетесь к проемам, выручать сержанта. Долбите часто, сосредоточенно, чтобы никто даже головы поднять не посмел. Бдам! Бдам! Бдам! Кувыркаясь, разлетаются по сараю горячие гильзы, катаются по циновкам, стукаясь о ботинки. – Сержант к нам ползет! Давай! – кричит Заусенец опять. И опять: Бдам! Бдам! Плиньньнь! – остается висеть звенящем от выстрелов воздухе звенящая же нота вылетевшей у кого-то пачки. Кратч-щелк – вдавливает он новую в затвор, шипит, не успев отдернуть палец. – Прекратить огонь! На мушке держим! И вы держите в кружочках диоптрических целиков расстрелянную пустоту на той стороне, не чувствуя, как ползет по руке муха, думая только о том, кто сейчас целится по вашей хибаре, из которой только что и гранаты кидали, и палили, как ненормальные, и чего только не делали. А в окнах так никто и не показывается.
Хобо, Ферма – А? Что? – моргая глазами переспрашивает тебя Сутулый, волоча по песку свою автоматическую железяку. – Ага! Понял! И вы ползёте, наматывая на кулаки волю, сопли и песок. Ползёте назад. Всегда так бывает, что путь назад кажется проще – уже знакомый, мол, прошел туда, пройду и назад, чего теперь... Но не в этот раз. Ползти тут – несколько ярдов же, ну, может, ярдов двадцать, но вы понимаете – эти двадцать ярдов, давшиеся так тяжело, придется преодолевать снова. Точно придется. Не может не прийтись. А если не придется – значит, совсем дело швах. Всё снаряжение становится жутко тяжелым – каска, ботинки, патронташ. Всё сопротивляется вашему отступлению. Но тут оживает выстрелами сарай – винтовки хлопают, Заусенец кричит, что-то про сержанта: ждут вас. Наверное, вот это и придает сил, и последний отрезок вы преодолеваете, почти не отдыхая. Залегаете около сарая, даже не успев залезть внутрь – кто в мелкой воронке, кто около посеченного осколками угла, кто так просто, в землю рылом. Окопаться бы... Пальба стихает. Никто по вам из барака так ни разу и не выстрелил. Можно передохнуть?
Всем Нет, нельзя! – Прием, бойцы, не спать! – слышите знакомый требовательный голос. Это ганни подбежал по-за стенкой, присел у сарая. – Как боевой дух? Не померли ещё от страха? – Никак нет, ганни! – гаркает Заусенец. – Сержант, что это, мать твою, было? – кричит Кремень, обращаясь к Хобо. Кричит больше для порядка. Не вздрючить, а так, напомнить, что вы морпехи, существует дисциплина, и умирать можно только по приказу. Тарава или шмарава – ганни везде ганни. – Прогулялись и назад? Тут бульвар что ли? Ладно, внимание! Сейчас второй взвод пойдет справа. Прикрываем! Четко по окнам! Стрелять прицельно, своих не зацепить. Всем по четыре выстрела с интервалами. Ты, ты, ты – правая сторона. Хобо, Сутулый, вы пасите слева от барака, до развалин где-то. Готовы? Вы готовы чего уж там. Кому надо – уже оттянул затвор и загнал патрон в патронник. "Что бывает после стрельб, морпех? – Не могу знать, сэр! – После стрельб бывают ещё стрельбы!" – Огонь, огонь! Снова херачите все туда же, куда били только что, только не так яростно. Теперь уже и правда, как на стрельбище – выстрелил – подождал, выстрелил – подождал. Барак большой, окон четыре, всем хватит. Левее вас долбит короткими очередями пулемёт Парамаунта – трассеры уходят к развалинам, исчезают в них, как мошки в толще желе, вдруг одна отскакивает и отлетает в сторону. Выглядит это фантастично. – Прекратить огонь! Всем держать окна на прицеле! – ганни поворачивается, машет рукой перед лицом – условный сигнал. А второй взвод лезет вперёд, правее вас, с каким-то диким не кличем даже, а яростно-испуганным подвыванием, как пираты какие. – Впер-рёд! Давай-давай, морпехи! – Ганни показывает им рукой, как будто они сами не знают, что и где атакуют. "А чтоб не забыли!" Никто не валит их меткой очередью, не заставляет прижаться к земле – они без проблем доходят до барака, складываются на песочке, держа окна под прицелом, оглядываясь на лейтенанта. "Что дальше?" Дальше – гранаты, уже наготове – назначенные ответственными бойцы закидывают лимонки в окна. Все ждут, скорчившись на песке у сруба. Ба-да-даааах! – сруб выдыхает через окна песок, пыль, дым и даже отблеск огня. Никто уже не кричит – они просто лезут внутрь, деловитые, уже преодолевшие страх. – Приготовились! – орёт вдруг на вас ганни. Подбираетесь – сейчас тоже вперёд пойдете. Второму взводу повезло – ни одного разрыва, пока они бежали. Значит, наверное, вам не поевзет... эх... – НИХОН НИ ЭЙКООО! – доносится до вас из барака тонкий, как гитарная струна, накинутая на горло, голос, срывающийся на визг. Ба-дааах! – с грохотом взрывается полумрак внутри строения, и одного из морпехов, который залезал внутрь через окно, выбрасывает из проема, как куклу. Он падает, ошарашенный, окровавленный, ослепший, скребет пальцами по песку в агонии. К нему кидаются бойцы, осматривают, что-то говорят, успокаивая.
Вы всё понимаете – гребаный япошка подорвал его и себя.
– Отделение – к бараку! Пошли, пошли, резво, резво! – кричит на вас Ганни. – Пошли-пошли! И вы бежите – те самые ярды, которые Хобо, Ферма и Сутулый только что дважды промеряли собственными животами. Вот воронки, вот следы, вот бревно, заброшенное сюда взрывом, а вот... да, это Абориген там. Всё ещё там. ...вжжж – Ложись! – ГРА-ААМ! – сука, опять их беспокоящий. Мозг даже не зафиксировал уже этот момент, когда вы ложились – просто сразу же оказались на земле, почти что на дюйм под землей. Рвануло близко, аж уши заложило, но все целы. Поднимаетесь, не отряхиваясь, с бледными лицами, хранящими печать ужаса от недавней бомбардировки, упрямо бежите, теперь уже пригнувшись ещё ниже, забыв про Аборигена, забыв про всё на свете. Шаг-шаг, шаг-шаг, шаг-шаг – и вот он, барак! Заглядываете внутрь – там сплошной тара-рам и всё вверх-дном: перевернутые нары, табуретка лежит на боку, какие-то то ли одеяла, то ли простыни валяются, скомканные. На полу три японца – у одного, того, что подорвал себя, нет руки, а шея и лицо изрублены, искромсаны в салат и почернели то ли от крови, то ли от взрыва. Он лежит, немой и жалкий, прижав оставшуюся руку у груди. Ша-дах! – стреляет Заусенец ему в голову. На всякий случай. – Огонь по японцам! – кричит ганни. Вам не надо объяснять, что сейчас всё равно, живые они или мертвые. Деловито всаживаете по паре пуль в каждый труп. "Только не вставайте. Не вставайте." – Занять барак! Приготовиться к обороне! Пасите сектор, не давайте себя прижать! Хобо – ты тут за старшего! – кричит ганни. – Я налево! Кидается в сторону, потом оборачивается, окидывая вас, сгрудившихся у бревенчатой стены. – Эй, морпехи! Так держать! – Есть, сержант! – откликается Сутулый. Ганни добегает до угла, выглядывает и змеей ползет дальше, но вы уже этого не видите.
Забираетесь внутрь через окна, а на той стороне, за точно такими же проемами, грубо выпиленными в кокосовых бревнах, видно ещё один барак. Вокруг – слева и справа, уже щелкают японские винтовки. Пуля влетает внутрь под углом, рикошетирует от стен – сту-ту-тууум! – Холидей Инн, ребята, занимай номера! – бросает Лаки-Страйк, но никто не смеется над шуткой. – Бля. Пригнуться! Рассредотачиваетесь по бараку, спотыкаясь о кровати, обломки, мертвые (теперь-то уж точно) тела в желто-зеленых кителях и кепи с якорями на лбу. Красотка Джейн, видишь у одного отметину на плече, кровь пропитала рукав. Стало быть, тот самый, "твой", которого ты подстрелил. Лицо покрыто пылью, возраст так не разобрать... Худой, запрокинул голову, видно редкие верхние зубы. Ладно, что он, конь что ли, чтоб ему зубы разглядывать?
Че-че-че-че-че! – стучит откуда-то слева, коротко, с металлическим "пришепетыванием". Это пулемёт прошелся по бараку – пули снова залетают в окна и бьют по противоположной стене. Все втягивают головы в плечи – и два парня из второго взвода, затесавшиеся в вашу команду, тоже. – Что делать-то? – спрашивает кто-то. А действительно... что там ганни вам наприказывал – это всё здорово, но что конкретно?
-
Ебать, что происходит-то?!
-
|
В 1845 году на Ирландию обрушилась напасть: картофель поразила какая-то неведомая болезнь, особые картофельные микробы. Ирландцы питались-то как раз картошкой, а хлеб в основном продавали в Англию, и пришлось затянуть пояса. Но в 1846 году англичане решили, что для развития скотоводства (растущей текстильной промышленности нужна была шерсть) надо отменить пошлины на ввоз зерна, и так и сделали. В Англию хлынул поток дешевой американской пшеницы, и цены на ирландский хлеб упали. Большинство ирландцев были издольщиками, платить ренту они больше не могли, и их начали сгонять с земли. Начался голод. Голод убивает человека примерно за месяц, это мучительная, долгая смерть. А пытаясь что-то перехватить, чтобы унять невыносимое сосущее ощущение в животе, ты сам растягиваешь эту пытку. Люди на полях стали похожи на тени. Участь земледельцев в те годы была похожа на какой-то мрачный миф. Ты собирал крошечный урожай картофеля, меньше, чем в прошлом году, вздыхал, сажал большую часть собранного, а в следующем собирал ещё меньше, чем посадил. И так по кругу. Какой тогда смысл сажать? Но что ещё делать? Только сажать и надеяться, что следующий урожай будет лучше. Люди ковырялись в земле, под не перестающим коннемарским дождем, под серым унылым небом, похожие на тени в тоскливом, бессмысленном, сюрреалистическом аду. Они молились богу по привычке, но бог не давал им никакого знака, он молчал, и многим казалось, что умерев, они попадут либо в рай, либо снова очнутся в Ирландии 1846 года. Многие зеленые поля Ирландии усеяны костями этих отчаявшихся людей, заморенных голодом. Копни несколько раз – и лопата скребанет по чьему-нибудь черепу. В 1847 году бог, видимо, все-таки услышал их и подал знак – на Ирландию обрушилась эпидемия тифа. Теперь стало ясно – эта земля проклята. В том же году бог подал ещё и персональный знак твоему отцу, Брайану Дайсону – в январе умер Кеннет Дайсон, твой дед, которого ты никогда не видел даже на фото. Не спрашивай, от чего он умер. Это был мор – умирали от самой жизни, потому что такая жизнь была хуже смерти. Тогда Брайан Дайсон понял, что надо бежать отсюда без оглядки. Он взял в охапку свою жену, платье на которой болталось, как мешок, взял последнего живого ребенка, твоего брата Пэдди, сел на корабль, на котором раньше возили из Африки рабов, и уплыл в Америку, как и сотни тысяч других ирландцев. Уплыл не один, а вместе со знакомыми, среди которых были его двоюродные и троюродные братья, дядя и куча людей с точно неустановленными родственными связями. Прибыв в Нью-Йорк весной 1847 года, они решили отправиться в Айову, потому что им рассказали, что свободной, плодородной земли там завались: купи её вскладчину и трудись спокойно. Землю даже сначала можно было не покупать, а купить потом, но деньги были нужны, чтобы построить дом и купить быков, плуг и семена. Пока доехали, пока нашли – денег на всех не хватило. Они сложили деньги в шапку, потянули жребий, и три ирландца выиграли, а пятеро проиграли. Чертыхаясь, богохульствуя, проклиная свою судьбу, своих родственников до седьмого колена, американцев, ну и, конечно, англичан, эти пятеро в который раз затянули пояса потуже и пошли в арендаторы. Арендатор, или, как было принято называть его в Америке, "фермер без фермы" – это человек, который приходит на всё готовое. Вот дом, вот скотина, вот семена, живи. Только плати ренту зерном, ну, а можешь и деньгами, если договоришься. Хозяином фермы, на которую устроился твой отец, был немец, мистер Крюгер человек практичный и не особенно жестокий. Рента была нормальная. Но то ли от перемены климата, то ли наверстывая упущенное, то ли потому что сработали какие-то неведомые силы организма, твоя мать, Делма, стала рожать детей одного за другим. Она как будто вытаскивала их из-под юбки, словно фокусник кроликов из цилиндра. По тому, кто из них выжил, а кто умер, можно проследить, какие года были урожайными, а какие не очень. В 1849 родился Брэди. В 1850 родился ты. В 1851 родилась Ита. Ита по-ирландски значит "жажда". Неизвестно зачем так назвали девочку, но умерла она, скорее всего, потому что у Делмы в тот год не было молока. В 1852 родилась Лиан. Она выжила, но у неё был рахит, поэтому всю короткую жизнь она будет ковылять, и знать, что никто не возьмет её замуж во веки вечные. В 1868 она утопится в Де-Мойн-ривер, но пока все просто будут дразнить её "Уилиан", от wheel или просто "тачкой", и думать, что это смешно. В 1853 родился Оскар. Он выжил, он был бойкий паренёк. В 1854 не родился никто, и твой отец вздохнул спокойно. Но рановато. В 1855 родилась Трис. Она долго болела, но выжила. В 1856 родился Слоан. Он был задумчивый, болезненный мальчик. В 1857 родилась Эйринн. Эйринн умерла от простуды. В 1858 не родился никто. В 1859 не родился никто. В 1860 у матери случился выкидыш. И больше не родился никто. ссылка Пэдди же было всего четыре года, когда его взяли с собой в Америку родители. В Ирландии остались могилы ещё двух его братьев. При этом нельзя сказать, что ваша семья умирала от голода, хотя иногда вы не ели пару дней. Но вокруг были и преуспевающие люди, и многие вам помогали, кто давал полмешка зерна, кто доллар, кто даже хотя бы пирог с рыбой. Мама часто бегала по соседям, что-то перехватывала и перезанимала, что-то продавала, что-то брала стирать, а что-то зашивать. Мистер Крюгер иногда давал отсрочки, а иногда прощал мелкие недоимки, хотя было видно, что если бы не семья, погнал бы он Брайана Дайсона к черту и взял бы другого арендатора. Папа твой был в долгах всегда, сколько ты себя помнил. Всегда спорил с этим Крюгером: когда был трезвый, всячески выпрашивал отсрочек, а когда пьяный – бранился на чем свет стоит, и даже как-то вилами стал размахивать. Но мистеру Крюгеру это всё было ни по чем: когда у других арендаторов урожаи были выше, он соглашался подождать, а когда не очень – требовал плату в срок. Самое обидно, что земля-то в Айове была. С 1841 года можно было занять её, а потом выкупить по фиксированной низкой цене. Но чтобы занять, нужен лес для постройки, нужны семена, нужен литой плуг, нужна запряжка волов. А где всё это взять? Скопить? А как ты будешь копить, когда твои дети не ели два дня? Скажешь им: "Дети, вы потерпите, не ешьте еще недельку?" Но ещё твой папа просто был не очень хорошим хозяином – он не умел растить хлеб и кукурузу, не понимал их, он в Ирландии сажал одну картошку. А когда ты арендатор – ты не выбираешь: какие семена дали, такие и сажаешь. Читать он не умел, чтобы прочитать в книгах, как лучше это делать. Крюгер давал ему советы, но советы – дело такое: иногда посоветовать легко, а сделать не получается. А ещё твой папа ведь выпивал иногда, ты помнишь. Но кто упрекнёт его за это? И ещё – в Америке тогда было много всяких приспособлений, чтобы ускорить и повысить эффективность земледелия. Какие-то хитрые сеялки, бороны, корнеплодорезки... Но папа их тоже не любил и не понимал. Он всё делал, по старинке – вспахать, засеять, помолиться. Работало не очень. А ещё он до дрожи боялся банков, ссуд, кредитов, процентов и всех этих ужасных умных слов. Он помнил, что творили "законники" в Ирландии, как людей выселяли с земли и оставляли подыхать в канавах. Он помнил Ирландию, и положа руку на сердце, он не хотел всё испортить, потому что так, как было у вас, было намного лучше, чем в Ирландии. Когда даже в бедной семье рождается первый ребенок – это большое счастье. Когда второй – это здорово. Ты был третьим (фактически пятым), и это уже было непросто, но всё ещё дар божий. Но с тобой уже так не церемонятся. Когда седьмой ребенок, Эйринн в вашем случае, начинает ходить и случайно выбегает за дверь, мать говорит равнодушным голосом: "Дарра, поди посмотри, чтобы её кабанчик не загрыз." Потому что сил уже никаких на эмоции нет, голова занята тем, как бы вам прожить ещё месяц. Дом у вас был не очень большой, старый, из тесаных брёвен. Там была одна комната, и кухня, а над комнатой – чердак, на котором вместе спали все дети, кроме самых маленьких, которые спали с мамой. Зимой вам случалось спорить за место у теплой трубы. Вот такое у тебя было детство. Полуголодное, с оттенком безнадежности, с четким пониманием, что другие люди живут по-другому и едят стейки каждый день. В большой семье, где кто первый встал – того и тапки (кстати, о тапках: летом ты обычно ходил босиком – на ботинки не хватало). С детства ты был свидетелем главного закона экономики – бедные со временем беднеют, богатые со временем богатеют, всё остальное – иллюзии. Но было ли твоё детство несчастным?
-
Жизнелюбие и отвага! Ирландская доля описана прекрасно же. Страшно и тревожно, но мило и с надеждой какой-то нелепой. Мастерски описана, как ни крути. Да тут весь модуль как хорошая книга по сути.
-
Типичное ирландское детство
|
Манго, Слипуокер, Инджан, Клонис
Манго Перебираетесь в воронку. Парамаунт, вместе с Гловерами дают пару очередей по бараку – видно, как пули горстью отскакивают от бревен куда попало или втыкаются в них, заставляя щепки встать торчком. А Винк и Домино, схватив пулемёт, ползут вперёд. Это вообще не совсем то, что ты приказывал – ты приказывал пулемётам открыть огонь. Но Кремень, который с тобой тут же в воронке, видя, что ты не знаешь, кричать Винку или нет, говорит, взяв тебя за плечо. – Нормально! Нормально! Пусть ползёт! Там наши рядом. Эй, вы трое! – отпускает тебя. – Смотреть в оба, вон туда, налево! Прикрывать расчет отсюда, мало ли кто в бараке покажется. Если что – прижать! А ты уже видишь, что бойцы поползли вперёд, не спеша, не слишком уверенно, но ползут, ползут морпехи! – Я на правый! Там надо наших поторопить, вон они в сарае этом засели. Слушай! – наклоняется к уху. – Нужен ротный Ка-Пэ! Выбери место! Понял? Выбери место, где он будет. Мэтьюс, прием, слышишь меня! Парамаунт, всматривавшийся уже посмелее в то, что там делается впереди, оглядывается, кивает. – Бейте не по бараку, а левее. Барак я закрою с Хобо, а второй взвод справа пойдет, понял? Давай, смотри в оба, по своим не попади! Парамаунт кивает, дескать, всё будет в лучшем виде. Снова к тебе. – Я пошел! Расшевелю правый фланг, а потом в центр. Ты двигай пулемёт второй, когда закрепимся, следи, чтобы наших не накрыли, кто в блокгаузах остался. Чувствуешь, что он на нервах, сильно на нервах, ты словно видишь, как под лобной костью у него пульсирует что-то такое, что пытается ничего не упустить. Ты никогда не видел Кремня таким напряженным. Ганни перехватывает карабин и, выпрыгнув их воронки, перекатившись за стену, бежит в сторону правого фланга, пригнувшись и придерживая каску.
Слипуокер Берёте не мушку барак, тот, что левее блокгауза. Вспоминаете всё, что там говорили – как не дергать спуск, как держать винтовку. – Видишь что? – шепчет Смайли. Ты видишь, как ползут, словно вши по листу желтой бумаги, Винк и Домино. Видишь покачивающиеся кроны пальм. Видишь темные прямоугольники окон. – Вот и я не вижу, – шепчет Смайли и сглатывает.
Инджан Ползешь под стенкой, по дороге припоминая, как там этот Блондин выглядит. Невысокого роста, такой слегка даже смазливый, с ямочкой на подбородке. Ему, наверное, лет двадцать шесть или двадцать семь, перед самой войной выпустился. Все-таки, как ни крути, богатым в этой жизни всегда достается лучшее – офицеры, кроме тех, кто из сержантов выбился, все с высшим образованием, на родительские деньги. У кого карьера, у кого бизнес, у кого сеейное дело. У тебя же – хер да ни хера по жизни, всегда так было и всегда так будет. Всё, что тебе отведено – скрести пузом по песку и докладывать. Рвется в воде снаряд, мокрая песочная плюха падает тебе на плечо, попадая на щеку. Фух, спасибо, что не осколок. – Боец, прием! Ты так до сочельника будешь ползти! – слышишь голос ганни над собой. – Роббинс! Кончай валяться! Пригнулся и побежал! Кажется, он сейчас тебя пнет. Вставать? Ну уж нее... встаешь, и быстро. Морская пехота так устроена – когда ганни приказывает, тело само как-то сначала делает, а потом уже голова додумывает, надо было сделать или нет. И бежишь, согнувшись и гадая, мелькает сейчас твой затылок над стеночкой или нет. Но бежать недалеко – вот они, бойцы второго взвода, сгрудились у блокгауза. Спрашиваешь, где лейтенант Уоткинс. – Пригнись, дебил! – шикает капрал. – Тут он! Уоткинс выглядывает из какой-то ямы. – Чего тебе? Передаешь приказ. – Ясно! Взвооод! Приготовиться к атаке! Родригес, Вэнс, гранаты приготовить! Первое отделение – к левому бараку. Второе – к воронке и прикрывать, потом взять правее. Третье – в резерве, прикрывает отсюда! А ты уже чешешь назад. Поднимается стрельба из всего, из чего только можно, люди кричат что-то нечленораздельное, и ещё стучит пулемёт там, откуда ты стартовал. Добегаешь, перемахиваешь через стенку. Докладывать? Да можно не докладывать – уже видно, что второй взвод идет в атаку, что-то там взрывает, палит во все стороны, орёт. Можно передохнуть под перестук "Браунинга". Ту-ту-тум! Ту-ту-тум! – и с тихим звоном катятся на дно воронки гильзы.
Клонис Милкшейк наклоняется к тебе. – Что? Не понял! Что! Он успокаивающе прижимает тебя руками. – Тише! Не надо, не дергайтесь пока. Тише! Там лейтенант Донахъю командует. Всё под контролем. Он оглядывается, ища помощников, но рядом никого нет. – Я вас до воронки сейчас. Вы там с ним сами. Сейчас-сейчас! Он приподнимает тебя, накидывает непослушную твою руку себе на шею, подхватывает подмышку. Ноги расползаются, как будто ты сильно пьян. – Сейчас-сейчас! – с натугой говорит он и тащит тебя. Через стенку и бруствер из мешков вам не перебраться, но в том месте, где вы тогда подорвали стену, чтобы получилась воронка, перебраться можно. Он тащит тебя, кряхтя от натуги, несколько метров. Вы скатываеетсь в воронку, он придает тебе более удобное положение. Тело как чужое, но боль ты чувствуешь. Уже хорошо, как говорится. В воронке Манго, Слипуокер, Уистлер, Смайли и пулеметчики – Парамаунт и братья. Пулемёт коротко стучит, посылая куда-то очередь за очередью. На дне воронки – уже целая куча гильз. Одни дымятся, другие, воптанные в песок, уже нет. В воронку скатывается ещё один морпех – тот, что нашелся перед самым обстрелом. Роджерс что ли? Робертсон? Пытаешься вспомнить.
Всем, и особенно Манго. Видно, что ганни своё дело сделал: пока первое отделение стреляло из сарая на берегу, второй взвод сблизился и взял барак. Какой-то япошка там крикнул что-то, рвались гранаты, но вроде все хорошо. И даже ещё там что-то захватывать кто-то побежал. Неплохо! Первое отделение тоже побежало через открытое пространство. Свист... разрыв! Нет, встали, опять бегут. Все или не все? Ганни пропускает других вперед, залезают в барак, там внутри выстрелы. Всё, всё кончено – правый фланг прикрыт. Ганни машет рукой Парамаунту, кричит, чтобы тот прекратил огонь. Потом ползет через открытое пространство к блокгаузу, исчезает за ним. Огнеметчики и бегавшие за рюкзаками морпехи всё ещё ползут к блокгаузам. Что там Сирена? Что Дасти, Брукс? Ни черта не разобрать. Зато видно, как Винк с пулемётом скатился в воронку и обстроился. Слипуокер, Уистлер и Смайли выдыхают – никто там, в левом бараке, не появился. Левый фланг... ну, можно сказать, тоже прикрыт, хотя ещё пехоты бы там не помешало. Да и барак бы проверить. Слева по-прежнему идёт бой. Спереди, где блокгаузы – тоже стрельба, пожиже, но тем не менее, там началась перестрелка, это понятно. Откуда там стреляют япошки – пока неясно: постройки и пальмы загораживают, а по звуку, когда вокруг такой концерт, хрен поймешь.
Вжик! – памф! – перед носом у Манго проносится что-то настолько злое и быстрое, что он не сразу понимает, что же это было такое... Фонтанчик взлетает у самого локтя Уистлера на краю воронки. – ЛАЖИИСЬ! – гаркает Парамаунт. Это – пуля весом 9 грамм, остроконечная, легкая, пролетевшая в два с половиной раза быстрее звука. Вы все пригибаетесь, сползаете пониже. – Сучий потрох, чуть руки не лишил! – возбужденно сообщает Уистлер. Но ты, лейтенант, знаешь, это не его пуля была, а твоя. Кто-то хотел тебе мозги вышибить, но повезло. – Слева стреляли, – говорит Смайли тихо. – Да ежу, блин, понятно. А откуда? Смайли неуверенно пожимает плечами. Может, еще один недобиток, а может... а может, кто угодно и откуда угодно, мать его! Это гребаная Тарава! Тут везде опасно всё время! Тут со всех сторон, из каждой щели может выглянуть раскосая смерть и утащить тебя в ад, будь ты хоть рядовой, хоть лейтенант, хоть полковник, мать его, Шуп. Может, это вообще с пирса снайпер!!! Кто знает!? И что делать?
– По-ол, у тебя в амфибии непло-охо тогда получи-илось, – говорит Гловер-младший, по-южному растягивая слова. Дурные они оба все-таки.
-
Тарава - это минимум два "С": суматоха и смерть.
-
– По-ол, у тебя в амфибии непло-охо тогда получи-илось, – говорит Гловер-младший, по-южному растягивая слова.
Крутая сцена с южным акцентом вышла. Так живо это можно представить. Да и вообще весь пост огонь!
|
Прощаться с тобой на ферме вышли все. Они смотрели тебе вслед, и в их глазах ты видел горькое понимание. "Уезжаешь Дарра? Ну так, уезжай." Никто не сказал тебе за весь визит грубого слова, но была какая-то неловкость. Хотя вроде бы всё понятно – ты ведь и не мог раньше вернуться, а вернулся-то не с пустыми руками, а вон, с быками целыми! Претензия их, как ты понял, была не в этом, а в том, зачем ты ушел непойми куда? Ведь в общем-то ты потому и потерялся, что искал неизвестно чего. Грустное это было расставание, как ни крути. Но быки были нужны, они были отличным подспорьем – на лошади много не напашешь. И раз ты их привел, да ещё и согласился отработать их цену где-то там, значит, ты – всё ещё свой, всё ещё Дайсон. И это все поняли. И поэтому, грустно там всем было или нет, ты почувствовал, что заслужил право вернуться на ферму в любой момент.
***
Жизнь на ранчо после этого стала немного легче – неопределенность всегда давит, а тут вроде выяснил, что там да как со всеми, Брэди вон выжил, оказывается – гора с плечь! Да ещё и письмо написал, про родителей не забыл. Правда, письмо это дошло вообще или нет из Денвера до Айовы ты не знал, а ответа не получил. Но чего уж! Послал – уже хорошо, сыновний долг, так сказать, выполнил. Однако работа проще не стала: наоборот, ты понял, что лето на ранчо – время едва ли не тяжелее, чем зима. На ферме-то было строго наоборот: весна время голодное, и трудиться приходится много, осень – самое рабочее, хоть и посытнее. Лето же и зима – попроще. Но скот требовал примерно одинакового количества работы в любое время года, пожалуй, зимой побольше, да это-то ничего, если одежда теплая и зима не слишком суровая. Зима в Колорадо была ничего, а вот как раз лето – засушливое, жаркое, до 86 градусов*. Коровы от жары дурели и вели себя иногда не слишком покладисто. Да и с двуногими обитателями Джей-Арроу ладилось по-разному, и не только из-за жары.
Айк, если честно, как раньше тебя ни во что не ставил, так и продолжал, и доброго слова ты от него не дождался. То, что ты ему что-то там приятное говорил, воспринимал он исключительно как подхалимаж. – Взяли дурачка деревенского, – ворчал он, – на мою голову. – Да чего ты, смотри, нормально же парень вкалывает! – защищал тебя Коул. – А со скотиной работать не умеет. – Но и не дармоед! – Ну и платили бы ему по полмонеты в день, как наемному на ферме. – Ну это уж, Айк, не твоя печаль, не находишь? В ответ на это Клементс только сердито пожимал плечами.
Но несмотря на его подначки, хорошие харчи, тяжелая, но не выматывающая до истощения физическая работа и беспечное в целом житье-бытьё (индейцы к вам на ранчо не наведывались, и вы их даже ни разу не видели) сделали своё дело – твой молодой организм начал отчаянно нагонять то, что упустил, когда ты был подростком. Ты словно запрыгнул на уходящий поезд! Ты даже вырос на пару дюймов. Однажды ты мылся в большой деревянной бадье и с удивлением увидел, что ребра на груди прощупываются, но не выпирают, как раньше. – Смотрите-ка! А Дарра уже не такой дохляк! – сказал Майкл за обедом. – Когда па его привел, соплей перешибить было можно, а теперь уже нет. – А ты бы поставил на него доллар? – спросил Коул, уплетая кукурузный початок. – Ну, смотря против кого! – Ну, против кого бы поставил? – Против тебя бы не поставил. А против старшего Фицгиббонса поставил бы! – Ну-ка прекратите об этом говорить за столом! – шикнула на них миссис Риггс.
Мистер Риггс говорил, что ты молодец, но опыта у тебя пока маловато. Вот поработаешь ещё пару лет... Это он так намекал, что прибавки в ближайшее время можно не ждать. Живыми деньгами он платил тебе по пять долларов, а остальное удерживал в счет долгов. Этих пяти долларов едва хватало на одежду: купленная в прошлом году одежда потихоньку снашивалась, приходилось то рубашку новую покупать, то штаны – штаны особенно протирались в седле быстро. Ещё надо было заплатить в прачечную (не то чтобы у тебя было много одежды, но за неделю рубашка становилась уже неприлично грязной, а стирка была процессом, который занимал весь день). Ну, и на выпивку, что оставалось. Да, на выпивку! Ведь парни ездили в город, и теперь, раз тебе платили, ты уже должен был угощать себя сам. Пили вы немного, может, по кружке или по две пива, но даже так за месяц набегал доллар. Пиво было теплое, но всё-таки вносило приятное разнообразие – в доме у Риггсов пили только воду и кофе, ну и чай. Но чай пили редко, только если гости какие заходили, и вашего брата на чай обычно не звали. Ещё в "Сове" подавали сарсапарилью, но, во-первых, в "Сове" всё было дороже, а во-вторых, Коул тебе сказал, что мужики сарсапарилью не пьют – что это за пиво такое, от которого и не хмелеешь вовсе? "Рутбир – это для подростков, девчонок и пижонов," – так он говорил. – "Перо из головы у тебя не торчит, платье ты не носишь, носки у тебя не желтые и не в полосочку. Так чего выёживаться на ровном месте?" Не ездить же в город со всеми было нельзя – ты видел, во что превратился с годами Джи-Ти, и не хотел превратиться в такого же бобыля-молчуна, которому с коровами проще, чем с людьми. – Дарра, а ты чего не куришь? – спросил тебя однажды Коул. – Пора уже! Пришлось попробовать и табак. С табака ты кашлял, плевался, и поначалу не мог понять зачем они все это делают, но попозже почувствовал расслабляющее действие папироски. Пятицентовые сигары ты курить так не смог, сколько ни пытался – слишком они были крепкие и вонючие. – Цигарка – это твой наипервейший друган, – наставлял тебя Коул. – Она, мозги прочищает – это раз. Бывает, не можешь никак сообразить, как поступить, а выкуришь – и как Господь в темечко поцеловал. Она от одиночества помогает – это два. Бывает тоскливо на душе, а покуришь – уже вроде как с кем-то поговорил. Потом опять же согревает немножко зимой. Вот зима опять придёт – увидишь. Ну и вообще... если мужчина не курит – то что-то тут нечисто! А так подходишь: "Огоньку не найдется, джентльмены?" – и вроде уже разговор завязался.
Просветил он тебя и по поводу танцев, и по поводу того, как общаться с дамами. – Как понравиться девчонке? Да проще простого! – говорил Коул, покуривая самокрутку, пока ты терзал скрипку после того, как у вас выдавался послеобеденный отдых на отдаленном пастбище. – Во-первых, надо мыть шею. И вообще, мыться как следует. Ты вот с мочалкой моешься? А надо с мочалкой! Отскоблить всю грязюку надо, а то они тебя близко к себе не подпустят. Некоторые пижоны волосы бриолином намазывают, ну это, брат, лишнее. Или вон тоже... одеколон, мать твою! Не нужен одеколон рэнч-хэнду. Ты же кто? Ты пастух. Работа честная, а значит, тут нечего стесняться, я считаю! Ну так и пусть от тебя пахнет лошадьми и упряжью, мужской работой пахнет. Только надо чтобы пахло, а не воняло, понял? Он мечтательно выдыхал дым и продолжал. – Потом ещё знаешь... надо чтобы ты был немного жентыльменом. Немного! Мы, конечно, не жентыльмены ни черта, но тоже, как говорится, понимаем, да? Суть в том, Дарра, что барышня должна знать: она с тобой приятно время проведёт, ты при ней какой-нибудь гадости не сделаешь, не выругаешься и не плюнешь на пол. Плевать, брат, надо в плевательницы. А если нету плевательницы – то потерпи уж как-нибудь, не плюй. Но ещё надо быть... ну... уверенным что ли. Вот лошадь, ты ж видел, как объезжают лошадь? Нет? Ну, не беда, увидишь ещё. В общем, к лошади надо подходить спокойно, без резких движений. Эдак не торопясь, но зная, чего ты хочешь. Идешь к ней и про себя говоришь: "Ну, погоди у меня, лошадка, я тебя объезжу в лучшем виде!" И когда так говоришь – рано или поздно всё получается. Всякое, конечно, бывает – есть такие лошади, что чуть что убить тебя норовят. Но это ничего, тут всегда такой риск есть, что ж поделаешь! Кто не рискует, тот не банкует. Вот, точняк: женщина должна видеть, что ты вроде как с виду человек приличный, а с другой стороны – что с тобой и рискнуть не страшно. Шляпа там на тебе сидит как надо, грудь колесом, и весь ты такой улыбаешься... Не как дурак, но и не хитро, а слегка так... Знаешь как? Как будто ты скоро ранчо в наследство получишь! А не получишь – не беда, горевать не станешь, вот как! Вот, скажем, к примеру, мы когда едим в доме, ты тарелку вылизываешь. Не вылизывай тарелку никогда! Даже если хочется, показывай, мол, всё у тебя зашибись. А то чего ты, как щенок голодный? Кому такой нужен? А ты эдак с гордостью, да мол, ничего у вас тут еда, вкусно, хотя едали мы и получше. Даже если это и не так! "А ещё что?" – спрашивал ты, трогая смычок пальцем. – Ещё? Дальше надо рассказывать что-нибудь. Вообще не особо важно что, можно даже и приврать. Главное, чтобы интересно было. Не про погоду, в общем, хотя как говорится, если не с чего ходить – можно и с бубён! И, это самое, себя не перехваливать – они этого не особо любят. Так, в меру похвалить. Удобно бывает рассказать что-то хорошее про своего друга, вот хоть про меня к примеру! Дескать, там: "Вот человек, вот это человееек! Из таких историй выходил с блеском и, мать её, непринужденностью! Ну, и я тоже молодец, не отнять." Тут важно, чтобы ей нескучно было, а то если стоять и молчать – скучно выходит. И нужно не просто болтать, а как бы в тему приплетать немного, одно чтоб к другому шло, как вагоны у поезда. Ты поезд видел когда-нибудь? Не видел? Ладно, не беда, увидишь. Так о чем я? Вот, короче, слово за слово, она увидит, что ты и парень не промах, и не хам, и не скучный какой-то, а там уже дальше само пойдет. "Куда пойдет?" – спрашивал ты. – А это уж сам разберешься! – усмехался Коул, туша свою папироску. – Дальше, как говорят военные, по обстоятельствам. Так, ну ты танцулькам дальше учиться будешь? А то, ты не обижайся, но одна скрипка да скрипка – это как масло без хлеба.
Когда же в городе ты "припер его к стенке" о том, что там происходит в борделе, Коул, который был под хмельком, тяжело вздохнул, и выдал тебе "всю правду". – Правильно говорит миссис Риггс, ох правильно! – ответил он мрачно. – Я Дарра, сейчас тебе всё расскажу, а ты мотай на ус. Бордель – это, брат, дом дьяволов, как церковь – дом божий. Ты не слушай, что про это место другие говорят, я тебе настоящую правду скажу. Когда туда первый раз приходишь – оно вроде всё красиво: музыка бренчит, дамочки улыбаются, обставлено все с шиком, напитки всякие... А только это для отводу глаз, дурачков заманивать! А на самом деле, как переступишь порог, Сатана возьмет твою душу, осмотрит, обнюхает, и ежели ли есть в ней изъян, хоть один грешок, хоть малюсенький – он сразу над твоей душой власть получает! И единственный способ от этого отделаться – привести туда таких вот как ты, олухов несмышленых, полдюжины, а лучше дюжину, заместо себя, тогда и отстанет. Вот так это и работает. Я было хотел тебя туда отвести, да вот, совесть заела, поэтому так про это прямо и говорю. Пропадай стало быть, моя душа, а твоя, может, еще спасётся. А кричат почему так? Так известно почему! Дьявола приветствуют. Эти дамочки, что там находятся – только с виду милые, а на самом деле – ууууу... Ну, нет, не ведьмы, конечно, колдовать не умеют, но, так сказать, меченые. Слуги Сатаны! Понял? Так что езжай на ранчо и радуйся, что у меня душа добрая да совестливая. А мне туда зайти как раз надо – отметиться. А то лишит меня Сатана сна, и что тогда? Всё тогда! Работать не смогу. Давай, давай, топай. Только миссис Риггс не говори, а то она расстроится, а зачем нам её расстраивать? Она уж тут ничего не исправит. А в церковь ходи почаще! И они ушли вдвоем с Майклом, и ещё не дошли до угла, как ты услышал, что Майкл заливисто хохочет на всю улицу. Вот как человека пробирает! Казалось бы, тут плакать надо, но вот какую силу имеет Сатана над людьми!
***
В августе случился праздник – свадьба на одном из ранчо, куда позвали всех местных скотоводов, и вас тоже. Айк и Джи-Ти туда не поехали, а мистер Риггс с семьей поехал, и вас с Коулом взял. Накрыли огромный стол, желали всякое хорошее молодым, потом на ровном, убитом каблуками пятачке земли, устроили танцульки! Тебе достались три девчонки – курносая веснушчатая мисс Дебора, сестра невесты, которой было лет пятнадцать, высоченная, как сосна, Дженнифер Хиггинс и ещё одна полная, черноволосая девочка, Сара Фицгиббонс, которая танцевала хуже всех, но зато улыбалась больше всех. Ну, а когда уже и вальс, и мазурку оттанцевали, пошел "квадратик", и там уже все со всеми потанцевали, и ты даже с невестой танцевал, и с Джудит тоже. Нельзя сказать, что ты был самым ловким танцором, но особо ловких тут и не водилось. Главное, что всем было весело, хорошо, и никто ни с кем не подрался и не убил!
Твои апроши по отношению к Джудит имели по началу переменные успехи. Истории о путешествиях она засмеяла. – Куда ты путешествовать-то собрался, Дарра? – говорила она, когда вы оставались одни. – Ну вот скажи, хотя бы, в какой стороне Техас, а? Ты показывал наугад, а оказывалось, что совсем не там. – Вот так и в прерии потерялся! Да у тебя же даже лошади нет, прости Господи! Да и что ж там в прерии интересного? На звёзды можно и тут посмотреть. А индейцы – нееет, я никаких индейцев видеть не желаю! От них добра не жди! Вот если поехать в Сан-Франциско – это дааа... Но ты же ни за что до Сан-Франциско не доберешься. Да и что там делать без денег?
Ты долго не понимал, почему все женщины говорят про этот Сан-Франциско, как будто там мёдом намазано – подходи да слизывай. Коул там тоже не был, хотя кое-какие сведения у него на этот счет имелись. – Уж больно, говорят, красивый город. С одной стороны – море, с другой – мильон жителей. Ты хоть знаешь, что такое мильон, деревня? ОЧЕНЬ много! Больше, чем ты за свою жизнь долларов заработаешь, браток. Вот так-то. Говорят, правда, что там китайцы какие-то, дрянь людишки, но говорят ещё, что вообще красиво. Ну там... платья всякие. Дома да набережные. Океан опять же! Знавал я одного калифорнио, так он мне все уши прожужжал про закат над океаном, про рыбу морскую, про всякую чепушню ихнюю. А по мне так главное, чтобы девчонки посмелее были. Но в общем ты понимал, что даже Коул в этом вопросе подкован не очень. Джудит же ничего тебе не объясняла. – А вот съезди – тогда и поймешь, путешественник! – говорила она. И мечтательно добавляла. – Эх, Сан-Францииииско...
Но зато ей нравилось, как ты играешь на скрипке, кроме того, твои наблюдения относительно погоды и разные приметы были ей весьма интересны. Знать погоду женщине очень важно – а то вдруг ехать куда-то, в город, например, так надо обдумать заранее, как одеться. Однако вы все же сблизились. Ты стал замечать, что она реже над тобой смеется, а чаще просто улыбается, чаще подгадывает так, чтобы приехать на пастбище, когда там находишься ты, привозила вам из дома что-нибудь вкусненькое или смотрела, как вы работаете, а могла даже и помочь немного или сварить кофе на костре, пока вы заканчивали считать коров. От Коула не скрылось то, что вы посматриваете друг на друга. – Ну ты смотри Дарра, поаккуратнее! Дочка босса – это, знаешь, как бочонок с порохом, если не знаешь, что делать, лучше отойди. Ты спросил, мол, почему, что в этом такого? – Да не любят отцы, когда вокруг их дочек кто попало вьется, ты уж прости за прямоту. У тебя вот за душой ни цента не водится, ни седла нету своего, ни лошади. Ежели у вас шуры-муры заведутся, то папаша тебя хорошо если просто с ранчо выгонит, а может и отколотить как следует, а это, знаешь, будет не поджопник любящей ногой, что тебе твой батя отвешивал. А ежели она за тебя замуж захочет, то тут может нехорошо получиться – придется тебе её домой к себе везти. А куда домой-то? На ферму на вашу? Так я её видел. Там, браток, во-первых, уже есть хозяйка, а Джудит наша – она хоть и не прынцесса, но и не то чтобы осчастливит её за свиньями бегать. Может быть, конечно, что мистер Риггс тебя к себе в семью примет, но я б на это не рассчитывал. Кто ты здесь будешь? У Майкла на побегушках? Были бы вы с Майклом друзья-приятели – тогда да, но для него ты – работник и всё. А мужчине, браток, если он жениться надумал, свой дом нужен. А на какие шиши ты его заведешь?
Но ломать голову над этой проблемой тебе не пришлось. Когда Джудит уже пару раз сказала что-то вроде: "Какой ты милый, Дарра", чем, конечно, тебя обрадовала, у тебя завелся соперник, и такой, что ух! В октябре они с матерью поехали в город покупать ткань на новую одежду, и им повстречался Нед Сибили, который помог вытащить застрявшую в грязи повозку. Вообще-то они знакомы были и раньше (собственно, ты видел Сибили на той свадьбе), но теперь между ними что-то такое началось, что для ваших с ней отношений было явно не в кассу. Нед был сыном одного вашего соседа, ранчо их называлось "Бегущая Эс". Неду было двадцать лет, у него уже начали расти усы, у него была красивая жилетка (все её называли "дымчатой с искрой", что бы это ни значило), красивая серебряная пряжка и очень красивый вороной конь. А у тебя ничего этого не было. Он, правда, не умел играть на скрипке, но умел играть на губной гармошке. Сапоги он натирал медвежьим жиром так, что они аж скрипели, и ещё у него были дружки – его кузен Кайл и парочка городских охламонов, гонявших коров из загонов до мясных лавок, которых он угощал пивом и с которыми иногда играл на бильярде. Стадо у Сибили было не больше вашего, но Нед – единственный сын, и родители в нём души не чаяли. Поэтому свободного времени у него было много, и деньги тоже имелись. У тебя, конечно, было известное преимущество – ты был все время рядом, а их ранчо было в пяти милях. Но зато Нед мог дарить ей подарки (то какое-то зеркальце, то отрез шелка), лучше тебя ездил на лошади и лучше кидал ларьят. И был в нём какой-то приятный лоск, на который девушки, как известно, падки. К зиме ваши с Джудит отношения изменились, не то чтобы кардинально, но значительно. Ты, возможно, не смог бы описать это словами, но почувствовал очень хорошо. По-другому она стала улыбаться, по-другому говорить, по-другому молчать. Она была по-прежнему дружелюбна, но однажды, постаравшись сделать для неё что-то приятное, ты услышал фразу, резанувшую по живому: "О, Дарра, мне так приятно, но не стоило так беспокоиться!" "Не стоило так беспокоиться, Дарра, потому что ты хороший парень, но тебе вряд ли светит." К чести Джудит, нельзя было сказать, что она тебя вовсе перестала замечать, пожалуй, нет. Но это была гонка, в которой, как сказал бы Коул, ты со старта отстал на полкорпуса. А к весне – на два корпуса: это ты понял, когда увидел, как вполголоса переговариваются мистер и миссис Риггс, поглядывая на свою дочь.
Ты как-то спросил у Коула, что он думает про молодого Сибили. Коул сначала удивленно поднял брови, мол, какое тебе дело до Неда Сибили, и сказал: – Ну так, ничего себе парень... Но потом посмотрел на тебя, сложил два и два и добавил: – А вообще такой... с душком. Балуют его больно сильно, ещё немного – и пижон получится! Да я его на бильярде в два счета вздел бы! Как ты уже понял, "пижон" для Коула было одной из самых нелестных характеристик. Чуть позже Коул взял и подарил тебе... шляпу! Настоящий Стестон! – А то хозяйская вон расползается потихоньку, дрянь шляпа! А этой сносу не будет, носи хоть всю жисть! Да и вообще! Тебе, получается, вон уже лет сколько! Совсем взрослы! Ещё немного – и будешь настоящим рэнч-хэндом. Это была хорошая шляпа, и она пришлась тебе впору.
Но у самого Коула приключилась беда почище твоей.
Было это уже весной, в конце марта, после дня Святого Патрика, на который опять устроили танцы, уже в городе (и все посмотрели, как мисс Ригг отплясывает мазурку с молодым Сибили). Коул стал важным, таинственным, у него в городе завелись какие-то дела, в которые он вас не посвящал, и даже пару раз отпрашивался у мистера Риггса посреди недели за свой счет. А потом в воскресенье, вы поехали, как обычно в город, только без Майкла и Гэйба, потому что отец за что-то рассердился на них и заставил чинить курятник. Ты пошел в церковь, а Коул – по своим таинственным делам, а встретиться вы должны были в "Рюмочной номер 3". Коул ввалился туда чернее тучи, взял бурбона, выпил один у стойки, а потом взял с собой и всю бутылку, и только тогда поискал тебя глазами. Ты спросил, в чем дело? – В чем дело! Тётка моя померла, вот в чём дело! Ты ему посочувствовал, но он отмахнулся. – Да пусть её там черти обглодают, не в этом дело. Сегодня читали завещание. Она всё оставила этой своей пигалице! А мне – только пять долларов на виски и старый шифоньер! Это, оказывается, была такая издевка – шифоньер Коул ненавидел, потому что когда бы он ни приходил к тёте в гости, та заставляла его двигать, а Коул, стараясь быть хорошим племянником и заслужить часть наследства, всегда это проделывал, пыхтя и надрываясь. – Шифоньер я продал этой дуре с ходу, не торгуясь! Мать её за ногу, ну это ж надо было меня так прокатить! Сколько я на этом ранчо проторчал заради неё! Ждал-ждал – и на тебе! Ей магазин, а мне – пять долларов и шкаф! Что б её на том свете мул лягнул, старую перечницу! И он ещё долго сокрушался, обхватив голову руками. – Уеду я отсюда ко всем чертям! Поеду на юг! В газетах пишут, сейчас из Техаса большие стада гонят на север, там можно легко денег поднять. Завтра же и уеду! Так что давай-ка сегодня не как обычно, а как следует напьемся!
Тут краем глаза ты увидел, что в рюмочную ввалилась шумная, веселая компания молодых людей – это был Сибили со своими приятелями. Все столики были заняты, но они с шутками-прибаутками выдворили наружу какого-то наклюкавшегося старичка и заняли его место. Потребовав пива и сигар, они стали обсуждать что-то весьма смешное, потому что периодически от их стола доносились взрывы смеха.
-
Ох и грустный пост, прям аж закурить захотелось. Вообще, я уже понял, как Дарра бандитом станет. От безысходности и по глупости.
|
Альвий никогда не молился истово, скорее аккуратно. Пылающая вера больше подходит священнику, а не дознавателю. Да и вообще, Юлий знал, что его служение – не в молитве, оно – в работе. "Все мы держим ответ перед ним", – сказал лорд Эр, но ответ разный. И Юлий догадывался, что когда он попадет на суд, он не спросит "горячо ли ты молился, дознаватель?" Он спросит: "Сколько еретиков ты поймал? Сколько дел раскрыл? Как ты послужил Мне?" Но все же помолиться было надо, потому что... Да потому что надо всегда помнить, кому ты служишь, вот почему! Молитва – это как снятие пистолета с предохранителя перед стрельбой, часть обязательная. А если ты не молишься – значит, ты отломал свой предохранитель, и можешь таких дел наворотить! Поэтому молись аккуратно и говори: "Я помню, кому служу. Я помню о смирении. Я помню о долге. Я помню, что дело моё важно только потому, что служит Твоему делу. И я прошу помощи, потому что самая малая Твоя помощь сделает больше, чем самые старательные из моих усилий."
Что касается стиля вождения инквизитора Лотты, то Альвий увидел то, что видел и раньше: она импульсивна, склонна действовать, срезая углы. В большинстве организаций, где вся деятельность была зарегулирована инструкциями, такой подход осуждался. Но Инквизиция для того и создана, чтобы срезать углы – слишком тупые и слишком острые. Тут важен результат. А результат – они доехали и они живы. То, что внешне выглядит, как взбалмошность, может на самом деле быть склонностью к нестандартным решениям, а ведь склонные к стандартным решениям люди предсказуемы и чаще попадают в ловушки.
"Зачем я об этом думаю?" – спросил себя Альвий, идя по коридору. Затем, что я не знаю, почему меня послал Конклав на самом деле. То есть, да, конечно, если тут растет культ, и мы его вскроем, вопросов не будет – дело сделано, операция проведена. А если это кто-то копнул под Лотту и её начальство? "Нужна поддержка? Вот тебе поддержка, дорогая, целого легата с печатью прислали. Что, ничего не нашел? Какой сюрприз! А не имитацией ли бурной деятельности ты тут занимаешься? Мол, мне и на Радже хорошо, оставьте меня здесь, тут РЕАЛЬНО нужен целый Инквизитор, а не дежурный сервитор. А ещё и группку выделите! А на самом деле это всё чепуха и преступное безделье и расходование кадров. Легат Альвий, вы там были, какую характеристику можете дать?" – и какого ответа от него будут ждать? "Да она даже водит, как ошалевший от безнаказанности сын губернатора!"
Выглядело правдоподобно, и еще более правдоподобно, учитывая, что Лотта устроила его здесь, в кофейне, рядом с собой, буквально через дверь. Как говорится, держи друзей близко, а проверяющих – еще ближе! "Только я ведь не проверяющий. Я занимаюсь расследованием, а не интригами." Но, как говорится, если ты не занимаешься интригами, не удивляйся, что они занимаются тобой. Ведь одно дело, когда тебя послали шпионить за инквизитором, и это – приказ, за который кто-то несет ответственность. А другое, когда нет. Бывает же, что волна вдруг повернется вспять. "ВЫ ЧТО, ОХРЕНЕЛИ ДРУГ ДРУГУ ПАЛКИ В КОЛЕСА СТАВИТЬ!?" – и так далее. Старая песня. И тогда тот, кто всё это задумал, на голубом глазу скажет: "Какие палки, ваша светлость?! Легат Альвий, ну ка скажите, какой приказ вы получили? – Оказать содействие в расследовании. – Ну, и какие ко мне вопросы, ваша светлость? Это легата Альвия спрашивайте, зачем он там за ней шпионил." Никогда так не было, и вот опять, в общем.
Так всегда хочется просто делать работу, но всегда надо держать в голове, что это может быть не просто работа. А как иначе? Затем и держат. Печать легата кому попало не дают. И в идеале, надо бы понять, что инквизитор об этом думает.
– Отличные покои, лучшего я не могу и желать, – сказал Альвий по привычке без выражения, тем бесцветным голосом, каким учат арбитров рапортовать о чем угодно (потому что твои эмоции начальству не нужны). Он поставил чемоданы. – Я бы выпил рекаф или что-то в этом роде. Я ничего не успел заказать в заведении. Было не до этого! – легат еле слышно хмыкнул. – Команда собралась... с интересными особенностями, – поделился он своим наблюдением, неспешно выговаривая слова.
-
До половины рассуждений господина легата я бы ни в жизнь не додумалась. И это великолепно и очень натурально!
|
Много лет спустя ты будешь вспоминать эту сцену в отеле в Ницце с теплотой, но тогда у тебя что-то ёкнуло в животе и ты почувствовал, как пот выступает на спине, а руки начинают немного дрожать. – Боже, Уил! – кузен явно хотел засмеяться и с трудом удерживался. – Как ты... зачем ты... о, Боже! Он провел рукой по лицу, качая головой и не зная, смеяться ему или смеяться ещё сильнее. – Прости, но... это смешно, ну правда... это как... как... я даже слов подобрать не могу! Извини... Дааа, ты полон сюрпризов, кузен! Тебе стоило большого труда не убежать куда-нибудь, но бежать-то особо было некуда – в коридор что ли? В таком виде? Ты сделал непроизвольное движение рукой. – Нет, подожди! – вскрикнул Альберт, по-прежнему сдерживая смех. – Подожди... я... извини, я не хотел обидеть, но просто это... я... я ценю что ты... НО ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, ПОЧЕМУ ПЛАТЬЕ ТАКОЕ ДУРАЦКОЕ!? – и он все-таки прыснул, очень искренне, что, наверное, было самое обидное. – Нет, подожди, не снимай! Ты бы сделал что-то – ответил ему, разозлился, вспылил или прогнал его или даже заплакал, или всё сразу, но тебя удержало тонкое, хрупкое ощущение, что вы оба чувствуете одно и то же: вам обоим неловко, но вы оба, и он и ты знаете, что если он просто посмеется, а ты просто переоденешься – это будет трещина навсегда. И он должен был сейчас найти какие-то слова, которые примирят тот факт, что ему смешно и странно видеть тебя в платье, и что он очень не хочет тебя обидеть, не хочет быть тем, кто тебя осудит, посмеется и оттолкнёт. – Знаешь, – сказал он, наконец справившись со смехом, – в конце-концов, ты же театральный человек. Пишешь пьесы, ставишь... В этом же, наверное, нет ничего такого, что ты захотел переодеться! В Древней Греции вообще все роли в театре играли мужчины! Он взял тебя за руку. – Я... нет, меня не задевает... если тебе нравится. Но просто если уж... то надо как-то как следует, я не знаю. А это выглядит просто странно и смешно. Хотя... хотя... в темной комнате тебя можно перепутать с женщиной. И вообще, ну-ка, встань эдак поувереннее. Сделай как будто ты веер держишь! Наклони немного голову! Посмотри в сторону, как будто ты актриса или я не знаю... хозяйка салона! Ты не очень хорошо знал, как это надо изобразить, но как-то уж изобразил. – А не так плохо! – сказал Альберт. – Просто понимаешь... это, ну... не в платье одном тут дело. Они не такие как мы, понимаешь? Они ходят по-другому, стоят по-другому. Но ты, может быть, и смог бы это изобразить. Он вдруг просиял. – А давай в Париже наймем тебе одну... я её знаю, уверен, она бы могла! Мадам Живо её зовут, она любит, чтобы всё затейливо было, у неё в заведении даже сцена такая есть для выступлений. Уж она-то болтать не будет. Она тебе объяснит, как... тут надо грим ещё, лицу как бы мягкость форм придать. У тебя могло бы здорово получиться! А платье можно тоже через неё заказать, чтобы слухи не пошли. Через неё, поверь, и не такое заказывали. Тебе бы, наверное, синий цвет пошел, а не эта уродливая клетка. Господи... Уильям, готовую одежду-то вообще носить нельзя! А уж... Я пойду, открою вино, давай выпьем. За творческие успехи!
***
И вот теперь, в Париже, ты стоял на балконе с актрисой, имени которой никак не мог вспомнить, а спросить было вроде неудобно. Она выслушала тебя внимательно, кивнула. – Спасибо. Мне надо было это услышать от вас, – и улыбнулась несколько загадочно, и в то же время очень дружелюбно. Потом сделала паузу, разглядывая ночное небо – облаков почти не было, и звезды рассыпались по неблсводу, как холодные, даже для императоров слишком дорогие бриллианты. – Я пообещала открыть вам секрет. У вас, Уильям, очень проникновенные глаза, хотя вы их и прячете. Вот мой вам совет – если вы хотите чего-либо добиться от человека, просто посмотрите ему в глаза. Знаете, Шекспир говорил, что глаза – зеркало души. У большинства людей глаза тусклые, а их взгляд ничего не значит, и они глазеют направо и налево, и никому от этого ни горячо, ни холодно. А у вас глаза – глубокие. Если вам что-то нужно от человека – попытайтесь просто сказать ему об этом как можно спокойнее и посмотреть в глаза. Как можно спокойнее! Не заискивайте, не давите, не смейтесь притворным смехом. Просто сделайте это спокойно. А можете и вовсе ничего не говорить, если всё и так ясно! Многие люди спасуют просто потому, что не смогут вынести ваш чистый взгляд. Хотите верьте, хотите нет, уж я в этом разбираюсь. Ты засомневался, как может почти девочка, твоя ровесница, разбираться в таких вещах, но, в конце концов, она ведь была актриса. Может быть, она была права? Вы вернулись к общей кампании, и вскоре карусель веселого общения вас разделила. Только по дороге домой, когда вы с кузеном ехали в пролетке, ты спросил, как её зовут. – Сара. Боре... Бернар? Бернар, – сказал Альберт, припомнив. – И как она тебе? По-моему, играет так себе, а барышня интересная!
***
Мадам Живо, которую пригласил к вам в дом Альберт, была полной, живой, улыбчивой женщиной лет сорока, не очень красивой, но очень располагающей к себе. Больше всего она напоминала слишком деятельную мать семейства, и уж никак не содержательницу веселого дома. Вы сели в кресла, познакомились и выпили кофе. – Так что же, месье, вам нужно от меня? – спросила она. – Видите ли, мадам, – сказал Альберт, как ни в чем не бывало. – У нас просьба весьма деликатного свойства. Нам нужно, чтобы вы научили моего друга, как сойти за женщину. В театральных целях. – В театральных целях? – переспросила она. – Ну да. Видите ли, он пишет пьесы, и иногда мы читаем их по ролям дома с друзьями. И там, ну, попадаются женские роли, и нам нужно для погружения в образы, чтобы их читал мой кузен. Нам нужно сшить для него платье и... чтобы вы дали ему несколько советов. Чтобы все выглядело убедительно. Но мы хотели бы, чтобы это было... конфиденциально. – А, вот как! – сказала мадам Живо, пристально, как тебе показалось, посмотрев на вас обоих. – Да, и мы подумали, что вы могли бы нам помочь. Мадам Живо расплылась в улыбке, игриво мерцая глазами, наклонилась к вам и заговорщицки положила свои руки на ваши, лежавшие на подлокотниках. – Жентльмены, – сказала она, полушепотом. – Вам крупно повезло. Ведь я просто обожаю театр! Она ободрительно хлопнула по вашим рукам и вновь откинулась назад, взяв чашку с недопитым кофе, а потом как бы невзначай бросила: – Триста франков вперёд, и я всё сделаю в лучшем виде! Альберт заплатил, не торгуясь, мадам Живо обмерила тебя портновским метром, который вы приготовили заранее, и удалилась, ещё раз заверив вас, что всё будет сделано как надо.
***
Между тем надо было что-то делать насчет разрешения. Решили, что в мэрию пойдешь ты, как директор "театра". В мэрии ты сполна хлебнул французской бюрократии. Во-первых, тебе пришлось сидеть в оооочень длинной очереди просителей – в душном коридоре, где пахло потом, нюхательным табаком и едой, потому что люди, кажется, приходили сюда подготовленными просидеть весь день, но добиться своего. В первые два раза ты даже не дошел до столоначальника, который должен был принять от тебя прошение. Во-вторых, когда на третий раз ты, наконец, добрался до заветной двери, твоё прошение серьезно озадачило чиновника. Он явно не знал, что с тобой делать. Он заполнил какие-то гербовые бумаги и заверил тебя, что дело будет, безусловно, разобрано, но не очень быстро. Через неделю. И всё. Ты приходил пару раз справляться о том, что там по делу, но никакого определенного ответа не получил. Каждый поход был довольно-таки мучительным мероприятием: духота и болтовня действовали на нервы, а волокита страшно раздражала.
Гораздо интереснее шло дело со стрельбой. Ты ходил стрелять в небольшой тир, расположенный рядом с оружейным магазином мсье Делора. Тир этот был предназначен для того, чтобы покупатели могли в нем научиться заряжать оружие и опробовать его. Помогал им в этом долговязый улыбчивый детина, которого мсье Делор обучил заряжать охотничьи ружья и револьверы, но о том, как стрелять, он имел только общие представления. – Наводите ствол на цель, мсье. Целитесь. Там такая мушка есть, вот она должна быть на цели. И нажимаете! Вуаля! – объяснял он. Но однажды мсье Делор, увидев, как ты пытаешься выхватить револьвер из кармана, подошел к тебе. Вы разговорились. Ты поведал свою историю, упомянув, как дрался на дуэли. – Да, увы! – сказал Делор. – Париж сейчас место небезопасное. Эпоха дуэлей, увы, ушла в прошлое. Но поверьте, гораздо чаще можно услышать о том, как человек подстрелил сам себя, чем как он кого-то ухлопал. Это оттого, что люди волнуются. Перед тем, как выхватывать оружие, вдохните и выдохните. И делайте это плавно. Всё надо делать плавно. Сделайте плавно, осторожно, крепко, но нежно, как если бы имели дело с девушкой. Сделаете плавно тысячу раз – и "быстро" получится само. Всё дело в практике! Дал он тебе и несколько советов о том, как лучше попадать в цель. – Весь секрет в том, как вы нажимаете на спуск. Прицелиться – дело нехитрое, и силы у вас в руке вполне достаточно. Встаньте-ка боком, левую руку положите на пояс, за спину. Ага. А теперь представьте, что не вы нажимаете на спуск, а к вашему пальцу привязана веревочка, и за неё тянет кто-то, кто стоит у вас за спиной. Ваш невидимый друг, или, если хотите, ангел-хранитель. У вас это кто, святой Гийом? Пускай он! Так вот, он тянет за ниточку, тянет, а выстрел пусть для вас самого произойдет сам, неожиданно! И ещё попробуйте посильнее надавить на рукоять средним пальцем. Да, вот так! Всё это казалось довольно нелепо – с чего вдруг ты будешь точнее попадать в цель, надавливая на рукоятку средним пальцем? И поначалу такие манипуляции стоили тебе больших усилий. А потом, спустя несколько раз, ты вдруг начал попадать, да так, что сам не поверил. С десяти шагов. С двадцати. И даже с тридцати! – Вот это другое дело! – радовался мсье Делор, причмокивая губами. – Да у вас, юноша, талант! Я вам в следующий раз вместо мишени карту пришпилю, посмотрим, что от неё останется.
***
Альберт относился к твоей стрельбе скорее снисходительно – он видел, как ты обращаешься с пистолетом в жизни, и сомневался, что в трудной ситуации ты сможешь использовать его. Тем временем мадам Живо прислала записку, что всё готово. Альберт хотел присутствовать при твоём обряжении, но она сказала, что это дело деликатное, и попросила его не мешать. Она притащила с собой целый ворох вещей и еще саквояж, и это было так обстоятельно, что ты даже почувствовал себя неловко. – Мсье Ониль, – сказала она. – Вы, как я вижу, человек увлекающийся. Поэтому я спрошу вас, вы хотите перевоплотиться слегка, или, так сказать, в полном объеме? Ты спросил, в чем разница. – Разница в том, что мало надеть одно платье. Нам с вами понадобится целый день, но зато вам понравится результат. Я это гарантирую! Мадам Живо слов на ветер не бросает! И это было правдой. Тебе пришлось переодеться за ширмой в чулки и панталоны. К чести мадам Живо, она была серьезна и деловита, и, в отличие от Альберта, и не думала над тобой смеяться. Вы надели корсет, нижние юбки, туфли. – Если шнуровать не очень туго, вы можете это сделать и сами. А ну-ка, попробуйте! Оказалось непросто, но у тебя были ловкие пальцы. Корсет, конечно, мешал дышать, но жить, вроде, было можно – пока мадам Живо не надела на тебя нижние юбки, накрахмаленные так, как будто это были скорее доспехи, чем одежда. – Очень важна аккуратность. Любая небрежность будет смотреться странно. Помните, что женщины, увы, вынуждены быть вдвое аккуратнее мужчин. После этого вы занялись волосами. – Парик – это хороший вариант, если у вас нету времени. Но у вас и свои волосы весьма красивы. Их можно завить в локоны – это будет выглядеть весьма авантажно. Я покажу вам, как сделать это без всяких раскаленных стержней – понадобится только бумага и вода. Я вам объясню идею, а сделаете вы сами. Немного локонов спереди и накладной шиньон сзади: по-моему лучше не придумаешь! Ты пришел в замешательство от того, как она ловко расчесала и стянула тебе волосы: казалось, что кожа на лбу натянулась от этих манипуляций, как холст на мольберте. – Теперь лицо. В вашем случае главное – сделать ровно столько, чтобы это не выглядело вульгарно. Лучше меньше, чем больше! И она прошлась пудрой по твоим щекам, объясняя, как её наложить, чтобы черты стали более мягкими. – Румянами не пользуйтесь. Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво. Представьте, что у вас есть тайна, непростая тайна, но вы несёте её, как крест, как ношу. Румяна тут ни к чему! Никакой помады! А тушь... тушь определенно пригодится! И ещё сто пятьдесят тонкостей. Потом вы надели платье, у неё нашлись и особые подушки, чтобы очертить силуэт декольте. – Теперь, мсье Ониль, слушайте меня очень внимательно, – проговорила она, огладив складки платья. – Быть женщиной – значит нести тяжкую ношу – значит везде быть второй, но сохранять достоинство. Эту ношу мы принимаем со смирением. Поэтому держать себя надо не так, как держат мужчины. Мужчины при ходьбе расправляют плечи, прижимают подбородок, руки держат впереди, грудь выставляют напоказ – это нужно, чтобы придать себе решительности и продемонстрировать основательность. Вам же надлежит спину держать прямо, но плечи опустить. Голову склонить, но лишь слегка, со смирением, а не с целеустремленностью. Мужчины тяготеют подбородком вниз, смотрят же прямо. Ваш подбородок пусть лишь немного следует за вашим взглядом, а взгляд опустите! Но шея не должна горбиться. Шея должна держать голову ровно и хорошо, и в то же время оставаться мягкой. Это нелегко, но у вас получится. А вот это, – она дала тебе бархотку, – скроет особенности вашего горла. Либо используйте шарфик. Теперь пройдитесь по комнате. Присядьте. И ещё сотня наставлений о том, как садиться, как вставать, как ставить ноги, как держать руки. – Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво, – не уставала она повторять. Наконец, видя, что ты утомился, она закончила. – У вас отлично получается, – заверила она тебя. – Но, конечно, мастерство полного перевоплощения не приходит легко. Если мне будет позволено вам это предложить, я бы рекомендовала поупражняться самостоятельно неделю или две, а затем я приду к вам и скажу, что еще нужно поправить. Это будет стоить всего пятьдесят франков. А все вещи, которые я принесла, можете оставить – они уже включены в цену. Если же вы хотите перевоплощаться по щелчку пальцев, я советую вам выбрать себе женское имя и называться им про себя. Голос же у вас довольно мелодичный, но если желаете, мы поработаем и над голосом. Теперь желаете ли вы, чтобы я помогла вам разоблачиться? Она ушла, а ты остался перед зеркалом. На тебя оттуда смотрел... смотрело... смотрела? Да, пожалуй, смотрела. Ты нахмурился - и она нахмурилась. Ты улыбнулся - и она улыбнулась. Ты слегка приоткрыл рот - и её губы разомкнулись. Ты медленно повернулся, пытаясь найти изъян, пытаясь увидеть что-то такое, что закричит: "Глядите, это – переодетый мужчина!" И не нашел. И еще вдруг заметил то, о чем говорила Сара – у этой девушки в синем платье, с немного нескладной фигурой, и правда был глубокий, пронзительный взгляд. Мадам Живо брала дорого, но брала не зря.
К сожалению, волшебство рассыпалось уже на следующий день, когда ты попытался повторить все сам – нет, не то, не так, криво, не по-настоящему... Как ловить решетом воду! Альберту решил пока ничего не показывать – рано. Нужно было во всем разобраться.
За упражнениями и походами в мэрию тебе стало на время несколько не до театра – в конце концов, разве не для этого ты нанимал Буле, чтобы получить возможность делать то, что тебе хочется? Он отрапортовал запиской, что взятка успешно дадена, и все в порядке. Теперь ты чаще всего гулял по городу один, присматриваясь к женщинам: как они ставят ногу или как говорят друг с другом, как смеются, едят или как строят глазки. Тебе открылся настоящий новый мир! Раньше ты волей-неволей воспринимал их скорее как соперников, теперь ты чувствовал в них незримых, тайных союзников, которые могут, пусть и невольно, тебе помочь.
Высидев в мэрии новую очередь (вот была бы потеха нарядиться в дамское платье и прийти туда!), ты узнал, что мэр затрудняется дать ответ по этому делу и требует разрешения посольства. Надо было записываться на прием, а это – опять терять время, которое можно было провести с большей пользой. Ты решил отложить свой визит ненадолго... а может, и вообще не ходить? Раз всё улажено!
Мадам Живо заходила ещё несколько раз и нашла твои успехи выдающимися. Возможно, этой похвалой она хотела подбодрить тебя, а возможно, что это была чистая правда. Она рассказала тебе, что если произносить фразы слегка нараспев, твой голос вполне сойдет за то, что у женщин называют "грудной". В другой раз она принесла с собой несколько флаконов духов – чтобы дать тебе попробовать, и посоветовала "Герлен" с тонким ароматом сирены и роз ("духи этого мастера использует сама императрица!"). Кажется, её и саму увлекал процесс твоего перевоплощения.
И тут... случился твой день рожденья! Дома в Америке вы не особенно праздновали дни рожденья – отец считал, что уместнее собираться на Рождество (День Благодарения ещё не вошел в моду) и праздновать всем вместе. Но Альберт сказал, что раз вы на чужбине, нельзя отказывать себе в таком поводе! Он хотел было собрать пирушку, но ты отказался. Это ведь был... отличный повод, чтобы попросить себе подарок, не так ли? Альберт подарил тебе маленький английский револьвер – Смит-Вессон. Он был пятизарядный, чуть длиннее ладони, разламывался пополам вверх стволом, и был лишен этих дурацких шпилек – патроны были гладкие, без всяких выступов. – Тебе он будет больше по руке! – сказал кузен. И это, кстати, была правда – такой ты мог легко носить даже в кармане брюк или во внутреннем кармане. И ещё он был страшно красивый: блестящий, никелированный, с щечками из слоновой кости, с литерами W. O. на рукоятке. Револьвер был в коробке из черного дерева, выложенной красным бархатом, и смотрелся, как дорогое ожерелье или браслет или орден. Вы выпили вина, и Альберт спросил, как ты хочешь развлечься. Был только обеденный час и ты попросил его оставить тебя одного на время. "Сейчас или никогда?" Ты затянул корсет, закрутил локоны, проделал те самые тысячу и одну манипуляции, которым научила тебя мадам Живо. На это потребовался, наверное, час... но нельзя было торопиться! Ты вышел в общую комнату едва дыша, боясь посмотреть на кузена, боясь, что Альберт, как тогда, снова засмеется. А он... не засмеялся. – Серьезно... это ты? – спросил он. – Ну то есть, я вижу, что это ты. Но если ты, который на самом деле ты, сейчас тоже выйдешь из комнаты, и окажется, что ты прятал там эту леди всё это время, я не удивлюсь, – добавил Альберт потрясенно. Он даже встал, как тебе показалось, растерянно – ведь в присутствии дамы сидеть не полагалось. Ты заговорил, произнес несколько фраз – он молчал. Ты сел в кресло, взял бокал, пытаясь унять дрожь в пальцах. Всё это был хороший знак – Альберт был не из тех людей, кого легко смутить. – Как мне теперь тебя называть? – сказал он наконец, словно в шутку, и пробормотал, – Ай да мадам Живо, черт бы её побрал...
И тогда ты предложил ему действительно безумную вещь – пройтись вдвоем по улице. "Только до конца улицы и обратно". Альберт, который, ты знал, был склонен к риску и авантюризму, сразу же согласился. Эту прогулку ты не забудешь никогда: ты держал его под руку и старался не смотреть на людей вокруг, потому что было ощущение, что они ВСЕ НА ТЕБЯ СМОТРЯТ. Что кто-то засмеется, покажет пальцем или просто посмотрит с миной: "Не пойму, что с этой девицей не так?" – Зайдем в кондитерскую! – предложил Альберт. Ты хотел остановить его, но он увлек тебя быстрее, чем ты смог что-то предпринять. Он что-то покупал там, то ли ириски, то ли пирожки. Ты уставился в витрину, глядя на банку с какими-то сахарными леденцами. – Что-нибудь приглянулось, мадемуазель? – спросил приказчик. Приказчик! Человек, который с порога привык выкупать на раз, кто перед ним, чего хочет и на сколько его можно раскрутить, назвал тебя мадемуазель! Не в шутку! Это было уже слишком. Вы гуляли до вечера, и никто ни разу не хохотнул, не скривился, не прищурился с мерзенькой хитринкой. Для всего города Парижа с его извозчиками, прохожими и полицейскими ты был "мадемуазель".
Вы вернулись домой, не до конца веря в то, что всё прошло именно так – как по маслу. – Это было блестяще! – сказал Альберт, смеясь. – Ты был просто великолепен. Я такого и представить не мог там, в Ницце. Ну, а что ты чувствовал? Вы заспорили, что пить дальше, вино или ром? Сошлись на роме, но только немного. Ты помнишь этот бархатистый, пряный, сильный вкус, как он пощекотал горло и подбадривающим теплом скользнул внутрь, ближе к животу.
Ты посмотрел на него. – Что? – спросил Альберт, напрягшись. Ты просто смотрел на него – и всё. Прямо как советовала Сара. – В смысле? – пробормотал он, немного смутившись. Ты пожал плечами. Или пожала? – Хочешь сказать, пора это снять? – он кивнул на платье. У вас была керосиновая лампа, которая висела на стене. Ты подошел и задул её. Комната теперь освещалась только садящимся солнцем, от которого оставалась лишь мягкая зарница на облаках. Потом он сказал: – Серьезно? И ты опять ничего не ответил. Потом он встал, шатаясь не от рома, и поцеловал тебя.
Солнце ещё отбрасывало этот умирающий свет на облака, когда вы оказались в его спальне, на застеленной кровати. Ты первый раз чувствовал язык другого человека у себя во рту, и это было настолько упоительно, что ты немного потерял голову. То, что ты раньше вымучивал, о чем только мечтал и робко пытался приблизить, непостижимым образом вдруг шло само собой. Ты только ощущал, что он делает это не через силу, порывисто, без сомнений, торопясь, но не торопливо. Вы распустили завязки корсета, и пока ты отвязывал неуклюжие нижние юбки и думал, снимать платье или всё же нет (а вдруг вся магия именно в нём?), Альберт куда-то подевался, а потом оказался со стороны твоих ног, и ты резко, с тем ощущением, как если бы вбежал в воду, а вода оказалась холоднее, чем ты думал, понял, что он снял с тебя панталоны и видит все, что у тебя под платьем. И он дотронулся до тебя чем-то холодным, скользким – ты напружиненно вздрогнул, но это была только его рука. У тебя дух захватило, когда он провел пальцами где-то там, где ты сам до себя никогда не дотрагивался. Другая его рука скользнула по твоему бедру, и ты замер, ожидая, что он отдернет руку в разочаровании – ведь бедро-то у тебя уж точно не как у женщины. Но он вместо этого оказался над тобой, он согнул твои ноги в коленях, через платье, ты помнишь, как зашуршала материя, и он снова поцеловал тебя, но это был другой поцелуй – яростный и какой-то требовательный. Прижимаясь к тебе животом, он прошептал, слегка даже угрожающе: – Ну, ты сам захотел! Он надавил, и сначала это было приятно настолько, что мурашки побежали до самых кончиков пальцев, но почти сразу стало неудобно, как будто... как будто ты сел, прислонившись боком к столу, стол давит тебе в бок, и ты, повинуясь естественному желанию, пытаешься отодвинуться... но не можешь! А столешница давит всё сильнее. И ты начинаешь немного паниковать, потому что это больно и странно. Ты попробовал слегка отстранить его, что-нибудь сказать, но слова застряли в горле – то ли от стыда, то ли от боли. А он, большой, тяжелый, сильный, был сверху, он схватил тебя за руки, прижал их к постели, и начал двигаться сильнее. Ты запрокинул голову, ёрзая по одеялу мешавшимся шиньоном, но он схватил тебя за подбородок и заставил держать её ровно. И это было почему-то очень стыдно: ты почувствовал, как возбуждение ушло, и твоя плоть обмякла, стала слабой и безвольной, а его плоть наоборот была твердой, и сильной, и безжалостной. Ты почувствовал, как слезы катятся по щекам, а он вдруг дал тебе пощечину! Это была и не пощечина даже – он скорее легонько хлопнул тебе по щеке, но в этом жесте было что-то настолько хозяйское, собственническое, что ты перестал сопротивляться, понимая, что теперь это не закончится, пока он не захочет. Ты только мог выше задирать колени – казалось, что тогда это не будет так невыносимо. Он вдруг начал напирать медленнее, словно спохватившись, дотронулся тыльной стороной ладони до твоей щеки, но больше не целовал тебя. Ты провалился в странное состояние, в котором беспомощность смешалась с гаснущей обидой, и тебе осталось только дышать. И так и пропустил момент, когда начал замечать, что его тело трется об твоё, и это вообще-то приятно. Тебе стало ещё больше невыносимо, но по-другому – было больно, но боль была ничто по сравнению со странным томительным ощущением внизу, нарастающим, как ком. Ты снова очень сильно захотел, чтобы это поскорее кончилось, но не так, как раньше – не прекратилось, а дошло до конца. Тебя буквально скрутило вокруг этого ни на что не похожего, мерзко-сладкого, болезненного зуда, предвкушения подступающего чего-то. Всё тело заволновалось, ты ощутил, как дрожат кончики пальцев на ногах, как напрягается грудь. Пальцы рук стали царапать по покрывалу, пытаясь захватить хоть кусочек его глади, чтобы сжать с неистовой силой, чтобы как-то выдавить эту истому наружу. Страшно захотелось дотронуться до себя, схватиться, сжать, тереть – ты вдруг осознал, что снова дико возбужден – но это было невозможно, потому что Альберт лежал на тебе и мешал. Ты обхватил его плечи, выгнулся дугой, шея напряглась в судороге... И ты закричал.
Ты лежал, чувствуя скользкую влажность внизу, истощенный, еле живой, ты едва мог говорить. Альберт лежал рядом, чуть отстранившись, но твоя голова была у него на плече. – Давай выкурим по сигаре? – предложил он мягко, словно немного извиняясь. – Мы же ещё мужчины? Нам же ещё можно сигары? Произошедшее было не то чтобы приятно... скорее как будто ты сел в первый раз на лошадь, а она понесла и скинула тебя, но запомнился тебе не ушиб, а восторг скорости, свист ветра в ушах. Такое могло обескуражить... но было чувство, что ты толком не понял, не распробовал, как это было. Что это как табак или кофе – первый раз ты кашляешь или не вполне понимаешь, зачем это пьют взрослые, а потом, может быть, без этого уже не сможешь?
Ты спросил у Альберта, понравилось ли ему это всё. Он ответил, что да, но ты почувствовал, что за этим ответом кроется нечто большее. Потом, уже в другой день, ты пристал к нему с расспросами, и как он ни запирался (видимо, чтобы тебя не обидеть), однажды все же признался тебе. – Понимаешь, это как... словом, знаешь, во всём этом не было ничего приятнее, чем видеть, как ты морщишься, а потом кричишь. Это... двойственное чувство. Как будто я же сам отвел тебя в спальню, а потом тебя же за это наказываю. С женщинами это не так – женщины знают, чего хотят, и это просто зов природы и в лучшем случае пошлая игра. Но с тобой, Уил... это как будто бы я одновременно и демон, и ангел. Часть меня хотела, чтобы тебе было хорошо, а часть – чтобы ты пожалел. Мне хотелось... Только не смейся! Мне хотелось слизывать твои слезы со щек, узнать, какие они на вкус. И мне хотелось гладить тебя по голове и утешать, но что-то останавливало. Это... Он задумался. – А хочешь, попробуй сам! Я знаю одно заведение... я могу привести кого-то к нам домой, ты сам это сделаешь с ним. Ты хоть поймешь, что я имею в виду. Альберт усмехнулся. – И знаешь... платье очень красивое, но... ты можешь больше его не надевать. Важно, что это ты, а не что на тебе надето. Потом он вздохнул. – Голова идет кругом, если подумать, куда мы зашли, да? А что надо делать, когда голова идет кругом? Правильно! Надо выпить!
***
За этими событиями ты пропустил момент, когда понял, что с театром что-то не так. Раньше ты всегда приходил и забирал выручку сам, а в этот раз попросил Буле прислать её вам, собираясь в соответствии со своим планом разделить на три части. Но Буле вдруг не ответил на твою записку. Это было странно.
Ты приехал в Куртий и сначала ничего не понял. Почему двери заколочены? Потом зашел с черного хода – внутри был только карлик. От него-то ты и узнал, что театр неделю как закрыт, а мсье Буле мистическим образом исчез вместе с супругой. Как, в смысле, то есть куда? А так! Прихватил 500 франков (об этом ты догадался сам, было несложно сложить два и два), выручку за сентябрь и скрылся в неизвестном направлении! – А получка-то будет? – спросил карлик. – А то все разошлись, когда он сбежал. Надо бы их собрать. А то того, мсье Ониль... тоже разбегутся. Ты пошел в полицию. В полиции сказали, что, конечно, поищут его, но надежды мало – неделя прошла, знаете ли. Кстати, а у вас там разрешение какое-то положено было достать? Вы достали?
Альберт отнесся к этому известию спокойно. – Ой, да ладно! – сказал он. – Сейчас получим это дурацкое разрешение и найдем нового человека. Главное, не расстраивайся по пустякам! Если что, я и в карты могу заработать, там чем больше вкладываешь, тем больше получаешь! Но вот что стоит сделать – так это написать родителям. Пока дойдет туда, пока обратно... Глядишь, к тому моменту деньги пригодятся. Денег у вас (по крайней мере, у тебя) и правда оставалось... не так много. Поездка вышла дороговатой, опять же мадам Живо влетела в копеечку, неудачная взятка тоже обошлась дорого, да и в целом ваш образ жизни был не слишком экономным. Деньги пока что были, но без работающего театра ты чувствовал себя неуютно. Нужно было как-то решить вопрос с посольством.
В посольстве тебе сказали, что по твоему делу тебя почему-то будет принимать сам министр (так назывался посол – "Министр Соединенных Штатов в Америке при дворе Тюильри"). Ты попал к нему не сразу, но и таких мучений, как в мэрии, не было – чувствовалась американская пунктуальность и четкость. Ты вошел в его кабинет и поневоле оробел: интерьер был ужасно чопорный, с тяжелыми креслами и массивным столом, с глухими торжественными портьерами. На столе стояло пресс-папье в виде орла. Посол был крупным мужчиной лет пятидесяти или даже шестидесяти, с крупными чертами лица – нос у него был похож на картошку, сверху – густые кустистые брови, а на мощном подбородке – ямочка. – Итак, мистер О'Нил, – сказал он, указав тебе на кресло. – Я весь внимание. Расскажите мне о себе и о вашем театре, всё, что сочтёте нужным. Что это, собственно, такое, театр или цирк? Какого рода представления вы там даёте?
-
Безумно эстетичный пост! Я в коем-то разе не знаю, как все описать словами, но это просто такое тонкое изящество, такая грация слов и их баланс, что слов нет, лишь чистый, неприкрытый восторг!
-
Я не рассчитывала на такие подробности, сказать по-правде. Ну... Назвался груздем, полезай в кузов. Придётся соответствовать. )))
|
– Ты же не врач, а меня и так вылечат. Я тебя найду в Сент-Луисе, – сказала Кейт. Планам её в этом отношении не суждено было сбыться! Отель "Маркграф" в Сент-Луисе ты нашла без проблем, а вот мистер Лэроу, который там обедал, тебя сначала не узнал. – А вы, мисс, собственно, кто? – спросил он аккуратненько, явно стараясь отделаться от тебя, не сильно обидев. Твой ответ поверг его в изумление. – Вы выбрались с того злосчастного парохода! Поразительно! – он развел руками. – Прошу меня простить, я, признаться, во-первых, вас уже и не ждал, а во-вторых, вас в этом платье не узнать... Садитесь, отобедайте со мной и расскажите, как это вам удалось! Вы пообедали (что было весьма кстати, при твоих скудных финансах). – А есть у вас родственники или знакомые, у которых можно остановиться? – спросил он. Твой ответ, что нет, нету, вызвал у него досаду, которую он не пытался скрывать. – Дело в том, что я уже составил другой план. И даже кое-с-кем договорился, – он, видимо, тебя уже похоронил. Он пожал плечами. – Но, во-первых, мы с вами и правда договорились раньше, а во-вторых, пожалуй, я не могу оставить вас в таком бедственном положении. Ладно, слушайте. И он рассказал тебе, в чем заключалось дело. Вы должны были заключить устный контракт. – Конечно, это просто формальность! – заверил он тебя. – Вы в любой момент сможете отказаться, да и я тоже. Смысл в том, чтобы вы представляли, на что соглашаетесь, и осознавали ответственность – свою и мою. А условия были такие. В течение года тебе предстояло обучиться. Все расходы предприятия ложились на него, все доходы отходили ему. От него требовалось обеспечивать тебя одеждой, едой и всем необходимым, что может понадобиться, от тебя – сущая чепуха: делать всё, что он говорит беспрекословно. – Видите ли, – пояснил он, словно извиняясь. – Не хотел бы вас пугать, но думаю, вы должны это четко осознавать. Дело, которым вы хотите заниматься – противозаконно. Из-за него и вы, и я, можем попасть в тюрьму, а при некоторых обстоятельствах, которые при моём мастерстве и вашем старании не возникнут, понести более суровое наказание. Пока вы не опытны, ваша деятельность должна мною контролироваться. Затем, в течение года, он обещал, выплачивать тебе содержание – о размере которого вы договоритесь в конце первого года, если ни одна из сторон не захочет расторгнуть контракт. Он сразу предупредил, что это содержание будет небольшим, однако основные расходы по-прежнему будут находиться на нем. И только потом, на третьем году, вы заключили бы (опять-таки при обоюдном желании), новое соглашение, по которому вместе будете делить прибыли и убытки в пропорции, о которой условитесь. – А сколько, например? – спросила ты. – Например, три к одному, – уточнил он. – Это обычная практика. Выглядело это всё одновременно смешно: два жулика (назовем вещи своими именами) договариваются, как бизнесмены какие. Но в то же время и крайне серьезно. И у тебя не было сомнений, что мистер Лэроу, мать его, только говорит, вот, мол, вы в любой момент сможете "соскочить", а на самом деле всё будет не так просто. Но что было делать? Вернуться к Кейт ни с чем? Да и видела ты Сент-Луис – это был большой город. Не факт, что она нашла бы тебя здесь. А если бы нашла, что дальше? – Мисс МакКарти, вы меня простите, что я подвергаю вас этой крючкотворской процедуре. Увы! Я не молод и уже имел неудовольствие обжигаться в подобных вопросах. Поэтому умоляю вас не делать обо мне поспешных выводов. Порой то, что продиктовано опытом, кажется людям юным нелепым или излишним. Видите ли, мы с вами – не друзья, не родственники и не спутники на жизненной дороге. Мы – партнеры. Вы поймёте в своё время, что это значит. Пока же вам следует запомнить, что выгода партнера – всегда ваша цель, кроме тех случаев, когда она сокращает вашу собственную выгоду. Ну, короче, ты согласилась. Ладонь у Лэроу была мягкой, сухой и проворной, а рукопожатие легким, как будто он брал рукой цветок, чтобы вставить его в бутоньерку. Он поселил тебя в "Маркграфе" в отдельном номере, достаточно просторном, чтобы ты не чувствовала себя стесненно, достаточно скромном, чтобы понимать, что ты партнёр на мели, ни больше, ни меньше. Но кровать здесь всё равно была удобнее, чем койка в госпитале в Мемфисе, ванна горячее, а губка мягче. В тот же вечер пошли к портному. Лэроу проявил недюжинные познания в женской моде, выбрал для тебя материал, цвет, покрой, фурнитуру, спросил, конечно, твоего мнения, но было видно, что решение принимает здесь он. В качестве дорожного платья он заказал тебе темно-охряное, для вечера – зеленое, ярко-изумрудное (яркие анилиновые цвета всё ещё считались лучшим, что может надеть дама), и ещё одно, по поводу которого ты беспокоилась больше всего. Это было атласное и очень дорогое платье, цвета нежного розового лепестка, с очень красивыми лентами и оборками. Ты переживала, что оно не будет сочетаться с цветом волос. – Ещё как будет, – заверил тебя портной. – Увидите! Потом вы пошли по магазинам, где Лэроу пришлось ещё потратиться на... да на всё, от кошелька до гребней. Ведь у тебя не было при себе буквально ничего! Даже саквояж пришлось покупать. – О, у вас есть украшения! Это славно! – похвалил псевдо-доктор. – Это очень славно. Но мы добавим к ним пару серёг. И вы добавили. Было смешанное ощущение, что то ли незнакомый добрый дядя делает тебе подарки, то ли богач наряжает шлюху для дорогого борделя. Если что-то и могло скрасить это чувство – то лишь подчеркнутая тактичность и даже некоторая отстраненность "кавалера". Он задавал тебе вопросы. – Вы курите? – Какие духи вы предпочитаете? – Вы носите перчатки из шелка или из кожи? Странно это было или нет – он вообще не задал тебе ни одного вопроса по поводу того, откуда ты и почему оказалась одна в паре штатов к северу от своего родного города. Эту тему он тактично обходил, спросил только, не находишься ли ты где-то в розыске. Ты сказала, что точно не знаешь, но, возможно, в Луизиане, а, возможно, нет. Его это, кажется, вполне удовлетворило. Далее несколько дней, пока шились платья, тебе предстояло томиться, пока Лэроу решал свои дела, пропадая целыми днями. Ты пожаловалась ему на скуку, и он подарил тебе маленький стальной шарик, отполированный до блеска. – Гладкий? – спросил он. Шарик как шарик. – Гладкий. – На нём восемь царапинок. Найдите хотя бы четыре. Научитесь отличать их одну от другой. А если не получается – делайте для начала вот так, – он зажал шарик мизинцем у основания ладони, сжал пальцы, а через долю секунды, выдавил его движением пальцев и зажал большим и указательным. – Это просто. И про левую руку не забывайте. И ещё – потренируйте память. О, это ещё проще. Берёте книгу, любую, хоть библию, хотя лучше какой-нибудь роман. Я вам принесу. Читаете любое место десять раз, одну страницу целиком – и повторяете вслух всё, что запомнили, как можно точнее. И так пока не получится. Потом выбираете другое – наугад. И пытаетесь снова повторить, только уже с девяти раз. Главное – упорство. Так ты и сидела, как дура, перекатывая шарик целыми днями, он упрямо выскакивал в самом конце. Чушь какая-то. Один раз тебе померещилось, что ты нащупала на нем царапину, но, видимо, показалось. Спускалась, обедала в отеле. Гулять одной, как леди, тебе не полагалось, да и не в чем было – не в этой же страхолюдной робе. Пришлось зубрить книжку, это оказался Стендаль, "Пармская обитель". Лэроу заранее выяснил, что ты её не читала. В общем, всё это оказалось совсем не так увлекательно, как выглядело сначала. Пару раз вы ещё выходили за всякими покупками – туфли, муфта (впереди было лето, но вечерами даже в мае на реке могло быть прохладно), сетка для волос, чепчик, корсеты, рубашки, чулки, подвязки, даже, прости Господи, панталоны. Эти вещи Лэроу при всей своей дотошности предоставил выбирать тебе самой. Потом привезли платья – и это вознаградило тебя за ожидания. Да, в Новом Орлеане умели шить платья, но такого портного у тебя не было. Платья сидели, как будто ты была статуей, которую скульптор высек вместе с платьем. – По-моему, прекрасно! – высказался твой партнёр. – А вам как, мисс МакКарти? А дальше началооооось. Во-первых, вы пошли на званый вечер – вот так вот сразу! Вечер давал какой-то городской чиновник, как туда достал приглашение Лэроу, было неизвестно. Ты, естественно, не знала никого, но от обилия мундиров, фраков и золотых лорнетов порядком оробела. Всё же Мишель, как ни крути, в ТАКОЕ высшее общество вхож не был, и вообще Ново-Орлеанское общество отличалось куда более раскрепощенными нравами. Северянам не хватало вкуса, но чопорности у них было на три Луизианы! После вечера Лэроу сказал, что вы ходили туда, потому что ему надо было обтяпать одно дело, и заодно посмотреть на то, как ты будешь себя держать. Иии... он сделал тебе на следующий день много замечаний – о том, как сидеть, как говорить, как отвечать, как есть и даже как вставать из-за стола. Когда твоя матушка – дочь фермера, папа – фальшивый граф, а муж – торговец хлопком весьма средней руки, оказывается, что значительная часть этикета прошла мимо тебя. – Это важно, – сказал Лэроу. – Вы должны уметь быть кем угодно. В сущности, быть птицей высокого полета так же сложно, как изображать отребье низшего пошиба. Но вам, мне кажется, удастся научиться и тому, и другому. Вы посетили ещё один званый ужин, не такой важный, и там уже ты держалась гораздо увереннее. Когда гости разошлись по залам, тебя даже попросили что-нибудь спеть! – Неплохо. Есть ещё над чем поработать, но неплохо! – прокомментировал Лэроу. А потом в один прекрасный день вы сели на пароход и отправились в путешествие по реке. Думаешь, ты играла там в карты? Да как бы не так! – Как зрителя, вас в мужской салон не пустят. А как напарник, вы мне пока что будете только мешаться и быстро примелькаетесь, – ответил на твой вопрос Лэроу. – Мне нужно раздобыть денег на наши дальнейшие... операции. Но уверяю, вам будет, чем заняться! И тут он не соврал. – Обманывая человека, а игра в карты является ничем иным, как узаконенным обманом, вы должны определиться с четырьмя пунктами. Обман есть несбывшееся ожидание действия или бездействия, либо неожиданное действие или бездействие, идущее вразрез с той системой мнений, которая сложилась у жертвы в голове. Итого, вам надо ответить на четыре вопроса. Эти вопросы: "Кто он?" "Кто для него я?" "Чего он ждет?" "Чего он не ждет?" Затем вам надо принять два решения: "Ожидая или не ожидая чего, он сможет принести вам выгоду?" – это первое. И второе: "Что вам надо сделать, чтобы привести его в это состояние?" Жизнь такова, что часто у вас не будет много времени обдумывать это, поэтому на четыре первых вопроса, вам надо отвечать быстро, достаточно точно и с таким прицелом, чтобы привязать ответы "чего он ждет" и "чего не ждет" к вашим последующим действиям. И вы... стали "угадывать" людей. Всех, кто встречался вам на палубе, вы оценивали с разных сторон: чем он занимается, есть ли у него деньги, с какой целью он путешествует. Ты научилась отличать коммивояжеров от торговцев, клерков – от инженеров, и даже холостяков от мужчин женатых, но скрывающих этот прискорбный факт. К некоторым из них вы подходили и, завязывая знакомства, проверяли свои догадки. Лэроу требовал, чтобы ты определяла, как эти люди относились к тебе: с любопытством, с интересом, с пренебрежением, с равнодушием (зачастую показным) или даже с вожделением (зачастую скрытым). Затем добавилась ещё одна "игра" – ты заходила в мужской салон под каким-либо предлогом (например, утверждала, что перепутала ключи от своей и его каюты – Лэроу представлял тебя своей племянницей). За то короткое время, пока он "искал" ключ и менялся им с тобой, твоей задачей было окинуть взглядом его соперников и рассказать ему, с какими людьми он играл. – Игроки на пароходах делятся на четыре категории, – объяснил он. – Профессионалы. С ними неинтересно – много они не проиграют, только если не сильно пьяны. Люди, играющие, чтобы убить время. С этими непросто, но работать можно. Азартные любители, которым больше негде поиграть. Это – "хорошие" соперники. И, наконец, моты, которым хочется прищегольнуть, кому-то что-то доказать или показать. Это – "золотое дно". Таких надо хватать и обрабатывать, пока их деньги не утекли к нашим коллегам. Твоя роль снова поменялась – теперь ты изображала девушку, не знакомую с ним, которая приходила в салон, чтобы поиграть, и – какая жалость! – быстро проигрывала небольшую сумму, прежде чем удалиться. Задача оставалась та же, только более сложная – определить типы игроков, постараться понять их состояние, желания, и чего они ждут от тебя и друг от друга. Ты поняла, зачем вы так долго возились с людьми на палубе – люди в игре замыкались, старались не выдавать своих чувств, но научившись определять "на глазок", кто есть кто, тебе уже проще было раскусить их в этом измененном состоянии. И тебя он учил изображать разные состояния. То ты должна была целый день выражать к нему презрение, то почтительность, то ревность, то отвращение. А потом настроение должно было меняться "по команде" – иногда на диаметрально противоположное. А сам Лэроу внушал тебе... А ничего. Он был просто аккуратный, корректный, ничем не примечательный джентльмен. Он не шутил, не рассказывал ни историй о себе, ни историй из жизни. Он был – тайна за семью печатями, невскрытая карта. Он никогда над тобой не смеялся, не подкалывал, не делал комплиментов, кроме, скажем прямо, достаточно дежурных. Вы проплавали три месяца – от Миннеаполиса до Батон-Ружа и от Сент-Луиса до Канзас-Сити. Это было увлекательно, хотя и утомительно. Это было любопытно, хотя порой и наскучивало. Но Лэроу за все четыре месяца не научил тебя НИ ОДНОМУ КАРТОЧНОМУ ТРЮКУ. И однажды – это было, когда вы ждали пароход в Дэвенпорте, на границе Айовы и Илинойса. Ты все-таки высказалась по этому поводу за обедом. Пароход должен был прийти завтра утром, так что время у вас было. – Хорошо, сказал он. Поиграем в номере. Вы поднялись к нему в номер – там был небольшой столик, чем-то напоминавший тот, за которым ты пила кофе в "гостях у брата". Он достал колоду и сказал: – Раздевайтесь. Жест и предложение были настолько противоположными по смыслу, что ты несколько опешила. Не этого ты ожидала от мистера Лэроу. Он пожал плечами. – Вы хотите научиться играть? Видимо, такова была цена. Ну, в конце концов, остановиться сейчас было бы глупо. Или нет? Он демонстративно отвернулся. – Так, наверное, будет проще. Это не совсем то, что вы подумали. Помните, что я говорил? Всё для выгоды партнера. Раздевайтесь. Выбери (продолжение поста можешь прочитать, а можешь не читать – как тебе больше нравится!): - Да ты послала его к черту вместе с его контрактом! Пошел он к черту! Ещё один! (в этом случае продолжение поста я удалю)))) Не, лучше уж ты дальше как-нибудь сама по себе. - Ты поколебалась, но все же решила, что надо значит надо. Что-то в нем внушало тебе мысль, что если Лэроу не допустил ни одной двусмысленности по отношению к тебе за четыре месяца, тут всё не так просто. Ты все же отошла за ширму, расшнуровала корсет, сняла платье, с шуршанием скользя по бедрам, упали на пол петтикоты. Потом набралась смелости и вышла из-за ширмы. Распечатанная колода лежала на столе. – И рубашку тоже снимайте. И панталоны, – сказал он, скользнув по тебе холодным, безразличным взглядом. Ты помнила равнодушный взгляд супруга, но это было какое-то иное равнодушие. – Знаете ли вы, мисс МакКарти, – заговорил Лэроу, снова отвернувшись, – что эпоха, предшествовавшая нашей, век восемнадцатый, был веком страстей? Хотя его порой и представляют, как век галантности, в ту пору не было большего греха в глазах общества, чем излишняя скромность. На всякий случай ты спросила, снимать ли чулки. – Как хотите, – пожал он плечами. Потом медленно повернулся. – Можете сесть. Ты села, обнаженная, только волосы были всё ещё убраны в прическу. – Волосы тоже распустите, – попросил он. Ну, если ему так нравится... – Так вот. Из механики Ньютона нам известно, что любое действие порождает противодействие. Чем сильнее преследовалось что-либо в какой-то эпохе, тем ярче оно проступает в следующую. Понимаете меня? У тебя слишком сильно билось сердце, чтобы что-то понимать. Отдаться мужу, даже нелюбимому – это неприятно, но это долг, в конце концов, за который тебя никто не осудит. Отдаться любовнику – это порыв страсти, это зов сердца (и в Новом Орлеане это тоже осудили бы, кхм, не все). Но сейчас ты сидела голой перед, в сущности, незнакомым мужчиной, от которого можно было ожидать чего угодно. Он смотрел на тебя умными, холодными глазами, как на картонку с намалеванной червовой дамой, и от этого взгляда мурашки бежали по спине и краснели щеки, как сердечки на той самой карте. Это было нечто полностью противное твоему воспитанию, твоей вере, всему, чему тебя учили мать, свет и церковь. Казалось, ты сейчас была выставлена на обозрение даже не как человек, а скорее, как неприличная картина, непотребный товар или позорный секрет, и самое главное, выставила себя сама, словно продавец, которому никто не обещал купить его собственность. Поэтому неудивительно, что от тебя ускользал смысл слов, особенно, мать её за ногу (как сказал бы дедушка), смысл упоминания Ньютоновской Механики, и почему из-за неё ты должна всё это переносить. Что, черт побери, имеет в виду этот... этот... можно ли его было называть теперь джентльменом? – Страх быть опозоренным и стыд – вот сильнейшие чувства нашей эпохи, – подытожил он. Со страхом вы быстро справитесь – когда убедитесь, что я – ваш партнер, и бояться меня нечего. Страх у вас пройдет через... через полчаса. А вот стыд будет вас преследовать ещё очень долго. Он пожал плечами. – Когда вы, мисс МакКарти, победите стыд, сработанный в девятнадцатом веке, вы сможете победить любое чувство. А чувствам за карточным столом не место. Сдавайте. Семикарточный стад, пожалуйста. Играть будем на спички, – он высыпал из кармана горсть на стол и разделил на две равные кучки. – Спичка – десять долларов. Он мельком заглянул в свои карты. – У вас ведь хорошее воображение? Когда вы хотя бы на пять минут забудете, что пришли в номер к мужчине, добровольно разделись догола и сидите здесь с распущенными волосами, представьте, пожалуйста, что за спиной у меня стоит ваша матушка. Или ваш отец. Или духовник. А когда и это не вызовет у вас непроизвольных движений и жара в области щёк, представьте, что они стоят там все и обсуждают вас. А когда и с этим справитесь, представьте, что там стоят ваши дети. Даже если их у вас нет. Повышаю на десять, – и он кинул спичку в центр стола. И вдруг спросил: – Вы не против, если я закурю*?
-
Он был просто аккуратный, корректный, ничем не примечательный джентльмен.
О нет! Это же очередной мужчина моей мечты!
-
Столько разных поворотов, столько интересного и непознанного, столько заставившего меня засмущаться, как игрока даже, что я не знаю, что сказать, кроме восторга. Разве что постараться написать пост хотя бы в половину такой же великолепный, как этот!
-
На мой взгляд, это лучший на сей момент пост в ветке Камиллы и один из лучших постов в игре. Такой характер, такая подробность, такой невероятно выверенный стиль обучения... Что тут скажешь. Да ничего. Такого эпизода не постыдился бы ни один классик мировой литературы.
|
-
За интересный набор источников по теме, в особенности за "Кровавый Меридиан"
|
Сирена – А парни как же?! – кричит Газолин. Но тут в окно снова влетает что-то неприятно-металлическое, тупо бьет в стену, и он сникает, забивается в угол, обнимает винтовку коленями и ждет, тяжело дыша, запрокинув голову. Гра-ах! Гра-ах!
Крот, Инджан, Скрипач, Винк, Слипуокер, Мрачный Снаряды падают один за одним. Земля дрожит.
Чувство времени исчезает. Сколько вы лежите так, прикидывая: "В меня!? Не в меня!?" Ба-бааам! Фух, пронесло. Секунды напряженного прислушивания – когда полетит следующий. Шорох по воздуху, похожий на жужжание и рокот и свист одновременно – вжжжж... Его не так-то легко разобрать после того, как барабанные перепонки чуть не лопнули несколько секунд назад, но хочется, рефлекторно очень хочется услышать, ведь за этим шелестом – смерть. Он нарастает и вместе с ним нарастает напряженное ожидание. Мозг сжимается вокруг мысли: "НУ ЧТО!? НУ ДАВАЙ УЖЕ, НУ ДАВАЙ! В МЕНЯ ИЛИ НЕТ!?!?!?!" А он жужжит все сильнее, и вдруг жужжание обрывается перед ударом и мозг уже просто сжат в точку: "СЕЙЧАС КАК ДАСТ! СЕЙЧАС ПОСЛЕДНЯЯ СЕКУНДА МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИТЕ! ЖИТЬ! ЖИТЬ! ПОЖАЛУЙСТА!" ТРАБА-БАААХ! – рвется зараза так близко, что воздух шевелит волосы. "...йоптвоюмать... пронесло..." Ффу... ффу... ффууууу.... Хочется дышать, плакать или просто свернуться в клубок и полежать, и пусть там что угодно уже происходит вокруг... Но опять, опять слушаешь – где следующий? Летит? Нет? Может, всё?
...вжжжж...
"СУКА, НЕЕЕЕТ!"
БА-БАААМ!
Неееет... ффу... ффуу... ффууух...
...вжжжж...
БУ-БУУУМ! Тык-тык-тык! – стальными кусочками по бревнам.
– Мама. Мамочка. Мама, – твердит Уистлер, зажимая уши обеими руками. Ушастик прижимает каску к голове сверху, видно его грязные ногти, видно, как он хлопает глазами, как свисает с губы слюна – он весь обратился в слух.
Вжжж... ХАДЫЫЫЩЬ! – поднимается позади фонтан воды. – ХАДЫЫЫЩЬ! И чавкающе шлепает что-то рядом. – Мммммм... – стонет Мыло. – Мммм... Он переворачивается на бок. Некоторые из вас, кто лежит поближе, видят, что он в крови – распороло осколками грудь, пробило живот. Кровь густая, липкая, льется щедро. Он пытается дышать, хрипит.
Вжжж... Головы в песок. "Только не в меня!" БУ-БУУУМ! Поднимаете головы. Всё, уже не пытается дышать Мыло. Застыл в кровавых подтеках, маленький, потерянный, треснувшие очки сползли на подбородок. Раны забросало песком, кровь пропитывает его, кажется, что засыхает на глазах. Скоро совсем засохнет на жаре.
Справа по песку кто-то ползет. Некоторые из вас оборачиваются – это Абориген. Куда он сквозь такой ураган? Аборигена зовут так из-за загара, но не только. Есть в нем – в фигуре, в ухватке, во взгляде – что-то дикое, природное, хищное, как у большой ловкой обезьяны. Абориген хватает винтовку, пробирается дальше вдоль ряда ваших ботинок. Добирается до раненых, бесцеремонно сдирает с кого-то из них пояс с патронташем, застегивает на себе, потрошит у других подсумки, засовывая пачки золотистых патронов себе в карманы. Глаза у него сумасшедшие, он никого не слушает. Поворачивается к Клонису. – Лейтенант! Там Хобо пополз! – не уточняет даже, куда. – Я к нему! Что!? К нему я! Лезет опять вдоль стенки, не слушая ответа, упертый. Храбрый, как черт.
Разрыв встает ярдах в двадцати от него – он тыкается в песок, застывает. Убит? Нет, приподнялся, дальше шурует! Вжжжж... И вы, те, кто смотрит ему вслед, видите, как снаряд рвется прямо там, где он. Его даже не разрывает, его расплескивает, как будто он – лужа, временно находившаяся в вертикальном положении. Абориген разлетается крупными брызгами, и от него ничего не остаётся, ну, может, пятно на бревнах, отсюда не видно. Видно только, что пыль оседает. Вы с утра насмотрелись на трупы, но это другое. Абориген даже не убит. Его просто не стало. – Ебааать... – истощенно стонет Уистлер.
Что-то стукает по дереву, но не как осколки, а размеренно. Стук! Стук! Стук! Это Москит бьется головой в каске о стену.
Вжжжж....
Клонис, Манго Вы лежите вместе со всеми, вжимаясь в песок, он так же, как и всем, лезет вам в рот. Шелест снарядов и визг осколков так же, как и всем, раздирает душу, взрывы так же бьют по ушам. Но вы чувствуете кое-что ещё, до чего нет дела остальным. Сейчас ветер уносит не только пыль и песок, поднятые в воздух разрывами гранат, он уносит вашу офицерскую власть. Страх, от которого пересыхает во рту, сжимается горло, ноет живот, дрожат руки и ноги – он сейчас сильнее ваших лычек, сильнее всего, что вы можете сделать с морпехом. Только что люди по вашему приказу шли грудью на выстрелы, штурмовали пулемётную точку, готовились штыками убивать врага лицом к лицу, и все сомнения снимал принцип, на котором строится любая армия: "Они – офицеры. Им – виднее." А сейчас – нет, что-то треснуло, что-то переломилось. Вы оба – неплохие офицеры, а первое, чему учится и что узнаёт на службе строевой офицер – чувство собственной ВЛАСТИ. Своему отделенному и даже взводному сержанту морпех может сказать: "Да пошел ты!" – и это будет залет, но сержант тут тоже виноват – значит, как-то не так он выстроил отношения, как-то не так с личным составом работал, не так себя поставил. А вы – вы офицеры. Если вам морпех сказал "да пошел ты" – это преступление против закона войны. Нет, не против того, который написан в книжках, а против того, который возник вместе с регулярной армией. Того закона природы, по которому армия, в которой есть офицеры, а есть все остальные, будет при прочих равных всегда бить армию, где все равны. Равенство делает из армии вооруженную толпу. Иерархия делает из неё машину. И в этом ваша власть. Вы говорите ползти – они ползут. Говорите бежать – бегут. Машина иногда едет не туда, но она едет. А сейчас машина не поедет. Взбреди кому-то из вас в голову сказать: "Бойцы, в атаку!" и НИКТО не поднимется, даже не почешется. Вам обоим не по себе от этого ощущения. Да, всегда есть проблемные типы, всегда есть эксцессы, и под пулемёты тоже не каждый кинется по вашему приказу. Но кто-то вызовется добровольцем, кто-то разозлится, кто-то захочет вам помочь, а кто-то просто послушный. Активные люди найдутся, остальные подтянутся. Сейчас – не так, потому что каждый непроизвольно думает одно и то же: "Меня здесь нет. Я маленький. Я крошечный. Меня вообще нет. Я песок. Пожалуйста." А песок не выполняет приказы, песок просто лежит. И вдобавок к тому, что чувствуют все остальные, вы ощущаете эту начальственную беспомощность. Это что-то вроде внезапного приступа импотенции – только что всё работало, а теперь вдруг обвисло, и вам страшно, что так теперь будет всегда, до самой смерти. Это новый, неизведанный вами доселе страх: "А что если когда обстрел уже стихнет, и вы отдадите приказ, морпехи и тогда его тоже не выполнят?" А смерть не за горами, если ничего не поменяется – потому что у этих японцев, этого гребаного рикусентая, похоже, стоит будь здоров. Они-то и без приказа умирать готовы. И значит, надо подождать, пока люди придут в себя хоть немного, потому что – вы это знаете – каждый невыполненный приказ – гвоздь в крышку гроба вашего авторитета. Каждый невыполненный приказ – это трещина в дисциплине, начало конца подразделения, начало его превращения в ту самую вооруженную толпу. Надо ждать.
Красотка Джейн Морпехи падают, сначала вповалку, потом каждый старается лечь именно на землю. Пониже, пониже! Бууум! Бууум! Бадаааах! – грохает снаружи. Хряь-рясь-рясь! – осколки пробивают стенку, сыплются щепки. С хрустом выламывает доску из стены. Все молчат, вслушиваются, непроизвольно приподняв головы от циновок на полу. Вжжж... Граа-ах! По сараю проходится опять этот страшный хруст, осколки пробивают обе стены, рикошетируют, впиваются в доски. С хлестким хлопком кому-то попадает по рюкзаку. – Цел? Пауза. – Вро... вроде бы даа. И тут – треск, такой, как будто халупу разнесло, сверху валятся сухие листья, планочки. Все ахают, и – ГРАААААХ! – бьет совсем рядом, за стеной, сарай словно приподнимается и перепрыгивает на несколько дюймов. – Аааа... – выдыхает кто-то. Смотрите наверх – граната, видимо, задела крышу, но взрыватель от этого не сработал. Пронесло. Вас бы убило всех, с гарантией. Пронесло!
Хобо, Ферма Вам – страшнее всех. Вы – на открытой местности. Над головой проносится шквал за шквалом. Земля под вами – стол, который дрожит от ударов. Каждый взрыв – килограмм тротила, а может, и больше. Роете руками песок – ну хоть чуть-чуть пониже бы. Это движение – непроизвольное, естественное желание каждого на вашем месте. Под ногти набивается раскаленный песок. С шипением падает осколок – на излете. Другие пролетают, фырча, едва не задевая спины. Гра-аах! Гра-ааах! Граа-аах! Падает какая-то доска сбоку от вас, понимая ещё пыль. Пыль вокруг, много пыли. Гра-ах! – позади. Шмякается что-то круглое, как футбольный мяч, с легким металлическим не звоном даже, а стуком. Как кастрюлей по песку хлопнуло. Фрррр! Фррр! – еще осколки. Пыль оседает. Это – не футбольный мяч, не кастрюля. Это – голова Аборигена в каске. Рот растянут в застывшем крике, глаза зажмурены, вместо шеи – лоскуты кожи и какой-то требухи. Зубы ровные, красивые, а на щеке – длинная кровавая борозда снизу вверх. Сутулый кашляет, как ненормальный, корчится, прижимая руки к животу, потом снова распластывается, словно упав ниц. Лежите дальше.
-----------------------------------------------------------------
Всем Вы прижаты, подавлены, разбиты. Вы в таком состоянии, что любой вопрос, любые слова, любая реплика, если она услышана, доходит до мозга с задержкой. Проходит несколько секунд, прежде чем вы понимаете, что сказал парень в метре от вас. Сколько это длится? Две минуты? Пять минут? Десять минут? Время оторвало взрывом, изрешетило осколками.
И вдруг – пауза. Никто не поднимает головы – нахер надо. Тишина. Ваши отбитые барабанные перепонки фиксируют новые звуки – винтовочная стрельба слева, пулеметные очереди. Стреляют близко, у основания пирса. Посмотреть что ли, что там?
Вжжжжж...
"Да твою мааа..." – ТРА-БА-ДАААХ! Вздрагиваете, чувствуя, как быстро захватывает сердце отступивший было страх, перехлестывает сознание новой волной.
Снова пауза. Наверное, это были последние, не успевшие упасть... Опять проносятся над островом самолеты – на этот раз они сбрасывают бомбы. Взрывы грохают впереди ярдах в ста, но такие мощные, что вздыбленную землю и обрывки пальмовых листьев видно даже отсюда. Потом вторая четверка проходит, поливая что-то там из пулемётов. Может, заткнули пушки-то!?
Фух. Всё. Манго смотрит на часы – десять сорок три.
Вжжжжж...
И опять – Гра-ах! Гра-ах!
На той стороне снаряды тоже не бесконечные. Сколько каждая пушка расстреляла по вам за этот короткий налет? Тридцать гранат? Сорок? Теперь, подавив вас, они перешли на "беспокоящий огонь". "Беспокоящий огонь" – это только звучит как-то неопасно, вроде бы решили нас побеспокоить, а мы такие не беспокоимся. Чего беспокоиться-то? Для этого же и стреляют, нервы потрепать, да? Нет. Беспокоящий огонь – это красноречивое послание от японцев: "Да, марин, мы довольны, что ты лежал, притворяясь ветошью. Продолжай лежать. А для самых храбрых напоминалочка – высунься, и тебе башку нахер оторвет. Не гарантированно, конечно, но так... пятьдесят-на-пятьдесят. Поставишь на это свою жизнь?"
Всем у стены
– Сволочи! – говорит Уистлер дрожащими губами, – Сволочи! – и непроизвольно всхлипывает.
Вжжжж... Ба-бааах! – вздымается и опадает пыль между вами и блокгаузами впереди. Морпехов там особо-то и не видно. Где они? Спрятались? Убиты? Смешаны с песком?
Что делается на левом фланге? Атака? Стрельба по-прежнему продолжается, где-то за крайним из блокгаузов.
Что делать?
Вжжжж... И граната взрывается перед стеной прямо напротив вас, разбрасывая мешки с песком во все стороны. Она грохает так, что вы все вздрагиваете до клацанья зубов. Мрачный, Скрипач, Инджан и Крот чувствуют, как их толкает в бок, вжимает в землю, но несильно, потом сверху сыпется песок – и только. Манго и Слипуокер, лежа рядом, уткнувшись друг в друга, почти обнявшись, чувствуют, как их мгновенно приподнимает, отрывает от земли и толкает в сторону, перекатывая одного через другого. Это больно, но боль – как будто ударили в уже отбитое место. В ушах – резкий звон. Оба хватают ртами воздух, тупо уставясь друг на друга, приходя в себя, полуживые, полузасыпанные песком, с серо-зелеными лицами. Целы всё-таки, синяки не в счет, но надо немного отдышаться. Стена аж треснула, бревна выворотило. Ух, йопт! А где Клонис? А лейтенант Клонис чувствует, как что-то бьет его по голове и швыряет прочь, как тряпичную куклу. Он не успевает ощутить даже падения. В глазах круги множатся с нулями, одни светло-зеленые, другие фиолетовые, третьи желтые, они мельтешат, меняют форму, раскрываются цветками, возникают друг из друга. Остальные видят, как Клониса отбросило аж до самой воды. Сотней всплесков опадает в неё песок и щепки.
Клонис Сознание возвращается постепенно. Спина – мокрая, вот первое, что ты понимаешь. Потом понимаешь, что тебя тащат. Потом немного становится видно голову в каске над тобой. Кажется, ты лежишь. – ...Ааа... ...ыыы... ...эээ... – гудит голос. – Эээ? Эээ? Ы-ыте! Ы-ыте!
Прохлада. Щеки, у тебя есть щеки! Руки... Ноги... Пытаешься пошевелиться, и приходит ощущение... его сложно описать: как будто всё тело – странная конструкция на пружинках, трогаешь её осторожно, а она ходит ходуном, шатается и трясется. И все же руки и ноги на месте. Ранен ты или нет? Это Милкшейк над тобой. –...ак ...ыы ...эр? ...эр? Его холодные, мокрые пальцы трогают твои щеки. Или это щеки мокрые?
Пытаешься ответить, мол, я жив, просто не слышу, и встречаешь дикое сопротивление. Сопротивляется язык, губы, даже шея. – Уууу.... ммм... уммм... – всё, на что тебя хватает. Поднимаешь руку – она не слушается, дрожит, как у старика. – Сэр. Сэр. Вас тряхнуло! – доносится глухо, хотя Милкшейк, судя по тому, как он разевает рот, орет. Подташнивает от его голоса. А может, просто подташнивает? И тошнит так мерзко – как будто желудок где-то в груди. Ну слава богу, хотя бы слышишь. Он показывает тебе пальцы. – Сколько? – ...В... ...в... ...вааааа... – это всё, на что тебя хватает вместо "два". – Хорошо!
Хобо, Ферма Стихает обстрел. Может, поживете еще.
Ферма Ты лежишь, и тебе плохо и хорошо одновременно. Плохо от того, что было. Хорошо, от того, что вроде всё. Нет, не всё. Непроизвольно поворачиваешься на бок, сжимаешься в комок, подтягиваешь колени. "Всё, всё, всё," – говорит тело, – "расслабляемся. Все-все-все." Ничего не хочешь, только лежать вот так бы и лежать. Ни в укрытие, ни в атаку, ни домой уже даже. "Только бы лежать и не двигаться." Оцепенение. Кто-то тыкает в спину. "Не-не-не", – говорит тело. – "Не-не-не! Не реагируй, пожалуйста, дорогой, Джон." Выключись, как вытащенный из розетки тостер. Выключись. "Нам с тобой туда не надо." Но все же понимаешь – там сержант. Хобо. Не кто-то.
Хобо Смотришь исподлобья в сторону барака. Там никого не видно, как и раньше, но они там могут быть. А может, они там, но в таком же состоянии, как и вы? Непонятно. Ничего непонятно. Пыль, всюду пыль – в глазах, во рту, в ушах, в рукавах дангери, в ботинках даже, блин! Спасибо каске, в волосах вот только нет, хотя ты не уверен. Сутулый лежит, не шевелясь. Жив? Толкаешь его тихонько ботинком. Поднимает голову, смотрит на тебя сплевывая песочек. Кивает, моргая, дескать, я тут, я с тобой, я попробую. Ферма лежит на боку, отвернувшись от тебя, как разобидевшаяся жена в кровати. Хотя какая жена? Ты же и женат не был. И он не был. И Сутулый не был. Тыкаешь Ферму тоже, рукой, в спину, тихонько. Ноль реакции. Потом ещё разок. Не сразу, с задержкой, Ферма двигается, но как-то через силу – как будто поеживается. Но вроде бы не ранен. Чего он?
Красотка Джейн Подутихло – рвется, но уже не так часто, подальше от вас. Жить можно. Но все равно все четверо – ты, Заусенец, Землекоп и Лаки-страйк – лежат, не поднимая головы: ёбнет – и пригнуться не успеешь. От сержанта – ни слуху, ни духу. От Аборигена – тоже. Первым не выдерживает Лаки – он подбирается к окну и выглядывает. – Наши там лежат. Вроде, живые, – говорит он, снова опускаясь на циновки. – Хотя не уверен. Сержант вроде шевелился. Ребята, надо назад потихоньку, за стену. Тут – решето. Нам всем очень повезло. Надо рассредоточиться. – Не-не, – возражает Землекоп. – Наше место – тут. Сказали тут сидеть. Землекопа ещё раньше ранило в шею, и поэтому он держит голову набекрень, а голос у него немного придушенный, с усилием. Это выглядит и звучит смешно, но вам не до смеха. – А сержант? А если его ранило? – говорит им Заусенец. – Надо к нему! Ты, – он кивает Землекопу, – сиди тут и прикрывай, а мы поползем. Может, их вытаскивать надо, и быстро!
Сирена Сидите. Минута идет за минутой. Иногда аккуратно, из глубины барака, посматриваете в окно – японцев вроде не видать. Из бункера за окном, куда ты отправил Брукса и Лобстера, доносятся выстрелы, крики. Взрыв гранаты? Хер поймешь, все вокруг утюжит. Потом – ничего не доносится. Взрывы снарядов становятся редкими. И начинает ясно доноситься бешеная стрельба слева – от пирса. – Там бой, – говорит Газолин. – Это япошки атакуют. Молотят винтовки, бьют пулемёты – и наши, и японские. Это очень близко от вас, не вот прямо за стенкой, но близко, в считанных десятках ярдов. – Сержант, надо делать что-то! – с тревогой говорит Газолин. Ноздри у него раздулись от напряжения. Он перехватывает винтовку поудобнее.
-
Как же я рад, что Ферма и Хобо живы!
-
-
Вот ни разу ее была под артобстрелом, но когда читаешь этот пост, прям все натурально своей шкурой чувствуешь.
-
Да, война это ад. Что заявлено в идее и названии модуля, то и сделано, причём сделано ювелирно, как бы ни чуждо было это тонкое, изящное слово ужасам и хаосу войны.
-
Ура, мы пережили еще 10 минут боя!
-
-
Машина иногда едет не туда, но она едет. Дела идут, только непонятно куда!
-
Они убили Мыло. Сволочи! Т.Т
|
Физик и трое его подчиненных полусидели-полулежали, привалившись к склону. Склон был очень низким, может, в метр высотой, и ноги у них оставались в воде. Бойцы старались ничего в неё не уронить – вода была мутная, "пополам с песком", и искать в ней коробку патронов никому не улыбалось. Есть тоже никто что-то не рвался. Да и сам Физик перекусить не смог. Не зря армейские пайки упаковывали в водонепроницаемый картон: после "мокрой" высадки, прогулок под пирсом, всех ныряний и выныриваний, сэндвичи оказались не просто подмокшими – они превратились в расползшуюся кашу, пропитанную горькой и соленой океанской водой. Есть это было все равно, что глотать круто пересоленную размазню.
Дойчи слез в воду, прошел пару ярдов до мертвеца, лежавшего по пояс в воде, а лицом в песке, попробовал расстегнуть у него ремешок на шее, но измазался в крови. Переворачивать труп он не стал и вернулся на место. – Пробитая, – пояснил он.
Флаин-Фиш немного выглянул из-за края. – Сардж, а там япошки! – сказал он. – Где? – тоже выглянул. – Это наши, дебил! Опять как под пирсом? – Не-не, вон там, где деревья! Смотри! – Ни хера не вижу. – Вон, где домик... правее... Тут рядом грохнул взрыв, и они оба скатились к самой воде.
Снаряды ещё ухнули несколько раз подальше, но было понятно, что обстрел заканчивается. Ффууух... И тут, слегка погодя, снаряды стали падать справа, ярдах в пятидесяти и дальше. Гра-ах! Гра-ах! Грабабааам! Ба-баааам! Беглый огонь! Кого-то там упорно мешали с песком. Огонь был вдвое чаще и яростнее, чем только что здесь – снаряды падали один за другим. Изредка над вами проносились осколки. Смотреть, что там справа происходит, никого не тянуло.
На рядовых напала маета – ни черта не понятно, что-то сейчас будет, но так хочется сидеть тут и ничего не делать. А война там пусть идет. А мы тут в заливчике. Физик это видел по лицам – тоскливо-усталым, а ещё по тому, как Флаин-Фиш принялся ковырять ботинком песок – просто так, без всякой цели. Подошва всё же сползал подальше, взял какую-то каску и напялил на голову.
Послышались выстрелы. Нет, выстрелы слышно было и до этого, но либо в отдалении, либо одиночные. Всё время кто-то в кого-то стрелял, но теперь стрельба слышалась частая, по три-четыре выстрела, звенели вылетающие пачки. Дам! Дам! Да-дам-дам-дам! Да-дам-дам-дам! Цвинь! Дам-дам-дам! Дам-дам! Дам-дам-дам! Цвинь. Кто-то что-то орал, кажется, команды, разобрать не получалось ни слова.
Над краем, пыля ботинками, появился давешний морпех. Он спрыгнул, забуксовал в песке, стараясь не свалиться в воду, и из-за этого остался высунувшимся по пояс из-за края выемки. Пригнулся и крикнул хриплым уже голосом: – Лейтенант Дюпре приказывает!.. Он нагнулся, ткнувшись своей каской в каску Физика, словно стараясь что-то лучше ему прошептать. Физик прислушался. Морпех помолчал. Потом так же молча завалился на бок и сполз к воде, выронив винтовку. Видимо, пригнулся недостаточно низко.
– Ааа! – вскрикнул Флаин-Фиш, испугавшись внезапной смерти. Подошва проверил пульс на шее, повернул слегка тело – в спине, под левой лопаткой, была маленькая слепая рана. – Готов. Пуля, похоже, попала в сердце – лицо у морпеха было сосредоточенное, он успел сморщиться не как будто ему в мгновение ока гидродинамической волной разорвало перикард и оба желудочка, а как будто он просто досадовал, что не успел передать то, что хотел. Для него это, видимо, было очень важно. Подошва вытер грязную руку о штаны и закрыл ему глаза. – Что делать будем? – спросил Флаин-Фиш, придя в себя. Дойчи стал осторожно, можно даже сказать бережно, снимать с мертвеца каску.
Крэйзи-Хорс, Айвенго и Айскрим в это время держались слегка позади, в том месте, где пирс достигал берега. Айвенго, видимо, пошарился среди трупов и раздобыл себе винтовку и патронташ. Они напряженно прислушивались к тому, что происходило у полосы, и тоже ждали команды.
-
За шок. В положительном смысле этого слова.
|
-
ГРААААХ! – бьет где-то совсем рядом, и вы оба скорчиваетесь и слышите мерзкое: Виу-виу! Это осколки по бетону прошлись. По звуку сразу представляется, какие они – маленькие, зазубренные, целеустремленные, как злые металлические рыбки-пираньи.
Злые осколки!
|
-
Как легат-то оживил наше сонное болото!
|
В ответ на извинения священника Альвий сдержанно кивнул, дескать, "не возражаю". У кого-то манеры, у кого-то субординация, какая разница? Пока отец Экзуперанси рассказывал о колдунах, тщеславии и гордыне, Альвий достал из багажа дата-планшет, проговорил одними губами литанию и введя пароль, начал раскидывать метки для формирования таблицы. В ответ на вердикт священника он кивнул, а в ответ на его комментарий Скай усмехнулся и ответил: – Ставлю бутылку, что ещё будут жертвы. Почему? А потому что у людей наверху тоже есть чутье. Если бы на запрос Лотты там ответили: "Ну вот у тебя там есть отдыхающие, их и привлекай, и вообще отстань от нас!" – то скорее всего это чепуха. А если послали ещё двоих? Троих? Да ещё и сдернув совсем не с курорта (он вспомнил недописанный отчет, по которому прослушал записей допросов на шесть оборотов терры чистого времени и который пришлось отложить) – значит у кого-то сработала чуйка. "Не нравится мне это... Да, подстрахуем коллегу!" Люди с плохим чутьем наверх не пробиваются. Упражнения. В сочинительстве. Ох-ох-ох. Но Альвий никогда не относился к коллегам пренебрежительно. У них свой профиль, у него свой. Это нормально, не все проходят подготовку следователя. У каждого – свой талант. – Теперь так. Насчет увлекательности. Смысл того, что мы делаем сейчас – чтобы вы держали в голове, чем это может быть, и искали косвенные признаки или их отсутствие. Колдун это был, артефакт, демон – это важное, но не главное. Главное – зачем он сделал такую "бессмысленную" вещь. Если кто-то думает, что наша задача – найти убийцу бестолковых мажоров, так он ошибается! Альвий обвел группу глазами, типа "ну вы же так не думали, правда же?" – Наша задача, как и всегда – предотвратить экстренную ситуацию планетарного или системного масштаба. На ранней стадии. "Серьёзная организация", если она есть, могла появиться совсем недавно. И если это так, то от глаз инквизитора, – он кивнул в сторону Лотты, – она как раз не ушла: мы же здесь и уже работаем! Наша первейшая и главная задача – не прошляпить эту организацию, пока не стало поздно. Если это одиночка, и он перещелкает ещё человек пять-шесть мажоров – это чепуха, а вот если организация планирует поднять панику, восстание, убить кого-то важного или сделать что-то похожее, наша задача – вовремя забить тревогу. Он положил в центр стола, дата-планшет на котором каждый смог увидеть прорисованную схему. – Смотрите сюда. У нас четыре основные гипотезы, по которым раскладываются мотивы. 1) Это может быть организация. 2) Это может быть колдун-одиночка. 3) Это может быть заказное убийство. 4) Это может быть несчастный случай. Несчастный случай и заказное убийство мы разрабатываем в последнюю очередь. Почему? Несчастный случай – вряд ли несет крупные последствия. Приоритет – низкий. Заказное убийство – маловероятно. Таких редко убивают на заказ одного за другим. Исключение – если таким образом организация финансирует свою деятельность. Но – вряд ли, это для них – лишнее привлечение внимания. В Драгоценных Кварталах полно способов достать деньги более незаметно. Остаются личный мотив и организация. И сейчас мы, – и он выделил это "мы", – как раз подумали над их косвенными признаками. Никто не положит нам на блюдечке указание на прямые признаки – поэтому вы должны знать, какие косвенные признаки искать. Поймать убийцу – хорошо. Понять, что происходит – важнее! Личный мотив одиночки... может быть. Однако опять-таки, колдун, каким бы сильным он ни был, не будет вынашивать Большой План, не выстраивая вокруг себя группу единомышленников, только если он безумец. А если он такой Большой План не вынашивает – он не так для нас интересен. Но тем не менее, разберем косвенные признаки. Месть – все жертвы не просто хорошо знакомы убийце, а близко знакомы. Не похоже, как я понял, это уже отработали. Развлечение – да, возможно, кто-то просто играет в колдунишку и пугает до смерти случайных людей. Косвенный признак – это дилетант, а значит, он будет ошибаться. Но... четыре раза без осечек... так чисто? И потом, пугать абсолютно случайных людей тоже не так интересно, как своих знакомых. Признак – скорее всего хоть немного убийца их знал. Проба пера – кто-то заимел силу и пытается понять, как ею управлять. Зачем? Например, для убийства кого-то действительно важного. Тут особых косвенных признаков, на первый взгляд, нет. Но... важные люди планетарного масштаба как правило носят хоть какую-то защиту от подобного. Хоть какую-то. Если так, то и у убитых она должна была быть. Какая? Ладно, это было для разминки. Теперь по крупняку. Организация – это, дамы и господа, наша ПРИОРИТЕТНАЯ группа мотивов. Ритуал – это может быть ритуал с целью призыва или усиления, если убийства совершены с помощью демона. Например, некоторые демоны, убивая определенных жертв, могут наращивать силу. Косвенные подтверждения, которые мы можем найти: - Ну, собственно, время убийства. Смерть в полдень, всегда в полдень. Это само по себе похоже на часть ритуала. - География. Места убийства образуют что-то любопытное? Крест, многоугольник, литеру, спираль... Кто-то наложил их уже на карту станции? - Личности. На первый взгляд это – случайные люди. А кто-нибудь проверил генеалогию? Что там по крови-то? Древние роды затесались, возможно, у всех... Проверяли? - Даты. На первый взгляд – полная разноголосица. Месяц между первым и вторым, потом короткий перерыв в пять дней, потом около 3 недель. А кто-нибудь смотрел положение планет в системе в эти дни? Астрологические карты... Кстати, собственные карты жертв. - Дома. Мы все смотрим на людей. А было ли что-то общего в местах их проживания? Заметьте, это убивало их только дома, всегда дома. Ищем сходство по домам. Устранение свидетелей – эти люди случайно узнали то, что не должны были знать. Они – никто, просто кого-то очень нервирует, что они приблизились к его тайне. – Тут два косвенных признака налицо – девушка была в библиотеке, а Джеральд занимался страховкой. Через его руки могли проходить какие-то странные сделки, отмывание денег и так далее. Двое других – вступили, куда не надо, а потом дали заднюю. Или сделали то, что от них было нужно, затем их убрали. Как там у классика... – Альвий пощелкал пальцами, припоминая. – "Огрин сделал своё дело, огрин может уйти?" Ладно, неважно, думаю, вы поняли. – Еще возможные косвенные – что за страховая, кто клиенты. – Здесь нужно искать общих знакомых. Например... например, я не знаю, при кремации здесь собирается кто-то, кроме родни? Если да, то нужно попасть на похороны Раджвана. – Услуги, которые они кому-либо оказывали. Пожертвования. Выступления... Что-то такое. Несчастный случай – организация не собиралась их убивать, что-то вышло из-под контроля. Или нарочно убили одного. Или двух. А дальше пошла цепочка. Что тут может быть важно? Связи у этих людей могут быть не кластерные, а "через рукопожатие". Джеральд мог не знать Арслана, но знать Элизабет и Раджвана. Ищем в первую очередь связи между "соседями". Запугивание – низкая вероятность. Но тем не менее косвенные признаки – скорый отъезд со станции знакомых убитых из того же социального слоя. Говорили, что массовый отъезд и паника не начались. А точечно? Кроме того быстрые, невыгодные сделки на крупные суммы. Крупные пожертвования. Политика – сомнительная версия, политические убийства имеют быстрый эффект. Пока отметаем. Альвий ткнул в планшет. – Копируйте, кому нужно на свои, дополняйте, если есть мысли. А, ну и... Он вбил ещё слово под основным списком и посмотрел на Лотту. – Ещё это может быть западня на Инквизитора. Но тут просто надо подумать про личную безопасность. Тщательнее. Он пожал плечами, потом снова повернулся к остальным. – Это была установочная часть. Теперь по полевой работе. Главная направление полевой работы на данный момент – "Ориент". У нас есть четырехчасовые пропуска, что неплохо, но в плане расследования они нам мало дадут. Особенность привилегированных классов – они подпускают к себе тех, кто интересен им самим. Наблюдая с расстояния, мы много не нарасследуем. Давайте вместе подумаем, как мы можем их привлечь. Ближе всех, очевидно, может подобраться Лорд Эр – он и сам сойдет за аристократа при желании. Но опять таки, лезть к ним самому без очевидной пользы, которую он может принести – всегда будет подозрительно. Прикрытие врача... тут нужны рекомендации. Врачей без имени в Драгоценных Кварталах вряд ли жалуют. Я предлагаю попробовать антиквариат. Что я имею в виду? Станции много лет, тут богатая местная культура. Обычно в крепостях арбитров на таких станциях скапливается ОГРОМНОЕ количество конфиската. От старых карамультуков и кинжалов, которые на момент конфискации были самым современным оружием, а сейчас – просто раритетное барахло, до книг, изымаемых целыми библиотеками, статуэток, показавшихся подозрительными обычному патрульному, и так далее. Не всегда кто-то из родственников вообще заявляет желание что-то из этого вернуть. И обычно это – никому не нужное в арбитрате барахло, которое хранится в так называемом "музее". Короче, завтра я загляну в Форт Юстиции. У меня есть пикт-рекордер, я скину вам на планшет, что там есть интересного и что они могут отдать. А вы, Лорд Эр, попробуете завести знакомство в каком-нибудь клубе любителей антиквариата, уверен, тут такие есть. Придумывать ничего не надо: "один ваш пациент сказал, что может это достать за троны." Вы сами при этом можете особо не разбираться в предмете, просто хотите подзаработать. Это – хороший способ завести знакомства и получить пропуск внутрь – как поставщика таких штук. Альвий развел руками. "Да и троны на операцию подтянутся." – Далее, вы, святой отец. Для вас, как мне представляется, лучший способ привлечь внимание богатой публики – проповедь. Договоритесь прочитать её, сделайте её экстравагантной и новаторской, ориентированной именно на богатых. Что если вас захотят пригласить прочитать ещё одну проповедь там, внутри? Или даже сделать духовником, раз у вас... интересные, необычные взгляды. Будет просто отличнейшее прикрытие, а заодно и источник информации, которую не рассказывают на приемах. Он посмотрел на Скай и Рейнала. – А у нас с вами самый простой вариант – бойцовские клубы. Владеете рукопашным боем? Можем сыграть в паре: кто-то из вас – боец, я – отставной арбитр, который, решил поднять тронов, привез вас в систему и выставил на бой. Будете хорошо драться – будет нам и внимание со стороны богатых. Кто готов? Он пожал плечами. – Ну и как дополнительное задание на ком-то остаётся порт – привоз артефактов, которые потенциально могли быть орудием убийства. Плюс – разработка озвученных косвенных в инфосистеме. Кто возьмется? И в качестве фонового задания для всех – думайте, кто будет следующим. Любую зацепку, улицу – прогоняйте через эту идею. Да, сейчас мало данных пока. Да, скорее всего - не поймем. Но – работайте в эту сторону головой обязательно. Скажем, нашли совпадение в астрологических картах – пробуйте найти, у кого похожие из живых людей их круга. Альвий вспомнил, что собирался заказать рекаф, но официант уже ушел. Да и варп с ним. – Вроде, всё. Вопросы, мнения, пожелания?
-
Обычно я стараюсь что-то процитировать, но тут... Не весь же пост вставлять? В общем, сразу видно - настоящий головастый следак!
-
Вот это я понимаю, пришло Начальство С Планом. За серьёзную подготовку.
|
Задание – это всегда предвкушение. Что будет? Что там будет? Абсолютно неважно, простое оно или сложное, абсолютно неважно, насколько выполнимо. Каждое задание – это новая страница в книге. А всё, что между ними – просто пыль, затерявшаяся между страницами. Однажды книгу поставят на полку навсегда, но буквы сохранятся. И однажды её откроют. Потому что Империум вечен. А пыль... пыль так и будет никому не интересна. Лотта была, как и раньше, как бы это сказать... немного несерьезной. Но у каждого – свои маски. Все инквизиторы получают инсигнии не просто так, с этого момента они несут на себе бремя ужасающей силы и отблеск великого света. Так что если инквизитор перед тобой извиняется и целует в щеку – не стоит думать, что он чувствует себя виноватым или испытывает к тебе симпатию. Это такая игра, мол, сделаем вид, что мы с тобой почти на одном уровне. Не надо игру принимать всерьез. – Прекрасные духи, – сказал Альвий. – Это местные или привозные? Комплименты не были его коньком, а в духах он не понимал ровным счетом ничего. Но так надо. Это тоже такая игра. Как будто у агентов есть что-то, кроме долга. Как будто они люди в обычном смысле этого слова. Когда твои враги – худшие обманщики во вселенной, без умения играть в такие игры не справиться.
Музыка и бешеное перемигивание ламп подействовали оглушающе, настолько, что Альвий едва удержался, чтобы не скривить губы. – Ничего страшного! Я обожаю такие места! – пытаясь перекричать бит, ответил он на "варп знает где" Лотты.
"Сейчас, ещё немного, и приземлимся." А то уже чемоданы руки оттянули.
***
Сев в кресло, Альвий обвел всех собравшихся своим холодным, неприятным взглядом. Он сейчас не был ни презрительным, ни буравящим, ни сильно заинтересованным. Скорее взгляд врача, которого вызвали в чужую больницу для срочной операции, и вот он входит в операционную и смотрит, а какие вообще инструменты у них тут есть. – Приветствую, – сказал он, достал из внутреннего кармана портсигар и вставил стик в мундштук. Перчатки он при этом не снимал. – Итак, я легат-инвестигатор Альвий Юлий, – щелкнул крышкой печатки на левой руке, демонстрируя её агентам. – Хотя формально вы мне не подчинены, вы все понимаете, что привлечение легата-инвестигатора означает высокий уровень важности происшествия. Не хочу, чтобы не было недопонимания. Формально вы мне не подчиняетесь. Но помните: если об этой операции спросят там, – он показал пальцем наверх, в невзрачный потолок этой дыры, – мой рапорт – это тот документ, который туда уйдет. И с высокой вероятностью, если потребуется личный рапорт, мы поедем отчитываться с командующим операцией вдвоем, – он многозначительно посмотрел на Лотту. "Извини, дорогая в этот раз не просто "дайте агентов погонять". Раз послали меня, значит, дело серьезно". – Выводы делайте сами. Он поднял мундштук двумя пальцами руки, по-прежнему затянутой в перчатку, но не донёс его до рта и снова обвел всех взглядом, в этот раз, исключая Лотту. – В то же время вы, как я понял, агенты разноплановые, и каждый в своем деле разбираетесь хорошо. Кто-то лучше в одном, кто-то лучше в другом. Поэтому, а также поскольку формально каждый член группы – самостоятельный игрок, мы не будем выстраивать жесткую иерархию. Но, как человек, несущий в случае провала наибольшую ответственность, а также способный привлечь для группы наибольшую поддержку в виде подразделений Адептус Арбитрес, я буду координировать общие действия группы на низовом уровне. Рассматривайте мои слова, как настоятельные рекомендации, которым вы можете не следовать, но возможно, однажды вам придется обосновать свой отказ, и обосновать очень, очень хорошо. Не передо мной, – многозначительно поднял брови Юлий.
И только после этого он чиркнул зажигалкой и долго, медленно затянулся, ловя первый и самый сильный расслабляющий "удар" лхо-смеси. Это означало, что официальная часть закончена.
– Ну что, как насчет поработать? Так как я прибыл позже большинства, я попрошу у каждого дать ответ на два следующий вопроса. Первое. Как я понял, у нас нет ни одной гипотезы, кроме того, что это, возможно, проявление демонических сил. Недостаточно данных, верно? Но давайте наметим хотя бы предварительные версии, чтобы обозначит области поиска. Политические убийства? Ритуальные? Проба пера? Месть? Социальный подтекст – раз уж все убитые из богатых семей? Что их ещё объединяет? И второе. Кто будет следующей жертвой? Есть мысли? Губы Альвия изобразили подобие улыбки. – Ну, смелее, кто первый? Если нет идей – так и скажите. Мы не на аттестации, я оценок не даю. "Пока не даю", – могли услышать в последней фразе остальные агенты. Он поискал глазами официанта, чтобы заказать себе рекаф, но не увидев никого из слуг поблизости, решил просто подождать, чтобы не перекрикивать музыку.
-
Вот сразу видно и арбитра, и начальственную закалку. Именно такого мне и не хватало!
-
Новое начальство не разочаровывает! Аж форточку открыть захотелось!
|
Дело налаживалось! Сэр Уолтер почуял, что и без вшивого Вэстфога пиво для него сегодня найдется! – А я уж думал всю ночь придется загадки отгадывать! – захохотал он. – Эд, Барсук! Выходите!
Всегда хорошо встретить старого друга. Это создает иллюзию, что ты не один в мире. Не, так-то, конечно – не один, есть Альти, и всё такое. Но иногда ведь хочется поговорить с невооб... короче, с кем-то, кто тебе ответит. Хлопнет по плечу. С кем-то, кто не положит руку на оружие, когда встречает тебя на большой дороге. С кем-то, кто поймет, даже вот, может, ничего не скажет, а хмыкнет, качнет головой, и на лице у него будет написано: "Даааа, брат... дааа."
Эд... Эд – это семья, а семья – это другое. Семья – это больше долг. Ты за ним присматриваешь, он за тобой присматривает, но это не дружба, это кровь. Кровь – это другое. Ты бы, может, не ездил бы с ним, если б он не был тебе братом. Не потому что плохой, а потому что... не твоей закваски. Диву иногда даешься, сколько у него в башке всякой зауми, и сколько всякого дерьма. Но он – брат, блядь! Ты сделаешь ради него всякое, не потому что хочешь, а потому что помнишь лица отца и матери. И можешь легко представить, как бы они изменились, если бы родители узнали, что ты этого не сделал. Бросил. Не поддержал. Не взял с собой. Отвернулся. А вдруг они смотрят? Ну, вдруг? А вдруг узнают, что ты так сделаешь? Да ладно даже, не смотрят, не узнают. Но ты такой, какими они тебя сделали прежде всего, а уж потом – такой, каким тебя сделали битвы, походы, твоя первая баба, твой первый убитый враг, первая рана и первая пьянка. Семья – это люди, с которыми можно вот так, а по-другому нельзя. А друг – это тот, кто поймет, как бы ни вышло. Ну, либо не поймет – и тогда не будет у тебя больше друга, да. Но пока понимает – он с тобой.
– Принц, к ноге! – позвал сэр Уолтер собаку, спешившись. Собаки в замках обычно в зале вместе с хозяевами сидели, грелись у огня, да и кости ждали. Собака – это не лошадь, её на конюшне нечего запирать.
Зашли. Сели. – За встречу! – сказал Уолтер, и хлопнул первую целиком, что аж по усам потекло. Эх, хорошо! Вот это хорошо! Когда первый раз пробуешь вино там или бренди, то не понимаешь, что это. Пиво – оно кисленькое, всё лучше, чем воду хлебать. Ещё и пользу приносит! А вино – зачем люди пьют? А бренди зачем? Вино – оно как женщина, которая ничего не объясняет. Первый раз ты ни за что не поймешь, в чем тут дело, зачем это тебе? Вроде и приятно было, а вроде и потная возня какая-то, нелепые движения... и пахнет от неё как-то не так. Не то чтобы приятно или неприятно, а не разберешь особо. Останется только ощущение: "Ничего не понял, но хочу потом ещё". И только спустя пару раз до тебя дойдет, где там терпкая эта штучка во вкусе, в чем суть, в чем удовольствие. Вино – это необычно и приятно, вот в чем смысл. Оно вроде и ласкает язык, и щиплет – и с бабами, в общем, так же. Они не хорошие и не плохие – не такие, как мы, вот и все. А бренди – это, сука, неприятно первый раз! Обжигает, воротит, сивухой несёт, мутит даже. И только когда жизнь твоя даст тебе поленом по башке, извозит тебя в грязи, копытом в грудино проймёт, только тогда ты поймешь... БРЕНДИ СУКА И НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРИЯТНЫМ! Потому что это – как твоя грубая мужская жизнь. Поэтому вино пьют неженки, поэты и всякие расфуфыренные столичные мудаки, а бренди – это для мужчин, а не для молокососов. Вино тебя любит, и ты его любишь, ну, либо как получится. А бренди – это вот как дружба двух грубых мужиков, которые сторцевались, и нашли друг друга достойными и доброй схватки, и доброй дружбы. Ты же, мать твою не ждешь, что твой друг тебя по головке игриво погладит? Вот и бренди не гладит – дерет горло будь здоров. Но в конце такое... бархатистое. Как будто мужик этот сказал: "Сэр де Мур! Сэр де Фонот! Вы, сука, рыцари правильной закваски! С вами, ёшкин корень, можно иметь дело!" Сделает этим он тебе приятно? Сделает. Но – по-мужски. "Все как я люблю, короче."
Оглянулся на мнущихся немного спутников. – Ешь-пей, ребята!
Выпив первую, Уолтер решил, что надо брата представить. – Эдриан! Эдриан! – гаркнул он. – Это – Курт де Фонот. И это – самый лучший рыцарь, которого я знаю по обе стороны... по обе стороны... по обе стороны чего угодно, блядь! Вот так. Он усмехнулся в усы. – Курт, а это – мой брат. Похвалить он и сам себя сможет, так что скажу тебе сразу про главный его недостаток. Он, сука, обучался в грёбаном университете. Но в остальном – он парень что надо. И умный. Не то что я. Он подумал, не добавить ли чего ещё. "Да не, хватит. Ещё это... письмами рекомендательными обменяемся, ага! Ща! Привыкай, братик, тут по-простому." – Ну, я считаю, надо за знакомство!
-
Так выглядит самый душевный пост в этой игре. Сомневаюсь, что будет душевнее.
-
Вот и бренди не гладит – дерет горло будь здоров. Но в конце такое... бархатистое. Как будто мужик этот сказал: "Сэр де Мур! Сэр де Фонот! Вы, сука, рыцари правильной закваски! С вами, ёшкин корень, можно иметь дело!" Сделает этим он тебе приятно? Сделает. Но – по-мужски. +1 Сделал приятно по Биг-Боссовски)
-
Прекрасный пост. Согласен, что крепкий брэнди не должен быть приятным) Хотя иногда хочется именно такого, крепкого и забористого глотка, чтобы огненный ком сначала прошелся по небу, а потом упал внутрь тебя, чтобы в животе стало тепло. В этом что-то есть)
|
Лобстер Сержант кивает, достает гранату из оттопыренного кармана. – Перестрахуемся. Подожди, по команде внутрь. Только по команде! – шепчет он, явно боясь, что ты забежишь сразу, а тут она и рванет. Хлопает запал, от лимонки идет дымок, граната исчезает в темноте и катится, отскакивая и щелкая по бетону, как камешек. Звук отдает слабеньким эхом, и он такой... холодный почему-то! От звука будто бы веет прохладой! Ва-дууум! – глухо и страшно бухает внутри, а проход выдыхает облако пыли, как проснувшееся и чихнувшее чудовище, от которого над землей видно только голову. – Пошел! Кидаешься вперед, непроизвольно кашляешь, хочется закрыть лицо ладонью. Колешь штыком пустоту. Темно. Прохладно. Никого нет, в темноте мерещится что-то враждебное. Раздумываешь, не пальнуть ли от греха... Отпустив винтовку левой рукой, шаришь ею в темноте. Ага, стена. Проходишь три шага наощупь, штык со стуком упирается во что-то твердое. Щупаешь. Дверь похоже! Деревянная. А что за ней? Вот и ручка. Открывать?
Манго Блондин кивает и удаляется в сторону своего взвода, Кремень тоже кивает и остается рядом. Слипуокер высовывается, чтобы передать приказ Винку, находит его глазами. Вроде все нормально, план, хороший или плохой, начинает работать. Запоздалое предчувствие, что сейчас...
Диаманти – Да че ты лечишь-то, – отмахивается пренебрежительно Уистлер. – Наши-то, конечно, победят. Только доживем ли мы до этого? Он пожимает плечами. Тут его зовет Клонис.
Скрипач Москит вздрагивает, поворачивается. Он смотрит вроде на тебя, а вроде и куда-то за тебя. – Не знаю, – говорит он тихо. – Не знаю. Потом вдруг переводит на глаза на твоё лицо, словно замечает, что с кем-то разговаривает. И пугается. – Я не... Не надо, – просит он, вжимаясь спиной в стенку. – Не надо... Я не... Я... Подтягивает колени к животу. – А ты кто? – спрашивает, вдруг что-то поняв, спохватившись. – Напалм? Где? Не надо! – снова пугается. А тебе уже пора бежать дальше. Ну, не бежать, конечно. Карабкаться, перебираться, ползти. Наконец-то уйдешь от этой стены.
Слипуокер Высунулся, нашел глазами Винка. Не сразу нашел – они с Домино в углублении засели, мешками обложились. Передал приказ. Делов-то. Мог бы и сам крикнуть, начальник. Впрочем, твоё дело простое, передал и передал. Домино кивнул, дескать, поняли. Что еще лейтенант Донахъю прикажет?
Крот – Немного коктейлей не хватает для счастья. Да оставь себе курево, пригодится ещё, – откликается Смайли. – Красотка со своими, там, на правом. А на что он тебе? Потрошишь рюкзак, выбрасывая на песок ненужное. Ложки-миски обиженно звякают. Так, что ещё? Шнурки... на кой ляд тебе шнурки? Тут бы ноги целы были. Победоносных марш-бросков, кажется, не предвидится. Уже возвращаются Кюрасао с Ушастиком. Спрашиваешь у лейтенанта, но он занят – говорит с посыльным. Ты некстати. Хотя ну какая разница? Сейчас и тебе ответит. Несколько секунд, это же чепуха.
Клонис Уистлер, вздрогнув (он о чем-то говорил как раз с огнеметчиками), оборачивается, слушает тебя, выражая готовность на потном лице.
Инджан Вот так, приписан к другому взводу. Ну, и не беда! Посыльный – вроде хорошая должность: не пошлют грудью на пулемёт. Повезло тебе. Или не повезло? Придется одному бегать под пулями, и ещё и как можно скорее. Сложно сказать, тут всё не сахар. Офицеры командуют, ты сидишь. Замечаешь винтовки, сложенные сбоку, выбираешь себе одну. Оттягиваешь затвор – вроде, всё в порядке, песок не набился. Жить можно.
Сирена Газолин косится на тебя. "Ебать-копать, какое рисование, вы что меня, не прикроете из окна?!" – читается в его слегка ошалелом взгляде. Но вслух он этого не говорит. – Есть. Он идет к тому же окну, через которое вы залезли. Газолин совсем недавно женился, и ему тяжело. У него в Новой-Зеландии – неудовлетворенная женщина, красивая, как кинозвезда. Ты не был на свадьбе, но слышал от тех, кто был, что там какая-то просто фамм-фаталь невероятная. И ему надо сейчас быть не тут, где его могут в любой момент сделать инвалидом или просто убить. По любым законам, божеским ли, человеческим, ему надо сейчас быть в Веллингтоне и жарить свою красавицу без остановки, как стейк-рибай или, как его называют местные, "Шотландское Филе"... А он здесь, среди потных недоумков, на никому не нужном острове, где в бессмысленной битве десятки парней превращаются в стейки и отбивные у него на глазах. Но он держится, как скала. Он – очень хороший морпех.
Хобо, Ферма, Красотка Джейн – Есть! – парни достают гранаты, шатают проволочки, ослабляя чеку, "но не слишком". Собраны, готовы. "Вот это дело" – написано на лицах. И даже видишь зависть во взгляде Заусенца! Все воспряли духом. Да, тяжело. Да, херня какая-то. Но – можно бить япошек. Ещё немного, и побьем! Подорвем их в этой их развалюхе, осмотримся и пойдем дальше. А там уж и до другого берега рукой подать. Сутулый меняет магазин на полный. По уставу он скорее должен со своей дурой прикрывать вас, а не лезть вперёд, но и свой резон в твоем приказе имеется – как захватите барак, будет легче с автоматической винтовкой оттуда отстреливаться. Абориген выбирается первым, через окно. Вы ползете через дверь, загребая локтями. Вот он, барак, приближается, всё ближе и ближе. От земли он кажется здоровенным, а пальмы вообще высоченными, как телеграфные столбы. От земли всё кажется большим. Уязвимо вы себя чувствуете. Но ничего, Хоббс и Паркер поспевают за тобой. Ещё столько же проползти – и всё, можно ебашить. Страшно, конечно, что какой-то япошка выглянет и гранаткой вас. Но Заусенец и Красотка бдительно следят. Всё будет нормально. "Нормально делай – нормально будет!" – говаривал отец Фермы. Сейчас-сейчас... Красотка видит где-то на периферии зрения, как ползут морпехи, но взгляд сосредоточен на "мишени" – провале окна, снова четко проступившем, когда пыль сдуло ветром. Пусть кто-нибудь только попробует высунуться.
***
Но не только на руке у лейтенанта Донахъю тикали часики: три человека в этот момент одновременно смотрели на циферблаты и ждали момента. Один из них был унтер-офицер Ооцуки, другой старшина Такано, а третий – унтер-офицер Итикава. Ооцуки ждал, когда стрелка доползет до 10:35 с нетерпением. Ему было двадцать четыре года. Это был свирепый, крикливый и жутко активный коротышка. Перед начальниками он всегда тянулся в струнку, а подчиненные его побаивались – на них он всегда орал, едва не срываясь на визг, придирался по малейшему поводу, выпучивая при этом глаза, так что видны становились белки. Он становился при этом похожим одновременно на бешеного кролика и на маленького дикого кабана. Одет сейчас (как и всегда) Ооцуки был по всем правилам, несмотря на жару: тропический китель наглухо застегнут, подбородочный ремешок плотно обтягивает подбородок, фигура затянута ремнями в рюмочку. Левая рука в белой нитяной перчатке как прибитая гвоздем прижимала к бедру меч, а в правой он сжимал палку. Ему было плевать на жару – сегодня был лучший и самый главный день в его жизни: он надеялся вскоре погибнуть в бою и твердо верил, что после смерти станет ками. Итикава был флегматичным тридцатилетним моряком, который принял своё повышение до унтер-офицера несколько лет назад скорее с тоской, чем с радостью. Но он был старательным, и командирам этого хватало. Третий день он страдал от зубной боли – на острове разбомбили лазарет, и стоматолог погиб – но выполнял свой долг с упорством фаталиста. Итикава то и дело прижимал руку к щеке и кривился, и лицо его становилось в этот момент жалким. Он знал об этом и старался немного отворачиваться от подчиненных, чтобы солдаты не видели этого. Он тоже знал, что скоро умрет, но ждал этой смерти, как избавления. А старшина Такано вообще не думал о смерти – ему было двадцать шесть, и он делал свою работу с легкой небрежной гордостью: "Вот я какой! Я лучший в своем отряде! И лейтенант Фукуи знает это, и я знаю, и это в порядке вещей." Он только старался не зацикливаться на мысли о воде, которая плескалась у него во фляжке на поясе. Он не знал, будет ли ещё вода, и мысленно хвалил себя, если удавалось не думать о воде хотя бы десять минут. Его китель был расстегнут на две пуговицы, а кепи – слегка сдвинуто на затылок, и он знал, что ему не сделают за это замечания, но большего он себе никогда и не позволит. Все трое находились на разных позициях, в сотнях метров друг от друга, но все они сейчас готовились выполнить приказ, доставленный посыльными от майора Кикути. Собственно, они его уже выполняли, просто в 10:35 каждому из них надо было подать новую команду своим людям. Когда до 10:35 осталось полминуты, нетерпеливый Ооцуки по обыкновению заорал на подчиненных и принялся размахивать палкой, бегая по позициям. Итикава просто отдал команду и дождался, пока один из бойцов, часто моргая, повторит её и начнет выполнять. Такано же сначала посмотрел на лейтенанта Фукуи, который стоял метрах в пятнадцати справа и тоже смотрел на часы. Их взгляды встретились. Фукуи кивнул. Такано тоже кивнул, неслышно, одними губами проговорил "Хай!" (всё равно лейтенант уже тоже наполовину оглох), отдал команду и спокойно принялся обходить позицию, чтобы убедиться, что подчиненные всё делают верно.
Потом практически одновременно все трое сказали одно и то же слово. Ооцуки при этом выставил свою палку в сторону северного берега – того его места, которое можно было, глядя на японскую карту, назвать "центральная часть штабного сектора 7-го отряда". Раздув ноздри, выкатив глаза, он прокричал это слово дважды хрипло и яростно, как будто медлительность подчиненных бесила его или как будто он сейчас втыкал в чье-то тело свой меч: – УТЭЭЭЭЭЭ! УТЭЭЭЭЭ! – Утэ! – коротко выдохнул Исикава, морщась от накатившей боли и взмахнув рукой, как умирающий журавль. – Утэээ! – гулко, словно колокол, хорошо поставленным голосом выкрикнул Такано, уронив в пропасть заранее поднятую руку.
Вы, конечно, ничего этого не знали и не видели. Для вас это всё выглядело, как на несколько секунд произошедшая в канонаде на левом фланге заминка. Большинство её даже не заметили, увлеченные своими делами, разговорами и планами. Заминка, не более: замолчавшие было пушки где-то на другом краю острова опять бухнули: Дууум! Дууум! Ду-дуум! И опять раздался шелест, свист и рокот летящих снарядов. Но он звучал слегка по-другому – чуть ярче, чуть громче, чуть резче, чуть... Даже не все в последнюю долю секунды осознали, что все эти снаряды летят теперь... В ВАС!
Никто из вас раньше не был под таким обстрелом. "Как же так? Мы же сейчас вот только, на пляже... минометы эти, которые гранатометы... и шрапнель тоже рвалась в воздухе совсем недавно..." Нет, всё это было абсолютно "не то", парни. Заряд коленного миномета – это что-то вроде "толстой" ручной гранаты. Когда она бабахает, даже близко, вздрагиваешь с мыслью: "Ох, йопт! Что это было?", как если бы где-то поблизости внезапно рванули петарду. Вздрагиваешь от звука, он и пугает, но и только. Когда в воздухе раскалывается шрапнель – это тоже страшновато: как будто гром и молния, только что сверкавшие в миле от тебя, внезапно ударили совсем близко. Оторопь берет! И вообще шрапнель – опасная штука, особенно на открытой местности. Когда огонь корректируется, она буквально выкашивает пехоту, даже залегшую – недаром скорострельные французские пушки в Великую Войну называли "адской косой". Но беспокоящий огонь шрапнели, да ещё вслепую – это тоже не более, чем пугающе, пока свинцовые шарики не попали в тебя или в соседа. Шарахнула молния: "Уф, напугала! Хорошо, что не в меня!" – и воюем дальше.
А когда восемь пушек выплевывают по вашим позициям каждая по семь-восемь осколочно-фугасных гранат в минуту, и они рвутся одна за другой на пятачке сто на тридцать ярдов – это сродни чувству, как будто ты находишься на улице во время землетрясения, и на тебя со всех сторон падают дома. Уворачивайся, не уворачивайся – тебя раздавит. Да, пушки стреляли вслепую, но по хорошо известным ориентирам, а дистанция до них была смехотворная – наводясь в центр вашей позиции, каждое из орудий полностью вписывало в неё свой эллипс рассеивания.
ГРА-АХ! ГРА-АХ! ГРА-ГРААХ! БАДААААХ! БАДААААХ! Перед тобой встает из земли что-то большое, как дерево, что-то сильно больше тебя, и падает! Одновременно тебя бьет воздух – буквально бьет, под дых, в лицо, толкает по всему телу. Не ветром обдувает – бьет, как туго набитым мешком с рисом, как мокрым полотенцем. Это не просто пугает – это ошеломляет. Земля вздрагивает раз, другой, опять, кажется, что с каждым разом всё сильнее и сильнее! Пыль и песок взлетают не вскинутые фонтаном, в середине взрыва, а приподнимаются вместе с ним целым пластом ярдов десять в диаметре! И снова! И снова! Тело непроизвольно начинает дрожать. Если бы спинной мозг и вестибулярный аппарат умели говорить, то стонали бы что-то вроде: "Хватит! Пожалуйста! Хорош! Не надо больше!" Горячий воздух избивает тебя, пыль накрывает пеленой, и через эту пелену летят смертоносные осколки, открамсывая куски бревен, свистя и визжа. И не только осколки! Летят камни, куски всего, что находилось на земле – листья, каски, мешки с песком, обломки досок, осколки бетона, фляжки, оружие. Сверху падает дождь из песка и всего чего угодно. Ты даже не можешь понять, что это за предметы проносятся со всех сторон и во все стороны: какие-то великаны играют в бейсбол этим островом, понимаешь? А ты – козявка на их мяче. Люди кричат, но их крики тонут в грохоте разрывов.
Бывалые пехотинцы из страшного 1917 года посмеялись бы над вами – четыре легкие гаубицы и четыре полевые пушки? Да это чепуха какая-то! Они неделями сидели под градом шестидюймовых "чемоданов", они под ним спали, ели и рассказывали анекдоты. Но для вас, застигнутых врасплох (никто даже окопаться не попытался) сосредоточенным огнём на подавление, который вели четыре огневых взвода рикусентай по приказу майора Кикуты, это был абсолютно новый опыт. Никакие учения к такому подготовить не могли. Это было... как будто вы ехали по дороге, насвистывая "Горниста из роты B", и тут в ваш Форд врезалось десять других автомобилей подряд. Как будто вы зашли в клуб, чтобы потанцевать, а вас ослепили яркой лампой и начали безжалостно охаживать бейсбольными битами. Как будто вам завязали глаза, но вместо чувственного поцелуя стали поливать тяжелой, сбивающей с ног струёй из пожарного брандспойта!
Ничего похожего на Гуадалканале никто из бывших там не припоминал. Ваш батальон обстреливали, конечно, но не так. Огонь на подавление – это не то же, что пара взрывов в полусотне ярдов.
-
-
Наконец-то уйдешь от этой стены. Как уйти от стены, не уходя от стены...
Газолин совсем недавно женился, и ему тяжело. А он здесь, среди потных недоумков, на никому не нужном острове Проблемы Газолина поразили меня в самое сердце. Действительно, бред какой-то.
Один из них был унтер-офицер Ооцуки, другой старшина Такано, а третий – унтер-офицер Итикава. Все красавчики, не могу выбрать.
– Утэ! – коротко выдохнул Исикава, морщась от накатившей боли и взмахнув рукой, как умирающий журавль. Нет, все-таки могу.
Это было... как будто вы ехали по дороге, насвистывая "Горниста из роты B", и тут в ваш Форд врезалось десять других автомобилей подряд. Как будто вы зашли в клуб, чтобы потанцевать, а вас ослепили яркой лампой и начали безжалостно охаживать бейсбольными битами. Как будто вам завязали глаза, но вместо чувственного поцелуя стали поливать тяжелой, сбивающей с ног струёй из пожарного брандспойта! Одна метафора лучше другой :DDD
Короче, не пост, а сказка. Страшная бессмысленная японская сказка.
-
Ну лучшая игра про войну, mate! Описание обстрела вообще прям ух.
Ну и японцы. Долбаные самураи!
-
Вообще, конечно, неожиданно суровый пост, но описан оч красиво, и опять этот чудесный "взгляд со стороны врага", который весьма человеческий, браво.
-
Ух. Меня прям мощно приложило, второй день не могу отойти))
-
-
Интересно, что было бы, если бы я не затормозил с постом, и, как собирался после длительных размышлений, отправился выполнять приказ, не дожидаясь официального подтверждения. Сейчас я чувствую себя тормозом Шрёдингера - тот момент, когда задержка поста то ли спасла жизнь, то ли наоборот.
|
-
За час чтения информации к модулю я узнал о противостоянии морпехов и японцев больше, чем за жизнь. Вводная инфа крутая и сама игра тоже! Посты о высадке стилем и морской темой напомнили мне рассказ The Open Boat ( ссылка):
|
Манго, Клонис Совещаетесь подробно, как следует, обсуждаете план будущей атаки. Ещё карточки огневые бы вычертить, кроки местности сделать – и будет всё, как на учениях. Одна беда – всё время кто-то отвлекает. Мешают закончить, поставить какую-то логическую точку в немного затянувшемся совещании. То пехотинец этот, из воды вылезший, докладывается. То Слипуокер идею свою предлагает, вместо того, чтобы к Винку резво метнуться. Идея, если честно, здравая – носилки нужны. Плохо даже не то, что раненым больно – им и так несладко будет. Хотя носилки могут спасти жизнь, это тоже верная мысль, но дело даже не в этом: пока ещё людей хватает, чтобы носить раненых, но надолго ли это? А если их перестанет хватать, Милкшейк очень быстро упарится один их таскать. Упарится – это на маневрах не страшно, там это скорее даже цель: "Пинта пота на учениях экономит галлон крови в бою" и все такое. Но это уже бой! По плану у вас же должно было быть шесть санитаров на роту, а тут получается, что один на неполную... Хотя, может, у Блондина тоже кто-то есть?
На правом фланге слышится гроздь взрывов – это хлопают ручные гранаты. Наверное, парни Хобо шарахнули по кому-то. Вокруг вас все время кто-то ползает – кстати, морпехи из второго отделения. И без оружия почему-то. А, за рюкзаками, похоже, приползли.
– Я задачу понял, – говорит Блондин. Без всяких "сэр", вы ж оба лейтенанты. Но и без выебонистости: нормальным голосом говорит, а не "понял я твою говнозадачу, наполеон, хренов." Как и ожидалось. Потом слушает вместе с Манго рассказ рядового Робертса и предложение Дроздовски. Кремень пока что молчит, немного нетерпеливо, как вам кажется. "Это все здорово, приказы-то какие?" – написано у него на лице. Возможно, это значит, что план хороший. А возможно, что он руководствуется максимой "солдат может пережить столкновение с противником, но план – вряд ли". А может, просто считает, что не надо новоиспеченному командиру свои умные мысли выкладывать, чтобы с толку не сбивать. В трудной ситуации плохой приказ – как правило лучше, чем никакого. Если б он был уверен, что Манго полную чепуху городит – то и сказал бы, а раз не городит, то и чего лезть, сбивать с толку? Чтобы ещё минут десять думал и обсуждал?
Часы Винка на руке у Донахъю тикают.
-
Часы Винка на руке у Донахъю тикают. И в этом вся суть: обсуждать можно хоть год, а делать надо сейчас. Аж дернуло от этих строчек.
|
Сэр Уолтер сначала подумывал рассказать новости отряду по дороге. А новостей было немало. Что они теперь – не патруль. Что они скоро, возможно, станут богатыми. Или мертвыми. Или оба состояния, но по очереди. Но сначала было некогда: спешили, возились с повозкой, потом спешили ещё сильнее. Люди так устали, что, кажется, на их лицах даже не было немого вопроса, который де Мур ждал прочитать. "Почему мы свернули? Почему не в город? Куда мы потащились и зачем?" А людям надо будет решать – причем, каждому за себя. А это лучше на свежую голову делать, как ни крути. Не, правда, не надо всё это вываливать на и без того измотанных патрульных. Которые уже не патрульные, но не знают об этом. Мда.
А некрасивая все-таки история. Некрасивая.
Но с другой стороны... с другой стороны, что ему-то? Дело всё в Эдриане. Если бы не Эдриан – то так бы он и сделал, наверное: поехал бы в город и там всё сдал, кому следует.
И ни хера хорошего из этого бы не вышло! Всё равно магистрат зубы эти толкнул бы кому-нибудь втихую, а тот бы их опять повез на юг. Тогда почему не мы?
Посмотрел на Эдриана. Вот ведь испортят же младшего деньги. Куда ему деньги? Ему послужить надо как следует, понять, что такое служба. Понять, что если ты родился рыцарем, даже и безземельным, это не "о боги, как мне повезло!" Это ответственность. Ты – щит, который людей прикрывает от всякого. Ты меч, который рубит всякое, что людям жизнь отравляет. Да, не как в сказочках. Да, не сверкает твой меч, да, запылился твой щит, да, в сказочках не рассказывают, как ты вешаешь людей на деревьях, жрешь всякое дерьмо, мерзнешь, потеешь, проклинаешь всё на свете. Жизнь не такая, как в сказочках. Но разве это важно? Нет, не это важно. "А кто я теперь? Я все еще рыцарь? Или уже разбойник, контрабандист?"
А что если эти зубы просто уничтожить? Сжечь, раздавить, утопить... Можно, да. Но за ними все равно придут, придут люди, которые задумали все это неприглядное дело, придут, и не поверят. Будут охотиться, убивать, пытать. И единственный способ закончить эту некрасивую историю – ехать на юг.
А Эдриан... ну что же. Если получится у него стать добрым рыцарем или хорошим синьором, несмотря на все его эти трюки, значит, судьба такая. А не получится... ну что ж, тоже судьба. Он взрослый уже, все уже, поздно воспитывать. Раньше надо было думать. Да как-то не было времени раньше – с одной войны на другую. И если вдуматься, какие красивые истории вообще были в жизни сэра Уолтера. Ну, была парочка, да. Сэр Уолтер вспомнил фиолетовый с белым платок, повязанный на его копье. Вспомнил бешеный топот копыт, наконечник, покачивающийся над барьером в такт лошади, последние мгновения, удар... и – крики толпы! "Я все еще в седле!" Откнутое забрало, как он силился повернуть шею быстрее, чем поворачивается лошадь, чтобы узнать, что с НИМ. А он... а он лежит в пыли. И поцелуй, всего один поцелуй, зажигающий в груди фиолетово-белое солнце. Да, красивые истории тоже были! Пусть и парочка. Но в основном-то были истории некрасивые, зато такие, про которые говорили: "Славно!" "Славно повоевали". "Славно держались". "Славно пограбили". "Славно отдохнули". А потом патруль – и там уже даже и "славно" не было.
Зато было "правильно". Да, это "правильно" стоило и красоты, и славы, и много чего ещё. Это "правильно" весило больше золота и согревало в холодную ночь не хуже шерстяного одеяла. Только вот теперь и оно закончилось – закончилось, когда они свернули с дороги на Вэстфог.
"Ладно. Рано нос вешать, сэр рыцарь! Поглядим для начала, как дальше будет."
За этими мыслями он и не заметил, как отряд добрался до поместья.
– Нет, Барсук, всё тут было. Это – поместье моего друга, де Фонота. И если он все ещё тут живет, будет у нас и крыша над головой, и еда, и постель. Но я давно не слышал, как у него дела, а времена нынче неспокойные, так что ты с нами вместе не иди, а останься поблизости, но в сторонке, в тени. Кого попало не режь, во что попало не стреляй. Просто подстрахуешь нас, а то мало ли что? Понял? И Эдриан пусть с тобой пока постоит, не суется вперёд. И убедившись, что Барсук и брат его поняли, сэр Уолтер скомандовал остальным: – За мной!
А подъехав к воротам зычно крикнул: – Эй, на воротах! Это рыцарь Де Мур, из степного патруля! Дома ли хозяин? Я явился с миром, шлю ему свой привет и пожелание здоровья и долгих дней во имя Альти. А еще я желаю с ним поговорить!
|
Винк Слава Богу, мешков надо было переложить не так уж много. Вы хлопали их друг на друга один за другим, как толстые панкейки, и проверяли руками, крепко лежат или кое-как. Вроде крепко – ну и хорошо. Пролетело звено истребителей: матово сверкая на солнце алюминием обшивки они спикировали, как на учениях, прошили западную оконечность Бешио (ту, которая на схемах выглядела, как голова птички) очередями пулемётов и унеслись куда-то влево. Казалось, самолеты запоздало пытались расстрелять сам остров, чтобы он угомонился и перестал вас убивать. Но острову это было, похоже, что слону дробина. – Давят япошек, чтобы силы перебросить не могли. Правильно! – сказал Домино, посмотрев им вслед. Уложили последние, сели передохнуть, попить воды. Даже глоток – уже кое-что в этом пекле. А будет хуже – ты знаешь. Будет хуже. Во всех смыслах. Но карты говорят, что как-то вы выпутаетесь. Им виднее, правда же? Твой рассказ о картах явно произвел на Домино впечатление. – Круто! Слушай, а ты в гороскопах тоже разбираешься? Я это, че к чему... Я вот никогда эту хрень в расчет не брал. Но мне как-то сказали, что я стрелец, а стрельцы, мол, добиваются всякого хорошо. Целеустремленные. Я вот думаю... Ты сам как считаешь? Работает эта хреномантия звездная? Странно, да? Тебя вот проняло всё это – мозги товарища в каске, как в тарелке, перестрелка, бой... Домино тоже вроде бы только что чуть не размазало гранатой, а он – хоть бы хны. Или это для виду только? Смотришь повнимательнее – да, для виду. Домино так сам себя пытается подбодрить болтовней. Подмечаешь, что раньше для него был "этим стариканом", и он вообще с тобой не разговаривал почти. Почему? Да как объяснить... ты ж как из другого мира человек: с семьей, с детьми, уже и жизнь, можно сказать, прожил. Что ты в его молодой жизни понимаешь, в которой были танцы, девчонки, бестолковая работа старшим помощником младшего кого-то там... не помнишь даже, кем он там работал на гражданке. А теперь ты для него – просто живой человек. Просто ещё живой, рядом с которым чувствуешь себя живым. И больше ничего не важно. Просто живой. Когда он с тобой – он доказывает этим себе, что и сам ещё жив, потому что, если честно, в это может быть трудно поверить. – Вот в карты я верю! У нас в Огайо была одна гадалка, у меня тётка к ней ходила... Умолкает на полуслове. – Ладно, потом расскажу, надо за сектором следить. Да?
Смотрите вперёд. Японцев нет. Окидываете взглядом из своей амбразурки между мешками бараки, блокгаузы: рядом с ними копошатся морпехи – видно Сирену, неуклюже перебирающегося в просвете между постройками и влезающего в окно. Ранен, похоже. Видно, как ползут оттуда к вам четверо. Зачем ползут? Вдруг атака сейчас начнется? Зачем Сирена отослал сразу четырех солдат с позиций? Один из них приподнимается, стреляет из винтовки куда-то в сторону развалин, перебегает, стреляет снова, падает. Снова ползет. Справа, подальше (вам за мешками теперь не видно, если не высовываться) рвутся гранаты, хлопает одинокий, и отчего-то хорошо различимый выстрел. Не бой, но возня какая-то военная идет. Заметили, видать, кого-то, ваши товарищи, вот и решили прихлопнуть. Ладно, там не ваш сектор, там Парамаунт с братьями Гловерами держать должен.
А ваша позиция – ровнехонько напротив места за стенкой, где устроили военный совет лейтенанты. Пока возились с мешками, было особо не до того, чтобы прислушиваться к их разговорам. Но теперь поневоле каждый из вас ловил ушами фразы, когда разрывы слева не глушили их. – Дроздовски, – говорит Манго. – Передай Винку, чтобы занял воронку чуть впереди, перед двумя бараками, потом обратно ко мне. Анджело, сможешь дать несколько человек, чтобы перетянули туда хоть сколько-то мешков для укрытия? Ещё один гениальный план лейтенанта, который вам предстоит пережить. Или не пережить.
– Зря с мешками корячились! – говорит Домино вполголоса. – Ну и ладно. Что, я тогда станок возьму и одну коробку, а ты сам пулемёт тащи, да? По уставу обычно не так – пулемётчик при смене позиции несёт треногу, а второй номер – ствол. Потому что пулемётчику виднее, как своё оружие расположить. Но это актуально, когда ещё три оболтуса коробки за вами таскают, а сейчас их нет. Проползают мимо вас ребята из передовых отделений – сначала Канифоль с Кротом, потом Кюрасао с этим как его... Ушастик, точно! У него "лопухи" его смешные даже под каской видно. Ползет он как-то странно, видать подранили. Морпехи переваливаются через мешки того самого бруствера, от которого вы отщипывали для своего укрепления. И тут по нему бьет пуля – шпых! Задорно так бьет, вышибает облачко пыли. Ух, не задела никого! Удачно, что вы бруствер-то сложили.
Слушаете, что там ещё сзади скажут лейтенанты. А у них там, бляха-муха, натурально военный совет, битва при Ватерлоо в декорациях двадцатого века. "...Проблему я вижу в том, что при таком плане на этапе фланговых ударов..." – долетает до вас. "...придется, – Манго нажимает на слово придется, а кому именно, ты не слышал, – отвлекать их и имитировать угрозу атаки." Дальше что? Циркумвалационная линия? Действия на морских коммуникациях противника? Плечо подвоза? Манго не успел роту принять, а уже на дивизию метит что ли? Ладно, наверное, на то он и командир. Но ты видишь по лицу Домино, что он немного в ахуе от такой проработки плана. Он смотрит на тебя, подняв бровь, и ты считываешь невысказанную мысль: "Вот те большие шишки, которые нас сюда послали, они, наверное, тоже так же как-то это всё обсуждали: первый эшелон сюда прямым клином, второй вот так обратным, а третий наносит отвлекающий маневр в боевом порядке буквой "дабл бля". Дальше Манго допрашивает какого-то морпеха, кажется, не из вашего взвода. Тот рассказывает... да ничего нового – отбился от своих, попал под минометы, потерял товарища, ничего толком не знаю. Тут Дроздовски, вместо того, чтобы передать вам приказ, влезает в разговор, и что-то там спрашивает про носилки – неудивительно, раз получилось у парня людей спасать, значит, в эту сторону теперь и думает. Не торопится с приказом, но чего тут торопиться-то? Успеется. Высунуться из-за бруствера и крикнуть: "Винк, Домино, пиздюхайте вперёд до воронки!" И вам, если честно, из-за бруствера своего вылезать пока не хочется. Нехорошо как-то эта пуля по мешку саданула. Фу бля, как нехорошо! – Скажи, что стрельцам в таких историях обычно везет, – просит Домино наполовину в шутку. Наполовину.
-
Ещё один гениальный план лейтенанта, который вам предстоит пережить. Или не пережить.
Ага. Причем шансы выжить чрезвычайно малы, как показывает практика.
|
Сарай (Хобо, Ферма, Красотка Джейн) Сержант и Ферма жадно пьют из фляжек, позвякивая крышечками. Их примеру следует Сутулый, даже, сняв каску, выливает немного себе на коротко стриженную голову. Вот странно – бриться многие морпехи перестали, но большинство перед высадкой постриглось. Наверное, от безделья. – Щедро! – говорит ему Заусенец сквозь зубы, продолжая наблюдать за бараком. – Вода не кровь, чего жалеть? – Сутулый ерошит волосы ладонью. – Увидишь чего. – Мне бы это... оружие какое раздобыть, – говорит Абориген, ответно похлопав Хобо по спине. Но тут же напряженно замолкает, видя, какой оборот принимает дело. И все умолкают. Морпехи вглядываются в барак напротив ещё пристальнее. Где-то справа, и не то чтобы далеко, бухают разрывы один за одним. Где-то впереди пикируют истребители, стуча пулемётами, с воем выходят из короткого пике, проносятся над пальмами. А у вас тут своя война. Война зорких глаз, война чутких ушей посреди ревущего сражения. Барак – такой же, как и все остальные на этом острове, грубо сработанный из необструганных кокосовых брёвен, неровных, но плотно пригнанных друг к другу. С крышей, крытой чем-то вроде щепы, с вырубленными окнами без ставен, без рам. Его толстые брёвна винтовочная пуля не возьмет, и осколки тоже. Не сравнить с вашей халупой из досок, которые пальцем можно проткнуть... В бараке – полумрак, но вы видите просветы – это окна на другой стороне. Это, конечно, минус для тех, кто там обороняется – на фоне просвета человека разглядеть проще. Видите какое-то шевеление – не разобрать, что именно, но что кроме японца это может быть? Вот, пропало опять. Вроде недалеко, но непросто разглядеть человека, который высовывается на дюйм и очень не хочет, чтобы его заметили.
Хобо командует атаковать гранатами. – Есть! Есть, – шепотом отзываются бойцы, достают ребристые лимонки, отворачивают усики. Заусенец готовится стрелять: отобрав винтовку у Лаки Страйка и всунув тому в руки свою автоматическую дурынду, садится на колено, слегка выглядывая над нижним краем окна. Ствол в проем не выставляет – он опытный морпех. У него противный характер, он любит вставить едкий комментарий и поворчать, но он внимательный, собранный боец, на которого можно положиться, если что. – Давай ты правые окна пали, а я – те, что слева, – говорит он Красотке, быстро просовывая руку в ремень, как учили вас всех на стрельбах. Красотка и Заусенец – лучшие стрелки в отделении, да и во взводе одни из лучших. Ещё хорошо стрелял Голодный Берец, но его вы на берегу не видели – убили, наверное. Лейтенант Клонис и сержант Брукс – тоже стрелки что надо. Неплохо стреляет Газолин и Водокачка, и техасец Джесси Басс тоже если отстаёт, то немного (хотя ещё лучше он хвастал, как отстреливал курам перья, не поранив хвост, и все такое). При этом разные бойцы учились стрелять по-разному – кто-то уже умел на гражданке, а кто-то первый раз взял винтовку в руки в учебке и обнаружил скрытый до тех пор талант. Инструктора жестоко дрючили новичков на тему того, как держать оружие, какую принимать позу, как нажимать на спуск и так далее. Но было в корпусе негласное правило – того, кто отстрелялся на стрельбах на "Снайпера", больше не трогали, даже если он нарушал ВСЕ уставные правила: не умеет – научим, но если у него как-то непонятным образом получается вопреки военной науке, что ж – победителей не судят! Пусть делает так, как привык, раз получается. Заусенец же всегда стреляет по всем правилам, если есть время подготовиться. Вот и сейчас он стоит на колене – ремень плотно продет под плечо, левый локоть на колене, корпус немного подан вперёд, а правый локоть поднят. Поза на самом деле страшно неудобная для новичка, но в корпусе считается наиболее оптимальной.
– Раз, два... три!
Клип! Клип! – выдергивают парни кольца, и сразу же кидают. Но кидают – так себе: оказывается, что хорошо размахнуться в сарае трудно и кинуть в окно так, чтобы куда-то попасть на тридцати ярдах – тоже. Всем страшно задеть гранатой за верхний обрез окна, да и подставиться под пулю никто не хочет, как и толкнуть соседа в такой ответственный момент. Гранаты, пять штук, летят кучно, но сразу видно, что не долетят. Тра-да-дааах! – рвутся они в песке под стеной барака. – Да-дааах! Поднимается пыль, и в этой пыли – хрен что разглядишь. Смутно угадываются окна, но ни просветов, ни силуэтов. – Черт. Немного недобросили. – Тихо! – говорит Заусенец нервно. У него на спине – огромное темное пятно пота. Пыль сносит ветром, словно медленно уплывает по воздуху отцепившаяся от бельевой веревки простыня. Красотка видит японское кепи – только смутный силуэт за облетающей вуалью. Замирает всё внутри – кажется, сердце остановилось, кровь перестала по венам бежать. Нет человека – статуя. Мушка – целик – палец. Огонь. – Может, ещё ки... Ша-дах! – винтовка лягается в плечо, мигает белое пламя перед дулом – как всегда, привычно, но этой доли секунды, наверное, не хватает, чтобы понять, что там, на том конце линии прицеливания. Попал-нет!? Не знаешь, не видишь больше желтоватое кепи с неразличимым на таком расстоянии золотым якорьком на черной нашивке. – Попал? – Попал! – говорит Заусенец уверенно, сам так и не выстрелив. Говорит голосом человека, которого победили в честной драке. – Я видел. Молодец, хорошо! В подтверждение вы все слышите доносящийся из барака слабый стон. – Попал-попал! – Аттабой!
Первое отделение малость приободряется, люди выдыхают, но всё ещё напряжены – бой не закончен. Но подстрелили гада – уже приятно. – Теперь они не высунутся, – говорит Сутулый. – Сержант, может это... подползем по-тихому и гранатами их? Заодно проверим, что там. В этот момент Хобо слышит, как кто-то что-то говорит по-японски в бараке. Негромко так, но уверенно, это не раненый. "Черюдан" какой-то, или что-то типа такого. Там ещё есть японцы, не только этот, которого Красотка снял. Можно нарваться. Или можно убить ещё несколько косоглазых и захватить их позицию.
-
А у вас тут своя война
Я это очень хорошо почувствовал даже сквозь строчки текста
-
Это прекрасно. Это ужасно. Это война.
|
Крот – Метнись, метнись, – благословляет сержант. – Э! Только ползком! Голову не поднимай. А то чесанут... – И пиво не забудь, милашка, – лениво бросает в ответ Скэмп и снова морщится от боли. Но все же по голосу ты чувствуешь, что когда ты пошел с ними стрелять по пулемётчикам, ты заработал очко в его глазах. "Ладно, возможно, этот пиздюк – не полное барахло," – или что-то в этом роде. – Спроси у командира, что нам дальше делать. Окапываться или что? – напутствует тебя на прощанье Дасти. – Скажи, вроде тихо пока. "Мы правда сильно и не высовывались никуда." Лонг-Айленд кивает с благодарностью, вопросительно смотрит на Скэмпа, тот мотает головой. Марк рвет упаковку, откусывает сразу полбатончика. Протягивает другим. Тристи тоже делает отрицательный жест. – У меня от них несварение. – Вря откавываефся. Мовет быть, это пофледний батоншик в твоей вызни! – Тем более! Не ровен час, помирать, а мне приспичит. И вообще, ты либо жуй, либо херню неси. – Лучше жуй, – замечает Дасти.
А ты уже ползешь: голоса за спиной, впереди – полоска берега, мешки, верх стены и – море, сколько видишь во все стороны. Потрясающе зеленое, уходящее к горизонту в глубокую синеву. А на нём – точки. Амфибии, корабли, люди... Только сейчас, пожалуй, до тебя доходит, как иронично всё складывается. Вас – двадцать тысяч морпехов, сотни кораблей и единиц техники. Пушки, танки и броня. И ещё вас – восемь бойцов, сидящих за обшарпанной пулями бетонной коробкой и даже не рискующих проверить, что там внутри. Битва – огромная. Силища – несусветная. А вы тут – одни на этом берегу. А япошек ещё тысячи. Ползешь. Сначала кажется – фигня, что там, проползти каких-то ярдов тридцать, чепуха! И только потом ты понимаешь – спиной к японским позициям что-то делать стремно. Когда ты к ним лицом, а врага не видно, и особо не стреляют, то вроде и ничего. Сидят там где-то и сидят себе. Когда стреляют – страшно! Гранаты кидают – жуть! Но там тебе надо самому что-то делать против них – прятаться, стрелять, вырывать кольца из своих гранат, кидать побыстрее. Но совсем другое дело, когда они у тебя за спиной. Парни из отделения прикрывают... вроде бы. А вдруг расслабятся? Вдруг какой-нибудь япошка высунется, увидит тебя, прицелится и – щелк! Прямо в спину, как ты того... Интересно, у тебя тоже позвоночник там видно, под дангери? Но с каждым ярдом страхи отступают. Да неее, всё в поря... Швить! – свистит пуля рядышком. Ты уже знаешь, как они свистят, и всё равно только через секунду понимаешь – это прямо над головой у тебя. Шальная?! Или целили в тебя!? Не знаешь, что делать – ползти быстрее или замереть?! Слева оглушительно рвутся гранаты: Ша-дааах! Ша-дааах! Да-дааах! Кто-то месит кого-то совсем рядом, ярдах в... не поймешь, но близко! Слышишь одинокий выстрел – но это вроде с вашей стороны. Чувствуешь вдруг, какой горячий песок под пупком – аж жжется.
Забираешь вправо – скорее рефлекторно, подальше от этих взрывов. Пуля, наверное, шальная была. А справа ползут ещё морпехи – из второго отделения. Канифоль резво отталкивается ботинками от песка, такой весь из себя "смотри, мама, я морпех!" За ним помедленнее пробираются по вашей (но на самом деле – кого мы обманываем? – пока ничейной) земле Кюрасао и Ушастик. Ушастик ползет медленнее всех – он очень старается, но толкается как-то странно, одной ногой, и из-за этого ползет почти на боку. – Туда! – говорит тебе зачем-то Кюрасао и показывает рукой в сторону берега. Они оба были на Гуадалканале, но Ушастик в основном валялся в лазарете с малярией и пропустил всю войну, а вот Кюрасао повоевал на всю катушку. Его там ранило только под конец. Сейчас он был весь какой-то потрепанный, словно пришибленный, напряженный. А вообще это был бывалый парень: он частенько бегал в самоволки, и никогда ему ничего за это не было. Кюрасао его звали, потому что когда в учебке кто-то раздобыл бутылку Блю Кюрасао, и все гадали, что это за пойло, он сказал, что про него даже Диккенс писал, а Кюрасао – это остров в Карибском море, и цвет ликера передает цвет морских волн около острова. В принципе, его могли бы назвать Диккенсом, но назвали Кюрасао, потому что он потребовал за свои познания первый глоток и выдал: "Фу, ну и дрянь!" Всего этого ты не застал – ты пошел в морпехи попозже. Но про Кюрасао вообще ходило много историй, а однажды ты даже сам видел, как он в ответ на вопрос "Где ты был?" лихо отрапортовал первому сержанту Конви: "Рядовой Первого Класса Остин вернулся из патрулирования по городу! Проведены противопожарные мероприятия – уничтожено две бутылки горючих материалов! Противник не обнаружен, население в безопасности!" И обычно строгий Голландец вместо того, чтобы отправить его мыть полы в казарме, только посмеялся. Короче говоря, к этому парню стоило держаться поближе – он был из тех, кто в воде не тонет и в огне не горит.
Вы поползли дальше вместе. А над головой опять неприятно свистнуло. – Ай, зараза! Где же ты сидишь?! – проворчал Кюрасао. – Ну-ка дай-ка! Он заграбастал твою винтовку, так что ты даже опомниться не успел – своей у него не было. – Давай, ползи, я ща! Ушастик, поднажми! – Да куда уж ещё-то... Ты пополз и точно не видел, что делается за спиной – там раздался выстрел, торопливые шаги по песку, ещё выстрел, "йоптвоюмать!" Кюрасао – и опять свистнула пуля. Но пока всё это происходило, ты успел добраться до стены. Ваши рюкзаки лежали слева от воронки (то есть, если смотреть в сторону моря – справа), то есть именно там, куда ты приполз, а рюкзаки второго отделения – подальше вправо, почти у сарая. Канифоль уже был тут, осторожно выглядывал из-за стеночки. Выглянул и ты. Кюрасао торопливо полз, подтягивая за собой Ушастика и зажав ремень винтовки в кулаке. Они перевалились через мешки с песком, и тут один из мешков клюнула пуля, подняв колдунчик пыли. – Сука, вот хер знает, где он! – проворчал Кюрасао. – Давай вместе. Раз, два, три! Они оба перебрались за стенку и упали – упаренные, уставшие, взвинченные. Кюрасао протянул тебе винтовку. Ушастик жадно отпил несколько глотков из фляги. – Ща, подожди нас, мы быстро. Обратно вместе поползем! – сказал Кюрасао. – Купер, ты бери сержантов рюкзак, понял. Пошли! Канифоль замешкался: – Ща! Он стянул через голову дангери, снял майку, и стало видно, какой он ещё щуплый – Купер прибыл под конец тренировок, и даже полковник Шуп со своей системой "вы-сдохнете-еще-не-увидев-япошек" не успел сделать из него подобие атлета. Грудь у Стивенсона осталась цыплячьей, на ней и волос-то ещё не было. Он был одним из самых молодых во всей роте, а может, и самым – даже школу не закончил. Канифоль напялили дангери снова, навыпуск, отчего сделался смешным, похожим немного на клоуна или на китайского рабочего, и нахлобучил на голову каску, не застегивая ремешка. – Готов! – крикнул громче, чем надо было, и они втроем ушли вдоль стены: Ушастик всё так же подволакивал ногу. За каким чертом его послали таскать рюкзаки с подраненной ногой, оставалось секретом, но... "в морской пехоте не бывает ошибок". Ушастик не жаловался. Надо – значит надо, послали – значит гунгхо.
Рюкзаки лежали у стеночки целехонькие. А ещё тут было множество бойцов – целых три лейтенанта о чем-то беседовали вместе с незнакомым морпехом с детским лицом, подошедший к ним Слипуокер их параллельно о чем-то спрашивал. Смайли болтал с Мылом, а Уистлер пренебрежительно выговаривал что-то огнеметчикам. И раненые. Раненые лежали рядком, кто на спине, кто на животе, в окровавленных бинтах. Бросились в глаза голые ноги – неестественно смотрелись разрезанные штанины и пропитанные стекшей по ноге кровью гетры на лодыжке у Обжоры, а выше – обнаженная волосатая голень, в потеках запекшейся крови. Милкшейк сидел около Джелли – тот, кажется, был ранен тяжелее всех, в грудь: куртка у него на груди была распахнута, док сидел в позе "а что тут сделаешь."
Больше всего всё это напоминало клуб по интересам, в который после случайного взрыва гранаты вызвали скорую. А вовсе не отряд морпехов, закрепившихся на простреливаемом противником берегу. Но... в морской пехоте... ну, понятно. Не бывает так не бывает.
-
"Рядовой Первого Класса Остин вернулся из патрулирования по городу! Проведены противопожарные мероприятия – уничтожено две бутылки горючих материалов! Противник не обнаружен, население в безопасности!" У Джуманджи две проблемы: 1) А-а-а-а-а!!! Крутых нпц все больше!!! 2) А-а-а-а-а!!! Крутых нпц все меньше : (((((
Больше всего всё это напоминало клуб по интересам (...) после случайного взрыва гранаты . . .
|
-
Претендует на новый девиз рода!)
-
Гении мыслят одинаково)))
|
Манго (до разговора с Джорданом) – Сэр, – переспросил, замявшись, Парамаунт. – Запасной расчет? Я не понял, а из кого? У меня братья Гловеры, да вон Домино, я его Винку отдал. И всё! Какой запасной? Мне и так коробки некем таскать. На лице у него было искреннее непонимание – дескать, он бы и рад выполнить, только что имелось в виду?
Манго, Клонис (после разговора с Джорданом) – Действуй, – кивнул Джордан. Коротко выглянул из-за брёвен и беззвучно чертыхнулся – снаряды продолжали падать по два: Гра-Грааах! Гра-Грааах! – Удачи, морпехи, – и пригибаясь, почти на корточках, двинулся вдоль стены налево, туда, где сейчас все взлетало и вставало на дыбы.
Блондин, кажется, чувствовал облегчение – пусть Манго, пусть хоть кто-нибудь делает вид, что понимает, что вокруг происходит. На войне для солдата плохое начальство хуже, чем никакое, а для офицера – наоборот: вот эти все фразочки про баранов и львов – они, конечно, звучат красиво, но лучше баран во главе армии, чем вообще никого, потому что когда вообще никого – это и не армия вовсе. – Дюжины две осталось бойцов, – пожал он плечами. Его приблизительный ответ объяснить было легко – тут отойдя на пять минут не знаешь, сколько людей погибнет, когда вернешься. – Японцы... у меня такое ощущение, что их там спереди ещё меньше. Мы когда вас прикрывали, нам из бараков жиденько отвечали.
Тут справа послышались взрывы – как раз около барака: кто-то, наверное, отделение Хобо, кидал в него гранаты. Гранаты, кажется, рвались под окнами. Подтверждая мысль, что это даёт жару первое отделение, из сарая раздался одиночный винтовочный выстрел.
А вдоль стены, между тем, подполз ещё один незнакомый морпех, вернее, смутно знакомый. Этот был весь насквозь мокрый, облепленный песком – даже на щеках у него был песок. При нем был рюкзак, но не было винтовки.
Ты с трудом узнал его – это был боец из, кажется... третьего взвода? Да, кажется, из третьего. Со шрамчиком на детском лице. Вообще, ты его и запомнил по этому лицу – как будто голову ребенка прикрутили на тело спортсмена. Только вот фамилию его не помнил.
Инджан Путь до берега слился в сплошной комок усилий, ужаса и ощущения, что сейчас тебя убьют. Было так. Ты был в третьем взводе – это был резервный взвод, и он весь был набит в одну лодку Хиггинса. Командовал вами второй лейтенант Флинн по кличке Лайтхаус – называли его так за высокий рост и рыжие волосы. Рядом с вами шла штабная эл-вэ-тэшка, в которой разместились командир роты, капитан Хилл, его заместитель, лейтенант Тэгерли, и первый сержант Конви. От их амфибии с таким количеством ротного начальства на борту вместе с рассекаемыми ею волнами расходились волны уверенности и эдакого покровительственного начальственного пригляда. Задача у вас была простая – идти за амфибиями, высадиться на захваченный пляж и поддержать тот из передовых взводов, у которого могут возникнуть проблемы. Или там сменить. Но вообще-то проблем не ожидалось, потому что и вся ваша рота была резервная и высаживалась позади и между двух других, а в бой должна была вступить, только если "Фокс" и "Эхо" не хватит сил забороть всех япошек перед фронтом батальона. Такой расклад казался сомнительным.
И всё шло хорошо: рядом с тобой стоял Кит Веласкес, вокруг был тропический рай, позади – линкоры, только что раздолбавшие остров в салат, а сверху летали самолеты, этот салат превратившие, наверное, в кашу. Кит украдкой покуривал сигаретку – вообще-то это было запрещено, но вы стояли в середине, и вас не видел ни лейтенант, находившийся позади, ближе к мостику, ни взводный сержант, стоявший впереди. И потом, лодки были дизельные, а дизтопливо – вы знали – от сигаретки не загорится если что. Бойцы трепались, как обычно на нервишках – кто какой трофей хочет получить (хотя брать трофеи вам строго-настрого запретили ещё на транспорте), долго ли потом придется на этом острове сидеть (многие помнили, что такое малярия), куда потом отправят. Короче, делали вид, что захват этого Бешио-шмешио – дело уже решенное. Но они ошибались. И в общем было неважно, думал ты так же, как они, или же по-другому – всё равно началось всё так, как ты не предполагал.
Для начала в воздухе рванули гранаты – хрен его знает, что это было, но на вас посыпались вместо осколков какие-то черные крошки. Некоторые парни даже посмеялись, дескать, вот и снарядов нормальных у япошек нет. Дальше амфибии впереди перевалились через риф в лагуну и устремились к берегу.
И начался адище.
Гребаный остров палил по вам из всего, что только можно было представить – снаряды били по лодкам, пролетали у вас над головой, с треском ударяли в борта и крушили суденышки направо и налево. Сверху падали какие-то то ли мины, то ли не мины – вода вздымалась фонтанами, от чего все в лодке приседали. А потом рулевой закричал, как резаный: – Риф! Риф непроходим! Мы дальше не пройдем!
Лейтенант забрался к нему на мостик, и они начали спорить, а вы сидели, как утки на охоте. Поднялся бешеный стук – это палили сотни пулемётов: крупнокалиберных и обычных. Все амфибии поливали берег сплошной завесой красненьких трассеров, они мелькали, как во сне. А с берега тоже летели трассы – и видно было, как они перечеркивают лагуну строчками фонтанчиков. Картина была невообразимая – кажется, такой большой океан вокруг, а лагуна такая маленькая – может, километр в ширину, и в ней такой суп. А потом опять стали падать мины. – Давай направо! – крикнул лейтенант. Лодка закашляла двигателями, развернулась, накренившись, и пошла вдоль коралла, пока ещё не задетая ни одной пулей. Выглядывать из-за борта было страшно, но все выглядывали – и там всё дымилось, взрывалось, и стреляло, и было не по себе от мысли, что вы собираетесь туда. – А где амфибия капитана? – спросил кто-то. Никто ему не ответил. Так вы и шли, а Лайтхаус что-то высматривал, привстав чуть ли не на цыпочки. – Давай здесь! Лодка повернулась и почти сразу с грохотом впилилась в риф – вы все полетели вперед, падая друг на друга от неожиданности – водила вас даже предупредить забыл. – Аппарель! – На выход! Вперед! Аппарель упала в воду, подняв брызги, и вы стали прыгать с неё – и сразу же проваливаться, скользить, падать, захлебываясь горькой, соленой водой. Было холодно так, что живот подводило, хотя солнце уже начинало припекать. – В цепь! В цепь! – орал Лайтхаус. Но никакой цепи не получилось – одни морпехи разбрелись в стороны, другие сбились в группы. Тут рядом ахнула мина – с мокрым хряским крах! она долбанула по коралловой скале под водой и подняла тучу брызг, которые обрушились на вас, и снова половина взвода попадала. – К берегу! К берегу! Не сбиваться! Вперед! – закричал Лайтхаус. – Не сбиваться! – повторял за ним сержант. – Не сбиваться! Ты не понимал ни где твой сержант, ни где кто, только слышал голоса, да Кит маячил рядом. Все бросились, подняв винтовки над головой, где по пояс, где по грудь, а где и по шею в воде. Дно было просто ужасное – то ямы, то выступы, то какие-то буераки – ничего не стоило подвернуть лодыжку или расцарапать колено. А потом мины стали ложиться сериями – по три – Баашшшш! Башшшш! Башшшш! Вы перли вперёд: идти было страшно, а остановиться – ещё страшнее. Очередная тройка разрывов – и тебя приподняло над водой и кинуло лицом в волну – ты провалился в мягкую, зыбкую, морскую пустоту, начал барахтаться – а зацепиться не за что. Рюкзак давил на спину, винтовка и гранаты в карманах тянули на дно, а дна-то и не было – яма. Ты тогда не знал, что многие из этих ям были воронками от снарядов и бомб – тех самых, которые корабли и самолеты высыпали на остров. Кажется, ну как можно промахнуться по остров... ох! Можно! Ты понял, что сейчас утонешь не как морпех, а как котенок в ванной, но кто-то потянул тебя за рюкзак, и это придало сил. Вы оба барахтались, чувствуя, как вся эта холодная влага сотрясается от близких взрывов, но в итоге ты нашарил ногой дно, оттолкнулся и выплюнул воду. И опять ушел вниз. Но теперь уже было проще – вот оно, дно. Дно было наклонное, и ты пошел по нему вверх, и кое-как все же выкарабкался. Воды стало по шею, потом по грудь. Рюкзак, форма, пончо – всё промокло насквозь, мешалось, как будто было для этого создано. Нет, никогда вас не готовили к такой высадке.
Вы немного отдышались – парень, что спас тебя, был Веласкес – и осмотрелись. Мины пока больше не рвались. И вы... не увидели взвода. Вернее вы увидели лагуну, а по ней брели люди, много людей: тут, там, подальше, поближе. До острова было ярдов пятьсот или четыреста, и куда идти? – Смотри, вон пирс слева! – крикнул Веласкес, отстукивая зубами чечетку. – Давай туда! Мы же там должны высадиться, правее него. Значит, наши там. И вы побрели, все так же спотыкаясь и ныряя с головой. Сзади, на рифе, виднелись лодки: одни – разбитые снарядами, другие – целые, с опущенными аппарелями, а какие-то и назад поворачивали, и непонятно было – с людьми или порожняком. Вообще ничего не было понятно! Остров и раньше весь дымился – он был окутан клубящимся облаком дыма и пыли, шевелящимся, как гигантское живое существо. Но теперь на берегу видно было в нескольких местах пожары – с черным, густым дымом. В отдалении всё грохало, взрывалось, стрекотало, стучало, ухало и посвистывало. Самолеты летали туда-сюда. Присмотревшись, вы поняли, что амфибии в основном дошли до берега, и там идет бой – вздымается земля от взрывов. Некоторые амфибии скользили по воде внутри лагуны – назад, вперед, куда-то вбок. – Смотри! Вон та тонет, – сказал Веласкес, переводя дух. Вокруг были люди, но вы понимали, что докричаться до них будет трудно, а силы надо экономить. Да и что вы крикнете? "Эй, мы потерялись!" – "Эй, мы тоже!" Так и шли – вы, спереди справа какая-то группа, слева спереди – другая, подальше – ещё. Сзади одиночки какие-то брели, и пары вроде вас, и тройки...
Ноги быстро устали, руки – тоже, вы уже не парились, чтобы держать оружие над водой – все равно оба окунули свои винтовки. "Ну, скоро дойдем уже, скоро!" – думали оба.
А потом такое началось... То ли вы подошли достаточно близко, то ли это япошки выждали, то ли что... короче, вдруг по людям в воде стали бить пулемёты, и бить прицельно, точно, безжалостно. Целую группу на ваших глазах, ярдах в ста от вас, перебили за считанные секунды: очередь, очередь, еще очередь. И всё – на поверхности никого. А, нет, вон вынырну... Шлеп-шлеп-шлеп! – фонтанчики по воде – и всё. И ещё. И снова. И по тем, кто справа. Вы сначала сели по шею в воду, попытались в таком состоянии брести – было тяжело, несколько раз волной вас опрокидывало, вы вылезали, отплевывались. Потом пошли так – уже всё равно было, только бы идти, потому что сидеть ещё хуже. Потом вы добрались до колючей проволоки, и там-то очередь прилетела в вас. Веласкес поймал две пули – ты даже толком посмотреть не мог, куда ему угодило. Куда-то! А у тебя в руках перешибло пополам винтовку, как ножом. Она просто сломалась пополам, разлетевшись на два куска, и ещё кусок от ложа отвалился. Ты выбросил её, схватил Кита и побрел, поддерживая его.
К счастью в колючей проволоке был проход – там, где амфибия намотала её щупальца на гусеницы и вырвала с мясом. Ты протиснулся в проход и протащил Веласкеса. – Брось меня, – сказал он. – Я умираю, Сэм. Я умираю, кажется. Ты понёс его ещё сколько-то – воды уже было по пояс. И тут по вам резануло опять – ты упал в воду, не дожидаясь второй очереди. Тихо. Вроде, решили япошки, что убили вас. Потянул Веласкеса за собой, прошел ещё ярдов сорок, и тут упал уже без сил – Кит уже сам не мог идти. Ты отдохнул немного, стоя в воде на четвереньках, поддерживая его и разглядывая берег. Справа был заливчик – из него по вам и стреляли. А до берега – ярдов пятьдесят, и ещё полоса колючки. Потом посмотрел на Кита – а он сполз в воду. Лицо его видно было через накатившую волну – белое, как на картинке. Ты достал его, но он уже не дышал – может, ты плохо его поддерживал, и он захлебнулся, а может, просто умер. Пришлось его там оставить – всё равно через эту колючку ты бы его не перетащил. На ней уже висели тела. Это тебя и спасло – ты перебрался сверху по трупу, зацепившись в одном месте и порвав штанину, но почти не поцарапавшись сам. Дальше – на четвереньках, а потом ползком. Увидел спины морпехов – они сидели у стенки из бревен, кто скорчившись, кто спокойно, а кто и лежал убитый, видимо, накрытый пончо. А некоторые и не накрытые. Сколько тут было человек, кто они, из какого подразделения – ты не знал. Червячком выполз из воды на берег и подполз к стене, облепляясь по дороге липким, мелким, белым песком. Впереди покачивались верхушки пальм – некоторые обкорнало взрывами и пулями, а другие были, как из рекламного каталога. Сколько занял этот путь, пока ты тонул, брел, прятался, помогал Веласкесу? Полчаса? Сорок минут? Час? Ты при всем желании не смог бы сказать. Морпехи тут были не из вашего взвода, но вроде из вашей роты! Командир у них был лейтенант... ты не помнил фамилии, а прозвище было какое-то смешное... Банана? Томато? Манго? Что-то такое...
-
И начался адище
Да блять, куда еще-то
|
Альберт в ответ на твои слова сначала посмотрел на тебя непонимающим взглядом, а потом заливисто засмеялся и хлопнул себя по коленке. – Превосходно! Уил, это отпад! Я даже поверил! – он даже похлопал в ладоши, как в театре. – Ты не только пьесы пишешь, ты ещё и актер отличный! За тебя! – и он осушил бокал с шампанским. В принципе, то, что он сразу не прогнал тебя, было уже неплохо. Это была забавная сцена, если смотреть на неё отстранённо – Альберт делал вид, что не понимает, что ты всерьез, надеясь, что ты правда не всерьез. Он играл очень хорошо, и ты подумал, что он принял всё это за шутку, но все же кузен немного затянул с этой частью. Потом он перестал смеяться, вздохнул, отвел глаза и поднял руку. – Ладно, Уил. Я мог бы догадаться, да? А хотя нет, как я мог бы догадаться? Все говорили, что ты дрался на дуэли из-за женщины! А это оказывается, было, чтобы нервы себе пощекотать, да? Господи, а мы в Саване гадали, почему ты до сих пор не сделал предложение Элизабет Олсен. Была бы отличная партия. А оно вон как. Давай ещё выпьем! Он чувствовал, что тема тонкая, щекотливая, и не знал, с чего начать и как пройти по краю. – Ладно, прости, что я не поверил, – сказал он. – Я не над тобой смеялся. Черт возьми, это неожиданно. Ты понимаешь, это... немного выбивает из колеи. Нет, не то что я... но когда ты... вот так сразу... Хотя, тут по-другому и не скажешь, видимо. Он открыл рот, и по глазам ты увидел – он хотел сказать что-то вроде: "Знаешь, у некоторых со временем это проходит." Но не сказал – опять побоялся тебя задеть. Вместо этого он налил ещё два бокала уже не ледяного и немного выдохшегося шампанского, покрутил свой в руках и вдруг, подмигнув тебе, разбил его об стену – не зло, не бешено, а просто так, чтобы стало повеселее. Шампанское потекло по обоям. – Давай лучше выпьем джина. Американцы мы или нет?! Всё равно я сегодня уже никуда не поеду. Он достал из шкафа тяжелую четырехгранную бутыль из дымчатого серо-зеленого стекла, с выдавленными на боку буквами GIN, всыпал в стаканы по пригоршне маленьких шариков подтаявшего льда и развел джин с содовой примерно пополам. По опыту кутежей вы оба знали, что завтра обоим наверняка будет плохо. – Ром надо пить, когда хочешь разбудить страсть, а джин – чтобы усыпить тоску, да? – сказал он вместо тоста. Вы выпили. Повисло молчание. – Уил, – сказал он наконец. – Может, тебе пока не съезжать, а? Подумай сам – ты будешь там один, в четырех стенах, я буду тут один, в четырех стенах. Тьфу, черт, а я ещё так радовался, что мы вместе живем – а то бы я чего доброго точно потащил домой какую-нибудь вздорную девку, которой приспичило "пасть", а потом от неё не отцепишься. А эти французы... с ними же только несерьезно можно. А если серьезно – это же тоска. Они же только с виду люди, а поскрести – так, барахло, пустышки. Есть там один приличный человек – Леру, да и тот, сказать по правде, подлец. Допускаю, пожалуй, мы тоже барахло с тобой, в каком-то смысле. Но мы хоть это понимаем! Хоть самим себе не врем! Черт побери, да с тобой с единственным можно разговаривать нормально, без бесконечного вранья, без выкрутасов! Одолеют нас по одиночке французы-то. В кого мы превратимся через год-два? Я же врал им всё, что война скоро закончится. Она если до сих пор не кончилась, то теперь надолго – с войнами всегда так бывает, либо раз-два и одни сдались, либо обе стороны уперлись рогами и не уступают. Крымская вон четыре года шла. Он прервался и допил джин, зная, что о войне с тобой говорить без толку. – Я понимаю, что тебе так трудно, наверное, будет. Но мы же вместе океан переплыли! Вместе тут цирк этот собрали! Вместе везде были. Мы же как братья, только ближе! У меня вот есть брат, Ричард, ты его видел. Так я его не люблю и не понимаю. Он всегда меня подначивал, просто так. Он знаешь почему не поехал? Только потому, что я поехал. А ты... в каком-то смысле кроме тебя у меня никого и нет. А ты: "говорить не следовало", "вещи соберу." Эх! Он налил ещё, на два пальца, и уже даже не стал разбавлять. Потом улыбнулся с кислинкой. – В общем, я... я понимаю, что тебе непросто. Но если съедешь – будет же только хуже, разве нет? Что ты там будешь делать один? – Ладно. Пойдем спать.
***
Прошла шумная парижская зима, наступила весна шестьдесят второго. Почти сразу после того вечера Альберт записался на свой дурацкий сават. Поначалу у него получалось плохо – бывало, что он приходил домой с синяком или прихрамывая. – Какая-то очень сложная вещь, – жаловался он. – Преподаватель тараторит там что-то, я ничего не понимаю. Ладно ещё когда он палкой машет, а когда руками – абра-кадабра какая-то! Но постепенно ты заметил, что он поздоровел – расправились плечи, под жилетом стали проглядывать мышцы, крепче стало рукопожатие и прямее осанка. Он как будто в любой комнате стал занимать больше места. Кроме того, он завел привычку ходить везде с тростью, отчего временами в свои двадцать лет выглядел, как провинциальный пижон.
А ты купил себе револьвер: вороненый, довольно увесистый, неуклюжий, но грозный, а патроны у него были металлические (ты у отца никогда таких не видел, только бумажные), и каждый – с маленькой трубочкой вбок, "шпилькой", за которую его называли "шпилечным". Заряжать его было очень просто. Ты как-то видел, как заряжают револьверы в Америке, и тебе это тогда показалось страшной возней – вдавливать рычажком пули в гнезда, надевать капсюли... А тут – элементарно! Вставляешь патроны в барабан, следишь, чтобы шпилька правильно встала, крутишь барабан на одну позицию, вставляешь снова – и так шесть раз. Потом взводишь курок, целишься – бах! Можно было и не взводить курок отдельно, а просто жать на спуск – изящно изогнутый боёк в этом случае полз назад сам, а потом срывался и бил по кончику "шпильки". Но так ты попадал заметно хуже, поэтому инструктор советовал тебе все же взводить. Стрелял ты поначалу очень плохо, но сходив в тир всего пару раз и выпустив пять дюжин пуль, почувствовал, что начинает получаться. Одна беда – револьвер негде было носить. В кармане брюк или во внутреннем кармане он не помещался, будучи заткнутым за ремень – топорщился, а если ты клал его в карман сюртука, он оттягивал его на одну сторону, и сюртук перекашивался на плечах. Кобура же наподобие жандармской или военной на тебе смотрелась бы совсем нелепо – ты что, на войну собирался? Так и носил его в кармане сюртука, частенько выкладывая дома, если знал, что скоро вернешься и что ночная прогулка не предвидится. Клотье говорил, что таким револьвером скорее можно по неосторожности ранить себя или других, чем использовать его при необходимости, но Бертолле с ним спорил и наоборот утверждал, что толк бывает только тогда, когда носишь его постоянно.
Отношения с Клотье у вас вышли противоречивые – после переезда и усовершенствований ваш балаганчик начал приносить деньги, и вы стали платить ему, отдавая долг. Но выпады в сторону оппозиции ему не очень понравились. Впрочем, друзья над ним посмеялись: – Вы же сами и говорили, что надо перчинку добавить – а теперь морщитесь! – Я не это имел в виду, – хмуро ответил печатник. – Ну конечно. Вы же за свободу слова! – Вот именно, – ответил Клотье, и ты его не понял, а все остальные – поняли. В конце концов, чтобы не ссориться, он сказал, что выходит из дела и попросил заплатить ему причитавшееся. Вы договорились расплатиться в конце сезона, и на этом разногласия были улажены. Дружить вы не перестали, но дела театра при нём теперь лучше было не упоминать.
А сезон, между тем, был в разгаре – конец зимы и начало весны все проходили в гуляниях: люди соскучились по хорошей погоде, легкому платью и мартовскому солнцу. В Куртий, как обычно, повалили толпы зевак – всех сословий и всякого достатка, и ваше представление в правильном месте и с необходимыми улучшениями стало приносить неплохой доход! Буле полностью сошелся с тобой во взглядах на то, как следует вести себя с актерами – тебе изрядно польстило, что он отчасти перенимал у тебя какие-то жесты, выражения и манеры. Ваши "актеры" поскрипели, поворчали, но вы хорошо им платили, и ни у кого из них давно не выдавалось такой тёплой и сытной зимы. От нечего делать они принялись учить тексты и иногда даже импровизировать. Эти попытки выглядели порой нелепо, но иногда придавали представлению изюминку, оживляли его. Публика уже не глазела – она смотрела с интересом, она смеялась. Лоточники тоже развернулись – они выпросили у вас один угол, устроили в нём что-то вроде буфета, и торговали по очереди. Выручка их увеличилась, а с нею и ваши доходы. К концу апреля вы полностью расплатились с Клотье, а к концу мая получили прибыль. Альберт к тому же почти что удвоил её – чувствовалось, что девки и гулянки ему поднадоели, и вместо них он с головой окунулся в карты, в результате научившись играть лучше, чем просто для забавы. Он даже освоил покер – американскую игру, которая стала популярна совсем недавно. Бертолле со свойственным ему патриотизмом заявил, что покер – исконно французская игра, завезенная в Америку поселенцами в Луизиане. Альберт лишь пожал плечами и предложил сыграть: "Чем болтать, лучше проверим, кто сильнее игрок!" Бертолле заносчиво ответил, что его картезианский ум непременно позволит одержать победу, но проиграл сто франков в течение получаса. – Возьмите деньги назад и признайте, что американцы – лучшие игроки в покер. Или же останемся каждый при своём мнении и закатим на них пирушку! – утешил его Альберт. Решили, конечно, закатить пирушку. Денег и правда стало много, и Альберт сказал: – Глупо всё лето сидеть в Париже! Парижане никогда так не делают! Мы с тобой тут уже целый год! Надо посмотреть юг! В его словах был резон – летом столица пустела: люди отправлялись навещать родственников, театры уезжали на гастроли, даже некоторые рестораны закрывались! Вы распустили труппу со строгим наказом всем вернуться в конце августа и выплатив половинное жалованье – зато сразу на два месяца вперёд, а ещё одно половинное – всем, кто вернется в срок. Начали вы с Аквитании, с тем чтобы через Прованс добраться до Ниццы. Франция оказалась гораздо больше Парижа. Провинциалы относились к вам, американцам, с легким подозрением, но в то же время всячески старались вам угодить, не ударить в грязь лицом. Даже на Атлантическом побережье уже начался пляжный сезон. Вы побывали в Аркашоне, где гигантская дюна, самая большая в мире, неимоверной грудой песка надвигалась на землю из океана. Мокрые от пота, вы взобрались на самый верх, глядя на близкую и одновременно далекую полоску горизонта. – В Атланте весь этот песок быстро растащили бы на паровозы*, а? – пошутил Альберт. Горькая вода атлантического океана омыла ваши разгоряченные тела, и вы съели за обедом, должно быть, три дюжины устриц. А дальше – понеслось... Нельзя сказать, что ты хорошо знал американскую сельскую местность, но ты сразу заметил разительное отличие – в Джорджии глядя на плантацию, простоявшую больше ста лет, хотелось сказать: "Бизнес!", а во Франции глядя на ферму, которой и двадцати лет не было, хотелось сказать: "Традиция!" Французскую сельскую местность, глядя на увитые плющом стены и крытые соломой крыши, на облицованные розовыми и белыми плитками окна фасада и всю эту прихотливую каменную кладку, можно было описать словами: "уют", "нестрашная тайна", "размеренность", "удовольствие". В США же для описания фермы надо было указать её рыночную стоимость, и ещё – как далеко город и нет ли поблизости резерваций. Но в сельской местности вы задерживались редко – больше посещая города: Бордо с его фонтанами и винными погребками, Тулузу с музеем естественной истории, где вам рассказали (с пресмешным южным акцентом) о костях древних, давным-давно вымерших диплодоков, Папский дворец в Авиньоне с его средневековыми фресками, картинную галерею Фабра в Монпелье. И везде – кафедральные соборы с уносящимися ввысь сводами, витражами, перевитыми зарослями контрфорсов, словом, всё как надо! А ещё – замки, ботанические сады, ратуши, особняки...
Но по случайности самым ярким стало посещение Марселя. Вообще-то Марсель был довольно грязным портом, в котором смотреть было особенно не на что, но Альберт уговорил тебя проехаться на остров, где находился знаменитый "Замок Иф" – а "Граф Монтекристо" был чуть ли не единственной книгой, которую Альберт осилил у Дюма до конца, страшно этим гордился, и не мог упустить такой случай. Замок действительно находился на отдельном острове – словно на блюде среди сахарно-белых скал, которые, казалось, если лизнуть – оставят сладкий привкус на языке. Замок выглядел не совсем так, как в романе – не такой высокий, не такой ужасный, совсем не такой тоскливый. Давно уже тут не содержали узников, но всё равно замок считался государственным объектом. Впрочем, марселец, который катал вас вокруг него на лодке, знал, с кем договориться, и за солидную сумму вы посмотрели даже камеры, где содержались узники – и вот тут холодок пробежал по спине: сидеть остаток жизни в каменном мешке, слушая крики чаек, плеск волн и завывания зимнего ветра? Неудивительно, что мистер Дантес отсюда сбежал! Альберт остался в полном восторге. Вдоволь нагулявшись по крепостной стене, вы вернулись в город и стали искать место для своего позднего обеда. Вы как раз шли по узкой длинной улочке, поднимаясь от моря в гору: подъем был не крутой, но очень уж длинный, и вы несколько подустали к его концу. И вот там-то, на выходе из этой длинной, как кишка, улицы, вас подстерегли. Как и в Париже, их было двое, но это была не малолетняя шпана – один был крепкий мужчина, лет тридцати, другой слегка помоложе, зато с угрожающим шрамом через пол-лица. Вы в свои девятнадцать-двадцать лет были рядом с ними, как агнцы рядом с волками. – Сдаем денежки, пока мы добрые! – тот, что со шрамом, показал вам нож. Акцент у них был тоже будь здоров, но на этот раз ты всё понял сразу же. А вот Альберт, видимо, не понял. – Что? – спросил Альберт, державший трость в руке. – Англичане? Деньги, деньги! – угрожающе рыкнул на него тот, что постарше. – Савви? – Мсье, тут недоразумение! Мы американцы! И мы бы с удовольствием угостили вас выпивкой! – примирительно улыбнулся Альберт. Но понимания его предложение не нашло. – Мы сами себя угостим! – хохотнули оба. Ты представил, что сейчас они, видимо, побьют Альберта так же, как побили тебя, и рука сама дернулась в карман – револьвер у тебя был при себе. Но револьвер... зацепился той самой "шпилькой" за отстроченную полосу материи и застрял в кармане. Второй грабитель увидел твоё движение и схватил тебя за запястье, а потом выкрутил его и тряхнул твоей рукой: револьвер брякнулся на брусчатку, а ты даже взвести курок не успел. Как обидно! – Не дергайся! – Мсье, ну зачем же так-то? – укоризненно сказал Альберт и легко, словно играючи, ткнул набалдашником трости в лицо старшему. Движение было почти незаметное, ты даже подумал, что он промахнулся, но он попал: старший схватился за зубы, замычал и нагнулся вперед, и Альберт, уже державший трость двумя руками, двинул его все тем же набалдашником прямо по матросской вязаной шапочке. Громила молча упал, из-под шапки потекла кровь. Второй выпустил тебя, оттолкнул к стене и прыгнул к Альберту с ножом наготове, как кошка – и тут же отшатнулся, ему трость попала в нос, он практически налетел на неё. Пока он пытался зажать кровь и понять, сломан ли хрящ, Альберт совершенно так же, как и первого, без всякой хитрости и изысков ударил его сверху по башке. С абсолютно таким же эффектом. – Сават работает! С ума сойти! – проговорил кузен, осматривая трость и ваших поверженных врагов. – Ты в порядке? Как рука, ничего? Пошли-ка отсюда быстрее! Ты подобрал револьвер и вы быстрым шагом покинули поле боя.
Конец августа вы провели в Ницце – всего два года как захваченной у итальянцев, которые не уставали напоминать об этом. Тут уже не было никаких бандитов, никаких волнений – только буйябес, эскабеш и рататуй, только римские амфитеатры в Симье, только богатые англичане и богатые русские, гуляющие по набережным. И конечно, лазурное море.
Когда вы вернулись, всё было в порядке – Буле уже собрал труппу и повторял репертуар, все артисты нашлись, никто не потерялся и не требовал срочной замены. В сентябре начался сезон, и оказалось, что все пошло практически как и должно было идти: дело ваше стало потихоньку приносить деньги, не требуя особенно вашего участия. Только одна история тебя неприятно удивила: к вам вдруг зашел какой-то толстяк, называющий себя приставом, и объявил, что раз у вас идет торговля съестными припасами, вам нужно дополнительное разрешение на это из ни много ни мало самой мэрии! – А раз его нет, я выпишу протокол и составлю штраф, мсье! Советую вам поторопиться и получить его, – сказал пристав, подняв толстый палец в воздух. – Я вернусь через месяц. Штраф был некрупный, но Альберт, узнав обо всем этом, пришел в изумление и задумался. – Слушай, – сказал он, поразмыслив. – Может, взятку ему дать? Я просто не знаю, нам вообще можно этим заниматься, учитывая, что мы иностранцы? А вдруг нельзя? Ваш друзья, с которыми вы поделились проблемой, дали различные советы. – Конечно, идите в мэрию и не затягивайте, – пожал плечами Леру. – Вы же хотите всё по закону сделать. – Надо дать много, тогда он возьмет! – заявил Дардари. – Дайте сразу франков пятьсот. – Ничего не надо делать, – встрял Клотье. – Этот пристав через месяц сам уже забудет, что к вам заходил. Куртий к Парижу приписали недавно, у них там все набекрень пока что. – А нельзя просто выгнать этих лотошников? – спросил Бертолле. Но лотошники давали вам хорошую прибыль. – Лучше бы не отсвечивать, – добавил Дардари. – У вас же эти пьесы. Они же, наверное, и цензуру не проходили. Лучше просто дать взятку, а дальше как будет, так и будет. – Да никто не будет проверять пьески на полчаса! Так за бесплодными спорами и потонула эта тема.
Большой театральный сезон тоже начался: как-то уже в сентябре, когда вы вернулись в Париж, Клотье пригласил вас в "Комеди Франсэз", а потом, вся компания поехала на вечеринку: это было шумное, многолюдное сборище – двадцать человек в одной квартире. Лицо одной девушки показалось тебе вдруг знакомым. Ах, ну да! Она же и играла в этом спектакле! Было странно, что из всей труппы на квартиру поехала только она одна, но и интересно посмотреть, как теперь она ведет себя, сбросив сценический образ какой-то греческой героини... что-то там в этом спектакле было про троянскую войну, или нет? Имена похожие ни Илиаду. Сам спектакль показался тебе скорее средний, чем захватывающий, но по крайней мере он был новый. Ты силился вспомнить её имя, когда она вдруг сама подошла к тебе. Ты как раз доставал папиросы. – Вы курите? – спросила она. – У меня кончились. Можно у вас одну? Ты удивился, спросил, разве можно ей курить в таком юном возрасте. – Врачи говорят, мне всё равно скоро умирать, так что... ни в чем себе не отказываю! – она улыбнулась, и ты понял, что ответ этот заготовлен и много раз сыгран. Но в целом просьба её была в духе этого фривольного места – все были навеселе, много пили и галдели на самые разные темы, и на строгие приличия махнули рукой. Вы вышли на балкон – в комнате было слишком накурено, чтобы курить ещё. Ты зажег спичку – огонек осветил её лицо, она дотронулась до твоей руки. У неё были выразительные губы, черные кудрявые волосы и большие еврейские глаза, а черты лица мягкие, но словно нарочно сглаженные скульптором, а не исполненные мягкости, идущей изнутри. Вы перекинулись парой фраз. – Одиноко, да? – спросила она. – Что? Она повернулась, положила тебе руку на щеку. – Я говорю, что вы одиноки, Уильям. Ты почувствовал скуку – о боже, совсем юная актриска, а туда же – клеится к первому встречному, и так примитивно! Господи! Она рассмеялась. – Я не про это! Не бойтесь, я не собиралась посягать на ваше одиночество! Ты спросил, почему нет. – Ну, я видела, как вы смотрите на своего... кузена, да? Ты заволновался. – Да не скажу я никому, не скажу! Вы хороший актер, Уильям, просто я-то профессионал. Профессионал видит любителя издалека, – это прозвучало фальшиво, наиграно, как будто она не верила в то, что говорила. – Ну, так что? Одиноко? Пришлось признать, что да. – А хотите услугу за услугу? – спросила она. – Я вижу, что вы человек искренний. Искренне ответите на мой вопрос, я поделюсь с вами одним наблюдением. Было немного интересно, что же она спросит. – Как вы считаете, я плохо играла сегодня? Или хорошо? Только честно! Что бы вы мне посоветовали? Ну, все, что угодно. Ты сказал, мол, как ты можешь судить, ты же непрофессиональный актёр, она сама так сказала! – Ах нет! – возразила она. – Уильям, скромность делает вам честь, но вы не понимаете. Ни одному профессиональному актеру не интересно, как сыграла я. Ему интересно только, смог бы он лучше или нет, и весь его ответ будет об этом. Профессиональные актеры – те ещё твари. Поверьте, непрофессиональные – те гораздо лучше. Ещё могут любить взаправду, не превращая всю жизнь в чертову сцену. Тебе показалось, что ты ослышался – чуть моложе тебя, и так скверно ругается! – Ну так что? – снова спросила она, выпустив дым в ночной воздух. – Как я вам? Ты стал вспоминать, как она играла. И понял, смог сформулировать сначала для себя, то, что почувствовал в зале: она играла ярче, искреннее других актеров, но оттого входила с ними в диссонанс, словно чудак, кричащий о чем-то интересном посреди тихого и унылого сборища посредственностей. Когда такое происходит, все ведь смотрят на чудака, как на выбивающегося из общей канвы.
-
Но револьвер... зацепился той самой "шпилькой" за отстроченную полосу материи и застрял в кармане.
Вот я тоже норматив никак сдать не могу...
-
+ Где тут ДЗ?! вернуть на Родину! :)
-
Суперский отыгрыш Альберта.
|
|
Салливан посмотрел на тебя с непередаваемым словами выражением отчаяния и злобы. – Есть, – еле слышно откликнулся он. Обернулся. Вокруг все были чужие, он никого толком из вашей роты не знал. Он всунул карабин в руки Дойчи, скинул с плеч рюкзак, содрал с себя пояс с магазинами и тоже сунул их ему – поставить было некуда, кругом вода. – На, постреляешь, может, – сказал он угрюмо. – Пока. И пошел, пригибаясь и рассекая воду. Танкист увидел, что человека им отрядили, подождал, пока Салливан доберется до танка, что-то ему покричал и захлопнул крышку. Танк, до сих пор еле урчавший своим железным нутром, зашелся ревом, выплюнул в небо струю черного дыма и стронулся с места, покачнувшись на каких-то подводных кочках. Салливан кинулся вперед, промеривая своим телом глубину. Он показался вдруг всем таким маленьким, как будто пятиклассник напялил зачем-то форму и нелепо шатается в прибое. Вы двинулись вдоль пирса, глядя вслед уезжающему к берегу танку и морпеху. Сначала Салливану повезло – фонтанчик воды поднялся справа от него. Тогда он метнулся влево и скрылся за кормой танка, высоченного, как амбар. Потом танк замер. Никто не видел, что случилось с Салливаном, но все поняли, что это значит. Все замешкались, затормозили, стали поправлять экипировку – никому не хотелось, чтобы танкист опять открыл люк и позвал кого-нибудь в проводники. Но люк так и не открылся – мотор опять зарычал, гусеницы залязгали, и танк покатился вперед. Уровень воды уже был небольшой – ниже гусениц, и потому они заставляли эту воду бурлить и клокотать и делали её мутной, как будто насос опустили в илистый луизианский байю и гоняют в нём окуней. И вдруг потоком воды из-за танка вынесло каску. Никто про это ничего не сказал – может, это была каска Салливана, а может, какого-нибудь другого морпеха, которого убили раньше, а теперь по нему проехался всеми тридцатью тоннами стальной монстр.
Танк почти выкатился на берег, но снова остановился – видимо, танкисты оглядывались и решали, куда ехать дальше. А вы под пирсом дошагали почти до самого берега и увидели, что правее пирса канал для лодок вдается в сушу "заливчиком" – чем-то вроде бухточки для разгрузки этих самых лодок. Бухточка образовывала естественное углубление, и, слыша, как рвутся впереди японские снаряды, вы, не сговариваясь, полезли в неё. Тут вода тоже была взбаламучена. На песке вокруг и в воде лежали убитые. Их было много. Приглядываться было некогда, но вы видели, что большинство из них – морпехи в пятнистом камуфляже. Многих забросало землей наполовину, из песка торчали ботинки, каска и рюкзак. И ещё валялось много мусора – расколотые доски, щепки, обгоревшие обломки бревен, раскрошенные куски бетона, какая-то не то проволока, не то металлические полосы, кусок гофрированного металла... все было усеяно этими отходами войны, как ковром. В песке полусидели-полулежали несколько раненых. Вам запомнился один – он смотрел на вас и одобрительно кивал каждому головой. – Эй! Кто тут командир? – крикнул Подошва. Раненый закивал, и вы увидели, что из ушей у него текла кровь, а теперь она запеклась темными полосочками, словно распущенные, но зачем-то спрятанные за воротник ремешки каски. Ответа вы так и не добились. Пара морпехов, прятавшихся в заливчике, была не ранена – они просто прятались здесь от снарядов: а жарило что-то уж больно сильно. Вы чувствовали, как дрожит земля, как расходится от взрывов какой-то нездоровый, нервный зуд по песку, как будто остров – огромный пирог, и в него кто-то большой тыкает ложкой, и от этого вся его верхняя часть колыхается. Какие-то морпехи подходили по воде левее и правее пирса – но большинство уже было тут, на берегу – кто лежал у бревенчатой стены, кто полз куда-то вбок или вперёд, кто тащил раненого на пончо, но куда, кажется, и сам не очень хорошо представлял. Одно было понятно: пирс – полностью захвачен, а вот берег – нет, должно быть, всего на тридцать-сорок ярдов и продвинулся десант, не больше, и зона высадки активно простреливается. Вот прямо сейчас – артиллерией, мать её. Манго, если жив, должен быть где-то справа. Тут вас заметил какой-то боец – ты его не знал, но вроде не офицер. – О, у вас пулемёт есть! Ждите здесь! Ждите здесь, я доложу Дюпре! Дюпре был одним из офицеров роты "Фокс", это ты помнил. Взводом у них командовал. Видимо, он тут за старшего.
-
-
От обыденности метафор еще страшнее
-
Прочитала два раза, на второй раз почему-то было не менее грустно, а наоборот : (
|
Катахула постоял какое-то время, скорчившись, держа голову под водой. Это была чертовски неудобная поза – при других обстоятельствах. Сейчас же он получил возможность положить пулемёт на дно и немного передохнуть. Пули свистели над головой и хлопали по воде совсем недалеко – дальность была достаточно большая, чтобы немного потеряли скорость, но не такая большая, чтобы они входили в воду сверху вниз, и потому некоторые даже отскакивали от воды и пролетали ещё немного, прежде чем снова упасть, разбрызгивая воду, и на этот раз пойти ко дну. К завтрашнему дню тут всё дно будет усеяно гильзами, пулями и осколками, наверное. Не берусь судить, о чем думал Катахула, но многие на его месте почувствовали бы спокойствие. Когда ты устал, а при этом ещё и смертельная опасность нависла над тобой, тут легко впасть в панику. Но когда ты вымотался, еле переставляешь ноги и, наконец, решаешь передохнуть, пусть и под огнем – в этом есть некоторый стоицизм, в том, в римском значении, а не в нашем, бытовом: не переживай из-за того, на что уже не можешь повлиять. Повлиять на пулемёт и правда было нельзя, и Катахула терпел. А кроме того, под водой не слышно было суматошной стрельбы, взрывы отдавались далеким, тревожным, но не таким страшным гулом, да и вообще было поспокойнее. Когда воздух кончался, Катахула поднимал голову из воды и вдыхал, а потом опускался назад. Раненый молчал – только один раз он зашевелился, потому что Катахула погрузился слишком глубоко, и тому нечем стало дышать. Катахула немного распрямился. Наконец, он понял, что спина у него отваливается, и стоять так больше невозможно, да и водные процедуры измотали в край. Он встал на колени, а раненого держал под мышки, чтобы голова у него оставалась над водой. И тут обнаружил, что по ним больше не стреляют. Пулемётчик мог передумать в любой момент, но пока молчал – то ли патроны берёг, то ли ствол остужал, то ли вообще стрелял по другой цели. Надо было решать, что делать, но делать было нечего – сил больше не осталось. Потом Катахула, подняв голову, увидел из-под каски бредущего к нему Подошву. – Вроде перестали. Под пирс надо, а то шрапнелью убьет, – сказал минометчик, тоже тяжело дыша. – Я там парней подальше оставил. Давай сначала этого. Казалось, вот он, пирс, недалеко, шуруй к нему и там ищи спасенья. Вдвоем пошло веселее – Подошва забрал раненого на себя, надо было только его придерживать рукой, а во второй тащить пулемёт. Руки к этому моменту немного отдохнули. Они быстро снова налились тяжестью, но потерпеть немного было ещё можно. Шаг за шагом морпехи приближались к пирсу, и становилось ясно, что Подошва был прав – шрапнель периодически рвалась над водой то там, то здесь – это японцы вели по пирсу беспокоящий огонь. Наконец, сваи и доски оказались прямо перед ними. "Ну, ещё немного!" Если бы не страшный облом. Облом заключался в том, что перед пирсом шел канал для прохода лодок, шириной метров пять, глубиной аккурат в пару метров. Посидели, отдышались, подумали. – Сделаем так, – сказал Подошва, высморкавшись: его вдруг стал преследовать насморк – вода-то была холодная, Катахула тоже чувствовал, что, несмотря на тропическое солнышко и физические упражнения, пальцы ног уже чего-то нехорошо немеют. – Сначала возьму пулемёт. Пронырну с ним туда как-нибудь, я плавать умею, я переберусь. Потом свяжем ремни и мою куртку, конец привяжем к балке. Тебе надо будет до меня только домахнуть пару метров, и я тебя подхвачу, и дальше по связке этой выйдешь. Понял? На вопрос, что делать с раненым, он ответил: – Ничего. Тут оставим. Он умер. Это была правда – раненый побелел и смотрел на Катахулу стеклянными серыми глазами, без осуждения, без любопытства, словно немного довольный, что эти неприятности его больше не касаются. Они оставили труп в воде, забрав жетон, и Подошва нырнул вместе с пулемётом, зацепился за дно канала и, отталкиваясь от него, выбрался на ту сторону. Негнущимися пальцами принялся он связывать веревку. Когда всё было готово, Катахуле осталось спуститься в ров и толкнуться ногами. И сразу он почувствовал, что под ногами ничего нет, и от этого страшно сделалось, неуютно, холодно в животе. Пропало чувство связи с огромным миром, в котором есть другие люди, которые придут на помощь, не бросят... нет, один-одинёшенек был Катахула на белом свете в этот момент, а вокруг ненавистная вода. Каска давила на голову, и под ней ещё оставался воздух, и губы сами потянулись вверх, к нему, но не дотянулись. Катахула почти совсем скрылся под водой, когда Подошва нашарил его руку и потащил на себя, вложил в эту руку привязанную к пирсу за ремни рубашку. Они выбрались, снова обессилевшие. Отдохнули всего минуту и, оставив пулемёт, пошли искать раненых. Те копошились тоже около рва. Подошва с помощью веревки системы имени себя, а также Катахулы с Эриком помог всем переправиться через канал. Теперь всё – изнеможение их достигло предела. Они расселись под сваями. О сигаретах, конечно, никто даже не заикался.
Так они и сидели, молча, тяжело дыша, иногда поглядывая по сторонам, и в голову не помещалось ни одной мысли, кроме той, что они ещё живы. Потом Флорида стал терять сознание, тогда Катахула с Подошвой кое-как перебинтовали его заново, влажными пакетами. Потом прошло ещё сколько-то времени. Потом рядом что-то плюхнулось и кааак взорвалось! Сзади, из-под пирса, со стороны его дальнего конца, начали стрелять одиночными из карабинов. Все вы, включая раненых, закричали и попадали в воду, прячась от неведомой атаки. – Стойте! Не стреляйте! Это наши! – завопил кто-то. – Не стреляйте! Не стреляйте, придурки! – вторил им Подошва. – Это Мейерс! Капрал Мейерс! Фу, блин! Хорош! – Всё, всё, не стреляем! – послышалось сзади. – Фу, черт тя дери... Я даже испугался! – полушутя-полусерьезно выдавил Подошва. Эрик в ответ ему тихонько засмеялся, показывая только что простреленную руку.
Так вы встретились с группой Физика.
-
Поскольку не знаю, когда снова удастся написать и удастся ли вообще - это офигенная партия. Спасибище большое за игру.
|
Винк, Слипуокер
Манго ушел, а пулемётчики остались. Слипуокер перебрался через стену и мешки, оказался рядом с Винком, в окопчике, который был им, наверное, по колено. Болоньезе страшно хрипел и пытался руками зажать дырку в шее, только получалось у него плохо – кровь вишневым соком жирно проступала между пальцами. Слипуокер посмотрел на него – и вспомнил. Как перевязывать такие раны в учебном фильме не объясняли, и потому многие не знали. Надо было наложить тугую давящую повязку, но как её на шею-то накладывать? Задохнется же человек! Но на занятии офицер медицинской службы как-то показывал им, что делать – завести руку за голову с противоположной ране стороны и захлестнуть бинт вокруг этой руки, как бы привязывая локоть к шее. Болоньезе умирал и ничего не понимал, и Слипуокеру понадобилась помощь Винка, чтобы проделать это, а потом чтобы перенести вдвоем Болоньезе через стену и положить под ней на песочек. Кровь сразу пропитала пакет чуть ли не насквозь, но казалось, хоть какие-то шансы так были. Только хрипеть и задыхаться Болоньезе не перестал. И вы оба не знали, что с этим делать Милкшейк появился чуть позже. – Кто перевязывал? – он посмотрел на бойцов. – Молодец. Это хорошо. Это очень хорошо. Может, жив останется. Он ещё послушал, посмотрел и поднял на них глаза. Было видно, что он очень волнуется. – Морпехи, нужна ваша помощь. У него... у него размозжена трахея. Поняли? Он задохнется через минут десять. У нас нет врача, так что... Есть спирт? Спирта у вас не было. – А нож есть у кого-нибудь острый острый? Чтоб как бритва? Взяли нож Винка, потому что Слипуокер своим сегодня тыкал в бревно и ещё чертил по песку. Милкшейк, твердо сжав губы, полил лезвие спиртом из баночки и вытер чистым бинтом. – Ты за плечи держи. Ты за голову. Крепко! Он освободил окровавленный воротник, протер тем же бинтом кусочек кожи над медальоном и отрезал кусочек трубки от катетра, которым подсоединялись бутылки с плазмой. Вы услышали, как Милкшейк что-то такое шепотом говорит, что-то про Бога. Вы поняли, что делает он только потому что знает – так шансы есть, а иначе Болоньезе загнется гарантированно. – Начали. Он взрезал кожу морпеховским ножом, расширил отверстие и запихал в него отрезок трубочки. Болоньезе что-то мычал и сучил ногами, но без особого задора. Милкшейк расправил трубочку, закрепил её пластырем, и вы услышали, как с хрипом в неё втягивается воздух. Потом санитар вернул Винку нож и вытер пот со лба. – Может, поживет ещё, – пожал он плечами. – Аккуратно с ним, ребята, аккуратно. Он перевел дух. – Не, ты его не трогай, – махнул он рукой Мылу, который хотел оттащить раненого за стену. – Не надо. И того, которого Слипуокер вытащил, оставь – без носилок мы их только растрясем. Луше сообрази навесик из пончо ему над головой – а то спечется на солнце. Вон там, под мешки подоткни как-нибудь. Ладно, пошел я.
Вы посмотрели ему вслед и поняли, что Милкшейк, простой санитар, только что на ваших глазах сделал самую настоящую операцию – трахеостомию. Санитар. Сделал. Операцию. На коленке, обычным боевым ножом, без высшего образования, без опыта, без операционной.
Вы только что увидели, как выглядит маленькое, простое чудо. А Милкшейк проползя метров десять, привалился к стенке и полежал несколько секунд. И стало ясно, чем это было для него – адом, который, к тому же, ещё не закончился: возможно, он спас человека, а возможно, занес инфекцию в рану и убил – неизвестно.
И он пополз дальше – а вам нужно было собирать пулемёт и ленты.
-
Он взрезал кожу морпеховским ножом, расширил отверстие и запихал в него отрезок трубочки
-
Милкшейк отвечает за чудеса, спирт и поднятие морали.
-
|
Хобо, Ферма, Красотка Джейн Вы располагаетесь в сарае, почти на самом берегу. В нем два окошка и дверь, обращенные вглубь острова. Дежурите около них по очереди, стараясь лишний раз не маячить. Сарай сработан из досок толщиной меньше дюйма. В некоторых – дырки, в других засели осколки, через дыру в крыше из пальмовых листьев видно небо и облака: в этот сарай только что мина попала. Да и винтовочную пулю эти стенки толком не удержат. – Мы тут как в капкане, – говорит Землпекоп. – Лучше, чем пузом по песку, – пожимает плечами Сутулый. – Хоть башку не напечет. Бойцы осматривают дырку в земляном полу. В углах свалены какие-то мешки или тюки – может, одеяла? Вдруг на улице кто-то кричит: – Хобо! Сержант! Ты тут? Голос до боли знакомый. Кричат со стороны... моря! – Хобооо! Ты тут? – Это...? – Это Абориген! – пораженно, с восторгом шепчет Заусенец. – Абориген! Подваливай сюда! Мы в сарае! – орет Сутулый. Через минуту в окно забирается Тревино. Видок у него плачевный – каски нет, патронташа тоже, одежда мокрая и порванная во многих местах, а смуглые руки все в царапинах. – Что было!? Как ты выбрался!? Что с Родео!? – сыплются вопросы. – Ух, дайте отдышаться! Сигаретки нету? Ему сразу же протягивают несколько. – Меня вместе с Родео смахнуло, но не задело. Сержанта... в кашу, парни. Полгруди разворотило. Я попробовал его поддержать, чтоб не утонул, смотрю, а он мертвый. Там его и оставил. А вы дальше усвистели на этой кочерге, я опомниться не успел! Потом пытался под проволокой поднырнуть, ободрался весь. Потом плыл, как мог. Ух, думал, хана мне! Пулемёты долбят, техника горит, такой бурелом! Ух! Он переводит дух, потом кивает на Землекопа. – У тебя пятно на штанах? Ты чё... это самое? – Уй, ёёё! – Землекоп только сейчас замечает, что замочил свои дангери. – Я вижу, вы тут тоже не на курорте побывали! – говорит Абориген, хмыкнув. – Бля, – расстроенно говорит Землекоп и встает, чтобы двинуться к окну. – Да сиди, – дергает его за край куртки Сутулый. – Не переживай. Скоро за всеми след будет оставаться. – Да я к морю. Застирать. – Да хуй с ним. Тут бы час ещё прожить. – Не, я серьезно! – Да сиди уже. Подумаешь там. – А чет народу мало? – спохватывается Тревино. – Блоуэра ещё в лодке убило, – говорит Сутулый, докуривая. Абориген мрачнеет на глазах. – Хеви на берегу. Торопыге ногу оторвало, умер. Гиннес только счастливчик, поехал назад на амфибии. А. Ещё у Москита чердак поехал! – Чердак поехал? Это он толково придумал! – Не, у него конкретно так. Чуть к япошкам не уполз, если бы не сержант. – А ты че сам назад не свалил? – спрашивает Лаки-Страйк. – Да бля, не сообразил как-то! – язвит Абориген. – Я думал, пока доберусь, вы уже тут всех разгоните и будет коктейльная вечеринка. – В этом баре из коктейлей только кровавая мэри, приятель.
– Ребят, а там япошка! – вдруг сообщает наблюдающий через окно Заусенец. – Сержант, я его сковырну? – А ты его видишь? – Пока нет, спрятался. Он то выглянет, то назад. Вон, в бараке напротив нас. – Может, это чучело или приманка? – Может. – Да не трогай его, пусть сидит. Без приказа нельзя стрелять. – Но нам и не запрещали. – А вдруг их там много? Все галдят вразнобой, спрятавшись в глубине сарая. – Может, залпом жахнем по бараку все? – предлагает Лаки-Страйк. – Сержант, – говорит Хобо с другой стороны Сутулый. – А может, из гранатомета ему туда закинем? – Нет мортирки, – разводит руками Абориген. – Извините, ребята, всё пришлось кинуть там. А то утонул бы. – Тогда может так туда гранатами? Отсюда прямо, сразу залпом, а?
Сирена, Лобстер Сидите, прислонившись спиной к теплому бетону. Солнце печет, блокгауз предательски отбрасывает тень "не туда". Эх, вот бы в тенёк. Сирена пробует встать. Получается. Можешь даже ковылять. Теоретически можешь даже побегать стилем "раненый кабанчик". Но далеко так не убежишь. Как бы там ни было, сражаться ещё можешь. Правда, в случае чего ты – сидячая утка. Странно, что никто окопаться не приказал – но, наверное, сейчас в атаку пойдете. – Сардж, а что рюкзаки-то? Так и бросим на пляже? – интересуется Водокачка. – Да, сержант, вопрос хороший, – поддерживает Брукс. Лобстер вдруг вспоминает невпопад, что штык у него в крови – толком вытереть не успел. Он сейчас в ножнах, а гранатомет на стволе. – Сержант, там за бараком холм какой-то. Может, склад или что? – вдруг говорит Ушастик, всё это время выглядывавший из-за угла. – А может, и в барак заглянем? Вдруг там чё, – спрашивает Канифоль. – Чё – это чё например? – ехидно уточняет у него Кюрасао. – Мэй Уэст сидит с открытым ртом и мечтает тебе минет сделать? Да ща. Там небось полумертвый япошка с гранатой, который тебя подорвет с криком "Банзай!" Или ловушка какая. – Рядовой! Отставить болтовню! – одергивает его Брукс. – Сержант? – вопросительно смотрит на Сирену.
Крот Сидите, прислонившись спиной к теплому бетону. Под стенкой блокгауза – бетонная крошка. Бандит закончил выковыривать у Скэмпа осколки из тела, достал фляжечку, плесканул – Скэмп стиснул зубы. – Глотнуть. – На. Перевяжу пока. – Да оставь. – Да ты рехнулся, на такой жаре живо загниёт! – Тем более, чего преть будет? – Таблетку съешь, безголовый. – Они в рюкзаке остались. Ваши рюкзаки – у стенки. – Эй, есть у кого таблетки? – спрашивает Бандит. У всех они в аптечках, а аптечки в рюкзаках. Все молчат. Дасти лежит, вытянув ноги, курит медленно, как падишах кальян. – Дрейк, сползай за рюкзаком. – А чё я? – ощетинивается Лонг-Айленд. – На тебе ни единой царапины. – А надо, чтобы были? Тут хер знает, кем простреливается и откуда. – Да ладно, сержант! – кривится Скэмп. – Хуй с ним. Всё равно я уже виски хлебнул. – Как знаешь. Водокачка выглядывает из-за одного угла, Тристи из-за другого. – Может, пожрё... а, еда-то в рюкзаках тоже. Точно. Нехорошее у всех расслабление, нехорошее. А у тебя? Ты только что убил человека, одного из японских пулемётчиков – разрядил в него полпачки из винтовки, практически не целясь, стреляя от плеча. Ты видел, как пули рвут на нем форму, как дырки на теле дымятся. Хотя, может, не ты убил? Скэмп и Дасти тоже палили. Может, ты промазал? Ты же не целился. Хотя что там было целиться? Полтора ярда, наверное, было – вы встали над ямой, в которой они засели, и расстреляли по пачке в эту крохотную "комнатушку", маленькую, как вольер для собак. Вбили в них два десятка свинцовых штучек. Ты даже не видел его лица – только тело: худое, гибкое, склонившееся над чем-то, кажется, у него позвоночник из-под формы проступал. Или не может позвоночник проступать? Не помнишь. Не знаешь. Стрелял прямо в этот самый позвоночник. – Крот, а ты с этим сапером чё, друзья-приятели теперь? Чё ты его защищать полез? – спрашивает Бандит, выковыривая песчинку из глаза. – У них любовь-морковь, – говорит Скэмп, хмурясь от боли. – И общий бизнес. Выковыривают сигареты из пайков и продают желающим, бляха-муха. – Он же бесплатно вроде. – А это как коммивояжеры. Дают кусок мыла на попробовать, а потом такие: "Почему бы вам не купить сразу сто?" – Это ещё ничего, если они тебе так говорят. Обычно жене. – Сержант, а ты женат или не женат, я всё время забываю? – В разводе, – говорит Дасти, подумав. – Сержант, нам подкрепления пришлют? – Вооооооон там, – говорит Дасти, показывая на берег, – находится один важный человек, лейтенант Клонис. И он настолько важный, что нихуя по этому поводу мне не докладывал по данному вопросу. И ты мог бы сам сообразить это, да? – Жрать хочется. – А чего ты за завтраком мух ловил? Потерпи, йопт. Вроде передышка, но ноет у всех под сердцем. Все пытаются заглушить это вязкое чувство обыденными разговорами, а не выходит. Джок погиб. Гуся убили. Гуся хотя бы оттащили за стену, а разорванное тело Джока до сих пор вон лежит у барака. Пароход, Шорти и Обжора ранены. Половина отделения – как корова языком слизнула. И это вы только высадились. Морпехи болтают, чтобы заглушить одну единственную мысль: "Что если я буду следующим?" А скоро опять в бой. – А как вы думаете, почему гранаты их не брали? – спрашивает Лонг-Айленд. – Не знаю, – говорит Дасти, прикуривая ещё одну. Говорит с явным сожалением – чувствуется, что вопрос его интересует сильно. – Дорого бы дал, чтобы узнать. Там вся точка – ярда полтора на два что ли... Там нельзя было выжить. Не знаю. – Может, гранаты были учебные типа? По ошибке. – Ты идиот? – Нет, но... – Гранаты были нормальные, – проговаривает Дасти медленно. – Нормальные.
Винк Ты упарился таскать коробки. И главное, толком-то не выпрямишься – хер знает, где там у япошек ещё снайперы засели. Приходится на карачках носить их за стеной. А тут и так жарко. Пот льет с тебя в три ручья, чувствуешь даже слабость, а молодым, кажется, всё нипочем. Наверное, и правда была не очень хорошая идея записаться в твоем возрасте в морскую пехоту. Хотя... а какая идея была бы хорошая? Домино перебирается в твоё гнездо. Перекладываете мешки. – Подкова – всё? – спрашивает он. – Жаль. А у нас Счетовод накрылся. Он не рассказывает больше анекдотов. А кличку он получил именно из-за них – в любой ситуации в какой-то момент он всегда начинал рассказывать анекдоты, в основном не смешные, но почему-то находились желающие рассказать свои, и так все по кругу. "Что делаете?" – спросил Парамаунт однажды, войдя в палатку. – "В анекдотное домино играем!" – пошутил кто-то. – "Фелон начал!" С тех пор и закрепилась кличка. – Че там у тебя карты-то нагадали? – спрашивает он наконец. – Выберемся отсюда, нет?
Всем Битва между тем идёт. Погромыхивает, шандарахает – но как-то вразнобой, больше беспокояще как будто. И вдруг слышите рокот: Чжжжжж... Чжжжжж... Сейчас опять вдарит шрапне... Гра-ах! Гра-ах! – подбрасывает землю слева от вас, там, у пирса. Не шрапнель – это гранаты, и ими бьют по пляжу. Но от вас далеко. Слышится нарастающий свист – вииииииииииииииии – Ба-дааах! Ба-дааах! И начинается: рокот, свист и разрывы – всё время парами, но так часто, что пары перемешиваются, цепляются друг за друга. Гра-ах! Гра-ах! Ба-дааах! Ба-дааах! Грах! Даах! Грах! Грааах! Ба-даааах! Вииииииииииииииии – ба-дааах! Настоящий концерт. Японцы сыплют снарядами на позиции роты "Фокс", в воздухе повисает пыль – её сносит на вас с востока ветром. Стреляют, кажется, две батареи, хотя черт их разберет. – Минометы? – Это гаубицы, – говорит кто-то. Чжжжжж... Чжжжжж... Гра-ах! Гра-ах! Серьезно они принялись за роту "Фокс". Снаряды рвутся от вас ярдах в пятидесяти или в ста. Теоретически осколок может долететь, но никто в это не верит, только Москит сжался под стеной, накрыл голову руками. А ещё всем слышно, теперь уже отчетливее – рокот тяжелых моторов со стороны пирса. Танки идут к вам на выручку. Но отсюда не видно, как у них дела.
Манго, Клонис, Слипуокер, Мыло Смайли терпеливо ждет, пока вы решите, кто будет распоряжаться его судьбой. Чуть позже к Манго пробирается из воронки Парамаунт. – Сэр, у меня один убитый. Счетовод. Вот жетон. Потом спохватывается: – Что хотели-то, сэр?
Наконец прибывает Джордан с Уоткинсом и Кремнем. – Так, ну что, разобрались, кто командует? Лейтенант Донахъю? Отлично. Тогда слушайте задачу. Вы сидите впятером, сгрудившись у стены. – Мы продвинулись ярдов на сорок, выдавили их за взлетную полосу, в пальмовые заросли. Сейчас они попробуют контратаковать. Слышите? – А почему именно там? Почему не нас? – спрашивает Кремень. – Там пирс, – терпеливо, на этот раз без тени раздражения, поясняет Джордан. – И там стык между двумя батальонами. Во как наваливают... Лейтенант, соберите роту здесь, на этом участке. От "Эхо" помощи мало, они там капитально завязли, но хоть фланг вам прикроют. Правый фланг "Фокс" будет там, где блокгауз. Соберите силы, я пришлю вам танк, если у меня будет. Атаку из-за взлетки мы сами отобьем, но они наверняка ударят и отсюда тоже. Вон, видите развалины? Я уверен, за ними у них резервы. Они ударят нам в скулу, параллельно ВПП, когда мы будем отражать первую атаку. Или наоборот, сначала отсюда, а потом оттуда. Ваша задача – занять все эти бараки и развалины перед собой и не дать по нам ударить из-за них. Вперёд надо продвинуться ещё ярдов на тридцать хотя бы. Действуйте уверенно, но не наобум. Думаю, их атака начнется минут через пять. Может, десять. Не больше. Всё поняли? Вопросы?
-
"Абориген" жив, радостно. Пост - монументальный, еще радостней
-
Очень важно, куда в слове "передохнуть" мастер ставит у себя в голове ударение...
|
Манго, Клонис Передышка. Морпехи поползли, выполняя приказы. Пулемётчики Парамаунта сначала отползли за стенку вместе с первым отделением (то ли они просто на нервах не поняли приказ, то ли попытались свалить за компанию с пехотой, то ли их сбило с толку "все слышали?" Фермы), но тут же поняли свою ошибку и вернулись обратно к воронке, где и заняли оборону, на этот раз установив пулемёт вправо. Парамаунт распорядился взять несколько мешков с песком, и их положили вместо бруствера – так расчет чувствовал себя спокойнее. Винку пришлось ползать дважды – с пулемётом и с патронными коробками. Атака обошлась не так дорого, как могла бы, но и не дешево – погибли Джок, Гусь, Умник и Счетовод, пулеметчик. Джелли был ранен так тяжело, что не мог говорить – пуля пробила легкое. Он умирал. Из первого отделения ранен был только Землекоп. Рана была неопасная – пуля чиркнула его по шее, но задела только мышцы. Шею ему перевязали, но теперь наклонять голову он не мог, а значит, не мог толком целиться. Почти все остальные были контужены взрывом гранаты, но несильно – в основном просто стали на время хуже слышать. Ну, и Москит слегонца поехал кукухой, и придет ли он в норму, можно было пока только гадать. Во втором ранили Шерлока и Ушастика. Шерлоку сломало кость чуть выше колена, он не мог ходить, и вообще был очень плох. Кроме того, осколок попал в живот, но не глубоко. Ушастику осколок вошел пониже колена, но осколок был маленький, и парень его даже не сразу заметил, а добежал вместе с Сиреной аж до самого блокгауза, кидал гранаты в пулеметное гнездо и только потом почувствовал, что "что-то мешается". Теперь он прихрамывал, но клялся и божился, что это чепуха. В третьем отделении ранены были тоже двое: Скэмпа посекло осколками, правда несильно, он теперь сидел, яростно куря сигарету и делая вид, что ему это нипочем, а Бандит выковыривал их у него из плеча и спины. Кроме того, Пароходу распахало щеку (он чуть не остался без глаза) и пробило плечо. Пароход от всего этого сильно приуныл и всем видом намекал, что ему надо скомандовать "полный назад" и отправить в тыл. Только тыла поблизости не было. Раненого пулемётчика, Болоньезе, и ещё одного бойца, которого Слипуокер вытащил с нейтралки, Милкшейк тащить куда-либо наотрез отказался. – Могут не выдержать. Там носилки нужны. Носилки в роте были, но все они... остались в амтраке у капитана Хилла и в какой-то из лодок. Где они находились теперь, оставалось тайной, покрытой пылью и снарядной окалиной, а может быть даже парой метров океанской воды. С боеприпасами было пока что неплохо: оба пулемёта расстреляли всего по полкоробки патронов. Дасти сказал, что у него израсходована от силы четверть патронов и, может, треть гранат, только дыма совсем не осталось. У Брукса было примерно так же по патронам, а гранат оставалось ещё в избытке. Только парни Хобо, паля из воронки, потратили около трети боезапаса, но и у них гранат было порядочно. Ружейные гранаты тоже имелись во всех отделениях. Смайли вызвался добровольцем сбегать на левый фланг, и пока он туда пробирался, справа пришел Кремень. – Ну, как у вас тут, джентльмены? – приветствовал он офицеров. – Япошки что-то готовят, я уверен. Мы держимся, считай, по берегу. А вы что? Продвинулись? Он бегло осмотрел позиции и одобрил их. – Хорошо! Пулемёты стоят хорошо. Надо больше мешков переложить с переднего бруствера на задний. Но потом он кивнул на солдат, копошившихся у блокгаузов. – Там позиции не очень – слишком открытые. А если обстрел? – Смайли возвращается, – сказал кто-то. Смайли и правда возвращался, то и дело поправляя каску, и не один – с ним был ещё один морпех. Лицом он походил на мишку, причем имел что-то неуловимое и от плюшевого мишки, в каких играют девочки, и от злобного медведя из леса с вот такенными когтями. – Это кто с тобой? – спросил Кремень, когда до них оставалось ярдов десять. Смайли испуганно обернулся на своего спутника и почему-то не ответил. Наконец вы поняли, что перед вами офицер. Не, не просто офицер – целый подполковник. Ну, на берегу он в каске, канешн. А самое удивительное было, что этого подполковника вы не знали. Вы скажете, что ж тут странного? Нельзя же знать всех... но подполковников в дивизии было не так много, к тому же, не мог же это быть офицер из шестого полка, например. А кто тогда? – Подполковник Джордан, – сказал он мягким баритоном. – Представьтесь. Вы представились, и Кремень тоже. – Я из четвертой дивизии, – добавил Джордан. Тут вы догадались – подполковника придали вашему батальону, как наблюдателя – бывало такое, для обмена опытом. Ну и времечко он выбрал, чтобы опытом обменя... – Я временно принял командование два-два. Это ясно? Хорошо. Кто командует ротой? – Командир роты – капитан Хилл, – ответил Кремень торопливо. – Мы не знаем, где он. Возможно его снесло западнее, или же он... – Я вас не спрашиваю, где капитан Хилл! – отрезал вдруг спокойный, даже добродушный до этого момента Джордан. И в момент с его лица слетело всё, что напоминало плюшевого мишку, а осталось только то, что напоминало гризли. – Я спрашиваю КТО. КОМАНДУЕТ. ВАШЕЙ. РОТОЙ! Ответить было нечего. – Значит, ваша рота уже час в бою, и без командира? Какая прелесть. Ещё офицеры в роте есть? – Второй лейтенант Уоткинс, – нехотя доложил Кремень. – Он командует вторым взводом на правом фланге. – Замечательно. Значит так, сейчас комендор-сержант проводит меня на позиции второго взвода. Я там осмотрюсь и вернусь сюда с лейтенантом Уоткинсом. Сами между собой решите, кто будет командовать ротой, пока не найдется ваш Хилл. Это ясно? Хорошо. Сержант, показывайте дорогу.
-
Да уж, передышка вышла более чем неожиданная и не менее стрессовая, чем бой под огнем пулеметов!
|
Что произошло в секторе Red-2? Были ли действия роты "Гольф" успехом или неудачей? Куда подевались японцы? Они были разбиты? Заманивали противника вглубь острова или что? Клонис и Манго – молодцы они или нет? А сержант Физик? Вы, должно быть, задавались этими вопросами. Ну так слушайте ответы. Роте "Гольф" повезло и не повезло одновременно – так как она, собственно, была резервной, она шла чуть позади двух других рот, кроме того, амфибия Клониса застряла у заграждения, а амтрак сержанта Хобо, вырвавшийся вперёд, оказался подбит. С одной стороны, задержка роты в целом имела роковые последствия – третий взвод оказался вынужден сменить курс и высадиться на пляж Red-1, где вместе с третьим батальоном был прижат огнем. Взвод тяжелого оружия понес потери ещё на рифе и не успел к первому бою. Однако благодаря действиям Физика он по крайней мере собрался и двинулся на берег, а ведь многие взводы не смогли и этого: рассыпавшись, они брели мелкими группками – и на берегу перемешивались в адскую кашу, которой невозможно было управлять. С другой стороны, Клонису повезло – хотя японцы после артподготовки и старались перебросить все силы на северное побережье, конечно, за считанные минуты в полном объеме этого сделать не удалось. Остров был небольшой, но всё же 500 метров – это 500 метров, особенно если надо пробежать их от укрытия к укрытию, таща на себе оружие и боеприпасы. А главная проблема японской обороны заключалась в том, что обстрел с моря всё же сыграл кое-какую роль. Вы уже догадались какую, да? Разрывами тяжелых снарядов на Бетио были выведены из строя почти что ВСЕ телефонные линии. Представьте, каково это – перемещать отряды с помощью посыльных, с одной стороны острова на другую! Да для начала бы хорошо получить донесение о том, готовится ли атака с юга, а то может с севера это только отвлекающий удар? А как его получить? Тоже посыльными! Вот и бегали суетливые японские человечки взад-вперед, отрывисто рапортуя начальникам, в то время, когда ваши амтраки уже перевалили через риф и плюхнулись в лагуну. Короче говоря, сил на северной стороне оказалось не то чтобы мало, но не все, какие имелись в наличии. И когда началась высадка, бойцов из центра Red-2 пришлось оттянуть на участки рот "Фокс" и "Эхо", где ситуация сразу стала критической. В секторе "Гольф" на берегу оставили только небольшие заслоны и отдельные огневые точки, и вот как раз один из таких заслонов Клонис и смел своей лихой гранатной атакой с амфибии. Руководить обороной здесь был оставлен суб-лейтенант Накамура. Когда половину его людей потребовали для отражения атаки роты "Фокс", их, перебегающих между бараками, и заметил Слипуокер. Накамура не решился бросать солдат в контратаку (и, вероятно, правильно – их бы, вполне вероятно, перебили пулемётчики Манго), а решил прикрыть пулеметные точки горсткой солдат, что ему оставили, и посмотреть, как будет развиваться ситуация. Полностью распределять личный состав по блокгаузам он тоже не стал, так как опасался, что блокгаузы будут главной целью при обстреле с моря. Дальше и Клонис, и Манго, допустили по досадной ошибке. Клонис решил, пока не началась атака, сделать воронку и превратить её в укрепленную позицию, чтобы вести огонь. Это была сама по себе неплохая идея, но большой взрыв, разрушивший стену, Накамура принял за знак, что сейчас вглубь острова двинется техника, то есть, явно будет атака. Он срочно запросил поддержку – ему выделили три расчета коленных минометов (это им он подавал сигналы свистком), несколько пулеметных расчетов, которые заняли позиции в развалинах и бойцов с магнитными минами. Накамура приготовился отсекать пехоту от "морских танков" огнем, а затем уничтожить их, даже если для этого придется пожертвовать собой. Солдаты в бараке получили приказ забросать приближающуюся технику гранатами. Воронка в целом стала неплохим опорным пунктом, однако она была не настолько громадной, чтобы дюжина человек, да ещё и пулемёт, смогли из неё нормально стрелять в одну сторону – на бруствере просто не хватало для всех места. К тому же вражеская система огня не была разведана, поэтому и огонь оказался не слишком эффективным. Но по крайней мере первое отделение в воронке оттянуло на себя огонь и внимание рикусентай, засевших в развалинах, и при этом почти не понесло потерь. Манго же, отдав один пулемёт Клонису, решил, что главная его задача – подавить вражеские пулемёты огнем лоб в лоб, тогда как суть атаки заключалась не в их подавлении, а в их уничтожении ударом сбоку. И как раз прикрыть эту атаку он мог бы гораздо лучше, если бы расположил пулемёт поближе к позиции Клониса, в мертвом секторе вражеских пулемётов, откуда Винк шпарил бы по окнам бараков слева и справа от блокгауза. Ситуацию во многом спас Кремень – хотя без серьезного прикрытия взвод Блондина, который он вёл в атаку, и понёс потери, ему удалось, пользуясь находкой Клониса и Манго, подорвать первую, крайнюю точку. Если бы она продолжала стрелять, прикрытая, к тому же, коленными минометами и огнём из бараков, то слизнула бы и Манго с его расчетом, и Дасти с его отделением. Но и с учетом Кремня ситуация оказалась сложная – сидевшие в бараке японцы здорово прижали Дасти и могли бы совсем перебить его людей, если бы не приказ Клониса двум молодым морпехам занять "Браунинги" на амфибии. Это было непростое решение, но, пожалуй, самое верное – морпехи погибли, но спасли своих товарищей. Можно ли было иначе? Можно – Сирена уже метнулся со своим взводом с фланга, пользуясь дымовой завесой. Успел бы он вовремя уничтожить отряд в бараке? Мы уже не узнаем. "Так что, выходит, огонь Винка был совсем бесполезен?" – спросите вы. – "Ведь пулемётную точку и так бы уничтожили?" Конечно же, нет – несколько секунд, пока шла перестрелка двух расчетов, дали возможность парням Дюпре из "Фокс" поднять головы и завершить атаку. Видя, что враг уже на расстоянии броска гранаты, и поняв, что в центре тоже дела плохи – ведь штаб-сержант Борделон подорвал блокгауз – японцы, противостоявшие роте "Фокс", отступили. Получил приказ отойти и Накамура. Выполнил ли он его? Сколько сил у него забрали? Или наоборот, подбросили подкрепление? Что собираются делать японцы из 7-го Особого Десантного Отряда? Попробуем узнать. Итак, рота "Гольф" выиграла свой первый бой – но отвоевала всего лишь пятачок в тридцать ярдов в глубину и ярдов пятьдесят в ширину. Тесной связи ни с "Фокс", ни с "Эхо" нет. Боезапас частично исчерпан. Много раненых, прилично и убитых. Победа? Да! Можно ли так напобеждаться до собственной гибели? Вполне. И всё же у вас нет другого выхода, кроме как идти вперёд, потому что позади – море и смерть. Но можно ли утверждать, что Манго, Клонис, а также 1-й и 4-й взводы могли действовать лучше? Нет! В тяжелых условиях, без командования, без разведки, без плана каждый сделал столько, сколько мог, и именно поэтому вы ещё живы. Тем временем стрелки лейтенантских часов неумолимо ползут к половине одиннадцатого, и нам всем пора вернуться в сектор Red-2, где Сирена учится воевать с раненой ногой, Хобо и Ферма в очередной раз спасают пацанов, Слипуокер вытаскивает Болоньезе с того света, Скрипач и Мрачный расправляются с недобитками в канаве, Лобстер празднует второй день рожденья, Красотка Джейн берёт себя в руки, Крот отходит после того, как с расстояния в метр расстрелял японского пулемётчика, а Мыло... Отставить! Скоро всё будет. P. S. Почему пулемётную точку оказалось так трудно уничтожить гранатами? Хороший вопрос, джентльмены, и на него есть вполне однозначный ответ. Я сказал бы вам, "потому что эти рикусентай – крепкие сукины дети!" Но ведь вы не поверите, и будете правы. И всё же этот вопрос мы пока оставим за скобками, возможно, вы узнаете ответ позже.
-
-
Третье отделение прошло по краешку ><
|
Хобо Выползаешь из воронки – и сразу неприятно становится, как будто в чужом саду, и там собака с вооот такееенными зубами! Работаешь локтями, чтобы догнать удаляющееся тело Москита. Свистит над головой пуля – чья? По кому? Свои, чужие? Свистит ещё одна. Москит вдруг оглядывается на тебя, смотрит – глаза как две тарелки, хлебальник открыт, даже слюнка из угла губ стекает. Москит сейчас похож на испуганного верблюда, и по хер, что ты верблюда видел только на картинке. Пока он смотрит, ускоряешься, толкаясь ботинками (вспоминаешь тут, что один ботинок у тебя "ранило" ещё в Амфибии) от мягкого, податливого, белого песка. Остается до него всего ярд или два, и тут он издает нечленораздельный звук и на четвереньках же начинает какой-то дикий забег, смешной и страшный одновременно. – Стой! – кричат ему из-за стены. Он оборачивается снова, спотыкается и глупо барахтается в песке – видно рука в ямку попала. Ты настигаешь его, хватаешь за лодыжку, за пояс – он истерично дыша отбивается, засвечивая тебе подошвой в плечо, в грудь, чуть ли не в лицо. Трясешь его, как грушу, дергаешь из стороны в сторону – он вроде перестает драться, но вид всё такой же потеряный. Говоришь, чтобы полз к берегу, разворачиваешь – и он ползет куда тебе надо. Та-ба-дааах! – рвется неподалеку что-то неприятное. Ползешь за ним, держа винтовку на локтях. Гребаный ботинок – камешек попал через дырку. Но это ничего – ползти не бегать. Москит замирает – перед носом у него канава, служившая япошкам окопом, а в ней – трупы японцев. Подталкиваешь его – ничего, лезет дальше, перебирается, и ты следом за ним. За стенкой уже ваши.
Ферма (и как бы Красотка Джейн) – Есть! – Ладно. – Терренс, ты сможешь? Хорошо, давай вперёд! – это Заусенец у Землекопа спрашивает, тот всё-таки ранен. – Паркер, надо прикрыть! Давай ты налево, я направо! – предлагает тебе Сутулый, поводя стволом автоматической винтовки. Он привстал, уперевшись одной ногой почти в самое дно воронки, а коленом другой в склон. – Как заметишь кого – ебашь! Пулемётчики разбирают свою машинку смерти и ползут, стукая патронными коробками друг о друга. Все поползли, вы остаётесь вдвоем с Сутулым. – Лишь бы сейчас не полезли, – говорит он тебе вполголоса, кивая на бараки. Но никто так не показывается. Бахает винтовочный выстрел, потом ещё... вроде спереди... но кто? В кого? Откуда? – Стой! Стой! – кричат парни, явно уже из-за стены. Это Москиту, наверное – сержант вроде почти его догнал. – Ферма! Хоббс! Пошли! – это Землекоп сзади. Вы оборачиваетесь – и почти одновременно вскидываете оружие. Справа от вас, то есть слева, если смотреть со стороны моря, в канаве сидят друг напротив друга двое – Скрипач, тот, что из саперов-огнеметчиков, и япошка. Япошка! До них десять, может, пятнадцать ярдов: вы и не прочухали, что там, оказывается, схватка идёт – хватало забот. У Скрипача в руках – нож, а у японца – каска. Они сидят, разделенные парой футов, как накачанные электричеством, готовые броситься друг на друга, но никак не бросаются. – Зацепим! – говорит Сутулый. – Погоди! В этот момент сбоку к японцу кидается что-то в форме морпеха, и это что-то всаживает ему нож в шею и вырывает назад, и от удара брызжет явно видимая струя крови – длинная, на пол-ярда. Япошка падает, как будто кто-то нажал рычаг, и блок перестал удерживать тросик, который его сохранял в вертикальном положении. И тогда вы понимаете, что это что-то было капралом Диаманти. – Во даёт! Ладно, давай скорее! Вы сами теперь ползёте, переваливаетесь через стеночку и оказываетесь снова на пляже. Мерно накатывалась вода. Ваша машина уже вся прогорела и теперь только едва заметно дымилась. Где-то вдалеке какие-то фигурки бредут к берегу, кажется, по ним стреляют. Отдышались – и тут через стену переваются Москит и подгонявший его Хобо.
Обоим-троим Москит, перебравшись через бревна, не меняя скорости чешет к воде. – Стой, дурачок! Ну куда? Куда!? – кричит Сутулый, оставляет свою автоматическую бандуру. Они вместе с Лаки-Страйком ловят за ноги Москита и тащат к стене. – Утонешь же! Он не сопротивляется, его сажают, прислонив спиной к стене. – На, воды попей! – Сутулый вынимает у него из чехла фляжку, откручивает, подносит к губам. Москит хватается за неё, как за соску. – Осторожно, не расплескай! Жадно пьет большими глотками, проливает на подбородок, захлебывается, кашляет. – Осторожно! – Пришел хоть в себя. Москит смотрит на вас странными, напуганными, словно подернутыми пленкой глазами. – Там японцы! – говорит он отчетливо. Отделение – вернее то, что от него осталось, семь человек – ржет как ненормальное. Сутулый хохочет с подвыванием, Лаки-Страйк закрывает лицо, Землекоп, морщась, гугукает. – Ты гений! Просто гений! – Рядовой Москит! Задачу по разведке считайте выполненной. – Ах-ха-хаа! Это точно! Москит не смеется, он не понимает вас. Он вытирает рукой губы и повторяет тише, как просьбу. – Там японцы. Там японцы. Больше никто не смеется. – Японцы, японцы, – говорит Водокачка, осторожно кладя руку ему на плечо. – Ты отдыхай пока. Москит откидывает голову, легонько стукаясь каской о бревна, закрывает глаза и дышит. И всхлипывает без слёз.
-
Москит замирает – перед носом у него канава, служившая япошкам окопом, а в ней – трупы японцев
[едете]трупы
И на том спасибо
-
Вот и кандидатура на замену ротного разведчика нарисовалась!
|
Мистер Риггс после рукопожатия остался в седле, а ты остался пешком. Доехали до угла и там встретились с парнем, который сидел на одноконной повозке с опускным задним бортом и жевал табак. – Всё купил, па! – А я работника нам нашел. Это Дарра. Это Майкл, мой сын. – Как дела, Дарра? – поприветствовал тебя парень лет двадцати. – Какой-то он дохлый, па. – Цыц! Ты забрался на козлы рядом с Майклом и вы поехали на ранчо. Ранчо находилось от денверских окраин милях в шести – от дороги в одном месте ответвлялась тропа, и подальше на тропе стояли ворота из бревен: два столба и перекладина. Забора вокруг ворот не было. Сверху на перекладине была прибита жестяная буква "R" со стрелкой, указывавшей вправо, а с другой стороны к букве "R" спинкой пристраивалась буква "J". – Наше клеймо. И ранчо наше так и называется – Джей-Арроу. – Джей-Арроу соединенные, – уточнил Майкл. – Джей-Арроу несвязанных нигде в округе нет, – пожал плечами мистер Риггс. – А где-то есть и такое! – упрямо уточнил Майкл. – Наше ранчо – "Джей-Арроу Соединенные." – Цыц! "Цыц!", похоже, было любимым словом твоего нового хозяина. Мистер Риггс любил порядок – на ранчо было две собаки, одиннадцать лошадей, одна кошка, четыре козы, две дюжины кур и двести восемьдесят семь коров, хотя двести восемьдесят семь их было в расчетной книге, а сколько на самом деле... хрен знает! На самом ранчо была всего одна корова – дойная, да ещё теленок при ней. Людей же тут было восемь человек: сам мистер Риггс, его старший сын Майкл, его младший сын Гэбриэл, жена хозяина Джоанна (но для тебя, конечно, миссис Риггс) и их дочь Джудит (но для тебя, конечно, мисс Риггс). Ещё тут были три работника – Айк Клементс (этот смотрел так, что лучше было называть его мистер Клементс), Коулмэн (да просто Коул) Фоулер и Джилл Толли (его все называли Джи-Ти). И о них обо всех я тоже расскажу чуть позже. Ранчо состояло из трех домов – скромного двухэтажного господского дома, приземистого сруба для работников и огромного амбара. Ещё были загоны – для лошадей и для скота. Загон для скота пустовал – он, кажется, вмещал от силы сотню животных. Были и крытые стойла – но очень маленькие, пристроенные к амбару, голов на десять. Ты спросил почему так. – Мы там только больных держим или ослабевших, – пояснил Майкл, который показывал тебе ранчо, пока в доме грели воду. С дороги тебе дали помыться – наполнили водой здоровенный чан в каком-то закутке, дали кусок мыла даже! – Бритва-то ещё и не нужна толком, – сказал Майкл, глянув на твоё лицо. А и правда, щетина у тебя толком ещё не росла, так, пушок пробивался. Ты быстро вымылся, все пошли в большой дом, сели за большой стол, взялись за руки, мистер Риггс прочитал молитву – и начали есть. Ооооо! Кормили тут так, как ты вообще не помнил, чтобы когда-нибудь кормили – давали вкуснейшее говяжье рагу, кукурузу, пирог с картошкой и куриными потрошками лепешки и простоквашу c патокой. Лучше, чем у мамы! Вилки и ложки были оловянные и очень красивые – с пузатенькими ручками и даже, мать их, с вензелями "Джей-Арроу Соединенные"! Сделанные явно на заказ. Повезло тебе, стало быть – ранчо было преуспевающее, а значит, богатое. Обстановка в доме тоже была такая, какую ты, сказать честно, не видел даже у Донахъю – стулья с какими-то резными спинками и подушками, шкафы со стеклянными витринами, какие-то занятные тарелочки, поставленные для красоты, белые платки на креслах у камина (чтобы сажа на сами кресла не оседала, догадался ты), кованая решеточка... Не то чтобы поражающая глаза роскошь – не было тут ни золота, ни серебра, а подсвечники были, к примеру, медные. Но все равно – зажиточно, зажиточно! Ничего не скажешь! За ужином тебя расспросили, кто ты, откуда и что умеешь. Поохали насчет твоей истории, пожалели тебя (миссис и мисс Риггс и Гэбриэл искренне, остальные – так, для виду). Рассказали, как называются пастбища вокруг: Луг Подкова, Желтый холм, Твин-Стоун, Форкед-Крик и ещё несколько, у которых имен собственных не было – дальнее у реки, дальнее у холмов, дальнее у Большого дерева (почему его не называли пастбище Большое Дерево – хрен знает). Ты их, конечно, сразу все забыл. После ужина тебе выдали постель – набитый щетиной матрац, шерстяное одеяло и пуховую подушку – и отвели в дом для работников, тот самый бревенчатый сруб. Тут было все очень аскетично – земляной пол, стол со стульями посередине комнаты, печка у стены, противоположной входу, и в каждом углу по лежанке. На стенах висела разная конская амуниция – у кого была своя, тот и держал при себе, а не в сарае. Тебе досталась та койка, что у входа – ну, оно и неудивительно, лучшие места уже были заняты. В стенах, проконопаченных паклей, были маленькие окошечки, закрывавшиеся ставнями, а вместо стекол в них была вощеная бумага – да ведь и правда, на что через них смотреть-то? Что во дворе делается? Так там всегда одно и то же. Так ты и заснул – а проснулся уже на следующий день работником. Барн-боем поначалу. Слуг в доме не было – работали тут все без исключения. Утром мистер Риггс собирал мужчин и давал задания – обычно работники разбивались на пары или тройки и ехали проверять скот на разных пастбищах, а кто-то оставался на ранчо и выполнял всякие хозяйственные работы. Собственно, это и был ты. Нужно было чистить загоны, ворошить сено, ходить за лошадьми, которые сегодня не работали, чинить корраль или крышу, запасать хворост (дров-то на зиму хватало), ну, и так далее. Если ночью подмораживало, приходилось ещё колоть лед в поилках. В общем, ничего особенного, по ферме ты всю эту работу хорошо знал. На пастбища тебя брать стали не сразу. У женщин своих забот тоже хватало – они шили, стирали, готовили, держали огород, убирались и следили за птицей. Но, кстати, стирали они только вещи членов семьи – работники, или, как их называли, рэнч-хэнды, за своей одеждой следили сами, и ты тоже. В следующую поездку в город мистер Риггс взял тебя с собой – купил тебе ещё готовой одежды: брюки, жилетку, которой у тебя отродясь не водилось, но которая оказалась в ноябре очень в тему, пару рубашек и пиджак для работы, а ещё заказал рабочие сапоги – кожаные веллингтоны с голенищами, что твои печные трубы. – В этих скорлупках ты много в седле не наработаешь, – сказал он, кивая на твои изношенные ботинки. Покупал он всё это для тебя в долг – тебе предстояло счет отработать, но ставить свои условия не приходилось. Счет на круг получился солидный – долларов тридцать, но зато вещи были добротные, крепкие, хотя и не слишком красивые. Плащей же на ранчо было в избытке – выбирай любой. Одежку прикупили очень вовремя – вскоре здорово похолодало. Зима в Денвере оказалась холоднее, чем в Айове – бывало, что и снежок выпадал, но, правда, ненадолго. В основном было просто холодно: ветер налетал с севера – с востока нападать ему мешали высившиеся к западу горы: воздуху было бы некуда деваться. Коул тебе рассказал про чинук – так тут называли теплый ветер, дующий по весне с гор. – Чинук – это такой друган, который старается помочь, а лучше б не мешал! – сказал Коул, хохотнув и подбросив поленья в печку, когда вы готовились уже ложиться однажды вечером. – Вроде и весна раньше приходит, а иногда вот снега больно много стаивает. Думаешь, чего наводнение-то было в Денвере? Чинук постарался. Ты вообще знаешь, откуда он взялся? Ты, конечно, не знал. – Была одна индеанка, и звали её Чинук. Очень она любила гулять по снегу и однажды её похитил горный ледник. Ледник увез её к себе в горы, и там она стала тосковать. Послала она ласточек домой, рассказали ласточки всё её родне. Родичи пошли на ледник войной, взяли с собой факелы и хворост. И отбили её, увезли назад. Теперь этот ледник просыпается каждую весну и как начнет звать: "Чщинууууук! Чщинууууук! Чщинууууук!" И тает, потому что плачет. Понял? Мораль истории: если уж заарканил девчонку, то сделай так, чтобы она не тосковала. Иначе в конце -концов останешься сидеть с голой жопой на горе и плакать. Зима была на ранчо самым тяжелым временем – когда выпадал снег, коров пригоняли в загон по очереди и подкармливали сеном и сушеной кукурузой: в загоне были здоровенные дощатые ящики, куда вы перебрасывали корм из амбара. Коровы, конечно, умели и в снегу покопаться, но трава была не сочной, пожухлой, и скот без подкормки отощал бы к весне. А кто захочет покупать тощий скот? В первый раз, когда стадо пригнали к дому, ты удивился, посмотрев на коров – они были не такие, как у вас дома, и не такие, как та корова, которая паслась всегда с телятами около ранчо. Ваша была желтоватая такая, с белесым брюхом и черным носом, с длинной, красивой шеей, почти как у лошади. Коровы из стада мистера Риггса были совсем другие – здоровенные, неуклюжие, с короткими шеями и толстыми тупыми белыми мордами. Подгрудок у них выпирал вперед, даже, можно сказать, свисал, а ноздри были немного как у собаки. Они даже свиней, пожалуй, чем-то напоминали – до того уродливые твари! Ты поделился своими наблюдениями с Коулом. – Чепуха! – ответил тот. – Это херефордская скотинка – лучше для стейка не придумаешь! Идут на мясо только так. Да и какая разница? Это ж корова, ей на скачках не красоваться. К тому же, выносливая! Вскоре ты понял, в чем был смысл скотоводства. Дело в том, что... само ранчо было вообще-то меньше вашей фермы в Айове! Серьезно! Мистеру Риггсу принадлежало акров сто земли, а больше ему было-то и не нужно. Одно дело, когда ты сажаешь зерно – пашешь землю, удобряешь, вкладываешься в неё: она должна быть твоей, а то её ведь могут и отобрать, тем более если она плодородная. И что ты тогда будешь делать? Скотоводу же фактически земля была не нужна – кроме той, что под домом, да под загоном. Почему? А потому что ЭТО СВОБОДНАЯ СТРАНА! Скотоводу было достаточно, чтобы земля рядом с его ранчо была ничьей! Чьи луга тут вокруг? Да ничьи! А если их кто-то и купит – почти всегда найдутся другие, всю землю не скупишь. Да и кому и зачем она понадобится, если она не пахотная? Значит, любой может пасти на них своё стадо, главное следить, чтобы не угнали, ну и перегонять туда-сюда с одного пастбища на другое, чтобы коровки не схрумкали траву до самых корней, а то очень долго новая трава будет расти. Крестьянам всех стран издавна известна простая истина – на хорошей земле всегда выгоднее сажать, чем пасти: земледелец с двухсот акров прокормит больше ртов, чем скотовод с трехсот, и неважно, херефордские там у него коровы или ещё какие. Однако каким бы искусным фермером ты ни был, обработать действительно большое количество земли ты не мог – во-первых, её для этого следовало купить, а во-вторых, где ты возьмешь столько работников? Круглый год их кормить выйдет накладно, ведь нужны они, по большому счету, весной да осенью. Можно нанимать их на сезон, да только много найдешь желающих пахать на тебя, как вол, пару месяцев, а потом получить пинка под зад? На такое дело люди шли от безысходности. Можно было создать систему арендаторов, как делали у вас в Айове, и раньше так и делали. Но теперь это стало сложнее – ведь по Гомстеду каждый мог найти бесхозный кусок земли и оформить его в собственность, так зачем делиться с "мистером Крюгером"? Вот и получалось, что фермер довольно сильно ограничен в возможности увеличить свою прибыль. Скот же требовал пригляда круглый год, но небольшое количество людей могли справиться с огромным количеством коров – были бы пастбища хорошие! Честно говоря, можно было за коровами и вовсе не следить (и некоторые нерадивые хозяева так и делали) – часть бы разбрелась, часть погибла, часть – потеряла вес, но всё равно скорее всего стадо вышло бы в плюс. Мистер Риггс, как любой собственник, желал этот плюс увеличить поскорее – именно поэтому вы на него и вкалывали. А так-то ходячее мясо само себя приумножало: покрыл бык телку – хоба! – вот и теленок поспел. Корова сама его выкормит молоком, он сам будет траву жевать – тебе надо только клеймо на него бахнуть, вовремя кастрировать, если бычок, да на бойню отогнать (и то оно само шагать будет). Это не зерно, которое без тебя шагу не сделает: землю удобри, вспаши, отборони, посей, собери, обмолоти, провей... А тут мясо само себя воспроизводит на глазах! Да ещё и не так быстро портится – это не зерно, которое и сгнить может: нет сейчас покупателей или плохую цену дают – да и черт с ними! Имея стадо, с голоду ты не помрешь в любом случае, можно и подождать. Были в этой системе подводные камни? Конечно, были! Во-первых, падеж скота. Какая-нибудь болезнь или лютая непогода могли скосить скот, и тогда твоему бизнесу хана. Скажешь, болезнь, засуха или град могут и пшеницу убить? Да, могут, но у тебя всё ещё останется хорошая земля – ты возьмешь в долг семян, посеешь их и сможешь отдать долг и снова встать на ноги. Со скотом так не выйдет – потерял, значит, потерял, начинай весь процесс сначала или нанимайся к тому, кто смыслит в этом больше. И во вторых, конечно же, скотокрады. Как украсть у фермера его зерно? Никак: оно лежит, в амбаре, амбар за окном, и за час его зерно не вывезешь, а если даже и вывезешь – то на чем? На нескольких повозках? Их легко найти или догнать. Скот же можно украсть с пастбища, пока хозяин сидит дома, быстро перегнать и продать где-нибудь в другом месте. Можно и вообще совершить "идеальное преступление" – украсть неклейменого теленка и заклеймить самому. Именно поэтому за скотокрадство на Западе нещадно вешали, не доводя дело до суда. Мистер Риггс начал разводить здесь скот ещё до войны, пригнав с востока стадо из сотни коров и за семь лет упорного труда утроив его. Дело шло то получше, то похуже – цены скакали, погода порой преподносила сюрпризы, скот иногда подворовывали то ли соседи, то ли индейцы, да и Денвер был не шибко преуспевающим городом в последнее время. Но все же в годы войны цены были хорошие, и множество бычков Джей-Арроу закончили свою жизнь внутри жестяных банок, вскрытых солдатами союза в окопах при осаде Питерсберга. Может, и Пэдди какими-то из них полакомился. Риггсу было тридцать восемь лет, а по глазам так все сорок пять. Он был среднего роста, с большими висячими русыми усами, коротко стриженный и весь такой словно на пружинах. Чувствовалось, что когда-то он вообще всё делал сам, а теперь вот переходит от состояния хозяина, который делает, в разряд хозяев, которые больше думают и распоряжаются, но никак не перейдет. Не любил он трёх вещей: болтунов, бездельников и попрошаек. Мистер Риггс верил в бога искренне, но очень по-простому – он как бы говорил богу: "Ну вот, Иисус, я честный человек, и это-то я точно знаю, а уж хороший или нет – это тебе решать." Миссис Риггс была подстать супругу – из тех женщин, что подают патроны, когда против тебя весь мир. В управление ранчо она не лезла, занимаясь домашним хозяйством, никогда на людях ему не перечила, и вообще говорила мало, но уж если говорила, то ей он никогда не бросал своё "цыц"! Проницательный глаз мог заметить, что это женщина совсем не забитая, что наедине она наверняка многое высказывала мужу и давала ему советы, и больше того, он к ним скорее всего прислушивался. Но для людей попроще было очевидно, что хозяин в доме один – Джебедайя Риггс. Лет ей было, должно быть, как мужу, хотя выглядела она постарше – у них было пятеро детей, и двое из них умерли ещё на востоке, и всех их она выносила и выкормила сама. Дети же эти отличались друг от друга разительно. Майклу было двадцать лет, он был их первенец и пошел в отца – приделать ему усы побольше и нарисовать пару морщин, так был бы точной копией. Но характер у него был иной – Майкл всё любил уточнять, был эдаким, как сказали бы в городе, занудой. Нельзя было при нем что-нибудь сказать, да неточно – обязательно поправит. – Хватит умничать, Майк! – говорил ему младший брат. – Ты вообще молчи! Майкл любил поработать, но больше любил раздавать другим указания, как и что делать, а ещё больше любил считать и записывать – он отучился в хорошей школе и всю нехитрую бухгалтерию ранчо уже пару лет как взял на себя. Никто не сомневался, что однажды он заменит отца, и заменит достойно. Гэбриэл (или Гэби, как звала его мать) был другой закваски – он был задумчивый, любил смотреть на закат, на огонь и на горы, грезил чем-то далеким. Маленький мирок ранчо был ему мал – его тянуло в город, но в город одного его пока не отпускали – в пятнадцать лет считалось рановато. Он учился похуже, чем брат, зато прочел больше книжек, и некоторые даже были хорошие. Хозяйские сыновья спали в доме, но иногда бывало, что непогода заставала ковбоев на дальнем пастбище, и тогда вместо того чтобы ехать домой они останавливались в сторожке на выпасе. Таких сторожек, полуземлянок-полухижин, раскидано было по окрестностям несколько. Построены они были из резаного дерна и дерном же крыты, так что по весне крыши их зеленели и прорастали свежей травкой. Внутри у них был земляной пол, одно окошко, со стен свешивалась пожухлая трава, а с крыши летом могли нападать жуки и червяки. Но всё же лучше было остановиться в такой лачуге, чем ночевать под дождем или по темноте плестись домой – не ровен час лошадь ногу сломает или ветку не заметишь и получишь в глаз. Вот когда вы останавливались в такой хижине и разводили костер на полу в очаге из камней (дым вместе с большей частью тепла вытягивало в то самое окошко, зато вы могли обсушиться и не угореть, пока костер трещал), Габи мог рассказать что-нибудь интересненькое – про Троянскую войну или про Робинзона Крузо. Мать украдкой за него переживала – она любила его сильнее всех своих детей, может, потому что у него были такие же как у неё голубые глаза. А переживала она потому что боялась, что однажды он уйдет из дому искать какого-нибудь глупого, призрачного счастья, да и не вернется, как это на Западе часто бывает. Люди тут пропадали и безо всяких индейцев – решил срезать через холмы, лошадь ногу подвернула, упала, сломала тебе что-нибудь, вот ты и умер от голода и жажды в тех самых холмах. И такое бывало. Джудит же было шестнадцать лет, и из всех детей она была самой непослушной. У неё была тонкая, красивая шея, тонкие, красивые губы, отцовские зеленые глаза и длинные волосы, как у матери, до середины спины. Волосы эти она ни за что не хотела стричь, вот просто ни в какую, а заплетала в длииииинную тугую косу и носила её под чепцом завязанной в узел. Она много смеялась и могла на смех поднять любого – хоть даже самого мистера Риггса, но тут уж мать её одергивала. С ней было наоборот – отец в ней души не чаял, а мать не давала спуску. Работала она тоже много, как и все – помогала матери, смотрела за козами, курами, носила воду и дрова, когда работники были заняты всем остальным. Платье у неё было темно-бордовое, а другое, которое она надевала по выходным – голубое-голубое, как небо весной. В этом платье она ходила в церковь – семья выбиралась на службу в полном составе хорошо если раз в месяц – и на неё там посматривали многие молодые люди. А ещё она умела ездить верхом, и неплохо. И иногда, когда ей совсем надоедало сидеть дома, она садилась на лошадь – по мужски, надев под платье штаны вместо петтикотов, и ехала с отцом и с братьями смотреть за коровами. Мать её всегда была против, но раз отец разрешал – что сделаешь? Джудит, пожалуй, смеялась над тобой больше всех, но беззлобно. А вот кто тебя не любил – так это Айк. Айк был немногим младше мистера Риггса, может, на год, он был из тех работников, что приехали тогда с самым первым стадом и потому считал себя привилегированным. Привилегированность эта заключалась не в том, что он работал меньше других – как раз наоборот, он всегда брал на себя самую большую часть работы – а в том, что оставлял за собой право обходиться с другими работниками так, как хотел, и даже немного командовать вами. Это был сварливый дядька, который всегда к тебе придирался. Через пару месяцев, в январе, мистер Риггс решил, что пора тебе поехать на пастбище и показать, что ты умеешь. В пару тебя поставили как раз к Айку. – Вон, корову видишь пониже других? Воооонн там. Давай, посмотри, что с ней, что-то она мне не нравится, – приказал Айк. Ты спрыгнул с лошади и пошел смотреть. А что? – Олух, мать твою! Куда попёр? А НУ В СЕДЛО ВЕРНУЛСЯ! – крикнул Айк. – Тебя ж коровы затопчут. Возьми веревку, отдели её от стада. Ты взял веревку и постарался подобраться к корове вплотную. Коровы при твоем приближении лениво разбрелись в стороны. – Что ты верёвку-то мацаешь, как недоношенный сиську?! Бросай уже! – снова окрикнул тебя Айк. Ну, ты и бросил. – Ты, придурок, издеваешься что ли надо мной!? – взревел он так, что коровы немного попятились. – Смотри, недоумок! Показываю первый раз! И он ловко раскрутил веревку над головой и набросил её на корову, а затем, пользуясь тем, что другой конец веревки был привязан к луке седла, оттащил корову подальше от остальных. Потом подъехал вплотную и снял петлю. – Давай, бросай теперь ты. Ты бросил. И конечно, даже до коровы недобросил. – Показываю второй раз! – объявил Айк. – Он же последний! Если кто со второго раза чего не понял, то он дурак. А дуракам на ранчо Джей-Арроу делать нечего. Дураки пусть дерн ковыряют у себя там в Айове-шмайове. И он показал. И опять, конечно, у тебя ничего не вышло. – Все, езжай домой. На пастбище ты мне такой не нужен! – отрезал Айк. И так далее – стоило тебе что-нибудь сделать не так, как Айк был рядышком со своими комментариями. – Какого хера ты кукурузу на землю просыпал?! Ты слепой? – Дарра! У тебя мозги под кепкой набекрень съехали!? Куда ты стадо погнал?! – Ты не на мисс Риггс смотри, а на коров смотри, олух! – Кто, кто так лед колет, безрукий! Джи-Ти было тоже лет под сорок, и ему вообще всё было всё равно – он был очень скучный мужичок, жилистый и работящий. Любимый его жест был – пожимание плечами. Когда ты спрашивал его, почему тебя так Айк не любит, он говорил: – Работай лучше, – и всё. Он вообще тебе ничего не показывал, а всё делал сам, если вы оказывались в паре. А вот Коул, самый молодой из них (ему было, может, лет двадцать шесть) объяснил тебе, в чем дело. – Да не бери в голову! Кочерыжка считает себя важным боссом, вот и думает, что ему можно всех задирать. Плюнь на него. И вообще, можешь его даже взгреть, гыгыгы. Эй, я это несерьезно! – добавил он. – Если серьезно, дерется он будь здоров, сам видел. Хотя... и не таких валили, Дарра, и не таких валили. Надо уметь просто. Я тя научу, как подрастешь немного. Сам он с Айком всегда азартно бранился, если тот был им недоволен, чем доводил Клементса до белого каления, поэтому вместе их не ставили. Коул был работник с ленцой, но зато классный наездник и ларьят кидал, как бог. – Я сам из Арканзаса, – сказал он. – Потом в Техасе на одном ранчо работал, у одного мексиканского типа. Там ребята научили. А сюда подался, потому что война началась, а мне это дело в одно место не уперлось – по людям просто так стрелять из-за негров каких-то. Но реальность была слегка интереснее – в Денвере у него жила тётка, переехавшая сюда с мужем, который открыл в городе магазин. Муж её помер, детей вроде бы не было, хотя была воспитанница, приемная дочь. Коул ждал, что тетка сделает его наследником. Однако та его даже толком жить не пустила – нет уж, сказала, не нужен мне нахлебник, иди-ка ты поработай где-нибудь ещё. С тех пор Коул наносил тёте визиты, пил у неё кофе и всячески показывал, что он хороший парень и вышло недоразумение. – Вот помрет – и достанется мне магазин, Дарра! Тогда приходи, я тебе скидку сделаю. Не знаю ещё на что, но на что-нибудь сделаю! А хочешь – становись продавцом. Ты считать-то как, умеешь? Ты умел не особо. – А, чепуха! Я тоже не умею. Главное не это! Главное – что? Бизнес! Заделаемся солидными людьми, будем дорогие сигары курить, а? Он так конечно шутил. Вообще пошутить он был любитель, и над тобой в том числе. Была, например, такая история, уже по весне, в марте. Ты остался дома, что-то то ли чистил, то ли чинил, и Джи-Ти тоже задержался зачем-то – что-то он там с лошадьми делал интересное. – А что, Джина-то понесла уже? – спросил у Айка мистер Риггс. Имена были не у всех коров, но у самых лучших, которые выделялись среди других. – Не, так и не понесла, сэр, – ответил Джи-Ти. – Я думаю, можт у Визиря ноги коротковаты – неудобно ему. – А ты видел, как он пытался? – Ну да, думал всё уж, а смотрю – нет, – он как обычно пожал плечами. – Так давай её с Геркулесом спарим! – Да, сэр, хорошая мысль. – Дарра! Седлай лошадь, съездишь на Форкед-Крик, пригонишь Геркулеса, понял? Джи-Ти, а ты пригони телку. Ну, ты понял, чего не понять? На Форкед-Крик работали Гэбриэл и Коул. Гэбриэл поил коня из ручья, и ты спросил у Коула, где тут Геркулес. – А зачем тебе? Ты рассказал. – А, ну, всё правильно. Вон того здорового бери, видишь у него рога длинные! И морда такая злая. Ты поосторожней с ним, бодливый, гад. Однажды ногу мне пропорол. Он отогнал для тебя быка от стада, и ты повел его домой, покрикивая сзади и хлопая бичом. Было страшновато: что если этот здоровенный бугай сейчас повернет на тебя да как попрет! Да даже если просто упрется и встанет – и что делать тогда? Уф... но ничего, привел, хотя и потратил на это уйму времени! Ты завел Геркулеса на двор, а дальше... Первым из ступора вышла мисс Риггс – она засмеялась звонким, мелодичным смехом, как будто колокольчик зазвонил. – Дарра! – воскликнул мистер Риггс. – Ты... ты издеваешься!? Ты не понял, что такого, ну вот же он, бык, где там ваша корова, сейчас всё будет! – Ты на кой привел вола на случку!?!?!? Напрасно ты оправдывался, что не знал, как выглядит Геркулес, и это всё Коул подстроиол. Напрасно говорил, что вот смотрите, яйца же висят! Откуда тебе было знать, что скотоводы ничего волам не отрезают под корень, а только перекручивают какие-то там канатики? История запомнилась надолго, и даже в Денвере люди, услышав, что ты Дарра Дайсон, усмехались и говорили: "Ааа, ты тот парень, который вола чуть на корову не затащил?" Но Коул умел не только разыгрывать – в отличие от остальных он умел и объяснять. Ещё раньше, в январе, он сказал тебе, увидев, как ты мучаешься с коровами. – Что, веревку не умеешь кидать? Пфф, проще простого! Слезай с лошади, сейчас покажу! Вы выбрали для тренировки пенек от сосны. – Смотри. Тут главное не как ты размахиваешься, не как бросаешь, главное, как её крутишь. Ты должен почувствовать её вес, как бы держать её вес в воздухе. Вот попробуй вот так её перед собой покрутить, чтобы она в кольце подержалась в воздухе. И он стал показывать – столько раз, сколько было нужно. – Почувствовал вес? Тогда переводи её наверх, или вбок, или куда тебе нужно, и оттуда бросай. Сначала так научись. Научишься – через год будешь кидать лучше Айка и лучше Джи-Ти. Кидать-то это просто – петля, она ж большая. Крутить сложно, чувствовать. Ничего, научишься. Это, брат, не буквы по бумажке выводить, дело нехитрое. Один раз получилось – больше уж не забудешь. А когда кидаешь, кидай всей рукой и даже немного плечами вперед подавайся. Как будто копье кидаешь! Хоба! Ничего сложного! И ты и правда научился! Не всегда с первого раза, но у тебя стало получаться – сначала накинуть на столбик, потом на пустую бочку, потом с седла, а потом уже на корову с седла. И однажды у тебя получилось вот совсем-совсем хорошо! Потом, правда, никак не выходило, но потом получилось два раза подряд. Потом три! А к марту ты уже с первого раза накидывал веревку на шею или на рога. Даже мистер Риггс похвалил тебя, сказав: "Смотри, Гэйб, как Дарра быстро научился! А у тебя до сих пор через раз! Давай, догоняй!" Но Коулу этого было мало. – На шею набросить ума много не надо! – сказал он, откинув со лба отросшие за зиму непослушные каштановые волосы. – А ты попробуй знаешь как попасть? Как техассцы – под ноги ей, чтобы обе задние ноги захватить! Задача казалась абсолютно невыполнимой, ты попросил показать, не веря, что такое возможно. – Ну, я давно этого не делал, – стал набивать себе цену Коул. – Но... ща! И он вспугнул одну корову, поскакал за ней, метнул ларьят ярдов с десяти, и веревка словно обняла коровьи бабки, а петля сама затянулась вокруг обеих ног. Ты спросил, зачем это надо. – Если корова бесится, или там бычок, или просто надо повалить на землю, чтобы клеймить или кастрировать – удобнее это лошадью делать, а не руками. Если её за рога один ловит, а другой веревкой ноги подрезает, она сама упадет. А ещё научись на рога набрасывать, а потом веревку через неё перекидывать, а сам в другую сторону подавать. Тогда и один сможешь ноги подрезать! И ты стал учиться набрасывать веревку таким способом. Это уже было и правда сложно, но ты не сдавался. Тем более на пастбище больше всё равно делать было нечего! Да и в целом заняться на ранчо было нечем – работа, скот, лошади, коровы, починка, уборка, завтрак в доме, обед на пастбище, ужин в доме. Единственным местом, где можно было повеселиться – был Денвер! Только денег у тебя не было – ты кругом оставался должен. Сперва за новую одежду. Потом за шляпу – в кепке уж больно уши мерзли. Потом за новое седло и ковбойское снаряжение – чепсы, краги. А потом и вовсе – ты попросил купить тебе в долг запряжку рабочих волов, чтобы помочь своим, если кто на ферме остался. Правда, мистер Риггс, довольный тем, как ты отработал зиму, повысил тебе зарплату – и сразу вдвое! До двадцати долларов в месяц! Однако волы, даже купленные со скидкой у мистера Риггса, обошлись в сто долларов. А это остаток весны и всё лето упорного труда. Джи-Ти же получал тридцать монет в месяц, а Айк с Коулом по тридцать пять. – Эй, Дарра! Поехали с нами в город! – звал тебя Коул. – Черт с ними с деньгами, я тебе поставлю выпивку! Ездили вы обычно не все, а Майк либо Гэйб (кто-то из братьев делал покупки), иногда Айк, ну и мистер Риггс тоже. Джи-Ти чаще всего сидел сиднем на ранчо. В городе тоже веселого было мало, но хоть не так однообразно – можно было зайти в магазин полистать каталог, или в пивную, или салун – послушать какую-нибудь певичку, если она там пела. Салун, в который вы ходили, назывался "Сова" – там была сова на вывеске и чучело совы над огромной полированной стойкой, всегда тепло, накурено и очень, очень красиво. Ты никогда и не был в таких красивых местах! Огромное зеркало за стойкой, бочки с пивом, медные плевательницы, белые скатерти на столах... Ух! А публика! Тут были серьезные ребята, и всякие там франты в черных фраках и при цилиндрах, и дядьки с огромными бакенбардами, которые курили сигары с золотыми колечками. А на сцене пели женщины – особенно была там одна курносая, Мари чего-то там. Пели – обалдеть, ещё и выделывали эдак значительно бровью. С ума сойти можно! Не по себе становилось в этом месте, если бы не Коул – ты бы там и десяти минут не пробыл. Пили вы там только по кружечке пива, а если хотели продолжения – шли в кабак, там было дешевле. Это была маленькая рюмочная в Лодо – так назывался квартал в городе, где было попроще, чем в Даунтауне. "Рюмочная номер 3" – так она называлась, и там можно было за гроши налакаться в слюни. Что Коул пару раз и делал, с трудом удерживая равновесие в седле. Здесь пол был заплеван табачной жвачкой, из щелей дули сквозняки, а стойка была сколочена из грубых, плохо обструганных досок. – Дарра, а слабо выпить Сок Тарантула!? – пристал однажды к тебе Коул. – Не, Дарра, ты как хочешь, а если мужик, то выпьешь! Лысый бармен по имени Дэвид, с головой, гладкой, как бильярдный шар, чего-то там намешал и поставил перед тобой стакан. Ну, ты и выпил! Эффект был... АААААДЕРЖИТЕМЕНЯЯЯПОЧЕМУЯДЕРГАЮСЬАААААААА! Тебя бросало то в жар, то в холод, то мутило, то пробивало на хи-хи, хотелось вскакивать, плясать безумную джигу-дрыгу, что ты и выкинул ко всеобщему восторгу! Домой ты приехал на повозке Майкла, полумертвый, бледный, покрытый испариной. – Чем вы его напоили?! – возмутилась миссис Риггс. – Да капельку виски просто дали! – Не лгите мне, мистер Фоулер! Ох не лгите! Бог простит вам вашу ложь, а я тресну вас половником! Коул, замялся и шепнул ей на ушко, чем тебя поили. – А что это за пойло такое? Коул шепнул ещё. – Стрихнин! Да вы с ума сошли! – всплеснула руками миссис Риггс. – Так, все быстро вон отсюда! Тебя положили на кровать в хозяйском доме, Джудит прикладывала к голове прохладную тряпку, спрашивала, как ты. Тебе делали какие-то компрессы. Неизвестно, было ли дело в лечении или в заботе, но на следующий день ты встал на ноги. Коул потом даже извинялся, говорил, кто знал, что на тебя это так сильно подействует? "Там стрихнина-то – меньше ногтя, так, крупинка!" В следующий раз он даже купил тебе самого настоящего виски – того, который можно было отнести к разряду "хороший". От него по крайней мере не тянуло сивухой. Ещё Коул ходил в бордель, но тебя и Гэбриэла он туда не брал, только Майка. Вместо этого он давал вам по пятнадцать центов и говорил: – Идите, купите лакричных леденцов, парни, и не говорите ничего, ради Бога, миссис Риггс! Мы на часик, а потом встретимся на углу. Когда вы встречались на углу, вид у них обычно был одновременно пресыщенный и веселый, и было крайне интересно, чем же они там занимаются? Мистер Риггс это дело всячески осуждал, но молча, а вот миссис Риггс могла легко пропесочить любого, кто ходил к женщинам, которых тут называли "испорченными голубками" или "накрашенными ангелочками" – ты так и не понял, почему, а Коул не стал объяснять. – Как-нибудь потом я тебе там всё покажу, – сказал он. – Подрастешь вот совсем немного ещё. В апреле трава зазеленела, и вы с Коулом, который вызвался тебе помочь, взяли карабины и погнали волов на восток, к вашей ферме. Найти её оказалось трудно – вы долго плутали по берегу Норт-Платта, останавливаясь на ночлег, так что даже еда у вас стала заканчиваться, но наконец ты узнал знакомые места. А на ферме все было... да почти по-старому! Брэди пахал на какой-то лошадке, Лиам что-то строгал, Дейдра готовила. Только Кона не было. А ещё ты заметил, когда они собрались, что одежка у них за зиму сильно поизносилась – зима выдалась тяжелая. Встретили тебя с прохладцей. – Дарра, какими судьбами? – спросил Брэди, чуть насмешливо, как тебе показалось. – Давненько я тебя не видел. Оказалось, зимой они пешком добрались до форта Морган и уговорили военных поделиться с ними индейскими лошадьми, захваченными в одной из экспедиций, а за это отсыпали убранного осенью зерна. Твои волы пришлись, конечно, кстати – на верховой лошади много не напашешь. Весть о смерти Пэдди всех буквально скосила – Дейдра даже не выдержала и ушла в другую комнату плакать. – Мы, в общем, так и думали, – сказал Брэди, стараясь держать присутствие духа. – Так и думали. Где, говоришь, ты его похоронил? Надо бы нормальную могилу сделать. Кон ушел куда-то со своим ружьем, говорили, что собирался в Денвер, но дошел он туда, погиб по дороге или к кому-то прибился – этого никто не знал. Посидели. Говорить было вроде не о чем. – Слушай, а у вас там на ранчо на этом грамотные есть? Ты бы написал письмо домой, как у нас что, а? – попросил тебя Брэди. – А то родители так и не знают.
-
Мастер класс - как описать полгода жизни фермера, чтобы было интересно читать!
-
+ Мораль истории: если уж заарканил девчонку, то сделай так, чтобы она не тосковала.
-
Такие варианты для выбора, не могу дождаться поста Дарры))
-
Клёвый пост, оч душевный и оч разнообразный, настоящие горки американские) Ну, не прям лихо-лихо, а в смысле, что со своими спусками и подъёмами, и всё так аккуратно, текуче. Здорово, короче. И даже встреча с Брэди, Дейдрой и Лиамом какая-то... жизненная что ли получилась. Я прям гадал, что с ними стало, а они просто... выжили. И вроде бы и круто, но потом накрывает то, что это разное выживание. У них на труде, доме и взаимовыручке (они даже с армейцами договорились, а не просто помощи попросили). А у Дарры на удаче и доброте незнакомцев. Такой какой-то. Вроде и бывает, но на одного разве что. На двоих или семью такой удачи не хватит. И это печально. Ну такая, светлая грусть в конце.
-
В этом посте чувствуется твоё мастерство как рассказчика. И он, конечно, очень "боссовский" в пристальном внимании к маленьким людям и симпатии к ним, в умении набросать портреты простых людей, придать им индивидуальность, наделить характером несводимым к короткой характеристике.
Ещё читая этот пост я вдруг очень четко осознал, что ты выходишь на какой-то новый уровень построения истории. Вот помнишь я периодически хвалил посты в моей ветке и ветке Джозефа? А сейчас понял, что это был не разово пробитый потолок — это система.
Ювелирная работа.
|
"За Рамором что, совсем никто не присматривает?!" – подумала ты. Как бы это описать... Да, конечно, присматривает, но... понятно, что шпионить тайно за своими детьми – штука обоюдоострая. Ты-то ещё ладно, девочка, а вот сын может обидеться. А когда сын короля обижается, он совершает иногда жуткие вещи. Например, сбегает в соседнее королевство и идет войной на отца... Или подстраивает покушение... Или сам берет меч и... Нет, оно, конечно, есть охрана, есть шпионы, которых можно приставить, есть, конечно, и сам король, который был опытным воином и участвовал во многих сражениях, а Ромор – так, мальчишка, пусть и обученный лучше всех других мальчишек в королевстве. Но... вот выиграешь ты эту схватку, и кто ты тогда будешь? Детоубийца? Старый козел, который затравил сыночку? Болван, сам оставивший себя без наследника? Какая-то херня получается, а не победа. Да, то будет бой, в котором не знаешь, что собственно лучше-то, победить или проиграть.
Поэтому за Ромором, конечно, приглядывали – у него были пажи, оруженосцы, у него были рыцари, которые сопровождали только его, с которыми он охотился, упражнялся, развлекался – ну, как вот твои фрейлины почти что. Разница была в том, что в твоем мире существовала леди Корильда. Предположим, ты бы приказала какой-то фрейлине... ну, я не знаю... сделать что-то, что королю явно не понравится. Фрейлина возьми и откажись или сообщи королю! А ты её возьмешь и загнобишь – это ж не так сложно, когда один человек обязан выполнять твои приказы. Будешь каждый день посылать её в котельную "посмотреть, нагрелась ли вода для бани". Сколько там в Вершварде этажей? Пусть побегает, в следующий раз умнее будет. Или каждый день высмеивай её дурацкий амкельмарский говор... Да от такой службы всякий взвоет! И что делать? Уходить со службы? Позорно. Идти к королю? "Ваше величество, их высочество меня тиранит! – А как? – Посылает смотреть, вскипела ли вода! – ЧЕГООО!? БОЛЬШЕ ПО ПУСТЯКАМ МЕНЯ НЕ БЕСПОКОЙ!" Но! Именно потому что женщины – это всегда скандалы, мелкие обиды и тому подобная "странная война", у вас и была леди Корильда. Она занималась воспитанием всех молодых леди в замке, а это означало, что в ваших женских делах у неё было примерно столько же власти, сколько у Главного Королевского Судьи в суде. Леди Корильда не могла приказывать тебе, но она могла (и имела на это время и желание) вникнуть в то, что происходит, и сказать: "Мизэ такая-то больше не будет ходить и смотреть, не кипит ли вода!" И всё. Конечно, были и тут свои нюансы, и ты при желании могла бы настоять на своем, но...
Но поверь, конкурс на место фрейлины было просто чепуховым по сравнению с тем, как дрались за место при принце рыцари!!!!!!!!!!
Ведь что оно означало? Оно означало, что когда принц станет королем, при АБСОЛЮТНО ЛЮБОЙ проблеме ты придешь к нему и скажешь: "Ваше величество! А помните, как я вам вино доставала! А помните, как я на охоте на вас оленя загонял, вот этого, что на стенке висит! А помните, как мы крестьянских девок в стог сена заваливали на пару! Ваши-то всегда красивее были! Во были времена, а!" И король скорее всего сделает для друга детства всё возможное. Ну, может, не всё, может, хоть что-то, но когда делает король, "хоть что-то" – это зачастую больше, чем может сделать вообще весь остальной Таннвер вместе взятый. Так что...
Так что когда принц Ромор объявил своим рыцарям, что намеревается тайно вывести из Вершварда девицу по имени Мальдра и тайно же жениться на ней, они все закричали: "ДАААА! МЫ ПОМОЖЕМ ВАМ, ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО!" И ни один не сказал: "Ваш Высочество, ой как ты головой-то вчера ударилсяяяяя..." Да, дело было рисковое – король мог и башку за такое отрубить. Но Ромор ведь и подобрал себе к этому моменту рыцарей лихих, готовых на подвиги. А какие тут подвиги? На турнирах копья ломать? Не то. Троллей всех в окрестных лесах извели, дракона последнего... Настоящий столичный рыцарь должен иногда рисковать жизнью – а то служба, что мясо без соли! Как говорится, "зато если выживешь – будет что детям рассказать!" Людьми они все были сравнительно богатыми, землю у них король не отберет, ну, а казнит... ну... смерть получится красивая – за любовь своего господина! За такое и пить приятно, и помирать не тошно.
Пажей и оруженосцев в известность ставить не стали. Но опять же, кто они такие? "Юноши, идите погуляйте, мы тут с его высочеством будем кое-что такое обсуждать, что можно слушать только рыцарям." Ну и ладно! Рыцарь приказывает – оруженосец делает. Да и принц Ромор не походил на заговорщика.
В итоге, хочешь верь, хочешь нет, но "похищение" фрейлины прошло без сучка, без задоринки! Один рыцарь переодел её оруженосцем и вывез за ворота, а своего оруженосца отослал к себе в имение с каким-то происшествием. Королева заметила пропажу не сразу – Мальдра сказалась больной. Принц Ромор выехал на охоту в Тансолбский лес с малой свитой, а до него было три дня пути. А назад – ещё три.
Короче говоря, план удался настолько, что даже для тебя явился полной неожиданностью! А уж для короляяяяяя... В один прекрасный день, когда король уже разослал человек тридцать верховых на поиски принца и начал немного волноваться (он любил вас, ты видела, как у него сердце не на месте из-за пропажи сына), к воротам замка подъехал гонец. Это был один из сержантов, который был вообще не в курсе дела, и которого Ромор за хорошие деньги послал с запечатанным свитком, не рассказав, что за послание внутри. Всё же его рыцари были не настолько безумны, чтобы поехать и рассказать его величеству, как они помогли его сыну тайно жениться на дочери барона. Это была не такого калибра история, чтобы Конвар посмеялся бы над ней и погрозив пальцем, дескать, ух, сорванцы, всех простил. Он и не посмеялся.
Жизнь в замке шла своим чередом, слуги сновали по коридорам, ты с фрейлинами как раз шла в свои покои после прогулки, когда гонец поднялся в покои короля. Двери за ним закрылись. Что там было – ты не знала. Но возвращаясь к себе, проходя по коридорам, ты почувствовала, что по замку идет волна – волна дикого страха!
Люди одновременно стояли на ушах и боялись пикнуть. Все приказания кого угодно выполнялись бегом, лихорадочно и с максимальным старанием. Никто не разговаривал вслух – все только шептались, оглядываясь по сторонам, хватались за голову. Замок погрузился в безмолвие, как на похоронах.
К королю вызвали сира Коргира. Сир Коргир, опытный вояка, которого не напугала бы и схватка с пятью противниками, выслушал там, в королевских покоях что-то такое, от чего вылетел оттуда, и сам помчался бегом, чего никто никогда не видел. Первого попавшегося слугу он оттолкнул с такой силой, что тот разбил лицо о стену. Несчастного унесли в комнаты прислуги. Сир Коргир выслал за принцем всех всадников, которые имелись в его распоряжении – они вооружились, собрались и вспрыгнули на коней с такой быстротой, которую никогда не показывали на смотрах. Они даже провизии с собой не взяли: "По дороге в деревнях найдем, главное, побыстрее убраться отсюда!" – думал каждый из них. Сир Коргир был явно того же мнения. Приказ они получили такой: "Принца Ромора доставить в его покои и приставить стражу. Мальдру Видберт (из того, что её фамилия указывалась по отцу, было очевидно, что брак её король признавать не торопится) и всех участвовавших в произошедшем бросить в темницу. Всех мужчин заковать в кандалы!"
Потом король потребовал себе вина и сира Даммера в качестве закуски. Сир Даммер вышел от него с огромным кровоподтеком на пол-лица. После этого без отлагательств, без разбирательств, даже без формального суда караул, стоявший на воротах, в тот день, когда вывезли фрейлину, начали жестоко пороть на площади, где обычно проводили казни. Весь замок содрогался от их криков. Пороли по кругу, так, что к вечеру двоих запороли насмерть. Остальные лежали в беспамятстве. Сержанта, привезшего королю злосчастный пакет, собирались повесить и уже даже раздели во дворе и почти накинули петлю, только в последний момент казнь отменили и бросили его в темницу. Говорили, что спас его твой дядя, граф Индмар, сказав, что негоже так сразу казнить человека, который не знал, что делает. Он получил от короля какие-то секретные указания и уехал из замка, хотя время уже было позднее.
Леди Корильда, бледная, как смерть, слегла в постель ещё до того, как король её вызвал к себе. Что было дальше? Слуги понесли её к королю вместе с постелью. Вынесли её в состоянии обморока. Её, леди Корильду, которая сбивала спесь с дерзких дочек графов двумя фразами!
Все гадали, кого вызовут следующим. Некоторые плакали, некоторые – пожимали плечами, пряча злорадные улыбки.
А наместник Воблан не спешил идти к Его Величеству. Видимо, он считал, что его слова упадут в благодатную почву лишь тогда, когда король будет готов к этому бла-бла-бла. Ты сидела в комнате, было очень не по себе – ты уже поняла, как в королевстве обстоят дела: "Кто не сообщил вовремя, тот и виноват". Тут к тебе, коротко постучав, буквально ворвалась Цезни. – Её величество идет к Его Величеству! Без вызова! – крикнула она в величайшем возбуждении. – Ой, что сейчас будет!!! Но никто не знал, что будет и к чему это может привести.
-
+ Какие вкусные детали, и, вообще, все интересно.
|
Увы, гитару пришлось бросить ещё в коридоре – огонь лизнул её, и лак загорелся. Но чемодан ты упрямо дотащила с собой до борта, хоть он и мешался, задевая о стены. В этом чемодане было, как ни крути, почти всё, что у тебя есть.
Кое-как, чуть не поскользнувшись, ты поставила одну ногу на леер – это было ограждение в виде "заборчика", нужное как раз для того, чтобы никто не упал за борт. Куинси поддержал тебя под локоть – ты поставила вторую ногу и почувствовала себя птичкой на жердочке. Только без крыльев. Внизу страшно трещало пламя, словно в предвкушении. Ты уцепилась рукой за столб, на котором держалась крыша галереи, чуть согнула ноги, чтобы оттолкнуться ими. Нет, не долетишь! Не долетишь до воды! Тут Найджел сделал то, чего вообще-то, по мнению наиболее достойной части общества, не должен был делать никогда и ни под каким соусом, и даже если бы черти и вправду повалили из преисподней и подступали к вам с вилами и вертелами. Он положил руку тебе на ягодицу. "О, господи! Что за чушь! Тут пламя, ужас, люди умирают!? Неужели кто-то обращал внимание на такие вещи!?" Ещё как обращали! Когда несколькими минутами раньше (чего вы с Кейт, конечно же, не видели), посреди бушевавшего пожара, один из освобожденных офицеров, лейтенант Джо Эллиот, вбежал с мужской части салона на женскую, пытаясь добраться до кормы, его встретил окрик некой благовоспитанной дамы: "Что вам здесь нужно!? Покиньте эту часть салона!" – воскликнула она. Это был девятнадцатый век, и такие, как она, поддерживали нравственность, как могли, иначе мир давно погрузился бы в хаос разврата и безверия. Но, конечно, не у всех людей мозг был поражен благовоспитанностью в крайней форме – большинство мужчин, наблюдай они эту сцену из безопасного положения, сказали бы, вероятно, что-то вроде: "Хах! Смело, мистер Куинси!" Так или иначе, Куинси был не слабак – толчок даже левой рукой (правая у него была обожжена) вышел сильным: он метнул тебя, как спортсмен метает молот. С именем Господа на устах и печатью греховного прикосновения на теле ты полетела во тьму ночи, сжимая в руке чемодан. В тот момент, когда траектория полета изменилась со "скорее горизонтальной" на "о боже, я что уже падаю!?" поняла, что пламя осталось позади, а ты спаслась.
А потом как раз и начался настоящий ужас.
В воде оказалось полным полно людей: ты упала даже и не в воду, а на плотный частокол чужих голов, заехав по одной из них чемоданом и больно ударившись о другие. Чертовски больно. К сожалению, это было неизбежно – когда пара тысяч человек пытается спастись с тонущего корабля вплавь, какое-то время вокруг него яблоку негде упасть. Люди завыли, замычали, некоторые пошли на дно, а другие разомкнулись в стороны, и ты мгновенно оказалась в воде. И испытала чудовищный холод! То, что ты не умела плавать – было плохо, но если бы и умела – это тебе не сильно бы помогло: вода была ЛЕДЯНАЯ!!! Никогда ничего подобного ты не испытывала – это был не холод "эй, ты, как там тебя, подкинь дров в камин!", и не холод "дедуля, можно мне ещё одно одеяло!?" и даже не холод "какая сырая, противная подворотня!" Это был холод: "АААААААААААААААААА! МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ!" Принято говорить, что холод кого-то там сковал, но тут он скорее впился в тебя, сдавил горло и перехватил дыхание. Было трудно сознавать, что такие страдания может причинять просто прихоть природы – казалось, что это непременно кто-то очень разумный и очень злой мучает тебя специально. Очень хотелось кричать и умолять его перестать, но, во-первых, ты все же ещё не сошла с ума, а во-вторых, ты не могла вымолвить и слова – ты задыхалась, ты шумно и часто дышала, вздрагивая и отплевываясь. К счастью, от боли и шока ты только сильнее вцепилась в ручку чемодана обеими руками, и потому не пошла на дно в первые пять секунд. Полупустой чемодан оказался плавучим, как спасательный буй. Правда, к нему потянулись жадные руки других нуждающихся, и это было плохо – чемодан не мог спасти всех. Они хватали его за углы и тянули к себе, они наваливались на него, но чемодан, подвижный, как тюлень, нырял под воду, не ожидавшие этого люди тоже ныряли и обычно уже не всплывали. И ты каждый раз погружалась по самую макушку вместе с ними, но тебя-то он вытягивал. Эти нырки изматывали и сильно пугали тебя – каждый раз, оказавшись под водой, не имея возможности ни вдохнуть, ни даже разглядеть что-нибудь в темной мутной толще, ты боялась, что уже не окажешься наверху. Но скоро место рядом с тобой немного расчистилось – самый отчаянные и глупые пошли ко дну. Потом за чемодан уцепилась еще одна рука – женская. Но этой женщине хватило ума не наваливаться всем телом, а только немного перенести на чемодан вес – так он помогал держаться на плаву и тебе, и ей. Это была Кейт! Даже на ручке нашлось место двоим. Какое-то время вам удалось продержаться, не опускаясь в воду с головой. Ты отдышалась. Холод никуда не делся, но первое ошеломление прошло, и тогда ты поняла, что можешь даже говорить, пусть отдельными словами, пусть они тяжело прорывались через сведенную судорогой гортань, но ты можешь что-то сказать ей.
Пароход куда-то делся – было видно зарево, а его самого – нет. Потом ты почувствовала, что вас сносит течение, и подумала: "Ого! Как хорошо! Может, ещё вынесет куда-нибудь, а не просто тут на середине реки замерзнем." Мыслей о том, чтобы куда-то плыть у тебя даже не возникло – ты и так шевелилась с трудом. Боль из ошеломляющей постепенно стала привычной, тупой, ты вдруг почувствовала, что... засыпаешь. Страшно! Заснешь, отцепишься от чемодана, очнешься, когда уже тонуть будешь – а всё, поздно!
Но ещё страшнее стало, когда чемодан вдруг начал булькать и погружаться в воду сам. Видимо, вода все же как-то просочилась в него, а может, размыла клей, которым были склеены его досочки. Это был конец, и ты бы, не умея плавать, точно погибла бы, если бы не Кейт. Кейт схватила тебя сзади, подмышки, сказала на ухо не паниковать, ни в коем случае не хвататься за неё, а дрыгать руками и ногами в воде. Она тебя куда-то повлекла. Легко ей было говорить – не паниковать! А ты почувствовала себя, как несчастный, не умеющий летать птенец, зависший над жидкой бездной! Не на что опереться! Не за что схватиться! Как эта девчонка держалась на воде – ты в принципе не понимала, хотя и знала, что некоторые люди и вправду умеют плавать.
Ты не сможешь сказать, сколько продолжался этот ужас – вы извивались в воде безо всякого толку, ты теряла силы, иногда погружаясь с головой, задыхалась, захлебывалась, тянулась вверх, безуспешно пытаясь нащупать ногами дно. Дна не было. Растрепавшиеся волосы залепляли глаза, а если бы не залепляли – все равно вокруг была тьма, Миссисипи еле-еле освещалась лунным светом, когда месяц показывался в разрывах облаков. Потом вдруг Кейт дернула твою руку, дотянула её до чего-то твердого, что плавало на воде и за что можно было держаться. Деревянное. Какая-то деревянная штука. Ох. Совершенно обессиленная ты ухватилась за эту штуку, но Кейт не унималась. Она с плеском вылезла на эту здоровую доску, а потом втащила туда и тебя. Доска изрядно качалась от ваших движений, и чтобы не перегружать одну сторону и не соскользнуть в воду (вы обе были так измучены, что понимали – соскользни, и, наверное, точно утонешь), вы легли валетом – ноги к голове, голова к ногам. Так вроде места хватало.
Ты помнишь что в последующие минуты, а может, часы, впала в забытье. Доска, медленно поворачиваясь, плыла по Миссисипи. Над вами клубились темные облака, между ними проглядывала безжалостная, холодная луна, и свет её саваном накрывал тебя и Кейт. Сначала ты дрожала, потом могла только дышать. Тело остывало, постепенно деревенело. Ты не могла пошевелить пальцами на ногах, а руки сжала в кулачки и сунула подмышки – машинально, так не было сильно теплее.
Над водой разносились жалобные крики, люди звали на помощь, но их было всё меньше и меньше – один за другим они смолкали. Потом послышались выстрелы – раскатистые, далекие. Тебе даже показалось, что это только мерещится – какие выстрелы? Кто и в кого тут будет стрелять? Ты умирала. Раньше ты была как крохотный огонек, который бьется всё слабее и слабее. Теперь уже пламя не билось – остался только уголек по имени Кина МакКарти, погребенный под слоем золы, едва теплый. Кто и зачем раздует его? Мысли в голове застывали одна за другой недодуманными, словно студенистое желе, как будто кто-то вылил тебе в мозг банку клея. Ты знала только, что если заснешь – умрешь, но в том, почему умирать нельзя, уже не была уверена. Иногда Кейт несильно толкала тебя в бок, словно проверяя, жива ли ты ещё. Ты вяло толкала её в ответ.
Потом Кейт оживилась, стала звать на помощь. Ты разобрала плеск вёсел во мраке, тоже попыталась что-то крикнуть, но выдала только какое-то тихое подвывание. К вашей доске, качавшейся на легкой волне, подплыли двое негров. Они схватились за неё. Один что-то говорил. Они тоже начали кричать.
Потом всё стихло.
Потом снова кричали – ты только слушала в оцепенении. Потом негр остался один – ты даже не заметила, как второй куда-то соскользнул.
Потом Кейт опять кричала. Тебе было уже, в общем, всё равно. Ты не чувствовала рук, не чувствовала ног, не чувствовала живота и спины. Ещё могла шевелить руками, но не понимала, шевелятся они или нет – только видела, что вроде да. Когда тебя втащили в лодку, ты была окоченевшая, как бревно.
***
Дальше было забытье, помнишь только отдельные картинки, словно вырезанные на медной доске и отпечатанные в журнале. Спинка кровати. Хлопнувшая дверь. Бородатый человек в золоченом пенсне. Тебя несут на носилках. Чистый белый передник. Солнечные лучи из окна, в которых плывут мельчайшие пылинки.
***
Ты пришла в себя в больнице, в Мемфисе, на следующий день, к вечеру. Было большое помещение – на двадцать коек или около того, на каждой лежало по человеку. Ты была очень слаба – никогда не помнишь, чтобы приходилось испытывать такое. Руку к голове поднести было и то тяжело. Приходили медицинские сёстры, кормили тебя бульоном с ложки, поили теплой водой с разведенным сахаром (горячий кофе пока было нельзя). Спросили твоё имя, записали. Приходил врач, коротко осмотрел тебя, поправил грелки. Улыбнулся, сказал, что всё, вероятно, будет хорошо. Быстро ушел, озабоченный состоянием других пациенток. Прошло пять дней. На третий ты смогла уверенно встать на ноги. На пятый чувствовала себя почти здоровой. За это время шесть женщин в вашей палате умерли. Ты – нет.
В этой же палате ты нашла Кейт – у неё был сильный жар и кашель. Врач сказал, что это, вероятно, уже неопасно, но может быть надолго.
Вместо обгоревшего и изорванного тебе дали новое платье – простое, ситцевое. А ещё белый чепчик, шерстяную шаль, нижние юбки и белье, перчатки: горожане всё это принесли вам в дар. Ты стала похожа на обычную горожанку со Среднего Запада. Здесь была столовая, в ней ходячим пациентам давали обед – суп, кукурузу, кофе из жестяного кофейника, вареные яйца. Все глядели на тебя сочувственно, все рады были помочь. Денег своих ты не нашла – может, они выпали из кармана, когда ты спасалась, или их смыло, или они размокли. Но украшения, спрятанные под платьем, уцелели.
Ты вышла на улицу – светило солнце, мир был прекрасен, ничто не напоминало о кошмаре той ночи, кроме пузатого парохода у пристани. Мемфис весь цвел – это был город, который неслыханно обогатился в войну, снабжая контрабандным виски южан в Арканзасе. Назначенные федеральными властями муниципальные чиновники тоже нагрели на этом руки. Обычный большой южный город на Великой Реке – занятой, деловой, со свистками паровозов и складами хлопка. Бросалось в глаза только обилие свободных негров – они ходили по улицам толпами, селились в особых районах. Положение их было непростым, и ты так и не поняла, потому ли, что федеральные власти не уделяли им внимания, или потому что местные саботировали все попытки их как следует обустроить.
Здесь тебе, похоже, нечего было делать.
-
Страшная по эмоциям, но поразительно яркая картина! А еще непростые выборы, заставляющие крепко задуматься.
-
+ Как нечего делать? Ждать пока выпишут из больницы спасительницу и каждый день делать ей блинчики со сгущенкой кленовым сиропом.
-
С именем Господа на устах и печатью греховного прикосновения на теле ты полетела во тьму ночи
Только так и стоит летать
|
Клонис Наблюдаешь за тем, как развивается бой – ты особо ни на что повлиять-то уже не можешь. Сирена и Дасти оба пытаются забросать точку гранатами, потом, когда не получается, подобраться к ней. Тут Манго слева открывает пулемётный огонь – проснулся! Пулемёты стреляют друг по другу, потом Дасти и его ребятам удается все-таки добраться до точки. Всё, перебили тех, кто там сидел. Залегли. Лежат. Переваливается через бревна штаб-сержант Борделон, держится за руку – цепануло ему пулей ребро ладони. Неприятная очень травма, хотя и не опасная. Милкшейк, добравшийся до вас, движется к нему, но Борделон мотает головой, мол, я сам, занимайся теми, кто потяжелее. – Сэр, задача выполнена. Блокгауз взорван. Я так понял, ваш сержант там пока оборону держит. Затягивает зубами узел на руке. – Я пойду тогда к лейтенанту Дюпре*? Я ему нужен буду снова, наверное. Слышите? Там ещё бой идет. Может, передать что? Перестрелка на вашем участке стихает. Нет, конечно, тишина не опускается там куда-то, куда она всегда опускается в книжках – бухает, бахает, ту-ду-дукает, но по сторонам. У вас – явно потише, чем даже слева, где Андерсон пробивается вперед, или справа, где Кремень перестреливается ещё с кем-то. Кончился первый твой бой на этом острове. Начинать второй с ходу или погодить? Японцев впереди как будто нет. Но ты знаешь – они там, как минимум в развалинах были. То ли хитрость, то ли не верят, что ты ударишь, то ли просто не хотят здесь всех грудью встречать и убиваться об вас. А может, у них просто солдат свободных не осталось? Знать бы, эх... Вьется по ветру дымовая завеса, рассеиваясь постепенно, уже что-то можно за ней различить, нечетко, но тем не менее. Там – вроде бы все как было. Скоро совсем дым иссякнет – тогда и посмотришь.
А ещё ты слышишь, как через звуки боя пробивается отдаленный звук – рокот моторов. Не таких, как у амфибий – помощнее, и гусеницы лязгают. Это, должно быть, новые танки М4 едут к берегу по рифу. Задержались, но вот, подходят! Отсюда их не видно – идут левее пирса. Фух, с танками-то, наверное, повеселее пойдет? Честно говоря, ты не знаешь – ты танк M4 видел только на картинке, даже учебного фильма у вас не было. Ты вообще-то танки видел нечасто, ну, пару раз на "Гуадалканале" они по дороге проезжали, представляешь, что это. Но то были легкие – как-то от них гордость за страну не переполняла. Выглядели они... ну, как трактор, на который навесили брони и воткнули сверху башню. Ты даже слышал, что однажды япошки подкараулили несколько танков, подобрались и стали тыкать мечами и штыками в щели, и многих танкистов порезали. Но эти, новые, М4 – побольше и помощнее. Как они себя покажут и главное, как с ними бок о бок бой вести – у тебя ни малейшего понятия. Предполагалось, что вы пойдете к противоположному берегу, а танки просто будут вместе с вами идти и стрелять по всему, что рот откроет. Но что-то как-то с этим планом не задалось, судя по всему.
-
Пост хорош. Но даже не за конкретный пост, а вообще за общую картину как все идет. Ну и за то, что по прошествии времени посты все также объемны и красивы.
-
Наблюдаешь за тем, как развивается бой – ты особо ни на что повлиять-то уже не можешь
Если вам исполнилось 18 лет и вы готовы к просмотру контента, который может оказаться для вас неприемлемым, нажмите сюда.
|
Некоторые сказали бы, что у сэра Уолтера просто руки чесались, вот он и решил напасть первым: дескать, укрытый фургон, в котором по сомнительным источникам прячут какое-то контрабандное барахло – это не повод вот прямо сразу людей убивать, что ж ты так... Посмотрите, сказали б, вроде с виду рыцарь, а замашки как есть бандитские! И будет не прав. Где-нибудь в более цивилизованном месте оно бы всё так и было. Но не в степи. А почему? А потому что не его, сэра Уолтера, было дело определять, кто виновен, а кто нет. На это были судьи, магистраты, инквизиция в конце концов. Дело сэра Уолтера – то, которое, он делал в патруле – было устранять опасности для людей, причем самые разные. Вот на кой, спрашивается, ляд этот "торговец" устраивал засаду на дорожке? Сидел ведь в ней? Сидел. А зачем? Против кого? Ладно. А какой может быть вред от их магицких штук, которые они везут. Брат говорит – большой. Опасные штуки. Оно, конечно, в обычной ситуации завсегда можно поговорить сперва, так сказать, прощупать. Но это ведь не просто ватажка, это вооруженные до зубов наемники, да ещё и вон с колдуном каким-то... да ещё и Иеремитом... Это как садишься играть с незнакомым человеком в кости, и не знаешь, сколько у него в наборе костей утяжеленных. Может, ни одной, а может, все! Только тут-то ты не деньги ставишь, а жизни – свою, своих подчиненных и всех тех, кого эти люди потом поубивают. Поставишь ты всё это против тяжеленьких костей по-честному? А если такой дурак будешь, что поставишь, то и окажешься в итоге привязанным к дереву за шею, и разговор пойдет совсем другой. Только разговор этот будет короткий, и закончится он тем, что тебя убьют. Не как в книге какой, которыми скучающие благородные дамы развлекаются, где каждый раз когда героя в плен захватят, кто-нибудь его непременно освободит.
Это, бля, степь. Никто тебя здесь не освободит. Надейся, сука, на себя. Почему?
Потому что ты тот самый парень, который тут спасает и освобождает, а в крайнем случае несет возмездие. Увы, но это так. Ты и передний край, и последний рубеж в одном лице.
Так что нахер все эти расшаркивания, драться так драться. Всё он делал правильно. А если неправильно – Альти не даст злу совершиться.
Сэр Уолтер спокойно пропустил первого охранника, дождался, пока фургон с тремя другими охранниками поравняется с засадой и, сунув свои узловатые пальцы в рот, как следует свистнул. Ну, а потом натянул кольчужную рукавицу, надвинул шлем вниз, и готов был ринуться вперёд, когда первые стрелы и болты немного добавят замешательства в ряды противника. А лучше, конечно, всех их убьют, но это вряд ли.
-
Все верно. Жестоко, но абсолютно верно.
-
|
|
Тут должна была быть заметка о мужском градеробе... но по факту это заметка о мужских шляпах))). Потому что чего писать о мужском гардеробе, он несильно отличался от нашего! Ладно, поехали. ШляпыИзучая эту тему я пришел к выводу, что невозможно составить гайд по мужским шляпам. Потому что по факту их было очень много, и у каждой компании – своя классификация и свои названия, и определить, к какому типу относится "Модель 28" иногда сложно – она могла быть переходным типом между любыми другими. Поэтому не воспринимайте этот список, как будто кроме него ничего не было. Фасонов шляп было великое множество. Но мы пройдемся по самым знаковым. 1) Цилиндр – до 1860-х цилиндр – мастхэв в градеробе респектабельного джентльмена. Если ты надевал фрак – к нему положено было иметь цилиндр. Точка. Цилиндры были самые разные по высоте. Надо сказать, что первое появление цилиндра в конце XVIII века в Лондоне прошло не слишком гладко. "Джон Гетерингтон гулял вчера по тротуару набережной, имея на голове громадную трубу сделанную из шёлка и отличавшуюся странным блеском. Действие её на прохожих было ужасно", – вот что написали в газете, а изобретателя цилиндра оштрафовали. Но вскоре цилиндр стал нормой именно потому что нормой стал фрак, а они были созданы друг для друга!) Цилиндры делали из войлока – либо из фетра (войлока, свалянного из шерсти пушных животных), либо из обычного шерстяного типа овечьего (это была дешевка, слишком мягкий), либо 50 на 50. Еще, как я понял, добавляли шелковую нить, что прибавляло блеска и было "ну вообще охренеть"! Бобровый фетр был самый-самый шик, собственно, поэтому и процветала охота на бобров – те самые "Люди Гор" (маунтэйн мен) этим промышляли, и под это дело на Западе в итоге перебили почти всех бобров(((. Собственно, как исчезли бобры, так и Люди Гор перевелись. Цилиндры были разными, конечно, тут нельзя не упомянуть боливар... который к нашему периоду уже вышел из моды. Боливар, популярный в первой половине века, представлял из себя прямой широкий цилиндр с широкими полями (иногда такими широкими, что они чуть загибались книзу) и был признаком некоторого свободомыслия. Но постепенно свободомыслие стало не таким модным, а модной стала деловая хватка и ловкость. И популярны стали чуть расширявшиеся кверху цилиндры с узкими, загнутыми кверху полями. Как раз такой у знаменитого стрелка, Люка Шорта, на этом фото: Стрелял, как демон, одевался, как бох, но почки подвели. Люди поспокойнее носили простой цилиндр с узкими прямыми (или чуть загнутыми кверху) полями. 2) Котелок – вошел в моду после войны, и к 1870-м сильно потеснил цилиндр. Цилиндр уже носили чопорные ребята, нормальные щеголи щеголяли в котелках. Серьезно, котелок – самая модная шляпа 1870-х и до того, как Эдуард VII ввел моду на Хомбург, наверное. Котелок обычно был темным, но если ты хотел реально всех поразить своей ебанутостью оригинальностью, можно было надеть белый, как Бэт Мастерсон на этом фото: Мастерсон, пожалуй, один из самых позитивных героев Запада. Он никогда не стрелял без повода, и убил всего двух человек, и обоих за дело. А закончил жизнь, будучи журналистом. Котелок с загнутыми вверх полями назывался "дерби". Есессно, все только его и носили, лол))). Я утрирую, но в целом сложно найти фото другого котелка – фасон дерби был страшно популярен. Потому что если уж берешь котелок, то самый модный. 3) Случ-хэт – это широкополая шляпа из мягкого дешевого войлока. Такие были популярны в сельской местности, особенно до войны. Случи отличались недолговечностью – размокали под дождем, теряли форму и прочность. В Случ-хэтах воевала половина армии конфедерации, лол))). Случем называли и шляпу с плоским верхом, и с круглым. Видавший виды случ обычно легко распознать по тому, что у него плавный переход между тульей и полями, а сами поля "приуныли". Вот случ-хэт самого генерала Роберта Ли, и даже он выглядит так себе: А вот – обычного дикси-боя. Ну, что осталось: На юге шляпы частенько украшали перьями, олсо, на юге в моде были шляпы светлых цветов, а на севере – черные и темно-серые. Частным случаем случа была шляпа коссут – названная так в честь Лайоша Косута, известного венгерского революционера, который приезжал в штаты и просил помочь (ну вы поняли – тренды и названия в мире моды давали либо короли, либо революционеры). Честно говоря, у меня ощущение, что коссут – это не столько фасон шляпы, сколько заколотое сбоку поле. Такие шляпы носила в годы войны федеральная кавалерия. Вот пример: Еще такую шляпу называли "Джеф Дэвис", потому что он-то и ввел её в армии (еще когда был военным секретарем в пятидесятые). В XX веке шляпы из брезента типа тех, которые носила новозеландская и австралийская пехота, тоже называли случами, но "вы не понимаете, это другое". 4) Плантер и конотье. Плантер – это легкая жесткая шляпа с низкой, чуть зауженной вверху тульей и широкими полями. Называлась она так, потому что была популярна у богатых южан (не поверите, в большинстве своем они были плантаторами!))) Шляпа из-за жесткости не очень удобная, но и носили её не ради удобства, а чтобы видно было – строгий хозяин идет. Короче говоря, плантер – это такой сельский заменитель цилиндра в плане статуса, но в 1870-х она уже выглядела олд-скульно. Была обычно светлых оттенков, но не обязательно. Вот черный плантер. Но по классике, конечно, белый. Плантер, пожалуй, ведет свою родословную от конотье – солменной легкой небольшой шляпы с низкой тульей. В первой половине XIX века это был мужской головной убор, но к концу века он стал не менее популярен у женщин. Конотье: Конотье же пошли от шляп, принятой в британском флоте для матросов, отсюда еще одно их название – сэйлор-хэт, матросская шляпа. 5) Порк-пай и Гэмблер Вообще порк-паем называли любую шляпу с круглой, плоской сверху тульей и небольшими полями. Но классический порк-пай – с "защипом", потому что именно он-то и напоминал защип теста на пироге. Популярна она была больше в городах, потому что в сельской местности предпочитали широкополую шляпу. И вот от неё имхо ведет свою родословную гэмблер. Гэмблер – это современное название, уж наверное так эту шляпу не называли в те времена. Это широкополая шляпа с защипом по краю тульи и чуть загнутыми вверх овальными полями, суженными по бокам. Это для меня – шляпа загадка. Якобы такие шляпы были популярны у игроков на Великих Реках (Миссисипи и Миссури), либо приобрели популярность параллельно с расцветом этих игрищ в 1850-х. Но почему??? Может, в этот защип карты прятали? Хз, вряд ли, но нельзя не признать, что выглядела она круто. Гэмблер мне всегда дико нравился. Есть в этой строгой тулье какое-то особое достоинство, а в этих загнутых полях – шик, стремительность и дерзость. Шляпа для плохого парня, аррррр! 6) Стестон – мистер Стестон нахер схлопнул бизнес всем остальным. Он вообще-то изначально был не шляпник, а то ли инженер, то ли химик, шляпником был его папа, и первую шляпу он сделал, чтобы опробовать новый материал. А суть его заключалась в добавках чего-то к фетру, каких-то пропиток, из-за чего он получал влагостойкие свойства. Иии... парень сорвал банк – его шляпа получилась неубиваемой. Почему ковбой так дорожил своей шляпой? Да потому что настоящий Стетсон, во-первых, стоил долларов 20, а во-вторых, покупался один раз и на всю жизнь))). Честно говоря, не знаю, какие модели уже были выпущены на 1876 год. Понятно, что была самая первая – "Хозяин равнин" (Boss of the Plains), она вышла в 1865. Была ли уже его "десятигаллонная шляпа" в 1870-х – не знаю, вероятно, да, но название это из XX века. Влезало в неё, конечно, не 10 галлонов, а около 2 литров, а название вроде бы произошло от мексиканского tan galán – "очень красиво". Хз, возможно. Просто это была огромная шляпа. Реально, выглядит так, как будто для ребят с комплексами. Из любопытного: я читал, что на рекламе Стетсона был изображен ковбой, который поит лошадь из шляпы. Лошадей из шляп действительно поили – из фляги какбэ неудобно))). И водонепроницаемость стетсонов тут и правда была к месту. Такую вот нашел, но что это оригинал не поручусь. 7) Хомбург. Просто нормальная шляпа, какие носят и сейчас (если не выпендриваются под гангстера и не носят федору) c довольно скромными полями и сплюснутой высокой тульей. Она не была популярна во времена нашего модуля, а в моду вошла в 1890-х, потому что нравилась английскому королю. 8) Сомбреро – это мексиканская тема, насколько я понял, они были популярны в Калифорнии, но в Техасе американцы их особенно не носили. 9) Были и другие головные уборы – вул-хэт, например – дешевая шерстяная шапочка с полями. Были очень популярны у рабочего люда всякие картузы, наподобие тех, что носили драгуны в 1848. Ну и меховые шапки, с хвостами и без хвостов, были тоже популярны зимой. Парочка групповых фото. Знаменитое фото начала 1880-х, на котором сразу несколько известных стрелков. Собрались они не просто так, а успокаивать чьих-то конкурентов в Додже. По сути это деловая встреча довольно хорошо знакомых людей, на которую все приехали кто в чем был. В названии конкретных типов я могу ошибаться, пишу, как мне кажется. Сами понимаете, по фото понять, что у кого, сложно, тем более, что было много переходных вариантов. А вот "Дикая Банда" Кэссиди и Сандэнс Кида. Это 1900 год. Джентльмены выебываются принарядились для фото. У всех котелки, как видите – потому что это – самый модный вариант. По этому фото их потом и переловят, кстати, но это уже другая история. P.S. Учитывая вышесказанное, в 1850-х "белые шляпы" скорее могло обозначать "южане", чем "хорошие парни" ;). P.P.S. Лента на шляпе была довольно важным аксессуаром – именно она придавала некую индивидуальность. Обычно она была чуть темнее или чуть светлее по тону, чем сама шляпа, часто из шелка. Но суровые ковбои, которые жили под открытым небом, если и делали её, то из чего-то попрочнее – из кожи там, из сыромятного ларьята, из расшитой бисером индейской тесьмы и т.д. Иногда, на мексиканский манер – с бляшками. А самый, имхо, понтовый вариант – из шкурки гремучей змеи! ;) А вот сами шляпы из кожи тогда, по-моему, ещё не делали. Также любопытный момент – ковбои очень часто отгибали вверх не боковое поле, а переднее. Шляпа при этом выглядела так себе, если честно, но зато обзор не загораживала. Да и в лицо тебя узнать было проще.
-
Как-то проморгал, что у тебя цельный раздел по шляпам есть! Шляпы - наше всё!
|
Ферма Ты лежишь на краю воронки, а перед тобой разворачивается бой – стучат пулемёты, морпехи Дасти и Сирены с двух сторон пытаются подобраться к неприметному с виду холмику (теперь уже все поняли, что именно там пулемётное гнездо япошек). Кидают в него гранаты – но без толку что-то. После каждой япошки продолжают стрелять. Дасти кричит: – Пулеметчик! Отбой! Отдохни! Прикрывай нас! Это потому что его бойцы сейчас пойдут к яме, в которой япошки засели. Гловер кивает, поднимает руку, дескать, хорошо. Пулемёт его дымится, но не очень сильно – всё с ним в порядке. Он поводит им слегка из стороны в сторону. Потом по японскому пулемёту начинает бить ещё какой-то наш, с той стороны, слева. Бедняга Лобстер, замешкавшийся между постройками, чуть не попадает под трассирующие пули, залегает, сжавшись. И никто не может подойти к холмику – все вжимаются в землю. Пулемёты стреляют друг по другу с предельно малой дистанции – ярдов пятьдесят, наверное. Потом наш замолкает, а японский продолжает стрелять. Но тут уже к нему бегут парни Дасти и сам он, что-то кричат, останавливаются на краю и стреляют внутрь, опустошая магазины винтовок. Звенят вылетающие пачки. Ты всё это видишь, но вроде и боковым зрением. Повинуясь приказу, ты пальнул из винтовки в сторону барака раз, другой... потом пару раз – в дымовую завесу. Плечо уже поднывает от отдачи, и ты больше не стреляешь – не в кого. Никого же не видно, ни в окнах, ни за молочно-белесой пеленой дымовой завесы. Рвутся ещё эти японские легкие мины – теперь уже не около вас, а около приземистой коробки блокгауза, где залегли ребята Сирены. Ты разглядываешь мир через колечко прицела. Потом отрываешь щеку от шейки приклада, просто уже смотришь. И никого не видишь. Ты знаешь, япошки там, ещё чертов миллион этих япошек, но они не лезут на рожон. Может, что-то готовят вам, не хотят раскрываться раньше времени. А может, просто на другие участки оттянулись – справа вроде потише, слева, где рота "Фокс", явно жарко – там гранаты рвутся, стрельба идет. Слева ещё рядом с вами, ярдах в пятнадцати, по-японски кто-то что-то крикнул, но как-то без запала. Глянул коротко – увидел Мрачного с пистолетом в руке над мешками с песком. Ну, Мрачный разберется, это японский недобиток, наверное, а у тебя свой сектор. На учениях все задрали тогда этим "у тебя свой сектор", "держи свой сектор", "не отвлекайся от своего сектора" – особенно заместитель Тэгерли этим всех замучил. Но хоть запомнили. В целом – сержант пришел в себя, уже хоть что-то. Правда, у вас есть потери, но ты не знаешь сколько, ты же окрестности пасешь. Но вообще... у тебя, у простого морпеха, то, что по тебе не стреляют – уже, считай, праздник. Вдруг понимаешь, что вот это вот всё – от того момента, когда начали гвоздить по вашей амфибии, и вот до этого, когда лежишь, нюхаешь гарь, смотришь в прицел, а по тебе не стреляют – это и был твой первый бой. Всамделишный, серьезный – ты отстрелял несколько пачек, винтовку потерял, нашел другую, плечо вот ноет, по щеке кровь течет, стреляли не вообще "по вам", а прямо в тебя! И самое странное... за весь этот бой ты толком не видел ни одного япошки! Так, копошилось что-то где-то, а может, это ветром листья шевелило. Вспышки какие-то были вроде, а вроде нет. Война – это капец странно, и почему-то не как в кино. И ещё одно ощущение у тебя – что примерно так же себя чувствуют все, кто вокруг: что всё, что происходит, как-то ненормально. "Чет странно." И страшно. Но вроде отпускает помаленьку. Отпускать-отпускает, но шевелится в то же время – "а дальше-то как будет?" – Ты куда!? Куда ты!? – кричит кто-то в воронке. Тебя пихают в бок, какое-то тело нервно сопя, как бегемот, ползет мимо тебя, справа. Кто? Зачем? Пострелять решил? Смотришь – это Москит, тот самый, что пытался яму выкопать на дне воронки. С катушек съехал, бедолага. Ты даже сказать ничего не успел: он пополз на четвереньках, быстро-быстро удаляясь. – Куда!? Вернись, болван! Назад! Москит! Не надо! Москит ползет направо, к бараку. Бог знает, почему он выбрал это направление. Можно рвануть за ним и остановить? Но он же дурной сейчас... а дымовая завеса редеет – пригвоздят вас там двоих одной очередью. Может, хер с ним, с дураком? Не надо голову терять было! Ты вот не потерял. И у тебя свой сектор.
Хобо Находишь свою винтовку – вот она, родная, никуда не делась, песком только её засыпало, но не то чтобы совсем, клин дать не должна. Дергаешь затвор – отходит, все нормально. Дуешь в него на всякий случай, улавливая носом кислый пороховой перегар. Звуки доходят туговато, ощущение, как будто сразу в мозг приходят, а не через уши. Неприятное такое, но ничего, жить можно. Твои сначала прытко начали стрелять, потом пальба на нет сошла, но и назад в воронку не уползли – ждут. Ты понял, почему – целей нет. Из барака не стреляют, гранаты не бросают. К тому же Дасти что-то там крикнул – попросил придержать огонь, видимо. Ладно. Осматриваешь своё воинство. Ох, могло быть лучше, но могло быть и хуже. Убит один парень – да и то "не твой", Счетовод его, кажется, погонялово было. Гранатка рванула у него под боком, и большую часть осколков он на себя принял. Грудь, живот – все в неровных дырках, как будто змеи его покусали. Но выжил бы, да один осколочек прямо в сердце попал. Он и тебя собой закрыл, и остальных. Раненые есть, но все легко – кого оцарапало, как Ферму, кого в каску щелкнуло, как Гловера, кого-то просто взрывной волной скинуло на дно воронки и ударило об другого бойца. У одного бойца осколочек прошел рюкзак и вошел под кожу – но неопасно. Все-таки, это граната, а не гаубичный снаряд, у которого один осколок человека пополам разрубает. Больше дало по нервам: ты увидел у лежащего на краю воронки Замлекопа – молодого морпеха, которого до этого зацепило в шею, темное пятно на брюках. Обоссался, причем, кажется, он и сам не заметил – настолько нервы наскипидарены происходящим. Жахнула гранатка – расслабились мышцы – а мозг вообще за другим следил. Поднимаешь голову – видишь колыхающиеся то ли от ветра, то ли от взрывной волны листья пальм. Тут всё чужое. Тут песок – какой-то не такой. Тут пальмы – какие-то не те. На Гуадалканале была просто дикая природа – она переваривала потихоньку дождями и джунглями и вас, и япошек, но она была ни за кого. Просто дремучее место, для всех, кроме тамошних туземцев. Безразличное. А здесь, и ты отчетливо это понимаешь, – не так. Вообще-то ты понял это ещё раньше – помнишь, когда надолбы показались тебе зубами дракона? Ну так вот, ты влез дракону в пасть. Этот остров – он заодно даже не с япошками, он заодно со смертью. Он готов рвать, готов сожрать: кого-то – сразу, как Счетовода, а тебя вот просто попробовал на зуб, слегка. Ты интереса не вызвал: "Ну, поживи пока", – сказал дракон и занялся другими. У людей есть чутьё. Много про это болтают, мол, человек свою смерть заранее может почувствовать. Ты знаешь – это брехня. И про черную кошку брехня. И что шляпу на кровать класть нельзя – брехня. Куриная косточка, кроличья лапка, разбитое зеркало, монетка в один цент – это просто старушечьи глупости. Но вот на что у людей чутьё есть – так это на плохое место. И кстати, врут, что чуйка эта только у деревенских – просто у деревенских оно лучше работает на местности, а у городских – в городе. В городах такие места тоже бывают – свалки всякие обычно, пустыри, старые заброшенные здания. А у вас, недалеко от Фремонта, тоже было такое место – овраг Вельды, Вельда Холлоу. Овраг как овраг вроде – избушка покосившаяся, ручей, папоротниковые заросли, дорога мимо идет. А побудешь там пять минут – и холодок такой по спине ползет: трава шуршит зловеще, ветки у деревьев уродливые, птицы притихли что-то. Там однажды труп нашли: просто человек с проломленной башкой. В другой раз машина разбилась – грузовичок вроде вашего: вез себе кур мужик и не довез, на ровном месте, как говорится, в поворот не вписался. А была история – девчонку изнасиловали. И почему-то всё именно там, в Вельда Холлоу, или рядом. Хотя, казалось бы, таких оврагов... а вот именно это место – несчастливое, лихое. Бешио – как раз такое место, только в сто раз сильнее. Спало оно, а вы его разбудили зачем-то. ОЧЕНЬ ПЛОХОЕ МЕСТО. По пальмам это видно, по песку, по дыму, который над островом стелется, гарь в воздухе этим пахнет. Кожей чувствуешь – зря над этим островом смеялись парни на брифингах. Но генералы-адмиралы – они же так не рассуждают. На карте-то остров такой же, как другие, самый обычный: светлое пятнышко на синем фоне, плюнешь с одного края – до другого долетит. "Чего там, островок-то на десять центов. Сравняем, раздолбаем, захватим." А на деле тут пять ярдов пройти и не загнуться – уже постараться надо. Не стоило вам сюда лезть, короче, и не в одних япошках дело. Вот все уже, кроме самых тупых и желторотых, поняли, что высадка не задалась, не так всё происходит, как надо. И некоторые думают: "Ну, не повезло значит." А ты чувствуешь: и не могло повезти. Так всё и должно было быть. Когда дергаешь за хвост дракона – он просыпается злым.
Стрельба-то вроде стихла – даже гранатками своими, наподобие той, что вам в воронку угодила, японцы стрелять перестали. И кто-то мог подумать: "Ох, ну, начало тяжелое выдалось, но дальше легче пойдет. Переломили." Но не ты. Ты знаешь – через час будет хуже. И завтра будет хуже. И вообще, тяжко будет. Многие умрут, а может быть, и все вы. Одна надежда – держаться друг за друга. Двое-трое не один. Одиночек такие места прожевывают и выплёвывают косточки, а иногда и этим себя не утруждают – глотают целиком, заодно с жетоном. А вместе – вместе можно упереться.
От тяжелых дум отрывает какая-то возня – это рядовой Москит пополз на четвереньках из воронки в направлении... а вот хер объяснишь, ну, наискосок как-то так хитро, вроде в сторону япошек, а вроде мимо позиций второго взвода, справа, где Кремень. Ты хорошо знаешь, почему – потом что рядовой Москит почувствовал то же, что ты. Но ты хоть это осознал, а его и так придавило, а теперь ещё это – вот и не выдержала крыша. Ребята ему кричат, мол, ты куда, а он не слышит как будто. Лаки-Страйк его остановить попробовал – так тот заехал ему ботинком в рыло и дальше на четырех конечностях уполз, покорять просторы ничейной земли. С одной стороны, каждый боец на счету. С другой – нужно оно тебе, слабое звено в отряде? Да, вроде не стреляют, но придется кому-то за ним ползти, возвращать, ещё не захочет назад в воронку... Может, хер с ним?
|
Всем Пулеметчики поползи вдоль забора, старательно пригибаясь и стараясь не извалять своё грозное оружие и патроны в песке. Позади всех корячился Болоньезе с коробкой ленты, то и дело приваливаясь плечом к бревнам. Потом Винк улегся поудобнее, упёр пулемёт, достал зеркальце и поднял его над укрытием. Видно в него было чуть менее, чем ничего – маленький квадратик на фоне голубого неба. Солнце нехило бликовало, и один раз Винк поймал солнечный зайчик в глаз. Но постепенно он все-таки нашарил пулемётное гнездо. Как раз в этот момент в него залетела кинутая кем-то граната. Пулемётчики исчезли. Граната взорвалась, хотя и как-то не особо сильно – Винк ждал, что пыль повалит из гнезда столбом, а она... повалила, но как-то хиленько, как будто... И тут пулемётчики, как по волшебству, опять появились у пулемёта и открыли огонь. Винк подумал, что ошибся, и граната, наверное, разорвалась где-то за гнездом. Да, наверное, так оно и было. Но тут к вам подобрался Уистлер – посыльный от Клониса. – Сэр, лейтенант Клонис требует поддержать его огнем! – крикнул он с расстояния в несколько ярдов, и тут же пополз обратно. Возможно, Винку стоило бы просто подождать, пока морпехи сами разберутся с пулемётом, раз уже до гранат дело дошло, но... японский пулемёт, несмотря на гранаты продолжал стрелять, а приказ есть приказ. Винк знаками показал, что хочет перелезть и установить пулемёт в канаве за мешками с песком. Подкова кивнул.
Показываешь ему пальцы: три... два... один! Переваливаетесь через бревна – оказываетесь в ложбинке между мешками и стеной на берегу. Места тут мало, мешки стоящему человеку, наверное, по колено. Переваливаетесь ещё раз. Смотришь, как пулемёт – вроде ничего, не черпанул песка. Вы в маленьком окопчике – тут вроде бы должен был быть японский пулемёт, но япошки, похоже, как-то оттащили его назад, не бросили. По крайней мере гильз под ногами – с тысячу, наверное, и пустые ящики японские. Жарили отсюда как положено! Окопчик прямоугольный, маленький – по пояс от силы. Со стороны моря мешки и бревна защищают хорошо, но вот со стороны острова защиты почти нет. – Давай! – Подкова ставит треногу, держит её руками, сжимает, не смотрит даже не тебя. Он прищуривает один глаз, наверное, от страха – вдруг по вам прямо сейчас и хлестанет. Ставишь пулемёт в треногу, некогда выставлять вертикальную наводку. Сидишь на коленях, чувствуя ими горячий песок. Следом за вами пыхтит Болоньезе. Всё, ты готов стрелять, Подкова держит ленту, торчащую из затвора. – Цель пулемёт! Длинными очередями! Открыть огонь! – командует он зачем-то, как на учениях. На таком расстоянии планка тебе не нужна – просто ловишь цель в перекрестье. Нет, все же надо зафиксировать по верти... Пулемётчик чешет по вам – пули шквалом бьют прямо по этому несчастному, жалкому одному ряду мешков, что укрепляет ваш край окопчика. Жмешь на спуск – надо бить в ответ! Пулемёт грохочет – Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Страшно за выстрелами не услышать свою смерть! – Ниже! Ниже чуток! Крутишь колесико. Там что-то замолчали. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Жмешь – не стреляет. – Затвор оттяни! Выкидываешь плохой патрон резко, взвинченно, жмешь опять. В ответ свистит, хлопает, откалывается позади кусок бревна. А, черт! Стреляешь, чуть наклонив голову в сторону – хоть посмотреть, что там, а то ведь из-за вспышек ни хрена не видно. Видишь трассеры, уносящиеся к бугорку из земли – это-то и есть вражеская точка. Видишь там вокруг залегших морпехов и фонтанчики – есть, попадаете по бугорку хотя бы! Хоть что-то! Тебе попасть надо в щелку над землей сантиметров пятнадцать – японцы даже головы оттуда целиком не высовывают – им не нужно. А ты – по грудь высовываешься, потому что ваша позиция не подготовлена. Подкова сучит ленту на вытянутых руках, тоже скукожившись в страшно неудобной позе – лишь бы быть ниже. Ты – цель номер один. – Ложись! Ложись, бля! – орет вдруг он. Повинуясь команде (он все же командир), бросаешь пулемет и прячешься под срез окопа. Опять чутьё Подкову не подвело – пули рвут мешки так, что оттуда струями вылетает пыль и песок. Зло бьют по противоположному краю, прошмыгнув над вашими головами: и там тоже песок ручьями сыплет. – Погоди! Погоди! – он держит руку у тебя на шее. – Там кассета двадцать патронов! Сейчас будут заряжа... Шви-шви-шви-шви! Шмяк! Шпах! Стук! – это все по вам, черт. – Давайогонь! – выдыхает он в одно слово. Хватаешь ребристую рукоятку, жмешь спуск, а он держит ленту. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-ба-баам! – Придержи, перегреется! Ждешь секунду. Ствол дымится. Видишь там, за этим дымком – точку. Пулемёт их видишь, японцев самих не видишь. – Всё, бей! Бей! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-бах! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! – Хорошо! Хорошо! Так же ещё! Болоньезе добирается до вас с коробкой, открывает её, держит наготове. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-бах! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! Дак-дак-дак-дак-шви-дак-шви-шви-дак-дак! – это в ответ стригут. Почти сливаются в единое свист пуль и стук очередей. – Бей, бей! Они вслепую! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! – Молодец! Молодец! Попал кажется! Дай остыть немного! Болоньезе выглядывает из-за обреза окопа. Ты целишься, палец уже на спуске! И вдруг видишь, как за пулемётной точкой поднимается, согнувшись, какой-то морпех – не великан ростом, довольно щуплый. Если бы ты мог разглядеть, ты бы знал, что это Лобстер, чешет на фоне редеющей дымовой завесы. – СТОП! Не стреляй, дурака зацепишь! – нажимает тебе на плечо Подкова. Правильно нажимает – ты чутка оглох от этой долбежки. – Момент! Вы его сейчас... чуть не срезали. Фух, ты вовремя остановился. Дак-дак-дак-дак! – ответные пули шквалом проходятся по вашей позиции. Одна у тебя буквально около локтя выбивает землю из мешка, оставляя на нем рваную дырку. Прячешься, пережидая ещё строчку. Подкова лежит на дне окопчика. Поворачиваешь его немного – три дырки в лице: правее носа, в подбородке и во лбу. Маленькие черноватые дырочки, оттуда струйками бежит кровь, как на распятии. Замечаешь мельком, как сзади из-под его каски что-то вывалилось и густо полилось красное, скользкое. Отчетливо понимаешь – затылка у него больше нет, там кровавое желе вместо затылка в каске. Предусмотрительно оставляешь её на голове, чтобы не собирать этот студень потом. Хотя зачем его собирать-то? Кашляет кто-то. – Акхы! Акхы! Болоньезе. Обеими руками горло зажимает – и здоровой, и больной. Бинт, успевший грязным стать, теперь весь в крови.
– Сдохни! Сдохни мразь! Сдохни уже! – кричат оттуда, откуда в вас стреляют, по-английски. Слышишь беглый бой винтовок – Шадах! Шадах! Шададах! Шададах! Шадах! Пулемёт японский замолчал. Всё. Смотришь – на краю их гнезда морпехи. Вдруг понимаешь всю суть истории – ты реально сейчас подавлял этот ебаный пулемёт. Ты, наверное, кого-то ранил или убил из расчета. Ты мешал ему стрелять по парням Андерсона. Но вот только и морпехам, подобравшимся к нему с флангов и кидавшим гранаты перед этим, ты тоже мешал подойти, отпугивая своими трассерами. Ближний, мать его, бой. Стоило оно того? Стоила жизнь Лобстера жизни двух твоих товарищей? Где те весы, на которых это взвесят? Нигде.
– Акхы! Болоньезе, кажется, умирает.
-
Страшно. И никогда не поймешь, положила лишку или купила у смерти больше, чем отдано.
|
Клонис – Есть, сэр! – кричит Уистлер и, придерживая каску, ползет на четвереньках, вдоль стены.
А ты пытаешься разглядеть, что происходит впереди – там дымится все что можно. Постепенно рассеиваются, но всё ещё извергают дым шашки. Из окон блокгауза валит дым, похожий на пар – там, похоже, не пожар, а просто разнесло всё, что было внутри. Оседает пыль от взрывов – тех, что были, и тех, что мучают землю прямо сейчас – от тех самых японских гранат. Оседает на каски, на форму, на живых, на мертвых, на раненых. Жутковато, потому что когда прячешь голову за бревна, а за ними раздается очередной взрыв, то когда ты её поднимешь, может оказаться, что там уже все умерли. Вот что ты будешь делать, если все умерли? Возьмешь карабин наперевес и уйдешь за ними, навстречу смерти? Или будешь сидеть тут, примешь свой последний бой? Или попытаешься прибиться к другой группе, офицер без бойцов? Лучше об этом не думать. Но вроде впереди теплится какая-то жизнь – кто-то перекрикивается, куда-то ползет, перебирается на четвереньках. Это непросто – понять, что делают в тридцати шагах от тебя люди. Непросто, потому что они прячутся. На учениях не так – там все залегли, но ты знаешь, что они ждут команды, и они знают, что будет команда. Они лежат, но они лежат так, чтобы их видел ты. В бою... в бою это вообще не главное. Люди вжимаются в землю, в каждую малейшую ямку, лишь бы оказаться пониже. Многие вообще лежат, как убитые. Грохнул взрыв – залегли. Зачем вставать сразу или ползти? Лучше подождать... Мало ли там, еще взрыв или очередь? Куда спешить? Нееее, спешить никому не хочется. И хрен ты заметишь такого за пеленой пыли и дыма, а заметив, хрен отличишь от мертвого.
Слева грохает граната или даже две – ОЧЕНЬ близко, спасибо, что за стенкой, хотя тебе показалось, вообще совсем рядом. Дергаешься всем телом, как олень при звуке выстрела. Что там такое? А там – огнеметчики: переждали взрыв за стенкой и не сговариваясь, почти одновременно сиганули за неё. У Диаманти – пистолет японский в лапе, у Янга – карабин. Перемахнули – и ещё раз Скрипач перемахнул там, через мешки, видимо, а Диаманти что-то замешкался. Но тебе уже неинтересно – делают свою работу, сказал япошку прикончить, значит, прикончат.
А что там впереди?
Продолжение следует
Скрипач, Диаманти Вы перемахнули через бревна легко, как на полосе препятствий. А дальше было по-разному.
Скрипач Ты сразу решил перелезть и через мешки. Да чего там перелезать, перешагнуть можно было! И сразу увидел тела. Они лежали в канаве, присыпанные землей, и сначала не очень были похожи на людей – так, тряпки какие-то. Но потом вдруг дернуло током: вот рука, вот нога, вот голова. Это люди. Мертвые. Мертвецы. А вот того, что вы подорвали гранатой, было видно сразу – он лежал на боку, а бок его, поднятый вверх, был разорван. Лоскутами свисала форма и тянулись, как сопли, гроздья то ли окровавленной же материи, то ли кожи, то ли ещё чего. Самое было неприятное, что часть этой крови сверкала на солнышке и была яркой, как рубин, как клубничный джем сверху на белом мороженом. Но другая часть была запорошена песком, вываляна в этом песке, и выглядела, как всё липкое, вывалянное в песке – отвратно. Особенно мороженое. Было что-то священное в открытой ране, а в открытой ране, которую изваляли, загрязнили – что-то оскверненное. Японец лежал, откинув руку за голову, отведя её назад. Ты опустился на колени, уперся задом в стенку канавы, пригнулся пониже – потому что вокруг вовсю стреляли. Ты смотрел на то, что будет делать Диаманти. Диаманти через мешки с песком не полез, а остановился за ними. Это он правильно, так защиты больше. Диаманти глянул на японца, держа пистолет в руке, и вдруг японец открыл глаза и крикнул что-то короткое и яростное: чего-то там "яроо!" и махнул рукой. Диаманти качнуло – японец бросил ему в глаза песок.
Ты поднял карабин. Сейчас ты его уложишь! Сейчас! Чуть дрогнуло сердце, но ты не промахнешься! Между вами метра ДВА!
Но что-то вдруг ударило тебя в спину, толкнуло вперед, и ты упал лицом в канаву, прямо в эту пыль лицом. Это что-то навалилось на спину, и карабин оказался прижат к земле твоим собственным телом. Оно тебя прижало, извернулось на тебе со стоном и скрипом зубов и схватило. Схватило за плечо, вдавило это плечо тоже в землю, а на лице у тебя оказались пальцы – цепкие, чужие. Ты не успел и пикнуть, а они зажали тебе рот и нос. Попробовал рефлекторно мотнуть головой – нет, не сбросишь! Он только отпустил нос на секунду, а потом ты почувствовал ЕГО запах. Этот запах был... чужой. Знаешь, так, наверное, пахнут цыгане или итальянцы... ну, не так, но... настолько инородно! Запах был не то чтоб сильный, ты бы ни за что не сказал, чем пахнет. Другое мыло. Другие сигареты. Другая еда. Другая ткань, другая кожа, другая краска, другое всё! И когда ты почувствовал это, он опять зажал тебе нос, так что ты мог только мычать. А он (ты не видел его лица, ты только чувствовал его проворное, неслабое тело, чувствовал, что оно поджарое и ловкое), зашептал тебе что-то на ухо – полная тарабарщина. Он шептал это не с ненавистью, не со страхом, в его голосе слышалась какая-то обреченность и что-то похожее на уговоры. И это не вязалось с тем, как сильно он давил на тебя. Это наоборот было похоже на тот раз, в школе еще, когда тебя прижал один мальчик, Джо Харпер, прижал к стене, локтем к шее, так что ты чувствовал на лице волосы на его предплечье, и ущипнул за живот. Он был на год тебя старше и любил пугать тех, кто младше. А ты... ты ничего не мог сделать. А сейчас сможешь?
Диаманти Хоп! – перепрыгнули через стенку. Малой вон тоже, не растерялся. Дальше че? Мешки с песком, да. Присел за них. Заглянул. Вот он, гад. Нихерово ему бок-то разворотило. Кишки вроде не вываливаются, но посекло так посекло. Сразу несколько осколков, видно, вошло. Но трупов в канаве ещё много было. Чем это их, гранатами? Япошка вдруг открыл глаза – и крикнул тебе что-то обидное, на выдохе эдак, как харкнул: хер знает, что, ты в японском не шаришь. Если бы он не крикнул – ты бы просто пристрелил его, и всё, но от этого крика ты вздрогнул – неожиданно, йопт! И сразу он в морду тебе песку сыпанул от души: "Ннна, дорогой, угощайся"! В глазах закололо, ты зажмурился, потому что любой бы зажмурился, обе руки дернулись к лицу, только поздно! Бля! Глаза не открываются ни хрена! Фу, черт!
-
До чего же меня прет, как ты умело выбираешь уровень детализации при подаче. Количество эпитетов, графичность кадра у каждого своя, и получается сразу несколько набросков — и объемная картинка в сумме. Очень-очень круто!
-
Это. Просто. Пиздец. Но так его подать - настоящее мастерство. И, да, у тебя действительно получилось расшевелить во мне давние, почти забытые воспоминания о том, почему и зачем я вообще когда-то участвовал в модулях именно в роли, собственно, участника. Спасибо, Босс
-
Япошка, прикинувшийся мертвым, кинулся на тебя сзади и прижал к дну канавы. Наверное, у него нет ножа, а то бы он тебя уже убил.
Классика просто.
-
Как-то так Айзек все это и видит: отдельными картинками, будто слайдами. Сначала смотришь и вроде ничего страшного: мозг пытается какие-то знакомые безобидные формы подобрать. А приглядишься по-честному — жуткая жуть.
Ну и за флешбеки отдельное спасибо.
|
"Не побежали!" – вдруг осознал Мухин с ослепительной ясностью, глядя на интервента, тянущего наган, или что там у него, на волю. – "Не побежали, сволочи!" Ну всё, сейчас он меня... Он увидел вспышку и почувствовал, как оплеухой вдарило пониже бескозырки, не дернуло, как дергал мастер на уроке, а именно хлестнуло, словно кнутом извозчик попал, самым болезненным образом – кончиком!
– Аа! – коротко, хрипло вскрикнул он и упал на пузо прямо в грязь, скорее от неожиданности, чем по задумке. Бескозырка слетела с головы и полетела тоже в грязь, но этого он уже не видел. Лицо всё тут же измазалось, да все, наверное, измазалось. Ещё бы, мокрый же весь и так. От земли сразу почуялся сырой, тяжелый холод – хуже, если честно, чем от воды. "Ну что ж ты, земля! Что ж ты! Помогай своим-то!" Рана получилась такая по-обидному хлесткая, что захотелось плакать, а больше всего – зажать ухо ладонью. Ухо, кажется, перестало слышать, только в правое ещё доносились какие-то вопли и глуховатые в напоенном сыростью утреннем воздухе хлопки выстрелов. А ещё та-таканье фрайденфельдовского пулемёта. "Ты это брось, Мухин! Лежи, не шевелись!" – подумал он, зажмурив глаза. Ухо саднило зверски. "Осталось там что от уха-то или нет?" "Им сейчас не до меня. Хосспади, только б не добил. Ну давай, до пяти досчитай, товарищ Мухин, будешь ещё жив – тогда приголубишь из винтовочки гада. Нет, лучше из маузера, чтобы сразу по всем вам без передыху."
И считая, Мухин успел подумать две мысли. Одна была: "А что ж мои-то? Не пошли за мной!? За комиссаром!?!?" А другая, пожалуй, связанная с ней, полная обиды и злости: "Уууу, гнида худая, квадратики нацепила! Ничего, я тебе прямо в квадратики в эти... Сейчас-сейчас... ты только отвернись!"
-
Ух! Ну, почти, считай, свезло.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Умно, умно. И да - наконец-то порки.
|
План возвращения был хорош. И отчасти он сработал. Собственно, он классно работал весь Техас.
В Техасе бригаду Шелби вспоминали добрым словом – для техасцев это была часть их Легенды, Легенды о штате, который сопротивлялся дольше всех. Последние конфедераты ушли в Мексику – и в вечность – отсюда. Да и в последние дни Шелби вёл себя красиво, как рыцарь сражаясь против банд мародеров, широкими жестами оставляя добычу местным, поддерживая порядок. Настоящий южный джентльмен! Отношение к нему перенеслось и на тебя.
Тебя встречали с распростертыми объятиями – практически ни в одном доме ты не получил отказа. И практически в каждом, где ты останавливался (а ты выбирал те ранчо, гасиенды или особняки, хозяйство которых не было разорено – в Техасе таких было много) – тебя кормили на убой, с эдаким подчеркнутым южным гостеприимством. Блокада была снята, и хотя экономика пока что не вошла в нормальное русло, цены постепенно нормализовывались: появился кофе, появилась соль. И знаешь что? Ты вдруг почувствовал, какое это удовольствие – НОРМАЛЬНО поесть. Нет, не так, нормально питаться регулярно! На войне ты не то чтобы постоянно голодал, но там, во-первых, выбирать не приходилось, особенно у Шелби. Захватили город и реквизировали в нем всех кур – будет куриный суп. А захватили ящик каменных галет янки, от которых у всех желудок говорил "ой-ой-ой" – так будете прямо на марше сосать их, потому что другой еды нет. Или вот вы разбили лагерь, взял ты миску бобов с беконом, только начал есть – а тут приказ от полковника: "Капитан Босс, выдвигайтесь в патруль!" А это же армия. Либо ты вскочишь и побежишь исполнять – и тогда есть эти бобы будешь холодными уже ночью (если повезет, и вы не свернете лагерь ещё до ночи), либо буркнешь "ща, доем только" – но тогда и твои подчиненные будут отвечать тебе ровно тем же.
А тут спокойно, не торопясь: "прошу к столу!" Под вино уговорили по стейку или там по индюшачьей ноге. Всегда – гарнир, свежие овощи, а на десерт – ореховый пирог. Потом по стакану виски – сидите с ними в руках у холодного камина (на дворе июнь, жарища), курите сигары, а тебя внимательно слушают. Когда наговорились досыта – головой в подушку, тело бросаешь на хрустящие накрахмаленные простыни. А утром – вычищенные сапоги, накормленная повеселевшая лошадь, ободряющее слово на прощанье. Ты вдруг понял, что за пять лет войны успел забыть, что такое нормальная, не походная жизнь. Походная жизнь – она ведь какая? Сначала тебе интересно, ты словно часть большого организма, к тому же нигер стирает тебе носки и приносит саблю – в общем, не так уж сложно. Потом нигер исчезает, война становится более жестокой, начальство – более нервным, ситуация на фронте – более сложной. Ты сжимаешь зубы и "тянешь лямку". Все тянут. А потом – и ты не замечаешь этот переход – становится... а, все равно. Спишь в доме – хорошо! Спишь на земле – так что ж поделаешь? Ешь омлет из свежих яиц – зашибись! Ешь какую-то дрянь – сойдет, спасибо, что не голодным лег спать. Хозяйка взяла белье постирать у "мистера капитана" – благодарствую! Стираешь сам в ручье, в холодной воде, потому что денщиков тут нету – ну, ничего, не в грязном же ходить. Начальник похвалил – приятно. Сказал, что ты все запорол – да черт с ним, кроме тебя воевать все равно некому. И входишь в состояние, когда плохо – это нормально, если мы еще не проиграли. А если вдуматься – почему? Потому что когда кто-то рядом умер – от тифа, от недоедания, от картечи, от переутомления – это тоже уже нормально. И если уж не переживаешь из-за смертей, то переживать из-за червивого риса? Сегодня червивый, завтра будет не червивый, живым бы остаться. Приобретаешь состояние, чем-то близкое к отупению: какая-то часть тебя становится словно деревянной – потому что живое не может быть пуленепробиваемым, а другое бы тут не выдержало.
А оказывается, все эти пять лет можно было-то жить по-другому, представляешь?
Книга твоя была большинству этих людей не очень интересна сама по себе, но ты рассчитал верно – "я пишу книгу о Шелби" звучало, конечно, круто! Техасцы сами были не то чтобы любители почитать, но в их глазах ты становился человеком на одну ступень приличнее – не только офицер, но и писатель! Личность одновременно решительная и умная! С таким и побеседовать – честь. Единственное "но" – денег ты собрал немного, даже в Техасе. Собственно, денег тебе дали только три раза – один офицер, полковник Дансингтон, дал тебе пятьдесят долларов в Хьюстоне, ещё один старый майор (он сам даже и в войне-то не участвовал, только сын) – десятку, а один оставшийся без руки подполковник – еще десятку. Но это было все – больше ты не получил ни цента. Почему? Во-первых, у многих из них денег просто не было – за пять лет доллары США заменили валютой конфедерации, а она сейчас годилась только чтобы сигары прикуривать. У этих людей все ещё была земля и хозяйство, но не было рабочих рук – многие негры ушли с плантаций. А даже если и не ушли – было непонятно, куда и как продавать хлопок. Блокада янки выполнила свою цель – погубила экономические связи. А во-вторых, это были офицеры: они бы дали тебе много, если бы у них было, но для них более приемлемым выглядело отказать совсем, чем унизить тебя и себя подачкой в пару долларов. Проще было сказать с сожалением: "Приезжайте годика через два, мистер Босс, вот тогда будет другой разговор". В общем, большой кассы ты не собрал. Зато Дансингтон же выдал тебе штатское платье – потому что рассказывать о подвигах южан сидя в поношенном до крайности синем мундире со споротыми нашивками выглядело не очень. Одежда была не новая, но приличная, и пришлась в пору – брюки, темно-серый сюртук (он даже напоминал цветом форму) и жилетка, а пару рубашек ты купил в магазине в Хьюстоне. Неплохо! От старого костюма остались только шляпа и сапоги да желтый офицерский кушак, который солдаты отбирать не стали. Кушак этот был единственной вещью, сохранившейся с того далекого-далекого дня в шестьдесят первом, когда вы с Гассом заказали себе новую форму у портного. Где он теперь вообще, твой боевой товарищ Огастас Эгертон?
Осознание того, что происходит в стране, тоже не способствовало веселым мыслям. Дело в том, что колесо истории, столкнувшись с Эдвардом Боссом, не просто выиграло или проиграло... оно покатилось дальше. В начале июня ты простился с Железной Бригадой, а уже 19-го числа в Гальвестоне янки объявили об отмене рабства. Путешествуй ты через северный Техас, мог бы посмеяться: туда мало того что распоряжение дошло нескоро, многим неграм о нем просто не сказали. Да там и белые-то не все про него слышали. Иначе было на юго-востоке штата: это была полоска земли вдоль побережья, где находились важные города и порты – Гальвестон, Хьюстон, Порт-Артур. Федералы тут установили военную администрацию, синих мундиров было в избытке, и распоряжение выполнялось. Ты насмотрелся на это в Хьюстоне – тысячи негров заполонили целые районы города, селились там в заброшенных домах, в палатках, ждали, когда Бюро Фридменов устроит их бедственное положение. Настроение у них было приподнятое – они уже не верили, что рабство опять возродится. Многие еще смотрели на бывших господ с некоторой опаской, но некоторые уже и насмешливо. В общем, старому порядку пришел конец.
В остальном путешествие было довольно приятным. Мы представляем Техас, как выжженную солнцем прерию и заросли мескитовых колючек, но ты ехал через ту его часть, которая называлась Пайни Вудс – тут повсюду росли сосновые леса и рощи, приятно пахло хвоей, можно было легко найти тенек и переждать самые жаркие часы под веселый щебет птиц. Солнце припекало сильнее с каждым днем, но тебе, немало померзшему этой зимой, да и холодной весной тоже, это было даже приятно. И даже в в присутствии федералов были и свои плюсы. На дорогах было неспокойно, но Техас – вообще такой штат, где беспечность – худший компаньон при любой власти, а сейчас по крайней мере повального грабежа не наблюдалось. Да, когда вы с Шелби маршировали от Сан-Антонио к Игл-Пэсс, на юге было полно головорезов. Теперь же эта публика потянулась на север штата, ближе к индейской территории, в дикие, необжитые места. Говорили, там творился ад: все грабят всех, нечего жрать, никакой власти нет, индейцы опять бузят... А может, то были сказки? Ты не знал. С тебя хватило того, что ни разу за все время никто не попытался тебя ограбить или убить.
Но все поменялось, когда ты пересек Сабин-Ривер в Ориндже и въехал в Луизиану. Не, не в том смысле, что тебя попытались убить. Хотя ты и правда чуть не умер. Но обо всем по порядку.
Поначалу ты заметил только, что жара становилась все сильнее – хотя термометры вроде бы показывали столько же, через несколько дней ты ощутил, что даже в тени потеешь, как конь после скачки. Рубашка была постоянно мокрой, волосы липкими, ноги прели в сапогах. Затем ты понял, что этот край серьезно разорен войной: многие усадьбы стояли заброшенными. Ты заходил в дома и видел разгромленные гостиные, разломанные гарнитуры, сожженные в каминах, расколотые зеркала. Запомнился рояль с выломанными клавишами – жалкий, словно шепелявый рот с выбитыми зубами. Потом тебе рассказали, что генерал Бэнкс, которого вы побили на Красной Реке, реквизировал в Луизиане хлопок направо и налево, собственно, к этому сводилась его основная деятельность. При этом его молодые солдатики почему-то быстро слетали с катушек и начинали громить поместья, совершая акты бессмысленного вандализма и уничтожения. Это войско было стадом баранов с бараном во главе, и не снискав лавров на поле боя, оно изрядно потопталось по всем остальным "полям". Было бы наивно думать, что люди тут будут делиться с тобой деньгами – похоже, у них у самих было негусто. Но ты все же попытал счастья. Но то, что работало в Техасе на ура, в Луизиане не сработало вообще: из уважаемого офицера и начинающего писателя ты стал никому не нужным проходимцем. Почему так вышло? Тому было две причины. Во-первых, ты был миссурийцем. У Луизианы была своя, довольно печальная военная история – этот штат полностью выступил против союза, но вскоре наполовину был захвачен врагом, включая столицу – Новый Орлеан. Вы же в своем Миссури так до конца войны и не смогли разобраться, то ли штат за союз, то ли за конфедерацию. И как ни странно, многие считали, что конфедерация проиграла ИЗ-ЗА ТАКИХ, КАК ВЫ! А вообще-то не странно – пока победители назначают героев, проигравшие всегда первым делом назначают предателей. Кроме того, что Шелби, что его начальники – всякие Мармадьюки и Прайсы – дрались как раз за Миссури, и Луизиана посылала вам свои полки. Но славу Шелби добыл только себе и своим кавалеристам, а вот объединенные армии регулярно терпели поражения. И луизианцам казалось, что виноваты в этом миссурийцы. Но это-то еще ладно, главным было другое: с окончания войны прошло достаточно времени, чтобы луизианцы поняли – вот теперь начинается настоящая борьба. Борьба с Реконструкцией! Техас был страшным захолустьем, там и до войны люди жили... не очень, если честно. Войны за независимость сменились индейскими войнами, индейские сменились гражданской, теперь гражданская сменится новыми индейскими – и ладно. "Ну поставят нам нового губернатора – да и хер с ним! Мы и старого-то в грош не ставили, гыгыгы." В Техасе было не так много крупных плантаторов, и народ в целом попроще, зато и узда цивилизации не была накинута так туго – там многое решалось рукопожатием, а не тем, что написано в законе. Иное дело – Луизиана! Она являлась одним из самых (если не самым) развитых штатов глубокого Юга, и тут на кону были очень важные перспективы – тут проходила важнейшая транспортная артерия страны. Линкольна убили ещё в апреле, Эндрю Джонсон занявший его кресло, как мог сопротивлялся реконструкции, надо было суетиться, пока республиканцы не сделали решительный ход. Ты же со своей книгой про какого-то миссурийского генерала пришелся не ко двору. "Серьезно!? Вот сейчас об этом надо говорить!?" – думали местные. – "О том, как мы побеждали так, что проиграли войну!? Нет, сейчас надо другую битву выигрывать!"
Короче говоря, ты стал получать отказы, мыкался то к одному дому, то к другому дому. Нет, собак, конечно, на тебя никто не спускал, но и слушать желающих было мало. Семьдесят долларов таяли на глазах – на корм коню, на еду для себя, на ночлег, на паромные переправы (тут ты постоянно натыкался на всякие байю, речушки и болота, переть по которым наудачу было опасно). Оно, конечно, можно было и в поле заночевать – стояло лето, но так можно было проснуться без кошелька и без коня. Или без ноги – в Луизиане было полно аллигаторов. Они, правда, по словам местных, на людей-то обычно не нападают, но... не очень хочется проверять, да?
Но хуже всего было то, что ты не учел время года. Да и не мог учесть – откуда тебе было знать про то, что июль в Луизиане (а ты вышел сюда в июле) – худший месяц в году? Климат и так был убойнейший: дикая влажность, нездоровый болотный воздух, изнуряющая духота. Даже еда тут была подстать погоде: в первый раз заказав в харчевне "скакущего джона" ты подумал: "На вид аппетитно!" В самом деле, ядерная смесь из риса, коровьего гороха, рубленого лука и поджаренного бекона смотрелась неплохо для бывалого вояки: "еда мужская, полфунта". Но съев пару ложек, ты начал бешено отплевываться – эту смесь перчили здесь так, что можно было бриться!!! Зачем портить хорошие продукты таким количеством перца??? Потом какой-то дед объяснил, что это хорошо – дескать, без специй еда будет гнить у тебя в животе, а какому животу это понравится? Ещё люди здесь ели раков, везде, постоянно – они были красными, как британские солдаты, усатыми, и сначала тебе показалось, что это какие-то перекормленные тараканы – раньше ты раков не ел. Но оказалось, что это довольно вкусно. И дополняли неудобства тучи насекомых – мошки, москиты, какие-то жучки, тараканы, кстати, клопы... задолго до янки эту страну захватила армия насекомых. Но вроде бы это неприятно и только, правда? Укусил тебя какой-нибудь гнус, ты его прихлопнул, и дальше поехал, и плевать, что по-латыни он называется aedes aegypti. Короче говоря, ты понял, почему солдаты Бэнкса громили усадьбы. От бессилия. В Луизиане было слишком много такого, с чем можно только смириться. Вскоре, ты понял их чувства еще лучше.
Однажды утром ты проснулся с головной болью. Не то чтобы сильной... видно стаканчик виски вчера не зря показался косорыловкой. Ты все же сел на коня и поехал дальше – твой путь лежал на восток, к великой реке, а потом домой. До Миссисипи оставалось меньше недели. Весь день ты маялся, было особенно жарко, плохо. Заказал "скакущего джона" в таверн, но после пары ложек понял, что больше не сможешь в себя запихнуть. С трудом заснул, ворочаясь под суконным одеялом – тебя колотил сильный озноб. Тропический дождь стучал по крыше из щепы и отдавался в каждом уголке мозга. На следующий день все ещё шел дождь, и ты остался подлечиться, а то что-то совсем плохо стало. И ещё два дня тебя трясло в лихорадке. Попытался на лошадь залезть – спина отваливается. Пытался написать хоть несколько строк – буквы расплывались перед глазами. Уф. Может к врачу сходить? Денег жалко, немного их осталось. Еще попадется какой-нибудь шарлатан, заставит пить керосин или мочу, знаешь ты этих прохвостов. И так три дня. Потом отпустило, стало хорошо. Сел на лошадь и поехал. Никакая болотная зараза капитана Босса не возьмет!
Но уже к вечеру стало похуже, ты остановился в отеле, с трудом поднялся по лестнице и рухнул на кровать, не снимая сапог. Ночь прошла... или то было несколько ночей... ты метался, как в огне, то вел в атаку свою роту, то прощался с женой, то тебя норовили повесить аболи... цы... сты... лицы... всё мешалось и путалось в голове. Потом снова отпустило. Ты понял, что надо раздеться – трудно было дышать. Встал, стащил с себя всё, кроме рубашки и кальсон. Во рту чувствовался железистый вкус крови. Ты подошел к зеркалу и увидел.
Лицо твоё было неузнаваемое – красное, отечное, страшное. А глаза... Белки глаз БЫЛИ ЯРКО-ЖЕЛТОГО ЛИМОННОГО ЦВЕТА!
"Желтый Джек" – вот что ты подцепил. Болезнь, косившая направо и налево людей, в армии и на флоте, от которой вымирали, порой, целые городки. Твоя печень прямо сейчас отказывала, твои почки ждали своей очереди.
Господи! Что за дрянь!
Ты сблевал на пол, и рвота была черной от крови. Испанцы не зря назвали эту болезнь vómito negro. Отшатнулся, упал, не в состоянии удержаться на ногах. До кровати так и не дополз, прежде чем отрубиться.
***
Так плохо тебе не было НИКОГДА. Железная Бригада? Марши Шелби? Битвы? Зимние переходы? Бессонные ночи в седле? Боевые ранения? Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – хохотали с того света тысячи раков в красных мундирах с желтыми бусинами глаз, умершие от Желтого Джека на Барбадосе. Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – и ты метался под их хохот, сворачивался в дугу от боли в мышцах, снова и снова блевал кровью. В животе поселился ещё один рак – он щипал и щипал тебя изнутри своими клешнями, и ты стонал и скрежетал зубами, и не было никакого спасения от боли. Твоя печень, задавленная вирусом, хрипела бы "по-мо-гии-тее", если бы умела говорить. Кто-то ставил тебе холодные компрессы на лоб, давал питьё, какая-то женщина кормила бульоном с ложечки. Ты видел сморщенное, строгое, недовольное негритянское лицо. Если ты был в сознании – то кивал ей, говорил что-то едва ворочающимся языком. Если же бредил – принимал её за свою няньку или просто пугался, едва не плача, пытался отползти подальше и забиться в угол кровати у стенки.
Ты провалялся в кровати ДЕСЯТЬ дней, то приходя в себя и мучаясь от боли, то проваливаясь в забытье. Кажется, приходил врач. Или это был священник? За эти десять дней "Желтый Джек" выжал тебя, как тряпку, и физически, и духовно. Потом ты пошел на поправку – она заняла ещё десять. Ты узнал, что врача зовут мистер Дюпон. Иногда он заходил к тебе побеседовать, ничуть не боясь заразиться. "Болезнь эта возникает от скученности," – говаривал он. – "А нас тут всего двое." Он был хирургом на войне, провел множество операций. "Я отпилил рук и ног больше, чем вы за свою жизнь выпили бутылок вина, молодой человек!" – говорил он с гротескным превосходством, полным самоиронии. Ему было под сорок лет. Тебе с ним повезло – никакой врачебной магии он не явил, но главное, глупостей не наделал: просто помогал твоему молодому телу самому одолеть заразу. А ещё он беседовал с тобой, умел и рассказывать, и слушать, и может быть, эти спокойные беседы сделали для выздоровления больше, чем компрессы и отвары из Индейского Табака. Когда у тебя кончились деньги на отель, он перевез тебя к себе домой, на ферму брата, и ждал ещё несколько дней, пока ты поправишься. Перевез бы раньше, да боялся, что ты не выдержишь "транспортировки", как он её называл. Его семья происходила из Канады – его предки были акадийцами, бежавшими в Луизиану после победы англичан. До войны он работал в Новоорлеанской больнице, очень старой, времен ещё колониальной эпохи, во время войны стал полевым хирургом – и сломался в 1864-м. Вернулся домой – просто больше уже не мог держать в руках пилу и скальпель, видеть только что отрезанные конечности, или новые – пораженные гангреной, распухшие, с натянутой до блеска кожей. "Вы, молодые, прошедшие войну, думаете, будто это – реки крови. Пха! Настоящий ужас войны – это ведра гноя," – сказал он как-то. Он взял почитать твой дневник и сказал, что знает издателя в Сент-Луисе, которому это точно будет интересно – если, конечно, облечь всё в мало-мальски пристойную литературную форму.
Но всё же он рассказывал тебе и о своих наблюдениях на войне. Нет, конечно, от этого ты не стал хирургом, но узнал много любопытного. Например, что прижигание по его опыту помогает от инфекций очень плохо – прижженные ткани отмирают, и кроме дикой боли эффект от них минимальный. Помогает на первых порах, вот и кажется, что это хорошее средство, а на самом деле станет только хуже. "Если вас ещё когда-нибудь подстрелят, мистер Босс, ни за что этого не делайте. Прижигайте рану только если по-другому никак не остановить кровь. И ни в коем случае не прижигайте порохом! Многие просто не понимают, как это работает. Насыпьте порох в рану, но не поджигайте – он впитает кровь и хорошо заткнет её, как пробка, а потом вывалится, когда рана присохнет."
Вы расстались почти друзьями – похожий на тень, отощавший Эдвард Босс и вполне здоровый Фрэнсис Дюпон, давно уже ставший тенью самого себя.
Продав коня, ты добрался до Сент-Луиса на пароходе – третьим классом, то есть, на палубе. Шатаясь, пошел искать дом Сент-Луисских Боссов. Там на тебя посмотрели, как на призрака. Это был большой дом, с колоннами, английским садом и ливрейным лакеем, а ты выглядел, как ходячий труп и не вязался даже с внешним его обликом, не говоря уже об обстановке. Ты попросил у них двести долларов на дорогу – без колебаний тебе выдали пять сотен. Надо было просить пятьсот! Дали бы тысячу...
На дилижансах, без особых проблем, ты добрался до Боссланда. Миссури. Округ Рэндольф! Пять долгих лет! А знаешь, что самое смешное? Жизнь тут не особенно поменялась – негры всё равно работали на полях, выращивая табак и пеньку. Ну да, больше не было надсмотрщиков, попадались среди них белые, жилища у них стали попросторнее и так далее, но только в господский дом их всё равно не пускали. Да и сам дом стал побогаче...
Ну и вот она, долгожданная встреча. – Эд! Эд вернулся! Это Эдди! Эд, братец! Ты жив! Твой сумасшедший Шелби тебя все-таки не угробил! – кричал от радости Джорджи-старший, обнимая тебя. Кузен Кастер был куда более сдержан, но тоже приветлив. Джорджи-старший теперь был женат, у него была Патрисия Босс, тихая симпатичная брюнетка, как с картинки. Она была из Гоггинов, из кентуккийцев. Вообще в Боссланде мало что изменилось, но в округе Рэндольф поменялось всё. Теннесийская клика распалась... Райты – те почти все погибли на войне, а хозяйство их разорилось, землю поделили... Бруксы с Боссами! Ваша семья, похоже, отлично поднялась на этой войне. Каспер собирался баллотироваться в заксобрание штата. Твоя сестра вышла замуж за Джона Килкейна, того самого, что столбил вам участок.
Стоп, какие нахер Райты?! Какие Килкейны!? Какая сестра!? Что с твоей семьей?! Все они: Джорджи, Каспер, Глэдис, Патрисия – переглянулись. – Он ничего не знает, – шепнул кто-то.
Ты стоял и молчал. Они стояли и молчали. Первой опомнилась Глэдис.
– Твоя жена тут, в Боссланде! И сын тоже! Мы их нашли. Почему они тогда не встречают тебя? – Они на прогулке в аллее. У нас теперь там кипарисовая аллея, у правого крыла. Видел ты ту аллею. Так чего они не зовут её? – Просто, понимаешь... когда твоего отца убили в Канзасе, – Джорджи не сказал янки, не сказал мы, не сказал северяне. "В Канзасе" – там были плохие янки. А у нас хорошие. – Её ведь увезли в эту ужасную тюрьму, в Канзас-Сити, по ошибке. И там... крыша обрушилась. И... в общем... балка повредила ей... ну... – Она не может ходить, Эд, – сказал Каспер хмуро. – А твой сын в порядке, – быстро добавил он.
Ты увидел Элис чуть позже – по садовой дорожке её везла служанка в кресле каталке, рядом шагал Дэниэл Эдвард Босс – семилетний мальчик, совсем не похожий на тот розовощекий комочек, который бормотал "До свиданья, пап", когда ты уезжал в шестьдесят первом. Он недоверчиво смотрел на тебя. Он тебя почти не помнил. Элис улыбалась, и столько было щемящей нежности, невысказанной боли, стыда за себя и гордости за тебя, что слезы наворачивались на глаза. Её ноги в легких туфлях, прикрытые платьем, безжизненно покоились на подставке. Она похудела, осунулась даже, черты лица заострились. Но спина её была всё ещё прямой, как будто она сидела за фортепьяно или держала флейту в руках. – Здравствуй, Эдвард, – сказала она. – Вот ты и вернулся.
-
Драматичный момент, конечно!
-
Больше не буду в процедурном говорить ребенку "да что ты волнуешься, это как комарик укусит"
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Отличный выбор. Сабазий одобряет)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Чувствуется дух римского вояки.)
-
ПИЛААААААА ЯК-ТА-ТЭЭ!!!
Вместо тысячи слов)
|
-
Можно рапортовать Клонису, что приказ выполнен
А там и мы подтянемся. Надеюсь
-
Вот, главное упорство! Если долго задалбывать вселенную разговорами, она ответит.
|
Гарри пожал плечами. – Знаешь, – сказал он, – я много чего в жизни сделал такого, чем не горжусь. Но убивать подельника... Но потом ты заметил тень сомнения, пробежавшую по его лицу. – С другой стороны, ты прав. Ну то он за тип? Ради чего живёт? Ну, вот получит он деньги, так у него даже фантазии не хватит, на что потратить. Проиграет всё на своём бильярде дурацком! – полушутя-полусерьезно ответил Хьюз. – Ладно. Делай, как знаешь, Блэйн!
Неприятности начались сразу после того, как вы сели в дилижанс в Остине. Сначала всё шло неплохо: вы ехали, карета подпрыгивала на ухабах, болтались кожаные петли наверху, за которые положено было держаться пассажирам, кожаные шторки создавали душный полумрак. Все как всегда. Дилижанс был набит битком. Вы трое специально сели на разных скамьях, чтобы не вызывать подозрений. Помимо вас внутри была пожилая леди с дочерью: что леди, что дочка были страшно некрасивыми, особенно "досталось" дочке – весь нос у неё был в веснушках, и она этого очень стеснялась, и от того выглядела ещё некрасивее. Ещё ехал какой-то коммивояжер, какой-то саквояжник, старик с тростью, у которой на конце был посеребрённый набалдашник (он страшно гордился этой тростью и чуть не заехал ею тебе в глаз), и – молодой парень лет восемнадцати. И вот с ним-то и возникли проблемы. Звали его Мэтью, Мэтью Браун. Мэтью был весьма дружелюбен, даже угодлив, но он не затыкался всю дорогу. Он рассказал всем про себя, своих родственников, свои дела, а потом принялся втягивать в беседу всех подряд. Он делал нелепые комплименты мисс-веснушке, он интересовался приемами торговли у коммивояжера, он расспрашивал о политике саквояжника, он полюбопытствовал у старика по поводу трости. Он был очень назойлив, но при этом вел себя прилично, всё время улыбался и... вы не могли его заткнуть, потому что остальным пассажирам было скучно (а вам – не особо), и все хотели поговорить хоть с кем-то, а он легко шел на контакт. Вас он оставил на десерт. Он расспрашивал вас о том, о сем, делился своими наблюдениями, а потом вдруг хлопнул себя по лбу и сказал: – Постойте, мистер! А вы где служили во время войны? У вас лицо знакомое, я вас как будто где-то видел... Он напрягся – казалось, что из ушей у него сейчас полезут извилины. Что-то похожее было, когда вы грабили дилижанс, и один из пассажиров узнал Хьюза. Или подумал, что узнал. Тогда Гарри его пристрелил. А что теперь делать тебе, оказавшись на его месте?
Это было уже не очень хорошо. Но вот вы доехали до станции, вышли, делая вид, что разминаете затекшие ноги и руки. Солдатики и пассажиры повалили "в столовую" – навес на улице, под которым стоял длинный стол из грубо обструганных досок. Дымящиеся миски с бобами и говядиной, кукурузные лепешки, кофе, а для желающих было даже и пиво, только теплое. Но сержант, как назло, запретил солдатам пить пиво. Работники стали перепрягать лошадей. "Ну, где ты там, Саламанка?" Минуты летели с ужасающей скоростью – Хьюз без аппетита ковырял рагу ложкой. Пёрселл щипал себя за ус. Уже поели пассажиры. Уже встали, сыто улыбаясь, солдаты. Уже запрягли вам дилижанс. Уже, поглядывая на вас, словно прогуливаясь, к нему двинулся потихоньку Пёрселл. Хорошо хоть пассажиры сидели смирно, нежась в теньке под навесом и не торопясь возвращаться в душную коробку. Но было ясно, уже сейчас поедете! Тут вы поняли – Саламанка, наверное, струсил или опоздал. Операция отменяется. И в общем, наверное, это было даже хоро... В этот момент Мэтью Браун, положив ложку, посмотрел на тебя с тем озарением, которое бывает у человека, только что просравшегося после запора. – Мистер! А я вспомнил! У вы же служили в караване с моим кузеном! Перед войной! Я почему запомнил – вас еще команчи стрелой ранил, а я помогал вас до дому тогда донести. – ЛОШАДЕЙ УКРАЛИ!!! – заорал один из солдат и кинулся к коновязи. Оттуда раздался топот копыт и ржание – значит, Саламанка справился! – Среди бела дня!? – воскликнул сержант со смесью тревоги и возбуждения. – Стреляйте! Стреляйте! Дай нам лошадей, дай нам лошадей! – кинулся он к работнику станции. – На конюшне еще четверка стоит! Но она мне нужна! – вылупил на него глаза смотритель. – Скоро вернем! Кавалеристы, звеня шпорами и стуча сапогами, бросились к конюшне. – Без суеты! Такер! Куинси! Тромбли! Джонстон! СЕДЛАЙТЕ! Остальные – ОГОНЬ! Саламанка, как оказалось, впопыхах или от волнения увел не всех лошадей – две остались. А ещё он прирезал часового, поставленного за ними следить. Но вам было некогда интересоваться этими подробностями. Хьюз достал револьвер и сунул его в живот Мэтью – остальные пассажиры смотрели сейчас куда угодно, только не на него. – Закрой хлебало и пошел к дилижансу, – вполголоса через губу пробормотал он пареньку. – Резво! Вы рысцой понеслись к карете. – Приятель, слезай оттуда поживей! – посоветовал Пёрселл, который уже был там, вознице, подкрепив свою просьбу взведенным армейским кольтом сорок четвертого калибра. – А дробовик оставь, дробовик оставь, будь любезен! – Чего!? – переспросил возница. – Того! Заткнись и слезай! Сзади послышались выстрелы – это стреляли вслед уходящему Саламанке. Гарри впихнул человека-записную-книжку и возницу в дилижанс, туда же залез Пёрселл, и Хьюз захлопнул дверку. – Глаз с них не спускай! Сам он забрался на козлы вместе с тобой, разломил дробовик, проверил патроны. Дробовик был новенький, с патронами центрального боя, ты про такие только слышал. Удобно! Никаких капсюлей, ничего никуда не слетит. Для того, кто трясется по ухабам – самое то. Дилижанс ты не гонял с Калифорнии. Господи, как давно это было! Ты ж тогда ещё не знал ничего, ничего в жизни не понимал, ни Шефа ещё не встретил, ни на войне не побывал. Так, если вспомнить всё по порядку, на три другие жизни уже хватит, а тебе ведь лет-то всего ничего! Стеганул лошадей, они дернули вперед, но дилижанс... Не поехал. – Почему не едем!? А правда, почему??? – ДИЛИЖАНС УГОНЯЮТ! – заорал один из оставшихся солдат. – Не стреляй! У нас тут заложники! – заорал Хьюз. В ответ ему сухо щелкнул выстрел карабина. – Не стреляйте! Не стреляйте! – заорал Мэтью Браун. – Не стреляй! – крикнул один солдат другому. – Сер-жаааа-ант! – Почему не едем, так тебя растак!?!?
И тут ты понял почему – с тормоза забыл снять! Аааа! На дилижансах же тормоз есть! Отжал "кочергу", схватился опять за поводья, да как дернул с места!!! Дилижанс просто полетел! Дальнейшее помнишь как во сне – ты нахлестывал лошадей так, что с них пена летела чуть ли не пополам с кровью, ну, или, может, так казалось! Гарри иногда кричал тебе не своим голосом: – ОСАЖИВАЙ! ОСАЖИВАЙ! Потом вас начали настигать – не десятеро, всего двое. Они явно боялись стрелять издалека, чтобы не попасть в пассажиров, поэтому пытались приблизиться. Пёрселл палил в них, высунувшись из окошка, но извел четыре патрона, а дальше не стрелял – видно, боялся, что Браун и возница его скрутят. Гарри бабахал у тебя над ухом, повернувшись назад и улегшись на крыше кареты. Его чуть не скинуло, когда вас занесло на повороте. Он закричал и ухватился за сиденье. – Веди ровно, твою мать! РОВНО! Да как тут ровно, когда дорога-то поворачиваеееееееееет! Ветер свистел у тебя в ушах. Потом конники всё же начали стрелять – и попали! Пуля зацепила Гарри куда-то в межреберье. Он охнул, но сжал зубы и продолжил отстреливаться. Ты не видел, что творилось сзади. Но через минуту Хьюз уселся на сиденье бок-о-бок с тобой, сунул ружье под козлы и стал рассматривать свою рану. – Подстрелил одного! Второй отстал! – хрипло бросил он тебе, затыкая дырку шейным платком. И сразу заскрежетал зубами. – Сука, как же больно! Вы гнали ещё четверть часа, потом лошади начали сдавать. Потом Гарри стал сползать с сиденья, начал терять сознание. Пришлось остановиться. Ты не мог точно сказать, где вы, в каком направлении вас ждут лошади... оставалось распрячь этих и без сёдел, охлюпкой, ехать наудачу. Но сначала сейф! Сейф – это громко сказано: железный сундучок с навесным замком. Тонко зазвенел замок, когда вы его отстрелили. Ты откинул крышку ногой, сломав печать. Пёрселл достал пачки денег, разложил их на крышке, стал пересчитывать – он считал получше тебя. Три тысячи долларов! Даже три шестьсот! Неплохо, совсем неплохо!!! Деньги были не новые – потертые купюры. Но это были деньги США, доллары США. Не фантики конфедерации, которые теперь ничего не стоили. Три тысячи шестьсот! В один день! Никогда ты ещё столько не видел.
-
Прекрасный, но и довольно сложный для выбора пост. Как всегда — очень интересно, заставляет думать и это круто!
|
– Куда, куда понесся!? – окликнул сэр Уолтер Мартина. "Вот дурья башка, сейчас получит стрелу в спину, и всего делов!" Дураки в степи долго не живут. Тут надо как-то так, чтобы и дело сделать, и не подставиться. Если помрешь – то товарищам сильно этим не поможешь, только силы потратят – могилу копать. Но все сделали всё правильно: те, у кого были арбалеты, не стали торопиться, а Мартин – смотри-ка! – догнал этого негодяя и выбил его кулаком из седла! Правда, и сам вывалился. Ну, а откуда ему, крестьянкому парню, на коне уметь ездить? Он и в седле-то сидит, как мешок с отрубями, смотреть больно. Оса-то получше него будет. А вишь-ты, догнал, да ещё и из седла выбил! "Лихо! Лихо!" Сэр Уолтер любил такое. Человек – он как конь, пришпоришь его словом – он рванет быстрее, чем можно ожидать. Главное не загнать. Ну, ладно, главное, не упустили головореза. А то следующие покойники на его, Уолтера, совести были бы, а на ней и так жерновов достаточно висит.
Но на предложение брата сэр Уолтер покачал головой. – Когда видят гонца, казнь откладывают! – заметил он. – Такому в ниверситетах не учат, а? – подмигнул повеселевшим глазом. – Мотай на ус. По нашу ли душу... Ха-ха! Оглянись вокруг. Ты кого-нибудь кроме нас видишь? Конечно, по нашу! Уж вряд ли по душу этого наглеца. Только все равно не казнят, такое правило. Он пожал плечами, обдумывая эту мысль. Вообще-то иногда хорошо бы побыстрее кого-нибудь казнить, ОСОБЕННО если гонец едет. Но Оса... ну кто он такой, чтобы за ним гонца посылали? Просто надо соблюсти старый обычай, а потом уж можно и топором по шее – это много времени не занимает. – Ведите его сюда! – крикнул он. – И коня тоже поймайте. Остальные – подберитесь немного, подпруги все проверьте. Печенкой чую, сейчас придется нам, ребятки, сорваться с места и ехать вместо города в какую-нибудь... мда. А ты, Рыбка, дожевывай, что там сожрать собирался, а то как поскачем, подавиться можешь.
Неожиданная заботливость Сэра Уолтера была связана с тем, что настроение его улучшилось. Вот только что он все готов был проклясть и все отдать за кружку эля и нормальную постель. А тут – наоборот! Может быть причиной тому послужил молодецкий удар Мартина, а может – гонец. Патруль – это скучный способ потратить свою жизнь. Но – очень нужный, много кому. И в такие минуты, когда приезжает гонец, и надо лететь куда-то кого-то спасать, вызволять, помогать – сразу чувствуешь, что, может, звезд с неба не хватаешь, но делаешь этот мир лучше. А это – одно из самых приятных чувств, какие испытываешь. Почти как хорошее вино.
-
Что ж.. сэр Уолтер тут точно к месту :)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Хм. Может быть, есть какие-то конкретные вопросы, на которые я могу ответить, чтобы стало понятнее? Руф доставляет конечно)
|
Клонис Ша-дааах! Ша-дааах! – рвались гранаты около барака. Да-дааах! – отзывались те, что бросали в ответ японцы. Клонис выкрикнул команду Дасти, посмотрел за стену и увидел, как один из морпехов приподнялся на локте, оглянулся. Лицо у него было сумасшедшее, напряженное, всё в чем-то измазанное – это и был Дасти. Он зачем-то нашел глазами Клониса, кивнул, и что-то начал втирать своим бойцам, перекрикивая взрывы. Два парня, Умник и Джелли, кивнули и вразнобой сказали "Есть, сэр!" Они были мальчишки. Умник успел повоевать на Гуадалканале, а Джелли был в переделке первый раз. Его румяное лицо вспыхнуло. Ты увидел, что парни жмут друг другу руки и что-то говорят. Что они сказали друг другу там, на пляже? Это осталось неизвестным. Потом они бросились бежать к амфибии.
В этот момент тебя и отвлек капрал Диаманти. Диаманти и правда пристал к тебе с какой-то херней: оставлять огнемет или нет? Прикроете или как? Ему надо-то было проверить траншею (хотя какая траншея? так, канава) за мешками. Ты потратил на него сколько-то времени. А это были важные секунды. За них многое поменялось. Что же произошло?
Джелли и Умник бросились бежать и почти добежали. Но когда они уже, забросив внутрь коробку с патронами, влезали в амтрак, пуля хлопнула Умника по спине. Он вскрикнул "Ай!", как будто его стукнул соседский мальчишка палкой, вздрогнул и отвалился от борта амфибии, а Джелли перелез внутрь. Вы с Диаманти ещё не договорили, а сзади заговорила пятидесятка. Тра-да-да-да-дах! Тра-да-да-да-дах! Да-да-дах! Да-да-дах! Джелли жарил на все деньги! Бревна барака покрылись сколами, полетела пыль, щепки – казалось, он сейчас развалится. Страшная вещь эта пятидесятка! Но кто-то выстрелил оттуда – и теперь уже Джелли вскрикнул "Ай!", точно так же, как его приятель. Пуля попала ему в грудь. Только он не остановился. – Уходите оттуда! – закричал он тонким, высоким голоском. – Уходите оттуда! И опять повел огонь. Да-да-дах! Да-да-да-дах! Пулемётчиком он был так себе, но из пятидесятки, да ещё с неподвижной опоры, в барак попал бы любой. Снова полетели кокосовые щепки.
В это время, пользуясь такой мощной поддержкой, парни Дасти собрались отползать назад. Они уже повернулись на животах и поползли, только сам сержант и ещё кто-то отстреливались, прикрывая отход. Но один из бойцов – тот, кто ближе всех подобрался к не затыкающейся огневой точке, которую и рассмотреть-то от стены было сложно (только дымок от ствола выдавал её), кинул в укрепление две гранаты, и одной даже, кажется, попал. Взрыв прозвучал глухо, как будто из-под земли. Пулемёт вроде замолчал. – Крот! Назад! – крикнул Дасти. – Назад, твою мать!
И тут атаку начал Сирена.
Сирена, Лобстер Лобстер знал своё дело – пока Стэчкин пытался объяснить своему перепуганному, но немного пришедшему в себя отделению, что от него требуется, он, не торопясь, спокойно надел гранату, отчего винтовка сразу стала привычно неуклюжей, вложил холостой патрон, щелкнул затвором. Потом выдернул чеку – рычаг был прижат адаптером, и это было не опасно. Он прицелился хорошенько прямо от плеча и жахнул по бараку. Отдача лягнула его тощее, но жилистое тело, так что он даже отпрянул мальца, и чуть не распластался на песке, но удержался. Повезло! Граната исчезла в окне и рванула внутри! Выщелкнуть гильзу, перезарядить... Видя этот успех, парни Сирены сами кинулись к бараку нестройной группой. В них сразу начали стрелять – сзади, то есть, справа, но на этот огонь ответили парни Кремня: все услышали просто водопад стрельбы, обрушившийся на японцев. Долбили BAR'ы, гулко "булькали" гранатометы, такие же, как у Лобстера, не замолкая отщелкивали пачку за пачкой винтовки. Японцам пришлось вступить в перестрелку, так что парни Сирены вышли из-под огня, не успев толком испугаться.
И сразу же попали под другой! Из блокгауза, ближнего к бараку, по ним чесанул ручной пулемёт. Огонек забился в боковом окошке-бойнице. Чще-че-че-че-че-че! Чще-че-че! Чще-че-че! Морпехи попадали, как подкошенные, Сирена вскинул автомат, дал очередь навскидку – только не попал. Пули, оставляя на бетоне белые отметены, кривой линией окаймили бойницу, а в неё не попали. Пулемётчику это было, как мертвому припарки. Сирена сам хлопнулся на землю, справедливо полагая, что иначе его настигнет очередь. И настигла бы, но... в этот ключевой, пожалуй, момент боя...
Блокгауз взорвался.
Его не разнесло на куски, не подняло вверх взрывной волной, только с гулом и рокотом изнутри ударило пламя, дым и пыль – во все окна сразу! Ощущение было такое, как будто из-под крышки кастрюли припустил перегревшийся суп! Над блокгаузом повисло облако. От грохота и неожиданности все растерялись – и Сирена, и Дасти, и всякий, кто смотрел на это. Почему?! Как?! Кто!? – Да! Четвертое июля! – весело крикнул Ушастик и рассмеялся, как будто ему было не восемнадцать лет, а шесть. – Даешь фейерверк! Сирена первым вышел из оцепенения. – За мной! – крикнул он, и побежал вперед, втопив спуск и выпустив сквозь облако пыли остаток магазина. Не останавливаясь, он отщелкнул магазин, вдел в гнездо новый, загнал патрон в патронник. – Не стреляй! Свои! – успела крикнуть ему согнутая фигура, вынырнувшая из дымовой завесы. Это был штаб-сержант Борделон! Сирена чудом не пристрелил его. Через пару секунд ноги уже донесли сержанта до блокгауза. Он поднял автомат над головой (окна были высоко, под самой крышей), вставил дуло в бойницу и чесанул туда – пули зачирикали каскадом рикошетов внутри о бетонные стены. Если там кто и уцелел после взрыва, им, наверное, крышка. Подбежавшие бойцы закинули в бойницы ещё и пару гранат. Ба-даааш! Ба-даааш! – грохнули они внутри, многократно усиленные замкнутым пространством. – Ну всё! На фарш япошек! – крикнул кто-то. Тем временем Лобстер, оставшийся позади всех, перезарядил гранатомет и долбанул "в туман войны". Попала граната в кого-то или нет – вопрос риторический. Но пулемёт оттуда вроде бы чесать перестал.
И вот тут, пожалуй, Сирена допустил ошибку – он остановился. Он считал своей задачей прикрыть отход Дасти, и он это сделал: стрелять в того из барака перестали. Долговязый высунулся из-за угла блокгауза, исчирканного пулями и осколками, и начал стрелять куда-то вглубь острова. Сбоку, в торце барака, как оказалось, было окно. Сирена взял его на мушку и замер, переводя дух, пока отделение собиралось вокруг него. В окне возник япошка! Настоящий япошка. Что у него там было – автомат, граната или так, самурайская саперная лопата, Сирена даже не разобрал – просто дернул спуск, и томмиган выдал очередь, задрав ствол. Япошка пропал, но сержант видел, что убил его почти наверняка – три-четыре пули точно в него всадил. Подоспевшие к блокгаузу морпехи, пользуясь тем, что до барака было всего ничего, кинули туда несколько гранат – две бухнули внутри. Барак распахали знатно – бревнам, конечно, взрывы и очереди даже из пятидесятки были нипочем, разваливаться он не спешил, но внутри там, наверное, была скотобойня. Я сказал, что Сирена совершил ошибку, остановившись? Да. Почему? Потому что на японских позициях раздался свисток. Сирена не успел вспомнить, зачем свистели в прошлый раз, и не успел залечь прежде, чем граната из коленного миномета рванула рядом с ним. Боль... сложно подобрать лучшее из двух слов: хлестнула или обожгла. Ударило тебя сзади в левую ногу. Я мог бы сказать, что удар пришелся в большую приводящую мышцу и слегка повыше, но правда была куда менее поэтична. Сирена упал, сбитый с ног этой болью, и почувствовал, что ему, вероятно, только что оторвало половину жопы. – Ложись! – заорал кто-то. Все распластались, едва не зарывшись в песок. – Гребаные минометы! – Сержант! Сержант! Ты ранен!? У тебя нога в крови! – слова эти донеслись, как через вату – тьфу, ещё и по ушам дало. Сирена проморгался, прочистил горло. Он лежал рядом с блокгаузом. Ещё три мины рванули вокруг. Что делать!? Пятидесятка, долбившая по бараку с берега всё это время, вдруг замолчала. А вместо неё начал, как бешеный, стучать японский пулемёт – из холмика в земле, буквально в пяти ярдах от вас! Вы, получается, обошли его с тыла! Но как же стремно – хер до него доберешься под обстрелом.
Хобо, Ферма – Ага, пиздец как есть, – закивал головой один из пулемётчиков. Гловер не обратил внимания на Ферму – его брат очнулся. – Ты цел!? Ты цел!? Ты жив!? – закричал он. – Скажи что-нибудь! – Я... я... д-д-да! – запинаясь выдавил тот. Первое отделение совсем скисло – никто уже даже не пытался куда-то стрелять. Зато у тебя перестала кружиться голова. Вроде всё не так плохо, поцарапало и поцарапало – это бывает.
В воронку прямо по телам других морпехов, не извиняясь за причиненные неудобства, скатился Смайли. – Чего не стреляем!? – спросил он звонко. Потом понял, что тут случилось. – Ух ты бля! Он принялся тормошить Хобо. – Сержант! Сержа-ант! – Готов... – сказал кто-то. – Не тряси его. Он мертв, по ходу, – грустно констатировал Лаки-Страйк. Смайли прижался к сержанту, проверяя пульс. Потом опять потряс за плечо. – Сержант, да очнись! Ковальски! Клонис сказал... Все подавленно смотрели на эту картину, даже Москит перестал рыть землю. Какое теперь дело Ковальски до приказов Клониса? В этот момент, примерно тогда же, когда рванул блокгауз, сержант Хобо очнулся и понял, что лежит в пиздец какой неудобной позе – так и руку можно из плеча вывихнуть. Он застонал и перекатился на бок. В голова напоминала кастрюлю, с которой дети основательно поиграли в барабанщиков. Каска давила на темечко, и от этого расходилась неприятная, гнетущая головная боль. – У тебя кровь в ухе! – сказал Смайли. – Клонис приказал бить по бараку из пулемёта. Пулемётчики, слыша это, подтянулись, водрузили пулемёт на край воронки, глянули, где там этот барак. Пришлось перетаскивать пулемёт левее. – Ща. Ща-ща! – заверил Хобо Гловер. – Ща дадим. И он полоснул короткой очередью по окнам барака.
Скрипач, Диаманти Переговорив с лейтенантом, вы вернулись "к своему" участку стены и начали "раздевать" Мрачного. Сзади грохотал пулемёт амфибии, спереди вообще стреляли все, кому не лень. Перебегая от строения к строению, строчил из автомата Стэчкин, ваш взводный сержант. Рванул блокгауз, стало видно, как второе отделение собралось возле него. Потом рядом с ним ухнула граната, и он упал. Вы поглядывали на всё это, пока расстегивали огнеметательную сбрую Диаманти. А потом над стеной, ярдах в пяти влево, вырос по пояс япошка. Он держал в руках винтовку и целился в сторону амфибии. Хотя целился – это громко сказано – приложился и выстрелил разок. И пятидесятка замолчала. Япошка повернулся к вам. Выглядел он страшно – кровь запеклась на лице черными пятнами, голова была без каски и даже без кепи, короткие волосы тоже пропитаны кровью. Может, из-за этих встопорщенных волос, из-за стремительности движений, из-за разреза глаз и формы лица походил он почему-то на большую ящерицу, и казалось, он сейчас на вас зашипит. Но он промолчал. В глазах у него были написаны две вещи: бесконечная усталость и то, что срать он хотел на эту усталость! Короткие усики вздернулись. Он бросил винтовку и скрылся за мешками с песком, а вы так и не успели ничего сделать – ни один, ни второй.
-
Каждый твой пост в эту игру - как глоток свежего воздуха. Точнее, пропахшего порохом, железом, горелой землёй, кровью и потом воздуха.
-
Ты жив, бля!
Как бы не позавидовать мертвым
|
-
Давайте лучше шпилить в Ваху xD
|
Продрогший, мокрый, проклявший свою инициативу и себя, Мухин вылез на берег, стряхивая водоросли с сапог. Теперь он, наверное, совсем не походил на гордого моряка, буревестника революции – а походил на опустившегося бич-камера, как говорят англичане: матроса, списанного на берег, в перерывах между запоями и драками делающего вид, что пытается наняться хоть на какое судно. Даже усы его повисли, как флаги под дождем. – А, черт бы тебя распрострелил! – бормотал матрос свкозь зубы. Гранату утопил... вымок... теперь одна ночовка под открытым небом – и привет, всплывешь кверху килем, покашляешь немного, а там. Печальный конец. Ветер ещё этот... Родная земля, что ж ты не помогаешь! Но зато и злости прибавилось! Сейчас дадим гадам за всё – за речку, за ветер, за то, что по лесам шлялись так долго. Двинули вперёд, пристрелили собаку... – Дура! Зачем!? – горячо прошептал балтиец. "Собаку-то за что? Собака не китаец все же..."
Выглянул и увидел – вот она цель. И его увидели. Да всё против нас!!! Комиссар в секунду сложил два и два – сейчас развернут пулемёт, обстреляют, прижмут градом пуль, а эти с переулка подтянутся с тыла – и всё, кранты. Амба. "Щи съ мясом и кашею" из них сделают. Ну что, товарищ Мухин, готов помирать?! Или назад, через речку, под пулями, а!? Как, водичка, в самый раз для повторного купания!? – Да в пизду... Куда ни кинь, всюду клин. Шанс был только один, призрачный, как спасательная шлюпка в тумане: захватить пулемёт и отбить атаку из переулка. – Расческин, назад! Бойцы! За мной! – гаркнул Мухин, и усы его агрессивно встопорщились. – В штыки! Кричи громче!!!
И ринулся за угол, сжимая винтовку холодными пальцами. Кровь бросилась в лицо, в животе заныло, челюсти стиснулись сами, но усилием воли Мухин разжал их. Челюсти и глотка сейчас – оружие не меньше, чем винтовка. Эти, за пулемётом, не знают, сколько их тут, не знают, что пятеро. Пусть думают, целый взвод обошел по речке с фланга! "На ура вас возьму, гады!" Ох и рожа у него сейчас, наверное была – из тех, что не малюют на батальных полотнах.
Стараясь не думать о том, что это последняя секунда его жизни, Мухин со штыком наперевес заорал во всю пролетарскую глотку, чувствуя, как колотится сердце, как превращается Иван Мухин из человека в бешеного зверя. Он кричал дико, страшно, из нутра, брызжа слюной, как та собака, которая только что заходилась на них лаем: – УРРРРРРРРАААААААААА!!! УРРРРРРРРАААААААААА!!! РРРРАААААААААА!!!
-
А товарищ Мухин у нас отчаянный!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За победную и офигенно красиво описанную битву.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
По коридору вместо чертей побежала толпа взбесившихся носорогов. Камилла их не увидела, потому что как только она приоткрыла дверь её тут же кто-то невольно захлопнул своим телом, толкнув девушку обратно в каюту, отчего она снова столкнулась с попутчицей. В другой ситуации Кина Маккарти бы долго потирала плечо, а может, даже и заревела бы – толчок был чувствительный, синяк точно останется – но сейчас такое поведение не очень соответствовало напряженности момента! Тут в пору было порадоваться, что не по голове дверью получила! Кейт между тем закричала, затараторила новой подруге в лицо (чувствовался запах... ммм... паров алкоголя). Голос у неё был и так с хрипотцой, а тут так вообще, скажем прямо, суровый для столь субтильной барышни. – Надо бежать! Вот-прям-счас! Мне брат говорил, который почти капитан. Почти наверняка все загорится. Бери только ценное и легкое. Мы же не хотим сгореть! Тут она на секунду замолчала и спросила, как о чем-то очень важном: – Ты плавать-то умеешь?! В жизни Камиллы до сих пор не было более несущественного вопроса. Плавать? Для леди? Господи, да она и купаться-то в реке никогда не ходила – не принято это было, ещё утонешь. И вообще, там раздеваться надо, на кой черт это? Да и где в Новом Орлеане купаться? А рядом с плантацией – это даже не к лицу, будут ещё подглядывать из кустов. Опять же, где? В мутной воде Миссисипи или какого-нибудь байю? Чтобы тина, ряска и ил по щиколотку! А ещё, прости господи, пиявки!!! К тому же, на плантации у вас была купель, эдакий бассейн, в котором в жаркий день можно было посидеть и почитать книжку в прохладе – очень приятно. Но чтобы плавать? Зачем!? А затем, что пароходы тонут, дилижансы переворачиваются посреди реки, поезда проваливаются сквозь мосты, и вообще, мир, если покинуть отчий дом и пойти странствовать – жутко опасное место, тут можно и умереть. Просто так. Короче говоря, ответ на свой вопрос Кейт вполне смогла бы прочитать в расширившихся глазах луизианской барышни.
Но делать было нечего – вы кинулись в коридор, Кейт – первая, ты – за ней. Пассажиров там уже было не так много, пришлось кое-где потолкаться, но Кейт хорошей скаковой кобылкой летела вперёд, отпихивая саквояжи и тела пассажиров первого класса, за что в другой ситуации её высадили бы в первом же порту, и ты бежала за ней, словно подружка сумасшедшей, которой только и остаётся говорить "извините!" ошалевшим пассажирам.
Забег этот длился от силы минуту, вы бежали, подобрав юбки, в сторону кормы, навстречу отчетливому запаху гари. И вот, когда вы добежали и распахнули перед собой большие двустворчатые двери... А, боже лучше бы вы не высовывали носу из этого проклятого коридора, потому что ад, если он существует, и правда был тут!
Но вернемся немного назад, чтобы узнать, почему случилась такая страшная беда! Что произошло!?
Пароход, на котором вы отправились в это обреченное закончиться трагедией путешествие, назывался "Султанша" и совершал рейс из Сент-Луиса в Новый Орлеан и обратно. Капитаном его был Джеймс Касс Мейсон, человек весьма предприимчивый. По пути пароход пристал в Виксберге – это было несколько дней назад, когда Кейт ещё не собиралась никуда, а спокойно наслаждалась со своей "бандой" украденными из лавки деликатесами. В Виксберге квартирмейстер гарнизона, капитан Рубен Хэтч, сделал капитану Мейсону предложение, от которого нельзя было отказаться! В городе скопилось огромное количество освобожденных из концентрационных лагерей конфедерации солдат и офицеров союза, которых требовалось доставить домой. Платили за это неплохо: по 2 доллара 75 центов за рядового и по 8 баксов за офицера. Беда была в том, что кроме проклятой богом "Султанши" по реке в этом месте постоянно ходили только два больших парохода – "Паулина Кэролл" и "Оливковая ветвь". Если бы рейсы были более регулярными, такого скопления солдат не возникло бы, но где много людей, там предприимчивый человек всегда ищет способ заработать. Хэтч предложил Мейсону уладить дело так, что на обратном пути на Султаншу взойдет 1400 человек! Огромные деньги! Ну, разумеется, за небольшой откатик, как у деловых людей это принято. Жадный капитан согласился, при том, что пассажировместимость его судна была всего 676 пассажиров. И вот, на обратном пути ("Султанша" помимо пассажиров развозила по Миссисипи газеты со статьями об убийстве Линкольна, так как телеграфные линии в этой местности все были уничтожены в ходе войны), пароход принял всю эту толпу. Вы думаете, человеческой жадности есть предел? Нет! Пока Мейсон совершал свой рейс, Хэтч подсуетился, а кроме того, и без его усилий возникла путаница в бумагах, в результате узники сразу нескольких лагерей оказались в Виксберге одновременно. Как было решить, кому из них ждать, а кому отправляться? Офицеры махнули рукой. Короче говоря, когда пароход тяжело отвалил от причала в Виксберге, на борту находилось... по разным оценкам... выдохните, сядьте... От ДВУХ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕХСОТ до ДВУХ ТЫСЯЧ ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК!!! Эти безумные тысячи людей были впрессованы в пространство примерно 80 на 12 метров, пусть и на разных палубах. Путешествие само по себе было адским, но люди так хотели поскорее вернуться домой...
А у "Султанши" между тем были технические проблемы: один из котлов ещё во время путешествия вниз по реке дал трещину. Второй механик Клеменс наложил шов, но это было, так сказать, "временное решение". Однако Капитан наотрез отказался от починки до совершения рейса – людей мог перехватить другой пароход. Главный инженер корабля Нэйт Уинтрингер договорился хотя бы взять на борт отфильтрованную воду в Мемфисе. Там же примерно 200 человек, не выдержав скотских условий, а может, просто опоздав к рейсу, сошли на берег и не вернулись на борт. Это были счастливчики, вытянувшие главный лотерейный билет в своей жизни.
Пароход теперь шел вверх по реке – Миссисипи разлилась из-за дождей, и течение было сильным, машины работали на износ. Отфильтрованная вода стала заканчиваться, и пришлось закачивать воду из реки – взбаламученную дождями, с "песком и глиной" пополам. Фильтры забились, а капитан выжимал из машины больше и больше лошадей, и пароход упрямо полз вверх, к Сент-Луису. Ночь была темная, ветреная, прохладная, но капитан верил в свою удачу.
А тем временем в машинном отделении нарастал кризис: отяжелевшее сверх всяких расчетов судно раскачивалось при маневрах (оно маневрировало, огибая мели и стараясь выгоднее встать к течению). Эти покачивания были не ощутимы для пассажиров, но все четыре котла были связаны трубками, в результате чего при каждом наклоне вода устремлялась в котлы одного борта из котлов другого. Пока уровень воды был высоким, ничего страшного в этом не было. Но по мере того, как вода испарялась, уровень её становился всё меньше, а металл котлов грелся всё сильнее. Новую же воду подавать в большом количестве боялись из-за засорения фильтров. И в результате при очередном наклоне вода сначала отхлынула с правой стороны, а потом прихлынула назад. Прихлынув, она соприкоснулась с накалившейся стенкой, и при этом испарилось её чуть больше, чем котел мог выдержать. Стрелки ошалевших приборов скакнули и... В два часа ночи машины сказали "с нас хватит", и правый котел взорвался "на все деньги"! Давление в нем было такой силы, что взрыв разворотил машину, и её куски, подброшенные паром, как выстрелом из гигантской пушки, просто... снесли капитанский мостик вместе с жадным капитаном! Многих людей оглушило и скинуло в воду, многих обожгло, обварило паром и просто убило взрывом. К счастью, стойки второй палубы выдержали, и пароход не сложился, как карточный домик, но взрывом вырвало опоры дымовых труб, и они завалились прямо на толпу несчастных с адским скрежетом, который и услышали из каюты девушки. Одна труба рухнула на надстройку и свалилась за борт, а другая опрокинулась на носовую палубу, и жуткий вопль людей, которые в последний миг поняли, что их сейчас раздавит огромной раскаленной железной башней как раз и навел Камиллу на мысли о каре Господней. Может, это она и была?
Но и на этом беды не закончились: машина левого борта каким-то чудом продолжала работать на полных оборотах. В образовавшийся пролом в палубе в середине корабля провалилось дерево, а топливо из угольных ям разлетелось по всему кораблю. Всё это мгновенно загорелось. А из-за того, что корабль сохранял ход, встречный ветер превратил пожар в огненный вихрь, двигающийся по кораблю со ужасающей скоростью, лижущий лакированные панели и сжигающий людей, как мошек, пролетающих сквозь костер.
Это было настоящее инферно посреди черной, молчаливой, угрюмой реки.
Вы выбежали и увидели, что дальше палубы нет... внизу была яма из поломанных досок, всяческого мусора, в который превратилось содержимое кают, и человеческих тел. Человеческие тела лежали повсюду, они горели у вас на глазах: одни корчились, другие просто серели, чернели за секунды, как будто их терзала фантастическая, неведомая болезнь. Языки пламени в несколько ярдов длиной вырывались из щелей и устремлялись в чернильные небеса, выбрасывая снопы искр. И было жарко, как в пекле. Нет. В пекле было жарко, как здесь. Вы ощутили такой жар, что тут же всё тело покрылось потом, а на лице пот сразу же высох, и вы поняли, что если ещё минуту будете смотреть на этот огонь, у вас сгорят брови, волосы, глаза и вообще всё. Вы отступили назад, в коридор, но там было уже нечем дышать, вы обе начали кашлять, прикрывая рты руками. Воздух был горячим и злым. Это была смертельная ловушка. Вам обеим суждено было погибнуть в свои юные годы страшной огненной буре. Люди кричали на все лады "Помогите!", "Потушите огонь!", звали Господа и всех святых, но никто никому не отвечал – они кричали от страха, не понимая, что никому в этом столпотворении ни до кого нет дела. Шлюпка? Какая шлюпка, её сожгло, оторвало, разбило, унесло, а может, она оторвалась и сейчас дрейфовала где-то... Преодолевая ужас, вы открыли двери ещё раз – и сразу закрыли! Страшный выбор – задохнуться или сгореть... Обе перспективы "невероятно заманчивы". – Кинааа! Кинааа! – закричал вдруг знакомый голос. И ты увидела посреди коридора щурящегося от жара Найджела Куинси. Он кричал в отчаянии, совсем обезумев, а в руках он держал... одеяла! Он вдруг заметил тебя – и вы побежали навстречу друг другу. – Слава Богу, вы живы!!! – заорал он, и ещё что-то неразборчивое: пламя уже гудело где-то под вами так, что не разобрать было. – Надевайте на голову! Кто это!? А, все равно. Он протянул второе одеяло Кейт. – За мной! Там есть проход! Вы побежали, слабея с каждым шагом, кашляя, еле разбирая в дыму дорогу. Одеяла были облиты водой, вода сразу стала испаряться – вы обе дымились. Но так хотя бы можно было хоть немного дышать, ещё хоть минуту! Дымились волосы и у Куинси, как дышал он, лучше было не думать. Он распахнул дверь в какую-то каюту и отпрянул, остолбенев. – Нет! Не сюда! Где же она! – в отчаянии завопил он и закашлялся. Кашляя, он наугад открыл ещё одну дверь и, махнув вам рукой, ринулся в неё. Не чувствуя ни рук, ни ног, только адский жар, вы последовали за ним. Каюта была разрушена взрывом, но пол ещё держался, а вот в стенке в соседнюю каюту, внешнюю, со стороны борта, был пролом. Куинси расширил его: действуя подхваченным кувшином для умывания, он отбил пару досок. При этом он не переставая кашлял, как больной туберкулезом, и шипел от боли. Потом он торопливо бросил кувшин, и ты заметила, что ладонь его приобрела цвет плохо прожаренного стейка – кувшин был накален пламенем. Вы протиснулись в пролом, выскочили дальше и оказались на внешней галерее. Тут было всё так же жарко, но по крайней мере можно было дышать. Вы глянули вниз через заграждение, а там был снова огонь – палуба горела. Надо было прыгнуть с трехметровой высоты, перелететь полоску горящей нижней палубы метра полтора шириной, чтобы оказаться в воде и непременно утонуть. И всё это – с дурацким одеялом на голове. – АААА!!! – вскрикнул Куинси, которому горящая головешка упала на плечо. Все вокруг, и живое и неживое, трещало, плавилось, искажалось и корчилось. Под вашими ногами страшно тлели черно-красные угли с кулак размером. Пламя подбиралось со всех сторон. – Прыгай первая! – закричал он. – Забирайся на леер! Я тебя подтолкну! Ты увидела его лицо – грязное, закопченное, растрепанное, увидела и успела подумать, что у тебя сейчас такое же. Его глаза сверкали, как у сумасшедшего, рот перекосился, а роскошные черные волосы обгорели, голова прямо дымилась!
-
О, Мадонна! Ощущение кошмара и ада на земле передано восхитительно - аж до мурашек.
-
-
Ах, это приятное чувство, когда читаешь пост Босса и думаешь "ну все, трындец", а потом видишь, что следующий абзац начинается с "Но и на этом беды не закончились"...
|
Клонис – Дым, парни, дым! – скомандовал Дасти своим. – От вон той коробки до той. Давай, у кого есть. Заряжаемся, патрон в патронник и ждем. Потом он сел послушать лейтенанта, вдруг что интересное скажет. – Добежать, взорвать и назад, – повторил Дасти нарочито скучным голосом, как будто ничего интересного Клонис ему не сказал. – Если что – ползком. Есть! – и кивнул, дескать, будь спокоен, лейтенант, считай, что этот сраный пулемёт уже у тебя в кармане. Хобо обернулся на твою команду, подумал секунду и тоже кивнул. Он начал вытаскивать бойцов за шкирки из воронки на её край и рукой показывать им, куда стрелять. И тут оказалось, что в воронке-то для всех тесновато – шестерых он вытащил наверх, а следующих укладывать было некуда. Чуть привстав, он стал следить, чтобы по крайней мере никто не сползал назад. Пулемет опять застучал куда-то вперед, в сторону развалин. Дымовые гранаты (их кинули три штуки) хлопнули по очереди, и дым, прибиваемый ветерком к земле, стал с еле слышимым отсюда шипением струиться над горячим песком. Ветер, конечно, дым растаскивал, но в целом был благоприятный – постепенно местность по фронту начало затягивать сизо-белой пеленой. Японцы продолжали стрелять через дым, но как-то вяленько. Один только пулеметчик, видимо, со станка, где угол возвышения был выставлен, коротко стриг наугад над тем местом, где залегло второе отделение. И ещё гранаты продолжали падать. Последние три упали с интервалом: Ба-дах! Пауза. Ба-дах! И дальше была пауза побольше. А потом третья, последняя, может, случайно, а может, и нет, прилетела чуть вбок и разорвалась... в воронке! Непонятно было – в самой середине или ближе к краю, видно было только, как взметнулась земля, и кто-то вскрикнул. Даже Клонису дало в ухо взрывной волной. Он в это время следил за тем, как готовится к бою третье отделение, и когда оглянулся направо, увидел, что никого больше на краю воронки нет – ни Хобо, ни пулемётчика, только лежат двое – какой-то морпех, обнявшийся с землей, и ещё один, на боку. А пулемёт, ствол которого опять задрался немного вверх, стоял осиротело без стрелка. В воронке кто-то копошился и несколько человек стонало, и ещё почему-то подлетала кверху земля, как будто на дне что-то вертелось и выбрасывало её наверх. Но что именно там происходило, разобрать в поднявшейся пыли было нелегко.
Скрипач, Диаманти Дасти то поглядывал то на дым за стеной, ожидая, пока будет в самый раз, то на Борделона, который уже приготовил шашку и кивнул ему. – Не маловато динамита? – спросил его Бандит. – А ты разбираешься? – спросил в ответ штаб-сержант. – Это к твоему сведению, не динамит. – Ну да, знаю, триметол там какой-то. Обычно сразу сумку просто. – Заряд надо подбирать под задачу. – Не, ну, это-то да. Борделон посмотрел на него с выражением "давай ты заткнешься, а я не буду говорить, что ты идиот?" Бандит немного стушевался. Тристи тем временем яростно докуривал сигарету, глядя на Мрочного, а Мрачный набивал магазины автоматической винтовки патронами, как будто больше было некому. Ну, пока стреляли, и правда было некому, а теперь-то как бы что уж? Надо донабить! Водокачка, не успевший поблагодарить его, пока вел огонь, теперь осклабился, показал большой палец вверх. – Че, гунгхо, брат? То-то! Кто-то хмыкнул, слушая их с Айзеком диалог. – И как тебя мамка отпустила в морскую пехоту? – спросил Скэмп Скрипача. – Да, может, твоя мама ещё япошкам стрелять запретила бы? – поинтересовался Джок. – Я так себе и представляю миссис Янг тут, на берегу... Она у тебя толстая или худая? – Еврейские мамы не бывают худыми! – Ещё как бывают! – неестественно засмеялся Джок. Было что-то мерзенькое в его смешке, и что-то нервически безумное, так смеется или очень счастливый человек, или кретин. Глаза у него были чистые, большие, сверкающие. – Я вот знавал... – он ещё не договорил, а было уже понятно, в каком смысле "знавал". – Тихааа! Ладно парни, посмеялись и хватит! Пора заткнуть блядский пулемёт! – перебил их всех сержант. Тристи, тоскливо посмотрев на него, щелчком выбросил окурок в сторону моря. – Вперёёёёд! – заорал Томпсон, и отделение, перемахнув через стенку, побежало туда, откуда доносился перестук японского пулемёта. Ту-ду-ду-ду-дух! Ту-ду-ду-дух!
Скрипач Диаманти всё набивал магазин и не заметил того, что заметил Скрипач. И никто, кроме Скрипача, не заметил, потому что Клонис был правее, да и отвлек его взрыв в воронке, а остальные просто смотрели не туда и слушали не то. Морпехи отбежали шагов на десять, и тогда за стенкой, левее позиции Скрипача метров на пять, что-то хлопнуло. Айзек не сразу понял, что это выстрел. Ну выстрел и выстрел, их за сегодня он послушал больше, чем на ротных стрельбах. Но после выстрела один из морпехов (кажется, Гусь, со спины было не понять, но Гусь как раз перелезал стену последним) завалился вперед, как будто его кто-то очень быстрый догнал и наподдал коленом в спину в прыжке. Он упал и не встал. А бежавшие вперёд морпехи этого не видели. Но это было не самое плохое, что с ними случилось, самое плохое началось дальше. Барак впереди ожил, и оттуда послышалось такое же звонкое хлопанье. Птах! Пта-тах! Ба-та-бах! Па-та-тах! Как раз на случай подобной атаки японцы и держали свой резерв – несколько человек, которые до этого момента не стреляли, отчего барак казался вымершим. Они в нём прятались. Самым страшным оружием японцев были не коленные минометы, не пулеметы и не винтовки, а, как я уже говорил, дисциплина. Японца можно было посадить следить за малейшим просветом между двумя домами и оставить одного – и он сидел бы и смотрел только вперёд, словно безразличный к тому, что вокруг кипит сражение, и может быть приказ уже потерял смысл. Нет, приказ для него никогда не терял смысл – он и был смыслом. Японцы, прятавшиеся в бараке, открыли по третьему отделению ураганный огонь. У них были только винтовки и один ручной пулемёт, который до того из бокового окна прижимал первое отделение в воронке короткими очередями. Но и винтовок им хватило – они палили, передергивая затворы, как заведенные, ничуть не заботясь о том, что их могут и убить ответной стрельбой. Они не маячили в окнах, не подходили к ним близко, а стреляли из глубины деревянного сруба, и было видно, как изнутри барак освещается частыми вспышками, как будто там кто-то включил мигающие вразнобой новогодние огоньки. Несколько человек из команды Дасти срезало сразу, но кого именно достали пули, а кто упал, как подкошенный, потому что реакция была хорошая – было непонятно: со спины все были похожи, только Водокачка выделялся ростом, Скэмп – белой майкой с темным потным пятном между лопатками, а Дасти – своей сутулой фигурой. Когда они залегли, стало вообще не разобрать, кто есть кто – одинаковые каски, одинаковые зеленые спины. Морпехи открыли по бараку ответный огонь из всего, что у них было, стараясь заставить японцев замолчать, но те стреляли и стреляли в ответ. – Гранаты! Гранаты! – закричал Дасти. Дыма у третьего отделения уже не осталось. Стали кидать гранаты – никто не мог встать, только приподнимались чуть ли не на локте, чтобы сделать бросок – гранаты рвались перед окнами, не залетая внутрь. Вспышки, грохот и пыль, конечно, мешали японцам стрелять, но в ответ они стали кидать гранаты наугад, заставляя бойцов вжиматься головой в песок. – АААААА!!! – страшно закричал Джок, вскочил и побежал прямо на барак, стреляя из винтовки от живота. Рядом рванула японская граната, отчего его шатнуло в сторону, и тут же пачка из затвора вылетела вверх. Он бросил винтовку, сорвал гранату, зацепленную за ремень и широким жестом выдернул чеку. – УБЬЮЮЮ!!! – наверное, его так перло от бензедрина. – На секунду показалось, что он сейчас вместе с гранатой влетит в окно барака и взорвет там всех и себя тоже к чертовой матери. Но именно в этот момент, когда он уже размахивался, его и подстрелили: он дернулся, споткнулся, чуть не упал, оперевшись рукой о землю, выпрямился, и тут его настигли ещё две пули, одна из которых выбила из-под тела ногу. И тогда он упал уже совсем. – АА!.. – и крик оборвался взрывом. Ещё кто-то, невысокий, напуганный, побежал к пулемётному гнезду, тоже без винтовки, с одними гранатами. Упал. Нет, вскочил опять! Опять упал... было неясно, что с ним. – Да сдохните уже там, ублюдки! – заорал кто-то. Стало ясно, что это Скэмп, когда морпех в майке поднялся на колено принялся лихорадочно, одну за другой кидать гранаты в барак. Третья или четвертая наконец залетела в окно и бахнула внутри! Но и в ответ полетели новые гранаты, и Скэмп тоже упал. И тогда из барака раздался крик. Наверное, это был самый страшный японский "боевой клич", который некоторые слышали уже на Гуадалканале, а многие слышали и впервые, например, Скрипач. Японцы кричали пронзительно, зло, душу наматывая на волю, кричали три английских слова, которые у них сливались в два, и оттого знакомый язык звучал для вашего уха чуждо и жутко. Они кричали: – МАРИН ЮДААААЙ!!! МАРИН ЮДААААЙ!!!! Это "юдаай" было не такое, как "сдохните" Скэмпа. Скэмп ненавидел япошек, но ненавидел их за то, что они мешают ему выжить. Он ненавидел их и боялся, как ненавидишь и боишься олицетворение своей смерти, ядовитую гадину, которую надо растоптать, и все опять будет оки-доки, "жить можно", а если скажут "всё-всё, парни, уходим отсюда" – так тоже не беда. Японцы вас ни черта не боялись: они уже согласились умереть, и умирать им было страшно, но и азартно, потому что в этой смерти был венец их жизни, так им сказали. А кричали они, потому что хотели, чтобы вас, морпехов, головорезов-уголовников, самых умелых их врагов, сдохло побольше. Чтобы вы не просто ушли, отступили, сдались – а именно перемерли все до единого, перестали быть. Истекли кровью, сгорели, задохнулись, захлебнулись, проползли по песку сорок ярдов, запихивая кишки обратно в распоротый осколками живот, но главное – умерли. Вы убивали, потому что не могли выжить по-другому. Они убивали, потому что к этому свелся смысл их коротких последних часов или даже минут перед смертью. Никто из них не строил иллюзий, они боролись сейчас не за свою жизнь, а за вашу смерть. – МАРИН ЮДААААЙ!!!!! – снова донеслось из барака. – НИХОН НО ЭЙКО!!! – И ещё что-то нечленораздельное, какое-то "эноши".
Сирена, Лобстер Последняя не то мина, не то граната, что упала с неба, грохнула сбоку, ближе к воронке, может даже, в самой воронке, но это было ничего – главное, что вас оставили в покое. Впереди молочной кисеей стала растекаться дымовая завеса. Стреляли теперь ощутимо меньше – над головой посвистывало, видимо, где-то там в развалинах был станковый пулемёт, и он по вам долбил параллельно земле, потому что прицел у него был выставлен по вертикали на постоянку. Пули пролетали примерно на уровне бедра – если встать, может и яйца отстрелить. Но огонь был скорее беспокоящий – если побегут все сразу, кого-то и зацепит, а если по одному – то можно проскочить. Лобстер осмотрелся, не поднимая высоко головы. Увидел он ногу Ушастика, из которой, чуть пониже колена, текла кровь и торчал небольшой осколок, пробивший гетры. И ещё жопу Долговязого и подошвы его ботинок. Жопа Долговязого вела себя спокойно, не нервничала, не ерзала, а главное, чувствовалось, что это жопа живого человека, а не мертвеца. И это был хороший знак. – Что дальше делать? – спросил Брукс у Сирены. Когда никого рядом из старших не было, он вполне себе проявлял инициативу, а вот когда были, старался узнавать мнение начальства. – Вроде, "наш" пулемёт заткнули. Может, послать кого сползать проверить? А то Кремень со своими, кажется, назад отошел. Мало ли остался там кто? В это время слева послышалась ожесточенная стрельба – хлопанье винтовок, и взрывы, взрывы. Рвались одна за другой ручные гранаты, партиями, по нескольку штук. Бой там шел нешуточный, только с земли ни хрена не было видно, кто кого морщит и прессует. Потом закричал кто-то, снова, а потом япошки заорали своё "Марин юдай!" Вот что там сейчас происходит? А хер его знает! Видимо, пулемёт тот стали штурмовать, второй, по плану Клониса, но что-то не так пошло. – Так что? – настойчиво спросил у Сирены Джеллифиш.
Ферма Хобо начал затаскивать бойцов по одному на край. – Харэ придуриваться! Стреляй! – сказал он пулемётчику, и Гловер застрочил короткими, частыми очередями. В воронке народу было многовато, считай, дюжина человек. Кто-то сидел пониже, кто-то повыше, а Москит – на самом дне. Ты как раз перезарядил винтовку и начал искать ещё цели. Но соседнее отделение бросило перед вами дымы, и местность заволокло белым покрывалом. Рванули японские мины (они же гранаты, хер их разберет, легкие мины, короче, те самые, которые прилетали без свиста): Да-дах! Да-дах! И третья даже не прилетела. Фух! Кажется, намечалась переды... И тут тебя ебнуло в правое ухо. Ощущение было, как будто ты упал в воду с высоты ярда в два или три, только боком. Это и была третья: она произвела эффект, который можно описать, как "ушиб целиком всего морпеха", но ухо почувствовало удар наиболее чутко. Ты не потерял сознание, но на какое-то время перестал соображать, перед глазами была какая-то муть, надо было определиться, дышит тело само, или нужны усилия, чтобы оно дышало. Мысль была только одна: "Дайте опомниться! Дайте опомниться!" А потом вроде опомнился, оказалось, не надо никаких усилий, дышит. Пришлось, правда, похлопать глазами, чтобы проморгаться от пыли, и вообще как будто не до конца пришел в себя – оглох на правое ухо, нехороший в нем стоял звон, хотелось подвигать челюстью и прогнать его, но как только подвигал – заныла щека. Себя ты обнаружил сползшим по склону ближе к дну воронки, глядящим в синее небо, по которому проплывал, противно жужжа, самолет. У него было голубое брюхо, как у рыбины, и ты подумал, что у тебя, наверное, сейчас тоже голубое брюхо и лицо. Лицо с правой стороны немного онемело, ты потрогал его рукой, там было неприятно, нехорошо. Посмотрел – а пальцы-то в крови! И ещё в пыли. Вокруг все лежали кто как. Гловер младший тряс Гловера старшего за плечо и дважды повторил: "Очнись, очнись! Очнись, очнись!" – а потом вдруг всхлипнул. Хобо просто лежал лицом вниз, неестественно вывернув руку. Красотка Джейн кашлял, как ненормальный – пыли вы все глотнули основательно. Водокачка стонал сквозь зубы, держась руками за уши. Пулеметчики помоложе просто сидели, закрыв животы своими коробками с лентами. И только Москит был лихорадочно активен: скорчившись и то и дело поправляя съезжающую с головы каску, резкими, лихорадочными движениями копал он на самом дне воронки себе яму, приговаривая: "Ой, ну нахер! Ой, ну нахер!" Земля от него разлеталась во все стороны, как от вошедшего в раж броненосца-армадилло, кому-то даже в лицо попало.
-
Скэмпи, жыви!
Очень люблю твои описания, динамику боя и то, как ты выбираешь фразочки для случайных кадров.
-
Не знаю даже, за что хвататься. Пост отличный, но жуткий. И пассаж про отделение Дасти жуткий, и про японцев, и про "третья даже не прилетела". Я хорошо понимаю Москита, на самом деле, что-то мы попали куда-то не туда и не тогда, и не очень понятно, что теперь с этим делать : )
|
Подкова ничего не ответил ни Слипуокеру, ни Манго, ушел в себя, замкнулся. Вместе с Винком они перетащили пулемёт и коробки с лентами левее, "за сарай", хотя до его продырявленной пулями стенки было еще несколько ярдов. Раненый совсем расклеился – было видно, что там, на ничейной земле, он держался изо всех сил, чтобы не потерять сознание, не сдаться, а теперь, в относительной безопасности, ему уже ничего не хотелось. Он начал ронять голову. От идеи куда-то его перетаскивать без носилок Манго сам отказался, когда понял, что второго перемещения тот может и не пережить. Пить ему было нельзя, и Подкова только помочил ему губы пальцем из фляжки. И все немного расслабились, почувствовали, как свалилась с плеч гора психологического напряжения, ожидания близкой смерти – своей или товарища, и все раскисли немного, стали равнодушными к происходящей вокруг большой битве. Только Болоньезе оставался деятельным. – Эй, не спи, не спи парень! На, держи! – он потрепал раненого по щеке, закурил сигарету одной своей здоровой рукой, прикурил от неё еще одну и всунул подстреленному морпеху в зубы. – Говорить тебе лучше не надо, а ты кивай. Я буду спрашивать, а ты кивай, ага? – Болоньезе полез к нему за шиворот, достал медальон. – Так, что тут у нас? Дж. Макконнахи. Ирландец, да? Я так и думал. Кивни если ирландец. А лет тебе сколько? Двадцать два? Что? Нет? Двадцать три? – и так далее. Слипуокер не успел бы сползать за санитаром до начала атаки, но Милкшейк уже полз к вам сам, чтобы забрать Шорти и Обжору, которых третье отделение оставило около ваших позиций. Слипуокер столкнулся с ним, и еще Умником, по дороге у стены. – Из-под огня вытащил? Молодец! Ну давай, посмотрю, конечно! – согласился Харлок. Осматривая раны, док нахмурился. – Держите его в сознании. Так. Надо плазму. Он достал стеклянную бутылочку, развел порошковую сыворотку водой, поставил катетер и вручил бутылочку Слипуокеру. – Держи вот так, повыше. Только над стеной не поднимай. Попозже ещё проведаю вас.
– Док, – вдруг прохрипел Макконнахи. – Дай моо... мооорфий. Это были первые слова, которые вы от него услышали. Он попросил это так жалобно, с такой детской надеждой, как будто сын просил у отца купить ему хот-дог, на который нет денег, ведь санитарам морфий не полагался. – У меня всего три ампулы... – замялся Халок и отвел глаза. Вы понимали, почему он мнется. Морфий выдавали только офицерам медицинской службы, значит, он где-то раздобыл его нелегально, раздобыл ДЛЯ СВОИХ. А это был парень из другой роты. Морфий, может, будет нужен, чтобы облегчить страдания кому-то знакомому. – Дай, – попросил Макконнахи. – Ну, дай, а? Лицо его с черными кучерявыми волосами, прилипшими ко лбу, вдруг стало детским-детским, хотя он был постарше многих тут, явно за двадцать лет. Оно исказилось гримасой боли и обиды, сигарета вывалилась из губ, а из глаз покатились слезы. – Ладно-ладно, – быстро согласился Милкшейк, покраснев от стыда. – Только ты не вздумай потом умереть, понял? – отчитал он морпеха, как строгая тётка. – Как будут носилки – вытащим. Скоро, скоро их доставят уже на берег, – было видно, что он врет как умеет, то есть плохо. Раненый молча кивнул, застонал, когда иголка воткнулась в кожу, кивнул ещё раз, дескать, спасибо, задышал часто, весь съежившись от боли сразу во всем теле, ожидая, когда она откатит хоть от одной из ран. – Бля! – сказал, стиснув зубы, Болоньезе, мотнул головой и принялся грязными пальцами вытирать ему слёзы. – Ты держись! Держись только! Вот это вот Слипуокер! Это он тебя вытащил! Настоящий псих! Работает в Голливуде, прикинь!? После войны сразу поедем к нему в Голливуд! Он там всех знает! Кто твоя любимая актриса!? – Хеее... хееее... хееееди! Лааа!.. Ламаааар! – провыл рядовой Макконнахи, снова плача. – А, знаю! Брюнетка такая курносая! "Алжир", "Шумный город", "Леди из тропиков", да-да-да! Она тебе точно автограф даст! Понял!? Будет классно! Не умирай, а то все пропустишь! – Она вроде немка, – мрачно заметил Подкова. Болоньезе посмотрел на него, как на дебила.
Макконнахи провалился в полудрему, и сразу началась атака. Справа стали рваться те же мины или гранаты, которыми щедро сыпали на берег, когда Манго ползал к Андерсону. Потом застучали и пулемёты. Пули опять засвистели, теперь не над головой у вас, а перед вами, через ничейную землю. Подкова посмотрел на Манго испытующе. "Может, не будем так тупо помирать?" – читалось в его глазах. – "Может, как-то по-другому надо?"
-
Ох и тяжела лейтенантская доля!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Рим раздолбал Карфаген с его слонами и кораблями, у которых весла в пять рядов были! А потом и сам город! Рим натянул хваленую македонскую Фалангу! Рим выловил неуловимых нумидийцев! Рим покорил Испанию (Серторианцы – это больные на голову люди, которые не хотят признать очевидное, их успехи временны). Рим раздербанил Понт, захватил древние города Пелопоннеса. У Рима просто не осталось сравнимых врагов! Рим дальше будет выбирать их и громить, громить, громить, кидать на каждого столько и таких сил, каких надо и сколько надо! Потому что Риму благоволят САМИ БОГИ! Вот прямо верю что стандартный римлянин именно так и думал!)
|
Шелби долго посмотрел на тебя, словно взвешивая на весах твою жизнь. Чувствовалось, как тяжело ему сейчас не выражать на лице никаких эмоций, оставаться командиром. Он уходил в Мексику не потому что верил в победу, он уходил, потому что не мог признать поражение. Всё его существо бунтовало против этого, но в то же время он теперь уже не желал никого заставлять идти за собой. Будь благословен тот командир, который ведет в последний, безнадежный бой солдат, которые этого хотят. И будь проклят тот, что гонит на него солдат, желающих остаться в живых. – Что ж, в таком случае у меня есть для вас задание, с которым справитесь только вы, – проговорил он наконец, и приобрел свой обычный вид: вид генерала, который замечает тебя, но не смотрит на тебя, когда приказывает. Этот особый взгляд ты знал – словно бы человек не человек, а так, боевая единица, и значит, можно им распорядиться с большей полнотой, чем рабом или вещью: можно решить, пожить ему еще или умереть, а весь смысл его краткого оставшегося существования подчинить одной цели – захвату какой-нибудь Хижины Лесника, Кладбищенского Холма или тому подобной ничего не стоящей отметки. – Итак мой приказ: поезжайте в Миссури. Я видел, вы вели дневник. У вас он при себе? Отлично. Я хочу, чтобы на основе этого дневника вы написали и издали книгу – про наш путь, как мы боролись, как побеждали, как мы не сдались. В Мексике это никто читать не будет, но вот в Штатах прочитают. Если нам повезет, если Конфедерация возродится, эта книга станет маяком, вокруг которого сплотятся наши. Удачи, капитан! Он отдал тебе честь рукой в поношенной перчатки, в волокна которой навсегда въелась пороховая копоть бесконечных сражений. И Железная Бригада, вернее её остатки, похоронив в водах Рио-Гранде знамена, кинулась в них сама, словно желая утопиться. Всадники плыли прямо в седлах, держа на весу порох и оружие, как много раз до этого, переправлялись вы через речки и речушки в Миссури и Арканзасе. Солдаты выходили на тот берег, с них стекала вода, и это была уже мексиканская вода, и земля там была чужая. Кони стряхивали капли, махая хвостами тебе на прощанье, и капли летели в реку, поднимая тучи брызг. А ты стоял и смотрел. Бригада построилась в колонну. Кто-то, кажется, полковник Эллиотт, махнул тебе рукой, а может, просто так показалось. Остальные не обернулись – смотреть назад было больно. Колонна тронулась, запылила, и вскоре не видно было ничего, кроме облака пыли, а потом рассеялось и оно.
Ты поехал назад, в Сан-Антонио. Шелби легко было говорить: "вернитесь в Миссури". От Игл-Пэсс до Сан-Антонио было почти сто тридцать миль, ты проехал их за пять дней – твоя последняя лошадь (сколько ты их сменил за войну? Надо бы подсчитать) звезд с неба не хватала. В Сан-Антонио ты толком никого не знал, вернее, знал несколько человек, у которых останавливался, когда вы здесь стояли, но никого из них ты не мог назвать другом. Здесь вообще отношение к бывшим конфедератам было смешанным – многие в этом городе ещё во время войны симпатизировали янки, и теперь они высунули носы из под шляп и расправили плечи. И даже тем, кто был за правое дело, война надоела до чертиков. Прошлое мало кого интересовало на фоне неопределенностей будущего: всем хотелось узнать, как они будут жить дальше? Линкольна застрелили ещё весной, и теперь президентом стал Эндрю Джонсон, с которым многие южане связывали большие надежды. Некоторые, впрочем, относились к тебе сочувственно, а одна семья даже поселила у себя в сарае на несколько дней – деньги-то на отель у тебя были, только это были конфедератские деньги, и в новой стране они не стоили и бумаги, на которой были напечатаны. Помощи ждать было не от кого. В один момент показалось, что тебе повезло: какой-то молодой парень, может, чуть помладше, а может, и чуть постарше, так просто не поймешь (вы все, отвоевавшие по нескольку лет, были своего рода стариками), пригласил тебя выпить – оказалось, ты спас ему жизнь на войне тем, что не дал его повесить. Ты с трудом вспомнил что-то такое... сколько их там осталось болтаться на деревьях в Арканзасе? А может, он зачем-то об этом врал? Он расспрашивал тебя о твоей службе, что да как, но потом к вам за столик подсел его приятель, и разговор сам собой сморщился, угас. Ты поблагодарил его за виски и ушел. Из вещей у тебя при себе был револьвер, карабин, тот самый бинокль да дневник – собственно и все. Были еще запонки, которые ты носил во внутреннем кармане – и чтобы не потерять, и потому что манжеты твои были слишком ужасны, чтобы носить запонки. В Сан-Антонио к тебе прикопался патруль синепузых – от тебя потребовали сдать карабин, спороть все нашивки и пуговицы. Револьвер оставили, "как личное оружие офицера" (даже неизвестно, было ли и правда такое постановление, или их кто-то так обдурил, и теперь они оставляли револьверы всем офицерам). Ещё они потребовали показать справку об амнистии – её в последние дни войны выдавали всем капитулирующим бойцам конфедерации, вместе с принесением клятвы верности союзу. У тебя такой не было. Они сказали, что без справки тебя могут арестовать, а вообще офис, где её выдают, находится в Шривпорте и ещё в Остине. Возиться с тобой у них не было никакого желания, и тебя отпустили.
Так прошло двое суток. Пора было выбирать, что делать дальше: дорога до Миссури отсюда составляла... порядка тысячи миль! И это ещё если срезать через Индейскую территорию, а что там сейчас происходит, ты был не в курсе, вполне вероятно, убийства и беззакония. Объезжать через Арканзас выглядело более надежным, хотя вся страна кишела шайками грабителей, конокрадов и недобитых партизан. Транспортная система работала плохо: железные дороги на юге разрушены, дилижансы ходили нерегулярно и стояли порядочных денег, да и ездили по коротким линиями между двумя городами. Был, правда, ещё один путь – поехать не на север, вдоль Миссисипи, а на восток, в Хьюстон, потом добраться до Батон Ружа, как-то раздобыть денег на билет и сесть на пароход в сторону Сент-Луиса – пароходы уже вовсю ходили по реке. Вот так вышло бы быстрее, безопаснее... но всё упиралось в то, что у тебя не было денег на билет. Лошадь, конечно, можно было продать, и как-нибудь третьим классом, а то и нанявшись в кочегары, добраться до Ганнибала, а оттуда до старого Боссланда можно было дойти пешком... миль восемьдесят... в теории...
-
+ Сага продолжается. Можно написать роман, перевести на Инглийский, и стать суперпопулярным автором бестселлера. Серьезно.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Варвар, встретив на пути скалу, разбежится и жахнёт её лбом со всей дури – скорее всего помрет или башку себе расшибет, но может, и скалу расколет. Эллин будет ходить вокруг скалы, разводить руками и рассуждать, каким долотом её лучше долбить. Приготовят долото, но внезапно устроят войну между городами, чтобы выяснить, кому из них принадлежит скала. Потом объявят её священной и устроят под ней философский спор о божественной природе скалы. Римлянин же взвесит за и против и решит, надо ли биться об скалу лбом или крошить её долотом, действовать каждый день по чуть-чуть или с маху сразу, пригонит рабов и будет делать, что нужно, пока скала не рассыплется в щебень, а этим щебнем вымостит дорогу. Вот так!
Так вот, фракийцы эти – конечно, варвары. Но есть у них своеобразная твердсть – от других варваров их отличает то, что раз разбив голову об скалу, они могут попытаться убиться об неё лбом ещё два, три, четыре раза. Характеристика, заслуживающая быть открытой народу.
Однозначно плюс.
|
Слипуокер Слипуокер вскочил, ухватил раненого за воротник и за ремень и попробовал тащить. Это была ошибка: ничего не вышло – безжизненное тело просто проворачивалось по песку, и он сдвинул его на сантиметр или два. Пришлось схватиться за ремень рюкзака, на плече, и тянуть одной рукой изо всех сил, как сумасшедшему. Дым ветром прижимало к земле, и пулеметчик, хотя и не видел цель ясно, хорошо видел, что кто-то там копошится. Он начал стрелять почти сразу, но чтобы не тратить патроны зря, стрелял короткими. Несколько пуль с громкими хлопками ударили в рюкзак парня, и даже дымок от тлеющей материи показался. Рюкзак порвало в клочья, лямка, за которую тащил раненого Слипуокер, порвалась, и он упал на песок. Это, наверное, и спасло ему жизнь – несколько пуль просвистело над головой. В кино, конечно, Слипуокер видел, как вокруг человека, по которому стреляют, встают фонтанчики песка, но тут было не так – было слишком близко, и пули просто проносились мимо. Или попадали. Он схватил раненого за руку и потащил, понимая, что вряд ли успеет. В следующий миг он увидел, как из-за стены высунулся Манго, кинул гранату, схватился за автомат, и даже успел дать очередь, прежде чем Подкова утянул его вниз. По бревнам, по мешкам с песком, тоже ударили пули, так яростно, что пыль брызнула вверх. Слипуокер побежал дальше, но лучше сказать побрел – раненый волочился за ним. Раненый вдруг закричал – может, в него попали, а может, просто от того, что его потащили и ему было больно. В любом случае, кричит – значит жив. Потом вскрикнул сам Слипуокер – заболела ляжка, как будто что-то ужалило. Это придало сил, и протащив раненого последние два ярда, он свалился через стену, мучительно думая о том, как сильно его подстрелили, и живой ли ещё этот парень или нет. Там он стал свидетелем следующей сцены.
Манго Манго был не виноват в том, что происходило – потому что сам отдал Клонису пулемет и больше половины своих бойцов. Но морпехам было всё равно – раз отдал, значит, наверное, тот лучше знает, что там происходит. Когда лейтенант выдал свою тираду, Подкова глянул на него с выражением: "Ты что, вконец ебанулся?!" Только что они с Винком оттянули на себя огонь пулемёта, на несколько секунд, даже не на минуту, и то чуть не погибли. Пулемётчику, расположенному ярдах в ста, довернуться на них не стоило вообще ничего – чуть ствол повернуть, и всё, салат с креветками. А этот тут раскомандовался... Но Подкова был уверен, что Манго сейчас прикажет что-нибудь делать им троим, например, менять позицию, или... А этот сумасшедший швырнул ещё одну дымовуху. Граната улетела довольно далеко, подальше, чем было первое гнездо. Но когда лейтенант подхватил тяжелый автомат и дал очередь в сторону того самого "бугорка", Подкова не выдержал и кинулся на него. Он наполовину толкнул его, наполовину повис на нём, схватив за плечо и заставив пригнуться – и очень вовремя: пули градом посыпались на бревна баррикады и засвистели над головой. Швить! Швить! Швить! За каждым этим швить – выбитые мозги и или простреленные легкие. – Ты идиот! Ты псих! Он специально побежал, чтобы ты не подставлялся! Ты что, не видел, как Ами убили?! Ты идиот! – захлебываясь, запальчиво выговаривал ему Подкова, одновременно чувствуя, как толкается внутри неуверенность – никогда старательный, в общем, морпех, не стал бы так говорить с офицером, если бы не оказался в такой ситуации, но теперь-то что – и ощущение, что здесь уже, на поле этой яростной битвы, не действуют те правила, которые безотказно работали в казарме, а если и действуют, то не так. – Ты сдохнуть хочешь?! Хочешь сдохнуть, а!? Ты же сдохнешь, и мы останемся вообще без никого!!! Слипуокер псих, но он-то за себя, а ты... Что ты там с автоматом своим сраным сделаешь!? Ты идиот! Да пошел ты!!! – выкрикнул он, сорвав каску и долбанув ею по стене. – Э, полегче, друг, – заметил Болоньезе, по-прежнему обнимавший, словно ребенка, свою раненую руку. – И ты пошел, однорукий бандит, бля! – бросил ему Подкова. – Вам всем нахер жить надоело! Когда вы поймете, что это не кино! Не кино про героев!
Всем Крича друг на друга они даже не сразу заметили, как Слипуокер скатился через стену и стащил за собой раненого. Раненый был плох. Слипуокер рассматривал что-то у себя на внутренней стороне бедра. – Цел? – спросил Болоньезе. Дроздовски был цел: пуля пробила мешковатые морпеховские брюки, но еле чиркнула по ноге и оставила буквально царапину, содрав кожу. Дюйм вправо – могла бы перебить артерию или кость. Шесть дюймов вверх – и Дроздовски остался бы без яиц. – Ну ты и псих! – восхищенно сказал Болоньезе. – А этот как? – спросил Подкова, кивая на раненого. Тот был весь в крови – изрешетило его там, на ничейной земле, знатно, но вроде бы новых дырок не прибавилось. Болоньезе здоровой рукой стал шарить в нём, ища аптечку. – Тебя как зовут? Ты кто? Раненый не ответил – только покачал головой. Ему даже говорить было тяжело. Он был, наверное, из роты "Фокс" – никто из вас не помнил его фамилии. Подкова осторожно снял с него рюкзак и положил ему под голову.
-
Бой а ла натюрэль. Аж пробрало.
-
Ух, мощно! И да, Подкова прям всё то высказал, что я от лица Слипуокера хотел, но постеснялся))) А Подкова прям от души! Ух, красавец. Но вообще все красавцы. Прям так как-то спокойно и душевно всё это отыгралось. Здорово, просто здорово.
зы: а + к морали всем будет за то, что раненого вытащить удалось живым?)
|
Клонис Джелли кивает, отстегивает японский штык, на его глуповатом лице мелькает выражение задумчивости, в конце концов он не находит ничего лучше, чем засунуть штык без ножен себе сзади за ремень. Да и ладно, не порежется. А если и порежется – это будет вообще наименее страшное, что с ним может на этом острове случиться. Хобо оборачивается, чуть погодя кивает. Но легко сказать – "не маячь, обеспечь". А как этих олухов заставить высунуться, если не собственным примером? Хобо сползает назад в воронку, тащит их к брустверу за руки, что-то втирает, кивает в сторону япошек. Сначала дело идет – стрелки из BAR опять занимают позиции на бруствере и стреляют, но потом, когда пули снова свистят над головой, сползают, задрав стволы, вжимают головы в песок. Пулеметчик дает несколько коротких, потом тоже прячется. Почему? – Да откуда бьют-то? – слышишь обрывок разговора. А правда, откуда бьют? Получается – откуда-то от левого конца сгоревшего барака. А может, из блокгауза этого, из окна. Скучная такая бетонная коробка с отметинами пуль и осколков на стенах. Напоминает пошарпанный спичечный коробок. Или из того барака, что сразу влево от блокгауза. Присмотревшись, можно заметить, что внутри мелькает свет в полумраке, как будто кто-то балуется с выключателем лампочки – это выстрелы, но самих вспышек не видно. Кто-то оттуда стреляет, но из какого окна? Из бокового? Япошка видно засел поглубже и строчит по воронке, гад. Эх, подобраться бы к окну и всех там покрошить. Или гранатку... Ещё какие-то пулемёты стучат истерично прямо перед позициями, кажется, даже и ближе 30 ярдов, но где они? А, один вон справа, только в кого стреляет, если рота "Фокс" ещё в атаку не пошла. С жужжанием над пляжем пролетает самолет, флотский Уайлдкэт. Этот идиот тоже мог бы чесануть по бараку хоть разок – всё было бы полегче. Да где ему там сверху разобраться?
Ферма, Хобо, первое отделение Бьешь "по япошкам" выстрел за выстрелом, пачку за пачкой. Они вылетают со звоном, ты запихиваешь новые, только японцев что-то ни хрена не видно. Хотя нет, вроде вон, высунулся. А, черт, опять спрятался. Потом прилетает пуля – в песок у тебя перед носом. Кто-то целится прямо в тебя любимого, кто-то держит тебя на прицеле, передергивает затвор, и сейчас... да ну нахер! Прячешься вниз, в воронку, где стонет Землекоп. И многие так же спрятались, как и ты. Друг на друга стараются не смотреть, а смотрят вверх и немного под углом, как будто цепляясь взглядом за край воронки. А все просто – непонятно, куда стрелять. Не, никто вообще не хочет, чтобы его убили, но те, кто в принципе готов пересилить себя, не хотят, чтобы их убили, когда они будут стрелять не пойми куда. Чертовы япошки. Та-та-та-та-тах! – выдает пулеметчик. – Та-та-та-та-тах! – и тоже сползает к вам, и тоже на вас не смотрит. – Давайте, парни, че приуныли! Огонь! – оборачиваясь командует вам Хобо. Сползает сам, хватает за плечо Лаки-Страйка, тащит наверх. – Огонь, мать вашу! Давайте, ну!? – Сержант, не налегай! – скорее просит, чем качает права Заусенец. – В кого стрелять-то!? – В япошек, блядь! – терпеливо объясняет Хобо, почти не повышая голоса. – Которые по нам бьют! – Да откуда бьют-то? – Смотрите лучше и увидите. – Да чего там смотреть. Некоторые лезут назад, неохотно, неуверенно. Лаки-Страйк облизывает губы, решившись, снова поднимается на бруствер. Стреляют, опять вышибая пачки и меняя магазины. Та-та-тах! Та-та-тах! – бьет Ветчина, приложившись к прицелу. – Та-та-тах! Та-та-тах! Потом опять отлипает от него и прячется. – Ну чего опять замолчал. – Надо чуть остыть. – Стреляй, бля, стреляй! Остыть ему надо. – Серьезно, сардж, надо остыть. Но по голосу чувствуешь – ни хера не надо, дурака врубает Ветчина. Лаки-Страйк, отстрелявшись, сползает вниз, перезаряжает магазин, неторопливо, вдумчиво даже, можно сказать.
Всем, но в основном второму отделению – Сирене и Лобстеру Тик-так. Как перед экзаменом, который не уверен, что сдашь. Только хуже: если провалишься на экзамене, то в целом знаешь, что будет дальше – ничего приятного, но какая-то понятная процедура. А здесь что будет? Гибель отряда? Смерть твоя лично? Плен? Но япошки пленных не берут, наверное... Или обойдется? Или сначала обойдется, а потом... 10:10. Звучит команда. – В АТАКУ! – кричит Клонис, надрываясь, чтобы перекричать стук пулемётов. Некоторые вздрагивают, хотя все ждали этого слова. Второе отделение, сгорбившись, ссутулившись, приподнимается и переваливается через стенку, гурьбой, пригибаясь, выставив штыки, осматривается, поднимается, чтобы бежать вперёд. Поднимается Сирена, и собранный Брукс, и припугнутый происходящим Канифоль, и сжавший зубы Долговязый, и Лобстер со своим гранатометом на винтовке. И тут все слышат резкий, противный свист там, у япошек на позициях, два раза. Нет, не свист минометной мины – свисток, как у паровоза. А потом начинает грохать вокруг, хлопать даже безо всякого предупреждающего шелеста: Бумх! Бумх! Бумх! Разрывы взметываются вокруг воронки, не долетая до стены, между притаившимся пулеметным гнездом и вторым отделением. Взрывы не сказать чтобы ужасные... но они не ужасные, когда сидишь за стеной и в любой момент можешь спрятать голову, а когда надо бежать сквозь эти взрывы... да херушки! Парни залегают все как один – переждать, перетерпеть. Но хлопает снова и снова, по три разрыва каждый раз, послабее, чем от миномета, посильнее, чем обычная граната. Можно даже различить подлетающие маленькие точки размером с теннисный мяч, даже понять, что летят они... оттуда, да, от левого края сожженной развалюхи. Бумх! Бумх! Будумх! Кто-то вскрикивает – зацепило. А кто не вскрикивает – тот, может быть, и мертв, потому что лежат все, как мертвые. Клонису не видно, кого именно, да и Сирена, уткнувшийся лицом в землю, не может понять. Бумх! Бумх! Бааах! – от каждого взрыва остается не воронка даже – дырка в песке размером, может, с футбольный мяч или около того, с подпалиной. В воздух летит песок, словно какой-то бесноватый бегает туда-сюда и кидает его вверх горстями. Грохает ещё так резко, истерично даже, несолидно – а все равно страшно. – Сержант, можт, назад? – спрашивает у Брукса Долговязый. – Погоди, – говорит тот, слегка приподнимаясь, чтобы осмотреться. Свистит пуля – Брукс снова распластывается по земле. Но пули над вами почти не свистят – чувствуется, что япошки пока сосредоточились на воронке. – Сука, ни встать, ни перднуть! – выдает кто-то. Снова шлепаются три подарка – на этот раз один из них проламывает крышу сарая справа и разрывается внутри, выламывая доски и раскидывая высохшие пальмовые листья, которыми он покрыт. Их обрывки опускаются на землю, как перья или большие хлопья пепла.
Внезапно, справа, за этим самым сараем, раздается крик: – ЖИВО! ЖИВО! ЧЕГО ЖДЕШЬ?! – это кричит Кремень. Бааах! Бааах! Бааах! – это по вам. Сколько они уже этих гранат извели, штук по пять на ствол? А потом: Да-дыыыыыщь! – страшно грохочет и гудит справа. Поднимаете головы от земли – облако взрыва расползается за сараюшкой. Это Кремень подорвал пулемётную точку, видимо. Гранаты продолжают рваться по три вокруг вас, а вот винтовки и пулемёты теперь чешут по нему и его ребятам из второго взвода. Видите там их фигурки: кого-то оттаскивают назад, видимо, раненого, вздымаются фонтанчики песка, пара человек остаётся лежать неподвижно. Но полдела сделано – один пулемёт выбит. Но совершенно очевидно, что японцы ваш взрыв стены приняли не выстрел "какой-то своей пушки", а именно что за взрыв, и подтянули кого-то. И позиции у них хорошо замаскированы, и прячутся они мастерски, и деревья там везде создают грёбаную тень, даже настоящую сеть из теней и просветов, которая служит им отличным, мать его, камуфляжем. И вспышки от их винтовок слабые, плохо различимые. Не видно их просто так и всё тут.
Левее, где-то около блокгауза, оживает вражеский пулемёт и начинает строчить. Дыг-дыг-дыг-дыг-дыг! Дыг-дыг-дыг-дыг-дыг! Тупо, методично, но явно длинными. Его вам не видно, он там где-то рядом с этим дурацким блокгаузом.
Скрипач, Мрачный, третье отделение. Ваше отделение поглядывает через стенку. – Видишь кого? – Да хуй его знает, – честно признается Бандит. – Вот и я с таким же флопом, – отзывается Скэмп. Дасти вздыхает. – Ладно, парни, готовьтесь молотить по всему, что движется или хотя бы делает вид, что не похоже на япошку. – Чего? – переспрашивает Пароход. – Стреляй в южную сторону короче. – В южную? – Бля, харэ тупить! – встревает Скэмп. – В сторону развалин стреляй, понял? – Понял, понял.
Клонис командует. – Ну, огонь! – говорит Дасти. Все поднимаются над стеной и нестройно палят кто куда, без особого энтузиазма, но и не истерично, не норовя поскорее укрыться за стеной. Тах! Тах! Та-тах! Бам! Бам! Та-тах! Бам! Тах! Бам! Да-да-дам! Да-да-дам! – это Водокачка, морщась от отдачи в больной руке, сверлит дырки на той стороне из своей винтовки Браунинга. – А чего в ответ не стреляет никто? – спрашивает Гусь. – Давай не болтай! – отзывается Бандит, запихивая новую пачку. Тах! Та-тах! – Музыкант! Давай ты тоже! Бам! Бам! Да-да-дам! Второе отделение "идет в атаку" – чтобы почти сразу залечь под взрывами. Вроде тех, от которых вы под Амтрак забирались. – Чет недалеко ушли! – гыгыкает Бандит. – Че ты радуешься? Значит, нас сейчас пошлют! – говорит Дасти. Джок долго целится, а потом его винтовка вдруг щелкает впустую – осечка. В ответ на это он заливается идиотским хохотом. – Дебил, – говорит Дасти. – Смотри, что с ней не так. Дебил чертов. А Гусь-то прав, в ответ по вам и правда почему-то не стреляют. Может, потому что вы ни в кого и не попадаете? Или потому что по другим бьют. Рвутся гранаты, но правее, для вас неопасно, ну, или вам так кажется теперь, когда вы немного пообвыклись на Тараве. Потом гулом расходится над пляжем мощный взрыв справа. – Это че там? – Это Кремень небось. Слышал, он кричал. – Сержант, а я, кажется, подстрелил одного! – замечает Крот. – Ну молодец, медаль получишь, – реагирует Дасти. И поглядывает в сторону Клониса, что он там как вообще? Что себе думает своими лейтенантскими мозгами?
-
Дяденька, дай пострелять : )
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Здравомыслящий товарищ Акций Руф, конечно! И очень здорово помог делу римской дипломатии.
|
Началось все просто замечательно – ведь Шим не помнил, когда это ему совершенно бесплатно выдавали такую справную одежку – из хорошего сукна, да ещё и ярко выкрашенного, да ещё и много всякого другого барахла. Да если это всё забрать с собой и продать (а серьезно, "это же всё потом оставят нам, парни?") можно уже в прибытке остаться. Лишь обучение стрельбе слегка подразмочило уверенность, что все идет куда надо. Бумажный патрон на вид страсть как похож на конфету, но только вот на вкус ничего даже близко похожего! Мерзкий у пороха вкус. Да и запах этот кисловатый довольно противный. – Ничего, привыкнешь! – говорил сержант, хохоча, когда видел, как парни морщатся. А вот что-то не хотелось бы привыкать. Шимус быстро смекнул, что если у наших есть порох, пули и винтовки, то и у врагов тоже. Пару раз он сидел, разглядывая эти пули, и взвешивая их на ладони совсем не горел желанием отведать такие пилюли какой-либо из своих конечностей. Конечно, сомнения свои он держал при себе – а то еще прослывешь трусом. Но события разворачивались без малейшего внимания к его, Шимуса, то есть, пожеланиям.
Что касается продолжительности боевых действий, то тут Шим прогнозов не строил, а прямо говорил: – А нам-то чего? На год, на два, хоть на десять! Мы на три месяца записались. Три месяца помаршируем, а потом и по домам. А чего нам? Это ж не англичане, чтоб их десять лет для удовольствия колошматить! Не, ну, может, если платить будут хорошо, я может, и останусь. Но для начала три месяца – самое оно, а парни? Еще посмотрим, чего тут за война намечается. Но самое главное – в армии все ирландцы быстро ощутили, как их, ирландцев то есть, много, какая за ними силища! Как крикнет тыща или сколько глоток "Эрин Го Бра!" – так хоть святых выноси. От этого клича становилось эдак лихо на душе – ух мы какие! Уж точно южане-то такого не выдержат. Вообще о южанах Шимус был невысокого мнения. Он придерживался той точки зрения, что они там через одного белоручки и привыкли, чтобы им негры бисквиты на подносе подавали и стояли с платком наготове, когда сопля из носу полезла. Один на один – оно, может, эти белоручки и хороши – знают там приемы всякие хитрые, как саблей на дуэли махать или чем там, тростью? Время-то обучиться есть, денег тоже много. Но это один-на-один, а в настоящей драке один-на-один редко бывает. И вот когда простые парни соберутся вместе и как вдарят – так белоручки их ни за что не удержатся. Почему? Да потому что слишком уж им важно покрасоваться друг перед другом, а тут красоваться некогда будет. Вот и полковник Коркран всё это понимал, и потому не красовался на коне, а подбадривал. Оно ведь как? Всем поныть хочется, поделиться стало быть, своими тяготами. А когда человек ноет, он себе немного лучше делает, а всем остальным на это же немного хуже. А вот когда полковник сам марширует – черта с два ты поноешь, потому что он человек все же с ответственностью. Как-то вот понимаешь, что не стал бы сам полковник терпеть такую жару, и духоту, и ломоту в ногах, и жажду, если бы мог не терпеть. А если стал – то по-другому, значит, нельзя, так что задави эти мысли в своей пустой ирландской башке, закрой рот и переставляй ноги.
Так рассуждал Шимус обо всем, что видел. Военная служба казалась не сахар, но и не особенно тяжкая – пока что, в общем, не хуже другой какой работы. Плохо только, что своего какого ритма тут не выбрать. Когда починяешь сапоги, там всё от тебя зависит: дует ветер – работаешь, пошел дождь за окном – ну, ты приуныл, молоток отложил. А вылезло солнце – на душе потеплело, так и вовсе пиво пить пошел. В армии – не так, тут все подчинено общей канве, и из неё выбиться трудно: все маршируют – и ты маршируй, у всех привал – и у тебя тоже, все пошли кур воровать – и ты со всеми иди, а то без курятины останешься (пока, правда, кур они ни у кого не воровали, но Шимус знал, что рано или поздно до этого дойдет – в этом полку не меньше трети были воры и жулики). А тебе, может, посидеть, подумать надо о своей нелегкой доле. Вот это вот неудобно!
– Угомонись, Билли, угомонись! – сказал он своему дружку. – Дуболом этот, конечно, зря тебя жахнул, и если по-честному, то еще б неизвестно, чья взяла. Если совсем по совести, то надо было б его взгреть всем вместе. И я б даже был бы за это. Но и ты вон смотри, на кой черт ты Шона подкалывать стал? Мы же все с одного района. Вот стал Шон сержантом, а тебе что понадобится, ты к кому пойдешь? Когда кто-то из наших наверх лезет, надо его снизу вверх толкать, чтобы повыше залез, и потом туда своих подтягивал. А не тянуть вниз, дескать, "чем ты лучше меня". Да ничем не лучше, может, повезло просто, разве же это важно? Это неважно, Билли. Важно, что наш человек в сержантах ходит. Понял?
***
Если бы Шимуса попросили описать войну глазами её участника, ему хватило бы двух фраз: 1. "Кто-то кого-то убивает." 2. "Более ничего не ясно." Генералам с полковниками, которые там у себя в палатке о чем-то договорились, оно, может, ещё и понятно, а простым ирландцам никто ничего не докладывает. То ли в этом месте, где в тебя ядра летят, судьба всей войны решается, то ли это вообще никому неинтересно, и ядра-то случайно прилетели. Билли про это дело сказал так: "Если тут судьба сражения решается, мне, Билли Кларку, не худо было бы чтоб об этом кто-то доложил. А раз нет – я помирать не собираюсь." Крути - не крути башкой – ну увидишь ты что-нибудь, что из этого поймешь? Стоит вон там вроде наш, синий полк. А что он там делает? Вот, двинулся, и мы тоже двинулись, а куда? Полковник что-то там кричит, ещё пойди разбери, что именно. И размывается состояние военной машины, когда один приказал – а все сделали, потому что появляется сомнение в осмысленности. Армия из железной статуи, которая растопчет кого угодно, превращается в соломенное чучело, у которого одна нога ходит направо, другая налево, голова вертится во все стороны, и вместо сокрушающей поступи получается какая-то нелепая пляска. А потом как ебанет пулями по людям прямо перед тобой, как выплеснет кровью на запыленные уже мундиры, как увидишь мертвых. То что там кто-то кричит, кому-то больно – этим Шимуса было не пронять, потому как больно, и что ж теперь? Много всякого он на улицах видел, когда людям больно – и повозками их там переезжали, и палками били и бывало что рабочие с высоты падали. Бывало такое. А вот такого, чтобы рррраз! – и сразу десять человек в мертвецы, и это ещё только начало – вот такого, признаться, не видал. Смерть – это же всё. Вот совсем всё. Не повернешься, не скажешь на прощанье едкого словца, не пошутишь, да вообще ничего! Смерть – конец истории. Всё.
Наверное, именно от этого страха – страха, что опоздал, что уже наступает это "всё", перемалывающее тело в удобрения, а душу во что-то неизвестное, Шимус и выстрелил. И побежал-то скорее чтобы не видеть, что там с этим бородачом сталось. Упал – и ладно, лишь бы не умер! А то всё! Тут ещё Шимус явственно ощутил, что не так с войной, где подвох. Когда там парни дрались в Файф-пойнтс, бывало, конечно, что и убивали кого-то. Но! Тот, который убивал, он всегда знал, что делает неправильно, что нельзя убивать. Нехорошо красть, нехорошо обманывать, нехорошо в карты передергивать, но то всё такое, наживное. Ну, украл сегодня, а завтра вот помог кому-то, у кого и гроша нет. Ну, передернул в карты, а завтра эти же деньги одолжил дружку на похороны отца, святое дело. Всё крутится, всё сменяется. Но как убил – так всё. Черточка. Ни на что хорошее это поменять нельзя. Да, оно может, бывало так, что убил какого-нибудь отвратительного типа, которого и жалеть не стоит, но всё равно – так бы, может, он раскаялся, а теперь-то что... Как бы это сказать. Пристукнуть его стоило, но никто не говорил, что стоило это сделать тебе самому!
А тут – как будто цепных собак с цепей спустили и так и надо. Как будто пиво пьют горстями. Как будто договорились, что уступать друг другу дорогу – это неправильно, а правильно – сталкивать друг друга в грязь. Э, да что там... черта с два ты это опишешь. Просто если раньше ты убивал кого-то, то все бы смотрели на тебя с выражением: "А что, по-другому никак нельзя было?" А теперь никто вообще никак не смотрел. Убил – и убил. И ладно. Самим бы выжить как-то. И прожигала голову мысль, что и с той стороны парни теперь думают так же. Беда не в том, что убийство теперь стало чем-то хорошим – оно и не стало. Беда в том, что оно потеряло статус плохого или хорошего. "Нормально". "Обыкновенно." "Ну, понятно."
И больше, чем от вида трупов, растоптанного знамени или бегущих толп солдат в синем, побелели у Шимуса пальцы от этой мысли. "Господи! – подумал он. – Куда же это я попал!? Что же это никто мне не сказал, что тут так все!?" Но свои – это свои. Надо было их держаться, а то как потом в глаза смотреть? Прикрываем, значит, прикрываем. Свои вон хоть воды напиться дадут. – А что полковник? – спросил он, заряжая мушкет. – Жив?
-
Шимус быстро смекнул, что если у наших есть порох, пули и винтовки, то и у врагов тоже.
Поразительной сообразительности этот ирландец! :)
Когда починяешь сапоги, там всё от тебя зависит: дует ветер – работаешь, пошел дождь за окном – ну, ты приуныл, молоток отложил. А вылезло солнце – на душе потеплело, так и вовсе пиво пить пошел.
И премию "Работник года" получает Шимус О'Лири!)
Если бы Шимуса попросили описать войну глазами её участника, ему хватило бы двух фраз: 1. "Кто-то кого-то убивает." 2. "Более ничего не ясно."
Тру стори, бро. Вся суть.
Беда не в том, что убийство теперь стало чем-то хорошим – оно и не стало. Беда в том, что оно потеряло статус плохого или хорошего. "Нормально". "Обыкновенно." "Ну, понятно."
И это в точку.
В общем, прекрасный пост, где и посмеяться можно и подумать есть о чем, и прям за душу берет.
|
Так ты и жил в доме своих родителей – слишком слабый, чтобы напрямую перечить им, но достаточно хитрый, чтобы обратить наказание в награду. Достаточно изворотливый, чтобы увильнуть от перенимания отцовского опыта, и слишком любимый, чтобы в ваших с родителями отношениях это стало проблемой. Ты много читал. У отца были всякие книги, чтобы занимать гостей или чтобы похвалиться перед ними и создать правильное впечатление – человека ученого или же человека не чуждого славной истории, человека прогрессивного и современного или же человека консервативного и основательного. В зависимости от того, кем был гость, отец делал жест рукой в сторону одной полки и говорил: – Эти я держу так, для порядка. Затем поворачивался к томам, которые гость должен был оценить, и утверждал: – Мои истинные пристрастия вы можете оценить тут! – или тому подобную чепуху. На самом же деле что те, что эти книги просматривал он только по верхам, читая наугад пару глав и с удовольствием полагаясь на краткие изложения, которые, к слову, иногда делал ты – хоть какую-то пользу семья извлекала из твоего книгочейства. Ты же общаясь с отцом, постепенно проникался его взглядом на жизнь. Отец был человеком прагматичным, но умело это скрывал – прагматизм был на юге не в чести. Напротив, надо было изо всех сил показывать, что деньги, собственно, циферки – это последнее, что тебя интересует, а интересует скорее общая аура успеха, которой нельзя давать осесть. Северянин должен был свой успех выстрадать – будь он хоть банкиром, хоть рабочим на заводе, северянин расплачивался за свой успех болями в пояснице: он работал, становясь рабом своего богатства. Южанин же завоевывал успех чутьем, каким-нибудь изящным ходом, своей улыбкой, своим твердым словом, своим умением организовать не себя, но других. Он не работал, но, подобно дворянам прошлого, служил идее своего успеха и был его хозяином. Таков, во всяком случае, был миф. Мифу этому, правда, крайне желательно было следовать для поддержания репутации, и твой отец следовал, когда считал нужным – с видимой легкостью, одним росчерком пера продал он гостиницу, в обустройство которой вложил столько метаний прихотливого вкуса и упорного труда. На севере из-за этой легкости он прослыл бы поверхностным, в Атланте же она прибавляла его портрету авантюриста от бизнеса столь необходимой решительности. Этой и другим премудростям он пытался научить тебя, но не чувствуя с твоей стороны одобрения, оставил эти попытки. Брендон О'Нил полагал, что можно заставить юношу быть трудолюбивым, но нельзя насильно привить чутье к нужным шагам. Кроме того он питал отвращение к занятиям, которые сам почитал неинтересными, а прививание юношам тех или иных качеств безусловно являлось в его глазах таковым. Словом, он решил, что раз ты не проявляешь хватки в делах, оно тебе и ни к чему – когда придет его время умирать, он что-нибудь придумает: скажем, продаст компанию и обратит капитал в акции, приносящие доход, которые и позволят тебе в дальнейшем безбедно существовать, ну а пока можно на этот счет не беспокоиться. Не утратив любви к тебе, отец утратил в тебя веру. Теперь если он и рассказывал о делах, то только о каких-либо забавных происшествиях, над которыми можно было посмеяться.
Но тут, годам к пятнадцати, за тебя взялась мать. Сёстры твои немного подросли, что избавило её от необходимости быть вечно занятой их детскими простудами, и миссис О'Нил в голову прочно взбрело женить тебя "пока всех невест не разобрали." Не стало отбоя от портных, пошивших тебе несколько слишком красивых для твоего никчемного возраста костюмов. Пришлось научиться танцевать – и не один учитель танцев под обязательным наблюдением матери добивался от тебя неуклюжих, вымученных шагов по комнате под фортепьянный наигрыш. Ты стал ходить на балы и на благотворительные вечера – в обязательном порядке, "никаких но". Там тебе пришлось нелегко – в пятидесятых почитали героев всевозможных войн, с Мексикой, с индейцами, а также политики и ораторы, те, кто разбирался в хитросплетениях назревающего кризиса. Отдавали должное исследователям-первопроходцам и инженерам, которые пользовались успехом, если могли объяснить свои мысли без "трех заумных слов на один дюйм фразы". Что мог предложить этой публике ты, кроме черствого книжного знания или чужих стихов? Мужчины награждали тебя снисходительными улыбками, а женщины – в лучшем случае смешками, а в худшем – безразличием.
Мама поняла, что если уж женить тебя, то придется действовать самой. Вы съездили в Саванну, где тебя едва не насильно познакомили с какой-то болезненного вида барышней из семьи Белтропов, Сюзанной Белтроп. Она, кажется, нашла тебя интересным: "стороны договорились договариваться дальше". Папа смотрел на это скептически, но никак не препятствовал. И так все и продолжалось бы, если бы не пришел 1861-й год. Дело было весной. Ты шел по коридору и как обычно прислушивался – ведь не считается, что ты подслушивал, если это просто неаккуратно кто-то сказал вслух, а ты шел мимо, верно? Ты услышал разговор между матерью и отцом, доносившийся из кабинета. – По-моему, это его расшевелит, – заметила мама. – Расшевелит? Да он и на охоту-то совсем не ездит, – с сомнением возразил папа. – Говорят, что дольше трех месяцев это не продлится. – Он там и месяца не продержится. Да нет, это исключено! Ты сразу понял, что речь идет о тебе, но не сразу понял, что обсуждают они... твоё участие в войне. Да! Ты ведь не читал газет и мало с кем общался, и когда даже прислуга в доме стала говорить, что началась война, не особенно придал этому значение. Ну, война и война. Мало ли было этих войн-то? Была когда-то Война за Независимость, потом война с англичанами, потом семинольские войны, техасская революция... Это всё до твоего рождения. А вскоре после вы воевали с Мексикой, вторгались в Китай, принуждали к торговле какую-то Японию, вели бои в Никарагуа, Аргентине, Панаме, Фиджи, Уругвае... Что-то все время да происходило, и вот, новая война, о которой все говорят.
Что же на этот раз была за война? Оказалось все донельзя странно: северяне выбрали своего президента, который теперь пошел на вас войной (или вы пошли на него войной), хотя, честно говоря, ты не до конца понимал, кто такие эти "мы", и немного путался, потому что "мы" вроде бы обозначало демократы, а "они" – вроде бы северяне, но при этом не все тут "у вас" были демократы, а на севере не все республиканцы. Звучало, как война коров против рогатого скота или тому подобная бессмыслица – ну да, ну да, не весь рогатый скот коровы, и не все коровы с рогами, но... чушь же какая-то! Невольно заданный вопрос "из-за чего война" мог получить несколько простых и ещё больше сложных ответов. Все варианты выглядели престранно: разве стоили негры того, чтобы из-за них воевать, и зачем северянам могло понадобиться отбирать их у вас силой? Разве то, что они там избрали своего безумного президента-адвокатишку, означал, что вам надо с ними драться – ведь у вас было своё правительство штата, оно-то и решало большинство вопросов? Да вообще какое дело им было до вас, а вам – до них, ведь от Вашингтона до Атланты было пятьсот, а то и шестьсот миль!!!???
Зато с чем была ясность – так это с тем, кто же победит! Все были уверены, что победите вы, южане, конфедерация, причем очень быстро. Атланта, правда, не спешила выставлять своих волонтеров – полки формировались в других городах. Зато в вашем располагались многочисленные военные заводы и госпиталя: казалось, все женщины и девушки города записались в медсестры. На твоего отца всё это произвело нехорошее впечатление – он твердил матери, что если у вас делают столько оружия, то у янки – втрое больше, и хоть война и будет короткой, но чрезвычайно кровопролитной. Он быстро смекнул, что если волонтеры не смогут разбить северян сразу, правительство вашей новой страны (ну, никакой не новой, просто разделившейся старой) объявит призыв. И вот мысль, что однажды он будет провожать тебя на войну, была для него непереносимой.
– Уил, почему бы тебе не поехать в Европу? – спросил тебя однажды отец в гостиной. Был май 1861, уже, даже, кажется, кто-то где-то в кого-то начал стрелять, но ты не был уверен, где именно и кто: кричали про какой-то форт Самтер в Южной Каролине, а потом оказалось, что никто там не погиб... Тем временем план твоих родителей был прост – отправить сына на другой континент, где ему уж точно не будут угрожать ни вербовщики юга, ни картечь янки. Единственное, с чем они разошлись во мнениях – со страной, в которую тебе стоило поехать. Мама считала, что ехать тебе надо непременно в Англию, в Портсмут: потому что там у вас была родня по её линии, Херфорды. Папа же считал, что в компании твоего саванского кузена, Альберта О'Нила (его родители тоже не горели желанием видеть имя сына в сводке павших героев в газете) ты с куда большей пользой и удовольствием проведешь время в Париже. На самом деле он полагал, что в Великобритании тебе трудно будет избежать неудобных вопросов "почему в такой момент вы, юноша, оказались так далеко от места, где решается судьба вашей страны?", что может привести тебя к пагубной мысли вернуться и вступить в армию. Во Франции же, в которой папа не был, но много о ней слышал, по его мнению, такие мысли прийти тебе в голову не могли. Как ни странно, решать в этот раз предстояло тебе.
-
Круто видеть, как разные события видятся со стороны. Ну и да, за умение найти и показать эту еще одну сторону.
|
Мухин кивнул своим товарищам, махнул рукой Седому, дескать, знаю, не подведешь, и пошел вперёд. Раздеваться не хотелось. В море ты всегда потеплее одеваешься, чем теплее, тем лучше. Вот сколько Мухин ни ходил по морю, ни разу ему в воду лезть не пришлось. Не, плавать он умел, конечно, но вообще-то не любил. Чего ж хорошего в воду-то лезть? По воде ходить надо. Скинув бушлат и фланелевую рубаху, с сожалением оставил он их на берегу и полез в воду, задыхаясь от подступающего к животу раньше воды чувства "ох, перестаньте, да что ж вы делаете, да больше ни шагу!" С трудом держался он, чтобы не зачертыхаться. Но уж если сам предложил, собрал людей, повел – то не надо и виду подавать, что что-то не так. Вода оказалось студёной. По правде, она была такой холодной, что Мухину показалось, будто он и не в воду влез, а в полу-застывшее желе какое. Каждый шаг к тому же давался с трудом – в сапоги мало того, что словно липли ко дну. Должно быть, они противно чавкали там на дне жирным илом, но было не слышно. Постреливали, но уже меньше. С тоской, сжав зубы от холода и винтовку, чтобы не потерлась, матрос подумал, что может, всё это зря. Было бы обидно заработать какую-нибудь хворь вроде инфлюэнцы зазря или почки себе застудить. Вот ведь как: одни говорят, что на войне от болезней народу помирает больше, чем от пуль. А другие, что, мол, наоборот, когда воюешь, силы все внутренние в теле обостряются, и нипочем тебе ни простуды, ни сквозняки. Вот бы наперёд знать, из каких ты? А впрочем, тут бы до простуды ещё дожить. А сначала до того бере... Размышляя об этом, чтобы отвлечься от могильного холода, забиравшегося за пазуху, Мухин оступился не то в яме, не то зацепившись за особо прочную водорослину и шлепнулся в воду, коротко вскрикнув. Секунду назад ему казалось, что холоднее уже не будет, а оказалось – ещё как будет! Когда вода, противно пахнущая тиной и уже наступившей осенью, ударила его в лицо, он от неожиданности даже крякнул. Ну и дрянь! Хорошо, рядом из своих кто-то был, поддержал вовремя. – Идем, идем! Полным вперед! – упрямо стал повторять Мухин, сплевывая. Капли воды текли теперь по его небритому лицу и мерзко щекотали шею. – Идем, идем! Полным вперед! За всем этим он пропустил момент, когда от пояса отцепилась последняя граната.
-
Утешимся тем, что могло быть и хуже.
|
Рота Гольф, первый взвод, перед атакой
Морпехи поглядывают на Стэчкина, разорвавшего картонную пачку и деловито снаряжающего магазин. Его вид успокаивает. Затем тихонько щелкают примыкаемые штыки. Чик! Чик! Чики-чик! Клонис с ними не прогадывает. Дело не в самих штыках: штык – это хорошо, конечно, но и без него можно обойтись, когда в пачке восемь патронов, да и у винтовки есть приклад. Дело в ощущении: штык всегда имеет почти магическое воздействие на бойца, как переход через некий невидимый рубеж. Ещё ничего не началось, но все уже чуят – идём вперёд, атака неизбежна, ничего не отменится волшебным образом, никто не передумает! Собирай себя в кучу, отскребай от дна окопа, от стенки из кокосовых пальм, от горячего песка, по которому ты растекся, как растаявшее мороженое. Собирай, как хочешь, и готовься. Сейчас будет. Сейчас ты будешь бежать навстречу скорой и почти неизбежной смерти, навстречу тем, кто будет стрелять в тебя, как в тире. И не будет мыслей о том, для чего всё это нужно. Не будет мыслей о Перл-Харборе, о злобном япошке с кривым ножом с военного плаката, от которого ты защищаешь всех нормальных людей, о доме, о семье, о товарищах. Будет ровно одна мысль: "ЧТО Я ДЕЛАЮ И НАЧЕРТА Я ТАК БЕССМЫСЛЕННО ПРЕРЫВАЮ СВОЮ МОЛОДУЮ ЖИЗНЬ!" Но есть слово, которым военные объясняют себе происходящее, это слово "атака". Мы не просто совершаем коллективное, но от этого не менее невыносимое самоубийство, мы "идем в атаку." И штык, выставленный перед собой, как воплощение этого слова, неведомым образом придаст твоим самоубийственным торопливым шагам великий смысл. И прогонит сомнения, как свечка, которую ты несешь перед собой в темноте.
– Лучше гранатомет, – тихо говорит сержант Брукс Лобстеру. – Штыки и у других есть.
Идут минуты, и пока все нормально – видно становится, как Милкшейк слева тащит к вашим позициям по песку Шорти. Видно, как занявшие позицию солдаты уже не лежат спиной к стене, а стоят на четвереньках или на коленях, прижавшись к ней плечами, держа винтовки так, чтобы не уколоть соседа, но и штык над стенкой не выставить. Видно их пропотевшие спины, свободные от скинутых рюкзаков.
Смайли приносит жетон – Рядовой Первого Класса Ч. Додсон. 23 года рождения. Не помнишь такого, да и неудивительно – в своем бы взводе всех запомнить. Даже, в общем-то, во взводе всех знать по именам, а не только фамилиями – не так просто, как кажется: есть броские, заметные люди, которые всегда на виду или в лице у них что-то такое яркое, запоминающееся, приятное или неприятное – ухмылочка, удивленный разлет бровей, выразительная ямочка на подбородке. А где-то половина – тихие, в общем, неприметные парни, которых называют "обычными". Да и неудивительно это – армия же и старается стереть между людьми различия, подвести под общий знаменатель. Ч. Додсон, шесть циферок, литера P, которая указывает, что его сейчас встречает чуть менее церемонный вариант бога, если вообще кто-то встречает – да и все. Красотка Джейн притаскивает тяжеленные коробки с лентами от пятидесяток: одна не початая, другая пустая на две трети. Посыльные расползаются в поисках оружия павших. А его не так легко найти – япошек-то они помнили, где застрелили, но у них в карманах особо ничего не было, только пара бесполезных бумажек. А где лежали остальные... Притащили автоматическую винтовку Хеви и пояс с патронами от неё, и ещё несколько стволов, штук десять гранат, несколько пачек сигарет и четыре фляжки.
А пока они ползают, пыль неумолимо оседает. "Скажи Хобо, чтобы уже начинал чистить сектор перед собой," – приказал лейтенант. Хобо парень простой. – Занять позицию по брустверу. Огонь по готовности, – командует он. Солдаты в воронке лезут по осыпающемуся песку, высовываются из-за края, устраивая локти в мягком, сыпучем грунте.
Первым даёт очередь пулемёт Парамаунта – коротко, как будто ощупывая... Та-та-та-тах! Та-та-та-тах! Тем, кто высовывает голову из-за края воронки, видно, как трассеры уносятся в сторону сгоревшего барака, неказисто торчащего среди поломанных пальм грудой обугленных древесных стволов и какого-то барахла. Ярдов пятьдесят до него.
Из воронки одиночными бьют стрелки – пока неуверенно. Стреляют в то, что показалось япошкой. Не тратят много патронов впустую, выискивают цели.
И тут с той стороны, от барака, раздается звонкий перестук: Ча-ча-ча-ча! – Дык-дык-дык! – Ча-ча-ча-ча! – Дык-дык-дык-дык! И пули вихрем проходятся по позиции – свистят над головой, вздымают колдунчики невесомого песка, хлопают по мешкам. Стреляют по воронке, но посвистывает и над головами у тех, кто занял позиции за стеной справа и слева. – Вон он! Вон он! Левее! Стреляй! – кричит Парамаунт. Та-та-та-тах! – и в ответ откликается: Ча-ча-ча-ча! – Дык-дык-дык! – Ча-ча-ча-ча! – Вспышку видел!? – Блядь! – Йопт... близко! – кашляет один из бойцов. – Ни хера не вижу! Вскрикивает кто-то – наверное, ранен. Стрелки по одному сползают в воронку, когда в лицо им брызжет разворошенный пулями песок. Воронка – это все же не окоп, "бруствер" существует у неё только на словах. Винтовочная пуля легко прохватит песок и может ранить. А может и убить. Полминуты перестрелки – и только три каски виднеется над воронкой, то и дело пригибаясь: пулеметчик, какой-то боец с автоматической винтовкой и, судя по долговязой фигуре, сержант Хобо. А японские пулеметы не умолкают, да и винтовки, кажется, щелкают. Вы подготовились к атаке. А они подготовились к обороне.
– Сэр, их там много! – словно оправдываясь кричит из воронки Сутулый. – Они там окопались, их хер разглядишь! То ли два пулемета, то ли три! У нас раненый. – Тараканы ёбаные!
Смотришь на часы, лейтенант. 10:08. Брукс смотрит на тебя.
-
Замечательный пост, много хорошего, но вот на этом моменте меня сложило:
И штык, выставленный перед собой, как воплощение этого слова, неведомым образом придаст твоим самоубийственным торопливым шагам великий смысл. И прогонит сомнения, как свечка, которую ты несешь перед собой в темноте.
– Лучше гранатомет, – тихо говорит сержант Брукс Лобстеру.
Не поспоришь :D
|
Когда Манго произносил свою пламенную речь, про дивизию, про семпер фай и про все остальное, людей вокруг него было уже не так чтобы много – Слипуокер, Винк, раненый Ньюпорт, Болоньезе с отстреленным пальцем и Подкова. Первое отделение уже уползло по приказу Клониса. Ньюпорту с его раненой спиной было не до речей, Болоньезе смотрел устало, а Подкова – немного даже зло. Подкова был после Винка самым старшим во всем взводе, ему было двадцать шесть лет, а по глазам можно было дать и тридцать. Подкова вырос на ферме близ Литтл-Рока в Арканзасе. Прозвище своё он получил за то, что когда морпехи, ещё в штатах, в учебке, нашли на полигоне ржавую подкову, и во время передышки принялись от нечего делать набрасывать её на торчащую из земли палку, шутя всех обыграл. Это был жилистый парень, который, в отличие от большинства мальчишек вокруг, немного повидал жизнь: он был женат, у него был маленький сын и ещё старый трактор. И сейчас он смотрел на Манго с выражением лица: "Ну че ты лепишь-то мне тут?! Какая дивизия!? Какой семпер-фай!? Какая паника!? Кто тут паникует? Тут все в таком отчаянии, что на панику уже сил нет. Залетели всем батальоном прямо головой в навоз – ну так и скажи, мол, пиздец нам, парни, и надо держаться, да и замолкни уже, и без тебя тошно. Я ж не дурак, я вижу, что ты ничего не знаешь, так же как и любой тут." Вслух он, конечно, ничего не говорил, только нервно тёр губы и нос тыльной стороной кулака, словно зажимая себе им рот, а из-под каски видны были только его злые, недоверчивые глаза фермера, который уже понял, кто в этой ситуации лошадь, на которой все и вспашут.
Болоньезе же смотрел на Манго совсем по-другому: устало, загнанно, но с надеждой – чувствовалось, что ему и больно, и поджилки трясутся от страха, но все же спокойнее, когда хоть кто-то хоть что-то говорит уверенно, да даже когда вид делает! Вряд ли он вслушивался в слова офицера, только бездумно кивал после каждой фразы, дескать, ага, именно так, сэр! Как же иначе, сэр!
Когда у Слипуокера с Манго вышла размолвка, оба они, и Винк тоже, просто молча глядели на спорящих рядового и первого лейтенанта. – Ну чего, мы на стену тогда пулемет ставим? – деловито спросил Подкова, садясь на корточки, когда они закончили. Пулемет на станке на стене было не закрепить, но за ней лежали мешки с песком, и можно было упереть задние лапы треноги в стену, а переднюю – в мешки. Но это было бы все равно неустойчиво – проще было просто положить тело пулемета на стену и палить, оперев на неё, наудачу. Но, в общем, это было неважно. – И направо чешем, прикрываем его? Винк, готов? Подкова теперь обращался к Манго уже без всяких "сэр". Охуел там рядовой Сипуокер или нет, Манго сделал все, как тот сказал, а значит, наверное, Слипуокеру виднее. А значит, Манго и правда не особо знает, что делать. "Все сходится," как говорится. И потому Донахъю почувствовал, что спрашивает его Подкова не потому, что ему что-то ясно, а потому что он, Подкова, вроде как должен бы прикрыть Слипуокера, и поставит пулемёт, и кинет дым, и будет из него стрелять, и для всего этого приказ ему не нужен. Он спрашивает, потому что Манго сейчас единственный, кто может отменить эти смертельно опасные мероприятия и сказать: "Нет, сидите под стеной, как сидели, только бросьте дым."
Слипуокер не стал дожидаться, когда морпехи водрузят пулемет на стену, подставившись под огонь. Он успел перехватить взгляд Болоньезе – сочувственный, но вместе с тем немного прощальный что ли. Дескать, крут ты парень, жаль, что конец тебе пришел. После этого Пол, сжимая пистолет, легко перебросил своё тело через стенку и перекатился к сараю. Никто не стрелял, он запрыгнул внутрь. Изнутри стало сразу видно, насколько сарай изрешечен пулями – в полумраке солнечные лучи проникали через сотни дырочек в его стенах и косыми ниточками тянулись к полу. Сарай был маленький и пустой – тут никого не было, только сложенные у стены стопками циновки из соломы, а также пара жестяных ведерок, лопата и пожарный багор в углу. Ведра были тоже прострелены, а у лопаты черенок перебит пополам пулей. На противоположной стороне окошек не было – только дверной проем, завешенный болтающейся на веревочках циновкой, тоже простреленной. Подобравшись к проему по-пластунски, Слипуокер выглянул из под нижнего края этой циновки – впереди ничейная земля, пальма, морпех, а дальше – бараки. Даже окна у япошек были обшиты рамами на какой-то свой, чуждый европейцу манер. Врага видно не было, на этот раз никто не перебегал. Раненый всё ещё шевелился, кажется, пытался повернуться на животе, а может, это он так корчился от боли.
– Дым-то бросать сначала? – уточнил для порядка у Манго Подкова, уже продевая палец в кольцо дымовой гранаты. "Эх, ма, ну давай, попробуем!" – щелкнуло у него в глазах.
-
Отличные зарисовки о маленьких людях на большой войне.
-
Операцию "Спасение рядового Ноунейма" объявляю открытой!
|
Помнишь, как парни сомневались в учебном лагере, насколько эффективно кого-то душить в бою: руки-то у противника свободны! Мало ли, что он ими сделает! Вот как в кино показывали – прыгает какой-нибудь индеец на солдата в синей форме, как начнет душить, а тот достает из кобуры пистолет – бац! И все, "хороший индеец – мертвый индеец". А на деле все не так – когда тебя душат, ты как жук, которого пришпилили к досочке заживо, шевелишь лапками, а сил в них нету. Воздуха! Воздуха! Странным образом в голове одновременно поселяются паника и апатия. Голова же эта зажата, зафиксирована, как в тисках, кем-то сильным или по крайней мере имеющим нехилое преимущество, и потому, наверное, остальное тело тоже не чувствует себя свободным, сильным, молодым, а чувствует слабым, скованным. Шаришь рукой, пытаешься лихорадочно что-то найти, нож там или пистолет, как-то локоть развернуть в сплюснутом пространстве – а нет, не выходит сразу. И когда сразу не получилось, чувствуешь бессилие. Удушье пугает тем, что ты как будто ощущаешь, как из тебя выходит жизнь. Вот её осталось на несколько секунд, а потом – всё. Хотя на самом деле перекрывают не сам воздух – передавливают жилистой, цепкой рукой сосуды, которые питают мозг, но тебе-то все равно! Ты просто хочешь ЖИТЬ! И уже не слышишь звуков вокруг – вскриков, хрипов, ударов – все теряет смысл. Только воздух, только кровь, только вздох. И все-таки пытаешься дотянуться рукой, которую он тоже схватил, до кобуры. Ведь неслучайно тебя выбрали в отряд разведчиков-снайперов. Отбирали сюда не тех, кто всегда знает, как действовать – война непредсказуема. Отбирают тех, кто действует, правильно или нет, но хоть пытается. В голове может быть паника, но руки должны делать дело, иначе точно – всё. Ты даже не думаешь, в патроннике ли патрон, просто понимаешь вдруг, что дотянулся, что дрожащими пальцами расстегнул ремешок, забрался под кожаный клапан, почувствовал рукоять ладонью, слава богу, что вспомнил вовремя переключить флажок предохранителя, прежде чем хватать. Есть! Потом обхватил, вдавил клавишу автоматического предохранителя – того, который не даёт кольту выстрелить, если пистолет не в руке. Потянул из кобуры – нет, не получается, япошка проклятый держит! Рука подрагивает, дергаешь раз, другой. Держит, гад! Темнеет в глазах. Дергаешь уже распростившись со всем, дергаешь снова, просто потому что страх смерти должен находить какой-то выход, а какой ещё выход тут!? Дергаешь – и чувствуешь свободу: выпустил он твою руку почему-то, мерзко шарит по телу, пытаясь опять её поймать! Боясь не успеть, тыкаешь стволом куда-то туда, то ли еще в живот ему, то ли уже в грудь, скрюченной рукой держа пистолет. Давишь одновременно клавишу предохранителя и спуск. Пистолет дергается, как проснувшись, чуть не вырываясь из руки из-за непривычного положения, дергается снова, как живой. Еще раз! Еще! Гулко отдаются выстрелы, доносясь, как с другой планеты, зато чувствуешь всем телом, как вздрагивает японец с каждым выстрелом, сжимается, словно усыхает немножко. И хватка слабеет – и наконец, приложив последние силы, отрываешь душившую руку от горла. Успеваешь разглядеть глаза, полные отчаянной боли, услышать, как он стонет, закусив губу, закрывает глаза, сползает куда-то вниз, а ты дышишь, кашляешь, словно в горле что-то мешается, словно он сдавил его так, что оно слиплось. Кашляешь до рези в глазах, ловишь ртом воздух, шатаясь, не понимая, что вокруг, тыча пистолетом куда попало. Все кончается раньше, чем ты приходишь в себя – Олд-Фешн тянет тебя за рукав куда-то вниз, пристраиваетесь спиной к ящикам. Слышно щелканье – это он опять загоняет золотистые тупорылые гильзы в приемник дробовика. – Ты как? – спрашивает, прижавшись каской к каске. Сипишь в ответ, что нормально, снова кашляя. – Молодец!
На настиле грудой лежат тела. – Парни, расчистите тут немного! – командует Лизард с веселой и нервной ноткой в голосе. Морпехи спихивают трупы с пирса, чтоб не мешались, в некоторых стреляют для верности. Всплески перемежаются с выстрелами. Перекличка. Сейчас окажется, что... Не, ничего не оказывается: все отзываются или за них отзывается кто-то. Нет убитых, кажется. Видишь Хокинса, который аккуратно, словно боясь пролить, глотает воду из фляжки. Винтовка лежит у него на коленях. Он перехватывает твой взгляд. – Лаки, ты свою потерял что ли? Повинуясь собственному рефлекторному "никак нет, сэр" ползешь по доскам к тому месту, где боролся за жизнь. Видишь пистолетные гильзы на настиле, видишь лужу крови, натекшую из-под японца. Он лежит на боку, скрючившись, подтянув колено к животу. Лица не видно – да оно и к лучшему. Достаешь из-под него свою винтовку, возвращаешься к лейтенанту. Тот одобрительно кивает. – Харрелл, Фишер, МакКинли, Вудсток, Кастер, Петтигрю, Флоп и Адамс ранены. Убитых нет. Хок снова кивает, аккуратно завинчивая фляжку, машинально вытирает усики рукавом. – Синглтон, ты за старшего во втором отделении! Миррел, с четырьмя бойцами доставь раненых в лодку. Остальные – за мной! Первое отделение – вперед! Лес, ты с ними! Рывком поднимается с настила. – Подъем!
Люди подтягиваются, первое отделение уходит вперед, лейтенант Лесли со своим огнеметом бежит за ними мимо вас. Провожаете глазами ребят из третьего, которые уносят раненых под руководством капрала. Все-таки ни одного убитого! Выучка? Лучше оружие? Или просто повезло? Или просто дело в том, что поле боя осталось за вами, а то бы японцы добили раненых, и они превратились бы в убитых? Некогда думать.
Снова бежите вперед по настилу. Где-то над морем вдруг начинает грохотать, бабахать, перекатываться, словно гром во время грозы, но некогда повернуться и посмотреть – только вперёд. Ящиков на пирсе становится меньше. Впереди пальба, взрывы гранат – там первое отделение кого-то опять штурмует. Добегаете до них, готовые прикрыть огнем. Парни лежат около небольшого укрепления из мешков с песком, совсем маленького, пулемета в нем даже нет. И япошек тоже нигде нет, по крайней мере живых. Зато сразу впереди, метрах в десяти – мостки над водой, ведущие вправо от основного настила к двум приземистым деревянным будкам. – Прикрывай! – кричит Хок. Первое отделение палит вдоль уходящего к берегу пирса, все колошматят, кто во что горазд. Потом поднимается фигурка инженера Лесли с горбом огнемета. Он подбегает к будкам, бухается на колено и, наставив на них дуло, плюется огнем по одной, а потом и по второй. Напалм пылающей бахромой липнет к дереву, цепляется за него, сползая, как огненные сопли, по вертикальной стенке, капая в воду сполохами огня. Будки вспыхивают почти сразу. – Смотри, смотри! – кричит Шарки озабоченно. Вам не было видно, но теперь это стало заметно – часть огнесмеси выплеснулась прямо на настил. Лесли пытается затоптать её. – НЕТ! Лейтенант! НАЗАД! – кричит Хокинс. Пирс простреливается. Не лучшая затея, ну, правда! Лесли думает секунду, потом, переваливаясь под тяжестью своего груза, бежит к вам, пока у него за спиной разгорается деревянный настил, по которому вы должны были пройти дальше. До берега осталось, может, каких-то ярдов двести или сто пятьдесят, но дерево трещит, не думая затухать, чернеет, стреляет в воздух крупными искрами. Копоть. – Ничего! – говорит Хок. – Мы подождем. Лесли потерянно молчит, сняв каску и сдвинув на лоб запотевшие плексигласовые очки, глотает воду. Его дангери мокрая от пота даже больше, чем у любого из вас – он как будто из бани вышел. На лице светлые круги вокруг глаз, а ниже щеки и подбородок покрыты налетом сажи. Свежий запах морского бриза смешивается с тяжелым запахом гари. Некоторые лежат, некоторые сидят. Многие явно устали и рады передышке, и черт с ним с пирсом – всё равно большую часть вы зачистили. Но может, сейчас огонь утихнет, и тогда – снова вперёд. Солнце уже жарит немилосердно, тут и ночью-то передохнуть от жары и духоты не получалось, а уж теперь... не припекает, а именно что жарит, хочется в тень, мозги под касками плавятся, словно эскимо, и стекают по стенкам черепной коробки, скапливаясь где-то в основании шеи. Некоторые бойцы одурманенно качают головами. Никто уже не шутит, не кричит в азарте. – Смотри, десант пошел! – говорит кто-то, кивая в сторону моря. И вы видите величественную картину – как сотни бронетранспортеров, ряд за рядом, переваливаются через риф, плюхаются в лагуну и вырабатывают дальше к берегу. Высадка, то, ради чего вы тут распинались, как на кресте, начинается. Берег оживает – по амфибиям бьют пулеметы, пушки, но те отвечают шквалом огня: сотни пулеметов строчат и долбят по берегу, осыпая его градом трассирующих пуль. Выглядит это настолько фантастично и громадно, словно во сне, но вы точно знаете, что это происходит наяву – ноздри не обманешь, гарь всамделишная. Загорается один бронетранспортер, другой, но большинство идет и идет к берегу, в нестройных, перемешавшихся линиях, оставляя пенные борозды на лазурной поверхности воды в лагуне. Но главное – японцев на берегу много, это сразу становится понятно. Как так вышло, что ни бомбежки, ни обстрелы их не поубивали всех? Огонь плотный, как пелена – видно даже, как встают тысячи фонтанчиков, как покрывают воду десятки всплесков, как стрельба сливается в единый стрекот, в котором лишь иногда прорезается голос какого-то настойчивого пулемета, бьющего длинными. Это будет страшная, упорная битва. А ваш отряд ещё даже до берега не сумел добраться...
И тут у вас над головами начинает шуршать и посвистывать, а потом с хлопками бьет по мешкам с песком, с треском – по самому настилу. Пули рикошетируют и уносятся в небо, щелкают, летят веером в футе над головой. Это чешет пулемёт – он стреляет прямо через пламя, короткими, но щедрыми очередями. Скоро, наверное, к нему присоединятся другие, с флангов, и тогда... – Всем спокойно! – кричит Хокинс, перехватывая винтовку. – Со мной здесь остаются Мюррей, Синглтон, Фитч, Бивер, Догерти, Колтон. Капрал, возьми Браунинг. Ага, да! Остальные – назад, к лодке! Назад к лодке! Ползком до ящиков, дальше короткими перебежками. Сержант, ты за старшего, ведешь! – Есть! – Есть, сэр!
И вот они ползут прочь, перебирая локтями по жестким доскам, нагретым безжалостным тропическим солнцем. А вы здесь, вслушиваетесь в треск горящих досок и свай, в посвист пуль. – Огонь! – кричит Хок. Вы высовываетесь из-за мешков, а кто-то из-за японского трупа, даёте залп почти одновременно, потом палите ещё какое-то время вразнобой. Огонь с той стороны становится сбивчивым, бестолковым, менее точным, хотя вам даже не видно, куда вы стреляете! Куда-то в пляшущие языки пламени, а что точно за ними... не на учениях, черт побери! И так несколько раз. Высовываешься, расстреливаешь пачку, затвор с восторгом выбрасывает её вверх, она катится по настилу звеня, а ты уже прячешься обратно, радуясь, что ответная пуля не нашла твою грудь или голову. Вокруг тебя – стреляные гильзы, уже и не сосчитать, катаются туда-сюда, звякая друг об друга. Дудухает Браунинг, который Олд-Фешн взял вместо своего дробовика, тоже выплёвывает длинные, почти с палец, винтовочные гильзы.
Потом слышно громкий мерзкий, протяжный скрип и треск, а за ним плеск и шуршанье – это обрушивается в воду пролет настила. Прогорел. Больше нет стены огня, только дымится, воняя горелой корой пальм, дыра посреди пирса, шириной метров шесть. Не перепрыгнешь. Надо отступать, и Хок это понимает. Только как? Япошкам теперь вас хорошо видно. Пулемет с пирса начинает снова бить по вам, накидывая очередь за очередью над самыми головами. До него, должнор быть, чуть меньше ста метров. – А ну-ка вместе! Огонь! – кричит лейтенант, и вы садите опять по бьющейся вспышке. Плечо уже начинает неметь от долбящей в него винтовки. – Замолчал хоть, вроде, – делится своим наблюдением Олд-Фешн. – Дым! Дым! – и кто-то из первого отделения бросает шашку. – Фитч! Синглтон! Прикрываете со мной! Остальные – бегом назад! Остаетесь с Олд-Фешеном. Бандольер на шее уже опустел, обвис: вытаскиваешь непослушными пальцами пачку из подсумка на поясе.
Ха-даш! Ха-даш! Пу-бу-бу! Ха-даш! Ха-даш! Ха-даш! Пу-бу-бу! Швить! Швить! – это над головой. Ха-даш! Ха-даш! И последний, кажется – считаешь их по привычке. Ха-даш! – ПЛИНГ!
Бьете втроем по очереди, как кузнецы молотами по заготовке. Плохо что? Вас прикрыть не смогут – вы же на линии огня у них будете. Но Хок об этом уже подумал. – А мы ползком! Пошли! – ползете, распластав животы по настилу, чувствуете через дангери, какой он горячий. Снова чертов подрывной заряд мешает тебе ползти. Над головой теперь свистят пули и ваших, и японцев, но вы упрямо ползете, один за другим.
Вот они, ящики. Оттуда то и дело постреливают Ист-Сайд и ребята из первого отделения, прикрывая вас. Ты уже столько выстрелов слышал за это утро, столько взрывов гранат, а все равно не привыкнешь к такому. Все равно каждый выстрел заставляет пещерного человека внутри сжаться, приготовиться к защите. Тяжко. Устал. Руки дрожат, когда очередной раз перезаряжаешь винтовку. Немочь какая-то непонятная: немеет все тело, как завяленное, как отбитое, как высушенное. Не было такого на учениях. То ли сотрясение мозга, то ли страх смерти делает своё дело. Здесь все по-настоящему, и страх какой-то настоящий, не маленький комарик, не пиявка на ноге, а огромный вампир, который садится на загривок и выматывает, высасывает прямо из шеи, пьет силы.
Надо пройти назад те же самые ярдов... сколько? Четыреста? Те, которые вы отмахали от конца пирса. Только теперь под огнем, то и дело на брюхе, огрызаясь. Ставите дым ещё раз – всё, последняя шашка. На следующем отрезке Бивера цепляет в плечо, потом и в ногу – пуля срезает каблук у ботинка вместе с пяткой. Смотришь на это дело: так неестественно выглядит, такая странная мысль – оторванный край ботинка, а внутри там так же оторванный конец тела. Неправильно как-то. Просто оторванная конечность смотрелась бы как-то... ну... понятно что ли... а тут – как будто хотели откромсать ботинок, а захватили тело. Догерти и Колтон, пригнувшись, волочат его к лодке, он комично (да, почему-то это выглядит смешно, хотя и жутко) помогает им здоровой ногой. Вы остаетесь вчетвером – Хокинс, Ист-Сайд, Олд-Фешн и ты. Остаётесь по двое, то ползком, то бегом отступая по десять-пятнадцать метров. Как в той легенде, где дорогу к их восточному храму надо всю измерить своим телом. Или это не легенда?
Лежите вдвоем с Ист-Сайдом. Пирс дымится, но дым сносит вправо ветром, который дует с востока, и иногда за клубами видно фигурки и вспышки. До них уже метров сто-пятьдесят, даже почти двести, но это не стрельбище, тут мишень мало того что трудно разглядеть, она ещё и отстреливается, зараза. Ист-Сайд родом реально с Манхэттена, из самого Нью-Йорка, таких парней тут во всей дивизии почему-то единицы: в основном техасцы, луизианцы, канзасская глухомань, улыбчивые придурки из Калифорнии, Запад и Юго-Запад, в общем. Новая Англия почему-то больше в армию идет, а не в морскую пехоту. Мюррей стреляет несколько раз, потом пуля бьет у самого его лица в ящик, и тот прячет голову. – Сука. Случайно, наверное. А может, не случайно? А может, у него там оптический прицел? А может, он вас подстерег? Это ж пирс, тут особо не спрячешься.
Пока что вы прикрываете, но скоро ваша очередь ползти.
-
-
-
Я ждала этого момента с самого начала игры :' )
|
Рядовой первого класса Катахула был невеликим оратором, и аргументы, которые он выбрал для людей, на глазах которых только что покрошили почти два десятка человек в кровавую кашу без единого выстрела в ответ, были, пожалуй, не самыми убедительными. Но куда важнее было то, что он говорил уверенно, чертовски уверенно. А когда ты ни черта ни в чем не уверен, это, может, и поважнее, чем смысл слов. Подошва помолчал, взвешивая за и против, но потом все-таки сказал: – Ладно, попробуем, – нехотя, через силу, исподлобья глядя в сторону берега. Посомневавшись ещё немного, он пополз по дну, шаря в поисках треноги и пытаясь разглядеть её сквозь колышущуюся поверхность воды. Эрик только кивнул. Он вообще не особенно понимал, что происходит, и не хотел понимать. Происходящее не умещалось у него в голове. Утром батальон стоял на палубе в полном составе, обвешанный оружием, готовый порвать самого дьявола и подтереть жопы его шкурой. Потом они погрузились в лодку, и через борт он видел, как флот обрушил на остров невиданную мощь. Потом они дошли до рифа, лодки вокруг начали взрываться, им удалось выбраться, но он потерял в суматохе своего лейтенанта. Может, его убили или он утонул? Все могло быть? Он с еще двумя товарищами отбился от отряда, ныряя и пытаясь не погибнуть от шрапнели и от пулеметов, которые то и дело крестили воду – неожиданно, быстро, убийственно. Потом их нашел этот лейтенант Виккерс, они прибились к его отряду, побрели к берегу, вроде стало попроще. Впереди горели амфибии, дымился сам остров, и понятно было только одно – впереди жестокий бой не на жизнь, а насмерть. И он приготовился к этому бою, накрутил себя, как мог, взял в руки и подобрал сопли. И даже воспрял духом. А потом всех, кого он знал – тех его двух товарищей срезало у него на глазах, лейтенанта Виккерса тоже убили, да просто уничтожили всех и вся. И вот только уцелело трое что ли... незнакомых. Он их даже и не знал особо. Он был не трус, этот Эрик, но как воевать с врагом, который уничтожает раньше, чем ты его видишь!?!? Не то что там обстреливает, а уничтожает!? А ведь еще утром все были живы...
Кое-как стали подбираться к раненым. Сложнее всего оказалось пристроить на себе того, тяжелого, что держался за проволоку. Пока Катахула возился с ним, пытаясь не утопить пулемёт, Подошва и Эрик двинулись вдоль пирса назад. Донни тоже пошел за ними, но быстро стал спотыкаться и потерял коробку с патронами. Искать её с перебитой рукой он уже не мог – тут бы самому не захлебнуться. Мокрые бинты плохо останавливали кровь, а морская вода разъедала раны, вызывая жгучую боль и зуд. Но по крайней мере Эрик тащил коробку исправно вроде бы. Раненый, которого взвалил на себя Катахула, говорил сквозь зубы нечленораздельно, морпех никак не мог его понять. Скоро стало понятно, что тащить его на себе и нести пулемёт – адски тяжело. Раненый боец наваливался на плечи, как гора какая, пулемёт оттягивал свободную руку, а второй приходилось придерживать руку морпеха, которой тот обхватил шею Катахулы. Черт его знает, почему он был такой тяжелый, вроде обычного размера парень, может, из-за того, что форма мокрая? Ползти на четвереньках глубина не позволяла, а на корточках было слишком трудно. Встать же в полный рост – страшновато. Катахула выбился из сил, пройдя ярдов двадцать, пришлось отдыхать. Но и отдохнуть толком не получалось – раненый по-прежнему давил на спину. Только отдышаться немного, дыхание перевести. Спина уже начала ныть, всё тело – подрагивать. Раненый признаков жизни не подавал, даже хватка его ослабла, приходилось постоянно наклоняться вперед и поправлять его на себе, чтобы не сполз. Может, и помер уже, может, сознание потерял, а может, обессилел – крови из пробитых ног он потерял изрядно. Подошва, оглянувшись, решил, видимо, подождать Катахулу – до него было ещё ярдов двадцать, Донни тоже встал поодаль от него, выставив из воды голову и руку, которую держал другой рукой – видимо, чтобы вода так не щипала. Эрик же с другим раненым шли, как заведенные, медленно, но не останавливаясь и не оглядываясь.
Тут-то короткая очередь и взбила воду сбоку, ярдах в десяти – плёп-плёп-плёп-плёп!
|
На подлинность не проверял, за что купил, за то и продаю. Но просто оцените слог).
В августе 1865 года южанин-плантатор, полковник Андерсон, написал письмо собственному бывшему рабу по имени Джордан. Полковник просил негра вновь работать у него. Тот уже давно имел работу в Огайо, а ответ решил опубликовать в газете.
Моему бывшему хозяину, полковнику Андерсону, Биг-Спринг, штат Теннесси
Сэр. Я получил ваше письмо и был рад узнать, что вы не забыли Джордана, и что вы хотите, чтобы я вернулся и жил с вами снова, и обещаете предложить мне больше, чем может кто-либо другой. Я часто беспокоился о вас. Я думал, что янки давно повесили вас, за то, что вы укрывали в вашем доме солдат из армии южан. Я думаю, они никогда не слышали о том, как вы поехали к полковнику Мартину, чтобы убить солдата Союза, которого оставили его товарищи в своих конюшнях. Несмотря на то, что вы стреляли в меня дважды перед тем, как я от вас ушел, я бы не хотел, чтобы вы пострадали, и я рад, что вы еще живы. Было бы здорово опять вернуться в старый добрый дом и увидеть мисс Мэри и мисс Марту, и Аллена, Эстер, Грина, и Ли. Передайте им от меня большой привет, и что я надеюсь, что, мы встретимся, если не в этом, то в лучшем мире. Я бы вернулся, чтобы повидать всех вас, когда я работал в больнице Нэшвилла, но один из соседей сказал мне, что Генри намерен застрелить меня, если ему когда-либо представится такой случай.
Я хочу знать в деталях, что именно вы хотите мне предложить. Здесь я живу вполне сносно. Я получаю двадцать пять долларов в месяц, а также продовольствие и одежду, у меня есть уютный дом для Мэнди — люди называют ее миссис Андерсон, — а дети — Милли, Джейн, и Гранди — ходят в школу и учатся хорошо. Учитель говорит, что Гранди может стать проповедником. Они ходят в воскресную школу, а Мэнди и я регулярно посещаем церковь. К нам хорошо относятся. Иногда мы слышим, как люди говорят: «Эти цветные были рабами где-то в Теннеси». Дети обижаются, но я говорю им, что в Теннесси принадлежать полковнику Андерсону не считалось позором. Многие цветные гордились бы, как я раньше, называть вас хозяином. Теперь, если вы напишете, какую заработную плату вы собираетесь мне платить, мне будет легче решить, есть ли смысл возвращаться назад.
Что касается моей свободы, которую, как вы говорите, я могу получить, то на этот счет ничего делать уже не надо, так как я получил вольную в 1864 году от начальника военной полиции департамента Нешвилла. Мэнди говорит, что она боится возвращаться без каких-либо доказательств того, что вы будете обращаться с нами доброжелательно и справедливо; и мы хотели бы проверить вашу искренность, попросив вас отправить нам нашу заработную плату за все то время, которую мы у вас служили. Это позволит нам забыть и простить старые счеты и положиться на вашу справедливость и дружбу в будущем.
Я служил вам верой и правдой в течение тридцати двух лет, а Мэнди двадцать лет. Если брать по двадцать пять долларов в месяц для меня и по два доллара в неделю для Мэнди, оплата составит одиннадцать тысяч шестьсот восемьдесят долларов. Добавьте к этому проценты за то время, которое мы не получали наши зарплаты, вычтите то, что вы потратили на нашу одежду, на три визита врача ко мне и на вырванный зуб Мэнди, и получится сумма, которая по справедливости нам причитается. Пожалуйста, вышлите деньги через «Адамс Экспресс» на имя В. Уинтера, эсквайра, Дейтон, штат Огайо. Если вы не заплатите нам за праведный труд и в прошлом, мы не сможем верить вашим обещаниям в будущем. Мы убеждены, что Бог открыл вам глаза на несправедливости, которые вы и ваши предки творили по отношению ко мне и моим предкам, заставляя нас работать на вас из поколения в поколение без оплаты труда. Здесь я получаю свою зарплату каждую субботу, а в штате Теннесси никогда не было дня выдачи зарплаты для негров, и к ним относились как к скоту. Убежден, что настанет судный день для тех, кто обманом лишал своих работников зарплаты.
В ответе на это письмо, пожалуйста, укажите, гарантируете ли вы безопасность для моих Милли и Джейн, которые теперь выросли и превратились в красавиц. Вы же помните, что произошло с несчастными Матильдой и Екатериной. Я лучше останусь здесь и лучше умру от голода, чем допущу повторение позора, который навлекли насилие и беззаконные действия ваших молодых сыновей. Также прошу сообщить, если у вас по соседству школы для цветных детей. Всё, чего я хочу от сейчас от жизни, — это дать образование своим детям, чтобы они жили достойно.
P.S. Передайте привет Джорджу Картеру и поблагодарите его за то, что отобрал у вас пистолет, когда вы в меня стреляли.
Ваш старый слуга, Джордон Андерсон.
Полковник Андерсон не смог привлечь своих рабов на плантацию, через 2 года вынужден был продать землю и вскоре умер (по слухам – застрелился). Джордан Андерсон умер в 1907 году в 81 года.
-
Стоит каждого цента из этих одиннадцати тысяч шестьсот восьмидесяти долларов, если такое письмо написал сам :^)
|
Пару слов о ковбоях и о ковбойских правилахСтатус ковбояКовбой – это нищеброд-пастушок, у которого "даже не было своей лошади", или крутой мачо, настоящий мужик? Попробуем разобраться ;). 1) Ковбой – это такой пастух? Да, но не совсем обычный. Ковбой – это прежде всего всадник, человек который работает со скотом верхом, а это означает больше, чем просто ездить в седле. Таким образом ковбой – это работа, которая сочетала, во-первых, большие физические нагрузки, но во-вторых – нехилую квалификацию. Ковбойский гонор пошел отсюда – любой человек может, скажем, научиться выращивать свиней и даже работать с плугом. А вот ездить верхом настолько хорошо, чтобы ещё и управляться со скотом – не-а! Не любой, как не из любого солдата получится кавалерист, даже если посадить его на лошадь. Тут нужен характер, тут нужна ловкость, тут нужно упорство. 2) Испанские корни. Традиция таких конных пастухов, обслуживавших нужды крупных скотоводов, имеет мексиканское происхождение (назывались они вакерос или бакерос, по-испански "в" читается как "б" в начале слова, но в Мексике необязательно). В Мексике засушливый климат, там плохо растут зерновые, а кукуруза... скажем так, имеет свои ограничения, поэтому во многих районах, например, гористых, разведение скота было выгоднее. Где Мексика – там испанские традиции, а где испанские традиции, там понты обедневших в ноль, но очень гордых идальго, которые через одного "я рыцарь, бля!" 3) Ковбойская культура – это культура противопоставления. Во-первых, ковбой противопоставлял себя фермеру, потому что фермер работает на своих двоих, потому что он имеет дело со свиньями и с навозом, потому что ковбой видел больше, чем ближайший город. На самом деле работа ковбоя была не чище фермерской, видел он в основном довольно однообразные прерии, а вкалывал не меньше. Скорее принципиальная разница была в том, что фермер – это почти всегда семейный человек, а ковбой – почти всегда одинокий, свободный странник. Ну и, конечно, ковбой противопоставлял себя городскому жителю, который считал его сельским недотепой, но не обладал и частью его свободы. 4) "А что там по деньгам?" Все-таки нищеброд или деньжата водились? - Могло быть и так, и так. - Зависело от квалификации. - Зависело от эпохи. Можно условно разделить ковбоев на тех, кто работал на ранчо/аукционе и тех, кто участвовал в перегонах скота. Естественно, работа на перегоне оплачивалась выше, потому что была сложнее и опаснее. У ковбоев на перегоне была своя простая иерархия. - Рэнглер – неопытный парень, который гонит свободных лошадей, это было проще, чем справляться с коровами ( потому что лошади не настолько тупые). - Простой линейный работник (мог называться по-разному, например, дроувер, хёрдер или хёрдсмэн, но не шепард и в эпоху дикого запада не коухэнд и не в коем случае не коупанчер и не коупокер тоже) – он гнал стадо. А работник на ранчо назывался рэнчхэнд. - Бригадир (трэйл босс, формэн на ранчо или просто босс, если это было его стадо) – он управлял всей этой командой (крю, как на корабле). - Было еще такое важное лицо, как повар, который был вторым человеком, после бригадира, но о нем пока не будем. У ковбоев на ранчо иерархия была другая: выше считался тот, кто объезжал лошадей, а тот, кто занимался только коровами, считался ниже (потому что объезжать лошадей опасно для жизни вообще-то). На одном ранчо могли разводить и лошадей, и рогатый скот, а могли что-то одно. Так вот, в 1860-е - 1870-е нормальная средняя зарплата дроувера или рэнчхэнда была 40 долларов +/- стол. А это, вообще-то, деньги-то не малые – "стандартная" зарплата работника без особой квалификации была 15-25 долларов. Бригадир на ранчо зарабатывал 50-80 долларов, а трэйл босс - до сотни в месяц, и вот это уже были весьма неплохие деньги! К тому же не стоит забывать, что ковбой мог иметь в стаде и свою долю, и быть партнером. Большинство, конечно, были просто наемными работниками, но социальные лифты в принципе существовали. Но ближе в 1890-м произошли разные события, которые убили эту профессию. Во-первых, ушли в прошлое большие перегоны – скота на севере стало достаточно. Во-вторых, появилась колючая проволока – скот перестал разбредаться, необходимость в таком количестве ковбоев отпала. В-третьих, скот сконсолидировался у крупных компаний, особенно после двух очень холодных зим в 1880-х, когда стада мелких скотоводов просто вымерзли. А в 1893-м грянул мощнейший экономический кризис, и крупные компании стали подрезать убытки. С развитием железных дорог и цивилизации вообще (а в 20-м веке и автомобилей) верховая езда постепенно теряла актуальность, поэтому и рынок лошадей просел. И вот тогда-то ковбои стали получать по 15-25 долларов, а вот цены подросли, подросли. И ровно тогда же из довольно крутых ребят в массовом сознании они и стали "нищими пастухами". 5) Разберемся и с лошадьми. - У ковбоя 1860-х или 1870-х ХВАТАЛО денег на лошадь. Он мог даже просто купить себе мустанга за 10 баксов. Он мог даже сам поймать его и объездить! Но тащемта... своя лошадь ему нужна была в 1 случае – если он был быковатый парень, который имел обыкновение спорить с начальником и увольняться по любому поводу. Вот тогда да – чтобы в любой момент уехать, ему нужна была лошадь под рукой. А если с начальником у него проблем не было, гробить свою лошадь, скажем, на перегоне, ему было невыгодно – она ведь и издохнуть могла. Да и не хватало одной лошади для перегона – там обычно на каждого дровера приходилось от 3 до 5 сменных лошадей. Если же он работал на ранчо, своя лошадь у него скорее всего либо была, либо он легко мог её купить, в том числе и у своего хозяина, заработав на неё буквально за 1 сезон. - А вот у ковбоя 1890-х скорее всего своей лошади не было. - Но вот что у ковбоя скорее всего было своё, особенно в 1870-х 1880-х – так это седло. Седло было оооочень важным атрибутом, и оно могло стоить как плоховатая лошадь! Там много крепкой кожи, сложная столярка, куча ремешков, ручная работа... короче, седло могло стоить 20 баксов. И оно должно было быть удобным и надежным. Не то чтобы седла делались под каждую жо... в смысле по особой мерке, но седла были разные, и одним наездникам подходили одни, а другим другие. Ну и очень круто было прищегольнуть седлом с индейскими финтифлюшками или мексиканскими серебряными украшениями, это было престижно. 6) Что еще стоит понимать про ковбоев? - Работа ковбоя часто была с выраженной сезонностью. Перегоны начинались поздней весной и заканчивались осенью, хорошо заработав и не промотав всё еще в ноябре можно было и зиму на это прожить, пусть и скромно. А еще весной на севере происходило такое мероприятие, как раунд-ап. Дело в том, что в вайоминге скотоводы выпускали на зиму скот на хорошие ничейные горные пастбища, а весной собирали и делили по клеймам. Это мероприятие требовало большого количества гуртовщиков. И, конечно, ковбоев часто нанимали под скотоводческие аукционы. Или, скажем, могло быть так: у ранчера за зиму родилось несколько лошадей. Он нанял ковбоев на сезон, они объездили лошадей, он их продал, рассчитался с командой и отпустил. Или надо перегнать стадо куда-либо. Наняли ребят, перегнали, рассчитались, отпустили. - Исходя из предыдущего – у ковбоя редко была семья. Его судьба – судьба бродяги. "Как потопаете, так и полопаете" – это про ковбоя. Сегодня у него есть работа, а через два месяца – нет, но он не унывает – где-нибудь да найдет, только для этого надо искать. - У ковбоев, безусловно, был свой арго, но пока мы оставим его за скобками. 7) Резюмируя: если вы меня попросите сравнить ковбоя с какой-то современной профессией по статусу, по духу, я бы сказал, что это что-то вроде водителя-дальнобойщика. У него квалификация повыше, чем у простого водителя такси, но и 5 лет учиться в вузе для неё не надо. Он зарабатывает больше, чем средний работяга на заводе, но и не то чтобы прямо много. У него может быть своя машина, а может и не быть. Его работа связана с некоторым риском, но и не супер-рисковая, как у офицера полиции, скажем. Словом, его воспринимают... ну... серьезно как-то что ли. Как человека, который "жизнь-то повидал". "Мужская работа", словом. И в то же время в окружении офисных работников он будет чужаком, да и сам скорее всего будет от них чутка дистанцироваться. Сравнение, конечно, очень условное, но мне кажется, в чем-то красноречивое. Ковбойские кодексы поведенияИх просто тьма тьмущая, и все они, конечно же – продукт 20-го века. Не было у ковбоев 19 века какого-то свода правил. Для примера – вот "10 заповедей ковбоя" от популярного певца и актера Джина Отри. 1. Ковбой не может совершить нечестного поступка. 2. Ковбой никогда не обманет ничьего доверия. 3. Ковбой всегда говорит правду. 4. Ковбой ласков с детьми, стариками и животными. 5. Ковбой лишен расовых и религиозных предрассудков. 6. Ковбой протянет руку помощи каждому, кто попал в беду. 7. Ковбой — хороший работник. 8. Ковбой чистоплотен — и внешне и в своих мыслях, словах и действиях. 9. Ковбой уважает женщин, родителей и законы своей страны. 10. Ковбой — патриот.
На самом деле вы и сами понимаете, что к 19 веку это все не имеет никакого отношения. Ну какая чистоплотность, если ты 3 месяца на перегоне? Каких там женщин ковбои уважали, если дешевая проституция в стиле "зашли и вышли, операция на 20 минут и 1 доллар, сапоги снимать не стал" как раз и процветала в скотоводческих городах. Какой нахрен патриот, если половина ковбоев была бывшими конфедератами, а? Но я все же собрал для вас интересные традиции, правила и обычаи, которые, как мне кажется, уходят корнями в 19-й век. Я постарался найти конкретные вещи, которые имели отношение именно к ковбоям, а не к джентльменам вообще. Итак... Правила, связанные с работой на ранчо и верховой ездой вообще. 1. Не маши рукой человеку на лошади, это может её напугать. Лучше кивни. 2. Ездить на лошади другого человека без его разрешения — это очень близко к конокрадству. Не стоит так делать. И вообще не трогай чужую лошадь без спроса. 3. Работа на ранчо была не сахар – расстояния могли быть очень большими, погода подкидывала сюрпризы, коровы могли забрести к соседу. Поэтому считалось, что если дверь в хижину не заперта, а хозяев нет, то любой ковбой может там поспать и поесть, что найдет. За такое не платили, но, конечно, желательно было поблагодарить при случае. Ну, и не злоупотреблять таким. А совсем правильно было бы оставить записку с благодарностью. 4. Хотя конокрадство в принципе считалось одним их худших преступлений, за которое положена петля, подрезать у соседа неклейменого телёнка было... ну, непорядочно, но не криминал. Типа хрена ли ты сам за ним не следил? Хотя в Вайоминге 1880-х за такое могли вздернуть, но там шла война между мелкими и крупными скотоводами и действовали особые условия. 5. Ковбои до 1890-х старались не носить джинсы. "Как же так?" А вот так! Ковбои считали, что это одежда нищебродов. Не то чтобы они были богатыми, но это что-то из серии "настоящему мужику ходить в нищебродской одежде западло". А главное, это ж одежда старателей, которые находят деньги в земле, вместо того чтобы сесть в седло и "как следует поработать". Ковбои носили брюки, а поверх них чепсы. 6. Положение шляпы на голове было определенным сигналом. Надвинутая низко шляпа в солнечный день означала агрессию, сдвинутая на затылок – дружеское расположение. 7. Есть такая супер распространенная присказка – "Ковбой кормит лошадь перед тем, как поест." Тащемта с лошадьми тогда не церемонились и обходились с ними довольно жестоко. Я думаю, смысл этой пословицы как раз в том, что лошадь-то часто была хозяйская. "Со своей лошадью делай, канешн, что хочешь, но позаботиться о хозяйской – это просто правило хорошего работника", думаю, как-то так. 8. Поскольку ковбои не только работали с лошадьми, но и жили в доме у ранчера, было такое правило: снимай шпоры перед тем, как сесть на стул. Ковбойские сапоги сидели на ноге очень плотно, и снимать их к обеду каждый раз могло быть хлопотно. Но вот шпоры реально могли повредить мебель, поэтому лучше было снять, просто в знак уважения. Кстати, знаете ли вы, что такое "холуй"? Холуй – это вилка для снятия уличной обуви: ставишь на основание одну ногу, а каблук другой вставляешь в вилку. По-английски называлась бут-джэк – "сапожный домкрат"))) 9. Была такая ковбойская примета – не класть шляпу на кровать. Уходила она корнями в правило, что ты ложишься на кровать днем только если болен. А ночью ты спишь же не в шляпе! Поэтому шляпа на кровати – это такой способ накликать болезни. Правила, связанные с перегоном и вообще поведением в прериях. 1. Кто жалуется на вкус еды, в следующий раз готовит сам. 2. Подходя к чужому костру, надо спросить, прежде чем к нему подсаживаться. Но если пускаешь человека к своему костру, не предложить ему еду или хотя бы кофе было невежливо. 3. Окликай человека сзади издалека. Этим ты сразу показываешь, что не подкрадываешься к нему. 4. Если ты видишь, что к водопою за тобой идет ещё кто-то, повремени со стадом. Коровы обычно превращали водопой в грязную лужу, лошадям и людям была нужна чистая вода. 5. Перегон – это в принципе тяжелая работа – там и работать надо и соображать на лету. Это выматывает. Наверное отсюда у ковбоев развилась своеобразная культура молчаливости – не ной, а лучше вообще говори поменьше. Было даже такое выражение – Talk low, talk slow and don't say too much.
-
Круто! Дарра хоть и не ковбой ещё,но пора уже начинать мечтать) Кстати про "ковбой первым делом кормит лошадь" когда прочитал, вспомнил, как мне бабушка рассказывала про деревенскую поговорку из ее детства: "сперва скотам, потом людям". Она говорила, что утром особенно важно было накормить скот первым делом, потому что там какие-то рабочие и биологические циклы были, и типа животные привыкали, и если их не кормили циклично, то начинали хуже себя чувствовать, могли заболеть. Или что-то такое.
-
Кто жалуется на вкус еды, в следующий раз готовит сам.
У нас дома тоже такое правило, очень разумное
|
|
Не получилось... Луций стоит, пошатываясь после того, как его на полном скаку сбила лошадь. Надо снова взять в руки меч или дротик. Дротик. Кинуть вслед их предводителю. Но ещё раньше, чем он Видит, как стрелы пробивают грудь Тамар. Да, вот так это и происходит – ты ничего не можешь сделать, просто смотришь, как умирает кто-то, кто тебе дорог. "Суки, – думает он. – Подлые пидоры!" Воспоминания, словно вспышка. Он вспоминает Новиодун. "Докажи, что от твоих варваров есть польза." И он, как обезьяна, что-то там им изображал, плясал под их пидорскую дудку, ломал комедию, чтобы просто его людей отпустили с ним на смерть, а не убили ещё там, на Дунае, безо всякого смысла, на потеху вельможам. До дрожи хочется их всех троих сюда, в свист стрел, в крики раненых и ржание лошадей. Как бы исказились страхом их убогие лица. Как бы задрожали их поджилки. Даже в тупую солдафонскую голову Максима проник был страх. Нет, не страх – леденящий душу ужас! И пусть бы они посмотрели, как Тамар без страха бросилась защитить его, Луция, а потом кинулась на врага. Как Эрвиг бросился в бой! Варвары достойнее римлян быть римлянами. Варвары похожи на тех римлян, которыми мы были когда-то. Да не так давно, всего каких-то полвека назад! Он же помнил... Как так случилось? Почему так стало? Это рок, проклятье, поразившее империю, или просто недоработка, несовершенство, которое можно исправить? Кто ж ответит на этот вопрос... Злость – это хорошо. Мертвый злиться не может. И злость притупляет боль, почти как вино. Но потом злость пройдет, Луций это знает. – Ты в плену, – говорит он Тингизу по-римски. Этот скот не поймёт слов, но поймёт всё по интонации. Зарезать его? Это могли быть его стрелы, а могли быть кого-то другого. Тамар ранил не он. Тамар ранил Луций, когда взял её с собой. Её ранил Софроний, когда отправил их сюда. Её ранил ёбаный Архип, когда сжег припасы и выпустил арабку. Её ранили три чванливых барана, не давших достаточно солдат. Луций злится сейчас на них. А больше всех на себя. Не за то, что сделал – за то, что ничего и не мог сделать. Такой был приказ – идти сюда, на растерзание. Он выполнил. Лучше было бы оставить Тамар в Империи, но никак нельзя было оставить. Лучше было бы сюда не приходить, но нельзя было не приходить. – Связать его! Эрвиг, стереги его! Татион, на холм! Помогайте раненым! – командует он. Арабки уже должны быть там, если ещё живы, они прикроют их своими стрелами. Он наклоняется, чтобы взять её за руку. Что он может сказать ей? – Ты справилась! Молчи! Не трать силы на слова! Держись, мы скоро будем в безопасности. Не будут, конечно, но и не в чистом поле, под дождем стрел. – Положите её на щит и потащили! – лишних щитов вокруг теперь много. Да, может, это плохая позиция, но лучшей все равно нет. Но холм крутой, сразу его не возьмут. И лучники, кто сможет стрелять, оттуда смогут быть как минимум на равных с гуннами, а щиты будут прикрывать лучше. И надо, надо черт возьми, посмотреть, как будут действовать эти чертовы гунны без командира. Да, может быть, там, на этом холме они все и погибнут. Но по крайней мере это лучше, чем сдаваться и быть сразу же убитыми этими дикарями. У него ещё есть кое-что в запасе. Аспург. – Марк! Марк! Найди... Он подцепляет непослушными пальцами свой шлем, лежащий в пыли. Напяливает его на голову. Ничто ещё не кончено. Это будет длинный день, хотя для многих он ознаменует короткую жизнь. Да что там. Уже и не так их много осталось. Что ещё? Берет лук вражеского предводителя, стрелы, меч, или что там у него. Пригодятся. А может... просто уехать прямо сейчас? Бросить всех этих людей. Только Эрвиг, арабки, гуннский начальник, Марк – на коней и в галоп... да, гунны могут и поймать их, но... могут и не поймать. Вернуться, выполнить задачу и забыть все это, как страшный сон. "Я не могу бросить своих людей." Все ты можешь, Луций. Все ты можешь. Ты потому и дукенарий службы ин ребус, что можешь предать кого угодно ради Империи. И себя тоже. Перешагнуть через любые принципы, любые обычаи, любые договоры, любые чувства. Мерзкий скорпион, который жалит крыс. Бросить Тамар с двумя стрелами в груди. Бросить Татиона, бросить всех. Спокойно жить ты уже не сможешь, но когда ты жил спокойно-то? Все равно не сможешь, так и так. Тогда в чем выигрыш оставаться? В том, что ты не как они. Чтобы делать то, что ты делаешь, нужно верить не только в Империю, но и в себя. Ты тот, кто делает до конца то, что делает. А ты здесь ещё не закончил, не так ли? Такая служба. Служа великому, можно предать кого угодно, потому что это целесообразно. Но нельзя этого делать, потому что... тебе страшно. А тебе страшно, Луций. Тебе страшно, что эти люди, ставшие близкими, перед которыми ты говорил громкие слова, которым признавался в том или в этом, умрут у тебя на глазах. Тебе страшно. А дукенарий ин ребус не бежит от страха. Его можно напугать, он ведь человек, хоть и наполовину. Но его нельзя сломать этим страхом. И даже если... даже если он умрет, эту битву увидит Тот, кто видит всё. Может быть, Он сейчас смотрит и решает, достоен ли Рим существовать? Но надо подстраховаться. Надо сделать так, чтобы все это было не зря. Не на небе – ты не можешь постичь небесных замыслов, Луций. На земле. – Марк, Эрвиг, ко мне! – кричит он. Он достает два камня из мешочка, каждому по одному. – Слушай приказ! Возьмете лошадей, всех, какие есть, этого... – кивает, сжимая зубы на Тингиза. – И поедете к кораблю. Я пошлю вам вслед арабок, если успею. Но не рассчитывайте на это. Уходите. Марк, вот мои отчеты. Про эту битву я не успел написать, так что тебе придется самому. Напиши все, как было – что они атаковали с трех сторон, как действовали, как стреляли, как нападали. И возьми с собой его лук, отдашь магистру. Эрвиг, ты... это твоя плата. Марк тебе поможет продать камень, ты станешь богаче, чем когда-либо мог надеяться. Только доставь его и пленника в Константинополь. Марк, слушайся его во всем, пока вы в степи, ты выживешь только так. Выполни это. И проследи, чтобы серебро Квирины пошло на нужды больных, в соответствии с его завещанием. Жмет ему руку по-римски. – Ну, все, не мешкай! – Татион, найди Адльфия. Может, он ещё жив. Если бонусы актуальны, пусть будет Скорпион, мечник из меня все равно не оч.
-
Варвары достойнее римлян быть римлянами. Варвары похожи на тех римлян, которыми мы были когда-то. Да не так давно, всего каких-то полвека назад! Он же помнил... Как так случилось? Почему так стало? Это рок, проклятье, поразившее империю, или просто недоработка, несовершенство, которое можно исправить? Кто ж ответит на этот вопрос... Вот хорошо, что ты это заметил
|
Скрипач Гусь, конечно, говорил про баллоны не из альтруизма. Просто ему страшно было идти в атаку рядом с парнем, который в любой момент может взорваться, а о том, что баллоны не под давлением не взрываются, он не знал. В то же время он понимал, что огнемёт-то в бою нужен, но зачем запасные баллоны? Остальные бойцы третьего отделения наградили его презрительными взглядами. Впрочем, служебное рвение Скрипача у них тоже энтузиазма не вызвало. Джок, проводив заинтересованным взглядом упаковку, ничего не ответил, просто съел таблетку. – Че, полегчало? – спросил его Тристи. – Пошел в жопу. – Правильно, правильно, главное не это самое. – Скрипач, давай уже на всех желающих, – предложил Лонг-Айленд. – Раз сам не ешь.
Но тут Скрипач кинул в Скэмпа сигаретами, которые и попали почти точно между лопаток. Это был ошибочный ход – что это сигареты, морпех не понял, а вот что кидал Скрипач – догадался по его словам. – Ах ты придурок! Ща я тя... – он молниеносно зачерпнул горсть песка и бросил её Скрипачу в лицо. – Че, получил!? Песок попал в глаза, в рот и на батончик. Сразу несколько бойцов спохватились. – Ты дебил что ли? Стой! Перестань! Он тебе сигареты кидал! Скэмп уже зачерпнул ещё горсть песка, но Крот схватил его за руку. – Стой! Дасти лягнул его ботинком в ногу. – Отставить, бля! Кретины! – крикнул он негромко. – Не будьте такими тупорылыми! Здесь вам детский сад что ли?! – Придурок, бля! – завелся Скэмп, обращаясь то ли к Скрипачу, то ли к Дасти, то ли к Кроту. – Остынь уже! – Тихааа! Молчать! – снова крикнул Дасти. – Отставить. Наиграетесь потом. Детки. Пароход, достав мини-пачку из пайка, которую Скэмп немного прижал к песку, поворачиваясь, вытащил из неё грустную смятую сигарету. – А, похуй, пойдет, – сказал он, прикуривая, и протянул три оставшиеся желающим. – ОлдГолд. – "Никто не кашляет в амтраке!" – пошутил кто-то и все, кроме Скэмпа нервно заржали. – Эй, Скрипач, в следующий раз кидай в меня, – пошутил Тристи. – Но лучше Честерами! – Завязывайте. Хорош ржать, – сказал Дасти больше для порядка, давя ухмылку. – Приготовились.
-
Этот Чебурашка нашел друзей :')
|
|
Вдвоем в каюте было в самый раз – еще чуть-чуть и вы бы мешали друг другу. Официант, который в другой ситуации посмотрел бы на тебя, просящую у него два лафитника, предосудительно, в сложившихся обстоятельствах отнесся с пониманием. Пришлось, правда, все равно дать ему десять центов чаевых, чтобы он вспомнил, что есть ещё, возможно, один шкаф с посудой, из которой господа в первом классе её ещё не затребовали себе в каюты. Вы пили ликёр по-разному – ты-то хотя бы знала, что это такое, понимала, что по-хорошему он должен быть на несколько градусов холоднее, да и что пить его слишком быстро не стоит. Но для твоей гостьи, в недавнем прошлом, как оказалось, голодавшей, сладкий Амаретто показался чем-то вроде конфеты. Она опрокидывала рюмку за рюмкой и вскоре язык у неё развязался настолько, что ты узнала о ней... много всего. Что её зовут Кейт, что от роду ей семнадцать лет, что она росла в приёмной семье, что никогда раньше не покидала Виксберг, не считая визита к подруге. А подруга теперь живёт в Сент-Луисе, вот и решила её навестить. Она рассказала, что Виксберг после осады стал плохим местом, что Кейт выживала, как могла, что у неё был брат, который, похоже, пропал на войне, кстати о брате! Она рассказала тебе, какой он из себя, и как они ходили по реке Язу (какая-то здешняя речушка, приток Миссисипи), и как-то их чуть не убил какой-то беглый негр и не съел аллигатор, а ещё... Ликера было уже на донышке, когда ты поняла, что твоя юная собеседница спит, привалившись плечом к стенке каюты. В каюте был крохотный столик, на который вы и поставили бутылку, а ещё стул и кровать. Теперь Кейт (как представилась девушка) спала на твоей кровати. Так-то вы могли и вдвоем на ней поместиться, и хотя это создавало определенные неудобства и было не совсем прилично (что уж там, совсем неприлично), но куда приличнее, чем юная девушка, проводящая ночь на палубе в окружении солдатни и, страшно сказать, негров, причем негров свободных. Так что можно было сказать, что такой твой поступок был бы многими одобрен, как несомненно укрепляющий мораль. Было, должно быть, часа два ночи, и тебя, отвыкшую на ферме у дедушки от богемного распорядка, клонило в сон. В каюте был крохотный тазик для умывания и кувшин с водой, и ты поглядела в зеркало и почувствовала приятную прохладу воды на разгоряченных алкоголем щеках. Ты увидела себя, Кину МакКарти. С одной стороны, между тобой и этой Кейт было мало общего. Ты, так сказать, припадала к груди высшего общества, ты шпионила на конфедерацию, ты умеешь петь, ты уже столько всего успела! С другой же, если разобраться, ваша дальнейшая судьба не так сильно различалась. У вас было несчастливое прошлое и туманное будущее. Вот взять тебя. Ты на корабле, совершаешь путешествие вникуда, в Сент-Луис, в котором ты никого не знаешь, вообще никого. Ты вроде бы замужем, и в то же время нет. У тебя нет детей, и, кстати, наверное, не будет – а откуда? Как и за кого ты выйдешь замуж? И где? Кто женится на девушке с крайне сомнительным прошлым, без приданого, без даже такой штуки, как доброе имя? Ну, желающие найдутся, но вряд ли они устроят тебя. Вернуться домой? Можно, но что там думают об убийстве твоего брата? Его квартирная хозяйка видела тебя. Ты совершенно точно под подозрением.
Вообще, положа руку на сердце, ради чего тебе жить, Кина МакКарти? В чем смысл твоего существования на земле? О чем ты думала в этот момент, глядя на своё отражение? Какие вопросы задавала самой себе? Какие бы ни задавало, отражение в зеркале молчало. А потом треснуло и осыпалось осколками. Господи! Да что там зеркало. Весь мир треснул!!! И всё полетело к чертям!!!
Ты когда-то очень давно (казалось, что в прошлой жизни, а ведь пяти лет ещё не прошло) слышала пушечный выстрел – весной 1862 года во время взятия Нового Орлеана береговая партия с канонерки "Покахонтас" водрузила флаг над монетным двором, и когда толпа жителей попыталась его снять, канонерка вдарила по ним из пушки. Мамфорда, которого потом повесили по приказу генерала Батлера, даже ранило осколком кирпича. Ну так вот, ты запомнила тот раскатистый, но далекий грохот, похожий на хороший летний гром. А сейчас раздалось совсем другое: раздался рёв, как будто прямо по дну Миссисипи земля раскололась и оттуда вырвался сам Сатана. Тебя швырнуло на кровать, прямо на Кейт, которая от грохота уже проснулась и непонимающе захлопала глазами. Вы ударились лбами, по счастью несильно. А рёв и не думал затихать, и вслед за ним раздался скрип, скрежет и ужасный металлический грохот. И возопили тысячи голосов в ужасе и смятении – и они и правда вопили на все лады от боли и дикого, животного страха, ибо, хотя ты об этом и не знала, но догадывалась, пламя преисподней прямо сейчас пожирало их, а огромные корабельные трубы, выломанные с корнем, давили несчастных, сгрудившихся на палубе, словно мошек.
Исходя из всего, что ты знала в девятнадцать лет о пароходах, мироустройстве и жизни вообще это могло быть только одно – Конец Света. Нешуточный, самый что ни на есть настоящий, как у Иоанна. Возможно, Бог осердился на американцев за то, что конфедерация проиграла? Если так, то тебя наверное, ждал рай (ты же была за хороших!), или по крайней мере чистилище (потому что, Бог-то знал, что деньги за свою помощь ты все-таки брала). Если же нет, и конец света был плановым, то тебе грозило адское пламя. Ведь ты была обманщица (а кто только что мухлевал в карты?), прелюбойдейка и братоубийца, и разве ты раскаялась во всех своих грехах? И разве исповедала их? И разве причастилась святых таинств? Но возможно, всех этих мыслей у тебя в голове не было, а просто было дико страшно – ведь огромные рогатые демоны прямо сейчас разрывали корабль на части и поглощали грешников.
Всё происходящее просто не могло быть творением рук человеческих.
-
+ О, мы дождались, а Мастер молодец.
-
Возможно, Бог осердился на американцев за то, что конфедерация проиграла? Если так, то тебя наверное, ждал рай (ты же была за хороших!), или по крайней мере чистилище (потому что, Бог-то знал, что деньги за свою помощь ты все-таки брала). Если же нет, и конец света был плановым, то тебе грозило адское пламя.
От такого описания конца света я в восторге!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
А я всегда говорил, что Грагхам умный!
|
– Да я идиот что ли под эту жестянку лезть! – ответил Скэмп, хмыкнув. – Одна мина сверху, она в песке просядет – и пиздец! Раздавит, как котлету. – Зато от осколков защищает, – заметил Пароход. – Угу, конечно. – Конечно.
Манго, отобрав у Винка часы и раздав свои указания, пополз вдоль стены вправо, и за ним двинулось второе отделение, а первое, вернее, оставшиеся от него Подкова и Винк со своими лентами и коробками, продолжали лежать здесь вместе с пехотой и Слипуокером. Над пляжем то и дело рвались снаряды и мины (или гранаты, хер их разберет, вот эти мелкие, от которых Скрипач и прятался под машиной). – Чет как-то беспорядочно кидают, да? – спросил Крот. – Это называется беспокоящий огонь, стратег, – заметил Дасти. – А, понял. Ну и как ты, сержант, обеспокоен? – хмыкнул Бандит. – Не дождешься. – Вот дед говорит, уходить отсюда надо. Его обеспокоили видать! – кивнул он в сторону Винка. Дасти пожал плечами. – Че там карты твои говорят? То же, что все и так видят, да? – Да отстань от него. Шорти между тем начал бледнеть. Это заметили. – Ну как, повоевал? – У него шок. – Может, накрыть его? Как в фильме, – вспомнил кто-то учебный фильм о первой помощи. – Да на кой? Тут и так солнце жарит, скоро запечемся, как картошка. – И то правда. – Шорти, ты как? – Ничего, – ответил тот тихо. – Тебя знобит? – Нет. Ногу дергает вот. – Ну ты упрись, главное. На вот, воды попей. Сейчас сам видишь, непонятно. Как будет машина, отправим назад. – Да я тут полежу, не надо, ребята. Вы занимайтесь... воевать же надо. – Да пока всё равно ни черта непонятно. Курить хочешь? Шорти помотал головой. Опять ухнул взрыв. Справа, вдалеке, пошло бахать и ухать и строчить. – Это "Эхо" прорывается. – А мы сидим.
Но сидеть пришлось недолго – скоро прибыл посыльный, Умник, и передал приказ Клониса – двигать в его расположение. – А с ранеными что? – спросил Дасти. – Не сказал. – Черт. Ребята, – Дасти повернулся к Обжоре и Шорти. – Останетесь здесь, ладно? Обжора, присмотри за ним. Мы там разузнаем, что к чему. – Не таскать же вас туда сюда. Еще неизвестно, куда пошлют, – поддержал сержанта Тристи. – Вернетесь? – спросил Обжора. По лицу Дасти было видно, что он очень хочет сказать: "Да." Но он ответил: – Не знаю, брат. Но тут вон пулемётчики, позаботятся если что. – Ладно, давай, удачи, парни. – Удачи, – выдавил из себя Шорти. И пехотинцы поползли вдоль стены вправо, вместе с огнеметчиками, а Умник – влево. Остались только Слипуокер, Винк, Подкова, Счетовод, их пулемёт и четверо раненых. – Я одной рукой как-нить, – сказал Болоньезе. – Коробку-то я смогу нести. Даже и две. – Ну смотри сам, – ответил Подкова. – Оно, конечно, нам пригодилось бы. – Только стрелять, наверное, не смогу. – Ну что ж делать.
Скоро следом за Умником вернулся лейтенант Донахъю. Немного погодя справа раздался оглушительный взрыв и поднялось облако пыли. Хоть взрыв и был далеко, ярдах в восьмидесяти, если не в ста, до вас долетел даже песок, поднятый им в воздух, и забросал разложенные карты Винка. – Ничего себе рвануло! – Дааа... – Сэр, это что там такое? Это наши?
Слипуокер между тем выглянул из-за стены, и увидел... нет, он не увидел пулемётное гнездо или ещё что такое. Он увидел все то же самое – обглоданные осколками пальмы, бревенчатые бараки с пулевыми отметинами, провалы окон. И вдруг заметил шевеление – на земле между левым бараком и сараем у береговой стены кто-то лежал и шевелился. Япошка!? Нет, не япошка! Морпех! Ему, похоже, повезло – вокруг него валялись срезанные пулями или осколками пальмовые листья, вот его среди них пулемётчик японский и не заметил. А может, специально добивать не стал? Боец слабо шевелил ногами. Слева и справа от него лежали несколько трупов. Парень оказался на простреливаемой полосе между берегом и постройками. И похоже он был ранен. А до начала атаки – еще минут десять, как сказал лейтенант, и он там, вполне возможно, истечет кровью. Но лезть за ним – самоубийство. Или нет? А, черт его знает. Парень обречен. Или? Да разве вытащишь его оттуда? Тут на любое шевеление вжарит пулемёт – и хана.
А в это время со стороны моря, чуть левее вас, к берегу упрямо шла ещё одна амфибия. Но видимо в гусеницы ей что-то попало – она лязгала, ревела, но не шла вперёд. Тогда из неё выпрыгнули несколько фигурок, должно быть, дюжина, и двинулись к берегу. Первым бежал высокий морпех с пистолетом в ру... Манго узнал его. Все узнали его. Это был подполковник Ами. Амфибия остановилась ярдах в ста пятидесяти или около того от берега, но даже с такого расстояния вы разглядели поджарую фигуру бывшего капитана футбольной команды и узнали лицо под каской. А кричал он что-то про "ублюдков", что-то задорное, залихватское. Они почти добежали до разрыва в еле видной из-под воды проволоке, и тут строчка фонтанов взметнулась рядом с ними. Подполковник взмахнул рукой и упал. К нему кинулись другие фигурки, полдюжины, а другие полдюжины побежали назад, к амфибии. Двое человек ухватили тело, потащили... японский пулемет снова взбил воду вокруг них. Одна очередь, другая. Из семи их стало пятеро, потом четверо. Потом трое. Эти уже не бежали, они пытались плыть, гребя каждый одной рукой. Пулеметчик отстал от них – видимо, нашел цель получше. Они выбрались на пляж левее вас, ярдах в пятидесяти, туда, где залегла "Фокс", и поползли, подтягивая за собой тело. Явно мертвое тело. Только что на ваших глазах был убит ваш командир батальона.
Батальон остался без командира. Может показаться, что это просто слова, ну, подумаешь, без командира и без команди... Нет, не просто слова. Смысл их в том, что теперь некому даже делать вид, будто он знает, что происходит. Надо будет отходить – вы об этом не узнаете, некому скомандовать. Надо будет идти вперед – тоже. На всем вашем пляже нет старшего офицера, а может, нет и на соседних – вы не знаете, ведь связи с ними нет. Вы – как дети, которых бросили посреди улицы, где носятся туда-сюда автомобили, а вы не знаете правил. Взрослых рядом нет. Вы все погибнете. Никто не придет на помощь. Что будет дальше? Вы пойдете в атаку на эти пулеметы? Ну хорошо, даже, может, захватите бараки. Потом кончатся патроны. Ночью японцы прижмут вас к морю, окружат и утром перережут тех, кого не добьет артиллерия. Грохает шрапнель. Этот остров – ваша могила.
Вроде бы, если так посмотреть – вас много. Рота "Фокс", рота "Гольф", рота "Эхо"... а на деле – вы одни. Вас бросили в аду на съедение чертям. – Вот же ж... – начинает фразу Подкова и не находится, что сказать.
-
Каждый раз, когда Манго считает, что проблемы закончились, жизнь убеждает его в обратном)
|
-
Полковнику не позавидуешь.
|
Клонис, Стэчкин, Хобо, Ферма, Лобстер, чуть позже Мрачный и Скрипач.
Умник и Донахъю уползают. Грохает шрапнель – все падают, вжимаются в землю, потом поднимают головы, радуясь, что в этот раз никого не достало. Японцы, похоже, шарашат вслепую – то туда кинут, то сюда. Скоро они перестают обстреливать берег в районах, где высадились "Гольф" и "Фокс". Зато правее, где ведет бой "Эхо", разгорается с новой силой – там рвутся гранаты, по звуку семидесятипятимиллиметровые, хлопают "подарки" легких минометов, устало продолжают долбить пулемёты. Клонис чувствует, как стараются скупо бить японские стрелки – от стволов уже, наверное, дым идёт. А в вашем секторе пока затишье – никто из морпехов не пытается выглянуть из-за стенки, посмотреть, что там делается, что происходит. Все ждут.
Амфибия Тимбера наконец отваливает. Многие смотрят ей вслед, молча молясь о том, чтобы машина не взлетела на воздух через полсотни ярдов. – Торопыга... Уилер умер все-таки, – говорит Харлок. По лицу его градом катится пот, бисеринки набухают в ложбинке над верхней губой. Он вытирает лицо рукавом дангери – пальцы и ладони у него в крови. – От шока, наверное. Был бы морфий, может, тогда... – Нет ни хрена! Ни морфия, ничего. Спасибо ещё взрывчатка есть, – говорит пришедший в себя Кюрасао. – Ты как? – В норме, – медленно отвечает док. Руки его подрагивают. – Сигаретки нет? – Не курю. – Серьезно!? – ржет Кюрасао. – Это тут ненадолго, друг. Ненадолго.
Морпехи копают яму под стеной, споро выбрасывая грунт лопатками. – Очень глубоко не надо, – говорит Мыло. – Ещё фут – и всё. Сержант, отведи всех ярдов на тридцать влево. И ты своих тоже. – Не надо вытяжной, – говорит Борделон, который наблюдает эту сцену. – Ты ранен, не успеешь. – Да успею. – Нет, тут ползти надо, побежишь от страха – срежут. Я сделаю быстро шнур, у меня ярдов десять с собой. – Легкий запал есть? – Да не надо, я спичками. – Ну, ты старший, тебе и карты в руки. Саперы готовят заряд. – Готово что ли? – морпехи убирают лопатки. – В самый раз. – Отходим, ребята, пока не рвануло. – Шевелись.
Подползает отделение Дасти и с ними огнемётчики, а потом и пулеметчики со своим оружием, с коробками и лентами. – Куда нам? – спрашивает Дасти. Кивает, как всегда устало, в ответ на указания Клониса.
Борделон укладывает брезентовую сумку с тетритолом в яму, поджигает шнур длиной в ярд – вы не видите этого издалека, только по его напрягшейся спине догадываетесь, что он сейчас чиркает коробком по прижатой к шнуру спичке. – Огонь пошел! Укрыться! – кричит штаб-сержант и быстро ползет, разбрасывая песок. – Ушами попробуй, – ворчит кто-то из пехоты. Проходит почти минута – бабахает взрыв, и бабахает на все деньги: ГРОАААААХ! Это не такой взрыв, как от минометов или от снаряда. Земля вздрагивает, внутри у всех появляется нехороший гулкий зуд. Земля как будто проснулась, посмотрела на то, что вы тут натворили, и захотела сбросить с себя всё и больше не видеть никогда – и вас, и япошек, и все ваши дурацкие приспособления: доты, проволоку, танки, бронетранспортеры... У многих закладывает уши, они трясут головами. Сверху падает песок и куски древесины, но обходится без травм. – Нехерово рвануло! Облако дыма и пыли повисает над стеной там, где был взрыв. – Сэр, задача выполнена, – рапортует Борделон. – Пыль снесет через минут пять-семь. Пыли и правда много: даже чудится, что за этой завесой япошки подкрадутся и бросятся на вас из этого облака, как маленькие мерзкие злые детеныши-паучки из распоротого брюха гигантской-паучихи. Но ничего этого не происходит. В облаке, кашляя, скрываются пулемётчики, наощупь пробираясь вперёд, за ними лезут стрелки, первое отделение – Хобо, Ферма и остальные. Клонис смотрит на часы: десять ровно. Ещё десять минут на последние приготовления. Всем теперь очень жарко – солнце поднялось и печёт в полную силу, и это лучше всего описать словами "как ненормальное". На корабле было жарко, но как-то не так: здесь вы жаритесь словно на сковороде, потому что песок тоже начинает раскаляться. Ветер не помогает. Морпехи по очереди прикладываются к фляжкам. Скэмп стягивает с себя куртку и бросает на землю – лежит у стены, в одной майке, затягиваясь сигаретой и всем своим видом показывая, что ему всё нипочем. Джеллифиш проверяет оружие. Дасти что-то устало втолковывает Бандиту, тот кивает. Приползает Умник. – Комендор-сержант Андерсон, сказал: "Хорошо!" В 10:10 ждёт начала. О чем-то просит товарищей Газолин. – ...вот в этом кармане письмо. Там адрес... если что. Я... я не оставил на корабле... не знаю, почему, – объясняет он чуть подрагивающим голосом. – Только такая просьба. Если там конверт в крови будет, можешь новый купить? Не хочу, чтобы она в кровавом конверте получила. – Что ж ты писарю не отдал, дурья башка? – Не знаю, брат! Не знаю, чего ты пристал? Просто сделай, ладно? – Да успокойся, вернешься ты к своей Джулии, ещё будешь всем фотографии ваших тупорылых детишек показывать. – Тебе сложно? – Господи, да скажи ему уже... – Хорош, парни, душу травить. Хорош! – Газолин, – говорит Джок. – Если ты накроешься, можно я на ней вместо тебя женюсь? – Да пошел ты... – Ну, хватит! Весь взвод на взводе. Все уже посмотрели на то, как их товарищи превращаются в фарш и обнаженные кости. Все уже почувствовали, что здесь, на этом проклятом острове, все пошло не так, и идет мясорубка, и ваша очередь подходит. Пока что вам досталось не очень сильно, но одно дело перемахнуть прочерченную смертью по берегу черту и нырнуть под стеночку, в относительную безопасность, а другое – вылезти из-за стеночки и двинуться грудью на пули. А придется. – Ништяк разворотило! – говорит Бандит, осматривая место взрыва. Пыль уже почти снесло, и видно, как веером торчат, словно сломанные пальцы, выломанные брёвна. Пулемёт установлен, лента заправлена, ствол слегка выглядывает из-за края воронки. Бойцы жмутся друг к другу внутри, не поднимая голов, кашляют, закрывают носы и рты руками. А пыль на зубах скрипит у всех без исключения. Мерзко скрипит – вот какой Бетио на вкус. Мелкая-мелкая крошка, оседающая на всём белесой вуалью. И ничего с этим не сделать. Кто-то пытается прополоскать рот и сплюнуть воду, но пыль опять находит способ забраться в рот. – Блядская пыль! Как же бесит. Бой справа стихает. Зато слева, вдалеке, напротив прижатой к песку роты "Фокс", к берегу подходит ещё одна амфибия. Вдруг она замирает, буксует – видно, как с усилием и скрежетом медленно проворачиваются гусеницы. Надсадно ревёт мотор. Всё, застряла! Из амфибии выпрыгивают люди и бегут по пояс в воде к пляжу. Один из них впереди, что-то кричит, размахивает рукой. Фонтанчики взбивают воду вокруг них, человек впереди падает, но остальные упрямо бегут к берегу, хватают его тело, тащат за собой. До пляжа добегает от силы половина. – Эх, дела. Вот же жопа! – Ловушка, парни. Только вперёд, поняли? Назад некуда. – Прижали, как крыс. – Сами они крысы. – Иди, скажи им! – Да сейчас все пойдем, скажем. Тут справа мимо пролома в стене подползают двое морпехов, подбираются поближе. – Ганни! Это ганни! Ганни жив! – кричит кто-то. – Клонис, ты? – окликает один из них лейтенанта. Лицо у него покрыто копотью, пылью и брызгами крови, и Клонис больше по голосу узнаёт в нем Кремня, комендор-сержанта вашей роты, а во втором бойце – посыльного по прозвищу Ха-Пайнт. – Что у вас тут? Зачем взрывали стену? Сколько у тебя людей? Огнемёты есть?
Хобо, Ферма Лежите в воронке, которую оставил подрывной заряд. Пыль лезет в нос, в рот, в глаза. Постепенно её уносит ветром. – А я не знаю, заклинит или нет, – говорит пулемётчик напарнику. – Наверное, не должен. Япошки начинают опять бросать по одному снаряду то туда, то сюда – беспокоящий огонь. Прижимают, чтоб вы не бегали, головы не поднимали. Бухает то там, то здесь. Воронка глубиной чуть больше метра, но десяток человек в ней помещаются с трудом. Никто этого не говорит, но у всех одна мысль – "если сюда угодит снаряд, не выживет никто". Москит дрожит так, что всем видно, у него прямо руки ходуном ходят. Взгляд бегает. – Не трясись уже. Раньше смерти не помрешь, – говорит Сутулый, смахивая пыль с винтовки в который раз. – А!? – дергается и поворачивает к нему голову Москит. – Что!? Ты мне!? – Да успокойся, – Сутулый кашляет. – А!? Заусенец отплевывается. – Грёбаная пыль. До вас доносятся возгласы из-за стены. – Слыхали? Ганни жив! – оживляется Красотка Джейн. – Ну да, сейчас он рявкнет, и япошки на марш-бросок побегут, – шутит Лаки-Страйк. – Не побегут, – говорит Сутулый, выдувая песчинки из затвора. У всех что-то да подрагивает. Суперменов нет. А скоро начнется месиво.
Скрипач, Мрачный Вы все так же с третьим отделением – лежите у стеночки, ждёте приказов. Клонис поглядывает на часы. Пыль скрипит на зубах. Дасти поворачивается к Мрачному. – Че, зажжем по ходу? Готов? Ты это... говори там если что. Ну, если надо что.
Гусь толкает плечом Скрипача. – Я тебя прикрою если что. Может баллоны тут оставишь? Пока-то они все равно ни к чему будут. Только когда кончится. А то одна пуля... А тут полежат под стеночкой, ничего им не сделается. Тут Скрипача с другой стороны толкает плечом Джок. – Музыкант, колись, у тебя таблеточки не завалялись? Давай, не жмись.
-
Такие живые люди на войне!
-
Земля как будто проснулась, посмотрела на то, что вы тут натворили, и захотела сбросить с себя всё и больше не видеть никогда – и вас, и япошек, и все ваши дурацкие приспособления: доты, проволоку, танки, бронетранспортеры...
Вот это, наверное, мой любимый кусочек из этого поста.
Хотя еще про саперов.
И про Газолина.
И про третье отделение.
И вообще.
|
Катахула страшно задолбался, и я уже рассказывал, почему. Когда первый раз над головой рвется шрапнель – дергаешься, как ужаленный, можешь дернуться так, что каска с головы слетит, можешь выронить винтовку или прикусить язык. Когда шрапнель рвется не над тобой, а где-то над берегом, это озадачивает, но в десятый раз уже не очень страшно – тем более когда в твою эл-вэ-тэшку недавно снаряд попал. Когда стреляют пулемёты – глухо, далеко, дробно, много сразу – поначалу неуютно. Чувствуешь: "Вот оно, началось!" Но чуть попозже уже привыкаешь к этому стрекоту – стучат и стучат, не в тебя и спасибо. Потом они стреляют в тебя, и ты понимаешь, как это страшно. Смерть от пулемёта стремительна – пули хлопают по воде нервно, быстро, с безумной скоростью, там не то что увернуться куда-то, там рот открыть можно не успеть. И все же... все же когда ты устал, вымок, замерз, сто пятьдесят раз оступался и куда-то проваливался – эти бешеные фонтанчики уже не стоят перед глазами. Идешь, левая нога, правая нога, руки занемели, хочется скинуть коробки с лентами в воду и размять их. Пальцы ноют. Спина тоже сообщает, что она не из железа, намекает голове, не многовато ли мы на себя взвалили? Короче говоря, это может показаться странным, но в самом центре жестокой битвы, в которой уже погибли и были ранены сотни людей, в которой патроны тратились сотнями тысяч, а взрывчатка сыпалась на солдат обеих сторон десятками тысяч тонн, могло вдруг показаться, что ты... ну не в безопасности, но вроде как и не особо под угрозой. Идешь себе, сцепив зубы, идешь. Вон лейтенант, вон сержант – им ещё тяжелее, им думать надо. А вон раненые – им вообще несладко. А ты здоровый лоб, прешь на себе снарягу, так все и должно быть. Всё нормально. Смерть, наверное, ушла на перекур. А потом рраз! – и оказывается, что нет. Что все шаги, которые ты делал до этого, привели тебя в ловушку. А смерть не курит – у неё просто всё схвачено заранее, вот и ждала себе спокойно, пока ты пересечешь невидимую черту.
Лейтенант крикнул: – Лезем через проволоку! Накиньте... Что накинуть он сказать не успел, потому что умер – быстро, страшно и как-то совсем не героически: его тело взорвалось кровавыми брызгами в нескольких местах, потому что его пробил сразу, наверное, десяток 7,7-мм пуль. Его как будто обглодали за секунду пираньи или какие-то сверхзвуковые собаки, кровь полетела крошечными брызгами из рук, лица, из прорех в форме. Он упал на проволоку и повис на ней, объеденный очередями сразу двух пулеметов. Это была жуткая и внезапная смерть. Катахула в этот момент был метрах в пяти от проволоки. Большинство морпехов замерли, остолбенев, некоторые рефлекторно отпрянули. В следующую секунду парочка из них кинулась к проволоке. А то, что произошло дальше, выглядело так, как будто Катахулу засунули на сковородочку, в которой кто-то решил приготовить соус болоньезе, в тот момент, когда уже влили бульон и сейчас будут класть томатную пасту, всё шипит, булькает и клокочет. Под крышечкой. Вода словно закипела, заиграла – стала подпрыгивать, взбиваемая пулями. Люди кричали, барахтались, пытались сделать хоть что-то, но всё было бесполезно. Погибший лейтенант был не виноват – не было другого способа попасть на берег, не потеряв пулемёты, кроме как идти напрямик, а бросить их он не мог: он знал, что пулемёты нужны на берегу, чтобы отбивать атаки японцев. Он повел свой взвод по сути единственным возможным путём. Просто... просто японцы об этом подумали заранее. Пулемёты в "кармане" стояли так, чтобы стрелять вдоль проволоки, шедшей уступом к берегу. Пулемётчикам был дан приказ – не тратить патроны и время на прочие цели, а прикрывать огнем заграждение. Вот они и прикрывали. С их стороны это выглядело просто: группа фигурок подошла к линии заграждений, они дали ей немного скопиться и открыли огонь, по ориентирам выставив дистанцию и дав небольшое рассеивание в глубину. Честно говоря, не выбей полковник Шуп для операции амфибии, наверное, весь второй батальон лег бы от этого флангового огня, пытаясь добраться до пляжа от рифа. Хорошо ещё, что разведчики-снайперы зачистили пирс, хоть и не до конца, а то сейчас по группе Трещотки стреляли бы не с одного, а с обоих флангов. Но и огонь с одного был убийственным. Было даже не слышно самих пулеметов – их стук тонул в общем гуле сражения, но сильнее всего его заглушали крики раненых и хлесткие, жестокие, злые хлопки пуль о тела американцев. Пули прилетали щедро – по пять-десять штук, с короткими интервалами. Было что-то издевательское в этом мокром шлепанье, и особенно было мерзко от того, что неясным оставалось – звучит оно так, потому что форма у бойцов насквозь мокрая, или потому что под ней – живые тела из плоти и крови. Кровь разлеталась вместе с мозгами и кусочками костей, как из какой-то сошедшей с ума поливальной машины, а потом толчками выходила из тел. Вода стала красноватой – где-то погуще, а где-то едва заметно розовой. Первым делом изрешетили всех, кто пытался перелезть через проволоку: многие остались висеть на ней, другие кулями отвалились и всплыли, зацепившись рукавами и штанинами за колючки. Двое парней почти перелезли – их сшибли в последний момент: один перевалился, а другой повис, так что голова его оказалась под водой, как будто он решил напоследок окунуть голову в эту едкую, горькую влагу. Но ему уже было всё равно. Потом пулемётчики принялись за тех, кто побежал назад или в стороны – строчки фонтанчиков словно гонялись за отдельными людьми, весело осаливали их, и люди падали, крича и захлебываясь кровью, а кто-то молча исчезал в воде, и потом только часть тела, иногда пробитая пулями оставалась наверху. Потом пулеметы стали крестить воду, в которой прятались те, кому хватило ума не дергаться, а сесть по самое горло и переждать. Переждать не получилось – пули чавкали по воде и клевали их одного за другим, звонко пробивая каски и головы под ними. Один морпех, кажется, это был Шоу-Лоу, поднялся из воды и пытался побежать в сторону пирса: его шутя срезали две очереди сразу, и потом, когда он упал, третья ещё вспорола торчавшую из воды спину. Через пару минут этот жестокий обстрел (сколько там было? два пулемета? три? четыре?) прекратился. Кажется. Вроде бы. Потом по воде хлопнуло ещё несколько пуль – самураю "на том конце ствола" видимо померещилось движение. Катахуле несказанно повезло – его в этой мясорубке чудом не задело, хотя пули резали воду в футе от его лица. Теперь он выглядывал из воды, которая напоминала суп: в ней плавали ошметки то ли ткани, то ли человеческих тел, то ли водорослей. Было слышно стоны, кто-то, как заведенный, звал на помощь. – Помогите. Помогите. Помогите. Встать и оглядеться? Или не стоит? Выставив одну голову из воды, осмотреться как следует было нельзя. Рядом плавало размочаленное в кашу тело Индюка, было видно дыру в том месте, где раньше было его ухо. Рэйзор безжизненно висел на проволоке, положив на неё руку. В ладонь впились колючки. Рука была перебита пулей и держалась чудом. Вся его форма была в пятнах крови. – Эй! Эй! – позвал кто-то слева. Это был Подошва. – Есть кто живой? – с надеждой крикнул он. Похоже, и обращался он не к Катахуле, а просто ко всем желающим. Хоть к кому-нибудь. Видимо, он тоже спрятался где-то за плавающим в воде трупом. Трещотки видно не было.
-
-
-
Страшно, чего уж там. Заметил, что схожую тематику я в своё время приписывал "войне", а ты — "смерти". ну там "Смерть, наверное, ушла на перекур." и всё такое. Просто заметил, не знаю даже, к чему это.
-
Кажется, самый жуткий пост на текущий момент
|
Клонис – Ага, понял! – говорит Смайли. Потом спохватывается. – Есть, сэр! Он ползёт назад к амфибии, взволнованный, шокированный, но все равно в приподнятом настроении. Он всегда такой. "Ага!", "Угу!", "Понял!", "Есть!" – всегда его глаза говорят: "Прикажите мне, и я сделаю!" "Какие будут приказы?"
А ты осматриваешься. Выглянул там, выглянул здесь. Вроде, тихо, хотя как посмотреть. Слева опять шрапнель шарахнула, справа опять пулемет застучал. То там, то здесь щелкают винтовки. Для острастки палят или прицельно? Японские винтовки. Справа поднимается стрельба – короткими очередями режет наш пулемёт, потом замолкает. Бьют винтовки, кажется, на подавление, по две-три по очереди. Рвутся гранаты. Но это всё в стороне. А перед тобой...
Что-то стукается о бревно рядом с головой. Не сразу понимаешь, что это пуля. Пригибаешься, и тут же слышишь стук – дык-дык-дык-крак-дык! Кто-то очередь дал короткую. Хорошо, что пригнулся, а то бы без головы остался. Опасно. Все здесь опасно, любой вариант. И все же... все же, если как-то выбить пулеметную позицию, вот эту, фланкирующую, то может быть, можно будет хоть как-то атаковать... Шансы есть.
Ферма, Лобстер, Хобо, Стэчкин Смайли быстро возвращается. – Лейтенант приказал как можно скорее амфибию к стене. Сразу чтоб! Сержант, тебе к нему. Слышь, а кто такой Тимберлейк? – Я! – кричит водила. – А, эт ты... тебе тоже к лейтенанту приказано. И это. Всех раненых погрузить в амфибию, как получится. – Все слышали? Машину к берегу поведу, а вы вынимайте из той раненых и тащите к стене тоже по одному на пончах. Ага?
Клонис и остальные Оглядываешься: амфибия Тимберлейка подъехала ближе, к стене, морпехи тащат раненых к ней, положив на пончо, с опаской приподнимаются, торопливо складывают внутрь. Амфибия выше стенки совсем не намного, но чтобы переложить раненого через борт, нужно все же на несколько секунд подняться над ней. Бойцам страшно. Раненые стонут, когда их вповалку чуть ли не бросают внутрь. Кто-то изнутри орет, как резаный – наверное, на него другого раненого уронили. – Осторожней! Осторожней! Не мешки с картошкой грузите, парни! – кричит Тимбер, вылезший из амфибии через борт. Щека его знатно распахана, он сам себя перевязал. Выглядит смешно, как будто у него больные зубы, и кривится он так же. – Сэр, я тут. Пуля цвенькает по броне, морпехи роняют кого-то из раненых, падают на песок, вжимаются в него. Снова кто-то кричит. Несколько пуль горохом стучат по бронированной морде. – Погоди, погоди! Надо подождать! – останавливает бойцов Сутулый. – Тихо. Вслушиваются – будут ли стрелять? Лаки-Страйк трогает раненого за шею. – Жив? – спрашивает его Сутулый. Ньюмэн молчит. – Жив? Тебя окликает кто-то сбоку. – Лейтенант! Сэр! – это Умник вернулся. – Там слева лейтенант Донахъю, с ним Дасти с людьми. Лейтенант их там пока оставил. Он вас просил навстречу ему проползти немного. Сказал, что надо к атаке готовиться. Вот. Это всё, сэр. – Он умер, – тихо говорит Лаки-Страйк то ли Сутулому, то ли просто в пространство и ложится на песок рядом с трупом, шаря по карманам в поисках сигарет. – Рикошет, наверное. Сутулый прикрывает лицо морпеха (он из другой роты) краем пончо. Стэчкин, Смайли, Хобо и Джеллифиш собираются рядом с тобой. Ждут приказов.
-
-
Тимберлейк <3 <3 <3
Шрамы украшают мужчину : )
|
Лаки
– Гранаты! Огоооонь! – кричит Хок, одновременно серьезно и с задором, и за это его тоже любят: за то, что он не играет в войну, не любит войну, не тащится по ней, и всё равно у него есть блеск в глазах, есть какая-то правильная интонация в голосе, которая превращает вас из тех, кто не хочет умирать, в тех, кто хочет победить. Каждый нашаривает гранату, лихорадочно отгибает усики, дергает за кольцо – кто-то сосредоточенно, как на учениях, словно боясь ошибиться, кто-то торопливо, кто-то – уже привычно. Предохранительные рычаги, отваливаясь, звенят по доскам настила, хлопают запалы, и вы кидаете все разом штук десять гранат или около того: они уходят в полёт, уменьшаясь в размере, и поначалу кажется, что кинули слишком далеко. Пирс сотрясает серия взрывов, почти одновременных: Па-да-да-да-дааам! Даам! С шумом опрокидываются ящики, некоторые – прямо в воду. – Атакуем! Атакуем! – кричит Хок, показывает рукой, мгновенно преображаясь из классного парня в опытного капитана спортивной команды убийц. И вы рвете с мест: одни в азарте крича что-то нечленораздельное, другие молча, затравленно, обмирая от предвкушения и страха близкой смерти, но всё равно уверенно, неотвратимо. Бежите, стреляя, от плеча, не целясь, по наитию выпуская пули туда, где должен прятаться враг, заставляя его пригнуться, если он там есть, убраться, забиться в щель. Ураган пуль проходится по штабелям перед вами, по просвету между ящиками под ним, откуда вам грозит стрекочущая смерть. Пули выбивают крошку и ошметки, раскалывают укрытия, поднимают взвесь, и вам чудится в ней кровавый туман, а может, он и правда есть там. – Граната! – кидает ещё одну Команчи, кидает Олд-Фешн, все пригибаются. Снова взрывы, и опять: Аааа! Долбят автоматические винтовки, а вражеский пулемет молчит, его не видно. – Вперед! – Огонь! Да-дам! Да-дам! Дам-плинг! – Перезаряжаю. Та-да-да-да-дах! Па-ба-бам! Па-ба-бам! – Вперед! И ты бежишь вперед, вы вырываетесь за штабель с пулеметом, вырываетесь ещё дальше, как вдруг с той стороны несколько голосов вопят что-то страшное, чуждое, хватающее за кишки: – КОГЭКИИИ! КОГЭКИИ! КОРОСЭЭ! И японцы вдруг валят на вас, кажется, что толпой, паля из винтовок, выпрыгивая из-за ящиков. Тра-тра-тра-тра-тра-тра-трам! – осыпает вас очередью пистолет-пулемет их сержанта: вы пригибаетесь, Команчи ловит пулю, охает, а японцы уже прут, возникая из-за ящиков, как перехлестнувший плотину поток. Первые падают, сраженные пулями – одного сваливаешь ты, но у вас уже кончаются патроны в магазинах, а задние не могут вас прикрыть – слишком тут тесно. Японцы слишком близко: вы с ними напоролись друг на друга, и их не сдержать: они прыгают на вас, как звери, вы оказываетесь лицом к лицу. Команчи сбивают с ног, кому-то всаживают штык в живот, тебя бьют прикладом по шлему, снова, снова, голова мотается, как на ниточке, не развернуться для ответного удара. На крошечном пятачке десять-пятнадцать человек топчутся, схватившись накоротке между ящиков – с той и другой стороны сзади пытаются выстрелить так, чтобы не задеть своего. Зло ахают пистолетные выстрелы. – Нна! Нна! – чавкает с прорезающимся тонким звоном нож, протыкая кому-то не то печень, не то горло. Слышно хрипы, стоны, надсадное пыхтенье, удары. Крики. Негромкие, но отчаянные крики. Кого-то убивают прямо сейчас, возможно, выдавливая глаза. Ставка у всех одна – жизнь, и способ выиграть один – смерть того, кто напротив. Рукопашная. – Помоги! Помо...! Хрустит кость, глухо бьют окованной деревяшкой по человеческой плоти, ревет Команчи, которого топчут ногами. А тебя прижали к чертовому ящику – ваши винтовки зажаты между телами, вы не можете ими действовать. Видишь лицо – плоское, злое. Не злые глаза, не злой рот – всё лицо злое, дышащее потом и каким-то неизвестным запахом, кажется, зубного порошка или ещё чего, кривые зубы с золотой коронкой, обветренные сухие, растрескавшиеся губы и карие, остервенелые до черноты раскосые глаза. Оба пыхтите, пытаясь сделать что-то осмысленное – выпускаете из рук винтовки, но они не падают, зажатые между телами. Он перехватывает за запястье твою руку, тянущуюся к пистолету, а второй хватает за горло. Он будет душить тебя. Он что-то кричит. В голове звон – потому что ты получил по ней несколько раз, но ты ещё защищаешься. Худые, как ветки цепкие пальцы цепляются к твоему горлу – чувствуешь обручальное кольцо на его руке.
-
Нешуточная борьба разворачивается в топе самых крутых НПЦ
-
Очень здорово передано мозаичное восприятие действительности человеком в состоянии сильнейшего стресса.
|
Хотя всем, кто лежал, вжавшись в песок, или как Диаманти полз, не страшась разрывов, или как Скрипач старался спрятаться под машиной, продолжительность обстрела показалась ого-го какой, весь путь до того места под стеной, где сидели пулемётчики, занял у всех не больше пяти минут. Прибыли они, конечно, не все сразу – те, кто тащили раненых, отстали, но первые – Скрипач, Мрачный и Манго – своими глазами увидели, как пулеметчики изрешетили домик на сваях. Парамаунт доложил лейтенанту: – Сэр, там, похоже, снайпер вражеский сидел. Это он по нам стрелял. Он Болоньезе ещё ранил, в руку, вроде не особо серьезно. Его Винк вычислил. Домино же вернулся не один, он привел с собой "языка", то есть рядового Дьюрана по кличке Умник. – Сэр, я от лейтенанта Клониса... о! Дасти! – отвлекся он, увидев сержанта за плечом у Манго. – Тебе приказ со мной идти, к лейтенанту! – потом он спохватился и вернулся к офицеру. – Мы там высадились, правее, с лейтенантом Клонисом. Захватили вражескую позицию. Лейтенант послал меня спросить, видели ли вы капитана Хилла? Или подполковника? У нас пока ни с кем связи нет... Что передать?
А в это время морпехи почувствовали небольшую передышку. Ребята Дасти наконец устроили полноценный перекур. – Скрипач, ты нахуя под машину-то полез? – спросил тебя лениво Скэмп. – Как вы там не задохнулись? – Да это я полез, – ответил ему Пароход. – Сука, там тесно так! – Да ещё бы.
– После такого никто не уцелеет! – кивнул Ветчина на будку. – Интересно, зачем им тут эти будки. – А может специально, чтобы в спину из них стрелять. – Глупо. Просекли – и сразу все. – Глупо не глупо, а одного на троих они разменяли, – возразил Подкова. – Винк, у нас по ходу все подносчики из строя вышли, – он кивнул на зеленеющие в песке, словно что-то веселое и травянистое, коробки с лентами. – Надо командиру сказать. Я скажу.
– Лейтенант, так мы это... к Клонису? – спросил Дасти наполовину утвердительно. В небе, метрах в сорока, над морем, разорвалась одиночная шрапнель. – Ой нахер! – простонал Тристи. – Мне и тут зашибись. – Помолчи.
Все бойцы немного расслабились. Ну да, только что валили мины или что там? Только что чуть не убили. Да ладно! Кусок стены есть, сиди да кури сигаретки. Парни-то не знали, что им скоро идти в атаку. Хотя, может, и не идти? Это уже как лейтенант Манго решит!
-
Ситуация, конечно, так себе, но шансы-то есть!
-
Игра продолжается, ура товарищи! п.с. карта классная
|
Скрипач, Мрачный Мрачный ползет вперёд, за ним, с его огнемётом, никто не пристраивается – все стараются держаться подальше. Снова хлопают взрывы – ДАХ! ДА-ДАХ! – и подбрасывают песок: по краям мелкий, как пыль, он смешивается с дымом, а в центре, где самый разрыв, взметывает вверх мокрый, пропитанный водой пляжный песок, и он подлетает вверх мутными тяжелыми брызгами и даже комками. А потом остаются дымящиеся дыры в земле, похожие на язвы. – Куда ты! Жди! Лежи! – кричит ему Дасти, но Мрачный упрямо движется вдоль стены, вдоль ног в мокрых парусиновых гетрах, вдоль берега, на котором вдруг замечает тут и там какие-то продолговатые штуки – это дохлая рыба.
Скрипач, словно апостол Петр отрекшийся от своего Иисуса, оказывается рядом с Шорти. Оглушительно бьет по ушам – резко, неприятно, так, что левое закладывает. "Ты вот всё о пальцах беспокоишься, да? А если останешься без барабанных перепонок, как оно, ещё ничего будет? Ну, хоть без одной?" – словно спрашивают эти взрывы. Шорти, похоже, даже не понимает, что его спросили, просто с благодарностью и страхом кивает. Ты хватаешь его, тащишь – но тяжело, чертовски тяжело – свой рюкзак мешается, карабин опять же, да ещё и на нём рюкзак. Ползти вроде всего ничего, но и продвинулись на фут от силы. Тяжело ему, Шорти. Его, кажется, в ноги ранило. Нескоро он потанцует теперь. – Переверни его! – кричит Пароход, оказывающийся рядом, по другую сторону от него. – Переверни! – Не... не надо! – вдруг возражает Шорти. Пароход непреклонен: – Переворачивай! Вы переворачиваете его на спину. – Хватай за ремень от рюкзака! Давай! Хватаетесь. Тащите. ДААХ! – забрасывает ваши спины то ли мокрым песком, то ли грязной водой, то ли... то ли чем-то ещё. – Ааааа! Неееет! Не нааадоо! – кричит Шорти, глядя в небо. В небо смотреть очень страшно – кажется, что все снаряды, вся шрапнель, всё плохое, что есть на свете, летит сейчас оттуда. Проще смотреть в песок, лежа на животе. Но тащить так удобнее. – Заткнись, дурень! Давай, немного ещё. Вот амфибия. Щель между днищем и песком, может, около фута – Пароход торопливо скидывает рюкзак Заползаете туда – а там гораздо страшнее, чем снаружи. Как в гробу. Нет, даже уже как в могиле: темно, ничего по сторонам не видно, только полоска света, а защитит вот она, если сверху мина упадет? Или раздавит к чертям? Да хрен знает. Но вы слишком вымотаны, чтобы ползти назад. Шорти стонет, его голос будто бы отдается от днища. Пьете воду из фляг. Надо перевести дух. – Надо... ффуу... надо его перевязать, – говорит Пароход. – Тут неудобно. Взрывы вроде стихли. – Глянь... глянь, че там.
Ползешь назад, вперед ногами, еле-еле протискиваясь, упираясь рюкзаком в железный свод вашей общей могилы. – Скрипач? – окликает тебя кто-то сбоку. Поворачиваешься – это Би-Джей, штаб-сержант из вашей саперной роты. Смотрит на тебя как-то подозрительно, как тебе кажется. Ты его знаешь, не очень хорошо, но и неплохо – на курсах по МВД, которые ты посещал, он был ассистентом офицера: офицер объяснял, как всё делать, а он показывал там, приносил, уносил, в общем, обжимал капсюли, проверял, как вы обжимаете и так далее. – Там еще есть кто? – Тут раненый! Мы его от обстрела убрали! – кричит из-под машины Пароход. – Перевязали? – Нет ещё. – Ну доставайте и перевязывайте! – Есть, – озадаченно говорит Пароход, который не знает, кто к нему обращается. – Скрипач, за мной! – командует штаб-сержант. – Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй. Вы ползете почти рядом вдоль стены. – Ты же напарник чей-то, да? Вот его и держись! – наставляет тебя Би-Джей. – Он на тебя рассчитывает, понял? Другие дела другие сделают. Впереди поднимается ураганная пальба – несколько человек палят... палят в сторону моря! Не сразу понимаешь, что расстреливают они какую-то будку на сваях. Зачем? А вот и Мрачный.
Обоим Мрачный тоже приползает как раз вовремя, чтобы стать свидетелем, как пулеметчики первого и второго расчетов из личного оружия превращают в пористый шоколад какую-то будку на сваях, к которой с берега ведет дощатый мостик. А потом ещё один морпех от стены кидает в неё гранату. Бабахает – будку встряхивает, часть досок отлетает в разные стороны, поднимая фонтаны брызг. Ну, значит, надо было, раз так её изгвоздили. Хотя трудно поверить, что япошка спрятался там, чтобы стрелять вам в спину. Насколько надо быть психом для такого? Впрочем, это ж как раз по их части. Меткий гранатометчик уползает обратно вдоль стены. Успеваете заметить, что у его винтовки, кажется, примкнут штык, и кажется, он в крови.
Осматриваетесь вокруг. Под стеной сидят парни из роты "Гольф", пулеметчики, судя по, черт возьми, двум пулеметам, стоящим рядом с ними в песке. Места тут уже побольше, люди не лежат друг на друге. Двое, кажется, ранены. У одного – вмятина на каске. А, это тот чудак, которому ещё в Веллингтоне башку в красный покрасили, а потом он в каске всё время ходил. Точно! Слипуокер его кличка была. Он ещё на "Зейлине"... хотя какая теперь разница, что там было на "Зейлине"? Важно, что здесь и сейчас, вокруг вас. А вокруг вас – битва: по лагуне бредут морпехи, издалека видны отдельные фигурки и группы, кое-где дымятся побитые амфибии, кое-где идут к рифу и от рифа уцелевшие, грохочут взрывы, стучат пулеметы – прямо сейчас не близко, но метрах в ста дальше по пляжу – точно. Хлопает, грохает, воет, стенает, охает, погромыхивает и сухо щелкает, словно отдаленный бич. И долбит. Шум. На этом острове не бывает тихо, видимо.
-
"Ты вот всё о пальцах беспокоишься, да? А если останешься без барабанных перепонок, как оно, ещё ничего будет? Ну, хоть без одной?"
н о р м а л ь н о
-
Ура, все живы! Спасибо, что продолжаешь
|
– Есть! – бесшабашно отзывается водила, что-то там делает в своей кабинке, и амфибия, рыкнув мотором, преодолевает последние метры, протаранив стену. – Готово! На это уходит всего несколько секунд. Даже с учетом отданного заранее приказа не все оказываются готовы: люди не автоматы – кто-то не расслышал, кто-то не понял, кто-то волновался, кто-то упустил момент. Поэтому вы метаете гранаты нестройным "залпом" — кто-то немного высунувшись, кто-то из задней части амфибии, с явным перебросом, чтобы не задеть своих, кто-то вообще не понимая, где противник, а просто "туда же, куда и все". Клонис, слегка выглянув, видит, что за стеной ещё и дополнительное укрепление, выложенное мешками с песком. Насколько там за ними глубокая траншея – не видно, зато ему видно японца. Видно лицо – скуластое, хмурое, сосредоточенное, видно каску, обтянутую веревочной сеточкой, видно его желтоватую форму, видно руку, которой он бьёт себя зачем-то по каске. В этой руке граната. Он кидает её в тебя, а ты свою – в него. И оба прячетесь. Японская граната бьет о борт и грохает около него снаружи – Ха-даш-та-так! – это стучат осколки о борт. А затем рвутся ваши, и рвутся просто оглушающе, потому что их больше дюжины: Хда-даш! Да-даш! Да-да-даш! Даааш! Да-даааш! Лобстер ещё кидает свои две дополнительные, торопливо, не видя, куда бросает, но кидает хорошо – не далеко, не близко, в самый раз. Промахнуться сложно, уж через стену-то точно перекинет. А морпехи начинают карабкаться из амфибии.
Клонис Одиноко хлопают одна за другой гранаты Лобстера – они уже звучат глухо, скромненько что ли – это потому что по ушам вам всем уже как следует дало цепочкой почти одновременных взрывов. Рядовой хорошо придумал чуть погодя кинуть – япошки, может, высунулись после первого урагана, а тут им сюрприз в рожу. После такого та-ра-рама там, наверное, никого в живых остаться-то не могло! Бойцы не мешкают: смотришь, как они покидают машину – места мало, поэтому всем сразу с рюкзаками не развернуться, но никто не суетится. Джеллифиш прыгает направо первым, и вместе с ним четверо – Долговязый с автоматической винтовкой, его напарник Ушастик, Канифоль и Шерлок. Другие трое – через левый борт – Хеви, Кюрасао, Хоуторн, за ними прыгает и Лобстер, заранее примкнувший штык к винтовке, пытаясь никого им не пырнуть в глаз процессе высадки. Санитар и посыльные лезут через корму, скатываясь по ней, как мальчишки на задницах по ледовой горке, хотя она совсем не ледовая, а горячая, как печь – там же мотор! И сразу же слышишь, как грохает ещё граната – справа. А потом ещё слева. Слышишь пальбу из винтовок, крики, Джеллифиш кричит: "ОГООООНЬ!", дробно бьют винтовки справа. Но тут все крики, все выстрелы перекрывает доносящееся слева японское – нечеловеческое, по-звериному яростное, похожее на рычание взбешенного тигра, у которого лапу сдавило капканом, нутряное, бешеное и безумно отчаянное: – ЩИНННЭЭ!!! Так кричат люди, которые сцепили зубы и смирились с фактом своей скорой смерти, а потом расцепили их только для того, чтобы в последний миг своей жизни заставить вас дрогнуть. И, черт возьми, у всех, и у тебя тоже, ёкает внутри, потому что вы хотите жить и боитесь умирать. Они тоже боятся умирать, но... жить проигравшими они боятся ГОРАЗДО БОЛЬШЕ! И вы чувствуете это в их отчаянном крике, полном тоскливой и обреченной ярости, но от того ярости не менее, а куда более пугающей. В ней есть что-то одновременно животное, и что-то вымученно-неестественное, словно ярость эта возникает, когда с одной стороны страх, а с другой долг безжалостным прессом сдавливают их сознание, и оттуда, из сжатого, измученного неразрешимыми противоречиями нутра, она выплескивается на вас. Она жжёт ваши американские, "нормальные" мозги своей чистотой, как углём. Вам надо выжить. Они хотят выжить, но им ПРОЩЕ умереть. "УМРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ!" – слышите вы в этих криках, даже если они кричат что-то другое. Даже если вы не понимаете ни слова. Минуту назад вы чувствовали, что против вас люди. Так казалось. Сейчас вы уверены: это, бля, не люди. Это что-то иное. И потому вам страшно. С этими существами жутко даже просто находиться рядом, а вы к ним очень, очень близко. – КОРРРО-СЭ!!! Тимбер выглядывает из своей кабинки, изогнувшись в ней буквой "зэт", глаза у него, как две тарелки: – Сэр, а дальше куда? Ответить ты не успеваешь: задорно брякнув о металл, в боевое отделение влетает шипящий цилиндрик японской гранаты и скачет по стальной решетке, которой заботливо накрыта палуба амтрака, чтобы ваши ботинки не скользили в море. – Боже! – говорит растерянно Лафайетт, последний, не успевший выпрыгнуть из бойцов, может, струхнувший от этого дикого вопля, он лихорадочно отшатывается к корме. Тимберлейк же гранату не видит, он смотрит на тебя.
Лобстер Бросив гранаты Берца, лезешь следом за Хеви, Кюрасао и Хоуторном. Приземляешься последним, четвертым. Вы в паре метров от стены. Фух. Вроде, всё хорошо. Из-за стены пыль поднимается – ну ещё бы, столько гранат. Но кто-то там все же, видно, уцелел (или не там, кто его знает?) – хлопает за амтраком взрыв, раздаются выстрелы. Товарищи напряженно поднимаются, готовя оружие, целясь над стеной, шагая к ней. Ты встаешь на колено – чтобы не высовываться из-за них лишний раз, а то таких любопытных как раз и снимают. Больше укрытий вокруг нет, но это уже кое-что – ты у самой гусеницы, справа тебя не достанут. БАМШ! – резко хлопает рядом, слева, так что Кюрасао с Хоуторном валятся на землю, а тебя толкает к борту амтрака. Несильно толкает, больше по уху дало. Мотаешь головой. Ничего, вроде цел, боли не чувствуешь. Хеви, единственный, устоявший на ногах, вскидывает тяжелую винтовку Браунинга, и ты видишь, что из-за стены поднялся японец с винтовкой – без каски, без кепи, с залитым кровью лицом, кажется, у него и глаза-то одного нет, или только кровью залило? Волосы у него спутанные, рот открыт, взгляд жуткий. Они с Хеви стреляют друг в друга – Тах! – и японец исчезает, а Хеви только отшатывается на шаг, ссутуливается, словно живот прихватило. Ты перехватываешь винтовку, пытаясь понять, что с ним, что с двумя другими. Кюрасао приподнимается на локте, шевелит челюстью, моргает. Что-то говорит тебе, ты не слышишь. Мотает головой. Хоуторн вроде тоже шевелится. И тут с оглушительным, звонким, рычащим криком "ЩИНННЭЭ!!!" – трое японцев перемахивают через стену, метрах в семи от вас, вскидывают винтовки. Ты поворачиваешься к ним, стреляешь машинально, как получится. Бэм! – один спотыкается. Хеви тоже поворачивается, с явным усилием поднимает свою бандуру. Та-тах! – двое японцев стреляют в него почти одновременно, пули с глухим хлопком пробивают мощное тело вместе с рюкзаком, вышибая пыль. Хеви складывается и мгновенно оседает, потеряв всю свою мощь, тыкается лицом в песок. А японцы, не передергивая затворов, бегут на тебя вдоль стены. – КОРРРО-СЭ!!! – орут они так, что крик вспарывает у тебя что-то в душе, как бритвенно-острый самурайский кинжал, и ты видишь их перекошенные, жестокие лица, видишь, какие они оба здоровые. Ну, один в общем нормального роста, как ты, а второй просто нахуй великан какой-то!!! Или тебе так кажется, ты же ниже их? Где, где, черт побери, те мелкие, не страшные, а только мерзкие япошки с плакатов с кривыми зубами и в очочках, которые если что и могут, то только пугать и мучить беззащитных девушек? А это, бля, богатыри какие-то ебучие! Самураи херовы! Солнце грозно блестит на их чистых, белых штыках, направленных в твоё сердце. А глаза у них бешеные – они идут умирать, они идут убивать. И через секунду они будут тут. Возможно это последняя секунда твоей жизни. Прыгает сердце.
-
Нет, ну надо, надо всё-таки поставить жирнейший плюс за этот прекрасный пост японской военной психологии! Было бы здорово, наверно, будь бы какой-нибудь скрытый счётчик на ДМе, типа сколько времени прошло от момента прочтения поста и до момента плюсования, и типа чем больше времени, тем жирнее плюс, хех, или просто чтобы можно было накапливать плюсы и кидать их связками, ради большей разрушительной мощи, лол. Но если оставить глупые фантазии (ДМчик неидеален, но в своём минимализме такой, какой надо), то это просто класснейший пост "глазами врага", но не совсем, а скорее "отражением врага в твоих глазах" или что-то такое. Оч круто, что на всём протяжении его атакующие японцы исследуется именно через призму Клониса и Лобстера, но при этом "заглядывают" они глубоко, будто за грань, и то, что они там "видят", потому и ужасает, что нет никакой попытки влезть в шкуру японцев. Из-за этого они и кажутся страшнее и отчаяннее, потому что нет никакого контроля над ними, нет их мыслей явных, лишь отголоски в жутком крике, и в этом особенная неотвратимость их штыковой. А ещё оч круто, что это первый момент личной и очень близкой встречи с противником, и она происходит совершенно неожиданно (так рано!), но при этом совсем не фальшиво и не вымученно, и не просто органично, но и так сильно. Пока что один из лучших постов игры для меня.
|
Лейтенант выслушал Трещотку, но решения не поменял. – Пирс наверняка пристрелян, – кивнул он в сторону берега. – К тому же там дым... он горит или горел. Мы потеряем время. За мной! Пирс и правда всё ещё дымился где-то справа, если стоять к нему лицом, как стояли сейчас вы, поближе к берегу. Дым там поднимался серый, как от костра какого, а не с черной копотью, как от сгоревшей техники. Лейтенант повел вас за собой. Наконец вам хоть ненадолго ничего не надо было решать, только переставлять ноги под водой. Принятие решений выматывает порой не меньше, чем марш-бросок, особенно когда отвечаешь не только за себя, а за вверенных бойцов или снаряжение. Люди лейтенанта двинулись вперёд. Какой-либо строй они не держали, но само собой получилось что-то вроде клина, на острие которого, подняв над головой карабин, словно держась за него, шел офицер, а остальные – уж как получится. Вы двинулись за ними, и что там делается впереди не видели за их спинами, но зато теперь, когда решение принимали другие, у вас было время покрутить головой и посмотреть, что делается вокруг. Слева был пирс – теперь его было видно хорошо. Теперь было видно, что ящиками он заставлен не до самого конца, а может, до половины, а дальше, немного за тем местом, где он дымился, ящики заканчиваются. Похоже, японцы просто не успевали разгружать их, потому что вы их бомбили – так они и остались стоять. С другой же стороны было видно лагуну и берег. Берег был всё ещё далеко, и теперь уже остров совсем не казался маленьким. Наоборот, было ощущение, что он немного даже нависает над лагуной, наверное, потому что хорошо стало видно темные пальмы. На берегу видны были какие-то постройки, домики, сараи, а также скопление амтраков – словно блох, вокруг клюва птицы и ещё в одном месте, почти там, где начинался залив, но полевее. Остров весь дымился, но не то чтобы его заволокло дымом – скорее над ним поднималось зловещее марево, но разглядеть берег было можно. А значит, и вас с берега. Вспышек было толком не разобрать, так, мелькало вроде где-то что-то, а может, и нет. Но кое-где видно было трассеры, особенно там, где стреляли с амтраков, и огонь, особенно там, где эти самые амтраки горели. А горело несколько – в основном те, которые замерли в воде, и ещё парочка на берегу. Некоторые амтраки отъезжали от пляжей кормой вперёд и двигались к рифу, но таких было мало – большинство просто стояли, то ли подбитые, то ли брошенные. Самолеты, судя по звуку, где-то не то подлетали, не то улетали, но над островом их пока было не видно. Корабельные пушки бахать перестали. А вот на берегу пушки стреляли – доносилось отдаленное оханье и было видно, как с грохотом появляются в воздухе над пляжами белёсые облачка шрапнели. Вокруг же была одновременно красотища – и мерзость. Красотища, потому что море – хоть по нему и стелился дым, хоть запах соленого ветра и смешивался с запахом горелого бензина и пороха, но всё же пахло простором, далью, свободой что ли. Солнце увлеченно играло бликами на волнах, и вода прямо под ногами была пусть и взбаламучена взрывами и гусеницами амтрков, но всё равно чувствовалось, что вот уляжется поднятый со дна песок, и опять она станет почти совсем прозрачной, и можно будет разглядеть, что там на дне этом среди солнечных бликов делается. А чуть подальше в лагуне море было непередаваемо бирюзового цвета, точь-в-точь как на картинке какой. А дальше, в открытом море, бирюзовый переходил в насыщенную, мокрую, непроницаемую и благородную синеву. Такой красоты вы не видели ни в океане, ни когда шли к берегу в амфибии. Трещотке это было хотя бы с чем сравнить – он в Калифорнии видел не такой океан, но чем-то очень похожий, только построже: как будто разрешал себе сорваться в эту невыносимо прекрасную бирюзу только у самого берега. А здесь, в лагуне, океан совсем не стеснялся её. Катахула же ничего подобного не видел, ни в Луизианских болотах, ни в Новой Зеландии, ни пока пересекал Океан. Вдруг почувствовалось, что вы, черт побери, в тропиках! В какой-то экзотической стране! Что ваши разборки с япошками – это не главное, главное, как же тут красиво... надо-то всего делов – вышвырнуть их японские задницы, и можно будет после войны приехать и лежать в теньке под пальмами, смотреть на горизонт – и это уже будет до одури приятно. Но вместе с тем, шлепать по этой красоте в ботинках, скользкой, облепляющей тело форме, каске, постоянно оступаясь, когда под ногой оказывался то ли кусок коралла, то ли камень, то ли яма, то ли воронка – было очень мерзко. Вот именно что мерзко, потому что было это форменным издевательством: сверху печет солнце, ниже пояса тело уже начинает коченеть, вокруг – неописуемая красота, а вы чешете по дну лагуны в наименее подходящем для этого наряде. Вдруг группа впереди сначала остановилась, а потом стала скучковываться – это вы дошли до тетраэдров, которые хитрые япошки поставили в воде так, что над водой торчали только самые их пирамидальные верхушки, темные до того места, куда доставало волной, а выше уже высушенные солнцем. Проходы между пирамидами были затянуты проволокой, но ребята лейтенанта поискали и обнаружили, что в одном месте проволоки почему-то нет, и все пролезли там. Пролезли и вы. Миновали вы и место, где горел пирс – оказалось, в воде в этом месте рядом с ним было две какие-то будки на сваях, соединенные с пирсом мостками... ну, в основном сваи от них и остались: обугленные обломки рухнули в воду, а заодно обрушилось примерно три метра сгоревшего настила пирса. На берегу же шла война, но почему-то было ощущение, что вас она не касается, пока не прилетела пуля и не шлепнулась в воду между ребятами лейтенанта и вами (вы отстали метров на двадцать). Потом кого-то у него ранило, но, кажется, несмертельно. Было ещё несколько всплесков – наверное, пули. А что ж ещё? Кто в вас стрелял было пока непонятно. Ещё несколько амфибий проследовали назад, к рифу, в том числе одна вдоль самого пирса. Берег оказался уже поближе. Там слышно было взрывы – то и дело да-дахало что-то вроде гранат, стучали пулемёты, а иногда взрывалось и что-то посолиднее. Пулемётов амфибий – грозных пятидесяток – слышно почти не было. Патроны у них что ли кончились? И тут группа лейтенанта снова остановилась – до берега было метров сто. – Что там? – крикнул Подошва. – Проволока в воде! – отозвался кто-то. – Она под углом к берегу идёт. Вы приблизились, и стало ясно, что проволока спрятана под воду – только иногда игра волн обнажала верхушки одного или нескольких столбиков, на которых она держалась. Лейтенант, похоже соображал, что делать дальше – идти искать проход влево или же вправо, или перебираться через проволоку? Снова что-то шлепнуло по воде. Пуля?
-
Каждый пост как яркая открытка.
-
Ещё немного, ещё чуть-чуть
-
Мне про океан понравилось
|
Хобо плюхается в воду и ползет, упираясь руками в дно, чувствуя там всякие камешки, ракушки, волокнистые водоросли и прочую морскую слизь, пока вода весело плещет ему в лицо. Впереди там... там берег. А на берегу происходит ни много, ни мало, рукопашная схватка – трое япошек изрядного роста, перелезли через стену, застрелили одного морпеха и кинулись на второго со штыками. Но тот не сплоховал – кинулся им навстречу, отбился от одного штыком, а второго успели подстрелить ещё ребята какие-то. Всё так быстро произошло – раз-раз и эти на песке, а те ещё шевелятся. А в амфибии, из которой вылез этот прыткий боец, шарахнула граната, прямо внутри, но парней внутри, похоже, уже не было. Почему про всё это надо рассказывать? Потому что не смотреть на берег ещё страшнее, чем смотреть. Иначе и останется смотреть, что на воду и ждать, пока пуля клюнет в каску, в шею или ещё куда. Сзади, где парни остались за амфибией, поднимается пальба – не жалеют патронов, колошматят щедро, выбивая в берег пачки без остановок, гвоздя по пальмам, по бревнам, по блокгаузам, по небу, по чему угодно, кроме японцев, потому что хрен их разберешь. А японцев высматривать – тоже страшно. Высматриваешь-высматриваешь, а потом заметишь – когда он в тебя уже целиться будет, хлоп – и всё! Проще либо уж сидеть за корпусом амфибии, не отсвечивая, либо уж палить во что придётся.
Вступает пулемёт с амфибии – низким таким гулким грохотом, почти что громом – Да-да-даммм! Да-да-даммм! Потом Сирена (это же он стреляет?) уже не делает вид, что заметил цель и сейчас пристреляется – откровенно, будто признав, что никого не видит, лупит очередью такой длины, что начвор бы за голову схватился и мудаком обозвал. Но с этим грохотом как-то спокойнее на душе – хочется верить, что япошкам он не по нраву.
Ползешь.
Раненый приподнимается – тяжело ему ползти. Мотает его даже хилая прибрежная волна туда-сюда, сбивая с толку. Хватаешь его за что хватается, тащишь за собой. А удивительно – до сих пор не то что не ранен или не убит, до сих пор даже не заметил, чтобы хоть раз по вам стреляли. Поворачиваешься спиной к этому предательскому берегу, что обещал тихим оказаться, а оказался огненным мешком. Тащишь. – Ща, ща, – хрипит раненый. Тяжело так в воде на карачках ползать, непривычно, хотя вроде бы вода – она же часть веса забирать должна? Забирать-то должна, но движения сковывает. Хочется подняться и пройти последние несколько... а почему нет? Сирена, наконец, расстрелял, всё, что было в коробке. Шарится по верху, пытаясь понять, можно ли приспособить коробку от второго пулемёта из которого Гиннес стрелял, и который разбило, а остальные палят, теперь не все сразу, а по двое – сообразили. Звенят вылетающие из затворов пачки – двое прячутся, двое ещё стреляют. И тут начинает стрекотать, стучать – искры летят от амфибии, как в мультике каком. Попадает как раз по наваренной бронеплите, которой прикрыта кабина – и потому пули высекают огонёчки. Некоторые рикошетируют в воду прямо перед тобой, обрызгивая и чуть не убивая, а иные уносятся куда-то вверх. Это, видимо, ручной пулемёт обратил на вашу амфибию внимание на тему, "а кто это тут такую пальбу во все стороны устроил?" Сирена прячется за коробом кабины, и Красотка Джейн тоже прячется, и Заусенец, и Ферма. Сейчас пулемётчик кивнёт – "Попрятались!" – чуть опустит ствол и полоснёт по тебе. Так всё и будет. Это логично. Но Ферма с Заусенцем все же секунду спустя выглядывают и додалбливают свои магазины. А потом ещё Сутулый несколько раз стреляет от плеча, даже не отыскав упор. И тут же следующая очередь, вихрем искр проносящаяся по броне, чуть не слизывает их всех. Не успеваешь понять, задело этих двоих или нет, но в последнем усилии тащишь морпеха мимо застывшей гусеницы, мимо пробитого пулями понтона, чтобы спрятать за кормой, где воняет сгоревшим маслом потушенный тобой движок. Всё. Все живы. Никто больше даже не ранен. Может, везение. А может, хорошо прикрывали. А может, и то, и другое. Все прячутся, переводя дух, щелкают затворами. Дымится "пятидесятка", только что "в сухомятку" зажевавшая полсотни патронов. – Ты как, цел? – спрашивает Заусенец. Спасенного тобой морпеха зовут рядовой Баркли, ему лет двадцать. Он шипит – соль попала в рану. Ну, ещё бы ей не попасть – так поплескаться! У него прострелено бедро – тяжело, серьезно, и мышца между шеей и спиной, почти у загривка, неприятно, но не опасно. Выживет ли? Поживём – увидим. Вы, проклиная того, кто не стал делать на амтраке аппарель, суёте бойца внутрь через борт, пристраиваете кое-как у стеночки – надо оказать помощь. – Там у нас в машине – раненые, – рассказывает он сбивчиво, делая паузы, чтобы отхлебывать воду из фляжки, пока Гиннес перематывает ему ногу. – Пятеро. Мы из "Эхо". Наши вправо отклонились, а мы с краю шли и не успели как-то. Вырулили на пляж, а там гранату под гусеницу кинули. А потом ещё одну – внутрь. Кого поубивало, кого ранило. – Он вдруг громко, отчетливо всхлипывает, без слёз, непроизвольно. И тем же отстраненным голосом продолжает. – А кто успел вылезти – те все погибли сразу, я только еле успел за корму спрятаться. В нас там как-то со всех сторон сразу... Сержант ранен. Капрал тоже. Только я вот.
Амфибия – не его, а та, вторая, в которой раньше рванула граната, задним ходом отваливает от берега и рулит к вам. Кажется, тем, кто был в ней, повезло больше – они вроде высадились, теперь их сержант рассаживает их вдоль стены через равные промежутки, чего-то они там в ней ковыряют. Амтрак же пилит к вам. Ощущение такое, что вот-вот прилетит снаряд и взорвет его к черту или раздолбает пулемёт или ещё что страшное случится. Но вроде бы ничего не случается. – Меня лейтенант послал. Клонис. Сказал, чтобы я вас прикрыл, – кричит вымученно водила изнутри. Вам не видно, но у него расцарапана щека, и это чувствуется по голосу. – Как пойдете? Надо что-то решать – две "целующиеся" в тридцати метрах от берега амфибии наверняка привлекут сейчас внимание.
-
Прочитав, испытал чувство глубокого морального удовлетворения
-
|
Лобстер Оттолкнувшись ботинком от песка, ты кидаешься вперёд, чувствуя, как что-то обрывается внутри – какая-то ниточка, за которую подвешено к гигантской руке кукловода твоё тело. Та ниточка, по которой тебе передают, что делать. Ведь ты же не задумываешься, какие мышцы сократить, чтобы сесть за стол, тебе не надо прицеливаться, чтобы донести ложку до рта, а после подготовки в Новой Зеландии не надо задумываться, чтобы залечь или зарядить винтовку – тело само все уме... А теперь не умеет. Ты чувствуешь это на секунду, как озарение – ты не знаешь, что делать. Никакое тело такому не научишь, ни в какой учебке – чтобы вот так броситься вперёд на сверкающий штык. Но какие-то неведомые силы организма из глубины, из спины, делают твои руки сильными, а ноги проворными. Тебе не нужен кукловод. – Граната!!! – орет где-то сзади лейтенант. Ты кричишь, и твой противник немного притормаживает, чтобы второй зашел к тебе сбоку, и они вдвоем закололи тебя, как бычка, но ты сам прыгаешь, винтовки стукаются, скрежетнув сталью о сталь, и ты бьешь, на секунду испытав бешеную тревогу, что сейчас ответным ударом тебя убьют – потому что никакого сопротивления нет. Ты ударил в пустоту – а на самом деле просто ударил с такой силой, что не заметил, как штык проскользнул в тело по самое дуло. И твой противник, вскрикнув, выпустив винтовку, хватает тебя рукой за плечо. Обостренное обоняние чувствует его запах – чужой, вражеский: запах другой еды изо рта, незнакомого табака, другой формы, даже другого, непохожего на ваш пота. Но в руке уже нет силы – он уже сам знает, что мёртв, только пытается напоследок забрать тебя с собой, его тело тяжелое и непослушное. Металлический завывающий грохот доносится сзади, но ты слишком взвинчен, чтобы даже вздрогнуть – и твои враги тоже. Сбоку подскакивает второй, занося винтовку сверху, ты стряхиваешь первого со штыка, отталкиваешь, он падает на песок. Бам! – стреляют позади. – Бам! Тот, второй, оступается, припав на ногу. Ты видишь, как прохватила его пуля, ты не ждешь – бьешь прикладом по голове и на возврате вонзаешь штык в грудь сверху вниз, как он только что собирался вонзить в тебя. На этот раз чувствуешь, как сталь царапает кости, упирается во что-то, выдергиваешь, бьешь ещё, ещё, и он падает. Бам! Бам! Бам-бам! – лупят из-за плеча из винтовок – тот, третий, которого ты вроде подстрелил, поднялся было, чтобы прицелиться, но пули вышибают пыль из его мундира, и он падает, тряхнув напоследок ногами в желто-бурых обмотках. Сердце бешено колотится. Ты жив, ты даже не ранен. Пальцы сжимают винтовку так, что кажется ни одна сила во вселенной не сможет вырвать её у тебя из рук. – Пригнись! – и ты не сразу понимаешь, что это тебе. – Пригнись! Пригибаешься. Потом даже ложишься. Ползешь к стене. Дышишь. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Ты жив. Ты победил.
Клонис – Граната! – тело перебрасывает само себя через борт. У вас таких амфибий никогда не было и вы никогда не учились их покидать, ни медленно, ни быстро. Ты просто прыгаешь изо всех сил, как получится, лишь бы не быть запертым в этой коробке со смертью. Твоё тело какой-то миг находится в свободном полёте, а потом встречается с землёй. Падаешь на песок, не сразу заметив, что он горячий, и замечаешь, как Лобстер схватился с каким-то япошкой – здоровенным япошкой, почти великаном. Хватаешь карабин, и тут сзади грохочет железно и оглушительно – БА-ДАДААМ! Дергаешься непроизвольно всем телом – ты уже, увидев японца, успел забыть про гранату! Господи, как же тут всё быстро! Лобстер отталкивает японца, но рядом с ним возникает другой, которого ты не заметил. Ты не успеваешь прицелиться – он сейчас убьет рядового, но сзади бьют винтовки – это Умник и Уистлер, выпрыгнувшие раньше, пришли на выручку. Японцу пробивает ногу, он почти падает на колено, и Лобстер, обернувшись, несколько раз бьет его штыком, кровь брызжет ему на форму, на лицо, он даже не замечает. Звук страшный, такое деловитое металлическое, и вместе с тем влажное почмокивание. Японец тоже падает. Тут видишь – там ещё один! У стены! Наверное, раненый. Приподнимается, целится в рядового, но Уистлер и Умник и тут успевают – стреляют в него, не щадя патронов, кажется, что осыпая градом пуль, и враг заваливается, навзничь, пробитый ими в нескольких местах. Милкшейк бросается к раненым – они тут лежат, трое, Кюрасао, Хоуторн, Хеви. Остальные, пригнувшись, перебегают к стене, прячутся под ней. – Как там? – Живы. А Хеви мертв. Хеви скорчился, как огромная лягушка, подогнув колени и уткнувшись лицом в песок, накрыв собой свою винтовку. Хоуторн в полной прострации, кажется, он оглох. Милкшейк, сидя на коленях, показывает ему пальцы, что-то спрашивает, пацан только мычит в ответ и двигает челюстью. – Сильно контужен. Кюрасао ворочается. – Я в порядке, корсмэн. – Ранен? – Не знаю. – Лежи, в порядке он. Его задело осколком, кровь струйкой стекает по ноге, видно сквозь разорванную форму. Милкшейк рвет пакет накладывает повязку. – Осколка в ране нет. Зацепило поверху. – Ну, спасибо. Милкшейк кивает в сторону Лобстера: – Ему лучше скажи. – Спасибо. Что там внутри? Из амфибии вытаскивают Лафайетта – он сильно ранен осколками в нескольких местах и без сознания, но жив. Его бледное лицо – всё в копоти от взрыва, форма – в пятнах крови. – Тимбер, ты как? – Живой, – с усилием отвечает тот из-за брони. – Задело? – Да. Щеку... щеку распороло.
Из-за амфибии появляется Джеллифиш. – На той стороне мы всех убили, там за стеной ещё трое прятались, сэр. Пока больше противника не видно. Потерь нет. Какие будут приказы?
Вокруг стреляют. Где, кто, куда – пока непонятно. Ухают снаряды справа и слева на берегу. За стеной бьет пулемет, потом замолкает. Тявкают одиночными японские винтовки – не разобрать, где именно, так много вокруг звуков. Сзади, в воде, стоит дымящаяся амфибия, кто-то кого-то тащит к ней на карачках. Кто-то залезает на место пулемётчика и начинает долбить по берегу, другие морпехи палят из-за остова из винтовок. Стреляют по какой-то цели или куда попало? Непонятно. Ещё одна стоит амфибия неподалеку от вас на берегу, рядом с ней – только неподвижные, мертвые тела, словно зарывшиеся в песок в поисках укрытия. А может, так оно и было. Вы лежите у стены. Вас пока не трогают, Джеллифиш положил двух солдат с винтовками у кормы амфибии, чтобы они следили за кромкой стены и кто-нибудь не высунулся и не перебросил вам гранату.
Надо решать, что делать.
|
Винк – Да откуда я знаю-то, блядь! – чуть не плача огрызается Болоньезе. – Покажи руку-то. Дай перевяжу. – Ща. Подкова рвет пакет, прижимает к тому, что осталось от руки пулемётчика. Один палец откромсало совсем, он висит на лоскутке кожи. Подкова отрезает его ножом. Другой просто в крови. – Аааа! – Болоньезе стучит каблуком по песку. – Сука! Сука! Кровь стекает на песок, впитывается темнеющими крапинками, быстро засыхая на жаре. И тут тебя как будто озаряет – нет, это не осколок. Это пуля. Не было взрывов. По вам стреляли. Но откуда??? Вы лежите под стеной. Ты оборачиваешься на Слипуокера, который сейчас пытается что-то там высмотреть за барьером, ты проверяешь свою догадку. Да, ты не видел, как попала пуля, но ты помнишь, где и как он вставал в отделении амфибии, прежде чем ты прыгнул. И ты видишь след на его каске, с ЛЕВОЙ СТОРОНЫ. И понимаешь. Стреляли сзади. ... Не вообще сзади. А сзади от вас. Со стороны моря. И где-то явно рядом! Это точно. Но, мать твою, откуда именно?! Бросаешь взгляд. Где засел этот гад?! Хитрый какой, постоянно не палит, дал вам забыть уже про него, но это наверняка он! И Ньюпорту поэтому в рюкзак попало. Где же он?! Выбери: - Ты догадался, где он сидит (напиши, где). Схватил карабин и открыл огонь. - Ты догадался, где он сидит (напиши, где). Развернул пулемёт и открыл огонь. - Ты не понял, где он сидит, но поделился догадкой с остальными.
Бросок не нужен.
Слипуокер Высовываешь голову из-за спасительной стены. Зачем вообще япошки её тут построили? Специально для вас, что ли? Потом понимаешь, что если бы не стена, вам бы и вылезать из амфибии, наверное, не пришлось, а так... Но всё это лишние мысли. Ты видишь примерно то же, что видел Манго – бревенчатые бараки, бетонные блокгаузы, пальмы, проглядывающий сквозь них край ВПП. Ты видишь поднимающийся к небу дым вперемешку с пылью – они всё ещё клубятся в воздухе, видимо, после бомбардировки, не всё осело. И где-то за этой завесой тебе мерещится океан. Вот к нему-то вам и надо – это была ваша задача на первый день, добраться до того берега, разрезать оборону острова пополам. Теперь... теперь никто не уверен, что вы куда-то сдвинетесь с этого пляжа. Если вообще до вечера доживёте. Вдруг видишь... Манго Андерсон кивает и сразу же закуривает одну. Это его немного успокаивает. – С этим блокгаузом я и сам разберусь, не в нём дело. Япошки хитрые. Блокгаузы у них не столько огневые точки. Они в основном не из них бой ведут. Но это – опорные пункты, за ними наверняка укрытия, может, боеприпасы. Тот, правый блокгауз – центр их позиции. Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя. Тут мы и прорвемся. Если мы займем кромку летного поля – оттуда их позиции будут вдоль простреливаться. Им будет сложнее. Да и третий батальон нам поможет, если у Кроуи дела лучше идут. Понял? Охает опять взрыв, на этот раз, в стороне, за стеной. – Да сколько ж сука можно!? Робинсон! РОБИНСОН!!! – орет ганни, как будто Робинсон в состоянии как-то решить проблему. – Я! – Найди этого штаб-сержанта, пошли сюда. – Есть! Когда ты показываешь пустое запястье и говоришь про часы, ганни смотрит на тебя взглядом, выражающим нечто среднее между "да мне похуй, хоть солнечные часы тут на песке себе нарисуй" и "понабрали вас таких идиотов, по объявлению что ли?" Потом качает головой, но ничего не говорит. Ты офицер, это твои проблемы. – Девять тридцать три сейчас. Ща, погоди, ща. Вдоль стены к вам ползет морпех. У него крупный, норовистый нос, сильный выдающийся подбородок, оттопыренные уши и голубые глаза. – Здесь, – говорит он тихо. Вид у него словно отрешенный, как будто всё, что происходит – обстрел, раненые, сама ситуация – его не касается. – Это лейтенант Донахъю из роты "Гольф". Пойдешь с ним, понял? – Так точно. – У тебя заряды остались? – Так точно. Один. – Пойдешь с лейтенантом, сделаешь, что прикажет. – Есть. – Задайте им там. Поможете нам, потом мы поможем вам. Начинаем в девять пятьдесят. И свяжитесь с "Эхо", может, Хилл у них. Если жив ещё. Так, ну, вроде перестали кидать. Давайте, только осторожно. Ползёте по берегу в противоположном направлении – ты, а за тобой, тот сапёр, штаб-сержант. Доползаете дотуда, где пряталось третье отделение. Тут вся земля "в дырах" – от этих минометов остаются даже не воронки, а не пойми что, то ли ямки, то ли подпалины. Но бросали тут густо – стонут раненые, кто-то кого-то перевязывает. Какой-то совсем молодой морпех выползает из-под амтрака. Ты его фамилии так сходу не помнишь, но лицо знакомое – тоже, видимо, сапёр. – Скрипач, за мной! – говорит ему штаб-сержант. – Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй. Ползёте дальше. Скоро уже то место, где ты оставил Слипуокера, Парамаунта и остальных. Только амфибия ваша, кажется, уехала.
-
Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя Ох, прямо-таки в осиное гнездо придется руку сунуть!
-
Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя. Тут мы и прорвемся.
Блин, Андерсон дофига умный и знает, какой блокгауз надо брать :D
Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй.
К чему мне все красотки ВеллингтОна? Ведь я давно иной любовью пьян. В моей душе навеки два баллона. Знакомьтесь: Иоганн и Себастьян.
|
|
-
зачем в ювелирных украшениях кожа
|
К двадцати годам Шимус понял, что такое ирландец. Глаза ему на это открыл мистер Кларк. Он сказал: – А ты знаешь, что президент Джексон был родом из Ирландии? Правда, ещё до этого его родители были вроде шотландцами... или нет... но ирландец и шотландец это как... как... как две стороны одной монетки. Та, где цифра нарисована, скучная – та шотландец, а та, где что-то интересное выбито – та, конечно, ирландец! Тут-то Шимус и смекнул – ирландцы, они как евреи, есть везде, только евреев не любят, а ирландцев любят! Потому что ирландцы – они страдали, но при этом свои страдания не перекладывали на других, вот как! Как евреи страдали, он в Библии-то почитал (ну, всю, конечно, не осилил, но уж сколько смог). Короче. Всё просто. Видишь ирландца – помоги ему немного. Как? Как получится! Хоть крикни из толпы: "Чего вы его забираете! Он же честный парень!" Хоть выпей с ним. Хоть просто закрой глаза, когда видишь, что он смухлевал в карты против какого-нибудь немца. Ну смухлевал и смухлевал! Немец пойдет и заработает ещё, от него не убудет, природа у него такая, а ирландец с горя может наделать делов. А зачем? Всем будет лучше, если выиграет ирландец, а немец пойдет, репу почесывая, и ещё поработает немного. Перенапрягаться, конечно, не надо. Не надо рвать последнюю рубашку, там, или если там человек сам себе помочь не хочет, то чего уж... не отдашь же все свои деньги пьянице, а то ведь он их возьмет да и пропьет. Но поддержать-то всегда можно, хоть даже посочувствовать. Потому что... потому что и тебя поддержат! И тебе посочувствуют, скажут: "Шимати, чего у тебя рожа такая кислая? Рэйч отшила? Да наплюй ты на неё! Ты знаешь, что имя Рэйчил значит? "Овца!" Гы-гы-гы! Овца и есть, к тому же тощая. Плюнь! Сегодня бои! Пойдем лучше на Медведя поставим, верное дело. И я те так скажу, он точно выиграет сегодня. Откуда знаю. ДА ПРОСТО ЗНАЮ, ГЫГЫГЫ! А потом закатимся к Догерти и по кружечке, по кружечке... Ну, для настроения! Ммм?" И сразу понимаешь, что жизнь – ну, она тяжелая, конечно, ты ж ирландец, но не юдоль скорби, а все же повеселее. "Двое-трое – не один", и если друзья говорят, что из-за какой-то овцы не надо переживать, то подумай, может, и не надо. И там, где-то между второй и третьей кружкой, вдруг с удивлением обнаружишь, что не переживаешь. Так это работает.
А потом оказывается, что работает вообще во всём. Получить работу? Можно. Отмазаться от почти любого греха? Сделаем. Занять до получки или до выигрыша? Найдем. Познакомиться с кем хотел? Вообще не проблема! "Вот это мой друг, Шимус О'Лири! Я вам про него говорил! – Здравствуйте, юноша, рад с вами познакомиться. – И мне очень приятно, сэр. – В карты, значит, играете? – Имею такое пагубное пристрастие, сэр. – Так чего ж ты ждешь! Иди, вон, у стены стол свободный. Условия знаешь? – Не вчера родился, сэр. – Тогда удачи, парень!" – и всё, карты полетели, жизнь закрутилась.
А что, если разобраться, означает, "жизнь закрутилась?" А это значит, что в ней открываются одни двери и закрываются другие, которые ты прохлопал. Жизнь – это огромный дом, вроде вокзала, в котором ты идешь, идешь, пытаясь разобрать, что на табличках написано над дверями, спросить у кого-то. И если пройдешь, то вылезешь на крышу. А на крыше ты ляжешь под солнышком и будешь попивать пиво и закусывать чем-нить эдаким, и дышать свежим воздухом, и... и, может быть, решать, кому тут на этой крыше с тобой место, а кому нет. Вот какая картина была в голове у Шимуса теперь. Работать он по-прежнему ни черта не хотел, но чувствовал, что шевелить булками первое время придется. Ну, так и шевелил! Одна беда – девки. Они всего этого не понимали ни черта, у них на уме было замуж выйти и детей нарожать, и в общем, ничего плохого тут не наблюдалось, но только... только Шимус от чего-то понимал, что есть двери в этом здании, куда с пятью голодными ртами хрена с два пролезешь! Поэтому приударять он приударял, но так... не по-ирландски. По-ирландски приударить – это наврать с три короба, заранее зная, что всё неправда, а потом случайно взять да и жениться, когда папаша её за одно место возьмет, потому что весь Файв-Пойнтс уже знает, у кого от чего вдруг живот вырос. Неееет, такое ему не очень подходило. А то будешь как отец, то картошку растить, то свиней разводить, то подметки богатеям к сапогам приколачивать, лишь бы дети с голодухи не помер. А ежели так выйдет, что в тюрьму посадят, жена ещё чего доброго с кем другим закрутит. Неееет, нетушки, в таком важном деле надо действовать наверняка, а не как у брата-ирландца заведено.
В общем, жизнь была хороша, а потом умерла ма.
И сразу как будто что-то оборвалось. Оказалось, ни черта все ирландцы мира не заменят одну мать. Братья, Кларки, друзья-подружки – это всё хорошо... да только всё равно без матери один ты на этом свете, Шимус О'Лири. Мать-то, может, и ругала, и говорила, что непутевый у неё сын, что закончит в Томбс, что водится с волками, вместо людей, что нет бы отцу помогал как следует, что не будет в старости от него ни помощи, ни поддержки, что... А потом вдруг оказалось, что лучше бы и дальше говорила. А вдруг потому так и вышло, что плохой он был сын, непутевый, вдруг поэтому и умерла? Вдруг надо-то было как раз подошвы приколачивать... а ты навыдумывал себе – двери какие-то, дома какие-то... на крыше, думал, сидеть хочу. А ма лежит вся белая, холодная, и не дышит. И всё уж. И не встанет больше. И не поругает. Господи, да хоть бы с утра до вечера только и делала, что ругала. Как же оно так вышло-то?
А вот вышло. Выстроились все Кларки, и давай соболезновать. А ты держишь слёзы и киваешь, дескать, спасибо большое. А сам понимаешь, что им-то не мама важна, им важно тебе показать, как они тебе соболезнуют. И вроде бы хорошо, так и надо, но им же и надо показать, что все как надо. И от этого ещё тоскливее. Как будто есть в тебе часть, которая принимает объятия, рукопожатия, благодарит, и всё такое, а есть другая – та, которой больно. Располовинило тебя, как бревно на лесопилке. Получились две досочки – и никто их больше вместе не собьет, как было.
С тех пор стало лицо у Шимуса вечно кислое, как простокваша, стал он сам колкие шутки отпускать, а веселиться почти что и перестал. Потому парни его звали всегда в компанию, ведь колкая шутка, если не брать того, над кем шутят, всегда втрое смешнее. – Ну, ты и язва, Шимати! – говорили они, ухмыляясь. – От язвы человек кряхтит, а вокруг все сочувствуют, а от меня кряхтит, а вокруг все покатываются! – отвечал он. – Ну, ты его и побрил без всякой бритвы! – говорили они. – Я б цирюльню открыл, да когда пальцы вечно в мыле, карты проскальзывают! – отвечал он. А девчонки не любили, потому что нет ничего, что они больше не любят, чем когда над их бабьим племенем смеются.
Но жить как-то надо... и вот тут оказалось, что привычка-то и пригодилась. Когда привыкаешь смотреть, что у других, как у других, как ты им помочь можешь, как они тебе, то и о себе меньше думаешь, своё горе меньше переживаешь. Надо брату помочь? На, Патси, тебе четвертак. Оуэн говорит, надо Шону в тюрьме на взятку табачок раздобыть? Раздобудем. А отцу... – Па, а чего ты на Дейдре не женишься? А то у нас терь дом вверх дном... а ей тоже муж нужен. Вот в Писании сказано, что, – и понёс, понёс, что там в писании сказано и чего не сказано. А то сопьется же отец совсем. А так было две семьи, а стала одна, и вроде как все их родственники теперь наши, и все наши друзья теперь немного их друзья. Всё проще. Да и штаны заштопать будет кому.
За этими хлопотами про "своих", Шим как-то и пропустил, что война началась. Вернее, он знал, что про это трепятся, но думал, не, не будет никакой войны. Да и из-за чего война? Из-за Канзаса какого-то паршивого, где ещё вчера индейцы жили, а теперь не могут разобраться, то ли негров уже везти, то ли погодить? Где он, Канзас этот? Там пусть и воюют. Или из-за чего? Из-за негров, как Джон Браун? Джон Браун, конечно, мистер крепкий был, но только таких упертых же мало. Из-за цен на хлопок? Договориться что ли нельзя? Не, вроде как причин-то и не было. Почему из Нью-Йорка-то люди воевать пойдут? Потешался над теми и над этими, зубоскалил, говорил, что у Линкольна-то небось кишка тонка по рогам всем надавать, он же адвокат, а не генерал какой, а южане там на плантациях своих опухнут от обжорства, а воевать не пойдут. У них и так всё хорошо, когда негры-то им чай с кофем в постель небось подают. Но не опухли южане. Не оказалась кишка тонка.
Стали собирать волонтеров.
Тогда Шимус решил пойти, посмотреть, что это такое, война. Может, там свои, значит, двери есть. Может, можно в генералы как-нибудь пролезть, а оттуда в президенты – из генералов часто президенты получаются. А что убьют... не, в такое он не особо верил. Во-первых, все говорили, что южан быстро разобьют. А во-вторых, в Файв-Пойнтс тоже ведь убивали по-всякому. Кого по башке съездили, кому горло перерезали, кого просто по почкам отходили так, что он возьми да и преставься. Всякое бывало. Шимус знал, что чтобы не убили, надо соображать – не переть на рожон, а если уж начали бить – то бежать во все лопатки и на помощь звать, а ещё лучше кричать, что пожар – пожар-то интереснее будет. Вот и всё! С головой надо подходить, тогда и не убьют.
"Будут кормить!" – говорили они. "Денег дадут!" – говорили они. "Пошли с нами!" – говорили они. Он и пошел. А что? Он же не трус какой, раз свои ребята зовут.
-
Не могу не плюсовать! В посте столько всего прекрасного, что глаза разбегаются!
|
Мрачный, Скрипач Дасти бросает на Скрипача взгляд, не особо даже укоряющий, дескать, "что с тебя взять, салага" и "тут полежать каждый может!" Кроту, который лежит рядом со Скрипачом, видимо кажется, что сержант смотрит на него. – Я сползаю! – говорит он с готовностью. – Я тож, че тут сидеть, ничего не высидим, – подает голос Водокачка. – Только винтовку оставлю. У него тяжеленная автоматическая винтовка браунинга, с такой много не наползаешь. – Добро! – говорит сержант. – Поменяйся с Обжорой. Они меняются оружием, Водокачка отстегивает пояс с магазинами – тоже то ещё удовольствие с ним ползать. Бандит смотрит на вас с прищуром, обводит взглядом. За время плавания у него отросли красивые, немного даже щегольские усы, и он теперь и правда похож на героев вестернов, только бы каску на шляпу заменить. – Если со мной что, отомстите шерифу! И коня моего пристройте! – говорит он вдруг. Для вас, саперов, это странная чепуха, но для остальных видимо это что-то значит, и некоторые смеются. – Пиздуй уже, ковбой херов, – откликается Обжора. – Я вернусь за тобой весной, дорогая, – говорит Бандит и ползет вслед за другими разведчиками. Они по очереди проползают мимо гусениц амтрака с особыми изогнутыми лопатками, которыми он и шуровал воду. И скрываются – двое налево, двое направо. А вы сидите, ничего не делаете, не высовываетесь понапрасну, смолите сигаретки. Гусь морщится – он не любит сигаретный дым. – Курево-то поберегите, – говорит Дасти, видя, как Обжора закуривает вторую. – А то потом опять ныть будете: "Сержант, где сигареты? Ты обещал!" – Из пайков возьмем, – говорит кто-то. Стрельба между тем усиливается – палят справа, слева, спереди, и кажется, даже сзади. Вы посреди сражения. Взрываются где-то серией гранаты, как на полигоне. Кто-то коротко кричит, крик обрывается. – Ощущение, как будто мы сачкуем, – выдает Шорти, самый молодой из солдат. – Так иди, постреляй, если жить надоело! – предлагает Скэмп. Шорти привстаёт, лезет вперёд, Дасти хватает его за шиворот. – Куда!? Совсем ебанулся?! Скэмп, ты офонарел?! – сиди на месте. – Но... – Не "но"! Мы рота "Гольф". Это какая рота? Правильно, резервная. Вот и ждем в резерве. Лежи и не дергайся. Шорти обиженно замолкает.
Вдруг из-за гусеницы показывается рожа Бандита. – Вот и я, парни! – говорит он. – Нашел Манго, ну, лейтенанта, из четвертого взвода. Он там, справа, сказал, чтобы мы к его амфибии ползли. – Ясно, – говорит Дасти с кислой рожей. Кажется, его в сложившемся положении вещей всё устраивало. – А Крот где? – Там остался, чего ползать туда-сюда? – А как там вообще? – Да я не выглядывал из-за стены особо. Но вроде в море, подальше, какая-то керосинка коптилась, мне показалось, там Хобо копошился и этот, Ферма который. Его застрелили кажется с берега. – А Хобо? – Да хрен знает, вроде нет. – Лан, подождем двух других ещё немного. Приготовились. Все подбираются. Немного погодя приползают Водокачка и Лонг-Айленд. – Ну, как? – Как-как... Жопа! Капитана нет, он то ли ранен, то ли убит. "Фокс" тут прижали на пятачке. Слева фланг открытый, где пирс. Справа тоже дыра. – Это мы и сами видели. А связь? – Никто не знает, вроде, говорят, тоже нет. – Херово. – Но я нашел там лейтенанта какого-то, с французской фамилией. Он сказал, чтобы мы к нему гребли туда на левый фланг. Там скоро, видимо атака будет. Дасти напряженно думает. – Народ, вы как хотите, но я за право. Манго же наш лейтенант, верно? – Манго тоже не наш, – говорит кто-то. – Из нашей роты. – Да. – Правильно. – Лейтенанты пусть сами между собой разбираются. Они за это деньги получают! Вы все знаете, что последний приказ отменяет предыдущий, так положено. Но какой из них раньше отдали, а какой вы получили? – Правильно или нет, слушай приказ! – обрывает разговоры Дасти. – Сейчас все вдоль стены ползём направо, ясно? Выполнять. – Есть.
Вы выползаете из-за амфибии цепочкой, как длинная гусеница. На конце у этой гусеницы горб – это Диаманти ползёт с огнемётом за плечами. Ползёте не вдоль самой стены – там люди лежат, а в полутора метрах от неё.
Тра-дааах! – рвется в небе снаряд. Неподалеку, левее. Два снаряда, но для вас они звучат, как один. – Ё-мае... – Ну, началось! Тра-дааах! – рвется поближе к вам. – В укрытие! ТРАДААААААХ! – почти над самой головой. Резкий шелест по воде и по песку вокруг, который вы почти и не слышите – уши заложило. – А, бля! – кричит Обжора, схватившись за ногу чуть повыше колена. – А-а-а-а! – это вы слышите хорошо.
Буум! – рвется что-то где-то рядом, на земле, на "набережной". Вы чувствуете, как дергается слегка земля, еле заметно. – Буум! Буум! А потом рвётся уже совсем близко – так же коротко, почти без раската, как будто хлопнули огромный надутый пакет. Обжора затыкается, теперь кричит Шорти благим матом. – Укрыться! – командует Дасти, пытаясь его перекричать. – Укрыться! А куда тут укроешься-то?
-
Третье отделение ванлав <3
|
"Что же случилось и почему всё пошло не по плану?" – вот вопрос, которым задавались многие морпехи в этот момент. Неужели в штабе были одни идиоты? Неужели артиллеристы – все сплошь косые и убогие? Неужели гидрографическая служба легкомысленно отнеслась к своим обязанностям? Неужели операция была спланирована плохо? Нет, нет и нет. Вступил в действие фактор случайности, плохой осведомленности, недостаток опыта и непредвиденные обстоятельства, цеплявшиеся друг за друга. Они словно образовали паутину, в которой намертво запутался первый эшелон десанта. Я расскажу о них. Придется вам немного подождать, прежде чем узнать, что же стало со взводом лейтенанта Клониса, смог ли рядовой первого класса Слипуокер перехитрить японского снайпера и отвлечь его от Манго и Винка, как сложилась судьба сапёров, чем обернулся марш к пирсу отряда взводного сержанта Физика и что стало с группой сержанта Трещотки, упорно пробиравшейся под пулемётным огнем по кораллу по грудь в воде. Думаю, вам хочется понимать, почему все обернулось ТАК ПЛОХО. Во-первых, гидрографическая служба рассчитала всё настолько верно, насколько могла. Это было нелегко – данных по акватории Бетио не имелось, поэтому пришлось опираться на информацию по акватории Австралии, Чили и Самоа. Сопоставив известные факты, офицеры пришли к выводу, что в это время года над рифом в прилив должно было быть никак не меньше четырех футов воды. Однако майор Фрэнк Холланд, офицер-резервист Новозеландского флота, который ещё до войны жил на острове неподалеку от Бетио, предупредил командование, что в акватории Таравы случается "ускользающий прилив". Что это за херня никто не знал, и никаких научных данных, подтверждающих эту странную идею, не было. Адмирал Хилл пожал плечами – операцию надо было проводить, и проводить сейчас, потому что Спрюэнс грозился отменить её совсем в пользу других операций. Кроме того, принимались во внимание данные радиоперехватов, свидетельствовавшие, что японцы постоянно наращивают укрепления и силы на острове. Только в 1987 году феномен "ускользающего прилива" был объяснён. Влияние фаз луны на приливы и отливы в то время было хорошо изучено – в зависимости от полушария её фаза вызывает повышение или понижение уровня воды. Но помимо фазы изменяется ещё и расстояние от луны до земли, и тоже влияет на приливы, а этого тогда ещё не знали. Воздействие это в целом незначительно, и только накладываясь на экстремумы фазового воздействия, оно может вызвать при некоторых условиях заметное повышение или понижение прилива и отлива. В 1943 году было всего ДВА дня, когда максимальные колебания из-за расстояния накладывались на предельные положения луны по фазе в районе Таравы – 12 апреля и 19 НОЯБРЯ!!! 19 ноября луна была на минимальном расстоянии от земли, и это положение "украло" у вас тот самый решающий фут или полфута глубины, из-за которого лодки Хиггинса не смогли пройти риф. Это было просто поразительное невезение, которое никто не мог предусмотреть. Стойте-стойте! Но полковник Шуп как раз всё предусмотрел – его план включал в себя пункт, которым капитан Хилл поделился ещё на борту "Зейлина" с лейтенантом Клонисом: если воды не хватит, амфибии организуют "шаттл" между берегом и рифом, чтобы доставить морпехов из четвертой и пятой волны. Почему из этого ничего не вышло? Почему амфибия, которая встретилась группе Трещотки была одной из немногих, сумевших вернуться к рифу, а большинство из более чем 100 амтраков так и остались у стены. "Огонь японцев!" – подумали вы. Но из всех амфибий на подходе к острову было уничтожено только восемь, ещё пара десятков повреждено, но дотянуло до берега, как машина, которую вел Хобо. Большинство дошло без серьезных повреждений. В чем же было дело? Две причины. Во-первых, амфибии были все же гражданской разработкой, приспособленной для военных нужд. Да, спереди их защитили спешно наваренными бронеплитами (как я уже писал, операцию и так отложили, лишь бы амфибии к ней успели). Но с боков брони не было. В борта амфибий были вмонтированы заполненные воздухом понтоны. Винтовочные пули обычно не пробивали их насквозь (ну, конечно, речь не о крупнокалиберном пулемёте, изрешетившем "сорок шестую" сержанта Стэчкина), но они легко пробивали внешнюю поверхность понтона, лишая его герметичности. В результате многие амфибии, попробовав добраться от берега до рифа, начали тонуть. Брошенные амфибии в полосе прибоя. Вторая же причина заключалась в том, что из-за маневра транспортами (того самого, из-за которого прервалась погрузка вашего батальона в предрассветный час) по приказу адмирала Хилла (вообще-то приказ был вполне здравый) амфибиям пришлось лишние полчаса-час болтаться в море, встав на циркуляцию, а потом преодолевать сильное течение, и многие, как та же сорок шестая, просто выработали горючее, прибыв на берег с почти сухими баками. На этом фото, сделанном во время перегрузки людей с катера на амтрак, хорошо видно понтон и льющуюся сверху струю воды – я так понимаю, это помпа, откачивающая воду из амфибии. Собственно, почему амфибии не могли просто постоять в море? Потому что помпы запитывались от работающего движка. Но всё это не отвечает на вопрос, почему столько японцев пережили артобстрел и бомбежки. И если авиаторам ещё можно поставить в вину низкую точность, то комендоры линкоров и крейсеров стреляли весьма неплохо. Беда заключалась в том, что их орудия были предназначены для борьбы с другими кораблями, а не для обстрела укреплений. То есть, конечно, будем честны, японцы построили на острове просто превосходные бомбоубежища – из армированного бетона, укрытые толстой подушкой песка, некоторые вмещали по сто человек. Наиболее мощным даже прямое попадание было не страшно. Укрепления же были сосредоточены по периметру острова. Корабельные орудия имели очень настильную траекторию, и если попасть в плоский, как блин, остров они ещё умудрялись, то прицельно стрелять в береговую линию в условиях качки просто не могли – это было как попасть в муху из пистолета. То, что им удалось подавить береговые батареи, подорвав магазин со снарядами "сингапурских" 8-дюймовок на Западной оконечности острова (взрыв, который вы видели из лодок), уже говорит о том, что стрелять они умели отлично. Но, увы, этим проблема не исчерпывалась. Взгляните на 16-дюймовые снаряды линкоров. А теперь представьте, что чушка такой формы по очень пологой траектории (напомню, что эти пушки делались, чтобы всаживать свои подарки в борт вражеского корабля на дистанции до 20 километров, а не чтобы прикидываться гаубицами) падает на плоский остров, покрытый песком. Что с ней происходит? Вы догадались, да? ОНА РИКОШЕТИРУЕТ, как мячик для гольфа от лужайки!!! До того, как остров окутывали облака пыли, артиллерийские офицеры с линкоров могли наблюдать, как из всего залпа на острове разрывались 1-2 снаряда, а остальные просто уносились в море. Вот почему обстрел оказался столь неэффективен. Тарава в один из дней перед высадкой. Скоро воронок на ней станет куда больше, и всё же "лунного ландшафта" не получится. Всего этого вы не знали. Вы даже не могли понять, как проходит высадка, просто чувствовали, что что-то пошло не так. А как? Я расскажу. Именно благодаря использованию амфибий первая и вторая волны десанта достигли берега без больших потерь. Лучше всех дела обстояли у второго батальона третьего полка майора Кроуи, высаживавшегося на РЕД-3 слева от вас и от пирса. Его бойцы начали выпрыгивать на песок из амтраков в 9:17. Огонь эсминцев, в отличие от линкоров до последнего момента прямо перед высадкой утюживших Бетио в этом секторе (что вы могли наблюдать из амфибий), загнал японцев в их норы, в результате чего морпехи потеряли совсем немного людей и взяли стену практически без боя. Фото, я думаю, постановочное – фотокоры на берег попали позже, не в первой волне. Некоторые амфибии найдя проломы в стене даже доехали до аэродрома, но затем повернули назад. Но вот дальше пехота двинуться не смогла – она попала под перекрестный огонь из трех хорошо защищенных огневых точек – бетонного дота с несколькими амбразурами, стального наблюдательного колпака, приспособленного для стрельбы из пулемета, и большого бомбоубежища, возвышавшегося холмом, вокруг которого заняли позицию выбравшиеся оттуда японцы из 3-го особого отряда береговой обороны. Так выглядел наблюдательный колпак, в нем был "чердак" где сидел офицер-наблюдатель, и первый этаж с открывающимися амбразурами. Этот район получил впоследствии название "треугольник". Третий батальон будет штурмовать его больше суток, а пока что он лежит, прижатый огнем, и надеется, что к берегу доберутся танки и вынесут японские бункеры. Хуже всего пришлось третьему батальону. Он атаковал самое сильное место во вражеской обороне – пляж РЕД-1. Здесь, в заливе, образованном "шеей птички", был район обороны 7-го особого десантного отряда. Обороной этого участка, который позднее будет фигурировать в отчетах офицеров под обозначением "Карман", руководил коммандер Такео Сугай, кадровый военный, прошедший войну в Китае, выпускник военно-морской академии. Он сам формировал 7-й отряд на базе в Татеяме и по-видимому вместе с лейтенантом Мураками, ответственным за инженерную подготовку укреплений, планировал оборону. Берег залива создавал две естественные фланкирующие позиции, и Сугай использовал этот эффект по максимуму. 3-й батальон морпехов достиг берега РЕД-1 первым, в 9:10 утра, и тут же попал под убийственный огонь противотанковых пушек и пулеметов Сугая. Слева высаживалась рота K под командованием капитана Крэйна, в первые же минуты из пяти лейтенантов она потеряла убитыми трех и ещё одного тяжелораненым. Справа высаживалась рота I – десантники первой волны, покинув амфибии, сразу же пошли в атаку, а пулемётчики развернули на берегу Браунинги и попытались прикрыть её. Стена в этом месте была не достроена, поэтому не давала им надежного укрытия. Неся потери, пустив в ход штыки и гранаты, морпехи захватили 75-мм зенитную батарею и прикрывавший её спаренный двуствольный 13-мм пулемет. Старшина Чума и все его люди погибли. По иронии судьбы снаряды, которых испугался рулевой на лодке сержанта Физика, были одними из последних, выпущенных батареей. Задержавшись в катере под прикрытием подбитой баржи с танком и переждав короткий налет "коленных" минометов, его отряд смог бы высадиться на риф, не потеряв людей и снаряжение. Но не стоит винить сержанта Физика – он действовал исходя из той информации, которой располагал, исходя из интуиции, которая подсказывала ему, что сидеть на месте нельзя. Японцам она подсказывала то же – они яростно контратаковали третий батальон. Обе высадившиеся роты скоро потеряли больше половины личного состава убитыми и ранеными. Оставшиеся в живых, лишившись большинства командиров, скопились в разрозненных воронках – прижатые огнем, они были не в состоянии ни наступать, ни отступать, только отчаянно обороняться и ждать подкреплений. Вывести из строя 70-мм гаубицы на берегу залива, одна из которых ранее и подбила амфибию Трещотки, они уже не успели... Положение на РЕД-1 было отчаянным. Скорее всего именно отсюда в эти первые минуты сражения неизвестный радист, должно быть, простой морпех, схвативший микрофон из рук мёртвого оператора, открытым текстом прокричал в эфир: "Высадились! Неожиданно сильное сопротивление! Потери семьдесят процентов! Удержаться НЕ МОЖЕМ!" Вероятно, услышав эти слова, командир батальона Майор Шёттел малодушно решил пока остаться в своей лодке на рифе. А подполковник Ами, ваш командир батальона, уже спешил к вам, не имея ни малейшего понятия, как у вас идут дела, лишь видя горящую амфибию Хобо и понимая, что его люди попали в переплёт. Его, то есть, ваш батальон достиг берега в 9:22. Что же происходило на РЕД-2 потом? Скоро узнаете.
-
Блестящий анализ ситуации с историческим дискурсом
-
Как всегда - великолепное изложение!
-
Чертовски познавательно. Мастеру за такой объём подготовки - респект.
-
Ты лучший из мастеров, ведущих модули про войну, которые я читал. 10/10.
-
Это объективно офигенный пост. И нужный. И интересный.
-
У - Удача.
Старшина Чума и все его люди погибли. F
|
-
Ничего себе зашла глянуть как дела о_о
|
– Удачи и тебе! – сказал Бри тебе вслед. И пошел. А смотрел он тебе вслед или нет – этого ты не видела. Не догадалась даже письмо брату оставить, чтобы он, если вернется, тебя в Сент-Луисе искал. А впрочем, вернется ли он? Если мог вернуться, почему весточку не подал? Пароход, между тем, стоял себе у пристани и стоял. Пароход был нарядный, как невеста – покрытый лаком, белый, может, пару лет всего по реке-то и ходил. Когда в другой жизни вы с братом глазели на пароходы, ты таких больших вроде и не видела, разве что издалека. Да, если честно, ты вообще никогда на пароходе не была. А таких красивых – так точно не видела. Три его палубы нависали одна над другой, как накрахмаленные юбки у барышни, которая приподняла кринолин, и из-под верхней видно вторую, а из-под второй – третью, ну, или как слои у торта. У него было две большие трубы и два колеса в белых кожухах. Но портило его то, что туда выстроилась какая-то несусветная очередь. Ты столько народу не видела с того дня, как в Виксберге военные раздавали еду. Ты встала в очередь, затесалась среди солдат, чтобы тебя местные не узнали. А они, похоже, не очень-то пока и искали. И вот вся эта толпень загрузилась на пароход. У солдат брали фамилии и подписи, которые они вносили в особую книгу, а с тебя ещё и денег попросили. Ты разместилась на нижней палубе. Разместилась – это громко было сказано. Тут были коровы, которых какой-то недотёпа вез в Сент-Луис продавать, и тут были какие-то сопливые дети, но больше всего тут было солдат. И всё это были солдаты янки. Все они были веселы, голодны и оборваны. Стояли они так плотно, что тебе и сесть было некуда – ты могла только стоять у поручней. А солдаты всё прибывали и прибывали. Стюард снял цепочку, запиравшую проход на вторую палубу, и люди повалили туда – они бы её порвали, вероятно, если бы он этого не сделал, и не потому что вздумали бунтовать, а потому что слишком много их тут было. Все ждали, когда же пароход отчалит, но все были рады. Скоро, прислушавшись к говору, ты поняла, почему. Это были освобожденные пленные солдаты янки. Ваши держали их в Кахабе, в Мейсоне, в Андерсонвилле, и по их обтянутым кожей лицам, выпавшим зубам, поседевшим волосам, фурункулам и вшам, мешками весящей форме, ты поняла, что с ними там, в этих лагерях, не церемонились. Но они были счастливы – они ехали, наконец-то, домой. Многие были взяты в плен ещё в 1862 году, кто при Фредериксберге, кто при Гейнс-Милле – и ты вспомнила знакомые названия из писем, которые писал Сай. Может быть, он стрелял в этих людей. Может быть, они стреляли в него. Другие попали в плен не так давно – кто-то год назад, кто-то два года. Это была гражданская война, "война для всех желающих", настолько же жестокая, насколько и неестественная. Милосердие на ней соседствовало с кровожадностью, благородство – с коварством, холодная ненависть – с братской скорбью. На любом этапе этой войны с любой стороны можно было сдаться в плен и быть отпущенным под честное слово, а можно было получить пулю, петлю или отправиться в "тюремный лагерь" – так назывались эти огромные морильни, где люди дохли, словно мухи. Ты сама повидала войну – обстрелы, голод, болезни, смерти... но только глядя на эту несустветную толпу изможденных людей поняла, насколько она была долгой и ужасной – по тому, каков был контраст между их физическим состоянием и их весельем. К тебе они относились очень хорошо – называли "юной мисс" или, кто постарше, "девочкой", делились той скудной едой, которая у них была – сухарями, вяленым мясом, орехами, сыром, давали и воды (воду на корабле выдавали понемногу, и надо было долго стоять в очереди), нашли тебе и одеяло почище, ведь был конец апреля – не лучшее время для ночовки на открытом воздухе, тем более с реки тянуло сыростью. Река, кстати, разлилась – утром (на пароход ты села вечером, а отчалил он ночью, когда ты уже спала), ты видела, как кое-где перелило дамбы, затопило плантации. И все равно на корабле было душно – такой плотной была толпа. Спать тебе пришлось буквально зажатой между двумя спинами синего сукна. Но в общем путешествие проходило неплохо – ты познакомилась со многими солдатами, ведь делать, кроме как поболтать, всё равно было нечего. Здесь собрались люди со всей Америки – из Кентукии и Огайо, из Теннеси и Западной Вирджинии, из Индианы и Мичигана. О войне им рассказывать не хотелось – нахлебались они её досыта. Они рассказывали тебе про свои города, какими их помнили, про свои штаты, про то, чем занимались. Кто был сапожником, а кто кузнецом, кто лавочником, как твои родители, а кто клерком, кто фермером, а кто пивоваром. Чем они так отличались от ваших мужчин в Миссисипи? Акцентом? Так прошло двадцать пятое апреля. А двадцать шестого ты испытала неподдельный ужас. Неподалеку от вас разместилась военнопленных негров. Были они спокойными, не задирались, не лезли ни к кому, держались особняком. А потом один из них на тебя посмотрел. Ты сначала подумала – похож. Ведь все негры немного на одно лицо. Но тут он повернул голову, отвечая на какую-то реплику соседа, и ты увидела на голове у него шрам, вокруг которого даже и волосы расти перестали. Здоровенный шрам. И уж ты-то знала, кто его оставил. Ты и оставила. Это был тот самый нигер, что попался вам с Саем на Язу, тот самый, что являлся тебе ночью в кошмарах. Хуже всего было то, что ты не могла ничего сделать в такой толпе. Конечно, и он не мог тоже, но... кто его знает, как там дело в Сент-Луисе повернется? А вдруг он выследит тебя и захочет отомстить? Кто тебя защитит? Чем ты защитишься сама? Чтобы быть от него подальше, ты решила залезть повыше – на самый верх, на третью палубу, где жили богатые каютные пассажиры. По ночам из их салонов и кают мягко светили лампы, и говорят, у них там был буфет, где еду продавали за деньги. Ты поднялась на третью палубу, и вечер двадцать шестого провела там, на "площадке для прогулок". На следующий день, вечером пароход пристал к берегу в Мемфисе. Там множество солдат выкатилось на берег в поисках еды, и стало поспокойнее. Ты посмотрела сверху на пристань – негры собрались около неё, и твой, кажется, тоже был там. Нет, в Мемфисе сходить ты не стала. К тому же, тебе нужно было в Сент-Луис. Пока команда выгружала на пристань мешки с сахаром, пришел вечер, и солдатня вернулась. Опять стало душно, опять тела сгрудились везде, где только можно. Ты никак не могла заснуть, да и не хотелось спать – и так всё утро проспала. Солнце садилось, а пароход всё никак не отшвартовывался. И тут тебя окликнул женский голос. – Мисс...? Ты повернулась – это была девушка, можно даже сказать, молодая леди. Одета она была не то чтобы богато, ближе к зажиточной сельской девушке, но что-то в её облике – то ли осанка, то ли взгляд, то ли манеры – выдавали, что она из самого что ни на есть "высшего", етить его, общества. Скажем так, её легко было представить в платье и пороскошнее! Ты же по сравнению с ней выглядела, скажем прямо, оборванкой. Она приветливо с тобой поздоровалась, представилась Киной МакКарти и позвала к себе в каюту, дабы избавить от неудобства нахождения в мужской толпе, и всё такое. Говор у неё был довольно странный – высокопарные новоорлеанские словечки на французский манер сочетались с каким-то диковатым ирландским говором, так что было не очень-то и понятно: то ли она из маленького города, то ли из большого. Скорее всего она жила в каком-нибудь Батон-Руже или, может, Хелене, или что-то вроде такого, но при этом строила из себя невесть что. Глаза у неё были карие, с хитринкой, а волосы, плотно уложенные под простой шляпкой (у тебя-то вот даже и шляпы не было, даже чепчика) – темно-каштановые.
-
Всегда интересно взглянуть на себя со стороны!
-
+ - Эта Кина вдруг показалась тебе такой милой. Страшно милой! А каюта такой уютной после палубы. Страшно уютной. Непреодолимо захотелось её поцеловать! какие интересные опции, для нецелованной девчонки. :)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
– Скажу, любая война – весело.[/ Квинтэссенция орочьего мировоззрения о то, чего Киарнис никогда не сможет понять)))
|
-
Если б тут только они были, рота штурмовиков весь город за неделю-две зачистила бы до блеска Дорогой верных размышлений двигаетесь, сержант!
|
Манго, Слипуокер, Винк – Есть! – кивает пулемётчик амтрака, приготовившись. Слипуокер, как и задумал, поднимается над бортом, стреляет куда-то в сторону пальм. Ему не страшно. Ша-дах! – звонко, с азартом лягается винтовка, соскучившаяся по стрельбищу за время плавания. – Ша-дах! Ну всё, отвлек, пора и честь зна... – что-то бьет его с такой силой, что он спотыкается, взмахивает руками и падает внутрь амфибии, выронив оружие. Но Манго и Винк уже не видят этого – в этот момент они, один за другим, перемахивают через борт и приземляются на песок, рядом с телом Тугодума. Тому уже не поможешь – под головой растекается темное пятно. Готов. Как и было задумано, они откатываются в сторону, и Манго ждёт, полезут ли за ним бойцы. Слипуокера между тем ощупывают товарищи. Он... цел. Японская пуля попала в каску, чиркнула, оставив вмятину, как на плотной бумаге. Ещё бы немного и... в ухе немного звенит, но вроде ничего. – Везучий, – цедит сквозь зубы Парамаунт. – Эх! – Теперь ему лезть первым. Прыгает следующим, а за ним и остальные – Домино, Счетовод и Болоньезе. Шахтер остаётся с братом – они снимают пулемёт и прячутся. И вовремя – следующая пуля свистит над головой. – Пошли! – рявкает Подкова. Почти на голову предыдущим вываливаются капрал, братья-пулемётчики, немного опомнившийся Слипуокер, подталкиваемый сзади Ньюпортом. – Ай! – кричит Ньюпорт, падая. – Ты чего? – Там это, – говорит он. – Это. В спину. – Ранило!? – Да, кажется. – Кажется!? – Не знаю! Подкова перепиливает ножом лямки рюкзака, переворачивает мальчишку. На спине кровь. Он рвет на нём форму. – Ноги чувствуешь? – Вроде. – Че вроде!? Чувствуешь или нет? – Чувствую! – Да пошевели. Ньюпорт неуверенно сучит ботинками по песку. – Погоди, ща перевяжу. Она рюкзак прошла, вроде несильно, между рёбер. – Спасибо. – Пожалуйста, йопт! Лейтенант тем временем осторожно подползает к стене. Пули со свистом летят куда-то... летят. Кто-то кричит. Хер знает, что происходит, стрельба идёт активная. "Стрельба идёт активная". Так написали бы в учебнике или в уставе. Но тут чёт ни черта всё не по учебнику и не по уставу. И это твой первый бой! Какая к черту активная?! ЯПОШКИ БЕШЕНО ПАЛЯТ СО ВСЕХ СТОРОН! Пули с треском входят в дерево, с визгом рикошетируют от стальных поверхностей амфибий, хлопают по песку, чмокают по воде, жужжат в воздухе по одной и стаями. Стреляют не в тебя, но кажется, что если поднимешь голову над стеночкой, сразу несколько пуль обязательно продырявят твою голову просто случайно. Пересилив себя, все же выглядываешь, совсем чуть-чуть, не высовывая носа, только глаза. Окидываешь поле своего первого боя взглядом. Сразу за стеной – мешки с песком образуют что-то вроде неглубокой траншеи – это была японская позиция. Чуть левее – гнездо, в котором пригорюнился замолчавший японский пулемёт с до половины расстрелянной жесткой кассетой, торчащей вбок из затвора. Там же, кажется, тела расчета, но видно плохо за мешками. Прямо перед тобой – деревянный сарай, весь изрешеченный пулями, словно медовые соты, кажется чихни – и развалится. За ним, подальше – два длинных барака из кокосовых бревен, и пальмы, пальмы, пальмы, многие оборванные, словно облысевшие женщины. Около каждого барака – по сараюшке поменьше. Почти между бараками – воронка, неглубокая, но широкая. Бараки явно – просто дома, в них большие просторные окна – ещё бы, в здешнем-то климате. В окнах никого не видно. А вот подальше влево и вправо – по приземистому строению из серого бетона: эти больше похожи на блокгаузы. В них окна поменьше и в самом их виде есть что-то неприятное, как в крепком парне из портового района, который смотрит на тебя исподлобья, и ты понимаешь – сейчас может ударить, просто так. Самих японцев там ты не видишь, но они там. Наверное. А вот морпехов слева видишь, мертвых, между стеной и бараками. Вдруг замечаешь одного живого – он ползет к ещё одной воронке, рядом с блокгаузом. Ему остаётся метр, когда вокруг него начинает плясать песок, а тело его дёргается, отлетают какие-то кусочки, лоскутки, он вздрагивает от попаданий. В решето. Убили. Пулемётчик ещё добавляет для верности короткую – тело уже даже не дергается. Стреляли, кажется, справа. Ты смотришь вправо, и тут в бревно у тебя рядом с головой с уханьем входит пуля, и сразу вторая. Прячешь голову. Прижимаешься к стене спиной. О, блин. Было близко. Лучше не выглядывать в этом же месте. Лучше вообще отползти. Ползешь немного влево, в ту сторону, где людей больше. Прислушиваешься. И вдруг понимаешь, как это выглядит. Япошек отбросили от берега, вернее, просто убили всех, кто оборонял берег. По крайней мере на этом участке – справа доносятся взрывы гранат, наверное, там ещё штурмует кто-то... Но тут – нет, стена взята. Но либо у японцев был четкий план, либо кто-то очень опытный и умелый связал их оборону в узел. Их пулемёты бьют справа, кажется, из-за блокгауза, бьют во фланг, почти вдоль берега, простреливая эти жалкие тридцать ярдов между стеной и бараками. И кажется, ну что там тридцать ярдов – фигня, бросок гранаты. Но... не всё так просто. Другие япошки сидят в глубине, с пулемётами и винтовками, и в просветы между строениями, а может, и из самих строений, прикрывают стену напротив этих пулемётов. Любого, кто высунется, они сбреют, как бритвой. "Взаимноприкрывающие позиции" – так это называется по-умному. Те япошки, что погибли здесь, у стены, просто купили время, чтобы организовать эту систему огня в тридцати-сорока ярдах от берега с учетом направления атаки. И черта с два вы её прорвете. Эта позиция, как сложный узел – тянешь за один конец, в другом месте затягивается туже, вот и всё. Если бы они просто встретили вас фронтальным огнем, ну, фигня-война – вы бы как-нибудь сломили их лобовой атакой: вас же больше, наверное, да и винтовки скорострельнее... а так... пока у их пулеметчиков есть патроны, вас хоть целый полк тут на ста ярдах собрать и бросить вперёд – во фланг они перестреляют любое количество атакующих, просто как фишки домино. Тут танк нужен! Желательно, не один. Или минометы. А лучше бы крейсер. Или разбомбить их к чертям. Но ни танка, ни минометов, ни крейсера у вас нет, и где там Уэлл-Уэлл со своей рацией – тоже неизвестно. Остается ждать, верно? Проползаешь несколько метров в сторону, просто чтобы не сидеть там, где высовывался и тебя заметили, и вдруг сталкиваешься лоб в лоб, почти буквально, с ползущим тебе навстречу морпехом. Это рядовой Басс, Бандит, из первого взвода Клониса. У него за плечом маячит ещё один, из того же взвода. – Донахъю! – говорит он удивленно. – Это... а мы там, через два амтрака. Сидим пока. У стены всё равно места нет. Нас Дасти послал тут посмотреть, что происходит. Не знаешь, где Клонис? Тут подползает по песку ещё один боец, незнакомый. – Лейтенант! – говорит он, видя лычку у тебя на воротнике. – Вы же лейтенант? Меня послал сержант Андерсон, найти офицеров. Вы же из роты "Гольф", да? Сэр, вы можете со мной? Тут недалеко. Андерсона ты знаешь – это комендор-сержант из роты "Фокс", не такой бывалый вояка, как Кремень, но тоже ничего. Оставив Парамаунта за старшего, ты ползешь вдоль стены за рядовым. – Так нам что Дасти передать? – спрашивает тебе вслед Бандит. Фото стены. Понятно, что сейчас через неё никто не прыгает, но хорошо видно толщину брёвен. Вот ещё фото с морпехами у стены. Это фото с РЕД-1. Видно, что стена тут не достроена, и лежали морпехи там поэтому на пузе. Манго Ползёте вдвоем с рядовым, буксуя локтями в песке, сжимая оружие. Спустя пятнадцать ярдов ты понимаешь, что имел в виду Бандит: люди лежат у стены, как ломти на прилавке, один к другому, раненые вперемешку со здоровыми, оглохшие, напуганные, безразличные, настороженные. Вы ползёте мимо их ботинок. Кому не хватило места – прячутся за амтраками, вжавшись в песок. Лежат убитые – в основном ближе к воде, некоторые плавают лицом вниз. Но и у стены валяется несколько: переползаешь через труп морпеха, сжимающего в руках винтовку – наверное, хотел пострелять, высунулся, и тут его и убило – несколько дырок в груди, как на мишени – а товарищи втащили его обратно. Его глаза смотрят в небо, не мигая, хотя солнце светит убийственно ярко. Чувствуешь животом его мертвое тело. – Сэр! Сэр! – окликает тебя кто-то. Поворачиваешь голову – у стены сидит парень лет семнадцати, у него нет кисти руки, культя замотана бинтом, вся покраснела. Он тычет ею в тебя. – Меня ранило! – говорит он со странной интонацией, словно озабоченно, с тревогой смотрит на тебя испуганными серыми глазами. – Меня ранило, сэр! Ты вдруг каким-то чутьем понимаешь, ЧТО он имеет в виду. "Меня ранило! Я не просто так отсиживаюсь тут, я не испугался! Меня просто ранило, я дальше не пойду, но я не просто так! Я не испугался!" – и он очень боится, что ты ему не поверишь. А боли он ещё не чувствует, боль придёт потом. – Успокойся, – говорит кто-то рядом. – Не обращайте внимания, сэр. У него шок. Вы ползёте дальше. На берегу, ярдах в десяти грохает взрыв – забрасывает вас песком. Он не очень мощный, но кто-то стонет, зажимая рану. – Санитар! Ползёте ещё немного. Слышишь, как с нотками истерики в голосе какой-то боец, вжавшись в стену рассказывает товарищу, почти смеясь: – Дюпре выбрался на берег, добежал до стены, и спрашивает: "Где линия фронта?" Опоздать боится! А капитан ему: "Пригнись, идиот, ты на ней стоишь!" Вдруг твой проводник трясёт за плечо морпеха, который лежит на боку, спиной к вам. Морпех поворачивается. Это Андерсон. – Ганни! Я нашёл лейтенанта из роты "Гольф"! – Молодец! – кричит Андерсон громче, чем нужно. – Молодец! Лежи пока тут. – Двигается, давая тебе место у стены. Заползаешь между ним и тем, кто тебя сюда довел, упираешься спиной в его рюкзак, чувствуешь твердую лопатку на нём. – Сигареты есть!? Мои промокли, – спрашивает тебя сержант. Серьезно?! Он тебя из-за сигарет позвал?! Тебя, офицера?! А, нет, тьфу ты. – Капитан Моррис убит, – продолжает он. – Наши все офицеры убиты, остались только Дюпре и Барр, но Барр ранен. А у вас что? Он ещё больше мрачнеет, услышав, что ты понятия не имеешь ни где Хилл, ни где Тэгерли, ни где Кремень, ни где Голландец, ни где Ами, ни где хоть кто-нибудь в этом дурдоме без главврача! И что у тебя десяток пулемётчиков и может ещё отделение Дасти, в котором неизвестно сколько человек осталось – и всё. – Вы же между нами должны были высадиться... – грохает ещё взрыв. – Ссука... слушай, мы попробовали сунуться к основанию пирса. Там сапёр один, сержант, подкрался и подорвал взрывчаткой два пулемётных гнезда, мы почти прорвались, но тут нас начали справа косить. Кусок берега по центру РЕД-2 ещё не взят. Когда с берега открыли огонь, мы отклонились немного влево, а "Эхо" немного вправо. Мы думали, вы возьмёте то, что в центре, но чего-то ваших не видно, только вот ты и ещё там какая-то одна амфибия приплелась, кажется. Не знаешь, чья? Ты не знаешь. – Слушай, надо джапов выковыривать. Мы попробуем дымом прикрыться и к пирсу рвануть, но хер с два поможет, они и через дым всех перебьют. Сносит быстро, вдоль берега, – он морщится. – Слушай, возьми там берег, в центре, между плацдармами, и прижми их с фронта, отвлеки. Прижмешь? Я тебе дам сапера того, у него взрывчатка осталась. Взорвешь крайний блокгауз, понял? Вот тот, серый. Хоть попытайся. Нам надо установить связь с батальоном Кроуи и с "Эхо". Если не установим, они нас окружат постепенно. Понял? Прикрой мой правый фланг. Если получится – свяжись с "Эхо", узнай, как у них дела. Хотя, подозреваю, такая же хуеверть, как и у нас. Что за жопа-то, первый лейтенант, сэр, а? Откуда такая жопа вдруг раскидистая? – риторически спрашивает он. Вместо ответа слышите нарастающий рокот в небе. На самолеты что-то не похоже. – Пригнись!!! Вжимаетесь в песок под стеной, почти обнявшись. Страшно грохает над головой два раза, словно молния в дерево долбанула. По-театральному так грохает, эффектно, бьет по ушам, закладывая их. Сразу за взрывами – резкий шорох по песку и многократный плеск, словно "кусок" дождя упал на землю без медленного начала, без раскачки, как будто его вынули из середины дождя и уронили вам на головы. Кто-то стонет. Потом грохочет ещё в стороне, снова в небе. И ещё – опять дважды, почти одновременно. – Шрапнель! С южного берега бьют! Тут всё нахер пристреляно, как в грёбаном тире! – со злым отчаянием говорит Андерсон. Бабахают взрывы на земле – пожиже, вразнобой, но много, слева и справа. – Ты меня понял? – кричит комендор-сержант. – Только вместе надо, иначе нет смысла. Начнем через пятнадцать минут. Успеешь? Часов у тебя, кстати, нет... Винк, Слипуокер А вы лежите под стеной, около амфибии, у вас тут под стеной места много. Подкова закончил перевязывать Ньюпорта, тот валяется на животе. – Че, болит? – Ага. – Сильно? – Вроде нет. – Ну, раз вроде, значит, нет. Че, может, назад тебя посадить? – Не, я лучше тут. Как я туда заберусь? – Ладно, лежи. Сверху жарит солнце, впереди равнодушно качаются ободранные пальмы, со всех сторон кто-то стреляет и что-то взрывается. В море, ярдах в тридцати от берега, позади вас, коптит небо амтрак, кто-то там его зачем-то тушит, идиот. По амтраку щелкают пули, морпехи прячутся за ним, еле высовываясь из воды. – Там Стэчкин что ли? – спрашивает Парамаунт. – Может быть... – Не повезло. Справа (вернее, слева, потому что в основном вы сидите спиной к стене) слышны резкие хлопки гранат, просто до черта, один за другим. – Во наваливает кто-то! Пулемётчик "Грязной Герти" перебрасывает вам, не высовываясь, пулемёты и коробки с боеприпасами. – Интересно, че там Флаин-Фиш с Дойчи. – Наверное, ждут, пока амтраки вернутся, а Физик их по ФИЗО задрачивает. – Гы-гы-гы! Амфибия заводится. – Всё, парни, до скорого! – она начинает отрабатывать назад, лязгая гусеницами и плюясь в вас песком. – Давай, мороженого привези в следующий раз! – Ага, непременно! – глухо откликается водила из своего короба. Пятясь, бронетранспортер откатывается в лагуну. По нему щелкают пули, но, видимо, япошкам пока не до него. – А наш лейтенант не испугался, молодец, – говорит Ветчина, выдувая из затвора пулемёта песчинки. – А то бы сидели сейчас в этой банке консервной тоже, как дураки. – Слипуокер молодец. А то бы лежал сейчас наш лейтенант с дырой в башке. – Точно. – А Тугодум поспешил – и всё. С другой стороны пляжа, ближе к пирсу, начинает ухать и грохать, но вас это словно не касается. Сюда оттуда осколки не долетят. Пулемёты стучат дальше, совсем недалеко, но вам на них тоже начхать. Вы "в домике". Но грохот стоит знатный – снаряды раскатисто ухают в воздухе. – Накройте его что ли пончо. А то чё он на солнце прямо. – Точно, печёт будь здоров. Болоньезе достаёт фляжку, делает несколько жадных глотков. – Не налегай. – Ладно, – он закручивает крышку, но вдруг останавливается, глядя на раненого. – Льюис, попьешь? Неведомая сила выбивает у него фляжку из рук, отрывая палец. – Ай! Аааа, бля! – он зажимает руку между ног, весь сжавшись. – Что такое? – Это че? – Рука! – Осколок? – Да откуда я нахуй знаю-то!
-
Вот действительно: не пост, а фильм. К тому же заставляющий крепко думать.
-
Фух, хорошо-то как, что удачу перебросил! А вообще атас, конечно, творится. Есть ощущение, правда, немного непонятного рваного ритма, типа один ход короче, другой длиннее, и вообще чувства времени нет будто. Но это наверно даже хорошо, жизненно) В остальном всё больше начинаю/продолжаю верить, что даже до второго дня никто не доживёт)))
-
-
Сам пост отличный, но карта - карта просто нечто
-
Не знал, что ты еще и так рисовать мастер.
-
Этот пост открыл мне дверь в новый мир, где я немножко понимаю, что тут происходит (ну, минус всякие мелочи, да). Опять же, карта. Карты все делают лучше.
Отмечу также, что амтрак Сирены на этой карте на фоне прочих немытых рож выглядит как тизер к календарю с полуголыми морпехами.
|
Физик Голливуд немного растерялся от твоей рулады – он стоял, растерянно хлопая глазами. Положение спас Крейзи-Хорс. – Наша кинозвезда не целуется, сержант! – ответил он, похлопав Голливду по плечу – форма была мокрая, и звук был такой, как будто кто-то шлепает половой тряпкой. – Заткнись! – ответил ему Голливуд, но было видно, что такое внимание Физика ему польстило.
Выслушав инструкции, бойцы принялись их выполнять – Крейзи-Хорс и Айскрим, преодолевая волны, побрели вдоль рифа искать людей, а остальные попытались опуститься в воду так, как ты приказал. Это оказалось непросто – спас-жилеты выталкивали людей из воды, а волны норовили захлестнуть в лицо. – Сука, мерзость какая этот ваш Тихий Океан! – сказал в сердцах Черри вполголоса. – Так и закоченеть недолго. – А ты подрочи под водой и согреешься! – напутствовал его Зубастик. – Морская вода вредна... – Да заткнись уже!
Ты пошел к разбитой лодке – искать снаряжение. Но, увы – снаряжение на воде держалось не очень хорошо, потому что сделано было из железа, черт возьми. Оно тонуло. А маску с трубкой, чтобы поискать его на дне, ты не захватил. В лодке лежали два раненых морпеха – они уже кое-как перевязали друг друга и ждали кого-нибудь, кто заберёт их отсюда. Было там и несколько мертвых тел. У них в карманах и на поясах ты нашел гранаты и магазины от карабинов. Там были и карабины, но с первого взгляда ты понял, что два из них повреждены взрывом, только третий выглядел целым. Потом увидел ещё одно тело, лежавшее рядом с рампой лицом вниз. Тебе нужен был бинокль – Бэтмен свой бинокль потерял, а у тебя его и не было. Если ты собирался куда-то стрелять с пирса из миномёта, бинокль мог пригодиться. Ты подошел к телу и увидел в воде его короткие, тонкие ноги. Слишком короткие. Ты видел мертвецов и оторванные конечности на Гуадалканале, не то чтобы много и не то чтобы это часто были морпехи, в основном джапы. Но все же вид искалеченного трупа – не то, что могло тебя смути... Переворачивая труп ты увидел, как эти "ноги" отделились от тела. Это были никакие не ноги. Ты знал убитого – это был взводный сержант Никопулус по прозвищу Ник, из роты "Хотел". Постарше тебя, ему было чуть за тридцать. Не то чтобы вы были друзьями, но иногда выпивали по пиву, бегали друг к другу, когда не хватало расходников для поддержания матчасти или патронов... Никополуса разорвало почти пополам – одной ноги не было аж до живота, вторую отхватило по колено, из бедра сахарно-бело торчал осколок кости. Кишки масляно струились толстыми жирными червями, а те две штуки, которые ты принял за ноги – это были две здоровенные рыбины. И они жрали сержантовы кишки, когда ты подошел. Они скользнули в толще воды и замерли на расстоянии расстояние пары метров, лениво шевеля плавниками и дожидаясь, пока ты уйдешь. Ник пораженными глазами уставился на тебя из-под каски. "Что со мной случилось?" – как будто спрашивал он. Такого на Гуадалканале ты не видел – чтобы рыбы жрали морпехов. Знаешь, все эти морские шуточки-прибауточки, типа "пошел на корм рыбкам", ля-ля-ля... Да. Без шуток, так и есть. Япошки только что пустили на корм рыбам десятки, а может, и сотни твоих товарищей. Ты почувствовал запах крови и в нём как будто бы проступил запах рыбы – скользкой, холодной, толстогубой и тупой, как сама смерть. Машинально отпрянув, оперся о борт, слыша, как зловеще плещет о него море, и чувствуя, как заворочались у тебя внутри твои собственные кишки от такой картины. Нет, на трупе Ника определенно не было бинокля. На лодке был цел один из деревянных анкерков, и ты напился пресной воды из блестящего медью краника, прежде чем ушел, стараясь не смотреть на труп сержанта.
Бэтмен А тебе повезло. Метаясь из стороны в сторону ты вдруг задел ногой что-то продолговатое. Нет, потерял. Нет, снова наткнулся, наступил ногой. Может, обломок Вслепую пошарил рукой, окунувшись в воду лицом – и ухватил приклад! Винтовка! Может, и не твоя, зато уж какая есть. Оттянул затвор – вроде работает. Хер знает, будет ли она стрелять, искупавшись в воде – вы так это новое оружие не проверяли, а говорили, что она капризная. И всё же лучше, чем ничего – с винтовкой в руках поспокойнее. Вроде уже и не так позорно, вроде уже и не голый тут торчишь посреди Тихого Океана.
Дойчи Насчет каски ты мог не переживать – несколько шагов к ближайшему трупу, качавшемуся на волнах, и всепогодный головной убор снова имелся в твоем распоряжении. Пришлось немного поправить "парашют" под свою тыкву, но ничего, поправил.
Все Капралы нашли двух морпехов, прятавшихся в воде неподалеку – оба были молодые и ещё не нюхали пороху, и под обстрелом потеряли свой разбежавшийся отряд. Они были из роты "Хотел". Одного звали рядовой первого класса Салливан, другого рядовой первого класса Лежон. У Лежона была легко ранена рука – цепануло осколком, и оружия у него не было. У Салливана имелся карабин и даже рюкзак, который он не посмел снять. Жилетов ни у того, ни у другого не было. Больше людей поблизости не было – только раненые и убитые, остальные, собрались с силами и двинулись к пляжу.
А вы пошли к пирсу, оступаясь и оскальзываясь на неровной поверхности коралла. Было ощущение какой-то неправильности – вся форма мокрая, ноги по пояс в холодной воде, а сверху припекает уже ощутимо. Иногда в воду падал снаряд, и поначалу все приседали пониже в воде, но вам везло – близких разрывов не было, и постепенно вы перестали это делать. Сквозь плеск волн до вас доносились звуки боя – на берегу вовсю чесали пулемёты, рвались ручные гранаты и шрапнель, а иногда ухало и посолиднее. В отдалении спереди и сзади к рифу подходили амфибии, вернувшиеся с пляжа. Некоторые поворачивали назад к берегу, но большинство шло к кораблям. Вам на пути встретилась только одна – она была забита ранеными. Вы заглянули через борт – солдаты лежали вповалку, едва ли не друг на друге. Некоторые были уже без сознания. Один морпех сидел, привалясь к борту с закрытыми глазами, бледный, как полотно, свесив голову на грудь – похоже, он умер. Другой, с простреленным животом, стонал в голос, кусая свою руку. Вы сказали водителю, где подобрать тех двоих с лодки. – Там всё так плохо? – спросил Крэйзи-Хорс у раненых. Все они были из роты "Фокс" вашего батальона. – Там ад, – тихо откликнулся один из раненых, у которого кусок мяса вырвало из подмышки. – Япошки окопались на долбаном острове. Их там сотни, – отозвался другой, с простреленными ногами. Третий протянул Бэтмену почти пустую, но сухую пачку сигарет. – На, держи, – сказал он. – Скоро сами всё увидите, парни. А мы отвоевались. – А пирс захвачен? – спросил Айскрим. – Не знаю, – честно признался раненый. – Меня подстрелили как раз, когда мы пытались пробиться к батальону Кроуи слева. – Ребята, не задерживайте! – крикнул водила. Двигатель заработал, и амфибия, перевалив через риф ушла в сторону кораблей.
Спотыкаясь и волоча за собой миномет и ящик с минами, по-прежнему привязанные к спасательным жилетам по методу сержанта Витта, вы всё-таки дошли до пирса. Вблизи он выглядел, как бесконечная эстакада железной дороги где-нибудь в пустыне Аризоны, только вместо песка кругом была вода. Влево, на север, пирс уходил метров на сто – а вправо, к берегу, на полкилометра. Построенный из кокосовых брёвен, он поднимался над водой метра на полтора и был заставлен какими-то ящиками, бочками и коробками – насколько хватало глаз. Когда до него оставалось метров пятнадцать, раздался голос: – Эй! Осторожнее! Там снайперы! Приглядевшись, вы увидели морпеха, засевшего между опорами с винтовкой в руках. – Где? – Да черт его знает, где! Под пирсом! Там япошки шастают. И тут вокруг зашлепало по воде, а от пирса со стуком полетели щепки – это по вам дал очередь какой-то пулемёт. Он дал её издалека, так что выстрелов его вы поначалу даже не услышали, но накрыл вас довольно точно – только по чистой случайности никого не задело. Черри бросился к пирсу и вдруг ухнул вниз, как будто провалился в прорубь, и если бы не жилет, наверное ушел бы с головой. Плюясь и чертыхаясь, он выбрался обратно. – Там яма! – Это канал! Япошки сделали вдоль пирса проход для лодок! – крикнул морпех. – Он идёт почти до самого берега! – Сука, что делать-то!? – спросил Зубастик. – Опять в воду лезть?
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Соскучился по Грагхаму) Такой милаха! Прям верю, что и на последнюю войну с таким же здравым непарящимся настроем пойдёт)
|
Узнав, чем Камилла собирается заниматься, Хоган МакКарти был, разумеется, недоволен. – Пзорищще, – сказал он. – Нет ыть кмужубвенулась! Но это он хорохорился, чтобы ничем не выдать, как расстроен, что внучка уезжает. Старикан, конечно, старательно делал вид, что всё ему ни по чем. А на самом деле был он опечален, потому что думал о том, что помрёт теперь в одиночестве, а как было бы хорошо, если бы внучка его похоронила рядом с женой. А так... никто, может, вообще и не узнает, что он помер – никто ж особо и не заходил. – Тыть главно што? – сказал он всё же в конце. – Главное нунывай! И Хогана помни штоп!
В порту ты узнала сногсшибательные новости. Вернее даже так: ты спросила у случайного попутчика, ожидавшего пароход, что все так оживленно обсуждают. Он сделал огромные глаза и посмотрел на тебя, как на нечто очень вкусное, типа бисквита или суфле – ты была человеком, которые ещё не знал НОВОСТИ!!! И он рассказал тебе, что случилось. ПРЕЗИДЕНТА ЛИНКОЛЬНА УБИЛИ В ВАШИНГТОНЕ ВО ВРЕМЯ СПЕКТАКЛЯ ПЯТНАДЦАТОГО ЧИСЛА (было двадцать первое)!!! Ты не особенно разбиралась в политике, и решила расспросить, какие это будет иметь последствия, чтобы понять, почему это всех так беспокоит. А беспокоило это всех почем зря, потому что президентом при этом без выборов автоматически становился вице-президент, Эндрю Джонсон. Причем, так как выборы были только что, становился сразу на долгие четыре года!!! При этом Эндрю Джонсон до шестьдесят четвертого был ДЕМОКРАТОМ! У людей кругом шла голова. По сути это означало, что... ЭТО МОГЛО ОЗНАЧАТЬ БУКВАЛЬНО ВСЁ ЧТО УГОДНО! Все затаив дыхание ждали, как теперь развернется судьба к побежденным штатам, и строили безумные гипотезы, вплоть до того, что сам Джонсон и подстроил убийство.
Но как бы там ни было, небо от таких новостей не упало на землю, а Миссисипи не потекла вспять (хотя речки поменьше в Луизиане, бывало, и меняли направление течения по менее важным поводам). Пароход пристал и вы начали покупать билеты и всходить на борт. Тут перед тобой встала дилемма – под каким именем записываться, под своим, или под поддельным? Потому что война войной, а за убийство брата тебя всё ещё могли привлечь к ответственности. Пароход, между тем, был красив и величественен настолько, насколько вообще что-то бывало красиво и величественно в твоей жизни. Он походил на дворец – с огромными-башнями трубами, с лакированными бортами, залитый светом из окон салонов (был уже вечер), о-о-о... нет, ни одна скучная гостиная Нового Орлеана, в которой ты успела побывать, ни даже театр с его обитыми плюшем креслами и медью оркестра не могли сравниться по красоте с этим огромным пароходом. И было в нём что-то живое, как будто мир в миниатюре – на нижней палубе даже коровы мычали, а над ними ярусами, словно на торте, наслаивались вторая, и третья, и венчающий всё короной капитанский мостик. И вот на этой-то третьей ты и расположилась – в маленькой, но отчего-то страшно уютной каюте, с нежесткой и не мягкой кроватью (койкой её даже и назвать-то было неудобно), с небольшим зеркалом, с удобной полкой для твоего скромного багажа (да собственно никакого багажа у тебя и не было, только один чемодан, "позаимствованный" у Лежонов, в котором ехало твоё платье и драгоценности, захваченные из дому – вот и всё). Всё тут было удобно, продуманно, что называется, по уму! Ты раньше не бывала в отелях, а то поняла бы, что эта каюта, хоть размерами и уступала спальне, но была лучше многих гостиничных номеров. Да, будем честными – лучше БОЛЬШИНСТВА гостиничных номеров к западу от Миссисипи. Расположившись, ты пошла прогуляться по палубе, и тут тоже всё могло вызвать только восторг – отделка, удобство, открывающийся на берега вид! Ух! С высоты было так приятно смотреть на маленькие пароходишки, которые даже покачивало волной от ваших огромных колес по бокам, на рыбацкие лодки, на хижины по берегам, затопленные заросли (на реке было наводнение из-за весенних паводков), плантации сахарного тростника... Сделав променад, ты поужинала в буфете (бифштекс с нежнейшим овощным рагу, французский пот-о-фёй или запеченная рыба с ризотто?) и отправилась покорять местный салон. Салон на пароходе был один, но был разделен баром на женскую и мужскую часть. Но пассажиров на пароходе было немного – человек семьдесят, считая тех, кто путешествовал на первой и второй палубах, так что ходить можно было куда угодно и как угодно. Тебе повезло: на мужской части играли за двумя столами! Выпив рюмку лафита для храбрости, ты подошла к столу и спросила, можно ли тебе присоединиться к игре. Мужчины на тебя посмотрели скорее снисходительно и, озвучив ставку и поинтересовавшись, не будет ли против твой супруг, милостиво пустили в игру. Несмотря на апломб, играли за этим столом на небольшие деньги – ставка не поднималась выше пятидесяти долларов. Ну, то есть, для кого как, конечно, проиграть пятьдесят долларов – тоже неприятно. Но вскоре ты включилась в процесс и пару раз для виду даже довольно лихо сблефовала, удивляясь собственной прыти, а тебя даже не вскрыли! Потом, правда, ты проиграла тридцать долларов и стало уже не так здорово. Несколько раздосадованная поражением, ты решила применить дедушкин трюк – ловкую фальш-тасовку. И... никто ничего не заметил! Начав кон собственноручно розданной себе парой королей на руках и получив ещё одного на пятой улице, ты легко побила своего оппонента, понадеявшегося на пару тузов. С нетерпением ты ждала следующего круга, когда будешь сдавать. Снова подтасовка – и снова успех! Никто и глазом не моргнул, хотя было видно, что джентльмены что-то заскучали. Для виду на следующей своей раздаче спасовала... Ооо! Как ты ждала третью! В итоге тебе удалось выиграть около ста двадцати долларов. Очень неплохо, учитывая, что весь твой капитал состоял из трехсот пятидесяти. Никогда такого выигрыша с друзьями брата у тебя не было. Прекрасное начало!
Так плавание и проходило – любование местными красотами, прогулки по палубе в одиночестве и игры по вечерам. Однако на третий день, двадцать третьего числа, к тебе на палубе подошел джентльмен, которому по возрасту ты дала бы от сорока пяти до пятидесяти, со смеющимися, ещё не старыми, глазами и каштановыми волосами, ровно уложенными под шляпой. От представился Уильямом Лэроу, отрекомендовал себя врачом и непринужденно расспросил тебя о твоем путешествии. Тактичность – вот слово, которым следовало бы описать мистера Лэроу. Лэроу направлялся в Джексон по каким-то делам (какой-то он там был поверенный или что-то в этом роде), то есть должен был сойти в Виксберге. Ты видела его среди игроков, но за одним столом он с тобой не играл. Вы поговорили о погоде, о разных городах, он рассказал тебе, что стоит посетить в Сент-Луисе, а потом, когда вы стояли у поручней, глядя на реку, когда вы, кажется, уже почти подружились, он вдруг сказал тебя очень, очень странную вещь. Он сказал: – Ах, юная, прекрасная леди. Сколько опасностей у вас на пути! Вы так безрассудно идёте им навстречу, словно не подозревая о них. О, как бы мне хотелось вас предостеречь от опрометчивых шагов! И когда ты поинтересовалась, что это за шаги, тон его изменился. – Пароход – не лучшее место, чтобы тренироваться в одиночку. Я помню, раньше за такие неловкие трюки некоторых джентльменов сбрасывали в воду. Вас, как леди, конечно, высадили бы в ближайшем порту. Но кроме шуток, зачем вам это? Ищете острых ощущений? Дайте угадаю, наверное, и муж никакой вас дома не ждет? Никакой, конечно, он был не врач. – Давайте начистоту. Хотите играть повеселее, чем просто испытывать судьбу – надо учиться. Мне нужен шилл. Ты спросила, что такое "шилл". – Напарник. Глупо играть с одной "хорошей" раздачей, когда можно с двумя. Ты спросила, раз он такой умный, где его предыдущий напарник. Он вздохнул. – Уехала в покорять Запад. Там сейчас города растут, как грибы, много денег и много недотёп. А у меня тут... в общем, дельце одно, по наследственному вопросу. Словом, захотите делать это как большая, а не как дилетант – найдите меня в Сент-Луисе через неделю в отеле "Маркграф". Здесь я никому про вас не скажу, но советую быть поосторожнее – толстяк в сером цилиндре начал догадываться. Он там самый умный. И он дотронулся до шляпы, давая понять, что разговор закончен. Больше вы не общались. Ты продолжила играть, но была уже гораздо осторожнее и позволяла себе фальш-тасовки раз в час, не чаще. Размеры выигрышей, надо сказать, значительно снизились.
Зато в тот же день у тебя появился почитатель! Это был молодой, двадцатишестилетний инженер по имени Найджел Куинси, как и ты – родом из Нового Орлеана, где он навещал родителей. А почти два года до этого он безвылазно работал на Томаса Дюрана из Юнион-Пасифик. "Что-то связанное с поездами", вспомнила ты. И тут оказалось (по словам мистера Куинси, конечно), что это сейчас после вице-президента (уже президента) Джонсона едва ли не фигура, к которой приковано наибольшее внимание в стране! Ведь Юнион-Пасифик строила трансконтинентальную железную дорогу! Кинси рассказывал о дорогах крайне занимательно – он даже упомянул тот факт, что в каком-то смысле войну вы проиграли из-за слабой железнодорожной сети. Он был явно юношей очень умным и не робкого десятка – не хвастая, он рассказал тебе о том, как встречался на равнинах с шайеннами, и что это за дикари, как при строительстве случилась эпидемия холеры и почему передвижной городок рабочих называют "Ад на колесах". Его голубые глаза при этом сверкали так, что тебе ясно стало – он страстно влюблен в железные дороги. Чувствовалось, что он был пай-мальчиком из хорошей семьи, а в последние два года вырвался на волю, хлебнул её выше крыши и... и ему жутко понравилось! И даже набраться смелости, чтобы к незнакомой юной леди и и заговорить вот так, на правах случайного попутчика, он смог только потому, что побывал там, на равнинах. Ты почувствовала в нём что-то от молодого офицера, который испытал азарт первой битвы. Только офицеры-то дрались в войне, в которой американцы уничтожали друг друга, а Куинси боролся за покорение запада. И сложно было сказать, чья цель была более благородной и более трудной.
В общем, двадцать третьего и двадцать четвертого числа ты играла в карты и развлекалась обществом Куинси, которому явно (к девятнадцати годам ты уже безошибочно научилась это определять) страшно нравилась, пока вечером двадцать четвертого не случилось ужасное и непоправимое. Вы прибыли в Виксберг. И корабль заполонила невесть откуда взявшаяся толпа солдат. Нет, толпа – это слабо сказано. ПОЛЧИЩЕ! НАШЕСТВИЕ! КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ! Солдаты входили и входили на борт. Сначала ты подумала, что их сотни, но потом стало ясно, что БОЛЬШЕ ТЫСЯЧИ! Они забили всю нижнюю и среднюю палубу, но вы только пожимали плечами, потому что ну не пустят же их наверх? Но... их пустили! Они заняли весь салон, площадки для прогулок и даже коридоры!!! Они стояли и сидели везде, и я говорю стояли – потому что ходить они не могли, не было места. Они все были страшно веселые, страшно худые и страшно оборванные. Это были солдаты янки, возвращавшиеся из лагерей для военнопленных, и они испортили всё путешествие. Не было больше и речи об игре в карты. Всё это "войско" было крайне шумным и голодным – несмотря на казалось бы пустые карманы, они сожрали и выпили всё, что, что было в буфете, они измарали грязными ботинками все коридоры и всю палубу, да просто плюнуть было некуда – и это не оборот речи! И, разумеется, от всей этой публики пахло... ну... как от полутора тысяч не мытых мужчин, выпущенных из тюрьмы, да, именно так. У тебя была своя каюта, туда их, конечно, не пустили. Сидеть в ней было скучно. Выходить – страшно и неприятно, но иногда ты всё же выходила. Вечером двадцать седьмого, вконец изведясь взаперти, ты с трудом протиснулась к ограждению верхней палубы, чтобы хоть немного посмотреть на что-то, кроме потолка каюты или небритых рож, и заметила Куинси. Он был в таком же плачевном положении, как и ты. А кроме того, ты вдруг увидела девушку в поношенном ситцевом платье, которая тоже стояла и смотрела на берега реки. Она была, должно быть, чуть младше тебя.
-
Пост прям вызывает ностальгию по пароходам) К тому ж он, безусловно, очень яркий, сочный и живой!
-
|
Видите вдруг, какой этот пирс неимоверно длинный, просто бесконечный, в душу уходящий, в окутанное дымом далекое "неизвестно", где пальмы, японцы и смерть. Чудится, что и не пирс это никакой, а дорога, которую надо пройти, вроде Голгофы. Вроде той, что видит человек, умирая – туннель, свет в конце... Пирс и правда был очень длинный. Вот фото (кажется, из журнала "Лайф"), по которому можно представить его размеры. А вот он же, заваленный ящиками под конец высадки. Сейчас у вас ящиков ЗНАЧИТЕЛЬНО меньше, по нему в принципе можно пройти, протискиваясь между штабелями. Но тем не менее, пирс заставлен, штабеля там в человеческий рост, во всяком случае со стороны моря. Да чушь это все! Просто пирс из кокосовых пальм. И его надо взять. Лодка подходит, уже по инерции к бревнам. Несколько парней хватаются за бревна, обвязывают вокруг них веревки. Фьюз, Кубинец, Ист-Сайд и Бойскаут делают лесенку из винтовок, как на учениях – Хок взбегает по ней первым, за ним Лизард, ваш взводный сержант, лейтенант Лесли, Кентукки, Олд-Фешн, Команчи и Хэппи. Впереди, метрах, может, в десяти, за ящиками и бочками – мешки с песком, уложенные на правом краю пирса. И там – пулемёт. И японцы. Японцы сначала не видят вас, потом поворачивают головы, пораженно смотрят. Они думали, что на пирсе в безопасности. Видно их желтоватую, мерзкую униформу, черные нашивки с якорями. Видно, что один в очках, у другого видно оттопыренную нижнюю губу, но их там больше двух, просто сосчитать некогда. Щелкает чека, хлопает запал и Хок кидает в них гранату, одновременно крича: – ОГОНЬ! Команчи лупит из автомата, усеивая дырами и размочаливая в щепки какие-то коробки, Олд-Фешн, зажав спуск, передергивает цевье дробовика, словно забавы ради разряжая магазин за три секунды, терзая мешки с песком. Истерично бабахает граната. Хэппи успевает лишь прицелиться – но никого впереди нет, япошки, наверное, сдохли или успели попрятаться. Как узнать? А вот так: – Лес, ДАВАЙ! – командует Хокинс, и по его твердому, уверенному голосу понятно – всё идет как надо. Вы верите в это, даже если на самом деле всё катится к черту, а вы ещё не осознали. Неважно. Весь взвод верит. Лесли пробегает вперед три шага, падает на колено, на полусогнутых ногах высовывается из-за ящика и – жарит дважды короткой струёй. Жарко так, что волосы у вас шевелятся на всём теле, губы сохнут, глаза слезятся, яйца запекаются под формой. Жуть берёт, как жарко. Японцы, прячущиеся за мешками, над которыми только что протянулся язык тугого, злого огня, рядом с которыми, на настил упали капли жидкого пламени, не могут этого вынести. Вскакивают – униформа их дымится, как на просушке. Бегут – и Лесли жарит опять, теперь уже прямо по людям. Они даже не кричат, то ли от ошеломления, то ли потому что нет воздуха в легких, то ли потому что моментально сожгло гортани. Они идут, нелепо и жутко покачивая руками, на негнущихся ногах, вмиг ставшие черными силуэты, вокруг которых обвивается оранжевое пламя. Запах... запах такой, как будто с одной стороны стейк ещё даже не "мидьюм", а с другой уже сгорел в угли, и тебя тычут носом в этот недожаренный стейк: "На, ешь! Ты же так хотел на войну, ты же доброволец, ну на, хоть объешься!" У всех на лбу под касками выступает пот – так жарко от этого дикого "огня войны". Кто-то скажет, что война – это славно. Кто-то скажет, что красиво. Кто-то – что величественно. Кто-то – что важно. Но никто из стоящих на пирсе сейчас – ни Хокинс, машущий рукой, чтобы вы двигались дальше, ни поправляющий саперные очки Лесли, ни Команчи, меняющий магазин от "Томпсона" – никто не скажет: "война – это аппетитно." Звучат, почти в унисон, два звонких винтовочных выстрела – это стреляют залезшие вслед за вами на пирс морпехи. Горящие силуэты японцев, сразу потеряв волю, падают с пирса, бултыхнувшись в набегающую к берегу приливную волну, исчезают, словно кошмарный сон, только запах ещё остается, да чадит какая-то коробка, на которую попал напалм. Выскакивает ещё один япошка – хитрый, отсидеться решил! Лес уже не тратит огнесмесь – дробно бьют винтовки, тело дергается и кулём падает на настил пирса, жалкое, истыканное пулями. Олд-Фешн спихивает полыхающую коробку в море, упираясь прикладом. Рядом с концом пирса – будочка на сваях, то ли пост для часового в дождь, то ли сортир, кто её разберет? Команчи решетит её в швейцарский сыр из автомата. – Граната! – парень из второго отделения пихает лимонку за дверь, захлопывает, пригибается. Будочка вздрагивает, доски идут трещинами, словно Кингконг ломится изнутри, запертый японцами. – Хэппи! Вперёд по пирсу! – взрыв гранаты и окрик Хока выводит всех из ступора, в который люди невольно впали после зрелища огнеметной атаки. – Бери следующую позицию! Потом мы! Давай! – Давай-давай-давай! – скороговоркой подгоняет вас Лизард. – Пока не опомнились! Пошли-пошли! Картина – довольно условная, скорее для атмосферы, чем чтобы судить о географии боя.
-
Хочу быть как Лесли когда вырасту
|
– Давай, парни, пошли! – прохрипел Рэйзор, выталкивая вперед Шоу-Лоу. Тот перевалился через задирающийся кверху борт, с плеском скрылся за ним. Амфибия качнулась. Все, кто был жив, зашевелились. Флорида промычал что-то непонятное, кое-как стал выбираться, опираясь на руку Катахулы. А амртак накренился ещё сильнее. Один за другим люди перекувыркивались через борт, почему-то не сговариваясь, все полезли через тот, который задирался, видимо, опасаясь, что амфибия сейчас перевернется и накроет тех, кто окажется под другим. Катахула сел верхом на кромку борта, потянул за здоровое плечо Флориду, тот лег на живот и полумертвым кулем перекатился. Раздался ещё один всплеск. Надо было прыгать следом. А там, мать её, вода. – Да прыгай давай! Ты перекинул вторую ногу, опустил их в воду и аккуратненько соскользнул. Вода сразу "схватила за живое" – стало холодно вот буквально везде, чуть не вскрикнул, захотелось срочно вернуть, как было. От страха начал перебирать всеми конечностями, был бы хвост, как у настоящей катахулы – и им бы перебирал, а заодно и ушами. Хлебнул воды, выплюнул. Из-за того, что пытался выгнуть шею вверх, каска сразу стала давить ребром, стало очень неудобно, шея почти сразу от такого начала слабеть. Но ты держался на воде, и это уже было кое-что. Оглянулся, видя задранный борт эл-вэ-тэ-хи. Но задрался он не так сильно – даже нижний край гусеницы из воды не показался. Так она и не перевернулась. Флорида вынырнул и начал дрейфовать на боку, затравленно глядя вокруг. Тут ты понял, что в таком темпе болтать руками и ногами долго не сможешь, да и шея стала неметь. Ты опустил голову в воду, опустил ногу и... нащупал дно. Да, просто встал на дно, с трудом веря в свою удачу. Воды оказалось почти по шею, но это было ничего! Главное, стоять можно! Сразу жить стало повеселее. Ты поделился своим открытием с остальными, и они начали выпрямляться в воде. Это было чертовски удачно, потому что Подошва уже наглотался воды со своим минометом в обнимку, да и Флорида выбивался из сил. – Фу, я уж думал, ко дну пойдем. – Успеется, не переживай. – А где сержант? Он вроде командовал что-то? А Трещотка, пока другие перебирались через борт, перекинул руку Гимнаста через шею и полез вслед за своим отделением. Но тут очередной морпех "покинул корабль", амфибия зашаталась, и Трещотка, неуклюже взмахнув рукой, попытался удержаться на ногах. И поскользнулся. Он упал, завалив Гимнаста, ещё разок треснувшись головой о ящик. Не будь на нём каски он, наверное, заработал бы черепно-мозговую травму. В глазах у него поплыли круги, в основном, желто-зеленые, как светящиеся сопли. Гимнаст тоже повалился на него, шипя и мыча с выпученными глазами. От этих телодвижений амтрак накренился ещё сильнее и пошел вниз. Холодная вода немного привела Трещотку в чувство, и он понял, что оказался зажат в углу между бортом и решетчатым настилом палубы телом Гимнаста, и какой-то коробкой. Потом над его лицом сомкнулась вода. Дико барахтаясь, как им обоим казалось, а на самом деле вяло трепыхаясь, они оба пытались подняться, а Гимнаст ещё и выл, потому что соленая вода разъедала ему израненное лицо. Гимнасту, чтобы встать, надо было упереться в Трещотку, желательно коленями, а Трещотке, чтобы выжить, надо было как-то этого не допустить. Не то чтобы кто-то из них понимал сейчас это уравнение, они просто нелепо боролись. Потом в глазах у Трещотки стало темнеть, потому что воздух кончился. Потом Гимнаст с него вдруг резко слез, но сил дотянуться рукой до края борта и встать уже особо не было. Потом Рэйзор, обплывший амтрак с другой стороны и перевесившийся через ушедший под воду борт, приподнял его за лацкан над водой. – Хорош ванны принимать! Трещотка, вяло соображавший в этот момент, кашляя и выплевывая воду, попытался побыстрее выкатиться наружу. – Да успокойся! Уже все, что могло, утонуло! – сказал капрал. – Давай, потихоньку. Амфибия правой гусеницей уперлась в грунт, а левый борт ещё держался над водой, потому что понтон сохранил герметичность. На самом деле, вы могли особенно не торопиться, покидая посудину. Амфибия ваша примерно в таком состоянии. Ну, конечно, не считая того, что накренилась и стоит не у берега. Пока сержант, держась за обшивку, приходил в себя, четверть часа ушла на то, чтобы разобраться со снаряжением. От взрыва многое улетело черте куда, и не всё получилось найти. Обе пятидесятки оказались повреждены, но пулемёт Катахулы, стоявший на левом борту, в порядке. Удалось также выловить три коробки с лентами, пару лент без коробок, ящик мин. Из оружия – две винтовки и пять карабинов. Ну и один миномёт. Больше нырять смысла не было, во-первых, все вымотались, во-вторых, замерзли, а в-третьих, и это бы унести как-нибудь. Выловили пару рюкзаков, но тащить их желающих было мало – тут бы оружие донести хоть как-то. Пока одни спасали военное имущество, другие помогали раненым: Гимнасту кое-как замотали рожу, Флориде приспособили повязку на руку. И двинулись к пирсу, бредя, то и дело проваливаясь в ямы, Недомерок при этом крыл на чем свет стоит всех и вся. Оглядываясь на берег, где грохотали взрывы и занимались пожары, вы видели, что там идет нешуточный бой. Но не прошли вы и пятидесяти метров, как вас обстреляли – сзади справа. Первая очередь удачно легла строчкой между вами, только обдав брызгами. Некоторые ещё обернулись, недоумевая, какому придурку захотелось побрызгаться водой. – Вниз! Ныряй! – сообразил кто-то. Но раньше, чем вы успели окунуться с головой, вторая очередь прохватила в спину Официанта. Вы толком и не поняли, как это произошло, он даже не вскрикнул – просто вздрогнул, опустился в воду, ушёл с головой и больше не показался. Рэйзора зацепило в плечо, но, как он сам сказал, несильно. Вы посидели с минуту в воде, выставив на поверхность только каски – волна то и дело дохлестывала до носа и глаз, но приходилось терпеть эти неудобства. И тут Катахула заметил амфибию метрах в ста. Только шла она не к берегу, а от берега к рифу. Она катилась, рассекая воду, оставляя за собой расходящиеся волны и пену, взбитую гусеницами, и должна была пройти от вас в двадцати-тридцати метрах.
-
We have fought in every clime and place Where we could take a gun.
|
Индейцы смотрели на тебя ничего не выражающими, равнодушными глазами. Или они хотели, чтобы ты так думал. Они молча напились воды и вернули фляги, потом, когда ты несколько раз повторил слово подарок, один из них кивнул, сказал своим что-то, и тот, который был с выкрашенным белым лицом, связал их и перебросил через лошадь (седла у них были "символические", больше похожие на попоны, с деревянными стременами, но без передней луки). Потом они понаблюдали за твоими усилиями со шкурой, взяли её, коротко обменялись репликами. Тебе показалось, что шкура им не понравилась, неизвестно почему. Но вопреки этой мысли главный – ты успел его рассмотреть, что он был старше тебя раза в два – не понял или сделал вид что не понял твоего предложения. Вместо того, чтобы отдать тебе шкуры с его лошади, он достал из-за пазухи и протянул тебе кожаный мешочек. – Золотой, – сказал он по-английски с акцентом. Ты развернул мешочек – там и правда был... золотой песок. Тогда один из воинов забрал шкуру. А вот дальше, когда ты попытался поговорить с ними и понять, что им надо, их предводитель выслушал тебя очень внимательно. Когда ты закончил (или, вернее, выбился из сил объяснять), он показал на себя и сказал: – Вэ-ахвоксе-са, – видимо, это было его такое длинное имя. Это был, пожалуй, первый урок – если хочешь с кем-то познакомиться, начни с имени. Узнав, как зовут тебя, он начал говорить. Говорил он на смеси английского и своего, индейского, но ещё вдобавок делал поясняющие жесты руками. Тут тебе повезло – ты ведь не знал, что индейцы общаются жестами. Ты даже не знал, что эти жесты называются "торговый язык". Но слушая его и глядя на его жесты, некоторые ты понял сразу и многие запомнил, а некоторые наоборот, помогли тебе лучше понять сказанное, потому что английский его был ужасен. Если ты переспрашивал или мотал головой, он объяснял ещё раз, помедленнее и делал больше жестов.
И очень скоро ты выяснил, зачем они пришли. – Моя брат. Моке-тахвоксе-са, – сказал главный. Разговор он вёл, не слезая с лошади. – Много злой. Воин аее-тах убить Матсксе-са. Знаками, тыкая пальцем в небо, он показал тебе, что аее-тах значит "голубой". Ты спросил, кто такой Матске-са. – Матскcе-са – женщина, – ответил он. – Моке- тахвоксе-са теперь много злой. Вэ-ахвоксе-са хочет брат не злой. Он показал тебе лошадей – двух поджарых индейских лошадок, не из тех, что берут призы на ярмарке, но судя по виду выносливых и спокойных. Обе были кобылы. – Два! Он показал, что на них навьючены шкуры, отвязал и развернул одну из них – примерно такие же, как твоя, только выделанные намного лучше, с невероятной тщательностью. – Четыре! – показал он четыре пальца. Потом вопросительно посмотрел на тебя. Ты сразу не понял. – Дайсон давай женщина, – кивнул Вэ-ахвоксе-са на дом, где ни жива, ни мертва, сидела Дейдра. – Обмен, – будто вспомнил он слово, с которого ты сам начал.
-
Вот это поворот! Мастерский твист! Где ж я ему женщину найду!))))
|
-
ПОлярный + гриЗЛИ = ПОЗЛИ (не надо)
|
Гордился ли Шимус тем, что он ирландец? Ха! Спросили б вы его, он бы ответил, что ещё бы! Конечно! Чего вы спрашиваете?! А как же иначе! А на самом деле – нет. Шимус старался не вспоминать Коннемару, честно говоря, даже старался забыть её. Вроде бы это такая священная земля предков... вот надо помнить её, чтобы носить в сердце ненависть к англичанам... а нет, не выходило. Наверное, дело было в том, что уехал он оттуда пятилетним ребенком и помнил очень мало, но что помнил, все было не очень-то приятное. Вот англичан этих он не особенно и запомнил. Были они там где-то, творили свои злодейские дела, чтобы всех ирландцев пустить по миру и заселить вместо них овец. А запомнил Шимус темное, мокрое небо, темный, страшный дом, и дождь, который падал в самую душу. Запомнил, как вместо обеда с молитвой мама однажды сказала: "Пойдите вон курятник почистите." Запомнил, как буквально за одну зиму обветшал сарай, а потом и дом. Оказывается, если не чинить, дом быстро ветшает. А чинить отец не мог – думал, как быть, крутился, крутился... а накрутить ничего не мог. Чем же, Господи Боже мой, тут гордиться? Он старался не вспоминать и сам корабль. Там было так плохо, что невольно закрадывалась мысль – а вдруг в Америке будет ещё хуже? В Америке было не похоже ни на Ирландию, ни на корабль. Здесь был Город. И в этом городе оказалось, что нельзя не быть ирландцем. Пропадешь! В деревне ты сам себе голова, живешь себе и живешь. В городе – неее. Тут надо, чтобы кто-то за тобой приглядывал. Тут всё быстро может произойти. Тут вообще всё быстрее было. Шимус не смог бы объяснить, почему так, зачем приглядывал, чтобы что, а на самом-то деле – чтобы ты не умер. В деревне, если голода нет, ты живешь с земли, так всегда какой-никакой запас. Куры несутся. Скотина молоко даёт. Не уродился урожай? Ничего, с прошлого года осталось по закромам. Заболел ты? Ничего, закутаешься в три одеяла у себя в доме, ляжешь к печке поближе – согреешься. А в городе – не так. Выгнали с работы зимой, выставили за дверь из комнатушки – и всё. А крыша... если сломалась крыша – как ты её починишь со своими тремя шиллингами в кармане? В городе ты маленький человек. И единственный способ для маленьких людей не чувствовать себя ничтожными – приглядывать друг за другом. А кто приглядит за ирландцем кроме брата-ирландца? Да никто. Кому он нужен-то? Однажды, когда он сказал, что приплыла в Америку на корабле, его спросил один мальчик постарше: "Как негр что ли?" И рассказал, что на тех же самых кораблях, на которых их перевозили, раньше возили негров, оттого они такие вонючие. А в газете в другой раз Шимус, хоть читать и не умел особенно, увидел картинку – голова испанца, голова англичанина и голова негра. И будто бы голова ирландца на голову негра похожа! А они не похожи! Ну как это рыжие ирландцы похожи на черных негров? В общем, что такое "ирландец", Шимус особенно и не знал. Знал, что это не негр, не китаец, не англичанин и не немец, вот и всё. Ещё в городе говорили, что ирландец – это значит вор и пьяница, но это что-то не очень сходилось – если бы все ирландцы были воры, то кто бы ботинки делал, а? Да и полицейские тоже были ирландцы, и до десяти лет Шимус думал, что не может же полицейский быть вором, потому что мама говорила, что он их ловит. Однако потом Шон сказал, что самые главные воры они и есть, и тут было над чем призадуматься. Но уж во всяком случае пили не все! И потом вот папа пил тоже, а пьяницей все же не был. Он занимался делом. И Шимуса тоже приставил к делу. В Городе это было в два счета. В деревне там как? Все идут в поле, ну и ты идешь, но пока маленький не особенно на тебя налегают. Заметят – так и скажут, "иди и вот и Патрику помогай". А не заметят – так не скажут. Так что всего и нужно, что улизнуть вовремя. В городе – не так. Посадят – и будешь подметки приколачивать, ещё и за каждый погнутый гвоздик спросят. Гвоздики эти, шило, дратву, деревянные колодки и прочую сапожную амуницию Шимус быстро возненавидел лютой ненавистью. Копаешься, копаешься, с этими гвоздиками, все пальцы себе оттарабанишь, дуешь потом на них, а мистер Джонс еще говорит, хватит мол дуть, прибивай давай. А дадут потом за всё это вшивые пенни. Вот потому-то он и стал язык учить. Английский? Да и черт бы с ним, что английский, зато можно на нем и с негром, и с китайцем, и с бакалейщиком объясниться. И даже с полицейским, если поймает. А то поймает, спросит тебя чего-нибудь, а ты и слова сказать не сможешь. Что тогда? Тогда отправят в большой каменный дом с колоннами. Что там происходило – никто толком не знал, а кто знал или делал вид, тот молчал многозначительно. Все обычные люди, кто там побывал, были такие пришибленные, пошарпанные, смотрели по особому. А вот ребята из Таммани наоборот гордились, мол, не был в Томбс – ненастоящий ты какой-то, чепуховый, а если был – то с тобой можно дело иметь, стреляный воробей. Этого Шимус тоже боялся до мурашек. Что пойдешь вот к каким-нибудь парням, а потом выйдет как-то так, что загремишь в этот Томбс. Только выйдешь оттуда уже пришибленным. Нет, не хотел он быть пришибленным! Он хотел... Да, если честно, больше всего на свете Шимус О'Лири хотел ничего не делать и при этом чтоб кормили. Но так было нельзя. Наверное. И всё же он видел иногда, как проезжает ландо, а про него говорят: "Вот, бездельник поехал!" Уж этих-то, кто в ландо ездил, точно кормили. Вот таким бездельником он и хотел быть. А как стать – не представлял. Вот с этими мыслями он и подошел к двенадцати годам. Не хотел в Томбс. Хотел, чтобы леприкон ему подарил горшок монет, и можно было досыта есть и ничего не делать. А вместо этого стучал молотком. И потому, как ни странно это было, наверное, Шимус, который так боялся тюрьмы, стал водить компанию с Кларками. Они, пожалуй, больше всех походили на бездельников. И потому ему понравилась библия ("подиж-ты-какой-переплет" она смотрелась). И понравились солдатики. И свисток тоже понравился. А больше всего понравилась рыба! Эк! Взял и вытащил еду из речки! Без всей этой возни с молотком, гвоздями и монетками. – Спасибо, мистер Кроули! – сказал он. – Что ж я, не понимаю!? Я Закон Божий завсегда это самое. А про себя подумал: "Да наверняка там в вашей этой Библии только про то, как работать хорошо, а не работать – плохо. Как в церковь не придешь – там вечно про это и нудят. Ну, ладно. Почитаю из интересу только. Вдруг там такое есть, чего не говорят."
-
-
Ну настоящий ирландский пацан растет! Вроде и простой, как дверь, ан нет - есть в нем что-то такое... соль земли, в общем, этот Шимус, чудо как хорош)
-
С рождения Шимус пай-мальчиком был...
|
Гиннес и Ферма, расталкивая других, влезли на скамейку и открыли огонь по берегу. Правильнее было бы сказать "в направлении берега", потому что толком понять, что там вообще происходит, было сложно. Что-то дымилось, что-то горело, что-то невидимое и очень злое стреляло в вас и хотело убить: понять бы откуда! Дэнни схватил кого-то из морпехов, кажется, Блоуэра, уже полезшего через борт, потащил обратно. Все кричали – кто-то от злости, кто-то от страха, кто-то от боли. Но вроде никто так и не выпрыгнул – уже ничего. Хобо отпихнул водителя на соседнее сиденье, его труп перевалился, как тело отрубившегося пьяницы, вмиг утратившего всю силу в суставах и мышцах. Выбросить его из кабины было бы затруднительно, поскольку помимо входа сзади в ней из отверстий были только махонькие щелочки в бронеплите, но и так годилось. А вот через щелку ни хера не было видно: как он вообще рулил-то тут куда-то!? А тебе, видимо, придётся освоиться, и быстро. Переключать скорости ты не умел, но это, к счастью, было и не нужно: надавил на тугую педаль акселератора изо всех сил – машина, начавшая уже было замедляться, прибавила скорости и пошла вперед. В щель плеснуло водой, прямо в глаза – защипало. Сжал рычаги, скользкие от крови – чего с ними делать-то? Вспомнил, как на тракторе показывали – один на одну гусеницу, другой на другую. Невелика наука. Да и чего тут рулить? Вперёд идти – и всё. Лишь бы не останавливаться! Лишь бы... Тут и долбануло снова. Пулеметчик японцев, или зенитчик, или кто он там был, видя, что амфибия не остановилась, вдарил по вам ещё разок, для контроля. Опять гром, как будто гигантскую кастрюлю гигантский младенец с тупой улыбкой на лице долбит молотком: "На! На! На, проклятая! Весело!" Вам только было невесело. Блоуэру попало в рюкзак – прямо в середину, напополам разнеся черенок лопатки. Его бросило вперед, он ударился о борт, через который хотел перепрыгнуть, взмахнул руками, выронив винтовку и так и остался, свесившись в море. Торопыга заорал, как сумасшедший, где-то там на дне амфибии, подтянув колено к животу – Дэнни увидел его кости пониже колена, перемазанные кровью, слегка прикрытые потемневшими лохмотьями изодранной штанины. Тут же Лаки-Страйк рухнул на него, матерясь, закрывая от взора эту картину. Вода хлестала через дыры, а помпы под полом перестали её откачивать: должно быть, перебило проводку, . И всё это под грохот пулемётов над кабиной. Та-да-дам! Та-да-дам! Хобо услышал, как оглушительно ёбнуло прямо в кабину – куда-то под задницу, а потом и выше. Нога слетела с педали, как не своя. Не веря, что её больше нет, попытался поставить ботинок назад. Посмотрел даже вниз – да нет, вот она, родимая, на месте, слава богу, ещё побегаем. Втопил опять носком: движок на корме снова загудел с прежней силой. Повернул голову – в стальной, выкрашенной белом стенке дырка как раз над башкой. Гиннес в это время, нес только целившийся, сколько отчаянно цеплявшийся за пулемет, понял, что тот не стреляет, передернул затвор, сплюнувший не сработавшим патроном, только убрал назад руку – как жахнуло металлом по металлу: брызнуло в лицо искрами, осколками, чем-то горячим, ослепило на миг, завалился назад, цепляясь за что попало, упав на кого-то сверху. Ферма аж присел, когда ударило. Глянул – Гиннеса нет рядом. В пятидесятку, что была справа, попало: дымится обрубок, оставшийся от пулемёта. Твой-то пулемёт ещё цел. Утопил подушечки спуска, продолжая вести огонь куда Бог на душу положит. Уходят трассеры куда-то в темную махину надвигающегося берега. Сзади стоит ор десятка глоток. Гиннес, лежа спиной на своем рюкзаке, видел плывущие по небу облака и пытался понять, что пошло не так в его жизни, что он больше не стоит за пулеметом. Под ним кто-то копошился, придавленный его весом. – Слезь с меня, ммм! – Зажми! Зажми руками! Дай пакет! – Кранты! – Переворачивай его! – Мама! И просто глухой, утробный крик: – А-а-а-а-а! Хобо в это время, несмотря на соль, разъедавшую глаза, несмотря на тягостную глухоту в правом ухе, силился разглядеть что-то впереди кроме волн с веселыми солнечными бликами, и все-таки разглядел. Из-под воды что-то торчит. Какие-то бугры. Тетраэдры. Бетонные пирамиды – такие специально ставят, чтобы танки не прошли. Но остатки отбитой кастрюльным звоном логики подсказывают, что если бы пройти было нельзя, сейчас бы там стояли другие машины. А они не стоят, или, по крайней мере, ты не видишь. Может, удастся пройти между надолбами? Только надо точно повернуть, чтобы вписаться в промежуток. А как? Дергаешь рычаг – нет, слишком сильно! Прямо на эту бетонную блядину прешь! Дергаешь другой, а этот – назад: вроде выровнялся, сейчас гусеницей впилишься. Но проклятая машина продолжает медленно поворачивать. Дергаешь снова, пытаешься вернуть, как было. Ещё немного и поставить оба ровно! Тетраэдры приближаются, как зубы японского дракона, к которому вы так опрометчиво сунулись в пасть, и он нихуя не похож на тех смешных усатых драконов с картинок. Он распилит вас своими зубами пополам, он сожрет вас нахер – он чудовищно огромный. Ударишься в его зуб – и все, остановишься, тут-то и выгвоздят вас всех очередями из этой дуры, из которой сейчас долбят. Затравленно понимаешь, что вообще не чувствуешь габаритов машины. Вроде выровнял, а не знаешь, пройдет, не пройдет? Только что сомневайся, что не сомневайся – "зубы" приближаются стремительно. А машину ещё и перекашивает – из-за воды, которая хлещет в дыры. Правый понтон вам, должно быть, уже знатно раздолбили. Вокруг амтрака хлопает, выдергивая не фонтаны даже, а струи воды в воздух, осыпая вас брызгами – эта очередь мимо прошла, ух бля! Слышите скрежет из-под днища, из-под левой гусеницы – металлом по камню, потом звук, как будто рвется что-то. И всё. Для всех это просто скрежетнуло чёт, дернуло немножко: не так уже это страшно, когда пули размером с большой палец неумолимо размолачивают в омлет бензиновую тарахтелку, на которой ты едешь. Только Хобо понял, что это было – прошли на скорости мимо, слегка цепанув тетраэдр. Ещё бы чуть-чуть... но прошли! Хочется глаза протереть. Теперь машина выравнивается – идет по дну уже, уже немного осталось. Уже не потонете, если что. Но "если что" всё равно прилетает опять – БАМ! БАМ! БЛАМ! – пристрелялся, сука! – Сука! – А-а-а-а-а! Лопается что-то с треском на корме, грохает, шипит, то ли само по себе, то ли от попадания капель морской воды. И запах бьет в ноздри. Гарью пахнет, жженым маслом. Все, кто в боевом отделении оборачиваются и видят дым. Дымит мотор, шипит, коптит черным, а потом вырываются скромные пока язычки – это двигатель загорелся. – Пожар! – Горим, бля! – Кранты! Но лязгают дальше гусеницы, уже замедляясь, машина тянет из последних сил. – Сержант! Глуши нахер! Валить пора! – стучат по кабине. Смотришь в щелку – вот он, берег тот, уже близко, уже, может, метров тридцать всего до берега, а там стена какая-то, в метр высотой. Снова скрежещет что-то громко. Избитый амтрак останавливается, замирает, лязгнув напоследок траками – как будто удачи вам пожелал. На гусеницах – остатки колючей проволоки. "Я всё, парни, дальше сами". Приехали. Огонь уже не только видно, но и слышно – он начинает гудеть на корме, ровно так, как будто в печке. Коптит, как примус, дым клубами идет. Морпехи кашляют. Уже не робкие язычки, уже пошло пламя. Ветер, к счастью, дует не с кормы, а то бы вас тут как на гриле жарило, а так просто потеете. И страшно. Лихорадочно перелезают через борт двое человек. Землекоп возится с Торопыгой, тот плачет, обнимая колено. Ещё кто-то стонет. На дне десантного отсека плещется вода, розовато-красная, с пузырями, как будто рыбу разделывали в раковине. Где вы – хер пойми. Где-то у берега. Впереди, чуть правее, на самом пляже, замершая эл-вэ-тэ-ха, до неё, может, метров двадцать, за ней кто-то прячется – кто-то пятнистый, наверное, ваш брат-морпех. А ещё правее другая подходит, там вообще не видно, есть ли кто живой, и за пулемётами людей нет. А больше рядом – никого. Слева видно ещё две амфибии, шлепающие гусеницами по воде, но они свернули, идут вдоль берега почти. Идут туда, где в отдалении, метрах в ста от вас, стоит на пляже больше машин и люди вокруг них копошатся. Там взрывы и стрельба. Справа, чуть подальше – тоже скопление машин и людей. Да вообще отовсюду стрельба доносится: долбят пулеметы, что-то все время бухает, ахает, взрывается. Не разберешься так сразу, что происходит-то! Но конкретно вас, вроде, пока оставили в покое. Это – обманчивое ощущение. Вы – перед занятым противником берегом, и значит вы – мишень на стрельбище, других мишеней считай и нет. Кто-то наверняка сейчас берет вас на мушку. У вас все не совсем так, но для понимания, как выглядит подбитая амфибия.
-
-
Напряжение растет, а мы еще даже не на берегу, уххх!
-
Измучилась прямо вся, но все же поставлю за этот, с крутым Ковальски.
Страшно было все это читать, но совершенно невозможно остановиться.
-
Просто 10 из 10, давненько я такого волнения по поводу судьбы протагониста не испытывал
|
– Так точно! Раненые есть? Раненых нет, сэр! – Джеллифиш начинает что-то вполголоса втолковывать личному составу. Его, в общем, слушают, только Голодный Берец лезет вперёд с винтовкой в лапах. Но Брукс не видит – у него тут даже не двенадцать, а четырнадцать человек. – Винтовки держать над водой! Избегать попадания морской воды в затвор. Но при обстреле – ныряйте, не торчите над поверхностью. Ремень винтовки намотать на левую руку, чтобы не потерялась, – твердит он в повернутые к нему лица. Пулеметчик оборачивается, кивает. – Есть, сэр! – откликается он, смотрит на пирс. Повернуть туда пулемёт непросто, пирс-то сбоку. Морпех лезет вбок, слегка вывешиваясь за борт. Со стороны кажется, что он держится за пулемет, но нет – упирается о борт согнутой в колене ногой. Он гибкий парень, словно гуттаперчевый мальчик. Ему лет двадцать-то есть? Пока он устраивается поудобнее, Берец добирается до скамьи, целится.
И видит берег. Берег над водой отчеркнут слегка изломанной линией стены с натыканными поперечными бревнами. За этой стеной – пальмы с колыхающимися то ли от взрывов, то ли на ветру, листьями. А за ними – дымится, не разобрать как следует, что именно. Кажется, если вспомнить макет острова, там должен быть какой-то аэродром. А вот и наши – амфибии стоят неровным рядом у стены, некоторые отчаливают, отрабатывают задним ходом. Между теми машинами, что на берегу, ползают и перебегают фигурки. Что-то как-то не очень уверенно! Вдруг раскрываются облачка над пляжем – Пах! Пах! Шрапнель! Фигурки падают, вжимаются в песок. Но это всё не то, это всё наши.
Глядя над колечком прицела, видишь какие-то сараюшки чуть подальше. Вот там, наверное, японцы! И правда, оттуда, кажется, стрельба доносится, но никого не видно, как назло. Как же так? Или видно! Вон там! Смотришь в прицел. Нет, то ли показалось, то ли пропал. Вдруг видишь ещё фигурки, в чужой, желтоватой форме – возникают над стеной, стреляют из чего-то, снова прячутся. Морпехи стреляют в ответ – видно, как летят щепки от брёвен. Видишь, как вскинув руки, свешивается пулеметчик, строчивший из пулемёта одной из амфибий. Но, черт побери, где ж японцы?!
И вдруг замечаешь! Вон они, бегут, вон они – темные человечки куда-то чешут, что-то тащат. Целишься в них. Упреждение надо взять. Ветер? Хер его знает, откуда дует, но, положим, чуть влево, ага. Палец гладит спуск. Жмешь осторожно, почти нежно: Вбам! – лягается винтовка, но ты крепко её держишь. – Вбам! Вбам! Нет, вроде не попал... Кричат что-то остальные – лейтенант требует, чтобы ты слез. Потом кто-то дергает даже сзади за ремень, с намеком так подергивает, но пока ещё не тащит. Да отвалите! Вбам! Вбам! Нет, бегут, черти. Даже не видишь, куда твои пули попадают. Может, упреждение побольше взять? Рядом грохочет и лязгает пулемет – оглушительно, больно бьет по уху, слишком ты близко к дулу оказался. – Слышь, боец, не мешай целиться! – ворчит стрелок. Но ты упрямо делаешь, что хочешь. Ты переплыл океан, чтобы отстреливать япошек, так? Так!
А лейтенант тем временем смотрит на пирс. Там тоже так просто не разберешь, что происходит – навалены бочки, ящики, мешки с песком. Снуют какие-то люди. Но догадка хорошая – если в каком-то месте пирс горит, то, наверное, парни Хокинса дальше этого места не пошли, правильно же? Значит, они слева, а япошки – справа. Видишь японский пулемёт – за мешками с песком. Пулемёт молчит, но какая разница? В любой момент может заговорить. Вот по нему бы вдарить! Паренёк даёт очередь – она проходится по ящикам левее этой позиции, кроша их в щепу. Корректируешь – и вот уже пули рвут мешки, выбивая из них пыль. О, удачно! Япошки там зашевелились – видишь, как мелькают они среди ящиков. Ну, это япошки. Ну точно, кто ж ещё? Не, ну не могут же это наши быть! Вносишь поправку, и щепки летят там, где мечутся эти люди, и всё, никто больше не мечется. Убил? Ранил? Хрен его знает, но положил очередь хорошо.
В это время, пока водила длинной изогнутой рукояткой насилует двигатель на корме, Лобстер добирается до кабины, как приказали, выдергивает чеку из дымовой гранаты и ставит её стоймя (иначе скатится). Брызжут во все стороны искры, как на ярмарке, шипит химический состав, вырабатывая клубы. Берец и пулеметчик оба закрывают лица рукавами, морщатся от ярких сполохов. Пулеметчик стреляет снова, но уже плохо видно ему – очередь уходит под настил пирса. – Простите, сэр! Не вижу из-за дыма! – говорит он. Ветер сносит дым почти прямо на него. Он кашляет. – Продолжать огонь? И Берцу тоже сразу хуже видно, но не настолько – он стоит слева, и ещё можно разглядеть тех, перебегающих. буквально несколько секунд, пока шашка совсем не разгорелась. Надо пачку добить. Вбам! Вбам! Злишься – опять не попал. Вбам! – последний выстрел уже наудачу. И вдруг замечаешь, как последний из бежавших упал. Ты попал, не ты!? Да наверняка ты! Ух! Попал! Не зря стара...
Вы все думаете не о том. А подумать стоило бы о том, где вы оказались. Почему тетраэдры установлены в линию не параллельно, а под углом к берегу. Разведка их проморгала? Да их и установили недавно, лихорадочно готовясь к обороне. И установили не просто так. Да, Сибадзаки знал, что не остановят вас тетраэдры, между которыми по три метра промежутки. Они и не должны были! Их цель – заставить пехоту или там лодки, что пойдет, скопиться перед ними и либо затормозить, либо двинуться вдоль них, не прямо к берегу, а по направлению к заливчику, где коммандер Сугай и его лейтенанты, бегая от позиции к позиции, орут сейчас: "УТЭЭЭЭ!" Где стучат, как заведённые, пулемёты рикусентая. У них достаточно целей, с перебором даже, но они не путаются – у каждого пулеметчика свой сектор, за который тот отвечает. Они готовились. У них есть оружие помощнее пулемётов – дисциплина. Поставить дым и не вылезать – это хорошая идея, и может, поэтому пушки вас и не трогают. Но ваш пулемёт, бьющий трассерами в сторону пирса, красноречиво подсказывает японским солдатам, что эта вражеская бронемашина ещё жива. Надо добить.
– Бэй! Прекратить огонь! Спускайся! – кричит Джеллифиш, уже настойчивее дергая Берца за ремень. Да что они с лейтенантом понимают? Ты только что подстрелил япошку! Поворачиваешься с довольной, рожей, и тут пронзительно колет под мышкой и ещё в бок, роняет тебя вперёд, прямо на товарищей. Дин-дин-дин-дин-дин! – стучит о борт. "Гутаперчивый мальчик", отваливается от пулемета, выгнув спину, словно прыгая в воду с полусальто, словно забавляясь, словно говоря, "лейтенант, а я ещё вот так умею". Но нет, просто кувыркается назад, в воду. – Раненый! – кричит сержант. – Никому не высовываться! Харлок, сюда! Все прячутся под бортом, уложив Бэя на спину, наклонившись над ним, потому что больше некуда наклоняться. – Ты как? Куда тебя? Ты как? – суетится Джеллифиш. Харлок лезет с кормы со своей сумкой, достает пакет. – Поверните на бок! А ты не можешь им ответить. Не можешь сказать: "Нет мне прощенья". Потому что упав, ты застонал от боли, а потом, изведя воздух на этот стон, попробовал вдохнуть – и не смог, закашлялся. И изо рта полетела брызгами кровь. Пуля тебе пробила оба легких. – Да поверните же на бок! Ты не хочешь, чтобы тебя на бок поворачивали, тебе кажется, что тогда уж точно не вздохнешь. А так, может, попытаешься. Протестуешь хрипами, сам испугавшись тому, как они звучат. Кашляешь. Поворачивают всё равно. Нет, не легче. Колет, очень сильно колет в боку и подмышкой и где-то внутри. Ты как большие часы в гостиной, у которых внутри что-то поломалось, и вместо боя – хрип, а вместо кукушки вылетает кровь. – Что там? Хангри ранили!? – спрашивают с кормы.
Дин-дин-дин-дин-дин! – стучит о борт опять. Вдруг с треском заводится двигатель. – Сейчас, сейчас поедем, – лихорадочно бормочет водитель, пробираясь мимо вас, бросив безумный взгляд на Бэя. – Где мой помощник? – Убит. – А, черт! Дин-дин-дин-дин-дин! Машина трогается, сдает назад. Дин-дин-дин! Швить-швить! – это над головой ещё свистит.
Бэй кашляет, задыхается. Харлок что-то пытается сделать.
Под звонкий стук пуль о кабину и борт, машина пробирается между тетраэдрами и идёт к берегу. Проходит минута или две. Харлок вытирает лоб. – Мертв, – говорит он. Снимает с груди у Берца медальон, протягивает лейтенанту. – Возьмите. – Мертв, – эхом откликается Джеллифиш, смотря на уже начавшее бледнеть лицо Бэя, от чего на нем черными кажутся пятнышки застывающей крови. Лобстер, так и не успевший зажечь вторую, командирскую шашку, тоже видит это.
Не высовываетесь больше, не стреляете – кто знает, не этого ли ждет вражеский пулеметчик? Подавленно сидите над телом. Потом начинаете напряженно вслушиваться – звуки выстрелов усиливаются, становятся ближе. Скоро вы сойдётесь с врагом лицом к лицу. Скоро... амфибия останавливается. Думали, что скоро, а оказалось, прямо сейчас. Или нет? Рядом, вроде, не стреляют. Пули по корпусу больше не бьют.
– Всё, мы на берегу, – говорит водитель негромко из своей кабинки. Хочется выглянуть, хотя бы осторожно, осмотреться, что к чему, но тут вы все слышите чужую речь. Сложно сказать, в скольких метрах, но близко, черт возьми! Близко. – Дзюнби-о-синасай! – кричит кто-то спокойно, уверенно. И ещё что-то. "Маттекудасай" какой-то. И другой голос, потише: "бакуха-шимас" какой-то, говорит с нажимом. И от этой чужой речи становится не по себе сильнее, чем от всех выстрелов вместе взятых. Против вас – не мишени, не монстры с плакатов, не абстрактные "джапы", а очень конкретные, готовые к бою люди. Они будут драться с вами, они убьют вас, если вы их не убьёте, на одной чаше весов вы, на другой – они. Тоже люди, хоть и совершенно иные. Чуждые, непонятные, раскосые, но вот эти самые. Люди против людей. Не огромная махина Дяди Сэма против кучки японцев. Даже не вторая мардив против специального десантного отряда. Конкретно вы – и конкретно они, которые кричат там что-то непонятное. На Гуадалканале это так остро не ощущалось. А тут... Вы уже здесь. Они уже здесь.
Вот так сразу, ага.
-
здесь двойки не ставят, здесь убивают!
|
"Это Руис!" – думает Луций затравленно, вслушиваясь в жуткий вой. – "Сука, нашел меня все-таки!" В этих голосах ему чудится хохот колдуна, он видит его лицо. Лицо тысячелетнего трупа. Улыбающееся лицо на пиру. Он должен был тогда разглядеть отражение этого лица в кубке с вином. И сейчас он пытается увидеть его силуэт в плаще среди деревьев. Но воевать призраками стоит, когда нет настоящих врагов. А они есть. Буквально везде. Куда бежать, в лес или на холм? Надо думать наперёд. На холме они будут в ловушке. В лесу их просто перебьют. Боже, оба выбора чертовски привлекательны, просто каскад возможностей! Голова отзывается болью на каждую попытку подумать, и соображать тяжело. Подъезжает Тамар. – Молодец! – говорит магистриан, бросив взгляд на свою строптивую рабыню, которая так и светится ехидством. – Теперь раздобудь мне щит. "У той арабки, что подстрелили, щит должен был быть. Кой черт я с собой щит не взял? Вояка херов." Надо спасать положение. "А может, не надо? Раньше начнется, раньше закончится. Как там Кэррол говорил? "Твой отец принесет тебя в жертву. У них в семье так принято." Так чего тянуть, клади голову на алтарь и жди спокойно, пока ритуальный нож, покрытый кровью ещё со времён Авраама, взрежет тебе горло." Но нет. Я тебе, отец, не какой-то еврей. Я Римлянин. Римляне умирают стоя, и неважно, сколько врагов лежит у их ног в этот момент – десяток или ни одного. Не в этом смысл. "О чем ты блядь думаешь? Какой алтарь? Какой нож? Смотри! Замечай! Действуй! Как бы вел себя целый легион, если бы его так атаковали? Уж наверное командир не повел бы его в лес, где строй нарушится и все перемешаются." Луций срывает с себя плащ. Пусть видят, что я здесь главный! Пусть попробуют взять меня живым! – Трибун! – орёт он глухим, не своим голосом, подъезжая к трибуну. – Отходим на холм! Держать строй! Подпусти их шагов на сто, только тогда стреляй! И прикажи бить по лошадям! "Умереть эти варвары явно не боятся. Славная смерть в бою и всё такое... а вот как им понравится прогуляться пешочком?" Потом ищет глазами Адельфа, скачет к нему. – Хватай рабов и воду! Несите сколько сможете унести! Возьмите пару солдат, пусть щитами вас прикроют! И ты, Марк, на тебе солдаты, на Адьфии рабы! Денек будет жаркий. "Поскорей бы это закончилось," – точит мозг предательская мысль. Луций мотает головой в шлеме, чтобы прогнать её.
|
Даже без учета воздуха в легких человеческое тело обладает очень небольшой отрицательной плавучестью – потому что по большей части состоит из воды, как учат в школе. С учетом же воздуха чтобы надежно удержать на поверхности человеческое тело, достаточно так называемой плавучести жилета около шести-семи килограмм. Капковый жилет ВМФ имеет двойной запас плавучести – порядка пятнадцати килограмм, то есть утонуть в нём довольно проблематично. Но есть два "но". Во-первых, одно дело, когда ты в одних штанах и майке сиганул в море по команде "покинуть корабль", а другое – когда на тебе боевая выкладка, даже и без рюкзака: патронташ с боеприпасами, каска, винтовка, штык, гранаты, ботинки, ремни амуниции, жилет М2 с тремя минами, каждая почти по полтора кило весом и так далее. А во-вторых, утонуть – это одно, а захлебнуться – совсем другое. А что насчет вооружения? Миномет с двуногой весит тринадцать килограмм, плита – шесть, и значит, сержант Бэтмен, не зная всех этих значений плавучести (ни в одном уставе такое не прочитаешь, а если и прочитаешь – тут же забудешь за полной ненужностью), принял чертовски верное решение! Вот двадцатикилограммовый ящик с минами, даже с учетом его деревянного корпуса жилет не вытянет. – Не, не вытянет, – поделился мыслью Торнадо. – Так привяжи второй жилет к нему! – гаркнул Крэйзи Хорс. – Ты морпех или солдатская подстилка!? – Он хотя бы не проебался! – огрызнулся за своего подчиненного Айскрим. Но не всё было гладко: за ту минуту, пока десантный бот пыхтел к рифу, морпехи, напуганные справедливым гневом человека-летучей мыши, так спешили надежно закрепить жилеты на снаряжении, что махнули рукой на завязки собственных – просто поскидывали рюкзаки и накинули флотские "безрукавки", как придётся. Да и как их завяжешь-то поверх жилета М2? И, конечно, никакого масла они уже налить тоже никуда за минуту не успели. Но хотя бы на миномёте была кожаная затычка – уже хорошо. – На выход! Прыгай! – заорал рулевой, как только лодка остановилась. Он постарался подвести лодку с правого бока от другой, уже севшей на риф, чтобы прикрыться ею хоть немного от убийственного огня зениток. Морпехи стали неуклюже (потому что страшно!) переваливаться через борт. Попадание в холодную воду порядком всех ошеломило – это тебе не брызги в лицо или мокрые ноги: плавать в одежде и ботинках вообще неприятно, а в океанской воде – вдвойне. Пытаться найти кого куда и как тянуть никто не спешил, тут бы немного в себя прийти! Рядовому нулевого класса Смиту, несмотря на все усилия, под взором двух сержантов "забыть" минометную плиту не удалось – ему её всучили в руки напарники по несчастью, но хотя бы она была тоже жилетом обвязана. Когда лез с ней через борт, было ещё ничего, когда увидел под собой воду – стало стрёмно. Подводная мгла равнодушно глянула на тебя, и пришлось сделать усилие, чтобы разжать руки. Плюхнулся – ударило, как доской, не жестко, а упруго и неприятно. Упал неуклюже, окунувшись с головой, и сразу почувствовал, как тихо стало – ни рокота войны, ни рева самолетов, ни истеричных криков Бэтмена, ни чеканных команд Физика. Только шелест винтов и гулкие удары далеких взрывов, мрачно спокойные. Соленая, мутная смертная мгла. Сразу же стало до жути страшно – аж от самого живота до самого загривка. Каска стала душить ремешком, соль есть глаза, всё, что на тебе надето – тащить вниз, на глубину в шестьсот шестьдесят шесть футов. Забился непроизвольно, плиту эту сразу выпустил, попытался под жилетом разомкнуть пряжку – отстегнуть ремень с подсумками, сбросить к чертям карабин, каску, каску скорее! Бандольер стащить! Под водой даже крик получается задушенным – какое-то гогочущее бульканье. Ты тонул. А потом, всё ещё шаря под подбородком, уже расстегивая ремешок, вдруг оказался на поверхности. Солнце! Глотнул воздух, задышал. Ты и под воду-то ушел на фут или полтора самое большое. Тебя кто-то схватил и куда-то потянул. Физик и Бэтмен прыгали последними. – Ну, лезть, так лезть, эх-хо-хо, – сказал Голливуд, тоже задержавшийся, обреченно тряхнул головой, обнял покрепче трубу миномета и тоже, помогая себе одной рукой, отправился за борт. Ещё раз плеснула вода за бортом. Тут над головами просвистел снаряд. Предназначался ли он "двадцать первой" или нет – вы не знали, но ёкнуло. – Прыгайте! Прыгайте! – раздалось с кормы. – Давай, греби! Греби! – крикнул кто-то из уже приводнившихся. Прыгнули вслед за остальными, когда катер уже начал давать заднюю. Вода, как ей и полагается, была холодной, соленой и неприятной на вкус. Четырнадцать человек, в похожих на грибы касках, стали совершать смешные в других обстоятельствах телодвижения руками и ногами, пытаясь плыть к рифу. Сразу ко дну, кажется, никто не пошел. Набежавшая волна сначала продвинула всех к кораллу, а потом, как вам показалось, вернула обратно, на то же самое место. Гребаная волна! Морпехи отплевывались, но никто даже не чертыхался. Сразу возникло ощущение, что ваши гребки ничего не стоят, бессмысленная трата сил – как волна будет гнать, так и пригонитесь, может. А может, и нет – помотыляет-помотыляет, да и утопит. Все вы отчетливо ощутили отчаяние. Десять метров – это вообще много или мало? Когда под ногами твердая земля, и ты смотришь на эти десять метров с высоты своих без чего-то там двух метров – чепушня. Когда над водой торчит только твоя башка да воротник спасжилета, и ты, собственно, и не знаешь, сколько тебе грести (риф-то под водой, его не видно), а каждый гребок приближает тебя на несколько дюймов – это чуть меньше, чем бесконечность. А когда по тебе ещё и стреляют? Взрывы вздернули воду сначала ярдах в пятидесяти. Это было ещё ничего. Взрывы были не очень мощные, но опять-таки, когда смотришь на них снизу вверх, это как-то не замечается. Они кажутся громадными, а замечается, как колышется от них вода рядом с твоим лицом. – Греби! Греби же! Взззз-быыыыш! Вззззз-быыыш! – уже поближе. Закачало всех, а тут опять волна набежала. – Да ну нахрен! – заорал кто-то, сбрасывая с себя ремень от винтовки. ВЗЗБЫЫМ! – и с шипением опадает вода: – ШШШШ! – Это минометы!? – Греби, греби! А потом жахнуло совсем близко! Вы не знали, насколько, но показалось, что вообще рядом. Показалось, что вас всех убило. Но это просто дало по ушам. Бэтмен вдруг понял, что сам по себе на воде не держится – начал бешено грести руками, как получится. ВЗЗБЫЫМ-ШШШШ! Бьет что-то тугое, как мокрая тряпка, в лицо. Вода в ушах. Вода во рту. Вода в легких. Тонешь. Паника. Гаснет жизнь. Отчаяние. Такой вот конец истории. Тонешь, потому что нет сил сопротивляться страшной мысли – там нет этого ебучего рифа! Подлец-рулевой высадил вас где-то не там – ничего нет под ногами, не прощупывается! Там только холодная жидкая пустота. Жилет! Почему чертов жилет не помогает!? Ты не знаешь, что осколком вспороло ткань, и капковые волокна там намокли, и больше не держат тебя на плаву. Ты уверенно идешь ко дну, ты уже не плывешь, ты пытаешься не потонуть, как камень. Грохает опять, давая по ушам уже на добивание. Наполовину оглохший, на мгновения поднимаешь голову – и снова вниз. Слышишь только обрывки слов, видишь только чью-то незнакомую, до того перекошена страхом, физиономию. – Сержа...! – Ты... – Ру... – Да...! – Дер...! Дергаешься из последних сил, глядя наверх, из-под обода каски, которую забыл сорвать, видишь небо и солнце сквозь воду. Они там. Силишься вынырнуть, глотнуть воздуха, но немного не достаешь до поверхности – и снова проваливаешься. Сил нет уже перебирать руками и ногами. Так хочется ещё поперебирать, а сил нет! А-а-а-а! Последним усилием хочешь оттолкнуться ногами, веришь, что дно там, что сейчас оттолкнешься... но дна нет, и ты только глубже проваливаешься вниз, в бездну. А Дойчи не тонет, нет, Дойчи просто захлебывается – каждый раз пытаясь вздохнуть, лихорадочно открывая рот, ловит ещё соленой воды. В желудке вода, он больше не помогает держать тело на плаву своим пустым пространством. Да и не так уж помогал – ведь ты хорошо позавтракал. Этот завтрак тебя и убивает, тянет на дно. В животе холодно до рези. Бьешься, не можешь дышать. Слабеешь. А они всё стреляют, всё лупят по воде, по ушам, по башке. ВЗЗБЫЫМ-ШШШШ! – Кид... – Я... – Крэ... – Дер... – Гре... – Мать!... Из морской пехоты превращаетесь в подводную. В вечных часовых, которые будут слепо бродить, колышимые подводными течениями, по дну Тихого Океана и искать свои минометы, пока скелеты не развалятся, а форма не распадется. Тогда останутся только ваши призраки в замогильной тьме, среди тупомордых рыб и морских звезд. *** – Давай-давай! Ещё! Хлопай давай! – с мерзким хлюпаньем вода выходит изо рта. Ты очнулся. Кто-то держит тебя, Дойчи, лицом вниз, над самой водой, согнутого пополам, кто-то другой бьет по спине через жилет, с дурацким хлопаньем, вода выходит с кашлем. – Так хлопать-то? – Так, так. – Во, пошла! – Кашляет. Рядом Физик. Рядом Крэйзи Хорс. Рядом свои. Бэтмен тоже приходит в себя рядом. – С-с-смоттри, с-с-сержант! – говорит, запинаясь, Голливуд, показывая тебе трубу миномета в спас-жилетах. Улыбается, как может. Губы посинели у него. Кто-то вытащил тебя оттуда, ухватив за воротник, ты даже и не помнишь кто. Просто вдруг потянуло, и ты, полумертвый, с разъеденными солью глазами, оказался над водой. Задышал, закашлял. Вы не умерли. Вы всё ещё морская пехота. Стоите на рифе, упираясь ногами во что-то корявое, крошащееся, ненадежное. Воды примерно по пояс, но где яма, а где бугорок. Холодно так, что зубы стучат – почти все дрожат, бледные и вымотанные. Хорошо хоть сверху печет солнышко, но всё равно мокрая форма на ветру скользкой пленкой облепляет кожу, сочится влагой, сковывает движения. Перекличка. Двоих нету – Коламбуса и Пэтча. Убиты? Утонули? Взрывом разорвало? Захлебнулись и сейчас болтаются где-то в жилетах? Пэтч – шестнадцатилетний паренёк, он даже до берега не добрался. Коламбус – немногим старше, у него на щеке ещё родинка была. Где тела-то хоть? Неизвестно – вокруг их вроде не видно. Но человека в море трудно разглядеть, тем более когда глаза все в соли, а вокруг плавают всякие обломки. И трупы, кстати, тоже плавают, в жилетах и без них. У вас с собой есть миномет. Одна плита. Один ящик с минами и два жилета М2. Одна винтовка и три карабина, считая тот, что у Физика. У многих нет касок. – Парни, я ботинок потерял! – сокрушенно говорит Флаин Фиш. – Я тебе на берегу новый подарю, – мрачно говорит Крэйзи Хорс. – Там этого добра много будет. Вражеские минометы, или что это там было, больше не стреляют. Пока что. Берег – в пятистах метрах, там идет бой, слышите это явно. Надо решить, куда двигаться дальше, что делать. Неподалеку – разбитая лодка Хиггинса, из тех, что разнесло прямым попаданием на ваших глазах. Рядом с ней кто-то живой, не разобрать отсюда. Разбитая лодка Хиггинса.
-
Из морской пехоты превращаетесь в подводную. В вечных часовых, которые будут слепо бродить, колышимые подводными течениями, по дну Тихого Океана и искать свои минометы, пока скелеты не развалятся, а форма не распадется. Тогда останутся только ваши призраки в замогильной тьме, среди тупомордых рыб и морских звезд. А вот это было страшно! Как бы со мной такого не случилось сейчас, лол.
-
-
Наверное пока мой любимый из постов про высадку. И «подводная пехота», и плавающие повсюду трупы, и паника в воде — всё очень и очень хорошо.
|
Манго, Слипуокер, Винк Амфибия шла по дну, и вы сидели в ней и смотрели на берег, через правый борт. За стеной начинались пальмовые заросли. Ну, не то чтобы заросли, а так скорее, поросли – можно было разглядеть просвет между деревьями, и подлесок был жиденький, считай и не было его. Некоторые пальмы были обрублены, как будто их обкорнал похмельный парикмахер-великан, на других листья скукожились от пламени, а были и такие, от которых остались одни стволы, расщепленные и даже поваленные. Но в целом, как ни странно, растительность уцелела. И это после такого обстрела! Уму непостижимо. С берега стреляли. Вы проехали мимо каких-то холмиков, поднимавшихся над стеной и несколько раз, кажется, видели японцев. Метров пятьдесят до них было. Кто-то даже приложился к установленному на бортовую вертлюгу пулемету-тридцатке: "пострелять япошек", но тут по борту, как горохом, прошлась очередь, пробив понтон, и все попрятали головы от греха, скрючились, забились внутрь. На полу десантного отделения было тесно, страшно тесно. Вы скорчились, держа на коленях коробки с лентами и станки от пулеметов, выставив винтовки и карабины в небо. Всем было неудобно, но терпеть осталось немного. Послышались взрывы – хлопки, как от гранат. Потом зарокотало и ударило в воздухе – несколько раз, почти как тогда, на море: Крах! Крах! И снова: Крах! Крах! И ещё: Крах! Крах! "Крахало" там, куда вы ехали. Стало слышно, как ругается водитель. Остальные молчали. Вдруг, абсолютно внезапно, амфибия остановилась. – Готово! – крикнул он из кабины. – Круиз окончен! ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН! – опять ударило по корпусу справа. "Давайте, только попробуйте нахер вылезти!" Швить! Швить! – просвистело над головой. – Сэр, может, тут пока останемся? – спросил Ньюпорт, глядя на Манго чистыми, как весеннее небо, голубыми глазами. – Замолчи! – даже не приказал, а попросил его Подкова. Даже, можно сказать, взмолился. Ты посмотрел в их лица, и понял – Ньюпорт только что озвучил то, что у каждого было на душе. "НЕ НАДО ВЫЛЕЗАТЬ СЕЙЧАС ОТСЮДА!" – Может, одного кого пошлем? Осмотреться? – неуверенно предложил Парамаунт. – Или подождем просто, когда стрелять поменьше будут. КРРАХ! КРРАХ! – опять раскололо небо где-то наверху, и по кабине цвенькнуло несколько раз. Водила обернулся из своего "каземата". – Ну что, выходим, нет? – спросил он. – Или что? Швить-швить-швить! За бортом шел бой. По крайней мере стреляли как следует – коротко стучали пулеметы на разные голоса: наши и японские, а один японский долбил и долбил, с короткими передышками. Ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! Пауза. И снова: Ты-ты-ты-ты-тых! – Чешет и чешет, – проворчал Шахтер, поежившись. Ещё слышны были крики – в основном нечленораздельные. На английском. Кто-то кому-то что-то приказывал. Кто-то просил кого-то прикрыть. Кто-то грязно ругался, кажется, стреляя из винтовки. Кто-то просто кричал от боли. Потом раздался взрыв – и крик прекратился. – Да я посмотрю! – сказал Тугодум и рывком поднялся с места. Он переступил через ноги Болоньезе, оперся рукой о борт, чтобы перепрыгнуть через него, и тут раздался хлопок, как будто кто-то выбил пыль из ковра, и Тугодум, охнув, вывалился из амтрака наружу. – Тугодум! Джонатан! – позвал Подкова, сжимая винтовку. – Ты живой? Вы все ждали, что сейчас раздастся: "Да, черт побери! Сука, зацепило только слегка!" Но в ответ не прозвучало ни слова. Вы все сразу поняли, что его убило. – Блядь! – сказал Болоньезе, вцепившись в коробку с лентой. – Нахуй! Я туда не полезу. – Заткнись! – прикрикнул Подкова. Но и у самого у него из-под каски струился пот. -------------------------------------------- Скрипач, Диаманти А вы всего этого даже и не заметили почти, пока ехали. Ну да, стучали пулеметы. Ну да, рвались в воздухе снаряды, вы втягивали головы в плечи. Но, кажется, всё это летело не в вас, а в кого-то ещё. – Через левый борт! – приказал Дасти, когда машина застопорилась. – По четыре человека. Живо! И вы выкатились из амфибии один за другим, как лишние яблоки из переполненной. корзинки. Громыхнув баллонами о борт амтрака, упали на белый, мелкий, как пыль, горячий коралловый песок. Чще-чще-чще-чще-чще! Чще-чще-чще! – раздались пулемётные очереди. Слышались винтовочные выстрелы. Хлопнули несколько раз гранаты где-то за стеной. Другой пулемёт стриг ровно, деловито, как швейная машина: Ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! – Погоди чуть-чуть, не уезжай! – попросил сержант водилу. – Мне назад надо! – Ну, погоди чуток! – Не, вы как хотите, а я поехал. – Ну минуту постой, блядь! Минуту постоять не можешь? Дай подумать, а потом вали! Вы сгрудились, прижавшись к амтраку спинами – те, кому хватило места. А кому не хватило – скукожились у их ног. И осмотрелись. Что делалось в той стороне, откуда вы приехали, вы не знали. Зато в этой – видели теперь хорошо. Стена была метрах в пяти от вас, справа, но к ней было не подобраться – её буквально облепили люди, в два ряда. Некоторые ооооочень осторожно выглядывали из-за неё, но большинство просто сидело под ней, скорчившись. Многие – явно ранены. Потом над стеной вдруг показалась голова. Лонг-Айленд даже винтовку вскинул, но вовремя опустил – это была ваша, американская голова. Морпех скатился с той стороны на эту, выдохнул и сказал: – Ннннахуй! – начал шарить по карманам в поисках сигарет. Посмотрели вы и налево. Там в паре метров от вас, аккуратно накатывала по песочку волна. Чуть подальше в ней лежал убитый лицом вниз, из-под тела торчал приклад винтовки. Вода шевелила его руку, выпростанную в сторону. Потом вы увидели ещё труп. И ещё. И ещё. Они все выглядели, как бугорки в воде, вернее, пары бугорков – в том, что побольше, угадывался рюкзак, а в том, что поменьше, каска. А дальше на берегу стоял амтрак с пробоиной в борту, и что там делается за ним, было особо-то не видно, видно только, что дальше стоят другие, наверное, целые... или тоже подбитые? Парочка машин явно застряла, пытаясь преодолеть стену из бревен – с задранными носами, с гусеницами, застывшими в воздухе. – Нихуя тут мясорубка была, – пораженно заметил Тристи. – Была!? – с истерическим сарказмом спросил его Пароход. – А сейчас тут курорт с девочками и коктейлями?! Поддерживая его скепсис по поводу коктейлей, где-то недалеко застучал ещё один пулемёт. Вдалеке можно было увидеть пирс, уходивший в море и в бесконечность. Он был заставлен ящиками и бочками, а в некоторых местах промежутки между ними были заложены мешками с песком. В других местах пирс дымился, а кое-где даже лениво полыхал. Что там на нём делалось разглядывать было некогда – куда больше интересовало то, что происходило рядом. – Че делать будем, сержант? – Хер знает! – честно признался Дасти. – Надо командира найти. – А где его искать-то? – Не знаю. – Так что конкретно-то делать? – Можт, окопаться? – Ебать-колотить! Дайте подумать! – А может, того лейтенанта найти, за которым мы ехали? – Мы мимо них проехали, я видел. – А может, ну его нахер? Надо будет – сам нас найдет. – Да, в общем, правильно. – Но делать что-то надо. А то этот мудила уедет, и что мы тогда? – Давайте за ту, подбитую переберемся. – Точно! Легли и поползли за подбитую. Песок быстро начал хрустеть на зубах. Горячий он был, даже через форму чувствовалось, как разогрело его солнышко, и это полдесятого утра ещё только. – Вы че, подкрепление? – крикнул кто-то из морпехов от стены. – Типа того! – отозвался Дасти, дав вам знак рукой, чтобы вы ползли дальше, а сам решил поговорить. – У нас тут, похоже, жопа! – Да уж видно, что не четвертое июля! А чё вообще происходит? – Ну стену мы взяли, а дальше хер знает, что делать. Справа режут откуда-то, не поймешь. И тут снайперы у них везде. – А если на месте посидеть? – Да сука то шрапнель, то минометы. – Херово. А командир где ваш? – Ком роты? – Да. – Хуй его знает, если честно. – А лейтенант? – Экзо? – Да. – Где-то в том же направлении. – Ясно! – А у вас огнемёт есть? – Ага. – Так вы бы это... вы же из роты "Гольф", да? Вы же правее должны были высадиться. Вы бы там зачистили, а то не разгуляешься тут особо. – Ебать ты стратег, приятель! – Не, ну... – Ладно, отдыхай. Дасти присоединился к вам. Под непрекращающийся стук пулеметов вы собрались за подбитой амфибией так же, как раньше собирались за своей. Пахло гарью, порохом и сильнее всего – "морем", то есть, если отбросить романтику, гнилыми водорослями. – Дело дрянь! – прокомментировал сержант. – Под стеной места нету. В песке этом хер мы окопаемся. Сейчас небось опять обстреливать будут. Какие предложения от личного состава? Да, можно было сказать ему: "Какие нахер предложения, родной?! Ты сержант, ты и командуй! Развел, понимаешь, демократию!" Но Дасти не был бы Дасти, если бы не задал этот вопрос. У каждого командира – свой стиль, и у него был такой: если время есть, надо послушать, что говорят другие, а потом уже решать самому. Да и сержант – не такой большой чин, чтобы не снизойти до мнения простых морпехов. – А это самое... – вдруг заржал он как конь. – А вы чего не курите-то, а? Расхотелось чего-то, да? Рассмеялись почти все, некоторые полезли за сигаретами. – Ладно, соображайте быстрее. Сапёры, у вас что на уме? Формально вы подчинялись лейтенанту Клонису – вас ему придали. И он не говорил вам: "Так и так, теперь я ваш папа, а сержант Томпсон – ваша мама." Он сказал: "Пойдете с ним на его амтраке." Да, Дасти был сейчас старший по команде, но... но вы все же прикомандированы к взводу, а не к нему лично. Так что у кого у кого, а у вас "право голоса" сейчас было.
-
Атмосфера супер, диалоги топ, динамика зашкаливает даже не смотря на то, что пока что ещё ни одного врага толком не увидели)) Всё-таки "звуковое" сопровождение некисло так разбавляет общую картину, хотя мне и казалось сперва странным, что вроде бы одни и те же звуки по-разному чуток пишутся местами, но потом подумалось, что ну да, они ж наверно и слышатся по-разному из-за кучи всяких факторов, а потом вообще в какой-то момент перестаёшь "читать" их, а как-то фоном воспринимаешь, проскакивая, но отмечая, и так даже круче) В общем, жара!
-
С каждым постом становится все страшнее и страшнее. А неизменное качество постов это усиливает.
|
Вообще-то, "повезло" не только Конви и Тейлору. Хотя по виду было не сказать, но один из них служил в армии ещё во времена войны с Мексикой, а второй был одно время рейнджером, так что схватись ты за револьвер, ещё неизвестно, чьи мозги оказались бы размазаны по крыльцу. Как бы там ни было, узнав, что ты готов предоставить свою лошадь и своё оружие, тебя решили записать в кавалерию. Но пока думали, в какой полк вписать, мэр приказал тебе и ещё нескольким таким же "добровольцам" явиться к капитану Даффу. Его отряд стоял в полевом лагере в округе Джиллеспи, вот туда-то вы и направились. Мэри Тапси отреагировала на твоё решение и твой отъезд меланхолично и с бутылкой в руках. – Правильно, Джо, – сказала она. Наедине она по-прежнему называла тебя Джо. – Со старухой Мэри скучно. Съезди на войну. Поубивай там белых. Ты же белых ещё не убивал, да? Китайцев убивал, индейцев убивал, этих, как их... мексиканцев... мексиканцев убивал? А я запуталась. Когда мы жили в Калифорнии, мы вроде как были янки. Мы же пели Янки Дудл. А теперь мы кто? Кто мы, Джозеф? Мы теперь техассцы? – она посмотрела на тебя мутноватыми и печальными глазами, потом тряхнула головой и отчаянно отсалютовала бутылкой. – А как скажешь, Джо, так и будет. За Техас! – и хлебнула из горла. – За Джо, хорошего мальчика из Техаса! Одинокая звезда! Мы победим! И ты поехал в Джиллеспи. В принципе, ничто не мешало сбежать по дороге, тем более, что вы и так чуть не заблудились, если бы один парень, Гатри Джонс, не вывел вас правильной дорогой. Капитан Дафф был грозный вояка с огромными шпорами и огромной саблей, он приказал вам перейти в распоряжение лейтенанта МакРэя. Лейтенант МакРэй был усатый спокойный мужик, который посылал вас в патрули и давал распоряжения простыми, понятными словами. "Падите туда, позыркайте там, нет ли немчиков. Кого найдете, ведите в лагерь." В таком вот духе. Конец июня и весь июль вы ездили по округе, выискивая и выспрашивая. В вас никто не стрелял из кустов, но фермеры все же смотрели на вас с явным неодобрением. В этом округе Джиллеспи было полно юнионистов! В августе пришла весть, что Тегенер собрал-таки отряд и пытается сбежать в Мексику, чтобы безопасно добраться до Луизианы и в Новом Орлеане влиться в ряды синепузых. – Брехня! – рявкнул капитан Дафф. – Они обираются освободить пленных офицеров в Камп Верде! Пресечь эти поползновения раз и навсегда! МакРэй, бери сотню бойцов, найди их и уничтожь. Так и сказал: "Найди и уничтожь." И вы поехали их искать. На это потребовалась почти неделя, потому что местные симпатизировали беглецам, а вам – не особо. Но вы были конницей, а из них многие шли пешком, и потому в конце концов на реке Нуэсез вы их и настигли, окружив лагерь. Их было, может, человек шестьдесят или около того. МакРэй хотел напасть из засады сразу со всех сторон, но вышло так что... Была половина второго, стояла душная техасская летняя ночь, в какую даже конокрады не работают. Обливаясь потом, вы спешились, заняли позиции, встав в пяти-десяти шагах друг от друга и ждали сигнала. И вдруг выше по холму, в свете луны, вы увидели двух человек. Они были совсем молодые, каждый нес в одной руке винтовку, а в другой ведерко. Хрен знает, зачем им понадобилась вода, может, лошадей поить? Вы стояли в густой траве по пояс и смотрели на них, а они смотрели на вас. Один из них бросил ведро и вскинул ружье, а второй побежал назад, в лагерь. Тогда вся ваша цепочка дала по ним залп. Пули просто изрешетили обоих, ведерко покатилось по склону, где трава была не такой густой, оба паренька завалились, как подкошенные. В темноте было плохо видно, но ощущение было такое, как будто каждого пробил десяток пуль. – Что делать? – спрашивали одни у сержанта. – Заряжайте ружья. Подождем. Раздались выстрелы с другой стороны холма. – Вперед! – скомандовал сержант. Пройдя метров сто вперед по склону, вы увидели палатки. Немцы встретили вас сосредоточенной пальбой из-за них. Пули посвистывали над головами, кровожадно шелестели по траве. Вы пытались стрелять по вспышкам, но видно было плохо. Некоторых техасцев ранило, они кричали и стонали в темноте. – Отходим! Вы вернулись туда, где подстрелили ребят с ведрами, сбились в кучу, выясняя, что делать дальше. Оказалось, потери небольшие, никого не убило, только нескольких ранило, не серьезнее, чем тебя тогда ранил индеец-юки из своего кривого ружья. На то, чтобы перевязать и напоить раненых (нераненые тоже захотели пить), потом в темноте снова построиться – ушло порядком времени, тем более, что бойцы не горели желанием снова лезть на холм. А ты? Что ты забыл тут, в округе Нуэсез? За скальпы немцев не платили. Прискакал посыльный от МакРэя, приказал готовиться к атаке по сигналу горна. О чем ты думал в этот момент, держа в руках хокеновскую винтовку? Когда запела труба, вы двинулись опять, на этот раз одновременно со всеми, ожидая такого же серьезного отпора. Но на этот раз стреляли вдвое слабее – вы поднялись на холм и дали залп почти в темноту, в предрассветном сумраке с трудом угадывая, где там немцы среди белых пятен парусиновых палаток. – В атаку! – крикнул сержант. – Не заряжайте! В атаку! Его никто не слушал – все сначала зарядили ружья, а потом уже двинулись вперед, готовые стрелять. С другой стороны стрельба не прекращалась, потом раздался вой – это МакРэй пошел в атаку. Когда вы дошли до палаток, немцев там уже не было, только лежавшие на земле раненые. Остальные валялись вокруг, застреленные, их было больше тридцати – атака с трех сторон не оставила им шансов. Ну, а некоторые по темноте сбежали. Рассвело. МакРэй послал двадцать человек преследовать тех, кто убежал в сторону реки. Раненые немцы лежали тихо, стойко ожидая дневной жары и мучений, которые она принесет. – Все они предатели и дезертиры! – сказал лейтенант. Рука его была перевязана – его тоже зацепила пуля. Ты заметил, что говоря о немцах, люди избегали слова "мятежник". "Мятежники" – это были хорошие парни. Вы то есть. – По ним все равно плачет виселица, так что нечего с ними возиться. Добровольцы? Добровольцы нашлись. Подошли гурьбой к раненым и разрядили в них винтовки. А чего их жалеть, немцев-то? Не везти же их в Сан Антонио, ещё, чего доброго, помрут по дороге! А ты? Это ведь тоже, выходит, была работа. Так почему её сделать не тебе? Дафф и его парни вскоре отбыли к своему генералу, а вас, шестерых, затребовали в Сан Антонио. Туда вернулся Пятый Кавалерийский, он же Пятый Полк Техасских Конных Стрелков или Техасских Волонтеров. После трудной кампании в Нью-Мексико, ему было нужно пополнение. В него вас и влили. Тебе дали небольшой отпуск, да собственно, всех на месяц распустили по домам: все равно полк пока стоял и ничего не делал! Ты познакомился получше с теми ребятами, с которыми вы ловили немцев. Все они были "добровольцами" примерно в той же степени, в какой и ты. Джонс не пошел сразу в армию, потому что у него болел отец, Майка Де Сото – потому что на севере у него был брат, и он боялся встретить его в бою, Джеб МакКаллаф – потому что только что женился и не хотел уезжать от молодой жены, Том Виккерс считал, что пусть за рабство сражаются те, у кого есть рабы, а ему-то что, а Суинни Фезерспун – потому что просто был ленивый сукин сын. Но так или иначе, вам всем пришлось драться, и не где-нибудь, а в составе Пятого Кавалерийского. Полк этот входил в техасскую бригаду знаменитого генерала Сибли. Когда Сибли сформировал его в шестьдесят первом году, в нем было восемьсот человек, а теперь осталось четыреста пятьдесят. Сибли повел свои войска на Запад, чтобы через Нью-Мексико прорваться к золотым приискам Колорадо. План был амбициозный, и поначалу ему удалось захватить несколько фортов, а один, форт Крэйг, он взять никак не мог. Северяне послали с запада отряд на выручку (должно быть, это были волонтеры из твоей родной Калифорнии), и при Вальверде произошла битва. Пятый полк, вооруженный пиками, пошел на них в лобовую атаку, прямо на вражескую батарею. Самой атаки ты не видел, но по рассказам выглядело это примерно так: Чем и снискал себе славу, потому что враг был разбит. Только какой ценой! Почти вся рота B была убита, погибли майор Локридж, и лейтенант Басс, а капитан Ланг, страдая от жестоких ран и от чувства вины, пустил себе пулю в лоб на больничной койке. Но всё равно все считали, что это была бравая атака, и хотя с пиками генералы наигрались, захваченную батарею даже назвали батареей Вальверде. Сибли пошел дальше на север, "от победе к победе", пока у перевала Глориета какой-то полковник Чивингтон со своими Колорадскими волонтерами не разгромил подчистую его обоз, после чего генерал признал поражение и вернулся в Техас. Но техассцы по-прежнему не унывали – ну, не получилось, ничего, залечим раны и покажем янки в другой раз. А вам этими историями намекали, какие тут собрались геройские ребята и как вам повезло оказаться с ними в одном полку. И тем не менее ваш капитан, Алистер Гиббс, сразу тебя невзлюбил. Черт его знает, за что... то ли за то, что ты был из Калифорнии, то ли за то, что мало усердствовал в разорении магазинов и газет юнионистов, а вел затворнический образ жизни, то ли за твоё темное прошлое... Потому что что ты мог рассказать о своем отце или о своей семье? Немного, черт побери. В общем, придирался он к тебе по любому поводу – то лошадь твоя на него косо смотрит, то седло на ней криво сидит, то у самого у тебя рожа слишком кислая. Настоящая война для тебя началась только зимой, а первой твоей настоящей битвой стала битва при Гальвестоне. Гальвестон был единственным настоящим крупным портом Техаса, в октябре федералы заняли его после короткого боя, потому что какой-то болван убрал оттуда все пушки. Решено было отбить важный город. В Хьюстоне переоборудовали два парохода – почтовый "Байю Сити" и маленький буксир "Нептун", снабдив их пушками и "броней" из... ах-ха-ха, уложенных рядами тюков с хлопком! Король Хлопок помогал своим детям-южанам и тут. Пока генерал Магрудер наступал по суше, вас, солдат пятого кавалерийского, посадили на пароходы и отправили штурмовать город со стороны гавани. Правильнее было бы сказать – отвлекать вражеские корабли со стороны гавани, потому что их там было шесть. Шесть канонерок с тремя десятками пушек против ваших... трех! Но вы об этом не знали. Вы шли всю ночь по реке, пытаясь заснуть под стук раздолбанной паровой машины и хлопанье по воде гребных колес, на тесной палубе продуваемой январским ветром, прижимаясь друг к другу и обнимая под одеялами холодный металл своих карабинов. Когда стало светать, вы проснулись, продрали глаза и напились дрянного кофе, заваренного кочегарами (кофе был в дефиците, но у морячков всегда находилась заначка). Солдат на пароход набилось "с горкой", кто-то невесело пошутил, что, мол, один залп картечи и будет плавучее кладбище. Кто верил в бога – молился, кто не верил – просто сидел и тоскливо смотрел на светлеющее небо. А потом вы вышли из устья реки и пошли к рейду. Из канала вам навстречу уже выходили два парохода. Только два – потому что нападение получилось внезапным и остальные не успели развести пары на якорной стоянке. Это было везение, благодаря которому вы все не отправились на дно через двадцать минут боя. Первое везение, а везло вам в тот день много. Второе везение случилось тут же, на ваших глазах – канонерка северян "Вестфилд", с виду невзрачная, а на самом деле вооруженная шестью орудиями, одним из которых была грозная нарезная 100-фунтовая пушка Пэррота, села на мель! То есть, со стороны это выглядело не слишком эффектно – она просто перестала двигаться, но как же обрадовался ваш командир, коммандер Смит! Против вас остался только "Хэрриеэт Лэйн", но, если честно, вы все равно все были, считай, покойники – это был новый, пяти лет не прослуживший океанский пароход, с обшивкой из медных плиток, легко выдававший под одними машинами одиннадцать узлов. А батарея его состояла из трех 32- и четырех 24-фунтовых армейских гаубиц. И все же коммандер Смит просигналил на "Нептун" атаку! Вы подошли с разных сторон, как в твоих детских мечтах о битвах с пиратами! Помнишь, ты когда-то рассказывал сёстрам Тапси, как дрался с ними? Когда это было? В этой жизни или в другой? Оглушительно грохнула ваша тридцатидвухфунтовка на носу. Матросы засуетились, перезаряжая её. – Цеееельсь! – закричал майор Шэннон. – Огонь! Вы дали залп! Торопливо заряжая винтовку, сквозь пороховой дым, сносимый ветром, ты видел, как бегают фигурки по вражеской палубе. "Нептун", подойдя с другого борта, с грохотом таранил северянина и... не смог пробить его обшивку. "Хэрриэт Лэйн" навел на него свои пушки и дал оглушительный залп. И старый буксир пошел ко дну вместе со своей "хлопковой" броней. Пока его команда спешно набивалась в шлюпки, вы развернулись. – Огоооонь! – отдал приказ коммандер Смит, и ваша пушка... с ужасающим громом разорвалась, поубивав несколько парней и многих изранив. – Пол-румба вправо! На абордаж! – приказал Смит. Храбрости этому бывшему капитану речного флота было не занимать, видать, чуял, что настал его звездный час. Вы пошли в безнадежную геройскую атаку, примерно как те ребята с пиками. И всё же, и это было третье везение за этот день, вы прорвались сквозь свист ядер, размётывавших тюки с хлопком, дали оглушительный залп и, ревя как черти, кинулись на палубу вражеского парохода, прыгая с борта на борт. Ты в кого-то выстрелил. Кого-то ударил прикладом. Выхватил револьвер. Тут бой и кончился – северяне сдались. А дальше... дальше произошло третье чудо. Не желая, чтобы "Вестфилд" попал вам в руки, командующий эскадрой северян запалил на нем пороховую камеру, но не рассчитал с длиной фитиля! И взрывом разнесло не только беспомощный корабль, но и его самого. Солдаты Магрудера к тому моменту взяли штурмом пару фортов на возвышенностях, повернули пушки и открыли огонь по оставшимся четырем канонеркам. Те, разведя пары, бросились наутек. Так вы и выиграли эту битву. После неё вас стали в шутку звать "морской кавалерией", по аналогии с морской пехотой. Гальвестон был взят. Население приветствовало вас с распростертыми объятьями – нашлись и горячая еда, и виски для победителей, и теплые постели для ваших промерзших костей. Побеждать – приятно! "Хэрриет Лэйн", который вы захватили, вошел в состав флота конфедерации. А вашу бригаду двинули на северо-восток, в Луизиану, воевать с Армией Залива. Ты не слишком следил за ходом боевых действий – читать газеты ты не умел, друзей у тебя было мало, но всё равно понимал, что война, и здесь, на Западе, и вообще, складывается не особенно удачно для вашей стороны. Северяне захватили ваш самый большой город на Западе, Новый Орлеан, ещё в прошлом году. Ты никогда там не был, но ребята поясняли, что на всём Юге это как Сан-Франциско в Калифорнии, только более старый и вообще круче. В Сан-Франциско делали золото. В Новом Орлеане делали всё – корабли, пушки, мануфактуру, порох... А как без них воевать? Но что хуже, северяне старались теперь захватить всю Миссисипи. На Миссисипи тебе довелось посмотреть – это была огромная, ленивая, мутная река, по которой пароходы сновали, как мухи. Как её можно было захватить? А очень просто! Взять под контроль все города и крепости с их бастионами и пушками. Тогда окажется, что Техас и Арканзас – отдельно, а остальная Конфедерация – отдельно. Вот чтобы этого не произошло, вас и перебросили в Луизиану, в долину Миссисипи. Скверное это было место – болота, заросли какие-то, ужасные дороги. Ни тебе прерий, ни раскидистых лугов, ни прекрасных гор Калифорнии, ни даже гордых в своей выжженной красоте пустынь Аризоны. Сплошное болото, ну, и кое-где участки сухой земли, за которую вы и воевали. Серьезно, Луизиана весной походила на ад для таких, как ты, выросших в сухом климате Западного побережья. Ты помнишь марши, работы на укреплениях, где вы копали сырую тяжелую землю чем придется, стычки патрулей в непролазной грязи. Потом вроде бы потеплело, но суше не стало. Наоборот, на солнце от болот парило так, что тебя аж мутило. Запах гнили, идущий целыми неделями дождь, аллигаторов, пожирающих трупы лошадей по ночам – вот что ты запомнил. Вы ели червивый рис и запивали его тухлой водой. Твой конь издох. Твои башмаки прохудились. Шляпа – и у той поля сгнили и пообтрепались. Генералы Мутон и Тейлор, а также ваш командир, генерал Грин, были неплохими вояками, но уж больно мало было у вас людей, пушек, патронов... даже мундиров. Часто вы отступали, толком не дав боя. Дело, правда, облегчалось тем, что Бэнкс, "Властитель Нового Орлеана", был, во-первых, бездарным военачальником, а во-вторых, больше заботился не о том, как вас разбить, а о том, как бы награбить побольше хлопка и наварить на этом денег. Но чаши весов все равно неумолимо клонились не в вашу пользу. В конце июня северяне уже держали в осаде и Порт-Хадсон, и Виксберг, про который многие говорили: "Ничего, Виксберг-то не сдастся." Эта уверенность передавалась и тебе. Хер его знает, где там был этот Вискберг, где-то сильно севернее по реке, в штате Миссисипи, но держала его тридцатитысячная армия Пембертона с кучей пушек и горами боеприпасов, так что, может, и правда, справятся? Двадцать шестого июня вам улыбнулась удача – вы захватили городок Брашэар Сити, взяв штурмом прикрывавшие его форты. Вас даже с реки обстреливали канонерки – не помогло! Как вы добрались до фортов, так северяне и сдались. Захватили вы там тьму тьмущую оружия – десяток пушек, сотни винтовок, много сахарного тростника и повозок, около тысячи пленных. Вот так бы всегда – пальбы на пару часов, а трофеев – на месяц! Но так было не всегда. А потом ты заболел болотной лихорадкой, и это было худшее, что ты помнил в своей жизни. Это было даже хуже, чем те недели в бреду после ранения. Тогда за тобой хоть было, кому присмотреть, а тут... сначала пытался как-то справляться в лагере, пережидая приступы в палатке, потом уж сказал, что больше не можешь. Отправили в "госпиталь" – какой-то барак. Давали жрать хинин, когда он был, но был не всегда. Болел долго, тяжело – бросало то в жар, то в холод, ломило кости. Иногда казалось, что всё, отпустило – походишь, уже подумываешь вернуться в полк, а потом рраз – на три, на пять, на восемь дней валит с ног. Печенка раздувается, голова раскалывается, суставы аж выкручивает, что ни съешь – то наружу просится, и ещё зуд такой, как будто иголочками тыкают. Полгода тебя ломало и крутило, ты переезжал из госпиталя в госпиталь, и думал, что где-нибудь в одном из них на койке и помрешь. Потом, уже зимой, ты оклемался – "выздоровел" прозвучало бы слишком сильно. А война уже была проиграна Югом. Виксберг пал. Порт-Хадсон пал. Где-то далеко на востоке в огромной битве при Гёттисберге полегла половина самой сильной вашей армии знаменитого генерала Ли – того самого, который пару лет назад договаривался у вас в Сан-Антонио с Твигом. Ты мог вернуться в полк. А мог и не возвращаться.
|
Кас сначала не очень любил пиломеч. Во-первых, он был деревенский парень с фермы, и всякая вращающаяся машинерия с цепями и зубьями вызывала у него неприятные воспоминания о лесопилке, где отпилило руку его брату. Во-вторых, оказался в бою рядом с пиломечом – придется оттирать броню и форму с особой тщательностью, если не хочешь ходить весь в бурых пятнах, как культист засратый, а ходить гордо, как Гвардеец, твою мать! Но потом Кас понял, в чем фишка. Ножом там как? Ударил – и хер разберешь, убил, ранил или как, надо ещё бить, раз десять желательно. А пиломеч – там сразу чувствуешь, что зубья закусились и как пошли грызть... глядишь – уже и разгрызли. Не думай, кароч. А форма... ну а что форма? Всё равно так и так стирать. Да и броню тоже всё равно чистить, если ты дисциплинированный гвардеец. Или если ты абсолютно любой гвардеец, у которого есть сержант. Форму же стирают не потому что она грязная, а потому что "по графику положено". Так что чё уж? Переживём. В общем, меч – штука хорошая, думать с ней особо не надо, поэтому он и не думал! – распилил этого бедолагу, что Аквилу сжимал, да и хер с ним. Только смысл? Ну распилил и распилил. А как понять, как их убивать-то ловчее? Да вот хер поймешь. Похоже, подумать-то все же стоило, как ни странно. Повезло, что он не один в команде. – Комиссар, если их распилить, они умирают! – все же крикнул Кас, отметив очевидное. "Я ж не быдло какое, я аколит инквизиции. Вот, ссукана, провожу первичный анализ!" Всё же что-то подсказывало, что Гёссер не это имел в виду. Поэтому Кас покрепче утромбовав ногами то, что там под ними хрустело, направился, поигрывая мечом к остальным Эльдернцам. Ну и вообще... Как-то тупо всё вышло. Как бревно. Не по-настоящему. – Городок у вас чудесный, ребята! Но все равно подходи по одному! – предупредил он, выжимая обороты и примеряясь, чтобы пильнуть первого.
-
Я ж не быдло какое, я аколит инквизиции. Вот, ссукана, провожу первичный анализ! Да уж, анализ a la Каллахан более чем качественный!
-
"Агит-инструкция к пиломечу"(из высказываний агентов Святого Трона) Ну и в целом за персонажа, цельный чертяка))
|
Лейтенант Манго, отвечая на вопрос Парамаунта, не знал, насколько сильно он был прав и насколько сильно заблуждался одновременно. По плану битву за Бетио должны были начать с получасового авианалета в 5:45 утра. Затем бомбардировка – два часа десять минут, чтобы в 8:25 прекратить огонь. Самолеты же должны были нанести удар ещё один раз в этот же момент, прямехонько за пять минут до того, как морпехи вывалятся из амтраков на пляжи. В реальности же произошло вот что: японцы первыми открыли огонь в 5:07, на который сразу же ответили огнем линкоры, в том числе и "Мэриленд", флагман адмирала Хилла, командовавшего операцией по захвату Бешио*. Мэриленд был старым линкором времен первой мировой, и с первым же залпом он "чихнул так, что обосрался" – от сотрясения корпуса радиостанция адмирала Хилла вышла из строя. А между тем командование авиации решило задержать авианалет, от которого шел отсчет времени всей операции на полчаса – "чтобы не бомбить в темноте" (как Донахъю и думал). Ни Хилла, ни Смита об этом не уведомили. В 5:42 корабли прекратили огонь, чтобы дать ветру сдуть пыль и расчистить воздух над Бешио для удара самолетов. Но самолеты не появились. Никто не знал, почему. Рассерженный Хилл в 6:05 приказал открыть огонь, а в 6:10 внезапно для всех появились самолеты. Но ровно к этому моменту, снаряды линкоров опять подняли в воздух облако пыли, и их удар пошел насмарку. Хуже того, именно из-за дурацкой двадцатиминутной передышки японцы, наблюдая формирующиеся волны десанта и понимая, что атака намечается только со стороны лагуны, перебросили туда с южного берега всех, кого смогли, развернули в капонирах полевые орудия, подтащили боеприпасы к огневым точкам и скорректировали план обороны. Но проблемы на этом только начались: из-за маневра транспортов в начале сражения (Хилл решил, что они встали слишком близко к берегу, и надо подвинуть их севернее) возникла путаница при перегрузке солдат в амтраки. Более того, сами амтраки, перегруженные наваренной на них броней и снаряжением морпехов, вынужденные идти против сильного встречного течения, не смогли выдать положенной скорости. Стало ясно, что высадиться в 8:30 не удастся. "Час H" – время, в которое первые отряды должны были оказаться на берегу и вступить в бой, сдвинули сначала на 8:45, а потом на 9:00. Самолетам, прилетевшим заранее для последней атаки, пришлось кружить над островом, вырабатывая горючее. В 8:54 Хилл приказал кораблям прекратить огонь. Амфибии только подходили к рифу, а летчики, не заботясь о реальной обстановке, а вместо этого формально ориентируясь на стрелки часов, прошлись по острову из пулеметов без особого смысла. Примерно в это же время батарея универсальных 75-мм орудий старшины Матсуо Чу́мы открыла огонь – и это были те самые разрывы, которые вы увидели у себя над головой.
Впоследствии многие будут пытаться объяснить, что же было не так с японскими снарядами. Возможно, артиллеристы Чу́мы по ошибке использовали учебные или сигнальные снаряды. Или снаряды у них были бракованные, со слишком большим количеством взрывчатки? Или как-то очень уж эпично накосячили с взрывателями. Или с высотой подрыва. Но факт остается фактом – после тех первых залпов вместо смертоносных осколков и шрапнели на морпехов, сжавшихся в ожидании смерти внутри амтраков, посыпался... черный железный песок. Он не нанёс им никакого вреда, только напугал. После нескольких залпов батарея старшины Чу́мы временно прекратила огонь.
Всех американских адмиралов, генералов, полковников и так далее в этот момент терзали два вопроса: смогут ли над рифом пройти лодки Хиггинса и сколько японцев осталось в живых на острове. Ответы на оба вопроса вскоре предстояло узнать.
Чуть ранее пилот одного из "Кингфишеров", которого спросили, покрыт ли риф водой, ответил: "Отрицательно". Но по расчетам гидрографической службы этого быть не могло.
Первый эшелон десанта на своих амтраках беспрепятственно достиг коралла, и выкрашенные серым амфибии, перевалившись через кромку рифа и подняв тучу брызг, поползли к берегу, качаясь, когда гусеницы задевали подводные образования. Они то карабкались по кораллам, как гигантские морские пауки, то плюхались в воронки, оставленные снарядами корабельных орудий, и у многих японцев, наблюдавших тогда за ними из своих амбразур, нервы натянулись, как струны на сямисэне. Ничего подобного этим "морским драконам", этим "железным паукам" они в своей жизни не видели. К Бешио двигались полчища врагов, и мало кто из защитников в этот момент верил, что такую армаду удастся сдержать. Но отступать им всё равно было некуда. Контр-адмирал Сибадзаки в это время в своём бетонном командном бункере диктовал радисту текст сообщения для штаба Императорского Флота:
Противник приближается по всей северной оконечности острова; к северу от пирса, внутри атолла, замечено более ста плавающих танков. Наблюдается более двухсот десантных средств. В пределах атолла три крейсера особого типа, четыре или более эсминцев и тральщики ведут бомбардировку. Остальной флот противника за пределами атолла. Наблюдение затруднено, их перемещения точно установить не представляется возможным. Несколько десятков палубных и гидросамолетов обеспечивают врагу превосходство в воздухе. Все наши воины проявляют высокий боевой дух и готовы умереть, сражаясь.
Японцы ждали, собираясь бить наверняка. От кромки рифа до берега было около пятисот метров. Для амраков – пара минут ходу. Но когда амфибии первой волны оказались в ста пятидесяти ярдах от береговой линии, рикусентай открыл огонь. Офицеры выскочили из окопов и, размахивая пистолетами и мечами, стали кричать, чтобы американцы пришли и сразились с ними. Батарея старшины Чу́мы на этот раз стреляла осколочными снарядами, с которыми всё было в порядке, четыре пушки выпускали каждая по десять-пятнадцать снарядов в минуту, ведя обстрел с "клюва птички". Самый же плотный обстрел вел 7-й отряд, сконцентрированный на стыке пляжей РЕД-1 и РЕД-2, под командованием коммандера Сугая: на вооружении у него были 13-мм пулеметы, легкие гаубицы и противотанковые пушки. С южной оконечности с закрытых позиций по ориентирам били горные пушки и гаубицы, ещё две горные пушки вели обстрел от основания пирса. Батарея спаренных стадвадцатисемимиллиметровых зениток ахала с восточной оконечности острова, стараясь выбить баржи с танками. И, конечно, все отряды с "коленными" минометами тоже вели огонь со всей возможной интенсивностью.
Когда всё это обрушилось на вас, стало ясно, сколько действительно на острове осталось в живых японцев.
Тысячи.
Вы думали, что ваша подготовка размягчает оборону, поражает противника... Но на практике корабли постучались во врата Ада. А теперь, когда вы подошли поближе, створки растворились и оттуда раздалось: "Заходите!" И, как и предсказывал генерал Джулиан, идти внутрь пришлось вам, морпехам в рубашках цвета хаки, а не адмиралам с их красивыми большими линкорами.
-
Внушает! Отличный взгляд со стороны врага, без гримас и кривляний, чётко, по делу, в одном стиле с "американской стороной". Войны воюют люди, и хорошо, когда по каким-то таким степенным и достойным моментам можно уловить сходство противников. Нейтралитет мастера на высоте!
-
Вот отличная идея, когда сначала даёшь игрокам то, что они видят — а потом в общей теме сводку о том, чего они не видят. Ну и объемы проработки конечно фантастические, по минутам.
-
Всё же наслаждение играть с такими ветками и постами.
-
Хах, фестиваль криворукости с обеих сторон! Я сперва хотел написать, что это «реалистично», но потом понял, что так оно и было. Ну да, ну да, реальности не всегда эпична, но зачастую криворука. =D
-
Отличная проработка вопроса. И при этом отличное литературное оформление.
-
А теперь, когда вы подошли поближе, створки растворились и оттуда раздалось: "Заходите!"
Приятно иметь дело с вежливыми людьми!
-
Красиво, атмосферно, а главное сюрприииз
-
история из серии нарочно не придумаешь
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Верность плану это хорошо)
|
При первом разрыве у многих внутри сжалось. Прятаться от разрывов было некуда – только все, как по команде, пригнули головы, прильнули к рюкзакам стоящих впереди бойцов, от чего со стороны могло показаться, что они сейчас будут танцевать хороводик, согнули колени. Москит схватил Гиннеса за ремень патронташа. Грохнуло ещё и ещё, потом сильно в стороне, потом впереди по курсу, потом опять в стороне. Потом разрывы смолкли. Никого не ранило, никого не убило, но с неба посыпался черный песок, еле слышно шелестя и постукивая по каскам. – Это газ!? – истерично взвизгнул Блоуэр, хватаясь за противогазную сумку. – Не ори! – откликнулся Сутулый. – Успокойся! Это окалина.
Все выпрямились, раздались неуверенные шуточки. – И это всё!? – громко спросил Москит. – Херня! – взвинченно крикнул сзади Абориген.
"Сорок шестая" упрямо шла вперед. Самолеты вдалеке начали с воем пикировать японцам на башку, тарахтя пулеметами. На таком расстоянии даже их батареи из шести пятидесяток издавали только легкий треск.
– Сейчас будет коралл! Держись! – крикнул водила. Все снова схватились, кто за что успел. Амтрак ударился обо что-то, задрал нос – вода под ногами хлынула к корме. – Уоооууу! – закричал Москит, скользя назад. – Держись! И тут нос "клюнул" вниз – и все полетели вперед. Ледяная вода окатила передних с головы до ног. – Тропический душ, парни! – издевательски крикнул водила. Снова ровное гудение двигла, периодические потряхивания вверх-вниз или взад-вперед, уже не такие сильные.
– Че там? Видно че? - - спрашивал Москит. – Да пока не особо, – пожимал плечами пулеметчик.
Потом ухнуло раскатисто, но где-то далеко. Потом пошло ухать. Да-дааах! Да-дааах! Да-дааах! Резко, с присвистом тявкало: Арщ! Арщ! Арщ! И на границе слышимости монотонно, солидно, уверенно долбило: Дых-дых-дых-дых! Дых-дых-дых! Дых-дых-дых-дых! Так рассказывает что-то нудное здоровенный мужик, а ты пытаешься вставить пять копеек, а он тебе: "Нет, да ты послушай!" – и продолжает. Стало слышно, как с шумом взбивает воду взрывами где-то по курсу. – Че там? Видно че? - - опять извелся Москит.
И тут вся первая линия амфибий открыла огонь. До неё было метров двести пятьдесят, и вы слышали дробный гром крупнокалиберных пулеметов, поливающих берег. Этот гром словно бы ровным ковром перекрыл всё и вся. Но и в нём стали прорезаться другие "ноты" – та-таканье, раскатистое буханье, резкое тявканье. – А ты че не стреляешь? – спросил Заусенец вашего стрелка. – Так далеко ещё. Ни черта же не видно.
А потом вдруг с металлическим звоном и лязгом ударило справа – прямо по вам, по "сорок шестой". БАМ!-ДЛЯМ!-БЛЯМ! Вы ногами и руками почувствовали, как трясется корпус амфибии от этих ударов. – Блядь! – Что это! – Зацепило!
На Хобо и Стэчкина сверху, ни слова ни говоря, повалился со своего насеста пулеметчик. И снова: БАМ!-ДЛЯМ!-БЛЯМ!-ДЛЯМ!-ДЛЯМ! И вот тут уже кто-то заорал от боли, а не от страха. Все завопили, кто что мог, некоторые просто кричали нечленораздельно.
– Стрелка ранили! - гаркнул Блоуэр. Стэчкин заглянул в кабину – водила лежал, устало уронив голову на рычаги, уперевшись каской в плиту под самой смотровой щелью. Тронул за плечо – и голова скатилась с плеч, повиснув на лоскуте кожи: шею вырвало с мясом, водитель завалился вбок, руки бессильно соскользнули с густо забрызганных кровью рычагов. Гиннес обернулся, насколько это можно было в тесноте – сзади пропали маячившие рожи Родео и Аборигена, как будто никогда их там и не было. То ли сами спрыгнули, то ли смахнуло огнем с брони.
Под ногами сквозь неровные дыры в обшивке правого борта с загнутыми, как лепестки, краями на палубу лилась вода. Хобо перевернул стрелка – тот был явно мертв: в грудине дыра величиной с кулак. Умер мгновенно. Бам!-Длям!-Блям! – ещё кто-то завопил.
– Надо выбираться! – крикнул Заусенец. "Сорок шестая", задевая гусеницами коралл, упрямо шла вперед, как поплывший под ударами соперника, но так и не упавший на ринг боксер. Крен на правый борт усиливался.
-
Образно и ярко - просто жесть. И, вот серьезно, нет ощущения, что все это просто кино - с пиротехникой и НПК-массовкой - как это иной раз бывает в модулях "про войну": все по делу, всего в меру, без "картона" и "воды". И это ж только высадка
|
Свои были живы – ничего с ними не случилось. Грохнуло, бабахнуло, откликнулось издалека, бабахнуло ещё несколько раз – и успокоилось небо. И опять – неровный гул мотора. – Фууууух! – шумно выдохнул Шоу-Лоу. И простодушно добавил: – Я уж думал всё! – Думай поменьше! – посоветовал ему Рэйзор. – Вон Катахула не думает, и отлично справляется. – Понял. – Да шучу я, дурачок.
– Как в театре! – вдруг сказал Хаскел. – А? – Да был я однажды в театре. Там что-то такое было про Войну за Независимость, и тоже пушки вдруг как ебанули за сценой! Я аж проснулся, помню. – А захрена ты вообще туда поперся? – Да жена потащила. – ЧТО!? ТЫ ЖЕНАТ!? – Пфф! А ты думал! – Ну ни хера себе! Никогда бы не подумал! А почему кольцо не носишь? – Ну так чтоб не потерять! Все заржали. – Смотрите! Самолеты атакуют! И правда, самолеты, покачивая крыльями, отваливались от строя и уходили вниз, а потом взмывали вверх, как на американских горках. – Хорошо чешут! – А по-моему, мало! Могли бы хоть по два захода сделать! Жалко им что ли? – Да чего патроны зря тратить?
Самолеты улетели, и люди вернулись к прерванному разговору. – А давно женат? – Да не. Перед самой войной поженились. – И кто она? – Да там... в городе, короче, есть вокзал, она дочь начальника станции. – О! Солидно! – А то! – Зефир – отличная машина! Завидую! Не засратый форд какой-нибудь. – Стриптиз – это типа театра, только без болтовни! – замечает Рэйзор, прищурившись. – Сидишь, смотришь, красивая музыка, красивые женщины... – Эй! Дамочки! Сейчас держись, будет жестко! – кричит водитель из своей кабины. – Принято! – откликается Подошва и берется за трубу миномета покрепче.
Качнуло немилосердно – вы чуть не покатились назад через надмоторную плиту, а поскольку руки у большинства были заняты ящиками, держаться было тяжело. И тут же вас бросило вперед, а потом окатило водой – это амтрак перевалился через край рифа и начал свой нелегкий путь к берегу. – Смотри, дымит там чегой-то. – Плоховато дымит. Весь этот долбаный остров полыхать должен, как по мне. Вдалеке бухнуло, эхо разнесло над лагуной, и так привыкшей за это утро к канонаде, звук орудий. Мотор начал кашлять, амфибия заметно отстала от остальных. – Эй, шеф, ты бы поднажал! – попросил Подошва. – У нас тут свидание на берегу, боимся опоздать. – Попробую!
Загрохотало откуда-то с берега уже ощутимее, застучало, заахало. – Япошки что ль опять? – спросил Энкл, выглядывая из-за борта.
В следующий миг сбоку, может, в метре от вас, пронеслось что-то на огромной скорости, обдав ветром. "Ввух!" – увесисто так пронеслось и рвануло где-то позади. – Ни хера себе! – Убери башку, оторвет к чертям! – Это было близко! – Да уж, черт! Правда близко! – Ну-ка все пригнулись!
– Как там, – спросил Энкл у пулеметчика, – первая волна высадилась уже? – Хер разберет! – пожал он плечами. – Наве... Страшный, оглушительный грохот сотряс амфибию. Так, вызывая оторопь, грохочет уроненный шкаф, когда ты пацан, и случайно уронил его вместе со всей бабушкиной посудой. Что-то ожидаемое, но и неожиданное, ошеломляющее, но и непоправимо тоскливое есть в этом грохоте. Зубы у вас клацнули с такой силой, как будто их сейчас выломает из десен, всех вас бросило влево, неистово ударив о борт и друг об друга. Мгновение – и все десантное отделение превратилось в кашу из тел, рук, ног, винтовок, карабинов, ящиков, коробок. Люди словно слиплись в ком, как клоки пыли, который сметают в одну кучку. Кто на ком лежит и чем кому куда упирается – никого даже не волновало. Вас всех оглушило, выбило воздух из груди и мысли из головы. Несколько секунд вы лежали, пытаясь вздохнуть, понять, что с руками и ногами, и не пытаясь думать.
В амфибию попал снаряд. Он попал с правой стороны, в "скулу", как сказали бы, будь это корабль, и разворотил взрывом правую часть кабины, убив водителя и помощника. Вам повезло, потому что ещё немного, и снаряд мог бы пробить борт и рвануть прямо среди вас, а так кабина частично прикрыла вас и от взрывной волны, и от осколков, а главное, двигатель не загорелся, не взорвался, а просто заглох – он и так сегодня был не в настроении работать. Вам повезло. Но везение это было условное – амфибия с развороченным правым понтоном, начала быстро погружаться, кренясь на борт.
А вы лежали, только начиная приходить в себя. – А-а-а... – Что это... – Нога, нога бля... – А-а-а... – Дон, ты жив? – Ммммм! – мучительно мычал кто-то, видимо, со сломанной челюстью. – Тонем! Тонем, парни! – первым простонал, очнувшись, Рэйзор. Кое-как вы начали распутываться из получившегося клубка, раздались стоны, ругательства. Кое-кто сломал пальцы. Кое-кто – ноги. Кое-кто – умер. У Гимнаста всё лицо было в крови, рот разбит в кашу – это он мычал. Флорида, кажется, сломал руку. Утюг, Энкл и Хаскелл не отзывались, а остальные... перекличку провести было некогда. Боевое отделение уже накренилось градусов под тридцать, раскрывшиеся коробки с лентами начали съезжать по полу, плюхаясь в воду, скопившуюся внутри. Вода все прибывала, плескалась в районе кормы. Взрывы и выстрелы – все как будто в тумане. В ушах как будто вата. – Дуэйн, ты как? – потряс Рэйзор за плечо Шоу-Лоу. Тот ошарашенно кивнул. – Выбираемся отсюда, давай за мной. – Я плавать не уме-ме-мею. – Ничего, тут неглубоко, бросай всё и держись за меня. Выгребем как-нибудь.
|
Рядовой первого класса Винк – Знаешь что!? – в ответ на твои слова взрывается вдруг Флорида и с обидой выдает едва не фальцетом: – Пошел ты, а!? Ты мне не мамаша! Пошел ты! Твои слова для него – как последняя капля. Каждый подходит, что-то говорит, выражает сочувствие, а ему больше всего хочется провалиться сквозь палубу и уйти на дно. "Все вы меня никчемным считаете! Да пошли вы все!" – написано сейчас в его глазах. Столько обиды мальчишки, которого на виду у всех подвело его собственное тело, и за всяким сочувствием ему чудится теперь насмешка. Ему шестнадцать лет. Он самый младший во всем взводе, а может, даже и во всей роте, если не в батальоне. И он очень переживает что из-за возраста подведет, не сможет, не справится. "Не дрейфь!" – говорит ему Катахула, а для него это сигнал: "Ещё ничего не началось, а ты уже сдрейфил! И все видят! Даже этот недалекий луизианский пень – и тот заметил!" А теперь подходишь ты, и начинаешь учить его жизни и смерти, с таким видом, будто знаешь, что будет. – Без тебя всё знаю, старпёр! – ещё чуть-чуть, и он пихнет тебя в грудь или расплачется. – А ты ни хрена не знаешь! Он еле сдерживается и протискивается мимо. – Пройти дай!
Смотришь ему вслед, и вдруг понимаешь, что как раз знаешь. Нет, ну, правда, знаешь. Это как озарение. Пока ты раскладывал карты внизу, кто-то уже разложил их наверху. На всех на вас уже разложили. Всё решено. Просто почему-то ты так ясно видишь это только про него. Этот шестнадцатилетний вихрастый мальчик до вечера не доживет. Ты его старше почти в два раза, и боже, ты-то за свою жизнь что видел? Да почти ничего. А Флорида – вдвое меньше. И ничего нельзя с этим сделать. Ты не сможешь с этим ничего сделать. Трещотка не сможет сделать. Лейтенант Манго не сможет сделать. Уэлл-Уэлл не сможет. Даже подполковник Ами не сможет. Даже сам генерал Джулиан Смит не смог бы. А знаешь, почему? Потому что даже если ты подойдешь сейчас к подполковнику Ами и скажешь: "Оставьте этого пацана на корабле, так надо," – и каким-то невероятным гипнозом загипнотизируешь подполковника, и он скажет: "Эй, сынок, оставайся-ка на борту!" и ты ещё скажешь: "Потому что иначе ты умрешь, пацан! Ты умрешь и не увидишь ни слона в зоопарке, ни Эмпайр Стейт Билдинг, ни как твоя первая любовь, которой ты даже имени ещё не знаешь (и не узнаешь, кстати) расстегивает лифчик, ни как твой сын делает первые шаги. Ничего этого не будет! Ты умрешь! Тебя не будет!" – то произойдет вот что. Рядовой Кент Холт возьмет свою коробку с лентами и упрямо пойдет вперед. И если "надо будет", утонет с ней в обнимку (хотя как, кому это может быть надо, не укладывается в голове). Потому что он – вот такой. И это там, наверху, тоже уже учли. – Я им покажу! – слышишь, как он бурчит, удаляясь. Кто это решил-то? Кто это решил заранее и зачем!? Ты не знаешь.
***
Глотаешь таблетку уже в лодке, она проваливается в горло тяжело, как глубинная бомба. Взрыва нет. В какой-то момент замечаешь, как подходит к борту Бетмэн, бледный, как полотно, и тут до тебя доходит, что тебя больше не тошнит. Успокаиваешься. Вдруг приходит в голову мысль, что не озарение это никакое было. Так, показалось. Блажь это была, вот что. А будет все... как-нибудь да будет. Хорошо будет! Как-нибудь будет, и это хорошо! Будет смысл во всем. Даже если вас с Флоридой не будет, в этом вашем развоплощении будет смысл. Хорошо. Ты даже согрелся. Видишь краем глаза Кида, он дрожит, а ты нет. Да и никакой ты не старпёр, кстати! Вдруг ощущаешь себя двадцатипятилетним, сильным, здоровым, всё по плечу! Так давно не было этого ощущения, и вот поймалось. Здорово! А, черт! Невольная мысль – что ты не зря вступил в морскую пехоту. Помолодеть на десять лет – это дорого стоит! Тебе очень хорошо. Кид искоса смотрит на тебя. Потом хочет что-то сказать, но удерживается. Потом поворачивает в твою сторону только голову, говорит виновато: – Лан, это, извини, а? Все в порядке?
|
Парамаунт смотрит на лейтенанта укоризненно. "Нам сейчас в бой идти вместе, че ты меня хуесосишь-то? – написано в его глазах. – "Сплавай!" Самый умный что ли?" Но финальный ответ его, в общем устраивает. В сущности, что лейтенант мог сказать? "Да, брат, все планы пошли по пизде, нам крышка!" Нет же. В конце концов от него в ближайший час уже мало что зависело. И от Парамаунта мало что зависело. И от всех от них, тех самых "морпехах, защищенных только рубашкой цвета хаки", мало что зависело. Так бывает – роковые события уже произошли, ты уже движешься по конвейеру к лязгающим пилам, а сделать никто ничего не может – только смотреть и ждать. Не грести в реке судьбы, направляя свой корабль куда захочешь, а выгребать против течения, как получится, захлебываясь и выпучив глаза.
Некоторые хохотнули от рассказанной Слипуокером шутки, некоторые, кажется, всё ещё ждали чего-то смешного, но это было не особо важно. Перед боем даже на плохие анекдоты ругаются больше для порядку. Надо хоть чем-то занять мозги, а то совсем перегоришь, станешь, как вата. Ожидание выматывает. – Ништяк! А ты бы мог япошку сам сожрать? – Бля, да отстань от него!
Разрывы снарядов приводят всех в чувство, как сдернутое холодной ночью одеяло. Бах! Бах! Ба-бах! Бах! – раскрываются кляксы на небе то там, то здесь. Потом все смолкает. Никто не убит, не ранен, только черный песок летит вам в лицо, словно снежная крупа, только черная вместо белой. Слышали выражение "когда ад заледенеет?" Если в аду идёт снег – то вот такой, черная окалина.
– Всё что ль? – Похоже. – Негусто! – Да уж, верно.
– Есть, сэр! – отвечает Ветчина, пристраиваясь к пулемету, ставя одну ногу на скамью, ухватив его снизу за ручку и задрав ствол немного вверх, готовый заскочить на место и стрелять. – Огонь открывать по готовности? Смотришь в его туповатое упрямое лицо. Его брат тоже рядом, тут как тут.
– Парни, а дайте я тоже про япошек расскажу! – просит Домино. – Ох, бля! – Да пусть расскажет, а то он лопнет, гыгыгы! – Давай, но только последний, хорошо? – "разрешает" Подкова. – Хорошо! Короче! Отпустили из лагеря для интернированных одну японскую семью – чисто для эксперимента. Сын сразу пошел в школу. Учительница говорит: "Вот, это Акира, он будет с нами заниматься. У нас сегодня история. Итак, кто знает, кем и когда была сказана фраза: "Свобода или смерть"? Акира тут же вскакивает, кланяется и говорит: "Патрик Генри, Фирядерьфия, тыща семьсот семьдесят пятый, мэм!" Учительница довольна, говорит, молодец, мол. Следующий вопрос: кто сказал: "Государство — это народ, и поэтому не должно умереть". Акира опять вскакивает, кланяется и говорит: "Абряхам Ринкорьн, тыща восемсот шестьдесят третий год, Вашингтон, мэм!" Учительница в ахуе, говорит, вот, смотрите, хоть и япошка, а историю США лучше вас знает. Тут с задней парты голос говорит: "Заебали эти сраные япошки! Пойду в морскую пехоту запишусь, хоть рядовым, хоть кем!" Акира опять вкакивает: "Генерал МакАртур, сорок второй год, Филиппины!" Подкова ржёт, как конь, и остальные тоже не то чтобы смеются, но посмеиваются, нехорошо улыбаясь. Центральное место в мифологии Корпуса занимает миф о том, что любой солдат или моряк мечтает перейти в морпехи даже с понижением в звании. "Потому что мы морпехи!"
Самолеты, наконец, разорвав свой круг, пикируют парами и поливают берег свинцом. Попаданий не видно, трасс тоже, слышен только короткий треск пулеметов, как будто где-то вдалеке грубо рвут что-то недорогое, но прочное. - Летчики отработали! – сообщает вам пулемётчик. – Всё путём. Парамаунт вроде успокаивается.
До берега уже всего полкилометра – он раздвигается в стороны. Слева – пирс. Справа – заброшенный корабль. Впереди – неясные силуэты пальм (как их там столько осталось-то после обстрела?), каких-то домов, полоска пляжа, а перед ними – точки амтраков с морпехами. Вы в третьей волне, считай. в резерве. – Держись, ребята! – кричит пулеметчик, видя что-то, что не видно вам. "Грязная Герти" взмывает вверх – вы все хватаетесь, за что попало. – Эй, не лапай меня! – смеется кто-то. Настроение у всех приподнятое. И сразу же амтрак падает вниз, от чего ахают некоторые впечатлительные личности. Боевое отделение заливает вода, плещет Счетоводу прямо в лицо, взвизгнув, он начинает смешно отплевываться. – Иии-хааа! – кричит Домино. – Теперь по прямой к берегу! Амфибия, задевая гусеницами кораллы, ползёт вперед. – Ну всё, немного осталось! – На финишной прямой, парни! – Иии-хааа!
И словно откликаясь на ваши слова, вдалеке бухает несколько раз, сначала раздельно, а потом начинает грохотать и стучать слитно, как будто ворочается что-то большое и страшное, потревоженное вами, разбуженное, что-то такое, что лучше бы не просыпалось. А потом оно просыпается. Ухают то ли взрывы, то ли выстрелы (из чего?), стучат пулеметы, хлопает что-то по воде, с шипением оседают снежно-белые фонтаны. Замечаете, что несколько машин горят, где-то правее. Амфибии начинают маневрировать. Манго видит, как две сталкиваются между собой. Над "Грязной Герти" со свистом проносится что-то увесистое, страшное, и плюхается где-то позади. А может, плюхнулось что-то совсем другое, а это страшное полетело ещё дальше? Вжжж! Вжжж! Вжжжуть! – это пули. – Пошло дело. "Герти" ревет мотором, пробираясь сквозь обстрел, сквозь волны, сквозь свист и грохот. С нехорошим лязгом что-то невидимое обрабатывает одну из амфибий неподалеку, аж искры летят. Кто-то кричит, но далеко, не разобрать, кто и откуда. Водила принимает вправо, уворачиваясь от неизвестной угрозы – никто даже не думает спросить его, куда, зачем. Все прячутся за бортом, вглядываясь в лица друг друга. В вас стреляют. Кажется, что со всех сторон. Как это возможно?
Манго выглядывает из-за борта, пытаясь найти машину Уэлл-Уэлла или Клониса или хоть кого-то ещё, но ничего не может понять – где свои, где не свои? Какие-то амтраки ползут слева, какие-то справа, все вместе в едином порыве, но каждый одновременно сам по себе. Все смешалось. Начинает грохотать пулемет – это разговорчивый парень открыл огонь. Ветчина рывком поднимается на скамью, громко лязгает затвором и тоже начинает стрелять. Грохот стоит оглушительный, гильзы катятся по броне, позвякивая, как колокольчики, скатываются в воду, булькая и шипя. – А, сука! – говорит пулеметчик, неизвестно кому и про кого. И опять долбит длинно, не скупясь: Дыдыдыдыдыдым! Дыдыдыдыдым! – Эй! Ты хоть остыть давай! – советует ему Ветчина. – И так хорошо! Коротко, рассыпчато по борту что-то стучит – металл по металлу. Потом снова. – Головы ниже! Головы ниже! – говорит Парамаунт. – Всё! – гаркает пулеметчик, опускаясь со скамьи в боевое отделение, прижимаясь спиной к кабине. – Пусто! – Что? – Патроны, говорю, кончились! Ветчина ещё ведёт огонь – неизвестно по кому. – Сука! Ёбаный в рот! – вдруг плюется он с досадой. Оборачивается, виноватый, потерянный. – Сэр, я, кажется... кажется своего зацепил. Случайно.
Манго выглядывает из-за кабины, слыша, как шипят капли морской воды, попадая на дымящиеся раскаленные стволы пулеметов. И видит берег. Он огромный, раскинувшийся влево и вправо. И все вы, кто выглядывает из-за борта, видите берег – и чувствуете, что этот остров совсем не крохотный. Он плоский, но этого так сразу не скажешь – над берегом поднимаются пальмы. В воде стоят какие-то сарайчики на сваях, через равные промежутки. А на самом берегу – десятки амфибий, словно уткнувшихся в невысокую, ниже человеческого роста, стену из бревен. Перед ней копошатся люди, кто-то бегает куда-то, вздымается фонтанами песок, мелькают огоньки выстрелов. Разобраться в этой мешанине сразу просто невозможно. До берега полсотни метров. Вы, кажется, вырвались вперед, слева, метрах в тридцати, одна амфибия с пехотой, сорок девятая, за которой тащится странный шлейф – кажется, колючая проволока. – Готовьтесь! – кричит водитель. – Подходим! Манго видит, что впереди, там, куда идёт ваше суденышко, теперь уже ровно едущее по дну, почти никого нет, только один амтрак застыл на берегу, людей вокруг не видно. Хотя нет! Вон, кто-то вроде сидит за ним. Все остальные амфибии стоят либо правее, ближе к бухте, либо левее, ближе к пирсу. Ближайшие скопления людей и техники – метрах в ста вправо или влево. И уж там стоят, лежат, ползут густо, но что происходит, абсолютно неясно. Идти напрямик, как шли, или свернуть?
Винк чувствует, как эйфория отпускает. Ты уже не герой. Волшебство кончилось. Ты просто мясо внутри стальной коробки.
-
"...а по уровню порядка напоминает охваченный пожаром бордель". И это передано крайне натурально.
|
В сорок девятой эл-вэ-тэшке народу было меньше, чем в остальных, и это было хорошо, потому что заблевана она была больше. Сильнее всех травил Скрипач, хотя к пятому часу в животе у него было так пусто и уныло, что он перестал исторгать из себя рвотные массы. Но и кроме него периодически кого-то скручивало. Обжора, Тристи и Пароход пытались курить, но Дасти их постоянно одергивал. – Ну, йопт, вы че, трёхнулись совсем! Бензин же! Вы потом куда спасаться-то полезете? В море что ли? Голову включите, а!? – Ничо, мы над водой подержим! – возражал Пароход. – Хули бензин-то, мы ж не над бензобаком курим! – Да я без сигарет околею! – качал права Обжора. – Ты без мозгов околеешь, дебил! – качал головой сержант. – Слышь, я серьезно, кончай курить.
Пока шла эта перебранка, к Скрипачу повернулся стоявший на корме Крот и спросил: – А ты взаправду на скрипке играешь, или так, погонялово только? У Крота из носа стекала сопля, но он так замерз, что не замечал её, а может, перепутал с морской водой. – Я че спрашиваю, у меня сестра на флейте играет в оркестре. Может, вы знакомы? Ты же из Сан-Франциско тоже, да?
Шайка между тем продолжала препираться с Дасти. – Мы по последней. – Да как вы заебали! Сейчас высадимся, тогда и накуритесь! – А если пачка промокнет? – Джаповских покуришь. – У меня от них это... несварение желудочка. – Да мне пох! НУ-КА БЛЯ ВЫНУЛИ ЕБАНЫЕ СИГАРЕТЫ ИЗ СВОИХ ЕБАЛЬНИКОВ И ВЫБРОСИЛИ НАХУЙ ЗА БОРТ! – рявкнул вдруг Дасти, перекрыв рокот мотора. От него такого никто не ожидал. Парни обиделись, но бычки покидали в море. – Че ты домотался-то... ничо тут не загорится. – Да! – поддержал товарища Обжора. – Пизда! У вас совсем мозги на корабле протухли?! Ладно, объясняю! Вот стоит сто стаканов! В девяноста девяти виски, а в сотом – метиловый спирт. Ты будешь из этих стаканов пить? – Да причем тут... – Да притом! Я бля знаю, что ничего не загорится! Но может! И тогда всем кранты. Потому как у нас тут ещё четыре баллона с напалмом. – Да мы их за борт сразу если что! – Блядь, сука, если бы мы не в амфибии были бы, я бы тебе втащил! Я серьезно! – Че ты душный такой? – НИЧО!
На этом слове вдруг, неожиданно для всех, в воздухе чуть впереди возникли облака разрывов, над головой свистнуло и в вышине, слегка позади и правее амфибии, шарахнул гром. – Ложись! – заорал Скэмп. А куда ложиться-то? Тут вшестером-то не уляжешься толком, а у вас четырнадцать человек.
-
Мне нравится третье отделение. Думаю, это начало прекрасной дружбы!
(Если мы переживем бросок Диаманти.)
|
На амфибии с номером шестьдесят один было написано ещё и имя собственное – "Дёрти Герти". Наверное, девушка какая-нибудь. На ней к берегу следовал лейтенант Манго, и два отделения пулеметчиков. Напарник у водителя попался разговорчивый. Стоя у пулемета и держась за крышу кабины, он рассказал вам, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно, как формировали их амфибийный батальон, как он записался в него добровольцем, как с грехом пополам обкатывали амфибии, как выбивали для них пулеметы. – Говорят, сам генерал Джулиан сказал: "Не будет амтраков, не будет операции!" Прикиньте, парни! Пулеметчики кивали – они были не против такого "радио". Потом Парамаунту это надоело, он стал расспрашивать помощника с преувеличенным интересом, то и дело вставляя "Да что ты говоришь!", "Да иди ты!", "Ну ни хера себе, правда что ли?!", перебивая, усиленно кивая и делая большие глаза. Тот понял, что над ним издеваются, обиделся и заткнулся. Тогда Парамаунт протиснулся поближе к Манго. – Лейтенант, – вполголоса спросил он. – А че происходит? Почему самолеты летают, но не бомбят, не обстреливают. Корабли вон тоже стрелять перестали. Разве так должно быть? Я чет волнуюсь, сэр. Все как надо идет? Братья Гловеры, установив пулемёт в гнездо, сосредоточенно жевали табак – старший сплевывал через правый борт, а младший через левый. Ветер сдувал плевки ему на форму и он сдержанно матерился. Домино вдруг понесло, и он стал рассказывать бородатые анекдоты про ирландцев. – А вот, слушайте, парни! Одиннадцать братьев О'Коннор насилуют жену Гитлера! Она кричит "Найн, Найн"! Что происходит? – Ой, бля! Опять! Двое братьев О'Коннор пожимают плечами и отходят в сторону, – быстро закончил Подкова, чтобы обломать это выступление. – Поновее ничем не порадуешь? Но Счетовод вдруг засмеялся. А потом, спустя несколько секунд, захрюкал Тугодум, и это было само по себе так смешно, что хохот разобрал всех по цепочке, как будто зажгли бикфордов шнур. Счетовод даже икать начал. – Попробуй дыхание задержать! – И водой холодной в лицо поплескай! – А это помогает? – спросил Болоньезе с интересом, когда Счетовод уже потянулся через борт, чтобы набрать пригоршню. – Я не в курсе, вот и узнаем! – Ах-ха-ха! – А вот ещё, парни! – не унимался Домино. – Плывут два ирландца в лодке, удят рыбу и случайно вылавливают бутылку с джинном... – Бля, пристрелите его! – взмолился Подкова. – Слипуокер! А расскажи нам анекдот про японцев! – вдруг попросил Ньюпорт. – Дайте я, я знаю! – снова влез Домино. – Нет, пусть Слипуокер расскажет!
Винка между тем всё ещё роскошно и мягко пёрло с амфетамина. Встающее солнце было необычайно красиво. Корабли смотрелись по-киношному величественно. Все дрожали от холода, а Винку было так жарко, что хотелось расстегнуть дангери и подставить грудь водяным каплям. Качка, перестав быть пыткой, превратилась в приятные волнующие колебания. Как будто ты герой. Как будто летишь на самолете всех спасти, и вот, спасешь, они скажут спасибо, а ты небрежно так: "Да пожалуйста!" И даже когда трехдюймовый японский снаряд лопнул в воздухе с оглушительным хлопком, это было, черт возьми, круто!
Но остальным так не показалось. И Счетовод опять начал икать, но уже от страха.
-
Разговорчики эти, описание происходящего и вообще каждая строчка мастер-поста создают удивительно яркую и правдоподобную атмосферу. Не модуль прям, а книга!
-
Веселые побочки десантных амфетаминов!
|
Амфибия "номер сорок шесть", на которой путешествие на берег совершал сержант Сирена, шла в левой части боевого порядка. В ней дрожало от холода аж семнадцать человек, люди были набиты так сильно, что каждый плотно упирался в рюкзак стоящего впереди. В такой тесноте было особенно не пошевелиться и даже не присесть, ноги у всех затекли. Впереди стояли Хобо и Сирена, а сзади на моторной плите грели задницы Родео и Абориген. Рядом они смотрелись почти комично – хмурый загорелый Абориген, которого можно было спутать с мулатом, и глупо ухмыляющийся Родео, известный расист. Лаки-Страйк давно перестал шутить свои шуточки, по лицу было видно, как его всё заебало. Заусенец, спокойный, опытный вояка, в свои двадцать пять лет казался умудренным опытом старцем, который все видел и которому всё по плечу. Он смотрел на приближающийся берег спокойно и сосредоточенно. Потом вполголоса спросил у Ковальски: – Сержант, а я заметил, ты чет все время письма какие-то перечитываешь. Че там пишут-то хоть? Дашь почитать, когда все закончится? – и добавил. – Мне, сука, никто не пишет давно. Иногда думаю, тут я есть, а вернусь в Штаты, и исчезну, растворюсь в воздухе. Вот такая херня в голову лезет, прикинь? Его напарник Блоуэр, молодой парень, получивший такую кличку за привычку бешено жестикулировать и размахивать руками во время разговора, явно тяготился теснотой. – Как, бля, сардины! – повторил он несколько раз. Гиннес и Ферма стояли плечом к плечу, их разделял только вал амтрака. Высоченный Сутулый, прижимая к себе автоматическую винтовку, чтобы лишний раз не искупать её, вдруг обернулся и подмигнул Гиннесу. Землекоп крутил непутевой башкой, а когда не крутил, шумно дышал Ферме в затылок. Ему было семнадцать, он волновался. Москит, не вышедший ростом, тянулся и пытался разглядеть что-нибудь из-за плеча Гиннеса. – Ну, хоть один-то япошка там точно есть, – приговаривал он. – Успокойся, если он один, его поймает рота Фокс. И вообще, не мельтеши, стой спокойно, – рассудительно одергивал его Торопыга. Торопыга был меланхоличным пареньком с цыплячьей шеей, его назвали Торопыгой в шутку, потому что он всегда немного тормозил, даже в столовке. В хвосте, то и дело поправляя ремень винтовки, маялся Красотка Джейн. Звали его так не потому что он был смазлив, а потому что у него была девчонка, и он этим страшно гордился. Её звали Джейн, была она, судя по фотографии, которую Красотка Джейн всем показывал, смазливой большеротой блондинкой с неизвестно как успевшими вымахать до третьего размера сиськами, и парень не уставал повторять: "Ну, красотка же, а!?" И сейчас, пока амфибия ползла к берегу, он несколько раз доставал из кармана её фото, но быстро прятал, чтобы на него не попали брызги океанской воды. Помимо них в амфибии ещё обретались не унывающий Смайли и два сапера, Заноза и Мыло. У обоих помимо обычной выкладки были ещё ножницы для резки проволоки и по одному подрывному заряду. Заноза повторил свою просьбу – если кто найдет японский флаг, пистолет или там кортик, пусть не поленится и сменяет у него на что или продаст. Мыло был молчалив и чаще обычного потирал шею, как будто мыл её, за что его так и прозвали. Чувствовалось, что он вконец извелся ждать. Вам сильно повезло – никто из вас не страдал морской болезнью, только Землекоп один раз оглушительно пернул, и все заржали. Ветер дул как следует, и запаха никто не почувствовал. – Погоди бздеть! – сквозь смех сказал Заусенец. – Побереги для япошек. Надо же будет их чем-то из нор вытравить.
Первый разрыв бабахнул почти над самым вашим суденышком.
-
Не могу не плюсовать, ты невероятно пишешь!
-
Никогда не любил "амфибии". Есть в них что-то эдакое, не_такое
|
-
Шоу-Лоу расстроился.
Вот еще один персонаж, с которым я чувствую некое духовное родство, и за судьбу которого буду переживать. Побывает ли он в стрип-клубе? Потрогает ли все необходимое?..
-
За сцену высадки в целом. А еще я должен отметить, что атмосфера вдруг напоминает школьную линейку. Особенно линейку на первое сентября. Долгую и скучную такую. Типа тебя вдруг будят рано утром, ты идешь куда-то ничего не соображая, но понимаешь, что впереди мрак и тлен. Вот такие у меня ассоциации! =D
|
Была примерно половина девятого, когда третья волна амфибий пошла к берегу вслед за первыми двумя. Четыре с половиной часа вы провели на этих "каракатицах". Многие из тех, кто не заставил себя позавтракать, сейчас жалели об этом. Но и перекусить в качающихся и шатающихся амфибиях было бы сложно. Свежий ветер дул вам в левую щеку, брызги летели в лицо, когда амтраки зарывались тупыми носами в волны. Солнце взошло совсем, и вы вдруг ощутили, как оно сразу начало припекать. Экватор, мать его! Солнце жарило оттуда же, откуда дул ветер – слева. Орудия больших кораблей смолкли, только эсминцы, неспешно маневрировавшие у вас слева по курсу, продолжали всаживать в и без того настрадавшийся за утро Бешио залп за залпом. Обстреливали они пляж РЕД-3 к востоку от пирса, а ваш батальон шел к РЕД-2. Самолеты теперь кружили над островом, но больше не пикировали. Это были истребители. Физик не ошибся в своих расчетах – самолетов было много, но тяжелые четырехмоторники со своими "косильщиками маргариток", которые вроде как обещали на брифингах, так и не появились. Над лагуной также нарезали большие ленивые круги два неуклюжих тупорылых "Кингфишера" с огромными "галошами" поплавков, видимо, запущенные с какого-то из линкоров. Что они высматривали тут и почему висели не над островом, было непонятно, но, наверное, проверяли, как у вас идут дела. Высадка задержалась почти на час. Адмиралы хотели знать, когда уже начнется второй акт пьесы. Полоска берега становилась всё шире и шире, но он всё ещё оставался маленькой черточкой на горизонте. Пыль постепенно оседала, но смотреть там было не на что – ни гор, ни даже высоток, а пальмы с такого расстояния различить трудно. Однако стало можно было разглядеть старый корабль, сидевший на рифе днищем, какой-то их там "Хрен-пойми-что-Мару". Он был грязно-белый и весь в потеках ржавчины. Можно было бы с пафосом сказать, что он похож на скелет выбросившегося на берег кита, но нет, он был похож на мусорный бак в неблагополучном районе Чикаго или на велосипед, годами стоявший на заднем дворе со спущенными шинами. Пароход выглядел жалко, как и весь этот жалкий плоский остров. Ну, вы его с большего расстояния пока видите, но скоро приблизитесь. Сплошные шеренги амтраков начали разделяться: каждая Десантная Группа стала отклоняться к своему пляжу. Но вам никуда отклоняться было не надо, вы как пилили к РЕД-2 справа от пирса, так и пилили дальше, деловито урча двигателями и шлепая гусеницами по воде. Эсминцы слева все колотили и колотили, пристрелявшись и укладывая в береговую полосу залп за залпом, и никто им уже слова сказать поперек не пытался. Казалось, что всю оборону острова обстрел подавил. До берега было километра три, скоро должен был начаться риф. И тут, словно опровергая эту мысль, в воздухе над вами раздался резкий, короткий свист. Он не был нарастающим, не был каким-то там выедающим душу. Просто короткое увесистое "Фьють!" А потом кааак ДОЛБАНУЛО! Небо над боевыми порядками амфибий раскололось, словно от молнии, со звуком: "КРРАХ!" в нескольких местах. – Пригнись! – запоздало крикнул кто-то. – Шрапнель! – Фьють-фьють – КРРАХ! КРРАХ! КРРАХ! – шарашило над вами так, что сердце уходило в пятки.
|
Погрузились все – никто не упал в воду, не раздавил себе ногу, не потерял пулемёт или ящик с патронами. Амфибии, ревя моторами стали строиться в колонны. Как в этом хаосе снующих туда сюда плавучих сундуков разбирались водители, никто из вас не представлял. Мимо вас прошли, разрезая носом воду, два маленьких кораблика – тральщики, и устремились в лагуну. Рядом с ними шла десантная лодка, вы сначала не поняли, зачем. Волны продолжали мотылять амтраки то вниз, то вверх, кто успевал – блевал за борт. И вдруг стрельба прекратилась. Те из вас, кто запомнил план, знали, что это вроде бы нормально – сейчас должны самолеты ударить. Только никаких самолетов не было. Двадцать минут над морем стояла почти что тишина, нарушаемая плеском волн и звуком двигателей. В этой тишине торжественно и лениво из-за горизонта показалось солнце. Но так вышло, что восходящее солнце в этот день для вас выглядело не как добрый знак. – Как их ебаный флаг! – сказал кто-то. – А чего стрелять прекратили? Снаряды кончились? – раздался голос какого-то паренька, и все нервно заржали. Солнце осветило остров – еле заметную полосочку вдалеке, которую вы бы и не разглядели, если бы не поднимавшийся здесь и там дым, как от потухшего вулкана.
Солнце ещё не выползло из-за горизонта, а пушки опять начали стрелять – обиженно, словно девушка, которая пришла на свидание, а парень не явился. И как только диск оторвался от края моря, вы увидели самолеты. Они летели разреженным клином, парами, к острову, и начали пикировать – по два и по одному. Бомб на таком расстоянии было не видно, но взрывы остров сотрясали страшные. Сверкало, вверх поднимался клуб дыма, быстро перераставший уже повисшее облако пыли от артиллерийского огня, а только потом до вас долетало отдаленное "Гра-ааааах!" Пушки же смолкли. Налет длился всего десять минут – самолеты покидали бомбы и улетели. И опять тишина. А спустя четверть часа – опять грохот корабельных пушек. Многие ничего не поняли, но некоторые, самые умные, уловили в этих паузах сбивающийся ритм. Что-то шло не по плану. Хотя в сущности какая разница? Обстреливаем, бомбим, высаживаемся, собираем трупы в штабеля. Так ведь? Пока солнце было низко, и вас продолжало трясти от холода. Многие уже начали коченеть, переминались с ноги на ногу по щиколотку "в бульоне" из морской воды, блевотины и выплюнутой жвачки. Корабли задвигались. Линкор "Колорадо" подошел к острову с юга и начал вбивать в него залп за залпом. Тральщики вошли в лагуну и протралили её до конца, а моряки на десантной лодки попытались поставить дымовую завесу, но она получилась какая-то невразумительная – клоками. И тут вы заметили, что вокруг тральщиков то и дело поднимаются фонтаны воды. Офигеть! Япошки буквально осыпали их снарядами. Они там что, ещё все не сдохли? На одном из тральщиков зажгли яркий сигнальный прожектор, и ваши амтраки, заревев двигателями, двинулась в лагуну на этот огонек, как мотыльки на лампу. – Интересно, мину-то хоть одну выловили? – Да кто ж знает... – Потом спросить надо будет. – А нахуя тебе? – Так. Обогнав вас, и подняв такую волну, что суденышки ваши закачались сбоку на бок, вперед прошли два гордых эсминца с развевающимися звездно-полосатыми флагами на мачтах. Они встали в лагуне в километре от берега и открыли беглый огонь. На каждом было по пять пятидюймовок, и они били просто, как заведенные, с короткими передышками, посылая снаряд за снарядом. Вокруг них поднимались всплески, над ними рвались облачка шрапнели, но все реже и реже. Вы шли на маяк, и тут от одного из эсминцев донесся резкий металлический грохот со звоном. Огонь на некоторое время прекратился. Потом пушки заговорили снова. – Это че было? – Хер знает. Похоже на попадание. – Не может быть. – Ага, не может? Япошки тоже... стреляют. – А где взрыв тогда? – Черт его знает.
Вы стояли и стояли, уже привычно хватаясь то за борта, то за рюкзаки соседей, и многие постепенно "перегорели", одурев от качки, недоброго морского ветра и бензинового выхлопа. У них не было уже ни мандража, ни куража, скорей бы на берег, да и только. Уже три часа длилось это скакание по волнам, холод и гром перестрелки. Снаряды иногда с рокотом проносились над головой, но это были американские снаряды. Японские редкие подарки если и летели, то всё куда-то не в вас, и на них уже мало кто обращал внимание. Эсминцы, похоже, вчистую выиграли дуэль с японскими артиллеристами, по крайней мере внешне оба выглядели невредимыми. Наконец, амтраки дошли куда им там было положено и стали строиться в линии. Первая линия получилась самая длинная – больше сорока машин (сосчитать было непросто, но делать всё равно больше нечего). За ней несколько пустых амфибий готовились прийти на помощь, если у кого заглохнет движок или кто-то выпадет за борт. Вторая линия вышла вдвое короче – в ста ярдах за первой болтались на волнах две дюжины тарахтелок. И за ней дежурили пять пустых машин. Ну, а ваша оказалась самая короткая – два десятка амфибий, восемь из них – вашей роты. Разобрать, где кто, было трудно – в соседнем амтраке и через один еще получалось разглядеть знакомые рожи, помахать рукой, а вот дальше – не особо. Но вроде бы машина с Уэлл-Уэллом оказалась на правом фланге, первый взвод – на левом, а Манго со своими пулеметчиками и минометчиками – в центре. Позади выровнялись лодки с резервами – третий взвод, Физик с Бэтменом, и здоровенная, почти вдвое больше обычной, лодка подполковника, на которой он обозревал своё воинство вместе со штабом. Видно было чуть вдалеке такие же лодки с танками – на каждой по одному высоченному зеленому монстру. Лодки эти проседали в воде больше, чем все остальные, из башен выглядывали командиры машин – сидеть взаперти было страшновато им, видно. Танков таких ещё никто из вас не видел, были они вдвое больше, чем "Стюарты", поддерживавшие морпехов на Гуадалканале. В общем, волны десантников выглядели не то чтобы несусветным воинством, но внушительно – весь второй полк и ещё батальон восьмого полка, ух! За две тысячи человек. Остаткам япошек этого по любому должно было хватить.
Офицеры посматривали на часы. Вообще-то высадка должна была начаться в восемь-тридцать, но всё никак не начиналась. К восьми тридцати вы ещё только линию выстраивали. Всё почему-то сдвинулось, а на сколько – вам не сообщили. Почему? Но никто уже не сомневался, что высадка начнется. Многие, наплевав на все запреты, втихаря курили, стряхивая пепел за борт. Бетио был от вас по правую руку. – Ну чего стоим-то? Раньше сядем раньше выйдем. – Да, надоело уже. – Бля, ну сколько можно-то! – Ох. – Сначала на корабле морили, теперь тут. Я уже стейк три раза выблевал. – Смотри как остров весь полыхает. – Да где полыхает! В дыму все. – Да дыма без огня ж не бывает. – Точно. – Япошки-то что-то совсем замолчали. – Дык ещё бы, на тебя бы столько вывалили взрывчатки! – А может, у них снаряды кончились? – Ещё один умник нашелся...
И вдруг, как электрический разряд, с амтрака на амтрак прозвучало: – Приготовиться! – Приготовиться! – Приготовиться! – Приготовиться! – Приготовиться! Словно эхом отдаваясь.
А потом все колонны почти одновременно, взревев моторами, повернули на девяносто градусов и пошли к острову. – Хуррраа! – Аллилуйя! – Ну, наконец-то! – Слава Богу! – Морпехи идут, держитесь, джапы!
И за ними двинулись лодки.
И битва за Тараву, не та, генеральская и адмиральская, а ваша, морпеховская битва, началась.
-
Отлично передано ощущение грандиозности окружающих событий.
-
И битва за Тараву, не та, генеральская и адмиральская, а ваша, морпеховская битва, началась
– Хуррраа!
|
Кас только и успел, что порадоваться: не хотелось остаться серым на всю жизнь. А то ещё решат, что это мутация такая... А если просто свет так падает, то какая разница? Воевать можно и ночью, и в сумерках, и на слух, если понадобится. Воевать можно как угодно, только помолись. "Вот, вышагивают, как на прогулке!" – подумал он, вглядываясь в серые лица. – "Эх, причесать бы их!" Но чувствовалось, что комиссар прав: заряды ещё понадобятся, а этих, наверное, сколько ни перебьешь, за каждого убитого ещё десять встанет. Сука! Воевать с целым городом вшестером (ну ладно, ввосьмером) – это, канешн, дело почетное, но перспективка не самая радужная. А впрочем, говорят, любой возраст подходит для славной смерти в бою. Жаль ток не перепихнулся напоследок. – Давай, святой отец, поднажми! – крикнул Кас. На пути нарисовался очередной "бесцветный". – О, бля! Дави её, да-ауууваа...!!! Тут кар мотнуло, и всё чет закрутилось куда-то не туда, полетело, грохнуло, и мир чуть не свернулся колбасой. – Ебись хером бронебойным! – выдал он, потряхивая головой и проверяя, выдержал ли череп. Кажись куда-то впечатался. Вот на кой хер каску-то снял, мудила!? Сука. На кой забыл ремень пристегнуть, баранья башка!? Хорошо ещё, что как пошел на взлет, сразу и приземлился – ладно бы сам убился, но в карапасе мог бы Маченко с Соломеей размазать, как масло по бутерброду. Ещё и щеку порезал. Ничо, "шрамы украшают" и всё такое. – Потом, святой отец, исповедь подождет! – сказал он, откашливаясь, на извинения священника. Пыли облако целое, ни хера толком вокруг не видно, только шляпа этой карги, которая на дорогу выскочила. Ненормальная. А. Ну. С чего бы ей быть нормальной, в этом-то городе? Тут Гёссер приказал открыть аварийку. Там чет такое с ней надо было сделать, то ли ручку повернуть, то ли защелку открыть, а сначала ещё помолиться, чтобы она не заклинила. Надо было вспомнить, но Кассий решил, что много слишком нагрузки на голову в такой момент. – Есть! "Ярра помогает," – скомандовал комиссар. – Ярра не мешает! – хохотнул сержант, перевернулся в мятом салоне, ухватился за ручку, уперся спиной во что-то, согнув ноги в коленях, и со все дури долбанул керамитовыми ботинками по металлу. Дверь с грохотом сорвалась с пазов и повисла на какой-то погнувшейся херне. – И ещё разок! – прокомментировал Кас и ударил снова, от чего аварийка со скрежетом отлетела и упала в пыль. – На выход, личный состав! И полез из ставшего ловушкой кара.
-
Пока бросочек Результат броска 1D100: 19 - "Сила".
Я уже предвкушаю :)
-
Правильно! Чего мелочиться-то? Высаживай с ноги, и дело с концом! Работает же? В общем, прэлэстно!
|
Хьюз и так тебе доверял, а Рой после того, как ты осчастливил его столь ценным знанием, доверял вдвойне. Уговорить их не составило труда.
Вы решили грабить дилижансы подальше, не около Сан-Антонио – тут у рейнджеров было своё отделение, и они вычислили бы вас довольно быстро. Для первого дела вы уехали из города, придумав разные предлоги – кто-то вроде как по делам, кто-то проведать родню, кто-то – из-за женщины. А встретились у торгового поста недалеко от реки Бразос, между Остином и Далласом. В окрестностях жило несколько племен уичита – уэко и тавакони, но у них были подписаны соглашения с правительством, и если белые к ним не лезли, они их не трогали. Был тут и городок, Вако Вилладж, на берегу реки. Городу было всего десять лет, жило в нем от силы три сотни человек, но, разумеется, станция дилижансов имелась. Южнее Вако раскинулось озеро Белтон, а рядом с ним – ещё одно озеро, Стиллхаус Холлоу. Из обоих озер вытекали ручьи и речушки, и дилижансам, идущим из Далласа в Остин или обратно, неминуемо приходилось их пересекать. Летом они были совсем мелкими, но зимой вода поднималась и доходила лошадям до брюха. Вот на этих реках, Леон Ривер, Лампасс Ривер и Нолан Крик, вы и решили кого-нибудь грабануть. Дилижанс до этого никто из вас не грабил, да и вообще никто ничего не грабил. Для Роя это была больше забава, пощекотать себе нервы и почувствовать себя крутыми, для Гарри же – интерес. Ведь это как коробка с подарком – никогда не знаешь, что там везут в сундуке для почты. Вот так и вышло, что вы втроем, с винтовками и револьверами, сидели в кустах весной 1861 года, когда услышали звук едущей повозки – приготовились. Было страшновато, весело и захватывающе, аж в груди теснилось. Почему-то когда ты охотился на юки, это была просто некрасивая, довольно грязная работа, когда воровал лошадей – тоже, но вот так вот выйти к человеку, навести на него пушку и сказать: "Твоё теперь моё! Попробуй со мной поспорить!" – выглядело совсем иначе. Лихо что ли. Понятно, что никто из вас не собирался вести честную драку, и в то же время в этом ощущалось какое-то право сильного, крутого мужика взять то, что он хочет. – Платки! – вдруг прошипел Гарри, и все трое перепугались, потому что вы забыли нацепить платки на рожи. Хорошо, что он вспомнил. Вы надвинули их едва не до самых глаз, схватили винтовки, посмотрели друг на друга и встали в полный рост. – Стой на месте! – крикнули все трое вразнобой, целясь в возницу и помощника. Мушка твоей винтовки делила грудь мужчины пополам. Ему было лет тридцать пять. Небритое лицо. Одной пуговицы не хватало у него – это ты почему-то запомнил. Никто из вас не представлял, что будет дальше: погонят они дилижанс вперед, начнут стрелять в вас или что? Если начнут стрелять, то надо стрелять в ответ. Но если просто погонят, то... стрелять? Вот так вот из-за денег (которых, может, и нет) пристрелить белого человека? Это не индеец какой-то. Стремно. Но и возница, и помощник были просто ошарашены. – Не стреляйте, джентльмены, – попросил небритый. – Что вы хотели? – Письмецо отправить! – хохотнул из-под платка Рой. – Сиди спокойно и никто не пострадает. Он вошел в реку, взял лошадей под уздцы, и вывел их на сухое место. Гарри достал ещё и револьвер в пару к винтовке и взял на мушку дверь дилижанса. Оттуда выглянула голова в цилиндре. – Сидите спокойно! – крикнул Гарри скорее даже дружелюбно, чем грозно. – У нас короткое дельце. Вас оно не касается. Скоро всё кончится. – Кидай сюда сундук! – приказал Рой вознице. Тот скинул сундук, упавший с глухим стуком. Рой сбил замок выстрелом из револьвера, испуганно взлетели из прибрежных зарослей птицы, а из дилижанса раздались взволнованные крики. – Спокойно! Все пока живы! – крикнул им Рой. В сундуке были конверты. – Подержите их на мушке! – приказал вам Рой, хотя вы и так держали, и стал рвать конверты и потрошить посылки. Смешно вспомнить, но он вскрывал их аккуратно, чтобы не попортить сами письма. Он вообще был воспитанный малый. – Долго ещё? – спросил Гарри, который не видел, как это происходит, потому что стоял к нему спиной. – Не. Ща. Наконец, все содержимое было проверено. – Ща, погоди! – сказал Рой. Убрал револьвер за пояс, взвалил сундук на плечо и подал его вознице с помощником. – Принимайте! Те водрузили сундук на место, под козлы. Рой взял у них ружье и сковырнул ногтем с бранд-трубок капсюли. Потом обошел дилижанс и сунул ружье под сетку, где лежал багаж пассажиров. – В ближайший час пусть оно там и остается, мы поняли друг друга? Всё, езжай! – Прощайте, джентльмены! – ответил возница, берясь за поводья. – Ещё увидимся, старина! – ответил Гарри, и Рой засмеялся. – Счастливой дороги, леди и джентльмены! Вот, собственно, и всё. Добыча составила шестьсот долларов – неплохо, хотя и не сказочно. Получилось по двести долларов на человека. Работай ты где-нибудь на конюшне, ты бы столько заработал, наверное, за полгода самое малое, а скорее пришлось бы около года горбатиться. Вы купили на торговом посту бутылку бурбона, развели костерок в прерии и сели обмыть первое дело. Непривычно было что-то праздновать. Ты вообще не помнишь, когда в жизни что-то праздновал. Ты вообще не помнил, чтобы у тебя были друзья. На прииске было не до того. Барксдейл смотрел на тебя, как на сына – это другое. С Итаном вы были просто напарниками. А тут... Да, может, вы и не были друзьями не разлей вода, но все же одно дело – случайные попутчики, когда "ну вот так вышло, что эти люди пока со мной рядом". А этих ты выбрал сам, и они тебя выбрали сами. Пламя костра билось птицей на техасском ветру, а вы передавали бутылку по кругу. И знаешь, что было самое крутое? Чувство, что никто из вас никого не проверял. Сразу почему-то все поверили, что никто не струсит, не подведет, не сотворит херни. Они тебе, ты им. И так и вышло. Как по маслу. – С ума сойти, парни, как же круто я себя ощущаю! – сказал Рой, улыбаясь своими серыми глазами, в которых плясали огоньки. – Просто вот взяли и сделали! Как я люблю! – И не говори. – Я знал, что все получится! – Да, вот это вот... когда не знаешь, пойдет ли все по плану, но знаешь, что с такими парнями точно справишься, так или иначе. – Точно! – Круто! – И пассажиры не бузили. – Гарри, а ты бы выстрелил в пассажиров? – Если бы они оружие достали, то конечно. – Ну да. А ты в человека стрелял когда-нибудь? – А индейцы считаются? – Не знаю! Наверное, нет... – А ты? – Нет, никогда. Но я бы выстрелил. Когда ты один, там можно выбирать, а когда втроем, тут не выбираешь. – Согласен. Конечно, зашла речь о том, куда пойдут деньги. – Половину спущу на девчонок и карты, а половину отложу! – сказал Хьюз. – Хочу все-таки стадо купить, если получится. Ты, Блэйн, зря говоришь, что это грязная работа. Нормальная работа, мужская. Это не в грязи ковыряться и не свиней выращивать. Только мужик может коня объездить. Это настоящий дух. Да и стадо гнать – это тоже знаешь... не кости в кабаке катать. Ладно, Рой, а ты что сделаешь? – Да так же! – ответил Рой. – Половину прогуляю, половину отложу. Мне ещё в Калифорнию ехать. – А что у этого Рональда за должок? – А он брата моего убил, Эйбена. Это было десять лет назад, в Миссури, мне тогда, может, лет пятнадцать было, а Эйбу – как мне сейчас. – Из-за чего? – Кто-то застрелил его племянника, он решил, что это Эйб сделал. – А на самом деле кто? – Ну, точно неизвестно. Есть мысли на этот счет, но никого оговаривать не хочу. Да и какое мне дело? – А твоего брата точно он убил? – Точно, он потом сразу в Калифорнию сбежал. С ним ещё там был кто-то, говорили, что его другой племянник, Эд Босс, и ещё один человек, неизвестно, кто, может, еще один из их поганого рода. Но отцы договорились больше никого не убивать. А теперь я из дома ушел, делаю, что хочу. Вот, поеду, выплачу должок. Хьюз придвинулся, грея руки над костром. – А хочешь я с тобой поеду? – Да не, это личное. Только я и он. – А если он не один будет? – Ну, а на моей стороне Бог. Силы равные! – сказал Рой, смеясь. – Ну, как знаешь.
***
Второй дилижанс вы ограбили в мае. Всё было примерно так же, за одним маленьким исключением. Денег в ящике не оказалось. Вообще, никаких посылок. Гарри очень разозлился, просто очень. В отличие от Роя, он все две сотни прогулял и был на мели. – А ну, вылезайте наружу! – приказал он пассажирам. В прошлый раз вы не грабили пассажиров, черт его знает, почему. Вы этот момент никогда не обсуждали. Дверца открылась, и они один за другим, осторожно, украдкой глядя на закрытые масками лица, выбрались наружу. Пять человек – парень вроде вас, только одетый чуть лучше, мужичок в потертом цилиндре, по виду разъездной торговец или клерк, важный сухопарый господин, тоже в цилиндре, но гораздо более солидном, и две дамы – постарше и помоложе. Та, что помоложе, ехала одна, а та, что постарше – была жена торговца. Гарри спросил, есть ли у них оружие. Никто не ответил. – Ну, доставайте кошельки! – скомандовал он. Никто не пошевелился. – Ладно! – рявкнул Гарри. – Давайте по-плохому. Поднимите руки, черт вас дери! Мужчины нехотя подняли руки. Гарри уткнул пистолет снизу в шею приказчика и обшарил его карманы. Там был бумажник, в нем – долларов сорок. – Негусто! – прокомментировал он. У молодого мужчины нашлось тридцать два доллара, а у солидного господина – только двадцатка и пять долларов мелочь, видимо, на чаевые. – Не дури мне башку! У тебя точно есть деньги! – сказал он. – Все мои деньги в другом кармане фрака, – сказал он. – Поищите там. Гарри достал оттуда какой-то блокнот. – Что это? – Это чековая книжка, молодой человек. Ты не знал, что такое чековая книжка. Гарри тоже. – Какой в ней прок? – Если кому-то нужны деньги, я вырываю из неё листок и пишу, сколько банк в Остине должен ему уплатить. – И они платят? – Да. – Напиши, что мне нужны три тысячи! Солидный мужчина не смог сдержать улыбки. Рой тоже засмеялся. – В чем дело!? – Вам же придется назвать свою фамилию! Гарри чертыхнулся. – Понапридумывали, крючкотворы... А без фамилии никак? – Можно же выписать на предъявителя! – вставил Рой. – На предъявителя кому попало они не заплатят, – пожал плечами мужчина. – Ладно, считай, повезло тебе. Тогда заберу твои часы. Часы были из золота, и скулы мужчины напряглись, но спорить он не стал. Неудача с чековой книжкой ещё больше разозлила Гарри. – Теперь вы! – сказал он женщинам. – Только давайте сами! – Вы ограбите женщину!? – возмутилась та, что была постарше. – Да, черт возьми! – крикнул Гарри в бешенстве. – Доставай кошелек, карга! – И не подумаю! – холодно ответила она. – Можете меня застрелить, вы, варвар. – А, черт, – сказал Гарри. – Знаешь что? Доставай-ка деньги! А то я этому, – он кивнул на торговца, – сейчас ногу прострелю! – Не надо! – проблеял тот. – Можете даже голову ему прострелить! – возразила дама с достоинством. – Это исключительно ваше дело. Жена торговца вскрикнула и зажала себе рот ладонью. Тут Рой поднял револьвер и выстрелил у в воздух над ухом у мужичка. Испугалась лошадь. Испугался сам торговец, а жена его упала в обморок. Испугался даже Гарри. Но и надменная дама струхнула. Она отдала свой кошелек – в нем было около шестидесяти долларов, а потом Гарри ещё заставил её снять серьги, браслет и колье, оставив только обручальное кольце. В конце она все же набралась смелости и прошипела: – Подлецы! Язычники! Мерзавцы! Вас ещё повесят за это! – Не зли меня, дура старая! – ответил Гарри сквозь зубы, а Рой опять посмеялся и пальнул в воздух уже у неё над головой, от чего она охнула и присела. – Извините, мэм, не сдержался. Всегда был скверным мальчишкой. – Бог вас покарает! – Слышь, карга! Ещё одно слово, и я тебе с ним устрою срочную уедиенцию! – пообещал ей Гарри, и она затихла. Жену торговца грабить не стали – все были сыты этой сценой, к тому же, всем показалось, что вы и так сорвали куш, да и её мужа вы уже ограбили. По одному человеку с семейной пары, так сказать. Это ограбление вы не праздновали, да и пока не знали, что делать с ценностями. Спрятали их в тайнике под камнями на берегу реки Леон.
В июле вы ещё ограбили дилижанс. На этот раз сразу же забрали и деньги из посылок (около трехсот долларов, правда это уже были доллары конфедерации), и наличность у пассажиров (еще на круг пара сотен набежала), и ценности. Двое часов, черепаховую заколку, перламутровый мундштук, перстень-печатку, цепочку, жемчужное ожерелье, брошь с каким-то камушком. Девушка, у которой вы отняли заколку и брошь, расплакалась, но Гарри это не смутило, и он ещё и распотрошил саквояжи, прибрав оттуда серебряную фляжку, красивую чернильницу, золотое перо, нож для резки бумаги с ручкой из слоновой кости, серебряное пресс-папье. В таком вот роде. Тот раз вы отпраздновали. Разумеется, вас бы давно уже ловили рейнджеры, но они к этому моменту либо ушли на войну, либо собирались, так что дело сошло вам с рук. А кроме того, в самом Сан-Антонио было очень неспокойно. Город принял сторону штата, но немецкие колонисты не хотели воевать с союзом. Вокруг было несколько округов, заселенных преимущественно выходцами из Германии (его называли Немецким Поясом), и они видели в Сан-Антонио центр своего сопротивления. Происходили стычки. В городе разгромили несколько баров, магазинов и офисов газет. В округе сожгли несколько ферм. Честное слово, жителям было не до того, что где-то на реке Леон ограбили какой-то дилижанс, хотя в газетах про вас и писали короткие заметки. Однако сами возницы приняли меры предосторожности. Дилижансы, если они везли крупные суммы, сопровождал конвой из пяти-шести человек. При пересечении реки кавалеристы смотрели в оба, и вы не решались на них нападать – себе дороже. Грабили те дилижансы, которые не охранялись, но и добыча там была смешная – иногда и сотни долларов не набиралось.
Ты купил вам с Мэри Тапси домишко – небольшой, из глиняного кирпича, одноэтажный, с тремя комнатами – крохотными спаленками и кухней. Дом был слегка на отшибе, его хозяин умер и не оставил наследника, так что его продал тебе городской совет. Мебель там была самая что ни на есть простая, печка – маленькая, места совсем немного. Мэри Тапси не жаловалась – она вообще ни на что не жаловалась, но зато она стала пить, уже по-настоящему. Можно было бы, конечно, не давать ей денег, но ты не знал, на что она тогда пойдет ради них. Беда была в том, что ей нечем было заняться – дом, огород и куры много ухода не требовали, читать она не любила, подруг не заводила, опасаясь как-нибудь выдать твоё прошлое. Благодаря тому, что ты открыто высказывался в поддержку Конфедерации, её взяли в прачки, но через месяц уволили, когда она напилась пьяной и порвала веревки, вешая бельё. Дома пьяной она могла выкинуть чего-нибудь: запеть песню, начать говорить, что проклята за грехи отца, или смеясь, спрашивать тебя, победил ли ты уже всех индейцев, намекая то ли на твои детские истории, то ли на снятые скальпы, или того хуже – начать вспоминать сестру и рыдать, или вспоминать, что её заставляли делать клиенты в Сан-Франциско. Или начать гладить тебя по щеке и говорить, какой ты хороший мальчик. С деньгами же дело осложнялось тем, что вы с товарищами побаивались сбывать награбленные ценности – эти вещи могли где-нибудь всплыть, и тогда пиши пропало. Гарри все говорил, что, может быть, съездит как-нибудь в Гальвестон или в Хьюстон, но все никак не ехал. Да и вы не были уверены, что это хороший вариант. Если цену часов вы ещё могли прикинуть, то сколько стоит, к примеру, ожерелье из жемчуга – даже не представляли. А ну как нагреют, обманут? Так что ждали удобного случая. К тому же продажа ценностей скопом вызвала бы подозрения, и ведь не будешь ходить и спрашивать – простите, где тут продается награбленное? Все не так просто. Это только в рассказах бармен всегда готов за четвертак поделиться сведениями, а в жизни он скорее предпочтет шепнуть шерифу и завоевать уважение за свою бдительность.
Осенью вас первый раз обстрелял возница. Он попался не робкого десятка, и когда вы приказали ему остановиться, спрыгнул с козел и, спрятавшись за колесом, открыл огонь. Помощник повторил его маневр (видимо, они с ним договорились заранее), а кто-то из пассажиров, тоже стал палить, и вы ретировались, не желая превращать простое дельце в смертный бой. Но все же несмотря на неудачи, дело спорилось – деньги у тебя появились. Пускай не тысячи, а сотни долларов, да и тратить их направо и налево как-то рука не поворачивалась, но в кармане позвякивало. После успешного дела или просто когда ездили поохотиться и повысматривать другое удачное место для засады (вы его так и не нашли), вы садились в прерии у костерка и травили истории или вместе шли в кабак с девочками, а однажды Рой, который был образованный малый (оказывается, у его отца в Миссури была огромная плантация) даже отвел вас в театр. Нельзя сказать, что вы остались в восторге (многого из происходящего просто не поняли), но в целом было здорово – красивая публика, красивые платья, что-то необычное происходит, какие-то изящные разговоры разговаривают, изящно руки заламывают! Ух! И все эдак со знанием дела, и все хлопают. Интересно, черт возьми! Гарри же рассказывал вам о команчерос. Он слышал от других караванщиков про этих людей. – Это парни лихие! – говорил он с уважением. – Никого не боятся. Живут в Пало Дуро, на границе Нью-Мексико и Техаса, но на одном месте не сидят – то они по эту сторону границы, то в Чиуауа. Все они, конечно, убийцы и головорезы, но сам подумай: они торгуют с команчами. Да им сам черт не брат! Поставляют им из Мексики ткань, еду, табак, скот, а берут золотом и лошадьми, а иногда и скотом тоже. Раньше там были одни мексиканцы, но теперь, говорят, и белые идут в команчерос. Говорят, что они грабят поселения на границе. Местные их бояться больше команчей! Я их сам не видел, но рассказывают так.
В октябре и ноябре вам удалось ограбить ещё два дилижанса, но когда вы брали второй, произошла досадная история. Какой-то дородный курносый господин в сером сюртуке, уставился на Гарри, когда тот выдирал из его жилета часы на цепочке, и брякнул: "Ба! А я тебя знаю! Ты..." И Гарри тут же выстрелил ему прямо в лоб. Это было последнее ограбление, которое вы предприняли. Гарри тяжело переживал эту историю (он действительно знал покойного, и хотя не питал к нему симпатии, убить знакомого тебе человека, который, к тому же, ни в чем не виноват – тяжелое испытание), и неделю спустя сказал, что денег у него достаточно, и он поедет покупать скот, а потом переберется в другой город. Рой тогда тоже засобирался в Калифорнию. Вы сердечно попрощались.
Ситуация в городе между тем, обострилась. В начале шестьдесят второго года Конфедерация объявила всеобщую мобилизацию. Немецкие парни не хотели идти в армию, чтобы умирать за рабство. Сначала квоты выбирались за счет американцев, но потом немцев стали заставлять отправляться на войну насильно. И тут оказалось, что в сельской местности у них есть своя милиция – небольшие отряды по пять-десять человек, считай, клубы, они не представляли большой опасности по одиночке, но имели винтовки и могли защитить себя. Однако в мае они объединились в Лигу Сторонников Союза, и хотя сами утверждали, что всего лишь защищают Хиллкантри (холмистую местность в Немецком поясе) от индейцев – ведь с началом войны набеги участились – это уже очень попахивало мятежом. Был там некий Фритц Тегенер, который ими верховодил.
В мае в Сан Антонио ввели военное положение и военный трибунал. Присланный из армии капитан Дафф с отрядом конных стрелков совершил несколько поездок по округе и повесил парочку человек, уклонявшихся от призыва. А в начале июня как-то пришли домой и к тебе. Это были не солдаты, а какие-то сторонники местного комитета, ты в этих комитетах путался, но в общем они следили за призывом. Было их двое, мистер Конви и мистер Тейлор. Обоим было лет по сорок, в этом возрасте в армию уже не забирали. У одного была короткая винтовка, у другого – дробовик. Вели они себя мирно, оружием не размахивали, но свои намерения очертили предельно ясно. – Блэйн Финч! – сказали они, заложив пальцы в вырезы жилеток. – На словах ты всегда был за нас. А каков ты на деле? Правда, ты калифорнио, но теперь у тебя дом в нашем городе, ты уже больше года живешь в Техасе. Ты точно не трус, ведь ты дрался с индейцами! Пойдешь с нами, запишешься в армию. Пора отдать свой долг штату Техас. Пора сражаться за конфедерацию, сынок! Ой, как удобно! В рейнджеры тебя не взяли, потому что ты не техасец, а тут сразу оказался техасцем. Отказ явно не принимался – они собирались заставить тебя пойти с ними, если будет надо.
-
+ Большое ограбление дилижансов.
|
Рядовой первого класса Скрипач Если ты думал, что если не поесть, будет легче – то нет. Не легче. Страдаешь, так сказать, пьешь полную чашу, как на Эфате, и даже, если честно, похуже. Там была просто качка. Тут, ещё и нервы. Лодку качает. Пытаешься как-то привыкнуть, почувствовать ритм, но не особо получается – от ожидания, что сейчас будет плохо, лучше не становится, скорее даже наоборот. Ощущение, как будто у тебя где-то внутри пустое место, где-то не там, где надо, и что-то из-за этого катается. И где-то, где тоже не надо, тоже пустота образуется. И от этого слабость, а потом крутит, а потом опять слабость. Такое вот морендо. – Эй, Скрипач! – раздается над ухом голос Занозы. Оборачиваешься. Он улыбается, поправляя ремень сумки с подрывным зарядом. В ней, кстати, двадцать фунтов тетритола. – Присмотри за капралом. Чтобы вернул его целым и невредимым, гыгыгы! Так странно, что это тебя, серо-бур-малинового и потерянного, просят за кем-то присмотреть. А не наоборот. Шутка, какая-то, наверное. Хотя кто его знает. – Слышь, присмотри за ним! Гыгыгы! Заноза и Мыло, лезут, куда им там надо. – Ну че застыли? Помогите человеку! – хмуро говорит Дасти, командир третьего отделения. Берет у тебя баллоны. – Скэм, давай, возьми его за руку. – Че, потанцуем? – смеется Скэмп. Неприятный тип. Большинство типов третьего отделения – все какие-то неприятные. Глумливые у них рожи от рождения. Все они из другого теста, не как ты. – Бля, хорош! – одергивает Скэмпа Дасти. – Давай, давай, шустрее! – Лааадно. Перебираешься в амтрак, Диаманти уже там. Мотор амфибии взрыкивает, гусеницы шлепают по воде с металлическим отзвуком, и ты понимаешь, что тебя тошнит даже от самого звука. Вас дергает, когда водила слишком резво ускоряется. – Э, не рыбу дохлую на сейнере возишь! – орет Дасти. Сама собой перед глазами встает картина – грязный маленький кораблик, а на нем в сети – груда дохлой рыбы. И запах. Баллон колокольно звенит о борт, когда тебе скрючивает. Под ногами туда сюда перекатывается волна – в ней плавает... всякое. В основном что-то, что побывало у кого-то в желудке. Плюс – красивые пятна, отливающие радужной пленкой – это бензин, которого кто-то чуть-чуть пролил на палубу. Чуть позже, возможно, к ним примешается кровь. – Да блюй прямо под ноги, – говорит Дасти безразлично. – Че теперь. Мрачный! Вставайте сзади с баллонами, а?
Сержант Бэтмен Сначала, сползая по сетке и устраиваясь в лодке, ничего не чувствуешь. Потом начинается качка, и тебя сразу мутит, как и всегда. Мутит так неприятно, очень неожиданно. Вод лодочка пошла наверх, и ты – "так, вроде нормально", а потом она – ууууух! вниз, и ты тоже – ууууух! вниз, и опять вроде нормально, и вдруг как подкатит. – Сержант, че такой бледный? – полушутя спрашивает кто-то. Даже не можешь повернуться, чтобы понять кто, потому что вцепился в борт так, что пальцы побелели, усиленно делая вид, как будто смотришь вдаль, как адмирал Хилл с мостика линкора. Да что там Хилл! Как Адмирал Фаррагут, йомана! Как Нельсон, нна! Незаметно для остальных прижмуриваешь один глаз. Как... Опять абсолютно неожиданно скручивает, чуть не охаешь. В этот раз блюёшь уже по-настоящему, но не особо красочно, потому что ничего особо и не ел. Такое ощущение, что то ли водой, то ли просто кашляешь, как ненормальный. Потом стоишь, глубоко дышишь. Странным образом, свежий морской воздух успокаивает. Тебе плохо. Мутит, а проблеваться нечем. Но в то же время тебе, почему-то не то что неплохо... как бы это сказать... бодро! В теле вялость, а в глазах, ты не сомневаешься, задор. Тошнишь ещё раз уже с каким-то странным любопытством: "Типа, ну что, вылетит птичка или нет"? Смотришь, как завороженный, на летящие по небу огоньки. Появляется дикое желание – сесть на такой огонек и тоже полететь. Усмехаешься. Даже не усмехаешься – смеешься, негромко, коротко, издаешь смешок, можно так сказать. Снова втягиваешь ноздрями воздух. Очень приятно. В этой расслабленности и одновременно спазмов от тошноты есть какое-то странное, противоречивое удовольствие. Снова смотришь на огоньки. Вдруг понимаешь, что с тобой происходит: очень хочется протошниться, но нечем, и очень сильно, дико хочется трахаться, но не с кем. Не в том смысле, что стояк, а в том смысле, что хочется ощутить другого человека, обнять, потереться об него, сжать, сдавить, уткнуться в него лбом. С отчаянием понимаешь, что на острове женщин не будет – их, наверное, всех снарядами разнесло. Это настолько странное сочетание бодрости и неудовлетворенных потребностей взвинчивает ощущения до небес. Непроизвольно задеваешь пальцами фанерный борт лодки, гладишь его, чтобы ощутить текстуру фанеры под краской. Хочется его полизать, но ты не настолько ещё съехал с катушек. Тошнит. Или подташнивает. Наклоняешься через борт, и так и остаешься, не начав кашлять, глядя на волны. Забываешь, что только что тошнило. – Сержант! – трогает тебя за плечо Официант, подносчик из первого расчета. Плечо почти током бьёт от этого. – В порядке? Понимаешь, что Физик чего-то там говорил, но ты почти ни хрена не понял, только кивал. Амтраки швартуются к бортам. Люди лезут в них, ругаясь и передавая друг другу снаряжение. – Ну мы это, грузимся! Удачи! Отчетливо понимаешь, как бы круто ты сейчас, несмотря на тошноту, мог перемахнуть через борт и оказаться в амтраке! Но кажется, тебе надо остаться тут, в лодке. Эх...
-
Мы еще не высадились а Бэтмена уже так плющит!
-
Если все пройдет нормально, Скрипач с самим Родео готов станцевать, не то что со Скэмпом
-
Прям очень нравится банда гопников третьего отделения, такие гиены эталонные!
|
Вас разбудили около полуночи. Времени было много, поэтому никто не стал ни врубать ревун, ни играть на горне – просто вахтенные матросы подняли несколько бойцов, а те растолкали всех остальных. Но многих, особенно молодых, даже и будить не пришлось – они вскочили с коек, как подброшенные, и принялись лихорадочно напяливать форму. – Да не спеши, в душ же ещё! – остановил кого-то Кюрасао со смешком. И правда, времени было предостаточно – почти три часа на помывку и завтрак. Стоишь в душе, намыливаешь тело и невольно закрадывается мысль: а не в последний раз-то? Не оторвёт чего? Ну, мало ли... Разглядываешь пальцы на ногах, перебираешь ими. – Давай быстрей! – кричат из-за двери. Надев чистое белье, приготовленное со вчерашнего дня, и форму, потомившись немного в кубрике (и мгновенно опять пропотев до самых копчиков), морпехи пошли на завтрак – в половине второго. Светать ещё не начинало, вы завтракали при ярком, режущем глаза свете ламп, заливавшем столовую, но оставлявшем под близко расположенными друг к другу столами черные непроглядные тени. – Ешьте досыта, парни! Обед может задержаться! Заправляйтесь как следует! – кричал Голландец на всю столовку. А завтрак, который накладывали вам моряки, дежурившие по кухне, был просто убойный! Говяжий стейк, яичница, картошка фри, джем с тостами для всех желающих! И две кружки горячего, дымящегося, черного кофе, крепкого, как поцелуй мексиканочки. Ну, почти как в Новой Зеландии! Если бы ещё пот со лба в тарелку не капал – вообще было бы замечательно, только... Только не всем еда лезла в глотку. Пока одни уплетали за обе щеки, другие лениво ковырялись в тарелке, а Флориду Кида даже стошнило в проходе. – Еманарот! Жевать надо было лучше! – сокрушенно воскликнул Недомерок. – Мне бы стейк оставил! Салага! – Извините, – буркнул Флорида, вытирая рукой бледные губы. – Простите. Я не специально. – Иди, умойся, моряки приберут, – сжалился над ним Голландец. – Есть. Большинство же морпехов либо смели всё с тарелок за двадцать минут, либо оставили попытки набить живот за те же двадцать минут. Всё, не лезет так не лезет. И кстати, ВСЕ слышали истории о том, что с полным желудком идти в бой опасно, но всё же раз начальство кормит, словно на убой, то, наверное, все правильно, так и надо... – Десант! Разойтись по кубрикам и проверить снаряжение! – раздался голос по громкой связи. Это Ами. А чего там проверять? Все уже двадцать раз проверено-перепроверено. Хоть бы уж быстрее... В три часа утра приказали строиться на палубе. Вышли из кубриков уже обвешанные оружием и патронташами, замерли, посеребренные лунным светом, бледные грибастые тени в касках. Складываете свои казарменные баулы на палубе – к вечеру их обещали на берег доставить. Не все сразу ощутили, что именно изменилось. А когда прислушались, поняли: стало тихо – машины корабля больше не работали, "Зейлин" стоял на месте, отдав якоря. Сержанты стали выкликать имена по списку. – Ковальски? – Здесь! – Тревино? – Здесь! – Хоббс? – Здесь! Было темно, но никто не подсвечивал фонариком: уже давно все всех помнили наизусть. Из роты Гольф не хватало пары человек из второго и третьего взвода. Их заменили резервными морпехами, как и было запланировано накануне. Из всего батальона только дюжина бойцов не стояла сейчас на палубе: один был заперт на гауптвахте, пятеро валялись с малярией, но собирались присоединиться к десанту завтра, двое повредили колени ещё на учениях, один отходил после удаления аппендицита, и ещё четверо с разными травмами – кто свалился с трапа, кто куда не надо пальцы сунул, в таком роде. А вы все стояли. Кто-то из сержантов не выдерживал, давал последние наставления немного ворчливым голосом, типа "На берегу столбом не стойте!" или "Прежде чем открыть огонь, проверяйте прицел! Запомните! Проверяйте прицел!" или "Во что попало не палить!" или "Никому не геройствовать! Никакого глупого геройства!" или просто "Помните, чему вас учили!" И тут из динамиков без предупреждения грянула музыка. ссылка Это было так неожиданно, что вы даже не сразу врубились, что это "Дворцы Монтесумы", более известные, как Гимн Корпуса Морской Пехоты США. Ваш гимн. Это капитан "Зейлина" решил вас так подбодрить. И вот музыка доиграла, а вы все стоите – шеи мокрые, во рту сухо, пить вроде как рано. Когда уже светать начнет? – Рота "Эхо" – приготовиться к погрузке в десантные средства! Вытянулись очереди от борта к борту. Люди идут мимо вас, позвякивая снаряжением, хмурые, сосредоточенные. – Пока, парни! – Увидимся на берегу! – Помни про наше пари, Парамаунт, ага? – Ага! Прошла очередь. – Рота "Фокс" – приготовиться к погрузке в десантные средства! И снова мимо вас шагают бойцы с винтовками, ящиками, коробками с пулеметными лентами, кто-то натыкается на баки огнемета идущего впереди сапера, чертыхается. – Удачи парни! – Эй, оставьте нам хоть одного япошку! – Если они вообще там есть. Весь ваш батальон – в первом эшелоне десанта. Первые две волны – роты "Эхо" и "Фокс". Третья волна – вы. Четвертая и пятая – резервы, рота тяжелого оружия, часть саперов и штаб батальона. Первые три волны – на амтраках, остальные – в лодках. И вдруг громкий голос из динамиков: "Прекратить посадку в десантные средства!" Очередь замирает. Никто не понимает, что происходит. С грохотом и лязгом, поднимают якоря, гудят где-то под палубой машины, "Зейлин" набирает ход. Куда? Зачем? Никто не в курсе, никто ничего не знает. Вам даже к борту подойти и поглазеть нельзя. Полчаса спустя опять бросаете якорь. Посадка продолжается. Что стало с теми, кто уже был в лодках? Что вообще происходит? Ничего не ясно. Ясно одно – высадку не отменили, просто корабль зачем-то переместился. Очереди движутся. – Ну всё, сейчас мы. – Точно. – Кларк, ну мы это... держимся друг друга если что? – Да. – Давай. – Давай. Хоуторн и Шерлок жмут друг другу руки, торопливо, крепко. И ещё некоторые морпехи жмут, некоторые украдкой. – Ты главное держись за мной и всё будет ништяк, – говорит кто-то кому-то. – Ты не переживай, не дури. Все ништяк будет. – РОТА ГОЛЬФ – ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПОГРУЗКЕ В ДЕСАНТНЫЕ СРЕДСТВА! – кажется, что команда звучит оглушительно. А на самом деле – нет, всё так же как у других. Выстраиваетесь в полумраке один за другим. Идёте медленно вперед, шаг за шагом. – Смотри! Смотри! Вооон там! – Где, где!? – Воооон там! На темном небе вдалеке рассыпается гроздь красных огоньков, крохотных, красивых – сигнальная ракета. – Что это? – Не знаю, япошки, наверно. – А может, самолет наш сбросил? – Может. – Это на Бешио? – Наверное. Никакого Бешио ещё не видно, только смутная граница между морем и небом. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! – приговаривает кто-то, как заведенный, совсем рядом. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Лейтенант Клонис смотрит на свои новые водонепроницаемые часы, стрелки чуть светятся фосфором. "Четыре часа сорок одна минута". Двигаешься в очереди шаг за шагом, словно в душевую, только не в душевую. И вот уже видно борт корабля. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – видишь флотского старшину, который руководит погрузкой. Ему вторят другие – у других сетей. Рядом с леером – два морячка со спасательными кругами под рукой, страхуют вас, пока ставите ноги в ячейки сети. Один из них говорит каждому четному: – Удачи, парни, – голос у него равнодушный, гнусавый. А второй приговаривает: – Удачи, морпех, – этот говорит каждому, голос у него теплый, чуть подрагивающий, честный. По голосу слышно, как он рад, что не он сейчас лезет в десантный бот, и как ему стыдно не за то даже, что он остается, а за эту радость. Смотришь вниз – а там под бортом черная пропасть, и в ней на черной волне ходуном ходит тупорылая лодка Хиггинса, выделяясь светлым пятном, постукивая о борт "Зейлина". Видишь во мраке грибные шляпки касок тех, кто уже сидит в лодке и ползет по сети. Сеть качается. Возникает немного неприятное ощущение в животе. Поворачиваешься спиной к морю, держишься руками, вставляешь ботинки в ячейки. – Удачи, морпех. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Шаг вниз. Ещё шаг. Ещё шаг. Перед глазами маячит серый стальной борт с потеками краски, освещаемый луной. Руками чувствуешь грубое волокно "волосатых" канатов. Если сейчас что-то произойдет – ну, что угодно – главное удержаться на воде те секунды, пока бросят круг. Они же найдут тебя даже в темноте, да? А можешь и не удержаться на поверхности – с этим рюкзаком, ботинками, каской, тщательно рассованными по карманам и подсумкам патронами и гранатами... кто его знает? Бултых – и пошел ко дну. Шаг за шагом. Сверху доносится всё то же: – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – и потише, – Удачи, парни. Удачи, морпех. Сеть качается, внезапно отклоняясь от борта. Но лезешь, все равно упрямо лезешь вниз, стараясь не смотреть на неприятную щель между бортом катера и бортом корабля. Если ты туда попадешь, тебя раздавит даже не в лепешку. Но как ты туда попадешь? Нет, не попадешь ты туда никак, тебя от неё сеть отделяет. Переставляешь ноги. Поднимаешь голову – сверху видишь темные подошвы и задницу другого морпеха, его фляжку на поясе и поблескивающий, окованный сталью приклад винтовки. Ползете все вместе дальше, как муравьи по увитой плющом стенке. Наконец, ещё раз обернувшись, видишь катер совсем близко. Тебя берут под руки товарищи, помогают, чтобы не упал – катер пританцовывает на волнах. Ууууф! Готово. Теперь можно встать поближе к корме и передохнуть, помочь другим. Пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами спускают на тросах вслед за людьми. Вдруг сильная волна – хрен знает от чего – перехлестывает гребнем борт и плещет тебе на форму. Соленые брызги. И ты понимаешь: холодно! Экватор, ноябрь, а тебе холодно! Под тобой, под палубой десантного бота – ледяная могила океана, она никогда не бывает теплой. И от неё несёт величественно-равнодушной прохладой, безмолвием и смертью. Лодка, заполнившись морпехами, заводится, отваливает от борта, чтобы дать место другой. Пока, "Зейлин". Ну не прощай же, да, не прощай?! У тебя там баул с вещами остался. Глухо рокочет мотор. Брызги опять летят в лицо. – Черт, холодно! – Замерзли дамочки, да!? – смеется рулевой в своей огромной каске, у которой поля опускаются на уши. – Есть немного. – Ничего, скоро светает! – Граааааахххх! – разносится гром над морем. – Грааааах! – Что такое? – Началось?! – Началось, началось, уймись. – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах! – Это "Мэриленд" шарашит! И "Колорадо"! – Вон! Смотри! Началось! – Смотри-смотри! – Шестнадцатидюймовки! – Ага! – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах! Видишь, как линкор, черный, гордый, освещается вспышкой, окутывается облаками дыма, и с задержкой долетает грохот залпа. – А куда бьют-то? – А вооон, вон туда! Облокотившись на борт лодки, видишь вдалеке, во мраке, огромные водяные столбы, и замечаешь за ними что-то. Что-то приземистое. И вдруг понимаешь. Вот он, Бешио. К нему летят по четыре маленькие оранжевые огоньки, исчезают во мраке и опять поднимаются белые столбы взбитой воды. И тут... начинается ЭТО. Огонь открывают ВСЕ боевые корабли, которые ты видишь. Крейсера и эсминцы – все начинают свой концерт. Грааах! Граааам! Грааам! Рррах! Ррррах! Ра-ра-рааах! Рррах – буууууум! Грааааах! Грааааам! Гра-гра-грам! Ррррах! Ра-ра-рааах! Буууум! Грааааах! Гра-гра-грах! Буууум! Лупят скорострельные восьмидюймовки крейсеров. Неистово плюются снарядами пятидюймовки эсминцев. Солидно гаркает главный калибр линкоров. Небо усеивают мириады огоньков. Все летят туда, к острову. А там... Тонны воды взлетают вверх и опадают. Клубы дыма и пыли поднимаются там и здесь даже не облаком, а сплошным маревом. Вдруг – яркая вспышка озаряет остров: огромный столб пламени, похожий на гриб, поднимается, расцветает и опадает. Грохот чудовищного взрыва доносится даже до вас, а тут мили три, не меньше! – Оооо! Ништяк! – Маладца! – Ну, флот даёт! – Красота! – На такое можно вечно смотреть! – Задали жару! – Косоглазые сами напросились! – А прикинь облом, если их там нет!? И тут всплеск воды возникает ярдах в трехстах от вас. – У кого-то из флотских проблемы со зрением или что?! Это с крейсера или с эсминца? – спрашивает Лафайетт. – Ты что, дебил? – смотрит на него Долговязый. – А что? – "Что, что". Это японцы. И становится на время тихо. Все ждут. Ещё несколько одиночных всплесков – высоченных, видите, как медленно опадает вода миллионом брызг, как на поверхности ещё на какое-то время остается белое пятно взбудораженной пены, а потом растворяется в океане. – Это те их восьмидюймовки? – с тревогой спрашивает Хоуторн. – Хер знает. Потом всплески прекращаются. Потом опять поднимается столб воды. Потом вам уже всё равно – никто не верит, что япошки попадут. Лодки идут куда-то одна за другой, затем встают на циркуляцию. Некоторые морпехи даже не понимают, что движутся по кругу. Канонада продолжается. Вы уже привыкли. Уже мало кто пялится на остров, не отрываясь. – Эй! Эй! Не курить! – Ой, забыл. Небо светлеет. Теперь уже лучше видно Бешио, вернее, сплошное облако пыли и дыма, в которое он превратился. – Красивый был островок, наверное, парни! – смеется Лаки-Страйк. – Скоро узнаем. – Думаю, не узнаем как раз. Его не узнаем. Наконец, видите подруливающие амфибии. Они не такие, как в спецификациях – более приземистые и... меньше что ли? Хлопают особыми гусеничными лопастями по воде, раскачиваются на волнах. Хищно ощетинились пулеметами поверх выкрашенных серой краской кабин, у некоторых на лоб наварены стальные плиты с узкими прорезями, как будто транспортеры подслеповато щурятся в полумраке, пытаясь распознать в десантных лодках своих собратьев. Перекрикиваются рулевые, офицеры. – Какая у вас рота? – Где первый взвод? – Давай туда! – Понял! – Какой номер катера у второго взвода? – В душе не ебу! – Посмотри с той стороны! Море глушит голоса, им приходится кричать изо всех сил. Уэлл-Уэллу сейчас не позавидуешь: похоже, всё насмерть перепуталось. Какие амтраки к какому взводу должны идти? Кто куда? А ночью ещё и не видно ни черта – небо-то светлеет, а солнце ещё даже не показалось. – Донахъю! Лейтенант Донахъю! – кричит он со своего катера. – Твои вот эти два! Что?! ТВОИ ВОТ ЭТИ ДВА! Понял? ВОТ ЭТИ ДВА-АА! И начинается погрузка в амфибии. И это цирк с конями, только с морскими. У вас же роли сразу две – вы и клоуны, и акробаты. Амфибии подходят к борту, вернее, пытаются подойти, выровняться, крупные волны растаскивают суденышки. – Крепи трос, блядь! – Нет, давай заново! – Давай ещё раз! – Да крепи его, блядь! Ну вот, снова-здорова. – Давай ещё раз! – Подработай! Подработай веперёд! – Чуть влево возьми в этот раз! А потом вы, морпехи, должны перебраться из одного танцующего стального гроба побольше в другой танцующий стальной гроб, поменьше. Борт с грохотом бьется о борт, противно скрежещет. У лодок Хиггинса борта из фанеры, а у амфибий – стальные. Ты же понимаешь, что будет с твоими пальцами или с ногой, если они попадут в щель между плавсредствами, и в это время море захочет поиграть в кораблики? Ничего хорошего. "Ебаный в рот, кто придумал это всё и нахуя?" – примерно такая мысль написана на рожах, когда вы вцепившись в кромку борта, обламывая ногти, пытаетесь не сорваться в холодную воду и перебросить своё тело, утяжеленное рюкзаком, оружием и всем остальным, в амфибию. Многие, перевалившись, падают, катятся по боевому отделению амтрака, хватаются за кожух вала, идущего вдоль пола, лишь бы не выпасть. – Че расселся, помогай других ловить! У амтраков низкий борт – волна то и дело перехлестывает его. Под ногами плещется влага. Вы начинаете дрожать. Холодно! Дожили! Вы умудрились замерзнуть на экваторе! А может, это от напряжения уже озноб бьет? Пахнет морем. Горький привкус океанской воды ощущается на губах – у тех, кому брызги прилетели в лицо (то есть, почти у всех). Дует бриз – ну почему на "Зейлине" вы его совсем не ощущали!? А, верно, потому что бриз не дует в открытом море. – Слышь, Оливер, твою бы женушку сюда, она бы меня согрела! – начинает подкалывать Газолина Кюрасао. – Она бы ужаснулась и прыгнула за борт от одного твоего жалкого вида! – Гыгыгы! – А вот от кого бы она не отказалась, это от сержанта Стэчкина. Да, Газолин? Зачем ей рядовой, когда есть целый сержант, да ещё и красавчик! – Если тебе башку не оторвет сегодня, сможешь вернуться в Веллингтон после войны и спросить у неё, зачем. – Если тебе оторвет, я ещё и утешу вдовушку. Газолин ничего не отвечает, то ли устав препираться, то ли задумавшись над последней фразой всерьез. А над морем всё грохочет и грохочет. И высадка всё ближе и ближе. – Да не может там никто выжить! Ну посмотрите сами! И это ещё авиация не отработала! – А во сколько? – Через пятнадцать минут должны прилететь. Пол шестого утра. Скоро в бой. *** Разведчики-снайперы А у вас всё куда проще. Погрузились одну лодку – весь взвод в неё поместился, и ещё шесть саперов с огнемётом. За старшего – Хок, а заместителем его – лейтенанта Лесли, из инженерного. – Ну что, морпехи, готовы? – Готовы вернуть вас домой к маме, лейтенант! – хорохорится Шарки. Олд-Фешн толкает его в бок. – Ни слова о матери лейтенанта, морпех! Все смеются. – Вы знаете, что происходит прямо сейчас? – Что, лейтенант? – Военно-морская авиация бомбит Джалиут, Науру, Вотже и Кваджалейн. Чтоб ни один самолет оттуда не поднялся. А скоро и по Бешио ударит. – Япошки только свой сраный кофе сварили, а в него вместо кубиков сахара падают бомбы? Красота! – А во сколько по Бешио ударят? – Через четверть часа. В пять сорок пять. – Будет шоу, черт возьми! Готовитесь. Что бы и как бы там ни было, вы пойдете в бой первыми. Самыми первыми. Не прямо сейчас, конечно, до острова ещё далеко, вы ещё в лагуну-то не вошли. И все же пушки ещё будут грохотать, бомбы рваться, а вы уже должны быть на этом проклятом пирсе. Будут ли там япошки? Кто знает.
-
-
Хорошо передано ощущение "перед переправой", вот прям верю.
-
Да уж, и пост прям натурально передает ощущения раздрая, нервов и готовности к бою!
-
Ощущение, будто читаю книгу участника событий вроде "Каска вместо подушки" или смотрю отличный фильм про ту битву. Это прекрасно.
-
-
Очень легко проникнуться атмосферой. Повторы, постоянный отсчет времени, вот это все. Ну и приколы морской пехоты, которая никогда не ошибается, как всегда радуют. Нельзя ж просто послать людей умирать, надо, чтобы они сначала почувствовали себя немножко идиотами.
-
Ощущение передано хорошо. И пост монументальнейший просто. И я люблю, когда артиллерия разносит что-то в играх в хлам эпично.
-
-
ощущения от лодки очень натуральные
|
Несмотря на разрушения и голод, Виксберг не вымер и не превратился в город-призрак. Слишком это важный был пункт на реке. Вообще любой город на реке был важен, но Вкисберг – особенно: с одной стороны к нему подходила железная дорога от Джексона, а с другой сходились вместе Язу и Миссисипи. Потому за него и бились так отчаянно.
И конечно, когда в городе есть гарнизон и военная администрация, он начинает оживать. Военные вечно что-то покупают, не считая деньги, у них всегда есть пайки и припасы, доставшиеся им даром, которыми они не прочь поменяться, и человек ловкий, предприимчивый всегда может извлечь из этого выгоду. Поэтому Виксберг потихоньку стал оживать.
Но пятнадцатилетней девочке одной в нем всё равно выжить сложно, особенно если она так и не нашла семью, которая готова ей помочь.
Ты бы, может быть, и нашла. Но напрасно ты думала, что быть воровкой "солиднее", чем проституткой. Узнав, что тебе приходится отдаваться за деньги в пятнадцать лет, люди, скорее всего, пришли бы в ужас. Они посмотрели на себя, поохали относительно того, до чего докатились, что никто вовремя не озаботился судьбой крохи, обсудили бы, что так нельзя, и быстренько нашли бы для тебя приемную семью. Ведь у всех у них было бы ощущение, что это они своей черствостью вынудили тебя на такое, и они постарались бы исправить это, пока порок не захлестнул маленькую девочку с головой. Но воры сострадания ни у кого не вызывали. А дурная слава возникает быстро – там что-то пропало, здесь что-то исчезло, при этом рядом крутилась та самая девочка, которая перед осадой пела свои песенки (знали-то тебя многие). И очень скоро жители стали относиться к тебе настороженно и враждебно. Да, у тебя погибли родители, это многие знали. Это было плохо. Но кто рискнет взять к себе в дом воровку? Да ещё и в такое время.
Лето шестьдесят третьего было очень голодное. Не раз у тебя сводило живот от голода и хотелось выть и лезть на стенку. Благодаря Сайласу ты умела закинуть удочку, но не было лодки, чтобы добраться до ваших рыбных мест, да и удочку смастерить ты сама не умела. Первое, что ты украла, был пирог в одном доме, неосмотрительно оставленный на окне остывать. Но такая удача подворачивалась редко. Приходилось сидеть в кустах, ждать, пока какая-нибудь семья покинет свой дом, а потом искать способы забраться внутрь. Летом это было не так сложно – во многих домах вышибло стекла, а коричневую грубую бумагу, которой их заклеивали, было легко прорвать или прорезать щепкой. В первом доме, в который ты забралась, ты украла картошку, спички, нож и банку с кукурузной патокой. Патока была мерзкой на вкус, но зато сладкой. Помнишь, как случайно опрокинула на себя банку, и на платье осталось бурое, несмываемое пятно. Думаешь, ты пыталась его отстирать? Не-а. Ты лихорадочно скинула с себя платье и стала высасывать из материи драгоценные капли, лишь бы ощутить во рту вкус чего-то съедобного, чего угодно. А картошку потом запекла в камине в брошенном доме. Ничего вкуснее в жизни, чем эта несоленая картошка, ты так и не попробовала. Этих домов у тебя было несколько. Почему-то страшно было жить всё время в одном, казалось, вот-вот вернутся хозяева и непременно накажут за порванные книги и разломанные стулья, и ты кочевала из одного в другой. Постепенно у тебя появился мешок, куда ты складывала полезные находки – топор, чтобы ломать мебель, спички, вату, книжки для растопки (помнишь, как сожгла до последней страницы школьный букварь), жестянку с солью. Потом к ним добавилась стамеска – с ней можно было открыть даже запертую раму, если дерево было трухлявое. Сил, чтобы выломать двери топором у тебя не было, а ещё было опять же страшно – вдруг ты будешь ломать дверь, даже и в брошенный дом, а кто-то увидит, схватит тебя, что тогда? Побьют? Отправят в приют? Осенью было полегче – можно было своровать репу или редиску с огорода, обтрясти недозрелую яблоню. О, ты помнишь, как болел живот от этих недозрелых яблок. Почему недозрелых? Да потому что стоило бы им созреть, хозяева обтрясли бы их до единого. Зимой стало голодно и холодно. Мебель в брошенных домах сгорела очень быстро, и пришлось воровать дрова. Тут тебя уже все приметили, как воровку. Однажды на тебя спустили собаку (к зиме они уже начали появляться в Виксберге). Собак ты ненавидела, они вечно мешают воровать, вечно норовят тебя учуять и облаять, но обычно это были дворняги. А спустили на тебя мордатую пятнистую катахулу с хвостом-палкой и большими ушами. Она несколько раз укусила тебя за икры и за бедра, порвав подол платья и перепачкав кровью. На ногах остались следы от зубов. Жара не было, но ещё неделю ты прихрамывала. Воровать дрова в тот дом ты больше не ходила. Раньше к военным ты боялась подходить близко, но теперь осмелела. К зиме они построили себе казармы, но палатки стояли ещё какое-то время не свернутые, и оказалось, что из них очень удобно тащить... всякое. Керосин, промасленный брезент (это были другие свернутые палатки), мыло... Ты стала менять эти вещи на еду у людей, дело пошло веселее – за них давали хлеб, давали бекон, давали яйца. Потом ты украла курицу – ну точно как лиса. Подстерегла во дворе вечером, навалилась всем своим тощеньким телом, чувствуя, как острый клюв скребет по животу, чувствуя, какая на самом деле курица маленькая под перьями (как и ты, если с тебя снять платье). Схватила за шею и свернула, как делала когда-то Лавиния. Шейка только и хрустнула. Встала, воровато оглянулась и побежала. Сама научилась ощипывать, потрошить, варить. А, господи, этот желтоватый бульон с луком и мороженой морковью, как это было восхитительно! Пока ещё не все ненавидели тебя и травили. Помнишь, как однажды ты пошла в один дом посмотреть, что бы стащить, а хозяева пригласили тебя и накормили обедом. А потом ты украла у них охапку дров из поленницы. А потом выпал снег, и стало очень-очень холодно. Ты мерзла без теплой одежды. Платье уже совсем износилось, оно выцвело, изорвалось и напоминало серую грязную тряпку. Ты смастерила что-то вроде пончо из рогожи и старых одеял, но грело оно плохо. Можно было украсть платье с бельевой веревки (когда температура повышалась, и снег начинал таять, хозяйки начинали опять сушить белье на улице). Но как потом ходить в нем по улице? Одно дело, когда все знают, что ты воровка, а другое – когда ловят с поличным. Ладно, наверное, тебя не убьют, но не попадаться же так глупо. Ты решила выменять платье на керосин, а для этого снова украсть его у военных. Но в этот раз ты попалась – просто потому что замерзла ждать, пока часовой отойдет в сторону, и побежала к палатке слишком рано. Часовой схватил тебя прямо в палатке, за шкирку, как щенка, и принялся звать других солдат. Скоро вокруг тебя собралась толпа человек из десяти. – Веди эту замухрышку к майору! – кричал кто-то. Потом пришел офицер: высокий, подтянутый, в начищенных сапогах, с тонкими усами, какой-то капитан. – Дурачье, она же просто ребенок! – сказал он и приказал отвести тебя к себе в кабинет. – Не бойся, девочка, никто тебя не тронет. Меня зовут Сэмюэль Грин. А тебя как? Он отвел тебя в комнату, посадил на стул, растопил посильнее печку, принес большой таз горячей воды, губку, мыло и полотенце. – Я посижу у двери, ты когда помоешься, постучи в дверь, хорошо? Потом вышел и закрыл дверь на ключ. Уютно было в этой пустой комнате, где на стене висели какие-то литографии, в печке потрескивали дрова, а на столе горела керосиновая лампа. Ты смыла губкой всю грязь с тела, только волосы мыть не решилась. Там было зеркало, и из него на тебя посмотрела тощая, хмурая девочка с быстрыми, колкими глазами. Ты её не узнала. Было неприятно надевать на чистое тело грязное белье, рваные чулки и страшное платье. Потом ты постучала в дверь. – Подожди немного! – крикнул из-за неё офицер. Чуть позже ключ в замке повернулся, и он вошел. В руках у него был котелок и сковородка с крышкой, и от них пахло умопомрачительно. Он усадил тебя за письменный стол, и за ним ты уплетала бобы с мясом и яичницу с беконом, а он ещё сходил и принес кофейник. И взяв у него из рук жестяную солдатскую кружку, ты посмотрела ему в глаза и прочитала там только сострадание. Себе он кофе тоже налил. Вы поговорили о том о сем. – А брат воюет значит, – сказал он. – Ничего, не переживай, скоро война кончится уже. Если... в общем, вернется. Потом он сказал тебе, чтобы ты спала на его кровати, опять ушел и запер дверь. Утром он накормил тебя завтраком, дал тебе старый военный плащ с пелериной, который волочился по земле, теплое одеяло, шерстяные перчатки, шарф, шляпу и еды. Кофе, бекон, мешочек риса, коробку галет (он еще спросил, крепкие ли у тебя зубы, ты, вместо ответа, открыла рот и показала их ему, и он усмехнулся). – Не ходи больше воровать сюда, – попросил он. – Какой-нибудь дурак пальнет – и всё, – и потрепал тебя по голове.
Эта еда и одежда тогда помогли тебе пережить зиму.
Весной тоже было голодно, но появились птицы, и ты научилась кидать в них камни. Ты ела соек, поджаривая их тушки над огнем на палочке, и сгрызая даже мелкие косточки. Но этого было мало, и опять пришлось воровать, прятаться, выслеживать, вынюхивать. Теперь уже все знали, что ты воровка, и при встрече кричали тебе это, а иногда (если думали, что ты украла у них что-нибудь) кидали в тебя камнями. И ты кидала в ответ.
Однажды тебя поймала одна баба, дородная миссис Фелпс, жена жестянщика, у которой ты пыталась стащить масло. Вот тогда ты узнала, что бывает с воришками. Она оттаскала тебя за волосы (по-настоящему, так что некоторые вырвала), ты отбивалась изо всех сил, но у неё были сильные руки и она была очень зла. А когда ты укусила её, миссис Фелпс схватила палку и лупила тебя до тех пор, пока ты не расплакалась. И тогда она стала бить тебя ладонью по щекам, приговаривая: "Будешь ещё воровать, дрянь такая?! Будешь кусаться!?" Тебе пришлось повторить "не буду" раз двадцать, прежде чем она сочла свой долг перед обществом в перевоспитании Кейт Уолкер выполненным и выкинула тебя на улицу. Всё лицо у тебя распухло, щеки горели, ноги были покрыты синяками. Ты еле доползла до своего "гнезда", свернулась клубком на кровати, прислушиваясь к боли. У миссис Фелпс ты тоже больше не воровала.
К маю в город стали возвращаться жители, и многие заброшенные дома обрели старых хозяев. Опять открылась школа, начали работать магазины, янки окончательно починили разрушенную в прошлом году железную дорогу, люди перестали думать только о еде и топливе, начали обустраиваться заново, вспоминать, что значит жить. Но тебе в этой жизни места уже не было, на тебе уже стояло клеймо. Девочки, встречая тебя по дороге в школу, сначала просто отворачивались, но потом Мэри-Эн-Ламберт, торжествуя, что у неё теперь нет соперницы, назвала тебя "замухрышкой", "воровкой" и "грязнулей", и другие тоже стали тебя окликать этими словами. Замухрышка-Кейт – так тебя теперь они звали.
Незанятых домов оставалось все меньше. В конце концов их осталось два из тех, что ты знала. В одном, правда, поселился какой-то сумасшедший, который то ухаживал за сорняками на клумбе, думая, будто это розы, то бегал по дому и искал своих детей, то сидел на крыльце и смотрел в одну точку. Ты его побаивалась. Но к июню он умер, и его похоронили на кладбище. В другой дом, побольше, ты пришла однажды вечером, таща мешок со своими пожитками, и услышала шаги и голоса. Можно было развернуться и идти, но ты решила посмотреть, нельзя ли что выпросить у вернувшихся хозяев или стащить. Но это были не хозяева. В доме поселились какие-то мальчишки. Самому старшему было лет шестнадцать, и ещё было двое помладше. Они были примерно такие же, как ты – один остался без родителей и дома, другого выгнала из дому тётка, третий сбежал из приюта. Сначала они заявили тебе, что девчонка им не нужна, но ты рассказала, что обворовывала военные склады, и что они по сравнению с тобой – сосунки, и им это понравилось.
Воровать вдвоем-втроем было гораздо удобнее: один смотрит за обстановкой, а остальные выносят добро. К тому же тот, патлатый, сбежавший из приюта, Орвилл, знал, где можно продать ворованные вещи. Вы стали воровать не только еду, но и настенные часы, подсвечники, серебряные ложки. Денег давали мало, но чтобы прокормиться хватало. Старшего звали Бри (от Бринтон), а третьего, которого тетка выгнала – Смит. Бри был довольно ловкий, черноглазый парень, тощий, как и все, но в отличие от них довольно хитрый. Глаза у него были подвижные, нос – заостренный, а на лицо все время падала одна черная прядь, как он с ней ни бился. Орвилл же был приземистый, коренастый подросток – он неистово чесал свои сальные патлы (да, вши у него, конечно, были), носил смешную кепку не по размеру и на его скуластом рябом лице всё время играла дурацкая презрительная ухмылочка. Ну, а Смит просто был сопливый пацаненок лет двенадцати, но зато, покупая в лавке еду он не вызывал подозрений. Вырученные деньги, если оставалось, вы делили между собой, но тебе давали всегда неполную долю, как и Смиту. Скажем, выручали вы полтора доллара – по полдоллара забирали Орвилл и Бри, а вам доставалось по четвертаку, потому что "ты сопляк, а она девчонка". Но чаще всего вы на все деньги покупали еду, и уж еду-то вы делили поровну, тут все было честно. Мальчишки эти были трусливые, глупые (особенно те, что помоложе) и ненадежные, но... с ними все равно было повеселее. Даже если они ругались, даже если смеялись друг над другом или над тобой (однажды тебе за шиворот сунули жабу), даже если иногда обманывали друг друга – с ними было гораздо лучше, чем одной в пустом страшном доме. Привыкай-не привыкай, человеку, если он не поехал крышей, нужна компания. Так заложено природой. Иногда вы топили камин, садились рядом и рассказывали разные истории – любую чепуху, которая приходила в голову. Иногда жарко спорили. Иногда строили планы. Орвилл хотел стать банкиром. Смит – поваром. Бри же говорил, что поедет на Запад, вот только накопит денег побольше. Смит сразу просил, чтобы тот взял его с собой, но Бри пугал его историями об индейцах, которые непременно с него снимут скальп.
Зима шестьдесят четвертого - шестьдесят пятого выдалась тяжелой: вашу шайку уже заметили и не подпускали вас близко ни к курам, ни к бельевым веревкам. В конце ноября ты заболела – наверное, простудилась, пока вы ждали под дождем, когда в очередном доме погаснет свет, и можно будет взломать окно и забраться внутрь. Очень тяжело заболела, очень нехорошо. У тебя адски болело горло, а кашель рвал грудь, ты страдала в своей кровати и лоб был в огне. Ты даже, кажется, бредила. Мальчишки не знали, что с тобой делать. Орвилл и Смит вообще сказали, что ты, наверное, заразная, и они к тебе в комнату заходить не будут. Бри был посмелее, он спрашивал, как ты, подтыкал тебе одеяло. Он потратил все свои деньги на чай и джем для тебя и какие-то пилюли в аптеке. Он варил тебе бульон и выносил за тобой ведро. Потом другие мальчишки, видя, что он сам не заболел, тоже стали помогать, хотя и ворчали. Под рождество они скинулись и купили тебе... новое платье. Бри показывал его тебе от дверей, оно было простенькое, из цветастого ситца, но красивое. – Ты главное выздоравливай, Кейт, – говорил он. – Мы и башмаки тебе купим новые. Если бы не они, ты бы тогда умерла.
Ты поправилась только в январе. Но голос у тебя так и остался с хрипотцой, навсегда. Петь так же красиво, как раньше, ты уже не могла. В феврале вы попробовали опять ограбить военный склад, но никаких палаток уже не было, и капитана Грина, наверное, не было, а часовой и правда пальнул в вас из винтовки, только не попал. Пуля ударила в забор у тебя над самой головой, со страшным треском расколов доску. Не помнишь, чтобы когда-нибудь вы улепетывали с такой скоростью. Тогда же заболел и Смит. Но не так ужасно, он встал на ноги за пару недель, к тому же парни уже знали, как выхаживать больного. Да и ты помогала. – Кейт, прочитай мне сказку, – просил он слабым голосом. И ты читала из найденной и чудом не сожженной книжки. И он засыпал. А в апреле разнеслись новости – Ли сдался при Аппоматоксе. Бои, правда, ещё кое-где шли, но было понятно – войне конец. И ещё одна, может быть, даже более громкая новость – президент Линкольн убит актером в театре. Город стоял на ушах – многие радовались, все обсуждали, что будет дальше, ведь вице-президент Эндрю Джонсон – тот самый, который напился на банкете и которого Линкольн прогнал оттуда от греха подальше. А вы тем временем, пользуясь суматохой, провернули настоящее дело – взломали магазин и украли оттуда кучу всего: соль, сахар, свечи, консервированные персики, кофе, сгущеное молоко и деньги из железной кассы! Первый раз вы похитили что-то такое, что тянуло на слово "куш". Устроив пир на весь мир и съев столько сгущеного молока, что оно разве что из ушей у вас не потекло, вы решили завтра продать все и разделить полученные деньги, на этот раз поровну. На следующий день ты пошла проверить почтовый ящик у дома родителей: может, пришло что от Сайласа, раз война закончилась? Писем не было. А когда ты возвращалась, то услышала сбоку голос: – Кейт, не ходи туда! Ты шмыгнула в кусты. Бри был там, а больше никого. – Фух, боялся, ты по другой улице пойдешь. Пришли солдаты, вломились в дом. Я еле сбежал через окно. Остальных заловили. Теперь, наверное, в приют отправят, а Орвилла, может, в тюрьму. Меня точно посадят, если поймают. Надо уматывать из города. Помолчали. Он покопался в кармане. – Вот твои деньги, Кейт. Все что успел вынести, твоя половина. Снова помочали. – У меня в Канзасе есть родня, я их и не помню почти. Я, наверное, попробую их там разыскать. Не знаю, правда, помнят ли они меня. Поехали со мной, если хочешь.
Даже отсюда было видно, большой пароход, стоявший у пристани. У него было целых две трубы и огромные колеса. – Не, я на нем не поплыву. Я лучше пешочком. Может, по дороге разживусь чем-нибудь.
На пристани толпились солдаты в изношенных синих мундирах, какое-то несусветное количество, прямо сотни, если не тысячи. Все они были без оружия, и все очень веселые. В такой толпе затеряться было несложно. Вы пробрались поближе. У парохода было какое-то восточное название, ты сразу не запомнила. То ли "Стамбул", то ли "Шехерезада". Денег у вас хватало на билеты третьего класса, то есть, на палубе. Пароход шел на север, в Сент-Луис.
-
+ Но напрасно ты думала, что быть воровкой "солиднее", чем проституткой.
|
Маневр с ружьем удался на отлично: хотя лошадь в хозяйстве – вещь полезная, мистер Донахъю скорее разозлился на упрямство Брайана Дайсона, а не на свои финансовые потери. Нельзя было сказать, что Донахъю богаты: сорок долларов или даже двадцать пять для них отнюдь не были пшиком. Но дела их налаживались с каждым годом, а не как у вас – сегодня ещё ничего, завтра пусто, послезавтра наконец с долгами расплатились. Поэтому, может, в глубине души Демиан Донахью понимал, что денег запросил многовато. Так что он даже немного смутился, когда понял, в чем дело, и сказал: "Ну, ладно, дело прошлое." Дуэйн тоже был тебе рад. Хотя слова про Окунька его и опечалили. – Не, Дарра, – сказал он, махнув рукой, – такого, как Окунёк уже не будет. У нас вот есть теперь новая лошадь, а я сажусь на неё, и вспоминаю, какой он славный был. Но он это сказал скорее не чтобы тебя упрекнуть, а просто чтобы поделиться. Он-то, в отличие от отца, там был, и видел, что вот так вот получилось, ну, и что теперь, ты не виноват был. По-ирландски положено было погоревать, да и жить дальше. А кто мог разделить его горе, как ни ты, с кем вы провели столько веселых часов с бедным мерином? Так что теперь ты снова мог приходить к Донахъю, когда хотел. И между отцами дело тоже само собой замялось.
Что касается лис, то с ними тоже всё решилось как-то само собой. Набеги на ваш курятник, конечно, не прекратились сразу, конечно, ведь семь детёнышей – это семь детенышей, об этом ты знал не понаслышке. Есть-то хочет каждый. – Что ж это делается! Когда ж это закончится! – причитала мама, считая цыплят. А отец только сердито сопел. Но у Донахъю заболела и подохла собака, а у вас она, хоть и бестолковая, но была. Лисы не любят собачий запах. Видать, поэтому они и стали наведываться и к ним, и вашим курам зажилось спокойнее. Однажды Кон, ещё один брат Дуэйна, который был вас постарше, но помоложе Кита, встретив тебя, показал новую шапку, сделанную из лисы. – Смотри, Дарра! Это я из твоего ружья её бахнул! Ночью подстерёг. Нам там фершлёсс этот дурацкий в Де-Мойне переделали в нормальный курок, и пули па купил, как у военных. Он сказал, они сами в нарезы встают, не надо молотком забивать. Вот я ночью остался там, в стогу, сделал себе лежку, и прямо в голову и засадил! Ну как, хорошая шапка? Хочешь померить? Шапка была что надо – пушистая, с клапанами для ушей, с белыми подпалинами. В общем, ты сразу узнал – из той самой лисы. Что стало с выводком было неизвестно: может, передохли, а может, разбежались кто куда из ваших краёв, но больше они вас не беспокоили. Оно и к лучшему! Другие фермеры Кона очень хвалили. – Эх, был бы я постарше – пошел бы на войну, в шарпшутеры! – сетовал он пару руз. – Есть, говорят, такие отряды, которые без промаха бьют! Как бы туда попасть?
Дела тем временем, шли своим чередом, неделя за неделей, месяц за месяцев, год за годом. Разве что папа пил больше, чем обычно, но тут уж ничего не поделаешь – такая была его ирландская порода. Мама взяла на себя больше обязанностей, когда отец напивался, говорила вместо него вам с Брэди, что делать. Благосостояние семьи не упало, но и не повысилось, несмотря на хорошие цены. Может, если бы папа пил поменьше, а мистер Крюгер не был бы таким дотошным, вы бы как-нибудь и накопили на свою ферму, но пока что дело не двигалось ни вперёд, ни назад. Новости о сражениях стали обыденными, письма Пэдди писал регулярно. Правда, случались кое-какие происшествия и поближе – например, конфедератские партизаны пошаливали у вас в штате. Ну, конечно, только на самом юге, в округе Дэвис и его окрестностях. Там кое-где жили прослейверы, которые давали им убежище, и про этих бушвэкеров рассказывали жутковатые истории. Говорили, что они убивают солдат, переодеваются в их синюю форму, а потом грабят людей и насилуют женщин. Сложно сказать, сколько в этих историях было правды, а сколько вымысла. Но у вас-то были цветочки, а вот южнее, в Канзасе и Миссури, шла форменная война. Во времена Джона Брауна там тоже, конечно, друг друга убивали, но не так жестоко: щадили женщин и детей, чаще захватывали, ну, или там посевы сжигали, в общем, цапаться цапались, но чаще оставались людьми. А теперь такая чехарда пошла... Канзассцы нападали на Миссурийцев, Миссурийцы на Канзассцев, кому-то там то головы отрезали, то целые семьи вешали, то ещё что, а в шестьдесят третьем Миссурийские Партизана Капитана Куонтрилла приехали целым отрядом в Канзас и, напали на сонный городок Лоуренс, убили там почти всех мужчин, даже мальчишек лет пятнадцати не пощадили. На Куонтрилла и на его подручного, Кровавого Билла, канзассцы сразу объявили настоящую охоту, и в самом конце войны застрелили его, Кровавого Билла и ещё много парней.
Кстати, враги подступали не только с юга. Ещё в шестьдесят втором на северо-западе восстали два племени сиу, Виннебаги и Санти́. И про них ничего хорошего не рассказывали: нападали, угоняли скот, срезали скальпы с мужчин, иногда, говорят, и жгли фермы. Конечно, до вас они не добирались, и очень скоро боевые действия переместились в Дакоту – бравый Конный Полк Сиу Сити выдавил их из Айовы. Но все равно страшновато бывало, когда ночью начинала лаять собака, или ты пошел в лес за хворостиной, а вдруг ветка на опушке треснула. Сразу думаешь: "А вдруг индейцы? Вдруг сейчас поймают, снимут с меня скальп? Или подвесят над горячими углями головой вниз, как это у их нации принято, и будут держать, пока мозг не свернется, как яичный желток, если глазунью на сковородке передержать?" Но ничего такого, конечно, не произошло.
В шестьдесят пятом война кончилась. Негров освободили теперь уже всех, старина Джон Браун мог спать спокойно в своей сырой земле. Правда, застрелили президента Линкольна, того самого, из газеты. Видать, не всех он там поколотил как следует, а может, переусердствовал... Одни говорили, что сделал это актеришка, а другие, что шпион конфедератов, но все сходились на том, что подонок и тварь. Президентом стал, как и положено, вице-президент, Эндрю Джонсон. Но все это было не так уж важно, потому что Пэдди вернулся домой живым и здоровым. Он загорел ещё больше обычного, возмужал, а потертый китель с нашивками сержанта смотрелся на нем очень браво. Всё он сделал, как надо: и саблю Брэди он привез (офицерскую, красивую, с витым эфесом, у пленного офицера южан взятую!), и сладостей для малышки Трис, и для па новую трубку, хорошую, с мундштуком из слоновой кости, между прочим, и матери отрез гингема раздобыл, и даже под общий смех достал из ранца ту самую тряпицу, в которую мать заворачивала для него пирог. – Вот, ма, хранил, как зеницу ока! Так мятежников не боялся, как того, что ты заругаешь! Дельма дала ему шутейный подзатыльник и расплакалась от умиления. – Небось и словом добрым мать не вспоминал! – укорила она сына. – Зато мой старый капитан тебя обожал! – возразил Пэдди. – Он мне грозил пальцем и говорил: Я знаю, Дайсон, что делается в твоей хитрой ирландской башке! Ты бы давно дезертировал, но думаешь: "Приду домой, так мать сразу и поколотит, скажет, зачем мне такой трус! Нет, уж лучше я мятежников сам побью как следует!" – и опять все смеялись. Тут она совсем расчувствовалась, обняла сына, говорила, что будь он хоть трижды дезертир, она бы... и так далее, лишь бы кровиночка домой вернулся. Но кровиночка был уже не тот, что раньше. Мама-то никого, конечно, не била, это все была чепуха, ну так, хлестнуть могла тряпкой в сердцах или из малышей кого отшлепать, но разве что за дело. А вот папа и приложить мог, особенно спьяну. Но это пока Пэдди не вернулся. В твоем старшем брате как будто появилась какая-то неведомая сила, сила человека, которому все по плечу, а если и не выйдет что, ну что ж! Он плакать не станет: будут силы, так поднимется и попробует начать сначала. Собьют с ног – встанет и даст сдачи. И папа это чувствовал, ощущал, что Пэдди теперь сильнее его, хоть брату твоему всего чуть за двадцать. А может быть, папа пасовал, потому что он-то со своей родины сбежал, вместо того, чтобы бороться против англичан, а вот Пэдди, когда Южане напали на Союз, вступил в армию и отдубасил их как следует. И ещё отдубасит кого надо будет. И если у них случалась размолвка, то в том месте, где папа ударил бы кого-то из вас, он наталкивался на взгляд Пэдди "И че ты мне сделаешь?", и... осекался, чертыхался и шел накатить еще. И вас он тоже трогать стал поменьше.
Брат Шульца тоже вернулся, правда, без двух пальцев на левой руке – он их отморозил, рука теперь у него выглядела куце и странно. А Кит не вернулся. И хотя это давно было известно (он погиб ещё в шестьдесят третьем), но как именно – никто не знал, и вы узнали об этом, только когда Дуэйн с Коном попросили Пэдди об этом рассказать. Он и рассказал, сидя на чурбачке у вас во дворе и покуривая трубку из кукурузного початка. Под Виксбергом генералу Гранту удалось хитрым маневром по реке окружить огромную армию южан внутри города, но те окопались и стали обороняться по всем правилам: Пэдди нахватался там умных слов, "реданы" всякие и "люнеты" и подробно вам расписывал, даже схему чертил на земле, чтобы показать, где стоял их полк. Но, возможно, он просто так тянул время. – А Кит чего? – не унимался Дуэйн. Тут Пэдди немного смутился. – Ну, мы пошли в атаку на реданы эти ихние. И его в ногу ранило. Там много народу побило. Стреляли в нас, как в тире. – Смертельно, ранило, да? – спросил Кон. – Шарпшутер ранил? – Да мне откуда знать, – пожал плечами Пэдди. – Не знаю. Просто мы отошли, а он остался на ничейной земле. Ну, и наши хотели перемирия попросить, чтобы раненых вытащить, но генерал Грант поначалу отказывался, говорил, что тогда мятежники решат, что они наш дух сломили. А когда разрешил – уже поздно было, почти все умерли. Кит вот тоже. – А что ж ты его раньше не вытащил? – спросил упавшим голосом Дуэйн. Пэдди посмотрел на него, как на дурака, но Дуэйн взгляда не отводил. Пэдди помолчал. – Испугался, – ответил наконец твой брат спокойно и твердо. – Там знаешь сколько народу полегло? Вон, и шарпшутеры тоже были. Мне не стыдно. Ты там не был, парень, а я там был. Это не по лисицам стрелять, бля! Мятежники, знаешь ли, стреляют в ответ. Они сами тебе дырку в башке сделают и не поморщатся. Там все боялись. Никто туда не полез, пока белый флаг не выбросили. На глазах Дуэйна сверкнули слёзы, он хотел что-то ещё сказать, но по обыкновению махнул рукой (знакомый жест), развернулся на каблуках и ушел к себе домой. А Кон остался – Кит был давно уж мертв, уже его и черви съели, и Кон не видел причин из-за него пропустить рассказ о том, как сдался Виксберг, и как генерал Шерман повел потом войска через всю страну мятежников к морю, и как взята была Атланта, и как Ли, наконец, сдался при Аппоматоксе.
В конце лета, после уборки урожая, Пэдди женился на дочери одного из ваших соседей, Дейдре О'Шилли. Дейдра была девушка милая, зеленоглазая, с веснушками, худая, но не тощая, как большинство местных ирландок. Но на своём привыкла стоять, и когда папа или мама говорили ей слово поперек, она за обратным в карман не лезла: подбиралась вся, а что ответить находила. Ещё у неё был брат, Лиам, примерно как Пэдди по возрасту. В армию его не взяли, потому что у него не было передних зубов, и он не смог бы откусывать бумажные патроны, чтобы стрелять. Но парень он был, пожалуй, не робкого десятка – кукурузу он воровал только так, да и, как говорил Брэди "по девчонкам ходить был мастак" (что бы это ни значило). От Лиама были иногда проблемы – он мог отпустить пахабную шуточку или выкинуть какой-нибудь фокус, но в целом с Пэдди они дружили: Лиам его даже называл "сержант", а Пэдди это нравилось. Лиам заходил к вам в гости.
За остаток осени Пэдди построил себе что-то вроде пристройки (по размерам она была как свинарник), и жил с женой в ней, но все равно чувствовалось, что дом стал тесноват для двух семей. Однажды ты проснулся ночью, услышав, как Дейдра кричит в этой пристройке, за стеной, как ненормальная. Ты разбудил Брэди, на всякий случай, мол, может, Пэдди её убивает? – Не, – ответил брат, послушав. – Это они детей так делают. Тяжело ей приходится, но терпит. Спи давай. Папа на следующий день о чем-то поговорил с Пэдди наедине, и вот тогда них дошло до крика, но о чем они там спорили, никто не понял. Да и, если подумать, холодно Дейдре было спать в этой пристройке, особенно зимой, сам-то брат привык хоть в палатке на снегу ночевать. Так что пора было семье разделяться.
– Может, тебе, сынок, свою ферму в аренду взять? – спросил его Па как-то за обедом. – Неее, – ответил Пэдди. – У меня мысля получше. Я пока за зиму все дела обтяпаю, договорюсь насчет ссуды, а весной на Запад поедем. Возьму себе землишки по Гомстеду, и хорошо будет. По перварю можно и из дерна дом построить, лишь бы земля хорошая была! Да, Дей? Молодая жена обняла его за плечи, дескать, что за вопрос, с милым рай и в шалаше. Мать уронила ложку в тарелку. – Ссуду?! Да они тебя по миру пустят! И куда ж это на Запад-то!? – Не пустят. Я их сам куда надо спущу, – ответил Пэдди веско. – А куда поеду? А где земелька получше будет. В Небраску, или, может, в Колорадо. – Лучше уж в Небраску, – заметил отец. – Хоть поближе. – Если дорога железная будет, то неважно, – ответил Пэдди. Он, видать, обо всем уже подумал. – Главное, чтобы земля хорошая была, и дорога рядом, па. Сел на поезд – и к вам приехал. А в Колорадо, говорят, золото есть, там, глядишь, дело шибче пойдет. – Это та которая... транстинентальная дорога-то? – важно уточнил отец. – Она самая! – ответил Пэдди, и снова принялся за стью в своей тарелке. – В Колораде-то индейцы! – предприняла мама последнюю робкую попытку отговорить его. – А в Небрафке – фафкеры! – отмахнулся брат с набитым ртом. Но Дейдра поежилась. – Ты маму-то послушай! – вдруг взорвался отец. – Хаскеры тебе кожу с головы не снимут! – Па, да я сам людей достаточно поубивал, – терпеливо, как неразумному, ответил Пэдди. – Я им сам там че надо сниму откуда надо. Да, Дей? Дейдра несмело кивнула.
-
+ Приключения продолжаются.
-
Заметил, что этот модуль уже стал для меня чем-то вроде хорошей настольной книги, которую можно в любой момент взять и открыть в любом месте, и везде и всегда она зацепит, и что-то прочитаешь по-новому, и на что-то обратишься внимание, чего раньше не замечал. И глубоко, и несложно, как-то вот близко что ли, про понятных людей. То, что Кит именно умер на войне, про которого Дуэйн говорил, что он главный патриот ("а Кит говорит, что надо!"), вот это вдруг увесистым таким показалось, сильным. А брат Шульца говорил, что нафиг надо мол, но как-то по течению потёк (как сам Шульц когда-то, хах) и в итоге увечным вернулся. А Дарра уверен был, что надо, конечно, идти, но потому что это ж можно в люди выбиться, и его брат именно и выбился, хотя сам Дарра последствий войны и испугался. Какая-то такая есть тут интересная композиция, которую с первого прочтения не улавливаешь, но потом примечать начинаешь. Ну это же признак хорошей книги, всяко. Правда, я так и не понял (и даже не смог нагуглить), кто такие хаскеры.
|
Многие из вас берут просто ноу-нейм сигареты. Однако, как чувак, чей мозг контужен маркетингом, не могу не отметить, что марка сигарет частенько отражает характер. Итак. Лаки Страйк – самая старая, самая классическая, самая патриотическая. Позиционировалась, как сигареты для солдат, в связи с чем у марки была зеленая пачка, но с началом войны пачку сделали белой, якобы потому что зеленые красители "уступили армии" (а на самом деле, чтобы её стали покупать женщины в тылу). Активно рекламировалась голливудскими звездами. Сигареты были крепкие, как удар прикладом под дых))). Слоганы: L.S.M.F.T. (Lucky Strike means fine tobacco), Lucky Strike Green has gone to war, It’s Toasted (отмечался способ просушки табака на огне, за счет чего у сигарет был легкий кофейный привкус и якобы они меньше раздражали горло). Ну что я вам про Лаки рассказываю! Лаки знают все))). Честерфилд – позиционировали себя, как сигареты с мягким вкусом, которые подходят как для женщин, так и для мужчин. Я видел плакаты в стиле "блок честерфилд – отличный подарок на рождество для семьи моих друзей" или что-то в этом роде. Честерфилд пережил парочку мощных скандалов (в ход там пошло все: и утка, что на фабрике работают прокаженные, и что марка якобы спонсировала гитлара – BAT тогда не стеснялся играть максимально грязно), но все равно марка оставалась популярной. Её часто рекламировали спортсмены, да и на актёров Честер никогда не скупился. Кто из вас не мечтал поделиться своими мягкими сигаретами с такой красоткой, а? ;) Camel – кэмэл шпарил по экзотике. В 20-х в америке страшно популярной была восточная культура, Кэмэл активно напирал на турецкий табак в своем составе (турецкий + вирджинский). Да, у Честерфилда он тоже был, но именно кэмэл создал действительно не похожую ни на что остальное уникальную мешку с характерным выраженным терпковатым привкусом, которая многим зашла. Тема Кэмэла – экзотика и приключения. Эй, солдат, ты не просто солдат! Ты отправляешься в далекие чужие страны, где с тобой произойдет масса удивительных вещей. Один респондент как-то раз у меня на группе сказал, что лучший образ, который отражает дух Кэмэл – это Индиана Джонс, исследующий древние руины. Индианы Джонса у вас ещё нет, но все равно, Кэмэл – это дух приключений. Кэмэл часто рекламировали женщины, но не в том смысле, что они курят его сами, а в том, что они обожают мужчин, которые курят Кэмэл ;). Еще кэмэл обожал всякий эпатаж, например, в 1910-х, перед выходом пачки с верблюдом в разных городах появились биллборды и объявления в газетах "Завтра верблюдов тут будет больше, чем в Африке и Азии вместе взятых" или "Верблюды уже здесь". И конечно марку офигенно продвинул тот факт, что президент Рузвельт, перед тем, как обратиться к нации и рассказать о нападении на Перл-Харбор, курил именно Кэмэл, а не Лаки. Мальборо – нет, вы точно не курите Мальборо в 1940-х, вы че?))) Мальборо – исключительно бабск женская марка со слоганом "Мягкие как май!", с актрисой Мэй Уэст в качестве лица марки и с красной полосой на фильтре, чтобы скрывать след от помады. Серьезно, морпех, если Мальборо кто сейчас и курит, то только твоя девушка))). ОлдГолд – ещё одна марка, позиционировавшая себя, как сигареты с мягким вкусом (один из слоганов был "Никто не кашляет в вагоне", лол). Также была добавлена и патриотическая струя: компания утверждала, что вместо глицерина (который нужен военным для производства взрывчатки), они разработали особый заменяющий его состав – "яблочный мед" (что это было на самом деле – я хз.) С тех пор на постерах компании регулярно появлялись яблочки. В целом марка позиционировала себя, как новаторская (с таким названием это было несколько странно)))), добавив в ставшую к тому времени традиционной для Америки смесь турецкого и вирджинского табака сирийский, за счет чего сигареты имели сладковатый привкус. Как я понял, рассчитана она была на молодых людей. Данхилл – в то время очень припонтованные сигареты английского происхождения (с 1927 года поставщик королевского двора). Короче, кури как король. В США стали продаваться с началом войны в 1939 году, всегда позиционировались, как "выше среднего уровня". Если ты сержант или лейтенант, можешь такими побаловаться, если рядовой – вряд ли. Пэл Мэл - ещё одна марка английского происхождения, и тоже премиальная, для богатеньких. Это была инновационная марка, которая впервые предложила формат Кинг Сайз и напирала на то, что за счет более длинной сигареты и более высокого качества дым проходит в легкие сильнее и курение более полноценное)))))). Дико сейчас звучит, да?) L&M - в те времена это был популярный жевательный табак, лол))). Другие марки – если найдете, то вперед))). Ах да, чуть не забыл. Уже были сигареты с ментолом: Spud, Kool и всякие другие. Честно говоря, не знаю, была ли у них тогда сомнительная репутация сигарет для негров и квироты, думаю, ещё нет.
-
За детальнейшую проработку вообще всех аспектов бытия морпехов!
-
Про сигареты очень интересно было почитать! Кстати, про "it's toasted" в «Безумцах» была сцена: ссылка"How do you make your cigarettes?" "We grow the tobacco, cut it, cure it, toast it…" "There you go! Lucky Strike — it's toasted! "But everyone else's tobacco is toasted!" "No, everyone else's tobacco is poisonous. Lucky Strike's is toasted."
(Там, правда, действие в шестидесятые происходит, и, конечно, слоган существовал задолго до того, но там со всеми брендами так)
-
перечитываю и в очередной раз восхищяюсь проработкой деталей
|
– Действуйте! – сказал майор Шэнкс. – Но сильно не рискуйте. Сбор в полумиле к северо-западу. Я постараюсь продержаться полчаса, минут сорок, но на большее не рассчитывайте. Парни не ответили на твои слова. Только Грег крикнул: – Ну тогда лучше, чтобы ты не ошибался, капитан! И некоторые засмеялись. Это был нервный смех – таким смеются, когда выпадает вдруг передышка между смертью и смертью. Вы отступили от реки, назначили коневодов, торопливо заняли оборону в кустах. Никто не курил, хотя всем очень хотелось. Солдаты лежали с карабинами в обнимку и ждали, когда покажутся янки. Некоторые пересчитывали патроны. Некоторые молились. Человек пять просто дремали, не в силах побороть усталость. – Я разбужу их, когда надо будет, – перехватил твой взгляд Гас. Чертовски хотелось пить. Ты потянулся к фляге – она оказалась пробита пулей. – Свезло! – сказал Колкинс, и протянул тебе свою. Вода была теплой. Янки показались густой цепью, в две шеренги, тоже с карабинами, они двигались, перекликаясь, по перелеску, свежие, почти не участвовавшие в бою. Вы подпустили их метров на пятьдесят, прежде чем открыть огонь. Все стреляли, как сумасшедшие, целясь быстро, почти лихорадочно. Из-за дыма было плохо видно, что происходит на той стороне, но ответные пули летели часто. – Босс, у меня три патрона осталось! – крикнул Грег. В тот же момент пуля смахнула с него кепи. – Ох, ну дают! Другая пуля, срекошетировав от дерева, расколола приклад твоего карабина. – Они отходят! – закричал кто-то. – Отходят! Перестрелка длилась не больше десяти минут, но янки отступили, приняв вас за большой отряд. – Они перегруппировываются, – заметил Гас. А этого вам и было нужно! Вы побежали к лошадям. Никто не был убит или даже ранен. Как там обстояли дела у янки, сказать было трудно, вряд ли вы многих подстрелили, хотя каких-то раненых они оттаскивали, а Колкинс говорил, что уложил двоих. Но сейчас это было неважно. Вы поскакали на соединение с Шэнксом, гадая, дождется он вас или нет... Он дождался. *** Вам удалось прорваться и соединиться с полковником Хантером. Шелби в это время пытался взять Маршалл, и ему это почти удалось. Однако примерно в это же время майор Келли, во главе двухсот кавалеристов союза (это были парни из миссурийской конной милиции) атаковал с юга, нанеся удар в пустоту между вашими полками. Смяв несколько конных пикетов, он практически разрезал вашу позицию надвое. Хупер, увидев это, не стал прорываться к Шелби, а повернул на север и соединился с вами. Теперь у вас было человек шестьсот и одна пушка – немного, но постоять за себя вы могли. Надо было уносить ноги. Благодаря твоей засаде, отряд майора Фостера сбился с курса, и вам удалось найти брешь во вражеской "линии". Вы переправились через реку, на восточный берег, и, построившись одной большой колонной, с полковником Хантером во главе, поскакали на юг, сбивая отдельные заслоны. Прождав вас час и не получив никаких известий, Шелби построился такой же колонной, только в полтора раза больше, и прорвался сквозь вражеские боевые порядки на Запад. Так вы разделились. Янки не хотели упускать свою добычу. Вместе с ротами Лонгхорна и Франклина твоя рота (пусть в ней было два десятка человек) отбивалась от преследователей, пока Хантер с Шэнксом нащупывали маршрут. Ребята Лонгхорна поделились патронами, хотя у них у самих было негусто. Федералы преследовали вас до заката. На следующее утро ты поехал к полковнику, узнать, какие будут приказы. Он сидел на коне и с пригорка осматривал в бинокль окрестности. Федералов не было. Ты обратился к нему. – Это вы тот капитан Босс, про которого рассказывал Шэнкс? – спросил он. У него были красные воспаленные глаза, а волосы в бороде спутались. Да и у всех вас вид был подстать. Он выслушал твой доклад, а потом снял с шеи бинокль и протянул тебе. Бинокль был тяжелый, в медной оправе, кажется, морской. – Дарю, – сказал он без цветастых слов. – Поднимайте людей. Пойдете в арьергарде. Дальнейший путь на юг напоминал тот самый марш, за который вашу бригаду назвали Железной, пусть сейчас вы и ехали не с ней. Янки преследовали вас, а иногда вам приходилось вступать в бой с теми, кто должен был вас перехватить. Завязывались стычки. Они отступали, пытаясь задержать вас достаточно, чтобы в тыл ударили преследующая кавалерия. Но все время в последний момент вы уходили, упрямо двигаясь на юг. Вы не знали, где находится Шелби, а между тем его бригада шла по параллельной дороге, всего в каких-то двадцати милях от вас. Около Седалии вы наткнулись на обоз из нескольких десятков повозок и двухсот мулов, стоявший вдоль железнодорожной ветки Пасифик. Вы набрали полные карманы провизии, разогнали мулов, которых не могли взять с собой, и сожгли повозки. А во Флоренсе сами попали в засаду и едва отбились. Потом последовали стычки у Кросс Тимберс и у Оленьего Ручья. Это были легкие бои – против вас сражались мелкие отряды милиции, ловившие здесь местных партизан. Но затем 16 октября вы натолкнулись на бригаду, которую вел сам генерал МакНил, командовавший обороной всего Юго-Западного Миссури, и пока вы бодались с ним, в тыл вам ударили охотившиеся за вами кавалеристы. Там пропал без вести Грег, вы не знали, что с ним случилось – никто из четырех человек его пикета не вернулся. Примерно тогда же пали от истощения ломовые лошади, тащившие пушку: вы сломали лафет и наглухо заклепали запальное отверстие, а затем бросили её. Семнадцатого вы захватили большую ферму у горы Вернон, где зажарили всех индеек и наконец досыта наелись. А уже ночью вас атаковали федералы. Вы, полусонные, вскочили в седла, и сами атаковали их отряд из двух сотен человек, и рассеяли его. А преследовать разбежавшихся было некогда – вы опять ринулись на юг. Наконец, двадцатого числа разведчики обнаружили в пяти милях большой кавалерийский отряд. Вас подняли в ружье, но... это оказался Шелби. Вы снова соединились. Холодало, погода стала портиться. Лошади умирали прямо под вами, люди засыпали в седлах. Один солдат из твоей роты сломал шею, свалившись в канаву, а другой лег на землю, положил под голову седло, и сказал, что он будет спать, пока не выспится, а если кто в него выстрелит, то пожалуйста, только это не заставит его проснуться. Те же, кто шел дальше, выглядели, как шайка оборванцев, а за вами скакал МакНил с тысячью своих отборных кавалеристов, и перед вами была вражеская территория, усеянная мелкими гарнизонами, заслонами и пикетами. 24 октября МакНил настиг вас, и вам пришлось отбиваться в течение двух дней до самого Кларксвилля. И все же вы были Железной Бригадой! Вы прорвались! А потом, стоило вам перейти реку Арканзас, как хляби небесные развезлись, и пошел ужасающий снег с дождем. И никто уже больше не преследовал вас. Третьего ноября вы достигли Вашингтона в Арканзасе, и на этом рейд закончился. Людям понадобилось много времени, чтобы прийти в себя после такого напряжения. А генералы пока что подвели итоги. За 41 день рейда вы прошли полторы тысячи миль! Рапорт Шелби содержал следующие цифры: 600 солдат противника убито и ранено, 500 захвачено в плен и отпущено под честное слово, 10 "фортов" уничтожено, общая стоимость уничтоженного военного имущества, включая рельсы, мосты телеграфные провода, резервуары и так далее – 2 000 000 долларов! А еще захвачено 40 знамен, 600 револьверов, 600 ружей, 6000 мулов и лошадей и 300 повозок (большая часть сожжена или утоплена в Миссури при отступлении). Свои потери Шелби оценил в 125 человек, но тут он схитрил – это было уменьшение численности бригады без учета присоединившихся к вам волонтеров из местного населения, а их было несколько сотен. Много это было или мало? На первый взгляд цифры смотрелись внушительно, пусть Шелби кое-что приукрасил и завысил. Проблема была в том, что никакие из этих потерь для федералов не были критичными – они могли легко восполнить любую недостачу из списка до окончания зимы. Грубо говоря, если бы каждая кавалерийская бригада в вашей армии совершила такой рейд, у федерального правительства начались бы проблемы, а так это было для него неприятно, но не более того. Но рейд имел колоссальное моральное значение! Во многих округах Миссури и Канзаса активизировались партизаны-сторонники южан, а многие даже пришли под ваши знамена. Рейд не был нокаутирующим ударом, но он был звонкой пощечиной, а в политической войне, которой занимались генералы и союза, и конфедерации, это значило много. Шелби зауважали. Теперь ему доверили целую дивизию. *** Зимой вы приходили в себя и зализывали раны, а весной 1864-го подоспела новая кампания, на этот раз на Западе. Генерал Бэнкс, властитель Нового Орлеана, решил устроить военную экспедицию в Техас, так называемую Кампанию на Красной Реке. Для неё он задействовал внушительную Армию Залива и привлек множество канонерок адмирала Портера. Используя свои связи, Бэнкс, который хотел захватить северный Техас, чтобы заняться в нем конфискациями хлопка, заставил Гранта не только дать своё согласие, но и выделить небольшой корпус генерала Фредерика Стила. Пока техассцы готовились обороняться, Стил выступил из Литтл-Рока. Его поход вошел в историю под названием Кэмденская Экспедиция. Вот наперехват ему вы и отправились в конце марта. Сначала дивизия Шелби действовала сама по себе – вы атаковали армию противника с тыла у Элкинс Ферри, но Айовские и Висконсинские полки легко отогнали вас своими залпами: вы не могли полутора тысячами человек разгромить двенадцать тысяч. Им удалось отбиться и переправиться. Но вы и не собирались ложиться костьми у них на пути – только задержать их, навязать бой, пока Мармадьюк и Прайс придут на помощь. К девятому апреля Прайс подошел и атаковал Стила у Прэри Д'Энн. Четырехчасовое сражение не выявило победителя – обе армии отступили. Но Стил был так обескуражен решительностью натиска, что заперся в Кэмдене. Сам он считал, что удерживает хорошую позицию (он шутил, что "конфедераты укрепили её специально для меня"), но по сути это была ловушка, так как он не имел возможности беспрепятственно снабжать свою армию продовольствием. Между тем генерал Бэнкс потерпел поражение при Мансфилде и крайне нуждался в подкерплениях. Но Стил не мог двигаться дальше, не разрешив проблему снабжения. Он выслал большой отряд полковника Уильямса в 1200 человек, который захватил склад зерна, запасенного конфедератами, и на 200 повозках попытался доставить его назад в Кэмден, но Мармадьюк был тут как тут, и в стычке при Пойзон Спрингс отбил телеги, а отряд Уильямса вернулся в Кэмден ни с чем. Тогда Стил решил рискнуть и приказал подполковнику Дрейку привести из Литтл-Рока ещё больший обоз. У Дрейка в подчинении было около 1800 человек – пехота из Айовы, Индианы и Огайо, немного кавалерии и даже несколько пушек. Обоз состоял из 240 армейских повозок и 75 фургонов частных торговцев. У Дрейка был неплохой советник, майор Норрис, старый ветеран Мексиканской войны, который советовал ему избрать другой маршрут, но подполковник, будучи крупным политиком из Айовы, отмахнулся от Норриса, обвинив его в трусости. И вот по ним вы и ударили. Прайс стянул для сражения к Кэмденской дороге около пяти тысяч человек, и 25 апреля колонна Дрейка натолкнулась на спешенную бригаду Фэгэна на лесной просеке Маркс Миллс. Федералам не удалось сразу оттеснить противника, но они думали, что перед ними всего одна бригада. Они развернули свою батарею и попытались проложить себе путь гранатами, но внезапно Фэгэн тоже ответил артиллерийским огнем. 43-й Индианский и 36-й Айовский полки, составлявшие хребет вражеского отряда, отступили к середине просеки и заняли оборону у нескольких бревенчатых хижин. И когда Дрейк раздумывал, прорываться ему или отступать, ваша дивизия ударила ему во фланг и тыл. Успех был сокрушительный. Янки какое-то время оборонялись стойко, но их потери росли с ужасающей скоростью – сгрудившиеся в центре просеки солдаты легко поражались из-за деревьев. Раненые и умирающие солдаты в синей форме валялись повсюду. Лихой кавалерийской атакой вы заставили замолчать батарею: смертельно раненный лейтенант, её командир, выпустил последний заряд в упор в подступающих врагов, а потом умер прямо на лафете своей пушки. И в какой-то момент Айовцы и Индианцы начали пятиться, а потом побежали. 1-й Айовский кавалерийский попытался контр-атаковать вас, но вы просто смели его ударом с нескольких сторон. Разгром был полнейший. Из 1800 человек спаслось бегством около 200, а больше тысячи попало в плен. Ваши же потери исчислялись даже не сотнями, а десятками людей, а во всей Железной Бригаде был всего 1 убитый. Захвачены были повозки, провиант, пушки и 175 000 долларов наличных. И виски. И табак. И кофе. С пленными не церемонились. Война уже всех так достала, что солдаты вымещали на них свою злость, а офицеры ничего не могли и не хотели поделать. В плен попало около 150 солдат негров, две трети из них расстреляли на месте. Белых же раздели до белья (вам была нужна одежда, плевать какого цвета сукно у мундиров!) и погнали голыми в Техас, где многие умерли в концентрационных лагерях. Узнав обо всем этом, Стил в панике покинул свою "сильную позицию" и побежал обратно в Литтл-Рок. Он все ещё превосходил вас по численности, но уже не был уверен в силах, к тому же, его солдатам грозил голод. Ему всё же удалось отбиться от Прайса у Переправы Дженкинса, построить понтонный мост и с трудом унести ноги, бросив все повозки и пушки. На его счастье пошли дожди, и почва, и без того болотистая, превратилось в жирное месиво. Оценив, сколько лошадей вы в нем потеряете, ваши генералы решили, что выгоднее будет его отпустить. На этом бесславно закончилась Кэмденская экспедиция, а вместе с ней и кампания Бэнкса на Красной Реке, последняя кампания федералов к Западу от Миссисипи. Вместе с техассцами вы защитили Техас. Но война на этом не закончилась. Шелби сделали командующим округом Северный Арканзас. Ранее эта территория считалась ничейной, но теперь янки отвели свои войска из южного Миссури, потому что им нужны были полки для Оверлендской Кампании. Помешать Гранту со своими скудными ресурсами вы никак не могли, но решили использовать передышку, чтобы "зачистить" долину реки Уайт. Эта долина пользовалась дурной славой. Расположенная между фортами северян и вашими укрепленными пунктами, она представляла собой настоящий оплот анархии. Здесь гуляло около десяти тысяч мужчин призывного возраста – дезертиров с обеих сторон, бушвэкеров, партизан, пережидавших тут зиму шестьдесят третьего, да так и оставшихся на насиженном месте, и просто бандитов и бездельников. В основном они были "как бы на стороне южан", но активно торговали и с янки, и с вами, продавая отнятый у фермеров хлопок, меняя табак на кофе и сахар, сбиваясь в группки по 3-4 человека, воруя лошадей и мулов, грабя кого только могли. Надо было положить этой вольнице конец. Шелби сделал это в своем неповторимом стиле. Он приказал зачитать во всех населенных пунктах в долине своё обращение. "Выбирайте сторону! – говорилось в нем. – Вы можете, как мужчины, встать под мои знамена. Можете, как мужчины, пойти к Стилу. Но если после 10 июня я поймаю хоть одного из вас, прохлаждающегося, как дезертира и бандита, я повешу его. Я не стану угрожать. Я буду сразу бить." Как ни странно, это возымело свои плоды, и вы смогли нарекрутировать пять тысяч из этого сброда, хоть качество пополнения было и не на высоте. В июне вам также удалась дерзкая акция – дело в том, что по реке Арканзас то и дело сновали канонерки янки. Ваш флот давно был разбит, но так хотелось дать им окорот! И когда разведчики Шелби узнали, что канонерка "Куин Сити" оторвалась от эскадры, он решил непременно захватить её. Операция была проведена блестяще. Ты запомнил то туманное июньское утро, когда вы скрытно подобрались по кустам, заняли позицию напротив корабля, почти в упор. Туман стелился над рекой, и было видно, как матросы ходят по палубе и как вспыхивают огоньки их папирос. Лейтенант Коллинз развернул свою батарею, а они так ничего и не заметили. Над рекой разносились мерные удары колокола – это сменялись вахты. Два кавалерийских полка против одной канонерки! Бой тигра с китом! Это было нечто действительно необычное. Вы открыли огонь из всех стволов, паля со всей возможной скоростью! Ядра с треском проламывали борт канонерки (бронирование было из тюков льна, пули оно еще останавливало, а ядра – нет). Ваши пули решетили надстройки, усеивая их дырами, как пчелиные соты. Всеми овладел бешеный азарт! На канонерке водоизмещением 200 тонн было 4 пушки и 4 гаубицы, и матросы попробовали отстреливаться, но вы просто не давали им подойти к пушкам! Потом ядром расшибло гребное колесо, и корабль выбросил белый флаг! Двадцать минут жаркого боя – и победа! Какой торжествующий вой раздался тогда с вашей стороны! – Живо! На борт! – скомандовал полковник Эдвардс, и вы полезли туда, на бегу скидывая сапоги и прыгая в воду. Времени было мало – выше по реке стоял "Тайлер", тот самый, что обстреливал вас ещё в битве при Хелене. Это был корабль в два раза крупнее, броня на нем была из мореного дуба, а вооружен он был шестью двухсотмиллиметровыми пушками, которые просто смели бы вас на таком расстоянии двумя залпами картечи. Но разве храбрецов это остановит!? Пока ты, Гас, Колкинс и ещё несколько ребят запаливали пороховую камеру, другие солдаты сумели снять с лафетов две 12-фунтовые гаубицы и погрузить их на лодки. "Тайлер" вышел из-за поворота реки как раз когда вы были на полпути к берегу, кто на лодках, а кто просто вплавь, но батарея Коллинза метким огнем шестифунтовок прикрыла ваш отход. И стоило вам скрыться в кустах, за спиной раздался ужасающий взрыв! Обгоревший остов парохода "Куин Сити" быстро затонул. Так ты узнал ещё одну военную истину: в поединке Тигра и Кита побеждает тот, кто ударил первым, и ударил наверняка. Больше летом серьезных столкновений не было. За июль люди отдохнули, лошади немного набрали вес, и генералы стали думать, что же делать дальше. Грант упрямо двигался на Восток, пусть и не от победы к победе (его репутацию сильно подпортило поражение у Колд-Харбор, которое он потерпел, имея вдвое больше людей и понеся при этом вдвое более высокие потери, чем противник). Но это были тактические поражения. Войну он выигрывал. Что оставалось делать вам? Вы решили ударить в мягкое подбрюшье. "Миссури сейчас беззащитен, как никогда!" – твердил Шелби. Федералы и правда увели оттуда большую часть войск, и даже многие милиционные формирования были сведены к минимуму. Мощный удар всеми силами мог наконец исполнить мечту Прайса, Шелби, Смита и Мармадьюка – вернуть штат под ваш контроль! Даже в Сент-Луисе оставили чисто символический гарнизон. Могло ли это переломить ход войны? Вряд ли в военном смысле. Но в политическом – могло! Приближались осенние выборы 1864 года, такое поражение, потеря целого штата, могла стоить Линкольну президентского кресла. Вы могли вышвырнуть эту обезьянью морду из Белого Дома, ведь многие Нью-Йоркские газеты писали о том, что пора бы войну-то заканчивать. Сколько можно? В самом деле, летом 1864 года ещё ничего не было окончательно решено. Ещё не пала Атланта, а Уильям Текумсе Шерман ещё не начал свой страшный Марш к Морю. Кампания, которую вы начали в августе, вошла в историю, как Миссурийская Экспедиция Прайса 1864 года. К наступлению привлекли 12 000 человек – только на такое количество хватило продовольствия и фуража. Правда, у почти трети из них не было ни винтовок, ни револьверов, но оружие планировалось раздобыть из арсеналов северян. Ах, если бы экспедицией командовал Шелби! Прайс так и не выучил горьких уроков 1861-1862 года, и что хуже, он сильно сдал в плане здоровья. При Уилсон Крик (где ты убил Лайона) он стоял, как конная статуя, под огнем противника. Теперь же он руководил армией из повозки. Ни о какой стремительности речи не шло – за армией тянулся обоз, в котором было полно некомбатантов. Сентябрь прошел в мизерных стычках с крошечными отрядами ополченцев. 27 сентября вы добрались до первого мощного укрепления врага – форта Дэвидсон около городка Пайлот Ноб. Там засел генерал Эвинг с полутора тысячами бойцов, тот самый, который подписал Приказ Номер 11. Прайс предложил ему сдаться, но Эвинг, боясь, что его казнят без суда, отказался. Форт был рассчитан на вдвое меньшее количество солдат, но Эвинг хорошо организовал оборону – он поставил часть людей заряжать винтовки, а часть стрелять. Атака этого форта стоила вам 800 убитых и раненых, а Эвинг потерял только двести человек. Второй атаки он дожидаться не стал – заложив мину, которая через час подорвала пороховой склад и разрушила форт, он отступил, проскользнув между вашими бригадами. Вы преследовали его, но недолго. Дело в том, что пока корпус Прайса телепался со своим обозом, разворачивался и штурмовал форт, в Сент-Луис срочным порядком пришел восьмитысячный корпус янки. Прайс, обескураженный неудачей, отказался от мысли штурмовать город, и повернул на Запад. В каком-то смысле всё это повторяло неудачный рейд Мармадьюка. Шелби рвал и метал. Сложно представить, что переживал этот человек, знавший КАК надо было всё сделать. Но субординация есть субординация. Но не все было потеряно! Через две недели ваша дивизия выдвинулась к городку Глазго, заставила гарнизон сдаться и хотя часть складов была сожжена, вам удалось раздобыть новые мундиры, еду и больше тысячи мушкетов, а также сжечь небольшой пароход. Это сильно подняло упавший было боевой дух, и дальше вы стали громить разрозненные части северян одну за другой. Победы так и посыпались на вас. В Миссури у янки просто не было силы, сравнимой с вашей по численности, не считая гарнизона Сент-Луиса. Вы шли, выдавливая отряды противника, подходившие из Канзаса из одного города за другим. Был захвачен Лексингтон, потом на реке Литт-Блю вы оттеснили Кёртиса, который в прошлом году пытался поймать Шелби. Потом нанесли чувствительное поражение генералу Плезантону во втором сражении за Индепенденс. Это были мелкие победы, количество потерь в них исчислялось скорее десятками, чем сотнями. Но как приятно было снова наступать, отбивать города, принимать капитуляции. Не в виде кавалерийского рейда в формате "сжечь всё, что не смогли сожрать на месте и унести в карманах", а в виде полноценного противостояния армий. За вашим корпусом двигалось стадо из пяти тысяч голов скота, тянулись сотни повозок. На какое-то время показалось, что вы и правда ВЕРНУЛИСЬ В МИССУРИ! Но так не могло продолжаться вечно. Генерал Блант, которого вы отбросили от Лексингтона, подтянул подкрепления из Канзаса, и к решающему сражению при Вестпорте они с Кёртисом сконцентрировал силы, вдвое превосходящие ваши. Они просто не могли пропустить вас к Канзас-Сити, это стало бы концом карьеры для обоих. И 23 октября произошло последнее большое сражение, в котором ты участвовал. Да наверное вообще самая большая битва, которую ты видел, хотя и видел по сути только её кусочек – на поле боя сошлось около 30 000 человек. Случилось это на равнине, практически в голой прерии. Началось сражение невероятно удачно! Федералы стали прощупывать ваши позиции, но Шелби решительно кинул на них вас, Железную Бригаду, под командованием "Болотного Лиса", генерала Джеффа Томпсона. Томпсон больше года провел в плену у янки, после чего был обменян, и теперь мечтал восстановить свою репутацию. Ведомые им, вы ударили на янки, как дьяволы! Бригаду Мунлайта вы отбросили за покрытый ледком ручей Браш Крик, а бригаду Дженнинга загнали аж в сам Вестпорт. В этот момент, возможно, ещё был шанс выиграть битву. Правда, к противнику подошла бригада Блэра с артиллерийской батареей, но её атаку вы отбили. И тут, как и при Уилсонс Крик, в дело вмешался случай. Местный Фермер Джордж Томан сообщил федералам о лощине, о которой не знали ни Шелби, ни Блант, ни Кёртис. Сделал он это по единственной причине – накануне битвы конфедераты отобрали у него лошадь. По этой лощине 9-я Висконсинская батарея зашла вам во фланг, развернулась и как дала прикурить! Воодушевленные такой поддержкой, янки полезли в атаку. Вы дрались стойко, но под их напором и под фланговым огнем все же отступили. Если бы не это, возможно, вашей дивизии удалось бы опрокинуть крыло федералов и... но вышло как вышло. Дивизия Мармадьюка тоже долго держалась у брода Байрама, но и её отбросили. Вы соединились и заняли оборону, под градом ядер и снарядов. Федералы наседали. Надо было отступать. Потери составили по полторы тысячи человек с каждой стороны, но, как это часто бывало раньше, противник мог их себе позволить, а вы – нет. Ваша армия повернула на юг, подпалив за собой прерию. Путь был усеян брошенным снаряжением, повозками, мертвыми лошадьми. Отступающая армия всегда оставляет такой след. Началось тяжелое отступление, арьергардные бои. На следующий день части под управлением Прайса потерпели поражение от кавалерии Плезантона. Потери были не так уж велики, но многие солдаты разбежались, в панике бросая винтовки. Прайс прислал курьера, который передал слова командующего: "Скажите Шелби, что если кто и может спасти армию, то только он." Ты видел, как Шелби хмыкнул и покачал головой, посмотрев на полковника Эдвардса. Что ему оставалось делать, как спасать своего командира? Он прикрыл отход Прайса. И вот тогда-то, неподалеку от Марэ-де-Синь (того самого ручья, где вы ещё до войны ловили давно усопшего Джона Брауна и ты шел в свою первую атаку, в которой и познакомился с Гасом Эгертоном), тебя и ранили, первый и единственный раз за всю войну по-настоящему серьезно. Пуля пробила тебе ногу. Вернее было как? Под тобой застрелили лошадь. Ты высвободился из-под неё, попробовал встать, чувствуя, что нога побаливает (подвернул что ли?) и вдруг понял, что в сапоге полно крови. А ваши уже отходили. Ты мог вполне попасть в плен тогда. Колкинс обернулся, заметил тебя и подскакал. – Капитан, садись сзади! – крикнул он. Но ты не мог. – Тогда держись за стремя! Но и бежать за лошадью, держась за стремя ты не мог. – Проклятье! – крикнул Колкинс. – Тогда я побегу! Он спрыгнул с лошади, кое-как помог тебе забраться, и побежал, подгоняя её ударами шляпы и держась за стремя. Вы бежали следом за остальными, а пули расклевывали мерзлую землю у вас под ногами. Гас обернулся и увидел, что происходит. Он кликнул двух солдат, из недавних рекрутов, и они поскакали к вам. Тут Колкинсу прострелили спину. – Давай, капитан, скачи! – прохрипел он, отпустив стремя, и упал лицом в грязь. Гас спрыгнул, с лошади, затащил его на круп, замешкался, привязывая к седлу. – Возьми повод! – крикнул он кому-то. На твоих глазах, как во сне, пуля чиркнула его по щеке. Он замотал головой, шипя сквозь зубы, а что было потом ты уже не видел, стараясь удержаться в седле и не упасть, потому что раненая нога занемела, и стремени ты уже не чувствовал. Так вы ушли. Там же, под Марэ-де-Синь, в плен попали Мармадьюк и Кэбелл, еще один генерал. Это был уже разгром. Армию Прайса преследовали Плезантон и МакНил. Вы прорывались на юг, в который раз. У тебя оказалась прострелена икра – кости не задеты, но мышцы порваны. Если бы пуля попала в кость, скорее всего, ногу бы отняли. Колкинса оставили в каком-то городке в Канзасе – если бы вы повезли его дальше, он бы умер у вас на руках. – До встречи в Вашингтоне, джентльмены, – сказал он вам на прощанье слабым голосом. Вот чего-чего, а падать духом ворчун не умел. Вы пожали руки на прощанье. Было ещё несколько поражений – не таких основательных, просто на вас нападали, и вы отступали. В конце ноября янки, наконец, оставили ваш истерзанный корпус в покое. Не желая отставать от Шелби, Прайс в рапорте Кёрби Смиту заявил, что нанёс федеральному правительству ущерба на 10 000 000 долларов, захватил и отпустил под честное слово три тысячи федералов, взял восемнадцать орудий... Все это была брехня. Вы потеряли половину из 12 000 бойцов и не добились ровным счетом ничего. Вы ещё шли по Индейской Территории в Техас, спасаясь от преследования, а уже стало известно, что Линкольн переизбрался. Конец войны ты провел в Арканзасе, выздоравливая – рана не позволяла тебе ездить верхом, и ты хромал до самой весны. А великая драма под названием Война Между Штатами действительно подходила к финалу. Шерман ещё осенью железом и кровью прошелся по Джорджии, опустошив цветущий штат, и устремился к Ричмонду. Конфедерация потеряла все порты, была несколько раз разрезана на части. Через Техас ещё вывозили хлопок и ввозили оружие, но его нельзя было доставить туда, где оно было нужно. Вашу Транс-Миссисипскую армию уже никто не рассматривал в качестве угрозы. Вас федералы особо не трогали, но и наступать на них вы были не в состоянии. Всё было уже понятно. Индейцы покинули вас первыми – Чокто и Чероки поехали к себе в Оклахому, а команчи (наименее дикие тоже служили у вас в армии) вернулись в прерии, где присоединились к своим собратьям, воровавшим у вас во время войны лошадей и продававшим их федералам. Но Шелби не был бы Шелби, если бы просто так сдался. Им овладела безумная идея – вывести войска в Мексику, где тоже шла гражданская война, предложить свои услуги одной из сторон (либо Максимиллиану, либо Хуаресу, ему было всё равно, кто согласится), и после победы превратить соседнюю страну в лагерь для всех солдат конфедерации и их семей, которые пожелают продолжить борьбу. С присущей ему деловитостью Шелби взялся за подготовку Большого Плана. На первый взгляд план казался нереальным, но с другой стороны если бы удалось увести в Мексику армию из 75-100 тысяч ветеранов, это могло бы получить какое-то продолжение. Загвоздка была в том, что стареющий Кёрби Смит, командовавший Транс-Миссисипской армией, никогда бы на такое не решился, а сам Шелби был слишком молод и имел недостаточно высокое звание, чтобы вести такую массу людей. Остановило ли его это? Ха! Шелби решил сместить Кёрби Смита и поставить во главе департамента генерала Симона Боливара Бакнера. У Бакнера было не слишком много заслуг военного характера, но он был опытный политик и крупный бизнесмен. Шелби заручился его поддержкой и собрал совещание в Маршалле, в Техасе, в котором приняли участие губернаторы Арканзаса и Луизианы (ну, то есть те, кого Конфедерация считала губернаторами этих штатов), а также генералы Транс-Миссисипской армии и множество офицеров, включая и тебя. Кёрби Смит на совещание не явился, хотя и приехал в Маршалл из Шривпорта. Шелби произнес свою речь, которую начал с того, что люди больше не могут идти за Кёрби Смитом. Он изложил свой план по созданию Империи Юга, которая объединит Техас и Мексику, заверил, что посол конфедерации при дворе императора Луи Наполеона, граф Полиньяк, уже ведет переговоры о поддержке со стороны Франции, сказал, что беглецы из армий Ли и Джонстона скоро присоединятся к вам, польстил Бакнеру, а закончил речь фразой: "Капитуляция – это слово, которое ни моя дивизия, ни я не понимаем." И... все с ним согласились. Кёрби Смит встретился с Шелби. Ты был при этом разговоре. – Генерал Смит, – сказал Шелби, стараясь за суровостью скрыть неловкость, которую испытывал. – Армия потеряла веру в вас. – Я знаю, – спокойно ответил Смит, хотя в глазах его, как тебе показалось, стояли слёзы. – Она не хочет капитулировать. – Я тоже не хочу. А чего хочет армия? – Вашей отставки в пользу генерала Бакнера. Затем концентрации сил на реке Бразос – и войны до победного конца. Старое лицо Смита тронуло выражение то ли улыбки, то ли сожаления, то ли сочувствия. – Каков ваш совет, генерал Шелби? – Сейчас же принять эти условия, сэр. – Отлично, – кивнул Смит, сел за стол и подписал "отречение". Это была тяжелая сцена. А дальше случилось то, чего Шелби никак не ожидал. Кёрби Смит вернулся в Шривпорт, и там он получил приказ губернаторов нескольких штатов сложить оружие, а также депешу от полковника союза Спрога, предписывавшую ему сдаться генералу Поупу. Смит вступил в переговоры с Поупом, и поначалу отказался сдаваться на предложенных условиях. Тогда Поуп смягчил их, и Смит... согласился. Вы, офицеры, сместили его, но для врага он всё ещё оставался главным. И не только для врага. Он подписал приказ от своего имени по всей Транс-Миссисипской армии, и приказал Бакнеру сложить оружие. А Бакнер вдруг передумал и подчинился. И почти вся Транс-Миссисипская армия подчинилась. Они дружно пошли в Шривпорт сдаваться. Это была позорная сдача. Не потому что враг измывался над вами, нет. Просто вы сдавались без сражения. Даже Ли на Аппаматоксе дал последний бой. Даже он сначала заключил перемирие, приказав прекратить огонь, а только потом позволил себе сдаться. Ли умел сдаться красиво. Кёрби Смит умел просто сдаться. Шелби не умел. Но он, ослепленный величием своего плана, так и не понял, что солдаты не хотят строить никакую Американо-Мексиканскую Южную Империю. Они хотят уже вернуться в свой родной Миссури, Арканзас, Техас и просто жить. Война достала их. Голод, холод, страх и жестокость достали их. Запах гари, ночевки на снегу, летящая в лицо картечь, виселицы, сабельные атаки достали их. Они воевали четыре года. Так много людей погибло. Они считали, что если не заслужили победу, то хотя бы заслужили жизнь. И поэтому вы, те, кто дрался за идеалы, а не за родной дом и семью, достали их больше всего. Они пошли и сдались. Шелби был в ярости. Но что он мог поделать? Он написал прокламацию, предписывающую всем солдатам присоединиться к нему, написал её на содранном со стены куске обоев, синими, красными и черными буквами, как объявление бродячего цирка, потому что ни бумаги, ни чернил в достатке у него не было. Потом, когда вы прочитали её, он построил остатки своей дивизии, сказал вам, что вас предали генералы, сказал, что вы начнете Революцию заново, сказал: "Если вы захотите, я поведу вас. Если потребуете – пойду за вами." Сказал: "Вперед, за Юг и за Свободу! На Шривпорт!" И дивизия издала дикий мятежный вой и двинулась за ним, за своим командиром. Но до Шривпорта вы так и не дошли – зарядили дожди, и дороги размыло. Пушки и повозки тонули в грязи. Вы повернули на Корсикану, и там разбили лагерь. И для многих это стало последней каплей. Как сказал один солдат: "Бог уже не хочет, чтобы мы сражались дальше." Шелби это почувствовал. Снова он построил вас и сказал вам без обычного своего пафоса: – Парни. Война окончена. Вы можете идти домой. Но я не пойду. За Рио Гранде лежит Мексика. Кто со мной? И вот тогда уже многие отказались. Отказался и Гас. Он сказал, что сделал для Конфедерации все, что мог, теперь попробует сделать что-нибудь для своей семьи. Вы обнялись, прежде чем он уехал. С Шелби осталось человек триста. Кто-то ещё отваливался по дороге, кто-то присоединялся. Авторитет Шелби сомнению не подвергался, но солдаты потребовали по старой южной традиции дать им самим выбрать себе новых офицеров. Старых бойцов, помнивших еще кампанию в Миссури 1861-62 года, не осталось, а новые тебя не любили – они помнили, как ты расстреливал дезертиров и вешал их на телеграфных столбах. У тебя были страшные глаза, Эдвард Босс. Так из капитана ты снова стал сержантом. Впрочем, нашивки спарывать никто не потребовал. На это всем уже было плевать, все равно мундир на тебе давно был синий, как и на большинстве. Вы дошли до Остина, а потом и до Сан-Антонио, обросшие бородами, потасканные вояки. По дороге вы забирали все нужное с военных складов, оставленных сдающейся армией конфедерации, изрядно повоевали с бандами мародеров, которых в Техасе расплодилось что-то уж очень много, и которые беззастенчиво грабили эти склады. Особенно отличился некий капитан Рэбб, который у вас под носом пытался ограбить казначейство в Остине. Вы перестреляли его банду до единого человека, как куропаток, а деньги не тронули. В Сан-Антонио вам тоже пришлось наводить порядок – этот город, пожалуй, единственный процветающий во всем Техасе, как мёд мух сейчас привлекал все сорта проходимцев и подонков. Только за один месяц на улицах убили семерых человек. Вы разогнали эту публику и остановились в лагере рядом с городом. Тогда же в Сан Антонио приехал Кёрби Смит. Шелби уже поостыл, и они встретились, как друзья. Шелби сказал, что оценил, что Смит выторговал для армии приемлемые условия сдачи, и не держит на него зла. Полковой оркестр сыграл для старика "Дикси". А потом за вами пришли федералы – три тысячи кавалеристов полковника Джонсона. Шелби послал ему записку, в которой сказал, что направляется в Игл Пэсс, но если тот хочет битвы, то Шелби ему её обеспечит. Джонсон не стал настаивать. И наконец, в Игл Пэсс, на берегу Рио Гранде, вы все построились и в последний раз склонили знамена. Оборванные, простреленные во многих местах, боевые знамена проигравшей армии. Красные полосы выцвели, а синие остались яркими, и также остались яркими белые звезды на них. Солдаты дивизии, солдаты Железной Бригады смотрели на свои знамена. Они убивали и умирали много раз, у них давно не было слез, и поэтому они не плакали. Но у каждого тогда сжалось сердце. Полковникам Эллиотту, Слэйбэку и Гордону было поручено привязать к полотнищам камни и утопить в реке. – Капитан Босс, – сказал Шелби. Для него ты остался капитаном. – У меня к вам просьба. Заверните это в знамя нашей бригады. Он открепил со шляпы свой потрепанный черный плюмаж, с которым ездил всю войну, и протянул тебе.
-
Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Красиво ты передал это ощущение рубежа. Рубежа, за которым уже совсем другая жизнь. В последний раз Эдвард Босс побыл капитаном, в последний раз сделал что-то для страны.
А главное ты сумел передать дилемму) Вот я с самого начала был настроен идти в Мексику, а тут вдруг задумался. Когда уже очевидно конец, Конфедерация сдалась, хватит ли самоуважения Эда чтобы уйти ещё на два года? Когда все старые полковые товарищи уже вернулись домой.
Сложный вопрос.
|
Убить человека – довольно непросто. Не потому что человек был существом, которое выжило и победило в борьбе с волками и медведями, и у него довольно крепкие кости и довольно хорошо защищены жизненно важные органы. И даже не потому, что убийство запрещает церковь. Человек – социальное животное, и в голове у него есть тормоз, красная ленточка, которая говорит: "Стоп, остановись, подумай". Потому что человеку чертовски трудно жить одному, даже если ему и кажется, что никто ему не нужен. Даже простое "привет – привет" от соседа неплохо поддерживает, хотя человек часто этого даже и не замечает. Настоящих одиночек, которым никто не нужен – единицы, и это, безусловно, отклонение. Эта ленточка тонкая, но она прочнее, чем кажется. Когда первый раз держишь человека в прицеле, когда чувствуешь в ладони рукоятку ножа, когда кладешь пальцы на рычаг, который откроет люк под ногами, после чего шея его переломится с тихим хрустом, то если ты не псих, не сумасшедший, не больной, если в детстве тебя не изнасиловал отец или не пытались сожрать собаки, ты обязательно услышишь свой внутренний голос. И он скажет: "А может... не надо?" Но конечно, гнев, отчаяние, обида, могут заглушить этот голос, и ты его не услышишь. И просто вскинешь руку с маленьким пистолетиком и надавишь на неожиданно тугой (ты же никогда не стреляла из него) спуск.
Четырехствольная перечница – очень неточное оружие. Первая пуля попала Марку в щеку. Ты увидела красную неровную полосу с бахромой на его смуглой коже и удивленные глаза. – Идиотка! – взвизгнул он, зажимая щеку. Выстрелы, как ни странно, не были оглушительными – они звучали, как очень громкие щелчки пальцами. Вторая пуля попала ему в шею. Думаешь, он упал, захлебываясь кровью? Нет, он вздрогнул и шагнул к тебе, уже молча, и лицо его было страшно. Он не кинулся, не бросился, он именно шагнул, как-то деловито, и от этого ещё более жутко. В его глазах ты прочитала, что он уже убивал, и сейчас убьет тебя. Он вырвет этот крохотный пистолетик из твоих рук, ударит, ты не знала куда, но знала, что это будет очень больно (он умел причинять боль, это было ясно), потом навалится на тебя своим тоже не слишком тяжелым, но проворным и жестким телом, будет, наверное, душить, пережимая ловкими пальцами шулера твоё белое горло, что-то крича и брызгая слюной и кровью из порванной щеки тебе на лицо. Ты "щелкнула" ещё раз, последний, и не сразу поняла, что случилось – Марк как раз делал второй шаг к тебе и упал вдруг сразу в ноги, как будто прося прощения. Просто молча упал, не вскрикнув, не взмахнув руками, как если бы запнулся о ковер. И стало тихо.
Ты перевернула его – пуля попала в глаз. Она была такой слабенькой, что даже полностью не выбила его, но глаз весь был красный, и какой-то словно запотевший. А второй – чистый, как стеклянный. Твой брат умер. Ты убила его. Ты победила.
И тут голос, тот самый, который говорит изнутри каждого нормального человека, спросил тебя: "А может, не надо было?" И как бы ты ни злилась, как бы ни была обижена, взбешена, как бы пусто у тебя внутри ни было, ты ощутила страшную беспомощность и непоправимость. Она приходит почти ко всем.
Жизнь полна взлетов и падений. Мы боремся, взлетаем на гребень волны и падаем в бездну, гребем, выкарабкиваемся, исправляем ошибки, одерживаем победы. Жизнь непрерывна. Нас обижают, мы обижаем, у нас есть враги, и мы их ненавидим, и даже мечтаем их убить. А потом – ррраз! И всё, конец истории. Человека нет. Был – и нет. И ничего поправить нельзя. Никак с этим нельзя ни бороться, ни превозмогать, ни совершать усилия. Человек рядом с тобой умер, потому что ты надавила на серебряную металлическую штучку. И всё. Ленточка порвалась. Твоя внутренняя Мила вышла за эту ленточку, куда-то туда, где нет правил, нет стаи, нет пещеры, нет огня, нет своих, нет людей. Там мгла, чернота и неизвестность. Там смерть. Там убивают.
Приняла ли ты это осознание в полной мере? Или бросилась осматривать комнату в поисках денег и ценностей? С практической точки зрения разница была невелика – очень скоро на лестнице послышались осторожные шаги. Надо было спасаться. Зарядов в твоем пистолете не осталось.
Ты вылетела из комнаты и кинулась вниз. На лестнице стоял какой-то мужчина, из-за плеча у него выглядывала консьержка. – Что случилось? – крикнула она взволнованно. Что ей было ответить?
Ты пронеслась мимо них, проскользнула переднюю и выскочила на улицу. Солнце светило ярко. Ты пошла по улице, сворачивая то туда, то сюда, лихорадочно соображая, что теперь делать. Надо было спасаться, и лучше – через порт. С захватом Виксберга и Порт-Хадсона судоходство по реке возобновилось. Успел ли Миллс предупредить патрули о твоем бегстве? Вообще, был ли он озабочен твоей судьбой? Если Деверо погиб – то наверняка, надо же ему было представить начальству хоть одного "пойманного шпиона". Если же нет, то, возможно, и не очень – кому приятно будет смотреть на шестнадцатилетнюю девочку в роли врага, водившего за нос целый штаб, если под рукой есть майор сигнального корпуса? Или же он мог просто послать людей домой к твоему отцу, чтобы подождать тебя там. Куда ещё тебе было бежать из города? Про твоего дедушку не знал даже Мишель. По правде сказать, ты и сама не знала, жив ли он ещё. Ты его и видела-то раз, может, или два, в глубоком, если не сказать неразумном детстве, до того, как вы переехали в Вилла Д'Арбуццо. То есть, в три года. Ты даже толком не могла припомнить его лицо – на плантации он никогда не появлялся.
По дороге в порт тебе удалось купить у какой-то старушки дорожную шаль – да, за двадцать долларов, зато она не стала торговаться. Из порта то и дело отходили маленькие пароходики, но на пристани дежурили солдаты. Тебе показалось, что они пристально разглядывают всех входящих на борт. Что делать? Как быть? Ты заметалась, и вдруг увидела человека, шедшего с большим саквояжем к пристани. У него были красивые пышные усы и солидный живот, топорщившийся из-под жилета. – Простите, вы не на пароход собираетесь сесть? – Это так, сударыня. Чем могу быть полезен? Ты сказала, что сильно поссорилась с мужем, и едешь к отцу (это ведь была почти правда), но что твой муж – ужасный человек, неджентльмен, и тебе пришлось сбежать из дома. А ещё у него полно друзей среди военных янки, и он наверняка предупредил их, и они наверняка задержат тебя. Не могли бы вы помочь? Мужчина замялся. – Мне неприятности не нужны. Сто долларов – и он сразу согласился, что, "а какие тут могут быть неприятности"? Ты взяла его под руку, и вы взошли на борт парохода, назвавшись семейной парой (всех пассажиров стюард записывал в особый журнал). Его звали Честер, он был торговый представитель, вёз какие-то образцы продукции в Батон-Руж, ты даже не запомнила, чего именно.
На пароходе ты плыла не впервые. Это был маленький кораблик, из тех, что согласно поговорке, "мог пройти по сильной росе". Длиной он был метров всего пятнадцать, без буфета и кают первого класса, а невысокая труба изрядно чадила, и шаль оказалась как нельзя кстати, хоть в ней и было жарковато. Солдаты пропустили вас на борт, даже не обратив внимания. Разговорами в пути Честер не надоедал, зато поделился с тобой нехитрой снедью, которая у него была – с самого утра у тебя даже кофе во рту не было. Спустя пару часов вы пристали к берегу, где ты сошла, расплатившись со своим спасителем.
Дальше ты поехала на дилижансе, а потом пришлось идти пешком несколько миль – до фермы Лежонов. – Я могу вам чем-нибудь помочь, юная мисс? – удивленно спросил его пожилой отец, вглядываясь в твоё лицо через ограду. – Погодите... я же... мы же вроде с вами знакомы! Семья у Джеффри была небольшая – мать, отец, престарелая бабуля, младшая сестра. Узнав, кто ты, и что ты получила письмо от их сына, они страшно обрадовались и приняли тебя почти как родную. А узнав, что ты помогала конфедерации (не нужно было уточнять, как именно) – сочли своим долгом тебе помочь. Достаток у них был по меркам Д'Арбуццо просто смешной, но они нашли для тебя и кровать, и дорожное платье в пору, которое немного ушили, и даже кое-какие деньги, и саквояж, еду на дорогу – какие-то пироги, бекон, даже ириски. Было, конечно, непривычно мыться, спать и обедать в таком бедном доме – без слуг, без рабов, с дешевенькой, чуть ли не собственными руками сделанной мебелью. Ты узнала историю семьи Лежонов – а она была занятной. Лежоны изначально жили севернее, в Батон Руже, и активно участвовали в восстании 1810 года, когда была провозглашена Республика Западной Флориды. Но тогда как часть восставших стояла за присоединение к штатам, Лежоны стояли за независимость. В общем, с независимостью не сложилось, родителям Генри пришлось переехать сюда, ближе к Новому Орлеану. Но мятежный дух, видимо, был жив, и потому Генри страшно гордился своим сыном. – Был рад помочь. Был очень рад помочь, – бормотал мистер Лежон прощаясь. – Это честь для меня, миссис Тийёль. Жаль, что я не могу написать сыну. Но понимаю, дела секретные. Просто поверьте – это поистине честь для меня. И позвольте выразить своё восхищение, что вы в таком юном... а, да что там! Вы просто молодец! За правое дело нужно бороться, даже если кажется, что оно обречено. Всегда нужно бороться. Опускать руки – это недостойно, – и тому подобное. На плантации твоего отца, по слухам, действительно объявились солдаты, но что они там делали – осталось неизвестным. Наконец, ты отбыла и отсюда, на север, тоже по реке, на пароходе чуть побольше и поприличнее. Шестьдесят миль он покрыл за один день с парой остановок.
Ты сошла в Дональдсонвилле, а оттуда опять же взяла дилижанс. Твой дедушка жил неподалеку от местечка под названием Муншайн – лунный свет. Было страшновато и неуютно брести по дороге от станции к его ферме. Ты вообще первый раз путешествовала, и притом – одна. Добралась ты к вечеру, по крайней мере, это должно было быть где-то рядом. Следовало спросить дорогу в ближайшем доме. Когда ты подошла к забору, во дворе залаяла собака. Из дома вышел человек с рыжей бородой, в клетчатой рубашке и подтяжках и, чертыхаясь, пошел к калитке. – Шомызатица? – так он тебя примерно приветствовал. Человеку было лет за шестьдесят, лицо изборождено морщинами, а во рту – желтые гниловатые зубы. Морщины его были такими глубокими, что невозможно было понять, ухмыляется он или хмурится. Говорил он крайне непонятно, было даже сложно определить, шепелявит он, дурачится или это такой акцент. Ты спросила, здесь ли живет Хоган МакКарти. – Ащь? Ашевотьтадо? – спросил он. – Шомызатица ятярашую? Ты ничего не поняла опять. На просьбу говорить помедленнее старикан рассердился. Тут ты решила представиться, как положено "Камилла Тийёль, урожденная графиня д’Арбуццо" и все такое. – Ааааа, – сказал дед. – Прошиндейка! Чопайседова! Пришлось приложить немалые усилия, чтобы убедить его, что ты ищешь Хогана МакКарти. Ну и, думаю, излишне добавлять, что Хоган МакКарти как раз и оказался этим стариком.
Ты думаешь, он сразу впустил тебя в дом? Как бы не так. Продравшись через языковой барьер, он устроил настоящий допрос, выспросив, как выглядит твоя мать и твой отец. При упоминании отца он чертыхнулся. Но кажется, он по крайней мере поверил, что ты их знаешь. – Пошмоим натязатри! – сказал он. – Идивонтут! – и отвел тебя... в сарай. Ты попыталась намекнуть, что не худо бы поесть с дороги. – Шпать на пуштойжвот лезно! – сказал дед, и ушел, оставив тебе свечу. – Водавонпей! А сарай запер на замок. Спать пришлось... на соломе. Та жестковатая кровать, на которую со всем почетом уложили тебя Лежоны, показалась райским ложем. Было зябко, спасибо хоть одеяло этот злобный старикан дал. Сарай был грубый, старый, из необструганных досок, тут стояли какие-то жутко выглядящие покрытые ржавчиной сельскохозяйственные приспособления, похожие на средневековые орудия пыток. Солома впивалась то в один бок, то в другой. Мешал спать сверчок. А ещё кто-то попискивал. С потолка. Подняв свечу и оглядев стропила (потолка-то в сарае и не оказалось), ты увидела с десяток кожаных конвертиков. Конвертики повернули головы и посмотрели на тебя черными бусинами глаз. Это были мыши. Летучие мыши, знаешь ли. А желтая луна глумливо скалилась в незастекленный проем.
Утром дед накормил тебя какой-то кашей (съесть ЭТО ты могла только на голодный желудок). Кофе у него не было, так что пили вы воду из колодца, такую холодную, что зубы ломило, и с привкусом жести. И... снова устроил тебе допрос. Постепенно ты стала различать его акцент, а он кое-как привык к твоему. Но все равно говорить было непросто – он часто тебя переспрашивал, а вопросы игнорировал. Иногда даже казалось, что он притворяется глухим. – Хашо, – сказал он наконец. – Пожимипока. Пможешь пхазяйсту.
Он выдал тебе постель (спать пришлось на чердаке), показал, где тут что. Критически осмотрел твоё платье. – Нуирашфумыринась! Шобтакое нинасила доме! – или как-то так прокомментировал он его. Женское платье у него в доме нашлось – из линси-вулси, очень грубое, зато прочное, и какой-то чепчик времен войны с Мексикой. – Натьво, наденьк!
Дед выращивал сахарный тростник – сам себе и хозяин, и раб. Была у него собака, корова и лошадь, и куры. Вся эта скотина требовала ухода. Вот им тебе и пришлось заняться. И когда ты попробовала помогать по хозяйству, ты узнала, КАК Хоган МакКарти ругается! Всё было не так, всё было не по евойному, все неправильно. Сначала ты думала, что правда, наверное, не предназначена для этого ("безрука!" как называл тебя дед): молоко отказывалось течь из коровьего вымени, куры – клевать зерно, яйца – достигать кухни не разбившись, а лошадь вообще смотрела на тебя, как на низшую форму жизни где-то под ногами. Но где-то через неделю до тебя дошло, что Хоган МакКарти – тиран и деспот, и что он адски соскучился по возможности кого-нибудь потиранить. Работа была несложной, но выматывающей. "Это неси туда", "тут почему не прибрано!", "опять забыла!" и так далее.
Казалось, Хоган МакКарти – очень плохой, вредный и злобный человек, и лучше пусть полковник Миллс вместе со всеми своими клевретами прямо во время допроса надругается над твоим юным телом, чем ты проживешь ещё неделю на ненавистной ферме, где всё валится из рук и тобой никогда не бывают довольны. Но однажды дед съездил в Дональдсонвилль, привез оттуда бутылку мутноватого бурбона и употребив всего два стакана стал ПРОСТО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ. Взгляд его начал излучать добро, морщины будто бы разгладились, и даже акцент стал отчего-то страшно милым и более понятным. Он рассказал тебе кучу историй – как ловил каких-то негров, как воевал с британцами в двенадцатом году, когда они осаждали Новый Орлеан (был он всего лишь мальчишкой, и служба его заключалась в том, что он лупил в барабан), как участвовал в скачках, как познакомился с твоей бабушкой (отвел тебя на её могилу, и кстати, эта могила была единственным ухоженным клочком земли на всей ферме). И знаешь что? В отличие от историй твоего папы, в которых настоящего было от силы на четверть ("не дублоны, а реалы, не у генерала, а у суконщика, не захватил в битве, а отнял"), в его историях чувствовалась бесхитростная житейская правда.
Прошел день – и от его благодушия не осталось и следа. Опять он был вредный, суровый старикашка, которого ты побаивалась, потому что он вполне мог (и иногда это делал) и хворостиной тебя приложить по мягкому месту, особенно если ты начинала с ним спорить, и даже через это ужасное пуленепробиваемое платье на коже оставался красный след.
Но ещё полбутылки, отложенные в прошлый раз – и вот он пел тебе даже какие-то странные, заунывные песни на непонятном языке – грустные, но отчего-то берущие за душу. И оказалось, что у него до сих пор красивый, хоть и старческий голос, и есть слух!
И так вы и жили – как день сменял ночь, как прилив сменяет отлив, так трезвый Хоган МакКарти сменял пьяного и наоборот. Трезвый он мог накричать на тебя и выпороть, пьяный – даже обнять и назвать любимой внучкой. А узнав, что Марк мертв, он плакал.
Осенью вы убрали урожай, а зимой делать было нечего, и как-то ты предложила ему сыграть в карты. Правил покера он не знал, и тебе пришлось его научить. К твоему удивлению, поняв правила, дед легко тебя обыграл. Ты спросила, как ему это удалось. Он ответил, что карты – игра, придуманная дьяволом, а, как говорит старая ирландская пословица, если пляшешь с дьяволом – слушай музыку, девочка. Да, да, это он так красиво дал понять, что сжульничал. Ты уже догадалась, что у ирландца, если он не полный дурачок, всегда есть красивое напыщенное оправдание, и в нем будет поминаться либо бог, либо черт.
Ферма деда была местом не очень приятным. Тупая скотина, никаких удобств, сквозняки, копоть, грубая пища. И всё же к весне в ней, пожалуй, появилось для тебя что-то родное. Ведь человек привыкает ко всему. К тому же, прятаться в этом глухом углу, куда не заезжали даже соседи, зная неприятный нрав деда, было очень удобно. Но, пожалуй, прожить здесь всю жизнь, тебе бы не хотелось.
Настала весна. В 1865 ты случайно прочитала в газете головокружительные новости (дед почему-то об этом не сказал). 9 апреля произошло сражение при Аппоматоксе. Северовирджинская армия Ли капитулировала. Солдатам раздали особые бланки, которые, согласно ранее изданной прокламации об амнистии, считались как бы свидетельством того, что их не будут преследовать. Ты, конечно, не была солдатом, а была шпионом. Но... не могла же амнистия на тебя не распространяться? Была правда загвоздочка – ведь Марка ты убила не в бою, а как частное лицо. Как быть с этим? Но убийство, тем более, такое спонтанное – явно не федеральное преступление. В Луизиане тебя бы за него осудили, а в других штатах – вряд ли. Возможно, пора было двигаться дальше.
-
-
Да уж, дедушка у Камиллы - огонь!
|
Парни бросились бежать так, что засверкали пятки – они явно испугались. Ты могла бы, наверное, ухватить одного из них, когда он зацепился за гвоздь на раме, но тогда другие, с рисом, убежали бы. Ты кинулась на улицу через дверь, обогнула дом и припустила за ними. Мальчишки, раскачав, перекинули мешок через забор и перемахнули через него сами, и тебе пришлось лезть следом. Ты спрыгнула, изгваздав подол платья, огляделась – вон они, через кусты уже рванули. За ними! Ты бежала, сжимая в руках палку, задевая ею за кусты. Ветка хлестнула тебя по лицу – ты даже не заметила. Они прошлепали по луже – ты пронеслась за ними, разбрызгивая грязь. Они всё куда-то сворачивали, петляя между домами, и ты сворачивала, снова и снова. Да когда же они уже выбьются из сил с этим мешком? В какой-то момент ты потеряла их из виду. Сердце колотилось... – Фуууух! Всёёёёё, – услышала ты из-за угла и ринулась туда. Мальчишки стояли на пустыре, их было четверо, и ты накинулась на них с палкой, как маленький вихрь. Двое были твоего возраста, один явно младше, а четвертый явно постарше. Ты изо всех сил ударила крайнего по голове, он вскрикнул и упал, но ручка от метлы при этом с треском надломилась. Ты ткнула другого – этот был не такой дохлый, но и он вскрикнул. Ударила его ещё и ещё раз, от чего он завыл и попятился. А потом тебя схватили сзади, под руки. – Брось её! Брось! – закричал один с ужасом в глазах. – Сейчас её родители придут! – Держи её! Держи! – закричал другой. – Она бешеная! Ты трепыхнулась, попробовала ударить головой назад, попробовала пинаться – и действительно пнула того, кто держал тебя сзади. Но вместо того, чтобы выпустить тебя, он охнул и упал вместе с тобой на землю. Твоё лицо защекотала трава. – Держи, не отпускай её! – просил кто-то. Тебя схватил ещё один, тоже прижал к земле, выкрутил руку. Ты могла немного дрыгать одной ногой – и всё. Мальчишки тяжело дышали. – Ууу, бешеная! – простонал кто-то. – До крови разбила... – Тихо ты! – цыкнул на него другой. – Ещё прибежит кто... Тут ты сообразила, что пора бы звать на помощь и закричала, но тебе сразу зажали рот потной, грязной ладонью. Ты попробовала кусаться, но тогда тебе задрали голову, повыше, так что кожа на шее натянулась, и кусаться стало невозможно. – Что делать будем? – Не знаю! Постой пока там, на углу. А ты давай подтяжки. Один из них выругался, и ты поняла – он явно был не домашний ребенок, наверное, бездомный. Нормальные дети так грязно не ругаются. Твои руки связали подтяжками за спиной. – Вроде никого, – доложил отправленный стоять не часах. – Нельзя её выпускать, – подал голос ещё один. – Она нас видела, она про нас расскажет. – Я её знаю. Она в школу ходила. Она же из лавки этой. – Значит, и тебя она может узнать. Ну-ка, дай платок. А ты давай наш мешок. И в рот тебе затолкали платок, а на голову надели мешок, судя по запаху, из-под муки. – Всё, теперь в дом. – А если нас по дороге увидят? – А ты иди впереди и предупреди, если кто-то будет. По задам пройдем, здесь недалеко. – Дайте я её пну! – попросил один. – Она мне голову в кровь разбила. – Девочек бить нельзя, – сказал тот, что был постарше. – Она первая начала! – Всё равно. – Ой, вечно ты начинаешь! "Нельзя-нельзя!" Ты нам не мамаша! – нагло возразил тот, который ругался. – Всё равно нельзя. Это что было? Ручка от метлы? Подумаешь! – "Падумаешь!" – с горечью передразнил ударенный. – Тебе бы так по башке "подумали"! – Да, не будь размазней! Пусть Оуэн её пнёт разок! – Не начинайте! Нет у нас времени возиться! Понесли! А ты мешок возьми! И тебя понесли, тоже как мешок, ворча и ругаясь сквозь зубы. Несколько раз они останавливались и клали тебя на землю, отдыхали. Один раз один из мальчишек крикнул: "Прячьтесь!" – и похитители отбежали куда-то, шурша кустами. Потом они дошли до дома, хлопали дверьми, долго отдыхали, потом понесли тебя по лестнице. Стало темно – ты это поняла, потому что сквозь холстину перестал проходить свет. Запахло сыростью. Подвал. Потом тебя уронили. Было больно. Потом, снова ругаясь, подняли, донесли и куда-то положили – на другие мешки, похоже, пустые. – Можно мне назад мои подтяжки? – спросил один из них, по голосу самый маленький. – Подожди. – Давайте поедим! – предложил другой. Все его поддержали. И они бросили тебя там и ушли есть. Развязаться не получилось. Кое-как получилось подняться на ноги, но идти вслепую было страшно. Ты пересилила страх, сделала шаг вперед и... и ударилась головой об стену. Больно, оглушительно, аж искры полетели. Пришлось оставить попытки и лежать. Они пришли сильно позже, явно подобревшие. Сняли с головы мешок, но всё равно видно было только светлый проем люка, а лиц их против света не видно. – Посидишь пока тут! – объявил тот, что был старше. – А я не буду тебя бить! – сообщил тот, кого ты ударила. – Но я зажму тебе рот и нос. Другие не спорили, видимо, они это обсудили. И он зажал тебе рот и нос. И это было очень страшно. То есть, сначала это было вообще не больно, но потом стало невыносимо, жутко, беспомощно – ты замотала головой, замычала, а он всё не отпускал и начал гоготать. Потом он отнял руку, ты с шумом вдохнула воздух, и он прижал её опять, старательно, как будто прикалывал муху булавкой к подушечке. И снова смеялся. Он делал так четыре раза, пока самый старший не сказал: – Ну хватит! Они связали тебе руки, на этот раз веревкой, и ушли, отдав младшему его подтяжки. Еще позже они вернулись и поставили миску с водой. – На, пей. Пришлось ползти и лакать, как собаке.
И всё. И ты осталась в подвале. Тебя очень быстро начал грызть голод – ты и так все время хотела есть, а тут чувствовала, как он сосёт тебя изнутри, тысячью пиявок присосавшись к животу и к голове. Очень скоро ты не могла думать ни о чем, кроме еды. Ты выпила всю воду, как смогла, но это не очень помогло. Потом ты заснула. Потом тебя разбудили и дали миску с рисом. Руки развязали. Он был разваренный, липкий, пресный, но ты даже вкус этот скорее заметила, чем почувствовала. Рис просто растаял во рту. Налили ещё воды и опять связали. Снова кое-как заснула. Снилась еда – бифштекс, конфеты, кукурузные лепешки. Пришел тот, которого ты ударила. Он растолкал тебя и опять зажимал тебе рот и нос – игра ему понравилась. Ты его цапнула за палец, но не очень сильно – он был готов и отдернул руку. Потом он осмелел и трогал тебя за грудь, ещё маленькую, а после последних недель – совсем маленькую. На большее он не решился, или просто в свои сколько ему там было лет не знал, что с тобой делать, и ушел. Чуть погодя тебя ещё раз покормили – на этот раз какой-то похлебкой, не пойми из чего. После этого руки тебе больше не связывали – все равно ты была слишком слаба, чтобы сопротивляться или что-то предпринять. Стало чуть полегче – можно было спать в какой угодно позе. От нечего делать и чтобы заглушить голод, ты ощупала то, что было в подвале. Всякая рухлядь. Мешки. Ничего полезного или съедобного. Ни зернышка. Ты ползала по подвалу, натыкаясь на стены – потому что сидеть просто так и думать о еде уже сил не было. Не было сил даже думать, что они тут с тобой собираются делать. А может, они и сами не знали. Ты не знала, сколько прошло времени – часы или сутки. Когда все тело кричит тебе о том, что надо хоть что-то съесть, он перестает делать всё то, что делал раньше: считать время, рассуждать разумно. Вдруг можно очнуться от того, что сосешь или кусаешь свой палец. Сон, мысли о еде, сон, мысли о еде, сон, мысли о еде, сон. Потом они стали переплетаться. Ты не знаешь, что было страшнее – видеть кошмары во сне или просыпаться и вспоминать, где ты. И думать, как там без тебя твои родители. Иногда ты слышала, как наверху кто-то ходит. Кричала – никто не отвечал. Иногда пробегали крысы. Поймать их в темноте было невозможно. Потом однажды ты услышала гул – страшный, сильный. Ты не знала, что это, а это янки взорвали свою мину, в которую заложили тонну пороха. Он пришел один раз опять, этот Оуэн, с миской какого-то варева. Он сказал, что бить тебя не будет, но если ты хочешь есть, тебе придется выпрашивать еду. Ты бы взяла ящик и разбила к черту его голову, но сил не было. Опять была темнота, голод (уже не такой сильный – он почему-то притупился и стал чем-то вроде постоянно ноющей спины) и забытье. Потом однажды ты проснулась – а люк был открыт. Ты поползла к нему, встала, поднялась по лестнице. Был день, светило солнце.
Ты выбралась наверх. В доме никого не было. Живот умолял тебя поискать здесь еду, но мозг всё же ещё немного соображал, и ты понимала, что её здесь нет и быть не может. Ты побрела по улице. Дом, в котором тебя держали, был крайний, заброшенный, соседние дома тоже пустовали. И, казалось, вообще все дома пустовали. Ты шла, думая, что сейчас упадешь – тебя буквально шатало ветром, но всё не падала. И всё никого не встречала. Светило июльское солнце. Никого на улице. А потом между домами ты увидела толпу. В ней было много людей – гражданских, военных, в синих и серых мундирах, синие были с оружием. Серые – нет. Но одни не охраняли других. Наоборот, некоторые обнимались. Тут же в котлах варили еду, люди выстраивались в очереди с мисками. У тебя миски не было, но ты все равно встала. Дядьку, стоявшего за тобой, спросили, его ли ты дочь. Он сказал, что нет, но что он знает тебя. Ему налили два черпака вместо одного – и вы ели из одной миски, обжигаясь, жирное варево. У тебя закружилась голова от сытости. Ты легла отдохнуть и заснула. Потом проснулась в доме у этого дядьки, Найджел Фезерстоун его звали. У него была семья – жена, дочь постарше тебя. – Сейчас торговцы приедут! Еду привезут! Пошли! – сказал он, считая деньги. Вы пошли. По дороге он рассказал тебе, что случилось. Северяне взорвали две мины (ты, видимо, из погреба слышала вторую), и Пембертон вчера выбросил белый флаг, а сегодня утром, четвертого июля, в день независимости, Виксберг сдался. Сдался вовремя – люди уже варили и ели сапоги и ремни. Получалось, ты просидела в погребе... дней десять? Почти без еды. Ты рассказала ему об этом. Он странно на тебя посмотрел – то ли ужаснулся, то ли не поверил.
Вы дошли до площади, где остановились повозки, там уже собралась толпа народу, все что-то кричали. Повозки охраняли солдаты с ружьями. – Да они такие цены ломят! Это немыслимо! – рассказал вам какой-то господин. Ты узнала в нем директора школы. Он похудел вдвое. Вы подошли к одной из повозок. Цены и правда были заоблачные – уж в чем в чем, а в ценах ты разбиралась. Толпа кричала, торговцы (крепкие парни в жилетках, с засученными рукавами и черными шляпами) ругались в ответ. А потом в какой-то момент случилось вот что: солдатам надоело слушать всё это. И как думаешь, что они сделали? Разогнали толпу выстрелами в воздух? Да как бы не так! Они стащили торговцев с повозок, сорвали брезент и разрешили вам брать кто сколько унесет! Люди встретили их одобрительным воем и рукоплесканиями. И... построились в очереди. Люди были голодны, но они не утратили человеческий облик, несмотря ни на что. Впервые за много, много дней вы наелись досыта.
Потом ты нашла свой дом. Он был разрушен прямым попаданием. Ты не знала, погибли мистер и мисси Уолкер из-за этого, или сначала умерли от голода. Кто был виноват в их смерти? Мальчишки, укравшие вашу еду и запершие тебя, из-за чего отчим и мачеха не смогли сами спуститься в подвал без твоей помощи? Или генерал Пембертон, державший оборону сорок семь бессмысленных дней, и в итоге потерявший и армию, и город? Или генерал Грант, приказавший обстреливать Виксберг, чтобы сломить защитников, так что пушки выпустили по вам больше сорока тысяч ядер и бомб? От обстрелов погибло всего двенадцать горожан, но разве от этого было легче?
Вместе с генералом Пембертоном сдались двадцать девять тысяч человек – больше, чем конфедерация потеряла убитыми и ранеными при Геттисберге. Кормить их было нечем, и генерал Грант просто распустил их по домам, благо что многие были как раз из здешней местности. Но не все были верны слову – многим хотелось отыграться, и они пересекали линию фронта и снова записывались в армию. После этого под честное слово северяне уже никого не отпустили. Грант взял богатые трофеи – 172 пушки, тысячи винтовок, много патронов и пороха (вот чего-чего, а их осажденным хватало). Но главный его приз был сам Виксберг – последняя ваша сильная крепость на Миссисипи. В Порт-Хадсоне ниже по реке гарнизон сдался девятого июля – когда узнал, что сдался Виксберг. Битва при Гёттисберге затмила своим грохотом эту победу, но на самом деле она была не менее, а может быть, и более важной: Конфедерация оказалась разрезана надвое, припасы и люди из западных штатов больше не могли добраться до Ричмонда, а северяне теперь свободно снабжали по великой реке свои армии. При Гёттисберге вам вырвали клыки. В Виксберге вам сломали хребет.
В городе поставили гарнизон янки: тут был госпиталь, ведь раненые после осады никуда не делись. В ходе осады и двух неудачных штурмов погибло около двух тысяч человек, ещё больше было ранено. А сколько было умерло гражданских никто не знал, никто даже считать не пытался, ведь многие просто уехали из города. Тут не хватало продовольствия, вся инфраструктура и многие дома разрушены. Уехал и мистер Фезерстоун с семьей.
А что же ты?
-
+ Ну из трех отличных постов Мастера надо же какой-то выбрать.
-
суровая доля гражданских на войне
-
Жизнь и страдания юной Кейт описаны настолько пронзительно и буднично-жизненно одновременно, что под конец на меня прям тоска безысходная напала, да что там, к середине уже кошки на душе заскреблись. Пацаны эти, ну разные же, кто-то подобрее, кто-то позлее, кто-то был за, кто-то просто не против - хорошо видно, что они это всё как-то полумерами делают, не очень продуманно, как из стороны в сторону качаются весы их решений. Даже то, что в конце они люк открыли, как-то нормально выглядит, потому что ну мало ли, может самый злой уехал с родителями или его снаряд убил. Остались те, что подобрее, ну и решили выпустить. Могло быть. Верю. И вот это вот спасение, сменяемое полным опустошением при виде разрушенного родного дома без родителей... Тяжело читать было. Поэтому и вот этот штрих финальный, в виде письма от подруги, которое можно разорвать с мыслями "к черту твоё благополучие!", вот он просто мастерский. Он как будто пелену слабости этой, вызванной голодом и горечью, пробивает лучом неким, и ты вдруг понимаешь, что это луч гнева на всю-всю несправедливость. Отменная концовка поста.
-
Ммм.... да! Захватывающие! И вот все эти выборы по итогам войны - так жизненно и натурально. Восторг!
|
Сержант Сирена – А вы, сержант, нарисуйте сразу и то, и то! – беззаботно отвечает Смайли, давя свою лыбу. – Морпеха, у которого на одном колене – красотка сидит, и он одной рукой её обнимает. А во второй – винтовка, и он на штык нанизал Тодзё, Ямамоту и ещё Хирохуиту какую. Отличная картинка будет! Смайли – родом из Монтгомери, столицы Алабамы. Чуть лопоухий семнадцатилетний паренек, всегда всем довольный, часто говорящий "Я!" когда вызывают добровольцев. Ни хера он жизни не видел, и если и целовал девчонку, то, наверное, только перед тем, как в морскую пехоту записаться. На всё смотрит большими голубыми глазами, а волосы у него – цвета соломы. Но есть в нем мальчишеский задор, вот это вот "Я участвую в большом деле", и потому он – посыльный. Доверчивый он очень – и доверяет тебе и Клонису. Сам он, может, в пекло и не полезет, но вот если скажут, кивнёт своей лопоухой башкой на тонкой шее, скажет звонкое "Есть сэр!" и побежит, может, от страха даже глаза закроет, но побежит, куда приказали. Война таких уродует не сразу. Они ещё долго думают: "Ну, это в этот раз вот так, а так вообще оно может и не так." "Так получилось!" – единственное их оправдание на все случаи. Не умеют они ни хитрить, ни изворачиваться. Дасти – тот совсем другого склада. Дасти – недобрый парень. Третье отделение – оно почти всё из таких, там много проблемных. Бандит, Скэмп, Джок, Пароход, Обжора – эти ребята были настоящей шайкой. Они легко могли прессануть кого-то из парней помоложе и похлипче, могли как-нибудь схитрить, чтобы чего-нибудь получить или наоборот не получить, не дураки были поотлынивать от работы или переложить её на кого-нибудь. И над другим командиром отделения они наверняка бы измывались. Любая армия – вещь такая, конечно, "ты начальник" – "я дурак", но когда бойцы заодно, они командиру тоже могут устроить веселую жизнь, особенно если он не офицер, а такой же по сути рядовой, просто назначенный следить за ними. Даже просто демонстрировать ему своё призрение – это уже психологически не каждый выдержит. Но Дасти было нелегко презирать – на Гуадаканале он вынес раненого Обжору из-под огня. Обжора был здоровенный плотный громила, а Дасти – просто жилистый сутулый парень из Иллинойса, но вот вынес, сцепив зубы. Вот это вот Дасти хорошо умел: сцепить зубы и сделать такую рожу, мол "парни, придется терпеть". И они терпели, если надо было. Дасти никогда не показывал, что доволен. Чаще всего он оставался равнодушен, мог и поворчать, даже огрызнуться вполголоса, но и не раскисал. И может быть, за этот критический взгляд на вещи и сдержанную критическую позицию по отношению к начальству (он знал, где проходит граница и никогда её не переступал), "шайка" его тоже уважала. Блэкторн же был служакой первого разряда. Ему было сорок два года, а первый контракт он подписал в двадцать, когда развелся с молодой женой. Можно было сказать, что служба в корпусе заменила ему брак. Тогда корпус морской пехоты был крошечным, но в двадцатые стала появляться новая техника, и тех, кто её активно осваивал, активно же и повышали. Кремень знал всякие штуки, про которые вы и слыхом не слыхивали. Например, он отлично владел флажковым семафором и азбукой морзе, умел вести стрельбу из пулемета по воздушным целям (а не просто "О, огонь по тому чокнутому япошке из всех стволов!"), успел послужить в Исландии и знал, как бороться с обморожениями, и так далее. Родом он был из Джорджии, из какого-то небольшого городка, участвовал в Банановых Войнах и носил планки то ли за Гондурас, то ли за Доминикану. Ну и в Шанхае тоже послужил в тридцатых. В общем, повидал мир. В службе он был аккуратен, требователен, пользуясь своим авторитетом мог легко сделать замечание любому из лейтенантов в роте, но, конечно, не при личном составе. И уж конечно любому сержанту. И тебе. Но при этом Кремень пользовался старым правилом – "не требуй того, что не можешь выполнить сам". Ему, конечно, было легко так себя ставить – казалось, что он может всё, особенно в плане физ-подготовки. Мужику сорок два года, а он на брусьях почти ласточкой летает! Пожалуй, его максимой могло бы стать: "Мало умереть за свою страну, надо ещё и притащить свою задницу туда, где это потребуется, и сделать это быстро!" Вот такие это были люди.
-
Очень живо представились все характеры, прям картина маслом!
|
Рядовой Дойчи, рядовой первого класса Катахула Игра в мяч, если честно, шла довольно лениво. А все из-за жары. Ночью не поиграешь, а днем солнце жарило так, что всем так хотелось подохнуть. Если бы можно было после матча пойти в душ и накатить по кружечке холодного пивка – другое дело, но тут даже воды холодной достать и то было сложно. Парни жадно глотали воду из своих фляжек, а она уже успела нагреться. Но все равно это было хоть какое-то развлечение! Выиграли в итоге (после упорной борьбы, от которой уже все устали) пулеметчики, хотя и с небольшим отрывом – спортсменов ни в той, ни в другой группе особо-то и не было. Бэтмен, правда, по привычке норовил кого-нибудь схватить каким-нибудь борцовским захватом, но Омайо, как и положено взводному сержанту, выступавший судьей, такие попытки пресекал. И всё же что-то в этом было – все изнывали от жары, разбредаясь по кубрикам и палубе, а ваш взвод изнывал от жары совместно, и не в виде какой-то обязаловки ("О, лейтенант Манго опять тренирует речь к дню, когда его сделают генералом!" – грустно пошутил Домино), а все же в виде игры.
И все же розыгрыши зашли парням куда как веселее! С пастором получилось слишком безобидно – он, конечно, пошел разбираться, что за потемки на душе и у кого, но сделал вид, что это просто оговорка, и благословив всех желающих, вернулся к себе в каюту. А вот с маслом было придумано повеселее. Весь план чуть не накрылся, из-за того, что Катахула оказался не так уж прост, а Счетовод – слишком молод и недостаточно нагл. Он уже было собирался ретироваться, как положение спас Рэйзор, моментально разобравшийся "в обстановке". – А итишь-твою метиш! Ведь точно! Ну-ка! – он заглянул в масленку, которую Катахула протянул Счетоводу. – Обычное ружейное для шомполов не годится! Чуть не забыл! Все правильно, давай, сходи, заодно и на наш расчет принеси. А то Физик опять будет руками размахивать и страшны глаза делать, если мы перед высадкой шомпола не тем смажем. Этот по запаху учует. Шутка в итоге понравилась всем, кроме комендор-сержанта Блэкторна. – Шомпольное, значит? Е-7? Ща, будет тебе Е-7, боец! За мной! – скомандовал он и вывел Катахулу на палубу. Гарри Блэкторн почти всегда наказывал бойцов физподготовкой. Мозг его работал хорошо, но устроен был нехитро, поэтому в последующей серии Катахула делал все упражнения по семьдесят-семь раз. С тех пор и почти до самого конца плавания стоило комендор-сержанту встретить в проходе, на палубе или ещё где Катахулу, следовали "славные семьдесят семь". Кроме случаев, когда Кремень куда-либо торопился, но куда ему было торопиться на этом корабле? Даже Уэл-Уэл однажды спросил его: – Ганни, а почему у вас всегда один и тот же боец отжимается? – Некоторым морпехам дан острый ум. Некоторые вынуждены компенсировать его отсутствие, закаляя волю, сэр! – Ааа, – ответил капитан. – Понимаю, понимаю. Главное, не переусердствуйте. – Никак нет! Ганни отошел за пару дней до высадки, но остальные бойцы продолжали отпускать шутки с упоминанием семерки в стиле: – Нашему расчету придется ленты перезабить. – Зачем? – Трассеры поменять местами. – Почему? – Ну так забивали ж каждый пятый. А у Катахулы должен быть каждый седьмой! – и так далее.
-
Как всегда, не знаю, за который и плюсовать. И финальный пост, и все резолвы отличные, в очередной раз жалею, что ни во что не вляпалась. Жди меня, Тарава!
|
|
Рядовой первого класса Катахула Стоите у поручней. – За здоровьечко твоего бати! – Недомерок первым присасывается к фляжке. Коренастый парень с загребущими руками, он мог эту фляжку за один раз осушить. – Э! Э! Полегче! – остановил его Рэйзор. – Не налегай! Короткими очередями, короткими! Капрал отобрал у него фляжку. – Да, за твоего батю. Рэйзор был наполовину мексиканец. У него быстро отрастали мексиканские смешные усики, черные, как смоль, и он всегда брился гладко-гладко, как на свидание. То ли стеснялся их, то ли просто не нравились. – Виски что надо, – кивнул Недомерок. – Эх, парни, вернемся с этого раза, я напьюсь просто в слюни. Вот когда мы прибыли в Веллингтон, я неделю не вылезал из баров. – Ага, и потом подрался в баре с мудаком, который тебя был выше на две головы. – Он меня коротышкой назвал! – возмущенно отреагировал Недомерок. – Так ты и есть коротышка! – заржал Рэйзор. – Положим, – рассудительно заметил ваш напарник. – Но одно дело, когда ты меня назвал. Или Катахула. Или даже вон Кид. При своих – это мне не обидно. Когда свои шутят про своих среди своих – это ж нормально! Но там, я мало того что пьяный, и он, сука видит, что я пьяный, так это ещё и все видят! Я, понимаешь, на Канале под дождем сидел! Я, может, поэтому и не вырос выше! Влага противопоказана моему организму. А эта новозеландская образина меня "коротышкой" называет! Ничего, я бутылкой-то до его башки легко дотянулся! Рэйзор опять заржал. – А рассказать, как на самом деле было? – Да так все и было! – Во-первых, Обри, это был моторист с крейсера. Во-вторых, с нашего. А в-третьих, ты бутылкой попал не по нему, а по светильнику. – Это мелочи! Детали! – отмел все уточнения Недомерок, ничуть не смутившись. – А потом, кстати, он тебя вырубил одним ударом. – Да не вырубил! Я специально упал и типа не вставал, потому что чуял, что, значит, закипаю! А если б я встал, дошло б до смертоубийства! – Не шутишь!? – спросил Рэйзор, и теперь засмеялись уже все. – Не. Там все серьезно! Не мог же я позволить себе убить военного моряка, да ещё и американца! – За военно-морской флот! – Рэйзор пустил фляжку по второму кругу. – Погоди, а откуда ты знаешь, что он был моторист? – прищурился Недомерок. – Вы что, бухали там потом? – Не, он мне рассказал, пока мы тебя до трамвайной остановки тащили. – Ну, все равно! Мелочи! Ме-ло-чи! – подытожил Недомерок. – В общем, детки, мораль сей истории – алкоголь вредит здоровью. Но понемножку – можно! – Рэйзор подмигнул Флориде. – Завтра продолжим "заседание клуба", мне там один боец из разведчиков-снайперов сменял полбутылки отличнейшего скотча на Зейна Грея и пару журналов. А теперь – рассредотачиваемся, пока Уэл-Уэл не... о, бля, вот и он идет. Так, отходим мелкими группами в сторону кубрика, пацаны! Рэйзор и Недомерок были уже бывалыми морпехами, хотя, может, и не такими бывалыми, как пытались казаться. А остальные – совсем молодняк. Моложе всех был Флорида Кид – этот даже школу не закончил. Было даже странно, что его не завернули на рекрутерском пункте, но морской пехоте, как ни крути, нужно было пушечное мясо, циферки в ведомости. Когда нету под рукой спортсменов и прирожденных убийц, сойдут и школьники. Да, шестнадцатилетний паренек будет мучиться, таская коробки с лентами, и может, однажды вовремя не донесет их до расчета. Но это ме-ло-чи. А важно – что вторая мардив полностью укомплектована личным составом и, значит, готова вступить в бой. Вот что важно. – Не знаю, чего-то мне не очень, – услышал ты, как Холт тихонько (чтобы тебя не обидеть) говорит это Гимнасту. А это было про виски. Парень попробовал виски первый раз в жизни. – Ничего, привыкнешь! – хлопнул его по плечу Гимнаст. Они записались в морпехи вместе и всегда просили, чтобы их ставили везде вместе. В корпусе обычно такие просьбы учитывали при возможности. Служба – не сахар, с друзьями рядом всегда легче.
|
Лейтенант Клонис – Судя по снимкам, колючка дальше от берега. Она идет уступами, но там явно десятки метров в самом близком месте, – ответил капитан Хилл. – Колючка, видимо, рассчитана на то, что мы будем атаковать в отлив. Хокинс и так в курсе, у него другой приказ. Он высадится на пирсе, который выходит за пределы рифа, поэтому ему и лодок хватит в любом случае, и колючка его разведчиков не побеспокоит. А Донахъю... так-так, ну что ж, поставьте его в известность, если считаете нужным, я не против. Просто я о чем говорю? В конце концов, всё будет решаться на месте, по ситуации. Подполковник Ами примет решение исходя из обстановки. Ну, даже если часть людей задержится на краю рифа, это не так плохо – части, высадившиеся на берег, будут меньше скученны и меньше уязвимы для огня. А когда они очистят берег, прибудет и подкрепление. У нас хватает амтраков, чтобы высадить первый эшелон, так что мы окажемся в выигрыше в любом случае. Что же до санитаров – то я специально оставляю резерв у себя. Если какому-то взводу придется хуже остальных – сразу направлю их к нему. А то вдруг им понадобятся все свободные, а они у вас? Или наоборот, вам понадобится больше двух, а они в других взводах.
Морфий раздобыть оказалось несложно. Ты же офицер – тебе есть что терять, а значит, ты не упорешься им просто так, забавы ради, и не продашь, например, какому-нибудь дураку. Ты просто заикнулся в разговоре об этом с батальонным хирургом, и он сказал: "Не проблема". Ты поинтересовался, а как там счет? И разве не надо ампулы сдавать. – Если дело пойдет тяжко, ампулы никому не будут нужны. А если япошек там нет, то просто вернешь назад, и всё. Да я уверен, что никого там нет, – махнул он рукой. – Я уверен, что ты мне их принесешь назад, даже не подумаешь о них ни разу. Ну кто там после бомбардировки уцелеет? Три оглохших самурая, которые даже не поймут, когда высадка начнется? Да один ликор этот островок раздолбал бы в пух и прах, а тут их вон сколько... а ещё самолеты... Нет, я уверен, япошки давно смылись, побросав всякое барахло. Кстати, – он подмигнул тебе. – Я не настаиваю, но если вдруг что удастся раздобыть в качестве сувенира – буду признателен. Что? – смеется он. – У меня же дети! Спросят: "Папа, а ты был на войне-то?" Что я им скажу? Что всю войну на корабле просидел? Так хоть будет что показать. Действительно, обещали, что военная полиция будет стрелять по мародерам, но... во-первых, ты офицер, если ты решишь, что вот это надо забрать – то это надо забрать. А во-вторых, всем понятно, что если какой-то морпех подрежет флаг или там штык или фляжку, от Морской Пехоты США не убудет. Начальство беспокоится совсем по другому поводу: на Гуадалканале барохольство иногда принимало странные формы, когда рядовые тырили панорамы от орудий, пояски от снарядов, затворы от винтовок или зеркала от автомобилей. Просто так. А это же выведение трофейной техники из строя. Вот против такого и было отдано приказание стрелять по мародерам. А не против того, что лейтенант Клонис возьмет себе трофейный флаг. Или не себе.
|
Сержанты Родео и Трещотка, рядовые первого класса Голодный Берец, Лаки, Ферма
Турнир – дело серьезное. Это не три другана решили в картишки поперек койки перекинуться. И конечно, турнир – развлечение для всех, и кто играет, и кто не играет. Так сказать, общественное мероприятие – смотрят все желающие. Никто, конечно, и слова пикнуть не смеет до шоу-дауна, а специально выделенные "дежурные" следят, чтобы не было подмигиваний и всяких тайных сигналов. Но никто и не пытается – вся рота смотрит. Оказаться шулером на глазах у всей роты – ну, после такого останется пойти и повеситься, чего уж. Для игры с разрешения подполковника выделяют столовую – игры идут одновременно. Всего 30 участников. Взнос – сотня. Дополнительно ставить нельзя. Вместо фишек, когда надо купюру разбить – патроны: пять баксов за пистолетный, десять за патрон от карабина, пятьдесят за винтовочный. Сначала играют на шести столах – по пять человек за столом. Победитель остается с шестьюстами баксами, но выйти из игры нельзя – турнир есть турнир, иди до конца. Первым из игры выходит Лаки – слишком понадеявшись на сет из семерок, он проигрывает Ист-Сайду всё подчистую. Голодный проигрывает сдачу за сдачей, играя вместо того, чтобы пасовать. Но в последний момент, когда от его сотни остается всего полтинник, каким-то чудом добирает пятерку до стри-флэша и отыгрывает сразу сотню. Его оппонент, низенький вихрастый морпех из второго взвода, горячится, взвинчивает ставку до небес – и слишком явно блефует. И опять проигрывает! Дальнейшее – вопрос удачи, и даже проиграв пару сдач, Берец в итоге выходит победителем круга. Ферма перебивает ставки Лонг-Айленда и остальных оппонентов, и вообще, кажется, он легко доходит до конца первого круга, вовремя отказываясь от игры, когда враги готовят ему ловушку. А в решающий момент идет олл-инн, чем оставляет оппонентов с жалкими десятью долларами на каждого, после чего они, признавая поражение, отдают ему деньги. Родео играет несколько беззаботно, и это и делает его опасным. Пару раз спустив по двадцатке, на каких-то смешных парах, он выглядит, как человек, которого легко поймать. Два его оппонента – Бульдог и Ньюпорт решают сначала разобраться с ним, и оба отвечают на его ставки, взвинчивая их по кругу до небес. А потом у сержанта оказывается каре на дамах, и обескураженные противники вскоре покидают поле боя. Трещотка играл осторожно, и, как и Берец, выиграл в первом круге скорее случайно
Потом победители первого круга пересаживаются. Берец садится напротив Фермы, Родео - напротив Трещотки, и у каждого еще по одному оппоненту: Ист-Сайд у первых и пулеметчик Болоньезе у вторых. Поехали! Все напряженно смотрят за игрой, проигравшиеся присоединились к зрителям. Тишина стоит такая, что слышно, как капли пота почти беззвучно шлепаются на палубу, стекая с висков и подбородков. Ист-Сайд играет с Берцем, а Ферма пока пасует. Но сомнения слишком легко отражаются на лице здоровяка, и разведчик-снайпер легко доводит его до кондиции, а потом вскрывает, и перебивает три двойки тремя валетами. Упс! Теперь противник Фермы усилился почти на полтысячи долларов (остатки денег Берцу ещё предстоит проиграть). Нелегко будет его одолеть. Родео уверенно выигрывает сдачу за сдачей, пока вдруг не нарывается на стойкий отпор Трещотки. Два сержанта поднимают ставки до четырехсот долларов, а потом... делят пот – у обоих оказываются одинаковые руки. Болоньезе идет в атаку, полагаясь на пару валетов, но проигрывает сначала Трещотке, а потом и Родео. Вскоре он выбывает. Ферма последовательно уклоняется от боя с Ист-Сайдом, с помощью мелкого блефа отыгрывает тридцать баксов, чтобы хоть немного раззадорить оппонента, и, наконец, сходится в решающем бою. Ставки ползут вверх – Ист-Сайд уже подустал и хочет закончить дело одним ударом. Олл-инн! И проигрывает – у обоих две пары, но у одного девятки и восьмерки, а у другого восьмерки и десятки. Вот так-так! Скоро Ферма встает из-за стола с полутора тысячами долларов в руках и ожидает разрешения поединка за соседним. Родео и Трещотка долго перебрасываются ставками и пасами, катая по столу туда-сюда патроны. Наконец, оба решают, что достаточно "набегались по рингу". Быстрое повышение (каждый из оппонентов думает, что оно неожиданно для соперника), и шоудаун. У Трещотки три туза. У Родео два короля.
И вот, последняя игра. Один на один. Трещотка против Фермы. Оба на самом деле – те ещё игроки. И как только добрались до финала? Удача, не иначе. Оба делают вид, что изучают друг друга, а на самом деле обоим просто страшновато. Три тысячи баксов или ничего. Немаленькая сумма! И вот, наконец, оба решают сыграть. Оба останавливаются на шести сотнях – ощутимо, но так, чтобы проигравший мог отыграться. Карты открываются: у Трещотки – ничего (блефовал в такой игре!), у Фермы – стрит. Столовая наполняется возгласами. У Трещотки ещё есть девятьсот долларов. Через пять минут от них остается семьсот. Но через десять он отыгрывает почти все, что было, тысяча триста. Силы почти равны. И Ферма начинает на очередной сдаче повышать ставку. У него на несколько сотен больше, значит, он сможет додавить противника, заставить пойти олл-инн. И это удается. Глаза всех прикованы к картонным прямоугольничкам с буквами K, Q, A, J. Пиковый Флэш у Фермы! И... фулл-хаус у сержанта! Никто не ждал такого от Трещотки, который так бестолково блефовал в первой схватке! Остается пара сдач, где Ферма пытается отыграться, но отбиться с четырьмястами долларами ему уже тяжело. Последняя отчаянная атака с парой десяток – и игра окончена. Трещотка победил! Три тысячи достаются ему!
-
ЙИИИИИИИИХААА! Это было ооочень страшно читать. =D
-
Не знаю, как у тебя получается, но я искренне болел за Ферму, с напряжением вчитываясь в текст! Ну и да, как фанат покера - лайк за описание самой игры)
|
Уходить из города надо было морем – на одной лошади вдвоем далеко не уедешь, а даже если бы ты купил вторую, Мэри Тапси не умела ездить верхом. К счастью, в порту вам подвернулся пакетбот, отходивший на юг, который отчаливал через пару часов. В тот же день, когда ты застрелил Вон Вай-Куока, пока китайцы, видимо, разбирались, кто теперь у них главный узкоглазый, вы взошли на борт и отправились на юг. Хоть ты и был сыном моряка (ну, предположительно), а судно шло, не выпуская из вида берег, но к качке ты привык совсем не сразу. А может, сказалось нервное напряжение? Вот Мэри держалась хорошо, хотя в море тоже была впервые. Шторма не было, но сильный ветер качал посудину изрядно. Спали вы в гамаках, и это тоже было то ещё удовольствие. Ты поневоле вспомнил рассказы Итана, Хораса и лейтенанта Эпплъярда, и порадовался, что так и не стал моряком – работа это, должно быть, была адова, куда хуже, чем ловить и продавать индейцев. На берег вы сошли в каком-то Лос-Анжелесе – та ещё дыра по сравнению с Сан-Франциско. Да и без всякого сравнения тоже! Город был не такой уж маленький, на четыре тысячи жителей, но жили тут по сути фермеры или, на худой конец, землевладельцы. Называли его "Королевой Коровьих Пастбищ", и тут было много мексиканцев. На улицах испанских слов было слышно не меньше, чем английских, люди носили большие шляпы, в основном из соломы, но на вас внимания никто не обращал – ну гринго и гринго. Ещё пять лет назад чтобы попасть в Техас тебе пришлось бы либо раскошелиться на корабль вокруг мыса Горн, либо сделать огромный крюк по суше. Корабль шел бы так долго, что ты, вероятно, привык бы к качке, или, возможно, утонул бы вместе с ним, попав в шторм – мыс Горн не зря пользовался дурной славой. По суше же пришлось бы отправиться по Калифорнийской Тропе, через Юту, и не доходя до Орегонской Тропы, сделать резкий поворот на юг, на Мексиканскую тропу. Дойти по ней до Рио-Гранде, сесть там на пароход... Но в пятьдесят седьмом году человек по имени Джеймс Бирч вдвоем с компаньоном подрядился раз в два месяца доставлять почту из Сан-Антонио в Техасе в Сан-Диего в Калифорнии. Они проделали трудный путь по плохо разведанной, безводной местности. Форты, в которых они должны были брать продовольствие, оказались ограблены индейцами, и им пришлось есть лошадиный ячмень. Дорога, даже где она была отмечена на карте, по сути не существовала. И всё же эти два храбреца выполнили задуманное, пройдя прерии, каньоны и пустыни, и опоздав всего на десять дней. В декабре Бирч запустил по маршруту первый почтовый дилижанс. А в пятьдесят восьмом проектом заинтересовались серьезные люди – правительство объявило о выдаче шестилетнего контракта на сообщение дважды в неделю. За шестьсот тысяч долларов в год организовать маршрут подрядился Джон Баттерфилд – крупная шишка в мире перевозок. Когда-то никому не известный сын фермера из Нью-Йорка, этот упорный человек прошел путь от возницы дилижанса до основателя Америкэн Экспресс. [ Если кому и было под силу выполнить такую задачу, то Баттерфилду! По условиям контракта дилижансы должны были проходить путь в 2760 миль за двадцать пять дней, из них почти 2000 по территории, населенной враждебными индейцами. Из Сент-Луиса в Миссури до Форт Смит в Арканзасе, потом через Эль-Пасо в Техасе и Тусон в Аризоне – в Сан-Франциско. А затем обратно. Больше сотни станций, построенных из кирпича, находилось на этом маршруте, и на каждой дежурил агент компании и конюх. Полторы тысячи мулов и лошадей было закуплено, чтобы таскать тяжелые конкордовские дилижансы, сработанные в мастерских Эббот Даунинг в Нью Гэмпшире. Воду к некоторым из станций приходилось возить за двадцать миль, а фураж – за двести миль, и к тому моменту, как он добирался до корралей, стоимость его порой несильно уступала серебру на тот же вес. Но ничего этого ни ты, ни Мэри Тапси не знали, вам просто нужно было добраться до какой-нибудь станции на ответвлении Сан-Диего - Сан-Антонио, которым сейчас заведовал Бирч. И лучше не до самого Сан-Диего, потому что в большом городе вас стали бы искать, а объезжать каждую станцию – вряд ли. Да и меньше там было шансов, что кто-то запомнит такую пару. И по дороге раздобыть денег. Вы с Мэри разделились, чтобы встретиться в Аризона Сити на границе с Аризоной, там продать лошадей, которых ты украдешь, и сесть на дилижанс. Дальше тебе пришлось нелегко. Южная Калифорния была не такая, как Северная, к которой ты привык. Тут было слишком жарко, трава слишком низкая, а кусты слишком колючие. Попадались кактусы, но прятаться в их зарослях как-то не тянуло. А ранчеры держали ухо востро, потому что через границу с юга всё время лезли всякие кабальерос с ножами за поясом и широкой белозубой улыбкой на лице. И ты никогда раньше не воровал лошадей. Но... это оказалось не сложнее, чем людей, просто по-другому. Находишь цель днем, приходишь за ней ночью. Главное тут – заранее отличить объезженных лошадей от необъезженных, чтобы не сесть в лужу. Оставляешь свою лошадь где-нибудь подальше, в лощине, крадешься с замирающим сердцем, сжимая винтовку в руках, чувствуя себя голым в лунном свете. Как можно тише открываешь корраль – обычно на нем не было ворот, так что не было и петель, которые могли скрипнуть, а запирался он тремя не очень толстыми бревнами, положенными в пазы одно выше другого – такие вот "ворота". Вынимаешь эти бревна из пазов, кладешь на землю так, чтобы лошадь, выходя, не ударила об них копытом. Заходишь внутрь, чувствуя запах лошадиного пота и навоза. Понимаешь, что не помнишь, где та лошадь, которую ты присмотрел днем, поэтому берешь первую попавшуюся. Гладишь её, пока она не перестанет нервничать и фыркать. Берешь седло (хотя бы одно седло всегда надето на стенку корраля, обычно, правда, самое паршивое), кладешь ей на спину, лихорадочно затягиваешь подпругу. Лошадь поводит ушами и мотает головой – она не привыкла, чтобы её седлали ночью. Потом надеваешь ей на морду упряжь, желательно ту, которую ты снял со своей лошадки, а не веревочную, которую смастерил кое-как в последний момент под кустом. И ведешь её из корраля. Отходишь метров на пятьдесят, поминутно оглядываясь на дом ранчера – не выбежит ли кто на крыльцо с двустволкой в руках, не спустит ли собак? Потом не торопясь, спокойно (с виду, сердце-то стучит, как бешеное) залезаешь в седло и едешь к своей лошади, шагом, чтобы стуком копыт не перебудить всё и вся. Оглядываешься ещё разок – никого. Напоследок, замечаешь, что луна теперь будто бы заговорщицки подмигивает тебе, подмигиваешь ей в ответ – всё! Луна как будто говорит тебе своим видом: "Поздравляю, милый, теперь ты – конокрад!" А это значит, что, во-первых, тебя надо бы повесить без суда и следствия, а во-вторых, ты заработал немного денег (может, долларов двадцать или тридцать или даже сорок) за лошадь без купчей и с чужим клеймом. А во второй раз, обнаружив на стенке корраля три уздечки, опьяненный удачей, воруешь сразу трех лошадей! Вот такой ты удалец! Утром же понимаешь, что это был последний раз здесь, в Южной Калифорнии – если одну лошадь искать будут постольку поскольку, то за тремя точно будет погоня: тебя будут искать и рано или поздно найдут. Всё, бизнес закрывается, надо рвать когти из старушки Калифорнии! Едешь со всей возможной скоростью в Аризона Сити. И вот, наконец, ты на границе, и тут перед тобой встает неожиданный вопрос: кому, кому ты там продашь ворованных лошадей? У тебя пять лошадей (считая твою собственную), и на них на всех разные клейма. Пережигать их? Ты не умеешь. Найти скупщика? Он должен где-то быть, но где? Ты никого не знаешь, тебя никто не знает. Тебе никто не доверяет. Бросить бармену монетку? Это работает не всегда, а иногда может дать обратный эффект. Положение спасла Мэри Тапси. Вы условились, что ты выяснишь на почте, в каком отеле она остановилась, но это не понадобилось – отель в Аризона Сити был один, и то это было громкое название для двухэтажного дома из глины с облупившейся штукатуркой. Когда ты увидел её, то сначала не узнал. Ты оставлял ей пятьдесят долларов, и на двадцать пять она купила и подогнала себе платье. Черное. Траурное (и кстати, неведомым образом помолодела в нём сразу лет на пять). С вуалью. А ещё за три доллара купила зонтик – Зачем? – спросил ты. Это выглядело, как ненужная трата, к тому же, по кому траур? Вроде, плохая примета такое носить... – А увидишь, Джозеф! – ответила она, загадочно улыбнувшись. – Идем на станцию. Вы пошли на станцию. – Могу я продать пять лошадей? – спросила Мэри у агента слабым голосом, словно увядший на жаре цветок. Ты не поверил своим ушам – Мэри Тапси, которая ничем в жизни кроме проституции не занималась, изображала сейчас благообразную, беззащитную вдову с каким-то двадцатилетним лоботрясом под рукой. И не поверить было невозможно. – Да, мэм, конечно, лошади нам как раз нужны, – ответил агент. – Сколько вы хотите? – Я в этом не разбираюсь, мистер... мистер... – Грей Фезерли к вашим услугам, мэм, – сказал агент и даже снял шляпу. – В общем, оцените их сами. – А вы их объездили или купили? – спросил агент. – Извините, мэм, – поправился он, поняв, что сморозил глупость. – Это лошади моего мужа. Их пригнал мой племянник, Джо, – она показала на тебя слабой рукой. – Что ж, давайте их посмотрим, – согласился он и, позвав конюха, отправился с вами. Осмотрев их, мистер Фезерли указал на клейма. – Лошади хорошие. Но на них разные клейма, мэм, – виновато сказал он. – Я в этом не разбираюсь. – Я к тому что это, простите меня, конечно, немного подозрительно. А у кого ваш муж их покупал? – У разных людей, – ответила Мэри и промокнула глаза платком. – У нас было ранчо. Были и детки. – Ну, может быть, у вас остались купчие. – Купчие?! – воскликнула она и ткнула в твою сторону зонтиком. – Спросите у этого остолопа! Спросите! Спросите у него! – и заплакала. Мистер Фезерли малость струхнул и посмотрел на тебя крайне неодобрительно. – Что случилось, мэм? – спросил он Мэри, взяв её за руку. – Он их потерял? Их украли? – Он... скурил их... по дороге... – ответила она дрожащим голосом, и снова промокнула глаза платком. – Ааа... вот оно что... – протянул Фезерли, подавив улыбку. – Ну, это нестрашно. Я вам дам за них двести двадцать долларов за всех. Годится? – Как скажете, – взмахнула она рукой. – Даже двести двадцать пять! – поправился он. – Как вам будет угодно... – Позвольте мне засвидетельствовать вам своё глубоча... – Благодарю вас! И отвернувшись, поправляя вуаль, подмигнула тебе из-под неё. На следующий день отходил дилижанс, и вы сели на него и покатили. С вами ехало четыре человека: два усатых компаньона-техассца и пожилая семейная пара. Компаньоны были при винтовках, с ними был фанерный ящик на кожаной лямке, который один из них носил вместо сумки. – Что у вас в ящике, джентльмены? – спросила Мэри Тапси. Роль вдовы ей надоело и было явно скучно. – Патроны, мэм, – ответил один из техассцев весьма вежливо, смешно растягивая слова (у него получалось "патрооны, мээм"). — Тысяча штук. – Зачем вам так много? Вы ими торгуете? Техассцы посмотрели друг на друга, словно думая, будет ли невежливо не отвечать на такой очевидный вопрос, и один все же ответил: – Так индейцы! Было лето – южное, знойное, пыльное. Техасцы спросили разрешения у дам и всю дорогу курили свои дешевые сигары, пока они не кончились, а потом купили ещё. Дилижанс катился по... кхм... ну, с натяжкой это можно было назвать дорогой, но прыгал он так, как будто его самого ещё предстояло объездить. С потолка свисали кожаные петли, и пассажиры то и дело хватались за них. Ночи вы проводили на станциях, неплохо, кстати, укрепленных. Территория Аризона оставалась дикой и безлюдной. В Драгун Спрингс возница рассказал вам, как два года назад однажды ночью сюда наведались шестеро бандитов: трое мексиканцев и трое белых, все вооруженные топорами. Они зарубили спящими троих смотрителей – всех, кроме агента Сайласа Сент-Джонса, который схватил винтовку и дал им отпор. Но и его ударили топором дважды – в бедро и в руку, искалечив её. Преступники сбежали, а он, истекая кровью, забрался на кучу мешков с зерном и лежал три дня и три ночи, слушая, как волки приходят со стороны гор и дерутся за трупы его товарищей, а голодные мулы беснуются в коррале. Потом приехала бригада, строившая дорогу, и сразу же послала за врачом. Врач прибыл только через шесть дней и отнял ему руку. А уже через три недели Сент-Джонс сел на лошадь и поехал в Тусон. Вот такие железные люди работали на этом маршруте. Но железные или нет, все изнашивается и приходит в негодность, даже люди! В один из дней помощник возницы заболел, и остался на станции. Возница предложил тебе занять его место – ты мог помочь с тугим тормозом в случае чего, да и поговорить ему страсть как хотелось. Ты согласился, потому что Мэри Тапси ехать в прокуренной кабине было ничего, нормально (она вообще терпеть привыкла), а вот ты сам от этих "техасских" сигар уже готов был вешаться. – Садись, бери ружье, – сказал возница. – О, у тебя винтовка есть? Винтовку под козлы положи. Мало ли... может пригодиться. Ружье было двенадцатого калибра, тяжёлое, двуствольное, длинное. В патронах – крупная картеч, в патронташе – тридцать штук, и ещё две коробки – в нише под сиденьем. Чувствовалось, что денег на это не пожалели. Скоро вы пересекли границу Нью-Мексико, хотя никто этого не заметил – она никак не была обозначена. Просто доехали до следующей станции, честно говоря, даже не помнишь, как она назвалась. Стейнс? Спейнс? Тейнс? Вы с возницей разговорились. Сначала он спрашивал тебя что да как, откуда ты родом и кто такой, и ты немного напрягся, но на самом деле ему было всё равно, он просто хотел поговорить. Он стал рассказывать про себя, свою семью и так далее. Потом он спросил тебя, чем ты займешься в Техасе. И когда ты сказал, что собираешься охотиться на индейцев, возница (его звали Уиллард, а было ему лет под сорок) засмеялся. Потом он извинился, сказал, что не хотел тебя обидеть, и что это, конечно, не его дело, но если тебе угодно знать его мнение, лучше тебе поехать назад и остаться в Калифорнии. Ты спросил, почему так. – Команчи – не эти твои... юки, парень, – ответил он. – Команчи... ты знаешь, как переводится слово "команчи"? О, парень, ты не знаешь. Они сами называют себя не так. Сами-то они называют себя не-ме-на – "люди-змеи". Команси – это слово на языке юта. Оно значит "Те, Кто Всегда Хочет Сражаться" или "Враги всем". Команчи – все как один головорезы и убийцы. Они даже младенцев убивают – подбрасывают в воздух и ловят на копья. Команчи снимут с тебя скальп, парень. На них нельзя охотиться, с ними можно только воевать. Это могут только рейнджеры, ну, или армия, может. Техасские рейнджеры, я имею в виду, а не то, что вы называете этим словом у себя в Калифорнии. Без обид, я сам-то из Арканзаса. Просто знаю много. Вот я читал однажды книженцию, про греков. Читал про греков? (Ты и читать-то не умел) А я вот читал. И там было про город, в котором все до одного жители были солдатами. Как его? Патра? Спарта, во! (А про Спарту, кстати, ты слышал – Стёрджес рассказывал вам про триста спартанцев). Там ещё мальчишкам давали оружие, чтобы они прошлись по стране и убили кого-нибудь. Вот это – команчи, только не в городе. Все они убийцы, все до одного. Ваши юки, сколько их было? Десять тысяч? Двадцать тысяч? Вы их легко одолели, потому что они вас боялись и боялись драться. А команчи никого не боятся, и всё им нипочем. Они придут к человеку в дом, убьют его, изнасилуют его дочерей, а потом сядут и сожрут его обед, понимаешь? Как будто так и надо. Кайова убьет тебя, потому что ненавидит белых. Апачи убьет, потому что ему нужно твоё ружье и одеяло. А команчи – просто потому что он команчи. Им все нипочем. Всё нипочем. И буквально через час после вашего разговора, Уилард вдруг встрепенулся и сказал: "Вот ведь! Видишь?" А ты ничего не видел сначала, а потом увидел облако пыли на горизонте. – И не прячутся, гады, – сказал возница. – Все индейцы – они как очень хитрые дети. От них не знаешь, чего ждать. Они то договариваются с тобой, то приглашают за стол, то пытаются убить. Нам нельзя показать беспокойства. Поедем, как ехали. Приготовься, но не стреляй, пока я не скажу. Потом постучал по крыше. – Джентльмены! Приготовьте оружие! На всякий случай! Но не стреляйте, пока мы не выстрелим! Это были страшные десять минут – когда дилижанс катился навстречу судьбе, ты сжимал ружье, а облако пыли двигалось вам наперерез. Потом в облаке пыли стали вырисовываться силуэты. – Это команчи? – спросил ты. – Не знаю, команчи здесь не живут, они подальше к востоку, обычно, – ответил Уилард с тревогой, напряженно вглядываясь в облако и то и дело подстегивая мулов. – Это могут быть Апачи Чирикауа. Но обычно ты их не видишь, пока они не нападут. Когда вы подъехали ближе, ты смог их разглядеть издали. Это был небольшой отряд, человек пять, который гнал лошадей, видимо, захваченных в набеге. У тех лошадей, на которых ехали индейцы, глаза были обведены белой и желтой краской, но и на тех, что они подгоняли, попадались какие-то рисунки. Сами воины были худые, поджарые, но сильные – не недокормленные рахитичные юки, и в руках же они сжимали какие-то не то копья, не то гибкие прутья, увешанные перьями и разными предметами. Ты спросил, что это за оружие такое. – Это для их индейской забавы, посчитать "ку". "Ку" по-французски – удар. Когда индеец вступает в битву, почетно убить врага, почетно захватить его лошадь или оружие, почетно снять с него скальп или взять в плен, но всего почетнее – посчитать "ку", то есть дотронуться рукой или таким вот шестом, не убивая. Потом можно и убить. Я же говорил, они в чем-то как дети, а в чем-то – головорезы, каких поискать. Команчи не любят считать ку – чаще они просто убивают. Индейцы заметили вас, но никак не отреагировали – они, кажется, торопились, и они проехали от вас метрах в пятидесяти, пронесясь поперек дороги перед дилижансом, наверное, чтобы не дышать поднятой им пылью. Все вздохнули спокойнее только когда поднятая ими пыль пропала с горизонта. – Может, это пима, и они украли лошадей у другого племени? – пожал плечами Уилард, словно извиняясь. – Пима – хорошие ребята, они не любят апачи. В этих индейцах нетрудно и запутаться, а? Тут этих племен... Чирикауа часто ходят этими местами в Сонору – убивать мексиканцев и воровать их скот. А иногда и нам достается. Эти индейцы были настроены к вам мирно, но восточнее вам рассказали, что недавно был налет на одну из станций на маршруте. Оказалось, в июне армия предприняла карательный рейд на земли команчей, но разбить их не смогла и просто дошла из Уошиты до форт Кирни, потеряв четырех убитых и пятерых раненых (в основном дружественных разведчиков-индейцев). Было это всё севернее, аж в Небраске, но новости разнеслись по равнинам, и теперь команчи мстили. Ваш дилижанс взял под охрану небольшой отряд кавалерии. С ними было спокойнее, и остаток пути вы проделали в безопасности, питаясь скверной едой на станциях и сходя с ума от жары. Вы въехали в Западный Техас, и здесь было все так же жарко, но хотя бы пейзаж не такой прекрасно-унылый, как в Нью-Мексико: желтоватая полупустыня, охряные скалы и темные столбы кактусов сменились пожухшей прерией, расцветающей по берегам рек, и небольшими рощами. Потом вы с Мэри сошли на станции Форт Чадборн, попрощались с Уилардом, сели на другой дилижанс и через пару дней уже оказались в Сан-Антонио. Вся дорога заняла примерно две недели. Когда ты спрыгнул с подножки дилижанса, помог спуститься Мэри Тапси и осмотрелся, то подумал, что этот город, если бы здесь не было так жарко, был бы точно лучшим местом, из тех, что ты когда-либо видел. Сан-Антонио был настоящим городом фронтира, но при этом он был старым городом фронтира, построенным много лет назад испанцами, а не возникшим на днях поселением из трех палаток, двух сараев и одного спешно строящегося кабака. В 1860-м это был самый большой город в Техасе: здесь жило восемь тысяч человек американцев, мексиканцев и немцев, и около четырехсот чернокожих рабов. Бизнес развивался, приезжали и уезжали повозки и дилижансы, люди спешили по делам, но не было того лихорадочного блеска в глазах, как в Калифорнийских приисковых поселках, и того настороженного оценивания, как в Сан-Франциско. Можно было прогуляться по парку, выпить изумительного немецкого пива и даже имелся свой институт – институт Святой Марии, где на каждом курсе училось всего двенадцать молодых людей. Сложно сказать, понравились ли тебе техассцы. Конечно, они были грубоваты, но не грубее ребят Барксдейла. Однако здесь много значила личная репутация, много было напускного мужества и требовалось держать лицо. Ты слышал поговорку, что техасцы судят людей по делам, а не по словам – так, вот, это была полная брехня! За случайно оброненное слово приходилось держать ответ, а раз утратив доброе имя можно было не надеяться вернуть его в ближайшие лет пять. Зато техасцам была свойственна милая грубоватая галантность по отношению к дамам, не такая неуклюжая, как в Калифорнии, а подкупающая своей прямотой. Но если не брать культурные особенности, а говорить о политике, Сан-Антонио был тем городом в Техасе, который меньше всего был похож на остальной Техас, также как и Сент-Луис разительно отличался от остального Миссури. Сан-Антонио был разделен на три части – американскую, мексиканскую и немецкую. Американская была зажиточной, немецкая – не то чтобы бедной, но довольно скромной, в мексиканской же можно было встретить как крохотные глиняные лачуги, так и роскошные гасиенды, чьи хозяева владели стадами скота и табунами лошадей. И нигде в Техасе не было такого сильного разделения по политическим взглядам, как здесь – ты ощущал, что вопрос "ты за демократов или за республиканцев" тут задают не из любопытства, и от ответа может многое зависеть. Были ещё сторонники партии "Ничего не знаю", очень сильной в 1850-е, но после того, как она какое-то время порулила городом и успела запретить петушиные бои, бой быков и фанданго (мексиканские балы), то есть любимые развлечения техасцев, люди в массе своей от неё отвернулись. Ты быстро разобрался, в чем причина сильной неприязни между жителями – немцы и мексиканцы были против рабства, а вот большинство американцев – за, но тоже не все. И рабов ты тоже увидел, уже настоящих, негров. Внешне от свободных слуг они отличались мало, но ты, повидавший рабов и пленников, легко по глазам мог понять, есть ли среди них свободные. Фридменов среди них не было. Немецкое население города высказалось по вопросу рабства довольно резко ещё в 1854 году, на каком-то своем фестивале народной песни. Но и среди англоязычного населения согласия не было. А вслед за рабством повесткой дня стала грядущая сецессия – отделение от союза. С одной стороны были хлопковые короли, которые владели большими плантациями за городом, а с другой – владельцы небольших бизнесов, которые помнили, насколько сильно выросло благополучие города с тех пор, как республика Техас влилась в союз, и Сан Антони стал узлом торговли с Мексикой. Всё это ты усвоил за первые несколько недель, побродив по городе, поглазев и поболтав с его жителями. Вы с Мэри Тапси жили в отеле, ты пытался присмотреть дом, но выходило дороговато для твоих скромных сбережений, и сначала стоило определиться с заработком. Твой первоначальный план подняться на охоте за скальпами не увенчался успехом. Это было странно – вроде бы индейцы разошлись, из-за их налетов страдали многие, тропа Санта-Фе вскоре оказалась временно перекрыта. Но генерал Твиг сказал, что не может зачислить тебя проводником в свой отряд, ведь ты не знаешь местности! А солдатом ты становиться пока не торопился. Рейнджерских партий вроде отряда Барксдейла, куда мог вписаться любой желающий, здесь не водилось, а Рейнджеры Штата Техас, имевшие тут своё отделение, тоже тебя к себе не взяли. – Ты же не техасец! – сказали они. – Кто за тебя поручится? Да и вообще, что ты за птица мы не знаем. Давай-ка поживи здесь какое-то время, тогда и увидим, что ты за человек. Тогда ты нанялся к одному караванщику, торговавшему с Мексикой хлопком, пивом и некоторыми промышленными товарами, охранять его повозки от индейцев и бандитов. Первая стычка с индейцами произошла на третий день пути. И вот там-то ты и понял, кто такие команчи. Команчи были кентаврами из легенд. И их не зря называли Властелины Равнин. Ты никогда не видел, чтобы кто-то так быстро перемещался верхом, так легко спешивался и снова вспрыгивал в седло. Чаще всего ты видел их на пределе дальности: они никогда не шли грудью на пули и не рисковали просто так. И они находили, где спрятаться, даже в казалось бы голой прерии. Ты не мог и подумать, что за таким маленьким кустиком или бугорком может скрыться воин вместе с лошадью. Как!? А вот так! Если с детства учиться этому и ничему больше, оказывается, можно! Они могли напасть с невиданной скоростью – выметнуться откуда-то из лощины или из-за бугра и полететь на вас с леденящими душу криками, а потом отвернуть и исчезнуть, и в них, скачущих так быстро, было очень трудно попасть. А в это время с другой стороны второй их отряд молча нападал исподтишка, обрушивал дождь стрел, отрезал какого-нибудь незадачливого всадника, убивал его, угонял лошадей или мулов. И так же отступал, и тоже прятался или оказывался вне досягаемости. Ты вдруг почувствовал, что они не люди здесь, в прериях: это вы – люди, а они – рыбы, скользящие сквозь толщу воды, и ловить их можно с тем же успехом, что и пытаться ухватить рыбину за хвост голыми руками. Да, если честно, в своей боевой раскраске они и не были похожи на людей... А особенно жутко и нелепо смотрелись те из них, кто напяливал на себя европейское платье – попадалось как мужское, так и женское. Это все без разбору считали они трофеями. Представь себе индейца в дамских кружевных панталонах, мужском цилиндре и с лицом, выкрашенным черном, с белыми полосами, идущими по подбородку, как продолжения зубов. Комично, нелепо. А потом замечаешь свисающие с уздечки три скальпа – и становится жутко. Какие-то адские нотки начинают проскакивать в этом странном маскараде. Ты извел двадцать патронов но никого из них даже не ранил, а ведь ты хорошо стрелял! Просто они сами хорошо разбирались в ружьях и в стрельбе и знали, как в них легко попасть, а как – сложно. Они изнуряли вас налетами, но будто бы точно знали, где риск стоит того, а где нет. Они делали столько ложных атак и нападений, что к настоящей вы обязательно теряли бдительность. И тогда они находили своих жертв. Страшнее же всего было то, что за то время, пока вы конец вымотались морально и физически, команчи не показали ни единого признака усталости. Все это они проделывали, казалось, с невероятной легкостью. На второй день противостояния ты увидел, как одинокий воин пытается отогнать в прерию несколько мулов. Рядом с тобой никого не оказалось, и ты кинулся к нему, пообещав себе, что уж этого-то ты догонишь и застрелишь – твоя лошадь была явно свежее. Ты успел рассмотреть своего врага – лицо его было вымазано синей и белой краской, страшно выделялись белки глаз, и храп лошади тоже был раскрашен синим, а по боку её шли какие-то странные рисунки. На груди у него был шрам, и вокруг него была подрисована вытекающая из раны "кровь", на руках – какие-то желтые полосы. Волосы же были завязаны в пучок, и из него торчали два пера. Вооружен он был луком, костяной дубинкой и плеткой на темляке, которой и подгонял мулов. И ты увидел, что он очень молод, ему, наверное, было не больше лет, чем тебе. Он не успел или не захотел спасаться бегством, подставляя тебе спину – ты поскакал ему наперерез. Ты мог выстрелить и отсюда, но промахнувшись, оказался бы в его власти. Он что-то крикнул. Вы скакали почти параллельно, сближаясь, отвернуть ему мешали бегущие мулы. Ты прицелился на полном скаку, приготовился, зная, что попадешь. Но... он упал, ещё до выстрела. В смысле, он видимо спрыгнул с лошади на ту сторону. Лошадь скакала, а его не было. Ты оглянулся, чтобы посмотреть, где он там остался сзади, догнать его и добить. Глупый трюк какой-то – на таком галопе он должен был серьезно покалечиться, упав на землю, будь он хоть трижды команчи... Но его сзади не было. Ты глянул на его лошадь и увидел синее лицо там, где ожидал меньше всего – под шеей. Оттуда в тебя, едва различимо для глаза, сорвалась стрела и кольнула в бок, почти не больно. Это было больше неожиданно, чем больно – так ты подумал. Луков ты не боялся – ты же видел эти убогие палки у юки. А потом посмотрел вниз и понял, что стрела... пробила тебя насквозь. Внутри все сжалось, то ли от боли, то ли от страха. Поднять винтовку вдруг стало очень тяжело, но ты поднял, и в этот момент его лошадь оказалась уже вплотную к твоей, а команчи – в седле, и одновременно с тем, как он опять вознесся на спину своего скакуна, он ударил тебя дубинкой, с маху, прямо по голове. Небо поменялось местами с травой, ты кувыркнулся с седла и земля вышибла из легких дух. Что-то хрустнуло в теле. Все заполнило бесконечное, синее осеннее небо. А потом, когда ты ещё пытался вздохнуть, в нем появилось синее страшное лицо твоего врага. И ты ещё не успел прийти в себя, как почувствовал, что что-то тянет тебя за волосы – а это была его рука, и его нож остро и неотвратимо взрезал кожу у тебя на лбу. И вот это уже было так больно, что ты потерял сознание... *** Чудом твой скальп тогда остался при тебе – двое напарников поскакали за тобой и в последний момент индеец, стоя с ножом в руке над твоим телом, увидел, как они летят к нему и целятся из винтовок. Тогда он бросил тебя вместе с твоим скальпом, вскочил на лошадь и умчался вместе с мулами и, кстати, твоей лошадью. Караван повернул назад – впереди всех ждала только смерть. Индейцы вскоре отстали, удовлетворившись десятком захваченных лошадей, одной брошенной им на поживу повозкой и парой скальпов. Стрелу из тебя вытащил доктор уже в Сан Антонио – рана в боку оказалась серьезной, но далеко идущих последствий она не имела, а вот на лбу шрам остался навсегда, правда, под надвинутой пониже шляпой его все равно было не видно. Кроме того, ты повредил ногу. В общем, пришлось пролежать в постели три недели, да и потом восстановился не сразу. В городе между тем произошли волнения – ведь началась война! Какой-то малоизвестный генерал по фамилии Ли приехал конфисковывать военное имущество, а генерал союза Твиг не хотел его отдавать. Возникла напряженность, части рейнджеров были стянуты в Сан-Антонио, но в последний момент, когда им уже приказали готовиться к штурму арсенала, два генерала договорились, и войска Твига покинули Техас с оружием и под развевающимися знаменами, а недвижимое имущество досталось конфедерации. У тебя же постепенно стали заканчиваться деньги – они еще оставались, но на дом уже не хватало. Мэри Тапси, нашедшая временное занятие в выхаживании тебя, снова стала заметно скучать, когда ты поправился – платье вдовы давало ей определенный статус, но в гости её никто звать не торопился. А вот когда ты сидел в одном кабачке на границе американской и мексиканской части города, несколько парней, пивших виски, позвали тебя за свой стол, чтобы угостить. Всем им было интересно послушать про схватку, нападение индейцев и твой шрам. И нет, они не были праздными зеваками – это были парни лет двадцати-двадцати пяти от роду, погонщики, проводники и такого сорта люди, родом как из Техаса, так и из Арканзаса, Кентукки, Миссури. И нет, они не считали тебя неудачником – наоборот, все они знали, кто такие команчи, и считали, что ты – везучий сукин сын, который спасся чудом. Вообще-то от скальпирования умирали не всегда: позже один ученый даже издал книгу, где описал все случаи, когда оскальпированный человек остался в живых. Но их было не так много. В любом случае по общему мнению ты отделался легко и был как минимум не робкого десятка, что погнался за команчи и схватился с ним один на один. Кроме того, ты был калифорнио, а Калифорния – страна чудес, про которые всегда интересно послушать. – Чем теперь думаешь заняться? – спросил тебя один из них, Хьюз. Этому было поменьше, двадцать два или двадцать три, как тебе. – Караваны – всегда мишень для дикарей. А вот стадо, если его быстро гнать – дело верное. От индейцев можно всегда откупиться скотом, если знать, как и где идти. Не думал о таком? Ты сказал, что может, оно и хорошо, но у тебя нет ни стада, ни денег, чтобы его купить. Хьюз рассмеялся легко и беззаботно и налил тебе ещё виски в граненую стопку. – У меня тоже, приятель, у меня тоже! Ты спросил, что тут смешного. – Нет-нет, – ответил тебе Гарри, – я не предлагаю красть скот. Нет-нет! У нас в Техасе за такое вешают. Потом он наклонился к твоему уху и сказал: – Если конечно, он украден не в Мексике, ммм? Соображаешь? Был там и ещё один парень, лет двадцати шести-двадцати семи, выговор был тебе не знаком, но явно не Техасец. Представился он Роем Клиффордом. – Калифорния! Всегда мечтал попасть туда! С тех пор, как из дому убежал, – сказал он, потягивая виски. – Скажи, а не встречался тебе там такой Рональд Босс? Ему сейчас сколько там... лет за пятьдесят уже поди. Ты вспомнил расшитую серебром жилетку, красивые усы, благородную седину и голос: "Джозеф Джонсон! За совершенное преступление Комитет бдительности округа Эль-Дорадо приговаривает тебя..." Свист кнута... Помнишь свист кнута? Помнишь, как ты кричал, выронив изо рта палочку для прикусывания? – Ну не встречал так не встречал! – вырвал тебя из оцепенения улыбающийся Рой. – Но если вдруг знаешь такого – должок за ним водится. Так что буду признателен.
-
+ Пост Мастера в 26 (!!) ДВАДЦАТЬ-ШЕСТЬ-РАЗ Карл, больше поста игрока, ну еще 4 строчки (специально посчитала). И это при хорошем качестве.
|
"Список того, что удалось спасти," – думает Луций, мысленно повторяя слова Марка. – "Не список того, что сгорело. Само по себе уже... Хотя, возможно, Марк просто отмечает оставшееся, чтобы мне было проще". На самом деле тут что растягивай, что не растягивай. Ну хорошо, вот растянут они на две недели. Предположим, даже вернутся вовремя. Дальше что? Саваг, как Христос, превратит семь пойманных рыбин в семь тысяч? Вряд ли, он же язычник. Но, в конце концов, человек может протянуть без пищи какое-то время, пища – не вода. А может быть, уже и кормить будет некого. – Молодец, – говорит он. – Растянем пайки вдвое. И возьмем с собой лошадей – в случае чего, можно будет забить. Ведать продовольствием в походе будешь ты, обсуди это с Татионом, пусть запасы охраняют надежные люди. Далее. Возьмем с собой четырех рабов покрепче – на всякий случай, нести поклажу выбившихся из сил или тех, кто не сможет идти по каким-либо причинам.
***
– Легионеры! – говорит он, осматривая "воинство". – Граждане! – переводит взгляд на арабок. – Воины! Враг нанес нам подлый удар. Вы спрашиваете себя, кто виноват в этом? Все и каждый, от последнего из вас до меня, дукенария службы оффиций Луция Цельса Альбина. Чья-то ошибка была больше, чья-то меньше, но сейчас я не буду спрашивать с каждого в отдельности – каждый знает, насколько он виноват и где недосмотрел, принял врага за своего брата или недооценил его. Однако погубить нас враг не сумел ни колдовством, ни с помощью предательски брошенного огня. Значительная часть припасов спасена, и хотя мы должны проявить умеренность, нам не грозит голодная смерть. И хотя я вместе с вами скорблю по павшим, наш отряд всё ещё насчитывает достаточно бойцов. Чья это заслуга? То же самое – каждого. Я наградил Эрвига Тервинга, потому что он проявил доблесть на глазах у всех сверх своих обязанностей, ведь он – не гражданин Рима и не солдат. Но каждый из вас внес свой вклад – тот, кто стоял на часах, и тот, кто вовремя оказался на месте, и тот, кто бросился тушить огонь, и тот, кто не ушел со своего поста, а с честью погиб на нём, и тот, кто отказался служить безумцу. И здесь я не стану выделять заслуги отдельных людей – каждый знает, когда он поступал правильно! Наш поход труден, однако в самом его начале нам удалось раскрыть измену и если не выжечь её каленым железом, то исторгнуть из своих рядов, что повысило наши шансы. Луций поднимает руку. – И всё же я знаю, что думает каждый из вас. Вы спрашиваете себя: "Что я здесь делаю, на краю мира? Куда этот Луций Цельс Альбин привел нас? Если я погибну, кто передаст моей семье, что я умер с честью?" И главный вопрос, который вы все себе задаете: "Если я погибну, то ради чего?" – Я не буду врать вам, что наш поход с этого момента станет легче. Нет, он станет тяжелее. И я не буду врать вам о том, что дома нас, меня и каждого из вас, ждет триумф. Нет, не ждет. И вот почему. Триумф достается тому, кто отвел явную угрозу, когда горели дома простых крестьян и усадьбы патрициев, когда враг подступал к самому сердцу отчизны, когда казалось, что спасения нет, когда дело дошло до триариев. Но когда это происходит? Когда ранее кто-то не справился с той службой, которую Август и Рим возложили на него. Наша с вами задача сложна и опасна. Но её смысл в том, чтобы враг не вытоптал нивы, не сжег дома и не увел граждан Империи в рабство. Наша задача – чтобы тот, всем известный герой, не понадобился, и дело не дошло до триариев. Про нас с вами люди вряд ли скажут: "О, вот идут герои!" И все же вы, те, кто добрался сюда, те, кто несмотря ни на что идет дальше, как и подобает настоящим римлянам, настоящим воинам – вы и есть настоящие герои Рима. Во что бы вы ни верили, кому бы ни поклонялись, есть в мире высшая сила, которая смотрит на вас с восхищением, и улыбка играет на её устах, ибо вы – те, кто больше любого триумфатора. Вы – спасители отечества, хотя ни вас, ни меня никогда не назовут так. Люди ВСЕЙ Восточной Империи, не зная этого, обязаны вам, ибо вы делаете невозможное ради того, чтобы они не проснулись в горящем доме и не нашли свой скот перебитым, а свою семью зарезанной. Помните об этом. Он смотрит в хмурые лица. – Я, Луций Цельс Альбин, никогда не стремился стать мучеником. Мысль о смерти неприятна мне так же, как и вам. И все же я знаю – славна смерть за отчизну, когда отчизна трепещет, потому что враг приставил ей нож к горлу. Но когда жизнь отдается ради того, чтобы отчизна спала без страха, не боясь этого ножа – такая смерть в десять раз славнее. Помните об этом. И когда одни из нас вернутся домой, а другие нет, те, кто вернутся, подняв чаши, пусть не скажут про своего товарища: "Я знал его. Мы вместе служили в армии, под началом Луция Альбина и Гектора Татиона." Пусть они скажут: "Я знал его. Мы вместе спасли Империю!"
|
Рядовой первого класса Гиннес
Фильм был абсолютно дурацкий. Это можно было понять по названию "Франкенштейн встречает волка". Человек-волк был похож на обезьяну. Франкенштейн был похож на Франкенштейна. Замок был похож на декорацию из папье-маше. И вся эта зловещая мистика-хуистика... Вот нельзя без неё? Бред бредом, нет бы на старый добрый вестерн сходить... В общем, первое время, пока шел фильм, и было непонятно, как он девушке, у тебя было ощущение, что "я не виноват, ты сама его предложила". Но потом рыжуля показала высокий класс! В нужных местах она еле слышно вскрикивала, зажимая рот ладонью, хватала тебя за руку, а однажды даже уронила голову тебе не плечо. Короче... выходило по всему, что ну просто отличный фильм. Тут и замок этот загадочный, и баронесса, и Франкенштейн! Круто! А самая сильная сцена, конечно, в финале: как взрывают динамитом плотину, и борющихся не на жизнь, а насмерть человека-волка и Франкенштейна затапливают потоки всамделишной воды. Ну и вообще... замок... баронесса... падающие в обморок красавицы. Вся эта зловещая мистика! Оборотни! Ууу! Страааашно! Романтика! Голливуд, мать его! Умеют, черти, прямо гордость за страну берёт! И пожалуй, гораздо лучше какого-нибудь вестерна, кстати! А то там-то что? Прерии да кактусы, кактусы да прерии, коровы да лошади. Разве интересно!?
А вообще не так важно, какой фильм, важно с кем его смотреть, правда же?
Но вот фильм закончился. Вы вышли из кинотеатра, оставив позади запах горячего попкорна, целлулоидной пленки, плюшевых кресел, такой уютный и родной. Прошли немного по улице. – Ну, как тебе кинооо? – спросила Элис.
Элис была классная. Изи-гоуин, но не какая-нибудь там! Просто ты ей нравился, вот и все. А ты всем нравился! Ты же классный! Милый парень, и не размазня, и руки не распускаешь зря, и без этого пошлого взгляда, который раздевает, ну ты понял, о каком взгляде речь. – А расскажи ещё про Нью-Йорк! Короче! Всё шло здорово, вроде бы без пошлых намеков, а вроде бы куда надо. Но. У неё дома была мама. А у тебя после похода в кино оставалось мало наличных. На отель не хватало.
И, видимо, не надо форсировать события. Потому что как ты их форсируешь? Хотя, конечно, был один вариант. Танцы. На танцах чего только не бывает. За это мы их и любим, неправда ли? Безбожный свинг? Томный блюз? Или, матьего, это ваше изысканное танго? Как у тебя с танцами, рядовой?
– Ну, что, куда теперь?
-
Не, ну такое кино нельзя не плюсануть)))
|
-
Вот думала, какую часть поста откомментить. Так и не нашла, потому что здесь хорошо все!
|
"Война!" Луций склоняет голову и груши исчезают. Ну, тут не надо обладать даром предвидения, чтобы понять, с кем. Значит, Аврелиан все же не внял его советам. Подождал бы хотя бы год – мы бы стали сильнее, а они слабее. Но в конце-концов, пугать Рим войной – это как пугать охотников волком. Волки, конечно, иногда побеждают охотников, но их шкуры все же потом оказываются висящими на гвоздях у скорняка. Так этот мир устроен. И всё же... неужели это из-за него, Луция, из-за того, что он вовремя не укоротил подлеца Требония, началась война? И да, и нет. Война никогда не начинается по желанию одного человека. Это только солдаты думают, что их куда-то "послал Август". Август-то послал, но привела к этому такая цепь событий, что легионерам и не снилась.
Луций встречает Аспурга, довольно равнодушно выслушивает его короткий доклад и ускоренным шагом идет вместе с ним туда, где языки пламени лижут палатки, где от жара с треском лопаются кувшины и мерзко пахнет облитое маслом и подожженное предательской рукой сушеное мясо. – Аспург! Ты с теми, кто тушит! Татион! На тебе цепочка с ведрами! – кричит он, перекрикивая гул пламени. Жарт такой, что сушит лицо, так и без бровей можно остаться, а какого солдатам? Луций приказывает солдату, который был с ним в шатре: – Беги по лагерю, зови сюда всех – арабок, рабов, всех кого найдешь! И часовых у шатра тоже сними! Все на пожар! Беги, беги и кричи изо всех сил! Часовых тоже снимай с постов! Оставь только пост у лошадей! Если кто-то ещё не здесь, это надо срочно исправить. Кому-то может показаться, что отказываться от пары рук, которые уже здесь, ради нескольких через какое-то время – неразумно, но Луций вдиит: пожар явно не прекратится через пять минут, и чем раньше его начнёт тушить каждая пара рук в лагере, тем больше шансов, что трагедия не обернется катастрофой. Пожары коварны и не знают устали – бывает так, что люди уже почти одолели его, устали, теряют силы, а он разгорается с новой, найдя себе ещё источник пищи. Вот лопнет кувшин с маслом, оно разольется – и все вспыхнет снова. Нет, пожар недооценивать нельзя. – Тамар, Марк, Квирина, вы в цепочку с ведрами! – командует он, спохватившись. – Не лезьте в огонь! Вот группа легионеров дружно опустошает ведра, с шипением превращая очередной пылающий ящик в обугленный, дымящийся, черный кусок древесины, и бросается за новой водой. Некоторые подбегают по одному, некоторые по двое, по трое. – Тушите с той стороны! – кричит Луций, закрывая ладонью лоб от жара. Пляшут тени, пляшут языки огня, и в этом много чистого безумия. Ярость стихии. Да, Фейрузе бы такое зрелище определенно понравилось. Но ничего, в Данаприсе достаточно воды, чтобы затушить это буйство, а у Рима достаточно рук, чтобы пожертвовав частью припасов, спасти всю экспедицию. "Если разобраться, я всю жизнь этим и занимаюсь, отделяю то, что можно спасти, от того, чем надо пожертвовать, и жертвую." – Тушите траву вот здесь, пока не перекинулось! Это будет долгая ночь. Дольше сегодня будет ночь только для Архипа.
***
Пожар на последнем издыхании. Занимается серый рассвет. Люди еле передвигают ноги, они уже не выплескивают воду сильными движениями, а медленно льют её на оставшиеся островки пламени. Луций стоит рядом с Татионом, осматривая эту печальную картину. Напоминает поле боя, да так оно по сути и было. – Татион, – говорит он трибуну. – Когда мы переправлялись обратно через Дунай, я посмотрел на тебя и подумал: "Если мы оба вернемся назад, я подарю трибуну амфору вина из своих запасов." И знаешь, что я думаю теперь? Теперь я подарю тебе поламфоры. Потому что вторую половину я выпью сам, прямо при тебе. Он устало треплет командира по плечу. – Организуй отдых, а потом постройку плотов. Смотри на это в хорошем свете: потеряли немного пехоты, обзавелись конницей, и теперь некому бить нам в спину. И никто не упрекнет нас из-за Фейрузы – столько свидетелей, как всё было, что никаких вопросов к нам просто быть не может даже у Сиятельного Флавия Тавра Аврелиана, чтоб ему тоже так прекрасно попутчиков выбирали. "А зачем я его лечу? Он что, маленькая девочка? По привычке, наверное, сейчас командиры через одного как что сопли распускают." – Не знаю, как ты, а я бывал и не в таком дерьме. Неприятно, конечно, что выгребать из него пришлось именно нам, но другие бы и не справились. "Хотя, – и это он не говорит вслух. – Вот именно в таком я ещё не был."
***
Приходит утро с запахом пепла. Луций осматривает пепелище, пытаясь прикинуть последствия. Жаль, что на столько стадиев в округе ни души – с самоцветами они бы быстро восполнили потери, будь Ольвия не разрушена. Но времени возвращаться к цивилизации нет. Луций меланхолично тычет подошвой сандалии в ещё дымящуюся головешку, отбрасывает её в сторону. Лица у всех покрыты копотью, и у него тоже. "Потеряем день, а может, и два." Он идет к себе в шатер, пишет привычной рукой: "Эта бумага является свидетельством, по которому в случае моей смерти необходимо выдать Эрвигу..." Чей он там сын? "... Гревтунгу за службу в качестве проводника..." На сколько они там договаривались? "В случае моей смерти пусть выплату произведет супернумерарий Марк Аврелий Контаренон, а в случае его смерти – трибун Гектор Марк Татион." Воск капает на папирус.
***
– Эрвиг из Гревтунгов! – говорит Луций на утреннем построении. – За проявленную храбрость при тушении пожара и спасение отряда ты должен быть награжден. Как негражданина Рима, закон не позволяет мне наградить тебя венком или фалерой, поэтому я отдаю тебе эту лошадь в личное пользование. Также выбери одну любую вещь из спасенных тобой, ибо без тебя они сгорели бы все. Она тоже отдается в твое пользование. Славь Августа! "Надо ему еще папирус потом отдать."
– Аспург из Языгов, прозываемый Медведем! Ты произведен в высокий чин этериала. Славь Августа! Теперь ты командуешь конницей. Алия из Арабии и все твои соплеменницы, Эрвиг из Тервингов, теперь вы подчиняетесь Аспургу из Языгов. Служите верно.
"Архип из Фракии..." – а, нет, это уже не надо.
***
Пока люди рубят лес и строят плоты, к Луцию приводят Квирину. Луций смотрит на него без неприязни, но уже без особого интереса. – Я желаю задать тебе два вопроса, – говорит он. – На один у меня нет ответа, а на другой есть. Почему ты, римлянин, солдат, там, в Новиодуне пошел служить к Фейрузе, а не ко мне? Ты сражался под Ктесифоном, где она выедала людям глаза. Теперь ты помог ей, по силе своих скромных возможностей, и она убила солдата, легионера. Горло перегрызла. Юния Змеелова, помнишь такого? А ещё освежевала человека у себя в палатке. Зачем ты пошел служить ей? Почему эта служба показалась тебе достойнее, чем служба Императорскому агенту? Он склоняет голову набок. – И почему, как ты думаешь, она тебя бросила?
-
Что в Луции импонирует, так это то, что при подчиненных он всегда держит тон и старается каждому показать, что он нужен.
-
Удивительно живое описание пожара и пожарища. Браво!
-
"Эта бумага является свидетельством, по которому в случае моей смерти необходимо выдать Эрвигу..." Чей он там сын?
Он сын своего отца!
|
-
Тот случай, когда ответочка на ответочку получилась забавнее самой ответочки) За такое самому Дойчи впору + к морали давать)))
|
Луций сидит в шатре, в бадье с водой. Воды ровно столько, чтобы она не размочила компресс под повязкой на ране. Теплые струи воды стекают по его плечам, но он как будто не замечает их и смотрит в одну точку. Потом, медленно, словно нехотя, говорит, обращаясь к Тамар. – Давным-давно, когда ты ещё не родилась, я был мятежником. Я поддержал одного человека, имя которого сейчас лучше не упоминать. Его звали Магн Магнеций, он был варвар родом из Галлии, и хотел построить на Западе империю лучше, чем та, что строил Август Констанций. Он был умён и довольно честен, насколько может быть честен правитель. Я служил в его коннице. Мы вышли драться за него. Мы были молодые, мне было семнадцать лет. Произошла битва, у нас не было шансов, но я не боялся умереть. Мы проиграли, и я чудом выжил. Потом меня должны были казнить. Один человек, он сейчас занимает высокий пост в Константинополе, вызвал меня и сказал, чтобы я назвал имена заговорщиков. И вот я стою перед ним весь в повязках, шатаясь, а я после битвы неделю был без сознания. И я знаю, что он их все равно уже знает. И речь не о них. И не о том, хочу ли я спасти свою шкуру – те, кто хотел, уже за эту неделю вызвались сами и донесли. Их, кстати, потом тоже казнили. А речь идет о том, должен ли послать его подальше, или нет. Понимаю ли я, что есть в мире вещи важнее, чем моя спесь, моя гордость и моя честь. Он, конечно, сказал мне, что им ничего не будет, максимум ссылка. А я смотрю в его змеиные глаза и знаю, что это не так. И вопрос вообще не в них, а вопрос во мне. Вот я посмотрел на то, что бывает, когда какой-то достойный, умный, честный человек думает, что его эго выше, чем мир в Империи. Бывает много крови – и все. И вопрос был в том, понял ли я, что гордость, совесть, честь – пустые слова, когда цена им – пятьдесят тысяч трупов. И я сказал себе тогда: "Не выебывайся. Есть вещи важнее." И назвал ему имена. Луций словно опять стоит там, перед Софронием, и не чувствует, как пальцы Тамар разминают ему спину. – Это не играло уже никакой роли, но чтобы я прочувствовал все до конца, чтобы ощутил себя предателем, меня заставили смотреть на то, как их казнили. Их казнили очень долго и мучительно. А я смотрел. С того дня я не могу плакать. Он зачерпывает горстями воду и выливает себе на голову, закрыв глаза. Чувствует, как капли скользят по щекам. Похоже, но не то. – Я тогда не выиграл ничего. Выиграла империя. Да, у меня осталась жизнь, но в ней не осталось жизни. Не осталось надежды и счастья. Я много раз брал меч и выбирал, не броситься ли мне на него. И каждый раз знал, что не брошусь. Потому что это означало бы, что я просто оставшийся в живых предатель, которому стыдно, для которого честь все же выше, чем Империя – и всё. И Софроний во мне ошибся, и Август Констанций, помиловавший меня, во мне ошибся. И все эти дни, которые я провел в клетке, пока псы заживо жрали потроха моих друзей – чепуха, они бы лучше мои жрали. И подвернувшаяся под руку тряпка, которой я заткнул свою распоротую шею на поле боя, прежде чем потерять сознание – нелепая случайность, которой лучше бы не было. Меня ничто не держало в живых, кроме службы. Но в ней был смысл всего. Луций снова зачерпывает воду и смотрит, как она утекает сквозь пальцы. – У меня трое детей и жена. Я часто говорил им, что люблю их. Но... это не так. Я горжусь ими, я оберегаю их, я желаю им добра, как всякий отец. Я защищаю их, как зверь защищает детенышей, и перегрызу за них горло, и как у зверя, моё сердце сжимается, если с ними что-то происходит. Но любить их, как человек, я не могу. Люди, Тамар, любят тем же, чем плачут. Вода всё же намочила край повязки. – С того дня, когда все это случилось, я не люблю ни пытки, ни казни. Поэтому тебя никогда не пороли. Но казнить преступников несложно. Казнить предателей, которые хотели выгоды для себя, несложно. Казнить тех, у кого мерзкая, низкая душа, несложно. Всех, кто поставил своё разросшееся "я" выше империи, и из-за этого поставил её под удар – несложно. Это просто нужно сделать, как неприятное, но обязательное дело. Это почти как в бою, когда добиваешь раненого в живот врага – можешь не добивать, но будет только хуже. Он выпрямляется, запрокидывает голову назад, заглядывая в лицо женщины. – Но казнить тех, кто ничего такого не совершил, или чья вина не стоит смерти – очень трудно даже мне. Тех, кто говорит: "Рим там или нет, а я буду ходить в белом". Они хорошие люди. Они могли бы сделать много добра, повернись жизнь по-иному. Может быть... может быть Рим и нужен, чтобы такие люди рождались чаще, могли добиться большего. Но иногда жизнь поворачивается так, что они могут сделать много зла, просто сказав: "Я в этом не участвую. Я выше этого. Я не с вами." И тогда... тогда я радуюсь, что я не могу плакать. Потому что иначе я бы заплакал и всех их отпустил. Люди – это цепь. Одно слабое звено, и она разорвется. Я пробую их на прочность, выдираю слабые заранее и выбрасываю в воду. А голос внутри моей головы кричит: "Ты что, не видишь, что это никакие не звенья?! Ты что, не видишь, что это люди?! Что у них живые сердца и души. Что их слабость, их болезнь – это их дар, а не мерзость. Что они изменят Риму не потому что жадные или злые, а потому что живые? Разве ради этого не стоит рискнуть? Разве ради этого не стоит дать им шанс?" Это голос меня семнадцатилетнего. И тогда я сжимаю зубы до скрипа и говорю этому голосу: "Вижу. Я прошел весь свой путь, чтобы быть способным на такое и не переломиться. Не выебывайся."
Луций хочет закрыть глаза, но нельзя. – Тамар, будь сильной, – говорит он. – Будь сильной, потому что иначе на тебе я все-таки могу переломиться.
Он не знает, поняла ли сарматка всё. Или хоть что-то. Но кому еще, кроме Тамар, об этом скажешь?
-
+ Но кому еще, кроме Тамар, об этом скажешь? Ну да, любимые исполняли эту роль еще во времена, когда никаких епископов и исповедей даже в проекте не было.
-
Прекрасный пост. Сложно быть Луцием.
|
Луций кивает. Этот, как Архип, на колени бухаться не будет. Он встает, кладет руку на шею Клавдия и приближает губы к его уху. – Квирина, – говорит он тихо, почти шепотом. – Ты болен. Это как болезнь, пойми. Сначала это вроде бы незаметно, и ты просто смолчал там, где надо было сказать. Потом закрыл на что-то глаза. А в один прекрасный день совершенно естественным оказывается выбор стороны. А если болезнь запущена, то ты берешь и поджигаешь склад. Может показаться, что ни с того ни с сего, но нет, это всегда начинается заранее. Просто у одних это прогрессирует долго, а у других быстро. Ты хорошо боролся, жаль, что это все же оказалось сильнее тебя. Ты сделал это один раз, сделаешь и опять, такова природа человека. Когда лечишь людей от разлития желчи, средств много. Когда лечишь Империю от измены, средство одно. Ты вот специалист по многим болезням, а я всего по одной. Я тебя вылечу, архиатр. Он легонько, успокаивающе похлопывает его по шее. – Обещаю, что если после похода от твоих денег что-то останется, я прослежу, чтобы их отдали в приют. Был бы ты язычником, я предложил бы тебе сделать все самому. Адельфий приготовил бы яд... Но. Мы же христиане. Мы не можем толкать друг друга на самоубийство, верно? Луций отнимает руку. – Помолись за нас всех. Потом зовет стражу. – Увести!
***
На вечернем построении Луций сначала смотрит на солнце. Потом опускает взгляд на врача. – Клавдий Тиберий Квирина! Как добровольно оказавший помощь предателям, ты будешь казнен. Если у тебя есть грехи, в которых ты желаешь исповедаться, сделай это сейчас. Затем ты будешь утоплен в реке. Трибун Татион! Проследить за исполнением приказа. Он думает о том, как Квирина будет непроизвольно оттягивать вдох, а потом все же вдохнет, и вода могильным холодом заполнит его легкие. Короткая агония, последний трепет – и все. Он вдруг впервые замечает, что Квирина вообще-то красив, пожалуй, красивее, чем Марк. Марк ещё мальчишка, а Клавдий уже мужчина. И здесь красивые места, хоть и дикие. Символично. Хотя какая разница? Но по крайней мере, он умрет в чистых одеждах. Вода смоет всё.
-
Но по крайней мере, он умрет в чистых одеждах Спасибо за игру.
-
-
|
-
Приказ он выполнял. Спору нет, это лучше, чем "гори оно всё огнём" Требония, лучше, чем "я уподобился Аполлону" Архипа. Но лучше – не всегда означает достаточно.
|
Ещё одним признаком, по которому вы поняли, как всё серьезно, был масштаб привлеченных сил. Вы НИКОГДА не видели столько военно-морской мощи, сконцентрированной в одном месте. Дюжина линкоров. Дюжина! Авианосцы, от эскортных каракатиц до самых мощных, таких как "Синий Призрак Лексингтон" и "Йорктаун". Множество крейсеров всех видов и размеров, от тяжелых броненосных до специальных ощетинившихся зенитками крейсеров ПВО. Десятки транспортов. И целые дивизии эсминцев в ближнем и дальнем охранении. Вы видели эсминцы вблизи – это были полноценные боевые корабли с пятидюймовыми пушками (у вас во всей дивизии орудий такого калибра не было), утыканные многоствольными скорострелками, вооруженные огромными торпедами и глубинными бомбами, снаряженными циклонитом. А сейчас даже эсминцы на фоне всей этой мощи смотрелись несерьезно, как детишки рядом с суровым папой. Кораблей было столько, что вы даже сосчитать их все не могли – ордер, казалось, уходил за горизонт. А над головой у вас, под облаками, барражировали звенья истребителей – на случай если какой-то сумасшедший самурай попробует прорваться через сплошную завесу зенитного огня. "Зейлин" был набит морпехами – около тысячи человек: тут был ваш батальон, тут были прикомандированные саперы, тут были разведчики-снайперы. "Зейлин". Водоизмещение 21 000 тонн (это крупный корабль, для сравнения линкор "Мэриленд", флагман адмирала Хилла, был 32 000 тонн). Длинна - 160 метров. Экипаж – около 700 человек. Прозвище у него было: "Мощная Зет". И многим это не пришлось по вкусу – в ваших казармах в Новой Зеландии было достаточно просторно, и хоть вы и жили в одном пространстве, но хотя бы не сидели друг у друга на головах. А на корабле в узких проходах люди быстро скапливались, все время приходилось протискиваться мимо друг друга. Чуть попроще было офицерам и старшим сержантам, но даже и у них личных кают не имелось – они спали по пять-шесть человек в одном помещении. На палубе тоже частенько собиралась толпа – воздух внизу был спертый, душный, вентиляция надсадно гудела, но справлялась не очень хорошо. Кроме того, кормежка стала явно хуже, чем в Новой Зеландии – обычное армейское хрючево из консервов, бобов и круп. Где вы, сочные отбивные, свежие овощи, ванильное мороженое!? Но не лучше духоты было и гнетущее чувство неопределенности. Куда же бросят вторую мардив после всей этой усиленной подготовки? Рабаул или Бугенвиль? А может, командиры решили, наконец, отобрать назад у Япошек остров Уэйк? Было бы круто! У морской пехоты был неоплаченный счет к японцам по поводу острова Уэйк, и все вы, конечно, видели замечательный фильм Джона Фэрроу. "Они дали хороший бой," – говорилось в финале, когда герои погибали за своим пулеметом, – "Но это ещё не конец!" И, черт возьми, кому из вас не хотелось "снять своё продолжение"? Тем временем, армада достигла острова Эфате к западу от Фиджи, где дивизия провела общую высадку. Вниз по сетям, в десантные боты – и вперед, к берегу. Лодка Хиггинса мягко тыкается дном в песок, аппарель падает, вы бежите по колено в воде вперёд на пляж, занимаете позицию. Потом продвигаетесь вперед на семьсот ярдов в джунгли, имитируя атаку. У многих тогда возник вопрос, а почему только на семьсот, а не на пару километров? Запоминающимся зрелищем был вид 1-го батальона шестого полка, высаживавшегося на резиновых лодках – целая флотилия этих суденышек была спущена на воду. Морпехи из "один-шесть" под ваш свист отчаянно старались перегрести прибой игрушечными веслами, а "Вилли Кей", командовавшего этой клоунадой, быстро окрестили "адмиралом презервативного флота". Настоящий флот тоже потренировался – пару часов пушки крейсеров и линкоров бухали в отдалении, утюжа крошечный островок Эррадака. Островок от вас скрывал мыс, но рокот над океаном разносился будь здоров, а флотские ребята, видевшие обстрел с кораблей, рассказали, что выглядело очень круто: целые пальмы на воздух взлетали! Вы вернулись на корабли к вечеру и на следующий день повторили высадку ещё раз. Получилось ещё лучше, ещё организованнее, ещё более четко. Одно беспокоило – транспортеров-амфибий вы так и не увидели. Где же они? Но может, раз тут всё так хорошо, получится обойтись и без них? Всё это время в штабах шли совещания и даже целые конференции, но о чем там говорили, что обсуждали? И вдруг, после второй высадки, пришла ошарашивающая новость: у командира вашего полка, полковника Маршалла, прихватило сердце. Его заменили. Правда, Клонис и Донахъю краем уха слышали, что это только официальная версия, а на самом деле у полковника был то ли нервный срыв, то ли переутомление. То ли он заснул где-то там во время учений, то ли не смог ответить "Генералу Джулиану" на какие-то вопросы по поводу роли его полка в предстоящей операции... Новым командиром стал повышенный до полковника подполковник Шуп, тот самый, который гонял вас на учениях в Веллингтоне, он же теперь был ответственным за весь первый эшелон десанта. Квадратный дядька с похожей на окорок плотной физиономией, бычьей шеей и громким голосом, Шуп смотрелся грозно. В корпусе он служил с двадцать шестого года, был в Шанхае, вот только... боевого опыта у него не было, и это некоторых офицеров настороживало. Вместе со своим штабом он тоже расположился на "Зейлине". Вы ещё немного потомились в кубриках. По вечерам крутили кино – киноленты меняли раз в два дня. В основном это были фильмы категории "Б" пятилетней давности, но уж какие есть. Наконец, флот развел пары, "Зейлин" со скрежетом поднял якорную цепь и лег на новый курс. И только тогда подполковник Ами по громкой связи зачитал вам боевой приказ. Вы собирались захватить... какую-то Тараву. В каких-то островах Гилберта? Что за чепуха? Командование заверяло, что флот больше не бросит морпехов, как на Соломоновых островах, что гарнизонные части прибудут, как только вы захватите остров, а уж остров-то вы захватите точно, потому что такая силища собралась! Выглядело все довольно неплохо, только... не многовато пафоса для острова, о котором никто из вас никогда не слышал, и который по размеру дважды уместился бы в "небольшое техасское ранчо", как сказал Скэмп. Всё дело оказалось в каком-то вшивом аэродроме, который там построили япошки, и с которого можно бомбить Маршалловы острова. "Подумаешь, Гибралтар херов!" – так решили многие, испытав разочарование. Захватить Уэйк казалось большим делом, за которое не жалко и рискнуть шкурой, а Тарава? Ну что такое Тарава? Еще один клочок суши типа Тулаги, рядом с другим островом, рядом с другим островом, рядом с другим островом... "Опять, наверное, малярия. Ну хоть сменить быстро обещали." Начались брифинги – Ами рассказал всё своим офицерам и взводным сержантам, офицеры и сержанты проинструктировали личный состав. Подробно, с расстановкой, тыкая указками в макеты этой гребаной Таравы, которая еще вдобавок называлась почему-то Бешио, вам объяснили, как вы будете атаковать, кто где должен быть, какие позиции врага обнаружены. Самые тупые из вас так и не поняли, почему, что за Бешио, если говорили про Тараву, и не поменялась ли цель атаки. Но кому какое было дело? Был один остров, стал другой, а может, и правда один и тот же. "Не спрашивайте, как оно пишется! Это вам не понадобится," – сказал на брифинге Голландец, тоже явно нацеливавшийся на Уэйк и потому несколько разочарованный. План был такой: прямо сейчас остров попеременно день за днем обрабатывали то "Либерейторы" своими бомбами, то тяжелые крейсера восьмидюймовыми снарядами, а палубная авиация нещадно долбила японские авиабазы в этом секторе Тихого Океана, чтобы ни одна косоглазая сволочь не смогла скинула бомбу на десант. Высадка же начнется на рассвете двадцатого числа. Сначала линкоры и крейсера пару часиков хорошенько проутюжат остров. Вы в это время погрузитесь в лодки Хиггинса, а из них передовые части перелезут прямо в море в амфибии, транспортируемые сейчас на отдельных кораблях, и вместе с двумя другими батальонами пойдут в первых трех волнах. Те же, кому амфибий не хватит (третий взвод в случае вашей роты), пойдут резервом сзади на LCVP в четвертой волне, ну а рота тяжелого оружия – в пятой. Пока вы будете идти к берегу, палубная авиация ещё разок, для надежности, выбьет дерьмо из уцелевших япошек и огнем крупнокалиберных пулеметов заставит их забиться в свои норы. К моменту, когда они осмелятся высунуть головы наружу, вы уже будете на берегу. В целом вашей роте отводилась роль резерва – роты "Эхо" и "Фокс" захватят берег, а если где-то понадобится помощь – поможете. А вот после захвата берега, может быть, поменяетесь местами с какой-либо другой ротой, если у неё будут потери, и пойдете брать аэродром и дальше до противоположного края этого Бешио (тут и стало понятно, почему в джунгли на учениях вы не углублялись – зачем?). Подчеркивалось, что это первая высадка против обороняемого побережья, и первая высадка прямо по коралловому рифу. "Как оно там будет", – сказал Ами в разговоре с офицерами, – "неизвестно, может, нам останется просто прогуляться по берегу. Все зависит от эффективности огневой поддержки. Но расслабляться, конечно, не стоит." Однако сам он в успехе не сомневался, или по крайней мере делал вид, что не сомневается: оказалось, они с Кроуи, командиром "два-три", то есть третьего батальона вашего полка, заключили пари: чей батальон первым пересечет остров, тот получит ящик виски! Ну и остальные относились к этому бешио-шмешио примерно так же. С шуточками, разочарованием и уж точно без особого любопытства. На брифингах личному составу показали фотографии: общие планы острова, снятые с самолетов, и мутные виды берега, сфотографированные ночью подводной лодкой "Наутилус" (эти были больше полезны рулевым десантных средств, но и вам взглянуть дали). Отметили, чтобы вы не налегали на воду из фляжек в первые часы: не обеззараженная местная вода может вызвать дизентерию. Предупредили, что мародерство недопустимо, и что солдат, пытающихся присвоить военное имущество противника, военная полиция будет предупреждать один раз, а затем стрелять на поражение. А между тем, с каждым часом вы приближались к экватору, и от благословенного климата Новой Зеландии не оставалось и следа. Жара теперь стояла страшная, до тридцати восьми и даже сорока по цельсию, и это в тени на верхней палубе! Влажность была невыносимая, кубрики превратились в душегубки: в них висел густой запах пота и нестираных солдатских носок. Даже в коридорах стоял "аромат", как будто "в лицо тебе плеснули из ведра, где мыли грязную посуду". Потели вы просто адски, каждый день съедая по несколько противных солевых таблеток. Душевые с пресной водой работали час утром и час вечером, в них выстраивались длиннющие, хмурые, нетерпеливые очереди, а самых невезучих отключение воды заставало прямо в процессе помывки. На корабле имелись душевые и с морской водой для желающих, но таких находилось мало: от соли тело быстро начинало зудеть, а грязь соленая вода смывала плохо. Большинство морпехов ходили без рубашек, некоторые даже заработали солнечные ожоги. Подполковник Ами сильно не возражал против свободной формы одежды: он и сам в своей полевой форме потел, как жеребец на скачках. Абориген как всегда щеголял темным, почти шоколадным загаром – за него он свою кличку и получил. Ночи тоже не приносили приятной прохлады: по соображениям светомаскировки большая часть иллюминаторов закрывалась и плотно завешивалась. Ночные часы были душными и тоскливыми, некоторые не могли спать и часами торчали на верхней палубе. К счастью, была возможность поспать и днем, и многие дрыхли по десять и даже по двенадцать часов. Чем же вы занимались? А особенно ничем. Час в день занимала проверка оружия: почистить, смазать, проверить, чтобы ржавчины не было, наточить в десятый раз штык – вот и всё. Первое время набивали запасные ленты и магазины патронами, но скоро все было набито и подготовлено. В один из дней по громкой связи объявили, что вы входите в воды противника – это означало, что за борт нельзя бросать ничего: ни пачку сигарет, ни консервную банку, ни использованный презерватив, если ты, морпех, настолько дисциплинирован, что даже передергиваешь в нем – малейшая мелочь могла выдать ваше положение врагу. Курить теперь разрешалось не круглые сутки, а только когда горит специальная лампа. Иногда случалась тревога – душераздирающе пел ревун, все напяливали спасательные жилеты и бежали вниз, в кубрик, а наверху оставались только те везунчики, смена которых по боевому расписанию занимала посты у трехдюймовок и спаренных зениток (расчеты состояли из моряков, но морпехи должны были подносить и подавать снаряды). Сначала сидеть в кубрике после тревоги напрягало – а если торпеда или бомба? Но потом вы привыкли к тревогам: почти всегда они означали, что кто-то принял наш самолет за вражеский или кому-то померещился перископ подводной лодки. Чаще же никаких обязанностей у вас не было. По рукам ходили книжки – буклеты об обычаях местных аборигенов (кстати, и на брифингах вас предупреждали, что местные очень плохо реагируют на обман, а за измену супруга у них полагается смерть, а ещё что если они разговаривают с вами сидя, то таким образом выражают своё уважение), туристические брошюры, иллюстрированные журналы, захватанные детективы с мятыми страницами, романы про гангстеров и ковбоев, всякого рода легкое и бульварное чтиво. Но попадалась и классическая литература, те же "Казарменные Баллады" Киплинга, Марк Твен, сборники О'Генри, а во второй роте у одного сержанта был том Фицжеральда. Другим "развлечением", если можно так сказать, стали религиозные службы – их проводили одновременно: католическую, преподобного Келли – у палубного люка Номер 4, а протестантскую, преподобного МакКуина – у палубного люка Номер 7. На каждую сходилась толпа народа, как верующих, так и не особо, и некоторые даже покрестились прямо в море. А бывало и такое, что протестанты из любопытства шли к католикам (всем было любопытно, как проходит исповедь), а католики – к протестантам. И никто никому не мешал. Отец Келли. И, конечно, игры! В твиндеке играли во все что можно: в кости, в джин рамми, в бридж, в покер! Устраивали настоящие турниры, и один парень сорвал на таком банк в ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ! Ему многие завидовали. А вот кому не завидовали – так это переболевшим малярией и не до конца оправившимся от неё. Во влажном и тяжелом тропическом климате легко начинался рецидив: ребят лихорадило, трясло по ночам, пот крупными градинами катился по лбу. Таких отправляли в лазарет и пичкали хинином. Один морпех скрупулезно подсчитал всё, что сделал за это время на борту "Зейлина": выходило, что он сыграл 215 партий в джин рамми, выкурил шесть блоков сигарет и коробку сигар, выпил девяносто три чашки кофе, постригся, одиннадцать раз постирал нижнее белье, прочитал два эссе, девятнадцать новелл, один роман и "Карманную Историю Соединенных Штатов". Единственное, пожалуй, что было действительно замечательного вокруг вас – это морская жизнь. Киты вспарывали гладь океана неподалеку, выпускали свои фонтаны и снова ныряли. Стаи дельфинов увязывались за кораблем, не в силах побороть любопытство, они выпрыгивали из воды, словно живые, совсем нестрашные торпеды, а потом опять уходили под воду, поднимая веселые фонтаны брызг. А по ночам океан иногда источал таинственное, потустороннее мерцание – это светился диковинный экваториальный планктон. Где-то числа шестнадцатого разлетелась новость: при очередной бомбардировке противник на острове замечен не был, "зенитный огонь очень слабый". "Зенитный огонь очень слабый" могло означать, что какому-то пилоту облачко показалось разрывом зенитки, а огня не было вообще. Люди стали роптать – зачем тратить столько усилий на этот остров, если на нем и японцев-то скорее всего нет? Будет как на Кыске... "Уэлл-уэлл" тут же провел дополнительный брифинг, где всячески подчеркнул, что высокая дисциплина огня в предстоящей операции – крайне важный фактор успеха. Короче говоря, он имел в виду, чтобы вы не палили во все, что движется. Бандит даже заявил: "Да повернули бы весь флот и пошли бы прямо на Токио – тут войне и конец!" – и некоторые его поддержали. Они и представить не могли, насколько логистически сложной была даже эта операция, и сколько топлива сжирала ваша армада даже не ежедневно, а ежечасно. Некоторые парни помоложе, Москит, Хоуторн, Кальмар, Лафайетт и Крот, и многие другие, ещё не видевшие боя (да и многие видевшие тоже), откровенно расстроились. – Жаль, так хотел меч раздобыть, – жаловался Хоуторн. – А я подстрелить хоть одного япошку, – сокрушался Крот. – А я бы нашел японский труп и плюнул ему в харю. Прямо в открытый рот! – заявил Кальмар. – За всё! Эх, теперь новой операции ждать. – Ну ничего, захватим бетио-шметио, двинем дальше, на Маршаллы. Уж оттуда-то они не сбегут так легко, – попытался успокоить его Лафайетт. И всё же чем ближе к намеченной дате, двадцатому ноября, тем больше парней начинало потряхивать. Например, идешь ты и видишь: какой-нибудь морпех травит старые байки, а все смеются. Но смеются как-то неестественно, нервно, каждый не слушает краснобая, а думает о своем. За три дня до высадки люди дружно перестали бриться, и никто не делал замечаний. У некоторых появились усики или бакенбарды. Восемнадцатого вы стояли на палубе, глядя, как скользят боевые корабли по бесконечной глади океана, а стайка истребителей нарезает круги над ордером флота. К вам подошел мужчина в форме и сказал: – Ребята, я Боб Шеррод, военный корреспондент. На вид он был нормальный парень, даже уже и не парень, а взрослый дядя лет за тридцать. Корреспонденты всякие по кораблю и правда ходили, некоторые снимали что-то на фото и кинокамеры. А некоторые из вас даже помнили статьи Шеррода в "Лайф" и "Тайм" про то, как армия штурмовала остров Атту на Алеутах. Шишка! А с вами ведет себя запросто. – Ну, и что вы думаете об операции? – спросил он, делясь "Лаки Страйком". – Какие мысли? Как оно будет? Есть там япошки или нет? До высадки оставалось меньше двух суток.
-
Это не пост, а настоящая глава из захватывающей книги!
-
Мастер класс как сделать из события "вы долго плыли по морю" увлекательную игру.
-
-
Ну... это просто невероятно. Вау.
-
Хочу сказать что вот это вот эпически круто.
-
-
Отлично собрано - без лишних жонглирований пустыми словами, все по делу
-
Из Рая в тропический Ад/= Фотки и детали — огонь!
-
Ну тут просто всё есть, и масштаб операции, и атмосфера, и подробное описание быта, и всякие детали прикольные типа священников этих или репортёра. Ну и серьги для сестер-рядовых/офицеров, посоны, всем серьги короче! Круто)) В самом деле, будто сам там плавал. Я кстати вспомнил, как трое суток добирался морем до Шанхая, и там на корабле ни разу не тесно было, но и то, отлежал всё, что мог, голодный был вечно, хотя есть тоже не особо хотелось, и повезло вообще, что книги были. Как раз про лётчика-аса Сабуро тогда прочитал) Только штрафов многовато, хех. Но, может так и должно быть. Чтоб жизнь мёдом не казалась.
-
столько всего можно сделать, чтобы не сойти с ума от скуки. надо успеть
-
-
-
Однако, сколько труда вложено в этот пост.
|
– Клонис, вы задаете хорошие вопросы, – ответил "Уэлл-Уэлл". – Это хорошо, что вы хотите понять все детали операции досконально. Связь с флотом будет осуществляться радиостанциями, как обычно. Конечно, линкоры не смогут стрелять, когда мы высадимся – слишком велик шанс поразить своих. Но флот предварительно протралит лагуну от морских мин, и туда смогут войти эсминцы. Они и будут оказывать непосредственную поддержку. Будут передовые наблюдатели. Но вам этим не стоит забивать голову, этим займется штаб батальона. А если останутся укрепления – у нас есть огнеметы, взрывчатка, и с нами высаживается рота средних танков. Они уничтожат любые доты. Искать же разрывы в проволоке не понадобится – амфибии легко её преодолеют, как и лодки Хиггинса. На суше колючей проволоки нет. Есть, правда, противотанковые рвы, но они идут поперек острова, а не вдоль, так что проблем с ними не будет. Средства преодоления у саперов стандартные – кусачки, взрывчатка. С нашей ротой идут двенадцать саперов, по четыре на каждый стрелковый взвод, по одному огнемету и одному подрывному заряду. Это те же парни, что были с нами на Эфате, и ранее на учениях, из роты "Бейкер" восемнадцатого полка. Если хотите, я вам укажу именно тех, кто пойдет с вашим взводом. Сейчас, – он открыл блокнот. – Капрал Диаманти, рядовые Янг, Гилл, Олсопп. Из санитаров с вами будет... так, сейчас. Харлок. А трое будут у меня. Госпиталь... госпиталь будет развернут на берегу, если понадобится, когда высадится медицинский батальон. Это будет не раньше, чем мы установим безопасный периметр хотя бы метров триста. До этого времени легкораненые будут собраны на медпункте при штабе батальона, в центре сектора, а тяжелораненые, которым нужна срочная помощь, будут доставляться на амфибиях на госпитальное судно. Там все равно лучше условия для оказания медпомощи. Сигнал подавайте посыльным. Пулеметы на амтраках свои, но можно установить и наши, дополнительно, если понадобится. Там по два пулемета, из одного огонь ведет член экипажа, из второго огонь ведется десантом. Вопрос по амтракам... вообще предполагается, что они последуют за нами вглубь острова, как средство усиления, но... давайте, на макете, – и это был единственный вопрос, который капитана несколько напряг. Вы подошли к макету острова, который матросы уже собирались уносить. – Смотрите, – сказал капитан, тыча в него указкой. – Так-так. Вот это – океанская сторона, южная. А вот это – лагуна, с севера. Мы пойдем со стороны лагуны, потому что укрепления там слабее. Но... Тут он понизил голос.
Затем он поднял на тебя глаза от макета. – Ещё есть вопросы?
-
Несомненно, большой привет санитару Харлоку просили передать друзья и родственники с другого конца света.
|
Твой побег не остался не замеченным. Может, в милиции у Рэйнса на это бы не обратили внимания, но не в Железной Бригаде – тут офицер имел некоторые обязанности, и ехать куда-то мимо постов на коне им несколько противоречило. На следующий день тебя привели к Шелби. Рука его по-прежнему была на перевязи, взгляд – изучающий. – Бывают случаи, когда сдача в плен оправдана, – сказал генерал. – Но не дезертирство, капитан. И всё же я принимаю во внимание ваше горе, Эдвард. Для меня важнее то, что вы вернулись. Вы сделали правильный выбор. Семье вы бы не помогли, а самоуважение бы потеряли. Они бы ещё чего доброго заставили бы вас стрелять в своих. Без самоуважения, Эдвард, нельзя вести людей за собой, только гнать их. А нам надо вести. Только так можно добиться от них "невозможного", того, что раньше никто не мог. Но... я понимаю. Любой на вашем месте колебался бы... Он посмотрел куда-то в угол. – Черт, да я и сам не знаю, где теперь моя семья, – сказал он будто совсем не тебе. – Отправил их в Миссури к Реддам, а тут этот приказ номер одиннадцать. Теперь выпрашивают милостыню где-нибудь у фор-поста янки... Потом вздохнул и словно вспомнил про тебя. – Отдыхайте, готовьте людей. И помните, что самоуважение нельзя потерять дважды. О, о самоуважении ваши генералы понимали слишком много. 6 сентября конфликт между Мармадьюком и Уолкером, начавшийся ещё после штурма Хелены, достиг развязки – в виде дуэли, на которой первый застрелил второго. Сам Шелби тоже отличился в эти дни. Готовясь к рейду, вы частенько "не утруждали себя оплатой" собираемых по всей округе припасов и фуража. Рассказывали, что генерал Холмс высказался в адрес бригады Шелби, назвав её шайкой преступников, чьи воровские поползновения необходимо прекратить. – А Шелби ему и говорит, – рассказывал тебе Гас. – "Кто бы такое ни сказал вам, он лжет." Холмс ему в ответ: "А я им верю." Наш, мол, почему. Генерал: "Потому что все так говорят." Шелби: "Разве можно верить в то, что говорят все?" – "Конечно." – "А знаете, что о вас все говорят?" – "Нет!" – "Что вы старый дурак!" – отдал честь и вышел! Короче, складывалось ощущение, что ваши генералы многовато задираются друг с другом, вместо того, чтобы задираться с янки. Но ты знал, что это ощущение обманчиво – генералы были такими не просто так, а будь они покладистыми, словно хорошие мулы, не быть бы им генералами. О, ты насмотрелся на генеральское племя, и уловил, что генерал может быть бездарным, глупым, ленивым, безответственным, но при этом "настоящим". Что это значило – черт его знает, наверное, пойми это, ты бы сам стал генералом? Но одно ты понимал точно – в равной схватке никто не может побить "настоящего" генерала, кроме настоящего генерала получше. Даже если он полный бездарь. Они, наверное, обладали каким-то волшебством, но они умели заставить свободных, в общем-то людей заниматься не нужным, неинтересным, опасным и неприятным делом. Воевать можно было без пушек, без снарядов, какое-то время даже без еды. Но без генералов – нельзя. Без них из вооруженной толпы могла получиться шайка, банда, даже партизанский отряд, но армия – нет. Шелби добился желаемой свободы действий, и вы выступили из Аркадельфии 22 сентября с всего двумя пушками и шестьюстами лучшими людьми бригады, без обоза. Позже к вам присоединился полковник Хантер и полковник Коффи, приведя на двоих ещё примерно столько же кавалеристов. И, забегая вперед, вы устроили в Миссури такой тарарам, что он вошел в историю, как Великий Рейд. А самым удивительным было то, что против вас была... пятидесятитысячная армия янки! Почему же вам сопутствовал успех? Потому что Шелби, изучив, как действует кавалерия, усвоил на своем опыте три секрета кавалерийского рейда: "Правильно выбирай дорогу. Правильно выбирай момент. Правильно выбирай цель." Если Мармадьюк шел многотысячной армией с обозами и пытался захватить огромные склады с сильными гарнизонами, Шелби использовал малые маневренные силы, которые легко разделялись, наносили удары и соединялись, часто двигаясь по бездорожью. Его целями были небольшие склады, гарнизоны и городки, и везде он выполнял один и тот же прием: стремительно окружал город, выкатывал пушку и давал выстрел по строению, где засел основной гарнизон. Гарнизон, видя, что сопротивление бесполезно, сдавался – никто не хочет умирать зря... а ведь если бы хоть один из этих гарнизонов оказал вам настоящее упорное сопротивление, темп рейда был бы потерян, и вам пришлось бы отступать гораздо раньше. Но схема работала как надо. Рейд начался с возмездия – пройдя горы Уачита сквозь ущелье Каддо, вы тут же застали врасплох отряд, состоявших из джейхокеров и дезертиров-южан. Расправа была быстрой – около восьмидесяти убито на месте в коротком бою, ещё сорок сдавшихся расстреляно, включая их вожака, печально известного ирландца, капитана МакГинниса. Перед смертью он сказал: – Боже, благослови Союз и всех его защитников, благослови бедных неразумных мятежников, которые упорствуют, ожесточая свои сердца и упрямые выи, благослови миссис МакГиннис и её детей, благослови Конституцию, которую неправильно поняли, и сотри рабство с лица земли. Он был не робкого десятка, этот капитан, и когда в него целились солдаты, разорвал рубашку и обнажил свою грудь. А потом шесть винтовок сказали ему своё "аминь!" При Роузвилле вы захватили в плен другой отряд, где были как белые, так и негры, но тщетно ты всматривался в лица: Соломона среди них не было. Тех, кто был дезертиром из армии конфедерации, и тех, кто был северянином, ранее попавшим в плен и отпущенным под честное слово, безжалостно расстреляли, из остальных Куонтрилл, ехавший с вами, навербовал себе людей в партизаны. Негров же раздели, избили и приказали возвращаться к хозяевам, пригрозив, что если они вернутся в армию Союза, то будут повешены. Форму их вы напялили на себя – у многих куртки уже совсем сносились, к тому же синяя форма вводила противника в заблуждение. А чтобы не перестрелять друг друга, все вы стали носить на шляпах веточку сумаха. Первая серьезная стычка произошла у Неошо – вы загнали в город и захватили небольшой обоз федералов. 180 пленных, 400 так нужных вам карабинов Шарпса и 460 флотских револьверов – неплохо для начала! Но самым ценным призом были полтысячи прекрасных кавалерийских лошадей – при стратегии Шелби лошадей менять приходилось частенько. Попутно вы резали телеграфные провода и уничтожали железнодорожное полотно, где только могли дотянуться. Край уже был серьезно тронут войной – Бентовилль, городок, который вы проехали по пути, северяне недавно сожгли дотла, видимо, чтобы он не смог служить базой для партизан. А вы сожгли Мельницу Боуэра – это был опорный пункт про-северной милиции – и пятого октября уже были в Гринфилде, а федеральная армия только-только начала соображать, что Железная Бригада вовсю ураганит в Миссури. Стоктонский Суд, Мельница Каплингера, Мельница Кроу – ты помнишь, что в эту первую неделю вы только и делали, что жгли, разрушали, а также набивали сумки едой и патронами. Столбы дыма поднимались к небу, злые искры летели в завораживающем хороводе, словно снежинки в буран, когда с треском ломались перекрытия и здания рушились под напором огня. Ваши лица были черными от копоти, но Шелби даже не давал вам толком умыться – быстрее, быстрее, быстрее на северо-восток! Куонтрилл со своей бандой отделился от вас, и у Бакстер Спрингс в Канзасе устроил федералам кровопускание, перестреляв из засады целый отряд: его люди не брали пленных. Говорят, этот поехавший с катушек мститель перебил даже оркестр, а заодно и десяток гражданских, среди которых был известный журналист Джеймс О'Нил, а ещё застрелил сына генерала Кёртиса. Потом этот бой назовут Резней у Баксетр Спрингс. Спору нет, не брать пленных – некрасиво, но вам этот ход очень помог: федералы решили, что вы идёте в Канзас, к Форт-Скотт. К тому времени федералы наконец оценили ваши силы (слегка их завысив), и начали собирать войска для ответных действий. Да вот только действовали они неправильно! Они думали, что вы прорываетесь в округ Джексон и собирались окружить вас в районе Лексингтона. Телеграфные провода раскалились от летающих туда-сюда депеш, когда полковник Эдвардс, полковник Кэмпбелл, генералы Скофилд, Браун и Лазеар спешно решали, как же вас ловить. Шелби же как раз в это время повернул к Джефферсону, столице штата. 7 октября вы дошли до речки Осейдж, на берегу которой стоял городок Варшава. Там засел 7-й полк Миссурийской Милиции. Бригада переправилась у него на глазах и изобразила наступление, а батальон майора Эллиота зашел янки в тыл, и полк разбежался. Битва за Варшаву шла всего полчаса – и город был взят. И здесь тоже вы захватили склады, повозки, амуницию: плащи, сапоги, шпоры, шляпы, теплое белье, лекарства и несколько ящиков отличного бурбона. А также хорошо укрепленный форт, который вы и сожгли к чертовой матери. Затем от Варшавы вы двинулись в Коул Кэмп и провели разведку, переодетые в форму федеральных солдат. Куол Кэмп был сельским раем, не тронутым войной, где жили лояльные союзу иммигранты из Германии. Здесь вы погуляли на славу! Не надо было ничего даже грабить! В синей форме вас встречали, как героев. Пока Шелби собирал сведения от разъездов, у вас выдалось немного времени, чтобы отдохнуть, и вы использовали немецкое гостеприимство на полную катушку: простодушные бюргеры поили вас сидром, Грег съел столько зауэркарута со свининой, что у него заболел живот, Колкинс успел по очереди повеселиться с тремя круглолицыми немками, а Гас купил себе отличное седло за смешную цену. Вы все перековали лошадей, а полковник Коффи даже шутки ради договорился с местными о своем выдвижении на выборы в Конгресс! Даже когда Шелби приехал в город вместе с основными силами, никто ничего не понял. И только потом к нему протиснулся высокий человек с хитрым взглядом и Миссисипской винтовкой в руках. – Рад видеть вас здесь, парни! – сказал он. – Я слыхал, Джо Шелби едет куда-то сюда, вот, пугну его из этой ружбайки при случае. – А! А ты из какого полка, приятель? – спросил генерал, не изменившись в лице. – Ты должно быть генерал? – спросил тот, широко ухмыляясь. – Сраааазу, сразу это понял, по перу у тя на шляпе. Да не из какого! Просто я добрый юнионист, и собрал тут что-т вродь партизанского отряда, для самообороны, из наших парней. Оружие прихватили в Варшаве, патроны тож оттуда. – А с кем вы воевать-то собрались? – засмеялся Шелби, хлопая себя перчаткой по бедру. – Тут ни одного мятежника вокруг, я так думаю. – Хорошо, если б оно так было, да оно не так! – возразил мужичок. – Их тут немало, и некоторые те ещё злыдни. Но мы с парнями над этим работаем, – с гордостью заметил он. – Позавчера вот прикончили старого Бисли, и Тома Мэйса, и еще парочку недотеп из армии Прайса, что по домам пошли. – А они что, оказали сопротивление? – спросил генерал. – Или подкрадывались к вам по кустами? – Да нее, – махнул рукой местный. – Прост. Мятежники же. Ну, вы ж знаете. – Знаю, знаю. Я же и сам мятежник, – ответил Шелби, и улыбки сползли с лиц у них у обоих. Только у одного лицо стало грозным, а у второго жалким. Шелби посмотрел на Эллиота, но потом повернулся к тебе. – Капитан Босс! Отведите этого человека в тыл и расстреляйте! Из Кэмп Коула вы поехали во Флоренс – оттуда все жители просто сбежали. По необъяснимой причине в этом городке во всех домах было полно куриных яиц, ими были забиты все ящики. Каждый из вас съел минимум по три омлета! Из Флоренса рванули к станции Типтон, и там гарнизон сбежал от вас, забыв даже свой флаг на флагштоке. Солдаты сорвали его и растоптали в грязи. Помнишь бесконечную вереницу горящих вагонов, разрушенные рельсы, полыхающее депо. Только один паровоз ушел от вас – вы погнались за ним, со свистом и улюлюканьем стреляя по кабине машиниста, но лошади скоро утомились, и пришлось вернуться. Намного позже вы узнали, что на этом паровозе с двумя вагонами от вас чудом спасся генерал Криттенден. Типтон был совсем недалеко от Джефферсона, всего в сорока милях, но Шелби решил не рисковать потерять всё – говорили, что там стоит восьмитысячный гарнизон. Железная бригада уже нанесла противнику страшный ущерб – вы везли за собой обоз из 30 повозок и уносили 40 знамен Союза. А федеральная кавалерия теперь дышала вам в затылок, иногда нападая на тыловое охранение. К тому же, сломалась ось у одной из двух ваших пушек, и в захваченном Бунвилле пришлось потратить три часа на её починку. и пора было подумать об отступлении, а если честно – о том, как в последний момент выпрыгнуть из захлопывающейся мышеловки. Места для маневра оставалось мало, но вам на руку играли три фактора. Во-первых, в бригаде было полно местных жителей, прекрасно знавших тут каждый овраг и каждую тропку. Во-вторых, федералы побаивались Шелби – у каждого из его противников, подходивших с разных сторон, было преимущество в силах, но пока небольшое, к тому же они точно не знали, тысяча бойцов в вашей бригаде или две. Нападать они не спешили, предпочитая пока что стягивать кольцо. Ну, и в третьих, за прошлый год вы стали такими кавалеристами, что янки и не снилось. Наконец, 12 октября Лазеар нанес удар, атаковав вас прямо за завтраком. У вас с Гасом чуть не случилось дежавю, но когда в войсках порядок, они действуют четко даже при неожиданном нападении: вы отбили первый натиск, вскочили в седла и понеслись на Запад. А у брода Даг устроили на врага засаду и многих перестреляли прямо в воде на переправе через реку Ламине (говорили, что полсотни было только убитых и утонувших). Заодно вы взорвали новенький, обошедшийся янки в 400 000 долларов мост и, спалив его остатки, атаковали врага у Джоунсборо, обратив его в бегство, чтобы расчистить себе место для маневра. И все же к 13 числу обстановка стала серьезной – генералы Лазеар и Браун зажали вас между своими отрядами близ Маршалла, имея в сумме чуть менее двух тысяч бойцов против вашей неполной тысячи, а ещё порядка шести тысяч врагов подходили с разных направлений. Нужно было идти на прорыв. Шелби приказал тебе с остатками роты вместе с отрядом майора Шэнкса сжечь мост через Солт Форк и удерживать там Брауна как можно дольше, чтобы тот не ударил в спину, пока сам генерал будет прорываться через боевые порядки Лазеара. Браун был храбр – его уважали даже конфедераты, он всегда сражался в самом опасном месте, и с ним нельзя было не считаться. Должно быть, он один из всей этой миссурийской шайки синепузых генералов не боялся Шелби. Вы засели на берегу, за камнями и деревьями, и открывали бешеный огонь каждый раз, как показывались федералы. Они отступали, не решаясь приблизиться – как ни странно, в этом бою янки были вооружены хуже: у половины их бойцов не было карабинов, а были только револьверы. И это было хорошо, потому что пойди они на принцип и атакуй более решительно, они бы понесли потери, но смяли вас и ударили в тыл Шелби. Но скоро на холме на той стороне реки развернулась четырехорудийная батарея и стала забрасывать вас ядрами. Со звонким крэк! ядра отскакивали от камней, со страшным треском ломали деревья, и это-то было всего страшнее, потому что разлетавшиеся щепки и осколки камней ранили людей и лошадей. Одна щепка попала тебе в лоб, оставив глубокую царапину, пошла кровь, стало тяжело целиться. Грег перевязал тебя рукавом сорочки. Твой мундир был весь изодран этими щепками. Твой карабин раскалился, приходилось откладывать его, чтобы он хоть немного остыл. Около десяти часов, перебегая от дерева к дереву и залегая, когда ядра срезали деревья, примчался Колкинс, стоявший в охранении на северном фланге вашей позиции. – Капитан, надо передать Шэнксу, нам надо отступать! – задыхаясь, доложил он. – В полумиле отсюда янки перешли реку, там семьсот человек и две пушки! Если они ударят нам во фланг – нам всем тут конец! – в его небритой щеке тоже торчала щепочка, но он её даже не замечал. – Поздно прорываться к Шелби, он уже должен был взять Маршалл, иначе ему крышка! – сказал майор, когда вы доложили об этом. Одновременно с этим прибыл другой посыльный – такой же отряд янки обходил вас и с юга. – Надо соединиться с Хупером и примкнуть к Хантеру! У них осталась пушка, мы продержимся какое-то время, пока Шелби вернется за нами! От тридцати парней из твоей роты, которых Шелби взял с собой, теперь осталось, может, человек двадцать тех, кто не был ранен.
-
+ Намного лучше учебников истории и многих фильмов.
-
Шикарный приключенческий роман!
-
Наверное, лучшее в этом посте — то, как у нас в нем совпало настроение. Дух превозмогания передан идеально. Собственно то, что я среди ночи собирался ложиться спать, а тут начал планировать как выходить из окружениях это вернейший показатель того, что пост цепляет.
Ну и конечно традиционно высокий уровень проработки!
-
|
Лодка. Ещё и лодка. Корабль-то хоть на месте? Нет, ну понятно, праздник, все немного пьяные, но... ТАТИОН ТАМ СПИТ ЧТО ЛИ!? Что ещё можно прозевать за время, пока он, Луций, дошел до шатра, Марк Аврелий наткнулся своей весьма удачливой и высокорожденной жопой на тайник, а затем все вернулись назад. Что!? Что ещё!? И вдруг Луций думает: "А что если Татион – мертв?.." А правда, вдруг его убили. Кто? Да кто угодно. Эморри, например, он же совсем с катушек съехал на службе, мог выкинуть ещё что-нибудь, после пира. Или Архип. Этот скудный разумом мог и не такое отчебучить, после того, что ему мистик наговорил. Или... Да кто угодно. Сложно что ли убить человека, который на минуту потерял бдительность? "Нет-нет-нет. Татион, не умирай. Сука, если ты бросишь меня одного в этой яме со змеями, царицами, предателями и идиотами, где теперь ещё и пожар начался, я найду тебя в твоем ебучем митраистском аду или там раю... дам по роже и заберу назад. Нет, трибун, ПРИКАЗА УМИРАТЬ НЕ БЫЛО! Не-не-не-не-не! Мать твою, трибун, если ты сейчас вместо того, чтобы тушить пожар, расслабляешься в луже крови, я серьезно на тебя разозлюсь, предупреждаю." – Прибавить шагу! – командует он встревоженно. Но непослушный мир замирает. Сад. Груши. Да, что ни говори, Отец умеет выбирать красивые места.
Наверное, это как-то связано с его нелюбовью к людям. Люди куда ни придут, понастроят засраный Новиодун или Ольвию какую-нибудь, и это ещё римляне. А то ведь не успеешь оглянуться, и в пустыне, в пустыне, блядь... Пустыня – её же, кажется, вообще ничем невозможно испортить... Но нет, обязательно вырастет какой-нибудь Закхабар из верблюжьего говна и щепочек. Вот интересно, Ромул и Рем тоже были нефилимы? Ну, наверняка же, иначе такой город у них не получился бы.
Луций преклоняет колени, несмотря на боль в груди.
Но услышав новости, не может удержаться, чтобы не заскрипеть зубами. – Я гляжу, наш пострел везде поспел, – говорит Луций. – Хорошо хоть помереть не забыл. "Тамар – такая девочка хорошая, а вечно из реки какой-то мусор достает. Недостаток цивилизованности, наверное. Да какое там... Господи... а я-то хорош. Этого пиздюка с луком надо было сразу в цепи заковать. Сука. Неужели он про Аполлона сболтнул не случайно? Неужели он меня так нарочно отвлек? Прикинуться придурком? Ну, не могло же такому придурку так повести?" Как обычно, за фракийцем, где бы он ни оказался, осталась куча дерьма, которую придется разгребать. Спасибо Аспургу, в последний раз. Ох, ну хотя бы Татион жив.
Ну, ладно. Какой был бы смысл звать его, чтобы сказать это? Он бы сам это все узнал через пять минут. А тогда зачем? – Я помнил о твоём поручении. Я пока взял с Тиеста клятву, что он не причинит вреда мне. Возможно, так будет больше шансов добиться успеха, не убивая его.
|
Рядовой первого класса Лаки – Буря? – переспрашивает она. – Да уж, наверное, не пикник на пляже. Молчит. Видимо что-то вспоминает. Когда ты говоришь про ресторан, она поднимает брови. – Ну что ж, хорошо, но вы же не хотите пойти в приличное место в таком виде, как мы сейчас? А действительно, видок тот ещё – брюки и ботинки в песке, волосы в беспорядке, и никакая расческа не поможет. – Однако, отказать вам в такой малости я тоже не могу. Предлагаю бар. Идет? Вы останавливаетесь у бара. Это тихое, прохладное место. Кожаные диваны. Длинная стойка. Ряды почтенных бутылок и бармен лет пятидесяти. Её здесь знают. Она заказывает горячий тодди – разбавленный кипятком виски с лимоном и пряностями. – Волшебная вещь после такого купания. Для профилактики. Вы начинаете беседовать. Через десять минут ты узнал, что она из Оакланда. А через двадцать минут ты понял, зачем надо было учиться в Гарварде. Гарвард не то что её впечатлил бы, скорее если представить круг её общения, как пароход, то это был бы "входной билет на её пароход", причем скорее во второй класс... Вы говорили на какие-то абсолютно зубодробительные темы, типа политическая обстановка на Филиппинах перед войной, отличия британского и американского права, американская литература, достижения ракетостроения. Она была в клубе очень умных людей, а для её возраста – очень-очень умных. Честно говоря, она была умнее, чем целый штаб батальона морской пехоты, а то и полка. Или тебе так показалось. На предложение проводить её она заливисто рассмеялась. – Да что вы! У меня же машина! Вы забыли? А ты забыл. – Давайте подброшу вас до части. "Нет проблем". Так американцы говорят? Акцент её ты только сейчас разобрал. Он был какой-то тоже... элитный. – Моя фамилия Элиотт. Вернее, это Фамилия моего мужа, – сказала она, улыбнувшись. – Фамилия моего отца – Уэбб. Сейчас, подождите, у меня тут блокнот. Вот адрес. Конечно, пишите. А мне вам куда писать? Ну, до свидания, Кайл, и ещё раз спасибо. Через два дня к вам в казарму доставили посылку. – Фитч, это кто тебе такое прислал? – облепили тебя сослуживцы. В посылке был ящик и открытка. В открытке было написано: "Мистер Фитч! Прошу принять этот скромный дар в качестве глубочайшей признательности за спасение моей дочери. Буду рад видеть вас гостем в моём доме. С восхищением и безмерной благодарностью, Клифтон Уэбб (и ещё какие-то регалии типа он юрист или что?)." Парни сразу столпились, разглядывая открытку. – Ничо так? – Лаки, не томи, че в ящике? А там скотч. Девять бутылок. Фьюз и Шарки свистят в один голос. – Охренеть джек-пот!!! – Кто такой этот Клифтон Уэбб!?!?! – От чего ты спас его дочь?! От того, чтобы она осталась старой девой!? – Сколько-сколько лет?! Где он его достал!?!? – А, Кайл, где она живёт!? Я готов её хоть каждый день спасать! – Погодите! Я в местной газете читал... Олд-Фешн разворачивает газету. – Помощник генерального прокурора... парламентарий... ничего себе, Кайл! С газетной страницы на тебя смотрит лицо её отца, серьезное, совсем на неё не похожее (она явно в мать), только тонкие губы ты сразу узнаешь. Жаль, ты так и не успел прийти к ним в гости в ноябре...
|
Прощание с варягами не было теплым. Глянул на них Ловчий в последний раз, махнул только рукой. Только что змея убивали вместе, а тут уже пора вспомнить, что они чужую землю топчут. Его, Ловчего, землю. Ведь как ни крути, как ни говори себе, что ты сам по себе, земля-то однажды с тебя спросит. Хмуро шел он и через лес. Кому помогает? Змеелюдям? Что с ними дальше будет? Уж не отпустит их Ягиня от себя, это точно. Сманит, как есть сманит. Потом ещё и с ними бодаться. Конечно, отчаяние сил придаёт. И всё же трусливые они существа. Не то что Полоз. Одному в таком лесу выживать – это не в деревне, не в городе... хотя и в городе с деревней нынче выжить – целая наука.
– Ну да, – ответил Ловчий на вопрос Полоза, ковыряясь перчаткой в проплавленной кольчуге и думая, как поправить снаряжение. Да что тут поправишь? Проела желчь окаянная, почитай, целиком кольца разъела. Ну и дрянь. – Вроде того. Ищем двух братьев удалых. Больно разудалились братья, берега потеряли. Напомнить им и надо, что к чему на белом свете. Потом поднял на него глаза. – Слышь чего, чешуйчатый. Ты мне там должен был, за змея. Так вот. Забудем. Больше не должен. Хватит с тебя и так неприятностей. Ловчий был человек не жадный. Когда часто рискуешь жизнью, деньги нужны, чтобы лихо тратить, ну, или на старость. Тратить лихо он не умел, а старость – вот она, похоже, уже в дверь стучится, этот оборотень недоделанный через слово заладил "старче, старче". Ягиня тоже норовит. "Седой". Ну да, седой, чего себя обманывать? Значит, скоро и старость. А старый человек нужен, если у него семья есть. А если нету, и, видать, не будет, то и не нужен. И правда, какой от него прок на свете, если он не сможет больше чудищ убивать. Так зачем копить тому, кто ни на что не годится? Конец оттягивать? Да пусть приходит, эка невидаль. Живи, пока живешь, а доживать – мало удовольствия, что с деньгами, что без. Встал, потянулся, хрустнув шеей. – Отойду-ка я. Вы поболтайте. Он пошел к деревьям на краю опушки, сел, чтобы его не видно было, стянул перчатки и посмотрел на свои руки. А что? Может, так и выглядят руки старика. Сильные, а уж не как прежде. Да-а-а. Когда последний раз себя видел? Зеркала дома не держал, в ковшик смотреться не привык. Чего на себя смотреть? Не девка красная. А может, и правда, на лице уже морщины, каких раньше не было. Он задумался: а сколько жизни-то осталось? Ну, правда? Нет, ну ясно, в любой момент может и зверь лапой приласкать, или вот Кровавоглаз такой плюнет разок – и всё. Но если нет? Сколько ещё будет сил в руках топор держать? Десять лет? Десять лет неплохо (хотя все равно жутковато звучит, как говорится, уже про такого не скажешь "вся жизнь впереди"). А если пять? А если два? А если год? А как наперёд узнать? Да и легче будет, если знать-то? Да нет, не легче. "Какая разница-то?" – упрямо сказал себе Ловчий. Но в глубине души он знал, что разница есть. Каждый человек мечтает за жизнь что-то совершить. Чем-то запомниться. А чем он запомнится? Вот убили кровавоглаза, ну и убили. Хорошее дело сделали? Хорошее. А что-то всё равно не то как будто. "А ну его к лешему!" – подумал он раздраженно, натягивая перчатки. – "Какая разница? Никакой. Как давеча думал – так и будет. Был, помер, забыли, дальше поскакали. Сколько таких людей было? Не перечесть. Чем ты лучше? Да ничем. Выкинь всё это из башки. Не прожить уже жизнь по другому. А можно было бы – ты бы все равно не сумел. Права Ягиня. Скучный ты человек, Ловчий. Эту бы прожить, не оскотинившись."
-
Это что, значит, у Ловчих тоже кризис среднего возраста бывает?!
-
Кризис среднего возраста настигает быстрее Кровавоглаза, и от него топором не отмашешься
-
Когда я заявлялся в игру, то первым делом оформил чарник на ту роль, которую позже подхватил ты. Ещё на этапе оформления непринятого в итоге чарника размышлял над тем, как буду отыгрывать эту роль. И, на самом деле, отчасти приблизительно так, как отыграл её ты по ходу дела. Возможно, с менее отчуждённым характером, с несколько более добрым в стиле русских сказок, а если и с ворчливостью, то с благодушной и ироничной. Но вот уже во время серьёзных ответственных происшествий, характер моего отыгрыша походил бы на выстроенный тобою.
Но всё же не могу сказать, что мне понравился твой персонаж. Наверное, у меня сложилось к нему нейтральное отношение, слегка тяготеющее в сторону неприятия. Но тут нельзя не отметить, что ты подхватил заготовленную роль и брошенного персонажа и отыграл всё это дело в любом случае достойно, оказал игре существенную поддержку. И хотя само исполнение твоей роли мне пришлось, скорее, не по душе, но те не многие интеракции между нашими персонажами получились весьма весёлыми и рефлексия твоего персонажа под конец, отреагировавшая на отношение к нему остальных, выдалась однозначно годной. Редко, но бывает так, что персонаж не сильно импонирует, но вот игрок очень даже. И это был тот редкий случай и за него спасибо.
|
Рядовой Гиннес В парке, где играл оркестр, конечно танцевали-то как раз уанстеп и фокстрот, уже давно вышедшие из моды в Америке, и даже польку, а вот свинг, свинг танцевали в клубе, в полуподвале на углу. Потому что все-таки Новая Зеландия была может и не чопорной, но все ещё чертовски приличной страной, не Англией, но почти Англией, а свинг – это чертовски неприлично! А ещё свинг – это почти наверняка наркотики. Поэтому нет, никак нельзя было допустить свинг в парке! Но в подвале... ох, ну ладно, детки, танцуйте, так и быть, только чтобы никто не видел, и упаси боже не под кокаином! На вопрос умеет ли она танцевать свинг, Элис, несколько смутившись, ответила, что "ну тааак... немношк" и поправила волосы. И вы спустились вниз по ступенькам, просевшим от времени и выползавшей на улицу вместе с завываниями виктролы густой атмосферы греха. И, черт возьми, сразу попали куда надо – тут было весело! Да, тут не было оркестра, а плохо отштукатуренные стены уже начали покрываться трещинами, но тут была крохотная барная стойка, за которой парень в одной рубашке смешивал коктейли, залихватски тряся шейкером, а другой, в очках, менял пластинки. Пахло потом, помадой для волос, дешевым табаком и адским кутежом. – О, Элис, привет! – крикнул ей бармен. – Давно тебя не было. – О, привет, – ответила она, тоже немного смущенно. К ней сразу протиснулись знакомые, парни, девчонки, и начали оживленно что-то обсуждать. Ты взял себе лонг-айленд, а ей текилу-санрайз (повезло, что барышня уладила тогда вопрос с оплатой пива в пабе, потому что ты буквально выгреб вообще все, что было в карманах на эти два ледяных, позвякивающих, восхитительных бокала, кроме двух четвертаков). Ваших в клубе не было. Облом. Но зато очкарик тебя заметил, когда закончилась песня, снял иголку и замахал руками, чтобы возмущенные голоса затихли. Он водрузил новую пластинку и крикнул: – Эй, ребята! Смотрите! К нам зашел морпех! Мы порадуем его звуками, сладкими для уха каждого военного! Это звуки горна! И врубил "Бьюгл Колл Рэг" Бенни Гудмана! ссылка Все стали смеяться, и веселье возобновилось с новой силой! Народ чуть прижался к краям, пропуская вас с Элис ближе к центру, и тут ты показал класс! Ну да, пришлось обойтись без киков, особенно задних, чтобы не покалечить местную фауну, но тем не менее, парень, выросший на улицах Нью-Йорка, знал о свинге побольше парней, выросших к югу от экватора. Твои подошвы дымились, твоя улыбка сияла, твои согнутые в коленях ноги выделывали нечто дикое и точное одновременно! Элис сначала, конечно, чувствовала себя немного неуютно, но стоило тебе подбадривающе подмигнуть ей, как всю скованность сняло рукой, и она подняла руку вверх, отклоняясь назад, и вы оба словно повисли в воздухе на миг, не способные удержаться друг без друга. Вот в этом был весь свинг: миг – и твоя рука лежит у неё на талии, и вы просто весело скачете по танцполу, миг – и вы уже разлепились и держитесь за руки, глядя друг другу в глаза, чувствуя, что оба тела упругие, как пружины, и в то же время не напряженные, не скованные выполнением нелепых, но почему-то нужных телодвижений, а меняющиеся бурной, молодой энергией веселья, азарта и наслаждения движением. Если есть одно слово, которым можно описать свинг, то это слово "Ух!" Вечерника понеслась дальше, как скорый поезд, принявший тебя на станции "Оу, классно!" и не собирающийся высаживать до станции "Аааааааа, улёёёёёт!" Разгоряченные, вы быстро осушили бокалы, и полетели танцевать дальше, под "Мишн ту Москоу", а может и нет, какая разница? Элис чмокнула тебя в щеку, сказала, "ты супер!", и все смешалось в адском угаре. И неважно было, что у тебя пусто в кармане! Какой-то её знакомый студент угощал вас ром-колой. Очкарик, не выдержав, скинул жилетку, и полез танцевать сам, смешно, но классно выделывая ногами, а пластинки меняла его курносая девчонка. Какой-то парень толкнул тебя и извинился, ты толкнул кого-то и извинился, вечер был слишком крут для того, чтобы терять время на ссоры. Ты был здесь свой, и каждый был здесь свой, потому что если ты молод и любишь то же, что любят другие молодые люди – ты свой! Вот так просто! Без разницы, какой там у тебя флаг или паспорт в кармане! Вы уже оба танцевали с разными партнерами, и было норм, что Элис утянул за руку какой-то морячок, а тебя, не принимая возражений, потащила танцевать пергидрольная блондинка, словно сошедшая с экрана голливудского фильма категории "Б". Все смеялись, общались, танцевали, хохотали, пили, и даже то ли в шутку, то ли всерьез целовались. Потом ты поднял глаза, и увидел входящего в подвал Сутулого, пригибающегося, чтобы пройти в дверь, как всегда с хитрым прищуром, а за ним – похожего на цыпленка Торопыгу, которому пригибаться было не надо. Сутулый был из Алабамы, из Мобила, если быть точно, широкой души человек. Сегодня лицо его выглядело так, как будто он случайно обнаружил, что гильзы в его патронташах сделаны не из латуни, а из золота. Он тебя тоже заметил. – Гиннес! – крикнул он, подходя к ореолу танцующих, и хлопая ладошами в такт. Ему не терпелось тоже потанцевать. – Как тут? Свинг что надо? Ты рассказал ему о своей проблеме. – Ха-ха! Я твой чертов Лепрекон сегодня, ирландская ты жопа! – заорал он в ухо, чтобы перекричать музыку. – Я обчистил в карты двух сержантов из первой роты! Сорвал Джек-Пот! Почти девятьсот баксов. На, деточка, держи, и не в чем себе не отказывай, сегодня! – он, не глядя и не отсчитывая, сунул тебе в руку смятые купюры и похлопал по плечу, дескать, "гуляем, паря!" Тут его поманила к себе какая-то темноокая интересная барышня, и он со словами: "Джентльмены, долг зовет морпеха!" поправил ремень и унесся танцевать. Ты нашел Элис, она смеялась вместе с молодыми людьми и крикнула: – Да вот же он! Джейми, это мои друзья! Я им рассказывала про тебя, что ты нью-йоркский бандит! – все засмеялись. – Ну ладно, ребята, увидимся! И вы опять понеслись, как крейсер и яхта на сцепке, на танцпол, туда-сюда, в упоении диким весельем. – Пошли покурим! – выдохнула она тебе в ухо. Вы наконец вынырнули из этого места, из этого рая, где было жарко, как в аду, как ты тогда думал, в прохладу ночи. Чиркнула зажигалка, осветив лицо – Элис прикурила, глядя на тебя, а когда ты прикуривал свою сигарету, вдруг с явно наигранной ревностью спросила: – Это что, помада? – Где? – Да вот, на воротнике! – и она ткнула в воротник твоей рубашки, и приблизилась, и конечно вы сразу поцеловались, и это был тот самый поцелуй, к которому вы шли весь вечер, начиная с того момента, как ты заказал кружку пива в пабе и увидел её огненно-рыжие волосы, и когда сидели в темном кинозале, и когда шагали по вечерней улице, разглядывая звезды, и когда очкарик ставил для вас пластинки, и когда... короче, ТОТ САМЫЙ поцелуй. Которого ждешь, но боишься спугнуть, боишься, что он будет какой-то не такой, не так, не там, не тогда. А потом в какой-то момент он становится настолько естественным, неизбежным, как конечная остановка поезда, на которой вы оба не можете не сойти. И тут же, держась за руки, заскочить в другой. Консьержка в отеле, которой было слегка за пятьдесят, посмотрела на вас (и особенно на Элис), как на очень, очень скверных детей. Не повезло – строгая попалась дама. Ты сразу смекнул, что лишней десяткой вопрос не решить, и врать сказочки про единоутробную сестру, которую не видел шесть с половиной лет, тут не выйдет. И придется искать другой отель, а где его сейчас искать? И как? Но взгляд её упал на эмблему в виде якоря, глобуса и орла. А в этом городе это значило много. И явно пересилив себя, выражая всем своим видом фразу "Это просто безобразие, но так и быть, только потому что вы из морской пехоты!", она милостиво брякнула ключ на стойку. Вы крайне вежливо поблагодарили её, крайне благопристойно дошли до лестницы и как только дверь закрылась, ринулись наверх через три ступеньки! Ты чувствуешь эту сладкую взвинченность, как будто ток пропустили по телу, но он не ударил, а зарядил тебя, как аккумулятор. Видишь, как она, повернувшись спиной, стаскивает через голову платье, можешь наконец рассмотреть две ямочки чуть повыше ягодиц, те, которые ты ощущал рукой, когда вы танцевали, видишь острые лопатки над застежкой бюстгальтера и родинку на плече. Ночная лампа светит с тумбочки приглушенно, четко вычерчивая каждый изгиб тела, отбрасывающий тени на само это тело. Волшебная лампа. Сегодня всё волшебное. Потом она поворачивается, вы почти прыгаете с разных сторон на идеально убранную, ещё не растерзанную кровать, даже не тратите время на то, чтобы убрать покрывало, дотягиваетесь до губ друг друга, целуетесь уже не как там, у кирпичной стены, долго и пронзительно, а горячо, лихорадочно, почти торопливо. Впиваетесь друг в друга, как ненормальные, шарите руками по телам друг друга, как будто не веря, что вы вместе. Ты теряешься в рыжих волосах, как в лесу, ты чувствуешь их запах. Не, не аромат, именно запах, как будто это лес или река или море. Кровать недовольно скрипит, когда вы начинаете извечную игру "кто же сверху". Чувствуешь под собой то нежное, теплое, до одури живое, что до безумия живым делает тебя. Чувствуешь её соски, её губы, её плоский живот, от этого единственный, самый горячий, самый сладкий смысл вытесняет из жизни все остальные смыслы. Чувствуешь малейший вздох, трепет её женского, ловишь все оттенки стона, тягучего, протяжного, хмельного, словно теплое молоко с виски и патокой. Чувствуешь, что поезд, в который вы запрыгнули – на самом деле никакой не поезд, а самый крутой самолет в мире, а ты пилот. И вы взлетаете... Это почти как свинг, только – кого мы обманываем – гораздо круче! Вам вслед скрипит кровать голосом консьержки, но вам плевать. Вы летите навстречу солнцу, рыжему, и ни до кого вам нет дела. Твои ладони прижимают её ладони к покрывалу. Элис кричит от наслаждения – и пусть в том, большом мире, пилот-ас, герой Перл-Харбора, Джордж Уэлч преодолеет звуковой барьер только через четыре года, в вашем мире на двоих ваш супер-самолет преодолел его сейчас! А у вас ещё вся ночь впереди... *** Растрепанное утро настает в городе, тренькает звонками трамваев. Пьете кофе в кафе. – Ты когда-нибудь вернешься в Новую Зеландию? – спрашивает она. Без надежды. Без слезы. Без нажима. Просто спрашивает. Имеет она право знать? *** Стоишь на построении. Почему-то вас подняли по тревоге в полпятого утра, потом пришел подполковник Ами и стал пытать пулеметчиков про какие-то задержки. Сутулый стоит в строю рядом, сжимая в руках автоматическую винтовку. Вы так и не перекинулись даже парой слов Все смотрят что там делается у пулеметчиков, так что на вас внимания не обращают. – Как успехи, Джейми? Уложил рыжулю? – спрашивает он вполголоса. – Если че, забей, ты мне ничего не должен. Считай, для тебя рождество наступило раньше срока!
-
Так вот вы какие, +3 морали...
-
Чудесная романтическая история!
|
Всем Учения. Говорили вам про какие-то учения, но ничего конкретного. Только "Уэлл-Уэлл" как-то сходил на брифинг и пришел озадаченный, но ничего никому не сказал. "Секретно". Были ещё звоночки, например, когда в полковом кинотеатре вместо документалки Джона Форда о битве за Мидуэй вдруг врубили учебный фильм "Убей или будешь убит": про то, что не зазорно должно быть врагу и глаза выдавить, если надо. ( ссылка) Но как вы ни готовили себя морально, день этот всё равно наступил внезапно. Вечером в пятницу поступил приказ – готовность номер один, в увольнительные никого не отпустили. Вы собрали вещи, в воскресенье сели в грузовики с наглухо крытым верхом, потряслись по дорогам и улицам, и вышли уже в порту. Погрузились на корабль. Набились в кубрики, разместились на койках. И только сейчас до вас стало доходить, что это всё. Новая Зеландия – всё. Слишком взвинченными были офицеры. Слишком как-то всё серьезно, секретно, важно. И слишком стремительно, без всяких "сутки на подготовку." Вас заставили горбатиться на погрузке (и она тоже была очень быстрой, лихорадочной, бестолковой), целую ночь продержали в кубриках, пока корабль стоял у причала (непривычно было спать, почти упираясь носом в низкий стальной потолок), пока прочий персонал в лихорадочной спешке заканчивал грузить разное военное барахло. А утром 1-го ноября, ранним-ранним, таким ранним, что город ещё спал, ваш корабль, носивший гордое имя первого генерала морской пехоты, "Зейлин", отдал швартовы, поднял якорь и вышел в море. Класс его назывался "атак-транспорт", то есть транспорт, предназначенный для высадки десанта с помощью лодок Хиггинса. И получилось всё это, несмотря на все ожидания, так внезапно, что вы... ничего вы больше не успели. Кто-то оставил в Новой Зеландии друзей, кто-то любовь, кто-то – несдержанные обещания, несбывшиеся надежды. Лейтенант Клонис не успел купить себе часы (те, которые он нашел, были не водонепроницаемые, а второй раз сходить он не успел). Лейтенант Манго так и не успел восстановить свою пошатнувшуюся репутацию. Сержант Дженнингс так и не довел до автоматизма знание задержек (впрочем, за постоянный прессинг Дойчи он заработал нелюбовь всей пулеметной группы). Хобо и Сирена так и не посидели больше в том баре. Винк так и не сыграл в шахматы вторую партию с дедком в кепочке. Стилл, Сайленс и Наггет не успели больше подшутить над Скрипачом, а Мрачный больше не помешал им это сделать. Голодный Берец не съездил больше на рыбалку с Тимом и Моаной. Дойчи не успел больше ничего отчебучить по пьяни. Лобстер так и не узнал, чем кончилось дело у него дома, поймали ли мерзавцев, или нет. И Лаки больше не увидел упрямых, тонких губ. И Хэппи больше не прогулялся по тому лесу среди деревьев. И Слипуокер так и не смог пройтись без каски по новозеландской земле. И Трещотка больше не зашел в церковь, когда можно было и не заходить, и не полакомился мороженым. И Бэтмен больше не получил ни одного комикса. И никто, ни Гиннес, ни Сутулый, никто другой не успели попрощаться с девчонками. И даже Газолин не смог передать последнее "Я люблю тебя!" молодой жене. И никогда больше не сможете. Не в этой жизни, разве что в какой-то другой, когда вы уже будете не совсем вы. Да и сами новозеландцы ничего не поняли. Секретность была такой, что Джулиан Смит, заверив правительство об учениях тут, поблизости, в Хоки Бэй, даже договорился о больших танцах для личного состава и грузовиках, которые должны были их забрать оттуда. Только вечером тридцать первого октября он сообщил генерал-губернатору: вторая мардив в Новую Зеландию в ближайшее время не вернется. Шестнадцать человек так и не вернулись из самоволок. Их, должно быть, ждал трибунал. Для целой дивизии – почти двадцатитысячной полнокровной второй дивизии морской пехоты – это была смешная потеря. Полчаса на рейде – и вот вы в открытом море. С тоской глядели морпехи на улицы и шпили Веллингтона, на пустые набережные, где никто не провожал их с флагами и музыкой, так, как встречали восемь месяцев назад. Тогда парни из второго батальона с напускным весельем, чтобы заглушить печаль, и с затаенной надеждой однажды ещё раз увидеть эту волшебную землю, запели "До встречи, мама! Уходим в Йокогаму!" ( ссылка) И скоро веселый мотивчик подхватил весь корабль. Родео же скоро убедился, что несмотря на все старания техассцев, пропаганду противника в масштабах дивизии им, видимо, все же не победить, потому что на третий день плавания все уже знали, как Токийская Роза вчера сообщила: "Сотня кораблей отчалила из Новой Зеландии. Что ж, у японских подлодок найдется по торпеде для каждого из них!" Но даже она не знала, куда же вы направляетесь.
-
Новая Зеландия – всё
Пора жевать бамбук
-
|
-
Он же из этих... из интеллигентов. А ты вроде нормальный.
!! Это просто бриллиант. Обожаю эту парочку. Прям огнеметный расчет, заключенный на небесах
|
Сержант Родео
Конечно, подписаться на такое дело могли только техассцы – Скэмп и Басс. На самом деле им не было особого дела до токийской розы. Просто парни слушали Токийскую Розу от нечего делать, а Скэмп и Басс, которым не дали увольнительных, от нечего делать согласились их ловить. И ешё один парень из второго взвода, Бульдог, который был вообще-то из Оклахомы, но родители его – из Техаса. Вообще в морской пехоте в те дни, когда призыв ещё не начался (технически он уже начался, но до вас морпехи-призывники ещё не дошли), служили в основном парни со Среднего Запада, с Юго-Запада и из Калифорнии. Меньше всего парней было из Новой Англии, а больше всего было техассцев. С чем это было связано, оставалось непонятно. То ли в Техасе просто было много парней, с радостью готовых пострелять и побегать с винтовкой, чтобы им за это ещё и заплатили. То ли воинственные южане не могли простить япошкам, что те напали первыми и застали целую нацию со спущенными штанами. То ли в Техасе в принципе ничего интересного не было (а действительно, что? кактусы?), и довод "посмотришь мир" работал лучше, чем в других штатах. То ли, в конце концов, техассцы считали ниже своего достоинства ждать, пока их призовут.
– Да не вопрос, ща найдем! – согласился Бандит, кивнув своей вихрастой головой. Но у техассцев были свои методы: "просто поболтать" для них было равнозначно "запугать", и они принялись ходить и спрашивать всех морпехов, от кого те слышали про Розу. Скэмп при этом устрашающе двигал бровями, а Бульдог демонстративно мацал ремень: все знали, что драться ремнем – это его конёк. Конечно, пару раз вы нарвались на "вам че, делать нехер?" от ветеранов Гуадалканала. Но, во-первых, действовали вы исключительно с той целью, чтобы корпус морской пехоты, хотя бы в масштабах роты "Гольф", укрепил свой боевой дух и дисциплину, а во-вторых, вам действительно было нехер делать, так что... С молодыми парнями было проще – они считали, что ничего такого не будет, если сказать, от кого слышал. Ну слышал и слышал? И что? Так, идя по цепочке, как Алан Мать Его Пинкертон какой-нибудь, вы установили, что человеком, реально слушавшим передачу, в вашем взводе был Рили Ньюмэн, по прозвищу Лаки Страйк. Рили был наполовину еврей, и это не повысило его шансов в глазах твоих товарищей. Запираться он не стал, хотя увидев сержанта, капрала и двух рядовых, окруживших его полукольцом, занервничал. – Ну, слушал, и чо? – ответил он. – Я в баре сидел, по радио передавали. Че такого-то? Вы сказали ему, что слушал – ладно, но на хера рассказывать? – А че б нет? – философски заметил Лаки Страйк. – Это же правда. Передавали? Передавали. Пусть люди знают, что про них япошки болтают. – Да это же вражеская пропаганда! Ты офонарел!? – возмутился Бандит. – Ну и что? Я же их не агитировал! Просто сказал, парни, так и так, пиздоглазые ублюдки уже знают. Почему они не должны знать, что там знают? – Короче, ты не говори так больше, – Скэмп придвинулся к нему в упор, сверля взглядом. – Не говори так больше, а то поговоришь вот с этим, – и он похлопал по своему ремню. – Че вы до меня-то докопались? – пожал плечами Лаки Страйк. – Вся дивизия это знает, во всей дивизии говорят. Я что, один радио послушал. – Ты один его послушал в нашем взводе! – возразил Басс. – В других взводах другие с ними поговорят. – Как вы заебали! Хорошо, хорошо, никому больше ничего не скажу, – закатил глаза Лаки Страйк. – Не заебали, а наставили на путь истинный! – поправил его Бульдог. – Да, мля! – вставил Скэмп. – Как скажешь, как скажешь, – поднял руки Лаки Страйк.
-
Конечно, пару раз вы нарвались на "вам че, делать нехер?" от ветеранов Гуадалканала. Но, во-первых, действовали вы исключительно с той целью, чтобы корпус морской пехоты, хотя бы в масштабах роты "Гольф", укрепил свой боевой дух и дисциплину, а во-вторых, вам действительно было нехер делать, так что...
|
Рядовой первого класса Голодный Берец
– О! Круто! Давай! – стали подбадривать тебя парни. – Какие правила? Просто боремся! – засмеялся Моана. – Смотри! – он провел в песке черту. – Ты стоишь там. Я стою тут. Держи меня вот так. Кто кого первый на землю положит – тот и выиграл. Вы взяли друг друга каждый – одной рукой за плечо, а другой – за шею. – Давайте по команде! – сказал Тим. – Три! Два! Один! – на слове один Моана сделал страшное лицо, выкатил глаза и показал тебе язык. Это было жутко и странно. – Начали! И вы стали давить и раскачивать друг друга и пытаться наклонить вниз или в сторону. Силищи у него было ого-го, но зато тебя громче поддерживали друзья. – Давай, Бэй! Давай! Поднажми! – орал Кюрасао, размахивая руками. – Хангри, давай, не сдавайся! Ты ж здоровяк! – кричал Хоуторн, поднимая за тебя бутылку пива. Тим себя чувствовал несколько неловко – он был вроде как судья, и ему не положено было выражать симпатию ни одной стороне – таково привитая новозеландцам англичанами стремление всегда играть честно. Ну, а жена Моаны была занята, и хоть и поглядывала в вашу сторону, считала, что мужские забавы – это мужские забавы, а рыба сама себя не почистит. – Ууу! Давай-давай! – орали ребята, пока Моана скручивал тебя в бараний рог. Ох уж и руки у него были! Прямо клещи! Должно быть, сержант знал какие-нибудь борцовские приемы, вроде тех, что вам показывали в учебных фильмах и даже несколько раз тренировали, но ты их не запомнил. Но маори ими не пользовался, как и ты не пользовался ударами из бокса. Не в этом же было дело! Чисто сила на силу! Вы топтались в песке, океан шумел, чайки кричали, Хоуторн сходил ещё за пивом, где-то сбоку начал потрескивать костерок, а вы все пытались друг друга опрокинуть, тяжело дыша, уже скорее пыхтя, чем дыша. Оба уже устали, и уже обоим хотелось отдохнуть и пива, но никто не хотел сдаваться. Хауторн уже ничего не кричал, да и Тим стал поглядывать на часы, собираясь, видимо, объявить тай-аут, и только Кюрасао продолжал периодически покрикивать: "Давай-давай!" Но тут Моана, видимо, наступил на острую ракушку или на что ещё, дернул ногой, и ты тут же, почувствовав его слабину, навалился на него, и вы оба упали в песок, но ты сверху. – Ура! – закричал Кюрасао. – Морская пехота! Молодец, Хангри! Ура! – Ля-ля-ля ля ля ляяяяя! – запел Хоуторн национальный гимн. – Всегда верен! Они бросились вас поднимать. – Ладно-ладно, здоровяк! – сказал Моана, похлопывая тебя по шее и признавая поражение. – Это я расслабился просто, но ты не такой хилый, как кажешься. Вы, американцы, не слабаки. Ну, выпьем ещё! И вы выпили ещё, а потом поедали сочное, волокнистое, красноватое мясо, больше похожее на мясо, чем на рыбу. А потом был закат, утопающий в океане, и обратная дорога под парусом, и когда ты показал меч от марлина дежурному, а Кюрасао рассказал, как ты победил целого сержанта Новозеландской армии, вас даже не стали наказывать за пару часов, на которые вы нарушили срок увольнительной.
Хороший это был день.
-
Блин, это просто unbelievably wholesome. =)
|
По рукам так по рукам. На следующий день один мальчишка (какой-то мелкий прохвост из квартала, которому приказал Гарри) показал тебе цель – того самого китайца, и его подручных. Метров с тридцати – ближе, сказали, нельзя. Выглядел он так, как и говорил Перси: невысокого роста, в халате и какой-то шапке, с длинной косой и бородой, похожей издалека на дохлую мышь. Халат у него был темно-вишневый, расшитый серебром, а вот у его подручных – обычные серые короткие халаты, какие носило большинство китайских работяг. Их что-то много в Сан-Франциско развелось. Показали и место, где надо было устроить засаду – в переулке у прачечной. – Возьми армейский револьвер, – посоветовал тебе Перси. – Он мощнее твоего. На, бери. Уже все почистили, смазали, зарядили. Капсюль наденешь недостающий – и порядок. Шесть выстрелов. Тебе хватит. А вот в этом можно было усомниться. Шесть выстрелов на трех человек? Учитывая, что из револьвера ты раньше в людей не стрелял – не приходилось. Так, Шеф учил тебя немного. Но в прериях револьвер – это оружие на всякий случай. Из него лошадь удобно пристреливать, а для всего остального есть винтовка. Ну, и ещё револьвер пригодился бы тебе тогда, когда ты скакал на индейца юки, а у тебя была ранена рука. Вот тогда – да. Но не было тогда у тебя револьвера. Ты спрятал его за поясом, под пиджаком – как большинство людей, не посещавших приличные дома, ты носил пиджак. – Сделаешь так, – объяснил тебе Перси. – Пойдешь по переулку им навстречу. Спокойно, вообще на них не смотри, можешь даже насвистывать, если умеешь. Пройдешь мимо них, как сделал два шага – доставай револьвер. Спокойно, Джо, без суеты, достаешь, наставляешь, взводишь – и тогда стреляешь. И запомни, они тоже идут. Ты сделаешь два шага, и они сделают два. Пока достанешь, взведешь, повернешься – ещё два. Будет шесть шагов – как раз, не промахнешься. А вот потом стреляй. Первым бей этого Вона, старичка. Стреляй в спину, прямо в спину, не в голову. Потом уж – по охранникам. Ты не смотри, что он старичок, он среди них самый опасный. Только если его первым уложишь, выживешь. Он попросил, чтобы ты при нем потренировался доставать револьвер. – Да, хорошо. Вот так же спокойно, как сейчас, все сделаешь – все отлично будет. Молодец. Главное, не волнуйся. Волноваться нечего. Дело опасное, но ты справишься – по глазам вижу. Ну что, девку хочешь перед боем? Виски сегодня не пей, а девку надо. Поспокойней будешь. Вон ту, рыженькую бери.
Помнишь последнюю ночь перед "делом". О чем ты думал тогда? Лежа в душном полумраке своей комнатушки в отеле.
И вот переулок, и ты идешь, и они идут навстречу. На одном из охранников – шляпа, на другом – его какая-то китайская шапка. Тот, что в шляпе, молодой, лет двадцати пяти, а другой постарше, лет тридцати. Сердце – тук-тук, тук-тук, тук-тук... Смотрят на тебя, и как не посмотреть в ответ. В какой-то момент понимаешь, что не можешь просто пялиться перед собой, ненатурально выйдет, нервно. Смотришь на одного из них. Взгляд у него спокойный, изучающий. Отвел свой, прошел мимо.
Шаг. Ещё шаг. Рука скользит под пиджак, нащупывает гладкую ореховую рукоять, револьвер выходит из-за ремешка легко, плавно, ни за что не цепляясь. Поворачиваешь – и видишь спины. И чувствуешь спокойствие. Не заподозрили. Не обернулись глянуть вслед. Трак! – так щелкает курок, со вторым щелчочком в конце. На мгновение спины замирают. Всё. Раньше, чем они оборачиваются, стреляешь в вишневую спину, взводишь второй рукой, стреляешь ещё в кого получается, не думаешь "в того - не в того", взводишь – бах! Ещё! – Баохутааа! – орет тот, что постарше, выхватывая пистолет, но тот, что младше, уже упал на колено, прижимая рукой бычью шею, выронив свой топорик. Сквозь пальцы сочится... бах! Па-бах! – стреляете друг в друга почти одновременно. По переулку раздаются крики, какая-то китайская тарабарщина, "фашин-ши" какое-то орут, "хайтьян" какой-то. Китайский язык такой странный – то ли мяукающий, то ли гнусавый. Хлопают ставни. Твой револьвер щелкает впустую. Всё, нет патронов больше. Но ты попал, а он нет – его пуля где-то у тебя за спиной что-то отколола. Он стоит на одном колене, упершись пистолетом в мостовую, держась за бок. Поднимает на тебя злые узкие глаза, как будто заплывшие, хотя он сам худой, подтянутый. Поднимает пистолет, но ты вдруг вместо того, чтобы бежать, выбиваешь у него сапогом пистолет из руки и наотмашь бьешь его своим армейским кольтом прямо по этой китайской шапке. Он падает со стоном. "Вишневый халат" ещё жив, поворачивается на спину, приподнимается на локтях, хриплый вздох вырывается у него из груди. Струйка крови стекает из уголка рта. Смотрит на тебя, морщась от боли. Пуля сквозь спину прошла насквозь, на вишневой ткани темное пятно. – Стой! – говорит он тихо, но повелительно. – Стой! Ты! Твой семья! – и из последних сил с каким-то чисто китайским гуканьем проводит по шее, как режут горло. Подбираешь револьвер, выбитый у телохранителя и, глядя прямо в острые, грозные глаза старика, стреляешь ему в грудь ещё три раза. Всё. Мёртв. Оборачиваешься – китайцы выбегают на улицы, смотрят в твою сторону, все крики стихают, они тихонько переговариваются, пораженные увиденным. И ты бежишь, бежишь, как сумасшедший, изо всех сил, пока они не опомнились и не разорвали тебя на части. В голове – китайские пытки, о которых рассказывал Стёрджес, а Медвежонок всегда жадно слушал. Что-то там про голодных крыс... Бежишь, как сумасшедший из этого китайского царства.
***
– Молодец! Вот это молодец! – говорит Перси. – На, выпей! Ни одной царапины! Да ты крут, парень, ты крут! Я, черт возьми, пожму тебе руку! Ты крут! Посиди, остынь, – хлопает тебя по плечу. Мэри смотрит на тебя, бледная, старая, потерянная. Знала она, что тебя могут убить или нет? Может, и нет, но всё равно волнуется. Перси уходит наверх по лестнице, закрывает дверь в свой "кабинет". Ему явно есть о чем теперь подумать в одиночестве. Гарри ставит перед тобой стакан, наливает. Пока ты пьешь, отсчитывает сотню. Потом наклоняется и шепчет на ухо: – Парень, беги, беги к чертям из города! Лучше вообще из Калифорнии уезжай. Ты не знаешь, кого завалил, и не знаешь, во что встрял! Тебе хана! Беги отсюда! Уезжай сегодня же! Тебя много раз обманывали люди. Много раз. Но посмотрев в глаза Гарри, бармена, натирающего тут стойку годами, который видел много убийств, много грехов, много такого, чего тебе и не снилось, ты понимаешь – не, не в этот раз. Ему явно было тебя жаль.
***
– Зря ты всё это затеял, Джо – сказала Мэри Тапси, когда вы вышли через черный ход. И вздохнула, но ты был не дурак, и понимал, что она думала. Она думала: "Я жизнь уже прожила, а Джозеф вляпался по самые брови." Платье у неё было самое простое, из ситца, и ещё был какой-то пыльник, а вещей не набралось и на саквояж.
-
Мне нравятся такие посты, все супер!)
|
– Гроза пройдет мимо! Саваг знает приметы! – рубит Луций воздух рукой. Кто-то нанес удар по припасам. По самому ценному. Зачем? Чтобы они умерли здесь голодной смертью? Да для этого можно было сжечь корабль. Кто-то хочет, чтобы экспедиция повернула назад. Или же это просто диверсия? С целью отвлечь внимание. Но от чего? Арабки? Кто-то из них решил перейти обратно на сторону Фейрузы? Как она их заставила? Архип? А может быть! Может быть его глупость только напускное, и он не так прост. Но у Фейрузы есть и другие люди. Рабы, например. Кто-то из рабов? Но нет, это и впрямь глупо, они же сами и передохнут. Гуннский лазутчик? Возможно. Но для гуннов припасы – это добыча, зачем её сжигать? Нет, гунны угнали бы скорее уж лошадей. Можно долго сидеть и думать, но времени-то как раз и нет. Соображай быстрее, Луций. Ни на что у тебя времени нет. Где ты сейчас нужнее всего? – За мной! – раздраженно рявкает он, приняв решение. И ведёт их обратно в шатер, оставив одного из солдат снаружи. – Что бы там ни произошло, трибун Татион справится, – говорит Луций. – Если ты, Тиест, можешь помочь ему, вызвав дождь – вызывай. А теперь так. Удар не случайно нанесли именно сейчас. Это куда проще было бы сделать потом, когда все уснули бы. Нет, я думаю, их интересует что-то, что в этом шатре, пока мы это не нашли. Поэтому мы останемся здесь. Клавдий. Я уважаю тебя, но увы, мне придется тебя связать и заткнуть рот. Как и раньше, это всего лишь мера предосторожности. Я надеюсь, что это тебя не обидит, ведь и твои пациенты не обижаются, когда ты режешь их для их же блага. Тиест, поскольку ты принес клятву, я тебе доверяю. Не обмани моего доверия, мистик. – А теперь мы потушим огонь и сядем у стен, и будем сидеть тихо, как мыши. Если кто-то попытается проникнуть в шатер, в проем со стороны входа его будет видно, а ему нас, нет. Если же попытается разрезать ткань, мы это услышим. Брать по возможности живым. На землю! Выбирайте места почище. Знаю, знаю, неприятно. Придется это перетерпеть, друзья мои. Зажмите носы и дышите через рот, главное тихо. Затем он говорит легионеру на входе: – Стой на посту, иногда обходи шатер по кругу. Если тебя попробуют отвлечь – сделай вид, что отвлекся. Увидишь, что что-то происходит – кричи об этом так, как будто зовешь людей из лагеря. Короче, сделай вид, что мы ушли в лагерь. Не бойся, воин, им нужен не ты. Давай, во имя Рима, здесь твой пост. Он возвращается назад. "Блядь, – думает он. – Вот у кого-то служба – говорить умные речи в красивых залах. А у меня? Одно дерьмо! Люди через одного предают. Выдали безумную бабу в напарники, которая мало того что своими ебанутыми замыслами может гуннов на Рим натравить, ещё и не стесняясь, свежует людей... Придурошные идиоты думают про меня не весть что. Ещё и пожар теперь! А в заключение, для полного счастья, я должен лежать рядом с лужей крови и дышать дерьмом. Сука. Не знаю ещё где, не знаю ещё кто, но кто-то за это заплатит мне. Утешает только одно – я не знаю другого человека в Империи, который стал бы это всё терпеть. Я легко назову три десятка агентов, которые подняли бы лапы и сказали: "Нет, мы не пойдем дальше!" Хер вам. Я пойду до конца. Я Луций Цельс Альбин, и от меня зависят пятьдесят миллионов жизней. Я сказал Архипу неправду. Никто не придет меня сменить. Никто не закроет Империю грудью, если меня не станет. Я – последний рубеж. Ладно. Пятьдесят миллионов жизней стоят того, чтобы пережить и не такое дерьмо, а я не белоручка. Я был в местах похуже."
-
Правильно, так с ними, с ПрИд и надо поступать!
|
Капрал Мрачный, рядовой первого класса Скрипач
Под напором воды грязь отлетает от автомобиля кусками, но кое-где она присохла слишком сильно, а кое-где застряла в выемках, так что приходится пустить в ход и щетку. Скрипач в итоге оказывается угваздан пятнами разного размера, так что они местами даже напоминают странный камуфляж, а местами – просто угвазданную форму. А Диаманти – ещё терпимо. Брэгстон магическим образом оказывается рядом как раз когда Мрачный произносит свою обличительную речь. – Про начвора так не надо, – слышит он скрипучий голос. – Про остальных – согласен. Нате вам ветоши ещё. Зеркала оттереть не забудьте. И уходит по своим делам. К моменту, когда вездеход сияет, как новенький, а вы уже порядком удолбались, оттирая его от пятен, мастер-сержант приходит принимать работу. – Пойдет, – говорит он удовлетворенно. – Терь движок. Нате, поешьте и приходите в зону 2. Он оставляет вам три сэндвича и бутылку с водой. Один можно разделить пополам, но, возможно, его должен съесть капрал, как старший?
Дальше движок. Помогаете вытащить его (лебедка лебедкой, а подправлять руками приходится), отбить гайки, разобрать. Кроме вас работают ещё два морпеха и мастер. Потом разбираете, чистите, смазываете, пока Мастер ищет, в чем проблема, и отправляет одного из своих за нужными запчастями. Потом, без сюрпризов, собираете, ставите на место, проверяете. Так день и проходит. Возвращаетесь в казарму, в меру удолбанные. Надо бы форму привести в порядок.
– О, Скрипач! – облепляют тебя сослуживцы. Стилл, Сайленс и Наггет. Все старослужащие, "побывали", "понюхали пороху". – Да ты никак первый раз на мастера батрачил! Теперь ты должен пройти особое гаражное крещение. Такой обычай. Тогда ты станешь на одну ступеньку ближе к нам. Все очень просто: сначала на лоб и на руки тебе наносят морскую воду, смешанную с машинным маслом, потом ещё надо выпить этой воды (уже без масла) из котелка от фляжки, в котором лежит гайка и болт. Простая какая-то церемония. Даже, можно сказать, скучная. Но такой обычай. Ты же хочешь быть на ступеньку ближе к ним? – Да не дрейфь, от одного стакана морской воды никто не умирал ещё!
К Диаманти тем временем подваливает Заноза. – Слышь че, Мрачный! Тут такое дело. Продай мне пистолет, а? Он объясняет, в чем история. Один очень нехороший человек (Заноза описывает его иными словами), майор Гильемо, заместитель командира полка по технической части, не даёт положительную характеристику зятю Занозы, который служит в батальоне морских пчел. Из-за этого зятю не дают следующую категорию техника. А пора бы уже давно. – Но парни доложили, что пидорас-сэр страсть как падок на всякое японское барахло. Купил у кого-то там флаг, кортик и ещё какую-то косоглазую хуйню. Он даже, говорят, не то пряжки, не то погоны у кого-то покупал. Чуть ли блядь не палочки для еды ихние. Коллекция, блядь. Наверное, раскладывает её перед сном и лысого гоняет от счастья. Он за пистолет Тайлеру выпишет все, что надо. Ммм, ну че? Ну или сменяй, если не хочешь продавать. Смари че есть! Заноза показывает тебе пачку бензедрина, почти целую, без одной таблетки. – Ну че, ты как? Краем уха слышишь, что там толкают молодому. Чет нихуя ты не помнишь такой церемонии. Новый прикол какой-то, видимо.
-
За нереально крутой пост (все твои посты в этой игре - бомба!) и за то, что я весь вечер наблюдаю, как Скрипач бегает по стенам.
-
* Продолжает бегать по стенам *
|
Лейтенант Манго, взводный сержант Физик, сержанты Трещотка и Бэтмен, рядовые первого класса Дойчи, Винк и Слипуокер
Всё началось в пятницу. В пятницу были батальонные тактические учения со стрельбой боевыми боеприпасами. Погодка была хорошая, солнечная, только ветер сильно пылил, ну так что ж? Учения со стрельбой – всегда вещь опасная, особенно в конце дня: утром все ещё собраны, подтянуты, серьезны и сосредоточены. К концу дня всё оказывается не так весело, как ожидалось – вышли на позицию, отстрелялись, если положено – совершили маневр или отработали атаку – и назад. Подполковник Ами орлом смотрелся на своем командном пункте, поглядывая в бинокль, раздавал указания. Стрелковые роты действовали по кругу: одна вместе с ротой "Хотел" вела огонь на подавление, другая проводила ложную атаку, прикрываясь дымовой завесой, а третья совершала фланговый маневр, который и заставлял противника отступить или сдаться. Подполковник Ами не верил, что противник сдастся, поэтому вы снова и снова "отбрасывали" его, поражали огнем с нового рубежа деревянные щиты и шли дальше. – Открыть огонь! – командовал лейтенант Донахъю. – Шестьсот сорок ярдов! Угол возвшения... – подавал команды Бэтмен. – Взрыватель контактный! Три мины! Огонь! Минометы деревянно "булькали", как будто кто-то стукнул по чему-то твердому очень упругой доской, и мины летели к цели. Бетмэн хотел пить, но под взором сурового Гарри Блэкторна не решался притронуться к фляжке. – Пригорок справа от цели! Видишь вражеский пулемет! – выдал вдруг новые данные ганни. Бэтмен скорректировал. Снова залп – минометчики бросают новые мины в ствол раньше, чем упали на землю первые, и если ты ошибся – весь залп насмарку. Но ты почему-то решил не пристреливаться: заранее ещё прикинул, сколько до пригорка. А пригорки – штука коварная, иногда они скрадывают дистанцию... Манго смотрит в бинокль. Ганни смотрит в бинокль. Мины, сериями по три, как заказывали, бьют по пригорку, покрывая его разрывами. – Молодцом, сержант! – сухо шмякает его по плечу Кремень. Объявил лейтенанту: – За минометы я спокоен! Потом комендор-сержант ушел на ротный КП к Хиллу, и тот отправил его осматривать, насколько хорошо окопалась пехота. Ваши пулеметы, тем временем, били похуже, но тоже сносно: первой очередью цели не накрывали, но с поправкой Дойчи по ним попадал, а Рэйзор с Винком, тоже не отставали. – Давай, причеши их! – приговаривал Тугодум, подпихивая ленту. Потом пулеметы стали давать задержки. Сначала были просто осечки. Потом заело затвор у Дойчи, и как он не дёргал рукоятку затвора, ничего не получалось. С батальонного КП тут же прибыл посыльный: почему стреляют только два? Чуть погодя перестал стрелять ещё один. "Почему, почему... Жарко потому что!" Омайо бросился на позицию пулеметчиков: он приказал уже начавшему разбираться с ними Трещотке корректировать огонь третьего пулемета, а сам занялся заклинившими. Работать было тяжело – пулеметы нагрелись, хотя вроде не настолько, чтобы что-то там внутри у них расплавилось вконец. Физик, ценой слегка обожженных пальцев, сумел достать из одного заклинивший патрон – с помощью фальшивого патрона с отпиленным фланцем. Вообще-то это мог сделать и сам стрелок, но у Дойчи не было такого патрона, а ещё Дойчи просто не знал, как это делается. Осмотрев второй пулемет, Физик не сразу понял, в чем дело – там была проблема с приемником, видимо, при смене позиции повредился приемник. С помощью инструментов и такой-то матери взводному удалось исправить неполадку. За это время пулемет подостыл, и когда Винк прижал рукоятку сверху ладонью и надавил на спуск, застучал снова. Пули опять градом посыпались на деревянные щиты. Фух! Можно выдохнуть. За это время прибежал ещё один посыльный, от Хилла. – Сэр, приказано продвигаться вперёд. И другой, от Ами: – Командир батальона повторяет вопрос: "Почему замолчали два пулемета из трех?" – посыльный был заморенный, было понятно, что он бежал к Хиллу, но капитан его перенаправил во взвод, дескать, не доложили ещё, сбегай сам и спроси у лейтенанта Донахъю. Манго не знал, почему – ему нужно было готовить взвод к маневру, а Физик еще не вернулся. Дроздовски в это время откровенно скучал: пулеметы его не касались, и он мысленно выводил на ладони иероглифы, а поскольку дело это было мудреное, снял каску, чтобы голову обдувало ветерком. – Дроздовски! – услышал он над ухом. – Бегом марш к подполковнику! Доложишь... Стараясь запомнить причины неисправности клятых пулеметов, но и не растерять "корову под ножом", Слипуокер побежал докладывать на КП батальона, где Голландец сделал ему замечание из-за каски. Спохватившись, рядовой кинулся за каской, а потом и догонять уже свернувшуюся с позиций роту. Но в остальном учения прошли без происшествий – батальон показал высокую дисциплину огня, ротные делали всё довольно продуманно и четко. В целом подполковник был вроде как доволен: на разборе он похвалил комроты "Хотел" и "Эхо" за меткую стрельбу, отметил, что "Фокс" была в отличной физической форме, а "Гольф" хорошо выбирала позиции. Ами между прочим сказал, что лично видел работу минометчиков "Гольф", и даёт ей высокие оценки. Затем он указал на недостатки, подвел итоги, и батальон маршевой колонной отправился в лагерь.
Выходные прошли по-разному. После учений роте надо было привести себя в порядок, так что увольнительная для большинства вышла суточная, с вечера субботы до вечера воскресенья. Винк провел его довольно тихо, посидев на лавочке и поболтав с дедком. Тот оказался занятным типом и предложил сыграть в шахматы. Бои на клетчатом поле прошли с переменным успехом, пожатием рук была заключена ничья и перемирие. Омайо тоже особенно не геройствовал: мирно прогулялся по городу для успокоения нервов. Голландец был занят, а Сирена пошел на пляж, но был один знакомый сержант из роты "Хотел", Кристи Майлз по прозвищу Гуталин (нет, он был не негр, у него просто была черная, как ночь, шевелюра), с которым удалось обсудить учения и перемыть кости всем идиотам в соседних батальонах. Лейтенант Донахъю, как и подобает офицеру, сходил в кино в компании нескольких молодых офицеров из полка. Офицеры даже заключили шуточное пари, что станет новой целью дивизии – Рабаул в Новой Британии, или же какой-то другой остров. После лейтенант разобрал письма, сделал запись в дневнике, поужинал, лег и заснул. И спал, и видел что-то весьма интересное, пока примерно без четверти пять утра в понедельник его не разбудил телефонный звонок.
Бэтмен насладился комиксами сполна, жадно прочитав журнал от корки до корки, похвастался перед Торнадо и Смоллом, которые тоже угорали по комиксам. В этот раз приятели загадочно намекнули, что Торнадо скоро из дома тоже пришлют нечто такое, что Бэтмена заинтересует. Наклевывалось что-то вроде бартерной сделка. Трещотка наелся мороженным до упора, до сладкой холодной сытости. На беду у самой церкви его заметил проходивший мимо капеллан полка, преподобный Рэйкин. Но повезло – вместо длинной нудной проповеди, Рэйкин просто сказал, что не нужно обязательно заходить в церковь, если хочешь обратиться к богу, а потом эдак по-дружески расспросил Трещотку о семье и родных. Оказалось, что он тоже из Сан-Франциско, а ведь в морской пехоте встретить земляка всегда здорово. Ну вот это вот "Да-да-да, помню, как же!" – оно на самом деле здорово поддерживает! И вообще этот Рэйкин был совсем не сухарь, а вполне приличный человек. Не став надоедать сержанту, он посоветовал ему не увлекаться мороженным сверх меры, не забывать о боге, и удалился по своим (очевидно, духовным) делам. Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё. Жаль, сукин-сын Ямамото был уже полгода как мертв, а то бы он и ему насовал. Вернувшись в казарму (на часах стоял Домино, так что проблем не возникло) и счастливо увернувшись от сержантов, Дойчи понял, что для счастья не хватает совсем чуть-чуть. И счастье наступило: оно явилось в виде заговорщицки подмигивающего Лаки-Страйка, который раздобыл где-то фляжку с виски. Фляжку, то есть, если она полная хотя бы наполовину – это поллитра. Сам Лаки-Страйк уверял, что фляжка досталась ему в наследство от попавшего на больничную койку Фермы, потому что они скидывались на бутылку и половину выпили вместе, значит, и половина этой фляги – его. Но попробуйте выпить половину фляги виски и остановиться! За разговором по душам время и виски текли одинаково незаметно. В какой-то момент, Дойчи немного "потерял нить повествования". Ему было хорошо! Как-то по-особенному хорошо! Как будто душа катится по льду и не может остановиться, летит вперёд навстречу... приключениям! Из того, что было после отбоя, он помнил лишь, как Лаки-Страйк, пьяно дыша в ухо и глупо прихихикивая, сказал: "Ну ты же немец! Давай! Напади на Польшу первым!" Эта крайне сомнительная фраза почему-то хорошо запомнилась Дойчи, и почему-то запомнилось, что ничего плохого за ней вроде бы не стояло, а так, какая-то крайне уморительная шалость, и всё... Когда в четыре тридцать утра дежурный поднял роту по тревоге, Дойчи не помнил больше ничего из того, что происходило вчера примерно с восьми часов вечера.
А в четыре тридцать утра в казарму, где мирно спала рота, явился гладковыбритый, орлоподобный, пышущий начальственным задором подполковник Ами. И приказал дежурному объявить тревогу.
Эта подлая утренняя тревога за полтора часа до подъема многим, что называется, "не зашла" – люди были сонные и квелые. Но вид комендор-сержанта Блэкторна, пружинистым шагом продефилировавшего из одного конца казармы в другой, быстро всех поставил на ноги. На как всегда беспощадном лице у комендор-сержанта застыло выражение "До кого бы тут доебаться, а!?" Хуже всех пришлось Дойчи, которого шатало и мутило – этих полутора часов не хватило, чтобы алкоголь выветрился до приемлемого уровня. Дроздовски, заснувший, как по часам, через минуту после отбоя, проснулся легко. Правда, на него как-то странно посмотрели сослуживцы, но он не придал этому значения, к тому же комендор-сержант в его сторону не посмотрел, значит, наверное, все хорошо? Рота построилась на улице при холодном свете фонарей, отчего бледные с недосыпа лица морпехов походили на лица покойников. Ами приказал всем быть в полной выкладке, а также разобрать оружие, и даже пулеметы и минометы принести из оружейки и разложить перед расчетами. – Рота, смиррррна! – подал команду Уэлл-Уэлл, "утренним", не своим, низким голосом, и кашлянул. – Где командир четвертого взвода? – спросил подполковник у капитана. – У себя на квартире, сэр. Он всегда по понедельникам ночует дома, приходит к шести тридцати, ровно, как штык, сэр! – У него телефон есть? – Есть. – Позвонили? – Ммм... точно не знаю, сэр. – Так звоните, тревога для избранных что ли объявлена!? А если в бой, а у вас командира нет!? – Так если что сержант Джен... – Звоните, я сказал!!! – Есть, сэр!!! Хемминг, выполнять бегом марш!
Лейтенант Клонис был на месте. Капитан Хилл был на месте. Все были на месте, кроме заболевших и находившихся в лазарете. Все стояли по стойке смирно и ждали одного человека: лейтенанта Донахъю.
Манго, разбуженный телефонным звонком, наконец прибыл и, застегнув ремешок каски, встал на положенное место перед своим взводом. Подполковник Ами с намеком показал ему свои часы, постучал по ним пальцем и, приказав капитану и командиру четвертого взвода идти за ним, двинулся вдоль строя. – Сержант, шаг вперед! – скомандовал он Трещотке. – Назовите задержки пулемета из инструкции по номерам, от одиннадцатой до пятнадцатой. Трещотка, знавший устав наизусть, затараторил так, как будто внутри у него забегал взад-вперед невидимый затвор, а слова посыпались, словно горячие гильзы. На тринадцатой задержке Ами кивнул и прервал его. – Встать в строй. Все должны знать задержки вот так! Чтобы посреди ночи вас разбудили, а вы их перечислили! Первое отделение, шаг вперед! Парамаунт, Дойчи, братья Гловеры, Домино и Счетовод слегка вразнобой шагнули навстречу судьбе. – Называйте задержки и методы устранения. Капрал – тринадцатую, рядовой– четырнадцатую и так далее. Парамаунт с грехом пополам выполнил приказ. Дойчи мог только мычать что-то невразумительное, дескать, не помню. Гловеры немного не так сформулировали фразы, но по смыслу вроде назвали правильно – они их друг другу как-то повторяли. Счетовод замялся и сказал: – Сэр, я так по порядку не помню. Но если вы дадите мне пулемет, сэр, я покажу как что исправить. У меня голова не помнит, а руки помнят. Он, конечно, врал, надеясь, что ему попадется легкая задержка с плохим патроном в ленте. Ами кивнул. – Расчет, к бою! – скомандовал он. Пулеметчики облепили пулемет. И в этот момент произошло ужасное. Дойчи, слишком резко перешедший из выпрямленного положения в согнутое, почувствовал что что-то пошло не так, схватил ртом воздух, шумно выдохнул, подумал, что все обошлось, и тут же понял, что сейчас его вывернет. Невероятным движением он извернулся так, чтобы не стошнить на ботинки подполковника. Кислый запах блевотины и перегара отравляющим душу подполковника облаком распространился вокруг расчета. Повисло молчание. – По-моему, капитан, расчет к бою не готов, – холодно заметил Ами. – По-моему, стрелка напугала команда "к бою". Замените стрелка на пулемёте. – Есть... – Отделение, отставить к бою! Встать в строй! Второе отделение, шаг вперед! Процедура повторилась. Винк смог вспомнить задержку, но не смог вспомнить, как её исправлять. – Блеск! – объявил подполковник. – Вот поэтому у тебя, капитан, пулемёты и не стреляют на учениях! Один взводный сержант не может исправлять задержки сразу двух пулеметов. Это ясно? – Так точно! – без особого энтузиазма отозвался Хилл. Проверив третье отделение, начальство не стало трогать минометчиков. – Слушай приказ, капитан! Марш-бросок десять миль, по шоссе, в направлении Лоуэр-Хатт! Комендор-сержант Блэкторн! Вы задаете темп. Максимальный темп! – Естьсэр!!! – рявкнул Кремень, заводясь с полоборота. Услышав его интонацию вы все прокляли поганое, ужасное утро понедельника. Зная ганни, вы понимали, что от этого маршброска вам придется отходить до среды. – Так точно, сэр, – упавшим голосом ответил Уэлл-Уэлл. – После возвращения в лагерь явиться в штаб и доложить вместе с комендор-сержантом. – Ясно, сэр. – Ну че ждешь-то? Выполнять! – Есть, сэр! Рота, привести оружие в походное положение! Приготовиться к маршу! Расчеты засуетились, разбирая пулеметы и миномёты. И тут взгляд ганни упал на рядового Дроздовски. – Рядовой! Что за пятно на шее? Ты что, болен? Сними каску! Слипуокер снял каску, и всей роте предстала его голова. Голова его в резком свете фонарей смотрелась жутко, сначала многим показалось, что она разбита в кровь. Но приглядевшись, стало понятно, что это не так: половина его головы была выкрашена в ярко-красный "пожарный" цвет. Дойчи, подавив икоту, вспомнил, что означали слова Лаки-Страйка "напасть на Польшу", и понял, откуда у него на пальцах бурые пятна. – Это что, боевая раскраска индейца? – спросил подполковник, несколько опешив. – Рядовой, ты что... в индейцев решил поиграть? Капитан, или это японцы пробрались в расположение роты и сделали... вот это вот? – Я... мне... не могу зна... – капитан немного потерялся. – Никак нет, сэр! – вдруг вместо Дроздовски и капитана отозвался из строя Кальмар, не отличавшийся мозгами, но норовивший вечно влезть куда не просили. – Разрешите внести ясность! – Ну, внеси, – озадаченно позволил подполковник. – По-видимому, – едва не покатываясь со смеху, предположил Кальмар, – рядовой Дроздовски так выразил тоску по своим корням. Этническим корням, сэр. Польским. – Ааа, вон чё, – протянул подполковник и покачал головой. – Там же вроде белый ещё должен быть... – Про это не могу знать, сэр! Наверное, краски не было! – ответил Кальмар, давя лыбу. Лицо подполковника выразило некоторую напряженность, а потом разгладилось, и он сказал: – Вспомнил! Это же тот посыльный, который каску забыл на учениях. Так. Хилл! После марш-броска явиться в штаб вместе с лейтенантом Донахъю и сержантом Дженнингсом. Хилл тяжело вздохнул. – Так точно, сэр, – подтвердил он, украдкой бросив на Манго ненавидящий взгляд.
И вы побежали. Ох как вы побежали! То есть, честно говоря, вы бежали, "как сонные беременные утки". Ну, так считал сержант Блэкторн, и он это положение вещей живо исправил. Выжившие после марш-броска (ладно, выжили все, но каждый чувствовал себя именно выжившим) позавидовали мертвым. А потом выжившим позавидовал лейтенант Манго.
Повинуясь правилу не отчитывать офицера при подчиненных, подполковник Ами оставил Омайо за дверью, но в целом все было слышно. Хилл получил устный выговор. Лейтенант Манго получил официальное предупреждение о неполном служебном соответствии. Сержант Дженнингс, которого позвали чуть позже, получил выговор с занесением в личное дело. Подполковник не сказал ни одного грубого слова, но это-то и было плохо. Лучше бы он ругался. Он сказал пару общих фраз о том, что морская пехота должна быть не только всегда верна, но и всегда готова. Истинный смысл был немного другим: он давал понять, что заменит Манго при первой возможности. В коридоре лейтенант повстречал комендор-сержанта. Комендор-сержант только что тоже получил устный выговор. Он ничего не сказал лейтенанту, но в глазах его были написаны два слова: в левом "ебаный", а в правом "резервист". После обеда ганни прибыл к вам во взвод и "оказал помощь в организации подготовки личного состава." Своими методами. Методы его были на первый взгляд витиеваты, но действенны: первое отделение пулеметчиков и временно приписанный к нему Дроздовски нарезали круги по спорт площадке с полосой препятствий в конце, пока второе отделение разбирало и собирало пулемёты, а Физик наглядно показывал, как устраняются задержки. Третье отделение в это время устно повторяло задержки и методы их устранения под руководством Трещотки. После этого первое отделение, пыхтя после полосы препятствий, отчитывалось по задержкам: сколько ошибок, запинок и неточностей допускали люди – столько штрафных кругов получало третье отделение, которое бежало следующим. Первое же садилось за пулеметы, а второе – зубрило устав. И всё свободное время вы занимались этим несколько дней. Ганни в конце-концов оставил следить за вами Омайо, но иногда наведывался с проверкой. Попутно придираясь ко всему подряд. Рядовой состав не избежал и других наказаний. Дойчи был разжалован в рядовые, без класса, и поставлен подносчиком боеприпасов: стрелком в его расчете стал Гловер-старший, по прозвищу Ветчина, а помощником – его младший брат. Попавший под горячую руку Винк получил несколько нарядов вне очереди, но самое нетипичное наказание выпало на долю Слипуокера. Рядовой Дроздовски теперь был обязан носить каску всегда и везде, кроме душа: даже в казарме, даже за обедом, даже в кровати, пока краска не сойдет естественным путем. Дженнингс предложил просто сбрить ему волосы, но ганни возразил, что рядовой Дроздовски должен служить напоминанием лейтенанту Донахъю о том, какой бардак царит у него во взводе, и какой порядок должен наступить. Манго и так не очень любили в батальоне – тут многие были кадровыми офицерами, и лейтенант-резервист, лезущий делать карьеру, у некоторых вызывал реакцию в духе "бляяя, а тебе-то чего не хватает в твоем фруктовом бизнесе? Чего ты поперек нас-то?! Нам ещё служить и служить, мы все хотим побыстрее в капитаны!" Так что сочувственных взглядов от офицеров других рот ему не досталось, а достались скорее злорадные. Большинству вообще было все равно, но шутки о том, что морпехам в его взводе скоро раскрасят волосы в цвета флагов всех стран мира, или что у него там потихоньку начинается коммунизм, звучали. Для лейтенанта и взводного сержанта настали непростые дни. Теперь их взвод регулярно проверяли и комендор-сержант, и капитан Хилл и придирались по любому поводу. Дойчи же получил от стрелков второе прозвище "Вулкано" (наблевать в душу подполковнику и остаться в живых – это лихо!), которое звучало даже уважительно, а Дроздовски – "Машрум" и "Красная шапочка". Впрочем, сослуживцы-пулеметчики продолжали звать его "Слипуокером" в качестве моральной поддержки.
-
Вот так вот все и начинается... из-за дойчи! =D
-
Тяжела, ой тяжела жизнь взводного... Но написано так, что веришь каждому слову - только так и было!
-
Армия любой страны во все времена восхитительный бардак!
-
Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё чувствую настоящую гордость за себя!
-
|
Сержант Хобо
Ветер срывает пенную гриву с волн. Выкопал ямку, сунул туда письма. Чиркаешь зажигалкой – о, вроде загорелось. Но плотная бумага конвертов горит плохо, сильный ветер забивает огонек даже в ямке, треплет твои волосы, верно, что-то хочет сказать. А песок – влажный, наверное, нижние конверты теперь подмокли. Поплыли буквы или ещё нет? Да нет, наверное. Чиркаешь опять. И опять не горит. Катится волна – умиротворяюще, красиво. Шуршит. В чем там было дело? Какого хера вот так-то? Просто забудь. Какую-такую неопределенность? Ну да, ты на войне, но... вас же смерть не косит направо и налево. Вы – бойцы самой сильной силы в самой сильной стране. В начале, конечно, япошки вас делали, но это было, пока армейцы сопли жевали. А вот как морская пехота подключилась – так и закончились крикливые японские победы! С Гуадалканала вышибли их? Вышибли! Какая тут может быть неопределенность? Ну да, могут, конечно, ранить, могут и убить. Но... А кого не могут? Вот знает она, сколько, скажем, на заводах в штатах погибает каждый месяц? При такой-то мобилизации трудовых ресурсов? Данные засекречены, конечно, но говорят, что чуть ли не больше, чем в боях. Бои-то не каждый месяц, а там изо дня в день... "А может", – шепчет ветер, – "вообще не в этом дело?" Может, там что-то случилось, а ты не знаешь? Может, она залетела от кого-то по глупости, и вот так вот... А может, подруге похоронка пришла на мужа, ну и психанула!.. А может... а может... А всё может быть. Всякое бывает. "Устала от неопределенности" – звучит более чем неопределенно. А письма никак не разгораются. Это бабы. Так бывает – на уме одно, а говорят, или в данном случае, пишут, совсем другое. "Точччщно? Точччщно?" – шуршит волна. "Точно ты должен делать именно так, как она сказала?" – вот что она хочет сказать.
Или все-таки сжечь? Или просто засыпать? Сжечь, не сжечь, какая разница? Или нет? Как бы там ни было, это же... это было. Даже если этого не стало, это было.
У Д. Коннели были длинные каштановые волосы. Они всегда ей лезли в лицо, и все равно черта с два она их стала бы закалывать или там заплетать. Вот такая причуда. Ты не очень хорошо танцевал, но танцы ж не для того, чтобы круто танцевать. Они для того, чтобы узнать, чем пахнут волосы Д. Коннели. И ты помнишь запах отлично, а описать не сможешь. Не ваниль. Не ромашка. Не... ни на что не похоже. Знаешь вот это избитое выражение: "аромат пьянит"? Так вот, ни черта похожего. Успокаивал он. Ты когда вдыхал его, понимал, что совершенно не важно, как ты там танцуешь ногами внизу. Вообще всё неважно. Просто ты это ты – и это всё, что имело значение. И тут – вот так. "Волосссшшш!" – выдыхает волна, откатываясь назад, в море.
Давай, жги что ли уже?
Сержант Сирена
А тут у нас ничего особо не было. Пустой в общем, пляж, пару человек прогуливается, но ничего интересного. Красиво, как и всегда красиво на море. Соленый ветер, соленые брызги, четкая линия горизонта. Картинка! Ничего не происходит. Просто хороший денёк! Ветер? А он тут почти всё время. Привыкаешь, да и вообще... Морпеха ветром не напугаешь, не так ли? Вдруг замечаешь сидящего человека на берегу. Чет знакомое... да это ж Хобо! Сержант из твоего взвода. Чет смурной какой-то, копается в песке зачем-то. Подойти? Или ну его? Ну сидит себе человек и сидит. Чего мешать?
-
-
романтическая линия Хобо прямо как в старом кино!
|
Рядовые первого класса Хеви и Ферма
Что неудивительно, Хеви и Ферма попали в одну палату. Курить в ней, конечно, было запрещено, но если очень хочется и поделиться сигаретами, то можно в форточку. Но в больнице были вещи и похуже, чем сигаретная мзда и отсутствие развлечений. Между вашими койками стояла ещё одна, и на ней прозябал рядовой первого класса Гиглетт из роты "Эхо". Он был хужер, то есть уроженец Индианы, и само по себе это было ничего, но среди хужеров иногда попадаются такие кадры, которые всем хотят показать, что они не просто так, а, мать твою, настоящие хужеры! Рядовой Гиглетт был как раз из таких. Он рассказал вам все бородатые байки об Индиане. Между прочим, в Индиане провели первый официальный бейсбольный матч... А кстати, в Индианаполис ведут все дороги Америки... А вот ещё, парни! В Индиане раньше жили великаны (чего, блядь?). А вот вы это расскажите парням из Бреверсвиля, которые нашли человеческий скелет ростом ДЕВЯТЬ. С ПОЛОВИНОЙ. ФУТОВ! Первое ограбление поезда в американской истории произошло в Индиане... Только в Индиане есть и прерии, и леса, и болота, и саванны, и песчаные дюны... О, обсуждаете бейсбол? У нас в Индиане родился и Чик Шталь, и Джуэлл Янг, а еще, кстати... (далее шел список фамилий, которые не имели к бейсболу никакого отношения). Короче, вы уже поняли, какое прозвище было у рядового Гиглетта? РЯДОВОЙ ХУЖЕР, разумеется! По-хорошему надо было дать ему в рыло, чтобы он заткнулся, но у него была сломана нога в двух местах, и это избавляло его от взбучки.
Выписали вас в один день. Когда вы собирались, Хужер достал откуда-то пеструю треугольную подушечку. – Эх, парни, – сказал он. – Так жаль с вами расставаться! Вот ей-богу, так интересно, как с вами пообщались, я ещё ни с кем не общался! Вот, глядите, что у меня есть! И он развернул подушечку. Это был флаг – звезды и полосы. – Обидно тут валяться! Пока меня выпишут, вы, того и гляди, до Токио дойдете. Не имею ничо против других штатов. Но как бы мне хотелось, чтобы наш флаг над Капитолием в Токио повесил какой-нибудь хужер! В этом было бы что-то... ну, правильное!
-
Чертовски приятно читать про быт тех времён и нравы.
-
За отличное отражение жизни рядовых вояк. Не знаю, служил ли ты сам, но если нет - тогда респект вдвойне. Это просто ох***ь .
|
Лейтенант Клонис
Написал ответ. Заклеил аккуратно, бросил в ящик. Полетит письмо, полетит, прилетит в далекую Флориду. Там его возьмет почтальон, положит в сумку, отнесёт и тоже бросит в ящик. Его вскроют, прочитают. Ты знаешь – обрадуются раньше, чем вскроют. И когда увидят, от кого, обрадуются сильнее, чем когда прочитают. Потому что, в сущности, какая разница, что ты там пишешь, если ты жив? По сравнению с этим фактом содержимое письма не так важно. Наверное. Может, кстати, открытку было бы даже лучше послать.
А кстати.
Ну так.
Ну просто.
А ты уверен, что будешь жив, когда письмо дойдет?
...
...
Ну да. Уверен, конечно. В смысле!? Конечно, уверен.
***
– Так точно, сэр, я свободен, – отвечает сержант Брукс. Получаете в оружейке винтовки, патроны, расписываешься за патроны. Так-то, конечно, кто угодно не может без приказа брать патроны. Но ты же офицер. Да и в корпусе любят хороших стрелков, а чтобы быть хорошим стрелком надо стрелять – другого способа стать им ещё не придумали. Идёте не стрельбище. Что ты хотел о нем узнать? Исполнителен. Собран. Родом из Вайоминга. Учился в университете в Ларами, но после первого курса ушел – денег не хватило у семьи. А зовут его так, потому что лицо у него ничего не выражает. Холодное у него лицо, как медуза. И простоват он, вопросов не задает. На стрельбище начальник потащил? Так пострелять хочет, вот и всё. Приходите на малое стрельбище – на большом стреляют повзводно, а тут – такие как вы желающие, по мелочи. Сейчас парочка лейтенантов из третьего батальона возится с карабинами. – Первый рубеж, приготовиться к стрельбе, – командует дежурный. Проверяете винтовки, оттягивая затворы. – Заряжай. Щелкаете затворами, вставляя пачки, вовремя убирая большие пальцы. – Лейтенант Клонис готов. – Сержант Брукс готов. – По готовности огонь. Бьете по мишеням то по очереди, то почти вместе. С сочным звоном вылетают пустые пачки. – Прекратить огонь! Прекратить огонь на первом рубеже! Идёте осматривать мишени. Ровно – оба выбили одинаково очков. – Лейтенант, а хотите пари? – спрашивает вдруг Брукс, не меняясь в лице. А на что? – Кто больше очков выбьет, а если одинаково, то кто первый окончит стрельбу. Вы ставите свои часы, а я... А я пластинку Бенни Гудмана! "Синг, Синг, Синг Уив э Свинг!"* – вот эту. Я её купил тут, а всё равно слушать не на чем, а на корабле хранить будет негде. Ты смотришь ему в глаза и понимаешь – да не нужны ему твои часы. Поставь ты пачку сигарет против хитовой пластинки – он бы и тогда согласился. Азарт. Он азартный парень. А прозвище "Медуза" – полная чушь. – Ну что? Попрошу, чтобы нам мишени поменяли?
-
Все истории по-своему замечательные. И с точки зрения текста — живого, нашпигованного детальками и отсылками, которых я, увы, никогда не пойму :D И с точки зрения игры: все эти выборы и вопросы-крючочки, которые предлагают задуматься персонажу о важном, а игроку — о том, кто он, его персонаж. Ведь как ни скобли морпехов, а все равно из них индивидуальность так и хлещет. Еще мне очень нравится элемент сотворчества. Когда мастер берет персонажа игрока и показывает — вот так я его увидел, вот это в нем прочитал. Это и скорректироваться позволяет, и помогает не зацикливаться на одних и тех же идеях.
А плюсик ставлю Медузе, потому что НПЦ тоже люди, и у них должны быть клевые фишечки : )
|
Новая Зеландия встретила вас, как героев. Хотя, положа руку на сердце, героями битвы за Гуадалканал были парни из 1-й дивизии, а вы так, подтянулись к шапочному разбору. Но, с другой стороны, кто сидел в окопах под тропическими дождями? Кто жрал такое, от чего собака нос воротит? Кто мотался по джунглям в патрулях, высматривая япошек? Кто дрожал от лихорадки, не спал по ночам, когда над позициями жужжала "стиральная машина" япошек? Вы! А значит, никто не имел права говорить, что вы присвоили чужие почести! И почести последовали! Первые две недели вам охотно наливали за счет заведения, а где не наливали – там угощали посетители. Все хотели хлопнуть вас по плечу, пригласить домой на ужин или на партию в крикет. По вашей просьбе оркестры играли всё, что вы заказывали. Вас пускали в гольф-клубы. Вам прощали все мелкие грешки. В баре "Сесиль" на стене висела огромная карта США, а рядом стояла приставная лестница, и каждого морпеха просили расписаться на том штате, из которого он был родом! А девушки улыбались только вам, как будто новозеландцы не дрались в Африке, в Италии да и на тех же Соломоновых островах. А все почему? Да потому что новозеландцы дрались за свой дом - это было естественно! А вот вы приехали из другой страны и закрыли маленькую Новую Зеландию своей грудью цвета хаки от кровожадных желтолицых макак, как грёбаные рыцари! К тому же... они были далеко, а вы уже здесь! Дней десять никто и не пытался вас удержать в казарме – а то гаупт-вахта переполнилась бы до отказа. Вы отсыпались, отъедались и отрывались за все тяготы долгой кампании. Вас даже военная полиция особо не тормошила, кроме совсем уж запущенных случаев. Был февраль, а значит по местным меркам... самое лето!!! Да-да, в этом полушарии всё было наоборот! Погода стояла просто сказочная - не выше 70 по фаренгейту! Тенистые аллеи, прохладный полумрак пабов, трамвайчики, заросшие пальмами горы с неземной красоты пиками, покрытыми ледниками. И с этих гор в вас никто и не думал стрелять из минометов. А океан манил бирюзовой гладью. Сказка! Рекрутёры от морской пехоты, которые говорили "посмотришь мир" - не соврали хотя бы тут: в Новой Зеландии было гораздо лучше, чем в выжженном солнцем Техасе, приятнее, чем в промозглом Джерси, и, может, только Великие Озера могли сравниться со здешними красотами своим величественным покоем. Это была волшебная страна, "земля молока и меда". Город Веллингтон был такой уютный и славный! А местные жители! Добропорядочные старички в клетчатых твидовых кепках, дети в курточках, девушки в аккуратных жакетах и юбках-четырехклинках (леди здесь почти не носили брюк, не то что в родных США) – все они словно сошли с открыток с видами Лондона. Только, ожив, не превратились в снобов, как непременно произошло бы, будь это настоящие англичане. Нет, новозеландцы были как будто идеальной версией англичан! Все желали вам здоровья, удачи и счастья! Ну не рай ли на земле!? И вдобавок погулять новозеландцы тоже были не дураки, сочетая умение красиво жить и красиво отдыхать. Они ели по шесть раз в день, пили безумные австралийские смеси с джунглями прямо в стакане, крепкий мексиканский Хуарез и коктейль "Контузию" – смесь портвейна и стаута. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, а на войне заканчивается ещё быстрее - через неделю вас стали поначалу нежно нагибать по дисциплине, но за самоволки ещё не сажали, а через две уже официально объявили, что морпехи, пойманные в городе без увольнительной, отправятся на губу. Краткий период вольницы резко подошел к концу. Началась работа - такая же, как и раньше. Выдали новую форму – и сразу пошли марш-броски. Потом стрельбы. Теоретическая подготовка. Тактические учения. Дальше по кругу. Прибыла новая матчасть – самозарядные винтовки и карабины – и их нужно было освоить. Менялось не только железо: на Гуадалканале малярией переболели девять человек из десяти, примерно трое-четверо из них были отправлены на лечение домой или отлеживались в госпиталях здесь, в Новой Зеландии. Их место занимало пополнение, с новичками ними надо было познакомиться, посмотреть, кто чего стоит, притереться. Поменялись и командиры. Командир второй мардив, Джон Марстон, прошедший с вами Гуадалканал, поехал лечить свою болотную лихорадку в Штаты, а на его место прибыл новоиспеченный генерал-майор Джулиан Смит. С ним было не расслабиться – Смит до этого неоднократно возглавлял разные учебные лагеря. По слухам он засветился еще в Никарагуа, гоняя там по джунглям повстанцев, и был толковым специалистом по партизанской войне – не просто же так ему привесили Военно-Морской Крест! На вид тихий пятидесятивосьмилетний дедок в очках, вас он не мог обмануть - плющеный боксерский нос и сутуловатая фигура выдавали в нём жесткого бойца. Но человек он был неглупый, и поначалу занятия были не слишком обременительными – генерал давал своей дивизии прийти в форму, прежде чем устроить вам "настоящий учебный лагерь". Командир батальона тоже сменился – теперь вами командовал подполковник Ами. Герберт Ар. Ами Младший. Тридцатилетний поджарый агрессивный брюнет, выпускник Пенсильванского Военного Колледжа, красавчик и капитан бейсбольной команды. Он успел послужить в Шанхае, а на Гуадалканале был замом командира батальона в 6-м полку. Вроде вменяемый мужик, он драл с вас пять шкур, и хотя энтузиазм его не переходил разумную черту, Ами недолюбливали. Был у него все-таки некоторый излишний азарт, огонек в глазах, который рядовой и младший начальствующий состав вгоняет в тоску – чувствовалось, что он очень ждал свой батальон и вот дорвался до командования, и теперь вы "точно станете лучшим батальоном в дивизии". А вас бы вполне устроило быть вторым или третьим. Вот командир роты остался прежним – капитан Хилл. Кеннет Хилл был чуть-чуть старше Ами, но не особенно переживал по этому поводу – его, как и многих офицеров, с началом войны призвали из запаса, и с морской пехотой он своё будущее не связывал. Однако приказы начальства он выполнял аккуратно: сказали навести порядок, значит, будет порядок. Сказали освоить матчасть – освоят. Сказали принять пополнение и повысить физическую подготовку – повысим. Больше всего он не любил, когда подчиненные создавали ему проблемы. А что он больше всего любил – об этом вы могли только гадать: неформального общения с подчиненными капитан, как и положено, избегал. Пришла весна - по местным меркам осень. Деревья стали золотыми и от этого богатства красок после экваториальной зелени захватывало дух. Война между тем продолжалась. В марте в газетах было много шуму, когда в море Бисмарка наши самолеты отправили на дно целый конвой с японскими войсками. Вот всегда бы так! Не пришлось бы выковыривать япошек из каждой щели, им только дай окопаться. В мае в газетах написали, что крауты сдались в Африке. Потом пришла и "зима" - никаких тропических ливней, никакой слякоти и тумана, никакой мутотени: просто по-человечески прохладные 55 градусов: девушки надели элегантные пальто, в барах стали подавать грог. В августе союзники высадились на Сицилии, а русские начистили наци нос где-то там у себя под Kursk, и сожгли сотни немецких танков (уж конечно, не без помощи Виллисов и Студебеккеров!). Война продолжалась, но где-то далеко. А вы... вы находились в резерве, тренировались и отдыхали. К вам даже приехал знаменитый Арти Шо со своим оркестром, сыграл все популярные хиты: "Все или ничего" Синатры, "Бесаме Мучо", да чего только не сыграл! ( ссылка) И конечно, кому-то из вас, может, начало казаться, что война закончится сама, без вас. Даже подполковник Ами явно занервничал, опасаясь так и не стать полковником. К тому же в сентябре пришла весна: зацвело, зачирикало и зашевелилось всё, что только можно. Вокруг было столько пронзительной, кипучей, бьющей ключом жизни, что если бы не генерал Смит со своими учениями и Токийская Роза*, вы бы все забыли про войну. В июне произошло ЧП: вы тренировали высадку на западном побережье, сильная волна опрокинула одну из лодок и девять морпехов утонули. И буквально через пару дней Токийская Роза изображала печаль по этому поводу в эфире. О, многие ненавидели этот милый женский голосок. Это была японская дикторша, подкалывавшая вас по всякому поводу и подрывавшая ваш боевой дух своими передачами между легкой музыкой, и всегда дававшая понять, что япошки знают о вас больше, чем вы думали. Ещё там, на Гуадалканале она могла сказать что-нибудь в духе: "Американские Морпехи из роты Чарли второго полка! Мы точно знаем, где вы находитесь. Вы находитесь там-то и там-то. А еще мы знаем, что завтра вы все умрёте! О, какая жалость! Какая бесполезная трата молодых жизней!" Ух, как эта баба действовала на нервы! Голос у неё был и правда красивый, без всякого акцента, прямо-таки бархатный, прямо-таки в глазах стояла картина, как она затягивается тонкой сигареткой и, оставив красный след от помады на черепаховом мундштуке, складывает губы бантиком у микрофона и с придыханием говорит: "Девять ваших товарищей погибли по глупости ваших начальников... И ради чего?" Наконец, пришел август, и вместе с ним – настоящая "жара". Бравый командир 1-го батальона рейдеров "Рыжий Майк" Эдсон был назначен начштаба второй мардив, а подполковник Шуп – оперативным офицером, отвечающим за подготовку, и вот тогда-то началось "веселье"! Эти двое друг друга, как говорится, недолюбливали, но уважали, и скоро взялись за вас "наперегонки". Дело "ухудшалось" тем, что "генерал Джулиан" (как его называли) обожал лично присутствовать при боевой и особенно тактической подготовке, и офицеры из кожи вон лезли, чтобы показать себя во всей красе. Вас резко начали немилосердно дрючить уже даже не в полную, а в двойную силу – причем не по уставу, а по "практической стороне вопроса". Особенно налегали на физподготовку, стрельбу, метание гранат, действия на местности в составе мелких подразделений. Марш-броски, иногда и ночные, были в таком зверском темпе, что несколько человек в дивизии умерли от переутомления. Не обошлось без несчастных случаев с ручными гранатами и взрывчаткой – когда тысячи новичков получают в руки боевые гранаты, между ними обязательно найдётся десяток-другой раздолбаев. Тут уж по-другому никак, "закон больших чисел", как сказал бы взводный сержант Физик. Но зато вы окрепли, без шуток. На местной еде и при постоянных нагрузках вы стали здоровыми кабанами по сравнению с теми полумертвыми задохликами, которые спустились по трапам в феврале месяце. Первый сержант из шестого полка как-то высказал мнение, что выйди вы теперь на поле против Чикагских Медведей, вы бы порвали их, как тряпку, и многие были с ним согласны. Единственное, в чем был недостаток в плане подготовки – не получалось отработать, собственно, высадку: не было свободных кораблей, и кроме той бестолковой июньской тренировки попрактиковаться пока не удалось. Приходилось работать на макетах – эти веревочные сети на деревянных рамах вы запомните надолго. В октябре выдали спецификации на новые транспортеры-амфибии, но самих амфибий вы в глаза не видели. И ещё где-то на Новой Каледонии запропастился приписанный к вашей дивизии танковый батальон: Клонис и Донахъю слыхали краем уха, что он получает новые средние танки. И все же, несмотря на тяготы службы, эти восемь месяцев были чертовски хорошим временем! Красивая природа, двухсуточные увольнительные, отличная кормежка. Чуть теплое пиво в барах (тут так было принято, и вы привыкли), здоровенные креветки, огромные стейки с яичницей или каре ягненка, как захочешь, потом танцы, приветливые смешливые девочки, свиданки, коктейли, джаз... Никаких свистящих над головой пуль, никаких озверевших от нутряной ярости япошек, орущих "Марин-ю-дааай!" из-за соседнего куста, никаких ночных обстрелов, когда вжимаешься в темноте в сырую, пахнущую гнилью землю, и не знаешь, доживешь ли до утра. Благодать. Потом, в октябре прокатился слушок, что вас потащат на какие-то учения – типа наконец-то корабли нашлись, начальство хочет потренировать полномасштабную высадку где-то тут, на пустынный берег в Новой Зеландии. Вот буквально скоро. Видимо, как раз амфибии эти новые опробовать... Ну, учения и учения, что такого? Правда же?
-
Токийская роза - это почти слишком нуарно, чтобы быть правдой. Снимая шляпу (кокетливо так) перед японской пропагандисткой машиной!
-
Ну, с Богом! После таких новозеландских красот (и красивого поста) даже не хочется на фронт!
-
Эх, какая приятная пастораль. Хотя, чует мое сердце, что скоро будет "жарко." Отличное начало!
-
Уже подача заявки себя окупила. Классная игра и информация очень скрупулёзно собранная. Вся эта проработка... нет слов! В целом пост доставляет тоской по необходимости где-от там воевать ещё, когда можно тут "нозеландить" нормально(=
-
-
Роскошная работа по беку! Токийская Роза венчает все это сверху совершенно великолепным образом
-
Ради таких постов стоит покорячиться с баллоном от огнемета
-
Этот пост читается так, будто смотришь хороший и очень американский фильм про войну. Там в плюсах звучали слова «пастораль» и «великолепный образ Токийской розы» — они правильные. Чувствуется, что ты действительно провёл колоссальную работу. Вот даже градусы по Фаренгейту, Чикагские медведи, женитьбы на новозеландках, личности командиров — каждая мелочь учтена. Снимаю шляпу.
Ещё — это очень авторский пост. Пост-состояние, пост-настроение. Он заражает заложенной в него эмоцией. Я не знаю хорошо это или плохо.
Но это определённо не то, чего ждал читатель, когда читал описание модуля (все больше настроились как мне кажется на ощущение сводящей зубы тревоги) — и вот это точно хорошо.
-
-
Ну это конечно кайф) Особенно по зимнему времени за окном. Зачем нам вообще воевать где-то, давайте все тут останемся?
-
хорошо в Веллингтоне, даже уезжать не хочется
-
За вступление, полное деталей и вживания!
-
-
О, Веллингтон, крутяк. Я три месяца прожил в месте, видном на одной из фоток, и дом там уже был в то время! По пляжу с другой фотки много гулял, он тоже был недалеко. И надо было упомянуть, что там очень ветрено! Веллингтон — самая ветреная столица мира, между прочим! Там реально из пролива Кука постоянно дует, этот пролив своего рода трубу образует, по которой всегда сквозняк гуляет. Ну и пиков ледяных, конечно, из Веллингтона никаких не видно: настоящие горы на Южном острове, а на Северном только вулкан-копия Фудзи высотой в 2500 м, ну и холмики всякие.
|
После Аспурга в шатер заходит Архип. – Так, – говорит Луций, внимательно глядя на Архипа, когда его вводят в шатер. – Прежде, чем я начну спрашивать, хочешь ли ты сам что-либо сообщить, дать показания или сделать признание? Архип молчит недолго и смотрит на Луция спокойно, уже без былой паники во взгляде. Перед ним опасный человек, возможно, и не совсем человек даже. И всё же из самого скверного основное, что он может сделать с Архипом — убить. Пускай даже казнь будет мучительна, но за сегодня Архип умирал уже дважды, и мысль о смерти его больше почти не пугает. Да, вероятно, Луций может и кое-что ещё, о чём Архип не забывает ни на миг. Но предупрежённый — вооружённый, а разум Архипа, слава Митре, крепок. — Господин, мне известно, что Фейруза Аль Лахми в своём безумии вступила в бой с легионерами и ранила тебя. Сожалею, что меня не было рядом, чтобы остановить её. Сожалею и о твоей ране. Убей Фейруза Луция, одержи верх в своём сумасшествии, сожалел бы Архип тогда? Весьма. И даже если бы госпоже от этого стало легче, сожалел бы он ненамного меньше. Луций мог быть суров и жесток, мог быть загадочен даже для опытного мистика, мог быть страшен в своём праве вершить судьбы, но он был и умным командиром с важной для Рима миссией, и только от него зависело, вернётся ли весь отряд домой. Луций мог быть, вероятно, и кем-то ещё, о чём Архип помнил, но всё ещё медлил с выводами. Таился. — Признаться мне есть в чём. Я знал о безумии своей госпожи, но сперва не смел, а после не решался доложить. Ещё в нашу первую встречу она поведала мне о дэвах в своей голове и попросила оглушать её, если вдруг в важный момент она начнёт говорить что-то несуразное или вести себя… странно. Я клялся ей богами Олимпа, что сохраню эту тайну, так она просила. Но она говорила и то, что тайна эта не принесет вреда моему патрону или дорогим мне людям. Я слышал, её обнаружили всю в чужой крови, что значит, она убила кого-то из отряда. Я слышал, она оказала сопротивление при аресте. Я вижу твою рану. А ещё я знаю, что боги Олимпа мертвы. В моей клятве больше нет смысла. Сказав так, Архип словно вытянулся ввысь, хотя и так стоял перед магистрианом навытяжку. Просто одним камнем на душе меньше. — Об одном смею просить. Как бы ни были тяжки преступления моей госпожи, прими во внимание, что она несчастная больная женщина, испытавшая муки пыток и годы страданий. Когда она только появилась в доме Тавров, где служил я несколько месяцев, то, по рассказам рабов, не могла даже миску в руках удержать. Ей кисти обеих рук раздробили, и они неправильно срослись. А ещё она едва могла говорить. Если приглядеться к ее языку, он же чуть раздвоенный — ей жгли его раскалённым железом. Думаю, любой сошёл бы с ума от такого. Я даже слышал, в те дни по ночам она часто плакала, когда думала, что никто не видит. Слышал, все в её жизни предали её, от чего она разучилась верить людям, став полагать жестокость единственным ответом на всякий вызов. Вероятно, предательство, чем бы она ни считала таковое — её главный страх. Это и он тоже подстегнул её безумие. Архип едва заметно скрипнул зубами, не отводя взгляда от глаз Луция. И он тоже, магистриан. И он тоже. – Архип, – говорит Луций, чуть смягчая взгляд. – Ты представляешь себе, что такое Рим? Я тебе объясню. Рим это полсотни миллионов людей. Миллионов, Архип. Ты столько представить себе не сможешь. Каждый миллион – это во много раз больше, чем столько звезд, сколько ты видишь в звездную ночь. Это разные люди – сильные и слабые, заметные и незаметные. Многие из них страдают, многие гонимы, многие несчастны. Но они живут. Все они живые. Их так много, потому что Рим даёт шанс слабым. Да, жизнь их незавидна, но она и улучшается со временем. Варвары не дают шанса слабым, они борются за место под солнцем, пожирая друг друга, как звери. Поэтому двести тысяч готов – это предел. Если уничтожить Рим – не будет на его месте полсотни миллионов варваров. Будет двести тысяч готов, двести тысяч германцев, ну и так по окраинам по мелочи. А в остальном будет пустая равнина и города, заросшие лесом. А теперь постигни это! Я служу Риму, и многие другие служат, потому что речь идет о миллионах людей, об их жизни, смерти и страданиях. Разных людей, хороших и плохих, честных и подлых, всяких. Конечно, мы страхуем друг друга. Конечно, если я облажаюсь, будет кто-то, кто встанет за мной и прикроет Империю собой. Но так рассуждать нельзя – если все будут так рассуждать, всё рухнет, всё развалится. Каждый должен стараться выполнить максимум. Поэтому неважно, сколько страдала твоя госпожа. Неважно, красива она или уродлива. Подла или честна. Неважно, сколько раз её предавали, а сколько раз она, а она сама предавала, поверь. Пойми одно – если для Рима её надо уничтожить, это необходимо сделать, даже если она – ангел во плоти и страдалица, а я склоняюсь перед ней в восхищении. А если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле. Потому что страдания одного человека не стоят жизни миллионов. Потому что Рим – это сложная система. Варварское племя – это бревно. Рим – это повозка, несущаяся вперед. Она переезжает множество бревен, но даже маленькая ветка, вставленная умелой рукой в колесо, может отправить под откос всю телегу. Ты это понимаешь? Он качает головой. "Не туда ты смотришь, Архип." – Начнем. Как ты оказался в реке? Архип слушал молча, не кивая, почти не двигаясь, лишь изредка моргая. Он раньше не думал, что умеет быть таким неподвижным, а сейчас даже не обращал на это внимания. Рассказ магистриана. Луций умел увлечь за знаменем мысли, но что было на том знамени? Римский орёл. А кто принимал решения, куда править повозкой? Рим же ничего не решает, решает человек, каждый раз в каждом месте каждый из тех миллионов, которые должны стараться выполнить максимум. Конечно, чаще других решают такие знаменосцы как Луций. "Человек ли он?", — снова подумал Архип, но тряхнул головой, отгоняя несвоевременную мысль. Это совпало с предпоследним вопросом магистриана, отчего могло показаться, что эксплоратор не уверен, понимает ли. Он и не был уверен. Родина сгорела в пламени налёта, когда один такой возница увёл телегу куда-то в Персию, оголив тылы. Потом другой извозчик заключил союз с налётчиками и колесил, пока его самого не скинули наземь вместе с тыщами щепок. Вот следующий дал Архипу шанс, взрастив в армии мстителей. Почему они меняются так часто, и куда же тогда едет телега? Одно Архип знал точно — больному человеку телегой править не доверят, но и судить должны не так строго. И ещё то, что под откос отправляются и опытные возницы из-за какой-нибудь своей, иногда особой, болезни, о которой могут даже не подозревать. И тогда их тоже судят не строго. А иногда они винят других — ловкие руки и маленькие ветки, во избежание ответственности или из личной неприязни. — Я сам упал, господин. Я был с отрядом трибуна Татиона. Мы возвращались в лагерь, когда берег стал обрушиваться под нашими ногами, и я не успел отпрыгнуть с опасного участка. – Мне докладывали, где находится пещера, – говорит Луций почти что ласково. – Она не на берегу реки, и дорога к ней идет не по берегу. Иначе мы разбили бы лагерь прямо около неё. — Думаю, мы заблудились, господин. Был какой-то туман, и, должно быть, отряд сбился с пути. Я просто шёл замыкающим. Трибун Татион возглавлял. – Трибун Татион, – говорит Луций, – не докладывал мне ни о каком тумане. А между тем это странно, не находишь? Трибун не заметил тумана, а ты заметил. Ну ладно, чепуха, действительно, почему бы в лесу вечером не быть туману? Что в этом странного, да? Нормально? Нормально. Или же он специально поставил тебя замыкающим и никто не предупредил об опасном месте на берегу. Выглядит правдоподобно... а ты в тумане просто не заметил... Через какое-то время из шатра доносится крик магистриана: – У ТЕБЯ БЛЯДЬ В ГОЛОВЕ ТУМАН! – кричит Луций и даже не морщится от отдающейся боли в груди. – МНЕ ДОЛОЖИЛИ, ЧТО В ТРЮМЕ КОРАБЛЯ ДЕРЖАЛИ ЖЕНЩИНУ БЕЗ ЕДЫ И ПИТЬЯ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ!?!? ЕЁ ОТ ТЕБЯ ТОЖЕ ТУМАН СКРЫЛ!?!? А ты мне вешаешь лапшу на уши про то, какая твоя госпожа бедная и несчастная!? Кем, кем блядь ты себя возомнил? Не смей мне лгать про ебаный туман!!! Не смей мне лгать, лучник!!! Я тебе говорю чистым латинским языком, на кону жизни миллионов людей! Боги твои мертвы!? Из-за тебя пятьдесят миллионов могут быть мертвы! Из-за тебя и твоей убогой лжи! Ты не меня, не себя, не безумную бабу ставишь под угрозу! Ты их ставишь под угрозу, ты это понимаешь!? Я слышал, твой дом сгорел, а семью убили! Такой участи ты хочешь для всех них!? Мы не в ебаные латрункули на медяк здесь играем! Мы спасаем жизни! И тут каждая мелочь может быть важна!!! А ты мне говоришь такую чушь! Руки ей сломали! ОНА! ВЫРВАЛА! КОПЬЕ! У! ЛЕГИОНЕРА! СЛОМАЛА! ЕГО! ОБ МОЙ! ШЛЕМ! И ПРОБИЛА! ИМ! СТАЛЬНОЙ! ПАНЦИРЬ! Неправильно кисти срослись!? Что ты, мать твою несешь, а!? И главное, зачем!?!?!? Скажи мне, зачем ты врешь на каждом шагу!? Чего ты добиваешься этой ложью, а!? Чего!? В лагере вдруг стало очень тихо. Каждый прислушивался к голосу магистриана — уже давно люди не слышали, чтобы Луций Цельс Альбин на кого-то кричал. В Новиодуне у Архипа душа бы ушла в пятки, но здесь и сейчас он выслушал гневающегося магистриана едва шелохнувшись. И отвечал тоже спокойно, не дрожащим, разве что на пол-тона повысившимся в ответ на крик Луция голосом: — Туман был. Спроси любого в отряде, господин, спроси по отдельности, если желаешь. Это из-за тумана мы добрались до лагеря так поздно, уже после заката. Женщина в трюме. Суннильда, рабыня, готка. Я говорил с ней несколько дней назад, именно от неё многое и узнал о Фейрузе. Она, веришь ли, господин, считала, что они с госпожой любовницы, что она просто наказана ею за какую-то оплошность. Тут Архип совершил то, о чём раньше бы в такой ситуации и помыслить не мог. Улыбнулся. Глядя прямо на разъяренного магистриана взял и улыбнулся. И даже голос обратно на пол-тона понизил. — Руки срастаются, господин, раны заживают, аве таланту Клавдия Квирины, а безумие и отчаяние придаёт человеку сил. Я выжил один из деревни, а полное просветление рассудка обрёл лишь в легионе, убив тридцатого ли, сорокового ли гота. Я был тощим заморышем, а уподобился Аполлону. Я многое видел на войне. Архип замолчал и заметил, что даже дышит ровно. Кивнул. Митра рядом. — Всё сказанное мной сейчас правда, господин. Я готов спасать жизни, как ты и говорил. "Если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле". Я не думаю, что смерть больной женщины спасёт Рим. Но я легионер, эксплоратор, телохранитель. Сенатор Аврелиан доверил Фейрузе Аль Лахми долю этой экспедиции, а я лишь служу ему по приказу комита Фракии Лупицина. Подвергать же сомнению разумность чьих-либо действий — доля агентов-ин-ребус. Я всё понимаю. Луций смотрит на Архипа и меняется в лице. Но нет, лицо его не становится красным, бледным или суровым. Он начинает смеяться. Он хватает себя за грудь, стараясь унять боль, но ничего не может с собой поделать. Он хохочет. – Аполлону... ой... я не могу... Аполлону... Уподо... упо... Аппо... Многое... виде... Ох... я... Господь милосердный! Он закрывает лицо рукой. Он какое-то время просто не может смотреть на Архипа. – Апо... Аполлон, тебя только что вытащила женщина из канавы с водой! На веревке! Ох... Сука! Он снова начинает смеяться, едва не до слёз. – Архип. Ты – не врач. Ты не можешь давать заключения о том, у кого как срослись руки, кто безумен, а кто нет. Оооох! Луций с трудом перестаёт смеяться. – Ты пойми. Каждый раз, когда ты врешь, недоговариваешь, ты приближаешь её к смерти. Я могу представить, зачем ты пытаешься выставить её бедной больной женщиной. Но не нужны мне твои оценки. Оценки я, слава Богу, за двадцать пять лет давать научился сам. Мне нужны факты. Кто. Что. Когда. Кому сказал. Что сделал. Тогда я смогу разобраться в этой каше. И сделать вывод. Может быть, он будет в её пользу. Может быть, нет. Но это будет взвешенное решение. Луций разводит руками. – Ну, а если не смогу, то что? Сам понимаешь, что. Кто-то умрет. Потому что смерть больной несчастной женщины, может, и не спасет Рим, но точно не сделает Рим слабее. И это точно не тот человек, который должен вести переговоры с гуннами. А вот смерть сильной, хитрой, закаленной в боях, разбирающейся в политике – может быть и полезна, и опасна. Не вари эту кашу, Архип, она и без тебя уже густая. А вместо этого помоги мне разобраться в ней. Расскажи мне о том, чего я не знаю, а не о том, что знаю и без тебя, только в неискаженном враньем виде. Луций фыркает, не в силах сдержаться и еле слышно бормочет: – Аполлон... Через некоторое время до людей донесся... смех Луция. Нет, не смех – хохот! Могло показаться, что Луций смеется едва не до слез. Так хохочут, услышав что-то абсолютно нелепое, хлопая себя по коленке и качая головой. Неразборчиво доносится одно слово, которое он, сквозь смех повторяет несколько раз. Кажется, это "Аполлон". Не выдержал и заглянул в шатёр один из караульных. Видимо, он решил что Луцию нужна помощь, но увидев правду тут же отпрянул. Было слышно, как Луций приказал ему: – Зайди! – Ты же был вместе с Татионом в лесу? Расскажи, почему так вышло, что Архип упал в воду, а никто больше не упал? Легионер явно смутился. Приказ выполнил, встал потупясь, словно не зная, стоит ли отвечать нечто важное… Но потом очевидно вспомнил вопль магистриана и быстро произнес: — Да когда берег рушиться начал, все побежали, а он встал и смотрел в воздух, как баран на новые ворота! В глаза Архипу он старался не смотреть – Возвращайся на пост, – говорит Луций. Он представляет, как Архип стоит на берегу, словно статуя языческому богу, и ему опять становится смешно, но он не подаёт виду. – Ну так что, есть что сказать? Эксплоратор тоже не выдерживает и смеётся вместе с магистрианом. Просто и душевно. Совсем по-человечески. А потом серьёзнеет. Слышно, как Архип тоже смеется, просто и душевно. Совсем по-человечески. — Ты про туман-то расскажи — с новой улыбкой просит его Архип. Луций кивает, мол, рассказывай. — Был туман. Мы из-за него действительно заплутали и оказались на берегу. Потому и вернулись позже заката, хотя ты, господин, приказал успеть до темноты. Декан Юний сказал, мол, туман ведьма-Фейруза наслала, чтобы тебя, господин, погубить, а мы не успели помочь тебе в срок. Потому что где это видано, чтобы туман полз за тобой, а на всем остальном острове его не было! – Ну ты же видишь! Я и сам тут справился, – улыбается магистриан. – Ступай. Он переводит взгляд на Архипа. "Нууу?" – говорит его взгляд. Легионер отсалютовал и вернулся на пост. Солдат вскоре выходит. Лицо у него слегка виноватое, но ещё больше – ошарашенное. "Ну вот видишь, а говорил, вру", — отвечает взгляд Архипа, но вслух он говорит иное: — С чего же начать, господин? Если бы я понимал, в чём ты подозреваешь Фейрузу Аль Лахми, мне было бы проще отвечать, но я помню, вы всегда общались душа в душу. Всегда... за исключением того случая, на второй день морского пути. Когда она закричала в твоём шатре, на палубе корабля, и поднялась дикая суматоха. Меня не пустили тогда внутрь по приказу трибуна Татиона, но я слышал, что ты спал будто в трансе и очнулся здоровым, сразу же одного за другим отослал врачей. Моя же госпожа якобы была в порванной одежде, и очнулась в скверном состоянии. С того дня она сильно изменилась, стала раздражительнее, холоднее, злее. Словно её безумие вдруг ожило, окрепло. Да. Фейруза до и Фейруза после — будто два разных человека. Это то, что я заметил, господин, но я не знаю, что случилось в том шатре. – Не-не, – говорит Луций. – Начни-ка с тумана. Почему Декан Юний так сказал? И почему ты не сказал, что туман полз за вами? И на что ты смотрел, как баран на ворота, вместо того, чтобы отпрыгнуть, как Аполлон, когда все остальные пятнадцать человек отпрыгнули? Архип вздыхает и поджимает губы, впервые за весь разговор немного медлит с ответом. — Ты, вероятно, знаешь, господин, зачем мы уходили к той пещере. Я не могу говорить об этом много. Но потом, когда мы вышли, мне было видение от Непобедимого. Вот и засмотрелся. Это всё, что я могу сказать. А потом я и упал сразу, чуть не захлебнулся в реке. Аве Тамар. Я обещал ей свой лук за спасение. И память. Если туман и пополз за отрядом, то этого я уже не видел. – Ты не можешь говорить о мистерии. Я не настаиваю, – разводит руками Луций. – Давай немного подытожим. В ходе этой мистерии декан Юний узнал что-то такое, из-за чего предположил, что Фейруза Аль-Лахми задумала меня убить. Примерно в это же время она действительно попыталась меня убить. Потом тебе было видение, о котором ты также не можешь говорить. Ещё ты назвал её больной несчастной женщиной. Что ж, ты очень помог Фейрузе Аль-Лахми, Архип. Что-нибудь ещё? — Тебе судить, господин, — Архип говорит осторожно, но уже вновь непринуждённо, спокойно, — но всё, что я поведал тебе о госпоже — правда, пусть и со слов рабов, её знавших лично, там, на вилле Тавров, из последних — Суннильда. Они все описывали её как безумную уже тогда, да и господа знали, Флавия Лупицина, её муж, сенатор Аврелиан, это может и Клавдий подтвердить, он служил им дольше меня и Тиеста. Фейруза уже тогда заявляла о себе как о царице, за что её даже били порой другие рабы. Она порой и не пыталась защищаться, словно хотела, чтобы над ней издевались, били. Рассказывала даже, что якобы лично убивала римских легионеров. Словно чтобы ей хотелось отомстить. В то же время была забывчива, непредсказуема, ни с кем не пыталась подружиться. При том, что у неё был доступ к хозяйской библиотеке, она не пропадала там днями и ночами, не пыталась вызнать ни через манускрипты, ни через людей всё возможное об империи, её легионах. Она не работала в птичнике, никто не видел её ни разу ни с птицами, ни с незнакомцами, пропадающими после странных разговоров. Обычная безумная рабыня, уже тогда. Архип взял паузу на прочистку горла кашлем и продолжил: — Я задавал такие вопросы Суннильде из настороженности, потому что после того дня и того случая в вашем шатре госпожа сильно изменилась, перестала походить на себя прежнюю. К тому же... у нас же была война с персами. Подумал, а вдруг она шпионка! Потому такие вопросы. Но если она не пыталась добыть важные сведения и не передавала их птицами или связными, то выходит, и шпионить тоже не могла, тем более такая искалеченная, ну, какой она была в то время. Тогда я спросил про колдовские ритуалы, подумал, вдруг её безумие из-за них? Но и про это Суннильда отвечала только "нет". Они с Фейрузой обычно спали вместе, от Фейрузы же она и знала, что та поклоняется только персидскому богу солнца и в глубине души очень боится попасть в персидский ад, но понимает, что за свою прежнюю жестокость вероятно там и окажется. – И? – спрашивает Луций. — Тебе решать, господин, — повторяет Архип, — насколько она опасна Риму и безумна ли. Я лишь говорю, что она была безумной уже давно, а ещё безумней стала ровно после того случая. Возможно, Тиест мог бы сказать про него больше, он чуткий в таких делах. – А причем тут Тиест? – спрашивает Луций. – Вы с ним это обсуждали? — Он же мистик, астроном, — отвечает, не моргнув глазом, Архип, — Я лишь был обеспокоен её изменениями, спросил его, не чует ли он в ней тех дэвов, про которых она сама мне говорила. Он же просто сказал, что дэвов в ней нет, и был весьма уверен в этом, вот и всё. Значит, она просто безумна. – Изменений никаких не было, лучник, – говорит Луций с сожалением, словно сам себе, а не Архипу. – У неё был припадок, вызванный качкой и вином. В ходе него она узнала или решила, что на ней висит проклятье. Любой от такого тоже стал бы раздражительным. Он вдруг поворачивается к Архипу. – Слушай, – спрашивает он. – А ты не замечал, пока ты находился рядом с ней, что тебе словно... перестало везти? Словно что-то идёт не так? Как будто ты ловил рыбу, и у тебя перестало клевать? — Не думаю, — неуверенно тянет удивлённый как вестью о проклятье, так и последовавшим вопросом Архип, но сам задумывается, — В течении морского перехода я подстрелил дельфина и выиграл то соревнование у варваров, ещё общался с арабками, пытаясь понять, на что они способны. Но всё это было до того случая. Кстати не думал, что арабки не станут защищать госпожу при её аресте, но, быть может, это их стали преследовать неудачи? Или же они тоже заметили, что с ней что-то не то? Хм, а ведь потом мы с Эморри разведали тот остров... и не могу сказать, что нам сильно повезло. Мы узнали немногое, хотя и сами никому не попались. Но госпожа... я всё же видел иное. Проклятье? Вот это странно. Ночью того же дня она неожиданно вызвала меня к себе и... её будто подменили. Она требовала, чтобы я... овладел ей, грубо, жёстко. Она говорила совершенно иным голосом, вела себя совершенно иначе, без тени господского величия. У неё словно бы даже глаза изменились, хотя может то и была игра полумрака, но она точно была иной, будто другой человек внутри человека. Но я не взял её, клянусь жизнью! Только, господин... прошу тебя, сохраним это в тайне, о таких срамных вещах возвещать не пристало... Всё, что я хочу сказать — она была безумна и раньше, но чем больше общалась с тобой, тем безумнее становилась. Быть может, даже просто находясь рядом с тобой... Самоконтроль Архипа всё же даёт трещину, и он взволнованно делает шаг в сторону магистриана, почти припадает на колено, но смущённо встаёт и тут же горбатится. — Господин, прошу тебя, ты не можешь быть так жесток и бездушен, каким кажешься. Поговори с Тиестом. Не как с колдуном-преступником, но как с ведающим человеком, способным помочь. Я тёмный глупый пагани, я не могу знать таких вещей наверняка, но я чувствую, здесь что-то не так. Ты говоришь, припадок, качка, вино... но проклятье? Я знаю многих, кто перебирал с вином, но у простых людей никогда не доходило до разговоров о проклятье. Может быть, здесь скрыто что-то большее. Может быть, в тебе скрыто что-то большее. Прошу тебя, господин, поговори с Тиестом. Луций слушает Архипа сначала серьезно, а потом опять начинает смеяться. Не так громко, как в прошлый раз, но сдержаться не может. Через некоторое время слышен несколько взволнованный голос Архипа, но что он говорит, понять нельзя. Затем Луций опять смеется, но уже тише, можно подумать, что он старается сдерживать смех, но у него не получается. Потом он снова говорит громко, почти кричит. Доносятся обрывки отдельных фраз. Потом он говорит: – Архип. Я не знаю, возможно, Фейрузе ещё что-то может помочь. Врачи, она сама, священник... А может, никакая помощь ей и не нужна. Не знаю. Но вот что я точно знаю – тебе не поможет ничто. Увы, глупость не лечится, – он разводит руками. – Я помолюсь, чтобы из-за твоей глупости тебя однажды не казнили. Он смотрит на Архипа, как на ребенка. – Ты что, решил, что это я её свел с ума? Чтобы... чтобы, мать твою, что сделать? Зачем мне в отряде безумная женщина, которая может повести себя как угодно? Да ещё и распоряжается кораблем, капитаном, рабами, воинами, большей частью продовольствия... Но хорошо, предположим, я это сделал, чтобы навредить ей. Предположим по любой причине я просто решил свести её с ума, чтобы иметь повод убить. Так я его получил. И какого хера её сейчас пользует Квирина и она ещё дышит!? Какого хера я зову тебя и разбираюсь во всём этом!?... Господи, Архип... Луций машет рукой. – Ты понимаешь, что это ты был с ней постоянно рядом! Ты же её телохранитель! Гораздо чаще, чем я, с самого Новиодуна! И тогда уж тебя с большей уверенностью можно обвинить в этом, а не меня, который на корабле заговаривал с ней от силы трижды! Или Квирину! Чего ему стоило опоить её!? Наверное, "вы вдвоем это подстроили, чтобы она меня убила"! Почему такие дикие мысли мне в голову не приходят, а?!... Господи... вот болван... Ему становится жутковато, потому что он думает: "И вот такого идиота я хотел сделать центенарием, даааа." – Иди, Аполлон. Толку от тебя... К воде больше не подходи, а то Нептун утащит. "Я ему про Рим. Про пятьдесят миллионов людей. Про... А он говорит, у неё лицо изменилось. Глаза. Без тени, говорит величия! Боже, дай мне не помереть от смеха." Архип пытается сказать что-то ещё, вставить слово, хотя бы намекнуть на то, что магистриан может быть ни в чём не виноват, что оно просто так устроено! Но того не перебить. Такие люди всегда знают, чего и сколько хотят сказать, когда начинают говорить. Ни словом меньше, ни словом больше, а вот услышать их должен каждый. Значит, прошло время терпеливого внимания. Архип сглатывает, кивает и выходит. Потом Архип вышел из шатра. (Совместно с Магистром и Драагом). Луций выходит из шатра. С неприязнью прислушивается к грому. "Проклятье! Почему уже второй раз, как я пристаю к берегу, вечером начинается ливень? Ещё и выступить завтра не сможем, потому что река разольется и с острова будет не переправиться. Опять что ли Руис своё мутит?" А правда. А вдруг опять? "Что он мне, зря что ли на скалах там мерещился? Это такая сука, что пролезет в любую жопу и вылезет из любой дыры. С ним надо ухо востро. А предостережен, значит, вооружен." Луций жестом подзывает одного из солдат и говорит ему что-то вполголоса. – Мухой к Савагу. Во-первых, посмотри, что он делает, и все ли спокойно у рабов. Во-вторых, спроси его, были ли днём приметы, что вечером будет гроза, или нет. А если были, то какие и отчего не доложил. Все понял? Марш. Затем он отводит собравшихся свитских чуть в сторону. – Как некоторые из вас видели сами, я арестовал Фейрузу Аль-Лахми по подозрению в безумии. Вместо того, чтобы дать ответ, почему её одежда в крови, либо с достоинством сложить оружие, как поступил бы, безусловно, человек здравомыслящий и невиновный, схватилась за оружие и напала на меня, Императорского Агента. Это само по себе является подтверждением либо её предательства, либо безумия. Не скрою, есть и другие подозрения на её счет, однако пока что знать о них, вам не нужно. Я веду следствие и поспешные выводы ни к чему. В любом случае сейчас она разоружена, и выполнять её приказы вам не следует во избежание новых жертв, и чтобы не стать пособниками безумия или измены. Как сложится ваша дальнейшая судьба, зависит от вас. Он обводит пристальным взором свиту Фейрузы, останавливаясь на Тиесте. – Тиест Метаксас. Ранее ты просил меня собрать людей, причастных к управлению походом, чтобы о чем-то объявить. Все они здесь за исключением некоторых, которых я извещу отдельно. Если ты считаешь, что кому-то из собравшихся, слышать это не следует, назови их, и они будут удалены отсюда. Если же нет – говори, что хотел.
-
-
лишь одно твердит айболит: "аполлон, аполлон, аполлон" Это какой-то паноптикум
|
Деверо ответил на твой поцелуй так жарко и даже яростно, словно пытался выразить в нём все поцелуи, которые хотел бы подарить тебе, но уже не успеет. По его крепким торопливым объятиям ты поняла, сколько в нём сейчас невысказанной тоски и жажды жизни. Но времени у вас не было. Он сказал тебе: – Встань тут, за дверью. Только когда услышишь, "в чем собственно дело," – тогда беги. Проверил ещё раз револьвер, сунул сзади за пояс, собрался с духом и вышел. С противоположного конца дома донесся торжествующий треск, с которым солдаты Миллса высадили вашу входную дверь, и топот ног. – Стоять! – крикнули на улице. – Кто такой! Назови имя! – Я истопник! – воскликнул майор. – Скорее, помогите! Там офицера ранили! – Ты и ты! Внутрь, живо! Мимо тебя прогрохотали сапоги солдат. – Имя! Подними руки! – Франсуа Люсье! Я в этом доме работаю уже полгода. Простите, я не очень понимаю... а в чем собственно дело? И ты выскользнула в темноту, стараясь не глядеть туда, где были солдаты и майор. – Стоять! Стоять! Стрелять буду! – закричал тебе кто-то, и сухо, отрывисто тявкнул первый выстрел. Сердце упало, и ты побежала, как лань, как никогда не бегала раньше, стуча каблуками по мостовой. Сзади слышалась стрельба, ругань, снова стрельба, топот ног, крики "Стоять!" Ты бежала, пока не поняла, что придется снять туфли – иначе каблуки будут выдавать тебя стуком. Почти на ходу ты скинула туфли, подхватила их и понеслась пуще прежнего, не чуя ног. Даже луна выглянула из-за туч, чтобы посмотреть на тебя. Периодически на тебя лаяли собаки, ты петляла по улицам, совершенно не понимая, где находишься. Ты вообще не то чтобы много гуляла по кварталам вокруг дома, но все же ты прожила в городе больше трех лет, а для солдат, вылезавших из казармы только для патрулирования улиц, он оставался чужим и враждебным. Ты проскальзывала в какие-то калитки, неслась вдоль заборов, протискивалась в дыры между досками, скрывалась в переулках, вслушиваясь в звуки ночи и стараясь разобрать стук сапог у себя за спиной, и в какой-то момент поняла, что больше никто не гонится. Тогда ты опустилась прямо на землю, прислонилась спиной к забору, и попыталась успокоиться. Это было нелегко. Ночь стояла теплая, и ты понятия не имела, где именно остановилась. Плутать дальше не имело смысла, и ты просто подождала утра, чтобы по восходу солнца понять, в какой же стороне река. Семнадцатилетняя юная девушка, одна, в домашнем платье, с зонтиком в такой час смотрелась подозрительно, и ты подождала ещё, хотя бы до восьми утра, а затем принялась искать жильё брата. Город ты знала не лучшим образом, срдце уходило в пятки как только на улице показывались синие мундиры, да и от простых прохожих ты старалась по возможности прикрываться зонтиком, на пустынных улицах тебе казалось, что взгляды буквально всех прикованы к тебе. Честно говоря, примерно так оно и было. Но к счастью на одном из перекрестков тебе подвернулся рано вышедший на работу извозчик. Ты назвала ему адрес, он окинул тебя долгим взглядом, назвал цену, ты молча кивнула, и он тебя повез. Чертовски хотелось попросить его поднять кожаный верх, но в такую теплую погоду это было бы ещё более подозрительно. Брат снимал комнату в трехэтажном доме, но дом был, конечно, не чета твоему. На третьем этаже располагалось четыре комнаты, и он занимал всего одну. Служанка тоже долго и пристально разглядывала тебя, с явным сомнением. Пришлось сказать, что ты его сестра. Сомнения во взгляде не убавилось, но в итоге она все же проводила тебя наверх по темной лестнице. Марк вылупился на тебя, как на призрака. Глаза его были красными спросонья, он как раз брился и успел побрить только половину лица. – Проходи, Милли, проходи, присаживайся – указал он тебе на кресло, стирая мыльную пену полотенцем. Кресло было рассохшееся, скрипучее, а вся комната небольшая, но и не крошечная, обставлена безвкусно и не особенно дорого: кровать, ещё не убранная после ночи, трюмо, письменный стол, вешалка, пара кресел и курительный столик. – Что-то случилось? Что тебе налить, бренди или лафиту? – спросил он, наливая себе лафит. Кажется, трезвость не входила в число его добродетелей. Потом он, видимо, понял, что для спиртного рановато. – Можно попросить кофе, если хочешь. Он тоже сел в кресло и выслушал твой рассказ о произошедшем ночью. – Да, попала ты в переплет, сестренка, – покачал головой Марк, оттопырив губу. – И как тебя угораздило? Слуги? Вот мерзавцы, ну наверняка слуги, кто же ещё... Но сказал он это всё с какой-то нехорошей интонацией. Сочувствие в ней было какое-то ненастоящее, а словно бы злорадное. – Что собираешься делать? И только когда ты сказала, что за его счет собираешься покинуть город, он засмеялся, показывая все тридцать два зуба. Он захохотал, как сумасшедший. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и перестать покатываться со смеху. – Милли, мне даже как-то неудобно... – начал он. А потом махнул рукой, и в глазах его зажглись недобрые огоньки. – Да что там, вполне удобно! Милли, я... ох, ну ты далааа... Потом он спросил: – Ты знаешь, почему я сбежал из дома? Ну, знаешь ведь, там ничего не светило. Старый пьяница всё развалил. А знаешь, куда я попал? Что я делал? Чем жил? Жизнь моя, Милли, была не сахар. Чего я только не отведал в старом-добром Новом Орлеане, – он засучил рукав и показал тебе страшный шрам, от середины предплечья обвивавший локоть. – Это от бутылки. А раз помню... помню один раз мне отбили почки в порту. Я лежал на каком-то заброшенном складе, на куче гнилой тростниковой соломы, смотрел в потолок и подыхал. Смотрел на серые гнилые доски, смотрел и думал: "Ладно, всё по-честному, я сам это выбрал. Подохну – значит, слабый. Выживу – буду дальше бороться." И знаешь что? Я выжил. Жрал помои, мёрз, но выжил. Поднялся с самого дна. Пришлось покрутиться. Зато я выбил себе место в мире. А ты... Па просто выдал тебя замуж, и ты зажила, как королева. Вот так просто! Просто постояла в церкви, запрыгнула к толстячку в постель, и – особняк, достаток, экипаж, деньги, слуги! Всё! И ещё... и ещё ты у нас оказалась спасительница! Ты знаешь, я ведь попытался тогда, прежде, чем идти к тебе, встретиться с отцом. Ну, просто поговорить. Знаешь, что он мне сказал.? "Ты меня бросил, а Милли спасла! Убирайся вон!" А ты... ты даже не попыталась меня найти! Тебе даже неинтересно было, жив я ещё или подох! Да что там. Я понимаю! Красивая жизнь! Красивая жизнь, да, Милли? Скажи, тебя за всю твою жизнь хоть раз ударил кто-нибудь? Я помню, в детстве ты вонзила иголку в палец, когда вышивала. Сколько тебе лет было? Тогда весь дом словно с ума сошел! Все вокруг тебя так и бегали, как ненормальные! Конечно, ты же папина любимица! Ну так что, кто-нибудь хоть раз тебе сделал так же больно, как та иголка? Нет, никто? Ммм. Даже Мишель, которому ты изменяла направо и налево? Я сначала подумал, что он полный кретин. Потом, что он тюфячок. А потом... ты думаешь, он не замечал, да? Я его спросил однажды, а он ответил, что это не в его стиле, бить женщин. А так он вообще не размазня, кстати, с ним можно дела делать. Но мне кажется, ему просто не хотелось признавать, что жена изменяет, хотелось сделать вид, что ничего этого нет. Он даже отцу твоему ничего не говорил. Старик до сих пор уверен, что ты вся из себя такая лапочка. А ты... Господи Боже, Милли, какая же ты шлюха! Ну, я как старший брат просто обязан это сделать! И он ударил тебя тыльной стороной руки по лицу. Это была даже не пощечина – это была оплеуха, такой силы, что голова твоя откинулась и кресло жалобно скрипнуло. Правую щеку обожгло, в глазах непроизвольно навернулись слезы. Это действительно было намного больнее, чем всё, что ты помнила из своей жизни. – Привыкай! – заорал Марк. – Такой теперь будет твоя жизнь! Ты думаешь, федералы с тобой церемониться будут!? Не будут! Они полные идиоты, да, но у них есть одно свойство. Они никогда не прощают предателей! Он снова налил себе и разом выпил. Потом вытер губы по-простому, рукавом, налил ещё. – Какие к черту слуги! Это я тебя выдал им! Нет, сначала, я тогда подумал: ну, раз я такой плохой, а ты такая хорошая, то и правда, чего церемониться! Используя-ка я тебя. Тогда все наши* думали, на кого работать – на янки или на серых. И я один из первых начал. И неплохо поднялся! Мы кучу людей этого Деверо переловили. Чуть его самого пару раз не поймали. Хитрый, сволочь, хитрый он был. Если бы не ты, мы бы его черта с два замели. Хотя... вас бы все равно рано или поздно Лиза вычислила. Её сюда Додж прислал, последить за обстановкой, а то у Бэнкса вечно такой бардак был, я удивляюсь, как вы его самого не выкрали. Смешно получилось: Миллс даже не знал, что у него под носом человек Доджа, спохватился, проверять полез. Нет никакой шхуны, Милли, и канонерки никакой нет. Просто когда сам адмирал говорит, что есть, все верят, что действительно есть. Не может же адмирал не знать, какие у него корабли! – Марк снова засмеялся. Потом, словно что-то вспомнив, похлопал себя по коленке. – А, и карты... Господи... карты! Ох, сестра, ну ты мне удружила. Ты поняла хоть... хотя нет, куда тебе. Это же, кроме пары кретинов, были первостатейнейшие шулера. Знаешь, почему они с тобой играли? Ну, во-первых, почему бы и нет, деньги есть деньги, как говорится с паршивой овцы. А во-вторых... эти побрякушки, которые я сдавал в ломбард – это же всё или краденые вещи, или с грабежей. Знаешь, почему они так дешево шли? Потому что половину я возвращал им. А почему они их через тебя пропускали ты хоть поняла? Потому что так все концы обрубались. Вот их нашли бы и начали ниточку распутывать. Спросили бы меня. Я бы сказал, что мне дала сестра. Ты бы, конечно, не стала меня подставлять, и сказала бы: ага, я дала. И тебя бы спросили, откуда они. А дальше... ты бы ни за что не сказала, что выиграла их в карты, ведь тебя бы спросили, на что ты играла, и ты бы язычок-то свой прикусила. Деньги же от Деверо! Мне иногда даже хотелось, чтобы кто-то к тебе пришел, ну, просто посмотреть, как ты выкручиваться будешь. Ох, ну я все равно с этими картами повеселился! Прямо жалко будет с тобой расставаться. Но, с другой стороны... с другой стороны, когда тебя посадят, а тебя посадят, плантация достанется мне. Не мелким же! Это меня утешит, черт возьми. Мда. Он посидел молча, о чем-то размышляя, глядя мимо тебя. Потом спохватился. – Ладно, сестренка, поболтали и хватит. Марк Дарби, твой родной брат, встал и, достав из кормана ключ, помахал им в воздухе. – Запру тебя тут, посиди, подумай, пока я за полковником схожу. Можешь в окно выпрыгнуть, если жить надоело, хотя не советую. Не лишай старину Миллса удовольствия, он заслужил свою месть. Но, если настаиваешь, могу тебя связать! – Марк развел руками и хохотнул.
-
Какая яркая, красивая, трагичная история выходит!
|
Наступил снеговорот 579 года. Этот снеговорот был не такой, как все предыдущие, потому что теперь ты была совершеннолетней, а значит, тебе полагалось первые присутствовать на Большом Совете Королевства. Каждый год Зимний Совет (регулярный, хотя король мог созвать лордов и на внеочередной) был большим событием. Сир Фромор объяснил тебе, что этот Совет – не для того, чтобы принимать решения, а для того, чтобы их утверждать. Вот Король с малым советом придумал что-нибудь – новый закон, указ или налог – и теперь лордам надо это как-то проглотить. Потому что королевская власть, конечно, самая сильная и самая важная, и король может пойти против любого из своих лордов, но... не может идти против всех. У Короля так много власти, потому что он нужен своим подданным, прежде всего лордам. А если он будет править так, что все они разозлятся, могут быть проблемы. Отсюда и необходимость собирать Совет – чтобы не жаловались потом, что мимо них какие-то законы принимают.
В этом году обсуждались довольно скучные вещи – пошлины на строительство крепостей, пересмотр некоторых пунктов Уложения о Реках (его очень ждали солобмарские лорды), некоторые вопросы по земельному законодательству (роннемарские и кинстмарские маркграфы, как обычно, старались отхватить друг у друга кусок, и роннемарцы предпочитали делать это, опираясь на законы). Все ждали решения относительно торговли лошадьми – когда уже разрешат продавать за границу меринов, в этом году или в следующем? Папа всё никак не разрешал, говорил, к чему это приведет? Что эльфы и Ольсверцы усилятся? Зачем нам это нужно? Не нужно! Были ещё свои дела у северян – они там что-то меняли в лесном кодексе, но там дела касались в основном Таннмара, поэтому интересовали в основном Хадрифов и Уцмерау. Кроме того намечались обычные тяжбы между рыцарями, которых судил Суд Лордов, в котором Король принимал участие, но только как один из Лордов.
Этот совет оказался для тебя большим испытанием. Сначала всё выглядело ну почти как на балу, только публика постарше и сплошь мужчины: куча очень дорого и красиво одетых людей, с цепями, гербовыми поясами и позументами, с изумительными эмалированными нотами на подбитых мехом плащах, с изящными перьями. Некоторые – молодые и заинтересованные, другие – дряхлеющие и скучающие, или же суровые, умудренные опытом. Так с первого взгляда и не определишь, кто из них славный воин, а кто сражается разве что с гусиной ногой. Две сотни лордов в одной зале – это само по себе величественное зрелище, а уж когда подумаешь, что вот эти люди управляют почти что всем в вашей стране, становилось даже слегка не по себе, хоть ты и принцесса. Но потом началась тоска. Вот глашатай читает закон. В законе перечислено всё, что можно перечислить, а затем писарь читает, какие места из него будут выкинуты, какие изменены. Потом лорды в зале сбиваются в кучи и начинают совещаться, иногда спорить. Конечно, интересно посмотреть, кто с кем вместе, а кто порознь, но несколько дней подряд так сидеть и ничего не делать, просто смотреть на то, как лорды шепчутся между собой?! После лорды голосуют – одни идут направо, под белое знамя, вывешенное на стене, другие налево, под черное. Если непонятно, сколько где человек, начинают пересчитывать. А ты знай себе сиди на троне и молчи. Каждый день заседания заканчивался торжественным обедом, но никаких танцев не было – подчеркивался серьезный характер действа. В начале совета обеды были напряженные, люди осторожничали, посматривали друг на друга украдкой. Ближе к концу уже пошло повеселее – некоторые вместе напивались вином, иные одаривали друг друга взглядами, полными открытой ненависти. Но дальше перебранки дело не зашло – никого не отравили, не пырнули ножом, не облили вином. Скукота!
Скуку скрашивал виконт Нермер – это был новый королевский герольд взамен того старичка, что чуть не опозорил двор во время бала. Виконту было 22 года, и многие к нему относились скептически, как к выскочке, но он быстро доказал, что королевский совет для него – легкотня: гербы абсолютно всех собравшихся лордов он знал наизусть, словно перед каждым ответом заглядывал в книжку. Когда стало совсем невмоготу, ты подозвала его и начала спрашивать про тех, про этих... А кто это такой, а кто это? Он рассказывал про всех, конечно, без политической подоплеки, но он знал примерный размер надела и войска всех графов и маркграфов и истории большинства гербов. Он рассказал тебе, что, например, у Леммвархов русалка на гербе нарисована не просто так: история гласила, что основатель этого рода сразился с водяным конем Земхальга, затем силою молитвы рассеял чары, наложенные на деревню русалкой, а потом женился на ней, от чего у неё отпал хвост и она превратилась в обычную женщину. А вот у Валерау из Кинстмара нарисована игральная кость – и это не просто так! По преданию первый граф Валерау играл в кости с королем Ольсвера, а череп изображен, потому что проиграв всё, он поставил свою жизнь. Потому и девиз их: "Жизнь ставлю на кон, честь никогда." А вот у Бальденау изображен дуб, синий столб и четыре подковы. Это – история одного из основателей рода, который сбежал из дома на войну через реку на неподкованной лошади, а вернулся на лошади, подкованной золотыми подковами, что, наверняка, легенда, но тем не менее. И так далее. С этими историями совет прошел все же не так скучно, да и папа не сердился – если бы ты с фрейлинами болтала, тогда другое дело, а так "принцесса хочет разобраться и запомнить гербы знатных родов", такому можно только порадоваться. В какой-то момент тебе в голову пришла мысль: А каково ему сидеть, сжимая скипетр и державу, и ждать, пока лорды наговорятся? Но таков обычай, а перед обычаями зачастую бессильны даже короли.
Совет закончился большим обедом, и лорды разъехались. Потянулись однообразные снежные дни – морозные, свежие, иногда ветреные. Изредка тебе разрешались конные прогулки, но специальный человек следил, чтобы ты не простудилась. Сир Фромор учил тебя свертмарскому языку. Давался он тяжело, даже почему-то хуже, чем эльфлир, а уж по-ольсверски ты уже щебетала, как птица. Твой учитель был терпелив, но его брови, и без того густые, нависали над глазами, как тучи. Дурацкий это был язык, язык восточного побережья: с кучей глупых правил, с кучей слов, заимствованных из каких-то диких островных наречий. С твердой "р", так не похожей на мягкое красивое "р" верлира. Вот перед тобой - открытая книга, на её страницах буквы, почти такие же, как у вас, а читать их надо по-другому. Ты спотыкаешься через слово. Пробуешь угадать смысл, выискивая в памяти знакомые корни. – Итого, что хотел сказать король Фролло этой фразой? - спрашивает сир Фромор, когда ты дочитываешь до конца. – Что он не Фрольфер, - отвечаешь, ухватившись за частицу отрицания. Ну, уж её-то ты знаешь! - И что красные яблоки упадут на землю? Твой учитель тяжело вздыхает. – Смысл такой: "Не будь я из рода Фрольфер, если твоя окровавленная голова не скатится с плеч." Звучит зловеще.
Потом были праздники – День Святого Мейгро, самый важный день в году в Таннвере. Пир, музыка, танцы (в Вершвард на бал приехали только Хоркмарские и некоторые видмарские лорды).
Потом пришел Цветорад. Потекло, закапало, защебетало, а когда сошел снег – и зацвело. Ты чувствовала, что скоро земля освободится от зимнего холода, и можно будет опять скакать на Заре по полям, и вдыхать аромат трав. У всех в замке стало приподнятое настроение. Кажется, папа позабыл о твоих проступках. Да и свертмарский вдруг пошел лучше.
А потом вдруг принц Ромор, твой брат, поймал тебя после обеда и сказал: "Приходи через час в библиотеку. Кое-с-кем познакомлю". Это было странно. С кем, ну с кем в этом замке, где ты прожила всю жизнь, тебя мог познакомить брат? Да ещё и в библиотеке. Ты вошла в библиотеку, монах, сидевший у входа, поклонился тебе, спросил, нужна ли помощь. Ты ответила, что нет. Пройдя сквозь залу со столами, ты углубилась в лабиринт полок, забитых свитками и книгами. Сегодня здесь было пусто: кому охота сидеть над пыльными страницами, когда каждый ещё не распустившийся листочек радуется новой жизни? Ты завернула за одну из полок и увидела Ромора. Рука об руку. С фрейлиной. Королевы. Вы были знакомы, конечно. Её звали Мальдра. Она была дочь какого-то барона, кажется, из Солобмара. Высокого роста, выше тебя на голову, с длинными темно-русыми волосами и длинными же ресницами. Да, пожалуй, она была красива. – Ваше высочество, – она учтиво поклонилась тебе, глядя в пол. Брат, улыбаясь, поднес палец к губам. – Т-с-с. Это Маль. Мы скоро поженимся! – прошептал он. – Но только т-с-с! Не, дочь барона – это неплохо. Для рыцаря, для баронета, для какого-нибудь второго или третьего сына графа. Но не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что папа не придет в восторг от такой идеи. И Ромор совершенно точно это понимал.
-
+ Ох, вот девочка и до любовей доросла, правда, пока не своих.
|
– Ну вот, я и говорю, не пустотники! – осклабился Кас. – На кулачках!? Да легко! Посмотрю, из чего ты сделан! Ну это ж вообще красота и день святого Друзуса, когда такой здоровый лоб предлагает, чтобы ты ему накостылял по первое число! Без всяких этих ваших "ща, погоди, я друзей позову", "ой, а мне на службе нельзя", "смотри-ка, а у меня тут нож припрятан был" и прочей невразумительной тошноты. Прямо что надо! Сразу к делу! – Слышь, а че почем? – повернулся он как бы невзначай ко второму. – Прямо рота Темпестусов? Полегла? Прямо и трупы уже видели? Че говорят? Кас, конечно, был туповат, но не совсем уж туп, чтобы не понимать: не, может, конечно, это одни их догадки, что прямо вот полегла, но... а вдруг нет? Ведь эти ребята мало ли где крутились! Мало ли чего слышали! А вдруг у центра неполная информация? – Ну, ты это... унывать тож не торопись. Вон у Тайберта правильный настрой. Как грил один сержант, убить всегда проще того, кто сам себя похоронил. И вообще... оно, конечно, умирать завсегда не сахар, но зато с такой красоткой под боком вроде и не так обидно, а? – он подмигнул охранникам. – Про это даже песня есть, самая, что ни на есть гвардейская. Та, которая, про жетоны, хроно и чулки. Я вам спою как-нить, гыгыгы. Ну ладно, кажись, старшой зовет, а ваша возвращается. Ща вам эту... диспозицию прояснят! Сержант прищурившись, посмотрел на воспрянувшую духом и раскомандовавшуюся Николетту. – Во-во, слыхали? Берегите! – и пошел к своей группе.
– Чисто! – сказал он, первым зайдя в дом. А то мало ли, вдруг сидят тут по углам злобные культисты и в культяпках что-нибудь острое сжимают. – Никого нет. Кас почесал затылок под каской. – А это самое... никто не помнит, какой день-то был, когда всё началось? Выходной или рабочий? Если рабочий – так и правда, ушли, наверное, на работу, а там уже всё и случилось. А если выходной... то надо посмотреть. Это... я вот что думаю. Над сообразить, их вызвали куда-то, может, правительство города чрезвычайку объявило. Связь-то под куполом работает. Тогда должно отсутствовать... ну там... ну всякое, что люди с собой тащат, когда чрезвычайка. Документы там. Карточки. Эти их троны местные, как их? Гульдены, во! А если они здесь, то что-то нечисто. Люди не уходят, всё побросав. Тогда может, оно, скверна какая им в бошки забралась. Он ещё подумал. – А вот что. Надо бы храм найти ближайший. Ведь священник уйти не должен был. Ему в башку просто так не проберешься. Его вера защищает! Правильно я говорю, святой отец? Вооот. Может, там поинтереснее картина будет.
-
Устами младенца глаголит истина! Двухметрового такого младенца, косая сажень в плечах)
|
Разумеется, быть шпионом очень увлекательно. Но очень тяжело. Начинаешь по-другому смотреть на людей: из-за того, что не можешь спрашивать прямо. Этот человек что-то заподозрил? Нет? Тогда почему он так странно смотрит на тебя? Его вопрос – просто вопрос, или за ним кроется что-то другое? Служанка понимает и молчит или не понимает? Ждёт ли она подарка за своё молчание? Начинаешь думать, как не попасться чисто случайно, как бы не вышло такого, что человек заподозрил одно, а обнаружит совершенно другое. Малейшее внимание к своей персоне может быть "про это". К тому же, работа. Хотя Деверо и учился всему сам на ходу, он сделал немало, чтобы структурировать твою деятельность. Твою работу можно было разделить на три части: случайная информация, расспросы и информация от агента. Случайная информация была теми обрывками слухов, которые ты собирала в "клубе". Жена полковника сказала, что её муж ругает новобранцев на чем свет стоит. Что за новобранцы? Жена майора говорит, что её муж не вернется до конца следующего месяца – он "на учениях". Что за учения такие? Жена капитана сетует на то, что её муж простыл на службе. Как, почему? За каждым из этих моментов могло стоять что-то интересное, но только сплетаясь вместе они могли дать общую картину. Поэтому их приходилось фиксировать в особой тетради, а чтобы это не выглядело подозрительно, пересыпать свои записи ничего не значащими фразами, словно это дневник, и вписывать стихи. Не самая надежная защита, но по крайней мере человек, взявший в руки тетрадь и пролистнувший несколько страниц, отложит её, в полной уверенности, что она испещрена "женскими глупостями". С расспросами тоже все было не так просто: не имело смысла, да и невозможно было постоянно спрашивать твоих знакомых дам "ну как там ваш муж, как идет его служба" – при такой постановке вопроса они бы уж точно не рассказали ничего секретного. Деверо познакомил тебя со схемой "Информация" – "вывод" – "гипотеза" – "проверка". Смысл её был в том, что по собранным слухам вы (сначала он, при ваших встречах, поскольку ты ничегошеньки не понимала в военном деле, а потом уже ты сама) намечали возможные события, о которых эти слухи свидетельствуют. И придумывали невинные на первый взгляд вопросы, которые должны были подтвердить или опровергнуть, что такие события готовятся. Люди скучают. Никто не выдаст тебе важную информацию первой же фразой. Но когда человек уже начал рассказывать и чувствует, что его слушают, остановиться бывает сложно. "Вы, миссис Тиел тут действуете, как вежливый торговец мылом – ваша задача не врываться в дом с криком "боже мой, какая у вас грязная голова", а дать попробовать маленький кусочек мыла – своего внимания. Получив его бесплатно, ваш клиент позже отдаст вам деньги." С Дэннисоном тоже было не все так просто. При всей своей невозмутимости, которую он показал с "эскизами", этот человек не был ни идейным сторонником юга, ни по натуре своей продажным. Он просто попал в непростую ситуацию и выпутался из неё, как смог. По характеру он был скорее приспособленцем, чем ярым предателем. Поэтому на новые сделки он шел крайне неохотно, стремясь забыть всю историю с картами, как страшный сон и мечтая вообще перевестись куда-нибудь поскорее. У вас было не так много рычагов, чтобы надавить на него. Угроз он не боялся – чтобы раскрыть его, вам пришлось бы раскрыть и себя, и какой в этом смысл? Да и трудно тебе, шестнадцатилетней девушке, было бы надавить на офицера, привыкшего, что ему подчиняются взрослые мужчины. Конечно, твоё обаяние играло роль, но и оно имело известные пределы. Словом, Дэннисона можно было использовать, но ему следовало давать конкретные задания, а не просто "майор, а не расскажите ли, что там планирует Армия Залива?" А для этого, опять-таки, надо было строить гипотезы. Дела у Конфедерации между тем пошли хуже некуда, и тебе пришлось вникнуть в ход войны. Порт-Хадсон и Виксберг были потеряны, но потеряны в июле, в те же дни, когда на востоке прогремел гром Геттисберга. Но в этом была и ваша заслуга – кто знает, может быть, если бы они пали ещё весной, у Конфедерации не хватило бы сил, чтобы даже дойти до этого самого Геттисберга? Теперь ваша часть страны оказалась разрезана надвое, а северяне безраздельно господствовали над всей Миссисипи, да и над большей частью залива. Но Деверо утверждал, что дело ещё не потеряно, пока держится Техас. В Техасе было много скота, там заготавливали тонны бекона, а кроме того, Техас был теперь пожалуй одним из главных источников хлопка для Конфедерации. Хлопок являлся вашим золотом – тем, чем были обеспечены "бумажки". Контрабандисты вывозили его по морю, а сами техасцы доставляли в Порт Матаморос в Мексике, а оттуда уже забирали "прорыватели блокады" и европейские торговцы, в обмен привозившие оружие в Вирджинскую Армию. Техас был вашей "задней дверью". В шестьдесят третьем дела шли не особенно хорошо: армия Пембертона сдалась в Виксберге, и больше никто не шел вам на помощь здесь, в Луизиане. В лесах шныряли какие-то партизаны, но слухи о них были обрывочными – возможно, это были просто шайки разбойников, пользовавшиеся войной, чтобы грабить тех и этих. Бои теперь шли в Теннеси – в сентябре после большого сражения на реке Чикамога забрезжила надежда. Но уже в ноябре генерал Грант поспешил на помощь тамошним янки, осажденным в Чаттануге, разбил врага и взял жестокий реванш, захватив четыре тысячи пленных и две знаменитые пушки, "леди Банкер" и "леди Брекенридж". Но это все было далеко. У вас же судя по твоим сведениям, северяне никак не могли решить, двинуться им из Нового Орлеана вдоль побережья на восток, чтобы, пройдя Миссисипи, взять порт Мобил в Алабаме, или же повернуть на запад, чтобы захватить богатый хлопком северный Техас. Бэнкс, благодаря тебе потерявший надежду взять Виксберг, возглавить армию Запада, опередив Гранта, и через это стать претендентом на выборах, склонялся к восточному направлению, но командование настаивало на Западном. Между тем генерал провел широчайшую кампанию по конфискации хлопка в Луизиане, принесшую его армии добычи на три миллиона долларов (твой папа в который раз в письме похвалил Мишеля за предусмотрительность – выращивал бы он хлопок, сейчас бы остался ни с чем, как многие соседи). Затем он договорился с федеральным правительством, что будет продавать его европейцам, посылая треть прибыли Казначейству Союза, а остальное вполне законно присваивая. Дело пошло: теперь не только юг продавал хлопок англичанам, и в политическом смысле это была большая победа янки. Но грабить – не выращивать, и генералу нужны были новые источники "белого золота". Поэтому никто не удивился, когда ты выяснила, что Армия Залива готовится к кампании на Красной Реке. – Ничего, – сказал тебе Деверо. – Техассцы их побьют. С нашей помощью – так точно. Майор был большой оптимист – кажется, он никогда не унывал и не сдавался без боя. Но и бросающимся в бой очертя голову его назвать было нельзя (если, конечно, не считать сражений с прекрасным полом) – насколько ты знала, он отменил две дерзкие операции: по освобождению плененных в Порт Хадсон офицеров, которых держали теперь в Новом Орлеане, и по организации пожара на одном из броненосцев в порту, потому что риски оказались слишком велики. Тогда вам удалось узнать, где и как именно готовятся северяне напасть – со стороны моря, в том месте, где находится перешеек между морем и озером Сабина, который прикрывал форт Гриффин, небольшое земляное укрепление. Конфедерация не могла послать туда много людей, но прочитав ваше донесение, направила два дополнительных орудия и побольше боеприпасов. Командовавший гарнизоном лейтенант Доулин со своими пятьюдесятью артиллеристами пристрелял устье, и когда корабли янки вошли в него, устроил тир. Пушки у него были старенькие, но глаз алмаз, и пытаясь уклониться от убийственно точного огня, две канонерки сели на мель, а потом и вовсе сдались, а остальные корабли с десантом повернули назад. Бэнкс отложил вторжение в Техас до следующего года, а Деверо даже прислал тебе цветы. Вскоре после этого тебе неожиданно пришло письмо – от человека, от которого ты уж точно ничего не ждала. Письмо это было доставлено через линию фронта, какими правдами и неправдами – неизвестно, вероятно, отправитель передал его кому-то из дезертиров или солдат, у которых закончился срок службы и которые не пожелали продолжать войну. Письмо было, честно говоря, довольно смешное, но по-своему красивое, если воспринимать его всерьез. Дорогая миссис Тиел!
Вряд ли вы ещё вспоминаете меня, ведь прошли годы с нашей последней встречи, когда я имел счастье смотреть на вас и видеть ваше милое лицо, и даже те встречи были мимолетны, как прекрасный сон. Однако я взял на себя смелость написать вам, потому что идёт война, множество людей погибает вокруг меня, и я бы не хотел оставить невысказанным то, что у меня на душе. Потому прошу вас простить мою дерзость. Эти два года я много думал о вас. Несмотря на все ужасающие по своим масштабом события, свидетелем которых я являлся, ничто не смогло вытеснить ваш образ из моего сердца. В любой момент, в самую трудную минуту, когда казалось, что дело проиграно, и меня ждет смерть или позор плена, стоило мне прошептать ваше имя, и ваш образ тотчас же вставал у меня перед глазами, словно я видел вас вчера. Я чувствовал спокойствие и уверенность, которые не раз спасали мне жизнь. Я шептал ваше имя на марше, когда не было сил идти дальше, и на бивуаке, когда у нашей армии заканчивалось продовольствие, и пусть живот мой был пуст, но не сердце! В дождь и в стужу вы, сами того не зная, ободряли меня, словно ангел, ниспосланный Господом. Я хотел бы выразить свою глубокую признательность и робкую надежду, что если суждено мне будет вернуться домой, то однажды, я смогу хотя бы мельком повидаться с вами. Не знаю, как складывается ваша жизнь, но уверен, что несмотря на оккупацию врагом Нового Орлеана, Бог не оставил вас и дела ваши идут хорошо, а брак оказался счастливым. Мне же остается только предложить вам своё восхищение и искреннюю дружбу. Пусть Господь бережет вас в это трудное для всех время. Внизу листа, явно не без некоторой мужской гордости, было ровно выведено: Искренне преданный вам, Джеффри Лежон, 2-й лейтенант, 8-й Луизианский пехотный полк, армия Северной Вирджинии. Тебе пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить, кто это вообще такой. Джеффри... Лежон какой-то? Ах, да, да, да! Это был тот самый соседский парень, что с горя записался в Луизианские Тигры, когда ты вышла замуж. Надо же, уже и в офицеры выбился! Ты вспомнила его чуть угловатую фигуру, темные волосы... кажется, у него были ещё такие красивые брови... или нет? Интересно, это сам он написал такое витиеватое письмецо, или кто-то помогал? Впрочем, письмо было написано два месяца назад, а за это время на Востоке случилась битва при Рапаннахок Стейшн, возможно, там жизнь и карьера Джеффри и завершились... А вдруг нет? Вдруг на свете был человек, который относился к тебе не как к боевому товарищу и не как к надоевшей жене? Вообще много ли было на свете людей, которым сам факт существования Камиллы Тийёль не был безразличен? Между тем, шпионская жизнь, конечно, требовала от тебя какой-то разрядки. Отец принимал деньги, что ты передавала ему, как должное – отчета за каждый цент он, конечно, не давал, но говорил, что деньги очень помогают в хозяйстве (и даже хвастался, что именно на них приобрел – какой-то сельскохозяйственный инвентарь, сеялки что ли?), а уж с воспитанием он в любом случае дело решил бы. Вообще у тебя сложилось ощущение, что семья там вроде как не бедствует, и папа берёт, потому что дают, а не потому что надо. А вот Марк, изначально предложив тебе сыграть в карты, сразу же, как только ты согласилась, отказался от этой идеи. Он долго отнекивался, мол, нет, это чепуха, чтобы шестнадцатилетняя девушка играла с мужчинами в покер, да ещё и по ночам... "Не знаю, какой чёрт меня дернул это предложить! Прости, Милли, я сказанул сгоряча." Это, конечно, не могло тебя не задеть. Однако после он признался, что играть без опыта будет трудно, а проигрыш может быть большим. Это же покер! Азарт! Как болезнь! Как лихорадка! "Не женская это забава, Милли." "Ты проиграешься в пух и прах, залезешь в долги, а Марк будет виноват!" Но от тебя теперь уже было так просто не отвертеться, и в итоге, поломавшись ещё недельку, брат согласился. Играли вы в частном доме, недалеко от порта. Марк сразу предупредил, что задавать вопросы "а чем вы занимаетесь?" здесь не принято, но компания выглядела на удивление прилично. Если ты ждала покрытых шрамами лиц, бывалых матросов или жуликов в потасканных цилиндрах, то тебя ждало разочарование. Ничего подобного! Благообразные джентльмены средних лет и старше, весьма вежливо, хотя и несколько снисходительно поприветствовавшие тебя. Играли здесь в стад, правила были вроде как несложные. "Главное хорошо выучить комбинации," – сказал Марко. После парочки досадных недоразумений, к которым джентльмены отнеслись с пониманием, ты освоилась. Марк сам не играл, только провожал тебя, после чего уходил в заднюю комнату, а потом провожал обратно до дома. Несколько первых раз ты проигралась довольно быстро, потом научилась вовремя пасовать. "Ничего, не расстраивайся", – сказал Марк. – "Надо проиграть несколько тысяч, прежде чем начать выигрывать. Ничего не поделаешь, так жизнь устроена." Ты начала выигрывать гораздо раньше, но почему-то, так получалось, чаще всего не деньги, а... что-то, что твои соперники ставили вместо денег. Часы, портсигары, золотые цепочки. Однажды даже выиграла маленький пистолетик – четырехствольную перечницу. Правда, патронов было всего три... Ты не знала, что делать со всеми этими вещами, но все равно это было даже приятнее, чем деньги! Добыча! Золото! Когда тебе надоедало раскладывать свои трофеи, Марк забирал их и продавал... черт его знает, где. Выходило меньше, чем суммы, за которые их ставили, ощутимо меньше, но Марк на возражения пожал плечами и сказал: "А хочешь, отнеси их в следующий раз сама в ломбард?" И сказал так, что ты поняла: не хочешь. Среди всех игроков выделялся мистер Кимби – благообразные джентльмен лет сорока с приятным низким голосом и сединой в бакенбардах. Он часто подшучивал над тобой, но всегда по-доброму, а называл всегда "юная леди". – Юная леди хочет нас испробовать... ну что ж! – Поздравим юную леди с так вовремя пришедшей семеркой! – Юная леди поступила весьма мудро, – когда ты спасовала, а у него было каре на дамах. – Юная леди наступает... что ж, перед таким напором прелестной молодости мне остается, пожалуй, лишь покинуть поле боя. Я скажу "пас". – Отвечаю на вашу ставку, и надеюсь, что вы приоткроете завесу тайны! Мы все заинтригованы! У него было волшебное свойство – он умел сделать вид, что опечален твоим проигрышем не меньше, а возможно даже больше, чем ты сама, при этом без намека на издевательство. – Мне больно об этом говорить, юная леди, но у меня две пары, и увы! Это больше, чем одна. – Юная леди, мне несколько не по себе, но боюсь, что я вынужден забрать банк. – Ах, какие шансы на флеш-рояль! Какие шансы! Как жаль, что не вышло. Но при этом чаще всего он обыгрывал тебя в пух и прах. А пока ты играла в карты, война продолжалась. В марте шестьдесят четвертого 19-й корпус Армии Залива наконец двинулся на Запад. Им удалось застать врасплох гарнизон форта Де Русси, в результате чего устье реки (она была притоком Миссисипи) оказалось открыто. И тут, в решающий момент, вы провернули одно дельце – через Дэннисона подкинули Бэнксу дезинформацию о тайных крупных складах хлопка, которые якобы находятся по эту сторону реки, а контрабандисты ждут его убытия, чтобы переправить их в город и продать. Ставка Деверо оправдалась – жадный генерал лично понесся выяснять, что же там за склады такие, и... ничего не нашел. Пока генерал Смит, ожидая его, проводил незначительные рейды, начало решительных действий затягивалось – отправление Бэнкса вслед за войсками задержалось почти на две недели. Вроде бы мелочь, но она имела роковые последствия – когда генерал прибыл в Александрию, ему передали сообщение: генерал Грант получил повышение, и части, посланные в армию Бэнкса из Виксберга, должны были вернуться в распоряжение Гранта не позднее середины апреля. Оказалось, что у Бэнкса гораздо меньше времени, чем он рассчитывал, и значительную часть он уже потратил, гоняясь за "призрачным хлопком". Дальше Бэнкс сделал все необходимое уже без вашей помощи. 12 апреля в вашем клубе дали концерт, в котором жена генерала играла роль "Богини свободы", а другие жены изображали каждая отдельный штат. Ты пела в хоре. Ни ты, не она при этом не знали, что за три дня до этого Бэнкс, торопясь изо всех сил, бросил вперед авангард из пяти тысяч, и влез с ними в заварушку против девятитысячного корпуса Тейлора. Неистовый кентуккиец Тейлор не упустил такого шанса и повел свои дивизии в атаку: хотя ваш соотечественник, генерал Мутон, был сражен пулей, техассцы и луизианцы наголову разгромили и авангард, и вторую линию противника, захватив полторы тысячи пленных и двадцать орудий. Бэнкс отступил, едва сумев удержаться в сражении при Плезант-Хилл. Однако федералам стало понятно, что кампанию на Ред Ривер можно сворачивать. Тем временем, узнав благодаря тебе, что канонерки федералов ещё стоят на Ред-Ривер, но что их командиры жалуются на низкий уровень воды, Деверо порекомендовал Тейлору... запереть их там! Инженеры Тейлора отвели часть воды выше по реке, в результате чего она обмелела, и дюжина канонерок Портера, поддерживавшие войска Бэнкса, сели на мель. – Миссис Тиел, вы мой лучший агент! – сказал тебе тогда Деверо. Сложно было понять, серьезно это или что-то вроде "ты самая красивая женщина на свете". Но как бы там ни было, было приятно. Но не все оказалось так просто: на каждый гениальный план есть свой гениальный ответ. Полковник Бэйли, родом из Огайо, спроектировал дамбу, построив которую северяне смогли поднять уровень воды до необходимых семи футов и отвести корабли. – Ничего! – успокаивал тебя Деверо. – Всегда побеждать нельзя. Зато кампания теперь окончена, Бэнкс отступает. Один пароход даже подорвался на речной мине во время отхода. Я принес шампанское, миссис Тиел! Отпразднуем! В тот вечер он снова смотрел на тебя так, как будто глаза его мерцали, словно звезды, как будто он вот-вот встанет с кресла и небрежно, как само собой разумеющееся, прильнёт к твоим губам в поцелуе, а потом, не отрываясь, будет лихорадочно раздевать вас обоих, и вы оба будете, дрожа, пятиться в сторону спальни, словно ослепленные... но... нет, почему-то нет. Деверо пожелал тебе удачи, как он всегда это делал, и ушел. Как раз во время кампании на красной реке ты и подружилась с миссис Кэлвил. Она выглядела, не так, как большинство офицерских жен – скромная, как будто немного напуганная, робкая. Возможно, вы быстро подружились именно поэтому – обе были несколько чужими в этом обществе. Муж её был на ваших выступлениях лишь однажды. Брат сказал, что поспрашивает про Кэлвила и про "Серену" и вскоре вернулся с ответом. – Ну да, – сказал он. – Есть такой кораблик. Только не канонерка. Это торговая шхуна, переделанная в военный транспорт. Она, наверное, ошиблась. Многие женщины, ты знаешь, не разбираются в кораблях. Она жила на съемной квартире и, кажется, стеснялась принимать тебя там, потому что с твоим трехэтажным домом квартира ни в какое сравнение, конечно не шла. Одно слово – меблированные комнаты! А у тебя дома было уютно. Иногда ты пела ей, иногда вы гадали на картах (оказалось, что она знает массу способов), иногда обсуждали книги или генеральских жен. Помнишь один вечер – вы обе здорово повеселились в тот раз, изображая миссис Бэнкс в образе "богини", а её мужа на поле сражения. Это было в сентябре шестьдесят четвертого. Деверо пришел через сутки. Он сидел в кресле и долго молча пил кофе, так что ты даже испугалась. – Миссис Тиел, – сказал он наконец. – Я принял решение. Вам надо выйти из игры. Ты опешила. Как, после таких успехов?! – Кого мы обманываем? – спросил Деверо, откинув руку на ручку кресла. – На прошлой неделе Шерман взял Атланту. Линкольн скоро переизберется. Англия так и не признала нас государством. В прошлом году проклятый Фаррагут захватил Мобил. Я военный, и воевать до конца – мой долг. Но только не ваш! Вам семнадцать лет, у вас впереди прекрасная жизнь. Не стоит класть её на алтарь проигранной войны. Недавно федералы расстреляли нашего человека за одну страницу, исписанную палочками и черточками. К тому же, денег у меня теперь будет мало, я не смогу платить вам, как раньше. Он помолчал, невесело глядя в угол. – Камилла, оно того не стоит. Отдай мне свой дневник – и на этом всё. Вместе посмотрим в последний раз, что там тебе удалось собрать. Ты стала искать дневник, но... его не было. – В смысле? – спросил Деверо. Возможно, его убрала служанка? Тут ты увидела, как бледнеет майор Деверо, так что накладные усы резче проступают на лице. Сразу вспомнился тот день, когда Мишель хлопнулся в обморок при виде горящего хлопка. В дверь на первом этаже заколотили. – Мистер Деверо! Миссис Тиел! – раздался голос полковника Миллса (да, теперь он был полковником). – Мы знаем, что вы внутри! Не сопротивляйтесь! Откройте дверь и выходите наружу. Тут ты узнала, в чем же разница между твоим мужем и майором Деверо – он не хлопнулся в обморок. – Так! – сказал майор. – Через черный ход. Они его стерегут, но это ничего. Он достал из-под рубашки револьвер. – Я выйду первым и отвлеку их, ты спрячься у дверей. Когда я спрошу: "А в чем собственно дело?" – ты беги скорее... спрячься где-нибудь. Война скоро кончится, они не вечно будут тебя искать. А если все-таки поймают – не сопротивляйся. Ты спросила, а как же он сам. – Не беспокойся! – взвинченно откликнулся он. – Со мной всё будет в порядке! Я сдамся и меня обменяют на какого-нибудь их шпиона! Я же военнослужащий, я офицер. А вот тебя могут... лучше беги, хорошо? И не оглядывайся! Понятно? Он схватил тебя за руку. – Прости, что я втянул тебя во всё это! – Выломать дверь! – рявкнул на улице Миллс. Никогда бы не поверила, что он может так орать. Затрещало дерево. – Камилла... – сказал Деверо, и ты увидела, что губы его чуть дрогнули. Но он так и не договорил. – Надо спешить!
-
Роман, настоящий детективный роман!
-
чистый кайф словил с этой ветки
|
– Ладно, – сказал Барксдейл. – Ступай. Чего уж. Пора вылететь из гнезда, а? Я понимаю. Похоже, твой отказ слегка выбил его из колеи. Он даже не разродился напыщенной фразой типа "но знай, что здесь твой дом", бла-бла-бла. Он привязался к тебе, но он не был сентиментален. Да и никто из них не был. До Сан-Франциско ты добрался без особых проблем – лошадь у тебя была хорошая, денег достаточно, дорога недлинная. Да, конечно, одному на большой дороге всегда опасно, но ты умел держать ухо востро, знал, где примерно может быть засада и не терял головы. В каком-то городке ты продал Сэнди в бордель за сорок долларов – по-дешевке, некогда было торговаться. Потом хороший стейк, кружка пива, нормальная кровать... Повторять, пока ребра не перестанут выпирать. Сила, свобода, деньги, почти здоровое молодое тело. И тысяча дорог перед тобой – выбирай любую. Ну, или тогда так казалось.
Ты ещё не знал или как следует забыл, что один в поле не воин.
Особенно в городе. А город – не в смысле городок в прериях, не в смысле приличный город типа столицы округа где-нибудь на Среднем Западе, не в смысле шахтерский поселок в Сьерра-Невада, а настоящий Город, такой как Сан-Франциско – это страшная сила. Ты думал, он всё такой же, как в дни твоего детства – шумный, строящийся, бестолковый... А он изменился.
Ты не узнал Сан-Франциско, когда оказался там. Ты помнил, что тут было множество людей с разных уголков света, но все были более менее равны, все одинаково старались урвать удачи. И были бандиты, были старатели, были морячки. Названия некоторых банд ты даже помнил: "Псы" – нью-йоркцы из расформированного пехотного батальона, потом их сменили "Сиднейские утки" – отпущенники из Австралии. Но они существовали в каком-то параллельном мире – ты был мальчишкой и обирал пьяных, а они резали людей и пытались кого-то там под себя подмять, пока комитет бдительности очередного созыва не собирал толпу человек так в тысячу и не вешали самых отъявленных – и тогда банда разбегалась. В этих ребятах было что-то от разбойников, живущих в лесу, просто они зачем-то решили, что Сан-Франциско – их лес, и поплатились за это.
А вот теперь всё поменялось. Раньше город был хаосом. Теперь он был ещё большим хаосом, но этим хаосом кто-то управлял. У людей появился эдакий оценивающий взгляд, который они бросали на тебя, и почему-то сразу понимали: ты – никто, несмотря на твою винтовку, хорошую лошадь и суровое обветренное лицо молодого рейнджера. Когда ты был мальчишкой, этот город был девчонкой – дерзкой, взбалмошной, идущей по плохой дорожке, но всё же всего лишь девчонкой. Теперь ты стал мужчиной, а город превратился в черную злую королеву: жуткую, порочную, надменную, капризную и властную одновременно, и очень уверенную в себе. Ты понятия не имел, как же к ней подступиться. Ты оробел. Тогда в нем жило тридцать тысяч балбесов. Теперь в нем жило пятьдесят тысяч волков и овец, и ты не знал, кто тут волки, а кто овцы, а они знали. Ну и, конечно, ты не узнавал ни улиц, ни домов – всё переменилось. Другими стали названия отелей, фасады, перекрестки. На месте палаток выросли кирпичные дома, на месте пустырей – какие-то склады и магазины, на месте протоптанных в земле дорожек – кованые решетки с пиками сверху. Ты как будто ехал домой, а попал в волшебный лабиринт, и даже то, что ты узнавал, перестало быть тем, чем было раньше.
Оставив лошадь на конюшне, ты пошел на холм и не обнаружил там никакого Тапси-хауса – холм теперь весь был застроен, а на месте твоего дома находился какой-то склад. Во дворе разгружалась повозка с керосином. – Тебе чего? – спросил бригадир, всем тут заправлявший. – Работы нет. Ты сказал, что ищешь сестер Тапси. – Нету здесь таких. И никогда не было. Давай, мне некогда. Но один грузчик, стянув рукавицу с ладони и вытерев наморщенный лоб, к которому прилипла прядь волос, ответил: – Погоди, погоди, а был тут какой-то Тапси Хаус. Это магазин был, где виски продавали, да? Да его снесли давно. Ты узнал, что дом снесли, на его месте построили склад, потом перепродали одной компании, потом другой... Ты спросил насчет сестёр. Никто ничего не знал. – А они кто были? – спросил грузчик. И узнав, что шлюхи, ответил: – Пфф! Так тебе на Барбари Кост. Это точняк! Если они ещё живы, то там. Только выкинь эту идею из головы. Такого олуха, как ты, там враз прикончат. Ты спросил, где это, Барбари Коаст. Варварское побережье? – Как где? В Африке! – ответил грузчик, и все заржали. – Тебя там дикари съедят, парень. Как мистера Кука. Ууу! – он сделал страшное лицо. Ты знать не знал, кто такой этот мистер Кук. Про Африку Стёрджес рассказывал, что это земля, где водятся огромные звери, растут огромные деревья и живут негры, а также бабочки размером с ладонь. – Ну хватит болтать! – прикрикнул на них бригадир. За работу.
Ты ушел оттуда в недоумении. Какая Африка? Что за Барбари Коаст? Белых женщин теперь продают в Африку, как рабынь? В голове не укладывалось, но учитывая, сколько индейцев ты сам продал практически в рабство, то почему нет? А вдруг?
Все же ты набрался смелости, заметил на улице напротив кантины матроса потрезвее, и спросил, где это, Барбари Коаст. – Там! – махнул рукой матрос куда-то влево, в сторону океана. – В Африке? – На набережной, придурок! – ответил моряк и сплюнул. – Сука, понаехала деревенщина недоношенная, – и он зашагал прочь вразвалочку, затянув "Сто лет тому назад". Ты узнал вдруг знакомый мотив этой шанти – её ещё Хорас иногда напевал, когда рыбу чистил вам на ужин. Сразу вспомнилось детство.
Разгадка оказалась простой: Барбари Коаст – так называли припортовый район красных фонарей. Тут было не продохнуть от золотодобытчиков, матросов, солдат и всякого сброда. Виски текло рекой, прямо на улицах стояли лоточки со стопками, из окон глазели шлюхи в кружевных сорочках, молча показывая грудь и призывно, но лениво помахивая руками. Заглянув в один из переулков, ты увидел сидящий у стены труп. Видимо, это было послание, но кому и о чем – черт его знает. Был уже вечер, и ты снял комнату в отеле. В кровать лег с ножом и револьвером в руках. Они так и не понадобились, но много раз в окно в течение ночи долетали пьяный ор, душераздирающие крики, беготня, глухие удары и вопли. С утра ты начал обходить все бордели, спрашивал везде, не знают ли про таких Мэри и Челси Тапси. В каждом тебя встречали по-разному: в одном – абсолютно равнодушно, в другом – окружали вниманием и заботой, сокрушенно качали головой, предлагали остаться, в третьем смотрели почти с ненавистью и приказывали на хер убираться. От чего это зависело – ты был абсолютно не в курсе. Некоторые заведения выглядели, как дворцы или гостиные в очень дорогих домах (по правде, ты никогда не видел гостиную, но был уверен, что выглядеть она должна именно так). В других с потрескавшихся стен тебе в лицо ухмылялись сифилис и гонорея. В некоторых пахло свежими цветами, в других стоял странный запах, и ты даже спросил у одного мужичка, чем это пахнет. Он заржал: – Это опиум, деревня! Попробуй! Ты сбился со счета и не мог понять, куда заходил, а куда нет. Блуждая в паутине переулков, ты уже даже не был уверен, что без посторонней помощи найдешь свой отель. Наконец, отчаявшись, ты зашел в очередной притон – "Лепестки Роз" или как-то так он назывался. Бармен с рваным ухом, скребя небритый подбородок ногтями, "украшенными" траурной каймой, выслушал твой вопрос, забросил на плечо полотенце и коротко сообщил: – Восемь долларов. За сведения это было вроде как многовато, но в твоем случае выбирать не приходилось. – Иди наверх, третья комната слева, – ответил он. – А что там? – Ты че, тупой? – ... – Старушка Тапси там. Ты же сам мне плешь проедал, что её хочешь. Только не жалуйся потом, что старая.
Ты пошел наверх, не веря своим ушам. Выходит, Мэри здесь работала! Ты открыл дверь и... и увидел её. Она сидела на кровати, уставившись в одну точку, с тазом для умывания на коленях, в одних панталонах, и вытирала полотенцем шею. Прошло восемь лет, а постарела она на пятнадцать. Она повернула голову и посмотрела на тебя ничего не выражающим взглядом. На щеке у неё была ссадина. Потом она громко вскрикнула, уронила таз схватила полотенце и кинула им в тебя! Полотенце шлепнуло по лицу. – Джозеф! – крикнула Мэри Тапси. – Выйди немедленно!!! Выйди! Тебе пришлось ретироваться в коридор и подождать, пока она оденется.
***
– В пятьдесят пятом или пятьдесят шестом город стал расширяться. Земля на холме выросла в цене, а у нас с Челси не было купчей. Можно было выкупить землю, но она стоила слишком дорого, и у нас не хватило денег. Тогда нас оттуда выселили, а землю продали с аукциона. Пришлось идти работать у других. Ты спросил, что с Челси. – Она много пила, – сказала Мэри с грустью. – Потом чем-то заразилась. И как-то заперлась в комнате и распахала себе горло разбитой бутылкой. Год назад, кажется. – А Хорас? – Давно его не видела. Наверное, умер. Ты спросил, как ей здесь. – Я не жалуюсь, – ответила она, слабо улыбаясь. – В других местах было хуже. Наш босс, Перси, он ещё ничего, – она поежилась, запахнула шаль, как будто было холодно, и поспешила сменить тему. – Ну, а ты, Джозеф, как? Нашел своё золото?
Что ты мог ей рассказать? Как воевал со злыми индейцами? Как отбивался от бандитов? Время этих сказочек прошло безвозвратно.
– Ничего, я знаю, ты всегда был за хороших! – ответила Мэри и снова улыбнулась, отчего вокруг рта её стали видны морщины. Раньше их не было. Ты сказал, что у тебя есть деньги, и ты хочешь помочь ей. – Послушай моего совета, сынок, уезжай ты отсюда. Никак ты мне не поможешь. Это Сан-Франциско. Этот город сожрёт всё и всех. Но ты считал, что ещё посмотрим, кто кого сожрёт. Босса Персиваля пришлось подождать. Он вышел к тебе в дорогом, но заляпанном клетчатом костюме, со следами сигарного пепла на полах. И ты сразу понял, какого сорта это был человек. Это был страшный человек. Он тебя не боялся. Он вообще ничего и никого не боялся. Он смотрел на тебя и улыбался, но ты знал, что он убьет тебя без особых проблем, сам или не сам, достаточно будет ему захотеть. Он был очень уверенный, как будто земля вращалась вокруг каблуков его сапог. – Выпьем, – сказал он и разлил виски по стопкам. Опрокинул, вытер усы, налил ещё. Ты тоже выпил. Ты сказал, что Мэри Тапси – свободный человек. Перси засмеялся и оглянулся на бармена. Бармен тоже засмеялся. Потом Перси согласился с этим утверждением. – Да, – сказал он. – Но она – моя шлюха. – Но она белая! Калифорния – свободный штат. – Ты, Джо... ничего, что я тебя называю Джо? – усмехнулся Перси, отчего усы его встопорщились, и ты почувствовал, что он почему-то имеет право называть тебя Джо. – Ты не очень хорошо себе это представляешь. Шлюха – это как рыбное место. Вот есть у тебя любимое рыбное место, ты сидишь на нем, закинул удочку. Да, формально, ты не купил эту землю. Но это твое место. Никто не приходит и не говорит – "иди отсюда, теперь это мое." Если, конечно, не заявляет, что прогоняет тебя. Если ты хочешь отнять её – попробуй. Хочешь позвать полицию – попробуй. Хочешь купить – попробуй. Но просто взять и увести её ты не сможешь. Ты из квартала из этого с ней выйти не сможешь, понял? Не было похоже, что он блефует. – Короче, – он похлопал тебя по руке. – Приходи завтра в это же время, приноси деньги. Поторгуемся, все решим. А сейчас извини – есть дела поважнее. Но ты мне нравишься, парень, ты мне нравишься. Гарри! Оставь ему бутылку. И любую дырку на выбор! За счет заведения. Перси ушел.
Ночевал ты в отеле, снова сжимая в руках оружие. Сложно было дотерпеть до вечера, но Перси сказал – в это же время. И вот, когда ты шел по улице к его заведению, то внезапно для себя... встретил старого друга! Вернее, ты даже не понял, что это старый друг. Это был парень примерно твоего возраста. – Джо! – закричал он, с другой стороны улицы и побежал к тебе. – Сколько лет, сколько зим! Ты же Джо с холма, да? Из Тапси-Хауса!!! Звали его Смитти. Он долго тряс твою руку, хлопал тебя по плечу, расспрашивал, как и что, куда ты пропал, где ты был. Спрашивал, что с Хорасом, как вообще у тебя дела. По его словам вы вместе играли, когда были детьми, даже подрались однажды. А ведь правда, с кем-то ты тогда подрался, только как его звали? Ты не помнил. Он называл тебе имена ваших общих друзей, но ты не мог их вспомнить, как ни силился. – Ты где остановился? Я зайду завтра, пропустим по стаканчику! Я угощаю, Джо! – попрощался он с тобой. – Проклятье, как же я рад тебя снова увидеть! Приятно было встретить кого-то из детства. Ну, пока ты не обнаружил, что у тебя пропали ВСЕ ДЕНЬГИ. Сработано было мастерски. Ты даже не понял, он сам это сделал или кто-то подошел сзади. Ты и сам когда-то воровал из карманов, но это было очень давно, и такого приемчика ты не знал.
Перси сочувственно отнесся к твоей потере. – Ну черт побери, вот невезуха, а, Джо! Ну, бывает же такое! Но не переживай, мы найдем, кто это сделал. Смитти говоришь? Имя наверняка фальшивое. Потом Перси перестал дурачиться. – Значит так, дружок. Хочешь получить свою Мэри Тапси – это можно. От старых шлюх все равно как-то надо же избавляться, правильно? Правильно. Лошадей вот пристреливают, но я не любитель таких мер, так что если ты мне поможешь, я тебе её уступлю. Бери и делай с ней, что хочешь. А может, и денежки верну, посмотрим, как справишься. Слушай сюда. Он притянул тебя к себе за шею. Рука у него была крепкая, как щипцы. – Через две улицы живет один человек, я хочу, чтобы ты его убил. Ну, человек – сильно сказано. Китаёза. Китайский босс, вот вроде как я. Это вроде как вождь индейцев, да? Только китаёзы хитрее любых красножопых. Очень плохой человек, столько крови у нас выпил. Убрать его... непросто, дружок, непросто. Сам он такой крепкий дедок, пять футов не будет, а вот охрана у него – два косоглазых мордоворота, здоровые лбы, молчаливые такие. Ходят везде с топорами, представляешь? Такие у них топорики, вроде мясницких, да и револьверами нашими не брезгуют. Я тебе подскажу, где и как его найти, как подкараулить. Тебе надо его убить – вот и всё. Я бы сам его убрал, но мои ребята все примелькались, а ты подозрения не вызовешь. Отправишь его в его китайский ад – и славно. Получишь свою старушку и сто баксов сверху. Ну как, идет?
-
+ Можно ставить практически к любому посту Мастера в этой игре.
|
– Кто насильно мобилизованный?! Я!? – заливисто рассмеялся Каспер. – Я лейтенант кавалерии штата Миссури! У меня хотя бы есть законно избранное правительство, а не трусливо сбежавшее. Кому ты там присягал, Эд? Кучке неудачников? Ну и дурак, зачем ты это сделал? – Но-но! – крикнул Колкинс, недовольный, что ты не стал стрелять. – Полегче! Ещё неизвестно, кто неудачник и кто дурак! И кто незаконный! – Тогда почему в родном штате вас ловят, как волков на облаве? – встрял Гордон. – Это временно! – крикнул Гас, морщась от боли. – Мы ещё вернемся. – Да-да, конечно-конечно! У вас вон даже поводьев нормальных нет, веревки вместо сбруи. – Воюют же не веревки! Помолчали. – Насчет семьи твоей точно не знаю, – ответил кузен на вопрос. – Но раз отец жив, значит, всё хорошо. Я им напишу, что ты в порядке. Попробую передать письмо, если от них будет ответ. Потом он повернулся за деревом и ты больше его не видел. – Ладно, ничья так ничья, парни! У вас раненый, у нас раненый, всем на сегодня хватит! – крикнул твой двоюродный брат. – Передавайте привет Шелби! Скоро мы его за бороду-то возьмем. И после этого вы стали отползать, и они тоже, а потом собрали лошадей, и поехали назад, к основным силам. Больше никто не стрелял. Шелби за бороду янки в тот раз так и не поймали. В последовавшем коротком бою на Кун Крик вы все же оттеснили их, а потом рванули наутек ещё быстрее. По ужасным дорогам, оставляя за собой трупы лошадей, истощенные до предела, вступая в такие же стычки и перестрелки, проходя между смыкающихся клещей, преследуемые с одной стороны канзасцами из Форт Скотт, а с другой – Миссурийскими Волонтерами из Спрингфилда – вы все-таки прорвались за границу штата. Несколько человек помутились рассудком и были отправлены в лазарет – они заговаривали с кустами и несли какую-то околесицу. Остальные по приезду в лагерь попадали с лошадей на землю и спали, спали, сколько было можно, наедались сном. Потом вас всех несколько суток шатало – все были вялые, слабые, безразличные ко всему. Но затем оказалось, что рота Шелби выросла до размеров полка. Да, все марши, все лишения, все опасности – всё было не зря! Вы собрали целый полк. К нему добавили ещё два полка – Хэйса и Коффи, и получившуюся бригаду подчинили Шелби. Рота выросла до бригады! Почти две тысячи человек! Вот это была уже сила. В первый раз в бой, как бригада, вы вступили уже в сентябре, оттеснив выдвинувшиеся к границе штата кавалерийские бригады федералов от Ньютонии. В этот раз с вами плечом к плечу снова дрались индейцы – конные стрелки чокто и чикасо, а еще кавалерийские полки техассцев. По правде сказать, главная тяжесть боёв легла на них, а когда Шелби выдвинулся, чтобы охватить противника с фланга, "синие мундиры" отступили. Примерно тогда же ты начал смотреть на сражения по-другому. Всё же, труд Клаузевица повествовал о слишком крупных, слишком общих вещах. Практика заключалась в том, что единицы среди командиров являются "наполеонами", такими как Лайон, бросивший вызов вдвое превосходящим силам противника. Большинство командиров стараются добиться двух вещей – выполнить приказ и не допустить катастрофы. Чаще всего они ставят во главу угла второе: никто не хочет быть ответственным за катастрофу. Особенно же это справедливо для кавалеристов – потери в кавалерии трудно восполнимы, а собрать разбежавшихся кавалеристов сложнее, чем пехоту. Поэтому в ситуации, когда неизвестно, выдержишь удар или нет, большинство предпочитает отступать. "Лучше отступление, чем поражение," – так они рассуждают. Помнишь у Клаузевица место о "фазе уничтожения" и "решительной фазе"? Никто не старался доводить до этой решительной фазы, если не видел за собой явного преимущества, а если видел за противником – то подавно. Но даже имея преимущество, девять из десяти командиров выберали увеличивать его и увеличивать, потому что решительная фаза слишком часто превращалась в лотерею с неясными шансами. Оттеснить, зайти с фланга и заставить отойти, затеять перестрелку, имея преимущество в огневой мощи, и тем принудить к отступлению – вот что нравилось большинству командиров от майора и выше. Послать свой отряд грудью на пули... только если такой приказ отдан генералом! Пока Гас отлеживался после ранения, тебя за дисциплинированность снова сделали посыльным. Приезжая "в штаб" Шелби (весь тот штаб был – подполковник, пара адъютантов да писарь, и все верхом) и наблюдая хотя бы короткое время битву его глазами, ты наконец понял, как нелегко это – управлять войсками. У командира всегда две крайности – поехать вперед и посмотреть самому или положиться на доклады подчиненных. Золотая середина – занять такую позицию, с которой ты будешь видеть всё поле боя сам, как на ладони – доступна капитану, командующему ротой, а бригадному генералу – лишь в исключительных случаях. И даже если ты найдешь такую позицию – дым от выстрелов не даст тебе разглядеть всё в подробностях, а битва вряд ли будет проходить на удалении пятисот ярдов от тебя, как по заказу. А принимать решения всё равно надо. Но как их принимать, если ты даже не знаешь, сможет ли бригада развернуться в том месте, которое ты наметил на карте? А вдруг там мягкая, непригодная для маневра почва? А вдруг рвы и канавы? Вдруг там, где раньше на карте было поле, теперь роща? Вдруг, в конце концов, офицеры просто не справятся, построят солдат не там, не так? Вот одна рота построится со смещением, другие тоже, край бригады залез в овраг – и весь запланированный порядок собьется. Пока ты перестроишь их, пока исправишь ошибки – уйдет время. А в сражении нет ничего ценнее времени и патронов. Если же ты с самого начала будешь следить за ними вблизи и исправлять ошибки подчиненных по ходу дела – найдут ли тебя вовремя посыльные с приказами, с донесениями? Будет ли у тебя время и возможность отвлекаться на них, или ты окажешься полностью поглощен непосредственным управлением подчиненными, как, поговаривали, случилось с Ван Дорном при Пи Ридж? Замкнутый круг. Для солдата нет на земле никого, настолько же близкого к Господу Богу, как его генерал во время сражения. Но военное дело до того непредсказуемо, что за полчаса этот генерал может из вершителя судеб превратиться в самое беспомощное существо на земле. Такова ирония войны. После Ньютонии было затишье – больше месяца бригада отдыхала и приводила себя в порядок в окрестностях Кросс Холлоуз. Приближался ноябрь – вы перековывали лошадей к зиме, пытались их хоть немного откормить, а также поймать кого-нибудь из федералов, высылавших патрули на разведку. Тогда же ты повстречал Уильяма Куонтрилла – самого известного командира миссурийских патризан. Он здесь находился, чтобы продавить признание партизан регулярными бойцами конфедерации. Ты многих узнал из его отряда в полторы сотни бойцов – многие там были из "негодяев" старой закалки. Даже по сравнению с вами они были сущие оборванцы, но вооружены до зубов, и, было видно, тяготились соседством с регулярной армией. Сам Куонтрилл производил впечатление человека безусловно храброго, но несколько одержимого, с нехорошим огоньком в глазах. Почему-то ты не сомневался, что окажись он на твоем месте и будь у него на прицеле собственный кузен, он бы выстрелил. Не из идейных соображений. Просто слишком много он убивал. Отдых подошел к концу – вы получили новое начальство и новый приказ. Теперь под началом генерала Мармадьюка (того самого, что отказался служить в Гвардии Штата тогда, в 1861, после того, как она разбежалась при Буннвилле), вы двинулись на перехват Бланту, который снова вторгся в Арканзас. Но сил у Бланта между тем было не меньше, а в два с половиной раза больше вашего. Вы выдвинулись к Тростниковому Холму и поджидали его там, но Блант, сам отличный кавалерист, обошел вас с юга, и наверное, разгромил, если бы не ты. Ты запомнил то холодное утро в конце ноября, конный разъезд в поле. Почти все дремали в сёдлах, но не ты. И ты заметил где-то вдалеке, на опушке, где лес смыкался с полем, одинокого всадника. – Может, черт с ним, сержант? – спросил Грег. – Он же не в синем. Мало ли кто едет? – Да брось. Заодно согреемся! – возразил ему Колкинс. Вы поскакали наперерез. Какого же было ваше удивление, когда вы увидели, что это юная леди, может, всего лет двадцати от роду, одетая в легкий плащ, накинутый поверх ночной рубашки! И это в такую-то погоду! – Как вас зовут? Что вы здесь делаете, мисс? – засыпали вы её вопросами. Гас тут же скинул свой макинтош и набросил ей на плечи. – У вас пальцы побелели, мисс! – сказал он, и начал дышать на них. Все заулыбались. Только тут она словно очнулась. – Меня зовут мисс Сьюзан МакКлеллан! – встрепенулась девушка, шире открыв свои серые глаза. "Почти такие же, как у Элис," – невольно подумал ты. – Проводите меня к командиру! – К которому? – уточнил Грег. – К вашему генералу Шелби. – А может быть, хватит вам капитана или хотя бы полковника? – рассмеялся Колкинс. – На, глотните виски, – протянул он фляжку. – А может быть вашему Шелби стоит узнать первым, что шестьсот кавалеристов янки утром проскакали мимо дома моего отца и вот-вот обрушатся на вас с юга!? – спросила она с вызовом, оттолкнула фляжку и вырвала руки из ладоней Гаса. – Я проскакала пять миль, чтобы сообщить ему это, но немного сбилась с пути из-за их патруля. Хватит болтать! – и почти повелительно добавила. – Поехали! И вы поехали так, что ветер засвистел в ушах! Дивизия Мармадьюка немедленно начал отступление, а бригада Шелби должна была его прикрывать. Ты запомнил это необычное сражение – все роты выстроились в несколько линий по обеим сторонам дороги и когда синие мундиры подходили, ближайшие к ним роты вступали в бой, держались, сколько хватит сил, а потом отступали в конец боевого порядка, а следующие встречали противника. Бой растянулся на множество перестрелок, и каждый раз северянам приходилось спешиваться и атаковать. Помнишь, как вы стояли, считая проезжающие мимо роты, прикидывая, когда будет ваша очередь, вслушиваясь в перестрелку. А потом яростная пальба – хотя бы четверть часа не подпускать янки, не давать им сесть на плечи! – и короткая скачка по дороге под свист выпущенных вдогонку пуль. И снова – ожидание. Эта необычная тактика, отлично соответствовавшая местности, не могла обеспечить вам победу, но спасла отряд Мармадьюка от полного поражения. Потери были минимальные. Шелби стяжал лавры прекрасного кавалерийского начальника. Однако бой этот оказался не бессмысленной тратой патронов и времени – стало ясно, что Блант не просто прощупывает ваши силы, он наступает в Арканзас! Генерал Хиндман, отвечавший за оборону штата, тут же поспешил к вам на помощь с подкреплениями, но и к Бланту они подошли вовермя. Армии были примерно равной численности – у вас на пару тысяч людей больше, зато у янки – вдвое больше пушек: около шестидесяти против ваших тридцати. Обе армии были разделены на три дивизии, и кого здесь только не было! Миссурийцы, канзассцы (одна из дивизий Бланта так и называлась – "канзасская"), арканзассцы (как и миссурийцы – по обе стороны фронта), пехота из Висконсина, Айовы, Иллинойса, Индианы, кавалерия из Огайо, суровые техассцы, парни Куонтрилла (сам капитан отбыл назад в Миссури, а командовал ими его лейтенант). Даже индейцы из Пяти Цивилизованных Племен сражались и за север, и за юг! Даже, говорят, негритянские части были в корпусе Бланта! Ну, а ты лично знал, что где-то там точно так же, как и ты, и Гас, и все вы, готовится к бою, чистит винтовку и осматривает на свет её нарезы, а затем заряжает револьвер и вгоняет в каморы пули, кузен Каспер. Что будет на этот раз? Сможете ли вы не выстрелить друг в друга? Или одна из этих пуль достанется тебе? Твоему товарищу? Генералу Шелби? Армии сошлись в окрестностях крохотного местечка Прэйри Гроув на Файетвилльской дороге. За два дня до битвы, 5 декабря, пошел дождь – ты помнишь, как он моросило весь день и всю ночь, а потом поднялся туман, и в этой молочной пелене вы высматривали разъезды янки. Мглу то и дело разрывали вспышки выстрелов – то близко, то далеко – это армии нащупывали друг друга патрулями. Потом развиднелось, и битва началась. Рано утром, в полумраке, ещё до рассвета, ваша бригада пошла в атаку первой. Многие из вас носили плащи и мундиры янки синего цвета вместо прохудившихся серых, и потому вам удалось застать врага врасплох. Вы опрокинули и рассеяли два полка миссурийских волонтеров, а потом, не сбавляя темпа, скача по равнине (несмотря на дождь, земля не раскисла, потому что похолодало), ударили по арканзассцам. – Вперед! Миссурийцы! Вперед! В атаку! Вперееед! – кричал Шелби с выкаченными, как у сумасшедшего, глазами. Звучали горны, роты строились, атаковали, откатывались. У тебя не было сабли – ты давно выбросил её во время марша в Миссури, но ты стрелял, как сумасшедший, из револьвера. Всё лицо покрыла пороховая копоть. Пальцы, все в заусенцах, грязные и заскорузлые, скользили по холодному металлу, болели от того, как часто приходилось заталкивать пули в каморы рычагом. Осталось ли в тебе что-то от того холеного юного джентльмена? Сможешь ли ты когда-нибудь вспомнить, как это – быть прилично выглядящим человеком? Уж точно не в этот день! – Вперед! Вперед! – даже Шелби охрип в этой свалке, но продолжал гнать вас на врага, появляясь то здесь, то там. "Туу! Ту-ту! Ту-ту! Ту-туу! Та-таа! Та-таа! Та-таааа!" – играет рожок "к атаке". Шпоры в бока – и ты несешься навстречу врагу: тело уже делает это почти непроизвольно. – Командир в опасности! Шелби в опасности! – закричал кто-то, и вы кинулись на выручку своему командиру, наугад, не представляя, куда же скакать, но все как один, зная, что без Шелби дело проиграно. Щелканье выстрелов, страшный миг, когда твой револьвер пуст, а капрал в синем уже замахнулся саблей, выстрел Колкинса, вышибающий ему мозги (тело обмякает в седле, сабля исчезает, ты жив). И случайно, краем глаза, видишь кузена! Оборачиваешься – нет, показалось. Нет! Видишь его, как он что-то кричит своим людям, целится, разворачивает лошадь. Потом его не видно за спинами. Шелби, на несколько минут попавшего в плен, вам удалось отбить, а также захватить двадцать повозок с боеприпасами и провиантом и две с половиной сотни пленных за три боя. Черт возьми, неплохо! Вы задали им жару! Но битва только начиналась, не было ещё и десяти часов утра. Сражение на какое-то время стихло – командующие маневрировали своими силами, подходившими к полю боя по разным дорогам и с разных направлений. Маневрировали – ха! Все эти маневры были результатами накладывавшихся друг на друга ошибок, удачных и не очень. Быть может, если бы Хиндман ударил раньше, ему удалось бы разбить Бланта по частям, но оба командующих лишь приблизительно представляли, где находится противник и в каких именно силах. В результате постепенно обе стороны стянули по две дивизии к реке Иллинойс, и там-то и состоялся главный бой. И в нём сказалось подавляющее превосходство янки в артиллерии. Их пушки были лучше и многочисленнее, канониры опытнее, и они не испытывали проблем с боеприпасами. Ты лично видел, как снаряды ваших орудий явно недолетают до позиций врага, в то время как легкие, точные, нарезные 3-дюймовки северян с резким свистом посылали в вашу сторону снаряд за снарядом, выбивая одну за другой ваши старенькие пушки, а двенадцатифунтовые гаубицы янки осыпали гранатами ваши линии. Несколько раз ваша бригада спешивалась и атаковала противника бок-о-бок с куонтрилловцами, но каждый раз откатывалась за Файетвилльскую дорогу под беглым огнем артиллерии и пехоты генерала Херрона. Эта картина застыла у тебя в памяти – серые холмы, черные голые ветви деревьев, бурое поле с пожухлой травой, изъеденное воронками, с разбросанными трупами людей и животных. И вдалеке – плотные синие линии федеральной пехоты, до которых вам так и не удалось добраться и сломить. Около двух часов пополудни вы как раз снова отступали, когда ты услышал в воздухе протяжный нарастающий рокот, а затем – страшный удар по ушам. И всё. Темнота. *** – Очнулся! Парни, он очнулся! – сказал Гас, поправляя твоё одеяло. Ты лежал в палатке, рядом трещал костер. В голове шумело. Спина болела. Во всем теле была слабость, и одновременно странное зудящее чувство. Как будто хочешь двигаться и толком не можешь, как будто дрожат не руки и ноги, а каждая клетка тела по-отдельности, вразнобой. – Лежи спокойно! – сказал Колкинс. – Тебя тряхнуло этой чертовой гранатой. Мать твою, откуда у них столько снарядов, а?! – Не буянь, – успокоил его Гас. – Эд, дружище, у тебя осколки были в спине, но они, слава Богу, застряли в мундире. Мы их сами вытащили. Ты не дергайся, полежи спокойно. Все зарастёт, будешь, как новый. Слабо ворочая губами, ты спросил их, как битва. Оба помрачнели. – Пришлось отступать, – уклончиво ответил Гас, явно не хотевший тебя расстраивать. Но потом он все же рассказал: – Мы выстояли, но боеприпасы у всех заканчивались. Пришлось отступать. И... – он понизил голос, – говорят, из других бригад многие дезертировали. Нельзя было сказать, что вас разгромили. Нельзя было сказать, что вы умылись кровью. Обе армии дрались на равных, атаковали и отражали атаки, пока у обеих не закончились силы. Потери были примерно равные – по полторы тысячи человек убитыми, ранеными, пленными и сбежавшими. Северяне даже начали отход первыми, но... они могли восстановить силы, пополнить боеприпасы, и через неделю дать новый бой, а вы – нет, вы выложились на полную. И теперь, вынужденные отступать, вы даже не смогли похоронить убитых. Гас рассказал, что их просто свалили в кучи и поставили заборы, чтобы одичавшие свиньи, которых тут много бродило по прерии, не осквернили трупы. Зато Шелби приказал в процессе этого "погребения" вытащить с нейтральной территории винтовки убитых. Северяне протестовали, но вашему командиру было плевать – он добыл полтысячи карабинов для своей бригады, предоставив "мертвым хоронить мертвых." *** Ранее вы потеряли Миссури. Теперь Блант выкинул вас и из северо-западного Арканзаса. На востоке, впрочем, все, кажется, было не так плохо – меньше, чем через неделю Ли устроил армии Бернсайда "великое четырехдневное кровопускание" при Фредериксберге, как назвал его Гас: вдвое превосходившая противника армия Союза потеряла почти втрое больше людей! Может быть, всё в целом было хорошо? Пока вы здесь оттягивали на себя значительную часть вражеских сил, их не хватало врагу там? Может быть. Но от этого было не сильно легче. Ведь хотелось бы оттягивать на себя врага победами, а не поражениями! Как бы там ни было, командование решило сменить стратегию. В открытом сражении вы не могли тягаться с их артиллерией, но у вас всё ещё было много кавалерии. Пускай оборванной, плохо вооруженной и неважно снабжаемой, но зато, в отличие от пехоты, храброй, стойкой и опытной. Когда Блант двинулся на юг, генерал Холмс приказал Мармадьюку, всё ещё бывшему начальником над Шелби, провести кавалерийский рейд на территорию Миссури "во фланг или тыл противнику". Рейд начался 31 декабря, в канун нового года. За неделю до этого (Гас не ошибся, твоя рана была пустяковая) Шелби вызвал тебя к себе и произвёл в капитаны. Снова. Гас стал лейтенантом, Колкинс сержантом, Грег капралом. Таких как вы, сражавшихся с самого начала, вдруг оказалось не так много. Ты как-то встретил бывших сослуживцев из дивизии Рейнса, и узнал, что Пибоди дезертировал, Мерринс убит, и вообще из тех ребят, с которыми вы год назад поехали вверх по склону холма под Уилсонс Крик никого в дивизии не осталось. Только Грег, Колкинс и Гас. *** Генерал Мармадьюк был смелым человеком и опытным кавалеристом. Но в отличие от Шелби ему не хватало знания местности и понимания, что кавалерийский рейд может быть успешен только при одном условии – полной внезапности. Это-то и обрекло ваше предприятие на неудачу. Хотя, может быть, ему просто не повезло – в одной из мелких стычек федералы захватили пару солдат из бригады МакДональда и узнали, что цель вашего рейда – Спрингфилд. У них было слишком много времени на подготовку – больше суток, и они поставили под ружье буквально ВСЕХ, даже больным из местного лазарета выдали винтовки (их отряд прозвали "Хининовая Бригада"). Вокруг спрингфилда всё ещё стояли редуты, которые обе стороны строили в шестьдесят втором, и несмотря на перевес в силах, вы смогли захватить только окраину. В рукопашной схватке за Спрингфилдскую Академию, где у северян был опорный пункт, переходивший из рук в руки, тебя ударили по ребрам прикладом, но товарищи оттеснили янки и прикрыли тебя телами. Сражение не заладилось. После недельного марша по зимним дорогам люди были настолько голодны, что война никого не интересовала – солдаты громили пекарни и прямо на ходу поедали хлеб. Ты помнишь этот самый вкусный в твоей жизни, горячий, свежий Спрингфилдский хлеб, помнишь крошки, застрявшие в щетине у Колкинса, улыбающуюся рожу Грега. Вы все были как одна голодная, большая семья. И у всех в глазах стоял вопрос: "Что дальше"? Пока вы пытались захватить Спрингфилд, парни МакДональда сожгли несколько фортов и почти случайно овладели складом, на котором обнаружились ботинки, обмундирование и полторы тысячи фунтов муки. Голодная смерть откладывалась. Оставив в покое Спрингфилд, вы соединились с бригадой МакДональда и напали на Хартсвилль, гарнизон которого был значительно слабее. Несколькими атаками вам удалось выбить его из города. Потери были, в целом, ощутимые, но не катастрофические – около ста человек, однако по несчастливому стечению обстоятельств вы потеряли сразу несколько старших офицеров – полковник Портер был тяжело ранен, а полковник МакДональд и подполковник Вимер убиты. Мармадьюк приказал отступать. Это отступление было, наверное, одним из самых тяжелых испытаний, даже хуже, чем бешеная скачка прошлым летом. Внезапно повалил снег – на дорогах выросли сугробы. Потом короткая оттепель – и снова морозец, и все покрылось коркой льда. И метель. В своих старых, изношенных, прожженных на бивуаках мундирах, вы промерзали до костей. Еда, которой, казалось бы, только что было много, скоро закончилась. Но хуже всего было то, что начался падеж лошадей. Половина из вас быстро превратилась в пехоту. У тебя болели отбитые ребра, да и горло тоже болело. Колкинсу на привале ампутировали обмороженные пальцы на ноге – ты помнишь, как он глухо выл, зажав зубами обледенелую ветку. Гас кашлял, надрываясь, как чахоточный. Грег периодически начинал крыть всё на свете самыми последними словами. И всё же, когда вы вернулись в Арканзас, ваша бригада была единственным отрядом в корпусе Мармадьюка, сохранившим боеспособность. Сколько бы среди вас ни было больных, упавших духом, подумывавших о дезертирстве, скажи вам сейчас Шелби: "Янки в трех милях! Бригада, приготовиться к бою!" – вы взяли бы оружие и построились в цепь. И все это почувствовали. Вот за этот страшный зимний марш, а не за какое-либо сражение, вас и начали называть "Железной Бригадой". Второй такой кавалерийской части, как ваша, на Западе не было. *** Два месяца вы потратили, залечивая свои бронхиты на зимних квартирах. В это же время тебе неизвестно каким образом и через сколько рук пришло письмо от Каспера (на конверте на всякий случай стояло только "Си Би"). Письмо было короткое – кузен писал, что у него всё в порядке и желал тебе дожить до конца войны. Однако в конверт было вложен ещё один – письма от отца и от Элис. Отец написал, что они молятся за тебя, что в целом всё терпимо, хотя в Канзасе неспокойно, что по слухам у Джорджи всё в порядке. Конечно, он не смог обойти вниманием дела "на плантации" – одну из ферм арендаторов сожгли джейхокеры, другой арендатор ушел в армию. Элис рассказывала, как растёт твой сын, а больше – ничего. По некоторым оборотам ты почувствовал, что им обоим хотелось написать, как они скучают по тебе, как хотят, чтобы ты вернулся, но, похоже, они ощущали себя не в праве давить на сына и мужа. "Эд воюет, у него и так много проблем, а как поступить – ему на месте виднее", – так они, по-видимому, рассуждали. Ваша армия тем временем получила нового главнокомандующего – генерала Кёрби Смита. Он приказал Мармадьюку и Шелби готовиться к следующему рейду. На этот раз целью стал огромный федеральный склад в Кейп Жирардо на берегу Миссисипи, а также телеграфные линии, форты, посты, в общем, как всегда, только на порядок масштабнее. На самом деле вашей целью был не склад и не телеграфные провода – Кёрби Смит хотел с помощью рейда оттянуть максимум федеральных войск на север Миссури, чтобы снова попытаться отбить южную часть штата, наступая из Арканзаса. У вас теперь было целых четыре бригады и восемь орудий, причем два из них – нарезные пушки Пэррота, отбитые в предыдущем рейде. На бумаге ваш корпус смотрелся внушительно – пять тысяч бойцов. Только девять сотен из них не имели лошадей, а больше тысячи были не вооружены. Оружие остальных было в стиле Миссурийской Гвардии первого года войны – ни одна бригада не была полностью оснащена современными винтовками, у многих в руках оставались дробовики, старенькие мушкеты, "винтовки для охоты на белок". Рейд начался в апреле, и сначала всё шло неплохо – Мармадьюку с его двумя бригадами удалось потушить подожженные было противником склады в Блумфильде и разжиться пайками, а Шелби – разрушить важный мост и уничтожить несколько миль Сент-Луисской железной дороги. По первоначальному плану ваши силы должны были разделиться – Шелби проводил отвлекающий маневр, а Мармадьюк захватывал Кейп Жирардо. Но разведка показала, что город сильно охраняется, и Мармадьюк тут же затребовал Шелби назад. За одну ночь вы покрыли тридцать миль, чтобы принять участие в штурме! Мармадьюк послал генералу МакНейлу, командовавшему гарнизоном, предложение о сдаче, но тот с усмешкой отклонил его. Ваш командующий не знал, что ночью в город на канонерских лодках по Миссисипи перебросили значительные подкрепления, и северяне успели перетащить пушки на наиболее вероятное направление атаки. 26 апреля, в десять утра, ваша дивизия пошла в наступление на город! Вы легко разбили кавалерийские заслоны на подступах к Жирардо (они и не пытались оказать серьезного сопротивления), а затем... попали под убийственный сосредоточенный огонь артиллерии из двух фортов. К двум часам дивизия потеряла убитыми и ранеными больше трехсот человек. Мармадьюк приказал отступать. Дивизия стала отходить с боями. Вам удалось задержать янки на реке Сент Френсис и уничтожить мост, а затем генерал завел вас в какие-то болота и дебри. Три дня вы толкали повозки и пушки сквозь трясину, пожираемые комарами и перемазанные в грязи. Люди стали похожи на рептилий или даже насекомых, копошащихся в болоте. Однако своей цели он достиг – дальше янки вас преследовать не стали. И на этом второй рейд закончился. Это был оглушительный провал! Главная причина была все та же – потеря эффекта внезапности. Впрочем, Кёрби Смит списал неудачу Мармадьюка на недостаток снабжения фуражом ещё в Арканзасе, и отчасти это было справедливо. Дальше с рейдами пришлось на время завязать: северяне в мае осадили крепость Виксберг – последний оплот Конфедерации на Миссисипи, и командование пыталось бросить ей на помощь все, что можно. Вы должны были ударить с западного берега, а генерал Джонстон – наступать с Восточного. Наступать приказали на город Хелена на границе Арканзаса и Миссисипи. Это было уже полномасштабное наступление, но привлечь к нему удалось только семь тысяч бойцов – сказывалась, как обычно, нехватка продовольствия и фуража. Вы достигли города только к июлю, и тут янки дали вам бой. Снова у них было меньше людей, и снова больше пушек, только на этот раз вас ждали хорош укрепленные позиции на господствующих высотах. Взять их можно было только хорошо скоординированной одновременной атакой с нескольких направлений, а с этим, увы, возникли проблемы. Два генерала по-разному поняли приказ "атаковать при свете дня". Прайс решил, что это означает "после восхода солнца", а Фэгэн – на рассвете. В результате Прайс медлил целый час, пока пушки северян разносили пехоту Фэгэна на куски. А когда ваша дивизия пошла в атаку, дивизия Уолкера не смогла прикрыть ваш левый фланг, и северяне, воспользовавшись этим, открыли убийственный анфиладный огонь. Пришлось спешно отступать. В этот раз ты впервые видел в бою негров. И знаешь что? Они дрались точно так же, как белые – стойко, умело, без колебаний. Никакой разницы не было, подохнуть от пули, выпущенной белым или негром – они косили вас точно так же. И... а вдруг твой Соломон, который раньше стирал твои носки и готовил тебе завтрак, был там, и стрелял в тебя? Прайсу и Фэгэну ценой ужасных потерь удалось захватить батареи врага, но продолжать бой не было смысла – северяне вывели из строя тысячу шестьсот человек, потеряв всего пару сотен. В вашей бригаде потери были небольшие, но тяжело ранили Шелби, когда он с саблей наголо вёл вас через поле. Пуля Минье вошла в руку в районе запястья и вышла около локтя. Многие сомневались, что он ещё когда-нибудь сможет держать в руке саблю. Ну хуже всего было то, что северяне в этот день победили не только вас. Ведь это было четвертое июля – поистине черный день Конфедерации. Где-то на востоке Ли потерпел поражение при Гёттисберге, а где-то к северу по реке Пембертон капитулировал в Виксберге, исчерпав все возможности для сопротивления. Это был перелом. Через неделю, когда дошли эти новости стало ясно, что вам не победить, не закончить войну в Вашингтоне. Максимум, наверное, на что вы могли надеяться – как-то свести дело "почти вничью", выторговать приемлемые условия сдачи. Потому что хотя многие и верили в то, что КША – государство, но все знали – никогда Союз не примирится с самим фактом вашего существования. Но есть люди, которые не сдаются никогда и ни за что. Таким был капитан Куонтрилл – до вас докатились новости, что он обрушился со своими партизанами на Канзас, как гнев Божий! Через полтора месяца после Геттисберга, он совершил дерзкий налет на тот самый город Лоуренс, рассадник аболиционизма, а теперь – опорный пункт "красноногих". Куонтрилл сжег половину города ко всем чертям, захватил двести пятьдесят тысяч долларов наличными, а в процессе убил под две сотни человек мирных жителей. Только мужчин, хотя некоторым, говорили, не было пятнадцати лет. Одни называли его героем, другие убийцей, но говорили о нём все. Шелби тоже не сдавался, несмотря на рану. Он собрал офицеров своей бригады на совет, и рассказал, что в сентябре планирует провести новый рейд. Теперь уже сам, без Мармадьюка, силами одной своей бригады, спланировать все как следует и устроить настоящий хаос на коммуникациях противника. – Нам не нужно много людей, – говорил он. – Нам нужны правильные люди в правильном месте. Правильный выбор маршрута. Внезапность. И всё. Если уж получилось у Куонтрилла, получится и у нас! Заручившись поддержкой губернатора Арканзаса, Шелби стал добиваться разрешения у своего командования. А пока в штабах шли споры, к вам в бригаду нанес визит человек, которого ты никак не ожидал тут встретить. – Эд Босс! Чтоб я сдох! Все такой же здоровый, как раньше! Дай-ка я тя обниму! Виски! Почем твой виски! Эй-эй, только на этот не швыряй меня на землю и не ломай мне нос! – Стими появился, как из под земли, в драной жилетке, простреленной шляпе, с револьверами и огромным ножом на поясе. – Слушай! Надо было депешу одну доставить, я и вызвался добровольцем! Я че сказать-то хотел! Я в Лоуренсе был с Куонтриллом! И знаешь, кого я там встретил!? Стими заговорщицки подмигнул. – Догадаешься? Точно! Мак... Мак... Блядь, опять из головы вылетело. Мак... МакКаллу... МакКонноли! Дааа! Ты вопросительно посмотрел на него. – Не слышу аплодисментов, блядь! "МакКонноли, старый вор, три пули – и мертв, как топор!" Ха-ха! Если он на каком суде теперь будет свидетельствовать, то только на страшном! Ты у меня в долгу, Эдвард Босс! Правда, врать не буду, семью его я не тронул, так что если они решат чего-то там с судом мутить, то это уж ты сам. Ну, это маловероятно! Вот так! Стими изменился. Раньше он был забиякой. Теперь он был убийцей. Что-то неуловимо жуткое появилось в его глазах, какая-то развязная обреченность головореза. – И вообще, брат, устроили мы там тарарам! Выпили все, что горело, а что не горело – сожгли, ах-ха-ха! Ну и янки перебили тьму-тьмущую! Посчитались можно сказать, за твоего папашку! ... ... ... Он ещё что-то говорил, а смысл его слов всё доходил до тебя. "Посчитались за папашку!" Стими как обухом по голове хватило, когда он понял, что первый, кто рассказывает тебе это. Он смутился. – Ты че, Эд?! Ты ничего не знаешь?! Ох, ты, чтоб тебя, вот я дурачина! Слышь, Эд, прости, я думал, ты давно в курсе! И он рассказал тебе, что случилось. В мае Джорджи со своими товарищами устроил налет на какой-то не то склад, не то почтовую контору, и о нем заговорили. А в июне к вам на плантацию заявились рекрутеры, чтобы забрать в армию кузена Милфорда. Папа дал им жесткий отпор, и даже пальнул для острастки в воздух, они припустили так, что только пятки засверкали. Но в Топеке в это время появился новый начальник, лейтенант О'Мэлли с отрядом кавалерии, и услышав о том, что кто-то стрелял в федеральных чиновников, он сразу сделал стойку. На границе Канзаса и Миссури к этому времени началась форменная партизанская война. Бушвэкеры Куонтрилла и Андерсона с одной стороны, и "красноногие" Дженнисона, Монтгомери и Хойта с другой переходили границу, жгли, грабили и убивали всех, кого хотели. Жгли не только дома – прижигали людям ноги в поисках денег. А также вешали, убивали и насиловали всех подряд. Все, кто недострелял своё в пятидесятые, во времена "Кровавого Канзаса", отрывались по полной. Что там происходило на границе, О'Мэлли волновало мало, но одно дело, когда какие-то бандиты набегают из Миссури (миссурийцы, примите меры!), а другое – когда тут, у него под носом кто-то такое себе позволяет. В начале июля люди О'Мэлли окружили дом твоего отца, а там как раз гостил Джорджи. Пока они с Милфордом прорывались верхом к лесу, папа принял свой последний бой, чтобы дать им уйти. Его ранили и доставили в Лоуренс, где он и умер на следующий день, а дом сожгли. А дальше... дальше произошло непредвиденное. Лейтенант О'Мэлли решил, что Элис Босс – жена Джорджи. "Миссис Босс? – Миссис Босс." Вместе с другими женами партизан её и твоего сына отправили в тюрьму в Канзас-Сити, согласно "Общему приказу номер 10 по штату Канзас", изданному ещё в апреле генералом Эвингом. Но здание тюрьмы было ветхим, и 13 августа оно... обрушилось. Несколько женщин при этом погибли. – Что тут было! – рассказывал Стими. – Придавило насмерть сестру "Кровавого Билла" Андерсона. А Билл и так-то не подарок. А что с твоей женой стало, я не знаю, но вроде она должна быть жива, там в газетах написали, кто погиб, её вроде не было. Ну и Куонтрилл сразу сказал, что это они специально дом обрушили. Вот мы в Лоуренс и нагрянули, чтобы отомстить. Больше он ничего не знал, ни где твоя мать, ни что с сыном, ни где в итоге жена, ни даже живы ли Джорджи и Милфорд. – Должно быть, мой отец сможет их разыскать! – встрял Гас. – Эд, держись! Если что, они смогут перезимовать у ме... Тут он наткнулся на острый взгляд Стими. – Ты че, тоже ниче не знаешь? – спросил его бушвэкер. – Нееет, – протянул побледневший Гас. – Ох, народ, я вижу, до вас тут всё долго доходит, – Стими снова смутился. – В общем. После рейда на Лоуренс, через три дня, Эвинг издал "Приказ номер 11". – Ну, я что-то слышал, но это же против партизан! – воскликнул Гас. – Ошибаешься, – вздохнул Стими. – Эвингу надоели все партизаны, но ударить он решил по нашим, по миссурийцам. И не по самим партизанам. Он просто выселил всех из округов Касс, Джексон, Бэйтс и Вернон. Всех-всех, без разницы, за кого они там. Дома сжег. Типа "полоса ничейной, выжженной земли". Но хер угадал! – просиял Стими. – Пока его солдаты канителились, мы в брошенных домах запаслись провиантом ого-го! На осень хватит, а может, и на зиму останется. – А мой дом!? Мой отец!? – закричал Эгертон. – Ну, дома больше нет, одни головешки. Насчет отца не знаю. Жив, наверное, – ответил Стими, пожав плечами. – Вот такие дела, парни.
-
Наверное самый сильный и драматичный пост в этой ветке. Полное погружение.
-
Отличное описание маневров и сражений. Ну и колоритные, живые персонажи.
|
-
Спасибо, Аспург будет, как в раю :). Гурии уже при нем.
|
Ты спрыгнул с лошади и занял позицию за какой-то корягой. Гас заполз за куст и, морщась, достал револьвер. Грег принялся перевязывать ему ногу. – Ничего, вроде, колено цело, – приговаривал он. Колкинс спрятался за деревом справа от тебя и пальнул в сторону противника. С той стороны несколько раз выстрелили в ответ. Тут ты понял, что народу там, наверное, всего ничего, примерно как у вас. Вы столкнулись на поляне между двумя перелесками – два кавалерийских патруля. Пахло травой, хвоей, где-то пели птицы. Голова была тяжелая от сильного запаха лесных цветов и недосыпа. Ты откинул скобу, вставил патрон, закрыл затвор и взял карабин наизготовку. Потом увидел пробирающиеся по кустам фигуры в синем, приложился и быстро выстрелил. Кто-то на той стороне вскрикнул и упал. Послышались ответные выстрелы. Колкинс тоже пальнул в ответ. – Что, не понравилось!? – крикнул он. – А лезть не надо было. С той стороны помолчали, потом один человек крикнул: – Колкинс, ты что ли? – Он самый! – обрадовался Колкинс. – Мэтью Гордон, это ты? – А то как же! Вы Хэнка Рассела подстрелили! – Сильно? – Вроде, жить будет. А мы? – Гаса Эгертона. – Не знаю такого. – Он из округа Касс. – Ааа. – Чего вы в нас стреляли? – Так это... война же! – ответил Мэтью, и все нервно засмеялись. Он помолчал. – Это ты в Хэнка стрелял? – Нее, это Эд Босс, наш сержант. Ты услышал возгласы изумления на той стороне. – Эй, Эд! Рад тебя встретить! Жаль что вот так! – раздался с той стороны до боли знакомый голос. Это был твой кузен Каспер. – Ты слышал? Папа умер. Теперь Джорджи-старший* всё получил. А твой отец, я слышал, в порядке. Слушай, зачем ты в мятежники пошел? Из-за ордера этого дурацкого? Так приезжай в Миссури, к нам, они тебя тут не достанут. – Он не из-за ордера! – крикнул Колкинс. – А чего тогда? Негров не отбирают. Большая часть штата за союз, – откликнулся Каспер. – А ты сам чего? – насмешливо спросил Гас. – По-другому нельзя было, – по голосу ты понял, что Каспер сейчас пожал плечами. – У Сент-Луисских Боссов сын пошел на войну, от нас тоже кто-то должен был идти. – А-а-а, по семейному подряду! – засмеялся Колкинс. – Вроде того, – посмеялся в ответ Каспер. – Слышь, Эд, кончай дурака валять! Твой брательник ушел в партизаны из-за тебя. – Ну и очень рад слышать! – крикнул Гас, и все снова засмеялись. Про перестрелку все забыли. – Возвращайся. Решим вопрос как-нибудь. Его же там джейхокеры убьют в Канзасе. Ему сколько лет-то? Восемнадцать вроде, да? Снова тишина. – Кстати, ты Дональда Клиффорда там не видел? Передай ему, что у него сын родился! Только не знаю, от него или нет, – пошутил Каспер. И опять все засмеялись. Пока твой кузен болтал, ты увидел, где он засел. Он сидел, видимо, вполборота, но ты видел кусок его затылка под синим кепи, выглядывавший из-за покрытого мхом пня. Цель чуть меньше ладони. Ты прицелился. Твои товарищи поняли, что ты увидел говорящего. – Давай, шлепни его! – прошептал Колкинс. – Эд, ты чего?! – прошептал Гас. – Ошалел что ли! Это ж твой брат.
-
Ну, собственно, из-за таких ситуаций мы и любим книжки про войну. Наверное, этой сцены я ждал с самого начала модуля.
|
-
Очень радует такая детальная проработка вообще всего! И особенно амуниции и снаряжения.
|
Патрик чувствует, что от виски (всего от одной стопки), его все-таки чуть повело. Напряжение видимо сказывается. – Глазомер – мое третье я, – отвечает он, проходит в номер и падает на кровать. – Эй, сказала бы, я бы хоть это... отвернулся, – говорит он, отворачиваясь. Капец это дико – голая маленькая девочка. Вот вообще не круто! Вот вообще это... ой, бля, не надо! Ну, нет, то есть может это и круто, если это твоя дочь к примеру... Но когда это твоя дочь, ну... ты же её всегда такой видел. Когда она там была этим кульком маленьким, а потом на глазах у тебя росла, а ты ей там это... менял всё что надо, всякое это детское питание с ложечки. Блин. Тоска какая. Не, я не готов, все-таки, наверное. Да какой наверно! Точно я не готов! Что такое дети? Дети – это же приближающаяся старость. Это природа дает тебе сигнал: все, дети есть, ты свое отработал, спасибо, парень, теперь тебя есть кем заменить. Ты такой: "Погодите, но я же тоже это самое... личность!" А природа: "Не, какая ты личность, ты строчка кода, тебя скопировали, все, можно удалять. Не, ну ты посиди еще, посиди, побрюзжи. Может, пригодишься еще генам своим. Деньги на колледж там. Кто-то должен ушлепка малолетнего забрать из полицейского участка, например. Или опять же, рассказать там все. Про наркотики, и как визы оформлять, и про безопасный секс. О да! Слава безопасному сексу! Все-все-все, старик, выдыхай, нет у тебя детей! Забылся просто!" Патрик выдыхает. – Ши... Хорошо выглядишь, – говорит он, чуть не ляпнув "шикарно", обычное свое словечко. Тут ему в голову приходит безумная мысль: "А вот что если бы у нас уже были дети! И мы такие приехали бы сюда! А тут хуяк – и Кэйли превратилась в девочку. Ха-ха! Блин! Это ж ващееее! Ващщеее-ващщеее! Две восьмилетние девчонки, одна настоящая, а вторая нет! Вот я уверен, Кэйли бы тогда не шоколадки ела, а с ума сошла от... от всего! Как же смешно!" Патрик долго, заливисто смеется. "Фуууу, блин. Разрядочка. Чет я переволновался. Надо вина ебнуть".
– Так, иди сюда! – говорит он. "Я теперь могу ею рулить, типа как папа! Бггггг! Умора!" – Садись! Он хлопает рукой по кровати и садится сам. – У меня к тебе, солнце, серьезный разговор!
Он напускает на лицо серьезное выражение. Даже хмурится немного.
– Нам. Нужен. План. Можем и дальше сидеть тут и смотреть мультики, но лучше... лучше пойдем куда-нибудь. Я в душе не это самое, что у них сейчас работает, но наверняка что-то да работает. Нам надо тут вокруг... Разведать все! Вот! Пошли?
-
Что такое дети? Дети – это же приближающаяся старость. Это природа дает тебе сигнал: все, дети есть, ты свое отработал, спасибо, парень, теперь тебя есть кем заменить. Ты такой: "Погодите, но я же тоже это самое... личность!" А природа: "Не, какая ты личность, ты строчка кода, тебя скопировали, все, можно удалять. Не, ну ты посиди еще, посиди, побрюзжи. Может, пригодишься еще генам своим. Деньги на колледж там. Кто-то должен ушлепка малолетнего забрать из полицейского участка, например. Или опять же, рассказать там все. Про наркотики, и как визы оформлять, и про безопасный секс. О да! Слава безопасному сексу! Все-все-все, старик, выдыхай, нет у тебя детей! Забылся просто!"
Жиза...
|
9. Навыки Общее1) Сколько можно взять навыков и черт? - Рядовые и капралы могут взять навыков и черт: на 5 очков, для игроков с (**) - на 6 очков, для игроков с (***) - на 7 очков. - Сержанты могут взять навыков и черт на 7 очков, для игроков с (**) - на 8 очков, для игроков с (***) - на 9 очков. - Взводные сержанты, офицеры, разведчик-снайпер - на 10 очков. - Комендор-сержант - на 12 очков. - Игроки (**) и (***) могут играть сержантом, разжалованным в рядовые за какой-то серьезный косяк, но недостаточно крутой, чтобы отправиться в Военно-Морскую Тюрьму в Портсмуте (например, особо эпичная самоволка, или пойман пьяным с оружием в руках, или допустил халатность, из-за которой пострадала собственность КМП США в крупном размере, или, скажем, покинул пост в небоевой обстановке). Такой персонаж может быть 1 на партию. Разжалуют, уж конечно, в рядовые, а не в рядовые первого класса. - Никто не идеален, не так ли? Берешь 1 негативную черту и получаешь +1 очко навыка, а танкисту надо взять 2 негативные черты, чтобы получить +1 очко навыка. Максимум так можно получить +3 очка, больше - по согласованию. - Вы можете предложить свои навыки - по согласованию, но не обещаю, что запилю их. 2) Навыки и черты разделены на следующие группы: - Тело. - Личность. - Боевой опыт. - Стандартная боевая подготовка - навыки, которые могут быть у всех. - Специальная подготовка - навыки, которые положены узким специалистам или особо эпичным воякам. - Разные полезные навыки - в основном из гражданской жизни. - Для командиров и сержантов - связанные с отношением солдат и начальства. - Для танкиста - у него все по-своему. 3) У навыков и черт могут быть теги. - технический - умение в каком-то сложном техническом процессе. Без этого навыка можно попробовать на удачу, но вряд ли из этого выйдет что-то хорошее. Нельзя навести батарею по карте, если никогда этого не делал. Танкистские навыки - технические, для всех, кроме танкиста, потому что базовые умения в вождении и стрельбе из танка он имеет. - только для... для каких-либо званий. Офицеров, сержантов, взводных сержантов, комендор-сержанта и т.д. 4) В описании навыков выделены: - Конкретные игромеханические бонусы, но не к броску. - Конкретные игромеханические бонусы к броску. - Ситуативные бонусы - хз как и когда они сработают. - Штрафы. - Разная бесполезная антуражная херня. 5) Навыки должны сочетаться друг с другом, речь в первую очередь про негативные. Возможно, я не везде прописал взаимоисключения, но включайте голову! Нельзя быть хилым бычарой, скверным стрелком и снайпером, рукожопу не доверят пулемёт и т.д. При сомнениях - уточняем. 6) Отдельных навыков владения легким стрелковым оружием и гранатами нет, потому что... вы все умеете им пользоваться как минимум прилично - разбирать-собирать, чистить, стрелять из винтовок, карабинов, пистолетов-пулеметов, дробовиков, пистолетов. Во-первых, это не особо несложно. Во-вторых, йопт, вы же морпехи! Вас всех этому учили. А вот станковый пулемёт - штука сложная, там навыки нужны. Впрочем, обо все по порядку. Итак, список. Тело.Жилистый (1 очко) - выносливый, как мул. Очень пригодится стрелкам из BAR, подносчикам патронов, всем, кто таскает тяжести. - Погашаешь дополнительно одну ▼ (становится ▽) - Бонус +1 к Condition (и к максимальному тоже).
Крепкие руки (1 очко) - ухватистые и сильные клешни. - Бонус +10 к броску по удаче на результат при стрельбе длинными очередями из пистолета-пулемета и BAR. - Нет штрафов на стрельбу из станкового пулемета с рук. - Ситуативно: бонусы в рукопашной (больше шансов, что ты вырвешь у врага винтовку из рук, а не он у тебя). - Ситуативно: Дамочки обожают мужчин с сильными руками!
Живучий, как кошка (1 очко) - на тебе всё быстро заживает. Япошкам придётся постараться, чтобы отправить тебя на небеса. - Ситуативно: Легкие ранения с меньшей вероятностью выведут тебя из строя, а при тяжелых больше шанс выжить, пусть ты и будешь выведен из строя. - Ситуативно: Меньше вероятность получить осложнения в полевых условиях, травматический шок от кровопотери.
Крепкая тыква (1 очко) - можешь на спор колоть орехи лбом. - Ситуативно: Быстро приходишь в себя после контузии или сотрясения мозга. Да и вырубить тебя в рукопашной не так просто. - Shock за удары по голове и контузию проходит быстрее - минут 15 на единицу.
Бычара (3 очка) - ты здоровенный бугай. Руки-клещи, грудь-колокол, лоб-скала. - Погашаешь дополнительно одну ▼ после всех расчетов, даже если она от рюкзака (становится ▽). - Ситуативно: Бонусы в рукопашной - удержать своё оружие, вырвать оружие врага, а в борьбе можешь запросто придушить какого-нибудь щуплого япошку. Можешь сильно долбануть кулаком, а если ты еще и боксёр - вырубаешь человека одним ударом в челюсть (с характерным хрустом). - Ситуативно: Хорошо переносишь легкие ранения. - Бонус +10 к броску по удаче на результат при стрельбе длинными очередями из пистолета-пулемета и BAR. - Нет штрафов на стрельбу из станкового пулемета с рук. - Приоритетная цель: Выделяешься габаритами - в случае, когда явных целей несколько, тебя валить будут первым, а в рукопашной больше шансов, что навалятся двое-трое. - Слон в посудной лавке: Штраф -10 на все попытки куда-то бесшумно или незаметно подкрасться. Потому что ты реально большой. - Большой: Ты в целом заметнее - там, где дрищ спрячется, проползет, прикинется кочкой, тебя скорее засекут. Кроме того, тебе тяжеловато будет скрытно пробираться по японским ходам сообщения, особенно подземным.
Тихий, как змея (1 очко) - умеешь подкрадываться и подползать медленно, но ооооооочень-очень тихо. Можешь подкрасться к товарищу и сделать "бууу!" А можешь подкрасться к японцу и сделать чик-чирик по горлу. Недоступно для бычары. - Бонус в 2 бесплатных переброса в день на попытки бесшумного передвижения.
Проворный (2 очка) - от пули, конечно, не увернешься, но зато ты быстро залегаешь, быстро ползаешь и быстро сматываешь удочки. А если тебя схватил япошка, можешь вывернуться и дать деру. Работает только если непогашенная нагрузка не выше (▼▼), а Condition не ниже 7. Недоступно для бычары. - Ситуативно: Бонусы в ситуациях, когда надо залечь, быстро куда-то приползти, смотать удочки или увернуться. - Танкист получает бесплатный переброс на покидание машины. - Ситуативно: Ещё ты охренительно танцуешь свинг, чечетку, чарльстон и все, что душе угодно! Все девчонки сойдут с ума, когда ты вернешься! Если, конечно, тебе не оторвет нахер ноги...
Подорванное здоровье (Негативный) - из-за ран или тропических болезней: вторая дивизия на Гуадалканале дружно переболела малярией, даже ваш командир уехал её долечивать в штаты. Теперь-то у вас есть живительный атабрин - жаль, что его не было под рукой тогда (или же ты, как настоящий долбоёб, не жрал эти замечательные таблетки).
А многие также болели дизентерией или лихорадкой денге. И если ты сейчас подумал "фубля!", то ты подумал правильно - это т.н. "финиковая болезнь", острая форма "костоломной" лихорадки с адскими болями в суставах, сыпью, тошнотой, слабостью, жаром, отёками и другими финтифлюшками. - Штраф -2 к параметру Condition (и к максимальному значению тоже). Тонкая кость (Негативный) - ты - дрищ, смирись с этим. На тонких костях и мышцы растут не оч. Сложнее палить очередями, тяжелее бороться, твой джеб не впечатлит даже недокормленного корейца. - Ситуативно: Перетаскивая тяжести (когда непогашенная нагрузка ▼▼▼▼ и выше, например), быстрее тратишь Condition. - Рюкзак даёт (▼▼), вместо (▼). - Ситуативно: Штрафы в рукопашной. - Танкист получает бесплатный переброс на покидание машины.
Щуплый (Негативный) - узкие плечи, короткие руки, да и ростом не вышел. - Округляешь Physics вниз, а не вверх, при расчете погашаемой нагрузки. - Ситуативно: Штрафы в рукопашной. - Ситуативно: Быстрее устаешь при всяких тяжелых работах (окапывание, замена гусеницы танка, переноска ящиков). - Танкист получает бесплатный переброс на покидание машины.
Морская болезнь (Негативный) – стоит морю чуть-чуть взволноваться, и тебя выворачивает наизнанку. На большом корабле это обычно не проблема, но перед высадкой ты проведешь пару увлекательных часов в бронетранспортере-амфибии или в десантном боте. Мечтаешь побыстрее добраться до берега, пусть там хоть миллион япошек. - Штрафы: -3 Condition (не к максимальному) и +2 Stress на старте. За несколько часов на берегу это постепенно пройдет. - Если невтерпеж, попроси у дока пачку бензедрина (на халяву, Запасливого брать не надо) - он помогает от морской болезни. Но ознакомься с побочкой в ветке про инвентарь, и, возможно, выберешь честно отстрадать.
Боязнь воды (Негативный) - не умеешь плавать. Совсем, даже на воде держаться, даже без оружия, одежды и обуви. Когда твоё тело погружается в воду больше, чем наполовину, ты начинаешь чувствовать подступающую панику. Не сомневаешься, что если выпадешь за борт - утонешь. Правда, вы же уже тренировали высадку в Меле Бэй - вас довезли до самого берега, а там воды было по колено. Нормально. Кажется. Вроде бы. Наверное. - При попадании в воду получишь Stress в зависимости от глубины и имеешь шансы утонуть. - Можешь на халяву взять спас-жилет. Спас жилет морпехам не то чтобы не полагался, но куда его надевать со всей этой экипировкой? Разве что вокруг пояса завязать. В жилете получишь (▼), зато точно не утонешь, но не сможешь нырнуть, если понадобится (впрочем, ты и так вряд ли сможешь). Снимается он, правда, не за одну секунду (иначе какой был бы смысл?). Капковый жилет ВМФ выглядел так: Личность.Невозмутимый (1 очко) - ты из тех парней, которые не вздрагивали в школе, когда за спиной кто-то хлопал бумажный пакет. - Ситуативно: Получишь меньше стресса при внезапном обстреле или близком разрыве, чем остальные. Но не в случае, если тебя все-таки зацепит – такое даже невозмутимых пробирает, знаешь ли.
Стальные нервы (1 очко) - ты просто можешь вынести больше, чем другие. - При сравнении стресса с моралью, дели стресс на 2 и округляй вверх.
Волк-одиночка (1 очко) - большинство людей привыкли действовать в составе подразделения. Остаться одному страшновато. Но не тебе. Ты прекрасно чувствуешь себя, когда из друзей поблизости только твой нож и твоя винтовка. - Ситуативно: Не получаешь стресса и потери морали от самой ситуации, а при успешных действиях мораль повысится сильнее, чем обычно. Однако это работает когда ты действуешь в отрыве от подразделения (разведка, охранение, посыльный), а не когда командир посылает тебя на короткое особое задание ("с гранатой на танк") и все смотрят.
Прирожденный убийца (2 очка) - разнести врагу в упор голову из дробовика, всадить штык в плоть и провернуть, выдавить глаза пальцами. Для большинства это шок. Для тебя - не, не особо. Тебе не надо себя накручивать, чтобы превратиться в зверя. А может, ты даже ловишь от этого кайф, как гребаный маньяк? - Не получаешь Stress за такие вещи, а иногда можешь и поднять Morale. Рисковый (1 очко) - любишь адреналин, любишь рисковать. - Когда у тебя происходит выход адреналина и при ты рискуешь по-настоящему (делаешь что-то "очень опасное") - восстанавливай 1 Morale.
Везучий ублюдок (1 очко) - ты выпутывался из таких дел, что поневоле веришь в свою счастливую звезду. - 1 раз в день перед броском удачи на последствия добавь к нему +10. Он работает и для всех перебросов этого броска.
Запасливый (1 или 2 очка) - у тебя есть снаряжение, которое тебе не положено по штату. Это может быть бинокль, компас, вторая фляга (идет за 2 вещи, если в ней не вода), парочка запасных ИПП, рацион D, лишняя картонная коробка с патронами, спасательный жилет, нож вместо штыка (или вместе, или какой-нибудь кастет), живительный бензедрин и даже морфий (тоже за 2 вещи)! Нужно выбрать 2 вещи или заплатить еще очко и выбрать до 4 вещей. Пистолет или револьвер - смотри оружейку, там написано, за сколько вещей они идут.
Братство (2 очка, только рядовые и сержанты) – ты не бросаешь своих, а они не бросают тебя. На этом всё и строится. - Выбери 3 бойцов в отряде - ПЦ или НПЦ. - - НПЦ придут на выручку, если ты попадешь в беду. - - Если ты приглядываешь за этими ПЦ, то получаешь штраф -5 вместо -10, а если прикрываешь их, то бонус +10 к броску на действие.
Душа компании (1 очко) – требует отыгрыша. В момент передышки, ты можешь поднять боевой дух отряда своими тупыми шутками или игрой на губной гармошке. - Во время передышки потрать один переброс Leadership, чтобы поднять всем Morale на 1. - Ситуативно: Есть шанс, что парни тебя вытащат.
Образцовый морпех (1 очко) - у тебя всегда вычищена винтовка, ИПП всегда под рукой, окоп всегда какой надо глубины, ты не заснешь на посту и не продолбаешь что-то важное. . А еще ты все делаешь как следует, а не на отъебись. - Твое оружие не заклинит, если только от перегрева. - Ситуативно: Меньше вероятность всяких неприятных сюрпризов. У других они могут быть. - Ситуативно: Если тебе отдан персональный приказ, ты можешь получить бонус к броску, потому что ты дисциплинирован.
Искренне верующий (1 очко) - искренняя молитва может помочь не пасть духом в трудную минуту. Гораздо проще идти на смерть, зная, что когда от твоего тела останется нелепая кровавая клякса, с душой еще кто-то будет возиться. - Молиться можно 3 раза в сутки (можно хоть все время, но эффект можно заявить 3 раза). - - Короткая молитва - получи бонус +5 к броскам на Grit, Leadership. - - Длинная (во время затишья) - сними 2 пункта Stress или подними Morale на 2. - Ситуативно: Однако бог не говорил, что 6-я статья его конституции не распространяется на япошек, поэтому в отдельных случаях жестоких убийств можешь получить этот Stress в обратку в повышенном виде.
Личные счеты с Тодзё (2 очка) - ты ненавидишь их по-настоящему. Возможно, твой брат погиб во время битвы у острова Саво или при Мидуэе, или твоего друга нашли в джунглях исколотого штыками, или ты побывал в плену, но сбежал. Теперь для тебя "труп врага всегда хорошо пахнет." - +2 к Morale. Это прибавление идет сверх Максимума, сам Максимум при этом не меняется. - Раз за битву вспомни о своей ненависти и подними Morale на 2. - Ситуативно: Можешь иногда поднять Morale, если дойдет дело до боя накоротке. - Ситуативно: Больше других теряешь Morale, если отряд отступает.
"ГунгХо" (2 очка) - ты врубился в то, что это такое. - Когда ты явно помогаешь кому-либо без приказа: прикрываешь, страхуешь, вытаскиваешь из-под огня, 3 раза в день получи +5 к броску на Действие.
Мягкосердечный (Негативный) - тебе сложнее убить человека, чем остальным. А когда тебя просят помочь товарищи - трудно отказать. - Убивая кого-то в упор или в рукопашной, получаешь дополнительный Stress. - Отказывая в просьбе товарищей (речь идет о серьезной важно просьбе, прежде всего о помощи), снижаешь Morale.
Ограниченный (Негативный) - а проще говоря, ты тупой. Умеешь только переть напролом. - Ситуативно: Обходные действия, всякие хитрые планы - это не твое, получаешь штраф -10 к броску на действие, когда занимаешься чем-то таким. - Ситуативно: Сложная техника (миномет, рация, ружейный гранатомет), первая помощь, любая починка - потребует траты переброса по Intellectual или броска на удачу с неожиданными последствиями при провале.
Один в поле не воин (Негативный) - когда ты остаешься один, ты чувствуешь себя прескверно. Ближе, ближе к людям! - Оказавшись один в опасной ситуации (то есть на Бетио почти всегда), сразу же получишь штраф +1 Stress и -1 к Morale.
Дерганый (Негативный) - вздрагиваешь при резком звуке. Суетишься. Не очень хорошо себя контролируешь - "бей или беги" у тебя получается хорошо, а вот спокойно взвесить или затаиться - плохо. - Получаешь больше Stress, чем остальные, когда рядом происходит что-то неожиданное. - Ситуативно: Штрафы к проверкам Grit, когда надо спокойно сидеть на месте и не дергаться.
Раздолбай-сервис (Негативный, только рядовые) - что-то забыть, потерять, не проверить, недочистить? Вы по адресу. Человек, которого преследуют сюрпризы. - Ситуативно: В решительный момент иногда будешь дополнительно кидать удачу на всякое разное: заклинившее оружие, намокшая аптечка, потерянное снаряжение, развязавшийся шнурок...
Руки из жопы (Негативный) - тебя не надо подпускать к технике. Даже просто рацию в руки давать не надо. Тебе винтовку-то доверять как-то боязно, но что делать? - Ситуативно: Проверки на удачу при работе с тем, что можно сломать. А сломать ты можешь все, даже лом. Шутка. Нет, конечно. Но если ты подаешь ленту, её может заклинить. - Ситуативно: Возможны сюрпризы. Типа выронить снаряженную минометную мину при заряжании... упс! Я скажу, когда добрасывать на них удачу.
Нарушитель дисциплины (Негативный, только рядовые) - если сержант не стоит над душой, ты все делаешь спустя рукава, на отъебись. Даже если от этого зависит твоя жизнь. Вот такой ты человек. - Ситуативно: Разные проверочки удачи на то, как ты сделал вещи, за которыми никто не следил: выкопал окоп, почистил оружие, принял таблетки соли или подготовился к атаке. - Ситуативно: Заставь себя сделать все как следует и получи -1 к Morale.
Плохое предчувствие (Негативный) - у тебя плохое предчувствие по поводу этой операции, а плохое предчувствие редко тебя обманывает. - Штраф -5 к броскам Luck. Всегда. - Когда ты на одном уровне с точки зрения опасности с другим бойцом - неприятности прилетят тебе.Боевой опыт.(**) Ветеран кампании на Соломоновых островах (1 очко) - малярия, дезентерия, скудный паёк и япошки, которые мерещатся за каждым кустом. Ты провел в джунглях несколько долгих месяцев. - 1 раз за день в более-менее спокойной обстановке вспомни, как там было хреново, и что ты все же выбрался оттуда, и восстанови 2 пункта Morale.
(**) Ветеран наступления на реке Матаникау (1 очко, только для выбравших Соломоновы острова) - ты уже был в большом замесе и хоть немного понимаешь, что к чему. - Раз в день перебрось Combat, Grit или Leadership бесплатно.
(**) Чутьё на япошек (2 очка, только для выбравших Соломоновы острова) - ты высматривал япошек в джунглях и неоднократно замечал их там, где другие пропускали. Возможно, это даже спасло тебе жизнь. - +10 на все броски, связанные с высматриванием гребаных япошек.
(**) Обстрелянный (1 очко, только для выбравших наступление на реке Матаникау) - ты уже был под артиллерийским или минометным обстрелом, когда кажется, что каждый снаряд летят именно в тебя. Но ты знаешь - нет, не в тебя, во всяком случае, не каждый. Выжил тогда - выживешь и сейчас. - +10 к броскам на Grit или Leadership, связанным с тем, что ваш отряд обстреливают пушки или минометы. Те, кто доживет до конца первого дня, получат этот навык бесплатно. - Ситуативно: Stress от обстрела проходит быстрее, и не всегда для этого нужен отдых.
(**) Грудью на пули (1 очко, только для выбравших Соломоновы острова) - на Соломоновых островах ты ходил в атаку на вражескую позицию, когда от пуль тебя защищала "только куртка цвета хаки". Было страшно, но ты себя заставил, не струсил. - Тебе не нужны броски, чтобы подняться в атаку. Получаешь меньше стресса, чтобы решиться на такое снова. - Первый раз успешно преодолевший себя на Тараве в похожей ситуации, тоже получит такую черту.
(***) Ветеран 1-й Мировой войны (2 очка, только комендоры-сержанты) - ты видел Великую Войну. А это не чепуха. Ты тогда был молодым, как все эти желторотики вокруг, а теперь ты старый и опытный - и снова попал в большую мясорубку. Ничего, прорвемся. - Получаешь +2 к Morale, в том числе к максимальному. - Получаешь +5 к всем броскам на Grit всегда. Не забывай его указывать.
(**) Уставший от войны (Негативный) - ваша дивизия повоевала немного, и все же ты видел слишком много этого дерьма. Только для участников кампании на Соломоновых Островах. -2 к Morale на старте (и к максимальному тоже). Стандартная боевая подготовка.Штыковой бой (1 очко) - оттренировал удары штыком и прикладом как следует. Тебе не страшны их чертовы самурайские мечи! Ну, ты так думаешь, во всяком случае, и это уже кое-что. - +10 к первому броску в штыковом бою, работает на перебросы.
Рукопашный бой (1 очка) - вас, конечно, всех обучали рукопашному бою. Но как обучали? Там главное было, чтоб вы друг друга не покалечили. Так что вам показали и объяснили приемы, дали побороться. В корпусе всегда больший упор был на стрельбу. Вы послушали, попробовали, но в основном забыли. А ты вот слушал хорошо, запомнил. Или, может, еще на гражданке часто дрался, причем не в смысле дружеских потасовок в баре, а на улице, где-нибудь в порту или в промзоне, где могли и убить к черту (а бывало, что кого-то у тебя на глазах и убивали). В общем, у тебя есть пара приемов, которые сможешь применить, когда под рукой не окажется нормального оружия. Если не растеряешься. - +10 в рукопашном бою, когда вы оба лишились оружия. - Ситуативно: У тебя есть какие-то приличные шансы победить вооруженного противника, если ты останешься без оружия.
Снятие часового (1 очко) - как правильно и быстро перерезать горло, напав сзади. Доведено до автоматизма. - Ситуативно: Сильно повышает шансы при нападении на врага сзади с ножом. Результат зачетных стрельб «Снайпер» (2 очка, а для скаута-снайпера 1 очко, но взять надо обязательно) - в отличие от обычной пехоты, делавшей ставку на fire&maneuver, корпус делал ставку на fire. Поэтому морпехи задрачивали стрельбу из винтовки до небывалых для армии высот. "Снайпер" - это всего лишь хороший стрелок по меркам морпехов, к оптическому прицелу и втыканию веток в жопу для маскировки это отношения не имеет. - Когда у тебя достаточно времени, чтобы как следует прицелиться, на дистанции до 200 метров из винтовки и до 50 из карабина получаешь +10 к броску на действие и +10 к броску по удаче на результат. Со снайперской винтовкой получаешь +30 к броску по удаче на результат. При стрельбе по труднодостижимым, малоразмерным (амбразура), плохо видимым целям (амбразура), получаешь только бонус к броску на действие. - Ситуативно: Имеешь бонусы при стрельбе на подавление.
Результат зачетных стрельб «Инструктор» (4 очка, для скаута-снайпера 3 очка) - ты и правда талантливый стрелок. Дать тебе винтовку, пять секунд - и ты попадешь во врага на 200-300 метрах, причем скорее всего, наповал. А может, и подальше. И скорее всего с первого раза. В амбразуру дота, конечно, стрелять сложнее, но тоже возможно (но опасно - придется подставиться). А с более близкой дистанции попадешь быстрее. - Когда у тебя достаточно времени, чтобы как следует прицелиться, на дистанции до 300 метров из винтовки и до 75 из карабина получаешь +15 к броску на действие и +15 к броску по удаче на результат. Со снайперской винтовкой тебе не нужен бросок по удаче на результат. При стрельбе по труднодостижимым, малоразмерным (амбразура), плохо видимым целям, получаешь только бонус к броску на действие. - Ситуативно: Имеешь бонусы при стрельбе на подавление. - Имеешь плюс 5 долларов к окладу, хо-хо!
Смотри под ноги! (1 очко) - хорошо замечаешь мины и ловушки. Умеешь обезвредить растяжку, да и сам сможешь поставить. Будут ли на острове мины? Начальство говорит, что могут быть. А может, и нет. Но лишняя внимательность не помешает, ведь правда? - Ситуативно: Повышенная внимательность относительно того, что происходит у тебя под ногами. Не только мин.
Ориентирование (1 очко) - тебе легче, чем другим даётся ориентирование на незнакомой местности. Наверняка у тебя есть значок бойскаута, а? - Ситуативно: Проще не заблудиться, когда тебя отправили "куда-то туда" и ты таки оказался "где-то тут".
Тренированный подрывник (1 очко для сапёров и скаутов-снайперов, 2 очка для всех остальных) - когда у тебя в руках 10 кило взрывчатки в брезентовом мешке и ты дергаешь вытяжной шнур, чувствуешь себя куда увереннее, если уже хоть раз это делал не на макете, а на настоящем взрывном устройстве. - Ситуативно: Не получаешь Stress за использование заряда M37. Хотя если по тебе стреляют - Stress все равно будет.
Стрельба из ружейного гранатомета (1 очко) - много уметь там не надо, выстрелить из него могут все. Но тем не менее, нужна сноровка и глазомер, чтобы куда-то из него попадать, а еще нужно наизусть знать таблицу дальностей и углов. - Не штрафов к броску на действие и по удаче на результат при стрельбе из ружейного гранатомета M7 (а было бы -10).
Скверный стрелок (Негативный) - несмотря на то, что косоглазия у тебя нет (хотя, может, как раз и есть) и зрение вроде в порядке (хотя, может, как раз и нет), стрелок из тебя такой, что сержант, глядя на это безобразие, чувствует стыд за весь Корпус Морской Пехоты. Метрах на 15 ты попадешь во врага (если он постоит и даст прицелиться), но дальше - только если сам Господь незримой рукой направит твою пулю. Но! Речь идет о стрельбе из стрелкового оружия и пистолетов. Ты можешь при этом быть прекрасным минометчиком, танкистом и даже из пулемета со станка стрелять неплохо. - Стрельба из легкого стрелкового оружия сильно зависит от удачи, при этом броски по удаче на результат получают штраф -15. - Ситуативно: Готовишь ты еще хуже, чем стреляешь, а то был бы поваром.
Первая помощь (1 очко) - базово как перевязывать, как прижимать, как жгут накладывать - это вас всех учили. Но кто-то учился лучше. Или уже на гражданке умел. - Ситуативно: Бонусы при оказании первой помощи. Возможно ты вообще сделаешь это без всяких бросков. Специальная подготовкаТренировка пулеметчика (2 очка) - ты много раз (а не один, как большинство) стрелял из станкового пулемета и знаешь, что, вообще-то, это целая наука. Как брать поправки, как следить за перегревом, как менять ствол, как управлять снопом. Человек, впервые севший за пулемёт, всего этого не знает. А еще тебя тренировали вести огонь без станка, с рук. Вряд ли пригодится, но мало ли. - Ситуативно: Не получаешь штрафов при стрельбе из станкового пулемета. - Ситуативно: Получаешь сниженные штрафы при стрельбе с рук.
Устранение задержек пулемета (1 очко, только для выбравших тренировку пулеметчика) - умеешь быстро устранять задержки пулемета на поле боя. Вот прямо не просто патрон дал осечку - передернул затвор и готово, а когда с пулеметом случилось что-то непонятное - не стреляет и все. А ты уже знаешь, куда смотреть, что чинить, где там утыкание, где перекос, где пружину подкрутить. Такие вещи надо знать очень хорошо, чтобы устранять быстро. - Ситуативно: Можешь устранять задержки пулемета.
Тренировка огнеметчика (1 очко) - так-то устройство огнемета все изучали, где вентиль знаете. Но выстрелить дали не всем. А там на самом деле много критичных моментов - как жать, как наводить, когда что делать. Может получиться безобидный пых, или струя незагоревшегося напалма хлынет из ствола, или высоковато возьмешь, или низковато. Надо приноровиться. - Ситуативно: Не получаешь штрафов при стрельбе из огнемета.
Минометчик (2 очка, технический) - выдернуть чеку и опустить мину в ствол может каждый. А чтобы наводить миномет, нужен этот навык. И не только наводить - с ним ты знаешь всё, что надо делать, какие команды подавать и как их выполнять: как оборудовать позицию, поставить прицельные вешки собрать-разобрать миномет, как подготовить мину к выстрелу, как ключом установить фугасное или осколочное действие, как установить дополнительные заряды, как поменять взрыватель на тот, что с задержкой по времени, как, черт возьми, навести миномет по прицельной вешке с закрытой позиции. И даже можешь пальнуть на глазок без прицела, если капрал его продолбал или осколком расшибло. Знаешь, что надо делать, если мину в ствол опустили, а выстрела не произошло. Знаешь, как стрелять ближе 180 метров. - Ситуативно: Не получаешь штрафов при обычной стрельбе из миномета. - Ситуативно: Можешь стрелять из миномета в особых условиях.
Минно-взрывное дело (МВД) (1 очко для сапёров, 2 очка для сержантов, офицеров и снайперов-разведчиков, технический) - умеешь работать с любыми видами детонаторов, а не только с вытяжными от M37. Можешь, например, заложить заряд и подключить электродетонатор к нему. БУУУМ! Или качественно обжать капсюль-детонатор. Умеешь искать мины, можешь без особых проблем снять мину или обезвредить растяжку. Или наоборот, поставить.
(**) Специалист по вооружениям (5 очков, только офицеры, взводные сержанты или комендор-сержант) - видимо, ты был когда-то сержантом-оружейником, или просто бывалый кадровый военный. - Можешь устранить неполадку в любом виде стрелкового оружия (ну, если ему не совсем кирдык пришел). - Имеешь все указанные выше навыки обращения со станковым пулеметом, гранатометом, минометом, огнеметом, подрывным зарядом, противотанковой пушкой и даже из гаубицы сможешь садануть. С оружием на "ты", короче. Но продвинутое МВД, вызов и корректировка артиллерии, рукопашный бой сюда не входят. - Можешь легко разобраться в трофейном оружии.
(**) Инструктор по рукопашному бою (2 очка, только взводные сержанты или комендоры-сержанты) – "Чё там? Дзюдо, мля? Я вам ща такое дзюдо покажу!" Не раз на тренировке ты выходил с голыми руками против винтовки со штыком и все с удивлением хлопали глазами. "Черт, да как он это сделал?" Правда, поле боя - не тренировочная площадка, но все же твои шансы в рукопашном бою сильно повышаются. До состояния рефлексов отработал уходы с линии атаки, захваты, броски, удушения, добивающие приемы руками и ногами. - Ситуативно: Различные бонусы в случае рукопашного боя как с оружием, так и без него.
Целеуказание по карте/ориентирам (2 очка, только для офицеров и сержантов, технический) - можешь разложить карту, почесать тыкву и сформулировать огневую задачу артиллеристам. А также можешь побеседовать с командиром артиллеристов и наметить ориентиры. - Дает возможность осмысленно вызвать огонь артиллерии, а не просто: "Я хер знаю где мы, но нам срочно нужна поддержка, а то нас всех убьют!"
Корректировка артиллерийского огня (2 очка, только для офицеров и сержантов, технический) - можешь корректировать огонь артиллерии по разрывам, используя радио. Знаешь, что значат умные слова типа "веер, прицел, ориентир, поправка, больше 2" и даже, мать твою, "угол, переноса"! Короче, как по красоте сделать, а не просто орать в рацию: "Ааа, валите все что есть по квадрату! Ааа, зачем по нам-то, кретины?!" - Дает возможность быстро и точно давать поправки по рации при неудачном вызове артиллерии. Или же постепенно пристреляться по точечной цели (если у артиллеристов есть на это время, желание и снаряды).
Оператор радиостанции (1 очко для сержантов и офицеров, 2 очка для рядовых, технический) - можешь связаться с кем-нибудь, а не просто взять рацию и говорить в микрофон по настроенной волне. Только частоту надо знать. Теоретически можешь попробовать починить забарахлившую рацию. Вряд ли получится, но вдруг? Правда раций у вас во взводе нет, но в штабе роты есть TBY.
Стрельба навскидку/от бедра (2 очка) - когда цель близко и попасть просто, а времени в обрез, иногда полезно уметь пальнуть, не тратя времени на то, чтобы приложиться к прицелу. Обычно в армии (и в морской пехоте) этому не учат, а учат стрелять прицельно и не тратить зря патроны. Но, во-первых, ты мог научиться так стрелять ещё до армии, а во-вторых, мог научиться на Гуадалканале, пока вы там по джунглям лазали. Там-то как раз это умение очень полезно - огневой контакт реже происходил дальше 20 метров. - В рукопашном бою стрельба навскидку идет без штрафов, броски по Combat.
Тактическое чутье (2 очка офицеры, 3 очка сержанты, 4 очка рядовые) - иногда чтобы понимать, что происходит на поле боя, надо это чувствовать, а не просто видеть. - Потрать переброс Intellectual и получи подсказки на 1 из следующих тем: - - Логика боя - вникни в то, что сейчас происходит вокруг. Кто атакует, кто защищается, кто будет контратаковать, насколько для вашей или для вражеской стороны важна та или иная позиция. - - Начертание переднего края - зная расположение вражеских позиций, прикинь, как пересекаются сектора обстрела, какие места простреливаются лучше, а какие хуже. Это может дать тебе подсказки о том, где расположены позиции противника, которых ты не заметил. - - Состояние войск - определи, в каком состоянии твои солдаты или войска противника. Огонь можно вести по-разному - скупо, массированно, истерично, испуганно. Ты можешь различить мелодию в какафонии боя и понять её смысл. 5. Разные полезные умения.Два "спортивных" навыка вместе дают +3 к Condition. Три взять нельзя.
Боксёр (1 очко) - вообще-то рукопашный бой с боксом почти ничего общего не имеет... но реакция и хороший удар в челюсть могут выручить, если прижмет. - Ситуативно: Бонусы в рукопашном бою. - Бонус +2 к Condition. Тыжспортсмен.
Бейсболист (1 очко) - самая популярная игра в США! - Бонус +10 к броскам, связанным с бросками гранат, в том числе и на удачу. - Можешь запустить гранату на 60-70 метров, вместо 50. - Есть шанс поймать вражескую гранату прямо на лету! - Бонус +2 к Condition. Тыжспортсмен. - Ваш командир батальона, подполковник Ами, был капитаном бейсбольной команды в университете. Вы могли бы найти общий язык!
Спортсмен-пловец (1 очко) - занимался ещё до войны. Может, профессиональный пловец, а может просто на спор переплывал Миссисипи. - Бонус +2 к Condition. Тыжспортсмен. - Может пригодиться при высадке - ты точно не утонешь, если тебя не ранят, а может, ещё какого дуралея вытащишь за шиворот. Хотя лучше, чтобы оно не пригодилось.
Следопыт (2 очка) - был охотником уже на гражданке или просто прошел тренировку разведчика. Хорошо ориентируешься на местности с картой и без, более-менее умеешь подкрадываться, получаешь небольшой бонус к стрельбе из винтовки или карабина, если есть время прицелиться. - Ситуативно: Бонусы при ориентировании, скрытном перемещении и прицельной стрельбе. Меньше, чем если бы ты взял их все по отдельности, зато в одном флаконе! Грузчик (1 очко) - ты горбатился где-нибудь в порту или на складе и проклинал эту тупую работу, а оказалось, что она может спасти тебе жизнь. - Погашает дополнительно одну ▼ (становится ▽), даже от рюкзака. - Ситуативно: Медленнее устаешь при погрузочно-разгрузочных работах.
Японский язык (2 очка) - все морпехи "проходили" японский (были учебные фильмы, разговорники), некоторые даже могли сказать "руки вверх", "сдавайся", "иди сюда" (разумеется, без гарантии, что японцы это поймут). Но, естественно, владение языком это не обеспечивало. А ты немного знаешь японский: может, ты с Гавайев или из Калифорнии, и твоя подружка была японкой (а теперь её интернировали), или просто учил в университете. Так или иначе, язык - такое же боевое оружие, как и винтовка. - Ситуативно: Можешь понять обрывочные фразы из подслушанного разговора или крики из чужого окопа. Отдельные слова, да, но ухватишь при везении. - Можешь допросить пленного... только вряд ли вы кого-то возьмете тут в плен. - Можешь прочитать захваченные документы или указатели или названия на ящиках. А вдруг пригодится?
Прикинуться ветошью (1 очко) - в безвыходной ситуаии, когда смерть уже дышит в затылок, сделай вид, что ты уже умер. Возможно япошка походя ткнёт тебя штыком. А возможно - поленится, мол, и так видно, что "марин" дохлый. - Ситуативно: Переброс удачи, когда изображаешь труп.
Водила (1 очко) - ты умеешь водить транспортные средства. Не танк, не амфибию, но автомобиль или бронетранспортер, вероятно, сможешь. А если покумекать – есть шанс разобраться и с амфибией. Но не с танком – там много тонкостей. - Ситуативно: Вообще-то очень вряд ли оно тебе понадобится. Но... а вдруг? Сержантские и офицерские.(**) Свой человек в оружейке (1 очко, сержанты и офицеры) - возьми любое стрелковое оружие. Задолбало таскать винтовку? Возьми карабин. Считаешь, что без пистолета тебе капец? Возьми пистолет. Любишь причесать врага вблизи, и считаешь, что томпсоны зря заменили на карабины? Возьми "Томмиган". А хочешь снайперскую винтовку? Или вот возьми дробовик! Главное, кроши япошек, брат. - Можешь взять любое легкое стрелковое оружие на старте (винтовка, пистолет, карабин, автомат, дробовик, снайперская винтовка). - Можешь даже взять два! С полным или уполовиненным б/к. Только проверь сначала, сколько это добро весит. - Офицеры и взводные сержанты могут и без этого навыка брать всё, кроме снайперской винтовки и BAR. Хотя зачем тебе BAR?
Выпускник военной академии (1 очко, только офицеры) – ты кадровый офицер, а может быть даже потомственный военный, для которого служба в Корпусе - дело всей жизни. Возможно, ты отличник и знаешь устав как свои пять пальцев, а возможно, нет - неважно: настоящая выправка все равно даёт некоторое уважение со стороны начальства, если сможешь отыграть. Понятно, что приказ есть приказ, но к твоему мнению прислушаются с большей вероятностью. А вот для простых солдат ты скорее белая косточка. - Бонус +10 к броскам на Leadership и удачу на результат при взаимодействии с начальством.
Свой парень (1 очко, только офицеры) - ты был сержантом и очень хорошим. Настолько, что тебя отправили учиться, а потом ты вернулся офицером. Морпехи чувствуют в тебе своего и доверяют (опять же, если адекватно отыграешь). Но вот для офицеров ты все еще наполовину сержант - нет в тебе закваски кадрового военного, нет выправки. - Бонус +10 к броскам на Leadership и удачу на результат при попытках воодушевить подчиненных.
Луженая глотка (1 очко, офицеры и сержанты) - твой голос - как корабельный ревун боевой тревоги, ни с чем не спутаешь. Какой бы силы ни был обстрел, тебя услышат. - Ситуативно: Исключает ситуации, когда НПЦ не услышали (или сделали вид, что не услышали) твой приказ. - Бонус +10 к броскам по удаче на результат, когда ты командуешь НПЦ. - Ты точно не сорвешь голос.
О, начальство идет! (Негативный, сержанты и офицеры) - подчиненные тебя определенно не любят. За что? Возможно, тебя все не устраивает, ты всегда находишь, к чему придраться. А может быть, ты просто заносчивый ублюдок, мол, ты - первый сорт, они - второй. Морпехи это знают - и ради тебя они не сдохнут. "Да и не надо!" - думаешь ты. - Ситуативно: НПЦ не будут рисковать жизнью ради твоего спасения. - Штраф -10 к броскам на Leadership и удачу на результат при попытках воодушевить подчиненных.
Недостаточно строгий (Негативный, только сержанты) - если ты не стоишь над душой, морпехи все делают на отъебись. А ты особо и не проверяешь. Такой вот ты человек. Почему ты все еще сержант? "В морской пехоте не бывает ошибок." - НПЦ из твоего взвода могут преподнести неприятные сюрпризы.
Карьерист (Негативный, только офицеры) - ты готов идти по трупам, а морпехи для тебя - фишки на карте. И они это знают. Кроме того, похвала начальства для тебя крайне важна. - Штраф -10 к броскам на Leadership и удачу на результат при попытках воодушевить подчиненных. - Теряешь Morale, когда отряд отступает.
|
– Не убивать! Не калечить! – кричит Луций, и тут сердце его ёкает, когда он видит, как появляется откуда-то сбоку Адельфий со склянкой в кулаке. На мгновение кажется, что Фейруза сейчас его пронзит, и всё. – Адельф, назад! Марк, назад! "Дура безумная!" – проносится в голове злая мысль. – "Лекаря-то за что?! Что ты творишь!? Только тронь его, я тебе потом вырву ноги и камчу твою в задницу засуну!" Но оказывается, это был всего лишь маневр, и вот она напротив магистриана, и нет щитов легионеров, чтобы закрыть его. Сейчас прозвенит сталь и кто-то из них двоих, вероятно, умрёт. – Поговорим, когда ты успокоишься! Он видит, как вздымается грудь арабки перед рывком, как раздуваются ноздри, как сжаты пальцы на древке копья. Он видит глаза и узнаёт этот взгляд – взгляд идущего в последний бой. Такой взгляд был у всадников слева и справа от него, когда они галопом понеслись в атаку на легионы Августа Констанция. Такой взгляд был и у него самого. Мурса, пятьдесят первый. Тебе семнадцать лет – и ты веришь, что надо сразиться во что бы то ни стало, победить или умереть, или и то, и другое. Чистая ярость. Огонь по венам. Бешеный кураж. Так хочется вспомнить тот огонь, опять разлить его по телу – и пусть решится: "Я или ты? Мы или они? Запад или Восток?" Вспыхнуть и сгореть, но осветить кусочек мира вокруг себя, обрести бессмертие в легенде. Юность – это сладкий сон, и так страшно просыпаться, да? Твори что хочешь, а если убьют – что терять? Ты ведь ещё ничего и создать не успел, а так тебя хотя бы запомнят. Последняя отчаянная атака – столь поэтично!.. На самом деле нет, это же все полная херня. У Луция есть план, и он безупречен. Фейруза просто останется один на один с толпой солдат и будет втоптана в землю, а потом связана и принесена, как овца на блюде. Как змея в кулаке. Нам не по семнадцать лет и мы больше не играем в жизнь. Мы определяем её для остальных. В мире зрелых людей никто не обязан играть по правилам для юношей. И пора тебе это понять, если ты хочешь, чтобы царицей тебя называли не в насмешку. Я присматривался к тебе все это время и готовился к этому моменту, а ты – нет. А зря. Может, поняла бы, что у Луция Цельса Альбина обычно есть запасной план? Я же Императорский Агент при исполнении, а не Кай Боза, чтобы тебе тут спату-полуспату показывать. И весь твой порыв обернется унизительным пшиком. Ты так хотела последним усилием свести вничью! Покончить с этим "коварным румом", который не учел, что копье в умелых руках храбреца бьет любой план или хотя бы оплачивает этому храбрецу славную смерть. Да всё я учел. Не бьет. Никакой ничьи и ни единого шанса на славную смерть – право на неё покупают не безумными выходками, а достоинством. Трепыхайся и бей хвостом сколько хочешь, я уже поймал тебя, потому что такова моя служба. Потому что я учился свергать царей и цариц двадцать пять лет, пока ты махала копьем, носилась, как ненормальная, по пустыне и хлестала рабов камчой. Но... львиц не ловят в силки, ведь так? Это же для кроликов. Хочешь последний раз побыть львицей? Так побудь! Но ты нарываешься. Я тоже когда-то был молодым! Я тоже когда-то был воином, а не палачом. Я тоже когда-то был таким, каким ты меня видела в Сердце Скорпиона. Меня заставляли забыть об этом, но недавно из-за твоей глупости мне снова пришлось это вспомнить. К черту планы! Нам по семнадцать. А судьба любит, когда мы совершаем глупости. Тактический гений: - «Цезарь или ничего» - «Боевой раж» - Нелетальный урон
-
-
К черту планы! Нам по семнадцать. А судьба любит, когда мы совершаем глупости. В золотую оправу эти слова!
-
когда выбираешь сердцем, а не инструкцией, респект!
|
Начали! Ррраз! Раз-два! Раз! Удар по шлему не звенит, как колокольный звон – это громкий, резкий стук, почти щелчок, и треск. Но внутри в голове отдается, как раз как в колоколе. "Ух, мать твою! Вот это да! Копья об голову мне ещё не ломали!" — в левое ухо как будто ваты набили. Фейруза с обломком спешит добить, с окровавленным ртом, страшная, как демон. Вот они, твои когти и зубы! Ну, давай! Но римлянин знает – не пробьет она. Там стальная чешуя: силенок не хватит, древко короткое – это теперь ножик, а не копье. Сжать зубы и встретить. Ты уже проиграла. Ну, давай свой выпад! Думаешь, мне слабо тебя взять?! Ща, я тя угомо...! И вдруг удар – и внизу лязгает и сразу колет в груди! "Пробила!!! Прозевал..." Луций ощущает тот самый ледянящий затылок страх, как когда его полоснули по шее много лет назад, ярость затравленного зверя и дикий, ни с чем не сравнимый раж от того, что он ещё жив и держит меч в руке! "Рано ты обрадовалась!" Мотнув головой, прогнав страх, бросает злой, чуть насмешливый взгляд, и почти не слыша своего голоса спрашивает: – Где твой шлем, царица? И бьет один раз. И всё.
"Что, доигралась? Мы тогда под Мурсой не победили, потому что нас было тридцать тысяч против шестидесяти! А Констанций вообще на бой не вышел! А мы их..." – Слава Августу... ! – кричит он, глядя на всех и ни на кого в отдельности. В даль. В звезды на горизонте. И за мгновение до того, как крикнуть "Максенцию", Магистриан вдруг снова приходит в себя. Вовремя. – ...Валенту!
"О чем ты думаешь, а? Повелся, как мальчишка, теперь ещё одна дырка в теле. А тебе не семнадцать. О чем ты думал-то?" От засевшего наконечника пока только легкое неудобство, как от камешка в сандалии, но Луций знает, что очень скоро раж пройдет, кровь потечет по телу медленнее, и боль... будет прямо вот как в пятьдесят первом. Но он даже не смотрит вниз. Пусть Адельфий смотрит. Поздно переживать.
Опускается на землю. Фух, надо передохнуть. Подобрать бы камчу и бросить арабке: "Ну, как просила!" Но Фейруза лежит без сознания. Столько нервов с ними, с этими дикими бабами... "Поговорим?" Вот, поговорили.
Магистриан трогает щёку. Не, там, вроде так, чепуха. Зубы целы. Потом поднимает голову и обводит глазами своих людей. – Ну чего встали!? – реветь, как буцина, уже не получается, приходится прилагать усилия, чтобы голос хотя бы не звучал слабым. – Врачей позовите! Адельфий – ко мне! Квирину – к ней. Что столпились? Одну арабку нормально арестовать не можете, так хоть не стойте столбами. Армия, вашу мать! "Тьфу! Всё самое важное в итоге приходится делать самому. Хотя понимаю, почему мы под Ктесифоном продули. Одна! Одна против десятерых! Сильна! Если она там такое показывала..." И последняя лишняя мальчишеская мысль, как облетевший лист ушедшей юности, в которую так хочется вернуться, а нельзя: "Жаль, что меня там не было." – Марк, двух человек к шатру. Никого не впускать, никого не выпускать, никому не заглядывать. Понял? Луций чувствует, что сейчас его голос сорвется и даст слабину. Ладно, поизображал, хорош, теперь подыши. Было бы глупо помереть не потому что тебя только что проткнули копьем, а потому что слишком громко говорил. Кто-то ещё с дуру подумает, что это была ничья. А при Фарсале победили наши.
Подходит Татион. – Ммм, Гектор, – произносит Луций намного тише, уже напрягаясь, чтобы не застонать. – Повоевали тут немножко без тебя. Как в старые дни. Как там... – снова трогает щеку, – обстановка?
-
+ Железные люди эти римляне. С дыркой в груди еще командует.
|
|
Плавал ты хорошо, но осенняя вода, да ещё и дождевая – это не шутка, а ты и так уже порядком замерз. Ты нырнул и начал работать руками, и почувствовал, как тебя понесло течение. Набухшая одежда окончательно облепила тело тяжелым слоем ткани, и ты понял, что плыть куда-то просто невозможно: выбьешься из сил мигом, а можно только чуток грести, меняя направление. Зато течение само несло тебя. Но оно несло и Шульца! Как только он поднимал голову из воды и кричал "На помо..!", как будто какая-то невидима рука вдавливала его назад, под воду, и крик прерывался. Дождь хлестал, капли били по голове и заливали глаза, шляпу ты потерял ещё в самом начале. Так ты и плыл за ним, а он то показывался, то исчезал, и в грозовом полумраке было все сложнее понять, где же он: приближается или удаляется, да и вообще не потонул ли ещё "немчура" окончательно. Потом дождь припустил ещё сильнее, и ты уже с трудом разбирал, где берега. Сколько это длилось: Десять минут? Полчаса? Черт его знает. Ты начал думать, что пора бы уже грести к берегу, потому что уже плохо чувствовал ноги (и ботинки, кстати, тоже потерял). Не, конечно, благородный порыв, спасать друга – это все хорошо, но не помирать же самому? И тут в который раз шарахнула молния, где-то близко, и ещё до того, как долетел пробирающий душу, страшный грозовой раскат, от которого хотелось поскорее вылезти из воды (вспоминались страшные истории про пловцов, убитых во время грозы), ты увидел его непутевую немецкую башку. Шульц зацепился за какую-то корягу, и болтался на ней. Надежда придала тебе сил, и ты стал дрыгать непослушными руками и ногами, пока не сместился аккурат напротив неё. Когда ты схватился за корягу, она предательски затрещала, но выдержала. Шульц только всхлипывал – он совсем выбился из сил, чтобы делать хоть что-то, только держался побелевшими пальцами за черное, мокрое дерево и блеял: "Дарра, спаси меня!" От холода у него зуб на зуб не попадал, да и у тебя тоже. Ты ухватил его за шиворот (когда ты сжал рукой воротник его куртки, то из ткани полилась вода, как будто отжимал половую тряпку), и стал, цепляясь за сучья, выбираться в сторону берега. Поначалу Шульц все боялся разжать пальцы. Ты крикнул ему, чтобы он хватался за древо повыше, но как только он отпустил корягу, его сразу потянуло, и ты еле сам не сорвался. Вы оба наверняка потонули бы, если бы ты не удержался. Но берег был недалеко, и по коряге вы добрались до места, где ты цепанул босой пяткой за илистое, скользкое дно. Сначала показалось – вот спасение! Но ил стал затягивать ноги: пока вынимаешь одну, другая увязает. Шульц, наконец, пришел в себя и пополз по коряге сам, расцарапав себе щеку. Тут ты заметил, что по реке сверху на вас плывет какая-то черная херня, в которой тебе померещился сначала огромный усатый дохлый сом, а потом труп коровы. Неважно – он шла прямо на вас, крутясь, и наверное, снесла бы к чертям. Ты поднажал, стараясь поскорее вытащить ноги из ила, и дотащил немца до места, где воды было по пояс. Тут из воды торчал пень, на котором держалась коряга (пень, видно, раньше был у самого берега, а теперь его затопило). Черная штука со стуком ударила в вашу спасительную деревяшку и почти отломила её от пня. Ты оглянулся – ух! Пронесло! Нет, не корова. Просто другая коряга. Вы вылезли на берег и рухнули – полумертвые от холода, страха и напряжения. Оба стучали зубами. Но лежать было нельзя, и кое-как вы встали и побрели по берегу, продираясь сквозь кусты и ветки, раня об них босые ноги. Наверное, где-то в стороне была дорога, но если бы вы начали искать её, то могли бы в потемках заблудиться, а тут хотя бы река – не потеряешься. Потом вы упали от изнеможения и лежали некоторое время прямо на мокрой траве. Шульц сказал: "Спасиппо, што спас менья!" От бессилия он уже не старался выговаривать слова по-человечески, и у него прорезался акцент. Ты сказал, что ещё не спас. Дождь стал сходить на нет – гроза прошла, но небо так и осталось пасмурным, темным. Начинало совсем уже темнеть. Теперь с неба почти не лило, и можно было различить звук, с которым отдельные капли падали в лужи с веток. Надо было шагать, просто идти, как получится, вы и шагали, шагали, и совсем выбились из сил, когда, по кустам и буеракам, добрались до переправы, где Дуэйн только-только вытащил из реки корову. У коровы были грустные глаза, Окунёк дрожал всем телом, а у вас у всех трёх начался насморк – то и дело один чихал, а другой шмыгал носом. Мокрыми рукавами было даже сопли не вытереть. – П-пустите м-меня на л-лошать! – попросил Ник, – Ещё чего! – ответил Дуэйн раздраженно. – Она тоже устала! Шлепай так, немчура. Он был очень зол, но ругаться сил не было. Он сам сильно устал, в одиночку корячась в воде с коровой и лошадью, и, честно говоря, не представлял, какой ужас вы пережили. Но теперь вы хотя бы двигались вперёд. – Ночью замерзнем, – горько посетовал Дуэйн. Сухих спичек у вас не было ни одной, провизии тоже. Ты хотел ему что-то возразить, но вместо этого чихнул. Вы прошли ещё немного в молчании, и тут на вашем пути возникло препятствие – косогор. Так-то по хорошей погоде это было не препятствие, но дождь размыл дорогу и превратил её в скользкое грязное месиво. Сами-то вы на косогор поднялись, а вот Бетси, дойдя до середины, стала просто скользить назад, а потом легла на брюхо и съехала вниз. Обойти косогор было трудно – вокруг дороги росли густые кусты. Пришлось бы давать большого крюка, и как бы не заплутать в темноте. – Чертова проклятая скотина! – закричал Дуэйн. – Так и помрем теперь из-за неё! Тут ты увидел, что у неё полное вымя. Дуэйн, у которого пальцы замерзли меньше всех, стал её доить, а вы по очереди подставляли ладони. Молоко было теплое, парное, и немного согревало, вы глотали его из пригоршней и слизывали с пальцев. – Ммм, манна небесная! – простонал Шульц. – Т-т-точно! – согласился Дуэйн, который продолжал доить одной рукой, а в другой пытался донести молоко до рта. Сытости молоко не принесло, но хотя бы придало вам сил и позволило мыслить логически. – Заведем туда Окунька, он эту тупую корову враз вытащит! – предложил Дуэйн. Так и сделали. Теперь как только Бетси пыталась прилечь и отдохнуть, вы тянули Окунька за уздечку, и хочешь-не хочешь, корове приходилось работать копытами. Самыми сложными были последние два ярда – вы тянули её за рога, толкали сзади и понукали, как могли. Работа даже немного вас согрела, хотя было понятно, что это – последнее усилие, и дальше вы сможете только плестись, пока не упадёте. Наконец, Бетси поняла, что вы от неё не отстанете, закашлялась (ты и не слышал раньше, что коровы кашляют) и двинула вперед сама. От неожиданности вы с Шульцем шлепнулись и съехали по жирной грязи вниз. Но дело было сделано. – Кинь нам верефку! – попросил Ник вашего товарища. – Ща! – ответил Дуэйн, к которому вернулось хорошее расположение духа. Он отвязал корову, подвел Окунька к тому месту, где начиналась более-менее твердая земля, размахнулся... И вдруг Окунёк оступился и с ржанием сам пополз вниз, припадая крупом к земле. – Стой! – крикнул Дуйэн, ухватившись за ремешок, но ничего не вышло – мерин оступился, запнулся и покатился вниз по косогору вслед за вами. – Нет! – Дуэйн схватился за голову. Вы подбежали к лошади, а Дуэйн сбежал вниз. Окунёк смотрел на вас полными обиды и боли глазами. Вы попробовали поднять его, но он встать не мог – поломал себе заднюю ногу. – Ну что ж ты! Ну что ж ты, а! – сказал Дуэйн, упал рядом на колени и заплакал. – Прости! Прости, Окунёк! Прости меня! – говорил он, размазывая грязь по лицу. Потом уронил руки на колени и так и сидел. Вы даже убить мерина не могли – нечем было: так и оставили на дороге, в грязи, лежать и умирать. Дальше шли молча – кое-как взобрались опять на косогор. Ни сил, ни настроения что-либо говорить ни у кого не было. То и дело в сгущающейся темноте раздавался чей-нибудь чих с присвистом, это было смешно, но никто не смеялся. Потом повеяло ночной прохладой, и вы опять начали стучать зубами. Стало тяжело различать дорогу. И вдруг ты вдруг заметил огонек. Жильё! – Смотрите! – крикнул ты. – Пошли туда, – отозвался Шульц.
***
На ферме, которую вы нашли, хозяева пришли в ужас от вашего вида. Вас сразу растёрли, переодели в сухое (в основном, в одеяла), положили у печки, налили по чашке супа. Кошмар был позади. Корова, конечно, простудилась, но потом выздоровела, а вот вы болели долго и тяжело. Ты провел в кровати три недели, мама очень переживала, делала тебе молоко с медом, а как только не было работы, сразу садилась рядом с твоей кроватью, и иногда пела протяжно непонятные ирландские песни, поминутно трогая твой лоб. Под них ты засыпал. Да, она потеряла не одного ребенка, но одно дело, когда умирает младенец – что уж, на всё воля божья! – а другое, когда Дарра, к которому все привыкли, которого любят, который работник. Приходил доктор, давал какой-то порошок, что-то советовал. Тебя растирали, укутывали во все, что можно. Ты поправился.
Но с тех пор между Дайсонами и Донахъю пробежала черная тень. Отец Дуэйна потребовал с папы денег за лошадь, за седло и за лечение сына, а папа сказал, что раз лошадь вел под уздцы Дуэйн, то Дарра не виноват, а значит, и спросу нет. За лечение вот, пожалуйста, три доллара, а остальное – шиш! Да и денег мистер Донахъю запросил что-то многовато – сорок долларов. Пожалуй, даже с седлом Окунёк столько не стоил. Донахъю подали в суд. Суд присудил возмещение в размере двадцати пяти долларов, и обе стороны остались недовольны решением. Папа платить не спешил, а Донахъю вроде не настаивали, считая, что пусть если уж платит, то всё. Когда, поправившись, ты в октябре пошел к ним на ферму, узнать, как дела у Дуэйна, тебя ещё на меже встретил Кит, его старший брат. – О, Дарра! – сказал он. – Ты что, не знаешь, наши семьи в ссоре! Ты это... Ты не ходи к нам больше, вот что. Ты, конечно, сказал, что это отцы в ссоре, а вы-то с Дуэйном друзья. Столько вместе пережили! – Так-то оно так, – ответил Кит, который тоже к тебе плохих чувств не испытывал. – А все же па сказал, чтобы ты больше не ходил. От тебя одни проблемы. Знаешь, как Дуэйн кашлял? Чуть на кашель весь не изошел. Ты это... не приходи больше, а то я собаку спущу, – добавил он вполне беззлобно. Добавил беззлобно, а вот собака у Донахъю была злобная. Черная, мордатая, и однажды уже больно тяпнула тебя за ногу.
***
Зато семья Шульца была очень рада тебе! Ник рассказал им, что случилось, и они всегда принимали тебя, если ты приходил. – А, Тарра! Захотти! – говорил мистер Шульц, вынимая трубку изо рта. Они тоже жили бедно, лошади у них не было, но хозяйство было аккуратное, не то что у вас. Они кормили тебя тушеной капустой и хлебом, в котором попадались непромолотые зернышки. – Пумперникель! – пояснил тебе мистер Шульц. – Хлеп из Вестфалии. Хлеб был вкусный, а че? Какой хлеб невкусный, когда ты сын арендатора?
***
Тем временем, пока ты болел, выздоравливал, ходил по гостям и снова болел (уже не так сильно), в стране намечались большие события. Зря ты думал, что про Джона Брауна забыли. В ноябре того же года Линкольна (бородатого худого дядьку из газеты) избрали президентом, и началась война против тех самых про-слейверов, южан, с которыми он и боролся. Как там дело было, ты не совсем понял: вроде, какие-то штаты хотели от вас отделиться (ну и пусть бы отделялись, чего воевать-то, раз там про-слейверы всякие живут?), какие-то не хотели, и про это говорили сплошь и рядом. Особенно всех интересовало, как себя поведут в соседнем Миссури. Но потом, уже весной, южане первые стали стрелять в какой-то форт Самтер где-то на море (моря ты даже на картинках никогда не видел), и пошло-поехало! Все соседи согласились, что раз уж они первые начали, надо им по рогам-то дать как следует. А про Джона Брауна даже песню сочинили! Её много кто распевал тогда. Была она такая боевитая, забористая, про то, что человек смертен, но дело его – нет. Тело Джона Брауна лежит в сырой земле, Тело Джона Брауна лежит в сырой земле, Тело Джона Брауна лежит в сырой земле, Но душа идет в поход! – такой у неё был припев.
Были, правда, в вашем штате "медноголовые" – прозвали их так по имени ядовитой змеи. Эти выступали за то, чтобы остаться в союзе, но против войны. С началом войны они сбились в партию и кричали, что Эйб Линкольн – тиран, а война – братоубийство, придуманное аболиционистами ради негров. Они говорили, что надо всеми силами агитировать против войны, не идти ни в какую армию либо дезертировать при первой удобной возможности. Вас же, таких, как мистер Донахъю, да и твой отец (в республиканскую партию он вступил перед самыми выборами), они называли "демократами-вояками". Но медноголовых было мало, в основном люди поддерживали войну. Да оно и понятно! Все ждали, что цены на зерно вырастут, ведь солдат чем-то кормить надо!
В июне Эрик Шульц, брат Ника, записался в добровольцы, и Пэдди, твой брат, записался (ему уж было восемнадцать), и Кит записался, и ещё много кто. Записывались на три года или меньше, если война столько не продлится, но все думали, что до осени успеют вернуться – может даже к уборке урожая, ну, или хоть к Дню Благодарения. Вообще-то, записаться хотели ещё в мае, но квота оказалась выбрана, и рекрутёры сказали, чтобы парни приходили через месяц. Кит называл себя "патриотом" (это ты узнал от Ника), Пэдди просто надоело горбатиться на отцовой ферме, а Эрик с удовольствием посидел бы дома, но отец сказал ему, что сто долларов подъемных – слишком жирный кусок, чтобы вот так вот от него отказываться. Ты помнишь, как Пэдди провожали на войну – он был в своей обычной одежде, никакого мундира или там шляпы красивой. Мама приготовила ему пирог с курятиной, завернула в тряпицу. – Тряпицу-то не потеряй! – сказала она на прощанье. – Давай-давай, сынок, покажи им там, кто такие Дайсоны. Может, и в офицеры выбьешься как-нибудь! – напутствовал его папа. – Эти кофнидраты-то, говорят, с англичанами чалятся. Ты им и от меня вломи! А то ишь! – Принеси домой саблю! – просил Брэди. – Или хоть флаг какой! – А мне сладкого! – говорила Трис, которая думала, что Пэдди едет в город. Пэдди обещал не потерять, показать, привезти что просят, а всех, кого надо, хорошенько отколотить. Вскоре он прислал вам деньги, и папа был очень доволен. – Мой сын – капрал! – сказал он мистеру Крюгеру. – Его до капрала повысили! За смекалку! А может, уже и сержант! – Это замечательно, – согласился мистер Крюгер. – Неустойку-то когда заплатите? Папа по-ирландски лихо, с гордостью и апломбом шмякнул бумажками об стол. На-ка, немчура, выкуси!
А война что-то сразу стала затягиваться. В июле мятежники раздербанили армию союза по самое не балуйся у местечка под названием Булл-Ран. Папа даже взял у мистера Крюгера газету почитать, хотя половину слов из неё не понял. Но зато он знал цифры. – Три тыщи убитых! – говорил папа. – Ничего себе! Вот это да! Между тем, всё шло своим чередом. Без Пэдди места наверху стало побольше. Раз в месяц он писал вам письмо, вернее, судя по подчерку и гладкому слогу, писал за него кто-то из сослуживцев. Письмо это вам читал сын мистера Крюгера, который знал грамоту хорошо. Письма приходили в прочных, плотных конвертах, на которых изображались сцены из бивачной жизни, знамена и марширующие войска. Мама эти письма складывала в особый ящичек на кухне, хотя сама бы уж точно прочитать не смогла бы. Но иногда ты видел, как она доставала их и украдкой гладила рукой. А однажды сказала папе: – Что-то сердце у меня не на месте... и зачем я ему про тряпицу эту сказала-то? – Да, чепуха, – ответил отец.
Но пока Пэдди воевал где-то далеко (по правде сказать, не особенно и воевал – он писал, что всё тихо, и их полк в боях не участвует, так, муштра одна), у вас на ферме началась своя война. Утречком мама не досчиталась цыпленка. Потом другого. Спустя неделю – целой курочки. – Хорёк что ли!? – почесал голову папа. Он купил в городе собаку – маленького, шумного, лохматого пса с длинными ушами породы "не знаю, кто был мой папа, но моя мама точно была дворнягой". Пес после очередного "нападения" на курятник нашел следы – они оказались лисьи. Следы вели в направлении ближайшей рощи, но дальше нескольких сотен ярдов пес их искать отказывался. Папа смастерил ловушку в виде ящика из прутьев и положил туда кусок сыра. – Я тя поймаю, как огромную рыжую мышь! – заявил он со смехом, страшно довольный ловушкой. Но ничего не вышло. Лиса, видимо, рассуждала так: "На кой черт мне этот заветренный кусок сыра в мышеловке, если рядом целый курятник с цыплятами"? – Ах так! – сказал папа. – Ну, сама напросилась! Я тебя подстрелю! Я из тебя шапку сделаю, как, етить его, траппер! Мама на это заметила, что из одной лисы шапка не получится, и что у вас нет оружия. – Ну тогда маленькую шапку сделаю, для Дарры. Дарра, хочешь шапку, как у траппера? Он пошел к мистеру Крюгеру, выпросил у него двустволку, и когда выдался свободный денек, отправился в рощу искать лису. Вернулся он затемно, прихрамывая. Ты никогда не слышал столько ругательств, причем многие были непонятные, на ирландском! С трудом успокоившись, папа рассказал, что Клык (как он называл пса) – та ещё бестолочь, и что он сам из-за него залез в какие-то непролазные кусты, запнулся о корень и случайно пальнул себе в ногу. Кроме того, он извалял ружье в грязи, и мистер Крюгер ему его больше не дал.
Ты рассказал об этом случае мистеру Шульцу. – Слишком горячая голофа – охоте помеха! – ответил мистер Шульц. – У меня есть рушьё. Я покажу тебе, как из нефо стрелять, но пообещай, што бутешь очщень осторошен, Тарра. Орушие – это не икрушка. Он достал с чердака замотанное в тряпки, потемневшее от времени короткое ружье, очень тяжелое, брякнул на стол, и стал тебе показывать. Ружье оказалось нарезным, очень тяжелым, с граненым стволом, кремнёвым замком и медными пластинками на прикладе. У вас дома оружия не водилось. – Мой дедушка был в... Шутценгильде. В Вестфалия. Это... клуб для стрелкоф! Мой брат получщил дом, а я – рушьё. Я думал, в Америке будут интейцы, но их тут не было. Я хотел протать это рушьё, но у нефо... фёйерштайн фершлёсс. Когда пояфились капсюли, никто не стал покупать. Предложили перетелать, но я не захотел, передумал. Память о Вестфалии! Я не мог дать тебе денег за то, што ты спас Клауса, потомучто надо было его лечщить. Но! Я могу подарить тебе это рушьё. Если хочешь. Это – штутцен! Очщень точный! Пух – и в цель!
Пульки были круглые, вбивать их в ствол шомполом приходилось с помощью особого молоточка. Ещё был порох – мистер Шульц показал, как его засыпать и как зачищать кремень, и как чистить замок и ствол. И, само-собой, как стрелять. – Ты можешь взять ефо домой, а можешь хранить у меня – как хочешь. Но оно теперь тфоё!
В кои-то веки у тебя появилась ТВОЯ СТОЯЩАЯ ВЕЩЬ. Настоящее ружье с настоящими пулями! Не терпелось пострелять, не так ли?
-
-
У-у-у, лисячья морда! Не, ну тут просто всё есть (опять снова как всегда). * Напряжённый экшен с колебаниями весов: то ли уже, то ли ещё нет, то ли вообще не получится. * Кинематографичные сцены в этом самом экшене (надвигающийся труп сома/коровы, а на деле коряга!) * Пост-экшен-твист! Это когда ты вроде преуспел, а тебе говорят: нифига, "ночью замёрзнем". * Эмоциональные качели! Выбрались-но-все-заболели, пошли-дальше-но-косогор-но-полное-вымя-молока, новые-силы-новые-идеи-новые-проблемы-новые-потери, и так до конца подглавы. Круто! * Душераздирающий финал травмы Окунька тоже не стоит забывать, вот это высокая нота для финала! * А вторая подглава ничуть не хуже, там и тень между семьями, и интересное описание бытовой тяжбы, и беззлобные ирландцы со злобными собаками! Мило, душевно и жизненно-досадно. * И опять из ада в рай — на помощь спешат добродушные немцы со своими пумперникелями, шутценами, фёйерштайн фершлёсс и вообще акцент у них забавный. Вот уж ни разу не пожалел, что Шульца спасать полез))) * Политика и война, опять же, оч качественно через детскую призму описаны. Песенка, разговоры, а потом раз, и брат на войну, и вот это вот "а мне сладкого!", ну прям вот здорово. Простые люди со вкусом простого Рика. * И вот это материнское "зачем про тряпицу сказала?". Эх. * Ну и наконец, лисячья морда! Ох, ну это самый комедийный в хорошем смысле эпизод всего модуля пока что. Прям вот я так и вижу, как остальные персонажи грабят поезда, а Дарра познал дао Лисячьего Бога и стал весёлым друидом в лесу. Нет, соответствовать папе-Дайсону и его забавным похождениям будет сложно)
|
Пока ты пела песни и меняла иголки на кукурузную муку, Сай выздоровел и вернулся в полк. Флоренс все болела, но пока хотя бы вставала с постели. Между тем бои приближались к городу, но дела вроде пока что шли не так плохо. Газеты писали, что янки мрут от лихорадки только так, а вашим парням она не страшна – у них хорошие, сухие позиции на холмах. Город ещё летом несколько раз обстреливали, но ты всегда оказывалась далеко от тех мест, где падали снаряды – северяне в основном пытались поразить артиллерийские позиции на гребнях вокруг Виксберга, и иногда лишь случайный перелет падал куда-нибудь на пустыре или сносил печную трубу у какого-нибудь. Мальчишки бегали смотреть на эти ядра, но у тебя были дела поважнее – ты изо всех сил старалась продать ещё хоть что-нибудь. В городе продолжали строить оборонительные позиции – копали рвы, траншеи, строили редуты и люнеты. В округе вырубили много леса, повозки с досками часто проезжали по улицам.
Вы кое-как отпраздновали рождество шестьдесят второго – пока что самое грустное рождество, которое ты помнишь. Папа сильно похудел, стал рассеянным, подолгу сидел в кресле, уставив взгляд в пространство, не замечая, что газета перегнулась посередине и обвисла.
Сразу после рождества к северу случилась битва у Чикасо Байю – там генерал Пембертон "отлупил Шермана по полной", и многим показалось, что ветер ещё может перемениться. Но неотвратимо наступил шестьдесят третий – год, в котором должно было решиться, победит ваша сторона или проиграет.
В январе дошло письмо от брата – он писал о битве под Фредериксбергом, произошедшей в декабре: Командиры послали солдат янки на убой. Они пошли на наши позиции через открытое поле. Наши просто палили, как на стрельбище по мишеням. Наш полк стоял на фланге, мы только видели, как они накатывались на другие бригады и откатывались, не выдержав огня. Это было какое-то безумие. Сначала вроде радуешься, что не ты идешь с той стороны на редуты, и думаешь: "Ну вот, отбились, славно!" Но потом новая атака, и ты уже ужасаешься. После каждой их атаки я думал: "Ну, хоть бы эта была последняя! Хоть бы у кого-то хватило мозгов остановить битву." Тысячи людей пихают, как бревно под пилу на лесопилке – кому не повезет, по тому прошел распил. Только летят не опилки, а кровь. Если я когда-нибудь вернусь домой, я точно буду противником всяких войн. Прости, что я пишу об этом. Я так хотел бы написать о чем-нибудь хорошем. Но здесь скучный день – хороший день. Недавно наш новый сержант, МакИвер, украл гуся, и мы устроили маленький пир. Вот это был хороший день! Но если разобраться, что же тут хорошего? И всё же не позволяй унынию овладеть тобой. Может, после такого поражения, в следующем году янки сдадутся. Я почти верю в это. А может быть я дотяну до дня, когда срок моего контракта истечет. Это будет нескоро, в июне шестьдесят четвертого. И ещё я верю в то, что у тебя всё хорошо. Помнишь, мы однажды поссорились из-за того, что папа тебя похвалил за хорошие отметки, а меня нет? И я тогда ушел по Язу один, без тебя. Ни о чем так не жалею, как о том дне. Он был такой тоскливый, у меня даже рыба не клевала. А если бы я тогда извинился перед тобой, это был бы отличный день, даже без всякой рыбалки. Увы, его не вернуть! Не упускай ни одной возможности в жизни побыть рядом с теми, кто тебе дорог. Я был так глуп, когда хотел учиться на капитана. Война – мерзкая штука, но если ты не сходишь с ума, она хорошо вправляет мозги. Я очень рад, что всё ещё жив. Что всё ещё могу закрыть глаза и представить тебя дома. Так многие уже не могут. Всё это выглядит так бессмысленно, но при этом так рутинно, что я не верю, будто они сидят на небесах. Если бы я сидел на небесах, сил моих не было бы смотреть вниз. Пишу какую-то чепуху. Прости. Я так люблю тебя, Кейт.
В начале апреля пришло последнее, самое страшное письмо. На этот раз – только тебе. Написано оно было чужой рукой. Здравствуйте, мисс Уолкер! Меня зовут Джонатан МакИвер. Сайлас попросил меня написать вам это письмо. К сожалению, он заболел брюшным тифом и из-за карантина не может написать сам. Последний раз, когда я видел его, он сохранял бодрость духа и ясность ума. Он передает вам привет и просит написать, что любит вас и что ваши письма – лучшее, что он читал в жизни. Также он просил обнять отца и мать, но по возможности не говорить им пока, что заболел. Все мы искренне надеемся, что он поправится. Ваш покорный слуга, сержант МакИвер, армия Северной Вирджинии. P.S. Если вы захотите написать ответное письмо, вы можете пока адресовать его мне, в тот же полк. Я напишу вам, как только будут какие-либо новости.
Больше письма не приходили. Но возможно не потому что он не писал, а потому что генерал Грант занялся вашим городом всерьез. Это был страшный человек, которого все ненавидели и боялись. Одни говорили, что он пьяница, другие, что жестокий, третьи – что он бездарность, но никто не мог не признать – воля у него была железная. У него в подчиненных был тот самый Шерман, и эти двое хорошо сработались. Пока Шерман с одной половиной войск пытался то так, то сяк прорваться к Виксбергу с севера, Грант в марте переправил вторую половину армии через реку и спустился вдоль неё. Его солдаты совершили тяжелый восьмидесятимильный марш, настилая гати по жидкому месиву, в которое превратились дороги, но достигли переправ в Луизиане в нужный срок. Шестнадцатого апреля, в безлунную ночь, ты проснулась от сильной канонады – пушки бухали, не переставая. Это эскадра адмирала Портера пошла на прорыв мимо ваших бастионов. Потом небо осветило красноватое зарево – горел какой-то выбросившийся на берег, подожженный снарядами корабль северян, за грядой было не видно. Но остальные силы Портера прорвались без больших потерь. Они спустились вниз по реке, броненосцы огнем в упор подавили батареи форта Уэйд, а затем транспорты переправили федеральные войска, ждавшие напротив, на ваш берег. Оттуда, из Грэнд Галф, до вас было миль двадцать. Так северяне взяли Виксберг в клещи с двух сторон: Шерман с севера, а Грант с юга.
Ландшафт в Миссисипи был сложный – реки, болота, затапливаемые поймы и леса, а дорог мало, поэтому боевые действия поначалу развивались неспешно. Но Грант был именно тем человеком, который своей волей мог заставить солдат маршировать по непролазной грязи, а иногда и по колено в воде, строить переправы и даже копать каналы для броненосцев. И чтобы остановить его, нужен был такой же решительный человек. Вашей же армией командовал генерал Пембертон. Сам по себе он был неплохим полководцем, но на беду – северянином. Ему многие не доверяли, считали потенциальным предателем, и это сковывало его волю и заставляло оглядываться на командование. Начальником его был генерал Джонстон, отвечавший за все войска на Западе, но и президент Дэвис слал ему депеши и давал указания. Пембертон не знал, кого из них ему слушать, ведь каждый мог обвинить генерала в невыполнении своих распоряжений. А когда командир колеблется, это передается и подчиненным. И когда в мае потеплело, а дороги подсохли, Грант пошел на него, как приземистый, крепкий, уверенный питбуль на тонконогую борзую, ловящую чуткими ушами приказы двух хозяев. Произошла серия стычек, боев и маневров вокруг города, как на реках, так и на суше. Северяне сначала взяли Джексон – город, где ты росла в приюте, и разрушили там всё, что имело хоть какое-то военное или экономическое значение: фабрики, склады, депо. Потом две армии случайно столкнулись при Чемпион-Хилл, и Пембертон потерял две с половиной тысячи пленными – вдвое больше, чем убитыми и ранеными. Он попытался закрепиться на реке Биг Блэк, но и там был разбит – в этот раз победа далась северянам очень легко, они потеряли всего несколько сотен, а полторы тысяч ваших солдат сложили оружие. Это произошло уже в пяти милях к востоку от города – вы слышали отзвуки орудийной канонады. Ты запомнила вечер семнадцатого мая – в город буквально повалили тысячи солдат. Изнуренных, закопчённых, измученных бегством. Несколько человек попросили у вас воды, Лавиния вынесла им ведерко, папа тоже вышел поздороваться. Ты заметила, что у многих солдат ботинки просят каши, а на мундирах не хватает пуговиц. – Насколько всё плохо? – спросил их отец. – Очень. Северяне близко! – ответил капрал в изодранном кепи, напившись и вытерев рот рукавом, отчего на его лице остался темный след пороховой сажи. – Наверное, будет осада. Он не ошибся.
Конечно, Миссисипской армии следовало оставить город и прорываться из западни. Но Пембертон так боялся быть обвиненным в измене, а Вкисберг был так важен для всего хода войны (единственная серьезная крепость в руках Конфедерации на великой транспортной артерии Миссисипи, не считая укреплений Порт-Хадсон), что генерал решил оборонять его до последней возможности. И вы узнали, что означает это выражение – "последняя возможность".
Занятия в школах сразу отменили. Еды больше было нигде не достать. Никому не нужны были ни твои иголки, ни твои песни. Все затаились в ожидании штурма. Первый приступ состоялся через два дня. Бой шел далеко – в миле от города, где проходила оборонительная линия. Было едва слышно ружейную пальбу, но эхо от артиллерийской перестрелки доносилось до самой реки. Штурм закончился неудачей, и вы воспряли духом. Стали поговаривать о том, что Джонстон вас в беде не бросит. А ещё через два дня разверзся ад: ночью на двадцать второе мая северяне открыли огонь из двух сотен орудий. По городу. По вам. Со всех сторон – с суши, с реки, отовсюду. Вы забились в подвал и сидели, слушая, как ухают тяжелые гранаты, как свистит, шипит, воет и рокочет наверху. И так всю ночь. В ваш дом снаряды не попали, но разрушений в городе было много, хотя пожары не начались. Утром был новый штурм – северяне опять пошли в атаку, но и на этот раз миссисипские полки отразили их натиск. И тогда раздосадованный Грант решил взять вас измором.
Каждый день Виксберг обстреливали пушки. Ядра почти не убивали людей, прятавшихся в подвалах, но рушили дома. Многие жители тогда выкопали в холмах вокруг города пещеры и перебрались туда, даже мебель перевезли. Некоторые пещеры были такие большие, что в них жило по двести человек. Северяне, зная об этом, прозвали вас "луговыми собачками". Но папа считал, что там, при большом скоплении народа, легче чем-нибудь заразиться, а выкопать отдельную пещеру у вас не было сил, поэтому вы прятались в подвале. Госпитали были забиты не столько ранеными, сколько больными – болотная лихорадка и дизентерия, занесенные в город солдатами, теперь косили всех, от цинги у многих людей выпадали зубы. В городе рыскали шайки голодных солдат и подростков, разоряя те сады и огороды, где ещё хоть что-то осталось, взламывая дома, в которых никто не жил. До открытых грабежей дело пока не дошло, но воровали все и всё, чем можно было утолить голод. Всех кошек и собак съели за неделю. Солдаты ловили соек, крыс, даже ворон. Ты тоже пыталась поймать, да ничего не получалось. Рассказывали байку, что в одном полку, кажется в сорок третьем пехотном, был верблюд "Старина Дуглас", оставленный после неудачной попытки ввести в армии этих животных вместо мулов – вроде как талисман отряда. Одни говорили, что его убил снайпер северян, а другие – что его просто сожрали, не выдержав голода. В начале июня умер старый Бен – видя, как миссис Уолкер медленно угасает в постели (она теперь почти не вставала, только чтобы дойти до подвала, когда начинался обстрел), он тоже что-то у кого-то украл, но не донёс до дома: его поймали и избили. Он вернулся, еле передвигая ноги, лицо у него распухло, а один глаз совсем заплыл. Бен отдал богу душу к вечеру. Вы с папой зарыли его на заднем дворе, завернув в простыню. Через пару дней после этого Лавиния исчезла, прихватив остатки провизии. У вас осталась только кукурузная мука, и то немного. Платье теперь болталось на тебе, как мешок, а ушивать не было сил. Каждую ночь снилась еда. Потом ядро попало в соседний дом, покинутый хозяевами ещё до сражения, проломило пол, и в запертом подвале ты нашла мешок риса, попорченного мышами – поэтому хозяева и не взяли его с собой. Это было счастье. Вы варили рис и ели, стараясь подолгу разжевывать его. Никто не знал, сколько ещё продлится осада.
Мешок, стоявший в кухне, становился всё более тощим. Но однажды утром, на рассвете, ты услышала оттуда чьи-то приглушенные голоса. Ты бросилась в кухню, шатаясь на ходу от слабости, и увидела, как какие-то мальчишки вылезают через окно, прихватив ваш рис. – Бежим, бежим! – закричали они, увидев тебя.
|
-
Альбин, конечно, хорош. И знает, что делать.
|
Другой на месте Луция не мог бы не восхититься этим порывом – от роли обвиняемой перейти к роли обвинителя. Бросить все эти храбрые слова человеку, за которым сила. Сила не десяти вооруженных людей и даже не мага. Сила самого мощного государства на земле, которому он ревностно служит. И пусть сейчас, за его пределами, это ощущается не так явно, но сам магистриан, его вид и его поза являются напоминанием об этом. Другой бы восхитился. Только не Луций. Есть разумное сопротивление силе, которое каждый должен оказать просто из уважения к себе, а есть неразумное. Не стоит биться головой о стену, даже если стена сама движется на тебя, а то окружающие могут решить, что ты и правда повредился рассудком. В другой ситуации упреки могли бы быть истолкованы, как позиция силы, но если императорский агент приходит тебя арестовывать (даже и утверждая по какой-то причине, что лишь берет под охрану), твоя самоуверенность должна и правда граничить с рассройством, если ты думаешь, что на дерзость он ответит: "Да, давай сядем и поболтаем, у меня же других дел нету!" У Луция в глазах написано иное: "Только что я говорил мягко, женщина. Хочешь пожестче?! Не проблема!" Лицо его становится суровым, и это видно даже несмотря на шлем. – Как смеешь ты сравнивать кровь на своих руках с той, что я, Императорский Агент, пролил за годы службы Августу во славу Рима!? – рявкает он, как будто его это действительно возмутило. – Если ты – действительно гражданин Империи, то сложи оружие и подчинись. А если ты так и осталась дикой безумной варваркой, я разоружу тебя силой. Твой страх стать рабыней только показывает, что ты не в себе, ибо обращать граждан в рабство запрещено. А кстати, и правда возмутило. В её словах он почувствовал пренебрежение своей службой. Как будто он поднёс факел к костру, на котором стоял Требоний, ради своей забавы. Как будто не извернулся сорок раз, чтобы эта смерть принесла максимум пользы Империи. Как будто он пытал и убивал людей все эти годы для своей выгоды или развлечения. Как будто видя сходство между собой и Луцием, она не видит различий. Между тем, кто служит величию, и тем, кто пользуется им. Не это ли причина всей истории? "Ты там, Луций, ебись конем на своей службе, читай свои проповеди, а мне не мешай делать, что я хочу, и вообще закрой глаза, а если мешает – отойди." Мило. Но империя, регина, устроена не так. А ты часть этой империи. И если ты слабое, ненадежное звено, Империя, уж поверь, обратит на тебя внимание. Пожалуй, если бы он сейчас узнал, что царица – шпион гуннов, это бы вызвало у него меньше эмоций. "Ничего, значит, придется объяснить разницу." – Перед лицом гуннов нас ослабляет только твоё неразумие. Я поговорю с тобой, когда ты придешь в себя, а сейчас я слышал довольно. Взять её! Живой!
-
Это круто. Очень. Это не плоские фигурки — это люди! Луций объемный, чёрт возьми! Хоть это сообщение и значит + , но тут нужно сказать больше, это прекрасно.
-
- Как смеешь ты сравнивать кровь на своих руках с той, что я, Императорский Агент, пролил за годы службы Августу во славу Рима!? Вы не понимаете, это другое!
|
Луций идет, приминая траву, не спуская глаз с Фейрузы, облаченный в доспехи. – Если она не сдастся сразу, разоружите её, не мешкая, – приказывает он солдатам, на подходе. Он не чувствует ни триумфа, ни злости, ни азарта: только уверенность и спокойствие. Он знает, что злость он почувствует потом, и будет очень, очень зол. Но сейчас голова должна оставаться холодной, сейчас злиться не надо. Он помнит солнечный яркий день... Он помнит: солнечный яркий день в Иберии, сияющие до боли в глазах белые стены усадьбы, запах моря, смолы и хвои, и змеиное тело, струящееся по камням. – В чем секрет? – спрашивает он у раба-змеелова. – Секрета нет, мой господин, – говорит тот и хватает змею голой рукой, будто ничего проще нет. – Ты просто приближаешься, ждешь удачного момента и хватаешь её очень быстро и очень точно. Не делай этого, если не уверен. Но если ты уверен и спокоен, опасности нет. Ты просто хватаешь её чуть позади головы, и сжимаешь посильнее – и тогда она умирает. Это если ты хочешь её убить. Змея бьёт хвостом, извивается, разевает пасть и угрожающе шипит. Но Луцию теперь не страшно. – А если не хочу? – Если ты хочешь осмотреть зубы или собрать яд, то держишь крепко, но так, что один твой палец упирается в другой. Но лучше все же использовать раздвоенную ветку или же перчатку, мой господин. Прошу, не говори госпоже, что я учил тебя ловить змей, не то она накажет меня. – Не скажу! – отвечает Луций, вглядываясь в морщинистое лицо. – Если мать узнает, она продаст тебя в копи. Но я должен научиться ловить их. Но вокруг не солнечный день, вокруг – темная ночь, и перед ним не змея, а женщина, которая опаснее любой змеи. "Да, – думает он. – Наконец-то посмотрю на твои зубы, а не на то, что ты мне показывала до сих пор. Весьма заинтересован! И сколько ты сейчас ни стараешься выговаривать чисто, шипения не скрыть. Это змеи шипят ртом. Люди шипят глазами." Солдаты идут следом. "Мудрый раб был прав, теперь я охочусь на змей с палкой и перчаткой. Да чего уж... я ведь и сам не более, чем палка, и Империя тыкает мною в Фейрузу Аль-Лахми." Он смотрит на царицу, не вспоминая ни блеск далеких звезд, ни резкую боль над лопатками, ни оскал кролика, ни тёплые слезы, катящиеся по его стеклянной спине. "Я Императорский агент, а Императорские агенты не заглядывают змеям в пасть, пока не прижимают их шею к земле. Очень крепко. И вот я как раз прижимаю." – Вероятно, Клавдий по ошибке первым ударил кого-то из них. Но я с этим разберусь. Сейчас это неважно, – говорит он равнодушно. И затем повышает голос, придавая ему силу. – Мне доложили, что у тебя приступ безумия, и пятна крови на твоей одежде подтверждают это. Поэтому я, именем Августа Валента, отстраняю тебя от командования и беру под охрану. Сложи оружие добровольно, пока никто больше не пострадал. Ибо сейчас сопротивляться мне, – он обводит рукой своих солдат, – будет лишь подтверждением твоей болезни. Он произносит это без торжества, но жестко отчеканивая каждое слово на латыни, и всё же скорее укоризненно, чем осуждающе. "Это самые мягкие обвинения, которые я могу выдвинуть, – говорят его холодные глаза. – От безумия излечиться можно многими способами. От государственной измены – только одним."
-
Ужасы карательной психиатрии!
-
Мудрый раб был прав, теперь я охочусь на змей с палкой и перчаткой. Да чего уж... я ведь и сам не более, чем палка, и Империя тыкает мною в Фейрузу Аль-Лахми Какая прелесть!
|
Карта Миссури с пометками, чтобы не запутаться, где что. Миссурийская Гвардия Штата на марше. Когда в конце июля, ещё до стычки у Даг Спрингс вы отступили на юг, то получили подкрепление – из Арканзаса пришел генерал МакКаллоф, который привел с собой арканзасские и луизианские полки, в том числе регулярные, и артиллерию. Это было хорошее подкрепление, но МакКаллоф и Прайс сразу же начали спорить. Они оба были "генералами от политики" и понимали, что есть шанс победить янки, и тот, кто сыграет большую роль в битве, получить больший импульс для политической карьеры. У Лайона таких проблем не было, но он только сейчас понял, что противник в два с половиной раза превосходит его числом. Он решил атаковать вас, чтобы задержать преследование, а затем отступить к Ролле и пополнить там припасы. Но полковник Зигель предложил дерзкий план: разделить силы и совершить внезапный охват – он нападет на вас с юга, а Лайон – с севера. Учитывая, что по организованности янки вас превосходили, это могло сработать – вряд ли им удалось бы вас окружить, но вы вполне могли испугаться охвата и отступить, а Лайон тем самым добился бы необходимой передышки. Ваши части тем временем немного реорганизовали, объединив восьмую со второй дивизией – теперь каждая дивизия была переформирована в бригаду, а начальником над обеими поставили всё того же Рэйнса. Вас, впрочем, перемены особенно не затронули – вы все так же были в полку Пейтона, в роте капитана Норриса. Прайс и МакКаллоф стали спорить (о чем знали все в армии – секретность была ни к черту). Армия разбила лагеря на холмах вокруг ручья Уилсонс-Крик, в десяти милях от довольно большого города Спрингфилд, в направлении которого, как все считали, находились северяне. Прайс требовал немедленного наступления и грозился, что если МакКаллоф откажется, он пойдет воевать без него. МакКаллоф же говорил, что части Гвардии Штата, которых было намного больше, чем его войск, не готовы к сражению, и лучше подождать развития событий. Нехотя, он согласился и уже отдал приказ готовиться к наступлению, но 9 августа прошел сильный дождь с грозой, и это распоряжение было отменено. Отменил своё распоряжение и Прайс. – Позиция здесь отличная, – сказал вам капитан Норрис вечером, делясь новостями. – Они ни за что они сюда не сунутся, тем более в такую погоду. Так что, парни, посидим и подождем, пока развиднеется, а там уж двинемся крушить янки. Под раскаты грома и шум ливня, солдаты заснули, но тебе почему-то не спалось. Пару раз ты просыпался ночью и прислушивался, как храпит Гас (вы спали в одной палатке), и только под утро ты заснул нормально. – Просыпайтесь, масса Эд, просыпайтесь, – разбудил тебя утром Соломон, тронув за плечо. – Не то войну проспите! Вот так всегда! Тебе как раз снилась Элис, и именно на этом месте – его черная рожа. Пахло едой – солдаты завтракали, стуча ложками о котелки. То ли утреннюю побудку не играли, то ли ты её проспал. Могло быть оба варианта – в вашем полку трубач мог и сам проспать. – Ооо, их величество сержант проснулся! – поприветствовал тебя Колкинс. Колкинс из всех солдат твоего отделения был самый насмешливый и он тебя явно не любил. Он был типичным южанином – свободолюбивым и упрямым, и назвал тебя "их величество", потому что у тебя был нигер, а больше ни у кого в роте не было. Надо было умыться. Соломон, к счастью, уже сварил завтрак, так что ты несильно опоздал. Ливень прошел, под ногами хлюпала вода. Светало, но горизонт был всё ещё затянут тучами, солнце ещё не показалось из-за них. – Доброе утро! – поприветствовал тебя Гас, проходя мимо с пустым котелком. В отличие от тебя он с собой негров не брал. Он уже был в мундире и при сабле, и даже выбрит, только пуговицы не успел застегнуть. – Куда перья начистил, сержант? Опять сегодня весь день тут просидим, – попытался поддеть его Пибоди, один из твоих солдат. – Эд, не видел капитана? – спросил тебя Гас, не обращая внимания. – Хотел спросить у него, надо лошадей седлать, или пока нет. – Янки! – закричал кто-то. – Крик подхватили несколько голосов по всему лагерю. – Показались, значит. Легки на помине! – пожал плечами Гас. – Наверное, нас сейчас в разъезд пошлют. Надо собираться. По лагерю прошло какое-то волнение. Капитана Норриса по-прежнему видно не было. – Давай, завтракай спокойно, я его найду пока, – махнул рукой Эгертон. – Янки! – закричал ещё кто-то. – Янки уже тут! – Да мы слышали, юродивый, – вяло откликнулся Грег, высыпая остатки бобов из котелка. – Черт, помыть не успею, опять всё застынет нахер. Слышь, Эд, а твой нигер не может и мой котелок помыть? – А ты его оставь на улице! – посоветовал Пибоди. – Если опять польет, тебе и мыть не придется. – Ага, чтобы ты туда плюнул! – пробурчал Грег. Ты приготовился ответить Грегу, как и всегда, что мол, заведи своего нигера, Грег, и он тебе хоть пятки будет чесать, но тут раздались одиночные выстрелы с окраины лагеря. Это кавалерия янки пришла почесать вам пятки. – Живо! Живо! Живо! Бросай всё! – закричал на солдат Гас, появившийся из-за палатки. – Они уже атакуют! Седлайте лошадей! – К оружию! – Етишкина-тишка! – воскликнул Грег. – По коням, парни, по коням! – закричал ещё кто-то. – Твою мать! – крикнул Колкинс. Вы бросили котелки, похватали винтовки и побежали к лошадям. – Масса Эд! Ваш мундир! Шляпа! – закричал Соломон. Ты замешкался, чтобы надеть мундир, и тут-то кавалерия янки и показалась – взлетев по мокрому склону, она спешилась, построилась в густую цепь, и с карабинами наперевес пошла на ваши палатки. До них было метров пятьдесят. Ты увидел, как первая шеренга припала на колено. – Цельсь! Где-то затравленно и слишком быстро труба заиграла тревогу. – Огонь! Их линию окутал белый дым – Птатататататааааах! – эхо разнесло сухой треск нестройного залпа между холмов и лощин. Пули засвистели вокруг, и началась дикая паника! Кто-то стрелял в ответ, кто-то вскакивал в седло и куда-то мчался, кто-то с проклятьями и криками носился по лагерю. – Саблю забыли! – крикнул Соломон, но ты отмахнулся от него. С винтовкой в руке ты побежал к своей лошади. – Где капитан?! – Да черт его знает! – Птатататататааааах! – прошелестел второй залп. – Валить! Надо валить! – Аааа! – Быстрей! Лагерь на глазах разбегался. Ты нахлобучил на на лошадь седло, затянул подпругу, вскочил на неё и... а что делать-то? Повернулся в одну сторону – бегущие люди, шлёпающие ногами по лужам. Повернулся в другую – и там то же. – Эд, сюда! – крикнул Гас. Ты направил лошадь к нему, по дороге случайно сбив с ног какого-то выскочившего перед лошадью болвана и не успев сказать "извиняюсь". – Скорей! Скорей! – Где капитан?! Повинуясь общему порыву, вы поскакали на юг, туда, куда бежали другие солдаты вашей дивизии. Но ты заметил, что Гас не несётся, сломя голову, как большинство, а крутит ею по сторонам. – Уильям! Сюда! – заорал вдруг он. Ты понял, что Эгертон хочет собрать, кого ещё можно. Ты решил не отставать от него. Вы остановились. – Колкинс! Пибоди! Грег! Мерринс! – ты начал звать тех из своих солдат, кого замечал. Колкинс, Пибоди и Грег подъехали к тебе. – Птататах! Птатах! Птатататах! Татах!– слышались сзади залпы. – Кого мы ждем!? – спросил Пибоди, который даже шляпу надеть не успел. – Надо уходить! – Где капитан? – спросил его Гас. – Да почем я, мать его, знаю!? – крикнул Пибоди. – Я сваливаю! – Стоять! – крикнул ты, повинуясь неведомому рефлексу. Пибоди посмотрел на тебя, как на умалишенного. – Если и драпать, то вместе! – пояснил ему Гас. – Давайте, зовите других! Соберем хоть немного людей! Его хладнокровию можно было позавидовать. – И что потом!? – закричал Грег. – Так и будем стоять!? Нету твоего капитана! Тут ты заметил, что солдаты бегут по склону вдоль ручья, а, к самому ручью приближаться боятся. Значит, если янки и будут преследовать их, то к ручью не свернут. Возможно. – Отличная идея! – крикнул Гас. Над головой просвистели несколько пуль. – Давай к ручью! Там укроемся! *** После бегства бригады (да что там, вся дивизия Рэйнса побежала так, что пятки засверкали), вы укрылись в лощине у ручья. Вас было восемь человек – трое твоих, двое Гаса, и ещё один солдат из вашей роты. – Всё, можно ехать по домам. Проспали сражение! – мрачно заявил Пибоди. – Не спеши! – заявил ему Гас. Привстав на стременах, он пытался осторожно разглядеть, что делается на холме. Там, кажется, ещё шел бой – стреляли пушки, трещала ружейная пальба. – Будет глупо убежать, если наши победят. – Как же! Держи карман! На другом холме, справа от вас, тоже шла перестрелка – там с кем-то вели бой луизианцы Хеберта. – Да всё и так ясно! Полармии разбежалось, сейчас вторую добивают, – пожал плечами Колкинс. – Парни, хорош! Так заебало слушать ваше нытьё! – взорвался вдруг Гас. – Вот почему, блядь, Босс никогда не ноет, а!? Какого хера вы вообще на войну пошли с таким настроем, а!? Ты поддержал его. – А что мы можем? – возразил Колкинс. – Даже капитан первым побежал. – Да у меня ваш капитан вот где сидит уже!!! – ответил Гас. – Почему, сука, в нашей дивизии у солдат мухи в руках ебутся, а в других нет!? – Да мы... – Ты же сам за него голосовал! – возразил Грег. – Да, мать твою, признаю, был неправ! – поморщился Гас. – Что это меняет!? Мы же кавалерия. И лошади у нас свежие. Если что уйдем как-нибудь. – Если что "что"? – спросил Колкинс. – Мы сейчас поедем на разведку, посмотрим, какая там ситуация, а потом будем действовать беспокоящим образом. – Это ввосьмером что ли? – снова спросил Колкинс. – Как получится! – отрезал Гас. – Может, к нам ещё кто прибьется. – Вообще он прав, – сказал Грег. – Я так с начала войны ни одного янки и не убил. Как ни странно, этот аргумент возымел действие – никто из вас с начала войны ни одного янки ещё не убил. – Да, черт возьми! Надо просто делать свой маленький вклад, кто сколько может! Мы живы! У нас есть оружие! Надо ехать воевать. Каждый должен биться там, где оказался, как может! Это и есть долг, болваны! Возражал только Пибоди. Он заявил, что из-за вашего тупого геройства всех восьмерых и перестреляют. – Ну вот будут у тебя дети, что ты им скажешь? Я на войне хер пинал три месяца, а потом свалил домой?! И вообще, ты слушал вчера, что Босс говорил!? Хочешь, чтобы нами царь Ирод правил? Пибоди не помнил, кто такой царь Ирод, но примерно знал, что это какой-то плохой парень, а звучало круто. – Всё, хватит болтать! Эд! Поехали! А эти слизняки пусть остаются, если они уже обосрались и согласны на ебаного Ирода! – сказал Гас. Вы пришпорили коней и поскакали на холм, с которого в вашу сторону ползли облака плотного, порохового дыма, подгоняемые утренним ветерком. Чуть погодя вы услышали за спиной топот коней – парни поскакали за вами. Вы осторожно поднимались вверх по склону, пытаясь понять, чья берет. Сражение уже шло далеко от того места, где стоял ваш покинутый утром лагерь, и вы гадали, как там идут дела. А шли они вот как: внезапной атакой Лайон почти сбросил вашу армию с холма, но не все разбежались так эпично, как ваша дивизия. Ей просто не повезло: во-первых, с командиром, а во-вторых, с позицией – она оказалась первой на пути вражеского наступления. Пока северяне приходили в себя от первоначального успеха, одна Арканзасская батарея, расположившаяся на холме, успела изготовиться к бою и вдарила по наступающим картечью. Это вызвало замешательство в рядах янки, и Прайс сумел построить пехоту Миссурийской Гвардии на южном склоне. Когда все дивизии и бригады развернулись, оказалось, что бойцов у вас всё ещё много больше, чем у Лайона. Правый фланг обеих сторон упирался в ручей, за которым тоже шел бой отдельных бригад, но линия на левом фланге у вас оказалась гораздо длиннее, чем у северян. Наконец, вынудив батарею сняться с позиции и отступить, Лайон тут же попытался опрокинуть миссурийцев и арканзассцев снова, атакуя вниз по склону, но они удержались, отбросили его и пошли в контр-атаку. И вот тут сыграла роль случайность, какие иногда бывают на войне. Бригада Зигеля согласно плану должна была подойти с юга по дороге и ударить вам в тыл, чем окончательно склонить чашу весов в сторону янки. Но подвело её нелепое совпадение. Луизианский полк, стоявший лагерем южнее всех прочих частей, смело двинулся наперерез бригаде, а Зигель принял наступающих на него с фланга луизианцев за полк айовских добровольцев из отряда Лайона, вероятно, идущий с ним на соединение – у них была похожая форма (и у тех, и у этих, серая). Пикетов на фланге у северян выставлено не было, и луизианцы, сблизившись, яростной атакой опрокинули и рассеяли всю его бригаду. Зигель вышел из игры. Чаши весов пришли в равновесие и стали колебаться. Но вы ничего этого не знали. Вы поехали потихоньку, осматриваясь и выбирая укрытия. Пушки грохотали сверху всё ближе, но вам их даже не было видно. Наконец, вы заметили группу солдат союза, человек из двадцати: они куда-то устало шагали. – Спешиться! – приказал Гас. Вы оставили лошадей с Пибоди, подбежали по лощине к ним поближе. – Ну, готовы? Вперед! – прошептал Гас. – Вперед! – вторил ему ты. Всемером вы выскочили из лощины, припали на колени и выстрелили по ним из винтовок. Двое северян упали, а остальные кинулись наутёк. Преследовать их пешком не было никакого настроения, и вы вернулись к лошадям. Но настроение у всех поднялось. А в это время генерал Прайс подгонял своих солдат в уже третью атаку. Склон холма, изрытый лощинами, кое-где поросший кустарником, был уже усеян трупами – после сражения его назовут Кровавым Холмом. Столкнулись две воли: солдаты Лайона постепенно пятились вверх под напором превосходящих сил, а сам он держался, ожидая, что Зигель придёт ему на помощь. Генерал Суини, упрямый ирландец родом из Корка, уговаривал его держаться, но майор Стёрджис, командир первой бригады, снова и снова запрашивал разрешение на отход. Но и у солдат Прайса кончались патроны и силы. Янки на холме держалось около двух тысяч, а конфедератов, пытавшихся их скинуть оттуда, было, даже с учетом вашей разбежавшейся дивизии, никак не меньше шести тысяч. Но вы ничего этого не знали. Вы поднялись выше по холму, поймали какого-то потерявшегося солдатика-янки, но и он тоже ничего определенного сказать не мог. Вы его допросили – он оказался из Канзасских Волонтеров. Грег отобрал у него мушкет, дал ему пинка и сказал, чтобы он бежал в Канзас к мамочке. Потом вы поднялись ещё выше и внезапно для себя схлестнулись с отрядом кавалерии союза. Их было человек пятнадцать. Между вами было всего метров сто. Ты выстрелил из винтовки и, кажется, попал одному из них в руку: он схватился за неё и поскакал прочь. Другой упал, под третьим убили лошадь. Они вам ответили тем же – один из ваших солдат получил пулю в лоб, а двоих других зацепило не смертельно. На этом ваши отряды разъехались в разные стороны – хоть их и было больше, с обеих сторон были раненые, и никто не горел желанием сражаться до последней капли крови. – А, будь ты проклят, чтоб тебя! – ругался Пибоди, пока вы перетягивали ему ногу оторванным рукавом рубашки. – Грёбаный чертов янки! Вы поехали дальше, оставив раненых в кустах и пообещав вернуться, если решите убегать. Случилась ещё одна стычка, примерно такая же по результатам – на этот раз пулей цепануло Гаса. – Эд, веди дальше, – процедил Гас сквозь зубы. – Я постараюсь не отстать. Наконец вы очутились в лощине, за которой был склон, и на склоне этом явно шел бой. На холме справа виднелась окутанная дымом батарея северян – сколько там человек разобрать вы не могли. – Может, на неё ударим? – спросил Грег. – Ты че, совсем с ума спятил? – возразил ему Колкинс. – Нас враз как мух прихлопнут. – Эх. И тут из-за края лощины, за которым был склон, прямо на вас повалили янки. Их было так много, что у вас у всех опустились руки – они поймали вас за хвост. Сотня, может, или больше. Они бежали на вас, и вы поняли, что вам конец: вы поскачете прочь, и они просто заметят вас, если уже не заметили, выпалят все разом и перестреляют, как цыплят. – Етишкина-тишка! – протянул Грег. – Не повезло! Спасаться было поздно – или сдаваться, или драться. Сдаваться не хотелось. Ты думал недолго – поднял винтовку и выстрелил, начал перезаряжа... Янки повернули головы в вашу сторону, увидели вас и с криками бросились врассыпную. Оказывается, они сами бежали – Прайс все-таки сломал их оборону. – Вперед! – закричал ты и поскакал, достав револьвер из кобуры. Вы понеслись вдоль их толпы, паля то в одного, то в другого, как будто состязались в меткости. Некоторые падали, некоторые поднимали руки (до них вам особо не было дела), другие бросали мушкеты и улепетывали. Вами овладел дикий азарт! Наконец ваша сторона явно побеждала! Парни кричали, вопили, верещали! Не может быть! Янки разбиты! Но ты все же сохранял голову холодной, и когда у тебя кончились патроны в барабане, чуть отъехал в сторону, чтобы перезарядить его, а заодно посмотреть, как там Гас, и не нужна ли ему помощь. И в этот момент на краю лощины появился офицер северян, верхом на гнедой невзрачной лошади, прямо напротив тебя. Он стоял на фоне пасмурного августовского неба, и кричал, чтобы солдаты остановились, и некоторые и правда прислушались и побрели к нему. Тут он увидел тебя. А ты увидел, что он увидел тебя. Тогда ты вскинул револьвер и выстрелил первым, но... не попал: было далековато, метров тридцать. Высматривая Гаса, ты успел зарядить только одну камору, и револьвер теперь был бесполезен. У него был высокий лоб с залысиной и густая борода, окаймлявшая всё лицо. Голова его была обвязана бинтом, а левый рукав пропитан кровью, левый эполет оторван. Он вскинул свой револьвер, прицелился, нажал на спуск. Пуля попала твоей лошади в шею, она вздрогнула, попятилась и упала на бок, но под тобой уже убивали лошадь, и ты успел вспомнить, что надо делать: соскочил с неё раньше, чем она придавила тебе ногу. Он прицелился снова, но револьвер только щелкнул. Секунду он смотрел на него, потом отбросил в сторону, с резким шелестом выхватил саблю цвета неба и пришпорил коня. Было в этом что-то от той сцены в лесу, когда Эйб Клиффорд кинулся верхом на дядю Рональда, только у него не было сабли. А рядом с тобой в этот раз не было дяди Рональда. Ты поднял винтовку: повезло, как же повезло, что ты перезарядил её перед тем, как кинуться на бегущих янки. Это был страшный момент: вдруг даст осечку мятый капсюль или порох в бумажном патроне отсырел... Но ты не зря следил за тем, чтобы порох был сухим, правда же? Ты верил, что с твоим снаряжением всё в порядке. Иначе стоило бы сдаться, потому что... Ты целился, видя, как человек на гнедой лошади вырастает в прицеле, как его грязное от копоти лицо и занесенная сабля приближаются к тебе. А потом ты нажал на спуск и раздался выстрел. Ты попал ему в живот, должно быть, прямо в печень. Он покачнулся, выронил саблю, и конь его прянул в сторону. Между вами оставалось метров пять, когда он отвернул. Офицер припал к холке, и лошадь понесла его прочь, напуганная блеском огня почти перед самой мордой (к грохоту она за сегодня уже привыкла) и не чувствующая твердой руки. Несколько секунд, и всадник скрылся за гребнем лощины. Ты вытер пот со лба рукавом мундира. Без офицера янки продолжили своё бегство, и пока ты зарядил револьвер, из них вокруг вас остались только убитые и умирающие. Гас, несмотря на рану, взял двоих в плен и подгонял их верхом, зажимая левой рукой окровавленный бок, подъехал поближе, а Грег подскакал и спешился рядом. – Ты его застрелил! – сказал он с каким-то непонятным изумлением. Ты ответил, что да, одним янки меньше, ничего особенного, в конце-то концов. У вас же тут война! Ну да, надо было не обосраться и сделать всё спокойно и хорошо, но что такого-то? Попал с десяти метров, эка невидаль! Просто выдержка, ничего больше. – Эд! Ты чё?! Ты не понял, кто это был?! – Кто? – Это был генерал Лайон! Я его узнал! Я ж его видел в Канзасе! Тут до тебя дошло. Ты убил первого генерала Союза в этой войне. Первого. Настоящего. Генерала. Даже в битве при Булл-Ране на Западе не убили ни одного генерала. – Да это охрененно! – закричал Гас. – Точно! Это он! *** Пехота присвоила славу себе. Потом очевидцы говорили, что Лайона окружили пехотинцы, а убили его братья Морганы – один из них стащил его с лошади, и когда генерал схватил камень и огрел его по башке, второй разрядил в него пистолет. Может, они врали, а может, так оно и было. Может быть, ты его только смертельно ранил. Но если бы не твоя пуля – он бы не поехал назад, в гущу боя, а либо сумел уйти, либо собрал бы разбегающихся людей, как собрали вы с Гасом. А может быть, генерал, придя в себя, почувствовал, что ранен смертельно, и решил умереть, сражаясь. Неважно. Ты сделал это, потому что держал порох сухим, потому что не струсил и не кинулся наутек, а просто выполнял свой долг. Конечно, у пехотинцев был его труп, а кроме того вся ваша дивизия разбежалась в самом начале сражения, поэтому им верили, а вам нет. Но вечером, когда вы рассказали эту историю, и даже Колкинс, который не любил тебя, подтвердил, что так оно и было, вся рота безоговорочно вам поверила. Для них генерала застрелил ты, Эдвард Дэниэл Босс! Генерал Лайон. Потери в битве были примерно одинаковые – по триста убитых, по восемьсот-девятьсот раненых, да ещё почти две сотни янки попали в плен. Но, во-первых, для вашей армии эти потери были приемлемы, а для северян велики – ведь они были далеко от своих баз и подкреплений, а их силы разделены – Зигеля луизианцы отбросили. А во-вторых, их некому больше было возглавить: Лайон убит, Суини ранен, а Стёрджес не считал возможным продолжать сражение. К одиннадцати утра янки откатились на всех участках. Их отступление перешло бы в бегство, если бы не блестящие действия лейтенанта Вуда, который возглавил арьергард из конных стрелков и прикрыл отход армии. Можно долго спорить о роли личности в истории, но генерал Лайон был явно тем стрежнем, вокруг которого до сих пор крутилась воля северян в Миссури и позволяла им меньшими силами бить ваши большие. Теперь уже их ряды охватило уныние! Сражение при Уилсонс-Крик называли Булл-Раном Запада! Несмотря на то, что Прайс отказался от преследования врага (его собственные части были в беспорядке, а боеприпасы на исходе), янки отступили в Спрингфилд, а потом и в Роллу, а потом ещё дальше. МакКаллоф окончательно разошелся в мнениях с Прайсом, заявил, что Миссури не сможет снабжать его полки продовольствием в достаточной мере, и увел их в Арканзас. Но Прайс, воодушевленный победой, повел вас вперед. И вы погнали янки на север. Гас был ранен не очень серьезно, но на месяц его отправили в лазарет. К северянам подошло подкрепление – из Канзаса через границу примчался сенатор Лэйн во главе своей Канзасской Бригады. Второго сентября он устроил засаду на пути следования вашей армии, посадив своих людей за деревьями по краям небольшой долины ручья Драй Вуд Крик. Так сказать, решил "джейхкнуть" вас всех сразу. Произошла перестрелка, и ваша рота попала в непростое положение – у противника были укрытия, а у вас нет. Но у Лэйна было меньше тысячи человек, а в вашей армии – уже около пятнадцати тысяч (пока вы шли на север, в ваши ряды вливались новые рекруты). Как только основные силы подтянулись, Лэйн смотал удочки и сбежал назад в Канзас. Потери были мизерные, зато вы захватили множество вьючных мулов и кучу припасов, так что солдаты прозвали эту стычку "Битвой Мулов". – Спасибо сенатору Лэйну за мулов! Пусть привозит ещё! – шутил Грег. Вскоре вы освободили округ Касс, где была плантация Эгертонов, там к вам прибыло ещё несколько сотен бойцов. Казалось, совсем немного – и до Рэндольфа дойдете. В середине сентября вы столкнулись с отрядом полковника Маллигана, который прибыл в Лексингтон, чтобы увести у вас из-под носа деньги – в Лексингтонском банке хранилось больше миллиона наличности. У Маллигана под ружьем было три с половиной тысячи человек – Миссурийские Волонтеры и "Ирландская бригада" из Иллинойса. Деньги-то они увезли, но вот сами отступить не успели и окопались в Лексингтоне. Вашу роту послали прощупать оборону противника, и ты помнишь, как в жаркой перестрелке прятался за тюками пеньки, оставшимися на полях. Это сражение так и назвали – "Битвой Пеньковых Тюков". Там ты точно подстрелил ещё одного янки – видел, как он упал, выронив мушкет. Вы оттеснили врага в город, но дальше не пошли – северяне засели в крепких каменных строениях, предварительно вырубив деревья вокруг, и подступиться к ним было тяжело. Прайс приказал бомбардировать город, юнионисты ответили из своих пушек, но у них снарядов было много, а у вас мало – обоз задержался. Пришлось взять город в осаду. Осада длилась неделю – пушки бабахали, солдаты сидели в домах и траншеях, и непонятно было, что делать. Стояло теплое "бабье лето." Помнишь, такой случай: у северян на одной из позиций были проблемы с водой, а вы засели у ручья неподалеку и убивали любого, кто пытался к нему подобраться, каждый раз вопя, как ненормальные. А потом показалась женская фигура. Некоторые уже взвели курки, но полковник Пейтон крикнул: – Не стрелять! Не стрелять, парни! Южане не стреляют в женщин. Каждый южанин прежде всего джентльмен. Женщина опасливо подошла к ручью. – А я бы её чпокнул! – с сожалением сказал Грег. – Дурак, – ответил Гас. – Что у неё там, четыре фляжки с собой? Какая разница? Это капля в море. Пусть наполнит. – Да я не в этом смысле! – обиделся Грег. – Эй, леди! – крикнул Колкинс, сложив ладони рупором. – Идите сюда! У нас гораздо веселее! Вам понравится! Под свист и улюлюканье, женщина удалилась с флягами. Головоломку в итоге разрешил генерал Харрис – он додумался, что тюки по форме цилиндрические, и значит их можно катить перед собой линией, как передвижные щиты, а если пропитывать их водой с ночи, днем их нельзя будет поджечь. Вот как выглядели эти тюки. Когда вы приблизились к позициям противника настолько, что стало понятно – вы возьмете их одним рывком, Маллиган сдался. Но всё же он продержался целую неделю, и Прайс всячески его обхаживал, как достойного противника: предложил ему свою повозку и отпустил его, даже когда Маллиган отказался принимать условие "не воевать против конфедерации". Пленных янки вы обменяли на волонтеров, которые были захвачены в мае Лайоном под Сент-Луисом, а остальных отпустили "под честное слово". Некоторые из них опять записались в армию, и когда в следующем году, под Шайло, их снова взяли в плен, то расстреляли. Либо не нарушай слово, либо не попадайся! Но тут уже Союз понял, что с вами придется считаться. Новым командующим Западным Военным Департаментом назначили генерала Фримонта. Это был ооочень экстравагантный человек! В прошлом он был кандидатом в президенты от республиканцев, а ранее – предводителем исследовательских экспедиций, успел поучаствовать в Мексиканской войне и побыть сенатором от Калифорнии. Он был очень богат, и в Сент-Луисе, который он избрал своей базой, он жил в роскошном особняке, словно тот самый царь, о котором ты говорил солдатам, окружив себя телохранителями, то ли венграми, то ли кентуккийцами, причем все они были одного роста. Фримонт взял быка за рога, поссорился с влиятельным Блэром, а тридцатого августа издал... прокламацию об освобождении рабов в Миссури! Да ещё и ввел военное положение! Значит, ты был прав, а сент-луисские Боссы не правы? Однако Линкольн пришел в ужас от такого самоуправства, отменил все распоряжения и в ноябре сместил Фримонта, а на его место назначил Халлека, разделив департамент на несколько частей. Так что, и правда никто не собирался забирать рабов? Параллельно с этим губернатор Джексон организовал "Правительство Миссури в Изгнании", которое тридцатого октября провозгласило выход штата из союза. Однако, хотя Конфедерация признало его, в самом штате всем было плевать на это правительство в изгнании, поскольку его никто не избирал. Про-юнионистское правительство в Джефферсон-сити было явно куда более легитимным. Единственным заметным результатом действий Джексона стало то, что на флаге Конфедерации добавилась ещё одна звездочка. Но всё это было не так важно, а важно было следующее: вместе с Фримонтом в Миссури пришла федеральная армия, сразу двадцать тысяч бойцов (среди которых был и мало кому пока что известный генерал Грант). Имея перевес в численности, оружии, и боеприпасах, федералы стали быстро теснить вас. В нескольких стычках, в которых ваш полк не участвовал, юнионисты отбросили Гвардию, отбили Спрингфилд, и вы снова отступили к южной границе штата. Прайс не хотел рисковать, вступая в открытое противостояние с такой мощной силой. В октябре капитан Норрис заболел, и... тебя сразу же выбрали в капитаны! А почему нет? Ты был классный парень. Многовато болтал и задавался, но зато именно ты застрелил Лайона, ты был смел и знал службу. Так почему нет? К тому же, у тебя был свой нигер, а нигеры обычно были только у офицеров. Так в двадцать пять лет, ты стал офицером. Капитан Босс! Неплохо звучит? Проблема была одна – у тебя не было офицерского патента, поэтому твоё звание играло роль только в рядах Гвардии Штата Миссури. А сказать по-честному: только в твоём полку. Забот у тебя сразу прибавилось: ты ходил на совещания к полковнику Пейтону, должен был в любое время сказать, сколько бойцов у тебя в роте, через сколько вы готовы выступать, что с патронами, что со снаряжением. Тебе нужно было отдавать кучу распоряжений – кого отправить за едой, кого за фуражом, где расположиться на ночлег, и так далее. За любую задержку Пейтон сурово вас отчитывал. А ещё примерно раз в неделю он проводил смотр, в каком состоянии солдаты и конский состав. И не дай Бог было оказаться худшей ротой на таком смотре! Осенью начались проблемы со снабжением, в том числе вещевым довольствием. Особенно плохи были дела в вашей бригаде, которую уже открыто дразнили "Ежевичным воинством" (потому что многие вместо формы носили гражданскую одежду темных цветов) или "пугалами Рэйнса". Вы с Гасом ещё как-то поддерживали свой внешний вид, но многие солдаты махнули рукой. Вот так выглядели солдаты "приличных" полков. – Ну что, – спросил тебя Гас в начале ноября, когда вы вместе грелись у костра и пили купленный за свои деньги в каком-то городе кофе. – В декабре куда? Остаёмся в Гвардии? – В каком смысле в декабре? – переспросил ты. – Как в каком? – удивился он. – А что будет в декабре? – Ты чего, Эд? – удивился он. – Мы же с тобой подписывали контракт. Ты забыл? – Чего-чего? – переспросил ты. – Ну когда записывались. Ты что, просто подмахнул? – Да вообще-то да. А что? – Так мы же записались на полгода. Ты признался, что тогда не думал, что это будет иметь какое-то значение. Казалось, война закончится после первой, ну, максимум второй битвы. Гас признался, что думал так же. Да все тогда думали так же. Но вопроса это не отменяло. Оставаться в гвардии или нет?
-
Про войну прикольно.
И я должен сказать, что я просто охереваю от гениальности идея с катающимися тюками-щитами! С одной стороны это смешно, но с другой-то это же действительно гениально. =D
-
Круть прямо! Наверное из сюжетных поворотов, которые были до сих пор, это оказался самый психологически приятный мне)))
Ну и конечно выбор наверное самый сложный из тех, что были. И капитанство терять не хочется, и героем быть охота)
|
Цены и деньги
Разумеется, говоря о периоде 1840-1870-х нельзя с уверенностью давать цену на какой-либо товар – за это время все цены менялись. Точно так же совершенно невозможно пересчитать цены сколько-нибудь достоверно на сегодняшний день и сообщить общий коэффициент – поменялась и потребительская корзина, и технологии, и вообще отношение к деньгам. Я и не ставлю такой цели, однако мне кажется, что общую информацию о ценах все же стоит дать, чтобы игроки чувствовали себя увереннее.
Итак, 1 доллар США – это много или мало? Ну, во-первых, тут надо бы спросить, речь идет о бумажных деньгах или о металлических? Бумажные деньги сначала печатали все, кому не лень, доверие к ним долгое время было очень низким. В 1850-х лавочку прикрыли, а во время войны оборот бумажных денег на севере стал более привычным (выпускали даже бумажные центовые банкноты, которые отменили в 1875), больше того, во время мощных побед севера бумажные деньги иногда ценились на биржах даже выше золотых, впрочем, курс быстро колебался. На Юге во время войны были свои деньги, и это была гребаная жесть! Не в прямом смысле. Хотя стойте. И в прямом тоже – на юге печатали монеты из жести, да, что нашло даже отражение в одной знаменитой песне. Keep your Confederate money even if it's made of tin Keep all them crinolines honey, the South shall rise again
Но ладно, давай, Босс, поконкретнее, доллар – это сколько, чтобы мы представляли? Докладываю: по моим прикидкам если вы живете в Москве в 21 веке, доллар на Фронтире – это примерно 450-500 рублей. Очень грубо, не стоит использовать это для точных расчетов, но примерно ориентируйтесь так.
Еще три замечания относительно колебания цен. 1) Цены колебались с течением времени в обе стороны. Самая большая инфляция – это, конечно, война: три года подряд деньги обесценивались на 25% и больше, потому что федеральное правительство штамповало их как не в себя. Но после войны началась дефляция – ценность денег повышалась, цены в целом не росли. А вот зарплаты сильно упали в 1873 году, когда из-за биржевой паники несколько миллионов человек потеряли работу. 2) Цены ОООООЧЕНЬ сильно различались в зависимости от региона. На фонтире все стоило дороже, в том числе и еда. А цены в регионах с золотой лихорадкой были просто безумные. Лопата за 10 долларов – в Калифорнии это было ещё по-божески. 3) После войны резко вошли в моду каталоги, прежде всего, конечно Montgomery Ward. Цены по каталогу были фиксированные и пониже, чем ad hoc, но, естественно, ждать доставки можно было до морковкиного заговения.
Соответственно, цены, которые вы увидите ниже – именно для фронтира и явно послевоенные, конца 60-х - 70-х.
Единицы измерения: Фунт - 0,45 кг. Пинта (жидкая) - 0,47 л. Кварта - 0,9463 л (2 пинты = четверть галлона). Галлон - 3,79 л (8 пинт). Бушель (сыпучие тела) - 35,23 л. Бушель — это объем большой корзины. Акр (площадь) - 4046,86 м². То есть квадрат со стороной примерно 63,5 м и с диагональю в 90 м. В Англии считалось, что именно столько земли за 1 день обработает 1 человек с 1 волом. Унция - 28,35 г (= 0,063 фунта).
Еда в отеле: - Стейк с гарниром - 40 c. - Полный обед (стейк или бифштекс, гарнир, булочки, пирог, кофе) - 70-80 с в зависимости от блюда. - Похлебка или стью - 25 с. - Яичница с беконом, хлебом и кофе - 30 c. - Пирог, кофе - 15 c.
Для сравнения: - Обед на станции (особенно почтовой) стоил около 1 $ и обычно был ужасен.
Бар: - Кружка пива - 15-25 c. - Стакан "красноглазки" (низкокачественного виски, обычно ржаного, или бурбона) - 10-25 c. Стакан назывался "джилл" – это 4 унции (примерно 115 грамм). Бутылка "красноглазки" могла стоить 1 $ или около того. - Действительно хороший виски стоил от 2 $ за бутылку c за стакан. - Ром, джин, хороший бренди - 25-30 c за стакан, бутылка - 3-5 $. - Благородные крепкие напитки - 60 c, бутылка - 4-7 $. - Бутылка плохонького вина могла обойтись в 1 $. - Кофе - 2-5 c.
Продукты в магазине: - Яйца - 40 c за дюжину. - Хлеб - 6-7 c. Речь о небольшом каравае из примеро фунта муки. - Масло - 25 с за фунт. - Молоко - 10 c за галлон. - Мясо - 15 c за фунт. - Ветчина - 10 c за фунт. - Бекон - 10 с за фунт. - Бобы - 6 c за фунт. - Сыр - 16 c за фунт. - Мука - 4-6 c за фунт. - Кукуруза - 40 с за бушель. - Кофе - 50 c за фунт. - Чай - 3.5 $ за фунт. - Сахар (коричневый) - 18 c за фунт. - Сахар (рафинад) - 50 с за фунт. - Рис - 7 с за фунт. - Картофель - 12 c за фунт. - Соль - 40 с за фунт. - Лярд - 10 c за фунт. - Меласса (патока) - 30 c за галлон. - Галеты - 10 c за фунт. - Сушеные яблоки - 12 c за фунт. - Банка говяжьей тушенки (300 гр) - 30 c. - Банка сгущённого молока (300 гр) - 15 c. - Банка консервированных фруктов (300 гр) - 25 c. - Лакричные леденцы - 35 c за фунт.
Проживание, услуги: - Комната в приличном недорогом отеле - 75 с за ночь без еды, 5 $ в неделю без еды; завтрак - 25 c в день, обед 60 c в день, ужин 40 c в день. Полный пансион в неделю - где-то 12-13 $ + чаевые. - Клоповник попроще - 50 c за ночь без еды, 3.5-4 $ в неделю; полный пансион где-то 7-10 $ в неделю. - Горячая ванна - 60 c в отеле в комнате, 25 c во дворе в прачечной. - Бритье - 25 с. - Стрижка - 45 с. - Мытье головы - 20 c. - Подстричь усы - 15 с. - Стирка, глажка - 10 c за простыню, 30 c за сорочку, 5 c за воротничок. - Подковать лошадь - 40 c за ногу, с учетом подковы. - Содержание лошади на конюшне - просто поставить и накормить - 35 c в день, чистить-холить-и-лелеять - 50 c в день. - Обучение ребенка в школе - 1.5 $ в месяц. - Визит врача - от 3 $. - Проституция - 1-3 $ самое дно (даром-за-амбаром-стайл либо унылая хижина метр на два), 5-10 $ без претензий, 15-20 $ с претензиями, 50-100 $ хай-энд или экзотика. Платили обычно за раз, а не за час, хотя где как. Китаянки стоили меньше доллара.
Расходы на питание у себя дома: - 1-1.5 $ в неделю (5-6 $ в месяц) на человека - не очень хорошего питания при экономной готовке. - 2-2.5 $ в неделю (8-10 $ в месяц) на человека - нормальный стол без изысков у хорошей хозяйки (помним, что холодильников не было, а дрова тоже стоили денег). - 3-4 $ в неделю (12-15 $ в месяц) - хороший сытный стол. - Итого: - - Прачка с зарплатой в 10-12 $ без мужа могла худо-бедно прокормить себя и ребенка. - - На невысокую зарплату около 25 $ муж мог прокормить себя, неработающую жену и двоих детей. Не роскошно, прямо скажем. И что-то надо было откладывать на одежду и отопление. - - Имея доход 40-60 $ в месяц можно было хорошо содержать небольшую семью или не очень хорошо большую. - - В сельском хозяйстве денежный доход, конечно, был сильно привязан к сезонам. Но у фермеров были под рукой куры, поросята, молоко из-под коровы, огород, да и собственная продукция с прошлого года, так что они были меньше привязаны именно к деньгам. - Итого: 120-150$ в год – крошечный доход, 300-350 $ в год – скромный (мелкий фермер), 500-600 $ в год – норм (основательный такой фермер, мелкий бизнесмен), 600+ $ – надежный, 1000+ $ в год – солидный (хороший бизнес). Одежда, снаряжение, инструменты: - Сапоги - 6-15 $. - Ботинки - 2.5-3 $. - Мокасины - 1 $. - Плащ - 10-15 $. - Пальто из меха енота - 40-50 $. - Бизоний плащ - 15-25 $. - Хорошие кожаные перчатки или теплые шерстяные руковицы - 1 $. - Рубашка - 1-3 $. - Пара мужского белья - 0.45-1.25 $. - 6 пар носок - 1 $. - Костюм тройка - 15-40 $. - Брюки - 2-4 $. - Шляпа - 50 c за соломенную, 1.5 $ за вул-хэт, 5-10 $ за войлочную шляпу средней руки, 12-15 $ за Стетсон или модный котелок из бобрового фетра. - Часы - дешевые никелированные 25-30$. Более дорогие часы могли иметь бой и снабжаться репетиром (бой через определенное время, через минуту или пять минут, например), а также "охотничьим корпусом" (крышкой). Стоить они могли и 40 $, и 60 $ и 100 $ в зависимости от производителя, качества изготовления, наличия гравировки, инкрустации и позолоты. Дамские часики стоили примерно столько же, были меньше по размеру и на запястье их пока ещё не носили. Золотая цепочка стоила 5-10 $. - Платье - 8-50 $. Готовое – подешевле, сшитое по мерке – подороже. Бальное платье, вероятно, около 60-80 $. - Шаль - от 3 $. - Седло, сумки, сбруя - 15-30 $. 15 $ - плохонькое седло, 30 $ - средний комплект всего снаряжения, 50 $ - отличное седло и новенькие сбруя и сумки, возможно даже украшенные. - Кобура и перевязь - 3-6 $. - Шпоры - 1.5-2 $. - Обвалочный нож - 50 c. - Лопата - 1.5 $. - Лоток для промывания золота - 1.75 $. - Подкова - 25 c. - Мужской набор для ухода за собой (зубная щетка, одежная щетка, обувная щетка, расческа, бритва, бритвенный ремень, чашка и помазок) - 1 $. - Одеяло - 1.5 $. - Плед - 3 $. - Зонтик от солнца - 1 $. - Отрез материи, ярд: - беленая бязь (сравнительно прочная и легкая хлопчатобумажная ткань, мало мнется) - 15 c, - ситец (дешевая хлопчатобумажная ткань для белья и легкой верхней одежды) - 10 c, - фланель (полушерстяная, мягкая, довольно теплая, но не очень прочная) - 13 с, - гингем (обычно клетчатая или полосатая хлопчатобумажная ткань) - 15 c, и да, я полагаю, имя ведьмы Гингемы придумано отсюда. - кашемир (очень тонкая, мягкая и тёплая материя саржевого переплетения, идеально для шарфа, например) - 35 c, - деним (грубая, жёсткая, плотная, надежная – джинса она и есть джинса) - 14 c. - самая дешевая хлопчатобумажная бурая ткань на рабочую рубашку - 8-9 c. - прочный тик (плотное полотно саржевого плетения для чехлов, корсетов, гардин) - 17-18 c. - сатин (легкий полированный хлопок с добавлением шелка) - 55 c. - шелк - ну я даже не знаю, думаю, под 1 $ за ярд и больше! - был ещё мегаматериал - линси-вулси: лен с шерстью пополам. Из него шили грубые платья для работы в огороде и по дому. Сколько стоил – не знаю, думаю, в районе денима. Неубиваемая вещь!))) - Что из этого можно было пошить? Юбка, блузка, брюки - 2,5-3,5 ярда, рубашка, куртка - 3-4 ярда, платье - около 10 ярдов. То есть вообще-то ткани в 1870-х были не такими уж дорогими (ткань на самое дешевое платье стоила около 1 $, подороже – в пределах 5 $). Но не забываем, что фурнитура, нитки, отделка – всё это тоже стоило денег. Но больше всего стоил сам пошив. - Швейная машинка Зингера в 1851 стоила 100 $, я точно не знаю, но думаю, что в 1860-1870 цена упала до 50 $ или около того. Покупали их в рассрочку. И оно того стоило. - Короче, парни... если женщина умела ШИТЬ – её надо было отрывать с руками и ногами.
Припасы: - Мыло - 10-15 c за брусок. Порядка 50 c в месяц на человека. - Масло для ламп (и не только) - 35 c за галлон. - Керосин - 45 c за галлон. В час расходуется примерно 20 г керосина, соответственно, галлона (полведерка) хватало где-то на 230 часов. Короче, на 2-3 доллара можно было купить керосину на год, если экономить. Правда, в жаркой местности керосин испарялся. - Уголь/дрова - примерно 20 c за суточную норму зимой (5-6 $ в месяц). Но это очень зависело от климата и времени года. На фронтире часто топили древесиной, если рядом был лес — она давала меньше копоти. А в прериях, конечно, сухими бизоньими лепешками – они горели чисто, ровно, быстро и без запаха. - Спички - 5 с за коробок. - Спички-люциферки - 25 c за дюжину. - Сигары - 2 c за плохую, 10 c за приличную, 50 с за очень хорошую. - Жевательный табак - 15 с за пачку. - Курительный табак - 25 с за пачку (хватит на десятка полтора самокруток). - Медвежий жир - 7.5 $ за галлон. Много для чего мог пригодиться, например, смазывать сапоги, или замки, или в народной медицине.
Оружие и патроны: - Патроны - 2-3 $ за 100 пистолетных патронов, 1.5-2 $ за 25 винтовочных патронов крупного калибра, 1$ с за порох и пули на 50 выстрелов из капсюльного револьвера. - Капсюльный револьвер - около 15 $ до 1873 года, 8-10 $ с 1873 года. - Патронный револьвер - 15-20 $ за новый кольт или смит-вессон, 10-15 $ переделка из капсюльного. - Винтовка "Генри" - 30-35 $ после войны. - Карабин "Винчестера" - около 40-50 $. - Карабин "Спенсера" - около 30 $. - Подержанный старый кавалерийский карабин времен войны - 5-10$ в зависимости от состояния. На складах их было море. - Карабин Шарпса - 25-35 $. - Крупнокалиберная промысловая или охотничья винтовка - 50 $ и выше, могло и на 100 $ потянуть. - Двуствольное охотничье ружье - 40-60 $ за переломку, 30-40 $ за старый капсюльный дробаган. - Деринджер - 4-7 $.
Транспорт, путешествия, связь: - Аренда багги (небольшой рессорной повозки для 2-4 пассажиров) - 75 с на вечер, 3 $ на сутки. - Покупка грузовой повозки - 150-200 $ за повозку, 10-12$ за брезент, 20 $ за амортизированное сиденье. - Покупка дилижанса - 900 $ чисто корпус, 1200-1500 $ со всей отделкой, оснасткой и упряжью. - Покупка багги - 50-90 $. - Пароход - третьим классом (на палубе) 2-3 c за милю, около 10 c вторым классом (в каюте-коморке) и до 20-30 c первым (в неплохой каюте на верхней палубе, если такое вообще было). Скорость парохода сильно зависела от того, шел он по течению или против, но в целом скорость была от 10 до 25 миль в час (средняя скорость, т.е. с учетом заходов в порт). Норма багажа обычно была 250 фунтов. - Поезд - миля стоила примерно 3.5 c в третьем классе (на деревянной скамейке либо что-то типа плацкарта с занавесочками, как в фильме Cat Ballou), примерно 6 с во втором классе (купе), примерно 10 c в первом классе (условно говоря СВ), если он был. По скорости это было примерно 20 миль в час и 250-280 миль в сутки (учитывая всякие остановки и дозаправки). Однако ещё, например, взималась плата за простыни 2$ за ночь, а в первом классе положено было давать чаевые кондуктору не меньше 25 c в день. ОДНАКО! Зависело от региона. На юге поездка на поезде стоила дороже – 5-6 c за милю, а на Западе могла стоить около 10 с. Поездочка от Омахи в Сан-Франциско стоила порядка 100 $ первым, 75 $ вторым и 65 $ третьим классом. Занимала она около 5 суток. - Дилижанс - миля стоила примерно от 10 до 20 c. Подешевле можно было на крыше. Норма багажа была 25 фунтов (то есть немного), свыше обычно оплачивалось отдельно (при длинных поездках в тысячи миль могло стоить 1 $ за фунт, при коротких - меньше). Но могло быть и до 40 фунтов бесплатно, зависело от линии. По времени это могло быть около 80-90 миль в сутки, но сильно зависело от дороги и от линии. Примерно нормальной была скорость 35 миль за 8-9 часов. Ну и не все могли спать в дилижансах. - Доставить письмо или небольшую посылку - стоило 2 цента за доставку в пределах радиуса действия почтовой станции, 5 центов в пределах 300 миль и 10 центов свыше 300 миль (либо если письмо весило больше 1/2 унции). - Грузоперевозки - 10 $ за перевозку 1 тонны груза на 100 миль по ровной местности, до 30 $ в гористой. Одна повозка перевозила тонны 1,5-2 груза.
Скот: Важно понимать, что мясной скот, конечно, продавался на вес – столько-то центов за фунт живого веса. - Курица - 0.75-1.5 $. - Свиноматка - 4-10 $. - Теленок - 3-5 $. - Годовалая телка или бычок - 12-20 $. - Взрослая корова - 20-25 $. На Юге её можно было купить за 4-8 $ (цены менялись от года к году). На севере продать в Чикаго за 15-20 $ (а иногда рыночная цена могла скакнуть и до 40$). - Бык производитель - 70-90 $. - Крутая дойная корова - до 50-60$. - Плохая лошадь, скорее всего лет 8-10 и больше - 20-30 $ (сейчас с современными лекарствами, кормами и уходом лошади живут лет по 25, но тогда они жили лет по 15-18, хотя можно было и за пару лет уработать бедняжку в ноль). - Средненькая лошадь лет 5-7 - 30-50$. - Отличная вьючная лошадь - под 100$. - Хорошая скаковая или упряжная (для багги) лошадь двухлетка, разведенная специально на продажу - 70-180 $. - Отличная сильная фермерская лошадь, на которой можно было и пахать, и запрячь, и верхом поехать, могла обойтись в 150$. - Отличная молодая верховая лошадь - около 200 $. - Призовая породистая лошадь или племенной жеребец - 250-500 $. - Пара рабочих волов - 150 $. - А теперь присядьте: мул мог стоить 200, 300 или 400$, и я не шучу! Они были НАМНОГО экономичнее и выносливее лошадей. Мулы – это прямо топовый топ в плане перевозок. Обычно их закупали для дилижансов, по 4-6 голов.
Зарплаты: - Наемный работник на ферме - 0.5-1.25 $ в день + стол. Это была сезонная работа – можно было за пару месяцев посевной или жатвы заработать долларов 30-60 $, а потом постараться дожить на них до следующего сезона. - Работник на конюшне - 15 $ в месяц. - Прачка - 8-12 $ в месяц. - Женская прислуга - 1.5-2.5 $ в неделю (6-10 $ в месяц) + стол. - Работник на лесопилке - 25 $ в месяц. - Строитель - 15-20 $ в неделю при обычной квалификации, до 30 $ при высокой (например, крутой плотник). Но это была поденная работа, больше 40$ в месяц так было чаще всего не заработать. - Железнодорожный рабочий - 35 $ в месяц + стол (речь идет о строителе железной дороги, а не о кондукторе). Естественно, китайцам платили раза так в 2 меньше. - Солдат (месячное жалование) - 13-18 $ рядовой, 15-20$ капрал, 25-30 $ первый сержант, лейтенант 105 $, капитан 115 $, жалование генерала - около 760 $. Как видно, солдатам платили копейки, а вот жалование у офицеров было ничего так. С другой стороны, солдаты получали еду и форму, а одежда стоила дорого, так что расклад был в целом не хуже, чем в среднем по стране. Офицеры же форму шили за свои. - Конторщик - 6-8 $ в неделю (25-30 $ в месяц). - Разносчик газет в крупном городе - 1.5-2.5 $ в неделю (6-10 $ в месяц). - Шкуродер - 30 c за шкуру (речь о бизоньих шкурах). Сняв штук 80-100 шкур за месяц (по 3-4 в день) можно было более-менее прожить на эти деньги. Адова работенка. На одного охотника приходилось обычно 4 шкуродера и повар. - Бригада дровосеков - 60 c за шпалу. Заготавливай по 1-1,5 шпалы в день – и будешь сыт. - Ковбой - 25-50 $ в месяц + стол. При этом рэнч-хэнд скорее 25-35 $, а дроувер на перегоне 30-40 $, 50 $ мог получать очень опытный ковбой. Таким образом дроувер мог с мая по октябрь заработать долларов 200-240 $, а потом полгода нормально жить на них, дожидаясь новых перегонов. - Повар на перегоне - 60-80 $. - Бригадир ковбоев - 60-100 $ в месяц + стол. - Городской маршал - 60-100 $ в месяц. - Сельский учитель - около 30 $ в месяц.
Добыча на продажу: - Бизонья шкура - 2-4 $. - Оленья шкура - 2-5 $. - Шкура антилопы - 1 $. - Унция золота - 16.2 $.
Земля и имущество: Цены на недвижимость условные, без учета земли, месторасположения, дорогой мебели: - - Дом средней руки (4 спальни, кухня и чердак) - 700 $. - - Небольшой дом (2 спальни) - 300 $. - - Хижина - 25-40 $. - Конюшня и колодец (речь не о бизнесе, а о том, что к дому прилагается небольшая конюшня) - 150 $. - Земля - от 2$ за акр за городом до 10 $ в черте города. ЕСТЕСТВЕННО всё зависело от места. Место под бизнес на перекрестке в оживленном развивающемся городе могло легко стоить 1000$. - Современное земледельческое оборудование (литой плуг, стальная борона, механическая сеялка, резка для корнеплодов, косилка, веялка) - на круг порядка 200-300 $. - Стул - 1.25 $ - Керосиновый или масляный фонарь - 1 $. - Кухонная печь - 25 $. - Печка для отопления - 15-20 $. - Кровать, письменный стол или шкаф - 15 $.
Итого, какую сумму можно было считать состоянием? - 100 $ – это отложить на черный день и зашить в подкладку или лихо прокутить за пару вечеров. - До 1000 $ долларов – солидная сумма, но еще не состояние. Можно вложиться куда-то или осторожно начать что-то своё. - - Купить/построить ферму/ранчо и приобрести немного скота, но со скрипом. В целом, столько денег для того, чтобы начать обрабатывать землю, было не нужно – её можно было взять бесплатно, жить в хижине из дерна без стульев и готовить на голландской жаровне. Но вот чтобы разводить скот стартовый капитал был все же нужен - что бык-, что породистый жеребец-производитель стоил дорого. - - В городе это могла быть, например, маленькая конюшня, мастерская, кузница, цирюльня, маленькая лавочка, грузовая повозка с быками или лошадьми – что-то, что давало бы прибыль в 25-40 $ в месяц. На такие деньги можно было жить "как все" или чуть лучше. - 5000 $ – на такое уже можно было прикидывать нормальный бизнес, но осторожно. - - Хорошее ранчо и приличное стадо или ферма на хорошей земле с современным оборудованием и скотом. - - В городке столько могла стоить, например, лавка универсальной торговли, конюшня с каретным двором, рюмочная, фирма грузоперевозок. Такой бизнес давал бы 50-100 $ прибыли в месяц. На такие деньги можно было бы жить лучше, чем большинство, но несильно. - 10 000 $ - вот это уже ближе к вершине. - - Можно было открыть или купить салун, отель, или бордель, не очень благоустроенный и в не очень бойком месте, но тем не менее, просто купить готовый (если кто помнит "МакКейб и Миссис Миллер" – там ГГ торгуется с Компанией как раз в районе этой суммы, кажется, восемь штук они ему там за бордель предлагают со всей оснасткой). Или даже небольшой речной пароход! - - Такой бизнес мог бы давать около 100-200 $ прибыли в месяц или больше. На такие деньги можно было уже жить лучше большинства.
Босс, а что там с наградами? Ну, эти знаменитые постеры Wanted. - Награды в основном исчислялись сотнями долларов. 100 $ – это награда за поимку какого-нибудь дурака, который избил маленькую девочку и сбежал, или злостного конокрада. 400-500 $ - за бандита, который ворует скот или грабит дилижансы. 1000 $ – за серьезного преступника-рецидивиста, скорее всего убийцу, или если богатые родственники покойного хотят посмотреть, как его вздернут. 5000 $ – за абсолютно легендарного злодея типа Билла Дулина, который сильно достал серьезных людей своими художествами и ограблениям. - Бывали выплаты и за информацию – например, агентство Пинкертона иногда платило до 100 $ за информацию о местонахождении кого-нибудь. - Можно ли было при таких суммах жить на награды? Однозначно нет. Просто не было такого количества преступников, чтобы их по пять в год ловить, да и поймать было нелегко. Не существовало такой профессии, как "охотник за головами". Охотники за головами были, но основной заработок у них был всегда другой (карты, бизнес, ферма и т.д.). Ну, либо это были федеральные маршалы, которые ездили по ордерам Федеральных Судей и получали не награды, а компенсацию издержек. Либо техасские рейнджеры на окладе. Плюс были "пастбищные детективы", которые ловили клеймителей – но это совсем другая история и тоже скорее временная работа, чем постоянная.
P.S. - Бумажные деньги назывались "гринбэкс" – "зеленые спинки". - 5 центов назывались никелем, 10 - даймом, 15 - битом (технически битом называлась 1/8 доллара – 12,5 центов, по аналогии с испанским реалом, но такой монеты не было, а 15 центов считались "длинным битом", которым принимали плату, а 10 центов – "коротким", которым отсчитывали сдачу), 25 - квотером. Полтинник, по-моему, никак специально не называли. 1 цент назывался по традиции пенни. Также существовали местные называния, например в бассейне Миссисипи 6 центов назывались пикайюн. - С 1873 года новый серебряный доллар стал называться "торговым долларом", потому что такие монеты начали печатать для торговли с ЮВА – там золото котировалось не так, как серебро. Собственно, у меня есть в коллекции доллар 1873 года, и на нем так и выбито – trade dollar. Мы его с ОХК в Шанхае купили на развале. - Золотая 10-долларовая монета называлась "золотым орлом". Существовал квотер-игл (2,5), хаф-игл (5) и дабл-игл (20). Была и обычная золотая монета в 1 доллар.
-
Прекрасная работа над беком!
|
Сведения о дяде Рональде, что тебе удалось собрать, были обрывочными. Вернее противоречивыми: один "очевидец" говорил – что он занимается грузоперевозками в Сан-Франциско, другой (какой-то дурак) уверял, что он работает возницей дилижанса где-то между Сакраменто и Сан-Франциско, а третий – что он владеет прииском в где-то в Коломе. Хотя, возможно, все они были неправы, а прав олд-таймер с длинной бородой, который сказал: – Рональд Босс? Да-да, припоминаю, его же повесили в Шасте, кажется, года три назад. Не помню точно, за что, кажется, застрелил он там кого-то. Кто из них говорил правду, но устаревшую, кто придумывал для красного словца, а кто знал истину? Ситуацию осложняло то, что одни из них не могли вспомнить, как он выглядит, а другие описывали уж больно странно (например, олд-таймер говорил, что "повешенному Рональду Боссу" лет сорок, а ему сейчас должно было быть уже под шестьдесят). Впрочем, дядя Рональд был человеком из прошлого, а у тебя хватало забот и в настоящем. Почти три года – большой срок, за который у молодоженов либо выходят на первый план все проблемы, либо они наоборот притираются друг к другу. Надо сказать, что Элис всё же какое-то время присматривалась к тебе. Ведь рыцарь в сияющих латах всегда может обернуться бароном-разбойником, а красивый образ рассыпаться. Да и вообще, как известно, мужчина перед свадьбой ждет от женщины, что она не изменится, а женщина от мужчины – обратного. Хорошо выходить замуж за героя, но УПАСИ БОЖЕ БЫТЬ ЖЕНОЙ ГЕРОЯ! Просыпаться по ночам в холодной постели и думать, когда наш король перестанет гоняться за драконами, а вернётся править своим королевством? Думать: "Для кого я разучивала Глюка, для флейты с оркестром, только без оркестра, без дирижера и без слушателей, уже забываю ноты, да когда же он вернётся послушать"? А потом рраз – рождается первый ребёнок! Растить его одной – приятного мало, в этом деле нужна поддержка, как ни крути. Да, есть няня, которая сделает почти всё необходимое (и то за ней надо следить), да, есть свекровь, который даст совет (иногда непрошеный), но как же тяжело, когда нет рядом мужа, который обязательно скажет: "Да, ты – моя любимая жена и хорошая мать для нашего ребенка!", который будет обнимать тебя, когда он заболеет, который заметит между делом, что у тебя отличный вкус и ты выбрала для малыша чудесный первый костюм... Поэтому то, что ты больше времени проводил с семьей, а не в разъездах со всякими Стими, благотворно сказалось на ваших отношениях. Можно сказать, у вас всё было чудесно! Элис не забивала голову политикой, но зато могла быть спокойна и взять на себя мелкие вопросы, а ты мог знать, что если вдруг тебе надо будет съездить с друзьями по делам – ты найдешь дом в том же виде, в котором его оставил. А быть хозяином дома, кстати говоря, не так просто: дом (когда это не хижина маунтейнера в лесу, а почти что особняк, в котором есть прислуга, лошади, хозяйство и дети) – эта куча мелких дел, по поводу которых надо распорядиться (да даже что подавать к обеду!), и их куда легче решать вдвоем, чем одному. В общем, твоей семейной жизни могли позавидовать многие – молодая жена, которой ты уделял достаточно времени, здоровый сын, свой дом, в котором ты чувствовал себя хозяином, но в котором у тебя не болела голова из-за каждого гвоздя. К тому же, твой отец пока что вполне успешно вёл дела семьи в целом: арендаторы, торговля и все-такое. При этом у тебя за счет приданого, да и собственных денег (от торговли виски, а позже, назовем вещи своими именами, от грабежей фри-стейтеров) не было необходимости просить его о каждом долларе. Красота! Да, об арендаторах. Несмотря на то, что у тебя была репутация ярого про-слейвера, за счет умеренной позиции папы арендаторы к нему все-таки пришли, в том числе из немецких эмигрантов, и земля не стояла без дела. Были построены несколько ферм, дававшие стабильный доход. Он был не такой большой, как раньше (арендаторы, знаешь ли, не рабы, им-то вторая рубашка нужна), но ведь вы получали доход ещё и из старого Боссланда – за свою половину рабов, трудившихся на плантации у дяди Кристофера. Они, конечно, шли отцу, но и тебя он не забывал и кое-что отстегивал. У него были планы: когда решится проблема с войной, постепенно начать свои дела в городах – магазины, отели, что-то в этом роде... пусть не в Лоуренсе (на Лекомптон больше надежды не было), но в Топеке с деньгами можно было развернуться. Но не прямо сейчас, не когда всё ещё так напряженно. Одним словом, может быть, про-слейверы в Канзасе и проиграли, но при этом Боссы здесь, кажется, обосновались как следует. И уж точно во всём Канзасе среди молодых сельских джентльменов было непросто найти кого-то, кто мог похвастаться, что его жизнь слаще твоей! *** Если бы не ордер МакКонноли, конечно. *** – Мы проводим тебя! – заявил Стими. – Пусть кто попробует сунуться – мигом нюх начистим! Правильно, парни? Парни его поддержали, и вы поехали в усадьбу, где папа хорошенько накормил их и "расквартировал" на фермах арендаторов, чтобы на следующее утро все вместе поехали к границе. Предосторожности были не лишними – ведь ваша усадьба находилась западнее Лоуренса, и так или иначе проехать или объехать окружной центр было нужно, а там твою фамилию пока что помнили слишком хорошо. Элис, конечно, сильно перепугалась: ты – достойный, солидный молодой джентльмен, ну, ездил там в кого-то стрелять по молодости, ну так и Гас ездил и ещё куча знакомых. И тут – бах! Иск! Ордер! Как будто ты преступник какой! Одно это зловещее "скажут – умер, подожди пять лет" чего стоило! (Она-то не знала, что ты уезжаешь на войну, да и ты не знал). Однако выдержка у неё была "мамина", то есть в типично южном стиле, и она изо всех сил старалась не подавать вида. И хоть у неё на языке вертелся вопрос, кого, собственно, ты убил и за что, она его так и не задала. Даже если и убил – значит, так надо было, мало ли что там теперь аболиционисты крутят? Её это не должно было касаться. – Не волнуйся, – ответила она. – Пустяки. Ты во всем разберешься, а мы тут со всем управимся. Если у тебя есть настроение, я сыграю тебе что-нибудь твоё любимое. Или хочешь провести вечер с сыном? Ещё она подарила тебе коробочку – это был твой подарок на именины*. – Только не открывай до срока, – попросила она, и даже не стала уточнять, что это вроде как плохая примета. Забегая вперёд – это были очень красивые запонки из тонкого, витого серебра. А вот папа тот же вопрос задал без колебаний: ситуация не вызвала у него восторга, но свои соображения морального характера он оставил при себе, а тебе изложил исключительно практические. – Не переживай, – сказал он. – Я пока узнаю, можно ли решить вопрос деньгами или как-то по-другому. Если Бринтона (это был шериф) в нашем округе не переизберут через два года, возможно, с новым будет проще договориться. Они, конечно, выбрали подходящий момент – у нас никого нет в конгрессе, а Линкольн сейчас назначит своего федерального судью по нашему району. Вдруг дело передадут в федеральный суд? У вас там и поджог, и грабеж, и бог знает что ещё. Но ничего, не будем торопиться с прогнозами. Вряд ли и среди республиканцев так уж много желающих ворошить события четырехлетней давности. Тогда с обеих сторон много всякого было, не мне тебе рассказывать. Может быть, попробуем обвинить кого-нибудь из аболиционистов в чем-то похожем, и тогда они поймут, что мы сами с зубами, и согласятся замять оба дела. Кому нужен этот МакКонноли? В общем, я наведу справки. Ты мне дай имена тех, кто там ещё был с тобой, кто может свидетельствовать, например, что этот парень первым навел на тебя оружие и что склад у них случайно сгорел. Республиканцы не дураки – в суде они не будут ввязываться в драку, которую могут и проиграть, особенно если другую мы будем иметь шанс выиграть. Проводы были короткими. – Будь осторожен! Помни, что мы тебя ждём. – Удачи, сынок. – Дэниэл, пожелай папе счастливого пути. – До свиданья, пап, – это твой двухлетний сын, он уже говорит, но его ещё не заставляют обращаться к отцу "сэр". Последний раз подержал на руках ребенка (и, вероятно, понадеялся, что всё разрешится благополучно, и это ты, а не "дядя Гас" будешь учить его стрелять индеек и ездить верхом), последние объятия, последний поцелуй, последний взгляд серых глаз. Ваш отряд миновал Лоуренс без приключений – наверное, у шерифа Бринтона хватало забот, и он считал, что никуда ты не денешься. А может, его вообще вполне устраивало, что ты отбыл в неизвестном направлении? Так вроде бы лучше всем – тебе не надо отправляться на суд, ему не надо лезть под пули. На границе "негодяи" пожелали тебе удачи – они оставались в Канзасе, ведь они здесь теперь жили. Не, они, конечно, сочувствовали тебе, но бежать самим им вроде было не от чего (тем более теперь, когда ты уезжал, и не было риска, что ты, например, оказавшись на суде, захочешь свидетельствовать против них). Только Грег поехал с тобой, узнав, что ты едешь в округ Касс – у него там была родня, а со Стими они друг друга не любили. Эгертоны приняли тебя с распростертыми объятьями – они были ярыми про-слейверами, а кроме того, стояли за сецессию, поэтому в их доме тебе были всегда рады (не говоря уже о том, что Чарльз Эгертон был твоим зятем). ты собирался пожить у них и последить за новостями. Ребята в Канзасе выяснили, кто подал иск – оказалось, сам МакКонноли. Жил он теперь в Лоуренсе, то есть, пока что никак не подобраться. Произошли и другие события. В начале марта Каспер, твой кузен, женился на Эвелин Брукс, дочери Алана Брукса (и нет, он, к сожалению, не был родственником сенатора, угостившего соперника тростью). Изначально ты туда приезжать не планировал (Бруксы же были вроде как из умеренных аболиционистов), но раз уже всё равно приехал в Миссури... Свадьба прошла в Хантсвилле, где Брукс подарил молодым дом, а не в Боссланде. Ты съездил туда, и узнал, что дядя Кристофер болеет и вряд ли поправится (он даже не поехал на свадьбу). Зато туда приехали Сент-Луисские Боссы. Оказалось, что Алан Брукс стал довольно влиятельным предпринимателем, и у него есть интересы аж в Сент-Луисе, и тут всё не так просто с этой свадьбой. Сент-Луисских Боссов приехало чего-то многовато – восемь человек, из них пятеро мужчин. С кем-то из них ты был знаком раньше, с кем-то нет. Вышло несколько неловко, когда они спросили, где в Канзасе у вас дом – оказалось, они вообще не в курсе, что твой отец туда переехал. Они весьма заинтересовались планами твоего отца, и вообще были, на первый взгляд, неплохими ребятами. Вот только когда зашла речь о сецессии, выяснилось, что они её не поддерживают. – Да ну, чушь, – сказал старший из них, Уинфилд Босс, сорокалетний грузный мужчина. – Драться за интересы торговцев хлопком? Вы серьезно? Нет, я понимаю, Линкольн, конечно, паршивый кандидат, и мы с ним наплачемся, особенно теперь, когда сенаторы-демократы сбежали из конгресса. Но война... Помните Мексиканскую? Если начнется война, Мексикой будем мы, южане. Да ну, нет, это чепуха какая-то. Вы спросили его, а как же насчет рабства? – А у вас что, кто-то отбирает рабов? – спросил он. – Вроде бы нет. Да и какая разница? Вот у меня два парохода на реке. Там все кочегары – нигеры с севера. И какое мне дело, свободные они или нет? Наоборот, меня устраивает, что если они плохо работают, я могу их уволить – и всё. Раба же я не уволю! Брукс его активно поддержал, вы с Гасом начали спорить, но близнецы заняли позицию миротворцев и всё разрешилось без ссоры. Хотя осадочек остался. Впрочем, впечатление отчасти сгладилось, когда вы на обратной дороге заехали в Старый Боссланд и Джордж Босс весьма дружески пригласил вас с Гасом пропустить стаканчик в его кабинете. Французского коньяка, между прочим! Глэдис тоже была тебе рада... но какое тебе теперь было до неё дело? Джордж был с тобой вежлив, или по крайней мере старался показать, что от ваших старых разногласий не осталось и следа. Ты понял, что дядя Кристофер (ты его тоже видел – он сидел у камина в теплом халате, укутанный в плед, слабо кивнул тебе, спросил, как свадьба) уже "передал трон". Вы болтали о том о сём, вспоминали всякие случаи из детства, дядю Рональда и прочее. Но рано или поздно разговор перешёл на политику. – Кстати, ты в курсе, Клиффорды все вернулись из Канзаса. Теперь вся Теннесийская клика стоит за сецессию, а Кентуккийская разделилась – Ханты и Гоггины против, а Райты стоят за. Килкейны – за, но из прочих семей многие пока сохраняют нейтралитет. И ты понял, что Джордж сам "пока сохраняет нейтралитет". Ну, так он говорил. Но первый-то шаг он уже сделал – брак его брата с Бруксами, Сент-Луисские Боссы на свадьбе... *** А общий расклад был такой. Ещё в начале месяца ваш губернатор, Клэйборн Фокс Джексон, ярый сторонник сецессии, созвал Конституционную Конвенцию, которая должна была определить отношения штата и федерального правительства. Провели референдум, чтобы выбрать кандидатов, но ты на нём не голосовал – ты же теперь жил в Канзасе, а не в Миссури. Но конвенция плясать под дудку Джексона не торопилась, а выбрала своего председателя – генерала Прайса. И двадцать первого марта конвенция проголосовала за то, чтобы штат остался в Союзе. Но всё было не так просто. Оставаться в союзе штат хотел, а вот драться ни против тех, ни против этих – нет, нетушки. Между тем ещё до выборов президент Линкольн прислал в Миссури отряд капитана Лайона, да-да, того самого, который "умиротворял Канзас", когда ты играл свою свадьбу в пятьдесят восьмом. Лайон ещё с тех пор был страстный сторонник республиканцев, а задача у него теперь была весьма конкретная – он охранял Сент-Луисский арсенал, самый большой арсенал на Западе. В Миссури в это время была своя Миссурийская Волонтерская Милиция – добровольцы собирались раз в год, стреляли из винтовок, ходили строем, шили за свои деньги мундиры. Называли их "минитменами" – по аналогии с добровольцами времен войны за независимость. Кстати, да, это были те самые ребята, с которыми вы сожгли Осоватоми. Гас в ней не числился, да и ты тоже не мог записаться, как житель другого штата, но знакомые у вас там были. В апреле пушки каролинцев бабахнули по Самтеру, президент Линкольн объявил о подавлении мятежа и потребовал, чтобы каждый штат союза выставил несколько полков. Но ваш Губернатор показал себя молодцом и заявил, что такого права президент не имеет – ведь федеральное правительство по конституции не имеет права объявлять войну штатам. Возникла неловкая пауза, и пока федералы думали, что с вами делать, и как, с одной стороны, заставить Миссури выставить войска, а с другой, не нарушить хрупкое равновесие и не вызвать нового голосования, которое закончится сецессией, Джексон приказал Волонтерам захватить арсенал в Либерти. Да-да, тот самый арсенал, который сенатор Атчисон уже захватывал в пятьдесят пятом. Все прошло без сучка без задоринки, и никто ему ничего не сделал. Теперь у волонтеров было оружие, но не очень много. Вы с Гасом обсуждали, что делать, не подождать ли немного развития событий? Решили подождать – ведь где служить, это важно. И не ошиблись. У губернатора Джексона немного сорвало крышу от первоначального успеха, и он решил захватить ещё и Сент-Луисский арсенал, ведь солдат Лайон с собой привел всего-ничего. Вообще-то шансы на успех были, потому что командовавшие арсеналом бревет-майор Хагнер и бригадный генерал Харни совсем не горели желанием стрелять в своих из-за вопросов рабства и даже сецессии. Однако и открывать ворота просто так они не стали бы, и потому Джексон запросил у правительства Конфедерации пушки, чтобы выбить ворота. Но и Лайон без дела не сидел – он был решительным человеком, склонным к превентивным действиям. Да, солдат у него и правда было всего ничего, вот только в Сент-Луисе, который в основном стоял за Союз (в городе проживало много выходцев из немецких эмигрантов), была своя полувоенная организация – Сент-Луисский Хоум Гард. В марте Лайон попробовал сместить нерешительного Хагнера, но ничего не добился, пообещав лишь "скинуть его в реку", если тот будет ему мешать. Однако к середине апреля капитан заручился поддержкой конгрессмена Блэра, который через свои связи продавил отстранения Хагнера от командования, а генералу Харни посоветовал съездить в Вашингтон за разъяснениями, что тот и сделал. 21 апреля Лайон, оставшийся старшим офицером, ответственным за арсенал, приказал открыть его и вооружил Хоум Гард до зубов. Военный Секретарь полностью поддержал его действия. Волонтеры Джексона между тем получили свои пушки (две двенадцатифутовые гаубицы и два тридцатидвухфунтовых осадных орудия) и под видом готовящихся маневров, командовать которыми должен был генерал Фрост, разбили лагерь в нескольких милях от Сент-Луиса. Их было несколько сотен. И вот тут-то Лайон, кадровый офицер, их и поймал за нос. Переодевшись старухой, он лично провел разведку, обнаружил в лагере пушки и счел их доказательством готовящегося мятежа и нападения на арсенал. Вернувшись в Сент-Луис, он легко убедил в этом всех и живо поставил под ружье ШЕСТЬ ТЫСЯЧ человек. Затем быстро окружил лагерь и захватил в нем чуть менее семисот волонтёров в плен. Операция выглядела, как блестящий успех юнионистов, если бы не то, что последовало за ней. Сент-Луис был огромным городом – сто шестьдесят тысяч человек населения, и там были как противники, так и сторонники сецессии. Лайон задумал провести пленных маршем по всему городу до арсенала, а там распустить их по домам. Но многим это шествие, уж больно напоминавшее старый добрый римский триумф с целью максимально унизить побежденных, не понравилось. В толпе начали раздаваться крики "долой немчуру!" Потом в отряды Хоум Гарда полетели камни и мусор. Неизвестно, кто выстрелил первым, говорили, что какой-то пьяница выбежал перед колонной и всадил пулю в капитана Бландовски (он позже умер). В общем, в конце-концов бойцы Лайона открыли огонь по толпе – сначала над головами, а потом в самую гущу. Пострадало около ста человек, причем три десятка из них были убиты, в том числе женщины и дети. Упс! И, конечно, губернатор Джексон воспользовался этим событием, как поводом! Уже на следующий день Генеральная Ассамблея приняла готовый билль о Гвардии Штата Миссури ДЛЯ ЗАЩИТЫ ОТ ВТОРЖЕНИЯ СО СТОРОНЫ ФЕДЕРАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА!!! При этом все остальные формирования в соответствии с законами автоматически были объявлены нелегальными, кроме резерва милиции, в который могли вступать только люди младше восемнадцати и старше сорока пяти, и обязательно говорящие по-английски – чтобы юнионисты больше не смогли законно вооружать немцев. Вот в Гвардию Штата вы с Гасом и решили вступить! Сначала вы хотели ехать в Джефферсон-Сити, столицу штата, где был назначен сбор рекрутов. Но генералы Харни и Прайс (он поменял свою точку зрения и был теперь на вашей стороне) договорились о перемирии. Перемирие продлилось недолго – федералы сместили Харни с поста, произвели Лайона в генералы и назначили главой военного департамента на Западе. Головокружительная карьера! Всего за один месяц от капитана – до БРИГАДНОГО ГЕНЕРАЛА! Тогда губернатор Джексон потребовал набора пятидесяти тысяч бойцов – все мужчины от восемнадцати до сорока пяти лет (за некоторыми исключениями) были признаны военнообязанными. Ваша сторона стала собирать силы уже в отдельных районах: всего их было девять, в каждом следовало сформировать "дивизию". Тут уже было без разницы, где у тебя дом. – Живешь в Миссури? – Сейчас да. – А вообще? – Вообще в Канзасе. – Хм. – Но он же наш! Он родился в Рэндольфе, и у него есть лошадь, и винтовка, и револьвер. – А чего он в Рэндольфе не записался, в третью дивизию? – Так он же женат на моей сестре! – Пфф, Гас, так что ж ты сразу не сказал?! Так вы попали в Восьмую Дивизию, в третий кавалерийский полк полковника Пейтона. Вашим командиром был назначенный губернатором бригадный генерал Джеймс Рэйнс. Говорили, что мировой мужик и всё такое. Он был родом из Теннеси, ему было сорок-четыре года: бородатый, худощавый, с носом картошкой и глубоко посаженными глазами, которые как будто заглядывали тебе в самую душу. Ну, так тебе показалось. Он пару раз устраивал построения, выступал перед вами с короткой речью, но особенно не грузил. Командиров рот в Гвардии выбирали. Гас тебе сказал, за кого голосовать (ты тут никого пока не знал), и вас назначили сержантами, а одним из твоих солдат стал Грег. Гас ещё дома захватил для вас сабли (правда, драться на них никто не умел), вы нацепили их и ходили очень гордые. Сабли были не у всех, у многих из оружия – какой-нибудь дедов мушкет, двустволка или пистолет, видавший ещё Войну Черного Ястреба полвека назад. С формой тоже было туго: вы думали, вам её выдадут, но пока что-то никто не торопился – те, кто ранее служили в волонтёрах, щеголяли в своей, а вы ходили, в чем пришли. Полк получил своё знамя и флажок. Знамя у Гвардии было голубое и очень красивое – с рыцарским шлемом. Поначалу, пока вы стояли лагерем неподалеку от Лексингтона (это был город в четыре тысячи жителей), служба была несложной. Потому что обязанностей у вас... никаких не было. Ну, то есть, вы должны были вроде как передавать приказы солдатам, но... приказов никаких не было. Не было общей столовой, нарядов, караулов. Когда сообщали, что привезли еду, желающие ходили принести пайки или тюки сена и овес, а дальше каждый готовил их сам, как хотел, и сам же, как хотел, кормил и чистил лошадь. Вот тут вам с Гасом пришлось вспомнить, как жарить бекон и как варить в котелке рис и бобы – вы к этому оба были непривычные. Но чего там, невелика наука, к тому же у тебя на подхвате для таких дел обычно был Соломон, если, конечно, ты не посылал его куда-нибудь по делам. В остальное время вы жили в палатках, каждый смотрел за своей лошадью сам, если было что-то нужно – обращался к капитану. Капитан чаще всего отвечал либо "Иди туда и спроси там!" либо пожимал плечами и говорил: "Откуда мне знать?" Никаких учений не проводилось. "Тут все всё и так умеют, Эд, какие учения?" Вы с Гасом попробовали подраться на саблях для тренировки, но капитан вам запретил. "Вы, молодые люди, завязывайте с этим. Ещё покалечите друг друга, зачем это нужно!" Можно было пострелять по мишеням, но... неизвестно было, когда подвезут ещё патроны, поэтому этим капитан тоже посоветовал не увлекаться, а приберечь порох для янки. Вы просто выяснили, кто круче стреляет (ты не был лучшим, но уступал им несильно), да и всё. С дисциплиной в вашей дивизии было... как-то не очень. Капитана ещё, скажем, называли "капитаном", но вас, сержантов, называли "эй, Эд" или "эй, Гас", а в ответ на какое-нибудь распоряжение вполне можно было получить "ты чего?", "ни хера себе ты раскомандовался!", "да, генерал, уже бегу и падаю" или в самом лучшем случае "ага, ща, дай мне минутку". Зато можно было попросить – "парни, надо сделать то-то и то-то" – и тут особенно возражений не было: гвардейцы скучали, несложная работа была им в радость. Короче говоря, царил полный бардак. Тебе особо не с чем было сравнить – ты же не служил в армии и даже в милиции, но догадывался, что армия должна бы выглядеть как-то не так. Оставалось утешать себя мыслью, что в бою эти ребята покажут свой норов. Зато, с другой стороны, все всем были довольны и ждали только, когда же вы начнете колошматить проклятых янки и примкнувших к ним пиздюков-юнионистов. Причина задержки была непонятна, но капитан говорил, что всё ещё идут какие-то переговоры. Кстати, ты заметил, что отряды где было много Волонтёров, были организованы гораздо лучше. Но в основном это были пехотные отряды. В кавалерии служили те, кто привел с собой лошадь, а это были чаще всего люди если не состоятельные, то зажиточные, в основном сыновья богатых или преуспевающих родителей. В волонтёрах же больше было простых мужичков, которые поураганить в Канзас-то ездили на лошадях, но на войну свою единственную лошадку тащить не хотели. При этом у них как-то и с едой было организованнее, и общие котлы откуда-то появились, и строевые учения они устраивали, и форма имелась, и офицерам честь отдавали – чувствовалось, что довоенная служба, даже добровольная, нехило сплачивает людей и прививает им esprit de corps. При таком соседстве стыдно было ходить без формы! Вы с Гасом отпросились в Лексингтон и заказали себе мундиры сами. Сшили их за неделю, и, надо сказать, теперь вы оба стали похожи на военных гораздо больше – черные шляпы с перьями, сабли, новенькое серое сукно, блестящие пуговицы и пряжки. Хоть фотокарточку делай да в рамочку вставляй! Даже остальные гвардейцы стали смотреть на вас уважительно – вот, мол, хоть и сержанты, а видок что надо! Так ты узнал, что военная форма, при всей своей красоте – не для красоты. Она подсказывает правильный ответ на вопрос "а чем этот хер, который отдаёт тут приказы, лучше меня?" В армии правильный ответ может быть только один: "Тем что у него нашивки сержанта, идиотина!" Не сказать, что кто-то начал тянуться перед вами в струнку (многие даже и не умели), но и хамить в ответ на любой приказ перестали. Переговоры, на которые губернатор и генерал Прайс ездили в Сент-Луис, ни к чему не привели. Ну, вернее, привели они к войне – Лайон объявил, что их требования (ограничить федеральное присутствие в штате Сент-Луисом и разоружить все юнионистские милицейские части) неприемлемы, и он начинает боевые действия, после чего Прайс с Джексоном побежали собирать войска, а Лайон, не дожидаясь, пока это случится, двинулся на столицу. В связи с этим в июне дивизия получила приказ снимать лагерь. И вот тут оказалось, что дисциплины как раз и не хватает – одни части были уже готовы выступать, у других случались какие-то заминки, никто ничего не понимал, командиры носились, как ужаленные, посыльные бегали туда-сюда, все чего-то ждали – то каких-то повозок, то пайков, то подков, то разъяснений. С грехом пополам дивизия (ты даже не знал, сколько человек она насчитывает, было ощущение, что несколько сотен или, может, около тысячи) снялась с места и двинулась на восток по дороге. В дороге, естественно, тоже начались заминки. Семнадцатого июня произошла битва при Бунвиле – неудивительно, что вы на неё не поспели! Да и давать её было не надо, и единственной причиной, почему она состоялась, было то, что губернатор Джексон из политических соображений не мог выглядеть "вечно убегающим". Потери в битве с обеих сторон были просто смешные – по пятеро убитых, но юнионисты назвали её очень обидно – "Буннвильские скачки!" При почти равных силах федералы и их милиция разогнали Гвардию, из числа которой восемьдесят человек просто сдалось в плен, а остальные бросили на поле боя полтысячи старых мушкетов и две шестифунтовые пушки (что характерно, боеприпасов к ним не было). Пленные были... нет, не изрублены, не расстреляны и не брошены в тюрьмы. А отпущены по домам под честное слово!!! Вот что бывает, когда войну ведёт политик, а не военный. Это поражение, совсем незначительное по своей сути, нанесло страшный удар по боевому духу. Стало понятно, что перекидывать янки с кулака на кулак не выйдет – придется драться, и драться серьезно. Не все к этому были готовы. Полковник Мармадюк, в прошлом кадровый военный, осуществлявший непосредственное руководство на поле боя, был настолько разочарован и своим командованием, и своими подчиненными, что подал в отставку и пошел служить в регулярную армию конфедерации. Но, несмотря на охватившее бойцов уныние, для Гвардии Штата Миссури всё только начиналось. Было очевидно, что вам нужна передышка. В дивизию приехал генерал Прайс и приказали отступать на юг – срочно и спешно. Марши были сущим наказанием – вам с Гасом надо было следить, чтобы все вовремя седлали и расседлывали коней, ложились спать и вставали по утрам, завтракали, обедали и ужинали. Всё время приходилось всех подгонять, торопить, бегать и передавать распоряжения капитана. Вы уставали втрое сильнее, чем обычные гвардейцы. Правда, и спрос с вас был невелик, но вы же старались как лучше! И знаешь что? Люди это заметили. Трудности сплачивают. Никто больше не говорил вам "чего-чего?" и "не, я не буду", а говорили "да, сержант" или "понял". Да, вас никто толком не обучил и не подготовил, но все, кто находился здесь, хотел драться, и, наверное, это было главное. С одной стороны, поражение при Бунвиле вас обескуражило, но с другой люди стали серьезнее. Лайон с частями Сент-Луисского гарнизона сел на пароход и поплыл по Миссури захватывать Джефферсон-Сити, от него-то ваша армия и убегала. Вы пошли на соединение с отрядом губернатора и успели вовремя. Он возглавил объединенные силы, и теперь у вас было четыре "дивизии" – каждая примерно по тысяче человек, а по дороге прибилось ещё две тысячи рекрутов, правда, большинство было вооружено ножами или охотничьими ружьями. А еще полсотни конных "партизан" капитана Джо Шелби – это был "негодяй" старой закалки, боровшийся с аболиционистами все пятидесятые, один из инициаторов создания "Синей ложи". С такими силами можно было уже дать бой врагу. Вы его и дали пятого июля. Лайон не поспевал за вами, но наперерез вашим силам он отправил отряд полковника Зигеля – два полка юнионистской милиции. Зигель не ожидал, что вас будет так много, поэтому, поняв, что сейчас откусит многовато и может не переварить, он закрепился в местечке под названием Карфаген. Сражение так и назвали – бой при Карфагене. Вы построились под двумя знаменами конфедерации – круг из звезд в синем углу и три полосы: красная, белая и красная – с каждого края линии. Назывался такой флаг Stars and Bars в противовес Stars and Stripes. Юнионисты (все они были тоже из Миссури) построились напротив под своими знаменами. Всего их было около тысячи человек, но отлично вооруженных, при двух четырехорудийных батареях Битва для тебя началась с того, что эти батареи по вашей кавалерии и вдарили. 12-фунтовые ядра свистели над головой или били в землю и отскакивали от неё перед вами. Когда парочку людей ими разнесло на куски, ваша рота с нестройным криком "нахер надо!" бросилась врассыпную. Капитан, ругаясь на чем свет стоит, принялся её собирать. Все улепетывали в разные стороны, и пушки лупить по вам перестали, но на то, чтобы собраться и построиться снова ушло время. Вот в таком духе битва примерно и прошла – в хаосе, дыму и под ор капитанов: "Назад! Стоять! Строиться!" Артиллерия с обеих сторон то и дело палила: "Думм! Думм! Думм!", кавалерия носилась туда сюда, то разбегаясь, то снова собираясь, то ожидая приказа. Пехота подходила на дистанцию выстрела и давала залп, после чего одна из сторон пятилась назад, а иногда и обе. Полки потихоньку теряли строй, и чем больше люди уставали, тем больше отряды напоминали нестройную толпу с ружьями. Вы с Гасом вымотались вусмерть, помогая капитану. Отличились только рейнджеры Шелби, умело маневрировавшие под носом у противника и угрожавшие то одному его флангу, то другому. В целом Зигель правильно оценил обстановку и не полез на вашу толпу, но и улепетывать не спешил. Исход битвы решили те самые невооруженные рекруты – кто-то (неизвестно, кто) выдвинул их на фланг, Зигель подумал, что его окружают, и отступил в Карфаген, а ночью ушел в один из расположенных неподалеку фортов. Преследовать его вы не стали – приказа не было. В общем, это была победа, но какая-то, как тебе показалось, очень уж странная. Это и был второй урок – оказалось, что вообще неважно, странная или нет, если про неё можно напечатать в газете! Ведь что написано у Клаузевица? "Победа – есть уход противника с поля сражения." Зигель ушел? Ушел! Значит, вы победили! И это была победа в ПЕРВОЙ КРУПНОЙ БИТВЕ гражданской войны. Ну да, не особо крупной, но все же больше тысячи человек с каждой стороны, да ещё и губернатор штата (в этот раз он присутствовал непосредственно на поле боя). К вам в Гвардию сразу хлынул поток рекрутов. Не все они были вооружены, но этот вопрос постепенно решался командованием. Следующая битва произошла в августе, и скорее это была так, стычка. Дело было под Даг Спрингс. В вашей армии собралось уже двенадцать тысяч бойцов – солидная сила, вашу роту пополнили до сотни человек. Вы с Гасом с полным правом смотрели на новичков свысока – вы-то уже кое-что повидали. Стычка произошла между авангардами – шедшие впереди вашей гвардии немногочисленные регулярные части конфедерации капитана Рейффа попросили помощи у генерала Рэйнса, и он послал вперед вас. Вы наступали по одну сторону дороги, а Рейфф со своими – по другую. Пехота Гвардии двигалась вперед, а вы прикрывали её фланг от налётов противника, и неслучайно. В этот раз вы увидели, как атакует федеральная кавалерия – в конном строю, с саблями и револьверами, она налетела на отряд Рейффа и изрядно его потрепала, прежде чем откатиться. Оказалось, вопреки распространенному мнению, что кавалеристы из янки, как из дерьма пуля, эти выглядели не хуже вас, а то и получше! И главное – у них там был решительный человек в командирах, а у вас решительности что-то не хватало. Хотя, возможно, все дело в том, что это были ваши же миссурийцы? Столкнуться с ними и узнать это вам не довелось – артиллерия янки развернулась впереди и начала как-то уж слишком активно забрасывать вас ядрами, поэтому полковник приказал отступать. На этом бой и кончился. Полковник Пейтон послал тебя с донесением к генералу Рэйнсу. Ты представился, откозырял, передал бумагу, и тут он спросил тебя, а не родственник ли ты Рональда Босса? Ты сказал, что да, сэр, так и есть, внучатый племянник, а что? Генерал ответил, что когда он ездил в Калифорнию, будучи агентом по делам индейцев, то встречал там твоего дядю, и находит его положительно превосходным джентльменом. Он заверил тебя, что у дяди всё хорошо, что он президент золотодобывающего акционерного общества, а ещё у него есть грузоперевозочная компания, а ещё он повесил немало бандитов, а ещё... Новости были, конечно, приятные, только ты подумал: а какого черта генерал все это тебе рассказывает сейчас? Он разве не должен вместо этого командовать дивизией?! И только приглядевшись и потянув носом воздух врубился: генерал Рэйнс был пьян в стельку и с трудом сидел в седле! – Вот так, молодой человек! Итак, я был счастлив свести знакомство с вашим дядей. А теперь ступайте! – сказал генерал и мотнул головой. Тут ты понял: война – это не что иное, как форменный дурдом с кровавыми разводами на стенах. Потому что суть её – не бой, не маневр и не марш. Суть её – тысячи мужчин, подолгу живущих на улице, скученных в одном месте, с оружием в руках, и из них некоторые ещё пытаются делать что-то осмысленное, а некоторые – неа, не особо. Ещё в июле Лайон захватил Джефферсон-Сити. Юнионисты выбрали там новое правительство, которое назначило нового губернатора, согласившегося на все требования Линкольна. Теперь Лайон вплотную занялся вами, тесня всю южнее и южнее. Но ни одну вещь во вселенной нельзя растягивать до бесконечности, и в первую очередь это относится к линиям коммуникаций. Чем дальше от Сент-Луиса, Джефферсон-Сити и Лексингтона он заходил, тем сложнее ему было снабжать своих бойцов продовольствием. Губернатор к концу августа наигрался в солдатиков, так что генерал Прайс уже полностью взял командование на себя. У вас по-прежнему было двенадцать тысяч бойцов, а вот у Лайона теперь всего пять. Кажется, он слишком увлекся, стараясь выпихать вас за границу штата и объявить его своим. И все же к нему присоединился Зигель, а его артиллерия была явно мощнее вашей, да и с боеприпасами несмотря на растянутость коммуникаций, дело обстояло получше. Чья же возьмет? Неужели он выбросит вас из родного штата? Намечалась важная битва.
-
+ Отрывок из романа, прямо., или из повести.
|
Отряд шефа кочевал вместе около двух лет. Тогда в Калифорнии постоянно где-то шли стычки с индейцами. Ну, стычки – это громко сказано. Обычно переселенцы сгоняли индейцев с земли, чтобы разводить и пасти на ней скот (чего индейцы толком делать не умели), а когда индейцы начинали от голода воровать его, возмущались, собирались в группы и начинали их истреблять. Шли толпой и убивали, кого находили. Индейцы в Калифорнии были не очень воинственными. Во-первых, были они не кочевниками, а земледельцами – сажали маис и бутылочные тыквы, и войн между собой вели мало. А во-вторых, испанцы уже лет сто как приучили их, что с белыми лучше не ссориться. Но какая-никакая воинская культура у них тоже была, и рано или поздно ниточка рвалась, и индейцы кого-нибудь убивали, частенько когда их провоцировали. Белые тут же называли это резнёй и либо собирали ещё большую толпу и шли мстить, либо нанимали как раз таких вот головорезов, называли их рейнджерами такой-то реки или такой-то долины и выплачивали им деньги за скальпы. Но ещё прибыльнее, чем убивать индейцев было захватывать их в плен. Калифорния с 1850 года была свободным штатом – негров тут не считали рабами, более того, был принят Акт о Правлении и Защите Индейцев. Звучало мощно, но в самом этом акте было полно лазеек, позволявших порабощать индейцев, которые не могли даже свидетельствовать в суде против белых. Например, индейцев по разным поводам бросали в тюрьмы и выпускали под залог – но откуда у индейцев были деньги? Белые выкупали их и становились их хозяевами. Иногда такие выкупы даже принимали форму аукционов, как когда в каком-нибудь Миссисипи продавали негров. Были и другие варианты – белые воровали у индейцев детей и делали их "приемными", а на самом деле – бесплатной рабочей силой. Если ребенку с детства твердить, что он должен работать, иначе получит хлыстом по спине – откуда у него могло взяться понимание, что это ненормально? Ну и, конечно же, была и полностью нелегальная торговля. Чаще всего так продавали похищенных женщин – золотая лихорадка уже сходила на нет, но пока не всё золото в горах было найдено, в Калифорнии оставалось полным-полно старательских городков, где женщин не хватало. Золотодобытчики охотно покупали себе скво – ведь потом, намыв золота, можно было опять продать её кому-нибудь, а не тащить с собой в Сан-Франциско или Сакраменто. Да и в борделях индеанок покупали – может, и не красавицы, но когда в очереди десять голодных мужчин, кому-нибудь да приглянется. Только помирали они быстро – от слабого здоровья (почти у всех было голодное детство), непривычного к болезням белых иммунитета, тоски, алкоголя и жестокого обращения.
Вот ровно этим отряд Шефа и занимался – сгонял, истреблял, захватывал. В округе Мендосино жило более десяти тысяч индейцев юки, и тут им была выделена большая резервация, но не все они соглашались жить в ней. Стычки начались ещё в пятьдесят четвертом, а к пятьдесят шестому геноцид в этих краях стал образом жизни. Убивать юки или платить тем, кто убивает, оказалось проще и быстрее, чем, собственно, переселять. Сами юки утверждали, что не воруют скот, а только подбирают трупы мёртвых животных, но доказать они этого никак не могли, да и кто стал бы их слушать?
Суперинтендант по делам индейцев Хинли запрашивал помощь армии, но Военный Секретарь Джефферсон Дэвис чётко разъяснил ему, что армия в эти дела вмешиваться не будет. Хинли это вполне устраивало – у него у самого было ранчо в долине, и он даже участвовал в некоторых карательных экспедициях.
Ты быстро узнал, кто есть кто в отряде. Было в нем девять человек, а ты – десятый. Немного? Да, зато и делить добычу на десять частей лучше, чем на двадцать или тридцать, как у рейнджеров Эль Ривер. Барксдейл был главным. Не то чтобы тут царила железная дисциплина, но командира слушались, потому что боялись. Он мог избить любого, а кого не смог бы – застрелил. Но ты быстро понял, что дело не в умении махать кулаками, а в абсолютном, безусловном осознании собственной правоты. Именно этому он тебя и учил. – Если ты прав, а он не прав – бей, бей как можно сильнее, никогда не стесняйся применять силу. А чувствовать, что ты прав, ты должен всегда. Все сомнения, все рассуждения, все мысли – ночью. Утром, встав с постели, ты должен быть уверен в своей правоте, даже если первое, что ты скажешь людям – что солнце заходит на востоке. Но как ни странно, силу он применял очень редко – тот случай с Капелланом да ещё пара ударов – всё, что ты запомнил. Хватало обычно одного его предупреждения. Люди знали, что он может сделать больно и может убить – и этого хватало: никто не хотел связываться. Сильно позже ты понял, что ты ему был нужен не меньше, чем он тебе – ведь ты был единственным человеком, который испытывал к нему что-то кроме страха. А это было ему очень нужно: Барксдейл вырос в Новой Англии, он учился в колледже, а в Калифорнию бежал, спасаясь от закона. Как ни странно, он никогда не служил в армии, но по наитию хорошо понимал, как устроена иерархия. Он был очень умным человеком, жизнь которого проходила впустую, и который умело уговаривал себя, что это-то и есть настоящая жизнь.
Мужчину в военной форме и шляпе с пером звали Стёрджес, а прозвище у него было "писатель". Стёрджес был немного не в себе. Нет, не в том смысле, что он тронулся умом, просто он жил в придуманном мире. Он был офицером с географического исследовательского судна, и пока он был в очередной экспедиции, жена изменила ему и подала на развод. Теперь он скитался по калифорнии, делая вид, что производит научные изыскания – зарисовывая и записывая в книгу птиц, растений и индейцев. Это был очень странный человек, очень задумчивый и молчаливый. Но стрелял он хорошо.
Медвежонок был просто садистом, родом из Огайо. Он приехал в Калифорнию ребёнком, в детстве его сильно бил и унижал отец. Теперь ему было тридцать лет и он сам бил и унижал других, слабее него, а если хотел – то и убивал. Он клялся и божился что, медвежья шуба, которую он носил даже летом на голое тело – из убитого им самим медведя. Никто ему не верил. Он-то первый и объяснил тебе, "почему индейцы": – Потому что если будешь убивать белых, тебя повесят. А индейцев можно. На них всем плевать. Шеф разложил это по-другому: – Они ничего не меняют на земле, на которой живут, ничему не учатся и ничего не изобретают. Поэтому их народ регулярно настигают голод и болезни. А мы, белые, этого не хотим – мы хотим, чтобы следующее поколение жило лучше предыдущего. И спасибо Господу, что мы оказались сильнее, чем они. Надо с ними покончить, пока по каким-то причинам не стало наоборот. Пути Господни неисповедимы: бей, покуда в руке нож, а не когда ты его выронил. – Аминь! – вставил Капеллан и закричал петухом.
Капеллан был врачом, просто очень плохим. Но даже очень плохой обычно лучше, чем никакой – до тех пор, пока не начинает красть серебряные ложки из домов своих пациентов. Когда ты смотрел на него, ты думал: "Он что, дурак?" Первое время тебе казалось, что всё не может быть так просто, но потом ты понял, в чем дело. Действительно, дурак. Впрочем, он хорошо умел зашивать раны – не то чтобы у вас их было много.
Мексиканца звали Лопе Куатро Дедос, но все называли его просто Лопе или просто Куадро. Он был объездчиком лошадей, которому надоела эта тяжелая работа, а больше всего надоело, что ты приходишь на ранчо, объезжаешь там всех лошадей, а дальше больше не нужен. А Куатро Дедос его звали, потому что палец ему однажды откусила собака. Но вообще с собаками он любил возиться. А с людьми не любил – убивал индейцев "быстро и чисто": пуля в сердце или ножом по горлу.
Парень, что играл на еврейской арфе, был Итан Мосли, или Завывала. Он дезертировал с английского военного корабля. Он рассказывал вам, что Королевский Флот – это яма, где из человека вытравливают всё человеческое: ром, плётка и содомия, вот что такое Королевский Флот. Он тоже был жестокий малый, но из всех из них, наверное, самый нормальный.
Солома был правой рукой Шефа. Это был фермер родом из Кентукки по имени Нед. У него была ферма в Канзасе, но её сожгли аболиционисты, и он он прибился к каравану, шедшему в Калифорнию по Орегонской тропе. Он был не слишком умен, но хитёр, сметлив и привычен к лишениям. Да и все вы, наверное, были привычны к ним.
И ещё был Кадмус – безликий, серый человек, калифорнио – то есть, американец, рожденный в Калифорнии. Он был местным вариантом молчуна – ничего не хотел, ничего не добивался, просто плыл по течению. А убивать индейцев было, честно говоря, более простым способом заработать, чем мыть золото. Ну, конечно, вопрос везения, но понять, что он не слишком везуч, у Кадмуса мозгов хватало.
А человек с сабельным шрамом был карточный шулер по имени Крапленый. Шрам у него был не с войны – его по лицу ударил саблей один из членов комитета бдительности. За Крапленого в каком-то округе даже назначили награду, но небольшую – скорее, чтобы его припугнуть. Крапленый был плохим шулером, но его шрам отлично пугал индейцев, а напуганных индейцев легче брать в плен и сторожить.
Вы действовали так: Разбивали лагерь, и четверо оставались в нем – охранять, готовить, запасать дрова – а шестеро разъезжались тремя парами. Если встречали отдельных индейцев – убивали или ловили, а если набредали на лагерь – ехали домой и на следующее утро на рассвете все вместе падали им, как снег на голову. Первое время шеф почти всегда ездил вдвоем с тобой.
Помнишь первого индейца, которого убил – это был старик, он не стал убегать, сел на землю и просто ждал. – Давай! – сказал шеф. Ты прицелился из старого, кремневого мушкета и надавил на собачку. Старик вздрогнул и сложился пополам – пуля пробила его насквозь. – Теперь скальп! – приказал он. – Давай, Джо, скальп сам себя не снимет. Это был жалкий, седой скальп. За него вам заплатили половину обычной таксы.
Ты научился их выслеживать. – Говорят, что индейцы – прирожденные следопыты, что они как призраки... Чепуха, – наставлял тебя Шеф. – Если так будешь думать – ни одного не поймаешь. Нет, они такие же как мы: кто-то получше, кто-то похуже. Оставляют следы, как и все. Ищи как следует – и найдешь. И ты находил. А порой они и не особо прятались – просто не понимали индейскими своими мозгами, что их целенаправленно истребляют.
Дела шли хорошо – скоро тебе купили нормальную Хокеновскую винтовку: она била дальше и точнее. Ты выучил несколько слов на языке юки. "Стоять!", "Сдавайся!", "Беги!", "Лечь!" – в таком роде. Слово "беги" ты выучил, когда шеф сказал, что тебе надо научиться стрелять по движущейся мишени. Ну и какая мишень может быть лучше, чем бегущий человек? Их было двое, отец и сын. – Готов? – Готов. – Прикажи им бежать. Ты приказал. Первая пуля свалила отца. Наверное, это было милосердно. А может, и нет. Ты перезарядил винтовку до того, как сын пересек поле. Шеф тоже держал винтовку наготове – на случай, если ты промахнешься. – Упреждение больше, не забыл? Чем дальше, тем больше. Помнишь, как после выстрела смотрел: попал или не попал? Он споткнулся и аж через голову перелетел. – Отлично, Джо, отлично. Теперь пошли, заберем скальпы. Отец и сын. Они даже ничего не сказали друг другу перед смертью. Может, и не поняли, что ты будешь их убивать?
Да, и женщины у тебя тоже были. Первой была та, которую ты поймал сам. Ничего сложного – ты был верхом, а она нет, и ты догнал её, а она просто не стала убегать, потому что тогда ты бы, скорее всего, её убил – за скальпы женщин тоже платили. И за детские тоже, только уже совсем мало. Ты привел её в лагерь. Ей было всего ничего, может, лет пятнадцать. У неё были высокие брови, плоский нос, черные красивые волосы до плеч, кривые ноги и цинга – по дороге ты дал ей сухарь из своей сумки, но она не могла его грызть и только сосала. – Больная, за такую много не дадут! Отдай её мне! – сразу прицепился к тебе Медвежонок. Но Шеф был рядом. – Он бы поменялся, если бы ты сам кого-нибудь сегодня поймал. Логично звучит? Возражений не последовало. – Иди с ней в палатку, – сказал Барксдейл тебе. – Мужчина должен хотя бы один раз в жизни взять женщину силой. Тогда он перестаёт их бояться. А их не надо бояться, Джо. Они не могут играть по нашим правилам и придумывают свои. Заставь женщину играть по твоим правилам – тогда она проиграет. Иди. "Силой" это было трудно назвать – её куда больше занимал сухарь, чем всё, что ты с ней делал. Вскоре её продали, но у тебя потом были другие. Старше, младше, более красивые и более страшные. Любая, которую ты ловил или за которую мог заплатить. Или отнять.
В пятьдесят седьмом в округе Мендосино индейцы убили несколько белых, и конфликт вышел на новый виток. У вас уже было много денег, Кадмус, Мосли и Краплёный говорили, что ещё чуть-чуть и они отчалят. В пятьдесят восьмом индейцы подстерегли Капеллана и Стёрджеса и подстрелили их – в Кадмуса попало две стрелы, а в Стёрджеса – пуля из какого-то древнего мушкета: единственного оружия нищих юки, которого стоило бояться. Кадмус после этого покинул вас. Стёрджес – умер, мечась в бреду от заражения крови. Всё острова какие-то поминал, Галапагосские что ли. То ли он там был, то ли страсть как хотел попасть, то ли даже в бреду прикидывался. Так ты узнал, что раны от пуль опаснее, чем от стрел – чаще вызывают горячку и смерть.
В июне вы поехали с Медвежонком на охоту. Вы нашли лагерь, но маленький – двое мужчин, две женщины: они как раз разделывали лошадь, должно быть, ворованую. Решили брать сразу: застрелить издалека мужчин, а потом верхом захватить женщин. – Готов? – Готов. – Держишь своего на мушке? – Держу. – Тогда огонь! Па-бах! Попали оба – мужчины завалились, словно заснули на месте. – По коням, по коням! Женщины побежали в разные стороны. Ты легко настиг свою, ударил ногой, не спускаясь с седла: она упала на колени и так и осталась сидеть. Молча связал ей руки и обмотал конец веревки вокруг луки седла, чтобы тащить её, как вакерос тащат коров. Потом оглянулся. Медвежонок свою гонял плеткой вправо-влево, замахиваясь и пугая. Потом ударил по лицу – и она тоже упала. До него было ярдов двести, ты поехал к нему, не спеша, чтобы не "наслаждаться" зрелищем вблизи. Ему в последние дни не везло, и ты знал, что он на ней отыграется – будет пороть, пока она не заплачет, а потом возьмет прямо на земле. Ему почему-то нравились женские слёзы, а индеанки плакали редко. "Ничем их не проймешь!" – смеялся Медвежонок. И тут раздался выстрел – лошадь Медвежонка засеменила ногами и грохнулась на бок, придавив ему ногу. Выходит, кого-то вы не добили! Ты увидел, как над кустами плывёт белесый дымок – значит, стрелок где-то там. – Джоооо! – закричал Медвежонок испуганно. – Джоооо!
-
Чисто по образности наверное один из лучших постов в этой игре. Можно разбирать на цитаты. Вот это вот всё: Он был очень умным человеком, жизнь которого проходила впустую, и который умело уговаривал себя, что это-то и есть настоящая жизнь. Когда ты смотрел на него, ты думал: "Он что, дурак?" Первое время тебе казалось, что всё не может быть так просто, но потом ты понял, в чем дело. Действительно, дурак. Но вообще с собаками он любил возиться. А с людьми не любил А порой они и не особо прятались – просто не понимали индейскими своими мозгами, что их целенаправленно истребляют Мужчина должен хотя бы один раз в жизни взять женщину силой. Тогда он перестаёт их бояться.
Имхо ветка Хосе получилась лучшей. Вообще отрывки про прерию и золотую лихорадку на мой вкус у тебя выходят мощнее чем городская жизнь — может потому, что жизнь в городе она несколько более предсказуемая. Ну что может случиться с какой-нибудь Камиллой? Банку помады ей пришлют?
Жизнь в прерии несомненно острее, насыщеннее. Здесь легко найти золотой самородок, на который можно купить дом, а потом у тебя его отнимет пьяный старатель, который разменяет его на кредит в борделе.
Это создаёт ощущение превозмогания.
Ирония в том, что если человек оказывается в прерии, значит его кто-то туда загнал.
-
Ух, gamer moment на gamer moment’е! =D Не, ну забористая жесть, круто. Даже не жесть наверное - банальность зла! Но забористая прям, респект.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Родриго могуч! Ну и конечно игра с персонажем, уже прошедшим одну игру, ощущается иначе — есть мощный бэкграунд, на который можно опереться.
Натурально возникает ощущение второй части давно написанной книги.
|
"Ого!" – подумал Кассий, изучая содержимое бара. Названия на этикетках ему ничего не говорили, но видно, что хороший! Будь это машина лысого, Кас непременно притырил бы бутылочку, а то и две. Но воровать у Николетты было, во-первых, совестно, а во-вторых, Гёссер будет опять ругаться. Пить тоже было вроде как рановато – ещё ж работать, поэтому Кассий закрыл бар и взял в оборот проводницу. Он задавал всякие "уточняющие вопросы", чтобы она не чувствовала, что говорит с сиденьями и стёклами. Вопросы были примерно такие: – Типа? – Ммм? – В смысле? – А подробнее? – Это точно известно? Также он добавлял слова типа: – Ага. – Понял. – Ясно. – Я запомнил. При этом он усиленно делал вид, что ответы его очень интересуют. Вообще-то этим должны были заниматься другие, но что поделать? Представив группу, он, можно сказать, добровольно вызвался быть "квалифицированным специалистом по связям с общественностью" (не в том смысле, в котором это выражение употреблял капитан Калькейн – у него это означало "всех, кто окажет сопротивление, уничтожить, остальных избить и привести ко мне"). Приходилось отрабатывать! Потом пришло время нормальных вопросов. – В городе есть подземка? Канализация там типа, или путепровод. Система общественного транспорта? Какие здания имеют большие подвальные помещения? Может, заброшенные... Есть ли автопарк? Кроме энфорсеров у кого-то есть оружие? Потом фонтан красноречия сержанта иссяк, и пока Николетта пялилась в окно, он почувствовал себя в полном праве пялиться на неё! Красота! Серьезно! Эх, жизнь! На Дрее если ты скажешь в баре "Я сидел в каре рядом с губернаторской дочкой, у неё были зеленые глаза, волосы, как спелая пшеница, а фигура... ну ты понял!" – ты мог смело сойти за авторитета, повидавшего мир. Если на Дрее женщина была немного привлекательнее коровы – она уже могла участвовать в конкурсе "Мисс Дрея" и все-такое. После того, как Лимузин остановился, Кассий вылез (стараясь ничего не порвать и не поцарапать карапасом), вытащил свой рюкзак, закинул его за спину и, подойдя к провожатой, пожал ей руку, стараясь тоже ничего не поцарапать и не сломать. – Мы это... Я то есть. Выражаю вам благодарность! За содействие в особо важном деле. На всякий случай... если нам с вами надо будет связаться... Ну там, за дополнительными сведениями... то как это можно сделать? Кассий спросил это так, как будто группа уже решила все проблемы и связь Эльдерна с остальным миром восстановилась. Должен же губернатор получить представление, что тут уверенные в себе люди работают!
|
На плантации всё шло неплохо – работали семеро негров, и в целом этого хватало. Отец на твой вопрос ответил тебе, что дела, благодаря Мишелю, идут неплохо, сено и бобы дают, как ни странно, неплохую прибыль. Но что касается денег – они, конечно, лишними не будут – надо ведь воспитывать твоих младших брата и сестру, Роберта и Кэтрин. Тебе почудился жадный блеск в его глазах, и он поспешно добавил, что отказываться от последнего, конечно, не стоит. *** Через неделю Деверо и правда вернулся, на этот раз под видом торговца мылом и галантереей. Твоё решение его обрадовало, а твоё требование денег скорее удивило. Он сказал, что прямо сейчас наличных нет, так как всё уйдет, видимо, на подкуп адъютанта, но он обязательно достанет их для тебя. Майор был очень серьезен. Вы подробно обсудили все аспекты операции и вообще условились на будущее: как держать связь, какие будут пароли у связных (тоже торговцев), как подать сигнал, что мужа нет дома и так далее. Напоследок он пожал тебе руку – крепко, по-мужски. И всё. Ты предложила ему остаться на кофе, но он отказался, сославшись на то, что назначена ещё встреча. И хотя Деверо был вежлив и учтив, ты почувствовала – дело не во встрече. Майор, как южанин и джентльмен, не мог допустить, чтобы романтические отношения с леди соседствовали с деловыми, а любовные чувства – с денежным вопросом. Это для него было немыслимо. Что это, глупость или благородство? Пожалуй, тут было от чего загрустить – вашему роману пришёл конец. Но последующие события так захватили тебя, что, возможно, это даже отошло на второй план. Для начала тебе нужно было попасть в этот "клуб офицерских жён" (название было неофициальное). Для этого ты попросила рекомендаций у подполковника Миллса и пошла к нему на приём. Он встретил тебя довольно холодно: – Вы пришли просить по поводу мужа? – с ходу спросил он. – Он ведь говорил, что ему деньги больше не нужны? Но узнав в чем дело, извинился и даже расплылся в улыбке. – Конечно-конечно! С удовольствием лично вас представлю миссис Бэнкс! Потом он спохватился и почему-то спросил: – А ваш муж в курсе, да? Ты ответила, что да, а что такого? Он кивнул. Через пару дней состоялась ваша встреча с супругой генерала. Мария Феодосия Палмер Бэнкс оказалась строгой, чопорной, дородной женщиной, совсем не похожей на утонченных южных леди с их живым характером. Ты даже несколько оробела от её строгости. Но подполковник Миллс шепнул ей пару слов наедине, и она сменила антарктический холод на летнюю прохладу. Другие дамы приняли тебя несколько настороженно, но при этом с надменностью (все они были сильно старше тебя), и тебе пришлось больше слушать, чем говорить. Постановками в клубе ведала миссис Фергюссон, дама сухая и несколько нервная. Пару раз невовремя вставленное тобой замечание было встречено в штыки. Постановки, впрочем, были абсолютно невинными – это даже театром-то нельзя было назвать: грим и костюмы были скорее символическими, чем настоящими. Декламировали стихи, занимались хоровым пением, ставили отдельные сцены из политических пьес, прежде всего, конечно, из "Окторуна" (было смешно смотреть, как жены офицеров изображают негров и плантаторов, но спектакль был так хорошо известен на севере и так популярен уже несколько лет, что сцены шли с большим успехом). И вот тут твоё умение играть на фортепиано пригодилось, хотя, надо сказать, некоторые северянки по части музыки не уступали тебе, а пожалуй даже и превосходили. Деньги с представлений шли на госпитали и благотворительность, но в целом смысл был скорее в том, чтобы ни офицерские жёны, ни сами офицеры не умерли со скуки, а также чтобы посещая эти спектакли Нью-Орлеанцы, символизировавшие северянам, могли продемонстрировать свои взгляды. Впрочем, таких пока было мало – в зале обычно виднелись сплошные синие мундиры. Мишель сильно рассердился, когда узнал об этом: оказалось, что до сих пор он от всех скрывал свои взаимоотношения с янки. Твой муж давно и плотно торговал с армией, покупая продовольствие и фураж в том числе и у тех, кто продавать им напрямую отказывался. После того, как ты стала посещать клуб, он потерял пару поставщиков. Но скандала как такового не было: он просто ещё больше отдалился от тебя. Операция, тем временем, шла полным ходом. Страшнее всего было первый раз заговорить с майором Дэннисоном. Страшно было сказать ему: "Говорят, некоторые офицеры испытывают затруднения с финансами?" – и выдержать его быстрый, колкий, изучающий взгляд. – Да, некоторые, вероятно испытывают. – Говорят, что есть способ решить эти проблемы. – Да, и какой же? – Оказать кое-кому кое-какие незначительные услуги. – С чем они связаны, мэм? – С топографией. – С топографией? И во сколько оцениваются такие услуги? – Говорят о суммах в три тысячи. – В три тысячи? Расскажите подробнее. – Говорят, что некоторые карты, которыми пользуются известные люди, слегка устарели. Их можно было бы заменить. – Вот как? – Так говорят. Пауза. – Кто говорит? – Разве это важно? Пауза. Прищуренные глаза. – Я обдумаю это. Всё время до вашей следующей встречи ты была сама не своя. Ты все смотрела, не следят ли за домом, всё ждала, когда придут тебя арестовывать и потащат на допрос к подполковнику. Но ничего такого не последовало. – Передайте, что за четыре тысячи один мой друг согласился на ваше предложение. Все шло хорошо. Но когда ты передавала Дэннисону карты в кожаном тубусе, его жена, внезапно появившаяся откуда ни возьмись, спросила. – О, что это? И ты замялась. У тебя не было никакой легенды на этот счет. Но Дэннисон сам пришел тебе на помощь. – Эскизы миссис Тиел, – не моргнув глазом ответил майор. – Какие эскизы? – Чертежные. – Чертежные? – Да, миссис Тиэл просила меня передать чертежи одного своего знакомого инженеру с верфи. Ты помнишь Фрэнсиса Лешо? – Хм! Да, что-то припоминаю. – Ну вот. А знакомый миссис Тиэл хотел бы там работать. Это что-то вроде экзамена, – скучным голосом пояснил майор. – А, вот оно что! – миссис Дэннисон потеряла интерес к предмету разговора. Дэннисон сделал своё дело, и как раз вовремя – судя по обрывочным разговорам офицеров ты поняла, что поход из Батон Руж на Порт-Хадсон уже начали планировать. В качестве подтверждения выполненного задания он передал тебе настоящие карты – в том же тубусе. Ты несла их домой и боялась оглянуться: ведь это была прямая улика! Пришла домой, велела затопить камин, заперлась и сожгла их там. Огонь пожирал расчерченную на клетки бумагу с нарисованными реками и лесами, и в этом было что-то мистическое, как в ритуале, призванном обрушить пламя ада на головы янки. Это было в феврале, а операция началась в марте. В ту ночь, с четырнадцатого на пятнадцатое марта, словно какое-то наитие не давало тебе заснуть. Ты стояла у окна, набросив шаль на плечи, и смотрела на север, как будто ждала сигнала, знака. Но какой знак и кто мог тебе подать почти за сотню миль? И всё же сон никак не шёл. Ты представляла, как офицеры северян склонились над картами, как они поняли, что что-то здесь нечисто, как осмотрели всё, нашли какой-нибудь не такой штемпель или другой признак и... и пошли лететь курьеры по дорогам. Взять! Схватить! Задержать! Допросить! Дэннисон, конечно, спасая себя, сразу всё расскажет. Ты представила холодную ярость подполковника Миллса. Сможет ли он ударить женщину? А шпиона? Какие наказания предусмотрены в военное время? Расстрел? Повешение? Тюрьма? С Деверо вы это не обсуждали. А ты уже ничего не можешь изменить. Хватит ли у тебя мужества не выдать майора перед лицом смерти? И вдруг на горизонте появился свет! Может быть, секунду или две ты видела, красноватый отблеск на облаках, как будто солнце выглянуло назад из-за горизонта и снова скрылось. Было почти ровно пять утра. Что это значило? Ты не знала, но почему-то стало спокойнее. Ты пошла спать и проснулась только к обеду. А через пару дней в город-полумесяц пришли новости. Было вот как. Северяне решили наступать одновременно по земле и по реке. Эскадра адмирала Фаррагута – три мощных винтовых корвета, пароходофрегат "Миссисипи" и три канонерские лодки – заняла позицию накануне условленного дня. План янки был прост: Бэнкс начнет атаку на укрепления Порт-Хадсона по суше, и пока южане, чертыхаясь, будут перетаскивать пушки, флот в темноте и тумане проскочит мимо форта по реке и устремится на север, к Виксбергу. Отличный план! И он бы наверняка сработал, если бы... если бы армия Бэнкса вовремя вышла на позиции близ форта, а не проплутала двое суток по луизианским лесам и болотам! Пройти по ним и так было сложно, а уж с фальшивыми картами, на которых были нанесены несуществующие дороги и ложные развилки... ууу! Адмирал Фаррагут об этом ничего не знал – он думал, что всё идёт по плану, и приказал начинать операцию. Фарватер был сложный, идти против течения – нелегко, и северяне связали корабли попарно канатами: каждый корвет тащил на буксире канонерку. Кроме этого матросы уложили вдоль бортов якорные цепи для дополнительной защиты и выкрасили обшивку изнутри помещений белой краской – чтобы легче было в ночном бою. Но в целом от операции не ждали чего-то более сложного, чем прорыв мимо фортов Нового Орлеана год назад. А зря! Подполковник Смит, командовавший крепостной артиллерией форта Порт-Хадсон, по донесениям о снующих на реке канонерках противника понял, что что-то намечается в ближайшие дни, и заранее приготовился к битве. На берегу Миссисипи особые команды жгли костры, освещавшие фарватер, снабженные сигнальными ракетами посты должны были оповестить его о появлении противника, а в люнетах Батареи Номер 7 канониры готовились раскалить чугунные ядра докрасна. И в половине двенадцатого, когда корабли Фаррагута показались на реке, а наблюдатели стали пускать ракеты, восьмидюймовки Смита быстро изготовились к бою и открыли огонь. Корабли старались пробираться вдоль ближнего, восточного берега, куда из-за недостаточного угла склонения пушкам форта стрелять было тяжело, и давали ответные бортовые залпы. Скоро реку заволокло дымом, смешавшимся с плотным ночным луизианским туманом, и стрельба прекратилась. "Хартфорд", флагман адмирала, и привязанный к нему "Альбатрос" налетели на мель, но быстро снялись с неё и под прикрытием этой завесы проскочили вверх по реке, получив всего несколько попаданий. Подполковник Смит заволновался. Но дальше... дальше налетел капризный мартовский ветер, и когда он развеял дым и туман, остальные корабли эскадры оказались точно под жерлами крупнокалиберных батарей. И пошла "потеха". "Ричмонд" и "Дженеси" мигом изрешетили шести-с-половиной дюймовыми коническими болванками, и когда уже казалось, что они вот-вот выйдут из-под обстрела, один из снарядов пробил обе машины корвета. Корабль сразу начал дрейфовать вниз по течению, утаскивая за собой беспомощную канонерку. "Мононгаэла", новенькая, только в январе спущенная со стапелей, построенная специально для ведения морской войны против Конфедерации, в тумане села на мель у западного берега. Как только из форта заметили это, корвет сразу же был засыпан снарядами. С трудом снявшись с мели при помощи канонерки "Кинео", "Мононгаэла" поползла на север, борясь с течением. И тут нагрузки не выдержал паропровод: труба лопнула, пар стравило, и избитый снарядами корабль стало сносить на юг. "Кинео" попробовала пройти в одиночку, но снарядом разбило руль, и капитан канонерки также принял решение отступать. Но больше всех досталось идущему замыкающим "Миссисипи". Это был океанский корабль, построенный двадцать лет назад, поспевший как раз к Мексиканской войне. Там, в заливе, он гонял мексиканские корабли, как горничная с газетой гоняет мух, но в этот раз пароходофрегат попал под молотки: каленые ядра Седьмой Батареи, мелькавшие в темноте злыми, красными светлячками, за час превратили корабль в пылающий костер, и команда в ужасе покинула его. Под рев и треск пламени, несчастный пароход снесло вниз по течению, где от него врассыпную бросились прочие корабли. И не зря – когда пламя добралось до пороховых погребов, общий взрыв зарядов и паровых котлов осветил небо такой ужасающей вспышкой, что её увидела из своего окна даже Камилла Тийёль в Новом Орлеане в восьмидесяти милях к югу по реке! Из семи кораблей прорвались только два, и те поврежденные. Нью-орлеанский высший свет ликовал. Все злорадствовали. Жаль никто из них не знал, что грозного адмирала Фаррагута победили не столько пушки Порт-Хадсона, сколько один обаятельный майор сигнального корпуса и ты, шестнадцатилетняя девочка. Среди них ты по-прежнему была изгоем, особенно после того, как вступила в "клуб". Деверо не солгал – за операцию ты получила пятьсот долларов: первые заработанные тобой деньги. Он пообещал, что деньги ещё будут, надо только подождать и продолжать работу.
-
Это не пост, а прямо-таки глава из интереснейшего романа!
|
Наконец, настало время твоей поездки в Данварт – папа сказал, что король должен иногда показываться своим подданным, и лучше всего вместе с семьей, чтобы все видели, что он сильный король и у него сильная семья, и не дурили. Впрочем, Ромор с вами не поехал. Фрейлины рассказали тебе, то, о чем в вашей семье не говорили – Ромор в прошлый раз, когда король брал его с собой, устроил скандал и с кем-то подрался в городе, и его там, похоже, не любили. Так что поехала ты и королева с принцем Замвером. Но Замверу было ещё только три года и король решил, что он просто покажет сына с улицы. А вот тебе предстояло проследовать по городу (разумеется, в сопровождении стражи) и совершить обычное подаяние в виде разбрасывания серебряных грошей собственными руками. Вы могли бы легко добраться до Данварта по реке – но отец выбрал ехать по дороге. Дело в том что... что по обычаю он должен был входить в город через главные ворота, а они были на юге. Подплывать к городу на корабле, высаживаться, а потом въезжать было бы ещё более унизительно, чем сделать вид, будто ты приехал сухим путём исключительно по своей воле. Обычай же этот был связан с тем, что входя в город король у главных ворот каждый раз скреплял подписью и печатью грамоты, выданные горожанам. Это тоже была унизительная процедура для повелителя королевства в пять миллионов жителей, но... Конвар всё же делал это. Ты помнила, как он рассказывал, что много маленьких людей, объединившись в город, становятся чем-то большим и сильным. С этим большим и сильным можно было воевать, можно было дружить, можно было даже стараться его обмануть, но не уважать и не считаться с ним было нельзя. Поездка (твоя первая поездка) оказалась очень утомительной – ты тряслась на кочках, лежа не перине, в деревянном возке вместе с фрейлинами, в нем было довольно душно, а вокруг проплывали только поля да деревни, да изредка вы добирались до какого-нибудь постоялого двора. Ехать верхом папа тебе запретил, мол, мало ли что может произойти. Скуку скрашивали рыцари, то и дело подъезжавшие к повозке и ехавшие какое-то время наравне с ней и болтавшие с фрейлинами. Кто-то вспоминал подробности вот таких же путешествий, кто-то рассказывал о землях вокруг, а кто-то просто кокетничал с милыми барышнями. Наконец, на второй день вы добрались до Данварта. Город поразил тебя своими размерами. Крепостная стена у него была небольшая, а башни – смешные по сравнению с Донжоном Вершварда. По правде сказать, они были росточком с его барбаканы — маленькие бастионы, прикрывавшие ворота. Но вот в длину... городские стены тянулись, сколько глаз хватало, а все место внутри них было застроено домами и заселено людьми. Встречать вас выбежала огромная толпа. Даже папиных солдат, которых ты видела в Нижнем Дворе, никогда столько в одном месте не собиралось. Толпа началась ещё за воротами и конечно, обязательно, совершенно точно все хотели посмотреть, как Конвар будет подписывать грамоты и прикладывать печать. Люди даже на крыши залезли. И ты заметила разницу между крестьянами и горожанами. Ты немного видала крестьян на своих конных прогулках, но видала, и могла с уверенностью сказать – абсолютно все крестьяне при встрече с тобой испытывали страх. Они не знали, как себя вести, что делать, как тебе понравиться, как не рассердить и главное, что делать, ежели рассердишь. Ты, маленькая девочка, была для них, словно медведь с герба королевства, который захочет – пройдет мимо, захочет – убьет одним ударом лапы корову, а захочет – самого крестьянина. И что будет в этот раз – он не знает. Горожане же испытывали любопытство – но и только. Они немножечко побаивались Конвара, но тоже не слишком, а вот тебя – нисколько. Потому что они были в своем городе. А город – это страшная сила. Город – это лабиринт улочек и переулков. Город – это за час собирающаяся огромная толпа. Город – это свои законы, которых ты не знаешь, а они – знают. Королевские гвардейцы шли справа и слева от вас, готовые алебардами оттеснить толпу. Вообще говоря, ты первый раз видела так близко толпу. Не просто много людей, собравшихся в одном месте, а диковатое, шумное, напирающее само на себя скопление, первые ряды которого пялились на тебя и на отца с королевой, а из задних что-нибудь да выкрикивали, причем с примерно одинаковой интонацией звучало и "Смотрите, король с королевой приперся!", и "Пироги горячие, с рыбой и со свининой!" Вот как раз в городе тебе разрешили сесть в седло, правда, рядом шел конюх в ливрее и держал Зарю под уздцы, чтоб не понесла. С высоты седла ты смогла осмотреть не только лица в толпе, но и сам город. Дома в городе были очень красивы – крыты не соломой, а деревянным шифером, как в замке, часто из камня, а не как в деревнях из дерева или глины. На многих были красочные вывески или какие-то знаки или гербы, вделанные в стены. На крышах – флюгеры, башенки, знамена, голубятни. Над городом постоянно кружили стаи птиц – голубей, галок, ворон, попадались и залетевшие с реки чайки. В порту, который вы увидели только издалека, теснились бортами барки. Переулки были узкими, кривыми, часто уходящими вверх в горку – город построили, хотя лучше сказать понатыкали, на нескольких холмах, и процессия ехала то вверх, то вниз. Вы посетили вличественный Данвартский Соборо, где отстояли службу (её начало специально немного задержали для вас) и наконец вы добрались до ратуши, на крыльце которой для вас были приготовлены троны. Ты уже разбиралась, какой занимать тебе и где и как себя вести. Конвар сел, подождал, пока трубачи сыграют мощный короткий мотив, в самую душу вселяющий мысль "заткнитесь и послушайте, что вам скажет ваш король", а толпа замолкнет. Потом твой папа заговорил. Он говорил какие-то очень общие слова о том, что происходит в королевстве, куда идут товары, откуда приходят, сколько их продаётся а сколько покупается и где какие крепости построены (говорил он при этом про Солобмар и Кинстмар, а не про Роннемар, до которого было далеко). Говорил о пошлинах, о строительстве собора, и, конечно, о Спасителе и о наместнике Воблане. Речь всем очень понравилась, очевидно, потому что люди хоть что-то из неё поняли, а поняли в основном хорошее. Все принялись славить короля, а заодно королеву и тебя. Все – это как минимум десять тысяч человек, большинство из которых только отдаленно слышали голос короля. Эти десять человек были везде вокруг – на крышах, в окнах, на фонтане и даже на перекладине виселицы сидел кто-то очень храбрый. Вокруг тебя было море людей, море лиц, море, машущих рук и кричащих глоток. Ты отчетливо понимала, что ни тридцать, ни сорок папиных гвардейцев, ни столько же рыцарей, эту тьму народа не удержат. И поэтому папа говорит этим людям именно то, что они хотят услышать. После этого вас ждал довольно легкий неофициальный обед – заглушить голод с дороги – и папа вместе с бароном Хейгро и сенешалем отправились в зал совещаний, а для тебя запрягли повозку – низенькую, открытую, на двух колесах, всего парой лошадей, чтобы ты не ходила по улицам пешком. Ты должна была ехать в ней стоя и из больших кожаных сумок, подвешенных к борту, который был тебе по пояс, бросать в толпу пригоршни монет. Так оно всё и происходило. – Ну что, ваше высочество, пора? Повозка двинулась по улочкам, сворачивая то туда, то сюда. Путь указывал приставленный мужчина из магистрата. Десяток солдат и пятеро рыцарей отпихивали самых назойливых горожан. Толпа следовала за тобой. Каждый бросок монет сопровождался криками: "Дааа! Слава принцессе Эдворе! Благодарим! Дааа!", а также поминаниями Спасителя. Скоро у тебя заболели запястья – ты поняла, что если бросать помедленнее, то, во-первых, не выбьешься из сил, а во-вторых, в мешках к концу пути может что-то и остаться. А от тебя между тем не требовали разбросать всё, неправда ли? Вы побывали в разных районах города – проехали разнообразные торговые и ремесленные кварталы, площади. Запах во многих стоял такой, что поневоле вспоминался вонючий городок у вас на речном дворе. Только тот был маленький, а здесь... Некоторые улицы были мощеные, но некоторые представляли собой грязное месиво. Башмаки гвардейцев и копыта рыцарских лошадей звучно шлепали по ней. Но вдруг прямо через грязь к тебе бросился какой-то человек – молодой парень. Его сразу же скрутили два стражника. – У меня послание лично для её Высочества! – кричал он. – Послание при нем и правда нашли, маленький кожаный футлярчик. Начальник стражи открыл его, убедился, что там свернутый в трубку, запечатанный пергамент, закрыл и передал тебе. – Ваше высочество! Умоляю, передайте это послание казначею его благородию барону Хейгро! – крикнул парень, но его слушать не стали – оттолкнули в толпу, и там он исчез. Чуть позже ты оглянулась, и тебе показалось, что ниже по улице его бьют какие-то люди, но, возможно, просто показалось, и там была и не драка вовсе, а что-то совсем иное. За головами толпы, собирающей из грязи выроненные тобой монеты, было не разобрать.
-
+ Ну как в столице, без приключений.
|
– Ну и дурак! – сказал тебе Алан на прощанье. – Господи Боже, ну и дурак! Затем он протиснулся в открывшийся лаз, и больше ты его никогда не видел.
Утром тебя разбудили. Отсутствие Алана мало кого взволновало – ну сбежал и сбежал, хрен с ним, его же просто хотели наказать за то, что он вернулся в поселок, а раз он теперь не в поселке, то какая разница? Вернется опять – тогда и накажем. Дырку заколотили, тебя на всякий случай связали и оставили лежать. Потом принесли еду – миску с бобами, и кружку воды. Через четверть часа спохватились. Развязали, чтобы ты смог поесть. Умом тут, похоже, люди не блистали. Суд был вечером, после обеда. Проходил он при собрании всех желающих. На улице поставили стол, за ним уселись трое мужчин, тебя подвели к нему, толпа обступила вас со всех сторон. За столом сидели председатель Комитета Бдительности, Секретарь Комитета и ещё какой-то мужик, которому до тебя не было дела, и он то и дело поглядывал на часы. Председателя называли Капитаном либо мистером Боссом – седовласый, солидный, в расшитой серебром жилетке и сюртуке военного покроя, напоминающем мундир, с красивыми усами и короткой ухоженной бородкой. Тебе показалось, что он смотрел на тебя даже несколько благожелательно. Его коссутская шляпа лежала на столе перед ним. В его взгляде, в его позе, даже в его усах тебе почудилось некоторое благородство. Секретарь был тощий, высокий, со стеклянным глазом, лет тридцати. Он тоже снял шляпу. Третий же из заседателей был толстый, бледный джентльмен, и свой цилиндр он снимать не пожелал. Остальные члены комитета стояли в толпе, вперемешку с прочими жителями Гриззли-Флэтс. Глядели кто с ненавистью, кто с любопытством, кто с насмешкой. Ни в чьих глазах ты не разглядел сочувствия. – Начнем, – сказал председатель. – Кто ты и откуда? Ага. Сирота из Сан-Франциско. Так. Дальше. У тебя нашли окровавленный нож и золото. Что ты можешь об этом рассказать? Дальше он слушал особенно не перебивая, а в какой-то момент набил трубку и закурил прямо за столом, сказав: – Так-так. Ну, продолжай. Когда ты закончил, он уточнил: – Что значит "и все такое"? Он пытался тебя изнасиловать? Ты сказал, что вроде нет, ведь он же вроде не пытался. – Мистер Босс, подведёте итог? – секретарь посмотрел на председателя, пускающего колечки дыма. Стояла тихая погода и они спокойно поднимались вверх. – Да, тут, по-моему, всё ясно. Парень держит нас за дураков и нарассказывал нам сказок! Он утверждает, что убил человека за то, что тот предложил ему надеть женское платье. Затем компаньоны убитого отпустили его, вместо того, чтобы вздернуть, да ещё и дали ему золота! Вы где-нибудь видели таких идиотов? И вся толпа дружно захохотала. – Полная чушь! – продолжил Капитан. – Эти Ортон и Флетчер, кажется, были товарищами? И он утверждает, что Флетчер дал ему уйти. Держу пари, мальчишка просто по-тихому прирезал этого Ортона и забрал золота сколько мог унести. – Но есть смягчающие обстоятельства, – заметил секретарь. – Он же не сбежал ночью вместе с Аланом Уитни! – Потому что наверняка дрых, как сурок, – лениво возразил, щелкнув крышкой часов третий. Оказывается, он все же слушал. – Или просто думал, что его вранье сойдет ему с рук! – заявил Капитан. – Ну, думаю, всё ясно! Джозеф Джонсон! За совершенное преступление Комитет бдительности округа Эль-Дорадо приговаривает тебя к пове... – Погодите! – вдруг раздался голос из толпы. – Что ещё? К столу вышел какой-то мужчина в чистом фартуке с тетрадью в руке. – Что-то хочешь сказать, Смити? – Да! Мистер Босс, я хочу засвидетельствовать, что Найджел Ортон действительно покупал у меня в магазине женскую одежду. Вот, смотрите-ка, у меня записано, потому что он взял её в кредит! Ситцевое платье, чепец, сорочка. Еще передник. И еще чулки и панталоны. Ещё там керосин, кофе... – Керосин и кофе к делу не относятся! – недовольно перебил его Капитан Босс. – Это так! – согласился Смити. – Но я удивился и спросил его, зачем ему женская одежда на прииске, хотя обычно не спрашиваю. – Да, не спрашивает! – подтвердил кто-то невпопад из толпы. – И что он? – поинтересовался секретарь. – Он ответил, что хочет подшутить над каким-то мальчишкой. И при этом, прошу заметить, издал хохот преглумливым образом! Видимо, речь шла как раз про мистера Джонсона. – Хм! – озадаченно хмыкнул мистер Босс. – Всё? – Всё. – Спасибо, Смити! – поблагодарил его секретарь. – Что это меняет? – со скучающим видом поинтересовался толстяк. – Нууу... ммм... возможно, он говорит правду, – предположил секретарь. – Возможно, нам стоит послать за компаньонами этого Ортона, чтобы опросить их? – Думаю, это не требуется, – поспешно возразил Капитан. – Только потеряем два дня. Думаю, все равно налицо тот факт, что... И тут из толпы раздался грубый голос какого-то мужика, с сильным ирландским акцентом: – Да что тут неясно! Англичашка хотел напялить на парня бабские панталоны и оприходовать в жопу, как у их поганой нации заведено! Да я бы за такое тоже его нахер зарезал! Что, вашу мать, неясно! Отпустить – и дело с концом! Со всех сторон раздались крики "Отпустить!", "Повесить!", "Убийца!", "Не доказано!", "Он прав!" и так далее. – Тихо! Тишина! Молчать!!! – заревел председатель Босс. Ты и не думал, что такой благообразный джентльмен может так орать. – Тихаааа! Я здесь председатель и я выношу решение! Ваше право его поддержать или нет, и назначить другого председателя, но решение принимаю я! Теперь заткнитесь и дайте мне подумать! Мало-помалу толпа успокоилась. Капитан с минуту молча курил, размышляя и поглядывая то на тебя, то на толпу. Все ждали, что же он нарешает. – Итак, как ни крути, налицо убийство второй степени, джентльмены! – наконец выдал он. – Однако суд комитета принимает во внимание следующие обстоятельства. Юный возраст подсудимого – раз. То, что он был оскорбленной стороной – два. То, что он чистосердечно признался – три. Я выношу следующее решение. Джозеф Джонсон! За совершенное преступление Комитет бдительности округа Эль-Дорадо приговаривает тебя к пяти ударам кнутом по спине, после чего предписывает тебе в недельный срок покинуть округ. – А золото? – спросил толстяк, впервые заинтересовавшись. – Золото будет конфисковано. – Нет, так нельзя! – закричали из толпы. – Если он говорит правду, то это ведь его золото. – Как он выживет без денег, один!? Он же сирота! Капитан царственно поднял обе руки, кивая и призывая всех к тишине. – Поправка к приговору. Принимая во внимание все обстоятельства дела, мы вносим дополнение в решение Комитета. Половина золота будет конфискована для компенсации издержек суда и поступит в казну округа. Второй половиной мистер Джонсон может распорядиться по своему усмотрению. – Правильно! – крикнул кто-то. – Дайте мальцу шанс! – И кнута тоже дайте! – крикнул другой. Их поддержали. – Заседание закрыто, – подытожил секретарь, надевая шляпу.
Вот такой это был суд. Честно говоря, ты до этого ни на каком суде не был, так что и сравнить было не с чем. Но вроде, ты легко отделался, разве нет? Было правда сосущее под ложечкой неприятное ожидание, ведь ты не знал, удар кнутом – это очень больно или так, ничего?
– Ррраз! – крикнул Капитан. От первого удара у тебя перехватило дыхание. Ты не знал, что бывает ТАК больно. Эта боль была ошеломляющая, сминающая сознание! Перед наказанием тебе в зубы всунули деревянную палочку, но когда хлыст со страшно звонким хлопком лизнул спину, ты сразу же выронил её и, открыв рот, запрокинул голову в немом крике. От второго удара по телу прошла судорога, и ты взвыл! Это было сильнее тебя. От третьего ты, замычав, упал, привалившись к столбу. От четвертого ты только вздрогнул, тяжело дыша, пытаясь съежиться. От пятого – потерял сознание.
А дальше... дальше начались долгие скитания по Калифорнии. Какая-то сердобольная душа позволила тебе отлежаться в местном отеле, и вот ты один, идешь по немощеной дороге. Нож, мешочек с золотом, дырявые башмаки и рубаха в заплатках, на голове старенькая шляпа, выглядящая не то жалко, не то смешно. Шагаешь вперед. Предписание покинуть округ за неделю, с учетом того, что ты шел пешком, было невыполнимым. Впрочем, никто не собирался проверять его выполнение, но страх опять попасться Комитету Бдительности гнал тебя вперед. Можно было бы купить лошадь, но чем её кормить? Одной травой? Ты не был уверен, что она не подохнет через месяц. К тому же, ты не умел ездить на лошади. Ты миновал Даймонд-Спрингс – городок, где в пятьдесят первом нашли гигантский самородок в двадцать пять фунтов весом (об этом тебе еще рассказывал Чарли по пути в Гриззли-Флэтс). Дошел до Хэнгтауна – большого города, столицы округа. Ну как, большого... по сравнению с Гриззли-Флэтс. Название намекало*, что задерживаться здесь не надо. Купил еды и новые башмаки. Тебя обгоняли почтовые дилижансы и ты глядел им вслед. Ты проходил мимо плантаций лаймовых деревьев, где на тебя исподлобья смотрели работавшие индейцы. Ты проходил мимо спиленного леса, от которого остались одни пеньки. Ты пил воду из ручьев, а иногда и из луж, когда очень хотелось пить.
Ты прошел и Колому – городок, где тогда, в сорок восьмом, Джеймс Маршалл нашел золото. Можно было пойти в Сакраменто... но так было дольше до границы округа, и ты пошел на север.
У тебя оставалось примерно пять или шесть унций песка, когда двое мужчин на дороге вышли из-за деревьев, наставили на тебя пистолеты и забрали его. Это было в июле. Тогда же ты начал голодать. В Юба-Сити ты нанялся мести полы в отеле, чтобы не помереть с голоду. Ты мел полы за еду почти месяц, потом надоело. Ты обокрал пьяного, добыл десять долларов с центами и пошел дальше. Никогда ты не видел карту Калифорнии и не знал, где тут что расположено. Вон там – горы. Вон там – долина Сакраменто. А где-то там, далеко за горизонтом – океан и Сан-Франциско, где живут сёстры Тапси и одноглазый Хорас. Как они живут там теперь, когда лейтенант Эпплъярд на своем фрегате отбыл в Норфолк? Что делают? Как сводят концы с концами?
Голод – не тётка, а холод – тем более, и Слава Богу, что ты родился в Калифорнии! В Канзасе в своих тряпках ты бы слег с воспалением легких уже в октябре, проведя пару ночей под открытым небом. В Калифорнии даже в октябре было лето, хотя ты этого и не знал – ведь ни в каких других штатах тебе бывать не доводилось. Но в ноябре похолодало. Твои обноски уже не позволяли согреться, ты ходил, закутанный в украденное одеяло, как индеец. Один раз тебя даже приняли за индейца и чуть не убили. Не потому что боялись индейцев. Просто так.
В конце ноября тебе крупно повезло – один возница дилижанса посадил тебя на козлы, дал теплый плащ и сказал, что знает станцию, где нужны рабочие руки. Там ты проработал полгода – пережил зиму. Тебя одели, обули и кормили вполне сносно, а ты ходил за лошадьми и мулами – чистил, запрягал, распрягал. Ты научился не бояться их и даже подковывать. Правда, ездить верхом не научился – не верховые это были лошади. Но в мае станция закрылась. Ты снова пошел скитаться, без понятия о том, куда и зачем идешь. Но не сидеть же на одном месте? Ждать-то было нечего. В июне тебя сильно избили какие-то люди в маленьком поселке – ты так и не понял, за что, почему? Жаль, ножа не было – сменял на миску похлебки, когда очень есть хотелось. А может, и хорошо – так бы ещё и убили. В июле ты нанялся снова в отель – мыть тарелки, натирать полы. Потом тебя уволили – просто так. Страшные у тебя были глаза, видимо. В августе нанялся на какое-то ранчо – чистил конюшни, снова ухаживал за лошадьми, ел вместе со всеми в общей комнате, спал в сарае. Там научился ездить верхом. Осенью лошадей продали и тебя рассчитали. Тебе было шестнадцать лет. Ты уже не помнил, как пишется твоё имя. Не запоминал даже названий мест, через которые проходил. Где-то то ли в Колузе, то ли в округе Гленн... В октябре снова подрался с каким-то бродягой. Выбил ему зубы поленом. Он уполз, скуля от боли. В декабре стало тяжко. Тебя выгнали из очередного поселка и ты подхватил какую-то болезнь. Сухой, рвущий грудь кашель. Жар. Еле передвигал ноги. Думал, что подохнешь. Снова повезло – какой-то фермер пожалел тебя и взял к себе. Ты отлежался, немного отъелся, стал работать на него – отрабатывать долг за лечение. Всё бы ничего, но ему было сорок лет и лицо у него было рябое, а его жене, так получилось – двадцать семь. Однажды она позвала тебя в амбар, с чем-то помочь, повалила на мешки с зерном, обмирая от желания и приникая к тебе сочной, тяжелой грудью. Но муж за ней следил – ворвался в амбар, схватил её за волосы, бросил о стену, а тебя избил черенком от вил и прогнал к черту.
Был конец апреля пятьдесят шестого, тебе было шестнадцать или семнадцать лет, точно ты не знал. Ты шел в дырявых сапогах по дороге, не зная, куда она ведёт и откуда. У тебя с собой не было ничего. Вообще ничего – ни спички, ни корки хлеба. Только старая одежонка. И на дороге появились всадники. Они ехали колонной. Ты посторонился на обочину. Первым ехал мужик с косым сабельным шрамом, с короткой винтовкой поперек седла. На шее у него висело что-то странное, и когда ты пригляделся, то понял, что это ожерелье из сморщенных, высушенных человеческих ушей. Он посмотрел на тебя и скорчил рожу. Вторым ехал коротышка в дырявом цилиндре. У этого поперек седла лежал двуствольный дробовик. Он свесился с седла и глупо проблеял тебе по-козлиному прямо в лицо. Следующим ехал мексиканец в черной повязке на волосах. Он только осклабился при виде тебя. Рядом с его лошадью бежала собака, большая и страшная. Она глухо, на грани слышимости рыкнула на тебя, но пробежала дальше. В памяти всплыло детство – ты лежишь на улице, а собаки рвут на тебе одежду. Четвертым был какой-то дёрганый малый в медвежьей шубе на голое тело. В руке у него была сыромятная плетка. – Пшел с дороги! – крикнул он, хотя ты и не стоял на дороге. Ты не пошевелился. Он замахнулся на тебя плеткой. Ты не пошевелился. – Пиздюк! – сказал он, но так и не ударил. Пятым ехал человек в военном мундире и шляпе с пером. Он на тебя даже не посмотрел, погруженный в свои мысли. Шестым ехал чернявый молодой парень с еврейской арфой** в зубах. Он выпучил на тебя глаза и тренькнул на ней что-то странное. "Ууу–уииииуууу!" – отозвалась арфа. Седьмым ехал он. Он остановился рядом с тобой. И все остановились. – Чего встали? – спросил кто-то сзади. – Как тебя зовут? – спросил он. Ему было лет сорок-сорок пять. Морщинки вокруг его глаз делали вид, что он все время улыбается, но его губы выглядели грустно. У его седла висели два револьвера в кобурах, а поперек, на передней луке – винтовка. – Это просто пацаненок-оборванец! Поехали, шеф! – сказал восьмой. – Не скажи. Ты видел, как Медвежонок на него замахнулся? А он не побежал. – Ну значит, дурачок просто! – возразил восьмой. – Не. Посмотри внимательнее. – На что, шеф? На что тут смотреть, скажи ради Бога! – У него глаза убийцы. – У него? Он просто бродяжка. – Не. Ты не разбираешься в людях, Солома. Приглядись. Солома не ответил. – Сынок, – сказал тебе Шеф, насмотревшись. – Там в хвосте едет один тип на рыжей лошади. Его зовут Кадмус. Если тебе надоело месить грязь и постепенно становиться ею, залезай к нему на круп, понял?
И ты залез. А почему бы и нет?
А вечером, когда отряд остановился на привал, ты узнал, кто они были. Они были рейнджеры. Нет, не те рейнджеры, которые гоняются за бандитами и носят значки. Калифорнийскими рейнджерами. Сказать по правде, рейнджерами они называли себя сами. А фактически они были охотниками. Охотились они за скальпами.
Конечно, тебя сразу же испробовали на прочность. Коротышка, он же Кевин (фамилию уже не помнишь), он же Капеллан (хер знает, почему его так называли), попытался заставить тебя мыть за него миску, а когда ты отказался, ударил в живот – поразительно сильно для такого мелкотравчатого субъекта. Но как-то так случилось, что Шеф проходил рядом и как будто случайно, нехотя, зарядил ему локтем в ухо. – Коротышка-Коротышка! – сказал он укоризненно. – Почему бы тебе не помыть миску самому, а? Она будет скучать по тебе, о, как она будет скучать в чужих руках. Согласен? Возражений не последовало. – Коротышке следует научиться манерам! – сказал Шеф задумчиво, глядя, как тот шагает прочь. – А тебе, Джо, надо бы научиться бить первым.
-
Очень живой пост, здорово!)
|
Итак, решено! Ты поехал разобраться с МакКонноли. Вас было семеро: ты, Гас (специально приехавший из Миссури), Сидни Уотерс (этого сманить с отцовой фермы было несложно), Джерри Сандерс, Винс Мур (эти двое частенько ездили с тобой куда-нибудь), Колтон Хоппертон и Грег Берроуз (эти примкнули в последнее время, услышав, что будет налёт). Ну, и Соломон. Парни, конечно, знать не знали никакого Клаузевица, но то, что у тебя есть вообще какой-то план, им понравилось. Всегда хорошо, когда есть кто-то, кто думает за тебя. Ну, конечно, когда этот кто-то не будет тобой жертвовать, но вроде бы дело подобного поворота не предполагало? К месту вы прибыли на рассвете, как и положено. МакКонноли жил между Лоуренсом (аболиционисты уже отстроили своё проклятое гнездо – Отель Фри-Стейт) и Тиблоу – маленьким поселком из нескольких домов. Место было опасное – в любой момент по дороге могли проехать фри-стейтеры, ну, или по крайней мере вам так казалось. Но тот факт, что вас было семеро, у всех оружие, а кое-кто и виски глотнул ночью для сугрева, придавало уверенности. Как ты и планировал, вы спешились, оставили лошадей на попечении Соломона, а сами пошли к постройкам. Магазин – он же склад, был поменьше, а сам дом – побольше. Не бог весть какая крепость – бревенчатый сруб на пару комнат, конюшня да сарай для повозки. Сложно было понять, как живет этот МакКонноли, но чувствовалось, что не очень-то богато. Собака, конечно, почуяла вас издалека и стала заливаться злобным лаем. Место было открытое, спрятаться особо негде, разве что за колодцем. Вы побежали из кустов к дому, пригнувшись, почти как тогда, во время атаки, только молча. Но никто не стрелял, не переговаривался, только Джерри пробормотал: – Проклятый пёс! Он шел в паре с тобой, на плече у него висела веревка – чтобы связать хозяина. Вы вдвоем подбежали с одного угла от двери, а Гас и Хоппертон – с другого. Мур с Берроузом заняли позицию у магазина, спрятавшись за ним, а Сидни следил издалека за обстановкой вокруг с винтовкой наготове. И вот вы у стен дома – тяжело дышите после забега. Когда ты выглянул из-за угла, то увидел, что с той стороны выглядывает Гас, а в руках у него – кольт Драгун. И надо было решить, что делать дальше. Ты отпрянул назад за угол, чтобы подумать. Вот, вы на месте. И что предпринять? Ты думал, что хозяин выглянет наружу, заслышав пса, но что-то он не торопился. Заглянуть в окно? Поджечь дом? Крикнуть МакКонноли, чтобы выходил с поднятыми руками? Джерри вопросительно посмотрел на тебя, дескать, "командуй уже". И тут скрипнула дверь. И ты почувствовал непреодолимое желание заглянуть за угол. Просто непреодолимое. Осторожно. Осторожненько. Раз! И заглянул. А с крыльца на тебя смотрели два ствола дробовика двенадцатого калибра, который держал хозяин, так же осторожно выглядывавший из-за дверного косяка. Гас бы его "снял" со спины или взял бы на мушку и приказал не дергаться... Вот только приоткрытая дверь заслоняла от него цель. Ты успел отпрянуть назад за угол буквально за долю секунды до того, как бабахнул выстрел – даже в угол дома дробь попала. Сноп свинца пронесся в нескольких дюймах от твоего лица. И ты осознал, каково это – когда стреляет не вообще кто-то куда, а в тебя. Прямо в тебя. Прямо в лицо! Прямо насмерть могут убить! – Кто ты!? Убью! – рявкнул хозяин басом. И тут же захлопали револьверные выстрелы, а пули стали стукать в дерево, как будто кто-то палил в доску. Ну, так оно и было – это Гас стал стрелять в него прямо через дверь. – Ай! – вскрикнул хозяин. Ты набрался смелости и выглянул снова, на этот раз готовый стрелять сразу же, по малейшему силуэту – но никого не было. С другой стороны дома раздался звон стекла – это Хоппертон расколотил окно и полез внутрь. Снова грохнул дробовик, зазвенело стекло. Собака надрывалась, как сумасшедшая. "Значит, у него нет патронов!" – подумал ты, ринулся к двери и ворвался в задымленную комнату. МакКонноли был невысок ростом, с коричнево-рыжеватой бородой и спутанными волосами, в рубашке с подтяжками. Гас задел его в плечо, но пуля, должно быть, большую часть своей силы потратила на то, чтобы прошибить дверь, а МакКонноли только оцарапала. Он как раз, бросив разряженный дробовик, взводил курок винтовки, поворачиваясь к тебе. Мгновение – и ты врезал ему по башке револьвером. Звякнул об кость металл – еле слышно – и он упал. Всё. За твоей спиной появился Джерри, снял с плеча веревку и принялся вязать хозяину руки за спиной. – Готово! – крикнул он. – Взяли! Ты разглядывал поверженного врага, когда сбоку раздался шорох, дверь во вторую комнату распахнулась, и... ты повернулся, увидев подростка, наставившего на тебя ружье. – Чертов... – успел сказать Джерри, повернувший голову. Дальше всё само произошло – тебя как будто молния пронзила, сердце ухнуло вниз, но рука сама нажала на спуск. Бах! Ба-бах! Бах! Сразу дым, много белого дыма! Первый же выстрел дал по ушам, оглушил! Ты стрелял, он тоже, как, куда – ты абсолютно не отдавал себе отчет в том, что происходит, кто-то вскрикнул, а с потолка посыпались щепки. Ты припал на колено, он тоже упал на колени. Одной рукой ты зачем-то прикрыл голову, а другой взводил револьвер и стрелял, стрелял в его сторону, пока вместо выстрелов оружие не начало клацать. Вся комната в мгновение ока оказалась затянута дымом. Ты жив. В теле судорожное напряжение, сердце колотится. Не ранен, не убит. А он лежит в дверном проеме. – Ух! – только и проговорил Джерри. Мальчишка застонал – из всех пуль в него попали только две. Кажется, ты прострелил ему ногу и живот, но, вроде, сбоку, высоко, под ребром, несмертельно. В комнату ввалились Гас и Хоппертон. Дым поднялся к потолку. – Все целы? – спросил Гас, вытирая пот со лба. – Все! – ответил Джерри. – Босс его подстрелил, смотри. – Вижу! Из комнаты послышался женский крик и плач. Пока ты немного приходил в себя после стрельбы (когда стреляешь в комнате, это почему-то чертовски громко и оглушает, а когда стреляешь в людей почти в упор – так вообще ошарашивает), Гас прошел во вторую, целясь из револьвера перед собой. Заглянул в проем, держась рукой за косяк. – Ну-ну! Займись им! Перевяжи! – крикнул он кому-то. – Давай-давай, не хнычь! Живо! Парня утащили в заднюю комнату, а Гас подхватил его ружьишко. – Пошли на улицу! Там эта птица мигом в себя придёт! Вы выволокли бесчувственного хозяина наружу, кинули на землю, а его домашних заперли в комнате. Потом ещё осмотрели чердак, сбили замок с магазина, проверили сарай и конюшню – нигде никого не было. МакКонноли подтащили к колодцу и усадили к нему спиной, а Хоппертон достал ведро и облил его водой. – Очухался!? – спросил миссуриец видя, что хозяин пришел в себя. – Вот как у вас покупателей встречают! Дробью в рожу, без предупреждения! – И что ты собирался купить? – отплевавшись, мрачно поинтересовался МакКонноли, вместо того, чтобы спросить, с какой целью вы подкрадывались к чужому дому с револьверами в руках. С головы его вместе с водой стекала струйка крови – ты его сильно ударил, череп не пробил, но рассек кожу. – Твой гребаный магазин! – ответил Джерри. – Я не продаю, – ответил МакКонноли, еле ворочая языком. – Ага! Ну тогда спалим его к черту, раз не продаешь! – Шутки в сторону! – встрял Гас. – Где Джон Браун? – Чего? Джерри пнул его в ногу. – Почевочкай тут! Где эта сука Джон Браун? Эдди Босс хочет знать, паскуда, понял! Где Джон Браун!? Тут МакКонноли уставился на вас глазами, полными злости и какого-то странного торжества. – Джон Браун сейчас в Айове! – ответил он сквозь зубы. – Это все знают! – Врешь! Он опять в Канзасе! Вынашивает свои грязные планы! – возразил Гас. – Браун в Айове! – упрямо повторил МакКонноли. Тогда его начали бить, в основном, сапогами. МакКонноли перенес избиение стоически и почти молча, только торжества в его глазах больше не было. Когда ему разбили губы, он крикнул вам с отчаянием и вызовом, плюнув кровью на землю: – Джон Браун в Айове, идиоты! В Айове! В Айове! Но его только стали бить сильнее, пока он не потерял сознание. Скорее всего, вы что-то ему сломали. Лицо его было окровавлено, борода и разорванная рубашка пропиталась кровью. – Эй, Эд! Мы тут нашли кое-что! – крикнул тебе Мур из магазина. – Тут целый ящик карабинов Шарпса! Надо отвести его в Лекомптон! – А патроны? – оживился Гас, убирая револьвер. – Есть и патроны! – Ууу, аболиционист проклятый! – Хоппертон еще разок пнул бесчувственного МакКонноли по рёбрам. – А из этих винтовок потом в наших бы стреляли! – А ещё что ценное есть? – спросил Джерри. – Да тут полно всякого добра! Бекон, солонина, виски! Зря мы повозку не взяли. – Ничего, сейчас у него и заберём! Идея всем понравилась. Споро запрягли повозку его же, МакКонноли, лошадьми, погрузили на неё винтовки, виски и остальное что влезло, а затем Хоппертон и Мур облили магазин керосином и подожгли. Странное дело – выстрелы, удары, крики раненых – все это щекотало нервы, но было по-своему весело, а вот пожар выглядел действительно зловеще. Огонь гудел, раздуваемый ветерком, пожирая чернеющую на глазах древесину. Сильно тянуло гарью, даже на расстоянии чувствовался жар, и лошади переминались с ноги на ногу, пока вы забирались в седла. Пламя разгорелось так быстро, что вы ещё только отъезжали, а магазин уже вовсю полыхал. Все притихли, только Хоппертон ещё пристрелил курицу (смешно полетели перья) и забрал с собой. – На ужин! – хохотнул он. – Пока, фри-стейтер! МакКонноли ещё не пришел в себя – он так и лежал у колодца, окровавленный, бесчувственный.
***
То ли потому, что вам повезло захватить винтовки, то ли просто потому, что в это время других событий не было, но о вашем "рейде" говорили много! Многие хотели с тобой выпить, многие говорили, что вот, давно было пора проучить МакКонноли, вы и проучили. А что не нашли Джона Брауна – так это временно: найдем и открутим ему его цыплячью голову! Но Джон Браун оставался неуловимым. Для вас, мальчишек, эта "война" была способом пощекотать себе нервы, подняться, заработать славу. Для него в этой борьбе был смысл всей жизни, он жил ею. И, конечно, он был мастером такой вот полупартизанской-полупозиционной войны: появлялся, где не ждали, привозил деньги, оружие, вдохновлял людей, устраивал побеги неграм, отстраивал укрепления и склады. Он был и вождь, и знамя. Ты быстро понял, что не получится найти его "идя по цепочке" – слишком быстр он перемещался. При этом губернатор то и дело намекал, что при новых вспышках насилия затребует войска, поэтому столкновения стали мелкими: там увели лошадь, тут сожгли посевы, здесь кого-то поймали и отходили по почкам. А в другом месте у кого-то украли негров. Однако в этой вялотекущей борьбе без конца и края был и свой плюс: Лоуренс ведь находился на дороге между Лекомптоном и Миссури, и пробираясь каждый раз погостить у Эгертонов, ты подвергал себя опасности! Небольшой, но всё же! В глазах Алисии это создавало образ героя, а рассказы Гаса о том, как вы отняли у аболиционистов ящик винтовок и как тебя теперь все уважают добавляли ему красок. Ты был для неё почти что рыцарем – не солдатом, не офицером, но борцом, храбрым и решительным, который готов сражаться за свои убеждения, а не сидеть сложа руки не будет. Настоящий мужчина! И в то же время кто бы поверил, что юноша, читающий стихи и ценящий музыку, способный говорить рассудительно и подтверждать свои мысли ссылками на литературу – убийца? Да ты ведь им и не был. "Джейхокнуть" кого-нибудь – не то же самое, что хладнокровно вырезать семью или пристрелить отца на глазах у всего семейства. За пятьдесят седьмой вы устроили ещё парочку "рейдов" – один неудачный (вас обстреляли и пришлось убегать, но никого не ранили), другой удачный (вы подпалили посевы на одной из ферм и угнали несколько лошадей). Ты стрелял в людей, но точно сказать, что убил кого-то или ранил не мог. И может, оно и к лучшему? Ведь ты мог тогда просто вышибить мозги МакКонноли, но не сделал этого... А стрелять начал только когда стреляли в тебя.
Ну и, конечно, трудно сосредоточенно вести охоту за человеком, если он мало того что опытнее, популярнее и значительнее, так ещё и голова у тебя занята делами матримониальными! В какой-то момент уже даже Гас начал тебе намекать, мол, давай, не тушуйся, да или нет, давай уже! И в апреле пятьдесят восьмого, как раз после того, как аболиционисты под руководством Джеймса Монтгомери попытались (неудачно) спалить отель Вестерн в Форт-Скотте, а президент, под напором конгресса, таки послал войска под командованием капитана Лайона, ты сделал предложение, и вы сыграли свадьбу. Это произошло в Боссланде ("старом Боссланде", как его теперь называли, потому что был же теперь ещё и новый!), в Миссури, куда из округа Касс невесте пришлось добираться несколько дней. Погода стояла отличная, дядя Кристофер созвал пол округи (ну, конечно, только демократов), кузены вырядились в визитки, в общем, всё было как надо. Венчание в Хантсвилле Мама была рада, невеста ей понравилась. Стоя у алтаря ты заметил, как она постарела. Папа держался степенно. Он оставил свою плантацию в Канзасе на Милфорда и всячески пытался скрыть, как растроган встречей с братом и женой, которую видел последний раз на рождество. Но ты-то заметил. В конце концов он решил, что теперь ей пора переехать в Канзас. Гас вставил цветок в петлицу, невесту к алтарю вёл он. Ты помнишь лица соседей, имена которых уже начал забывать. Были там и Глэдис (кажется, она тоже была за тебя искренне рада), и Килкейны и даже Сеймуры (Джуди вышла замуж за человека из другого округа, какого-то Саммерса, ты его не знал). Кольца на бархатной подушечке, клятвы. Потом путь домой в открытых багги, ломящиеся от угощений столы во дворе, оркестр, пирожные в хрустальных вазах, негры в белых перчатках разносят шампанское... Короче, ты вдруг вспомнил, что вообще-то сын богатых людей! И, кажется, родился не для того, чтобы подкрадываться на рассвете к какой-то лачуге с пистолетом в компании молодых сорванцов... Или все же для этого? Подобные мысли укрепляли пять тысяч долларов приданого – вполне достаточно, чтобы отстроить дом побольше! И ещё останется с избытком! Может, этим бы и следовало заняться, а не гоняться за неуловимым Джоном Брауном?
Потом была брачная ночь в старом доме. Огонек свечи, смущенный взгляд, душистые волосы Элис, шелк ночной рубашки. И всё даже как-то слишком просто для такой пышной церемонии, нет? И непривычно, непривычно черт возьми. Когда тебе двадцать один кажется, что смысл в том, чтобы овладеть женщиной. А оказывается вдруг, что раз – и она твоя жена. И так непривычно было говорить о ком-то "моя жена". А теперь так, отныне и навеки. Когда в мае вы двинулись назад, в Канзас, на трех повозках ("как переселенцы какие-то!" – шутила мама, поехавшая с вами – она как будто не понимала, что да, вы и есть переселенцы, просто богатые), вас нагнал отряд миссурийцев. – Это же Эдди Босс, ребята! – крикнул кто-то. – Босс! Поехали с нами! Мы проучим этого подлеца Монтгомери! Но не мог же ты сбежать от жены и родителей. – Ну ты чего, поехали! Тут до Марэ-де-Синь рукой подать, они там засели. – Не сбивайте его с пути, он только что женился! – крикнул твой папа. Они засмеялись и отстали. На Марэ-де-Синь в тот раз убили пятерых человек. Не в бою – их просто расстреляли. Хорошо или плохо, что тебя там не было? Как бы там ни было, это убийство стало последней крупной акцией. В штат ввели ещё войска и большие группы уже не собирались. "На время!" – думали все.
Таким образом ты смог погрузиться в семейную жизнь. Что было в Алисии хорошо – она была настоящая южная леди, то есть уважала мужа всего лишь чуточку меньше, чем Господа Бога. Если бы её в твоем присутствии спросили о политике, она вопросительно посмотрела бы на тебя. Но при этом, играя на флейте и читая романы Вальтера Скотта, она вполне могла дать совет конюху или повару о том, как и что должно быть сделано. Однако при всем уважении и восхищении чувство, которое она испытывала к тебе, лучше всего было бы описать словом "теплота". Это была смесь уважения, некоторой робости, признательности, но, пожалуй, ты не смог бы утверждать, что увидев тебя издалека, подъезжающего к плантации, она испытала бы радостное биение сердца или учащенное дыхание. Страсть – это было не про неё. А впрочем, она была счастлива с тобой, разве нет? Да, наверное, была. Мешало ли тебе это "наверное"? Наверное, нет.
В Канзасе все отнеслись по-разному к тому, что ты отпраздновал свадьбу в Миссури. Большинству было все равно, но некоторые говорили, что вот когда мы и свадьбы начнем тут справлять, вот тогда будет понятно, что штат наш! Теперь ты жил уже не в городе, а на плантации. Во-первых, надо было строить дом (ну, по крайней мере, объяснить рабам и нанятым строителям, каким ты хочешь чтобы они его построили). Во-вторых, жена. Ты, конечно, по-прежнему разъезжал с "негодяями", но всё же поменьше – молодая жена, знаешь ли, это не курица. Когда тебе двадцать один и ты хочешь быть героем – это одно, а когда двадцать два, и она вдруг говорит, что беременна... Поневоле приходят мысли. Вот пальнёт такой МакКонноли чуть быстрее, чем ты, останешься без башки – и привет! Или "джейхокнет" кто-то как тогда, когда под тобой убили лошадь, только в этот раз пуля не в лошадь попадет. Вырастет твой сын сиротой, и что ему про тебя расскажут? "Твой папа умер ещё до того, как ты родился. – Его убили на войне? – Нууу... можно и так сказать... хотя вообще-то он просто собирался вывалять в перьях какого-то дурака." Не очень веселые мысли. А Элис, конечно, ничего тебе не говорила, но ты видел, что твои поездки её расстраивают. А когда жена беременна, да ещё и не отличается крепким здоровьем, расстраивать её – последнее дело, разве нет? А кроме того, то, что не решалась высказать она, высказывал отец. Он пару раз прямо заявил, мол, бросал бы ты, Эд, эти поездки, опасно. Но, наверное, не ему, сбежавшему от малолетнего тебя на разборки с мормонами, было такое говорить. Или как раз ему?
Всё же, как бы там ни было, про тебя помнили в Лекомптоне, и довод: "Да у него там жена! Он только что женился!" звучал для людей вполне резонно. Тебе были рады, когда ты приезжал. Кто-то даже заикался, мол, вот будешь постарше – выберем тебя в законодательное собрание.
Но потом вообще всё поменялось. Во-первых, приняли конституцию. Нет, не Левенвортовскую, которая даже давала право голоса нигерам (неслыханно!). Но и не вашу, не Лекомптонскую, в которой рабство было четко прописано. По ним обеим проводили голосование, но ничего из него не вышло – обе стороны активно бойкотировали голосование друг друга, и оба были признаны не состоявшимися. А вот в пятьдесят девятом, в октябре, было голосование по новой конституции, написанной в Вайандотте, с фри-стейтерским уклоном. Ты, конечно, проголосовал против, но... что-то в этот раз не сработало. То ли слишком много миссурийцев решили, что достаточно поучаствовали во всей этой борьбе, то ли слишком много голытьбы из Массачусетса понаехало в Канзас, то ли как-то не так надо было действовать, не насилием, а словом... только конституцию эту приняли. Никаких немедленных последствий это не повлекло, потому что принятие штата с такой конституцией не прошло Сенат – там ваши позиции были всё ещё сильны. Но вот папа, почитав газеты (он теперь носил очки, он тоже постарел), сказал тебе: – Похоже, придется нанимать работников. Или сдавать землю арендаторам. Знаешь, Эд, надо построить дома для арендаторов. Вряд ли они захотят жить в хижинах рабов. Если что, сможешь отвести рабов к дяде? А еще в пятьдесят девятом Джона Брауна все-таки повесили. Попил он у вас немало крови, но наконец "откусил больше, чем смог проглотить", как сказал Стими. Повел своих людей на арсенал Харперс-Ферри в Вирджинии. Хотел он поднять мятеж по всей стране, всех нигеров собрать вместе и раздать им сто тысяч мушкетов. А обернулось все пшиком – одна рота морских пехотинцев под командой полковника Ли переколола штыками мятежников, ну а Брауна осудили там же, в Вирджинии, да и повесили, и никакие янки в конгрессе ничего сделать не смогли. Но только оказалось, что ты ошибался – недостаточно было отрубить голову этой змее. Джон Браун-человек умер. А Джон Браун-знамя осталось. Джон Браун отдал свою жизнь в борьбе, а вы проиграли. Пока ты женился, пока ты пытался поймать его, пока ты сколачивал "банду" и заводил знакомства, оказалось, что в целом в Канзасе вы в меньшинстве. Столкновения затихли – фри-стейтеры были довольны положением вещей, а ваша сторона была подавлена поражением в политическом поле. Тогда же в Канзас приехал Линкольн – кандидат северян на грядущие президентские выборы (говорили, мол, чепуха, в прошлом году он и сенатором стать не смог). Этот адвокатишка выступал с речами против рабства, и его слушали, и слушали, и слушали – во многих фри-стейтерских городах. В шестидесятом были выборы. Ты даже вернулся в Миссури и проголосовал (жители Канзаса голосовать не могли, как жители территории), но все равно что-то пошло не так. Линкольн... победил. И поехало. Южная Каролина вышла из союза. Где-то там чарльстонские Боссы, вероятно, проголосовали за открытое противостояние. Наступило рождество – самое тревожное рождество, которое ты помнишь. Все говорили, что будет война, но все ждали, а будет ли? А в январе снежный ком покатился. Миссисипи вышла из союза! Флорида! Алабама! Джорджия! Все южные штаты постепенно бросали это государство адвокатишек, джонов браунов и прочих крючкотворов. Газеты захлебывались известиями, одно тревожнее другого! Каролинцы уже требовали вывести федеральные войска из Чарльстона, арестовывали офицеров, блокировали форт Самтер, но стрельба все никак не начиналась. Ты все ждал, а что твой родной штат, Миссури? Как он: выйдет из союза или нет? Но раньше, чем это стало ясно, штатом стал Канзас. Ведь сенаторы тех, отделившихся штатов, покинули Конгресс, и теперь никто не мог помешать северянам присоединить вас. Вы стали штатом, свободным от рабства. Папа сказал – это и к лучшему, не будет войны здесь, у вас, в Канзасе. Им теперь полностью овладела мысль отстроить на земле (он уже официально выкупил её) фермы и сдавать их внаем арендаторам. – Надо уметь признавать поражения! – сказал он тебе. – Они побили нас, но мы побьем их их же оружием. С рабами или нет – это наша земля, и мы с неё прокормимся. Но он и сам понимал, что это уже не совсем то. Не совсем плантация. Вернее, совсем не плантация.
Ты запомнил этот день. Нет, не тот день, когда обстреляли форт Самтер и началась война. И не тот день, когда конфедерация провозгласила себя конфедерацией. Совсем другой день. Промозглый день десятого февраля шестьдесят первого. Тебе было двадцать пять лет. У тебя была жена, двухлетний сын, мать приболела, отец остался дома, не поехал в церковь. А ты поехал, с намереньем заглянуть в кабачок после службы. Лекомптон постепенно вымирал – многие вернулись в Миссури, дома стояли заколоченные, но пока не все. Элис с ребенком поехали на багги домой (повозкой правил Милфорд), а ты задержался – все равно она не любила разговоры о политике. А поговорить с кем-то, кроме отца, хотелось. Шел мелкий мокрый снег, снежинки падали в полузамерзшие грязные лужи. Ты вошел в кабачок в Лекомптоне, снял шляпу, отряхнул её. – О, а мы как раз про тебя говорим! – крикнул Стими из-за стола. – Выпей с нами! Ты подошел, кто-то принес чистую стопку. Надо было, наверное, сказать тост, но Стими не закончил. – Я им говорю, Эдди Босс пошлет их к черту и пусть они подотрутся своим ордером, а!? Я выпью за это! – Каким ордером? И все замолкли. – Ты что, не знаешь? – спросил Стими, подняв брови. – Нет. – На тебя в Топеке выписан ордер. Ты не знал? За убийство! – Кого?! – Да этого. Стивена МакКонноли какого-то. Я думал, вы его тогда просто поколотили. – МакКонноли зовут Джоном, – сказал ты, всё ещё не понимая. Что за бред? Может, его убил кто-то ещё, а собак повесили на тебя? Да у тебя будет железное алиби на любой день! – Не знаю, может ошибка! Твоё здоровье, как бы там ни было! До сих пор жалею, что меня с вами тогда не было. Ты опрокинул стопку, и когда виски обжег горло, ты вспомнил, что именно кричала женщина в тот момент, когда Гас заглянул в комнату, держа в руках револьвер. Она крикнула: "Стивен, мой мальчик!" Тот паренёк, которого ты ранил, видимо умер. А ты не знал об этом. Четыре года не знал. Все это время никто не подавал на тебя в суд, потому что шериф вашего округа не стал бы исполнять ордер какого-то вшивого фри-стейтерского суда Территории. А теперь вы штат, и МакКонноли подал на тебя в суд штата. И это серьезно, потому что вы свободный штат. А ещё... а ещё ты убийца.
-
Вот и закончился первый период жизни Эдварда Босса. Что тут сказать — было круто! Необычно, но круто. Почему необычно — потому что как правило если в сюжете что-то появляется, то ты это обыгрываешь. Условно, если брата убили, ты находишь убийцу. Все сражаются с Джоном Брауном — ты тоже сражаешься с Джоном Брауном. У тебя это в общем играло, но ты заметно взял курс на «историю маленьких людей» — твоего брата убили, ты тоже кого-то убил, Джон Браун боролся с прослейверами, да и ты там какого-то пацана застрелил. Порой чувствуешь себя на пассажирском сиденье. От этого у меня произошёл лёгкий когнитивный диссонанс, но я понимаю, зачем ты это сделал. Ты мне как-то про «Дэдвуд» сказал что мол «не «перестрелки на пыльной улице, а «упыри месят друг друга в грязи»» — вот упыристость передать удалось отлично. Ещё конечно чувствуется твой взгляд на природу исторического процесса. Всем двигает экономика, а на ее фоне (вот всё эти «незаметные перемены, которые не обсуждают») люди в кого-то стреляют, и даже если стреляют успешно, то в какой-то момент обнаружат, что выиграв все битвы проиграли войну. Это особый «Боссовский» фатализм — и пожалуй здесь он проявился ярче, чем в любой другой твоей игре из виденных мной.
Эпоху ты проработал — это чувствуется. Материалы подготовки — огромные. Ветки разные — и по стилю и по наполнению.
Тебе удалось превратить Америку в по-настоящему разнообразное полотно — Канзас отличается от Айовы, а та от Калифорнии. Здесь респектую — у меня в Лимесе не хватило скилла сделать провинции ощутимо отличающимися друг от друга, а у тебя Штаты это целый мир)))
Образы классные. Опять же, в персонажах чувствуется проработка — Дэниэла и Рональда Боссов, да и Стими с Фредом ты явно писал с любовью.
В общем, будь это литконкурс я бы написал «что автор хотел, то у него и получилось» — ты явно делаешь эту историю, и делаешь ее именно такой, какой ее видишь.
Отличный получится модуль, модуль как произведение искусства.
Будет очень интересно посмотреть какой у тебя получится Гражданская война)
|
– В их земле жены ведут себя так, и это считается правильным, – говорит он солдатам, видя их недовольство. – Эта же земля не наша, и не их, так что не осуждайте их. Ибо Иисус сказал: "Не судите, да не судимы будете." Есть у христиан одно свойство – они всегда норовят начать выяснять, кто же лучший христианин. И этот спор имел бы смысл – если бы целью его было выяснить, кто же лучше, чтобы всем потом так и делать. Увы! Смысл этого спора всегда – показать, что каждый христианин лучше, чем другой. Хотя казалось бы, христиане могут быть только двух типов – те, кто спасутся, и те, кто нет. Подожди до смерти и узнаешь, кто же был лучше.
Луций не первый раз читает Евангелие, и как всегда делает это с большой внутренней неохотой. Читать эту книгу для себя – это одно, но читать её для других, произносить слова Бога – для этого надо иметь частичку святости, хоть маленькую искорку, хоть песчинку. А какая святость может быть в ядовитом скорпионе, жалящем крыс в брюхо? Какая святость может быть у палача, убийцы и предателя? Только показная, как у Аврелиана Тавра. Ею и придется воспользоваться. О, это он умеет. Несложно. Но уж если делать, то как следует, со смыслом. И потому Луций читает молитву на латыни – чтобы привлечь внимание людей понятными им словами, а не греческой тарабарщиной, и крестится, как ему должно. Потому что будь ты скорпион или хоть август, но когда ты читаешь Библию, ты касаешься пальцами и языком края одежды своего Бога, и в этот момент не пристало врать. Бог не благословит то, что начинается с его именем на устах, но во лжи.
Читая "Отче наш" Луций думает, что христианство – вера для зрелых людей. Сколько лет вечно молодой Афродите? Сколько лет хромому Гефесту? Сколько лет Юпитеру? Нисколько. Этих богов придумали для детей, которые все равно не поймут разницу между тридцатью и сорока годами, они просто видят, что этот – старик, а та – юная красавица, а у этой вообще нет возраста. Христу было тридцать три года не случайно. Он был мудр, но он не был старцем. Христу было, что терять и от чего отказываться. У Петра было трое детей, у Иакова четверо. У Филиппа была жена. У многих других – семьи. Язычество – это рецепт пирога. Делай так, а так не делай, и получишь свой подарок, свою награду. Ты – мне, я – тебе, мой малыш. Боги велики, а ты мал, но кое-что они тебе все-таки дадут. Евангелие же рассказывает нам не о том, как поступать – Евангелие говорит о том, что важно. Христианство не упрощает этот мир, Слово Божие – не для тех, кто ищет легкого пути. И потому праздновать в молчании – правильно. Разговор с Богом – это не представление, а серьезное дело, и читая Библию, ты приглашаешь людей проявить зрелость.
И потому Луций серьезен. И пусть оно и выглядит так: у них гуляния и веселье, а у нас – разговор о важном. Ибо нас ждут важные дела, которые отзовутся в вечности, и отправляться в такое путешествие нужно не с хохотом и хмельным угаром, а подумав о том, что имеет для тебя значение. А путешествие начнется именно сейчас. Готы, Новиодун, корабль, море – это всё была только разминка, братья. И не слова веселья нужны людям, а слова утешенья, потому что сердца их дрожат.
"И был страх у всех живущих вокруг них, – читает Луций, поглядывая на собравшихся, – и по всей горной стране Иудейской шла молва о всём этом. И все слышавшие положили это на сердце свое и говорили: что же будет дитя это? Ибо рука Господня была с ним. И Захария, отец его, исполнился Духа Святого и пророчествовал, говоря: Благословен Господь Бог Израилев, что посетил и сотворил искупление народу Своему, и воздвиг нам рог спасения в доме Давида, отрока Своего, – как Он сказал устами святых древних пророков Своих, – спасение от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас: сотворить милость отцам нашим и вспомнить завет Свой святой, клятву, которою Он клялся Аврааму, отцу нашему, чтобы безбоязненно, избавившись от руки врагов, служили мы Ему в святости и праведности, все дни наши пред Ним. И ты, дитя, пророком Всевышнего будешь названо, ибо ты будешь идти пред Ним, чтобы приготовить пути Ему, дать народу Его познать спасение в отпущении грехов их, по глубине милосердия Бога нашего, которым с высоты посетит нас Восходящее Светило, воссиять сидящим во тьме и тени смерти, направить ноги наши на путь мира."
Ведь это про нас. Ведь это мы идем не просто так, не за добычей, не за славой. Мы бросаем свои жизни в огонь и вверяем свои души в руки Господа там, где больше никто нам не сможет помочь, не ради чепухи. Мы идем спасать Империю от страшного зла. А потому молим Господа, чтобы он приготовил нам путь.
"И благословил их Симеон и сказал Мариам, Матери Его: вот, Он лежит на падение и восстание многих во Израиле и в знамение прорекаемое, и Тебе же Самой душу пройдет меч, чтобы раскрыты были во многих сердцах помышления."
И наши души также пройдет меч, но это для того, чтобы помышления были раскрыты, и кто-то принял решения, и где-то вместо пепелищ, вроде того, в которое превратилась Ольвия, остались бы города. И живые люди.
"Сотворите же плоды достойные покаяния, и не начинайте говорить самим себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что может Бог из камней этих воздвигнуть детей Аврааму. Уже лежит и топор при корне деревьев: итак, всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубается и бросается в огонь, И спрашивал его народ, говоря: что нам делать? Он же отвечал им: у кого две рубашки, пусть поделится с неимущим, и у кого есть пища, пусть так же поступает. Пришли же и мытари креститься и сказали ему: Учитель, что нам делать? Он же сказал им: ничего больше положенного вам не взыскивайте. Спрашивали его и воины, говоря: а нам что делать? И сказал им: никого не насилуйте, не вымогайте доносами и довольствуйтесь своим жалованьем. И ждал народ, и размышляли все в сердцах своих об Иоанне: а не Христос ли он сам? И ответил Иоанн, обращаясь ко всем: я водою крещу вас; идет же Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви Его. Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, чтобы очистить гумно Свое и собрать пшеницу в житницу Свою, а мякину Он сожжет огнем неугасимым."
Луций испытующе смотрит в глаза солдат. Как они поняли это? Почувствовали ли силу этих слов? Почувствовали ли, как важна их миссия, о которой они пусть ничего не знают, но догадываются? Почувствовали ли, что их отряд – всего лишь предвестник страшных событий? Что от них зависит, будет ли над Римом, Константинополем и над прочими городами витать только Святой Дух, или ещё и огонь? Понимают ли они, что топор, тот самый топор при корне – вот он, на Дунае? Или, как и Флавий Тавр Аврелиан, не видят, не чувствуют?
"И сказал Ему диавол: если Ты Сын Божий, скажи камню этому, чтобы он сделался хлебом. И ответил ему Иисус: написано: «Не хлебом одним жив будет человек». И возведя Его, показал Ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал Ему диавол: Тебе дам всю эту власть и славу их, потому что мне предана она, и я, кому хочу, даю ее. Вот и Ты, если поклонишься мне, всё будет Твое. И ответил ему Иисус: написано: «Поклоняйся Господу Богу твоему и Ему одному служи». И повел он Его в Иерусалим и поставил на крыло храма и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз. Написано, ведь: «Ангелам Своим заповедует Он о Тебе сохранить Тебя», И: «На руках понесут Тебя, чтобы Ты не преткнулся о камень ногою Твоею». И ответил ему Иисус: сказано: «Не искушай Господа Бога твоего»."
И вас, воины, будут искушать, и меня будут искушать, и всякого, кто идет с нами. Но помните притчу о мехах и вине.
"Никто не ставит заплату на одежду ветхую, оторвав от одежды новой: иначе и новую разорвет и к ветхой не подойдет заплата от новой. И никто не наливает вино молодое в мехи ветхие; иначе прорвет вино молодое мехи, и само вытечет, и мехи пропадут: Но вино молодое надо наливать в мехи новые. И никто, испив старого, не захочет молодого, ибо говорит: «старое хорошо»."
Луций чувствует, что устал. Он знает, что это не его дело – проповедовать солдатам. Его дело – приказывать, наказывать и поощрять. Но он должен сделать так, чтобы они задумались. Человек, который думает – во много раз сильнее человека, который веселится и бегает нагишом. Потому что когда настанет момент действовать, тот, что веселился, сперва задумается, тот же, кто уже подумал, будет действовать. Луций читает дальше.
"Как можешь говорить брату твоему: «брат, дай, я выну соринку, что в твоем глазу», не видя у себя в глазу бревна? Лицемер, вынь сперва бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку, что в глазу брата твоего. Нет дерева доброго, которое производило бы плохой плод, нет и дерева плохого, которое производило бы добрый плод. Ибо всякое дерево познается по его плоду. Ведь с терния не собирают смокв, и с колючего кустарника винограда не снимают. Добрый человек из доброго сокровища сердца износит доброе, и злой из злого износит злое. Ибо от избытка сердца говорят уста его. Что вы зовете Меня: «Господи, Господи!» и не делаете того, что Я говорю? Всякий, приходящий ко Мне и слушающий Мои слова и исполняющий их, – Я покажу вам, кому он подобен. Подобен он человеку, строящему дом, который раскопал землю и углубился и положил основание на скале. Когда же случилось наводнение, хлынула река на дом тот и не смогла поколебать его, потому что построен он был хорошо; а слышавший и не исполнивший подобен человеку, построившему дом на земле без основания. И хлынула на него река, и тотчас он развалился, и было падение дома того великое."
Ну, это вы совсем недавно сами видели: "как рухнул дом" одного бородатого идиота. И вместо того, чтобы смеяться тогда над ним, вы бы, как и приказывал трибун, заткнули пасти, и подумали, а не оплошали ли сами? Не ошиблись ли где-то? Не просмотрели ли что-то? Задумайтесь сейчас, пока не поздно.
Луций читает и про сотника.
"И был при смерти больной раб некоего сотника, которому он был дорог. Услышав об Иисусе, он послал к нему старейшин Иудейских, прося Его придти спасти раба его. И они, придя к Иисусу, просили Его усердно и говорили: он достоин, чтобы Ты сделал ему это: он любит народ наш, и сам построил нам синагогу. Иисус пошел с ними. И когда Он был уже недалеко от дома, сотник послал друзей сказать Ему: Господи, не утруждай Себя. Ибо не достоин я, чтобы Ты вошел ко мне под кров; поэтому я и себя самого не счел достойным придти к Тебе, но только скажи, и будет исцелен отрок мой. Ведь и я человек подначальный, имеющий в своем подчинении воинов, и говорю одному: «пойди», и идет, и другому: «приходи», и приходит, и этому рабу моему: «сделай это», и делает. Услышал это Иисус и удивился ему; и повернувшись к сопровождавшей Его толпе, сказал: говорю вам, что Я и в Израиле не нашел такой веры. И возвратившись в дом, посланные нашли раба здоровым."
Он хочет, чтобы солдаты поняли – да, никогда они не будут равны с ним. Да, он всегда будет стоять выше них, командовать ими и сидеть на почетном месте. Но он, Луций, знает, что есть величины, перед которыми разница эта не играет роли. И когда цель настолько велика, настолько важна, стоит ли думать о том, кто стоит выше, а кто ниже? Или важнее просто исполнить свой долг, на каком бы месте он ни был?
И Луций читает о сеятеле и семенах, потому что разве можно это не прочитать? Тут и так все понятно.
"Вышел сеятель сеять семя свое, и когда сеял, иное семя упало при дороге и было затоптано, и птицы небесные поклевали его. Иное упало на скалу и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги. А иное упало между тернием, но взошло с ним и терние и заглушило его. И иное упало на землю добрую и взошло и произвело плод сторичный. Говоря это, Он возглашал: имеющий уши слышать, да слышит. И спрашивали Его ученики Его: что могла бы значить притча эта? Он же сказал: вам дано познать тайны Царства Божия, а прочим в притчах, чтобы они видя не видели и слыша не уразумели. Вот, что значит эта притча: семя есть слово Божие. Те, что при дороге, – это услышавшие; затем приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они, уверовав, не были спасены. Те же, что на скале, – это те, которые, услышав, с радостью приемлют слово, но не имеют корня; они короткое время верят, и во время искушения отступают. А упавшее в терние, – это услышавшие, но на путях жизни подавляют их заботы и богатство и наслаждения житейские: и их плоды не дозревают. А то, что на доброй земле, – это те, которые, услышав слово, держат его в сердце добром и благом и дают плод в терпении. Никто, зажегши светильник, не покрывает его сосудом или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет скрытого, что не стало бы явным, ни сокровенного, что не было бы узнано и не вышло бы наружу. Итак, смотрите, как вы слушаете. Ибо кто имеет, тому дано будет, и кто не имеет, у того взято будет и то, что ему кажется, что он имеет."
Вот эта фраза, о сокровенном, что выйдет наружу – она всегда его заставляла нервничать, слишком уж много тайн он знает, слишком сильно его служба связана с секретностью. Каждый раз приходится говорить себе, что это не про нашу жизнь, но про ту, вечную, а в той, вечной, его не будут судить за его дела. Его казнят без суда, растянув казнь на вечность. А значит, неважно, кто и что узнает, ведь так? А вот вам, братья, надо бы побеспокоиться об этом, надо. И лучше бы рассказать все, что у вас на душе, для начала мне.
"Говорил же Он всем: если кто хочет за Мною идти, да отречется от самого себя и да берет крест свой всякий день, и следует за Мною. Ибо, кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее; кто же погубит душу свою ради Меня, тот и спасет ее. Ибо что выгадает человек, приобретя весь мир, а себя самого погубив, или повредив себе? Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда придет во славе Своей и Отца и святых ангелов. Говорю же вам истинно: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, доколе не увидят Царства Божия."
Как не прочитать эти строки тем, кто идет в страну одержимых дикарей? Что, как ни такие слова, могут укрепить и утешить их?
Луций чувствует смирение. Он знает, что скоро там будет про скорпионов, и это место надо читать, чтобы помнить, кто ты и зачем ты нужен. Но не надо бояться этого места, надо лишь читать так, чтобы люди понимали смысл, который больше самих слов.
"Слушающий вас Меня слушает, и отвергающий вас Меня отвергает, а Меня отвергающий отвергает Пославшего Меня. Возвратились же семьдесят с радостью и говорили: Господи, и бесы покоряются нам во имя Твое. Он же сказал им: Я видел сатану как молнию с неба упавшего. Вот, Я дал вам власть наступать на змей и скорпионов и – над всею силою врага; и ничто не повредит вам. Но тому не радуйтесь, что духи вам покоряются, а радуйтесь, что имена ваши вписаны на небесах. В этот час Он возликовал Духом Святым и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты сокрыл это от мудрых и разумных и открыл это младенцам. Да, Отче, ибо так было благоугодно Тебе."
Да, именно так. С Божьей помощью мы, впятидесятером, сможем одолеть эту погибель Империи, что живет здесь, на краю мира. А иначе – никто и никак.
"И сказал им: у кого из вас будет друг, и придет он к нему в полночь и скажет ему: «друг, дай мне в долг три хлеба, потому что друг мой пришел ко мне с пути, и мне нечего предложить ему»; и тот изнутри ему ответит: «не беспокой меня: дверь уже заперта, и дети мои со мною на постели; не могу встать и дать тебе», – говорю вам: если он и не встанет и не даст ему по дружбе с ним, то по неотступности его поднимется и даст ему всё, что ему нужно. И Я говорю вам: просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучитесь, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащемуся отворят. Какой из вас отец, если сын попросит хлеба, подаст ему камень? Или рыбы, – и он, вместо рыбы, подаст ему змею? Или, может быть, попросит яйцо? Неужели он подаст ему скорпиона? Итак, если вы, будучи злы, умеете давать дары благие детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святого просящим у Него."
"Да, – думает Луций. – И это ровно то, что я делал много раз. Подавал жало в протянутую руку. И жалил. И неважно, чья то была рука, и что было за сердце у человека, протягивавшего её, и пусть у него была у самого душа крысы. Я делал это. И пусть я не заслужил ни суда, я все же смиренно прошу простить мне эти грехи. Не потому что я надеюсь на прощение, а потому что я знаю, что жил грешно. Помилуй меня Господи. Помилуй. Пусть я приговорен заочно, пусть я не человек. Но я должен попросить Тебя. Смысл раскаяния в самом раскаянии, а не в прощении."
"Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело, и затем неспособных ничего больше сделать. Но укажу вам, кого бояться. Бойтесь того, кто по убиении имеет власть ввергнуть в геенну. Да, говорю вам: его бойтесь. Не пять ли воробьев продаются за два ассария? И ни один из них не забыт у Бога. А у вас на голове и волосы все сосчитаны. Итак, не бойтесь: вы лучше многих воробьев."
И пусть вы – желторотые новобранцы и никчемные рабы, Господь смотрит на вас сейчас и впредь. Помните об этом.
"И сказал Он такую притчу: была у человека смоковница, посаженная в винограднике его, и пришел он искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: «вот три года, как я прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу. Сруби ее, к чему она и землю истощает?» Но тот сказал ему в ответ: «господин, оставь ее и на этот год, а я тем временем окопаю ее и унавожу, не даст ли плода на будущий год. Если же нет, ты ее срубишь»."
Так же и вы. Не бойтесь меня, магистриана, палача и убийцу, сжигающего людей. Ибо я разберу дело ваше и не уничтожу вас, если не найду в этом необходимости. Бойтесь того, что вы умрете грешными, и душа ваша не даст плода.
"И говорил Он приглашенным притчу, замечая, как они выбирали себе первые места: когда позовет тебя кто-нибудь на брачный пир, не садись на первое место; как бы не оказалось среди приглашенных им кого-нибудь почетнее тебя, и не пришел бы позвавший тебя и его и не сказал тебе: «дай ему место», и тогда ты займешь со стыдом последнее место. Но когда тебя позовут, пойди, и сядь на последнее место, чтобы, когда придет пригласивший тебя, он сказал тебе: «друг, передвинься повыше»: тогда будет тебе честь перед всеми возлежащими с тобою, потому что всякий возносящий себя смирён будет, и смиряющий себя вознесён будет." И об этом помните, воины. И будете вознаграждены за смирение и за усердие. "Тот же, кто пренебрегает смирением, будет низвергнут," – думает Луций. И он читает дальше: "Кто не несет креста своего и не идет за Мною, не может быть Моим учеником. Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек: может ли он довести до конца? Чтобы, когда он положит основание и не будет в силах завершить, все видящие не начали бы смеяться над ним, говоря: «этот человек начал строить и не был в силах завершить». Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Если же – нет, то пока тот еще далеко, он отправляет посольство и спрашивает об условиях мира. Так и всякий из вас, если не откажется от всего, что имеет, не может быть Моим учеником. Поэтому: соль хороша; но если и соль станет пресной, чем вернуть ей силу? Ни в землю, ни в навоз она не годится. Ее бросают вон. Имеющий уши слышать да слышит."
И вот, про овцу, это тоже нужно прочитать. "И сказал Он им такую притчу: кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не покидает девяноста девяти в пустыне и не идет за пропавшей, доколе не найдет ее? И найдя, он берет ее на плечи радуясь, и придя к себе в дом, созывает друзей и соседей и говорит им: «порадуйтесь со мной, потому что я нашел овцу мою пропадавшую». Говорю вам, что так на небе радость будет больше об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках, которые не нуждаются в покаянии."
И также у меня, братья: не бойтесь оступиться – бойтесь покривить душой и не исправить того, где ошиблись. Ибо исправивший ошибку более ценен, чем не допустивший её. Луций вспоминает Требония, его самоуверенное: "Мы не могли ничего сделать," – да, быть может, раскаяние спасло бы трибуна. Быть может, тогда всё сложилось бы для него по-другому. В чем же следует раскаяться самому Луцию? В столь многом.
"Верный в малом – и во многом верен, и неправедный в малом – неправеден и во многом, Итак, если вы в неправедном богатстве не оказались верны, кто вверит вам то, что истинно? И если вы в чужом не оказались верны, кто вам даст ваше? Никакой раб не может служить двум господам: или одного возненавидит, а другого возлюбит; или к одному привяжется, а другим пренебрежет. Не можете Богу служить и богатству."
А вы вон на языческие пляски засматриваетесь. Ох, братья, укрепите свою веру. Скоро понадобится вам быть верными во многом.
"И когда входил Он в одно селение, встретили Его десять человек прокаженных, которые остановились поодаль. И заговорили они громким голосом: Иисус Наставник, помилуй нас. И увидев, Он сказал им: пойдите, покажитесь священникам. И было: пока они шли, очистились. Один же из них, увидев, что исцелен, возвратился, громким голосом прославляя Бога. И пал на лицо свое к Его ногам, благодаря Его; и то был Самарянин. И сказал Иисус в ответ: не десять ли очистились? Где же девять? Не нашлось никого, кто возвратился бы воздать славу Богу, кроме этого иноплеменника? И сказал ему: встань, иди; вера твоя спасла тебя."
Луций любил это место о прокаженных. Оно учило, что благодарность – есть благо для благодарного, а не для того, кому благодарны. Это было важно.
"Сказал же и некоторым, уверенным в собственной праведности и уничижавшим остальных, такую притчу: два человека вошли в храм помолиться, один – фарисей, а другой – мытарь. Фарисей, став, молился про себя так: «Боже, благодарю Тебя, что я не как прочие люди: грабители, обманщики, прелюбодеи, или даже как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятину от всего, что приобретаю». Мытарь же, стоя вдали, не смел даже глаз поднять на небо, но бил себя в грудь и говорил: «Боже, будь милостив ко мне, грешнику». Говорю вам: этот пришел в дом свой оправданным, а не тот. Ибо всякий, возносящий себя, смирён будет, а смиряющий себя вознесён будет."
И эту притчу он также любил. Ведь смысл её не в том, что надо бить себя в грудь – и тогда спасешься. А в том, что нельзя почивать на лаврах, чего бы ты ни добился. Насколько прекраснее была бы Империя, если бы каждый десятый носил это в своем сердце?
А вот эта притча о десяти слугах, была жестока, и Луций тоже прочитал её, потому что все они жили в жестоком мире. И людям зрелым надо знать об этом.
"Он сказал: некий человек знатного рода отправился в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться. Призвав же десять слуг своих, он дал им десять мин и сказал им: «пустите их в оборот, пока я не приду». Но сограждане ненавидели его и отправили вслед за ним посольство, чтобы сказать: «не хотим, чтобы этот воцарился над нами». И было: когда он возвратился, получив царство, приказал он позвать к нему тех слуг, которым дал деньги, чтобы узнать, кто что приобрел. И явился первый и сказал: «господин, мина твоя дала десять мин». И он сказал ему: «хорошо, добрый слуга; за то, что ты в малом оказался верен, властвуй над десятью городами». И пришел второй и сказал: «мина твоя, господин, принесла пять мин». Сказал же и этому: «и ты будь над пятью городами». И другой пришел и сказал: «господин, вот мина твоя, которую я хранил в платке; ибо я боялся тебя, потому что ты человек непреклонный: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял». Говорит ему: «твоими устами буду судить тебя, лукавый слуга! Ты знал, что я человек непреклонный: беру, чего не клал, и жну, чего не сеял. Почему же ты не дал денег моих в оборот? И я, придя, получил бы их с ростом». И он сказал бывшим при нем: «возьмите от него мину и дайте имеющему десять мин». И сказали они ему: «господин, у него десять мин». «Говорю вам, что всякому имеющему дано будет, а у неимеющего будет взято и то, что он имеет. А врагов моих этих, не пожелавших, чтобы я воцарился над ними, приведите сюда и заколите передо мною»."
Слова Писания чем дальше, тем становятся более грозными, и Луций не чувствует больше усталости. Он читает дальше.
"И начал говорить народу такую притчу: человек насадил виноградник и сдал его виноградарям и уехал надолго. И в свое время послал к виноградарям раба, чтобы дали ему от плодов виноградника, но виноградари прибили его и отослали ни с чем. И он сделал больше: другого раба послал, но они и того, прибив и обесчестив, отослали ни с чем; и он сделал еще больше: третьего послал, но и этого они, изранив, выгнали. И сказал господин виноградника: «что мне делать? Пошлю сына моего возлюбленного. Может быть, его устыдятся». Но увидев его, виноградари стали рассуждать между собой, говоря: «это наследник; убьем его, чтобы наследство стало нашим». И выбросив его вон из виноградника, убили. Что же сделает с ними господин виноградника? Придет и предаст смерти виноградарей этих и отдаст виноградник другим. Услышав это, они сказали: да не будет! Он же, взглянув на них, сказал: что значит это слово Писания: «Камень, который отвергли строители, он сделался главою угла»? Всякий, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того обратит в прах."
Он обводит их взглядом снова. Как они поняли эту знаменитую притчу? Понимают ли они, что даже здесь, вдалеке от Рима, Константинополя, Антиохии, все они – люди Империи. И Империя спросит с них. И с Квирины, и с Атии, пусть она и рабыня, и с самого распоследнего солдата. Не стойте под камнем, который стоит во главе угла, братья. Не стойте. Он раздавит вас.
"Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что сказать в свою защиту, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не сможет ни противостать, ни воспрекословить ни один из противящихся вам. И будете преданы и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями. И некоторых из вас умертвят. И будете ненавидимы всеми за имя Мое. Но и волос с головы вашей не пропадет. Терпением вашим вы приобретете души ваши."
Приготовьтесь терпеть, братья. Скоро ждут нас большие тяготы, и я вижу, что вы – сильная спица в колесе, вы – те, кто все вынесет. Терпите. Ибо мы делаем дело угодное Богу, и ваша роль в этом деле – главная. Терпением спасётесь, а не ропотом.
Глаза Луция становятся печальными, а голос бесстрастным. Он знает, что жертва Христа – великое дело, и она должна была быть принесена, и так было нужно. Но разве можно не оплакивать его страдания?
И сказал им: когда Я послал вас без мешка и сумы и обуви, имели ли вы в чем недостаток? Они сказали: ни в чем. И Он сказал им: но теперь, у кого есть мешок, пусть возьмет; также и суму; и у кого нет, пусть продаст одежду свою и купит меч; ибо говорю вам: нужно, чтобы совершилось на Мне это слово Писания: «И к беззаконным причтен». Ибо и то, что о Мне, приходит к концу. Они же сказали: Господи, вот здесь два меча. И Он сказал им: довольно. И выйдя, пошел, по обыкновению, на гору Масличную; за Ним последовали и ученики. И придя на место, Он сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. А Сам отошел от них на расстояние брошенного камня; и преклонив колени, молился, говоря: Отче, если хочешь, пронеси эту чашу мимо Меня; впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет. И явился Ему ангел с неба, укрепляя Его. И впав в томление, усиленнее молился; и сделался пот Его, как капли крови, падающие на землю. И встав от молитвы, придя к ученикам, нашел их спящими от печали. И сказал им: что вы спите? Встаньте и молитесь, чтобы не впасть вам в искушение."
Луций думает в этот момент о Христе не как о сыне Божием, а как о том, кто остался один, и сомневался. Да, сомневался. Ему чудится, что в этот момент, на Масличной горе, Ему было тяжелее всего – гораздо тяжелее, чем на суде у Пилата, гораздо тяжелее, чем на кресте. Откуда Лука мог знать, что ему послан был ангел? Не сочинил ли он это сам? Ведь если был ангел и укрепил Иисуса, почему Он впал в томление? Почему пот Его сделался, как кровь? Это место тяжело читать. Луций чувствует, как из левого глаза выползает слеза и катится по щеке. Он не смахивает её. "Боже, – думает он. – Дай мне сил пройти моё одиночество. Ведь если вдуматься, я здесь один. А если вдуматься сильнее – я всегда один. Там, в глубине души. Кто знает меня? Кто понимает мою бездну? С кем мне разделить эту чашу?" "Нет, – отвечает он сам себе. – Ты не один. У тебя есть отец. Он явился к тебе. Он всегда с тобой, даже если не рядом. Нет, отринь это малодушие. Ты не один. Ты никогда не был один, даже если тебе так казалось." Он перелистывает страницу и читает дальше. Читает уже без всякого намека. Просто чтобы люди помнили о Христе и Его жертве. Евангелие – не только священные слова о важном, это ещё и история. У всякой истории есть конец, и люди хотят его услышать, хотя и знают.
И когда пришли на место, называемое Лобным, там распяли Его и злодеев: одного справа, другого слева. Иисус же говорил: Отче, прости им, ибо не знают они, что делают. И деля между собой одежды Его, бросали жребий. И стоял народ и смотрел. Глумились же и начальники, говоря: других спас, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос Божий, Избранник. Надругались над Ним и воины, подходя, поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого. Была же и надпись над Ним письменами греческими, римскими и еврейскими: Это – Царь Иудейский. И один из повешенных злодеев хулил Его: разве Ты не Христос? Спаси Себя Самого и нас. Другой же, укоряя, сказал ему в ответ: не боишься ты Бога, ведь сам ты приговорен к тому же. И мы-то – справедливо, ибо достойное по делам нашим получаем. Он же ничего дурного не сделал. И говорил он: Иисус, вспомни о мне, когда Ты придешь как Царь. И сказал ему Иисус: Истинно говорю тебе: сегодня со Мною будешь в раю. И было уже около шестого часа, и тьма наступила по всей земле до часа девятого, так как не стало солнца. И разорвалась завеса храма посредине. И возгласив громким голосом, Иисус сказал: Отче, в руки Твои предаю дух Мой. И сказав это, испустил последний вздох.
Но... это ведь не конец, братья. И наша боль и страдание, смерти, которые приготовлены многим из нас – это не конец нашей с вами истории. Ведь было же и это:
"И сказал им: вот слова Мои, которые Я говорил вам, когда еще был с вами, что надлежит исполниться всему, написанному в Законе Моисеевом и в Пророках и Псалмах о Мне. Тогда Он открыл им ум для разумения Писаний. И сказал им: так написано, чтобы Христу пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день, и чтобы было проповедано во имя Его покаяние для отпущения грехов во всех народах, начиная с Иерусалима. Вы свидетели этому. И вот, Я посылаю обещанное Отцом Моим на вас. Вы же оставайтесь в городе этом, доколе не облечетесь силою свыше. И вывел их из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И было: когда благословлял их, Он отделился от них и стал возноситься на небо. И они, поклонившись Ему, возвратились в Иерусалим с радостью великою, и были постоянно в храме, благословляя Бога."
Христианство – религия зрелых людей. Ибо она предлагает не сыграть с богами в игру, не поторговаться, а задуматься, крепко задуматься. Но задумавшись – действовать без колебаний.
Луций знает, что он плохой муж, плохой отец и очень плохой христианин. Но он христианин. В дикой земле, где прочие люди думают, что их могут защитить пляски у костра или красочно-воинственный, демонстративно мистический Митра, этого достаточно.
– И вот что я скажу в звершение, братья. Помните, что сказано в Книге Притчей. "Всякий путь человека прям в глазах его; но Господь взвешивает сердца." Я верю, что он не найдет ваши сердца легкими и невесомыми, когда взвесит их. Теперь возрадуемся.
-
+ С искренней "белой" завистью.
-
Очень классный пост — ярко показывающий как рефлексия над Писанием накладывается на образ себя у Луция, и тем самым текст становится для него чем-то личным.
-
Хоть и арианин, а за проповедь респект!
-
Ответственно подошел. Впрочем, как всегда
-
Прекрасный выбор мест и шикарная их интерпретация!
-
Ну прямо сольный концерт :)
-
|
Север против Юга, Юг против СевераTreason doth never prosper, what’s the reason? For if it prosper, none dare call it Treason.Мятеж не может кончиться удачей - Удачный называется иначе. Поскольку у ваших персонажей назревает выбор "север или юг" (а кто-то уже его сделал), давайте поговорим о том, о чем вообще была заруба и почему случилась война? В России стабильно принятой точкой зренией является "северяне были козлы, южане дрались за свою свободу". Канешн, "Унесенные ветром" создают такую картину. Но я предлагаю копнуть глубже и, не навешивая ярлыков в стиле "проклятые капиталисты/бесчеловечные рабовладельцы" рассмотреть вопрос поподробнее. В разговоре о политике мы немного перескочим конец срока Пирса и президентство Джеймса Бьюкенена (чтобы не спойлерить Магистру зарубу вокруг Канзаса, хе-хе), и чуть-чуть поговорим о том, как и почему страна разделилась. Что фактически произошло в 1860 году?1) На выборах в ноябре 1860 года победил Авраам Линкольн – один из лидеров республиканской партии. 2) СРАЗУ ПОСЛЕ ЭТОГО (Линкольн не то что ни одного акта подписать не успел, он ещё даже инаугурацию не прошел) в декабре с матами и чертыханьями из союза вышла Южная Каролина – она исторически всегда была главным толкачом сепаратизма. 3) Вслед за ней в январе 1861 из союза вышли самые южные штаты "хлопкового пояса" Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана. В феврале они созвали Конгресс, провозгласили себя государством и начали разрабатывать конституцию. Но некоторые рабовладельческие штаты сразу проголосовали за то, чтобы остаться в союзе, например, Делавэр. 4) Техас подумал-подумал и тоже вышел из союза 1 марта. 5) Линкольн поначалу избегал публично выражать своё мнение по этому вопросу (президентом был всё еще Бьюкенен), но затем заявил, что: - Рассматривает сецессию, как незаконный акт - Готов обсудить условия возвращения в союз 6) Все это время Конгресс (из которого постепенно сваливали сенаторы и представители отделившихся штатов), рубился за поправку, которая по их мнению могла бы примирить южные штаты. Собстенно, он этим занимался уже давно. Речь идет о поправке Корвина, которая фактически делала неотменяемым рабство в южных штатах без их согласия. Эта тема была южанам хорошо знакома – Линкольн ещё до президентсва разослал всем губернаторам штатов письма, в которых сказал, что поддержит такую поправку. Конгресс её принял, Линкольн сказал "ок", и её послали на ратификацию в правительства штатов. 4 марта Линкольн стал президентом. Но вышедшие из союза штаты ратифицировать её отказались. Вместо этого они требовали, чтобы федерация сложила с себя полномочии в отношении военных объектов на территории этих штатов (короче, отдала крепости, корабли и оружие). Федеральное правительство было, естественно против. 7) 12 апреля войска Южной Каролины распидорасили обстреляли форт Самтер в бухте Чарльстона. Без объявления войны. Спровоцировано это было тем, что блокированный форт (который каролинцы считали теперь своей собственностью и ждали, когда же он сдастся) запросил снабжение по морю у Линкольна, и Линкольн приказал удовлетворить запрос. Для Южан это был однозначный ответ. Узнав о пальбе, Линкольн объявил, что курица не птица, Конфедерация – не государство, а мятеж будет подавлен, и провозгласил морскую блокаду Юга (законность блокады была тогда под сомнением кстати – можно было объявлять морскую блокаду только другого государства, но Линкольн был адвокат и потом нашел лазейки). 8) Вы думаете это все? Нет, это не все. Подумав как следует над происходящим, к Конфедерации присоединились еще 4 штата – Вирджиния, Арканзас, Северная Каролина и Теннеси. Вернее, 3,5 – потому что северо-западная Вирджиния со словами "Да пошли вы нахер! Раз вы такие психи, мы от вас тоже отстыкуемся сейчас!" провела референдум и образовала отдельный штат, вошедший в Союз. 9) Но и это было не все. Колебались оставшиеся (верхние) рабовладельческие штаты – Миссури, Кентукки, Мэриленд и Теннеси. В итоге: - Миссури какбэ остался в союзе, но по факту там началась своя внутренняя гражданская война, в которой смешались в кучу кони, негры, аболиционисты и Джесси Джеймс. - Кентукки остался в союзе, но заявил, что сохраняет нейтралитет в отношении боевых действий. Впрочем, добровольцы оттуда пошли и туда, и туда. - Мэриленд, находившийся далеко на Севере, начал возбухать, рушить рельсы и резать телеграфные провода, но туда тупо ввели войска, потому что выход из союза Мэриленда ставил под угрозу столицу страны. И мэрилендцы сказали: "Уоу-уоу, палехщи! Не надо так сразу, погодите нас ебашить по почкам прикладами, мы остаемся в союзе!" - Теннеси, поскрипев, проголосовал за выход из союза и присоединился к Конфедерации. Все территории (в смысле Западные Территории типа там Нью-Мексико или Юты), на которых было пока что узаконено рабство, остались в союзе, кроме Индейской Территории, где к октябрю прочухали, что рабов придется отдать – они-то не были штатом, и при входе в союз стали бы свободным штатом. Да, если вы не в курсе, Пять Великих Племен держали рабов у себя в резервациях! И индейцы сказали что-то типа: "Ну эээ ладно, бледнолицые пидорасы, хоть вы нас и выселяли из Джорджии, но добро-то на это дали федералы, поэтому вы все в одинаковой степени козлы, и мы за того, за кого выгоднее." Впрочем, как и в случае многих других колебавшихся штатов, индейцы дрались за обе стороны. Итак, что следует из всей этой телеги?- Реальным поводом выхода из союза и начала войны было избрание Линкольна президентом. - Процесс выхода штатов из союза не был единодушным. Сложный был процесс. - Боевые действия начали южане, причем в ответ на предложение договориться. Давайте для затравки (чтобы вам стало поинтереснее) разберем несколько популярных мифов! Миф 1: Все южане/рабовладельцы/демократы были за выход из союза. Думаю, ничего не надо пояснять, если вы прочитали вышеизложенное. Чем южнее – тем сильнее, чем севернее – тем больше было колеблющихся. Да чего там далеко ходить – генерал Ли был против выхода из союза. Миф 2: Гражданская война началась, потому что Юг хотел жить по-своему, а Север не давал. Как видите – нет, Север предлагал буквально это: "У себя на Юге живите как хотите." Миф 3: Гражданская война началась вообще не из-за рабстваНет, это не так. Ключевым камнем преткновения был ИМЕННО вопрос о рабстве, только не в южных штатах, а на новых территориях. Но правильнее будет сказать, что дело было не в правах рабов или черных, и вы поймете, почему, когда мы поговорим о реальных причинах ниже. Миф 3.1: Рабство на юге и так скоро бы отменили сами южане, просто они хотели решать такие вопросы сами.Это КРАЙНЕ сомнительно, и далее вы поймете почему. Миф 3.2: Настоящей причиной войны было то, что Север устанавливал высокие пошлины на экспорт, это мешало югу развиваться. Север очень хотел бы это сделать, но не мог – пошлины перед войной уверенно держались на отметке "ниже были только в 1815 году". Линкольн, насколько мне известно, придерживался умеренных позиций по вопросу пошлин. В качестве доказательства достаточно прочитать прокламацию об отделении, которые сделали правительства штатов. Там практически во всех четко указано: "Мы отделяемся потому что нам навязывают непреемлемую для нас позицию в отношении рабства." Миф 4. Северяне начали войну, потому что хотели освободить негров и дать им равные права.ЧСХ эта точка зрения может в глазах аудитории восприниматься и как очко в пользу северян, и как очко против них. Но это не так. Во-первых, это не так, потому что Северяне не начинали войну, лол)))). Войну начал Юг. Во-вторых, это не так, потому что Северяне поначалу не собирались предоставлять неграм равные права. Например, Линкольн был против предоставления права голоса рабам, и хотя он считал, что по религиозным и этическим соображениям рабства быть не должно, это не означает, что он считал негров равными белым. И того же мнения придерживались многие аболиционисты. Но и говорить, что он не хотел освобождения негров – в корне неверно. Часто приводят в пример его слова о том, что "Ради спасения союза я бы оставил негров рабами." Но это был тонкий политический ход, тащемта прокломация у него в этот момент была уже готова и лежала в ящике стола. Вообще радикальные аболиционисты не составляли большинство на севере, а составляли маргинальное меньшинство. Чисто для примера: Линкольн НИКОГДА не стал бы президентом, если бы ратовал за отмену рабства вообще. Просто потому что Средний Запад боялся, что негры хлынут туда потоком и отберут рабочие места. Миф 5. Целью войны со стороны Южан было сохранение рабства как привычного уклада жизни на юге, а со стороны Северян – освобождение рабов по этическим/экономическим причинам.Целью войны со Стороны Южан было политическое и экономическое доминирование в Северной Америке путем создания отдельного государства, так как в старом они утратили лидирующие политические позиции и не надеялись получить их назад. Целью войны со стороны Северян было сохранение США как единого государства, внутри которого они наконец, за много лет, добились политической доминации. Освобождение рабов в 1863 году Линкольном было СРЕДСТВОМ ВЕДЕНИЯ ВОЙНЫ, а не её целью. Я надеюсь, вы взбодрились, и теперь мы пройдемся по тому, что же собственно случилось и почему! Итак, давайте же ответим на главный вопрос нашей викторины: А что такого страшного было в Линкольне?1) Будучи в целом умеренным республиканцем (кроме шуток, правда, умеренным), Линкольн занимал жесткую позицию по поводу рабства на новых территориях. Он прямо заявлял, что все новые штаты, вступающие в союз, будут свободными от рабства. Почему это было так важно для Южан – мы рассмотрим дальше. 2) Линкольна "избрали на Севере". Он не выиграл выборы ни в одном штате "глубокого юга". Чтоб вы поняли – в штатах "хлопкового пояса" его имя даже в бюллетень не внесли, лол))). Это был человек весьма чуждый южанам по происхождению и общим моральным, этическим, религиозным и экономическим взглядам. Было ожидаемо, что и рубиться он будет за интересы своих избирателей не Севере. При этом повторюсь, Линкольн был готов договариваться с южанами, идти на уступки и гарантии, это не был какой-то деспот, но интересы государства в целом и северян в отдельности для него стояли на первом месте – это понимали ВСЕ. Для сравнения: Закари Тейлор тоже занимал жесткую позицию по первому вопросу, но он был южанин и рабовладелец. От него ожидалось, что он будет учитывать интересы южан не меньше, чем северян, несмотря на то, что он был выбран от партии вигов. 3) Линкольн был олицетворением сильной республиканской позиции и общей победы республиканской партии. Очень долгое время к власти приходили либо президенты-демократы, либо виги, но южане (к тому же, долго они не жили). А тут стало понятно, что Юг в значительной степени потерял политические позиции, и главное, будет сдавать их дальше. Демократы уже не столь сильны, как раньше, и судя по всему, это тренд, а не случайность. Линкольн был символом перелома в политике. 4) Авраам Линкольн был охотником на вампиров, при упоминании его имени на юге сворачивалось вино в бокалах. А что такого страшного было в свободных новых штатах?Рабство позволяло быстро заселить штат "южанами" и сделать его своим. Процесс заселения переселенцами и эмигрантами-республиканцами был долгим – пока приедут, пока скопят денег, пока доберутся, а главное – они же все равно будут занимать землю постепенно – каждая семья под 1 ферму. Потому что где они возьмут денег чтобы купить больше земли и рабочей силы, чтобы её обработать? Плантаторская модель позволяла приехать туда богатому человеку, купить большой шмат земли и сажать на нем сразу много хлопка с помощью рабов. Зачем это было нужно?- Во-первых, земли на юге истощались – хлопок очень придирчив к плодороности и быстро доводит почву до состояния "тут будет расти только трава". - Во-вторых (и в главных), принцип формирования сената – по 2 сенатора от штата вне зависимости от размера и числа жителей. Было понятно, что если фермеры заселят новые штаты, они и голосовать будут за республиканцев. И значит и без того уже шаткие позиции демократов в сенате будут подорваны. - Была ещё причина. Невозможность транзитного провоза рабов по нейтральной территории означала, что ты не можешь взять своего любимого повара-негра с собой, собираясь в Калифорнию. А хотелось, и невозможность больно била по самолюбию богатых южан. А почему северяне упирались рогом?- Во-первых, из-за тех же сенаторских (да и представительских) мест в конгрессе. На тот момент они наконец-то "побили" демократов в честной политической драке и не хотели сдавать позиций, а хотели их укреплять. Новые сенаторы для этого были очень нужна. Но при этом по другим вопросам они готовы были договариваться. - Во-вторых, в штатах, заселенные рабами и плантаторами, сложно будет развивать промышленность – некому будет покупать товары, будет недостаток рабочей силы – никто раба с плантации на фабрику не отпустит и железную дорогу строить тоже. Да и рабы в целом на фабрике – плохая идея. Босс, а вот говорят, что на юге рабы-то были только у верхушки? Почему простой фермер-дикси был за сецессию, а потом и за войну? Почему он воевал за всё это? Почему они не хотели отмены рабства?- Ну, во-первых, простой фермер-дикси смотрел на политику глазами своего конгрессмена-демократа. Если тот говорил: "Очнись! Нас хотят поиметь! Если так дальше пойдет, эти пидоры с севера скоро отменят рабство на всем юге! Нигеры изнасилуют твою жену! Хлопок подешевеет! Небо упадет в Миссисипи! Давай-ка бери ружье, ща быстро наведем порядок и домой!" – то фермер-дикси думал: "Ох, ешки-макарешки! Что делается! Надо дать им по рогам! Ща, за месяцок-другой управлюсь, и вернусь к своей ферме." Когда оказалось, что не месяцок, не год и даже не два, многие дезертировали. - Во-вторых, позитивное мышление. Высшее общество юга было аристократическим, но не было кастовым. Если ты сделал себя сам, поймал удачу за хвост (как граф Д'Арбуццо, йопт!) и заимел плантацию с рабами, ты успешен. И многие надеялись так и сделать. В том числе, возможно, на земле в новых штатах. - В-третьих, смотри пункты, почему южанам вообще не нравился Линкольн. "Ребята, он не наш, не с океана!" - В-четвертых, рабовладельческое общество распространяет свою культуру и на нерабовладельцев. Как быть с негром, которого ты несколько поколений не держал за человека, а теперь он возьмет и, может быть, пойдет с тобой в одну церковь? И че-нить тебе скажет? Или будет ухаживать за твоей дочерью? "Что за бред вообще!? Вот мой сын переедет в Нью-Мексико, а там такое начнется!" – думал фермер-дикси, набивая сумку патронами. Итого, давайте сделаем промежуточный итог, в чем была причина гражданской войны в США? Юг проиграл политическую борьбу и решил продолжить её силой оружия. Потому что был уверен, что победит, причем быстро. Тут немного о причинах такой уверенности и о том, в чем они просчитались, к политике особо отношения не имеет, так что можно пропустить. Предпосылки ждать победы (помимо, разумеется, очешуенного самомнения) у Южан были: - Чтобы учиться в военной академии, нужны были деньги. На юге было больше богатых людей и, следовательно, больше кадровых офицеров. - Южное общество политически и экономически было более сплоченным и, как ни странно, во многих вопросах показывало в начале войны большую организованность и централизованность. - Юг, готовясь к войне, прямо перед ней и в самом начале, захватил, скупил и ввез довольно много оружия. Для короткой военной кампании этого должно было хватить. - Ну и, наверное, из менее значительных факторов. У Юга была приличная кавалерия, потому что южане традиционно неплохо ездили верхом. Жители городов севера часто верхом вообще ездить не умели. Это будет сохраняться до 1863 года, когда федеральная кавалерия начнет щемить кавалерию мятежников почти на равных. - Южане ждали, что Англия поддержит их с восторгом, дескать, вон Америка от нас отделились, теперь пусть на своей шкуре попробует, каково это. Англия поддержала, но чет без восторга.
Что южане не учли или сочли не таким значительным? - Не все рабовладельческие штаты свалили из союза. - Многие кадровые офицеры все же остались на стороне союза, особенно на флоте. Потому что чувствовали, что федеральное правительство – законная власть. - Война затянулась. У северян была своя гордость и свои причины драться храбро и упорно. - Почти все банки и финансовые резервы физически находились на севере. Южанам было очень трудно обеспечивать свои покупки золотом. В частности поэтому Техас так пытался прорваться к золотым приискам Колорадо, но был отметелен. Можно было продавать хлопок, но в условиях блокады это было всё сложнее. - Блокадопрорыватели не хотели вести на Юг оружие, потому что оно продавалось правительству по фиксированным ценам, а товары роскоши, дефицитная соль и т.д. продавались с аукционов за бешеные деньги. Конфедерация, носившаяся с идеей свободной торговли, запретила их ввоз очень поздно. - У южан просто не было военной промышленности, а война становилась все более и более технически сложным делом. Особенно это сказалось в отношении кораблестроения – пока северяне клепали броненосцы и мониторы, южане думали, то ли нам тюками с хлопком прикрыться, то ли рельсы распилить и из них броню соорудить. Та промышленность, которая была, была сосредоточена в немногих крупных городах типа Нового Орлеана, и с их захватом оказалась постепенно потеряна. - Юг был очень слаб в транспортном отношении. Здесь было активное судоходство по рекам, но очень мало железных дорог, поэтому бассейны рек образовывали почти замкнутые транспортные системы. Поэтому маневр ресурсами и войсками с запада на восток и назад был и так затруднён (крупные реки текли в основном с севера на юг), а когда северяне перекрыли реки (то, что описано в ветке у Франчески), случился транспортный коллапс. Вплоть до голода в отдельных областях, и это на аграрном-то юге!
В общем к 1863 году, я бы сказал, что Конфедерацию могло спасти только чудо, а 1864-1865 года – это определенно была уже агония. Однако вот для меня остается загадкой, как бы в случае победы юга Юг и Север делили бы земли на Западе. Может, тоже по 36-й параллели разделили бы? Хз. Проще говоря, что же произошло после выборов 1860 года?Южане натурально быканули. Северяне попробовали было договориться, но видя такое хамство, быканули в ответ. Причина крылась ещё и в том, что северяне рассматривали страну, как общее достояние революции 1775 года, а южане (многие штаты которых появились позже) – как клуб по интересам, в который они вступили, зачастую, недавно, потому что это было выгодно (помним, что Техас успел побыть республикой, да?). А выгодно это было, потому что до 1850-х южане НАТУРАЛЬНО РУЛИЛИ ЭТИМ КЛУБОМ как хотели. В 1850-х началась серьезная борьба за лидерство. В 1860-м они её проиграли, и находиться в клубе стало невыгодно, потому что председатель клуба стал какой-то несговорчивый. "Ничего, мы сейчас выйдем из клуба и отметелим председателя!" – решили южане. И хрен там угадали. Был ли выход из союза законным? На этот вопрос нет однозначного ответа, но, скажем так, скорее нет. Почему южане были уверены, что натянуть сову на глобус было можно и они действуют законно? Потому что штаты вступали в союз, ратифицируя (принимая, короче) его конституцию. Поэтому многие южане полагали, что если они отзовут ратификацию конституции, то и всё. Но. Положение это описывало только штаты, ещё не вступившие в союз. Южане также ссылались на то, что по конституции у них есть право на революцию. Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа.Но камон! Какое насилие и неограниченный деспотизм проявлял Север? Никакого. Его требования касались новых территорий. Но надо прямо сказать: в конституции не было записано ни право, ни запрет на выход штата из союза. Но на стороне Севера был шикарный прецедент: в 1832 году Южная Каролина уже пыталась выйти из союза (потому что хотела объявить себе беспошлинную торговлю). Эндрю Джексон (демократ, демократ) сказал тогда: "Ша! Попробуете отделиться – будет война. " Конгресс изда "Билль о Силе", который включал, между прочим, такую статью: Section 5 deals with States, or portions within a state, who employ force, or any other unlawful means, to obstruct the execution of U.S. federal law, or interfere with the process of any federal court. This section authorizes the president to use whatever force necessary to suppress such insurrections, "and to cause the said laws or process to be duly executed".Южане, конечно, уверяли, что это ж только в вопросе поддержания отдельных законов, а вот мы отделились, значит, и законы федеральные у нас не действуют, но то было такоэ: вышли-то они из союза тоже не согласно какому-либо закону. В современной практике Верховный Суд США склонен давать разъяснения в том стиле, что тут действовало право совершившегося факта. Если бы Юг победил бы в войне и США его признали бы страной, его действия стали бы законными. А так нет. Ну и да, чтобы вы понимали. В отличие от США, Конфедеративные Штаты Америки не признало НИ ОДНО государство, хотя Британия была к этому очень близка, пока не случился Гёттисберг. Отмена рабства как средство ведения войныПросто для тех, кто не в курсе. Рабство отменили во время войны, но не во всех штатах, а ТОЛЬКО В МЯТЕЖНЫХ. Это было сделано, чтобы при прохождении войск по территории Юга армия могла освобождать рабов, а рабы из-за линии фронта (которая была дырявой) бежали бы на север. Плюс так можно было брать чернокожих в армию. В целом мера оправдалась. В штатах, оставшихся в союзе, рабство отменили только после войны, потому что северяне уже вообще могли делать что угодно, ну и че б не отменить, если это экономически выгодно-то для союза? Cause we can, that's why! P. S. Разумеется ваши персонажи могут быть не в курсе этих деталей. Могут не запариваться. Могут иметь свою точку зрения на всю эту кашу. Могут даже считать, как генерал Ли, что, скажем, да, не надо было выходить из союза, но когда начинается драка – я за своих. И ещё, имейте, пожалуйста в виду: На Севере который совсем север северяне были за Север. На Юге который совсем юг южане были за Юг. Но в пограничных штатах (в основном рабовладельческих, но не только, в Калифорнии тоже) было в порядке вещей, если человек не разделял позицию своего штата и шел воевать за другую сторону добровольцем. То есть, для среднего жителя Луизианы это была "Война между Штатами". А для среднего жителя Айовы это был "Мятеж". Но для жителей Калифорнии, Кентукки, Теннеси, Миссури и многих других это была натурально гражданская война, где брат шел на брата, и решение бывало очень тяжелым, а вопрос "ты за кого?" – очень болезненным.
-
отличный анализ ситуации. И вся игра в целом - чистф
-
Как историк, специализирующийся на гражданских войнах, в т.ч. американской, позволю себе не согласиться с несколькими тезисами и трактовками, но! Сам стиль изложения, охват материала и ясность мысли - прекрасны :)
Ну и вообще, больше вестернов богу вестернов!
|
Убитый остался лежать в грязи, а ты, завладев нужной суммой, отправился домой. "А может, он и не умер..." "А что было делать?" "Да кого хочешь начни душить он и не такое выкинет!" "Да я не специально..." Всё как-то быстро произошло. Когда убиваешь человека или думаешь, что убил, чувства бывают самые разные – панический страх, раскаяние, ступор, сожаление, злость. Одни себя казнят, другие накручивают, третьи оправдывают. Но общее-то место одно – рвется ниточка. Надо быть психом, чтобы не ощутить её тонкий звон. Ты – убийца. Ты сделал что-то непоправимое. Неважно, как ты к этому относишься, ты сделал что-то абсолютно, никаким образом не поправимое. Ты перешагнул черту. И тебя за это накажут. Накажут-накажут. Завтра, когда ты будешь болтаться в петле, или через год, когда друзья покойного будут ломать тебе пальцы оказавшимся под рукой кузнечным молотом, или через сорок восемь лет, когда ты будешь выхаркивать лёгкие, заразившись туберкулёзом, или даже на самом страшном суде. Накажут. Даже самый отмороженный, убивая в первый раз, чувствует это, быть может, бахвалясь и не признаваясь, быть может даже внешне сохраняя хладнокровие. Но... ниточка порвалась. Механизм мироздания учтёт эту ниточку, поскрипит шестеренками, покрутится и уронит тебе нужную гирьку на голову. Миф! Чушь! Бред! Нет никакого мироздания! Нет справедливости, ты её не видел! Нет гирьки! Ты просто толкнул его, он упал, конец истории! Он, может быть, даже жив! Но это в подкорке – высшие приматы не убивают высших приматов просто так, только ради сохранения рода. Только ради этого можно обменять горсточку чужих генов на горсточку своих. Поэтому они и победили все остальные виды на пути к вершине. А за что убил ты? Ты защищал свою кровь, своего брата, своих детей? Нет. Тебе просто не хватало пятнадцати с чем-то долларов. Убивая во второй, в третий, в десятый раз ты такого уже не почувствуешь. Знаешь почему? Суд присяжных может осудить тебя несколько раз. И веревка, которую затянут вокруг шеи, может лопнуть дважды, даже трижды. Но вот та веревочка, веревочка судьбы, лопается только однажды и новой нет. Ты убийца.
Но вот ты стоишь на перекрестке у отеля, и там тебя ждет Уилкокс и трое его друзей, и повозка с мулами, и, может быть, ты обманешь судьбу? Уедешь отсюда мальчиком без имени, то ли Хозе, то ли Джозефом, то ли пекено бланко, а вернешься другим – взрослым, сильным и сказочно богатым? И, значит, раз ты будешь другим человеком, и веревочка у тебя будет целая?
Надо сказать, первую ошибку ты совершил ещё до того, как толкнул бедолагу Холла. Ты согласился ехать на прииск с абсолютно незнакомыми людьми, которые были сильнее, опытнее и старше тебя. А прииски Калифорнии – странное место. Твоя экспедиция не была веселым приключением – вот в чем ты ошибся.
Компаньонов были четверо. У Чарли Уилкокса был приятель, Трент "Молчун", угрюмый черноволосый тип лет тридцати. Они и друзьями-то не были – просто немного знали друг друга: Чарли считал, что Молчун пригодится в случае стычки с индейцами, да и вообще он человек опытный, уже мыл золото в прошлом году, а Молчуна просто больше никто не брал с собой за угрюмый вид. Двое других были англичане – Найджел Ортон и Харольд Флетчер. Оба слегка заносчивые, нагловатые, родом из южной Англии. Они держались друг друга – и в этом была их сила. Уилкокс рассматривал себя, как лидера партии, потому что именно он собрал всех этих людей и потому что мулы принадлежали ему, но, к сожалению или к счастью, он так думал один: оба англичанина смотрели на него, как на пустое место. А что думал Молчун – об этом никто не знал.
Дорога ваша была длинной и для всех четверых твоих спутников довольно скучной. Англичане ехали по очереди на своей лошади, хотя Уикокс и говорил, что лучше бы нагрузить её припасами, а сам Чарли вместе с Молчуном поочередно правили повозкой. Ты же шел пешком всё время, потому что повозка была доверху нагружена едой, досками, инструментами и бочонками ртути, и Уилкокс боялся, что если ты сядешь сзади, ось может не выдержать.
Тебе быстро объяснили обязанности – чистить, мыть, кормить, распрягать и запрягать. Дорога заняла у вас две недели. Две недели! За это время ты успел сносить башмаки (тебе купили новые), да и все пятеро порядком поистрепались и обросли бородами. Но тогда как другие ждали лишь прибытия, ты мог насладиться пейзажами, ранее не виданными или давно забытыми тобой. Какие только местности вы не проходили! Отштукатуренные гасиенды с пасущимися неподалеку стадами коров. Оживленные городки старателей, где вместо мостовых были вкопаны в землю коробки из-под сигар, а над входом в кабак мог висеть выбеленный дождями и солнцем череп огромного быка. Дикие места, где горы высились по обе стороны, а вдоль дороги валялись проросшие травой скелеты, и, черт побери, человеческие там тоже попадались. Вытянутые с запада на восток озера, словно оставленные протащенными по земле глыбами скал (ты не знал, а ведь так оно и было). Солнце каждое утро вставало из-за гор Сьерра Невады, а садилось у вас за спиной, в невидимый уже отсюда океан. Твои попутчики казались тебе людьми не слишком приятными, но бывалыми. Англичане охотились, подбивая зайцев и птиц, а Молчун ловил рыбу, если рядом с вашим лагерем проходила река. Рыба из рек и озер отдавала тиной – для тебя да и для англичан, привыкших к морской рыбе, это было не особо вкусно, но сам Молчун уплетал её за обе щеки, ковыряясь во рту грязными пальцами и доставая кости, да и Чарли не брезговал. Мужчины тратили часы отдыха на БЕСКОНЕЧНЫЕ обсуждения как, где и почему лучше добывать золото. Ты узнал, что они, вообще-то, были сторонниками принципиально разных методов. Чарли и Молчун хотели построить желоб, а англичане – выкопать шахту и добывать золото из руды с помощью ртути. Обе пары сошлись на том, что попробуют каждая свой способ, а какой покажет себя эффективнее в той местности – тем они и займутся все вместе. Но споры продолжались, хотя, кажется, всё было обсуждено. Из всех четверых только Чарли проявлял к тебе какое-то внимание. Его, правда, не интересовали ни твоё прошлое, ни твоя семья, но он кое-что порассказал тебе сам. И прежде всего ты узнал, какая она из себя, Америка – какие штаты в ней есть, кто где живёт, почему на юге всё делают рабы, а на севере рабов вообще нет, и почему из-за них сейчас ведётся большой спор. Ты только сейчас понял, что живешь не в самой Америке, огромной стране огромных возможностей, а в Калифорнии, на окраине, на задворках, которые вдруг обернулись землёй обетованной. Это было неожиданное открытие. Да и вообще, положа руку на сердце, Чарли может и не был хорошим человеком (он был просто авантюрист в поисках наживы), но для тебя он стал чем-то вроде походной школы и библиотеки в одном лице. Он научил тебя читать некоторые отдельные слова, рассказал много такого, что в голове не укладывалось. Например, ты думал, что индейцы – это либо забитые насекомые, обрабатывающие землю на карачках, либо кровожадные дикари-язычники, которых можно и нужно уничтожать и сгонять с земли. А оказалось, что не везде так! Что есть где-то между Техасом и Канзасом Индейская Территория, где живут Пять Цивилизованных Племен, и у них есть даже школы и газеты, как и у вас! А ещё есть Великие Равнины, на которых живут огромные стада бизонов, и тамошние индейцы не знают голода, потому что охотятся на эти бродящие по прерии горы мяса. А ещё... а ещё... Сестры Тапси не то что не рассказывали – они о половине из этого даже не подозревали. Господи, да они вообще были уверены, что негры и индейцы – это потомки проклятых господом колен Израилевых, а английский премьер министр – это что-то вроде мэра соседнего Сакраменто: шумный, жуликоватый и всё время под хмельком, только называется красиво – "Четвертый Граф Абердин" (Мэри была уверена, что тут какая-то чепуха, потому что если премьер-министр, то и премьер-граф должен быть, а он всего-то четвертый!). – А почему штаты называются соединенными? – спросил ты однажды. – Ведь Все штаты там, а мы – тут. Чарли усмехнулся и откинул назад отросшие сальные волосы. – А помнишь, как мы воевали с Мексикой? Штаты сразу прислали и корабли, и солдат, и пушки. То-то. Соединенные – значит не рядом, а вместе.
Наконец, миновав оживленный Плэйсервилль, вы въехали в долину, где раскинулся округ Эльдорадо. О да! Сам округ назывался золотым! Тут явно были горы золота, или зачем его надо было бы так называть?! Отправной точкой для вашего прииска стал городок Гриззли-Флэтс. – От повозки не отходи – медведь сожрёт! – предупредил тебя Ортон, и все заржали. Гриззли-Флэтс был пока ещё маленьким. Помывшись в местном отеле и прикупив провианту, вы двинулись вдоль какой-то речки. Дороги тут уже совсем не было, повозка то и дело застревала, вороны кричали на вас с верхушек деревьев. Горы как будто сомкнулись со всех сторон – молчаливые, суровые, страшные. А по сторонам то и дело показывались шесты с табличками, на которых значились фамилии владельцев участков да и сами "кабинки" – бревенчатые хижины два на три метра, в которых иногда и вповалку спали старатели. Наконец, все решили, что вы достаточно отъехали от других шахтеров. Тут была чистая вода, тут был холм, на котором удобно было бы поставить кабинку, чтобы её не залило дождями и не занесло снегом, тут было все что нужно. Старатели стали обустраиваться – валить лес, разбивать палатки, устраивать временный лагерь. До Гриззли-Флэтс отсюда было миль десять, почти все по бездорожью.
И так началась твоя жизнь старателя. О, если ты думал, что взрослые дадут тебе самому добывать золото, то ты ошибался. Правда, Чарли показал тебе как работать с лотком ("с тазом сейчас моют золото только простофили и старичье"), но времени у тебя на это не было. Готовить, стирать, убирать, мести земляной пол, кормить мулов, драить котел, в котором ты же потом варил похлебку, а когда всё сделаешь – таскать воду, рубить дрова. С запасом, ведь скоро осень, а там и зима. Даже штопать! Вот чем ты занимался, юный аргонавт Джозеф. Все четверо компаньонов считали, что ты слишком дохлый для "настоящей работы", а делать "ненастоящую" никто, конечно, не хотел. Золото лихорадило их разум. Да, всё добытое должно было быть сложено вместе и поделено поровну (не считая твоей доли – ты получал треть по сравнению с долей любого другого), но... совершенно одно ощущение, когда ты получил золото, и совершенно другое, когда ты САМ. НАШЕЛ. ЕГО. Золото. Деньги из грязи.
Между двумя парами наметилось соревнование. Поначалу американцы лидировали – они быстро соорудили желоб и промывали в нём тонны песка, глины и камней, а англичане всё возились с шахтой и плавильней. Но потом, когда Флетчерт и Ортон запустили свою добычу, счет быстро сравнялся. Правда, ты чувствовал, что в вымытом золоте куда больше романтики, чем в полученном путем выпаривания ядовитой ртути из амальгамы. То золото почему-то казалось чище (да оно и было чище). Но когда ручей начал истощаться, в шахту полезли уже все, а желоб был заброшен. Под землей грохотали взрывы, стучали кирки, наверх с помощью блоков поднимались мешки породы. Мужчины подходили к делу серьезно. По воскресеньям они ездили в Гриззли-Флэтс, и это тоже было очень обидно – ведь тебя оставляли присматривать за лагерем. В Гриззли-Флэтс они все напивались, ходили к шлюхам, ели вкусную еду и весело проводили время, а ты торчал на прииске. Правда, можно было отдохнуть от осточертевших котлов и мисок – побродить с ружьем по лесу, поковыряться в заброшенном желобе (ты нашел целых восемь СВОИХ крупинок золота и очень этим гордился, хотя взрослые пренебрежительно усмехались). Даже посмотреть, сколько уже добыто золота ты не мог – оно всё хранилось в сундуке в кожаных мешочках, а ключ от него был у Чарли. Однажды Чарли привез нескольких кур – соорудили курятник. Это была отличная идея – яичница из свежих яиц каждое утро. Только яичницу ели все, а за курами смотрел один ты. Но курятник был ещё неплохой идеей. А вот следующая... Прииски Калифорнии были странным местом. Тут золото валялось в грязи. Тут люди добровольно травились ртутью, взрывали себя динамитом и лезли в штреки. Тут на сотню мужчин было три женщины, а из тех две замужем. Тут человека убивали за горсть песка, пусть и золотого (хотя тебе ли было упрекать кого-либо за это?). Тут поселок назвали Вискитаун, и это было бы ещё ничего, но потом название даже утвердили для почтовой станции. От всего этого у людей съезжает крыша, знаешь ли. Да-да, "золотая лихорадка" – это не просто красивое сочетание слов, она названа так со смыслом. И смысл этот не в том, что все рвутся в эту Калифорнию и всех хлебом не корми, дай лотком потрясти. Неее, это только первый симптом. Всерьез золотой лихорадкой болеют, когда золото уже копится в кабинке, с каждым днем по нескольку крупиц, и уже вроде пора уходить. "Пора попрощаться с этими лишениями, пора потратить найденное!" – подзуживает тебя внутренний голос. А жадность тянет в другую сторону: "Останься ещё на месяц! На два! На три!" Только очень стойкий человек может долго пробыть в таком состоянии и не измениться, раздираемый своими страстями. Ибо это – самая настоящая болезнь, которая уродует души тем, кто не задохнулся в шахте и не заработал воспаление лёгких, стоя по колено в холодной воде. Прошел почти год, минула трудная зима пятьдесят третьего - пятьдесят четвертого. Ты заметил, как изменились твои спутники. Они стали замкнутыми, резкими, часто смотрели по сторонам, оглядывались, косились. Шутки у них стали глупыми и жестокими. Ты помнишь, как Ортон подложил Флетчеру змею вместо галстука, когда они собирались в город, и между ними сразу вспыхнула драка. Да-да, от напускного джентльменства англичан не осталось и следа. Чарли тоже стал настороженным, глаза его часто лихорадочно блестели. Один Молчун не изменился – он не первый раз был на прииске, и представлял, что его ждет. А золота шахта давала всё меньше. Люди нервничали, это требовало разрядки.
И однажды, вернувшись из Гриззли-Флэтс, Ортон кинул тебе сверток. – Глянь на себя, ходишь в лохмотьях. Я тут купил тебе кое-что. Это было чертовски на него не похоже. Только Чарли иногда привозил из города что-то "специально для тебя", да и то раз в два месяца. А тут... кто-то подумал, что у тебя прохудилась одежда. А это была правда, кстати, заплатка на заплатке. Ты им даже что-то такое говорил пару недель назад, но они махнули рукой и забыли. А Ортон, значит, вспомнил! Хвала британской пунктуальности.
Ты развернул сверток и... просто охерел!
Ты сначала даже не понял, подумал, рубашку не по размеру взяли. Но это была не рубашка. Там было ситцевое платье в клетку, белый передник, чепчик, чулки... и женские, сука, панталоны! Причем все, кажется, ношеное, не новое! – Ты же у нас наша домохозяйка! – пьяно засмеялся британец. Другие были не в курсе его замысла, и узнали о нем только сейчас, но шутка всем понравилась! – Точно! Одевайся! Все хотели посмотреть, как ты будешь выглядеть в этом бабском тряпье. Даже Чарли. Даже Чарли хохотал. Только Молчун как всегда молчал, почесывая бороду. Глаза его ничего не выражали, даже любопытства. Это было слишком. Пусть ты не лазал с ними в шахту, но ты горбатился в лагере, в дождь и в слякоть, таскал воду и собирал хворост, готовил им еду и штопал их рубашки, ты один оставался на прииске, когда все они развлекались в городке, охраняя вашу общую заявку, ваше общее золото. Ты никогда не роптал! А они... Они решили тебя унизить! Но, может, это просто такая шутка? Ты слышал, что на приисках, бывало, что шутки ради мужчины, по очереди занимавшиеся хозяйством, по очереди же напяливали на себя платья*. Ты посмотрел им в глаза. И вдруг понял, что для них всё это: все твои усилия, все твои старания – ничего не значили. Они не считали тебя за равного себе. Ты просто был слабее, вот они и смеялись над тобой, потому что хотели над кем-то смеяться. – Давай, не заставляй нас напяливать это на тебя силой! – прибавил Флетчер со своим мерзким британским акцентом. – Да, Жозефина! Я с вами даже потанцую разок, мисс! – снова заржал Ортон, страшно довольный, что всех развеселил. Всех, кроме тебя.
-
Прикольные качели. Ты – убийца. Ты сделал что-то непоправимое. Неважно, как ты к этому относишься... Ты просто толкнул его, он упал, конец истории!... Но как то так и есть. Пост хорош!)
-
Что такое DaBigBoss образца конца 2021-го года? Это в одном только мастерском аспекте - вне зависимости от тематики тщательно продуманные, скрупулёзно проработанные и с особой творческой любовью прописанные модули. Вот, например, модуль всего лишь, казалось бы, про генерацию персонажей "от детства до зрелости", и его уже за первый же месяц проведения можно назвать самостоятельным литературным произведением, которое прям вот хоть бери и на какой-нить author.today публикуй спокойно при правильной подаче. Тут уже есть всё, а обещается ещё больше. Куча колоритнейших персонажей, которых язык не повернётся назвать "эн-пэ-цэ", детально раскрытые бытовые, социальные и исторические аспекты описываемой эпохи, разнообразнейшие сюжетные ситуации! Нет, правда, жизни пятерых игровых персонажей из разных возрастных категорий и социальных слоёв ощущаются действительно совершенно разными. Тут что ни пост, то и мини-лекция, и накал страстей, и просто сильная сцена. Это когда: ...«убитый остался лежать в грязи, а ты, завладев нужной суммой, отправился» …сдавать деньги авантюристам-старателям в обмен на принятие в их команду. ...когда после этого тебе на пальцах объясняют, почему после убийства хана душе. ...когда ты такой "ээ, я тут вроде как простым сопартийцем/читателем вместе с Fiz'ом поезд пограбить по фану!", а тебе в ответ: "рвётся ниточка!", "перешагнул черту!", "накажут-накажут!", "на самом страшном суде!", "гирьку на голову!" и вообще "верёвочка судьбы лопается только однажды!". ...когда ты уже с горя подумываешь помолиться за персонажа, а тебе вдруг другую верёвочку протягивают, спасительную, обещая, что "уедешь отсюда мальчиком без имени..., а вернешься другим – взрослым, сильным и сказочно богатым. И, значит, будешь ты другим человеком, и веревочка у тебя будет целая". Фух. Зашибись, погнали. ...когда после всего этого "ты согласился ехать на прииск с абсолютно незнакомыми людьми, которые были сильнее, опытнее и старше тебя", и ведь не мог не поехать, потому что нищета и отсутствие перспектив описаны так ловко, что сам в золотую лихорадку верить начинаешь. ...когда все компаньоны-старатели описаны не просто живыми людьми, а, сцуко, опасными ублюдками, потому что Чарли типа амбициозный лидер, Ортон и Флетчер какбы друганы, а "что думал Молчун – об этом никто не знал". ...когда ты две недели шёл до места золотодобычи пешком и стёр нахрен ботинки "потому что повозка была доверху нагружена едой, досками, инструментами и бочонками ртути, и Уилкокс боялся, что, если ты сядешь сзади, ось может не выдержать". ...когда модуль – про генережку, пост – про золотодобычу (и, внезапно, квироту), но по пути находится место и красивым описаниям мексиканских гасиенд, понаехал-таунов и диких мест, а ещё познавательным сведениям про Пять Цивилизованных, сцуко, Племён индейцев со своими школами и газетами. …когда ты ловишь себя на мысли, что если бы вдруг попал туда/тогда, то перед смертью хотя бы смог вырыть шахту и чуток повытравливать руду из золота ртутью, или же построить желоб и немножко повымывать золото из песка. …когда Штаты называются Соединенными не потому, что рядом, а потому что вместе. …когда Ортон пугает медведем близ местечка Гризли-Флэтс, а медведь так до конца поста и не нападает (как и аллигатор в другом посте). Людей бояцца нада! А не зверей (кроме луговых собачек). …когда думал, что щас-то начнётся золотодобыча! А вместо этого надо «готовить, стирать, убирать, мести земляной пол, кормить мулов, драить котел, в котором ты же потом варил похлебку, а когда всё сделаешь – таскать воду, рубить дрова.» …когда делаешь всю эту чёрную работу, а рядом люди просто поднимают… Из. Грязи. Деньги. И ты прям с каждым абзацем чувствуешь, как у них крыша съезжает. Потому что «Тут люди добровольно травились ртутью, взрывали себя динамитом и лезли в штреки. Тут на сотню мужчин было три женщины, а из тех две замужем. Тут человека убивали за горсть песка, пусть и золотого. Тут поселок назвали Вискитаун, и это было бы ещё ничего, но потом название даже утвердили для почтовой станции.» …когда понимаешь, что "золотая лихорадка" – это не просто красивое сочетание слов. Да тебе это тоже по кускам разжёвывают. …когда за без малого год твои «партнёры» «стали замкнутыми, резкими, часто смотрели по сторонам, оглядывались, косились». Ведь «золота шахта давала всё меньше. Люди нервничали, это требовало разрядки». …когда «шутки у них стали глупыми и жестокими» – змея вместо галстука и платье вместо рубашки. Ведь «Калифорния 50-х – колыбель всякого квира.» …когда «ты вдруг понял, что для них всё это: все твои усилия, все твои старания – ничего не значили. Они не считали тебя за равного себе. Ты просто был слабее, вот они и смеялись над тобой, потому что хотели над кем-то смеяться». …когда пост для Fiz'а и выборы для Fiz'а, а ты так всё прочувствовал, что сам невольно эти выборы на себя примеряешь. Уровень сопереживания не хуже чем в этой вашей игре в кальмаров! Вот так вот. DaBigBoss'у образца конца 2021-го года чисто психологически сложно ставить плюсы, не тянущие на по меньшей мере добротные средние посты, из которых из самих можно было бы в теории составить добротный средний модуль. Потому что иначе как-то несерьёзно как будто бы. Хотя и понимаешь, что ну нельзя же постоянно так. И поставишь потом когда-нибудь, скрипя сердцем, простенький плюс в 1-2 строчки, но на самом деле хотеться будет чего-то такого.
|
В тот раз решено было субботу прогулять совсем. Сай почему-то был не весел и сказал что нету ни сил, ни настроения сидеть в субботу в школе, когда такая погода – надо пользоваться! Но почему-то ты чувствовала, что дело не в погоде. В общем вы убежали после уроков ещё в пятницу, причем хорошо подготовившись. Из кладовой вы взяли большой кусок бекона (все равно его купили совсем недавно и там ещё было много), а с одного поля по дороге к реке нарвали кукурузы. Ещё у вас с собой были всякие червяки и жуки в жестяной банке из-под чая (Сай открывал её пару раз и проверял, что они не сдохли и не поубивали друг друга), большая лепешка, кулёк с солью, лимон и бутылка с водой (там был ручей, но всё же лучше было иметь бутылку из дома). Вы пробрались к лодке после обеда так, чтобы никто не заметил – мальчишки часто ябедничали родителям друг друга, и ваши родители могли послать за вами Бена сразу же. Но день был очень жаркий – настолько, что мальчишки даже не пошли купаться, и вы легко дошли до лодки, никого почти не встретив. Только один знакомый фермер подарил вам два красивых яблока и обсудил с Саем всякие новости – как выше по течению один из пароходов типа Натчез сел на мель, как говорят, что будет война с янки, как какой-то негр сбежал с плантации Литтлтон, как Одноглазый Фил поймал панцирную щуку без малого фунтов в сто весом. Сай молча грёб всю дорогу, скинув рубашку, лодка легко скользила по неподвижной почти что воде. Из-за жары все обмелело, вы пару раз скребанули по дну там, где не должны были. – Давай немного с лодки половим? – попросил он. – Можно будет сразу чистить, как приплывем. Ты легла у борта и стала смотреть на синее небо. Ничего больше не видно: только синее небо и соломенное поле шляпы! Потом стала смотреть на берег, на заросли. Потом на поплавок. От лодки приятно пахло дёгтем, а от воды – прохладой и тиной. Забилась пойманная рыба – окунь какой-то. Потом ещё один. Отпила из бутылки воды, так что капли покатились по подбородку. Не смотря на твою непоседливость, что-то было такое в этом разморённом лежании на медленно дрейфующей по воде лодке. После длинного дня ничего не делать, лежать на горячих досках и просто смотреть что происходит, даже просто за тем, как скачут по воде водомерки. Потом вы причалили, а шалаш у вас уже был тут свой готов – надо было только проверить, что его никто не растащил и разложить вещи. А что дальше? Сай никогда не заставлял тебя чистить рыбу – ему и самому нравилось. Он был совсем небрезгливый – легко вспарывал ей брюхо и снимал чешую. Костерок затрещал: хочешь – свари, хочешь – пожарь. Вы для начала пожарили и съели с половиной лепешки. Потом играли на спор в шарики, а кто проигрывал, должен был делать всякую чепуху – стоять на одной ноге или щипать себя за нос или вспоминать стихи из Библии – и это было самое "ужасное" наказание. А не вспоминать нельзя – пока не вспомнил, не считается. Потом Сай ходил купаться, потому что было очень жарко. Он и тебе предложил, но ты отказалась – не хотелось потом волосы сушить, да и... не хотелось в воду лезть. Мало ли, вдруг там и правда аллигатор или хотя бы даже злобная грифовая черепаха? Потом Сай смастерил тебе тоже удочку и вы сидели в какой-то бухточке на упавшем дереве в теньке и ловили рыбу (он сам тебе насаживал червей). Потом он начал как-то издалека и всё тебе рассказал. – Понимаешь, – сказал он. – Я узнал тут, как стать рулевым на пароходе. Идешь и платишь рулевому, и он тебя учит. Обычно требуют пятьсот, есть за четыреста, но всё равно... откуда у меня четыре сотни? Я пошёл к родителям, а они мне сказали – вот если с Кейт больше не будешь по Язу ходить, тогда через год оплатим. И что мне делать? Ладно, черт бы побрал эту старую лодку, и этих карасей, и всё это. Конечно, мы будем дома видеться. Но мне кажется, как будто мы уже с тобой будем не вместе. Понимаешь? Знаешь, я ни с кем, как с тобой не дружу больше. Дружил когда-то, но все мальчишки смеются надо мной, что я хочу быть капитаном, потому что завидуют, что у моих родителей есть лавка, а у ихних нет. Даже Бак Трэвис смеётся, а уж как мы дружили, не разлей вода! А девчонки что? С девчонками не подружишь особенно. Что с ними дружить? Им это неинтересно, у них чепуха одна на уме, платья какие-то, банты... Вот то ли дело ты! Тебе всё можно всегда рассказать. Знаешь, может, они даже завидуют не что у меня есть лавка, а что у меня есть ты. Знаешь, я бы хотел купить когда-нибудь настоящую лодку, не такую, а с парусом. Спуститься до залива, до Нового Орлеана и ещё дальше. Там говорят есть острова... на них белый песок и прозрачная вода, и водится макрель, а не эта озерная чепушня. Знаешь, настоящая рыба, говорят, у неё мясо сладкое, как кукуруза. Я бы хотел на пароходе пройти всю Миссисипи сверху донизу, но потом я бы хотел туда с тобой пойти на большой лодке. Пароход – это бизнес. А парусная лодка – совсем другое дело... Знаешь... Он обнял тебя за плечи, как будто боялся, что ты убежишь или заплачешь. – Ты только не думай, что я забуду, или что. Просто... я просто не знаю, как иначе. Как я ещё четыреста долларов достану? Так, конечно, тоже долго получится. Год мне ещё учиться, потом полгода на рулевого, потом ещё рулевым, пока на пароход себе не заработаю. Ну, а как будет свой пароход, так там уже быстро. Может, лет пять всего, – сказал он неуверенно. Потом помолчал. – Кэти, ты такая хорошая! – сказал он с жаром и с грустью. – Мне так всегда хорошо, когда ты рядом. Как будто ты всегда была моя сестра. Знаешь, мне кажется, была бы у мамы с папой ещё дочка, она бы всё равно была бы не такая, как ты. Всё равно ты была бы лучше.
Когда Сай всё это рассказал, стало полегче, ушло напряжение. Вы запекли кукурузу в земле, под костром, и съели несколько початков. Угли дотлевали, загадочно мерцая. Последняя ваша пятница вместе, получается! Но завтра ещё должна была быть последняя суббота, поэтому эта последняя пятница не выглядела такой тоскливой. Вот когда завтра вечером будет последний вечер субботы... Солнце садилось за лес по ту сторону Язу, когда ты расчесывала волосы, и Сай смотрел на него, прищурившись, через твои волосы, и говорил, что они теперь золотые. Потом солнце село, а он сказал, что твои волосы навсегда теперь золотые. Потом вы легли спать.
***
– Ты уверен, – спросила ты шепотом? – Ага, – ответил Сай. Он весь напрягся и лицо у него было одновременно шальное и испуганное. – Точно-точно? – боязливо уточнила ты. – Точно, Кэти! Смотри! – сказал он и, держась одной рукой за дерево, повиснув на нем, ткнул палкой аллигатора, лежавшего у самой воды. Аллигатор дернул мордой из стороны в сторону и глухо, утробно взрыкнул. Было в его рыке что-то от крупной собаки и от свиньи одновременно. – Не надо! – попросила ты издалека. Было видно здоровенные костяные зубы, и стоило представить, как что-то пойдет не так, как Сай упадет туда, к нему, и эти зубы могут... хотелось закрыть лицо руками! – Смотри! – сказал Сай и ткнул сильнее. А когда он ткнул в третий раз, аллигатор мотнул головой, схватил палку и крутанулся, молотя хвостом по грязи! Палка вылетела из рук Сая, он подтянулся второй рукой к дереву и отпрыгнул на всякий случай назад, к тебе. Аллигатор раскрошил палку, заглотал небольшой её кусок, лежа на спине, потом перевернулся, уставился на вас ленивыми желтыми глазами цвета расплавленного янтаря и снова глухо зарычал. У Сая наготове была ещё палка. Но тебе что-то не хотелось больше на это смотреть. – Ладно, ладно! – сказал Сай. – Пойдем! Да он сытый, видно же! Интересно, кого он сожрал. Да чего ты! Все мальчишки это делали! Просто аллигаторы же не нападают на взрослых. Значит, если на меня не напал, я – взрослый. "Вот же дурак!" – А что, нет что ли? – спросил он обидевшись. – Вот хочешь я тебе докажу? Да легко! И знаешь, как он это доказал? Подхватил тебя на руки и понес. – Вот если донесу до костра, значит, взрослый! – хорохорился он, хотя ему было тяжело идти по болотистой земле, расползавшейся под пальцами грязью. Вот если он тебя сейчас выпустит, то ты упадешь в грязь и привет твоему платью! Но он не выпустил, он упрямо нёс тебя и приговаривал: "Сейчас увидишь, Кэти, сейчас ты увидишь!" Чего уж там – было приятно, что тебя несут и ни за что не выпустят, ни за что не дадут упасть в грязь. Но потом, когда до костра оставалось совсем немного, он вдруг остановился, замолк и резко поставил тебя на землю. Хотелось раззадорить его, сказать: "Ну что же ты! Мальчишка! Не донес!" но вдруг ты поняла, отчего он остановился.
У вашего костра сидел, глядя на вас исподлобья, негр в ошейнике, и, медленно работая челюстями, поедал ваш бекон.
– Ты беглый, да? – спросил Сай, завороженно глядя на негра. Тот не ответил. – Ты сбежал с Литтлтон? Нет ответа. – Говори, раб! – Я не раб, – сказал вдруг негр, перестав жевать, и вытер пальцы о штаны. – А кто ты? Ты раб с Литтлтона! Значит, ты раб мистера Фелпса! – Я не раб. Я родился свободным. Меня просто украли в Миссури. – Ну и что!? – возмутился Сай. – Раз десять дней в Миссисипи пробыл, значит, раб! – Ни черта я не раб, – покачал кучерявой головой негр. Губа у него была рассечена и на скулах кровоподтеки. Выглядел он как типичный раб, только глаза блестели уж слишком как-то решительно. – Ты ещё и вор! Ты сожрал наш бекон! И на тебе ошейник. Тебе клеймо поставят, наверное. Негр сделал паузу, чтобы осторожно рыгнуть. – Это да, – согласился он. – Бекон я сожрал с голодухи, извиняюсь. Но я не тронул половину лепешки и остатки рыбы. – Неважно! – сказал Сай. – Мы всё равно отдадим тебя куда надо. Я поймал тебя. – Ну, пока не поймал, – возразил негр и кивнул в твою сторону. – Сестра твоя? Сай не ответил. Видимо, он понял, что с негром этим, придется драться или что, но он был пока не готов драться. Сай был силен для своих пятнадцати лет, и хотя не мог сравниться со взрослым негром. Но негр голодал, к тому же его сильно били последнее время, а с жирного бекона его должно было разморить. Сай же думал не об этом, а о награде, которую обещали за беглого, как рассказал вам фермер. Раб вдруг встал и вырос перед вами – большой и неожиданно страшный. Ни черта его что-то не разморило. – Детки, не надо меня трогать, – попросил он не очень-то смиренно. – Я уйду и вас не потревожу. Просто дайте мне уйти. И спасибо за бекон. Но чувствовалось, что он настроен решительно. Необычный это был негр. Действительно, можно было бы подумать, что не раб, если бы не ошейник на шее.
-
+ Вот и всякие сложности подоспели.
|
– Конеееечно, – расплылся в улыбке Марко. – Буду счастлив иметь честь познакомиться и всё такое... обязательно! Ты, как что определится, напиши мне вот сюда, а? А на конверте поставь "Дарби", мне передадут. Ага? Вы поговорили ещё немного, а потом он ушёл, всячески демонстрируя, как расчувствовался при вашей встрече. Проныра он был, все-таки.
Мишель отнёсся к истории про твоего вновь обретенного брата так, как и должен был – крайне подозрительно, но на удивление легко согласился его выслушать. Ты вызвала Марка письмом, он пришел к вам в дом опять, они побеседовали в кабинете за закрытой дверью и расстались, похоже, оба довольные друг другом. – Достойный такой месье! – сказал про твоего мужа Марк, уходя (Мишель провожать его до дверей не пошел). – Ты не переживай, всё у него наладится. Такие как он если и горят в пламени, то ток в адском, гыгыгы. Он тут же понял, что хватил лишку, три раза извинился, спросил, не обидел ли он тебя, не задел ли и всё в таком духе. А чуть позже Мишель усмехнувшись, бросил только: – Занятный все же малый твой брат. Всё, больше Марко к вам не заявлялся. Где они общались и общались ли с Мишелем, ты не знала.
Опять потянулись однообразные дни. Денег вдруг прибавилось – Мишель выдал тебе ещё на содержание. Он приободрился. Ты как-то услышала, правда не от него, а от лакея, что вас, оказывается, вызывали не так давно в суд, только суд Мишель с треском выиграл – ему дали по кредиту отсрочку на три года в виду "обстоятельств непреодолимой силы": force majeure как он есть! Похоже, дамоклов меч уже не висел над Тийёлями. На деньги ты смогла нанять учительницу – она обучила тебя немного играть на фортепьяно, чтобы аккомпанировать себе, вы разучили несколько красивых песен. Мишелю вроде нравилось. Он подарил тебе комнатную собачку. Потом выкупил назад ландо. Жаль, ездить на нем тебе было некуда. Тебя больше не травили но пока что держали дистанцию. Папа написал письмо, сказал, что всё хорошо, бобы и сено отлично продались, звал в гости, хвалил Мишеля и твою дальновидность. Но если тебе и показалось, что всё возвращается на круги своя, что твой муж снова станет прежним, то ты ошибалась. Мишель изменился и очень сильно. От его приятной округлости не осталось и следа, он стал носить костюм с четким, чуть даже приталенным силуэтом. Начал курить сигары, чего раньше за ним не водилось. Ты часто заставала его с коротким потухшим огарком, который он в задумчивости сжимал в углу рта. Выглядело и пахло отвратно, но почему-то в этом чувствовалась какая-то напористость, наглость, которой раньше не было. Скажи ты ему раньше "Мишель, тебе это не идёт!", он бы смутился. А сейчас было такое ощущение, что он посмотрит на тебя в упор и ответит: "Я в курсе," – а потом так же равнодушно отвернется. Он теперь обожал это выраженьице, как будто выбрал какой-то курс. Ты и оглянуться не успела, как эта хамская напористость пробралась и в вашу спальню. Тот Мишель, образца шестьдесят первого года, был, конечно, тюфячок, но милый тюфячок. Даже иногда смешно было, что такой богатый, такой взрослый мужчина в Новом-то Орлеане – и такой простофиля в постели. Он гасил свет, перед тем, как лечь рядом с тобой. Помнишь, как он целовал твои пальцы, все по очереди ("боже, а нельзя побыстрее..."). Помнишь, как иногда, после близости, говорил смешные комплименты или просто пытался тебя рассмешить перед сном. А однажды принес в спальню перышко и щекотал им твою шею. А теперь с ним стало неуютно – словно убрали заслонку, и вся нежность улетучилась, как горячий воздух из камина. Нет, он никогда не упрекал тебя напрямую, не поднимал руку. Да вы вообще ни о чем таком особенно и не говорили. Но ты смотрела на его выбритый подбородок, раскачивавшийся вперед-назад над тобой, и понимала, что он больше не смотрит на твоё лицо. Он не делал тебе больно, не говорил гадостей, но было ощущение, что он тобой пользовался, как вещью, причем не очень ценной. И это задело бы кого угодно. Раньше ты чувствовала себя драгоценным камнем, просто на руке не у того человека. Теперь казалось, что ты бижутерия. А однажды, уже в декабре, он, зайдя в спальню, насмешливо сказал тебе (ты стояла у кровати, не успев ещё лечь под одеяло – лампу теперь гасила только ты): – Вот ты так хорошо теперь поёшь. А ты умеешь петь "Боевой Клич Свободы"? Наверняка умеешь! – Что? – Раздевайся. – Что? – ты не поняла, потому что ты уже была в одной только ночной рубашке. Раньше он не просил тебя её сни... Тут он шагнул к тебе, сам ещё одетый, без сюртука, но в жилете, и резко, так, что ты пошатнулась, рванул на тебе эту рубашку – от ворота до полы. Он не был силачом, но и рубашка была тонкая, дорогая и... и зачем было её рвать? Не просто пуговицы там отлетели – он именно разодрал её на тебе. Жутковато это было – звук рвущейся ткани и его глаза: не бешеные, не полные страсти или ненависти, а такие, презрительно-удовлетворенные. Вы смотрели на друга и, кажется, не узнавали. – Ты очень хорошо поешь, – сказал он, и это был бы отличный комплимент, если бы он после этого не положил руку тебе на горло. Просто положил, не сжал, не надавил. Вы ещё секунду стояли так, всматриваясь друг в друга, а потом он мягко толкнул тебя на кровать. В тот раз он даже не разделся, только скинул туфли. Помнишь, как холодно было твоему животу от пуговиц его жилета, как почему-то очень неприятно пахла его новая, почти свежая рубашка, а слова "Пожалуйста, перестань!" почему-то крутились в голове, но раз за разом вставали поперек горла. А потом, поднявшись на ноги, прежде, чем раздеться, он заметил валявшуюся на полу разорванную сорочку, подобрал её и коротким движением швырнул тебе в постель. Это был абсолютно бессмысленный жест, он ничего не значил, но сделан был с таким скрупулезно отмеренным презрением, что до тебя дошла, наконец, суть его к тебе отношения. "Ты не пойми кто!" – говорили его глаза. – "Ты не мать моего ребенка, ты не верная жена, ты не содержанка, ты не помощник, ты не певичка. Ты не пойми кто! Вот и получай не пойми что!"
Но к счастью всё это терпеть было необязательно: ты всегда могла сказать, что у тебя болит голова, а он никогда не настаивал: "Нет так нет." И все же! Да, он мог изображать что угодно. Но он спал с тобой, и говорил с тобой, и хотел тебя. И значит, сколько бы он ни разыгрывал этот спектакль презрения, ты умела быть желанной, быть мягкой. От твоей силы, от твоего влияния на него остались крупицы, но они были. Он не разведётся с тобой. Наверное.
А потом пришел декабрь (промелькнуло самое скучное рождество в твоей жизни) иии... оказалось, что Нью-Орлеанские дамочки все-таки завалили своего мамонта! Генерала Батлера отозвали в Вашингтон! Да, сыграли свою роль не только их демарши: Батлеру не простили в первую очередь ареста консульств. Но и его "Приказ номер 28" был неслыханным прецедентом, обсуждался в салонах Лондона и Парижа, и генерала, которого ненавидели на Юге от Техаса до Каролины и в Европе от Ла-Манша до Средиземного моря, решили заменить. Его преемником стал Натаниэль Бэнкс. Это был ещё менее способный, чем Батлер, генерал от политики, но с собой он привёз аж тридцать тысяч солдат. Вместе с полками чернокожей пехоты и прежним гарнизоном города они сформировали Армию Залива. Очень внушительную силу. Теперь речи о том, что южане вскинутся, прискачут, размахивая саблями, а янки попрыгают на корабли и уберутся восвояси, не шло. Да, где-то там, на Востоке, ваша "серая бабуля", "душка Роберт Ли" надавал по морде бездарному Бернсайду, но сюда, на запад, даже эхо тех боев не докатилось. У вас тут после вялой летней попытки отбить Батон Руж, по направлению к новому Орлеану армии Конфедерации не действовали – все сосредоточились на том, чтобы спасти Виксберг от страшного Гранта. Виксберг – последняя ваша надежда сохранить контроль хотя бы за частью Миссисипи. Северяне сунулись туда, но при Чикасо Байю этот их Шерман получил на орехи! Правда, оборонял Виксберг генерал Пембертон, а его многие заочно считали предателем – он же был северянином! В общем, обстановка по всей Миссисипи и Язу была тяжелая. Ты читала об этом в газетах от нечего делать. Газеты после Батлера были все сплошь про-северные, и говорили в основном о том, как к весне от мятежников очистят весь бассейн Миссисипи. Но тебе же не было до этого дела, верно? Бэнкс отпустил вожжи – снова открыл церкви, отменил самые грабительские налоги, выпустил из-под ареста некоторых посаженных горожан. Не потому что он был добрый, а потому что размазня. Солдаты у него были подстать ему, все тридцать тысяч сплошь желторотики-новобранцы. Тем более было неожиданно, что именно эти желторотики устраивали страшный разгром в любой местности, по которой двигались. Они даже не грабили плантации – они заходили в дома и просто всё крушили: мебель, фортепьяно, лестницы, камины. Крушили, забавляясь и хохоча, как взбалмошные дети с мушкетами подмышками. Жутковато становилось от этих рассказов. Постепенно с тобой начали осторожно общаться подруги – так, здороваться, встречаясь на улице. В гости не звали, но если приглашала ты – некоторые заходили на чашку кофе. Вероятно, скоро ты должна была получить коллективную амнистию, но... тут произошло кое-что неожиданное, не в жизни города – в твоей.
Около полуночи кто-то требовательно забарабанил в вашу дверь с черного хода – ты проснулась. Лакей впустил человека. Мишеля опять не было – уехал куда-то по торговым делам. Ты вдруг подумала – что же у него хранится на складе, если он торгует (склад был в соседнем квартале)? Опять хлопок? Но хлопок вроде северяне конфисковывают... И тут к тебе ввели посетителя. Если Марко был нелеп своим костюмом, то костюм этого человека вполне гармонировал с его внешностью – густая черная борода, косматые брови, одежда кочегара или истопника... Не гармонировал с ним голос. – Мадам, моя жизнь, в ваших руках, – сказал "кочегар" голосом майора Деверо и изящно поклонился, как умел только майор Деверо. – За мной гонится отряд дегенератов в синей форме, и если вас это не затруднит, я прошу вас спрятать меня на время. Ты приняла решение мгновенно – Деверо заперли в бельевом шкафу. Солдаты вломились через пять минут, топая сапогами и нагло заглядывая во все комнаты. Но дом у вас был большой – его и за час можно было не обыскать, как следует, а потом хлопот не оберешься: новый генерал не то, что старый. Солдаты ушли. Майор перевел дух. – Фух. Мадам, вы спасли мне жизнь! – честно и без апломба признался Деверо. Несколько минут – и вы сидели в плюшевых креслах, не веря, что снова смотрите друг на друга. В чашках дымился кофе. Деверо снял дурацкую бороду и брови, и сейчас, без привычных пшеничных усов выглядел моложе своих тридцати двух лет, но это был он – все тот же не унывающий, отчаянно галантный кавалер. – Камилла, – сказал он. – Я здесь нелегально. Я ведь майор сигнального корпуса, вот мне и поручили развернуть разведывательную деятельность, а если хочешь сделать хорошо – делай сам. И вот я приехал, но, признаться, городские низы на стороне захватчиков. Ах, дорогая Камилла, как хорошо, что я снова вижу ваши глаза, ваши руки, ваши волосы! Я так часто вспоминал о вас! Порой, вы мне даже снились. И он рассказал тебе о своем задании, как будто доверял, как самому себе. Что это тогда было – рисковая попытка расположить тебя? Или и правда проснувшееся чувство? В этот раз, объясняя обстановку, он не пользовался чашками, бисквитами и твоей юной наивностью. – Пока держится Порт-Хадсон, можно удержать и Виксберг, потому что Порт-Хадсон блокирует реку с юга, выше Батон-Руж. Как только Фаррагут проведет эскадру на север, как только Бэнкс прибавит к силам Гранта своих игрушечных солдатиков, Виксберг будет обречен. А без Вискберга... я не знаю, как нам продолжать войну. И поэтому я здесь, чтобы задержать поход Бэнкса на север как можно дольше. Он вздохнул, как будто собираясь с духом. – Камилла, я так не хотел идти к вам в дом, чтобы не подвергать вас риску. Но в порту мне рассказали, что о вас по городу ходит никчемная грязная сплетня. Я, конечно, знаю, что вы – дама безупречной репутации, – майор Деверо, твой любовник, был настолько галантен, что произнес это тоном, лишенным и намека на двусмысленность. – Но всё же, языки болтают. И я... я подумал, вдруг вы захотите обратить эти глупые слухи на пользу делу Конфедерации, нашему делу! Таким образом, когда после победы мы расскажем об этом, ваше имя будет очищено раз и навсегда! Но... но это опасно. О, Камилла, будь у меня сейчас хоть один другой человек, которому я мог бы предложить это, я бы сейчас держал рот на замке. Но пока у меня никого нет. И потому я предлагаю это вам. Предлагаю с замирающим сердцем, столь же надеясь на благоразумный отказ, сколько и на обдуманное согласие. С виду задание простое, но поверьте, риск велик.
И он объяснил тебе суть замысла. Итак, майор Деверо собирался подменить топографические карты для будущей компании в штабе генерала Бэнкса. У него имелась информация, что один адъютант потратил большую сумму из казённых денег и будет обвинен в растрате, если не вернёт их. Деверо собирался его подкупить, выдать ему карты, которые сейчас готовил его знакомый топограф, а затем с помощью адъютанта заменить их, пока кампания не началась и карты не лежат каждый день на столе у генерала Бэнкса, обрастая пометками. Дерзкий, сумасбродный план. Твоя роль в нем была бы такой: внедриться в клуб офицерских жен, созданный женой Бэнкса и занимавшийся благотворительными театральными постановками, и под видом деятельности этого клуба войти в контакт с адъютантом. Кстати, с тем самым, что заходил вместе с Миллсом. И вот как раз для вхождения в клуб твоя репутация изгоя среди южанок выглядела незаменимым преимуществом.
– Что вы решили? Нет, не говорите! – вдруг встрепенулся Деверо. – Подумайте как следует. Я не хочу на вас давить, ни в коем случае. Я и так злоупотребил вашим великодушием. Я... пойду. Очень постараюсь прийти через неделю. Надеюсь, у меня будет другой человек, и ваше участие не понадобится. Ты резонно заметила, что за домом всё ещё могут следить солдаты, выходить сейчас может быть опасно, не лучше ли подождать пару часов? Майор улыбнулся той самой улыбкой "ну, вы понимаете", по которой ты так скучала. – Камилла, вы спасли мне жизнь! Как я могу воспротивиться тому, что вы будете распоряжаться двумя-тремя часами этой жизни? И ты распорядилась. Тебе было шестнадцать лет, ты вышла замуж год назад, и что ты испытывала с мужчинами за этот год? Комичные нежности Мишеля, сменившиеся презрением, с которым он небрежно овладевал тобой, словно выкуривая сигару, а потом терял всякий интерес? Интрижку с майором, в которой больше было удовольствия от азарта и страха быть раскрытой, чем от самих мимолетных ласк? Ну да, галантный кавалер в спальне все же лучше безразличного. Ладно, пусть уж будет майор... Но в этот раз все было не так. Если размер рогов мужа пропорционален удовольствию, полученному женой во время измены, Мишель, где бы он сейчас ни шлялся, застревал бы в дверных проемах, цеплялся за косяки и сшибал люстры. Всё время, пока вы были вместе, Деверо восторженно обожал твоё тело, как будто всех остальных женщин в мире янки вывезли на корабле в океан и там потопили. Он купал тебя в этом обожании, оно входило в тебя даже не через губы, не через низ во время соития – оно проникало сквозь поры твоего тела, перехватывая дыхание – так тебе было хорошо. Убаюканная его руками, ты забылась на несколько минут, задремала, паря в мареве наслаждения, а когда вынырнула, испугалась, что заснула, что потеряла полчаса или час – и машинально вцепилась в него руками, как маленькая. Было в его ласках что-то бесстыже-непосредственное, а было и что-то изысканное, как будто дорогое вино хлещут обычными глотками, потому что некого стесняться и не перед кем выделываться, и можно наслаждаться, а не делать из наслаждения скучный культ. И ты не могла понять, что ты в этой схеме – бокал ли, вино ли, виноградная лоза или просто женщина, которая пьет вместе с мужчиной из открытой им бутылки. Он сказал тебе тысячу и один комплимент – ты не запомнила ни одного. Он покрыл тебя поцелуями там, где ты не знала, что мужчины могут целовать. Он давал тебе кусать свою руку, когда чувствовал, что ты сейчас закричишь. И именно потому, что он не скрывал ни на дюйм, ни на йоту, как благодарен тебе за своё спасение, ты ощущала, что дело-то не в нём, не в спасении, а в тебе. Ты отчетливо ощущала (и пусть это была иллюзия), что если бы ему сказали: "Выбирай: пусть она забудет тебя, но ты останешься жив, или пусть тебя сегодня же расстреляют, но она по тебе заплачет" – он выбрал бы второе. Ты знала, что так не бывает, но... чертов Деверо! Ничего не могла с собой поделать. А потом он ушёл, галантный, храбрый Деверо, которому нельзя было не простить, что в прошлом году он прекрасно знал, как плохо защищен форт Джексон, и пытался убедить командование поставить туда сильный гарнизон, но не хотел тебя пугать, и потому безбожно врал про пушки и броненосцы. Ты стояла, прислонившись к дверному косяку в своей комнате, немного сбитая с толку тем, что "так не бывает", и тем, что "так только что было." Потом ты легла и заснула так безмятежно, как не засыпала очень давно.
А уже через неделю нужно было выбирать.
-
Шикарные истории, отличное описание секса.
-
-
|
Отец ничего тебе не запретил. – Решай сам, – сказал он, куря сигару, глядя в окно, и заложив палец за вырез жилета. – Тебе уже достаточно лет. Я только хочу, чтобы ты понимал – это не политика. Политика начнется, когда клубы пыли улягутся, а когда это будет – пока неизвестно. Сейчас тут хаос. Ты можешь измазаться в крови, а можешь погибнуть. А можешь и получить что-то, но что – неизвестно. Ты рискуешь, и риск не оправдан. Он посмотрел на тебя. – Ты осознаешь, что если бы этот Стими ударил посильнее, то ребро могло не просто треснуть, а войти сердце и убить тебя? Я понимаю, ты защищался, я не упрекаю тебя, и большинство на твоём месте поступило бы также. Но люди убивают не всегда тогда, когда задумали. Гораздо чаще всё выходит из-под контроля и происходит само собой. Доставая оружие, мы приглашаем противника воспользоваться своим, Эдвард. Я похоронил твоего брата. Я знаю, некоторые шишки каждый мужчина должен набить себе сам, но постарайся, чтобы мне не пришлось хоронить ещё и тебя. Дети – это не заряды в барабане, которые ты выстрелил и забыл. Дети – это кусок тебя, который ты сам должен отрезать и посадить в землю, чтобы из него выросло что-то хорошее. Я бы не хотел, чтобы тебя привезли назад поперёк седла, с выкорчеванными корнями, и бросили на порог со словами "не прижилось". Но я сделал, что мог, дальше думай своей головой. Главное, помни, что твой дом – не там, не за холмом, не в Лекомптоне, не где-нибудь ещё, а здесь. За него стоит бороться. Не за то, что кто-то там сказал тебе. "Где ты был", говоришь, спрашивали? Неважно, что ты ответишь ему. Важно, что "я был здесь, защищал свой дом" – должен быть убедительный ответ для тебя самого. Он вздохнул. – Ладно, я, наверное, становлюсь скучным. Какие-то стариковские нотации, не правда ли? Как я могу тебя упрекать в том, что ты хочешь того же, что и я хотел в твои годы? Поезжай, и возьми всё, что сможешь, а на остальное махни рукой. Давай-ка выпьем. Первый раз на твоей памяти отец пил виски. Похоже, ему это всё далось труднее, чем он пытался показать. – Будут нужны деньги – не стесняйся заезжать, – добавил он в конце. *** Так ты уехал из нового дома вашей семьи. И попал прямиком на войну. Ну, вернее, ты тогда думал, что так выглядит война. В Америке 50-х вообще всё что угодно называлось войной. "Мормонская война", "Война Вакаруса". Если собиралось больше сотни фермеров с ружьями, люди считали это уже войнооой, даже если никого так и не убили. В чем-то они были правы, наверное, но в чем-то ими владело счастливое неведенье. Да и с памятью у людей всегда плоховато: уже через пять лет после великой пятилетней бойни, люди будут называть "резнёй" любую стычку, где индейцы взяли хотя бы один скальп, ох-ох-ох! Но вернемся в Лекомптон, который в это время нешуточно бурлил – совсем недавно капитан Пэйт со своими "драгунами" разграбил городок Пальмиру, но его перехватил Джон Браун – отбил пленных и всю добычу и взял в плен самого Пэйта. Чуть позже другой отряд вломился в поселок Франклин. Была жаркая перестрелка, и несколько раненых "негодяев" потом умерли. Аболиционисты не смогли захватить город, но увезли некоторое количество припасов. Все жаждали ответных действий. Президент Пирс прислал двести пехотинцев под командованием Эдвина Самнера, но те только воспрепятствовали проведению аболиционистской конвенции в Топеке. Это было не то... В Канзасе вообще, что называется, "постреливали". Группки всадников собирались, разъезжали по окрестностям, садились где-нибудь в засаде и ждали, не поедет ли кто-то явно враждебный. Иногда они и убивать его не собирались, так, пугнуть. Или ехали к какому-нибудь аболиционисту на ферму, но он открывал по ним огонь из винтовки, и они уматывали. Или не открывал, и тогда они его били, но... вот так вот прямо взять и убить многим казалось чересчур. Вот побить, протащить на веревке за лошадью, может, взять в заложники, а потом разгромить дом и забрать всё ценное и что-нибудь на память – вот это казалось верным делом. "Негодяи" наводили страх на весь Канзас не тем, что они убивали, а тем, что нападали и, конечно, могли убить. Все они были христиане, даже те, кто не ходил в церковь. А добрый христианин – он ведь чем-то похож на профессионального стрелка: то, что где-то там в Ветхом Завете написано "не убий", не означает "не защищайся", просто надо убить так, чтобы на страшном суде присяжные засчитали это за самооборону, верно? В июне Джонни Уитфилд собрал полторы сотни "негодяев", налетел на городок Осовотоми, угнал лошадей и разгромил пару магазинов – но и только. Никто не дал по ним ни выстрела. Аболиционисты платили вам той же монетой. Однажды ты ехал по дороге в компании приятелей, а под тобой застрелили лошадь из кустов. Вогнали мушкетную пулю ей в башку, тебя даже кровью обрызгало, а другие негодяи кинулись врассыпную. Ты, порадовавшись, что удачно соскочил, и что трупом лошади не придавило ногу. Скорчился за тушей, пытаясь понять, откуда стреляли, проделал все эти нелепые манипуляции со шляпой, высунутой из-за укрытия. Ничего. Потом ты понял – стрелок ушел сразу после первого выстрела. Он мог бы тебя легко убить, а не убил, чтобы не провоцировать остальных – потому что тогда убьют кого-то ещё из их числа. Так тут это делалось. Вообще такие засады назывались "джейхокингом". Джейхок – ястребиная сойка, мифическая птица Канзаса, отличавшаяся дерзостью и неуловимостью. "Джейхокнуть" – означало подстеречь, неожиданно ударить и быстро уйти. Сначала так говорили про всех, кто стрелял из кустов или подкарауливал в них врага, но позже это название, "сойки-ястребы", закрепилось за поступавшими так аболиционистами – просто потому что вы уже были "негодяями". Ты бы и сам был рад организовать какой-нибудь рейд, но это только кажется, что когда напряженная толпа сидит где-то и гудит, её легко подбить на подвиги зажигательной речью и по щелчку пальцев направить в нужном направлении. Во-первых, где именно её собрать? Во-вторых, как? Кто придёт тебя слушать, когда тебе двадцать лет и ты никого тут особо-то и не знаешь? Да и про твои подвиги стали забывать, столько всего случилось в последнее время не в Миссури, а здесь. "А, это тот парень, который пять лет назад кого-то там застрелил в округе Рэндольф? А кого? Не помнишь? А точно он? Округ Рэндольф – это где вообще? Хантсвилль? Не, не слышал. А что он делал, говоришь, всё это время?" Через пять лет такие истории звучат уже не так убедительно, особенно если парни, знавшие их из первых рук, куда-то разъехались. Да и ваше сборище не было, строго говоря, армией, ждущей приказа: у всех людей имелись свои заботы – кого-то куда-то позвали, кто-то не доиграл в карты, кто-то уже слушает кого-то другого. В августе, наконец, пенка всплыла, и круги начали сужаться вокруг Осовотоми. Ты ездил с "негодяями", когда повесили Лесли Перкинса. Да, вот прямо при тебе, подстерегли у дома, отвели под дулом винтовки в лес, да и повесили на раскидистом белом тополе. Нехай повисит! Ты первый раз видел, как вешают человека, а зрелище это не из приятных. Ты спросил, что он сделал? "А, подстрелил кого-то..." Кого – никто не помнил. Когда – никто не помнил. "Да неее! Он, кажется, помогал неграм бежать!" – возразил кто-то. Так вы и не вспомнили, в чём же именно был виноват Лесли Перкинс, прими Господь его душу. Такая вот самооборона, а что? Потом собрался большой отряд ты тоже туда влился. Там были и Стими, и Сидни, и много ребят, приехавших специально из Миссури. Половина из них числилась в милиции, а половина нет. Вы разбили палаточный лагерь неподалеку от Осовотоми, стали собирать силы и готовиться к нападению. Почему треклятый Осовотоми? Да потому что там жила семья Джона Брауна! Какой ещё нужен повод? Но в тот раз всё пошло наперекосяк: фри-стейтеры налетели верхом, паля в воздух, пока вы завтракали, пришлось всё побросать и сматываться без оглядки. Никого не убили, но, наверное, потому что аболиционисты понимали, что сила здесь и сейчас не на их стороне. Убей они человек десять – и их вшивый городок в тридцать домов через неделю будет стёрт с лица земли вместе со всеми жителями! Такая тут шла "война" – случались убийства, но в основном это был обмен провокациями и угрозами. Но так не могло продолжаться вечно. Фри-стейтеры что-то зашевелились. Пока вы потерпели неудачу с Осавотоми, они в середине августа сожгли "форт Титус", деревянный блокгауз со складом. Четыреста человек при пушке окружили его и потребовали капитуляции. Бой был коротким, защитники быстро сдались, видя бессмысленность сопротивления. Это был сильный удар – джейхокеры захватили сотни мушкетов, дюжину лошадей, гору провианта, три десятка пленных (их позже обменяли на тех, кого в заложниках в Лекомптоне удерживали вы после разграбления Лоуренса) и десять тысяч долларов золотом! Это была акция, которая требовала ответных действий, и действий серьезных! Генерал Уильям Рейд, герой мексиканской войны, собрал в Миссури несколько сотен бойцов и двинулся на Осовотоми. Некоторые ребята из Лекомптона, и ты в том числе, проскакали шестьдесят миль, чтобы примкнуть к нему. Всего набралось четыре сотни человек. С тобой был Соломон. Поздно вечером 29 августа вы проверили винтовки, поужинали и двинулись от Булл-Крика к городку, чтобы ночью окружить его и к обеду покончить с гнездом аболиционизма. То, что произошло дальше вошло в историю, как битва за Осовотоми. Твоё первое сражение. Вы двигались в ночи, а затем в предрассветных сумерках в длинной колонне по дороге – револьверы и винтовки смазаны, подпруги подтянуты, патронные сумки полны, пушки в походном положении (у вас на этот раз их было несколько). Без песен, без разговоров, со смешанным азартом, предвкушением и страхом. "Будут аболиционисты драться или сдадутся? Вряд ли сдадутся – ведь с ними чертов Джон Браун! Но там ли он сейчас? Лучше бы ему быть там – разделаться с ним одним махом!" – так думали вы, когда раздался одинокий винтовочный выстрел. "Кто стрелял!?!?" Мгновение – и все зашевелились, стали разворачиваться в линию под сенью леса. Это была странная армия – половина точно знала что делать, а вторая, в которую входил и ты, не понимала ничего и старалась смотреть на более опытных товарищей и делать, как они. Выстрелов больше не было, только по шеренге прошел ропот: "Это Мартин Уайт стрелял! Он узнал Брауна и пальнул по нему!" Генерала больше не было видно – он возглавил атаку с другого направления (оказывается, было еще и какое-то другое направление!). – Вперед! – крикнул какой-то высокий, седой мужчина, которого все называли "капитаном Лоу". – Идем вперед, парни! И вы поехали, с плеском перемахнув ручей Марэ-де-Синь, вглядываясь в утренний сумрак сквозь поредевшие деревья, пытаясь заметить врага, сжимая винтовки? Ещё выстрел! Группа всадников из вашей линии бросилась вперёд – куда, за кем – ты не знал! Наконец, вы достигли гребня холма, а за ним был Осовотоми. Вы выехали на гребень и увидели городок – бревенчатые хижины, блокгауз, мельница. Миссурийцы установили на гребне пушки. – Приказ генерала: "Дайте по выстрелу из каждой пушки! Пусть сдаются!" – передал прискакавший посыльный. Капитан Лоу был недоволен, что окружить городок по-тихому не удалось, но явно не сильно стушевался – если бы у аболиционистов были сравнимые с вашими силы, они бы вывели их в поле. Грохнули пушки – Бууум! Бууум! Бууум! – первый раз ты слышал и видел, как стреляют из орудий. Облака дыма поплыли вдоль гребня. И пошла потеха. Над хижинами и между ними стали подниматься белые дымки – это аболиционисты стреляли в ответ. Сначала это выглядело несерьезно, но вдруг ты заметил фонтанчик земли метрах в десяти от себя. Потом что-то свистнуло над головой. Потом кто-то вскрикнул. Черт! Стреляют! Ты разглядел, что между хижинами на земле лежали бревна, и за ними-то и укрылись аболиционисты. Вы нерешительно отошли за гребень. – Куда!? Куда!? – сразу ожил капитан. – Вперёд! Катите пушки! Их совсем мало! Вперёд-вперёд! – Вперёд! Миссурийцы! – закричали несколько человек. Пушки зарядили и покатили вниз по склону. Вы гарцевали вокруг них, бестолково стреляя во врага, готовые отступить, если станет слишком жарко. Но пули не сыпались градом, так, посвистывали иногда. – Заманивают, ублюдки! – сказал кто-то. – Заткнись! Вперёд! – Смелее, миссурийцы! – Меня ранило! Меня ранило! – Помоги ему! – Наводи! Выше! Огонь! Снова ахнула пушка. Стреляли картечью (пули вперемешку со ржавыми гвоздями), засыпая её в ствол вёдрами и утрамбовывая прибойниками. У осажденных пушек не было. Так вы осторожненько постреливая и перезаряжаясь приблизились метров на четыреста, то выезжая вперёд и разряжаясь, то словно испугавшись своей дерзости, отступая до пушек. Пушки грохали, но что-то не видно было, чтобы они кого-то убивали. Но и ваши потери были смешными – несколько раненых и, говорили, что пару человек убило, но ты их не видел близко. – Спешиться! Спешиться! – заорал вдруг капитан, скача вдоль нестройной, сбившейся линии. Господи, да когда же он охрипнет? Ты бы уже сто раз охрип. – Приготовиться! В линию стройсь! Зарядите винтовки! Сейчас пойдем, сейчас! – он размахивал саблей, но на таком расстоянии прицельно его снять никто не мог, тем более, что он всё время носился туда-сюда позади линии на коне. Ты отдал коня Соломону. Рядом с тобой упала раненая лошадь, её хозяин удивленно захлопал глазами. Ты посмотрел туда, на бревна, над которыми поднимались колдунчики дыма и уже отчетливо доносилась трескотня выстрелы. Через это поле вы сейчас пойдёте в атаку. В атаку! На пули! – Готовы? – спросил капитан, спешившись и подняв саблю. Никто не ответил. – Миссурийцы! Готовы!? – крикнул он в другой раз. – Да! – закричал красивый парень рядом с тобой, твоего примерно возраста. Другие подхватили его вопль. – Пушки готовы? ОГОНЬ! Выпалили пушки, одна за другой. – Вперед! Покажите им! ВПЕРЕЕЕЕД! ВПЕРЕЕЕЕД! В АТАКУ! – заорал капитан, как иерихонская труба, как кричит не человек, а какой-то дикий зверь, одновременно рыча и визжа. Все кинулись вперед, крича, как сумасшедшие с этим же рычаще-визжащим криком. И ты почувствовал, как превращаешься в часть этого большого, злобного существа вроде сороконожки, не человека, не зверя – отряда, идущего в атаку. И ты побежал! И парень побежал! И все побежали! Некоторые останавливались и стреляли, отставали, нагоняли, другие вырывались вперед, и когда вы были метрах в пятидесяти и уже подзапыхались и все чаще стали останавливаться, чтобы пальнуть, аболиционисты поднялись из-за своих бревен и побежали. А капитан, уже пешком, бежал рядом и подгонял вас, стоило вам перестать орать и запнуться. – Смелей! Вперёд! Ну что же вы!? Вперёд! Ты не знаешь, попал ли в кого или просто так извел порох и пули. Вы просто шли и чувствовали, что побеждаете. Потом того парня в плечо чмокнула пуля, он вскрикнул и схватился за руку. Ты, словно повинуясь инстинкту, призывавшему не прекращать движение к цели, подхватил его под руку и вы побежали вперед вдвоем. Ты даже не смог бы сказать, что двигало тобой. Просто надо было идти вперед, побеждать. Аболиционисты сбежали. Вы дошли до хижин, и начался грабеж. Несколько человек с винтовками "осадили" блокгауз. Аболиционисты изнутри дали пару нестройных залпов, но потом, видя, что пушку подкатили уже близко, слушая, как тупо ухают по бревнам пули, занявшие там оборону люди выбросили белый флаг. Разгоряченные боем, вы наконец огляделись. Из домов выкидывали всё – и ценное, и неценное, а потом уже разбирались. Выстрелами отшибали замки с сундуков, ломали ящики, летел пух из разворошенных подушек. Раненый миссуриец, которого ты тащил, попросил тебя найти ему повязку, что ты и сделал и помог перевязаться. Вы познакомились, его звали Огастас Эгертон. Запахло гарью – это ваши поджигали хижины. Стими тоже бегал с факелом и тыкал им в крыши, крушил окна и поджигал занавески. – Жги дотла! Жги дотла! Иии-хаа! – кричали миссурийцы. Запрягали повозки, грузили на них добро, кто-то бил пленного прикладом, но без особой злобы. Для нутряной ненависти всё прошло как-то слишком уж просто. Вот и вся битва. Вы ещё немного послонялись по городку, осматриваясь, чем бы поживиться. Спасибо, Эдвард Босс, можешь ехать обратно свои шестьдесят миль в Лекомптон. – Слушай, а поехали ко мне! – пригласил тебя Гас. – У нас плантация в округе Касс. Поехали! Отец будет рад! Чарльз Эгертон оказался очень бодрым "старичком", ярым про-слейвером, который угостил вас прекрасным трубочным табаком и лафитом и с удовольствием выслушал рассказ про битву. Плантация у Эгертонов была небольшая (на твой взгляд, хах!), но с десятью рабами и расположенным рядом Канзас-сити она давала отличную прибыль, а сам дом был богатый. Ты прогостил у них неделю, Гас всячески расхваливал тебя своим родителям, да и, если честно, тут было неплохо. У Гаса был младший брат, а ещё сестра – как раз твоего возраста... русые локоны, тонкие руки, серые глаза... трели на флейте... В Лекомптоне, куда девушка если приезжала, то скорее всего уже будучи чьей-либо женой, такую невесту было не найти. Это было интересно! Но пока о женитьбе речь не шла. Вы хорошо провели время, поохотились на оленя с мистером Эгертоном и расстались друзьями. Ты вернулся в Лекомптон и попытался преуспеть в политике. А на политическом поприще между тем происходило вот что. В июле аболиционистскую конституцию завернули в Сенате, и страна стала готовиться к президентским выборам. В сентябре вам назначили нового губернатора, Джона Даблъю Гири. Это был удар в спину от уходящего с поста президента Пирса, прогнувшегося под аболиционистов в Конгрессе. Гири был в прошлом демократом-северянином, но "переобулся" совсем недавно, и в Канзасе быстро занял про-аболиционистский нейтралитет, призвав обе стороны к миру и пообещав жестко подавить любые выступления с помощью армии. В ответ обе стороны сразились в стычке у Хикори Пойнт, и было непонятно, кто же победил. Три недели Гири ездил по территории, уговаривая всех решить дело миром. Он распустил части лекомптонской милиции, назвав их незаконными, перехватил отряд "негодяев", собиравшийся снова спалить к чертям Лоуренс, и даже запретил вашей стороне собирать конвенцию по вопросу новой конституции. Ваша сторона чувствовала себя обиженной, настолько, что горячие головы даже отметелили личного секретаря Гири (в чем ты поучаствовал, кстати), но страсти и правда немного улеглись. В ноябре граждане США избрали президентом Джеймса Бьюкенена – и это было просто отлично! На первый взгляд. Последние президентские выборы, на которых ты не мог голосовать, кстати! Бьюкенен тут же уволил к черту Гири, но вот на замену ему прислал не самого удачного человека – Роберта Уокера, демократа, да, но седобородого благообразного старичка, бывшего секретаря казначейства. А тут нужен был боец, а не счетовод. Зима пятьдесят шестого года выдалась суровой, многие урожаи померзли, а один негр у вас на плантации даже умер. Зато ты несколько раз был в гостях у Эгертонов и даже вроде бы успешно делал некие предварительные апроши в сторону Алисии, которые не остались незамеченными. Дело, кажется, обстояло неплохо. В Лекомптоне тебе удалось собрать свою небольшую "банду", но в ней были только юнцы да Сидни, наезжавший туда временами, ну и Гас, конечно, тоже всегда был не прочь с тобой проехаться. Неожиданно помог Стими, который, хотя ты и не мог причислить его к "своим" людям, почему-то рассказал всем, как ты чуть ли не первым ворвался в Осовотоми, хотя это скорее было не так, но по неизвестным причинам ему так запомнилось. Однако набрать большую популярность у тебя всё же не получалось – людей посерьезнее не купить было за стаканчик виски, а твои рассуждения о рабстве, в основе которого лежит забота о неграх, и ссылки на книги, не у всех находили понимание. Как-то сенатор Атчисон даже отозвался о тебе в том смысле, что молодежь много говорит, но действует нерешительно, впрочем, было уже хорошо то, что он вообще про тебя что-то сказал. В декабре назревало новое голосование за новую конституцию, в которой целый пункт был посвящен именно рабству. Все понимали, что это слишком важные выборы, чтобы "пустить дело на самотек", и к ним надо было "подготовиться". С двух сторон – с одной агитировать людей в поселениях, где жили и аболиционисты, и про-слейверы, с другой – продолжать запугивать фри-стейтеров по всему Канзасу. Крупных боёв не было, но развязка, кажется, приближалась.
-
+ Чувствуется, что Мастер "в теме" и пишет с удовольствием.
-
Атмосферная и реалистичная боевка) И сам выбор классный — есть над чем подумать.
|
Язычество. Луций никогда не чувствовал, что его задевает поклонение иным богам, как человека. Вся пламенность твоей веры берется из семени сомнения. Заставить других поверить, заставить их отречься от своей веры – есть результат сомнения, когда разумом ты хочешь верить, но душа твоя не может вытерпеть сомнения поблизости и остаться христианской. Луций был лишён этого сомнения. Нельзя верить или не верить в то, о чём ты просто знаешь. Хотя так стало недавно, но он и раньше чувствовал что-то похожее. А как же радость от того, что кто-то разделил с тобой истинную веру, отрекся от своих заблуждений? А никак. Когда вы оба слепые, и ты, выйдя на дорогу, тянешь его с собой из канавы – это одно. Когда ты зрячий, а у него повязка на глазах и он не хочет её снимать, ты просто говоришь: "Эй, дорога левее!" – а если он не слушает, то чего ж теперь сделаешь... Не слушает и не надо, ты просто идешь дальше, потому что дел у тебя по горло. Но всё это было личное отношения, а кроме личного, есть ещё и связанное со службой. Луций был христианин, лицо христианской части отряда, Фейруза – кем бы она ни была, а также её люди – были ближе к части языческой. Не нужна вражда между ними но и смешивать их не следовало. – Те, кто нынче готовят нашу трапезу, есть рабы. Но сегодня особый день, и когда они присоединятся к нам, они будут наши братья во Христе. А потому тот, кто предаётся веселью с язычниками, пока брат его готовит пищу, чтобы все мы могли вкусить её во славу Господа, не будет допущен к трапезе, – объявил он солдатам, проследив за их взглядами. У обоих частей лагеря был праздник, и Луцию не хотелось, портить его ни тем, ни другим. И если кто-то из солдат желал пойти к язычникам и посмотреть на их обряды – так тому и быть, ведь мы не одобряем, но и не запрещаем их, а как запретить смотреть на то, что само по себе разрешено? Пускай. Просто за это солдату придётся заплатить своей трезвостью. А чем больше трезвых людей в лагере – тем в случае нападения лучше.
-
В - Вредность Просто за это солдату придётся заплатить своей трезвостью. А чем больше трезвых людей в лагере – тем в случае нападения лучше. Хотя это, конечно, разумно. Но лучше бы принес в жертву голубку и попросил Венеру обеспечить спокойный вечер. =D
|
Тут как говорится, нашла коса на камень. Ловчий тоже больше не смеялся. Но сложно было сказать, испугался он или нет. С одной стороны – не каждый день тебя мертвые под землю утащить пытаются. С другой – уж он-то в свои годы знал, что кусает не та собака, которая лает. Или не тогда. Да и мертвые что-то уж не в первый раз на него смотрели за последние дни. – Ну, сразу бы так. Вот и посмотрели, кто есть кто! – сказал он, рассматривая мертвецов. – Вот и до "а иначе" дошли. И чего было кашу по тарелке размазывать? Голос его тоже поменялся – уже в нем не было насмешки, а стал он посуше. – Все-то ты перепутала, Ягиня. Ежели тебе холуй нужен был, который красивые речи говорит, то его и надо было искать, а меня тревожить не надо. Я не алтын, чтобы всем нравиться, меня не за то держали. А говорю я как есть и по-другому не умею: не любо – не слушай. Человека уважают по делам. Какие твои дела были? Ты не спасла отца, когда могла. Ты врага позвала в дом. Из-за тебя город вымер. Да что там город, весь край вымирает, вон, война идет. Да еще ты, отцовским именем, отцовской памятью прикрываясь, меня опоила! Или ты думала "выпей за упокой" – это просто слова, которые что говори, что не говори? Зря, если так. Ну и как, мило ты себя со мной повела? Мило, ничего не скажешь! Он пожал плечами. – Может быть, я буду делать иногда по-твоему. Иногда. Некоторые вещи. И может быть, однажды, кто знает, я даже буду тебя немного побаиваться. Но уважать тебя я не буду никогда. Хоть "наказывай" меня, хоть нет. Поняла? – уставился на неё Ловчий, сверля исподлобья недобрыми глазами. И кивнул в сторону своих спутников. – А их ты зря искушаешь. Я-то им никто, с моей смертью все их проблемы и решатся. А если ещё и тебя упокоят, враз героями станут, а что Ловчий умер, никто их и не упрекнет. Так что не дури. Хотят убить или не хотят... не убивают же! Скажи на том "спасибо". Или тебя не за что убить? Он понял, что давно разговаривает с Ягиней совсем не как с юной девочкой, а как со злой и опасной женщиной. И вот это было, пожалуй, страшновато. Глаза не видели, а сердце чуяло. Где ж вы были, глаза?
-
Мое почтение хладнокровию Ловчего
|
Ты родилась... где-то. Не помнишь. Не говорили. Ты росла в приюте в городе Джексон, что в штате Миссисипи, но как туда попала – никто точно рассказать не мог. У каждого была своя версия. Кто-то говорил, что ты появилась в приюте в тот месяц, когда был страшный ветер (это, наверное, до вашего штата долетели отголоски урагана Тампа-Бэй), река Пёрл размыла дамбу, разлилась и затопила несколько ферм. А другие говорили, что твои родители, должно быть, умерли от оспы. А третьи говорили, что ничего они не умирали, а просто бросили тебя на станции в Клинтоне, в одной пеленке, а тамошние жители и подобрали. А как было на самом деле – кто ж знает? Мало помнишь из того, что было в приюте, даже не помнишь, какого размера он был или сколько там было детей. Зато помнишь, что вас всё время заставляли вести себя тихо. Была большая общая спальня и в ней нельзя было шуметь. Нельзя было шуметь и в столовой, где вы ели кашу. Нельзя было шуметь нигде. Ты помнишь, что вы выращивали что-то в огороде – кажется, репу какую-то, и в земле жили мясистые червяки. Помнишь, как вас учили вдевать нитку в иголку и ты больно уколола палец, но громко плакать было нельзя. Тихо, тихо, тишина! Тишину ты помнишь, и как стояла в углу помнишь, и ещё как вас пугали чуланом, и одну непоседливую девочку заперли в нём. Потом она плакала, потому что там было темно и пауки, но плакала тихо. Пауков она сама не видела, потому что было темно, а вот паутина там была. Вашу воспитательницу звали миссис Френчард, а девочку звали Сьюзан. Она была на год, кажется, постарше тебя. Если можно так сказать – вы дружили. Дружба выражалась в том, что вы разговаривали шепотом, когда было нельзя, и не ябедничали друг на друга. Потом, когда тебе было лет шесть, приехали мужчина и женщина, забрали тебя, купили леденцов, посадили на поезд и повезли куда-то, а за окном проплывали поля, на которых работали негры, и леса, и домики. Был пятьдесят четвертый год. Детей поменьше из приюта старались распределять в городские дома, а постарше – в фермерские семьи. Ты попала в город. Это был не очень большой, но очень быстро растущий город, стоявший на реке Миссисипи. Он назывался Виксберг. Твоих приёмных родителей звали Джеймс и Флоренс Уолкеры. У них был дом, бакалейная лавка и два раба – кухарка и Бен, который делал всё, и даже торговал иногда: он не умел читать и писать, но умел немного считать на пальцах и помнил некоторые цены наизусть. Кухарка по имени Лавиния (вы звали её Лав, как любовь) считать на пальцах не умела, зато умела готовить пироги со сливами. Бен очень задавался, что ему иногда дают торговать, а Лавиния была тихая, скромная, всегда смотрела вниз оттопырив свою нижнюю губу. У Джеймса и Флоренс был всего один ребенок – сын. Его звали Сай, от Сайлас. Он был "избалованный маленький масса", как про него говорил Бен (Бену было можно и не такое). Но зато брат тебя любил, несмотря на то, что ты была девчонка. Почему? Потому что у всех других мальчишек были братья и сёстры, а у него до тебя не было, и это было невесело. А так вы бегали вместе смотреть на пароходы вместо школы. Он был старше тебя на три с половиной года, а взяли тебя в семью, потому что доктор Китчнер сказал, что больше детей у миссис Флоренс не будет. В Виксберге была школа для девочек, и ты в неё ходила, но там было скучновато. Поэтому вы сговаривались с братом и убегали из школы – вдвоем это было не так страшно. Но доставалось всегда Саю, а тебя жалели. В итоге Бен стал отводить вас в школу за руки – сначала тебя, потом его. Саю стало стыдно, что негр водит его за руку в школу, и он дал честное слово, что не станет сбегать. Но... все равно иногда сбегал. Ещё у него была удочка и иногда он звал тебя с собой удить рыбу. На самом деле, он и правда был хороший рыболов, и некоторые негры из округи даже считались с ним и любили поболтать про то, какую рыбу на что ловить и про самые рыбные места. Он всё мечтал поймать какого-то осетра, который жил много лет в одной заводи на реке Язу, но негры над ним посмеивались. "Его никто не может поймать! Это рыба-демон!" Дела у твоих приёмных родителей шли очень хорошо, потому что город разрастался, а значит, всё больше людей заходило к ним в магазин. Но Сай не хотел быть лавочником. Он говорил: – Что я, буду сидеть в лавке с утра до ночи, как вошь на булавке? Тоска одна! Он хотел быть капитаном на речном пароходе, лучше всего, конечно, на большом, но можно и на маленьком. Но родители говорили, что для этого надо хорошо учиться, а Сай учился плохо. Зато он знал все названия пароходов и какой куда идёт, и увлеченно тебе рассказывал какая на каком машина и какой капитан, смелый или так себе. Получалось, когда родители умрут, лавка достанется не ему (раз уж он её не хотел), а твоему мужу. Но родители были ещё не старые, ты была ещё маленькая, и муж пока на горизонте не маячил. Когда ты научилась писать, то взяла и написала письмо для Сьюзан, но из приюта ответили, что её тоже забрали на ферму. Ты написала ей и туда письмо и позвала в гости. Она ответила, что живет с приемными родителями, какими-то Томпкинсами и позвала тебя в гости в ответ. Ты туда съездила с Беном – ферма и ферма. Там были всякие животные, куры, свиньи и лошадь, но стоило взглянуть на платье Сьюзан, чтобы понять, что тебе-то повезло куда больше. Потом она приехала к тебе в гости – и было видно, что ей не по себе от того, какая у вас фарфоровая сахарница и вообще всё. Чуть попозже она тебе написала, что ферма ей осточертела, и она скоро сбежит в Сент-Луис. Ты думала, что это так, бла-бла-бла, а в шестидесятом она и правда сбежала, и теперь ты не знала, где она, что она. А какой была ты?
-
+ Начало большого пути. :)
|
Подполковник Миллс с интересом посмотрел на тебя, уже не так прохладно. – Я подполковник, мэм, – ответил Миллс, учтиво склонив голову. – Сядьте, пожалуйста. Вам так будет удобнее. Он задал тебе несколько вопросов – кто твой муж, поддерживаешь ли ты союз (ты ответила уклончиво), кто мог это подстроить теоретически и так далее. Потом он велел позвать солдата, который пострадал от вашей "бомбы". У солдата на лице были две не очень большие царапины. – Рассказывай, – приказал он. – Мы шли по улице, сэр, – начал солдат. – Проходили мимо дома этой мисс. – Миссис, – поправил его подполковник. – Миссис, – согласился солдат. – Тут горшок сверху и упал. – Куда упал? – спросил Миллс. – А там на стене такое... выдается... – Фундамент? – уточнил подполковник. – Наверное, – кивнул солдат. – Вот об него он и разбился. – Не на мостовую упал? То есть, его скорее столкнули с окна, а не взяли в руки и швырнули. – Должно быть так. Я не видел, – пожал плечами солдат. – Я просто мимо шел. Вот, и оцарапало. – Да что ты! Очень больно? – с деланным участием спросил Миллс. – Адская боль? – Ну, так, не очень, сэр. Но все же лицо, – покраснел солдат, чувствуя издевку. – Страшно подумать, что будет, когда тебя комар укусит, рядовой, – сокрушенно покачал головой Миллс. – Свободен! Солдат ушел. – Миссис Тийёль, – обратился он к тебе, вставая. – Я вижу, что это просто недоразумение. Но ситуация в городе неспокойная, поэтому, я думаю, вы простите нас за некоторую решительность действий. От лица войск Союза я приношу вам извинения за беспокойство. Однако необходимо убрать все горшки с окон во избежание дальнейших недоразумений. Вашим приглашением я с удовольствием воспользуюсь, чтобы проверить исполнение этого распоряжения. Во сколько мне следует прийти завтра? Всего вам наилучшего и до встречи. В этот момент тебе показалось, что ты легко отделалась. Подполковник пришел, как и обещал, хотя никакие горшки он, конечно, не проверял. Но дальше он повел себя крайне странно. Выяснив, что твой муж болен, он скорее не обрадовался, а обеспокоился и спросил, не лучше ли ему уйти. Ты сказала, что все в порядке, и вы... провели время за беседой. К чести полковника, она не сводилась к политике – он больше расспрашивал тебя о городе и о его людях, но не муссировал тему "кто из них может быть за нас". И все же ты поняла, что он, хотя и отдал должное твоей красоте, пришел сюда скорее в служебном порядке, чем для того чтобы поразвлечься с хорошенькой южанкой. Вопреки расхожему мнению о янки у него было и достоинство, и учтивость, но не было и капли той слегка небрежной, чуточку нахальной, и вместе с тем очаровательной галантности, с которой майор Деверо играючи и словно само собой разумеющееся завоевал твою благосклонность. Какие бы апроши ты ни делала, как бы ни стреляла глазами, Миллс только улыбался будто бы без задней мысли – и всё. Его выдержке позавидовал бы сам Каменная Стена Джексон! Вы проговорили весь вечер, и ни одного взгляда "ну вы понимаете", какие бросают мужчины. Сухарь да и только! На следующий день ты встретилась с подругой. Трудно было назвать её близкой – близких ты завести ещё не успела. Но ближе остальных. Звали её Элизабет Дюпон, но в девичестве она была МакДоннел, а муж её торговал сахаром, так что вы быстро нашли общий язык. Посочувствовав вашим проблемам, она вдруг спросила: "А говорят, к тебе заходил какой-то офицер янки?" – как будто это было что-то нормальное. Единственная версия наготове у тебя была все та же, что пришла в голову "на допросе" у Миллса. Пришлось рассказать про горшок и напустить туману про "разузнать сведения". "Звучит глупо, но почему бы и нет?" – подумала тогда ты. "Очевидно, потому что тебе никто не поверит?" – спросил бы в ответ Мишель, будь он сейчас здоров. Лиз изобразила заинтригованность, но не слишком умело. Дальше расспрашивать она не стала. "В конце концов, попить чаю с офицером армии союза – кому-то это не понравится, но это же не преступление" – так могла подумать ты. И действительно, никаких особенных последствий это вроде бы не возымело... в ближайшие два дня. А потом грянул гром, да ещё какой. 15 мая генерал Батлер издал свой Общий Приказ Номер 28 для жителей Нового Орлеана, который гласил:
Так как офицеры и солдаты армии США в последнее время подвергаются многократным оскорблениям со стороны женщин (называющих себя леди) Нового Орлеана в ответ на добросовестное невмешательство в их дела и проявленную вежливость с нашей стороны, сим приказывается в дальнейшем если женщина словом, жестом или действием оскорбит или выкажет неудовольствие любому солдату или офицеру США рассматривать её и обращаться с ней как с женщиной города, занимающейся своим ремеслом.
Короче говоря, всех нью-орлеанок, занимающихся тем, чем в последние дни занимались все нью-орлеанки, собирались рассматривать как проституток. Это было возмутительно. Да, приказ был составлен обтекаемо, непонятное выражение "женщина города" вместо "публичная женщина" только намекала на такую трактовку, но... это было не частное заявление, это был приказ военного губернатора! Иии... как солдаты должны были или собирались его выполнять?! Что угрожало женщине, которая косо посмотрит на янки?! Штраф!? Тюремное заключение!? Изнасилование на месте!? Генерал выразился столь же неопределенно, сколь и отвратительно. С тех пор война между ним и женщинами Нового Орлеана стала тотальной, по крайней мере с их стороны. Да, на улицах они вели себя теперь поскромнее, только изредка позволяя себе выкрикнуть что-нибудь, но всячески громили его в словесных спорах в гостиных. С их легкой подачи за ним закрепилось прозвище "Зверь Батлер". Была даже мода – завести себе ночной горшок с портретом Бенджамина Батлера на дне! Пока казалось, их усилия не возымеют никакого эффекта, но кто знал, что будет дальше? Было сомнительно, что Конфедерация бросит Новый Орлеан – свою жемчужину, свой самый богатый город. Вокруг города были болота, летом ожидалась обычная эпидемия желтой лихорадки, а отряд у Батлера был небольшой, и как он собирался восполнять потери? Город был огромен, со множеством подступов, защитить их все от нападений и не допустить восстания в тылу было с такими силами совершенно невозможно. Да, у него имелась под рукой сильная эскадра, но она вскоре ушла на север – участвовать в операции против Виксберга. "Наши придут, вот тогда-то мы с тобой и поквитаемся за "женщин города" и за "ремесло", вот увидишь", – читалось в прекрасных, но жестоких глазах нью-орлеанок. Однако пока что, сдав позиции, дамы чувствовали себя проигравшей стороной. А когда эмоциональные люди проигрывают – они ищут предателей в своих рядах. Стоит ли сомневаться в том, кого назначили предателем? С тобой перестали общаться почти все подруги, а те, которые общались, делали это неохотно, второпях, ни в коем случае не на улице, не здоровались первыми, сами не приходили к тебе и не приглашали в гости. Зато Мишель наконец поправился и встал с кровати – он немного похудел, но как будто воспрял духом. Взгляд у него был как у человека, который получил жестокий удар, но поднялся с земли и готов бороться дальше. Через два дня к вам снова зашел подполковник Миллс вместе с адъютантом штаба, капитаном. Мишель не хотел их принимать, но офицер сослался на то, что должен проверить насчет цветов на окнах, тем более, как он упомянул, его для этого и приглашали. Мишель не вполне понял, о каких цветах идет речь, поэтому впустил его. Подполковник разъяснил ему суть недоразумения, весьма дружелюбно поздравил мсье Тийёля с выздоровлением, пожелал ему хорошего здоровья и удачи в делах, но беседа не склеилась – муж был насторожен и напряжен, хотя и вполне вежлив. На четвертый день утром вам доставили письмо и посылку. Письмо было адресовано ему, посылка – тебе. Не успел Мишель вскрыть первый конверт, как пришел второй, за ним – третий, и так – десяток. Тебе же принесли полторы дюжины посылок от дам. Когда Мишель стал вскрывать и читать письма, глаза его полезли на лоб, а руки непроизвольно вцепились в волосы. С него требовали денег буквально все, грозясь обратиться в суд, а те, по чьим кредитам срок ещё не подошел, в резкой форме осведомлялись, когда он сможет заплатить. В твоих посылках была помада – красная, в одинаковых банках. К каждой банке прилагалась открытка. Навроде: "Дарю то, что вам так нужно с учетом выбранной профессии", "Пригодится, когда вы откроетесь", "Чтобы нравиться янки!", "Наносить перед тем, как принять подходящую позу", "Не забудьте использовать в следующий раз" и так далее... Скрыть такое количество посылок от мужа было невозможно и конечно, он узнал, в чем дело. Кроме того слуги обнаружили надписи, сделанные на стене ночью: "Здесь живёт подстилка для янки", "Позор!", "Шлюха и предательница." Вместо того, чтобы впасть в уныние, чего от него можно было ожидать, Мишель вдруг впервые за ваш брак рассердился. Вы были женаты чуть больше полугода, и он никогда не повышал на тебя голос, а даже если и хмурился, то недолго. Но тут его прорвало. Да что там говорить – он взорвался помощнее, чем котлы несчастного "Манассаса"! Фарфоровая посуда вздрагивала в буфете, когда он в бешенстве кричал на тебя, не обращая внимания на остолбеневшую прислугу. Причем он даже не упрекал тебя в измене, обходя эту тему стороной, а только в глупости. – Дура! Идиотка проклятая! Тупоголовая ирландская корова! Все нервы мне измотала и так меня подставила! Надо было посадить тебя на цепь, пока ты не поумнела бы! Какой же я был идиот, что женился на тебе! Какой надо быть тупой, чтобы сейчас позвать янки с визитом в наш дом!?!?!? Тебе надо на шею колокольчик привязать, как корове! Чтобы он звонил и все знали: "Вот идёт самая глупая женщина на свете!" Ты всегда была такой тупой или это городской воздух так действует?! Один раз сходила в оперу, и там тебе выдуло все мозги через уши! Кого мне подсунул твой папаша!? Ты должно быть недоношенная родилась, да?! – если бы его сейчас видел доктор Гатлинг, то признал бы, что такой скорострельности не обеспечивала даже его чудо-картечница. И за всю свою вспышку он ни разу не задал тебе даже в риторической форме вопроса, который иногда задавал раньше, пусть и больше в шутку: "Что будем теперь делать?" Это был плохой знак. Излив душу, он вытолкал тебя из гостиной и яростно хлопнул дверью – только чтобы уйти к себе в кабинет и ещё и хлопнуть дверью там! Похоже, ваш брак дал трещину, едва начавшись.
Потянулись сложные дни – на улицу было не выйти. Скоро зарядили обычные новоорлеанские летние дожди, да и куда бы ты пошла? Гулять? Не хотелось думать, что могло произойти при встрече с местными "леди". Мишель три дня не разговаривал с тобой и ел отдельно, но потом всё же отошел – стал бурчать своё "доброе утро", обедать в столовой и читать газеты в твоем присутствии (правда, теперь уже про себя). Он постоянно усиленно обдумывал что-то, потом стал пропадать, часто по вечерам, иногда на пару дней. Он, по его словам, продал кое-какие семейные украшения, заложил лошадей и ландо и достал денег на "некоторое время". Как он поступил с кредиторами, он тебе не говорил, но что-то пока никто не приходил вас выселять и продавать мебель с аукциона. Некоторую сумму Мишель положил и тебе на карманные расходы. Видимо, будучи человеком разумным, он понимал, что надо как-то кардинально решать вопрос, а экономия на десятицентовиках тут несильно поможет. А может, он просто все-таки любил тебя, твой Мишель со смешными усами, как у жука?
В такой тяжелой ситуации было сложно следить за слухами, но газеты вы продолжали покупать, да и прислуга кое-что приносила. И тут следует рассказать о генерале Батлере и о том, что происходило в городе. Батлер был родом из Нью-Гэмпишра, из самого сердца Новой Англии, первого штата, провозгласившего себя независимым, и ярым федералистом. Его отец, кстати, защищал Новый Орлеан еще в 1812 году, и было иронично, что теперь сын пришел в город-полумесяц, как завоеватель. 44 лет от роду, Батлер был так называемым "генералом-политиком" – он не снискал лавров на поле боя (исключая мелкую операцию по захвату земляного форта Гаттерас), но был именно тем генералом, который командовал войсками, введенными в Мэриленд и обеспечившими лояльность колебавшегося штата. Это был человек, лишенный полководческого таланта, но не лишенный политического чутья. Выглядел он, как волевой и решительный рубака, готовый ломать врага об колено, а на самом деле умел проявлять гибкость, "разделять и властвовать." Кроме того, он изобрел формулу, согласно которой рабов, бежавших к янки или захваченных федеральными войсками, по закону не нужно было возвращать хозяевам (вообще-то закон 1850-го года о возврате беглых года всё еще действовал), так как способность рабов быть использованными при строительстве укреплений формально делала их "военным трофеем". Это было умно, и все союзные генералы взяли такой подход за обычную практику. Помимо разоружения и Приказа Номер 28, новый губернатор начал с того, что ввел жесточайшую цензуру в печати, позакрывав все несогласные с ней газеты, а также повесил мистера Мамферда. Мамферд был виновен в том, что в первый же день оккупации сорвал звездно-полосатый флаг, самовольно поднятый капитаном канонерки "Покахонтас" над зданием монетного двора, а затем разорвал его на части и раздал в качестве сувениров друзьям. Также Батлер закрыл епископальные и некоторые католические церкви – католический клир всегда поддерживал рабство и часто совершал службы за успех оружия конфедерации, а епископалы считались "церковью для богатых южан". Конфедераты, узнав обо всем этом, настолько рассвирепели, что заочно приговорили Батлера к смертной казни, но этого лысого, спокойного и сильного человека "мятежникам было не запугать". Далее Батлер арестовал иностранных консулов "за помощь конфедерации", конфисковал средства консульств (речь шла о сотнях тысяч долларов) и обложил вообще всех богатых людей непомерными (с их точки зрения) налогами. А также под предлогом карантина запретил иностранную торговлю, которая, как он считал, поддерживала торговцев, поставлявших югу оружие. Кроме того, он составил списки враждебных союзу лиц, собственность которых была конфискована и продана с аукционов (утверждалось, что главным покупателем выступал его брат Эндрю). Коммерсанты его просто ненавидели. А был ли кто-то, кто его любил? Да! Его любили простые люди – докеры, рабочие, строители, обслуга. И было за что. Батлер не только установил пособия и организовал раздачу еды – оказалось, что его карантин не фикция! Были установлены строгие меры по уборке мусора и штрафы за неправильный выброс отходов, и под это дело созданы новые рабочие места. Были заблаговременно очищены давно гниющие канализации Нового Орлеана, и когда на смену дождям пришла августовская парилка с её убийственной влажностью, эпидемии не случилось. В городе-на-болотах, где стабильно от желтой лихорадки каждый год умирало от нескольких сотен до пятнадцати тысяч человек, умерло... всего двое! Его строгость к богатым тоже пользовалась популярностью. Когда он приказал обыскать женщину, пытавшуюся пересечь линию фронта, и конфисковал у неё столовое серебро (нонсенс с точки зрения большинства генералов), в салонах его тут же прозвали "Столовым Батлером"*. Однако многие из тех, кто ел с деревянных тарелок оловянными ложками, злорадно посмеивались. Одно только не нравилось простым нью-орлеанцам – вместе с Батлером в город хлынули беглые негры (с вашей плантации убежала половина). Они заполонили всё, выпрашивали еду, ломали заборы на дрова и отбирали рабочие места. Но и тут видя, что происходит, генерал "проявил гибкость" – одних отправили в солдаты формирующегося "Корпс Д'Африк", других наняли в обычные войска на хозработы, а прочих... вернули хозяевам! Одним словом, старый миф о Робингуде перевернулся с ног на голову – ваш шериф Ноттингемский грабил богатых и раздавал бедным! Неслыханно!
А что о нём думали настоящие разбойнички?
Итак, пока солдаты в сером и солдаты в синем убивались друг об друга в Долине Шенандоа, в Семидневной Битве и, наконец, во время Самого Кровавого дня Войны в битве при Антитем-Крик, Камилла Тийёль, урожденная графиня Д'Арбуццо, тосковала, скучала и страдала от легкой мигрени и одиночества, пока одним дождливым вечером, к ней не пришла служанка и не сказала, что пришел какой-то посетитель, который не назвался. По виду – человек приличный, но какой-то странный. В этот момент сама мысль о том, что кто-то хочет тебя видеть, была уже так радостна, что ты тут же приняла его, несмотря на очень уж поздний час. И в первый момент не узнала. Должно быть из-за костюма – вошедший, нахально стряхнув на ковер воду с мокрого котелка и скинув на руки лакею плащ, улыбаясь во все тридцать два зуба шагнул к тебе. Одет он был так нелепо, что в этом даже была какая-то лихость: безумный канареечный жилет, расшитый вдоль и поперек, нанковые брюки цвета жженого-кофе с претензией на благородство и нелепый сюртук бутылочного оттенка, к тому же, кажется, с чужого плеча. – Привет, Милли, привет, сестрёнка, – сказал он. – Хотел сделать тебе сюрприз, хах! Это был, конечно, Марко. Ну кто ещё мог так ужасно вырядиться? Вы выпили чаю, поговорили обо всём на свете, он посочувствовал тебе и всячески поддержал. Марко обосновался в порту, занимался... "ну чем-чем, торговлей понемногу" – сказал он с тем самым взглядом "ну вы понимаете." Ты знала, как выглядят торговцы. Не так. Марко явно был жулик, или вор, или шулер какой-нибудь. Скорее всего не из крупных, а на подхвате. Но тебе он открывать все карты пока что не спешил. Однако ты отметила, что он возмужал: ты выглядела на свои годы – юный, душистый, нежный цветок. Ему же было восемнадцать, а тянул он, пожалуй, на двадцать четыре – поджарый, уверенный и наглый, но без отчаянности, прикрывающей сомнения, как часто бывает у юнцов. Вам было что вспомнить, было и о чем посетовать друг другу, было что рассказать в плане новостей. Марко осторожно, намеками попытался определить, что ты думаешь о янки. О себе он, не вдаваясь в подробности, рассказал, что "чалится с ирландцами", и что "евреи и уопи** кусают сейчас за пятки". В целом вечер прошел очень приятно. Но была одна вещь, которая, пожалуй, немного отравила ни с чем не сравнимое тепло родственной встречи. – А этот подполковник Миллс... к слову, ты меня можешь с ним свести? – спросил брат между делом. Но вы были детьми одних родителей, вы вместе выросли. И ты почувствовала, что он пришёл только за этим. Познакомившись с Миллсом, он мог опять пропасть на долгие годы.
-
Камилла мастерски собирает все исторические проблемы на свою очаровательную шейку) А пост восхитителен и держит в напряжении!
|
Лиц своих родителей ты не помнил. Первые два лица, которые ты запомнил – сердитая смуглая индеанка остервенело трёт тебя мочалкой в деревянной бадье и ругается, а пожилой хмурый мужчина в черных одеждах, со свечой в руках, смотрит на тебя грустными, темными, маленькими глазами, и говорит что-то не то в своё, не то в твоё оправдание. Да, отблеск свечи, плеск воды, ворчливая тётка – вот как начиналась твоя жизнь. Первые слова, которые ты начал понимать, были на испанском. Первые слова, которые ты начал говорить, были молитвы Богу. Первые годы жизни ты провёл при миссии Санта-Клара де Асис. Вообще-то миссии уже никакой не было, ведь мексиканское правительство отпустило всех индейцев и распродало земли, но церковь пока действовала, и фра Бенито приютил подброшенного под двери ребенка, хотя и с трудом сводил концы с концами. Ты помнишь, как радовался маисовым лепешкам, которые вам однажды принесла Исабель – та самая ворчливая баба. Фра Бенито называл тебя Хозе, но все индейцы звали тебя пекено бланко или просто пекено. Фра Бенито пытался научить тебя читать буквы, и некоторые ты запомнил, но не все. А потом, в сорок шестом (хотя ты понятия не имел, какой сейчас год и даже какой месяц), в миссию приехали двое белых мужчин. От них странно и резко пахло (табаком и дёгтем, как ты попозже узнал, когда поближе познакомился с морячками), они говорили на ломаном языке, много грубили фра Бенито, а он только пожимал плечами. "Джонсон! Джонсон!" – говорили они, показывая на тебя пальцами. А потом они тебя забрали, посадили на огромную лошадь и куда-то повезли. Больше ты никогда не видел ни фра Бенито, ни Исабели. Дальше ты помнишь не очень хорошо – только как вы втроем сидели у костра, ели волокнистое, жесткое мясо, и они тебе что-то говорили, а ты не понимал. "Ту падре, ту падре," – твердили они. "Фра Бенито?" – спрашивал ты. "Но! Джонсон, Джонсон!" – горячились они. Потом они выпили что-то из маленькой бутылки, легли спать и очень громко храпели. Калифорния тогда бурлила – на рейде стояли американские военные корабли, то и дело вспыхивали восстания, провозглашалась республика... ты ничего этого не знал. Ты был просто напуганным мальчишкой, который ничего не понимал. Ты помнишь, как мужчины привели тебя в какой-то дом, где за столами сидели люди, пили и ели, а хозяин ругался с каким-то мексиканцем. "Твои" тоже ели, положив на стол перед собой большие складные ножи. Одного звали Гаррис. Другого "анкл Томас". Потом один из них вышел. Потом в зал вбежал человек, что-то прокричал, и второй мужчина, не доев, вскочил и выбежал, прихватив нож. Ты просидел за столом до самого вечера. Когда стемнело, хозяин отвёл тебя куда-то, и там ты спал на мешках. Больше ты никогда не видел ни Гарриса, ни дяди Томаса. Рано утром он тебя накормил кашей из чечевицы и выставил за дверь – не ту, которая вела на улицу, а на задний двор. Ты заплакал. Ты стоял у корчмы и плакал, а потом принялся стучать в дверь. Сначала никто не открывал, потом вышла какая-то баба, облила тебя помоями и обругала. Делать было нечего и ты пошел между домами. Тебя чуть не переехала повозка – ты очень испугался. Потом какой-то шатающийся дядька что-то у тебя спросил – ты даже не понял, что. Он дал тебе затрещину. Потом ты шел, и шел, и шел. Вдруг откуда-то выскочила черная собака и стала лаять на тебя, потом другая и третья – пятнистая, маленькая и самая злая. Они собрались вокруг тебя, и лаяли, и норовили цапнуть. Ты очень испугался и побежал. Сколько бежал не помнишь. Ты бы позвал на помощь, но не знал, кого. Собаки гнали тебя и гнали, и когда ты упал, они набросились и начали рвать на тебе одежду. Какой-то мужик отогнал их палкой: ты помнишь, как он яростно лупил их, палка глухо хлопала по собаками, а у пятнистой сломала лапу – она громко скулила, убегая, спотыкаясь и падая. Мужик сказал тебе что-то и ушёл назад, в свой дом. Ты пошел за ним, но дверь захлопнулась перед твоим носом. Тут ты наконец почувствовал, что окончательно потерялся, хотя даже ещё не знал, как сказать это словами. Ты вообще ничего не знал о мире вокруг. Ночь ты провел в канаве. На следующий день было больно – болела спина и ноги там, где собаки тебя покусали. Ты боялся, что они опять найдут тебя, но чувствовал, что надо идти – хотелось есть, а тут еды не было. Ты пошел. Дальше помнишь смутно: то ли ты бродил пять дней, то ли двадцать пять. Ты просил еду у встреченных на улице людей, если у них были не очень злые лица. Однажды тебе дали серебряную монетку, но ты даже не знал, куда с ней пойти и что делать и носил её, пока не потерял. Ты искал дома, если при них не было собак – стучался и просил еду. Однажды тебя пустили в дом и хорошо накормили густой говяжьей похлебкой, но потом все равно выставили наружу. Наверное, они спасли тебе жизнь – без этой похлебки ты бы столько не протянул. Однажды кто-то бросил тебе лепешку прямо в пыль, и ты так и ел её, пыльную. Однажды вместо лепешки протянули хлыстом по спине. Ты вспомнил, что фра Бенито рассказывал тебе, как Бог послал людям еду с неба за то, что они хорошо молились. Ты не помнишь, сколько молился после этого, только помнишь, что еда с неба не упала. Фра Бенито был хороший человек, а был ли хорошим Бог – ты не знал. В один день ты увидел какой-то дом, где не было собаки и дверь была не закрыта. Дом стоял на пригорке, вдалеке колыхалось море – волны катились, как расплавленный свинец. Из дома вышел человек, и когда он поравнялся с тобой, весело насвистывая, ты почуял знакомый запах: так пахло от Гарриса с Томасом. Ты решил попытать счастья, зашел, и на тебя уставился одноглазый человек со страшным лицом. Едой тут не пахло. – Тебе чего? – спросил он, ковыряя в зубах мизинцем. – Комида, – тихо сказал ты. Одноглазый рассмотрел выковырянное из зубов, отщелкнул его пальцем в сторону и сказал: – Пшёл отсюда. Тогда ты просто упал. Ты устал идти. Одноглазый тяжело вздохнул. – Это кто? – раздался женский голос. – Да ходят всякие, побираются. О чем ты думал в те долгие секунды, когда к тебе приближались шаги по деревянному полу? – Мальчик, как тебя зовут? – спросил женский голос. – Откуда ты? – Хозе. – Ты мексиканец? – Джонсон. – Он белый! – сказала женщина. – Он белый. Он потерялся. – А чумазый, как индеец! – ворчливо бросил одноглазый. В этот момент ты вдруг отчетливо понял, что тебя отсюда не прогонят. *** Сёстры Тапси были дочерьми Смита Тапси, повешенного лет десять назад. Кто такой был этот Тапси, зачем построил дом на пригорке и за что его повесили мексиканцы никто уже и не помнил, а они особенно и не рассказывали. По одним слухам он попытался обокрасть губернатора, по другим – убил человека, по третьим – был невиновен, но его приговорили за чужое преступление. А один человек говорил, что его вообще не вешали, а убили палкой по башке, и не мексиканцы, а индейцы, а за что – неизвестно. В общем, дочери его остались одни, и как-то само собой получилось, что дом приобрел плохую репутация. Одноглазый "страж" был Хорас Уитни – старый морячок, неизвестно как и когда прибившийся к ним. Он говорил, что "присматривает" за ними и рассказывал, что глаз ему выбили в морском сражении, но ни в одном морском сражении он не был, а глаз ему выкололи бутылкой в кабаке, после чего его и списали на сушу. Об этом знали все. Тапси-хаус был даже и не то чтобы бордель, но... но морячки сюда захаживали и даже больше офицеры и мичманы, чем простые морячки. Тут не подсовывали индеанок, не сыпали всякую дрянь в бренди и не было драк. Не то чтобы всем это было так уж важно, но кому-то вот важно. Однако место было не проходное – дом стоял на отшибе, поэтому с деньгами у сестёр всегда было худо. Это было небольшое двухэтажное строение – на первом этаже что-то вроде бара, а на втором – спальни. Тапси когда-то хотел сделать тут лавку, но ничего из этого не вышло. И вообще сложно сейчас было понять, что это был за человек и чем занимался. Зато вид на бухту отсюда открывался красивый. Сёстры научили тебя говорить по-английски, и ты узнал, что попал в город Йерба Буэна. Они даже попытались узнать про твоего отца. Но никто ничего сказать не мог – Джонсон и Джонсон какой-то. Какой Джонсон? Джонсонов этих... Если бы ты хоть знал корабль, или полк, или ранчо, с которого он был. Ведь может, он и моряком-то не был... Когда ты попал в Тапси-Хаус, сёстрам было уже по тридцать с лишним лет, а детей у них не было – у одной не было никогда, а другая потеряла троих. Ты им был как родной, и они поэтому, наверное, немного стеснялись тебя, и часто отправляли погулять, когда у них были посетители. Но это ничего. Зато у тебя был дом. В Калифорнии продолжалась борьба – сначала за независимость, потом началась война. Слухи об этом приносили моряки, а потом и солдаты, да что слухи – ты и сам однажды слышал отдаленное баханье пушек: какие-то корабли сражались друг с другом. Все моряки в это время ходили веселыми – судя по всему, мексиканцев били на всех фронтах. Но Тапси-хаус эти волнения обошли стороной. Но однажды, в сорок восьмом году, ты вышел на улицу за водой и тебя поразила тишина. Ты увидел, что улицы, пристани, корабли в бухте – всё вымерло. Не было ни единого человека. Пусто. Тишина. Сан-Франциско (а теперь он назывался так) опустел как по мановению волшебной палочки. Ты даже немного испугался. В этот день у вас был только один посетитель – уоррент Эпплъярд. – Мистер Эпплъярд, а куда все подевались? – спросила Мэри Тапси у офицера, когда он выпил сгоряча две стопки подряд. Эпплъярд хмыкнул. – Вы тут на холме и не слышали ничего! В долине Сакраменто нашли золото. Почти все мои матросы разбежались! – ответил он и выпил третью.
-
Какой классный слог, какая история! Просто здорово.
-
-
+ Отличное начало истории.
|
– Послезавтра, – ответил папа. А потом посвятил тебя в условия соглашения, которое они заключили с братом. Плантация по завещанию дедушки отошла дяде Кристоферу, но с условиями: половина дохода доставалась младшему брату, нельзя было без его согласия ни продавать, ни дарить, ни отдавать в приданое землю, её часть или рабов. Братья договорились вот до чего: земля полностью отходила дяде уже безо всяких условий, негров они делили пополам, а пока папины негры работали на плантации у дяди, две трети прибыли от их труда тоже доставалась папе, а одна треть – брату, поскольку земля теперь уже была его. Условия эти были хорошими: папа по сути теперь получал 30% прибыли вместо 50% за возможность лишить брата половины рабочей силы и обзавестись полностью своей плантацией. Также дядя по своему желанию добавил ещё небольшую сумму – за ваше крыло дома, и выплатил её сразу, не дожидаясь когда ваша семья переедет, потому что наличные папе были нужны. Все расходы на дальних родственников, остававшихся на плантации, он брал на себя, как старший брат и глава "колена" – это даже не обсуждалось. Папа только сказал, что если они ему надоедят, то пусть присылает погостить. Несмотря на то, что торговля в последнее время ухудшилось, у него накопилось достаточно денег, чтобы заготовить и семена (он собирался для начала сажать только кукурузу – менее рискованно в незнакомом месте, чем табак или коноплю), удобрения, кирпичи, доски, тес. А также разное походное снаряжение (первое время жить пришлось бы в палатках, а готовить на костре), волов для вспашки, припасы на первое время. Конечно, еду можно было покупать и в Канзасе. Но папа предвидел, что туда ломанётся если не половина, то очень большая часть миссурийцев, и цены на провизию взлетят. Будущее показало, что он не ошибался. Женщин вы решили не брать, но сразу взяли Соломона и ещё трех негров – кому-то надо будет чистить сортир, пахать и сеять, пока белые люди будут строить себе жилище. Кроме того, надо будет кому-то ездить назад, за провизией и новыми неграми. Папа заключил также сделку и со своими спутниками. Не все они собирались осесть в Миссури – многие собирались просто проголосовать, дождаться принятия штата в качестве рабовладельческого, а потом вернуться домой. Но по Закону о Преимущественном Праве после образования Земельной Комиссии каждый мог подать в неё заявку на сто шестьдесят акров земли по фиксированной цене, и папа, предвидя, что рыночная цена будет высокой, уговорил четверых, получить её по этому закону, а потом сразу продать ему с небольшой наценкой. Им приварок, а ему – большая территория. 160 акров – площадь весьма скромная, а так получалось сразу 640 акров – очень неплохо! Больше ваши 30 рабов обработать и не смогли бы при всем желании, и даже это было скорее с прицелом на будущее. Вечером ты смог ещё разок покувыркаться с Анжелой, на следующий день были проводы, застолье, тосты и пожелания удачи, а рано утром, ещё до рассвета, вы выехали с плантации на тяжело груженых фургонах. Дорога заняла десять дней. Как и ожидалось, по пути вы встречали немало людей, по одиночке и группами, верхом и на таких же фургонах двигавшихся на Запад. Некоторые делились с вами слухами, рассказывали, кто их послал и как, некоторые прибивались к вашему караванчику, но поняв, что мистер Босс за так еду не раздает, быстро теряли интерес. Они же рассказали про Голубые Ложи, которые спонсировали и организовывали переселение в Миссури. Папа забеспокоился – если столько людей поехало от вас, сколько же двинется из северных штатов? Не расхватают ли всю землю? Не начнется ли война? – Ничего! – ответил один из попутчиков. – Аболиционисты получат на орехи и их как ветром сдует! Есть уже приготовления на этот счет! Говорят, наши даже пушки с собой собираются взять. Артиллерию в смысле. Артиллерию? Так вы на войну едете что ли? Вы сидели на повозке вместе с Уотерсом, и ты спросил у него, что он об этом думает. – Да не беспокойся, – ответил Сидни. – Мистер Босс был на войне! Он знает, как воевать. Если что, он этим аболиционистам тоже покажет будь здоров! Ты поинтересовался, о какой войне речь – ведь не мог же папа участвовать в войне 1812 года! А на Мексиканской он ведь не был... Может, он воевал с индейцами? – А он что, не рассказывал? – удивился Сидни. – Твой папа записался в милицию, когда губернатор Боггс приказал поднимать людей против мормонов. В тридцать восьмом это было, точно! Мне было десять лет, а тебе два года всего, должно быть, вот ты и не помнишь. Это после того, как в стычке на ручье Крукед-Крик застрелили их "Капитана Неустрашимость", гыгы. Достал всех, видно, неустрашимостью своей! А мормоны тогда отрезали тесаками язык и щеки этому... как его... забыл... мужику одному. Но у нас в округе рота сразу не набралась, это же все на Западе было, в округе Кэллдвелл, вот люди и сказали: "Что нам, делать больше нечего?" А отец твой хотел сражаться, ну и поскакал в округ Ливингстон, чтобы вместе с тамошними ребятами идти воевать мормонов. И кажется, он был на Хоунс-Милл, когда там в кузне перебили наверное человек сто из этих... из "Святых Последних Дней" – так они себя называли. Но ты сам у него спроси, если хочешь. Даже странно, что он не рассказывал. Хотя, может, и не странно. Не, я не спорю, "Святых", конечно, надо было вышвырнуть из Миссури, но, может, так-то не стоило. Там, говорят, всякое творилось, и потом тоже. Кто-то говорят, насмерть замерз, когда их выселяли. Но может, и стоило – сами же напросились! Губернатор Боггс им постановление выписал: валите мол, куда хотите, а то будете перебиты! А не надо было расползаться, как тараканы бородатые! Жили бы себе и жили где уж решили. Но меня там, знаешь ли, не было. Хочу сказать только: твой папа повидал кое-какие виды! А мормоны и сейчас живут у нас, кстати – в Индепенденсе, только ведут себя хорошо. Впрочем, это, кажется, какие-то другие мормоны. Про мормонов в Индепенденсе ты что-то такое краем уха слышал, а вот про войну 38-го года – нет. Оно и понятно – она же не у вас была и даже не в соседнем округе, а "где-то там". Такие вещи забывались быстро, тем более, что страну сотрясали войны и перемены помощнее, чем выселение кучки бородатых сектантов. Но вот что твой папа там где-то побывал – это было любопытно. Значит, он знал, что такое "участвовать в чужой войне", а не просто так глубокомысленно философствовал. Самым интересным впечатлением по дороге был, пожалуй, город Канзас-сити – он стоял на вашем берегу Миссури, в вашем штате. Город этот вырос недавно, но был больше Хантсвилля раза в три. Однако отличался он прежде всего не размерами – это было чертовски оживленное место! По реке ходили пароходы (а пароходов ты не видел лет с десяти, когда ездил с родителями в Сент-Луис проведать тамошних Боссов) и грузовые кильботы, в городе было полно конюшен, магазинов, харчевен. Постоянно раздавался звон, с которым подковывают коней, группы людей собирались на улицах, и либо чего-то ждали, либо куда-то спешили. Не то что сонный Хантсвилль, где кроме скачек и ярмарки два раза в год ничего и не происходило! На пароме вы пересекли Миссури и оказались в Канзасе – на Орегонской Тропе, шедшей вдоль Канзас-ривер, по которой люди уходили на Запад. По дороге вам попадались торговые посты и одинокие хижины – некоторые стояли заброшенные, но большинство было снова занято – народ зашевелился. А ещё по краям дороги лежали выбеленные на солнце, вымытые дождями лошадиные черепа – не так чтобы на каждом шагу, но попадались. Вы пересекли вброд Канзас-ривер, объехали Лоуренс стороной – по слухам это был рассадник аболиционистов, и на ваших негров там бы косились неодобрительно, а может, и отнять бы попытались – и добрались до Лысого Орла – лагеря, который очень скоро должен был стать Лекомптоном. Тут уже все были свои и вас приняли с распростертыми объятьями. Поселок строился прямо на ваших глазах, и спать пришлось на земле – мест нигде не было. Следующие несколько дней вы с папой и Милфордом объезжали окрестности на много миль вокруг, к северу от реки. У тебя всё тело ныло – никогда ты ещё столько не ездил верхом. Земли оказались в большинстве своем ещё не занятыми, и вы выбрали местность на берегу речки Делавэр – в этих местах раньше жило их племя. Пометили границы заранее заготовленными шестами и принялись обустраиваться. До Лекомптона было миль пять, а до Лоуренса больше. Июнь прошел в заботах – надо было до конца месяца вспахать землю сколько успеете и засеять кукурузой, а то срок уже проходил. Не закончились ещё эти работы – а тебя уже послали назад с Соломоном и Сидни, за неграми, пока кукуруза не взошла. Привезли для начала десяток – а то чем их кормить и где держать? Десять дней до округа Рэндольф (где все спрашивали: "Ну как там?") две недели назад (потому что повозки были опять забиты припасами, и неграм пришлось проделать весь путь пешком). И так и повелось – ты ездил в Канзас-Сити (три дня туда, три обратно) за провизией, за всем необходимым, и вскоре привык к этим путешествиям раз-другой в месяц. Вопреки рассказам, все тут было спокойно, хотя общее напряженное ожидание чувствовалось. Говорили, что северяне организовывают какие-то ебучие общества содействия переселенцам, чуть ли не в гребаном Бостоне, и тоже не пускают дело на самотёк. Говорили, что они послали в Канзас не то двадцать, не то тридцать тысяч аболиционистов, но только что-то ты их не видел. Дом строился, кукуруза росла, нигеры вкалывали, папа командовал – все шло отлично. Но народ в Канзасе все прибывал и прибывал. И в ноябре, отправившись за провизией ты встретил по дороге в Канзас-Сити огромный отряд в сотню человек или больше – вооруженных до зубов. Они несли подмышками Хоукеновские винтовки, Кентуккские ружья, двустволки и даже мушкеты времен войны 1812 года, а на поясах у них висели сабли, тесаки и огромные ножи Боуи. В ноябре же прошли первые выборы. Выбирали представителя от Территории в конгресс – и выбрали! Ты тоже голосовал, а чего? Ну, нет двадцати одного, но кто надо подсчитает как надо, отсеет, значит, твой голос. А не отсеет – так чего ж плохого? Никто и не пикнул – выбрали с разгромным счетом Джона Уитфилда, демократа, бывшего агента по делам индейцев и просто хорошего человека, даром что из Теннеси. Ну да, теннесийцы убили Генри, но это же были ваши, миссурийские теннесийцы, и потом вы за него отомстили, и потом вообще сейчас не об этом речь шла, а о том, можно вам будет и дальше иметь рабов на своей земле или нет? Лекомптон отстроился, и теперь он походил на небольшой военный лагерь, только без всякой дисциплины. Люди бродили с оружием, пили, жгли костры. Несмотря на результаты выборов, все ждали главного голосования – выборов в Законодательное Собрание Территории и будущего штата. Ведь оно будет писать конституцию, а как напишут а конституции, так и будет – либо можно иметь рабов, либо нет. Кукуруза взошла и дала неплохой урожай, вы встретили рождество и перезимовали в новом доме (увы, он и близко не напоминал размерами и уютом Старый дом в Миссури, как его все называли – не хватало женской руки). Зато у вас был амбар, конюшня, сарай. Правда, рабам пришлось жить в землянках вместо хижин, некоторые заболели, не хватало одеял. Надо было строить еще. Канзас потихоньку заселялся. У вас появились соседи – в основном были мелкие фермеры, но преимущественно из Миссури, свои, хотя к востоку поселились какие-то "нищие ублюдки из непойми откуда", а если точнее, то из Массачусетса. Вы с ними не общались. Не обошлось без споров по поводу земли, но решили их мирно. Когда вы ездили в Лекомптон или в Топеку за мелкими покупками и пропустить стаканчик, вас спрашивали, будете ли вы участвовать "в том, чтобы все шло в правильную сторону." Папа отвечал уклончиво, вроде как "конечно, но только если вы без нас не справитесь." Весной весь Лекомптон шумел и возмущался – приехала какая-то гребаная комиссия и постановила, что, мол, на ваших выборах было полно нарушений, что большинство голосов было не от людей, которые живут в Канзасе, а от тех, кто приехал и уехал. Что за чушь? Всем же и так понятно было, что ваших здесь больше. У всех отлегло, когда Уитфилда все же оставили в Конгрессе. Весной ты вдруг почувствовал, что с тебя сходит лоск – ты был уже не тот шикарный молодой сельский джентльмен из Миссури, а выглядел, как нечто среднее между фермером и плантатором. И папа тоже. Досадно. И руками работать приходилось много – появились мозоли. Но все же красивая жилетка и золотые часы кого угодно превратят в принца. Но не всех принцев дожидаются принцессы – в феврале, за месяц до Пепельной Среды, Глэдис вышла замуж за Джорджа Босса, и да, вы все ездили на их свадьбу. Свадьба была красивая, чего уж. Пришел март, и с ним – новые выборы. От вашего округа в Законодательное собрание шел Бенджамин Росс, и конечно, он выиграл. И вообще везде, кроме долбаного округа Рили, выиграли ваши! Аболиционисты подняли вой, надрывая животы и печатая статьи в своих газетенках, заявляли, что все опять было подстроено, голоса фальшивые, а их избирателей запугивали. Насчет того, что запугивали – об этом ты мог судить положительно, вас и самих звали "кое-с-кем побеседовать". Но папа сказал: "А без нас никак?" – и настаивать не стали. Дело ж добровольное! А ты и сам не поехал. Губернатор Ридер проявил себя, как тряпка, и позволил провести повторные "Специальные выборы" в округах, где были обнаружены самые масштабные "нарушения". В мае аболиционисты их провели, и там результаты и правда были совсем не такие радужные, но ничего страшного! Вы все равно побеждали! Собрание устроило заседание и расписало конституцию. Аболиционистских членов собрания даже не позвали – зачем? Они бы только мешались и спорили, ещё чего доброго до пальбы бы дошло. Если честно, чтобы управиться побыстрее, ваши сильные умом мужи просто переписали Миссурийскую конституцию, только для Канзаса. Скорость была важна – собрание управилось за неделю и послало документ в Конгресс. Но дальше начался форменный балаган. Аболиционистская часть законников обозвала ваше собрание "фальшивым", засела в Топеке, написала свою конституцию и выбрала своего губернатора, Робинсона, как оказалось, из той самой организации вспомоществования переселенцам. Что за жалкий цирк! В августе президент Пирс наконец, видимо, вышел из очередного запоя, протер глаза и повел себя, как мужик – прямо назвал это сборище "мятежным" и "неполноценным", отозвал импотента Ридера и прислал вам Уила Шэннона. Это был вариант получше – пятидесятитрехлетний Шэннон успел побыть и губернатором, и послом, и в Калифорнию смотаться. Сам он родился на севере, но за южан стоял горой и не пытался это как-то затушевать. Его даже называли "Приграничным Негодяем"*, хотя это была скорее шутка. Такое прозвище закрепилось за теми ребятами, что мотались на выборы через границу из Миссури. А прозвали их так, потому что по дороге они иногда немного "негодяйствовали" – то лошадь возьмут покататься, то в воздух постреляют, то "побеседуют" с каким-нибудь аболиционистом. "Приграничные Негодяи" Прошел ещё год. Вы отстроили хижины для рабов – в эту зиму заболел только один. Некоторые ребята из папиных "фермеров", устав ждать, уехали, сказав, что приедут подать заявку на землю, когда уже появится земельная контора. На плантации кроме тебя, папы и Милфорда осталось всего два человек – Сидни Уотерс и Майкл Уэзерли. Кукуруза продавалась, жизнь шла своим чередом, ты ездил на фургонах туда-сюда. Наверное, в пятьдесят пятом ты и стал прихватывать по ящику виски, как раз для "негодяев". Почему посылали тебя? Папа не хотел, чтобы если на вашу ферму нападут аболиционисты, ты оказался на линии огня. А они наверняка сновали рядом, вынюхивали что-то. Руки чесались, видать, ваших рабов прибрать и увести на Север. Да, по закону рабов должны были бы выдать, но ведь то по закону. Осенью произошла, наконец, первая стычка – один южанин застрелил аболициониста из-за спорной межи. Всадил в него девять пулек, любо-дорого! Шериф Джонс, "наш человек", поехал разбираться и в итоге арестовал свидетеля, рассказавшего об этом – чтобы не выделывался! Аболиционисты тут же напали на него и отняли заключенного. И вот это был уже мятеж! Губернатор Шэннон приказал созвать милицию в Канзасе, но сенатор Атчисон плевать хотел на какие-то условности: он поехал в Миссури, собрал вокруг себя человек шестьсот или восемьсот, разъяренная толпа взломала арсенал в по ту сторону реки, похватала мушкеты, сабли и старенькую пушку, и устремилась в Лоуренс. Но и в Лоуренсе собралось примерно столько же аболиционистов, и у многих были новенькие Шарпсы и револьверы Кольта. Неделю маленькие армии стояли друг напротив друга, и губернатор струхнул, что сейчас будет бойня. Он уговорил Атчисона и Робинсона заключить перемирие и пожать руки. "Войска" были распущены. Вас там не было – всё это вам рассказал Сидни, который успел смотаться в Лоуренс с ружьем и поучаствовать в представлении. Он сказал, что где-то на дороге пристрелили ещё одного аболициониста, но где точно – не знал. Страсти улеглись, но все равно было неспокойно, и папа не спешил привозить сюда маму и Роуз. Пришел пятьдесят шестой, и вот он-то и стал кровавым годом. Снова приехали три комитетчика из конгресса, долго проверяли все бюллетени, долго расспрашивали всех, что-то писали. Затем объявили, что, дескать, если бы выборы были честными, Законодательное Собрание имело бы перевес противников рабства. Да что ж такое-то опять?! В апреле Шериф Джонсон опять попробовал кого-то арестовать в Лоуренсе, но ему там сначала просто дали по роже, а когда он привел подмогу – прострелили спину. Не насмерть, но всё равно – стрелять в шерифа это перебор по любым меркам. Лекомптон забурлил. Провели заседание суда, что-то там на нем постановили, и... Двадцать первого мая, обедая во дворе, вы услышали отдаленные раскаты грома с той стороны, где находился Лоуренс. – Гроза что ли? – спросил Милфорд, всматриваясь в горизонт. – А вроде бы ни тучки. – Нет, – ответил папа, вслушавшись. – Это пушка. Сидни вскочил из-за стола: – Я сгоняю узнать, что там! – и умчался, не доев. Вернулся он только вечером, везя поперёк седла какую-то перину. – Лоуренс – всё! – громко крикнул он и засмеялся. – Что всё? – спросил папа. – Отель сожгли! Газеты разгромили! Пушку у них отобрали! Все аболиционисты разбежались! Победа! – закричал он, подняв перину, словно знамя. – Сколько погибших? – спросил папа. – Да никого! – ответил Сидни. – Ну, какому-то дуралею там башку камнем проломило, когда порохом стены рвали. Вроде бы. – Нашему или их? – Да почем я знаю! – А это что у тебя за дрянь в руках? – Это? Это я там, в доме одном взял! – заявил Сидни с гордостью. – Вот отвези и верни на место, – приказал папа. Сидни опешил. – Да как же это, мистер Босс?! Да это я для вас взял! Да вы что! Да это ж трофей! – Отвези обратно, – сказал папа спокойно. – Никакой это не трофей. – Нет уж! Нет, нет и нет! Поделом им, тупоголовым! Не-а! – возразил Сидни, сильно расстроенный. – Ладно. Тогда я сожгу эту рухлядь. В моём доме ничего ворованного не будет, – заявил папа. Сидни был безутешен. В этот же день произошло еще одно знаковое событие: сенатор Брукс прямо на заседании угостил тростью Чарли Самнера, известного аболициониста, утверждавшего, что "своим рабством южане изнасиловали девственную территорию". Брукс сделал это так старательно, что сломал трость, а Самнер чуть не умер. Говорили, в течение недели Брукс получил в подарок от южан несколько сотен новых тростей с пожеланием "не останавливаться на достигнутом" и "врезать им ещё как следует". Двадцать пятого мая было воскресенье. В Лекомптоне не было епископальной церкви, поэтому вы ходили в методистскую – лучше уж так, чем никак, в конце концов, Библия у всех была одна, да и паства тоже, но держались вы особняком. Для вас это было скорее не религиозное действо, а общественное – не быть в стороне, не оказаться изгоями. Погуляв по городу и посмотрев на петушиные бои, вы зашли поужинать. Ты как раз доедал стейк, когда в ресторан вбежал взволнованный человек, размахивавший цилиндром. Волосы его были взлохмачены. – Они их убили! Они их убили! – кричал он. – Кто кого убил? – спросил папа, положив приборы, явно раздосадованный. – Аболиционисты! Джейми Дойля и его сыновей! Изрубили в куски на Поттоватоми-крик! – За что? – Не знаю! Просто так! – В куски? Да не может быть! – ахнул кто-то. – Саблями изрубили! Пять человек в куски! Я сам слышал сейчас, готов поклясться! Это, должно быть, Джон Браун, накажи его Господь! Все так говорят! Кто ж ещё на такое способен, кроме этого бешеного пса!? – Поехали домой! – сказал папа, вставая и надевая шляпу. Аппетит его был безнадежно испорчен. – Сейчас начнется. И он был прав. Теперь уже по всей территории запахло жареным. У кого-то крали лошадей и скот. У кого-то сожгли поле. У кого-то дом. Рассказывали всякие истории об ужасных убийствах, об изнасилованиях – большинство, должно быть, были брехней, но поди разбери! Папа ввел часовых по ночам, обходивших кукурузу с собаками, а тебя в июне все же отправил в Канзас-Сити – купить ещё пороху и провизии. Вы поехали на двух повозках – ты и Соломон, потому что Сидни папа больше не доверял и боялся, что он зацепится с аболиционистами по дороге. Но зацепился ты не с ними. По дороге ты заглянул в Лоуренс из любопытства: что ж, отель и правда сожгли, но пустующих домов почти не было. Отель этот назывался "Свободный Штат", и это был не просто отель, как рассказывали, а настоящая маленькая крепость – с бойницами в толстых стенах. Ты даже рассмотрел на них отметины от ядер – его пытались расстрелять из пушки, да не вышло. И уже по пути назад, прихватив, как обычно, пару ящиков виски, ты повстречал на дороге двух ребят, по виду миссурийцев из "негодяев". – О, мистер! У вас виски есть? – спросил один из них, похоже, немного навеселе. Вид у него был потрепанный – рубашка в заплатах, а сюртук продран на локте. Карие глаза смотрели немного диковато. Узнав, что есть, он протянул тебе деньги. Но там было маловато – не хватало даже до той цены, которую ты заплати в Канзас-Сити за этот ящик. Ты предложил ему взять пол-ящика. – Да пошел ты! – ответил он грубо. – Гони ящик! И вдруг, выхватив из-за пояса револьвер, такой же как у тебя морской кольт, только ржавый, наставил тебе в грудь. Ты держал в руках вожжи и не успел ничего даже подумать, так неожиданно это было. – Что, так хватает, сучий потрох!? А!? Так хватает!? – Стими, успокойся! – крикнул ему его приятель. – Ты же видишь, он южанин. Как вас зовут, мистер? Вот видишь, это Эдвард Босс. У Боссов большая плантация в округе Рэндольф! Чего ты к нему привязался? Ну купим мы тебе виски в Лекомптоне! Чего ты? Сейчас доедем и купим! Или давай пол-ящика возьмем. Но Стими вместо этого подъехал вплотную, держа тебя на мушке и уперев револьвер тебе в грудь, вытащил у тебя из-за пояса твой собственный и зашвырнул в кусты. – Да в гробу я видал его виски! Да знаю я, кто такие Боссы! Жилеточку нацепил и разъезжает тут с нигером! Фу ты пропасть! Что-то я этих Боссов не видел ни разу, когда все наши собирались! Сидят там у себя и сидят! А на общее дело им наплевать! – он явно себя накручивал. Винтовка лежала у тебя сбоку, под козлами, но дотянуться до неё и наставить на него ты бы никак не успел. – Мистер, отдайте ему ящик ради Бога! – попросил его приятель. – Я... мы вам потом заплатим за целый. – Да в гробу я видал его виски! Хлыщ поганый! Наших ребят на куски режут, а этот хлыщ поганый на мне тут наживается! Слезай к черту со своей повозки! Сейчас ты у меня потанцуешь, сучонок! Оба они были молодые, может, чуть постарше тебя. Ситуация чертовски напоминала ту, что вышла у вас с Эйбеном Клиффордом, только ты оказался не с той стороны заряженного ствола, да и дяди Рональда рядом не было. А Соломон ходил в Канзасе без оружия – а то чего доброго его и пристрелить могли такие вот борцы.
-
Отменный пост) И ситуация конечно драматичная. Всё же не обошли меня «сюрпризы»)))
|
– Сэндвич что ли? Да не, это мы обучены! – хохотнул Кас и, выкрутив на максимум крепость и сахар, принялся шуровать в холодильной камере, бормоча "И че тут? И где тут?" Достав свой нож (монозаточка, между прочим! Понтовый свинорез получился, загляденье!), он отчекрыжил себе шмат хлеба и чего там полагалось нахлобучивать сверху. Сэндвич получился "гвардейский", модели "разорвиебало-М1", то есть, немного похожий на танк, и такой же непростой для уничтожения, но Каллахана это никогда не смущало. Он принялся уплетать его, глядя, как кружка наполняется рекафом. Как говорил один капитан, бесконечно можно смотреть на три вещи: "Как закипает рекаф, как заряжается батарея к ласгану и как горят еретики." Сказал он эту фразу, правда, не по поводу рекафа, а когда менял баллоны с прометием на своём огнемете, щурясь на пламя, но какая разница? – Налетай, воинство! – бросил он остальным с набитым ртом. – Провиант подъехал! Кому начикать, пока семестшестой все самое ценное не оприходовал? Ведь с самого корабля ничего не жрал. Не, определенно, лысый мог бы не разыгрывать обиженную девочку, а просто предложить, так сказать, как гостям. Ну что за люди? Думая так, он отхлебнул почти приторное варево. Ух! И правда крепко! "Рекаф должен быть такой, чтобы в нем гильза не тонула!" – говорил один мастер-сержант. – "Если тонет – можно и покрепче!" Эх, кайф почти как от прихода. – Жми сюда, – показал он дикарю, который дотопал таки со своей палкой. Интересно, она ему для красоты или может если что в щи выдать кому следует? Как бы ему объяснить, что палками уже давно не воюют? Хотя говорят, в умелых руках и палка – оружие, особенно если хорошо молился, а в кривых – и хеллган не поможет. – Тут сахар. Тут покрепче. Умная машина типа, сама сахар насыпает. Была бы чуть умнее – писала бы книжки и сама б их читала, гыгыгы!
-
Кассий неизбывно бесподобен, каждым словом и движением!
|
От холодной воды у Ловчего заломило кости. Он морщился, смывая липкую дрянь, но надо значит надо. Лучше пусть от воды кости поломит, чем потом они от желчи змеиной вовсе расплавятся. Ремесло его никогда легкостью не отличалось – это только дуракам кажется, что по лесу с луком бродить да в оленей постреливать – одно удовольствие. Ну, когда тебя егерь проведёт где полегче и сам на тебя зверя выгонит – так, в общем, и есть. А пока сам, в одиночку, ходить не научишься – так вообще мучение одно: ветки в лицо лезут, комары жалят, пот глаза заливает, болотная грязь сапоги вдвое тяжелее делает, а зверье проклятое от каждого щелчка под ногой разбегается. Потом привыкаешь и ступать тихо, и лицо беречь, и на комаров внимания не обращать. Только приятным это всё равно не становится. Но у кого жизнь приятная? Поле пахать – тоже то ещё удовольствие. Да и у княжеской дружины свои трудности. Главное же привыкнуть – потом оно тебе ни хорошо, ни плохо – никак. Не встречал Ловчий людей, которые лес любят. Лес – настоящий, дремучий, а не рощица, куда девки по грибы бегают – это недоброе место. Там кто первый заметил и тише подкрался – тот и сыт будет, а кто зазевался – почву удобрять собой станет. Такие в лесу законы. Как это любить можно? Да никак – главное понимать и не зевать. Тогда жив будешь, и сыт, и тепло одет-обут, а ещё иногда сможешь достать особенно злобную тварь, которая этот лесной "закон" в деревни да в села с собой тащит. Вот и всё. Солонина хоть немного вкуса добавила к несоленому вареву – съел его Ловчий без особого аппетита. – Не, – сказал Рагнару, лежа на каменистой земле и ковыряя в зубах, где застрял кусочек солонины. – На их месте, может, и не стоит, а и нам лезть не надо в драку лишний раз. Вы, конечно, варяги, воины что надо. Только и вас ранить могут, даже и случайно. А когда до змея доберемся – там любая новая царапина выдать может. Почует кровь – и всё, считай, пропало дело. Не нарываемся. Чем тише пройдем, тем лучше.
А тут и Ягиня явилась. Не поленилась сама прилететь. Значит, и правда, ящерица эта ядовитая страсть как ей нужна. Хмуро выслушал её охотник, но потом даже рассмеялся. "Вот змея настоящая! Вот это змея! Отца не спасла, братьев отравила, полкрая извела, войной на соседей пошла, а теперь жалко ей. И кому она про жалость говорит?" – Конечно, жалко – ответил он, прихохотнув, – Что ты, княжна! Ещё как жалко! Я ж почему собрался-то его извести? От жалости! Живёт животина и кровавыми слезами каждый день плачет – вот какая у неё жизнь плохая. Как тут её от страданий таких не избавить? Но потом посерьёзнел. – Давай уж без чепухи этой. Жалко-нежалко, раз решил – значит, убью. Ты переходи сразу к тому, что обычно на вопрос "а то что?.." отвечают. А то нас с тобой Рагнар вон засмеёт.
-
Что ты, княжна! Ещё как жалко! Я ж почему собрался-то его извести? От жалости! Живёт животина и кровавыми слезами каждый день плачет – вот какая у неё жизнь плохая. Как тут её от страданий таких не избавить? Но потом посерьёзнел. – Давай уж без чепухи этой. Жалко-нежалко, раз решил – значит, убью. Ты переходи сразу к тому, что обычно на вопрос "а то что?.." отвечают. А то нас с тобой Рагнар вон засмеёт.
С годами уши ослабели. На них не держится лапша.
|
Очень по верхам о государственном устройстве СШАСкажу сразу, я не собираюсь влезать в дебри американской политики 19 века, я просто хочу, чтобы вы, читая посты, не спотыкались о такие понятия, как конгресс, сенат и демократы. Поэтому тут крайне сжаты ликбез по верхам. Кроме того я и сам, как вы уже поняли, больше по револьверам). ОбщееВ США было 3 независимые ветви верховной власти. - Законодательная – в виде Конгресса США, состоявшего из нижней палаты (Палата Представителей, в которой заседал Джон Лиском Босс) и верхней (Сенат). Конгресс принимает Акты. Некоторые требуют участия какой-либо одной палаты, некоторые – обеих (сначала Представителей, затем Сенаторов), некоторые потом еще должен подписать Президент. Важные решения проходят все 3 ступени. - Исполнительная – Президент и Кабинет (правительство). Кабинет делится на Департаменты (министерства), в Департаментах выделяются Офисы (бюро). Президент издает указы (в рамках законов), которые правительство должно выполнять. - Судебная – Верховный Суд США. Верховный суд рулит всем этим балаганом. Шутка. Главная задача верховного суда – определять, что соответствует конституции, а что нет. Если очень сильно упростить, президент стоит у руля и принимает тактические решения. Парламент следит, чтобы при этом не ущемлялись права тех, кого он представляет, и чтобы в целом корабль шел в какую-то нужную своим людям сторону. А верховный суд разрешает спорные моменты, когда две какие-нибудь стороны с пеной у рта тычут пальцами в конституцию с криком "нам деды так завещали!" Территории и ШтатыВ США разделяли Штаты и Территории. Штат – это Штат, т.е. часть страны, жители которой имеют полные права. Они могут: - Иметь гражданство и жить в соответствии с конституцией. - Иметь самоуправление: в виде Законодательного Собрания своего штата, которое будет принимать законы, собственной бляха-муха дааа! конституции, а также выбирать своего губернатора как йопт свободные люди в свободной стране. - Иметь представительство в Палате Представителей и в Сенате. - Голосовать за президента йопта!Территория (разделяют Инкорпорированные и Организованные Территории, но нас интересуют Инкорпорированные) – это такая область, на которой штата пока нет, и она находится под управлением федерального правительства. Для образования территории нужно, чтобы на ней проживало определенное количество людей (емнип 50 000, но не уверен, возможно, и меньше) и решение Конгресса. Жители территории: - Имеют гражданство (и фундаментальные права по конституции), но не имеют права голоса на федеральных выборах. - Не могут избирать представителей в конгресс, но могут избрать делегата без права голоса в Палату Представителей, который будет там капать всем на мозг "когда вы уже сделаете нас штатом". - Не могут выбрать себе губернатора – губернатора назначает Президент. - Могут создать законодательное собрание (если правильно помню, по 2 человека от округа), которое не может пока что издавать законы, но может запилить проект конституции. Чтобы Инкорпорированная Территория стала штатом, нужно решение конгресса (обычно под него подавалась заявка по результатам референдума, но, как я понял, иногда и без неё обходились, если и так всё понятно), а также чтобы проект конституции одобрил конгресс, а затем её одобрили на референдуме жители Территории. Если вы смотрели сериал "Дедвуд" и ещё все время удивлялись, чего это Эл так разоряется по поводу "ёбаного Йанктона", и что федералы все отнимут, то это как раз в тот момент, когда Черные Холмы, где незаконно находился Дедвуд, потому что это была индейская территория, включили в состав Территории Южная Дакота. Соответственно в Йанктоне была столица этой территории, и оттуда назначенный Грантом губернатор Пеннингтон прислал своего представителя. Которого зарезал Адамс, если я правильно помню. КонгрессКонгресс заседает в Капитолии, тогда как президент и правительство, ну, вы и сами знаете, где))). Собственно, Заксобрание каждого штата обычно тоже имеет свой Капитолий))). Палата Представителей – формировалась выборами представителей от каждого штата, количество было пропорционально населению и постепенно росло. Всего в Палате в 1850-х было 230-240 (потом внезапно в 1861 число упало до 178, лол)))). Представитель должен был быть 25 лет от роду, гражданином в течение 7 лет, на момент избрания проживать в штате, который представляет (потом может и переехать). Избирались представители каждые 2 года из особых избирательных округов, не совпадавших с округами-графствами. Условно говоря, Палата представителей – это орган, который представляет "мнение народа". В палате представителей создаются комитеты по различным вопросам, которые делают заключения по отдельным темам и разрабатывают законопроекты для последующего голосования. Что делает палата представителей: - Создает законопроекты и посылает их на рассмотрение в сенат. - Голосует по не особо важным вопросам. - Выбирает президента, если в результате общенациональных выборов у кандидата нет решающего большинства. - Может запустить процедуру импичмента – отставки президента или крупного государственного чиновника (в том числе сенатора). Поводом для импичмента должно быть что-то реально крутое. Например, государственная измена. Также важным лицом являлся (и является) Спикер Палаты Представителей – он занимается тем, что организует дебаты, и может тем самым повлиять на мнение колеблющихся членов Палаты. Обычно это один из лидеров партии, имеющей большинство. Собственно, поскольку север населен гораздо более густо, чем юг, в Палате Представителей у северян всегда было некоторое большинство, а для принятия билля в нижней палате нужно большинство хотя бы в 1 голос. Но палата представителей – это салат с креветками, там множество партий (ну, тогда было), множество разных интересов, и много колеблющихся людей. Сенат – это реальная власть в стране (и да, его и правда назвали так в честь римского, в противовес палате лордов, ибо у нас тут республика). В сенат выбирается по 2 представителя от каждого штата вне зависимости от его населения, сейчас – прямым голосованием, а в те далекие времена – законодательным собранием штата (оно обычно точно такое же, из двух палат). Если в палате представителей мог оказаться много кто (шериф там какой-нибудь, например), то сенатор – это, во-первых, человек очень известный в своём штате, а во-вторых, скорее всего богатый, ну и часто с каким-либо политическим опытом. Крупный бизнесмен, важный адвокат, известный политик, зажигательный оратор и т.д. Ценз для сенаторов повыше – не моложе 30 лет, не меньше 9 лет является гражданином, а избираются они сразу на 6 лет, причем переизбираются не оба-два, а по очереди. Сенатор – это офигенно влиятельная фигура. Посудите сами: - Во-первых, сенат может заворачивать законы, принятые Нижней Палатой, лол))). Вообще этим правом обладает и президент, но если он будет шлепать вето на все подряд, много он не напрезидентствует, так что президенты обычно прибегают к этому по действительно принципиальным вопросам. - В-вторых, сенат утверждает кучу ключевых чиновников: верховных и федеральных судей, секретарей департаментов (не обманывайтесь словом "секретарь", речь идет о министрах), послов, военных руководителей и т.д. Ни один крупный чиновник в стране не может быть назначен без одобрения сената. - В-третьих, сенат голосует по разным вопросам. - Ну и в-четвертых, сенаторы являются присяжными по делу об импичменте, инициированному нижней палатой. - Сенаторы могут и сами издавать некоторые законы, но они должны пройти одобрение в нижней палате. Короче, серьезные мужики решают, принимать то, что там молодежь в палате представителей напридумывала, или погодить, а также принимают решение, кто фактически будет руководить страной "на местах". Формально сенатом руководил вице-президент, но в те времена он обычно не присутствовал на сессиях и, если я правильно помню, не имел права решающего голоса в случае "ничьей". На 1850 год был 31 штат, соответственно, 62 сенатора. Сенат – палата куда более организованная, чем Представители – там опытные люди, которые обычно хорошо представляют последствия решений (хотя бы в ближайшей перспективе) и уверенно голосуют за или против. И вот как раз в Сенате у южан было примерно столько же голосов, сколько и у северян (южных штатов было 15, а северных 16, но там соотношение менялось от года к году). Но, во-первых, иногда и больше, потому что некоторые северяне были из демократической партии и голосовали в интересах партии, а не "какой-то кучки аболиционистов" из своего штата. А во-вторых, и это важнее, чтобы принять законопроект (билль) в сенате за него должно проголосовать 3/5 сенаторов. Чувствуете, в чем подвох?) Недостаточно большинства в 1-2 голоса. Ну, и в-третьих, сенаторы южных штатов обычно были более сплоченными – в основном они были плантаторами и у них были общие интересы, тогда как сенаторы северных штатов иногда происходили из разных социальных слоев или представляли разные ветви крупного капитала. Верховный судВерховный суд состоит из 9 судей, и это тоже дофига серьезные дяди. Начать с того, что назначаются они... а пожизненно! Президент назначает судью, сенат его утверждает, но даже президент не может его уволить и вынужден подчиняться его решениям. Этим обеспечивается независимость судебной власти. Правда, судью можно отстранить с помощью импичмента, но очень редко когда такое бывает! Это ж надо заставить нижнюю палату проголосовать, а потом верхнюю принять. Это сложно и нужны очень веские основания. За всю историю импичменту подверглись всего 11 верховных судей, и только в 4 случаях сенат дал добро. По сути верховные судьи имеют полномочия отменять действия законов, если они признают их неконституционными, а также решают дела между штатами или между штатом и федеральным правительством. Есть небольшая лазейка – когда судьи признают закон неконституционным, Конгресс может бодренько изменить конституцию, лол! Но это очень сложно. Обычно как судьи сказали – так и будет. ПравительствоПравительство состоит из департаментов, возглавляемых секретарями. Ну, сейчас самый известный понятно какой. Остается что? Госдеп! (с) Госдепартамент – это, кстати, неправильный перевод на русский. На самом деле Госдеп – это МИД. В те времена он был далеко не самым влиятельным департаментом. Был мощный Военный Департамент (в который тогда входило Бюро по Делам Индейцев, что какбэ намекает на отношение к ним), Департамент Внутренних Дел (нас с вами он интересует, потому что в него входило Главное Земельное Управление (Офис), представители которого принимали заявки на покупку земли), Казначейство конечно же, и другие, но многих тогда ещё не было. Например, не было министерства образования, министерства сельского хозяйства и много чего еще. Краткая история политической борьбы в 1830-1840-хТут я не хочу углубляться, модуль чутка не об этом, но общее представление, как оно было до войны, иметь все же стоит. Все мы знаем, что "в США две партии – республиканцы и демократы" (некоторые даже помнят, кто есть кто). Если вкратце, то да, так всё и было, плюс некоторые мелкие партии. Но долгое время место республиканцев занимала партия вигов. Кто за них голосовал и чьи интересы они представляли? Если заглянуть чуть в прошлое, в 1830-е годы, главных партий было две – Виги и Демократы. Расстановка сил была примерно такая. Был президент Эндрю Джексон, сын ирландских эмигрантов, бывший фермер, абсолютно "сделай себя сам" человек, герой войны 1812 года и масон, который видел своей целью дать побольше свободы гражданам, не заниматься протекционизмом ("невидимая рука рынка" и все такое), а энергию свою направить на выселение индейцев и захват новых территорий (Техаса и Калифорнии прежде всего). Его абсолютно поддерживала партия демократов – это были крупные плантаторы юга и банкиры. Их все устраивало). Банкирам нравилось, что Банк США поменьше лезет в их дела и не мешает выдавать кредиты, а плантаторам протекционизм был как кость в горле, потому что тогда англичане не смогли бы давать такие высокие цены на хлопок и покупали бы его меньше. А не устраивало всё это крупных промышленников, которые хотели ввести высокие пошлины на английские товары, чтобы помочь себе развиваться. И вот для противодействия Джексону они и запилили партию вигов, куда вошли также противники масонства. Виги высказывались в том смысле, что интересы народа выражает палата представителей (где у них было относительное большинство), и у неё должно быть больше прав. Короче, как вы понимаете интересы народа никого особо не интересовали, но с государственной точки зрения и Джексон был по своему прав (стране нужно было расширяться на Запад), и виги были по-своему правы, потому что йопт 19-й век! Промышленность уже начинала решать! Джексон отработал 2 срока, таки забодав Второй Банк США и к восторгу банкиров сделав его частным, но чутка переборщил со всем этим и ввел страну в предкризисное состояние. Разгребать проблемы он предоставил своему преемнику по демократической партии, Ван Бюрену. У вигов же единства не было, а было три разных кандидата, и при поддержке супер-популярного несмотря ни на что Джексона Ван Бюрен победил. Тут-то, в 1837 году, кризис и жахнул: с биржевой паникой, с банкротством банков, отказом менять бумажные деньги на золото, безработицей и спадом в экономике. Вот до чего страну довели гребаные демократы. Но Ван Бюрен продолжил политику Джексона, потакал банкирам и активно давил северных аболиционистов. Виги сжали булки, поднапряглись и выдвинули одного сильного кандидата из тех трех – генерала Уильяма Гаррисона, героя войны 1812 года и грозу индейцев (в хорошем смысле, а не в смысле головореза типа Кастера). И сука неудивительно, что с учетом жопы сложностей, которые творились на севере, следующие выборы 1840 года Ван Бюрен проиграл Гаррисону. Но... Гаррисон был старичком – 68 лет! А тогда такие старые люди президентами не были, все думали: "Что за сморчок"?! Чтобы показать всем, что он крепкий, как в 1812 году, Гаррисон приехал на инаугурацию на лошади, без шляпы и пальто и толкнул двухчасовую речь, а потом еще побывал на трех балах. И приболел, сначала вроде бы легко. "Но ты ж президент, йопта!" И он работал не жалея сил. И через месяц помер от воспаления лёгких. Его преемником стал вице-президент (для чего он собственно и нужен) Джон Тайлер. Тайлер был вирджинцем (южанином), и его выдали в прицеп старому генералу, чтобы он учитывал интересы вигов-южан. Но Тайлеру было сложно опираться только на них, и он стал слушать своих "соотечественнико"-демократов и грести в их пользу. Виги от такого охренели и с криками "ты крысатварь Тайлер продал нас собака такая!" сжигали его портреты, но поделать ничего было нельзя. Тайлер стал самым херовым президентом за всю историю США, но... что вы ждали от человека, которого ненавидела нижняя палата, которую он предал, а южане в верхней не доверяли, потому что он был избран от вигов? Пришел 1844-й год. В этот раз за место в Белом Доме сразились Клэй и Полк. Генри Клэй был одним из тех трех кандидатов от вигов, которые проиграли Ван Бюрену. Это был адвокат, госсекретарь США, который рубился за восстановление национального банка, а также за отмену рабства, но, будучи южанином, в вопросе рабства он был толкачом компромиссных решений. У него были очень сильные позиции. Однако с минимальным отрывом победил Джеймс Нокс Полк - тоже южанин, теннесиец, "молодой энергичный" экспансионист. Он продолжил топить за снижение пошлин, начал войну с Мексикой и присоединил к США Нью-Мексико, Калифорнию и Орегон! Президент-ураган просто! Демократы были в восторге, виги зализывали раны и считали убытки, но для страны это был в целом позитивный период. Очень помогли события в Европе – в 1840-х из-за войн и революций (а их там в 1848 году ебнуло случилось аж 4, хотя вы про них и не помните), которые там происходили вновь стали пользоваться спросом американские ценные бумаги. Кроме того англичане, решив окончательно переориентировать своё сельское хозяйство на шерсть и технические культуры, снизили пошлины на ввоз зерна, и американские фермеры начали его живенько экспортировать в старушку Британию (с этого момента начался РЫВОК американской пшеницы на мировом рынке). Ну и "маленькая победоносная война", которую устроил Полк, позволила оттянуть безработных в армию, а потом заселить ими новые территории. Короче, страну он оставил на подъеме. Однако Полк, страдавший слабым здоровьем, сразу всем сказал: "Ребят, я один срок зажгу, а дальше сами!" Вскоре после окончания президентства он умер от холеры. В ходе американо-мексиканской войны, которую устроил Полк, набрал популярность боевой генерал Закари Тейлор. Виги, у которых не было кандидата получше, предложили ему выдвигаться от них, и он согласился (вероятно со словами "а че бы и нет, бля!" – Тейлор до этого был далек от политики). У демократов же произошла неприятность – Ван Бюрен, которого они видели кандидатом, разочаровался в демократической партии (раз уж они его не выдвинули в прошлый раз) и запилил свою партию, причем аболиционистскую, "Партию Свободной Земли" или фрисойлеров. "Свободная земля, свобода слова, свободный труд и свободные люди" – вот это вот всё. Она представляла в основном интересы мелких фермеров, и тащила не за отмену рабства вообще, но на новых территориях. И это оказалась сильная партия, которая сманила к себе часть избирателей и от вигов, и от демократов. Демократы пожали плечами и выдвинули Касса – это был властный старикан, побывавший губернатором Мичигана и военным министром, и вообще акула политики, но простые люди его не любили. На самом деле позиции Тейлора были шаткие – южане не любили его за то, что он открыто заявлял, что на новых территориях рабства не будет, а северяне – за то, что при этом он сам был рабовладельцем. Но когда голоса поделились "натрое", победил генерал Тейлор. В частности, родители Эдварда Босса не особо любили дядю Рональда именно за то, что он хвастался своим знакомством с Тейлором, ведь Тейлор выдвигался от вигов, а Боссы, конечно же, демократы! А дяде Рональду было пох – он же не плантатор. Виги ликовали! Впервые за столько времени их кандидат выиграл! Правда, Тейлор говорил, что он чутка над интересами партий, но все же. И... что бы вы думали произошло дальше? Вы никогда не угадаете, что произошло дальше! Ну, либо вы знаете. Примерно год Тейлор пытался всех помирить и со всеми договориться, но все же греб в пользу вигов (по идейным соображениям – он просто действительно считал, что рабство на юге само по себе – ок, но в новых Западных Штатах будет экономически невыгодно), а потом, в 65 лет этот бодрый вроде бы старичок ебнул выпил стакан холодного молока... и помер! Виги рыдали и катались по земле!!! Президентом, как и в прошлый раз, стал виц-президент Филмор, которому пришлось утрясать вопросы по новым штатам и подписывать акт о Компромиссе 1850 года. Если кратко, то суть была такая: – Калифорнию не делят пополам (по ней проходила 36-я параллель, севернее которой рабство запрещалось, а южнее разрешалось) и она будет свободным штатом. – За уступку по спорной территории в пользу Нью-Мексико штату Техас прощается крупный долг. – Новые территории на юго-западе (Юта и Нью-Мексико) сами решают, как им быть с рабством (они выбрали рабство) – Беглых рабов теперь можно искать в северных штатах! Местные власти должны оказывать содействие, укрывательство наказывается. Предложил эту телегу Клэй, и Тейлор её сразу забанил, видя проблемы, которые она породит. Но после его смерти Филмор прогнулся под натиск из сената и подписал это дело, в результате потерял как поддержку южан, так и вигов. Никто не любит компромиссных решений "ни нашим, ни вашим". Реально от всего этого выиграли штаты Техас и Калифорния, но в целом южане были на коне. Настал 1852-й год. Крайне разочарованные произошедшей херней, виги задвинули Филмора в ту жопу, откуда он он вылез подальше, и выдвинули еще одного генерала, Уинфилда Скотта (да-да, того самого, с которым служил "синьор граф Д'Арбуццо" и который потом придумал план Анаконда). Филмор обиделся и запилил свою партию, но она даже называлась смешно, Know Nothing ("Ничего не знаю"). Партия эта говорила: "Хэ-хэй! Давайте вообще поговорим не о рабах, а об эмигрантах из Европы! Может, уже перекрыть их поток?" Никому это было неинтересно. У Демократов наметился кризис. Своим кандидатом они выдвинули Франклина Пирса. Пирс был тоже генерал, но не из кадровых военных, а из выдвиженцев, добежавших за мексиканскую войну от капрала до генерала. К тому же Пирс бухал, и вообще не хотел быть президентом, о чем после выборов честно сказал, в общем, кандидат-разочарование. Но Скотт был тоже ни о чем (солдатом он был лучшим, чем политиком, и мямлил что-то типа "рабство, конечно, надо оставить на юге, но, конечно, ограничить" – что оттолкнуло от него тех и этих). Наверное, сыграло свою роль, что Пирс был младше на 18 лет, а от старпёров, не доживающих до конца срока, люди подустали. Короче, Пирс стал президентом от демократов с милипиздрическим очень маленьким отрывом, и с этого момента началась жопа перестройка политической системы. А именно, когда стало понятно, что у вигов чёт не клеится, но и демократы нормального человека выставить не могут, партия вигов распалась, и возникла Республиканская партия, которая объединит, наконец, фрисойлеровских фермеров, четких виговских промышленников и антимасонов. Вскоре она намотает на колеса все живое и южане, взвыв от обиды, перевернут шахматную доску. Но тут примерно начинается сознательная жизнь некоторых персонажей, так что я на этом остановлюсь, а продолжу в другой раз. P.S. Кстати, надо сказать, что и сенаторы, и представители получают за свою работу нефиговую зарплату. Она менялась (иногда выплачивалась по дням, иногда устанавливалась на год), но вот в 1855 например зарплата сенатора составляла 3000 $ в год, т.е. 250 $ в месяц. По довоенным ценам это была оооочень неплохая зарплата. В 1865 её повысили до 5000 $, в 1871 до 7500 $, но после биржевой паники 1873 урезали осетра назад до 5000 $. Но понятно, что в основном сенаторам это было так, на булавки. Обычно это были состоятельные люди, у которых и так все было хорошо с доходами.
|
Ты быстро сбегал за одним из "своих" нигеров – Соломоном. Он был, может, не самый крупный, но самый понятливый, к тому же, умел кое-как ездить верхом. Дядя, пока ждал, оседлал для тебя вороную (раньше она "числилась" за Генри), а Соломон взял маленького конька по кличке Хоппер. Вы тихонько вывели их под уздцы, и, миновав амбар, скрылись за персиковой рощей (персики росли не очень, но мама слишком их любила). Потом вскочили в седла и поехали верхом. Дядя по дороге рассказал, что долго прикидывал, как наверняка подстеречь Эйбена или Джо, оттого так много времени и проваландался. К тому же искал себе компаньона для поездки в Калифорнию. В итоге ему повезло – у Клиффордов уволился работник, причем со скандалом, и дядя, угостив его выпивкой в Хантсвилле, разузнал, что молодой Клиффорд ездит каждый четверг в город на скачки. Но скачки, должно быть, были только предлогом, иначе он брал бы с собой кого-то из братьев. Дядя подозревал, что здесь замешана женщина, чья-нибудь жена, или что-то вроде того. – В любой войне разведка и снабжение – вот два мула, которые тянут фургон к победе, – пояснил он. Вы нашли нужную дорогу и долго молча ехали по ней. Затем спешились, завели лошадей в овраг и оставили с ними Соломона, а сами спрятались за кустами у дороги. Как же тяжело было сидеть в засаде тихо! Но дядя предупредил тебя строго-настрого, что болтать нельзя, только смотреть по сторонам и если что дать ему знать, а потом делать всё, что он скажет. Вы сидели так часа два, а может, три – часов у тебя тогда ещё не было. Проехала повозка, груженая дровами, потом прошагал молодой парень в соломенной шляпе, подгоняющий прутиком корову, а рядом бежала лохматая собака. Окончательно рассвело, свет струился между кронами деревьев, лес был наполнен светом. Было странное чувство – что вы совершаете преступление у всех на виду, что в таком лесу скрыть его будет невозможно, но вдруг ты вспомнил, что дядя и не собирается. Долго никто не показывался. Слышно было, как постукивает дятел, как щебечут какие-то лесные пташки. Стало казаться, что дядя что-то напутал, и ни в кого стрелять не придется, но капитан был спокоен. А затем на дороге показался одинокий всадник, едущий крупной рысью. Ты его даже не сразу узнал. Дядя посмотрел на тебя, кивнул, и вы, как он и говорил, спокойно вышли на дорогу ему навстречу. – Доброе утро, джентльмены, – сказал Эйбен удивленно, когда дядя поднял винтовку и наставил на него. – Доброе. Есть у тебя оружие? – спросил дядя Рональд. – Тогда доставай. – У меня нет оружия. Что вы задумали? – Эйбен не выглядел напуганным, скорее озадаченным. – Мистер Босс, вы вроде не в том возрасте, чтобы играть в робингудов. – Я собираюсь тебя убить, Эйбен. – Вы с ума сошли! – Ты застрелил Генри, моего племянника? Тут до Эйбена дошло. – Нет, – ответил он, помрачнев. – А кто? – спросил дядя. – Этого я вам не скажу, – ответил Эйбен, бледнея и упрямо сжимая губы. – Ну, значит, ты и сам виноват. Слезай с лошади. – С какой стати? – Слезай, пока я тебя не пристрелил. – Я не слезу с лошади. Сейчас я проеду мимо вас, а вы... – Никуда ты не поедешь. Я убью тебя, как только ты пошевелишься. – Значит, вы убьете безоружного, сэр. – Значит, я убью труса, сэр. – Это как вам будет угодно, сэр. Дядя помолчал. Ситуация складывалась какая-то глупая. – Но ведь нож-то у тебя хотя бы есть? – спросил дядя, памятую знаменитую поговорку, что на юге молодой человек, выходя из дома, чувствует себя не до конца одетым, если при нем нет хотя бы одного ножа. – Нож у меня есть, но с лошади я не слезу. Или стреляйте, или дайте мне проехать. – Проклятье!* – сказал дядя. – Эдвард, дай ему свою винтовку! И в этот момент Эйбен пришпорил коня и поскакал прямо на вас! Храбрости ему было не занимать. Сам ты бы ни за что не успел выстрелить и едва успел отскочить, когда рядом хлопнуло. Эйбен завалился из седла на сторону, а лошадь ударила дядю грудью и он упал на землю. Животное скакнуло вбок, едва не задев тебя, и понеслось дальше по дороге, путаясь передними ногами в поводьях, а стремена болтались из стороны в сторону. – Проклятье, – снова проворчал дядя, вставая. На его плаще были пятна грязи, а винтовка дымилась. Он подошел к раненому, лежавшему на боку, и повернул его за плечо на спину. У молодого Клиффорда было пробито горло, он пытался зажать рану, но кровь обильно лилась сквозь пальцы, испачкав его красивую манишку. Да, нарядился он, похоже, не на скачки. Ты увидел отчаяние в серых глазах. – Он не должен мучиться. Дай-ка, – сказал дядя, взял твою винтовку, приставил к груди юноши и выстрелил ему в сердце. Потом оттащил тело в кусты. Всё это выглядело совсем неромантично. Вы просто убили молодого, здорового, смелого и умного парня. Но, в конце концов, разве Генри не был таким же? Вы вернулись к лошадям, дядя пожал твою руку, суховато сказал: "Прощай, Эдвард!" Потом вывел лошадь на дорогу, и ты услышал, как он во весь опор поскакал к Ганнибалу. А вы с Соломоном поехали на плантацию. Как и положено смышленому нигеру, вопросов он не задавал. И только вернувшись на плантацию ты понял – дядя Рональд... ЗАБЫЛ ОСТАВИТЬ НА ТЕЛЕ СВОЮ ЧЕРТОВУ ТРУБКУ!!! На вопрос "где ты был" ты уверенно ответил, что провожал дядю, и не соврал. А уж зачем тебе была нужна винтовка никто не спросил. Буря разразилась на следующий день, когда нашли сначала лошадь Эйбена, а потом и его тело. Папа выглядел так, как будто его облили холодной водой из ведра. Он даже разговаривать с тобой не стал: они заперлись с дядей Кристофером в кабинете и долго беседовали. Потом позвали к себе Соломона, видимо, на дпрос. Потом собрали всех мужчин в доме и сделали распоряжения. Вам всем запретили отлучаться с плантации без спросу, ходить куда-либо в одиночку, вы должны были всегда носить с собой винтовки. К тебе на всякий случай приставили Соломона и выдали ему ружье. Заряжено оно было утиной дробью, и нигер должен был подать сигнал в случае чего. Семья Боссов перешла на осадное положение. Через три дня к вам на ферму приехал шериф Бэйли, Джордж и Дональд Клиффорды, Лерой Крофтон и ещё двадцать человек с винтовками и пистолетами**. Вы заперлись в доме, дядя Кристофер вышел на крыльцо и поговорил с ними. Затем дядя пригласил шерифа и мистера Клиффорда в дом. Вместе с папой они снова заперлись в кабинете и обсуждали что-то полчаса. Потом те двое вышли, и отряд уехал. Папа тоже вышел, бледный и измученный. Позже ты узнал, что в суде на дядю Рональда выписали ордер, но вроде бы дело этим и ограничилось. Но ещё год вы жили в страхе и выезжали с плантации только в церковь – в полном вооружении, разумеется, а Соломон ходил за тобой тенью с ружьем, страшно гордый своей обязанностью. Другие нигеры даже стали называть его "Соломон-Ган", а бригадиры в шутку звали "Канониром". К счастью, вы были не в полной изоляции – Хойтоны часто навещали вас, справлялись как дела и делились новостями. Правда, торговать было тяжело – приходилось не самим возить пеньку и табак на аукционы, а продавать приезжим скупщикам, и благосостояние семьи снизилось. Дела шли ни шатко, ни валко, но пенька продавалась, а табак тем более, так что, проявлялось это в основном в том, что старшие хмурились, подбивая итоги над бухгалтерскими книгами. Потом вы начали появляться на людях, и... и ничего не случилось. Клиффорды с вами не общались, и остальные теннесийцы – тоже не особо, но прочие семьи – вполне. И вроде бы всё вошло в привычное русло. Кажется. Отец никогда не расспрашивал тебя о том, что там произошло, на дороге в Хантсвилль. Только один раз, когда вы были на кладбище, у могилы Генри (был холодный осенний день, дул северный ветер, мужчины придерживали шляпы руками), и все остальные пошли домой, он придержал тебя за локоть и сказал, шагая с тобой бок о бок: – Эдвард, любая война – это театр, где вход стоит доллар, а выход – сто. Но платят обычно не долларами. Война – это игра в карты с шулером, а шулер – смерть. Если есть хоть малейшая возможность избежать войны – её надо избежать. Я говорю не о грехе, я говорю об истреблении. Если не знаешь, как закончить войну в любой момент – не начинай её. И никогда не участвуй в чужих. И было что-то в его голосе, отчего ты понял: твой папа никогда не забывал Генри, каждую минуту помнил о нём. Но он помнил и обо всех остальных членах семьи. Постепенно вы снова начали общаться больше. Было видно, что это общение ему нужно, и может быть даже нужнее, чем тебе. Но твои идеи он поддерживал не всегда. – Ну-ну, не усложняй, – сказал он, выслушав твои соображения о рабстве. – У нас есть рабы, потому что мы можем их купить. Один негр стоит тысячу сто – тысячу двести долларов, зато не уйдет к другому хозяину и не потребует оплаты. И он работает на нас круглый год. Зачем мы им нужны? Мы им ни зачем не нужны, Эдвард. Вот представь, что мы бы растили не табак, а пшеницу. Помнишь, по дороге в Ханствилль есть ферма Тальмбергов и там большое пшеничное поле? А у них, между тем, нет ни одного раба, хотя люди они не бедные. А знаешь, почему? Негры бы ели их хлеб круглый год, а работали бы три-четыре месяца – на посевной и на уборке. В остальное время со всем управится одна семья. Зачем бы негры там были нужны весь этот год? Да ни за чем. Это хорошо, что ты много читаешь, но на вещи нужно смотреть реально. Рабы нужны там, где нужно постоянно, много и тяжело работать. Вот ирландцы, скажем, слишком ленивы, чтобы как следует рыхлить и полоть табачные грядки. Посмотри на наших соседей ирландцев? Что они выращивают? Табак? Да нет – хлеб и картофель, может, кукурузу – это самое большее, на что их хватает. И ещё рабы хороши там, где нечего покупать. А не нужны рабы там, где нужно работать непостоянно, либо есть сложная работа, которую нигер не потянет, зато есть и что купить. Вот, скажем, была бы у нас вместо плантации мануфактура и делали бы мы из хлопка ситец. Рабы бы только ломали наши станки, а уж что бы они потом пошили из этого ситца, могу себе представить! Но хорошо, пусть, ты у нас упорный, и ты бы научил их с грехом пополам. Но что дальше? Вот стали бы хозяева плантаций покупать своим неграм по две рубашки из твоего ситца? Да нет, они купили бы каждому только одну и заставили бы носить её, пока она не сносится до дыр! А вот свободный нигер купил бы себе вторую. Или ты считаешь, что рабы, глядя на тебя, не хотят вторую рубашку, не хотят хорошие сапоги и шелковый жилет? Хотят, хотят. Мы, Эдвард, занимаемся тем, что ограничиваем их потребности. Поэтому наша пенька и табак дают хорошую прибыль, но пеньку везут далеко, чтобы сделать из неё там канаты, и там, где их делают, рабов мало или вовсе нет. И поэтому с мануфактурой у нас бы тут ничего бы не вышло. Так устроен мир. Хочешь, я это тебе докажу? Это очень просто. Он позвал Соломона. – Сколько ты уже лет на плантации? – Не помню, масса Дэниэль. – А где ты родился, Соломон? – В Кентукии, масса Дэниэль. – А отец твой? – В Огайо, масса Дэниэль. – Ты не мне, ты это Эдварду скажи. – В Огайо, масса Эд! – смутился сбитый с толку Соломон. – Ага. Ну, иди, иди, дружок. Озадаченный Соломон ушёл. – Ты понял, Эдвард?! В Огайо. В Огайо! Когда еще рабство было в Огайо, его отца купили и перевезли в Кентукки. Твой дед купил его в Кентукки, и привез сюда. И не поленился! Аж из Кентукки! Это дешевле было, чем купить здесь, потому что с севера их туда продавали, понимаешь? Если бы нигеры там были нужны, их бы уж сами Огайцы на мануфактуры и на фермы загнали. Но они там не нужны, они здесь нужны. А теперь подумай, стоило бы биться за отмену рабства, если бы оно выгодно было хозяевам мануфактур? Кто бы про это в конгрессе вообще заговорил? Нет, оно им невыгодно. Зато нам с тобой оно выгодно. На севере полно дураков, которые кричат, что рабство противно человеческой природе. У нас полно дураков, которые кричат, что рабство – естественное состояние человека, что всё дело в нашем укладе жизни, что нигеры погибнут, если их выпустить на волю. Да нет, не погибнут – вот ты не был в Ганнибале, а ведь там живут свободные нигеры, и ничего, не померли пока что. Ты можешь подводить любые доводы под рабство, а можешь подводить любые доводы против него, но главное, разберись, выгодно оно тебе и твоей семье в данный момент или нет. А тем временем об отмене рабства заговорили и у вас в штате, пока что так, больше гипотетически, но разговоры шли. Говорили об этом в основном те самые "ленивые ирландцы" и немцы вроде Тальмбергов, о которых упоминал папа. Но таких пока было мало. Напротив, многие, даже те, у кого рабов не было, были рады тому, что происходило в политике. А происходило вот что. К 1853 году Бюро по Делам Индейцев наконец договорилось с племенами, жившими в Канзасе, чтобы они свалили подобру-поздорову в чертовы резервации и жили там на подачки от правительства. Айовы, ото, сауки и другие племена страдали от оспы, она их буквально косила, а кроме того на них постоянно нападали воинственные пауни, жившие северо-западнее, и проблемы с белыми им были не нужны. Скоро земли должны были быть открыты для переселения, и в конгрессе пошел процесс образования новой Территории США. Территория эта (а также штат, который возникнет на её месте) согласно Миссурийскому Компромиссу, должна была быть свободной от рабства, так как находилась выше тридцать шестой параллели. Но сенаторы от южных штатов тормозили процесс образования изо всех сил, сопротивляясь ему целый год. Миссурийский Компромисс приняли тридцать лет назад. Что же случилось? Почему Компромисс перестал работать, конгресс закипел, а в сенате опять пошли прения о судьбе маленьких черных людей на новых землях? Бились, разумеется, не просто так – тридцать лет назад не шла речь о постройке трансконтинентальной железной дороги, а теперь решалось, где будет проходить её маршрут – на Севере или на Юге. Южане соглашались голосовать за северный маршрут, только если в новых штатах, образованных там, где пройдет дорога, будет разрешено рабство, северяне были против. Все чуяли огромные деньги, и никто не хотел их уступать. За чадом этой борьбы люди в округе Рэндольф, где у многих имелись деньги, чтобы купить землю в новых штатах, подзабыли об убийствах Генри и Эйбена. Все ждали, что же будет. Папа тоже следил за происходящим, часто и подолгу обсуждал с дядей Кристофером, строил планы. У него на столе стала появляться карта восточного Канзаса. Часто он ворчал: "Да по мне хоть какой был бы штат, лишь бы приняли поскорее!" но дядя Кристофер его одергивал. И 30 мая 1854 года все определилось. Президент Пирс был сам с севера, родом из Нью-Гэмпшира. В войне с Мексикой он получил звание бригадного генерала, а в Белый Дом попал, как человек-компромисс – считалось, что он сможет наладить мостики между сторонами. Но сам Пирс был демократом и сомневался в своих сторонниках на севере, предпочитая потакать южанам. Из сената своей решительной рукой его подталкивал Стивен Дуглас – ещё один демократ-северянин, из Иллинойса, уже отличившийся, протащив через сенат Компромисс 1850-го года. На него-то он и ссылался, утверждая, что раз Нью-Мексико и Юта самоопределялись, Миссурийский Компромисс уже не действует, и Канзас с Небраской должны тоже решить вопрос сами. Все понимали, что это – формальная отговорка. Во-первых, Нью-Мексико и Юта были слабо заселены, и штатами должны были стать очень нескоро, в отличие от Канзаса, в который ринутся толпы желающих. А во-вторых, те территории находились черте где, и там за или против рабства голосовали действительно местные жители. Канзас же и Небраска находились тут, под боком, "за забором", и было ясно, что победит та сторона, которая активнее мобилизует туда переселенцев. Но случилось то, что случилось. Законопроект, созданный Сенаторами, после двух недель ожесточенных споров одобрила и нижняя палата. 30 мая 1854 года с подачи Дугласа, президент Пирс подмахнул исторический документ. Новые территории должны были решить вопрос о рабстве сами. В случае победы южане тут же получат новых сторонников в сенате. Карикатура: Сенаторы-демократы Дуглас, Касс и Бьюкенен запихивают раба в рот фрисойлеру. Президент Пирс держит его за бороду. Акт Канзас-Небраска потряс страну до основания. Север заставляли бороться за то, что уже принадлежало ему по праву. Даже на Юге это вызвало неоднозначную реакцию, например, 60-летний Сэм Хьюстон, бывший президент Республики Техас и герой битвы при Сан-Хасинто, а теперь губернатор Штата Одинокой Звезды, прямо сказал, что стране нужен мир, а не ещё один рабовладельческий штат, и раз уж договорились, условия надо соблюдать. Его можно было понять – полунищим техасцам ловить в Небраске и Канзасе было нечего. То ли дело вам, миссурийцам, вы ведь жили через границу, руку протяни – и вот они, новые земли, освобожденные от индейцев! А если там ещё и дорога пройдёт... ммм! Этот пирог был слишком сладок, чтобы не разбить за него пару носов. На севере же Акт произвел эффект разорвавшейся бомбы. Десятки, если не сотни тысяч избирателей почувствовали, что их снова жестоко обманули. Партия вигов, которая конкурировала с демократами уже больше 20 лет, распалась. Некоторые перебежали к демократам, но многие примкнули к новой партии, партии Республиканцев, под эгидой которой объединились аболиционисты всех мастей. Через два года в неё вступит набирающий популярность адвокат по фамилии Линкольн, а пока... А пока тебя гораздо больше, чем жаркие споры в конгрессе, тебя интересовали женщины. Подходить к Джуди Сеймур тебе не то чтобы запретили, но вполне четко предупредили: "Не надо. Для всех Боссов – не надо." Но были же в округе Рэндольф и другие девушки! Была Глэдис Хойтон – а ведь Хойтоны были вашими друзьями. Хорошо образованная (правда, колледж она не заканчивала), возможно, склонная к худобе и немного болезненная, зато с длинными темными волосами, она обладала хорошим вкусом, была умна, прекрасно играла на фортепиано, говорила по-французски (намного лучше, чем ты, если честно). И главное, ты ей тоже нравился. Вам всегда было что обсудить, о чем поговорить... Одна проблема – она была тебя старше на три года, и всё же при всей симпатии смотрела больше как на друга, чем как на жениха. Но не потому что ты был чем-то плох, а потому что в женихи ей явно прочили кого-то из близнецов, твоих кузенов. Они были старше тебя – им исполнилось по двадцать три года, и останавливало их только то, что они не решили, кому из них жениться первому (оба не горели желанием). Пожалуй, можно сказать, что они были глупее тебя – любили они скачки и охоту, и кстати, очень злились на тебя из-за того, что теперь по землям Клиффордов не проехать в их излюбленные места. Но они были сыновьями Кристофера Босса, а плантация все же, как ни крути, формально принадлежала ему. И родители Глэдис весьма удивились бы твоему сватовству. Папа, впрочем, был не то чтобы против, но и не поддерживал тебя. Он говорил, что Глэдис – чудесная девушка, но ссориться с кузенами не надо, а вот кто тебя поддерживал – так это мама. И понятно почему – ей хотелось, чтобы ты обошел сыновей тёти Пенелопы. Дело ещё осложнялось тем, что у Глэдис было много и других поклонников. Ещё была Эвелин Брукс, дочь хозяина мельницы Алана Брукса, очень состоятельного человека, к тому же находившемуся в оппозиции к теннесийцам, у которых была своя мельница (у кентуккийцев тоже была своя, кстати). У Эвелин были красивые зеленые глаза, чудесная улыбка, каштановые волосы, и вообще она многими считалась в округе Рэндольф первой красавицей. Но и тут было не всё гладко – отец у неё был методист, голосовал за Скотта, а на мельнице у него работал нигер из отпущенных. "Фу-фу-фу!" – говорила про них Роуз. Ещё можно было рассмотреть Грейс Мэннинг – дочь хозяина большой фермы. Приданое за неё дали бы не такое солидное, и вряд ли она знала хоть пять слов по-французски. Но зато она была жива и непосредственна, знала, как вести хозяйство, а у её матери было шестеро детей – и все здоровые. Они тоже были методисты, но зато хорошие демократы. К тому же в их случае это была не проблема – было понятно, что девушка если что перейдет и в другую церковь. Против неё, правда, была настроена твоя мама – она считала её простушкой. А что папа? А у папы, если честно, была сейчас не твоя свадьба на уме. Пока ты ездил с визитам и танцевал на танцах, он решался. Был июнь пятьдесят четвертого, тебе недавно исполнилось восемнадцать лет, на день рожденья он подарил тебе золотые часы с боем. – Сынок, – сказал он, вызвав тебя в кабинет. – Завтра я еду в Канзас. Штат посылает людей на Территорию, чтобы проголосовать как надо, крупные плантаторы берут на себя организацию групп. Со мной поедут Милфорд, Сидни (Сидни Уотерс был мужем Терезы, твоей кузины, успевшей уже выскочить замуж, отец Сидни держал магазин в Хантсвилле), Джон Килкейн и ещё шесть человек. Ты мне там пригодишься. Помочь с выборами, конечно, нужно, но ещё важнее нам застолбить себе лучшую землю. Нам на ней жить. В Миссури нам места маловато.
-
Да начала скажу, что весь пост супер, но хотелось выделить три момента. Эпизод с убийством: он получился такой... такой прям как кусок рельсы, бам — труп. Все, живой только что, а теперь не дышит. Это как на самом деле. Второй эпизод конечно же трубка — супер! Ну и третьей эпизод, вернее даже часть, это про политику. Очень интересно и занимательно. Моё почтение, сэр!
|
Стоит признать, твоя свадьба разбила немало сердец в округе: в основном принадлежавших сыновьям мелких фермеров. Можно даже сказать, она больно щелкнула по их самолюбию – некоторые с горя в армию записались! Один из них, Джеффри Лежон, тебе даже нравился. Только рабов у его папаши не было ни одного, так что он, увы, ну совсем не подходил! Джеффри даже написал тебе письмо, что решил присоединиться к Луизианским Тиграм. Храбрый милый парень – ему было семнадцать и под мобилизацию он не попал, а ушел добровольцем. На свадьбу его, кстати, тоже не позвали, да, наверное, это было бы жестоко. Папа, для которого твой манёвр оказался неожиданностью, был от него в восторге, а вот мама, которая всё поняла ещё на стадии подготовки – не особенно. Ей твой жених, Мишель Тийёль ("мистер Тиел" – говорила мама) не нравился. Может, материнское сердце что-то чуяло, а может, он просто казался ей, закаленной тяжелыми первыми годами жизни, недостаточно крепким. Но что она могла сказать? Во-первых, достать из-под юбки жениха получше она не сумела бы при всем желании, а во-вторых, не ей было поучать тебя, как девушке выходить замуж – это уж точно! Ты переехала в город, и это было здорово. Город был такой красивый и такой полный жизни! На плантации ничего не происходило: там были только белые шапки хлопчатника, папины военные байки, разговоры с соседками ни о чем и негры, почтительно называвшие тебя "мисс Дарбузó". А у Мишеля был трехэтажный дом и огромный склад, забитый хлопком! У Мишеля был фарфоровый сервиз! У Мишеля был лакей в ливрее (негр, разумеется) и рессорная повозка с резвыми лошадками! У Мишеля была огромная резная кровать, на которой он в меру благовоспитанно, но не без некоторого озорства старался сделать тебя матерью своего ребенка. У Мишеля были молодые друзья, которые нашли тебя "манификь" и "сюперб" и без сомнений одобрили его выбор. Мишелю было двадцать семь лет, он был, может, и правда скучноват, в том плане что не собирался перевернуть мир и стать губернатором всея Луизианы, зато реально смотрел на вещи, был весел и легок на подъем. Ещё перед свадьбой, но уже после помолвки, он честно признался отцу, что скорее всего в следующем году не купит его хлопок. – Мои склады и так забиты. Если блокаду не снимут, я и четверти не продам. Так что, мсье Дарбузó, я вам хлопок сажать не советую. – И что же вы мне советуете?! – взвился твой папа, сделав такое лицо, как будто его только что надули. Но Мишель принял это за просьбу действительно дать совет. – Как по мне, сажайте люцерну и бобы. Хлопок забрал весь азот из почвы, скоро он тут вообще вырасти не сможет. А эти культуры поправят положение, ну и удобрения, конечно, нужны. – Как, чтобы я сажал бобы!? Нет, мсье, я не фермер. Я плантатор, – ответил папа с таким достоинством, как будто и вправду был графом, не меньше. – Ну, в этом я не разбираюсь, – пожал плечами Мишель, – но, – он улыбнулся, подняв палец, – зато я знаю, какие цены даёт правительство штата за бобы и за сено! И он назвал цены, после чего папины брови поползли вверх, а губы растянулись в улыбке. – И не переживайте вы так из-за хлопка, мсье Дарбузó! Хлопок вы в самом деле никому сейчас не продадите, а фураж и провиант нужен на войне постоянно. Три годика – почва отдохнет, и вернетесь к нашим милым коробочкам! Как раз, наверное, блокада кончится, а мой склад снова опустеет. И я снова дам вам отличную цену! Ну, вам понадобятся, ясное дело, деньги на удобрения и так далее. Но можно взять в кредит, а я вам с этим помогу. Скучный или нет, а Мишель был неглупый малый, и за это ему можно было даже простить смешные, как у жука, черные усики. Папа загорелся новым планом, и в общем, тогда можно было считать, что плантация спасена твоей женитьбой. Это ли не повод собой гордиться, а? Любил ли тебя Мишель? Любила ли ты его? Было ли это тогда важно? Для него – так точно нет: ему положено было уже жениться, вот он и женился, и пусть не взял хорошего приданого, зато был женат на дочке графа! Какого графа? Да какая разница, он же сам-то был никто, сын торговца хлопком, внук приказчика. А главное, у тебя были свежее лицо, милая улыбка и сладкий голос – на тебя слетались, как пчелы на мёд, капитаны блокадопрорывателей, и Мишель заключал с ними сделки. Склад его и правда был полон, но он продавал, хоть и понемногу, зато теперь больше других. И тоже благодаря тебе! Впрочем, наличных денег у вас всё равно было очень мало, но вам всё и всегда отпускалось в кредит. Ведь все понимали, что еще полгода, ну год, и либо янки разобьют, либо правительство заключит мир. Неважно, главное, что блокада будет снята. А стоило один раз увидеть склад Мишеля, чтобы представить, как через полгода после снятия блокады все эти тюки с хлопком будут легко проданы и превратятся в богатство, способное с лихвой покрыть и займы, и проценты. Хлопок давно стал "белым золотом", ведь в мире в то время не было более ликвидного товара, чем "Король Хлопок" – выращенная в Южных штатах белоснежная пима. Ты быстро влилась в общество, ну, не в высший свет, конечно, но почти! И возможно рано или поздно вас благодаря твоей красоте и торговым связям мужа стали бы приглашать в самые первые салоны города. К сожалению, ваша счастливая жизнь не пережила весну 1862 года. А всему виной был план "Анаконда" того самого генерала Скотта, с которым твой папа "брал Веракрус, Пуэбло и Мехико". Поначалу война шла вдалеке от Луизианы. Еще до твоего замужества, в прошлом году, на востоке прогремело сражение при Булл-Ране (его пока даже не называли Первым), но кто там кого разбил и какие последствия это имело? Реальные последствия войны выражались в том, что из-за проклятой блокады подорожали кофе и кружева, да и всё! Новый Орлеан оставался самым богатым, самым шумным и самым развитым городом Юга. Ну да, печатались списки убитых и раненых в газетах, но кого тебе там было высматривать? Джеффри Лежона что ли? А план "Анаконда"... ну, это, наверное, была жутковатая пропаганда северян. Правда, в мае 1861 их корабли всё-таки появились поблизости от устья Миссисипи и немало всех напугали, как тебе рассказывали (тебя тогда в городе не было, а до плантации слухи доходили разбавленными) – да только уже в октябре "москитный флот" храброго коммодора Холлинза легко отогнал их эскадру! В газетах было полно карикатур на капитана Поупа и его трусливое бегство. Однажды ты спросила друга вашей семьи, майора Деверо, что это за план такой, и не опасен ли он, и не доберутся ли они по реке сюда. Натаниэль Деверо подкрутил ус и ответил: – Миссис Тиел, я бы хотел посмотреть, как янки попытаются это сделать! И при помощи кофейных чашек, сахарницы и бисквитов наглядно показал тебе, что для этого северянам придется прорваться мимо фортов Джексон и Сент Филип, а этого они сделать никак не смогут. А потом даже изобразил, как новые броненосцы конфедерации поймают связанную боем эскадру янки за хвост. "Вот так! Оп-ля!" – и накрыл своей изящной, но сильной рукой твою (Мишеля рядом не было). Пфф, что поделать: красота, как и картечь, не разбирает, где там майор, а где семнадцатилетний мальчишка. И тучи на душе развеялись, а чтобы совсем тебя успокоить, майор Деверо рассказал, как в прошлом году таранный броненосец "Манассас" чуть не потопил новейший винтовой корвет северян "Ричмонд"! Иии... судя по всему, майор готов был и это показать тебе наглядно, уже не на бисквитах с чашками. Все это было весело и здорово, но твой папа не зря гордился знакомством с генералом Скоттом, а план "Анаконда" не был пропагандой. Скоро все взоры устремились на север: в феврале северяне захватили несколько небольших фортов на реках Теннеси и Кумберленд, а потом дошли и до Миссисипи. В апреле разразилась битва при Питтсбург Лэндин – и вот это было уже поближе. Ваши ребята внезапно напали на армию северян, пока их начальник, какой-то генерал Грант, пьянствовал (ну, так писали газеты), изрядно потрепали "синепузых" и чуть не загнали в болота, но, правда, потом почему-то отступили... Майор Деверо охотно объяснил Мишелю, что было сделано не так, почему промедление генерала Борегара стоило вам победы, а также рассказал, как рыцарство генерала Джонстона, отославшего своего врача к попавшим в плен раненым солдатам противника, стоило ему жизни. Потом после 12 апреля все газеты только и писали, что о дерзкой акции северян, которые угнали паровоз, ездили на нем и срезали телеграфные провода, но другой, "наш паровоз" погнался за ними и настиг, и теперь вот думают, расстреливать их или погодить. Ты попыталась представить, каково это – лететь куда-то на паровозе, так что ветер в ушах свистит? Каково потом ждать казни? И за этим шумом сообщения о кораблях северян в Заливе не выглядели, как что-то значительное. Ну, корабли и корабли, отогнали в прошлый раз – отгонят и в этот. Но в этот эскадрой командовал не Поуп, а адмирал Фаррагут – а он был капитаном ещё под началом Перри в войне с Мексикой, и тоже "брал Веракрус". Это был решительный и храбрый командир. Корабли адмирала Фаррагута поднялись вверх по течению, и 18 апреля канонерки начали бомбардировку фортов Джексон и Сент Филип 330-мм бомбами. Форты находились в семидесяти милях от города, и до вас канонада не долетала. Поначалу в газетах писали (Мишель читал их тебе вслух), что обстрел крайне неэффективен – бомбы либо взрываются в воздухе, либо уходят в мягкую почву и не причиняют укреплениям никакого вреда. Но адмиралу Фаррагуту эта возня надоела, и в ночь с 23 на 24 апреля его эскадра, построившись двумя колоннами, пошла на прорыв. Деморализованные бомбардировкой гарнизоны открыли по ней огонь, но, вопреки заверениям майора Деверо, северяне легко прошли у них на виду. Ваши корабли ринулись наперерез, и... не смогли сделать почти ничего. Лейтенант Уорли на "Манассасе" пошел в самоубийственную атаку, сумел ударом тарана повредить винтовой корвет "Бруклин", но потом "Манассас" попал под перекрестный огонь, превратился в решето, загорелся и позже взорвался. "Стоунвол Джексон", чья броня представляла собой уложенные в ряды тюки с хлопком, взял на таран пароход "Варуна" и пустил его ко дну, но сам получив столько попаданий, что рулевой, не дожидаясь приказа, направил его к берегу и посадил на мель. Неуклюжий, как комод в стиле короля Людовика, броненосец "Луизиана", защищенный броней из распиленных стальных рельс, смог дать всего один залп – его машины были не достроены, и он просто не успевал поворачиваться за своими быстроходными целями. Когда коммандер МакИнтош пал, сраженный гранатой, матросы подожгли "Луизиану", чтобы она не досталась врагу. Маленький пароходик "Мошер" попытался атаковать флагман Фаррагута, толкая перед собой брандер, но был потоплен всего одним залпом. Короче говоря, северяне просто разметали флот Речной Обороны, параллельно отмахиваясь от назойливого обстрела из фортов. Федеральный флот потерял один корабль, а ваш – двенадцать. Эскадру северян теперь не то что остановить – задержать было некому. Лишь четыре избитых корабля конфедерации пережили эту ночь, а канонерская лодка "МакРей" была настолько продырявлена ядрами, что позже затонула, едва пришвартовавшись к причалу. В форте Джексон вскоре вспыхнул мятеж и 29 апреля он выбросил белый флаг. Но вас это волновало мало. Утром 25 апреля к тебе в комнату вбежала служанка и крикнула: "Корабли янки!" В одном пеньюаре, не накинув даже шали, ты подбежала к окну и увидела их: длинные, хищные силуэты, скользящие по реке со спущенными парусами и развевающимися флагами, держащие город на прицеле. И сердце упало. Янки пришли. Жаль, что здесь не было майора Деверо – хотел же посмотреть, вот и посмотрел бы! Стоит ли говорить, что в Новом Орлеане началась страшная паника? Город бурлил, как забытая на плите кастрюля. Три дня янки ждали капитуляции, пока мэр и генерал Ловелл спихивали друг на друга эту позорную обязанность. Все бегали, как угорелые, но никто не знал, что же делать. Кто-то учил гимн республиканцев, кто-то пытался уехать и увести с собой побольше добра, кто-то готовился партизанить в окрестных лесах, а кто-то грабил магазины. Моряки хотели отогнать недостроенный броненосец "Миссисипи" в Мемфис, но не нашлось буксира, и корабль подожгли, от чего дым застлал половину порта. Вообще всё время пахло гарью, вы с Мишелем не показывались на улице и думали, что это чадит остов броненосца. А потом к вам домой пришли солдаты. Не янки – свои, южане. – В чем дело, офицер? – спросил Мишель. Он, кажется, один сохранял присутствие духа в этом бедламе. – Хотите чаю? – Нет, благодарю. А вы разве не слышали? Генерал Ловелл уводит войска из города. – Ну и что? Я ведь не военный. – Так приказано уничтожить все стратегические запасы, – терпеливо объяснил юный лейтенант в серой форме. – А причем здесь я? У меня таковых нет, сэр. – Я имею в виду, сэр, – понизив голос и немного смущаясь недогадливости собеседника, проговорил офицер, – что нам надо сжечь весь ваш хлопчатник. И вот тогда ты увидела, как жизнерадостный и непробиваемый Мишель Тийёль на глазах бледнеет, словно тот самый хлопок, и падает в обморок. Ты помнишь, как сгорало ваше будущее – во дворе склада, в огромной куче, огонь поднимался до небес и солдаты, подбрасывавшие в ревущее пламя тюки, утирали пот, морщились и с опаской смотрели на склад: как бы стены не вспыхнули. Страшное это было зрелище – горела сама суть вашей жизни. Мишель в тот же день слёг и сильно заболел – его свалила нервическая лихорадка. Он кашлял, метался по постели, бредил, лоб у него был сухой и горячий. А янки вошли в город. Ты была в толпе перед зданием таможни, когда под барабанный бой синие мундиры сняли флаг Луизианы и подняли над ней звездно-полосатое полотнище. Город был сдан без единого выстрела. Тогда никто из вас не думал об этом, но адмирал Фаррагут одним ударом нанёс конфедерации поражение посерьезнее, чем она потерпит в грядущей битве при Гёттисберге – Миссисипи, важнейшая транспортная артерия страны, оказалась практически заблокирована. Севернее ещё держались Мемфис и Виксберг, но "Анаконда" уже сжимала своё смертоносное кольцо. Впрочем, вас это теперь мало беспокоило. Военным губернатором Луизианы был назначен генерал-майор Бенджамин Франклин Батлер. У него было пять тысяч человек, чтобы удержать в повиновении ста пятидесяти тысячный город. И он собирался это сделать во что бы то ни стало. Сразу же этот человек дал вам понять, что готовиться надо к крутым мерам: у горожан изымали оружие, у всех государственных чиновников требовали принести клятву верности Союзу, а у любого, признанного мятежником, легко конфисковывали имущество. Мужчины отдали Новый Орлеан Фаррагуту, но женщины не собирались просто так уступать город синим мундирам. Все дамы, не сговариваясь, словно вступили в тайное общество – они выкрикивали в спины солдатам оскорбления, они дразнили их, выливали им на головы из окон ночные горшки, выказывали полное пренебрежение офицерам, а встретив их на улице, сразу же демонстративно переходили на другую сторону. Не участвовать в этом было трудно – можно было оказаться парией. Конфронтация усилилась, когда Батлер издал указы, обложившие дополнительными налогами богатых, и учредил раздачу пособий малоимущим, очевидно, надеясь привлечь их на свою сторону. И вот, десятого мая, взвод федеральных солдат проходил по переулку мимо вашего дома, когда из окна второго этажа на них упал цветочный горшок. Был ли он обронен случайно или был брошен нарочно, а если да, то кем? Неважно – осколки оцарапали лицо одного из солдат. В вашу дверь стучали так, что казалось, она слетит с петель. Когда вы её открыли, какой-то офицер вместе с парой своих дуболомов в синей форме ворвался в дом и приказал привести хозяина. Хозяин был всё ещё болен. Хозяйкой была ты. Увидев перед собой шестнадцатилетнюю девушку, офицер несколько смягчился, но тем не менее настойчиво предложил следовать за ним. Отказ, похоже, не принимался. В штабе генерала царил порядок, но вас долго не принимали. Потом дежурный офицер сказал, что генерал занят, и приказывает подполковнику Миллсу разобраться с ситуацией. Было, пожалуй, страшновато. Да, ты была несовершеннолетней, но в отношении такого преступления, как мятеж, снисхождения можно было не ждать. Подполковник Миллс оказался джентльменом средних лет, со скуластым, спокойным лицом, с гладко выбритыми щеками и аккуратно подстриженной бородой. Его глаза смотрели прохладно и скептически. Он выслушал доклад лейтенанта и испытующе посмотрел на тебя. – Как вас зовут, мэм? – спросил он. – Что можете рассказать о случившемся? Это был ещё не трибунал – офицер просто пытался разобраться, что с тобой делать дальше. Возможно, ваша дальнейшая судьба сейчас сильно зависела от того, что и как ты ему скажешь.
-
История персонажа, конечно, замечательно ложится на исторические события. Тем паче так смачно написанные.
|
-
Чёрт возьми, троллинг.)) Кас у нас пока самый смешной перс среди всего квартета анекдотичных аколитов: заикающегося варвара, доброго комиссара и прожжёного падрэ. Хотя возможно я недооцениваю девушек и они ещё вскроются с этой стороны, заткнув нас за пояс))
|
Время показало, что дядя Кристофер был прав – гораздо лучше разбираться в том, как управлять (чем угодно), когда посмотрел своими глазами, пощупал своими руками и потаскал на своей спине. Начинаешь понимать, что человек может с этим сделать, а что не может, как его ни подстегивай. К тому же работа на свежем воздухе укрепила твое тело – в четырнадцать ты был просто мальчишкой с узкими плечами и только-только ломающимся голосом, но в шестнадцать уже стало видно, что годам к двадцати ты станешь сильным и выносливым, и даже негры говорили, что "у молодого массы Эда уже и голос поменялся". Неграм ты нравился больше, чем другие господа. Конечно, это ни в коем случае не переходило в панибратство, но было видно, что они могут тебе честно сказать, если что-то идёт не так, но и в твоем присутствии работают куда лучше. Ты быстро раскусил их, этих негров и то, почему они тянулись к тебе. Дело тут было не в том, что ты хлопотал за кого-то из них или приводил к тем из них, кто болел, врача – ты мог быть абсолютно индифферентным к их проблемам. Секрет крылся в другом: хотя им не особенно нужна была свобода, им очень хотелось иметь что-то своё. Человеку тяжело без собственности, трудно осознавать себя частью мира, в котором тебе ничего не принадлежит. Им хотелось свою церковь, своего старшину, но даже своя старая удочка – это уже кое-что, а уж свой "молодой масса" – вообще здорово. Пусть это была даже иллюзорная собственность, но очень тяжело любить то, что совсем тебе не принадлежит. А жить в мире, где нечего любить – слишком тяжко. Когда же ты работал вместе с ними, причем работал по собственному желанию, это создавало некую принадлежность. Из "молодого массы Эда" ты стал "нашим молодым массой Эдом." Негры много чего знали. Может, котелок у них варил и не как у белых, но когда с утра до вечера пашешь на солнцепёке, много чему учишься: как терпеть жажду, как не обгореть на солнце (да-да, негры тоже обгорали на солнце, представь себе!), как войти в ритм. Если ты их спрашивал, они рассказывали об этом, а иногда и так говорили, без спросу. В любой работе есть маленькие хитрости, которые делают её легче. Однажды они рассказали тебе, что чем бы ты ни занимался, главное – пройти полпути. Полпути прошел – дальше легче. Поэтому надо думать, что полпути – это и есть целый путь. Не думать, как бы не сдохнуть до вечера, а думать, как дотянуть до обеда. Не думать, как отнести десять мешков, а думать, как отнесешь пятый. Как перевалишь за середину – так сил всегда и прибавится. Они были не такие тупые, как принято думать, хотя и не семи пядей во лбу. Но кто убил Генри, негры тоже не знали. Конечно, дело не исчерпывалось тем, что ты рубил стебли или зарабатывал занозы в пальцах – это было бы глупо. Никто не думал, что в жизни ты будешь этим заниматься. Отец брал тебя на свои сделки с закупщиками, объяснял, как торговаться, как понять, что что-то нечисто, как самому отвлечь человека от моментов, на которые ему обращать внимание не стоит. А ещё, что работник, или, и это было важнее, что бригадир тебе врёт. Неважно, в чем, как и когда. Он может быть недостаточно расторопным, недостаточно умным или недостаточно старательным. Всё это можно поправить, установив правильные наказания и поощрения. Но если он врёт, если он тебя обманывает, и если ты не ткнул его в это – он будет обманывать всё больше и больше. Очень мало людей, способных остановиться в своём вранье вовремя. В этом, кстати, была хорошая черта нигеров – они частенько либо уж молчали, либо говорили как есть, а молчание и враньё – не одно и то же, и это отец тебе тоже объяснил. Вруны и обманщики отвратительны (если, конечно, это твои подчиненные), но молчаливые люди по-своему хороши – они скорее всего смолчат и против тебя, и в твою пользу. Так прошло лето пятидесятого года, а потом наступил пятьдесят первый, и в мае дядя Рональд засобирался в дорогу всерьез. Ты не знал, что послужило причиной отложенного отъезда, но понимал, что скоро вы расстанетесь. Дядя Рональд был непохож на твоих отца и брата. Он курил трубку вместо сигар, предпочитал бренди вину и не носил бакенбарды, а только усы и короткую бороду. Из армии он ушёл в чине капитана, и хотя он не отличался богатырским телосложением, когда он входил в комнату, то словно бы сразу занимал больше места, чем положено. Может, поэтому папа и дядя Кристофер его и недолюбливали. А ещё у него была привычка хмыкать, которая бесила (ты видел), твою матушку. В пятьдесят первом ему было сорок два года. Однажды вечером он позвал тебя поохотиться в последний раз. Утром, уже в конюшне, ты заметил, что он берет с собой винтовку, но не берёт ружья. Ты спросил, на кого же вы будете охотиться – олени и кабаны в округе Рэндольф уже давно стали редкостью. – На человека, – ответил дядя и хмыкнул. – На Эйбена Клиффорда, если точнее. Ты был умный парень и легко сложил два и два. – Это он? – Это мог быть он. Он сватался к Джуди лет пять-шесть назад, да неудачно. И это уж точно кто-то из них, из теннесийской клики. Я сразу предложил его убить, но твой папа отказался, потому что боялся за тебя и за племянников. Да все знают, что это был кто-то из них, либо он, либо Джо Бэйли. Я знаю, как ты любил брата, поэтому и зову тебя с собой. Но стрелять буду я. Вполне естественно было поинтересоваться, в курсе ли папа. – Нет, не в курсе, – ответил дядя, нахлобучивая седло на свою гнедую. Время было раннее, ещё толком не рассвело, и в конюшне кроме вас никого не было. – Но я всё продумал, Эдди. Я оставлю на теле свою трубку, а сам махну до Ганнибала, и утром уже сяду на пароход на юг. Эйбена никто до завтра не хватится, а я буду уже на пути в Калифорнию. Точно зная, что это был я, они вам мстить не станут, а в Калифорнии до меня не доберутся. Они его убили, потому что после кентуккийской клики они сейчас самая сильная, а если бы Сеймурлэнд стал нашим, мы бы стали вторыми. Тут все понятно, нам с ними не бодаться в этой земле – их больше, твой отец правильно осторожничает. Но нельзя просто так это оставить. Если кого-то твоей крови убили – надо отомстить. Ты вот в этом доме единственный, кто это хорошо понимает. Черт возьми, да у меня сердце кровью обливалось, когда я слушал, как ты выведываешь, кто да как. Не говорил тебе, чтоб ты дров не наломал. Мы его подкараулим на дороге, я знаю, куда он поедет и как, но стрелять из кустов в спину, как трусы, не будем. Мы не знаем, как именно убили Генри. Он был застрелен не в затылок. А человека можно подозревать в убийстве, даже если нет доказательств, а иногда и не зазорно убить. Но подозревать в бесчестье – нет, сэр, нет уж! – и он опять хмыкнул. – Поэтому я убью Эйбена честно. А ты подстрахуешь, если что. Он с хлопком затянул подпругу, от чего конь вздрогнул. – Так что решайся. Или беги к отцу и будь пай-мальчиком, или бери свою винтовку, поезжай со мной и учись, как поступают мужчины.
Ты знал Эбенезера Клиффорда. Не то чтобы хорошо – вы виделись на танцах, в церкви, на каких-то мероприятиях, но не более того, никогда не говорили друг с другом – только в компании. Но ты хорошо помнил его бледное, сухощавое лицо, густые, почти черные волосы, умные серые глаза. Ему было сейчас, наверное, лет двадцать пять или около того. Трудно было поверить, что он мог взять винтовку и застрелить Генри, даже из ревности. Зато понятно было, почему папа не приложил усилий к расследованию – шерифом в Рэндольфе был Джаспер Бэйли. Если дядя не ошибался в своих предположениях, это было бы просто бесполезно. Это бы просто означало для всех, что он глуп и не понимает, что произошло. Если дядя не ошибался, конечно.
|
Ты родилась в Луизиане, но твой отец родился в Италии. Он был родом из Пьемонта, представителем некогда знатного, но угасшего графского рода Д'Арбуццо, служил в Савойском Кавалерийском полку в чине лейтенанта, ну, а потом... роковой 1842 год, дуэль с человеком столь знатным, что он не имеет права называть его имени, дуэль, в которой он защищал честь женщины, и дело был столь щекотливым, что даже более старший по званию не смог отказать ему. Но за дуэль со старшим по званию полагалась смертная казнь, и вот он прыгает на корабль, и вот он в новом свете, немного говорящий по-французски, просит вас войти в его положение. К сожалению, плантаторы из Нового Орлеана, где он пытался наняться бригадиром, не поверили большей части его рассказа. Уж больно он какой-то мутный тип был, твой отец, граф Д'Арбуццо. Уж больно красиво рассказывал. Они были молодцы, эти мужчины в соломенных шляпах, но и твой папа был молодец, чернявый красивый юноша двадцати четырех лет от роду, и места в глуши, на большой плантации Лаура, он все-таки добился. Да, на половинном жаловании, но всё же, служил же в армии, да ещё и офицером... Никаким офицером твой отец никогда не был. Он вообще был сардинцем, сыном рыбака, а служил в карабинерах и имел чин капрала. Убийство – да, было, но не на дуэли, упаси боже! Убил он и правда офицера. Капитана. За то, что тот потребовал от него денег. Потому что раскрыл, что твой отец покрывал... нет, не мятежников, просто контрабандистов. Денег не было, пришлось стрелять. Потом – бежать. Твой папа никогда не унывал. И всего один раз в разговоре с тобой заикнулся о своем настоящем прошлом, и то только потому что был сильно нетрезв. Но обо всем по порядку. Итальянцев в США считали людьми второго сорта – из-за смуглой кожи. При переписи населения их даже учитывали не как "белых", а как "прочих свободных", так что с планами втереться в доверие, красиво жениться на какой-нибудь вдове и играть роль графа до конца жизни вышла промашка. Но зато как бригадир он себя показал! Раскрыл заговор и предотвратил побег пяти негров. Его сразу повысили до полного жалования. То, что он сам этот побег предложил и спланировал, никто так и не узнал. И всё же бригадир рабов, считай, надсмотрщик – так себе должность. Фелипе Д'Арбуццо (ладно, имя и фамилия тоже были выдуманные) не видел перспектив. Ну, кем он мог стать? Старшим надсмотрщиком? Вряд ли. Твой отец хотел своё дело. А южная кровь играла. На ярмарке он познакомился с дочерью фермера, Флорой МакКарти, и девушка была хороша, а Филипп не промах, и уже хорошо говорил по-английски, и как-то оно само собой всё завертелось, и Хоган МакКарти, отец Флоры, не вполне оценил, когда живот дочери округлился. Вообще-то твоего отца должны были линчевать, потому что "какого черта этот итальяшка... да вы серьезно?" Но сыграли роль три обстоятельства. Во-первых, у МакКарти было три раба, а на плантации Лаура, где работал папа, их было сто пятьдесят шесть. Ну и... уступать своего бригадира, из-за того, что он дочке какого-то полунищего ирландца заделал ребёнка Дюпарки не хотели, сейчас, разбежался! Во-вторых, твой отец был католик, и МакКарти тоже, а католику убивать католика – "некомильфо", правда же? В третьих, твой папа был не кто-то, а отпрыск графского рода. Якобы. Но пусть даже и якобы! Лучше, чем ничего... а кто возьмет в жёны женщину с ребенком от итальянца? Так он и женился на Флоре, и у них родился твой старший брат, Марко. Это было в сорок четвертом. В сорок пятом твоя мама опять забеременела, на этот раз тобой, а в сорок шестом началась война с Мексикой, и как только конгресс одобрил набор добровольцев, папа, оставив дома беременную жену с двухлетним сыном, свинтил с плантации в армию. Вернулся он в сорок восьмом, когда мама, которой милостиво разрешили жить при плантации, уже особенно не надеялась увидеть его снова (ни одного письма он не написал). Что твой папа делал на войне – вопрос риторический. Конечно же, геройски воевал! Вместе с генералом Скоттом он захватывал Веракрус и Пуэбло, дрался при Серро-Гордо, командовал чуть ли не целым полком, захватывал вражеские знамёна, ну, и так далее. Что из этого было правда, а что вымысел – сказать было трудно. А вот фактически можно было утверждать две вещи: во-первых, твой отец был, может быть хорошим солдатом, а может быть, и не очень, но мародером он был потрясающим! С войны он вернулся с деньгами. А во-вторых, он стал американцем. Ты не видела и не знала, каким он был до войны, но война его изменила. Из Фелипе Д'Арбуццо он превратился в Фила Дарби. На мексиканские дублоны, а также золотые кресты и цепочки, он купил маленькую плантацию недалеко от Нового Орлеана, у одного из своих боевых товарищей, Френсиса Максвелла, который собрался ехать в калифорнию, и назвал её Вилла Д'Арбуццо. Никто больше её так не называл – все говорили "Вилла Дарби". Тебе было три года, когда вы переехали. У вас было шесть рабов (а потом и десять), они выращивали хлопок, папа сидел в кресле и пил вино, закинув ногу на ногу. Ему было тридцать лет, он был красив, здоров, повидал мир и войну, у него были сын, и дочь, и плантация, и жена. Фелипе Д'Арбуццо приехал без гроша в кармане, под фальшивым именем. Фил Дарби пришёл к успеху, а значит, он был настоящим. В пятьдесят втором с семье родился ещё один сын, твой младший брат, Роберт. А потом сестра Кэтрин. Да и Марко уже называли Марк, а по-итальянски в доме никто не говорил. Конечно, никакие крупные плантаторы вас в гости не звали, и вообще вы жили... ммм... небогато. Но и небедно! Лучше, чем большинство мелких фермеров в Луизиане, да вас и мелкими назвать было нельзя. И всё было бы хорошо, если бы не чертов хлопок! Фил Дарби пил вино и травил соседям байки о том, как "брал Веракрус". Флора Дарби растила детей. А земля под хлопком истощалась и давала всё меньше урожая. К 1860 старое мексиканское золото совсем закончилось, а рабов осталось всего пятеро. Стало понятно, что что-то надо делать, что-то срочно надо делать, что-то надо делать пока не поздно. Но папе было сорок лет, и он не хотел ничего больше делать – он хотел пить вино (оно становилось всё дешевле и дешевле) и травить байки и ждать, пока удача сама упадёт ему в руки. А мама устала. Твоему брату было шестнадцать, тебе четырнадцать, Робу восемь, Кэтрин шесть. Твой брат однажды ушёл из дома и не вернулся. Потом оказалось, что он объявился в Новом Орлеане, где успел побыть кочегаром на речном пароходе, вышибалой в каком-то кабаке и... и не пойми кем, сведения разнились. Одни даже говорили, что он был напёрсточником. Папа махнул рукой – пусть что хочет, то и делает.
-
Che bella famiglia! Какой прекрасный старт игры!
|
Клан Боссов имел две основные ветви – Боссы из Чарльстона и Боссы из Миссури. Когда-то обе ветви жили в Южной Каролине и наравне участвовали в Войне за Независимость, в которой некоторые из них даже погибли. Но в начале века ветви окончательно размежевались: пока Чальстонские Боссы делали успехи в адвокатской практике и приложили немало усилий в спорах о законодательстве молодого американского государства, а Джон Лиском Босс Младший даже заседал в Палате Представителей от Род Айленда, его двоюродный брат Арчибальд Меривезер Босс купил землю в Миссури и организовал себе там плантацию, а чуть позже и дом в Сент-Луисе. На плантации работали шестьдесят негров и выращивали пеньку, табак и кукурузу, и там даже не было дома, в котором можно было жить – только небольшой коттедж для инспекционных поездок, как это и было заведено в то время на юге. Однако в 1831 году случилась вторая эпидемия холеры. До Миссури она не докатилась даже близко, но напуганный тем, что в Нью-Йорке умерло три с половиной тысячи жителей, Френсис Арчибальд Босс (твой дед) решил перстраховаться, и к коттеджу пристроили террасу и два основательных крыла, чтобы семья всегда могла переселиться туда. Через четыре года семья опять разделилась, и Френсис оставил городской дом своему брату (среднему, был ещё и младший), а сам переехал на плантацию – врачи настаивали, что свежий воздух будет ему полезен, а кроме того, он подозревал, что управляющий его обманывает, утаивая доходы. Возможно, свежий воздух и позволил твоему дедушке протянуть ещё 4 года – он умер в 1840-м в возрасте 64 лет, оставив двух сыновей (твоего отца и дядю) и двух сестер (твоих теток). Его похороны, его восковое лицо и мамино черное платье, словно она была большая, красивая ворона – вот одни из первых твоих детских воспоминаний. Формально плантация таким образом прешла к твоему дяде, Кристоферу Френсису Боссу, но дом оказался достаточно вместительным, чтобы и семья твоего отца, Дэниэла Френсиса Босса, там разместилась. И вообще братья были очень дружны и ко всему приступали сообща. Сколько же всего человек жило в том большом доме, который никто не называл ещё "старым"? Посчитаем. Твой дядя Кристофер, его жена Пенелопа, их двое сыновей, Джордж и Каспер (твои кузены) и три дочери, Тереза, Джулия и Энн. Твой отец Дэниэл, твоя мать Эвелин и их трое сыновей, Генри, Эдвард и Джордж, а также ваша сестра Розалина. Дядя Рональд Арчибальд, который был дядей не тебе, а твоему отцу. У него жены не было, и вообще на плантации он появлялся наездами. В 1846 году он был единственный, кто поехал на войну, и как тебе показалось, твои родители не слишком обрадовались, когда он вернулся. Что было вроде бы странно – ведь по его рассказам он там служил под началом самого генерала Тейлора! Ну и еще была тётя Кэтрин, её сын Милфорд, а также тётя Сел (Селестина), которая вообще непонятно какой роднёй и кому приходилась, и была приживалкой и старой девой. А еще тётя Аделаида, в девичестве Фелпс, супруга кого-то из давно почивших Боссов, глуховатая старушка, которую к вам спихнули Боссы из Сент-Луиса. Итого шестнадцать человек, причем семьи жили отдельно – вы в своём крыле, а семья дяди Кристофера – в своём, за обедом же вы встречались в "Большом Доме". Собственно, первые годы твоей жизни ушли на то, чтобы запомнить, как их всех зовут. А также стоит упомянуть, кто был кто в вашей семье. Хотя плантация и принадлежала дяде Кристоферу, они с твоим папой управляли ею сообща и во всем советовались друг с другом. Но вот мама и тетя Пенелопа друг друга за что-то не любили, и это бросало тень на семейную идиллию. В обеих семьях не обходилось без любимчиков. В той семье это были близнецы Джордж-старший и Каспер (Каспер всегда завидовал брату, что его зовут "старший", потому что все думали, что он старше Каспера, хотя это было не так – ведь они были близнецы), а в вашей – определенно, Роуз, хотя Генри, как старший сын, тоже вовсю пользовался привилегиями. Впрочем, наследовать ему пока что было нечего – братья не хотели делить землю, а хотели купить ещё. Только в Миссури большую плантацию с хорошей землей купить было уже сложно – продавали в основном землю из-под хлопковых плантаций, которая была порядком истощена. Папа после войны одно время порывался купить землю в Техасе (его уговаривал дядя Рональд), и они много спорили об этом с дядей Кристофером. Потом в сорок девятом Генри, который был старше тебя на пять лет, посватался к Джуди, дочке Уильяма Сеймура, плантация которого находилась от вашей милях в пятнадцати и была только чуть-чуть поменьше. Сыновей у него не было, и это была хорошая партия. Соседей у вас в округе Рэндольф было немного – это были старые и очень уважаемые кентуккийские семьи Хантов, Гоггинов и Райтов, а также Сеймуры из Вирджинии, Бэйли, Клиффорды и Крофтоны из Теннеси, Хойтоны из Каролины, с которыми вы были большими друзьями, и Килкейны из Джорджии. В общем, все шло к свадьбе, пока в сентябре 1849 Генри не привезли домой мертвым – его кто-то застрелил в висок из винтовки. Это была первая, хотя и не последняя трагедия в истории вашей семьи. Похороны брата ты запомнил гораздо ярче, чем дедушки – по нему плакали все. Джуди, которая тоже была на похоронах, облачилась в траур (он совсем не шел к её рыжим волосам), и о её женитьбе речь теперь не шла. Кто убил Генри осталось невыясненным, хотя однажды ты услышал, как папа о чем-то таком яростно спорил с дядей Рональдом у себя в кабинете, а в конце даже кричал ему "Я запрещаю!" и треснул по столу чем-то тяжелым. Но жизнь продолжилась. В пятидесятом тебе исполнилось четырнадцать лет. Пора было подумать, чем заняться. Или не думать – пусть там взрослые сами решают.
-
Отличный пост! В большой семье бывает всякое.
|
Ловчий призадумался, помнит ли он своё имя. Нет, он, конечно, помнил, но его никто так давно им не называл, что он иногда забывал его, а потом ходил, как с занозой в ноге, целый день, пытаясь раскопать в памяти. А потом находил, и думал – зачем я его искал? Ловчий и Ловчий – всё и понятно. А как тебя при рождении назвали... Кого-то вон Святославом назвали, а он подлецом оказался, а Ратибор трусом, а Будимир первый брату в спину и ударил. Зачем они тогда, имена эти, раз все равно бабушка надвое сказала, по ним выйдет человек или совсем не по ним? Чтоб людей различать? Так чего его, Ловчего, различать, и так понятно, не перепутаешь. И все же без имени было немного обидно. Как будто не от отца с матерью родился, а просто из глины слепили тебя, наделили жизнью, чтобы ходил по свету и всякую погань ловил, а потом рассыпался (вон даже уж и малой этот заладил, "старче" да "старче", наверное, и впрямь уже старость подходит) – ну и забыли. Ничего, нового слепим. "Ну, может, так оно всё и есть. Только я сам себя таким слепил. Значит, и обижаться не на кого." – Полозом так Полозом, – ответил он. – Насчет помыться мысль хорошая. Только ить нам же тогда и одежду стирать и просушивать. А это огонь нужен, дрова. Найдется? Да и кони тоже – вон, на чуть-чуть отошел, а уже за ними нечисть приползла. Как бы вместо них костяки одни не обнаружить. Есть их где припрятать надежно? Подмывало спросить у этого Полоза, чего он сам-то с Кровавоглазом не заодно, считай же братья троюродные. Но, во-первых, мог и обидеться. А во-вторых, может, и заодно, только так он тебе и скажет. А в-третьих, если заодно – то чего он с варягами этими возился и норой своей рисковал? Не сходится. Так что Ловчий оставил свои подозрения при себе. – Змей-то за день не отлежится? А то кто его такого ядовитого знает. Но в целом оглядев своё изгвазданное воинство, Ловчий был настроен на привал. Сдержанно кивнул он огнедеве, дескать, уважь человека, не о чепухе какой-то просит.
-
Очень интересные размышления
-
О_о Вот и кризис среднего возраста пожаловал. Недалеко и до экзистенционального.
|
Кассий нахмурился. Вот вечно как-то изподвыподверта это всё у них. Послушаешь – ни хрена непонятно. Спросишь: "Ах, это не то, что вы подумали, но это потому что вы подумали неправильно!" А кой хрен тут думать-то? Надо же четче как-то. Это же не в регицид фигурки двигать. И главное, ну сами же всё понимают! Тут вон планета целая, а может, и система. Демоны, какая-то древняя херня, лизаторы какие-то богомерзкие. А у них тут "упражнение для ума." Этот сидит ржёт: "Я тут, – говорит, – самый опасный, но уже не уверен, ахахахаха! А между нами говоря, пока я отхожу от последствий своего постыдного самомнения, кто главный?" Блядь! Эта умом блещет! "Я не хочу подвергать сомнению, но сейчас, сука, подвергну! Ахахаха! Вы главное ничего не делайте! А то опасно! Я такая умная, я всё про всех знаю!" Че ты блядь знаешь о Кретее-то? Тебя там не было, деточка! Я бы посмотрел, как ты там умом блеснула. "Кстати, могу ли я спросить, сколько времени прошло с тех пор, как вы погибли?" Что за блядские шарады! Это че щас, важно? Это ячейка инквизиции или клуб "кто раскажет самую охуенную историю из своего прошлого"?! Сто двадцать семь парней пропали и, может быть, прямо сейчас погибают без боезапаса, а? Это тебе неинтересно, не? Давай поболтаем, посидим в архиве, может, к тому времени, как ты расчехлишься действовать, там про это тоже записи уже найдутся. Краткие такие: "Погибли в полном составе при невыясненных обстоятельствах." Кассий почувствовал, что заводится, и досчитал до пяти, чтобы скинуть обороты. – На чём "ни на чём"? – переспросил он, попытавшись сделать это как-то помягче. – Предложение-то какое было? Прийти и попросить: "Дайте нам тут в архиве посидеть, нам очень надо?" Или вломиться и самим пошуровать? Конкретно что? "Си-си-сильно ри-ри-скуем!" – мысленно передразнил красноглазую сержант. – А риск, а че риск? – ухмыльнулся он. – Служба – всегда дело рисковое, сколько ни готовься. Император защитит. К тому же у нас тут самый опасный бородатый человек на борту, не пропадём.
-
Хорошее раскрытие перса, через взгляд на ситуацию. Ну и в целом-то прав, хэх
|
|
Стрелки и перестрелки
Есть два полюса. На одном – куча вестернов, где проходят турниры ганфайтеров (кстати, слова ганфайтер и ганслингер были придуманы писателями в XX веке, на Западе никто их так не называл, говорили ганмэн или пистольеро), где герои встречаются ровно в полдень на пыльной улице, где весь вопрос в том, чей кольт окажется быстрее, где все пропитано романтикой, виски и пороховым дымом... На другом – нудные сборники "10 мифов Дикого Запада", где рассказывают, что никаких дуэлей не было, что если в кого и стреляли, то из засады, а из револьвера вообще никого почти не убили, гасили из дробовиков в спину, да и вообще "ничего этого не было, и героев никаких не было, а все придумали киношники, а ковбои не умели стрелять, и вообще через одного были неграми и унылыми пастухами, а вместо виски люди пили теплое пиво".
Ну, вы уже догадались, да? Правда где-то посередине))).
"Перестрелки на пыльной улице" – т.е. с формальным вызовом, со стрельбой по сигналу, случались, но оооочень редко. Причину уже озвучивал – вряд ли бы суд осудил на смерть, но легко могли линчевать, а также могли упрятать в тюрьму лет на 5-6. Да и зачем давать противнику равные шансы, если хочешь его убить? Профессионалы не любили встречаться лицом к лицу – они хорошо знали, кто на что способен, и... ради чего так рисковать? Такая дуэль скорее могла произойти между очень уверенным в себе, вспыльчивым человеком, и профессионалом, которому по какой-либо причине влом отказываться, как было у Хикока с Таттом. Но надо понимать, что это могло быть в основном в 60-х, когда Запад еще не привык к насилию и не начал его регулировать со всей строгостью. Однако бывали и исключения. В 1871 году в Ньютоне офицер железнодорожной полиции (по другой версии – ночной сторож) Майк МакКласки играл в карты с техасцем Билли Бэйли. У них произошел спор и разделенье мнений, в результате которого они вышли на улицу, и МакКласки застрелил Бэйли. Подробности неизвестны, но похоже, это была именно такая вот дуэль "на глазах у всех." МакКласки не судили, видимо потому что техасцев в Канзасе тогда очень не любили. Через неделю в дансинг, где зависал МакКласки, зашел друган Бэйли, двадцатилетний Хью Андерсон, сын крупного техасского скотовода, с несколькими дружками. Он обозвал МакКласки трусом и выстрелил ему в шею. МакКласски упал, но попробовал выстрелить в ответ – по одной версии револьвер дал осечку. Андерсон подошел и несколькими выстрелами добил его. Его друганы тоже устроили пальбу, правда, непонятно, стреляли они в МакКласки или просто в потолок, чтобы разогнать народ. А в углу всё это время сидел паренёк Джеймс Рили. Это был юноша, умиравший от чахотки, которому МакКласки покровительствовал, и который его обожал. Видя, что произошло, Рили достал два револьвера и открыл по техасцам ураганный огонь. Их барабаны были частично пусты, а нападение столь неожиданным, что Рили, который до этого не принимал участия в перестрелках, застал их врасплох. Кроме того, в дансинге было уже полно дыма, и техасцы, стоявшие кучно, растерялись. В итоге трое из них и один случайный посетитель были смертельно ранены и позже умерли, а Андерсон и еще два человека (один – тоже случайный зритель) – ранены, но выжили. Рили после своей пальбы молча вышел из дансинга, и больше его никто не видел – прямо как в этих ваших вестернах! Детали излагаются по-разному: например, одни говорят, что Рили перед тем, как открыть стрельбу, запер двери дансинга, другие, что это МакКласки, отстреливаясь, ранил Андерсона в бедро, и только благодаря тому, что тот упал, он не попал под град пуль, который на техасцев обрушил юноша, третьи уточняют, что смертельный выстрел Андерсон сделал в спину МакКласки. Но это была только предыстория, в которой непонятно, где легенда, а где факты. А сама история вот. На Андерсона выписали ордер за убийство 2-й степени, но приехал его папа и каким-то образом все разрулил (непонятно даже, был ли суд), забрав сыночка на излечение в Техас. Однако тому было все мало, и в 1873 году он снова оказался в Канзасе, в Медисин Лодж. Магическим образом там же появился Артур МакКласки, брат убитого. И вот дуэль, которая произошла между ними, известна хорошо. Организовал её хозяин торгового поста, некто Хардинг, причем Андерсону разрешили выбирать между ножами и револьверами (как вы уже догадались, он выбрал револьверы). Противники стояли на улице в 20 шагах спиной к спине, и по команде Хардинга повернулись и открыли огонь. Сначала оба промахнулись, потом МакКласки попал Андерсону в левое плечо, и тот припал на колено, а его собственная пуля разворотила Артуру челюсть. Затем обмен выстрелами продолжился, и МакКласки получил пулю в шею, а Андерсон в живот, и оба упали. Патроны кончились. Но МакКласки вынул нож и упрямо пополз к убийце своего брата. Хардинга просили прекратить дуэль, но тот отказался, поскольку противники договорились драться "до смерти". Андерсон дождался врага, и они почти одновременно ударили друг друга: Андерсон вонзил свой нож противнику в шею, а тот – в бок техасцу. Говорят, они нанесли друг другу еще несколько ударов, прежде чем потеряли сознание. Артур МакКласки умер на следующий день, а что стало с Андерсоном – неясно. Согласно легенде он тоже умер от ран, но перепись населения в Техасе его регулярно упоминает. По одной из версий, он умер только в 1914 году, когда его ударила молния на пастбище. Я думаю, что так оно и было, а его первая "смерть" – это попытка избегнуть суда в Канзасе. Так что заявляю ответственно: такие перестрелки были, хотя и редко. Происходили они обычно на расстоянии около 15-20 метров.
Ну хорошо, а как выглядели те, которые случались часто? "Неформальные" перестрелки действительно были частым явлением, но не везде, а в некоторых городах, в основном в скотоводческих и шахтерских (имеется в виду майнерских, т.е. золотодобывающих) бумтаунах. Причина проста – такие места, где было много денег и много дураков, как мёд пчел привлекали картежников, доступных женщин, людей, считающих себя "крутыми". Причиной перестрелок бывали угрозы одной из сторон, карточные споры, мщение, разногласия из-за женщин или деловых интересов, да и просто сильная личная неприязнь, смешанная с алкоголем. Проходили они обычно по одному из следующих сценариев: - Два человека играли в карты/пили виски у всех на глазах, вдруг начали спорить и вдруг схватились за револьверы. Бывало по-разному – и так, что одного убивали первым же выстрелом, и так, что оба, ломясь в укрытия, опустошали барабаны, так друг в друга и не попав. Иногда к перестрелке подключались друзья одного из участников, например, такой вот "запасной игрок" застрелил в спину бывшего техасского рейнджера Далласа Студенмайера (если честно, за дело). - Один человек говорил другому – "пойдем побеседуем", потом все слышали выстрелы, а потом возвращался только один и говорил "ну, он первый потянулся!" Иногда кто-то из них брал с собой свидетеля, тогда свидетель всё и подтверждал. - Один человек врывался куда-то, где находился второй (либо встречал его на улице) и либо молча, либо с криком "сдохни, мразь!" открывал огонь. При этом второй мог быть и не вооружен. Так погиб знаменитый еврейский ганфайтер Джим Леви. - Один мужик видел другого где-нибудь, подходил и стрелял в затылок. Не знаю, можно ли это назвать перестрелкой, но бывало частенько. Обычно так расправлялись с опасными противниками либо с теми, кого все ненавидели. Естественно, бэк-шутеров считали трусами, а такое поведение было недостойным. Но всегда находились люди, которым плевать на то, что о них будут думать. - Человек шел по улице или по дороге, а из-за угла/из кустов кто-то пальнул. Иногда это перерастало в перестрелку, но чаще обстрелянный, если он был в состоянии, улепетывал изо всех сил. - Ну и классический вариант – маршал требовал у дебоширов сдать оружие. Тут могло быть как угодно. Бывало, что завязывалась драка, переходившая в стрельбу, возможно, даже случайную. Так погиб Эд Мастерсон. Поэтому опытные офицеры обычно не просили сдать оружие, а просто подкрадывались к нарушителю сзади и либо упирали ствол в спину, либо били револьвером по затылку. Ну, а самая замечательная перестрелка подобного рода произошла в 1917 году в городе Уортон в Техасе. Был там один дебошир, Франсиско Лопез, который однажды вечерком взял револьвер и пошел по улице, паля во что попало, но, в основном, по стеклам. И был маршал Даблъю Даблъю Питтман. Питтман спокойно подошел к Лопезу, поздоровался и сказал, что его арестовывает. Лопез выстрелил в него дважды, но промахнулся, а третий его выстрел прозвучал одновременно с выстрелом маршала. Не поверите в то, что произошло, потому что даже в кино так не бывает))). Пуля, выпущенная Питтманом, попала в ствол револьвера Лопеза и столкнулась в нем с его пулей! Преступник был обезврежен (для его руки такой перфоманс не прошел даром). Но это, конечно, редчайшее совпадение – никто никогда не пытался выбить у противника оружие пулей из руки. Все стреляли либо на поражение, либо уж в плечо там. - Бывали и грязные трюки. Например, один мужик пообещал застрелить Хикока. Хикок нашел его на улице (тот был пьян), и приблизился с вполне дружелюбным видом, крикнув кому-то за спиной у противника: "Эй, не стреляйте ему в спину!" А когда тот обернулся – всадил пулю в затылок. Но Хикок был при исполнении, так что никто особо не возмутился. Или вот еще был случай, когда Чарли Стормс поссорился с Люком Шортом. Бат Мастерсон попробовал их помирить, и Стормс, взяв Люка за руку "типа для того чтобы отвести его в сторону", второй рукой вытащил свой револьвер. Но Шорт оказался быстрее и всадил в Стормса три пули. Ну и оправдали, конечно.
Насколько часто случались все эти побоища и убийства? Средний уровень убийств на Западе оценивают, как сейчас в крупных американских городах с не очень хорошей ситуацией по уличной преступности, то есть, достаточно часто, но не то чтобы каждый день (исключая короткие вспышки насилия в отдельных городах, когда друг друга прессовали две противоборствующие стороны). На мой взгляд, хорошее представление даёт биография одного малоизвестного персонажа, Джона Булла, родившегося в Англии в 1836 году, а в 1850-х приехавшего в Штаты. - В 1862 в Монтане они с напарником искали трех конокрадов. Двоих поймали, одного Булл пристрелил из дробовика, когда тот потянулся за револьвером. Один оправдался, одного повесили. - В 1866, в Неваде, будучи профессиональным игроком в карты, он поссорился со своим напарником, Лэнгфордом Пилом (тот дал ему пощечину). В следующую их встречу они начали стрелять друг в друга (говорят, что Пил шел под руку с дамой, и это ему помешало), и Булл его застрелил. Его чуть не линчевали, но маршал настоял на суде, а суд оправдал его за недостатком улик. - В 1873 в Омахе, в Небраске, они с напарником пырнули ножом какого-то мужика, который обвинял их в нечестной игре. Снова его хотели линчевать, но мужик выжил и им это сошло с рук. - В 1874 их опять арестовали за вооруженное ограбление (они приготовились отстреливаться, но потом, видя перевес законников, передумали), но выпустили под залог. - В 1879 он вырубил полицейского в Денвере тростью по башке, за что был отметелен его коллегами. - Дальше версии расходятся. По одной в 1882 году в Денвере его застрелил напарник, Джим Буш, но я в этом сомневаюсь. По другой Буш только прострелил ему ногу, но Булл не стал выдвигать обвинений. - В 1898 в штате Вашингтон Фриски Барнетт за что-то ткнул его сигарой в глаз. Началась перестрелка, в которой Булл отстрелил Фриски палец и попал в женщину, за которой тот прятался, а сам поймал четыре пули. Врач ампутировал ему руку. - Умер он в 1929 году своей смертью.
Как видите, человек часто попадал во всякие неприятности (и вообще судя по всему не имел привычки не стрелять, когда на линни огня оказывалась, например, дама), имел проблемы с законом, но чаще участвовал скорее не в перестрелках, а в ситуациях, когда они могли произойти. За всю жизнь Булл застрелил всего двух человек (по крайней мере, про кого это известно). Вот примерно таким Запад и был – сами перестрелки случались нечасто, но всё время происходило что-то такое, из-за чего все всё время ЖДАЛИ стрельбы. Всё же жить люди хотели не меньше нашего, исключая самых отмороженных типов.
Что было важнее, скорость или меткость? Есть два ответа на этот вопрос. 1) До 6-7 метров – скорость, дальше – меткость. По каким-то причинам человеческий мозг устроен так, что до 6-7 метров (20 футов) работает так называемый "магический круг" – на этом расстоянии еще можно интуитивно попасть в человека выстрелом от бедра. Дальше – это резко становится намного сложнее. Хотя мазали иногда и с меньшего расстояния. 2) Важнее всегда хладнокровие. Адреналин был создан природой задолго до револьверов, и отвечает за реакцию "бей или беги", причем бей не вообще, а именно что в смысле руками там или ногами. На мелкой моторике он сказывается не очень. Отсюда истории про то, как два кабальеро изрешетили с трех метров мебель, стены, пол, случайных зрителей, но друг в друга так и не попали. Джон Уэсли Хардин – очень опытный, злобный сукин сын, когда его арестовывали, зацепился револьвером за подтяжки от волнения. Кортрайт – за цепочку от часов. И так далее. Дикого Билла боялись не за то, что он метко стрелял (стрелял он и правда метко, но ничего особенного – бывало, что в соревнованиях по стрельбе его побеждали), а именно за холодные глаза убийцы, которому давно всё всё равно.
Карьера стрелка Вот тут надо сказать, что стрелок – это была не работа, а... ачивка). Человек убил вооруженного человека и, что не менее важно, сделал это так, что его не повесили. Могёт. Смысл тут в том, что поскольку в реальности перестрелки мало походили на дуэли по команде, стрелок – это не только и не столько меткость или скорость, а скорее склад характера: некий социальный паттерн осторожного, хитрого и готового убивать человека. Но не стоит думать, что стрелок ходил и думал, кого бы ему убить (такие психи, у которых чесалось, были, но мало – их вешали). В основном он вел свою жизнь – чаще всего игрока в карты или охранника или маршала, просто был всегда начеку, и чаще всего его сомнительная слава, а не пальба помогала ему продавливать свою волю. Кроме того, очень круто было привести такого человека, если намечались проблемы. Например, две разные группы людей имели деловые разногласия, и какого-нибудь другана-стрелка звали просто потусоваться в городе до разрешения кризиса. С таким старались не связываться – опять же не столько из-за его умения стрелять, сколько из-за его умения и опыта кого-нибудь убить так, чтобы всё ловко обставить в виде самообороны. Был и другой тип – какой-нибудь неуравновешенный молодой остолоп, который ураганом нёсся по стране, оставляя за собой трупы. Варианта было два – либо он приходил в себя, либо быстро обнаруживал себя с пулей в затылке или стоящим на деревянном возвышении с какой-то странной веревкой на шее. И совсем мало было стрелков "вот прямо наемных убийц". Пожалуй, к ним можно отнести "пастбищных детективов" да некоторых железнодорожных агентов. Но это были люди не в свободном полёте – они работали на кого-то мощного, кто мог прикрыть им спину в случае чего. А когда закнчивали на него работать – опять становились "нормальными" стрелками.
-
Вот читаешь и читаешь, аж пальцы чешутся уже начать играть! Это я не к тому что, кто-нибудь пристрелить, а просто))
|
Оружие на Старом Западе и не толькоРазумеется, куда мы без оружия в таком-то модуле! Конкретные правила вам пока не нужны, но я бы хотел осветить вопрос в целом. Почему я пишу на такую, в целом, скучную тему? Потому что за время жизни ваших персонажей в огнестрельном оружии произошло несколько революций, лол). Расскажу про них чуть подробнее, чтобы вы понимали, в каком году и что ваш персонаж мог прицепить на пояс, взять в руки или припрятать в декольте))). В самом началеИтак, наполеоновские войны все страны прошли с примерно одинаковым арсеналом – гладкоствольные кремневые мушкеты и пистолеты на черном порохе. Они заряжались долго, стреляли неточно и вообще были хороши, когда один полк палил по другому. В США конкретным наиболее распространенным паттерном были так называемые Кентуккские или Пенсильванские ружья. Отличались они от той же "Браун Бесс" (знаменитого мушкета королевской армии) чуть меньшим калибром (0.54 дюйма против 0.71 дюйма у англичанки), меньшей толщиной ствола, ложа, и, соответственно, меньшим весом, что делало их поточнее на близких дистанциях и удобнее в походе, зато и максимальная дистанция была скромнее. Это было универсальное оружие для войны (особенно партизанской) и для охоты. Но в 1815 году, когда трапперство приняло массовый характер, понадобилась другая винтовка – более мощная и надежная, но не превосходящая Кентуккские ружья по массе. Такую винтовку в Миссури сделали братья Хокены. Она так и называлась – "Винтока Хокена" или "Равнинная винтовка". У неё был более короткий и толстый обычно граненый ствол (позволявший вложить больший заряд и компенсировавший отдачу), массивный приклад, но укороченное до середины ложе. Это было отличное оружие, полюбившееся всем почти сразу – оно позволяло завалить бизона, но не сдохнуть, таскаясь с ним по лесу. По сути до появления нормальных винтовок (того же Шарпса в 1849), да, наверное, даже до самой войны, это – основное оружие, которое могло оказаться в руках у ваших персонажей на охоте. Ну, или двустволка. К тому же укороченная длинна позволяла очень удобно возить его поперек седла. Если ткнуть в рандомную довоенную ферму в 1850-1860-х годах, то из оружия там была либо такая вот винтовка с капсюльным замком, либо двустволка 12-го калибра (капсюльная же). Капсюли и пули МиньеИ вот мы дошли до первой революции в огнестрельном оружии в наш период. Капсюли появились еще в 18 веке, но только к 1830-ым капсюльное оружие стали выпускать массово. В чем цимес? Вообще в любом оружии главный вопрос – как поджечь порох, находящийся в стволе позади пули. Кремневый замок решает эту задачу так: в стволе просверлен канал, напротив него – полочка, на полочку сыпется порох, рядом с ней находится кремень и кресало. Когда стрелок нажимает на спуск, кресало (вот тот похожий на лебедя курок) бьет по кремню, высекает искру, а от неё уже загорается порох на полке, и по каналу огонь доходит до пороха в стволе – пах! Система, мягко говоря, неидеальная – порох горит сравнительно долго, в лицо стрелку летят искры от кремня и дым от сгорающего на полке пороха (а черный порох не зря называли дымным), ну и вообще может отсыреть, высыпаться, а кремень надо подтачивать, и вообще искры могут на полку не попасть. Умные люди придумали капсюль – маленькую медную "шляпку", в донышке которой – фульминат ртути (либо аналогичная смесь). В тот самый просверленный канал вставлялась трубочка (бранд-трубка, ну, вставлялась в смысле припаивалась, она была несъемная), на неё надевалась "шляпка" капсюля, и... и все! Курок теперь просто шарашил по этой шляпке и огонь доставлялся напрямую к пороху в стволе. Заряжалось такое оружие быстрее и удобнее, капсюлей можно было взять много, ничего никуда не просыпалось и не отсыревало. Осечки система давала, но пока на порядок меньше. Когда систему довели до ума, равнинные винтовки (да и все остальное оружие, включая кремневые пистолеты) живенько переделали под капсюли, уже к 1840-м кремневый замок выглядел анахронизмом. Вторым изобретением стала пуля Минье. Изобрели её в 1820-х, но реально внедрять стали в 1840-х. Тут смысл был еще проще. Ранее почти все оружие было гладкоствольным (думаю, никому разницу объяснять не надо?). Нарезные штуцеры были, но забивать в них пулю приходилось молотком по шомполу – иначе она бы не встала в нарезы. Поэтому стреляли из них всякие спецподразделения. Что придумали тут? Пулю стали делать конической формы, а в донце делать коническое же углубление. Пуля была безоболочечная, из мягкого свинца, поэтому в ствол (со стороны дула) она входила легко, но при выстреле пороховые газы давили в это углубление, и пуля, расширяясь, сама входила в нарезы. Просто и гениально! Под пулю Минье стали делать армейские мушкеты – в основном на арсенале в Спрингфилде, но не только. Вот винтовка Спрингфилда образца 1842 года. К войне в армии скопились десятки разных систем, но все они были очень похожи. Южане во время войны закупали огромными партиями Энфилды у англичан, и по сути это были такие же винтовки – тяжелые, крупнокалиберные, нарезные, не супер точные, но смертоносные – такие пули при попадании дробили и раскалывали кости и раскалывались сами. Но про развитие оружия в годы войны поговорим попозже. А что еще появилось до войны?Конечно, винтовка Шарпса. Это была одна из первых успешных казнозарядных винтовок. Вот все, что я перечислил раньше заряжалось через дуло, то есть скусываешь бумажное донце патрона, вставляешь его в дуло порохом вниз, пулей вверх, утрамбовываешь шомполом, потом взводишь курок, надеваешь капсюль и... ой, за это время янки подбежал и пырнул тебя штыком! Шутка. На самом деле нет, 3-4 выстрела в минуту эти винтовки делали, и на войне оказалось, что этого в целом достаточно. Но Кристиан Шарпс подумал: "А нельзя как-нибудь убрать всю эту возню с шомполом по ту сторону ствола?" И придумал в 1848 году. Система была простая – ствол высверливался насквозь, а сзади его подпирала пластина из металла, ходившая вверх-вниз. Откинув вниз спусковую скобу, можно было сдвинуть эту пластину вниз и открыть затвор. Дальше вставляешь бумажный патрон в ствол, скобу назад (пластина встала на место и заперла затвор), взвел курок, надел капсюль и... и всё – целься и стреляй! Гораздо быстрее и удобнее! ссылкаКонструкция получилась простая, надежная, и очень сильно засветилась (особенно в виде карабина) во время разборок в Канзасе, которые шли с 1854 и далее до самой войны. Потому что там все, естественно, разъезжали на лошадях, а на лошади с шомполом неудобно – приклад некуда упереть. А тут оказалось, что можно перезаряжать, не спешиваясь – красота! Аболиционисты называли шарпсы "Библией Бичера", потому что им их завозил преподобный Бичер в ящиках с надписью "холи байбл", для конспирации. Ну, вы поняли, добрым словом и шарпсом можно добиться больше, так он рассуждал. Добро с кулаками уже не котировалось, нужно было добро с самыми современными волынами. В войну Шарпсы стали чуть ли не основным оружием федеральной кавалерии, а в полноразмерном варианте использовались специальными отрядами застрельщиков. Босс, харе про винтовки, че там с револьверами-то?Ой, с револьверами до войны все было непросто. В 1830-х все пользовались капсюльными пистолетами. 1836 Сэм Кольт сделал первую модель – Патерсон. Идея у него была заковыристая: "А давайте сделаем вращающийся барабан (он вдохновлялся рулевым колесом на пароходе), насверлим в нем глухих отверстий-камор, в каждую поместим по заряду с пулей, сзади смонтируем бранд-трубки, и вперед! А барабан будет поворачиваться одновременно с взведением курка – и следующий патрон вставать напротив ствола! Я гениален?" "Нет," – ответило большинство американцев. "Даааа!" – закричали техасские рейнджеры, которым просто офигенно понравилось, что после первого залпа у них теперь всё ещё есть чем встретить атакующих команчей. Патерсонов было выпущено меньше 3000 и продавал он их в основном в Техасе. В 1847 году к Кольту приехал капитан рейнджеров Сэм Уокер и сказал ты Сэм и я Сэм давай сольемся в экстазе: "Бро, ты делаешь классные пушки, но они какие-то бабские. Я тут с парнями посоветовался... Можно нам все то же самое, но ровно в полтора раза больше?" "Но он будет весить два кило!" – удивился Сэм. "Да нам плевать, сколько он будет весить, мы же будем возить его в седельных кобурах!" – ответил Сэм. "Хорошо," – согласился Сэм. "И еще, приделай, плиз, нормальную спусковую скобу, а то некоторые парни отстреливают себе всякое случайно!" – попросил Сэм. Так родился самый монструозный револьвер Запада – Кольт Уокер. И да, он реально весил 2 кг. Рейнджерам он очень понравился несмотря на то, что надежность очень зависела от того, сколько пороху ты насыпал, и этого бегемота иногда разрывало. Плевать! Процесс перезарядки был долгим, поэтому носили (возили, гыгыгы) такие револьверы обычно парами. Так, но это рейнджеры в Техасе. А из чего в других местах стреляли гражданские?Кроме того, в 1852-м появилось еще одно знаковое довоенное оружие – Генри Деринджер сделал свой знаменитый Деринджер модели Филадельфия. Это был маленький мощный пистолетик, который быстро стал излюбленным оружием самообороны... да везде! Но ОСОБЕННО в Калифорнии, где после 1849 расплодилось невероятное количество игроков в карты и прочих обрыганов. Многие из них даже не умели этот пистолет заряжать, а носили пару и после использования несли в магазин, чтобы их им там перезарядили, лол))). Суть была простая – капсюльный замок, изящный обвод корпуса, сферическая свинцовая пуля .41 калибра. Популярность – дикая, настолько, что Деринджер (часто писавшийся имитаторами с двумя "р", чтобы избегнуть претензий за использование марки) стал именем нарицательным! Подражателей – море! В общем, сорвал банк мужик, хотя сам-то изначально делал просто хорошие равнинные винтовки. А больше всего этот пистолет прославился в 1865 году, когда из такого некий Джон Бут застрелил в театре президента Соединенных Штатов. Ну а что с револьверами-то? Всё?Нет, не всё! После первых проблем с бизнесом (у него там фабрика сгорела), Сэм Кольт понял, что техасцы – хорошие ребята. (капитана Уокера, кстати, убили мексиканцы во время войны с Мексикой. Да, кто не знал, США воевала с Мексикой за Техас и Калифорнию). Но чет с деньгами у них не оч. Надо было выходить на армию и флот, но для них нужно было оружие более человеческих размеров. Сэм Кольт запилил: - Кольт Драгун в 1848 году – поменьше, но недостаточно. Кто смотрел "Железную хватку" – такой револьвер был как раз у главной героини. - Кольт Покет, Кольт Бэби Драгун и Кольт Уэллс Фарго в 1849 – маленькие модели для гражданских лиц и всяких курьеров. - Кольт Нэви 1851 года – и вот это вот был лютый вин! Кольт вернулся к .36 калибру (то есть, сравнительно маленькому), и сделал точный, надежный (для своего времени) и относительно легкий револьвер, более удобный, чем Драгун, и более мощный, чем Патерсон. Не оценили его только матросы, которым приходилось босыми пятками ходить по отстрелянным медным капсюлям, но зато Нэви был бешено популярен на гражданском рынке! - Наконец в 1860 вышел Кольт Арми - с более плавными обводами, .44 калибра (англичане, использовавшие Нэви в Крымскую войну и в разборках в Индии, все же жаловались на маловатый калибр для ближнего боя), и вот он уже попал на вооружение кавалерии. И это был выход в дамки! Кольт стал королем револьверов! Принцип работы был у всех одинаковый, менялись только детали конструкции, размеры и материалы (и надежность – нэви уже не взрывались, как Уокеры). Заряжались они все одинаково, давайте на видео покажу. ссылкаВ общем, к середине 1850-х уже окончательно револьвер стал оружием как кавалериста, так и старателя, первопроходца, курьера и т.д. Пистолеты оставались у замшелых олд-таймеров, ну и деринджеры у тех, кому нужен был реально маленький размер. А че там с конкурентами Кольта? Они были?Канешно, были. Во-первых, был Смит-Вессон, который делал револьверы небольшого калибра, но под металлический патрон... СТОПЭ, БОСС, КАКОЙ МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ПАТРОН? Если под него что-то делал Смит-Вессон, почему не делал кольт? А оч просто. Использовать в револьверах унитарный патрон (т.е. такой, как у нас сейчас – с капсюлем в донце металлической гильзы – он уже был, но военные чёт пока не особо оценили), для чего просверлить барабан насквозь, придумал в 1854 дядька по имени Роллин Уайт, который одно время работал на Кольта. И запатентовааааал! И Смит-Вессон купил этот патент, а Кольт... решил тупо подождать, пока он истечет через 15 лет, лол))). Потому что его револьверы и так офигенно расходились! На самом деле ждать 15 лет Кольт (ну, не сам, сам-то он умер в 1862, но его преемники) не стал, но эту историю я расскажу позже. А сейчас вернемся к Смит-Вессону. Итак, Смит-Вессон делал револьверы c переломным верхом – так их было проще перезаряжать. До войны сделали 1-ю и 2-ю модель (армейскую) – .22 и .32 калибра. Револьверчики были изящные, дороговастые, для тех, кто не хотел возиться с порохом, но слабоватые для армии (да и не только). Кроме того, вышла на свет компания Ремингтон АрмсРемингтон Арми 1858 года .44 калибра. Она запилила примерно то же самое, что и Кольт, но с 2 крутыми отличиями – у ремингтона была цельная рама (вот та металлическая перемычка над барабаном) и возможность штатной замены барабана (у кольта барабан поменять было нельзя, только разобрав револьвер почти полностью). Зацените, как быстро это делалось!!! ссылкаВыглядит круто, но на самом деле если ты не решил свои проблемы 6 или 12 выстрелами (на самом деле 5 или 10, поскольку из соображений безопасности 1 камору под бойком обычно не заряжали), то это особенно не нужно. Хотя всякое бывает. Правда, я встречал мнения, что из Ремингтона было менее удобно целиться и с надежностью там были проблемы за счет качества производства, но не черный ли это пиар со стороны кольта – не знаю. Кольт Арми 1860 и Ремингтон Арми 1858 были одинаковые по сути. Ремингтон смог наладить такой же массовый выпуск, и оставался популярен (хоть и не как кольт), и будет отравлять жизнь кольту ещё очень долго. А еще что делали?А еще был английский Адамс, французский Лефошо под шпилечный патрон (французы знали толк в извращениях), револьвер ЛеМа с инсталлированным под основной ствол стволиком с зарядом картечи, Старр двойного действия (если вы не знаете – это когда тебе не надо взводить курок – просто жмешь на спуск и он сам взводится) и много другого барахла. Но было оно в основном редким, залетным и малыми партиями. И еще куча оригинальных систем или подделок, авторы которых умели в конструирование (или в плагиат), но не умели в производство. Если интересно, расскажу подробнее, но пока предпочту вас не грузить. А вот еще я слышал, что у кольта были барабанные винтовки...Были, но с ними была такая херня... Патрон там был помощнее, и был риск воспламенения всех зарядов в барабане одновременно. В револьвере это было не так страшно, а вот в формате винтовки одна или две пули обязательно зацепили бы руку впереди на цевье. Поэтому как Кольт не пыхтел, винтовки его популярностью не пользовались. И еще они стоили бешеных денег, каких-то чуть ли не 60 или 80 довоенных долларов, поэтому военные сразу покрутили пальцем у виска, как услышали цену. А знаковое холодное оружие в США было?Ну конечно! Нож Боуи! Здоровенный, жутковато выглядящий клинок, одним ударом которого можно выпустить потроха или раскроить череп. В старые времена с таким на медведя ходили (ну, так рассказывают), а дуэль на таких ножах считалась опаснее, чем на пистолетах (классические дуэли, в основном по политическим соображениям, в начале века в США были очень популярны, и только в 1850-х сошли на нет). Назывался он так не в честь того, про кого вы подумали, а в честь Дэвида Боуи, легендарного персонажа, героически (ну, так говорят) погибшего при обороне форта Аламо от мексиканских полчищ в 1836 году. По легенде первый такой нож был сделан по его заказу, после чего он в тот же день зарезал им двоих... не, как-то слабовато... троих... нет, пятерых нападавших! Ладно, шутки в сторону, в действительности косой спуск (щучка), широкое, крепкое лезвие и крестовина превращали нож Боуи в грозное оружие. Но не для женского кулачка вещь, хотя и женщина с ним была опасна, особенно если держит двумя руками. Коллекция ножей разных размеров на наш период (классический Боуи – четвертый слева): Через 100 с лишним лет на основе Боуи сделают легендарный нож морской пехоты KA-BAR, но про него вы прочитаете в другом моём модуле))). И на этом я пока закончу, а про очередную революцию оружия во время войны, расскажу в следующем посте.
-
Почти все знал об этом, но первый раз вижу в таком систематизированном виде!
|
-
Пойдет, а если нет - другой за место него пойдет. Такие как Ягиня всегда находят.
|
– Да ладно, шеф, чего вы так, мы ж там быстро! Зашли и вышли, операция на двадцать минут! И вернемся однорукого этого ловить. Сделаем его еще и одноногим, одноглазым, а потом и безголовым, гы-гы! – так Горилла прощался со своим начальством, поправляя гранатомет. Рамона была хорошим начальством: не без закидонов (чем одной амасек хлестать из горла, могла бы и команде налить), но и не без разумения. Без этого вот: "Вы должны тут подохнуть потому что... а хер его знает, почему, но в итоге все должны тут подохнуть! Такова воля Его!" Как говорил один капитан (его, правда, потом расстреляли): "Солдат не надо жалеть, но их надо беречь." Вот золотые-то слова, в устав бы их бахнуть! А уж агентов-то тем более – их по десятине сотнями не завозят. А Рамона это умела: "Тут вам такое снаряжение подойдет, здесь передохните, там голову под молотки не суйте, а вот здесь работаем на полную, ребятки!" Понятно, что когда так вкладываешься в людей, а потом их отбирают в формате "дай погонять на задание, с которого рота штурмовиков не вернулась", это задевает за живое. Всё понятно. У него у самого на душе тоже было не особо роскошно – приказ есть приказ, но кто обрадуется, когда, можно сказать, уже разгрызенную кость из пасти вырвали? Да никто. Поэтому на погрузке Кас скорчил торговцу страшную рожу: хер его знает, чего он там хотел, вот пусть больше нихера вообще не хочет!
***
Находиться вдвоем с Комиссаром для гвардейца, даже и бывшего – это всегда как быку ходить под ручку с мясником. Нет, конечно, Гёссер был не такой, как большинство, и всё такое, да и Кас уже не в гвардии... но это давно на подкорке, иначе ты был бы дохлым. Тут как со снарядами: слышишь свист – ты же не думаешь, что это там за снаряд такой, ты прыгаешь в укрытие и держишь ухо востро. А видишь фуражку комиссара: тем более не думай, что он там за комиссар, а держи оба уха востро! Комиссар – это существо, определяющее: твои проступки – просто раздолбайство, за которое сержант сдерет с тебя шкуру, или же измена, за которую с тебя снимут голову. Вот ты не поприветствовал офицера должным образом – и это залёт. А если не поприветствовал комиссара – это уже без пяти минут мятеж. Ну, и так далее. Поэтому хоть там Гёссер был сто раз прекрасен и обаятелен, в бутылку не лез, всякой глупой херни не требовал (опять же, с чего бы? Сейчас-то они оба аколиты. Но всё равно вот ждешь невольно!), Кас в его присутствии расслабиться не мог. А так бы расслабился! На хартистском корабле всегда дисциплинка пожиже – идет судно по маршруту и идёт. Здесь зашли на борт одни, там вышли другие, всем на всех, в общем, по барабану. Всегда найдётся, кому рыло начистить и из-за чего, а корабельная полиция – это не флотская служба безопасности и не арбитры: ты им не скажешь даже, а так, намекнешь, по чьему приказу летишь, и они живо отвалят. Кас всё же не удержался и в Нью-Арке отгулял в баре за время погрузки-выгрузки "в форсированном темпе". Там у него состоялся в частности такой диалог с какими-то мутными типами, старательно изображавшими отработавших смену разгрузчиков: – А ты кто? Ты дреанец что ли? – Слышь, времени мало. Давай без этих, а сразу пойдем-выйдем! И пошли! И так у него появились следы побоев на роже и два "конфискованных" грамма "слота" на кармане. Конечно, одному на такие виражи заходить опасно, но Гёссер – человек умственного полёта, его в бар морды бить не потащишь – а ну как по голове получит? И с кого тогда спросят? К тому же, он своим прикидом распугает всё живое, и придется тупо пялиться на голо-графику и бухать. А это скучновато. Но в общем, справился и один. Только и тут вышел облом – "слот" же сам по себе не даёт ощущений, он так, усиливает только, в зависимости от того, что вокруг происходит. А так... что на чартернике происходило? Да ничего, опять же, рядом с Гёссером бузить настроения не было. (А вот было бы ещё полграмма пыльцы, даже пусть совсем чуть-чуть - и вот это вот было бы дааа!) А так-то че? Поэтому Кас решил не упарываться им без толку, а отложить про запас. Зато в очередной раз порадовался, что работает на инквизицию. Если ты – частное лицо, тебя любой арбитр перетряхнёт и даже если не упрячет, то всё заберёт. А тут в случае чего говоришь: "Для задания нужно, не имею права разглашать," – и всё, никто интересоваться не будет. Подумаешь, че там, два грамма!
***
Кас знал, что они будут работать не вдвоем, но не знал, с кем именно. А тут на тебе: священник с такой образиной и такими одеждами, как будто он с иконы сошел и пошел, благославляя, и сороритка с красными глазами и синей кожей. Что это значило, Горилла был не в курсе, но ничего хорошего. Раз в бой посылают клириков, значит, только молитвы и помогут. Десантник поддернул рюкзак, подошел с почтением и сложил ладони поверх толстого армапласта нагрудника: – Сержант Кассий, – нарочно пробасил он, как и положено сделав рожу кирпичом. – Благослови меня, отче! Лучше священник, чем дикарь какой-нибудь! А то у других инквизиторов всякие есть. Поэтому позже в машине, закуривая лхо от своей зажигалки, на которой был вытравлен крылатый череп с цифрой 76 на лбу, а под ним скрещенные молния и лазган, он спросил у Маченко: – Папироску, не?* Кто их там знает, чего им можно, а чего нельзя, пусть сами разбираются.
***
Но дикари, как оказалось, тоже были, целых два! "Прямо вот накликал." Да, вон оно что. Видать собрали кого можно. А впрочем, хер его знает, может, есть в этом какой-то смысл, о котором ему не сообщили. – Я сержант Кас, а это комиссар Гёссер, – представил он старшего по званию. Ну, не старшего в данный момент. Но как бы всё равно старшего. "Смотри выше", как говорится. Он оглядел дикарей. Оба с клинками, оба вышли ростом, оба русоволосые, кареглазые. У девки хотя бы козлиной бороды не было, что выгодно отличало её от напарника. Ну, помимо... помимо прочего. – Вы че, брат и сестра что ли? – осклабился он, радуясь догадке. Но болтать было особо некогда, так как их невеселый проводник начал свой инструктаж. Инструктаж, твою мать! "Полнота, блядь, означает пустоту" – вот прямо хотелось встать и спросить: "Лысый, ты сам понял, чего сказал, а?" Горилла, раздражаясь, почесал за ухом. Потом наклонился к Гёссеру и шепотом спросил: – А че значит в "физическом вакууме"? У меня пустотного костюма нету с собой. Может, спросить его? Вакуум какой-то. Хрень какая-то. – У меня вопрос! – поднял он руку, когда ван Дайк ответил бородатому. – Там, говорят, рота штурмовиков пропала. Ну, целая рота. Я это... спросить хотел. А че они, на тросе никого послать не попытались? Зашел человек за угол, а как перестал по микробиду отвечать, так его и вытянули обратно. Не? И это... сколько там человек-то их было? И какое оснащение? Про трос вообще-то он придумал не сам: это была мысль Рамоны, озвученная инквизитором между другими умными мыслями, которые Кас сейчас вспомнить не мог. А запомнил почему-то именно про этот гребаный трос. Но звучало логично.
-
Кассий просто бесподобен. Тут даже прокомментировать нечего - иначе весь пост придется тянуть!
-
-
Я тут такую вещь скажу. Мне редко удается хорошо и правдиво играть персонажей, которые сильно глупее меня самого. Поэтому вдвойне ценю отыгрыш Кассия Биг Босссом.
-
+ мы ж там быстро! Зашли и вышли, операция на двадцать минут!
|
-
Это была прекрасная игра. Пускай и без отыгрыша, но нервишки пощекотала еще как, и заставила крепко-крепко думать!
|
– Я тебя понял, Трибун, – отвечает Луций. – Все правильно, план меняется. Зови Аспурга, десятников, Адельфа и Архипа. "А Тамар звать не надо, она рядом".
Пещера дальше от места стоянки, чем мы думали, – говорит Луций, когда все собираются. – Поэтому план будет такой. Сейчас, трибун, ты отдашь распоряжения и поведешь своих митраистов на мистерию. Быстрым шагом. Двойным маршем, так правильнее будет сказать. Возьмете лошадь, проведите всё как следует, но ни на минуту не задерживайтесь больше, чем это нужно. Через полчаса после захода солнца вы должны быть тут, а лучше до захода.
Константин, сейчас всем надо легко перекусить, но не развозить кашу по миске, а живо. После этого рабы пусть обустраивают лагерь под твоим присмотром, и еще пары солдат. У тебя, получается 11 человек. Четырех поставь в охрану по периметру, двое помогут руководить рабами. Я займусь организацией праздника для христиан, мне понадобится... человек пять рабов и один солдат. Кстати, пришлите мне Квирину, пусть поможет, он же военный, наверняка умеет лагерь разбивать. Остальные четверо пусть отдыхают, прямо ложатся и спят. Пусть христиане пока спят, а язычники охраняют.
Аспург, на вас сейчас северный берег. Возьмешь с собой Эрвига и Тамар, сядете на лошадей, поедете на север. Проедетесь по краю острова, ну, не до конца, а на полмили вправо-влево. Внимательно понаблюдаете, все ли пока тихо, наметите позиции для ночных постов и вернетесь. На самом берегу не маячьте, держитесь деревьев. И как вернетесь тоже ляжете спать.
Архип, ты пойдешь к Фейрузе, передашь, что слышал, и скажешь: Магистриан ждет, что арабские всадницы возьмут на себя охрану с запада и с юга. Константин, нужен пароль, только попроще какой-нибудь, не надо вот этого вот "Борода Агенобарба", как в прошлый раз, я слышал. Это кто такой придумал? Ладно, неважно. Во! "Рим и Хира" – подойдет. Это-то хоть они смогут выговорить. Пароль до всех донести.
Адельфий ты займись приготовлениями для праздника язычников. Вы начнете его как все будет готово, часа через два-три. А праздник для христиан начнем, когда вернется Татион.
Есть у кого-нибудь вопросы? – подытоживает он.
-
нужен пароль, только попроще какой-нибудь, не надо вот этого вот "Борода Агенобарба", как в прошлый раз То то ещё будет))
|
Нельзя сказать, что манера Софрония сильно досаждала Луцию: он понимал, что этот человек старше и опытнее него, и если его послали охранять и поручили закрыть его собой в случае чего, значит, его жизнь гораздо ценнее. И если он задает какие-то вопросы, хоть издевательски, хоть нет – в этом есть смысл и скажи "спасибо", что он вообще с тобой говорит. Ты можешь пытаться понять того, кто умнее и выше тебя по положению, но упаси тебя Бог от поспешных оценок. Поэтому Луций отвечал на все вопросы, а если какие-то его ответы не понравились – ну что ж, Бог создал ангелов идеальными, а людей нет, и значит в этом тоже есть свой смысл. Время показало, что он был прав – Софроний к нему только присматривался. Когда его миссия завершилась, Луций выдохнул с облегчением, но и с некоторой неопределенностью, потому что не имел понятия, что делать дальше – не возвращаться же в Иберию? Он весьма обрадовался новому назначению! Как же! Увидеть Августа! Да хоть мельком. Ну, пускай даже и не Августа ему довелось охранять, пускай даже его племянника, и было не до конца понятно, охранник он или в какой-то степени соглядатай и "тюремщик", все равно это было страшно почетно, и он сознавал, что большинство из оставшихся в Иберии его друзей по коннице никогда таких высот не достигнут, а ведь это только начало. И всё же он вспоминал о них без заносчивости. – В Иберии мятеж, мой господин, – просто, без всяких церемоний ответил он Юлиану. – Но я уверен, что скоро он будет подавлен. Многие примкнули к Магнецию скорее из страха и из непонимания, какой другой путь для них есть. Многие не разделяют его взглядов. Я... Мне скорее повезло вырваться оттуда. Я не сомневаюсь, что Август усмирит мятежников, а их предводитель будет повержен, но я молю Бога о том, чтобы Август проявил милосердие к тем из солдат, кто лишь запутался сбился с пути, а не стал мятежником, потакая своим желаниям. Говорят, что победы делают правителя великим, как твоего деда, одолевшего несметные полчища готов и сарматов. Но говорят также и то, что лишь милосердие возвышает душу.
А дальше жизнь дала трещину. Луций сначала искренне обрадовался, что ему не предстоит обагрить меч в крови бывших товарищей. А даже если и нет, кого как не его после победы будут спрашивать, кто были зачинщики мятежа? И что отвечать? На кого показывать? А так он мог спокойно молиться за Максимов и нести службу. Это выглядело, как проведение Божье. Если бы всё было так просто! – Я не герой, – ответил он жене, проделавшей вслед за ним столь долгий путь. – Любой на моём месте справился бы не хуже. Мне просто повезло. Так он тогда думал, и даже расстроился, что вместе с Флавией не приехала и мать. Ненадолго, впрочем. Сначала тебя посылают арестовать кого-нибудь, и ты идешь и арестовываешь. Такой приказ, Цезарь во всем разберется, он знает то, чего не знаешь ты. Потом тебе приказывают кого-то убить. Но не так что иди и убей там, чтобы ты мог обдумать, что-то сделать. Нет. – Циркитор! Достань меч и заруби его! – а перед тобой стоит на коленях человек и плачет, и ты знаешь, что выбора всего два: достать меч и зарубить его или достать меч и зарубить Цезаря. Потому что кто-то из них - злодей, мразь и предатель, и ты не знаешь, кто. Как выбрать? Ну, ты не единственный, у кого в комнате есть меч, и когда ты зарубишь Цезаря, они не будут сомневаться в том, кто здесь злодей. И выбираешь из двух зол то, после которого останешься жив ещё какое-то время. А прожив это время, даже если ты и совершил тяжкий грех, ты сможешь покаяться, ведь совершил-то ты его по незнанию, так? Логично. И всё же ты мешкаешь. – Чего ты ждешь!? Я отдал приказ! – долетает до лица крохотная капелька слюны Цезаря. Кроме тебя, наверное, никто и не заметил. Ты молишься, и это самая короткая молитва на свете: "Помилуй всех нас." А потом рубишь размашисто прямо по дрожащей шее. – В следующий раз не мешкай. Убрать это дерьмо. Руки подрагивают, стараешься не показывать этого. И в следующий раз ты... уже не мешкаешь! Потому что если в первый раз ты сделал всё правильно, то зачем сомневаться в этот? А если неправильно – то твоя душа уже одной ногой в аду. "Помилуй всех нас!" – удар. "Помилуй всех нас!" – тычок под ребра. "Помилуй всех нас!" – просто смотришь, как его душат шарфом. "Помилуй всех нас!" – рубишь, как придется, ведь какая разница, будет он мучиться три секунды до второго удара или нет? Что эти его три секунды? У тебя вон вся оставшаяся жизнь, которую ты будешь вспоминать его лицо. Даже если он был и правда заговорщик. "Помилуй!" "Помилуй... помилуй..." И приходит день когда ты перестаешь молиться перед ударом, потому что уже уверен: нет, не помилует. Цезарь Констанций Галл – злодей, помешанный на крови маньяк, как и его жена, а ты просто его палач. За что тебя миловать? За то, что ты бросил меч и сказал: "Убейте лучше меня?" Но ты же не бросил и не сказал. Почему? Потому что это никого не спасло бы. Потому что у тебя семья. Потому что... отговорки есть всегда, все их понимают, другие офицеры такие же, как ты, никто тебя не упрекает. Ты идешь в церковь, ты ждешь, что священник-то разбирается, что он скажет: "Что ты, мать твою творишь, выродок, пред лицом Господа!? Как ты смеешь молиться, когда творишь это!? Хватит, остановись! Лучше умри! Лучше пусть вся твоя семья умрет, чем вот так..." Но он скорбно смотрит на тебя и... и всё. Он тоже все понимает. Все всё понимают. Даже в какой-то момент жертвы стали всё понимать заранее. Это не сильно им помогало.
– Ты больше не мешкаешь. Молодец, ибериец. Как там тебя зовут? – спрашивает Цезарь Востока. А ты ловишь чей-нибудь завистливый взгляд.
Луций пил вино, но помогало не очень. Он успевал выпить две-три чаши, пока не вспоминал чье-нибудь лицо и не начинал всё выблевывать на пол. Он отдалился от семьи – он не мог просто обнимать их, как ни в чем не бывало. Он не мог и рассказать жене о своей службе. Не потому что боялся, что она не поймет – она, конечно, всё знала. Когда убиваешь людей посреди бела дня на улице, об этом обычно поразительно быстро становится известно твоей жене. Нет, он как раз боялся, что она поймёт, как и все. Что скажет: "Ну, что поделать, муж, такова служба, такова жизнь. Хочешь, я подам к ужину твою любимую баранину?" Тогда она станет соучастником, и её душа тоже попадет в ад. А куда ж ещё? Как и в прошлый раз, Луций решил, что должен вынести это один. Он часто запирался в своей комнате, точил меч, смотрел на него и думал: что было бы, если бы он тогда отказался? Что было бы, если бы его послали под Мурсу? Там полегло полсотни тысяч человек, и уж наверняка он оказался бы среди них, либо с одной стороны, либо с другой. Плохо быть мятежником, но быть палачом еще хуже. Он приставлял меч к своей груди и ждал, что его позовет жена или сын. Как ему хотелось, чтобы они его позвали в этот момент? Это был бы знак Божий, что он и дальше должен нести эту ношу. Но они не звали. Тогда со вздохом убирал меч, уже успевший прорезать кожу: у него была семья. А даже если бы и не было, как бы он мог убить себя? Он был христианин, хоть и заблудившийся в кровавом мареве, накрывшем град Константинов. Если бы ему предложили принять участие в заговоре – он бы согласился, но никто не предлагал, а возглавить свой он не мог – слишком чужим был ибериец для столичных офицеров. Его бы выдали вечером того же дня. Но однажды он придумал, как ему казалось, хоть какой-то выход. Он тогда сидел в своей комнате и вдруг кинул меч, зазвеневший о каменный пол, упал на колени и начал истово и горячо молиться о том, чтобы умереть. Чтобы его размазала по мостовой повозка или убила молния или даже на него донёс бы кто-нибудь из товарищей из зависти. Или пусть его зарежут в подворотне за красивые доспехи. Или пусть недуг поразит его и он умрёт в три дня, сжигаемый лихорадкой. Или пусть что угодно! Пусть его поразит проказа, даже это казалось не так плохо! Все повозки проехали мимо, молния не ударила, болезнь не пришла. Грабители обходили его стороной. Баранину подавали на ужин, хотя по вкусу она теперь напоминала ему землю, как и вся остальная еда. И тут его отправили на Восток. Нельзя сказать, что Луций ликовал, но он понадеялся, что его молитвы были услышаны. Уже в пути его застали вести о кровавой развязке в столице. Теперь он не знал, что думать, на что надеяться, о чем молиться. Он просто читал Отче Наш, по сто раз без перерыва. Это успокаивало, а кроме покоя ему сейчас ничего не было нужно.
-
Классный пост! Луций не знает, что действительно попади он под Мурсу — то пришёл бы туда изменником, а ушёл оттуда палачом.
|
Луций с детства, с молоком матери впитал нелюбовь ко всякой лжи и лицемерию. "Черное – это черное, белое – это белое," – таким он видел мир. С младых ногтей он с мальчишеской прямотой решил, что Змей не найдет дороги к его сердцу и усердно молил об этом Бога. Но мир казался таким простым, таким однозначным! В нем был только залитый солнечным светом двор со стенами из отштукатуренного до ослепительной белизны камня – и чернильная прохладная темнота погреба. Луций побаивался этой темноты и не любил её прохлады. Ещё он не любил змей, вылезавших погреться на солнце. Ему казалось, что они покидают свои норы не просто так, а тащат на свет все самое темное, что есть под землёй. – Мам, я убил змею! – сказал он однажды матери с гордостью, принеся на палке словно бы ещё извивающееся тело. Нелегко было принять, что мать не похвалила его. "Не с этими змеями надо воевать", – так она тогда сказала. – "Воюй с теми, которые скручивают свои кольца внутри тебя. Мерзкие, холодные кольца греха." И она рассказала, какие бывают смертные грехи. И конечно, он воевал. И конечно, молился. И когда Луций увидел своего отца в объятиях той, другой женщины, он сразу понял, что это и есть оно. "Чёрное – это чёрное," – вот уж не поспоришь. – Не трогай меня! – крикнул он отцу, хотя тот и не пытался. И конечно, потом, всё рассказал матери. Для Луция настали тяжелые дни. Для отца – тоже, потому что Луций теперь следил за ним, пока другие дети играли в свои беззаботные, детские игры. Так он полюбил следить. Он не подглядывал, не подслушивал, просто находил отца и если ему казалось, что тот делает что-то плохое – Луций просто появлялся и смотрел на него, ничего не говоря. Он тогда ещё не знал, что взгляд может ранить посильнее, чем слово или нож. А ещё не думал, что тому, за кем ты следишь, необязательно об этом знать. Мать была довольна – Луций слушался её даже больше, чем старший брат. По правде, он только в одном ослушивался маму снова и снова – увидев змею, он брал палку и убивал её. Только больше их ей не приносил.
Услышав о том, что его хотят отправить в Рим, и то, как мать этому сопротивляется, юный Луций не обрадовался. Он решил во что бы то ни стало сбежать по дороге, а там... будь что будет. Если получится – вернуться домой, а нет – так найти какой-нибудь монастырь и остаться там. Каждый юноша, пылкий достаточно, чтобы любить Бога, однажды задумывался об этом, а тут такой случай... но монастырь не понадобился – мать оказалась сильнее. Луций даже немного опечалился, что ему не выпало проявить свою веру, но не слишком сильно. Хоть он и любил Бога, но маму он тоже любил, может быть даже сильнее, и не хотел с ней разлучаться навсегда и тем более оставлять одну с папой. Может, Терция она и любила больше, но уж точно он не понимал её так, как Луций.
Но возраст берёт своё, и в пятнадцать лет мать, хотя и оставалась самым важным человеком в его жизни, резко перестала занимать в его мыслях главное место. Причиной этого было то, что юный Луций... после первой же встречи без памяти влюбился в свою невесту. Сначала крайне прохладно отнёсшийся к идее свадьбы, он, будучи юношей впечатлительным, был поражен в равной степени её чистой, сверкающей красотой, обаянием её скромности, чистотой мыслей да и, не будем отрицать, белокурыми волосами тоже. Виной этому, вероятно, было то, что до этого с другими женщинами, кроме матери, он почти и не общался. Лишь в кошмарах являлись ему отцовы негритянки, которых он гнал от себя палкой, а они на глазах превращались в змей. Тем обиднее было, вкусив плоды чистой любви, познать и боль разлуки. А особенно обидно то, что его личное счастье оказалось заслонено событиями более масштабными, отразившимися на жизни всех. Уезжая в войска вместе с Максимом, Луций слушал его прогнозы относительно политической обстановки, а сам хмурился, прислушиваясь к теснящейся в груди тоске. И как знать, может, именно потому, что сердце его было занято образом Флавии Максимы, там не нашлось места для "августа" Магнеция. Луций смотрел на него и видел змея, ради собственной власти, а не ради общего процветания искушающего тысячи солдат, в едином порыве кричащих Ave. И потому, услышав, что его увольняют со службы, Луций, конечно, испытал и стыд, и обиду, но ещё и некоторое болезненное удовлетворение. Плотно сжав губы он думал о том, что и хорошо! И пускай! Не служить изменнику, не кричать Ave, когда всей душой хотел бы крикнуть Abire! Он даже не хотел вспоминать и разбираться, действительно ли говорил что-то такое об этом "августе" и кто-то на него донёс, или же это какая-то подковёрная игра. Но как только Феодосий заговорил о деле, лицо Луция прояснилось. – Приказ ясен, мой господин! Слава Августу! – ответил он, зная, что оба отлично понимают без уточнения, о каком августе идет речь на самом деле.
Рассказать всё жене и матери было желанием естественным настолько же, насколько обнять их. Луцию стоило больших усилий подавить его, ему даже пришлось молиться в те моменты, когда, казалось, он вот-вот решится посвятить их в свою тайну. Но юноша понимал, что это – не его тайна. Её надлежало хранить. Ибо Змей коварен, и может найти дорогу даже к сердцу праведного человека, и посвящая их, Луций боялся, что напрасно подвергнет самых дорогих людей искушению. Он предпочитал выдержать его в одиночку.
-
Красавец! Вот за что я уже люблю этот ивент — кто бы мог подумать что Луций может быть таким!
|
-
Правильное распределение задач показывает, что командир хороший, лучше, чем что бы то ни было.
|
ЭтикетВообще этикет – не моя сильная сторона, просто потому что американская культура, разумеется, уходит корнями в Викторианскую Англию, а этот период лежит скорее вне моих интересов. Я полагаю, что некоторые игроки представляют его куда лучше меня. Но кое-какими наблюдениями и заметками я поделюсь, чтобы у менее искушенных игроков было от чего оттолкнуться, а более искушенные, возможно, немного скорректировали свои представления. Итак, этикет в США XIX века, особенно на Западе... это обаятельная смесь викторианского салона и долбаного колхоза!))) Если вы читали "Любовницу Французского Лейтенанта" Фаулза, то наверняка помните это место. Случилось так, что по пути из Ливорно в Париж он познакомился с двумя американцами — пожилым господином из Филадельфии и его племянником. Быть может, его соблазнила возможность с кем-то поговорить по-английски — хотя к их акценту он привык не сразу; так или иначе, он почувствовал к ним явную симпатию. Правда, их простодушные восторги по поводу всего, что им показывали (Чарльз сам водил их по Авиньону и вместе с ними ездил любоваться Везеле), вызывали у него улыбку, но зато в них не было ни грана ханжества. Новые знакомые Чарльза отнюдь не принадлежали к карикатурному типу тупых янки, который, согласно расхожему мнению викторианской поры, был повсеместно распространен в Соединенных Штатах. Если они чем-то и уступали европейцам, то исключительно степенью знакомства с Европой.
Старший из американцев был человек весьма начитанный и судил о жизни трезво и проницательно. Как-то вечером после обеда они с Чарльзом, в присутствии племянника, который только слушал, затеяли пространный спор о сравнительных достоинствах метрополии и мятежной колонии; и критические, хотя и облеченные в вежливую форму, отзывы американца об Англии пробудили живой отклик в душе Чарльза. Если отвлечься от американского акцента, то взгляды его собеседника очень напоминали его собственные; у него даже мелькнула смутная мысль, навеянная невольной аналогией с выводами Дарвина: американцы по сравнению с англичанами — новый вид; вполне возможно, что когда-нибудь они вытеснят отживающий старый… [...] Разницу между Старым и Новым Светом филадельфиец сформулировал весьма лаконично: «У себя дома мы, как правило, говорим то, что думаем. В Лондоне же у меня сложилось впечатление — простите за прямоту, мистер Смитсон: помоги вам Бог, если вы не говорите только то, чего не думаете».
[...] Как прежде его покорили филадельфийцы, так теперь его покорило бостонское общество — смесь изысканной любезности и прямодушия.
[...] И хотя он добросовестно засвидетельствовал почтение «колыбели свободы», посетив Фаней-холл276, ему пришлось столкнуться и с некоторой холодностью, чтобы не сказать враждебностью: Британии не могли простить той двойственной позиции, которую она заняла в недавней войне между Севером и Югом, и среди американцев бытовал стереотип Джона Буля, столь же карикатурно-упрощенный, как дядя Сэм. Но Чарльз явно не укладывался в рамки этого стереотипа: он открыто заявлял, что Войну за независимость считает справедливой, он восхищался Бостоном как передовым центром американской науки, антирабовладельческого движения — и прочая, и прочая. Колкости насчет чаепитий и красных мундиров он сносил с невозмутимой улыбкой — и изо всех сил старался не выказывать высокомерия.
Две особенности Нового Света пленили его больше других: во-первых, восхитительная новизна природы — новые растения, деревья, птицы и вдобавок — это он обнаружил, когда переправился через реку, носившую его имя, и посетил Гарвард — дивные новые окаменелости. Во-вторых, ему понравились сами американцы. Правда, на первых порах его немного коробило их недостаточно тонкое чувство юмора; раза два ему даже пришлось испытать конфуз, когда его шутливые замечания принимались за чистую монету. Но все это с лихвой искупалось той открытостью, прямотой в обращении, трогательной любознательностью, щедрым гостеприимством, с которыми он сталкивался повсюду; у американской наивности был очаровательно свежий вид, особенно радующий глаз после нарумяненных щек европейской культуры. Лицо Америки довольно скоро приобрело для Чарльза ярко выраженные женские черты. В те дни молодые американки отличались гораздо большей свободой в обращении, чем их европейские современницы: движение за женское равноправие по ту сторону Атлантики насчитывало уже два десятка лет. Их уверенность в себе Чарльз нашел чрезвычайно симпатичной.
[...] Чувства его, быть может, не так уж сильно отличались от тех, которые испытывает англичанин в сегодняшних Соединенных Штатах: так много отталкивающего, так много привлекательного; так много лжи, так много честности; так много грубости и насилия, так много искреннего стремления к лучшему общественному устройству. Январь он провел в разоренном Чарльстоне и здесь впервые задался вопросом, кто он, собственно, — путешественник или эмигрант. Он заметил, что в его язык уже понемногу проникают американские словечки и обороты речи; все чаще у него являлось желание примкнуть к какой-либо из спорящих сторон — вернее, он стал яснее ощущать происходящий в нем, как и в самой Америке, раскол: к примеру, он считал отмену рабства справедливой, но в то же время понимал и возмущение южан, слишком хорошо знающих, что стоит за демагогическими речами саквояжников по поводу освобождения негров. Ему нравились и бледные красавицы южанки, и пышущие гневом капитаны и полковники, но его все сильнее тянуло в Бостон — щечки там были румянее, души белее… все-таки пуританская чистота имела свои преимущества. Он окончательно уверился, что более подходящего места ему не найти; и словно для того, чтобы доказать это способом от противного, двинулся дальше на юг.
Теперь он не томился скукой. Знакомство с Америкой, в особенности с Америкой тех лет, дало (или вернуло) ему нечто очень существенное — веру в свободу; царившая вокруг всеобщая решимость определять судьбы нации на собственный страх и риск — невзирая на не всегда удачные прямые результаты — скорее воодушевляла его, чем угнетала. Он понял, что нередко казавшаяся ему смешной провинциальность американцев как раз спасает их от ханжества. Даже имевшиеся в изобилии доказательства мятежных настроений, недовольства, тенденция к тому, чтобы брать закон в свои руки — весьма опасный процесс, при котором судья так легко превращается в палача, — словом, вся эндемия насилия, порожденная опьяневшей от свободы конституцией, находила в его глазах известное оправдание. Юг был охвачен духом анархии, но даже это Чарльз готов был предпочесть железному и косному порядку, который правил у него на родине. Итак, если коротко говорить о характере (который, безусловно, влиял и на принятые в обществе нормы): 1) Американцы были более непосредственными, откровенными. 2) В меньшей степени выбирали наблюдать, и в большей степени действовать. Кроме того, насколько я могу судить, если в Британии правила были одинаково жестки к мужчинам и к женщинам, и утратив статус "джентльмена", молодой человек мог навсегда попрощаться с возможностью светского общения, то в США правила эти были к мужчинам помягче. Мне кажется, связано это было с общей ставкой на прогресс, развитие и освоение нового, а также с большими пространствами. Скажем, в Омахе, Шайенне или в Канзас-сити всем было в общем все равно, что ты там учудил на Востоке, важнее было можно ли с тобой иметь дело, как у тебя с капиталом, со связями и с мозгами. Но мужчины обладали куда большей мобильностью, чем женщины, и возможно поэтому образ леди в США был довольно строгим и даже в провинции дама, нарушавшая этикет, могла подвергнуться жесткой изоляции со стороны общества. Кроме того, такие вещи как золотые лихорадки, перегоны скота и прочий взрывной рост бизнеса открыли доступ к социальным лифтам многим незнатным мужчинам – в стране, где бизнес развивался такими темпами, и можно было не успеть на раздачу призов, наличие у мужчины денег и предпринимательского таланта было уже важнее, чем хорошие манеры. Для женщин эти социальные лифты были закрыты, главным вариантом оставалась свадьба, поэтому аристократки (если можно их так назвать) упорно старались блюсти "чистоту рядов". В итоге фраза "он не настоящий джентльмен" в США означала что-то вроде "он не воспитан, какая жалость", а не "двери для него навсегда закрыты", тогда как "никакая она не леди" все еще звучало, как приговор. Если ты не леди и не замужем, то... кто ты собственно такая? Не поручусь, что это на 100% верное суждение, но такое ощущение у меня сложилось. Также, разумеется, не стоит забывать о разнице между Югом и Севером. У меня не хватит таланта описать все тонкости этой разницы, но если ограничиться одним широким мазком, можно сформулировать это так: "Север был приличен, Юг - галантен." Возможно, не все в курсе того, что значительная часть территории США была куплена у Наполеоновской Франции в 1803 году в ходе так называемой "Покупки Монро". Поэтому неудивительно, что тогда как северные штаты в первую очередь подвергались влиянию англосаксонской культуры –протестантской и в большой степени пуританской, на юге было также очень сильно влияние континентальной (французской и испанской) культуры – преимущественно католической и допускавшей большую свободу нравов. В результате на севере люди в среднем были более деловыми, чопорными и придерживались более строгих взглядов на этикет, тогда как на юге (и особенно, конечно, в Луизиане) нравы были более свободными, а правила – менее строгими, но... как бы это сказать... их соблюдение было более естественным). Сказывалось и то, что если на Севере аристократия была больше сосредоточена в городах, на Юге многие знатные люди жили в сельской местности. Пару слов об этикете в целом. Для нас с вами этикет – в большой степени дань традиции, возможность показать свои знания и культурный уровень: мы воспринимаем этикет, как свод формальных правил относительно того, где должна лежать салфетка и какой вилкой что есть. Но в XIX веке, насколько я могу судить, смысл этикета был в другом – за счет соблюдения его правил человек показывал, что с ним не будет проблем. Наше общество на мой взгляд ГОРАЗДО более индивидуалистское – мы можем развлекаться и делать карьеру вообще не видя других людей или видя их раз в неделю или месяц. В XIX веке это было невозможно: информатизация общества была на другом уровне – не было ни личной странички в интернете, ни телефона, ни электронной переписки. Большая часть общения происходила лично, крайне важную роль играли рекомендации, а когда тебе надо с кем-то общаться или кого-то рекомендовать, тебе нужно знать, понимает ли он правила или он какой-то опасный неуравновешенный хер, или просто может наломать дров сдуру. Возможно, ещё одна причина строгости этикета по отношению к дамам кроется в том, что во времена, когда не было ДНК-тестов, от благопристойности дамы напрямую зависела безусловность наследственных прав её детей. Поэтому этикет XIX века – это прежде всего то, что и как человек говорит, как и во что одевается, а также умение держать лицо и не попадать в двусмысленные ситуации. Самые общие правила для обоих полов были такие:- При знакомстве (особенно когда вас представляют) вставать со своего места. Также полагалось встать, если в комнату входило лицо старшего возраста или лицо, носящее духовный сан. - Сохранять лицо, т.е. не выдавать своих негативных чувств. - Сохранять хорошую осанку - не горбиться, не сутулиться. - Считалось неприличным называть любое лицо по имени на публике. - Быть терпеливым, не перебивать собеседника. Не "занимать слишком много места в разговоре": если вы хотите рассказать длинную историю, следовало спросить разрешения. - Разумеется, нельзя было поворачиваться спиной к собеседникам без предупреждения или извинений, а если вы хотели покинуть общество, необходимо было извиниться. - При визите в чужой дом считалось неприличным пристально разглядывать мебель и обстановку, особенно в комнатах, в которые вас не приглашали. - Также считалось неприличным проявлять повышенное внимание к богатым и влиятельным людям, в том числе смотреть на них слишком пристально. Общие правила для дам были следующими:- Нельзя было говорить громким или "грубым" голосом – полагалось как можно надежнее избавить окружающих от мысли, что леди может вести себя "по-мужски". Например, нельзя было скрещивать ноги выше, чем в районе лодыжек, а лучше было избегать и этого (вообще закидывание ноги на ногу не поощрялось и среди мужчин, но среди них к этому проще относились). Ну и, конечно, приличные дамы не курили и не жевали табак. - Дамам нельзя было участвовать в любых играх или мероприятиях, которые предполагали прикосновения или поцелуи. Если кто-то хотел дотронуться до ваших драгоценностей, следовало сделать шаг назад, открепить их и передать из рук в руки. - Считалось неприличным обращаться к кому-то "через другого". Простой пример: три дамы на прогулке шли не в ряд, а одна впереди, две позади. - Правила становились на порядок строже, если дело происходило на улице. Вообще в возрасте до 30 лет ходить куда-либо одной (а также в компании более юной дамы, например, сестры) незамужней юной леди было противопоказано, приходить к мужчине – противопоказано вдвойне. - Дамы на улице в США не делали реверансов. Вообще общение на улице между леди и мужчинами должно было быть сведено к минимуму. Если мужчина первым подходил к даме на улице, она не должна была отвечать ему и вообще замечать его иначе, как с крайней холодностью. Нормальная процедура была такая: леди заметила - леди кивнула - джентльмен подошел поздороваться. Но вообще всякое общение на улице желательно было свести к минимуму. - При этом напротив если леди на улице встречала знакомую женщину, стоявшую ниже неё по положению, она всегда здоровалась первой. Игнорировать прачку, швею или молочницу считалось недостойным, а уж приходить к мужчине - так вообще нонсенс. - Однако было одно исключение. В США в отличие от Англии считалось абсолютно нормальным воспользоваться помощью мужчины, чтобы опереться на его руку на улице, даже если мужчина был не знаком. Видимо, это было связано с намного более печальным состоянием мостовых. Все соглашались, что перспектива растянуться на грязной улице или попасть под лошадь гораздо более неприятна, чем на 1-2 минуты оказаться в обществе мужчины. - В гостях или во время приема гостей считалось неприличным отказываться в просьбах сыграть на музыкальном инструменте или спеть. - С одним кавалером полагалось танцевать не больше 3 танцев подряд. - Вообще существовал стереотип поведения, согласно которому леди ничего не делает сама в своем доме, но всегда даёт указания прислуге как и что выполнять, причем независимо от пола: от горничной до кузнеца на конюшне. Правила для дам в отношении одежды были следующими:- Нельзя было задирать юбку хоть сколько-нибудь выше, чем это было необходимо для преодоления лестницы. Недопустимо было задирать юбку, сидя на стуле, а также крайне нежелательно вставать из-за стола без помощи джентльмена, если он находился в комнате. Вообще подол – священная зона, и было куда лучше испачкать его в грязи, чем приподнять, переходя улицу. На Западе, где из прерий часто налетал сильный ветер, дамы нередко вшивали в подол заряд картечи. Также дамы из высшего общества часто пользовались зонтами от солнца – не потому что боялись солнечных ударов, а потому что загар и веснушки считались признаками бедности. Бледная кожа была в чести. - Считалось допустимым, но нежелательным появляться на людях без предмета одежды, закрывающего шею (шарфик, мантилья и т.д.). Допустимая глубина выреза декольте зависела, разумеется, от времени дня. - На улице и в официальной обстановке леди должна была носить головной убор, но женщины попроще обходились прической. В неофициальной обстановке, например, принимая близких друзей или родственников у себя дома, женщины обычно головных уборов не носили. - В целом раз в день было положено переменить платье – к обеду (а в идеале второй раз к ужину). Платье для утренних часов всегда было скромнее (исключались дорогие украшения, жемчуг, бриллианты, нежелательны были шелковые платья, пышные кружева), для обеда и ужина (собственно, вечернее) – побогаче. По совсем строгим правилам было некошерно 2 дня подряд ходить в одном платье – перемена одежды как бы намекала, что дама 100% ночевала дома. - Отношение к косметике очень сильно менялось в ходе эпохи. Я напишу об этом отдельно в разделе про моду. Правила для джентльменов:- В то время как у женщин главной темой был подол платья, у мужчин такой щепетильной частью гардероба был головной убор, так как он постоянно требовал некоторых манипуляций. Мужчина был обязан снимать шляпу полностью, приветствуя дам, но во время приветствия между мужчинами считалось правильным дотронуться до шляпы или слегка приподнять ее, все еще касаясь головой обода. Допускался также приветственный жест рукой или кивок, особенно в отношении более младшего. Подчеркнуто снимать шляпу при приветствии с равным по возрасту и положению мужчиной считалось не совсем правильным, поскольку в этом можно было узреть намек, что ты относишься к нему, "как к бабе", хотя также могло служить и признаком глубокого уважения. - Мужчины снимали шляпы, входя в частный дом, в церковь и в суд, при исполнении национального гимна, а также за столом, но не снимали шляпы в баре или в заведении, где отсутствовала обстановка приватности. В театре шляпу снимали, только если она мешала другим зрителям. В ресторане считалось допустимым подойти к столу, за которым сидели твои знакомые, оставаясь в шляпе, но если ты садился за стол, требовалось снять шляпу. В то же время выпивая за стойкой, шляпу не снимали. Также не нужно было снимать шляпу, чтобы пересечь зал. Если застолье происходило на свежем воздухе, мужчины оставались в шляпах. - Не допускалось дотрагиваться до чужой шляпы. Никогда! Также не допускалось спрашивать, из чего сделана шляпа другого человека. Снятую шляпу полагалось держать за тулью, так, чтобы никто не видел её обод. - "Походка джентльмена": грудь вперед, спина назад, плечи опущены, руки чуть вынесены вперед, на одной линии с бедрами при шаге, подбородок опущен, но не прижат к груди, при этом в теле не должно быть скованности. - Нельзя было снимать перчатки в формальной обстановке. Джентльмен был обязан носить перчатки на улице, в церкви, во время формального визита, и даже (sic!) во время собственной свадьбы! Однако перчатки было положено снимать за столом и при употреблении напитков. Перчатки должны были быть темных цветов, белые и кремовые перчатки допускались только в вечернее время. - Считалось неприличным курить или жевать табак в дамском обществе. Во всяком случае, если с джентльменом заговаривала дама, ему следовало немедленно потушить сигару или папиросу. И вообще считалось неприличным, если при разговоре с дамой от вас резко пахнет табаком или духами. - Мужчине полагалось встать, если в комнату входило не только лицо старшего возраста, или лицо, носящее духовный сан, но и дама. Вообще сидеть в присутствии стоящей дамы считалось неприличным, а если дама вставала — вставали и джентльмены. Если стульев не хватало, джентльмен предлагал свой стул даме и помогал ей сесть, если она отказывалась сесть, он был вынужден также продолжать беседу стоя. - Разговор с дамой в обществе: полагалось подождать, пока вас заметят и кивнут, подойти к даме, желающей поговорить с вами, возможно, отойти с ней в сторону, если она того желала, а закончив разговор следовало поклониться или поднять шляпу. Вообще считалось неприличным не только оказывать знаки внимания даме, но и просто давать понять окружающим, что вы знакомы, раньше, чем она дала понять, что заметила вас. - Требовалось открывать перед дамой дверь при входе в дом, а при входе напротив выйти первым и придержать дверь. Мужчина должен был помогать даме снять и надеть верхнюю одежду, шаль, помогать переноской вещей (например, саквояжа) и так далее. На лестнице джентльмен всегда шел впереди дамы, чтобы поддержать её при падении и чтобы не... нувыпоняли!. - Естественно, неприличным было использовать богохульства и обсценную лексику в присутствии дам, хотя в разговоре между мужчинами это допускалось, но не поощрялось. - Худшим нарушением этикета было ковыряние в носу. Немногим лучше считалось грызть или чистить ногти и ковыряться в зубах. Также неприличным считалось почесывать голову, живот или подмышки, да и вообще чесаться так, чтобы это было заметно. Сплевывать допускалось, однако ни в коем случае не на пол: для этого нужно было воспользоваться плевательницей или носовым платком. - Правила ведения светской беседы были следующими: - Не перебивать - Не повышать голос - Не говорить о своих делах, если вас не спросили. Вообще по возможности не затрагивать темы, в которых собеседник не шарит. - Иметь политические убеждения, но иметь и такт в обсуждении политики, оставляя за собеседником право на его собственные убеждения. - Не сравнивать людей, если такое сравнение будет заведомо проигрышным для одного из них. - "Не говорить о веревке в доме повешенного." - Не злоупотреблять цитатами, иностранными словами, специфическими терминами. - Не давать собеседнику заметить, что вас забавляет или раздражает его акцент, не поправлять ошибки в речи. Правила поведения для скотоводов:Работа со скотом накладывала некоторые дополнительные ограничения. Вот некоторые из них. - Считалось некрасивым критиковать собаку, лошадь или скот другого человека. - Любые ворота следовало оставить в том положении, в котором ты их нашел: закрытые — закрытыми, открытые — открытыми. - Если ты не собирался обсуждать продажу скота, считалось неприличным спрашивать у человека о размере его стада. - Любая сделка считалась не заключенной до рукопожатия, вне зависимости от наличия подписи на документе. В сельской местности (то есть, грубо говоря, на Западе – в любой) существовал обычай, согласно которому люди плевали на руки перед рукопожатием. Обычай этот пришел из Ирландии, из фермерской среды, и уходит корнями в древность, когда мужчины, заключая договор, надрезали кожу на ладонях, чтобы их кровь смешалась и они стали братьями по крови. В XIX веке ладони уже никто не резал, но договор, скрепленный рукопожатием, был по-прежнему священен. - "Практические шутки" (розыгрыши) могли быть довольно жесткими (вплоть до подсыпания перца в штаны или подсовывания в ловушку скунса вместо барсука), но сильно обижаться на них не полагалось. Полагалось сделать ответный розыгрыш. P.S. Вы спросите меня, как часто нарушались все эти правила? Разумеется, постоянно). Как же иначе?)
-
За качественную проработку!
|
-
Новый уровень комплиментов: "Цельс"!
|
– Ну всё, всё, боюсь, убедила! – улыбается Луций, глядя, как глаза Фейрузы сверкают гневом и ненавистью. – Зато на себя хоть похожа стала! Он выслушивает её "признание" и качает головой, становится серьезнее. – Ты сильно-то не переживай, я же и так это видел, – пожимает плечами магистриан. – Я не знаю, что ты помнишь, но твоя Шери тут дала жару! – он смотрит на пятна разлитого по палубе вина. – Но в целом... не сокрушайся так сильно. Среди тех, кто ходит путями власти, настоящих людей всё равно почти нет. Даже кровожадные волки, львы, тигры – в этом мире редкие, ценные экземпляры. А в основном крысы, многоножки, пауки... всякая дрянь... скорпионы вроде меня – таких куда больше. Жабы и змеи выглядят в таком сравнении даже достойно. Откинь свою Шери, посмотри на себя: ты что, праведница? Ты хитрая, лживая, безжалостная, дерзкая, высокомерная, жестокая и коварная. И распутная без всяких демонов. Но праведников в нашем болоте обгладывают до костей, а потом восхваляют в лицемерных речах. Да я и сам такой же, ты разве не заметила? Это там... – он вспоминает огоньки далеких звезд. – Там я другой. Как давным-давно, – Луций усмехается невесело, как будто с сожалением думая об утраченном. – А здесь... здесь иначе нельзя, если хочешь чего-то добиться. Если хочешь дышать, а не задыхаться. Он хмыкает. – Я знаю одного человека: он жестоко казнил мальчика за то, что тот слишком рано выпустил собаку. Все об этом знают и он весьма почитаем*. Но ты уверена, что он лучше, чем ты? Я совсем недавно обманул собственную дочь и разбил её мечты. Да-да, "ради её же блага", но кто на самом деле знает, что есть меньшее зло? Я просто грубо обломал крылья шестнадцатилетней девочке. И может, ты бы нашла другой способ на моем месте. И уж совершенно точно почти все мы шлюхи, многие куда грязнее и дешевле твоей Шери. Кто-то отдаётся своей армии, кто-то трахает соправителя, кто-то изменяет одному советнику с другим, некоторые заигрывают с целыми городами, других имеет собственный сенат. Политическая ёбля только на вид красива и совершается в белых одеждах, изнутри это вещь померзее и поунизительнее. Твой вариант... ну, хотя бы довольно честный! – Луций снова качает головой. – Меня вот больше гунны беспокоят. Я боюсь, они вряд ли разбираются в таких "тонкостях". Но... мы же хитрые твари, не так ли? – вдруг подмигивает он Фейрузе, слегка прицокнув языком. – Что-нибудь придумаем. Надо что-то ответить и на вопросы. – Что касается твоего проклятья, – неохотно добавляет он. – Как я сказал, это было давно, так что не спеши винить того или этого, тут не так важно, кто виноват. Ну... твой прадед облажался, если быть точным. Проклята вся линия твоей крови, так что... найдет он тебя, найдет, не беспокойся. Ты рефаим, ненужный своей звезде. Ты как жирный кусок, который сбросили со стола. Неважно, царица ты или нет, твоя кровь стоит усилий. Вон твоя Шери же сражается за тебя, хотя ты и сопротивляешься. Можно было найти жертву и посговорчивее, но ему нужна ты. Просто так? Или ты такая особенная, что ему надо мучить именно тебя? Сомневаюсь. И сомневаюсь, что эту тварь ты подцепила из-за проклятья. Из-за него у тебя другие проблемы. У всех, кто рядом с тобой. Ну, почти у всех. Я не берусь судить, и все же, по-моему, это две разные истории. А ты больше не говори, что не видела демонов! Видела: вроде, так-то просто кролик, а какие зубы, а? Кстати, как там звали вашего джинна? А, ладно! Давай на сегодня прервемся? До Луция вдруг доходит, что если бы Адельф снял с него штаны, он либо надел бы их обратно, либо не накрывал его плащом Татиона. "А вот даже как! Задержался с отцом поговорить, называется! Да, Шери этой палец в рот не клади." – А то для "первого свидания" многовато впечатлений! – говорит он со сдержанным смехом, вспоминая шутку Кэролла. – Мне чуть не оторвали крылья, тебе чуть не оторвали голову, я чуть не остался без штанов. Не спорю, было нескучно, но, по-моему, пока хватит.
-
Мне чуть не оторвали крылья, тебе чуть не оторвали голову, я чуть не остался без штанов. Не спорю, было нескучно, но, по-моему, пока хватит. Пост топовый)))
|
Пан Вилковский стоял у свежей могилы. Он смотрел на могилу брата и думал о том, что вот, так и не успел тот почуять, что такое своя земля, а уже и голову сложил, сражаясь за неё. "А может, – думал он. – Было бы честнее, если бы я погиб? Кого бы тогда выбрали князем? Да уж наверное не Анджея. Выбрали бы Будикидовича, а уж к добру бы это было или нет – вот вопрос. Для города – вряд ли! Черта с два стал бы судья тогда мириться с епископом, а в городе, где епископ и князь друг друга ненавидят, добра не жди." Серо было на душе у пана Болеслава. Все там было запорошено пеплом и вымазано кровью. Не чистая это была печаль, и не делала она и без того грубое его лицо светлее. Мрачен он был, как тот, кто зачерпнул воды в колодце, а вытащил целую бадью крови, и вместо того, чтобы сблевать, молча выпил до капли. "Четыре года назад только сына хоронил. Три года – дядю, хоть и был он мразь, а своя кровь. Теперь вот брата. Вот так, Анджек, на чужбине пропадать – умрешь, а никто по тебе не всплакнет. Кто ты Анне-то был? Ей что – убили и убили. А мне теперь и слезу-то и проронить некогда. Да и нет у меня слез для тебя, брат. И не для кого теперь нет." Пан Вилковский поднял горсть земли, размял в пальцах и медленно пересыпал с ладони на ладонь. "Ну, князь, – подумал он. – Какая разница? Земля всё та же. Люди всё те же. Город... вот город да, уже не тот." Вилковский знал, что не скоро придется ему улыбаться. Может, уже и никогда. "А чего ж ты тогда княженья этого так добивался? Ездил, вино пил, договаривался, мечом махал? Целый, мать его план придумал. Тростянский, сука, конь! Придумал... А в результате вон – пол города в руинах, Джургиса еще выковыривать придется, как клеща из ранки. Что ж его-то слобода не сгорела, провались она под землю? Судья палок в колеса натыкает, это он умеет. Да и сынок его хлопот прибавит, молодой да ранний. Хочешь не хочешь, надо год продержаться, тогда уже и Марию можно замуж выдать за кого поумнее – тогда уже шиш ему без масла! Ну, ладно, это всё не беда. Беда в том – чего не знаешь." Смотрел он на комья глины, пачкавшие руку. "Ради чего все было-то? Ради того, чтобы над могилой вот так стоять? Только ещё один ошейник на меня надели, чтобы от волков стадо охранять. Как будто мало их мне. И еще камней на шею повязали, чтобы бегать сложнее было. Юхновичи небось дурить начнут, придется их одной рукой укорачивать, а другой орден сдерживать. Корф тоже вон... Ну, понятно же всем и так, что в орден ездил. Теперь ясное дело – будет за себя трястись и может тоже в какой-нибудь момент сзади куснуть. Ну и ради чего это все?" Ему захотелось запустить эту горсть земли за ограду, надеть перчатку, надеть шлем, и уехать навсегда из этого Богом проклятого города. Где ты князь, а ничего, что действительно хочешь, все равно нельзя. "А хорошую жизнь Анджек прожил. Погулял, повоевал, мир посмотрел, да в честном бою голову и сложил. Есть чему позавидовать! По-волчьи это было, брат, по-нашему. Жаль, мне так теперь уже нельзя. Да и никогда нельзя было." Он осторожно ссыпал землю с ладони. Ну, видно, Богу так угодно: есть победы, которые ты одержал, а есть такие, которые пришлось одержать – иначе некому было б и могилы рыть.
А могил еще вырыть много придется.
Но может, однажды небо и просветлеет? А если нет – так хоть никто нас не упрекнет в том, что мы мало разгоняли тучи.
Князь Вилковский сел на коня, кликнул Ельнишицкого и поехал с кладбища править тем, что осталось от города Гродно.
-
До слез прекрасно. До слез.
-
|
-
Пасхалки это всегда хорошо!)
|
-
Злобный Луций поманил тайной и интригой, а теперь пытается дать заднюю. Не выйдет!
|
-
Это очень точное сравнение.
|
|
Луций открывает глаза сразу – не постепенно, как просыпаются ото сна, щурясь на свет, не медленно, как сделал бы это человек, очнувшийся от болезни. Он открывает глаза, как будто только что моргал. Над ним Тамар, Адельфий возится с каким-то порошком. Луций резко садится, как будто он всё время был тут. – Не надо! – говорит он жрецу асклепия. – Я в порядке. Без крыльев теперь он чувствует себя немного голым. Хотя стоп, не без крыльев. Без штанов. "С ума сойти!" – думает он. – "Всего ничего меня не было, а уже чуть без штанов не оставили. Это Адельфий что ли? Что-то не похоже на метод лечения от обмороков! Тогда нахера с меня сняли штаны и набросили плащ Татиона? Бред какой-то." И вообще, какого у него в шатре столько народу? Квирина, Адельфий, Тамар, Татион, Марк, Фейруза. Как они сюда еще поместились-то? Происходящее напоминает дурацкий сон. "Не, все же почему я без штанов?" – Так, – говорит он, натягивая их назад. "Ладно, хотя я, сука, узнаю, кто это сделал. И, сука, зачем. Это Марк что ли не нашутится никак? Ещё один вечный супернумерарий готовится?" – Все на выход. Трибун! На, плащ возьми. Отдает ему плащ. Он хмурится. Хочется спросить: "Какого хера вы тут столпились?" – но непонятно, у кого конкретно спрашивать. "Мы сидели, выпивали, говорили о политике. Потом... А почему тут толпа? Так вообще ни о политике не поговорить, ни о..." Его взгляд останавливается на Фейрузе. Она, видимо, собирается уходить. – На выход все я сказал! – рявкает он, поднимаясь на ноги. В теле приятная легкость ветра, который не ощутишь, бродя по земле. – Задержись на минуту, – говорит он Фейрузе. – Квирина, подождешь за пологом. И не подслушивать! Тамар, увидишь, кто подслушивает, стреляй сразу. Только не в глаз.
-
А потом пришел лесник и выгнал всех из леса... Шикарный пост)
|
-
Да уж! Первый ход разведки, а уже держит в напряжении!
|
-
Он бы точно сделал лучше, если бы хоть немного понимал – как лучше. Я не чувствовал такой духовной близости с большинством собственных персонажей, не говоря уже о чужих)
|
"Дааа", – подумал Ловчий. – "Вот так вот, давай, головой-то не думай, а ешь, пей, что предлагают, задания всякие для них выполняй, как этот вот Посыльный, а потом что? А потом в каждом городе вот так. И до конца жизни будешь себе говорить: "А я-то что, мне приказали." Не-не. Не-не-не. Что-то надо придумать. Придумку какую-нибудь."
Но ничего что-то пока не придумывалось. Только рассеянно смотрел он, как провидица, осмотрев мертвеца, замолчала. Ничего, привыкнет скоро. Все они скоро привыкнут. Такого еще много будет.
"Эх, – думал он, глядя на проклятый лес. – Вот не тем люди занимаются. Надо вот что делать. Выкорчевывать. Убивать. А не друг друга по макушке топорами тюкать. Нашли занятие. Вот помру – кто этим заниматься будет? Да никто. Разрастется этот лес так, что пожрет вокруг и деревни, и села, и городишки, небось и до самого Изборска лет через сто доползет. И что тогда? И все. А, тут посмотришь, неизвестно еще, будет этим чудищам кого жрать, кроме друг друга, к тому времени!"
– Ну куда вы, куда!? – зашикал на них Ловчий. – Стоять! Тихо! Варвара – назад вернись! Вон туда, на сухое место идем, вместе, потихоньку! Все встали вокруг Василисы крестом! Смотрим в оба! Ты туда, а ты туда! А ты вот туда! Не кричим! Лошадей держим крепко. Что увидели – говорим тихо, быстро, четко. Просто так не болтаем. Выдохнул. На Варвару глянул недовольно. Посмотрит она. "Ну эти-то, эти молокососы, ладно ну ты-то должна соображать!" Чего ты тут посмотришь? Тут своя хозяйская поляна, это как если ты в дом к кому забрался, заходишь в сени с глупым видом, и не знаешь, откуда тебе в голову полешко прилетит за то, что в дверь не постучал. А здесь – не полено, здесь явно что-то побольше. Бросится – только всплеск и раздастся, вскрикнуть не успеешь. А потом ходить тебя искать – отдельное удовольствие. Давайте вообще по одному по лесу разбредемся. Останется только еще покрикивать: "Закуска идет, не пропустите, жители болотные!" Горыня тоже рот раскрыл... Желчь это, дуралей! Навроде той, что в брюхе у тебя еду переваривает, только ядовитее... А может, и похуже что. Ладно, не до разъяснений тут. – Посмотри, – Василисе сказал.
-
"Кот задержал пост, а мыши в пляс"
|
Луций решает, что разговаривать с Аспургом лучше как можно более прямо. – Ты рассказал, что тебя послали шпионить в пользу гуннов. Рассказал, когда Руис об этом упомянул. Но я припоминаю, что ты хотел прийти ко мне перед обедом, и, видимо, именно об этом мы и должны были поговорить. Короче, если тебе надоело служить им шпионом, у меня есть предложение. Опасное. Смертельно опасное. Но зато такое точно мало кому выпадало на долю. Луций понижает голос, как заговорщик. – Предлагаю тебе наебать гуннов. - Это, - удивился Аспург, - как? – А так, – отвечает Луций. – Для гуннов ты их шпион. Руис знает, что ты мне это рассказал, но он же не гунн. Всегда можешь сказать, что он пытался тебя перекупить и послал подарки. Ты подарки взял, но отказался. Вот он на тебя и клевещет. А когда мы их встретим, ты сможешь рассказать им обо мне. Ты ж не обязан говорить им правду. - И? – И они не будут знать, зачем меня послали, – разводит руками Луций. – Кому им верить, как не собственному шпиону? Но это первая часть. Есть и вторая. Как ты, наверное, понял на обеде, в Рим тебе возвращаться опасно. Если языги пойдут войной на Рим, тебя казнят. Но. У нас теперь есть план войны против готов, который, я уверен, сработает. После нашего похода я сниму с тебя твои клятвы. Ты вернешься к языгам, расскажешь им, что Рим силен, и когда начнется война, вы не будете участвовать в ней на стороне готов. Когда твои соплеменники увидят, кто победит, они поймут, что римляне – это шанс надрать гуннам задницу. И когда будет война уже с гуннами, вы присоединитесь к нам. Аспург задумался. - Это очень плохой план. И он не сработает. Я думаю, зачем ты едешь искать хунну, Луций Цельс Альбин? Заключить мир и разведать, что же они такое. Или что-то еще? – Поделись своими сомнениями, – говорит магистриан. – Что тебе не нравится в этом плане? - Все. Ты строишь планы, не зная, о чем строить. Ты думаешь, что гунны это такие же враги Рима, как те, с кем вы воевали в прошлом. – Гунны – люди, – говорит Луций. – А всех людей можно обмануть. Если у тебя есть план получше – излагай. Но подумай сам: пойдешь со мной – гунны тебя спросят, что ты тут нашпионил. Надо быть готовым к этому. Что конкретно им говорить – решим позже. Останешься в Риме – языги поддержат гуннов – и тебя убьют римляне. Вернешься к языгам прямо сейчас – убьют гунны. Это даже и не план еще пока. Это – предложение, причем единственное разумное, что я могу тебе сделать. Опасно, да. Но все остальное для тебя еще опаснее. Ты же был на обеде, сам все слышал. - Ты странным образом делаешь свои выводы и строишь планы на совершенно ошибочном основании. Я не боюсь умереть. А гунны, они кто угодно, но только не люди. Выродки, дети козла и ехидны. Не знаю. У них нет богов, нет веры, нет законов, нет ничего. Просто сумасшедшие помешаные на крови ублюдки. Могут выслушать тебя и зарезать на середине фразы. И все. Они ничего не боятся. Никого не боятся. Не знаю, есть ли у них боги, или они выплеснулись из тьмы у основания мира, плевка ведьмы и дерьма змеи. Ты не сможешь с ними договориться. Они не договариваются. – Я вроде не предлагал ни договариваться с ними, ни пугать их. Мне наплевать, кого они боятся, мне надо понять, как их победить. А вопрос не в том, боишься ли ты умереть. Вопрос в том, как ты хочешь это сделать. Без толку на плахе или с пользой для меня и вредом для гуннов. Я слышал очень похожие истории о многих племенах. Кимвры, тевтоны, даки, да пятьсот лет назад то же думали и о галлах – "убьют и не почешутся, все сметают на своем пути, нет спасенья". Потом оказывалось, что у всех есть слабые места. Но продолжай, я готов выслушать все, что ты знаешь о гуннах. Это может быть важно. - Пятьсот лет назад, это когда было? Тогда Рим был другим и все вокруг боялись его, но знали, что Рим силен и справедлив. Сегодня Рим не так силен и полагается на помощь готтов и прочих. И все это знают. А гунны не справедливы и жестоки. Народы степи боятся их до усрачки. Рима боялись, но знали, чего от него ожидать. Кроме того, Рим далеко, а гунны близко. Поэтому они будут воевать за гуннов. Я думаю, если Рим хочет перетянуть их на свою сторону, он должен разбить гуннов. Хотя бы в одном сражении. Но наголову. Чтобы слухи пошли. Все остальное бесполезно. – Ну, бесполезно или нет, – говорит Луций. – увидим. Пока война с ними не начнется – мы все равно их не разобьем, ни наголову, ни как-то еще. Но для тебя-то это что меняет? Ты все равно гуннский шпион для гуннов, заложник для римлян. В чем смысл тебе не попытаться? - В том, чтобы не делать заведомо глупые вещи? Мне было бы крайне неприятно, если бы гунны посадили тебя на кол, хотя тебе от этого будет еще неприятнее. – Моя жизнь – не самое важное, что есть на свете, – замечает Луций. – А смерть на моей службе – дело не такое уж из ряда вон выходящее. Но я повторю – ты можешь мне помочь. Они все еще думают, что ты шпионишь за мной. Вот и шпионь. Просто говори им то, что я тебе скажу. Конечно, ты рискуешь. И я рискую. Что с того? Нет смысла браться за меч, если не готов рисковать. - Нет смысла браться за меч, если тебе нужен лук. Дело не в риске, а в риске зря. – А конкретнее? Слушай, – говорит Луций, меняя вдруг тон на более мягкий. – Ты что, меня отговариваешь? Это пустая трата времени. Ну, гунны, ну, головорезы. Я в любом случае пойду туда, даже если они трех метров росту, с шестью руками, рыгают огнем и пердят молниями. Я-то тебе говорю не об этом. Я говорю о том, что ты – гуннский шпион, а еще заложник. Боишься ты смерти или нет, твое положение очень шатко. Но я вижу, что человек ты с понятием о чести, и вижу, что ты рассказал мне о гуннах и о том, что они тебя послали, не просто так. Ты мне нравишься, и я бы даже мог тебя отпустить прямо сейчас. Только опять же, куда ты пойдешь? Останешься в Риме - тебя убьют. Пойдешь к своим - тебя убьют. Можно, наверное, скитаться и прятаться, но мне почему-то кажется, что это не для тебя. Что будет потом, если нам удастся вернуться, и сможет ли Рим перетянуть на свою сторону племена – это пока не самая большая проблема. Но если ты хочешь идти со мной – мне нужно понимать, что ты скажешь гуннам и как, когда они тебя спросят обо мне. А ты хочешь? - Я ведь не прошу, чтобы ты меня отпустил. - Аспург подумал, но говорить вслух не стал, - самая большая проблема не в том, удастся ли Риму перетянуть на свою сторону племена. Это вообще не твоя проблема, поскольку ты ее решить не можешь. И не моя. Самая большая проблема в том, как ты будешь говорить с гуннами. А что я им скажу ... это тоже не особо важно. Скажу, что ты видный римский военачальник, но дальше - проблема. Они не представляют себе, что кто-то сможет встать у них на пути. До сих пор они сметали все. Напугаешь их, или даже насторожишь, они тебя убьют. – Ну, чья это проблема – еще вопрос. И скорее твоя, чем моя, – говорит Луций. – Но об этом и правда можно подумать потом. А сейчас вот что. Вставать у них на пути я, конечно, не собираюсь. Речь не об этом, а о том, зачем меня послали. Рассказать им надо что-то такое, во что они поверят. История такая: меня послали узнать, как идет переселение готов в империю. В ходе этого отравили двух вождей - Алавива и Видериха. В Риме думают, что это сделали римские военачальники, которым выгодно, чтобы война с готами началась в ближайшее время. А я подозреваю, что это сделали гунны. Мне надо узнать, собираются ли они сами нападать на готов или нет, чтобы отвести подозрения от своих. Либо наоборот - не отводить. Вот если тебя спросят – такое можно им и рассказать. Что думаешь? Аспург пожал плечами. Он действительно не знал. - Может, тебя просто убьют за то, что ты заподозрил гуннов. Или сделают рабом. Или подвергнут пыткам. Или посмеются, как хорошей шутке. По этой части я плохой советчик. Представь себе, что ты говоришь с одержимым, который уверен, что все преграды на его пути надо смести. И которого не пугает ни жестокость, ни ... да вообще ничего. Как ты думаешь, его заинтересуют твои речи о каких-то готах? – Это ценный совет, – говорит Луций. – Я это обдумаю. И возможно, мне о готах говорить действительно не стоит. Посмотрим. Но не всегда сумасшедший тот, кто выглядит или хочет выглядеть сумасшедшим. Они отправили шпионить тебя, отправили Эохара, и наверняка из других сарматских племен еще кого-то – чтобы вы не сговорились врать им что-то одно. Они же послали Эохара туда, где был Руис, чтобы те действовали сообща. Это все не поступки безумцев, а очень хитрых и коварных людей. Как знать, может, ты прав, и они всего лишь сумасшедшие, и тогда мы обречены. Но если нет... Они-то сами знают, кто отравил вождей. А чтобы из-за этого казнили какого-то римского военачальника – я думаю, они будут в восторге от такой мысли. Просто потому что это будет означать, насколько они хитры. И тогда они меня отпустят, чтобы я сказал своим: нет, это сделали не гунны, казните его. Шансы есть. - Где-то за спинами воинов гуннов, может, и сидит царь, который умен и коварен, но я его не видел. И, чтобы то, что ты говоришь, дошло до его ушей или до ушей его помощников, надо хорошо продумать то, что ты будешь говорить. – Лучше не скажешь, – соглашается Луций. – Последний вопрос. Ты говоришь по-гуннски? Хотя бы немного. - Да. Знаешь, что я им скажу? - Что? - Что Рим не особо полагается на нечисть вроде готов, что его армия сильна и без их помощи, и что она будет крепким орешком. Но вожди Рима погрязли в междоусобицах. Если вбить между ними клин, может, и получится победить империю. И еще я скажу, что ты служишь одному из могущественнейших вождей. Идет? – Ну вот, – говорит Луций, – соображаешь еще лучше меня! И такую голову ты подставлял вчера под удары. Расточительно, расточительно! Идет! А вот еще... что касается языка. С нами поедет такая Фейруза Аль-Лахми, ты её видел, да? Она говорит по-гуннски. Якобы. Так вот, никому в отряде не стоит знать, что ты на нем тоже говоришь. Особенно ей. Он переводит дух. – Ну что же... знаешь, кто такие гладиаторы? Когда они спускаются на арену, они кричат Августу: "Идущие на смерть приветствуют тебя." Этот клич нам бы с тобой подошел, но мы свободные люди, а не рабы. Так что просто выпьем за удачу. Уж что-что, а она нам точно понадобится. – - За удачу.
-
По совокупности. С тобой чертовски приятно играть.
|
Спроси пана Болеслава: "А что тебе, пан, тогда больше всего в душу запало?" – и трудно ему было бы ответить. Пан вообще не любитель был перебирать воспоминания, любил в завтра смотреть, а не во вчера. Но эти того стоили. И если бы выдался у него момент, чтобы вспомнить об этой "скачке", он бы припомнил и приятную тяжесть тела, намекающую, что на тебе земная женщина, а не бесплотный ангел красоты. И глаза, затуманенные страстью. И ладони у него на груди, которые в кипящую страсть примешивали вдруг щемящую нежность к Лидке, в которой так и не растворилась за все годы наивная, искренняя девочка. И как соски их припадали друг к другу и щекотали друг друга. И больше всего, наверное, локоны на своем лице. Как они пахли, и как касались его, словно шелк какой, только ещё тоньше, ещё приятнее. Как закрывали от него весь мир. Как ускользнули с его лица самым манящим движением из всех возможных. И еще её эти "буду" и "не смогу", сказанные в изнеможении, но со всей силой. Ничего этого, конечно, забыть было нельзя. Нельзя было забыть и как он почувствовал подступающую дрожь, надвигающийся момент, когда уже волна перехлестнула через край, и сейчас обрушится, куда там собиралась, но еще пока зависла в воздухе, словно раздумывая. У него задрожали лопатки, замерло дыхание, и он почувствовал напряжение такое, как будто преодолевал невидимое препятствие вместе с этой волной и вместе с Лидкой. Приоткрытый рот застыл, глаза непроизвольно нашли её глаза, он почувствовал, как в предвкушении все у неё сжалось, и из груди его на выдохе пришел глухой, неясный стон, неожиданный, долгий и хриплый. И было странное чувство: как будто ты опустошен, всё отдал, что мог, но не пуст, потому что вместо отданного тебя заполняют благодарность, нежность и ощущение, будто тебе и в тебе всего в самый раз. А может даже чуть больше, чем тебе нужно, потому что еще немного нежности он пролил на неё, тихо гладя её обессилевшее, напитанное страстью тело: по спине, по бедрам, по тому месту, где над поясницей были две ямочки, по совершенным её ягодицам, по гордой шее и, конечно, по волосам. И слегка дотрагиваясь губами, снова и снова целовал её висок, к которому прилипла прядь волос.
– Хорошо, Лидка, что у тебя добрая душа, – сказал он задумчиво, уже отдышавшись, и снова обнимая её, лежащую рядом, за плечи. – . Была бы злая – ты бы таких дел наворотила! А так... Вот я пень деревенский, в походах разных, конечно, был, но что там увидишь? На войну съездить – это ещё не мир повидать. Но даже мне, – добавил он чуть, может быть, запальчиво, – как божий день ясно: можно и в Краков съездить, и целый мир обойти. А таких как ты больше нет, ни во дворце, ни на улице.
***
Хоть и не обладал Вилковский красноречием и мастерством оратора, но никогда прежде не жаловался на то, что не знает, как о чем-либо сказать. Если бывало такое, то он почитал вопрос не важным, заслуживающим махнуть рукой и забыть. А в других ситуациях говорил прямо и понятно. А тут не знал как прощаться. Потому что ну не мог он просто сказать: "Прощай!" – было бы это как-то, как будто в кабак зашел, напился вина, да и дальше поехал. Не мог и по-деловому сказать: "Ну все, договорились!" – это бы значило, что та часть, в кабинете, была важной, а здесь так, развлечение одно. Не мог сказать: "Буду любить до гроба!" – во-первых, он же женат, а жена – не крендель, в карман не спрячешь. А во-вторых, чего об этом говорить-то? Чего ей твоя любовь-то, где-то там, издалека, если ты прийти не можешь. Так, слова одни. А если сможешь – то и болтать об этом нечего. Тем более так напыщенно. Тут бы вот как раз пригодилось бы красиво расписать, как ему хорошо с ней было и замечательно, но таких слов он не знал, и получились бы они фальшиво. А фальшивых слов она и так в жизни наслушалась. Так и не придумал он, как словами выразить, что запала ему в душу женщина до самой глубины. Осталось только надеяться, что она это и так поймет. По выражению глаз человека, которому несказанно хорошо и все же одновременно очень грустно. По тому, как Болеслав осторожно дотронулся в последний раз (хотя кто знает?) до мягкой её щеки. По тому как не мог оторваться от её губ, когда в последний раз (хотя кто наперед ведает?) целовал её. Но кое-какие слова он все же произнес, уже почти совсем уходя. Вилковский спросил: – Лидка, а ты какие цветы больше всех любишь? Из полевых или из иных каких... Может, и правда не в последний?
-
Иногда один вопрос стоит гораздо больше самого изысканного монолога.
|
-
За стихи в обсужде. Хорошо создают атмосферу, и вообще неплохо написаны)
|
Луций молча кивает дочери. "Конечно, о ком же еще."
Дверь закрывается. Через неё слышится голос Луция. – Марк, послушай мой дружеский совет, как старшего младшему. Заведи детей обязательно! Ничто так не будет радовать тебя, как успехи твоих детей. Проводи с ними столько времени, сколько сможешь. Давай им пробовать что-то новое самим, не держи их взаперти. Пусть пробуют, пусть ошибаются, пусть набивают шишки и делают выводы. Но, Марк... Никогда не подвергай детей ненужной опасности, если можешь приложить силы, чтобы они её избежали! Запомни это. Теперь помоги мне, пожалуйста, подержать дверь. Гай, твой ход. Давай. Дальше Валерия может слышать, как к двери прикладывают доску и заколачивают гвоздями. – Валерия! Дочь моя! – кричит Луций сквозь этот стук. – Ты просила показать, как я работаю! Вот так. В основном я обманываю людей. И заставляю их выполнять условия сделок. Заметь, своё обещание я выполнил слово в слово – ты отправляешься в морское путешествие сегодня утром. Хорошей погоды на пути в Константинополь! Помни и о своих обещаниях. Я говорил, что тебе надо научиться заключать стипуляции, вот и урок – всегда помни, что самая скучная строчка в договоре часто бывает самой важной. Я написал матери письмо, она не станет больше тебя так донимать. Если не будешь глупить, уже в мае сможешь поехать в Александрию. Там лучшие философские школы, сможешь учить фарси, сирийский, да любой язык, какой захочешь. Не держи на меня зла, мне это решение далось не легко. И мне и так тут непросто. Все у тебя будет, дочь, просто наберись терпения. Но я ж не сумасшедший, чтобы добровольно брать тебя с собой к каким-то головорезам. Я тебя слишком люблю! Ты передай маме и братьям, что я здоров и что я их люблю тоже! И библию почитай, поговорим, когда вернусь. Счастливого пути! Теперь попрощайся с Марком, нам тоже пора отплывать.
Потом вручает Гаю письмо и хирограф. – Словами не описать, как я признателен. Вот это письмо для магистра Оффиций, вот это – для супруги. Сначала доставь мою дочь домой, там приди в себя, отдохни, и уже после на доклад к Софронию. Потом останься в городе под любым предлогом, хоть даже по болезни, дождись меня. Я решу вопрос. Сразу в схоле место не обещаю, но перспективы будут... Прибавка к окладу, прикрытие поинтереснее... обсудим, в общем! Вот хирограф, по нему получишь деньги от моей супруги. По дороге продовольствие бери в портах, а расписки оставляй на своё имя, но показывай мой хирограф в обеспечение сделки. Дочь мою от греха запирайте в каюте, когда будете причаливать. Ну все! Попутного ветра!
***
Уже на пристани он говорит, глядя вслед режущей носом воду Дуная лусории: – Повезло Гаю. Один случай на миллион. Марк, ты грузись на либурну, я догоню. А потом, когда тот уходит, произносит с расстановкой, обращаясь к сарматке: – Тамар, помнишь, я сказал, что тебя выслушаю, когда будет надо? Вот сейчас надо. Скажи, но только честно, я действительно плохой отец?
-
-
В основном я обманываю людей. Лол
-
Настоящий соколиный поворот
-
А ведь Луций ловко это придумал, я сначала даже и не понял.
|
Луций возвращается. Но сначала он лишь делает знак Тамар и Валерии ждать. Он пишет что-то, ставит печати, запечатывает послания с помощью воска. Потом заходит Марк, они обмениваются фразами и бумагами, и Луций снова уходит. Его снова нет довольно продолжительное время. Потом он возвращается и просит дочь подождать в другой комнате. Наконец, зовет их к себе. – Ну, – говорит он, показывая на стул перед собой. – Что там случилось дома? Какие там мама на тебя планы строила, не спросив отца? Хочу послушать.
Тамар к этому времени уже отложила лук и стрелу, так как поняла, что тревога закончилась. Впрочем, оружие все равно было у нее под рукой, а акинак на поясе. Аланка скромно прислонилась к стеночке, и за спиной Валерии улыбнулась своему мужчине. Молча и коротко.
Валерия терпеливо ждала. Следила за тем, как Луций работает, слушала вполуха, заинтриговано щурилась на Марка. Ей было интересно, она пыталась понять, что такого августейшего в их фамилии, и когда это что-то должно (и должно ли) пробудиться в Марке, и не становятся ли молодые, немного растерянные, но бойкие юноши вроде него Августами именно здесь, на Лимесе, в службе у такого человека, каким был магистриан. Её отец. Они ушли. Сами собой отсчитались в уме шаги, которые отец потратил на то, чтобы обогнуть письменный стол. Ей понадобилось больше. Полдня назад, когда она обыскивала этот самый кабинет. Сейчас Валерия вдруг поняла, что даже перепуганная, рассеянная, она тогда прекрасно знала, что и где будет находиться — и вещи лежали на своих местах так, как только отец их положил бы. От этого ей было неуютно вдвойне — как будто вломилась с кражей в собственный дом, — ну и стоны с потолка тоже делу не помогали. Валерия тайком покосилась на Тамар. Эта, значит? Любовница. Любовница! Валерия не назвала бы её красавицей, пожалуй, не по римским стандартам, а уж обаятельной она точно не была, но не оценить щедро отсыпанные природой — или богами, в каких бы варварка ни верила, — прелести было бы неправильно. И всё-таки она не могла взять в толк, что такого отец в этой дикарке нашёл. Ну очевидно, что помимо своих прямых обязанностей она ещё и умелый воин, раз охраняет её здесь и сейчас. Но было бы лучше, если б отец разделял тех, кто за него сражается и умирает, и тех, с кем он спит. Эти две вещи наверняка плохо сочетаются вместе. Мало он, что ли, поэм о любви прочитал? Не знает, чем они кончаются? Но такие мысли её скорее забавляли. Пока Валерия не воспринимала эти странные иллюзии о любви к её отцу всерьёз. И не могла себя заставить. Может, зря, но это будет видно. Сейчас у неё были заботы поважнее — как бы не уехать обратно домой в ящике с дырками и под охраной. Чтоб уж точно не сбежала больше. Она ждала и в то же время боялась, что отец её спросит прямо. Он вернулся и прямо спросил. — Да известно какие, — Валерия фыркнула, но послушно опустилась на стул напротив. — Когда она устанет выбирать мне партию? И считать, сколько детей я рожу и в каком возрасте. А? И кем они станут. И как она научит меня всему тому, что умеет сама, когда я уеду в дом своего будущего мужа. Я достаточно у неё научилась, — она недовольно сложила на груди руки, — в первую очередь, держаться подальше от сомнительных идей. И ты ещё делаешь вид, что не знаешь, о чём пойдёт разговор. Валерия неуютно посмотрела за окно, из которого она ещё совсем недавно прыгала на голову Архипу. Но не в Архипе уже было дело: Эвпатрид не показывался ей на глаза с тех пор, как её навестил сначала этот странный колдун, а потом и отец. — Она всё погубит. Всё, что у меня есть. Дочь ещё раз пытливо посмотрела на отца. Он должен понимать.
Луций подпирает рукой подбородок и слушает дочь. Он пытается понять, есть ли хоть капля смысла в её словах. – То есть дома все в порядке, никто тебя не обижал, никто не пытался с тобой ничего сделать. Мать просто что-то с тобой обсуждает и тебе это не нравится? – подытоживает он. – Поняяятно! Магистриан проводит рукой по лицу. Потом улыбается и качает головой. – Сбежать из дома и поехать на лимес искать меня – это по-твоему не сомнительная идея? – спрашивает он. – Из-за чего ты переживаешь? Не выдаст она тебя замуж, пока я не скажу. А думать, кем станут твои дети – это её обязанность, как мне кажется. Как это может тебе повредить или погубить? Он делает жест рукой, дескать, что не так-то? – Ну хорошо, сбежать из дома – я еще понимаю, так многие делали хоть раз в таком возрасте. Хотя, по-моему, по отношению к матери это довольно жестоко. Разве она заслужила подобный удар? Сколько тебя уже дома нет, месяц? Ты понимаешь, что она месяц засыпает в слезах с мыслью о тебе? Луций чувствует, что распаляется, что его руки лежат уже на столешнице и подрагивают почти как у Фейрузы. Он убирает их, сцепляет в замок. – Но тайком пробраться на корабль? Ну, это же опасно. Где бы ты там пряталась, в трюме с лошадьми? А только представь, что было бы, если бы ты корабль перепутала? Отвезли бы тебя в Галатию какую-нибудь и продали бы в рабство, и мыла бы ты ноги какой-нибудь третьей жене шахиншаха до конца жизни. А я бы даже не знал, где тебя искать. А если бы Архип сегодня тебя не ловить начал, а из лука бы стрельнул? Это все не сомнительно? Магистриан качает головой. – Ну ладно, я, кажется, задаю вопросы, на которые у тебя нет ответов. Ты еще хочешь мне что-нибудь сказать, прежде чем я решу, как с тобой поступить? Звучит-то как... как будто он сейчас приговор зачитает. А ведь это дочь, а не Архип какой-нибудь. "Зато четко и понятно".
Тамар по прежнему изображала предмет мебели. И ее силы воли вполне хватало на то, чтобы не улыбаться. Пускай между собой все решат, родная кровь, как никак. Но то, что Луций мягко отсчитывает эту глупую девчонку, которая так смешно пыталась ее пугать, было приятно. Аланка не понимала, с чего она вообще решила отправиться в такое путешествие от матери к отцу? Не иначе как, хм, шило в заднице, а может, и в совсем другом месте, совсем рядом с тем, на котором сидят. Тамар надеялась, что солнце и ветер быстро рассеют сгустившиеся черные тучи на синем небе. В смысле, Луций отправит озорницу домой, а она помашет ей рукой "на дорогу".
Валерия слушала проповедь отца смиренно, но совершенно спокойно. Похоже, он не сказал ничего из того, о чём она ни думала бы сама. Она уже успела себя и похвалить, и проклясть не раз за всё то время, что добиралась сюда. И плакала не раз, и улыбалась. И даже поворачивала назад. Только чтобы снова броситься как можно дальше от дома, уверяясь, что так ей будет лучше. Уверенность её с каждым днём только росла. — Конечно, мать рыдает, — Валерия отметила это холодно. — Но мне-то что с этим делать? Я должна всё на алтарь бросить, чтобы вы двое за меня радовались, чтобы хвастали своим друзьям, в каком богатом доме я живу, и как ваши внуки разбивают друг другу носы за дедовскую спату? А я не хочу. Она мягко вздохнула, удерживая голос, посмотрела на свои руки. Потом на руки отца. Затем снова заглянула ему в лицо, заставив себя выдержать его взгляд. Пусть видит, что она перед ним не дрожит. — Стала бы рабыней, ты говоришь. А ты привык считать, я свободная. По закону так. А я шагу не могу ступить без присмотра. И решать ничего не могу. Вы за меня всё решили. Хорошо тебе говорить, что ничего мама без твоего ведома не сделает. Как будто не видишь, что ты тоже часть всего этого. Так привык решать всё за других, что уж забыл, как решать за себя. И знаешь, что? Даже если б Архип меня застрелил, ты бы счёл, что это его ошибка. Или охраны, которая меня не заметила. Но ты и мысли не можешь допустить, будто она могла быть моей. Бред какой, да, папа? Я же ничем не владею, не владею своей жизнью. Ты прав, я бросилась на сомнительную идею. Но она моя, а не твоя и не мамина — впервые у меня есть что-то своё, пусть это и всего лишь глупость. Она молчала несколько секунд, решаясь, стоит ли ему говорить. На её мирном лице ясно было написано: «дай мне продолжить». Это уже не жалоба балованного ребёнка, папа. Это торги. Давай торговать. — Я не хочу больше участвовать в этих её планах на мою жизнь. Но говорить об этом с мамой я не могу. Я могу обсудить с ней всё на свете, я говорю с ней, когда мне весело и когда мне больно, ты, может быть, ещё помнишь. Я говорю с ней. Но не об этом, она просто не может меня понять. А ты сможешь. Поэтому ты здесь, а не там, — повторила она недавние слова. — Не дома. Я не хочу там оставаться, в четырёх стенах. Я хочу увидеть мир. Хочу стать философом, учить языки. Хочу узнать, почему я... такая. Хочу пройти по пути Александра до самой Индии, и даже дальше. Я хочу вернуться домой через десять лет и сказать ей: всё не так, мама. Мир не такой, как ты меня учила.
"Ну, не так все плохо," – думает Луций. – "Могло быть и хуже." – От обвинений матери мы перешли к упрекам отцу в том, чего он даже не совершал, – усмехается Луций. – Замечательно. Итак, ты хочешь путешествовать и считаешь, что это достойная цель, оправдывающая слезы твоей бедной матушки. Прекраааасно! Но я понимаю. Тут действительно есть и моя вина – бывай я дома чаще или не служи во всяких диких местах, я мог бы брать тебя с собой, да. Хотя надо сказать, цели у тебя довольно противоречивые – нигде лучше, чем в столице ты не познаешь ни философию, ни языки. Здесь, на Лимесе – только холод, злоба и опасности. Он думает. – Ладно. Что если я приму такое решение. Я сейчас как раз отправляюсь в путешествие до Данаприса, весьма опасное. Сначала мы пойдем морем, затем оставим корабль на берегу и двинемся по суше. Я не могу подвергать тебя всем опасностям этого пути, больше того, моё задание – государственная тайна. Но теоретически – теоретически! – мог бы взять тебя с собой до места стоянки, которое, конечно, будет охраняться. Вообще-то даже это – полное безрассудство, но! – Луций поднимает палец. – Из любого положения можно извлечь выгоду. У меня есть новый помощник, Марк Аврелий Контаренон. Он очень умный, очень знатный, очень начитанный и с хорошими перспективами. Ученик Фемистия между прочим, если тебе это о чем-то говорит. Никаких армейских замашек – достойный римлянин, из старой знати, начитался о республике и рвется служить, вместо того, чтобы прозябать в столице. В общем, хорошие перспективы у юноши. Перфектиссим, но понятно, что если не наломает дров, будет сенатором. Я хочу вас познакомить, ну, не так по-дурацки, как вы уже познакомились, а как подобает. Что ты думаешь об этом?
— Не обижайся, — Валерия улыбнулась в ответ. — Ты, может, не привык, когда тебя упрекают. А мы давно не разговаривали, — она стала серьёзна, как только речь вновь зашла о её «бедной» матушке. — Я оставила ей записку. Она знает, как можно было этого не допустить, но пусть себя не винит, это только подтвердит мои слова. Пусть не думает, что только она за всё в ответе. Хоть она всё равно будет, и это меня раздражает. Затем Валерия слушала отца. Да, да, так и есть. Противоречивые цели. Пат тоже всегда ей об этом говорит, напоминая, что она вся из противоречий, что хаотичность и своеволие — плохие соседи, и в них главная её слабость. Но и сила, наверное, тоже. Будь она порядочной и послушной, не сидела бы сейчас здесь. — Я предпочла бы учиться в Александрии. Но для этого мне тоже пришлось бы сбежать из дома, чтобы сперва найти тебя. Даже зная, что ты мог бы согласиться, мама предпочтёт сказать, что нет, и дома мне будет лучше. Мне уже не будет лучше там. Мне тесно в её опеке, я не понимаю, почему ей так важно вцепиться в меня, взять, поставить туда, где ей удобно. Что это? Старость?.. Едва заметно она повернула голову, но глаза выдали её, когда попытались заглянуть за плечо, сообщая Луцию, что дочь не забыла, где сейчас стоит его молодая рабыня. Ничего, пусть слушает. Валерия вернула взгляд отцу, бесстрастным. — Я только что сказала, что мне не нужен ваш договорный брак, а ты снова предлагаешь мне... Кх-х, — из неё вырвался не то хрип, не то стон. Бросив руки на колени, Валерия сгорбилась над столом, ткнувшись в спинку стула позвонками. Торговаться с людьми тяжело. И тем более с папой. А ей и предложить особенно нечего, кроме своих «сомнительных идей» и угроз о том, что снова сбежит, если только он отправит её домой. Но угрозы она решила припасти на крайний случай. — Ладно, если таково твоё условие. Похоже, проход до Данаприса у неё есть. А там придётся торговаться снова. Может, к тому времени Марк Аврелий будет на её стороне. Валерия тихо улыбнулась. — Я согласна.
– Да не спеши, – усмехается Луций. – Я еще условий не назвал. Ты вот говоришь, что хочешь решать сама, ну что ж... тогда пусть это будет действительно решение, а не так, разговорчики. Раз ты считаешь себя уже достаточно взрослой, сделаем все по-взрослому – заключим стипуляцию, устный контракт. Заодно научишься. Обычно он заключается при свидетелях, но мы же отец и дочь, так что, очевидно, никто из нас не будет нести такое дело в суд. Стипуляция заключается очень просто. Я говорю, что обещаю то-то и то-то, говорю, какие ставлю условия, и спрашиваю, обещаешь ли ты их выполнять. Чтобы контракт был действительным, ты должна сказать "Я обещаю выполнять эти условия." И пожалуйста, отнесись к этому серьезно. Других условий я тебе не предложу. Приступим. Луций встает. Голос у него спокойный, без напыщенности, но говорит он с расстановкой. – Я, Луций Цельс Альбин, обещаю, что ты, моя дочь, Валерия Цельса Альбина, примешь участие в морском путешествии, которое начинается завтра утром. Я ставлю три условия. Первое: Ты больше не будешь уходить из дома от меня или от матери без нашего согласия. Второе: Отныне и до твоей свадьбы в твоих путешествиях тебя будут сопровождать выбранные или же одобренные мной люди. От них ты тоже не будешь скрываться без их согласия. Третье: По окончании путешествия, если Марк Аврелий Контаренон посватается за тебя и я сочту его подходящим женихом, ты серьезно рассмотришь его кандидатуру, а если ты откажешься либо он не сделает такого предложения – я выберу другого жениха, и этот выбор ты примешь с покорностью, как окончательный. Если ты нарушишь хотя бы одно из этих условий, я накажу тебя как сочту нужным, вплоть до удержания дома взаперти до самой моей смерти. Валерия Цельса Альбина, обещаешь ли ты соблюдать эти условия?
— Ах, вот оно что, — Валерия выпрямилась. Снова положила руки на стол. — А ты любишь заключать эти стипуляции, да? Вот только я не Архип, и из одного страха перед тобой соглашаться ни на что не буду. Но давай посмотрим, — она стукнула по столу ногтем, — первое условие выглядит разумно: я понимаю, что заставила вас поволноваться. Валерия подозрительно оглядела вытянувшуюся перед ней фигуру отца. В детстве он казался ей выше, он казался ей исполином, нависал на нею, как гора, — а потом склонялся, протягивал к ней руки, и оказывалось, что они тёплые и добрые. — Сразу за этим ты говоришь о каких-то возможных «путешествиях», это мило, милая надежда, что вы будете меня в них отпускать. Только я бы не сбежала, если бы могла уходить из дома, просто спросив. И я знаю, что этого не будет. Возможно, эти несколько дней в море будут моим единственным приключением, после которого станет, как было. Несколько дней на тесном корабле, полном народу, где я, возможно, даже из каюты выходить не буду — потому что как же так, опасно, на палубе солдаты, вдруг что, вдруг свалишься за борт, вдруг зашибёт снастями, — а после этого всё кончится. Мы приплывём в Данаприс, где твоё обещание будет выполнено, а я буду вынуждена до конца своих дней спрашивать разрешения, как мне жить. Ты выберешь мне мужа, который станет мне указывать после тебя. Удобно, да? Неплохой обмен. И всё это — всего-то за койку на корабле, с которого я уж точно никуда не денусь. Она снова постучала ногтями по столу, теперь уже нетерпеливо. Что это за сделка такая? Может, проверка? Может, шутка? Отнесись, говорит, серьёзно. Серьёзно! Как будто он делает ей серьёзное предложение! — Я рассмотрю твоего Марка, надо же какое серьёзное дело. Я только этим и занимаюсь последний год. Одним больше, одним меньше... Но скажи мне вот что: тебе самому не кажется, что предложение не равноценно его стоимости? Ты мне предлагаешь всё тот же контроль над моей жизнью в обмен... на что? На путь через море? И только? И ты ожидаешь, что я не захочу нарушить нашу стипуляцию? Хорошо, это твои условия, и ты не дашь мне других. Но ты мог бы расширить обязательства хотя бы? Тогда я соглашусь. Веришь ты мне или нет, но до Данаприса я и сама добраться смогла бы. Сюда же добралась.
– Я не то что люблю, но опыт показывает, что без них никак, – пожимает плечами Луций. – Но хорошо, я рад, что ты решила обсудить все сразу. Это зрело. Во-первых, с чего ты взяла, что я не буду тебя никуда отпускать? Почему ты думаешь, что мне это зачем-то нужно? Индия, возможно, перебор, но вот в Антиохии, в Александрии, в других городах, безусловно стоит побывать. Но даже и Индия... Просто начинать нужно с обозримых целей, Гай Юлий тоже не в шестнадцать лет Рубикон перешел. Александр не с Индии начинал, к твоему сведению, он там закончил, и очень плохо. А сначала он был солдатом в армии своего отца, и очень хорошим. Во-вторых, почему ты думаешь, что мне выгодно, приятно, или по какой-либо причине нужно, чтобы ты зачахла дома или стала женой какого-нибудь напыщенного болвана? Почему ты думаешь, что твое счастье для меня – пустой звук? Это обидно. Да, я мало бываю дома, но такова моя служба. А ты, вместо того, чтобы ругаться с матерью, могла бы и мне написать. Никогда не делишься со мной тем, что у тебя на душе! Ты хоть в одном письме мне писала, что хочешь куда-то путешествовать, учить философию и так далее? Нет. Твоё решения – это сразу агрессия, "вот вам ваше мнение, подавитесь им, мне на него плевать". На агрессию, девочка, я отвечу агрессией, не сомневайся. Всегда. И такой, что мало тебе не покажется. Луций говорит последнюю фразу почти сквозь зубы, затем возвращается к нормальному тону. – В-третьих, я твой отец. Давай пропустим ту часть, где я буду брюзжать, что я тебя зачал, вырастил и накормил. Ладно, ты хочешь, чтобы твоё мнение учитывали. Это понятно, хотя немного своевольно, но, пожалуйста, оставь мечты, что ты будешь всё решать сама. Этого не будет, пока я жив. Решения, куда ты едешь, а куда не едешь, принимать буду я. Да, я буду учитывать твои желания, но пока ты – часть моей семьи, большего не жди. Это видно даже по тому, какую чушь ты только что спорола. Сюда ты добралась, потому что двигалась по территории Империи. По хорошим дорогам, через цивилизованные города, с возможностью всегда сказать: "Руки прочь, я дочь Императорского агента." За лимесом ты бы одна не прожила благополучно и недели. Я не говорю о том, что тебя бы там убили, похитили или изнасиловали – я уверен, что ты бы до этого даже не дожила. Ты бы умерла от жажды и голода или тебя задрал бы медведь. Послушал бы, чья ты дочь, а потом сожрал. Судя по тому, какую одежду ты выбрала для путешествия в марте, ты просто не представляешь, что такое передвигаться в по-настоящему дикой местности. А главное... Магистриан поднимает руки. – Что, ну что ты хотела увидеть на этом Данаприсе? Реку? Лес? Диких людей, с которыми даже поговорить не сможешь? Там не философы живут! Там живут племена головорезов, которые ненавидят Рим. Я понимаю, что ты хочешь увидеть все своими глазами, но поверь, не надо совать голову в осиный улей, чтобы догадаться, что это тебе не понравится. На свете есть много прекрасных и удивительных мест, куда действительно стоит отправиться. Я же не против. Но лучше бы выбирать такие, чтобы при этом не сдохнуть. Ты же вот не хочешь поехать в Британию почему-то? Ну так и правильно. Не всякий запретный плод сладок, пойми. Иногда это просто горькая, ядовитая дрянь. Он качает головой. – А насчет мужа, знаешь ли, я даю тебе выбор – ты бы была благодарна за это. Мне в моё время выбора не дали. И ничего, как-то пережил. И знаешь, я понимаю, зачем Август так поступил и никогда его за это не поносил, даже в мыслях. Но понимаю и то, как принять это бывает сложно. И я даю тебе выбор, а ты отмахиваешься от меня, как неразумное дитя. Луций вдруг смотрит на неё с грустью, а потом в стол. – Мне сегодня доставили письмо, – тихо и медленно говорит он. – В нем было написано, что ты исчезла. А у меня столько врагов. И каждый может быть опасен для тебя. Я такое... Ммм... – издает он звук, как будто внутри что-то колет. Он смотрит на неё. – Да, путешествия опасны. И поэтому их я буду контролировать. И да, свадьба – это очень важно и играет роль не только для тебя, но и для меня, для твоей семьи, для братьев. И поэтому её я тоже буду контролировать. Будут у тебя хорошие идеи – я к ним прислушаюсь. Он выдыхает. – Что ты там расширить хотела? Ну, давай, если хочешь, установим какие-нибудь разумные места для путешествий. Александрия пойдет?
— Я знаю, — Валерия кивнула одновременно на всё. — Я просто... Она не могла даже осудить этот его выпад в ответ на её «агрессию». Валерия правда сделала ему больно — и поняла это по его лицу, когда Луций сказал про письмо. Она и хотела, конечно. Хотела уколоть, а когда это произошло, вдруг поняла, что чуть не пронзила. Что бы с ним стало, если бы она и правда пропала без вести? Перетряхнул бы всю Империю, чтобы её найти? Смирился бы? Кого бы винил? Себя? Мать? Лимес? Рим? Не уж нет. И уж точно не её саму. — Просто... — она сглотнула, пытаясь промочить сухость в горле. — Ты говоришь обо всех этих прекрасных местах. И всё это так разумно. Но мне некуда было больше пойти... только сюда. В осиный улей. Понимаешь ты? И я не выбирала эту одежду. Она... не моя. Моя старая совсем испортилась. Говорить о том, что старая была ничуть не теплее, сейчас было не обязательно. Валерия только сделала такую гримасу, мол, выживала как могла. И уж точно не пользовалась его именем, чтобы проходить посты и ворота. — Я же сказала, что присмотрюсь к твоему Марку, хватит, — Валерия опять приняла защитную позу, сложив на груди руки. Ей начинало казаться, что она уже не знает, куда их деть, как будто её и правда поймали на воровстве. — Хватит про свадьбу. Ты представишь нас, а дальше я сама разберусь. И я буду серьёзна, как ты просил, если ты правда готов пойти на небольшие уступки для меня. Александрия, Антиохия — это здорово, но ведь это потом, да? А сейчас? Ты хочешь, чтобы я сидела под охраной в порту? В лагере? Почему я не могу отправиться с тобой? Я хочу посмотреть, как ты работаешь. Я хочу научиться. И Марк будет с тобой тоже, верно? Это хорошая возможность нам сдружиться. Ты говоришь, надо начинать с малого: я могу тебе помогать. Во всём. Хорошо, Александр начинал со службы в армии своего отца. Чем я хуже?
Луций внутренне содрогается при мысли, что Валерия будет ему помогать. Он очень тяжело вздыхает. Нет, он не хочет ей рассказывать, как он работает. – Может, не ты. Может, я хуже, – говорит он после паузы. – Я не Александр, и у меня нет многотысячного войска. У меня тут тридцать желторотиков, один толковый ветеран и пара бестолковых варваров. И вот Тамар еще. Маловато для покорения стран и континентов. И я не знаю, как нас там встретят. Может, мы высадимся, а в нас сразу стрелы полетят. Не даю тебе обещаний, которых не могу сдержать, вот и всё. Не знаю, как там будет. Он вдруг злится. "Сама она разберется!" Она, которая могла становиться невидимкой, попалась деревенскому дурню. – Я почему за тебя так беспокоюсь. Ты же ничего про нас не знаешь. Небось думаешь, что эта "невидимость" дурацкая – благословение или дар. Бедная моя девочка. Это проклятье. Я не знал, что оно передается в первом поколении, мне говорили, раз в несколько поколений. Да я вообще!.. Лицо его на мгновение ожесточается. – Да не знал я вообще ничего. Пока меня не убили. Вот! Смотри! Он отодвигает тогу так, чтобы видно было шрам напротив сердца. – И знаешь, что я узнал? Я узнал, что для таких как я, для таких, как ты, там... особый ад. Просто так. Ни за что. За то, что мы есть. Там... В этот раз лицо Луция дергается, его на мгновение перекашивает гримаса то ли отвращения, то ли ужаса. – Я не смогу описать тебе, как там. Я не поэт, да там и не поэзия нужна. Но знаешь что? Представь, что тебя пытают и ты умираешь на пытке. А потом попадаешь туда и думаешь только об одном: "Господи, почему я не прожил на пыточном столе еще хотя бы минуту, прежде чем сдохнуть! Верните меня туда! Верните хоть на минуту." Что-то в этом роде. Я выбрался оттуда чудом, так получилось, но тебе такую возможность вряд ли дадут. А я... я не знал, что ты тоже... Прости, не хочу тебя пугать, но не могу уже молчать. Он молча разглядывает свои руки. – Говорят, – начинает он размеренно, – что можно избавиться от проклятья. Говорят, если вести праведную, хорошую жизнь, то можно. Но для меня было уже поздно, я узнал всего несколько лет назад. А ты... ты хочешь мне помогать. Ох, дочь, не берут на такую службу праведников! И мой тебе совет – завязывай с глупостями. Не рискуй зря, ради чепухи. Рискуй только ради чего-то стоящего. Не ради дурацкого Данаприса. Потому что цена – очень высокая, а надо прожить долго, чем дольше, тем лучше. Там кроме воспоминаний ничего хорошего уже не будет. И я об этом думаю, когда говорю, что хочу всё контролировать. Не потому что я злобный вредный старикашка. Хотя, может, я и правда злобный и вредный? Ну, может и так. Только пока не старикашка, и пока силы есть, я тебя буду ограждать от опасностей. Всеми средствами. Он проводит рукой по лицу. – Но твою просьбу я исполню. Хочешь посмотреть, как я работаю? Покажу обязательно. Сомневаюсь, что тебе понравится, ну да ладно. А пока скажу вот что – мне сейчас некогда тебе все с начала до конца рассказывать про нас. Но у тебя на корабле будет библия. Прочитай в книге Бытия про нефилимов, внимательно прочитай. И еще откровение от Иоанна. Потом обсудим. Ну, и с Марком можешь обсудить, хотя он не в курсе, конечно. И не пользуйся ничем нечеловеческим, если твоей жизни не угрожает смертельная опасность. Люди могут не понять и сожгут тебя. И всё, конец. Луций играет желваками. Может, представляет, как это происходит, а может, думает о чем-то другом. – Ладно. Я вношу про Александрию и Антиохию, поездки до твоего замужества. И перезаключаем. Идет?
Тамар не нравились все эти торги. Она вообще, когда сопровождала Луция на его многочисленных переговорах похожих на обычные разговоры ни о чем, и разговорах, которые оказывались переговорами, часто и быстро теряла смысл слов. Запутанных, непонятных, со вторыми и третьими смыслами, темных, как лесная чащоба после вольной степи и извилистых, как след ползущей змеи. Причем этим страдали и римляне и персы и евреи и армяне. Нет, конечно, обычные легионеры были простыми парнями с простыми и незамысловатыми желаниями, вот только Луций-то общался совсем не с ними, им он просто приказывал. Вот и сейчас отец и дочь плели словесную паутину, а она злилась, ну, немного. А ведь в их священной книге было написано, Тамар не могла процитировать точно, но смысл был простой, "будет слово твое да или нет, остальное от лукавого". Но даже лучшие из римлян, оставались римлянами, волка не переоденешь в собачью шкуру. И, пока все шло в тому, что эту "желающего странного" колдунью, Луций возьмет с собой. И она будет мозолить ей глаза и раздражать еще весь морской путь. Вот только и Валерия, и Луций, который прекрасно понимал опасности Лимеса, но умом, а не душой и не шкурой, кое-что не учитывали. Пришлось Тамар вмешаться. Хоть она сильно этого не хотела. Вот только ее мужчина уже достаточно страдал. И она не хотела, чтобы к этому добавились страдания от потери дочки. Пусть она и была дерзкой и кусачей волчьей сучкой. Поэтому Тамар дождалась небольшой паузу в разговоре, пока Валерия обдумывала новые условия и вмешалась. – За дневной переход алан с полным вооружением одвуконь легко делает семьдесят mille passus в день. Если торопится, то больше. Вряд ли хунну хуже. Мы пойдем вперед. А они легко могут оказаться сбоку и сзади. Лагерь не будет безопасным местом. И корабль не будет.
Луций смотрит на Тамар очень устало. – Хватит! Я тебя выслушаю, когда сочту нужным.
Мысль о том, что Валерию безопасней оставить здесь она оставила додумывать Луцию. Всегда хорошо, когда мужчина сам принимает правильное решение. Нужно только его немного подтолкнуть в нужную сторону. И фразу, что Валерию не убьют, зато она научится доить коз и кобылиц, Тамар проговорила про себя, не пустила на язык. Тамар кивнула стриженной головой в ответ на слова Луция и снова замолчала. Можно это обсудить и потом, в постели.
Сложно было оторвать взгляд от шрама на отцовской груди, даже когда его снова скрыла ткань. И сложно было подавить рвущийся наружу возглас — удивления, испуга, сочувствия. Боли. — Больно было? — только и сказала она, неспособная сразу осмыслить всё, чем отец поделился с ней. — А сейчас? Сейчас болит? «Мне жаль, — ей так хотелось поделиться этим. — Мне жаль, что ты не знаешь». Кажется, время, которое им нужно было провести вместе, безвозвратно утеряно. Время, за которое он бы объяснил ей всё, а она показала ему, зачем так рвётся на край мира. Он ничего о ней не знал, считая, что может устроить её жизнь в Константинополе или где бы то ни было ещё, и она будет счастлива там. Для девочки, которая видела, как плетутся сны, которая танцевала с духами в иных мирах, проводники и друзья которой — посланники ангелов и богов, ни одно место в Империи и ни один людской союз не принесёт удовлетворения и счастья. Может, она безумна? Общается с выдуманной птицей и думает, что умеет становиться невидимой. Тогда неудивительно, что Архип легко её поймал. Может, безумен отец? Побывал на краю гибели и в бреду увидел ад. И может, библия только подкрепляет его бред, а молитвы Афродите и её укрепляют в безумии всё сильнее? А может, они уже в аду, просто не понимают? А если нет, то как же им прожить праведную жизнь? Кто ей объяснит, кому верить? — Я верю, папа, — всё равно тихо добавила Валерия. — Я верю тебе. Магистриан не спрашивал дочь об этом, но сейчас это нужно было прежде всего ей. Она благодарно улыбнулась, когда он сменил тему и продолжил, как ни в чём не бывало. Да, стипуляция. Сейчас им нужно договориться о главном, а со странностями они решат все вопросы потом. После того, как она выполнит своё первое задание и узнает о себе больше. — Александрия и Антиохия, поездки до моего замужества, вноси, — повторила она за отцом, поднимаясь и наградив встрявшую Тамар громким смешком. — И что я могу сопровождать тебя в работе и помогать по мере своих сил и на твоё усмотрение. Идёт.
– Больно? Нет, чепуха, – отвечает он вдруг вполне серьезно. "Показал слабость, показал, что у тебя гора на плечах. И все. И поехало. И тут же окажется, что тебя пожалеть надо. Да не меня надо жалеть. Меня уже пожалели, когда после Мурсы башку не отрубили. Спасибо. Наелся я такой жалости." – Хорошо, что веришь. Тебе же лучше. Теперь давай балаган закончим. Хочешь быть солдатом? Солдаты подчиняются приказам и не задают вопросов, их ценят за это, а не за храбрость. Храбрость – это так, для красивой истории и венка. Запомни. Ну и раз на моё усмотрение, то и вносить нечего. Что на моё усмотрение – то на моё. Будет нужно – поможешь. Нет – лучше не мешай. Я не горшки леплю. Я обманываю и убиваю людей. Всё. Луций повторяет условия слово в слово. – Я, Луций Цельс Альбин, обещаю, что ты, моя дочь, Валерия Цельса Альбина, примешь участие в морском путешествии, которое начинается завтра утром. Обещаю, что до замужества ты совершишь поездки в Александрию и Антиохию. Я ставлю три условия. Первое: Ты больше не будешь уходить из дома от меня или от матери без нашего согласия. Второе: Отныне и до твоей свадьбы в твоих путешествиях тебя будут сопровождать выбранные или же одобренные мной люди. От них ты тоже не будешь скрываться без их согласия. Третье: По окончании путешествия, если Марк Аврелий Контаренон посватается за тебя и я сочту его подходящим женихом, ты серьезно рассмотришь его кандидатуру, а если ты откажешься либо он не сделает такого предложения – я выберу другого жениха, и этот выбор ты примешь с покорностью, как окончательный. Если ты нарушишь хотя бы одно из этих условий, я накажу тебя как сочту нужным, вплоть до удержания дома взаперти до самой моей смерти. Валерия Цельса Альбина, обещаешь ли ты соблюдать эти условия? Голос его звучит глухо и устало, но чувствуется, что слова он обдумал заранее и не путается.
— Я обещаю соблюдать эти условия, — голос Валерии прозвучал громко и отчётливо. Может быть, чуть громче, чем требовала обстановка небольшого кабинета, где заключалось первое её серьёзное соглашение. Но это же неплохо? Ну, для солдата-новобранца. — Теперь что?
– Теперь всё, – говорит Луций. – Стипуляцию заключили. Теперь так, детали. Во-первых, у меня есть два корабля. Я собирался взять один, но возьму оба. Поедем на втором – для безопасности. "Придется раскошелиться на провизию, но для безопасности родной дочери – не вопрос," – думает он. – Объясняю. Лусория быстрее и поменьше, чем либурна, если нападут пираты – сможем отойти на безопасное расстояние, а они примут бой, потому что атаковать будут больший корабль – больше добычи. Кроме того, со мной в поход едет некая Фейруза Аль-Лахми. Очень темная личность, которая проявляет к тебе интерес. Я пока не разобрался, почему, а что от неё ждать, мне непонятно. Да и, честно говоря, что от тебя ждать, не совсем понятно. Если не приведи Господь она попробует на меня через тебя давить... может у нас с ней некрасиво все получиться. Поэтому так сохраннее. Во-вторых. Луций усмехается. – Воспользуюсь сразу же вторым условием. Наверное, возьмем с собой Марка, чтоб тебе было нескучно, и Тамар. Подумаю. Но Марк – человек умственного труда, а Тамар – мой телохранитель. А тебе нужен свой. Поэтому есть тут в городе один агент, что называется, на дослуживании. Как настоящий агент он карьеры не сделал, поэтому протирает тут штаны, строчит отчеты под прикрытием. Гай Кальвин Эфиций. Я его сдерну сейчас с места. Он будет тебя сопровождать и защищать. Сильно стеснять не будет, разве что в случае крайней необходимости. Он вообще бодрый мужичок такой, в армии служил, с оружием умеет обращаться. Просто не повезло ему один раз, а выкрутиться не смог, вот и не задалась карьера. А так бдительный. Есть такие люди: бдительные, но никогда выше супернумерария не поднимаются. Серьезно, не осложняй ему жизнь. Для него это последний шанс достичь чего-то большего, чем изображать торговца горшками в забытой всеми дыре и писать бумажки, которые никто не читает. Будь немножко милосердна. Что еще? Он вспоминает. – Ах да! Куплю тебе утром рабыню и нормальную одежду. Рабыню чтобы там за прической следить, да и просто чтобы было кого послать по мелкой надобности. Если очень хочешь... Фух... Ты же у нас все решать хочешь... Слушай, не против, если я сам их выберу? Я знаю, знаю, что ты сама хочешь все решать. Но отплыть надо пораньше, некогда долго возиться. Луций выглядит измученным.
— Фейруза? Почему... ах, — Валерия удивлённо вскинула брови, чуть не упустив, что отец сам не знает, почему она так интересна этой Фейрузе Аль-Лахми, и только что это подтвердил. Кажется, это здорового его насторожило, и Валерия поспешила заверить: — Я буду с ней настороже, когда мы причалим. Так странно. Казалось, их с отцом первая встреча случилась совсем недавно, но столько всего уже успело произойти. Пат не сообщал ей ни о какой подозрительной Фейрузе. Почему отец назвал её «тёмной личностью»? Как-то это слишком... расплывчато и загадочно для него, Валерия скорее ожидала бы более однозначной оценки. И где Эвпатрид пропадает, почему его до сих пор нет? Ведь не могло же так быть, что... что... В затылок тонко укололо чувство растерянности. Страха. Она ведь не такая же, как они, эта Фейруза? Пат ведь не мог ей попасться? Это объяснило бы... Это бы всё объяснило — но Валерия не желала верить такому объяснению. — Я... Да, — она задумчиво кивнула, прежде чем снова опуститься на стул. — Я об этом и говорю, я согласна. Если хочешь, чтобы мы с Марком тесно пообщались, то где найти условия лучше, если не в тесноте лусории, верно? Да и времени у меня немного, не хочется терять его зря, — ожидал ли Луций или нет, в этот раз его дочь не проявила и намёка на сарказм или недовольство. Стипуляция заключена, она её сама скрепила, так что куда уж тут рыпаться, но похоже, что из отпущенного ей срока до маячившей на горизонте свадьбы Валерия теперь решила выжать максимум. — Конечно, выбери рабыню на свой вкус, — она дёрнула плечом, за которым стояла Тамар, — только посмышлёней, не полную дуру, чтобы самому простому не приходилось учить. Ну, как ты умел дома. Бдительного, но неудачливого вояку Валерия никак не прокомментировала. Только пожала плечами в ответ на просьбу быть милосердной: «это уж как получится, пап». — Осталась одна вещь, которую я хочу понять, — Валерия ткнула пальцем за спину. — Она, видимо, всё уже знает? «Оттого такая важная, что лезет в наш договор без спросу? И забывает называть тебя господином, а меня госпожой и подавно? И ты ждёшь подчинения от меня — но не требуешь от неё?» Столько всего ей хотелось сказать, но распинать отца перед рабыней было бы странно. Тот своей же Тамар приказал бы её высечь — и был бы десять раз прав. Но что это такое? Что это? На что это похоже? На то, как что-то вышло из-под контроля. И этим чем-то её отец, по всей видимости, в полной мере уже не управляет. — Ты ей очень доверяешь. Это на тебя не похоже. «А ты сама-то знаешь, похоже — это как?»
– Я рад, что ты меня понимаешь, – кивает Луций. Выслушивает остальные вопросы. "А девочка-то права. Казалось, Тамар можно жечь огнем и колоть железом – не скажет. А увидела брата – и чего-то там ему наболтала. Ключик найдется к каждому – тут она права. Но это, в общем, и не такая великая тайна." Усмехается. – Она знает столько, сколько ей положено, чтобы меня охранять. Марк знает столько, сколько ему положено, чтобы мне помогать. Я знаю столько, сколько мне положено, чтобы выполнять мое задание. И так далее. "Проснись, дочь. Мир – это иерархия. Не свободен никто." – Доверие – не зло, и не благо. Доверие – это соль, его бывает слишком много и слишком мало. А то, что не похоже на меня... что ж, я могу быть только рад твоим словам – значит, с годами я не стал предсказуемым. Теперь, если мы закончили, Тамар проводит тебя в команту, в ту, справа по галерее, и будет стоят на страже, пока я не пришлю караульных. Опасность вроде миновала, но знать наверное нельзя. Ещё я пришлю кого-нибудь из рабов, чтобы ты могла умыться. Пусть останется у тебя в комнате на случай, если что-то понадобится. Наберись сил, морские путешествия с непривычки выматывают.
-
Ну ты и полотнище накатал.
|
Луций ходил по морю много раз – и каждый раз оно оказывалось разным. В первый раз – когда Август отправил его в Иберию ловить мятежников. Он не знал их, они не были его товарищами, но все равно радости это не доставило. И когда у Балеарских островов корабль попал в шторм, двадцатиоднолетний Луций Цельс Альбин был единственным, кто не молился об избавлении суденышка от бури. Держась руками за какой-то канат, он думал о том, что если ему суждено потонуть вместе с кораблем, может, это будет и к лучшему... Судьба распорядилась иначе, и следующее путешествие было в Африку, в Карфаген. Потом в Лепту, затем опять в Карфаген. В Александрию. Из Александрии в Тарс. Потом домой, в Италию. Чем выше был чин – тем лучше были и корабли, и команда, и условия на борту. Да, кажется, став диархом, он путешествовал в отдельной каюте. И – отставка. В Италию вернулся уже на палубе, море казалось хмурым, неприветливым, чужим. Потом долгие годы он видел море редко и только с берега. Жалел ли он об этом? Едва ли. Но море Луцию нравилось, как нравилось все по-настоящему величественное: могучее, древнее и грубоватое, лишенное лоска. Море иногда ласкает тебя, но никогда не льстит, прямо как Тамар. А потом он опять поехал в Африку – на одном корабле с Феодосием. Вот это была поездка! Лучшие моряки, что могла выставить Империя, лучший корабль и лучший полководец. Волны вздымались, стайки летучей рыбы выпрыгивали из воды, над кораблем кружили альбатросы, а они вдвоем смотрели на юг, туда, где лежала мятежная земля, которую им предстояло привести к покорности и свергнуть ненастоящего, но оттого не менее опасного "августа". "Эх, Феодосий, ну как же ты недосмотрел за этими крысами, за которых мы делали черную работу! Прости, меня уже не было рядом и я не мог тебе помочь. Какой глупый, глупый конец..." И как возвращался назад, он тоже помнил: на огромном зерновозе. Тамар мучилась от морской болезни, и чтобы отвлечь её, он принялся учить сарматку играть в латрункули в шатре на палубе. Из-за качки доска то и дело съезжала то в одну сторону, то в другую. Им пришлось воткнуть два ножа в щели, чтобы зажать между ними доску. И это было глупо и опасно, но не самое глупое и не самое опасное, по сравнению с тем, что они делали в Африке. Тамар играть толком так и не научилась, но от морской болезни отвлеклась хорошо, и они чуть не порезались об эти дурацкие ножи. Потом они стояли у борта и смотрели на тонущее в море красное солнце, пока вокруг с протяжными криками летали чайки. И было хорошо. Потом был отпуск, и он видел море все больше из окна. Потом не выдержал и на три месяца сбежал из семьи "по делам". Маленький торговый корабль отвез их на Эвбею. Может, надо было это время провести с дочерью, тогда бы не было сюрпризом, что она сбежала из дома? Может быть. Но как было теперь вычеркнуть те три месяца из жизни? Наверное, в первый раз за всю свою жизнь с того момента, как при Мурсе Квинт Корнелий Мерул поднял меч и послал их в последнюю, самоубийственную атаку, он испытал что-то, отдаленно похожее на счастье? "Давайте, кидайте камни в человека, который и так отдал Империи лучшие годы и здоровье, и всего на три месяца уехал поправлять его на горячие источники." А потом такой же маленький кораблик вернул их в Константинополь. Три месяца – по месяцу на остров – это было много или мало? Да мало! Надо было на четыре остаться. Но все равно он ехал домой посветлевший лицом, помолодевший душой, полный сил и готовый свернуть горы. И, может, только благодаря той передышке он все еще жив здесь, на Лимесе, все еще чувствует силы бороться? Отдыхать иногда надо, и от семьи тоже. И море было спокойное, лазурное, смешливое. И сбоку от корабля плыли дельфины, а на гребнях волн сверкало солнце.
А тут что? Качка, промозглый сырой холод, пехота на веслах и поднимающаяся из трюма вонь от двадцати запертых там кобыл. Хмурые, настороженные арабки, кислое вино, несвежая вода. И полная неопределенность впереди. Да и позади. Да и с боков. Руис в каждом камне мерещится. Дураки варвары норовят подраться с кем попало. И еще Фейруза эта. За каким хером ему её подсунули – поди разберись. С Флавией все было понятно – сестра ищет брата. А тут? Нет, как ни крути, а приятно или неприятно морское путешествие, зависит все же не от самого моря.
Но было и от чего порадоваться – Адельфий шел на поправку. – Я тогда не стал говорить, чтобы тебя лишний раз не беспокоить. – сказал ему Луций. – Но ты себя не бережешь, и это плохо. Я недоволен. Ты пошел в лес с одними рабами, пошел в город с больной ногой вообще один. А потом поехал на носилках без сопровождения. Ради чего? Что стоило каждый раз взять парочку солдат? А что бы я делал без тебя? Вот, никто не догадался купить микстур, а ты подумал об этом. Такая голова стоит того, чтобы её беречь. А ты не бережешь. Плохо! Будь осмотрительнее! Теперь мы в чужой стране и нам некому помочь.
Он обратился и к Эрвигу, заметив его как-то раз на палубе. – А, храбрый тервинг! – сказал он. – Говорят, ты бросился в погоню и не отступил, пока вы с Эморри не одолели этого дезертира. А потом, говорят, что-то там сказанул про Августа. Ну, ладно, незнание – беда человека, но не его вина, лучше это забыть. Дрался-то ты храбро. Я хочу поговорить с тобой. Говорят, ты сражался с гуннами? А когда Эрвиг закончил, он вдруг спросил: – Слушай, а ты вообще знаешь, что на свете делается или тебе не сказали? Помнишь, когда ты пришел в наш лагерь, меня как раз привезли, отравленного? А ты знаешь, кого отравили вместе со мной? Видериха. Он мертв. Ты знал его?
С Тамар тоже надо было поговорить. Качающийся сырой корабль, пронизываемый ветром – не самое лучшее место для бесед мужчины и женщины, но выбирать не приходится, а знать надо. – Тамар, – спросил он однажды, когда качало не так сильно, а Марк с Адельфием беседовали на палубе. – Мы в тот раз не закончили. Так что ты рассказала обо мне Эохару?
Ну и, конечно, с Марком. – Марк, – говорит Луций. – Я тебе, помнится, обещал устроить разбор твоих действий. Ограничимся пока главным. Когда ты пошел лечить Адельфа, я тебя искал. Так быть не должно. Ты проявил инициативу и проявил её к месту, молодец. Но я не должен думать, где ты, что с тобой, не убили ли тебя и не выпытывают ли из тебя секреты. Мы сейчас движемся в очень дикие места, а ты, кажется, не обучен владеть оружием. Но даже если бы был обучен – глупо рисковать зря. А если я не знаю, где ты, я могу потерять время, что иногда критично. В общем. Куда бы ты ни шел, что бы ни делал – предупреждай меня, обязательно предупреждай. Даже если нет возможности спросить разрешения на какие-то действия в виду их срочного характера – пошли кого-нибудь, кого угодно, чтобы я знал, где ты. А в целом – справился хорошо. Луций думает. – Супернумерарием обычно служат пять лет. Занимаются всякой чепухой – это нужно, чтобы понять, что человек не болван. Но ты вроде и так не болван, а мы занимаемся очень важным и очень сложным заданием. Поэтому, я думаю, этот срок можно и сократить. Если у тебя будет такое желание – мы поговорим об этом ближе к концу нашего похода.
-
Описание путешествий прямо-таки как живые воспоминания.
|
Несмотря на твои усилия, лицо у Сира Ибро стало таким, как будто на него вылили ушат помоев или всадили нож в спину. – Я немедленно доложу об этом Его Величество, – сказал он крайне холодно. Он был настолько выбит из колеи, что даже промахнулся ногой мимо стремени, залезая в седло, чем вызвал ухмылку графа. – Доложи, доложи! – посмеялся ему вслед Кривтош. – Поехали! Чще! И процессия двинулась к воротам. Фрейлины переглянулись. – А вы, девицы, чего встали? Садись к моим молодцам спереди! Да не бойтесь! – крикнул он. Цезни и Ловорда (все с таким же удивленным лицом), залезли и уселись впереди двоих людей из свиты графа, и вы двинулись к речному двору. У нижних внутренних ворот вас никто не задержал, а вот у Больших стража поинтересовалась у графа Кривтоша, куда едет принцесса. – Принцесса желает совершить прогулку, – ответил один из его людей со всей важностью. – Дабы опробовать свою новую лошадь. Все же стражники спросили и у тебя, так ли это, но затем... пропустили вас. До этого момента тебе могло показаться, что что-то обязательно пойдет не так, что это какая-то шутка или розыгрыш, но... нет. Вы выехали за ворота. Впервые в жизни ты оказалась за пределами крепостных стен Вершварда. Впереди была дорога – ты понятия не имела, куда она ведет, что там вдалеке. Вокруг – поля, на пригорке виднелись домики, по левую руку видно было берег Хорка. Потом вы проехали немного по дороге и свернули на луг. Воздух был густ от запаха травы и полевых цветов, в нем ощущалось что-то медовое. Ты слышала, как жужжат пчелы, как заливаются в кустах какие-то птицы, как стукают по накатанное земле копыта твоей лошади, а не прискакавшего откуда-то гонца. – А чего у тебя седло такое дурацкое? – запросто спросил синьор граф. – А ну-ка, Дезька, переседлай! Пришлось тебе слезть. Ты оказалась на земле, по колено в траве. В саду у вас тоже была трава, но никогда такой высокой она не была – её там регулярно скашивали, специально, чтобы было "не как в лесу". С луга виден был замок: огромный, мощный и красивый, но немного мрачный – чем-то напоминал он облик твоего отца. Ты и оглянуться не успела, как Дезька, черновлосый, чуть раскосый рыцарь лет двадцати пяти со смолянистыми короткими усиками над губой снял с коней твоё и своё седло и поменял их местами. – Залезай! – приказал граф. Дезька подержал стремя. – Не, не так! Ногу через круп! Перспектива расставить ноги так широко, да еще и при десятки смотрящих на тебя мужчин была слегка волнующей, если не сказать пугающей – учитывая все уроки леди Корильды. Но с графом спорить не приходилось. Получилось не сразу, но никто не смеялся и даже не улыбался. – Вот, молодец! Чще! – похвалил граф. – Теперь слушай. Не поймешь – спрашивай. Я повторяю раз, два раз, третий раз не повторяю. Кто с трех раз не понял – тот дурак, а чего дурака учить? Правильно? Чще! Чем лошадью правишь? Когда ты взялась за поводья, Кривтош покачал головой. – Ремешки так, подправить. Правишь вот этим, – он подъехал и провел рукой у тебя по спине, чуть повыше ягодиц. – Клонишься вперед – лошади легко, идет вперед. Клонишься назад – лошади тяжелее, стоит. Никогда от страха к холке не гнись, только если оно надо. И граф Кривтош еще кое-чего рассказал – как держать руки, как держать ноги, как сжимать бедрами лошадь. Все это было крайне непривычно и сильно расходилось с тем, как тебя учили до сих пор. – Ну все, все знаешь! Поехали вон к рощице. Чще! Будет тяжело – держись за гриву и не бойся. Вот здесь. И вперед не кланяйся. Ты же дочь Конвара, – усмехнулся Кривтош. И вдруг гаркнул страшно, как ненормальный, и совсем неожиданно для своего роста и степенного, в общем, возраста: – Кша-аа! – и хлестнул Зарю плеткой. То, что произошло дальше, ты не забудешь никогда – тебя мотыляло вверх вниз, ветер свистел в ушах, и ты только и могла, что держаться и молиться. Из головы вылетело все, что говорил тебе граф, осталось только "Не кланяйся" и "Держись за гриву". Правая нога почти сразу вылетела из стремени, и оно болталось и колотило то Зарю по боку, то твою ногу. И когда стало уже совсем страшно, ты услышала голос: "Чще! Хорошо! Хорошо!" Да он вообще нормальный?! У тебя сейчас сердце разорвется! Роща вдруг оказалась очень близко, но Кривтош, оказавшийся впереди, замедлился, и твоя лошадь тоже отчего-то замедлилась, и мир перестал прыгать вверх-вниз. – Вот и всё! – бросил граф через плечо. – Считай, умеешь! Руки, руки-то разожми. Ремешок бери, как учил. Чще! Назад поскачем. Возражать было невозможно. Вы поскакали назад – теперь ты видела, что на тебя смотрят люди графа и твои фрейлины, и, наверное, от обратный путь дался попроще. А может, потому что граф больше не стегал Зарю и вы скакали немного помедленнее. Фрейлины, которые так и сидели впереди рыцарей (или кто они там были), при твоем приближении захлопали в ладоши. – Превосходно, ваше высочество! – сказала Ловорда. А потом земля задрожала, и все обернулись. Из-за пригорка выметнулись тридцать всадников – все в кольчугах, шлемах, с оружием и в цветах вашего герба, а впереди ехал королевский Знаменосец, сир Коргир, только без знамени. Ты узнала среди людей папиных рыцарей и их оруженосцев. Вся эта рать остановилась, недобро глядя на людей Кривтоша. – Ваша светлость! – напористо крикнул сир Коргир. – Его величество послал меня узнать, по какому праву и с какой целью вы увезли её высочество из дома, и требует немедленно вернуть её назад! – Я увез?! Пфуть! Что значит увез? Она сама уехала от этого дурака, который её на лошади катал. Смотреть невозможно было. Сир Коргир внимательно посмотрел на тебя и на фрейлин. – И зачем бы ей это делать? – Как зачем? Попробовать новую лошадь. Так да! Сир Коргир посмотрел на тебя с разочарованием в глазах. Было видно, что ему чертовски хочется подраться, ну, хоть немного, но драться вроде не из-за чего. Про то, что у тебя новая лошадь, знали все. Про то, что ты никогда на ней не выезжала за ворота – тоже. Фрабегоров северянин Коргир не любил. Амкельмарцев он, правда, тоже не любил, но это все же недостаточный повод, чтобы кого-то из них взять и хорошенько отдубасить. – Ваш высочество, все так? – спросил он все же с надеждой. "Девочка, скажи, что нет," – просил его грустный взгляд. Граф Кривтош смотрел на него насмешливо, а вот свита его напряглась и поглядывала на его светлость с вопросом. Дезька даже положил руку на яблоко меча. Люди графа были одеты скорее для прогулки, чем для боя – в плотные дублеты и шапки с перьями. Случись что – шансов у них было бы немного.
-
+ Хоть какое-то приключение для бежняжки, а то все учеба и политика.
|
Пан Вилковский ещё никогда не знал состояния, когда ты уже не голоден до ласки, но еще не пресыщен ею – всё в его жизни происходило в духе "мы исполнили долг, а теперь ступай на свою половину и дай мне помолиться." И оттого вдруг он понял, что в первоначальной горячке не замечаешь, пропускаешь много всего, не уделяешь внимания. Он обнаружил, как на смену страстному, яростному желанию обладания, пусть даже и ценою падения, ценою греха, приходит чувственное желание ощутить, познать, рассмотреть. Не было уже в нем такого безумия, и голова не шла кругом, а был интерес, и предвкушение стало совсем иным: вместо "ну вот сейчас будет!" теперь было "а каково оно сейчас будет?" А было сначала очень нежно. Болеслав ощутил на себе Лидку, её вес и мягкость форм, и легкий трепет, и не мог поверить, что каждый лот этого веса (да что там – каждый волос, который она откидывала с лица!) пропитан нежностью. И особенно конечно там, где она его обволакивала. Оттуда, а еще из голубых глаз, лилось на него чувство: "Все это для тебя, я твоя, наслаждайся, искупайся в наслаждении, пей наслаждение, я им буду для тебя." И оно и правда разливалось по всему телу и придавало спокойную уверенность в чем захочешь. И не хотелось даже дотронуться рукой до качающихся перед его взором грудей – хотелось только смотреть и вдыхать эту нежность. И только когда он впитал её в себя достаточно, она надвинулась на него, и оказалось вдруг, что не такая уж она и мягкая, а плотная и вся налитая чем-то совсем иным, очень жадным и горячим. И коснулась губами так, как будто сказала: "А вот теперь ты, милый, мой целиком." Да ему ведь и самому хотелось, чтобы это было так. Чтобы там, где раньше она только обволакивала, и где теперь у неё сомкнулось, обхватило его – чтобы там она еще сильнее стиснула, не отпускала, как своё по праву. И ещё он чувствовал, что за этой сомкнувшейся плотью – пусто: там без него холодно, страшно и одиноко, там бесконечность ночного неба, темная заводь, бездонный омут женской души. Там он очень нужен, туда должен прийти, заполнить все и осветить. Но он уже пришел, нежданно-негаданно, уже в тот момент, когда сам так опрометчиво поцеловал её – уже был там. И за это – за готовность, за желание, за искренность – она ему отдает и нежность, и восторг, и кусочек такого, что не изобразишь нарочно даже очень постаравшись. Это всё была даже не мысль, а наваждение, которое спроси его – он и наполовину не смог бы объяснить словами. Почему вдруг наслаждением стало не чувство достижения, мужской победы над ней, не приятные глазу и рукам изгибы тела и бархатистость кожи, а само слияние, каждое его мгновение, каждое связанное с ним мельчайшее ощущение. Руки его сами собой оказались у Лидки на ягодицах, и сообщили ему, что он держится за что-то совершенное и ничем не превзойденное по красоте в целом свете. Ну просто невозможно было не сжать их, не толкнуть её на себя, чтобы сильнее, больше заполнить. И когда Лидка и вправду, вслух назвала его милым (не в шутку, как "мой милый" в беседе, а всерьез) – теперь уже не задавался он вопросом, какой же он милый. А кто же, если не он?! – Держу! – отозвался, кусая губы, чтоб не застонать. – Сильней! Сильней! Он не знал никаких слов, которые надо было говорить в такой момент, а может, никакие и не надо. Но совсем непроизвольно, когда глядя ей в глаза, пожирая её глазами, он снова толкнул её за ягодицы на себя, у него вдруг вырвалось: – Люби меня! – и сложно было разобрать, приказ это или мольба.
-
Такому приказу невозможно не подчиниться!
|
-
надеясь, что Василиса им кое-что разъяснит, пока его нет. «И в мешок меня. И копать меня.»
|
Разобравшись с остальным, Луций вызывает в свой кабинет Татиона. На столе стоит кувшин вина. И две чаши. – Садись, – говорит он. – Давай по-простому. Разговор неофициальный. Ну и денек, а? Знаешь, бывают задания – все понятно, сделал, что сказали – молодец, свободен. А бывают... вроде выложился по полной, а потом сидишь и думаешь: то ли ты сейчас Империю спас, то ли наоборот, чуть всё псу под хвост не послал. И спросить не у кого. Он берет одну из чаш. – Короче. Могу тебе сказать одно – наше задание никто не отменял, корабли будут. План такой – доходим по Понту до устья Данаприса, поднимаемся наверх, дальше идем пешим порядком. Слушай, знаешь что? Давай об этом в конце. Сейчас... знаешь, обычно солдату думать много не положено. И знать много о начальнике не положено. Это начальнику положено все знать. Но у нас задание необычное. И только что нам его усложнили разика в два. Поэтому не только я должен быть способен на тебя положиться, но и ты на меня. Поэтому слушай. Луций откидывается на спинку. – Я начинал служить в коннице в 349-м. На севере, у... у человека, имя которого сейчас произносить крайне непопулярно. И при Мурсе, как ты понимаешь, я был не на той стороне, на которой было надо. А после Мурсы попал в службу оффиций. Как так вышло? Ошибся. Сильно ошибся. Молодой был, неопытный, к тому же, ранен – крови на ведро хватило бы. С тех пор мотаюсь от Иберии до Египта и разгребаю всякое дерьмо. При Констанции еще было ничего. Констанций держал их всех за яйца. Там было попроще: всякие финансовые махинации, колдовство... Но когда он умер, меня отправили в отставку, так, чисто чтобы своих поставить, и тут такое началось... На Западе служба вообще стала работать из рук вон плохо. Слыхал о таком Ремигии? Мужик возглавлял службу несколько лет, а сам греб деньги, как не в себя, я просто не знаю, что он с ними делать собирался, солить что ли? И ладно бы он воровал, а дело делал. Ни хера! Он таких дел наворотил, что страшно вспомнить. В Британии вообще вся служба Аркани устроила Большой Заговор. Слыхал, наверное? И вернули меня только уже после Ктесифона. Знаешь, почему? Да некому уже больше работать было. В Мавритании пожар начался. Если бы не Феодосий... а, черт, его теперь тоже упоминать нельзя. Да ну нахер! Если бы не Феодосий, мы бы сидели тут сейчас с тобой без Британии и без Мавритании. Вот так. В Мавританию меня тогда и сунули. Представляешь, Империи вроде две, службы вроде две, а агентов не хватает, и каждым, кто появлялся, затыкали тогда ту дырку, из которой текло сильнее. Луций отпивает вина. – А у меня уже к тому времени поместье, там, виноградник, семья, вот это все... Уже вроде поздновато карьеру-то делать. Но кто бы на моем месте отказался, когда такое творится? Ладно. Короче. Если у тебя есть вопросы – обо мне там, о задании. Любые. Задавай. И у меня, кстати к тебе есть вопрос. Что там за митраисты в когорте? Это не допрос, имена называть не надо, да и митраизм не под запретом. Просто хочется знать, с кем в бой пойдем. Трибун садиться и берёт вторую чашу. Пьет, делая несколько лёгких глотков, ставит обратно. Все старается делать аккуратно. Манеры, пусть и купированные службой, забывать не стоит. Гектор слушал молча. Кивал иногда. Если бы Луций знал его дольше, то скорее всего догадался бы, что Татион удивлён. Не каждый день начальник решает говорит по душам. Но... с другой стороны, можно было ошибиться, предположив, что старый солдат сидит разинув рот. Это было скорее нечто среднее. Выслушав до конца, Гектор снова отпивает вина и спрашивает. – Что ты хочешь узнать о митраистах? – В общине есть кто-то старше тебя? – спрашивает Луций. – Кто-то, кто может повлиять на них сильнее, чем ты. В определенной ситуации. – Нет. Я давно не встречал Отца, - Гектор делает паузу. Немного подумав, продолжает, - у нас нет общины. – Ну, короче, они все твои ребята и ты за них ручаешься? Хорошо. Ещё что-нибудь хочешь спросить? – Да. Требоний. Луций кивает. – Спрашивай. – Что произошло? – Тебе короткую историю или длинную? Гектор улыбается, краешком рта. – Короткую. – Добавляет вдогонку. – Честно говоря я вообще не в курсе сколько у нас есть времени, учитывая обстановку. – До утра время пока есть. Тебе надо будет помочь Марку с делами, ну там, писанина по погибшим, инвентаризация, все такое. Кстати! С мертвых забери все снаряжение, особенно сандалии. Мы же пешком пойдем, новых неоткуда будет взять. Я еще там распорядился по поводу сосудов для воды. Но это потом. Давай пока про Требония. Луций коротко собирается с мыслями. – Помнишь, ты послал мне повозки с дарами? По дороге кто-то устроил диверсию – все красиво сделали: колесо попало в ямку, пока вытащили, кто-то пошуровал в повозке. Я говорю "кто-то", но это почти точно были сарматы – Эохар и его люди. Но один десятник, Юний, змеелов который, сказал, что что-то слышал, вот мы и осмотрели дары. Требонию доложил, тот его стал о какой-то херне спрашивать, мол, что обо мне люди думают. Узнал я – стали все перебирать. Я обмозговал, прикинул, и нашел там мешок с пряниками, которые сын вождя, Аларих, очень любит. Сверх списка. Мешок сейчас у Юния должен быть. Понятно, пряники скорее всего отравлены. Ну и Требонию приказал остальное проверить, и головой порабоать, он же специалист по диверсиям, по подобной херне. Он сначала отмахивался, а потом вроде для виду посмотрел. А потом мы с вождями распили вино, и оно оказалось отравлено. Ну, как яд действует, ты видел. Вожди готские уже окочурились. Лояльные Риму вожди! Понимаешь, какой провал? Ну, думаю, довел он меня: он все время забывал мои приказы передать, от тебя сообщение не передал, о том, что на лагерь нападали, тебе не передал, что укрепить его надо. С Аспургом цапался вместо того, чтобы расположение его завоевать, как я поручил. Думаю, разжалую этого пидарка бородатого в рядовые, в пехоту. Вызвал его к себе. Говорю, докладывай, в чем ошибки были. А он встает в позу и говорит: есть сто пятьдесят способов отравить вино, хоть зубом змеиным печать проколоть и мы НЕ МОГЛИ яд найти. Я говорит, сразу подумал, что вино отравлено, но решил, чего напрягаться! "Я ж говорит, не знал, что ты его пить будешь, а на готов мне плевать: ну, парочкой больше, парочкой меньше." Понимаешь? Если бы он ТОГДА мне об этом сказал, напряг свою голову немножко, дескать, так и так, все вроде на месте, но вот за вино не поручусь, опасно – я бы это вино вылил на землю прямо там. Но и это не все. В завершение он мне говорит: "А знаешь, Магистриан, я иногда в голове голоса слышу, которые говорят мне, чтобы я тебя убил! Ты бы принял меры." Серьезно, вот так и сказал. И смотрит на меня с видом греческой статуи, мол: "И че ты мне сделаешь? Казнишь меня за голоса в голове?" А потом Адельфий рассказал, что Эйтни Британка, которая его от кабана в лесу спасла, ему прямыми словами сказала, мол, магистриан должен умереть. Ну тут я и ПРИНЯЛ МЕРЫ, сам знаешь, какие. Может, стоило его арестовать и допросить, но ты видел, что Кай Боза учинил? Ни на кого из всадников положиться было нельзя, надо было решать вопрос сразу и кардинально. А когда Требоний еще и молнию вызывал – тут я порадовался, что тянуть не стал: он с колдуном этим готским, Руисом, пообщаться успел, я думаю, они стакнулись. И в другой ситуации... эта молния кого-то и убить могла. Вот что с Требонием случилось. Не знаю, идиот он был или предатель, или и то, и другое. Есть у меня версия, что его кто-то из наших послал, из высоких чинов, кому повоевать не терпится, и все местные грешки на войну списать. Так могло быть, и это наша с тобой главная версия, имей в виду. Он был не болван, этот Требоний, он знал криптографию, был образован, но биография – крайне мутная, непонятно, за что его Феодосий из Британии тогда вытащил на самом деле. А возможно, его купили гунны через Руиса. Но, возможно, он был просто замечтавшийся самовлюбленный дурачок, который посылал службу нахер и любовался собой, пока у него под носом судьба Империи решалась. В любом случае – от таких людей всегда жди беды. Луций снова наполняет чашу, разбавляет водой. – Еще вопросы? Гектор с минуту переваривает информацию, затем кивает и снова спрашивает. – Сегодня все из-за него? Луций молча кивает в ответ, прикрыв на секунду глаза. – И что по итогу? – По итогу есть шанс, что дела во Фракии в свои руки возьмет тот, кто может с ним справиться, – говорит Луций. – Но вместо Флавии с нами пойдет Фейруза Аль-Лахми. Слышал про такую? Я думаю, слышал. Ктесифон... – Фейруза? С нами? В голове промелькнула вереница идиотских вопросов в стиле : "Зачем? А вы точно уверены? Серьезно? То есть, не свиньям скормить, а на задание отправить?" Ну промелькнула и ладно. – Какой у неё статус? Луций улавливает удивление в голосе Татиона. Надо послать кого-нибудь проверить, не потек ли Дунай вспять. – Она гражданин Рима и носит титул регины. Ты знаешь, кто такой Флавий Тавр Аврелиан? Это муж Флавии, зять комита Лупицина и брат комита Дуная, Кесария. Фейруза на службе у Аврелиана, статус неясный. Он собирается представить её Августу, но все никак не представит. Пока что она якобы должна заменить в походе Флавию, потому что та больше не хочет со мной ехать. Но это чушь: Флавия искала своего пропавшего брата, Лупицин никогда не одобрил бы, чтобы таким щекотливым делом занималась какая-то Фейруза. Но для нас это дела не меняет – Аврелиан выдал ей корабль, припасы, которых у нас мало, он дал ей эскорт из арабских телохранительниц, рабов и все необходимое. Он подчинил ей Архипа, Тиеста и Квирину. А теперь, трибун, я попрошу тебя сделать такое, чего никогда не просил ни один начальник. Скажи мне, что ты чувствуешь, когда знаешь, что мы продолжаем наш путь с бешеной персидской бабой, которая выедала глаза нашим солдатам еще четырнадцать лет назад? Глаза Гектора сделались двумя льдинками. Колючий, тяжёлый взгляд старого солдата Рима. Трибун ставит бокал на стол и отводит руку чуть в сторону. Осторожно освобождает рукав. Становится видна отметина – круглый шрам. Словно кожа скомкана, а по средине продольная ямка. Метка видна как с внутренней так и с наружной стороны руки. Что-то широкое, может копьё или меч пробило мясо и вышло с другой стороны. – Мы встречались. - Татион кивает, - уже. Гектор продолжает смотреть в глаза Луция, но взгляд становится прежним, спокойным и пустыми. – Что чувствую? - спрашивает сам у себя, – а нихера. Опять хотят поиметь. – Именно, – соглашается Луций. – Оно самое. Аврелиан сказал мне, чтобы я помог Фейрузе, и чтобы она вернулась живой. А ведь он не имеет права мне приказывать. Но он знает, что не исполнить его просьбу мне трудно. Поэтому очень нужно, чтобы твои люди были такими же как ты. Ничего не чувствовали. Или хотя бы не давали своим чувствам выход. Внуши им, что это не Рим ослабел настолько, что теперь дает гражданство своим бывшим врагам. Внуши, что это важное задание, что наверху все понимают, но используют её, потому что так сейчас надо. Такой момент, а завтра будет другой, но сейчас важно проявлять понимание этого момента. Мне нужно, чтобы не было ни одного косого взгляда, ни одного эксцесса. Ее охраняют женщины, арабки. Пусть солдаты не обманываются – это убийцы, умелые и хорошо подготовленные. Никаких похотливых взглядов. Никаких происшествий. Пусть думать забудут про то, что у них между ног. Это очень важно, иначе мы сядем в лужу. Понимаешь меня? Но еще Аврелиан не знает, что я получил сегодня утром приказ – если позволят обстоятельства устранить всех посланных Лупицином людей, кроме Флавии. Флавия не поедет – это упрощает задачу. Я сюда поехал, чтобы решать задачи Империи, а не сиятельного блядь Тавра Аврелиана. Я чую, что ему эта персидская шлюха нужна для подковерных интриг в столице. Вроде как она царица, он представит её Августу, мол, смотри, как я стараюсь для твоего персидского похода, она нам пригодится. На самом деле это сплошная показуха, он этот восток на одном месте вертел, у него одни готы с гуннами на уме. Может, он мыслит и разумно, но его игры могут дорого обойтись Империи. Каждый должен заниматься своим делом, а не жонглировать царицами. На пути туда они нам пригодятся. К тому же, мне нужно понять, зачем её отправили. Как станет ясно – я могу отдать тебе приказ. Ты знаешь какой. Но я не из тех, кто командует с помощью недомолвок. Команда должна быть такая, чтобы её можно было выполнить только правильно. Поэтому будь готов приказать солдатам перебить их всех. И чтобы быть к этому готовым – береги парней. На обратном пути не должно оказаться, что у нас меньше мечей, чем у них. Луций на секунду замолкает. – Кроме, пожалуй, Квирины. Мужик просто честный врач, да еще и военный. Думаю, перебарщивать с ним не надо. Готов буду выслушать твое мнение по его поводу. Наверху же не видят конкретных людей. Помнишь, когда меня отравили, я тогда отдал приказ его к себе не пускать? Думаешь, потому что я ему не доверял? Было бы странно доверять Тиесту и не доверять Квирине. Просто считал, что где не справятся двое, там не поможет и третий, а подставлять человека не хотелось – повесили бы на него потом всех собак при случае. Даже если твоя колесница едет во славу Империи, надо смотреть, кто попадает под колеса. Татион кивает снова. Сначала чётко, а потом задумчиво. Больше не пьёт. Резать врагов проще чем просчитывать людей. – Я его где-то уже видел... Нет. Не помню.
"Надо сообщить ему и хорошие новости." – Взамен выбывших я отдам тебе двух человек, Эморри и Эрвига. Эрвиг – это тервинг, которого мы вчера наняли, его сегодня подрезал Боза. Но днем он выручил Адельфа в городе, это идет в зачет. Как проводник он нам вроде больше не нужен, но мало ли, вдруг, пригодится? Поэтому разбрасываться им не стоит. Он должен быть неплохим бойцом, но мало понимает о дисциплине. Подумай, поставить его в линию или же использовать по-другому. Второй – Эморри. Завтра я разжалую его и лишу ранга этериала. Я поручал ему расследование дел, творившихся сегодня на вилле. Это он убил Бозу. Формально я разжалую его за то, что он не привел Бозу живым и не нашел воров. Он не дурак, но работал на нашу службу очень долго, и взгляд у него замылился, да и засветился он много где. Работал ищейкой и убийцей. Он будет твоим разведчиком, а также постарается втереться в доверие к солдатам – для этого я его и разжалую. Просто страховка. Докладывать будет тебе, а ты, если понадобится – мне. Плюс попробует тихонько последить за арабками, что-то выяснить, как у них дела обстоят. По его поводу тоже получены указания, даже более конкретные. У него малость крыша едет: его списали и отправили на почту, вот он, видно, и бесится, старается везде увидеть какую-то секретную связь, предательство, чтобы себя проявить. Поэтому его доклады дели на два, но слушай. Лишних сведений не бывает. А беречь его сильно не надо. – А что будет с всадниками? Луций думает над вопросом. – Конников у нас отобрали. Всех конников теперь – я, Тамар да Аспург. Ну и Архип с арабками, они его их начальником хотят сделать. Что с солдатами будет? Да ничего не будет – допросят их, они скажут, что Боза мстил мне. Повезет – оставят тут, не повезет – засунут в Британию по лесам шляться. Кстати, оружие их, плюс снаряжение – забираем себе. Вообще я там Марку распорядился чтобы пошуршал насчет снаряжения – побольше сосудов для воды, сандалии с мертвых, вот это вот все. В походе лишних сандалий не будет, лишней воды тоже. Марка тоже сегодня прислали. Он теперь, когда Требония нет, вроде моего заместителя. Если со мной что-то случится – он будет в курсе дела, но командовать людьми вряд ли сможет, так что рассчитываю на твою помощь ему, если до этого дойдет. Луций задумчиво смотрит на кувшин. – Провизии маловато. Но ничего, раздобудем у Фейрузы, ей-то много дали. Это они нарочно, чтобы я ходил к ней выпрашивать. Суки. Ладно, это моя забота, тебе и так есть над чем голову ломать. Татион слушает за варваров, снова кивает, мол, лучше чем ничего. – Обмундирование сохраним. С солдатами поговорю, надрочу как смогу. Татион тяжело вздыхает. – У меня ещё одно. Я ошибся. Когда напали на Адэлфа – решил, что это отвлекающий манёвр. Подумал, что так хотят достать нашу пленницу. Ту, что задержал Архип. Я прекратил преследование этого ублюдка, отправил солдат, а сам вернулся на виллу. – Тебя же ранили! – удивленно замечает Луций. – Нет, ты поступил разумно. Ты... ты вообще представляешь, что я буду делать без тебя? Ты что, должен был преследовать этого сраного Бозу сам? Чтобы что? Нет, давай-ка проясним. Ты не ошибся. Ты все сделал правильно. Этот Кай Боза дрался как бешеный, а ты был бы без щита, потому что со щитом его бы ни за что не догнал. И еще и со стрелой в плече. Я как раз похвалить тебя хотел, а ты мне тут такое говоришь. Думать забудь геройствовать! Геройство хорошо, когда за твоей спиной легион, и даже если ты умрешь, дело сделается. А мы сами по себе, нам с тобой умирать нельзя. За нас никто тут задание не выполнит. – Я хотел предупредить, что не слишком силен в делах, которые сложнее спаты. – Ты себя недооцениваешь, – возражает Луций. – Мне там говорили, ты целое "нашествие" вчера отразил, ценой одной повозки. Ну и молодец – все не отдал, но и до крови не довел. С Требонием все сделал, как надо. Не растерялся. Сегодня к Архипу приставил человека вовремя. А более сложные дела... ну, должен же и я зачем-то есть свой хлеб! – усмехается магистриан. – Ты – солдат, но в башке у тебя не пусто, поэтому ты трибун. Вот и всё. А идеальных людей не бывает. Все ошибаются. Я вон тоже сам вино отравленное выпил, никто его в меня насильно не вливал! Думаешь, у нас такая непохожая служба? Похожая. Главное-то одно – у обоих не всегда командир под рукой, чтобы спросить: "Что делать?" Приходится решать, а за свои решения – отвечать. Это посложнее спаты. И кто принимает решения – иногда спотыкается и падает на землю. Но что мы делаем? Делаем выводы. Встаем, отряхиваем пыль с лица. И идем дальше. Не раскисаем, не рыдаем в уголке, не бросаемся на меч. Броситься всегда можно, вопрос, что потом с Империей будет? Кто за нас её будет защищать? Фейруза Аль-Лахми что ли? Тут Луций внезапно хлопает себя по лбу! – А ведь и правда, есть за что тебя поругать, трибун! Но, раз я сам только сейчас вспомнил, то и тебе простительно. Рабы-то! С которыми Адельфий ходил! Где они? Небось разбежались в страхе, что их казнят за то, что не закрыли господина телом. Вот же... Но куда они тут пойдут, одни, в незнакомом городе? Сейчас как закончим, пошли десятника к префекту, он наверняка уже отловил хоть нескольких. Рабы могут и пригодиться. – Будет сделано. – Да, кстати. По поводу пленницы. Вышло недоразумение. Это – моя дочь. Её зовут Валерия, я вас попозже познакомлю. Архип, дурачок, спутал её с вором и из-за этого вокруг накрутилось столько чепухи, что еле разобрались. Не насиловал он никого, так, руки распустил по глупости. Я ему съездил разок по яйцам, чтобы впредь головой думал, да и хватит с него. И пусть люди о такой чепухе не болтают. Ну ладно, трибун, вроде, все обсудили. Если нет вопросов, предлагаю нам обоим заняться оставшимися делами, завтра рано выходить в море. Теперь все становится на положенные им места. Не хватало звука – лёгкого щелчка, словно заковыристая шкатулка-головоломка наконец-то соизволила сдаться и открылась, явив на обозрение свое нутро. Голова гудела, но ясность произошедшего была ценной расплатой. Хорошо ещё, что Татион не страдал особой любознательностью, иначе вопросы такого рода как, какого черта дочь Луция тут делает и что за спектакль, зачем она это устроила, могли бы окончательно доконать трибуна. Как обычно бывает после долгого и тяжёлого дня, наваливается усталость, в купе с ломотой по всему телу. – Вопросов нет. – Гектор встаёт, поправляет броню, – разрешите идти? – Иди, – говорит Луций, улыбаясь. Его улыбка означает: "Уж Татиону Молчаливому можно не напоминать, о чем стоит говорить, а о чем нет."
-
Конечно Луций топ! И Татион не отстаёт. Чувствуется что это двое тащат на себе всё дело.
|
-
Свои обещания надо выполнять. Тем более, если это ничего не стоит. Золотые слова!
-
|
-
Всё это стало походить на очень напряженную партию в шахматы
Но мне нравится, как раскрывается Ловчий.
|
-
»Мои, мои уроды, чьи ж ещё такой момент испоганить могут." Да еще и оскорблением величества. В голос)))
Ну и по совокупности.
|
– Нет-нет, – говорит Луций тут же. – Твоего брата в это не посвящали, это абсолютно исключено. По крайней мере, во все покушения и доносы. На обеде он-то как раз упомянул Требония. А что важнее, он предложил мне достать корабли, когда вы с дуксом вышли – значит, определенно, он не знает, что происходит. Если его используют или будут использовать, то втемную. Я-то имел в виду, что когда у тебя клибанарии есть, воевать все же намного проще, чем когда ты ждал их, а они не пришли. Решать в итоге будет не твой брат, вот в чем проблема. Но с моей стороны он вне подозрений. В этом не было бы логики. В отличие от Флавия он говорит вполне серьезно. – Это хороший план, – замечает Магистриан, разглядывая схему, – а Аммиан – опытный агент. И план этот бы точно сработал, если бы армия была хотя бы такой, как когда там служил я. Или хотя бы такой, как до Ктесифона, когда там служил Аммиан. Но ты, возможно, не знаешь, что сейчас происходит в армии. Подготовка хромает. Общий уровень дисциплины низок. В когортах по тридцать человек. Центенариев из ветеранов осталось всего ничего. Солдаты... ты же понимаешь, что ту резню, которую здесь устроил Кай Боза, при нормальном несении караульной службы была бы невозможна, да? А у нас вот что происходит. Один солдат с поста отошел по нужде, в результате товарища оглушили, а его убили. И виноват не Татион, только на нем все и держится. Просто когда следить и проверять надо всё и за всеми, уследить не получится. Кроме того, в любом плане главное не сама идея, а реальное воплощение. Кого ты видишь здесь полководцами? Он смотрит на схему еще раз. – А так, если просто представить... Что будет если сбоку обойдут? Не факт, конечно, что при таком истощении им это удастся. Но все же. Ударят в Паннонию, а там их не ждут. Паннонию терять нельзя – там Сирмий, а это наш крупнейший центр производства оружия на севере. И откуда снимут войска? Да отсюда! Пока отсюда перебросят, пока всё там успокоят, а ещё неизвестно, как пойдет, пока назад – тут гунны и нападут. Я же говорил, что у них шпионы? Может, некрасиво получиться... – замечает он задумчиво. Луций поднимает глаза на Аврелиана. – Слушай, да я не против, чтобы всех их перерезать. Мне-то их не жалко. Я не знаю, с чего меня тут с ходу записали в любители варваров – потому что у меня телохранитель и пара проводников? Конечно, я не хочу, чтобы им головы поотрубали – у меня солдат всего ничего, да и те... А так-то я не против такой войны вообще. И план – вполне. Просто не прямо сейчас, не с этими людьми, не с этим заговором дурацким. Сейчас мы плохо готовы, поэтому это рискованно. Нам бы лет пять спокойных. Да что там пять, хотя бы года два-три. Натаскать молодняк, набрать пополнений, с готами разобраться – самых боеспособных сделать своими, а не гуннскими воинами, остальных ослабить. Мы же о гуннах ничего толком не знаем. Даже не знаем точно, стоит ли ещё Тира, понимаешь? Он снова вздыхает. – Ладно. Как скажешь. Хочешь – я напишу про все Софронию, могу и про тебя написать. Про донос могу не писать – что-нибудь придумаю. Нет – ну, тогда я поеду, а ты здесь сам решай, что тебе лучше. Воевать или не воевать, и с кем. Кажется, все опасности я описал. Дальше решение за тобой.
-
За весь диалог в общем. Я ещё вряд ли до конца понимаю всю глубину глубин хода с доносом, потому что поздно влилась, а старые ветки читать для слабаков. Но хорошо получилось.
|
– Такое возможно, мог бы. – соглашается Луций, чтобы польстить Аврелиану. Но сразу отметает этот довод. – Но тогда он сделал бы это в тайне от меня, а не кланялся жрецу при мне в открытую. Кланяться ему в открытую он мог только в одном случае: если был уверен, что на следующий день мы уйдем на север, а когда вернемся, вожди будут мертвы, и его дальнейшее продвижение по службе, да и сама жизнь, никак не будут связаны с моими желаниями. Но хватит о нем.
В ответ на шутку он мотает головой. – Нет-нет, напротив, я очень высокого о ней мнения и не считаю её чьим-либо шпионом вообще. Дело вот в чем. Сегодня с утра, как ты, вероятно, знаешь, в мой кабинет пробрался вор. Были украдены печать и деньги, а затем выброшены под окном. Больше ничего не пропало. Странный вор, не так ли? Да, он мог запаниковать и выбросить эти вещи, чтобы не быть пойманным с поличным. Но вряд ли – тревога была поднята значительно позднее похищения. Все же я, разумеется, проверил свои бумаги и обнаружил не пропажу, а нечто противоположное – мне был подброшен вот этот документ. Я прошу тебя ознакомиться с ним. Луций достает из тубуса донос Флавии протягивает его Аврелиану, и ждет, пока тот пробежит его глазами. – Ранее я говорил, что высокого мнения о сиятельной Флавии, и это не была лесть – я действительно считаю её достойным человеком. Почему же она написала такой документ? Я уверен, что её заставили это сделать. И уверен, что служба оффиций здесь не при чем. Почему? Тот, кто заставил её сделать это, допустил один незаметный на первый взгляд, но очень важный просчет. Обрати внимание, письмо адресовано Магистру Оффиций Софронию. А ведь сиятельная Флавия с ним не знакома! Луций делает руками жест, означающий: "Доходит?" – Служба Оффиций не способна на такую халтуру. Ни за что Софроний не отдал бы приказ адресовать донос ему! Возможно, высокопоставленным знакомым Флавии, а скорее всего – напрямую Августу. И уж конечно она не стала бы сама писать такую бумагу незнакомому человеку! Человек, который заставил её это сделать... я не знаю, чем он угрожал ей, возможно, выдать какой-то секрет, возможно, для неё неприятный... "Возможно, что она спит с твоим братом? Догадайся уже сам. Ты же у нас умный." – Так вот, человек этот, я полагаю, явно намеревался передать его агенту службы оффиций, возможно, мне, а возможно, изначально предполагался кто-то другой – ведь я должен был отбыть на север. Но смысл в том, что заказчик очень хотел, чтобы этот агент бросил все дела и помчался с этой бумагой к Софронию в ожидании награды, он думал об этом, и потому велел ей указать его адресатом. Да, ты скажешь, что донос дочери не имеет юридической силы, но имеет огромную силу внушения. Как на это взглянул бы Август? Как ему это было бы преподнесено? Мы не знаем. Мой господин, как ты понимаешь, если я показываю этот документ тебе, я хочу, чтобы ты оставил его у себя. И ничего за это не прошу, ведь как я и говорил раньше, нам с тобой нечего делить. Надо продолжать. – Как видишь, бумага написана недавно и "страдания бедных готов" в ней описаны очень живо. Ясно, что это написано не под диктовку. Как все могло быть? Требоний получил задание заставить сиятельную Флавию написать донос. Он сделал это на Лимесе, а затем отослал его назад, возможно, с евреем-снабженцем, который уехал без моего ведома, возможно, передал его своему подручному Бозе, на случай обыска, а возможно, Эйтни Британке, которая дезертировала, не вернувшись в лагерь. Скорее всего – это она: она умеет ездить верхом и могла за ночь доставить бумагу заказчику. Когда на этой стороне Дуная донос попал в руки заказчика, тот решив воспользоваться случаем, подкинул его мне – очевидно, он находился не так далеко, раз время на это у него было. Сделано... сделано я бы сказал: с военной прямотой! Что происходит дальше? Ну, давай, немного осталось. – Дальше Кай Боза совершает свою безумную, на первый взгляд, по сложности, операцию. Вроде бы в одиночку. Превосходный Аммиан, возможно, и прав в том, что тот всего лишь хотел отомстить мне. Да, скажут некоторые, дороги мести бывают прихотливы. Но превосходный Аммиан не видит картины в целом, а я вижу. Боза, или те, кто ему помогал, убил арабку так, чтобы все подумали на Архипа. Потом прилюдно, открыто, демонстративно убил моего врача, надев плащ арабки и спрятав лицо. Потом дезертировал. Дезертировал, зная, что если его причастность к убийствам не будет доказана, его командир по военным законам может всего лишь заменить казнь разжалованием. Что же он сделал? Он старался поссорить нас с тобой, чтобы этого разговора не произошло. А еще показать мне, что у тебя есть ловкий убийца "в сером плаще", то есть арабка, который способен одолеть двух охранников. Зачем? Да припугнуть! Припугнуть, чтобы я не начал шантажировать тебя этой бумагой, а испугался и уехал в столицу. И как по мне, этот план выглядит куда более логичным, чем нелепая, странная месть и затем бегство в никуда, с абсолютно неясными перспективами. Но Боза просчитался, когда задушил её ремешком, оставившим след. Почему он допустил ошибку? Потому что это была не его работа. Для такой работы у них был более опытный Требоний. Был бы, если бы я не казнил его! И остался только Боза. Луций слегка переводит дух. – Итак, зачем было нужно все это? Да затем, чтобы началась война с готами – раз. Затем, чтобы после в этом был обвинен комит Лупицин – выйдет, что это он сорвал персидский поход! Это два. А кто-то, вероятно, этот "высокопоставленный военный чиновник", выиграет эту войну, приобретет авторитет и протолкнет на место Лупицина своего человека. По крайней мере, он явно на это надеется. Грозит ли такой поворот событий тебе? Суди сам, мой господин. Луций пожимает плечами. "Тебе виднее, чем вы там вдвоем занимаетесь, я в это не лезу!" – Убийства, заговоры, доносы. Сменим тему, поговорим о людях достойных. Совершенно очевидно, что я говорю о дуксе Максиме только хорошее, как о человеке, достойном восхищения, и никак не связываю его с теми "высокопоставленными военными чиновниками", которых упоминал ранее. – Луций дает интонацией понять, что все обстоит совсем наоборот. – Далее я просто обращу твоё внимание на четыре факта, имевших место во время нашего обеда. Они, как ты понимаешь, никак не связаны с предыдущей частью нашей беседы, – и снова интонация: "Связаны, еще и как." Ну, напоследок. – В начале обеда я, возможно, как ты подумал, опрометчиво, упоминаю Требония, и дукс демонстративно дает понять всем присутствующим, что не знает, кто это такой, а затем резко переводит тему. Хотя ты и упомянул, что Требония сожгли, а дукс меня недолюбливает, и вроде бы вполне мог заинтересоваться этим. Как так? Сожгли офицера? Это же вообще из ряда вон выходящий случай! Но нет. Дукс, за что его можно только похвалить, сразу переходит к делам более важным. Второе. Я говорю о том, что мне нужны корабли, чтобы продолжить путешествие. И дукс отказывает мне. Понятно, что я не могу и помыслить о том, чтобы надавить на него, и все же не дать каких-то двух-трёх кораблей императорскому агенту? Но нет, дукс совершенно оправданно помышляет только об обороне Дуная! Достойно похвалы. Выходит, что мне остается лишь вернуться с Софронию с этой бумагой, прикрыв ею свою неудачу. О чем дукс, конечно, не знает и в помине! Третье. Стоит мне заикнуться, что без кораблей мне придется остаться на Лимесе и следить за происходящим здесь – никакого эффекта. Хотя вроде бы он твой друг... Но долг для дукса выше дружбы! Пожалуй, и это похвально. А ещё: я ведь мог не успеть проверить свои бумаги перед обедом и пока не найти донос – и как только найду, поеду назад. А мог найти его и решить убедиться в изложенных в нем сведениях лично. И наконец, четвертое. Когда я рассказываю о готах, о том, как выиграть войну, дукс проявляет к этому живейший интерес, а стоит мне сказать, что войны можно избежать и даже упомянуть, что Август будет недоволен этой войной – сразу напрочь теряет его. Хотя казалось бы, что можно получить с готов? Добычу? Нет, они нищи. Славу? Нет, ведь не удастся присоединить к Риму новых земель. Но дукс рвется в бой, невзирая на славу и добычу – и это тоже весьма похвально! Рвется, и не хочет избежать войны. Наверное, просто любит воевать. Луций пожимает плечами. Дескать, "сообрази уже сам, что-то тут неладно." – А эту войну можно остановить. Войну, которая даже в случае успеха грозит комиту Лупицину, а возможно, и тебе, тут я информацией не владею, большими неприятностями. Ведь мы не знаем, какие еще агенты вовлечены, какие еще заговоры сплетут те, кто послал Требония. И я говорю "даже", потому что я не уверен, что эти люди её выиграют. Но что еще хуже, эта война может быть опасна для Рима. Почему так важно её остановить? Готы в отчаянии, они готовы драться, но они не хотят драться с Римлянами. Вожди гревтунгов просили меня похлопотать о переправе и земле за Дунаем для них. Они боятся. Да, они переменчивы, но приняв меры, которые я описал на обеде, их можно держать в мире и использовать. А что будет, если разбить их? А я скажу, что будет – они откатятся за Лимес и присоединятся к гуннам, как уже сделала большая часть гревтунгов. Но гунны – не готы, они гораздо организованнее и хитрее. Мне удалось узнать, что они не просто подчиняют покоренные народы, они стараются именно растворить их в себе, отделив молодых мужчин от стада и навязав им свою культуру и свои обычаи. Поэтому они наносят готам такие страшные поражения. Поэтому готы их так боятся. Вот чем страшна война с готами. Победив силой оружия одного врага, мы вырастим другого, еще страшнее. Хватит ли у нас мечей, чтобы одолеть его? Я не знаю. И подстрахуйся в конце. Давай, выложи мотив. Аврелиан должен понимать, зачем ты это делаешь. Не поверит он в сказки про величие Рима. Подай ему то, во что он поверит. – А теперь, сиятельный Аврелиан, милостиво выслушав меня, ты, вероятно, задашься двумя вопросами. Во-первых, ты спросишь себя: "Мог ли этот Луций подстроить все сам?" Нет, не мог. Ведь я не знал, что мы с тобой увидимся, для меня эта встреча – полная неожиданность. Требония, Кая Бозу, сиятельную Флавию – их всех я встретил впервые в жизни. Как я вообще мог планировать что-то подобное, не имея понятия, с кем придется иметь дело? И уж точно, желая остановить войну, я не стал бы давать яд Алавиву и Видериху, и уж тем более самому себе. Была ли угроза моей жизни реальна – об этом ты, наверное, уже и так знаешь от Тиеста. А во-вторых, ты скажешь себе: "Всё это, может быть, и так. Но отчего этот Луций мне всё это сообщает? Вместо того чтобы действительно поехать и передать донос своему начальнику и, вполне вероятно, получить за это своего клариссима." Я мог бы сказать, что из симпатии к тебе, поскольку я действительно испытываю её, но ты лучше меня знаешь, что из симпатии такого не делают по отношению к человеку, которого знают всего сутки. Я мог бы сказать: потому что считаю это благом для Империи – и это будет правда, потому что, как я и сказал, я не вижу для империи прока в эскалации конфликта магистра оффиций и комита Фракии. Но не ради этого одного. Луций наклоняет голову. – Я – профессионал. Я на службе больше двадцати лет. А вот это, – с явно сдерживаемой злостью говорит он, тыкая пальцем в донос, – это халтура! Так действуют люди без воображения. И на эту халтуру они попытались купить меня, чтобы я побежал, как пес, как дурак, как какой-нибудь Архип из Фракии, сам не зная, в чьих интересах действую. "Эй, Луций, давай, беги к своему шефу за новым званием!" Я не желаю быть их дурачком! И за такое пренебрежение мной, за то, что меня считают болваном, я хочу отомстить. Лучшей же местью для меня будет, если их планы рассыпятся, как пыль, потому что ты возьмешь все в свои руки, наведешь во Фракии порядок, и остановишь эту войну. Если мои предположения верны, и эти люди – военные, то скорее всего они считают тебя человеком не слишком решительным, как меня считают слишком глупым и жадным. Не буду тратить время на лесть. Скажу только, что я достаточно слышал твоих слов и рассуждений, чтобы считать иначе. На твоем месте я бы ударил первым. И не по готам. Но – это уж тебе решать.
-
-
+ Я уже запуталась в этих римских интригах.
|
Если Лидка и опасалась чего-то такого, то напрасно: мысли пана Болеслава были в этом отношении не о ней. О ней ему такое даже в голову не пришло бы: он чувствовал в своей любовнице готовность немного польстить в разговоре, но после всего что она рассказывала, ему бы представилось невозможным, что она готова сделать это в постели. Уж слишком сильная и искренняя любовь к удовольствию в ней ощущалась. – Ну, я в грехах не силен, что грех, а что нет, – ответил Болеслав на её философские размышления. – Тут бы епископа нашего позвать, он-то уж бы разобрался, все что надо отпустил: а все что не надо – себе забрал. Но что-то я смотрю – кровать большая, а места, как ни крути, все равно только на двоих! Так что... нет, пожалуй, не будем его звать! А то начнет тебя исповедовать да причащать, я же и заревновать могу! Он сам подивился, как такая дикая шутка могла слететь у него с губ, но вот – слетела как-то. С Лидкой много такого было возможно, чего без неё – невозможно, это он давно понял. А еще подивился – как красиво излагает. "Врата разума"! Как по книге прямо! – А ежели серьезно, мысль интересная. Ключик, значит, подобрать, говоришь? Это я запомню! Оголившиеся, значит, чувства! – усмехнулся, проводя рукой по обнаженному телу. – Где ж ты так говорить-то научилась красиво? Тут растеряться нетрудно, что с тобой делать: смотреть на тебя, слушать или еще что-нибудь третье... И чувствуя свою твердость, и ощущая, что она тоже её чувствует, Вилковский понял: прямо сейчас-то выбор невелик. – Дикая Охота! Ну, поохотиться я люблю! Пережить-то, конечно, можно и не пережить. Но и не рискнуть нельзя! "Кто не рискует, того красавицы не целуют!" – так говорят, – сказал он, нарочно заменив "девки" на "красавицы". Тут он вдруг притянул её за шею к себе, впился в дразнящий, слегка приоткрытый рот, захватил его, растворился в нем на несколько секунд, так, что внутри все сначала замерло, а потом сладко заныло. Так выпивают до дна бокал перед тем, как ахнуть его об пол и решиться на что-нибудь. И глядя в её голубые, бездонные глаза, в которых утопил уже и запреты, и благоразумие, и стыд – а им все мало, всё только хлопают своими бесстыжими, лукавыми ресницами – проговорил: – Да, пожалуй, что-нибудь третье! Давай свою охоту, красавица!
-
Ай, красиво! Ай, ярко вышло!
|
"Да черт тебя подери", – думает Луций с хорошо скрываемой злостью. - "У тебя тут что, коробка в чулане, из которой ты достаешь дуксов, комитов и цариц? Сколько их там ещё сидит?" И ещё он чувствует горькое злорадство. Он вспоминает годы отставки, да-да, те самые, которые он провел с семьей, и думает: "А вот если бы вы не выгнали меня, Софрония и ещё кучу дельных людей, и не посадили на их места всех этих Романов, Максимов, Лупицинов, Ремигиев – под Ктесифоном намотали бы на копья эту бабу, а не семьдесят тысяч наших парней. Столичные педерасты! Доигрались в политику?! А теперь вы играетесь с этой Фейрузой, потому что не знаете, что ещё делать. А она в любой момент отгрызёт вам пальцы и сожрёт ваши глаза." Но это – чувства, которые ощущает тот Луций, что стоит здесь и вежливо улыбается, как ни в чем не бывало. Тот, который смотрит на всё сверху, думает: "Так-так, очень интересно. Новая царица арабов – персиянка? Арабам это очень понравится!" А о своем "сне" он не думает. О нем он подумает как-нибудь потом. – Прославленная Фейруза, я рад встрече и выражаю своё искреннее восхищение твоей красотой и твоей славой. Если память меня не подводит, я слышал, что ты совершила множество подвигов на войне. Позволь мне представить тебе моего секретаря и помощника, Марка Аврелия Контаренона, происходящего из древнего рода, подарившего миру целую плеяду выдающихся римских мужей, среди которых было четыре Августа. Марк, присоединяйся к нам на своем ложе. Я прошу простить его за небогатую одежду, дело в том, что Марк – юноша многих дарований, и только что помогал Квирине совершать хирургическую операцию, чем несомненно спас жизнь человека. Однако его туника была запачкана кровью, и потому чтобы не задерживать тебя, мой господин, и тебя, почтенная Фейруза, мы не стали терять времени на поиски более подобающего одеяния. О том, что Аспург знаком с гуннами не понаслышке, Луций предпочитает умолчать. На предложение лечь рядом с Фейрузой, он с улыбкой отвечает: – Я полагаю, многие променяли бы несметные богатства и целые страны, чтобы возлежать рядом с такой царицей, однако, чтобы не обидеть превосходного Аммиана, мне все же следует занять ложе возле тебя, мой господин, как и ранее. А любопытно, как поменялось выражение лица у Аврелиана. Только что он был взволнован, встревожен, даже напуган, а теперь вот весел и приветлив. "Хитрый сучок. Задумал что-то", – отмечает Луций, располагаясь на ложе. Есть такая порода людей – их хлебом не корми, дай что-нибудь задумать, у них сразу от этого настроение поднимается. "И какие же они с братом разные! Тот вообще по жизни головой пользуется, в основном чтобы шлем носить. Правильно ему в шлем-то нассали, с намеком." – Полагаю, тебе не терпится узнать, как проходит расследование, которое ты попросил меня совершить. При участии Аммиана мне удалось установить предполагаемого убийцу – это всадник из приданной мне турмы. Мои люди преследуют убийцу и, я полагаю, скоро настигнут. Происшедшее – дело рук одного, возможно, двух человек, и можно с уверенностью говорить, что тебе опасность не угрожает. В то же время мой врач-вольноотпущенник был тяжело ранен. Усилиями Квирины и Марка он будет жить, за что я хотел бы сердечно поблагодарить тебя. Однако а в отряде имеются ещё раненые, более легко, в частности, трибун римской армии. Я бы хотел, чтобы Квирина также осмотрел всех нуждающихся во врачебной помощи. Луций старается говорить это спокойно и бесстрастно, без намеков интонацией (а намекать есть на что! "Видали? Еще одного предателя мне подсунули!"), чтобы Аврелиан не начал нервничать. Но это пока не нужно. "Занервничаем мы с тобой попозже," – думает он. – "Оно само собой получится, без всяких интонаций." – Что касается продолжения путешествия, мой господин, то я несколько в замешательстве. С одной стороны, сиятельная Флавия освещала наше путешествие своим благородством и образованностью, очевидно, внушенными ей тобою, поэтому я не могу рассматривать, то, что буду лишен её общества, иначе, как досадную утрату. Каковы же причины того, что она остается в Новиодуне? "Вопрос важный. Давай, сенатор, колись. Что не так с твоей женой?" – Кроме того, как я понимаю, с поручением её отправил комит Лупицин. Я не сомневаюсь в твоём выборе и в том, что почтенная Фейруза, обладающая описываемыми тобой талантами, как и теми, о которых говорит молва, станет достойной заменой. Но не будет ли правильным узнать у комита, согласен ли он с такой заменой? Ну и собственно... – К тому же, боюсь, что время на это у нас есть, ведь, как ты сам слышал, мне было отказано в предоставлении кораблей. Так что если ты хочешь отправить дочь царя Альхариса в путешествие в ближайшие дни, полагаю, ей придется совершить его без меня, – завершает он с нескрываемым сожанием.
-
Беседа Луция и Аврелиана прекрасна. Дипломатическая пикировка как она есть: вежливая, но от этого не менее жесткая.
|
"Вон что!" – думает Луций. – "Откуда он про дочь-то узнал? Да не вопрос. Крепость открыта, входи, сиятельный Аврелиан. От тебя, сука, никаких секретов." – Что касается мотивов убийцы, то их ещё предстоит выяснить и, возможно, обсудить, – отвечает Луций. – Странная месть – поубивать кучу своих товарищей, твою арабскую телохранительницу и моего врача, подставить Архипа, человека комита Фракии... И ради того, чтобы доставить мне эти неприятности, он гарантированно пожертвовал карьерой всадника и самой своей жизнью? Ведь даже если не удастся доказать его причастность к убийствам – он дезертировал из армии. И все это – вместо того, чтобы попытаться убить меня или хотя бы мою дочь? Вы, вероятно, не в курсе, она прибыла совсем недавно и весьма устала с дороги, так что я позволил ей пока отдыхать. Если так, то у этого Кая Бозы какое-то весьма извращенное понятие о мести, – качает головой Луций с видом "воля твоя, превосходный Аммиан, но ты какую-то херню сейчас спорол." – Но пока что хватит о нем. Он выслушивает то, как Аврелиан практически распоряжается судьбой его людей. Ничего, пусть потешит себя. – Разумеется, – говорит он небрежно, как о само собой понятной вещи. – Было бы глупо брать с собой отряд, в котором оказалось уже три предателя за два дня. Что касается перевода в Британию, то навряд ли это разумно, учитывая, как обстоят дела на Лимесе, но это уж пусть решает благородный Кесарий. В связи с этим мне было бы тем более неразумно разбрасываться оставшимися людьми, поэтому я прошу почтенную Фейрузу направить Квирину к моим людям без промедлений. Марк, – говорит он с улыбкой, – твоя помощь в этот раз не требуется. Он делает знак рабу налить себе вина. – А вот ещё, раз уж зашла речь. Там есть такой Архип из Фракии, он должен был исполнять обязанности телохранителя при госпоже Флавии, но пренебрегал ими. Да-да, тот самый, который выбил Тиесту глаз. Поскольку как телохранитель, он был явно бесполезен и постоянно отсутствовал, она попросила меня заменить его двумя моими людьми, что я и сделал. После казни Требония мне нужен был хоть какой-нибудь командир для всадников, потому что враг был рядом, и я не мог поставить над ними пехотинца, а им самим не доверял. Как показывают события последних двух часов – не напрасно. Так что я временно до конца похода присвоил Архипу звание центенария, чтобы он мог приказывать декану, и поставил исполнять обязанности начальника конницы. Без формального зачисления, конечно. Полагаю, раз нет конницы – ей не нужен и командир. Однако, следует проследить, чтобы люди Кесария не отправили Архипа вместе с прочими под арест – он, конечно, не уследил за ними, но раз Боза его подставил, он-то уж явно был не в курсе их заговора.
На слова о семье он говорит: – Разумеется, мой господин, если причина в делах семейных, в них я не лезу, по крайней мере, не дальше, чем ты сам сочтешь нужным пролить на них свет. ("И ты, сука, не лезь в мои.") И как ты решишь вопрос с комитом Фракии – лишь твоё дело. В конце концов, видя, какое сопротивление мы встретили в самом начале путешествия, любой счел бы разумным оградить любимую супругу от опасностей такого похода. Однако, я полагаю, нет ничего странного или неприятного для тебя в моем желании проститься с сиятельной Флавией и поблагодарить её за ту поддержку, которую она оказала мне на другом берегу Дуная, разве нет? – говорит он, разводя руками. – На пиру с готами она вела себя с достоинством, заслуживающим самой высокой похвалы. Я бы непременно хотел сделать это. Разумеется, если к этому нет препятствий, а их я, признаться, не вижу, либо я, мой господин, что-то явно упускаю. "Ну давай, раскройся, дай мне понять, в чем дело. Знаешь ты про донос или нет? Рассказала тебе сиятельная баба про то, что у неё нервишки сдали при виде голодающих детей, и она накатала бумагу на своего отца?" Лицо Луция – сама невинность. "Любой захотел бы еще раз взглянуть на такую прекрасную римлянку," – написано на нем.
"О, слава тебе Господи, вот и до кораблей дошли." – Настроен отвергнуть? – переспрашивает он с явным недоумением. – Отчего бы мне отвергать такую великолепную возможность? Не вижу к этому никаких причин. Если ты хочешь предложить мне помощь и ставишь единственным условием участие в походе величественной Фейрузы – я могу быть только счастлив! Какие ещё "основные вопросы" вы хотели бы со мной обсудить, так сказать, "на берегу"? "Или не единственным? Или ты решил послать эту бешеную персидскую поедательницу глаз за мной шпионить, "как делового партнера"? Или, чего доброго, пришить меня? Серьезно что ли? Ну, пусть попробует – шкура льва у меня там на вьючной лошади уже имеется, льва, который, почуяв запах кабаньей крови, ошибочно посчитал меня добычей. А кем считаешь меня ты, Фейруза? Какой запах чуешь ты?" – Вот к примеру, – говорит он, глядя поочередно то на Аврелиана, то на персиянку. – Мне пришлось оставить на другом берегу Дуная и часть припасов. Я планировал пополнить их в ожидании, пока разрешится вопрос с кораблями. Но если мы отправимся в ближайшее время, мне явно необходима поддержка в этом вопросе. Могу ли я рассчитывать на неё и в каком объеме?
-
Сплошное наслаждение читать словесные дуэли сиятельного Луция!
|
– О рыцарях – это хорошо! – одобрил король с улыбкой. – Ну, ступай!
***
Нельзя сказать, что фрейлинам понравилась твоя тяга к учёбе. Конечно, никто из них явно не выражал своего неудовольствия, но оно чувствовалось. Ловорде явно было бы куда больше по нраву обсуждать политику, чем читать вслух пыльные книги и производить математические расчеты. Языками же она и так владела прекрасно, или, по крайней мере, считала, что владеет именно так. Цезни же ожидала от жизни при дворе увлекательного приключения, а оказалось, что надо помогать маленькой девочке делать задания учителя. В отличие от других фрейлин Цезни могла иногда предложить что-то вроде "а может, прервемся на шашки?" А вот что думала Золь – никто не знал: кажется, она просто старалась выполнять всё, что ты ей поручала, с одинаковым усердием читала, вышивала или училась. В хозяйстве она разбиралась как раз неплохо – было видно, что её, видно, в дядином замке не особенно привечали, и ей приходилось общаться с челядью и даже с крестьянами. По крайней мере, в отличие от вас троих она хорошо знала, откуда берется хлеб и чем озимые отличаются от яровых. Скорее ей стоило лучше усовить придворный этикет и танцы, в которых она была совсем не сильна. Что же касается твоей вспышки по поводу игры она лишь смущенно кивнула и... все, ты больше не выиграла ни одной партии, иногда, с великим трудом, тебе удавалось свести её вничью. Так вы и прожили первые месяцы – ты училась, фрейлины скучали, но неудовольствия не выражали, и обсуждали между собой в основном перспективы свадеб, а также все, какие только есть, свадебные обычаи.
***
Поначалу Ловорда не очень оценила твоего доверия, и, мягко говоря, удивилась от твоих вопросов и отвечала несколько односложно. Однако потом она, видимо, вспомнила, что ей-то все эти женские премудрости рассказала мать, а у тебя матери нет, и лед растаял. К её обычному "С добрым утром, ваше высочество" стало добавляться "Как вы спали?" и "Как вы себя чувствуете?" Иногда она смотрела на тебя с немым вопросом: "Не нужно ли помочь или что-то подсказать?" Когда ты задала свой вопрос о поцелуях, то в темноте было только слышно, как она перевернулась с боку на бок на своей кровати (фрейлины спали на маленькой кровати, убиравшейся под твою, на которой раньше спала Нелл) и какое-то время молчала, так, что в темноте было непонятно, не спит ли она. Но потом она ответила. – Да, ваше высочество. У моего отца есть вассал, барон дем Швискарк. Я... однажды... Однажды мы остались наедине с его сыном, баронетом, и он... он поцеловал меня, – даже в темноте, по голосу, ты поняла, что она покраснела, когда произнесла это. – Он был всегда весьма учтив со мной, и я... я немного растерялась в первый момент. Знаете, – она вдруг засмеялась. – У него перед этим было такое лицо, такое... как будто он шел на приступ и помолился, потому что его сейчас могут убить. Я сначала не поняла. Думала, он мне что-то хочет сказать, какие-то, может, неприятные новости. Но вы не подумайте, он серьезный, не вертопрах какой-нибудь. До сих пор не знаю, может быть, надо было дать ему пощечину, а может, и не надо. Он даже писал мне стихи, правда, весьма плохие, как мне кажется. "Не Утмер", вот уж точно! Как сказала бы одна мизэ, – добавила она с ехидцей. – Он хотел сражаться на королевском турнире в мою честь, но отец его не отпустил пока что, сказал, что не готов ещё. А мой отец... мне кажется, он хотел бы выдать меня за кого-то поважнее. А я... а я не знаю. Если бы я решала... не знаю... А вы? Я видела, вам кто-то из Верморов на балу подарил амулет или что-то вроде того. Это было просто так? – похоже, Ловорда была не робкого десятка, чтобы спрашивать такое. А может, просто старалась общаться с тобой почти на равных. А может, просто вы сейчас были две девочки, которые откровенничают в темноте, а не принцесса и Фрейлина.
***
Книга, которую тебе подарила Хеви, оказалась романом. А романов ты никогда раньше не читала, хотя и знала, что это такое - книга, в которой как бы пишут про настоящих людей, но на самом деле всё придумано или, по крайней мере, сильно приукрашено. Сир Фромор о романах был невысокого мнения, говоря, что если уж читать, так что-то полезное. И всё же ты попробовала её почитать. И сразу обратила внимание, что написано было в стихах - и очень ловко! Прочитав пять страниц ты не могла бы сказать, чего это сир Фромор так взъелся на романы. Отличие чувствовалось разительная: обычно книги, которые ты читала были написаны в стиле "И потому что так повелел Король, ибо тра-та-та-та-та, мы исполняем его монаршую волю. И во исполнение означенной воли тра-та-та-та-та" и прочая, прочая, пока страницу прочитаешь - заснешь. Эта же книга была написана в стихах, и читать её было легко и приятно:
Седло он закрепил ремнем, надел ошейник псу, И напоследок обнял мать, смахнул её слезу. Вздыхая тяжко, вслед ему смотрела грустно мать, И слуги плакали о нём и вышли провожать.
И вот вроде четыре короткие строчки, а ты сразу почувствовала, что этот сир Ливерэ (Лайвер по-таннверски) - неплохой человек: вот и маму свою попытался утешить, и слуги провожать вышли - значит, любили его, значит, было за что. И конечно, стало интересно, что там его ждёт дальше? И ты даже не заметила, как пролетело полкнижки, потому что дальше... там такое началось! Сир Ливерэ бился на турнирах, сражался с разными негодяями, а иногда и с вполне достойными противниками, и некоторым из них даже сдавался в плен, а некоторых брал в плен сам, но лучше всего было то, как он ухаживал за дамами! Эти места были описаны так тонко и волнительно, что поневоле захватывало дух, когда ты представляло, что кто-нибудь когда-нибудь будет говорить тебе такие слова или так красиво себя вести. А как были описаны чувства самих дам!
И словно сладкая петля сдавила шею ей. А сердце было, как в силках из солнечных лучей, И доносился до неё как будто легкий звон, Сорвался с губ её сухих протяжный слабый стон.
Короче, леди сходили по сиру Ливерэ с ума (и не просто леди, а даже в одном месте королева Ольсвера), и было от чего: он совершал в их честь подвиги, защищал их, (причем не от каких-то там драконов, а прямо-таки спасал в очень щекотливых и неприятных ситуациях), приносил им дары и диковинные вещи, играл для них на лютне, пел песни и только что по небу ради них не летал. Иногда, правда, было не совсем понятно, почему встречи с ним вызывают у них такой восторг - но на то она и книжка! К тому же, было такое ощущение, что автор нарочно о чем-то недоговаривает, но от этого читать было еще интереснее. И возможно, приятнее всего было непонятное ощущение, что такую книгу никому показывать не надо, а читать надо именно что наедине с собой. К середине книги ты напрочь забыла, что всё в ней – выдумка, а у сира Ливерэ завелся настоящий противник, сир Гравэ, который ловко ставил ему палки в колеса и готовил всяческие западни, и порой рыцарь в них попадал и иногда от клеветы его спасало только заступничество дам. В общем, если бы не фрейлины, при которых ты старалась читать другие книги, учёба была бы совсем забыта на пару дней, а то и на всю восьмидневницу, и сир Фромор даже удивлялся, почему это от тебя не добиться ответа по некоторым простым вопросам.
Выборы (в этот раз простые).
Усердная учеба. Выбери два: - Ольсверский язык - продвинутый. Будешь говорить, как говорят при Фламмарском дворе. - Свертмарский язык - основы (можешь за 2 взять продвинутый) - Эльфийский язык - разговорный (эльфийский язык сложен и не похож на ваш, поэтому за 2 взять сразу продвинутый нельзя).- Военное дело - основы - Узнать историю Таннвера со времен твоего дедушки в подробностях: кто с кем воевал и чем закончилось. - Узнать историю Таннвера в разрезе двух династий. - какие были короли, чем прославились. - Что-то еще по согласованию с мастером. - О магии. Собирай информацию по крупицам дальше. - Ты хорошо изучила основные законы. А можешь еще изучить что-то из дополнительных: торговое право, например, церковное, земельное или что-то по своему выбору.
О, этот захватывающий мир рыцарских романов! Теперь тебе понятно, что значит "Не Утмер". Видимо, человек, который пишет так себе. Варианты: - Это так захватывающе! А что ещё написал этот сир Утмер? А что написали другие? А может, есть романы на Ольсверском?! Познакомиться с жемчужинами современной (и не очень) литературы, обсудить их с фрейлинами (тут бонус, во-первых, в том, что фрейлинам это будет интересно, во-вторых, в романах задается модель поведения, которую полезно представлять, а в-третьих, всегда можно красиво вставить в разговор на балу). - Все это прекрасно, но никакие романы не заменят настоящих знаний. Почитаю, когда... когда-нибудь потом. Дайте-ка лучше мою грифельную доску, решу пару задачек Выбери еще один вариант из списка выше.
-
+ Мило. Я думала сир Утмер написал немного другой роман.
|
Обнимая дочь, Луций на мгновение почувствовал укол - не совести, а скорее неловкости. "А ведь был момент, был, когда я думал, что я рожден для семейной жизни. Тихой, достойной, честной... ну, может, не особенно честной, но во всяком случае там бы не пришлось сжигать людей. Там я был частью семьи. Главой семьи. А сейчас? Сейчас как будто не было никогда этого дня. Я - это служба, грязная работа во славу Рима, и немного Тамар. А потом - смерть и яма. И все нормально, и всё так и должно быть. И вот моя повзрослевшая дочь приехала за мной на край мира, а я не узнаю её и не верю ей. И не чувствую тепла, как тогда, когда она была маленьким свертком с кувшин размером, а я поднимал её одной рукой. Куда же оно делось?" Луций посмотрел на неё ещё разок. "Господи! Какая-то девчонка, довольно вздорная на вид. Совсем не то. Зачем я ей? Зачем она мне? Вернее, зачем-то понятно - надо же всё устроить, завещать кому-то, оставить, выдать замуж, ну короче, всё что полагается делать римлянину между одним самоубийственным заданием Рима и другим. Но зачем мы обнимаем друг друга? Зачем она несёт какие-то глупости? Зачем трогает пальцем мой лоб? Неловко!" - Ну, такова служба, - улыбается он, как будто не испытывает никакой неловкости. - Ты же сама понимаешь: где все в порядке, там агенты ин ребус не нужны. И вот говорить "ты" с теплотой он тоже отвык. "Ты" он говорил либо с почтением, либо в приказном тоне, либо с желанием, когда перед ним была Тамар. А вот это вот "ты" - оно какое-то странное. Он слушает, как будто бы в пол уха, а на самом деле внимательно, и находит, что всё это полный бред и скорее всего половина вранье. Какие бумаги?.. Зачем?.. Что, нельзя было у него спросить?..
Но стоит только Валерии сказать, что Архип её... что? Повалил? Чего-чего?! Стоит только обхватить себя за плечи, как будто ей холодно или больно, как Луций всё вспоминает, как будто ему дали горсть виноградин, каждая из которых - воспоминание, и он разом раздавил их и вернул себе.
Он обнимает дочь, теперь уже не как почетного и очень некстати приехавшего гостя. Он обнимает её бережно, кладя руку на голову и говорит негромко, почти вкрадчиво: - Девочка моя, ты главное ничего не бойся. Если тебя кто-то обидел, или с тобой случилось что-то плохое - просто скажи мне, кто это был и что сделал. Просто скажи. Я знаю, как затыкать людям рты, - он говорит это ровно, спокойно, но спотыкается о последнюю фразу, и в этом "затыкать рты" слышится кое-что другое: "Любому, кто тебя обидел, я заткну рот его печенью и заставлю жевать! Я выдавлю глаза, которые видели хоть одну твою слезинку и усмехались, я вырву языки, которые посмели сплетничать о тебе, я переломаю руки, которые посмели тебя унизить. Я сделаю их слепыми и глухими и очень, очень несчастными, а потом я сделаю их мертвыми. Только скажи." - Что значит полапал? Где именно он до тебя дотронулся? Он причинил тебе боль? Архип, значит, кто ещё там был? Кто-то из рабов? Они тебя тоже как-то обидели? Он всё вспомнил - это его дочь, плоть от плоти, и кто-то совершил большую ошибку. - И ещё расскажи мне, что случилось дома? Почему ты здесь? Зачем ты меня искала? И зачем на корабле, почему ты сразу не пришла ко мне? Не бойся, просто расскажи.
-
Зачем? Хоррроший вопрос. А ещё это "ты"...
-
Любому, кто тебя обидел, я заткну рот его печенью и заставлю жевать! Я выдавлю глаза, которые видели хоть одну твою слезинку и усмехались, я вырву языки, которые посмели сплетничать о тебе, я переломаю руки, которые посмели тебя унизить. Я сделаю их слепыми и глухими и очень, очень несчастными, а потом я сделаю их мертвыми. Только скажи Ми-ми-ми! Это очень трогательно! ^_^
|
– Так, – говорит Луций, убирая бумагу в тубус. – Эту бумагу я отошлю домой. Если ты оправдаешь мои ожидания, то однажды увидишь, как она сгорает. А если нет – однажды тебе по ней придётся заплатить. Теперь объясняю для непонятливых. На этом папирусе написано, что я здесь единственный человек, которому не всё равно, помрешь ты или нет. Это, надеюсь, понятно, да? – он поднимает тубус. – Поэтому с кем вы там пожали руки, с кем не пожали – забудь. Не доверяй никому, кроме меня и Татиона. Особенно Тиесту. Дружелюбно общается? Все, кто в тайне хотят тебе зла, будут всегда улыбаться, по-другому не бывает. Далее. Если что-то случилось – докладывай мне. Любые проблемы, особенно дипломатического характера, мне разрешить проще – я больше знаю, у меня больше опыт и больше возможностей. У тебя есть своё мнение, как надо поступить.? Отлично, значит донеси его до меня, а то опять нагородишь чепухи. И утонешь в дерьме. Далее. Не пытайся меня обмануть. Я очень ценю верных людей, потому что их очень мало. Людей, которые меня обманывают, я очень не люблю. Не потому что я – какой-то особенный человек. А потому что мы занимаемся очень важными делами. И очень сложными. Если ты мне будешь врать, темнить и недоговаривать, могут возникнуть новые трудности, а мне хватает и тех, что есть. Будешь врать – и утонешь в дерьме. Так. Что ещё? А, да. За грубость перед моей дочерью тебе придется извиниться прилюдно. Да, это моя дочь, Валерия Цельса Альбина. Он не может сдержаться, чтобы не произнести это с гордостью. Что бы там она не накуролесила, это его дочь, и кстати, красавица! – Я знаю, что ты не знал и так далее, поэтому эту часть пропустим. Поблагодари её, что так легко отделался. И вообще запомни – не оправдывайся никогда. Твои оправдания никому не нужны и неинтересны. Говори по делу. Любые оправдания – это шум, который человек создает, когда нечего сказать по делу. Он потирает виски. – Так. Теперь задание. Я уверен, что за всеми этими убийствами стоят конники Требония. Потому что слишком много совпадений, потому что только они знают такие детали, как то, что ты попал Тиесту в глаз, и поэтому и стрелу воткнули арабке в глаз, чтобы верней тебя подставить. Напали на Адельфа как только он вышел за ворота. Убили часового, который охранял раба-гота, а второго оглушили – явно работал не один человек. Пропал Кай Боза. Не было бы смысла прятать его труп, и не прятать трупы остальных людей. По моему приказу разведчиков взяли под стражу, держат по отдельности. Поэтому иди, поговори и узнай, кто из них это сделал или даже кто был в курсе и не доложил. Мне все равно как, соври им что хочешь. У них отобрали оружие - так вот соври, что на месте убийства нашли пряжку от перевязи или ещё что. Они же не знают, что это не так. В общем, прояви смекалку. Крути их как хочешь, но чтобы имена заговорщиков я знал. В крайнем случае... в крайнем хотя бы выясни, кто друзья этого Кая. Доложи мне. И помни – эти люди тебя подставили, хотели, чтобы ты мучительно сдох, в самом простом варианте – в петле. Поэтому действуй и не сомневайся. Луций встаёт, отодвигая стол. – Ну и последнее. Тиест тебе какую-то чепуху дал, а вот я знаю отличное средство, которое от твоих проблем поможет. Делается так. С этими словами Луций хорошенько бьет Архипа коленом в пах. – Вот, это – лучший "амулет от любовных дел". Какое-то время точно будешь думать теперь только о деле. Понадобится ещё – обращайся. И запомни: если еще раз вздумаешь лапать мою дочь, этот момент ты будешь вспоминать с теплотой, как праздник! А теперь иди, и чтобы в следующую нашу встречу четко назвал мне имена причастных.
Вытолкав Архипа, Луций зовет Тамар. – Валерия, – говорит он. – Ты же помнишь Тамар, верно? Она тебя проводит в кабинет. Тамар, будешь её охранять, как меня, пока я не вернусь. Вроде бы опасности больше пока нет, но кто знает? Сейчас подождите, пока я уйду, а потом идите.
Затем он выходит и сам. – Аспург, – говорит он. – Мы идем к Аврелиану. А ты, Тиест, что здесь делаешь?
-
Очень дельные наставления. Жаль под приватом
|
|
Тут пан Болесла вспомнил, сколько раз, уже будучи зрелым, пренебрегал он обществом своей супруги ради охоты, каких-то мелких дел, да и бывало, что ради выпивки в хорошей компании. Не так, конечно, но... может, тогда-то и растерялось то хорошее в них, что было, что могло стать сильнее? Может быть. На слова о том, что женщины могу все изобразить, он даже покачал головой, хоть Лидке было это и не видно. "Вон оно что значит!" - невольно подумал пан Болеслав. - "Ну и хитрый народ эти бабы! Открытия, тут, впрочем, нет, а все же!" - Это как сказать! - возразил он. - Некоторых хлебом не корми - дай им благочестия. Есть люди простые, а есть и такие, которым удовольствие не в удовольствие, если его греховным назвать можно. "А мне?" - подумал он. Он провел в задумчевости рукой по бедру женщины и тут же подумал: "А мне - нет. Я - человек простой. Приятно - значит приятно. Плохо - значит плохо, а раз не плохо, то хорошо." Он захотел расспросить Лидку, кто за ней так ухаживал, кто доставлял ей такие минуты, но запнулся. "А вдруг неприятно это вспоминать? Вдруг он её оставил? Или она его? А я тут своими лапищами полезу прямо в рану, как оно, дескать, было? Нет, не буду такой момент портить. Да и что мне с того? Любопытство просто." Хотя он знал, что это не просто любопытство, и когда тебе что-то или кто-то западёт в душу, ты сразу хочешь узнать про этот предмет всё. И почувствовал, что давно такого не испытывал. Но, пожалуй, не надо было так в лоб спрашивать. А как исподволь узнать - он не знал. Было что-то завораживающее в том, чтобы лежать, прижавшись друг к другу, и говорить обо всём и ни о чём - о мужчинах, о женщинах, об удовольствии, о жизни, в конце концов, черт возьми! Казалось от этого, что он обнимает не одни плечи, а всю целиком, и от этого он чувствовал единение и близость, куда большие, чем от самого соития. И даже больше, чем от брака. Там мужчину и женщину связывали внешние силы - долг, обычай, переживания. А здесь - чувства, которые шли изнутри, как будто вы смотрелись в одно зеркало, и там ваши отражения обнимали друг друга, нарушая всякие законы. Как будто вы не сговариваясь совершили одно преступление, и оба не жалеете. Или как если вдруг кусок тела взял и прирос к другому, а вам от этого не страшно, а даже хорошо. Однако если движения женского тела и не имели целью отвлечь Вилковского ото всех мыслей, привели они как раз к этому. - Видно, говоришь? - спросил он с усмешкой, чувствуя, как потяжелел его голос. - Ну и как, видно по мне, что мне достаточно? Он зарылся лицом в волосы у неё на затылке и с разочарованием понял, что такой запах запомнить и вспоминать, когда захочется, не получится. Ну и что ж теперь! - Значит, говоришь, испытания прошел. Хорошо! Испытания-то прошел, а должен-то ещё остался. Ты, красавица, как ездить предпочитаешь, как татары, на высоких стременах, или как рыцари, на низких, или как пани, боком? Или у тебя и тут своя манера?
-
Ну и вопросики у вас, пан!
|
Две только мысли и крутились у Ловчего в голове, при виде опустевших улиц, при виде того, что даже захватчики-варяги не чувствовали себя здесь спокойно. Одна была такая: "Ужасно всё плохо." А другая была такая: "Не унывай раньше времени, будет ещё и хуже." С одной-то стороны - ну что ему Изборск? Память о покойном князе? Память памятью, а человек он теперь свободный и если б не вся эта чертовщина со зверьми, мог бы во всё это не лезть. Это в сказках у героев всё ладно получается и красиво, а в жизни если уж до подвигов дошло, то всегда какая-нибудь такая штука вылезет, что вспомнить потом тошно. Но опять же - мог бы, не мог бы, чего думать, когда уж приехал? Хотя ещё одна мысль ему в голову пришла. Что даже если бы не звери, не Огнедева эта и не слова её, всё равно надо было ехать в Изборск. Черт его знает почему. Но вот нельзя отсиживаться, как барсуку в норе. Аще живой человек - либо выйди и прими бой, либо беги. А бежать-то и некуда. Неодобрительно покосился он на своих спутников, переругивающихся с варягами, ох неодобрительно. Заради бахвальства выдали врагу (а после Вешенки Ловчий не сомневался, что варяги - враги), что понимают его язык. А оно бы, может, ещё пригодилось. Но ничего не сказал. Хотел бы он ещё круга дать верхом, ещё улицу взад-вперед проехать, не идти сразу в Ягинин терем. Ничего хорошего его там ждало. Но дорога кончилась, а значит кружи-не кружи, идти придется. Так чего тянуть? - Охота пуще неволи, - хмыкнул на слова Огнедевы. - Надо так надо. Только если уж сама вызвалась, заходи - не бойся, уходи - не плачь. Спрыгнул с коня, сбросив на землю уже не молодое, ещё не старое тело. - Ты, Варвара, чепухи не городи. Если б её убить так просто можно было, варяги бы тут не торчали с такими лицами, будто их за яйца к колодцу привязали. Идите-ка лучше вы постоялый двор найдите - нас двоих там и дожидайтесь. И с варягами не задирайтесь лишний раз. Взял коня под уздцы, погладил по храпу. - А ты, - глянул через плечо на Варвару, - пока бы шлем себе раздобыла. А то знаешь, стычка не последняя, без головы потом неудобно будет - ни посвистеть, ни выругаться. Да и на тело что понадежнее, хоть стеганину какую. Там тебе тоже шрамы ни к чему. Кивнул Василисе: - Ну, пошли.
-
Гора с плеч. Вечер в хату. То чувство, когда представления о персонаже наконец совпали с его отыгрышем.
|
Луция было нелегко удивить. Чем ты удивишь того, кто видел, как погибли пятьдесят тысяч человек, копал под брата императора и сжигал настоящих колдунов? Оказалось - есть чем. В первый момент он подумал: "Хм, ну надо же, вот ведь как похожа!" Во второй момент он понял, что не просто похожа, и подумал, что спит. В третий момент он вспомнил, что не спит, и вскинул брови. В четвертый момент он вспомнил, что писал в письме Софроний, перестал удивляться и воспрял духом. Тут же он вспомнил, что ему говорили про воровство, про дочку знатного патриция, про изнасилование. Ему вдруг показалось, что всё это - такой масштабный розыгрыш со стороны Софрония, в который вовлечен Марк. Эта мысль его просто взбесила! Особенно даже взбесил не Софроний (Луций по давно усвоенной привычке не злился на собственное начальство - себе дороже), а Марк. Он представил, как этот юноша-"перводвигатель" всё знал, всё понимал, ещё и сам распространял слухи, а на обеде втихаря покатывался со смеху. Неудивительно, что сейчас его нет рядом. Не рискует. Правильно делает. Да ладно, ну не может быть это розыгрышем. Луций понял, что молчит слишком долго. - Все вон! - приказал он сухо. - Ждите за дверью. Аспург, если тебе покажется, что кто-то подслушивает наш с ней разговор, сверни ему шею, вот как только что тому чучелу. Вытолкав всех, кроме девушки, из комнаты, Луций с чувством закрыл дверь.
- Ну что ж, давай поздороваемся, - подходя к ней, проговорил он с мягкостью, которая стоила ему немалых усилий. - Мне тут пришло письмо, что ты сбежала из дома. Ты голодна? А, впрочем, вижу, ты поела. Ты выбрала не самое удачное время для приезда: у нас тут неспокойно, только что убили трёх человек. Я волнуюсь за тебя. Расскажи мне, что произошло? Луций умел владеть собой. Он не спросил: "Какого хера ты сбежала из дома, притащилась сюда в костюме бродяжки?!?! Во имя всех святых, за каким хером ты пыталась украсть мою печать?!?! Кто до тебя дотрагивался и кто даже просто смотрел в твою сторону!?!?! Что ты, мать твою, творишь?!?!? Ты вообще в своем уме?!?!?!" А очень хотелось. В глубине души он надеялся, что Валерия сейчас расскажет что-то вполе серьезное, и вместе с тем не очень страшное. Он даже коротко помолился об этом.
-
Он даже коротко помолился об этом. Довели патриция.
-
-
Он представил, как этот юноша-"перводвигатель" на обеде всё знал, всё понимал, ещё и сам распространял слухи, а сам втихаря покатывался со смеху. Ну вот тут я укатилась. Да, было бы офигенно.
-
+ Не, ну он еще все хорошо перенес. Кремень!
|
Если честно, не хочется подробно разбирать эту битву, во-первых, чтобы не вызывать лишних возгораний, а во-вторых, потому что она и так была сыграна очень круто с обеих сторон. Понятно, что были и ошибки, и тилтование - но камон! Это часть процесса! Единственный момент, который мне хотелось бы отметить - вот выход 4-го тая на 5-м ходу к Шуйце был очень-очень странным маневром, учитывая, что рядом стояли асигару. Логично было бы либо двигать два отряда, или хотя бы двинуть одним и накрыть массированным обстрелом, или стоять и не дергаться и потратить приказ на что-то еще. Так же получался в лучшем случае размен отрядов, а по факту не вышло и размена. В целом было очень интересно и это уже ОЧЕНЬ близко к тому, как я хотел бы, чтобы битвы выглядели в кампании.
Спасибо за игру! Тут я буду рад почитать ваши впечатления и любые ваши замечания к правилам и к процессу. Разумеется, было бы здорово отдельно написать что понравилось, что не понравилось. Остальных приглашаю в обсужд.
По тому, что мне понравилось. - Понравилось, как теперь работают рассеянные отряды и попадания в резерв. Вроде все понятно. - Понравилось в целом утомление у конницы. - Понравилась погода. - Понравилось, как работает ставка, гонцы и перебросы. Разгромленная ставка - серьезный удар теперь. - Понравились поединки
Теперь хочу поговорить об изменениях, которые я планирую.
1) Копейщики будут наносить друг другу основной урон. Так интереснее, так динамичнее, так круче имхо. Давно уже это обдумывал. 2) Щиты имхо все же должны прикрывать от обстрела наискосок, если стоят по фронту. Иначе надо со всех сторон ими отгородиться, чтобы был толк, а эти ходячие крепости, как у Мантры в прошлой битве - не то, что я хотел бы регулярно видеть. 3) Рисовые поля должны давать утомление коннице всегда, когда она в них заходит (это чисто баг, я недосмотрел). И галопировать из них тоже должно быть нельзя. 4) Легонько изменю вывод отрядов из резерва. Все же они должны выводиться в 4 клетках от противника, а не в 4 линиях по горизонтали от противника. Очень далеко получается. 5) В поединках все здорово, но имхо будет интереснее, если оба будут видеть общий бросок и давать ставки уже исходя из этого. 6) Рисковый не должен давать автоуспех, если есть штрафы с прошлого хода - а то это чит))). 7) Цепочка фланговых чарджей сейчас разруливается по кубу. Я считаю, это слишком непредсказуемо. Думаю сделать так: - При равных условиях конница имеет приоритет над пехотой (атакует раньше, чем пехота атакует её). Меньший отряд имеет приоритет над большим. Если совсем поровну - ну тогда по кубу, да. 8) Если отряд рассеялся после бегства, он все равно получает свои -1 к натиску и стойкости. 9) Наконец, последнее, и самое важное. Я поразмыслил, и пришел к выводу, что это не краб слабый, это тигр с драконом слишком крутые. Дракон все же читерное знамя. Почему? Потому что одновременно и выйти из-под чарджа и самому ударить во фланг - это СЛИШКОМ непредсказуемо. Знамя позволяет пехоте сломать одну из основных механик - что пехота не ходит 2 раза за фазу. 1 такое знамя иногда реально меняет картинку на поле боя. А если их три? Кроме того, реально получается обидно, что ты ловил-ловил отряд, ловил-ловил, но практически какую-бы ловушку не строил, он может из неё вылезти. Тигр попроще, да, но все же дает возможность тем же асигару ломать коробки самураев. В то же время проблема краба имхо не столько в том, что он слабый, столько в том, что из-за разноплановости бонусов их действие сложно спланировать. Я думаю сделать так: - Феникс оставить без изменений. Вернуть 2 отряда в бой и дать им халявные приказы - вещь очень ситуативная, но очень крутая, и одно тут компенсирует другое. - Дракон. Дает возможность на 1 доп действие вне очереди: ЛИБО реформироваться, ЛИБО наступать на 1 клетку. - Тигр оставить без изменений - с учетом того, что копейщики теперь наносят друг другу урон, Асигару даже под тигром могут равную по численности и даже меньшую коробку и не сломать. (16 асигару 1+3+1 осн - 1 броня +1 доп? = 4-5, 12 копейщиков 2-3+2+2 осн +1-2? доп = 4-5 - т.е. вполне может быть ничья, и это без учета станового хребта). - Краб: - - Отряд не отступает от обстрела; - - Если отряд обращен в бегство, он только отступает; - - Если отряд атакует и получается ничья, противник отступает; - - Если отряд атакует, а противник отступает, то противник обращен в бегство.
-
Отлично проведенное время
|
|
-
Даже Тёкэн перестаёт молиться и подходит к вам. - Небесный Император ниспослал своё благословение! - говорит он. - Фурукава будут повержены. Лол, Тёкен конечно топ. Я на 80% уверена что четки он сам на коленке вырезал ^_^
|
"Вон что твой "пик блаженства-то" значит!" - догадался пан Вилковский, не ослабляя напора, хотя и рот, и шея его уже порядком устали. Другой неопытный любовник на его месте мог бы принять крики за выражение боли и испортить все дело, но Болеслав, может, не разбирался в любовных утехах, а в людях разбирался - он чувствовал, что такая женщина, как Лидка, если ей что не понравится, даст понять об этом так, что никаких сомнений не останется. А потому жгучее желание, да и упрямство с гордостью, заставили его, несмотря на усталость, не останавливаться, пока тело его любовницы не стало мягким и почти бесчувственным, перестав отзываться на ласку. "Ага! - подумал он не без самодовольства и даже странного, нежного злорадства. - Что-то ты, красавица, не смеешься больше надо мной! "Не веселилась я так давно"... Ну, что, повеселилась? Полежи теперь, отдохни." Сам же он пребывал в несколько смятенных чувствах и сначала просто сел на кровать. "Надо же! - подумал он. - Это такое вот наслаждение могут люди получать, что аж трясёт. А делов-то! Уж не мешки ворочать. А я и не подозревал. Я все думал - завели детей, это главное, а как там оно было - неважно. Скажут, конечно, что все это стыд и срам, и большой грех. И да, уж наверное и стыд, и срам, и грех, если кроме этого ничем не заниматься. Но тут же как с вином: каждый день пить - грешно, а на праздник - грешно не выпить! Да и то, по пьяной лавке такого можно наворотить! А тут? Ну какая беда, что женщине с тобой хорошо? Ну не было бы это ей нужно, разве придумал бы так все у них Бог, чтобы это так вот работало? Потом если разобраться, детей рожать - это же адские муки. Нашему брату что - палкой потыкал, девять месяцев поплевал в потолок, и вот тебе сын или дочь. А им-то какого? Уж я-то слышал, как жена кричала, когда Влодек лез - как будто её на части резали. Дальше уже легче было, а все равно. Раз оно так, может, тут все для равновесия - там помучилась, а тут - утешилась. Что в этом плохого было бы? Ох, не знаааю. Ведь так, если разобраться, а что еще я жене могу дать? Кормить её? Так на что она мне нужна будет, если не кормить. Одевать красиво? Так опять же для себя, чтобы глаз радовала. Что она жена пана Вилковского, а не кого-то там? Ну да, но тоже ведь не король вроде, есть и познатнее. Слово ей доброе сказать? Это да. Но оно вроде как не очень равноценно выходит - она тебе сына, а ты ей слово. Да и не мастер я слова ласковые говорить. А так бы было удовольствие в жизни у неё." Думая о таких отвлеченных вещах, он смотрел на Лидку и видел, что она все так же прекрасна, и даже может, еще прекрасная, но уже не такая... идеальная что ли. Локоны её растрепались, тело, покрытое потом, было обессилено и безвольно, а на лице больше не было лукавого выражения. Все время до этого, будь она одетой или нагой, Лидка выглядела, как такая женщина, на которую смотришь, и хочется сказать :"Ух!" В том смысле что все продумано, все известно ей, все делается с умыслом непременно заинтересовать и покорить мужчину. Хоть бери её и показывай, чтобы объяснить какое-нибудь слово. "Красота" там. Или "соблазн". А теперь как будто наконец с неё слетела женская её броня. Как в сказке какой-то, где люди превращались в лебедей, а потом назад, и с них белые перья облетали. И увидев её такой, Болеслав почувствовал в ней что-то нестерпимо родное. Что-то такое, без чего он бы вспоминал о ней в том духе, что: "Да, хороша была, чертовка! Хоть и разок всего - а какой был разок!" А с этим, вспоминая, будет думать: "Где она сейчас? Что делает? Улыбается или же грустит? Есть ли кто рядом, кто подставит плечо, если что?" Вилковский больше не хотел ни о чем думать: он лег рядом, повернул Лидку на бок, обнял её со спины, почти как ребенка – одной рукой под шею, обхватив до самого плеча, а другой за живот – и прижал к своей груди. "Обнимай, пока можно. А то ведь можно и не успеть," - это он за сегодня понял хорошо.
-
Читать рассуждения пана безумно интересно: и по смыслу, и по тому, как они написаны. Восторг!
|
ГЕРАЛЬДИКА
- Самые популярные животные для гербов в Таннвере - конь, медведь, бык, кабан (хотя он и ассоциируется со свирепостью), олень, а из птиц - лебедь. Сокол - это Амкельмарская тема, там до сих пор вспоминают времена орды и куда ни плюнь на их гербах - степные соколы, луки, стрелы, седла или кони. В Солобмаре популярны цапли и рыбы, на севере - волки и совы, в Кинстмаре - подковы и ключи, в Хоркмаре и Видмаре - дубы и колокола. Орлы не слишком популярны - это эльфийский мотив, а эльфов в Таннвере не жалуют - слишком много с ними было войн. Только у Совербрахов черные орлы - древний символ, который они наносили на щиты еще во времена война отмщения (эльфийские орлы традиционно белые). Ласточка же - больше нарворский мотив.
- Из растений наиболее популярны - розы (символ красоты и благородства) и чертополох (символ упорства). Лилия - больше ольсверский символ, например, Садорверы из Роннемара в прошлом - ольсверские дворяне, перешедшие на службу в Кинстмар, а потом пожалованные землями в Роннемаре. Всякие львы, леопарды и прочие заморские животные для Таннвера тоже экзотичны, это больше южная тема, а вот драконы и единороги попадаются.
- Цвета и эмали. В геральдике в Таннвере, как и во всей Эрроне, используют 5 финифтей и 2 эмали. Значения их в Таннвере примерно такие: - - Серебро (белый) - чистота, великодушие, благоразумие, умение держать слово. Ветер, море. - - Золото (желтый) - знатность, слава, щедрость, богатство, власть. Металл. - - Чернь (черный) - строгость, стойкость, успешная месть, скромность, скорбью. Лес. - - Зелень (зеленый) - жизненная сила, хитрость, плодородие. Земля. Также иногда зеленый цвет указывает на эльфов. - - Лазурь (синий) - мудрость, предусмотрительность, верность. Небо, реки и озера. - - Червлень (красный) - храбрость, ярость, сила, натиск. Огонь. - - Пурпур (фиолетовый) - благочестие, учтивость, умение договариваться. Церковь.
- Меха (имеются в виду геральдические меха). Ну тут все просто - беличий мех был символом Кельдегоров, старой династии, поэтому, чтобы выглядеть круче, Оттмар сделал горностаевый мех символом королевской власти при Видрофах. Довольно любопытно, что твой двоюродный дядя граф Ютмор в гербе их не имеет. Хотя вполне имеет на это право.
- Кресты (уже было в описании армий, но скопирую сюда, поскольку в тему). Кресты в геральдике означают "Вся Эррона" или "четыре стороны света", но это очень многозначный символ, конкретное значение зависит от контекста. Впервые его применили во время войн с кочевниками-цешами. Таннвер, Ольсвер и Элеснор тогда воевали между собой, но объявили перемирие, и завешенный крестом герб означал, что воин едет сражаться с общим врагом Эрроны и не надо на него нападать. Потом значения изменились, и такого правила больше не стало. В настоящее время кресты могут быть как постоянной частью герба, так и временной эмблемой. Значения у крестов обычно такие: - Белый или черный крест - означает, либо что рыцарь занимается каким-то полезным делом, например, что охотится на волчьего пастуха или тролля-людоеда, участвует в посольстве к престолу Первосвященника, везет подарок от одного короля другому, участвует в походе против орков или в охоте на шайку разбойников (крест обычно черный, хотя может быть и белый). Либо что рыцарь совершает или совершил паломничество (чаще белый) в место встречи четырех Первопроповедников в Ольсвере, а восьмиконечный - еще и места их рождения во всех четырех концах света - такой крест чаще белый, но бывает и черный. Иногда рыцари в память о событии оставляют кресты еще год на своих щитах или одеянии, а бывает, что и дольше (особенно если рыцарь не знатный и его герб все равно никто не знает). Это должно всем говорить о славе рыцаря. В битвах, конечно, это мешает опознавать своих, но в небольших стычках редко бывает несколько рыцарей с крестами с обеих сторон, а в больших битвах рыцарь наденет гербовую котту. - Красный крест - рыцарь готов драться за свою даму с любым желающим "из любых четырех сторон света" либо что он дошел до финального дня Великого Турнира в Ольсвере, который проводится раз в восемь лет. - Свита рыцаря, участвовавшая или участвующая с ним в таком предприятии, тоже часто носит кресты. - В Элесноре смысл немного другой - крест почти всегда означает, что род отличился в боях во время Войн Отмщения ("против всей Эрроны"). - Также крест может остаться в гербе на память о битвах с кочевниками или орками. Обычно такие кресты либо цветные, либо с фигурными концами. Например, они есть в гербах графа Уцмерау, а у твоего дяди их во главе герба целых три - потому что род отличился во всех трех главных битвах с кочевниками. - Наконец, крест может означать вообще что угодно - например, "моя слава прогремела на всю Эррону" или "Наше королевство должно править всем миром". Обычно у таких крестов фигурные или приплюснутые концы.
-
Проработка деталей классная конечно. Не перестаю восхищаться
|
Мухин сидел напротив Живчика, покусывал травинку, прислонившись спиной так же к дереву и блаженно вытянув ноги. - Ничего, осторожнее будешь, - говорил он матросу - Замстило, а как же. У каждого честного человека там все что можно замстило бы. Ничего, выберемся как-нибудь. Ты бы лег лучше, чего сидеть-то. В спину еще надует. Думал он о том, за кем в первую голову следить. За братьями? Это так точно. За Зотовым? Может быть. Он сейчас небось куста боится, может глупостей наделать. За Рахимкой? Пожалуй. Морда татарская, это он для виду тихонький дурачок, а небось себе на уме. Хотя и бед от него больших быть не может вроде бы. Неприятные мысли. Хорошо было бы сейчас подумать о чем-нибудь хорошем. О белых, кондитерских на вид шапках морской пены. О кружке ледяного, пахнущего хлебом пива в жаркий, потный, рабочий день. О двух девчонках в воздушных ситцевых платьях, облокотившихся на чугунные перила на набережной реки Фонтанки, и озорно глядевших на него через плечо. Или о чем поважнее. О том, что он не врал бойцам, и где-то там далеко, в Питере, произносит свои речи товарищ Ленин, и формируются красные отряды, эскадроны, пулеметные команды, а может, даже и самые что ни на есть артиллерийские батареи им на выручку, а интервентам на погибель. Что будет, будет сильный удар, такой, что побегут англичане с американцами, подхватив свои бриджи, потому что от такого удара лопнут у них все ремни. Хотелось поиграть на гармошке и покурить, но играть было нельзя, а махорку он решил беречь. - Суворов датчанин был так-то, - встрял Мухин со знанием дела. - Мы на пароходе в Копейгаген ходили. Мне боцман рассказывал. Но все одно русский. И ты, Рахимка, тоже русский, хоть и не понимаешь татарской своей башкой. Русский - это ж не только кто мамка была. Русский - это ж за кого у тебя душа болит. Вот подстрелили Живчика. Болит у тебя за него душа? Болит. Значит, русский. А кто мамка была - это вопрос второстепенный. Это брат, как уголь в топке. Неважно, где его погрузили, важно, куда корабль на нем дошел. А то там вот, скажем, Барклай. Казанский видели? Где студенты еще митинговали. Вот там с одной стороны Кутузов, а с другой Барклай. Так вроде англичанин, а хранцузов тоже за наших колошматил по совести. И чего его было бы ставить, если б не русский? Вот так. - А Пушкин? - спросил Федя. - Да уж не хранцуз! - хмыкнул Мухин, отчетливо вдруг вспомнив, как в Гамбурге, во вполне чистой портовой пивной, и оттого в так неожиданно начавшейся драке, сосредоточенно и деловито бил его коленом в живот смуглый, жилистый нормандский морячок, не давая перевести дух. И как потом, когда Иван вывернулся и хватил его кружкой об голову, так, что сразу побежала тонкими яркими струйками кровь, весело сверкнул у француза в кулаке короткий, острый ножичек.
***
Спать хотелось оглушительно. Намотался за день с этими китайцами, с упрямым латышом, с Живчиком да и вообще со всеми. А разогнать сон никак нельзя - ни посвистеть, ни песню не затянуть, ни покурить. Только и оставалось, что губы себе кусать или за руку щипать. "Вот черт, сейчас перебужу всех зазря!" - подумал Мухин. Но когда он увидел, в каком состоянии юнга, сон с него как рукой сняло. "Опиуму что ли курнул, дурачок?" - Эй! - тихо позвал он и легонько потряс Юнгу за плечо. - Эй! Проснись! Ты чего? Проснись! "Отравился небось!" - сообразил Мухин. - "Сейчас рвать будет! Надо его на бок, чтоб не захлебся!"
-
Классная рефлексия! Так-то вроде ничего особенного, а «кондитерские шапки пены» прям хороши. Только, это: Кто в Питере был? Казанский видели? Это вообще-то все васильеостровцы там сидят :)
-
Интересный у товарища Мухина перечень мыслей о хорошем!
|
Это было умно сказано. Действительно, женщине себя показать трудно. Хотя Вилковский припомнил, что бывали случаи и когда жены замки защищали, и когда стяжали себе славу умом и благочестием, и когда через мужа правили наделом. Да что далеко ходить - вот его собственная жена, если он уезжал на войну, даром что книжки читала, а с хозяйством управлялась не хуже, чем сам пан Болеслав. Но все же это были отдельные примеры, в которых всегда имелись некоторые обстоятельства, способствовавшие тому, что супруга вышла из тени, отбрасываемой мужем. Поэтому спорить он не стал, а вместо этого подумал: "Вот оно что! Это значит тебе самой себе головой быть захотелось! Да уж, таким только и дорога что в такое место, которое общество не приемлет. Иначе перья-то повыдергают. Такие как раз, кому тоже хочется, да колется. Видно, ты из таких, кто скорее на дурную славу согласится, чем на никакую." Забавно было Вилковскому слушать, как Лидка нахваливает своё заведение. Дескать всё у нас не как у всех, и одна любовь сплошная, и показать себя можно. Ух! Но Пан Болеслав догадывался, что это только половина правды. Не бывает так, чтобы за деньги - и всегда с удовольствием. Работа - она везде работа, даже если ты её любишь, иногда невмоготу становится. И надо чтобы либо у тебя была высшая цель, долг, знамя, за которое себя переламывать стоит, либо чтобы кто-то стоял рядом и мозги на место заправлял. Потом опять же конкуренция. Уж наверняка барышни тут старались друг друга перещеголять, потому что если к тебе паны ходят - то это одно, а если мимо тебя к другим - то совсем другое. Но видно было, что хозяйка это делает не по привычке, а потому что ей важно так считать. Наверное, сил в это заведение было много вложено - ну и как тут не похвалить? Это было пану Болеславу близко. Считай, та же земля. Ведь так посмотришь: красота! Кметы работают, скот пасется, земля родит, рожь аж по плечо вымахала, у дорог - канавы, поперек ручьев - мостки. А узнай, сколько там на самом деле ругани и зуботычин, сколько споров и препирательств с общинниками, сколько догляда и окриков - уже не так красиво это покажется. Но все равно - твоя земля. А Кульчицкий такой без всяких намёков - возьми да продай! Попробовал бы, скажем, Радкович к ней с таким предложением подкатить - вот бы она зашипела, что твоя сковорода.
Постное лицо у Лидки вышло так правдоподобно, что Болеслав действительно поверил, будто перешел черту. Откуда ему было знать, что тут позволяется, а что нет? Тем более что и правда - он, шляхтич, может, будущий князь, будет блуднице удовольствие доставлять и таким образом! Это как ни крути звучало смешно и нелепо. На мгновение он оторопел, и наверное, смущение, отразившееся у него на лице, так не вязавшееся с его бравым и свирепым видом, выглядело донельзя комично. - Фух! - сказал он, когда понял, что это была шутка. - Ну ты кого хочешь проведешь! Ну и шутки шутишь! - и хотел добавить "со старым человеком", но отчего-то не добавил. - Ни стыда, ни совести. Хотя ладно, не будем отрицать, совесть есть. Но стыда - вот ни на грош, ни на понюшку! "Еще и кусается!" - подумал он, качая головой. - "Ну чисто как кошка!" Открывшееся зрелище, впрочем, захватило его полностью. Можно, конечно, спросить: неужели шляхтич, доживший до такого солидного возраста, мог там чего-нибудь не видеть? А вот мог! Пани Вилковская ложилась спать в такой плотной и длинной сорочке, что рассмотреть через неё что-либо можно было с тем же успехом, как сквозь стальную кирасу, да еще и в темноте. У пана, конечно, когда-то давно, еще до свадьбы, были какие-то девки из деревенских, но он тогда был так молод и горяч, что разглядывать было некогда. А теперь вдруг - вот, все перед тобой. И пан Болеслав почуял, что там у Лидки, между ног, спрятана какая-то древняя, великая сила. Ведь понятно, что такое место и в разговоре упомянуть не выйдет особо - только если в виде ругательства, или чтобы посмеяться, или же пренебрежительно. Но шутки шутками, а ведь как ни крути, все оттуда появились - и короли, и даже Иисус, и даже пан Костанты как-то там поместился и вылез потом. И одно дело, когда ты просто берешь женщину: там все понятнее и проще - там она как-то вся целиком получается перед тобой, и ничего не трепещет - баба и баба. А другое дело, когда тебя зовут дотуда дотронуться, да еще и как-то особенно, и это не шуточки. Было в этом какое-то греховное таинство, которого не было между ними час назад. И было от чего заробеть - особенно когда ты, в общем, ничего не умеешь и даже в общих чертах не представляешь. А думаешь о том, не будут ли тебе усы мешать? Но сегодня был, видно, не тот день, когда полагалось отступать перед тайнами мироздания, и Вилковский, решительно придвинувшись к Лидке и не отводя взгляда от завораживающе нежных губ, от всей этой причудливой женской красоты, сказал: - Ну, командуй, раз на всё согласная!
-
Выводы пана читать весьма интересно: столько в них мудрости скрыто. Ну как грамотно перебросил мне "горячую картофелину"!
|
Пока они вдвоем шли из комнаты в комнату, пан Болеслав так погрузился в свои мысли, что даже не разобрал слов Янека, хотя и узнал его голос. Думал он, конечно, о том, что первый раз за тридцать лет всерьез собирается изменить жене. И конечно, дело было не в том, что кто-то об этом узнает. Ну, узнают, ну, посплетничают, ну обидится Анна - так она и так почитай каждую неделю на что-нибудь обиженная. Нет, Вилковский думал о том, что его жизнь, которая, может, со стороны и казалась достойной, это не украсит. Ведь то тут, то там, предавался он и унынию, и чревоугодию, и гордыне, а бывало, наверное, что и жадности. И уж конечно гневу. И грехи эти он исповедовал, конечно (хотя можно было и почаще), и ему их отпускали, но сам-то он знал, что грешил много. И людей убивал, и хозяином был крепким, а это значит - доил крестьян как следует, не спуская никому недоимки, и плетей кому мог всыпать, кто его панское достоинство не уважил как следует. И сейчас вот будет ровно как самый что ни на есть шпиль на башне с большим таким красивым флагом, на котором написано по-латыни: "Грешен". И если про другие свои грехи на страшном суде он мог бы оправдаться, мог бы сказать: "Ну, в запале был" или там "Ну, война шла, что ж делать было?", то тут-то что скажешь? Не на Лидку же валить, мол, задурила голову ему на старости лет. Ведь несмотря на все слова, на поцелуйчики, на все прочее видно было - не собиралась она и не хотела его с дороги сбивать. Это сам он. Ну а раз сам, значит, и отвечать придется самому. Но наплыв тяжелых мыслей пан Болеслав выдержал стоически, ни разу малодушно не подумав о том, чтобы обратить все в шутку или сбежать. Что хозяйка бы это ему не простила - то полбеды, но он и сам бы не простил - в этом можно было не сомневаться. Самому первому её поцеловать, а потом бросить - может, это еще и хуже было бы преступление? Кто знает. За эту стойкость он был вознагражден сполна: ведь если бы хоть раз за тридцать лет пани Вилковская опустилась перед ним на колени, он, зная её характер, наверное подумал бы, что она больна и в горячке перепутала его со своим православным попом. А если бы хоть раз посмотрела на него так, как смотрела сейчас Лидка, то просто удивился бы и не знал, что и думать. Увидев призывный жест, и озорной взгляд, и всю позу своей любовницы, исполненной настоящего, искреннего, чувственного желания к нему, грубому вояке, почти старику, он сразу понял, что грех этот никогда не сможет исповедать, потому что не сможет говорить про эту женщину, как про что-то плохое, нечистое. А значит и переживать больше нечего - как будет так и будет. - Дай я сам, - сказал он, улыбаясь, развязал пояс, в минуту сорвал с себя дублет, рубаху, скинул сапоги и все, что на нем было, побросав на пол, где стоял. Тело его было, должно быть, некрасиво - крепкое, но немолодое, заросшее густым русым волосом, много раз колотое, резаное и битое, не знавшее ни ласки, ни ухода, кроме бани да обливания холодной водой. Но Вилковский стесняться не стал - раз уж согласилась сама, то знала, кто он: видно же, что не юноша. Больше всего ему хотелось затащить Лидку на кровать и снова её обнять, чтобы почувствовать опять волнующий запах волос, и вкус губ, и услышать, как бьется её сердце. Но тут он подумал, что в любовных делах по сравнению с ней наверняка пень пнем - и потому решил, что ей виднее, как лучше, и сел, куда она показывала. Только не удержался - опять легонько дотронулся до её щеки.
-
Ненаигранные, редкие, а от того еще более сильные терзания человека, который в принципе к подобному не привык. И как же прекрасно они переданы!
|
Болеслав всегда себя чувствовал волком, которому надели кованый ошейник и сказали: "Охраняй-ка стадо от волков." Дед его пришел откуда ни возьмись и оттяпал себе кусок земли. Отец его этот кусок прирастил. А ему выпала доля не растратить созданного, не дать растащить, не пустить на землю ни крестоносцев, ни бесчестного своего дядю, никого другого. И с детства ему говорили: "Держи, Болек, надел крепко, а для этого - делай вот так, а вот эдак не делай, а веди себя вот так-то". Ну, он и вел. С волками жить - по волчьи выть, а люди поопаснее будут - с ними тем более по-человечьи приходится: так, чтобы понимали, кто ты, поперек не лезли, но и как бешеного пса тебя на осине не повесили. Чтобы с виду ты был как дуб-дерево, хотя волк твой тебя изнутри кусает. Когда Болеслав женился, то думал, что вот оно - ради любимой жены все вытерпеть легче. А вышло, что еще один ошейник на себя надел, только шипами внутрь. И снова год за годом вел себя как надо - рожал детей, растил их вместе с женой, а потом и хоронил. А Анджей взял и уехал с дядей куда-то там воевать да делать что душе угодно - бей до кого дотянешься и целуй на кого засмотришься. И пан Болеслав его никогда этим не попрекал, но всегда завидовал, потому что когда с людьми живешь и держишь землю, так не получится. Все равно, какой бы ты из себя раубриттер и смутьян ни был - есть русло, из которого река жизни твоей не вытечет, а если вытечет - то высохнет. И так он и жил - делал что надо, а не что хотел, ходил в церковь, был сыном и мужем и отцом, обустраивал и защищал землю - а больше после смерти отца было и некому. И прожил целую жизнь, обрастая твердой корою поверх живой кожи. А Анджей взял и на готовое пришел. Смиренно пришел, как младший брат, но и зная, что потом, когда Болеслав умрет, ему, вероятно, всё и достанется. И вот теперь перед ним была женщина, красивая не той красотой, с которой рождаются, а той, которая идет изнутри только у тех, кто трудным путем постиг её секрет. Женщина, умная не книжным холодным знанием, а живой мудростью, которая его, впервые с ней заговорившего, хотела и могла понять. Умевшая уважать, но и не раболепствовать. Несмотря на всё своё лукавство - искренняя, честная и настоящая. И несмотря на усталость, несмотря на то, что пришлось ей за жизнь защищаться и нападать, падать и подниматься, плакать и вытирать слезы, несмотря на всё это пронесшая через годы маленькую девочку с чистыми голубыми глазами. И может, как раз это и было что-то такое, что он увидел тогда в своей невесте, во что влюбился, что хотел обнимать и защищать до самой смерти. И чего в ней не оказалось, или может, он не сумел найти к этому дорогу. И как тут было не взбунтоваться, не зарычать, не разломать ошейник, даже зная, что жизнь потом возьмет своё и отыграется, что мятеж обречен на неудачу, и все равно потом придется жить по людским правилам? Ну и пусть. Нельзя было жизнь прожить волком - так хоть час дайте прожить человеком, а не деревом! - Не тесно нам здесь будет? - спросил он, кивая на маленькую тахту, чувствуя, как, может, в первый раз лет за тридцать колотится сердце не от гнева.
-
Нельзя было жизнь прожить волком - так хоть час дайте прожить человеком, а не деревом! Ни отнять, ни добавить - сказано безупречно!
|
- Почему строй похож на стадо?! Это что - римские солдаты или варвары какие-то?! - резко выкрикивает Луций, оказавшись во дворе. - Трибун Татион, привести отряд в порядок! Всем стоять наготове и ждать распоряжений! Командиры ко мне! Он видит, что Татион уже кому-то что-то скомандовал, и люди начали расползаться по десяткам, но как-то недостаточно уверенно. Татиона ругать не надо. Татион на это замечание, как и на любое замечание мог бы ответить: "Потому что баранов молодых дали, потому и стадо." И будет прав. Но он так не ответит. Поэтому Луций и обращает свой вопрос больше к самим солдатам: что, раз магистриана рядом нет, значит, всё? Рим пал, служба кончилась? Ждет, пока вокруг него соберутся десятники вместе с Татионом. - Докладывайте по очереди, только самое важное, - требует он. - Где Марк Контаренон? Мой секретарь? Где Эморри и Эрвиг, ну, тервинг? И где центенарий Архип? - Значит так, - говорит Луций вполголоса, чтобы не слышали солдаты, убедившись, что тревога ложная и никто не нападает. - Слушайте внимательно. С утра к нам пробрался вор, а приплели какую-то девчонку из патрициев. Потом задушили арабку, телохранителя Аврелиана. Час назад. Задушили так, чтобы все подумали на Архипа. Её тело только что нашли. Теперь попытались убить Адельфа, еще и гот сбежал. И никто! Никто ничего не видел, не заметил, не знает! Если это не измена, то я не агент ин ребус, а торговец козлиными шкурами! Поэтому. - Первое. Сейчас сделаем перекличку, посмотрим, кто отсутствует. - Второе. Подумайте как следует, кто из ваших людей под подозрением, а кто нет. Ну там, был все время на виду, никуда не отлучался или такой, что вы в нем уверены, как в себе. Затем назначьте усиленные караулы, и чтобы всех праздношатающихся задерживать. - Людей распределите так, чтобы те, кто под подозрением были в разных командах. Каждый из вас обойдет свои караулы и расспросит солдат, что они видели подозрительного. Любые мелочи. - Дальше. Архип все утро где был? Ловил вора, а потом валял дурака? И сейчас он сторожит эту "воровку"? Я всыплю этому придурку. Где он сейчас? Понятно. Татион - временно принимаешь командование над всадниками во дворе. Всех людей Архипа также разделить под предлогом поручений и арестовать поодиночке-подвое. И тоже держать по отдельности. У меня охрана есть, на меня людей тратить не надо. И тех, кто сторожил Атаульфа, тоже задержите. Татион - узнай, как и почему он сбежал. - Я сейчас иду к Архипу и допрашиваю его. Затем возвращаюсь к вам и вы докладываете, что удалось выяснить. Как только вернутся Эморри и Эрвиг - их тоже сразу ко мне, если поймают кого - запереть отдельно. И ко всем арестованным приставить надежную охрану! Это понятно? Всё, трибун, пошли кого-нибудь надежного искать Марка и командуй перекличку.
"Предатели и дегенераты - вот правильное название для этого отряда. Ну ничего, мы сейчас выясним, кого тут больше", - думает магистриан.
|
- Да чего там... все правильно! - снова махнул пан Болеслав рукой. - Не было никакого недопонимания. Неважно! А насчет облобызали - не беспокойся, у тебя, я так понял, с этим строго - без этого на порог не пускают! - добавил он со смехом. Тут пан Болеслав вдруг подумал, что наконец за несколько дней ему хорошо и спокойно. Во-первых, не надо было надувать щеки и изображать из себя невесть что. Не надо было ругательски ругать других панов - а чего их ругать, Лидка про них и так все знает. Не надо было, в конце концов, непременно думать, а что бы такого лишнего не сказать. Кому она передаст и зачем, и кто поверит, что пан Болеслав при ней что-то не то сказал? Во-вторых, в комнате в этой все было как-то по-деловому, считай тоже оружие и трофеи на стенах, только больше торговые, чем военные, но какая разница так-то? В этом было нечто пану Болеславу очень близкое. А в-третьих? В-третьих, пан Болеслав был живой человек, хоть и медведь, и пень, и вояка, и потому, конечно, хотя виду он не подал, чары на него тоже некоторое действие имели, и в тех колодцах, в которых было положено, он, конечно, немного утонул. А ведь спокойно где? Там, откуда не хочется уходить. А кто ж захотел бы на его месте уходить от такой хозяйки? Но дело есть дело, так что, отпробовав вина, он сказал: - Анджек слишком долго с меча кормился, слишком долго под чужими людьми ходил. Он хороший парень, но многого не понимает. Корней не чует, да и людей тоже - не тот ветер носом втягивает. Ну ладно. Не об нем речь. Поговорим лучше, о тебе и о твоем деле. Дело вон, я смотрю, хорошо идет. Ну, я не сомневался, все говорят, что ты дело знаешь. А вот ты думала, что дальше будет, потом, когда князя выберут? Так если на первый взгляд посмотреть - тебе вроде без разницы. Ты не в раде, прости Господи, чтобы переживать: "А за того ли я голос отдала?" Знай себе занимайся своим делом да занимайся. Если какой дурак из шляхты вилы на тебя поднимет, то другие ему быстро эти вилы в гузно и засунут, я думаю. Вроде, все на мази. Но есть эти... как их... нюансы! Пан Болеслав положил на стол руку и принялся загибать пальцы. - Давай посмотрим, так ли все безоблачно. Ну, кто для тебя самый опасный человек в городе? Ясно кто - Бенедикт! Я в грехах не разбираюсь, но понятно, что твои... психеи что ли, так правильно? Они с церковным хором уж больно на разные голоса поют! Бенедикт у нас недавно, так что весу набрать очень хочет. А как священник может набрать весу среди шляхты? А очень просто - через жен! Вот представь, что Бенедикт добьется, чтобы тебя... ну, скажем, не закрыли, а, скажем, из такого хорошего места передвинули куда подальше, с глаз долой. А потом через годик и прикрыть можно по-тихому. Сколько жен будет своим мужьям плешь проедать, мол, какой у нас епископ хороший - слова у него с делом не расходятся! Паны сначала сделают кислые рожи, но потом про тебя забудут. А жены-то никуда не денутся. И опять же, это ж епископ! Он не баран, ему просто так рога не обломаешь. А кто его сможет уговорить, если князем будет? Судья не сможет - он с ним недавно поссорился, и я так сегодня понял, не помирится уже никогда. И под эту ссору он наверняка сойдется с Радковичем. А Радковичу без тебя тоже хорошо - сколько панов сразу к нему пойдут горе заливать? Вот тебе раз! Пан Болеслав отпил еще вина. - Юхновичи. Юхновичи могут если что и замолвить слово. Вроде как. Но зачем им это? А давай-ка глянем. Чем они занимаются? Коней продают, причем все больше дорогих коней, для шляхты. Зачем шляхтичу конь? Ну ясно, на войну ездить, но там жеребец не нужен, там мерин нужен, а он дешевле выйдет. А если не на войну? Да перед девками красоваться, чтобы обмирали! Ну, конечно, есть паны, у которых и на аргамака хватит, и на твоих... этих... нимф! Но согласись, некоторая конкуренция тут все же есть, потому что если не хватит, шляхтичи поумнее будут выбирать, между теми девицами, которые с коня обмирают, и между теми, которые с монет. А поскольку заведение у тебя лучшее в городе, а у него - лучшие кони, то тут некоторый спор за кошелек налицо. Ну и зачем ему с Бенедиктом из-за тебя спор разводить? Лучше как раз его поддержать. Это два. Вилковский стукнул вторым пальцем по столу и тоже загнул его. - А третий - Корф. Корфу на тебя наплевать, и все будет хорошо, пока орден не придет. А когда придет, орден тебя обдерет, как липку, без всякого Бенедикта. То есть, наверное, заведение будет, но вот этого всего, - Болеслав кивнул на стопки денег, - этого не будет. Это три. Пан Болеслав допил вино из стакана, налил еще и улыбнувшись, прищурился. - Вот такие рассуждения. Как ты сказала-то? Прелюдия? Вот. Это и была прелюдия. Конечно, это я так, рассуждаю. Может, ничего, что я тут наговорил, не случится. Но, вполне может быть, что и случится. Что скажешь? Какие мысли? Вилковский с удивлением отметил, что то ли из-за вина, то ли из-за чего еще, слова льются сами, без особенных усилий, что с ним происходило довольно редко - когда надо было много говорить, он обычно напрягался.
-
Весьма, ой весьма интересно пан расклады разложил!
|
– Емецк? Не ближний свет. Сюда-то как занесло? – спросил Фрайнденфельдс скорее из праздного любопытства, хотя и вправду это уже двинский участок фронта. Хотя, может, так даже и лучше – девчонка не натолкнется на солдат в Обозерской и окрестностях, которые смогут ее быстро выпотрошить и принять меры. Если, конечно, по этой реке уже интервенты не ходят. Англичане все-таки, умеют воевать. — Говорю ж… — просипела Поля, — двенадцати годков не было, Мыркину Дмитрию Сергеичу в услуженье отдали. Жена его, Парасковья Ивановна, наша, емецкая, вот и меня по знакомству в ихний дом отдали. А потом… потом уж к Карп Палычу каждое лето ездить батрачить начали. Как война началась, у него двух сыновей-то и забрали, а они, Карп Палыч то бишь, уж пожилые были… – Понятно все с тобой. Одна-то справишься с лодкой? — Куда деваться… — безразлично пожала она плечами. – А то смотри, с собой бы взяли, до Обозерской бы уж дошли как-нибудь, а то и до Озерков этих. Впрочем, сама решай. — Чего мне там делать? — с опаской спросила Поля. Было видно, что она боится, как бы её опять не потащили куда-то силком. — Отпусти домой, товарищ красноармеец. Здесь-то мне что теперь… — оглянулась она по сторонам. – Ну смотри! – задорно воскликнул Фрайденфельдс. Его почему-то позабавил страх девушки, будто в этом было что-то нелепое и потому смешное. – Ладно. Возьми там себе, что нужно. Пярн, Верпаковскис! – окрикнул он лениво развалившихся после горячего обеда пулеметчиков. – Помогите вон девушке, спустите лодку, да подтолкните! Ну, давай, что ли. Удачи тебе. – Удачи, - присоединился к пожеланию Мухин. - Семь футов, значит, под килем, как у нас говорить положено. И это. Ты, Поля, помни, что красная армия - это мы, а эти - так, бандиты только. Никакая они не красная армия. Ну, давай.
***
– Я б и сам в тепле поспал, – ответил комиссар Седому. – Но Живчика вон к доктору надо. Или медикамент хоть какой. Тут ничего не находили? Склянки может, какие, эх. А то начнется жар - что делать будем? Тут медлить никак нельзя. Да и есть у нас несознательные бойцы всякие... разомлеют в тепле, потом метлой не выгонишь, обратно время потеряем. Так что командир правильный курс наметил. Отдавать надо швартовы и на станцию. Из собранного снаряжения Мухин вернул себе родную гранату, да две пригоршни патронов взял и принялся в пулеметные ленты вдевать, благо пустых гнезд там было предостаточно. Вернул себе и гармошку.
***
– Кой черт там бесится? – с пока еще тихой злостью подумал Фрайденфельдс, разбирая среди гогота дикие, нечеловеческие выкрики на китайском. Совсем что ли ошалели, деревня? Быстрым шагом Вацлавс дошел до овина, совсем не осознавая, что вполне мог сейчас оказаться на чьей-то линии огня. Распахнул воротину. Посмотрел на происходящее. И еще не криком, но громким стальным голосом спросил: – Кто придумал? Кто придумал, спрашиваю? Застоялый, тяжёлый смрад снова навалился волной из двери, перехватил дыхание, так что усилия стоило закончить фразу, не закашлявшись — тем более что и омерзительный рвотный спазм подкатил к горлу. Кинув быстрый взгляд внутрь овина, занятого макабрической помойкой из трупов скота и людей, Фрайденфельдс увидел, что ходяшка со своим чёрным уже от грязи бинтом на ступне забился в угол, прикрываясь руками, с ужасом глядя на латыша: увидев, что дверь распахнулась, он, кажется, подумал, что шутки кончились и его мучители пришли наконец его убивать. — Чево?! — не гневно, а скорей непонимающе воскликнул пучеглазый, соломенноволосый Илюха, с винтовкой в руках стоящий у ворот скотной части дома. Больше всего этот расхристанный, в шинели нараспашку и папахе набекрень калужанин сейчас напоминал иллюстрацию к современной сказке «Как Иван-дурак на гражданскую войну собрался». Остальные бойцы — Расчёскин, Шестипал, Живчик и Нефёд Артюхов, сидящий в проёме двери сеновала на втором этаже, — тоже выглядели скорей обескураженно. "Чаво! Сволочь!" – Фрайденфельдс опять стал накаляться, пока еще внутри себя: "Небось, тебя бы хозяйским сапогом попинать, да миской риса кормить, сам бы взвыл. А теперь винтовку взял в руки, и жизнь удалась. Ну уж дудки." Вацлавс решил все-таки проявить национальную выдержку. Так что он решил добиться сначала четкого ответа. Даже если его сейчас вывернет наизнанку с этого запаха, хотя толком поесть он так и не успел. – Ты придумал такое развлечение? — А ежель и я, то чево? — с вызовом вскинулся Илюха. — Погодь, погодь! — перебил его Живчик, с гримасой боли поднимаясь с травы. — Какое развлеченье, командир? Пленного заперли! Следим, как бы не удрал, ну! – Смелый, смотрю, самый? – чем дальше, тем, на собственное удивление, спокойнее, но жестче, спросил Фрайденфельдс? Он посмотрел еще раз на китайца и, немного подумав, сказал: – Ну давай хоть, пристрели этого по-человечьи. Че ты с ним валандаешься-то? Эти слова, очевидно, застали Илюху врасплох: уже готовый спорить и, может, даже открыто выказывать неповиновение командиру, он опешил. — Чё его стрелять-то? — неудоуменно спросил он, с видом деревенского дурака уставившись на Фрайденфельдса. – А че его гонять взад-вперед? Пусть умрет, как мужик. Ты сейчас над ним глумишься, а он потом тебе в спину рогатину воткнет. На тот свет попадете – помнить будет. Давай, стреляй. Или ты только так смелый, в шутку? – Командир, – сказал подошедший Мухин хмуро, все еще вдевая патроны в ленту на груди. - - Чего ты авторитетом давишь-то? Ты давай или приказывай, или не приказывай. "Пусть умрёт как мужик..." Он жил как мужик что ли? Как падаль он жил. А вот патроны, товарищи бойцы, стыдно тратить на развлечение. Или нам их кто подвозит? Ась? Нет? А пока не подвозит - побереги. В бою когда кончатся, вспомнится вам этот ходяшка и будет он глумливо, значит, улыбаться и посмеиваться. А вы - репу чесать растерянно. Мухин достал пистолет. – Уйди, комиссар, хоть ты меня не зли. – сказал Фрайденфельдс, распаляясь. И даже подошел, и закрыл ему руку с пистолетом. Но не откинул, не отбросил, не оттолкнул. А просто, тихо положил свою ладонь сверху. – Ему патроны, видно, нужны, только над беззащитными издеваться. Стреляй! Стреляй, герой, твою мать! Что ты смотришь на меня, как баран на новые ворота?! – И на меня давить не надо! – твердо ответил Мухин. – На меня сегодня уже давили. Злость мне твоя до одного места, товарищ Фрайденфельдс. Если ты командир - то командуй, а не истери. Еще истерик твоих тут не хватало! Герой не герой, а наш боец, а ходяшка - дрянь а не человек. Ходяшка этот сам над беззащитными поизмывался достаточно, вон весь хутор завален по самую ватерлинию. Мужика нашел!? Дисциплина есть дисциплина, не спорю, а давить на бойца не надо, ты понял?! – добавил он тоже заводясь. – Тут и без тебя все придавленные! – Над пленными куражиться, как пьяный рижский жандарм, никому не позволю. – Фрайденфельдс перешел на злой тихий голос, чуть опустил руку и мертвой хваткой вцепился в ствол матросского Маузера. – Какой бы он не был падалью, а если боец Красной Армии так поступает, то он еще хуже падали, потому что имя красноармейца позорит, всех нас, и меня с тобой. И только потому, что я верю, что он просто несознательный дуболом, он все еще живой. Никогда такого в Красной Армии не будет, слышишь! Вацлавс посмотрел комиссару прямо в глаза, словно он сейчас был подсудимым, а не деревенский мужичок с винтовкой и, как выражался фельдфебель в учебном батальоне, глазами срущей собаки. – Пленный - это когда армии, – парировал Мухин уже спокойно. – А этот - он к какой армии принадлежит? Какую форму носит? За что людей мучил? Ради каких идей, по чьему приказу? Бандит он и все. А еще, похоже, красным знаменем прикрывался. Душегубец, нарост на днище, плесень на теле революции. Что бойцы так поступают - согласен, то их не красит, но на то ты и командир, чтобы исправить - чего орать-то? Считаешь, так и так правильно - так отдай команду по-человечески - и весь сказ. Или что, может, тут трибунал еще разложим? Чего ты меня за маузер-то лапаешь, как бабу за сиську? Я что, слов не понимаю? Решай уж - или расстрельную команду назначай, или я его пойду шлепну и закончим на этом. – А ты митинг вместо трибунала проведи, сердобольный. Не хватало еще за каждым с соской бегать, как за маленьким дитем. Пол-России просрали, все с винтовочками балуются. Демагог, твою мать. Вацлавс изогнул пальцы, словно хотел переломить ствол пистолета, но все-таки отпустил его, пусть и с рывком. Прошел мимо стихийно образовавшейся толпы и громко скомандовал через плечо: – Закончить отдых! Через десять минут построиться в походную колонну. Агеев, организовать охранение. Кульда, Землинскис – забрать наганы. Остальным – разобрать винтовки. Ты, Аника-воин, со своими братишками-банкирами носилки понесешь. Взводный подошел к трофеям и, на правах старшего и первого в очереди, взял себе карабин с парой обойм. К русским бойцам он больше не оборачивался, а со своими пулеметчиками общался жестами, благо они были на удалении. – Погоди, командир! – крикнул ему вдогонку Мухин. – Что с ходяшкой-то делать распорядись! А то опять не по-твоему выйдет. – Хочешь – иди, поцелуй его. Muļķis, blyat, – Вацлавс от злости сплюнул даже. – Другое дело! – ответил Мухин мотнув головой, так что чуб снова выбился из-под бескозырки. Настроение его поднялось. Командир, конечно, бешеный попался, но хоть не на всю голову отбитый, злится, а понималкой понимает. Вроде бы. А то что злой? Ну злой, ну плохо, конечно. Только добренький-то, мягкотелый - он на войне хуже злого обычно вдвое. А на гражданской - так и вчетверо. – Ну что братва, все слышали? – спросил он, подойдя к "сторожам." – Ежели желающие есть оверкиль этому сделать, то давай по-быстрому и без глупостей, а ежели нет, то разбирай оружие, патроны и становись в строй.
-
Забыл чот проплюсовать, а отлично отыграли же.
|
-
Отлично!
(А я уже пишу пост Трапезникову и вообще модуль бросать не собираюсь, честно! И сюда тоже напишу — на следующей неделе, честное слово)
|
Луций погружается в задумчивость. Не выгорело. Ну ничего, сказал же подумает - пусть думает. Хотя на это надежды мало: думанье - не самый сильный талант дукса. Из задумчивости его выводит Кесарий. - Ты мне тоже нравишься, благородный Кесарий, - говорит он улыбаясь. - Твердая рука, решительность, быстрый ум без всякой этой нудятины. Как по мне, тебе бы не флотом, а конницей командовать. Жаль, что не я решаю. И не ты, да?
Слушает его предложение. А что, нормальное такое предложение. Подумаешь, рабыня ноги раздвинет. Пара часов - и три корабля в кармане. Выгодно. Нужно пользоваться такой удачей. Как-то обидно, но... разок-то! Это же для дела. Даже не так. Для Дела. Рабы и рабыни разве не для того созданы, чтобы быть разменной медной монеткой? Помнишь, ты когда-то так и думал, что она будет для таких случаев - умаслить кого-то важного. Того, кто тоже умаслит кого-то важного. Масло в колесе. Ну, и вот оно. Так и было задумано.
Луций представляет, как этот тупой жеребец валит Тамар на свою кровать, не раздеваясь. А, нет, он же у нас любитель танцев, значит, скажет сначала: "Станцуй". Странно, что жен своих отправил, они у него такие блядские, что наверняка тоже посмотреть бы не отказались. Еще такие: "Давай, Кесарий, меч наголо! Хи-хи-хи! Конницей по центру, как ты любишь, ха-ха-ха! Зайди ей с тыла, хи-хи-хи!" Интересно, он один будет или друзей позовет? Какого-нибудь своего трибуна, молодого мудачка типа Требония. "Смотри какую оторвал, а? Вот будешь таким крутым, как я, тебе тоже всегда будет перепадать лучшее." Ну и что? Один раз, для дела. Просто пока её не будет, не думай о ней, и всё. Ты же можешь о ней не думать? Ты же не влюблен в неё? Ты же только что ставил её жизнь на кон с этим яблоком (пусть на самом деле и нет)? Для дела можно немного забыть о неудобных мыслях. Для дела. Империя. Август. На века. Для потомков. Для Филиппа. Это все так прекрасно и важно, так важно, что да, можно забыть про свое неудобство. Ты и забывал. А чего и кого там забывать-то, а, Луций? Кто ты такой, Луций? Мятежник, сдавший всех своих друзей? Охотник на отребье? Чистильщик аппарата? Палка, которой тыкают в собак. Ты не человек, ты насекомое, Луций. Скорпион, который ползает по этому миру и жалит крыс. Опасное, опытное, умное насекомое.
- Любишь горяченьких? - спрашивает Луций и смеется, отпивая вина.
Да, все так. Все вообще абсолютно так. Максим, Кесарий, Лупицин - отвратительные уроды, ради них не надо было бы напрягаться. Но империя прекрасна. И она стоит твоей жизни, и уж точно стоит твоего унижения. О чем тут думать вообще? Встает в памяти лицо покойного августа Констанция. Того, кто не допускал такого позора, как под Ктесифоном. Того, кто вообще не допускал позора. "Служащий мне должен обладать волей" - так он тогда сказал. Да, Август, ты принимал меня в службу, и знаешь что? В пизду Валента. Я всегда служил тебе. Я всегда служил тому Риму, который строил ты, а не блядской пародии на величие. Как ты еще потом сказал мне, скольких-то там летнему юнцу? "Острый ум, крепкое тело и нерушимый дух. Уму можно помочь чтением, телу упражнениями, но дух невозможно закалить."
- Что ж, я не тот, кто тебя за это осудит! - снова улыбается, угощаясь виноградом. - И я был молод.
Луций знает, что все решил с самого начала, а все эти мысли - просто ворох, поднятый ветром воображения и памяти. Помнишь, тогда Август сказал: "Тебе нужна женщина?" И женил тебя. И он был, конечно, прав в главном, но в деталях не разбирался. Ту женщину, которая твоя, можно выбрать только самому. Вот ты и выбрал, хватит это отрицать. Себя не обманешь. И да, жаль, что только сейчас, когда тебе сорок, у тебя жена и трое детей, а она - рабыня, и на двадцать лет моложе. Но так получилось. Не это главное. Главное, что она твоя женщина, и ты не можешь быть слабым настолько, чтобы отдать её вот так, добровольно. Иначе рухнет что-то куда более важное. Что-то, что осталось в тебе, несмотря на Мурсу, что-то, что разглядел в тебе Констанций, что-то, что делает тебя твердым, делает той палкой, без которой империи не выкарабкаться. И поэтому Луций смотрит на Кесария, улыбаясь, глотает виноград, не ощущая никакой сладости, и думает: "Хер тебе в жопу, а не мою женщину, придурок. Да, я скорпион для всего вашего уродского мира. Но она не отсюда, и для неё я лев. А она - не разменная монета и не смазка для колес. Она, придурок, моя львица."
- Но я хочу тебе кое-о-чем рассказать. Скажи, у тебя бывало, что над тобой смеялись сослуживцы? Вроде как подстроили какую-то шутку, и никто про неё не знает, а ты знаешь и они знают?
-
Вот давно я скучал по внутренним терзаниям Луция. Шикарно вышло.
-
-
|
"Опасный, ага", - думает Луций. - "Ничего, я тоже." - Ну! А я почему так подумал! Вижу же - свои! Я ж тоже с конницы начинал! - хлопает себя по колену Луций. - Так, погоди-ка, мой господин. Он зовет раба, шепчет ему что-то на ухо и рявкает: "Мухой полетел! Говори, я приказал!" Затем выслушивает рассказ Кесария. - Да нет, я не про такое. Тут-то он тебе отомстить хотел, а вышло, что ты ему! Нормальная история, ну, на что нарывался - то и получил! Не, я про случаи, когда вроде как по-дружески подъебнули. Ну, в общем, служил я тогда в Мавретании. Жара, мухи со слона размером, лживые людишки, подлые берберы - ну, короче, сам представляешь, работа на износ. И вот два приятеля по службе съездили в Армению и прислали мне ковер, вроде как в подарок. Типа письмо там, все такое, давай, вот, мы тебе прислали, чтобы скрасить, так сказать, развернуть не забудь. Луций машет рукой. - Ну и короче. Разворачиваю я этот ебаный ковер - а там сарматка, которую одели и накрасили под египтянку. Тамар значит. Ну ты понял, куда сразу все мысли? Клеопатра там, Шмеопатра, спасибо, друзья, отличный подарок, сейчас ей вдену по-царски. И что ты думаешь? Вдел! И... Луций делает почти театральную паузу. - И вот что! - говорит он, стуча по дереву ложа. - Понял? Бревно! Просто не "ну так себе", а именно что "бревно"! Хоть так, хоть эдак - ей все едино. Как будто Бог пошутил, когда ей сиськи приделывал. Ей надо было ветки приделать! Вот тебе и Клеопатра! Вроде и подарок, а посмеялись надо мной, в общем. Луций отпивает еще вина. Ну, все в Мавретании было не так плохо, но и нельзя сказать, что он прямо соврал. Но ничего, впереди армии лжи всегда должен быть авангард из правды. - Но это ничо, я над ними тоже шутил, и до, и после, это бывает. Работа сложная, развлекаться всем как-то надо. Хуже было потом. Короче, ладно, думаю, чего добру пропадать, надо обучить, как вон ты про танцы-то сказал. Ну, пока туда-сюда, работа, вышло так, что берберы там возбухли, напали, чуть виллу не сожгли. Оказалось - Тамар стреляет, ну ты, собственно, видел как, да и правда верная - могла бы сбежать, но не сбежала. Ладно, уже кое-что, думаю, хоть какой толк есть, а капля камень точит. В общем, я её с дуру домой и привез! Ну как, сдуру... Кто мог ожидать такого-то!? Луций вскидывает руку. - Короче, эти две змеи, сарматка и моя, враз спелись, даром что одна христианка, а другая язычница! И... помнишь я шутил, что мол, она мою постель охраняет от других баб? Так в чем главная шутка. Что это не шутка!!! - хохочет Луций с ноткой самоиронии. - Серьезно! Она потом жене рассказывает, не был ли я с другими! Ревнивая, зараза, а к ней не ревнует, типа, пффф, эту он сам не захочет. Ты скажешь, ну, что это такое, Луций, нельзя так жить, нужно жену в строгости держать и все такое... И будешь прав. Жену-то я бы приструнил, нооо... одно дело жена, а другое дело её родня. Там не сильно проще, чем у тебя с "родней жены", вся эта старая римская знать... А я то не старая римская знать! Одно слово скажут куда не надо и... Ну, кому я рассказываю? Сам понимаешь. Короче, себе дороже. Одно слово, попал - ни продать, ни подарить, ни казнить на хер. Я почему эту штуку с яблоком показываю-то? Надеюсь, что промахнется однажды! - опять смеется. - Щас! Всегда попадает. Меткая, этого не отнимешь. А почему про спектабиля завернул? Потому что тут жене возразить нечего было бы - для дочери, все для дочери! Вот так вот, в общем. Ну хоть и правда телохранитель хороший. Луций делается не весел. - И получается что? Во-первых, если бы я тебе сказал: "Да, давай! По рукам!" - то я бы над тобой посмеялся, как тогда те два моих знакомых, только еще бы и дураком выставил, "уговор дороже денег, мол, давай корабли-то". Был бы ты какой-нибудь слизняк гражданский вроде... ну, неважно, ты понял - ну, тогда еще да. А так на кой мне это? Я ж тебя уважаю! А во-вторых, Тамар-то Юлии все расскажет, и ну точно совершенно та мне потом заявит: "Ага, сам подложил её под комита, чтобы пару часов с рабынями его развлекаться, да?! Знаю я тебя!" - и дальше по отработанной схеме. Я даже слова уже догадываюсь, какие она скажет. Так что, благородный Кесарий, увы, не стоит оно того. И тебе спину подставлять не из-за чего, и мне тоже. Корабли бы меня, конечно, выручили, и магистр оффиций, конечно, будет недоволен, но лучше пусть он, чем моя супруга. В конце концов, может, дукс прав, и я стал стар для всего этого, а значит мне пора уже, как вон, Аммиан этот*, частной жизнью заняться. Виноградники там, поместье... А молодым - дорога. Луций пожимает плечами, делая вид, что всерьез раздумывает над этим. Возвращается посланный раб. - Но! - поднимает Луций палец вверх. - Без подарка я тебя не оставлю, не! Не ради кораблей, а просто, за характер твой. Твой брат - человек, конечно, умный, а меня вот не предупредил, что вы будете с Дуксом, я и не знал, какой ты из себя, что тебе дарить. Ну, брату твоему я какие-то папирусы подарил, они хоть и правда древние, но такая тоска. Как раз для него! Тебе что там, гладиатора этого обещал? Сказать по правде, его хозяин говорил мне, что его жопа видела побольше схваток, чем кулаки. Ну, меня это не прельщает, мне важно было, что он мощный, но слишком тупой оказался. Как тебе - не знаю, можешь подарить кому, а можешь и... как это, знаешь, как будто там Ахилл Гектора нагнуть, фантазия типа! Но это все чепуха, гладиаторы, рабы, рабыни, фантазии... А я вот тебе сейчас настоящую вещь подарю! Тебе же воевать скоро. А ты же нашей, правильной закваски! В тылу сидеть не будешь! И тогда тебе понадобится... Вот смотри! Луций берет у раба и достает из ножен меч Требония. Смотри какая вещь, а?! Смотри, какая сталь!? Старый, а ни пятнышка ржавчины! Где такой найдешь сейчас, а!? Готскую кольчугу как бумагу будет резать! На, попробуй сам. Сарматов этих можешь таким сколько хочешь перебить, хоть штабелями. А это что значит? Луций подмигивает. Снова сложно поверить, что минуту назад он называл себя старым. - Что все сарматки твои будут! "Удачно вышло, что сразу не подарил", - думает он. - "Пусть поиграется. Он-то еще не знает, что если у меня все получится, никакой войны не будет. А меч-то, может, и хорош, но Требонию что-то не очень помог. К тому же, кто знает, какие на нем висят заклятья?"
-
Ахилл Гектора Именно мыслями об этом и полнились, я уверен, умы древних!
-
|
-
- Я постараюсь донести до магистра оффиций, что ты оказал мне всякую поддержку, на которую был способен, - "то есть, блядь, никакую, и ни на что ты не способен." - Более мне нечего добавить и я покоряюсь твоей воле.
|
Вскоре тебе исполнилось двенадцать лет. Ты даже удивилась, насколько это событие отмечалось более ярко, чем твой обычный день рожденья. Созвали гостей, правда, не как обычно, без персональных приглашений, а "всем лордам королевства, что прибудут на праздник, король будет рад" - Конвар не хотел по любому поводу дергать людей из отдаленных областей, а персональное королевское приглашение - вещь такая: подумай дважды, перед тем как не приехать. А может, король просто не хотел еще одного шумного застолья. В общем, гостей было немного, но поздравления прислали... да, казалось, буквально все! Подарки, правда, посылали не тебе, а твоему отцу, что казалось несколько обидно, но так уж, видимо, было заведено. Но сам праздник был твой! Сначала ты прошла таинство Согласия: ничего сложного не было - ты прочитала некоторые молитвы вслух, а когда архисвященник спросил, будешь ли ты верна Тарре и её закону, сказала "Да, во имя Спасителя!", после чего. тебе помазали голову священным молоком - вот и всё. Потом все собрались в обеденной зале где для тебя поставили... о дааа! Твой собственный трон!!! В центре сидел король, справа от него - королева, а слева от его величества - вы с братом: сначала он, потом ты. Он приказал посадить тебя не рядом с королевой! Трон у тебя был самый маленький из всех четырех, из резного дуба с позолотой, но почти такой же красивый - с гербом и парчовой подушкой, отороченной беличьим мехом. Теперь по приказу короля ты должна была присутствовать на официальных мероприятиях, и не просто как "ммм, она отлично танцует для такого юного возраста!", а как член королевской семьи. В зале собрались в основном хоркмарские и видмарские лорды, которым до Вершварда ехать было всего ничего, и несколько из тех, что приезжали по делам. Но все равно было очень здорово - и музыканты, и жонглеры, и огромные блюда со всякими кушаньями, которые, кажется, стояли больше для красоты, чем чтобы их действительно кто-то ел. Белые лебеди, застывшие со своими изогнутыми шеями, гигантские рыбины с оскаленными пастями, из которых выглядывали зайцы, высоченный желтый замок с башнями, сложенный из данвартских вафель, кабанья голова, венчающая целиком запеченное тело зверя. Не то чтобы ты не была на пирах раньше, но сейчас, когда вдруг стало понятно, что все это сделано и приготовлено вроде как для тебя, смотреть на них стало интереснее. За тебя поднимали кубки, тебе желали здоровья, благополучия, хорошего жениха, хороших детей, всегда радовать отца и все в таком духе. У тебя тоже была чаша с вином, правда, сильно разбавленным водой, но специальный человек подливал в неё когда она опустошалась до середины. Пили и за короля (много раз), и за принца (тоже много раз), за королеву (поменьше, но много раз), и за канцлера (несколько раз), и за славный род Видроф (один раз, но очень громко), и за хороший урожай, и за мир и спокойствие в королевстве, и даже разок за твоего учителя сира Фромора. В общем, разбавлено вино было или нет, а ты поняла, почему многие только смачивают им губы. Пара человек напились, сир Коргир затянул песню, а какого-то барона, брякнувшегося со скамьи, даже вынесли с пира в его покои. Но обошлось без скандала. Поменялась ли твоя жизнь после совершеннолетия? Да поначалу-то и не особенно, только сир Фромор стал строже. Леди Корильда тебя уже ничему не учила - все, что могла, она тебе передала. Зато в один день она пришла к тебе и осведомилась, не угодно ли тебе выбрать своих фрейлин. В сопровождении Нелл вы спустились не куда-нибудь, а в тронный зал, где вас ждал королевский распорядитель. Ты снова села на трон. Церемония эта была скромной, но вполне официальной. Фрейлины уже стояли в отдалении, и когда все были готовы, распорядитель занял место по одну сторону от тебя, а леди Корильда - по другую. Нелл осталась стоять в сторонке, у дверей. Слуга привел фрейлин и они выстроились перед троном, почтительно склонив головы. Распорядитель по очереди, сверяясь со списком, вызывал их, они подходили поближе и кланялись, после чего леди Корильда на ухо сообщала тебе, что у них за род, сколько им лет и кто их отец. Ты при желании могла задавать им любые вопросы. А в конце надо было выбрать трех. Кандидатки: Олора (Лора) ФрабегорВозраст: 17. Происхождение: Дочь Маркграфа, сестра сира Ибро королевского стремянного, который будет учить тебя ездить верхом. Род очень знатный. Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): При дворе она давно, разобралась что тут как, и плохо скрывает недовольство, видимо тем, что её не взяла к себе королева, которая тоже из Солобмара. И такая: "Ой, ладно, давайте вашу принцессу, хоть посмотрю на неё, раз нормального места не досталось". Она очень знатная и по-видимому считает себя тут самой важной. На остальных девушек смотрит свысока. Ты с ней раньше встречалась на уроках танцев, и, кстати, танцуешь лучше. Зольтра (Золь) ВигеверВозраст: 15 Происхождение: Сирота, дочь покойного барона из Видмара. Племянница графа Адмара Загерваха. Ему просто надо было куда-то отправить девку без большого приданого (приданое своим дочерям нужно), и он через твоего дядю спихнул её сюда, авось пристроят. Соответственно, двоюродная сестра бастарда Номке. Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): Тихая, скромная, глаза в пол, одета проще всех остальных. Согласна на все, "только к дяде назад не отправляйте". Хельвора (Хеви) СовербрахВозраст: 16 Происхождение: Дочь графа ну очень-очень-очень старого рода из Хоркмара. Не самого мощного, но знатного и влиятельного. Такая прямо старая Хоркмаркская знать, еще со времен войны отмщения. Когда-то эти ребята воевали в гражданской войне против Видрофов, но это было полтора века назад. К тому же они не из той партии, в которой Кельдегоры (потомки первой династии). Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): Спокойная, осторожная, присматривается, что тут как. Одета дорого (подороже, чем ты, если честно), но без показушной роскоши, которую так любят обычно Хоркмарские барышни. Держится немного обособленно. Цезни (не сокращается, это полное имя) ГерназВозраст: 14 Происхождение: Дочь графа из Амкельмара, довольно влиятельного. Он там обороняет южные границы. Амкельмар постепенно сближается с остальным Таннвером и все сильнее перенимает его обычаи, вот и сенешалем сделали амкельмарца, а её вот послали ко двору во фрейлины, "перенимать культурный опыт"). Важный (а может, и неважный) момент: её отец - подданный короля, да, но не его вассал, а вассал князя Амкельмара. Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): Веселая, жизнерадостная, легкая. Для неё всё это - большое приключение, возможность посмотреть на мир за пределами родного княжества. Очень хочет, чтобы ты выбрала её - видно по глазам. Ловорда (Ворда или Лови) МалегерВозраст: 17 Происхождение: Дочь маркграфа из Кинстмара. Тоже оооочень влиятельного. И, надо добавить, с Фрабегорами у них вражда. Поэтому если берешь её, но не берешь Олору или наоборот - одна из сторон воспримет это как выпад. Если не возьмешь ни одну - Малегеры обидятся, потому что "Фрабегоры уже в стремянные пролезли, а мы никуда". А если возьмешь обеих - отношения между ними будут непростые. Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): Девушка не особо кичливая знатностью, но заносчивая, с гонором, "где сядешь там и слезешь", если можно так сказать. Она тоже при дворе не первый день и тоже разбирается, кто есть кто. Мерильда (Мера или Мери) ДоргерВозраст: 15 Происхождение: Дочь знатного барона из Швисмара, того самого, который перебрал на твоем совершеннолетии. Доргеры - большие друзья с Данеркельками (это род друга твоего детства, виконта Вингирда), и в Амкельмаре тоже имеют связи. И, судя по некоторым взглядам, видимо, с Цезни они подруги. Твое первое впечатление (возможно, обманчивое): Спокойная, чуть-чуть даже ленивая. Похоже, она единственная, кого не очень волнует исход выбора. Возьмут так возьмут, нет - так тоже нестрашно.
|
-
+ Сплю ли я с Тамар в одной постели? Конечно! Тамар охраняет её от других женщин, ведь как ты и сказал, мы Христиане. А значит, должен же я как-то хранить верность супруге вдали от дома!
-
-
За ответ про Тамар и за то, как Луций ведет беседу.
|
-
Классное решение! Ну и просто по совокупности. Ты прямо шикарно держишься в этой сцене!
-
|
Подаренная Контаренону туника не столько озадачила, сколько повеселила Луция. "Ну понятно, - думает он. - Узнал, что я наградил Метаксаса, решил, что я его перекупил, и теперь решил сам перекупить Марка. Не слишком изящный ход для философа, ну так что ж, зато всегда актуальный!" Магистриан приветствует всех спобравшихся, как полагается, начиная с хозяина дома. "Все вместе. Ну, прекрасно. Так даже и удобнее - не придется бегать выпрашивать корабль. Ничего-ничего, я вам устрою братскую любовь." - Весьма досадно, что я не знал, что встречу здесь тебя, благородный Кесарий, иначе я приготовил бы для тебя подарок, - говорит он это без вызова, но так, что можно было усомниться, действительно ли магистриану так уж досадно. - Однако у меня есть подарок для тебя, сиятельный Флавий, - с полконом, добавляет, протягивая тубус с "готскими" свитками. - Это папирус, который мне удалось раздобыть по ту сторону Дуная, с сочинениями благородных мужей древности. Долгое время он был утерян для цивилизованного мира, но вот вернулся туда, где был создан. Будучи наслышан о твоей любви к познанию и всякого рода мудрым сочинениям, я решил, что он украсит твою и без того богатую библиотеку. Dives est, qui sapiens est*. "А можно было бы Кесарию меч подарить, - подумал Луций, ложась рядом с хозяевами. - Можно даже прямо сейчас за ним послать. Но с другой стороны, нужно ли мне сейчас расположение Кесария? Нужно, конечно. Нужно. Нужно было бы, если бы я думал только о себе. А вот для того, что я хочу втолковать Аврелиану, мне не стоит заигрывать с его братом." - Мой господин, ты, наверное, решил посмеяться над стариком, - отвечает он, с улыбкой качая головой. - Я не сомневаюсь, что столь мудрому и осмотрительному человеку хорошо известно всё, что происходит как на этом берегу Дуная, так и на том. Как и всем собравшимся здесь благородным мужам! Мой же путь лежит дальше, и то, что происходит в готских землях, имеет к моему заданию лишь косвенное отношение. Но разумеется по привычке я примечал, что мог. В то же время я не вполне оправился от последствий отравления, но я напрягу память и буду рад, если мои скромные наблюдения окажутся полезными. Итак, о чем благородные мужи хотят услышать? О бедственном положении готов? О том, что толкает их к бунту и вносит раздор между ними и римлянами? Или же о том, как офицер римской армии пытается убить дукенария магистра оффиций? Видя здесь столь достойных мужей, обеспокоенных, насколько мой скромный разум позволяет мне судить, судьбами Империи, я, разумеется, расскажу обо всем, о чем бы вы ни спросили, но сперва позвольте и старику утолить любопытство. Известно ли достойным мужам, чьим решением было направить в экспедицию Требония Артория Пульвиса? - вопрос этот задан спокойно, даже несколько невинно, но так, словно Луций интересуется, кто был тот любимец августа, лошадь которого насрала у него перед крыльцом.
"Вы думали, я тут буду прикидываться овцой и блеять, ну да, с Требонием нехорошо получилось? Ну нет. Давайте-ка сразу проясним, чье дерьмо попало мне в суп."
-
"Вы думали, я тут буду прикидываться овцой и блеять, ну да, с Требонием нехорошо получилось? Ну нет. Давайте-ка сразу проясним, чье дерьмо попало мне в суп." +
-
Прекрасно!) Эти глупышки думали, что установят правила и все будут по ним играть... Ну-ну))
-
Игры разума. Вперёд Луций!
|
Луций знает, что бодаться с таким мощным быком не стоит - бодаться они любят с такими же, как они сами, а если начать цепляться за рога, они взбрыкивают: "Ты кто вообще такой?" Тут единственный шанс - достучаться до не отбитых еще остатков мозгов и объяснить, что горит их жопа, а не твоя. Очень хочется невесело рассмеяться, но он не позволяет себе даже хмыкнуть. Тут надо даже не говорить, а докладывать. И делать это так, чтобы у дукса не было сомнений - даже если настоящая жопа еще не случилась, его разбудили не зря. - Мой господин, - говорит он, обращаясь к дуксу. - Обстановка такая. Первое. За рекой двести тысяч перепуганных до усрачки готов, которые боятся гуннов гораздо больше, чем нас. Я своими глазами видел, как они в Дунай бросаются. Воинов среди них от силы тысячи четыре, плюс горсть сарматской конницы, но в случае чего драться там будут вообще ВСЕ, хоть с дубинами и камнями, не как в прошлый раз. Да-да, как в Иудее. Пока мы даем им переправляться, никуда они не восстанут, будь спокоен. Но стоит нам прекратить переправу - и война начнется. Очень не советую самим переправляться и воевать на том берегу. Если вся эта обезумевшая толпа навалится, когорты по тридцать человек их не удержат. Нас, - ("тебя, болван", - думает магистриан, - "тебя погонят ссаными тряпками с твоими игрушечными солдатиками") - прижмут к Дунаю, и будет катастрофа. Теперь Луций бросает слова четко и звонко, как монеты. Сложно представить, что минуту назад он называл себя стариком. - Второе. Там полно тех, кто науськивает готов на Рим, даже священники. А поводы есть. Пока готы боятся гуннов, это работает не слишком хорошо. Но на этом берегу они припомнят нам всё. Вот тогда всё и начнется. Это будет ебаный хворост, политый маслом, сложенный у нас под боком. Одной искры хватит. С людьми военными лучше всего называть вещи своими именами. - Третье. Дело не в самом Требонии, - Луций едва сдерживается, чтобы не сказать "вашем Требонии". - Но он, офицер, вошел в сношения с готским жрецом, мутившим народ, - Луций намеренно не употребляет слово "колдуном" - этот не поверит, - а затем отравил двух вождей, самых лояльных Риму. И меня до кучи, но целью были именно вожди. Сильно сомневаюсь, что профессиональный диверсант это сделал для своего развлечения! Я уезжаю на север, в Тиру - так что это не моя проблема, и играть в эти игры мне некогда. Но я то уеду, а сюрпризы тут еще будут. Поэтому я и спрашиваю, на кого он работал. Лучше знать заранее, кто в следующий раз захочет бросить огонь в этот ебаный хворост. "С последствиями вам разбираться, а не Софронию," - слышится в его голосе. - И четвертое. Готы могут сражаться без оружия, но не смогут без лидеров. Сейчас гревтунги остались без судьи - какое-то время они будут решать, вокруг кого объединиться. Скорее всего это будет Сафрак. Пока они заняты своими разборками, лишите вождя тервингов - арестуйте Фритигерна и держите в заложниках. Пока эти будут разбираться, кто главный, у нас будет отсрочка. Пора подытожить. - Мой господин, дайте им переправиться, но расселите по частям, а не скопом. Выбейте самых буйных вождей. Тщательно следите за оружием на переправе. И держите войска под рукой. Когда они восстанут - времени собирать легионы не будет. "А они, сука, восстанут. Это-то хоть дошло?" - Если нужно точнее по оружию - я привел с того берега одного гревтунга, он может доложить в деталях.
-
Сильный, уверенный персонаж.
-
Вот ты в точности реконструировал как они на самом деле поступили! Можно сделать особую ачивку – "в одиночку додумался до того, до чего еле дошёл весь имперский генштаб". Ну и сам пост отменный конечно.
|
-
А если капли дождя стучали по крыше, он непременно вспоминал битву под Матсумурой, раскисшую землю и маленькую женскую фигурку, упрямо летящую по полю на боевом коне. Божечки, какая прелесть
|
-
+ В суровой душе скрывается романтик. Очень хорошо скрывается.
-
А может ну его? Вообще, вот это все?
|
-
Верно подметил! Болеслав вообще много что замечает и понимает, впрочем.
|
-
-
Когда в битве воин бросается закрывать своим телом полководца, все восхваляют этот подвиг. Когда то же самое делает врач - всем плевать. Когда в битве воин проявляет храбрость, но его сноровка или тело подводят его, никто не думает его упрекать. Если же искусство врача оказывается недостаточным, все спешат обвинить его в кознях и нерасторопности.
|
Луций пропускает мимо ушей чепуху про соки и про то, какой Марк из себя прекрасный. Обычная болтовня молодняка. Им когда кажется, что они сейчас в агентес ин ребус рванут, рвет крышу, и они начинают думать, что вот-вот поймают за яйца кого-то важного, ну а там уже сенат не за горами. Из всего этого Марк мог сказать одну полезную вещь - в чем его недостатки. Навроде такой шанс - предупреди заранее: я ленивая скотина и плохо запоминаю имена. Или там... да неважно. Да нет, сколько Луций себя помнил, ни один сразу об этом не сказал. Ну и ладно, в общем-то, надо иметь яйца, чтобы о своих недостатках начальнику всё выложить. Что докопался до парня? Тем более, что дальше Марк наконец выкладывает интересное. Луций слушает не перебивая. Ага, двоеженец, распутник. "Рыбак рыбака видит издалека, да Луций?" - "Да нет, какой я двоеженец, я просто очень долго не вижу жену. Которую за меня выдали, не спросив моего мнения. Мда. И вообще. Когда появляется такой голосок - ты дави его Луций, дави сразу намертво, потому что ты работаешь для Империи, а не для себя. А Тамар - она тебе просто нужна, потому что нужна, потому что не надо перекрывать воздух, а потом удивляться, почему человек сдох. Вот так." Ладно. Чепуха все это. Все просто. Распутник - и с этим можно работать. Такая блестящая женщина, как Флавия, и такой орел, как Кесарий, к ней ни разу не подкатил на колеснице с членом вместо дышла? При таком-то муже-философе? Да не может быть! Еще как подкатил. Только судя по тому, что в глазах у Флавии, судя потому, что она готова сдать собственного отца потому что так надо, получил от ворот поворот. Вот и славно. Можно работать. - Ммм, вот оно что! - произносит он, едва не покатившись со смеху, когда Марк рассказывает про Перво... дви... не, это слишком смешно, чтобы воспроизводить. Луцию хочется сказать: "Сынок, ты же хочешь карьеру сделать? Выброси эту муть из головы!" Но какое ему дело? По молодости кто как не дурил, "перводвигатель" - не худший вариант. Тем более хоть что-то полезное рассказал - уже не безнадежен. Ладно, попробуем в деле. - Пойдешь со мной к Аврелиану на обед. Попробуй вспомнить что-нибудь из своего Фемистия - он оценит, я уверен. Тебе надо будет его обаять, только веди себя естественно, не напряженно. Поперек него не лезь - и все будет хорошо. Всё, смени одежду после дороги, омойся и жди меня.
Теперь Эморри. Варвар. "Не предаст так просто." Что этот молокосос вообще знает о предательстве? Что он знает, сука, об Аргенторате? Что это для него - просто слово. "Он умеет преодолевать натуру." Мальчик, он двадцать лет служил Империи. Что ты в этом понимаешь? Натуру, сука, умеет преодолевать. - Я - Луций Цельс Альбин, - говорит Луций. - Для тебя просто "магистриан". Садись. В бумаге, которую мне привезли сказано, что ты поступаешь в моё распоряжение. Мы идем в Тиру морем, куда дальше - узнаешь потом. Раз вас послал Софроний, а тебя приставил телохранителем к этому телку, значит, ты в службе уже давно и сам все понимаешь. Это задание - полная жопа, так что если выберемся живыми - с меня причитается амфора хорошего вина. Ты, видимо, спекулятор, но у меня будешь выполнять обязанности этериала. Предыдущего командира разведчиков я сжег, потому что он был дурак, предатель и баловался колдовством. Был бы ты вроде него, я бы сейчас завернул какую-нибудь херню типа "не повторяй его ошибок", но ты на службе двадцать лет и уже их не повторил много раз, когда мог. У тебя в подчинении будет пока что один тервинг, мне его дали в проводники. Его зовут Эрвиг. Разберись, что за человек, чего может и насколько ему можно доверять. Я бы с удовольствием расспросил, где ты служил и что умеешь, но сейчас дел по горло, на корабле успеется. Так что вопрос у меня один - накормили тебя или нет. И если нет - иди и поешь, потому что может быть что мы двинем отсюда уже сегодня. Вопросы есть? Потом добавляет, как будто что-то вспомнив. - А, кстати... Эйтни Британка - знаешь такую? Спекулятор. Бывший. Если увидишь - бери живой. Есть к ней пара вопросов.
-
Так что вопрос у меня один - накормили тебя или нет Ну вот это по-хозяйски!
-
За диалог и общую суровость сурового магистриана!
-
Луцию хочется сказать: "Сынок, ты же хочешь карьеру сделать? Выброси эту муть из головы!" Офигенная реакция)))
"Он умеет преодолевать натуру." Мальчик, он двадцать лет служил Империи. Что ты в этом понимаешь? Натуру, сука, умеет преодолевать. И вот это конечно шик)
-
Очень круто пишешь. И персонаж крутой. В общем читать сплошное удовольствие.
-
+ она тебе просто нужна, потому что нужна, потому что не надо перекрывать воздух, а потом удивляться, почему человек сдох.
-
Предыдущего я сжег. Очень впечатляет в плане карьерного роста.
|
-
Все кричат, не зная, что делать, как спастись или хотя бы как погибнуть с честью, а не словно бестолковое стадо. ...проклиная мой стратегический гений.
|
- Разумно, - согласился пан Болеслав. - У кого добрая рука и добрый меч - тот всегда себе гроши заработает. А у кого еще и доброе имя в придачу - тот из грошей сделает злотые. На том и порешим. На вопрос о бумаге пан Вилковский только мотнул головой. - Да на что она нам? Я на память не жалуюсь, а тебе и подавно рано ещё - вон какой бодрый. По рукам - и весь сказ. Этот Эрих казался справным малым, даром что немец. Да и вообще, пан Болеслав немцев не любил, но отдавал им должное. А на войне уважение к тому, кто с тобой бок о бок идет, поважнее любви-то будет. Когда с финансовыми вопросами было улажено, пан Болеслав перешел к делу. - Теперь слушай. Первый раз подраться выпадет уже на этой неделе. Дельце - секретное, поэтому ты пока своим не сказывай, чтобы зря не разболтали. Ты ж сам понимаешь - любой удар втрое сильнее, когда он неожиданный. Расскажешь что да как перед самым выступлением. Есть тут у нас один ватажник, больно охочий до обозов купеческих. И мы его укоротим. Народу у него, говорят, немало, но это не воины - ватажники: если как следует в зубы им двинуть, да неожиданно, войну воевать они не будут, разбегутся. А нам того и надо - нам главное его самого поймать. А хитрость такая. Поедет обоз - вроде как с провиантом. Только вместо провианта в телегах будут бойцы. Я так сделаю, что он этот обоз не пропустит. Ватажникам что главное? Чтобы подводы не ушли. Поэтому попробуют они нас взять на лесной дороге, а ударят с головы и с хвоста - чтобы ни вперед, ни назад телеги не уехали. Сам он в драку лезть мастак, да и спесь кое-какую имеет, поэтому я думаю, что пойдет на голову и главные силы его там будут. Твои все в голове пойдут и я сам там пойду, а кто похуже - тех в хвост поместим. Разбойники, наверное, по обыкновению своему скажут, мол, попались, так не дергайтесь. Тут я свистну - и нужно, чтобы арбалеты твои тут же из повозки прямо залп и дали. Это им как бадья холодной воды в рожу будет. А дальше уже ломанем их. Такой план. А чтобы в городе никто не заподозрил и не разболтал, в подводы погрузимся уже за воротами. У самых стен всё одно грабить не будут, дадут отъехать. Что скажешь?
Анджею же он сказал: - Иди к Тыверскому. Скажи так. Пан Вилковский передает поклон и просит, мол, сказать: есть дело, чтобы славы добыть, да не хватает одного хорошего, храброго шляхтича с дружиной. Пан Вилковский сразу о тебе подумал первым делом, никому больше не предлагал, потому что знает, что ты как раз такой воин и есть. Но - главное все держать в секрете. Если готов силушку и сноровку показать и славу добыть, то никому ничего не говори, а сам с дружиной тихо соберись и в день, в какой скажу, на этой неделе на рассвете жди за воротами, от которых дорога на Краков, у пригорка, на котором дуб раздвоенный растет. Людей схорони в чаще. Сам хочешь пешим приходи, хочешь конным, а людей своих приводи обязательно пешими. И потихоньку все, потихоньку, никому ни слова, а то все испортится, и не видать нам ни славы, ни грошей. А так с Божьей помощью добудем и то, и другое. Вот все так и передай.
-
Подход пана Вилковского, напористый и искренний, очаровывает!
|
-
Понабрали же. Где вас таких берут? Сколько вас ещё, Требониев этих, сидит на местах, выполняет поручения. Иногда очень важные. А они... они ходят напыщенные и правила как будто не для них. И так везде. В армии. На почте. В службе оффиций. Во флоте. В сенате тоже такие же индюки сидят, наверняка, только чуть постарше. Вот прямо чувствуется как Луция проняло с Требонием, что отголоски до сих пор парят в воздухе. А вообще очень верное наблюдение, в том смысле что высокомерная италийская знать и правда смотрела всегда на правила немного пофигистически)))
-
Спасибо хоть без бороды. Хи-хи)
|
Твои друзья на балу очень обрадовались, что ты вообще заговорила с ними и даже танцевала. Для некоторых из них это тоже был первый бал, и благодаря тебе они даже поймали на себе завистливые взгляды. Особенно рад был Ригвор, который прямо светился. Рос он пока что нескладным пареньком со слишком длинными руками и ногами, но на лице у него уже пробивался пушок. Ригвор видать по всему очень рвался в рыцари и очень хотел попробовать силы на турнире, и рассказал тебе, что уже очень хорошо обращается с копьем и ездит верхом и весьма скоро посвятит тебе все победы на всех турнирах. Это услышал один юноша, щеголявший новеньким поясом с золотым шитьем и рыцарской нотой с черным рыцарским замком и ключами на гербе, и поднял его на смех. Однако братья Эдельгеры из Кинстмара, тоже твои друзья по детским играм, сделали ему замечание и сказали, что Ригвор и правда славный боец, а если сир рыцарь считает, что он лучше, то пусть дождется, когда того посвятят, да и сразится с ним. Они, похоже, хорошо знали этого парня, так как обменялись с ним многозначительными и недобрыми взглядами, и больше тот не задирался. Следом за ними к тебе, осмелев, подходили и все остальные твои друзья, и скоро вокруг тебя собралась их целая группа. Из разговоров ты узнала, что твои друзья поживают весьма неплохо. Номке был жив - и это по его мнению, уже было хорошо для бастарда. Он был все таким же тихим и застенчивым и даже не пробовал танцевать. Вингирд был виконтом - теперь уже точно, как все говорили, потому что отец лишил его брата наследства за мезальянс. Тебе быстро объяснили, что это за мезальянс такой - женился, дурак, на дочке простого рыцаря зачем-то. Вингирд был таким положением вещей весьма доволен, немного даже кичился, но когда увидел, что друзьям не нравится, как он задается, забыл про свою спесь. Энвар был с братьями - они приехали все, большой семьей и больше держались вместе, но к тебе он, конечно тоже подошел поклониться. На твой вопрос, поймал ли он уже волка, кабана и лося, и если да, то привез ли шкуры в подарок, как обещал, он замялся и сказал, что пока что нет - к большому удовольствию Ригвора - но что обязательно скоро поймает, и что он уже помогал брату охотиться на них, а сам один раз поймал росомаху. На твой вопрос, что это за зверь такой, он махнул рукой сказал: - А! Маленький медведь такой, с собаку размером! - чем вызвал всеобщий смех. - Скажи лучше барсук размером с собаку! - вставил Вингирд. - Ну барсук или не барсук, а оленя задрать может. И даже какого-нибудь швиссмарского рыцаря, если тот не очень толстый! - нашелся Энвар. Все снова засмеялись, но уже по-доброму. Подошли и его братья, Раймвер и Найдер Хадрифы. Найдер был наследником, виконтом - и по лицу его это было видно: озабоченное и как будто отрешенное от всеобщего веселья лицо хозяина, выдернутого из собственного надела для какой-то чепухи. В свои двадцать четыре он выглядел на все тридцать. А вот у Раймвера лицо было другое - в черных его глазах плясали маленькие огоньки: не то азарт, не то озорство. Внешне Найдер был больше похож на их отца - главного королевского лесничего - такого же серьезного и хмурого, а Раймвер, которому было шестнадцать, видимо, больше взял от матери. Хотя по цепкому взгляду и мягкому шагу могло показаться, что мать его - то ли лиса, то ли волчица. А еще он едва заметно прихрамывал. - Вы очень выросли, ваше высочество! - сказал он тебе, когда поклонился. - Скоро вы, наверное, сможете ездить верхом. А может быть даже полюбите охоту. Здесь, на юге, женщины охотятся только с птицей, и то редко. На севере женщины часто ездят на охоту. Приезжайте в Таннмар, посмотрите на настоящую охоту, а не на забаву с соколом. Я... если позволите, я дам вам одну вещь. Чтобы вы знали, что на Севере вас помнят. Он снял с шеи и протянул тебе какую-то продолговатую штучку. Присмотревшись, ты поняла, что это здоровенный ноготь, вернее, коготь, оправленный в серебро, на шнурке. Ригвор фыркнул, типа, ну что за дешевка, еще и языческий амулет какой-нибудь. - Я бы очень хотел потанцевать с вами, но тут так много молодых рыцарей и лордов, которые все танцуют лучше меня, что я не стану отнимать у вас удовольствие. Моя сноровка в других делах, - закончил Раймвер с поклоном и удалился. - Ну конечно, - бросил ему в спину Вингирд, но северянин то ли не расслышал, то ли не захотел оборачиваться. - Да он хорошо танцует, - вступился за брата Энвар. - Он хромает, потому что ему ногу медведь поцарапал. - Скажи еще дракон! - Про дракона не знаю. А ты что, думал, в Таннмаре хоть один рыцарь будет дарить даме коготь медведя, которого он не сам убил? Вингирд не нашелся, что ответить. К тебе подошел также и Зольфер, молчаливый мальчик из Роннемара, оказавшийся тогда графом. Теперь над ним уже никто не смеялся. Его поклон и его слова были, в отличие от дружеских приветствий других мальчиков, официальными. Он всячески благодарил тебя за то, что твой отец сделал для него, и просил при случае заверить Его Величество в верности и преданности. Кто-то в двенадцать-тринадцать лет грезит о турнирах, кто-то об охоте, а кто-то ищет себе союзников днем и ночью. В общем, с друзьями ты пообщалась чудесно. А вот со всеми остальными молодыми лордами - не очень. Проблема была даже не в том, что не хватило времени: за четыре дня можно было успеть наобщаться со всеми. Проблема была в том, что они видели, как тепло ты общаешься со старыми знакомыми, но многие были этих знакомых знатнее или выше по титулу или просто считали деревенщиной, и подходить сами не спешили. А ты - принцесса, не будешь же ты сама за ними бегать! Но даже когда разговоры рядом с тобой завязывались, поддержать их иначе, чем "очень приятно, я что-то слышала про ваше графство" было трудно. Ты вдруг поняла, что науки, которые вдалбливал тебе в голову сир Фромор, среди молодежи не очень-то популярны - тут говорили о романах, о музыке, о роскошных вещах, об историях родов - а в этих штуках ты понимала мало. В твою пользу было лишь то, что ты хорошо говорила на ольсверском - кинстмарские дворяне иногда по привычке просто переходили на него и шпарили целыми фразами, и у тех, кто не понимал, был весьма кислый вид. Иногда удавалось поддержать разговор, если речь заходила о других странах - все дружно ругали эльфов или говорили, что Нарвория Свертмару скоро покажет, и ты не отставала... но и только. К тому же молодежь иногда пользовалась словечками и выражениями, которых ты слыхом не слыхивала. Только твои родственники - сыновья дяди Индмара - много говорили с тобой между танцами. А другие родственники - твой двоюродный брат, кузен Ютмор (который был намного тебя старше) и его сын (одного с тобой возраста) - только поклониться и подошли. И все равно было весело, здорово, интересно! Но какими бы прекрасными ни были дни веселья, они прошли - и вновь сменились обычными днями. То, что принцесса выросла, и совсем скоро превратится в настоящую принцессу, а не в маленькую дочку короля, от которой столько хлопот, видели все, хотя не все это показывали. Вероятно, если бы была жива твоя мать, она рассказала бы тебе о том, как меняется тело женщины в таком возрасте и к чему это приводит. Считалось, что о таком со знатной девицей должна говорить знатная же женщина, поэтому эту обязанность взяла на себя леди Корильда. Она говорила холодно и скупо, но всему самому главному тебя научила. Было видно, что ей эта обязанность не слишком приятна, но, видимо, отец решил, что заставлять делать это королеву неправильно. Однако эти полезные беседы были не единственным в поведении других людей, что прямо указывало на приближающееся совершеннолетие. Лучше всех показал это сир Фромор - вскоре после бала он отвел тебя в библиотеку, показал огромную книгу, в которой были записаны законы Таннвера, а потом огорошил тем, что это даже не одна десятая их часть. - Но здесь записаны самые важные, ваше высочество. Скоро вы станете совершеннолетней. Это, в частности, будет означать, что вам, возможно, придется судить или, не приведи Спаситель, быть судимой по этим законам. Потому изучить их надо очень хорошо, и хотя они могут показаться скучными, это одно из самых полезных знаний. Ибо тот, кто правит, опираясь на силу, правит одною силою. Тот же, кто правит силою, опираясь на закон, как Его Величество ваш отец, увеличивает силу свою десятикратно, являясь истинным властителем в сердцах и умах людей. Короче говоря, законы пришлось изучить, многие переписать, многие - зазубрить наизусть. Но не всегда это было скучно. Например, ты узнала, за какие провинности полагается какое наказание и кому: простолюдинов закон предписывал наказывать не так, как рыцарей. А еще узнала много интересного про брак - например, что муж в браке отвечает за долги жены. А еще как делят наследство в других семьях, некоролевских. Законы дались тебе очень легко - сир Фромор был доволен. Папа тоже. Отметил твое взросление и священный наместник. - Дитя, - сказал он, когда ты попросила его сдержать обещание. - Скоро тебе исполнится двенадцать лет и ты примешь Согласие. Чем старше человек, тем сильнее его тянет в Бездну, и тем больше он должен тратить сил на спасение своей души в Выси. Медитация - есть Высшее Созерцание, которое позволяет частичке Высшей Гармонии найти путь к нашему сердцу, ведет к успокоению и размышлению. Обычно медитации учат монахов и богословов, ибо человек мирской легко может перепутать медитацию и праздный отдых. Однако же ты не простой человек, а член королевской семьи, и оттого я с радостью научу тебя этому умению. Но помни: главной и единственной целью его применения должны быть размышления о том, как душе найти дорогу к Выси. Особенно же в виду своего высокого положения думай о том, как привести к Спасению больше подданных своего отца. И он рассказал тебе какую позу необходимо принимать, как складывать руки, как дышать, о чем думать и о чем не думать и как заставить свой разум очиститься. Король же, узнав, что ты хочешь в подарок лошадь, не выказал обычного недовольства, как когда его о чем-нибудь таком просил Ромор, а как раз напротив, на слова королевы о том, что сложение у тебя хрупкое и лучше бы годик хоть еще подождать, возразил: - На гербе нашей страны их целых две, а у моей дочери - ни одной? Не бывать такому! Через пару недель он сам отвел тебя на конюшню. - Ну вот, смотри! Лошадь была чуть пониже отца в холке, а ты до неё еще только рукой дотягивалась, а до шеи пожалуй, смогла бы дотянуться, только встав на цыпочки. Масть у нее была редкая - ты таких раньше не видела: в Таннвере лошади были все больше темные - гнедые или вороные, а эта - светлая, песочная, и еще отливавшая в золото, только ноги и храп темные, почти черные. Лошадь стояла смирно, словно статуя, глядя на тебя большими янтарными глазами, и только ноздри у неё подрагивали. Потом ты увидела, как раздуваются её бока. - Яныкская, - сказал папа. - Граф Фрабегор купил пять лет назад жеребца-яныка в Хальмаре и свел со своей лучшей кобылой. А это - их лучшая кобылочка. Смотри, какие ноги! Он показал куда-то ей под ноги, ты не очень поняла. Ноги были красивые - не тонкие, не толстые, словно облитые черными чулками. Кто-то из свиты с поклоном протянул тебе яблоко. - Давай, покорми её, - приказал отец. Ты почувствовала пальцами мягкие губы, и яблоко исчезло, а рука стала липкой и скользкой. Лощадь довольно захрустела и слегка тряхнула головой. - Давай, погладь ей морду. Лошадиная морда на ощупь была гладкая и шелковистая и почему-то напомнила вдруг маму. - Смотри, - сказал отец. - Если хочешь лошадь похвалить или успокоить, её надо по шее похлопать. Не кое-как, а как следует. Вот так! Давай, попробуй. Потом он взял тебя за талию и легко, словно перышко, посадил на спину лошади. Сидеть на лошади без седла было все равно, что сидеть на спинке стула - не слишком удобно. - Похлопай теперь снова. Конюхи стояли рядом, готовые если что прийти на помощь. - Лошадь никогда не бойся, - напутствовал тебя отец. - Лошадь - как королевство: не она тебя везет, а ты на ней едешь, куда считаешь нужным, куда вам обоим надо. Куда тебе надо - туда и ей. Если лошадь это чувствует, то всегда приедешь, как надо. Пока ты не умеешь ездить, но все равно, неважно, есть седло, нет седла, есть уздечка, нет уздечки - ты всегда главная. А если вдруг боишься - не садись вовсе. Скоро у меня будет новый стремянной, сир Ибро, он эту лошадь хорошо знает, он тебя ездить научит и всему, что надо знать о лошадях. - Как назовете, ваше высочество? - спросил с улыбкой главный конюшенный, граф Раймвер. - Её зовут Заря, - вместо тебя ответил отец, снимая и ставя тебя на землю. - Но можешь ей любое имя дать. Если её все будут называть так, старое имя забудется. Бал 1) В итоге ты произвела на молодую знать двойственное впечатление. Хочешь узнать точнее - можешь спросить... шута, например). 2) Раймвер подарил тебе коготь медведя, которого, видимо, сам убил. Ты видела, что такое медведь и как это страшно. Раймвер - брат Энвара, он постарше вас всех и с вами не играл. Это он тогда дарил тебе яблоко. Ты можешь: - Отказаться. Нехрен принцессе всякую чепуху дарить, деревенщина северная. Ригвор оценит. Молодые Хадрифы будут не в восторге, но это их проблемы, в каком-то смысле ты будешь права. - Взять и надеть на шею прямо на балу. Это мальца перебор, поскольку вещичка очень похожа на языческий амулет. Северянам его носить норм, а вот принцессе несколько чересчур. Все сочтут это очень странным шагом, наместник Воблан будет не особо доволен. Зато северяне это запомнят. - Взять и спрятать. На память.
Священный наместник Весьма оценил твое рвение. 1) Вера. Каждый пункт веры можно потратить, чтобы перебросить бросок, на который не хватило "чуть-чуть." Потрать 1 пункт веры, чтобы перебросить бросок, на который не хватило 5, 2 пункта - чтобы потратить бросок, на который не хватило 10 и так далее. Бонусов к перебросу это не дает. Значение веры на эту главу: 4, если не берешь коготь, 3, если берешь, 2, если берешь и надеваешь. 2) Медитация. Ты овладела этим умением. Медитация позволяет тебе 1 раз за главу сделать 1 из: - Созерцание Выси: Восстановить все пункты веры. Но строго - в конце своего хода, не в середине, не в начале. - Взгляд снаружи: Получить за 1 переброс духа 2 переброса тела или наоборот. Но - заявить надо в начале хода, до любых бросков. Если перебросы не потрачены, они сгорают. Важно: медитацию можно использовать только в ситуации относительного покоя или на том ходу, который описан, как большой промежуток времени - не посреди диалога, не в бою и т.д.
Лошадь Папа совместил приятное с полезным - купил лошадь со скидкой и взял сына графа Фрабегора в стремянные, чем весьма ему угодил в противовес его сопернику. Принцесса в лошадях не разбирается, но когда разберется, то поймет, что лошадь бомбически крутая. Её фишки: - Чистый окрас и редкая для таннвера буланая масть - бонус к узнаваемости и понтам. - Быстрая, маневренная, с мягким шагом - для любой поездки, хорошо подойдет для охоты. - Немного несмелая, но ОЧЕНЬ легкая на подъем - очень легко рвануть с места и взять "разгон до сотки")))). Шутка, до 100 км/ч лошади не разгоняются, но 50-60 выдаст. В королевстве есть лошади побыстрее (зависит от дистанции - разные породы на разные ), но чтобы обскакать эту надо быть оч хорошим наездником. - Выносливость приличная. Требует хорошего ухода, но при необходимости сможет протянуть в плохих условиях сколько-то.
Учеба - Ты знакомишься с законами и получаешь базовые знания эльфийского языка. Мои поздравления! - Кроме того, за высокую ставку можешь взять 1 бонусное знание: - - Рыцари и рыцарство. Что из себя представляют, в чем рыцарские добродетели и т.д. Можно, конечно, у Ромора спросить, но будет ли он все подробно объяснять? Пока ты себе это смутно представляешь. Можно спросить у сира Фромора, а можно у сира Коргира - это папин знаменосец, самый лучший воин в королевстве. - - Про военное дело. Чтобы было чем разговор поддержать - не командовать же тебе войсками! - - Про охоту. А то вот Раймвер звал тебя охотиться, а ты особо даже не знаешь, как это в принципе делается. А так бы и с королевским ловчим познакомилась. - - Ты хорошо изучила основные законы. А можешь еще изучить что-то из дополнительных: торговое право, например, или церковное. - - Свертмарский язык - единственный, с которым у тебя пока не очень хорошо. Без него можно обойтись, да и вряд ли тебя выдадут замуж в Свертмар - вы все же с ними не так давно воевали. Но папа спрашивал, как у тебя с ним, и не обрадовался, когда узнал, что не очень. Не исключено, что он хочет таким браком подкрепить выполнение Свертмаром мирного договора. - - Узнать историю Таннвера со времен твоего дедушки в подробностях: кто с кем воевал и чем закончилось. - - Что-то еще по согласованию с мастером.
По сиру Даммеру и прочим придворным Будет в отдельной веточке.
-
+ Точно, будет роман, не меньше, может еще в нескольких частях.
-
Вот сразу видно, что ты в лошадях разбираешься и вообще что конь для тебя это не "а, на них до машин ездили". Шикарный пост, но вот про коня прям топчик. И отдельно: молодёжь. Вот думаю как-то так оно и было. Разве что ещё могли бы добавиться турниры, сплетни и "диванная экспертиза" (а может и не диванная, все же процентов 90 собравшихся — воины) в области войн любого уровня, от шайки разбойников до "а какую баллисту заказал себе король Свертмара!" Или даже "а в древности вот эту битву надо было вести так, тогда наши бы выиграли". Хотя при принцессе такие разговоры могли и не вести.
|
Патрик встает порывисто, чуть не оступаясь в податливом песке. А что делать? Угадала же - значит, быть тебе Патрик, без штанов! Остались одни плавки - хоть сейчас иди, купайся, но он слишком хочет нырнуть... в другом смысле. Ему слышится смешинка в голосе Кэйли, и это - нет, не злит, не раздражает, но дразнит. Лукавство. Ты тут такой весь к ней, пышешь жаром, как тостер, вот-вот тосты полетят, а она смеется, как будто это все и про неё, и не про неё. Это она так смеется, потому что выигрывает? Ну, конечно, не та игра, где есть проигравшие. Но все равно! Патрик чувствует, что заводится чуть больше, чем надо. В том смысле, что это же все было в шутку. А он как-то... не на шутку. Он запускает ладонь Кэйли в волосы, туда, где шея начинается, под затылком, прихватывает и легонько запрокидывает её голову. Слегка, конечно. Шутки шутками, но он не может настолько потерять берега, чтобы сделать ей больно, это даже как-то "не обсуждается", в голову не приходит. А все-таки... как тогда показать, объяснить, что уже не шутишь? Тут он немного сбивается с мысли, потому что в этот момент она должна эдак снизу вверх смотреть на него, а он на неё эдак сверху вниз, типа "уууу, я самеееец!" И всё бы так и было, только глаза у них закрыты! И получается глупая пауза. И Патрик чуть не начинает смеяться - ну правда, смешно же, он откроет глаза, а она так старательно жмурится. Но, к счастью, ему приходит в голову другое: он опускается на колено, боком к ней, сидящей на лежаке, скользит рукой по её бедру, прижимается лбом к щеке (теперь уже, получается, он снизу) и говорит: - А давай правила поменяем? Угадаешь прямо сейчас, что это - ты выиграла, делай со мной что хочешь. А нет - я с тобой!
-
Тут он немного сбивается с мысли, потому что в этот момент она должна эдак снизу вверх смотреть на него, а он на неё эдак сверху вниз, типа "уууу, я самеееец!" И всё бы так и было, только глаза у них закрыты! И получается глупая пауза. И Патрик чуть не начинает смеяться - ну правда, смешно же, он откроет глаза, а она так старательно жмурится. )))))))
|
Будильник. Чемодан. Такси. Поцелуй в щеку. "Не пользуйтесь телефонами во время взлета и набора высоты." Чай без сахара, пожалуйста, а тебе что? "Температура в Афинах +31 градус по цельсию." Экипаж желает. Шуршащая лента конвейера. Еще такси с кучерявым, смуглым шофером. Отель. Четверть часа просто лежать на кровати. "Ну, что, на пляж?" На пляж. "Брать с собой маску или не брать?" А, черт с ней. Зайти за едой. Ничего себе у них цены! "Слушай, давай сначала поедим?" Давай. Этот их сыр, забыл, как он называется. "Как этот сыр называется, не помнишь?" Не, ну неплохо, неплохо. И хлеб надо в масло. "А вина, кстати, может?" А вина. "Ух, я в отпуске". Вспомнил про то, что у меня в кармане. Понравится, понравится, а как же. Хотя... Да не. Улицы. Шум. Город. Море. Черт, почему на юге море всегда не такое, совсем другое? Как будто его специально для тебя налили, специально для тебя песок насыпали, специально сейчас в нем солнце утопят, все специально для того, чтобы тебе было хорошо? В Трали у мамы даже летом все не так. Пасмурно, дождь, а если нет дождя - то ветер такой, что волосы вырывает. "Давай еще с собой возьмем? В корзинке. А вино возьмем?" Какое-нибудь не то, которое за обедом, то было не оч. Или ничего? Не, лучше другое. О, классный вид, надо бахнуть на телефон. "Давай еще раз, целуемся!" Классно получилось. Стены какие-то, вроде крепости. Черт, камешек в кроссовок попал. Смешно попрыгать на одной ноге, пошутить. Послушать как она смеется. Черт, жалко, что я не умею шутить в два раза чаще. "А смотри-ка, народу нет совсем." Точно.
- Слушай, а тебе не кажется... мне вот кажется, как будто вся эта Греция - придумана, - говорит Патрик, наклоняясь, чтобы поднять ракушку. "Показалось, красивая, а так себе." - Как будто не было никаких древних греков, или они были где-то не здесь, а это все просто декорация, чтобы кино снимать и туристов водить. Не верится, да? Представь, мы в декорациях. Ты Елена, я Геракл, или кто там... а этот... Парис! Точно-точно. У нас перерыв в съемках, мы сбежали ото всех на пляж. А Греции не было никогда. Только мы. В штуку подмигивает.
-
-
Нравится! А если...? Да нет, нравится)
-
Интересный текст-мозаика. Живой. Съёмочный. Кадры, а Текста никогда не было.
|
-
Насчёт вооруженных людей — прямо верно подмечено!
|
Уже вскоре после разговора принцессы и шута по замку разнеслась радостная весть. Она разлеталась по коридорам, отдавалась в сводах, проносилась по галереям. Жизнь в замке вообще была довольно скучной, поэтому эту новость обсуждали все: солдаты в карауле, лорды между делом, кухарки на кухне, прачки и истопники. Королева забеременела. Королева многим нравилась, а после этого понравилась еще больше. Ведь королевы для этого и созданы - рожать королям наследников, разве нет? У короля, правда, уже был наследник, принц Ромор. Но многие помнили, что у его отца, короля Ангерна, наследников было целых три - принцы Кельгор и Варген. А потом в одном походе двое из них погибли. И что в этом было хорошего, а? Чем больше наследников - тем лучше, просто надо всегда твердо знать, кто главный, а кто запасной. Насчет этого сомнений ни у кого не было: принц Ромор наследник, а маленький комочек плоти, который вылез из чрева королевы Зигды и заплакал в 576-м году - ну, это на всякий случай, и слава Спасителю! А то принц Ромор больно горячий растет, на войну рвется. Это хорошо, что пока войны нет, а как будет? Мало ли как оно на войне повернется.
Короче говоря, теперь королева стала Королевой с большой буквы. Тебе от этого на первый взгляд было ни горячо, ни холодно. Тебя она, может, и недолюбливала (а собственно, за что бы ей тебя любить?), но если и так, то никогда этого не показывала. А вот для короля это значило много - ты увидела, как реже он стал перебивать её, как перестал хлопать в её присутствии по столу рукой, как чаще кивал в ответ на её слова, как подкладывал ей в тарелку куски во время ваших обедов.
Но, положа руку на сердце, у тебя было столько своих забот и впечатлений, что на королеву можно было пока махнуть рукой.
Каких? Начать, пожалуй, стоит с двух моментов.
Во-первых, король познакомил тебя со своими первейшими сановниками и разрешил тебе молча посидеть на заседании Малого Совета. Сановников было пятеро, двоих из них ты уже знала. Твой дядя Индмар - высокий и статный, немолодой, почти такой же смелый и сильный, как отец, ну, может, чуточку не такой страшный. У него в Видмаре было своё графство. Священный Наместник Воблан - ты его тоже хорошо знала: главный по тому, как славить Спасителя. У него графства не было, но ты уже поняла, что простой граф на него бочку катить не осмелился бы. А ещё был барон Хейгро - мужчина одного с ними возраста (то есть, с твоей точки зрения, бесконечно старый), с кустистыми бровями и курчавой пшеничной бородой. Он был казначеем - знал все о деньгах, как их достать, куда употребить. Держал он себя с достоинством, но говорил много и очень подробно. Лорд-лесничий (или, как было правильно, но очень уж длинно, Главный Смотритель Королевских Лесов) был огромным и суровым дядькой - голову он брил налысо, борода и глаза у него были темные и страшные, смотрел он исподлобья, как будто чем-то был недоволен. Нос - ломаный, а через пол-лица - шрам, как будто его медведь приласкал, да и сам он походил на зверя. Но ты его не испугалась - увидела знакомый герб на ноте: бело-красный щит и в углу - черный медведь. И потом до тебя дошло - да это же... это же отец Энвара и Раймвера! Тот самый, про которого они тебе рассказывали! Да, папа у них был еще более грозный, чем у тебя. Сир Фромор говорил, что лесничий следит за порядком на севере, откуда по Хорку сплавляют лес, что приносит в казну немалый доход. Пять тысяч четыреста марок! Теперь ты знала, как это много! На такие деньги можно содержать всю королевскую армию и еще останется. Или весь двор! Сразу стало понятно, почему он носит титул маркграфа - а это даже круче, чем у твоего дяди-канцлера. Вот так так! Это про него папа говорил, что "пока Вермор следит за лесами, за Север можно не беспокоиться". Правда, участвовал в совете он не всегда - пару недель, а потом уезжал на месяц или больше на свой север. Последний член совета был невысок ростом и явно помоложе остальных: спокойный, молчаливый, собранный. Шрам у него тоже был, но - маленький, коротенький, над левой бровью, как будто его кошка поцарапала. Этот говорил мало, больше слушал. Имя у него было немного странное - Вардаш. Ты догадалась, что он из Амкельмара - земли всадников, бывших кочевников. Интересно, конечно, как он ездил на лошади? Был он сенешалем - то есть смотрителем ваших с папой собственных земель, королевского домена, а это семь графств, шесть баронств, и шесть тысяч марок годового дохода! Из того, что обсуждалось на совете, ты не поняла почти ничего: все время речь шла о незнакомых людях и незнакомых местах, обсуждались какие-то астрономические суммы и кое-что, поглядывая на тебя, недоговаривали. Но слушать все равно было интересно, и общая картина вырисовывалась: каждый из советников докладывал королю о том, что происходит. Король все это слушал, задавал вопросы - все, кому было что сказать, высказывались. А потом папа говорил им, что делать. Пару раз ему возражали - казначей и дядя Индмар. Остальные молча слушали и кивали, хотя порой и хмурились. Так ты узнала, как папа управляет страной. Совет обычно собирался раз в неделю, иногда два раза, иногда вне очереди. На вид несложно - поговорили, поспорили, решили. Но что-то подсказывало, что папе это мнение лучше не сообщать - очень уж он много значения придавал этим заседаниям в кабинете, даже комната особая для него была - с мощными дубовыми панелями на стенах, с двойными дверями и толстым пологом между ними. Как ты догадалась - чтобы никто ничего не подслушал. Ты хотела сходить еще и на Большой Совет, но папа сказал, что вот исполнится двенадцать - тогда и пора будет.
Зато, и это было второе большое впечатление, тебе разрешили пойти на бал. Да! Про балы рассказывали много - и брат, и няня, и, конечно, леди Корильда, которая в основном объясняла, как тебя там вести. Собственно, и танцам-то тебя учили ради них, балов. Вот очередной бал как раз и произошел в снеговорот в завершение Большого Совета, на который тебя не пустили. Было это в 579 году, когда тебе шел двенадцатый год, но пока еще не исполнился. Леди Корильда сказала, что на него тебя пустят тоже не раньше, чем будет полных двенадцать, но папа, посмотрев, как ты танцуешь, пожал плечами и сказал: "А чего ждать-то? Пока она летать по воздуху начнет?" Леди Корильда набралась храбрости и робко (смешно было впервые видеть её оробевшей) заметила, мол, как бы чего не вышло. Но папа ответил: "А за этим вы и проследите." Ну, и было совершенно непонятно, чего леди Корильда боялась - все прошло очень весело. Нет, не так. Все прошло ЗАМЕЧАТЕЛЬНО ААААА КАК ЖЕ ВЕСЕЛО И ЗДОРОВООООО! Огромная зала на втором этаже - вся заполненная светом и музыкой. Каких только инструментов не было: и арфы, и лютни, и флейты, и виолы, и трубы! Все только немного портил королевский герольд, какой-то старичок, пискляво выкрикивавший титулы и пару раз напутавший с ними. Но в остальном - как же было прекрасно! Ты встретилась опять со своими друзьями - они тут были буквально все, повзрослевшие, а еще их старшие братья!!! А кроме них - еще полно молодых, красивых виконтов, рыцарей, баронетов, маркизетов, всяких разных на любой вкус и цвет. А еще много барышень, фрейлин, дочек и жен разных лордов, ух! Платья были самых разных фасонов и цветов, украшения - самой разной формы и материала, а от гербов просто рябило в глазах! И вы танцевали, о, как вы все танцевали! Плавно, чинно, красиво, со всякими подскоками и отскоками, поклонами и наклонами, обходя друг друга змейками, составляя причудливые фигуры, хлопая в ладоши, образуя правильные линии, сходясь и расходясь, но неизменно все улыбались. А иногда музыка менялась - и тогда все плясали быстро и весело! Король с королевой не танцевали, да и многие лорды тоже, но среди молодежи хороших танцоров было немало, а значит, они вполне могли оценить тебя. Иии... Ты знала ВСЕ танцы и танцевала так, что все АХНУЛИ!!! Ну, или тебе так показалось, но столько комплиментов, столько бисером рассыпанных слов восхищения ты не слышала никогда! А сколько людей тебе было представлено - ты их всех даже и не запомнила! Пожалуй, это был самый веселый и замечательный день твоей жизни. Вернее... целых четыре дня! И ты успела перетанцевать со всеми-всеми-всеми, посмотреть на всех-всех-всех, узнала много новых слов. И няня теперь была обречена до следующего бала слушать, слушать и слушать, про твой первый бал. Как жаль, что у тебя нету фрейлин, которые понимают все лучше. Но скоро они появятся, очень скоро, как только тебе исполнится двенадцать - они у тебя будут! Папа обещал!!!
Пожалуй, именно после этого бала ты стала понимать, что из себя представляет ваше королевство, как оно велико и прекрасно. А то деньги, карты, земля до горизонта - это конечно, хорошо... Но королевство - это всегда люди!
Итак, 579 год или около того. События этой главы будут происходить в 579-581 годах. Отцу - 47 лет. Тебе - 11 лет. Ромору - 19 лет, он красавчик и молодой наследник. Королеве Зигде - 26, она прекрасна и в фаворе. Её сыну, принцу Замверу - 3 годика. Твоим друзьям детства - примерно 12-13, на бал они приезжали, но танцевали мало и с тобой просто несравнимо. Некоторые вообще не танцевали.
Тело - 9 (3 переброса) - добавлено за то, что ты занималась танцами, да и подросла. Дух - 12 (4 переброса) - добавлено за то, что ты подросла и в целом настаивала на своем, пусть не всегда успешно. Вера 2 (пока мало для переброса).
- Отношение Короля Конвара: 5 (были разные выборы, как в плюс, так и в минус. Могла быть 7ка, могла быть и 3ка). - Отношение принца Ромора: 6 (Ромор тебя любит). - Отношение слуг в замке: 4+-? (девочка ты шебутная и проблемы создавала, но за своих вроде как заступалась, да и шуту понравилась. А в плюс или минус будет модификатор зависит от выбора дальше). - Отношения с детьми лордов, с которыми ты играла - 5. Дополнительно: Энвар - 6, Вингирд - 4. Зольфер - 4. - Отношения с королевой: 0+-? (нейтральное, зависит от выбора дальше). - Отношение к тебе молодежи (всяких виконтов-шмиконтов и баронетов-шмаронетов, приезжавших на бал): 4 (интерес!) Много кто хочет узнать тебя получше. - Отношение лордов: 0. Они тебя пока особо не знают, да и других забот у них полон рот. - Отношение Наместника Воблана: 3 (он относится к тебе хорошо, и может относиться лучше, а ведь он - член малого совета, на минутку!).
Теперь выборы.
Выбор 1. Любимая дочка Его Величества. Ты в хороших отношениях с папой. Сказать по правде - в отличных. Он считает, что тебе еще учиться уму-разуму, но толк из тебя выйдет. Поэтому... попроси его о подарке. Это может быть: - Какой-нибудь предмет. Книга (например, Священный Закон в ОЧЕНЬ дорогом переплете - наместник будет доволен. Но не книга по обучению магии - это перебор). Кинжал. Еще одно украшение, но ОЧЕНЬ дорогое. Да что угодно! Но... вещь не волшебная, обычная - просто уникальная. - Какое-нибудь животное. Великолепная лошадь (ездить ты ещё не умеешь - так будет повод поскорее научиться!). Охотничья собака или птица. Или певчая птичка. Или "папа, когда уже охотники поймают тролля для зверинца? Так хочу на него посмотреть!" - Какой-нибудь человек у тебя на личной службе. Маг - точно нет, фрейлины будут и так надо только подождать. Но астролог, повар, портниха - да, да и мало ли кто еще? Хоть личный садовник, который будет тебе кусты выращивать под окном. - Либо скажи мне, что ты хочешь вместо всего этого - и я скажу, насколько это реально. Возможно, понадобится бросок, но не факт. - Либо - попроси не за себя. За кого-то. Понятно, что 11-летняя принцесса, просящая за членов королевского совета или лордов - это немного смешно. Но вот за кого-то из людей поменьше - вполне себе. Для этого человека ты сразу станешь ОЧЕНЬ ценной. При выборе этого пункта можно отложить решение на потом.
Выбор 2. Маленькие люди и люди побольше. Помнишь, что папа говорил о маленьких людях? Помнишь тот разговор с начальником стражи? К чему он привел? - Неважно, что там папа говорил, у тебя своя голова на плечах. Маленькие или нет - они твои люди, и никто их кроме тебя не защитит. Настаивай на том, чтобы им помогали. Помогай сама. При любой возможности. Ты веришь, что они ответят тем же. Бросок по высокой ставке (дух). - Папа прав, тебе на них, в общем-то, плевать. Да и зачем они пытались тебя обмануть? Забей на них на всех. Бросок не нужен. - Папа еще как прав! Не надо дружить со слабыми. Надо дружить с сильными. Или с теми, кто может ими стать. Не без твоей помощи. Заведи друзей среди замковых смотрителей... Да хотя бы с тем же сиром Даммером! Он хоть и дурак, но он начальник стражи. Похвали его перед папой! А можно и с другими! Да хоть познакомься с ними толком. Писарь, герольд, стюард, знаменосец, стольник, чашник... тюремщик или даже палач в конце концов!!! Люди маленькие, а пригодятся! А может, надо брать повыше. Обратить внимание на тех, кто повыше, кто не входит в совет, но имеет титул лорда. Вот, например, ловчий, распорядитель двора, главный королевский судья, конюшенный... Похвали кого-то из них - знаешь, как ты сразу вырастешь в его глазах? Простые придворные - по низкой ставке, лорды - по высокой (дух). Но и с простолюдинами тебе теперь общаться будет не с руки. Да и не жалко.
Выбор 3. Так, а что там с Королевой? - А как есть так и есть. У неё своя жизнь, у тебя своя. Пока она к тебе не лезет, ты не лезешь к ней. По крайней мере пока что. Бросок не нужен. - Старые обиды забыты. Ты приветлива, мила, одалживаешь украшения её фрейлинам, а в случае чего помогаешь нянчить маленького Замвера. Ты очень хочешь добиться расположения Королевы. Может, ты его и не добьешься, но папе точно будет приятно, что у него такая дружная семья. Бросок по малой ставке (дух). - Королева - твой враг. Ты знаешь это наверняка, чувствуешь нутром. А война - это война, и надо бить первой. Ты приложишь все усилия, чтобы поссорить её с папой. Он будет не в восторге в любом случае, но что поделаешь. Бросок по высокой ставке (дух). И да, провал будет иметь последствия. Даже не так, Последствия!
Выбор 4. Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, в чем твои проблемы. - На балу твои друзья выглядели немного потерянными (кроме Раймвера - он старше и опытнее остальных, ему сейчас 16). И танцевали так себе, и познатнее там были ребята, и постарше, и ты уж очень сияла. Они вдруг поняли, что они - это они, а ты это ты. И детские игры остались в детстве. Или нет? Старых друзей не забываем - ты общаешься с ними больше, чем со всеми. И может быть, переписываешься, теперь, когда ты умеешь писать. Кстати, Ригвор был в тебя влюблен в садике, еще не забыла? А Раймвер, подарил яблоко - он сам-то помнит про это? А вдруг тебе интересно, как у них дела? Бросок не нужен. Помимо отношений, узнаешь много про их роды. Они тоже все не захудалые, просто сами ребята в основном не наследники. - Да, детство осталось в детстве. Вокруг так много людей, которых надо узнать! Твой первый бал прошел, но он был не последним. Им всем вдруг стало интересно, кто ты! Не разочаруем их. Ты активно знакомишься со всем, что движется и имеет известный герб. Узнаешь много о знатных родах, возможно, заведешь новых друзей, возможно, фрейлины будут авансом относиться к тебе очень хорошо. Возможно - очень влиятельных и постарше тебя. И конечно, СИЛЬНО обогатишь свой лексикон. Бросок по малой ставке (переброс за тело или за дух по выбору). - Вся эта шумная молодежь - дурачки и пигалицы. Настоящие принцессы дружат с лордами! Наберись смелости и спроси "как у вас дела в Роннемаре" у вот этого пожилого маркграфа! А кстати, барон Хейгро - казначей, а ты теперь "разбираешься в финансах" (на самом деле нет, но разговор поддержать - легко). Не побеседовать ли с ним на тему торговых пошлин на пушнину и воск? Есть шанс, что лорды обратят на тебя внимание. Да, многие из них уже старые, но зато после твоего папы они - самая главная сила в королевстве. Бросок по высокой ставке (переброс за дух).
Выбор 5. Чем же вы займетесь, ваше высочество? Годы летят, часов в сутках все столько же, время не бесконечно - на что его потратишь? Выбери 1 или 2 или 3, но если 2 - то по -10 к каждому броску, а если 3 - то -20. Не волнуйся, эффект будет даже при провале - вопрос в цене. - Ученье свет, не ученье тьма. Побольше освоить счет, подтянуть языки, обязательно изучить законы - вот то, чем надо заниматься, если, конечно, ты хочешь быть больше, чем приложением к мужу. Бросок по малой ставке или по высокой на выбор (дух). Больше информации о мире, больше уважения от папы и может даже от лордов. - Магия - сила, которую недооценивают. Да, папа сильно против, что вообще-то неудивительно: чуть попозже тебе объяснили, что его братья погибли при подавлении мятежа чародея, так что ты попала в очень старую рану). Но ты же умная и разберешься, что к чему и как не наломать дров. Собирай сведения о магии потихоньку, по крупицам, осторожно расспрашивай тех, кто может что-то знать, попробуй разобраться сама. Когда-нибудь потом ты пустишь знания в ход. Бросок по высокой ставке (дух). В этот раз можно серьезно поссориться с отцом при провале. - Надо быть в курсе того, что интересно молодым! Танцы ты освоила, но это не всё! Читать романы, они сейчас так популярны! Учиться музыке! Узнай, наконец, как там было в книжке про Кирвора и Беренгильду, а не в пересказе братьев. Попроси папу, чтобы тебя пустили в гостевую библиотеку и читай! Прочитай "Лепестки лилии или история сира Ливерэ" - это нестареющая классика, без которой нельзя нормально общаться с молодежью. Бросок по малой ставке или по высокой на выбор (дух). Ты будешь очень популярна среди молодежи, потому что они-то постарше и все это читали. А также в гостевой комнате можно много с кем познакомиться и кое-чему научиться... играть в карты на лютне, например))). - Учение Спасителя - дорога к Спасению. И не только. Религия. Посты, молитвы, ночные бдения. Священный наместник обещал обучить тебя медитации, когда вырастешь? Ты выросла - пусть научит. Бросок по малой ставке (дух или тело). Возможные бонусы - укрепление отношений с Вобланом, уважение от короля, умение медитировать, повышенная вера... Но если занимаешься магией - будет некоторый диссонанс.
-
+ Вот и детство прошло. (с)
|
|
Луций сжав зубы смотрит, как Валерия превращается в пепел, как чернеет её маленькое, слабое тело. Так бывает, что в кошмаре ты можешь только беспомощно смотреть. А бывает, что нет. Он смотрит на Требония и чувствует, как глаза наполняются светом. И свет в груди и во рту, и вместо воздуха Луций выдыхает свет. Свет расползается в воздухе тысячами сверкающих пылинок, Луций ныряет в этот свет, летит, летит, как муха через янтарь. Все вокруг такое медленное, закоченевшее, раздутые ноздри, открытые рты. Луций протискивается в щель между Требонием и воздухом и становится деканом Феликсом, что стоит у прокурсатора за спиной. - Ты все перепутал, - шепчет ему в ухо почти нежно. - Я покажу тебе, как это делается. Ощущает, как под чужими пальцами чужие глаза проваливаются в глазницы, натягиваются и влажно лопаются. - Я покажу тебе, как это делается! - кричит он, разрывая лицо Пульвиса голыми руками, отрывая челюсть, от чего крик прокурсатора превращается в мычание. - Я покажу тебе, как это делается, сопляк!!! - с мясом выдергивает язык и бросает его в сторону костра. - Я покажу те!... - кричит он в потолок. Опять заснул на спине. Спать надо на боку, иначе снятся кошмары. На боку почему-то реже.
Луций долго смотрит в потолок. Он ощущает самое гадкое, что вообще бывает в его жизни - ему не хочется вставать с кровати. Лежать бы так и лежать и ничего не делать. Обычно он встает с постели рывком и сразу ощущает жизнь. А сейчас... никакой жизни нет. Хотя он вроде бы даже здоров - ни рези, ни тошноты, ни головокружения: Метаксас за свою искусство получил заслуженно. Все в порядке. А вставать не хочется. Все валится из рук. Идиоты. Предатели. Просто дураки. Не на кого опереться. Зачерпнешься рукой - а в ней пустота. Как в Яме - лезешь наверх, лезешь, а потом срываешься и чувствуешь пустоту и падение. Поднимаешься, лезешь наверх снова - и снова пустота и падение. И уже знаешь: будет момент, когда не поднимешься и не полезешь никуда. Нельзя с таким настроем никуда идти, особенно к Аврелиану. Но и лежать бесконечно тоже нельзя.
Он поворачивается и замечает, что Тамар не спит, но сказать ничего не может или не хочет. Он вспоминает. В голове звучит её голос. "Я была рядом", - сказала она тогда. Рядом. Поблизости, но не рядом, не с ним. Она была с Эохаром. Луций закрывает глаза. Она была с Эохаром! В тот момент, когда он искал яд, которым его отравили, она сидела вместе с человеком, который его подбросил. Может, они вместе пили и ели, может, он дотрагивался до неё или они пели песни. Или смеялись. Вот в тот самый момент. А могла бы помогать ему искать яд. И может, ничего этого бы не было, Требоний не корчился бы в огне, а семилетний Видерих не умер бы в мучениях. Не говоря уже о более важных последствиях. И конечно, бесполезно упрекать Тамар. Бесполезно наказывать. Тамар всегда делает столько, сколько может - не сделала, значит, не смогла. Любое наказание - это ведь урок. А чему её научишь? Что жизнь Луция важнее, чем возможность увидеться с братом? Это не вобьешь плеткой - только не в неё. Магистриан проводит рукой по её щеке. А потом что было? "А я пойду дальше с тобой." Луций чувствует, что на лице у него, когда он вспоминает это, отражается злость. Сколько грусти в темных глазах. "Я пойду дальше с тобой, хотя хотела бы быть с ним." Одолжение что ли? Жертва? Быть с римлянином, а не ехать вместе с человеком, который отравил Алавива, давшего ему кров и пищу, пригревшего змею? Столько грусти в карих глазах. Отчего же ты не убежала? Ведь тут не Африка - вот конь, вот степь, вот твои любимые аланы, будь они неладны. Давай, если тебе так грустно. Давай! Чего ради ты тут со мной? Я тебя в клетке запер, да? Да лети, лети ко всем чертям! Двери, мать твою, открыты! Летите все, убирайтесь, катитесь к черту, если вам так грустно! Я найду тех, кто как Татион, понимает, зачем и для чего все это нужно! Татион хорош не тем, что безропотно выполняет приказы, а тем, что верит. Он еще помнит, что такое величие, хотя и не видел его своими глазами. Он носит его в сердце, за холодной броней, никому не показывает, но хранит вернее, чем свой гладий. Сколько их ещё осталось, таких, как он? Человек пять-то есть еще во всей империи, кто вообще понимает, что их жизни тут не главное и даже не второстепенное? Что есть, мать твою, вещи поважнее!? Грустно ей видите ли. Скучно. Не развлекает, как человека, из-за которого отравили её мужчину, псы разрывают на части. Не развлекает, что кто-то рушит и топчет труд сотен не людей даже, а поколений. Действительно, чепуха какая-то. Чепухой какой-то Луций тут занимается. "Я уберегла нас от неприятностей". Девочка, ты даже не представляешь, о каких "неприятностях" идет речь!
Луций вдруг крепко берет Тамар за загривок. Волосы слишком короткие, да и не хочет он делать ей больно. Просто спросить, но спросить серьезно. - Зачем ты со мной? - вопрошает в эти темные, красивые, манящие, таинственные глаза. И это почти допрос. Но не допрос. Почти обида. Но не обида. Почти угроза. Но не угроза. Почти злость. Но не злость. Почти боль. А может, не почти. Боль того, кто видел в тебе одно, а теперь видит что-то совсем другое. Полтона разницы, меняющих всю мелодию с мажора на минор. "Зачем ты со мной, если твое сердце так далеко?" - вот что он спрашивает.
-
Татион хорош не тем, что безропотно выполняет приказы, а тем, что верит. Он еще помнит, что такое величие, хотя и не видел его своими глазами. Он носит его в сердце, за холодной броней, никому не показывает, но хранит вернее, чем свой гладий. Сколько их ещё осталось, таких, как он? Человек пять-то есть еще во всей империи, кто вообще понимает, что их жизни тут не главное и даже не второстепенное? Что есть, мать твою, вещи поважнее!? Красота) Всегда печально знать что только ты и может ещё пара единиц верите в то, что делаете, а остальные только номер отбывают.
-
Вот же ж... как прижало мужика...
-
Проходила мимо, прочитала, прониклась
|
-
Черт возьми, а ведь убедительно-то звучит!
|
-
За всю эту жестокую сцену - респект.
|
-
Браво! У тебя получился настоящий лидер.
|
-
Татиона с Требонием просто уже проверили
|
Луций чувствует беспомощность. Не слабость - именно беспомощность, когда все твое тело дрожит, напряжено, но не может сделать чего-то важного, единственного, нужного, а без этого всё остальное не получается. Он силится что-то сказать, какое-то слово, но оно застревает в горле, и вместе с ним застревает все остальное - жесты, желания, жизнь. Луций Гневно и удивленно вращает глазами, глядя на Адельфия, на всех остальных по очереди, а потом опять теряет сознание. Минуты уходят. Последние минуты. А потом резко приходит в себя: над ним склонился Метаксас и его держат солдаты. Какие-то черепки жгут грудь и руки. Что-то тут происходит - так и не разберешь, но ясно, что колдовство. - Ыыыых! - врывается в горло воздух. И вырывается назад, вместе со слюной, вместе с вылетающим пробкой застрявшим словом. - Ссскотина! - Луций сразу закашливается и хватает ротом воздух. Солдаты переглядываются, подозрительно смотрят на Метаксаса. - Кха да кха не он! - брызжет на них слюной Луций. Грудь ходит ходуном. Вставать резко не пытается, только поднимает голову. - Трибуна Татиона ко мне! - говорит он со злостью. Смотрит на свои ноги. - Остальные вон! - И чистую одежду! Там. В свертке. Надо действовать, и действовать быстро. Когда Татион приходит, Луций как раз надевает свежую тунику. - Докладывай! Коротко. Только самое важное. Слушает доклад мрачнее тучи. - Значит так, трибун. Все еще хуже, чем я думал. Я пил с вождями готов из одной амфоры. И она была римская. Значит, они тоже отравлены и скоро умрут, а подозревать будут нас. Но раз на нас еще не напали, отравили меня не готы, не Сафрак с Алафеем, не Аларих. Значит они так же к этому не готовы. Начнется суматоха на тему "кто теперь главный". У нас в запасе, может, часа два-три. Перво-наперво зажги сигнальный огонь, чтобы за нами прислали лодку. Костер должен быть огромный. Подожги одну из повозок. Не придет через час лодка - будем уходить на север, по суше - следы размоет, нас не найдут. Повозки в любом случае бросим - по грязи они не пройдут. Если лодка придет, первым делом на тот берег Флавию. Пока лодки нет... нагружайте коней провизией и ценностями. Отломайте у оставшихся повозок дышла, сделайте волокуши для раненых. Что не сможем увезти - сожжем. Через час - общее построение. Надо поднять боевой дух солдат, а то они так раскиснут и потеряют веру в победу. Приготовь там два дубовых венка. Трибун, - говорит он, - мы в жопе из-за Требония. Насчет Флавии я ошибался, но наш Требоний... Ты не представляешь, какой он обмудок. Расскажу подробней как-нибудь потом. Таким как он нельзя доверять ночной горшок, а его офицером сделали. Короче. Это надо пресечь, пока еще хуже не стало. Хотя куда уж... В общем. Предупреди самых надежных солдат. На построении, когда я буду награждать отличившихся, назову имя Требония и скажу подойти, вы схватите его и обезоружите. Его солдаты не в восторге от него, так что проблем не будет. И его девку тоже. Вот она - просто предатель. Если она сбежала - хер с ней, но если будет там, хватайте её тоже. Важно это сделать при всех, чтоб солдатам было ясно кого, за что, почему. Вот так. Луций думает несколько секунду. - Гектор, - говорит он. - Если были сомнения на этот счет - мы в очень глубокой жопе. В старой армии сказали бы, что ты действовал неидеально. В той армии, которая у нас сейчас, я скажу - безупречно. Мы еще не захлебнулись дерьмом только благодаря тебе. Давай, действуй! И позови ко мне Требония.
-
В старой армии сказали бы, что ты действовал неидеально. В той армии, которая у нас сейчас, я скажу - безупречно. Ну и вообще пост чудесный)
|
- Было бы желательно, - цедит сквозь зубы Чикай. - Да на кой черт? - возражает Кашикои. - Голову с плеч и дело с концом. Не смотри, что она баба - таких злющих еще поискать. К тому же вдова. - А говорят, она красива, - влезает в разговор Вакамон. - Чегоо? - смотрит на него Кашикои. - Красивым будет её труп! - Было бы желательно, - повторяет Чикай погромче. На этот раз никто ничего не возражает. Меж тем стрелы взлетают тут и там над полем боя. Конницы двух домов топчутся в нерешительности друг перед другом, и пока командиры думают, как лучше атаковать, тех и других накрывают губительные залпы. Во все стороны бегут испуганные кони, ряды смешиваются, суматоха, беспорядок. Конники отступают. Но это впереди сбоку же все по другому - слышны залпы, протяжное гудение хорагаев и крик - и с холма видно, как теряя бойцов под перекрестным огнем, конница Мияда втаптывает в грязь сначала Тень Багрового Змея, а потом и Пепельного Петуха Восхода. Фигурки людей просто скрываются, пропадают под накатившимися волнами конницы. Минуты боя, добивание побежавших из задних рядов, мелькание мечей - да и всё. Издалека это совсем нестрашно. А на самом деле - примерно тысяча людей умерла за четверть часа. Конники Мияда мчатся дальше, но там, в поле, их некому встретить. Останавливаются, приводя себя в порядок. - Все по плану? - уточняет Чикай, кашлянув. И вот что ему ответишь? - Донесение для Тадаши-сама! - вопит кто-то. - Пропустите! Я с донесением! Подбегает, бухается на колено. Багровый лак доспехов - это гвардеец. - Тадаши-сама! Они развернули знамя дракона! Гвардия не выдержала удара во фланг и отступает! - В смысле бежит? - переспрашивает Чикай. Посыльный мнется пару секунд. - Ну? - Так точно! Вакамон бледнеет, но молчит. - Какой сюрприз, какая неожиданность, - ворчит Кашикои. - Кого туда в этот раз понабрали? Понаставят баб в командиры... И действительно - с холма уже видно бегущих мимо гвардейцев, криво колышущиеся знамена над багровой кляксой из людей, будто растекающейся под осенним дождем. Вражеские копейщики, смявшие гвардейцев, наступают вдоль фронта, а к ним фронтом разворачиваются асигару Сэйджи. - Какое ваше решение? - интересуется Чикай.
Отдаешь распоряжения. - Крррааах! - грохочет "простуженный" залп, теперь уже гораздо ближе, и сразу за ним раздается ржание и вопли. Дым плывет над землей. Отдаешь команды - отряд поворачивается на месте и едет. Слитно, хорошо, плотным кулаком выходит на позицию. Дым сносит на вас, но это неважно. - Крррааах! - блещет впереди сквозь дым снова, но это всё не по вам. Подравниваете ряды. Достаешь меч из ножен. - Приготовиться к атаке! - кричит один из соратников. Сотни мечей с щелчками и шелестом покидают ножны. Все, кто находятся поблизости, невольно смотрят на тебя. Пожирают глазами. Готовы сорваться с места. Чей-то конь фыркает и злобно, глухо топает по земле, мотает головой, позвякивая упряжью. Все смотрят. Видишь маски шлемов: суровые личины то ли демоном, то ли безумцев - оскаленные, ухмыляющиеся, кричащие, с топорщащимися рыжими усами, рогатые, хвостатые, и каких только здесь нет. А глаза за масками у всех одинаковые - напряженные, азартные и у всех, у каждого - немного напуганные. Идти в атаку всегда страшно. Вроде все понятно. Вроде угрозы нет. Вроде поймали врагов со спущенными штанами, во фланг, без прикрытия. Вроде вы - отборные воины, а они - крестьяне. А все равно война непредсказуема, и бояться, конечно, стоит. Атака - это не в го шашку передвинуть. Киваешь. И сразу будто успокаиваются все, отворачиваются, смиряются. Протяжно ревет почти над ухом хорагай, строй страгивается с места, набирает скорость. Влетаете в ползущее над травой облако белесого мушкетного дыма. Проскакиваете пелену, и прямо перед вами - оборачивающиеся фигурки стрелков. И когда до них остается всего ничего, мужчины, то ли непроизвольно, то ли чтобы подстегнуть лошадей, то ли просто по привычке издают все разом страшный, злобный, ничего не значащий вопль. И ты успеваешь заметить, что вражеский отряд начинает разбегаться уже от вопля. Но, конечно, не успевает. Врезаетесь во врага, не успеваешь даже мечом махнуть, просто держишь его над головой - кто был перед вами валятся на землю от удара и кони скачут прямо по ним. Видишь спины, видишь, как ваш отряд окружает их полумесяцем, этакими большими крыльями, которые смыкаются, давят и сгоняют мечущихся асигару к центру. Какой-то дурак от страха, не иначе, с воплем хватает за повод твою лошадь. Взынк! - и кисть руки, начисто отрубленная, остается висеть еще несколько секунд, а сам он падает, сжимая обрубок. Крики, смерть, паника. Кони останавливаются, хатамото теснят и рубят стрелков старательно и остервенело, как будто все молча договорились, что не уйдет ни один. Человек двадцать крестьян плотной толпой собирается, спина к спине, в руках у них аркебузы, руки эти дрожат, но они стоят - бледные, растерянные, с тлеющими фитилями. Их обступают со всех сторон. Они целятся, но... боятся стрелять. - Бросай оружие! - кричит самурай, тот самый, у которого на маске рыжие усы из конского волоса. Крестьяне молча бросают аркебузы в грязь. Тут же, не сговариваясь, всадники трогаются с места, подъезжают вплотную, одновременно поднимаются и опускаются мечи - и все кончено. Как скот на бойне. Вкладываешь меч в ножны, пока отряд строится заново. Вдруг видишь, как по строю проходит какое-то движение - люди расступаются. К тебе тяжело подбегает воин. Без шлема. На голове кровь. Наполовину отрубленное ухо свисает почти до самого наплечника на лоскуте кожи, но он не замечает - нёс тебе донесение. Не тот, что в прошлый раз. - Кэору-сама! - кричит он громче, чем надо. - Я от Медведей. Мы выполнили приказ. Багровая Гвардия разбита. Но там еще враг. Господин Шин ранен. Пробиваться к вам или держаться там? Подводят еще одного. - Кэору-сама! Осы почти совсем уничтожены! Сильный обстрел с холма. В строю всего триста человек. Много раненых. Что нам делать? Третий - всадник, - Кэору-сама! Мы прорвались в тыл. врага Много лошадей погибло от пуль. Поворачивать на холм, к ставке Тадаши?
Ход 2 Командная фаза
Первая фаза исполнения
0) Медведи атакуют под знаменем Дракона. Атакующие: 2 осн + 2 доп урон - 1 броня + 3 шеренги + 2 Натиск = 8 Защитники: 2 доп урон - 1 броня + 2 стойкость + 1 становой хребет = 4 Результат: Бегство! Асигару не бегут из-за черты харизматичный. Шин: Ранен
1) Получение бонусов, действия ниндзя, перемещение персонажей - Медведи и Орлы получают бонусы к Натиску.
2) Обстрелы. - Шершни теряют приказ на массированный обстрел по Гвардии. Обстреливают Асигару "Удзи" обычным. 1 + 2 урон - 1 броня за щиты = 2 урон (Стойкость 4) - Осы массированный обстрел по великому Танто. 6 урон - 2 броня = 4 урон. Отступают. - Пасть массированный обстрел по Ястребам. 4 урон - 1 броня = 3 урон. Отступают. - Тень по инициативе по Орлам. 2 урон - 1 броня = 1 урон. - Восход по инициативе по Орлам. 2 урон. Натиск за счет бонусов 5 - поэтому не отступают. - Жеребец по инициативе стреляет по Медведям. 3 урон - 1 броня = 2 урон.
3) Атаки во фланг. - Нет.
4) Первое перемещение конницы. 4.1) Орлы атакуют Тень. Атакующий: 2 осн урон + 3 урон - 1 броня + 2 натиск + 2 за приказ = 10. Защитник: 1 осн + 3 урон за стрельбу + 2 стойкость = 6 Результат: Тень полностью втоптана в землю.
5) Атаки во фланг после перемещения конницы. - Нет.
6) Перегруппировка. - Нет.
7) Отступления по приказу. - Нет.
8) Атаки во фронт. - Нет.
9) Прочие перестроения и перемещения. - Дозор и Тетсуяма не могут занять одну клетку. Приказы отменены. - Хвост наступает.
10) Боковые марши. - Вороны - боковой марш. - Удзи - боковой марш.
11) Развороты к противнику в порядке инициативы. - Нет.
12) Дальнейшее отступление бегущих с прошлого хода. - Нет.
Вторая фаза исполнения
1) Получение бонусов - Сохраняются.
2) Обстрелы. - Осы по инициативе обстреливают Удзи. 1 осн + 2 доп урон = 3 урон. - Пасть по инициативе обстреливает Ос. 1 осн + 5 доп - 1 броня = 5 урон. Отступают. - Шершням некого обстреливать. - Жеребец обстреливает медведей. 2 урон - 1 броня = 1 урон. - Восход по инициативе по Орлам. 1 урон. - Асигару по инициативе. 4 урон - 1 броня = 3 урон.
3) Атаки во фланг. 3.1) Вороны атакуют Восход. Атакующий: 2 осн + 1 рубака + 2 доп + 2 натиск + 1 за конную атаку = 8 Защитники: 0 урон. Уничтожены.
4) Первое перемещение конницы. - Орлы наступают.
5) Атаки во фланг после перемещения конницы. - Нет.
6) Перегруппировка. - Нет.
7) Отступления по приказу. - Нет.
8) Атаки во фронт. - Нет.
9) Прочие перестроения и перемещения. - Медведи идут вперед.
10) Боковые марши. - Хвост - боковой марш.
11) Развороты к противнику в порядке инициативы. - Удзи разворачиваются фронтом к Медведям.
Итоги хода:
-
+ может остальным что-то и не видно :)
|
|
-
«Рим вечен пока есть такие как мы с тобой» Ну и по совокупности.
|
-
Хороший пост. Жаль что не получилось (((
-
"Движок", конечно, под капотом у модуля - жесть чистая, в хорошем смысле, про карту вообще молчу.
Что до литературной составляющей, то тут вопросов тоже нет, традиционно отличная.
-
Красивый получился бой, жаль что короткий.
-
Есть люди, как люди, а есть люди, как стрелы %)
|
|
"Чертовы варвары", - думает Луций с досадой, хотя внешне приветлив. - "Что вам до моих слуг? Они что, подкидывают вам яд? Ругают вас в лицо? Чертов мальчишка, чего ты такой борзый!? Вам Рим протягивал руку, а вы её кусали, на кой мне теперь вас обожать? Докажите, что что-то изменилось сначала, тупые вы свиньи!" Чертовы варвары. А помнишь время, когда императорских посланников встречали, заикаясь от страха? Когда заложников предлагали сами? Когда все псы, от Африки до Британии, поджимали хвосты еще до того, как ты доставал палку? Нет, Луций таких времен не помнит. А если бы были такие времена, здесь хватило бы Требония - что ни скажи, все будут ловить, открыв рот. А Луций сейчас расследовал бы дело о хищении средств при строительстве моста через Рог или статуи Августа, или еще какую чепуху. Сидел бы на балконе, грелся на солнце, разложив бумаги. И сын бы пришел, и рассказывал о своих успехах, а дочь играла бы неподалеку, в саду... И запах свежего хлеба. И Валерия моложе почти на десять лет. А не это всё. Ёбаная яма с дерьмом и змеями!!! Но времена другие. И на Лимесе нужен ты. А ты ошибся. Получится исправить эту ошибку? Кто знает. А просто навалилось всё. Пьяный раб. Глупый трибун. Готский священник. Эти два придурка из свиты Флавии, нашли время из лука друг в друга пострелять! Степняк, потерявший берега. Руис. Пропавшие разведчики. "Змея" эта - перебирание трех телег под дождем. И не на кого положиться, совсем не на кого. Все как сговорились - творят лютую дичь. За всеми всё надо проверять! Тамар тоже. "Я была рядом! Я уберегла!" Рядом - это значит, что тебя не надо искать! И брат её ещё. Луций вообще не знал, что у неё есть братья! Она всегда была как пленная царица амазонок из легенды, как будто и не было у неё прошлого, просто легенда - и всё. А оно есть. И наверняка попробует забрать её у него. Чертово прошлое. Чертовы варвары. Пусть, сука, попробуют! Я, Луций Цельс Альбин, Скорпион, и лучше вам не видеть моего жала. Луций вдруг отчетливо хочет кого-нибудь убить. Никогда не хотелось, а тут вдруг прямо тянет. Всегда это было как неприятная часть работы. А тут прямо подмывает. Всадить, повернуть, вынуть и еще разок. Забрать жизнь, чтобы почувствовать, какой ты живой. Блажь какая. Надо успокоиться.
***
- Сойдет и гревтунг, если ты в нём уверен, - говорит он. - Тебе я верю, рейкс. Ищем одного важного человека, который пропал где-то в тех местах. Хороши, да. Почему спросил? Да знаешь... Аланы. Вот оно что. Ну конечно, кто еще мог так ловко все провернуть с повозкой. Как подмывает всё ему рассказать. Но что тогда Алавив сделает? Перебьет аланов? Возможно. Убьет Руиса? Навряд ли. А может, испугается еще больше и подпадет под его влияние? А может, уговорить его провернуть простую схемку? Сказать, что Аларих заболел. Руис тут же прибежит его "лечить". Вот и попадется. Нет, рейкс, тебе-то я, может, на словах и верю, а вот в тебя верю не очень. Надо самому. - А у тебя их не осталось? Моя женщина обожает их, - говорит он, тоже смеясь. - Знаешь, тут как с лошадьми. Даешь ей зерна, она скачет хорошо, всё в порядке. А дашь яблочко - повезет совсем по-другому. И подмигивает. Посмотрим при случае, как аланы любят сестер.
|
Луций спокойно выслушал историю о "подвигах" Атаульфа. Весть о том, что Тамар куда-то пропала пошатнула его душевное равновесие куда сильнее. Вообще-то он слабо верил, что такая женщина, как Тамар, могла отдаться рабу - это вряд ли. Да и вообще кому бы то ни было. Такое могло быть, но не когда он сказал ей "будь рядом." И все же... её рядом как раз нет. Быть может, её привлекло что-то подозрительное. Возможно. Но больше всего бесило то, что рабы, похоже, что-то скрывали. - Как твое имя, раб? Кто твой господин? - спросил он у того, кто говорил по латыни. - Послушай. Либо ты узнаешь, где Тамар, сейчас, и скажешь мне это сегодня, либо завтра я куплю тебя, и ты узнаешь много других вещей. Они тебе не понравятся. Ступай. Приложив все усилия, чтобы не думать о женщине, а думать о деле, он отправился к разгружаемым повозкам. Мысль о том, что кто-то мог подкинуть что-то в повозку не давала ему покоя. Красть из неё что-либо было бесполезно. А вот доложить... Когда прокурсатор предложил прекратить поиски, Луций тяжело вздохнул. - Требоний, - сказал он так спокойно, как будто рассуждал о том, на каком склоне лучше растить виноград. - Послушай меня, и послушай внимательно. Уясни смысл происходящих вещей. Начался дождь. Земля раскиснет. Мощеной дороги до Тиры нет. Мы либо будем ждать, пока земля высохнет, либо бросим повозки. Если нам придется ждать, нам нужно, чтобы рейкс нас поддерживал. Руис изо всех сил пытался нас поссорить. Солдат говорит, что кто-то выкопал на пути яму, чтобы повозки остановились, и кто-то шуровал в повозке. Забудь про змею. Дело не в змее. Такие совпадения - не совпадения. Это все было неспроста, и если мы не найдем в чем дело, готы будут не просто роптать. Кто-то что-то сделал, и нам надо найти, что именно. Мы не можем перетряхнуть каждое зернышко, но нам надо понять, что искать. Поработай головой! Так. Луций задумался. - Этот человек не мог знать, что мы везем. Ничего настолько ценного, что стоило искать, в повозках нет. Змею там или что-то другое он мог бы сунуть в первый попавшийся мешок. Значит, раз он разворошил вещи, он что-то пытался спрятать. Зачем? Первое: чтобы мы сразу не заметили лишнего. Он же не знает, что у меня на руках нет описи, и думает, что мы пропустим лишнее, если его запрятать вниз. А второе: это "что-то" окажется сверху, когда мы выгрузим повозки. Зачем ему это надо? Чтобы первым это увидел рейкс, когда будет осматривать дары, и оставил себе. Ещё это явно то, что один человек легко унесет в руках. Что Алавив оставит себе? Думаю: вино и зерно для коней - у простых готов нет коней, а вино рейкс любит сам. Поэтому, - повысил он голос. - Осмотрите внимательно, проверьте все мешки с зерном и кувшины с вином, которые отличаются по размеру, по форме или по материалу от остальных. Начинайте с тех, что меньшего размера. Ищите живо!
Дождь становился сильнее. Время уходило. Но неприятности только начинались. Луций молча послушал разговор Требония с гонцом. - Прокурсатор, - сказал он голосом мягким, но с пробивающимися острыми льдинками. - Ты ничего не хочешь мне рассказать? О нападении на лагерь, к примеру. О том, что ты искал священника. О ссоре между людьми Флавии. Может быть, ты забыл о чем-то из этого рассказать? Или решил, что это что-то неважное, лишнее? Ну же, Требоний, не стесняйся, я просто обожаю послушать последние новости о своем лагере. О том как на него нападают, например. Вроде, такая мелочь, а мне все же интересно. Глаза его сверкнули каким-то сильным чувством, но о том, что это за чувство, судить по лицу было трудно. Впрочем, догадаться было нетрудно.
-
+ столько проблем, на одну голову
-
Восхищаюсь проницательностью Луция
|
Патрик тоже смеется, представляя Кэйли измазанную шоколадом, как маленькую девочку. Такой он её еще не видел, но представить почему-то очень легко. Особенно с закрытыми глазами. - Сладкоежка моя! - говорит он с шутливым упреком и с обожанием одновременно. Патрик уже думать забыл про то, что они здесь могут быть не одни. Ведь одни - понятие относительное. Можно стоять посреди аэропорта, забитого людьми, и все равно быть вдвоем, как будто никого рядом нет. Чувствуя, как Кэйли прижимается к его коленям (будем честными, не только к коленям), Патрик вдруг думает: "А, господи, как же офигенно! Какая была крутая идея поехать вот так вдвоем, чтобы ничего не мешало." Там, дома, в обычной жизни вы не то чтобы вместе, а "успеваете побыть вместе". Выходные? О, успели провести вместе, здорово. Свидание? Успели в кафе посидеть в среду, приятно. Успели сходить в кино. Успели пройтись по моллу. Успели то, успели это... И неважно, сколько провели вдвоем времени, все равно всегда остается какое-то чувство, что "надо" - это что-то другое: вставать утром, пить кофе, идти в офис, заходить в магазин за едой... А вместе - важная, но какая-то необязательная программа, которую надо успеть, и потом опять спешить делать то, что надо. А тут по-другому: ничего больше нет, только улыбка в голосе Кэйли, песок на её пятках, её тело, её смех, её закрытые глаза. Ничего из того, что "обязательно", а на самом деле вообще неважно. "Мой мир наконец пришел в нормальное состояние", - думает Патрик, чувствуя её живот под ладонью. Вдруг за секунду что-то подскакивает внутри, как в фильме-катастрофе, когда на электростанции все стрелки ползут вверх и звучит серена. Он стаскивает её со своих коленей, кладет на лежак, оказывается рядом, одним коленом на песке, чувствует легкую злость, что нельзя открыть глаза, лихорадочно ищет её губы и целует уже не как раньше, уже по-настоящему, руки уже скользят не легко-легко, а сильно, нетерпеливо сжимая её тело, за шею, за ягодицы. Он чувствует, как тяжелеет дыхание, на секунду почти задыхается, но не может оторваться, пьет большими глотками, зубами прихватывая её губу и снова приникая всем ртом. Рука скользит уже между бёдер Кэйли, пока еще поверх купальника, но настойчиво прижимается ладонью через ткань. "Дай! Хочу!" Шепчет еле оторвавшись от рта: - Угадала! - горячо, даже с вызовом. Не получается быть "таким милым Патриком", почему-то.
-
А вместе - важная, но какая-то необязательная программа, которую надо успеть, и потом опять спешить делать то, что надо.
увы...
-
|
-
Мне почему то представился образ Карлсона, который спрашивает у Малыша: "Ты что, с ума сошел?" Прям 1 в 1. Как по мне)
-
Вот кстати, наверное как-то так бы благожелательный императорский агент и отреагировал бы.
-
-
|
Тут Мухин слегка струхнул. Командир был по сути прав. Но по форме, пожалуй, перебарщивал. Не, то что он таскал Ульянина за шкирняк - это-то было нормально, в царской армии вообще бы в зубы заехал, наверное. А вот что в словах его звучала обида - это было неправильно. И вот это "подавитесь и катитесь" - тоже лишнее было. И вообще, надо было не так, надо было митинг нормальный собрать. Да что уж теперь-то. - А ты думал, чего мы их в расход? За просто так, за зенки узкие? Вот за это и то! - ответил он Тюльпанову назидательно. Мухин решил кое-что прибавить от себя, чтобы разъяснить все самым непонятливым. - Слушаю вас, братва, и диву даюсь! Чисто как дети малые! - сказал он, когда командир закончил свою тираду. - Утвердили, значит, сами, командира с комиссаром, а теперь на них катите - деньги они себе забрать хотят! Да вы головой-то своей подумайте, зачем нам деньги? Мы же Красной Армии бойцы! Не бандиты, как эти! Вот придем в село, и что - отнимать провиант, дрова отнимать? Людей обижать? Это раз. Мы тут с вами в одной лодке! Товарищ Фрайденфельдс Как на разведку идти, башку под гранату подставлять за консерву для вас - так Мухин сгодится. Мне что, мертвому, деньги очень пригодятся?! На какие-такие надобности они мертвому?! А вы! "Ваши" - "не ваши"... Какие "ваши", когда тут все свои, потому что смерть на нас одна, общая? Это два. А три - мы с товарищем Фрайденфельдсом хотим, чтоб вы не только врага били, да еще и живы остались. Вы что, думаете, просто так в армии мырадерства запрещены? Дисциплина должна быть! Когда каждый думает о том, как карман набить - то не думает о том, как товарищу спину прикрыть. Вот и получается оверкиль на ровном месте. Головой соображайте. А ты, Кузнецов, обиду тут разыграл очень натурально, как в Мариинском театре прямо, пятаками своими потряс, махорку чуть не растерял. А ты бы головой подумал, кому тут твои пятаки нужны и об чем речь идет!? Головой, а!? Из общих слов он еще выхватил слова Цыганкова. - Вот, товарищ Цыганков, на мой взгляд, дело говорит. Я считаю, поддержку оказать надо в такой, значит, тяжелой ситуации. Со всем, так сказать, сочувствием. Товарищ Фрайденфельдс! - подошел он к латышу. - Сколько наш отряд может выделить? И добавил вполголоса: - Соберись, командир!
-
Мухин, конечно, мастер уговаривать. А главное, как слова-то подбирает правильно, причем не выискивая их, а позволяя идти от сердца!
|
-
Никто не может знать, что будет, но есть те, кто знают всё, что может быть. Отличная отсылка к Антаресу)
|
-
- Пристрелить дурня! - командует касира. Десяток стрел срывается в полет, и последний солдат врага падает, сжимая копье в мертвых руках. Модуль на самом деле был про трагическую историю Акиры, а все остальное так шашечки.
|
Луций думает, что колдун явно ведёт какую-то свою большую игру. Ну, вернее, понятно какую - ему надо, чтобы племена почитали старых богов, вот он и поносит римлян. Вступать в спор с тем, кто тебя с ходу оскорбляет, даже не узнав, кто ты - дело не самое умное, но и не ответить ничего нельзя. Ведь поносит он не лично Луция, а Рим вообще. А Рим... Рим отвечает всегда. Это часть системы. Просто не всегда сразу. Луций презрительно смотрит на колдуна. Хотя на самом деле его чувства далеки от презрения - скорее Руис ему интересен. Ну, в том духе, в котором с интересом разглядывают опасного зверя. - Славные тервинги! - говорит он громко, с чашей в руке. Это варвары, с ними надо говорить как можно проще. - Я изобличил и уничтожил многих обманщиков и колдунов. Но из уважения к хозяину этого дома, я не стану ругаться с этим болтуном и множить раздор, который он принес сюда, где царил мир и веселье. Я лишь напомню вам то, что вы и так знаете. На этом берегу Дуная - гунны и смерть. На том берегу - Рим и жизнь. Кто хочет, чтобы вы оставались здесь, либо безумен, либо желает вашей смерти от руки гуннов. Он обводит варваров взглядом. Сказано это все ради одного слова: "гунны", и не зря Луций повторил его дважды. Может он и не был специалистом по готам, но их страх перед новой угрозой, гуннами, он прочитал очень хорошо: не будет бросаться в ледяную воду человек, который не напуган до смерти. Руис может плести про римлян все что угодно, но и римлян, и самого Руиса они боятся меньше - просто потому что и те, и другие с ними хотя бы разговаривают, а не "забирают души, как вопящие демоны", или как там? Луций был уверен, что этот страх колдун не перешибет ничем. А убедить людей в чем-либо всегда легче, напоминая им то, что они и так знают. Чем проще люди, тем чаще они не раскладывают сказанное на части, а глотают целиком. "Гунны! Страшно! Боимся! Римлянин прав. Что он там еще говорил?" - Но ваш рейкс ведет вас к жизни. Так давайте пировать! Я поднимаю чашу за Алавива, вождя и хозяина этого дома! Кто выпьет со мной? "Вот и посмотрим, много найдется тех, кто рискнёт не выпить? Тоже проверка, чего стоит Алавив. Первую он хорошо прошел." Луция в жизни проверяли много раз, и он тоже привык проверять людей, особенно незнакомых. А те, кто выпьет сейчас за Алавива, выпьют "вместе с Луцием". И сразу видно будет, поддерживают они слова Руиса о римлянах или нет. Чтобы спорить с кем-то совсем необязательно к нему обращаться. "Заодно посмотрим, выпьют ли гревтунги."
- Мне-то не стоит, - отвечает он Алавиву так же тихо. - Вот тебе стоит. Поговорим о нем позже.
-
Луций сам не представляет насколько прав
|
- Как можно! - пан Вилковский даже удивился, что такое может кому-то прийти в голову. - Да дураку - и то ясно, что ты про другое. То бабы, а то крулевна! Королевская, значит, особа, то совсем другое дело. Да не бойся, брат, у нас тут такое не передают паны, разве что из совсем новых какие, да и то сомнительно. Пан Вилковский был тут совершенно искренен: одно дело планировать набег на соседа, чтобы своею рукою ему натолкать в пузо, или даже хулить его, перед другими, по своему мнению, а другое - наушничать и перевирать его слова. Это в его понимании были вещи совершенно разные, как день и ночь. - Считай, я ничего и не слыхал. А что до супруги, то это, брат, мне чаша знакомая. Были у меня сыновья, и нету. Ну, один, положим, младенцем помер - это легче, говорят, они сразу на небо и ангелами становятся. А второй на войне погиб с тевтонами проклятыми. Эх! - сказал он с тоской. - Кабы мне сына воротить! Есть дочка, но это ж не то. Что дочка? Выдашь её замуж - и почитай как не было. Будет жить там с мужем где-нибудь, в чужом доме, разве когда в гости приедешь. А сын был у меня красавец! До чего крепкий шляхтич! Ты, конечно, брат, тоже потерял, и оно правильно, что больно, но ты молодой ещё. Как было уж не будет, а глядишь, по-другому как-то будет. К тому же и сын есть - всё память! А у меня-то уж детей, наверное, не будет. Есть вот брат, Анджей, он у меня младший, тринадцать годков разницы. Почитай как племянник больше. Оно вроде и хорошо - помрёшь, а есть мужчина в доме, есть на кого оставить. А все же не то. Родной сын, брат - это большое дело. Только там, - он показал пальцем наверх, - не особо, видно, смотрят, кто чей сын. Настала пора - прибирают. Я вот иногда думаю, вот помру - вот не надо мне ничего, а дай ответ: кто это решает!? Почему!? Кто решает, что вот этого сейчас забрать, а вот этому дать ещё пожить!? По какому такому высшему разумению!? Хотя, может, и правильно, что не знаем. Говорят, эт самое, во многой мудрости - много печали, или как-то эдак. Может, и правильно. Пан Болеслав замолчал было, уставившись в угол, но потом очнулся. - Что это я как чернец да о смерти всё? Не годится так! Ещё скажешь, люди в Гродно кислые. Нет! Я горевать не люблю. Выпьем что ли за упокой дорогих людей, да и сменим тему!
-
Неожиданно мудрые и печальные размышления.
|
|
- Не мешает, - отвечает Патрик, сильнее зажмуриваясь. Так странно - кажется, закрытые глаза - это то же, что темнота. Но нет, темнота - это темнота, ты все же что-то ощущаешь, какие-то смутные силуэты, чувствуешь пространство, а когда глаза закрыты - это другое. Все сразу становится ближе, чем оно есть. Руки Кэйли - как будто уже глубже, чем кожа. И от этого кажется, что если на тебя кто-то смотрит - он видит, что ты чувствуешь, а не просто тебя. Кажется, ну что такого, снял рубашку - да Патрик сто раз по пляжу без рубашки ходил! Но то ли потому что он знает, что рубашкой дело не ограничится, то ли потому что глаза закрыты - становится... нет, не неуютно, а что-то вроде спуска на горных лыжах. Не можешь остановиться. Не можешь открыть глаза. Зажмуриваешь их даже сильнее, чем надо. - Нет! - смеется он. - Что ты, шоколад бы давно растаял! Иии... и надо что-то снять с Кэйли. Господи, как это странно - раздевать свою девушку на пляже, где её... чёрт возьми, где её каждый может увидеть! Но. Тут же никого нет! А вдруг есть? Чертовски хочется открыть глаза и быстро оглянуться. "Ой, ну есть кто-то, и что? Пусть завидуют!" - думает Патрик. Напряжение снимает, как рукой. Вот бывает такой момент, когда ты махнул рукой, и не паришься. Вот этой самой рукой, которой машешь, напряжение и снимает. - Встань, пожалуйста, - говорит он. Ищет правой рукой пуговицу на её шортах, а левой... ну невозможно удержаться, чтобы не положить её... прилично было бы сказать на бедро, но, боже мой, это же не бедро! Почему женская попа так завораживает мужчин? Нет, Патрик, конечно, слышал всю эту околонаучную дребедень, типа это из каменного века, мол, чем шире бёдра, тем проще рожать... Но он чувствовал тут какой-то подвох. Ведь бывает, что бёдра вроде узкие, а тебе все нравится, а бывает наоборот, и как с этим быть? Повзрослев, Патрик заметил, что дело в искренности. Любовь - она же не служба поддержки, двадцать четыре на семь. И очень милое лицо может быть противным, если оно искажено злостью. Или унылым. Или скучным. Или глупым. По-разному. Но попа не обманет. Если ты почувствовал фальшивую ноту в отношениях, задумался вдруг: "А это точно та девушка, которую я так любил?" - смотри пониже спины. Если не та - то ничего не почувствуешь: с этим фитнесом и ЗОЖем красивыми булками сейчас никого не удивишь. А если та... то неважно, что какой там что ширины - почувствуешь легкую дрожь и беспокойство: как так, почему она от меня удаляется и как её вернуть? Почему так? "Глаза - зеркало души" - говорите? Да чепуха. Глаза врут, глаза лукавят, глаза выражают совсем не то, что на душе. А женская задница - это как зеркало, в котором отражается характер. Константа. Смотришь, и сразу видишь суть - твоя или не твоя. Поэтому движения Патрика легки, почти бережны, а глаза закрыты - без всякого мухлежа. Когда шорты сняты, он сажает Кэйли к себе на колени, чувствуя мягкий бифлекс купальника, и говорит: - Пробуй ещё!
-
Но попа не обманет. Женские ноги могут о многом вам сказать. Например, если они у вас на плечах, возможно, вы ей нравитесь.
-
Глаза врут, глаза лукавят, глаза выражают совсем не то, что на душе. А женская задница - это как зеркало, в котором отражается характер. Константа. Оригинально!)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Грагхам клёвый в непрошибаемости своей философии (и в своей собственной непрошибаемости тоже). Хотя хотелось бы от него, конечно, больше рефлексии услышать, но так в каком-то смысле даже атмосфернее. Ну и Чернорукий, имхо, лучше звучит чем Серая молния.))
|
-
И вновь мы можем читать прекрасную историю, окружающую новый бой!
|
Просьба гота несколько расходилась с его планами, но Луций решил, что может, оно и к лучшему. - Я уважаю обычаи вашего народа, хотя и уверен, что вы переймете наши обычаи, когда лучше познакомитесь с ними, - ответил он провожатому. - Но я должен предупредить тебя. Тогда как я привычен к охоте и умею резать мясо, госпожа Флавия привыкла, чтобы кушанья резали рабы. Проследи, чтобы её еда была нарезана. Затем Луций проследовал внутрь. Конечно, агент службы по особым делам не привык, чтобы при упоминании его имени кто-то смеялся. Нет, не так. Он не привык, чтобы кто-то даже улыбался иначе как заискивающе или по крайней мере крайне дружелюбно. А тут - взрыв хохота. Но Луций стерпел это, как подабает римлянину, то есть, внешне спокойно, но подумав: "Ничего, посмотрим, как ты посмеешься чуть позже." В качестве подарка ему досталась какая-то писанина. Луций любил читать, но вряд ли у готов было что-то такое, что могло быть ему интересно, и он еще не прочел за годы опалы. Еще одно разочарование. - Это весьма ценный дар, - ответил он. - Таким образом мы видим, что все ценное, созданное в землях Рима, рано или поздно возвращается в них. Ибо нет лучшего места для таких вещей, чем место, где их могут оценить по достоинству. И потому я рад, что готы также скоро станут жителями империи под властью могучего Августа и смогут оценить их. В ответ я хочу преподнести тебе, царь, эту серебряную посуду. Кроме того, Флавий Люпицин, наместник Августа и комит Фракии, дарит тебе это драгоценное кольцо в знак своего расположения. Кроме того, он пожелал прислать тебе изысканые кушанья и вина, вкусив которые, ты сможешь узнать, какова на вкус жизнь в империи. Особенно я хочу отметить финики, привезенные из восточных провинций, от границ Персии. Нет плода слаще, и я надеюсь, что они понравятся тебе больше всего. Луций понятия не имел, откуда эти финики. Разумеется, это было абсолютно неважно. Подождав, пока переводчик справится, Луций добавил. - Зная бедственное положение твоего племени, комит также прислал небольшой обоз из трех повозок с более простой пищей, которые я передам тебе позже, чтобы ты смог накормить нуждающихся по своему усмотрению. "А от даров еврея есть толк, - подумал Луций. - Но было бы забавно, если бы он дарил дуксу кольцо, а не я. Это выглядело бы совсем иначе."
Сев за стол, Луций не спешил набрасываться на еду. Надо было оглядеться. Но повод для разговора подал мальчик, "ухаживавший" за Флавией. - Славное мясо, - похвалил он, как бы обращаясь к мальчику. - Твой отец знает толк в охоте. И мне случалось убивать кабанов. И намеренье твоё стать военачальником тоже славное, юный Аларих. В твоём возрасте я мечтал о том же. Бог не захотел, чтобы я стал римским полководцем, но я стал тем, кого боятся римские полководцы. Ибо с помощью меня великий Август повергает тех из них, кто оступился.
-
я стал тем, кого боятся римские полководцы Вот оно, настоящее пророчество.
-
Ты отлично прочувствовал римлянина! Вот это вот чувство, что всё, что ни есть в мире ценного, создано в Риме и закономерный вывод: "я рад, что готы также скоро станут жителями империи под властью могучего Августа" — Прямо очень римские. Наверное именно Луций ярче всего показывает насколько разными могут быть твои персонажи.
|
-
Еврей-снабженец. Это же как волк-пастух...
Это круто, но неверно. Это, как овчарка в роли пастушьей собаки. Сыта она будет точно. Но стадо сохранит в лучшем виде.
|
- Передай дуксу, что я благодарен за приглашение и приду, - отвечает Луций. Все ругают и клянут слухи. Слухам нельзя доверять. На слухи нельзя полагаться. Слухи только мешают. И все это верно. Но не стоит ими и пренебрегать. Когда нет ничего, никаких знаний - слухи, поделенные на два или на три, дадут кое-какую картину. Камень - не лучшее оружие в яме со львами, но ведь если ты решил сражаться, ты не станешь выбрасывать этот камень. К тому же слухи можно не только собрать, но и распустить. От мыслей его отвлек Адельфий. - Омывают раны в реке, говоришь? - усмехается он. - Я вот смотрел на трупы, что плывут по ней, и думал - вредно ли пить из неё воду? Но раз омывают раны, то, конечно, не стоит, ты прав, - выражение его лица меняется на серьезное. - Иди к Гектору. Я отправлюсь на пир с варварами. В моё отсутствие он - ответственный за устройство лагеря и за все прочие вопросы. Скажи, что я приказал учесть твои советы. Затем возьми у него людей и займись водой. И позови ко мне Флавию. Ступай. Предстоял важный разговор. Луций, конечно, начал его с лести. - Приветствую тебя, дочь счастливого отца. Я наслышан о Флавии Лупицине, достойном муже, что держит для нас Фракию. Однако я не мог и представить, что его дочь обладает такой изысканной красотой. У меня тоже есть дети, и, поверь, в то время как мужество и мудрость наших сыновей делает наши старые сердца спокойными, то красота и ум наших дочери - то, что заставляет их снова расцветать, словно сад весной. Скучновато сказал, но для первого разговора через край тоже не следует. - Было бы жестоко лишать готских вождей возможности насладиться твоим обществом после всех неудач, которые они претерпели в последнее время. Я полагаю, твоё слово и твой образ вдохнул бы в них надежду и ободрил их, показал, что Империя, частью которой они становятся, не только могущественна, но и прекрасна, - намекает он, что приглашение распространяется на обоих. - Однако я несколько озадачен. Думаю, ты знаешь, что мы едем в край жестоких варваров, еще не ведающих силы римской руки, и посылать к ним такое сокровище, как ты, без определенной цели, мудрый Флавий Лупицин, конечно, не стал бы. До меня дошли сведения, что цель твоего путешествия - дипломатические отношения. Звучит расплывчато. Возможно, ты желаешь поделиться со мной их сутью. Ведь если мы движемся вместе, оказать тебе посильную помощь в достижении целей Флавия Лупицина - для меня так же естественно, как подать руку в топком месте. Луций посмотрел на волны Дуная. - А мы движемся в очень топкие места.
-
"Что ты здесь делаешь на самом деле?" Очень правильный вопрос)
|
Должно быть, нет ни одного римлянина, который, глядя на переправу, не вспоминает слово "Рубикон". Рубикон - это момент, когда кто-то принимает решение, а дальше жернова начинают крутиться неумолимо и в одну сторону. И потом, много лет спустя, ты думаешь: где был тот момент, когда закрутились жернова, от которых потом испекся хлеб моей жизни? Но не у каждого человека есть Рубикон. Многие не принимают никакого решения, их просто затягивает между жерновами, а дальше уж как повезет - будет их хлеб мягким или черствым, горьким или кровывым, зависит уже не от них. Луций помнил, как его чуть не затянуло в жернова. Эти жернова тогда здорово помололи, но вымололи только поле, заваленное трупами. Нет, даже не так. Поле трупов. Пятьдесят тысяч трупов или сколько их там было? При Фарсале погибло втрое меньше. В Тевтобургском лесу вместе с Варом полегло вдвое меньше против этого числа. И даже в резне при Бедриаке было убито значительно меньше. Стоило ли оно того? Луций был молод, а молодые люди склонны считать, что цель оправдывает средства, и на жертвы нужно идти решительно. Но даже ему было ясно - нет, не стоило. Как правитель, ты можешь делать прогрессивные шаги, но все твои дела по укреплению и умиротворению страны ничего не стоят, если результат их - битва, в которой жители империи уничтожают друг друга даже не как скот, а как колосья на жатве. Это не должно было повториться, но и не могло - в империи больше не было столько солдат. Но даже если бы Сильван не предал их, все равно что дала бы победа Магнеция империи? Да ничего. Империя стала бы только еще слабее. А можно ли было избежать битвы? Нет, нельзя. Ни Магнеций, ни Август уже не могли отвернуть назад - даже их затянуло в жернова, даже они должны были действовать, подчиняясь не своим желаниям, а логике происходящего. Сдайся Магнеций - его бы казнили. Отступись Август, пойди на мир - и вслед за Галлией восстали бы и другие провинции. Тупик. Единственным выходом было бы, если бы один из них бросился на меч, но какой полководец бросается на меч, если не чувствует себя побежденным? Никакой. И жернова мелят. Тогда Луций понял, что в основе любого заговора должна лежать не сила заговорщиков, а слабость того, кого свергают. Если на силу есть своя сила - все заканчивается вот так: полем с трупами. Он запомнил момент, когда его ранили: клинок пробил кольчугу и скользнул по ребрам, и он подумал, что это еще ничего, но потом стальная полоска вжикнула по шее, чудом не перерезав горло. Он выпустил щит, чтобы зажать рану, тут его толкнули в одну сторону, в другую, и он упал. Кто-то наступил на спину, на ногу, он даже не мог толком кричать, да никто и не обратил бы внимания. Потом сверху на него упало тело другого солдата. И еще. И еще. И так он оказался похоронен под телами, зажав рану краем чьей-то туники. И не видел, как шло сражение дальше. И хорошо, что не видел - не на что там было смотреть. Просто пятьдесят тысяч человек и тридцать тысяч старались перерезать друг друга, и обе стороны, в общем, преуспели. Только на одной стороне солдаты закончились раньше. Потом говорили, что это Бог даровал войскам Августа победу. Ну, а как было не верить в Бога, после того, что сам Луций остался жив не иначе, как чудом? Вот не попался бы ему край туники под руку - и истек бы он там кровью. А так - только шрамы и остались. Рассуждая так, Луций пришел к тому, что теперь ему нужно всецело посвятить свою жизнь службе Августу. Конечно, когда Софроний прделожил ему донести на заговорщиков, первой мыслью Луция, как, наверное, всякого юноши, было отказаться. Тем более, что все предложение было сформулировано так, что ему, Луцию, ничего за отказ не будет. Но Софроний был не просто дураком, сводящим личные счеты. Было в этом человеке что-то, что напоминало змею. Луций с детства любил смотреть на змей, которые обходятся без ног со всем изяществом и совершенством формы. Хотя цервковь и учила, что змей есть воплощение диавола, кольца змеиного тела всегда завораживали Луция. Ну, конечно, когда они стягиваются не на твоей шее. Много позже Луций пришел к выводу, что манера Софрония говорить является ничем иным, как проверкой, не дурак ли его собеседник. Все эти "ты, конечно, можешь отказаться" - ведь только дурак сможет на полном серьезе заявить: "Я отказываюсь". Тогда же он просто подумал, что все в этом разговоре не то, чем кажется. Уж конечно, этот человек уже прекрасно знает всех заговорщиков. Уж конечно, за время, пока Луций лечил свои раны, он уже допросил тех офицеров, которым посчастливилось выйти из битвы без ран. Уж конечно, они всё рассказали. Ах да. Уж конечно, кого-то из заговорщиков казнят. А то бы их не искали. Магистр пехоты - это магистр пехоты, у него особый случай. А зачем тогда спрашивает? А раз спрашивает, значит, надо. Но даже если Софронию действительно нужен ответ, что это меняет? Если Луций расскажет имена - предаст ли он своих друзей или тех, от кого зависит его будущее? Навряд ли. До Мурсы Луций бы в ответ на такой вопрос принял бы гордый вид и отказался отвечать. После Мурсы он сразу же сказал себе: "Не выделывайся." - Мой господин, - ответил он. - Я полностью раскаиваюсь в том, что участвовал в мятеже, и в подтверждение своих слов готов назвать всех зачинщиков, которых я знаю. Но я не могу помыслить, что их имена до сих пор тебе не известны. Стало быть, ты спрашиваешь меня лишь затем, чтобы убедиться в моей готовности получить выгоду, донося на других. Поэтому, а также потому, что никакой пользы от моих слов быть уже не может, я смиренно прошу не давать мне привилегий по сравнению с другими помилованными. Ибо человек, пытающийся возвыситься за счет доноса, жалок, а жалкий человек, даже и получив должность, не будет ценным в глазах того, кто стоит выше. Я же хочу таким способом лишь показать, что и вправду участвовал в мятеже не вполне по своей воле. Разумеется, все эти слова имели совсем другой смысл - от перспективы быть разжалованным и начинать все сначала Луций был далеко не в восторге. Но что характерно, он был уверен: никак его продвижение по службе не зависит от его собственного желания на этот счет, поэтому можно изображать все, что угодно. Повысят, кого захотят. Настоящий же смысл его слов был в том, что он, Луций, понимает, кто перед ним, а еще что Луций умнее, чем кажется на первый взгляд. А что с этим делать дальше - тут уж пусть Софроний сам думает.
***
Как давно все это было! Двадцать пять лет назад. Многие за это время успели родиться, родить детей сами и умереть. А он, Луций, до сих пор оглядывается назад и думает: был ли это его Рубикон? Или просто, как и остальных, его тогда затягивало в жернова?
А вот теперь он на Дунае, в холодной, грязной стране, хоть предпочел бы Африку. Никогда не любил холодную кровать, всегда любил погреться на солнце. Как змея.
- Разумные рассуждения, - замечает он на слова Требония. И все, больше никаких комментариев. Хотя комментарии есть: той самой стали у Рима после Мурсы достаточно не всегда и не на всё, и потому их сюда и послали. Их задача - узнать, как эту сталь применить, и применять ли вообще. Но пустых разговоров Луций не любит. Зачем и кому это все объяснять?
- Переправимся первыми, солдаты за нами, - говорит он. На той стороне опасности нет - готы думают только о том, как бы попасть на другой берег, страх смерти застилает им глаза. А вот на этой стороне без охраны может быть небезопасно: видя между собой и врагом Дунай, варвары могут и вспомнить, что они прибыли без хлеба и мечей, и могут, по глупости своей, захотеть что-нибудь отобрать у него или кого-то из его свиты. Ведь только что они пережили голодную зиму. Луций морщится и запахивает плащ. Радует одно - задание не похоже на такое, которое дают человеку, чтобы потом на него все свалить. Задание - настоящее, действительно важное. Ради такого можно и потерпеть холод и прочие неудобства. Ведь люди знают только половину правды: "Рим вечен". А вторая половина звучит так: "Рим вечен, потому что у него есть мы, agentes in rebus". А значит, когда Империя требует, мы не вправе отказаться, и Дунай - не Рубикон наш, а лишь жернова, что затягивают нас.
-
Офигеннейший пост. Вот прямо можно на цитаты разбирать. Однозначно на уровне твоих лучших работ в Корабле. Тогда Луций понял, что в основе любого заговора должна лежать не сила заговорщиков, а слабость того, кого свергают. Если на силу есть своя сила - все заканчивается вот так: полем с трупами. Просто пятьдесят тысяч человек и тридцать старались перерезать друг друга, и обе стороны, в общем, преуспели. Просто на одной стороне солдаты закончились раньше. кольца змеиного тела всегда завораживали Луция. Ну, конечно, когда они стягиваются не на твоей шее. А вот теперь он на Дунае, в холодной, грязной стране, хоть предпочел бы Африку. Никогда не любил холодную кровать, всегда любил погреться на солнце. Как змея. Ведь люди знают только половину правды: "Рим вечен". А вторая половина звучит так: "Рим вечен, потому что у него есть мы, agentes in rebus. А значит, когда Империя требует, мы не вправе отказаться, и Дунай - не Рубикон наш, а лишь жернова, что затягивают нас.
Ну и отдельно — прямая речь! Ты прям поймал стиль. Как будто почитал римские письма.
-
Хорошо, когда у отряда есть такой разумный командир.
-
Плюс этот я подношу на алтарь Каллиопы священный. Клио в свидетели мне, чту я обычай ДМа. Ареса бронзовый шаг чувствую в тексте обширном. Асклепий же в этом посте дважды змею обронил.
-
Луций мудр не по годам. я перестала читать книги, чтобы успеть почитать ваши игры словами
-
Читать твой пост - как будто хорошую художественную книгу про Древний Рим.
-
Крепкий мужчина. Плюс мысли реалистично. Настоящий римлянин.
-
Играть командира надо уметь. Ты умеешь.
-
|
Нельзя сказать, что Луций затаил обиду на Софрония. Тот, в конце концов, делал свою работу, и делал её хорошо. Скорее, он почувствовал горькое удовлетворение, когда все пошло туда, куда он и ожидал. И нельзя сказать, что он не понимал Августа. Вырезать всю свою семью, конечно, перебор, но мятежи, как он сам видел, на пользу империи не идут. Подвешенные на крюках выглядят ужасно. Но он вспоминал поле сражения, вспоминал о пятидесяти тысячах солдат, которые больше не будут маршировать на страх врагам под знаменами Рима, и понимал, что, быть может, этой жестокостью сберегается ещё больше жизней. Властители никогда не выбирают между добром и злом - только между большим и меньшим злом. Оттого доля их только с виду заманчива. Большим злом был как раз Констанций Галл, а меньшим - то, что Август приказал отрубить голову своему брату. Но все же из тюрьмы Луций вышел другим человеком. Когда все, кого ты знал, мертвы, ты перестаешь улыбаться наедине с самим собой. Нет, на людях ты все такой же - как иначе? Погибли мятежники, а раз ты сам вроде не мятежник и "вроде никогда им не был" в душе, что ты можешь испытывать, кроме радости? Но не единожды он задумывался, а Бог ли подсунул ему тогда кусок туники, чтобы зажать рану? Может, пропустить лучше было не только вторую половину битвы при Мурсе, но и вторую половину своей жизни? Раз - и все. Однажды он достал меч и долго глядел на него. Он был христианином, да, а для христианина самоубийство еще хуже убийства. И все же... Жизнь стала гулкой, как пустая зала. Крикнешь - и эхом голосят призраки из всех углов. И кроме них - ничего. А новые друзья... они не заменят тех, кого ты знал до того, как собаки жрали трупы под твоим окном. Как протез не заменит настоящую руку. По вкусу такая жизнь напоминала землю. Луций стал не интересен сам себе: плохо ел, и подолгу смотрел по ночам в потолок, шел в термы или в театр только если его звали. Он бы плакал, если бы мог. Но он больше не мог. Он не любил вспоминать это время. Но подобно тому, как у ослепшего хорошо развивается слух, у него развился интерес к другим людям. Да, пожалуй, если бы не работа, он бы и бросился на меч, может, в тот самый день, когда узнал, что Магнеций так и поступил в конце концов. Но работы было много. Луций понял, что большинство людей раскусить нетрудно, но Софрония мало заботило большинство. Нужны были те, кто что-то значит. Agentes in rebus всегда стараются узнать как можно больше о любом важном человеке: девять из десяти секретов никогда не пригодятся, а десятый выиграет битву, только не ту, в которой легионы идут друг другу навстречу. В таких делах не звенят мечи, там чаще всего работают страх или жадность. И чаще всего не надо никого ничего заставлять делать, достаточно намекнуть, что знаешь. Делают сами. Как будто все солдаты во вражеском лагере взяли и проткнули себя своими мечами. Это завораживало. Надо было быть аккуратным, дотошным, внимательным, осторожным и уметь молчать. Не в смысле не болтать, а в смысле молчаливо смотреть так, чтобы тому, на кого смотришь, стало неуютно. Vultus in rebus - так это называли агенты в шутку между собой. Это умение далось Луцию легко, и тогда он в первый раз подумал: может, все это - тюрьма, крики из-за стены, зрелища поломанных тел - было просто частью обучения? Может быть. Понравилось ли ему разоблачать чудовище, в которое превратился Галл? Да нет, не особенно, восторга он не испытал. Скорее удовольствие, когда все закончилось - это была большая работа. Сотни исписанных листов, подготовленный доклад. Все надо писать самому, писарям такое не доверишь. И все доведено до конца, и вот результат - тиран гибнет. Но никто не вернет убитых им людей, никто не воскресит их, подобно Лазарю. Таких вещей даже всемогущие agentes in rebus не умели. Просто Империя станет чуть лучше, чуть чище, чуть сильнее. Империя была до них, переживет и их, на смену им придут другие, а они, ну что ж, они просто хорошо поработали. Ведь пекарь не испытывает восторг, испекши хлеб, а сапожник не испытывает его, сделав сандалии. Так в чем разница? В важности? Ну так у них и средства больше. Наверное, именно поэтому, оказавшись во "дворце" императора аскета, Луций почувствовал уважение и некоторую родственность. Да, Констанций был убийцей своих родных. Да, он развел кровавую бойню, которую сравнивали с калигианской. Но он ведь не был сумасшедшим, просто он так работал. И потому, услышав такой странный приказ, Луций не усомнился в том, что за меч браться не стоит. Ему, бывшему мятежнику, как же. Если император хотел потренироваться, у него всегда для этого были лучшие бойцы империи - Луций, конечно, неплохо умел орудовать мечом, но Констанций никогда не отдал бы такой приказ, если бы Альбин представлял для него угрозу. Будь Констанций солдафоном, а Луций - солдатом, в это можно было бы поверить, мол, императору захотелось остренького. Ведь в армии нужны люди, которые просто выполняют приказы, не рассуждая. Agentes in rebus ценятся за другие свойства. - Наш Господин! - ответил Луций отрывисто, не притрагиваясь к оружию. - Я поклялся перед Господом Богом, что больше никогда даже в мыслях не подниму против тебя оружия. Пусть лучше за ослушание меня самого проткнут этим мечом. Если же тебе нужно убедиться в силе моей воли, вели мне взять этот меч, и отсечь себе руку! Ту самую, которая дерзнула обнажить оружие против твоих людей, ибо в тот день она заслужила быть отделенной от тела, которое ты по своему великому милосердию помиловал. Сказав так, он поклонился. Что значит рука, если ты весь, целиком, в сущности, не нужен самому себе? Если ты забыл радость и счастье, то станет ли их в жизни меньше без руки? А для работы ему хватит и головы.
-
Наконец-то у меня прочихался плюсомет и имею что сказать! Вообще каждый твой пост в этой игре можно плюсовать совершенно спокойно. Но этот особенно. Однажды он достал меч и долго глядел на него. Он был христианином, да, а для христианина самоубийство еще хуже убийства. И все же... Жизнь стала гулкой, как пустая зала. Крикнешь - и эхом голосят призраки из всех углов. И кроме них - ничего Этот пост неуловимо напоминает мне "Гамлета". Тот самый монолог "быть или не быть". Наверное, если бы Луций потерял под Мурсой отца, он пришёл бы к тем же выводам. А так — Гамлет внезапно начал проникаться пониманием и даже уважением к Клавдию. Наверное, именно поэтому, оказавшись во "дворце" императора аскета, Луций почувствовал уважение и некоторую родственность. Да, Констанций был убийцей своих родных. Да, он развел кровавую бойню, которую сравнивали с калигианской. Но он ведь не был сумасшедшим, просто он так работал.
И сам по себе момент перехода от подростка к мужчине у тебя хотя и разошёлся на два поста (в следующем этот переход завершится), начинается здесь очень ярко. С чувством горечи, Луций понимает как устроен этот мир. и тогда он в первый раз подумал: может, все это - тюрьма, крики из-за стены, зрелища поломанных тел - было просто частью обучения? Может быть.
|
Как Луций и предполагал, Август оказался человеком жестоким, но здравомыслящим, и советы его тоже были вполне разумными. Палки? Ну да, так и есть. Этим римляне и занимались всю свою историю - тыкали палками другие народы, чтобы те поворачивались, как надо и виляли хвостом, а не скалили пасти. Собственно, человека от зверя и отличает то, что он знает, как обращаться с палкой. И кто-то должен быть этой палкой. Почему бы не он? Кроме того, он вполне спокойно отнесся к навязанному браку. С чего бы вдруг он в двадцать один год лучше императора знает, кого взять в жены? Вполне вероятно, что нет. И возраст невесты его нисколько не смущал - пока она вырастет, он сможет добиться больших успехов и не повторит историю своего отца. Луций твердо знал, что его жена никогда не посмеет ударить его или его сына. В своей семье палка будет только у него. Фигурально, конечно. Ему удалось повергнуть брата императора без единого удара, уж тем более это не понадобится, чтобы справиться с девочкой-подростком. Как-то Софроний спросил его, что он думает о своей женитьбе, и Луций даже осторожно пошутил, мол, главное, что не на сестре. Он даже перешел в арианство - а почему бы и нет? Спор о том, един ли Бог, казался ему довольно бессмысленным, а вот простота арианского учения выглядела более стройной и логичной. Тем более, если это ускорит продвижение по службе, то зачем отказываться? Возможно, это тоже потом сыграло свою роль в том, что он стал биархом. Служба с этого момента стала еще интереснее. Да, было хлопотно, но зато он посмотрел мир. Успев уже позабыть родную Иберию, он взглянул на неё по-новому и нашел, что эта страна богата, но в сердце своем все еще непокорна. Африка была красивее, жарче, а работать в ней проще. Восточное мировоззрение, в котором мир - всего лишь рынок, и продается все, а особенно слова, показания, свидетельства, серьезно упрощало его задачи. Правда, слова здесь стоили дорого, но должность циркитора давала "большую скидку". Житница империи была прекрасна. Луций любил жаркий климат, сухой ветер, налетавший из пустыни, и плеск теплых волн. В шумных, суетливых прибрежных городах он чувствовал себя, как рыба в воде. Еще ему нравились женщины с темной кожей и подведенными черным глазами. А в Египте он увидел покоренное, древнее царство, которое существовало задолго до Рима, и которое Рим подчинил, но не стал растаптывать. Мощь дает право на милосердие. Время лечит. Пять лет упорной работы с редкими визитами домой - и Луций уже не чувствовал себя тем же человеком, который всерьез планировал пронзить себе грудь клинком. Жизнь по вкусу все больше напоминала мясо - сочное, с привкусом крови, заставляющее побегать за собой, чтобы потом окупить труды, придав еще больше сил. Да, старых друзей было не вернуть, но завелись новые, и Луций осознал, что те, старые, сейчас бы не понимали его, а эти - разные чиновники, комиты, префекты - понимают хорошо. Появились и враги, но теперь у Луция Альбина были покровители, а что важнее - он научился тыкать палкой злобных псов так, что они прятали зубы. А тем из них, кто был бешеными, он пару раз ломал хребет. И конечно, когда он узнал об отставке, это его не обрадовало. Однако некоторое злорадство помогло ему не впасть в меланхолию: Софроний забрался куда выше, и лететь сверху ему пришлось дальше. Теперь Луций почувствовал даже какое-то удовлетворение - тот, кто втянул его в службу, пострадал еще сильнее. Была в этом какая-то высшая справедливость. С другой стороны, все это подчинялось логике процесса, ведь не зря же сказано: Novus rex, nova lex*. Было бы странно, если бы они с Софронием, занимавшиеся таким щекотливым делом, как политический сыск, сохранили свои места. А если с врагами бороться можно и нужно со всем упорством, то биться головой о логику процесса себе дороже. В то же время по здравому размышлению Луций пришел к выводу, что они еще легко отделались - ну, отставка и отставка. Он поработал для империи на славу, и если кто-то решил, что его услуги больше не нужны - этот кто-то делает хуже только себе. Подсчитав деньги, Луций даже удивился тому, насколько он богат - не сказочно, но вполне впечатляюще. Все эти годы работы у него было столько, что тратить деньги он особенно и не успевал, а к щедрости Августа добавлялись еще и взятки, которые, если решения по ним не противоречили интересам Империи, Луций брал, не колеблясь. Иногда, например, отец просит за сына-лоботряса, попавшего в дурную компанию - ну и отчего бы не помочь? В каком-то смысле весь его путь до Мурсы повторял эту историю. Не было и речи о том, чтобы с помощью интриг попытаться вернуться на службу. Во-первых, Луций был бывшим мятежником. Во-вторых, он участвовал в расследовании против брата Юлиана, что само по себе делало его мишенью. В-третьих, веротерпимость веротерпимостью, а все же в фаворе было язычество. В общем, участвовать сейчас в политической борьбе было все равно, что в одном хитоне прыгнуть на арену ко львам. Нет уж, спасибо! А кроме того, Луций понимал, что если про него империя скоро забудет (и хорошо, если честно), то про Софрония будет помнить - слишком крупный он человек. И очень опытный. И когда он снова окажется на коне (а в этом Луций не сомневался), ему понадобится его старая гвардия. Поэтому свою отставку Луций воспринимал скорее как временный и заслуженный отпуск. Все вернется на круги своя, рано или поздно. И тогда дверь, которая сейчас со стуком захлопнулась перед ним, и о которую другой на его месте начал бы сбивать костяшки на пальцах, откроется сама. Irreparabilium felix oblivio rerum**. Этот отпуск он употребил с пользой для себя. Чем же он занялся? Потерпев кораблекрушение и оказавшись на острове среди дикарей, германец начнет охотиться или воевать, грек - философствовать, римлянин же будет править этим островом. Покойный Август говорил об управлении империей, и Луций решил попрактиковаться в управлении хотя бы поместьем - одно дело быть частью работающей системы, другое - выстроить свою систему. И довольно легко в этом преуспел. Позже он вспоминал это время очень тепло - хороший климат, хорошая земля, хороший дом, в котором он был хозяином. Молодая жена, как раз окончательно созревшая к этому времени: хотя за время его отсутствия Юлия несколько чересчур напиталась вольностью, привести её к покорности было задачей скорее любопытной, чем трудной. Деньги, на которые можно было превратить поместье в образцовое хозяйство и обеспечить себе безбедную жизнь до конца дней. Наконец, уважение соседей - да, Луций сейчас был в опале, но в провинции биарх, даже бывший, был фигурой, к тому же, все может перемениться в любой момент, и лучше быть приятелем человека, который сжигал колдунов и подписывал смертные приговоры римлянам, чем его врагом. К тому же Луций бывал в разных странах, видел Императора и многих сановников и имел что рассказать. Тосковал ли Луций, в двадцать семь лет оказавшийся на обочине большой политики, по настоящему делу? О да! Но была ли такая жизнь скучна? Нисколько! По примеру Констанция, Луций занимал свое тело физическими упражнениями - ездил верхом, бегал и занимался на брусьях, а также вспомнил, как держаться за меч, в чем давно не имел практики со времен службы в армии. Тело его окрепло на свежем воздухе, появился здоровый аппетит, спал он прекрасно. Тяги к сочинениям Луций в своем возрасте не испытывал - все же не так много он повидал, да и теорию без примеров считал сухой и мертвой, а возьмись он приводить примеры из своей службы - и можно было рассказать что-то лишнее. Однако была тяга к чтению - деньги позволяли ему покупать какие угодно книги, и он прочитал их целую гору, от Юлия и Ливия до Катона и Плутарха. Не обошел он своим вниманием право и риторику. В детстве полученное им образование было поверхностным, и теперь он с удовольствием восполнил этот пробел. Ну, и конечно, не было развлечения лучше, чем следить за царствованием Юлиана и ждать, когда же он споткнется. Германцев он (с третьего раза) победил, но впереди был враг посильнее. И Юлиан "не разочаровал" опального agentes in rebus. Кажется, наставал момент подыскать хорошего управляющего для поместья.
-
Да, это прям для тебя модуль, амиго) Всё как в хорошей книге.
-
+ быт римского пенсионера :)
-
|
Я решил изложить кое-какие свои впечатления и соображения. Краткий отзыв я напишу попозже на форуме, а тут скорее попытка поразмышлять.
Общая мысль: сверхзадача Хотя модуль был продолжением первой части, он очень сильно прибавил в весе. В первом модуле задача была "давайте потестим реджимент и поиграем в сеттинге Арденн, не очень сильно напрягаясь." Как я понял во втором, задачи были такие: - Песочница ("каждый бой - ваша заруба, а не чья-то еще, вы её выбрали сами") и менеджмент ресурсов - Драма и превозмогание - Личные квесты между боями - Тактические бои в стиле "сцена создана, у вас высокие риски и полная свобода в рамках правил, а я буду подруливать за счет ЖХ" - эдакие шахматы с сюрпризами ("пешка превращается в ладью!").
И вот тут имхо задачи были прямо противоположные - с одной стороны шли песочница и шахматы, а с другой - квесты и драма. И по сути это получились два полюса, два стула, на которых модуль пытался усидеть. Это была реально сверхзадача, и очень круто, что такой модуль есть и что он дошел до логической точки.
Историчность Тут я скажу так: историчность была на уровне выше среднего, не напрягающем. Ящетаю, вот именно такой уровень - это трейдмарк этой серии модулей. От него может получать удовольствие человек, знающий, чем различаются пулеметы M1917 и M1919, и не знающий, чем отличается гаубица от миномета. При этом она не создавала плотный контекст. Что я имею в виду? Историчность была не тем, чем цеплял этот модуль. Это было заложено уже на уровне системы. Ну правда, если пушка может выстрелить 3 раза, и за это же три раза герой может поддержать атаку пальбой из автомата, а панда из пистолета убивает остатки взвода, это же больше про геймплей. Это не плохо и не хорошо. Грубо говоря, те, кто любят When Trumpets Fade, любят его не за историчность, она там постольку поскольку, а за атмосферу. Хорошая сторона тут в том, что ни Студебеккер, ни рации в танках, не совпадающие по частотам, ни мгновенно падающая арта, ни солдаты и офицеры, говорящие порой не как типичные солдаты и офицеры, атмосферу не ломали. Можно было играть, не переживая по поводу вопроса "а поставят ли саперы четыре ящика мин за 15 минут под обстрелом, да еще и так, чтобы на них танки подорвались, а не просто на грунт". Расплата - те детали, которые были риалли историчными, не очень сильно на эту атмосферу влияли. HQ в магазине электротоваров? Ок, почему бы и нет. У фрицев действительно маскхалаты, которые были где-то там ирл? Ладно, прикольно, но и только. Атмосфера модуля была не в том, что "так все и было" (как в каких-нибудь "Эсерах"), а в чем-то другом - в рассуждениях, в философии, в персонажах. И в принципе это был хороший уровень, адекватный и тем, и другим задачам.
Система Любопытно, что базовый апок очень сильно завязан на персонажей и используется, как скелет для сторителлинга. Но у нас он использовался, как шахматная доска - и адпатация была заготовлена под это, и наши персонажи с парой +3 атрибутов повышали контроль. Получалась в итоге большая битва боевых групп, где история крутится не вокруг персонажей, а наоборот, персонажи стоят на краю битвы (хотя бы потому, что ты чаще всего выбирал сам, будут в тебя стрелять, или нет), тыкают в неё палками и пытаются сделать так, чтобы она крутилась в нужную им сторону. Поэтому ничего удивительного, что у нас вылезли вопросы, на которые у системы не было ответов, типа "как разбить взвод на отделения", что "происходит с разбитыми отрядами". Отдельно скажу по поводу циферок. Не считаю, что они были лишними или их было слишком много. Просто голова была занята другим - как выиграть сражение, а не как все учесть и подсчитать. Игроки всегда перекладывают на мастера то, что можно. Тут вопрос в том, хотел ты заставить игроков считать или нет. Вот ты мог бы сказать: следите сами, где у вас там какой БАР, не посчитали - значит, оно вам и не надо. Но ты не стал этого делать, и это по своему было юзер-френдли. Просто вот "фарм голды и лута" действительно немного не про ту атмосферу, которую ты имхо пытался создать. И опять-таки, если мы играем в фарм лута, мы будем получать удовольствие от того, что мы его налутали и у нас его много, а не от того, как все в Бастони трудно и превозмогательно. Вопрос фокуса.
Сражения Вот тут, как мне кажется, был самый тонкий момент, который создавал проблему в достижении целей. С одной стороны у нас был высокий контроль (на нас не падал артобстрел ни с того ни с сего, мы управляли рисками, командование не говорило: "так, срочно свернуть операцию и проследовать туда-то") и высокая ответственность: мы сами выбирали битвы, не считая плана Хастеда, сами планировали операции. С другой стороны, были высокие риски: когда мастер создает миссию, составляет ростер врага, а дальше враг играет по "шахматным" правилам (вкидывает свой урон, не отступает, не будучи разбитым) как бы сам по себе, то реально можно все потерять. Плюс сражение в этой системе крутится вокруг кризисов. Условно говоря, твои войска и вражеские войска потихоньку сами убивают друг друга. Своим ходом игрок может либо поменять это соотношение, сделав так, что свои войска будут убивать вражеские быстрее, но жесткий ход создает кризис, и если его не решать, вражеские войска будут убивать твои быстрее. Если пытаясь купировать этот кризис, игрок получает еще один жесткий ход - он получает еще один кризис либо кризис +, который уже одним ходом не решить. Все это создает снежный ком (не в ПБТАшном понимании, а в тактическом), который надо останавливать, если ты не хочешь высоких потерь. А ты не хочешь, потому что дальше будет следующий бой, и кто знает, какая там будет расстановка сил? Поэтому, конечно, своей игрой ты играешь на победу, а не на драму. То есть, вернее как? Мастеру кажется, что он недодавил, что драма могла быть покруче, а кризис - посерьезнее. А мне, как игроку (за других не скажу) - все как раз норм и заебись, я чувствую, какой я молодец, что кризисы разрешил в зародыше. А если не разрешил - я как раз расстраиваюсь, потому что чувствую свою ответственность за этот кризис. И неслучайно Фау сделал мемчик "еще раз все уроните - вам пиздец" - вот та "драма", которая была у игроков.
Игроки все же играют в ту игру, которая у них перед глазами, выполняют ту задачу, которая стоит вот прямо сейчас. В такой системе сражение, выдающее максимальную драму и превозмогание, будет антиподом сражения, которое можно описать как успешное). И если у мастера было ощущение, что игрокам слишком легко, то... нет, тут не может быть слишком легко, легко получилось = "хорошо получилось" для игроков, а трудно, с потерями получилось = "какая-то жопа", потому что ок, драму-то мы отыграем, но "это ж пиздец", и сотворили его мы сами (см высокий контроль и ответственность). Отсюда фрустрация. В итоге хотя формально мастер играл не против нас и хотел, чтобы мы выиграли, задачи-то в каждой битве были у игроков и у мастера разные, по сути даже противоположные. И там, где игроки думали "уоу, мы молодцы! столько всего сделали! и такой малой кровью!" у мастера было ощущение "эммм, чет как-то слишком просто они разобрались". Тут я, конечно, мастеру в голову не залезу, но у меня такое ощущение сложилось. Отмечу, что сражения были очень интересные. Две главные зарубы - Манд-Сент-Этьен и Фламизуль вышли на мой вкус вообще отлично в плане тактики. И они были напряженными. Вот такой пример: в Манд-Сент-Этьене у меня было 4 арты, которые я кидал по очереди, а они по очереди фелили. Но четвертая все же прилетела и выбила пехоту и танк в центре. Звучит как-то просто, а если вдуматься, мы же прошли по лезвию ножа.
Менеджмент против сцен Тут, в целом, было то же самое, но немного в другом разрезе. Дело в том, что, ну, ты не откажешься от того, чтобы усилить свою группу припасами или халявной артой? Это естественное желание и естественный позыв для мастера соорудить квесты именно про это. Поэтому получалось как? За исключением некоторых драк-поножовщин, в свободное время мы решали задачу, как бы нам усилиться (собственно и квесты были в основном про это). При этом место драме там тоже было: один из самых ярких моментов игры для меня, как ни странно - когда Бейкер стучится в дверь, а за ней слышит выстрел. И все же стоит понимать, что очень трудно совместить драму с функциональными моментами, но в этом случае с точки зрения мастера, а не с точки зрения игрока. Я понимаю, что сверхзадача - сделать квесты и функциональными (чтобы они давали плюшки отряду), и драматичными, и иногда это получалось. Но, на мой взгляд, это просто очень сложно для самого мастера. Вот представь, на секунду, что в свободное время у нас были бы исключительно квесты, не связанные с усилением отряда? Это игралось бы по-другому. Другое дело, что функцмональность неплохо страхует интересность: ты САМ пойдешь делать что-то, что усилит группу, и ты, может, будешь фруструировать оттого, что не получится, но ты не будешь думать - "а зачем мой персонаж вообще туда поперся?" если квест окажется не очень интересный.
Резюмируя Игра получилась очень интересная, уникальная, таких особо-то больше и нет. Несмотря на то, что я порой слишком азартно рубился по правилам (признаю, иногда я не притормаживал в спорах там, где было надо), играть было в целом легко, как в плане тактики, так и в плане отыгрыша. Мне кажется, в игре были очень хорошо выбраны уровень историчности и уровень сложности системы. У меня иногда возникали сложности все прочитать и переварить - 3 огромных поста мастера + 2-3 поста сопартийцев, из которых надо вытащить ситуацию, проанализировать её и дать какое-то решение. Но не возникало особых проблем (по сравнению с другими модулями) выдать свой пост, ни с точки зрения эмоций, ни с точки зрения историчности, да и с точки зрения системы тоже. По сравнению с другими тактикульными играми, эта была довольно быстрой. И еще мне понравилось, что система достаточно проста, чтобы вникнуть и в случае затыка у споартийцев "решить все за всех", а дальше сказать: "ребята, вот вам дефолтный план, хотите, действуйте по нему, не хотите - придумайте своё". Однако я не уверен, что система была выбрана правильно. Получилось имхо так, что ПБТА изнасиловали дважды - сначала заставили его стать варгеймомс налетом реализма, а потом заставили обратно побуждать игроков выдавать драму. Повторюсь, если главная задача была - интересность для игроков, то все было ок, но если задачи были более высокие (см начало) - то выбор имхо был не очень оптимальный.
Мне кажется, стоит все же выбрать для себя стержневую задачу: "делаю драму, а тактика подтянется" или "делаю тактику, а драма подтянется". В первом случае - больше судьбы, больше сражений в стиле "нас послали сюда, ничего толком не объяснив", "командование вообще ни хера не понимает", "держимся, сколько можем, а потом отходим", больше квестов про персонажей, а не про "поменять поставку на арту". И т.д. И тут можно оставить ПБТА. Во втором - больше контроля, больше менеджмента, "следите сами за своим БАРом" и т.д., больше игроков, которых можно кильнуть. И т.д. И тут надо либо перепиливать систему, либо брать более гибкую. Но еще раз на всякий случай подчеркну - может показаться, что я такой сижу покуриваю и комментирую: "Это так, а это вот не так," типа я самый умный и сделал бы по-другому. Да ни в жисть! Напротив, все эти мысли у меня родились только и благодаря тому, что такой модуль состоялся. Я ОЧЕНЬ благодарен за такой опыт, и если изначальный запрос на первый модуль был "а поводи меня по апоку, хочу посмотреть", то я получил на него ответ на 150%, посмотрев как на сам милитари апок, так и на его пределы. В этом плане сверхзадача дополнялась еще и "выжать из апока все, на что он способен". Тут, ящетаю, можно ставить лейбл "выжато". Честно говоря, сам факт, что перед игрой встали проблемы, о которых я тут пишу, показывает, что она в принципе была проведена на очень высоком уровне, раз добралась и до этих проблем, и до финала.
P.S. Маленький комментик. Я это уже говорил, но мысль хорошая, поэтому пусть будет. В разговорах Драаг иногда сетовал, что наши потери и потери немцев непропорциональны, и это как-то нереалистично. Типа вы там ротой на батальон по совокупности набили. Я скажу так: это прямое следствие того, что игра была песочницей, а каждая битва - интересной, по максимальным ставкам. В настоящей войне же как? Вот пошли крауты в атаку, их встретили огнем и сразу нанесли 2 стресса. А они берут и отступают, не рискуют. Не задалась атака - ок, попробуем позже, в другом месте, подождем поддержку. У нас же крауты все время играли ва-банк, взвинчивая ставки до небес, как там отчаянная атака через дым на окопы под Фламизулем. Да ИРЛ крауты могли бы с чистой совестью притормозить, наткнувшись на мины, и вызвать саперов, а в атаку вообще не пойти. Или пойти, но поддерживая танками издалека, не подставляясь. Было бы это реалистичнее? Да. Было бы это интереснее? В рамках этого модуля - точно нет. Мы набили столько врага не потому что что-то не так с нами или с системой, не потому что у нас атрибуты по трешке, вовсе нет. Мы нанесли такие потери, потому что мастер взвинчивал ставки в каждом бою. Это было интересно! Это было круто! Но главное имхо - это было логично с точки зрения игры. Пример: Последний бой с краутами был бы такой: мы их блокировали в лесу, но сами туда не поперлись, они до ночи подождали и отступили, ну и мы уехали. "Время работает за нас, хуле". Но тогда не было бы того яркого момента с неграми, отбивающими атаку одними карабинами, не было бы сцены с джипом, офицера-артиллериста, убитого снайпером на крыльце, броска Бейкера на БТРе вперед, который решил дело. Ничего этого бы не было. И то же самое можно сказать про все битвы: когда обе стороны цепляются зубами, кто-то теряет все, а кто-то - нет. Но если бы хоть раз мы потеряли все, игра бы кончилась))). Была бы драма, чо). Было бы это приятно игрокам? ХЗ.
Еще раз спасибо и я все же буду ждать продолжения! Про это я, по сути, и написал последний пост в ветке))).
-
Да в принципе всё верно сказал. Спасибо за разбор)
|
- Елена ж была не гречанкой, а троянкой, - со смехом парирует Патрик. - Кто вообще знает, какие у них были волосы? И вообще, сейчас в кино её могла бы негритянка сыграть. Дело же не в этом. Там смысл в том, что она - самая прекрасная женщина в мире. Смотрит на Кэйли со значением. - То есть, достоверно играть её можешь только ты, тут без вариантов! Глядя, как ветер ("Это же бриз, да? всегда путал названия этих ветров") треплет рыжие волосы, думает о том, как быстро меняются приоритеты мужчины. В восемнадцать тебе нужна самая красивая девчонка в школе. В двадцать - модель. В двадцать два - супер-модель и на сдачу: кабриолет, чтобы небрежно открывать перед ней дверь. А у тебя какая-нибудь симпатичная девчонка, но вы ссоритесь, потому что тебе нужна супер-модель, а раз нужна супер-модель, то с этой можно и разругаться и найти другую. Ты не готовь терпеть, потому что всё равно будешь расставаться. Потом двадцать пять, двадцать семь, двадцать девять - вроде тебе все так же нужна эта супер-модель (хотя ты уже из любопытства снял такую в эскорт-агентстве и убедился, что ничего особенного в них нет), но внутренне что-то происходит, ворочается, ты задумываешься... задумываешься. Потом щелчок - ты его не слышишь, он происходит незаметно. Просто просыпаешься - а тебе тридцать. Ты все тот, да не тот же. Никакой старости - что вы, и в помине нет. А все же - не тот же, хотя по-прежнему нравятся супер-модели, но уже как-то не так. Смотришь на них, как на картины в Национальной Галерее. Ведь любой нормальный человек, глядя на картину, вполне доволен тем, как она висит на стене в этой галерее, а не у него дома. А потом встречаешь девушку, самую вроде бы обычную. И думаешь: ну так, встретились, потом разбежались. Все по сценарию: прости, дорогая, но ты тут попала в самое начало фильма, а в конце там должна быть супер-модель, а не ты, а так ты хорошая, просто... не супер, и не модель. И вроде так все и должно быть, но что-то в тебе непоправимо щелкнуло, и ты говоришь "извини, пожалуйста" там, где раньше раздраженно говорил "ладно, проехали" и махал рукой в том смысле, что "тебя проехали, пока". И обнаруживаешь, что тот удобный момент, когда надо было оттолкнуть, когда надо было сказать, "прости, дорогая" - ты уже пропустил, не заметив. И... и ничего! Спокойно ждешь нового. А он не наступает. Осознаешь, что всё, ты попался, не будет больше никакого удобного момента никогда, сама мысль, что ты скажешь: "нам надо расстаться", глядя в эти большие зеленые глаза, неприятна до ужаса. Ты даже не знаешь, что поганее - мысль, что они наполнятся слезами и непониманием, или мысль, что ты сам в этот момент наполнишься слезами и непониманием, а на языке будет вертеться "блин, да что же я натворил и как теперь вернуть все обратно?" И думаешь, а что теперь делать? А как же супер-модель? Ноги от ушей, завистливые взгляды, жопа-победительница-всех-конкурсов и эти как их там 90-60-90? И тут приходит понимание: а черт с ней. "Неважно, сколько сантиметров, если она самая красивая." Вот так само с языка срывается. И сразу, конечно, сомневаешься. "Да ну, не может быть, как так. Чепуха. Она же самая обычная." Сам себе не веришь. Идешь на свидание, весь такой недоверчивый, привет-привет, она еще спросит: "Что-то не так?" А ты отвечаешь: "Да нет, все нормально, ты о чем?" - а ведь прекрасно знаешь, о чем, ты ведь смотришь на неё и думаешь: ну, так и есть, обычная же девчонка. Идете в кино, смотрите какую-то чепуху, но ты расслабляешься, забываешь о том, что пришел не просто на свидание, а чего-то там проверить. Темный зал, хруст поп-корна, мягкое кресло, чувствуешь, как маленькая ладошка сжимает твою руку, как волосы щекочут щеку, как голова лежит на плече. Откидываешь подлокотник, обнимаешь, вдыхаешь запах. Находишь губы. Не помнишь, чем закончился фильм, но фильм отличный, поставишь потом 5 в отзывах. А когда выходите из зала, смотришь на фигурку, джинсы, грудь под свитером, видишь лукаво косящий взгляд и понимаешь: ДА, САМАЯ КРАСИВАЯ, БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ НАДО. Шепчешь: "Поехали ко мне." И покупаешь билеты в Грецию, и выбираешь чемодан, и еще то, что у тебя сейчас лежит в кармане, и вот вы в Греции, на пляже, и ты говоришь чушь про кино и Елену Троянскую и шутишь, а это, черт возьми, ни черта не шутка. "Кэйли, ты самая красивая девушка на свете, я не знаю, как это получилось, но это так, прости, что я могу только пошутить про это, я потом скажу это серьезно еще миллион раз". А зачем потом, если можно сейчас? - Это не шутка, кстати, - добавляет, улыбаясь. "Не хочу никакую супер-модель в конце фильма, хочу тебя и до самых титров." Слышит её слова, пересыхает в горле. Мысли мечутся. Не хочется испортить отпуск. А вдруг тут на пляже кто-то куда-то пойдет, вдруг кто-то смотрит, а вдруг тут так не принято, нельзя, в Дублине бы не поняли, могли бы и полицию вызывать... Десять вариантов отговорок начиная от "сначала искупаемся" до "только не тут, тут песок", толстая мысль о том, что раз ты мужчина, ты должен думать о безопасности... Но уже знаешь, что ни одна не годится, потому что единственный способ испортить отпуск, сказать сейчас "нет". Самым красивым женщинам на свете не отказывают. А все что будет потом - будет вместе, и это будет история, с которой начнется этот отпуск и с которой будут начинаться воспоминания о нем. - Смотри, - говорит он, внешне спокойно, а на самом деле чувствуя, как бьется сердце от волнения, от желания, от звучащего в голове "дааа", - зонтики. Пойдем туда! - тянет за руку. Вспоминает про то, что в кармане. - Я тебе кое-что покажу. - Спохватывается, что пошло прозвучало. - Я не в смысле... А в каком? Ну, так или иначе. - А хотя, кого я обманываю! - оборачивается, жадно целует, и снова тянет за руку. - Пошли!
-
За вдохновляющее начало отпуска)
|
Ник несколько озадачен, и провожает лейтенанта орлов молчаливым взглядом. "Это что сейчас было?" - вот и все его мысли. Вообще-то, он вроде никаких поводов для ревности не давал. Он и знает-то эту Клэр четверть часа. Ну поговорили они про рядового Саммерса - и что тут такого? "Дурак какой-то" - думает Бейкер с неприязнью. Но все сглаживается, когда капитан (!) лично (!!!) приносит ему новую форму. Это в мире Ника что-то невероятное. Это как если бы он Утке сам пошел каску нормальную искать. Вот было бы смешно, кстати, он ему каску, а тот такой: "Не хочу, сам носи." Да не, это даже покруче - они с Валентайном, несмотря на разницу в звании, вроде как напарники, а тут капитан сам форму принес! - Нет, сэр, по правде сказать, я наоборот подумал, раз у нас в Бастони уже организовались клоуны, значит, дела хорошо и победа близко, - отвечает он Брауну. - Спасибо, сэр! Плохое настроение, оставшееся с их прошлой встречи, как рукой сняло. Бейкер - человек не злопамятный, а может, просто по-юношески наивный. Но все же это широкий жест и пренебрегать им не стоит. Одно дело если бы Брауну от него чего-нибудь было нужно, тогда это выглядело бы фигово - не должен начальник так заискивать. Но тут... если это форма извинений такая, то принимается, без вопросов!
***
И вот Ник опять стоит перед полковником, усталость не то чтобы рукой сняло, но какая-то звонкость в теле хорошая появилась. И даже приятно, что этот полоумный Дэвис принял его за соперника в делах сердечных скорее тешит его самолюбие. Хоть он и тыловой, а все же десантник, а "орлы", ясное дело, могут видеть конкурента только в том, кто сам выглядит орлом! Ну, или тигром! - Так точно, сэр, побегать пришлось! - отвечает Ник и без лишних приглашений садится. Армия - не место для расшаркиваний, тут надо по делу. - Под Манд-сент-Этьеном держались хорошо, мы там вовремя плечо подставили, но было с кем бой дать. Под Фламизулем - не очень, но там у них командира толкового не было, а нашего майора контузило. Там много на них вывалили - реактивные минометы, сэр. Нам повезло, мы под залп не попали, а орлам тяжело пришлось - у этих мин зажигательный эффект, там практически позиция их загорелась. Если бы не это, думаю, нормально бы держались. Крауты дерутся пока хорошо, в атаки идут в полный рост, дерзко. Но по-моему появилось у них уже какое-то отчаяние, мне кажется, не очень они верят, что город возьмут. По инерции больше приказ выполняют. Снарядов у них немного. Под Фламзулем был сильный обстрел, потому что тяжелые танки бросили - для них старались. А в других местах... так... видно, что подготовку как следует провести не могут, кроют только когда мы совсем прижмем, чтобы своих вытащить, кто остался. Что касается разведки, тот тут я с десантом почти согласен. Они ищут слабое место. То там ударят, то здесь, просачивания, маск-халаты, под Фламизулем пытались прорваться, чтобы посмотреть, как у нас там, не слабое ли место. Там как было? Мы атаку отбили, танки подбили, а дальше у них уже не было свежих резервов нас додавить - ударить по одному из флангов и танки наши на нем выбить. Значит, операция была с ограниченными целями. Диверсанты опять же эти - хотели батареи наши из игры вывести, чтобы потом ударить. Не просто же это инициатива на местах. Прощупывают. Но прощупывают почему? Не так много у них сил, хотят наверняка ударить. Не могут себе позволить потери при большом наступлении, которое не даст решительного успеха. А мы огрызаемся, вот они и медлят. Может, совсем не пойдут. Разрешите высказать точку зрения? В контр-атаку нам переходить пока рано. Надо их и дальше так же изматывать. Не найдут слабое место - не будут наступать, так я думаю. А время на нас работает - как развиднеется, так они и начнут удочки сматывать. Ник чувствует, что сказал, наверное, больше, чем от него просили. Но офицер же должен мыслить масштабно, иначе сидеть ему век в лейтенантах.
-
Душевно, амбициозно) Ну и просто хороший пересказ!
|
|
-
Это был великолепный бой, с чудесными описаниями и красивыми картинами. А еще игра постоянно заставляла думать и держала в напряжении. И это прекрасно. Спасибо!
-
Спасибо за чудесную игру и за старания. Уникальный случай игры-тактики-варгейма, которая работает и работает хорошо. Браво!
|
В начале лета произошла битва на ручье Сейтен, и о ней на острове, конечно, все знали. А в середине лета зарядили дожди - мелкие, частые, назойливые. Погода на островах переменчива, но в этот раз что-то наверху прохудилось, и лило неделями, с недолгими просветами. Воины ворчали и чистили оружие - доспехи лак ещё кое-как защищал от сырости, а клинки, наконечники копий и ружейные стволы. Зато крестьяне радовались: ни гроз, ни бурь, рис вымахал чуть ли не по плечо - красота! В конце лета дожди унялись, дороги подсохли, рис убрали и снова посадили. И почти сразу высадились Китахама. Они пришли на кораблях с юга, организовали лагерь, окруженный канавами, которые сразу же наполнились водой, пропитавшей землю. Это дало время собрать армию. Такэо, чувствуя свою вину за то, что его шпионы не смогли указать день высадки (хотя и обнаружили, что клан Северного Берега зашевелился), горячился. Он предлагал ударить поскорее и сбросить врага в море. Ваитиро был более осмотрителен: он говорил, что у врага войск больше, и неразумно выходить из-под прикрытия реки Сирасунагава, что враг только этого и ждет. Ведь не зря же они привезли Черепах с их тяжелой пехотой. Лобовой штурм кроме потерь ничего не даст. Наоборот, надо затягивать сражение. У нас еды много, у врага её много быть не может - они заперты в бухте, а там всего одна маленькая рыбацкая деревня Тетсуура, которая пятитысячную армию не прокормит! А пока надо укрепить берега реки и выслать парламентёров. Узнать хоть, чего они там хотят. Так и поступили. Но переговоры надолго врага не задержали. Узнав, что островитяне на безоговорочную капитуляцию и полное подчинение не согласны, через день Китахама свернули лагерь и пошли в наступление. И снова зарядил дождь. Так это утро и началось - речка, мост, валы с заборами, прозрачная вода, на которой расходятся круги от дождя. И армия противника на том берегу. - Вижу штандарты Мунэтаки! - кричит наблюдатель. - Вижу штандарты дома Асикага! Это Такаудзи! - словно откликается ему другой. Оба на левом фланге противника, в рядах конницы. А на правом - тяжелая пехота Черепах, в своих прославленных доспехах, покрытых лаком цвета морской волны. Позиция хорошая, но битва будет тяжелая. Сообщений от лазутчиков не поступало. Зато поступило от стражи. - Хэруо-сама! Мы захватили одного молодчика у берега. Что-то вынюхивал! Дурачком прикидывается. Прикажете его казнить? Прикажи - и это будет первая смерть в этой битве. Ну, вторая, если Юкио, ваш лазутчик, уже мертв.
Итак, у тебя: - 2 гонца (обоих можно использовать по 2 раза). - Бесплатный переброс за полководца в ставке. - 2 знамени. - Все твои асигару не подвержены правилу крестьяне. Произнеси речь перед армией, чтобы активировать этот эффект. - А еще идет дождь, поэтому аркебузы наносят дополнительный урон на 5+ и не наносят основной. - Ты мастер маневров и можешь отдавать и отменять приказ об общем наступлении/отступлении, без траты приказов.
Погода словно преподнесла подарок: высадка прошла без сучка, без задоринки, ни одного шторма за всё плавание, а теперь пошел дождь. Казалось бы, что тут такого? А то, что в армии Китахама ни одного ружья с роду не водилось, было только одно у Ёсинори, да и то ему подарили. Красивое ружье и бабахает хорошо. Но зачем тащить в битву эти железки, если есть старые добрый луки, которые, если за ними следить, от влаги не пострадают? Незачем! А у островитян они были, несколько сотен ружей, купленных еще лет пять назад. Кусадзима - богатый остров, иначе зачем было бы за него воевать? Армия Ёсинори высадилась в какой-то бухте. Споро, быстро, без проволочек. Почему бухта называлась железной - он не знал, да и какая разница? Ну железная и железная, хоть серебряная, хоть из бамбуковой стружки. Бухта ему была не нужна, а нужен был весь остров. Войска построили лагерь, чтобы чувствовать себя увереннее, и тут прибыло посольство клана Хадзаки. Если пересказывать суть, то у Ёсинори очень вежливо поинтересовались, чего он сюда приперся и не соизволит ли угоститься нашей рыбкой и отчалить подобру-поздорову? В общем, они могли себе позволить так говорить - армию островитяне собрали немаленькую. Были у них и луки, и аркебузы, и даже конницы побольше, чем у захватчиков. Оно и понятно - лошадь на корабле перевезти трудно. А вот чего у них не было - так это надежных союзников, их извечных покровителей Уэяма. Ну так на это и расчет делался. С переговорами было покончено, и армия выступила вперёд. Стоять на месте было нельзя - запаса провизии хватило бы, может, еще на неделю, а в крошечной Тетсууре поживиться было особенно нечем. Прославленные рисовые поля Кусадзимы начинались дальше, сразу за рекой Сирасунагава. Вот на ней враг его и встретил. Пора начинать битву. Пора показать Хадзаки, что силе надо уметь уступать, иначе надорвешься. - У них там две шишки, кроме самого Хэруо, - говорит Мунэтака. - Ватанабэ держит центр. А Имамура небось в ставке, советует этому юнцу Хадзаки, что делать. Точно, вон его штандарт. Говорят, там непонятно, кто армией-то командует. Я пойду налево, встану во главе конницы. У них там за главного - малолетний братец Ватанабэ. Срублю ему башку, и они разбегутся. - Ёсинори-сама, пока достойный Мунэтака хвалится, как он срубит всем головы, мы тут поймали вражеского шпиона, - сообщает Такаудзи. - Врёт, что у него тетка в Тетсууре. Мой человек видел, как он собирал ветки для сигнального костра. Прикажете его казнить? Можем отослать голову Хадзаки, пусть порадуются перед битвой.
Итак, у тебя: - 2 гонца (обоих можно использовать по 2 раза). - Бесплатный переброс за полководца в ставке. - 2 знамени. - 4 синоби в активе во вражеской армии. - 1 бесплатный обычный приказ Черепахам каждый ход. - Ты мастер маневров и можешь отдавать и отменять приказ об общем наступлении/отступлении, без траты приказов.
-
Что крестьянину хорошо, то воину проблема. Зато какое описание битвы!
-
За изумительную карту, однозначные правила и, конечно, старания! Это будет отличная тактическая игра!
|
Ник - военный, и он не задает лишних вопросов, типа что это за особу вы конвоировали, и куда, и что с ней теперь. - Бывает, да, - соглашается он. - Бывает, что человек на словах самого Гитлера приведет, а начнется бой - не то, чтоб струсит, но куда-то этот его порыв девается. А бывает, что невзрачный какой-нибудь, а в бою целого взвода стоит. Вот видели тут одного мелкотравчатого парня в дурацкой куртке и шарфе? А это мой сержант, Валентайн. Так не скажешь, а кавалер бронзовой звезды, между прочим, еще за Италию. Так что война учит не верить первому впечатлению. У Ника было на уме другое. Если бы перед ним был мужчина, он бы сказал ему, что офицерам-то война, несмотря на страх, ужас и обстрелы, очень к месту. Без неё некоторые годами бы тянули лямку, и к сорока годам, может, стали бы майорами или даже подполковниками. На войне Десобри стал майором во сколько? В двадцать семь? Спроси любого офицера, хотел бы он участвовать в войне, в которой его страна наверняка победит и явно потеряет людей куда меньше, чем враг? Большинство скажет "да". Некоторые пожмут плечами и скажут, что им вроде и так неплохо. Никто не ответит "нет". Но Ник решает сменить тему. - А насчет того, что оторваться от дома - это мне близко. Но знаете... иногда находит. Думаешь, что там, как там. Письма - это не то. Я не про цензуру, я в смысле... Человек, может быть, в совсем другом состоянии, а ты читаешь его письмо. Пишешь письмо, отправил, и думаешь - может, в тот момент, как его будут читать, я буду думать совсем о другом? Злиться или отчитывать кого-то, или... или меня вообще уже не будет. Дорого бы дал за звонок по телефону. Письма - это больше на память. Мне вообще кажется, открытки гораздо лучше в этом смысле. Он боится, что говорит слишком много. - Ну а у вас какое первое впечатление? Ну, от офицеров, в смысле. Вы с кем-нибудь успели познакомиться? Я не то чтобы посплетничать, - поправляется он. - Просто интересно. Женский взгляд и всё такое.
-
Я гляжу, тебе моя Звездочка покою все не дает?)))
|
-
- Кин-сама! Мы поймали двух вражеских шпионов! Молодцы! Герои войны!
|
Обернулось все не совсем так, как хотела принцесса. Но по-своему интересно. - Дочь, - сказал король. - У тебя доброе сердце. Но тебе надо усвоить кое-что. Эти люди живут около замка, потому что так хотят. Они вольны идти, куда вздумается. Идти в город и там зарабатывать свой кусок хлеба. Или идти в деревни и там пахать землю. Но они живут у нашего замка, потому что надеются на подачки. Таков их выбор, и видит Спаситель, я их здесь не держу. Но королеве идея понравилась. - В самом деле, - заметила она. - Можно было бы посылать им пару корзин хлеба от моего имени. - Пара корзин хлеба там ничего не изменят. Пошли пару корзин - и они только захотят больше, - ответил отец. - Да и зачем это нужно? - Чтобы они любили меня, - пожала плечами королева. - Тебя и так все любят, - улыбнулся Конвар и положил кусок мяса со своей тарелки на тарелку жены. - Будут любить больше, - улыбнулась она в ответ. - И зачем мне это? - спросил король. - Как зачем? Больше любят меня - больше любят вас! - склонила Зигда свою прекрасную голову. - Это я понял. Зачем мне надо, чтобы они меня любили? Над столом повисла тишина. Королева не нашлась, что ответить. - Я правлю не любовью. Я правлю вот этим, - король поднял руки и показал вам их. Сильные, грубые руки воина, измазаные в жире. А потом положил их на стол со стуком. - Пусть они меня любят за мои победы. Пусть любят за то, что эльф не приедет завтра и не сожжет их дома. За то, что в королевстве мир. Я не должен еще и подачки им давать! - сказал он грозно. - Это их дело. Ромор внимательно слушал. Королева, опустив глаза, тихо ела своё мясо. Ты вдруг поняла, что первый раз в жизни видишь, как между ними пробежала тень. Из-за тебя. Ты можешь поссорить двух людей.
***
- Зайди ко мне, - сказал тебе Конвар после обеда. Ты так и сделала. - Люди - есть большие и маленькие, - начал он. - И неважно, какого они роста. Коротышка может быть большим, а здоровенный бугай - незначительным. Важно, кто их слушает, чего они могут потребовать. Не бывает средних людей. Только большие и маленькие. Еще большие, которые прямо сейчас превращаются в маленьких, и маленькие, которые превращаются в больших. Большие люди опасны и сильны. Маленькие - тебя вообще не должны интересовать. Ты станешь большим человеком. Все люди будут хотеть от тебя чего-то - попроси у короля то, дай мне это. Разница в том, что большим людям есть что дать взамен, а маленьким нечего. Но нельзя дать всё и всем. Повтори. Пришлось повторить, что нельзя дать всё и всем. - Маленьких людей не надо замечать - только если ты хочешь сделать из них больших. Если же нет - можешь говорить с ними, можешь им улыбаться - для них это уже большая честь, но и думать забудь волноваться или переживать из-за них. Волноваться или переживать надо только о больших людях. Запомни это. Но есть одно исключение, - добавил король с досадой. - Города. Когда маленьких людей очень много в одном месте, они начинают чувствовть за собой силу. Каждый горожанин - никто, но в городе они - как один очень большой человек. Или даже как несколько. С ними надо говорить, их надо видеть. Поэтому когда немного подрастешь... - он окинул тебя взглядом. - Года через три, в общем. Поедешь в Данварт. Там будешь бросать монеты в толпу, будешь улыбаться и делать всё, что я скажу. Нужно, чтобы города знали кто ты и как ты выглядишь. Ромор вот уже ездил, и... - Король поморщился. Похоже, брат сделал там что-то не так. - В общем, не подведи меня. Но это будет нескоро, мы еще поговорим об этом. Ну все, ступай. Потом он словно что-то вспомнил. - Хотя стой. Тебе надо еще кое-что понять. Люди врут. Люди всегда будут врать тебе. Ты думаешь, эти кухарь с кухаркой носят еду "нищим"? Они носят её, чтобы продавать дешевле, чем продается еда у речных ворот. И используют тебя, чтобы стража не отбирала у них часть, и они получили бы за это больше денег. Вы уже говорили с сиром Фромором про деньги, ведь так? Сир Фромор немного рассказывал тебе о них. - Ну что, все еще хочешь им помочь продать чужую еду, которую они стащили после пира? - усмехнулся король. - Или хочешь, чтобы начальник стражи уважал тебя?
-
+ Бедная маленькая наивная принцесса.
-
Давно хотел плюсануть этот пост! И ведь как логично всё объяснил!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ах ты бастард тролля и антилопы!))))))
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Орки не любят, когда их отрывают от драки, от еды и от женщин. Ну, вообще-то никто не любит. Но орки особенно.
|
-
Хотел плюсануть пост про разгром моей конницы, но потом дочитал досюда и прям люто-бешено захотелось плюсануть концепцию. Всё-таки круто, когда в произведении прослеживается некая стержневая идея, а не просто одно светлое пятно. И я не могу прям всё тут перечислить, но не могу не заметить всяких перекликающихся между ветками игроков моментов, вроде этих вот перекочевок Фукаивы с холма на холм и обратно, это же просто прекрасно сделано! Там знамена бросили чуток, тут столики и еду, хех. И таких моментов много было, в другом посту обоим игрокам написал про "что-то задумавшего врага", симметрично так. Вот это вот некая концепция, связь, длинной змейкой вьющаяся через посты и оставляющая чешуйки деталей. Это правда даже круче, чем та драматичнейшая сцена разгрома кавалерии мятежников.
|
Поначалу и правда кажется, что дело за малым. Видишь, как Тадаши машет руками, раздавая приказы. Ряды вражеской гвардии, уже один раз битой сегодня, уплотняются. Но это не беда - твоя конница быстрее. Несколько коротких рубленых фраз, и вот шестьсот человек, как один, поворачивают коней. Небольшое тактическое отступление. Едете по полю, заваленному трупами. Настроение у всех хорошее - лезть прямо на копья никому не хотелось, небольшая передышка перед рывком к окончательной победе воспринимается, как должное. - Слава Тобимото! - кричит кто-то. - Слава! - подхватывают остальные. Оглянувшись, видишь, что Тадаши за тобой не пошел. Тем хуже для него, ведь твои асигару уже толпой взбираются на холм, у него на фланге, строятся заново для атаки. Пусть крестьяне доделают грязную работу. Тем более, что один раз им уже удалось прогнать гвардию. Удастся и второй. Тем более, во фланг. Где-то сзади раздаётся частая стрельба, крики боли и ненависти из задних рядов. Враги стреляют вам в спины. Потери есть, но небольшие. Надо сообразить, где они, какую заняли позицию, и обрушиться на них в едином порыве. - Атака с тыла! - кричит кто-то. Строй волнуется. Вот дурак, разводит панику! Это же просто пули... - Это Хидари! Хидари атакует! - кричат сзади. - Приготовиться к бою! Оборачиваешься, не веря своим глазам. С холма лавиной валит вражеская конница, и Хидари впереди всех. Приказывать что-то тут бесполезно - опытным глазом понимаешь, что отряд развернуться не успеет. О, эти последние секунды перед вражеской атакой - нарастающий топот копыт, крики, запах холодного пота. Что сейчас будет? Пытаешься пробиться сквозь ряды назад, туда, где сейчас... не успеваешь! Грохот, лязг, крики, удары оглушают тебя. Все подаются назад, никто не знает, что делать, падают лошади, всадники с багровыми шлемами проносятся мимо, сшибая одного за другим копьями или просто опрокидывая. Твои телохранители сгрудились вокруг тебя. - Защищайте господина! - пронзительно кричит один из них. Ответное "хай" тонет в шуме битвы. Но ты не сдашься просто так, только не ты! Выставляешь копье, сбиваешь наземь того, кто хотел пролететь мимо, приласкав тебя мечом. Копье - в щепки! Некогда посмотреть, что с ним стало - выхватываешь меч, бросаешься туда, сюда, рубишь одного, другого. Тебя узнают, скачут к тебе. Удар по спине! Другой! Да что же делают твои телохранители!? Оборачиваешься - их просто нет. Сбежали? Нет! Некоторые дерутся в отдалении, пытаясь пробиться к тебе, их оттесняют, один ползет по земле, другой лежит, волочась среди маков, а его испуганная лошадь брыкается и пытается высвободиться. Тебя бьют снова - яростно, быстро, поворачиваешься, разгневанный, рубишь в ответ, но удары сыпятся уже со всех сторон. - Уходим! Надо уходить! - кричит кто-то за спиной. Нет времени на "Кадзуто-доно". Не чувствуешь боли - только ярость и ослепляющее безумие схватки, и немеющую руку, и как что-то течет под доспехами. Не там, где обычно течет пот. Кого-то ты убил, кого-то ранил, и он отступил, но новые и новые наседают. Потом вдруг чувствуешь слабость. Удар, ты отобьешь - но нет, рука не поднялась, и этот удар оглушает. Силишься, что-то понять, разглядеть - новый удар. - Защищайте господина! - тот же голос, уже охрипший. На глазах - бело-зелена светящаяся пелена. Ощущаешь тело, но оно не слушается. Даже пальцы еле гнутся. Чувствуешь, что конь скачет, а меча в руке нет. Из последних сил выпускаешь повод, цепляешься за гриву, намертво сжимаешь пальца и ноги по бокам коня. Ты умрешь в седле, как воин. А может, ты уже умер, и конь уносит тебя на небо? Может, так и выглядит смерть воина? Нет сил думать. Приходишь в себя, лежа на спине, в тени какого-то куста. Шлема на голове нет. По щекам стекает вода. Кто-то поит тебя из фляги. - Господин очнулся! Господин Кадзуто очнулся! - кричит тот же голос. Слышишь в нем радость и тревогу. Рядом двое - твои телохранители. Оба в пробитых доспехах, один без шлема, у другого Маэдатэ начисто срублено. - Кадзуто-доно, - докладывает он. - Асигару закрепились на холме, но разбить гвардию не смогли. - Ваша конница... ваша конница погибла до единого человека! Ваши шлем и меч... потеряны. Слезы текут из его глаз. Ты веришь ему. Шестьсот человек. Пятьсот девяносто восемь из них умерли, чтобы еще двое смогли спасти тебя. Они тоже умрут, не раздумывая. Но сколько смертей! Молодой воин шатается. - Какие будут приказания? - спрашивает второй, поддерживая первого.
Смотришь на поле боя. Тадаши хорош - сдерживает желание рассчитаться, не идет в атаку, делает всё, как приказано. Вражеская конница отходит вбок, а асигару поднимаются на холм. Сейчас пойдут в атаку. Тадаши не может этого не видеть, но выжидает. Твои войска, кажется, пришли в чувство и возвращаются на поле боя. А вот во вражеской армии согласия не заметно - самурайская пехота обходит холм, а прочие отряды бездействуют. Но вот слышен стук копыт - мимо тебя проносятся конники Хидари. Уклонившись от боя с копейщиками, они мчатся теперь, наверстать упущенное. - Шёго-доно, я принесу победу! - кричит Хидари, пролетая мимо. За ними остаётся столб пыли. Видишь, как они строятся на склоне прямо перед тобой. Получается, они ударят врагу в тыл, ведь так? Все ждут. Звучат приказы, и спины удаляются, оставляя новую пелену пыли. Она повисает в воздухе на самом краю холма, и за ней ничего не видно. Слышно только шум битвы - там что-то происходит. Все сливается в единый гул, слышно только треск выстрелов. Хочется кинуться вперед и гумбаем разогнать завесу, и похоже, не тебе одному. Все в напряжении. Однако, терпение! И вот пыль оседает. Ты видишь отряд Хидари, асигару на холме, но где же Кадзуто? Где птица-нож? Его отряда нигде нет. Всматриваешься, и видишь груды тел, поломанные знамена и мертвых лошадей. Некоторые скачут по полю. Всадники Хидари ещё кого-то добивают, некоторые, раненые, едут прочь, но их враги... неужели?! - Кадзуто разбит! Победа! - кричит кто-то. Все разражаются радостными воплями, кто-то шумно выдыхает. Скачет гонец от Хидари. - Шёго-доно! Мятежники уничтожены! Кадзуто среди тел пока не нашли! Хидари-Тайсё спрашивает, какие будут приказания?
Ход 4 Командная фаза
Легенда:
Порядок исполнения: 1-е особые приказы 1) Конница Хидари под знаменем дракона проходит 2 клетки на запад.
2) Багровая гвардия получает новый приказ держать позицию!
3) Происходит одновременно: - Пепельная Гончая перегруппировывается и поворачивает фронт на запад. - Конница Коршуна смещается флангом на юг.
Порядок исполнения: 1-е обычные приказы
1) Асигару Коршуна поднимаются на холм.
2) Пепельный дозор проходит 1 клетку на запад.
Порядок исполнения: Дальнейшее отступление бегущих Отступают. Конница Тадаши (без Тадаши) на B62, они там, просто не влезли.
Порядок исполнения: 2-е особые приказы 1) Пепельный дозор обстреливает конницу Коршуна 1 урон
Порядок исполнения: 2-е обычные приказы 1) Кавалерия Хидари атакует кавалерию Коршуна в тыл. Атакующие: 2 гарантированный урон + 6 возможный урон - 2 броня = 6 урона Обороняющиеся: 1 за рубаку + 1 возможный урон - 2 броня = 1 урон Результат: Обороняющийся отряд полностью уничтожен. Комментарий: Не знаю, к каким богам взывал Фукаива, но они даровали ему прозрение.
2) Асигару Коршуна атакуют во фланг. Атакующие: 1 гарантированный урон Защищающиеся: 1 возможный урон Результат: 1 урон + 1 натиск + 1 за шеренгу - 1 урон - 3 стойкость = -1 - атака отбита.
3) Пепельная Гончая проходит 1 клетку на запад.
Итог хода:
Неожиданно, ребята, неожиданно O_o
-
Пожалуй самый мой любимый ход за весь бой. И описание под стать - пафосное, кровавое, достойное эпоса.
|
-
Мухин коротко поднял "Маузер" и дважды выстрелил в ходяшку. Вот те и "щи с мясом". Вот это поворот! Круто получилось.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Но дело во всем сразу: вот в этой нежности, вот в этом восхищении, вот в этом обожании. Вот очень точно описал!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Есть в этом посте какое-то ни с чем не сравнимое очарование)
-
Внезапно и мило) Грагхам тот ещё весельчак, так по-своему расследование вести.
|
-
Хорошее начало битвы) И вообще, такое вдохновение заслуживает поощрения!
|
-
Видать, чем к папскому престолу ближе - тем и благодать чаще сходит, и искушение больше Это просто прекрасно!
|
Уже по дороге в Бастонь Ник чувствует, что выдохся. Как вот тогда, во Фламизуле, между атаками, как вчера на башне. Апатия какая-то. Вот прямо аккурат его хватило сказать последние слова солдатам - и все, как отрезало. Если бы сейчас начался обстрел или налёт, он бы, наверное, никуда бы не пошёл. Дело даже не в том, что хочется спать - спать как раз особо не хочется. Ничего, сказать по правде, не хочется. Только чтобы рука не болела, да она вроде и болит несильно, пока на морозе. Ничего. Скоро оттает. Тогда всё и начнется, а морфий, наверное, нельзя. Но как только появляется начальство, рефлексы срабатывают - тело само собой приосанивается, голос сам собой становится тверже. К счастью, говорить особо ничего и не надо. Этот Браун вроде и доволен. Ну доволен и доволен, и хорошо. - Ясно, - Ник даже не глядит на свою куртку. Ответ не совсем по уставу, но Браун только капитан, да и вроде как не приказывает. Наверняка она и правда выглядит так себе. И тут же думает: "Вот херня!" Почему Браун думает, что отдохнуть означает - посидеть среди засаленных, закопченных рож и насладиться их чавканьем и гоготом. Да не, в общем-то, Бейкер не против, но просто... просто лучше всего он отдохнул бы без Брауна! И вообще без никого. Просто лег бы и лежал и смотрел в потолок. И лучше бы никакого отдыха, чем такой. Лучше сразу доложиться, в какой угодно куртке, а потом сразу лечь и заснуть, провалиться, исчезнуть отсюда, попасть куда угодно - пусть даже в тот же город, где ему снилось безумное такси и кино. Ладно, какая разница, пожрать все равно надо. Ник садится за стол со всеми. Находится миска и ложка для однорукого офицера. Должны в этом быть хоть какие-то плюсы, а? В зал вплывает военная полиция. Сложно сказать, красива ли эта девушка. Потому что, черт возьми, Ник вдруг ловит себя на мысли, что любая на её месте была бы, наверное, королевой красоты. А интересно, сколько ей лет? Лет тридцать? Может, и поменьше - форма-то старит. Так часто бывало в вест-пойнте: в форме вроде все такие орлы, а без формы - мальчишки мальчишками, таки не то что виски, таким, молочные коктейли пить надо. Здорово было бы сейчас угостить девушку молочным коктейлем. Вообще, любую. Вообще какую угодно. Но здесь нет молочных коктейлей, нет девушек, а есть сержант полиции. А даже если бы и было что-то из вышеперечисленного, то уж точно нашлись бы счастливчики поперек Ника - видок у него не тот, чтобы на него клюнула даже старшеклассница. Дело даже не в куртке, не в подбитом крыле (ребята говорили, такое дамочки как раз любят), а в том что он вымотался. Контузия опять же. Ник, наверное, сейчас выглядит, как будто его ударили пыльным мешком по голове, и в общем, примерно так оно и было. А тут - взрослая молодая женщина, еще и на службе. Господи. Какая разница? О чем ты думаешь? Ну и ладно. Очень надо. Бейкер прячет глаза, левой рукой кое-как, устало и сердито, ковыряется в тарелке: говядина убегает от ложки, как будто несчастную корову забыли пристрелить перед тем, как отправить в суп. Ничего! С ранением всегда вид более бравый, для характеристики полезно и вообще. "Пурпурное сердце" опять же хорошо будет смотреться, даже если больше ничего не дадут. А то с начала войны ни одной медальки, даже как-то неудобно, вон, у этого шпака Валентайна даже звезда есть. А так хоть что-то. Утка-то что-то подевался куда-то. Только-только ведь крутился тут с блокнотиком. А вот он как раз. Докладывает хрень какую-то. Кто там где остановлен, сержант, это не тебе судить и не тебе докладывать. Твоя доля - потери и трофеи. Ну ладно, главное, вид хоть немного бравый. Черт с ним. Разрешите, говорит, идти. Рановато он намылился, ну ладно. Надо бы, конечно, не разрешать. Сержант ещё должен там... что-то должен, Ник уже сам не помнит, что от него хотел. Проверить там... что-то. Как матчасть и личный состав это самое... разместились, наверное. - Иди, - кивает Ник. Даже уже все равно, в какой он там каске, залетчик херов.
Неожиданно звучит её вопрос, Ник делает усилие, чтобы не вздрогнуть, поднимает глаза. - Рад познакомиться, - говорит он с затаённой надеждой. - Да чепуха, ранение на четвертак, мэм. Не успею научиться держать ложку левой рукой - а уже заживет. Играл с краутами в бейсбол и забыл рукавицу в штабе, - он даже находится, как пошутить. Но как только он узнает, что интересует её рядовой Саммерс, а не он, энтузиазм испаряется. Ну да, ну да, губу раскатал. - Пойдемте сразу, - говорит он. - Джентльмены... За столом можно не спрашивать у Брауна разрешения отлучиться. Кидает взгляд на орла, типа идёт он там или нет. Если нет, то и не надо! Хватит на сегодня общения с орлами. Целую подушку набить хватит. - Лучше сразу, - говорит он бесстрастно, и все равно неуловимо вставляет извиняющуюся нотку. Они доходят до комнаты, он просит садиться. - Извините, что заставил вас посреди обеда бегать по лестнице, просто не хотел при личном составе. И тянуть не хотел. В общем... Рядовой Саммерс погиб сегодня в бою за Фламизуль. Я лично этого не видел, но рядовой Уиндер, который должен был за ним приглядывать, может подтвердить мои слова. Если хотите знать подробности - Саммерс остался прикрыть отход товарищей, но его позицию накрыл танк и его похоронило развалившимся домом. Рапорт я подать еще не успел, мы только вернулись. Я там все укажу. Он поднимает глаза, встречается со взглядом карих глаз и выдерживает его. Это легко, потому что он-то был под Фламизулем. Но это и нелегко: потому что он-то здесь, а рядовой Саммерс размазан полутонной кирпичей по доскам пола в какой-то лачуге. - Хотите курить? - вдруг, неожиданно для самого себя, предлагает он. - Или хотите сразу вернуться? Он почему-то не сомневается, что сержант Вэнс курит.
-
Усталость эта, вымотанность после серии тяжёлых боёв, вот это вот всё крайне хорошо передано. Читаю и верю, и самому даже грустно становится. С Саммерсом двояко получилось, но по-своему тоже сильно. Только узнал человека, только какие-то черты его вскрыл, косяки, проблемы, выходки, а потом бац, и нет его, всё. И так с каждым может. Вроде банальная мысль (не столько твоя тут, сколько общая с итогом здесь), но в этом случае как-то хорошо чувствуется. И кажется даже, будто выравниваются весы, где на другой чаше роты и батальоны побеждённых одной-левой краутов.
|
-
"Колесо войны"? Не, не слышал. В этом весь Грэм)
|
-
Интересно про останавливающее действие.
-
|
-
Почему вокруг одни идиоты? Точно SNAFU. А если не идиоты, а с башкой, к ней обязательно прилагается какое-то охуенное самомнение, как у Валентайна. Что ж вот такое-то? xD
|
-
Волосок, на котором висит карьера Ника сделан из титана и намотан на авто-лебедку, хех) А про договоры вооруженных людей вообще хорошо сказал!
|
Ник идёт по полю боя... как по полю боя. Мертвые. Здесь вот наши. Там вот их мертвецы. Вот тут они шли, вот тут наши держались. Вот как оно все было. Надо для рапорта запомнить. Иль-Ла-Эсс отнюдь не кажется ему игрушечным. Это замок. Да, обстрел серьезной артиллерии он не выдержит, но, черт побери, его построили... лет пятьсот назад? Он и не должен! Зато он выдержал пули, мины и гранаты, и что-то он не выглядит размочаленным вхлам, как тот домишко во Фламизуле, который чуть не развалился, когда их прижал пулемет с третьего этажа. А если кто-то думает, что винтовочную пулю удержит всякая доска - он сильно ошибается: винтовочная пуля вблизи пробивает обычную кирпичную кладку и того, кто стоит за ней в придачу. А эта вот крепость - держит. Выдержала. И спасибо ей за это. Может, уже и не думали кирпичи эти древние, что по ним снова стрелять будут, а все равно стояли наготове и не подвели. А башенки... да черт с ними с башенками. Он, Ник, не искусствовед, он не знает, какой там Вьёле Ле Дюк их строил или еще кто. Ему, вообще говоря, все равно. Он, на минутку, кадровый военный, ему и должно быть все равно. Ник хочет отсалютовать негру, но нельзя, потому что передовая, и потому что нечем - рука в бинтах. Так что он просто кивает с видом суровым и исполненным значимости произошедшего. Приехал Ник, помахал руками - негры встали и уперлись. И сразу почти погибли, но врага не пропустили, сколько смогли. Бывает. Война. Иногда она дает время выбрать, свою жизнь спасать или чужую, а иногда нет. Выбираешь быть хорошим солдатом, думаешь: "Ох, ну припрет, тогда перерешу, может." А все, второго шанса война не предоставляет. Думая так, Ник проходит мимо, но потом спохватывается, почти уже взявшись за ручку двери. Хули из себя генерала-то строить пышнопарадных войск. Возвращается, протягивает этому негру последнему сигарету. Качает головой, хлопает его по плечу. - Досталось, да? - говорит он. - Нельзя было по-другому. Они бы все равно всех убили, и на батарее и потом. Так бывает, что если отступить, сдаться, потом только хуже. Немцы скоро выдохнутся. Тогда и домой поедем. А что тут еще скажешь? "Радуйся, солдат, что жив остался", да это ведь он и сам знает. Бейкер идет дальше, в дом, все так же не спеша, но и не забуксовывая. Не на что тут на улице смотреть. Трупы да пушки, что он тут не видел? - Первый лейтенант Бейкер, команда Снафу, Десятая Бронетанковая, - докладывает он начальству, отсвечивая своей перевязанной рукой. - Сэр, разрешите уточнить детали. Мы вроде как пожарная бригада, сэр, - поясняет он на всякий случай. - Ездим туда, сюда, затыкаем дыры, даем краутам по рогам, когда больше некому. Сегодня вон Манд-Сент-Этьен, Фламизуль, здесь вот теперь... Вступаем в бой в самых тонких местах, а поддержка когда есть, когда нет. Вот сейчас хорошо ребята из 321-го подкинули огоньку. Так я хотел спросить, сэр, есть ли уже данные о потерях? И в целом ваша оценка боя. Мне рапорт полковнику Робертсу подать надо будет, разрешите согласовать данные, чтоб не было расхождений.
-
Хорошо сцену дополнил, дорефлексировал, так сказать. И с замком этим, и с негром здорово получилось. А с полковник-лейтенантом скомкалось из-за того, что у меня самого с ним скомкалось. Бэд дайректинг как он есть.
|
Вот на этих девиц принцесса открыла настоящую охоту, в то немногое свободное время, что у нее было. Пользуясь прекрасным знанием всех помещений, которые она все исползала, еще не умея ходить, девочка подглядывала и подслушивала разговоры. Может они что-то сболтнут, думая, что их никто не слышит. Подслушивала Эда и разговоры самой королевы, когда это удавалось. Принцесса выучила имена этих дочек лордов, запомнила внешность, расспросила сира Фромора, что ему известно о их родах. Под предлогом, что она хочет подружится с фрейлинами, она велела своим сплетницам Нел и Уве собрать все известные слухи. Но принцесса совсем не хотела дружить со старшими девицами, что так нагло ее игнорировали. Она хотела поймать одну из них, как кошка мышку, и вытрясти правду про королеву. Купить, если понадобится.
Не было, пожалуй, ничего удивительного в том, что принцесса ничего не смогла разузнать о королевских фрейлинах. Знать все входы и выходы во дворце и быть маленькой, проворной девочкой - это, конечно, здорово, но уметь шпионить - совсем другое. За время, проведенное темных углах и за пыльными портьерами, Эдвора поняла, что шпионить - невероятно скучное занятие, особенно вот так - подслушивать. Фрейлины все время были либо при королеве, либо у себя во фрейлинской, либо... где угодно. Поймать и подстеречь их, да еще во время разговора, да еще оставаясь незамеченной, было непросто. Пару раз при девочке о чем-то шептались, но когда люди шепчутся - они это, как ни странно, делают именно так, чтобы их трудно было услышать. А когда говорили вслух ей, семилетней девочке, было даже не всегда понятно, о ком и о чем идет речь. Тем более, приходилось быть по-настоящему скрытной - это какую-нибудь кухаркину дочку могли проигнорировать, ну бегает себе и бегает, в прятки играет, а семилетняя принцесса привлекала внимание: Эдвора замечала, что при ней люди всё чаще и чаще вообще замолкают и обращаются в слух и внимание, стараясь понять, чего она хочет и зачем пришла. Да и времени на слежку между занятиями и молитвами, тем более, если не знать, где и когда слушать, было маловато. Уве и Нелл посплетничали на славу, и выяснили всякое - кто с кем дружит, кто и чем разозлил королеву, а кто порадовал, кого из них недолюбливает леди Корильда, а кого наоборот ставит другим в пример. Но... сплетни - это то, что все и так либо уже знают, либо очень скоро узнают, это не те секреты, которым человека можно "прижать". Сир Фромор весьма удивился, но подробно рассказал о родах фрейлин*. Были среди них дочки баронов, дочки графов и даже одна дочка маркграфа. Все достаточно знатные, с хорошим приданым, красивые или по крайней мере симпатичные. Правда, неплохо образована была только одна, остальные даже по-ольсверски говорили так себе, но хоть как-то. Но в общем хорошее образование было не тем, что требовалось от знатной невесты. Удалось выяснить следующее: - Две барышни друг друга недолюбливали, изначально из-за старой вражды своих родов, но потом кто-то кому-то что-то сказал и неприязнь превратилась в личную. Из-за этого очень быстро у них сложилось взаимопонимание, кто против кого дружит. Две дружили против трех. В одной партии главной была девица из Солобмара, а в другой - из Хоркмара. - В "Солобмарской партии" обожали и превозносили королевского чашника, сира Утвера, а в "Хоркмарской" - недолюбливали, просто в пику противницам. - В Хоркмарской партии девицы одевались роскошно, насколько это было позволяемо фрейлинам, в Солобмарской - по возможности скромно, что одобряла леди Корильда. - В Хоркмарской партии фрейлины были более раскованные и независимые, из женихов хотели каких-нибудь героев-рыцарей вроде сира Коргира, да только он уже был женат. В Солобмарской - попроще, попрактичнее, хотели хоть первых сыновей лордов. - Королева в их разборки не лезла, хотя было понятно, что по идее она должна благоволить Солобмарским. Просто потому что сама была оттуда. Да вот пожалуй и все. Обо всем этом Эдвора и думала, в очередной раз зайдя в гардероб и спрятавшись за пыльной портьерой - потому что где еще было ждать фрейлин? Как вдруг её совершенно неожиданно окликнул тихий мужской голос из темноты: - Не ожидал вас здесь увидеть! От кого же ваше высочество изволили прятаться? Резко обернувшись, она увидела... Оргира, королевского шута! Задав вопрос, от кого, собственно, тут прячется сам шут, Эдвора получила ответ: ни от кого, просто Его Величество в который раз прогнал своего шута с глаз долой за глупую шутку, вот он и нашел место, где Его Величество его точно не увидит, ведь известно, что тряпками он не интересуется. В подтверждение своих слов Оргир продемонстрировал ссадину на лбу под колпаком: - Это Его Величество изволили в меня запустить подсвечником. Хорошо, что пожалели - деревянным кинули, а то у них рука крепкая, медным могли бы и вовсе голову пробить. Берегут, значит! - закончил он с гордостью, в которой слышалась ирония. Выяснилось, что в заступничестве шут не нуждается, и даже почитает такие "подарки" важной частью своей работы: пусть лучше король на нём сорвется, чем на ком-то другом. А что? Такая работа! Вы, ваше высочество, тоже если хотите, бейте прямо по пустой непутевой голове! А что? Такая работа! Хэй-йя!
|
-
Перечитываю тут. Я уже голосовал за тот ход, поэтому плюсик ставлю следующему, но просто хочу сказать, что вот этот пассаж вышел просто идеальным, как с эмоциональной, так и с идеологической точек зрения: "Ооо, я бы им показал! Я бы их ткнул мордою прямо в разбитые дороги, в обноски нищих детей, в вонючие общежития рабочих, я бы ткнул. Но я не бог. Я человек. Я не могу их всех ткнуть. Я могу только дубиною огреть их сонное общество, чтобы вскинулись, чтобы пусть и не охотно, но от испуга все же закрутили головами, задумались, отчего-с взорвали пятого или десятого или даже первого. А не взорвут ли так однажды и нас? Да-с, вот это то, что нам под силу."
Ух, вот она, настоящая революционная ненависть!
|
Куда-то там в лес бьет пушка, Ник уже не смотрит, куда. Взрывы та-дахают один за другим - в этот раз с наводкой всё нормально. Ник не думал, что так быстро привыкаешь к виду разорванных тел. Первый раз у тебя захватывает холодной пригоршней кишки в животе, ноги становятся легкими, и ты думаешь только о том, чтобы не потерять лицо. И не теряешь, потому что... потому что это всего лишь трупы, и ты знаешь, что будут еще трупы. Во второй раз ты уже знаешь, что выдержишь, и позволяешь себе подумать: "Боже! Это ж было человеком! Ох!" В третий раз... В четвертый... А потом ты начинаешь смотреть на мертвецов, как на мусор. Без всякого интереса. Просто мусор. Живых людей ты ценишь. Живых врагов ненавидишь. Мертвые враги тебе безразличны. Мертвые свои, которых ты лично не знаешь... Ох... убеждаешь себя, что они погибли не зря, убеждаешь, что без потерь воевать не получится, что они пали геройской смертью! Но в глубине души ты точно знаешь - такой же мусор. Никогда никому не признаешься. Стыдно так думать. А все-таки себя-то не обманешь. То что неинтересно - неинтересно. - Койот-один, цель поражена! Прекратить стрельбу! Прекратить стрельбу! - пробравшись назад в БТР говорит он в микрофон и отдаёт его Мнемморману. Тыкает его под бок: - Молодцом, капрал. Звучит, наверное, фальшиво, но он и правда молодец. Растяпа растяпой - а связь работала перкрасно. А с проблем со связью всегда и начинается провал. Ник вылезает снова, глядя на своих потрепанных бойцов. - Значит та... - начинает он, и тут его перебивают самым бесцеремонным образом. Ник смотрит на Харлока пару секунд, не понимающим взглядом. - Смиииирррр-на! - рявкает он так, что в собственном виске заламывает от боли. Понятно, что никто на поле боя не будет ни стоять по стойке смирно, ни тянуться. Но эта команда всегда немного в чувство приводит. - Капрал, нечем заняться что ли?! Чтоб я этой херни больше не слышал! Могли бы-не могли... Ты медик или кто?! Это твоя задача - следить, чтобы смогли! Нужна помощь - скажи! Не услышали? Скажи так, чтоб услышали! Это твоя работа! И я не понял, мы тут что, одни воюем?! В усадьбе у Престона раненых не может быть, нет?! Здесь закончил - значит, живо туда! Бегом! Марш!!! Трёт висок. Ох, еще один Утка в отряде - это перебор. Все с катушек съезжают потихоньку. Главное, чтобы не быстрее краутов. Бой вроде затих. Не слышно ничего - ни минометов, ни пулеметов, и Панда стрелять перестал. - Значит так! Этих, - кивает в сторону сдающихся краутов-некраутов, - всех на мушку и сюда. Держать ухо востро! Построить в шеренгу, обыскать, найденное - сдать сержанту Уайту. Миллс, посмотрите там насчет документов у них и у убитых. Только осторожно, возьмите с собой кого-нибудь понадежнее. Бивера, вы вроде в прошлый раз ходили, ну вот. Сержант Уайт - за старшего! Я подхвачу наших и назад. Залезает обратно в коробку БТРа. - Капрал. Джонни! Не спать! Вызови мне Хиллса. Хотя нет, давай сам. Запроси обстановку. Потом скажи, пусть проявит осторожность, всей толпой не валит сюда, потихоньку, осторожно. А то как бы артиллеристы не психанули. И потом артиллеристов вызови, предупреди, что в лесу наша пехота. Эй, боец! Поехали к джипу. Ник решает "подать лимузин" Утке и Панде. Вдруг кто-то из них ранен? А даже если и не ранен - кто знает, где там этот снайпер? Не надо такого печального финального аккорда, как пуля в чьей-то башке. К трупам он безразличен, но все же не к любым. Опять трёт висок - нет-нет да и постреливает боль. Как будто что-то там треснуло или лопнуло. Чёрт, так неприятно...
-
Не смотря на то, что модуль постепенно превратился в 1000 и 1 описание гибели человека на войне, у тебя (да и у всех, в общем-то, тоже) каждый раз получается подать это нелицеприятное дело с новой стороны какой-то, под свежим углом. Ну и Харлока хорошо приземлил)
|
Китайцев было не жалко. Хотя нет, жалко, конечно. Хотя нет, не жалко. Надо было им курс выбирать правильный, не бычить на комиссара, который им партбилет показывает. Вот так со всеми будет. Надо же понимать - революция! Если и были среди них верные люди, то надо им было разобраться с контрреволюционными элементами самим, а не ждать, пока красная армия придёт. Красной армии воевать надо, а не разбираться. Было бы тут ЧК - оно бы и разбиралось, а нам когда? Всё это были отговорки. Мухин знал, что плохо получилось - наверняка убили людей, которые могли сражаться за революцию. Неважно, какого цвета у них кожа или какие глаза. Это так-то по классу, по происхождению наши люди были, трудяги. Вот только... только опиум. Опиумная дурь любого сделает непригодным для дела. Так что... Ну что ж теперь, плакать что ли? Фрайденфельдс всё правильно сделал, сам сообразил. Мухин и сам хотел предложить пять минут назад. Так ведь? Так или не так. Не надо жалеть. Это ещё бабушка надвое сказала, какие там у них настроения были. А если бы прошли мимо, а они потом к интервентам? Или вообще бандитами бы заделались, убивали бы людей за еду тут в округе. Тот еще камуфлет вышел бы! Что бы тогда сказал ты сам себе, товарищ Мухин? Тяжелые времена требуют тяжелых решений, и ты вот и Фрайденфельдс - такие люди, которые вес этих решений должны выдержать. Потому что больше-то некому. - Эй, братва! Не стреляй! Эт я, комиссар! - крикнул он, перед тем, как подняться. Надо было теперь тут все осмотреть, опиум уничтожить, спирт взять под контроль. Военными делами - патронами там, винтовками, гранатами, продовольствием - это пусть командир занимается. А еще надо придумать, что бойцам сказать. Как-то так всё повернуть, что дескать молодцы, извели бандитское гнездо. А впрочем, бой-то ещё не закончен. Ещё наверняка где-то недобитки прячутся. Мухин обратно отстегнул кобуру, привесил к поясу и пошел к хутору с маузером в руках. Разбираться, что тут у них к чему. - Окружай дома, окна-двери на прицел! Готовь гранаты! - крикнул он. Пока командира рядом нету, комиссар тоже ушами хлопать не должен. Ни к чему сейчас их отрядику ни раненые, ни убитые. - Эй, китаёзы, считаю до пяти! Выходи кто живой сдваваться, а то всем оверкиль будет! Без колебаний. Это без колебаний добавил он больше для своих. Да и вообще вся фраза была для своих. Китайцы, конечно, ничего не поймут. Но это их проблемы. А вот своим лучше, если китайцев перестреляют в бою как бы, а не потом когда вроде как сдались, и непонятно, есть за что их убивать-то или нету. И ведь не допросишь никак. Полная чепуха получится. И так и так плохо, но лучше сразу, пока головы горячие, пока пальцы легко нажимают на крючки, пока чувствуешь, что не в человека стреляешь - в свою смерть стреляешь, потому что если не ты, то тебя. Тяжелые решения - они правильные, и кому-то надо их принимать. - Рраз! Два! - пошел отсчет.
|
-
Жизнь без войны - это как война без жизни. Хорошо сказал.
|
-
Топовый пост))) Грагхам конечно орк, но какой же он тролль)))
|
-
Определённо, настрой вышел что надо! Отличный пост!
-
Нашел врага! )) Офигенный орк.
|
-
Но все же лишний раз рассказать о том, как пробил дыру в оболочке мира, Грагхам не против. - Расскажу, как разбил Хтон-камень, - кивает он. Потом показывает руку - закопченную, окровавленную, почти как недожаренный бифштекс. - Взял Гронд, размахнулся хорошо, ударил сильно. Рассказал, как разбил Хтон-Камень! Этот пост сделал мне хорошее настроение с утра)))
|
-
А ловко пан Болеслав это провернул)
|
-
Правильный подход к eldritch abbominations и всяческим их фокусам.
|
-
вот ведь, как ни крути, а все один итог
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Язык орков гениален! Скажу, язык орков достоин плюса. Но! Язык орков еще очень меметичен. Шарра!
|
Итак, записываясь в модуль, надо первым делом выбрать роль.
Роли разделены на 3 уровня. - (***) - роли доступны для: Draag, Вилли, V2_35_Rus, Swin, Магистр, Masticora, Francesco Donna, Очень Хочется Кушать, Black Dragon, CHEESE, Агата, GreyB, Зареница, Inanky, Zloy Z, zzapad, Azz Kita, grighoul, luciola, Azur. Если никто из них их не занял, то (**) тоже могут их брать. - (**) - роли доступны, для тех, кто у меня играл больше 1 раза или у кого рейтинг 400+. - (*) - роли, доступные всем желающим.
Зачем я так распределил? - Потому что на ключевых ролях должны быть те, в ком я уверен. - Потому что должны же быть плюшки для ветеранов ДМчика). - Потому что я бы не хотел, чтобы рядовыми никто не записался.
- Люди, которые (***) и (**), могут играть как новобранцев, так и людей, побывавших в деле (однако нельзя сказать, что ваша дивизия - закаленная в боях. Так... повоевала немного, так что разрыв небольшой). Соответственно, могут брать навыки, отмеченные (**). Люди, которые (*), играют за морпехов без боевого опыта. Нет, это не значит, что персонажи ничего не умеют. Умеют, вас хорошо тренировали. Просто в боевых действиях вы еще не были или были в тыловом эшелоне, не на передовой. - Мастер может отказать без объяснения причин. Но если у нас с вами было не все ровно, вы скорее всего и так об этом знаете. - Разумеется, все обсуждаемо. Если никто из *** не захочет брать какую-то роль, то ** тоже могут её взять. Но основной принцип такой.
Также важно: - Ролей лейтенантов - всего 2 (командир обычного взвода и взвода тяжелого вооружения). Предварительно вторая занята Franchesco Donna - Роль комендор-сержанта - всего 1 (самая имхо крутая роль). - Остальные роли - в пределах штата роты ниже. То есть, 4 взводных сержанта, и куча всех остальных. - Роль танкиста - всего 1. Предварительно занята Вилли. - Ролей снайперов-разведчиков - максимум 2. Одна предварительно занята Магистром - Ролей сапёров - 2. Либо напарники-подрывники в составе основной партии, либо 1 в основной, а один высаживается с огнеметом на пирс вместе с разведчиками снайперами. Предварительно заняты V2_35_Rus, Major fortuna
Рота морской пехоты образца 1943 года по штату E представляет собой произведение искусства в сфере организации, блеать! Штат E - это усовершенствованный экспериментальный межвоенный штат, на который корпус не успел перейти перед войной в связи со спешной мобилизацией и вернулся к нему после кампании на Гуадалканале.
Рота состоит из штаба, 3 стрелковых взводов и 1 взвода тяжелого вооружения. Роли, доступные для игроков, выделены в штате жЫрным. Обратите внимание, что роль - это и должность, и звание, и положенное по штату оружие.
Штаб роты. - Командир роты, капитан. Карабин М1. - Заместитель командира, 1-й или 2-й лейтенант. Карабин М1. - Первый сержант. Карабин М1. - (***) Комендор Сержант (ганни). Карабин М1 - вообще он ведал снабжением боеприпасами, но в бою был помощником командира взвода тяжелого вооружения. Ну и вообще обычно это мега-боевой товарищ, который видел еще траншеи Первой Мировой или поучаствовал в Банановых Войнах или просто служил в Корпусе хрен знает сколько лет. - 2 посыльных, рядовые или рядовые 1-го класса. Винтовка М1. - Интендант, оружейник, сигнальщик, плотник, 2 клерка, парикмахер, сапожник, водитель, 8 морпехов для прочих работ (резерв роты), сержант по столовой, старший повар, полевой повар, помощник повара - разный небоевой состав, который на берег вряд ли полезет, а потому нас не интересует. - 6 санитаров, приданных из флота (не знаю, почему, но в те времена у USMC своей госпитальной службы не было).
3 стрелковых взвода. В каждом штаб и 3 стрелковых отделения. В каждом штаб и 3 отделения. Штаб: - (***) Командир взвода, 1-й или 2-й лейтенант. Карабин М1. - (**) Взводный сержант. Карабин М1. - в USMC должность и звание называется одинаково. В армии это был бы штаб-сержант. - (**) Взводный разведчик, сержант. Винтовка M1. - Вообще-то это platoon guide - проводник. То есть сержант, у которого все хорошо с ориентировкой и который идет впереди колонны в незнакомой местности. Но и в разведку его тоже посылают чаще других. - (*) 3 посыльных, рядовых или рядовых 1-го класса. Винтовки М1. - 1 морпех для прочих работ, рядовой или рядовой 1-го класса. Винтовка М1 - по факту это резервный боец. Но в наших реалиях он пойдет в бой вместе со штабом роты. 3 отделения: - (**) 1 командир отделения, сержант. Винтовка М1. - (*) Помощник командира отделения, капрал. Винтовка М1. Часто гранатомёт M7. - (*) 2 стрелка из BAR, рядовых или рядовых 1-го класса. Автоматическая винтовка M1918A2 BAR. - (*) 2 помощника стрелков из BAR, рядовых или рядовых 1-го класса. Винтовка М1. - (*) 6 стрелков, рядовых или рядовых 1-го класса. Винтовка М1. 1-3 из них также был гренадерами - с ружейным гранатометом М7 (в новом штате это не было отражено, но оружие осталось).
И взвод тяжелого вооружения (3 миномета и 3 легких станковых пулемета): Штаб: - (***) Командир взвода, 1-й лейтенант. Карабин М1. - (**) Взводный сержант. Карабин М1. - (*) 2 посыльных, рядовых или рядовых 1-го класса. Винтовки М1. Группа легких пулеметов M1919A4 ("легкие" они не потому что легкие, а потому что легкие по сравнению со "средними" M1917A1, которые были в роте тяжелого вооружения в батальоне): - (**) Командир группы, Сержант. Винтовка М1. 3 отделения пулеметчиков, в каждом: - (*) Командир отделения, капрал. Винтовка М1. - (*) Стрелок (первый номер расчета), рядовой или рядовой 1-го класса. Пулемет M1919A4 и Карабин M1. - (*) Помощник стрелка (второй номер расчета), рядовой или рядовой 1-го класса. Карабин M1. - (*) 3 подносчика боеприпасов, рядовые или рядовые 1-го класса. Карабин М1. Группа минометов: - (**) Командир группы, Сержант. Винтовка М1. 3 отделения минометчиков, в каждом: - (*) Командир отделения, капрал. Винтовка М1. - (*) Наводчик (первый номер расчета), рядовой или рядовой 1-го класса. Миномет М2. - (*) Помощник наводчика (второй номер расчета), рядовой или рядовой 1-го класса. Карабин M1. - (*) 2 подносчика боеприпасов, рядовые или рядовые 1-го класса. Карабин М1.
Дополнительные роли: - (***) Боец из взвода снайперов-разведчиков. Сержант, капрал или рядовой 1-го класса. Винтовка М1 / Винтовка M1903A1 Unertl 8x target-type telescopic sight / пистолет-пулемет / 12-ga M12 Trench Shotgun. M37 Demolition Kit - (*) Сапёр из приданного отделения. Капрал, рядовой или рядовой 1-го класса. Или командир этого отделения, сержант. Карабин М1 / пистолет-пулемет М3, взрывчатка M37 Demolition Kit (для тех, кто с основной партией) или огнемет. M1A1 (для тех, кто с разведчиками-снайперами). - (***) Командир танка. Танк М4A2 (заморожено)
Возможные вопросы: - "Че такое взвод тяжелого оружия?" - станковые пулеметы и минометы. Формально они были единым взводом. По факту пулеметы обычно придавались по одному на взвод стрелков. - "Нахрена мне быть подносчиком боеприпасов? Что за хрень?" - Збагойна. Это нужная, важная и опасная боевая работа. Заменишь первого номера расчета когда его убьют. А кроме шуток - ты уверен, что НПЦ донесет боеприпасы до берега? И чем стрелять будете? - "В чем вообще разница между лейтенантом и сержантом?" - лейтенант командует, сержант орет на солдат, чтобы они выполняли приказ. Потом одного из них убивают или ранят, и второй начинает выполнять обе задачи. - "Почему ганни - самая крутая роль?" - потому что это очень опытный и бывалый морпех. Что-то вроде ротного старшины, только в более-менее свободном полёте - появляется, где горячее всего, и спасает задницы обычных морпехов. - "Кем мне быть, рядовым первого класса или просто рядовым?" - без разницы. Просто рядовой - это скорее всего либо совсем новобранец, либо раздолбай-залетчик, которого в назидание не повысили до первого класса, либо разжалованный. Там была мизерная разница в зарплате - и всё. Обязанности одинаковые, а в бою так точно разницы нет. Если это как-то особо не обусловлено в твоей истории, ты рядовой первого класса. - "Фу, минометы! Это значит, что я буду постреливать из тыла? Скукота!" - во-первых, это легкие минометы, которые поддерживали морпехов практически из-за спины. Во-вторых, мин у вас с собой на 2 минуты интенсивной стрельбы, а потом вы пехота. В-третьих, вы сначала до берега с минометами этими доберитесь, ага. - "Огнеметчик - это смертник?" - да, правда, не совсем как в кино. Бак взрывался, если вентиль был открыт. Если он был закрыт, напалм был не под давлением и так эффектно, как в кино, не взрывался, но мог загореться. Но ничего приятного в том чтобы идти с этой штукой в полный рост на вражеский ДОТ, конечно, не было. Роль для экстремалов. - "Разведчики-снайперы - крутые ребята?" - ага! Лучшие морпехи полка, собранные из всех рот. Но не супермены. Больше разведчики, чем снайперы, эдакая разведывательно-диверсионная группа. На Бетио у них было особое задание, а потом они присоединились к обычной пехоте. - "А че за танк?" - танк как танк. Будешь играть за командира. Сольная ветка, которая пересечется с основной если ты вообще доберешься на этом чертовом танке до берега. - "Кем надо запилиться, чтобы взять томмиган?" - офицером или взводным сержантом. Или просто сержантом и взять соответствующий навык. Пистолеты-пулеметы были выведены из штата "типа чтобы унифицировать боеприпасы". Но из оружеек они никуда не делись.
-
Во первых, это офигительно продумано. А, во-вторых, кто-то дает плюшки старперам :)
|
574-й год от коронации Донберта выдался спокойным. Не было войн, был хороший урожай озимых, шли по Хорку корабли с товарами - иногда целые вереницы небольших челнов и неуклюжих торговых барок с зерном. И лес тоже сплавляли - много леса. Его Величество Король женился через месяц после того, как сообщил тебе тебе об этом. Был большой праздник: в замок съехались музыканты и акробаты, вино лилось рекой, столы ломились от яств. Ты даже и не помнила, когда был такой разгул. Новая королева была очень красива - у неё были большие, внимательные карие глаза, подвижные брови, длинные ресницы и изящный рот. Ей было двадцать два года. А ещё можно было заметить, что она вела себя осторожно. Свои длинные, роскошные волосы, она заплетала в тугие косы и прятала под платок, улыбалась всем уголками губ, была со всеми приветлива и учтива. Родом она была из Солобмара, но говорили, что муж ёе тёти - граф из Швисмара, и некоторые люди, посмелее, втихаря над ним посмеивались, утверждая, что он лентяй и синьор-тряпка. Но однажды, когда придворный шут пошутил об этом в её присутствии, и король нахмурился, королева Зигда весьма остроумно пошутила в ответ, чем вызвала всеобщий восторг, и даже лицо Конвара сразу разгладилось. Говорила она просто и понятно, вздорных вещей не делала, одевалась изысканно и не вычурно, для королевы даже, можно сказать, несколько скромно. Короче говоря, король был доволен, а весь двор - еще более доволен. Никто не сравнивал королеву с твоей матерью, во всяком случае, при тебе. Вскоре король завел новую привычку - обедать со своей семьей. Эти обеды проходили в одном из залов рядом с малым советом, куда вас всех приводили слуги. Ты, он, Ромор, Зигда - вы сидели за столом и ели, иногда обсуждали какие-то пустяки: король расспрашивал вас о ваших успехах, вы обсуждали новости. Ромору исполнилось четырнадцать и отец посвятил его в рыцари, он очень этим гордился. Пожалуй, если бы не его задиристые и резкие суждения, которые иногда злили, а иногда веселили отца, ваши обеды были бы довольно скучны. Королева была спокойна, радовалась его успехам. Она выглядела, как вполне счастливая жена. Постепенно её осторожность стала менее заметной, но королю она все равно никогда не перечила, пожалуй, нельзя было вспомнить ни одного скандала, связанного с её именем. Вместе с королевой во дворце снова появились фрейлины. Королеве их полагалось пять, тебе пока что - ни одной. Все они были дочерями лордов - юными, свежими и красивыми. Королеву они развлекали, приносили ей новости и выполняли её поручения. К тебе они все относились с подчеркнутым уважением, но подружиться с ними было не так-то просто - ты в какой-то момент поняла, что тебя они... сторонятся. Всегда замолкают при твоем появлении, кланяются очень церемонно, отвечают на твои вопросы коротко или уклончиво. Нельзя сказать, чтобы они тебя не любили - вовсе нет, скорее было ощущение, что они стараются о тебе вообще не думать, словно у них хватает забот и без тебя. У тебя, впрочем, тоже теперь хватало забот. В тот же день, когда король объявил тебе о своем решении, к тебе в комнату пришел сир Фромор. Это был крепкий мужчина лет сорока пяти, но лицо у него было морщинистое, почти как у старика, спина начинала сутулиться, а брови росли кустами. Только борода была красивая и свежая - цвета пшена, почти без седых волос. Герб у него был не очень красивый, но очень интересный - с пурпурным крестиком сверху, с белым вороном и золотым цветком чертополоха. Он принялся учить тебя и учил каждый день, по нескольку часов. "С утра голова у человека свежая, все самое сложное надо делать с утра!" - приговаривал он. Сперва вы учились читать и писать - он приносил с собой книги, грифельные доски, бумагу и перья, следил за тем, чтобы почерк у тебя был ровный и красивый. Часто вы переписывали строки из каких-нибудь книг (большинство, конечно же, из Священного Закона Тарры), потом начали писать и под диктовку. Учил он тебя и считать - сначала на свинцовых и деревянных палочках, потом на бумаге, потом и в уме. Он давал тебе задания, говоря, что больше всего пользы приносит наука, которую усвоил самостоятельно. Ты делала их по вечерам, а на следующий день он их проверял. Вы писали письма королю, сначала под диктовку, а где-то через год ты сама смогла написать письмо достаточно чисто и ровно, чтобы гордиться им. А через два года уже писала свободно. Сир Фромор показал тебе библиотеку. Раньше это была странная комната, где за столом сидел монах, который очень строго смотрел на тебя и везде ходил за тобой, чтобы ты не испортила книги. Теперь для тебя многое открылось - ты видела, что книги тут хранятся самые разные и на разных языках. Одни названия были тебе понятны, другие - нет. Вместе с сиром Фромором вы учились искать нужные книги. Он задавал тебе читать их вечером, а утром спрашивал, что ты поняла - надо было рассказать самую суть, а иногда и выучить кусок наизусть. Книги были в основном скучнейшие - жития святых, старые летописи и указы, но что поделаешь. Кажется, более интересные книги могли быть в библиотеке для гостей, но оттуда брать их тебе пока не разрешали. После обеда наставала пора более интересных занятий. Сир Фромор рассказывал тебе о том, как устроен мир: какие есть земли в вашем королевстве, как оно управляется, какие земли лежат за его пределами. Особенно ценно было то, что сир Фромор многие из них посетил сам и рассказывал не небылицы о псоглавцах и людях с фиолетовой кожей, а то, что видел своими глазами: о горах и морях, о реках и долинах, о городах и замках, и, конечно, о людях, их характерах и занятиях. Иногда после обеда вы совершали "полезные прогулки", как он их называл. Но о них стоит сказать особо. Раньше ты нигде не бывала, кроме донжона и сада. За углом донжона видны были ворота, вы с няней как-то к ним подходили, но они были заперты. Теперь же, вместе с сиром Фромором, вы миновали их и доходили до верхнего, нижнего и даже речного двора. Верхний двор был наполнен слугами - тут все бегали, куда-то спешили, что-то делали. Из большого дома доносился звон - ты спросила что это? Это оказался монетный двор. Вы зашли туда, и ты узнала, что такое деньги и как их делают: отливают в формы серебро и чеканят, а также почему это нельзя делать никому, кроме короля, и почему на деньгах королевский портрет. Нижний двор поразил тебя своими запахами - тут пахло навозом, едой, кожей и потом. Вы зашли на конюшню, посмотрели на лошадей (ездить верхом тебе было пока рановато), на то, как их чистят, кормят и седлают, на то, как воины учатся на них запрыгивать и слезать. В другой раз ты увидела, как тренируются воины - ты поняла, насколько непохоже это было на то, что делали мальчишки в саду. Воины не лупили друг друга деревяшками, а вместо этого учились делать все одновременно - ходить, действовать оружием, закрываться щитами. Тебе показали что такое лук, арбалет, шлем, меч и копье и по настоянию сира Фромора даже дали подержать в руках. Вы зашли и в кузницу: там было страшно жарко, гудело пламя, шуршали меха, звенел молот, летели искры. Все были потные, голые по пояс, в толстых кожаных фартуках. Сир Фромор объяснил, как плавится металл, как происходит ковка. В другой раз вы посмотрели на охотничьих животных - собак, соколов, кречетов. Одну красивую собаку с длинными ушами тебе дали погладить. Там же неподалеку был и зверинец. Для тебя слуга потыкал медведя острогой сквозь прутья клетки - зверь встал на задние лапы и заревел так, что сердце ушло в пятки. Потом ему кинули кусок сырого окровавленного мяса, который он сожрал в два укуса. Волк смотрел на вас с глухой яростью, словно исподлобья. Кабан только лежа поводил в вашу сторону рыльцем с большими страшными клыками. Сир Фромор пояснил, что дикие звери опасны, и мужчины сильно рискуют, отправляясь за ними на охоту. Клетка тролля, кстати, пустовала. "Издох уже полгода как!" - пояснил вам смотритель. - "Ждем когда нового привезут!" Через пару недель, вы зашли и на речной двор - тут стояла настоящая вонь, под ногами была грязь, приходилось выбирать места почище. Вы побывали на рынке, где люди покупали еду, прошлись вдоль улицы убогих лачуг, где жили строители и разнорабочие. Осмотрели виселицу, зашли к столярам и к кожевникам. Сир Фромор объяснял тебе откуда что берется и зачем нужно. Казалось, он знает всё! Однажды он принес тебе в комнату карту - объяснил, что это такое и как ею пользоваться. Вы нашли на ней Вершвард и Данварт и другие города, о которых он рассказывал дальше. Карта была небольшая, морей и далеких земель на ней не было, только Таннвер и его границы. Сир Фромор приносил её еще несколько раз - показывал, объяснял, какие люди где живут, где у короля много земель, а где мало. Нашли вы и то самое графство, которое присоединилось к королевскому домену, когда Зигда вышла замуж за Конвара. А потом учитель требовал, чтобы ты показала на карте то или это. Но за стены замка вы так и не вышли, хотя обошли по кругу почти все его стены и заглянули во многие башни. - Вот в той стороне, - говорил сир Фромор, - Илонос. Ничего хорошего оттуда не жди. А вот там - север и Великая Чаща. А какие земли находятся перед ней? - и тебе надо было ответить. Леди Корильда была совсем не похожа на сира Фромора - это была важная, надменная и немного вредная женщина лет тридцати, вдова барона из Хоркмара. Каждый четвертый день вместо сира Фромора с тобой проводила она. Учила она тебя вещам простым и понятным - как вести себя за столом, как говорить, как одеваться, а также тому, как это должны делать другие в твоем присутствии. Уроки эти были несложными, хотя порой и занудными, к тому же леди Корильда очень не любила, когда ей задавали много вопросов. В каком-то смысле она вела себя как королева больше, чем сама королева. Когда тебе исполнилось девять, она же стала учить тебя танцевать, для чего приглашали музыкантов и слуг. Иногда к вам присоединялись фрейлины королевы - те из них, которые были свободны. Леди Корильда не только показывала вам движения, но и поясняла, что они значат, откуда взялись, и как делать их прилично, а как - не стоит. Кроме того, она же обучила тебя искусству вышивки - вышивала она просто потрясающе, создавая красочные, замечательные работы. Однажды, всегда строгая и холодная, она рассказала тебе, как вышивала вместе с твоей матерью, а ты толкалась у той в животе. Наверное, это был единственный раз, как кто-то при тебе вспомнил Тирильду. Общего с сиром Фромором у них было одно - в отличие от большинства слуг, они тебя не боялись. Они даже имели право тебя наказывать. Не бить, конечно - никто не мог и пальцем тебя тронуть. Наказаний было два - тебя лишали сладкого или запирали в твоей комнате на сутки одну (у каждого из учителей был от неё ключ, а у тебя - только задвижка, чтобы закрыться изнутри). Но оба прибегали к нему только если ты начинала скандалить или перечить им - за неуспехи в учёбе тебя не наказывали. Стараешься - хорошо, нет - что ж, попробуем еще раз. Так шли день за днем, месяц за месяцем. Учение, праздники, встречи с отцом. Ты долго не гуляла в саду - было некогда, а когда вышла - старых друзей там уже не было. Были какие-то незнакомые дети, которые кланялись тебе. А вот садовник был все тот же, тот самый "дракон". Он тихонько подошел к тебе низко-низко поклонился, справился о твоем здоровье, сказал, как бережет те самые розы, рассказал, как все слуги тебя любят. А потом еще раз поклонился и сказал: - Вот уж не хочу беспокоить ваше высочество, а все же набрался смелости, эх. Если, конечно, вы милостиво позволите. Тут такое дело. Вы уж простите старика, что лезу с такими глупостями. У нас есть в замке помощник кухаря, Вильке, и его жена, так они собирают, бывает, объедки - не в праздничный день, а так... ну и носят на речной двор, по паре корзин вдвоем. Известное дело, там народ небогато живет, детишкам лишняя еда не помешает. А стража все время у них отбирает самые лучшие куски. У нас тут, да на одних воротах, да на других. Пока дойдут - корзины и пустые наполовину. Вот я, старая моя глупая голова и подумал: а что если бы вы их приструнили как-нибудь, стражников этих, чтобы они людей не обижали. Или похлопотали перед кем. Это ж объедки! Неужто стражу-то плохо кормят? Ещё раз простите меня, Ваше Высочество, что я, старый дурак, вас об этом прошу. И он опять поклонился. Итак, эта глава будет не очень длинная по постам, но будет по времени занимать лет эдак 5. В эпизодах будут всякие события, часть из которых возникнет исходя из твоих выбором, а часть - просто по времени. Между ними я буду выкладывать то, чему принцесса научилась у сира Фромора.
Важно! Не обязательно делать все выборы одним постом. Это блюдо можно есть по кусочкам. Один пост - один выбор, хотя я не настаиваю. Можно в любом порядке, но первый выбор надо сделать первым. Все перебросы - по духу
Выбор 1. Плоды учения тверды, но полезны. - Учение - это скука! Бегать по замку, где тебе все кланяются, заговаривать с незнакомыми людьми - куда интереснее. Бросок не нужен. - Учение - это хорошо, но вот то, чему учит леди Корильда - на самом деле важнее. Бросок по низкой ставке. - Учение - это самое важное, не даром об этом говорил папа. И сир Фромор - самый интересный человек на свете! Ты сделаешь все, чтобы порадовать его своими успехами. Бросок по высокой ставке. - Опционально: Добавь к броску -5, если захочешь пообщаться на тему Веры со Священным Наместником. Это - очень влиятельная фигура, и он может кое-чему научить.
Вот знания, которые ты получишь в любом случае:
- Счет и письмо - Ольсверский язык - основы - О церкви - О соседних странах кратко - О королевстве кратко - О вашей династии кратко
Вот знания, которые ты можешь получить на данном этапе, если будешь учиться хорошо (сколько выбрать - узнаешь после броска):
- Свертмарский язык - основы - Эльфийский язык - основы - Ольсверский язык - разговорный - О законах - Об экономике - О войне - Об истории Таннвера за время жизни твоего отца и коротко - о предыдущей династии - О соседних странах и их правителях - подробно - О магии
Вот то, что можно получить вместо учебы (сколько выбрать - узнаешь после броска):
- Научись хорошо танцевать. Танцы - очень популярны, кроме того, если хорошо танцуешь, можно и не думать о шагах и движениях, а поговорить. Или послушать, о чем говорят другие вокруг. Пока это не нужно (на бал тебе еще рано), но однажды может пригодиться. - Научись хорошо вышивать и приобрети отличный вкус в отношении одежды и интерьера. Ярко - не всегда красиво, красиво - не всегда достойно, достойно - не всегда то, что нравится людям. Надо уметь не переходить грань. - Научись держать себя по всем правилам придворного этикета.
А если выберешь совсем не учиться - там будут свои плюшки).
Выбор 2. Её величество Твои отношения с королевой. Вы видитесь. Вы общаетесь. Но, скажем так, не очень часто. Королева при отце весьма приветлива, но когда его нет - такое ощущение, что тебя для неё тоже нет. - "Той же монетой". Ей все равно - и тебе все равно. Бросок не нужен. - "Та, кто была раньше, была лучше". Бросок по низкой или высокой ставке, на выбор. Веди себя с ней надменно, сравнивай её с мамой при отце, говори о том, что она могла бы делать, но не делает. Может, папа её разлюбит. - "Она не такая плохая, как кажется". Бросок по высокой ставке. Попробуй с ней подружиться. Как? Делай ей комплименты, хвали её при короле, смейся её шуткам. Может, что-то у вас и завяжется? - Опционально: "Хорошо бы узнать, кто она на самом деле и что о тебе думает." Бросок по высокой ставке. А что если попробовать подружиться с одной из фрейлин? А вдруг получится? Придумай, как это сделать, но учти, это задача за один подход не решается. Если никаких идей, но хочется - просто потрать еще 1 переброс по духу.
Выбор 3. Его высочество. Твои отношения с братом. Вы не особенно близки, а может, стоит это исправить? Он горячий юноша, есть ли у него кому доверить свои тайны? - "Вы просто дети одного отца". Бросок не нужен. У него свои заботы, у тебя - свои, и пусть так и будет дальше. - "Здорово, когда твой брат - рыцарь!" Бросок по низкой ставке. Расспрашивай его о его жизни, покажи ему, что тебе она интересна. - "Плохо, когда твой брат - заносчивый самодур!" Бросок по высокой ставке. В разговоре всегда поддерживай отца. Сын важнее дочери? Возможно, но важнее ли глупый сын любимой дочери? - "Твой брат - единственный из тех, кто может быть тебе действительно близок. Есть еще папа, но папа принадлежит королевству." Бросок по высокой ставке. Попробуй стать для него действительно близким человеком. Да, у него нет на тебя времени. Но если захочет - найдет.
Выбор 4. Напиши отцу свое первое настоящее письмо Сделай бросок - провал на любой ставке - выбери 1. Успех на низкой ставке - выбери 2. Успех на высокой ставке - выбери что хочешь. - Расскажи, как ты его любишь. - Расскажи о своей жизни и о том, что тебя тревожит. - Расскажи о своих взглядах на вашу страну и как ей надо править. - Расскажи о своих успехах - О чем-то еще.
Письмо можно написать после других ходов.
Выбор 5. Проблемы маленьких людей Как себя повести с просьбой садовника? - "Проблемы маленьких людей принцессу не касаются." Никак. Скажи, чтобы не приставал к принцессе с такой чепухой. - "Ваш вопрос очень важен для нас." Скажи, что что попытаешься помочь, и ничего не делай. - "Я решаю такие дела сама." Иди к начальнику стражи, сиру Даммеру, и скажи, чтобы его стражники так больше не делалаи. - "На восемь бед один ответ!" Конечно, идти к папе! Папа поможет. - Свой вариант. Бросок пока не нужен, понадобится потом. Возможно.
-
+ Очередной отличный пост.
|
-
Зафиналились. Неплохо так.
|
Разумеется, всем огромное спасибо за участие! Постили быстро, дрались здорово, подарили мне много фана и пищи для размышлений. Надеюсь, вам тоже было как минимум любопытно.
Тонкедек - суровый старик Танги! Конечно, супер-терминатор: покрошил троих врагов в винегрет, сам - ни одной ранки. Франческе неплохо везло на кубах, но я посчитал - общее количество успехов в общем в пределах нормы. А вот планы были отличные. Еще раз подтверждает старую истину, что везение помогает тому, кто к нему готов. В пользу того, что это не билд играет главную роль, отмечу, что одна из черт сработала 1 раз за дуэль, а другая - вообще не разу. Бриенн - хорошо начал, но потом разменялся ранами с Валери, из-за чего ковырял его еще очень долго. Но добил! Задачу выполнил. Ферма - пожалуй, мой любимый из бойцов. Если бы не сотка в конце на олл-ин, можно было бы назвать его невезучим))). Но в целом грамотно рассчитывал и хорошо бился и использовал билд на 100%. Единственный человек, кто таки сумел применить убийственный удар, и применил его убийственно! Дорсан - Дорсан красавчик. По билду это был почти танк. Дорсану пару раз просто сказочно везло - ферма только из-за бросков не изрубил его сильно раньше. На самом деле имхо исход боя решил именно тот раунд, когда Ла Манш навалился на Дорсана и за один ход, потратив в ноль весь запас сил, ничего не смог ему сделать, а Ферма вместо того, чтобы кинуть атаку, хоть одну, решил отдохнуть. Это был прямо Turning Point всей схватки. А на следующий ход пришел Тонкедек с запасом сил и принялся бомбить Ла Манша атаками и финтами, а тому особо нечем ответить. Валери - быстро получил рану, но смог составить Бриенну более чем серьезную оппозицию. Валери ждал, когда же к нему придут на помощь, и, если честно, мне жаль, что он не дождался. Ла Манш - как ни странно, супер-защита работает хорошо, когда есть, чем ее перебросить. А когда нечем - приходится уповать на удачу. Она от Ла Манша отвернулась, и он погиб. Да и я тупанул пару раз - были моменты, когда можно было прокинуть атаку по Тонкедеку и с инициативой надо было раньше начинать играть. Де Буле - сражался достойно, но в самом начале получил рану и не смог перестроиться под новые трудные условия. Драаг в заявках писал "нет смысла не перебрасывать" - а на самом деле он как раз был - можно было, отказавшись от переброса, не тратить силы в ноль, и получить пункты за провал противника. В результате Тонкедек убил его на своем провальном броске. Мсье Ампейль - попытался пробить супер-защиту Ла Манша и не смог. Конечно, его сдача сильно подорвала позиции его партии, но надо сказать, что следующим ходом свеженький Ла Манш скорее всего порубил бы его на куски, так что сдался он очень вовремя).
Итак, тут я попрошу вас высказаться о системе. Можно в свободной форме, но будет удобнее, если вы выскажетесь в таком формате: - Как вам в целом бои. - Что было самым интересным. - Что показалось скучным. - Какие правила были слишком сложными, все время забывались. - Какие правила были простыми, но добавляли перцу. - Как вам новый вариант системы - какие проблемы вы видите, считаете ли, что проблемы, которые были, решены.
Тут я пойду по разделам, чтобы пояснить, что и зачем я поменял.
Характеристики бойца 1) Для затравки в этом модуле я попробовал равных бойцов - все могли взять любые черты, разницы в уровне не было. Но хочется настроить систему, чтобы она отражала и уровень. 2) Я решил добавить элемент рандома, так как защита показала себя в целом круче атаки. 3) Также запас сил в 8-10 мне показался все же маловатым. Пара ранений - и ты его уже не восстановишь никогда для нормальной атаки. 4) Ну и поскольку в этой системе бои должны быть быстрее, я добавил все же стойкость - чтобы был ласт ченс для получившего большой урон продолжить бой - поскольку с пробиваемыми защитами ситуаций на тяжелую рану, которая не убивает, но не дает продолжать, будет больше.
Боец характеризуется следующими параметрами: - Мастерство (уровень). Средний уровень равен 3. Соотношение уровней определяет вероятность отражения атаки защитой. - Запас сил (текущий/максимальный). Средний уровень равен 12. Запас сил позволяет совершать активные действия а также перебрасывать кубы. - Стойкость. Средний уровень равен 2. Стойкость определяет способность бойца продолжать схватку при тяжелом ранении. - Черты (таланты и навыки) - требующие активации.
1. Заявка игрока
Тут основное изменение одно - 7 пунктов в стеке. Почему? Потому что теперь пункты стали больше играть в пассиве, и потому что я хочу выдавать 2 пункта за провал, а не 1 - так будет интереснее, имхо. Да, еще добавилась Надежная защита. Что она делает - увидите позже.
1) Заявка игрока состоит из стека, ставки, броска и активаций.
2) Стек состоит из списка из 7 пунктов, которые отображают план бойца на ход. - Выбирать пункты можно из следующих вариантов: Атака, Финт, Надежная защита, Защита, Контр-атака, Инициатива, Отдых. - Можно выбрать пункты в любом порядке и соотношении, но не больше 4 пунктов одного типа. - Пункты в стеке должны быть пронумерованы. Например:
1. Атака 2. Атака 3. Финт 4. Отдых 5. Инициатива 6. Инициатива 7. Инициатива
3) Перед броском необходимо выбрать ставку. Ставка может быть 3 видов: Низкая - необходимо выбросить 40+, Высокая - необходимо выбросить 60+, Metter tout! - необходимо выбросить 80+.
4) Бросок - 1d100. Бросок должен быть подписан с указанием ставки.
5) Активации - включают особые способности бойца. Обычно это стоит запаса сил.
6) Стек, ставку и активации нельзя редактировать после броска. Однако бросок можно перебрасывать, что описано ниже.
2. Результат хода.
Тут, я думаю, все очевидно. Изменений 2 - во-первых, везде активируется на 1 пункт больше. Во-вторых, при провале на низкой ставке даришь противнику 1 пункт. Почему? Чтобы когда оба уходят в низкую ставку разница при провале одного становилась существеннее.
1) В зависимости от результата броска часть пунктов стека становится активными, остальные остаются пассивными. - Успех на низкой ставке - 3 первых пункта становятся активными. - Успех на высокой ставке - 5 первых пунктов становятся активными. - Успех на Mettre Tout - все 7 пунктов становятся активными. - Провал на низкой ставке - 2 первых пункта становятся активными, 1 дополнительный пункт противника становится активным. - Провал на высокой ставке - 2 первых пункта становятся активными, 3 дополнительных пункта противника становятся активными. - Провал на Mettre Tout - 2 первых пункта становятся активными, 5 дополнительных пунктов противника становятся активными.
3. Запас сил.
Тут, пожалуй, самые большие изменения. - Можно уходить в минус. Для атак и финтов по сути больше не нужен запас сил. Просто ставишь сколько хочешь - но провалишься в минус. Имхо так бои станут гораздо быстрее. - Можно перебрасывать, если при перебросе уйдешь в минус. Имхо это было сложное правило, которое многим обламывало кайф от игры - запас сил есть, а перебросить нельзя, ну что такое? - Отдых работает и в активе, и в пассиве. Потому что иначе побитый фехтовальщик никогда не отдохнет. - Но за всю эту красоту надо платить - когда запас сил падает до -12 - можешь ТОЛЬКО отдыхать, на весь стек. - Еще добавил возможность получать +1 пункт за провал противника, даже если ты в минусе. Потому что обидно - противник провалил ставку, а ты вообще ничего не получил. Как-то неправильно. Так интереснее имхо. - Защита, как и раньше, не понижает запас сил, но она может пробиваться. Надежная защита, которую нельзя пробить - понижает. - Инициатива теперь работает по-другому, поэтому активные пункты инициативы понижают запас сил, а пассивные - нет. - Можно подкручивать себе +1 активный пункт за запас сил. По сути это аналог "контроля дистанции", но доступный для всех, но небесплатно. Почему я это ввел? Потому что должна быть вариативность - когда у всех при успехе одинаковое количество активных пунктов, пробить защиту можно только при провале противника.
1) Запас сил по умолчанию равен 12. Запас сил может быть положительным или отрицательным. Когда написано, что необходимо "потратить запас сил" - это означает, что на указанное можно выполнить только если запас сил выше нуля на то количество очков, которые надо потратить. Когда написано, что действие "понижают запас сил" - это значит, что очки действия просто отнимаются от текущего значения, даже если оно ниже 0.
2) Активные пункты атаки, финта, надежной защиты и инициативы понижают запас сил на 1 очко.
3) Активные пункты контр-атаки тратят понижают запас сил на 1 очко, только если контр-атака выполнена (если противник провел атаку, которая была встречена защитой, и в ответ была нанесена контр-атака).
4) Активный пункт отдыха повышает запас сил на 2 в конце хода, пассивный пункт отдыха повышает запас сил на 1 в конце хода.
5) Пункты защиты (как пассивные, так и активные) не понижают запас сил.
6) Пассивные пункты инициативы, атаки, контр-атаки и финтов не понижают запаса сил.
8) Запас сил, которым игрок располагает на начало хода (выше 0), можно потратить на перебросы. - Переброс по низкой или высокой ставке стоит 1 очко запаса сил. - Переброс по ставке Mettre tout! стоит 2 очка запаса сил.
9) В случае, если запас сил равен 0 (после перебросов и определения активных и пассивных пунктов), персонаж может активировать за действия противника не более 1 дополнительного пункта из своего стека.
9) Действия из стека активируются вне зависимости от того хватило ли на них запаса сил - если его не хватает, он становится отрицательным. Однако активация дополнительных способностей и использование перебросов требуют наличия не потраченного запаса сил - в противном случае они выполнены не будут.
10) Если запас сил персонажа падает до своего значения со знаком "-" (обычно -12), то на следующем ходу (т.е. на том, который начинается с этим значением) персонаж теряет способность добавлять в стек что-либо, кроме "отдыха". При этом выполняются максимум 4 отдыха (активно или пассивно).
11) Можно потратить 2 очка запаса сил и активировать 1 дополнительный пункт из стека - 1 раз в ход. Этот пункт активируется вне зависимости от результата броска, однако его выполнение может дополнительных понизить очки запас сил.
4. Что дают пункты стека
Тут тоже кое-что сильно поменялось. - Во-первых, атака пробивает обычную защиту. При равных уровнях - в 60% случаев. Но если обычных защит много - они усиливают друг друга - 1 атаку из двух они отбивают полностью, 1 может таки пробить. Почему так? Чтобы слабые не спамили сильных большим количеством атак. - Во-вторых, есть надежная защита, которая отбивает гарантированно (работает как обычная защита в изначальных правилах). Но она стоит запас сил. - Контр-атака больше не вешает урон за каждую отбитую атаку - только за 1. В чем тогда её смысл, тем более, раз она тратит запас сил? Во-первых, пробивает защиту чуть эффективнее и удваивает урон, если защит нет. Во-вторых, контр-атака - это триггер. Если противник пошел в атаку (а значит, в защите у него немного) - она срабатывает, а если нет - то нет, и не тратит силы впустую. - Инициатива и отдых, как видите, теперь работают и в активе, и в пассиве.
1) Атака - активный пункт позволяет выполнить атаку. Если атака пробила защиту, она наносит 1 урон. Если защиты нет (у противника нет активных пунктов или они сняты финтами) атака наносит 2 урона. Если защиты есть, но атак больше, то первая атака, не отраженная защитой, наносит 1 урон, а вторая и последующие - 2 урона. Пассивный пункт атаки не влияет на бой.
2) Защита - 1 активный пункт позволяет отбить 1 атаку с вероятностью, рассчитываемой в зависимости от уровня. Если уровни равны, то вероятность равна 60%. Если уровень атакующего выше на 1, то вероятность отразить его атаку 50%, если ниже на 1 то вероятность отразить атаку 70%, и так далее. Минимальное значение результативности атаки (или защиты) 10%, а максимальное 90%. Пассивный пункт защиты не влияет на бой.
3) Комбинация защит - 2 активные защиты полностью блокируют первую атаку и не полностью - вторую атаку. 3 защиты полностью блокируют 1 атаку и не полностью две. 4 защиты полностью блокируют 2 атаки и не полностью еще 2.
4) Надежная защита - 1 активный пункт защиты полностью блокирует 1 атаку. Надежные защиты всегда используются перед обычными. Пассивный пункт надежной защиты не влияет на бой.
5) Финт - активный пункт полностью снимает 1 защиту или 1 надежную защиту. Если есть и те, и те, сначала снимаются надежные защиты. Пассивный пункт финта не влияет на бой.
6) Контр-атака - если атаки противника были отбиты защитами (любое количество), контр-атака становится атакой в конце хода. Она имеет +10% к шансу пробить защиту по сравнению с обычной атакой (только неиспользованные для отражения атак защиты могут отражать контр-атаки), но так же гарантированно отражается надежной защитой. Пассивный пункт контр-атаки не влияет на бой. 7) Инициатива - активный пункт инициативы дает 2 очка преимущества в конце хода, пассивный дает 1 очко преимущества в конце хода.
8) Отдых - активный пункт отдыха повышает запас сил на 2 в конце хода, пассивный пункт отдыха повышает запас сил на 1 в конце хода.
5. Преимущество в инициативе
Тут я постарался упростить инициативу. Просто больше пунктов получил - есть преимущество на следующие ходы в первом ударе. И 3 безусловные возможности для активации (без разницы, что там у кого теперь в стеке на этом следующем ходу).
1) Если преимущества нет ни у кого, первым выполняются атаки того, у кого первая атака стоит раньше в стеке. Если первые атаки обоих противников стоят на одной позиции в стеке, они выполняются одновременно.
2) То же происходит и с контр-атаками, однако если преимущества нет и первые контр-атаки стоят на одной позиции в стеке, контр-атаки нейтрализуют друг друга (1 контр-атака нейтрализует 1 контр-атаку противника).
3) Игрок, получивший больше пунктов преимущества в конце предыдущего хода, наносит атаки до атак противника, а контр-атаки - до его контр-атак.
4) Кроме этого, игрок, имеющий преимущество, имеет 3 возможности для активации. - Темп - потрать 2 очка запаса сил - первый пункт стека противника "замораживается". На этом ходу он не будет учитываться ни как активный, ни как пассивный, но будет занимать место в стеке. Можно потратить 4 запаса сил и "заморозить" 2 первых пункта. - Отступление - получи 1 надежную защиту сверх стека (без траты запаса сил) и +1 к запасу сил. Ты утрачиваешь преимущество в инициативе, даже если у тебя больше очков преимущества на конец хода. - Позиция - прижми противника к стене (если она есть поблизости). На следующем ходу твои атаки будут пробивать защиту с вероятностью +20%. Если стена есть, но не близко, ты можешь приблизить противника к ней и прижать на последующих ходах.
5) Бегство - выполнив отступление ты можешь заявить бегство. Если ты выиграешь инициативу на этом ходу - тебе удалось бежать. Но противник все еще может нанести свои атаки.
6. Урон
Тут все плюс-минус так же, только Стойкость включилась - поскольку стало больше пунктов в стеке, то и урона будет больше.
1) 1 единиц урон в ход - легкая рана. -5 к броскам, -1 к текущему и максимальному запасу сил.
2) 2 единицы урона в ход - серьезная рана. -10 к броскам, -2 к текущему и максимальному запасу сил.
3) 3 единицы урона в ход - тяжелая рана. -15 к броскам, -3 к текущему и максимальному запасу сил. Необходим бросок d100, каждый пункт стойкости добавляет 10 к результату. При результате меньше 100 боец больше не может продолжать бой. Противник может добить его.
4) 4 единицы урона в ход - боец не может продолжать бой. Противник может добить его. Необходим бросок d100, каждый пункт стойкости добавляет 10 к результату. При результате меньше 100 боец умирает от ран.
5) 5 единиц урона в ход - смерть на месте.
Завершающие вопросы для тех, кто дочитал до конца: - Черты я пока придумывать не стал, сначала хотелось за основу поговорить. Какие черты сюда хорошо лягут? Про что? - Хотели бы потестить такую системку? Возможно, в другом сеттинге - Польша, м.б.?
-
Что нужно хорошей игре, чтобы стать отличной? Продолжение!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За правильно увиденную подсказку)
|
"Ну и гуууусь! - думал пан Болеслав. - Вот этакий гусь всем гусям гусь! Я еще понимаю тех, кто заранее все поделили, но этот гусь - он все себе забрать хочет и уже думает, кому какие условия ставить." В ответ на сомнительные комплименты пан Болеслав в этот раз даже и хмуриться не стал. Нехай болтает, дурилка, придет момент, он еще и не так у нас заболтает. Язык - ну точно помело! Ничего себе в Польше стелют, да спать что-то жестко выйдет! - С паном Будикидовичем можно иметь дело, это правда, - как бы невзначай вставил он. - Только я бы не стал их с паном Маршалом вместе ставить. Да еще и брат у него... Не то выйти может. А впрочем, тут уж каждый сам своей головой думает! Дальше от Кульчицкого были всякие славословия, которые пан Болеслав в основном пропустил мимо ушей. "Врет, песий сын! Как есть врет! Ведь небось не одному мне написал! Небось и Корфу, и Будикидовичу и упаси Боже Юхновичам тоже послал, только на другой день пригласил!" - Пан Кульчицкий, - сказал тогда старый рыцарь. - Вы человек умный, поэтому наговорили мне тут приятных слов. Но это, как вы сами сказали, дело такое... "картина настораживает"! Я вот человек не такой умный как вы, но зато я человек старый. Я в слова теперь не очень верю, был молодым - верил, а теперь я что-то в дела больше. Вот мы с вами начали так, прямо скажем, с места в карьер - "вот земля, вот голоса." А между тем, хотя вы и говорите, что мой конь первым придет, но ведь видно, что все же сомневаетесь - не сомневались бы, вам и разницы бы не было, вперед землю получить или после. Ну так и правильно делаете, что сомневаетесь. А вот вы проверьте меня! А проверьте так. Есть одна небольшая услуга, которую вы мне можете оказать. Не голос, нет, много меньше. Для вас - так вообще сущая безделица. Но вы её сделайте для меня, и увидите, что я из неё выверну, какое дело побольше. А если не выверну - то, может, и правда стар стал, может и правда тогда другого вам поддержать требуется. Ну, а если я вам какую-то взамен небольшую услугу могу оказать - то так и скажите. И пан Болеслав прищурился, наблюдая за реакцией собеседника. Что, как, интересно ему станет?
-
Я думаю не покривлю душой, если скажу, что догадалась) Но план пана хорош, да.
|
Эррона - часть большого материка, которую занимают Шесть Великих Королевств. Эррона отделена от других земель: океаном на востоке, морем и горами на юге, и горными хребтами на западе, обширными лесными массивами на севере. Протяженность Эрроны с востока на запад - примерно 1800 километров (не считая островов), с севера на юг - около 1000 километров. Ниже названия даны на Таннверском языке. СеверСевер Эрроны сильно меняется с запада на восток. На востоке горы хорошо защищают землю от ветров. Зима здесь холодная и сухая, лето жаркое, но дожди выпадают хорошо. Кроме того, в долинах больших, равнинных рек много плодородной земли. На севере находится Великая Чаща - огромный лес, простирающийся на сотни миль. Здесь растут огромные деревья, скрывая под своими ветвями озера и ручьи. Река Хорк в низовьях образует затопленную низменность, известную как Зеленые Озера, а в междуречье Хорка и Швиса находятся Черные топи - заболоченные пустоши. На западе, с приближением к побережью, климат меняется. Почва здесь более каменистая и бедная, реки довольно мелкие, не считая Веттры, берега которой сильно заболочены. Горы создают "тоннель", в который устремляются морские ветра. Лето здесь короткое, а зимы - сырые и промозглые, но не очень снежные. Северная часть также покрыта лесами, но они не такие густые и высокие, как на западе - деревьям приходится глубоко уходить корнями в почву, чтобы выжить. В море много каменистых островов, на некоторых есть вулканы и гейзеры, но извержения редки. Береговая линия изрезана фьордами. Севернее море неспокойное - встречные течения и ветра рождают штормы, только кровавый залив более-менее защищен от них. ЮгНа юге климат более однородный - умеренный между Видмоннским ( Срединным) хребтом и Кадмоннскими (Серебряными) горами, чем дальше к морю Слёз - тем жарче и засушливее. Вода в Море Слёз не очень соленая, глубины небольшие, берега - в основном песчаные. Почва западнее Моря Слёз плодородная, бурая, но воды здесь не хватает. Однако чуть севернее, в среднем течении, река Дальг образует заболоченную пойму, известную своими болезнетворными испарениями. Восточнее моря Слёз почва беднее, земля более каменистая, только в долинах рек и на островах в море есть хорошие пахотные земли. В Конмоннских (Красных) горах есть вулканы, но почти все давно остыли. Береговая линия Восточного Моря здесь более гладкая, во многих местах есть удобные гавани. Торхвальские (Холодные) Острова останавливают штормы, обрушивающиеся на северное побережье, и чем южнее, тем море спокойнее, а в заливе Нарвштель (Залив Спокойного Моря) сильные штормы - редкость. Южнее Моря Слёз начинаются просторные степи, но населены они племенами орков и людей-кочевников, и что находится за ними в Эрроне не знают. Королевства ЭрроныНаселение составляет около 27 миллионов всех разумных рас. Подавляющее большинство из них, то есть больше восьми десятых - крестьяне, чуть больше одной десятой - жители городов и примыкающих к ним деревень, а чуть меньше одной десятой - сквайры, то есть, лично свободные люди, которые в большинстве королевств, однако, не могут владеть землей. Рыцари, лорды и их семьи составляют от одной до двух сотых населения в зависимости от королевства. Ольсвер (с Конмонмаром) - 7 000 000 жителей Таннвер (с Амкельмаром) - 5 000 0000 жителей Хальмар (с Мальдемаром) - 4 000 000 жителей Свертмар - 3 800 000 жителей Нарвория - 3 400 000 жителей Элеснор - 3 150 000 жителей Еще от 500 000 до 1 000 000 - дикие племена на севере, жители островов на востоке, бродяги, не имеющие подданства, наемники, жители отдаленных лесных и горных общин. Ольсвер - самое сильное, Срединное Королевство. Оно находится в центре Эрроны. Умеренный мягкий климат на большей части территории и плодородные земли в долинах рек Ронсвик и Арген позволяют собирать хороший урожай. Кроме того, королевство имеет доступ к полезным ископаемым в Красных Горах, занимает значительную часть побережья Моря Слёз и имеет там порты. Это самое богатое королевство, помимо продажи зерна менее обеспеченным едой соседям получает хорошую прибыль, так как через него везут товары, купленные за Восточным морем, из Нарвории, и товары, доставленные через перевалы на Западе. В Ольсвере развиты ремесла (в этом он уступает только Нарвории), кроме того у этого королевства самый сильный флот на Море Слёз. Единственная слабая сторона - отсутствие выхода к Восточному Морю, что не позволяет напрямую торговать с заморскими странами. Герб: Поле из четырех червленых и четырех пурпурных клиньев, разделенное лазурными границами. Золотая корона с красной парчой, жемчугом и изумрудами. Корона является стилизованным изображением короны короля Донберта и символизирует срединное положение Ольсвера. Четыре красных клина - четыре других королевства, четыре пурпурных клина - четыре священных наместника, синие границы - реки Эрроны. Этот герб - намек на право и стремление объединить все земли Эрроны под единым правлением. Девиз: "Завершай. Объединяй. Властвуй."Государственное устройство: Ольсвер разделен на королевский домен и пять больших герцогств, приближающихся к нему по размеру, в двух из которых правят представители побочных королевских линий. Власть короля велика, но не абсолютна - Ольсверские герцоги имеют право сами объявлять войну (в том числе друг другу), чеканить монету и устанавливать налоги. Это создает некоторые проблемы, так как королевство часто воюет сразу с несколькими врагами. Однако сами по себе даже отдельные герцогства весьма сильны, а если Ольсвер воюет с кем-то объединившись - горе тому врагу. Богатство: Очень богатая страна, основными источниками служат экспорт продовольствия, добыча золота, производство красок и транзитная торговля. Кроме того ольсверский королевский двор - законодатель мод, и ольсверские портные считаются лучшими в Эрроне. Войско: Самая многочисленная тяжелая конница, которая при желании может получить поддержку большой массы пехоты, правда, довольно слабой. Хорошие доспехи и неплохие кони. И, конечно, богатая казна позволяет нанимать бойцов из других стран. Мощный гребной флот контролирует Море Слёз. Религия: Колыбель веры Завершения, Ольсвер весьма тесно связан с церковью. Самые крупные соборы, престол первосвященника, библиотеки и монастыри - все это здесь, в Ольсвере. В повседневной жизни лорды довольно набожны. Что не мешает им находить с церковью общий язык, когда очень хочется напасть на соседей, например. По сути церковь Завершения благословляет гегемонию Ольсвера в Эрроне. Конмонмар (королевство в составе Ольсвера) - небольшое горное королевство, вассал Ольсверского короля. Ольсвер мог бы, наверное, захватить его, но в Конмоннских горах добывают много ценных металлов, большую часть из которых Конмонмар отдает, так что зачем воевать, если можно просто брать золотом? А если бы Конмонмар был отдельным герцогством, его герцог по законам Ольсвера забирал бы все себе либо королю пришлось - ну и зачем это нужно? Можно, конечно, захватить королевство, но в одиночку - хлопотно, а если созвать общую армию - другие герцоги наверняка потребуют свою долю. В общем, статус-кво всех устраивает. Конмонмар - красивая и довольно богатая страна, кое-что все же и им остается. Нельзя сказать, что они активно воюют с Нарворией - скорее охраняют свою границу и иногда заходят к соседям "в гости". Герб: Щит пять раз рассечен и пересечен на чернь и пурпур. В центре - серебряный щиток с червленым взлетающим орлом. Взлетающий орел - символ королевского дома Конмонмара, а чернь и пурпур - набожность и смирение. Девиз: "Наше по праву". Таннвер - медвежий угол. В Таннвере снежные зимы и теплое лето, что в сочетании с плодородной почвой в долинах Рона, Дальга и Хорка дает отличные урожаи. В Таннвере мало полезных ископаемых, если не считать низкокачественного болотного железа, зато обилие зерна и выпасов позволяет иметь лучших лошадей в Эрроне, а значит и лучшую тяжелую конницу. Другое богатство Таннвера - обширные леса. Несмотря на то, что они населены дикими племенами, большинство из них удалось принудить к миру и заставить платить дань пушниной. Помимо нее леса дают древесину, которая особенно ценится в Нарвории для строительства флота. К сожалению, перевалы через западные горы находятся южнее, поэтому наложить свою лапу на большую торговлю Таннвер не может. Но тем не менее Таннвер - второе по населенности королевство в Эрроне, и его армия лишь немного уступает Ольсверской. Герб: Поле рассеченное и пересеченное на серебряные и черненые части, червленые вздыбленные кони в серебряных частях, серебряные идущие медведи в черненых частях. Черный и серебряный цвета символизируют землю (леса, поля) и воду (реки) - главные богатства Таннвера. Красные кони - храбрость и щедрость, ведущие в будущее. Серебряные медведи - предусмотрительность, благоразумие и силу, идущие из прошлого. Девиз: "Стоим твердо, разим верно, помним все".Государственное устройство: Таннвер поделен на множество графств, баронств и маркграфств. Власть короля сильна - подданные не имеют права чеканить свою монету, устанавливать налоги или объявлять войну другим государствам, а Большой Совет собирается лишь раз в год. Однако феодалы тоже довольно сильны - многие графы имеют во владении города, судят как захотят на своих землях и могут объявлять войну друг другу (с некоторыми ограничениями). Кроме того, королевский домен разделен на много частей, сильно удаленных друг от друга. Богатство: Среднее - земли в Таннвере плодородны и излишки продовольствия продаются в другие королевства, также большую прибыль приносит торговля древесиной, пушниной, воском и дегтем. Однако Таннвер находится далеко от большинства торговых путей, поэтому привозимые товары дороги, кроме того, плохие дороги затрудняют торговлю. Большую прибыль могла бы принести торговля лошадьми, но их запрещено продавать за пределы королевства (только меринов продают иногда в Хальмар). Войско: Рыцари обладают лучшими конями, но вооружены средне. Пехота традиционно достаточно слабая. В случае необходимости можно попытаться набрать в армию охотников из числа сквайров. Религия: Таннвер - не очень религиозная страна, слишком много народов тут смешалось: дикари-язычники, кочевники с юга и жители равнин со своими культами плодородия. К тому же первосвященник часто поддерживает Ольсвер и Свертмар в пограничных конфликтах, что также не прибавляет любви к ней. Языческие обряды запрещены, так как многие из них предполагали человеческие жертвы. Но наказания за прочие обряды не очень строгие - штрафы, повинности в пользу церкви и короля, ограничения различного толка. В то же время абсолютное большинство знати исповедуют веру Завершения, не считая нескольких баронов на Севере. В долинах рек древний культ плодородия успешно переплелся с Верой завершения - остались многие старые праздники, некоторые боги и духи трансформировались в святых или небесных покровителей, к которым обращаются наряду со Спасителем. Амкельмар (княжество в составе Таннвера) - когда-то давным-давно кочевники-люди вторглись в Эррону с юга, из степей. Они железом и кровью прошлись по Хальмарским землям, миновали серебряные горы и напали на Таннвер, но здесь получили достойный отпор. Их орда была разбита (не без помощи Ольсвера и Элеснора). Был заключен мир, по которому кочевники расселились на юго-западной границе Таннвера и у подножья гор образовали княжество Амкельмар (дословно - "земля всадников") в вассальной зависимости от королей Таннвера. Со временем кочевники смешались с коренным населением Таннвера, а их лошади, скрещенные с местными и взращенные на полях севера, дали знаменитую породу Таннверских боевых коней. Вольные кочевники и сейчас живут на юге за перешейком, но о такой орде давно не слышали. Герб: поле, рассеченное на червленую и серебряную части. В червленой части серебряный конь с золотой гривой, копытами и хвостом, в серебряной части - черненый сокол. Красный цвет символизирует ярость и воинственность, серебряный конь - союз с Таннвером, золотые копыта, грива и хвост - знатность (все же амкельмарская знать - это потомки правителей целой орды), черный сокол - смирение вольного степного духа. Девиз: "Не стой на пути."Хальмар - жизнь в Хальмаре непростая. Почва здесь хорошая, а климат жаркий, но жителям приходится постоянно отбивать набеги орочьих племен с юга и атаки из Элеснора с севера. Хальмар - щит Эрроны против орочьей экспансии вдоль побережья Моря Слёз. В Хальмаре много вольных землевладельцев, собирающихся в отряды, когда это необходимо, а вот крупных городов почти нет, поэтому ремесла не развиты. Единственное, что подпитывает казну Хальмара - налоги на провоз товаров к Западным горам и от них, правда, не все купцы решаются ехать через эти земли. Ну, и занаменитые хальмарские виноградники дают лучшее вино в Эрроне. Зато в Хальмаре много замков - тут практически каждая рыцарская усадьба превращена в небольшую крепость. Герб: Золотой пояс в червленом поле. Три червленых на поясе. Красные замки символизируют храбрость защитников, желтый пояс - волю к победе и жаркий климат, а красное поле сверху и снизу - ярость и пролитую кровь врагов, нападающих с севера и с юга. Девиз: "Многие пытались, немногие ушли". Государственное устройство: В Хальмаре в основном небольшие феоды, однако феодалы свободолюбивы и умеют отстаивать свои права, так как им надо уметь самим защищаться от захватчиков и король здесь имеет мало власти. Фактически он - военный предводитель, командующий объединенной армией и определяющий внешнюю политику. По всем важным вопросам собирается совет лордов, с решениями которого королю приходится считаться. В своих владениях хальмарские бароны могут творить практически что угодно. У них даже есть право чеканить свою монету, но пользуются им немногие - полезных ископаемых мало. Богатство: Низкое - плодородная, но сухая почва требует много усилий для возделывания, а набеги врагов часто сводят все усилия на нет. Основной источник дохода - транзитная торговля, экспорт вина и кожи буйволов и верблюдов. Войско: Конница легко вооруженная, зато боевого опыта им не занимать. Лошади сочетают скорость, выносливость и силу, но не такие мощные, как в Таннвере. Многие дворяне воюют на эльфийский манер - дротиками, поскольку сходиться с орками врукопашную очень опасно. В целом армия Хальмара немногочисленная, но научилась очень хорошо отстаивать свою землю. Флот у Хальмара небольшой, занимается он в основном защитой побережья. По сути он загнала в прибрежные воды Ольсверским. Религия: Религия в Хальмаре важна, так как жизнь тяжела, а в борьбе с представителями других рас вера Завершения позволяет лучше сплотиться. Не приведи Спаситель кто-то из пограничных баронов договорится с орками! А если он будет знать, что его душа попадет в Бездну, то подумает дважды. В общем, Хальмар всячески поддерживает церковь завершения, хотя король не имеет возможности выделить больших средств. Мальдемар (королевство в составе Хальмара): Мальдемар - маленькое королевство, возникшее в результате договора Хальмара с горными племенами, которые согласились заключить с южанами вечный мир, выплачивать налоги и вместе воевать с орками - те для всех явно представляли большую угрозу. Герб: Поле рассечено на червленую и лазурную части. Серебряный косой крест. Пурпурная виноградная гроздь. Хальмарское вино - лучшее в Эрроне, а лучшее из Хальмарского - Мальдемарское, что и отражено в гербе. Налоги нередко платят как раз этим вином. Кроме того кланы горцев объединяются под властью короля подобно виноградинам. Девиз: "В сплоченности сила". Свертмар - из всех королевств худшие карты судьба сдала этой северной стране. Из-за близости к морю зима здесь не только холодная, но и суровая - сырая и ветреная, а снежный покров не такой обильный, как в Таннвере, поэтому озимые всходят плохо. Почва каменистая, полоски земли приходится отвоевывать у леса, скал и болот. Сами леса доже не такие, как в Таннвере - здесь нет ни вековых дубов, ни мачтовых сосен, только упорные кривые деревца, глубоко уходящие корнями в землю. На строительство больших кораблей такой лес не годится. Но даже используя привозной лес, Свертмар не может полноценно участвовать в торговле с заморскими странами - живущие на Холодных островах пираты делают любую морскую торговлю нестабильной. Свертмар активно борется за выход к Нарвштелльскому заливу, но пока безуспешно. Лифварские (Пустые) горы названы так не случайно - полезных ископаемых в них мало. Люди в Свертмаре закаленные, жестокие и выносливые. Они разводят свиней и овец, добывая шкуры и шерсть, которые в основном продают в Нарвории. По всей Эрроне славится cвертмарский сыр. Значительную часть рациона также составляет рыба (в основном сельдь). Сильных сторон у королевства две: во-первых, это отсутствие постоянной серьезной угрозы вторжений других народов (не считая налетов конгаров с Торхвальских островов). Пока южные соседи увлеченно дерутся друг с другом и с орками, Свертмар может накапливать силы. Во-вторых, здесь много рек и озер, поэтому, согласно пословице "не у каждого рыцаря есть лошадь, но у каждого есть лодка", а ведь перебрасывать армию по рекам быстро и удобно. Герб: Золотая перевязь в лазурном поле. Десница в противоположных цветах. Цвета символизируют веру, холодный климат и разумное правление. Десница - крепкую королевскую власть, а также силу и крепость рук свертмарских моряков, крестьян и воинов, выживающих несмотря на трудности. Девиз: "Крепче скал, сильнее волн." Государственное устройство: Богатство: Низкое. Свертмар зарабатывает деньги на транзите древесины из Таннвера в Нарворию и на экспорте шерсти и сыра. Также в Свертмаре варят знаменитое пиво. Войско: Собрать армию по рекам проще, чем по дорогам, и Свертмар может мобилизовать большое количество бойцов быстрее, чем другие королевства. Пехота у них довольно сильная, а конница сравнительно слабая из-за плохих лошадей и не очень хороших доспехов. Религия: Из-за постоянных войн с жестокими язычниками-островитянами, религия имеет большое значение для Свертмара. Король проявляет исключительную лояльность первосвященнику и его наместникам. Свертмар - единственная страна, где за языческие обряды положена смертная казнь. Однако выделить много денег для церкви королевство не в силах. Зато король обязывает города и феодалов активнее строить храмы, что ценится первосвященником. Нарвория - королевство, жизнь которого связана с морем. Земли здесь не плодородные, зато в горах есть металлы и мрамор, а с востока привозят товары купцы, что постоянно пополняет казну. Обширные соляные поля также дают доступ к дешевой соли, что позволяет везти морскую рыбу далеко вглубь материка. Несмотря на то, что людей в Нарвории живет вдвое меньше, чем в Ольсвере, по богатству они могут поспорить с жителями срединного королевства. В городах Нарвории работают лучшие ремесленники в Эрроне, которые делают самые прочные доспехи и прекрасное оружие. Также у Нарвории наиболее мощный флот, однако он приспособлен для действий в океане. В Море Слёз ветра слабые, а глубины маленькие, там Ольсверский гребной флот сильнее, да и баз у него больше. Герб: На серебряном поле три золотые раковины на зеленом столбе. Столб символизирует мачту корабля, зеленый цвет - надежду мореплавателей, белое поле - море, а золотые раковины - богатство, которое все это принесло. Девиз: "С надеждой начинаем. С победой завершаем".Государственное устройство: Нарвория поделена на шесть герцогств, но они намного меньше Ольсверских. Как правило герцогство формируется вокруг крупного города, и герцог является одновременно его правителем. Есть и несколько свободных городов с особым статусом. Короля выбирают среди герцогов (в выборах участвуют феодалы и представители свободных городов) пожизненно. Власть короля достаточно высока в отношении внешней политики, но регулируется Большим Государственным Советом. Право чеканить свою монету имеют все крупные города. Богатство: Очень богатая страна. Основными источниками дохода являются транзитная торговля восточными товарами, производство ткани, экспорт мрамора, соли, ювелирных украшений, оружия и доспехов, добыча золота, серебра и жемчуга. Также в Нарвории самые большие мастерские по переписыванию книг - это колыбель знаний и искусства. Войско: Сама по себе армия Нарвории небольшая, но королевство может позволить себе крупные отряды наемников - в основном пехоты и стрелков, а иногда и конницы. Объединенная армия очень разнообразна и включает отряды почти всех известных рас. Кроме того, в Нарвории лучшие технологии и хорошо развито осадное дело. Религия: Нарвория - космополитичная страна, так как морская торговля не способствует нетерпимости в отношении веры. К тому же самые крупные диаспоры гномов тоже как-то должны существовать бок-о-бок с людьми. В общем, Нарвория не очень строго подчиняется эдиктам церкви завершения. Но при этом король платит такие большие деньги (5000-10000 марок в год), что церковь никогда не пойдет на прямой конфликт с местной вольницей. Элеснор - горное королевство, в котором правят потомки эльфов, восемьсот лет назад захвативших и почти поработивших Эррону. Они давно смешали свою кровь с людской, но некоторые старые традиции все еще живут. Со времен Войны Отмщения эльфам в Эрроне нельзя носить длинные уши - они должны обрезать кончики в знак того, что когда-то проиграли и согласились жить с людьми в мире (относительном, конечно). Полуэльфы - более хрупкого телосложения, чем люди, но живут долго (нормальным считается от 80 до 150 лет) и очень проворны. В их королевстве мало хорошей почвы, зато есть многочисленные серебряные жилы и железо. Однако эльфы слишком горды, чтобы добывать все это сами - на них работают батраки, потомки давным давно угнанных в рабство людей, чье положение хуже, чем у крестьян в других королевствах. Эльфийские князья Элеснора - воинственные и заносчивые правители, то и дело совершающие набеги на соседей, а затем отступающие в горы, где взять их замки для армий других королевств очень сложно. Кроме того, Элеснор контролирует подходы к перевалам, через которые ведется торговля с Западом. Герб: В белом поле четыре червленых шеврона и зеленая глава. Во главе четыре распростертых серебряных орла. Зеленый цвет символизирует чистоту крови, шевроны - окропленные кровью врагов горы. Четыре орла символизируют четырех князей. Девиз: "Выше всех прочих."Государственное устройство: Элеснор состоит из четырех княжеств, каждое из которых возглавляют потомки древнего эльфийского рода. Престолонаследие в Элесноре - сложная история, так как королем становится не прямой потомок, а самый старший из князей. Связано это с тем, что потомок короля может быть молод, и принимать приказы от 20-летнего юнца 100- или 130-летним князьям не хочется. При этом внутри самих княжеств порядок наследования прямой. Но на самом деле титул короля значит не так много - все эльфийские княжества полунезависимы и сами определяют свою политику. Изданные королем законы принимают на совете, где у каждого князя есть право вето. Богатство: Среднее - рудниках добывается много серебра, меди и драгоценных камней, однако в Элесноре бедная почва и мало городов, поэтому продовольствие и различные товары в основном привозные. Дополнительный доход дает торговля с эльфами западных гор. Однако все это компенсируется непомерной роскошью королевского и княжеских дворов, и население в Элесноре довольно бедное, причем не только простолюдины, но и мелкие дворяне и сквайры. Войско: Поскольку эльфы живут долго и не любят работать, количество "рыцарей" в их королевстве больше, чем в каком-либо другом. Но очень часто эти "рыцари" - одно название, они бедны, а доспехов и коня у них нет. Зато они охотно идут сражаться в пехоте, где очень хотят выслужиться, поэтому несмотря на недостаток выносливости и физической силы, пехота у Элеснора довольно дисциплинированная, отчаянно храбрая, сочетает плотный строй копейщиков со стрельбой из арбалетов и может выдержать даже мощные атаки врага. Религия: В силу исторических причин Элеснор - наименее религиозная страна, так как имеющие эльфийскую кровь не могут стать священниками, а в Элесноре вся знать имеет эльфийскую кровь. Приходить же на Принятие и Завершение к священникам из простолюдинов они не желают. Поэтому церкви Завершения приходится присылать к ним священников из других стран (в основном, из Ольсвера). В общем религиозность носит скорее показной и ритуализированный характер, а на исповедание старой эльфийской веры смотрят сквозь пальцы. Другие народыДавным давно эльфы пришли с Запада, из-за гор, и быстро захватили почти всю Эррону. В Эрроне тогда не было ни рыцарей, ни больших городов, ни королевств - а лишь небольшие княжества, вяло воевавшие между собой: людей было намного меньше и земли хватало всем. Эльфы поработили обширные территории, но постепенно люди узнали их слабые места и научились с ними драться, а затем во время Войн Отмщения выдавили обратно за горы. Те, кто остались, признали поражение, приняли веру людей (Тарру) и заключили с ними союз, а позднее смешались - сейчас чистой эльфийской крови в Эрроне почти не найти. Эльфийское долголетие передается по отцу, поэтому дети от браков эльфов и человеческих женщин - долгожители (до 150 лет, при обычном дожитии людей до 60 лет), а дети от браков эльфиек и мужчин-людей по продолжительности жизни несильно превосходят обычных людей (60-80 лет). За долгую жизнь эльфы расплачиваются не только хрупкостью тела, но и трудностями деторождения. Женщина созревает лишь к двадцати пяти годам, беременность (которая нередко бывает ложной) проходит долго (до года) и сильно истощает ее тело, поэтому эльфийки не рожают детей чаще, чем раз в пять лет. Эльфы-мужчины сохраняют возможность завести детей до 110-120 лет, а женщины примерно до 100-110, но с годами это все сложнее. Тогда как человеческая женщина может родить и десятерых, и даже больше, эльфийка вряд ли родит больше пяти раз, а чаще всего два-три. Отсюда истоки такого высокомерия эльфов - люди по их мнению плодятся слишком быстро и не ценят жизнь. Эльфы - отличные наездники, но кони у них, хотя и отличаются быстротой и маневренностью, в основном легкие, низкорослые, не для таранного удара. Мощный лук эльфу натянуть тоже сложно. Поэтому основной вид боя для их конницы - метание дротиков, в котором они достигают большого мастерства. В пешем строю они предпочитают копья, чтобы держать противника на расстоянии. Для войны в горах они больше всего ценят арбалеты, в стрельбе из которых они добились большого искусства, поэтому взять эльфийские замки, охраняющие перевалы в Западных горах, практически невозможно. За перевалы людей (и полуэльфов из Элеснора) они практически не пускают, поэтому что происходит по ту сторону гор, в Эрроне знают лишь по слухам. Из-за гор везут сталь, золото, драгоценные и полудрагоценные камни (от алмазов до яшмы), шелк и парчу, ковры, некоторые специи (например, ваниль, жгучий перец, миндаль, какао, черную и розовую соль, кардамон), фрукты (например, "золотые яблоки"), многие благовония, фарфор, редкие минералы и экзотических животных. Встречный поток товаров возник, когда в Нарвории стали строить большие корабли, способные переплыть Восточное Море. Оттуда привозят черное и красное дерево, слоновую кость, жемчуг (хотя его добывают и в Эрроне), фрукты и орехи, масла, бастр, некоторые специи (черный и белый перец, паприку, гвоздику, корицу, шафран), редких животных и их шкуры. В обе стороны везут товары из Эрроны - меха, серебро, медь, олово, свинец, стекло, шерстяные ткани, оружие и доспехи, коней и верблюдов, мрамор, зерно, морскую соль, вино, краски, воск, охотничьих птиц. Со всех этих товаров князья Элеснора имеют огромный доход, особенно те княжества, которые контролируют перевалы через Западные горы. Орки обитают на юге. Телосложение у них крепкое, ростом они выше людей несмотря на сутулость, а живут примерно столько же, хотя благодаря сильному иммунитету встречаются среди них и долгожители. Орки - кочевники, пасущие большие стада коров и овец в степи. Когда-то они опустошали весь юг Эрроны от Маштмоннских (Туманных) Хребтов до Конммоннских Гор, но потом люди вытеснили их за Море Слёз (оно так называется из-за прозрачной воды и потому что орки увозили за него пленников и добычу). Нарвория держит Западный перешеек очень крепко - иногда небольшие отряды орков прорываются по морю, но это в основном налетчики: серьезного флота чтобы переправить целую армию у орков нет и вряд ли когда-нибудь будет. А вот на востоке они часто проходят между Харбенмоннскими (выжженными) горами и морем, переправляются через Асмай и совершают набеги на Хальмарские земли. Орки живут племенами, которые часто воюют и между собой, но иногда создают временные союзы и эти союзы могут быть очень опасны. Орки в основном бьются пешими и имеют плохие доспехи (чаще всего из шкур животных или набитых волосом курток) и неважную дисциплину, а их оружие нередко костяное или каменное. Из луков они тоже стрелять не мастера, зато почти у каждого орка есть праща. Также они метают копья, не очень метко, но, за счет использования простейших копьеметалок, очень сильно - вблизи пущенное орком копье вполне может расколоть щит или пробить кольчугу, не говоря о менее прочной броне. Свои недостатки в дисциплине они компенсируют свирепостью, выносливостью и хитростью: их отряды способны совершать длительные переходы и нападать внезапно там, где их не ждут. Но натиск сильной кавалерии им остановить сложно. Своя конница у них тоже есть, но слабая - степные лошади недостаточно крупные для хорошего таранного удара. Поэтому лошадей они в основном используют как тягловых животных и чтобы пасти скот. Есть у них и пахотные земли, но орки считают работу пахаря постыдной, и обрабатывают землю рабы и пленники. Орки скрещиваются с людьми, но полуорки нежеланны для всех народов - сами орки считают их слабыми и нечистыми и чаще всего обращают в рабов. В Эрроне же орков в основном ненавидят или во всяком случае относятся к ним с недоверием, и полуорка в лучшем случае ждет судьба наемника где-нибудь в Нарвории или гребца на корабле. В Эрроне есть также гномы. Гномы так же, как и эльфы, живут дольше людей (70-120 лет), но не обладают таким иммунитетом. У них нет своего королевства. Гномы изначально жили в лесах, в деревянных домах, построенных на деревьях, а также в больших подземных залах. Появились ли они в Эрроне до или после прихода людей - вопрос спорный. Они разводили свиней и добывали болотное железо, были известны как травники, ремесленники (кузнецы и зодчие) и (согласно легендам) чародеи. Постепенно гномы переселились в города людей, где образовали замкнутые общины, работая в основном как ремесленники и лекари. Сейчас гномов в лесах очень мало. Самые большие общины гномов находятся в городах Нарвории, наиболее космополитичном из королевств. Соединение людских технологий выплавки металла и гномьих навыков и секретов, передаваемых из поколения в поколение, а также трудолюбия позволяет делать очень качественные изделия. Коренастое телосложение делает из них отличных лучников, хотя они не очень метки от природы, но очень выносливы, поэтому в больших сражениях, где меткость не особенно нужна, их стрелки могут буквально засыпать вражеский строй стрелами. Кроме того, на пересеченной местности их маленький рост позволяет хорошо прятаться и пробираться сквозь заросли и между скалами. Однако в открытом бою на равнине гномы скорее всего будут растоптаны конницей, да и в обычном рукопашном бою маленький рост - большой недостаток, поэтому больше всего от них проку при обороне крепостей или в качестве вспомогательных отрядов. В отличие от эльфов, с людьми гномы скрещиваются плохо - дети появляются редко, а если рождаются, часто имеют болезни или уродства, поэтому браки между расами не поощряют ни те, ни другие - священники Тарры не освящают их, и юридически они не действительны. Полугномы - изгои в любом обществе, их крайне мало. Также по законам всех королевств Эрроны гнома нельзя произвести в рыцари. Впрочем, все это не мешает гномам пользоваться уважением, а гномьим женщинам - принимать роды у человеческих, в чем они достигают большого искусства. Также гномы нередко занимаются ростовщичеством под большие проценты, за что порицаемы церковью. У них есть собственная религия, но они стараются не посвящать людей в свои обряды, да и в целом гномы не слишком религиозны, поэтому часто подозреваются в колдовстве. За Восточным морем находится другая земля, Саланта. Про нее ходит много небылиц, но чаще всего рассказывают либо о Ночном Народе, чьи тела черны как ночь, либо о стране шоку - низкорослых человекоподобных существ с рожками на голове, либо о Королевстве Красной Луны. Торговля с теми и с другими в основном ведется через острова, поскольку пересекать океан на имеющихся в распоряжении купцов кораблях слишком рискованно.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Сильно. И стильно, по-орочьи. Твоя тема, амиго.
|
|
"Пьют," - понял Мухин, и это ему не понравилось. Значит, помощи от них ждать нечего. Это не красноармейцы, не добровольцы, скорей уж бандиты. И еще, похоже, кого-то своего ухлопали. И спрятали. И хорошо, если не съели! Вон и в котле чегой-то варится... булькает... фу, как представишь руки, ноги, пальцы в котле - так передергивает прямо. Но вроде не должны бы - раз готовы еду на оружие менять, значит, не дошли ещё до такой крайности. Хотя кто знает, что у них та крайность. В Корее вон, где "Варяг" в 1904 году потопили, говорят, люди собак едят. А эти, китаёзы, значит, может, ещё больше дикие. Говорят, змей всяких, тараканов, гадость всякую ползучую - и ту лопают. Может, и человечинка для них так - чепуха. Нехристи же, известное дело, на всякое способны. Кто их знает. К тому же бандиты. А еще опиумщики, пьянь и прочие нехорошие люди. "Еще и усмехаются, суки, что я у них кур торгую. А может, зря я им гранаты-то отдаю?" - подумал он. Но тут же решил, что гранаты - дело наживное, а вот без еды их маленький отряд скоро начнет роптать и разбегаться. Наши-то хоть в бога веруют, а змей с червяками заради революции жрать не будут, хоть их сам Владимир Ильич попросит - не жди. Тут явился ихний малец с банками. У Мухина при виде их красивых жестяных боков тут же выделилась слюна, пришлось изобразить, что он сам насмешливо ухмыляется, чтобы незаметно сглотнуть. Никогда нельзя врагу показывать, что ты голоден, даже если и вправду голоден. Так-то! Мухин ничего не понял из слов, но из жестов, в общем, все было понятно. - Эээ! Эээ! - остановил его матрос так, не то чтоб угрожающе, но предостерегающе. - Ложь сюда! - показал на землю. - Ща, гляну, че принесли, - сказал он, приседая и беря одну банку, не выпуская гранату. Китайцы, конечно, слов не понимали, но как еще им было сказать? По голосу пусть догадаются. "Вот бисова нация!" - сказал бы Демид Петрович.
-
Беседа Мухина с китайцами - это, конечно, чудо. Мастерски выходит языковой и культурный барьер)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Помимо традиционно чудесных, очень кинематографичных и реальных постов хотела бы отметить, что созданная система боевки хороша: заставляет думать и анализировать каждый раз, а не бездумно закидывать врага кубами. И это чудесно!
-
заставляет думать и анализировать каждый раз, а не бездумно закидывать врага кубами.
|
Анчар бежал изо всех сил и мысль у него была всего одна - где лучше бежать? Впереди Геры, чтобы тащить её за собой, ведь в котах ей бежать, наверное, трудно, или позади, потому что оттуда может прилететь пуля? Пробежав первые сколько-то метров впереди, он решился, сказал: "Давай вперед!" и побежал сзади. Это была полная бессмыслица - Анчар просто не знал, что трёхлинейная пуля на таком смешном расстоянии пробивала без малого три фута сплошной древесины и легко прошила бы оба их тела. Но как бы там ни было, скоро он понял, что стрелять в них не станут. Все перешли на шаг. Горечь от того, что план сорвался, что погибли или попали в плен товарищи, не шла ни в какое сравнение с радостью от того, что уцелели. Анчар вдруг подумал, что может быть никакая великая цель ему не нужна, а нужно вот это чувство, которое было непреходяще свежим и никогда не надоедающим - чувство, что ты жив, а очень возможно, мог бы быть сейчас мёртв или обречён. "Тебе-то не нужна. Тебе вот да: через границу динамит - и чтоб обыск в вагоне, да пострелять с саней по городовым под кокаином как раз, да побегать от казаков по дворам. И вот теперь еще чтоб у этой женщины из-за тебя голос хриплым стал," - ответил Сверхчерехов сверху. - "Ты вообще очень примитивное существо. А мне цель нужна!" Сверхчерехов был прав, как всегда. Это иногда бывало неприятно, но всегда очень удобно - делай-то что хочешь, но знаешь ведь, что правильно. Но иногда он молчал - и Алексей ненавидел его в такие моменты гораздо больше, чем когда он говорил что-то неприятное, но верное. - Ты как? - спросил он Геру, выпуская её руку. - Ну и дали мы стрекача! Смотри-ка! Что это? Анчару стало любопытно, кого это могли поймать казанцы, так озабоченные спасением своей жизни. Он подошел поближе. Зрелище, конечно, было неприятное, но он за сегодня видел достаточно неприятного, чтобы притерпеться. Так-то если посмотреть железнодорожники правы. Солдат - не солдат... Сегодня он не солдат, а завтра ему дали винтовку и сказали - стреляй-ка. И что он, откажется? Кто знает. А могли его заставить? Могли. Всех могли. Но вот казанцев не заставили. Мог уйти, мог отказаться. Но кое-с-чем Анчар был не согласен, и не потому что испытывал жалость к пойманному. Нет, тут было другое. - Погоди-ка! - вклинился он между железнодорожниками. - Подожди говорю! Успеешь! Никуда он не денется. Эй, слышишь меня? Слышишь? - встряхнул он дрезинщика. - Ты на вокзале самом давно был? А? На вокзале, говорю самом давно был? Что там делается, а ну рассказывай! Мысль у Анчара была одна - если все равно вокзал придется штурмовать, то человек, который был внутри, и знает, как там, что и где у солдат, может пригодиться. Вокзал все равно надо брать. И лучше не вслепую.
-
Однако рационально. И уже в который раз интересно наблюдать за комментариями Сверхчерехова.
|
Мсье Де Ля Ампейль постоял, прижав набухающий кровью кусок ткани к своей ране, взял свой камзол и шляпу, да и пошел к берегу. Там он нашел лодочника, который спросил его об исходе дуэли, и узнав, что дуэль еще не окончена (о чем сообщал и звон стали из-за кустов), изрядно удивился, почему же в этом случае шевалье покидает остров. Впрочем, удивления своего он словами не выразил, за что был вознагражден звонкой монетой. После чего он отвез мсье Де Ля Ампейля и вернулся назад. У мсье Де Ля Ампейля были свои причины поступить так, как он поступил, и не мне, живущему в другом веке с другими обычаями, осуждать его за то, что он предпочел сдачу почти что верной смерти - пусть о поступке шевалье из шампани судят его современники. Однако трудно отрицать, что мсье Де Ля Ампейль из-за своего ухода пропустил много интересного. Одолев своего противника, мсье Де Ла Манш, окрыленный первым успехом, ринулся на помощь Де Ферма, который, в целом находился в не столь угрожающем положении, как мсье Валери. Предложив противнику сдаться, но не получив ни слова в ответ, а лишь решительный взгляд крепко сложенного бретонца, юный Алонсо, более не раздумывая, бросился в атаку. Однако Де Ферма воспринял это не как знак усилить натиск, а скорее как возможность передохнуть, чем и воспользовался. Ла Манш обрушил на Дорсана град ударов, уколов и обманных движений, но тот стоял, как скала, и не дрогнул перед лицом такого бешеного наступления, а его рапира со звоном отбивала все выпады. Лишь когда де Ферма, отдышавшись, двинулся вперед, бретонец несколько отступил, но к тому моменту порыв Ла Манша иссяк. Дорсан все еще оставался в тяжелом положении, но был жив и пока даже не ранен, что говорило как о его талантах фехтовальщика, так и о плохой скоординированности действий его противников. По иному разворачивались две другие схватки. Бриенн, видя, как Де Ля Ампейль покинул ряды его партии, видимо понял, что ему нужен решительный успех, ведь если Дорсан, будучи невредим, мог надеяться на успех в бою против двух противников, ему с его раной на такое рассчитывать не приходилось. Бриенн двинулся на врага, покрепче сжимая шпагу и покручивая в руке кинжалом. Его атака была бесхитростной, и если бы у Валери было побольше сил, он не только отразил бы её, но и заколол своего противника без особых усилий. Однако саксонец устал, да и раненая нога его все же подвела, подогнувшись в самый неудачный момент. Ему удалось кинжалом отразить лезвие шпаги де Бриенна, но дага шампанца, уперевшись в клинок противника гардой, все же достала Валери в грудь, в правую половину, под ключицей. Укол был несильный, сталь даже не достала до легкого, но саксонец и так был ранен в щеку и в ногу, и на ответный удар сил у него не хватило. Он лишь смог даже не отпрыгнуть, а отшатнуться назад со стоном. Бриенн, который сам не вполне твердо стоял на ногах, запоздало махнул шпагой ему вслед, но рассек только воздух. И все же теперь его преимущество стало еще более явным - он продолжал наступать. Тонкедек снова напал на противника, на этот раз не столько тесня его, сколько пытаясь перефехтовать. Но это оказалось непросто - Де Буле поначалу только защищался, берег силы, но зато и не раскрывался. Наконец, шпаги их ударились друг об друга, и Тонкедек, сильной частью клинка поймал шпагу врага и, переведя свою в положение для укола, скользнул ею по оружию противника. И не попал. Его шпага пронзила воздух, он буквально провалился навстречу де Буле. Если бы Де Буле был полон сил, ему было бы достаточно только выставить кинжал, и незадачливый бретонец напоролся бы на него сам. Но этого не случилось - левая рука де Буле так ныла, а сам он был настолько не готов к такому нелепому промаху оппонента, что противники только сошлись грудью. Тонкедек нашелся первым и всадил дагу под ребра своего врага, а потом торопливо отпрянув, пронзил его шпагой в грудь. Де Буле лишь резко, без вскрика, вздохнул, сделал шаг в сторону и упал на траву. Он был мёртв. ВАЖНО! Тонкедек сейчас без противника. Он может выбрать 1 из трех оставшихся - может драться вдвоем с Бриенном против Валери, или "расцепить" дерущихся троих и взять на себя либо Ферма, либо Ла Манша. Бои 2 на 2 в правилах не описаны, поэтому происходят как два боя 1 на 1. Если Тонкедек сейчас решит напасть на Ферма, то это будет новый поединок, и преимущества по инициативе Ферма лишится. Соответственно, рекомендую всем подождать ход Тонкедека, а потом уже постить. Исключение: Бриенн явно будет в любом случае сражаться с Валери, так что он может постить, а вот Валери лучше подождать. Олсо, Тонкедек может потратить ход на отдышаться - в этом случае с него обычная заявка со стеком, в котором только отдых, и бросок.Статус и разбор
1. Пьер де Бриенн - Анри Генрих Валери Статус: - Де Бриенн - запас сил 0/6 (3 - 1 за переброс - 2 за атаки), -10 к броску, преимущество по инициативе. - Валери - запас сил -1/4 (0 - 1 за рану), -20 к броску.
Механика:
Бриенн - провал на высокой ставке с 1 перебросом. +2 пункта за провал противника. 1. Атака 2. Атака. 3. Инициатива. 4. Инициатива. 5. Инициатива. 6. Инициатива.
Валери - провал на высокой ставке. 1.Защита 2.Защита 3.Контратака 4.Защита 5.Отдых 6.Отдых
Что было: Бриенн провалил первый бросок, потратил 1 запас сил на переброс, провалил и переброс тоже. Теперь у него осталось 2 запаса сил. Валери тоже провалил бросок. У него сил нет вовсе, поэтому он не получает пункты за провал противника. Бриенн получает +2 пункта. 2 оставшихся запасов сил хватает ровно на 2 атаки. Одну из них Валери отбивает защитой, вторая наносит 1 рану. Также Бриенн получает преимущество по инициативе. Взял бы финт и прокинул низкую ставку - уже победил бы.
2. Танги де Тонкедек - Кристиан де Буле Статус: - Тонкедек - запас сил 1/8. - Де Буле - мертв.
Механика:
Тонкедек - провал на высокой ставке . +2 пункта за провал противника. 1. Атака 2. Финт 3. Атака 4. Атака 5. Отдых 6. Отдых
Де Буле - провал на высокой ставке с 2 перебросами. Запас сил - 0, поэтому пункты за провал противника не получает. 1. Защита 2. Защита 3. Защита 4. Защита 5. Инициатива 6. Инициатива
Что было: Оба проваливают бросок. На этот момент у Тонкедека есть запас сил, а у Де Буле - нет, поэтому один получает пункты за провал противника, а другой нет. Финт Тонкедека полностью снял защиту, поэтому две атаки нанесли 4 урона - смерть. Если у Де Буле остался хоть 1 запас сил, то его бы хватило, чтобы за провал противника получить еще 2 защиты и отбиться. Тут налицо чреда обоюдных ошибок - Тонкедеку, имея преимущество в инициативе, надо было давить через нее, а не вкидывать все в атаки, лишаясь перебросов. Просто ему повезло, что противник выбрал высокую ставку.
3. Антуан Дорсан - Луи де Ферма и Алонсо де Ла Манш Статус: - Дорсан - запас сил 3/8 (не тратил). - Де Ферма - запас сил 5/8 (4 + 1 за отдых), преимущество по инициативе. - Де Ла Манш - запас сил 0/8.
Механика:
Дорсан - успех на высокой ставке. Здоровый парень и контроль оружия активны. 1. Защита от Ферма 2. Защита от Ферма 3. Защита от Алонсо 4. Защита от Алонсо 5. Контр-Атака Алонсо 6. Контр-Атака Алонсо
Ферма - успех на высокой ставке. 1. Защита 2. Защита 3. Отдых 4. Инициатива 5. Инициатива 6. Инициатива
Ла Манш - успех на высокой ставке с 3 перебросами. 1. Финт. 2. Финт. 3. Атака. 4. Атака. 5. Инициатива. 6. Инициатива.
Что было: Ферма отдохнул на 1 пункт и выиграл инициативу. Поскольку он не атаковал, защитами, направленными против него, Дорсан отбивает атаки Ла Манша. Ему хватает ровно 4 на 2 финта и 2 атаки. Примечание: Инициатива в тройном поединке считается раздельно. Но с помощью инициативы можно подрезать только 1 пункт, даже если по ней давят оба. Это напрямую следует из описания правил - съедается первый пункт из списка, но список никуда не сдвигается. Таким образом пункт не получается, но и место его другой пункт не занимает.
4. Де Ля Ампейль Статус: Де Ля Ампейль покидает место дуэли, не дожидаясь развязки.
|
Пан Болеслав не стал спорить с десятником - чего спорить с человеком, если он прав? Времена неспокойные. Были бы спокойные - одного Рвача с собой взял бы да хлопца-оруженосца - и хорош. А вот нет ведь!
Имения Кульчицкого, конечно, впечатляли. Да, запустение. Да, бурьян на полях кое-где растет. А кое-где видно, что начали пахать да и бросили ни с того ни с сего. А уж изгороди-то, изгороди - ни одной прямой, все косые, как у татарина детки. Но пан Болеслав, по злобе земной порадовавшись, что не все тут так хорошо, тут же поправил себя. Земля - не девка, там один раз вспашешь - и все, как говорится, не поправишь. А тут-то все еще можно в такой вид привести! В такое богатство обратить! Эх. Подомнет тут всех под себя Кульчицкий рано или поздно, поляк проклятый, в дышло ему кочергу. А впрочем, в наш век все быстро может поменяться... Но если были у пана Болеслава сомнения по поводу перспектив пана Кульчицкого, то при виде того, как быстро и с каким старанием строился его замок, они растворились, словно дымок от костра в чистом осеннем небе. Именно так - осеннем.
"Отчего ж у меня замка-то нет?" - спохватился пан Болеслав. - "Воевал всю жизнь, бился, отстаивал, наживал, а как тяжелая година пришла - на сорок бойцов только и хватило. С ножиками вместо мечей. Эх!" Загрустил тут пан Болеслав.
Чувствовал он себя не слишком уютно, входя в богатый замок и видя хозяина в красивом наряде, сравнивая его со своими боевыми доспехами. Если бы Юхновичи так нарядились или другие даже паны познатнее, пан Вилковский бы хмыкнул только. А тут нет. - Как говорится, извини, хозяин, что я вроде и в гости, а вроде и в броне, а не в нарядном платье, как к врагу пришел. На дорогах нынче опасно, только и всего, - ответил он и сразу подумал: "Кой черт я еще войти не успел, а уже извиняюсь!? Совсем голову потерял, дурень старый." - Но это мы сейчас поправим! - сказал он и приказал оруженосцу снять с него доспехи, а остался в дублете - может, и не праздничном, и несколько даже от частого употребления потертом (все равно ж не видно под латной сбруей!), но вполне приличествующем случаю. Однако в таких палатах и правда немудрено было и потерять голову, тем более, что пан Кульчицкий уж больно резво за гостя взялся. Так резво взялся, и так нехорошо на душе от всего увиденного стало у пана Болеслава, что он грешным делом вдруг подумал: "А что? Может, и правда, взять девку погорячее да оттарабанить её как бывало в молодые-то годы? А вдруг полегчает? Это ж я не в срамной дом к Лидке, а так, в гости зашел. Никто и не узнает, ха-ха! А ежели узнает - ну что такого? Ну, выпил слегка, ну погулял, чего уж там... Может, мне вообще помирать скоро, а?! Вот и погулял бы напоследок. А?" Но пан Болеслав был уж больно крепкий пень, чтобы поддаться такой слабости. И наказав себе для рассеивания душевных сомнений в ближайший же день заняться тем же самым с супругой, с которой давненько уже ничего подобного не делал (как-то все не к месту было, заботы, заботы, да и пани Вилковская, скажем так, что-то давно не одаривала его теплотой своей улыбки), принял важный, немного даже грозный из-за насупленных бровей вид и ответил: - За гостеприимство спасибо, но в ласке девичьей не нуждаюсь. Вот если есть настоечка добрая или еще чего, то и отведали бы за встречу! А после и сразу к делу! - и, со значением подняв палец, прогладил им усы.
Ну, к делу так к делу. - Я, пан, привык говорить прямо. Получил от тебя письмо, и вот как его понял. Действий против меня предпринимать не хочешь - и славно, весьма этим доволен! Поддержку оказать затрудняешься - и ладно, на нет и суда нет, сами справимся. Да и с чего бы тебе мне оказывать её поддержку эту? Вроде бы не с чего - ничего ты мне не должен. Семья к королеве вхожа - что ж, почет и уважение! Но то все такое... Ты мне вот что скажи: какое будущее ты для града Гродно считаешь для себя добрым, а какое худым? Ты человек вроде как новый, должно быть, огляделся тут уже, но я все же прибавлю кой-что от себя. Есть у нас в городе фон Корф. Но фон Корф - не столько род, не столько человек, сколько тень от того орла, что на знаменах известно где реет. Есть у нас братья Юхновичи - паны не паны, а так, конюхи безродные, которые из кожи вон лезут и на всё готовы ради власти. Есть еще пан Будикидович - пан на первый взгляд справный. Одет богато, дом полон. Это я не об том говорю, что одеваться красиво - дурно, этого мнения я не разделяю. Я и сам не чернец, хоть побрякушек и лишней пышности не люблю, не прими в обиду. Я и сам богат. Ты богат. Он богат. Все мы богаты. Но взглянем пристальней! Наше с тобой богатство известно откуда - от земли. А у пана Будикидовича земли что-то немного! Зато он кто? Князя нашего юстициарий. Судья то есть по простому. А когда у судьи грошей больно много это как по мне повод задуматься, по справедливости ли он дела решает или по другому какому разумению? К тому же, Будикидович не воин. А теперь, пан, возьмем меня. Я может, рылом не красавец, говорят, на медведя похож, и правду говорят. Но я не за то с немцем воевал, не за то сына потерял, чтобы в городе у нас разброд и шатание были. Знатность мне не нужна, деньги у меня есть, чужестранную власть я в городе видеть не желаю. Я единственно того хочу, чтобы был порядок. И в этом стремлении есть у меня добрые союзники. Вот, к примеру, пан Константы, уж кто-кто в порядке понимает, так это он! Или к примеру, пан солтыс, тоже человек достойный, тоже о порядке печется. Есть и другие, коих называть я пока повременю. Скажу тебе, нас таких, которые за порядок - много. А вот ты скажи, в чем твой интерес во всей этой истории с княжескими выборами? С кем тебе хорошо будет стремя в стремя дальше ехать? Что тебе, к примеру, в делах будущего князя хотелось бы видеть? Пан Болеслав испытующе посмотрел на пана Кульчицкого, в тайне довольный тем, как он ловко изругал конкурентов и как без прикрас, но выгодно и без раскрытия ненужных в таком важном разговоре деталей, рассказал про себя и свои позиции. "Вишь ты! - подумал он. - Никогда особо политикой этой не занимался, а как приперло - недели не прошло, а научился! Так глядишь и черные думы уйдут!"
-
Ух как пан по тем панам проехался! Талантище человек!
|
Сначала Ник слушал Валентайна с большим интересом, а потом посмотрел на него, как на юродивого. - Сержант, проснись уже, - сказал он с некоторой печалью в голосе. - В этом лесу - те самые крауты, которых нас УЖЕ отправили штурмовать. И у них, судя по всему, там снайпер и корректировщик. Всё там у них есть, и маскхалаты, и самозарядные винтовки не хуже наших, и панцерфаусты и ебаные снайперы тоже, если Джармуш не врёт. А чего, спрашивается, этому гробо-деду врать? Минное поле еще суки, поставили. Артбатальоны выводить - это не наше дело. Этим займутся, если мы ничего не сможем и отступим с криками "спасите-помогите-убивают-посреди-улицы!" Но мы такого безобразия не допустим. Нам бы их как-нибудь обамнуть, но так, чтоб себе хуже не сделать, понимаешь? А у меня, сука, как нарочно голова не варит. Ладно, хватит рыдать. Давай думать. Бейкер раскинул карту и еще раз оглядел холмы. - Так, ну вариант я вижу такой. Танки они наши услышали как пить дать, но еще не увидели. Но примерно количество прикинули. Идея такая. Всю пехоту снимаем, кроме каких-нибудь самых бесполезных доходяг. Оставляем два танка - Лестера и Ортиса. Остальные два, истребитель, БТР, все грузовики все это демонстративно прет, особо не скрываясь и разворачивается за спиной у Хиллса. Вроде как уууууу, трепещите, крауты, прет на вас броня несметная. А пехота тихонько топает между холмами по лощинам в это время, заходит им с их левого фланга и ждет команды. Тут я попробую договориться, раз снарядов нам не дают, может, хоть дым выставят? Может, как раз, освобожденные от оков рабства чернокожие американцы, осознавая всю нависшую над их черными жопами опасность преследования нацистами по расовому признаку, и расщедрятся. Идея такая - поставить дым на их правом фланге. Да. Не на левом, где у нас пехота, а на правом. Представь, танки дают залп, по высоте, по площади. Треск, крохот, крики "О, найн!" Никого не задело, но крауты понимают серьезность намерений и уже перетаскивают пулеметы, чтобы отражать атаку. И тут - хлобысь! хлобысь! Дым справа. Их сержант сразу к их капитану подбегает, кричит: "Мой фюрер! Нас предали!" Или типа как мой сержант вчера такой, когда "Пума" по полю обходить особняк стала: лейтенант, говорит, глянь на фланг, говорит, какие же мы (ник многозначительно выделил это "мы") идиоты, говорит, раскомандовался, мол, вызывай минометы, блядь, а я к ней сейчас подкрадусь и жахну так жахну, одни колеса полетят. В таком вот духе. Они все такие всполошатся и ну на правый фланг оборону укреплять. Тут пехота из-за холма и ударит. Как раз сумерки уже начнутся, могут и на рывок подобраться, пока там шум-гам-трескотня. А если пехоту прижмут - ну тогда Ортис с Лестером на бугор по-кавалерийски выскочат и пулеметы хоть подавят, чтобы пехоте отступить можно было. А если наоборот, все хорошо пойдет - то и Хиллс в атаку по фронту поднимется. Ну и тут они понимают, что ловить нечего против таких геройских и хитрых парней, и сматывают удочки. Ник поморщился. - Ну или не дадут нам дым от артиллерии. Тогда либо танк один с БТРом надо на другой фланг послать, чисто пошуметь, как та "Пума" вчерашняя. Либо просто одинокого героя, ну знаешь, в каждой роте такой есть парень, который из дыма выходит, выносит открученный пулемет и двух каких-нибудь полуживых танкистов, и потом с одним сраным пистолетом берет в оборот взвод нацистов. Вот, нам как раз такой понадобится. Такой, который подползет по-тихому и ну шашки дымовые бросать! Ник снова поморщился. - План, конечно, такой, в меру хуёвый, так скажем. Поэтому я с радостью послушаю, как сержант Валентайн, использовав своё высшее образование и выдающиеся умственные способности, сейчас предложит что-то получше. Потому как если не предложит - то будем действовать именно так.
-
План, конечно, такой, в меру хуёвый Очень в меру я бы сказал.
|
Неизвестно, что подействовало на мальчиков больше всего, но наверное то, что принцесса, обычно не такая церемонная, назвала их на "вы", да еще и с титулом. Они привыкли, что повелительный окрик на "вы" исходил обычно от родителей, и разом замерли, перестав дубасить садовника. - Подумаешь, сквайр, - ворчливо ответил Вингирд недовольный тем, что его вырвали из волшебного мира игры. - Причем тут честь рода-то?... Но сам он был не злой парнишка - если в игровом запале наподдать слуге деревяшкой ему ничего не стоило, в обычной жизни он не стал бы никого мучить просто так. Не стал и в этот раз, увидев, что действительно заигрался. Да и слова про "слугу Короля" прозвучали как-то нехорошо. - Ладно, - сказал он, опуская "оружие". - Сдаешься? - добавил по привычке, как говорил, наверное, своим сверстникам в играх. - Сдаюсь, сдаюсь, ваше высокоблагородие! - с готовностью подтвердил садовник. - Сдаюсь на вашу милость. - А ты точно не дракон? - спросил с сомнением Ригвор. - Спасителем Клянусь! - вполне серьезно ответил старик. - Это могут подтвердить все в замке, вот, и мастер стюард меня давно знает. Мы с ним в один день на службу поступили. Да и если бы был я драконом, то таким старым, что мало было бы доблести меня победить, ваши высокоблагородия. А все же не ломайте эти розы, очень вас прошу! Этот куст здесь велела посадить её величество покойная королева, я бы лучше умер, чем дал их изломать. Она была очень добра к нам. - Ладно, - согласился маленький виконт великодушно, украдкой глянув на тебя. - Раз королева, то не буду. - Я тоже не буду, - поддакнул Ригвор. Игра сама собой закончилась. Но мальчишки несильно расстроились из-за этого - всегда можно было начать новую. Тем более, старые игры теперь, в компании принцессы, были гораздо интереснее! А Уве, проболтавшая все время с другими нянями (она, разумеется, чувствовала себя среди них главной, как няня прицессы), ничего и не заметила. - Уж как я вам благодарен, ваше высочество, - сказал садовник, низко кланяясь тебе. *** Мальчишки, несмотря на всю своевольность, очень ценили твое общество. Они быстро познакомили тебя с другими детьми. Некоторые из них бывали в саду часто и подолгу, некоторые появлялись только на пару дней, так что ты их особенно и не запомнила. Чаще всего у вас в компании было семеро ребят - помимо Льва, Коня и Медвежонка, были еще братья Эдельгеры из Кинстмара, виконт Олимвер и Кинвор, с подковами на гербре, а также красивый кудрявый мальчик на полгода младше тебя, Сигтар. Он был родом из Хоркмара, довольно недалеко отсюда. У него, как и у Вингирда, на гербе был лев, но лев совсем другой - двухцветный, вставший на задние лапы, чтобы достать три красных яблока. Был еще застенчивый паренек по имени Номке, которого всегда в играх назначали оруженосцем или стражником или монахом или еще кем-нибудь неглавным. Сначала ты не могла понять, почему. Потом услышала слово "бастрад". Уве объяснила, что бастрад - это ребенок не от жены, незаконный, не имеющий права претендовать на наследство, пока его не признает отец. Номке отец признал, но жизнь его все равно была нелегкой - он часто озирался по сторонам и вздрагивал, когда рядом хрустела ветка, а однажды признался, что побаивается, что братья его убьют. Вообще мальчишки беззастенчиво дразнили друг друга при тебе. Так ты узнала, что Вингирда, несмотря на то, что он виконт, все дразнят, за то, что он из Швиссмара, края очень ленивых людей. Братьев дразнили за то, что главной у них в доме была мать, а не отец. Над Энваром смеялись, передразнивая его резкий северный выговор. И только над Сигтаром и Ригвором не очень-то можно было посмеяться - несмотря на то, что ни один из них не был наследником, они вели себя так, как будто весь мир принадлежит им, а другие графы - ну лаааадно, пусть правят своими графствами, так и быть. Только к тебе несмотря на твою открытость, они относились без тени пренебрежения. Чуть попозже ты поняла, что нравишься Ригвору. Это было трудно объяснить, но если вы о чем-то спорили, он всегда занимал твою сторону, а если играли в какой-то сюжет, где тебя надо было спасать, всегда набивался на эту роль, до хрипоты споря с другими желающими. Снова кончился цветорад, зарядили дожди, но ненадолго. Опять выглянуло солнце, опять стало тепло и под ногами зашуршали опавшие листья, которые все тот же старый садовник сметал метелкой с дорожек. Но земля под ним уже была сырой и холодной. Однажды вы что-то обсуждали, игра не клеилась, и по аллее к вам подошел мальчик постарше. У него даже уже начали пробиваться усы и волосы на подбородке. Был он весел и безмятежен и нес в руке яблоко. - Братишка! - крикнул он Энвару. - Лови! - и, прищурясь, кинул красное яблоко. Энвар поймал, заулыбался. Приятно, когда у тебя есть старший брат. - Нас отец зовет. Он подошел к вам, выше ростом чем любой из ребят, перебросил из одной руки в другую еще одно яблоко. Была и в нем какая-то насмешливость - он не кланялся виконтам и даже не здоровался с ними. Но это была не та надменность, с которой Сигтар и Ригвор смотрели на остальных детей. У тех во взгляде читалось, что за ними стоит графский род, а у этого - что он сам стоит здесь и сейчас и смотрит на других с видом: "И что ты мне сделаешь?" И другие дети, виконты и сыновья знаменитых лордов, при его появлении притихли. - Привет, - сказал он тебе. - Как тебя зовут? Энвар дернул его за рукав. - Райм, это принцесса. Его брат застыл, поняв свой промах. Он держал яблоко в руке, уже открыв рот, чтобы впиться зубами в его край. Застыл он всего на секунду, потом опустился на одно колено, прямо на сырую землю, и протянул тебе яблоко на раскрытой ладони: - Ваше высочество! - взгляд у него при этом остался таким же, с какой-то веселой искоркой, совсем не такой, как смиренные взгляды слуг. Мальчишки часто вставали перед тобой на колено, но это всегда была игра, всегда понарошку. А сейчас - кто-то первый раз сделал это по-настоящему. И ты заметила, как Ригвор смотрит на него со злостью. Свободная реакция - без броска. *** С того дня между Ригвором и Энваром пролегла черта. Не то чтобы они стали ругаться, но перестали улыбаться друг другу. Это получалось как-то само собой, и вроде бы ссориться им было не из-за чего - ведь это не к нему, а к его брату ревновал тебя Ригвор. Но так уж было заведено - отношение к кому-то одному всегда переносилось на весь его род. А однажды произошло вот что. В тот день вы затеяли новую игру. Братьям Эдельгерам кто-то прочитал книгу о сире Кирворе и принцессе Беренгильде, и они с охотой пересказали её вам, тем более, что все вы о ней что-то да слышали. И вы решили разыграть сцену, где сир Кирвор повергает своего врага, коварного Черного Сенешаля, берет в плен и приводит его к королю Варгеру, сенешаль молит о прощении, и король его отпускает (как учила вас сказка - очень напрасно). Роли распределились так. Ты, конечно, была принцессой, Ригвор - королем. Сигтар, которому не терпелось посражаться, и которому Ригвор по дружбе уступил героическую роль - сиром Кирвором. Вингирда с вами не было. Бартья выступали знатоками истории и следили, чтобы все прошло как надо. Нужно было решить, кто станет Черным Сенешалем. - Давайте Номке будет, - предложил Энвар, который с утра был в плохом настроении. - А я посмотрю. - Давай ты будешь! - возразил Ригвор. - У тебя и волосы черные! - Я не хочу, - нахмурился Энвар. - Я тоже не хочу! - возразил Номке, который был послабее других мальчиков, и побаивался, что Сигтар отдубасит его мечом как следует. Завязался спор, и все решили спросить об этом братьев. Братьям аргумент о цвете волос показался убедительным. - К тому же мы все южане, а черный Сенешаль был с севера! - заявил один из них. Энвар нехотя согласился. Бились они долго, сложно было сказать, у кого преимущество. - Сдавайся! - наконец выпалил запыхавшийся Сигтар. - Да чего мне сдаваться, я же сильнее! - запротестовал Энвар. - Я и попал по тебе больше! - Нет-нет, в сказке Сенешаль сдался! - заявили в один голос братья. Энвару и тут пришлось подчиниться. Ему связали руки за спиной поясом Номке, которого сделали тюремщиком, и привели к вам, а Сигтар, разозленный его упорством, даже толкнул его так, что тот упал на колени перед королем и принцессой. Ты держала Ригвора под руку. - Ну, что ты скажешь в своё оправдание? - навис над ним Ригвор, важно держа ладонь на рукояти своего деревянного меча. Энвар молчал, опустив голову. - Если ты хочешь, чтобы тебя помиловали, ты должен умолять меня об этом! - заявил король. Энвар молчал. - Не заставляй короля ждать! - пихнул его в спину Сигтар. - Проси прощения! Его величество милостив. Энвар поднял на "короля" голову, и ты увидела его злой взгляд и сжатые губы. У него на лице проступило то, что дети, почувствовав тогда в Раймвере, замолчали - хорошо спрятанная за улыбкой глухая ярость северного волка. Звериный оскал, с которым врагу перегрызают глотку без всяких деревянных мечей и прочих церемоний. - Не стану, - гордо и спокойно ответил Энвар, глядя Ригвору прямо в лицо. Тот тоже не отвел взгляда. - Но в сказке... - начал один из братьев. - Все равно не стану! - перебил его Энвар. - Все равно, как там было! Я не стану его умолять. - Очень хорошо! - язвительно ответил Ригвор. - Номке, иди сюда. Я приговариваю его к смерти. Возьми меч и отруби ему голову. - А можно? - усомнился Номке. - Нужно! Это приказ! - отрезал Ригвор. Сами не зная почему, все вдруг напряглись. Мальчишки часто изображали, как умирают в бою - ничего особенного в этом не было, ведь многие герои погибли, сражаясь. Такова была жизнь рыцарей: сражайся, сдавайся или умирай. Но совсем другое дело - обречь кого-то на смерть своим приказом. Такого в ваших играх еще не было. Выбор - Не делай ничего. Король решил так, как решил. Это их дело. - Мальчики опять перебарщивают. Скажи им об этом прямо. (Низкая ставка 40+). - Придумай, как разрешить назревающую ссору, не покидая волшебного мира игры. (Высокая ставка 60+).
Осталось 2 переброса.
-
+ В этой игре можно плюсовать кажды ход Мастера.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
какой накал! Чистый сердцем побеждает!
-
За отчаянную решимость и чистоту сердца :)
-
-
-
Филипп - красивый человек. И главное, все "доброе и светлое" в нем не поверхностная такая "хорошесть" от балды, а выношенная, выстраданная, пережитая. Хорошо!
-
Шикарный пост! И ты отлично поймал атмосферу этой битвы)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Сначала надо убить вражеских мужчин, а потом уже, если тебе так нравится, стегать кожаными плетками их женщин, а не наоборот. А то мужчины придут тебя убивать. )))
|
-
Правильный выбор! И рассуждения правильные.
|
Вершвард - означает большой замок. Рассказывают, что однажды граф Валерау привез свою молодую жену в столицу. Когда они подъехали к замку, уже стемнело и на землю опустился туман. Графиня выглянула из окна возка и, увидев проступающие в тумане очертания башен, разочарованно заметила: - Ты рассказывал, что он огромный, а он вдвое меньше, чем наш! В ответ граф проворчал сквозь зубы: - Дура, это всего лишь его барбакан!Замок Вершвард построил король Конвар, и он действительно исполинского размера. Его возведение на месте старого королевского замка было начато еще при Ангерне I, отце Конвара, и заняло восемнадцать лет, не считая простоев, и даже после этого к замку еще пристраивались некоторые укрепления. Замок возвышается на холме на берегу реки Хорк: таким образом река прикрывает замок с запада, а его положение позволяет контролировать все судоходство. Учитывая, что в шести милях выше по течению находится Данварт, самый крупный и богатый город в Таннвере - дело того стоит. При этом пить воду из Хорка (да и купаться) напротив замка не надо - пятидесятитысячный город (да и сам замок) сбрасывает в реку всякое. Но это и не нужно - в Вершварде есть несколько колодцев, в том числе артезианский в подвале донжона, а искупаться можно в бане или прудах к востоку. Укрепления замкаЗамок практически неприступен - сложно представить себе армию, которая решится штурмовать Вершвард, если внутри будет хотя бы 300 воинов, а под осадой он не был ни разу (в отличие от старого столичного замка, который за историю Таннвера осаждали много раз и несколько раз пытались взять штурмом). У Вершварда пять оборонительных линий, не считая донжона. Первая линия - три барбакана (6, 8, 10), каждый из которых - маленькая крепость. Они прикрывают Большие ворота на севере (7), Малые ворота на юге (11) и паром через Хорк (9). Из последнего, речного барбакана также простреливается сам Хорк - чтобы корабли не могли беспрепятственно пройти вдоль правого берега. Высота стен барбаканов - семь метров, а их круглых башен - двенадцать. Северный барбакан самый важный - он снабжен еще и защитной стеной, прикрывающей подход к мосту. Построена она так, чтобы враги, даже взяв барбакан, были вынуждены идти к воротам правым плечом к замковым стенам, что затруднит им использование щитов для защиты от стрел. Вторая линия - внешние стены, опоясанные рвом, наполняемым самой рекой Хорк. Ширина рва - десять метров, глубина - пять, а в края вбиты деревянные колья. Берег реки усилен каменной кладкой, чтобы стены не подмыла река и они не обрушились в Хорк, такой же кладкой облицован холм, чтобы по склону было трудно взобраться, а также чтобы затруднить рытье подкопа или хода. Внешние стены высотой от двенадцати до пятнадцати метров, малые башни - восемнадцать, а большие - двадцать пять. Северные и Речные ворота защищены мощными сдвоенными надвратными башнями. Южные малые ворота выполнены в обычной башне, но они представляют из себя небольшую дверь, которую легко защищать. Все ворота снабжены двойными решетками (северные - тройными), а северные и южные еще и подъемными мостами, в поднятом состоянии дающими дополнительную защиту. В надвратных башнях оборудованы люки в полу, через которые можно обстреливать штурмующих и поджигать тараны. Главные ворота - большие, в них могут разъехаться две повозки (от них к Данварту ведет прямая дорога), поэтому они защищены лучше всего. Третья линия обороны - находящиеся внутри внешних стен более высокие внутренние. Проход в них - на южной стороне, и на случай, если северные или речные ворота будут внезапно взяты, во внутреннем дворе есть еще одна поперечная стена, отделяющая Нижний двор от Речного, со своими воротами (12), защищенными небольшими вспомогательными башнями. Высота внутренних стен - двадцать пять метров, они образуют четырехугольную цитадель, на каждом углу которой - огромная угловая башня высотой тридцать пять метров. Ворота в верхний двор (13) также защищены надвратной башней с двойной решеткой. Башни цитадели так высоки, что из них простреливается не только внутренний двор, но и местность за пределами внешних стен, а катапульты, стоящие в угловых башнях, добивают до противоположного берега Хорка. Внутренний двор, как и внешний, разделен вспомогательной стеной - на случай, если внезапно будут взяты южные ворота и главные внутренние. Ворота в этой стене (14) также небольшие и защищены двумя полукруглыми башнями. Сделаны они так, чтобы не закрывать обстрел прорывающегося врага с окружающих стен цитадели и донжона. Наконец, донжон (5) - гигантская постройка высотой 54 метра (от уровня земли) с четырьмя угловыми башнями. Вход в донжон расположен на северной стороне, чтобы нападающим, прорвавшимся в цитадель, нужно было еще под обстрелом обогнуть его. Вход расположен на высоте второго этажа, к нему ведет легко разрушаемая деревянная лестница. Таким образом, чтобы только добраться до входа в донжон, врагу придется преодолеть от четырех до пяти рубежей обороны, а взять сам донжон, если только его будет защищать хотя бы несколько десятков бойцов, весьма сложно. Все башни замка - круглые, снабженные съемными деревянными галереями для обстрела противника, подошедшего вплотную к стенам. В мирное время галереи обычно сняты, чтобы они не гнили под дождем и снегом. ДворВнутренний двор замка разделен стенами на Речной (15), Нижний (16), Верхний (17) и Праздничный (18) дворы. Речной двор - место для торговли. Сюда выгружают товары корабли с пристани, сюда въезжают повозки из Данварта, здесь живут чиновники, взимающие с купцов пошлины. Здесь же находятся склады, где хранятся товары и материалы для починки укреплений и отвечающие за них мастера, а также небольшая слобода мастеровых и работников. Здесь же находится замковый рынок. Также на Речном дворе находится скотный двор замка, где держат коров, свиней и домашнюю птицу - подальше от жилищ гостей, чтобы запахами не раздражать их. Еще на Речном дворе стоит Большая Виселица, где могут быть сразу повешены до двадцати человек - в назидание всем, кто заходит в замок. За городскими стенами у Речных ворот на берегу Хорка стоит огромная водяная замковая мельница. В самом замке на некоторых малых башнях есть также ветряные мельницы поменьше. Кроме того, на речном дворе разбивают лагерь рыцари-ленники, когда король собирает их для похода. Нижний двор еще называют Военным двором - здесь находятся конюшни и казармы и живут королевские солдаты. Большие каменные казармы вмещают до тысячи человек. Также тут можно найти все для обеспечения этой оравы - большую казарменную кухню, где в огромных котлах варят солдатскую похлебку, кузницу, где чинят доспехи, арсенал, баню и позорный столб для наказаний. Огромные конюшни вмещают до шестисот лошадей. На другом конце двора напротив конюшен находится псарня, зверинец и соколиный двор, где всем заправляет главный королевский ловчий. Рядом с казармами (а также в башнях) находятся склады, в основном различных военных припасов: от подков и сбруи до стрел и тетивы для луков, от обручей для бочек до колес для телег, а также разное имущество на случай осады - смола, деготь, масло (помимо тех, которые хранятся в башнях), котлы, камни для метательных машин, и конечно, огромные запасы фуража. Верхний двор - уже место поприличнее. Здесь находится большая замковая церковь, жилища дворни и королевских гонцов, а также кухня. Здесь же расположены склады продовольствия - огромные амбары с зерном и мукой, склады бочек с вином, пивом, медом, свертмарским сыром, вяленым мясом, рыбой, а также небольшая бойня для скота, приводимого с Речного Двора. Также тут хранятся запасы дров и факелов. Праздничный двор - самый маленький из всех. В обычные дни он пустует. Здесь строят разборный помост для больших пиров на свежем воздухе. Здесь же находится ристалище, где проводятся поединки и небольшие замковые турниры, за которыми зрители наблюдают со стен цитадели. Для больших королевских турниров строят ристалище в поле перед замком. Еще одно важное место внутреннего двора - плаха, где казнят высокорожденных преступников. Если виселицы на Речном дворе из донжона не видны, то плаха располагается как раз напротив окон королевских покоев, чтобы король мог наблюдать казнь важного человека, не отрываясь от государственных дел. Еще в праздничном дворе находится небольшой сад, где гуляют обитатели донжона. ДонжонДонжон - сердце не только Вершварда, но и всего королевства Таннвер. Нити власти сходятся здесь. Само строение состоит из четырех больших круглых угловых башен по сорок метров в диаметре и центральных залов. В каждой башне - пять этажей, считая цокольный, а также подвал. Этажи - высокие, по десять пятнадцать метров. Залы опоясаны сводчатыми галереями, по которым можно перемещаться между ними. Сам по себе донжон размером больше, чем баронский замок средней руки. Донжон Вершварда построен вокруг донжона старого замка, который как бы вмурован в него и служит чем-то вроде огромной центральной колонны, на которую опирается конструкция центральных залов. В подвале старого донжона находится артезианская скважина, а также подъемные механизмы, с помощью которых тяжести могут подниматься на верхние этажи. Основное же перемещение между этажами осуществляется по восьми винтовым лестницам - по две у каждой башни. Также обращают на себя внимание 8 больших колонн, поддерживающих своды центральных залов - они снабжены каминами. В центре каждой из больших башен - также по одной колонне. Каждая башня имеет свое название: Королевская, Оружейная, Казначейская и Гостевая. Королевская башня расположена так не случайно: если обстреливать донжон с любой стороны, попасть в нее трудно, и даже самый ловкий верхолаз, который сможет подняться по внешней стене на востоке, не попадет сразу в покои короля. А из окон королевской башни открывается отличный вид на Хорк и земли к северу от замка - то есть, в сторону Данварта. На планах черным помещена сплошная кладка, серым - сводчатые коридоры, коричневым - деревянные коридоры и стены. В больших залах потолка нет, но в маленьких комнатах чтобы легче было их протопить сделан легкий потолок, обычно кессонного типа, иногда простой, иногда - с резьбой. 4-й этажСамый верхний этаж - наиболее светлый, окна здесь пошире, комнаты в башнях - побольше, потому что стены потоньше. На этом этаже в основном, живут и развлекаются гости и их семьи. Когда гостей мало, тут царит тишина и пустота, пылинки медленно скользят в лучах света, проходящих через высокие стрельчатые окна. Крыша недалеко, поэтому камины есть даже в тех комнатах, через которые не проходят колонны конструкции, есть камины (их так много, что на плане они даже не отмечены). Здесь же собраны разные диковинки - от золотой арфы короля Хельвора до вражеских знамен, захваченных в старых войнах, от заводной статуи в виде лани из Нарвории до черепа дракона, в битве с которым пал король Ромор III Славный. На этом этаже проходит большая часть детства принцессы. 3-й этажТретий этаж - самый важный, потому что на нем живет король. С ним же в башне живут его оруженосцы, по совместительству являющиеся телохранителями. Рядом с покоями короля находится отапливаемый тремя каминами зал Малого Королевского Совета - все важнейшие решения принимаются тут. Также на этом этаже живет Священный Наместник Тарры и Главный Королевский Судья вместе со всеми писарями, а еще - лучшие из 35 королевских рыцарей со Знаменосцем во главе, готовые прийти к нему на помощь если что или броситься выполнять его поручение. У рыцарей принято жить в нескольких общих комнатах на десять-пятнадцать человек вместе со своими оруженосцами. Для гостей жить на этом этаже - обычно знак особого доверия. 2-й этажСамый торжественный этаж. Здесь нет маленьких комнаток, только огромные залы. Трапезный - здесь каждый день едят жители 2го, 3го и 4го этажа, если, конечно, им не назначены слуги, приносящие еду в комнаты. Кроме того, в трапезном зале проводятся королевские пиры - за его столами может уместиться больше 300 человек, а если места не хватит - накроют столы в соседнем зале. Зал Собраний - это зал для проведения Большого Королевского Совета, на который съезжаются до 230 человек. В другие дни здесь проводят балы и торжества с большим числом участников. Тронный Зал - символ королевской власти. Естественно, трон есть и в трапезном зале и в зале собраний, но именно в тронном зале он самый богатый, красивый и торжественный. Здесь король выслушивает просителей, вершит суд, принимает послов. На этом этаже живут важные вельможи - Канцлер, Сенешаль и Казначей. Также, поскольку именно на уровне второго этажа (на высоте 17 метров над землей) находится вход в донжон, в Оружейной башне живет Капитан Королевской Стражи. Вход в замок защищен кордегардией с двумя стальными решетками. Три следующих этажа населены слугами. Конечно, в пять лет принцесса еще ничего не знает о них - ее туда не пускают, там темно, страшно и душно. Но поскольку она у нас активный, живой и непослушный ребенок - я решил не затягивать и выложить их сразу. Ведь скоро она там побывает просто из любопытства.1-й этажБойниц на этом этаже нет, вместо них маааааленькие окошки всоко наверху, через которые пробивается скудный свет. Тут находится самое важное место в замке - замковая кухня, где готовят и для короля, и для простого истопника, но, конечно, готовят совсем разную еду. Также тут находится трапезная, где слуги сразу и едят, маленькие, холодные и душные коморки для них же и кладовые. Более интересные комнаты - в башнях. Особое внимание надо обратить на покои для иностранных послов. Послы - это еще и шпионы, все это знают, поэтому их покои - хорошо обставлены, но расположены так, что попасть туда или выйти можно только через 2-й этаж, через покои Сенешаля (за прием гостей часто отвечает он). Сделано это чтобы послы не шатались без дела, не вынюхивали, что не надо и не осматривали замок с крыши донжона. ЦокольВ цоколе расположены бани, где моется все население замка (конечно, знать, простые рыцари и слуги - в разных залах). Разумеется, у вельмож ванны есть в их покоях, куда им приносят горячую воду и все, что нужно. Также здесь находятся прачечная, разные кладовые, в том числе Личная Королевская - где хранится только то, что предназначено лично для короля, от перьев и пергамента до вина и редких масел. На этом же этаже расположена сокровищница, но вход в нее - только по лестнице с 1-го этажа (из присутственного места) - ну, чтобы не сторожить сразу во всех местах. ПодвалСамый мрачный этаж. Стены башен здесь наиболее толстые - 7 метров и еще усилены наклонной кладкой изнутри. Тут находятся кладовые, в том числе холодные, колодцы и темницы, а также топки, в которых подогревают воду для бани этажом выше. ОтделкаВершвард был построен прежде всего как военное укрепление и оплот королевской армии. Однако благодаря усилиям покойной королевы, замок был красиво отделан и богато украшен. Здесь есть статуи, многие комнаты обшиты деревянными панелями, на стенах - обои и гобелены (некоторые были вышиты собственноручно королевой), на полах в покоях - ковры и медвежьи шкуры. Многие окна донжона застеклены, кое-где встречаются разноцветные витражи в свинцовых переплетах, шерстяные портьеры заменили занавесками из красивых тканей, а факелы в залах - масляными лампами. У каминов - кованые решетки и изящные подставки для дров. По степени роскоши Вершвард, конечно, не сравнится с эльфийскими замками Элеснора или королевским замком Ольсвера, но и приглашать сюда гостей не стыдно. Но коридоры замка - холодные и пустые: это царство сквозняков, пляшущих на стенах красных отсветов факелов и мрачных теней. СнабжениеМесто для замка выбрано не только благодаря стратегической важности. Долина Хорка очень плодородна и вокруг столичного замка разбросаны десятки деревень королевского домена, крестьяне которых регулярно собирают хороший урожай. А королевские чиновники его забирают в качестве ренты, поэтому Вершвард просто забит едой. Помимо складов с продовольствием во дворах и в донжоне, цоколь практически каждой башни является кладовой, в которой хранятся зерно и мука, а возы с сеном въезжают в замок длинными вереницами. Кроме того Хорк богат рыбой и впадает в Зеленые Озера, где тоже водится много рыбы. Здесь в огромных количествах ловятся сом, судак, красноперка и щука. Вся эта рыба охотно покупается у рыбаков прямо в свежем виде на Речном Дворе, а затем вялится и солится на замковых кухнях. К северо-востоку от замка в двух-трех днях пути находится Тансолбский лес, откуда королевские ловчие регулярно привозят дичь, особенно зимой, когда туши не испортятся по дороге, либо коптят ее на месте. Все это продовольствие складируется в замке годами и в случае осады гарнизон в тысячу человек сможет продержаться не меньше года вместе с населением замка, а если съесть лошадей - то и больше года. Ну, а подпортившиеся излишки продают в Данварт - город большой и все пойдет в дело. НаселениеВ Вершварде живет около 2000-2500 человек. Около 60 человек - король, придворные и их семьи, а также лорды или их дети, приехавшие ко двору по делам. 120 человек - королевская стража, которая находится в замке всегда. Стража охраняет покои короля, его семьи и членов малого совета, оружейный зал, темницу, сокровищницы, вход и выход в донжон, а также все ворота в замке. 70 человек - 35 рыцарей на личной службе у короля (не ленники) и 35 их оруженосцев. Он живут в донжоне. Около 950 человек - королевская армия. Это воины, обычно сквайры, получающие от короля жалование. Они несут стражу на внешних стенах и готовы отправиться в поход в любой момент. Около 250 человек - слуги, живущие в донжоне. Мужчины: носильщики, истопники, повара и поварята, банщики, столовая челядь, писари, водоносы и прочие. Женщины: прачки, кухарки, мойщицы, комнатные служанки. Около 100 человек - слуги верхнего двора. Это гонцы, работники монетного двора, повара, носильщики, мясники, церковные служки и те, кто содержит двор в чистоте. Около 200 человек - слуги нижнего двора. Это конюхи, кузнецы, оружейники, повара, те, кто помогает солдатам быть постоянно готовыми к войне. Наконец, около 400-500 человек - население речного двора. Это скотники, птичницы, мыловары, кожевники, седельники, плотники, каменщики, маляры и другие мастеровые, а также их семьи. Они не состоят на службе. Этот двор - остатки той армии рабочих, которая строила замок на протяжении долгих лет. Замок построен, но какая-нибудь работа есть всегда, и проще держать этих людей во дворе, чем искать их в Данварте или в деревнях. Они живут в небольших хижинах, получают поденную или сдельную плату от случая к случаю, покупают провизию на рынке, расположенном у Речных Ворот. По сути это крошечный замковый городок внутри стен. Таков замок Вершвард - столица короля Конвара II. Designer's note По общим размерам и населению Вершвард примерно как Мариенбург, крепость тевтонских рыцарей, только построен из камня, а не из кирпича. Высота - донжона 54 метра - как у самых высоких донжонов в Европе - Шато Де Куси, Шато де Венсен. У последнего была взята идея донжона в виде четырех круглых башен и стен между ними, также я вдохновлялся массивным силуэтом надвратных башен Бомарис в Уэльсе.
А кто узнает замок на фотографиях - будет большой молодец ;).
-
Это офигеннейшая проработка. Рассчитать население, планировку, снабжение, мебель, форму башен... Я как представлю сколько на это ушло времени — а ведь я видел что этим всё не исчерпывается! Честно, имхо это самый масштабный твой проект. И я вот прямо держу кулачки. Пусть всё пройдёт хорошо!
|
То был хороший год, 568-й от коронации Донберта, но он не был бы так хорош, если бы не три мирных года, предшествовавших ему. В 564 закончилась Пятая Роннемарская Война со Свертмаром, длившаяся шесть лет. Закончилась победой - свертмарские войска даже на серьезную битву выйти не решились, отступили, а король Фролло запросил, наконец, мира. Враги на границах, нападавшие последние лет десять, были утихомирены, мятежи подавлены и король наконец перестал носиться на коне по всему королевству от берегов Рона до Талвасских болот, вернулся ко двору и занялся делами внутренними: вместе с канцлером обсуждал новые законы, правил Торговое Уложение, растил сына и достраивал замок. Королева Тирильда была довольна и счастлива, что её муж не пропадает годами в далеких углах земли, а сидит на троне во всем своем величии. И когда королева снова забеременела - все говорили: "Ну, мы только этого и ждали" - и улыбались. Родилась здоровая красивая девочка. Был праздник - звонили колокола, на пиру рекой текло вино, колыбель с дочерью поставили в зале, все гости подходили и любовались ею и говорили тосты за здоровье принцессы и всей королевской семьи. Король был так рад, что даже помиловал некоторых преступников, а повитуха получила за работу 4 марки серебром. И потом еще был турнир, на ветру хлопали флаги, рыцари ломали друг об друга копья и все были веселы и довольны. Но ты ничего этого, конечно, не помнишь. Сначала в жизни было два тепла. Одно тепло было рыхлое, уютное и осторожное, другое - сильное, упругое, уверенное. Это были кормилица и королева, твоя мать. Мать была рядом не всегда, но ты всегда чувствовала, что она хотела быть рядом в любой момент. Ты родилась и прожила первые несколько месяцев на высоте в пятьдесят метров, даже не догадываясь об этом. Высокорожденная - в прямом и переносном смысле. Потом с тобой начали гулять - две няни, очень осторожно пеленали тебя и несли по винтовым лестницам - ступенька за ступенькой, а перед ними шла служанка и кричала всем посторониться, лишь бы не зашибить, не стукнуть тебя, не уронить. Потом няни спускались по дубовой лестнице от дверей донжона до земли, немного отдыхали и несли дитя в сад - там шуршали под ногами желтые листья, приятно пахли розы, росли деревья - липы, тополя, ясени, а в самом сердце сада - три больших дуба. Историю этих дубов, посаженных, говорят, почти два века назад Оттмаром Великим - основателем вашего рода, ты узнала раньше, чем научилась говорить. И помнишь, как потом спросила у мамы: "А эти три дуба - они выросли из тех трех желудей с нашего герба?" А мама улыбнулась, кивнула и важно ответила: "Ну конечно!" Герб ты запомнила тоже быстро - он встречался в замке повсюду: на портьерах и гобеленах, на щитах и резных спинках стульев, на кубках и одежде некоторых слуг. - Что значит наш герб на этих вещах? - спросила ты однажды кормилицу. - Значит, это все ваше, ваше высочество, - охотно объяснила она. - И люди тоже? - Люди служат вам, да, да, - кивнула она. Но потом отец объяснил по-другому: - Герб нужен, чтобы люди не забывали, кто главный, даже если меня долго нет дома. Ты запомнила эти слова. А отец тогда добавил: - Я как раз скоро уеду. Напомнить об этом одному человеку. Потом ты узнала, что твой папа уехал на войну в Солобмар и казнил этого человека, барона Ригвора. И никто прямо не говорил, но некоторые пожимали плечами, и ты поняла - они считают, папа был неправ. - Что такое война? - спросила ты. - Когда рыцари дерутся друг с другом, - ответила кормилица. - Зачем? - спросила ты. Ты видела рыцарей. Они все были большие, красивые, говорили друг с другом вежливо, преданно смотрели на твоего отца... зачем им драться? - Из-за земли, ваше высочество, - терпеливо пояснила кормилица. - И еще иногда потому что кто-то из них недостаточно учтиво что-то сказал другому. Ты тогда так и не поняла, зачем драться из-за земли. Вон ее сколько в окно видно - до самого горизонта. Солобмар был землей. И еще ты слышала о названиях разных земель - Хоркмар, Швисмар, Амкельмар... ты узнала, что самая лучшая земля - Видмар, оттуда были родом твои предки. Были и другие королевства - про Свертмар говорили пренебрежительно, про Элеснор - хмуро, про Ольсвер - с восхищением. Королевство твоего отца называлось Таннвер. А жили вы в земле Хоркмар, и в окно, к которому тебя поднимала кормилица, чтобы ты посмотрела на мир за стенами, было видно большую реку, поля и леса. "Это вот река Хорк," - говорила кормилица. - "А воооооооон там, вон, на холме, - там деревня, откуда я родом, ваше высочество." Они все называли тебя "ваше высочество" и кланялись. Правда, некоторым из них, которые были красиво и ярко одеты, будто казалось, что они делают это в шутку. Ты не понимала, почему они при этом улыбаются. Но ты заметила, что когда рядом отец, они кланяются так же низко, как и ему и лица у них серьезны. Были еще разные люди. Был твой брат - мальчик лет десяти. Он громко говорил, считал себя очень важным и приказывал кому попало. Вы виделись не очень нечасто - он жил на другом этаже, поближе к отцу. Но иногда, когда все собирались в огромной комнате на втором этаже (там всегда была толпа красиво одетых и очень важных людей), вы разговаривали между собой. Он держался с тобой немного свысока, но как-то папа сделал ему замечание, и он присмирел. Еще был один старик в белой с пурпуром одежде, с палкой с золотым навершием. Он рассказал тебе про Спасителя. Спаситель создал всё и всех. Спаситель хочет, чтобы мы завершали дела и вели себя хорошо. Спаситель хочет то. Спаситель хочет это. - Спаситель живет на небе? - спросила ты. - Еще выше, - ответил старик. Тебя научили, как надо говорить со Спасителем и объяснили, что когда люди умирают, то если они завершили много дел, особенно хороших - попадают в хорошее место, где им хорошо, а когда много чего недоделали или сотворили плохое - в плохое место, где им очень плохо. И что мы живем для того, чтобы Спаситель видел, куда мы должны попасть после смерти. Ты мало из этого поняла. К тому же, говорить со Спасителем было скучно - ведь он ничего не отвечал. Да и как он ответит, когда он еще выше, чем облака? А потом твоя мама заболела. Ты узнала об этом, когда тебя переместили из ее комнаты в комнату напротив, поменьше. Все ходили встревоженные, смотрели на тебя грустно и озабоченно, кланялись словно виновато. Иногда мама звала тебя к себе - раза три. Она лежала на постели, глаза ее поблескивали в свете свечей, она была закутана в одеяла. Первый раз ты подошла и обняла ее - и почувствовала, какая она горячая. Мама тогда очень обрадовалась тебе, но было видно, как ей плохо. Во второй раз тебя не пустили к ней - няня удержала за плечо. Ты удивилась, вырвалась, но мама попросила: - Не надо. Стой там. Она о чем-то спрашивала, ты что-то отвечала. Потом сказала, чтобы ты шла спать. На четвертый раз, когда ты увидела её, она была вся худая и совсем слабая, как бывает вечером перед сном. Хотя было утро. Она только смотрела на тебя и смотрела. Потом зашел тот же старик, что говорил о Спасителе, посмотрел на дядьку в круглой шляпе - тот кивнул. Старик покашлял. Мама тоже слабо кивнула и тебя увели. Это был последний раз, когда ты ее видела. Вернее, предпоследний. Последний был в церкви. Гроб несли большие мужчины в черных одеждах. День похорон был пасмурный, но без дождя. Отец стоял с каменным лицом, у него очертились скулы, а взгляд застыл, как стеклянный. Казалось, он не видит того, на что смотрит. Гроб лежал на каменном столе. Все долго стояли и слушали унылую песню, которую пели по очереди тот старик и еще один, похожий на него, но помоложе. Потом все стали подходить к гробу. Ромор, твой брат, был белый, как свертмарский сыр, губы его сжались в тонкую полоску. Когда дошла очередь. Тебе приставили скамеечку, чтобы ты могла проститься с мамой. Ты обняла её, прижалась к ней и почувствовала, какая она, всегда тёплая и приятная, стала холодной, белой, даже немного чужой. Глаза ее были закрыты. Все это было непонятно и грустно. Ты постояла так, потом один из знакомых тебе мужчин, твой дядя Индмар, его еще называли канцлером, тронул тебя за плечо. Потом подходили другие люди. Папа все смотрел сквозь них. Длинная вереница лиц - серьезных, натянуто-грустных, мрачно-торжественных. Все подходили и подходили, некоторые, кто был постарше, дотрагивались до маминой руки, некоторые, женщины, целовали её. Когда вереница людей кончилась, Старик с палкой сказал: - Ваше Величество, пора. Отец повернул к нему ничего не выражающее лицо, потом отвел взгляд и кивнул. И тут ты заметила, может, единственная из всех, кто был рядом, как по щеке его скользнула слеза. Он коротко двинул головой, и слеза упала тебе под ноги, став темной крапинкой на чистом полу. Ящик закрыли крышкой, все вышли из собора и понесли гроб к входу в какую-то кладовую с железными дверями, на которых тоже был выбит ваш герб. Вы вернулись домой, в башню. Отец молча пошел к себе, дядя Индмар последовал за ним, шепнув Ромору: "Ваше высочество, проводите к себе сестру." Вы с братом направились наверх. Ромор был грустный и взволнованный. Лестница еще не кончилась, когда ты услышала снизу дикий, яростный, крик отца, такой страшный, что няня, шедшая рядом, вздрогнула: - ОСТАВЬ МЕНЯ! ОСТАВЬ! - и раскатистый деревянный грохот, эхом отдавшийся на лестницах и коридорах. И потом еще крик: "Вон отсюда!" - снова грохот, глухой, потише. И еще. И крик, похожий на стон. - Мама точно попадет в Высь, - сказал Ромор неуверенно. Няня кивнула. На следующий день в окно доносился частый-частый стук молотков. Еще на следующий день тебя не выпустили гулять. Откуда-то с речного двора слышался нестройный гул толпы и чьи-то крики. Попозже, когда к вам пришла служанка и принесла обед, няня выскользнула за ней из комнаты, прикрыв дверь. Но ты слышала обрывки фраз. - Полсотни человек? - ахнула няня. - Ага. - И всех... это самое... - Нет, человек тридцать просто повесили. А остальных - да. - Боже! - А одного вообще сожгли! - За что? - Да там... Служанка зашептала и остального ты не слышала. С того дня вообще все стали ходить тихо, шептать друг другу и почти никто не улыбался. И так продолжалось долго, весь снеговорот - потому что король Конвар запретил смеяться и петь в своем замке до самого дня Поминовения. Итак, 574 год. Королева Тирильда умерла в конце листолета 573 года - где-то полгода назад.
Принцессе 5 лет, скоро исполнится 6.
Выбор 1. Характер. Выбери что-то одно (или ничего). - Ты быстро научилась топать ногой и выучила слово "Хочу!" И считаешь, как и брат, что все должны всё бросить и побежать делать всё, что ты хочешь. Быстро. Сейчас. Бегом. Ты хорошо умеешь требовать. - Ты с младых ногтей знала, что люди могут договариваться. У тебя мало было такого, что ты могла предложить другим. Но даже "А я тогда быстро засну" - аргумент, когда уговариваешь няню. Ты хорошо умеешь убеждать, особенно когда есть что предложить. - Ты умела плакать. Большинство детей просто ревет, но это не работает. Ты стояла с широко открытыми глазами, а из них катились слезы. И сердца взрослых обычно сжимались от такой картины. Ты с детства умеешь вызвать жалость, сочувствие, играть с эмоциями других людей. - Ты была просто хорошим ребенком и знала, что нельзя - значит нельзя. Ну, или - пока нельзя. Ты хорошая девочка. И все это знают.
Выбор 2. Тело. Выбери что-то одно (или ничего). - Ты пошла в отца. Здоровая. Крепенькая. Высокая. Хорошо ешь и хорошо растешь. Это не значит, что ты - видмарская корова, просто сильнее большинства девушек. - Ты пошла в мать. Твоя мать, королева Тирильда, была гибкой, легкой, упругой, все помнят, как она танцевала еще тогда, когда не родила Конвару троих детей, один из которых умер во младенчестве. Но и потом она была все такой же, хотя ей и приходилось сидеть на троне, изображая неподвижную статую, она жила движением. А еще она была способна переделать за день много дел. Посмотри на гобелены, на резные панели, на витражи в окнах - всю эту красоту создали умелые руки мастеров, но это твоя мать превратила мрачный, угрюмый Вершвард в настоящий Дом. У нее всегда были силы заниматься делами там, где другие говорили: "На сегодня хватит." - Все говорят, что ты пошла в бабушку, королеву Виодору. Ты пока не знаешь, что это значит. А это значит, что у тебя есть все шансы стать Самой Красивой женщиной в Таннвере. Красивой не просто локонами или станом - красивой взглядом, поворотом головы, движением брови. Такой была твоя бабушка. Порода.
Выбор 3. Ты осталась без матери, когда тебе было 5 лет. Выбери 2 (или ничего). - Ты сблизилась с отцом. После смерти матери вы долго не встречались. Неделю или даже месяц, ты не помнишь. Но однажды ты сказала, что хочешь пойти к нему, и няня не смогла тебя удержать. А может, ты выскользнула из своей комнаты тайком? Ты спустилась по лестнице, подошла к дверям в его покои. Стражник доложил о тебе. Оруженосец проводил к отцу, шепнув на ухо: "Его величество не в духе". Он сидел за столом, просматривал какие-то бумаги, некоторые скреплял печатью. На столе стоял кубок с вином. Комната была в беспорядке. "Чего тебе?" - спросил отец грубо. А ты, ничего не говоря, подошла и обняла его маленькими руками. Он вздрогнул тогда, твой отец. Как будто где-то внутри у него треснуло что-то, что намертво замерзло, когда захлопнулись двери фамильного склепа. - Ты сблизилась с братом. Мамы не стало. Ромор сказал, что она попадет в хорошее место, но так ли это? Ты не знала. Он признался, что тоже не знает. Он больше не был с тобой таким надменным. У него было много дел, ведь он был наследником. Но иногда он приходил к тебе и вы разговаривали. Или встречались где-нибудь в башне, где были трофейные эльфийские знамена и старая, помятая корона. Говорят, та самая, которую древний король, Ромор I Гроза Эльфов, смял своей палицей и забрал, как трофей (Ромор рассказал тебе про это). Или в вашей башне, в угловой пустующей комнате, у окна. Или в саду. Он рассказывал тебе много о том, что происходит. О том, как король отзывался о разных лордах. Много о чем. Вы вспоминали маму. Однажды ты заплакала, а он обнял тебя и вытер твои слезы. - Ты сблизилась с детьми других лордов. Ты и раньше встречалась с ними в саду, они кланялись тебе и называли ваше высочество. А потом они позвали тебя играть - и это было здорово. А потом произошла та история с розовым кустом. А потом - другая. А какая история - мы узнаем, если выберешь. - Долгое время ты никого не хотела видеть. Хотела побыть одна. Совсем одна. Убегала потихоньку, забиралась куда-нибудь на первом этаже или даже на цокольном, сидела молча в оцепенении. Иногда засыпала. Иногда - слышала разговоры слуг, хотя чаще всего не понимала их смысла. Все бегали и искали тебя. Да и ладно, пусть хоть обыщутся. Няням влетало за тебя. Одну даже выпороли. Няни злились. А сделать ничего не могли. Зато другие слуги, которые тебя встречали во время твоих блужданий, обычно были с тобой приветливы. Некоторые тебя боялись, но многие жалели.
|
-
- А не хотите партию в шахматы пока дождь идет? Звучит очень уютно.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
До чего же Филипп хорош - как рыцарь (формально и по существу), и просто как Филипп.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Ник бежит по проспекту огромного города. Ревут клаксоны, мрачные улицы режет свет фар, тени пешеходов вытягиваются, дрожат, переплетаются, и пытаются поспеть за своими хозяевами. Все здесь куда-то бегут. Кажется, это даже не Детройт, а Нью-Йорк или Чикаго, но он не узнает черные силуэты небоскребов. Нужно поймать такси. Он машет рукой, которая мерзнет на ветру - мокрая, сильная метель, дворники у всех авто работают, как заведенные. - Такси! - кричит он. Подруливает автомобиль, сверкая лаком, Ник облегченно выдыхает, разваливается на кожаном диване сзади. На нем штатское: костюм, галстук, пальто, потная от беготни сорочка. Запах одеколона. "Я же иду на свидание!" - вспоминает он. В руке букетик цветов, шипы роз колят запястье через бумагу. Громко мурлыкает джаз по радио. Шофер все время переключает волны, крутит ручку, как будто даже и не глядя на дорогу. А куда мы едем? - А куда мы едем? - спрашивает Ник. - А тут одна дорога, сэр - отвечает шофер смутно знакомым голосом. - Как это? - Одна. Авеню Бастонь. - Какая? - Бастонь. - Мне не туда. - Туда-туда, сэр. - Нет-нет. - Назовите частоту и координаты тогда, сэр. - В смысле улицу? Сейчас. Ника прошибает пот. Он не может вспомнить куда ехать, не может вспомнить карту города, не может вспомнить его название даже. И что? Спросить у шофера, какой город? Он злится. Нет, нельзя такое спрашивать. Могут в дурдом посадить. - А вы можете выключить радио? Или хотя бы что-то одно оставить? - злобно говорит он. - Не могу, сэр! Такой приказ. - Какой приказ, что вы несете? - Такой приказ! Я должен все время ловить волну. Да вы не переживайте, я свое дело знаю. Смотрите в окно, наслаждайтесь видом. Ник смотрит в окно, а там... Там на кошмарной скорости носятся туда-сюда фордовские грузовики, паккарды, роскошные кадиллаки, понтиаки и шевроле. И все несутся умопомрачительно быстро! И такси несется так же. От бешеного воя расходящихся в каких-то паре футов с ними машин сердце уходит в пятки. Ник хватается за ручки - но руки почему-то соскальзывают: вроде уцепился, а в руках ничего. Одна рука опять мерзнет. - Фух, ну и скорость у вас! Может, скинете? - Не могу, сэр, такой приказ. Да это еще цветочки! На рождество и побыстрее будет! Да вы не бойтесь! - перекрикивает шофер музыку, одной рукой крутя баранку, а другой продолжает как ни в чем не бывало терзать радио. Они опять едва не сталкиваются с грузовиком. Моторы рычат со всех сторон, как окружившие, гонящие человека волки. - Можете все-таки сбросите скорость, Джонни? - просит Ник. - А мы приехали, сэр, - отвечает тот, улыбаясь. "Почему он знает, что водитель Джонни?" Ник выходит - перед ним несустветная громада кинотеатра. Он бросается туда, лишь бы уйти с улицы. Внутри поспокойнее. Сдает пальто, получает номерок - У вас десять-"Б", сэр! - кричит ему гардеробщик. - Что? - Десятая-"Б", сэр! Я пошел. Почему B? Куда пошел? Ник держит номерок, поднимает взгляд. Вспоминает. Он же с Джейн должен встретиться. Кино в десять, вот почему! На часах уже пять минут одиннадцатого. То ли без него пошла, то ли тоже опаздывает. Нехорошо, что опоздал, теперь гадай, пришла - не пришла. Так давно не виделись - и опоздал. Или подождать еще? У автомата с газировкой стоит какой-то коротышка в костюмчике, по лицу видно - студент. Рядом с ним две роскошные девчонки, которым он что-то втирает писклявым голосом. Те смеются, закрывая рты ладонями. Голос неприятный, но знакомый. Ник подходит к нему. - Ва... Валентайн? - вдруг вспоминает он. - Что? Чем могу помочь? - глумливо смотрит на него коротышка, обнимая девиц. Такое ощущение, что они и правда встречались, но этот хлыщ не хочет признаваться. - Мы знакомы? Вроде бы нет. - Извините, - бормочет Ник. - Так что, помочь? - А что такое Десять-Б? - А где ты видел? - Да вот, на номерке! - Ник показывает, но в руке у него уже не номерок, а связка солдатских жетонов в засохшей крови. - Черт! Извините. - Девушки снова хихикают. Ник чувствует себя отвратительно, чувствует, как краснеет, прячет жетоны в карман пиджака, но они не лезут, несколько падают на пол. - Иди-иди, я подберу, - говорит коротышка таким голосом, как будто понимает, что вообще происходит. - Иди-иди, тебе туда. Уже сейчас начнется. - Спасибо! Ник заходит в зал, пробирается по темным рядам. Его место - почему-то он знает, где оно. Рядом еще одно, пустое. Джейн нет. Придется смотреть кино одному. Еще несколько пустых мест. На них тоже лежат жетоны. Видимо, места заняты. Экран уже зажегся, звучит бравурная музыка, но фильма еще нет - только началось! Как будто его ждали, только название и пропустил. "В фильме снимались..." - читает титры голос из динамика. - Карл Бакман. Джона Флорес. Честер Саммерс. Парри Уилсон. Винсент Ричардсон. Томас Ховард. Джексон Корти. Мамочка Браво. - И так далее. Длиннющий список. Некоторые имена смутно знакомые, некоторые - не очень. "Почему их так много?" - думает Ник. - "Почему одни мужчины? А, мамочка браво... Странное имя. И почему все наоборот? Сначала "в главных ролях" должны быть. Кто там сейчас? Джон Уэйн? Кларк Гейбл? А, не Гейбл же на самолете летает, немцев бомбит. А может, уже вернулся?" Голос говорит: - В главной роли - Николас Бейкер! Сердце его подпрыгивает. "Это же я!" - думает Ник. - "Про меня кино! Ах, как жаль, что Джейн пропустила! Но может быть, придет, а там в финале опять в титрах покажут. А почему все смотрят на экран? Почему не смотрят на меня? Вообще. - Это я, - тихо говорит он. Все молчат. Оборачивается один какой-то здоровяк из соседнего ряда. Ну и рожа. И тоже вроде знакомая. - Я рапорт подписал, че те еще надо? Сэр. - говорит он с претензией. Ник не знает, что ответить. Рожа отворачивается. Джейн все нет. Кино начинается. И Ник видит Бастонь. В черно-белом цвете, кино, про то, как он когда-то давно был в Бастони. Черт, зачем это вспоминать? А, господи, авеню Бастонь! Вот почему! Это название фильма было, видимо! Зачем он повел Джейн на такой фильм? Там же ничего хорошего не было. Холодно, грязно, сержант дерзит, крауты стреляют. Да и война давно кончилась. Ну, с другой стороны, раз он в главной роли... Сейчас покажут все. На экране - его отец, карикатурно курит трубку, читая газету. "Слышала, что пишут о боях во Франции?" - спрашивает он мать. - "Там какая-то команда СНАФУ, и наш сын в ней. Представляешь? СНАФУ! Вот позор. Всегда знал, что его засунут в какую-нибудь второсортную часть." "Так не честно!" - хочет закричать Ник. - "Это фильм про меня! Почему такое показывают!" Показывают Бастонь. По улицам ездят грузовики, танки, подъезжает машина, из нее вылезает Ник. Вроде ничего. И сняли круто - правда, на Бастонь похоже. Показывают кабинет. Там сидит Лейтенант Ричардсон и что-то пишет. Раздается стук в дверь. Лейтенант берет со стола пистолет и стреляет себе в голову. Дверь открывается - на пороге Бейкер. Стоит и смотрит. Блядь. Сделали... они сделали из войны фильм в стиле нуар! Типа детектив! Блядь! Сраный детектив! Потом показывают солдат. Среди них тот давешний коротышка. А, ну точно! Вспомнил! Валентайн! Это же сержант Утка! В штатском не узнал. "А лейтенант мне такой - представьте, что вы оберст! Ну краут типа! А я капитан краутский! Ха-ха-ха-ха-ха! А я ему - не, не верю! Ненатурально! Уважения побольше! Аха-ха-ха-ха-ха-ха!" Ник не хочет больше это терпеть! Он вскакивает, порывается к выходу и вдруг видит, как вдоль стены стремительно и быстро бегут крауты в маск-халатах, с автоматами. - Контакт! - орет Ник. - Ложись! Ложись! - все падают на пол, врубается свет, грохочут автоматы, хлопает граната - мясо, кровь, осколки. - Ааааа! - кричит Ник, пытаясь нашарить пистолет в кобуре, но кобуры нет. Только номерок в кармане. 10B. - Проснитесь! Проснитесь! - трясет за плечо таксист. - Проснитесь! И Ник просыпается. Радист. Серое небо. Бастонь. А черт. Какой там закончилась. Идет полным ходом война. - Сколько времени прошло? - говорит он, садится, хочет потереть лицо, но рука отзывается болью - забыл, что ранен. Вот оно. И не в кино. И не во сне.
***
Подтягиваются сержанты. Утка напялил опять ведро не по размеру. Еще и с трефой. Ник моргает несколько раз, убеждаясь, что трефа на каске ему не приснилась и не мерещится. Потом говорит: - Сержант, вы перевелись в группу поддержки студенческой команды по покеру, не подав рапорт? Или в десанте завелись япошки-перебежчики и вас сделали их командиром? Если нет, тогда потрудитесь каску найти без туза. Их тут сейчас много вокруг. Или у раненых возьмите, если их еще не отправили. Одно дело неуставная форма, это ладно, на фронте-то, а другое - носить сбивающие с толку эмблемы. В армии это недопустимо. Особенно на фронте. Он слушает, кто чего нашел. - Значит так. Хвалю за бдительность, но нам этим заниматься некогда. У нас есть конкретный приказ. Идем к перекрестку. Впереди Ортис, дальше немецкий БТР, дальше грузовики, а в конце танки. Подъедем, посмотрим потихоньку - и на месте решим по обстановке. Всем всё ясно? Вопросы есть? Всё готово? Тогда грузим личный состав и матчасть?
-
Атмосфернейший пост) Я бы даже подумал, что он и правда тебе приснился, если бы не время поста 4:00, хех)))) Хотя как знать, может раньше приснился. Здорово, одним словом.
-
Поздравляю с успешным завершением задания, лейтенант-сэр! xD
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Когда тебя разрывают противоречия, когда все дорожки кривые, когда нет идеального способа всех спасти, нужно выделить одно, что дороже всего, и к нему направить свое сердце. И тогда сердце это будет чисто, насколько возможно. Родриго знал, что не бросит отца. Это определённо один из лучших постов в этой игре. Вот то чувство, когда читаешь и веришь, что вот да, вот настоящий средневековый баронет. И это безумно вдохновляет.
-
Вообще, похоже на цитирование Крайнего космоса)
-
За душевные метания и план боя! 10 лет это дата и веха, 10 лет этот долго и много 10 лет достижений, успехов, и пускай не прервется дорога
С 10 летием пребывания на ДМ :)
-
За христианскую рассудительность и тактику. Как всегда, написано с душой
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Наблюдения орка прекрасны. Особенно когда он заметил что это скорее храм чем эльфийский бордель, и что этому месту чуждо то, что с ним делали.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Скажу, мы не кашалоты, мы их едим. Орк жжет)))
|
-
Пользуясь случаем, хочу поздравить с недавно прошедшим юбилеем! Как по мне, надо быть более чем талантливым, чтобы нетолько поддерживать неизменно такой высокий уровень творчества, но и при этом быть и оставаться добрым, умным, ироничным человеком и приятным собеседником! Желаю исполнения всех творческих желаний и стремлений и дальнейшего безграничного развития все выше и выше) И, конечно же, чтобы удача и радость была не только в творчестве, но и во всей жизни!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Надавил так надавил)) Даванул, прямо скажем. Вообще, как ни странно, но это вполне читается в качестве поведения орка-аристократа! Даже удивительно, насколько тонка, казалось бы, грань между таким орком и простым, но вот жеж она. Круто.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Чем эльфу не понравился дом? Красивый вроде, большой, починить бы кое-где надо, да некогда. Комнаты? Комнаты как комнаты, чего такого? В лошадях Грагхам не очень разбирался, но чего кричать-то так? Скажи, мол, лошади лучше нужны. Какой, однако, мудрый и рассудительный орк!
-
Скажу, поздравляю с первой декадой на ДМе! Скажу, что мои игры процентов на 70 интересны мне потому что ты в них играешь) Скажу, друг, ты подарил оркам шикарный язык.
Вот у разных игроков разные таланты, разные игры в которые они умеют играть. Твой талант — повергать зло. У тебя это выходит органично как ни у кого другого. Рыцари и драконы, ковбои и бандиты, полицейские и гангстеры...
Ты — борец.
И я совершенно уверен в том, что однажды ты победишь своего дракона.
-
Скажу про Грагхама. До чего потрясающий орк, стилизация отменнейшая. Бесподобен просто! Сказала про Грагхама. Скажу про Босса. Классный игрок и мастер пришел на ДМ ровно 10 лет назад. Рада, что наши дорожки пересеклись снова. Здорово играть в такой компании. Сказала про Босса. )))
-
-
(Читаю модуль) Какой замечательный воин-орк! Сильный, великодушный, мудрый, полный достоинства. С таким, как говорится, в разведку не страшно пойти.) С днем рождения тебя, Босс. Хороших игр тебе, хороших друзей, чтоб все у тебя было, что тебе надо, а чего нет, того и не надо.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Падший ангел -просто жулик! Великолепно. Горжусь тобой, Братик Бланк! Ты такой...Настоящий! Рада, что имела честь играть вместе. Продолжение следует...
-
Он такой настоящий... А автора с годовщиной)
|
Было утро. Анчар сидел у окна в гостиничном ресторане, перед ним в изящной чашке, такой тонкой, что поднеси спичку - увидишь ее свет сквозь покрытую нежной эмалью фарфоровую стеночку, дымился кофе. В руке его тлела папироса - он медленно выпускал дым, сначала открывая рот, а затем, когда никотиновый туман уже сам начинал выходить изо рта, аккуратно выдыхал. В косых лучах солнца дым выглядел красиво, почти божественно, казалось, что из него сейчас появится ангел, демон или герой, как знаменитый генерал, скакавший на папиросной пачке с высоко поднятой шашкой. "Не появился. Не появился. Не появился," - дурачась, отмечал Анчар после каждой затяжки. - "Нету здесь героев. И бога тут нет. Есть только ты. Как так вышло, что я приехал и сделался главным в отряде? Почему так вышло, что Лизавету Михайловну арестовали именно сейчас? Неужели это бог, мой бог, бог террора, так подстроил? Для меня? А может быть, для нее? Может быть, этот наш бог знает, что все мы обречены, и ее тем самым уберегает для других совершений, более важных? Может быть." "Вот Гера считает, что бог есть, что тот бог, который у всех, он же и наш. А в сущности, как низко люди придумали бога, - перескочил он в мыслях на вечную тему. - Бог требовал от них поклонения, потому что сами люди хотели, чтобы им поклонялись. Они сказали, бог по образу и подобию своему создал человека, но это человек создал бога по образу и подобию своему. Если бы я имел абсолютную силу, и власть, и славу, как тот авраамический, ветхозаветный бог, разве стал бы я требовать поклонения? И требовать его не от всех, а от одного только народа, и руками этого народа ломать и убивать все остальные народы. Гера, Гера. Твой ветхозаветный бог - сумасшедший, вздорный ребенок. А мой бог - если он, конечно есть, во что я ни минуты не верю - не такой. Он дарит только смерть, а в жертву принимает только жизнь. И иногда он оказывает милости, а иногда преподносит нам уроки - как тогда Халтурину, когда тот пытался взорвать столовую во дворце. Что он хотел сказать ему? Что надо посмотреть в глаза человеку, которого хочешь убить? Может быть. И как он принял жертву Ивана. Иван же не просто убил - он будто сам на алтарь взошел. И верен остался до конца - даже крест целовать отказался. Но нет, я не верю ни в какого бога, а бог террора, если он существует, не хочет, чтобы мы в него верили. Ему нет дела до нашей веры, до мыслей, до слов. Он взвешивает только дела. Он взрослый, он не романтичен." На конце папиросы, словно ухватившись за нее в последнем безнадежном усилии, повис пепел. Анчар осторожно, будто боясь спугнуть бабочку, поднес руку к пепельнице и не стряхнул его даже - аккуратно переложил в медную тарелочку, над которой, как вся старая прогнившая империя, разлегся некрасивый, нестрашный лев. "Почему я себя так чувствую? Почему я внутренне рад, что Панафигину арестовали? Хотя без нее будет сложнее, будет опаснее, будет больше ответственности. Потому что я хочу, чтобы это была моя операция, мой удар, мой первый бой. Бедный Лёвин, думает, что я дока в терроре. Володя, Володя, я в терроре без году неделю. Я в борьбе давно, а ведь я никогда не делал и ни в кого не метал бомбы, и мы с тобой пойдем в этот бой бок о бок впервые. Почему же я вдруг так страстно этого захотел? Почему? Почему я уже тогда, на паровозе, на краю света, доказывал Глебу, что герой с бомбой лучше воинствующей человеческой массы? Ведь я не играюсь с собой, ничего себе не доказываю. Это все не для того, чтобы когда-нибудь потом, встретив Геру, похвалиться перед ней, что я взорвал ротмистра. Если бы так было, я бы не ротмистра хотел взорвать, а губернатора. Но я взорву ротмистра, потому что Лизавета Михайловна назвала его не случайно, потому что этого хочет весь город, а мы ведь все вышли из Народной Воли, как наши писатели из Гоголевской шинели." Кофе простыл, и Анчар, отпив полчашки, знаком заказал свежую. "Пусть меня тут считают буржуем," - подумал он с внутренней усмешкой, увидев лицо полового. "Пусть кривят губы. Мне это все равно, меня не задевает, все их взгляды отскакивают от меня, как дождь от мостовой." "Итак, о чем я думал? Почему я в терроре. Потому что после Москвы, после декабря я знаю - кто-то должен это делать. Но стой-ка! А до Москвы? Что, не должен? Я ведь возил динамит, я помогал, но сам не участвовал. Во мне чего-то не хватало, какой-то черты, какой-то детали. Я даже ни разу не узнавал, как попасть в БО. А теперь, что теперь во мне проснулось, что щелкнуло? Что там было в Москве? Что я, не знал, как кровав и уродлив режим? Знал. Я сам от него пострадал. Почему я вдруг в одну неделю нашел и силы в себе и средства снаружи, чтобы подхватиться и начать действовать?" Черехов знал ответ на этот вопрос, но его надо было проговорить себе в лицо. Обязательно надо было проговорить, чтобы стоять на этом основании еще тверже, чтобы разобраться в себе и дальше действовать стремительно и уверенно, ощущая под ногами гранитную плиту, а не качающуюся палубу корабля. Он убивал раньше, но никогда не чувствовал себя убийцей. Он помнил, как тогда, в Алзамае, всадив последнюю пулю в лоб Семену (ненавистному и злобному псу, похмельному садисту и мелкому тирану), потерялся, стушевался, перестал слышать уверенный голос Сверх-Черехова. Почему же теперь, еще не метнув ни одной бомбы, не проведя ни одной операции, он не сомневался, что не запнется, не дрогнет, ни до, ни после? Прежде чем ответить на этот вопрос, Анчар прикрыл глаза и почувствовал запах Гериных волос. Если бы его попросили описать этот запах, он бы не взялся. Сладкий? Нет. Терпкий? Нет. Цветочный? Травяной? Нет. Это был темный запах, хотя так нельзя было сказать, он был именно таким. Темный запах, от одного воспоминания о котором заходилось что-то внутри. Он старался не вспоминать о Гере в эти первые дни в Нижнем, потому что это могло помешать, и потому что раз подумав о ней вскользь, он мог начать думать постоянно, между делом, как гимназист. Это бы мешало, а кроме того, обесценило бы такое утро, в которое он сел и подумал как следует, и связал давно вызревавший вопрос с давно известным ответом. Так что ж... "Потому что я теперь не один", - сказал он себе наконец и глотнул обжигающего черного кофе. "Я больше не один в целом мире. Я ведь был один: я сражался за людей, но лишь за людей вообще, всех вместе. А на каждого в отдельности мне было плевать, как плевать им было на меня. И даже на товарищей. Живы - и ладно, погибли - так что ж теперь? А ради всех идти и убивать - а вдруг ты все же ошибаешься? И с чем тогда ты останешься в итоге? С пустотой, с ужасной пустотой, от которой вывернет нутро. Но мне вдруг стало не плевать на одного человека. И сразу я ощутил в себе силу, которой не хватало раньше. Воля была, а силы не было. А теперь и то, и то есть. Борьба сразу стала личной - не как месть, а как картина, которую должен дописать, потому что раньше писал "Портрет неизвестной", а теперь - понял, кто на этом портрете. Я словно паровоз, в который закинули вдвое больше топлива. И это никакого отношения не имеет до желания кем-то выглядеть. Это желание кем-то быть. Кем-то, кем только я один могу быть. Гера. Хочу ли я, чтобы она сейчас была здесь? Нет, не хочу. Хочу взять ее за руку, но здесь я буду за нее бояться. Она такая... сильная, но хрупкая, я буду бояться за нее, а мне нельзя ни за кого бояться. Все это вздор, ее здесь нет, и слава богу. Но как же хорошо, что она вообще есть!" Он допил кофе, отсчитал денег и убрал папиросную пачку с Белым Генералом в карман. Сказочный, лубочный генерал, который сражался в сказочной войне сказочного царя, за тридевять земель в тридесятом царстве. "Я - настоящий генерал, который ведет настоящую битву за настоящую Россию." "Я взорву ротмистра," - сказал себе Анчар, встал со стула и вышел из ресторана. **** За прошедшие дни Анчар новых шагов по исполнению операции не предпринимал. Жил он пока что все еще там же по тому же паспорту - гражданина Сербии Душана Евтича. Запасной паспорт оставался не разыгранной картой. Чтобы развлечься и чтобы иметь возможность при следующем визите в Бутербродную Компанию живописать свои наблюдения человека, первый раз побывавшего на таком внушительном торжище, Черехов потратил эти два дня, прилежно посещая ярмарку. Для поддержания образа ему следовало отыскать "сеялки-веялки", как несколько пренебрежительно отозвался о них обчищенный им Заболоцкий, особенно на паровом приводе (чтобы потом восхищаться ими в обществе), но чутье подсказывало Анчару, что так как это - оборудование не из дешевых, его подвезут ближе к концу, когда в дело пойдет крупный капитал. Анчар, готовясь к поездке и продумывая легенду, еще в Москве взял в библиотеке и просмотрел несколько номеров "Трудов общества" и подшивку журнала "Императорского московского общества сельского хозяйства", которое, впрочем, теперь уже Импраторским не называлось. В верноподданических монархических газетах то и дело попадались заголовки о повышении урожаев зерновых и льна, сбора товарного хлеба, росте экспорта яиц (Анчар еще подумал, куда в такую жару их можно экспортировать?). В журналах же попадались вещи более интересные - там поднимались проблемы борьбы с истощением земель, использованием удобрений, объяснялось, почему по урожайности зерновых русский крестьянин не может догнать, к примеру, австрийского. Про модернизацию там тоже было - после некоторых изысканий Черехов уже мог сказать про себя, что с уверенностью отличит локомобиль от парового плуга. Хотя (не считая Алзамайских мытарств, где о локомобилях не слышали), Анчар никогда не жил и не проводил много времени в деревне, тема его, как народника, отчасти даже захватила. Иногда он даже представлял себе, как крестьянские кооперативы, возглавляемые (после реформы образования) грамотными старостами, начинают массово закупать всю эту роскошную технику, фосфориты и суперфосфаты, и на нашем роскошном черноземе дают прикурить английским арендаторам и немецким бюргерам. Ему даже жалко было сознавать, что Душан Евтич - персонаж временный, до первой серьезной слежки, и все эти знания, скорее всего, не понадобятся. Хотя разве бывают бесполезные знания? Но пока что в деревнях всем правила община и тугой, прижимистый, подозрительный ко всему новому, описанный еще Салтыковым-Щедриным помещик старой формации, потому следовало ожидать, что сельскохозяйственные чудеса появятся на ярмарке позже. Можно было, впрочем, поискать удобрения. Да и просто походить, потолкаться в пассажах, присмотреть что-нибудь полезное или зайти к китайцам из простого любопытства. А заодно, конечно, же прикинуть, есть ли слежка, пользуясь всеми теми методами, которые он описывал Лёвину, да и кое-какими другими. Так пролетели два дня - невесело, но и не скучно. И теперь они с Шаховским ехали смотреть дачу, и это значило новое начало, и погодка для этого начала была самая подходящая - надвигающаяся гроза. "Если бог террора есть," - думал Анчар, осматривая тучи на горизонте, шедшие неровным, прерывистым фронтом, - "То он без ума от грозы. Гроза - это просто его воплощение. Сначала - душно, жарко, липко. Как сейчас в России. Потом буря: бой, шквал, смятение, ветер, уносящий простыни и фуражки городовых. А потом - тишь, свежесть, омовение. О, боже, нет ничего более неприятного, когда летом собирается гроза да проходит мимо. А мы - как в древние времена жрецы, чародеи. Чаро-дей - это "делающий что-то с чарой". Ведь первое и самое главное чародейство - вызывать дождь путем выливания из чары воды на землю. Вот так же и мы - динамитные чародеи, которые должны проливать кровь. Почти что. Вот Гера все про Бога, про Иисуса то есть, а мне в терроре мерещится что-то такое языческое, жизненное, когда люди совершали обряды ради урожая, ради милости земли. Вздор все это, какой же вздор, а все равно, мне нравится. Динамитное чародейство, хаха. Динамодейство. Попытка призвать бурю, создавая искусственный гром взрывами динамита. Да, вздор, но точно про нас." - Хорошая лошадь, - согласился он, хотя по его мнению лошадь была самая обычная. Но ведь это и было хорошо - призовая была бы слишком приметной, а эта - в самый раз. Та самая лошадь, про каких в сельскохозяйственных журналах пишут, что у нас их как в Америке: по двадцать на каждую сотню душ крестьян. - Гильза отлично подходит. Когда сможете начать наблюдение? Вы тогда остальные деньги пока у себя оставьте, строгий отчет я не требую, но крупные покупки, ингредиентов там, вы потом засвидетельствуйте. Это не оттого, что я вам не доверяю, просто в голове надо приход-расход держать. В нашем деле, видите ли, бухгалтерские книги не в почете. "Кадеты", - подумал он, осматривая ряды белых парусиновых палаток, издалека кажущихся белоснежными (хотя Анчар знал, что вблизи они наверняка замызганные). - "Кадеты некстати. Хотя... может, раз они рядом, то и искать здесь будут меньше." Все могло быть хорошим знаком и все могло быть плохим. Если твой бог - Террор, бесполезно гадать на кофейной гуще. Надо либо лежать под камнем, затаившись как мышь, либо идти вперед, не оглядываясь. - Вот эта что ли? - спросил Анчар с сомнением. Дача была одна среди других таких же дач. Помня, как не повезло с семейством соседей, Черехов не хотел, чтобы в этот раз вышло так же. А впрочем, ему здесь-то особенно не жить. Так, наезжать иногда. Сам он собирался жить в городе. Здесь будет лаборатория, будут готовить бомбу, ну и иногда они будут советоваться и составлять планы. Лёвин ведь и правда сойдет за студента, увлекающегося литературой, а Шаховской - за играющего в жизнь доктора. Вполне себе пара. Макар, правда, в эту компанию не очень вписывался, но он тоже мог пожить пока и на самокатах. Придумать ему легенду можно было и позже. - Сколько комнат? - деловито осведомился он у Шаховского. - Как вам хозяин?
-
Пока что куб
А я вот возьму и поставлю плюс авансом, потому что уверен, что тут будет отличный вступительный пост! Не, ну правда, я ничего другого и не жду. Вообще так делать, наверное, не очень правильно, но я просто никогда не ставил плюсики авансом
-
|
-
Вмажут по нам свои бронебойным, и что? Скажем, что карма.
-
По совокупности заслуг ;)
И заодним - с юбилеем на ГМе!!!
|
-
Давно хотел плюсануть этот пост, но все время забывал. А сегодня такая прекрасная для этого дата!
Когда увидел (и забыл плюсануть) этот пост впервые, был впечатлен. Очень хорошо показывает, что за человек Анчар, о похождениях которого я иногда почитываю. Eerie!
|
|
- Это так, - кивнул пан Болеслав. - Пан Маршалек со мной. Не только по делу с Шляпой. Ну, ты понимаешь. Что до плана, то я тебе так скажу: пан Казимир - шляхтич достойный, но в военном деле не то чтобы дока. Буду опять же, говорить прямо, что у меня на уме. Шляпа - разбойник, которого хер изловишь, ежели просто по лесу толпой носиться. Был бы он просто прыщ - его бы давно уже сковырнули. У него наверняка в городе есть кто-то, кто нет-нет, да весточку отправит. Поэтому я придумал такой план, на живца, как говорят. Пан Болеслав подался вперед и прищурился. - Про Шляпу что известно? Что он обозы с ценностями грабит, а с провиантом - обычно нет. Вот я и подумал отправить обоз с провиантом из города в какую-нибудь усадьбу. В мою там к примеру или другого пана, который, значится в план будет посвящен. Скажем, пир там организуется. Ну и распустить слухи, что на самом деле еда во многих возах только сверху, а под ней - ценности: ткани там или утварь дорогая или еще что. Что ценности как раз и везут таким способом, чтобы от разграбления уберечь. Шляпа что решит, как узнает об этом? - пан Болеслав выставил руку, сжал пальцы на манер головы какой-то птицы или зверя и, изменив голос на глухой и, по мнению пана Болеслава, грубый (хотя в этом отношении вряд ли к его собственному голосу что-то можно было добавить), сказал, - "Ах вы, такие сякие, обмануть меня решили, ну я уж вам покажу." - и продолжил своим обычным грубым голосом. - И на обоз нападет. Только в возах под съестным не ценности будут спрятаны, а солдаты. И тут-то мы на него и нахряпнем и возьмем, - и накрыл руку, изображавшую шляпу, второй рукой, после чего посмотрел на солтыса. - Такой вот план. Пану Константы он вполне понравился. Тростянский конь, етить его, вот как он его назвал! Тут, конечно, пан солтыс, твоя помощь бы в организации не помешала. А вот про то, чей план лучше - это сам суди, ты-то хоть и себя вроде как принижаешь, но в ратном деле опыт имеешь - это все знают. А вот что до пана Будикидовича - напраслину на него возводить не буду, но не помню, чтобы он в ратном деле себя как следует проявил. И я скажу так - идти с одной силой, без хитрости, на человека, который хитер, как лис, да еще прячется да убегает - затея по моему разумению не самая надежная. Тут пан Болеслав развел руками, дескать, все что я имел сказать - сказал, имеющий уши да услышит. - Что же до других бед, то я вот что скажу. То что Джургис там крутит - это блажь, конечно, не должен один цех свои условия диктовать другим цехам. У панов Будикидовича и Волковича людей не так чтобы много, человек по десять в дружинах. Плюс еще человек тридцать от Константы. Этим кожевенников не напугать. А надобно им показать, что против их вольницы много кто объединится. Конечно, можно просто всех панов собрать, шляхтичей - сила получится хорошая. Но просто так это будет не очень хорошо смотреться - дескать, шляхта мастеровой люд давит, да и шляхта больше по поместьям, не под рукой, пока соберутся - может уже и полыхнуть, ведь квартал кожевенный в самом городе. Значит, нужно другую общину подтянуть, привилегий там каких-нибудь дать, чтобы она открыто против них выступила, не в смысле чтоб напала, а в смысле чтоб заявила - если что, мол, мы первые город поддержим и кожевенникам накидаем. Тогда и кожевенники дважды подумают, прежде чем бузить. А пока они будут думать, пан Будикидович может и Джургиса по судебной части подкопать - он ведь голова волнений. Только надо выбрать, на какую общину в этом деле опереться. Торговцы на такое не пойдут - они больше люди мирные, разве что деньгами помочь могут. Немцев звать - вроде бы хорошая идея, они на первый взгляд перекосов не хотят. Только тут как? Если немцев возвысить - пан Корф, с ними легко может стакнуться, ну и проснемся от ржанья орденских коней. Я думаю - не тот исход, которого ты бы хотел. Князь Ягайло вряд ли такому обрадуется. Как по мне, лучше всего на это дело годится Тыверский - он с одной стороны добрый воин, сам один припугнуть может, да и ручек запачкать не побоится, а с другой - за ним православные. Они, конечно, не нашей веры, но уж всяко ближе, чем язычники, но с одной стороны ребята крепкие, а с другой угрозы от них поменьше, чем от немцев. Вот такие мои соображения на этот счет, пан Солтыс. Что скажешь? Сходятся у нас мысли в чем или разнятся?
-
Пан Болеслав мыслит достойно князя!
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
С юбилеем, амиго! Не смотря на РТ, где мы впервые вместе сыграли (вместе, да всё больше порознь), Богомола до сих считаю нашим настоящим первым дуэтом)) хорошая игра была, отличный персонаж! И вообще, самый хэппи-эндовый что ли, раз у самого жёсткого мастера всея ДМ выжил и постфактум по кубо-ризолвам хорошую такую жизнь получил (по словам мастера). Дорогого стоит! Вот и пожелания мои в тему – чтобы жилось и игралось так же как Сиду Маллоку, без оглядки на будущее. Делай, что должен, будь, что будет. А сделаешь – будет хорошо.
|
-
Твой первый пост (наверное) в первой игре, где были ты и я (и еще народ). Ну что тут сказать. С днюхой тя, батя, с десятилетием на сайте. Тут должно быть много слов, но их говорить я не мастак. Скажу если только, что играть с тобой всегда круто. Не знаю, есть ли на ДМе "песочные" медали, так что держи хоть такую.
|
-
Первый твой пост в игре, где мы вместе играли, чё. Десять лет прошло, с ума сойти. Ну, с момента начала этой игры девять с половиной где-то. Помню, как я тогда начал водить: только вернулся из Сучжоу, последние несколько дней в Китае провёл в Шанхае и совершенно охуел от этого города, от всех этих шикумэней, ар-декошных зданий, подворотен с едальнями, платанов с фисташково-зеленоватой корой на тихих улицах Французской концессии и отражений огней небоскрёбов в тёмной воде Хуанпу, и особняков с каменными львами у ворот, и чудом каким-то оставшихся канализационных люков с буквами SWW (Shanghai Waterworks) на рифлёном чугуне — и так мне про это всё хотелось рассказать, что, не думая, сразу и запустил этот модуль — хотя толком ещё и не знал ничего, про что он вообще будет :)
И вот чего я сказать хочу: тебе, по всей видимости, гораздо комфортнее играть, чем водить, но для модуля ты как игрок всегда делаешь, должно быть, столько же, сколько и мастер. Ты, может, уже и позабыл, а я помню, что, когда ты заявлялся в Шанхай, ты спрашивал у меня, кем пойти, полицейским-англичанином или китайским коммунистом, и вот подумай только, насколько была бы другая игра, если бы ты выбрал второй вариант! И вот это, что ты искренне интересуешься сеттингом, в общем, неблизким тебе (ни Шанхай тридцатых, ни партия эсеров ведь в твою сферу интересов не входят), пишешь не на отъебись, а разбираешься в происходящем, всегда даёшь очень правдоподобные психологические инсайты за своих персонажей и вообще в целом попадаешь в дух сеттинга — вот это очень ценно, вот тут твоя главная сверхспособность. Это, а ещё несомненный литературный дар (ну, про это ты сам, я думаю, в курсе).
В общем, с десятилетием на сайте тебя!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ты один из любимейших моих соигроков и один из крайне немногих людей на этом сайте, у которых можно плюсовать все посты.
|
-
Черт, какой же ты классный. Какой же ты классный, мужик....
|
Положение было аховое. Хуже всего - что не ясен курс. Уж и без патронов можно идти, и без еды, а вот без чего нельзя - так это без направления. И неудивительно было, что многие товарищи с таким-то галсом занервничали, стали скучными и несознательными. Ивану это сразу не понравилось. Вот били интервентов — было непросто, но хорошо ж! Вот отступали - было нелегко, но хоть вместе. А теперь что? Да все понятно, чего уж там: Агеевы эти, кулацкие элементы видать по сути своей, как не стало рядом комиссара занялись контр-революцией сразу же. От злости у Ивана аж усы затопорщились, он в темноте незаметно расстегнул кобуру. Надо было осмотреться, прикинуть, сколько тут ребят еще не качнулись в сторону дезертирства, а сколько уже вовсю лелеяли такую позорную мысль. Но каждое оставшееся без ответа слово контры все больше и больше истончало совесть и било по сознательности бойцов, и Мухин чувствовал, что должен выступить. Рядом оказался Смирнов. Мухин не знал, насколько можно ему доверять, но вроде бы он о дезертирстве никогда не заикался. - Гриша! Прикрой-ка меня. Следи за братья́ми, - прошептал он на ухо солдату и поднялся с земли. Расправив плечи, Мухин шагнул поближе к костру и зычно крикнул: - А ну, братва, погоди! Дайте я скажу! Татарчонок еще этот, тоже подпевала, перебежчик. Сука, впилить бы ему в мидель как следует. Уууу, да тут хоть всю команду расформировывай. Нет, эти ребята были ненадежные, колеблющиеся, этих надо было не идеалами революции уговаривать. Этих надо было в чувства привести. - Про революционную сознательность, братва, я рассказывать не буду. Я скажу по-простому, шоб все поняли. Мы тут с вами в одной лодке, и все жить хотят. И на данный так сказать, конкретный момент, кому-то не шибко умному могло показаться! - Мухин выделил это слово. - Показаться! Что враг сильнее. Что совейская власть в данный конкретный момент слабже. Это, братцы, чепуха. Ну да, отступили пока что. Временно. Но зато как мы их до этого гнали?! Гнали же! И далее снова погоним. С отдельными дезертирскими личностями или без йих. Тому есть три причины. Во-первых, в Петрограде за нашими спинами все больше и больше солдат и рабочих встает в строй, под знамена Красной Армии! Мы - так, передовой отряд революции. Во-вторых, наемников иностранного капитала только меньше будет становиться. Красная Армия воюет за народ, а англичане с хранцузами за деньги, да к тому же за чужие. А за чужие деньги они в войну уже навоевались. Они тут еще посидят, конечно, но - до холодов. А как морозцем их прихватит - повалят они назад, за кордон. Че лыбишься, Рахметка? Я в ихнем Лондóне был, шоб ты знал. Нету там снега, хочь и зима, а есть только дождь да гнилой туман. И морозца нашего, северного, ихняя шатия-братия не вынесет. В-третьих, и в главных. Вы что, надеетесь, они вас озолотят? Ну, может, и не прихлопнут, пускай. Но на кой вы им сдались? Заставят вас сапоги им лизать да сортиры чистить, а потом смоются. Это если вы сдаться надумаете. Ну, а если по углам расползетесь, то вас же эти кровопийцы поборами и обложат и на вас пахать будут сильней, чем при царе. Им-то что? Им русского человека не жалко. И жизнь ваша станет еще хуже, чем сейчас. А совейская власть - она не исчезнет. Она если и отступит, то потом вернется. И с каждого спросит: что ты в трудный час сделал, дружок? Честно дрался или прогнулся под захватчика? Власть рабочих и крестьян, братцы, это ваша власть. Может, оно пока не особо чуйствуется, но прогоним бело-интервентов, тут и поймете. Это не как в войну, за царя да за буржуев землю жрали под шрапнелью. Тут вам ее, власть эту, в руки дали, доверили. И если вы ее сейчас выроните, то не ждите, что вам потом ее снова дадут. Не за что будет уже. Так что вам решать, братцы. Не спорю, помирать - оно всегда не больно красиво, тем паче не жрамши. Но и жить надо так, чтоб помирать было за что. А если начнешь жить, как собака, то и издохнешь, как собака. Чего вам, братва, я б не пожелал. Мухин, говоривший, не переставая, окинул отряд взглядом, оценивая произведенный эффект. - Ну! Есть еще паникеры, сомневающиеся, отпортунистки, дезертиры? Кому что в данном историческом моменте неясно? Спрашивай! - при этих словах он, уже не таясь, открыл крышку кобуры. - Товарищ Мухин разъяснит про момент.
-
+ где он так говорить-то научился?
-
-
Товарищ Мухин разъяснит про момент Ух, товарищ Мухин разъяснит так разъяснит! Прям со всех сторон!
-
-
Чёткий балтиец вышел. В ЧК надо товарищу Мухину записываться, там такие кадры в цене!
-
Мощный товарищ! И речь шедевральная!
-
Поздравляю с юбилеем. Возможно мы не всегда и не во всем сходимся во взглядах, но я всегда считала тебя интересным игроком и отличным мастером, без которого ДМ многое бы потерял. Respect! А, ну и разумеется – революционный матрос просто прекрасен. ^^
-
Поздравляю с юбилеем. Возможно мы не всегда и не во всем сходимся во взглядах, но я всегда считала тебя интересным игроком и отличным мастером, без которого ДМ многое бы потерял. Respect! А, ну и разумеется – революционный матрос просто прекрасен. ^^
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Шарра! Скажу, орк офигенен!
-
-
Колорит так и хлещет)) Вообще, когда увидел я в линейке AgeOfSigmar морских эльфов, то долго плевался. А тут, сталбыть, морской орк! И я хочу сказать, что такие морские орки мне куда-а-а больше по душе)))
|
Ник молча кивает. "Одной проблемой меньше." Вообще пока нет проблемы. Саммерс наверняка погиб. Никому наверняка до него нет дела в этой суматохе. Но все-таки мало ли что, а вдруг спросят. Вот рапорт, вот подпись рядового Панды, все, отвяжитесь, идите его спрашивайте. Я вообще ранен был, контужен и командовал боевой группой между прочим, а про Саммерса вашего тоже подумал. А Панда, ну а что Панда? Приказ присмотреть был? Был. Отказаться, правда, не мог. Но мог принципиальную позицию занять. Скажем, могу либо то, либо это. А теперь вот мог бы сказать не, не подпишу. И что тогда? Отправил бы тогда его Бейкер на нейтралку и дальше к этому дурацкому дому? Одного рядового отправить на нейтралку. Или рискнуть карьерой. А то мало ли что? Скажем, всплывет где-нибудь в лагере военнопленных этот Саммерс, а Бейкер выходит его в бой выпросил под свою ответственность, а тот, выходит, к немцам перебежал? Или как? А тут точно знаешь, спокойно спишь, воюешь дальше. Послал Панду, тот сходил, посмотрел (кучу развалин разгреб незаметно так, да?). Или не Панду даже. Да не. Чушь это все. Никого бы не послал. Когда из-за уже погибшего подставляют живых - это хуйня, а не командование. То самое место, где надо притормозить, потому что карьера карьерой и личное дело личным делом, но когда начнешь такую херню творить, люди в тебе могут и разувериться, и тогда уже неважно, насколько безупречным вышло личное дело - не бывать тебе хорошим командиром. Потому что когда люди тебе не верят, ты им тоже не веришь, а это, как ни крути, нужно. Но все равно, молодец Панда, что согласился. - Отстучи, что приняли. И все, - отдает Ник бумажку Мнемморману. И тут же Миллс с какой-то такого же рода херней привязался. Ник слушает его, ничего не понимает. Какой немец? Какой покойник? Чей друг? Херь какая-то. - Так. Еще раз. Меня тут это... контузило малость, - хмуро, но как бы и оправдываясь, говорит он. Миллс - один из немногих людей тут, который стоит того, чтобы перед ним оправдываться, и не воспримет это как приглашение сесть на шею. Вон оно в чем дело! Херь, конечно, полная, вдруг там снайпер какой-нибудь или просто пулемет резанет напоследок? Ну ладно. Судя по взгляду, очень уж хочется штаб-сержанту что-то там такое вывернуть, чтобы почувствовать, что он не просто солдат "заряжай-наводи-жми". Окей, окей, чем бы дитя не тешилось, лишь бы осколок в башку не прилетел. - Бери Бивера и идите втроем, - внезапно переходит на "ты" Ник, всегда до этого бывший с Миллсом на "вы". Слишком он устал для этих всяких китайских. - Слушайся его во всем только. Скажет лежать - лежи. Скажет ползти - ползи. И это... возьми пистолет и держи наготове в кармане. Береженого... сам знаешь. Свободен. Ник и правда устал. Он раздает несколько указаний - кому за чем проследить, куда отправить раненых и тому подобное. В общем-то, надо и правда отдохнуть, а то уже какая-то неуверенность в ногах появляется и кружение в высших эшелонах нервной деятельности. Но вот есть одна вещь, с которой откладывать нельзя. Валентайн, прежде чем уйти по своим делам, собирает танки и, соответственно, танкистов. Ник задерживается у танков. Подходят еще какие-то парни с нашивками сержантов, из орлов. Бейкер со своей рукой на перевязи старается сам держаться гордо и героически, как подбитый торпедой, но не вышедший из боя крейсер, ну, или хотя бы эсминец. Он смотрит на сержантов. Сержанты смотрят на него. "Ну вы же танки-то оставите?" - написано в глазах у сержантов. "Ну вы же позиции-то оставили," - написано в глазах у Бейкера. Эта игра в гляделки ему быстро надоедает, он уже собирается уходить, и, видимо, сержанты читают это на его лице. Следует короткая армейская словесная игра в звания и фамилии, ну и потом как водится: "ну мы это... истребитель оставляем, да?" "Капец они наглые!" - устало думает Ник. - Вы в танках не особо шарите, да, сержант? Это с виду только пушка да броня. Танк после боя - капризнее кадиллакка. Только этот кадиллак выдерживает попадание снаряда в тридцать фунтов, который бьет по броне со скоростью в тысячу ярдов в секунду! Представили? Подшипники трескаются, болты срывает с мест, проводка отлетает... С виду ничего, а потом танк отказывает на ровном месте, застывает и превращается из грозой боевой машины в стальной гроб! А дядя сэм отслюнявил пятьдесят штук баксов не для того, чтобы танк ломался на ровном месте, понятно? Я понятно объясняю? Вот поэтому мы и гоним их на Аварийный Пункт. Но вот один тут танк был потерявший ход, его мы оставим. Его можно как ДОТ использовать, - поясняет Ник. - Как вашего лейтенанта-то зовут? Вот. Я предупрежу экипаж. Сержанты не выглядят слишком довольными, но хоть чем-то порадовать своего командира смогут - и то хорошо. Они расходятся по углам ринга - сержанты двигают к своему начальству, которое где-то там задержалось, а Ник - туда, где курят командиры танков. - Чаепитие в разгаре! - приветствует он лейтенантов. - Так. Рассусоливать не буду. Поработали хорошо, вон, горящие "Пантеры" лучше всяких слов, да, джентльмены. Хотя проблемы во взаимодействии были. Кто что имеет доложить - докладывайте по порядку. Доклады, в общем, вполне ожидаемые, ничего интересного. Все, понятно, ждут, что будет. - Рапорт я подам позже полковнику, - сообщает им Ник. - Но вы и так представляете, что там будет. Гонзалес - так держать, хорошая работа. Остальные - дрались хорошо, а до этого в критический момент чуть не свалили. Джентльмены! Любая операция, где вы в резерве - означает, что пехота ложится костьми, чтобы вы вступили в бой в наилучших условиях. Чтобы противник оказался ослаблен, не готов, и вы грянули как гром среди майского неба! Как сегодня. А если вы из-за какого-то недопонимания или панических настроений отдельных офицеров отступаете, сваливаете, это что значит? Что все жертвы пехоты, которая там зубами, ногтями держится за землю - всё зря. Потому что все ради вашего удара. Имейте это в виду. Исходя из выше... ну, понятно... короче. Лейтенант Ортис молодец, проявил стойкость, будет отмечен в рапорте. Лейтенант Крайтон... ваши действия к счастью никому не навредили. Выговор вам объявлять я права не имею, но изложу дело письменно в точности как оно было. Ваша машина временно остается в распоряжении десанта - как огневая точка. Их командир, - Ник называет ничего ему пока не говорящую фамилию. - Осмотрите машину, составьте опись повреждений, мы пришлем запчасти позже. Всем остальным привести машины в боеспособное состояние насколько возможно и быть готовыми выступить через полчаса. Все, джентльмены. "Я спать", - чуть не добавил он. Дошел до окопа, спустился и сразу сел на дно. Даже сигарету... хотя сигарет-то и... неважно. - Капрал, я подремлю полчаса. Разбудите, как команда будет готова выступать. Будет происшествие - разбудите, - добавляет он таким тоном, что становится ясно - если крауты не пойдут в атаку, причем силами не меньше полутора танковых дивизий, будить его не надо. Земля сука промерзшая, и еще мерно, как часы с боем, долбят выстрелы противотанковых пушек - это они пантеры немецкие добивают. Согласно приказ... прика... при... И Ник уже дышит глубоко и ровно, спит, осторожно прижимая раненую руку здоровой. Молодость берет свое. Через полчаса его разбудят и он не будет ни бодрым, ни веселым, не будет ни свежим, ни отдохнувшим, но эти вырванные между боями полчаса позволят ему не развалиться на ходу, не отрубиться, не сморозить глупость в полусне. Этому он научился еще на манёврах.
-
Рефлексия помноженная на дисциплину и ответственность, это круто. Хороший пост, хотя я и думал, что разбор полётов на пару с Валентайном пройдёт, но что ж, ок. Видимо, его Помощь состояла в том, что он всех собрал в одном месте))
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Это трогательно. Но, боюсь я, не будет выбора у Филиппа.
-
Как отчаянно кричит! Как не поверить? Лучшей встречи,шалун-маньяк Магистр, не мог и придумать)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Пан Вилковский любил ярмарку. Много тут всего можно было увидеть, прицениться, спросить того, этого - как жизнь, как дела, как детки. А какого шалопая и отругать за что - а то молодежь нынче совсем не та пошла - не блюдет чести, все либо за выгодой, либо за развлечениями. Тут, конечно, была такая вещь, что можно ненароком не в свое дело влезть, а пан Вилковский не в свое дело соваться не любил - послать могут, и по совести говоря, будут правы. Будешь потом как в навоз вступивший - то ли делать вид, что не замечаешь, то ли палку искать и с сапога счищать. Но посылать пана Вилковского мало кто отваживался, да и он лишний раз с увещеваниями не лез, только если человек и правда все берега из виду потерял, либо если видно, что он открыт к совету и корм, так сказать, будет в коня. Но в общем, ярмарка ему нравилась. Это на первый взгляд пан Вилковский был грубый и нелюдимый, на самом же деле с тех пор, как сын погиб, его к людям тянуло. Чувствовал пан Болеслав, что рано или поздно помирать, а ни доспехи, ни злотые на тот свет не возьмешь, зато память по себе можно разную оставить. Войдя к солтысу, он без лишних церемоний сел в кресла и для начала послушал своего собеседника. "И тут умные слова!" - подивился он. - "Вот люди, нет бы по-простому выражались. А то за всеми этими кружевами словесными суть да крепость слова теряется." Пан Болеслав решил не тратить время Тышкевича на пышные приветствия и прочую мишуру. Во-первых, пришел по делу - говори по делу. А во-вторых, пан Болеслав в этом не очень был хорош. А ведь закинь рыбу на дерево - не запоет она горлицей. Зато брось ее в воду - полетит как стрела из лука. - Э, пан Солтыс, - ответил он. - Я гляжу, ты сегодня нарасхват. Оно и понятно - человек умный. Другие-то к тебе по нужде и ходили, по этой самой, матриниальной, или какой-другой. Я же к тебе с иным пришел. Я человек не замудреный, люблю чтоб все понятно было, но и, с позволенья сказать, тоже не дурак. Так что чего нам вилять туда-сюда? Давай уж начистоту. У нас в городе сейчас такой бардак начнется, мама не горюй. Каждый пан будет свою партию мутить, каждый будет стараться себя получше выставить, а соперников - похуже. Рано или поздно - дойдет и до свары. Княжий титул - не пирог с яблоками, на всех не поделишь, да и послаще для многих будет. Я чай, тебе уже тут посулили за поддержку и яблок, и теста. А я так скажу. Я тебя всегда уважал, потому что при тебе в городе порядок был: одни других особенно не забижали и всем дышать можно было. Я хочу, чтоб так оно и оставалось, кто бы там в князья не пролез. Потому что князь - это князь, а солтыс - это солтыс. И пока чехарда эта идет, я думаю, для города можно и полезные вещи сделать. Вот, я просто к примеру скажу, есть у нас один известный бандит, Шляпою прозываемый. Можно к примеру ему окорот дать - это раз, - пан Вилковский загнул узловатый сильный палец. - Ты, конечно, скажешь, чего ты, пан Вилковский, ко мне с этим пришел, иди к пану Константы. Но Маршалек же в самом городе порядок поддерживает, на это тоже силы нужны, сейчас даже больше, чем обычно. А тут беда общегородская, так сказать, с одним порядком не связанная. Поэтому я думаю, такой вопрос должно и можно и с тобой обсудить, к тому же, с паном Константы я уж имел честь поговорить, - тут пан Болеслав сделал многозначительное движение бровями. - Но ладно, оставим пока Шляпу. Вот скажи, в чем еще ты главные беды наши видишь?
-
многозначительное движение бровями +100 к убедительности)
|
Анчар успел сам открыть рот, и надо было еще закрыть глаза, но он не мог - завороженно глядел Черехов на цилиндр бомбы, как будто пытаясь поймать момент, когда корпус, распираемый могучей силой динамита, начнет трескаться, распадаться, а наружу вырвутся сначала свет, а потом огонь и смерть. Но ничего не произошло. Алексей почувствовал, что сердце бешено колотится, а сам он не дышит - все тело сжалось, ожидая удара тугой волны воздуха и осколков, а взрыва все не было и не было. Он шумно выдохнул - почему же бомба не взорвалась? Значит, Зефиров плохо её снарядил? Их план с цистерной летит к чертям? Выходит, и остальные бомбы не взорвутся? А большевики об этом не знают! Тут под ним что-то шевельнулось, и он вспомнил, что лежит на Гере, и раз ему неудобно, то ей, должно быть, раз в сто неудобнее. Черехову стало стыдно, что он забыл про Гертруду, он тоже шевельнулся, неуклюже сполз с неё в сторону, некстати чувствуя через шубу очертания ее тела. - Прости! - обронил он виновато и поймал себя на мысли, что чуть не выговорил "прости-те". - Испугался! Он хотел добавит "за тебя", но ему показалось, что это прозвучит как-то надрывно, дёшево. Да и неправда - за себя ведь он тоже испугался. Все же надо было что-то добавить, чтобы это дурацкое признание собственной трусости не повисло в воздухе. - Рот... рот надо открывать, чтобы... там удар от взрыва... воздухом... могут уши лопнуть, если не открыть, - скомкано объяснил он. Получилось довольно глупо. - Не больно? Давай я отряхну, - предложил он, понимая, что, наверное, испачкал ее шубу в этом паровозном шлаке, и может быть испортил дорогую вещь. Но с другой стороны, а что было делать? Ждать, взорвется бомба или нет? Но ведь не успеешь упасть, если она уже взрывается. Анчар вдруг почувствовал страшную досаду - вот, несколько минут назад он так хотел взять её за руку, а теперь вдруг вышло так, что он прямо лежал на ней, практически обнимал, а думал про бомбу и про взрыв и совсем не думал про неё и... всё пропустил. Но по-другому было нельзя: пять кило динамита - не шутка, как о них не думать? И потом... ну, а что он мог сделать? Или почувствовать? Он же не романтический болван из романа, а она - не романтическая дура. Они тут на задании. "И хорошо, что пропустил, а то..." А то что? "А то ничего!" - с досадой еще раз одернул себя Анчар. В следующий миг он понял, что забыл не только о Гере, а еще и о засаде и дрезине - когда крикнул дружинник и посыпались частые выстрелы. "Дурак! Балда!" - обругал себя Алексей. Первым его желанием было кинуться наперерез виндавцам и хотя бы узнать у них, что случилось. Но он тут же понял, что эти трусоватые борцы даже говорить с ним не станут. Надо было решать - бросать железнодорожников и бежать в ночь, в метель, или нет. И Анчар решил быстро - нельзя бросать товарищей вот так сразу. - Потом разберетесь! Берите бомбу и за вагоны! - крикнул он, подскочив к Зефирову. - Дайте револьвер, я узнаю, что там! Балакин, со мной! Гера! Ты тоже за вагоны!
-
Очень красивая сцена, полная одновременно нежности и динамичности.
|
Чем ближе Иван подходил к хуторку, тем больше он начинал думать, что идея ему в голову пришла, как говорил боцман Демид Петрович на "Михаиле Лунде", "не фонтан". Ему и в голову не пришло, что с китайцами говорить надо по-китайски. А сами они по-нашему не говорят совсем. Но что ж делать? Задний ход не дашь, когда прямо в форштевень винтовками и левольвертами тычут. Как бы было хорошо сразу понять, кто они есть, эти ходяшки - наши или не наши? Про китайцев говорили, что они бедные, и потому за советы. Но это в общем масштабе. Тут же, в частном, выходило, что "хрен их знает". Окопались тут на хуторке, курят свой опиум, что им красные, что белые - небось все равно. Кто их вообще разберет? Но как бы там ни было, никто кроме товарища Мухина выпутать товарища Мухина из сложной ситуации не мог. И потому товарищ Мухин решил действовать, как ледокол, врезавшийся в льдину. Ходяшки, как известно, люди пуганые. В бою их Мухин не видел, но на гражданке они, если не дать им обнаглеть, обычно очень уважали любого человека, обличенного полномочиями - хоть простого городового. Поэтому матрос изо всех сил принял вид внушительный, напыщенный и даже немножечко грозный, подкрутив для важности ус. Может, в бою он по сравнению с Фрайденфельдсом опыта имел и не так много, но вот уж за время революционных событий и винтовками, и пистолетами в него тыкали не раз, и бывало даже, кое-чем похуже, так что такое его с курса сбить не могло. Ну тычут, и что? Хотели бы шлепнуть - уже бы и шлепнули. - А ну замолкли! - строго прикрикнул он на китайцев. - А ну, мать вашу, молчать! Хотел даже оглушительно, в четыре пальца, свистнуть на них, но решил, что это будет перебор - да и с образом не вязалось. Не разобрав ни слова из тарабарщины опиумиста, Мухин расправил плечи, выгнул грудь колесом, и не торопясь и, как сказал бы боцман Демид Петрвоич, "с шиком" достал из кармана парт-билет и поднял повыше. - Вот, смотри! - сказал он громко и с большим достоинством. - Я как есть красный начальник. Вон там, - он махнул рукой в сторону леса. - Красная армия! Потом изобразил с помощью рук и "тра-та-та" пулемет и показал на пальцах, сколько - пять, десять, пятнадцать, потом махнул рукой, дескать, много. Потом изобразил орудия - "бух-бух." - Поняли? - Иван посмотрел на китайцев свысока и кивнул, мол, теперь ваша очередь. - Тэк! Кто такие? Кто главный? Начальник кто ваш?
-
"Да кто ж вы такие, откуда взялись?! — Дружина взялась за нагайки. — Напился, старик, так иди похмелись, И неча рассказывать байки.
|
-
Мне очень нравится логичность и последовательность действий и размышлений Болеслава.
|
-
В храбрости Анчара и его готовности спасти Геру я даже не сомневалась!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Анчару не надо было переспрашивать, какой свет. Ну какой еще может быть свет!? Дрезина едет, с солдатами, с кем же еще! Да, правда, не с той стороны, с которой хотелось бы, но едет же! А ведь могла бы не приехать вовсе. Он выглянул из-за вагона, чтобы убедиться на всякий случай, что Гера не спутала обычную лампу обходчика с мощным фонарем дрезины. За углом вагона были ночь, снег и холод. И солдаты. - Ну точно, едут, - шепнул он Гере на ухо. - А мужчики наши размякли чего-то. Я их сейчас попробую... ты их пристыди, если раскисать начнут. - Товарищи, ну чего ж вы с лица-то спали! - заметил он. - Дрезина прямо в руки к нам идет! Это ж замечательно. Ну сколько там, пятеро, шестеро? А у нас винтовок целых семь! Товарищи! Нам либо бежать с этой бомбой и опять по путям таскаться, мерзнуть и думать, куда ее грохнуть, либо прямо сейчас быстро все сделать и хорошо! Чего растерялись-то? Такой план дельный придумали. Значит так. Сейчас за вагонами пробегаете саженей тридцать, ложитесь под состав и винтовки наготове. Кто лучший стрелок? Гренадер, ты? Цель в машиниста! Как дрезина примерно с вами поравняется, я побегу через пути к будке. Они решат, что я один, либо остановятся, чтоб срезать, либо поедут мимо вас, вот тогда, как фонарь уже не в глаза будет, вы их и бейте. Машиниста главное, машиниста сразу. А я уж там... залягу. Зефиров, дайте мне, пожалуйста, револьвер, у вас все равно руки заняты будут. Я верну потом. Это был довольно дерзкий план, но, по мнению Анчара, простой и понятный. Главный расчет его состоял в том, что никто в здравом уме не побежит поперек путей от дрезины с солдатами, если за ним стоит отряд с винтовками. Какой смысл? Надо либо наоборот, на одной стороне оставаться, либо принимать бой. Солдаты, конечно, увидя одиночку, начнут кричать "Стой!" Хотя, могут и не начать, а сразу стрелять. Но все же темно, да и расстояние будет неблизкое, саженей сто, а он еще и бежит не вдоль, а поперек, а как услышит выстрелы - так и упадет в снег. Страшновато, но все же, план мог сработать. - Ну что, готовы? - спросил он всех, но особенно обращаясь к казанцам. Если виндавцы сейчас дезертируют со своими убогими браунингами, большой беды не будет. Хотя лучше бы поддержали огнем, конечно.
-
План выглядит красивым, логичным и действенным!
|
-
-
Кстати забываю отмечать, но пан Болеслав прям истинный шляхтич старой закалки по бэку)))
|
Стрельба стихает, вспыхивает пару раз, потом стихает окончательно. Ник слышит это смутно, нечетко, с минуту вслушивается в тишину над полем боя, пока медик наскоро бинтует ему и убегает. Ну, вроде, все. Рука саднит очень неприятно, но пока не болит адски, пока можно обойтись без морфия. Может, это тоже результат контузии. Ник садится на дно окопа, снимает каску и сидит. И дышит. Просто дышит, не чувствуя гарь и запах сгоревшей резины. "Приди в себя, приди в себя," - еле заметно двигаются его губы. Он чувствует, что прошел по краю - не в смысле, что его чуть не убило, этих-то моментов в Бельгии сплошь и рядом, а в смысле, что в этот раз на него много всего свалилось. Так много, что он был на пределе и мог напороть, ох как напороть! В любой момент. А где-то и напорол наверняка, но свезло. Вот это важно - нельзя быть идеальным, но можно пороть херню не чаще, чем тебе везет, а лучше пореже. А были тонкие места, которые вообще нельзя было предусмотреть: что десант сдриснет в полном составе, что танки попрутся невесть куда, что мины будут ложиться так неточно. Ник дышит, постепенно его дыхание выравнивается. За шиворот осыпается земля с бруствера, но в этом даже есть что-то приятное. Сигарет не осталось, но он даже курить не хочет. Посидеть бы так хоть с полчасика. Отойти. Но к тому времени, наверное, придет боль. Надо заняться делами, пока она не пришла и не начала плавить мозг. Ник кивает Мнемморману на рацию. Показывает на погоны, рисует пальцем птичку, мол, вызывай полковника. Пишет шифровку, старательно, но криво выводя печатные буквы. В процессе подходят сержанты. Уайт сует жетоны, Ник слушает его доклад, что-то черкает на листке, уточняя данные для передачи. Жетоны кладет в карман, не разглядывая - число погибших сержант и так называет, а кто там погиб... потом посмотрим. Там все равно ребята Престона небось, Ник их не особенно и знает. А жетоны, к тому же, в крови, а некоторые и в земле. Валентайн тоже появляется, садится рядом. Спрашивает. Бейкер кивает, что можно понять и как "да, досталось", и как "нормально". Потом говорит: - По-до-ждии зде, - почти без запинки. Хорошо, что слова простые. Показывает рукой, типа. Жди. Койот-1 штабу Задача вып Атака отбит Потери 1 т, 1 истр, БА, Пушка, 2 пул, 2 базук. Убито 5 Пант, 2 истр, 1 БА, 1 Пушка, мин взвод пех. Фламиз оставили. Десант отступ с поз. Пока не вернулся. Планир оставить взв Престон до смены. Все танки беру на СПАМ. Прошу подтвердить
Тычет листок радисту. - Сс... с... ам т-т-т... ам. Пос-с.. с.. авь. Тыо... очки, - ох, еле выговорил. Раз на раз не приходится, видимо. Спохватывается, вписывает потери в личном составе, хотя бы примерно. Не до арифметики. Джонни кивает, изучает каракули. Ник в это время показывает сержантам подвинуться ближе. - Т-танки, - говорит отрывисто. - Сс... собрать. За лесс... ом. Мех... Мех... Блядь! Механики. Чтоб ругались. Что п... п... врежде... ния. П... п-п... потом... туда десант... звать. Чтоб видели. П-п... потом... "Блядь, это "в" межзубное заедает как ебаная кнопка!" - Ж... ждем... радио... и уххходим. Прест... прест... престон тут пока. З-з... З-з... забира... айте. Все. Оруж... оружие... Ник трет себя по щеке, как будто хочет дать пощечину, но не может при свидетелях. Замечает топающего Панду с раненым. Кивает, машет рукой. Пытается крикнуть, но только мычит. - Уиндр... др... дра ко мне, - просит сержантов. Раненого, которого тащит Панда, передают на руки какому-то другому бойцу. - Ж... жжив? - спрашивает Ник, трогая Панду за рукав, вместо того чтобы хлопнуть по плечу. - М-м-молодец. Ты этих... с-с-снял? Х-хорошо. Потом уже как будто хочет отослать Панду отдыхать, но как будто что-то вспоминает. - С... с... ссс... блядь, сука! с... аммерс! Блядь! Где?! Видно, что он злится не на Панду, а от того, что заикается. Хотя кто знает наверняка?
-
Лингвистические п***острадания зачётно получаются)) Ну и вообще, расплата, изменения, всё на уровне. Видно, что персонаж всё тот же, но уже не тот.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Родриго невероятен. Вот что меня очень вдохновляет в тебе как в игроке — ты реально размышляешь над игровыми дилеммами, можешь посоветоваться с неписем, подробно изложив ему дело, можешь колебаться или наоборот проявлять решительность. Это делает эмоции персонажа живыми. Содержание вливается в форму.
|
Не буду перессказывать модуль. У нас потом были там всякие приключения вроде захвата джонки с наркотой (наркоту, кажется, успели скинуть за борт) и всякие попытки (безуспешные) провести расследование и разобраться во всех этих Гу Чжусюанях, Лю Шаохуа, Бай Бо Линях, Ду Юэшенах ну вы поняли. Но потом ниточки ушли в песок, и осталось только ждать и почитывать другие ветки. В которых играли опытные игроки и было много интересного - бандитский шанхай, будни белоэмигрантов, флэшбеки о войне коммунистов и чанкайшистов и тому подобное. А потом был Амбассдор Баллрум. Короче, в шикарном кабарэ отдыхают японские офицеры и всякие богатые люди. И тут туда врываются какие-то обрыганы (бандиты, прикидывающиеся борцами за свободу китайских китайцев), строчат из томм-ганов, палят по всем, устраивают пир ярости и кровавый праздник народного гнева. И берут заложников. В том числе журналистку Лян Чунгэ, которую играла Фиона. (технически, главаря нападавших тоже играл игрок, но он слился в самый интересный момент. И вся муниципальная полиция (включая бухого расиста инспектора Хамфри из канады) приезжает в полном составе, и надо что-то делать. А у меня была куча бонусных кубиков, которые ОХК выдавал за нахождения исторических неточностей и правильные ответы на конкурсные вопросы (типа найдите исторического персонажа в этой сцене). И вот мой перс ведет с этим Ли Сю переговоры, строит хитрый план, подгоняет автомобили, портит на них показатели топлива и сливает бензин (ну, не сам, приказывает). В итоге уговаривает Ли Сю отпустить журналистку, хватает ее и несет на руках в безопасное место. Бандиты идут к машинам, полиция их окружает потихоньку ииииии... экшн!!!! Стрельба, визг покрышек по асфальту, крики! Ушли! Ну да, ушли, но не все, только Ли Сю с подельником. О, боже, как я был горд! Я разрулил (ну, понятно, что такое рубилово имело потом неприятные последствия, и для полиции тоже, но все же заложников освободил) кризис, и кубы бонусные пригодились, и персонажа Фионы спас! Просто адово крутое место. И знаете, вот по сравнению с погонями за джонкой это было гораздо круче. Потому что там ну узнали, ну поехали, ну взяли. А тут - кризис! - и перелом. Напряжение! - и спад. И получилось блеснуть, черт возьми. А потом Лян Чунгэ вытирает слезы, достает блокнот и говорит... "ой, я так испугалась! а дайте интервью!" И это тоже было очень круто. Потому что это такое внесюжетное взаимодействие персонажей, когда они что-то делают не по сюжету, но логичное. Когда с кем-то (как с тем же Мафсей там же, который играл моего напарника) проходишь сюжет, то это круто, но... ну, ты проходишь, но это все же нечто обязательное (я тогда еще не знал, что Мафся в тайне от меня играет предателя на зарплате от китайской Мафии, бггггггг, и так и не узнал до конца модуля). Но это вот интервью - наверное, один из самых крутых моментов, которые были в Шанхае (вы еще сделайте скидку на то, что я был на ДМе всего ничего, а Фиона - бывалый игрок и топовый топ!) Крутых моментов было еще много - были допросы подозреваемых, непростые разговоры с начальством, студенческая мини-демонстрация под окнами моего инспектора, которого обвиняли в притеснениях китайского народа (я ее всю повязал, помню))) как дурак, не сдержался). Был безумно длинный, но интересный прием у босса всея Шанхайской мафии Ду Юэшена (я потом когда посетил Шанхай, видел его особняк, где теперь отель, и каменных львов на входе), в финале которого Остину подарили машину, а заодно и невесту Ли Сю (как это было по-восточному). Была "ложа" представителей разных отделов, где я ничерта не понимал и боялся сморозить глупость. Был ночной звонок, когда я узнал, что Паддивэн с арестантами (важными свидетелями) взорвали прямо на улице. Была засада, в которой я сидел и сидел и сидел, и так и не повел бойцов на штурм квартиры в небоскребе (и правильно сделал, как потом оказалось, а то вышла бы мясорубка с дружественными бандитами). Был даже написанный заранее пост, где я, только начавший тогда увлекаться танго, описал, как Остин и Джулия танцуют. Он так и остался неопубликованным, потому что мы больше в модуле не встретились. И я его потом стер, когда научился по-настоящему танцевать))) И это я вам только события своей ветки пересказываю. Но вот эта история с амбассадор баллрум - это был тот момент, когда модуль из просто крутого превратился для меня в любимый. И вот тут то хорошее, чему можно поучиться: - Мастерам - сцена с кризисом, с опасностью, с неопределенностью и превозмоганием (а не д100+50, ок, пробросил), в которой в итоге персонаж все-таки блеснул - это то, что делает игры запоминающимися. - Игрокам - втягивание партнера по партии в какую-то не нужную по сюжету, но логичную совместную активность - это здорово, это дорогого стоит. На этом про Шанхай я рассказывать закончу, советую всем почитать. ссылка Модуль, на самом деле, загнулся по не зависящим от мастера причинам. Но несмотря на это - это был топовый модуль, с которого я пристрастился к ДМу, как к наркотику)))). И до сих пор, видя вывеску магазина одежды "Остин", я вспоминаю своего персонажа и то интервью, и беготню по крышам из начала, и перестрелку в Амбассадоре, и еще много чего))).
-
Эх, воспоминания, да :)
Я помню, что, когда мы отыгрывали сцену с заложниками и я вёл переговоры от лица Ли Сю, я реально за него топил, хотя должен был, по идее, быть нейтрален. Тяжело было удержаться от того, чтобы не подыгрывать ему. Но, в общем, ушёл он с Бай Боцзинем (до сих пор помню имя этого второстепенного НПС!) не из-за моего подыгрыша, а потому что ты забыл французам сообщить, чтобы они свою сторону авеню Эдуарда VII перекрыли. Ну или тогда уж надо было на границы плевать и догонять его на территории Французской концессии.
Кстати, к концу своей учёбы в Шанхае я там купил книжку, в которой таки нашёл точное местоположение «Амбассадора» — всё-таки он был с другой стороны авеню Эдуарда VII, во Французской концессии, так что этой истории в принципе быть не могло.
Был даже написанный заранее пост, где я, только начавший тогда увлекаться танго, описал, как Остин и Джулия танцуют. А ещё были планы финального босс-файта Остина и Дзиро на крыше небоскрёба!
В общем, классно. Спасибо за воспоминания.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Я начал читать этот пост и подумал: "Блин, это точно надо плюсануть!" Потом я продолжил читать пост и снова подумал то же. Когда я подумал это в третий раз, я понял, что это один из лучших постов из тех, что я когда-либо читал. Очень, очень круто. Ради таких постов стоило начать эту игру.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Меня восхищает рассудительность и открытость Родриго. Настоящий рыцарь!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ну, это было круто. Вообще обалденный вышел бой. Родриго держался героически.
|
-
Болеслав прям соль земли Гродненской, настоящий шляхтич!
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Красивый момент про палачей.
-
Родриго зело сообразителен) И в том, как окликнул Руиса по имени, и в прочих своих предположениях Ведь если деревню найдут сожженой, а жителей мертвыми, на кого подумают Кастро? Да они сами пойдут войной на Бланков еще быстрее, чем те. Ну и конечно отдельный респект за минутку женоненавистничества)))
|
Когда представляешь свою смерть - видишь в воображении, как падает с грохотом снаряд, а потом тело находят товарищи, как стучит пулемет и пули рвут форму и ты падаешь весь такой окровавленный и хрипишь свой последний приказ. А в жизни - ты даже выстрела не услышишь: просто шлеп - и выключило, ничего не видишь, не слышишь, не думаешь, мир схлопнулся. Примерно это и ощущает Ник, когда рвется гранат. Успел сказать: - Пригни!.. - потом руку стало больно и все: ни грохота, ни тишины. Первым вернулось сознание, и его причудливая игра приподнимает Ника над окопом, он будто видит все поле боя на момент своей смерти. Вот рвутся мины, вот, сидя в воронке на фоне пламени и придерживая рукой каску, садит из люгера рядовой Панда, а все пространство туда-сюда-наперехлест пересекают трассеры - кажется, что все палят по всем, и все же в этом безумии проступает какой-то знакомый рисунок. Но все смутное, беззвучное, как во сне. Ник не знает, что это сознание так причудливо обрабывает то, что он увидел, высунувшись во время броска, но не успел осмыслить. И главное, мысль о смерти, такая естественная, никак не приходит в голову - он просто плывет, поднимаясь вверх над полем боя, и удивляется, почему не делал так раньше - ведь это очень удобно: все хорошо видно, даже без бинокля, а немцы почему-то его не видят и в него не стреляют. Потом все медленно скрывается, как под темной водой. Потом он вдохнул и сразу стало больно, и он даже не ощущает мокрое на руке. Потом возвращается зрение, но смутно, и первое, что он видит - озабоченное (когда оно было другим?) лицо радиста, сующего ему пальцы в лицо и смешно открывающего рот. Ник злился: во-первых, ему очень больно, а во-вторых, Мнемморман явно занимается какой-то херней, вместо того, чтобы перевязать его или хотя бы обслуживать рацию. "Ты охренел! Давай к рации!" - гаркает на него Бейкер. Вернее, думает, что сейчас гаркнет. Но губы и язык вдруг оказываются непослушными и никак не складываются в слова, только в какое-то несуразное мычание, и что пугает больше всего, мычания своего он тоже не слышит. "Что со мной?" - пробует спросить вслух и опять ничего не может разобрать из своих слабых попыток пошевелить языком и губами. Подносит к лицу руки и видит кровь. Пугается, лихорадочно (и кажется, что быстро-быстро, а на самом деле еле-еле) шарит по шее, по груди и животу. Пробует подвигать ногами. Ноги вроде здесь, живые. Уже хорошо. Через перчатки трудно понять, есть ли раны, но если бы перепахало, то болело бы, наверное. Джонни заботливо, но неуклюже брызгает водой, тычет крышечкой зачем-то, Ник пытается ее взять и сразу же роняет - руки ходят ходуном. Все тело - как вусмерть расстроенное фортепьяно из старого гаража: работает вразнобой, дергается невпопад, застывает судорогой, когда не надо, упорно не хочет производить те звуки, которые пытается выжать из него музыкант. Тоска, боль, непонимание и состояние, близкое к панике, и Ник бы может даже закричал, но может, опять-таки, только мычать. Кое-как отмахнувшись от неумелой помощи и знаками показав, чтобы капрал приподнял его к брустверу, Ник выглядывает наружу. Смотрит, преодолевая головную боль, боль в руке, ломоту и гул во всем теле, рябь в глазах. Немцев прямо перед позициями нет. Пантера стоит, брошенная, с распахнутыми люками водителя и радиста. Он переводит взгляд на другую - она скрывается в черном облаке дыма, с опозданием долетает гул и противный скрежет. Где-то кто-то в кого-то стреляет, так не разберешь - трассеры летают туда сюда. Раскаленной точкой проносится снаряд. Ник машинально следит за ним, чтобы понять, что происходит, теряет из виду, перескакивает глазами на вдруг стоящий совсем близко "Хетцер", почему-то развернутый бортом. Пытается проследить, куда тот бьет: и там, в облаках порохового дыма, видит три силуэта - два повыше и один чуть пониже. Танки подошли! "Танки подошли!" - кричит он, обернувшись к Мнемморману, но получается только: - Анке оуа лыы... В этот раз он даже вроде слышит, как получилось, только толку-то! Смотрит еще: там, за раздолбанным забором, поблескивают выстрелы, мелькают головы в немецких шлемах. Ник трясущимися руками достает блокнот - правая не слушается, на нее страшно смотреть. Левой кое-как зажимает карандаш, пытается одновременно прижимать запястьем бумагу к колену, а пальцами вывести буквы: "продолжать огонь." Но получается абракадабра. "Праждж ал..." и дальше совсем дерганые каракули. - Что?! Не понимаю! - орет в ухо Мнемморман. Потом пригибает Ника вниз, когда по брустверу бьют пули. Лейтенант пробует еще раз, бессильно мямлит: - Планаджань нь а нь... Треснувшие губы дрожат, мышцы лица сводит от напряжения. Ник трясет головой, тяжело дышит, стонет, трогает рукой челюсть. - Блядь, - вдруг говорит он хрипло, но совершенно отчетливо*.
|
Пан Болеслав не заставлял себя упрашивать - поднялся вместе с хозяином и с расстановкой изрек перед тем, как замахнуть свою чарку: - За Гродно! И за то, что кто б не стал князем, то не лег бы под тевтонов проклятых, а сохранил город наш от такого зла! Обозначив так свою позицию по политическому вопросу, пан Вилковский тут же выпил, крякнул и хлопнул по столу так, что тарелки на столе подпрыгнули: - Хорошо пошла, стервозина! Крепкая, аки конь лягнул, а вместе с тем - в удовольствие! Сказав так он сел, закусил без ложного стеснения и послушал, об чем говорил Юхнович и как на это ответил Константы. - Да уж, - добавил он. - Так себе и вижу, как братья Юхновичи скачут один поперек другого, опоздать боятся, думают, что там охотнички-браконьеры с медведя́ми в обнимку их под кустом дожидаются, от страха дрожа. А выходят к ним навстречу лесовички-разбойнички числом человек эдак восто, да в бороды ухмыляются. Вот это будет картина, хоть маляра зови да на доске расписывай! Он махнул рукой, показывая, что считает затею нехорошо задуманной. - Кстати, о медведя́х. Пан Константы, есть у меня пес, я его с собой как раз привел, Рвач его кличу. Крайний раз как ходил на медведя в своих владеньях - ну, такого зверя потравили! Злющий - как черт! Когти - во! Что татарские сабли! - пан Болеслав не постеснялся показать, какого размера это были когти. - Псы на него наскочили, вцепились, да только что там - он разок повернулся, стряхнул их, как навоз с рукава! Только Рвач на нем и удержался. Зверюга туда, сюда, и лапой, и так, и эдак. А пес знай свое, вцепился в ляжку, и не отпускает. Ну тут уже и мы с дружиной подоспели, навалились кто с чем, одолели косолапого. Теперь у меня со стенки скалится, ха! А пес я думал - издохнет, так его зверь подрал. Но - ничего, наказал дворне выходить - выжил. Теперь вот что думаю - а не выставить ли мне его на песьи бои? Я в этом человек новый, а ты, может присоветуешь чего? Как лучше дело обделать? Все знают, что ты в боях дока! Решил, если у кого и спрашивать совета, то у тебя.
-
Я в восторге от того, как Болеслав ловко ведет беседу!
|
Пан Болеслав, как и подобает, отсалютовал рукой в ответ на приветствие. - А, Марек, - смерил он взглядом квартального. - А ты бравый парень стал! Видно, не зря вас тут Константы гоняет! Пан Вилковский оставил при лошаде воинскую сбрую, окромя той, что снимать вышло бы слишком долго, приказал псу сидеть и без лишних церемоний прошел к столу. Боровец, хотя и раздосадованный новостями, явно был в хорошем настроении, и это пана Вилковского обрадовало. Но виду он не подал. - Да не, слава Богу, все мои целы, - ответил он на вопрос маршалека. - А этого я у ворот встретил, видать, к тебе зачем-то ехал, да, видать, оробел, когда звон мечей со двора услышал, - кивнув в сторону Юхновича и усмехаясь в бороду, объявил Болеслав. - Имя свое толком - и то мне назвать не смог. А туда же! "Неугодно ли, говорит, обождать пану Вилковскому"! Видать, что-то шибко секретное к тебе нес. Ну, я до чужих секретов не охотник, но что б я - да ждал, покуда такая добрая закуска на столе простывает! Да ни в жисть! Вот отчего пан, у тебя всегда рулька сочнее, чем в шинке, а? Вот и у меня тоже кухарь вечно пересушит, псяюха! Н-да. Он уселся за стол, как всегда - крепко, будто врастая в скамью всею своею широкой костью. Набожно сложив руки и с серьезным лицом (и даже слегка прикрыв глаза) подождав, покуда Боровец прочитает молитву, пан Болеслав уже было хотел метнуть себе на тарелку ломоть того да ломоть сего, но остановился. - А ты пан-маршал с нами-то? - этим "с нами" он как бы давал понять, что хотя и не считает Юхновича равным, но все же в доме у маршалека он тоже гость, и уж если пить, то всем. - Это самое? По одной-то по чарочке?
-
и здесь чарку. Мета-пьянство меня погубит!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Лучший способ убедить - дать убедиться. Лучший способ убедить храбреца - показать ему, что все же есть вещи, на которые он пойти не готов. Или готов - но тогда погибнут те, кто ему дорог.Грамотный подход.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Вот классно вышел из сложной ситуации!
|
-
Ответ, полный достоинства и силы.
|
Солдаты делают то, что приказали - гранаты гулко бахают перед позициями. Бейкер знает, что гранаты - гроза траншей и закрытых помещений, на открытой местности не так уж страшны. В траншейном бою они убивают взрывной волной, оглушают, контузят врага. На открытой местности они дают только пригоршню осколков, которые все могут поместиться на ладони. От гранатных осколков можно закрыться даже походным рюкзаком, от них спасает каска или висящий на животе подсумок с автоматными магазинами. И немцы тоже это знают - залегают, пережидают, пока кончится. Но за это время, пока они лежат и ждут, боевой задор проходит. Каждый раз, когда взвод или рота поднимается в атаку, солдатам все сложнее и сложнее пойти вперед. И когда серые фигуры все-таки снова поднимаются над сырой, дымящейся, перепаханной снарядами землей, им нужна лишь последняя капля, последняя соломинка, которая переломит хребет зверю. А вместо соломинки их накрывает пулемет Флореса. Краутам остается ярдов тридцать до ячеек, где, сжав от страха и злости зубы, засели всего двенадцать американцев, и это считая бестолкового Мнеммормана. Американцев, которые уже сегодня отступали, драпали из Фламизуля, которые совершенно не ожидали, что немцы вынырнут из дыма у них перед носом и, повинуясь своему командиру, смело пойдут вперед с винтовками на перевес. Тридцать жалких ярдов. Но с первой очередью, прошивающей сразу несколько человек, и Бейкер, и сами немцы сразу понимают - это бесконечные тридцать ярдов, которые им никогда не пройти. И они бегут, отступают, таща раненых, падая, торопливо отстреливаясь в сторону позиций - эти выстрелы никому не причиняют вреда. А пулемет еще режет их одной, другой очередью, срезая то тут, то там по одной, по две фигуры, и они уже даже не стреляют. "Вот так-то!" - говорит себе Бейкер. И в подтверждение его слов кто-то из соседней ячейки, вместо того, чтобы стрелять, громко оскорбительно свистит вслед отступающим немцам. И Бейкер даже не хочет приструнить наглеца. У всех у них, двенадцати человек, включая бестолкового Мнеммормана, одно настроение. Задали жару. Обманули. Перехитрили. Отбились! Но бой идет не только перед позицией. Дым рассеялся, и Нику наконец видно танки. Три хищные, страшные "Пантеры", экипажи которых видят, откуда велся огонь и собираются, наверное, стрелять, пока не раскалятся стволы, а потом снова слать вперед пехоту. Только эти хищные и страшные "Пантеры" не знают, что один американский лейтенант выполняет план одного американского майора, одобренный одним американским полковником, и что их здесь готовились встречать. Ахает на юге пушка. Ник смотрит, как огонек трассера пролетает над танком, и тот крутит башней, отыскивая орудие. Зря крутишь. "Пушек у нас достаточно, и одна из них наверняка смотрит тебе прямо в борт. И сейчас тоже жахнет. Я ж не зря их тут расставлял на флангах. Или думаете, мы просто так в вашу деревню сунулись, переползли поле, сидели в доме, который решетил ваш пулемет? Думаете, зря погибли Уиндер и Саммерс, прикрывая наш отход? Думаете, зря я подгонял саперов, зря потерял броневик (вон, его тоже теперь видно, аж набок завалился) вместе со всем горючим, которое в него слил? Все было просто так?" Да, щас, ага. Это вы еще танки не видели у себя на флангах. "Я приготовил вам офигенную вечеринку, дорогие мои." Взгляд Ника перетекает на немецкую пехоту, идущую в атаку на позиции Валентайна. Ага, вот эти его "до взвода пехоты". Ну, ничего. - Отделение! Внимание на левый фланг! По пехоте противника - огонь! - командует он. Крауты уже подошли слишком близко к Утке и его, Бейкера, взводу, его старой гвардии, чтобы смести их минометным огнем. Но для минометов есть цель. Вон самоходка, вроде тех, что вчера сжег из пушки Саммерс, скромненько притулилась за домом, рыхлит гусеницами снег, доворачиваясь по цели. Сейчас мы ее... - Капрал, давай Эф-Ди-Си опять. Говори так. "Цель не поражена, перенести огонь. Поправка. Южнее один, западнее три. Повтори. Веер суженный. Беглый огонь! Прижимает бинокль к глазам. "Что ты ерзаешь, сука? Думаешь, спряталась? Сейчас получишь."
-
Ну, я бы лучше и не описал всё это гранатометание и залегание и пулемётостреляние. Так чтоб не отрывками, а цельным связным текстом, как тут.
|
Пан Болеслав встретил новости внешне спокойно, но, конечно, не мог отказать себе в удовольствии ругательски изругать кандидатов. - Погодим радоваться, капитан, - сказал он. - Это еще неизвестно, кого выберут. Ежели князь Ягайло хотел жителей Гродно рассорить - то ничего лучше придумать не мог. Нет бы как в старь - назначил князя, ну и ладно. Остальные бы поскрипели - но приняли. Или не приняли. А тут... выборы. И выбирать-то из кого? Не из кого почитай. Один, - пан Болеслав загнул узловатый палец, - только и делает, что на неметчину оглядывается. Другой - выскочка, прости Господи, со свиным рылом в калашный ряд. Третий, судья, тот вроде добрый пан был раньше, а теперь молодится, как баба. Крутит все, крутит, нет бы по-простому. Да еще сынок у него - ветер в голове. Четвертый - вроде и ничего, только почитай калека. Пятый... хм... ладно, не будем о пятом. По всему выходит - на нас с тобой да с Анджеем только одна и надежда. Ты вот что. Собирай дружину, посмотри чтобы у всех всё ладно было насчет оружия там. Наверняка найдутся такие, кто захочет поместья наши разорить. Доглядывай за ними получше. А я займусь покуда делами. Вот не было напасти! Пан взял ключ, отпер дубовый сундук, окованный железом, отыскал в нем перо и чернила. Сел, подумал, и написал такое письмо.
Светлый князь Андрей,
Пишет тебе пан Болеслав Вилковский, муж Анны Всеволодны.
"А то вдруг он забыл кто я, пусть сразу и вспомнит." Но еще приписал для верности: сын Довгерда, внук Мингайло, с которым бились вместе с татарами при Синих Водах. "
В городе Гродно грядет большая замятня. Выбирают нового князя. Великий князь Ягайло назначил
"Гхм, надо было про семью спросить. А впрочем, лучше сразу к делу." Но на всякий случай приписал ко второй строке "которая находится в добром здравии и шлет тебе поклон." Хуже не будет. Так.
Великий князь Ягайло назначил претендентов. "Гхм." Я сам собираюсь стать князем. "Не, заносчиво больно звучит." Вычеркнул. Среди прочих на место князя есть и я, а есть и твои враги, которые ежели победят, непременно станут слушать немцев и всякие препятствия тебе чинить. Железо надобно ковать, пока горячо. Дабы такой беды не случилось прошу тебя прислать ко мне сильный отряд воев, числом сам сколько сочтешь нужным.
"Нет, ну это звучит, как будто у меня у самого воинов нету." Подумал и дописал: прислать ко мне для подкрепленья. Так.
Постой их возьму на себя. Деньгами не обижу.
"Ну, теперь можно и про личное." У нас Божьим промыслом все здоровы. Дочка подрастает. "А то вдруг у него есть и жених на примете. Ну пока об этом рано. Так, про чтоб еще написать?" - Анна! - громко крикнул он так, чтобы слышно было на женской половине. - Анна! Ответа не последовало, и пан, бранясь себе под нос, пошел искать супругу. - Как Андрея детей зовут? - спросил он, когда жена вышла из своей светлицы. - Кто там у него? Семёна помню, Михаила помню, еще Фёдор какой-то был... - Зачем тебе? - холодно спросила жена. - Михаил убит уж. Весной еще. Ивана забыл. - Вон оно что, - почесал пан Болеслав за ухом. - Остей же еще. А, нет, Остея-то татары убили. - Да на что тебе? - не унималась пани Вилковская. - Надо! Потом скажу, - веско ответил её муж и вернулся к письму.
Напиши, как здоровье твоих сыновей, Семёна, Фёдора, Ивана. За убитых мы с женой молимся Богу. Царствие им небесное.
Для отца, известное дело, нет ничего приятнее, чем похвалиться сыновьями. Или знать, что есть кто-то, кто разделяет его горе об утрате. Пан Вилковский знал эту горькую истину по себе.
Прими в сем письме всяческое наше уважение. Твой друг и союзник, пан Болеслав Вилковский.
"А что?" - подумал пан, после того, как переписал письмецо набело. - "Хорошо получилось. Не разучился еще перышком водить! А помню, дитём был, так всю эту грамматику ненавидел. А глядишь-ты! Прав был мой родитель, царствие ему небесное, что стегать меня велел - пригодилась. Такое письмо непременно надо самому писать, без писаря, - подумал он еще, пока плавил воск для запечатывания над лучиной. - А то писаря разные бывают. А Ягайло, такое письмо увидев, не обрадуется. Хотя измены еще нет в том, чтобы русских позвать. Корф вон немцев позовет, это как пить дать."
Написав письмо, пан отправил его безотлагательно с самым лучшим из посыльных, наказав ему вшить письмо в подкладку и не ехать по шляху, где промышляли бандиты. Пусть дойдет попозже, да надежнее. Когда бы ни пришли бойцы - лишними не будут. Если, конечно, князь Андрей вообще хоть десяток людей отправит. Хотя чего уж. Родная кровь не водица. Затем пан приказал позвать к нему Анджея. - Ну вот, брат, и началось. Скоро, скоро запылает в городе. Да ничего. Даст Бог, всех их заборем. Корф - тот точно против нас будет. Выскочка этот Юхнович - тоже, этот сам небось изумляется, как в кандидаты попал. От страха да от дурости наломает дров, но и нам по дороге напортить может. Будикидович пока, должно быть, станет выжидать - его сила не в бойцах. Но он еще свое слово скажет. Посмотрим, что Волковичи замутят. Они так-то нам не враги. Я думаю, пока так. Я поеду с Кабаном поговорю. Для начала надобно нам с Шляпой этим, который на дорогах безобразничает, разобраться. Поговорю со шляхтой, должна подняться. Это дело хорошее, и все, кто в нем поучаствует, добудет славу. Но поймать главаря тяжко будет. Нужны нам еще люди, нужно оружие. Ты ступай по кабакам да по постоялым дворам, разведай что насчет бойцов - наемников или просто охочий люд какой. Найди их. Злотые у нас есть. Можешь каждому посулить подъемные в придачу к жалованью. После ступай к оружейникам, к бронникам. Приценись, смотря сколько золота останется. Покупай все, что сочтешь нужным, а на что не хватит - с условием, что плата на следующей неделе - и пусть даже с процентом, как у жида пусть даже процент. Что брать - ну это смотри, сколько воинов будет. Злотых на сто-на сто двадцать можешь смело оставлять долговых. После, я знаю, ты охочь до женского полу. Я это никогда не одобрял, но сейчас особый случай. Ступай в "Бедра" эти, покути там немного (денег-то оставь, там в долг не возьмут, наверное) и попробуй узнать, где можно вещички купить-продать подешевле, чем на рынке, золотишко там, меха. Ну ты сам знаешь, как это провернуть, чего наврать - это ты больше мастер, чем я. Этот Шляпа - он, чует мое сердце, награбленное где-то в городе сдает. Узнаем, где - узнаем, где его искать. Ну все, Анджей, давай действовать. Пора нам, пора в князья пробиваться. Сказав так, пан Болеслав принялся собираться: надо было навестить маршалека и поговорить о серьезных делах - кого бить первым и как.
-
Сказ о том, как письмо пишется, бесподобен!
|
Толкать вагон было несложно и приятно - это согревало, кроме того, совместная физическая работа почти всегда сближает мужчин. Хотя Анчар и так не раз чувствовал, что он не ощущает стены по отношению к кому бы то ни было. Вот ненависть - да, а стену - нет. Вот возьми пролетария, который варит щелок, возьми буржуя с сигарой, возьми студента или художника - и у каждого есть своя скорлупа, свой кусочек общества, в котором он чувствует себя легко и запросто, а повстречав человека из другого класса, всегда слегка тушуется. Анчар же не тушевался - да, его наряд мог вызвать пренебрежение или подозрения, но обычно стоило ему пять минут поговорить с человеком, и тот переставал считать его чужим. Офицер на площади, бандит из подворотни, хозяйка гостиницы, купец или солдат - он каждому умел сказать фразу на его языке, после которой тот как минимум начинал думать: "А, это ж вроде наш." Черехов как-то задумался, почему это происходит, и понял, что дело не столько во врожденном таланте, сколько в том, что он взаправду не принадлежит ни к какому классу: он не эксплуатирует, не производит ничего для потребления, ни товаров, ни услуг, не продает, не покупает, не создает предметов развлечения и наслаждения, не обслуживает ничьих интересов. Принимать чужую форму проще, не имея своей. Анчара тогда задела эта мысль, но потом он понял, в чем тут суть: все остальные делали то, что кто-то от них хотел: рабочие работали - и этого хотели капиталисты, капиталисты богатели - и этого хотел "царь", "царь" правил - и этого хотели почти все, художники рисовали, и этого от них хотели заказчики. И только он делал свое дело не для, а вопреки - то Дело, которого несколько тысяч человек в стране (если не несколько миллионов) страстно не хотело и боялось. А делать назло, наперекор - это не значит быть кем-то. Даже полицейские и воры вступали в некую сеть отношений - смысл существования одних был тесно связан с существованием других. Они так жили - полицейские не давали ворам слишком распоясаться и все. Никто всерьез не ставил вопрос так, что смысл жизни полицейских - истребление воров. Все классы и страты существовали в тесной связи друг с другом, и только революционеры стояли в стороне, потому что сама их суть была в том, чтобы расколоть и поменять эту систему снаружи, а не изнутри. Поэтому Анчар, не неся на плечах бремени какого-то постоянного амплуа, легко встраивался в кусочки этой системы - неглубоко, конечно, но очень похоже. Он вспомнил об этом, когда Зефиров сказал, что у него нет матери, но по интонации и по тому, как он назвал её, "мамой", а не мамашей, не матерью, Анчар понял, что она у него была и что он грустит по ней. Мать Черехова была, насколько он знал, жива - трудно было поверить, что с ней, здоровой, не старой еще, тихой, но полной сил женщиной, без труда выносившей и родившей пятерых детей, могло что-то приключиться. И все же если бы его спросили: "Алексей, а у тебя есть мама? Вон, у Зефирова нет, а у тебя?" он не был уверен, что ответил бы: "Да, а как же!" Что-то тогда, в девяносто седьмом году, восемь лет назад, щелкнуло, перемкнуло и заклинило в его сознании, и оставило шрам, который иногда болел, но это был шрам на месте отрезанной конечности, и боль, которая начиналась за ним, казалась ему фантомной. Вот вышла бы сейчас из-за вагона мама - в шали, в платке, несмело улыбающаяся - и он... не бросился бы к ней, замялся. А если бы она подошла - не знал бы, что сказать, говорил бы пустые, ничего не значащие слова. Не потому, что все важное, последние пять лет крутившееся у него в голове, она бы не поняла. А потому что тогда, в Алзамае, он родился наново, не для мира, а против мира, и мама, та мама, которая его родила, оставалась в том мире со всеми его классами, со всей его системой. Там все было понятно, а что непонятно - аккуратно замалчивалось, там он был всегда хорошим, даже если поступал дурно, то все равно все можно было исправить, извиниться, покаяться, и главное, он всегда знал, где прав, а где неправ. Здесь хорошо и плохо были другие, ими даже мерили другое. Нельзя было, впитав правила этого бытия, обнимать маму как ту маму того Алеши. А мысль, что для неё он мог быть хорошим вне зависимости от того, что делал, кем являлся - просто не помещалась у Черехова в голове. Так быть решительно не могло. Черехов замечал за собой одну особенность - он догадывался, что человек, который допустил в жизни промах, ошибку, часто пытается открутить жизнь до этого момента, предположить, что бы случилось, если бы он тогда решил по иному. Но сам Анчар, кроме редких коротких моментов, никогда всерьез об этом не думал. - Ну что, толкаем еще тогда? Взялись? - спросил он у товарищей, когда вагон остановился.
-
Какое необычное ощущение мира и себя в нем. И особенно это: А потому что тогда, в Алзамае, он родился наново, не для мира, а против мира, и мама, та мама, которая его родила, оставалась в том мире со всеми его классами, со всей его системой.
-
Раньше не плюсовал, потому что плюсомёт остывал, а пост очень крутой. Вообще Анчар редко рефлексирует по поводу прошлой, до ухода в революцию, жизни, и тем ценней для понимания персонажа такая рефлексия. Ну и да, отлично пас принял: эта реплика Зефирова про маму у меня как-то сама собой в голове выскочила вслед за репликой Сажина и сразу очень к месту пришлась: вот бывает ощущение, когда реплика встаёт в нужное место как кусочек пазла, пусть мелкий. И то, что ты именно за неё зацепился, для меня дополнительно подчёркивает, что реплика получилась хорошая. Должен был тебя хвалить, а в итоге половину отзыва хвалил самого себя :) Не, ну а чо.
|
-
Вообще идея с тормозными башмаками очень чёткая!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ведь на самом деле это он покорялся силе, а не совести, именно как сказал РеньеВерно понял подкол инквизитора)
|
Нарастающий свист - и в поле, в дыму, встают разрывы: часто, сериями: тра-ба-баааах! тра-ба-ба-баааах! Хорошо лупят, не то чтоб щедро, но по-честному, не для галочки. Вот как для полковника стараются, суки! Залп ложится с перелетами, но почти накрывает. Немцы колеблются - им не по себе на голом поле, где от падающей на башку мины трудно укрыться, а от ее свиста, протыкающего кишки холодным штырем - вообще негде спрятаться. Им сейчас каждая минута на этом поле за час кажется, и если отступать, то поскорее, а если идти вперед, то со всей решительностью - минометы за несколько залпов подберут просто всех, а сколько у батареи, что ведет обстрел, еще зарезервировано снарядов, Ник не знает, и немцы тоже. "Вот и давайте, или туда, или сюда, гады!" - думает Ник. - "Флорес вас во фланг подстрижет не хуже, чем вчера под Новилем ваших товарищей. Все вы из одного стойла, гады." Радист, снова завладевший микрофоном, передает сообщение Утки: - Сержант Валентайн сообщает, на его направлении до взвода пехоты, готовятся к отражению атаки, танков пока не наблюдают. Капрал докладывает, спрятавшись под бруствером, а сам смотрит не на Ника, косит глазами в сторону, как будто пытаясь через слой земли разглядеть краутов. Боится. "Погоди, сержант, будут тебе танки. Давай по мере поступления, так сказать" - Отделение, гранаты к бою! Гранатами с задержкой огонь! - кричит, нашаривая ребристое твердое тельце, прицепленное за скобу на ремень. Продевает палец, чувствуя неподатливое, жесткое кольцо, с клацаньем выдирает его и ждет за бруствером чужого, наспех отрытого окопа, раз, считает сквозь зубы, зло смотрит на радиста, два, чего ты дрожишь-то, сейчас, сейчас брошу, три! - кидает вперед изо всех сил, не глядя на подступающие фигуры: здесь особо не промахнешься. Не дожидаясь взрыва выуживает из кармана еще одну и снова то же самое, и снова испуганный взгляд Мнеммормана: "Ну чего ты не бросаешь ее, лейтенант, ну бросай же! Вдруг она просроченная или что?" Но нет, судя по тому, как звонко ухают взрывы, гранаты не просроченные. Хорошие гранаты. Взрывы подхватывает пулемет, выдавая одну длинную и несколько коротких. Почему на севере молчит пулемет? Там тоже рвались гранаты, но наши или немецкие? Ник берется за винтовку и коротко выглядывает из-за бруствера: что там?
-
Хорошо так описал гранатометание, сильно. Переглядки эти с радистом душевные получились. Ну и про краутов в поле правильно, эх.
|
-
наломали дров, в общемМорячок в суть самую смотрит!
-
Иван понимал, что если они пойдут за рязанцами и поймают их, будет бой, а если вдруг не будет, кого-то придется расстрелять, не сейчас, так потом.Когда мы с Франческой начинали модуль, мы думали, сводить или нет игроков в PvP, потом решили — не, не стоит: систему под эту надо какую-то пилить, нафиг оно надо. Если сойдутся друг с другом, ну и хорошо, нет — нет. Но вот чего я точно не ожидал, так это того, что первое PvP-столкновение будет не между белыми и красными, не между офицерами и эсерами даже, а между красными и красными! Вот он, безумный 1918 год, ситуация, современным языком выражаясь, идеального шторма, когда могут происходить самые дикие вещи самым непредсказуемым образом. Боюсь себе даже предполагать, как это всё изнутри виделось, без послезнания, без знания общей картины, просто вихрь невероятных событий, в иной ситуации показавшихся бы бредом сумасшедшего, вроде чехов, захвативших золотой запас России.
И ведь не скажешь, что конфликт между рязанцами и остальным отрядом у нас вышел какой-то неестественный, натянутый — нет, нормальный конфликт получился, весьма правдоподобный. Просто вот он, цайтгайст 1918 года: происходить может что угодно!
|
Гертруда еще сказала несколько слов, ничего не значащих и таких терпко-приятных. Но теперь уже Анчар настроился на общее дело, а они тянули его в горьковато-сладкое личное. И он только рассеянно кивнул на них, сделав усилие, чтобы не впитывать их в себя и не отвечать, как будто вынимал ноги из трясины, страшно соблазнительно пахнувшей ее волосами. Он только отметил, что она взволнована, но сейчас он не мог с этим ничего поделать, не мог даже позволить себе думать, что ее волнует, почему в ее голосе появилась нежная хриплость и звучит притягательная уязвимость, почему кажется, что она благодарит его не за перчатки и не за согретые руки. Надо было заниматься общим делом. - Дубасов, судя по всему в Кремле сидит, дрожит за спинами солдат. Единого штаба восстания нет, но в боевых дружинах выделилось несколько сильных лидеров. У эсеров - Медведь, у большевиков - Лёнька и другие. Все объединяют усилия. Лёнька вот бомбу под общее дело выделил. А товарищ Кассандра, - кивнул он в сторону спутницы, больше не чтобы ответить на вопрос, а чтобы рабочие посильнее зауважали Гертруду, - вообще прибыла из Эстляндии нам помогать. Совет Рабочих Депутатов был арестован, но сейчас создается новый совет, федеративный. Я как раз застал, как обсуждали детали, от кого сколько людей, - Анчар старался отвечать четко, а не так, как ему утром сбивчиво рассказывал Деев, чтобы рабочие почувствовали в нем человека, который без нагана, а кое-что значит. - План? - Алексею стоило труда не признаваться, что плана нет. - План, товарищи, такой: взять войска измором. У них пушки и пулеметы, зато у нас - и оружие есть, и желание победить во что бы то ни стало. А вот с этим у них туго. Есть известия, что некоторые отдельные части отказались стрелять в рабочих. Скоро или не очень, но и остальным это надоест. Но главная угроза этому плану, как я уже сказал: что по железной дороге прибудут свежие войска, тогда и остальные воспрянут духом. Простому солдату этот бой не нужен. Но солдат ведь думает как? Ладно, я брошу оружие, отступлюсь, отдам винтовку восставшим или сам встану в их ряды. Но на мое место все равно придут другие солдаты, восстание проиграет, а меня за измену убьют потом. Лучше уж повоюю за царя, хоть кое-как, это лучше, чем умирать. А вот если показать, что нет, не придут другие, что их голос сейчас решающий, что за ними слово - быть свободными или быть подневольными палачами, тогда нетрудно догадаться, что солдаты выберут. Листовки солдаты берут неохотно, боятся, я сам видел. Наиболее надежный, лучший способ - взять Николаевский вокзал, показать, что они в Москве сами по себе. И посыпятся тогда солдатики к нам, как костяшки домино. Но собрать на вокзале большие силы - тяжело, во-первых, бульварное пока все же перекрыто, там свободно не пройдешь, а во-вторых, ослабляться во всех других местах тоже нельзя - если мы всех на вокзал, то и они тоже, и в генеральном сражении пушками и пулеметами нас разобьют. Вот так. Поэтому пока хотя бы - испортить пути. Дальше он больше слушал. Незаметно подошла Гера, сразу нестерпимо захотелось взять ее за руку, и Анчар разозлился на себя сам, не сверхчереховской, а вполне обычной злостью. И приказал себе больше не отвлекаться. Слушая разговор о цистерне он чувствовал, что тут назревает какое-то действительно большое дело. В него стоило вникнуть. "Десять тонн керосина! Плюс пять кило динамита! Плюс дизельный двигатель на дрезине!" - подумал он. - "Да там же все разнесет к чертовой матери! Эх, предупредить бы товарищей, которые вокзал штурмуют, чтобы подготовились к взрыву." - Слазайте все же проверьте, что точно керосин, - попросил он. "А то вдруг воды залили, а мы тут пляшем вокруг этой цистерны. Хотя какая вода? Вода бы замерзла. Уж точно молоко в керосиновой цистерне возить не будут. Может, масло? Или масло тоже рванет? А даже если и масло. Будет пожар. Солдаты - не пожарники, если вокзал сгорит - то это будет просто грандиозно, даже еще лучше, чем его просто занять". Воображение подсунуло апокалиптическую картину, как дым и языки пламени вырываются из огромных окон главного фасада (стекла с жалобным звоном уже лопнули), а важная, построенная на века часовая башня испуганно, словно не веря, что пришел ее конец, продолжает старательно отсчитывать минуты гибели, а потом рушится вниз. И вся Москва оборачивается на восток, где вслед за неуместным зимой громом не вовремя встает багровая, жуткая, красно-революционная заря. А фигурки солдат, которых, как он только что говорил, надо перетянуть на свою сторону, мечутся в дыму и пламени, горят, вопят и катаются по тающему от нестерпимого жара снегу. Страшно. Что-то геростратовское было в этой фантазии, и смешно, по-мальчишески, на манер гимназистской дразнилки прозвучала мысль: "Герострат влюбился в Геру!" "Неважно, - оборвал себя Анчар. - Надо попробовать. Не надо бояться. Еще, может, ничего и не выйдет. А предупреждать кого-то сейчас... можно время только потерять. Мы шли испортить пути, а не захватывать и уж тем более не жечь вокзал. Но что дадут испорченные пути? Состав остановится в километре от вокзала, вернется, чтобы выгрузить пушки на ближайшей станции, а войска с пулеметами сойдут здесь. А до вокзала все равно рукой подать. Пара сотен усталых, разрозненных дружинников не удержат даже один свежий полк. А так - есть шанс что-то стоящее провернуть. Если даже один шанс из десяти, что вокзал сгорит - надо попробовать. Если вокзал сгорит, то для правительственных войск это будет страшный удар. А кто поджог - это все равно не сразу выяснится". В рассуждениях старого железнодорожника было много полезного. Анчар подумал спокойно, не отвлекаясь, как все организовать. Задача была новой, но аналитическим мышлением он обладал. - Товарищи, - начал он. - План хороший. Давайте обдумаем. Во-первых, нужно точно знать, что это именно тот путь, который приведет на вокзал. А то сожжем какое-нибудь запасное депо - обидно будет. Во-вторых, надо придумать, как закрепить заряд на цистерне. Естественно было бы прямо на буфер примотать. Буфер куда-нибудь да ударит, так ведь? Нужно вот что учесть: Товарищ Зефиров, бомба не подорвется от тряски на стыках? В-третьих, как нам взять дрезину. Сколько на ней всего человек может поместиться и сколько у нас винтовок? Всех мы сразу одним залпом на едущей дрезине не срежем. Надо чтобы одна группа заняла позицию по одну сторону от дороги и стреляла поперек путей, а вторая - по другую сторону, и стреляла вдоль. Во-первых, так мы друг в друга не попадем. Во-вторых, группа, которая будет вести обстрел вдоль полотна, будет вернее поражать тех, кто на дрезине, если она будет ехать. А в-третьих, солдаты не будут останавливаться и принимать бой. Они постараются уйти, но у них инерция, тормозить долго, постараются проскочить на вокзал на полном ходу. Предлагаю, чтобы этого не случилось, что-то поставить на пути, ту же, скажем цистерну. Хотя нет, цистерну издалека видно, заподозрят. Или, не знаю, заблокировать пути как-то. Хоть, может, лом вкопать торчком - дрезина-то не паровоз. В общем, тут уже вам слово, товарищи железнодорожники, как специалистам в вопросе, - немного польстил он собеседникам. - Давайте только не хором, а по старшинству. Говорить надо быстро, четко, по делу - мы не знаем, сколько у нас времени до прохода дрезины. Давай, дядя Сажин, ты первый говори.
-
Но теперь уже Анчар настроился на общее дело, а они тянули его в горьковато-сладкое личное. Вот правильно! Личное — это лишнее, а революция сама себя не сделает!
Вообще очень круто, что ты запоминаешь даже всякие мелочи, наподобие того, как солдаты отказывались брать листовки у студента на Кудринской. Это ведь полфразы в море моего текста в этой ветке, а ты запомнил — а может, сейчас перечитал и нашёл. Я ещё помню, с каким вниманием ты в Шанхае подходил к разбору того объёма информации, который с вываливаю на игроков (самом иногда неловко, но не могу с собой ничего поделать), и вот это твоё выдающееся качество как игрока, если даже не учитывать все литературные достоинства твоих текстов.
Ну и, конечно, если вокзал сгорит - то это будет просто грандиозно, даже еще лучше, чем его просто занять".Нормально, так революционер и должен думать! Кто сказал что нельзя убивать, жечь и грабить? Мы будем убивать, и грабить, и жечь. Весёлая, беспечная ватага храбрецов — мы разрушим всё: их здания, их университеты и музеи; вёселые ребята, полные огненного смеха, — мы попляшем на развалинах.
|
Вроде, обо всем договорились. Бейкер занимает позицию в окопе, проверяет затвор, гранаты. Потом смотрит с биноклем направо, налево, как там у соседей. Расчет Флореса, шлепая по раскисшей земле, скрывается в домике. Пулемет из окна не торчит - молодцы, знают свое дело. Флорес - ничего так парень, водитель из него так себе, а вот пулеметчик неплохой. Пехота расходится по позициям, прячется, готовится к бою. Ник смотрит на часы для рапорта. Если все пройдет по плану, хороший будет рапорт. Прямо в учебник. Прямо так и назвать: "Тактика в боевых примерах - Боевая группа в активной обороне". Когда вся эта свистопляска закончится, надо будет покорпеть над брошюркой. Но взволнованный голос радиста сразу же разбивает его мечтания. - Чего ты мямлишь?! Ну-ка, дай сюда, - Ник хватает микрофон, полный праведного гнева на тупых танкистов. Головы у них из сталистого чугуна, а сердца из каучука. Но перед тем, как излить на них всю желчь и ярость, Бейкер делает вдох и считает до пяти. Да, дорога каждая секунда, но надо успокоиться. Это - лейтенанты. Их нельзя материть, как солдат. Офицер с офицером в трудной ситуации должен общаться подчеркнуто вежливо. Это - один из столпов дисциплины. А еще это - открытый текст в эфире. Говорить надо скупо, четко, не упоминая такие слова как "танк" или "десантники отступили".
- Койот-один на связи, - говорит он в микрофон громко, спокойно, но с сильным нажимом в голосе. - Лейтенанты Лестер, Макпаттер, и все остальные. Всем слушать внимательно. "Я вас сейчас выебу."
- Майор Хастед ранен, но он жив. "А вы, трусы, бросили его вместе с мудаками из десанта."
- Командование принял я. Полковник в курсе. "И вам пиздец".
- Операцию никто не отменял. Приказ об отходе никто не отдавал. "Поэтому вам точно пиздец".
- Всем срочно вернуться на позиции. Опоздание больше десяти минут* будет расценено как преступное оставление позиций в бою и не подчинение приказу. "И полковник вас выебет еще сильнее. А Крайтон, сука, уже может трястись за свой скальп."
- Джентльмены, вы же наша кавалерия, а тут еще полно индейцев! "Да ладно, расслабьтесь, просто сделайте все как следует."
- О прибытии доложить. Ортису, Харрису: оставаться на позиции. Всем вступать в бой по сигналу рации или по красной ракете. Конец связи. "Ортис молодец, а остальные меня поняли, уебки безголовые".
Ник выдыхает, стискивает зубы. Напряжение. Аж голова заболела. Он поднимает взгляд и видит проступающие из дыма фигуры. Много фигур. Крауты атакуют цепью под прикрытием их же дыма! Кто-то там у них нашелся такой же решительный. Где-то на севере хлопает граната, с деловитым чесоточным звуком стучат немецкие автоматы. Весь план к чертям! Нет, не к чертям! Пока их танки где-то там, за дымом (а раз их не слышно, они еще там, в деревне) надо разобраться с этой братией быстро, как можно быстрее. Прямо жестко! - Капрал, что застыл, как суслик! - пригнись, Ник тянет растерявшегося Мнеммормана вниз. - И вызывай FDC живо! Живо! Карту он помнит, так что планшет сейчас не нужен. Вызывать огонь в такой близости от своих позиций, с такими легкими укрытиями - это не по уставу, но где сейчас тот человек, что писал устав? Его здесь нет. Здесь только перепуганные американские парни, которые должны видеть, что Дядя Сэм их не оставил одних против злобных нацистов. - Койот-один на связи! Заявка в интересах полковника Робертса! Повторяю, в интересах полковника Робертса! Срочно! Срочно! Минометы. Цель - пехота противника на открытой местности! Ориентир - восточная окраина Фламизуля! Поправка - восточнее один! Повторяю. Восточная окраина Фламизуля. Поправка - восточнее один. Беглый огонь! Беглый огонь! Беглый огонь!
-
-
Офигенный пост) Жёстко-забавный дуэт обычного голоса и внутреннего очень хорошо получился!
|
- Гришу можно отправить посмотреть, - согласился матрос, рассматривая карту и стараясь запомнить. Гриша не латыш, не моряк, вполне может за потерявшегося "нибилизованного" сойти в случае чего. Вон у интервентов этих кого только нет - и сербы, и наши, и просто мужички-подводчики. Какое-то время он думал, стоит ли ему самому переодеться в менее заметную солдатскую шинель вместо матросского бушлата и стоит ли оставить парт-билет. Но решил, что не стоит: черный бушлат в мокром, почти уже осеннем лесу едва ли более приметный, а парт-билет... Чего его оставлять? Сцапают - значит, расстреляют так и так. Изображать в плену, что "я не я и хата не моя", Мухин не собирался. Намочить только жалко, ну так его так и так намочить, может, придется. Ничего, чернила там хорошие, фамилию видно будет, а это главное. Парт-билет должен быть с коммунистом. Точка. - Землинскинс подойдет, - про себя уже Мухин решил, что будет называть его "Земля", а то язык сломаешь. - Да, ясно все, товарищ краском! Я только это... - смутился Иван. - Гармошку и мешок тут у твоих оставлю. А то пехота еще забудет или бросит. Жалко будет. А у тебя ребята, я смотрю, дисциплинированные. Гармошка весит всего ничего, а иногда так бойцам дух поднимает - будь здоров! - добавил он, как будто оправдываясь. Фрайденфельдс был строгий и мог приказать весь "ненужный" в походе скарб выбросить. А гармошку терять не хотелось - ему ее подарили в Петрограде после штурма Зимнего ребята, которые взяли ее неизвестно где, видать, за красоту, но сами играть не умели. Мухин увидел их посреди площади у костра, подошел, посмотрел, как те мучают инструмент, и сказав "ну-ка дай-ка", как начал играть! Пехота и рты раскрыла. Тут же и плясуны нашлись, хоть в шинелях особо и не попляшешь, а все же. Свою собственную гармошку Иван еще летом семнадцатого, после разоружения Красной Гвардии, сменял на маузер (вернее, доплатил к водке и папиросам - те шли за красавец-пистолет, а гармошка - за кобуру и запасной магазин) - оружие было важнее, но расставаться со старым, простеньким, потертым, инструментом было нелегко. А эта, новая, была ладная, с чистым, красивым лаком и какими-то завитушками по бокам, и он быстро прикипел к ней. Тем более связана она была с такими событиями, что и внукам не стыдно рассказать. Если будут они, внуки эти. - Ну все, значит, задробим на этом разговоры, я в караул. Пароль будет "Митинг", а отзыв "Гром". Я ребят предупрежу, а ты своих. Разбужу тебя, как полночи пройдет, а ты меня утром.
***
Передав всем по цепочке пароль и отзыв, Мухин первым поставил Семёна на пост с одной стороны лагеря, а с Гришей и Живчиком прошел дальше и объявил им вполголоса (он считал, что разведка - мероприятие по умолчанию секретное, и чем меньше людей о ней знает - тем лучше): - Ребята, с командиром приняли решение пойти завтра в разведку. Выбрал вас, как самых надежных. С нами еще латыш один пойдет. Сходим вчетвером до станции и обратно. Утром разбужу вас, тихо пойдем, тихо посмотрим, есть ли там кто, чтобы всей оравой на пулеметы не напороться. В бой вступать не будем. ничего сложного. Ну все, теперь заступаем в караул, часа через четыре нас латыши сменят. Курить-спать в карауле нельзя, это вы и без меня знаете.
|
Черехов почувствовал, как ладони Геры наливаются теплом, а значит, и жизнью. Ему захотелось подержать их так подольше, сильно дольше, еще дольше, и чтобы она сказала что-то еще кроме "спасибо", что угодно, еще хоть слов пять. Но кроме этого он ощутил, как вместе с ее руками внутри отогревается что-то давным давно замерзшее, затвердевшее, какая-то рана. Это была та самая рана, которую ему нанесла семья, когда ни один из них не пришел даже проститься и он на долгое время оказался один посреди огромной, равнодушной, жестокой равнины - абсолютно один. Страшнее вечно пьяного Семёна с его шашкой было чувство, что ты можешь бежать "из", но не можешь бежать "в": никакого "в" для тебя больше нет - потому что нет ни единого человека, которому не все равно, живешь ты или умер. И, что хуже, нету и человека, который не безразличен тебе. Это тогда ломало посильнее морозов, грубой пищи или недостатка книг, и это тогда чуть не сломало его. Ему пришлось эту рану заткнуть, замазать воском и сказать: "Да, всем плевать на Алексея Черехова, и ему не к кому прислониться, но Дело, которое он делает, важно для всех, и важнее жизни отдельного человека, и на это-то Дело не плевать никому, оно затронет каждого." Со временем появились люди, которые знали его и ценили, и даже радовались, когда он приходил, и улыбались, пожимая ему руку, и это нарастило на месте раны еще одну пробку, потверже, поосновательнее. И было так соблазнительно думать, что они - его братья, его новая семья, лучше той, прежней, потому что та была случайным соединением похожих внешне, но совсем разных внутри людей. Это была приятная ложь, но Черехов был достаточно умен, чтобы видеть - "а все-таки ложь". И сейчас вдруг услышав немного свистящее Герино "спасибо", он почувствовал, как вскрывается внутри рана, и из нее обжигающе горячо хлещет чувство, и бьют в голову тоска и надежда, настоявшиеся там за несколько лет как хороший, убийственный яд, который начал бродить и волноваться еще когда они шли переулками, и когда спасались от снарядов, и рассуждали о большевиках и эсерах, И потом первый раз этот яд всколыхнулся и как бы невзначай ударил в пробку, когда он, собираясь идти к вагонам, коснулся губами Гериной щеки, потому что "идущему на смерть все можно", да? А теперь яд разъел и высадил все пробки и, перехватывая дыхание, требовал сейчас же её обнять, притянуть к себе и не отпускать никогда. И неважно было, что еще утром он не знал никакой Геры и что он не верил в Бога, в судьбу и в такие встречи, и неважно было, что она в ответ на это может только испугаться и отпрянуть ("А все же вдруг нет?! Вдруг нет?!"), и неважно было, что она из далекого чужого края. Важно было только, что внутри очень горячо, очень больно, и захватывает дух. Помог только Сверх-Черехов. Он был умным, он хорошо знал своего маленького помощника, он играл на Алексее, как умелый баянист - всегда знал, на какие кнопки нажимать. Он не стал говорить банальные слова вроде "ты совсем ее не знаешь", не стал давить на силу воли, а лишь бросил, как всегда снисходительно: "Алеша, да ведь это будет смешно." И правда, понял Анчар. Изнутри будет важно и сильно, а снаружи будет глупо и смешно, и это и так слишком глубокая для него рана, чтобы над ней еще и посмеялись. Разговор железнодорожников подходил к концу и надо было как-то закончить это безумие, пока он не начал молоть чепуху или даже не заплакал. - Надень, - попросил он Геру, возвращая ей перчатки. Вот так просто, одно слово, но оказалось все же непросто: он еще какое-то время не мог оторвать глаз, смотрел, как она натягивает перчатки, как машинально поправляет волосы, смотрел тем жадным взглядом, которым голодный и не наевшийся человек, выходя из ресторана, глядит на чужое блюдо в руках официанта. Потом он кивнул, через силу улыбнулся и украдкой, незаметно зачерпнул рукой снега с поперечной доски, прибитой к борту вагона. И сжал его так, чтобы снег начал таять и жечь руку, прогоняя тепло Гериной руки, прогоняя любую боль, кроме физической. - Ну что, товарищи, я вам могу доложить, - начал Черехов, чувствуя, как талая вода бежит между онемевших пальцев, и стряхнул липкий комочек, оставшийся от целой горсти. - В городе идут бои, с переменным успехом. Бульварное кольцо пока занято войсками, но кое-где они не могут пробиться, например, дружинники блокировали Сущёвскую часть, она вот-вот сдастся. По всему городу баррикады. Борьба не стихает. Коренного перелома пока нет. Больше всего вожди восстания обеспокоены возможным прибытием войск по Николаевской дороге из Петербурга. Теперь давайте к делу. У нашей группы был приказ подорвать пути, чтобы затруднить войскам доступ к вокзалу. Инструменты теперь есть, но бомба - ударная, как ее взрывать, заложив под рельсы - не совсем понятно. Была вот идея метнуть бомбу в дрезину с солдатами, которая ходит по путям. От вас, товарищи железнодорожники, нужен совет - где, как и что именно лучше сделать: подорвать пути сразу или подорвать дрезину. И, конечно, дальнейшая помощь. Я так понимаю, вы здесь с той же целью.
-
Очень крутой пост. Вот бывают посты, которые хорошие, но видно, что чисто на умении сделаны — вот есть планка, на которой ты умеешь писать, хуже неё не напишешь, вот и получается обычный хороший пост. А есть такие как этот, в которых видно, — вложился. Ну и Гера, конечно, стимулирует на творчество, это заметно :)
-
После такого любые комментарии кажутся пресными и беполезными, не дотягивающими ни капли до той силы и боли, что сквозит в этих строках. Поэтому просто спасибо - по-иному мне не выразить.
|
"А, вон оно что," - понял Мухин, слушая обиженный голос Бабкина. До сих пор ему невдомек было, почему этот Коля хочет пролезть в командиры, а теперь дошло - чтобы своих, рязанцев то есть, лучше выводить, чем остальных. Остальных посильнее жать, рязанцев послабее. Ну, скорей всего так. Значит, хорошо, что выбрали Фрайденфельдса - этот видно, что всех одинаково не любит. А что? Люди - не лошади, не механизмы, их любить не надо. Их надо беречь. - Живчик! Смирнов! Семён, ты тоже! Приготовьтесь заступать в караул! - бойко выкрикнул Мухин. Формировать караулы надо из разных "партий", чтобы никаких эксцессов пока все спят не случилось. Надо было еще придумать пароль и отзыв и всем донести перед сном, а то отойдет какой-то бедолага по нужде, а кто-нибудь слишком усердный его потом и того, из винтовочки-то. А бойцов и так мало. "Пароль, - решил Мухин, будет "Митинг", а отзыв - "Гром". Выступать снова перед бойцами он не стал - людям сейчас хочется есть, они устали, никакие слова им на душу не лягут. Командирское "потом" Мухин расценил как после ужина. Жрать ему хотелось не меньше, чем остальным, а в большой семье, как известно, иллюминаторами не хлопай. Может, оставят, а может, и нет, людскую природу надо проверять не ценой собственного желудка. Рассудив так, Иван взял свой котелок и ложку и подсел поближе к еде. Похлебка, конечно, вышла жидковатая и мяса в ней не хватало. Ну, это ведь временное явление, пока можно было и так перебиться. Закончив с питанием, Мухин вытер ложку, усы и пошел к Фрайденфельдсу. - Давай к делу, командир.
-
в большой семье, как известно, иллюминаторами не хлопайКолоритнейший морячок!
|
-
А ведь это действительно очень хорошая, умная идея.
-
Вот чего-чего, а второго тура выборов я точно не ожидал! А ведь какое простое и ловкое решение!
|
- Хорошо, что не понадобилось, - кивнул Черехов. Ну да, выручили бы они со своими револьверами если бы там человек десять солдат хотя бы было. Уж лучше бы уходили, как условились. В конце концов, ну что ему будет? Вот поймают его, арестуют, и что дальше? Если сразу как давеча на площади не пристрелят, ну, посадят его, ну узнают насчет паспорта. Ну поддельный. Кто здесь вспомнит его лицо? Даже, предположим, найдутся провокаторы, которые скажут, что вот он, Анчар. И? Кто знает его настоящую фамилию, подробности его побега? Но попадаться все равно, конечно, не хотелось. И хорошо, что было, кому прийти на выручку. - Насчет инструментов - это хорошо, вот палить не надо! - озабоченно заметил Анчар. - Тут, говорят, войска совсем рядом. Зефиров, у вас все в порядке? - уточнил на всякий случай. - Перехватить не надо? Донесете? Убедившись, что студент не уронит им бомбу под ноги, Анчар пошел вперед, чтобы железнодорожники узнали его по голосу. И тут, немного запоздало, Черехов понял, что нет, не пошли бы они его выручать. На черта он им сдался? Большевики, полубандиты с виндавки и анархист - и всех он знает пару часов, а некоторых меньше часа. Только на Геру здесь и можно было положиться, и говорила она на самом деле не за всех, она говорила за себя: "Я готова была рискнуть, чтобы тебя спасти." И она бы, может быть, как раз и пошла бы, причем одна. - Замерзла? - участливо спросил он, видя, как Гера обхватывает плечи руками. - Ничего, сейчас-сейчас, там ветра нет между вагонами, потеплее. На этот раз дружинники сидели в засаде смирно - издалека их было не заметить. - Это я, "долой царя" который, - крикнул он в сторону вагонов метров с пятнадцати. - Не стреляйте, мы идем.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
- Дерьмо, значит, - эхом повторил Анчар и рассмеялся. Он смеялся, потому что уже знал, что скажет Лёвину. - Беда твоя, Володя, не в том, что ты неудачник. Ты из тех людей, что не умеют, не могут посередке. Либо звезда на небосводе, либо дерьмо, а просто, средними, когда что-то удается, а что-то нет - эдак вы не умеете. Ты вот думаешь - не удалось жар-птицу за хвост поймать, ну и все, гори оно огнем. Никчемно все, ничтожно, раз не поймал. А давай я тебе расскажу, что было бы, если бы поймал? Да ничего не было бы. Никакой жар-птицы. Ну, положим, добился бы ты ее. Ну, положим даже, женился. Думаешь, ты счастлив был бы? Не-а, - Черехов покачал головой. - Ну, был бы. Месяц. Два. Год - это самое большое. А потом тебе бы тоскливо стало, потому что люди, которые звезды, они не могут ровно гореть. Тебе непременно надо было бы гореть все жарче и жарче. А все жарче и жарче с женщинами не бывает. Ну, может, бывает, но не в твои сколько там тебе лет? Тебе бы непременно на небосводе мерцать захотелось, а ей непременно твою звезду в камин сунуть, чтобы оттуда грела. Это если еще не на каминную полочку пристроить. Черехов пожал плечами. - Так что ты не неудачник. Тебе-то как раз повезло. Ты сам того не зная попал в дело, где есть сверхзадача для сверхчеловека. Как быть тем, кого ищет целый город и не попасться? Как убить, совершить самый страшный Каинов грех, и остаться человеком, не превратиться в мужика с кистенем? А? Вот это - сложно! Это тебе не трахнуть там кого-то из семьи побогаче. Это - горстка, которая пытается миллионы с места стронуть. И это - область, где нет потолка, понимаешь? А если мы его достигнем, если совершится революция - то это будет такая жар-птица, брат! Слишком большая для одного человека. И все равно дальше будет, я уверен, чем заняться. Не получилось у тебя что-то? Вреда нет? Не получилось в нашем деле - это когда на тебя кандалы надели. Тут каждый день, что ты на свободе провел - уже, считай, звезда. Все что до этого - это считай альпинист лезет на Эльбрус там или на Джомолунгму какую-нибудь и раз - костылек не вбился. Не ползет же он назад сразу. Он радуется, что не сорвался пока. Бывает. Чепуха это все. А польза... у тебя чутье зато есть. Мышление есть. Вот ты сразу заподозрил, что за Варей филер шел. Как? А это первейший и главный навык подпольщика - не просто заметить, можно же и не заметить, а понять, что надо сейчас смотреть. А ты: "Вреда нет". Черехов затушил папиросу и сразу прикурил еще одну. - Меня вообще первый раз сдали на следующий день после того, как я листовки на завод принес. И арестовали. И - в ссылку. И ничего, как видишь, не сокрушаюсь, какой я бесполезный. Так что тебе тоже не стоит. Давай лучше про эту барышню, к которой ты ходил. Сможешь ее фотокарточку сделать? Умеешь с аппаратом обращаться?
-
Вот прямо очень классный пост! Отлично Левина разобрал и в чувство привел.
-
Долго ждали и дождались отменного поста! Анчар, конечно, топ. Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей.
|
Мухин отлично понимал, почему латыш так с ходу взялся за него и попер днищем на камни там, где была открытая вода. Этот Фрайденфельдс думал, что, мол, если его солдаты выберут командиром, то так же точно потом и скинут. Это была здравая мысль, но пока латыш гулял по лесу со своей пулеметной командой, видимо, вышколенной, сбитой и хорошо ему преданной, Мухин дрейфовал с собравшимся у костра экипажем, и хорошо представлял, что из себя представляет эта публика. Тут тебе не окопы, тут лес, и у кажного в руках по винтовке. Люди только почувствовали, что сами чего-то стоят, как их в грязь мокнули, а по-хорошему, бросили. И если их снова, так сказать, в узость военной службы слишком резво загнать, они бузить не станут - они винтовочки возьмут и перед рассветом в лесу в этом и растворятся. У людей нужно было создать впечатление, что это они сами сплотились в боевую силу. Сами же и командира выдвинули. - Видали, братва, что я говорил! Умный товарищ! Про институты знает, - весело, шутливо даже крикнул моряк, обращаясь ко всем, так же, как только что обращался латыш. - Только товарищ Фрайденфльдс не учитывает двух фактов. Во-первых, что согласно декрета, на который он нам указал, командира взвода назначает командир части. Это да, такое там есть. Только люди тут из разных частей. Я вот из балтийского експедиционного, другие - из других частей. А такого что из другой части пришел командир и сам себя назначил - такого в декрете нету, и это есть факт. А во-вторых, товарищ Фрайденфельдс не учитывает, что воевать ему не с декретами и не институтами, а с людьми, с нами то есть. А нам важно доверять командиру, чтобы, значит, за ним идтить. Но я вот что скажу, братва! В этом самом декрете есть еще такие строки, что когда командира назначает военком, часть его должна одобрить. Военкома у нас тут, понятно, нету, а вот одобрить, я считаю, мы товарища Фрайденфельдса запросто можем. Тельнативы, выбора то есть, я большого не вижу. И я считаю, это дело мы сделаем очень ясно и по-простому. Тут Мухин сделал грозное лицо, так что усы его даже затопорщились. - Ну что, есть тут такие, кто считает, что товарищ Фрайденфельдс в командиры не подходит? Пусть выступит и скажет, а мы на него посмотрим! Ну что, единогласно?!
-
Ну что, есть тут такие, кто считает, что товарищ Фрайденфельдс в командиры не подходит? Пусть выступит и скажет, а мы на него посмотрим!Добрым словом можно сделать очень многое, верно! После такого хочется ушки прижать и молчать в тряпочку!
|
- Командиров и комиссаров нету в отряде, - ответил латышу Мухин, врезавшись в разговор, как ледокол. - И поэтому товарищ Агеев, видимо, так разгулялся, - недобро посмотрел он на калужанина. - И я имею по этому поводу сказать две вещи, братва. Во-первых, тут никто не святой. Мыслишки пакостные могут любому в голову забраться. Так и держи их при себе, а не смущай товарищей. Виноват тот, кто побежал, но сильней виноват тот, кто первым "бежим" крикнул. Чтобы значится товарищей своих проверять, надо чтобы в самом тебе сомнений не было. А в вас, братцы-акробатцы, сомнения вполне себе видны. Вот вы говорите, мол, проверить хотели? Или наоборот, подбить на побег? Я, товарищи, считаю нужным выразить братья́м Агеевым наше к ним недоверие! И если они еще такую "проверочку" учинят, расценивать это как паникерство и призыв к дезертированию. А говоря по-простому, если еще кто от них такое услышит - то к стенке. Или, за неименьем оной, к дереву. Остальным сомневавшимся выражаю презрение их курсу. Некоторые тут думают, что "куда все - туда и я". А должно быть: "куда каждый - туда и все". К решительной победе, значит. Вот! Мысли у Мухина работали быстро, он придумывал на ходу, и пока говорил первую часть, придумал и вторую. По опыту публичных выступлений он знал, что говорить перед людьми надо громко, понятно и с хорошей, "крейсерской" так сказать скоростью - чтобы слова не спутывались, но и чтобы между них никто ничего вставить не успевал. - Ну, а второе: вот, товарищ латыш задал очень правильный вопрос. Кто у нас командир? Командиров у нас нету и поэтому происходит такая вот петрушка с завихреньями. Такая петрушка с завихреньями, товарищи, когда брат на брата, калужский на рязанского, нам не нужна. Поэтому я предлагаю прямо сейчас, раз уж у нас тут сход, выбрать из наших рядов временно исполняющего обязанности командира и временно исполняющего обязанности комиссара. И далее следовать проложенным ими курсом. В командиры я предлагаю товарища латыша. Почему? Потому что, во-первых, он, как командир пулеметчиков, человек умный. Во-вторых, человек серьезный. В-третьих, имеет опыт. Теперь пусть товарищ латыш назовется и скажет о себе несколько слов, а потом проголосуем.
-
Я от речей Мухина в восторге, и от подачи им информации тож. Умеет, чертяка, дать правильный курс!
|
-
Создание мемов на тему модуля ー высшая степень небезразличия и сопереживания происходящим в игре событиям (с) Конфуций
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Родриго очень сообразителен. Ну и классно показал инквизитору кто в доме хозяин)
|
|
|
Анчар нашел дверь будки, подергал - заперто. Плохо - можно было бы внутри переждать или даже там и устроить засаду. Наверное, можно замок сбить, но на это все равно нужны инструменты - лом какой-нибудь. Он изо всех сил всматривался в ночной мрак, так что даже глаза на ветру заслезились. Колючая крупа жалила щеки, и разобрать кто там, сколько, что они делают - было решительно невозможно. Тут раздался выстрел. У Черехова сердце ушло в пятки. "Окружают!" - подумал он. Можно, можно было еще побежать по сугробам, спрятаться, потеряться среди домов, но можно было и по-глупому наскочить на кого-то (да на кого угодно), а еще могли пальнуть в спину для острастки да и попасть. Нет, лучше уж определенность. - Нет, - возразил Черехов. Он повернулся к Чибисову. - С оружием попадаться нельзя. Иди назад, узнай, что там за стрельба! А мы тут попробуем. Если не вернемся через десять минут - уходите. Он посмотрел еще раз на Геру. В такой темноте по ним могли открыть огонь сразу, ничего не спросив. На таком морозе у раненого шансов немного. Кто им поверит, что они тут ходят вдвоем по путями? Что делали? Заблудились? Убегали от бандитов? По путям? Глупые уловки, но других, похоже, нет. - Нет, жди здесь, - попросил он Гертруду. - Они там могут ведь в темноте в нас просто так пальнуть. Двоим не надо лезть. Если там солдаты, я скажу, что мы вдвоем были, тогда поможешь. А пока жди здесь. Если не вернусь - то уходи с ними. Сердце было не на месте, билось так, что хотелось его рукой прихлопнуть. Черехов не знал, от чего волнуется больше - от того, что не знает, будет ли жив через пять минут, или от того, что не знает, что еще сказать, чтобы Гертруда его послушалась и осталась за будкой. Он сжал Герину ладонь и отпустил, как будто прощаясь. И вдруг, повинуясь мгновенному порыву, какой бывает у человека, когда от ожидания близкой развязки отказывают тормоза, быстро, легко-легко дотронулся губами до ее холодной, свежей щеки. Потом отступил, как будто обжегшись, повернулся и стремительно зашагал, почти побежал к составам. Когда до них оставалось метров двадцать, Черехов крикнул: - Помогите, убивают! - и приготовился упасть в снег, если услышит щелчок или команду "огонь".
-
Анчар чудесен своей смесю рассудительности и эмоциональности, логики и порывов!
|
С помощью Кассандры удалось убедить помогать этих "вольных стрелков". А ведь правда, что это была за дружина? Кому она подчинялась? Алексею стало интересно. — А вы, товарищи, и ваша дружина — вы какой же, получается политической платформы придерживаетесь? — спросил он прежде чем маленький отряд двинулся дальше. Предстояло, наконец, хоть что-то дельное сделать за этот беспокойный, сумбурный, вздрагивающий день (не считая тех двух городовых, убитых в самом начале). та мысль, что скоро прогремит взрыв, разворотит пути и задержит, хоть на немного, пребывающие войска — поначалу обрадовала Анчара. Но затем он услышал разговор о том, что вот если ямку - тогда да, а так, нет, даже и не покорежит пути особенно, если сверху бросить. "А что мы там подорвем-то?" — подумал он с тоской. — "Ну, испортим, стало быть, метров пять полотна. И что же? Это, выходит, одна пара рельсов да десяток шпал самое большое. Подумаешь, велика важность! Если царские войска поедут на паровозе, так у них с собой и того, и другого будет в достатке. А даже если и не будет. Ну не разгрузятся они на самом вокзале. Эка беда! Пехота сойдет прямо тут да развернется в цепь. Состав отойдет до ближайшей станции и там разгрузит орудия. Какой смысл? Ну задержим на час, на два..." Эти мысли вогнали Черехова в уныние — вся акция стала казаться плохо спланированным ребячеством. — Мы потом найдем все-таки Ухтомского, — сказал он Гере скорее утвердительно, чем вопросительно. — Где сейчас Медведя искать? А со своими все-таки проще как-то. Унылый пейзаж городских окраин только добавлял тоски. "Вот интересно", — думал Черехов, в который раз повыше поднимая воротник пальто. — "Как думают крестьяне, мужички наши. Они думают, чем богаче барин, тем лучше и мужикам. А ведь все строго наоборот — чем богаче эксплуататор, тем хуже живется беднякам. Вот кажется, столица, деньги, большой театр, хрустальные люстры. А рядом — вот эти вот халупы. И так — во всех странах, что у нас, что в Лондоне каком-нибудь, трущобы эти, как бишь их, Уайтчапель, так, кажется. Там, где Джек-потрошитель их этот девочек резал. Там же нищета небось еще похуже этой. И вот ведь что интересно. Не в бедности дело. Люди могут жить бедно, просто, но счастливо. Могут! А в нищете — не могут. Бедность — это просто отсутствие денег, материальных средств. А нищета — это механизм, система, когда работаешь-работаешь, а механизм из тебя все, что ты наработал, выжимает, как из мокрого полотенца. Сколько получил — столько и отдал, а работа твоя сверху отдана. Вот как это устроено. И чем больше у богачей денег, тем больше всего у них — заводов, земли, законов, помощников. Тем более сложная эта система и мощная, тем сильнее, суше она людей выжимает. Нищета — это огромное колесо, в котором люди бегают, бегают, бегают... А с одного бока стоит урядник и бьет по голове всех, кто выпрыгнуть попытается. А с другого бока еще стоит поп и говорит, что это, мол, так и задумано богом, так и надо. И самое страшное — когда люди сдаются и начинают верить. Что может быть в этом смысл и есть — побегать двадцать-тридцать-сорок лет в колесе да отдать концы. Что это честная, правильная жизнь. Это вот когда библию-то писали — это и было самое гениальное место, что, мол, по правилам живешь — и спасешься, и все у тебя будет хорошо, так хорошо, что даже описать это не беремся, сам додумай, что для тебя это хорошо. Так если задуматься, общественный договор — европейский, первый, он в этом был. Что вот давайте все верить, будто есть мерило, перед которым и бедный, и богатый — равны, и значит, этот самый порядок, при котором бедный не просто беден, а нищ, и ничего другого, кроме нищеты, его не ждет — это и не так страшно. Европа на этом и выехала, видать. И все земли прибрала к рукам, выдоила. Только вот в Америке, говорят, все по-другому — там и землю людям за просто так раздали, там и царя нету и не было, а главного их президента выбирают всей землей, там по-другому. Эх, жаль я не был в Америке! Посмотреть бы, как это у них все работает. Ну да, конечно, надо думать, не идеально работает. Там ведь тоже есть и капитал, и рабочие. И газету я читал про фальсификации, обман на выборах тех же. Но интересно, как они там живут, интересно. Есть ли у них такие вот трущобы? Эх. Господи, вот как можно это видеть, понимать, и не идти в борьбу, в террор, в революцию? Как можно не хотеть это все разрушить? И опять-таки, правы большевики, что системе систему противопоставляют, или не правы? Или же все-таки герои нужны, Прометеи, Гераклы с бомбами, тираноубийцы, как в древней Греции, были там такие. Время только и покажет." Погруженный в свои мысли, Анчар и не заметил, как отряд подошел к искомым путям и послышалась стрельба. — Товарищ Зефиров! — позвал Черехов. У него родилась мысль, быстрая, как молния. — Товарищ Зефиров! Вот, слышите, это на вокзале стрельба. Бомба ведь ваша. Вот вы и решайте, как лучше её использовать. Пути тут подорвать в одном месте всего немного, или идти на вокзал и там использовать для боя. И может быть там она решающее значение сыграет. А тут что... ну подорвем три метра путей. Задержит это, может, но ненадолго. А там все решиться может. Решайте, товарищ Зефиров.
-
Размышления о нищете — прямо в яблочко! Очень круто.
-
И рассуждения и нищете и бедности, и мысли насчет путей, и последнее предложение - все великолепно!
|
-
Но однажды он это уже видел - когда на середине его фразы недоверчиво щурящийся из-под зюйдвестки финн сделал короткое, почти неуловимое движение рукой, и в кулаке у него щелкнуло и недвусмысленно сверкнуло стальное жало.А я ведь об этом только полуфразой в последнем посте алзамайской ветки заикнулся, а ты запомнил! Офигеть!
-
Закурить есть?А если найду?
А так - шарман, шарман!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Отличный и весьма неожиданный план!
|
-
Нет, никогда не получится дельного офицера из умникаНе очень-то и хотелось, бе-бе-бе.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Вот давно пытался понять что мне особенно нравится в твоих персах. Сейчас понял, ты играешь исторически, то есть у твоих персонажей менталитет нормального реального человека, который может и оружие сдать и много чего ещё, в то время как фэнтезийный приключенец бы мигом сориентировался: «Так, сколько тут фрагов? Быстренько управимся!»)
|
Анчара не обрадовал стиль мышления Лёньки. Как раз наоборот, было ощущение, что этот крикливый мальчишка. Но дисциплину он поддерживать умел, ничего не скажешь. — Товарищ Медведь берет на себя то, что кто-то должен взять, — возразил он. — У меня ощущение, товарищи, что вы воображаете себе революцию уже совершившейся. Это не так. Пока не взят вокзал, любые наши достижения, даже, на первый взгляд, зачительные — есть достижения временные, лучше даже сказать условные. Подумайте об этом, пожалуйста. Желание Зефирова идти с ними и его замечание относительно большевиков не могли не вызвать сдержанную улыбку. Да! Это вот то, о чем он говорил Гере. Что ж, Лёнька, какой бы он ни был, имел свои представления о том, что делать, и вступать в прения сейчас, в такой боевой момент, не прходилось. Алексей осмотрел бомбы, украдкой глянув на Геру: как она, не боится ли такого соседства. — Под младенца не выйдет, — возразил наконец Анчар. — Товарищ Кассандра не так одета, чтобы ребенка по улице на руках носить. Разделяться тоже смысла нет — со всей этой кутерьмой потом друг друга и не найдем, если разделимся. Предлагаю так. По маскировке: взять здесь, на типографии, ведро, положить в него и так нести, засыпав песком или снегом или какими-нибудь обрезками. Заодно и руки так не устанут и легко меняться. Можно еще каких-нибудь материалов с собой взять для конспирации, чтобы видно было, что не пустыми идете. Но как по мне оно без надобности — все равно любой патруль вас обыщет и найдет револьверы уж точно. Поэтому пойдем так - впереди, саженях в пятидесяти, мы с Кассандрой, а за нами вы. Во-первых, если внезапно напоремся на патруль, нас обыщут — и ничего, а вы уже увидите и сможете что-то предпринять. Во-вторых, на случай, если кто-то все же уронит бомбу, нам рисковать незачем. Анчар сказал об этом без всякого смущения. Он не боялся, когда возил динамит, да и сам мог бы понести бомбу, но агент на революции — это не офицерик на войне. Ему не надо все время бравировать опасностью, чтобы кому-то что-то доказать. Ему надо сделать дело, и не важно, трясутся у него руки при этом или нет — вообще не имеет значения. К тому же ему бы не хотелось, чтобы Гера так глупо погибла.
-
З - Забота. Очень мило и очень рассудительно!
|
К концерту Анчар отнесся с любопытством — ничего подобного он никогда не видел и не слышал. Видимо, это было модно, так же, как барышня, читающая революционные стихи со сцены. А все, что модно — притягивает людей. Под восемнадцатью Марсианин явно подразумевал количество вооруженных бойцов. Обыватели, похоже, когда начиналась потеха, были очень не прочь и рядом постоять, и пошуметь, и камень в солдат кинуть. Как быстро менялись настроения людей — когда офицер на панели стрелял по человеку, все просто стояли и смотрели, один только слово сказал. А когда им показывают людей, которые не боятся — то вот, пожалуйста. Это было не ново, но посмотреть на такое своими глазами было любопытно. Однако времени глазеть не было — уже смеркалось. В который раз порадовавшись, что раздобыл шапку, Алексей поежился и позавидовал тем людям, у кого в Москве был свой дом. Днем они революционно настроенная масса, а вечером пьют чай из самовара, сидят за такими вот теплыми окнами, переживают или радуются, едят холодец с хреном. Потом задувают лампу, ложатся в чистую постель с хрустящими простынями. Может, даже обнимают кого-то. А у него — вроде и дом есть, но не заявишься же туда в самом деле? Неудобно выйдет. Да и какой еще дом? Еще на вокзал надо хоть кого-то привести. Интересно, где сейчас Медведь? Далеко продвинулся? А может, наоборот, разбили его дружину где-то на улицах, разогнали шрапнелью. Может, он ранен или убит. А где Деев? Этот не пропадет, наверняка где-нибудь со своим маузером организует, командует или просто палит из засады по офицеру. А где неистовый Евгений? Этому повезет если живым останется. Непутевый, горячий, азарту много, а голова не варит. Пока выясняли, где Лёнька, Анчар погрел у костра руки. Это был не бунтарский огонь, а вполне уютный костер, даром что на мостовой. В сумерках весь огонь выглядит уютно. Вглядываясь в тонкие черты лица Гертруды, на щеках которой плясали тени, он впервые и неожиданно пожалел, что она приехала в Москву именно в этот революционный момент. Несмотря на то, что восстание было прекрасно, ему вдруг показалось, что в другой раз, летом, без шрапнели и баррикад, ему все равно было бы что показать здесь, открыть для неё и заново для себя красивые места — ведь они были несмотря на царя и городовых. Были. Чушь, конечно. Дело-то даже не в том, что в Москве он всегда бывал нелегально, а в том, что в праздную, обычную, сколь угодно красивую Москву Гера бы и не приехала никогда. Значит, не было смысла об этом думать. Вздор. — Не замерзла? — спросил он все-таки довольно неуклюже. И, конечно, она не замерзла — в шубе-то. Слава богу, хватило ума не вести пустых глупых разговоров, пока они искали типографию. В типографии сильно пахло революцией — у Анчара запах краски, чернил и газетной бумаги, с примешивающимся масляно-железным запахом типографской машинерии ассоциировался только с подпольными листками. Вот это да, вот это богатство! Но газеты теперь не так важны, как бомбы. Сказали свое слово газеты. Или, по крайней мере, так кажется. "А вот интересно, чем бы я занялся после революции? Нельзя же вечно быть революционером, в смысле, вооруженным. Кем бы я стал? Вполне возможно как раз печатником и стал бы. Или — журналистом. Почему нет?" Но по тому, как екнуло сердце, Анчар понял, что его призвание — именно что борьба, и на другом месте он будет чувствовать себя пятым колесом, не иначе. Или это тоже революционный угар? Ничто, наверное, в этом угаре не было столь символичным, овеянным жутковатым ореолом, как бомбы. Анчар имел дело с динамитом и знал, что это очень стабильное вещество — чемодан с ним можно было кидать как угодно, хоть по голове им кого-нибудь бить, ничего не будет. И только настоящий мастер, сродни часовщику или ювелиру, мог поженить хрупкую, капризную натуру запальной трубки и могучую, грозную стихию динамита. И получалась тогда бомба. Получалось чье-то горе и чей-то праздник. Все это было сродни магии, но нашей, новой магии, магии прогресса, когда не знаешь, как, но знаешь, что это известно другим и вполне постижимо обычному уму, который сносно усвоил химию и физику. Несмотря на то, что в математике Алексей был в свое время силен, как семечки щелкая задачи, химия ему не далась так просто, и вот теперь некий Зефиров представал перед ним гигантом мысли, колдуном, и Лёнька, пожалуй, слишком уж запанибрата держался с ним. Что он пристал? Три, значит, три. Не найдем что ли, куда швырнуть? Выслушав доклад Гертруды, Анчар решил пояснить кое-что. — Медведь со своими пошел попробовать отбить вокзал. Хотел у Марсианина помощи попросить — а у того полторы дюжины людей и все на баррикадах нужны. Теперь вот решили у вас тоже. Если вокзал будет у военных, они из Петербурга еще солдат пришлют. И тогда... ну, вы и сами понимаете.
-
Тени на лице Гертруды, масляно-железный запах типографии, — чётко, очень чётко всё. Ну и рефлексия, всё как полагается.
-
Чудесно! Особенно мне понравилось про "новую магию прогресса" - очень емко и образно.
|
БРОСКИ, НАВЫКИ, АТРИБУТЫ
1) Игроки всегда бросают 2д10: при любом действии, в боевом и небоевом режиме — чем больше выпало, тем лучше. Мастер иногда совершает также другие броски.
2) К броску прибавляются уровень Персонажа в соответствующей Области (атлетика - для перемещения, Огнестрельное оружие - для стрельбы или перезарядки, Верховая езда - для перемещения верхом и т.д.) и значение навыка для конкретного действия (например, Бег, Стрельба навскидку из револьвера, Первая помощь при огнестрельных ранениях и т.д.) Результат броска: - 1-12 - плохо - 13-17 - средне - 18+ - отлично
3) Навыки делятся по уровням следующим образом: +1 - новичок I +2 - новичок II +3 - профи I +4 - профи II +5 - профи III +6 - мастер I +7 - мастер II +8 - мастер III Также есть навыки, которые не дают бонуса к броску, а служат для снижения штрафов или получения технических возможностей. Их уровень обозначается просто как I, II и так далее. Например, "Стрельба с лошади I".
Некоторые навыки дают возможность игнорировать проверки Атрибутов или открывают доступ к дополнительным действиям (например, "Мгновенное выхватывание", "Скоростная стрельба").
4) По результату броска вы получаете определенное количество фишек Nice! и Damnit! - Максимально можно получить 9 фишек каждого типа при экстремально низком или высоком значении броска. - Если выпал результат "средне" или "отлично", вы можете добрать до 2 фишек Nice! и за каждую взять по фишке Damnit! (с учетом предела в 9 фишек каждого типа).
Результат броска — фишки: Плохо: 2 — 9 фишек Damnit! 3 — 9 фишек Damnit! 4 — 9 фишек Damnit! 5 — 9 фишек Damnit! 6 — 9 фишек Damnit! 7 — 8 фишек Damnit! 8 — 7 фишек Damnit! 9 — 6 фишек Damnit! 10 — 5 фишек Damnit! 11 — 4 фишки Damnit! 12 — 3 фишки Damnit!
Средне: 13 — 3 фишки Damnit! и 1 фишка Nice! 14 — 2 фишки Damnit! и 1 фишка Nice! 15 — 2 фишка Damnit! и 2 фишки Nice! 16 — 1 фишка Damnit! и 2 фишки Nice! 17 — 1 фишка Damnit! и 3 фишки Nice!
Отлично: 18 — 4 фишки Nice! 19 — 5 фишки Nice! 20 — 6 фишек Nice! 21 — 7 фишек Nice! 22 — 8 фишек Nice! 23+ — 9 фишек Nice!
5) В боевом режиме действия стандартизированы и у игрока есть список конкретных вещей, на которые можно потратить ваши Nice! и Damnit! Например, за фишки Nice! повысить меткость выстрелов (непосредственно их откидывает мастер), увеличить их количество, повысить скорость бега, защиту от укрытия и т.д. И наоборот: за фишки Damnit! нужно понизить меткость, защиту от укрытия и т.д. В небоевом режиме также есть стандартизированные ходы, но в большинстве случаев мастер будет давать на выбор положительные, отрицательные или неоднозначные варианты развития событий.
6) Атрибуты описывают способности персонажа. Они разбиты на 2 группы: возможности тела и возможности личности.
Атрибуты тела: - Ловкость — скорость перемещения, успешность атаки и защиты в рукопашной. - Сила — способность целиться из тяжелого оружия, сопротивляться отдаче, наносимый урон в рукопашной. - Меткость — попадание в цель. - Выносливость — сколько персонаж сможет активно двигаться, пока не запыхается и не устанет, сколько кровопотери или ударов он выдержит, пока не упадет без сил. - Скорость — способность опережать противника, действовать первым. Исходя из скорости рассчитывается инициатива. - Живучесть — как быстро останавливается кровь, умрет ли персонаж при критическом ранении.
Атрибуты личности: - Внимание — способность замечать противников и не только, ориентироваться в обстановке. - Интеллект — способность к анализу. В бою нужна для снайперских выстрелов на большое расстояние с учетом ветра, а также для оказания первой помощи. - Обаяние — отвечает за общение и привлекательность. В бою не пригодится. - Характер — способность сопротивляться страху, азарту, панике. - Чутье — может пригодиться для получения подсказок от мастера. - Жизненный опыт — пригодится в области, в которой у персонажа нет навыков. Например, если у него нет навыка верховой езды, достаточно ли раз он видел, как седлают лошадь, чтобы правильно сделать это самому. Атрибуты — характеристики, используемые мастером как модификаторы для его бросков или для сравнения разных персонажей. В частности, мастер сам делает броски на попадание конкретных выстрелов исходя из Меткости.
ОКРУГЛЕНИЯ При необходимости все дроби округляются по обычным правилам: меньше 0,5 вниз, 0,5 и выше - вверх. Исключение - перемещения. Персонажи могут перемещаться на дробные части метра.
-
Вот это модуль-талмуд, я понимаю! Это ж сколько труда надо было потратить это всё придумывать?
|
Нику непросто - надо смотреть, как атакуют свои, но надо и не терять из виду краутов, которые шебуршатся на юге, а также тех, что постреливают с севера. А еще где-то там рычит мотором драная "Пума", а еще грохочут взрывы во втором опорном пункте фрицев. Ребята добегают до дома и вроде довольно легко врываются туда. Ни взрывов гранат, ни захлебывающихся от злости пулеметных очередей, ни диких криков, которые издают люди, когда им протыкают штыком живот. Тихо. В смысле вообще повсюду тара-рам, но именно там, в дымящейся, разбитой снарядами трехэтажке - ничего. Вот так иногда тихо выглядит победа. Фух! Все не зря. Взяли все-таки этот Фламизуль. - Так. Прекратить огонь! Цель поражена! Хорошая работа, - диктует он радисту. Впрочем, еще не совсем победа. "Интересно, почему немцы всеми силами Фламизуль не заняли? Глупо получилось. Ведь он поважнее, чем эти фермы отдельные. Тут есть за что закрепиться. Наверное, сил у них мало, вот и размазали по нескольким опорникам, чтобы в одном месте всех одной атакой не уничтожили." Ник гонит эти мысли. Не до того сейчас. Он проводит рукой по лбу и понимает, как устал - на улице минус, а рука мокрая. Пот. Поправляет каску, машинально, она и так сидит как надо. Фух. Ну и нервяк. Нет, конечно, когда под боком фрицевская "Пантера" и взвод краутов идет в контр-атаку, не очень-то расслабишься, но все же отпускает помаленьку. - Грэхаму! Пусть тормознет за домами, - ждет пока Мнемморман передаст это сообщение. - К востоку по дороге - вражеская бронемашина. Она простреливает главную улицу. Пусть даст нам три минуты подготовиться, и мы ее атакуем из базук, как услышит базуки - пусть выкатывает на улицу и тоже по ней бьет. Так. Теперь надо, чтобы Уиндер взял дело в свои руки. Уиндер плюс базука плюс вражеский танк или бронемашина - равно подбитая вражеская бронемашина. Математика, блядь! Соображать надо. - Рядовой, слушай сюда, - тянет он Панду за рукав. - Кабанчиком перебегаешь в трехэтажку. Там у ребят есть базука. Берешь ее, заряжаешь находишь позицию и вламываешь этой твари. Целься как следует. Потом берешь наших ребят под команду и действуешь по обстановке. Осмотри дом, поищи что ценное, потом вернешься - доложешь. Пулемет оставь здесь, я за ним присмотрю, он тебе только мешатья будет. А базуку захвати назад, может, пригодится против "Пантеры" тоже. Видишь, крауты с юга поперли... Накроем их минометами, а там как пойдет. Все! Действуй! - хлопает его по плечу. Эх, покурить бы, да сигарет ни одной. Да и некогда в общем-то. - Вызывай теперь Хастеда, - приказывает Ник радисту. - Передавай. Докладывает Бейкер. Фламизуль занят. С юга движется "Пантера" в сопровождении пехоты. Намереваюсь отбивать атаку артиллерийским огнем. Предупредите противотанковую артиллерию, чтобы огонь не открывала. Чтобы не выдать позиции. Конец связи. "Сейчас", - думает Ник, уже успокоившись. - "Сейчас поближе вас подпустим. И сразу минометами. И из всех стволов. Только не переживать". Привстав, подходит к окну, кричит, сложив руки рупором: - Уайт! С юга наступают. Занять укрытия! Приготовиться к отражению! Подпустить как можно ближе! Беречь патроны! Перебегает на другую сторону. - Огонь не открывать! Подпусти ближе! - это уже пулеметчику. Что крауты услышат Ник не беспокоится. Во-первых, далеко. Во-вторых, там перед ними рычит мотор семисотсильный Майбах и лязгают сорок пять тонн стали. А в третьих, ну услышат, и что? Залягут и никуда не пойдут? Да черта с два. Орднунг есть орднунг. Пойдут пойдут. Прямо под мины и пулеметный огонь. Бейкер чувствует приятную злобу. Вот так вот он только что полз по полю, ожидая, как пулеметной очередью его пригвоздит к земле как Христа к деревяшке. Ну, теперь ваша очередь, наци. Или не наци. Все равно, что там, в мозгах под серыми касками. Им страшно, несмотря на танк, несмотря ни на что. Они ждали, что их опорник тут, во фламизуле удержится, а нет, не удержался. Всех до единого человека мы подобрали. И теперь им страшно. И хочется сидеть на ферме и смотреть на мир через окно, через прицел пулемета. А приходится топать на смерть. Ничо ничо. Мы не обманем ваши ожидания, ребята в сером.
-
Команды, отыгрыш, оценка и анализ ситуации, философской пыльки чуть, короче, рецепт почти идеального поста)
|
Гулко, грозно долбит автоматическая винтовка в руках Панды, и сразу стихает свинцовый град, который шквал за шквалом поливал несчастный дом. "Молодец рядовой!" - напряженно радуется Ник. - "Неужели срубил пулеметчика?! Теперь заживем!" Осторожно выглядывает, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Саммерс, выступив из-за угла, засаживает из базуки прямо в дупло, в котором притаилась танковая смерть. Граната с железным грохотом хлопает внутри, поражая орудие. "Да это просто праздник и гребаное рождество!" Постреливают, но уже не так. - Капрал, заткнись! - успокаивает он невовремя разоравшегося Мнеммормана. - Твое дело рация, понял! Давай Гонзалеса. Так, давай сюда микрофон! Выхватывает у него из рук окровавленный прибор. Ранен что ли?! А, нет, этот придурошный еще и порезаться успел. - Бейкер на связи! Пушку мы убили! Выходи на прямую наводку и гаси пулемет на втором этаже! Потом садани по первому и ищи другие цели. Тут какая-то легкая бронетехника едет, так что осторожно! Как понял? Всё, действуй! Всучивает микрофон обратно капралу. - Вызови Грэхама, узнай, где он, как он. Что-то его не видно, не слышно. Пусть фланги прикрывает. "Еще один придурок вроде тебя. Этот и в собственном броневике найдет обо что порезаться. Спокойно, спокойно. Все нормально. Если есть такие профи, как Саммерс и Уиндер, где-то же должны быть и придурки, а? Все нормально. Фух, и как они без раций-то раньше воевали?" Бейкер еще раз осматривается, привставая и опираясь на винтовку. Вроде все на своих местах: Уайтовцы постреливают по трехэтажке, сгруппировавшись вокруг разгорающихся домиков, Утки что-то не видно, но его десантники тоже добрались до домов. А, вон он, пистолетом машет, врывается вроде. Отсветов в окнах нет - значит, внутри не стреляют, и дом они заняли. Хорошо. Все, конечно, не совсем по плану, но в общем план-то действует. Только крауты уже на подходе. Ну, ничего. Любой план ведь как? Сначала проходит испытание своими идиотами и местностью, а потом - ответными действиями противника. Ну, ничего. Что там у них? БТР? Зенитка? Легкий танк? Разберемся. Сейчас надо поднять людей, чтобы когда момент наступит, было кому в атаку переходить. - Что, парни, видали, как стрелять надо? Учимся у рядового Уиндера! - кричит Бейкер на весь дом. - Так, подобрали сопли! Собрались! Сейчас нас еще танк поддержит! Бодрее, дамочки, бодрее! Дисциплина огня! Беречь патроны! Всем расстрелять по пачке, перезарядиться и... Бейкер сглатывает, прежде чем выкрикнуть их - те самые слова, которые на этой войне звучат все реже. Тот самый приказ, который он никогда не отдавал в боевой обстановке. Но хоть один раз его надо отдать. Хоть один раз его должен отдать каждый уважающий себя офицер. Наверное. Хрен знает. Но у каждого офицера немного екает, когда он говорит эти магические слова, уже триста лет являющиеся синонимом всего военного, символом мужества и решимости. Ну... - И ПРИМКНУТЬ ШТЫКИ!!!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Сильно. Достойно того, чтобы растащить на цитаты. Особенно эта: Быть может, человек, который знает, что за него кто-то молится... Одинок. Но все же не один
-
Этот мяч ты поймал на сто процентов. Признаться до этого поста я почти пожалел что ввёл Ирму, она казалась мне лишней и отвлекающей внимание от основного конфликта. Теперь вижу что поступил правильно, благодаря Ирме Родриго начинает ощущать человеческую связь с миром на который до этого смотрел будто из окна.
|
благо с товарищем Тэемантом – его Дурново назвал «королем Эстонии", слышали?, - я была знакома. - Нет, не слышал, - не захотел врать Черехов, и больше не перебивал. Он отметил, что Гера снова перешла на "вы", а потом опять на "ты", и даже поправляла волосы - видимо, для нее это было очень важно, и она волновалась. Выходило, что в партию она попала через родственников, в каком-то смысле вопреки, и это вызывало у него невольное одобрение. - Нет, выбирать между рабочими и крестьянами не надо, - возразил Черехов. - Рабочие - тоже революционный класс и также угнетенный не меньше крестьян, а то и больше. Да и эсдеки не отрицают участие крестьян, хоть они немного по-другому трактуют классы. Тут дело в том, что мы видим революцию как средство достижения народного счастья и благополучия, а следовательно, рассматриваем социализм, как сложное явление, которое имеет больше одной точки зрения, в котором нужно договариваться. Большевики же видят в народе, прежде всего в пролетариате, средство, а в революции - однозначную цель, которой надо добиться с помощью этого средства. Большевики при этом в чем-то четче нас, организованнее. Но знаешь... Мне кажется, ты не совсем права насчет убийства. Бороться с целым классом можно холодно и отстраненно. Массовая организованная вооруженная борьба - это война, а война втягивает, ты становишься частью механизма, ты не можешь выйти из боя, ты шестеренка: справа плечо товарища и слева плечо товарища. Помнишь, как эти дружинники на Тверской, которые бежали по улице и стреляли "в сторону" солдат, неприцельно? Ну да, в сторону, но ведь нет-нет да попадут. Или тот же штабс-капитан: вот не было бы на нем погон и кокарды, думаешь, так же легко бы он человека насмерть убил? Потому что ведь не штабс-капитан убил единолично - всё самодержавие, вся империя убила-с из его нагана. ("И тех двух городовых не ты из нагана застрелил, а вся революция из твоего нагана, да?" - подумал он, но не сказал вслух.) На войне есть приказ, есть дисциплина, угар некоторый от общности: "Раз все делают, то и я сделаю". Есть некоторая канва насилия, логика борьбы. Война создает такие условия, когда не убить, не выстрелить - неправильно, нелогично, против течения. А индивидуальный террор - это убийство. Убивать или толкать на убийство - это совсем другое: тут ничто тебе не помогает, кроме ненависти. Ненависть должна быть такой, чтобы пересилить и библейское "не убий", и отвращение, и страх, и жалость, и то что не умеешь, и то, как потом тебя ломать будет, корежить от того, что ты переступил все-таки. Анчар говорил медленно, преодолевая некоторое сопротивление, но ему надо было закончить мысль. - А чтобы так ненавидеть и не превратиться в человеческий огарок, надо с другой стороны и любить так же сильно. Настоящий эсер - он должен что-то любить. А большевику это, в общем, ни к чему: большевики ведь материалисты, там просто расчет, система, рецепт или химический опыт, если хочешь. Он либо верный, либо неверный. Вот поэтому я, наверное, был с эсерами практически сразу. "А я люблю что-то так сильно, чтобы метнуть бомбу? Выходит, что нет? Выходит, я и есть в перспективе тот огарок?"
-
Все-таки мировоззрение и политические взгляды Анчара весьма интересны, и преподает он их замечательно.
А чтобы так ненавидеть и не превратиться в человеческий огарок, надо с другой стороны и любить так же сильноА это просто восторг и аплодисменты!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Спасибо, Большой Брат! Ты увидел Всё!
|
Черехов глубоко вздохнул. "Ну, как я тебя научу-то, Господи, я сам что ли во всем разобрался? Да и кто разобрался-то, марксисты что ли разобрались?" - подумал он невесело. - Да, пошли, - согласился он, надевая шапку убитого дружинника. "Вот так вот. Острый нос, томные глаза, темные локоны и - массовый террор. Массово гибнут простые люди, значит, власть плохая." - Да я, конечно, не скажу никому, - спохватившись, добавил он. - Хотя, по-моему, сейчас-то, - Черехов махнул рукой в сторону площади, - никто тебе слова не скажет. Сейчас, пока бой, все скажут, что массовое вооруженное восстание - это очень хорошо и очень правильно, и давай-давай. Он еще помолчал, собираясь с мыслями. "Нет, - сказал Сверх-Черехов. - Что ты как мямля? Вот посмотри, товарищ просит у тебя совета. А ты, мол, я не знаю. А зачем ты в революции, раз не знаешь? Давай, скажи как видишь, своими словами. У тебя женщина спрашивает, как ей быть. А ты мужчина или кто? Или ты только по переулкам водить ее можешь?" Последнее замечание было довольно обидным, так что Алексей нахмурился еще сильнее. - Хорошо, - начал он. - Вот смотри. Есть два мнения. Ну, не два на самом деле, а гораздо больше. Но, скажем для простоты, что два. Вот есть земля, от земли все идет, потому что земля - это еда, это жизнь. И что она кому-то принадлежит - это неправильно, потому что как только она кому-то принадлежит, он начинает эксплуатировать того, кому не принадлежит. И неважно, помещик-латифундист это, на которого тысяча арендаторов пашет, или кулак, который троих батраков держит. Что с этой землей делать? Народники говорят - пусть она будет в общем владении, у всех. А местное самоуправление решает, как ее лучше обрабатывать, и каждый по труду своему на ней получает, можно в товариществах, к примеру. Как этого добиться? Принять такие законы. Сразу, конечно, никто их не примет. Но пока царизм, такой как у нас - их вообще никто не примет, о них даже и говорить-то нельзя толком. Следовательно, надо заставить создать парламент, учредительное собрание, земский собор, голосование, выборы. Настоящие, в настоящую думу, а не как неделю назад. Как заставить? Вот можно убивать по одному, убивать - и так заставить. Одновременно вести агитацию, мирную работу - объяснять людям, как лучше, чтобы они и выбрали тех, кто им это даст. Это наш, ПСР-овский взгляд. А другой взгляд - что так не заставишь. Что вот давайте посмотрим: крестьяне народ темный, к земле близкий, запуганный, они так и будут сидеть и ждать. А давайте посмотрим, кто еще есть? А есть рабочие - класс активный, агрессивный, который за права нет-нет да и борется. Так давайте поднимем массу рабочих, и чтобы они силой захватили власть. Тогда и землю не надо общей делать, давайте ее сделаем государственной. А управлять всем будут советы из пролетариата, как наиболее передовые. Всем управлять будет государство, захваченное силой пролетариев и в интересах пролетариев. Что говорят эсеры? Дайте нам свободу, а не то мы вас убьем по одному, а дальше уже мы друг с другом договоримся, как быть. Что говорят марксисты, большевики? Поздно, мы сами все возьмем, и кто возьмет, тот и будет решать. С одной стороны, это вроде бы сильно звучит. С другой стороны... не от земли идет, понимаешь? А от того, кто сильный, кто власть захватывает. Это все равно в некотором роде угнетение свобод ведь. И разрушение одного режима и замена его другим. Понятно, что если против бомбы правительство пойдет на уступки, то тут ему даже не предлагают идти-то. Просто уничтожить. И оно будет отбиваться вот так, как сейчас на площади, и даже хуже. И будет много крови, очень. А бомбы... ну что, мы-то готовы умирать, а они нет. Вот казнили эсера - это драма, но не трагедия, понимаешь. Ну и, конечно, при массовой бескомпромиссной борьбе будет как? Кто вождь военный восстания - тот и возглавит. Диктатор. Не факт, конечно, но велика вероятность. Захочет он потом эту власть отдать, когда у него за спиной товарищи-пролетарии с оружием? А не захочет - кто отберет? Как? А объявить его врагом. Ну, и дальше по новой. А у нас, у ПСР как? Одни делают террористическую работу, другие потом баллотируются в настоящую думу. Разделено. И работа тайная, на ней в политику не въедешь. Понимаешь? Вождизма меньше. Вот так я это вижу, Гера. Ты спросишь, а что же я сейчас тут иду? Ну, потому иду, что может, это восстание еще не полной бойней закончится, а уступками как раз. Настоящей думой. Есть такие надежды. Он перевел дух. - А теперь скажи, что тебе больше по душе? Потому что если второе, если массовая борьба, то, может, тебе другая партия больше подходит? Ты-то как в ПСР попала? По убеждениям или за компанию?
-
Чудесное, подробное и очень точное объяснение. Анчару надо не только террором, но и пропагандой заниматься!
|
- Верно, - кивнул Анчар, - не стреляли. Но стреляли в кого попало. Вдруг пока пойдем еще бомбу кинут? Не надо рисковать. Было бы ради чего. Гере, похоже, все было нипочем: и пулемет на колокольне, и офицер, и что Черехов опять ее извалял в снегу, на этот раз, видимо, зря, и даже что рядом какой-то царский холуй в погонах пустил человеку пулю в лоб. Это было неожиданно, учитывая, как по-детски она испугалась выстрелов из пушки. Н-да, что ж, все революционеры быстро привыкают. Такая Гера ему нравилась меньше, но зато начал верить, что если потребуется, она спустит курок. - В каком таком праве? - не выдержал все же Анчар. - Если человека схватили, то его должны судить. Хоть военно-полевым судом. Да и не для того нужна армия, чтобы стрелять в своих людей. Ну, полицейские, я понимаю, они собачки у режима. Казаки там еще туда-сюда, тоже сволочь. А офицеры-то? Вы думаете, там голубые князья одни? Штабс-капитан этот. Да ни боже мой. Я понимаю, что у них там в подкорку въелось, мол, есть приказ - выполни. Ладно, понятно, под трибунал никому не хочется. Но так-то зачем? "Рожа у тебя, говорит, не такая." И - пулю промежь глаз. А что народ будет ненавидеть армию, солдат, офицеров... Это так хорошо, ты думаешь? Вот будет революция. Предположим, поднимется вся страна, поубивают их всех, царь сбежит, дальше учредительное собрание, социализация земли, средств производства, фабрик, заводов и прочая. Дальше что? Войн не будет? Думаешь - все, раз мы ни на кого не нападем, то и на нас не нападет никто никогда? А как раз потому и нападет, что из заводов этих половина небось английского и французского капитала. За свое и нападут! И как воевать будет страна, которая свою армию ненавидит? Или другая армия откуда-то свалится? С неба что ли? У меня прелюбопытный разговор сегодня утром был как раз. Вообрази, дружинники захватили пушку, а как стрелять - никто не знает. Анекдот! Война уже не та, что прежде, в 12 году там, когда можно было ополчением армию побить. Это тогда французы как короля скинули, так и против немцев пошли. Озарм, ле ситуайян, ружьишко на плечо и вперед, на войну, так и отбились. И то у них там офицеров тоже много было за революцию, Наполеон тот же хотя бы. А теперь машины воюют. Вон, видела, как пулемет с колокольни бреет? В секунду три дюжины пуль! А посади меня или тебя за него - и что? Куда там, на какие кнопки нажимать, как наводить? И что тогда, без офицеров, опять под царя, только с французскими штыками ложиться? Нет, не нужна нам такая ненависть. Только и по-другому как - непонятно пока. На флот хоть есть надежда. Больше б таких как Шмидт бы, да порешительнее. Он помолчал, опять вспоминая давний разговор в кабине мчащегося сквозь метель паровоза, напряженно тупое лицо Семена, насмешливый тон Кржижановского. - Гера, - спросил он. - Как ты думаешь: индивидуальным террором можно победить было? Можно бомбой заставить реформы делать?
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Это могло означать только одно - что его руку направлял Господь Бог. Другого объяснения корчащийся от боли Бланк придумать был не в силах. Ну в общем тут такое дело, на самом деле ты персонаж ролевой игры и некому существу... Абстрактной сущности, назовем ее "мастер", нужно было, чтобы ты зарезал-таки этого зверя, дабы продвинуть вперед сюжет в ключе интересном тебе и особенно твоему... Хм... Духу-покровителю, назовем его "игрок"... Но да, пожалуй это чересчур.
А вообще плюс по совокупности, Родриго классный)
|
Разговор вышел самый обычный, и Анчар даже не успел порадоваться тому, как сыграл. Ему и надо-то было не сморозить чепухи - весь успех представления гарантировался Гертрудой и её шубой. Офицерик быстро потерял к ним интерес. Алексей подышал на руки, приложил их к ушам, с облегчением отметил, что все еще чувствует мочки и оглянулся, прикидывая, куда им идти дальше. И тут заговорил пулемет. Черехов успел привыкнуть к тому, что с колокольни нет-нет да и дают пару очередей, и не сразу понял, в кого в этот раз лупит расчет. Деловитой короткой дробью сыпанули - и все. И только когда эхо стрельбы умолкло, Анчар услышал захлебывающееся не ржание даже, а крик, пронзительный, хриплый, бьющий наотмашь - тогда он еще не знал, что так кричать может только лошадь. Теперь невозможно было не смотреть. - Пойдем-ка отсюда... - сказал он, но не двинулся с места, глядя на бегущие фигурки с винтовками. Что-то нехорошее, страшное было в этой деловитой шинельной суете, какое-то предвкушение чувствовалось в каждой спине. И то, что должно было случиться, притягивало взгляд, как магнит. Лошадь больше не кричала так страшно, а только тихо, на выдохе подвзвизгвала - должно быть, ей пробило легкие. Анчар видел, как мелко дрожа, раздуваются ее бока, как при каждом вздохе пропадают ребра, а потом снова резко проступают. Он смотрел на лошадь, чтобы не смотреть на людей, но потом все же пересилил себя и перевел взгляд. Негодование, отвращение и чувство беспомощности мгновенно накатили от увиденной сцены. Лихорадочно метались мысли: "Как помочь? Что сказать? Как спасти и на себя беду не навлечь?" "Вот сейчас, сейчас подойду и скажу: господа офицеры, я видел его в этой "Ялте", повремените, он правду говорит! Вот так и скажу!" И он даже сделал шаг в сторону волокущих человека солдат и непроизвольно поднял руку и приоткрыл рот. Мысли мешались, но голос бился внутри и с каждым ударом сердца лихорадочно кричал: "Надо что-то сделать! Надо что-то сделать!" Это было исключительно человеческое чувство, не имевшее никакого отношения к революции, и абсолютно не интересовало сейчас Алексея, был этот задержанный дружинником или в самом деле нет. И даже холод он перестал замечать. Только бился страх непоправимого - что сейчас кто-то тупой и злобный, походя, не понимая, что творит, оборвет человеческую жизнь как само собой разумеющееся. Стрельнет в голову или в сердце - и всё. Бах - и всё. "Надо что-то сделать, а то - всё!" Но когда уже он сделал шаг на негнущихся ногах, неумолимо и резко нагрянул откуда-то с неба, прямо из-под низких серых облаков, всевидящий Сверх-Черехов. И одернул его и сжал ему губы в тонкую линию, и заткнул рот, и сделал ноги легкими, а руки заставил слушаться. И сказал коротко и жестко: "У тебя своё дело. Вот его и делай. Стой где стоишь! Смотри, запоминай и ненавидь их еще сильнее, если уж так тебе надо смотреть." Алексей сдался ему мгновенно, больше от неожиданности и напора, чем от холодной разумности рассуждений. И он стоял и смотрел, и только раз хмуро, коротко обернулся на Геру, чтобы проверить, не попытается ли она выкинуть что-то лишнее. Анчар еще вспомнил, что когда всё это началось, у него было смутное желание закрыть ей глаза, как маленькой, и он не сделал это только потому, что решил пойти и предотвратить то страшное, от вида которого он хотел её уберечь. Но теперь, когда он больше не шел и не собирался ничего делать, он даже усмехнулся этой глупой мысли. "Пусть смотрит и ненавидит тоже! Вот так вот у нас выглядит революция - переплетается с грязным и бессмысленным убийством. Почувствуй момент, дорогуша!" И когда рванула бомба, он не стал стоять столбом и не испугался, как тогда, в переулке, а на этот раз повалил её резко и без всякой заминки. Гулко, часто раскатисто стали бабахать винтовки, перебивая друг друга, и Анчар навалился на Геру всем телом, вминая в снег, то ли чтобы закрыть собой, то ли чтобы она не вздумала куда-то бежать. "Видишь, как солдаты сразу ложатся, как что начинается? Вот и ты ложись!" - подсказал Сверх-Черехов, и значит, это было правильно. - Лежи! Лежи и молчи! - яростно выдохнул он Гертруде в ухо, пытаясь одновременно оглядеться и понять, кто в кого и зачем палит, и не начинается ли бой. Бой не начался. Стреляли далеко. Пули не свистели над головой, не расклевывали снег. Пушкин устало смотрел поверх них. Анчар скатился на сторону, понаблюдал еще. Стреляли, может, и далеко, но явно не для острастки. Он увидел, как несколько человек упали кулями, срезанные пулями. "Сукины дети вы! Сукины дети! Нет мне дела до ваших матерей! Нет у вас матерей, раз вы без разбору в людей бьете!" - Ползи за монумент, - решительно, не терпя возражений приказал он Гере, сходу перейдя на ты. - И жди там. Я сейчас. Парень лежал на снегу, всеми покинутый, никому не интересный, хотя еще и побелеть лицом не успел. Анчар пополз к нему, загребая локтями снег и упираясь каблуками. В пальто получалось не очень, и он встал на четвереньки. Так он и добрался до тела. Мертв. Убит наповал. "Ни о чем не думай!" Аккуратно, чтобы не перепачкаться в крови, Анчар ухватил шапку за край, стянул с головы у дружинника и осмотрел. Потом принялся яростно валять ее в чистом снегу, чтобы крови было поменьше. Не было брезгливости. Перед ним лежал мертвый, но это был чистый мертвец. Не предатель, не падаль, не трус. Он боролся за свою жизнь до конца. Он был хорошим или не очень. Неважно. Он был не против, а Анчару было нужно. Алексей машинально закрыл дружиннику глаза и не почувствовал ничего. Ничего ему не дал почувствовать Старший. "Что ты, крови что ли не видел? Вот, молодец. А то без шапки как?" Убедившись, что уже точно в их сторону никто не палит, Черехов встал и, не торопясь, пошел к памятнику, зажав шапку в кулаке, не надевая, чтобы его не перепутали с тем, задержанным, и не саданули в суматохе. - Сейчас подождем еще немного и туда, - махнул он рукой в сторону Кремля. - И по переулкам. Ярость отступила. Старший, впрочем, никуда не делся. - Ты как? - спросил он Геру. Возвращаться обратно "на вы" теперь было бы глупо. И процедил с холодным презрением наблюдателя, с затаенной до нужного момента ненавистью: - Не церемонятся с нами господа офицеры, как видишь.
-
Честно говоря, я не ожидал, что Анчар с мертвеца шапку будет снимать (хотя возможность эту, само собой, предусмотрел, но так, на всякий)! Ну, даже не знаю — революционная целесообразность, все дела, ноооо… ну ладно.
Вот про лошадь у тебя круто вышло. Двести пятьдесят или сколько там просмотренных вестернов дают о себе знать. Я ещё помню тот старый твой пост в The Way of Outlaw про «не надо меня шпорить, я и так сам умру» — очень крутой был, до сих пор помню.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Две осанны этому храброму и благородному юноше!
|
Чувствуя, как прижимается к нему Гера, Анчар осознал, что никогда никого не пытался защитить. То есть в отвлеченном смысле, в глобальном, он только этим и занимался - пытался защитить народ от царизма, и все такое прочее. Но вот так вот - укрыть, заслонить, увести - никогда. Не считая, может, студента, которого он пихнул сегодня с утра из саней в снег, но это было другое. А сейчас ему показалось вдруг, что если убьют его - вот так глупо и внезапно, шрапнелью, выпущенной наугад по другим людям - то это еще ничего. Ведь он - орудие, вроде напильника или резца. Резцы тупятся в работе, ломаются, и тогда их выбрасывают, заменяют. Это будет досадно, не вовремя, он даже понял, что разозлится на себя перед смертью, но так если в целом смотреть - ничего особенного. Он революционер и должен сделать революцию или умереть, а скорее всего - умереть в процессе. Так всегда было. Тот, кто в работе - тот стачивается и погибает, потому что всегда везти не может, удача ведь тоже стачивается со временем. А вот если в Геру попадет осколок или пуля и там, под шубой, поранит, искалечит ее легкое, хрупкое девичье тело (схватив ее за руку, Анчар почувствовал, что оно именно такое, почти невесомое, как у птицы) - ... У Алексея даже комок подкатил к горлу, когда он почувствовал, как это будет непоправимо и страшно, и как ему будет в этом случае стыдно. "Какой же я болван, что вообще ей это сказал, мол, идите, если хотите! Какой же дураааак! Запретить ей надо было. И главное, как сказал-то? Вам, конечно, не стоит, но вы, конечно, решайте сами. Какой честный, чистый человек после такого ответит - да, мне действительно не надо идти? Любой пошел бы, нет, просто, чувствовал бы себя обязанным пойти." - Что вы?! - горячо возразил он. - Вы очень храбрая! Очень! Пушки-то любого напугают. Скоты, просто скоты! Из орудий по людям! Извините, я может, вас сильно дернул. Не ушиблись? Извините. Я тоже испугался. "Зря я это сказал!" - запоздало спохватился Анчар. - "Ей же страшно и правда, а я что? Я должен выглядеть смелым и таким, что мне все нипочем. Чтобы и ей не так страшно было. Эх, черт. Вот сказал же, не подумав, а теперь все." - Ну вот, тут, вроде, неопасно. Подождем, - добавил, чтобы последние слова не повисли в воздухе, и неловко замолчал. Снег сыпал и сыпал, снежинки застревали у Анчара в волосах, он то и дело проводил рукой по голове и по лицу, чтобы смахнуть их, и наверное, казался смешным. Так спящий, которому раз за разом проводят перышком по лицу, пытается смахнуть его рукой снова и снова, вместо того, чтобы проснуться. Но уши мерзли и, наверное, уже побелели, и настроения посмеяться над собой это не прибавляло. А вот замерзнуть насмерть посреди Москвы или схватить воспаление было бы совсем уж глупо, хоть ты резец революции, хоть сверх-человек, хоть нотариус Коровкин. - Через Тверскую опасно, - наконец, вынес свой вердикт Алексей. - Через Триумфальную тоже. Пойдем через Бульварное, - подытожил он. Он ссутулился от холода под тонким кашемиром, но действовать было проще, чем ждать, да и на ходу все же мерзнешь не так сильно. Обыска Анчар не боялся - его обыскивали столько раз, что он уже к этому привык. Тут главное поймать фаталистическое ощущение - ну найдут, так найдут, а нет - так нет. И смотреть доброжелательно и спокойно. Но в этот раз удалось обойтись без обыска. Это тоже было хорошо - не хотелось на ветру распахивать пальто. Алексей постарался подсчитать количество солдат хотя бы примерно и прикинуть их настроение. Не было в них молодцеватости, бравого задора, да и не могло быть, и не от холода. Кому понравится стрелять в такого же, как ты, рабочего? Осуждать их, не соглашаться с ними - это одно, а убивать, лишать жизни - другое. Но солдатики, видно, действовали по привычке, по инерции - в неохотку, но по накатанной. Признаков, что еще немного, и они поднимут офицеров на штыки, Анчар не заметил, и это неприятно его удивило. "Ну что ж вы?" - подумал он. - "Вот вам, товарищи большевики, ваши массы! А с агитацией к ним тоже так не подберешься просто, это же не рабочие." - Это на станции, господин офицер, - Анчар сделал вид, что не понимает в званиях, хотя вот как раз звания он разбирал очень хорошо. - Давеча поехал встречать вот Гертруду Эдвардовну, так поезда до вокзала не идут больше, вообразите! Я туда-сюда: извозчики как белены объелись, везти не хотят! В такое неудачное время изволили приехать. Повсюду бунтовщики-с. Анархия какая-то, прости Господи, так непохоже на нашу Москву. Пока нашел поезд, прицепилась какая-то шантрапа. Вот и шапку отняли, и самого едва не избили - хорошо там господин есаул ехали-с тоже, не дали совершенно в обиду. Когда это кончится, господин офицер? - истощенно-нервным голосом спросил подпоручика нотариус Коровкин. - A propos, не найдется ли у ваших воинов лишней шапки? - озабоченно прибавил он. - Очень холодно, изволите видеть. Я верну потом. Когда все это закончится. Несмотря на происходящую рядом стрельбу из пулеметов по живым людям, лицедейство давалось Анчару легко. Переходя границу с подложными паспортами в кармане, он испробовал много амплуа, и напуганный стрельбой, обобранный бандитами беззащитный мелкий чиновник, полностью лояльный, смотрящий на армию, как на последнюю надежду, был простой ролью.
-
Извините, я может, вас сильно дернул. Не ушиблись? Извините. Какой Анчар однако заботливый! А еще очень натурален момент с рефлексией.
A propos, не найдется ли у ваших воинов лишней шапки? А это вообще шикано!
|
Солдаты уже внутри - ряд стальных затылков застыл у окон. Всматриваются бойцы, готовятся к стрельбе, некоторые осторожно выглядывают из-под подоконников, сжимая неуклюжие винтовки. Ник распихивает парочку, смотрит. Что-то дурацкое происходит в домиках впереди. Похоже, солдаты в точности выпустили его приказ, а немцы внутрь не полезли. "Ага, только подожгли. Но внутрь - ни-ни. Боятся. И правильно делают!" - злорадно думает он. - "Сейчас обратно побегут, и тут их Панда и срежет!" Но пулемет Уиндера начинает колотить еще до того, как серые шинели успевают метнуться через улицу. "Что ж он!?" - хмурится Ник, вглядываясь в облачка штукатурки, которую откалывают тяжелые пули. - "Куда бьет?!" Все настолько близко, что в бинокле, болтающемся у Ника на груди, надобности нет. Тут лейтенант замечает пролом и дульный тормоз пушки на первом этаже. Сказать, что он удивлен - ничего не сказать. "Ничего себе! Пушка! Выходит, они тут как следует обороняться собирались! Закрепиться по всем правилам. А тут мы!" Надо срочно предупредить Гонзалеса. Но тут как по команде (а может, как раз и по команде!) рождественскими огоньками зажигаются вспышки на втором этаже. Быстро-быстро мигают. И на дом обрушивается шквал огня. Знакомый звук - "пила Гитлера". - Ложись! Ложись! - кричит Ник. - Всем залечь! Не высовываться! Он успевает прокричать это прежде, чем дом наполняется нестерпимым треском, щелканьем и тупым уханьем. Пыль летит такая, что становится плохо видно. Комната наполняется взвесью штукатурки, мелких щепочек и еще какой-то херни. Звенит стекло, стены перечеркивают строчки отметин и сколов. Кто-то несколько раз вскрикивает - слава Богу, от страха. Ник даже не замечает, как оказывается на полу, в неудобной позе скорчившись и прижав каску. Кажется невероятным, что его еще не задело. Парни под окнами сидят, как в ловушке - кажется, двинешься чуть-чуть - и тебя пригвоздит к полу, стреляют-то сверху. Опасливо поджимают колени. Половые доски тоже крошат пули, сосредоточенно, методично, а со стороны фасада они отколупывают по кусочку от кирпичей. Немцы занялись ими всерьез. - Без паники! Лежать! - орет Ник снова, справившись с шоком, пытаясь распутать ремень винтовки, на которой так неудобно лежать. Тут он все-таки вспоминает про танки. - Капрал! Капрал! Ты где!? Срочно! Вызывай танки. "Стоп! Стоп! Стоп! В трехэтажном доме противотанковое орудие. Остановиться и открыть огонь по третьему этажу!" Давай-давай! "Блядь! - думает он, выдернув из-под себя, наконец, "Гаранд". - "Там же броневик еще катит. Придурок этот Грэхэм." - И Грэхэму тоже передавай! "Остановиться и открыть огонь!" Его таратайку снаряд немецкой пушки вообще насквозь пробьет, как вертел куриную тушку. - Давай, капрал, мать твою, что ты копаешься! А пулеметчик краутов все-никак не уймется, щедро сыпет, как будто хочет и вправду распилить дом на части. "Сука, да когда же у тебя ствол нахуй расплавится!?" - с обидой думает Ник, глядя на свое сжавшееся от страха, обхватившее колени и головы воинство. Хорошо, что на открытом месте их не застала эта адская свинцовая метла, а то слизнуло бы с поля просто весь взвод тремя очередями. И пиздец тогда был бы.
-
Ух, атмосферно описал! Прям Пила-10)
-
Придет час, у него не только ствол расплавится, но и зад загорится!
-
|
Разом выпитая стопка виски. Недокуренная сигара. Револьвер на поясе. Один револьвер - на кой черт тут серебряные пули. Тот самый - с гравировкой от Лоры. Чарли до этого в женщин никогда не стрелял. И никогда не мстил. И никогда не получал свинцовый привет - так уж получилось, потому что в мужчин он стрелял хорошо и быстро. А в женщину - это было не так просто. И Рэдхэт смог узнать ответ на вопрос - даст ли Бэйтс бабе себя застрелить или нет. Но он мог скумекать и сам: когда вызываешь на поединок убийцу своей жены, вызываешь не для того, чтобы красиво и бессмысленно умереть. Все, конечно, было не как в песне, а попроще - Келли просто была быстрее. И уверена в своих силах - она была убийцей, разыскиваемой в нескольких штатах. А кто был Чарли Бэйтс? Федеральный Маршал? Ну ладно, а кого он поймал-то? Какого знаменитого стрелка отправил смотреть, как картошка под землей растет? Про него раньше не сочиняли песен. Для всех он явился ниоткуда и должен был уйти в бут-хилл. Только все по-другому, когда мстишь. Когда мстишь не подсыпая яд, а вот так, посреди пыльной улицы, то знаешь, что победить важнее, чем выжить. И не дрожат пальцы ни от страха, ни от азарта. Ведь вызываешь не чтобы жить потом, а потому что не можешь жить дальше, если не. Просто чувствуешь, что вся твоя жизнь станет на вкус как вареная подметка, если не выплеснешь из себя все, что накопилось вслед за свинцом из ствола револьвера. И пусть даже заодно с мозгами из пробитого пулей черепа. Пуля попала Чарли не в череп, а в грудь, и из всех выстрелов, которые он собирался сделать, а собирался он сделать их шесть, прозвучал только один. И то потому что опоздал он лишь на волосок, и когда пуля из револьвера Келли уже покидала ствол, его указательный палец уже сокращался. Упал он, конечно, не на неё и не сверху - перестрелка была на десяти шагах, а не в упор. Просто для песни так красивее. А ему было все равно, как там в песне вышло - он постоял секунды три, пытаясь вдохнуть, а потом земля ушла из-под ног. И он, конечно, рухнул, и, конечно, запачкал пылью дорогой костюмчик (как будто запачкать кровью его было недостаточно), и начал задыхаться. И здохнулся бы насмерть, если бы док, которого притащил Джонни, не сделал шилом ему еще одну дырку в пробитом легком. Паршивая была бы смерть. Что до Келли, то ей пулька попала, кажется, в живот, и ее унесли уже в беспамятстве.
Чарли никогда не был так близок к смерти. У него начался жар и он валялся в кровати, а перед глазами у него проносились горящие дилижансы, горящие паровозы и горящие кони. И когда он пришел в себя, а по улицам тоже бежали, судя по бешеному ржанию, крикам и отсветам на занавесках, горящие кони и горящие люди, он несильно удивился. "Всегда знал, что мы с этими краснокожими слишком нежились!" - думал он, с обмотанной полотенцем головой, силясь сжать рукоять такого холодного кольта, который ему положили на постель на случай, если краснокожие доберутся до комнаты. Оставалось прислушиваться к пальбе и реву тварей, к взрывам динамитных шашек и крикам Деборы и ее Пацанов. И прикидывать, хватит ли сил хотя бы разок нажать на спуск. Ну и решить, в кого стрелять - в себя или в индейца, который появится в дверях или в окне. Чарли решил, что стрелять надо в индейца. Скальп, конечно, жалко, но может, он тем спасет кому-то другому жизнь. Хороший, сука, индеец - мертвый, блядь, индеец! Ничего этого не произошло. Да и не смогло бы произойти - Чарли снова отрубился еще до того, как закончилось ночное побоище. Утром жар сошел, и состояние Чарли было близко к состоянию Мидвест-Сити, половина которого была залита кровью, а вторая лежала в руинах. Чарли надо было набраться сил. Чарли надо было встать на ноги. Чарли надо было решить, оставить прошлое в прошлом или завершить начатое. Но сначала он собирался дать своему напарнику парочку поручений. - Джонни, - сказал он, когда к нему явился едва стоящий на ногах Рэдхэт. - Ну и видок у тебя, мда. В таком виде тебя точно не спутают с бизнесменом. Поручения будут такие. Отвези Пайла в Додж. Не упусти его по дороге. Не спусти на шлюх и выпивку мою тысячу. А. Еще перед тем как поедешь, найди тут в городе певичку, Долли Амбридж. И поинтересуйся, в каких городах она планирует выступать в этом сезоне. Он уже собирался снова отключиться, но перед этим добавил. - И к тому моменту, как я встану на ноги, научись уже играть на этом банджо или выкини его к чертям. А то нас однажды из-за твоей игры решат повесить, и я не найдусь, что возразить!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Но мы знаем, что грешников Бог не слушает; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. (Ин. 9:31) Верно, правильная молитва - залог успеха и чистой совести)
|
Пройдясь, наконец, по людным улицам, Анчар вдруг поймал ощущение восторга и праздника. Пустая Дорогомиловская с казаками выглядела тревожно, суматошные коридоры Прохоровки дышали хаосом и беспорядком, и даже на Пресне чувствовалось типичное русское "кто во что горазд" - ухарство и бездумное своеволие. Но на Кудрине почему-то его захватило ощущение, что это не беспорядочное лихорадочное буйство, а мощный, местами неуправляемый, но все равно текущий к одной цели поток. Все что-то делали, помогали друг другу, весело перекликались, и Анчар увидел то, что всегда хотел увидеть - каждый, как ему казалось, был занят Делом, старался организовать свой вклад. Для каждого это было личным, а для всех общим. Здорово-то как! Да, может, порядка не хватало, но зато настрой был ого-го какой! И мертвый офицер как нельзя лучше оттенял эту картину: хороший ты, плохой (а наверное, не такой уж и плохой - иначе бросили бы его солдатики на улице) - не стой на пути. Или отойди в сторону, или присоединяйся. Вот это уже было похоже на паровоз, а не на буйное море, на поверхности которого люди болтаются, как щепки. Алексей почувствовал небывалый подъем - совсем не такой, как когда стрелял в городовых. Тогда это было приключение для него одного, теперь это было общее и великое дело. Он приободрился, подумал о том, что и их задание не такое уж мелкое, жалкое, а вовсе даже наоборот, и что потом, возможно, они будут заниматься и более важными делами. Одновременно Анчар почувствовал, что вспоминает Москву, что соскучился по ней. Его родители жили на Щипке, на юге, а торговая академия, в которой он проучился год, пока не решил уйти на завод, чтобы вести там революционную деятельность, располагалась на Покровском. Но в этой части города он тоже иногда бывал - и не только в театрах и кафе. Он помнил скамейку на Патриарших прудах, и как они встречались с Заславским в табачной лавке, и квартиру в Хлебном переулке, которую никак не мог найти в первый раз, где собирался кружок. За пять лет в эмиграции он накрутил себя, что чугунно-верноподданическая Москва, где его продали не за понюшку табаку и потом из-за этого предательства отобрали два года жизни (да что там? всю предыдущую жизнь) - больше не для него. Он приучил себя, что никогда не будет ходить по этим улицам с ощущением, будто это его город, родной город, а только оглядываясь, с ясным пониманием, что это город полиции и надзирателей - и теперь ему было несколько совестно перед Москвой. Но это было приятное чувство. "Видишь я на самом деле какая!" - говорила ему Москва, и от этого было тепло и щекотно. И грустно. Анчар знал, что никогда уже не вернуться ему в дом на Щипке, и не лечь в свою кровать, и не обнять родителей. Вернее, все это сделать было можно, но чувства родства, корней, вросших в землю он уже не испытает. Слишком рано он от них оторвался. Он помнил, что родители даже не пришли попрощаться, когда его отправили в ссылку. Это был больше не его дом. Но город теперь был его, и кисло-сладкое торжество заставляло его улыбаться, глядя на баррикады и мертвого офицера. "Дом? Детство? Забудь о них", - говорила Москва. - "Теперь все у нас будет по-другому".
***
После Кудринской пустые переулки уже не казались такими тревожными, а к отзвукам пальбы он очень быстро привык, и уже вслушивался в них не с озабоченным любопытством, а пытаясь понять, где же стреляют больше, а где поменьше. На севере стреляли много. Вылетели сани. Это видно и был "рабочий красный крест" о котором болтали на Прохоровской мануфактуре. Анчар проводил взглядом сани и подумал, что если все так, как говорит доктор (без подробностей, но по голосу было понятно, что он не шутит и не пересказывает слухи) вряд ли Марсианин сильно поможет брать вокзалы. Да и Медведь не факт, что до вокзалов доберется со своим воинством. Но надо было идти дальше. А идти дальше Анчар не хотел. Он не хотел тащить Гертруду прямо в бой. Хотя это и было чертовски интересно, и все же вдруг он отчетливо понял, что представлял это по-другому. Что в бой они попадут потом, когда встретятся с Марсианином или Лёнькой, вольются в их дружину, получат оружие и пойдут брать вокзал, и вместе будут наступать или отступать, и будет понятно, куда идти и от кого бежать. И там могут даже убить или ранить, но это будет осмысленно и... нормально? И это было право каждого - участвовать в таком деле. Но вот встрять вдвоем посреди побоища между другими какими-то дружинниками и солдатами - нет, это было совсем другое, непонятное, очень опасное, бестолковое и совсем для Гертруды не подходящее. Анчар хотел бы зайти в какую-нибудь кофейню, выпить кофе с булкой и подумать об этом. В Москве пили в основном чай, и дома у него пили в основном чай, а вот в Люцерне и потом в Женеве он стал пить кофе каждый день, как это было заведено в Европе, и очень полюбил. И сейчас ему не хватало этой чашки, чтобы собраться с мыслями. И есть тоже хотелось - живот, переварив съеденные у Медведя в кабинете ломти хлеба, уже начинал урчать. Только все кофейни вокруг были закрыты, да и времени рассиживаться не было. Все опасения Анчара оправдались, как только они высунули нос на Тверскую. Алексей начал внутренне подбираться еще в самом начале Мамоновского, и с каждым шагом по направлению к глазной больнице, стоявшей на перекрестке переулка и Тверской (на зрение Алексей никогда не жаловался, а вот Заславскому здесь, кажется, выписывали очки), напряжение его росло. Хряско топая по неметеной улице, мимо пробежали солдаты, и Анчар, напряженный, как струна, подумал, что это хорошо, что сейчас пробегут следом за ними восставшие, и они с Гертрудой прошмыгнут поперек опасной Тверской в манящий своей тенью Дегтярный. Но увидев безумные, яростно-испуганные глаза дружинника, прицелившегося в него, сразу передумал. Подпольная работа научила его, что там, где рискуешь жизнью, надо рисковать, только если знаешь шансы, а если не знаешь - не лезь. И тут не надо было лезть - саданут пулей не те, так другие, и что потом делать? Где искать доктора? На какое-то время Анчар замялся, пытаясь понять, как будет идти бой. Одновременно, как наблюдатель, он отметил, что люди стреляют друг в друга, но стреляют, чтобы выстрелить, а не чтобы убить. Убивать человека, который ничего тебе не сделал, людям сложно. "А мне - легко было?" - вспомнил он опять утреннюю перестрелку. - "Почему?" И тут бухнули пушки. Алексей в военном деле разбирался слабо и, наверное, на вид не отличил бы шрапнельный снаряд от гранаты, а пушку от гаубицы. Как работает шрапнель он представлял себе смутно. Но само слово было ему хорошо знакомо из газет, в которых (вопреки тому, что кричал теперь дружинник), захлебываясь кровавым восторгом, писали, как целые полки японцев были истреблены до единого человека шрапнелью и пулеметами под Мукденом и Порт-Артуром. Потому слово это было страшное, и когда он его услышал, весь мир сжался в копеечку. - Ложись! - заорал Анчар и повалил Геру на мостовую, неумело прижав к земле за плечи. Мозг его работал лихорадочно и быстро. Увидев страшный осколок и поняв, что прилетел он от места разрыва, а не от самой пушки, Алексей сразу же подумал, что такой хоть и может покалечить и даже убить, но каменный дом насквозь не прошибет. - На другую сторону! - крикнул он и за руку потащил Геру влево, чтобы укрыться под стеной Глазной больницы, и там тоже пригнул ее к мостовой и пригнулся сам. "Рикошет!" - вспомнил он еще одно военное слово. "Может рикошетом задеть! От той стены." Надо было спасаться. - Назад в переулок! Переждем там! - решился он. На первый взгляд надо было обходить Тверскую. Но как? Направо была Страстная площадь, и уж там-то не проскочишь - точно заметят, и тоже могут полоснуть для острастки. Налево - нужно было идти дворами до самой Садовой, а это долго. Да и бой мог туда докатиться, пока они будут пробираться по переулкам. А можно как раз там и попасть под эту жуткую шрапнель. Следовало, кажется, подождать развития событий здесь.
-
О, наконец-то подробности о прежней жизни Черехова пошли! Вот если честно, их давно уже не хватало. Ну и сам пост отличный, как обычно.
-
Заботливый, и не героичный, а резумный. Красота!
|
- По самому садовому идти не надо, - согласился Анчар, с удовлетворением отметив, что барышня называет его по подложному имени. Это хорошо. - Но и сразу за садовым не очень. Я не далее как час назад видел казачью полусотню на Дорогомиловской. Настроены они были решительно. Мне кажется, правительственные войска готовятся к наступлению. А наши дружины разрозненны, и потому будут скорее отступать и вести мелкие бои наподобие испанских герильерос. Нам страшны в основном не патрули - эти нас проверят и отпустят, а либо слишком рьяные товарищи-революционеры в подпитии, либо попасть между наступающими войсками и дружинами. Как первое, так и второе скорее случится с этой стороны Садового, потому что если войска будут наступать, то, вероятно, будут обходить баррикады как раз по переулкам с западной стороны, чтобы отрезать защитников. Я предлагаю перейти через Садовое и идти по переулкам вдоль него с той стороны. Тогда мы окажемся за линией правительственных войск. В крайнем случае мы наткнемся на патруль и нас остановят. Но забирать вообще всех подряд им сейчас не с руки - у нас проверят документы, посмотрят, что оружия нет, и отпустят. Если вы сможете не показывать страх перед жандармами или казаками, то все пройдет легко. Они - наподобие собак, если боишься - то почувствуют и непременно укусят. Не показывать страх вообще не так сложно. Один человек научил меня. Надо либо сосредоточиться на решении математического примера, либо вспоминать что-то покойное и очень хорошее. Хорошего я после ссылки помню мало, поэтому когда везу в поезде, скажем, газеты через границу, всегда умножаю трехзначные числа в уме. Ну так что? Сможете не заробеть? Тогда пойдемте по той стороне, а если не очень уверены - то по этой. Алексей задал этот вопрос без насмешки, как можно тактичнее, чтобы Гере было проще признаться. Лучше пусть она скажет сейчас. Все чего-то да боятся, нельзя от всех требовать бесстрашия. - Вот я, скажем, действительно боюсь, что без револьвера не смогу вас защитить, если на нас нападут бандиты, - неожиданно сказал он, подумав. - Я, знаете ли, не боксер. Во всяком случае, попробую их задержать. Но если я вам крикну, то бегите сразу. А у вас, кстати, есть куда папиросы положить? Я вроде видел, вы курили. Давайте я вам на этот случай отдам папиросы с мандатами, я их в папиросы спрятал. А то вдруг вам бежать, а они у меня! - спохватился он. На замечание Геры относительно подданства, он усмехнулся. - Что ж такого я сказал? Так по-вашему выйдет, что и поляк - вроде как русский? Да нашему городовому что поляк, что немец, что эстляндец, что финн. Это в Питере они разбираются, а тут деревня-с. Так что простите, конечно, если я как-то уязвил ваше национальное самосознание, так сказать, но если вы заговорите по-французски, к примеру, я уверен, ни один жандарм ни за что вас не отличит не то что от француженки, а даже от какой-нибудь шведки. Другое дело, что в паспорте у вас написано, как есть, так что эту карту мы разыгрывать не будем, но и прикинуться дамой из вашей распрекрасной Эстляндии, плохо говорящей по-русски, не помешает, а я подыграю. Они ведь все равно что швейцары, немного перед иностранцами того-с... благоговеют. Скандала боятся. Анчар задумался. - А что, если революция окончится успешно, Эстляндия непременно отделится от России? Разве ей так будет выгодней? Думал он, правда в этот момент не об Эстляндии, а о том, почему Гертруда называет его по-русски на вы, а по-французски на ты, и как ему называть ее в ответ. Французским Анчар овладел сносно, да и по-немецки немного говорил, но все же в Москве ему хотелось говорить на родном.
-
Разумное предложение! И замечание насчет языка очень точное^^
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За то, что ты кое в чем очень четко просек Дрону. Хотя он и не убийца.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Логичные выводы. Ну и конечно отдельный респект за то, как ты отыграл сдержанность после обучения в монастыре.
|
Анчар же думал совсем о другом. От внушительной митингующей толпы на улице осталась горсточка. Но и это было не самое плохое. Куда хуже было, как понимал Алексей, что Медведь несмотря на свои головотяпистые замашки, неплохой лидер. А вот представить себе те дружины, в которых и такого нет. Нет единого плана. Боже, да что там единого, никакого плана нету! Но больше его терзало другое. Произнося перед рабочими слово "москвич", Анчар почувствовал глупую, но отчего-то ясную мысль: что он, приехавший из-за рубежа, попавший с головой в круговорот революции, сам побаивается тут что-то возглавить. Как будто это "не его" революция. Как будто он не имеет на это права. Приехал вот, нанюхался, пострелял, покатался, побегал по дворам, а теперь что, приказывать? Поучать как жить, как бороться? "Да! А почему нет-то?! Почему нет-то?! Что за интеллигентские замашки-то? И возьми! И возглавь!" — надрывался сверх-Черехов. Но Алексей чувствовал, что сейчас не его очередь ходить, и что надрываться он может сколько угодно, но, видно, не такой уж и сверх. Не пересилить тут. А странно. Казалось бы - "революция"! Неважно кто, важно, чтобы занялось! Важно, чтобы дело сделалось! Ан нет. Не имею права. Не мой, знаете ли, завод, не мой монастырь. Но когда его не терзали такие мысли пополам с тревогами, было все-таки радостно. Здорово было не лететь на тройке в наркотическом угаре, не перебегать от двора к двору, воровато оглядываясь, а шагать почти гордо, по заснеженной улице, поскрипывая снежком, с любопытством осматривая баррикады и слушая распеваемую во всё горло революционную песню! Ух, как это было непривычно! Первый раз за сколько уже лет - в России - и не прятаться! Ух! Ух! Анчар даже несколько приосанился, подтягивая хрипловатым от мороза голосом. Дошли до столба. Зачем нужно было Сиу валить столб, когда можно было просто обрезать провода - этого Анчар не понимал, но решил не вмешиваться: похоже, столб тут играл роль Вандомской колонны, а его свержение - акт политический, призванный в общем порыве бессмысленного разрушения объединить две стихийные силы. Сам Анчар, правда, остался стоять в стороне. В этот момент Анчар почувствовал, что несмотря на весь радостный задор, массовый террор скорее не для него. Нет, понятно, "лес рубят щепки летят", и т.д., и т.п. Но все же вот такое брожение по улицам туда сюда, разрушения и, наверное, прочие бесчинства, показались ему, хотя и делом революционным, но каким-то уж больно... Не для него. Смотреть было и приятно вроде, а поучаствовать что-то не тянуло. "Это что же я, получается, индивидуалист?" - подумал Алексей с некоторой горечью. - "Ну как же так-то! Нет, это просто я люблю, чтобы цель была. Настоящая цель. Когда есть цель - есть и дело. А когда цели нет, дело превращается в слова, в смех, в лозунги, и в них-то весь пар и уходит. Эх, сюда бы Кржижановского, я б его спросил. Он бы сам все своими глазами увидел, как его массы-то действуют. Хотя у него так язык подвешен, он бы мне еще и доказал, что это все правильно, все так и надо. Или наоборот. Нашелся бы что сказать. А что ты, Алеша, все каркаешь? Вот что ты каркаешь? Не по тебе праздник, да? Не каркай, может, еще все прекрасно образуется." В виду всех этих мыслей, предложение Медведя пройтись до Каретного его скорее обрадовало, чем насторожило. Да, это было дело с конкретной целью, и непростое, и как раз для него. "Вот же, как, а? Сам думал, как связь наладить, вот и налаживай теперь. Прямо как у Гоголя - подать сюда Ляпкина-Тяпкина, Анчара-Янычара!" — Добро, — согласился Анчар и протянул наган вместе с горстью оставшихся патронов. — Яшке что ли отдайте. А то он с кинжалом чисто грузинский князь, как бы не зарезал кого сгоряча. Что там у Марсианина, я знаю кого? Или пароль какой-то? А то вполне могут за провокатора тоже принять. И что конкретно передать ему? На вокзал к скольким быть? Или просто подходить как смогут? Анчар сначала хотел отговаривать Геру, напирая на то, что у нее роль международного связного, а это важнее, чем одно сообщение. И на то, что ей при поимке с ним вместе грозят куда большие неприятности, чем если ее просто где-то задержат. Гера ему не нравилась. После своего выступления она казалась ему восторженной девицей истерического склада, склонной к эпатажу, и ему было несколько неловко, что он предлагал ей эти дурацкие бутерброды, как будто авансом подумал про нее хорошо, и вот пожалуйста. Может, конечно, рабочих от станков такое как раз и вдохновляло, и воспламеняло - ну, пожалуйста. А ему-то на что? И вот эти словечки французские зачем она вставляет? Но чисто с практической стороны, конечно, надо было Кассандру взять с собой, потому что ее каракуль и ее по-петербургски бледная кожа действительно не вязались революцией масс, так сказать. И потому шанс, что вдвоем у них получится отбрехаться, был вроде бы повыше. А раз надо для Дела, значит, он как-нибудь да потерпит. - Пойдемте по дороге придумаем, - предложил Анчар, чтоб время не терять. - Меня зовут Петр Сергеевич Коровкин. Я нотариус. Анчар помедлил, размышляя. Потом решил, что они должны быть в равных условиях. - По паспорту, конечно. Я здесь нелегально, как вы понимаете. Он посмотрел еще раз на Гертруду, коротко, немного оценивающе. Да, определенно, эта девушка ему не нравилась своим подходом к делу. Но зато почему-то ей можно было, нужно было доверять. - На самом деле Алексей. Но это так, к делу не очень относится, - поправился Анчар. - Жених и невеста - хорошая история, но уж больно много надо друг о друге знать. Случайные знакомые - это уже лучше. Но случайные знакомые всегда вызывают подозрения. Давайте знаете как? Давайте мы с вами познакомились за границей. На отдыхе. Это ведь не проверишь. Где мы могли вместе отдыхать? А нынче вы приехали навещать кого-то в Москву и попросили меня встретить вас на вокзале... И вот как все вышло! А теперь мы идем искать ваших родственников где-нибудь... Где-нибудь на Самотечной улице. Так проще. А то проверят наш адрес, куда мы направляемся, выяснят, что я там не живу, и будет неприятно. А так вы иностранка, адрес могли и перепутать. Ну, кого будем навещать? Тетю? Дядю? Лучше тётю - дядя вас сам бы непременно встретил на вокзале. Анчару нравилась эта игра.
-
Ух, как это было непривычно! Первый раз за сколько уже лет - в России - и не прятаться! Ух! Ух! Анчар даже несколько приосанился, подтягивая хрипловатым от мороза голосом.Эх, сюда бы Кржижановского, я б его спросил. Он бы сам все своими глазами увидел, как его массы-то действуют. Хотя у него так язык подвешен, он бы мне еще и доказал, что это все правильно, все так и надо. Или наоборот. Нашелся бы что сказать.Яшке что ли отдайте. А то он с кинжалом чисто грузинский князь, как бы не зарезал кого сгоряча.Ну прямо вот очень круто, всё по красоте. Замечание по поводу предпочтительности индивидуального террора — тоже к месту, очень по-эсеровски. Ну и выдумывание легенды — как же без этого: конспирация, все дела. И вот ещё: Медведь несмотря на свои головотяпистые замашки, неплохой лидер.Я прямо даже рад, что нарисовал персонажа так, что ты пришёл в отношении его примерно к тем же выводам, что и Литвин-Седой в своих воспоминаниях: В помощь мне эсеры дали тов. Медведя — максималиста, который был верным боевым товарищем, но со склонностью к прожектерству, готовый поставить на карту все ради одного блестящего выступления.Правда, по поводу того, кто кому там на самом деле помогал, есть вопросы.
-
Анчар хорош, и его анализ тоже хорош! А еще мне нравится взаимодействие между персонажами и их первые впечатления друг о друге.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Отличный пост) В Родриго будто живут два человека, один спокойный, рассчетливый, думает кого надо подкупить, кого соблазнить — а другой наоборот, хочет сблизиться с братом. В этом смысле ты полностью прочувствовал двоякость ситуации.
-
Благородство и подлость, отвага и страх - Все с рожденья заложено в наших сердцах. Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже - Мы такие, какими нас создал Аллах.
Что бы не случилось и какие бы приказания не были - Родриго всегда благороден и разумен.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Когда я придумывал историю Родриго то мне хотелось сделать особый акцент на то, в чем она отличается от истории Филиппа. Филиппа обучал наемник и прагматик, Родриго — рыцарь-монах, отцом Филиппа был героический воин, отцом Родриго — хитрый политик, на Филиппе с шестнадцати лет лежало бремя ответственности за своих мать и сестру — Родриго придавлен своими разнообразными родственниками и их грызней, в которой он вынужден следовать в фарватере отца или против него. Таким образом при общих предпосылках получаются два принципиально разных образа, и меня прямо невероятно радует, как круто ты поймал этот мяч и как много вложил в образ Родриго. Ну и конечно пост сам по себе очень красиво написан и однозначно заслуживает плюса.
-
Очень... жизненно. И поразительно найти в себе силы и сохранить себя в чистоте и благородстве там, где это могут не все. А за родословную отдельное спасибо: это великолепно!
-
Там были пылающие города и отблеск кривых сабель. Там были ревущие трубы и грохот рушащейся надвратной башни Триполи. Там были оскаленные морды турок и хитрый прищур монголов. Там были ярость и тоска. И поверх них, только поверх них — смирение. Красиво**
|
Билли Крошка кивнула, типа, играем, и вслед за гранатой, Билли ломанулся внутрь. Из чего там была дверь? Какие стены? Какой пол? Все было неважно. Двое. Один сидел, и это сбило с толку. Как обычно все происходило быстрее, чем казалось. Казалось, что медленно они крутят бошками, что медленно обрез доводится, стиснутый в его, Билли, мозолистых руках, что медленно выбирается спуск. А на самом деле в пару секунд весь кровавый винегрет приготовился. Звонко стеганул по ушам первый выстрел, выбив столетнюю пыль из покрытой давно поблекшими обоями стены. Выспышка — выстрел! Толчок в ребра. Вспышка — выстрел! Неаккуратные кляксы крови на стене. Коротко встрял коротыш Крошки, двумя порциями нашпиговав слишком тщательно прицеливавшегося в Билли патлатого. В респираторе появилась дырочка, как у поросенка-мутанта с одной ноздрей, и из нее скользнула красная струйка, когда враг осел спиной к стене с мутнеющим взором. Готов. Второй еще корчился на полу, кровь, мешаясь с крошкой осыпавшейся побелки и пылью, впитываясь, чернела, как у зараженного неведомой болезнью. Хотя болезнь-то была отлично всем известная — свинцом отравился паря. Левое предплечье разнесло картечью, как веник. Штурмовуха валялась рядом, горячая, еще исходившая дымком, перелатанная — приклад весь в трещинах, изолентой замотан. Билли знал таких баб — вроде уже и помирать скоро, а как до дела дойдет — получше молодых могут оказаться. — Хорош, — прохрипел. Только зря — дырища в животе и так отправит на тот свет. Не сейчас, так потом. — Грохну его? — это Крошка сказала. Держит на мушке, а в правой руке нож.
Эдди Не туда смотрел боец. Смотрел, как патроны исчезают в горловине магазина. Смотрел, как маленькая машинка с другом-Заком внутри нарезает круги вокруг заправки, как исчезают за углом еле видимые фигурки напарников. На все это смотрел, по сторонам не оглянувшись. А зверь подходил, чувствуя, как липкая слюна наполняет рот. Зная, как можно будет уталить и голод и жажду распахав клыками горло двуногому. Двуногому, что остался один, без воняющего бензином рычащего чудовища, без своей стаи. Двуногого, который не видит, как крадется комок мышц, шерсти и костей. Несколько последних легких шагов по сухой земле — вот что не услышал даже Бай, а так, почуял, не померещилось ли. И обернувшись, увидел летящего в прыжке динго-кина, во все четыре глаза смотрящего на него. Не самый страшный хищник, пока ты видишь, с какой стороны он подходит.
-
-
Перечитал и сам. Стильно, нах!
|
Бейкер ползет чуть позади общей линии. Прошли те времена, когда офицер шагал перед строем с обнаженной шпагой. И сейчас остались моменты, когда надо вести людей личным примером. Но это - работа сержантов, а работа лейтенанта - придумать, как сделать так, чтобы в процессе этого ведения их всех не поубивали к чертовой матери. И Ник, переползая по снегу, по грязи и по кочкам, чувствует вдруг остро и отчетливо, что от него сейчас ничего не зависит. Да и не было никогда за его короткую карьеру ничего подобного. Как так? А вот так! Никогда не было, чтобы он полз и знал, что на той стороне небритые люди в серых шинелях берут его на прицел, как мишень. Разве что когда ходили выручать Панду вчера. Но там была форма, там был азарт другого рода. А тут... просто ползи или сдохни. Или и то, и другое. И нельзя не ползти. И тут же превращается из офицера со своим авторитетом, гордостью и амбициями в обычного солдата, которому приказали ползти по открытому полю, потенциально простреливаемому пулеметами и артиллерией. Это страшно. Ты чувствуешь, как дыхание сбивается не потому что тебе тяжело ползти (хотя оно и не просто), а потому что сердце колотится в груди. Руки дрожат. И ничего от тебя не зависит. Вот приказ. Вот цель. Там - враги. А ты ползешь, как букашка, как таракан, одна меткая очередь - и ты станешь удобрением для этого поля. Зачем? Почему? Потому что так приказал какой-то засранец с лычками? Господи. Как это бессмысленно, рискованно и страшно, ползти вот так. Метр за метром. Метр за метром. И ждать выстрелов. Вот сейчас начнется! Вот сейчас накроют. И что делать? Лежать? Бежать? Назад? Вперед? Продолжать ползти стиснув зубы? Командовать? Да кто будет слушать команды-то вообще... Но метр за метром они ползут и достигают цели. Самые волнительные - последние сорок метров. "А может, обойдется? Ну, пожалуйста! Пусть обойдется в этот раз!" И хочется одновременно встать и добежать, а в то же время не вставать и продолжать ползти. От этой разноголосицы аж руки подрагивают. На последних десяти метрах Ник, побледневший, грязный, приходит в себя. Его даже слегка подташнивает. Испугался, мандражнул прямо. Уф. Хорошо не заметил никто и выдержки хватило. Вроде бы. Вот. "Это я офицер еще, а каково солдатам?" Нет запала даже злиться на себя. Сам придумал план, сам отдал приказ, сам его выполнял - и так перетрухнул! Нет сил даже выругаться на себя. Ух, бля. Все-все, приходи в себя. Все закончилось. Ну, не все, но поле это чертово закончилось. - А?! Что?! - аж вздрагивает он от вопроса Мнеммормана. - Пусть занимает позицию к северу. Он должен нормально дом видеть. "Чем больше к нему сейчас внимания, тем меньше к нам". Чисто машинально пытается стряхнуть с шинели налипшие комья грязи. Десантники с Уткой перемещаются на ту сторону. Все хорошо. Все по плану. Теперь не тупить. Сначала их группа должна пройти два дома, потом Валентайн выдвинуться через открытое пространство. Осторожно выглядывает, осматривая Фламизуль. Уже не в бинокль, а так. - Уайт, веди вперед по плану. В маленькую одноэтажку, а я следом.
-
Вот уж точно, какой пост, такой бросок)) Но это прекрасно, почти магия же. Да и пост отличный.
|
Анчар понял, что погреться чаем, похоже, не удастся, и провел попробовал поднять воротник пальто. Воротник был поднят. Тут он несколько позавидовал каракулевой шубе молодой эстонской революционерке. Вот повезло кому-то во всем этом участвовать с комфортом. Ну, а может... может, наоборот — не повезло? Может, так оно даже лучше в плане закалки духа, так сказать. Кто не мерз и не голодал — разве может быть по-настоящему крепок? А вот дело, которое заварилось, приняло немного не такой оборот, как он ожидал. — Погоди, погоди, Медведь, — начал он. — Давай обсудим, хотя бы быстро, а? Это же важно — вокзал взять. Раз его еще не взяли, значит, там кто-то держится. От нас до Марсианина на Каретном версты, может, три, а до Николаевского все пять, и это через самый центр если. Давай пройдем мимо каретного и его людей с собой возьмем. Или пошли кого-нибудь туда. И может, если есть, патронов ему и правда подкинуть. "Эх, связь бы какую... Интересно, есть среди восставших хоть один инженер телеграфист? Взять бы его да наладить. Хотя как тут наладишь. Такая чехарда." Анчар вдруг ощутил приступ страха. А что если в этом бардаке всю революцию и того-с... профукают? А и правда, пришлют солдат на вокзал, какой-нибудь гвардейский полк или казаков тех же несколько тысяч! Да даже и не тысяч. Тысячу. Тысячу казаков, которые будут все по приказу делать быстро, уверенно, окружать, выкуривать... А у нас тут левая рука не знает не просто что делает правая, а вообще не уверена, что она существует, эта правая рука. Дружины только разрозненные. "Сто человек с винчестерами", только без винчестеров. Анчару стало плохо, физически дурно, бросило в жар. Захотелось выпить стакан воды, такой холодной-прехолодной, чтобы зубы заломило, а потом подумать, как, чем он может помочь, как спасти? "А я как идиот с утра радовался, когда мы на санях разъезжали да по городовым постреливали. Ой, дураааак, накокаинился еще, прости Господи! Это же серьезное дело. Это же революция. И главное, если не получилось, тогда что? Тогда все. Дадут второй шанс? Не дадут. Пересажают, перевешают, перессылают. Цензура, охрана, все свинцом, все гранитом. А вот оно растет живое, слабенькое пока, как росточек, а мы носимся вокруг как папуасы у тотема и револьверами размахиваем. Господи, что за идиоты!" Увидев бутерброды, Анчар хотел схватить один и нервно слопать в три укуса, но вдруг спохватился стоящей рядом девушки. "Стыдно!" — подумал он. — "Иностранка все-таки. Что она об нас подумает? Что она и так о нас думает?!" — Постой! — задержал он Марусю. — Вы угощайтесь, не стесняйтесь! Небось не ели ничего. Неизвестно, когда следующий раз возможность будет. Ешьте! — последнее слово выскочило у него с жаром, как будто он приказывал Гере съесть бутерброд. — Меня зовут Анчар. Кстати, оружие есть у вас? Вы как, здесь останетесь, или с нами пойдете? Я бы остался на вашем месте. Вы же связной. Вас не должны схватить или подстрелить. ("А еще от вас там будет мало толку", — подумал Алексей.) А впрочем, если хотите идемте. Стрелять умеете сносно?
***
Анчару сперва показалось, что рабочих тьма тьмущая. Повсюду были лица, и лица, и лица, в основном ликующие, но были и насупленно грозные, и просто глуповатые, эдакие "слышь?! Чего происходит-то?" Разные были. Анчару они в основном не понравились, но, скорее, это было следствием его невеселых мыслей. — Товарищи! — сказал Анчар хрипловато. — Братья! Товарищ Медведь назвал меня "заграницей". Я действительно приехал сегодня утром. Но я не заграница — я москвич. Товарищ Медведь хорошо говорил. Зажигательно. Но самое правильное, что он сказал — наше дело в опасности. Потому что загореться им мало, товарищи. Надо еще хорошо гореть, не как спичка, а как огонь в топке паровозной, в горне — сильно, жарко и долго. А для такого огня что надо? Порядок нужен и воля, товарищи. Если нету кочегара, который бросает в топку дрова, то огонь потухнет и весь паровоз остановится. А сейчас я хочу спросить у вас: кто наши с вами кочегары? Кто не даст нашему паровозу остановиться? Мы и есть те самые кочегары — Каждый для самого себя и для своего товарища! И я вас, товарищи, призываю к порядку. Радоваться — это хорошо. А только рано нам радоваться. Нам надо сплотиться и бить. И быть бдительными, поддерживать порядок. Вот кто сейчас в потолок выстрелил? Вот зачем он выстрелил? Что, лишние патроны у него есть? Каждый патрон сейчас, товарищи, на вес золота, каждый револьвер — дороже золота, каждая винтовка — сокровище! Берегите их! Не разбазаривайте, не расходуйте зря! Берегите сведения. Проверенные сведения сейчас стоят дорого. Слухи всякие наоборот — старайтесь пресекать. Слухи очень вредят нашему делу. Рассказывайте друг другу то, что сами видели, своими глазами. И время свое берегите. Не шатайтесь бесцельно. Ищите командиров, вождей, прибивайтесь к ним, ждите от них поручений, будьте под рукой. Паля в потолок и плюя в потолок, товарищи, царизм не победить! А с порядком, с бдительностью, с рвением — так победим! У меня все, товарищи. "Коряво, наверное, сказал. Непонятно. Но уж как смог!" — попытался отогнать от себя тревогу Алексей.
-
Хор-рош товарищ Анчар, хорош! И мыслит в верном направлении! А кокаин - то не беда, он только укрепляет революционный дух) И речь чудо как хороша!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Очень правдивый по чувствам пост. И очень реальный. И красивый, куда уж без этого)
|
— Вашу газету могут и прикрыть, — спокойно ответил Анчар. Его начинало злить это пьяное упрямство. — Вам, конечно, виднее. Я не настаиваю. Вы лучше меня тут все знаете. Но если на неделе вас, когда вы будете гулять по набережной, заденет плечом здоровенный детина в компании пары дружков, обматерит как следует, а вы скажете ему что-нибудь поперек, и потом вас отметелят будь здоров — вы тогда, лежа с переломленными ногами, скажите: "Душан говорил. Душан был прав." Вам сразу полегчает. Сразу кости срастутся, быть может! Анчар закурил. Папироса красиво светилась в сумерках. — Будете? — протянул он портсигар. В сущности ему не было дела до Кулешова. Никакого дела. Он просто не смог пройти мимо. Как не смог пройти мимо всего Этого. Мимо России, которую он возненавидел за... да за все вместе. Опять что ли в памяти перебирать? За кровь, за тупость, за покорность, за болото, за детей, за стариков, за крестьян, за солдат, за болванов, за умников, за фигляров. Потом еще за Алзамай. За Алзамай он ненавидел глухо и тяжко. За тот самый момент, когда неумело еще полоснул Семена ржавой железкой. Нет, хуже всего было, когда они притапливали тело, а оно все не хотело тонуть. А была Россия, которую он любил? Осень, яблоки, переливчатый девичий смех, малиновый звон колоколов по воскресеньям? Добрая бабушка. Приятный попутчик в купе. Озорные студенты. Честные, искренние глаза. Была. Была да сплыла. Политика. Она зацепляет людей, воспламеняет, а потом они гаснут. Неделю их покрутит, помутит — и отпускает. Пьют чай, встречаются, назначают свидания. Честно, с упоением работают, в конце концов. Нельзя ненавидеть все время. Поненавидел недельку, поужасался, повозмущался — и хватит. "А я урод. Я всегда ненавижу," — вдруг понял про себя Черехов. — Я не люблю трусов. Терпеть не могу, когда еще ничего не случилось, а люди уже обделались со страху. Я сам не такой, — попытался Анчар оправдаться. Зачем? Перед кем? — Но это не тот случай. Он сволочь, мразь, без чести и совести. Он людоед. Он подлейший человек, деляга. Он обкрадывает не кого-то одного, а тысячами. Думаете, если он захочет с вами разделаться — поколеблется? Ладно. Дело ваше, решайте сами, что я лезу. "Вот я разошелся-то. Надо меньше пить."
-
"А я урод. Я всегда ненавижу," — вдруг понял про себя Черехов. Перечитываю. Очень круто, на самом деле. Очень в масть.
|
Прибыв на место, Анчар замолчал. Он вообще теперь больше молчал, смотрел по сторонам, пытался понять, как происходит восстание. В общем, неудивительно, что его приняли за шпиона. Но Медведь его хорошо знал и он хорошо знал Медведя, и проблем возникнуть не должно было. А даже если и не Медведь, то что? Ну, посадят в подвал, что, расстреляют его сразу? Нет, не расстреляют. Тем более, он других назовет, кто его знает. На этот счет Алексей был спокоен. Оставалось только ждать. Пока он мог согреться — на реке был ветер, и только войдя в тепло, Анчар понял, как закоченел. Еще хотелось курить, есть и действовать. Рядом с ним в коридоре оказалась какая-то барышня в шубе лет не то двадцати, не то больше, не то меньше — за бледностью лица и не разберешь. Она что-то там проговорила по-французски, с каким-то не то акцентом, не то выговором, и Анчар подивился, так странно было видеть ее здесь среди простоватых рабочих и выспренных студентиков: на курсистку она не походила из-за шубы и потому что выглядела недостаточно глупо. Анчар молча кивнул на ее слова и принялся с интересом её разглядывать, не особенно стесняясь — должны же быть какие-то привилегии у арестанта? Но арестанство его долго не продлилось. — Спасибо, товарищ, — поблагодарил Анчар своего "конвоира", проверив патроны в барабане. Хуже нет, чем когда надеешься на оружие, а оно не стреляет. Ну, слава Богу, или кому там, эти олухи его разряжать не стали. Да и вообще револьвер у него забрали, а патроны нет. Портрет царя в плевательнице Анчара не очень впечатлил (в эмиграции много и открыто ругали царя), а вот увидев хлеб, Алексей сразу накинулся на него. Кокаин, конечно, притуплял голод, да и азарт, страх, пули — все это затеняет чувства голода, холода, жажды, только потом они с удвоенной силой тело сводят. Тут как с алкоголем — все, что нипочем под хмельком, потом отдается будь здоров. Пьянит все же бой. Пьянит борьба. — Из... Женевы... Газеты... Сбросил... Когда казаки... Пока ехал... Не знал... А вот приехал, — он, наконец, прожевал. — Сразу в дело. Мы на тройке с Деевым со станции поехали и двоих положили прямо с неё из наганов. Как Чацкий с коробля на бал! — просиял Алексей. Он все еще не верил во все, что происходит: тело передвигалось, жило рефлексами, а мозг воспринимал картину отстранённо, как задачу, которую надо решать, а не как огромное явление, которое надо осмыслить. И городовых оказалось ничуть не жалко. И даже мысль не закралась, что есть у них где-то семьи, седые отцы, тихие мамаши, сопливые дети. А, все равно. Было и было. И хорошо было. Тогда хорошо было, а теперь неважно. — На разъезд налетели на Дорогомиловской, вот и выбросил чемодан! — Анчар отряхнулся от крошек. — Чаю нету? С утра не ел, не пил. Да чего я-то рассказываю!? Ты рассказывай! Что тут творится у вас? По перву смотрю — такой бардак, прямо прости господи! Известно, кто главные, что делать? План хоть у кого-то был? Тут в коридоре раздались какие-то женские вопли, и внутрь практически ворвалась барышня из коридора, которая, как оказалось, вполне изъяснялась по-русски. Анчар ухмыльнулся её бойкости и высокопарности её слов. Если человек прошел ссылку или каторгу, он так говорить не будет. Красивые выражения — верный признак революционера домашнего, согбенного в духовном смысле, и вот, расправившего плечи, и думающего: что происходит со мной — это и есть настоящая революция, а вокруг — так, следствие. — Каретный — это же в двух верстах? — уточнил Анчар. После ссылки и эмиграции Москва отчасти позабылась.
-
Очень круто, как обычно. И вот это, что с морозу и голоду Анчар сразу на хлеб накинулся, — тоже очень в тему.
|
Дерзкий солнечный луч попал Чарли прямо в глаз. Покойная супруга обычно заставляла его вставать ни свет ни заря, поэтому Чарли и без светящего в глаза солнца теперь просыпался рано. Но как же за три года он стосковался по возможности проваляться все утро в постели с женщиной! (Те редкие случаи, когда это удавалось, мы здесь упоминать не будем, а расскажем о них в другой раз, если, конечно, Чарли Бэйтс до него доживет.) Утро вдвоем — то время, когда приходит либо похмелье друг от друга и между любовниками сразу вырастает стена, либо их накрывает волна чистой нежности, искупающей все грехи ночи. Чарли не знал, как выйдет на этот раз. И со вздохом подумал, что, наверное, и не узнает. Потому что ему пора было идти. Застегивая пуговицы жилета, Чарли размышлял о том, как быть с деньгами. Долли (ему больше нравилось называть ее Долли) сама говорила, что деньги меняют ее настроение в лучшую сторону. К тому же, француженки, поговаривали, страшно меркантильны и до ужаса практичны в финансовых вопросах. И все же какой-то внутренний компас подсказывал Чарли, что это было бы страшной ошибкой. Просто страшной. Идеальным вариантом было бы "забыть" у нее какую-нибудь ценную вещь, вроде золотого портсигара. Если что — его можно было вернуть владельцу, а можно и продать, и пусть уже дама сама решает. Но ничего такого ценного кроме часов и револьвера у Чарли не было, а часы с револьвером были нужны ему самому. Вот вызовет его какой-нибудь идиот на дуэль ровно в полдень, и будет позорно опоздать. В итоге к тому моменту, как Чарли оказался полностью одет, он так ничего и не придумал. Он спустился вниз. — Подайте через час завтрак и кофе в этот номер. На одно лицо, — распорядился он у стойки внизу, расплатился и вышел на улицу. На улице у крыльца маячил какой-то пацан. Тут ему и пришла в голову идея. — Эй парень! — позвал его Чарли. — Как тебя зовут? Вот тебе два доллара. Найди цветы. У вас в городе есть цветочный магазин? Да мне все равно, хоть у гробовщика их купи, только чтобы не полевые какие-нибудь, а настоящие. Розы там, к примеру. Красивые. Не венок, дубина! Букет. Настоящий букет. Красивый. Скажи, что для дамы. Передашь их на стойку, сюда, в отель, получишь еще три доллара. Понял? Ну, беги. "Отличная же идея!" — подумал Бэйтс. — "Вот. А сейчас пойду куда-нибудь попью кофе, выкурю сигару, прочитаю газету. Надо бы ванну принять. Потом найти Рэдхэта и выяснить, что он узнал. Если он что-то узнал." "Чарли!?" — вдруг спросил он себя. — Какого черта! Тебе же никуда не надо. Некуда спешить. Чего ты боишься? Что утром она окажется недостаточно хороша? Или слишком хороша? Или что в самый раз? Когда ты стал таким слюнтяем!? Тебе что, сложно поговорить с дамой утром? Ты не считаешь, что после такой ночи леди имеет право насладиться утром в обществе джентльмена? И вообще. Ты же, мать твою стрелок. Стрелок должен быть каким? Выспавшимся. Все, иди спать." — Сюда сейчас явится один юный джентльмен и принесет цветы, — объявил он на стойке. — Вот три доллара. Потрудитесь, пожалуйста, передать их ему и принесите цветы в тот же номер вместе с завтраком. А, вот еще что. Завтрак на два лица, пожалуйста. Через час. Если никто не ответит, стучите громче. Поднявшись в номер, он задернул шторы поплотнее, снова тихонько разделся, осторожно, чтобы не брякнуть металлом, положил на тумбочку пояс с револьверами, снял сапоги и залез в кровать. Не удержавшись, он погладил круглую ягодицу Долли и полюбовался на ее прелести (вид жадной до наслаждения женщины, удовлетворенной до изнеможения, был по мнению Чарли прекраснее всех картин в картинных галереях всего мира). Потом он накрыл Долли одеялом как следует и лег рядом, мягко обняв её сзади. Прижав танцовщицу к себе, он почувствовал, как внутри у него становится тепло. От каждой женщины, стоящей упоминания, в такой момент приходило тепло своего цвета. От Долли оно было светло-янтарное, с темными прожилками цвета шоколада, легкое, кокетливое и немного певучее. Этот момент — когда приходило тепло — был даже приятнее, чем все, что происходило до него. После того, как это случилось, Чарли сразу перестал думать, что между ними может появиться какая-то стена. А подумал, что прощаться они будут с сожалением внутри и улыбками на лицах. Он поцеловал Долли в плечо и задремал, уткнувшись носом в ее темные кудри. "Вот я дурак был бы, если б ушел", — была его последняя мысль перед тем, как он провалился в сон.
-
+ не смогла проголосовать вовремя. так как не прошло три дня с предыдущего плюсика здорово. как всегда
|
-
Я открыл схемы, затем закрыл схемы. Без шоколадки с первитином не разберешься.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Обалденный пост. Особенно понравилось Эта земля, хоть и зовется Святой, чужая. Вернее, никому не принадлежит, если уж по чести, какие бы королевства тут не основали. А та земля — она наша Я ни разу не сомневался, что вот такие рыцари как он — принесут нам победу. Пока его не убили Однажды, в самом начале, это был мой первый бой, мы напали на крепость мавров. И мы сказали им: "Сдавайтесь или все умрете." А они не стали сдаваться. И мы бились, и мы убивали, и нас убивали. И мы оказались сильнее — Но потом я пошел к священнику. В одной маленькой церкви в маленькой деревеньке. И я сказал ему: "Падре, отпусти мне грех." Он выслушал меня и ответил, что грех не в убийстве мавров, что это есть дело угодное в глазах Господа, а в моих сомнениях. И он прочитал мне из Святого Писания о городе Иерихоне, давным давно обреченном и преданном Господом нашим в руки воинов Израиля. И что когда стены Иерихона пали, армия Господня предала мечу "и мужей и жен, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов". Я вот даже слово в слово запомнил, как это там написано, он мне перевел с латыни. Падре наложил на меня епитимью за мои сомнения. И сказал, чтобы впредь я не сомневался. Был бы это грех — я бы исповедал его и принял покаяние. Но говорят, это не грех. И я не знаю, что мне с этим делать Вот прямо на цитаты можно резать!)
-
-
|
В плане выбора Инвентарь состоит из следующих категорий: - Одежды, - Оружия, - Полезных предметов и снаряжения, - Транспорта, - Припасов (патроны, горючее, вода, пища, медикаменты), - Ценностей и денег. Оформлять надо так: При себе Одежда [включая броню]: ...., ...., .....
Оружие: - Оружие (патроны в магазине/емкость магазина); - ; - .
Прочее [включая боеприпасы]: - ; - ; - .
Транспорт Тип. - Апгрейд; - Апгрейд.
- Груз; - Груз.
Дом [если есть] Краткое описание. - Что хранится; - Что хранится.
На каждую категорию в зависимости от роли выделяется определенное количество очков. ВНИМАНИЕ! Эти очки не являются показателями цен, на них не надо ориентироваться в отношении бартера. Это условные очки, и они не играют роли после начала игры. 1) Одежда – на выбор игрока в соответствии с ролью. Бронежилеты, противогазы и тому подобное идет в снаряжении. 2) Оружие (без патронов) и обвес: - Цепь, кастет, монтировка – 1 очко; - Нож или топор - 2 очка; - 9-мм пистолет, тесак – 4 очка; - Пистолет-пулемет (обычный или легкий), обрез дробовика, мощный пистолет – 6 очков; - Магазинная, самозарядная винтовка или дробовик – 8 очков; - Штурмовая винтовка – 10 очков; - Ручной пулемет, автоматический дробовик, одноразовый гранатомет – 20 очков; - Гранатометы и разное редкое оружие (например, автоматический дробовик с барабанным магазином, крупнокалиберная снайперская винтовка) – 25 очков; - Ракетный комплекс – 30 очков; Апгрейды: - глушитель (+3 очка); - оптический прицел (+4 очка) - эффективная дальность увеличивается на свое половинное значение, максимальная - на полное значение. Не действует в отношении наносимого урона - только сложности бросков и досягаемости; - сошки (+2 очка) - эффективная дальность при стрельбе с упора вырастает на 50 метров, максимальная на 100 метров. Полностью нивелирует штраф за тяжесть. - коллиматорный прицел (+3 очка) - при равном количестве успехов стреляет первым. Не относится к стрельбе в упор; - подствольный гранатомет (+8 очков); - подствольный дробовик (+8 очков); - спарка магазинов (+2 очка) - за второй магазин заплатить отдельно; - тактический фонарь (+1 очко). 3) Предметы и снаряжение - полезные мелочи (зажигалка, фонарик, перочинный нож, очки, талисман и т.д.) – 5 штук за 1 очко; - важные предметы (бинокль, противогаз, наручники, легкий бронежилет, фляга со спиртным, спальный мешок, трос для спуска и т.д.) – 1 очко за 1 штуку; - редкий предмет или набор – инструменты, хирургический набор, электронный прибор, тяжелый бронежилет – 5 очков за 1 штуку. Заплечные мешки, сумки и т.д. – свободно. 4) Транспорт. - мотоцикл – 4 очка; - квадроцикл (устойчивее) или трайк (быстрее) – 6 очков; - багги – 8 очков; - легковой автомобиль – 5 очков; - минивэн (больше влезет), тяжелый джип (лучше проходимость) – 12 очков; - грузовой автомобиль – 20 очков. Крупнее транспорт – больше и дальше может увести, меньше максимальная скорость (зависит от загрузки и апгрейдов). По грузоподъемности без апгрейдов: - мотоцикл – пара седоков с одним рюкзаком, пара кофров или канистр; - квадроцикл – пара седоков, пара канистр и ящик, с одним седоком больше; - багги – водитель, один или два пассажира, штук пять канистр или ящиков; - легковой автомобиль – до 5 пассажиров, штук десять канистр или небольших ящиков; - минивэн – до 7 пассажиров, штук 15 канистр, ящиков, пара бочек; - грузовой автомобиль – 2-3 пассажира + вместительный кузов. Апгрейды: - повышенная скорость (любой) – 3 очка, - повышенная проходимость (кроме грузовых) – просвет, приводность, подвеска – 3 очка, - повышенная управляемость (любой) – резина, тормоза – 3 очка, - укрепленная конструкция (любой) – бугель, усиленная рама и т.д. – 3 очка, - дополнительная грузоподъемность (любой) – верхний багажник, ящики, кофры и т.д. – 3 очка, - бронирование (легковые, минивэны, грузовые) – по 3 очка за баки, борта, 4 за стекла, - запчасти в наличии (любой) – 2 очка, - надежность (любой) – качественные детали, хороший механик, частые проверки – 4 очка, - повышенный запас хода (любой) – 3 очка, - пулеметная турель (легковые, минивэны, грузовые) – 5 очков, - безоткатное орудие (легковые, минивэны, грузовые) – 10 очков, - прицеп (кроме мотоциклов) – 3 очка, - двигатель на ДПЭ (Долговременный Подзаряжаемый Элемент, высокотехнологичный довоенный аккумулятор) – 6 очков, - комбинированный двигатель – биотопливо + ДПЭ или дизель + ДПЭ – 8 очков. Совместимость апгрейдов: - Скорость можно повысить дважды. - Для мотоциклов 2-е повышение скорости несовместимо с грузоподъемностью, укрепленной конструкцией, запасом хода. Грузоподъемность несовместима с запасом хода. - Повышение бронирования понижает скорость. 5) Припасы. Боеприпасы: - десяток винтовочных, два десятка промежуточных (для штурмовой винтовки) или три десятка пистолетных патронов россыпью – 1 очко; - пара снаряженных обойм для пистолета, снаряженный магазин для пистолета-пулемета или обойма для пистолета повышенной мощности – 2 очка; - отъемный магазин к магазинной винтовке - 2 очка (на 5-6 патронов и еще пара патронов россыпью), - отъемный магазин к самозарядной винтовке - 2 очка на 5-10 патронов, 3 очка на 15-20 патронов. - пять крупнокалиберных или дробовых патронов – 1 очко; - снаряженный магазин для штурмовой винтовки – 3 очка; - снаряженная пулеметная лента на 50 патронов – 6 очков; - довоенные патроны (крит неудача при бросках на стрельбу только на 5 единиц) – втрое дороже; - специальные патроны (зажигательные, бронебойные, для пистолетов повышенной мощности) – вдвое дороже; - граната (дымовая, осколочная) – 4 очка; - зажигательная граната – 5 очков; - выстрел для гранатомета – 6 очков; - выстрел для ракетного комплекса – 15 очков; - заряд пластиковой взрывчатки – 7 очков. Топливо - банка топлива (1-2 л) – 1 очко, - канистра (20 л) – 5 очков, - бочка (50-60 л) – 10 очков, - запасной ДПЭ – 15 очков, Вода - фляга или бутылка с водой – на два-три дня – 1 очко, - большая бутыль или канистра – дней на десять – 2 очка, - небольшая бочка – почти на месяц – 6 очков. Пища и прочее - на день – банка консервов или кусок вяленого мяса + сухарь, картофелина или кукурузный початок – 1 очко. - на неделю (не скоропортящееся) – 10 очков, - что-нибудь необычное – 3 очка, - бутылка кактусового самогона – 2 очка, - бутылка хорошей выпивки – 6 очков. Медикаменты - Бинты, 3 штуки – 1 очко, - Местные лекарства – жаропонижающие, обезболивающие, слабые антибиотики – 5 очков, - Довоенные лекарства – 10 очков. 6) Ценности и деньги - 10-15 кредитов республики Нью-Хоуп – 1 очко, - 3-4 Трудовые Фишки Земледельческого Банка Хелены – 1 очко, - 2-3 самодельные батарейки – 1 очко, - папиросы (пачка) – 3 очка, - Желтый Глаз, Умбра, Сухарик - легкие наркотики (на пару дней торчания) – 3 очка, - Коготь, Бурый – тяжелые синтетические наркотики (доза) – 5 очков, - Товары – сырье: руда, минералы, железо, шкуры, шерсть, кожа – 5-6 очков за ящик, - Товары – изделия: инструменты, ткань, утварь, удобрения, снаряжение – 10-15 очков за ящик.
-
Целая задача, что собрать себе из ништяков.
|
"Да что ж он открытым-то текстом лепит!" — возмущается про себя Ник, слушая голос Брауна, пышущий негодованием из динамика рации. Или скорее даже непониманием. Да, есть у военных людей некоторая грань, до которой они готовы выполнять приказы, не задавая вопросов. И это полезное свойство на войне. Ник не сомневается, что немало битв было проиграно из-за лишней болтовни. Но кто хуже — командир, который задает вопросы, или командир, который готов действовать, не понимая обстановки? — Есть данные, что перекресток заминирован, возможно, занят противником, — скупо выдает информацию Бейкер. — Посылайте в обход. Какой взвод посвежее. На ваше усмотрение. При подходе к месту назначения пусть проявят осторожность. — он добавляет это, потому что, двигаясь в обход, солдаты могут задержаться. Будет нехорошо, если они подоспеют к тому моменту, когда Фламизуль окажется оставлен. Лейтенант мнется и добавляет: — Больше открытым текстом сообщить не могу, сэр. Доложу по прибытии. Конец связи. Наверное, это не совсем по-товарищески. Но у краутов есть уши, умелые руки и рации. Это же нация гребаных инженеров. В учебке молодым кадетам все уши прожужжали про радиоперехват и радиомолчание, и Бейкер не забыл тех уроков. Отстучав еще радиограмму полковнику в том смысле, что приказ принят к исполнению, Ник проходя мимо солдат, закидывает в себя несколько ложек горячего хлебова. Рот обжигает, на глаза аж слезы наворачиваются. Он кивает всем, дескать, ешьте, ешьте. Почему-то не хочется срываться с места и галопом нестись в этот Фламизуль. А надо. Но еще остались дела. Трогая языком обожженное нёбо, Бейкер отыскивает Макдональда. — Здравия желаю, сэр, — Бейкер опускает уставное "разрешите обратиться". Он — из СНАФУ, из пожарной команды, а значит, у него нет времени расстилаться перед капитаном из десанта. В армии же как? Одна ступень разницы в званиях — старший брат. Две — дядя. Три — отец. Четыре — отец, мать и все прочие родственники. Пять — апостол Петр, ну а дальше по нарастающей. А старший брат — это старший брат. — Капитан, нас срочно перебрасывают на другой участок, — (и не обязательно старшему брату знать, куда именно). — При отражении атаки мы взяли у краутов трофеи. Я подумал, будет правильно, если мы оставим часть вам. Пару пулеметов, кое-что противотанковое и там... патроны, гранаты, пайки. Сложим все здесь, у НП. Крауты на сегодня свое получили. Но пулеметы вам пригодятся. И, кажется, мои ребята организовали горячую пищу для ваших орлов. Говорят, еда из одного котла сближает. Но я бы тоже хотел вас кое-о-чем попросить. У меня тут трофейная пушка, без расчета, а там, куда мы идем, будут тяжелые танки краутов, и нам там понадобится эта пушка. Я слышал, десантников учат обращаться с любым трофейным оружием. У вас найдется хотя бы пара-тройка человек, знакомых с пушками, которые смогут встать к орудию, и которых вы сможете откомандировать? Как только найду расчет, пришлю их вам обратно, сэр.
***
Приказ разлетается быстро — закончить прием пищи и собраться. Похоже, у орлов будет возможность доесть то, что не успели прикончить самые медленные едоки. Пару месяцев назад солдаты дяди сэма бы побрезговали такой возможностью, но Бастонь меняет людей. Ник вглядывается в лица. Разомлевшие и серьезные, тревожные и безразличные, нахохлившиеся и восхищенные. Разные. Но все небритые и закопченые порохом. Да, пороху тут люди нанюхались на всю жизнь. — Солдаты! — говорит Ник громко. И сразу ловит кураж. — Вы показали себя отлично! Враг был отброшен и понес жестокие потери! Против нас брошены лучшие силы противника, бронетехника, артиллерия. И все же они сегодня обломали об вас зубы. Это их танки горят. Это их бойцы сдаются вам в плен. И когда генерал Эйзенхауэр и вся наша армия смотрят на карту, видят Бастонь в кольце врагов и говорят: "Черт побери! Как держатся эти парни! Скорее, на выручку к этим храбрецам!" — это они думают и говорят про вас. И про таких как вы. Особенно я хочу отметить сержанта Уайта, который, пока мы тут отбивали атаку, раскрыл и уничтожил группу диверсантов, после чего нанес противнику удар во фланг. Сержанта Валентайна, который своими действиями спас танк лейтенанта Ортиса. Так держать, бронепехота! Танки надо защищать, нам на них еще по Берлину кататься. Также хочу отметить рядового Уиндера, который уничтожил вражеских артиллерийских наблюдателей и тем спас немало жизней. И своими действиями обратил в бегство противника на левом фланге. И рядового Саммерса. Рядовой Саммерс у нас пехотинец, но все видели, как он расстрелял вчера немецкие самоходки? Так вот, сегодня мы все наблюдали вторую серию этого замечательного фильма, в котором на орехи досталось немецким флаквагонам. Не сбавлять оборотов, рядовой Саммерс. Итак, бойцы, равняйтесь на лучших, и вы заставите краутов уносить ноги в свою Германию, а дядя сэм и все барышни дома будут вами гордиться! И я тоже. Но я и так вами горжусь! Я сообщу начальству о наиболее успешных действиях. Теперь к делу. Вы все немного отдохнули. Объясляю пятиминутную готовность! Мы выдвигаемся под Фламизуль. Собрать снаряжение, проверить оружие, погрузиться на машины. Я поеду в голове колонны, сержант Уайт - замыкающим. БТР краутов пусть едет в середине. Кресты закрыть пока, позже замазать. Бейкер смотрит на часы. — Пять минут! Выполнять, бегом марш! — комната наполняется топотней и перестуком амуниции. Лейтенант тормозит рядового Панду. — Рядовой, что там за переполох? Я слышал о каком-то пожаре и видел дым. Ты случайно не знаешь, о чем речь? Бейкер вдруг тянет носом воздух. — Рядовой Уиндер! — меняется он в лице. — Вы что... Это что? Спиртное?!
-
Рядовой Панда смел, хорош, надежен и не попадается на косяках! (нет)
|
Бейкер с подозрением смотрит на Панду. Он уже столько раз слышал все эти отмазки в стиле "Я не пил, я рядом стоял" и "а на меня оно само пролилось", что ответ Панды несильно его успокаивает. Но вроде бы Уиндер не пошатывается, зрачки его в норме, а главное, отвечает по форме. Ладно, даже если приложился разок к бутылке - это не родной виски, который валит с ног, а всего лишь местное легкое винцо - такому кабану оно нипочем. Протрезвеет раньше, чем доедем до Фламизуля. А может, и правда все так, как он рассказывает? - Отлично, - сухо кивает Ник и все же добавляет: - Думаю, тебе не нужно напоминать, что на войне - сухой закон для всех, кто хочет выжить. Но важно еще и не подавать дурной пример. Дурной пример заразителен. Мы дали краутам по морде в Белом Доме только потому, что сержант вовремя запер подвал с вином. А на тебя еще и наградная написана. Не испорть всю историю, будет чертовски обидно ее отзывать. Так делают все офицеры - сначала говорят "думаю, что тебе не надо это напоминать", а потом напоминают. Такая у них работа. - Пока я не забыл. Ты, возможно, в курсе, а возможно, нет, что рядовой Саммерс утром попал в нехорошую историю. Пошел в самоволку, подрался и убил другого солдата. Вроде бы какого-то мародера или грабителя. Вроде бы это была самооборона. А может, нет. Мы его временно до разбирательства вытащили. И, как видишь, не зря: эти зенитные самоходки он и правда из своей пушки расщелкал будь здоров. Что б мы без него делали, а? Рядовой Уиндер хорош, но везде сразу быть не может, верно? Так-то. Поэтому, приказываю. После того, как мы вернемся в Бастонь, ты следишь за рядовым Саммерсом. Не надо играть в ФБР, просто будь рядом с ним и смотри, чтобы он ни во что не вляпался. Спросит - прямо так и скажи, что мой приказ. И присмотрись к нему. Не надо мне на него доносить, мол, он сказал то или сказал это. Доносить я не прошу. Мне надо в целом понять, нормальный он мужик, который разок оступился, или доктор Джекил и Мистер Хайд в одном флаконе. Непонятно выражаюсь? Ну, короче, в бою на него можно положиться, но непонятно, можно ли положиться не в бою. Знаю, этим должен заниматься его сержант. Но ты сам видишь, работы сейчас у сержантов и так невпроворот. Все на пределе. А тебе однажды, возможно, сержантские лычки тоже придется примерить. Так что займись этим. Ник жестом показывает что обсуждать приказ некогда. - Надо выдвигаться. Все вопросы потом. Шагом... А, да. Уиндер! И никакого спиртного! Давай, Дядя Сэм рассчитывает на тебя!
-
Славно посоциалили, молодцы) Ну и эти регулярные отсылки к "так принято" и "так делают" не могут не добавлять шарма персонажу. В духе, короче.
|
Вполне возможно, французы свой знаменитый поцелуй у кого-то и украли. Но если бы состоялся суд по делу, скажем, "Древние Шумеры против Француженок", на котором разбиралось бы данное хищение, где адвокатом французской стороны была бы Долли Амбридж, а судьей — Чарли Бэйтс, ему на разбирательство понадобилось бы совсем немного времени. Ровно столько, чтобы достать револьвер, грохнуть по столу рукояткой вместо молотка и крикнуть: "Оправданы!" Потому что, о, господи, судить француженок за то, как они целуются?! Давайте тогда еще судить англичан за то, как они пьют чай (он же индийский), или голландцев за то, как они курят трубки (табак же тоже не в Амстердаме вырастили). Чушь! Француженок надо целовать, а не судить! А такие глупые мысли могут родиться у вас в голове, только если вы никого кроме напыщенной ледышки-модницы из пуританского Нью-Йорка не целовали. Разумеется, в голове у Чарли ничего подобного не было, а была только одна мысль: "Как же мне все эти дни не хватало вот именно её!" Такой женщины, которая знает, что за дверями спальни стыд — как кабура для револьвера, из которого ты собираешься стрелять — без надобности. Без вот этих вот всяких: "Ах, мистер Бэйтс, что вы себе позволяете! Ах перестаньте! Нет, извольте накрыться одеялом! Ах зажгите свет! Нет, погасите свет! Нет, я останусь в сорочке. Пожалуйста, не обнимайте меня так." Да твою ж мать! Француженка одним своим поцелуем послала всем американским недотрогам такой привет, что они бы сдохли от зависти, если бы были в курсе. Вот ей-богу, можно сколько угодно ругать блудниц (то есть шлюх, если по-простому), но на кой черт вам приличная дама в постели? Если поцелуй красотки сделал Чарли счастливым, то ее неугомонные руки просто свели его с ума. Ведь как известно, нет ничего прекраснее прекрасной дамы, кроме прекрасной дамы, которая хочет тебя так, что у вас обоих руки дрожат от нетерпения. Чарли попал в то сладостное противоречивое состояние, когда ты страшно хочешь дать планке упасть и, потеряв остатки разума, наброситься на женщину, разорвать на ней все кружева и без лишних предысторий овладеть ею. Но не делаешь этого. Потому что без ее ласковых проворных пальчиков, без ее влажных губ, без ее щекочущих кожу локонов это все будет не так изящно, не так красиво и не так вдвоем. А для настоящего счастья надо вдвоем - раздевать друг друга, нежить, причинять легкую боль, играть в наступление и отступление - и любоваться друг другом. И в тот момент, когда хорошо, когда наслаждение вспенивается и наполняет до краёв, чувствовать по вздрагивающим плечам, по ударам сердца, по дыханию, что ей так же хорошо, и от этого взвинчиваться по спирали наслаждения еще выше. Так, что аж дыхание перехватывает. Неудивительно, что наш герой несколько утратил связь с реальностью. Но танцовщица первая бессовестно нарушила это равновеликое наслаждение друг другом и стала просто мучить Чарли его единоличным наслаждением, выводя свои французские штучки языком. И еще смотреть лукавыми глазами. Чарли и так был на взводе, а тут еще это. Как же было приятно и как же она его этим злила! Хотелось взять ее за волосы и бесцеремонно насадить как следует, но... Чарли не мог так. Тогда бы все разрушилось, ведь ей стало бы по-настоящему больно. В общем, поймала она его: непонятно, как сбежать из такого плена и что для этого сделать, а она еще как будто точно знала, где у мужчины самые уязвимые к наслаждению места, и метила точно в них безо всякой пощады. Еще бы, когда это женщины давали пощаду в таких делах? — Ах ты сучка, — простонал Чарли, нежно проведя пальцами по её щеке. Француженка сразу сделала ртом движение, от которого Чарли почувствовал под ее щекой свою плоть. Нет, ну это уже было слишком! Он ухватил ее покрепче за волосы у самого затылка, настойчиво оторвал от своих чресел и впился поцелуем в ее бесстыжие губы. Почему потом скажут, что любовь — это что-то другое, а не вот этот миг? Разве не вот это было в раю у Адама с Евой? Если они потом познали стыд, что мешает нам его забыть? Чарли по-хозяйски просунул руку между ее сильными бедрами: вот она — её горячая, мокрая Ева, аж пышет желанием, нежная, влажная, вся течет, на ощупь кажется, что светится в темноте — так его хочет. А все равно мучила его ртом, себя лишала, лишь бы ему еще слаще было. Как можно не обожать такую женщину? Как можно на нее не злиться? Чарли не знал: он обожал, он злился, и когда он ощутил на пальцах горячий сок француженки и в голову ему ударил ее запах, он бросил ее животом на подушку и оказался сверху, и прижал ее и вошел сильно, почти грубо. — Ах ты бесстыжая сладкая дрянь, — прошептал он ей на ухо, кладя руку на ее нежное горло, чувствуя, как между пальцами второй руки волнующе проскользнул ее сосок. — Ах ты нахальная развратница. Ах ты... — его ладонь переместилась на ее рот, будто зажимая его, и почти сразу он почувствовал, как в пальцы впились ровные жемчужные зубки. — Ах ты бессовестная кусачая мокрощелка. И он еще шептал, входя в неё, на сто ладов эти упреки, за которые полчаса назад заслуженно получил бы оплеуху, но которые сейчас меньше всего были оскорблением. В постели смысл их менялся на тот, что Долли Амбридж — слава богам! — не идеал целомудрия, и по этому поводу Чарли Бэйтс просто счастлив и прямо сейчас сходит от Долли Абридж с ума. А французские штучки он еще оценит потом. И какая она на вкус — тоже. И какое у нее становится лицо, когда ей хорошо. И как прогибается под руками ее спина, как у кошечки, и поднимается вверх эта божественно упругая задница, и как звонко встречается с ней его ладонь, и как щекочут все его тело кудряшки, когда она водит головой над ним туда-сюда, и много, много чего еще, ночь же только началась. Но потом. А сейчас дай мне тебя отодрать, как шлюху, прижав к кровати, дай прошептать тебе тысячу и одну пошлость, которые заменят нам священное "я тебя люблю", потому что оно прозвучало бы гораздо пошлее самых грубых слов. Но ты же все поймешь. А если я не скажу хотя бы так - меня просто разорвет. "Боже, Долли Амбридж, до чего ты хороша!" И он не помнил, сказал ли это вслух.
|
Среди женщин, которых Чарли знал, были интересные и неинтересные. Неинтересные обычно были глупыми, часто смешливыми, от них пахло шампанским, потом и слишком сильно духами. С ними ему становилось скучно сразу после, еще до того, как голова касалась подушки. Если бы ему назвали их имена, он бы пожал плечами или рассеянно нахмурился и ничего бы определенного не вспомнил. Не считая может той, из-за которой он убил человека в Хэйс-Сити. Интересных он помнил всех. Вернее, он не мог их забыть. О некоторых он вспоминал с улыбкой, но думал, что хорошо, что он исчез из их жизни, потому что ничего хорошего, кроме страданий, это бы им не принесло. О других он вспоминал с грустью, и думал, что... да просто ему было грустно, и он не хотел думать, что могло бы быть, если бы он был кем-то другим. В другой жизни. От интересных женщин духами пахло легко-легко. Их запах оставался на его руках. Запах с ладоней смывался быстро, но на предплечьях его еще долго можно было уловить. Не все они были красавицами, но было в них всех что-то сильное, женское, магическое, что-то от ведьмы и от святой одновременно. И даже их пот пах волнующе. Чарли почти всегда знал, что недостоин их, но мужчины, которые крутились рядом с ними, часто были еще хуже. Да и потом, если запретить себе целовать их, то зачем, собственно, жить?
Думал ли о чем-то из этого Чарли Бэйтс, когда поднимался по лестнице, поддерживая под локоть Долли? Пффф, да конечно нет! Вот вы бы, имея на руках четыре короля, стали бы думать о том, как в 1873 в Тускалузе вам не хватило дамы до фулл-хауса? Вот так и тут. Будь достойным мужчиной или будь недостойным, прекрасным семьянином или легкомысленным вертопрахом, только пожалуйста, когда дама вдруг прижимается к тебе на темной лестнице, не будь таким тупицей, чтобы думать о ком-то другом, кроме нее — для таких балбесов в аду точно есть специальная печь, и неважно, ходят ли они в церковь по воскресеньям. Чарли был весь поглощен игрой, и не мог не отметить, что Долли играет сочно. Эта игра — та самая, которую пришлось придумать, после того, как люди вылезли из пещер и изобрели брак. Ранее, вероятно, мужчина просто тащил самку в кусты, и это было окей, но потом люди придумали собственность друг на друга, а все остальное обладание друг другом объявили нелегальным. С тех пор мужчине и женщине, которые хотели друг друга, пришлось прибегать к флирту. Он заключался в том, что обе стороны постепенно сокращали расстояние, не в физическом смысле, конечно, хотя и в нем тоже, сокращали расстояние осторожно, с помощью намеков. А мужчина и женщина - это как железо и магнит, и в какой-то момент расстояние становится столь мало, что притяжение оказывается заведомо сильнее моральных или каких-то других принципов. Чарли никогда не злился на женщин, которые играли с ним, потому что когда он ставил себя на их место, он понимал, что смотреть, как мужчина будет извиваться ужом на сковородке, напрягать мозг, быть галантным и ходить павлином — это весело, интересно и, возможно, для некоторых дамочек даже увлекательнее, чем второй акт пьесы. Его вгоняли в уныние женщины, в которых в последний момент просыпался настоящий, неподдельный стыд. Это портило вообще всё удовольствие и ему, и им самим. Долли была не из первых и не из вторых, и играла в по-европейски быстром темпе. Чарли понял, что его витиеватое предложение было, пожалуй, для нее немного чересчур церемонным, но хорошо легло в их прежний разговор о грубости местных нравов. Если дама дает тебе понять, как она прекрасна, впускает в свою комнату, а потом еще садится на кровть и просит её раздевать, то... тут Чарли увидел чулки в сетку на ее стройных, сильных ногах, и забыл обо всех играх на свете. Притяжение железа и магнита — всегда пропускаешь сам момент, когда оно приходит. — Что ещё мне расшнуровать? — спросил Чарли, и голос его был глуховат, а глаза чуточку бешеные, и как только её влажные, чуть припухлые губы раскрылись для ответа, но раньше чем прозвучало "всё что хочешь", Чарли приник к ним своими губами в поцелуе, и вы бы не назвали его робким.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Данкану очень не хватает Филиппа сейчас :(
-
Чувственный пост. Весь. И про глаза, и про драную попону, и про..... стыд, такой жгучий, как будто он наехал лошадью на ребёнка или сломал юное, молодое дерево или вырвал язык певчей птице.
|
— Вот! Отлично! — говорит Бейкер, улыбаясь, и салютуя в шутку кружкой кофе. — А мы тут пока связь наладили, без поддержки не останемся. Миллс, вы пойдите пока, поговорите с местными. Я тут видел, на улицах кто-то копошится. Им всем надо в Бастонь. Немцы опять здесь ударят. Бастонь правда бомбят, — Ник с недоверием поглядывает через окно на пасмурное небо. — Но там точно выжить шансов больше. Ник греет руки о кружку. Потом думает, что танки надо чинить. Побитые танки — это беда. Кто бы там что ни говорил, в СНАФУ или не в СНАФУ, танки - это ядро. Вот как было сегодня? Ну да, сражались, ну да, тяжело пришлось, но то, что два танка вышли навстречу вражескому, а еще два остались в резерве - это же было круто. Было чувство, что если что, особо наглым краутам можно бронированным кулаком под дых врезать. Танки — душа мотопехоты. Без танков они все — просто солдатики в тонких шинелях, такие же, как десант, если прикрутить гонор, или пехота, если чуть подкрутить дисциплину. — Капрал, вызывайте штаб опять. Передавайте так: Сообщение принято тчк Прошу разрешения организовать ремонтную мастерскую для техники СНАФУ Бастони ввиду загруженности мастерских десанта тчк Конец сообщения тчк
Да и все. Не надо размусоливать и приседать начальству на уши лишний раз. Мнемморман зачитывает ответ - сдержанность себя оправдывает. Ник удовлетворительно хмыкает и допивает не успевший остыть кофе. Что еще можно сделать? Солдаты разбрелись кто-куда небось. Пойти что ли посмотреть, как там Панда? Конечно, сам придет доложиться, но все же. Бейкер чувствует, что испытывает симпатию к этому увальню-головорезу. Послал Панду в тот раз - и склад расчехвостили. Послал в лес с группой - и остановили самоходку у Белого Дома. Послал к складу - подорвал бочки, вышел с царапинами из боя. Послал сегодня на фланг - удержали фланг. И так во всем. Хорошо когда есть солдат, который как швейцарский армейский нож. Который в воде не тонет и волну не гонит, как Саммерс вон, как Утка со своими причудами. Ник решает сходить посмотреть на танк. А здесь, в импровизированном штабе, все равно делать нечего. А заодно по дороге попинать всяких бездельников, лентяев и разгильдяев. Сержанты устали, за всеми не уследят. Вот и Панда, которого он считал чуть ли не железным, что-то приуныл. Возится с какой-то шапкой, затупил как будто, на неё глядя. — Рядовой Уиндер, что приуныл? — хлопает его по плечу лейтенант. — Больше жизни! Что ты мнешь её? Больше внимания на оружие. Гранаты собирай. Гранат мало не бывает. Пулеметные ленты. Давай-давай. Скоро отдохнешь, а пока работаем в темпе. Так теплее, кстати. Оказывается, что танк бойцы уже оприходовали — сняли пулемет, круглые коробы с лентами, распатронили большой ящик, который крауты вешают сзади башни. Молодцы! — Сэр! Смотрите! Краутский шоколад! Берите! — протягивает один из бойцов яркую красную плитку рукой в варежке. Бейкер кивает. — Миллер, да? Спасибо, солдат. Молодцы, ребята! Давайте тут, пулемет проверьте, а я посмотрю, как там у десанта дела. Утка сует очередные бумажки. — Хорошая работа, сержант. Продолжайте в том же духе. Через полчаса сбор в штабе. Ник идет к штабу. Опять подкатывает усталость. Ломает непослушными пальцами плитку на ходу, засовывает замерзшие кусочки в рот, рассасывает, чувствуя приторную сладость. Шоколад. Все командования знают, что солдаты — как дети, любят сладости. Даже краутские солдаты. Бейкер проходит мимо ругающихся танкистов. Видно, что-то у них не клеится с ремонтом. Ладно. Потом отчитаются, что и как. А вот и настоящие дети! Парочка ребят из бронепехоты гонят группу пленных — без ремней, без оружия, некоторым не то что винтовку, бритву не доверишь за ненадобностью. Хотя вот этот и вот этот могут что-то знать. Возможно. Исключать нельзя. — Ведите их в штаб! Один пусть присмотрит за ними, а другой разыщет Миллса. Пусть коротко допросит. Хотя нет, отставить. Просто ведите в штаб. "Сам найду". Сил вдруг прибавляется. "Хо-хо! Да мы и правда победили!" — думает Ник. Пленные, трофеи, вон на тягаче пушку тащат. "Главный приз", как ты сам сказал, да? Бейкер чувствует, что не они не просто тут постреляли, а правда вломили! Как следует! Все он правильно в штаб доложил! — Так! Штаб-сержант Миллс! — он видит, как переводчик о чем-то мирно беседует с пожилой бельгийкой, машинально смахивая ладонью снег с чьего-то крыльца. — Вам сразу три поручения. Во-первых, вот вражеские документы. Изучите, их Валейнтайн нашел, у него нюх на такие штучки. Во-вторых, там в штаб приведут пленных. Там в основном совсем детки, но есть двое постарше. Их допросите коротко, имя, звание, часть, приказ, какие задачи стояли перед боевой группой. И третье, я сейчас организую доставку раненых в Бастонь, так вот, вы как с пленными закончите, возьмите солдат, которые за них отвечают, проводите их до грузовика, посадите, и чтобы раненые были вооружены хотя бы пистолетами, чтобы крауты не сбежали. И тогда пусть едут в Бастонь. Я скажу, чтобы вас подождали. Так, я что-то забыл... А! И документы с водителем передайте, пусть доставит их полковник Робертсу лично. Все! Вопросы есть? Документы. Пленные. Грузовик. Оружие у раненых. Документы водителю. Передать Робертсу. Всё! Выполняйте! Бейкер идет дальше, появляется какая-то молодцеватость, грудь распирает от гордости. Его парни, а?! Как фрицам задницу надрали, а?! Десантники разбирают завал. Но почему так бестолково? Еще и курят двое. А, ну да, у них же сержанта убили. Мартина, вроде. — Бойцы! Кого ждем? Там ваши товарищи. Живо, лопаты! У тебя нет лопаты? Вон, возьми у наших. Так, двое откапывают отсюда, двое оттуда. Мы с тобой убираем балку. Раз-два-взяли! Молодцом! Голову не заденьте! Живой? Живой. Откапывать надо сразу, максимально быстро, поняли? Вот. Так, где еще завалило? Давайте туда. Отправим раненых на нашем грузовике в Бастонь прямо сейчас. Несите их к церкви. Уф. Всё за всех надо делать. Но Бейкер не жалуется. Он рад. Он доволен. Он собран. Он красавец. Он не знает про первитин в шоколаде.
-
Всеобъемлюще! Бонус в виде охреневших десантников прилагается.
|
|
Бейкер молча выслушивает доклад. — Бывает, — сухо говорит он на сообщение о немецких диверсантах. Но потом все же добавляет: — Эти гребаные диверсанты тут повсюду. Как бы там ни было, хвалю за бдительность. Обезвредить группу диверсантов — важная победа. Не унывайте, сержант, без потерь сейчас воюют только летчики. Да и то... — он неопределенно машет рукой, имея в виду, что погода, зенитки и всякое такое. Бастонь. Окружение. Всегда кого-то да потеряешь. Так или иначе. — Вы появились вовремя на правом фланге. А бронетранспортер... ну что ж теперь. Указания такие. Ищите оружие. Ищите боеприпасы. Ищите еду и теплую одежду. На вас — ваш фланг. Я видел, крауты бросили там БТР. Попробуйте его завести, нам пригодится тягач. Если он неисправен — снимите вооружение, рацию, если остались, и уничтожьте. Заодно проверьте немецкую пушку. Она бы нам очень пригодилась. На все про все — полчаса. Потом — оставляете часовых наблюдателей и общий сбор здесь. Я пока запрошу подкрепления. Может, удастся устроить передышку, а может, нет. Бойцов зря не обнадеживайте. Все. Вопросы? Все, выполнять. *** Зябко постанывает ветер. Солдаты бродят по полю, осматривают трупы своих и чужих. Не самая приятная работка, но уж получше, чем сидеть в подвале под снарядами. Хотя... Бейкер ловит себя на мысли, что сейчас с удовольствием поспал бы под несильным обстрелом в надежном блиндаже. Кофе бы сообразить, да отрядить особо некого, все при деле. Вот Миллса разве что? А то что ему тут делать? Документов вроде нет, пленных тоже, послать его трупы обирать? Ладно, он и так вчера вечером натерпелся. Хватит с него. — Сержант, — снова не приказывает, а скорее даже просит Бейкер. — Сообразите нам троим кофе, а?* Тут же должен быть кофейник или что-то в доме. Выпьем по кружке, пока опять война не началась, а? Любите кофе? Я вот до войны не любил. И сигареты тоже. А на войне не думаешь, что любишь, а что нет, да? Просто пьешь. Куришь. Это как часть работы что ли. Как заправлять койку, да? Н-да. Что-то я заболтался, — Ник выдавливает подобие улыбки. — Ступайте. Сказанул тоже. Ладно. Проехали. Надо доложиться. — Давай шифровку Робертсу, — пишет в блокноте текст радиограммы. Передавай. Койот-1 штабу тчк Совместно с десантом отразили атаку в районе Манд-Сент-Этьена тчк Потери противника двтч два средних танка зпт две самоходные зенитки зпт БТР зпт ПТ-орудие зпт расчет арт корректировщиков зпт половина роты пехоты зпт группа диверсантов в американской форме тчк Потери СНАФУ двтч один средний танк уничтожен зпт один БТР уничтожен зпт два средних танка повреждено нуждается в ремонте зпт шесть убитых зпт два тяжело раненых тчк Потери десанта двтч до взвода пехоты тчк Перегруппировка займет около получаса тчк Прошу уточнить обстановку тчк Запрашиваю разрешение на отдых личного состава плюс час тчк Запрашиваю подкрепления для дальнейших действий под Сеноншам тчк Жду указаний тчк Койот-1 Конец сообщения тчк Полюбовался. Не, все же пиздатый из меня офицер. Четко все, по-военному, без соплей, понятно. И краутов вроде внушительно набили. Половина ли роты там по сугробам валяется? Ну, примерно. Может, и поменьше. Но, так сказать, два средних танка - это вишенка, которой, черт побери, нужен торт. Правда, наши танкисты подгадили. Мазилы криворукие. Ну этот, Крайтон который, ладно, но Гонзалес, Гонзалес блять! А какой мог бы рапорт быть без вот этой строчки: "Потери СНАФУ". Эх. Ну ладно. И так хорошо. Так правдоподобнее даже. Бейкер вдруг пронзительно и неожиданно представил, как Миллс или Утка пишет в таком же донесении: "Погиб лт Бейкер тчк". И не напишет даже 1-й лт, вот точно не напишет. Хотя какая разница. Ведь я жив. А могло бы, когда Харлока прикрывал. Нахуя я его прикрывал? Осколочком чирк по артерии — и нету Бейкера, и Панда такой: "Сержант, а можно я у лейтенанта шарф возьму?" А что? Неправильно что ли? Война есть война. Все правильно. "Это ты потому думаешь, что типа наказываешь себя, да? Что подумал, мол, без танков донесение хорошо бы смотрелось, а вот шестеро убитых - это даже неплохо, мол, не прохлаждаемся, смотрите, шесть убитых, не много, не мало, меньше, чем могло бы быть, да?" "Блядь, сколько же дерьма в моей светлой офицерской голове. Ник, завязывай с такими мыслями, а? Лучше о кофе подумай." "Но где же кофе-то?" Бейкер ждет, пока прибудет ответ на радиограмму, готовясь выдрать листок из блокнота и сжечь. Потому что не надо в блокноте на фронте такие подробности носить.
-
Панда - не мародер. Панда только на память берет. И только пользы для ;)
-
Сколько мыслей в светлой офицерской голове? Ну, по меньшей мере две!
|
Стоит признать, что от виски Чарли слегка повело. Как известно не бывает некрасивых женщин, бывает мало алкоголя, а если женщина и так красива? Короче, Чарли попался во все расставленые капканы по очереди, в некоторые по два-три раза. Капелька пота манила, как бриллиант. Движение ресниц, приоткрытый рот, и - боже! - это был её язык? - и её язык сообщали образу Долли легкую сладость — посерьёзнее, чем у бизе, подороже, чем у леденцов и легче, чем у бисквита. Сладкая штучка, но не приторная: наслаждение, а не просто баловство. А когда она расстегнула пуговицу, Чарли почувствовал что-то чертовски напоминающее удар поддых, если бы такой удар мог быть приятным. В зале и вправду становилось жарковато. И все же, пожалуй, оставался шанс, что Чарли Бэйтс попрощаться, встанет и уйдёт. Почему? Да все потому же: работа, память о жене, ну и вообще, он ведь приехал в этот город не затем, чтобы заваливать изящных козочек. Чарли сидел, красиво подперев подбородок пальцами, и только природное обаяние позволяло ему гладко поддерживать ничего не значащий разговор, в котором щебет все сильнее переходил в мурчание. А внутри его происходила борьба. Что ж, признавая за собой такие недостатки, как ветреность, авантюризм и азартность, Чарли не отказывал себе и в достоинствах, таких как умение говорить правду внутреннему собеседнику. "Чарли! Давай по-честному разложим карты. Ты сидишь здесь и собираешься сыграть христианского святого. А перед тобой женщина, какой у тебя давно не было и нескоро будет. Не в этой стране, где бабы нарядились в штаны и вместо того, чтобы дать мужчинам завоёвывать их сердца, принялись дружно обсуждать, унижает ли минет их высокое достоинство. А теперь подумай о ней. Посмотри, какие ловушки она на тебя расставила. Как, мать вашу, на короля какого! И ты вот просто так встанешь и уйдешь?! Да парень в зеркале после такого просто не подаст тебе руки. Хватит занудства, ради Бога! Ты либо ты, и тогда скажи уже нужные слова, либо не ты, и тогда на хер ты мне вообще такой нужен?!" В итоге все вышло как на дуэли - в какой-то момент, увидев движение соперника, ты стреляешь, а не разбираешься. Она лёгким, едва заметным движением поправила волосы, и губы Чарли сами выдали: – Это был прекрасный вечер, мадемуазель! За вас! Он допил виски залпом вместе с растопленными кусочками льда и, поставив стакан, открыл крышку часов. Только глаза его ни разу так и не взглянули на циферблат, прикованные к лицу француженки. — Время позднее, и вам, должно быть, пора спать, и я был бы негодяем, если бы злоупотребил вашей добротой ещё. Чарли сделал паузу, в самый раз, чтобы Долли испытала небольшое волнение от мысли: "Он что, ничего не понял?" или чего-то в этом роде. Небольшая перчинка никогда не помешает. — Но с другой стороны, я так наслаждаюсь проведённым подле вас временем, что осмелюсь предложить проводить вас до вашего номера. Мне это подарит ещё несколько мгновений в вашем обществе, а вы сможете опереться о мою руку на лестнице, ведь мы оба пили не родниковую воду. Это было невинное предложение. В сущности. Но оно уже переводило их к прикосновениям. А дальше что-нибудь. Чарли не знал, кто сделает ход: может, она примет вид, что вот-вот упадёт в обморок, или он предложит разжечь лампу, чтобы зайти в номер или... Какая разница? Разве можно соблазнить француженку, не импровизируя? Важно только, что их тела соприкоснутся так, как не стали бы соприкасаться на людях. Пальцы в пальцы или бедро к бедру или ладонь и талия — и обязательно взгляд. Взгляд, через который их обоих будто ударит хорошенько током и пальцы задрожат у них, как от лихорадки. Разряд того напряжения, что копилось в них с момента, когда Чарли сказал "Добрый вечер". Взгляд, после которого слова "можно" и "нельзя" осыпаются пеплом. Взгляд, без которого все, что там обычно следовало дальше, являлось пошловатой возней. Маршал прислушался к сердцу, которое вдруг забилось быстрее, и почувствовал, что в этот раз накроет его неслабо. Чарли Бэйтс умел быть обаятельный, умел быть притягательным, умел быть нежным и грубым, сладковато-терпким и обжигающе-острым. А холодным, расчетливым или безразличным не умел. Если бы Долли вдруг почему-то отказалась - он почувствовал бы себя несчастнейшим из людей, хотя десять минут назад был вовсе не уверен в том, каким будет его собственный выбор. Но, видно, спускрвые крючки бывают не только у револьверов, и певица таки задела в нём какой-то крючок.
-
+ пост задел во мне какой-то крючок :)
|
— Да знаю, — отозвался Анчар, прикрываясь от ветра. Он вдруг отчетливо понял, что хочет перед этими молокососами казаться умным, серьезным и бывалым. Почему? Чтобы не дать им наделать глупостей всякого рода, надо полагать. Или почему-то другому? Алексей понял, что почему-то другому, и ему стало до того неприятно от себя, что он чуть не отдал кокаин обратно. Конечно, он никогда бы этого не сделал, это было бы смешно, нелепо, чего мяться, раз сам попросил, но... такая мыслишка проскочила у него в голове. Отдать кокаин, закончить игру, ничего не изображать, никем не казаться, просто наблюдать, действовать. Поменьше говорить. Нет, не выйдет. Анчар себя знал, вернее, умел чувствовать, и сейчас чувствовал — не выйдет. И сразу, как только он ощутил это, еще до того, как занюхнул свою щепотку, его прострелило пониманием, как звонко сбивает пуля старую жестяную кружку с забора, оставляя на ней нелепую дырку — зависть. Завидовал он им, молокососам, которые побольше его, выходит, тут повидали. Да и сделали. Газеты! Кому теперь нужны эти треклятые газеты, когда на улицах стрельба и кремль берут в кольцо, а у военных отнимают артиллерию, а шашки даже и не отнимают уже — донашивайте, господа хорошие. С этой горькой пилюлей Анчар вдохнул блестящие кристаллики и зажмурился от вспышки, которая раскрылась у него в носу, охватила нёбо и осветила всю трахею грудь и даже, как ему показалось, живот. То ли в этот раз кокаин был неразбавленный, то ли понюшка больше, то ли по-другому ощущалось всё из-за холода, то ли из-за предвкушения, но удар получился сильнее, чем тогда — ошарашенно проморгавшись, Анчар вернул коробочку хозяину. Сани стояли на месте, а мир летел навстречу, в лицо Алексею, и он машинально распахнул на себе пальто, провел тыльной стороной ладони по лицу. Рука сжалась в кулак, а на глазах неожиданно выступили слёзы. — Вот спасибо! — невпопад сказал Анчар. Пронеслась улица, бойкими прыжками проскакала мимо труба, врассыпную кинулись резные наличники. Мир становился все резче, все отчетливее, и уже неважно было, кто сейчас бывалый, а кто безусый. Да и вообще ничего было неважно, кроме как радоваться. Радоваться. Радоваться. "Анчар! Проснись! Оно!!! Оно наступило!!!!!!!! Оно наступило!!!!!!!!" — как колокол болталась в его голове от одного полушария к другому. — Эх, братцы! — сказал он, качая головой и вдруг хлопнул себя по ноге, раз, еще раз. — Иэээ-Эх! Он полез бы обнимать их, если бы не сани, но в санях это было неудобно, и он досадливо жался к борту, нет-нет да и хлопая себя по ноге. — Ну вы молодцыыы! — нечего сказать. — Нет, брат, это ты не прав, — расплылся он в улыбке на замечание Никиты. — Революцию со скучными лицами не делают! И порадовался, как он это сказал остроумно. Городовые, как и дома, вылетели из-за поворота сами. Анчар одновременно и чувствовал, с какой скоростью несутся на них эти кувшинные рыла, и понимал, что он гораздо, гораздо быстрее, и успеет поднять револьвер и с легкостью всадить в них все шесть пулек, как в ярмарочном тире, да еще и шуточку отпустить. Это ему сейчас ничего не стоило! Вот просто ничего! Тем странее и неожиданнее прозвучал первый выстрел городового.
-
Очень круто! Если революцию делать, то почему бы не делать её под марафетом? Братишки с «Авроры» бы одобрили! Только Тем странее и неожиданнее прозвучал первый выстрел жандарма. Жандармы на железнодорожной станции остались, а тут городовые
|
-
Господи, что он несет, а?
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За краткий рассказ всей истории. За отчаяние в голосе. За пылкого 18-летнего юношу. За то, что такой настоящий.
|
-
Хорошая такая радость какая-то, понятная, хоть и страшная, если отрешиться от успехов и своих-чужих сторон. Ну и просто красивые описания взрывов, тоже ведь мелочь которая не мелочь на самом деле.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Очень крутое описание страдания. Ну и последняя фраза, да.
|
Войдя в заведение, Чарли сразу же забыл о своих недавних терзаниях. "Вот, а не зря говорят, что Запад уже не такой дикий, как раньше!" — отметил он про себя. Пианино! Сцена! Еще небось и представления дают. Представления на западе были примитивными, кое-кто даже назвал бы их убогими, но зато как блестели глаза у дам и как неподдельно радовались кавалеры в зале каждому па. Это не Филадельфия! Наденешь смокинг, припрешься с родственниками в оперу: сидишь, сидишь, слушаешь, как они трели свои выводят. Такая тоска. Три часа пройдет, а потом достанешь часы, щелкнешь крышкой — окажется, двадцать минут и то еще не просидел. А потом окинешь взглядом зал — и у всех такое лицо, как в Церкви в самом начале отпевания. Господи! Нет уж. "Слава Богу, я опять в молодой и бойкой стране." Тут хоть биение жизни, так сказать. Простые эмоции. Чарли снял шляпу, повесил ее на вешалку, учтиво поклонился даме и проследовал к стойке, на ходу доставая золотого орла, который и брякнул на стойку. — Добрый день, как поживаете. Виски с содовой, пожалуйста. Задав несколько вопросов и покивав, выслушивая ответы, Чарли спросил еще кое-что. — Звучит просто прекрасно! Стало быть у вас сам мэр играет! Что за чудное заведение! Тут и маршал, и доктор, и кого только нет! Замечательно! А вот что я хотел у вас спросить. Я бывает, сам поигрываю, так, по чуть-чуть, для возбуждения аппетита, что называется. Но терпеть не могу, знаете ли нечестной игры. Само собой, я не о той достойной компании, которая собирается у вас, и видно, что у вас заведение первейшее, тут такого не позволяют. А вообще, в городе, ну мало ли сядешь после сделки перекинуться. Где уж точно не стоит играть? Не подскажете? Ну, или конкретные персоналии какие, чтобы не нарваться случаем на шулера, знаете ли! Чарли выкатил на стойку еще парочку орлов. — Кстати, милейший... А что ж это я? Как ваша фамилия? Чудно! Не поможете ли мне еще в одном деле? Вон там сидит дама и явно скучает. Чтобы сделать правильный конэссанс, как говорят в Париже, мне нужен, так сказать, заход. Не могли бы вы отнести ей еще один коктейль, что-нибудь... Что-нибудь поинтереснее, чем то, что она пьет сейчас. И сказать, что ей это послал мистер Паркер... хотя нет! Скажите что просто послал "тот джентльмен", а дальше я сам. И, само собой, жаркое для моего компаньона. Приятно было быть при деньгах и изображать бизнесмена, живущего на широкую ногу. Хотя зарплата у маршалов не то чтобы такая, чтобы можно было разгуляться. Это батенька прислал. Спасибо ему. Хоть он старый, скучный, желчный старикан, а сына не забывает. Что б я без него делал? "Да все то же самое, только не так красиво".
-
+ "Да все то же самое, только не так красиво".
-
-
Не дорос Чарли ещё до оперы - но всё равно красавчик!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Кто-то однажды должен был сказать ему: "Ты здесь — мужчина. Ты решаешь. Мы все знаем, все умеем, но... нужно твое слово." Я очень рад как ты подхватил этот мяч и использовал его для развития образа)
|
Чарли слушал дедка с бритвой, но голова его как будто осталась где-то в другом месте. Он задавал вопросы, машинально отмечал, что ничего интересного собеседник не отвечает, а думал он... да вы и сами догадались, о чем. Очнулся он, когда воображение создало в его голове божественный звук, с которым его ладонь впечаталась бы в плотно обтянутые джинсовой тканью выдающиеся достопримечательности одной жительницы Мидвест сити. Он даже словно бы ощутил упругий восторг своей ладони, от встречи со столь идеальной поверхностью, созданной, чтобы... "О чем ты, блядь, думаешь, придурошный кобель!?" — возопил в нем возмущенный глас совести. — "Ты проделал такой путь, чтобы найти убийц своей покойной жены, которую ты так любил, а теперь вот — поверхности! Как же ты низок! Хорошо, что матушка твоя тебя не видит, охальник и никчемный любитель юбок! Ты приехал сюда, чтобы заниматься достойными мужскими делами, сражаться с тьмой, и может быть погибнуть, а думаешь, как бы стянуть с нее... да, стянуть... боже, как бы я стянул с нее все! Хотя нет, лучше не все! Рубашку. Рубашку лучше оставить... Расстегнуть и оствить..." "Опять, опять! Чарли, тупой ты сладострастный убогий вертопрах! Ну посмотри ты вокруг! Тебя же с такими мыслями в башке пристрелят тут в два счета, и ничего ты не узнаешь, ничего не сделаешь!" — Мистер, — спросил он цирюльника. — А у вас не будет холодной воды? Что-то в горле у меня пересохло. "Ты этой водой в рожу себе поплескай! И поплескал бы, если бы не жалко было прическу и не надо было бы сейчас изображать приличного человека. Сукин ты сын, Чарли Бэйтс, ничего плохого не хочу этим сказать о твоей матушке, но это так, и тебе на голову надо вылить целое ведро воды, и может быть тогда ты начнешь соображать." — Сколько я вам должен? — вежливо осведомился Чарли у мастера. На душе у него было кисло. Он чувствовал, что тот Чарли, который сейчас встряхнул его за шкирку, застыдил и усовестил, тот Чарли просто безжалостный пуританин и никакого понимания у него нет. А тот Чарли, который размечтался — он просто здоровый молодой парень, и это, черт вас обоих подери, абсолютно естественно, думать о Деборе, и о том, как ее волосы, разметавшись по плечам..." "Ну все, ты задрал!" — закричал суровый, "правильный" Чарли. — "Никакой Деборы!!! Ты на службе!" Чарли угрюмо замолчал и принялся ждать, пока дедок ответит на вопросы Джонни-Джека и можно будет отправляться в салун.
-
Кто о чем, а Чарли о бабах
-
+ любовь, вместо войны
а конаплю можно достать у индейцев :)
|
-
Шуточки у законников грубые, но смешные.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Чувствую себя маленькой девочкой, которой родители строго говорят: "Дома поговорим!" И думаешь, ну всё, прилетит по первое число.
-
– Одним людям только кажется, что они живы. Другие пали, сраженные, но то, что они сделали – отзывается в сердцах живых.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Спасение умирающих - дело рук самих умирающих! Брат за брата, или брат за деверя... Что-то да будет.
|
В самом начале ужина Аначар сказал себе: "Отрешись! Отрешись сейчас же!" Да, кабарэ и пляски. Да, икра и стерлядь, или как там ее. Да, расфуфыренные шлюхи и купчины, меряющиеся бумажниками, пока дети голодают. Все это старая история, давно известная, и ты ужасался и кривился с отвращением ей много раз, но сейчас забудь об этом. Это просто веселый вечер, веселая компания, веселая музыка. Нет никаких детей. Забудь о них на этот вечер. Будь своим среди них. Будь веселым вместе с ними. Будь вежливым, и лучше бы немножечко смешным. И Душан пил шампанское (хотя и не до дна) и закусывал вместе со всеми, с готовностью хлопал в ладоши, улыбался во все тридцать два крепких, молодых зуба, укоризненно качал головой в так остальным, и даже вставил: "А мы вот румын тоже не очень жалуем!" — когда это было к месту. Не обошел он вниманием и юную особу, "приставленную" к нему этим блядским трио. Да, вот такие юные дуры чаще всего и есть филёрки. Почему? Ну потому что им не надо много платить, да и старания им не занимать. Они же думают, что работа на охранку как бы облагораживает их ремесло. Так — проститутка, а так, выходит, настоящая шпионка. Романтика! И, похоже, вопросики она задавала не просто так. "Ничего," — озорно подумал Аначар, — "Сейчас я тебе лапши на уши навешаю!" — Сербия ближе, чем кажется, Сонечка, — засмеялся Душан. — Я хотел бы сказать вам, как она удивительна и прекрасна, и что там, как это... Кисельные реки в молочных берегах? Но это не так, вам там было бы скучно. Это тихая красивая страна, там ничего особенного не происходит. Вот, разве что университет недавно открыли. Если вы думаете, куда поехать, поезжайте лучше в Черногорию — там хотя бы теплое море и рыба... никого не хочу обидеть, но... не такая как здесь! Стоит попробовать! А культура!? Которская крепость поспорит с вашим кремлем. Вообразите: гора тысяча саженей высотой, и на склонах ее — крепость из огромных камней, которая, кажется, вот-вот съедет вниз по склону. Но нет, стоит уже полтыщи лет. Сербский язык очень простой и похож на русский, если говорить на нем слегка подвыпив. Вот, скажем, добрый день по-сербски будет "Добррдан!". Почти как этот ваш "лаборданс". В отличие от болгарского, в котором все шиворот навыворот: слова те же, а значат другое. Вот скажем, знаете, господа, что значит по-болгарски "булка"? Думаете, хлеб? Как бы не так. "Булка" — это невеста! А вы сами где бывали? — этим наглым вопросом Черехов хотел чуточку сбрить эту деревенскую дуру: не к тому ты лезешь, иди вон Ванек местных окучивай. Пока Черехов-младший дурил голову барышне, старший, Сверх-черехов, холодным взглядом изучал окружающих. Деньги. Отличная возможность. Черехов вспомнил, как воровал двугривенники в Алзамае, а тут — пятьсот рублей, и все на благо Дела. Но нужно, чтобы Заболоцкий как следует напился. "Подлить ему что ли водки в шампанское ненароком? В случае чего скажу, что это такой всемирно известный коктейль." В любом случае, нужно подождать, пока он вернется. А вот назревающий конфликт ему не понравился. Сложно сказать, сможет ли Кулешов быть полезен в будущем, но возможностью заполучить друзей в этом обществе не стоило пренебрегать. — Апполон Олимпиевич, отойдем на пару слов, — обратился он к репортеру как можно ласковее. И продолжил наедине: — Будет вам, что за прок, если этот денежный мешок сделает вам какую-нибудь подлость? Он же и ярится так оттого что вы, я это вижу — хороший, веселый, светлый человек, а он — нет. Так не давайте ему повод вас "искромсать". Уж сами знаете, он будет действовать не шпагой. Бросьте. В удобный момент вы ему покажете, но сейчас момент не самый лучший. Прямая конфронтация не даст вам ничего, кроме неприятностей. Я вижу, что вы человек храбрый, и его не боитесь. Но смотрите на результат. Что в результате? Он вам напакостит, да и все. Я человек новый, всегда смогу сказать, что попутал берега по незнанию. Давайте я выйду с вашей дамой, а вы — чуть погодя, и передам вам ее на руки где-нибудь в другом месте. Как вам такое предложение?
-
Отличный пост! С удовольствием прочитал один раз, другой, третий — ну очень всё хорошо.
|
"Вот я дурак, — подумал Бэйтс запоздало. — "Надо же было имена фальшивые придумать. Ничего, сейчас исправим." — Дооообрый день! — расплылся он в улыбке. — Меня зовут Честер Паркер, а это мой компаньон Джек Бутч. Мы приехали из Чикаго по делам. Он специально выбрал такие имена, чтобы было созвучно их настоящим. Чтобы если по ошибке кто-то из них назовет другого не тем именем, можно было отбрехаться, мол, оговорился. Бэйтс критически оглядел заведение, облезлые стены и паутину в углах, потертый звонок на стойке и прочие не слишком воодушевляющие детали отделки. Затем украдкой глянул и на "Джека", типа "ничего не имеешь против"? Имелся шанс, и значительный, что их заманивают в отдельный дом, чтобы порешить и поживиться деньгами. Ну так он не дурак, положит деньги в банк! Хотя, есть ли тут вообще банк? На улице его что-то было не видно. Непохоже. Ну ладно, в любом случае, они ведь, мать твою, маршалы и могут постоять за себя. И это даже хорошо, если кто-то попадется. Это ведь и был изначальный план. Можно спать в одной комнате и дежурить поочереди. А возможно, просто одинокая дамочка желает подзаработать. И кто они такие, чтобы ей отказывать? А что, в отеле безопасно? Да ни боже мой! Не в таких городах, знаете ли. К тому же, с ней у маршалов будет всегда свежий боезапас сплетен, слухов и прочих кривотолков. А это — первое дело для любого расследования: что люди говорят, чем дышат, о чем не могут смолчать. В каком-то смысле Дебора — это жила в плане информации, ну, не золотая, конечно, но для начала и это неплохо! — Как мило, что вы нам это предлагаете! — учтиво вставил он. — Ну, не знаю, как мистер Бутч, а я терпеть не могу животных у себя в постели, мэм! Исключая кошек. В смысле кошечек. Если вы понимаете, о чем я, — многозначительно сказал Чарли, сопроводив свои слова приятным наклоном головы и движением бровей. — Три комнаты — это даже избыточно на двоих. Итак, решено! Мы остановимся у вас! Сколько это будет стоить и как нам найти ваш прекрасный дом, миссис ...? Или же мисс ...? — решил он немного польстить. — И не подскажете, где тут конюшня — нам надо будет оставить лошадей и забрать поклажу.
-
Очень классный пост) И это та часть где я делаю вид что без подсказок понял крутую пасхалку. Но пасхалка правда крутая)))
|
Ник смотрит, затаив дыхание, как вспухают вокруг позиции краутовских артиллеристов разрывы. Ветки летят вверх. Комья земли летят вверх. Колеса пушки — не летят. Разорванные тела артиллеристов — не летят. Накрыли частично, но не уничтожили. Но бейкер думает не о пушках, а о людях. — Капрал, живо, сообщение для Уайта. В районе бронетехника и ПТО. Оставить БТР в укрытии! ("А то сожгут нахрен, а я уже к нему привык. Черт, к железкам привыкаешь быстрее, чем к людям.") Ник думает, куда вдарить дальше. К краутам валят подкрепления. Сытые гренадеры на ганомагах. Формируют, суки, отряд для атаки, накапливаются. Ничего, ребятки, у меня есть, чем вас "порадовать". — Ждать! — рявкает Бейкер десантникам. — Ждать, пока! Будьте здесь. Сейчас мы их расслабим — и тогда ударим! Минометы заканчивают свою работу. Мнемморман кричит в рацию, чтобы Уайт был поосторожнее с техникой. Бейкер не смотрит на левый фланг. Там Валентайн, там Саммерс, там два танка, ну должны они сами справиться теперь, когда пулемет скосил столько фрицев. А пулемет-то кстати, замолчал что-то. Но, некогда, потом гляну. Сейчас — артиллерия! Секунду Бейкер колеблется над планшетом. Да, там могут быть свои. Пленные, из дозора. Или кто-то, спрятавшийся в кустах, когда крауты вырезали остальных. Но. Это война. "Простите, парни, вы проспали свою жизнь. Так могло быть с каждым, но случилось с вами. У меня тут взводы гибнут, а я должен сомневаться из-за двух-трех человек. Должен. Нет, не должен. Это, блядь, война. Тут убивают. По уставу я вообще могу вызывать огонь на свои позиции, если на них противник вне укрытия. Это называется огонь для вычесывания вшей. Простите, парни. Вы не вши, нет. Вы просто проспали. Я не виноват. Это война. Удачи вам, если вы вообще еще живы. Удачи нам всем." Мнемморман заканчивает. Пора! Секунды дороги. — Вызывай планерный опять! Минометы заняты, пусть дают гаубицы! Срочная огневая миссия! Цель - пехота и бронетехника! Половина взрывателей контактные, половина — шрапнель на низких разрывах. Ориентир — церковь в Манд-Сент-Этьене. Южнее три. Это крайняя точка веера. Веер на запад, ширина веера 1. Беглый огонь! "Если вы выживете, я порадуюсь за вас. Если нет - это была жертва богу войны."
-
Опять круто - переживания за раненых и пленных вперемешку с хладнокровным расчётом. Я раньше не думал, что могут быть хладнокровные переживания, но теперь я знаю, как они выглядят.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
По совокупности. Вот прямо очень круто.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Отличный финальный аккорд этой дуэли!
-
За упрямство и проявленное мужество
-
Такой искренний отыгрыш. Переживания слишком реальные, плачу
-
Хотела написать, какая битва получилась - настоящая, но... черт, как же больно. До сих пор не верится...
-
Тут все твои посты надо плюсовать, что, к сожалению, невозможно (так быстро сделать).
-
Прочитал таки эту ветку. Это было круто. =)
|
-
-
+ План?! Есть ли у меня план?! Да у меня всегда есть план! Я останавлю этого Фогга! (с)
|
-
Как сойти за интеллигента, страничка №25 из инструкции :D
|
-
Круто, когда в одном персонаже сочетаются такие бурные эмоции и спокойные мысли про "равновесие на фланге". Это словно бы и его личное равновесие тоже. Чувствуется погружённость человека в происходящее, когда он и всё вокруг - какбы одна система.
|
-
Мы скорее всего все умрем, — в конце пожал Черехов плечами, сделав мину с кислинкой. — И знаете, есть даже мнение... есть даже мнение, что это хорошо. Разные есть мнения на этот счет, да-с.
Перечитываю тут. Как всё-таки это хорошо и правильно!
|
-
Поддержка слишком далеко!
-
Прочитал - как фрагмен фильма про войну посмотрел...
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ты чудесно играешь, играть с тобой одно удовольствие. И еще 1000 выглядит лучше, чем 999, хотя в 999 есть что-то особенное, чего вы 1000 нету.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Очень натуральное описание раненого, обессиленного человека, который продолжает сражаться на пороге смерти.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
У тебя отлично получается превозмогание! Вот прямо верю.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Филипп прекрасен. Последний взгляд на сестру - вот прямо отлично.
-
о, хочется открыть глаза и совершить обнимашки))))
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Филипп молодец) Уже в который раз занимает наиболее конструктивную позицию.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
какой же хороший парень, этот Филипп)
-
"А может, — подумал Филипп, — это и не несчастье вовсе? Может, с ней сейчас говорят ангелы?" Но ангелы могли бы, кажется, выбрать другое время и место.
|
— Вы правы — я не толстовец! — жестко ухмыльнулся вдруг Черехов. Паровоз с неумолимостью истории катился по заметенным кое-где рельсам, а он думал, что да, надо, надо прочитать и Маркса, и Ленина, и Плеханова. И надо хорошо понимать, как именно ты борешься, против чего и за что. Не только против чего, но и за что. И за что борятся другие. И где ваши дороги идут рядышком, как две рельсы, а где неумолимо расходятся. Заимка встретила их безмолвием, от которого веяло предательством. Но Черехов вдруг с удивлением понял, что не испуган. Не испытывает злости ни на Шинкевича, ни на Семена, и вообще ни на кого. Нет злости. Есть какая-то поднимающаяся из глубины ясная ярость. Не та ярость, которая застилает глаза, а та, которая расчищает все в голове, отбрасывает несущественное и говорит: "Иди и делай". Семён, волнуясь, побежал туда, к сторожке, а Черехов, глядя ему вслед, ощутил лишь одно: желание сделать Дело. И билось в груди что-то по-женски благодарное, такое, что хотелось сказать: "Господи, как хорошо-то! Как чисто!" Но другое, мужское, твердое и в меру горячее, отметало эту благодарность, не давало распылиться на нее. Да, вот с таким чувством и нужно выходить вперед и бросать бомбу. С таким чувством надо доставать револьвер и стрелять. В таком и только таком состоянии можно рисковать — без азарта, без куража, но мгновенно вычисляя, стоит ли риск того или нет. И Черехов знал — стоит. И черт с ним с Шинкевичем. Он ведь хочет убежать и прочитать Маркса с Ленином? Он ведь хочет сделать свое Дело? "Нет никакой дрожащей твари. Нет никакого права," — по инерции делал мозг свои маленькие открытия, а Черехов принимал их без ликования, как находки, на которые можно будет посмотреть потом. Он был готов действовать. Сейчас. Или потом. Никаких никогда. Но сейчас было самое время. — Что вы! Сикорский ни за что не стал бы бежать, — бросил Алексей машинисту бесстрастно, без презрения к Сикорскому, без улыбки дешевенького превосходства знающего секрет над не знающим. И, уже подойдя к дверце, держась за железный паровозный косяк, уже нависая над пустотой, в которую надо было шагнуть, уже вдохнув не по-алзамайски свежую, девственно-молочную зиму, обернулся к машинисту и спросил: — Глеб, на вас можно положиться? Спросил, глядя прямо в глаза, не как смотри волк на волка, а как Человек на Человека. Спросил, голосом, которым никого никогда не спрашивал, и даже не знал, что может таким голосом говорить. И не удивился этому.
-
История, в которой мастер и игрок полностью стоят друг друга.
-
Я хочу плюсануть этот пост, но еще больше - текст плюса от Draag.
-
"Нет никакой дрожащей твари. Нет никакого права," — по инерции делал мозг свои маленькие открытия, а Черехов принимал их без ликования, как находки, на которые можно будет посмотреть потом. Как круто всё-таки.
Я планирую возобновить игру, кстати. Если игроки донаберутся.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За многими событиями, кровавыми и странными, Филипп совсем забыл про смерть Хоакина. Теперь, не считая сестры, рядом не было совсем никого с его родины. Чужая страна, чужие люди. Но он вспомнил об этом уже сильно позже. Пронзительно.
-
Живой и разносторонний Филипп
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За сочетание юношеского задора со зрелостью и рассудительностью. Ну и конечно...
Потом надо бы рыцарем стать сначала, чтобы действительно это было огого, подвиг, а не просто паренька из Арагона прирезали какие-то чурки.
-
И чтоб у Мари-Эв все было хорошо...Пора было проверить, как там женщины... ох, братец, прости,тяжко как будет ему увидеть сестру. Тело от бури сбереги, а? А то вернуться некуда будет)
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Пусть рыцарю сопутствует удача в его благом деле
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Отлично! Будет на кого оставить отряд и умереть со спокойной душой!
-
тогда погодите трепетать Хах, забавно
-
Барон идет к своему посвящению в рыцари семимильными шагами.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Пусть и не получилось, но попытка всех организовать - именно то, что может и должно спасти караван. Плюс за то, что не потерял голову перед боем)
|
-
Велкам ту мемное отделение SNAFU!
|
-
Не знаю почему, но при прочтении смеялся чуть не в голос) Ссущие на душах крауты ликуют.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
К сожалению, Райнер пока ничего сделать не сможет.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
пост заряжает, глазами Филиппа смотреть на мир приятно
-
Здесь столько всего вкусного, что отдельные моменты выделять не хочется. Хорошо!
-
У тебя получается очень правильный и вкусный Филипп.
-
|
Лейтенант и сам хотел бы еще посидеть в палатке. Тут хорошо. Долгий день наконец заканчивается, и так хочется провести его окончание в компании приветливо настроенных артиллеристов, а не с слишком много о себе понимающим Валентайном и слишком сонным Уайтом, и, похоже, ведущим какую-то свою игру Брауном. Но служба есть служба, а завтра снова идти с этими людьми в бой, и Бейкер своим офицерским чутьем ощущает, что он нужен в Бастони. Мало ли что там может случиться! Орлы могут попытаться отжать танки, солдаты могут наворотить дел, надо посмотреть, как сержанты их устроили, в порядке ли оружие и техника. Кстати, противотанковую пушку надо прочистить после стрельбы. А кто этим заниматься будет? Наверняка Валентайн указаний не отдал. Принадлежности для чистки — а они были вообще с орудием? Не факт. Можно бы взять у танкистов... В общем, Бейкер понимает, что несмотря на всю усталость, он слишком беспокоится о своих людях, чтобы спокойно тут сидеть. Так и с людьми не пообщаешься толком, и взвод свой проспать можно. Тем временем, ему задают вопрос насчет песен. Вообще-то в десятой бронетанковой поют то же, что и везде. Но нельзя дать понять планерным, что они чем-то круче. Надо, так сказать, отстаивать честь флага. И Бейкер говорит: — Так мы ж кавалерия! Мы поем We'll Have a Rodeo in Tokyo And a Round Up In Old Berlin! Эх, парни, хорошо тут у вас, но у меня там люди только из боя вышли. Надо проследить, как они устроились, как что. Сержанты, конечно, толковые ребята, но там сейчас все непросто в Бастони: трудно найти хорошее место для ночлега — уж больно парашютисты напористые ребята! Без обид, им такими и положено быть, но все же мне надо быть с отрядом. Так что давайте споем про родео в Токио, потом я запишу ваши ориентиры для стрельбы и поеду. Еще увидимся! А за наводочку спасибо, наведаюсь перед операцией в штаб планерного полка, авось подкинут сведений. Ну, давайте, я начну, а вы подтягивайте!
C'mon Bill, C'mon Joe Grab your gun and off we go To fight those dirty rats across the sea Grab your saddle off the rack Put it on your pony's back And we'll brand those ratzes with a "V" Remember we need each hand To ride for his Uncle Sam
We'll have a rodeo down in Tokyo and a round up in old Berlin We'll rope'm, we'll run'em, we'll bomb'em, and gun'em When the Yanks go marching in We'll hog-tie old Hitler, and all of his crew We'll bulldog old Tojo and then We'll have a rodeo down in Tokyo and a round up in old Berlin!
***
Когда Виллис глушит мотор у магазина Электротоваров, Бейкер поручает Флоресу укрыть его брезентом рядом с остальной техникой, проверяет выставленные Валентайном караулы, спрашивает о происшествиях за время отсутствия и идет к капитану Брауну. — Лейтенант Бейкер прибыл! — докладывает он. — Разрешите доложить!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Арбалет - оружие недоброе :)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Хорош! Умён, хитёр и... красив...
-
нынче нужнее не герольд для битвы, а священник для покаяния. какое правильное решение и слова
-
Он чувствовал за собой правду Он очень правильно чувствует.
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Я бы посмотрела такой поединок! Речь классно выписываешь, она истинно принадлежит персонажу, а не его автору.
|
Жалобы Коглера на жизнь не слишком размягчают черствое (когда речь идет о танках и боеприпасах) сердце Лейтенанта Бейкера. — Тебе бы за военные займы агитировать! "Не верите — загляните в ящики с минами сами!", в таком духе, — насмешливо передразнивает Бейкер своего визави из десанта. — Противник там мин на нас расстрелял еще побольше вашего. Ладно, что это я, спасибо за поддержку! Мы своих не забываем: вон там ящики на БТРе, три крайних, это для твоих парней. Там мины как раз, ну и еще кое-что. Считайте, к рождеству. А танк не то чтобы мой личный, чтобы его одалживать, я сам его одолжил. Так что с этим помочь не могу. Да и что ты сокрушаешься! У тебя и Ортис, и минометы, и понимание, откуда враг попрет. Вместо того, чтоб сокрушаться, надо расставить секреты слева и справа от дороги. Тут ложную позицию сделать, только не как обычно, а чтобы хотя бы пара человек на ней покуривала. А танк в засаду. Выкопайте окоп для него — к утру как раз управитесь. У вас же тут основная и запасная позиции, да? Вот основная пусть станет ложной, запасная основной, и еще одну подготовите. Так не пропадете. А я могу ваших раненых в Бастонь отвезти. А там, глядишь, вас и сменят. Ну, давай, пора ехать. Бейкер краем глаза следит, чтобы десантники не отжали лишний ящик, и одновременно осматривает свое воинство. Вид оно имеет усталый и помятый, но все же победный. Конечно, это не совсем победа. Ведь победа — "уход противника с поля боя". А крауты просто свалили первыми. Но солдатам не нужна эта военно-теоретическая казуистика: насовали врагам по первое число, отобрали почти все, что те хотели присвоить, да еще и вернулись почти в полном составе. Хорошее боевое крещение для его маленькой боевой группы. На морозе стынет ладонь. Кровь перестала даже без перевязки — на холоде она густеет и сворачивается быстрее. Бейкер чистит руку от запекшейся крови снегом. — Сержант Миллс! — командует он, увидев переводчика, потерянно шатающегося среди солдат. — Идите сюда! Кто-то что-то говорил, кажется, Уайт, про Миллса. — Вы как? В порядке? У вас вид усталый. Сможете по дороге посмотреть бумаги, которые Валентайн нашел? Не потеряли их еще? Хотелось бы сразу сообщить полковнику о том, что в них. Ну, или вообще его с этим не дергать, если ничего интересного.
|
-
выбрать ничего тоже дорогого стоит. ++
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Самым мрачным было то, что вместо закусок и вина на столе лежали книги. Против книг юный барон ничего против не имел, но читать вроде как никто из присутствующих не собирался, а вот промочить горло Филипп бы не отказался Князь сразу стал говорить высоким слогом про кровь, Аристотеля и дальше в том же духе. Но быстро дошло до дела. ( Плюс рассуждение о том, что важней: любовь или надел земли) Вот же какой замечательный, здравомыслящий юноша! )
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Выпад относительно того, кто что смог бы, не достиг сердца Филиппа. Он, конечно, был юн, кровь его временами играла, а в голове гулял ветер, но все же в ней не селились толпами герои романов. Он был деревенским парнем, который знал, пусть и не на своем опыте, откуда берутся хлеб и масло, а потому знал цену земле. А настоящей (да и ненастоящей) любви не ведал никогда. И потому мужчина, что ради бабы расстался с наделом, и выходит, подвел своего отца и свой род, скорее удивляла, чем восхищала его. Чудак человек. Оно, конечно, наверное, здорово, когда любовь, но не так же! Вот видать и дочь выросла в отца, непутевая.
|
Еще раз плотная, ошеломляющая волна воздуха бьет по лицу, когда противотанковая пушка бросает свой гостинец в сторону противника, успокаивающе звенит стреляная гильза. Вдалеке тоже все хорошо — от ясно различимого попадания разлетаются с брони искры окалины, похожие в сумерках на огоньки фейерверка, расходится черный клуб дыма. Хорошо! Бейкер хочет добавить ему еще, для верности. Но через мгновение из-под вуали вырывается сноп пламени — огонь бьет невероятной струей вверх из распахнутого люка, ревущий факел высотой несколько ярдов, который слышно даже отсюда. И прямо в этой струе корчится фигура танкиста, застрявшего по пояс, в последней безнадежной попытке вырваться выгибающегося дугой. Бейкер не вспоминает ничего — ни обожженный труп Баркера, ни застрелившегося Ричардсона, ни обмороженные руки Стерна. Это война — мы стреляем в них, а они стреляют в нас, и любой может оказаться на месте любого. А ужас, отвращение — притупляются. — Цель поражена! Прекратить огонь! — командует Бейкер. Поле боя все еще живет, словно по инерции — падают залпами мины, стучат пулеметы (слышно басовитый зенитный пятидесятник на юге, где Уайт). Потом становится тише. Лейтенант обводит поля боя в бинокль. Не садят больше немецкие шутцен из своих маузеров времен прошлой большой войны, не готовятся к самоубийственным атакам смертники с панцерфаустами. Только трупы, обломки, воронки, горящие стальные коробки и несколько ковыляющих бедолаг. Бегущие фигурки мелькают вдалеке, но это ненадолго. А, вон один еще, стоит, как перст. Смотрит, прямо на Бейкера. О, да это ж офицер! С такого расстояния не видно погоны, но видно маленький железный крест на груди, видно позу, выправку. "Чего стоишь? — думает Бейкер, вглядываясь во вражеское лицо. — Бежал бы вместе со своими. Или уж сдавался. Нечего стоять. Убьют." Но повинуясь неосознанному желанию, лейтенант, опустив бинокль, подчеркнуто чисто подносит к виску ладонь в воинском приветствии. В этом жесте есть превосходство, есть, пожалуй, холодная надменность, но есть и уважение к противнику. Который, хотя и жесток, и коварен, и является слугой нацистской машины, но все же офицер, и человек, который достоин того, чтобы в нем увидели что-то большее, чем фигурку в прицеле. Приветствие длится пару секунд, а потом рука летит вниз. Выкатываются танки, все перекрывает резкое уханье танковых пушек и раскатистые разрывы, накрывающие склад. И больше никого не видно. — Все, рядовой, молодцом! — хлопает Бейкер по плечу Саммерса. — Готовьте пушку к транспортировке. Сержант! Сержант! Он находит Валентайна около рации. — Валентайн! Надо выходить из-под обстрела! Давай, некогда размусоливать, поднмиай взвод, пока не накрыли. Пушку пока оставим здесь, панораму сними. Пулемет пусть тоже прикрывает. А остальные вперед броском вдоль кромки леса, там займем оборону, перекроем тропу на склад. Фланги прикроем танками. С потерями уже на месте будем разбираться. Выполнять! Поворачивается к радисту: — Капрал, что там у Уайта! Пусть доложит.
-
Хорошо подытожил, ну и с офицером противостояние обыграл здорово, хоть и немного не так, как я ожидал и надеялся.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
-
Барон чудесно сочетает в себе крайности - доброго рыцаря, уже успевшего повидать жизнь и неоперившегося юношу, смущающегося женщины.
-
он страстно захотел,.... чтобы доспех ему подошел! о юноша с горячим сердцем!
-
Пылкий и непосредственный юноша барон Филипп.)
-
Какой любознательный барон! Другим в фехтовании тренироваться, охотиться да по девкам, а наш Филипп к знаниям тянется)
-
действительно вьюный и живой)
|
Гайир-джи был не из тех, кто волнуется о тряпках, и порванная одежда была для него лишь поводом заказать новую. Тем более если рвет ее на тебе красавица-полудемон. На секунду ему показалось, что его поглотила полная, последняя тьма, но даже если это было и так, кровь настолько ударила ему в голову, что если бы Визареша потащил бы их в Дом Лжи или решил бросить в реку из расплавленного металла, он бы и тогда не выпустил свою искусительницу. Но Гайир-джи вместо ада оказался в невесомой пустоте. Здесь не во что было упереться, не на что встать и некуда упасть. А когда нет ничего вокруг, ты не знаешь, замер ли ты в толще времени, как мошка в янтаре, или со страшной скоростью летишь неведомо куда. Сердце Гайир-джи помимо его воли дрогнуло и упало куда-то в область живота, к Свадхиштхане. Язык остановился, руки сжались, но в них не было силы. Вполне вероятно, что разум воина, стиснутый с одной стороны волей, а с другой невозможностью находиться в этом месте, потому что и местом оно не являлось, не вынес бы испытания. Но по счастью только в этом безвременном безместье Гайир-джи и мог вспомнить то, чего никогда не видел, потому что тогда глаза его были незрячими — он вспомнил утробу матери, красавицы Падмавати. И словно в утробе ему стало спокойно и безопасно, и все сомнения о том, где он и как он может здесь быть, улетучились. А в памяти, цепляясь друг за друга, возникли чувства его родителей. Нежность и бережность, с которой мать вынашивала плод. Страсть, с которой отец брал ее на свадебном ложе. В тот день, когда еще любил ее. И сердце сползло еще ниже, в Муладхару и стало биться ровно, и все сильнее. И Гайир-джи уже не думал ни о месте, ни о времени, и неважно было, что "здесь" не на что опереться или упасть — он падал на нее, а она на него. И смысл был только в том, чтобы сплетаться, сплетаться, как мощные стебли, и нагреваться друг об друга, и впиваться, и отступать, и нападать, и изнывать, и быть плотью, которая хочет, и быть мечом, который разит, и быть кровью, которая бежит по венам, наполняет сосуды, и вздыбливает плоть. И быть криком. И быть болью. И быть зверем. И быть началом. И быть силой. И жадно пить ее тело и ее силу. И давать напиться собой и своей силой. И в конце закончиться — и умереть. А потом воскреснуть.
|
Бейкер быстро собирает перчаткой сажу с моторного отделения. Воняет бензиновой гарью, но он не морщась, старательно натирает лицо этим техническим дерьмом. У всех должны быть черные хари. Темная форма, темное оружие, темные кусты и стволы деревьев — и посреди этого светлое пятно? Нет, так не пойдет. Понятно, что в негров им не превратиться, но хотя бы разбить силуэт. По этому принципу, кстати, работает эсесовский камуфляж. У нас, говорят, тоже такой выпустить хотели, но сделали слишком похожим на краутовский, и пришлось все отменить. Ох уж эта интендантская служба! Бойцы суетятся, но в общем споро цепляют орудие к грузовику. Все на месте, все действуют, все при деле. Отлично! Все идет. Если бы не пушка, он бы, наверное, на склад не полез. Но с ней получается аж четырехкратное превосходство в стволах, ну, грех их так отпускать. Как будто это мы тайком их склад обворовали, а теперь они пришли — и наши сразу, как мыши, в рассыпную? Нет, так войны не выигрываются. Вот были бы одни танки, он бы, может, и не рискнул подставляться. А пушка — это как Божья воля, как указание свыше. Маленькая колонна, ощетинившаяся стволами и черными, кочегарскими мордами, молча едет по лесной дороге. План озвучен, все все знают, и Ник, трясясь в кузове БТРа, уставший за этот день, сам собой начинает думать о пушке. "Пятьдесят семь миллиметров — мой любимый калибр", — улыбается про себя. Ладная она такая, эта противотанковая зараза. И смазана, и пристреляна, и готова. Вот вроде бы железка железкой, а любое оружие — живое, хоть и несет смерть. Бейкер вспоминает, как мысленно разговаривал с пулеметом там, когда немцы обошли с фланга, и надо было прикрыть ребят. А пушка — нет, это совсем другое. Пулемет — он такой грубый, суровый, прямой, как крепкий мужик с завода, бригадир. А пятидесятисемимиллиметровка как... Бойцы выгружаются. Группа Уайта уходит. Танки остаются на дороге. Ник разворачивает взвод в цепь. Все здесь, никто не проебался. Расчет Саммерса впрягается в пушку, и Ник вдруг чувствует укол ревности. Доверил вот. А справится он с такой норовистой красоткой? Она же... ...вот как Джейн Галлахер эта пятидесятисемимиллиметровка. Лет двадцати четырех, с мозгами, с фигурой, с достоинством, но не недотрога. Ник вспоминает приятное чувство, с которым снаряд из-под его ладони, лязгнув, вошел в затвор. Ммм. Вот тридцатисемимиллиметровки, которые были еще до войны — они как старшеклассницы: шума много, а толку мало. А какая-нибудь гаубица стапятимиллиметровая — как миссис Бакнер: дебелая грудастая голосистая домохозяйка. Стоит, уперев руки в бока, и не дай бог ей покажется, что ты на нее пялишься. Так отчехвостит, мама не горюй. А пялиться там есть на что! А стопятидесятипятимиллиметровка — ну это вообщеее... "Блядь, придурок, о чем ты думаешь?! О чем ты вообще думаешь, а?!" — одергивает себя лейтенант, сжимает губы, и смотрит вокруг. Какая Джейн? Какая миссис Бакнер? Это боевое оружие, и оно застряло в овраге. А ты размечтался не пойми о чем! Вместо того, чтобы людей подгонять! "Какой же я кретин! — ужасается Бейкер. Ему хочется биться головой о деревья. Нет, снять каску сначала, а потом биться. — Какой же я кретин! И такому кретину доверили бойцов, доверили технику на сотни тысяч долларов!" Как бы подтверждая его слова, из-за леса доносятся первые выстрелы. "Черт! Уайт уже начал, а мы еще даже на позицию не вышли!" — Валентайн! — громко шепчет он. — Помогите с пушкой тут, живее. Я вперед, посмотрю обстановку. Мнемморман, за мной бегом марш! Хорошо, что в сумерках, да еще под сажей не видно, как он то краснеет от стыда и злости на себя, то бледнеет от тревоги. Чешет по лесу вперед, огибая кусты, чтобы не ломиться сквозь них, как молодой кабанчик. Вот и опушка. Ну что, ну что там? Можно ли еще что-то исправить?
-
Кто-то в пушках знает толк...
-
ー Ваше кредо? ー Всегда! Не, хороший пост)
|
Бейкер замечает, как сплевывает на сторону его сержант. Жест в американской культуре вполне однозначный. Вон оно че! Гонор свой показывает, Мама-Утка. Ладно! Охренеть! Пишешь на человека представление, а он вон с тобой как. Вот от кого не ожидал. Хотя, что ему это представление? У него уже ведь бронзовая звезда имеется. За Италию, кажется. Ник читал его личное дело, как и личные дела всех сержантов своего взвода. Из них из всех Валентайн один остался не убит и не ранен. Бейкер снова злится, но это хорошая злость, не бессильная, а придающая энергии.
— Да не, не останутся, — отвечает он танкисту. — От них же танк уедет, только когда смена придет. Все продумано! — и подмигивает Гоназлесу. Солдаты грузятся. Пока все рассаживаются на танки, усаживают раненых в замызганных повязках и пристраивают непослушное в задубевших от мороза руках оружие, пока блаженно замирают на секундочку-другую у моторного отсека танка и самоходки, чтобы эти самые руки погреть, у лейтенанта есть минутка. — Валентайн, на пару слов, — ловит он под локоток распоряжающегося сержанта. — Отойдем за деревце. Достает из мятой пачки две последние "Лаки страйк", сминает ее и выбрасывает. — На, держи. А, черт, чуть не забыл, у нас же тут светомаскировка. Ладно, по дороге с блок-поста выкурим. Ну, все равно, держи пока. Есть короткий разговор. Ник закладывает сигарету под каску, за ухо, чтобы не потерялась. — Я все вижу. И все понимаю. Ты, наверное, в гробу видал армию. Дембельнешься — вернешься в свой институт или что там у тебя было. Колледж? Пусть колледж, неважно. Я знаю, меня солдаты недолюбливают, и ты не обязан. Но армия побеждает не пушками и не танками — армия побеждает порядком. Чем от фронта дальше, тем он жестче, чем ближе — тем проще. Я не требую тут тянуться в струнку, проверять галстуки и прочую ерунду. Но военный порядок должен быть. Если офицер говорит "сделать", солдат отвечает "есть". А ты — ты не просто там солдат, ты СЛЕДИШЬ за этим порядком. Ты мой помощник. И все солдаты смотрят на тебя. Ты же, блин, Мама-Утка, как мать для них. Есть грань соблюдения порядка, за которой армия превращается в вооруженную толпу. То, как солдаты реагируют на приказ — и есть эта грань. Я тебя ценю, еще раз повторяю. Но, — До этого Ник говорит спокойно, но дальше делает ударение на каждом слове. — Не. Переходи. Эту. Грань. Так и тебе потом работы меньше будет, и мне головняка. Может, так поймет. Утка же в глубине души глубоко гражданский человек. Но не глупый. Должен понять, что Ник не просто так к нему придирается. Что это важно, черт возьми! — Ну что, прояснили? Поехали отсюда? — спрашивает он уже другим голосов и как-то вроде не по уставу, кивая в сторону БТРа, в который солдаты набились, как сардины в консерву. — А то личный состав замерзнет.
-
Хорошо до +1 Братство скинул, тематично получилось и уместно очень.
-
Маска из человеческой кожи на военном механизме. Отличный пост :3
|
|
— Сержант! Что это за "ладно"?! По голове ударило?! — все-таки по привычке одергивает Валентайна Бейкер и показывает глазами на солдат вокруг. — Я тебя ценю, но сам не наглей, ясно? То, что мы на передовой, не повод делать мне тут гребаные одолжения. Все! Кругом-марш-выполнять. Вот за всеми надо следить! Вроде бы такой ответственный человек, как Утка, не ждешь от него подвоха, можно вроде и не придираться. Но это армия — тут очень много ленивых мужчин должны делать то, что не хотят, да еще и как следует. Аккуратных, старательных, честных — единицы. А на войне так: сегодня сержант при всех тебе свое "ладно" ввернул, завтра рядовой окоп не выкопал, послезавтра взвод погрузку-выгрузку вдвое дольше произвел. И все так постепенно, незаметно. Чисто по человечески: "Можно ему — можно и мне", "Все так делают, ну а я рыжий что ли". А потом однажды враг этим воспользуется. И ленивые солдаты превратятся в мертвые тела. Передислокация проходит без происшествий. Бейкер сидит, с часами в руках, отсчитывает минуты. Потерявшийся взвод запаздывает, люди мерзнут, лейтенант злится. И тут ему мерещатся хлопки вдалеке. По лесу звук распространяется с трудом, даже не очень понятно, где это. На винтовки вроде не похоже. Нет, померещилось. Нет, не померещилось! Протяжный свист — и на их прежней позиции грохают мины. Охренеть! Угадал! Вот ведь, не подвела интуиция! Ну наверняка те каракатицы бронированные из-под Белого Дома! Вот как пить дать! На втором залпе Ник пытается подсчитать разрывы — чисто для доклада начальству. Кто стреляет: батарея или просто пара минометов? Немцы быстро успокаиваются. Бейкер значительно смотрит на сержанта — типа вот, дивись силе моей полководческой мысли, сержант Валентайн, и радуйся, что нам не надо сейчас кого-то из парней с веток соскребать. Можно сказать, на шаг впереди врага, точно как во всяких дурацких фильмах говорят герои! Ну ладно, конечно, два минометных залпа — не бог весь какой обстрел. Но все равно! Вот как умные люди воюют. Вскоре выходят свои: те самые две дюжины заросших щетиной рож, из-за которых они тут воевали войну со взводом краутов. Лейтенант наконец-то вздыхает поспокойнее. — Рядовой Новак, выражаю благодарность, — говорит Бейкер. Везучий парень. Надо бы, наверное, его поберечь, а то если все время одного и того же везучего в каждую жопу пихать, то удача быстро кончится. Но Новак молодец. Это кажется, что ничего делать не надо было — просто сидеть и не отсвечивать. А на самом деле надо было не потерять голову при обстреле, не убежать, а дождаться своих и вывести. Когда ты привык, что вокруг взвод, сержант, танки, а потом оказываешься один, в лесу, рядом с трупами и брошенными окопами, а под боком рвутся мины — человек может сдать. Но вот Новак не сдал, и все сделал по-человечески. — Кавалерия, по коням! — командует Бейкер уже повеселее. Тут даже пулемет вынесли. О претензиях он и не думает — что уж, сами тогда их не дождались, когда когти рвали. Люди прошли через такое — замерзли, голодали, чуть не погибли, шли одни по лесу в неизвестность. Выжили — уже молодцы. — Раненых в бронетраспортеры. Харлок — осмотрите на ходу. Остальные, кто не поместился — на броню. Поживее, леди, а то опоздаем к ужину! Старший группы, ко мне бегом марш! Расскажете по дороге, сколько человек, в каком состоянии, с каким оружием. Тут у Ника на волне оптимизма созревает еще один "дерзкий" план. Чтобы не терять время, он перебрасывает тело через борт бронетранспортера и бежит к танку Гонзалеса, чтобы заодно согреться. Стучит прикладом по броне. — На ухо! — говорит он, когда голова танкиста появляется из люка. Все же не надо, чтобы по взводу ходили толки на этот счет. — Слушай, там на блок-посте наш танк, из "тигров". Мы сейчас до них доберемся, заделимся едой и я скажу, что передам в штаб, чтобы их сменили. А пока я буду с их главным общаться, ты перекинься парой слов с этим Брайном, и намекни ему, что если он хочет с нами воевать, а он, судя по всему, хочет, то когда их будут сменять (а это скоро будет), пусть как-нибудь там "отстанет", "поломается" или "заблудится", а потом поедет мимо магазина электротоваров. Нам всем, конечно, за это потом накостыляют. Но до этого потом еще дожить надо. Ну что, попробуешь? Ну, правда, если лейтенант Коглер не хочет иметь танк под боком — то его это даже обрадует. Ник удивляется сам себе: еще полгода назад подобный ход мыслей его бы глубоко возмутил, но тут, в окружении, голова начинает работать по-другому. И потому что не чувствует в всязи со своим планом никаких угрызений совести (слишком тут для них прохладно и темно), Ник чувствует себя не домашним ребенком из семьи белых воротничков, а детройтской шпаной, готовой отжимать и обжуливать. А вот так. Сам не заметил, когда произошла эта перемена.
-
Вах, настаящий камандыр, баюс-баюс!
-
|
Кто как, а Василий разочарования не ощутил. Раз уж столько ждал, можно и полчаса каких-нибудь до рассвета подождать! Нестрашно. — Эх! — крикнул он и даже ногой притопнул. И даже шапку снял. И теплые тридцать-три одежки, которые на севере так нужны были, скидывать с себя стал долой. Сердце вольного воздуха хочет. — Вот ведь! Дошли!!! Дошли, ребята!!! Вот это да!!! Даже и не верится, Господи ты боже мой! Кончилась тьма! Ну я не знаю, как вы, а я бы прямо тут скатерочку расстелил, чтобы за это выпить и поесть как следует! Кто хочет идти, тот, конечно, пусть идет, я вам больше не приказчик, а только мне кажется, не выпить сейчас немного не по-русски будет. Как считаешь, Фока? Ну, Одихмантьичу, наверное, не наливать. Или все-таки, последний-распоследний разок? За такой день? Могло показаться, что он сейчас начнет палить из ружья или пустится в пляс — так он радовался. — Вот, Одихмантьич, теперь ты считай что повеличавей герой будешь, чем Илюша, не в обиду его костям сказано будет! Целое солнце вернул! Тряхнул стариной так, что молодым на зависть! Дай обниму! И обнял. — Тебе, батыр, Олена, конечно, правильно говорит. С войной к нам не ходи. А без войны ходи! В гости. Ну, или если жить у нас хочешь. И, между нами говоря, войну мы тебе найдем. Если у тебя там в орде не очень складываться будет, а там сейчас, как Бекет умер, замятня пойдет будь здоров, то приходи прямо ко мне, я тебе и саблю найду по руке, и службу по плечу. Повернулся он и к Даньке. — Вот за кого не беспокоюсь, так это за малого. Вот это голова, а! С такой головой, можно, в общем, и не работать! Но не таков, конечно. Приезжал бы тоже в Киев. Тула что? Там мастеровых много, да развернуться негде будет, как мне кажется. А в Киеве не только гуляют, там заняться есть чем. Скажем, открыл бы уж академию какую, а то во всяких Польшах да Неметчинах этого добра полно, а у нас что-то негусто. Вот за Фоку, в отличие от Даньки, Василий беспокоился. — Ты, Фока бросай это дело. Ты теперь герой, и не спорь. Герою направо-налево воровать нельзя. Не по чину. А можно только если по крупному. И не у своих! Сейчас же солнце выйдет, будет много городов брошенных, много кладов всяких да гробниц языческих, до которых раньше три года скачи недоскачешь. А теперь, наверное, и доскачешь! Ты бы ими лучше занялся. Мертвым - что? Им добро не нужно. А живым еще очень даже понадобится. И дело хорошее сделаешь, и с шибеницей разминешься! Правда, услышав слова Осьмуши, Василий посерьезнел. И хотел сказать, чтобы Осьмуша в Киев не приезжал. Знал он Киевских бояр, приедет такой Осьмуша — живо его в оборот возьмут. Не своей волей — так против Олены что замыслят, чтобы его вынудить. И там уж неважно будет, чего сам он хочет — помимо него закрутится. Кто-то всегда царя скинуть хочет, а кто-то поддержать, а тут такой случай удобный. Но потом махнул рукой — сам уже не дурак, сообразит. А не сообразит — поможем, значит. Солнце вот нашли, что ж, усобицу не остановим? Так что он только ответил Олене: — Что перечила, то нестрашно, хорошо, что живы все. И вам двоим счастья, где бы вы его не нашли. Ну а потом подбоченился, обнял Маринку за пояс и сказал всем: — И вообще, приезжайте все на свадьбу! А то что нам там двоим все рассказывать, как и что было? Нам не до того будет, а людям же интересно знать. Ну и просто. Кот вон последнюю сказку свою рассказал. А чем сказка должна заканчиваться, если не свадьбой и не пиром, а?! Пожалеете потом, если не придете! Приходите! И поцеловал Маринку. Не потому что это к слову было. А просто. Не удержался. Как в самый первый раз.
-
Хорошая заключительная речь для эпического приключения. И заканчивается правильно: веселым пирком да за свадебку.)
-
Вот это я понимаю, порадовался достигнутому) Ну и куда уж без свадьбы в финале? Плюс и за заключительный пост, и за подробный разбор игры в обсужде.
-
|
Ник смотрит на сержанта и делает лицо, которое без слов говорит: "Ты ебанулся что ли?" Ради чего подставлять опытного сержанта? Что, есть разница, кому ракетой пальнуть? Сержантская как-то иначе полетит, более интересными красками заиграет? Было бы ради чего. Капрал сходит, всё, отставить. Он делает рукой жест: "Забудь об этом". Показывает на глаза и на ту сторону прогалины. "Смотри!" А не со мной, блядь, пререкайся. Как говорил Па, "не будь таким умным, чтобы говорить такие глупости". Потом Бейкер задумывается, почему всё это он сказал не словами, а взглядами и жестами, как в гребаной пантомиме на каком-нибудь Бродвее. А черт его знает! И сам смотрит на лес, поглядывая иногда на личный состав. Солдаты перешучиваются. Господи, как бараны! Как дети! Тут же война. Тут же убивают. До Ника не доходит, что шуточки и нужны, потому что страшно, потому что убивают, и если серьезно относиться к тому, как людей рвут на части железные машины и взрывы, то можно рехнуться за час непрерывного думанья. Или перехерачить своих командиров из "Томпсона" и дезертировать ко всем чертям. Что, по мнению некоторых уебков, давно пора сделать парням по обе стороны фронта. Хорошо, что таких нет в его взводе. Ник сидит в БТРе. С заглушенным мотором бронемашина быстро превращается в холодную железную пещеру, от которой мороз идет по коже. Ник то и дело шевелит пальцами рук и ног, но не дышит на руки. Почему? Потому что дышащий на руки выглядит жалко. А тут вокруг солдаты. Пулеметчик хотя бы тот же. Командиру нельзя выглядеть жалко. И Ник терпит, перебирая пальцами. От новогоднего настроения не остается и следа. Ник вспоминает такой же собачий холод в Мичигане. Какой тогда был год, тридцать шестой? Он бродил по улице после школы, кутался в пальтишко: и домой идти неохота (провалился на экзамене по химии), и холод собачий. Под рождество под самое почти что. Слонялся по книжным магазинам. В кафе сидеть дорого было, Па много денег на карманные расходы не давал. Тем более если проваливаешься. Так было тоскливо, Господи. Так одиноко. Детройт и так нелюдимый город, а тогда казался просто нагромождением серых ледяных глыб, между которыми ходят и ездят на машинах безразличные, усталые, замерзшие горожане. Ник тогда простудился и слег с температурой под 39. Химию ему, правда, Па не простил. Но теперь другое дело. Теперь он командует взводом. Тут танк, самоходка, пулеметы пятидесятого калибра, радиостанции и куча других важных и интересных вещей. И много парней, которым не все равно. Тут мудрый и толковый сержант Утка, а где-то неподалеку надежный, как скала, рядовой Панда, и этот шустрый Саммер, и незнакомый пока, но уже видно, что исполнительный, Уайт. И все они заодно. А там, у блок-поста, еще минометчики, готовы любому, кто на него наедет, уронить мины на башку. И его там ждут, и верят, что он спасет этих ребят, раздобудет всем еду и сделает так, что тех ребят сменят. А эти ребята, которых он пришел спасать в лес, тоже ждут, и верят, что они не одни. Что придет кто-то и вытащит их. И вернет в те города, где в серых ледяных глыбах нет-нет да и зажигается уютное желтое окно. А за этим окном молодая женщина готовит стейк с бобами и кекс на десерт, играет джаз по радио, сидит на ковре ребенок и катает машинки, а в почтовом ящике лежит вечерняя газета. А ее муж (или жених, или вообще еще пока что незнакомый парень из соседнего подъезда, который один раз долго смотрел ей вслед на остановке), скорчился сейчас в сугробе между каким-то Фуа и какой-то Бастонью, о которой сейчас так много трещат, а через десять лет никто, наверное, не вспомнит. И вот он выберется отсюда, вернется в Детройт, в Нью-Йорк, в Чикаго, войдет в этот дом, в эту квартиру, обнимет их и пойдет принимать горячий душ. А потом они будут ужинать. И может, стейк будет пережарен, а она будет не очень весела, и под глазами у нее будут круги, и она будет усталая, а ребенок будет шалить или капризничать. А муж тоже будет не подарок. Но они поедят, он покурит, и где-то между мытьем посуды и чтением газеты они обнимут друг друга. И будут не одни. И Бейкер вдруг каким-то не отшибленным Вест-Пойнтом кусочком мозга думает, что без хотя бы одного такого желтого окна, за которым люди обнимают друг друга, чтобы хоть кто-то в этом мире был не одинок, вся его армия с ее пулеметами, пятидесятыми калибрами, лейтенантами, генералами, танками и бомбами — ненужная, бессмысленная и кровавая хуетень. Вот так. Но он верит, что окно есть. И потому ему не стыдно и не обидно, а нормально. Только холодно очень. Снаружи вот холодно, а внутри нет, так, неплохо даже. Даже про Ричардсона он что-то забыл, как про кошмар, который приснился на той неделе и уже не так ярко стоит перед глазами.
Наконец, когда Бейкер уже собирается на все наплевать и начать дышать на руки, он замечает выходящих из лесу солдат. Нашлись. Фух. Он даже толком не успевает их рассмотреть. Собирается, но в последний момент кидает еще взгляд на ту сторону. Чисто для проверки. Для проформы. Привык уже все время в ту сторону посматривать. И видит пулемет. Крауты. Засада. Он даже не успевает подумать, что вышло и как. Он пришел сюда, чтобы вытащить ребят. Он должен. Он тут за этим. — ЛОЖИИИИИСЬ! ЛОЖИИИИСЬ! — орет он во все горло, как не орал уже не помнит с каких пор. Не как команду орет, а просто изо всех сил. — В УКРЫТИЕ!!! "Господи, если ты хоть на рождество слушаешь нас, сделай так, чтобы они залегли".
-
В любом хорошем ворпорно должны быть прелюдия сюжет, рефлексия и прочие такие вот милые вещи, ну как в этом посте. Так, чего доброго, это всё ворпорно быть и перестанет! Так и до военной драмы дорастём, с такими душевными постами)
-
|
-
Красивому посту - красивый куб!)
|
-
Лезвие такое острое, что кажется, у снежинок должна пойти кровь. Звучит
|
-
Надо же какие чувства у лейтенанта таятся :)
|
|
Василий с серьезными щами внимавший Соловью, аж крякнул, услышав Чернавку. Она так все это говорила, что на нее даже озлиться толком не получилось. Да и вообще, Василий, конечно, подивился ее лихости, но в общем выходка была в духе Соловьевны. — Полюбовницу я себе, может, еще нашел бы когда, но чтоб такую шальную — что-то не верится! — ответил он насмешливо, но продолжил строго. — Нет уж, радость моя, не зарывайся! Я не для того тут против богов шел, от яда загибался и по монастырям тебя таскал, чтобы так все кончилось. И некогда тут про любовь распинаться. Прекрати сейчас же, не то я с тобой тут же драться начну, как ты тогда в первую нашу встречку нарывалась. Уж больно круто берешь в одну голову, со мной не посоветамшись! Распустил он ее, конечно, разнежил. Не, против воли вольной Василий ничего не имел, но это уж через край. При отце еще к тому же. Вот все же баба, даже такая, как Маринка, должна хоть иногда чувствовать руку на загривке. А не то берега теряют напрочь да так чудят, что куда это годится? Тут еще и Олена подбавила жару. — Да вы что, девки, сговорились чушь пороть?! Окстись, ведунья лесная. Сможет он жить, не сможет. Он, вообще-то, так тебя и разэтак, — твой мужчина! Тебя ему как раз и послал, я уж не знаю, кто, Кот, Господь Бог или леший на венике, чтобы было ему чем заняться, кроме самокопаний, коли уж он жив останется. А трус - не трус... не всем храбрыми быть на роду написано. Переживет, как другие пережили. Да и многие не робкого десятка люди на его месте стушевались бы. Может, и я тоже, как знать. Вот тебе о чем ему говорить надо, а не про то, как мертвым не стыдно. Как у тебя вообще язык повернулся-то?! Но пока он гнал свою гневную тираду и гордился за Соловья (Одихмантьич молодец, что уж), в голову ему закралась еще одна мысль. — А ну-ка, кот! — крикнул он. — Тут Маринка Даньке на тебя смерть-пулю потратить сказала. А я думаю, это зря ценную вещь тратить только. Ты же тут говорил, что готов вместе с миром, мол, погибнуть. А за мир-то не готов? Ты же по всем статьям подходишь — уж наверняка солнце помнишь. Сел бы сам на трон, коли придумал весь этот балаган. Тем более, если сказки лучше уже тебе не написать, то чего терять? Может, хватит с этого мира твоих сказок? Может, былью уже пора людям заняться, а?
|
-
Обычно мне такое плюсование бессловесное не нравится, но тут и сказать особо нечего: сила есть, и это стоит отметить. ++
|
-
+
"... любовь и смерть - одно". Гумилев (кажется)
|
Фильм Анчара изрядно развлек, особенно поначалу. Фильм он как-то посмотрел в Женеве, но остался не очень впечатлен. А этого еще не видел. Вот так бы и в жизни все — весело, быстренько, задорненько, хлоп-хлоп — и либо в герои, либо в покойники. Но нет, в жизни все не так: вязкое, пренеприятно тянущееся ожидание, дрожащие руки, пот по спине... А эти-то, эти, шампанским постреливают. Господи, какие наивные, смешные люди. Черехову вдруг взбрело в голову, что существуй бог, и будь он богом, он бы не голодных рыбою кормил, а брал бы таких вот шутничков, цеплял божественным перстом за шкирку и закидывал: одного — в Сибирь, другого — на войну, третьего — в горячий цех. Есть ведь люди, которые знают, как живут бедняки и притесняемые, но закрывают на это глаза, все делают, чтобы самим не ощутить этой тяжкой доли, а чтобы кафе и лимонады. Но есть и такие, которые просто не знают. Прожигатели жизни, небокоптители в министерствах, чиновнишки — вся эта сволочь, которая живет сыто и хочет только одного: чтобы их не трогали и ничего им не показывали. "Ооо, я бы им показал! Я бы их ткнул мордою прямо в разбитые дороги, в обноски нищих детей, в вонючие общежития рабочих, я бы ткнул. Но я не бог. Я человек. Я не могу их всех ткнуть. Я могу только дубиною огреть их сонное общество, чтобы вскинулись, чтобы пусть и не охотно, но от испуга все же закрутили головами, задумались, отчего-с взорвали пятого или десятого или даже первого. А не взорвут ли так однажды и нас? Да-с, вот это то, что нам под силу." Тут боковым зрением увидел он знакомое лицо на экране, бросил в ту сторону быстрый взгляд и вздрогнул, когда покойный урядник Семен, ухмыляясь навел на него револьвер и разрядил. Ах ты ж божешь мой, какой Семен, какой урядник! Это же просто американский голодранец. Напугала фильма дурацкая! Анчар снова вспомнил, как пытался его алзамайский страж вытащить пистолет из-за пазухи. В последний момент. И как он его опередил. О чем ты думаешь, Душан? Не было никакого стража, никакого пистолета, да и Алзамая никакого не было. Ты родился в Сербии. Там солнечно, там сладкое вино, там волы скучно и тупо бредут по полям, и усатые, обнаженные до пояса, загорелые крестьяне, широко улыбаются сахарными зубами каждому встречному. И Анчар улыбнулся точно так же: всем сразу и никому в отдельности. Смешной фильм, хороший вечер, а он пришел развлекаться. Не стоит строить из себя отчаянного гуляку — скорее просто приятного иностранца, который хорошо говорит по-русски, у которого мама была русская, который почти, что наш, и потому близок нам, и все же не наш, и потому доставляет нам удовольствие все рассказать и показать и попотчевать его слегка увядшими, как петрушка на здешних бутербродах, анекдотами. Ну же, дамы и господа.
-
Вот ты меня всё хвалишь, а я вот думаю — если бы я был в этой игре не мастером, а игроком, то фиг бы у меня, при всём моём интересе к теме, получилось бы отыгрывать такого чёткого эсера. Ну у меня был бы, может, тоже неплохой персонаж, какой-нибудь полусумасшедший студент типа Зефирова из ветки Макара или Дудкина из «Петербурга» Белого (неплохо я себя в один ряд с классиком поставил), но это такое, не очень канонично. А у тебя — вот прямо хоть в палату мер и весов: и решительность, и классовая ненависть, и рефлексия. Отличный персонаж! :)
|
Бейкер трясется в кабине, на пассажирском сидении. И отчего генералы так любят открытый, продуваемый всеми ветрами джип? Додж с брезентовым верхом гораздо лучше, а еще лучше, наверное, бронетранспортер. Вот сам Ник, когда станет генералом, заведет себе бронетранспортер... Но Ник думает, что, наверное, не станет генералом. Это во время победы подвиги (впрочем, какой подвиг? Ну ладно, успешные действия) все помнят и видят, а во время поражения? Ну, хотя... Поражение ли это? Разобраться бы... Но в общем, при победах раненых майоров не бросают под носом у наступающего противника, а батарея, у которой ты запрашивал огонь, не погибает прямо в эфире. Ник не знает. И не хочет знать еще какое-то время. Все. Нервяк. Надо передохнуть, подышать. Ник поднимает ворот, закутывается в шинель, подтягивает колени к груди и упирается ботинками в переднюю панель, съезжая по спинке сиденья. Сначала он не думает ни о чем — мысли вязкие, скользкие, как угри, месиво мыслей — и ни одну не получается да и не хочется удержать в пальцах. Потом вспоминает дом. Комнату. Свой стол. Тетрадочки стопочкой. Ник всегда любил порядок, никогда его не надо было заставлять прибраться. Карандашик к карандашику. Солдатик к солдатику. Вспоминает ма. Па он сейчас не хочет вспоминать. Па был всегда прохладным, в своих делах, хвалить — хвалил, а ругать даже особо и не ругал. И вообще. Хорошо, что Ник выбрал армию. Там ему вправили мозги. А то бы и был размазней. Вот Па вроде сам по себе хороший управленец, а сыном не занимался особенно. Звонок велосипеда. И запах новеньких шин. Ник вспоминает ма. Конечно, вспоминает, как прощался с ней, но хочет побыстрее проскочить это, чтобы комок не начал набухать в горле. Такие руки у нее были... Она просто сложила их в замок, а столько в них было любви и бессилия. Нет существа в мире более беспомощного, чем мать уходящего на фронт солдата. Блядь, ну давай, в писатели-пацифисты запишись еще. Ник вспоминает ма на кухне, те же руки в муке. Лимонный пирог. И яблочный пирог. И котлеты. И бифштексы. И бобы. И все у ма было на кухне, как на хорошей батарее — все работало, давало огня, и на выходе получалась правильная каша. Ма любила готовить. Ник вдруг вспомнил блинчики, которые готовили в особняке солдаты. Брайт, кажется? Хорошо, что он жив остался. Что ж еще вспомнить-то, пока не приехали? Девчонки у Ника не было. Но он все равно вспоминает всех своих знакомых подружек. Черные локоны. Рыжие кудри. Водопады светлых волос. Платья в горошек. Платья в клеточку. Рисованные стрелки на икрах. Каблучки. А помнишь, из-под платья иногда видно край чулка, у кого они есть? А помнишь... Вот и Бастонь. Все, подъем. Ник хмурится. Сигарет больше, кажется, нету... А, черт. Он злится. Злится по-настоящему. Он офицер. Он гребаный лейтенант гребаной армии США гребаной десятой бронетанковой дивизии, сэр, блядь! У него винтовка тридцатого калибра и гранаты. У него рация. Его взвод покрошил роту краутов в соус болоньезе, ебнул два танка и остался жив. Он сам, наводя пушки и минометы, угробил половину этой краутской роты и бронемашину. Самый что ни на есть злобный вояка из десятой бронетанковой. Не какой-нибудь там десантник в огромных штанах и с дурацким ирокезом, не штабная цаца и не увалень из пехоты. Он настоящий боевой офицер. И его заметят. Его похвалят. Его повысят. И все девки будут выпрыгивать из своих хоть в клетку, хоть в полоску платьев, только бы он их заметил. Потому что только война делает из мальчишки мужчину. А он был на войне. Он из "тигров" и хватит об этом. Все, ушел нервяк. Можно спокойно воевать и спокойно размышлять. Да-да, рядовой воюет винтовкой или базукой, сержант — взводом, а офицер — своей головой. — Давай, давай, капрал, рули как следует! — говорит Ник водителю, собираясь. Винтовка на предохранителе. Бинокль. Блокнот. Вот и карта со складами Десобри. Все на месте, ничего не пропало. Вырывает пару листков, пишет там кое-что. Поправляет все ремни, проверяет все пуговицы. Побриться еще надо будет. Потом. Грузовик петляет по забитым техникой улицам, выворачивая на боковые. Руины, техника, солдатики. Как обычно, половина либо ничего не делает, либо делает не то, что нужно. Всегда при поражении бездельники бездельничают. Ух, как Бейкер не любил такого! — Валентайн! Ждите меня! Раненых в госпиталь, остальным отдыхать, но быть готовыми выступить. На доклад к полковнику Ник входит в меру собранным, в меру злым, с ясной головой. — Так точно, полковник, сэр, лейтенант Бейкер. Не просто оттянули роту, сэр, а уничтожили их роту, два танка и по мелочи там... Разрешите подать рапорт после. А вот тут на случай моего выбытия из строя... — Бейкер выуживает из рукава листки из блокнота. —Наградные на рядового Уиндера и сержанта Валентайна. На Серебряную звезду и на Бронзовую. Там все написано, сэр. Прошу принять, на случай моего выбытия. Сэр. Стоит Ник, слушает, кивает, где надо, где вопросы риторические — там с ответами своими не лезет. "Ровесники? Какие ровесники? Как может быть лейтенант ровесником майору? Чушь!" — думает Ник, не меняясь в лице. Да и какая разница? На войне нет возрастов, нет дураков и умников. Есть звания, есть те кто приказывает и те, кто выполняет. Всё. — Разрешите доложить, сэр! Майор передал мне карту с обозначением сделанных им складов. Один склад нам пришлось уничтожить, но остальные могут быть целы. Карта не должна попасть в руки к краутам. Разрешите отдать ее вам, сэр. "Заслужили свой участок фронта." Все так. И все же если генерал Брэдли так решил — так тому и быть. SNAFU... мда, название не из приятных. "Контора вы-срете-мы-подчищаем" прямо какая-то. Шутник какой-то, блядь, это придумал. — Плевать, как называется отряд, сэр! Лишь бы были патроны и горячая еда, а краутам мы покажем. Разрешите вопрос? Кому мы подчиняемся непосредственно? И в какой части встать на довольствие? Люди без горячей пищи, да и боеприпасов мало. Будут указания или все решать с капитаном Брауном, сэр? Бейкер ждет, как холодная готовая звенеть струна. "Винтик военной машины" — избитое выражение. А он не винтик, он — пружина. "Смотрите, как я пружиню, сэр."
-
Круто, что персонаж не только про войну, и что это проявляется в небоевых ситуациях так ярко. И при этом общая атмосфера персонажа не ломается ничуть.
-
То, что Па[ттон] прописал
-
Все-таки не удержусь и поставлю плюсег. Вот уж в чем, а в раскрытии персонажей и их, так скажем, очеловечивания, лично мне можно еще многому у тебя поучиться)
|
-
армия существует не чтобы кого-то радовать, кроме Дяди Сэма. Ага.
|
-
Брат хорохорится и кидает апельсин со всей силы — прямо в лицо Гайира, тот выставляет шамшир в последний момент рукоятью вверх, лезвие смотрит в землю, и плод взрывается красно-оранжевым у него перед лицом. Глаза щиплет, он морщится и вытирает сладкий сок и мякоть, Джаянти смеется еще громче... Превосходная сцена. Глаза защипали от апельсинового сока по прочтении поста.
|
-
За раздумья о местонахождении кощеева царства.
-
-
все равно видно было, что место холодное, и всегда было холодным. Кутеж, угар, дурман, роскошь, даже страсть — это здесь все было, а посмеяться как следует, от души, не умели. И любить не умели. И пить, если честно, тоже. Хороший момент
|
Револьвер пахнул дважды — кх! кх! — в заснеженном поле звук быстро потерялся, ушел без эха, как в подушку. Не было оглушительного раската, а ветер сразу развеял легкий дымок. Черехов еще подержал палец на крючке, выбрав свободный ход. Потом подошел, наклонился, с осторожной брезгливостью ссутулив спину и прикрыв себе лицо снизу рукавом, выстрелил Семену последним патроном прямо в лоб. "Вот. Я сделал. Сделал," — звучало в голове спокойно, но почему-то не ликующе. Звучало с явным облегчением но и с тревогой за будущее. Тревогой, на которую сейчас нету сил. Нельзя было сказать, что Алексей вымотался, но, конечно, перевести дух хотелось. Он опустился на колени в снег, сел на ноги, словно сложившись. Взгляд его не отрывался от мертвеца. Не глядя протянул он револьвер подбежавшему машинисту. Жалости к Семену он не чувствовал. Но и ненависти тоже. А вот к самому себе вопросы были. И он задавал эти вопросы, как доверчивый ученик спрашивает мудрого учителя, задавал их от черешенка-исполнителя великому Сверх-Черехову. Только тот не отвечал. Он вообще куда-то исчез. Несмотря на присутствие Кржижановского, Алексею сделалось одиноко, настолько, что даже заныло под ложечкой. Он почувствовал себя очень глупо: обманутым, использованным. Не Шинкевичем даже, нет — самим собой. "Дьявольщина какая-то," — подумал. Надо было что-то ответить — во время схватки так торопился, что вопрос про провокатора повис в воздухе. Его сшибло револьверным краханьем, но снегом запорошить не успело, и вот теперь он лежал на земле, где-то у самых валенок убитого, и Черехов поднял его, чуть повертел в мыслях и ответил: — Да. Провокатор. Это, Глеб, урядник наш, Семен. Он Шинкевича поймать и убить хотел, а меня помогать заставлял. И вам бы тоже досталось. Так-то вот. От лжи сделалось легче, но он все продолжал смотреть, не отрываясь, на застывшие глаза, на пятна крови, на судорожно, не до конца сжавшуюся пятерню Семена. Сам бездумно зачерпнул горсть снега, но не донес ни до рта, ни до лица, подержал у подбородка и выбросил, когда ладонь уже начало жечь холодом. Вытер руку о подол и наконец повернулся к машинисту. — Что с санями сделаем? — спросил так, будто что делать с телом, было уже решено и проговорено.
-
Сильный вывод и хороший отыгрыш, но мне показалось, что такие сильные вещи не должны вроде бы "теряться" посередине поста. А то тут просто этот момент про вопрос черешёнка Сверх-Черехову и молчание последнего ー он вроде бы и ключевой, но вторая половина поста его будто бы "забалтывает", послевкусие нарушает. А так прям отлично всё. Замечательное такое окончание ветки.
-
ну ты без сомнения и так знаешь, насколько прекрасен Анчар, но я все-таки тебе еще раз об этом скажу, такие прям вкусности по тексту рассыпаны, ой!
|
-
+ за любовь к хитинчатым милашкам
|
Ротмистр так ротмистр. Алексей почувствовал, что видимо тут, в Нижнем, это был человек с очень дурной славой. Ну и ладно. Конечно, губернатор бы прозвучал мощнее. Но, с другой стороны... лучше погибнуть, взрывая настоящего злодея, без всяких, чем просто, как ребята, которых в Москве взяли недавно. Повесят, наверное. Он вдруг понял, что совсем не успел по ним отгрустить. Слово такое вроде, женское. Мужчины разве грустят? Мужчины злятся, сжимают кулаки, мстят сатрапам... А он грустил, когда кого-то уже больше не было рядом. Пусто. Как ни мсти, не вернешь уже. Товарищи. Не все они были братьями. Вообще-то большинство не было. И многих он даже узнать не успевал. А некоторых и запомнить толком. А некоторые были вроде как в терроре, а на самом деле посмотришь поближе — свинья свиньей. Не жалко. А все равно грустно. Когда теряешь много товарищей, чувствуешь себя стариком. Вроде и руки на месте, и сердце не саднит, и глаз острый, а чувствуешь, что, во-первых, мир как будто пустеет, а во-вторых, что сам ты... в общем, скоро. А это стариковское чувство. Грусть. Нет, к черту грусть. Не будет он в этот раз грустить. Взорвет тут за упокой их Трещенкова этого, и шабаш! И ладно.
Выпустил дым струйками из носа, затушил папироску. Ну и что, что они тут не понимают, чем губернатор важнее ротмистра? Зато в них есть желание действовать, а не разговоры разговаривать. Таких людей все меньше. Теория террора, конечно, утверждает, что за каждым убитым и гниющим на каторге человеком поднимется десять... Но из этих десяти пятнадцать будет говорунов и романтичных балбесов. И может, один, на полсотни, кто и правда может дел наворотить.
Выслушал, внимательно, что Лизавета Михайловна предлагает. Хотя какая она Лизавета Михайловна? Лиза. Пока что так. Потом, после ссылки, будут морщины и потрескавшиеся кожа на руках, будет Михайловна. И голос будет глухой, прокуренный. И зачем красивые женщины идут в террор? Улыбнулся еле-еле для приличия на пассаж о машинистках. Ладно, это все смешно, теперь надо точки расставить. — Я прямо скажу, никаких действий, направленных на внедрение, специально предпринимать не нужно. Особенно топорно. Прикиньте сами: недавно было покушение, пусть и фиктивное, на губернатора. Этот ваш ротмистр, хоть и, я так понял, зверь, но не дурак. Он догадывается, что под прицелом ходит. Всякого человека, который попытается сразу и близко подобраться, проверят. Тут, чтоб внедриться, нужно ждать очень удачного случая, чтобы все естественно выглядело. А проще будет не самим внедряться, наниматься, а подкупить кого-то из мелких служащих. Это тоже опасно, но не так опасно. Тут если у вас нет зацепок, можно с комитетом местным связаться. Может, у них кто есть на примете из окружения. Может, из прислуги. Из работников. С нашей стороны — только наружное наблюдение. Это тоже опасно, потому что ротмистр ваш наверняка сможет просто филера на улице распознать. Можно про него справки навести в лояльной среде. Среди солдат тех же, возможно. Для этого нужна конспирация. Тут я полагаюсь на ваше знание города. Не в смысле улиц, а в смысле людей. Нужны профессии несложные, многочисленные, и с большой текучкой, и кто недалеко от его штаб-квартиры или дома время проводит. В Питере и в Москве, например, нанимаются извозчиками или лоточниками. Давайте думать, кто у вас это может быть? И кто из нас на эту роль хорошо подойдет. И еще. Если с комитетом будете связываться, что мы собираемся ротмистра взрывать — ни-ни. Никому. Все общими словами. Это важно! Обвел всех глазами. — Это очень важно. Провокатором может быть даже человек в прошлом проверенный. Так бывает. К сожалению. Подытожил: — Итого. Раз. Что мы о нем знаем и можем собрать из, так сказать, открытых источников. Где он живет в городе известно? Два. Какую помощь может комитет оказать. Три. Какое прикрытие для наружного наблюдения. Вот главные вопросы на данном этапе. Подумал, склонив голову. — И еще, наши ресурсы. В том смысле, что у нас шесть кило динамита. Сколько бомб мы сможем сделать и где их будем хранить? Хранить стоит в разных местах, чтобы если в одном найдут, в другом еще оставалось. Стряхнул порывисто пылинку с рукава. Посмотрел на Лизу пристально. — Вот такие вот вопросы, Лизавета Михайловна. Теперь, я думаю, всем стоит высказаться по очереди?
-
И предложения разумные, и пост великолепно написан.
Вот хорошо: как ребята, которых в Москве взяли недавно. Повесят, наверное. Он вдруг понял, что совсем не успел по ним отгрустить. Слово такое вроде, женское. Мужчины разве грустят? Мужчины злятся, сжимают кулаки, мстят сатрапам... А он грустил, когда кого-то уже больше не было рядом. Пусто. Как ни мсти, не вернешь уже. Товарищи. Не все они были братьями. Вообще-то большинство не было. И многих он даже узнать не успевал. А некоторых и запомнить толком. А некоторые были вроде как в терроре, а на самом деле посмотришь поближе — свинья свиньей. Не жалко.
|
-
Позиция опыта - всегда сильная позиция
|
Раньше Василий любил морозец. Ну да, щиплется, но зато и бодрит, ох как бодрит! На морозе плохо когда? Когда ты в рваном армяке да в дырявых портах плетешься с вязанкой сырых дровишек на спине к дому-развалюхе, где голодные дети в обносках на остывшую печку забились. А когда ты княжий сын, там по-другому: встал с утреца, навернул чугунок каши с салом, поплескал водой в очи, натянул кафтан на меху, да шапку соболью, да рукавицы бобровые. Вихрь уже оседланный, под теплой попоной стоит, стремена инеем покрылись, а сам только фыркает, да снег копытит нетерпеливо. Дескать, давай уже, хозяин, погнали за зайцем или за кем там тебе надобно? Взлетаешь в седло и поехал себе — комары да мухи не кусают, сапогами снег черпать не нужно, следы сверху читаешь да выглядываешь врага али зверя. Кровь на морозце сворачивается быстро, трупы коченеют и не пахнут дохлятиной. Только следи, как бы булат гибкость не потерял, да тетива не порвалась. В кафтане даже хорошо — стрелы ордынские в нем застревают, когда на излете. Или вовсе велишь сани запрячь с бубенцами, друзей скликаешь, да с цыганами по девкам... эх! На морозе и поцелуи горячее выходили! А с мороза в княжий терем входишь — шубу или что там с плечь скидаешь: их уже служка подхватит, а сам к столу. Перекрестишься, махнешь водочки, захрустишь огурцом, да щей дымящихся навернешь — аж за ушами трещит!
Но это было давно, там, на юге. А теперь у княжича адски ныл шрам, паном Войцехом оставленный. И напоминал, что даже молодые, знатные и красивые смертны. И Василий был зол и матерился сквозь зубы. А вокруг были не леса киевщины и даже не степные заставы, а голая тундра. Ветер воет, поземка метет, полозья скрипят да олени ушами хлопают. Тоска! И не до поцелуев вовсе, хоть Маринка и рядом — надо по сторонам смотреть, а не миловаться. Кощеевцам хоть окорот и дали, да кроме них что ли врагов не было? Как же. Ходят тут бродят и чудища всякие, и люди, от чудищ недалеко ушедшие. Если кто может себе позволить подумать о жалости и о сострадании, помечтать о том, что будет дальше или пожалеть бедненьких кощеевых воинов — то это не командир. Командир должен думать о караулах, засадах и нападениях. И то, как ни старался, чуть Оленку не прозевали! Ну тут уж вообще больше никаких сомнений не было. И пела тетива, и грохотало ружье, и секла сабля завернутых в шкуры раскосых охотничков. Была отупелая злоба на всех, кто встает на пути и хочет убить. Конечно, их вроде бы в гости не звали... но и лезть без разговоров убивать за диковинку было слишком люто, чтобы еще кого-то жалеть. Подходи — не бойся, уходи — не плачь! А когда понял, что из-за скатерти они так упорно нападали, разозлился еще больше. Потому как все равно скатерка, не подаренная Фокой чукчам, еды бы им не принесла. Хоть бы узнали, поговорили для начала, чем так вот с костяными стрелами на стальные кольчуги-то лезть. А хотя, ну, узнали бы, ну, поговорили, выведали, и что? Все равно норовили бы всех поубивать, а Фоку взять живым да замучить, чтобы им эту скатерть "подарил". Не, ребятки, разговор с вами короткий. Вы ТАК выживаете? Ну и мы ТАК выживаем. Только вы ради себя, а мы за всех, и значит наше дело правее вашего. И весь сказ. И детей ему тоже было не особо жалко. Вырастут — и станут такими же. И какая разница, им сейчас умирать или потом тем, кого они убьют? С равнодушием взирал он на лишенные кормильцев семьи. Он таких и на Руси навидался. Тех-то жальче почему-то было.
А потом пошли мерзлые. Тут уж вообще никаких сомнений не было — только сдавленный волей ужас, да усталость, да тоскливое отчаяние: "Что ж вы все никак не умираете?" Хорошо хоть Данька сообразил быстро. Да, в общем, и так бы догадались. Все, что не можешь сразу убить — поджигай, хотя бы попробуй — это было то немногое, что Василий усвоил из методов Поундса. Ну, не хотите сталью упокоиться, так сгорите, отребье, погрейтесь напоследок. Рощину это было все равно.
И Осьмушу ему тоже было не жалко. С того самого момента, как он, тогда, в Полоцке, обмолвился, что имеет право ему, Рощину, приказывать. Доверять — доверял, потому что как не доверять, если вместе идешь? Но не простил. И страдания, у Осьмуши на лице написанные, о том, что тут де кощеевцы, бедняжки, друг друга ели, и им самим закусывали, не отзывалось у Рощина ничего. "Мало что ли наших детей с голоду повымерло, когда хоругви папаши твоего посевы вытаптывали." Рощина, конечно, можно было обвинить в княжичьей избалованности, да в беспутной юности. Но кое-что он крепко усвоил: если свои тебе коня дали, которого целая деревня почитай кормит, да доспех, который больше стоит, чем обычный человек за год заработает, да обучили науке ратной, да людей доверили, то неважно, княжий ты сын или еще чей: ты твердо должен помнить, где свои, а где чужие, где Наши, а где Ваши. И головой думай, и сердце имей, и где можно крови избежать — избегай. Но наших и не наших отделяй. А Осьмуша был не наш, это Рощин нутром чуял. И хуже того: под нашего подделавшийся. Хорошо, что до беды это не довело. До полной беды. А могло.
С такими думами ничего особо не радовало — ни огни северного сияния, ни еда со скатерки, ни жар волшебного пера.
А когда дошли до развалин кощеевских, тут вдруг Рощин и понял, отчетливо, что самую важную службу сослужил. Может, будут еще сражения, службы и задания, может, ему еще княжить суждено, а может — так, детей растить, да еще и не в княжьем тереме, а на заставе какой-нибудь забытой. Все может быть. Но уж важнее того, что он сюда всех их привел от застав, никого не потеряв — вот это самое важное и было. Не весело ему было и не грустно. Но пустовато.
— Да чего уж, — возразил он Фоке. — У тебя голова запасная что ли имеется? Пойдем все вместе. Дорога-то одна на всех. Не зевай, ребята. Кто знает, что там, в руинах этих.
-
И Осьмушу ему тоже было не жалко. Как ты мог?!
|
|
— Да не, монахиня ему не поможет, — хохотнул Василий, помогая Соловью достать батыра. — Он же некрещеный. Смотри хмурый какой! РОЖоджпа кислая, что твой кумыс! Это он ярится, что ему великана зарубить не дали. И Ягу. И паренька, в дерево вросшего, до кучи. Батыр у нас доооообрый!
— Зачем-зачем... — ответил Василий Даньке. — Нашел, у кого спросить! Чтоб нам попроще было, вот зачем! Бои, Даня, это страшна, только ожидание боя куда хуже. А может... может, ему так интереснее. А книгу бери, конечно. Только вперед не листай. Тоже ничего хорошего не выйдет. Судьбу, сам знаешь, на хромой кобыле не объедешь. А еще, Дань, послушай моего совета... Княжич наклонился пониже, чтобы только подмастерье его и слышал. — Махни ты на нее рукой. Чего тебе? Ты много баб знаешь? Нет, немного. И не знаешь, какие тебе нравятся на самом деле. Олена — не от мира сего она. Ты вот все горюешь, я же вижу, а головой подумай. Она колдунья да ведунья, про неведомое, про жабьи лапки, про мышиную косточку. В лесу полжизни просидела и еще полжизни просидит. А ты к людям тянешься как-никак. К настоящему. К ружьям, к механизмам, к пользе, к труду. Тебе девка нужна, которая потом в нормальную бабу превратится, только неглупую. Мы как солнце добудем да вернемся — там выбирай любую, какую хочешь. Я тебе потом расскажу, как там что с ними... там... несложно, короче. Если сможешь бабу хорошую, правильную выбрать, она тебя и твое мастерство в сто раз сильнее сделает. Сам удивишься! А Олена — не сделает. Втрескался ты в нее по случаю, и забудешь так же. Оно, Даня, может, сложно поверить, но само проходит как-то. И снова ты счастлив и весел. Уж поверь. Такова эта самая... природа. А это... не для тебя это все. Не лезь ты в чужой хомут, свой ищи. Иногда, Дань, со стороны виднее. Просто вот возьми прямо сейчас, и махни рукой. Махни-махни. Вот так. И показал, как на Руси рукой машут: как в пропасть что кидают. Эх! — и с концами.
|
После того, как крылатая тварь вцепилась в Рощина, все события слились в сплошной ком. Вот он пытается дотянуться руками до птичьих перьев, вот парит над землей, вот уже летит к ней, вот вороны, Яга, трава. Посреди всего этого только широко распахнутые глаза Фоки, улетающего вниз, стояли, и непонятно уже было, все с них началось или ими закончилось. Эх, хороший друг был Фока. Может, не слишком понимающий, да зато верный. А может и хорошо понимающий. На свой-то лад. Да теперь-то что?.. Книга! Трава. Болото. Воронье. Княжич кое-как пришел в себя. "Вот карга старая, обхитрила все-таки как-то! Бесовская старуха! Нет, это я виноват! Развел в отряде непойми что! Надо было так — приехали, Данька сразу ей пулю в лоб и привет. А потом бы череп поискали. А то — драться, не драться... Стрелять... не стрелять... Развел сомнения. Глупо вышло! Не, больше никогда никакой нечисти никакого шанса! Все повторил, как с Шепотом! Ничему, мать твою, не учишься! Переговоры переговаривать да разговоры разговаривать... Нечисть надо бить, без жалости и колебаний. Уууу, карга старая!" Примерно с такими мыслями Василий осматривал поляну. Чудно тут все, конечно, выглядело. Солнце. Деревья. Изба куда-то делась. И жутковато. Выглядело так, как будто пришел их отряду долго подбиравшийся и оттягиваемый конец. Немного, конечно, придавало надежды то, что уж из таких передряг выбирались... Э, а что там Соловей? Свистнул бы как следует, добил бы тварь. Эх, не тот уже Одихманьтич. А где Маринка!?" Поискав глазами, Василий увидел, где Маринка и что с ней происходит. Больше он над положением не раздумывал, а напрягся что есть мочи, лишь бы траву изорвать. И намеревался еще кое-кого изорвать затем. А еще бы лучше сабля под рукой оказалась. Но в общем, он и без сабли хотел. Хоть сапогом, хоть кулаком. Не, старуха, за это уже ты заплатишь! Хоть с того света вернуться — и то стоило, чтоб за такое взыскать! А не то что трава тут какая-то...
-
Надо было так — приехали, Данька сразу ей пулю в лоб и привет. Вообще, я изначально думал, что примерно так оно и выйдет) И даже подготовил контр-меры)
|
Гайир-джи, конечно, не особенно впечатлился благами, осыпавшими султанского гвардейца. Возможность иметь отдельный дом, а не жить в казарме и питаться из общего котла, он воспринимал как должное. К слуге он отнесся с плохо скрываемым подозрением и приказал ему в его спальню не входить без разрешения, и вообще жить в пристройке. Слуга вполне мог оказаться шпионом, если не подосланным заранее, то купленным потом. А всю необходимую работу мог выполнить и Рекат. — Тебе я доверяю, а лишние уши нам тут не нужны, — пояснил он старому шарлатану. — Поменьше болтай про то, откуда мы прибыли. Тебя будут расспрашивать другие слуги, а может и не слуги. Что мы из Индии они и так сообразят. А вот кто я и почему приехал — им знать не надо. А вот платили хорошо. Десять полновесных золотых монет с вычеканенными портретами покойного султана (на деньгах он, конечно, смотрелся богатырем, должно быть, в жизни был куда менее внушительным) — это повыше, чем обычно получают придворные войска. Значит, власть Соломеи держится в основном на их клинках, ну и на том, что простому народу наверняка безразлично, чье ярмо тянуть. Пока тигр режет коз по одной, а не когтит без разбору направо и налево, так оно всегда и бывает. Лишь бы змея не стала нашептывать козам, что корона на голове у тигра чужая. Козы все равно не понимают, что для них лучше, а что хуже, но могут выплеснуть тупую злость, повернувшись к тигру рогами. Предаваясь этим мыслям об управлении Хиндустаном, да и любой другой страной, Гайир-джи приказал новому слуге начистить его доспехи до зеркального блеска, а сам вымылся с дороги, насладился гранатовыми зернами, и сочной курицей с рисом и приказал Рекату сделать кальян. Выкурить его он собирался вместе со своим спутником, чтобы послушать его мысли о стране, городе и положении вещей. Затем Гайир-джи оделся, как подобает придворному воину, и, когда лучи солнца приобрели нежные оттенки, а Митра приподнялся со своего трона, чтобы уступить место Иштар, отправился во дворец.
Ну что ж, слухи не врали — Соломея была роскошна, как темный шелк поверх яркого бархата. Как тот единственный персик из ста, сорванный действительно вовремя: не сухой, не жесткий, не перезревший, не порыхлевший. Такой, что ты на него только смотришь — а уже во рту чувствуешь вкус его нектара, упругие желтые волокна и узловато-ребристую твердую косточку. Такой, что ты еще только в руки его взял, и ладонью, основанием большого пальца ощутил нежно-мохнатую кожицу, а зубы уже как будто чувствуют сопротивление сочной плоти. И все же Гайир в отличие от головорезов, стоявших плечом к плечу, старался уловить суть. А суть была такой: несмотря на показушную уверенность, красавица-султанша не знает, что делать. Она словно сидит своим прелестным задом на углях, и угли начинают медленно тлеть. И гвардейцы должны эти угли растащить голыми руками. Звучало, как война сразу против всех — не самый лучший способ удержаться у власти. Но, возможно, у Соломеи были и союзники, о которых он не знал. И еще Гайир понял, что впервые видел женщину, которая распоряжается мужчинами. Раджа Амар ничего такого и близко не допустил бы. А тут "какая-то девка" забралась на самый верх. Но... в этом что-то было. Что-то такое противоестественное, но притягательное. В общем, вывод из увиденного и услышанного был такой: бойня все равно скоро начнется, и лучше начать ее самим. Отсиживаться за спинами других и ждать жалованья было бы скучно для сына Джохара. Налюбовавшись на почти обнаженную почти царицу, Гайир не забыл глянуть и по сторонам. Кто из бойцов самый мощный? Кто выглядит самодовольным увальнем или напыщенным дураком, а кто держится попроще, но выглядит поумнее и поопытнее? С кем стоит перекинуться парой фраз и заручиться поддержкой? Или даже свести знакомство? Внутри любой такой гвардии часто есть свои партии: "сторонники", "противники" и не определившиеся, и надо бы узнать, какие существуют в этой. — А ты сам пойдешь? — спросил Гайир у Фаррела. Оказаться в такой мясорубке бок о бок с кельтом было бы отлично и могло бы резко повысить шансы на выживание. Но тогда не выйдет командовать самому... Впрочем, кто согласится выбрать главным чужестранца, вступившего в отряд вчера?
-
-
Пост, аки персык) нежьный и сладкый
-
Босс, не убавить не прибавить.
|
Слава богам, путешествие на корабле закончилось! Не было штормов, не нападали пираты, не попали они и в штиль. Всегда бы так. Теперь Гайир шел по улице, вдыхая запахи незнакомого города. На углу, где пахло острой пад ча из креветок, любимым блюдом отца, остро и внезапно осознал, что его больше нет. А ведь не успел с ним попрощаться, и теперь уже не успеет. Последнее, что запомнил — перекошенное от гнева лицо, насупленные брови, хищный оскал, усы, которые топорщились, как у тигра. Любил ли он отца? Бесполезный вопрос. Джохар просто был всегда, высокий рослый воин с темным лицом, в пылающей на солнце броне, в алом плаще выезжавший на битву во главе тысячи воинов. И Гайир знал, что сменит его, когда придет время и если он окажется достаточно сильным. А если нет — то умрет. И вот время пришло, а Гайир его не сменил. И не умер. Как же так? Бесполезно было забивать голову всякой ерундой, но мысли так и лезли, словно муравьи в пролитый нектар. Джохар был силен. Джохар был красив. Теперь Джохар мертв. Встретит ли он Падмавати на той стороне? Узнают ли они друг друга? Простит ли она его? И так далее. По дороге ко дворцу, Гайир свернул к фонтану. Постоял рядом, глядя на журчащие струи, ниспадавшие, как прозрачная прохладная ткань. Большую воду он не любил, но шелест фонтана успокаивал. Вода течет, как время — в одну сторону, и не течет вспять. А если опустить в нее руку — по ней расходятся круги. Так и с миром — опусти в него руку, войди в него или прыгни с разбегу, и он разойдется кругами: о тебе будут говорить, тебя будут обожать, ненавидеть, хотеть, стараться убить... Но для этого нужно что-то делать, а не думать. Миру твои мысли безразличны — имеют значения дела. Гайир посмотрел на стены дворца, высившегося дальше, в конце улицы. На его купола, крохотных птиц, вьющихся стайкой над крышей, на виднеющиеся издалека фигурки стражников. Пальцы сжались, и кулак ударил по воде — брызги испуганно полетели вокруг, приникли к лицу, попали на сапоги и на одежду. Хватит думать. Пора опустить руку в этот город. Пусть по нему разойдутся круги.
***
Глядя за поединщиками, Гайир от нечего делать вполголоса объяснял Рекату, что происходит, подчеркивая достоинства и недостатки воинов разных народов. — Черные легко отделались — он таких и десяток разогнал бы, — заметил он, привычным движением надевая шлем и подтягивал ремешок. Приближалась его очередь. Что ж, помахать клинком и отвлечься от ненужных мыслей сейчас самое то. Два дерущихся самца — это так же естественно, как совокупляющиеся самец и самка. Обычное дело. — Я не кшатрий, — ответил он кельту, разминая руку плавными взмахами шамшира. — Но я тебя не разочарую, молниедержец. Бой придется тебе по душе. Коротко отсалютовал, не поклонившись — рановато гнуться до первого удара. Выставил щит и не спеша пошел на короля с рыбой на голове.
-
Крутой дядька. Не Царь Обезьян, конечно, но действительно крутой.
-
|
|
С годами Черехов полюбил поезда. Воспоминания о затхлом тюремном вагоне, со скрипом доставившем его к месту ссылки семь лет тому назад, и о внезапно вынырнувшем из метели паровозе Кржижановского, сыгравшего свою мрачную роль в первом убийстве Анчара, не могли зачернить то томительное, но приятное расслабление, которое Алексей всегда испытывал в купе. Да и поезда были теперь совсем иные. Он теперь ездил на чистых простынях, с чаем и папиросами, с мягкими валиками под шею и приятными видами из окна: березы, станции, дачи, поля. Но не в них было дело. Вечно настроенный на слежку, на опасность, Черехов размякал в купе. Куда он мог деться отсюда? Кто мог узнать его здесь? В вагоне-ресторане? Да он туда и не ходил — брал в купе связку баранок и пару пирогов, просил чаю и делал вид, что погружен в чтение газет или, сложив газету, лениво добродушно болтал, больше слушая. Вот попутчик: ну, правых взглядов, конечно, ну, дурак, так что ж теперь? После революции дураков что ли меньше станет? Черехов боялся умных, а дураки его больше забавляли, если не надо было с ними спорить или договариваться. А о чем с этим "брюдершафтом" спорить? Кой черт говорит с соседом по-немецки, если видит, что сосед читает русские газеты? Для смеха Анчар не стал его переубеждать. Так-то версия готовая имелась: мама-то русская, это только по отцу он серб. Но чего бисер перед свиньей метать? Проще поддакнуть. Детская уверенность, что все плохое, что может с ним случится, произойдет не в поезде, никогда не покидала Черехова. Поезд был как сильная река, которая, размеренно стуча колесами и лязгая поршнями, несет его навстречу судьбе, но сама судьбой не является. Хорошо. Покойно. И черт с ним с храпящим попутчиком, тут главное, что делать ничего не надо. Ведь Дело — то важное дело, которым он занимался теперь если не с упоением, то по крайней мере со вкусом — вытягивало силы, а роздыха почти не давало. А Черехов все чаще стал уставать. И только в поезде он мог отдохнуть от всего честно, без мысли о том, что время уходит. Время тратится с пользой — ведь он едет куда надо, и посылка едет с ним, и лежат завернутые в папиросную бумагу жестянки, и тоже отдыхают. Всем время отдыхать. Потому со смутной тоской покидал он купе, с грустью слушал крики кондукторов, шипение машины. Ему казалось, что паровоз, стравил его вместе с паром на перрон, как надоевшего попутчика. И всегда, выходя, он ладонью трогал деревянную стенку вагона, прощаясь с поездом. Меньше всего хотелось бы ему получить задание взорвать какой-нибудь поезд, пусть там хоть двадцать человек генерал-губернаторов дымят толстыми сигарами в вагоне ресторане. "А впрочем, взорвал бы конечно", — сказал он себе, уже оказавшись на платформе, поправляя костюм и беря в руки газету так, чтобы видно было название. — "Ну все, все. Отдохнули и за Дело". Анчар пошел, словно бы никуда и не спеша, прогуливаясь. Пройдя мимо вокзальных часов обернулся, как будто время сверить, а сам скользнул по толпе глазами, ища чужие глаза — липкие ищейкины зенки. Их часто сразу видно — настоящих профессионалов на низовой работе мало. Вроде бы никого. Повернулся наперед — и вот, встречают. О, Господи! Вот это взгляд! У Алексея даже екнуло внутри. Хорошо, хорошо, если за ними не следят. Потому что если следят, то все, тут не надо быть умником. У барышни этой на лице все написано. Что ж она так волнуется? Первый раз что ли? "А чего бы и не волноваться ей? Если так со стороны-то посмотреть?" — подумалось вдруг Анчару. — "Молодая девушка встречает незнакомого мужчину. Не родственника, иначе чего бы она мне руку протягивала? Вполне объяснимая сцена, обыденная даже. И потом, может, я красивый. Даже, наверное, красивый. Вот черт! Никогда об этом не задумывался толком." Тут Черехов подумал, что сам ни с того ни с сего начал волноваться. Хорошо хоть, знал, что делать — подышать надо, вдох-выдох, и сразу мысли мельтешить перестанут. Переложил газету в руку, которой нес чемодан, и выиграв на этом секунду-другую, улыбнулся со всей приветливостью, на которую был способен. — Добрый день! Меня зовут Душан! — ответил он, мягко кивнув. — Конечно-конечно! Тут еще... тут, видите ли, "родственник" со мной. Мы попозже с ним встретимся. Пойдемте... Что? Ах нет, я не устал. Я хорошо доехал. Черехов подставил девушке правое плечо. "Интересно, она у них за главную, выходит? Даа, человек с такими глазами может дел наделать. Вопрос, может ли Дело сделать? Это вопрос."
-
Отличный пост, как обычно! Поезд был как сильная река, которая, размеренно стуча колесами и лязгая поршнями, несет его навстречу судьбе, но сама судьбой не является. Хорошо.Хорошо! Вечно настроенный на слежку, на опасность, Черехов размякал в купе. Куда он мог деться отсюда? Кто мог узнать его здесь? А в поездах как раз очень часто жандармы революционеров брали.
|
-
-
Василий = голос здравого смысла. Кажется что-то пошло не так :D
|
-
Ууу! В следующем эпизоде точно будет масса летающей херни! ))
|
-
Сразу быка за рога. Мне нравится.
|
Несмотря на раздутое эго и чувство собственного превосходства (кажется, обманул все-таки урядника!), когда Семен повернулся и посмотрел на Черехова перед самым задуманным ударом, тот едва не вздрогнул от неожиданности. Сухо кивнув своей жертве, он покрепче сжал нож в карман. И тут его словно преобразили: ладони вспотели, сердце затрепетало, как подбитая в крыло куропатка, плечи ссутулились от бремени надвигающейся развязки, о которой знает только он. "Господи! Неужто справлюсь!? Это что ж, вот ножом прямо сейчас?! Вот прямо ударить?!" Показалось, что тот человек, который пару минут назад говорил себе: "Убить, потому что он предложил невыносимое!", что это другой был кто-то — сильный, храбрый, решительный, высокий, с чистым, ясным умом. Да-да, сверх-Черехов. А этот, который сейчас достает уже осколок лезвия из кармана трясущейся ручкой, — это совсем другой, маленький Черехов-исполнитель, черешонок-чертененок, вчерашний гимназистик. Хотя казалось бы, сколько лет уже прошло. И конечно, черешонок чуть все не испортил: и ударил слабо, и вкось, и кое-как. Но хорошо, что сзади его подпирал своей волей уже казавшийся великим Сверх-Черехов, ниспровергающий, видящий, спокойный даже в гневе. И помня о нем, Алексей ударил во второй раз и разозлился, страшно разозлился, когда почувствовал, что нет, опять не кончено. Взглянув наконец в глаза Семену, в первый раз после того, как ударил его в спину, но не чувствуя никакого стыда, а чувствуя пока что плохо знакомую звериную злобу, Алексей выдавил глухо прошедшее под напряженными желваками и покинувшее сведенный судорогой рот: — Мррразь!.. В этот момент каким-то краешком сознания он отметил, словно в блокнотик записал, что ненавидит сейчас Семена не за что-то: не за свою ссылку, не за Шинкевича, не за сивушный дух в избе, не за данный уряднику властью револьвер, а потому что тот, другой Черехов, сверх-Черехов, приказал этому, нынешнему, слабенькому, еле проколовшему полушубок ножом: "Возненавидь и убей!" То что злоба его не есть спонтанная ненависть человека к человеку, по сути отвратительная, а только временно нужная и полезная, даже необходимая часть чего-то большего, Дела, так понравилось Алексею-черешонку, что он враз успокоился и мгновенно полюбил себя таким: оскаленным, вспотевшим, с мокрыми ногами и окровавленной грубой железкой, зажатой в кулаке. Ну и что же, что некрасиво? Зато настоящее! Зато нужное! Семен побежал прочь, но мысль отступиться, не переходить черту, оставить урядника и бежать без оглядки с Алзамая, пусть обагрив руки, но душу не запятнав убийством, эта мысль быстро покинула голову Черехова, как пустая гильза барабан револьвера. Он догонит и убьет его — не потому что хочет или не хочет, а потому что сверх-Черехов так приказал. — Ну-ка дай-ка! — протянул Черехов руку к Кржижановскому, мысленно похвалив его за твердость и поругав за плохой прицел. Голос его звучал спокойно и живо, как будто он попросил кочергу, чтобы помешать угли в печке. И нетерпеливо добавил. — Живей! "Догоню и бац! - между лопаток!" — решил он. — "Главное, на бегу не палить. Догнать - и наверняка."
-
Вот это, конечно, отличный пост, описывающий переживания в критической ситуации. другой Черехов, сверх-Черехов, приказал этому, нынешнему, слабенькому, еле проколовшему полушубок ножом: "Возненавидь и убей!" Всё-таки какое отличное, подходящее под дух модуля ницшеанство! Так и надо, так и надо! (Алсо, пародия Куприна на раннего ницшеанствующего Горького: ссылка)
|
-
Красивый и стратегически выверенный ход! Молодец!:)
-
Вот, хоть пословицу придумывай: хочешь сделать чудище жутким — сделай его уродливым. Хочешь сделать еще страшнее — сделай старухой! И ведь придумал!
|
-
Государственный склад мышления у Василия появляется!
|
— Э, да ты, брат, самое то пропустил, — улыбнулся Черехов на рассказ о питерском заключении собеседника. — Что табак, что еда из ресторанов... Ты, брат, самого-то не видел, революции не видел. Это... черт тебя дери, это захватывает! Описать не берусь. Это знаешь как? Как будто ты мечтал с детства о чем-то, ну там, о море, о яхте, или об горе Эверест, скажем, и привык мечтать, как о невозможном, а потом — рррраз! — и вот оно, руку протяни! Белая-белая верхушка на солнце искрится вся, искорки! Но потом, конечно... словом, видно, что еще бороться и бороться. Зря ты, уходишь, зря. Сейчас самое время для борьбы. Не такое, чтобы сливки снимать, это да, но нужна сейчас борьба. Он сказал, немного смешавшись в конце, недовыразив свое сожаление, потому что побоялся, что Керенский сочтет его слова обидными. Керенскому он не очень доверял, поэтому про сверкающие вершины говорил, и вполне искренне, а вот про то, где и что конкретно делал в декабре, старался помалкивать. Конечно, черехов-малыш подсунул мелкую, разночинную мыслишку, мол, тебя, Сашка, не в пропитанные революционным духом Кресты, тебя бы в Алзамай на месячишко, вот бы ты, по-иному запел, но обсасывать эту дребедень Черехов у себя в голове не стал — во-первых, уже столько раз это было передумано про самых разных людей, именовавших себя революционерами, что идея утратила привлекательность хрустящей свежей постели, в которую падаешь с размаху и погружаешься в крахмальный простынный дух. А во-вторых, немного посмотрев людей, Алексей уже и не считал свою судьбу такой романтично-ужасной. Ну, побыл в ссылке немного... И что? Не каторга, не рудник. Люди, правда, там дрянь по большей части были, ну так и что же? Хорошие люди везде как самородки — в тоннах пыли и камней один отыщется. Керенский, как чуял Анчар, самородком не был, но, как оказалось в следующую минуту, и не зря воздух коптил. Жадно выхватывая из гомона человеческих голосов каждое слово собеседника, Черехов чувствовал, какая удача свалилась почти что прямо с неба! Тут, в Москве, многовато было людей, знавших его в лицо, а в Нижнем работать будет попроще. — Взрывчатку найдем! — уверенно кивнул Анчар, отхлебнув разом пол-кружки, к которой до этого почти не притрагивался. Вдруг жажда проснулась! Пиво было ледяное и очень приятное. Как же приятно было ощущать пиво, хороший табак, с удобством ездить в поездах, вместо того, чтобы на убогих санях трястись по метели — но еще приятнее было сознавать, что ты сверхчеловек, что ты готов рискнуть и лишиться всего, что там пива, жизни готов лишиться! И через это ощущать, что, вот мол, пива этого ты достоин поболе, чем те, другие, кто пьет его просто так, кто не носит в саквояже динамит. Выслушав детали относительно волжской ячейки, Черехов из последних сил дождался, когда человек, о котором говорил Керенский, наконец придет. Анчар ничего особенного от него не ждал, и потому увиденным не был разочарован: да, напоминал этот интеллигентный малый юношу бледного со взором горящим. Но Алексей давно зарекся судить о человеке по первому впечатлению. В терроре люди часто преображаются, становятся не тем, кем казались. Становятся собой настоящими. Даже если этого настоящего не узнают потом ни друзья, ни родители. — Душан, — протянул он руку новоприбывшему. — Это имя. Пойдемте отсюда. Спасибо, Саша, бывай. Удачи, чем бы ты там ни занялся! Брякнул мелочью по столу, расплачиваясь за пиво и, взяв одной рукой под локоток лопоухого интеллигента, а другой подхватив шляпу, раздвигая ею толпу и отмахиваясь от шныряющих половых, двинулся к выходу. Говорить с этим, новым, надо было наедине. Керенский спасовал, вышел из игры. — Вы платформы какой придерживаетесь? Или так во все это встряли? Или своей какой-то идее? — спросил Черехов у этого нового, когда они спустились по Сретенке до бульвара, и остановившись у ограды, провожали взглядом трамвай. Вопросы о том, кто ты, откуда, где был и кому кем приходишься — неприличные в нашем деле. А вот во что веришь — вполне уместный. — У вас папирос, кстати, нет?
-
Красиво отправил в далекие дали Керенского)
-
— Вы платформы какой придерживаетесь?
И сразу понятно, что в деле настоящий профессиональный революционер!
|
-
медведь — падальщик, не ешь его, выбирай здоровую пищу, ешь копытных
|
Василий ехал в хорошем настроении. Вся жизнь его словно разгладилась до горизонта и стала куда менее горькой и неопределенной. "Вот, добудем солнце," — думал он. — "А там я таких дел наворочу! Эх!" Каких именно дел, он пока не знал. И все же будущее представлялось ему прекрасным, как солнечный день. Что, папа недоволен невестой будет? Ой-ой-ой, беда какая! По сравнению с тем, чтобы отдать Маринку каким-то неведомым чудам-юдам, воскрешающим мертвых детей-чудовищ и разрывающим женщин на части, это казалось таким пустяком. Хосспадииии! Конечно, жаль было, что матушка оставила их отряд. Но он уговаривать ее не стал. Уж кто-кто, а она понимает, что важнее, ей сам Бог дорожку указывает. И с одной стороны, Василий жалел, что не ударят больше вражин ее разящие молнии, что не наложит она на него исцеляющих, заботливых рук, и что не прозреет тьму прошлого, а то и туман грядущего. Но, с другой стороны, как кощеевцев разбили, так и врагов стало меньше! А еще... еще... еще Василий, несмотря на всю свою веру, стал несколько стесняться монахини. Потому что Маринка-то как была язычница, так язычницей и осталась, назло всем. И уж если ее Боги не свернули, то и смертные не свернут. И потому что если раньше их любовь была трагичной, мол, все равно ж им расставаться, ну, пусть уж вместе побудут, и монахиня за это особо не выговаривала, то теперь... теперь-то вроде бы по христианским обычаям до свадьбы ничего-то им не полагалось. Поэтому с Мирославой Рощин простился с грустью, но и с некоторым облегчением. В вере-то своей княжич был тверд, как скала, только когда Маринка рядом оказывалась, кое-в-чем другом еще тверже становился, и тут выходила некоторая разладица. В приподнятом настроении подъехал он к печке и, видя испуганные взгляды людей, засунул плетку, которой по обыкновению похлопывал по сапогу, за пояс. — Ну что, станичнички, лихоимцы, голь перехожая? Пустите княжьего сына к огню, кости погреть? — с веселым видом, спросил Василий, спрыгивая с коня и подходя к печке. — Зябко нынче, руки погрею. — Снял свои перчатки и уселся подле них. За время странствий Василий, выбравший женщиной своей бродячую девку, другом вора, а зятем - разбойника, с удивлением стал понимать, что простые люди ничем его не раздражают, покуда не начинают наглеть. Холопы да бродяги — и что ж? Ну, на роду у них так написано. Это не значит, что они хуже. Некоторые чем-то даже лучше — вольнее, прямее, а где и честнее. Спесь-то его не от того шла, что он де выше них себя ставил, а от того, что роду своему упасть не мог дать. А покуда не пытались простые люди его как-то заслонить, обойти или оттереть, он против них и не имел ничего. Тем более не в шатре княжеском они тут, а в поле, а вокруг — все "свои". Все друг про друга знают. Всякое знают, хорошее, плохое. И про него тоже знают: и хорошее, и плохое. И извинялся он перед ними, и ругался, и ярился, и без сил израненный лежал, и куда пойти да что делать не знал, и совета спрашивал, и женщину свою целовал, и мимо цели бил, и от котовских чар уснул. Да и вообще всяк всякого в их отряде почитай от смерти спасал, и все вместе за одно дело бились. Так что перед кем тут ронять достоинство? — Ну что, голытьба? Не тушуйся, не трону, коли вы без черной мысли. Расскажите, что тут поделывается, что происходит. Что это за печь такая, и за каким хреном она посреди поля тут высится?
-
Прощальный!
Аналогично ;) Успехов Василию!
-
|
|
-
Новый, пять лет как державший Россию в каких-то не ежовых, а кротовых руковицах, Что-то перечитываю тут. А это хорошо сказано.
|
-
Потом лицо Вьюги ничего не выражает. Он думает, что Борода скоро умрет.
|
Черехов со стороны, должно быть, не выглядел очень довольным словами своего надзирателя. — Ладно, — угрюмо, чуть слышно, с недовольством ответил Алексей на "предложение" урядника. Встал, рассеянно посмотрел по сторонам, словно силясь что-то отыскать в деталях интерьера. Какой-то знак? Какой-то смысл? Но, ничего не найдя, он натянул шапку и вышел вслед за Семеном. А на душе у него бушевал ураган. Злился он, конечно, на Шинкевича. Пока Семен вслушивался в короткий лживый рассказ об удушливой и трудной борьбе за то, чтобы и выжить, и остаться человеком, Алексей следил за его взглядом. И понял вдруг, какого рода страх овладел "алзамайским диктатором". Страх-качель: что вот ты наверху, но как день сменяет ночь, окажешься внизу, а тот, кто был под тобой, взмоет вверх, и окажется выше, сильнее, смертоноснее. И, прислушиваясь, пробуя на вкус страх Семена, Черехов окинул всю историю взглядом со стороны. А что если Лев никуда бежать не собирался?! Что если он и взаправду решил сделать все чужими руками? Придумал дурацкий план про дрезину, чтобы лучше верилось... И тут же отверг: подогнал же ведь Шинкевич и паровоз! Неужто тоже понарошку, чтобы туману напустить в глаза? Выходит, не одного Кржижановского разыграл он в темную, но и самого Черехова? Злости было столько, что на секунду захотелось все бросить и пойти с Семеном пить. Натурально напиться до чертей, заблевать угол избы, переболеть с похмелья, выхлестать пол-ковша рассола и забыть, забыть поскорее эту гадкую историю. И может, так бы оно и вышло, если бы не Семен с этим его: мне помощники нужны. "Никогда, никогда я не буду твоим помощником! — хотел крикнуть Алексей в его глупое, неуклюже изображающее иронию мурло. — Никогда, слышишь?! Хоть меня шашкой вот тут же руби!" Но вместо этого выдал полузадушенное "ладно" и точно уже теперь знал, что убьет Семена. И даже знал, как именно. Зарежет. И знал момент. Если Семен пойдет вперед — то как только он начнет забираться на подножку паровоза полоснуть по горлу сзади. А если сам Черехов пойдет вперед, то наоборот, когда Черехов будет внутри, а урядник будет подниматься, ткнуть ножом в горло же. Потому что руки заняты будут у него тогда и тогда. И непременно надо сильно ударить, сильно-сильно, как следует сжать нож, ударить. Он ведь не такой уж острый, не бритва. А надо чтоб насмерть, чтобы не пристрелил ненароком. А труп потом в паровозной топке спалить! А Кржижановский наш, он не выдаст. Одуреет, конечно, книжный червь, да не выдаст. Ожидание драки, злость на них обоих: коварного жида и гнусного цепного пса, заставили сердце биться сильнее, а грудь — дышать резче. "Сверх-человек. Сверх-Черехов. Сверх-Черех-Век", — пока они шли к паровозу, глупые слова сами складывались между собой, а рука нащупывала нож в кармане.
-
Очень круто! И наконец-то долгожданная развязка!
|
"Да что ж она творит-то, дуреха!" — подумал Василий про Маринку. — "Зря я тут грязь месил что ли, чтобы еще денег врагу давать на девиц, может статься, и русских? Да и Русская правда когда была-то, отменил же виру Царь Иван давным давно. Так еще и батыра приплела!" Но сказал он совсем другое: — Полно тебе, знатная женщина! — с улыбкой перехватил он Маринкин золотой и у нее же в ладони зажал, прежде чем тот наземь скатился. — Заплатил я уже Трояну Велесовичу за тебя все виры ударами сабельными. — И, усмехнувшись разбитыми губами, прибавил, — А судя по тому, что он мне той же монетой сдачи отсчитал, хватило ему с лишком. Поклялся он уже, что на тебя видов не имеет. Поклонился в последний раз царю змеиному. — Благодарю тебя, царь. И прощай! — и подумал еще: "Вот бы уж никогда тебя не увидеть больше." Да, не очень гоже было русскому витязю языческому богу кланяться. Зато по этикету царственному положено. А что там холопы всякие из Загатья про это подумают — то княжича мало волновало.
Недовольство Павла удивило Василия настолько, что он даже бровь поднял. "Ох и спеси у него! Сказать что ли Трояну, что я с него клятву не мстить князю полоцкому снимаю, да и пусть этот дурак надутый сам выкручивается? Хочу на лицо его посмотреть. Небось спеси-то поубавится сразу!" Уже и рот раскрыл, да вовремя охолонился. "Взрослее надо быть, Василий Всеволодович. Троян-то и семью его не пожалеет, да еще чего доброго на драконе своем пол-города спалит." Поэтому вместо задуманных слов, он сказал: — Не угодишь тебе, Павел Ростиславович. Видать, не милы тебе герои, коли всех врагов твоих в капусту не изрубили. Ну, не то чтоб я "спасибо" ждал: мы, конечно, Катигорошку не чета, он за тебя получше нашего бился, видимо. Но я тебе так скажу: мы женщину спасли, которую ты предал и по малодушию своему на смерть обрек. Не дали ей пропасть. У тебя-то вон и пес цепной и целая свита, а у нее — никого, кто ее защитил бы, хоть от князя, хоть от полубога языческого. По мне так это более геройское дело, чем обидчикам твоим мстить. Ну, бывай, князюшка. Поклон Забаве передать не забудь!
Но говорил Василий это так, на публику больше, без нутряного запала и настоящей подколки. Не было уж настроя лаяться, был настрой праздновать. Это ж, Господи, какая гора-то с плечь свалилась! Это ж... это ж... счастье это, да и все! Сорвал он с себя саблю, кинул Фоке и сказал: — Ну, тать, как уговорено, от меня тебе в подарок! Носи с честью! И всем сказал: — Спасибо вам, други, что со мной тут были в трудный час. Хоть и бились мы с Трояном один на один, а без вас много сложней бы и против царевича змеиного выстоять, и перед отцом его стоять! А ты, Олена, не тревожься — я горяч, да отходчив. Да и нет за тобой вины никакой — человек сомневаться имеет право. И тот, кто со мной в трудный час рядом стоит и помочь готов, пусть и сомневаясь, тот во сто крат лучше верящего, да дома схоронившегося. А полечит меня пусть лучше Матушка — ей-то только руки наложить, а тебе хлопот меньше травы новые собирать.
Ну, тут уже и Маринка до него добралась. И когда ж еще целоваться, как ни сейчас?! И может ли быть слаще поцелуй, чем когда знаешь: "Ну, теперь точно моя! Богу вон — и то не отдал!" А что рука железная, так зато сама целая и настоящая: лнёт всем телом — как пена к волне, целует — как роса траву, обнимает — как облачко к солнцу, что во сне колдовском княжич видел! Родная, ласковая, никому больше не обещанная. Эх, и закатился бы сейчас Василий в Маринкины облака всеми своими солнцами, лунами и прочими кометами! Так все зашлось в груди, еле отъял губы, рукой ее гладит по щеке, тыльной стороной, чтобы кровью не запачкать. Отвлекся только когда Соловья увидел. — Ну что, Одихманьтич! — крикнул он Соловью. — Не верил, что получится, а?! А!? Иди сюда, я тебя тоже обнять хочу! И давайте уж перед тем, как снова книгу открывать, пир устроим! Хоть народ нас запомнит веселыми! Давай Фока, доставай скатерку! А то уморился я тут: царевичей стало — не продохнуть! Одного пока переспоришь, другого пока перерубишь, вот в горле и пересохло у меня! Выпить надо меду перед дальней дорогой!
|
|
-
Ну...заставил всех напрячься! Таки превозмог. Богатырь,одним словом.
-
-
Даа, славный поединок! Молодцы)
|
-
Можно поискать следы караванов вокруг города, — пожал плечами Вьюга. — Война. Наверняка торговцы спешат укрыться в городе. Нападем на небольшой караван. Всех убьем. Потом переоденемся караванщиками. я всё ждал, когда кто-нибудь это предложит. от Вьюги не ожидал, честно
|
-
-
А уж ездить на нем было приятнее, чем пить молодое вино и заедать сладостями.
Красивый пост.
|
-
Люди в Джулаге были говно, воины тоже так себе, а вот кони, кони — лучшие в мире.
|
-
XDDD Каждый раз смеюсь как в первый)
|
-
ахаха, на фоне двоих предыдущих драчливых Вьюга комичен, меня позабавил
|
Железное нутро паровоза завораживало своей неуклюжей витиеватостью, и вместе с тем осмысленностью — Черехов не смог бы объяснить ни одной трубки, а в то же время был уверен, что здесь все для чего-то да нужно, все не просто так. Внутри паровоза он никогда не был, и с любопытством осматривал приборы (как будто из циферблата кусок вырезали, чудно!) и механизмы. Ему нестерпимо захотелось что-нибудь покрутить, подергать, но он не решился. А Семен вот решился! Черехов раньше тоже такой же был: захотел — сразу сделал! Только после суда стал сдержаннее. Угроза Семена ему показалась смешной, несмотря на револьвер. — Да не бойся ты! — усмехнулся Алексей и почувствовал, как легко теперь было называть Семена на "ты", а не "господин урядник". Думал-то, что от страха на "вы" звал, а на самом деле нет: отмежеваться от него хотел, как от кого-то злого и враждебного, как от гадины какой-то, а теперь, когда их обоих "записали" в революционеры, а Семен к тому же скоро умрет — вроде бы и ни к чему отмежевываться. Черехов не мог бы сказать, что у него хорошее настроение или потеплело на душе. Но почему-то — от паровоза, от скучающего машиниста, от вида привязанной к платформе лошади, от игры, которую вел этот мелкий, и в сущности жалкий тиран, стало довольно весело. Он улыбался. — Да отстаньте вы от него, Крыжза... Крыж... гм... извините... — сбился Черехов: в тепле после холода язык был вяловат. Ему захотелось рассмеяться и этой потешной, заковыристой крыжовниковой фамилии, но он побоялся обидеть собеседника. Вот, опять! Хотел, не хотел... Семен бы посмеялся просто и все. "А ведь раньше и ты был, как он, вольнее! Неужто это ссылка так? За год всего обточила, а? И это не каторга еще. Вот что с человеком делают!" — Я как раз социал-демократ и буду, — ответил он. — Маркса вашего знаем, проходили, — передразнил Черехов машиниста, хотя на самом деле Маркса знал исключительно в пересказе Заславского. — Только видите ли, масса ваша, во-первых, довольно слепа. А во-вторых, массу просто стравить с другой массой. Причем другие, капиталистические и монархические правительства даже забывают ради этого свои разногласия. Взять хотя бы коммуну вашу, семьдесят первого. На штыках одной массы поднялись, на штыках другой массы кровью и захлебнулись. Дорогая цена, а толку ноль. И это еще Франция с Германией воевали. А если бы нет? Против такой массы правительства живо объединятся. А против личности, да с бомбой с кем ни объединяйся — результат один: бомба. Это рабочий вариант, живой вариант. Спор, а еще больше — возможность высказать мысли, которые он уже полгода как не обдумывал за полной обдуманностью вдоль и поперек, но и не высказывал, потому что Шинкевич был жалок, а Сикорский — безразличен и ненадежен, вдруг настолько увлекли его, что он начисто позабыл о Семене.
-
-
Интересные рассуждения, которым колорита и остроты добавляет сама ситуация, в которой один спорщик заранее приговорил другого к смерти, а третий о том ни сном ни духом. Что-то в этом страшное и завораживающее есть.
|
-
-
Как все правильно! И логично! И грустно...
|
Василий тоже сначала хотел с гордым видом отойти прочь и поставить на этом точку. Но кое-что в словах Осьмуши заставило его задуматься. И, пожалуй, он почувствовал, что не на то разозлился, что не нужна Осьмуше над ним власть, что не об этом был разговор. И вместо того, чтобы пойти отдельно от парня, подошел к нему поближе, оглянулся, чтобы убедиться, что Соловей не слышит, и заговорил вполголоса. — Мать потерять — это больно, — сказал он. — Но ты-то сам не думал, за что Соловей вас так ненавидел? Почему тебя так убить тогда хотел? Не просто так. Он мне порассказал про себя, и я так думаю — от страха. Ты же знаешь его историю, да? Соловей был разбойник и душегуб, но еще он был вольной птицей. И в этом была его суть, а не в разбойности. Он мог бы быть хорошим, а был плохим. Но он сам это выбрал. И за это его убил Илюша. И попал Соловушка в ад, и черти его там драли так, как ни мне, ни тебе не снилось. Но он получил по заслугам. И все было честно. А твой папа, не тот, который у монастыря сейчас, а тот, который... — Василий чуть не сказал "настоящий", но вовремя остановился. — В общем, ты понял какой, вернул его и посадил "на поводок", дескать, будешь делать что я скажу, а не то — обратно в пекло. И я так думаю, для Соловушки, вольного нашего, это было как тот ад примерно. Кое-как он вывернулся, но ему пришлось свою вольную птицу убить, часть себя то есть. И за это он вас ненавидел. А еще... Еще от страха. Что Кощей умер, а теперь придешь ты. Все же думали, что ты будешь, примерно как Кощей! А значит, опять посадишь его на тот поводочек. Хоть он и покрестился, но у тебя же целая кодла мастеров на все руки, а ну как придумаете что-нибудь новенькое? Чуешь к чему я? Умереть страшно. А бояться жизни так же, как смерти — это все равно что умирать каждый день. Думаешь, нестрашно было Соловью? Еще как страшно. И он искал тебя, чтобы избавиться от своего страха. А может, от воспоминаний о страхе. Не мне тебе про страх рассказывать. И вот, он тебя нашел. И... не убил. Подумай об этом. У меня, знаешь, тоже, свои счеты к черным были — у меня родичи от вас погибали, а иные в полон уведены. Это не мать, конечно... но тоже, знаешь, не пустой звук. И все-таки я сегодня сказал твоим головорезам — идите. И Соловей тебя не убил. Правильно он сделал тогда или нет? Сам скажи себе. И если думаешь, что правильно, то прости его. Он плохой, Соловей, я знаю, он может, не намного лучше ваших. А может, и не лучше. Но это и от страха ведь. Ты его освободи от страха, как бойцов от зароков освободил. Ты его лучше сделай. Подумай. Он разбойник, душегуб. Но что-то в нем есть, в этом Соловье, а? Закончив свои речи, Василий легонько хлопнул Осьмушу по плечу, и теперь уже отошел совсем.
|
Василий, пропустив слова Шепота мимо ушей, только бросил ему: "Ты, главное, горло береги старик." А вот на Соловья оглянулся недовольно, и даже схватил его за локоть. Вроде взрослый дядька, но толкуешь ему, толкуешь — и не понимает! Рощина прямо разобрало: — А ты получше присмотрись, Одихманьтич! А то небось ты только видишь три сотни стариков, которые уходят от возмездия. А ты получше присмотрись! Мож чего еще увидишь! Может, увидишь три сотни полоцких матерей, к которым сыновья вернулись, которых сейчас Прошин к бою готовит! Или три сотни детей, которые сиротами не остались! Я сабелькой завсегда не прочь помахать, когда за себя только решаю. Но нынче не за одних себя решаем! Ты человек вольный да лихой, тебе и так сойдет, трава не расти. А меня с детства приучили людей в бою не жалеть, да до боя беречь. Вот и берегу! И еще было кое-что, почему Василий смотрел на старых солдат с облегчением. Он помнил историю о том, как царь Иван обрек всех жителей кощеева царства на смерть и мучения. И царь Иван-то, конечно, поступил правильно — нельзя было иначе спасти ни Русь, ни царевну, ни себя, но... Приговорить столько правых и виноватых, даже не зная, кто из них кто? Маринку, например. Может, это было слишком? Но и иначе-то как было? Никак! Такой был момент, или, как Фока сказал бы, такая масть вышла. Василий несколько раз себя спрашивал, как бы сам поступил на месте будущего царя? И всегда отвечал себе: " Да так же". Легко быть героем, который только хорошие дела совершает, мечом помахивая. А ты попробуй выбирать между большим злом и еще большим! Но теперь, глядя на то, как бывшие головорезы ликуют, что их служба окончена, что им не нужно больше убивать и умирать, княжич видел — вот этим трем сотням Осьмуша подарил второй шанс. Все сплошь они были воины и убийцы, и Соловей был по-своему прав — по справедливости их стоило перебить и закопать в одной яме. Но... сколько там, в кощеевом царстве было тех, кто не заслужил быть раздавленными каменными плитами и утопленными в потоках нечистот? Не заслужил замерзнуть в пути или обезуметь, пожирая человечину? Сколько их было? Сколько-то. Пусть эти вот убийцы получили свой второй шанс за них. Может, не совсем ровно. Но хоть как-то. Мертвых все равно не воскресишь. На секунду в разбредающемся воинстве ему даже померещился знакомый шлем с искорженной личиной. Но это был не Всеслав. И все же княжич даже головой качнул, так он парня зауважал. "Вот молодец!" — подумал про Осьмушу. — "Вроде бестолковый, а подишь ты... взял и явил чудо! Ведь это чудо, когда уже с жизнью простился, и вдруг говорят — живи." Но стоило только Мастеру Восьмому раскрыть рот на Соловья, как все восхищение сдуло. Василий сразу сжал губы в струну. — Да, очень великодушно. Только ты не Настасью одну спасаешь, а отца своего, или кто он там тебе. Можешь ты ему позволить или не можешь — это я не знаю, но нам с Маринкой за Одихманьтича этому верзиле отомстить ты не запретишь, если что вдруг. Имей в виду. Зря этот новояаленный недокощей про прощение заговорил. Ох зря. Если уж до конца судиться да рядиться, кто кому чего не прощает, не в пользу его братии счет получится.
|
Пустоту и досаду почувствовал Черехов, но и облегчение. Не нашел ключ - что за беда? Может, там, в сейфе, ничего ценного и не было? А может, было такое ценное, что он, Черехов, не взять не смог бы, а взявши, обрек себя на провал и гибель? "Может, бог меня спас..." — подумал Алексей, но в тот же миг отмахнулся, — "А может, и нет никакого бога? А если и есть, чего ему до меня? Неужто заглядывает в этот проклятый Алзамай?" Вздрогнув легонько, когда услышал свое имя, Алексей прижал разом вспотевшие ладони к печке, хранившей остатки тепла, словно всепрощающая, великая, всезаботящаяся мать. Печка почти совсем остыла. — А? — обернулся он, не отрывая рук. Эх, Меркуша, Меркуша. Какой ты темный, какой отсталый, как мало тебе надо для... счастья? Счастлив ли ты? Можешь ли ты вообще быть счастлив, дурья твоя голова. "А я? Я могу теперь быть счастлив? Могу быть счастлив хоть одним способом? Отказавшись от убийства и побега не стану ли проклинать себя за малодушие и нерешительность? А ежели Льва одного убьют? А не отказавшись, убив? Голову отрезав, мерзость какая..." Черехов почувствовал себя в ловушке. "Да, черт ты лохматый! Да, есть Ока! И Волга есть! Ты хоть раз был на Волге, болванчик? Хоть раз видел белые пароходы, крутые взгорья, машущих руками девиц на пристанях в легких платьях — чистых, легких, как птички, как ангелы? Видел Москву, Петербург, Нижний? Ярмарку, улицы, трактиры, кафе, ломовых, люстры за пять тысяч рублей, златоглавые купола, карусели? Жизнь-то видел? Нет, Меркушка, не видел, но ты и не в обиде. Потому-то и не в обиде, что не видел. А я — видел. Я — знаю. И я в великой обиде. В великой. И я — вернусь!" Алексей пожал плечами: — Брешут, наверное. Пойду я, на печь завалюсь. Знобит меня что-то. Бывай. "Только один путь из этой ловушки — вперед. И ты, Бог, если есть, помоги мне. Ты мне Льва послал, Семена, эти вот рубли — чтобы я на печи лежал? Нет уж. Коли помощь — то веди и дальше, а коли искушение — то не я виноват, что меня искушали. Меркушку вот ты создал, чтобы чернилами бумагу марать, а меня — чтоб вперед идти".
-
Понравилось что думает одно, делает другое.
|
-
Только привыкаешь к мысли, что Василий - дрянь та еще, как он вдруг такое отчудит...
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Браво! Хоть одно упоминание Райнера с момента начала игры. А то уже переживать стал, что оказался в вакууме. :)
-
Запоздалый плюс за наглость
|
Услышав, что Осьмуша — сын Кощея, Василий все остальное слушал вполуха. Слишком много чего теснилось от такого в груди. И недоверие: как так, Осьмушка, младшая дружина Мстивоева, сын самого Кощея??? Да ни в жисть не поверю! И досада: что ж не разгадали, что ж не поняли-то раньше? Ни матушка в нем кощеевство темное не почуяла, ни Маринка глазом своим не разглядела, ни Всеслав не признал! И злость: ведь он меж нами ходил, все наши тайны выслушивал, вражье семя... Поэтому историю про страшную месть он выслушал впол-уха: после стольких смертей, произошедших только что на глазах, давным давно случившееся злодеяние, при всей его жестокости, как-то отступало в сторону. Про перо жар-птицыно были интереснее, но тоже не слишком - ну какая разница-то, за самой птицей клубок мотать, али за пером ее? Да и одно что ли перо во всем мире? Никому что ли не дарил никогда эти перья Ростислав? Не верится что-то. Спасибо, конечно, Злате, что рассказала, но и так бы нашли, чего уж. Как закончили с похоронами, Василий обратился к Павлу. — Соболезную тебе в потере твоей, но поелику никого старше тебя в роду твоем нет, ты и есть князь теперь. Это теперь, твой город, тебе его и защищать. Людям, которые там сражаются, надо знать, что их не бросят, что с ними... И тут краем глаза он увидел, как Прохоровские гридни бросились на цыганку и стали крутить ей руки, а сам воевода ударил ее по лицу. Несмотря на то, что пять минут назад Василию казалось, будто он на сегодня навоевался, и хорошо бы ушат воды на голову вылить, да пирогом заесть, да спать завалиться, лучше всего с Маринкой рядом, но в тот же миг кровь бросилась ему в лицо и он осекся, не договорив. Княжич не был семи пядей во лбу, но не надо было слыть мудрецом, чтобы догадаться, кому старый князь отдал приказ задушить цыганку. Князя убил Катигорошек, а заговор... ну, а что заговор? Злата ж никого не убила до сих пор, разозленная женщина и не такого наворотить может, а причин разозлиться у нее было достаточно. И уж точно жить или не жить ей, только что второй раз потерявшей сына, было не Прошину какому-то решать! Василий, конечно, помнил, как они дрались бок о бок с ним против кощеевских полчищ, но помнил и как обозвал воевода Чернавку перед самой битвой. Помнил и как Злата боролась вместе с героями со своим чудовищным детенышем, и как гадала она ему в Велесовом хвосте (ох, неспроста место так называлось), и как он вступился за нее перед покойным Поундсом. А значит, не вступиться сейчас было бы...
— А ну, отсади! Руки убрали! — гаркнул он на гридней, и стал без разбору бить их плетью по лицам и по рукам. — Ты, воевода, с кощеевцами не навоевался, с бабами воевать потянуло? Один раз мало убить, а? Ну, прочь! Отпусти, кому жить не надоело! Убью! Рощин всем видом давал понять, что шутки шутить не намерен, и за плетью пустит в дело саблю. И плевать, сколько там за Прошиным людей - двое-трое или сотня.
...было бы не по-княжески, не по-геройски, и не по-мужски.
|
-
Прям "мы еще споем с тобой, Лизавета. Война закончтся и споем" ) Трогательно.
|
|
Черехов кивнул и задумался, теребя, поскребывая пальцами замызганную, давно не стиранную скатерть. Чай в треснутом стакане быстро остывал, превращаясь в дрянную тепловатую водицу. "Ну, вот! — думал Алексей. — Вот так вот: чтобы стать свободным, надобно убить! Отрезать человеку голову. Как гильотиной. Семён будет первым "новым гильотинированным" в России. Мерзость, какая, фу ты пропасть!" Он сделал Шинкевичу знак подождать, неопределенно взмахнув пальцами и прикоснувшись ими ко лбу, мол, дайте подумать. И думал. "Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет?" — вспомнились ему слова из романа. "Да чего там осмеливаться", — думал Черехов. — "Осмелиться несложно, сложно переступить через мерзость. Это же мерзость — голову... А потом ее нести еще. Шинкевич-то не понесет, его ж стошнит, замотает головой, побледнеет. Сука! Придумал, а мне теперь — делай. Мерзость какая! А потом еще с колеса дрезины кровь... а ее еще как назло ледок схватит. Фу! Ладно бы просто пуля там. Выстрелил, и все. А тут... А если он обмарается?" И Алексей, пять минут назад уверенный, что решился, вдруг почувствовал желание отказаться от плана и вообще от убийства. Просто сбежать самому, а Лев уж пусть сам как-нибудь. Пусть и наломает дров, но без него. Гадко же! Черехов покашлял и украдкой глянул на Шинкевича, собираясь с духом, чтобы дать ему свой ответ. "Знаете, Лев... я передумал," — такие простые слова. И не надо будет потом прижимать красную потную шею к рельсе, нести потом голову со страшно выпученными глазами, отворачиваться, душить спазмы, бить по щекам потерявшего силы еврея. Но в последний момент в душе у Алексея шевельнулся какой-то червячок. И этот червячок был — гордость. Каким-то нутряным чутьем Черехов почувствовал, что брезгливость — только ширма, а на самом деле он просто боится. Боится Семёна, боится его сабли, что что-то пойдет не так, что карта не придет в руку в нужный момент, что заклинит дрезина. "Эк ты, брат. Революции хотел устраивать, престолы потрясать! Думал, убивать другие будут, а ты так, устраивать. Ведь ты ж, Алеша, чувствуешь: то, что тебя за книжечки и за листовочки осудили — на это у них права нет, это злоба. А если тебя вот за Семёна вздернут, то оно честно будет. Убить — это грех, Алеша. И потому страшно. Боишься ты согрешить, потому что боишься, что накажут. Без вины накажут — сила в тебе поднимается от того, протест поднимается. А виноватого накажут — раздавят." "Ну да, тварь я дрожащая и есть!" — снова вспомнил он роман, чувствуя презрение к себе и жжение в груди. — "Но это не цельное, не единое. Потому я тварь, что дрожащая. Перестань дрожать, Алеша, и тварью быть перестанешь! А как перестать дрожать? А дело делать! А дело начинать надо с малого. Листовочки, книжечки — это ведь не дело, это слова только, даром, что напечатанные. А вот это дело. Убью! Убью! Хоть дрезиной, хоть чем! И посмотрим тогда, будут ли руки дрожать. Ведь гад же он, гад! В чем же грех тут? В том лишь, что жизнь свою спасаю? А я его не за жизнь, я его так убью. За Дело." Мысли путались, жар в груди не проходил. — Ну, хорошо! — ответил он слегка возбужденно Шинкевичу. — Тогда как же условимся? Через неделю бы! Пока соберемся... И вот еще. Вы скажите, как вы думаете мы с ним вдвоем справимся? Он же здоровый, черт. Как бы не зарезал кого из нас. Сказал, и сам себя выругал тут же — не дай Бог сейчас Шинкевич испугается! Да нет, не должен. Он не такой уж трус. Да и полет мысли есть. С дрезиной-то интересно придумал, хоть и гадко.
-
Хоть и Практик, а колеблется ー и потому человечен.
|
Счищая палкой вязкую грязь с обувки перед входом в жилье, Черехов хмуро глянул на высящиеся вдалеке угрюмые лохматолапые сосны и вспомнил свой первый ноябрь. Суд, вагон, кандалы — это все было, конечно, неприятно, жутковато, но все еще обернуто флером романтичной борьбы. Борьба! Можно было демонстрировать презрительную усмешку или зло смотреть исподлобья, хоть бы даже и в спину конвойному. Можно было приговаривать про себя: "Врёшь! Вернусь! Такого наворотим еще..." Можно было даже осторожно в это верить, тихонько поджидать, что там будет в этой вашей ссылке, да как, да там же, наверное, много будет таких, как он... комитет... кружок хотя бы... и пусть — труд! И пусть — бичи надсмотрщиков! Зато несломленный дух... Но уже в ноябре (тогда похолодало не так быстро, как в этом году, и в первую неделю ледок на лужах еще не схватился), когда он шел по раскисшей дороге (не помнил теперь уже, куда и по какой надобности ходил), увязая почти по колено, каждый раз вымучивая изношенный сапог из липкой толщи, чтобы плюхнуть ногу обратно в нее же, уставясь на страшно-безраличное, бурое месиво, Черехов вдруг понял, что это отныне и есть вся борьба, отведенная ему. Перемешивать дорожную грязь. Он остолбенело стоял, покачиваясь, на дороге, а потом, раскинув руки, дико, неистово закричал в свинцовое небо: — Ааааааа! Аааааа! Аааааа! — в легкие ворвался холодный сыроватый воздух. Его согнуло в поясе, и он бы упал, если бы было куда. Но грязь была настолько противна, что пришлось разгибаться. Вот как оно! Поборолся! Какая там борьба! Он же против них — ребенок! Он — мальчишка-гимназист, которого за шалость поставили в серый ободранный угол сердитые дяди. Только не с урока выставили — из жизни выставили. Где-то там шла жизнь: летели экипажи, печатались газеты, дымились сигары, работали фабрики, обсуждались новости, вопросы. И, может, где-то зарождалась не оформленная еще, тугая, но верная Мысль, а за Мыслью вставало Дело. А его взяли да вычеркнули. — Ооооо! Аааааа! — голосил Алексей Николаевич, схватив себя за грудь, перебирая руками по пуговицам, по воротнику. И еще пришло осознание: кричишь вот так, кричишь, пока голос не сядет. Кричишь. А никто не услышит. Похрипишь еще да и затихнешь. Это если вкратце жизнь пересказать. Выставили, похрипел, затих. Черехов сразу перестал кричать и заплакал, горько, жалко, тихо всхлипывая от беспомощности. Резкий и бесцеремонный осенний ветер обжигал щеки, высушивая слезы. Наглотавшись слез, он сначала вроде успокоился, а потом спохватился, все вспомнил и опять, схватив одной рукой шапку, а другой подергивая себя самого за волосы, словно барон Мюнхгаузен, пытающийся ведрнуться вместе с конем из трясины, закричал: — Аааыыыыыы! Завыл даже. Не помнил, сколько это продолжалось. Помнил только, что не успел еще охрипнуть, как раздался густой, грубый голос: — Чево воешь-то, дура? — с язвительным любопытством спросил не замеченный им мужичина, подошедший сбоку.
Черехов сидел на печи, уютно сгорбившись и обхватив колени руками, потирая ноги. Он теперь был уже не тот. "Нет, немилостивые государи, черта с два вы меня тогда сломали. Пошипел, как закаляемая стальная рельса, пошипел, да, чего врать? Да и закалился. Нет уж теперь, не завою." Второй ноябрь давался непросто, через тоску, но к нему Черехов был готов. Он не думал про Австралию, не думал про теплые края. Если даже и нет их — ему это было все равно. Он думал про Москву. Он знал — Москва существует точно, с ручательством. И пусть ноябри там тоже не сахарные. Вошел Шинкевич. Алексей Николаевич поднялся со скрываемым раздражением, начал кое-как хлопотать. Шинкевич был смешон, но между ним и перманентным одиночеством Черехов все-таки выбирал обходчика. "А.С.А.В.", — улыбнулся он про себя грустно. — "А помнишь, ты мечтал... кружки... комитеты... ох ты ж Господи, грехи наши тяжкие!.." Но примерно с середины рассказа у Алексея уже было ощущение, что товарищ его по несчастью клонит к чему-то серьезному. И вот. Вывалил. Черехов поморгал, почуял, как поднимается внутри лихорадочная волна. "Не дать! Не дать наделать глупостей! Господи! Вот бестолковый." Но тут же гнилостно-сладко заныло: "А ведь это выход! И правда... убить! И бежать! Только бы этот вот остолоп все дело не испортил трясущимися ручками своими." Черехов взметнулся, жестом приказывая Шинкевичу молчать, обмирая, подбежал к окну, потом осторожно приоткрыл дверь, вгляделся. Вроде бы, никого. Тогда он сел за стол, провел рукой по лицу и заговорил: — Послушайте, Лев! Я вас очень понимаю! Я вас очень понимаю, — врал: ни капли сострадания не было к этому субъекту. Был только заполошный страх, что блеснувший шанс пропадет. — Это трудно. Но вы поймите. Вы один-то можете не справиться. Надо вместе. Вместе надо! Но надо как... вы поймите, нельзя просто убить. Если убить — то что потом-то? Если убить, — Черехов подивился, насколько легко он говорил это слово, — надо сразу и бежать. А чтоб бежать, надо хоть чуть приготовиться. Еды. Вещей. Зима на носу. Пока доберемся до людей, пока туда, сюда... Надо будет скитаться. Послушайте, Лев, я не отказываюсь! Но надо с умом, ага? Встал, нервно походил, еще раз посмотрел в окно. — А у вас что же, и план есть? Как его... ну это... "Господи... вот борьба-то, а! Пьяного урядника порешить. А мечтал-то царей да генералов..."
-
-
Нет, немилостивые государи, черта с два вы меня тогда сломали. Пошипел, как закаляемая стальная рельса, пошипел, да, чего врать? Да и закалился. Нет уж теперь, не завою."Наш человек! Эх, жаль что каторжанином не пошёл, можно было бы на Амурской колесухе ещё мощней превозмогать.
-
— Аааыыыыыы! Завыл даже. Не помнил, сколько это продолжалось. Помнил только, что не успел еще охрипнуть, как раздался густой, грубый голос: — Чево воешь-то, дура? — с язвительным любопытством спросил не замеченный им мужичина, подошедший сбоку. проиграл
-
-
|
-
-
-
Как я рад, что откопал эту ветку.
-
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Когда словам тесно, а мыслям/чувствам просторно.
|
Завертелась, закипела вокруг сеча — сшиблись с обеих сторон всадники, взрыли копытами пыльную полоцкую улицу кони. Треск, рев, звон, ржание — как две лавины сошлись. И как два самых больших валуна, скатившихся с разных гор: один — с черно-золотой, другой — с красной, грохнули друг об друга сталью командиры. Не успел даже ощутить Василий то самое поединошное упоение, о котором рассказывал Соловью в Велесовом хвосте — слишком много об отряде своем думал да и слишком быстро все вышло: левая рука будто сама щитом сыграла, а витязю и оставалось вовремя расклиниться в стременах — подавшись вместе с лошадиным порывом вперед, вышиб кощеевца единым духом к чертовой матери! Разошелся по телу гул от сшибки, как будто в колокол пономарь ударил. Проскакал дальше, раньше коня осадив, чем осознав, что вышиб, и обернулся. Нет, живой все-таки, поединщик вражий! Встает, несмотря на рану. Ну что ж... Прогарцевал несколько шагов, чтобы Вихрь, с галопа раззодоренный, охолонился немного, удила не грыз. А сам, руку подняв над головой, крутанул копье влево мельницей, крутанул вправо: размял десницу после удара молодецкого, да и бойцам своей стороны показал: "Вот он я, живой, на лихом коне! Бейтесь и не бойтесь!" Можно было, конечно, прямо сейчас на Искариота наскочить, пока он пешком, но не желал Рощин, чтобы враг в коня его метил вместо него самого, да и не по-русски было бы на поединке так себя повести. Это в общей свалке можно и топором по затылку дать, и из пистолета стрельнуть. А когда один на один — там сам Бог смотрит, кому победу отдать. Негоже. — Я — Василий Рощин, сын князя Всеволода Рощина! — крикнул княжич во всю глотку, чтобы перекричать гомон битвы. — Назовись и ты, рыцарь, сделай честь! "Перед смертью". Зажав копье под мышкой, направил его острием к противнику, ожидая, пока тот залезет обратно в седло. "Может, и забрало поднимет, старик! Хочу его лицо увидеть!" И пока ждал, накатило то самое: жар, истома, азарт. "Вот сейчас! Вот сейчас будет!" Огонь! Страсть! Стихия! Грудь под доспехом вздымается, рука просит: "Ударь!" Вся молодая сила плещется, просится наружу: "Где цель?! Где враг?! Вот же он, ну бей же!!!" Тело изнывает: "Пошли меня вперед!" Копье — и то просит: "вонзи!", "пробей!", "уничтожь"! Верный Вихрь хозяйский настрой почуяв, захрапел, пену с морды уронил, и принялся копытом землю рыть в нетерпении. "Ну давай, давай налетим!" — всем телом своим мощным говорил, порывисто подаваясь чуть вперед. Но Василий держал его поводом пока что. "Подождем, родной. Еще немного! Подождем, пока он ноги в стремена вденет. И ударим! Ох как ударим, родной! Ох как удааааарим!!! В пыль!!!!!!"
|
— Добро! — тряхнул головой в шлеме Рощин, левой рукой удерживая поводом гарцующего жеребца, а правой уже поигрывая от нетерпения копьем. — Давай, закрепляйся на реке. А я постараюсь, чтоб им было теперь не шибко до тебя! И отпустил повод, и поддал Вихрю — поехали! Василий, конечно, был уже не такой свежий, как в начале битвы, да и пощипала его сталь кощеевских воинов, но когда на коне — так и сил прибавляется. Ведь это ж скачка! Это ж полет! Это песня! Это ветер! Вот все было в Маринке ладно — и хитрый черный глаз, и упрямство, и тугая молодая плоть, и задор, и греховная сладость ее поцелуев, одно было не в масть Василию — что лошади ее не любили. Как бы он хотел потом, когда солнце появится, оседлать с ней двух горячих коней и унестись подальше в степь, чтоб в ушах свистело и под ложечкой забирало перед каждым пригорком! Чтоб трава стелилась позади, а цветы клонились бы вслед проносящимся всадникам. Ух! Это было бы дааа!.. Но война — не для мечтателей, и Рощин не стал долго вздыхать по тому, на что и надеяться-то не стоит, а стал глядеть вперед да по сторонам. И выглядел, все, что нужно было. И тоже дух захватило, но уже по-другому совсем. Как тогда, когда Соловья в корчме увидел да латников гетманских, героев сказок. Недобрых сказок, которые рассказывал его дед, про лихих конников, которых боялась и ненавидела вся Русь — зловещие кощеевские хоругви! "Ну уж посмотрим, не проржавели ли вы там за столько лет!" — подумал про себя Рощин, и ощутил, что запал, задор, который в душе проснулся, был правильный. Хороший такой задор. Боевой! Надо было выбрать, кого атаковать. И выбрать было из чего. Василий прикидывал, что с их атаки они, должно быть, рассеют один вражеский отряд, если повезет, а потом придется отступать, чтобы перестроиться (это если найти красивые слова вместо "спасать свои жизни"). Но кого же ценнее разбить? С одной стороны, Кровавым без доспехов будет проще переправиться потом через речку. С другой - мост еще нужно удержать, пока под него заложат заряды, а пробиться сквозь баррикады проще будет Костяной. Но Василий выбрал все-таки Кровавую. Чутье подсказывало, что в Костяной полоцкие всадники имеют больше шансов завязнуть сразу, а этих, легких, может, и сомнут подчистую. А бить надо туда, где больше урона нанесешь, неважно, чем воюешь, острой саблей или конной сотней, суть одна. Тут еще начали его окликать — и вообще будто крылья выросли за спиной почище, чем у тех гусар! "Откуда они меня знают-то?!" — только и мелькнула мысль. А сам выехал перед ними, прокрутил копье над головой и гаркнул: — А ну стройся! Подравняйсь! Подравняйсь! К атаке! Копья к бою! Мечи вон! Снял шлем, зажал подмышкой, подставил лицо свое, покрытое запекшейся кровью, под горячий, пахнущий гарью и порохом ветер. Не освежает, зараза. Зато все видят теперь. — Да, Рощин я! А вы что ж, неужто те храбрецы, что на кощеевцев поскачут вместо пира!? Показал в ту сторону, где гарцевала Кровавая, споткнувшаяся о баррикады, пока еще не видящая, что за удар готовят ей с фланга, да проехался вдоль строя, нарочно своим копьем задевая выставленное оружие. Клинь-клинь-клинь-клинь-клинь! — лязгает легонько сталь о сталь. Для бойца это заместо музыки. Ну и пару слов надо сказать. Русский человек так не привык, чтобы сразу в капусту рубить. А пара слов на такой случай как раз у Рощина имелась, да и в горле еще не совсем пересохло. — Вижу теперь, что те самые! Ну, слушай! Тут кощеевцы ни с того ни с сего решили, что они поболе, чем кучка злобных стариков-убийц! Пора им напомнить, кто победил в войне! Мы победили! Еще мой дед их бил! Тогда победили — теперь и снова побьем! Не для удали! За город! За семьи! За людей! За всех, кого они жизни лишили! Вломим, чтоб взвыли напоследок! Надел обратно шлем, застегнул ремешок. "Ну все! Теперь — держись, ребятушки. Будет жарко!" — Подравняйсь! За мнооооой! ВПЕРЕД! Поехал сперва чуть спокойно, а потом как дал шпор Вихрю! — В атаку! "Ну, где ты там, пернатый! Доберусь до тебя!" — Выходи на бой, рыцарь! Сразись со мной! И чует сердце: этот — не Шепот, отказывать не будет. Уважит поединщика. И заныло сладко сердце от азарта лютой схватки. "Всех убивайте, ребятушки. А этот — мой!"
-
Называется - человек на своем месте.
-
-
-
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За калейдоскоп внутреннего мира Филиппа.
|
Сеча была нешуточная — летели отсеченные руки и головы, бойцы вбивали друг другу в плечи и в лбы топоры, ломали тела, давили, душили, резались — остервенело, беспощадно, жадно. Кощеевцы были как обезумевшие волки, но и полочане — не ягнята на заклание. Полегло с обеих сторон немало — слез не хватит на всех у одного человека. Черно-золотые постепенно брали верх, и тогда русские отдали им стену. Но вовремя отдали. "Где ж мы всех вас хоронить-то будем?" — только и успел подумать Василий, как полетел со стены вниз. Падение едва не вышибло из княжича дух, а тут опять пришлось ужом извиваться да зверем огрызаться. Бахтерец пробили, наруч помяли, а кольчуга вся была истерзана и запачкана кровью. Никаких мыслей не было в голове у боярского сына, когда окружили его кощеевские ратники — только как бы живым остаться. Даже испугаться толком не успел — слишком все быстро, да и воздуху в груди не хватало на ахи. Чудом выжил. Значит, судьба такая. Значит, Бог хранил. Значит, ждет любимая.
— Мы, Холмовичи, до драки жадные! Да и ты не лыком шит, воевода! Раньше смерти не помрем! — ответил Василий Прошину, едва перевел дух и глотнул воды. Притомился, изранили, но ведь и правда, задали псам кощеевским, чего уж! Дорогой ценой, но могло быть и хуже, да и битв без потерь не бывает, а оплакивать надо потом. Сначала надо биться, чтобы было после, кому слезы лить. Тут грянуло орудие Пушкаря. Василий был не слишком впечатлен — ну да, не всякая пушка с одного выстрела высадит ворота, но он ждал, что ядро еще и взорвется изнутри, как, слышал он, делали инженеры из неметчины на своих пушках. Видно, Пушкарь не хотел взрывом положить своих или сделать яму, в которой завязнет хваленая кощеевская кавалерия. Сразу все внимание княжич устремил на ворота. — Ну! Ну! — не выдержал он, ожидая залпа. И сразу же полоцкие пушки жахнули картечью. — Вот это мы их приголубили! — обрадовался Василий, что по его указке вышло что-то ладно. Не то чтобы зрелище разорванных в кровавую кашу людей и покалеченных лошадей ему было приятно, но... На войне как на войне! Либо они нас, либо мы их. Превозмогая боль в избитом теле, княжич поднялся, расправил плечи, свистнул во всю грудь, Вихря призывая. Если рядом — услышит, прискачет. Внимание княжича привлекли рухнувшие дома. Видать, терема тут не слишком прочные, раз не от попадания даже, от того, что рядом ядро (пусть и огромное) борозду пропахало, завалились. — Смотри, сейчас опять пойдут! Я думаю, они много потеряли, и потому распыляться по городу не будут, а пойдут плотным порядком, чтобы смять последнее сопротивление перед детинцем. Нам бы их в узкой улице встретить. Порох остался? Заманим в проход и подорвем с двух сторон дома, хоть по паре бочонков — завалим их. А вот и конь, бежит, земля дрожит, стремена по бокам мотаются, косит глазом нервно на дым, на пыль, на чужих людей. Горячится, чует, что дело будет. Василий похлопал его по шее, погладил по холке. "Давай, родной, повоюем". Уже вдевая ногу в стремя, спросил у Прошина: — Ты город лучше меня знаешь, что скажешь? И где там конница наша "гостевая"? Собрали кого?
-
Да, сеча лихая, и Василий лихой!
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Приятно видеть человека благочестивого... но, так сказать, без фанатизма и надрыва. :)
-
Очень искренний и потому цепляющий пост)
-
|
-
Верное замечание по поводу княжича и князя. Что-то все князья только и делают, что отсиживаются в своих хоромах.
|
— Куда, дурья голова! Назад! — только и успел крикнуть Осьмуше Холмский, даже коня поворотить не сумел. Да и разве есть тут время за каждым дураком гоняться, когда город защищать надо? Вот еще один скаженный на его, Василия, голову. А выглядел таким смирным да рассудительным. Еще и девчонку за собой поволок! Пропадут ни за понюх табаку. Эх...
Воевода Рощину понравился. Сразу по делу стал говорить. Холмский ему тем же ответить хотел, да только Всеслав отвлек. — А чего не удержали? — с досадой спросил он у мерзлого воина. — Осложняется... погибнет, дубинушка стоеросовая. Тоже видать в герои захотел. Эх молодежь... При этих словах княжич задумался, давно ли он сам был молодежью? Но надо было заниматься делом. — Здравствовать тебе, Прошин. Я — Рощин-Холмский, — обошелся Василий для быстроты без титулов и именования по родам. Не до того. — Кощеевцы. У них там четверо главарей, все отпетые. Шепот — этот убийца, лазутчик. Наверняка попробует в город проникнуть. Пушкарь — тот из орудий палит. Товарищи мои верно говорят — постарается стены проломить али ворота. Скорее всего не в одном месте. Скотник — мастер над рабами, что он в бою может — мы того не знаем. Ну, а Псарь — он у них главный, урсолак. У нас в отряде девять... тааак... семь человек. Я, Всеслав, да Маринка — для ближнего боя, Матушка — слово Божье несет, исцелять умеет, прозревать, да молнии врагу на голову обрушивать. Фока — мммм, ну, навроде лазутчика, а Данька, малец, на все руки мастер и стреляет хорошо. И Соловей еще — про него рассказывать не надо. Кощеевцев много быть не должно. В Новгороде их до сотни было, тут, стало быть, вряд ли больше трех сотен наберется. Воюют они хорошо, и в открытое поле лезть на них не стоит. А у тебя, говоришь, человек сто готовые и еще триста собираются. Слушай... На празднике, наверняка, полно гостей. Всяких князей, витязей да богатырей среди них несколько десятков-то наберется? Надобно их посадить на коней да держать на случай, если кощеевцы прорвутся за стену — тогда и ударить. Я могу повести. Что до остальных... Всеславу место в первых рядах. Мы его, кстати, не ловили — сам пришел, аж до Бекетовских степей дошел, так заело. Даньку и Матушку Мирославу надо бы на стену — Пушкарю нужен порох будет, много пороха. Либо Данька его самого подстрелит, либо Матушка молниями ударит по запасам пороховым — мало не покажется. С молодоженами для защиты предлагаю оставить Маринку, Фоку и Соловья. Ворота укрепить — дело хорошее, но можно, конечно, не успеть. Пушек много и не надо — те, что есть, за воротами и поставь да заряди картечью. Что скажешь?
-
О, Рощин-вояка, еще одна сторона многогранного образа молодого княжича)
|
Йорген был уже немолод, а бивачная жизнь не способствует хорошему здоровью. Бывало, что и кости ноют от погоды, бывало, что и кашель заедает. Но только не перед боем! Ожидание настоящей битвы всегда действовало на капитана лучше всякой припарки! Сразу проходили все болячки, крепким становился голос, а усы топорщились, как грива боевого коня. Ибо, как говаривал полковник Кройц: "Солдат не бывает больным — либо здоров, либо мертв!" Утром перед битвой Хольк встал раньше всех своих солдат. Где-то в лагере была бабенка, у которой он иногда оставался, но перед боем старый капитан никогда не забавлялся. А то запал на бабу растратишь. А запал должен быть ого-го! Встал он, значит, поплескал себе в лицо водицей из бадьи, размял шею, покрутился из стороны в сторону. Натянул рубаху, оделся весь, бороду расчесал. Потом тихонько Лемке разбудил. В пехоте оруженосцы не положены, но так уж заведено — капитану всегда кто-то помогает латы надеть. Зачехлил себя в броню. "Ну-к," — говорит, — "осмотри, чтобы сверкало как надо!" Подтянули все ремешки, осмотрели. И вот в таком виде, лязгая доспехом, вошел Хольк в общую палатку и как гаркнет: — Ну-ка подъем, раздолбаи-лежебоки! РРРРРРРРотападьееем! Лицо напыщенное, вроде как суровое, а сам усмехается, но там, под бородой. Пробудилось воинство, акромя часовых, которым и так спать не полагалось, забегало, забормотало, зашуршало кафтанами, затопало башмаками, зазвенело оружием. Часа не прошло — все стоят в полном порядке. Пики — в небо уставлены, фитили тлеют, перья на шляпах да на шлемах... Ух, красота! Гейнезерцы, мать их! Ух! Орлы! Уууух! Рота в боевом порядке, это ж, мать твою, самое красивое, что есть на свете, наравне с пышной бабой и кружкой темного кексгольмского пива! Поверку быстренько сержант провел — все на месте. — Ну что, солдаты! — насмешливо их Хольк спросил. — Победим врага сегодня? — Дааа, — кричат нестройно, уверенно. Не проснулись еще толком. А просыпаться-то пора. Пора уж попрощаться — Размазня! Не верю, — кривится притворно Йорген. — Ну-ка? Неужто? — Даааааа! — кричат гейнезерцы. — Что за бабье кудахтанье! Вы солдаты или где?! Вам юбки вместо лат носить! Еще раз! Победим? — ДААААА! — ревут солдаты. — Еще раз! — ДАААААА! — Еще! — ДАААААААА!!!!! ПОБЕДАААААА!!!! И Хольк, стиснув от удовольствия зубы, видит, слышит это — как рявкают это "да", как подбираются, как напружиниваются, звереют понемногу. Разозлились: готовы убивать, умирать. А кто готов убивать и умирать — тот готов побеждать. — Ну то-то, — говорит он примирительно. — Песню запеееева! За мной шагоооом... АРШ! И гейнезерцы выступают. И гейнезерцы поют!
Вот смерть на вороном по полю скачет, Под капюшон облезлый череп прячет. Когда ландскнехтов роты маршируют, Она за ними следует, ликуя.
Красиво на коне смертельно бледном, Как херувим в сиянии победном, Как девка в платья вышитом багрянце, Она идёт кружась в безумном танце.
Смерть барабанит, аж земля трясётся. Тот гром в солдатском сердце отзовётся. Всё не смолкают барабана дроби - То кожа, что натянута на гробе!
"Хорошо парнишка подтягивает!" — думает Хольк о своем сыне, подкручивая ус. — "Но кто там у нас нынче впереди?" За кого там драться — это не особо интересно, когда уже решили. Дерешься так или иначе всегда за деньги. А вот против кого... Это полюбопытнее будет. Железная баталия! Во как! Сошлись, стало быть, как будто и со своими. Ну, не жалуйтесь, ребятушки... А вот союзнички. Баба эта седая, стало быть, вперед полезет. Ладно, посмотрим, что у нее получится. Было у Холька предчувствие, что разбегутся ее парни с гор. Ну да ладно, посмотрим. Война всех испробует. Противник близко, и пора бы к делу. — Кончай песню! — командует сержант. — Господин капитан, рота готова к бою. — В боевой порядок — становиииись! — командует Йорген. — Стрелки — на фланги, широким фронтом Артиллерия! На холм! Приготовились к бою!
|
Музыка в очередной раз смолкает. Певцу нужно чуть-чуть отдохнуть — и от напряжения связок, и от драмы. Если трагедию выдавать беспрерывно, она превратится в фарс. И оркестр дает вам тоже опомниться от накала страстей: дирижер что-то говорит, бандонеонист смеется, подмигивает своим коллегам, притопывает ногой по паркету. И — звучит милонга! ♫ ссылка Ricardo Malerba — Mariana "Марьяна" Малербы веселая и свежая: не выхолощенная милонга конца двадцатых, но и не безудержная панибратская история "плохих парней" от Ди Сарли. А такая — озорная, быстрая, но при этом не суетливая, а как будто кто-то очень ловкий тонко изображает суету. Скрипач теперь больше отдыхает — словно в качестве компенсации за последнее танго. Зато пианист с бандонеонистом отрываются на славу! Один инструмент заигрывает с другим, клавишные трели то бросаются навстречу, то будто немного отбегают прочь. Но если в танго бандонеон был настойчив, силен и страстен, то здесь он — развязный и быстрый, обидчивый и отходчивый, и вместе с тем несерьезный. Пальцы летают по клавишам и кнопкам, ноты сыпятся, словно из мешка. Уж пол мелодии проиграло — а тут и Медина вступает. Лицо его становится чуть насмешливым, как будто он сейчас расскажет шутку. А песня — про гулянья, маскарады, шампанское и табак, про то, как веселятся в центре и в предместиях, и еще — про женщину, забывшую о своем прошлом. Про то, как меняется мир, но веселье — веселье остается! И это ведь тоже танго, если вслушаться, пусть и с другим ритмом и размером и даже с другим настроением. Как будто у серьезного и глубоко чувствующего человека есть непутевый братец, игриво перебирающий ногами. Ни грамма трагедии, ни намека на несчастье, легкий напористый мотивчик — ведь это музыка конца рабочего дня, пусть творчески переработанная Малербой. Под такое не хочется чинно танцевать — под такое хочется отплясывать! Притопывать ногой, делать короткие быстрый пробежки в несколько шагов, чтоб в каждом из них полыхало веселье. Милонга — ты чудо! И голос певца звучит легко и привольно, и фортепьяно бьется, словно кровь в жилах, а бандонеон поддает жару. И паузы, в которых замирает сердце вместе с шагами. Последний ускоренный такт — и все! После небольшой паузы музыканты начинают играть снова, но с первых нот становится ясно, что это — совсем другая музыка. Серьезное, "мужское" танго. Даже лица у них совсем другие, а Медина и вовсе опустил голову, ожидая места, где ему положено вступить. Это танго "Три друга", и среди других слезливых, ностальгических и надрывных танго оно звучит, возможно, несколько пресно, но зато очень жизненно. Ведь время стирает не только старые улицы и кварталы. ♫ ссылка Ricardo Malerba — Tres Amigos И все же это песня о настоящей дружбе. И поэтому между тоскующих раскатов скрипки и неровных, словно пошатывающихся аккордов бандонеона просачивается теплота. О других временах. О тех, кого нет рядом, но кто всегда в сердце. Медина поднимает голову, окидывает взглядом зал и поет. Со страниц той книги старой, Что зовется моей жизнью, Не могу забыть о них я, Вспоминаю день за днем.
Три товарища, три друга По забавам юных лет. Замечали нас на Юге, Где без страха мы ходили, А теперь уж больше нет.
Где теперь ты, Панчо Альсина? Где теперь ты, Бальмаседа? Жду напрасно вас обоих На углу том самом нашем Никочеа и Суарес: Никого здесь нынче нет. В этот раз его голос чист и осторожен, чуть трепещет, чуть хмелеет от сильного чувства, потом снова забирает выше, становится спокойнее. Бандонеон и скрипка отвечают ему серьезными проигрышами. А он задумчив, словно сам где-то там, в прошлом, со своими друзьями. Вроде, и лет ему не так много. А вот сейчас-то не скажешь. Старожилы спросят: "Кто же Трио то разбил на части?" Ну а я лишь помню, словно Было все это вчера. Вы спасли меня от смерти В стычке яростной в Портонес, Где бедняк развлечься рад.
Отплатил я вам в Барракас, Мы хранили узы дружбы, Видели везде нас вместе Враг и друг, и стар, и млад. Эх, ребята, что же стало, Как же жизнь нас раскидала? Одинокий я ваш брат. Песня заканчивается, Медина опускает глаза. Музыканты смотрят на него, кивая несколько раз, легонько стукают по инструментам пальцами и смычками по инструментам — "да, все так", говорят их жесты. Это хорошая песня. Не у всех случалась любовь, не у всех была трагедия, а вот такое — тоска по юности, по тем, с кем делил тогда и хлеб, и бутылку каньи, и удары ножа — это было почти у всех, кому сейчас под сорок. Малерба приводит их в чувство. Медина, между тем, говорит в микрофон: — Дамы и господа! Большое спасибо, что пришли сегодня! Надеюсь, вам понравилось! Сегодня я спою вам еще один раз, а после этого для вас будет петь мой коллега, замечательный певец Роберто Майда! Давайте поааплодируем ему! Человек средних лет, на вид чуть постарше Медины, только что появившийся в зале, встает из-за столика и с улыбкой раскланивается. Майду хорошо знают, он часто выступает по радио — и зал взрывается апплодисментами. Особого сюрприза здесь нет — это один из "штатных" певцов Малербы. Но тем не менее, почему бы и не поприветствовать его? — Спасибо! А теперь мы хотели бы исполнить для вас танго, которая называется "Никаких". И... я хотел бы посвятить его одной из наших гостий. Синьорита, я, к сожалению, не знаю, как вас зовут, но я хочу, чтобы вы знали, что это танго я пою для вас! София, смотрит на тебя. Снова апплодисменты, легкий поклон. Едва заметный неодобрительный взгляд Малербы на певца: "Много на себя берешь." Ответный взгляд Медины: "Да ладно тебе, старина!" И все, им некогда фехтовать взглядами, надо работать. ♫ ссылка Ricardo Malerba — Ninguna Бандонеон вступает нежно и грустно, но энергично. Скрипка добавляет трепетной тоски, а фортепьяно оттеняет ее своими мягкими, но настойчивыми аккордами. Несколько тактов инструменты перебрасываются ритмическими рисунками, и становится понятно, насколько филигранно сыгран этот ансамбль. Точно, выверенно, метко, вовремя — разыгрались на славу. А потом, без пауз, лишь с коротким, незаметно прдшествующим ему пам-пам, вступает певец. Для тебя открыты двери Пианино помнит руки, Зеркала, столы, картины — Голос твой хранят в себе. Его голос сладок и бережен, он упруг и легок. Он по чуть-чуть, по ноте добавляет страсти, как по капле падает яд в бокал с вином. Смотрит на тебя, и не поймешь, то ли серьезен, то ли нет. Но текст настолько возвышенный и настолько трагичный, что кажется, это не может быть всерьез, в жизни, только на сцене. Или нет? Грустно жить воспоминаньем, Шепчет дождь, меня терзая, Словно хочет мне напомнить, Сердце плачет о тебе. Фортепьяно рассыпает трели между куплетами, дает простор для ног, для красивых движений, для украшений. Легкие, не затяжные паузы. Как хочешь, так и читай их — как что-то значительно или просто: прижаться друг к другу — и дальше. А Медина все поет. Это короткое танго, и оно близится к концу. Он уже разошелся, пение льется, как тот самый лунный свет, как душистый аромат в ночи. И вот — рефрен. Не будет такой как ты! И никаких не будет, знай! Твоя кожа — магнолия под луной. Твой голос — шепот, согревавший любовью. Не будет ничего. Все умерло, когда ты сказала "Прощай"! И при слове прощай, он зажмуривается, как от сладкой боли. Финал. — Дамы и господа! Синьорита! Я благодарю вас за внимание и желаю хорошего вечера! Для вас пел Орландо Медина! И после этих слов певец, раслканившись, уходит со сцены.
-
шикарно я тронута) хоть и невзаправду, а все равно легко и хорошо!
-
|
-
Весь этот диалог. Очень в роли, очень понравилось.
|
-
-
за изящное описание милонги
|
|
Эстер Он опытный. Он мягкий, но рештельный. Ты понимаешь, что он, должно быть, не один год бывает на таких вот вечеринках. Ты чувствуешь, как он осторожен с тобой: понимает, что ты только начинаешь, какие-то шаги для начала пробует, а потом делает в полную силу. Но это не снисхождение. Просто он такой — не любит ломать то, что само готово выгнуться. Взгляды встречаются: твой снизу — его сверху. Мягкий взгляд — как будто гладит тебя по щекам тыльной стороной ладони. Он отводит первым — ему надо следить за танцполом. Тебе не надо — видишь его ресницы, его волосы, его скулы. Он сосредоточенный и одновременно спокойный, ведет вашу пару, как яхту. Но когда ты, набравшись смелости, касаешься ногой его ноги, то сквозь стихающую мызку, сквозь стук собственного сердца, ты слышишь и его прерывистый выдох. Ты чувствуешь, как дрогнули кончики его пальцев. Этого трудно ожидать от такого танцора, как твой партнер. И ты могла не заметить. Но заметила.
Мелодия заканчивается, пара распадается, чтобы воссоединиться вновь, для еще одного путешествия по волнам музыки. В ответ на кивок, мужчина смотрит на Эстер слегка вопросительно. До нее доходит, что он тоже ждет ее имени. Но — поздно. Музыка играет снова, уже другая, более надрывная, более экспрессивная, более тревожная. Он обнимает ее снова. Можно шепнуть ему на ухо, но даже это будет немного против правил. Словно незримый ангел качает головой и прикладывает палец к губам — не стоит разговаривать во время танца. До, после, между... только не во время.
Ты не сомневаешься, что он прав. Сомнение лишь в том, ангел ли это был?.. Слышишь слова песни, какая-то история про девчонку с фабрики. Не успеваешь понять, когда Это начинается.
Танец меняется. Шагов становится больше, чаще, и — сильнее! У тебя едва получается, но ты справляешься. Твои ноги закрещиваются, сами выходят из крестов, туфельки на мгновение останавливаются, легонько утыкаясь в его лакированные ботинки, чтобы порхнуть дальше. Напряжение нарастает. Это мягко? Пока еще да. Это нежно? Уже нет. Сильные шаги — как легкие, но чувствительные удары в цель. Он как будто вращает ногами земной шар вокруг вас двоих. Он держит тебя легко, но крепко, он хочет, чтобы ты выслушала, чтобы почувствовала, чтобы прожила вместе с ним все это. Пауза — он прижимает сильнее, щекой почти приникает к уху, дотрагиваясь до волос, ни секунды не сомневаясь, что ты примешь это, как должное. Слова неважны, важна лишь история — трагичная, грустная, но раскатывающаяся, как ковровая дорожка — от начала и до самого финала. Но в середине мелодии его напор стихает — он приотпускает тебя, немного неохотно, ждет твоих намеков, твоих украшений, твоей части истории. Ему кажется, что ты этого хочешь. А ты хочешь?
-
ХосеМа просто бесподобен! Замечательный мужчина и ах какой танец!
|
Рощин въезжал в Полоцк уже с совсем иными мыслями, чем в Загатье. Здесь он и чувствовал себя увереннее, и смотрелся вельможнее. Он уже был не тем мальчишкой, которому ожидание схватки горячит кровь и смущает душу, но и не уставшим от войны человеком, мысли которого сводятся к "а хоть бы пронесло, Господи помилуй". Он был спокоен, собран, ярость его — свежая, чистая, как булатный клинок — надежно упрятана в сердце, как в ножнах, с тем, чтобы не мешалась, пока не понадобится, а как понадобится — так тут же ее и обнажить. И пойти ломить. Глаз все замечал, да не все отмечал. Фейерверки? Красиво! Гуляния? Пышно! Ворота? Надежно! Да и ладно. Не было мечтательности и желания думать о небесных кренделях. Княжич был настроен на Дело.
Да не на то.
При словах Соловья и Маринки Василий встрепенулся. И замер, поводья теребя, отчего Вихрь даже мотнул головой недовольно. Куда пойти — во палаты али в храм? С одной стороны — надо бы, конечно, в палаты. Потому как кто ж еще князю Ростиславу про кощеевские замыслы расскажет? Прохор, вон, с холопьим своим разумением, при земле остался, не поехал, не силой же его тянуть было. Всеслав, понятно, не годится. Данька вроде мал еще. Матушка уважаемая, но уж больно скромная, а там сейчас не до войны же, потому нахрап нужен. Осьмуша... Осьмуша дружинник всего лишь. Фока? Скажешь тоже... Олена - пока силу свою не покажет, кто поверит, что она не просто девочка из лесу? Не хватало Лелислава, ох, не хватало. Но и оставить Маринку в такой момент Василий не мог. Дело... Дело оно как-нибудь да сделается. Ну, задержится он ненамного. Ну, что решит один час? Соратников его кот не просто так выбрал, уж родят что-нибудь и сами, не дураки какие. А вот если у Маринки что не срастется, сколько себя потом корить, что рядом не был в трудный момент? — Расскажите князю о кощеевском заговоре, о войске, — наказал он своим соратникам всем сразу. Разберутся как-нибудь, кому что говорить. — Мы придем скоро. Спрыгнул с седла молодцевато и пошел с Соловьем да с дочкой его. Немного боязно было, что не так все пойдет как-то. Зябко будто на душе. Но виду княжич не подавал. Да и все лучше определенность, чем дальше мыкаться. Узнаем, как оно, тогда и решим. Надобно в глаза смотреть тому, что происходит, а не голову в кусты прятать. А иначе что ты за князь такой?
-
Надобно в глаза смотреть тому, что происходит, а не голову в кусты прятать. А иначе что ты за князь такой?
+
|
-
И снова от души так, чувствуется напряжение и что это битва.
-
Сравнение войны с игрушками в тему модуля. Свинцовые снежки всё-таки. И это здорово, что такие игроки как ты это подхватывают и по-своему развивают.
|
Хорхе — Не знаю, — говорит Молина, пожимая плечами. — Не знаю. Я никогда в деревне не работал. Может, и так. Простые радости... Не знаю, брат, я бы не прочь отведать каких-нибудь других, непростых, — он смеется собственной шутки. — Но что-то в последнее время жизнь не балует радостями. Ни теми, ни этими. Разве только вот, — он кивает на танцпол. — Для меня самое радость — поговорить польски, — говорит вдруг поляк с грустью. — Но — некого. Но! — он поднимает палец вверх. — Вы не обижайтесь, пожалуйста. Мне с вами хорошо. Тоже! — он снова улыбается широко-широко. — Ну, поляков в городе достаточно, друг, — снова пожимает плечами механик. — А для меня, Хорхе, знаешь... Он вдруг замолкает, и на его лице появляется выражение усилия, словно он хочет и не может поймать за хвост какую-то мысль. — Знаешь... Нуу... Как бы это... Он еще немного сомневается, а потом, не сумев выразить коротко, решается рассказать целиком. — У меня была подруга, когда-то. Давно. Вроде... Вроде вон той, темненькой, только попроще чуток. С фабрики. Я тогда еще бригадиром не был. Но когда появлялись гроши, мы убегали вдвоем. И я брал два мороженных. Мы убегали, находили пляж. Садились, зарывали ноги в песок и ели это мороженое. И оба ждали, пока я возьму ее за руку. Мы... я даже целоваться-то не умел. Просто держались тихонько за руку, молча. Сидели там. Ну, море, волны. Если б сейчас такое было — я бы думал "что я время теряю"? А про тогда так не думаю. Было что-то между такое... Светлое... Не, не так даже... Не умею сказать! Черт, прямо как в песне этой дурацкой! Он кривится сквозь улыбку, глядя на Медину. Потом делает глоток. — А знаешь, почему? Не было будущего. Не было "а где мы будем жить? а на что? а что скажет мама?" Ну, знаешь ведь все это. Просто. Мы, море, мороженое. Все. Вот это вот была простая радость. Самая простая, что у меня была. Но самая... как... Знаешь, если бы память была как вещь, а у тебя была бы шкатулка, ты бы хранил это там. Вот, я бы это в своей шкатулке хранил. Орасио снова кивает на танцпол. — Я потом только в танго такое... было. А так-то нет. Потом сразу как-то жизнь пошла. А это как будто не жизнь была. Что-то вообще из другого.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Приятное впечатление производит неловкость - не игрока, а персонажа. Филипп не умеет в интриги, но в то же время пытается переиграть матерого интригана. Это выглядит жутко мило.
|
Немецкого корректировщика не назовешь гением — особняк почти не страдает. Правда, Ник уверен, минометами его можно колупать очень долго. Вот были бы на той сторони стопятимиллиметровки... Три снаряда — и получившейся груды строй-материалов хватит на коровник. Но все равно страшно. Все равно Ник не пялится в бинокль, а вместе с Уткой прячется за диваном — они сидят, скорчившись, и закрыв друг другу шеи руками, будто обнявшись. Плевать, как ты выглядишь, когда с пасмурного неба одна за другой тебе на башку сыпятся восьмифунтовые железки, в каждой из которых по три фунта литого тротила или аммонала и взрыватель, чувствительный, как нежная барышня. За стенами грохает, бахает, гремит, осыпается, звенит выбитыми к чертям стеклом. Осколки испещряют снег оспинами и уродуют стены. Живот крутит от нарастающего свиста, а свист нарастает каждый раз. Потом ба-бац! — и отпускаает, но уже опять нарастает свист. Свист — и разрыв, свист — и разрыв, свист — и разрыв, свист — и разрыв, свист — и разрыв, "да хватит уже!", свист — и разрыв, свист — и разрыв, "это кончится уже?!" — но и дальше свист — и разрыв. — Ой! Ой! Да ладно вам! — не выдерживает пытки Ник, ворчит. Это можно понять и как "да ладно, устал уже от вас, приходите сами" и как "да ладно, откуда у вас столько мин?" Словно в ответ на его фразу, канонада стихает, внезапно сменяясь глухими хлопками дымовух. Бейкер отряхивается от нападавшей сверху штукатурной пыли. Вроде, пронесло пока. Вдруг опять — свист и грохот. Да что ж такое!!! Ник выпрямляется в полный рост. — К бою! Занять позиции у окон! Не высовываться. Не стрелять. Огонь только по команде! А издалека, из-за леса, доносится дробный, деловитый стук пулемета. Заливистый, длинный, уверенный. Вроде бы. Это хорошо! Только уж больно густо кроет, так за пять секунд ленту всю высадит. Но, возможно, с позиции ему там виднее. Ник бросается к стене, пережидает очередной взрыв и пытается осторожно выглянуть наружу. Хоть одним глазком глянуть. Что там? Что там?
-
Обнимашки! Ну и серьёзное отношение к реалиям, да.
|
Василий, вернувшийся с Маринкой под белу ручку, подивился, что это за неведомое воинство успело напасть на Загатье, отдубасить всех мужиков, переломать столы да заборы, а потом исчезнуть, никого толком не убив и не покалечив. Впрочем, глядя на Фоку в надетой на самую маковку миске и его весьма помятый вид, Рощин почему-то не усомнился, без кого тут не обошлось. Правда все это мало беспокоило княжича. Да, сказать по чести, его вообще ничто сейчас не беспокоило. — Спасибо, малой, — только сказал парнишке, которому давал подержать саблю, пока танцевал и к реке ходил, да по-доброму потрепал пацаненка по русым волосам. Накинул перевязь, затянулся ремешками чуть не до хруста. Ах ты, Господи, вот благодать-то! Человек, он же для этого создан! Пусть изредка, но хоть иногда. Это ж наверное, Злата, когда в Велесовом Хвосте гадала, про сейчас говорила, мол, что будут места, свободные от "крови и страданий", чтоб для любви. Стало быть, сбывается, что нагадала? Василий поискал ее глазами в толпе, но особо не усердствовал. Все тело Рощина было исполнено сладостной усталости. Не той, когда свинцом наливаются руки и ноги, а той, когда выпущено все, что держалось, вычерпала тебя досуха женщина, до легкости, до звенящей пустоты, и даже дрожит что-то где-то внутри, потому что к пустоте этой не привыкло. Но не просто ты пустой — с каждым вдохом, с каждым шагом силы прибавляешь. Старая кожа как будто слетела, новая нарастает. Старую броню скинул, новую на себя примеряешь, как Осьмуша вон у князя в Оружейной, только на того себя, что внутри, а не на того, что снаружи. На весь мир смотришь беспечно и по-доброму, ни за кем вины не хочешь видеть, никого к ответу призывать. Молодость. Жизнь. Страсть. Покой. Тепло. Радость. Счастье. Ощущаешь все и сразу. Люди! Зачем вы и живете, коль такого познать не стремитесь?! И ведь не подаришь никак, не поделишься. Ушла сама собой зависть к княжьему сыну, что жениться собирался. Счастливый он, свободный, любимый — да пускай! По-своему. А он, Василий, по-своему. Нечего завидовать. Радоваться надо за других да за себя. И быть счастливым, пока дано. И драться за это счастье, пока сердце не замерло. Пока не перестал молодец быть добрым и молодым. А что зароки да боги... да разве ж не кстати тут и любовь их вся, чтобы кто-то, кроме Маринки, за ее судьбу взялся? Не для одной же дело-то, пусть она и думает, что сама справится... Не всегда она права, хоть и любая. Но всегда любая, даже если и не права. Приятные мысли катались в голове, как сыр в масле, на душе легкий ветерок прогонял хмарь, а снизу, от бедер, разливалась в ноги, в живот, в плечи — сладкая нега, от которой шаги становились чуть неверными и мягкими. Никак не желало тело забывать Маринкиных ласк, ни поцелуев, ни красоты ее упругой и хлесткой, что не всем открыта, да уж кому открыта, того проймет так, что аж у темечка жарко станет. Закрой глаза - и сразу перед ними волосы ее воронова крыла пеленой, а в ушах то стоны, то нежные слова, а во всем теле — то нега, то порывистая страсть. Чувствовал княжич, что нескоро забудет сегодняшний день, и хоть предпочитал он сегодняшним жить и о завтрашнем думать, а не о прошлом, но знал — надолго сегодняшнего дня хватит для памяти. До следующего такого дня. Господи, лишь бы не последний...
Другие герои, между тем, вернулись, Осьмуша рассказал, как ловили вестового. Василий с сожалением подумал, что вот, нашли хоть одного кощеевца без метки, да и того не смогли захватить! Воины, твою мать! Ну, Осьмуша-то с Данькой ладно, эти молодые еще, но Соловей с Прохором!.. Как бы там ни было, ругать княжич никого не стал. Сказал только, что молодцы, что догнали, ну а что ничего толком не узнали, так зато известно, что на битву собирается воинство. Это само по себе не от баранки дырка, разуметь надо. Выслушал и Даньку, который с рогом вроде как поговорил, и с такой речью обратился к Прохору. — Раз кощеевцы где-то тут рать собирают, значит, не исключено что и против князя твоего что-то замышляют. Надо нам к нему скакать и доложить о том скорее. Ехал бы ты с нами — все сам видел, все сам слышал, тебе он быстрей поверит. Да и сам ты человек бывалый, сможешь что присоветовать. Если тут в деревню, не дай Бог, кощеевцы придут, ты все равно один много не навоюешь, а если там битва будет, каждый боец на счету окажется. Да еще и с опытом. Дело серьезное. Поехали в Полоцк!
|
"Пушка! — думает Ник. — 50-миллиметровка! Нестрашно. Особняк она не разрушит. Но, конечно, хорошо бы ее гвоздануть, чтобы "Хеллкет" не сковывала." — Передавай Ворону "добро". Пусть действует. Бейкер находит пушку в бинокль. Вот она, крохотная, приземистая, еле заметная в зимнем камуфляже. Маленькие серые тени копошатся за щитом. Вот таким же он выглядит в их биноклях, если с той стороны смотрят. Шагают пехотинцы — обреченно-уверенные, сноровистые, упрямо прут по лесу, по снегу. В комнату врывается сардж. — Отставить панику! — орет Ник с нескрываемой неприязнью. Спонтанно переходит на "ты". — Заткнись, блядь, заткнись ты! — из-за истошного ора ничего не понятно. Наконец, доходит. Ник соображает, потом крутит головой. — Отставить базуку! Пока вперед, пока сюда... хер знает, может, ее минометы отгонят. Сиди пока что! Спешно достает блокнот, карандаш, прикидывает, исходя из прошлых данных. Хватает микрофон. — Койот-один Мамочке-Браво! Койот один Мамочке-Браво! Огневая поддержка! Минометы! Цель — пехота в лесополосе и броневик! Ориентир - белый дом! Угол переноса влево три! Меньше восемь! Веер один! Залп! Быстрее, быстрее бы услышать знакомый свист над головой. "Вас понял, Койот-один. Открываем огонь! Корректируйте!" — мурлыкает рация сквозь шипение и бульканье помех. И вот он — свист. Слишком резкий, слишком короткий, Ник успевает понять, что будет "перелет", вернее, для краутов это перелет, а для них как раз накрытие. Лейтенант пригибается. Кажется, что "подарки" ударят прямо по крыше. "А может, это немцы бьют одновременно?" Звонко, радостно, задорно гремят взрывы мин — Ба-ба-бах! И еще разок — ба-бах! Прямо за стеной, на улице, там, где защищенный одной лишь мерзлой землей и молитвой, примостился пулемет. "Батарея работает, как единый организм," — вспоминаются слова из устава. — Мамочка браво, прекратить огонь! Бьете по нам! Бьете по нам! По особняку! Повторяю, попали по особняку! Угол переноса влево три. Меньше восемь! Как поняли?! Повторите, как поняли меня?! Говорят, что артиллеристы — самые безразличные твари на войне. И личные кладбища у них больше, чем у пулеметчиков и снайперов, только им об этом неизвестно. На этот раз мины рвутся в роще, окутывая деревья черным тротиловым дымом. — Хорошо! Поражение! Веер три! Беглый огонь, мамочка браво. Повторяю, веер три! Беглый огонь! Свист падающих мин становится почти непрерывным. Ведь когда минометы бьют бегло, новая мина вылетает из ствола раньше, чем предыдущая разрывает кого-то на куски. Немца или янки. По-разному. В этот раз — немцев. Две мины даже накрывают "Пуму" — со скрежетом ахает по броне разрыв, и броневик начинает дымить, замерев, а потом его бьет еще раз, так что он вздрагивает. Кажется, пляшут язычки пламени. Отъездился! Хорошо, черт возьми! Удача. — Цель поражена. Прекратить огонь. Койот-один конец связи. Бейкер вытирает пот со лба, забывая улыбнуться. Еще раз рассматривает бронемашину с покосившейся башней, убегающих из рощи саперов. — Сардж, мы их сделали, выдыхай пока. Но, держу пари, сейчас они разозлятся.
-
ー Меткач, меткач! *скрежещет зубами, утирая с губ капусту
|
-
слу, если ты про колечко на большом пальце, так оно означает "вдова"
|
Закипела кровь молодая от Маринкиного бесстыдства. Вспыхнули вместе желание и ярость. Вот ты какая, любая моя! "Хочу!" — чуть было не сказал ей Василий в самое ухо с плохо скрываемой... не злобой, не ненавистью, но так, словно напасть на нее хотел. — "Хочу тебя взять страстную, сильную, распутную, свободную и покорить, подчинить, сломать, объездить, как кобылу, чтобы стала ты покорной, смирной, нашей, домашней, мягкой и послушной. Хочу тебя брать, пока пощады не запросишь, пока не сдашься, пока не согнешься." И ярился княжич от того, что знал — никогда так не будет! Хоть ты ярмо на нее надень, хоть ты в цепи ее закуй, хоть на хлеб и воду в келью посади, хоть вон зароками свяжи — все равно будет она каждый раз по-своему распрямляться, все равно не смирится ее мятежность. Всегда будет своевольной, дерзкой, упрямой и сильной. Но и это было бы пол-беды. А беда была в том, что как день ясно стало вдруг: если когда и случится укротить Чернавкин нрав — то все, угаснет любовь, уйдет, долг останется да привязанность, а вот так кипеть, как сейчас — не будет уже, хоть тресни. Кипит-то оно как раз заради того, чтобы хоть на немного, хоть на время сделать ее своей, ручной, смирной, хоть лаской, хоть силой. А вернее всего и лаской, и силой. Ох, никогда Василий не обманывался — сколь ни плакала Маринка, Дерезу обнимая, сколь ни размякала у него в руках, когда в волосы ее пальцы запускал, когда целовал в уста: сердце ее крепче камня может стать в любой момент, и не будет она любить слабого. Ей же тоже это же и нужно было — чтоб согнули ее, подмяли, объездили, рукой хозяйской по крупу похлопали, да только потом чтобы сбросить седока и посмеяться над ним, и снова дразнить, чтобы снова овладел. По-новой. Только еще жарче. А окончательно ее смирить могла только смерть. Или, может, ребенок, тут Василий не мог знать наверное. Но ни о чем из этого думать он не мог, так его это открытое в ней проняло, так ему душу опалило. "Вот ты, значит, какая, краса моя!" — Хочу! Не могли его сейчас сдержать ни нежность, ни стыд, ни благочестие. Диким она его сделала, ярым, словно не парень с молодкой тешится, а сокол синицу когтями рвет. Как зверь стал — все слова забыл ласковые, все прикосновения чуткие. Схватил женщину, сжал в объятиях, насадил на себя, куда сама попросила, не заботясь, хорошо ли ей — лишь бы быстрее да сильнее взять. Аж зубы стиснул, аж пелена нашла. "Вот ты какая, значит!" Не милование это было, даже не страстное слияние, как на траве-мураве в первый их раз — низкое это было, животное, ошалелое, с рычанием, с брызгами, что по воде летели, со сплетением тел словно в борьбе, с запрокинутой черноволосой головой, с руками, что за плечи ее книзу тянули с каждым рывком — чтоб еще сильнее, еще животнее, еще ниже. "Хочу!" "Хочу чтобы ты моей была! Не навсегда моей — каждый раз моей! Каждый раз мне отдавалась, чтобы каждый раз после сбросить!" Девка! Хоть поженимся, хоть обвенчаемся, хоть на княгинин трон сядешь – всегда девкой останешься: бесстыдной, черной, непокорной и оттого еще более желанной. Нету жизни там где одно только черное. Отмирает жизнь там, где только белое. Жизнь там, где белое с черным соединяется. И иногда вот так — силой, толчками, с накрученными на кулак черными косами, и любовь нужна, чтобы это из насилия в таинство превратить. Грубое, животное, ярое, бесстыжее — а все же таинство.
Не помнил Василий, как оказались после на берегу, как упали на траву, как дышали и надышаться не могли. Чуть только пришел в себя, как почувствовал будто через край хватил. Не слишком ли? А говорил-то "милая", "голубка", и... А как спросишь? И не извиняться же теперь: не виниться жеребцу, что кобылу больно резво крыл. Глянул в небо, что тучами было затянуто, как всегда. На ветки ракитника, что зловещими лапами чьими-то будто нависли. — Не умирай раньше меня, — попросил. — После тебя уж не будет никого. Горько потерять. Где потом сил взять, когда такое было и ушло? Ну вот, опять на похоронный лад потянуло, что ж такое? — Мариииинка, — протянул, как раньше бывало, с нежностью. Ушла ярость. Опять милая, опять приласкать хочется, приголубить. — Марииинка. Дай я тебя, как ты меня тогда, в степи... Прильнул к ней телом, раздвинул ее бедра белые, ладные, крепкие, материнства еще не познавшие. Руку осторожно на живот положил, припал губами к женскому, терпкому, волнующему. "Сука ты, царь змеиный. Но я тебя понимаю. Как такой делиться?" Нежит ее лоно, услаждает, тешит языком — лишь бы хорошо ей было сейчас, лишь бы сладко, лишь бы отрадно.
-
Смерть или ребенок... Интересно, если взглянуть на саму суть процессов: либо окончание жизни, либо начало сможет изменить нрав. Это, наверно, мудро.
-
Боярские описания секса это, конечно, дичайше дико, но как-то они у тебя складно выходят, ровно и приятно читаются.
-
|
Поначалу это и была игра. Недетская, конечно, раз играли в нее черноокая красавица с созревшей сильной плотью и мужчина с сабельным шрамом на лице, из таких, что привыкли действовать, а не ворон ловить. Но все равно затеял этот танец княжич, чтобы женщину развлечь, чтобы не кривилась да печалилась, а улыбалась, чтобы глаз, тот, что живой, блестел от азарта, а не от слезы. Чтобы жизнь нелегкая, каличная, обетами да зароками пересоленная, и доля геройская хоть немного повеселей были да поинтереснее. А раз для веселья — значит игра. Но так бывает — заиграешься, и уж не различаешь, где оно понарошку, а где по-серьезному. Когда отроком играл Василий на дворе с ребятней, бывало, до драки доходило, просто потому что позабыли, что игра, что камешки на кону да листья, а показалось — жизнь и честь. А тут-то... тут не камешки, тут страсть живая, тут женщина: косы по ветру летят, кровь играет, лукавится, дразнит. Улыбается! Какая к черту игра?! Выплясывал он вокруг нее, выплясывал, все землю каблуками убил. Жара! Да и сама Маринка, кажется, поднеси лучину — вспыхнет. Тут уж что, "либо пан, либо пропал", так пословица говорит. И не заметил, как совсем близко сошлись сами собой... уже дыхание по щеке скользит, уже вот она, любимая, в руках оказалась, уже так переполняет, что рука дрожит, которая, бывало, не дрогнув, одним ударом жизни людей лишала. А тут — вот так! Непросто владеть собой, когда единственная рядом. — Пошли к воде! — не то шепчет, не то стонет, едва стихает музыка, тянет зазнобу свою прочь из круга, через толпу. "Расступись да на пути не стой, а встал — не жалуйся". Река или озеро — все равно: где вода, там и заросли, что еще от деревьев остались в этот век всеобщего увядания, там прохлада, там... Привел княжич Маринку на зеленый берег, вдохнул озерный воздух грудью. Вроде и праздник шумит, да где-то в стороне, вроде и война идет, да где-то стороной, вроде и плетут козни свои темные древние боги, и смотрят с завистью и презрением на смертных, да не здесь. А здесь только милая ласки ждет. Что горячить может сильнее, чем когда девка, пудовой железкой из врагов дух вышибающая, от пальцев легкого касания сильнее дышать начинает? Усадил Василий Маринку под ракитой, хотел умыться с распылу, подошел к воде. Глянул вниз, кувшинки разгоняя, на отражение свое, а потом на Маринку взгляд перевел. Улыбнулся чему-то, вынул нож да скользнул пальцем по лезвию — острое ли? — Спой мне, милая. Спой что-нибудь! Знал он, что не такая уж мастерица петь Чернавка, помнил, как горланила она в ладье гуслярской, но... иногда просто хочешь голос услышать, и знаешь, что он милее всех певчих птиц и сладкоголосых песенников в мире.
|
Бой кончился. Казалось бы победил, сразил, превзошел — ликуй да веселись. И все бы так. Но опять нашло. Бой один-на-один, поединок до смерти, когда каждый знает, что ни пощады не попросит, ни сдачи не примет — это не то же, что просто бой стенка на стенку, где каждый кто во что горазд машет, каждому от каждого прилететь может. Там иное — носись на коне, сыпь "гостинцами", смотри, чтоб на тебя кто сбоку не налетел, пока рубишься. Все быстро и весело, или тяжко и яростно, но токмо нету там Врага. Есть враги, супостаты — кроши их, помогай своим, чтобы больше врагов полегло да меньше наших. Веди воев, когда идут за тобой, держись со всеми, когда все держатся. Все просто. Но когда Василий выходил один-на-один, чувствовал он другой, особый азарт, что воспламенял кровь, придавал сил, пьянил посильнее, чем вино да брага — голова-то вот она, чистая, коли удар в шлем не поймал, а в душе такой разгон и такая сладость от слитной жажды победы, страха смерти и предвкушения удара, что и словами не передать. Иное. Сильнее, глубже, до дна самого достает. Но только в этом вы с супротивником вдвоем заверчены. Когда двое достойных встречаются, как бы друг друга ни ненавидели, как бы ни презирали род или племя, как бы жгуче не желали смерти того, кто напротив, они на эти последние секунды словно братья становятся. Братья по оружия, братья во смерти. Страшен их бой неизбежностью поражения иль победы, неизбежностью того, что ты либо убийцей станешь, либо самому убитому быть. Либо ты последний, кто ему в глаза смотрит, либо он тебе. И нет человека роднее во время поединка, чем тот, кто тебя мечом достать пытается. И потому, когда поединок окончен азарт — уходит. И чувствуешь — боль. И сладость — горечью отдается, и хмель — похмельем, а радость — не в радость. А внутри — пустота глухая, как будто струна оборвалась. Василий знал, что так не у всех, что есть мясники и самовлюбленные головорезы, но видел тоже и у других поединщиков порой, как после разящего удара не улыбаются они вовсе, а хмурятся и задумчивы. Застыл княжич над телом, глядя, как доспехи распадаются. Злился он на себя в такие моменты, и злость эту в себе держал. Ведь вроде же все правильно — и Соловья спасать надо было, и гетман — кощеевский прислужник, зло лютое. Но как ни крути — а больно. И не расскажешь никому и ни за что о таком. "Прощай, Гетман. И передай на той стороне привет мой тому ватажнику, чьего имени не знаю, которому голову разрубил до зубов. И багатуру берендеевскому, которого на пику насадил перед битвой у реки Быстринки. И атаману Кожаному, которому палицей лоб проломил. И прочим всем. Скажи, помню братьев. А сам спи вечно и не вставай никогда". Очнулся княжич, смахнул кровь с клинка булатного, вложил медленно саблю в ножны, как всегда до щелчка. Перекрестился неспешно. С нами Бог и святой Михаил. Оглянулся, увидел, что Лелислав пленника вязать хочет, да вроде ищет, чем бы. Снял с пояса свои путы ременные с медными бляшками, да бросил ему. — Так оно сподручнее будет, гусляр. Закричал голосом зычным, злость выплескивая: — Эй, корчмарь! Квасу неси, да поживее! Пить хотелось. Добавил бы еще, что, мол, пошевеливайся, рожа бандитская, пока хибару твою по бревнышку не раскатали. Но передумал, чего горло драть. К Соловью подошел, ружье свое подняв. Вот надо же... Все детство либо сам в соловьях проходил, либо против, а довелось бок-о-бок драться. — Скажи, как величать-то мне тебя? Соловей — это ж кличка разбойничья, вроде как. Не с руки, ты ж теперь не разбойник...
-
Добрый поединщик вышел. (раз уж я с вами не в игре, то буду читать и радоваться)
-
Хорошая компания на том свете собралась
|
-
Не то чтобы она льнет к тебе, но ее шаги льнут к твоим шагам. ах! =)
|
-
стопятьсот баллов тебе за этот пост) бомбит
|
-
>>Не хочется почему-то садистских наклонностей мне(. а жаль =(
|
Ник пытается расслабиться. Забыться на минутку. Прикрыть глаза и отрешиться от реальности. Все ведь идет неплохо. Они в тепле, у них есть вода, патроны и крыша над головой. Это краутам сейчас тащиться по полю и считать трупы своих товарищей, лишь слегка заметенные снежком. Все нормально ведь. Он достает сигарету чиркает, курит. Дымок медленно поднимается вверх. Еще глоток кофе и еще затяжка. Вот этим хороша война. Ценишь простые радости. Простых людей. Надежное плечо. Чувство локтя. Все эти словеса про великий долг, про предназначение и славу — они для тыла, для сцены. Здесь, на передовой, где все время ощущаешь дыхание войны, их не нужно. Зато куда более приземленные вещи обретают вес и смысл. Ник ловит недолгий, но плотный кайф. Расслабон. И в этом мареве к нему медленно приходит осознание. Не все так просто, Ник. У них есть пушки. У них есть танки. Армии Дяди Сэма не пришлось бы переплывать океан, если бы крауты были слабаками. Они не слабаки. Они чуть не обрушили фронт, а сейчас пытаются взять Бастонь, и положение серьезное. Все не просто так, Ник. Пора просыпаться. И пока есть время, пока не поздно, надо подумать. Это хорошо, что ни из мародеров, ни из разведки никто не ушел. Это хорошо, что он расстрелял пехоту из минометов, не дав ей вступить в контакт с его взводом. Это чертово везение, на самом деле, что он все сделал правильно. Но дальше на голом везении не выехать. Надо думать. И надо как-то дать себе пинка. Ткнуть себя вилкой в зад. Но как? В голове — пустота. "Расставить солдат у окон и ждать". Так себе план. Тут и появляется Валентайн. Слушает бодрый рапорт. — Отлично! — протягивает пачку. — Хватайте курево и идем. Надо поговорить наедине. Кабинет, стол, листок из блокнота. — Садитесь, — говорит Ник. — Мне надо с вами посоветоваться. Вернее, мне надо... Короче, Валентайн, просто делайте что я говорю, и не думайте, что я спятил. Я не спятил. Я знаю, вы не учились в военной академии, но вы — военный человек и у вас варит котелок, хорошо варит, в отличие от многих сержантов. Так что... Он собирается с духом. Для каждого военного это непросто. Но только так они смогут разобраться в обстановке быстро. — Садитесь за стол. Закурите. Сидите вот так. Лучше ногу на ногу. Представьте, что я краут. И вы краут. Скажем, я капитан, а вы оберст, немецкий полковник. Прикажите мне захватить особняк. Выделите силы. Скажем, роту. Есть бронетранспортеры, самоходки, минометы. Помните, что особняк — не ключевая, но важная цель, а силы противника неизвестны. Отдайте мне приказ и пару советов. Итак... Включите фантазию. Ник отходит к двери. Потом молодцевато марширует к столу, козыряет, даже изображает, что щелкает каблуками. — Гауптман Беккер явился по вашему приказанию, оберст, сэр!
|
-
А интересно, от чего тот дом загорелся? И это правильный вопрос!
|
Эстер Бейли Вы выходите на танцпол. Точнее, он выводит тебя на танцпол, кивая кавалеру из приближающейся в танце пары, чтобы тот дал вам пространство. Хотя места достаточно и без этого. Это те мелочи, о которых тебе, как леди, знать не обязательно, какие-то чисто мужские ритуалы. Оркестр уже играет, но мужчина никуда не торопится. Наверное, как ты уже заметила, бросаться в танец здесь особо не принято. Когда начинает играть очередная мелодия, пары немного стоят в объятии, как будто настраиваясь друг на друга. Исключая, конечно, самых нетерпеливых. Но вот он поднимает руку — раскрытая ладонь в приглашающем жесте. Ты успеваешь заметить, что улыбка на его лице стала спокойной, немного даже грустной. Успеваешь — потому что в следующий миг он мягко приникает к тебе. Приникает к твоей спине его ладонь: да, ты чувствуешь обнаженной кожей, как она плотно ложится на лопатку. Приникает его грудь к твоей груди, и в пространстве между телами вдруг не оказывается места ни для кокетства, ни для чопорности — нет там этого пространства. И даже щека его приникает к твоему лбу. Ты чувствуешь гладкую выбритость подбородка, чувствуешь ненавязчиво, но отчетливо слышный запах парфюма, с какими-то пряными нотками, и запах чистого воротничка и чистой кожи. И понимаешь, что все это в сумме, и еще что-то неуловимое вдобавок — запах мужчины. Объятие. Ты словно картина в рамке. Словно мороженое в вафельном стаканчике. Вся странность момента — в том, что вообще не очень-то прилично обниматься вот так при всех. По крайней мере, было, когда тебе прививали основы этикета. И в то же время, странная уверенность — что это-то и есть самый удобный и самый... подходящий способ перемещаться вдвоем. А мелодия уже разворачивается, поет о чем-то по-испански певец, короткими трелями аккомпанирует пианист. И твой кавалер, будто бы с сожалением, на мгновение прижав тебя чуть сильнее, идет вперед. Прямо в тебя. Мягко, нежно и неотвратимо, и ты идешь просто потому что нельзя не идти, если делать что-то вместе — то идти туда, назад, спиной вперед, в неизвестность. И оказывается, что... нет ничего сложного. Вообще ничего. Вы просто пара и идете, как единое целое. Ты чувствуешь все. Ничего сложного не происходит, просто шаги, плавно-стремительное перетекание из одного места в другое, замирание, когда этого хочется (а тебе хочется — ведь ты разбираешься в музыке и слышишь все паузы). Спокойное, неторопливое, нежное движение. Даже бережное. Это длится недолго, кажется, что слишком быстро. А потом — завершение: мягкое, словно перышко опускается в луче солнечного света. И в сааамом-саааамом конце, прежде чем пушинка уляжется на землю, твой кавалер как будто делает вас обоих тяжелее, устремляет вниз, к полу, выписывает твоей свободной ногой широкий, большой полукруг, словно разбежавшийся по музыкальной глади от прикосновения каблучка. Можешь просто насладиться моментом — оно того стоит. Или обыграть — так чтобы он понял... а то понял, что ты захочешь ему этим сказать.
Вы еще немного стоите, обнявшись, чувствуя друг друга. Снова запах. Потом твой партнер так же осторожно, как приникал к тебе, отпускает тебя. Это даже не хочется назвать словом "отстраняется". — Меня зовут Хосе Мария. Для друзей ХосеМа, — говорит по-английски. Кстати, с очень небольшим акцентом. Можно ожидать, что сейчас начнется обычная светская болтовня. "Вы, наверное, из Англии?" Но нет. Звучит всего одно слово. — Еще? На этот раз — без улыбки. Он очень ждет твоего ответа.
-
-
Он прелестен! И прекрасен пост: очень чуткий, воздушный и вместе с тем - точный.
|
-
хороший всё-таки сержант. фелпса напоминает
-
да, капитан хорош, этточно.
|
— Да обычный у тебя вид! — отмахнулся Василий от Осьмушиных доводов. — Думаешь, он воинов, из битвы вышедших, не видал? Лицо умой да и пошли. Я вот тоже кафтанье отдам, чтоб почистили от мерзости этой. Что ты мнешься, как девка в банный день? Подумаешь, князь... Меня ты вон не стушевался об гусляра головушкой приложить, когда понадобилось, а я, хошь и не князь еще, по знатности не ниже Ярослава, а может, и повыше буду. И что теперь? Кольчугу все одно тебе померить надо, пригнать... а Ярослав этот не злой и не кичливый, не злобее Мстивоя будетт. И вообще, сумел в бою выстоять, сумей и честь принять! Привыкай к доле геройской. Это, брат, не по одним лесам да буеракам мыкаться. Может, тебе с нами пред царем потом стоять, а ты князя забоялся. Слыхал про огонь, да воду, да медные трубы? Огонь вроде жжется больней всего, да и вода вот-вот над головой сомкнется. Только медные трубы — это тоже не подарок.
***
— И ты здрав будь, князь, — поприветствовал новгородского правителя Василий. — Это вот — Осьмуша, из Мстивоя Железного дружины. Ты не смотри, что одежкой не горазд — зато в бою среди первых был с чудищами. Что до Кощееевцев, то рады были тебе помощь оказать, да жаль, что не всю заразу передавили. Но хоть теперь назад им в Новгород сложней попасть будет. Я в бою с Шепотом сошелся, вроде и одолел, а он в дым обратился. Ушел, стало быть. Так что ты остерегись, как бы тебе отомстить он не возжелал. Но я думаю, он нам скорее на пути встретится вместе со своими дружками старыми. Не зря они твой город покинули. Василий слегка перевел дух. — Что до чудищ, то мы уж люд смущать не стали, а тебе, княже, знать надобно. Не Серый Волк то был, что разор и смерть сеял по лесам да трактам, а принимавшая его облик коза, Дерезой прозываемая. Было это чудище из породы демонов адовых, что наводят обман и людям хитростью и колдовством очи застилают. Так что ежели спросит тебя царь Иван вдруг, где покоится Серый Волк, ты ему покажи курган, что мы в лесу насыпали. Все там перерыто вокруг, кости сгоревшие да сосна поваленная — не пропустят место ловчие твои. Серый Волк не враг нам был, но тоже в битве пал. Таково оно по правде оказалось. Василий глянул в сторону Осьмущи, ну что, мол, доволен? — Но я смотрю, в покоях твоих снова суета. Али опять беда какая приключилась?
|
Солдаты шагают по полю. Бейкера посещают сразу несколько мыслей. Что он зря затеял всю эту игру, что четверо солдат такой возни не стоят, и даже развед данные о складе такой возни не стоят. Стоят! Он посылал людей в разведку и они попали в беду. У них не было связи, местность была незнакомая... Ему нужно было десять раз все им объяснить! Весь этот маскарад, что он даст? Из них по-немецки говорит один, да и мало говорить по-немецки, чтобы выглядеть, как немец. Надо ходить как немец, стоять по стойке смирно как немец, выполнять приветствие как гребаный наци... Господи, Ник, не усложняй! Вы просто кучка замерзших мародеров, выдающих себя за разведку. Такое случается в любой армии. Когда солдаты теряют представление о долге, они теряют человеческий облик, а все звери внешне похожи... Блядь, и о чем ты только думаешь! Думай об этом дурацком плане. У тебя есть запасной план? Да? И какой же? А никакого, Ник. Нет пути назад. На этом поле они нас нашинкуют, как мы этих самых мародеров. Это не кино про шпионов в тылу врага, это гребаный балет со смертью. Никакого, значит, либо сработает, либо мы все умрем. Не самый плохой выбор. Но не слишком лихо, вот так решать за своих людей? Надо было не назначать, а добровольцев вызвать. Ах ты Господи Боже, как же все херово-то получилось. За этими мыслями Лейтенант не замечает, как отряд добирается до дома. Поднимает глаза — а вот он дом-то! Нееет, стойте-стойте, не надо так быстро, давайте передохнем! Но не он сейчас командир, и все продолжают идти вперед, навстречу судьбе. И лейтенант, прикидывая, какие у них у всех сейчас напряженные лица, начинает насвистывать "Лили Марлен", чтобы разрядить обстановку. Уж эту-то песенку, гимн дезертира, знают все по обе стороны фронта. Господи, пусть они заулыбаются. Ник заходит внутрь. Его мешок закинут за плечо, его автомат болтается на ремне. Он прижимается бедром к конуре, как будто отдыхает. Так, куда будем рвать? Налево, направо? Если бы это был обычный бой, он сказал бы — направо, в пристройку. Автоматы в комнатах переплюнут краутские винтовки. Гранаты... можно ли ими пользоваться гранатами? Не подорвут ли они пленных? У этих ребят всего десять человек, наверняка пленные сидят в подвале, кому их сторожить? Рвануть налево под окнами — рисково. Тогда немцы попрут из пристройки. А может, так и сделать? Всем налево, а ему, лейтенанту, направо, за пристройку? Чтобы расстреливать в спины тех, кто из дома выбежит? Надо-то только пробку создать, чтобы Утка успел подтянуться. "Похрену, Ник," — успокаивается лейтенант. — "Влево-вправо... главное, уверенно, чтобы из-под окон уйти". Он устало поправляет автомат и закашливается. Готовьтесь, ребятки. Как только я уроню мешок, валим все живое. Но не раньше.
-
Отличная такая, бодрящая рефлексия у персонажа. Не знаю, слышал, что рефлексирующим человеком сложно управлять, поэтому не вижу в рефлексии ничего плохого кстати. Ну и у тебя в любом случае помимо неё ещё куча всего в постах, так что всё путём)
-
Конечно стоит! Иди и спаси свой отряд супермэнов лейтенант! Вот так!
|
-
И я сама присоединюсь к мнению Эстер: ах, какой мужчина!
|
Ник обводит взглядом свое воинство. Стоят, поеживаясь, с винтовками на плечах, в шинелишках, в шерстяных подшлемниках, кому повезло. Мечтают, чтобы офицер разрешил подышать на озябшие руки. И правда, чего тянуть. — Вольно! — командует он. Ему кажется, что все от него чего-то ждут. Эти парни только что расстреляли полтора десятка людей почти как в тире, а потом разложили их рядком. Эти парни прошлись по роскошному дому из тех, в которые им вряд ли когда-либо придется попасть на гражданке. Эти парни не глухие, они слышат канонаду, они знают, что война не пройдет мимо. — Бойцы! — произносит Ник, наконец, первое слово своей первой в жизни речи. И, может статься, последней. — Вы хорошо сражались и одержали полную победу. С минимальными потерями. Я отмечу в рапорте, что все действовали хорошо и слаженно. Он не ждет восторженных возгласов, но надо ведь подсластить пилюлю. — У нас в руках важная позиция. От нее зависит, выживут ли те ребята, что сейчас удерживают Новилль. Их жизнь — в ваших руках. Наш враг, которому вы только что надрали задницы — силен. Это матерый враг, раз без нас с вами не обошлось. Он опасен. Но это — его последняя агония. Помните, что это наступление краутов — блеф. Хорошая мина при плохой игре. А игра их очень плоха. И пока у нас есть такие парни, как вы, отдельные успехи Гитлеру не помогут. Ну, теперь к делу. — Однако на нашем участке враг временно захватил инициативу. Поэтому критически важно, чтобы мы удержали особняк. Немцы бросят против нас все, что у них еще осталось. Танки, артиллерию, мотопехоту. Мы займем здесь круговую оборону. Майор Десобри подбросит нам подкреплений, боеприпасов и огоньку, но рассчитывать надо в первую очередь на себя. У особняка толстые стены. Мы не мародеры, поэтому расхищать собственность я запрещаю. Но использовать особняк в целях ведения войны нужно. Поставьте мебель к окнам, чтобы создать дополнительные укрытия. Разорвите простыни и занавески на бинты и маскировочные накидки. Это необходимо для победы! Те, кто стоит на часах — смотрите в оба. Остальные — согревайтесь и отдыхайте. Но спиртного — ни капли! Краут не будет ждать, пока вы протрезвеете. Готовьте оружие тщательно, каждый патрон, каждую обойму. Не буду вас обманывать — нас ждет трудный день. Но вы справитесь! Мы засядем у наци как кость в горле, и об нас-то они и обломаются! Он чувствует, как рука сжимается в кулак на ремне автомата. — У меня все. "Разрешить им задать вопросы? Да какие тут могут быть вопросы..." — Сержант, хотите что-нибудь добавить?
-
И вновь продолжается бой. И снег уж не тает в горсти. И Ник-то нас всех и сплотил у входа на последний причал
|
|
Магдалина Он не сразу соображает, что ты приняла его приглашение. Он подходит к тебе, и ты видишь, насколько ему плохо. Вместо "здравствуйте" он рассеянно кивает, протягивает тебе широкую ладонь. Этот мужчина далек от образа идеального танцора — ловкого, прилизанного, уверенного в себе, одетого в идеально сидящий костюм. Нет, костюм его хорош, да и прическа, в общем, в порядке, но его галстук распущен и сбит на сторону, его походка — как у человека, которого лихорадит, его глаза — печальные и потерянные. Легкая надежда, что когда вы станете в пару, что-то поменяется — улетучивается. Его объятие — слабоватое, в нем есть четкость, необходимая, чтобы следовать за шагами, но нет силы. И это несмотря на то, что сам он — солидный сильный мужчина. Вы начинаете танцевать, и вдруг ты понимаешь, что перед тобой — пусть и иностранец — тот самый потерянный, изломанный, убитый человек, о котором написано столько прекрасных танго. Это про таких как он пелись "Последний бокал" и "Прощайте, парни", это его тоска, настоящая, а не изображенная певцом, вдохновляла создавать свои шедевры композиторов 20-х. Ты помнишь эти танго, услышанные на пластинках, те самые, под которые ты училась делать первые шаги и удивлялась, неужели, это и вправду этот танец такой грустный? Украдкой смотришь ему в глаза — и видишь: он не плачет только потому, что "мужчины не плачут", это-то он знает твердо. Но в этом нет силы духа — скорее привычка: даже срубленное дерево не тонет в воде. Это не делает его живым. Вы делаете несколько шагов — его чуть пошатывает. От него пахнет виски, но это не перегар — просто запах алкоголя, который он только что выпил. Шаги вяловаты. Он идет, ты следуешь, но он не здесь, не с тобой. Так кажется поначалу. А потом вступает скрипка. И он вдруг, словно очнувшись, прижимает тебя к себе, как спасительный круг, как лед к горячему лбу, как последнюю отраду, когда даже виски не поможет. Ты чувствуешь этот порыв, искренний, неосознаваемый, инстинктивный. И... он не прижимается к тебе, как ребенок к матери. Он прижимает тебя. Как единственного, кто может его выслушать. "А оно тебе надо?" — так спросила бы тебя МариФе, если бы вы могли поговорить с ней об этом.
-
о, эта неотразимая привлекательность несчастья)))
|
-
Нихрена себе, такая находка среди обычных постов перед дракой
-
|
-
Прикольно, что ты в каждой новой игре пробуешь отыграть что-то новое, какую-то новую черту или характер там. Получается)
-
О да. Это то, что надо. Летеха еще не представляет, насколько в ебнутом зоопарке оказался :D
|
София Твои длинные, как проспект 9 июля, заслоняющие весь мир ножки, должно быть не остались не замеченными. Но, видимо, не на всех они действуют, как магнит. А может быть, кое-кого немец отпугнул своим мундиром. И так бывает. В основном мужские взгляды тебя плавно обтекают. Однозначно посматривает только средних лет мужчина с темными глазами на выкате (Робер). В его взгляде есть что-то роковое и... порочное. Или тебе так только кажется. Да, и еще летчик в кителе, благодушный и спокойный.
Эстер Бейли Несмотря на победоносно-значительный вид твоего собеседника, распугать других кавалеров ему не удается. Ты рыжая, красивая, молодая иностранка, да еще и хозяин отметил тебя своим вниманием — ты просто не можешь не привлекать взгляды, даже ничего специально делать не нужно. Только настроить "антенны" и улавливать. Ослепительный юноша в светлом костюме, который мог бы быть сыном лорда или богатого промышленника у вас там, на родине, если бы не его раскованность, граничащая с легкомысленностью (Хоакин Гутиерес). Цепляется за тебя взглядом снова и снова. Сложно сказать, что у него там за душой, но выглядеть вдвоем с ним на танцполе вы будете наверняка эффектно. Парень, что сидит рядом с Мигелем, смотрит на тебя и только на тебя, широко и приветливо улыбаясь. (Анджей). Прямо вот подойдет сейчас и обнимет. Такой милый! Мужчина с белым шарфом, с эдакой легкой прифранченностью в облике, мягко и, можно сказать, аккуратно поглядывает (Эстебан). Словно кот, спокойный и расслабленный, но готовый прыгнуть и накрыть мышку. Тебя то есть. И еще один. Он сидит вдалеке, в углу, и вообще-то он не выглядит, как парень, готовый броситься в бой (Хосе Мария Вега). Он тоже явно не из бедных, но если у юнца это показное, у этого — естественное. Костюм строгий, но не чопорный. Он задумчив, но нельзя сказать, что грустен. И смотрит на тебя скорее с интересом, чем с конкретным намерением, украдкой разглядывает. Но ты чувствуешь, что захоти — и сможешь притянуть его взгляд. Он не из тех, кто отводит глаза в смущении.
Соль Морена Вся эта неловкость и нервозность заставляет думать, что на тебя смотрит весь зал. Разговор с немцем хорош уже тем, что можно упереть взгляд в него или в крайнем случае, в бокал с вином, а не в пол. Но немного придя в себя и собравшись с силами, ты легонько окидываешь взглядом зал. И оказывается, что опасения подтверждаются — смотрят! Может, не все, но каждый второй — точно. Только это не те взгляды, которых стоит опасаться. Они, конечно, разные: кто-то облизывает тебя взглядом, а кто-то даже раздевает, но никто не пытается вспомнить, где тебя видел, это точно. Не все готовы пригласить тебя прямо сейчас, но есть и такие. Упитанный усач, доброжелательный, как славный дядюшка, бросает на тебя взгляд, краем глаза, разговаривая с какой-то парой, сидящей за столиком. (Эктор). Невысокий, скромный мужчина смотрит призывно и однозначно. Несмотря на то, что красавцем его не назовешь, его тяжелая челюсть и сдержанная улыбка подсказывают тебе, что он — настоящий, стоящий. Просто его блеск — матовый, не как у монетки, а как у мореного темного дерева. (Рамон Кальва). Другой мужчина, должно быть, одного с ним возраста — полная противоположность. Его поза расслабленная и спокойная, но улыбка... нет, не то чтобы жесткая, но почему-то хочется назвать ее упругой. И глаза, которые, кажется, вот-вот сверкнут, как два самоцвета. В общем, человек — как шкатулка с секретиком. (Эстебан). Еще один — молодой парень. Он явно на взводе. В его глазах — неумело спрятанные презрение и обида. Не к тебе — к кому-то. Он смотрит на кого-то рядом с тобой и сразу перескакивает взглядом, по случайности — на тебя. И замирает. Даже зажигалкой щелкает мимо сигареты, и это немного смешно! Сразила. Секунду он думает, потом вынимает сигарету и кивает головой в сторону танцпола. Как увидел — так сразу и захотел тебя! (Мигель) И еще юный аргентинец, лощеный, как с картинки. Высшая лига. Обычно они не танцуют с такими, как ты. Ну, просто, зачем? Он чем-то напоминает тебе... А не лучше ли не думать, кого? Но для тебя он вдруг смягчается, чуть умеривает спесь, смотрит с интересом, как бы отдавая дань твоей красоте. (Хоакин Гутиерес).
Долорес Совершенно непонятно, кто принес тебе цветок. Смотрят на тебя двое — сумрачный мулат, только вошедший в заведение (Диего), смутно кажется тебе знакомым. Где-то ты его видела. И еще один — твоих лет господин с белым шарфом. А, да это же Эстебан! Вы уже танцевали, и не раз. Он делал тебе комплименты, и даже осторожные намеки, мол, что вертикальное танго — это здорово, но горизонтальное — еще интереснее. Впрочем, никто из них цветок бы тебе не послал — в этом ты уверена.
Эвита Вы расходитесь с твоим "хулиганом", и ты вновь садишься за столик. Возможно, не всем понравилось ваше танго, но незамеченным оно точно не осталось. И то ли благодаря лихости твоего кавалера, то ли твоим украшениям вопреки его воле, мужчины засуетились на твой счет. Один из них — немного нескладный, стеснительный, в одежде, какую носят простые работяги — скромной, но чистой — поглядывает осторожно, не навязываясь. (Орасио Молина) Что-то тревожное проскакивает внутри у тебя, когда ты сталкиваешься взглядом с высоким кавалером с типичной южной внешностью. Этот, напротив, однозначен и настойчив, возвращается к тебе со своим "предложением" несколько раз. Его глаза — тучи, в которых бродят молнии, так тебе показалось на секунду. А потом смотришь — глаза как глаза... (Робер) И юноша, по виду, студент, тоже бросает в твою сторону взгляды. Его кабесео достаточно вежливое, не такое слабое, как у рабочего, но гораздо менее настойчивое, чем у второго кавалера. (Мартин) Кого же выбрать?
Эстер Кинтана "Мягкий" пока осваивается, знакомится со своими соседями по столику. А тебе, между тем, уже шлют "привет" несколько человек. И ты ловишь себя на мысли, до чего разной бывает мягкость. Вот невысокий и на первый взгляд невзрачный мужчина, закинув ногу на ногу, смотрит на тебя выжидательно. Его мягкость — внешняя, словно драпировка. Он не хочет никого отпугнуть свои внутренним миром, мощным и сильным, как стальное сердце его автомобиля. Он гонщик. Ты его немного знаешь. Даже как-то хотела написать стих про гонки, но сразу не пошло, и ты забросила начало. (Рамон Кальва) А вот студент — открытый, нежный, задумчивый юноша, но при этом не ныряющий в сплин с головой. Такой живой и такой... А ты помнишь, как он приглашал тебя, когда еще едва умел танцевать. Всего года два назад это было. Тогда смотрел на тебя с затаенной надеждой, что вот-вот, может быть. Искренне радовался, когда ты соглашалась, подходил к тебе собранный, сосредоточенный, желающий оправдать доверие. А теперь смотрит уже не так. Уже знает, чего хочет, несмотря на всю свою мягкость. (Мартин). А третий — совсем иной. За его мягкостью — опыт и пресыщенность. Он поглядывает на тебя с эдакой ленцой, спокойно, не самоуверенно, но очень уверенно. "Вы конечно, прекрасны, и если вы позволите, я не дам этой красоте пропасть так," — говорит его взгляд. — "А если нет... ну что же... найдется и кроме меня желающий." Он взрослее их всех — и студента, и мужчины, что подсел к русскому, и гонщика. Но какой-то невидимый глазу излом в нем все же есть. (Эстебан)
Талия Несмотря на твои красоту и свежесть, мужчин, которые ни на кого не смотрят кроме тебя, не оказывается. Все же женщин много, и выбрать есть из кого, а танцоры опытные, и устраивать асадо из своих сердец перед заморской красоткой не торопятся. Но вот входит в кафе мулат. Он высок, широк в плечах и силен. Бросив на него взгляд, понимаешь — поднимет тебя на руки, как пушинку. А как он танцует? Пока не попробуешь — не узнаешь! (Диего) А еще испорченный мальчишка. Знаешь ты таких. Лениво и пресыщенно скользнув взглядом по местным шлюхам и серым мышкам, цепляется за тебя. "Ну вот, нашел кого-то стоящего", — говорит его светящийся взгляд. Забавный парень. Из тех, что считают, будто весь мир им не то что должен — у них в кармане. Впрочем, этот если и дурак — то незлобный. (Хоакин Гутиерес)
Мария (Мириам) В зале много женщин и мужчин, все они смотрят друг на друга, их взгляды пересекаются. Где-то там. А ты погружена в свое — рисуешь, поджигаешь, творишь, уничтожаешь, делаешь выпады. Успеваешь заметить, как взгляд Мигеля падает на тебя, и сразу, болезненно, как будто он обжегся, перескакивает куда-то дальше. Но когда ты подходишь к немцу, то замечаешь, что кое-кто все же положил на тебя глаз. Разбитной, разухабистый, веселый парень — по крайней мере, он старается таким казаться. (Хуан Гомес) Но нет, вдруг понимаешь ты, уже не парень. Уже мужчина. Постарше тебя, сильно постарше. Лет на десять. Это шляпа, залихватски сдвинутая набок, тебя сбила с толку.
Магдалина За щебетанием МариФе ты успеваешь окинуть взглядом зал — поискать новых желающих. Они есть! Мужчина, который казался тебе убитым горем, поднимает глаза от стакана. Он смотрит на тебя, жадно, словно ища спасения. Вот это взгляд! (Дэвид) А мужчина-то неслабый судя по всему. Непроизвольно сравниваешь его со своим предыдущим кавалером. Этот помягче, но в чем-то, так сразу сложно разобрать в чем — вылеплены они из одного теста, тот гангстер и этот... Бизнесмен? Может быть, чем черт не шутит! Тот самый, про которого вы разговаривали с МариФе. Готова? Но не один он оказывает знаки внимания. Есть еще интересный парень, совсем молодой, но... видно, что хороший! Интеллигентный такой юноша. Совсем, совсем из другого теста. Романтичный, умный, чуть-чуть загадочный... Вот как ты понимаешь это по одному взгляду? Женское чутье! (Мартин)
Эсперанса Эктор тебя заметил. Помнит. И даже уже вроде собирался пригласить. Только зацепился языками с какой-то парочкой за столиком. Вот незадача! Но еще на тебя смотрит один мужчина. Иностранец. Ему плохо. Ему очень плохо, он пьет виски безо льда, он хмурый и снулый, ему сейчас, кажется, не до пасьона. И все же смотрит. Что ж ему нужно? Утешение, забвение? На американца похож. (Дэвид)
-
-
За игру НПЦ. Раз уж парни не танцуют :)
-
Очень нравятся типажи тангерос, тонко и жизненно.
|
|
Магдалина Твой головорез идет к тебе неспешно и решительно. Твой? Ну да, на два-три танца он теперь твой. Правда, у этого всегда есть обратная сторона — если он твой, то ты — его. Вблизи он уже не такой надменный — берет тебя за руку, ведет на танцпол. Не столько приглашает, сколько ведет, хотя и нельзя сказать, что тащит. Никаких кивков, поклонов — он выше этого. Объятие у Кароты крепкое, однозначное: есть одна рука, есть другая рука, и они немного стремятся друг к другу, а между ними — ты, сжатая, но не зажатая. К ритмам, которые использует Малерба, это очень подходит. От него пахнет мужчиной. Не в смысле потом или одеколоном — от него пахнет готовностью делать поступки, не задумываясь. От него пахнет твердым "нет" и твердым "да", блеском ножа в темном переулке, ловко попранными правилами. Если ты вздумаешь играть с ним в кошки-мышки, кошкой будет он. Танцует он так же, как выглядит — четко, обрывисто, ритмично: не мотыляет тебя по танцполу, но и не приглашает на шаг. Просто ты идешь куда он ведет — это настолько понятно, что ни малейших сомнений в том, чего хочет партнер, у тебя не возникает. Шаги несложные, но чертовски своевременные, в ритм, в ритм, повороты, переходы. Все эти драмы, все эти скрипичные соло для него не так интересны — он делает паузы там, где это подразумевается, но они чуть суховаты. Он делает паузы не чтобы прочувствовать их — а чтобы ярче прочувствовать на новый шаг, на который пара сорвется после паузы. Его танго — горячее, оно бьется, пульсирует солнечным жаром, оно не задумывается о трагедии, о печали, сквозящей в голосе Медины. Оно захватывает своей силой и однозначностью. Тебе легко следовать за ним. Он, твой партнер — очень цельный. Никаких масок, никаких выкрутасов — какой он есть, такого ты его и получаешь. Ты словно лодочка на волне, повторяющая ее подъемы и спады. Сложно сказать, доволен он тобой или нет. Но судя по тому, что после первого танго не следует "спасибо", и по тому, что ты больше не видишь снисходительности на его лице — он получает то, что хотел. Оставить все как есть? Качаться дальше на горячих волнах, наслаждаясь однозначностью того, что происходит? Или намекнуть, что он что-то упускает в этих щемящих скрипичных разводах, в этих грустных фортепьянных окончаниях? Что тебе нужно что-то кроме наслаждения движением? Пока он, обнимая тебя, вслушивается в новую мелодию, есть время решить это. Впрочем, решить можно и потом, но если уж спорить с Каротой — лучше сразу.
|
Сцена с Казимировской рукой не то чтобы сильно удивила, но позабавила Василия. Старики-то часто детей развлекают по-всякому, но от бывшего кощеевского прихвостня, конечно, такого не ждешь. — Ой-ой-ой, — насмешливо сказал Василий в ответ на его речи. — Ну ты даешь! Бекета с Кощеем сравнил! Бекет-то враг, но враг врагу рознь. Ордынцы не уничтожить нас хотят — они хотят воевать, снова и снова. С нами, друг с другом, со всеми, с кем сразиться можно и победить. Это жизнь у них такая, волчья. Волк с зубами рождается. А Кощей — то другое дело, он всех нас уничтожить хотел, даже вон ось эту, и ту погнул, просто назло, чтобы умерли все. Ордынцы — это ордынцы, а Кощеевцы — как будто мы же, только хуже, много хуже. Если бы Чернобород в бою с ордой пал — было бы грустно, но хорошо, правильно. А то, что с ним Кощей сделал — это любой смерти хуже! Бекет — это человек, понимаешь? Предводитель, воевода. Убили или сам там умер — и нет его. А Кощей — это сила. Эта, как его... идея! Она людям душу наизнанку выворачивает. Он вон помер, а солдат своих за яйца все одно держит. Неправильно это! При словах Казимира про Соловья и Чернавку, княжич, конечно, завелся. Видимо, история про Чернавку была все же по живому, да и выпад в сторону героя своих детских игр, с которым он сражался бок-о-бок и с которым было столько откровений, не пришелся по нраву. Он заговорил быстро и запальчиво: — Соловья убили, понимаешь?! Он жизнью своей заплатил за то, что сделал, когда Илюша ему головушку снес. И тем, что после смерти было там, на той стороне. Тебя-то самого как, убивали, нет? Че ты его с собой равняешь? А Чернавка... ну... была у нее тетка, и что? Ну жила она там, и что? Метка есть на ней кощеевская? Нет? Об чем разговор тогда?! И вообще, ее Кот для дела выбрал! А на тебе, старик, метка есть, значит, ты ему клятву принес. Отрекся от нее? Ни черта! И ты, кстати, смолчал про метку, и вот за это я на тебя и взъелся — мне не так важно, как оно у тебя раньше было, а важно сейчас ты за нас, или за них. Вот сказал бы — да, я за вас, я порвал с кощеевцами и не хочу об этом вспоминать, как Всеслав вон — ну тогда я бы понял. Но ты ж не так. А что там природа у тебя и что тебя заставило — это чушь. Выбор всегда есть. Может, трудный у тебя выбор был, не спорю. Но ты выбрал так — ты с меткой кощеевой не родился. А насчет того, что помогать нам хотел — это еще надвое бабушка сказала. Может, им просто навредить, что Хапилову тебя отдали. Чем ты тогда Соловья лучше? И благодарности твоей я не слышал что-то. "Спасибо, ребятушки, что от мешка этого мясного меня избавили, ввек не забуду!" — передразнил он голос Казимира. — Было такое!? Шиш с маслом! Наплевать тебе на всех, кроме себя и своих амбиций. Ну, и Даньки вон еще, но это ж тоже, небось, потому что ты в него времени и сил столько вложил. Княжич подумал немного, и добавил: — И зря ты так про любовь! Если ты никого не любишь — хоть женщину, хоть родину, хоть людей, хоть кого, то и все что делаешь — без смысла. Щепки да пыль. И неважно, большие дела ворочаешь или копеечные, без любви — это чепуха все. А Кощей твой, он не просто против нас, не просто Антирусь. Он антилюбовь, если хочешь! "Откуда я знаю? — подумал вдруг Василий. — Откуда? От того, что в глазах видел у них? У Шепота, Хапилова, Войцеха, Тадеуша? Всеслава, в конце концов? Да, должно быть, от них." — Ладно, — сказал он примирительно. — Договорились, и славно. Хорош! А то уши уже в трубку скручиваются от слов. Я сегодня на месяц вперед с гусляром этим наговорил и с тобой вон. Устал. Иди лучше выпей тоже со всеми, чем дымом этим травиться. Вон как дохаешь, задохнешься еще неровен час...
-
"Кощей - это идея" "Кощей - это антилюбовь." Экие навороты! Шедевральный разговор с Завидовичем.
-
"Кощей - это идея".
Интересный взгляд на злодея игры)
|
Медина дает себе всего пару минут передышки — надо ведь и с хозяином переброситься парой слов, и красиво постоять у бара, покрасоваться перед публикой. Кто знает, может, тут есть люди, которые хотят его пригласить спеть на торжестве или что-то в этом роде. Пусть чувствуют себя свободно. Волка, знаете ли, ноги кормят. Но никто не проявляет платежеспособного интереса, и Орландо, не слишком этим расстроенный, возвращается за микрофон. Градус страстей немного снижается — играет "Воспоминание". ♫ ссылка Ricardo Malerba — Remembranza Это изящная осторожная мелодия, даже паузы не такие резкие, как обычно. Бандонеон и фортепьяно не спорят — они словно по очереди делятся сокровенным. Чистый голос Медины поет об одиночестве, о том, как тянутся недели, о том, каким потерянным чувствует себя герой, о страсти, которая увяла, как цветок. Светлая грусть, без надежды, без отчаяния, это песня о смирении... но вдруг его голос становится сильнее, и звучат слова припева: Но презрение забыто, Все хорошее вернется, И опять любовью нашей, Будет тот цветок цвести. Это не бунт против судьбы, не борьба с роком — это ростком пробивающаяся надежда, тихая и спокойная. В нашей комнате уютной Все осталось как тогда — В каждой вещи вижу ясно День ушедший наяву.
Ты на тумбочке на фото, Как свидетель моей боли, И гортензия сухая, Что любовью той цвела. Конец, вместо сдержанного пам-пам! расплывается в сентиментальном многоголосии и завершается легкой фортепьянной трелью. Следующая мелодия — и она звучит совсем по-другому: "Девчонка с цветком жасмина". ♫ ссылка Ricardo Malerba — La Piba De Los Jazmines С первых нот музыканты играют энергично, встревоженно, с оттенком обреченности. "Все так и должно было быть, и все так и будет" — слышится в этих рубленных, немного торопливых фразах с короткими окончаниями. Жалобно, встревоженно вступает скрипка — бандонеон с трудом дает ей договорить, допечалиться, мелодия уходит дальше — успокаивается. И мелодия повторяется сначала, но на этот раз — с вокалом. Это танго — не просто грустное настроение, выраженное в танце, это — история. Одна из тысячи историй, о каких вы слышали много раз. История из жизни. Бандонеон вторит речитативу Медины: Та девчонка из Барранки, Что милее не нашел бы, Каждый день вставала утром И ни свет и ни заря. И резва, и простодушна, И румянее заката, И на фабрике трудилась, Словно пчелка, допоздна. Это простые слова, без всякой вычурности, без напыщенности и излишней драмы. И Медина поет их именно так — спокойно, не с придыханием, а легко, но словно с затаенной обидой на то, что случится дальше. Ведь он знает, что. И скрипка знает, оттого и всхлипывает за ним по пятам, а бандонеон помогает вести рассказ. Много было кавалеров, Что ей пели серенады. Вам бы видеть, как стояла У ворот по выходным И ждала она с надеждой, Приколов к груди повыше, Цвет жасмина чтобы сердце Он девичье сохранил.
Но увел ее картежник, Мот, в которого влюбилась, Он, единственный сумевший С гордым сердцем совладать... Глупая старая история о никчемном мужчине, соблазняющем женщину пустыми обещаниями. "Не все то золото, что блестит". Красивая, чужая жизнь — разве может девчонка с фабрики найти в себе силы сопротивляться такому? И над трепетною грудью У принцессы из трущобы Позавял цветок жасмина, Лишь сказала она: "Да..." Рефрен последнего куплета — и сразу после "да", звучит финал. Больше рассказывать не о чем. Медина поет его с досадой, но словно понимая, что по-иному быть не могло. Все, музыканты, зрители, пары на танцполе чувствуют желание услышать рассказ, о чем-то не таком грустном, не таком однозначное. И оркестр начинает играть "Скрипку". ♫ ссылка Ricardo Malerba — Violin Волнительное начало взрывается четким шагом, скрипач "отрывается" — это его песня. Соло, нежное, как газовый платок, вторая скрипка вторит первой, бандонеон увивается, разворачивает каскады своего ритма вокруг их стройных чистых голосов. Медина поет, но сейчас он не рассказчик — лишь еще один инструмент, оттеняющий скрипки, не пытающийся выразить всю ту мягкость, всю ту пронзительную нежность, на которую способны они. Теперь уже скрипки обволакивают его голос. Мелодия идет по нарастающей, достигает апогея — и заканчивается. Мило, приятно, красиво. И достаточно ритмично чтобы танцевать так, как ты сам хочешь.
-
Приятно встать рано утром и прочитать про танго )
-
Вот классно ты их сочетаешь - внутр каждой танды есть ностальгия, есть сюжет и драма, и просто взрыв лирических эмоций. Композиция продуманная при всей внешней такой непринужденности.
-
Красивый пост, красивые слова, красивая музыка!
|
Талия (продолжение) Ты замечаешь, как заходит та, вторая. Что-то неуловимо меняется в лице Лауры. Нет, она не вздрагивает, не хмурится, не начинает волноваться. Но по движению ее мягких карих глаз, по тому, как она отставляет бокал и промакивает губы салфеткой, ты понимаешь — игра началась вот сейчас. Ты и подруга — вы не местные. Вы приехали на день, на месяц, на неделю, у вас свои дела, вы не будете обивать пороги всех больших милонг в городе. Поэтому, откровенно говоря, и воевать с вами не из-за чего. А вот эта вот баба — она своя, и с ней идет... война? Сразу не поймешь. Лаура в каком-то смысле соперница скорее не тебе, а Изабелле. А вот эта эффектная дамочка — твой визави. У вас схожая сексуальность. Вы обе — огонь. Только она еще провокативнее. Может, у нее меньше вкуса, но мощной, бьющей волной женской притягательности у нее точно не меньше. Темно-красное платье, но более яркое, чем бургундское платье испанки, сидящей неподалеку, — хороший противовес твоему белому, эдакая кровь с молоком. Жемчуг, который всех на свете успокаивает, этой добавляет пронзительности. Ну, и родинка. Родинка у нее на лице выглядит, как пуля, готовая вот-вот выстрелить в сердце какому-нибудь кавалеру, когда она улыбнется. Без особых прелюдий подходит к вам, приветливо обнимается с Лаурой. Поцелуи в щеку. — Представишь мне подруг? Мерседес, — говорит она, не дожидаясь, пока блондинка назовет ее имя. И улыбается вам, по-доброму, но чуть насмешливо. План Лауры становится понятен — три красивые женщины завсегда будут притягивать больше взглядов, чем одна. Да, конечно, вы можете и затмить ее... Но это маловероятно. А вот если в зале вся статусная красота будет расположена в трех-четырех разных местах, глаза у мужчин будут разбегаться, и пойдут они на то, что больше блестит. То есть, не на нее. Мерседес, впрочем, читает все это, как открытую книгу. — Такая теснота, — жалуется она своим низким голосом. Меццо-сопрано, где-то там. — Я, пожалуй, с вами. И садится на четвертый свободный стул. "Война — так по-честному", — говорят ее улыбающиеся глаза.
|
-
Хороший диалог отыграли, к тому же быстро и гладко. Много сочных идей и фраз, но про детей в конце больше всего понравилось.
|
4 глава. Новгород, после боя с кощеевцами разбирательств между гусляром и княжичем
Василий нашел Казимира в одной из комнат. — Завидович, — сказал он, беря старика за плечо. "Отчество-то какое! От зависти что ли?" — пора с тобой потолковать, о делах наших скорбных. Пошли-ка с глазу на глаз. Старое, почти забытое детское озорство подкинуло Василию идею достать сейчас саблю и в шутку спросить у мастера, какую руку ему первой сечь. Но шутка получалась слишком злой, особливо для этого дня. И так достаточно было крови и бряцанья оружием. — Тут дело такое, Казимир, — начал он напрямик. — Осьмуша сказал, что ты Даньку спас, когда его убить пытались. Это хороший поступок, а Данька — хороший, парень, наш. И, не знаю, как на том свете, а на этом, я считаю, тебе кто-то это дело должен зачесть. Поэтому я те прощу твои увертки и твое полукощеевство. Люди, может, из-за твоего упрямства и погибли, дружинники новгородские, да и Соловей свинца накушался. Но кто тебя разберет, что ты там знал, а что нет... Если знал, значит, на твоей совести это будет. И "осла" твоего, будем считать, я не услыхал, пока с гусляром бранился. Да и сам я хорош, мог бы и уважить седины твои. Извини, что я тебя саданул. Хоть ты и вредный старикан, как ни посмотри, а нехорошо получилось. Василий виновато развел руками, а потом продолжил. — Но вот что ты на язык не сдержан — это правда, и я это терпеть не буду. Не хочешь нам помогать — ну и черт с тобой, в герои силком не затащишь. Не хочешь к нам с уважением — ладно. Но уж и хамить ты брось. Я, конечно, лишку хватил сгоряча, что, мол, руки тебе укорочу, или что убью там тебя. Я со стариками и с дитятями не воюю, у меня и так врагов хватает. Но достал ты меня уже порядком. Поэтому, если отношение свое высокомерное не поменяешь, я тебя отведу к княжьим гридням и скажу, что ты еще один из кощеевских ребят, а это правда, и что пусть они сами с тобой разбираются. Как уходить будем сделаю, чтоб Даньке не навредило. А дальше, Казимир, мне все равно, что с тобой будет. Выкрутишься — и Бог с тобой. Нет — не обессудь. Я не знаю, ты акромя Хапилова в застенке был когда или нет. Хапилов чудище то еще, конечно. Был. Но и об этих ребятушках я кой-какое представление имею. Василий подпер спиной стенку и продолжил, усмехнувшись чему-то своему. Видимо, воспоминаниям. — Я когда малой был, много чудачил в Киеве. Однажды девку облапал сзади в переулке из озорства, да не разобрал в темноте, что это не дочка боярская, а жена. Ну и боярин с моим отцом, посоветовавшись, решили, что для уму разуму мне в дознании денек провести не помешает. Меня там, конечно, не мучили, не били. Но допрашивать допрашивали и посмотреть я посмотрел. И знаешь... неприятное это место, тайный приказ. А знаешь, почему, Казимир? Он наклонился к самому лицу мастера и посмотрел ему в глаза. — Потому что там люди очень скучные. Им на тебя наплевать, и на то, виновен ты или нет — тоже. У них грязная скучная работенка, маленький оклад и вши в бороде. Посадят тебя на стул, ручки цепями скованы, дьяк читает вопросы по бумажке. Один детина клещами угли ворошит, другой хлыстом поигрывает и на дьяка посматривает. Дьяк тебя спрашивать будет: "с каких пор", "сознаешься ли", "делал ли то или это". Ты ответишь. Но ты же по-человечески говорить не можешь, по-птичьи только. Дьяк тебя не поймет, а ему надо ответ записать же. Он кивнет детине, тот бить будет. И так по кругу. Пока либо не признаешься, либо сознание терять не начнешь. Тогда дадут отлежаться — и по новой. Там очень простые люди, Казимир. И очень скучные. Пока детины тебя мучить будут, дьяк пойдет квасу попьет или в шашки поиграет с другим таким же. Ты им выдашь поначалу всю ту пургу, что нам гнал, про то, что у тебя особая метка от Кощея и про свои необычные ремесла, но им это до борозды, поверь. Они не будут разбираться, кто кощеевец полностью, а кто наполовину. Им одного слова "заговор" достаточно будет. И в конце концов ты запоешь про все, что делал, когда с кощеевцами чалился. А там что, неужто крови на руках у тебя нету? Неужто чист, аки ангел? Ой, не верится мне! И я думаю, за все твои дела тебя по головке не погладят. Не знаю, может, и выкрутишься оттуда как-нибудь. Но уж только если сам — ума не приложу, кто тебя туда спасать придет в этот раз. Василий с сожалением покачал головой. — Так что выбирай, Казимир Завидович. Хочешь, чтобы так все у тебя закончилось, среди людей тупых и серых, или нет? Делать-то ничего не требую и в ножки мне кланяться не надо, просто говори с людьми по-людски, без заносчивости своей обычной — и ничего тебе не будет. Доживай тогда свой век, как сам знаешь. Понял ли меня?
-
Пробирает. Вспоминается "Обитаемый Остров", где Вепрь рассказывает, что в тайных казематах прежнего режима страшно было то, что тебя пытает не палач, а скучающий чиновник.
|
В наступившей за скрипуче-отвратным хрустом тишине раздалось еле слышное "...лять!" — это выдохнул видавший виды Василий. Виды-то видал, и как людей на кусочки режут, и как в петле болтаются, и как конями топчут. А как сами себе в глазницу железку засовывают — нет. Настолько не ожидал такого, что даже вмешаться не успел. А Варандеичу — хоть бы что. Выдал свою отповедь и стоит, рукояткой покачивает. — Всеслав... ты... вынь-ка эту штуку из глаза, осторожно, и не делай так больше. Никогда не делай! — попросил он бывшего кощеевца. — Хоть тебе этот полудурок с гуслями скажет, хоть я, хоть кто! После этого он поворотился к Осьмуше. — Ты, парниша, больно борзый и дерзкий для своих младых годков. И по-хорошему, не тебе с меня ответа требовать, ни с любого из нас. Но раз уж ты вроде как жизнью рисковал, чтобы письма доставить, так и быть, я тебе отвечу. И Всеславу отвечу. Только раз уж мы тут про планы говорим, все посторонние пускай вон выйдут. Казимир, эта шантрапа, и все остальные, кто к делу не касается. А наших всех позовите, монахиню, Маринку, там... Соловей пусть отдыхает только.
(продолжает, когда посторонние уйдут. Торквальду, думаю, тоже до этого мало дела)
— Так вот, отрок. Осьмушей тебя зовут? — решил начать с парня Василий. — Ты, видать, ратную науку усвоил кое-как, мечом махать научился, а главной премудрости не рассказали. Так послушай, коли станется, головушку свою непутевую убережешь, может, и сам в начальники выбьешься. Все, кого ты тут видишь, конечно, не солдаты. Но война — это война, а битва — это битва, и мы когда путь выбираем, а когда битву ведем. И когда путь выбираем, все эти вот герои — Маринка, монахиня, Фока — все они свое слово говорят. Иногда со мной соглашаются, иногда спорят, но как-то выбираем все же, куда путь держать, что делать. А когда бой идет — командую я. Не потому что я себе это возомнил, не потому что я знатнее, и даже не потому что кот, про которого ты в письме у Даньки читал, мне книгу отдал. А потому что я единственный, кто здесь это умеет. Как гусляр — на гуслях бренчать, а Мирослава исцелять. Все остальные акромя своей жизни ничьими не распоряжались, а меня этому смолоду учили. Я на Быстринке против Берендея уже десяток в бой водил, когда ватажников били на шляхе — конную полусотню, а раз и хоругвью правил, когда воеводу пулей срезало. А командовать кто-то — должен! Потому что иначе будет, как в Злобине было! — княжич с досадой хлопнул ладонью по столу. — Я там не был, но вон, у Фоки спроси али у матушки: пол-города перебили-развалили и чего добились? Или как с Чернобородом — за одного израненного троих наших отдали! И да, найдутся те, кто приказы мои не исполнит. Иногда с места виднее, как действовать. Иногда момент подсказывает. Я на то и командир, чтобы видеть, как кто действует, и других направлять, чтобы человек по упрямству или по находчивости не погиб, а пользу в бою принес. Так бывает, что люди, особенно не ратные, не приученные, по-своему норовят. Вон, я приказал без пощады биться в Корчме — потому что в толчее тот, кто "сдается", в спину бьет при первой возможности, а там с нами Данька был, непривычный, замешкается еще. А Фока взял и нарушил приказ — корчмаря живым взял. Что ж... Там так было, что это к месту выходило. Пускай! Но это — одно. А другое — из боя сбежать, как гусляр. Василий кивнул в сторону Лелислава, не глядя на него. — Теперь, ты спросил, как дело было. Ну что ж... так и быть, пусть все знают, а кто был — те подтвердят. Как пришли мы в город, тут я сказал: расходимся толковать с вельможами, после — бить кощеевцев. Все согласились, никто против не был. Собрались вместе. Торквальд выпросил вас в чащу забрать. Я нарочно Лелислава с Фокой подождал, чтобы без них это не решать. Вернулись — сказал ли мне кто: "Ты, Василий Всеволодович, обожди, не надо нам на кощеевцев идти, потому де мы от цели отклоняемся"? Обсудили бы и решили, так оно, нет ли. Но нет — все согласны были, никто против слова не сказал. Дальше идем в корчму. Не знаю, с кем ты там бился в жизни, отрок, но много кому не по себе станет, когда знаешь, что там внутри Псарь и Шепот могут быть, и еще до ста рыл ихней братии. Шепот, чтоб ты знал, людей убил больше, чем у тебя волос на голове. И вот представь. Женщины с дружиной княжеской побежали отход ворогам воспретить, а мы вчетвером идем внутрь. И Фока колеблется, сомневается, и спрашивает, а надо ли лезть к врагу в самое логово, и что делать. Потому что непросто это, на врага идти, когда это не соломенное чучело! И я ему говорю, что делать, ему и каждому. А этому певуну, конечно, тоже не по себе. Он вдруг начинает артачиться, дескать, а давайте поговорим, а вообще что мы тут делаем — это когда Маринка с монахиней уже убежали с врагом биться. И когда мы вместо разговоров в бой идем — сбегает. Как ты сказал? Думы разные у нас? Думы разные должны быть, пока в бой не ввязались, а когда ввязались, дума должна одна быть — как победить да как своих уберечь, — подытожил Василий свои слова. — Запомни это покрепче, Осьмуша, авось пригодится. Он посмотрел на парня уже помягче. — Что до того, в чем меня этот прыщ обвинил, то ни с какого пути я не сворачивал. Казимира ты в пример не приводи — на нем метка не воинская, а иная. Воины-кощеевцы — все гнилые нутром. Но ладно. Пусть не все. Пусть приходят и винятся, складывают оружие и сдаются — тогда им пощада и суд. А они плетут заговоры и козни. И не какие-то там заговоры и козни, а против нас всех, против нашего похода за солнцем. Что, мало что ли нам палки в колеса совали? Яноша помните? Кто ему денег дал, чтобы бояр подкупить? Немалая сумма! Откуда она у палача? Откуда он знал, что ко мне гонец ехал, чтобы его перехватить? А что вам кот-баюн говорил, помните? Как они с Хапиловым стакнулись, чтобы нам со скатертью помешать? А кто тульского богатыря от нас выманил, чтобы ослабить? А здесь, в Новгороде, первейшие кощеевы люди — самые близкие: один псарь-урсолак чего стоит. А Шепот — не просто убийца, он у них — главный в заговоре, это Казимир подтвердил. И очень жаль что мы его достать не смогли здесь, сами, не дожидаясь, когда гад ударит, и чью-нибудь жизнь заберет, как Кот-Баюн Поундсову. А те кощеевцы попроще, что с ними тут засели и под их указку действуют — сами свой выбор сделали. Может, где-то и ходят такие, что с воинскими метками, но раскаявшиеся. Я в это не поверю, пока сам такое чудо не увижу, но может быть. Но — не эти! И они до нас прямое касательство имели. Василий окинул взглядом всех собравшихся. — Но пусть бы даже не имели. Везде, где мы были — у Лукоморья ли, в Степи ли, мы решали, что зло, которое корни пустило, выкорчевать надобно. И с порчей из озера бились, и Хапилова извести решили прежде, чем с нас того ханенок попросил. Потому что мы — герои. И каждое место, через которое проходим, лучше должны оставить, чем до того, как мы пришли, — "даже если это город воров и торгашей", чуть не добавил Василий, но сдержался до поры. Все же воины местные им помогали и погибли. — И Скотник да Шепот не лучше Хапилова, одним миром мазаны. Может, не такие мерзкие, но они — Зло. И те, кто им служит — тоже! — и при этих словах княжич даже головой мотнул. — А теперь, отрок, и вы, тоже, все сами подумайте, когда этот певун из боя со Злом сбежала, меня он предал, или вас всех. Да, я его не люблю. Да, он меня норовит задеть при каждом случае. Он спорит со мной просто ради спора, потому что сам хочет главным быть. Но это наше с ним дело. Доиграется — получит от меня плетей — успокоится. Черт бы с ним! Хоть он меня опорочить пытается — мне солнце дороже. Но когда он сбежал — он не меня предал, он нас всех предал! Именно потому всех, что все вольны свое слово сказать были — идти на кощеевцев, али нет. Но пошли все. И он предал — женщин, что на берег побежали, Фоку, что не побоялся в корчму лезть, Даньку, что нам свечку держал. Он сбежал, потому что ему так захотелось. И он сбежит еще раз. Знаете почему? А вы на него посмотрите. Он же думает, что он прав, что право такое имел — нас всех в бою бросить. Он за эту мнимую свою правоту готов в меня ножичком сунуть. И поглазеть на то, как Всеслав сам себе глаз вырежет. Василий подавил желание сплюнуть. — Да, я горячий человек, я терпеть не могу предателей. Но бывает по-разному. Помню, на Быстринке два паренька, вроде вот Осьмуши, только похлипче, бросили оружие и сбежали. Поймали их, скрутили. Так на них лица не было, повинились. В Орде бы их под нож — а у нас не так: копья в руки да поставили их в первый ряд. Один погиб, а другой благодарил потом, что дали ему позор смыть. А этот певун — взрослый муж вроде бы, вон седина уже. Я ему сразу сказал, чтобы он до греха меня не доводил и с глаз моих шел. Не сдержался, чтобы его рыло предательское из корчмы не выкинуть, когда он ребенком прикрываться стал. Вспылил. Не люблю предателей. Но кое в чем он прав — не мне одному решать, быть ему с нами или нет. Мы же в Новгороде? Тут же хлебом не корми, дай всем вече собрать да проголосовать, вместо того чтобы заразу из своего города вышвырнуть! Но пусть, со своим уставом в чужой монастырь не лезут, вот и давайте решать по-новгородски. Пусть этот... человек перед нами всеми, кого он предал, повинится, и тогда уж пусть каждый решает, гнать его или оставлять. Но не иначе. Пока он вины не признает — я с ним дальше не пойду, и жизнь свою не доверю. И ваши тоже ему не доверю. И пусть до тех пор он на глаза мне не попадается: он меня ножом пырнул, а я даже сабли из ножен не вынул, чтоб дите какое в комнате не задеть — выходит, задолжал ему. Так у меня не заржавеет.
|
Василий чувствовал, что запал и злость вместо врага отдались в нутро. И так-то не было удовлетворения, а тут еще одергивают. Воевода этот, распричитался, как баба старая. Людей беречь надо, пока они живы! "Да, из-за таких как ты и не сдержали", — хотелось ответить ему. Но все же слова Чернавки о том, что эти вот бойцы с ними бились бок-о-бок, остужали пыл. — То не твоя вина, а бояр да купцов ваших, что нечисть эту в городе пригрели, — ответил он на вопрос, прозвучавший от ратного человека. — За их жадность они и погибли. Ты лучше скажи, почему князь ваш сам не пришел? Почему тебя, — чуть не сказал "старика", — заместо себя послал? Хотелось сесть на берегу, снять сапоги и погрузить ноги в липкий волховский ил. И успокоиться уже совсем. Но не хотелось оставаться среди трупов и копошащихся рядом живых. — Фока, подмогни Всеславу доспехи обмыть, — скорее даже не приказал, а попросил он татя. Шататься по городу с перемазанным кровью воином с пугающе-бесстрастной личиной на шлеме ему не улыбалось. — А после втроем Соловья возьмем. А вы идите. Отдыхайте, — это уже женщинам было сказано. "Ты всегда будешь оставаться один. Облетит с тебя люд, как листья с древа. Предадут пустозвоны-лелиславы, откажут бестолковые воеводы и князья. Одни укорят жестокость, другие мягкостью. Маринка? А что Маринка? Она ж своевольная, как ветер, что не по ее — она все по-своему сделает. Ребенок она большой: тяжко — горюет, весело — гуляет. Фока — хороший парень, но он не поймет. Соловей свое отвоевал давным-давно, да и не верит он ни в кого, кроме себя. Никого-то у тебя нет. Никого-то верного. Не по-собачьи преданного — по-человечьи. Один ты будешь всегда. Сбрехал кот, собака такая — и семья от тебя откажется. В самый трудный, самый тяжелый момент, ты всегда будешь один. А Бог — он судит, он не отвечает таким, как ты. Он монахине вон отвечает, да и то не всегда. А ты — не чернец, ты — живой. И как дойдет до поля, до настоящего поля — один будешь." Поиграл княжич плеткой, посмотрел на реку, на плывущие по ней сиротливо деревянные обломки. "Ну да, все так. У всего ведь обратная сторона есть. Но коль боишься упасть — не залезай на коня. Коль боишься обжечься — не играй с огнем. А коли один боишься остаться — не выбивайся в главари. А я и не боюсь. Будут со мной люди — хорошо, будет любовь и семья — слава Богу, а нет — я и один буду идти. Вперед. Куда решу. Куда захочу. Не под папкину указку. Ни под чью." Но в одном Маринка была права — выпить надо. Хоть и за то, что свои все живы. Хотя лучше ли живой предатель мертвого героя?
|
Магдалина Карота заводится. Это едва заметно поначалу, но ему хочется произвести на тебя впечатление. Он хочет станцевать с тобой еще одну мелодию. Оркестр заводит песню о какой-то цыганке, но тебе особенно не до текста. Помнишь, пять минут назад ты была как лодочка на волне? Теперь ты как будто чувствуешь, что волна нарастает, превращается в огромный вал, колеблется, а тебе надо удерживаться на гребне. Его шаги как — мощные, длинные, как тигры, которых держат на привязи. Он сам их держит. Ты чувствуешь, чего это ему стоит. А держать надо — еще немного, и это будет грубо, а совсем грубо он не хочет. Не в танго. Вот фраза обрывается, и он останавливается, впечатав каблук в пол. Подсобирается перед следующей фразой и — снова мощный шаг, который при всем желании не назовешь легким. С Каротой у тебя не возникает сомнений, что слово "танго" — мужского рода. Вы делаете сэндвич — первый раз за все три мелодии, ведь вся эта романтика, казалось бы, не для него — и ты, большую часть времени протанцевав с ним щекой к щеке, ловишь его взгляд. Его рука приникает к твоему животу — тот элемент, где это удобно. Он смотрит на тебя все еще неопределенно, как будто пытается раскусить, что ты за человек и что за женщина. Сэндвич не заканчивается — он прерывает его на середине, и твоя нога, повинуясь его резкому ведению, на секунду обнимает его ногу. Вы танцуете дальше. Весь конец мелодии, вся вариация — одна череда сильных шагов, каждый — как удар ножом или кастетом, но не в тебя, а для тебя. Вы заканчиваете, резко подняв сомкнутые руки — его левая и твоя правая. Он выдыхает разжимая в ухмылке стиснутые зубы. Усмехается. Ему понравилось. — Спасибо. "Спасибо" значит "спасибо, хватит". Он ведет тебя к твоему столику, рука бесцеремонно лежит на твоей талии. Почему-то ты не сомневаешься, что этот грубый, жестокий человек, привыкший получать свое, в другой ситуации (а может, даже и в этой, танцуй вы по-другому), не преминул бы сейчас облапать тебя, нахально, на виду у всех, за задницу. И никто бы ему ничего не сделал (ну, разве что МариФе съязвила бы на кураже). Но — нет. Хочет — но сам себя останавливает. Чем не повод для маленькой гордости? — Ты не так проста, как кажешься, — говорит тебе комплимент на свой лад. Такое вот начало вечера.
|
-
Верен своему образу! И вообще, сравнения звучат, "палец о палец щит о щит" эти все. Здорово.
-
|
-
Прекрасный кавалер. Вот просто добавить нечего: прекрасный.
-
Все нпс-ы как на подбор. И каждый разный и уникальный.
-
Босс, каждый твой пост плюсовать хочется, но не получается. Но Вальдес особо фееричен даже на фоне других твоих неписей.
|
-
Прямо партнер - мечта)) И мне очень нравится, как передан танец^^
|
Танго — чуть ли не первый танец, возникший в городе. Или, вернее, созданный городом. Большинство популярных танцев 19 века, таких как мазурка, полька или вальс, практически напрямую происходят от деревенских танцев, облагороженных для бальной залы, а затем проникших на улицы. Танго произошел (по-русски слово "танго" среднего рода, а по-испански мужского, el tango) от разных танцев, и от всех прихватил понемногу. У хабанеры этот танец взял сомнамбулическое слияние тел, у милонги - прихотливое переплетение ног, у фанданго - ослепительное головокружение и, наконец, у кандомбе - двойной притоп, вторивший ударам африканского барабана. (с) Все это верно, но главными в этом супе были, на мой взгляд, не столько ингредиенты, сколько "котел" — Буэнос-Айрес, потому что именно на его улицах родилась и неповторимая хореография, и вся чувственная глубина танго. Хотя танго называют аргентинским или креольским, правильнее всего было бы называть его Буэнос-айресским))). Но это длинно, и никто не заморачивается))). Город всегда придает танго особый оттенок. Я танцевал танго в Москве, Стамбуле (турки наравне с русскими и украинцами считаются лучшие тангеро после аргентинцев), Санкт-Петербурге, Самаре, Челябинске, Алматы. Разница значительная! В БАйресе, я к сожалению, еще не был, но я много о нем слышал и кое-что читал. И конечно, нигде танго не будет таким, как у себя на родине. Именно поэтому место действия нашего модуля — Буэнос-Айрес, и именно поэтому весь этот раздел посвящен городу, в котором танго родилось и развивалось. Краткая история БА до XX века- История Буэнос-Айреса началась в XVI веке с разводилова. Заезжих испанских кабальерос, поднявшихся вверх по реке, встретили индейцы и подарили им украшения из серебра. Конкистадоры дружно воскликнули "Карррамба!", назвали страну Аргентиной (от Argentum, "серебро", лат.), а реку — Рио-де-Ла-Плата ("серебряная река")... Догадались уже, да? Никакого серебра в Аргентине не было, но название менять не стали, чтобы люди охотнее сюда ехали. - Само поселение первоначально называлось очень пафосно: Сьюдад-де-ла-Сантиссима-Тринидад-и-Пуэрто-де-Нуэстра-Сеньора-де-Санта-Мария-де-Буэнос-Айрес (город Пресвятой Троицы и Порт Богоматери Святой Марии Добрых Ветров). Потом решили, что для крохотного форта это как-то чересчур, и название подсократили. - Короче говоря, до конца XVIII века Буэнос-Айрес был маленьким форпостом на берегу Южной Атлантики, до которого никому не было дела, потому что согласно королевскому указу вся торговля в регионе шла через Лиму. Но потом указ поменялся, было создано новое вице-королевство Ла-Плата, и дело пошло. В смысле город стал расти, торговля расширялась, контрабанда процветала. - Пару раз БАйрес попробовали захватить англичане, но местные отметелили их как следует. Тем не менее связи с торговыми и аристократическими кругами в Англии были очень сильными. В каком-то смысле с подачи Англии и благодаря оккупации Испании Наполеоновскими войсками в 1816 году Аргентина провозгласила независимость. Дело было 9 июля, и в честь этой даты названы самая широкая улица в мире ( ссылка) и одно классное танго ( ссылка). - Потом была война за независимость с испанцами, и им таки наподдали. А дальше стали увлеченно делить шкуру убитого медведя — сначала от Аргентины отделились всякие Уругваи с Парагваями, а потом БАйрес стал настаивать на своем особом статусе. Настаивать вплоть до военных действий, то есть БАйрес воевал со всей остальной Аргентиной и даже иногда побеждал! Примерно тридцать лет продолжались внутренние войны-драки-потасовки, за это время страна увидела первую (1826) и вторую (1853) конституции, первого гражданского президента (Ривадавию) и первого "кровавого диктатора" (генерала Росаса). В 1862 все более менее улеглось — тирана скинули, конституцию переписали. Начался период роста. - БАйрес в это время походил на большую деревню на берегу моря-океана. Собственно, он ею и являлся. Главной ценностью была земля, и крупные землевладельцы-латифундисты поддерживали Консервативную партию. До 1916 года все президенты Аргентины будут из этой партии. - Их противниками были Радикалы, которые представляли в основном бедноту. Радикалы иногда даже поднимали вооруженные мятежи, как в 1893 году. Но до издания Закона о Всеобщем Голосовании в 1912 году их влияние на политику было сильно ниже, чем у консерваторов. - Попутно страну шарашили небольшие войны (с индейцами, с Бразилией, с Парагваем), когда удачные, а когда нет. - Активный рост экономики Аргентины во второй половине 19 века определялся тремя факторами: мощным потоком эмигрантов (за 30 лет население более чем удвоилось за счет эмиграции), стремительным развитием технологий (железные дороги, холодильные установки и новые породы крупного рогатого скота обеспечили взрывной рост сельского хозяйства за счет экспорта говядинки), некоторыми успешными реформами (например, образования). В этом месте я закончу пересказывать википедию и расскажу вам, как выглядел БАйрес в 1880-х, когда в нем на глазах будущих мам и пап ваших персонажей рождалось танго. На рубеже столетий: От большой деревни до Вавилона Южной Америки– Я представляла себе Буэнос-Айрес не таким, – сказала Меча. Здесь, вблизи Риачуэло, день казался еще жарче. Чтобы освежить взмокший лоб, Макс снял шляпу и держал ее в руке, а другую время от времени засовывал в карман пиджака. Когда они с Мечей шли в ногу, то на мгновение соприкасались плечами, а потом вновь, шагая вразнобой, отстранялись друг от друга. – Буэнос-Айрес многолик, – ответил он. – Но главных ликов у него два: это город успеха и город провала. (с) Перес-Реверте Упоминающаяся тут Риачуэло — это маленькая загрязненная речушка, служившая юго-восточной границей города. Она частенько упоминается в танго, как символ тупика и безнадеги. Но об этом позже. Итак, Буэнос-Айрес, в котором возникло танго, был в первую очередь городом эмигрантов. Больше всего приезжих было из числа итальянцев и испанцев. Было также много поляков, греков, немцев... и других самых разных национальностей. Эмигранты на борту корабля, 1910. Эмиграция крайне приветствовалась правительством, и на первый взгляд для эмигрантов создали все условия — в частности, их уравняли в правах с коренными жителями... Но ловушка судьбы заключалась в том, что эмигрантов очень быстро стало сильно больше, чем работы. Земля в пампе была уже поделена между богатыми людьми, чтобы ее купить, нужны были средства, которых у большинства приезжих попросту не имелось. Можно было либо становиться батраком в какой-нибудь дыре, без особых перспектив, либо оставаться в БАйресе, надеясь, что в конце концов, тебе повезет. Люди вкалывали за гроши по 12-14 часов в сутки, или сидели вообще без работы, перебиваясь случайными заработками. И вслед за толпами эмигрантов в город пришла ужасающая нищета. Даже про-консерваторская газета "Насьональ" отмечала это: Зрелище нищеты на улицах Буэнос-Айреса с каждым днем приобретает все более отвратительные формы, но власти и акционерные общества не принимают никаких мер. Сотни нищих и бродяг копошатся в мусорных ящиках у гостиниц в поисках пищи, как собаки. Жалкие голодные матери с высохшей грудью спят прямо на улице. Приехавшие селились либо в маленьких хижинах на окраинах, либо в огромных многоквратирных общежитиях, конвентильо. Вот достаточно колоритное описание. Представим себе конвентильо. Бесчисленные маленькие комнатки, вытянувшиеся в ряд вдоль огромного патио, разделенные деревянными перегородками, низенькие и темные. При комнатке имелась кухонька, вроде сторожевой будки, крохотная и неудобная, или просто топившаяся углем плита, черная от сажи и копоти, закрывавшая дымом и чадом кусочек неба, который еще можно было видеть из этой преисподней. Были и низенькие жаровни на треножниках, нередко приносившие сладкую смерть от угарного газа, когда в холодное зимнее время неосторожно запирали дверь. Были и попугаи, товарищи по несчастью в этом неуютном и жестоком мире... Обитателями конвентильо были недавно прибывший итальянец, бродячий торговец, полицеский, чей скромный заработок не позволял ему иметь лучшее жилище, турок старьевщик, портовый грузчик... От чрезмерно тесного сожительства нередко возникали ссоры и потасовки, доходило и до кулаков. В этой толчее национальностей, где преобладала итальянская речь, звучали галисийский, креольский и даже турецкий языки, неаполитанские канцоны соседствовали с галисийскими песнями и местными милонгами под бренчанье гитары или тягуче-мелодичный бас аккордеона, предшествовавшего появившемуся позже бандонеону. (с) Леон Бенарос.
Не могу 100% поручиться, что эти фото сделаны в те годы и именно в БАйресе, но общую атмосферу передают. Названия конвентильо говорят сами за себя: 14 провинций, Огненная земля (на этом острове находилась самая суровая тюрьма в Аргентине, это как если бы у нас общагу назвали Колымой, наверное), Осиное гнездо, Черная пещера, Большой загон, Волчица, Опасный... Был еще Конвентильо коровы — да-да, там держали рогатый скот прямо в комнатках... И, пожалуй, никто не опишет старые конвентильо лучше, чем это сделали это в своих простых, но пронзительных стихах Паскуаль Контурси и Эстебан Флорес. В этом старом конвентильо Пол кирпичный, без настила, Вместо двери — парусина, Кто захочет, тот войдет. Хрипло в патио шарманка Танго старое бормочет... А девчонка что-то хочет, А девчонка что-то ждет. (с) из танго "Оконце на окраине"
Господин судья, рожден я в конвентильо. Где свила свое гнездо нужда и бедность. Там среди шпаны, воров и проституток, Протекло мое безрадостное детство. В той грязи, где я с мальчишества валялся, Гибнут лучшие надежды и желанья. Вам бы видеть, господин судья, как жил я, Чтобы знать потом и меру наказанья. (с) "Судебный приговор"
Вот как раз влачат болезного. Почти все улицы в городе были не мощеные. Зимой они превращались в грязное месиво, а в Ла-Боке дома вообще стояли на сваях, и когда Ла-Плата разливалась, под ними волновалось настоящее море, по которому сновали лодки. Ла-Бока — один из так называемых баррио, нечто среднее между районом и кварталом, вроде московского Строгино, питерского Автово, калужского Селика, только размером поменьше. Под спойлером — карта. Для нас с вами интереснее всего восточная, историческая часть города. Еще одно словечко из мира Буэнос-Айресской архитектуры — эскина, то есть "срезанный угол" квартала на пересечении двух улиц. На эскинах танцевали первые танго, а баррио Барракас (дословно "бараки", "хибары") имел прозвище "баррио три угла" (что-то вроде московских Трех Вокзалов). Jo soy del barrio de Tres Esquinas — с этой строчки начинается одно популярное танго... Вот, кстати, эскина на пересечении улиц Каллао и Коррьентес. Как раз около 1940, то есть, во время действия нашего модуля. Но вернемся назад в 1880-е-1890-е. Говоря об этом времени было бы неправильным считать, что кроме эмиграции и нищеты ничего не появлялось. В этот период происходила стремительная смена эпох, слом традиций, резкий уход старого мира и появление нового, "европеизированного" Буэнос-Айреса. Вот для сравнения: Бесплатная кормежка нищих и господа беседуют, не выходя из ландо. А вот ребята trabajo como el hornero, а ниже какой-то холуй, то ли из ювелирного, то ли портье в дорогой гостинице. Все снимки из начала XX века. Человеком, который изменил облик столицы, стал мэр-интендант Торкуато де Альвеар. Его в свое время неслабо торкнул перестроенный в 1860-х Париж, и он начал масштабные преобразования Буэнос-Айреса. В городе появились мостовые, а колониальные дома и фазенды сменили здания в причудливом эклектическом стиле — тут было намешано всего понемногу: классицизм, барокко, готика... В 1888 в центре города провели электрическое освещение. Баррио Палермо стал похож на Булонский лес. Были запущены конки и даже первые трамваи. В баррио Бельграно строят ипподром. В оперных театрах дают все то же, что и в Европе — "Кармен" Бизе, "Лоэнгрина" Вагнера, "Отелло" Верди. Площадь Мая в начале XX века. Это был поистине город контрастов: аристократический центр — шумный, красивый, модный, свежий, и окраинные баррио (их называли аррабалями или субурбио или орильями) — с грязными конвентильо, с убогими хижинами, с тусклыми красными фонарями дешевых борделей и размалеванными вывесками трактиров. Тут проводили свой досуг рабочие со скотобоен, поденщики с фабрик, ремесленники, ломовые извозчики, матросы, кондукторы конок, куартеадоры (верховые на пристяжных, помогавшие втащить конки на крутых подъемах), а также солдаты, хлынувшие в город после успешного отвоевания пампы у индейцев. Среди всей этой низкопробной публики особняком стояли два характерных типажа эпохи, о которых стоит сказать отдельно. Я говорю о компадре и компадрито. КОМПАДРЕ — это такой ковбой испано-американского разлива, только без револьвера, которого жизнь заставила переселиться в город. Собственно, компадре и вышли из среды скотоводов-гаучо. Это был тип человека, который перестал был крестьянином, но и горожанином в полном смысле не стал. Зато сохранил особое достоинство, привычку носить нож, умение танцевать милонгу и маламбо, а также следовать определенному своду неписаных правил. Его профессия — ломовой извозчик, объезчик лошадей, забойщик скота. Его образование — любой уличный перекресток... Он не всегда был бунтовщиком: комитет умерял его темперамент и оказывал ему протекцию. Полиция считалась с ним: в случае какого-либо инцидента компадре продолжал свой путь, но давал — и сдерживал — слово зайти в участок позже... Конь с вызывающе отделанной серебром сбруей и несколько песо — посмотреть бой петухов или сделать ставку в картах — были достаточны, чтобы скрашивать его будни в воскресные дни. (с) Хорхе Луис Борхес Фото с бойни. Одежда его всегда была цвета траура, может быть, потому, что его положение обязывало постоянно быть на ты со смертью. Белый шейный платок с вышитыми инициалами и своего рода длинный вязанный из викуньей шерсти галстук были единственными украшениями его наряда. В случае если фортуна повернулась бы к нему спиной, он счел бы для себя бесчестьем остаться лежать на перекрестке в иной одежде. Это было бы неучтиво по отношению к смерти. Помимо всего, так одевались его предки, и ему было приятно сознавать это. Компадре был холостяком по убеждению. Зная, что смерть может настигнуть его на каждом шагу, он не заводил семьи, ибо не дело мужчины оставлять вдову и детей беспомощными. Кроме того, по общему убеждению людей его среды, любовь и семья сковывают мужчину в его действиях(с) Орасио Салас Со временем слово «компадре» стало обозначать вполне определенный архетип жителя городских окраин: первого по части ножа и отваги, человека, который для обитателей его квартала был воплощением справедливости, нередко заменяющего полицейский арбитраж, поскольку его этические нормы основывались не на холодных статьях уголовного кодекса, а на приоритете чести, верности и уважении данному слову. Такой компадре назывался «гуапо». (с) Пичугин. Компадре инстинктивно искал убежище в прошлом. Его темного цвета одежда вызывала в памяти пышность эпохи Филиппов; густая шевелюра, спадавшая на шейный платок, была ностальгией по колете XVIII века; его нож заменял толедскую шпагу. Его церемонные движения, подчеркнуто медлительные, как в ритуале (вплоть до стряхивания пепла с сигареты длинным ногтем мизинца), сохраняли степенность дворянина, и на мощеных тротуарах города его покачивающаяся походка напоминала фигуры менуэта. Эта печать артистизма (естественно, преувеличенного) демонстрировала чистоту генеалогии вплоть до его кальдероновской ревности, ибо он дрался насмерть, если кто-нибудь смотрел на женщину, с которой он танцевал милонгу с кортес. Честь и достоинство в старинном понимании заставляли его презирать кулачную драку простолюдинов, как и усердную, усидчивую работу, унижающую идальго. Но они были идальго — идальго, чей род захирел и пришел в упадок, ибо для них настали времена равно плохие и для жизни, и для смерти. В глубине они были реакционеры, привязанные к земле и своим предкам; аристократы неудачники, так как были лишены единственного и естественного занятия всей аристократии — войны. (с) Эктор Саэнс Кесада Короче, думаю, вы понимаете, что это был некий идеал мужчины-жителя предместий, и, конечно, компадре были первыми по части танца, в котором относился к своей даме с неизменным достоинством. "Настоящий мужчина". Противоположностью компадре был КОМПАДРИТО — задира, бездельник, "крутой чувак", "пацанчик" с района. Вот как его описывают. Личность хвастливая, лживая, способная на провокацию и предательство; говорит на особом жаргоне и отличается аффектированными манерами. (с) Словарь аргентинизмов
Человек из социальных низов, пустой, тщеславный и бахвал. (с) Тобиас Гарсон
Одевается он оригинально. Черный костюм, широкие панталоны, на шее шелковый платок, круглая шляпа с опущенными полями, узкие туфли с острым носком, высокие наплечники — таковы отличительные черты его наряда... Компадрито агрессивен, импульсивен и затевает ссоры и драки по малейшему поводу. Он лишен морали, упрям до абсурда и получает большое удовольствие, если навредит кому-нибудь. Грубость и жестокость создают ему репутацию храброго и мужественного. Все его умственные способности направлены на то, чтобы добыть деньги от другого. Завзятый картежник, он играет на деньги, которые ему дает его подруга (пебета). К ней он не чувствует никакой любви — она ему подходит, и он ее охраняет. Он оскорбляет ее, бьет, требует от нее денег, но все это не охлаждает нежности его подруги, преданной ему, как собака, которую хозяин наказывает. (с) Мануэль Гальвес.
Когда с добычей Моя пебета, Гони монету — Весь разговор. А спорить станет — Фонарь под глазом, Притихнет разом, И кончен спор. (с) Сильвио Манко
Компадрито не любили и не уважали. Женщины боялись его. Компадре его презирал; компадрито побаивался компадре и втайне ему завидовал. Компадре говорил негромко, больше молчал и смотрел: он импонировал своим видом и поведением; компадрито нуждался в крике для самоутверждения. Компадре пользовался только холодным оружием; компадрито помимо ножа, который он носил под одеждой, при случае не брезговал и револьвером, что компадре считал ударом в спину — для него это было бесчестьем. Если компадре доживал до старости (что, впрочем, случалось редко, ибо обычно смерть настигала его раньше — в какой-нибудь схватке, по собственной неосторожности или доверчивости, от предательского удара ножом), он превращался в патриарха, уважаемого всем кварталом; компадрито чаще всего становился профессиональным сутенером и сводником (канфинфлеро). Компадре говорит о себе спокойно и с достоинством:
Я компадре меж компадре, Меж простых простым бываю. Я немало побыл в свете, Где и как держаться — знаю. (Анхель Вильольдо)
Компадрито (в данном случае уже канфинфлеро) заявляет о себе с обычным для него бахвальством:
Я известный канфинфлеро, Знают все мою походку, И танцую я в охотку, Коль случится танцевать. На меня тупицы смотрят, Свою зависть не скрывая, Если вышел я, гуляя, Мою мину показать. (Лопес Франко)
Неудивительно, что слово «компадрито» воспринималось как нечто резко отрицательное, оскорбительное. Но самого носителя столь нелестного титула это мало беспокоило. (с) Пичугин
Мина — женщина, "баба".
Я бы описал отношение женщин к компадрито строчкой из стихотворения: "Такой реальный, четкий, дерзкий, Ну как такому — и не дашь?" И компадре и компадрито были мастерами по части танцев. Танцевали они, мммм, ну не то чтобы уже совсем танго, но что-то на него похожее, то, из чего оно очень скоро возникнет. На эскинах и в кабаках нередко происходили настоящие, как сейчас сказали бы, танго-баттлы. Примерно про этот период написан Борхесовский рассказ "Мужчина из розового кафе". И любопытно, что хотя, должно быть, танцевали компадрес и компадритос примерно в одинаковой манере, наше, более позднее танго где-то на идейном уровне получило от них как бы два "полюса": один — трагичный, сентиментальный, проникнутый достоинством, дышащий ностальгией и изломом, другой — агрессивный, слегка развязный, самоуверенный, нагловатый, "женщина — это добыча" вот-это-вот-все. Когда я бережно обнимаю партнершу и приглашаю ее на шаг — компадре где-то там, на небесах, одобрительно качают головой. Когда я веду ее так, чтобы она вульгарно, но эффектно забросила на меня ногу в ганчо, и даже подхватываю под бедро рукой — компадрито где-то на других небесах притопывают в такт. И то, и то — танго, и никто не скажет, что это — правильно, а то — нет. Танго в это время (помимо борделей и улиц) танцевали в так называемых академиас, перенгиндинах и куартос де чинас. Перингиндин — место, где устраивали байлонго — вечеринку с танцами (сейчас мы называем вечеринку милонгой). Куартос де чинас — дома поблизости от казарм, где жили маркитантки и часто тусовалась разная сомнительная публика. Академиа — это заведение с танцевальным залом, но еще там был буфет с выпивкой, и вообще это не совсем школа танцев, это скорее место, где можно было просто потанцевать в любой день, и в любой день были музыканты. Вроде дансинга, только с налетом брутальности и некоторой андеграундности. Вот одно из первых описаний такой "академии": У Кармен Гомес собирались солдаты местного гарнизона, цветные из соседних баррио, возницы фургонов из провинции с кожаными поясами, набитыми серебряной монетой, компадрито — любители ссор и потасовок, мастера предательского удара ножом, юнцы из „приличных семей", также предрасположенные к дракам и вообще к атмосфере „дна" и блатного мира, — не случайно полицейская хроника тех лет отмечает многочисленные инциденты, имевшие место в этой знаменитой академии, чья слава достигала центральных баррио. По соседству с заведением Кармен Гомес, где за фортепиано сидел мулат Алехандро Вилела, находилась подобная же академия, принадлежавшая также цветной Агустине, и между ними шла постоянная конкуренция за клиентуру (с) Рикардо Родригес Молас Причем академиас могли быть как низкопробными, и довольно крутыми как по уровню танцевания, так и по уровню музыки. Но даже в последних танго в те времена существовало "за опущенными шторами". Правда было несколько дней в году, когда танго танцевали в открытую. Я о карнавалах. Просто приведу здесь хороший отрывок. С приходом карнавала танго становится хозяином и господином всех танцевальных программ, и в этом есть резон, ибо столь фривольный танец только и уместен в эти дни всеобщего помешательства. Нет театра, где не анонсировались бы новые танго, что составляет приманку для любителей танцев, которые летят на нее, как мухи на мед. Как зрелище это нечто оригинальное, особенно в театре „Виктория". Зал его наполнен веселящейся публикой; со всех сторон слышны реплики, способные вогнать в краску шлемы полицейских. В глубине представители блатного и преступного мира в импровизированных маскарадных одеяниях. В ложах юноши из приличных семей и девушки из еще более приличных. Внезапно оркестр взрывается танго, и образуются пары. Компадре соединяются в братских объятиях, и начинается танец, в котором танцоры демонстрируют такое искусство, что невозможно описать все их акробатические телодвижения, конвульсивные изгибы корпуса, самые неожиданные и причудливые фигуры, дробь каблуков, сливающуюся в один непрерывный гул. Пары скользят, плывут, колышутся с таким наслаждением, словно в этом танце заключены все их самые вожделенные желания. В стороне толпа окружает юную танцовщицу, девицу из отдаленного баррио, провозглашенную „не имеющей себе равных", и яростно аплодирует этому необычайному чуду кебрадас. Это типичный танец городских окраин, и он дает компадре возможность блеснуть своими способностями, выказать всю легкость и гибкость своего тела, проворство и выносливость своих ног. (с) Гойо Куэльо, заметка "Модный танец" в "Карас и каретас", 1904 год. А вот знаменитое танго Carnaval de mi barrio ("Карнавал на районе" типа) ♫ ссылкаВот такой это был город — Вавилон на берегу Атлантического океана. Он очень быстро менялся, и вместе с ним менялось и танго, и отношение к нему. В тех же конвентильо танго поначалу не привечали, потому что мотив и движения стойко ассоциировались с "кривой дорожкой", и какие-нибудь вчерашние крестьяне из Калабрии очень не хотели видеть, как их дочка делает шаги по этой дорожке. Но потихоньку к людям пришло понимание, что танго — это часть их национального самосознания. А в начале 20-го века начался расцвет танго. Началась Эпоха Старой Гвардии.
-
Зачиталась просто... Прямо как экскурсия.
-
Шикарная подготовительная работа!
|
-
Хорошее, настоящее танго — это почти всегда немного больно ес
|
|
-
Не только за этого, за стерву-Марту, Изабеллу и всех твоих НПС. Они прекрасны.
|
Когда-то никакого кодигос не существовало, а приглашение в танго было простым, как пол-песеты: сдвинул шляпу на затылок, чтобы не мешала, свистнул, чтобы привлечь внимание, подмигнул девчонке побойчее, она кивнула, улыбаясь, вытерла руки о передник — вот и все. Переходишь улицу — и вы танцуете, главное, за фонарный столб не зацепиться. Ну, конечно, это только для крутых парней, а не для всяких болванов, мямлей и сосунков. Этого танго компадрито давно уже нет, как нет и самих компадрито. И вообще, все стало на порядок сложнее — взгляды скрещиваются как шпаги, игра воображения, уязвленная гордость... Но среди вас есть в зале один мужчина, который... о нет, конечно, не помнит действительно старые времена, ему ведь тогда лет было всего ничего. Он вырос в десятые-двадцатые, так же как и большинство из вас. Не помнит. Но если бы его, такого, какой он есть сейчас, перенесло на сорок лет назад — о, он бы отлично вписался! Гомес сидит за столиком, залихватски закинув ногу на ногу и надев шляпу на коленку, руку забросив за спинку стула и поигрывая коробком спичек. Взгляд у него смелый, прямой и веселый. Да, у него нет дорогого костюма, дома в престижном районе, нет связей и веса в обществе, нет авто и даже нет велосипеда. Но любой, кто скажет, что Хуан Гомес — не мужчина, а его женщина — не красавица, даже если он будет танцевать с хромоногой прачкой, получит в глаз и коленом по ребрам, будь это хоть президент Америки. Патотьеро всем своим видом показывает, что холодные заснеженные вершины ему на хрен не сдались, и не пытается бомбардировать их взглядами, зато его внимание достается приветливым и гостеприимным (как он ожидает) солнечным долинам, расположенным неподалеку. Он твердо решил пригласить одну из брюнеточек.
-
Взгляд у него смелый, прямой и веселый. Взгляд - первое, что притягивает)) Но любой, кто скажет, что Хуан Гомес — не мужчина, а его женщина — не красавица, даже если он будет танцевать с хромоногой прачкой, получит в глаз и коленом по ребрам, будь это хоть президент Америки. Рядом с таким чувствуешь себя королевой))
|
|
Сумерки опускаются на город рано. Заключают в свои мягкие объятия кварталы, расчерченные улицами на огромные клетки. Приобнимают фешенебельные отели. Закрывают воспаленные глаза домишкам на окраинах. Небо умывается дождями с начала апреля, все никак не напитается влагой, не отойдет от сухого, холодного, пронизывающего ветра, завывавшего в трубах весь февраль. Вот и сейчас — кап-кап-кап — накрапывает. То стихает, то опять начинается. Капли такие маленькие, что не разбиваются об асфальт брызгами, а будто просто появляются на нем крапинками. Но уже смеркается, уже не видно, как появляются крапинки - просто мокрый, серый асфальт. По асфальту нервно цокают каблучки. По нему же шуршат шинами автомобили, с выпученными фарами несущиеся по проспектам, обгоняя дребезжащие трамваи. Город живет, суматошный, напряженный, суетящийся, но готовый вскинуться или затаиться. Беспокойный город на берегу океана, неожиданно пришедший в себя между приступами лихорадки. Сам себя оглушающий клаксонами и музыкой, сам себя волнующий и одергивающий. Недоверчивый город, в котором давно никому не было по-настоящему уютно. Кроме тех, кто еще танцует. На улице, разделившей Сан-Тельмо и Конститусьон, под навесом — дверь. "Грация" — гласит вывеска, не успевшая потемнеть от времени. А помнишь, брат, сто тысяч лет назад, тут была пивная, и девчонка заводная кружки подавала нам с тобой, и собаку, что качала головой? Но не стало пивной, подевалась куда-то девчонка (а может, постарела?), не стало и собаки по кличке Адмирал, которая в былые годы лежала на коврике у входа и провожала посетителей меланхоличным взглядом, давно забыв, как это – лаять. Пришел новый хозяин, выкупил место, выломал старый гнилой пол, постелил хороший новый, нанял толковых официантов вместо одноглазого Лопе ( а девчонка, стало быть, вспомнилась из другой пивной?), купил мебель... Да кто он был такой? А важно ли это? Сейчас прямо важно тебе? Ну, тогда заходи и посмотри. Вот он стоит у стены, Фернандо Вальдес. В руке стакан, в котором льда больше, чем виски, на лице улыбка. Это снисходительная улыбка — он же хозяин! И не просто хозяин, для него "Грация" — не источник дохода, а больше так, развлекалово. Видно, любит танго послушать. У него, вроде бы, типография, магазин... Оборотистый малый. Хотя какой малый — роста-то он высокого. Но снисходительность его улыбки — теплая, приветливая. Он улыбается всем сразу, всему залу, а некоторым, кого знает, пожимает руки. Пожмет руку — крепко, но не так, чтобы пальцы захрустели, или поприветствует даму легким поклоном. Перебросится несколькими фразами, посмеется, в полуулыбке обнажая хорошие белые зубы. Кивнет холую-официанту — тот принесет бокал вина, проводит гостя к зарезервированному столику. Да, есть такие, кого Вальдес привечает. Но немного. А почему ж я сказал "любит послушать" танго, а не потанцевать? А черт его, Фернандо Вальдеса, разберет. Шаг у него, как у опытного танцора — наметанный глаз не обманешь. Только что-то наметанный этот глаз ни разу не видел его на танцполе. И еще тут есть один явно нетанцующий, только совсем другого пошиба — это Старик Паскуаль. Сидит, ногу на ногу закинув, палочку приобняв, курит. Смотрит на оркестр, грустно и как будто с какой-то надеждой. Как заиграют — так начнет ногой "дирижировать", а на лице у него появится выражение тоски и тихого удовольствия, сродни тому, когда хороший парикмахер ловко и бережно наводит порядок на голове, а ты сидишь у него в кресле, спокойный, но не одурманенный, собранный, и в то же время унесшийся далеко отсюда. Прогнать бы его, чтобы столик не занимал с одной чашкой кофе, давно уж выпитой. Но Вальдес его отчего-то терпит, хотя попрошаек вообще не жалует. Да Паскуаль, впрочем, и не попрошайка. А оркестр тем временем весь собрался. Афишка на входе не соврала, по крайней мере по первому пункту — Малерба собственной перцовой, со своими музыкантами. Он сейчас популярен: крутился на радио да и вообще — он же в двадцатых покорял Европу! Казалось бы, что там в Европе могут знать и понимать в танго? Ан-нет, раз человек добился успеха по ту сторону океана, в Парижах да Мадридах, значит, силён, значит, надо и нам послушать. Малерба, к слову, держал нос по ветру, и, сообразив, что сейчас модно на Ла-Плате в плане музыки, стал рубить четкие, ритмичные танго, но не так жестко и бескомпромиссно, как Король Ритма. Его композиции легко танцевались и оставляли любителям лиричности отдушину в виде скрипичных соло. Ему бы подошла фразочка навроде: "Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас". Афишка также обещала, что будет петь Медина, но он пока не появлялся. Еще один певец должен прийти в качестве гостя, а позже, вторым, будет играть старый, знаменитый оркестр, но какой — сюрприз! Рисковый ход, на самом-то деле — дорого два оркестра приглашать, да еще и хороших, и деньги могут не отбиться, а ведь народ не знает, на что идет. Но, значит, Вальдес себе мог позволить шикануть и поиграть в интригу. И, судя по тому, как активно люди в зал набиваются с самого начала — не прогадал с этим хозяин. Музыканты чувствуют себя раскованно, болтают, оглядывают зал. Скрипач мягко улыбается, банденионист вполголоса шутит, поглаживая свой потертый инструмент, контрабасист пьет кофе, поставив фарфоровое блюдечко на фортепиано. Только пианист сосредоточен и немного хмур. В "Грации" довольно шумно — хлопают двери, суетятся официанты с подносами, старые знакомые болтают между собой — еще не отошедшие от рабочей недели в пятничный вечер. Сразу направо от входа — бар: тут и виски, и канья, и ром, и текила, и джинн, и коньяк, и вино, и все, чего душа пожелает. Для тех, кого алкоголь не прельщает — кофе и матэ. Спереди — проход в кухню, по левую руку от него — лестница на второй этаж, по правую — дверь в уборные. Кстати, в дамской комнате висит огромное зеркало, перед которым можно поправить прическу, подкрасить глаза или просто бросить наметанный взгляд, чтобы понять: все, мимо такой неземной красоты ни один мужчина пройти не сможет, усовершенствовать совершенство нельзя! Дальше налево — танцпол и расставленные вокруг него круглые столики. Правая сторона — для дам, левая — для кавалеров, а те, кто пришел со своей парой, не созрел для кабесео или просто хочет пообщаться с друзьями садятся посередине, ближе к бару. А в самом дальнем углу — невысокая сцена с микрофоном. Я сначала хотел убрать это "отмена невозможна". А потом смотрю — а прикольно! И оставил). Все, пора начинать! Малерба кивает своим ребятам. Медины по-прежнему нет, но их это, кажется, не смущает. Они кивают в ответ — поехали! ♫ ссылка Ricardo Malerba – Charamusca Музыка будто маленьким аккуратным ножичком взрезает гомон, прорывается сквозь него, разбивает, как волнолом — и разговоры начинают стихать. Но не прерываются сразу. Это ведь не консерватория — люди пришли развлекаться, а не внимать с открытыми ртами. Да и как не закончить беседу, как не поделиться последними сплетнями, как не дослушать хорошую шутку или историю? Для затравочки Малерба выбрал "Языки пламени" — витиеватую мелодию с ненавязчивым скрипичным соло. В меру игривую, в меру драматичную. Он как бы хочет вам сказать: "Это будет веселый вечерок, не засыпайте! Идите! Танцуйте! Это все для вас! Вы же пришли за этим!" И вправду, почему бы, отложив сигару или поставив чашку кофе, не найти глазами ту, которая заинтересовала еще раньше, когда ты только в первый раз окинул взглядом залу... А потом, если взгляд зацепится за взгляд — и подойти. Или все же посидеть еще, подождать, когда музыка будет больше подходить к настроению. Почему бы и нет? В танго торопиться не стоит.
-
-
танцевать! всем танцевать! Невероятно обаятельный мастерский пост! Лови улыбку тоже)
-
За атмосферу и описание кафе :)
-
-
-
Ты всегда пишешь такие посты, будто живёшь в этой эпохе и в этом городе/стране. Как тебе это удается?!)
-
-
Да, Буэнос-Айрес — это нечто всегда особое, о каких бы его гранях ни шла речь. Я его — особенно, в описываемые времена — всегда видел как нечто среднее между «Капитанами песка», Палермо, Парижем и нищетой. А здесь видно что-то новое. Как кусок плёнки из фильма о джазе, только не джазе. Здорово. =)
-
Понравилась атмосфера, ее подача)
-
Вечер начался, отмена невозможна!
-
Музыкальный Босс) И без всякой там консерватории)
-
Великолепный и прекрасный старт!
-
-
Уфф...этот пост покорил меня с первых строк! Накрыло мурашечными воспоминаниями и сосет под ложечкой - точь-в-точь передана погода, атмосфера и предвкушение моего первого милонги в Старом Таллине...ах ностальжи... Благодарю за кусочек забытого прошлого;) ссылка
-
Все смотрят твою игру. Помни.
-
Лёгкий, без лишней сюжетной нагруженности и раскопок идейных, атмосферный пост. Легче и атмосферней чем можно было бы ожидать от поста, написанного в настоящем времени) Таким наверно и должно быть приглашение к танцу, лёгким и атмосферным. Я кстати подумал, что когда я игру одну писал "только в настоящем", она вышла агрессивней наверно всё же не столько из-за времени как такового, сколько из-за малого кол-ва именных персонажей. А у тебя достаточно их, и через их представление ты словно бы "агрессию" от первых описаний дождя и прочего - и сглаживаешь. Хорошо получилось.
-
"Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас".
И "Отмена невозможна". :)
|
Фашисты получили на орехи. Серые фигурки еще перебегали куда-то по полю, постреливали из карабинов, пытались достичь развалин Яблоновки, но большинство их полегло, танки за их спиной горели, исхлестанная шарапнелью земля была устлана трупами их товарищей. Лейтенант решил не тратить на них дракоценные снаряды. Танкист, фамилии которого он не запомнил, но который так вовремя выручил его с папиросами, был еще жив в своей тэдвадцатьшестерке, и немцы становились добычей его пулемета и пушки. — Передай, цели поражены, прекратить огонь! — скомандовал Шматков, не выпуская бинокля из рук. Хотелось, хотелось вдарить еще шрапнелью по комковатым ненавистным фигуркам, но ведь эти три снаряда сейчас здесь ничего не решат, а где-то в другом месте, где прорывается враг, могут означать разницу между победой или смертью. — Взвод! — это уже минометчики. — По пехоте — огонь! Дистанция... Немцы под огнем долго не протянут. Не станут они тут помирать, коли дело проиграно. Гулко ахнули минометы, и Шматков, ожидая разрывов, c завистью подумал, что наверняка награды за бой если и будут, достанутся Зырянову и танкисту. Вообще-то, справедливо, чего уж там. Одному "За отвагу", другому — "Красную Звезду", наверное. А про него кто ж вспомнит... Да и что он такого делал? То ли дело танкист — под смертью самой ходил. Да и Зырянов тоже — всех построил, всех поставил, рассчитал все — вот и выигран бой. Капитаном, наверное, станет. Ну, или хотя бы батальон ему дадут. Задача-то вполне батальонная была. А он, Шматков, что? Ну, корректировал, ну, накрыли, ну танк вон выбили один... Так и что тут такого? Просто хорошо делал свою работу и повезло немного. Ничего геройского. Да, все правильно. Ну и ладно. Не за ордена же воюем тут. Не за ромбы и шпалы. Не за доп паек офицерский. За тех, кто там, в тылу, в Ленинграде, Москве, Киеве, самом селе распоследнем. Кто там остался, за линией фронта. За всех. "За всех не надо мне ничего. За всех я и дальше буду работу делать. Сколько там потребуется? Год? Полтора? Сколько еще немцы нажимать будут, коли мы их так и дальше встречать будем? Неизвестно. Но не пропустим — это им, поганцам, шиш с маслом." — Прицел больше два! — скомандовал он, когда среди развалин хат взметнулись разрывы минометных мин.
-
-
Просто хорошо делал свою работу
|
Музыка танго довольно проста. У нее две основные составляющие - ритмическая и мелодическая. - Как правило в танго есть четкий ритм, задаваемый бандонеоном и/или контрабасом. Размер обычно 4 четверти (бывает 2 четверти) — т.е. в такте чередуются 2 сильные и 2 слабые доли ( пам!-пам- пам!-пам). Сильная доля — шаг. Еще сильная доля — еще шаг, уже с другой ноги. Между шагами свободная нога подтягивается к опорной. Все очень просто. Небольшая сложность заключается в том, что ритм надо чувствовать. В том смысле, что шаг занимает какое-то время от начала до конца. А сильная доля — это момент, когда она сыграна. И нужно начинать шаг чуть заранее, чтобы нога опустилась на пол в тот момент, когда музыкант сыграет ноту. Но это несложно, в какой-то момент просто начинаешь это чувствовать, и все. - Бывают еще удвоения - когда три (или больше) доли подряд делаются сильными. Эдакое короткое ускорение шага. Вот два такта с удвоением между первой и третьей долей второго такта: Пам!-пам- Пам!-пам- Пам!-Пам!-Пам!-пам. Удвоения могут быть и коротенькими, а могут быть и длииииннными — на целый такт или длиннее. Все удвоения протанцовывать не обязательно, да это и сложно, если не знаешь конкретное танго наизусть. Но с опытом учишься их предугадывать. - В классическом танго-оркестре 4 инструмента — бандонеон, скрипка, фортепьяно и контрабас. Бандонеон — центральный инструмент, он часто отвечает и за ритм, и за мелодию. Скрипка больше отвечает за мелодию, часто ей дают играть соло или аккомпанировать вокалу. Фортепьяно своим аккомпанементом оттеняет резкое звучание бандонеона. Ну, а контрабас усиливает ритмическую часть. В отличие от танго-шоу, в аргентинском танго практически нет ударных — они будут звучать грубовато, да и ритм и так четкий. Могли быть и другие инструменты, например, гитара, труба, Франсиско Канаро любил добавлять в оркестр деревянные духовые типа кларнета, а Освальдо Фреседо — арфу и вибрафон. Ах да, вокал. Вокал в танго чаще всего мужской, чаще всего тенор. История знала и крутых танго-певиц: легендарная Либертад Ламарк, Ада Фалькон, Нина Миранда, Тита Мерелла, но... они пели с эстрады, их записывали, их слушали, их любили, но под их пение почти никогда не танцевали. Такой вот дискриминасьон). - Также мелодия обычно делится на так называемые "восьмерки". Каждая восьмерка — это 8 сильных долей, то есть 4 такта (8 сильных и 8 слабых долей). Обычно конец каждой восьмерки в музыке немного оформляется — либо восьмую долю пропускают, делая паузу, либо это звучит, как своего рода завитушечка или точки с запятой. Очень хорошо это слышно здесь (оркестр современный, но само танго старое) ♫ ссылка Если вслушаетесь, в этой записи обычно фортепьяно делает небольшое тра-та-та-там или скрипка чуть-чуть вылезает в конце каждой фразы. Эти концовки помогают партнеру расставить акцентики и акценты. Например, идет восьмерочка, а в конце ее ты замираешь, делаешь паузу. И тогда первый шаг следующей восьмерки приобретает как бы дополнительный смысл, его сильнее ждет партнерша. - По классике мелодия идет, емнип, 24 восьмерки, но бывает и больше, и меньше. Мало кто их считает обычно. В конце мелодии (последние пара восьмерок) часто бывает т.н. "вариация" — повторяется кусок из начала, но темп ускоряется или музыканты начинают играть более акцентированно, более подчеркнуто, или с большим числом удвоений. Обычно это — самая страстная часть мелодии, особенно если начало было сдержанным. Такое нагнетание перед последним сильным пам-пам! Эффект как в постели от ощущения надвигающегося оргазма.Шаги- В танго всего три шага — вперед, назад, в сторону (с). - (это была шутка) - Самый большой шок в танго был у меня на первом занятии, когда оказалось, что идти надо "прямо в ничего не ожидающую партнершу". Не по боку там ногой обходить, не осторожно как-то. Нее). Смело, прямо "в партнершу". Штука в том, что если вы держите объятие правильно и вес на "параллельных" ногах (у меня, скажем, на левой, а у нее на правой, а это легко проверить) — она пойдет практически одновременно с тобой, и ты на нее не наступишь. Потому что если она вдруг упрется и не пойдет, она потеряет баланс и начнет падать))). Таким образом на самом базовом уровне ведение партнера заключается в том, чтобы нежно не оставлять женщине выбора. - Шаг у партнера может быть с пятки на носок и с носка на пятку, а также всей стопой сразу в пол. Но классика - с пятки на носок. Партнер как бы проглаживает пол носком, доводит его до того места, где хочет поставить ногу, а дальше отрывает носок и ставит пятку, а потом перемещает вес на переднюю часть стопы, как будто прокатывая по полу пресс-папье. Шаг получается такой... котячий, в общем). Стремительный, но мягкий. Поэтому наступание на ногу партнерше ничем не грозит - в какой-то момент стопа приобретает чуткость, и ты успеваешь почувствовать, что под носком что-то есть до того, как наступишь, и замираешь с весом на пятке. Партнерша почувствует, что ты коснулся ее ногой, но не более. - Партнерша большую часть времени ходит спиной вперед. И ей в этом отменно помогают каблуки. Пару слов о туфлях для танго: они обычно с открытым мысом, а каблук отцентрирован под середину пятки. И они... очень изящные). Но при этом они не всегда блестят как новые. Туфли хорошей партнерши - как обложка хорошей книги. (с) пословица. В смысле, слегка потертые). А вот о чем мечтает хорошая партнерша после милонги! - И - самое главное: на базовом уровне партнерша не задумывается о том, куда пойти. Сигнал из тела партнера сразу идет в ее тело, минуя мозг. Она идет как чувствует. Если она что-то не так поняла - задача партнера подстроиться и все исправить за счет своего шага. Партнерша, иди как чувствуешь, держи объятие и не смотри вниз))). - Получается, движение состоит из трех стадий: импульс партнера - следование партнерши в соответствии с тем, как она почувствовала этот импульс - сопровождение партнером того движения, которое получилось. - Это как вопрос и ответ, при условии, что ты спрашиваешь не чтобы спросить, а чтобы услышать ответ. Или как нападение и отступление, но он наступает так, чтобы ей было, куда отступить, а она отступает так, чтобы он обязательно догнал. - Или как управлять огнем изнутри). - Это слияние без растворения друг в друге - вас двое, но у вас одно движение на двоих. Есть пословица: У пары четыре ноги, две головы и одно сердце.- Пары танцуют против часовой стрелки (есть даже школа танго, которая называется "Против часовой"). Круг танцующих называется ронда. Внутри большой общей ронды может быть вторая, поменьше, или даже третья, совсем маленькая. В ронде обычно есть некоторая центростремительная сила (поскольку в центре всегда больше свободного места), поэтому считается, что наиболее опытные партнеры танцуют как раз не в центре, а по краям. Возможно, вас это удивит, но опытной паре не нужно много места, чтобы получать удовольствие от танго. Квадратного метра хватает. Для тех, кто не верит. > ссылкаПравда, это зависит еще и от музыки: я, например, терпеть не могу танцевать быстрый танго-вальс на тесном танц-поле. А нежное медленное танго - пожалуйста. - Партнершу стараются держать спиной "наружу ронды", т.е. к столикам. Во-первых, так всем хорошо видно ее округлые достопримечательности офигенное платье с открытой спиной, а во-вторых, ее как бы оберегают от возможного толчка или неловкого движения другой пары со стороны танцпола. Но все это довольно условная вещь — иногда партнерша делает шаги вокруг партнера, обходит его с разных сторон, он ее тоже... Это так, скорее стремление. - Важное замечание. Из сказанного выше могло показаться, что партнер - царь, бог и решает, а партнерша покорно следует. Так происходит только на самом базовом уровне. Ну да, решает-то партнер. Но партнерша может понять "по-своему", может на что-то намекнуть, может просто обозначить свои желания через объятие. Вот как выглядит перехват инициативы партнершей. > ссылкаИ еще - у нее есть украшения. О них подробнее. - Украшения - это то, что партнерша делает сама, без ведения. Это творчество. Это может быть особая кокетливая манера шага, красивое движение ногой. Украшения можно условно разделить на "легкие" и "тяжелые" (так не говорят, это я придумал). Легкие ( адорнос) - это такие короткие маленькие "завитушки", которые партнер может даже не почувствовать телом, они никак не повлияют на его ведение. "Тяжелые" - это такие, под которые партнер специально дает время: "На, дорогая, украшайся, никуда не тороплю". Например, на сэндвиче (есть такой очень романтичный элемент, дающий партнерше простор для самовыражения, пока она переступает через ногу мужчины). Есть партнерши, которые на каждом сэндвиче прямо таки выплетают ногами кружево, без всякого ведения со стороны партнера. Кстати, партнер может и не дать времени на сложные украшательства. А бывает, что некоторые партнерши украшениями злоупотребляют. Украшения - как крем на пирожном, если их слишком много, становится "невкусно". - В общем, вы уже поняли, что взаимодействие может быть в две стороны. Мужчина как бы задает тему беседы, женщина ее или поддерживает, или развивает. "Да-да, как интересно, рассказывай дальше, не останавливайся" или "А как насчет рассказать мне еще и об этом?" - Как я уже говорил, аргентинское танго - это импровизационный танец. Поэтому партнерша вообще не знает, что будет дальше, да ей и не нужно — она все поймет через объятие и ведение. - Это накладывает на партнера определенную ответственность - условно говоря, он "отвечает" за то, чтобы танец был интересным, но не слишком сложным. Также он в большей степени отвечает за музыкальность (ритм шагов, паузы) и за перемещение по танцполу. В случае столкновения двух пар извиняются всегда партнеры. - Партнерши во время танго часто закрывают глаза. Ну, во-первых, это романтично, люди же часто закрывают глаза, когда целуются, ну вы поняли). Во-вторых, они доверяют. Во-третьих, так "отключается" голова, сильнее чувствуешь ведение партнера. В-четвертых, если партнерша хотя бы чуть-чуть ниже ростом, то ээээ а на что там, собственно, смотреть, в близком объятии? На ухо? На край его рубашки? На то, как хорошо у партнера щека выбрита? - Смотреть в глаза в открытом объятии считается не совсем корректно. Тем не менее, это происходит постоянно. - Есть еще одно коварное занятие - "кабесео при живом партнере". Когда вы танцуете с одним мужчиной, и вдруг через его плечо ловите взгляд другого. И с этим, вторым, вдруг оба понимаете, с кем будет следующий танец))). Вообще так делать нехорошо. Но... бывает! И пару слов о паузах- Однажды один мой преподаватель сказал, что настоящее танго - не столько в шагах, сколько в паузах. - Танцевать без пауз - это как писать без точек и запятых, сбивчиво, запальчиво и без должного внимания к читателю. - Музыка танго подсказывает моменты для пауз. Обычно это концы восьмерок, о которых я говорил, или так называемых музыкальных фраз (они часто совпадают с восьмерками, но не всегда). - В шагах ты, если ты партнер, ты думаешь, куда пойти, что сделать, как обыграть. Ты творишь. И ты натворил горы красивого танца. А потом - пауза. Вы оба замерли, и ты не просто обнимаешь партнершу, а прижимаешь ее к сердцу, скользишь щекой по ее щеке и чувствуешь: она с тобой, она в твоей истории, в твоем танце, она все-все чувствует, всю эту красоту. Это вдохновляет. - Или вы танцевали и в конце фразы замерли. И ты вдыхаешь полной грудью, и партнерша вдыхает с тобой, и она чувствует, что сейчас будет новый шаг, ты ее поведешь, но шага все нет и нет, и она уже изнемогает, трепещет, и хочет этого шага, но его все нет, и мелодия идет по нарастающей, и вы как будто приподнимаетесь над танцполом, вы легкие, вы невесомые... А потом — ррррррраз! И шаг — точно в сильную долю, сильный, мощный! И вы вместе в этот момент... ммм). - В общем, я думаю, вы понимаете, что без пауз — никуда). В паузах можно прислушаться и услышать. В паузах можно подразнить. В паузах можно признаться в любви. В паузах можно пропасть с головой). Паузы - это очень важно. Танго с кортес стремительно и сложно своими фигурами. Вычурные арабески, исполняемые почти на одном месте; резкие порывы и неожиданные остановки; несколько секунд неподвижности, сосредоточенности в себе — и снова поспешное, словно наверстывающее эти секунды, движение, расшитое узорами; решительное наступление, неизбежно вновь прерываемое, словно обрезанное невидимым ножом. Здесь перед нами одна из самых, быть может, характерных особенностей танго: это танец, в котором движение прерывается только вдруг, внезапно обуздываемое властным ритмом. Так взмывает на дыбы конь, остановленный на скаку удилами опытным наездником. Танго заключается в одном моменте, но этот момент полон лихорадочной борьбы: один извивается в стальном корсете, другой, как безумный, бросается куда-то и останавливается. (с) Эстела Канто Начало - Танго на милонге - это не номер для сцены. Именно поэтому его не начинают танцевать сразу, когда звучат самые первые ноты. - Вот вы пригласили партнершу. Возможно, мелодия уже началась. Но вы никуда не торопитесь, спокойно ведете ее за руку на танцпол, выходите на него, не мешая другим парам. - Вы обнимаете ее, она обнимает вас. Я не знаю, были ли в 30-х правила, как строить объятие. Сейчас строгих правил нет, хотя учтивым считается сначала предложить левую руку даме, а потом уже обнимать правой за спину. Но это не точно))). - И вот вы в объятии. Партнер легонько переносит вес с одной ноги на другую, партнерша чувствует это, переносит свой. Теперь вы знаете, на какой ноге у нее вес. Вы готовы. Но еще какое-то время партнер ждет... Начала музыкальной фразы, пока настроится, чтобы не торопиться. - Вы, наверное, уже поняли, что торопиться вообще не надо). - Дальше первый шаг - и понеслась! Завершение - Танго - это драматический танец. Знаете, какая фраза в абзаце самая драматическая, больше всего приковывающая внимание? Последняя. - Поэтому лучше три раза налажать в середине, чем запороть конец!!! - Большинство танго заканчивается на две сильные доли, так называемое "пам-пам". - Концовка не застанет вас врасплох - вам подскажет ее музыка. Не то чтобы были какие-то формальные признаки, но общее напряжение мелодии к концу возрастает, так что пропустить финал сложно. - Концовка может быть разной. Но она не должна застать вас на середине элемента. - Можно просто четко собрать ноги и крепко обнять партнершу/партнера в последний момент. Но есть позы, которые особенно хорошо подходят для концовки. - Лично моя любимая концовка - посреди сэндвича. В ней есть приятная небольшая недосказанность, как в хорошем романе.
-
это не просто матчасть, это нечто большее я чувствую танец, когда читаю это, чувствую тебя в танце, очень живо, эмоционально и ярко мега-крутой модуль
-
Не думал, что можно уметь описывать такие вещи, как танцы и музыка, да еще и так профессионально. Да, танцы это целая наука
|
Характеристики1) ЗначенияНачнем с того, что у вас 2 набора характеристик - "мужской" и "женский". Мужские: Тело, Воля, Эмоции, Разум Женские: Привлечение, Совместность, Творчество, Вызов И те, и другие есть у всех в профиле, но это просто потому что движок ДМа не позволяет кастомизировать характеристики под класс. Поэтому мужчины все женские характеристики оставляют на 0, женщины все мужские тоже ставят на 0. Важно! Цифры, которые вы выставляете - не значения, а порядок. Одна (только одна) из характеристик ставится на 1 - самая сильная. Другая на 2 - тоже сильная, но не настолько. Третья на 3 - это слабая, но с потенциалом. Четвертая на 4 - слабая без потенциала. 1-я сторона - с избытком. Это то, что вас характеризует, что всегда заметно, вы этим выделяетесь. Например, у мужчин Тело 1 - рослый/здоровый/атлетичный, но грубоватый в манерах. Воля 1 - может взглядом гнуть пруты, может сам себя заставить сделать что угодно, но слишком довлеет над окружающими. Эмоции 1 - тонко чувствует, но при этом склонен к излишней эмоциональности, вплоть до слез. Разум 1 - аналитический или инженерный склад ума, по-своему гениальный, но часто непонятный для других. То же и с женскими. При значении характеристики 1 — бросок 2д6 или 3д6 на выбор. При броске больше 10 наступает эффект избыточности. 2-я сторона - гармоничная. Природой отмерено в самый раз. Бросок 2д6. 3-я сторона - теневая, "язвочка" (ущербность + скрытый потенциал) - Персонаж чувствует, что это его слабая сторона, и так всегда было... но его к этому тянет! Это подавляемая сторона. Бросок 1д6, который можно "взрывать". Выпало больше, чем было — продолжаешь, меньше - провал, равное - стоп. 4-я сторона - "пустячок", незначительная сторона. Возможно персонаж обладает какими-то способностями в этой области, но обычно даже не рассматривает ее, как способ достижения целей. Бросок д6+1 Обратите внимание. Только одна сторона может быть на каждом месте. И на каждом месте должна быть 1 сторона. Нельзя взять гармоничное тело и разум. Нельзя взять ущербность воли и эмоций. Всего по одному. То же у женщин для женских характеристик. 3) Отражение характеристик в танце.Мужские: Тело - в танце это мощь и проворство, отточенная техника движений, хороший баланс на любом шаге, как следствие - внешняя привлекательность. - Партнер с телом 1 - атлетически совершенный, возможно, рослый, красавчик, от него так и пышет здоровой мощью, красиво двигается. Однако, возможно, он думает о себе больше, чем о партнерше. - Партнер с телом 2 - сложен хорошо, двигается изящно и легко. Импозантный кавалер, ничего не скажешь. - Партнер с телом 3 - скорее всего сложен не очень, худой и невзрачный, возможно, чуть сутулый. Или наоборот полноватый, немного неуклюжий, смешной (но бояться ставить тело на 3 не стоит - среди маэстрос мирового уровня есть чертовски обаятельные толстячки). - Партнер с телом 4 - самой обычной внешности, особо не выделяющийся в плане тела, фигуры. Воля - в танце это уверенность, контроль, четкость ведения. - Партнер с волей 1 - делает шаг точно, тютелька в тютельку, не раньше и не позже. Но он несколько довлеет над партнершей, ей сложновато с ним украшаться, предлагать что-то свое. В танце он - "тиран". - Партнер с волей 2 - в меру уверен, в меру дает свободы. - Партнер с волей 3 - несколько неуверенный, осторожный, излишне мягкий. - Партнер с волей 4 - иногда ведет небрежно, несколько расхлябанно, иногда есть ощущение, что он сам не совсем знает, чего хочет. Эмоции - в танце это чувственность, эмпатия, способность тонко ощущать состояние партнерши и передавать свой внутренний мир. - Партнер с эмоциями 1 - этот парень "хорошо обнимается", он раскрывает тебе все сердце, он прижимает к себе твою душу. Но иногда он переигрывает, его надрыв может быть с перебором. - Партнер с эмоциями 2 - чувственный, нежный, страстный, как будто знает, чего ты хочешь. Как мы любим, да, девочки? - Партнер с эмоциями 3 - он танцует немного сухо. Иногда тебе кажется, что чистота техники и точность шага для него важнее, чем эмоции, которые за этим стоят. - Партнер с эмоциями 4 - возможно, он к тебе прислушивается. Но ты не уверена, важно ли ему то, что он слышит. - Разум - в танце это музыкальность, умение следовать композиции мелодии и при этом творить, "интересный" рисунок танца, от которого захватывает дух. - Партнер с разумом 1 - он как будто сам писал эту музыку. Он отлично расставляет все акценты, подхватывает все намеки композитора. Правда, порой складывается впечатление, что музыка для него на первом месте, а женщина на втором. - Партнер с разумом 2 - он такой музыкальный! Практически все, что он делает, даже простые шаги, получаются "в тему". - Партнер с разумом 3 - у него в голове как будто играет "своя" музыка. Нельзя сказать, что он идет вразрез с мелодией... Но часто он как будто слышит не то же, что и все. - Партнер с разумом 4 - он попадает в ритм - и спасибо ему за это! С точки зрения музыкальности он довольно блеклый. Женские: Привлекательность - женский магнетизм, эффектность, заметность, умение быть заманчивой, умение одним своим видом посылать в пространство сигнал "Красота здесь!" - Партнерша с Привлечением 1 - ее всегда замечают в толпе. Она как та блондинка в красном, на которую клюнул Нэо в матрице. Ее не пропустишь. А другие рядом с ней блекнут. Но, возможно, за яркой внешностью многим мужчинам уже не интересен внутренний мир. - Партнерша с Привлечением 2 - она притягивает внимание, на нее хотелось бы смотреть, даже если бы она танцевала "не очень". "Украшает собой любого мужчину". - Партнерша с Привлечением 3 - она не умеет привлекать внимание - отводит взгляд, нервничает, немного на взводе... Кажется, она была бы гораздо красивее, если бы сама верила в это. - Партнерша с Привлечением 4 - она симпатичная, но ее приятная внешность как-то не бросается в глаза. Совместность - это способность сопереживать, откликаться на эмоции партнера, быть второй, луной, а не солнцем, дополнять, а не спорить. - Партнерша с Совместностью 1 - она всегда последует за тобой, каждым своим движением она как будто говорит "продолжай, не останавливайся". Ты чувствуешь полную свободу самовыражения. Но иногда, возможно, тебе хотелось бы, чтобы она не была такой покорной. - Партнерша с Совместностью 2 - она легко отдает тебе лидерство, и рада быть ведомой. Те моменты, когда она проявляет непокорность, будут восприниматься, как изюминка. - Партнерша с Совместностью 3 - она любит делать по своему. Кажется, она воспринимает твое ведение, как вариант, который можно принять, а можно отвергнуть в пользу другого, более интересного. - Партнерша с Совместностью 4 - она следует за тобой прилежно, насколько у нее это получается. Творчество - это способность привносить что-то свое, отвечать "вопросом на вопрос". - Творчество 1 - Прекрасный вкус, музыкальность, фантазия. Дама красиво и музыкально делает адорнас, буквально выплетает кружево ногами. Иногда, правда, это может идти вразрез с замыслом партнера. - Творчество 2 - изящное обрамление замысла партнера. Дополнительные "красивости", которые никому не мешают. - Творчество 3 - она почти не делает украшений как будто внутри у нее есть какой-то стопор, словно она думает, что у нее не получится. Возможно, чтобы раскрыться в творчестве, ей нужен особенный партнер. - Творчество 4 - иногда сделает что-нибудь красивое по своей инициативе. Ну бывает, захотелось. Но редко. А в основном и не тянет. Вызов - это умение сопротивляться чужой воле, провоцировать на что-либо. - Вызов 1 - когда такая женщина дает тебе пощечину, ты одновременно и злишься, и уже влюблен по уши. Но потом ты спрашиваешь сам себя, не из любви ли к самой провокации она это сделала? - Вызов 2 - хорошо умеет дразнить, провоцировать, бросать вызов. И знает, где остановиться. - Вызов 3 - ей определенно есть что сказать, но она подавляет протест сама в себе. Возможно, так будет лучше. - Вызов 4 - она не спорит. Зачем? Но иногда может чуть-чуть подразнить. Designer's note 1Все эти описания уровней - некоторая условность. В каком смысле? Зная, что у меня есть теневая сторона (3-я) я могу осознанно ее прорабатывать и раскрывать. В таком случае 3-ка будет не язвой, а склонностью к этой язве. Что-то вроде "я знаю за собой недостаток, но я с ним справился". Можно научиться "дергать рычаг" и переходить в "альтернативное состояние", в котором 3ка выходит на передний план и начинает играть. Поэтому то, насколько 1 выражена, а 3 задвинута - остается вам на откуп. Возможно, вы были толстяк, но потом похудели. Осталось ощущение, что телесность - не ваш козырь, но все уже не так страшно. Или жизнь преподала вам какой-то урок и вы его усвоили. Или не усвоили. То же самое - сильная сторона. Короче, эти уровни - некие ориентиры. "В целом как-то так". Но все же - слабые стороны должны быть, как и сильные. Хотя персонаж может их признавать, не признавать, в тайне бояться, в тайне себя ненавидеть за что-то или наоборот... Короче, степень осознанности на ваше усмотрение. Designer's note 2Не бойтесь делать любое сочетание характеристик. Вот вообще любое. Главное, чтобы характер и внешность под них подходили. Designer's note 3Конечно, мужские и женские характеристики взаимодействуют между собой. "+" - усиливают друг друга, "-" - вступают в конфронтацию. - Тело (танцевать технически совершенно): + Творчество, + Привлекательность, - Совместность (пониженный интерес к эмоциональному восприятию партнерши). - Эмоции (танцевать с отношением): + Вызов, + Совместность, - Творчество (больше обращает внимание на выразительность танца, чем на то, чтобы дать партнерше возможность украшаться) - Разум (танцевать музыкально): + Творчество, + Вызов, - Привлекательность (когда мужчина увлечен процессом превращение музыки в танец, женщина старается следовать его замыслу, она в меньшей чувствует себя центром его вселенной) - Воля (танцевать уверенно, зная, чего хочешь): + Привлекательность, + Совместность, - Вызов (чрезмерная уверенность вступает в конфронтацию с попыткой альтернативного прочтения музыки партнершей). Опять-таки это условные критерии. Они не означают, что женщина с Привлекательностью 1, танцующая с партнером с Разумом 1 будет выглядеть некрасиво, ни в коем случае! Особенно, если это скомпенсировано, к примеру его Телом 2 или Волей 2. Конфронтация может вызвать непонимание, а может создать точки соприкосновения, обоюдный интерес, "кипящие страсти". Кто-то из двоих может уступить и подстроиться, а кто-то настоять на своем. А что будет, если персонаж с Волей 1 пригласит партнершу с Вызовом 1? Попробуйте — тогда и узнаем).
-
Интересный модуль, хотя я сама такое играть не буду скорее всего. И да двойные стандарты с характеристиками то. Все нормальные и понятные достались парням ^^
|
…Сколько-то лет назад портье в венецианском отеле «Даниэли», сорок лет видевший, как перед его стойкой останавливаются, прося ключ от номера, самые богатые люди в мире, сказал ему как-то, пряча в карман королевские чаевые: «Единственное настоящее искушение, сеньор Коста, – это женщина. Вам не кажется? Обо всем прочем можно поторговаться».(с) Перес-Реверте Общее о том, каким должен быть ваш персонаж1) Жизненность. Вы создаете реальных людей, а не киногероев. Часто для нас, людей 21 века, танго - это на первый взгляд что-то киношное, нереальное, эдакая трагическая сказка. Но на самом деле его танцевали живые люди, которые только что отработали смену или вышли из конторы. Оно родилось на улицах. Оно впитало жизнь. Даже несмотря на то, что в текстах танго проскакивают и неземные страсти, и дешевый театральный надрыв, и Бог знает что еще, танго 30-х - это музыка, написанная для реальных людей, а не для героев кино. И пусть ваши персонажи тоже будут жизненными, с перчинкой, а не выхолощенными образами, отштампованными на фабрике грёз. 2) Условная историчность. Тэг "историческая" стоит. Но при этом можно не запариваться 100% точностью в датах и событиях. Время модуля мы условно ограничим как "конец тридцатых - начало сороковых". Гардель разбился на самолете, в стране — затянувшийся кризис, коррупция, фальсификация выборов, близится очередной военный переворот. Но для танго, переехавшего с большой сцены в уютные кафе, наступает второй расцвет, Эпоха Новой Гвардии. В принципе, этого знать достаточно). В ветке "О Буэнос-Айресе" я немного напишу о событиях и приметах времени, но опять же, от вас, к примеру, не требуется даже точная дата рождения персонажа. 3) Детали. Однако нужен точный возраст (даже если вы его скрываете от мужчин). Нужно понимание, как этот человек проживает повседневность. Чем зарабатывает, что обожает, что ненавидит, где бывает. И откуда он такой взялся, т.е. детство. В общем, см пункт 1. 4) Характеристики. У каждого персонажа по 4 характеристики. Я опишу их позже, однако имейте в виду, что они влияют на внешний вид и на характер. Также я приготовил архетипы для ваших персонажей, но использовать их необязательно. 5) Общительность. Хотелось бы, чтобы персонажи общались друг с другом. В каком смысле? Буэнос-Айрес - большой город, но в пределах одного баррио люди неплохо друг знали. А милонга - вечеринка не только для танцев. Вы можете смело поговорить с барменом, друг с другом, с посетителями. Обсудить жизнь, партнеров, партнерш, оркестр, похвастаться, поплакаться, что-то узнать, чем-то помочь друг другу. Конечно, никто не запрещает вам играть нелюдимых типов и холодных неприступных красавиц. Но 12 нелюдимых холодных людей - это многовато, стекла инеем покроются). 6) Соперничество. Но! Вы будете конкурировать, друг с другом и с НПЦ. Танго - танец про любовь, а в любви третий лишний (треугольник Карпмана и все такое). Поэтому готовьтесь к тому, что сейчас ваша подруга с вами мило болтает, а через пять минут идет танцевать с мужчиной, на которого вы нацелились. Так бывает). И это нормально, это жизнь. 7) Несовершенство имеет право на жизнь. У вашего персонажа не обязательно должна быть идеальная фигура или супер-привлекательная внешность. Он может быть толстым, худым, низеньким (в идеале партнерша чуть ниже, но если оба танцуют хорошо, это не имеет значения). То же касается и женщин. Несовершенство - уместно. Тот случай, когда внутренний мир, магнетизм и обаяние могут оказаться важнее. Олсо, смотри описание характеристик. 8) Разнообразие. Мы стараемся не повторяться. Это относится к архетипам, это относится к профессиям. Если уж повторяемся, то не больше 1 раза. Социальный статус для мужчин. Если вы мужчина, вы скорее всего: - Не очень богатый. Либо среднего достатка, либо чуть выше среднего. Богатые ходят в другие места. Исключения могут быть, но есть шанс, что на вас будут смотреть с холодком. - Вряд ли аргентинец-военный (разве что летчик или офицер флота), вряд ли государственный чиновник или полицейский. - Возможно, из низов, но вряд ли совсем запростецкий, из самых низов. Подойдут шофер на хорошем жаловании, портеньо уровнем повыше простого грузчика, рабочий с квалификацией (например, механик), моряк... - Возможно, человек искусства, журналист, редактор... Либо человек интеллектуальной профессии, вроде инженера или архитектора. - Возможно, профессиональный спортсмен. Аргентина, между прочим, уже круто играет в футбол. - Возможно, человек какой-нибудь рисковой профессии... Авиатор? Гонщик? Канатоходец? - Некрупный бизнесмен (но именно бизнесмен, а не лавочник!), например, у вас небольшая транспортная компания или пара мастерских. - Если клерк - то не совсем обычный. - Вполне возможно, из криминальной среды, но не крупный босс мафии и вряд ли показушно опасный тип или легендарный щипач. Скорее никто не знает о вашем прошлом, или все знают, что вы из мафии, но не более того. - Авантюрист, работающий на себя. Карточный шулер, к примеру. - Рантье. В конце-то концов. - Вряд ли вы профессиональный танцор. Тут для вас особо нет добычи. Возможно, преподаватель танцев, но имхо это будет скучновато отыгрывать. Социальный статус для женщин. Если вы женщина, то: - Скорее не замужем, а если замужем и пришли без мужа, то скорее всего все шепчутся у вас за спиной. Возможно, осуждают. Или сочувствуют, это уж от мужа зависит. - Еще вы можете прийти с мужем. Он довольно вольных взглядов, если позволяет вам танцевать со всеми подряд, но такое возможно. - Вряд ли вы проститутка, но, вполне вероятно, "дама полусвета", как вариант - чья-то содержанка сорвавшаяся с поводка. - Актриса, творческая личность и т.д. отлично подойдут. - Возможно вы таки профессиональная танцовщица. Но больше одной такой видеть бы не хотелось. - Какой-нибудь интеллектуальной профессии. Вы можете быть, например, секретаршей, чертежницей, ммм библиотекаршей... эээмммм... Вряд ли домохозяйка или экономка или школьная учительница. - Точно не из низов - не прачка, к примеру, не уборщица. Но, например, швея из крутого ателье — нормально. - Или живете на родительские деньги. Почему бы и нет? Или на наследство. - О, еще вы можете быть из криминальной среды). В общем, держим в голове, что вход на милонгу стоит не копейки. Нормально стоит.
-
мне режет глаза слово "баба", но все остальные глаза радуют взор)
|
-
Правильный летеха. Решительный.
|
-
Нет. Это я - твой отэц.
|
"Гетман, палач, повар, псарь, скоморох, этот вот непойми кто... Мастер... Сколько ж вас еще осталось, прихвостней-то кощеевских?", — думал Василий, пока лошади маленького отряда пробирались среди бурелома и по хлюпкой болотистой почве. Но все они, даже огромный Хапилов, меркли и бледнели перед волком, который показался в мареве и исчез. С дом размером? Волк??? Василия было не испугать большим зверем. На зверя он хаживал — и на медведя, и на кабана. У боярских детей это было признаком удали, и тех, кто не доказал свою храбрость и ловкость на охоте, не всегда принимали в компанию. Да и с настоящим чудищем ему биться приходилось. Он вспомнил, как это было — у Желтых Вод. Это было страшное место — желтая липкая глина, мелкая речушка, а по берегам — кости, скелеты, да все изломанные, раздраконенные. Ржавела помятая броня да перекореженное оружие, трава вся пожухла от ядовитого дыхания, и чем ближе к логову змея, тем была она мертвее и суше, хоть и росла на самом берегу. Ждать долго не пришлось — закипела, забурлила вода, вылезло чудище о четырех лапах. Раздвоенный язык, пасть, зенки, кровью налитые, а где капнет слюна — там земля дымится. Долгим бой вышел. Главное было первым ударом не промахнуться, копье точнехонько в пасть направить. Вихрь, друг, не подвел, не споткнулся, не взбрыкнул, не заартачился. Потом раненый змей отбивался, силился обратно в речку уползти, исплевался желчью, избороздил когтями всю землю, да и Василия помял изрядно — больно рано решил витязь, что кончилась битва. Истыкал тогда его всего стрелами княжич, иссек саблей, сулицами, что у седла подвязаны были, проткнул. Места живого на змее не было, да уж и на человеке его немного осталось. Не для красного словца придумана поговорка "насмерть биться". Тяжело человеку с чудищами воевать. Но даже в одиночку Василий, возможно, рискнул бы выйти против волка, если сойтись с ним грудь грудью да на ровной твердой земле. А уж ввосьмером — и подавно. Потому и хитрит зверь, потому и пугает, показывается, мол, трепещите, вот я какой. Зверь опасный, конечно. Но страх опаснее. А тут и зверолюдиха появилась. Диковинная, нечего сказать, но на Руси всякой нечисти развелось за последнее время, и не вся она злая. Поколебался Василий — да, могла бы их в ловушку козочка завести. Но уж больно для нее самой опасно это выходило. К тому же — рана... "Веришь-не веришь" — старая наша геройская забава. Но Маринка вон, похоже, верила. А женское чутье — не табаку понюшка, бабы и сами обманывают лучше, и чужой обман на раз-два видят. Подумал, Василий, и решил. — Давай, Франц, останови кровь — и поехали. Покажешь путь и про волка расскажешь по дороге. Я — Василий, из князей Рощиных. Это Маринка. А остальных после узнаешь. Только обманывать не вздумай — не до шуток нынче в лесу.
|
"Плетью или рукой?" — прикинул Рощин. Руку об него марать не хотелось, а плетью и убить такого заморенного можно. Но ничего не сделать было нельзя. Старик берега уже потерял. А может, он скаженный? Ну правда, выжил из ума человек, пока у Хапилова там сидел... Но что-то подсказывало — нет, вполне нормальный. Помимо того, что зарвался. Василий вышел из положения просто — достал перчатку и от души хлестнул деда по лицу. По губам прямо, наотмашь. Потом взял его за шею сзади, со стороны могло показаться, что по-дружески прихватил. Сжал как следует, повернул в сторону Всеслава, и сказал: — Ты не уразумел видать. Видишь этого человека? Он делал очень плохие вещи. Может, даже хуже, чем ты. Но он раскаялся. Дошел, умом ли, сердцем ли, что его вина во всем есть. А ты, я чую, нет. Ты думаешь, твоя хата с краю? Нетушки, Казимир, или как там тебя. Ты заляпался по самую маковку. Ты знал о заговоре десять лет, и молчал все это время! "В твоих привычках" недоговаривать правду, а это похуже лжи бывает. Тогда им помогал, может, и сейчас помогать будешь, коли они тебе "интересную работу" спроворят? Тебе, дед, очень постараться придется, чтобы мы тебя отпустили. Очень-очень. А подумав, еще добавил. — И не смей меня юношей называть! Я для тебя — Василий Всеволодович. А у тебя, падаль, отечества нет — продал ты его Кощею, не за одно, так за другое. Иль ты удумал, что раз по своей воле им помогал, тебе это честь делает? Княжич аж сплюнул на сторону. — Прояснилось в чугунке, старичок? Теперь рассказывай ВСЕ что знаешь про заговор, кто, с кем, как давно, где. Узнаю, что опять чего-то недоговорил, я тебе и вторую руку отрублю. Много тогда наработаешь культями. И правда, необычные будут ремесла.
-
Вот это наш подход, называется.
-
|
-
Хорошо придумал, в тему. И шутка зачетная.
|
Шматков оторвался от бинокля и протер глаза. Фух, аж заболели. Следил за боем, следил. В какой-то момент потерял Зырянова из виду, вот и думай, жив, нет? Пехотинцы с танкистами разыграли все, конечно, как по нотам. Эх, были бы все такие, с самого начала так бы давали фрицам на орехи, может, не сдали бы Белоруссию и пол-Украины? Чад подбитых танков, бугорки мертвых тел в серой гитлеровской форме и мелькающие вдалеке спины беглецов радовали глаз. Здорово намолотили! И пока что без артиллерии обошлись. Молодцы, нечего сказать! Повисла странная, давящая тишина. Об этой тишине после пехотного боя, когда вдруг заканчивается деловитый лай винтовок, стихает злой перестук пулеметов, хлопки взрывов малокалиберной артиллерии, знает любой фронтовик. Вдруг остается только один какой-нибудь приглушенный звук — затихающий крик раненого в другом конце окопа или тарахтение движка или гул улетающего по своим делам самолета. И наступает время сомнений — кончилось или нет? В это время делают последние выстрелы снайперы, собирают последний урожай минометы, добрасывая прощальные гостинцы. В этой тишине прилетают последние шальные пули, которые и выпустили-то не целясь, с одной руки, оттаскивая раненого. В это время не надо торопиться выглядывать из-за бруствера, куда-то бежать, что-то делать. Надо вытереть пот со лба, перемкнуть магазин автомата новый, закурить папиросу, откликнуться на перекличку старшины, а потом уже выглядывать, когда окончательно станет понятно — стихло. Не начнется сызнова. Не сейчас. А в ад спешить нечего, без нас там не начнут. Хотя какой ад... Сказки все поповские. Но помирать все одно рано. Новый приказ о передислокации Шматков принял с пониманием, но без энтузиазма. Эх, командир, что ж ты раньше молчал? Подготовили бы позиции заранее, хороший НП бы оборудовали... Да Шматков бы и сам его оборудова на фланге, на отлете, если бы не нужно было быть при командире. Эх, ладно. Ориентиры, конечно, никуда не сместились, но всегда удобнее корректировать оттуда, откуда их намечал. Когда линия стрельбы не совпадает с линией наблюдения. Это же тоже учитывать надо. Прикинул место, осмотрел поле боя в бинокль. Небольшой взгорок на опушке подойдет. — Шнеерзон, Сергеев! — Достаньте лопаты! Оборудуйте НП полевого типа. Замаскируйте мхом, ветками. Антенну на дерево. Рация чтобы в нише стояла. Один наблюдает, второй на ключе. Выполнять! Потом обратился к командиру. — Петр Григорьевич, ты если будешь хлопчиков по трофеи посылать, скажи, чтоб насчет папирос посмотрели. Сил нет, как курить охота! Вот вечно так — артиллеристы сидят в боевых порядках пехоты, почти что в одном окопе, а все трофеи царице полей. Ходи, выпрашивай, как бедный родственник.
-
За папиросы. Важная деталь.
|
Осмотрел Василий воинство еще разок. — Прежде, чем дальше отправляться, всем нам омыться надо, — а про себя подумал: "Особенно Фоке". — У того самого места, где Гийяр к нам вышел. Долго рассиживаться не будем, но думаю, ордынцам сейчас не до нас. А нам выбрать надо, куда дальше путь держать. Я за Новгород, вы тоже обдумайте. Франц, а ты Казимира этого осмотри. Поговорим, как в себя придет. Сейчас небыстро поедем, так что ты, Всеслав, догоняй. И добавил еще, подумав. — С тобой тоже... поговорим. Похлопал Вихря своего, потрепал по холке, проверил подпргуи, седло — не сбилось ли, не натерло ли где. А сам глазом косит в сторону Маринки, которая в траве лежит. Вспомнил — так с ней и не поговорил про монастырь, когда дрова собирали. И улыбнулся про себя — ох, не до того было.
***
Когда усыпил кот-баюн Василия, не хотелось ему просыпаться. А как проснулся, жаль даже было немного, что из такого сна его выдернули, где все было: Маринка, солнце, поле с цветами, воля вольная и предвкушения сладость. Но если б знал, что наяву его ждет — сам бы поспешил проснуться. Опустилась перед ним женщина на колени, гордость свою непомерную отринув. Истомила его руками, обволокла губами, изласкала языком. Земли с небесами невзвидел княжич, запрокинул голову, закрыл глаза — хоть сто ордынцев сейчас мимо скачи, наверное, не услышал бы, пока стрелами его бы не утыкали. Стоит, еле дышит, каждое движение ее самое легкое ловит жадно. В каждом касании, в каждом нажиме, в каждом влажном трепетании столько было любви — окутала ею его естество Маринка, и нежно, и плотно, и сильно, и как только душе угодно. И откуда столько ее у девки черной, разбойницы, душегубицы? Где держала, где прятала, когда по дорогам скиталась, лихая и нахальная? Уже и не знал княжич, когда, в какой момент понял, что только с виду она грубая и дерзкая, а как откроется — любой может быть: и нежной, и ласковой, и покорной. Только надо, чтобы захотела. Успел еще подумать: "За что мне такое?", прежде чем невозможно стало мыслями куда-то в сторону прянуть от того, что происходило внизу. Растянулись секунды, как патока, провалился княжич в негу: то на небо его Маринка отправит — как будто взлетит сейчас он от наслаждения, пробьет собой тучи и солнце с луной достанет, то подразнит любимая — спустит его назад на землю, мягкую, как ее рот. Метало его так, метало, извелся весь, искусал губы, чувствует — все ближе подступает. А Маринка не торопится, только сильнее его изводит, до дрожи в коленях. Не выдержал, открыл глаза. — Что ж ты со мной делаешь... — прошептал, а руки сами ей на затылок легли, пальцы в волосы зарылись. Взял ее мягко, но крепко, по-хозяйски, чтоб знала, кто ее мужчина. Как впустила его в горло — у него аж зубы сжались от истомы и от скользкой тугой нежности. А она смотрит снизу глазом своим здоровым, без стыда, без смущения, мерцает ее черный глаз, как волшебный самоцвет, только самоцветы холодно блестят, а этот — живой и лукавый. Знал он, что это за лукавство — этим настоящая женщина от распутной девки отличается. "Я на коленях стою перед тобой, но ты мне принадлежишь, так же как я тебе. И нет твоей власти надо мной без моей над тобой". А может, не было никакого лукавства? Может, просто радуется Маринка, что в обход всех запретов велесовых любимого тешит? Тут и накрыло его внезапно, нахлынуло, словно белая, яркая пелена на глаза наползла. Словно волна, что внутри плескалась, рассердилась и край перехлестнула. Вырвала рык из его губ, в стон переходящий, понеслась куда-то и жаром выхлестнула из него раз, другой, и третий. Потом на возврате прошлась теплом до самого затылка, до мурашек, до судороги. И оставила княжича опустошенным, до дна выпитым. Пальцы сами разжались, волосы Маринкины выпуская, повалился он как сноп у ног любимой, не замечая, что земля жесткая, раскинул руки. Силился девку к себе притянуть, приласкать, поцеловать, а в руке силы нет. И во всем теле благостная слабость, как будто разъяли все члены, омыли живой водой да на место приставили. Пальцем пошевелить — и то сложно. Выжала его Маринка до звенящей пустоты, всю силу молодецкую высосала. Но не как вампир высасывает, вместо силы немощь оставляя. А как выплескивают из кувшина простоквашу, чтобы свежее парное молоко налить. Чтобы на смену старой силе мужской, застоявшейся, новая пришла, яростная, еще сильнее, еще звонче, еще злее. Хотел, кажется, Василий о чем-то поговорить с Чернавкой... да какое там! Все забыл. Только гладит ее по волосам и шепчет что-то медленно, хрипло, сбивчиво, сам не знает, что...
-
Ну ваще у вас любовь. Я б на месте дамы ирл заревновал!
-
|
-
Брат — это не просто так.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Скорее не за конкретный пост, а за поведение персонажа в целом, в течение ивента с Хапиловым.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Вот... прямо... внезапно. В самом прямом смысле этого слова. Забавно вышло, человек живой представился. Класс.
|
-
Что-то вот последние два поста вообще прям пробирают до остатков глубины души.
-
Шнеерзон! Сволочь эдакая. А ведь не сделал ничего)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Письмо: The DifficultyImportance of Being Earnest
|
Василий старался коня особенно не гнать за Гияром, у того чай табун свой где-нибудь дожидается, а коли конь помрет — он его на шкуры пустит да на мясо. Вихрь — не то, не просто животина — друг. Им двоим еще, может, биться сегодня вместе, пыль степную взрывать, траву разметывать. Нечего его томить понапрасну. Ну, а как подъехали, спешились, увидел он, как припала монахиня к кургану, как заплакала, едва землю не целует. Защемило у княжича сердце, будто сам он кого здесь потерял, да от тоски той ненависть нахлынула. Изругал он себя сразу же ругательными словами, что ханскому сыну советы давал, что пил с ним, что Бекета подговаривал обратно в человека превратить. Стоит, плеть мнет, Гияра глазами злыми сверлит, и думает: "Ну, гад, ну, волчонок, ну попробуй, давай, скажи еще хоть слово про наших женщин. Давай, скажи, как вы их воспитываете там у себя, как вдовами делаете. Давай, попробуй. Я с тобой такое сделаю, что света не взвидишь, тебе Хапилов ангелом покажется. Не обрадует тебя солнце, не утешит луна. Только вякни еще, сука, вражье семя, только испробуй меня. Из-за твоего попаши и всего вашего народа поганого столько слез наши бабы проливают, по мужьям, по сыновьям! Жили мы, вас не трогали, нет, надо вам прийти, зорить, убивать... Погоди, достанем солнце, укрепимся, вы по-иному у нас запоете. Поднимется наш царь в полный рост, разделается со скверной, с предателями, и тогда, тогда мы к вам сами уж придем. Вы живете войной и думаете, что это и есть жизнь, и всем надобно войной жить, огнем и кровью, а не хлебом и плугом. И вы нас к этому приучаете. Но мы придем и в один год спросим с вас за каждую слезинку, что за сто лет пролили. И если надо будет, всю вашу степь поганую повыжгем от края до края, все ваши кости переломаем и всех вас до единого, кто не захочет мирно жить, всех вас убьем! Не радуйся сегодня, глядя на эту женщину. Мы выстоим. Ради всех слез ее выстоим. Попробуешь ты у меня еще на Русь прийти, кровавыми слезами поплачешь. Молчи теперь лучше, морда ордынская." Стоял, сапогом землю рыл, сам как конь, покуда Лелислав не выступил. Все-то ты знаешь песенник, везде-то был, все-то слышал. А почувствовать не можешь. Сколько ж лет она слезы те копила? Сколько лет поклонами да молитвами крепилась? Бросил только Василий гусляру: — Не надо, не мешай ей.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
какая жажда жизни, супер.
-
На одном дыхании прочитала
-
Жестокое боевое крещение...
-
Сильно, даже и не прибавишь ничего.
|
Итак, 5 из основных веток получили свой финал. В общем, мы дошли если не до логической точки, то до логического многоточия. И, я считаю, пора закрыть модуль, который шел чуть больше 3 лет. Прежде всего, спасибо Mafusail'у за то что он любезно разрешил мне воспользоваться общей идеей и стилистикой. Модуль получился, на мой взгляд, очень сильно отличающимся от того, старого, где-то, пожалуй, менее яркий, а где-то чуть более глубокий. Что сказать? Конечно, грустно закрывать игру, так долго держащуюся в списке самых читаемых). Она была... не идеальная, да). Но совершенно точно могу сказать, что именно в ней я научился куче разных вещей. Ни один другой модуль не дал мне столько опыта. Прежде всего опыта создания мира и сюжета. Все эти шестеренки отношений, которые я втихаря вычерчивал на совещании в офисе, таблицы пересчета цен, которые фигачил по ночам, таблицы NPC... А банк музыки! Именно в этом модуле я стал ставить значок с нотой перед ссылками на музыкальные треки))). Именно в нем написал презентацию, чтобы проще объяснить систему игрокам. Именно в нем понял, почему она сложная... Ну, в общем, много всего. Кое-где я переоценил свои силы, кое-где зря вложился в неспешный нарратив вместо стремительного действия. А кое-где, возможно, не зря)))). Сеттинг получился сложный. Реально сложный. В нем сложно цельно и хорошо писать, потому что это осколки футуристического мира, который ты не видел. И надо описывать не просто руины, а руины цивилизации, овладевшей межзвездными перелетами, о как. Это ведь чужая планета, не наша. А про саму цивилизацию мастер-то, собака такая, рассказывает мало, в основном про всякие кланы-тусовки. К тому же, тут надо описывать совершенно мертвый мир, без веры в богов, без надежды, практически без любви... Сложно!) Модуль пришелся аккурат на мой личностный кризис, когда у меня за пару лет сменились не то 3, не то 4 работы, сфера деятельности, женщина, и вообще я чуть в другой город не переехал))). Поэтому, конечно, иногда мне было сложно поддерживать темп и держать планку, и некоторые ветки, наверное, умерли из-за этого(((. Но все же, на мой взгляд, было много ярких и запоминающихся моментов, и некоторые я точно никогда не забуду). Были красивые описания, сложные выборы, местами кровопролитные сражения, а местами даже лихое приключение). Мне очень полюбились многие из ваших персонажей, и даже теперь какая-то часть меня не хочет заканчивать модуль))). Но я доволен, что он дошел до пусть промежуточного, но финала, и буду рад продолжить с желающими. Тем более, что многие бомбы, заложенные в сюжет, пока еще ждут своего часа). А теперь личные "спасибо" отдельным игрокам. - Draag - что максимально вживался в персонажа, старательно распутывая как узлы в его собственной душе, так и те, которые я завязал у него на пути. Что терпел мои придирки к Гейджу))). Да и много за что еще! Черт... да за каждый разговор о Пустошах, который у нас был, по телефону, по скайпу, лично... Пустоши давно стали для нас отдельной темой, и это мне было очень приятно. Спасибо, амиго! - Inanky - за ЗАРДКОР!!! и его отыгрыш!). Самая суровая ветка выпала на твою долю. Пусть она закончилась на мой вгляд, внезапно и мрачновато, но ты реально переубедил меня относительно того, что водить соло-ветки скучно. - Вилли - вот там ЧИЗ плюс поставил, имхо, очень в тему, про то что у всех такие киношные безумные рейдеры-психи, а у нас с тобой, цитирую, "различимый размеренно-монотонный, почти хэмингуэевский стиль. Рейдерский артхаус такой мрачный." Так вот. Именно то, чего я хотел от рейдерской ветки, и благодаря тебе получил. - Зареница - за короткую, но по-своему пронзительную роль. У тебя получился совсем не такой персонаж, как у Коры, но мне это очень понравилось, потому что ты пришла практически ровно в тот момент, когда начались переломы в судьбе Мэгг, которые не могли ее не поменять. Ну и... без тебя я мог бы не узнать, что даже в суровых Пустошах есть место романтике). - Black Dragon - за искрометный короткопост! Ты просто бох короткопоста!!! Не устану это повторять). И, конечно, за юмор. Ровно такой юмор, который был нужен этим пустошам. Ну и за творческую корректировку персонажа, который из крутана телохранителя в мафсином модуле превратился в обаятельного раздолбая))). - Fiona El Tor - за самую обаятельную торговку всяким барахлом, без которой этого модуля просто не было бы. Да, серьезно, если бы я не увидел Лу в модуле Мафси, я бы и этот пилить не стал))). И очень обрадовался, когда ты ее сюда перенесла). В общем, Лу выступила зачетно, навела шороху, не посрамила Па Фернандо))))). Стильная, горячая штучка, с мозгами, пистолетами и ооооочень острым языком). Такие сносят башни мужикам начисто, хошь пулей, хошь женским магнетизмом))). - Nichan - за отличный, просто отличнейший подхват персонажа!!! И отдельно за очень крутые заявки, которые мне хотелось объявить успешными без всяких кубов. Просто, блин, я очень надеюсь еще где-нибудь тебя увидеть в качестве игрока (ну, собственно, уже увидел в ковбойских перестрелках, так что еще где-нибудь). С новыми силами и чуть большим темпом). - Mafusail - за идею ветки Майера. Правда, вот такой вот отщепенец, живущий непонятными остальным идеями и мечтами — это то, без чего такой модуль был бы неполноценным. - CHEEESE - за легко относящегося к жизни и смерти Билли. Сорри, я думаю, это больше моя вина, что ветка приглохла. Персонаж был хорош, отыгрыш — отличный). Просто не умел я еще водить shoot-smash-chop в бодром режиме. - Zloy Z - за старого дядьку, который в душе еще молодой). - zzappad, Seth - просто за много хороших постов. Возможно, мы не всегда были на одной волне, но персонажи у вас были однозначно очень цельные. Мощные. Спасибо за них. Вот вам грустная песня))). ♫ ссылкаВот и все). Ну, надеюсь, что не совсем все, и что будет еще вторая часть, где я увижу большинство из вас со старыми или с новыми персонажами))).
-
Было интересно. Модуль вышел необычным, не боевито-голливудским, как принято в постапок-жанре, а тяжко-жизненным, реалистичным, насколько мы можем оценить из своих теплых условий.
Играть было тяжеловато. Выбор в действиях почти всегда ставился непростой и с весомыми последствиями; но при этом мира, возможностей персонажа мы толком не знали (что резонно, не может мастер передать совершенно все, не изобрели еще телепатию). В результате в серьезных ситуациях порой тыкались вслепую, не имели опоры под ногами, совершали ошибки, которые персонаж совершить не мог бы. Например, те же падальщики, пару раз за модуль напавшие на снайперов, обосновавшихся в стороне от основного движа. Очевидно, что бывалые пустошные волчары, коих мы отыгрывали, в такое бы не вляпались. Подобные случаи выбивали из персонажа, заставляли злиться и тянуть с постом (не хотелось снова наткнуться на щелчок по носу), что, на фоне общей неспешности, ситуацию ухудшало. Это минус.
Но это же и плюс, учитывая проработку сеттинга. Да, вслепую тыкались, но тыкались в живом мире, познавали и понимали. Когда это чувствовалось - было очень круто. Ты сделал мир, который интересно смотреть, разбираться в нем, а это для форумок редкость. Пришла мысль, что было бы лучше начинать не битыми местными жителями, а теми, кто для мира новы - туристы какие-нибудь космические, дикари, выходцы с Электры. Чтобы можно было исследовать мир, не отвлекаясь на попытки делать вид, будто персонаж отсюда и ему многое известно.
-
-
Это было здорово! Спасибо огромное за те яркие драйвовые эпизоды, которые я прожила вместе с персонажем. Здесь было все - юмор, бесшабашность, задор, авантюры, лохотрон, кровища, маленькая революция и капелька диковатой романтики. Совсем капелька - ровно столько, сколько нужно. Хлесткий! Мы еще встретимся )
-
-
А мы закончили модуль! А мы закончили модуль!
|
Вот так поворот! Рощин не знал, на что ему было противнее смотреть — на изрубленного жрущего хана, или на то, как малец обращается с отцом. А поэтому решил ничем не выдавать омерзения. В конце-концов, видал уже виды и похуже за время и странствий. Василий смутно, может, и чувствовал, что как-то все слишком просто со скатертью вышло, что больно уж неправильно прийти вот так, ввосьмером, найти разгромленный лагерь, одолеть, пусть и ценой жизни одного бойца, чудище, да и забрать скатерть. Чувствовал, но... не было у него времени подумать как следует. Не было спокойствия в душе, которое трезвости мыслей помогает. Да и не силен он был в таких вещах, наперед думать. И вот теперь сидят они с наглым сынком Бекета за столом, с которым друг друга всячески поносили, а тот едва над ними не глумится, и объясняет, что вся их затея может прахом пойти, если его юное ордынство помочь не соизволит. Приятного мало. И все же порадовался Василий, что не зарубил сразу мальчишку. Вот что ни говори, это ангел, должно быть, крыльями над ним помахал, чтобы пыл развеять. Ведь еще чуть, еще на вершок и — убил бы. Или это Лелислав молодец, что по-иному зашел? Или Чернавка лишний огонь в груди на себя вытянула... "А Маринку тоже тебе ангел послал, как думаешь?" — пришла в голову ехидная мысль. Тут бы, пока Василий думал, что от Бога, а что от человека, вступить бы, конечно, Лелиславу как раз со своими речами. Но гусляр что-то не особенно рвался разрешить непростую ситуацию. Да и все молчали, будто бы пришибленные. Да, такое выбьет из колеи, как дышлом в грудь. Но командир на то и командир, что готов взять на себя ответственность сказать, когда другие молчат. Это когда план обсуждать — там все спорят кто во что горазд и мнят себя умными. А вот в таком вот разрезе что-то умных убавляется. Стало быть, понял княжич, придется на себя это брать. А там посмотрим. — Вот это, — говорит, — и вправду мужской разговор! Но, прежде, чем о делах говорить, надо мертвого помянуть, — напомнил Василий. — Значит, просим у хозяина скатерти бутыль водки и по чарке на душу, хлеба ржаного да сала да лука да соли. Ну, а Соловью воды, коли ему водка в горло не лезет. И ты, Гияр, с нами выпей. Воина провожаем, который коту смертельный удар нанес, а значит, и твоему врагу. Василий зорко следил за пареньком. Будет пить или откажется? А если будет, то как? Ему-то самому одна чарка не почем была, хотя и напиваться не стоило — небось еще войну воевать сегодня. — Покойся с миром, Иван! Выдохнул, замахнул, закусил. "Прощай, боец с нечистью. Мы постараемся, чтобы путь, пройденный тобой, был не напрасным." — Ну, теперь и поговорить можно. Что ж, признаю, раз ты хана на веревочке водишь, значит, не такой уж мальчишка, и, может, старейшины ваши и правда насчет тебя ошибаются. Только и мы, Гияр, не лыком шиты. Ты угадал — конечно, мы не для того животом рисковали, чтобы нажраться от пуза и напиться в слюни. Скатерть нужна нам для дороги дальней, и нужна, как видишь, не только русским — вон среди нас иноземец из Неметчины, а другого хороним. Место, куда идем — тайное, и врагов у нас много, так что всем подряд нам о том говорить не след. Но! Василий сделал паузу. Соловей подсмотрел этот прием у Лелислава, а Василий — у Соловья. Мальчишка мог быть храбрым, вредным или заносчивым, но Василий, позвав на помощь всю свою невеликую проницательность, решил, что он наверняка любопытный. Этим нельзя было не воспользоваться. — Эх, хороша закуска! Но, — княжич похрустел луком. — Тебе — скажем. Чуть позже. И ты, возможно, даже с этого знания кое-какую выгоду возымеешь, ежели и правда умен не по годам. Отправив в себя еще ломоть хлеба с салом, Василий тщательно прожевал его, и продолжил. — Отработают тебе, Гияр, твои рабы да колодники, если есть у тебя такие. А мы — герои, мы землю не пашем, скотину не доим, мы дела совершаем, и не все подряд. Но со скатертью ты попал в цель, ты нам и правда сильно можешь помочь, не скрою. Только вот какой оборот. Ты ведь к нам сам явился, да еще и хана на веревке привел. Не нукеров послал, не гонца с приглашением. Стало быть, мы тебе не меньше нужны, чем ты нам, а может, и больше. И мыслю я, непростое дело ты задумал, раз к врагам один пойти рискнул. Говори, что тебе нужно от нас. А потом мы тебе скажем, куда идем и какая тебе с этого может быть выгода. И уже там решим — ты сам, а мы сами — договариваться нам али биться. Вот такой мой тебе ответ, Гияр.
|
|
Лейтенант Шматков всегда испытывал смешанные чувства по отношению к пехоте. Вообще, конечно, приятное чувство превосходства. Шматков был из достаточно простой семьи, разве что батя его возил на машине большое начальство. "Умные" военные специальности перед войной были в моде, но Виталий понимал что летчиком ему не быть — слишком сложно. Кое-как на предельных баллах, сдал он экзамены в артиллерийское, и с тех пор чувствовал себя представителем некоей военной интеллектуальной элиты, а если точнее, то как едущим "зайцем" на трамвае, вот-вот поймают за руку. Все это было очень не по-комсомольски и не по-коммунистски, и Шматков никому, даже жене, никогда об этом не рассказывал. Да он и вообще был достаточно замкнутым. Постепенно это сгладилось, и лейтенант стал смотреть на пехоту и танкистов свысока. Но когда началась война оказалось, что пехота — вот она, всегда в бою, всегда на передке. А артиллерия, которую могут размолотить так же, как пехоту, при внезапном прорыве или просто с воздуха, часто "бездельничает" — то снарядов нет, то целей, то связи... И в этом плане он немного даже завидовал офицерам из пехоты. В августе сорок-первого немец еще не стоял под Москвой, еще не был сдан Киев, казалось, вот-вот, выдержим, опрокинем и погоним. Еще не было ясно, что почем, и сколько в среднем живут те самые лейтенантики с пехотной передовой. Шматков ничего этого не знал. — К бою, — скомандовал он без огонька. В общем-то, его бойцам, Сергееву и Шнеерзону, готовиться к бою было не нужно — один так и сидел за рацией, а второй так и остался с биноклем выглядывать врага. Больше самому себе скомандовал, по привычке что ли, да и по уставу положено ведь... Но даже автомат пока снимать с предохранителя не стал. Успеется. Немецкую разведку положили в два счета. Мотоциклисты в современной войне — настоящие смертники. Это в начале их все боялись за молниеносные прорывы и злую пулеметную трескотню. Потом стали бояться танков. А эти... Мелюзга, вон их пехота Зыряновская как семечки перещелкала. Дальше труднее будет. — Спасибо, товарищ лейтенант. Вы лучше артиллеристам распределите, им нужнее будет, ответил он. Возможно, два мотоцикла поехали на разведку, а остальные наблюдали издалека. Пулемету бы позицию сменить. Немцы знают, что мы где-то здесь, вояки они опытные, сразу поймут, что раз разведка не вернулась, значит, в засаду попала. Они будут готовы.
-
Хороший пример живого человека из эпохи. Крут.
|
В этот раз Василий в ответ на слова мальчишки просто рассмеялся. — Куда тебе женщин воспитывать, мальчик, ты с котом-то управиться не смог! И не тебе меня землей попрекать — мы не в гостях у тебя. Вы на Русь без приглашения ходите, грабить да убивать, и отец твой в том числе. Да вон в последний раз не вышло у Берендея вашего, кровью вы умылись. Так что и нам к вам прийти не зазорно теперь, и ваши обычаи блюсти нам нечего. "А интересно, сколько ж ему лет? Ведь Бекету уже лет сто. Когда же он успел сына заделать?" Тут Лелислав завел свою обычную волынку, "я сожалею", "вины нет", "по нашей правде" и дальше в том же духе. Эх, видел бы ты, гусляр, деревни, ордынцами, сожженные, не сожалел бы ты о Бекете! А хотя что ж... Голодухино-то видел. Или, может, до Новгорода не достанут, и ладно? Кто ж тебя, витиеватого такого, разберет... Пару секунд княжич колебался. Гияр, или как ты там его, многовато на себя брал. Был бы он русским парнем — Василий бы просто проучил его, отходив плетью, и отпустил. Но с ордынцами так делать не следовало — всегда норовят отомстить, это у них в крови. Их или вообще задирать не надо, или уж убивать сразу. И несмотря на юный возраст, в бою он убил бы Гияра не колеблясь. Да и убивал уже таких же примерно, может, маленько только постарше. Ничего не екало. Волчата. Но Лелислав очень уж старался все сгладить, прямо из кожи лез. Значит, для чего-то хочет поговорить. В конце-концов, Рощин и сам предлагал с ордынцами договориться, еще на горе. Да и Маринка вроде не особенно обиделась. Василий глянул на нее, вспомнил кое-что, что совсем недавно происходило между ними, и... запал драться прошел. — На первый раз спущу тебе за твои неразумные годы, но в другой раз одергивать не буду. Сам за своим дерзким словом следи. А что до угроз моих, то скатерть до них не касается, твой отец без нее довольно зла нам сделал, чтобы тебя за ним отправить у меня руки чесались. Думай об этом сперва, если любого из нас задеть захочешь. Ну, теперь познакомимся. Я — Василий Всеволодович, княжий сын. Этот умный и добрый человек, который тебя за стол позвал — певец и воин Лелислав. Это Маринка, в бою посильнее многих мужчин. Это Фока, самый ловкий из нас, и просто славный парень. Это Франц, иноземный воин, и волк, коли видел — его. Это матушка Мирослава, целитель и ясновидящая. А это Соловей, и коли твои разведчики за нами и вправду следили, то и так тебе рассказали, кто он. Теперь садись с нами и говори, что хотел.
|
Только когда сталкеры вышли из бара со звучным названием "Одним Махом", Джексон смог как следует разглядеть лица своих соратников. У всех у них было разное выражение. Хвост явно "сушил штаны" — он перенапрягся сильнее всех. Ловец имел вид задумчивый, а Сэнди скорее приподнятый. — Могло, — согласился Хвост. — Только зря вы патроны у них не взяли. И, кстати, за меня тоже попросить могли бы. А так... все одно, только еще без денег остались. — Да не, Гейдж прально сделал, — возразил ему Сэнди. — Если бы взяли, дурачок, они бы нас не так еще нагнули. Завтра, послезавтра... Однажды. Тут сам факт важен. Гораздо хуже могло быть, гораааздо. Нормально побазарили. Посмотрим, что дальше будет. А вот лучше скажи, Джексон, чо это было? — Да, я думал, у тебя с ними не очень, а они тебе какие-то подарки подкидывают. Это же чушь какая-то про Загадку была, что ты там выдал, да? — поинтересовался вслед за ним Ловец. Сомневаются, но в целом доверяют — так можно было понять. Все-таки Гейдж выступал в таком стиле, что сложно было заподозрить в нем подсадного. Хотя сам факт, что переговоры назначил именно он, могли вызвать определенные опасения. Занозу притащили не сами Соленые, а какие-то их шестерки. Подвезли на пикапе, вытолкали пинками из кузова с трудом шевелящееся тело. Заноза выглядел жутко даже для повидавших насилие жителей Рэда — лицо страшно опухло от побоев, превратилось в один огромный синяк. Один глаз, кажется, был выбит. Левую руку, похоже, с поломанными пальцами, он баюкал, как младенца. На второй не хватало ногтя. — Жиф фшо-таки, — хрипло прошепелявил он разбитым ртом. Какие синяки и гематомы скрывали его рваные рубахи и порты, оставалось пока неизвестно. Обуви на нем не было, и вообще ничего кроме рубахи и штанов не было. — Эх, ну и отшлифовали тя, — сказал Хвост. Он смотрел разочарованно и довольно неприязненно — избитый сталкер надолго станет обузой для команды, а выбросить его на улицу — тоже не очень удачный выход, другие сталкеры будут недовольны. Заноза мог идти, но его шатало из стороны в сторону, как подорванную вышку, которая уже решила, что упадет, и теперь выбирает, куда, но в любую сторону выходит одинаково погано. Бандиты разных мастей скалились с другой стороны двора, созерцая встречу. — Чо встал? — вырвал Хвоста из ступора Сэнди. — Помогай, пошли отсюда. Ребята, вы прикрывайте. Подхватив своего потрепанного собрата, пятерка сталкеров двинулась прочь. Гейдж с Ловцом внимательно смотрели по сторонам, держа оружие наготове. Мимо них проехал один подозрительный тип на мотоцикле с наглухо замотанной тряпками рожей и коротким ПП на ремне-трехточке, зыркнувший в их сторону. Потом где-то что-то зашуршало на крышах — воображение Гейджа легко нарисовало крадущегося там врага, сжимающего, например, ручную гранату, чтобы положить всех пятерых одним броском. Вот смеху-то Соленым было бы — говорили-говорили, а тут одна граната... Но на них так никто и не напал, а идти было недалеко. Скоро уже показалась улица, на которой в нетерпении толпилась их "группа поддержки", а напротив кучковалась чуть больших размеров стая из всяких подпевал Соленых. Трубы, арматурины, биты, пистолеты — видно было, что они собрались здесь не на пикник: их послал Радиатор, чтобы нейтрализовать помощь четверке переговорщиков, если все-таки дойдет до бойни. Не дошло. Шпана принялась расходиться, показушно сплевывая и поигрывая битами. А сталкеры буквально засыпали Гейджа и его спутников вопросами. Как прошло? О чем говорили? Как дела? Что теперь будет? Можно было, конечно, ответить, мол, давайте вечером всех соберем в лагере, тогда всем и расскажем. Но чувствовалось, что люди (особенно увидев плачевное состояние Занозы) очень хотят знать, за что они рисковали здоровьем, а может, даже и жизнью. И считают, что имеют право это знать. Ловец, предоставив товарищам отбиваться от любопытных бойцов, закинул штурмовуху за плечо, протиснулся сквозь толпу к Мэгг, сжал ее руку: — Как ты? — Ребята, пошли все, кто с нами был, в Хабар-бар! — предложил Сэнди. — Надо выпить за то, что все разрешилось наконец. Фух, блин. Да я бы и пожрал как следует! Только тут Джексон почувствовал, каким выматывающим было это утро. Разговоры, разговоры, разговоры — с Загадкой, с Крючком, с бандитами... Иногда разговаривать — посложнее, чем по руинам шариться. И все же он до сих пор жив, Рэд пока не воюет сам с собой, а Джексон может вернуться к своим насущным проблемам: где продать пушку, как туда попасть, и как потом вернуться в Рэд. Чтобы дальше заниматься тем, что он умел лучше всего — ковыряться в пепле мертвой цивилизации и доставать оттуда вещи и идеи, которые никто больше ниоткуда не мог достать. Вместе с Мэгг. Или без нее. ♫ ссылка
-
Такое ощущение, словно это моя последняя игра, словно она только что закончилась хорошей вполне концовкой, но какого-то важного ответа на почти не сформулированный вопрос я так и не узнал.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Шикарно показан трудный выбор
|
Итак, леди-н-джентльмены, наша история (а вернее, калейдоскоп историй) подошла к концу, и в первую очередь я хотел бы всех вас поблагодарить! Это было супер-круто! Пусть иногда я с вами спорил, иногда чувствовал, что вы недовольны, иногда расстраивался и переживал. И все же это ничто по сравнению с количеством фана, драйва и удовольствия от ваших постов и решений, которые я получил за этот модуль. Куча разных характеров, накачанные саспенсом сцены, ровно столько пафоса, сколько нужно, страх, азарт, триумф, разочарование. Все было))). Отдельно я хотел бы поблагодарить трех игроков: - Swin, за все те переписки в личке и идеи, которые он мне подкидывал, и некоторые из которых я взял на вооружение. А отдельное спасибо за тотализатор! - Kyra за правильные вопросы, которые она задавала. - Вилли за возможность обсудить правила и спросить мнение. Все прошло не совсем так, как я задумывал — ни один персонаж так и не пережил 5 дуэлей, поэтому турнир превратился скорее в "лигу на выбывание". (Возможно, прав был Свин, когда предлагал повышать ОД бесплатно с каждым уровнем, а возможно просто так решили кубы). Но, на самом деле, я не сильно расстроен из-за этого))). Хотя и чувствую грусть по поводу того, что так много классных парней и обаятельных (в основном) ублюдков (не говоря уже о прекрасных стервочках) отправилось в бут-хилл... Много раз слушал эту грустную песню, отправляя туда самых любимых из них... ♫ ссылкаТут самое место сказать спасибо Мистеру Риперу ( ЛичЪ) за идею с эпитафиями. Хотя не могу не отметить, что эпитафии Свина мне вкатили не меньше)))). Пару слов о второй редакции. Кто-то был против, кто-то был за. Я считаю, во второй редакции было подчищено много косячков, добавлены интересные возможности (какие-то из них зашли, какие-то нет), и вообще повышено разнообразие. Летальность там уменьшилась несильно, как вы увидите из статистики. Все же пауза посреди модуля — не совсем правильная тема, постараюсь больше так не делать. И, возможно, именно из-за переработки правил разница между высоко уровневыми и низкоуровневыми персонажами сгладилась. Что касается сеттинга, имхо, он получился чем-то средним между спагетти и ревизионистикой, и это было классно). Самого любимого персонажа назвать не могу — придется перечислить половину персонажей в модуле))). Так или иначе, надеюсь, вам понравилось). И надеюсь снова увидеть ваших персонажей в модулях о Старом Западе. Старый добрый или новый и свежий, заезженный или поданный под совершенно новым углом, вестерн — это всегда вестерн). А теперь дискотека про победителей и призы! 1. Ну что. ПОЗДРАВЛЯЕМ MASTICOR'у С ПОБЕДОЙ!!! Победа заслуженная — 7 побед за весь модуль, столько же было только у одного игрока, больше не было ни у кого. Да, технически репутация была выше у персов, не перенесенных из первого модуля, но когда ты не даешь возможности себя вызвать — я считаю, значит, и не участвуешь. В то же время, победа была бы невозможна без одного доброго негра и одного доброго доктора, не забудем о них. Хорошие персонажи показали себя действительно хорошими. Итак, Мастикора получит копию револьвера Colt Single Action Army 1873 от фирмы Denix! Фото с револьвером после получения крайне приветствуется!)))) 2. Второй приз присуждаю Grighoul'у. Также 7 побед за модуль, высокая активность, продуманная тактика. Поиграл за все стороны))). А еще он написал отзыв на форумеЕму будет отправлена книжка об оружии дикого запада, как реального, так и киношного). Приятного чтения! 3. Третий приз присуждаю Draag'у, как финалисту. Приз символический — это гильза от винчестера .44 калибра). 4. Четвертый приз присуждаю Вилли, как человеку, который дважды играл за законников, а один раз убил законника. Короче, ни одна дуэль в этом модуле, в которой были законники, не обошлась без Вилли. Это шерифская звезда! 5. Еще один приз обещал Махгалу, как победителю в тотализаторе, если он зайдет на форум. А то его уже месяца два нет(. Призы разошлю чуть попозже, всем напишу, кому куда когда. Теперь обещанная статистика. Посчитал без проверки — и так много времени на это ушло. Так что маленькие ошибочки могут быть, но в целом все верно. Общее. - Было 50 дуэлей, 22 в первой части и 28 во второй. - Персонажей было 52, из них 7 женщин (считая переодетых) и 45 мужчин. - 15 хороших (-1 переметнувшийся в плохие), 20 плохих (+1 переметнувшийся из хороших и -1 переметнувшийся в сам-по-себе), 16 сам по себе (+1 переметнувшийся из плохих).
А как с выживанием и смертностью? - Было убито 44 персонажа, из них 21 в первой части и 23 во второй. Выжило 7, считая 5 не перенесенных из первой части. - Дуэлей, закончившихся убийствами, было 41 (20 в первой и 21 во второй части). - Дуэлей, в которых не умер никто из игровых персонажей, было 9 (2 в первой части и 7 во второй). - Добиваний было 3 (1 в первой части, 2 во второй). - Убийств на первом ходу было 20 (9 в первой части и 11 во второй).
О разнообразии: сцены, клише, пушки. Самым популярным клише был... Бандит! Целых 5. Сразу за ним по популярности были клише Ковбой и Мексиканец, по 4. По 3 было клише Законник, Картежник, Красотка, Наемник, Олд-таймер, Юнец, Громила, Падре. По 2 было клише Метис, Доктор, Пинкертонец, Толстяк и Фермер. Самыми редкими были клише Офицер, Пьяница, Маман, Бизнесмен и Старатель. И отдельное спасибо игрокам, что мы видели в деле ВСЕ клише!!!
В сценах разнообразия было меньше. Самой популярной сценой стали... нет, не пыльные улицы, не салуны и не задние дворы. А пароход! Его выбирали аж 7 раз! Честно говоря, я даже подустал от них). По 4 раза выбирали отель, пыльную улицу (ок, в финале не выбирали), бордель и заброшенную миссию. По 3 раза выбирали ручей, станцию, водопой, салун, ночную улицу. По 2 раза выбирали паром, скалы, мост и задний двор. По 1 разу выбирали хижину, шахту, кантину и притон. Мы так и не увидели лесопилку, поезд (!!!) и лагерь ковбоев.
Должен сказать, что сцены во второй части были гораздо разнообразнее — было 4 сцены, которые выбирали во второй части, и не выбирали в первой, и только 1, которая в первой была, а во второй нет.
И, наконец, пушки.
- В первой части было засилье старых-добрых, их выбирали 19 раз (4 раза в парном варинте), во второй части только 1 раз (кстати, не знаю, чего вы все боялись, метис им отлично действовал). - Популярность старых-добрых во второй части разделили старые и тяжелые (3 в первой и 8 во второй) и, конечно, классика (3 в первой и 9 во второй). - Дерринджер хорошо пошел для левой руки — в первой части он был выбран 1 раз, а во второй — 4 раза. - Коротыш чуть сдал позиции — с 6 в первой части до 4 во второй. - Малыш за всю игру использовала только Мастикора, и то из-за штрафа для леди на мужские пушки. Все же недодал я ему летальности, видимо(. - Нововведенную по просьбам стреляющих винтовку выбрали 6 раз. Все боялись, что она будет слабоватой, а оказалось крутой пушкой со своими достоинствами и недостатками. - Дробовик стабильно выбирали по 2 раза.
А насколько хорошо вы стреляли? - Всего, считая осечки, игроки сделали за игру 254 выстрела друг по другу (113 в первой части и 141 во второй) и еще 2 выстрела-добивания (считаю пальбу Маккоя по шляпе Кида за 1 выстрел). Союзники сделали 10 выстрелов, считая осечки, и 1 добивание. - Осечек было 19 у игроков и 2 у союзников. Кстати, процент осечек у игроков снизился во второй части. Видимо, активнее стали брать "Только лучшие патроны". - В первой части у игроков было 39 попаданий и 64 промаха. Во второй 70 попаданий и 62 промаха!!! Иными словами, стрелять вы стали на порядок лучше!))) Я думаю, дело в появлении винтовок и в меньшей популярности двуручного спама 40%-ными выстрелами.
Добро или зло? - Больше всего побед одержали хорошие персонажи! 13 побед над плохими, 5 над самими по себе и 2 друг над другом (сюда же идет победа Маккоя над Кидом). Всего 20 побед. Больше всего в их копилку внесли Эндрю'Ко, Маккой, Алонзо Беннингтон и оба Дока. - Плохие в долгу не оставались. Они перебили 9 хороших, 6 самих по себе и 3 из своего числа, всего 18 побед. Больше всего в их копилку внесли дамочки Мастикоры, Мигель Торрес и, я б сказал, Роджер Дин. - Сами-по-себе тоже оказались не лыком шиты, 4 победы над хорошими, 3 над плохими и 3 над самими по себе, всего 10 побед. Любопытно, что в первой части они в основном побеждали хороших, а во второй плохих. - Еще было 4 ничьи (ок, ничья Джимми и Пикара достаточно условная, но по букве правил это ничья).
Наконец, результативность самых активных игроков. Вилли - 5 персонажей, 4 победы, 5 поражений. Бритиш - 5 персонажей, 0 побед, 4 поражения, 2 ничьи (Бритишу не везло). Ничан - 1 персонаж, 4 победы, 0 поражений. Мастикора - 3 персонажа, 7 побед, 4 поражения. Драаг - 1 персонаж, 3 победы, 1 поражение, 1 ничья. БлэкДрэгон - 3 персонажа, 1 победа, 3 поражения (Дракону реально не везло!). Ранадан - 3 персонажа, 3 победы, 3 поражения. Букворриор - 2 персонажа, 3 победы, 2 поражения, 1 ничья. Обскур - 2 персонажа, 5 побед, 2 поражения. Григхоул - 4 персонажа, 7 побед, 3 поражения, 1 ничья. Азз Кита - 1 персонаж, 1 победа, 2 поражения, 1 ничья.
И напоследок, маленький комментарий-разбор по каждой из дуэлей. Пожалуйста, не обижайтесь на то, что я тут понаписал — мнение субъективное, могу ошибаться. Начнем с первого модуля 'BB'| Die with your boots on: Bang-Bang! Помним, что правила там были малость другие.
N1. Перестрелка на пароме через Рио-Гранде (Реджинальд Ремингтон против Джесси Форда) Перед бурей: двуручник-Форд скипнул поединок воли в пользу первого выстрела, как и положено настоящему бандиту, в результате выиграл 2 очка. Вилли с помощью этого самого вызова на поединок воли хотя бы отграл себе 1 очко. Хорошая тактика у обоих. Перестрелка: была интересной. На первом ходу Форду повезло на низкой вероятности попадания и он ранил Ремингтона. Но он слишком рано поверил в свою победу и приказал союзнику не рыпаться. Хорошо угадав скорость на втором ходу, он об раза промазал и подарил Реджу шанс. В целом у обоих была неплохая тактика, исход определило везение (правда, финальная осечка Форда мало что решила) и отказ Форда от помощи союзника. Интересная была дуэль, я думал, Форд прихлопнет законника, ан нет.
N2. Перестрелка в отеле "Брайт Стар" (Эбони против Джейн "Колючки") Перед бурей: Особо, не заморачиваясь с маневрами, Эбони вызвала, а Джейн открыла стрельбу. Джейн таким образом не дала Эбони встать в укрытие, что до некоторой степени невелировало бы подвижность красотки. В этот момент по сути дуэль была уже выиграна, с учетом разницы в 2 ОД из-за территории. Перестрелка: Обмен выстрелами был с настолько неравными вероятностями, что я не сомневался в победе Джейн. Сильный билд + своя территория + сильная тактика. Тот случай, когда дело не в везении.
N3. Перестрелка на ручье Койоти-Крик (Леопольд Стендлтон против Пабло "Барыги" Чакона) Перед бурей: Первая дуэль Коварного Чакона. Сделал все четко: в ответ на вызов присмотрелся, по пронциательности считал скорость противника, поставил свою на 1 выше. Перестрелка: Убийство на первом ходу. Сильный билд + враждебная для врага территория + сильная тактика. Все грамотно сделал.
N4. Перестрелка на станции Роупсвилл ('Стеклянный' Патрик против преподобного Уильяма Маккоя) Легендарная дуэль, собравшая, наверное, больше всего плюсиков за отменный отыгрыш Азза. Перед бурей: Патрику было несладко - минусы к меткости за солнце и слабое клише. Он выправил ситуацию с помощью поединка воли, в котором имел вдвое выше шансов, чем соперник. Потом он еще и встал в укрытие. Перестрелка: В результате шансы уравнялись, и падре, который и так не заточен под блицкриг, оказался против Патрика в укрытии и с минусами к меткости. Потом падре спохватился и тоже кинулся прикрываться прохожим. В общем, в итоге было 8 промахов, 1 осечка и 3 попадания. Редкая дуэль (одна из трех, кажется), где сработал везучий сукин сын. Итого: хорошая тактика Патрика и чуть-чуть ( несмотря на осечку) большее везение падре.
N5. Перестрелка на перевале Брокен-Тиф (Дэвид Сэмюэль Кригсон против Мурха «Deatach» О’Лоркейна) Встреча двух бойцов с проницательностью всегда интересна. Тут было так. Перед бурей: Док кинул вызов, а ирландец присмотрелся. Ничего особенного. Дальше было так: Мурха вложился на первом ходу по-максимуму в стрельбу, а Док потратил два очка на нырок в укрытие. У Мурхи был шанс, и в целом он все делал правильно, но и док тоже вел себя не хуже. В результате одновременные выстрелы на первом ходу, а на втором Мурхе уже не хватало очков действия для достойной вероятности и достойной скорости. Итог: более сильный билд у дока и продуманная тактика у обоих + капелька везения подарили Доку победу.
N6. Перестрелка у источника Солти-Спрингс (Колтон Уайт против Джо) Перед бурей: Метис все делал как по нотам: отказался от поединка — пользуясь фишкой своего клише, присмотрелся, сблизился с укрытием. Но и Колтон, поняв, что проиграл первую фазу, и дальше будет только хуже, открыл огонь. Перестрелка: Билд у Индейца был чуть послабее за счет потраченного на нож очко, но он использовал его на 100%, прячась за убитую корову. Просто посмотрите, как менялись вероятности попадания: 60-60, 50-50, 30-80 в пользу Джо, 40-50 в пользу Колтона. Но выпавшая осечка и зафейленный мной бросок 1-8 привели к тому, что победил наемник. Итог: Чуть более мощный билд против более совершенной тактики. Победа за счет везения.
N7. Перестрелка в хижине в Седар-Хиллс (Стервятник Торрес против Сайласа Селлека) Тут все было просто, даже расписывать не буду. Человек с дробовиком пожертвовал первым ходом ради того, чтобы получить укрытие. Его противник-двуручник получил 4 первых выстрела. Смертельным оказался 2-й из них. На самом деле, Сайлас рискнул по-крупному и проиграл. Бывает.
N8. Перестрелка на улице Сентрал Роад в Честер-Сити (Пабло Чакон против Реджинальда Ремингтона) Крутая перестрелка. Чакон, зная, что клише противника дает плюс против "плохих", перековался в "сам по себе". Редж вложил очко из репутации в погоду, но оно не сыграло. В итоге выпал дождь, что по старым правилам очень сильно било по Чакону с его двуручным билдом. Перестрелка: Началась сразу, без вызова, в стиле Чакона. Сначала он стрелял, чтобы ранить, но потом нервы взыграли, и стал стрелять, чтобы убить. Редж бы достал его первым выстрелом, но совершенно неожиданно его коротыш дал осечку. На втором ходу коротыш Реджа уже не давал бонуса, кроме того сработала проницательность Чакона: он выставил скорость на 1 выше и успел-таки свалить кабальеро. Итог: Хорошая стратегия и тактика Чакона + невезение Реджа пересилили невыгодные условия сцены.
N9. Перестрелка в салуне "Золотая подкова" (Барри "Жирный ублюдок" Борр против Джека "Джиги" Джефферсона) Практически зеркальное отражение поединка номер 7. На этот раз парень-с-дробовиком стрелял первым, а его противник рисковал всем, прыгая в укрытие, хотя и в ответ пальнуть успел, и даже попасть. Тут опять дробовик не сыграл, да Барри еще и разрядил его дуплетом на первом ходу. Джига мог бы спокойно расстрелять безоружного врага, но вместо этого картинно сошелся с ним врукопашную. И победил! Головокружительная дуэль. Не скажу, что была особо крутая тактика. Зато был грохот дробагана, благородство и везение (которое тут всегда было обратной стороной чьего-то невезения). И отличный отыгрыш!
N10. Перестрелка в салоне парохода "Вирджиния" (Джек Джига Джефферсон против Джейн 'Колючки') Вторая и последняя дуэль Джиги. На первом ходу оба персонажа старались опередить друг друга. Не удивительно, что с вероятностью попасть 20% они никуда не попали. На втором ходу Джейн уже оказалась в укрытии, что позволило ей подскинуть скорость и сильнее вложиться в меткость. Сладкий вкус победы. Итог: Примерно одинаковое везение, более сильный билд и тактика у Джейн.
N11. Перестрелка у безымянной лужи где-то в Арканзасе, которую потом назовут "Револьверным прудом" из-за этой перестрелки (Джеймс Форд против Джимми Енота Престона) Форд открыл огонь, не дав противнику сделать что-либо. Он поставил скорость пониже в пользу точности, а Енот скорость повыше и рванул за корову. Енот вкладывался в последующие ходы, а Форд — в первый. В результате Енот выстрелил первым, но со своими 20% промазал, а Форд выстрелил вторым и со своими 90% попал. Тут никакого везения не было, чисто хорошая тактика против не такой хорошей тактики. Жаль, что Форд больше не участвовала в перестрелках.
N12. Перестрелка в салоне парохода "Император" (Стервятник Торрес против Колтона Уайта) Перед бурей: Колтон специально выбрал сцену, в которой Стервятник имел штраф. Чтобы совсем закрепить успех, он еще и вызвал противника на поединок воли (и еще я там побуждал к этому обещанием плюшки). И проиграл. Весы качнулись в другую сторону, и на следующем ходу Стервятник открыл огонь. Перестрелка: Того самого одного очка Колтону и не хватило. Стервятник опередил его на 1, правда, словил осечку на одном из стволов. Но одного выстрела оказалось достаточно. Итог: Тактика или везение? Тактика у обоих была нормальная, возможно, Колтону не стоило лезть в поединок воли с равными шансами. А возможно, стоило, все же, билд у него был не такой крутой, как у Торреса. Сложно сказать. Скорее все же везение.
N13. Перестрелка в отеле "Сильвер Спур" (Кармело Пелаес против Дэвида Сэмюэля Кригсона) Пелаес храбро вызвал противника-двуручника высокого уровня, да еще и взяв спорный старый-и-тяжелый. Это было храбро и безрассудно. Перестрелка: Началась сразу — Пелаес попытался скомпенсировать разрыв, стреляя без вызова. Док на проницательности считал его скорость и поставил на 1 выше. Поскольку Пелаес и так много вбухал в скорость, поймав пулю и будучи раненым он уже не смог попасть. На втором ходу Док уверенно добил ослабленного ранением противника. Высокая летальность старого-и-тяжелого не сыграла, потому что Пелаес ни разу не попал. Итог: Сознательно или нет, по тактике да и по самой сути вызова Пелаес сильно рисковал. В итоге Док победил по тактике и билду, удача была минимальной. Но чу! У спящей старушки упал плед. Кригсон его не поднял и не укрыл им старую леди. Опрометчиво, опрометчиво, это аукнется ему в церкви!
N14. Перестрелка в доме свиданий "Суит Каприс" (Пабло Чакон против Джейн Колючки) Встреча двух лидеров — двуручника-Чакона и подвижницы- (хм, какое странное слово... нет, пусть лучше будет) вертихвостки-Джейн. Чакон отважно бросил вызов и получил просто худший вариант из возможных. Бордель. Разница по ОД была сразу 2, плюс еще пара союзников у красотки. Чакон попробовал улучшить ситуацию с помощью маневра, но Джейн это не устраивала, и она сразу открыла огонь. И получила за это бонус. Победа по начальным условиям поединка. Ну, и по тактике предбоевых маневров. Все же трудно победить, когда у противника перевес в 3 ОД.
N15. Перестрелка в миссии Санта-Мария-де-Трес-Монтес (Дэвид Кригсон против Мигеля Торреса) Похожая на предыдущую ситуация. Два очень похожих билда, но Торрес заманил Дока в церковь, получая на старте на 2 ОД больше противника. Док хотя бы не дал ему получить еще +1 за стрельбу без вызова. В общем, эти 2 ОД и решили дело, на втором ходу. В целом решила сцена и чуть большее везение мексиканца. Особых преимуществ по тактике не было.
N16. Мексиканская дуэль на улице в Пьедрас Неграс (`Раттлер` Джек, Фред Ремингтон и Клайв Вудсток) Ооо, первая из двух мексиканок. Это было мощно! Три парня и у всех старые-добрые, гггг). Живчик-Ковбой, двуручник-Законник и скоростной Старикан. Сначала все палили по законнику, наверное, потому что он был двуруким. Но промазали, а он ранил ковбоя. Потом Старикан кидал куб, чтобы решить, в кого стрелять. Переключился на ковбоя. Старикан ковбоя ранил во второй раз, а Законник должен был добить. Но не добил - осечка. Тут Старикан с законником решили, что ковбой больше не боец, и переключились друг на друга. Забавно, что ковбой уже тогда стрелял в старикана. Но не попал. Старикан прочухал, что законник медленный, как черепаха, точно рассчитал скорость и уложил его. Остался он и израненый в мочалку ковбой. И тут произошло чудо. Дважды раненый ковбой забросил 2 очка в перемещение и выдал нехилый штраф на попадание врагу. Ремингтон, решивший, что уже победил, вложил в скорость либо слишком много для одного выстрела и слишком мало для двух. И не попал! И ковбой чисто случайно его уложил. Итог: На самом деле, конечно, везение сыграло. Но не только. По тактике если против Законника Старичок сыграл безупречно, то против Ковбоя — нет. А вот тактика у Ковбоя была хорошая при плохом везении на первых ходах. Победа выглядит, как чудо, а на самом деле заслуженная.
N17. Перестрелка в миссии Л'Иглесиа-Нова-де-Санта-Круз, более известной как Ноу-Руф-Черч (Дора ДюФран против Преподобного Уильяма Маккоя) Еще одна долгая бестолковая дуэль с беготней, укрытиями, полностью расстрелянными барабанами и прокинутым Везучим-Сукиным-Сыном... В итоге Дора выиграла, потому что на разбежке в самом начале ей повезло больше (попала при равной вероятности), и благодаря тому, что у падре был капсюльник, а у нее патронник, и когда у обоих кончились патроны, она успела перезарядиться. Падре получил финальную пулю, уже когда шел в рукопашную. Первая дуэль, где задымление сыграло роль, кстати.
N18. Перестрелка в салоне парохода "Бостон" (Джимми `Ловкая рука' против Даниэля) Джимми попробовал получить укрытие, но Даниэль рвалась в бой. Скорости были одинаковые, у Джимми чуть поменьше вероятность попадания. Победа на чистом везении.
N19. Перестрелка на мосту через Литл-Дир-Крик (Фрэнк `Костяшка` Иден против Джозефа Маккоя Младшего) Первая неудачная попытка провернуть трюк с мостом. Перед бурей: Маккой твердо отказался от поединка воли и открыл огонь. Перестрелка: Фрэнк сделал очень странный ход. Достал оба револьвера, но выстрелил только из одного. Плюс движение, раскачивающее мост. Короче, хотел успеть сразу все — и создать противнику штраф, и пострелять, и из старого-и-тяжелого, и даже иметь шансы на попадание. Маккой спокойно стоял и стрелял. У него был бесхитростный билд "все вложить в скорость и точность". Он дал ему 3 выстрела с вероятностью попадания 60%. Третий и стал роковым. Что любопытно, если бы у Идена был бы другой револьвер, да хоть классика, Маккой успел бы сделать только два выстрела. В общем, победа чисто по тактике и отчасти по билду, никакого везения.
N20. Перестрелка на палубе парохода "Леди Бейн" (`Последний` Боб Уилсон против `Стеклянного` Патрика) Тут просто чистое концентрированное везение, один килограмм. Вероятность убить противника на первом ходу у Патрика была 0,48, а у Боба 0,54. Патрик убил, а Боб даже не попал (при вероятности 90%). В общем, такика у обоих была нормальная, а решило везение.
N21. Перестрелка в салуне "Рога и хвост" (Эррон `Рикошет` Смит против Джозефа Маккоя Младшего) Очень стильная по отыгрышу дуэль, которая преподнесла сюрприз. Сразу надо сказать, что у Маккоя было преимущество в 1 уровень, что отчасти нивелировалось спец-правилами Эрроновского клише. Перед бурей: Рикошет вызвал Маккоя на поединок воли, видимо, забыв, что сам по себе против хорошего получает штраф к воле. А там еще и клише... В общем, сам себе напортил. Зато маневры были у обоих осмысленные — оба сныкались за прочным укрытием. И понеслааась. Перестрелка: На первом ходу, как это ни удивительно, попали оба! И никто никого не убил, что с летальностями времен первой редакции было удивительно. На втором ходу Эррон поставил скорость 1, чем дал противнику сделать 3 выстрела. С вероятностью попадания противника 50% и низкой выносливостью он подписал себе приговор. Ну, а из союзников никто не попал. Правда, Эррона не убило, и от ран он не умер. Но игру не продолжил. Итог: более сильный билд, более сильная тактика, более удачная сцена.
N22. Перестрелка в салоне парохода "Эсмеральда" (Мигель `Стервятник` Торрес против Джейн Колючки) Самая долгоожданная чемпионская дуэль пятого уровня. Перед бурей: От оскорблений сразу перешли к выстрелам. На самом деле, в ответ на вызов, Джейн имхо следовало бы не палить, а спокойно встать в укрытие. А вот следующий ход мексиканца она могла бы сорвать стрельбой, не тратя очки на то, чтобы добраться до укрытия. Результат: Проницательности ни у кого не было, просто вслепую поставили равную скорость. Мигель вложил всю точность в один ствол, получив в результате неплохие 60% попадания. У Джейн было 50%, но выпала осечка. Итог: в меньшей степени слабая тактика Джейн перед перестрелкой и в большей степени везение мексиканца в ходе самой дуэли. Так мы лишились красотки Джейн((((.
Дуэли второго модуля
N23. Перестрелка в отеле "Седар Хилл Пэлас" (Эмили против Октавио Рамиреза Дельгадо. Вызов по-французски) Перед бурей: Тут Эмили допустила ошибку — предложила поединок воли, а Октавио возьми да откажись (какой был смысл ему вкладываться в рисковое предприятие на первый ход, когда было почти беспроигрышное на всю перестрелку?) и встань в укрытие. Красотка отыграла 1 очко, а противник — сразу 3. Кроме того, по новым правилам, красотка тратила больше очков чтобы перемещаться. Перестрелка: обмен выстрелами, повезло еще, что Джейн не убили. Первое и единственное, кажется, бегство, за всю игру. В общем, тут тактика сыграла.
N24. Перестрелка на мосту через Уолнат-Крик (Линда `Могила` Кейн против Старичка Гранта. Вызов янки-стайл) Перед бурей: Линда присмотрелась, вызвала на поединок воли и победила. Неплохое начало. Но действительно интересное было дальше. Перестрелка: Линда провернула трюк, который не удался костяшке в первом модуле — на все деньги рванула вперед, давая противнику вдоволь настреляться на шатающемся мосту. У Старичка Гранта остался всего один патрон — и ни одного попадания! На следующем ходу он попытался отзеркалить эту тактику, но у Линды сработала пинкертонская проницательность, она вложила почти все в попадание и таки убила старичка. Победа по тактике. Ну, и еще по тому, что Старичок не выставил ограничение на выстрелы. Один из тех трюков, что можно провернуть лишь однажды. И крутейший дебют Линды!
N25. Перестрелка на полустанке Твенти-Сэвэн-Майл-Стейншн (Эллисон Кид против Микки `Грязные Пальчики` Уилсона. Вызов дикси-стайл) Кид пытался там как-то присмотреться, куда-то сманеврировать. Микки сразу начал палить. Двуручный билд во второй редакции был уже не такой крутой. В результате вторая рука Микки даже выстрелить не успела. Вероятности у Кида были чуть повыше, но в целом в большей степени решило везение.
N26. Перестрелка в шахте Коппер-Крэк (Пьер Пикар по кличке `Большой`против Джимми `Ловкая Рука`. Тру-джентльмен стайл) Перед бурей: Джимми пафосно закурил свою трубку, а Пикар встал в укрытие. В целом в этот момент дуэль была выиграна — Пикар вложился в дуэль целиком, а Джимми в первый ход. Потом толстяк еще не дал в укрытие встать противнику. Перестрелка: На первом ходу Джимми решил использовать получивший во второй редакции новые кошерные правила дерринджер. Ранил противника слегка. Джимми не повезло — промазал с вероятностью 70%. Но и Пикару не повезло — кольт в левой руке дал осечку. Дальше было уже не так весело — два проницательных стрелка ловили друг друга по проницательности. Но по сути стреляли с одинаковой скоростью и почти одинаковой вероятностью попадания. Первым повезло Пикару. Но! У него был персонаж на уровень слабее. Имхо если бы Джимми на первом ходу встал в укрытие, все могло бы сложиться по-другому. В конце наемник пафосно подорвал шахту с помощью ящика динамита. Порадовал меня. Перестрелка в шахте была всего одна, и заложенная в сцену бомба сработала).
N27. Перестрелка у источника Трасдейл-Понд (Джозеф Маккой Младший против Линды Кейн. Тру-джентльмен стайл) Долгая интересная перестрелка с разбежкой по укрытиям и стрельбой поверх коров. Перед бурей ничего интересного не было. Выиграл Маккой прежде всего потому что не побоялся первым из всех игроков взять винтовку. Благодаря винтовке и выиграл. Линда, конечно, вовремя сдалась. Особого везения или невезения тут не наблюдал. Разве что у Маккоя один раз выпала осечка при вероятности попадания где-то в районе 80%. В итоге мир, дружба, жевательный табак и закоррапченный Маккой))). Спасибо, ребята, за отличнейший отыгрыш!
N28. Перестрелка в борделе "Хай Хилз" (Эллисон Кид против Вилли Джонсона. Тру-джентльмен стайл) Два мужика, вместо того чтобы устраивать пальбу в борделе, просто сошлись в рукопашную. Ну Кид его и вышвырнул за дверь. И потом в тюрьму посадил. Любопытно, что шансов у Вилли было больше. Откровенно говоря, фигню какую-то устроили, а не дуэль, я расстроился тогда. А сейчас читаю — весело так))). Эти ужасные проклятия и перепалки))).
N29. Перестрелка на ручье Девилфиш-Крик (Пьер `Большой` Пикар против Джесси Кастера. Тру-джентльмен стайл) Один из игроков представлял правила на порядок лучше, чем другой. К тому же, Джесси был на уровень слабее. Клише толстяка как раз отчасти нивелировало клише священника. Но главное, почему бой был неравным — у Пикара была проницательность, а у Джесси нет. Перед бурей ничего интересного не было. А вот дальше было любопытно. Одна из немногих дуэлей, где имело место прятанье за укрытиями целиком. Джесси просто невероятно повезло, когда он рванул к укрытию, а Пикар из 3 выстрелов с вероятность 40% не попал ни одним. Вероятность этого была где-то в районе 21%, если што. Он даже подстрелил толстяка. Дальше герои расстреляли все патроны и никуда не попали. Ну, а потом Пикар по проницательности считал ход, в который Джесси выглянул, и подловил противника. Скорости у них были одинаковые, но у одного вероятность попадания 20%, а у другого 60%. Так что в итоге ничего чудесного, более сильный билд и тактика победили.
N30. Перестрелка на заднем дворе магазина универсальной торговли "Шихан-и-Партнеры" (Эндрю`Ко против `Стеклянного` Патрика. Тру-джентльмен стайл) Тут стрелки решили, что когда бьются двое хороших, стрелять надо не насмерть. Ух, понаставили друг другу отметин. У Патрика был перевес в целых два уровня. Почему же он проиграл? На самом деле, он выбрал не самый лучший вариант сцены — задний двор. Да, на первом ходу она давала преимущества, но в ней было много укрытий, и винтовочнику Эндрю было где развернуться. В результате иногда он попадал с вероятностью 90-100%. Выиграл по сути билд.
N31. Перестрелка в кантине "Барба Роха" (Вилли Джонсон против Хесуса Диаса. Вызов по-французски) Одна из моих любимых перестрелок — тогда как раз прошло три встречи "без трупов", а тут такое... Перед бурей: Оба бойца пошли удовлетворять соблазны и присматриваться. Разница была в том, что Вилли подошел к столу и автоматом встал в укрытие, а Хесус просто к женщине. К чести Хесуса он не стал за нее прятаться. Перестрелка: Хесус вложил в скорость маловато. В результате один его ствол был избыточно точным (90%), второй выстрелил позже, чем рявкнул дробоган бандита. И уже не смог попасть. На первом ходу дробовик его только ранил, а на втором добил. Но тут совершенно неожиданно в игру вступил союзник Хесуса, Пабло. Ему случайно в качестве оружия выпало ружье, и он выбил остаток ран из Вилли. А потом добил. Итог: Более совершенная тактика Вилли принесла ему победу, а везение превратило ее в кровавую ничью.
N32. Перестрелка на пароме через Платт около Белль-Вю (Джозеф Маккой Младший против Эллисона Кида. Тру-джентльмен стайл) Перед бурей: В самом начале Маккой спрятался за лошадью, а Кид пошел к нему, но не дошел. Перестрелка: А дальше Кид допустил досадную ошибку. Вместо того, чтобы подойти к лошади и убрать свой штраф, на что ушло бы 4 очка в один ход, он стоял на открытом месте и палил. В результате Маккой выщелкал из него все раны, а потом добил. И перешел на сторону зла. Итог: Ошибка в тактике стоила жизни.
N33. Перестрелка в старой церкви за лысым холмом, которая уже никто не помнил как называлась (Линда Кейн против Октавио Рамиреза. Тру-джентльмен стайл) Линда была на уровень покруче. Перед бурей: Октавио сразу отсек все возможности для перемещения с помощью предупреждения, так что Линда просто присмотрелась к нему и кинула поединок воли, от которого Мексиканец отказался. Перестрелка: Не помню, сработала ли там проницательность. Суть была в том, что у Линды скорость была вдвое выше, но за счет точности, а Октавио делал свой выстрел раньше второго выстрела Линды за счет более высокой молниеносности. В общем, Октавио выставил предельно низкую скорость, при которой он получал максимальную выгоду от риска стрелять вторым. И выиграл. Не могу сказать, был это расчет или просто угадывание. Определенное везение точно было.
N34. Перестрелка в церкви в гост-тауне Даймонд-Сити (Малыш Тедди Маккормик против Эмили. Вызов дикси-стайл) Пальба началась сразу. Маленький пистолетик, тонкий расчет по скорости, один выстрел — один труп. Опять-таки, не знаю, угадана была скорость или как-то рассчитана. Определенное везение тоже было — 50% попадание и 50% убийства наповал. И оба выпали.
N35. Перестрелка на пыльной улице в Хэйс-Сити (Алонзо Беннингтон против Гарри Роджерса. Вызов янки-стайл) Дебют Алонзо "Какой-то ты чувак подозрительный" Беннингтона. Алонзо храбро вызвал противника на поединок воли, причем шансов у него было меньше. И выиграл! Ну, а дальше... Гарри выстрелил слишком быстро — стоило прикинуть, что винтовочник не будет задирать скорость выше 4, а молниеносность у него низкая. А Гарри поставил 6. И промазал. А Алонзо стрелял с убедительными 100% вероятности попадания. И выбросил наповал. Финита. Итог: Ошибка в тактике одного игрока, сильная тактика и чуть везения (все же наповал на 40%) второго.
N36. Перестрелка в Барсучьей Норе (Пьер `Большой` Пикар против Роджера Дина. Тру-джентльмен стайл) Первоуровневый персонаж победил третьеуровнего. Как это вышло? Перед бурей: Роджер отыграл 1 очко за отказ Пикара участвовать в поединке воли. Пикар же спрятался за столом, да еще и соблазн удовлетворил. То есть на первый взгляд Пикар все правильно сделал. Перестрелка: А дальше вмешалось сочетание обстоятельств и кубов. Судите сами: Все висело реально на волоске. - Если бы Дин не имел +1 к воле за свою территорию, он получил бы штраф за выстрел без предупреждения и промазал. - Если бы Пикар спрятался за бабу, а не за стол, Дин бы промазал. - Если бы у Пикара было на 1 очко вложено больше в левую руку, он опередил бы Дина с его старым и тяжелым (а так Дин стрелял первым из-за свойства персонажа). - Если бы у Дина было вложено на 1 меньше в меткость, сыграло бы спец-правило клише толстяка и это была бы всего лишь рана. Везение чистое, концентрированное, один фунт! Бедняга Пикар, мне он нравился. И бабу я ему красивую подыскал. Не помогло(((.
N37. Перестрелка на Биг-Бивер-Тэйл-Крик (Эндрю`Ко против Эмили. Вызов дикси-стайл) Из всех персонажей Мастикоры, Эмили мне нравилась больше всего. Тем обиднее, что в перестрелке, в которой она погибла, она все делала правильно. Перед бурей: В ответ на предупреждение и вызов от Эндрю, Эмили вкатила ему поединок воли. Предлагать поединок воли вторым ходом было очень правильно — если противник от него отказывается действием, ты можешь на следующем ходу аннулировать его действие стрельбой. Эндрю принял и проиграл. Дальше попытался совершить маневр, но был прерван стрельбой. Совершенно правильно! Если была бы разбежка по укрытиям, Эндрю с винтовкой, конечно, был бы в выигрышном положении по сравнению с красоткой. Перестрелка: На первом ходу оба промазали, хотя у красотки было на 20% вероятность выше. На втором Эмили совершенно точно считала скорость противника и выставила свою так, чтобы выстрелить дважды. Это получилось, но не получилось убить. Буквально 10% не хватило. Ну, а дальше поскольку на ковбоя не работает снижение меткости от ранений, он, конечно, попал. И Везучая Сучка не сработало. В общем, победа на везении, хотя нельзя сказать, что Эндрю какие-то ошибки делал. Просто у Эмили тактика была почетче.
N38. Перестрелка на заднем дворе конюшни "Фицпатрикc Боардин Стэйбл энд Харнесс Шоп" (Алонзо Беннингтон против Уильяма Кодди. Вызов по-французски) Еще одна классная дуэль. Вот это был реально тот случай, когда отсутствие смертельного исхода только добавило эпичности. Перед бурей: Алонзо обзавелся старым-и-тяжелым, дающим бонус к репутации. Поскольку, он желал его использовать, он не стал допускать разбежки по укрытиям, а сорвал маневр противника. Кодди присмотрелся, но крайне неудачно — я плохо откидал. Перестрелка: На первом ходу разменялись удачей — оба стреляли с очень высокой вероятностью попадания, но Метис промазал, а на выстрел Алонзо сработал везучий сукин-сын. На втором ходу метис допустил ошибку — выкрутил скорость до десятки, а противник наоборот подскинул до четырех. В результате Метис хоть и стрелял дважды, но с мизерными шансами на успех. Негр же прицелился как следует и — бац! Попал, ранил. Выносливость у метиса тогда была 0, так что он сразу потерял 3 ОД, и на следующем ходу негр стрелял уже и быстрее, и точнее. И опять ранил. Метису все-таки удалось размочить счет, но маленькой летальности не хватило. А потом у него кончились патроны. Победа по тактике, в общем. И дальше, конечно, было круто: Метис такой стоит и говорит, давай, стреляй. А негр не стреляет). Блиииин! Как в хорошем кино))).
N39. Перестрелка на вокзале во Флэгстоуне (Джозеф Маккой Младший, Грозный Делец, против Эндрю`Ко. Вызов дикси-стайл) Эпическая встреча персонажа пятого уровня и персонажа третьего уровня. И эпически же крутой заход. Эндрю показал, что надо делать с дерринджерами. Он видел, что шансов у него маловато — единственное укрытие выпало на стороне Маккоя. Было понятно, что маккой на первом ходу ринется туда. И он просто выстрелил из дерринджера с хорошей такой скоростью. Маккой, кстати, прочитал его заявку по проницательности, но все равно дал противнику сделать 2 выстрела. Напрасно, как раз второй его и сразил. Победа по тактике.
N40. Перестрелка в борделе "Трайпл-Рест" на Шестой Улице (Барри Койот против Никки. Вызов по-английски) Начало было довольно стандартное — разбежались по укрытиям. Никки, правда, хватило дойти для удовлетворения соблазна, а Барри нет. Так что он просто бухнул. Бедняга Барри стрелял не наповал. Хотя он все равно так ни разу и не попал. Честно говоря, ему просто не повезло — у него стабильно были выше вероятности попадания, но на втором ходу перестрелки красотка его завалила. В целом, нормальная тактика у обоих (у Никки чуть получше), больше везения у Никки. Возможно, все дело было в том, что на аватарке у Барри был персонаж из фильма "Последний изгой", которого убивают через пару минут после этого места.
N41. Перестрелка в доме свиданий "Мон Плезир" (Пабло Лорхес против Роберта Генрисона. Вызов по-французски) Док постоянно выбирал сцены так, что воевал с кучей союзников. Впрочем, ни разу они серьезно на перестрелку не повлияли. Перед бурей: Док удовлтеворил соблазн, встал в укрытие и не дал удовлетворить соблазн противнику. Перестрелка: Док без всякой проницательности поставил скорость на 1 повыше и не прогадал. Попал, убил. Чистая победа. В большей степени по тактике, хотя везение тоже было. Возможно, все дело было в том, что на аватарке у Пабло был персонаж из фильма "Весеннее приключение" (это серия сериала про молодого Индиану Джонса), которого убивают через пару минут после этого места.
N42. Перестрелка на пыльной улице в Увальде напротив бара "Капитан Стилл" (Никки против `Стеклянного` Патрика. Вызов по-французски) Уровень у Патрика был повыше, зато оставалась не залеченная рана. Силы примерно равные. Перед бурей: Никки, мудро воспользовавшись своим клише для отказа от поединка, присмотрелась к противнику. Правда, особо интересного не высмотрела. Перестрелка: Первым повезло Патрику — в один ход он попал по красотке, а она еще и схватила осечку. На следующем ходу Никки размен был в пользу Никки — выстрелы одновременные по молниеносности, но Патрик только ранил, а она убила. Как и в предыдущей дуэли Никки, тактика была примерно одинаковая, в большей степени сыграло везение.
N43. Перестрелка на темной аллее позади салуна "Синий Носорог" (Эндрю`Ко против Роджера Дина. Тру-джентльмен стайл) Вторая дуэль Роджера Дина. Каждый раз, когда о нем думаю, вспоминаю "парнишка безымянный вырубает чемпионов". Так было и в этот раз — победил по поединку воли, и даже с учетом того, что Эндрю стрелял без предупреждения, Дин успел выстрелить первым дважды. Перестрелка: Эндрю зашел красиво — вложился в снижение врагу вероятности попадания своей подвижностью, а сам, используя спец правила винтовки, составил заявку так, чтобы попадать 100% и с большой вероятностью убивать. Но Дин все же попал. Эндрю реально красиво рискнул. Скорее не повезло, чем была плохая тактика.
N44. Перестрелка на ночной улице в Ларедо (Преподобный Джозеф Ньюфаундлендский против Матео Моразы. Вызов по-французски)Сложно сказать, было ли тут невезение или просчет в тактике. По самой дуэли описывать нечего — стреляли друг в друга, Джозеф попадал, а Матео мазал. Потом, когда Джозеф перезаряжался, Матео его даже ранил. Но в общем дуэль хорошо показала мощь дробовика. Одно попадание — и уже сложно что-либо сделать в ответ. Хотя вот смотрю, Джозеф попал 3 раза из 3, вероятности были 30-50%. Ни разу не промахнулся. А Матео еще и провалил бросок с третьей волей... Да не, тут однозначно везение.
N45. Перестрелка в салоне парохода "Дэвенпорт" (Роберт Генрисон против Роджера Дина. Тру-джентльмен стайл) Не буду подробно описывать эту дуэль, поскольку тут был такой момент, что Дин неправильно понял карту, и из-за этого допустил довольно серьезную ошибку. Но и без этого шансов у него было не то чтобы много. Судите сами — капсюльник с 6 патронами против 3 противников.
N46. Перестрелка на палубе парохода "Кэннон Болл" (Алонзо Беннингтон против Никки. Янки-стайл) Разбежались по укрытиям, и тут, конечно, винчестер Алонзо показал себя на голову круче, чем дерринджер и классика Никки. Алонзо еще и напарника ее уложил. Молодцом, в общем. Победа была по тактике. Хотя учитывая количество свинца, которое словили участники, везение тоже было ого-го. Олсо, в этой дуэли критическую роль сыграло правило на задымление. Если бы не дым, Никки бы негра уложила. А так хотя бы он ее добивать не стал.
N47. Мексиканская дуэль на перевале Лос Колмилос (Уильям Кодди, Преподобный Джозеф Ньюфаундлендский, Джек `Одной ногой в могиле`) Вторая мексиканочка оказалась проще. Падре выглядел очень страшным со своим дробаганом, поэтому на первом ходу ребята вдвоем мочили его. Падре поставил скорость 1 и прыгнул за скалу. Очень опрометчиво в него всадили три пули, одну из которых отбило кирасой. Но двух других хватило. Дальше старикан и метис разбирались друг с другом. Старикан повторил ошибку Падре, дав противнику сделать 2 выстрела. А надо-то было всего лишь 1 очко перекинуть в скорость... Результат: Победа Метиса по тактике.
N48. Перестрелка в Салуне "Уэйл-энд-Тёртл" (Роберт Генрисон против Уильяма Кодди. Вызов по-английски) Док опять насаммонил себе союзника. Но по факту ему просто повезло — револьвер Метиса не вовремя дал осечку, а на следующем ходу он промазал с вероятностью 50%. В целом, Доку банально повезло. Тем более, что как он сам рассказывал, план его исходил сплошь из неправильных предпосылок.
N49. Перестрелка в отеле "Энтлоуп Крик Инн" (Октавио Рамирез Дельгадо против Алонзо Беннингтона. Вызов по-английски) Два винтовочника сошлись в коридоре отеля. Один стрелял наверняка, зато второй быстро. Кто успел, тот и съел. Процитирую сам себя: Рамирез написал заявку, в которой попадал с вероятностью 100%, а убивал с вероятностью 90%. Да еще и снизил врагу вероятность попадания. Алонзо перезаложился в скорость на 4 очка, а так как винтовка стреляет всего раз в ход, они повисли мертвым грузом. Still, сыграло отсутствие осечек и адское везение. N50. Перестрелка на пыльной улице одного маленького городка, название которого ни о чем вам не скажет (Алонзо Беннингтон против Никки. Финал) Ну и финал. Никки очень правильно использовала изъян винтовки, позволяющий ей стрелять только раз в ход. Смело отдала противнику первый выстрел, вкатив все в вероятность попадания и зная, что у него не очень высокая меткость. А в ответ убила. Храбро, рискованно, сработало. Заслуженная победа, красивый финал.
Вот теперь точно все!))) Всем виски!
-
Разбор всех дуэлей это эпично.
-
Большое спасибо за игру! Было весело. :) Это был один из лучших виденных мною модулей, мое уважение.
-
Проделана большая и красивая работа. Поздравляю с завершением.
-
-
Поздравляшки от стороннего наблюдателя, так сказать)
-
Лучший разбор игры, что я видел. Да и сама игра - отличная.
-
Жесть, это ж как надо было сесть и заморочиться. За титанические труды! Это эпично.
Жаль, что все мои концепты погибли, но на интерес к игре это не сказалось. Было прикольно.
|
Годы прошли. Укатились, словно скрипучие почтовые дилижансы, улетели, будто облака пыли, поднятые стадами длиннорогих коров, умчались, как вереница индейских воинов. Да и индейских воинов уже не осталось — под Вундед-Ни их долгая борьба за свободу завершилась бессмертием для единиц и смертью для большинства. Длиннорогих коров больше не гнали с юга на север лихие ковбои, а последние дилижансы доживали свой век, вытесняемые поездами, и уже маячил на горизонте автомобиль, будущий хозяин дорог. Эпоха Дикого Запада подходила к концу. Еще где-то кто-то грабил банки, но самые знаменитые и отчаянные налетчики уже вышли из тюрьмы и, став бизнесменами, адвокатами или просто унылыми старикашками, вовсю корпели над мемуарами. Ганфайтеры спали в своих одиноких могилах или тихо доживали свой век, как Матео Мораза. По ту сторону границы вовсю гужбанил еще молодой, но уже подающий надежды революционер Панчо Вилья, а по эту страсти улеглись. Кончилось золото в приисках, а на те, где оно еще оставалось, наложили лапу большие компании. Гост-тауны заносило песком. Солнце маленьких гордых людей с большими револьверами закатилось, когда Восток дошел до Западного побережья. Дикий Запад на глазах превращался в обычное аграрное захолустье. Но для кого-то судьба еще запоздало дописывала финальный акт трагедии под названием жизнь. И этих людей было двое. Судьба Алонзо сложилась ровно — в Октавио признали разыскиваемого преступника, и негра оправдали. Цветной убил цветного — о чем и кому тут жалеть? Выполнив наказ общинников, Беннингтон вернулся к своей земле и работал на ней упорно и прилежно. Но его жизнь так и не стала безмятежной. Домик, который построили и в котором все вместе жили те самые ребята, уехавшие в Энтлоуп-Крик мыть золото, однажды сгорел вместе с обитателями. Никто, само собой, не упрекал Алонзо, но сам-то он знал, что поступи он тогда иначе, положив сумку с деньгами и спокойно дав мексиканцу ее забрать, тем самым он спас бы соплеменников. Пусть его и перестали бы уважать, трагедии бы не случилось. Люди бы не погибли. Судьба Никки сложилась не так трагично — в тот день, встав с больничной койки, она выпила виски, вытерла губы тыльной стороной ладони за неимением платка или салфетки да и пошла по жизни дальше, прихрамывая на левую ногу. Ничего особенно с ней с тех пор не случалось. Что ей было делать? Она играла там и тут, обычно выигрывая по чуть-чуть и изредка проигрывая помногу. Она хитрила там, где за это не грозила виселица. Она прятала от мужчин свои шрамы, но их пугала жажда огня, которую не смог тогда утолить мрачный негр, расстрелявший ее из винчестера в пух и прах, а потом ни с того ни с сего вложивший спичку ей в руку. У нее получалось привлекать мужчин, но не получалось удерживать — они убегали. А может, ей не слишком-то и хотелось. Годы шли. И все меньше оставалось огня и тепла, и все больше скучной, унылой повседневности. И однажды она встала утром с кровати и почувствовала необъяснимую тоску. Ту самую, от которой пыталась убежать, бросив мужа и детей. Весь день напролет кое-как переломавшись, к вечеру, когда лучи закатного солнца ненадолго превратили уродливое в прекрасное, она пошла в магазин, смутно догадываясь, что именно собирается купить. Люди смотрели на нее с опаской, сторонились, будто чувствуя медленно разгорающийся жар. Хозяин отмерил ей ведерко керосина, отсчитал сдачу и не получив ответа на вопрос, зачем ей столько горючего, лишь хмыкнул на прощанье. Она взяла ведро и вышла на улицу. А Алонзо, щурясь на закат, тоже вышел из дому, гонимый смутным предчувствием. Он почистил и смазал свою теперь уже старую винтовку, ту самую, которая так выручила его в салоне парохода "Кэннон Болл", на заднем дворе конюшни, на улице в Хэй-Сити, в коридоре отеля... и Бог знает сколько еще раз, где и при каких обстоятельствах. Он пошел по городку, а на него оборачивались люди, гадая, зачем старый негр тащит в своих клешневатых лапах потертый карабин. Неужто продавать решил? Да кому же? И неподалеку от магазина они встретились. Не столкнулись лицом к лицу, а именно встретились, сразу узнав друг друга. ♫ ссылка Запах керосина. Винчестер в руках. Ладонь на рукояти револьвера. Забытое чувство. Забытая ненависть. Забытое желание убить по первому подозрению. Забытый страх перед негром, который не падал, ловя пули. Забытый огонь, разливающийся по венам. Забытый зуд в указательном пальце. Забытое чувство, когда нельзя отступать, потому что если выхватишь револьвер, то можешь как выжить, так и умереть, но если отступишься, то это попросту будешь уже не ты. Забытая ухмылка смерти. Не просто смерти. Самой достойной смерти из всех — смерти в собственных сапогах. Умереть стоя или победить. Желание, возникшее, когда люди только-только научились стоять. Забытые призраки напомнили о себе. Запад притих в ожидании последней дуэли.
-
Отличное начало для финальной сцены брутального вестерна. :)
-
"Закат, нежный как персик - кровь они добавят сами"(с) Ещё почему-то Еськов с его Закатом-Восходом вместо запада-востока вспомнился) Короче, красиво, да. Никогда не думал, что игра про минуты перед смертью может затянуться на всю игровую жизнь.
-
-
-
Не могу не плюсануть. Уход эпохи передан просто сногсшибательно.
-
Это пост Босса. Да. Чертовски хороший)
-
-
-
-
-
Очень клёво, особенно начало со всеми этими Вундед-Ни! =)
-
-
Хорошее завершение для хорошего модуля про дуэли.
-
Я всегда говорила, что закончить красиво и вовремя - признак истинного мастерства.
-
-
Чем сто лет мертвечину клевать, лучше один раз напиться живой крови, а там что Бог даст (с). Кину и я сюда свой камешек, это же ж шедеврально.
-
|
Зажигалка упала посреди стремительно впитывающийся в уличную пыль лужи, пламя наперегонки с катящимся ведром скользнуло над темным пятном и заплясало в легком, притягивающем взгляд танце. Алонзо успел первым, но красотка, что стояла напротив него и не торопилась. Вернее, она рванулась, выхватив сразу два пистолета — крохотный дерринджер в пальцах левой руки и большой кольт-миротворец в пальцах правой — но потом словно замерла. Словно еще думала, стрелять или не стрелять, как могло бы показаться человеку, наблюдавшему за поединком со стороны. Но только не Алонзо. В тот раз, в салоне парохода он стоял слишком далеко, а дым был слишком густым, чтобы рассмотреть ее глаза. В этот раз он видел в них азарт, дикий азарт последней схватки, и не сомневался — она выстрелит. Винчестер рявкнул уверенно, промазать с такой дистанции негр просто не мог. Но пуля всего лишь чиркнула Никки по щеке, оставив короткую красную полосу. Резко, как будто ей дали пощечину. Один дюйм влево — и ей бы разворотило челюсть. Два дюйма влево и вверх — вышибло бы мозги. Но пуля сделала только кровавый росчерк на бледной коже, все эти годы упрямо отказывавшейся от загара. Словно подпись человека, который не умеет писать, зато отлично умеет стрелять. Было больно, но не так, как обычно, не так, как много лет назад, когда Никки стреляла в людей так же беззаботно, как бросала фишку на середину стола, повышая ставку, а они стреляли в нее в ответ. В этот раз было больно, но как будто болело не у нее. И Никки начала поднимать свои стволы. Негр двинул скобой винчестера. Словно завороженная, женщина не могла оторвать взгляд от гильзы, кувырком летящей прямо в пылающую керосиновую лужу. Негр вернул скобу на место, а ее пистолеты все поднимались, поднимались, становясь вровень с землей и будто нащупывая Алонзо. Негр взял ее на мушку, и в этот миг она выстрелила. Маленькая пулька кольнула чернокожего стрелка где-то в районе плеча, и он едва вздрогнул. Но вторая пуля, сорок пятого калибра, ударила его ровно посередине груди. И вот тогда Алонзо и правда почувствовал себя пустым ведром. Весь воздух вышибло. Он открыл рот, силясь вздохнуть, но не смог. Никки смотрела, как дуло винчестера подрагивает, глядя прямо ей в лоб. Ее противнику оставалось только надавить на спуск. Одно маленькое движение мозолистого пальца — и все, конец, все все равно. Но он так и не нажал. Негр тяжело повалился на спину и с хрипом выдохнул капли крови, разлетевшиеся по земле. Его шляпа упала с головы, его винтовка лежала рядом, его пальцы впились в землю. Но он не мог больше оттолкнуться от нее и встать. Алонзо Беннингтон умирал. А Никки все стояла, держа в руках два взведенных пистолета, стволы которых постепенно перестали дымиться. А керосин уже догорал. И закат тоже догорал.
Она победила.
|
-
Ай-яй-яй, убили метиса, убили метиса, ни за что. Дикий-дикий запад.
|
Служение после смерти есть высшая форма верности. Рёусин не сразу понял, что говорит лишь с бесплотным духом Кёдзи. В бреду он видел и не такое. — Ааа, — протянул он с разочарованием, — так вы все-таки умерли. Мне будет не хватать вас. Совет — это славно, но иногда хочется, чтобы рядом был человек, которому ничего не можешь дать. В сущности, что я дал вам? Ничего. А вы все же остаетесь со мной. Юный князь помолчал. — Не стесняйтесь просить, если вдруг чего-то захотите. Правда, у меня, кажется, ничего не осталось, кроме друзей. Но может, это изменится. Он понимал, что это звучит жалко. Не потому что у него нет богатств или сокровищ. А потому что к чему они мертвому?
Всякое перерождение невозможно без умирания. — Пожалуй, ты прав, — ответил Рёусин на теплые слова Годзаэмона. — Но лишь отчасти. Я жив, это верно, и больше не тороплю свою смерть. Но тот Рёусин, которого ты знал... его больше нет. Нельзя стать кем-то, не перестав быть кем-то, Моридзуки. Сочини о нем стих, пока ты не забыл его. Он был славным молодым принцем. Рёусин перевел дух и добавил. — Можно найти слугу лучше тебя, но вряд ли я нашел бы друга лучше, изъезди хоть все провинции.
Под холодным снегом прячется зеленая трава. — Вижу, ты ранен еще сильнее, чем я, ронин, — в голосе Рёусина послышались нотки сочувствия. — Хотя ты ходишь, говоришь и внешне здоров, ты почти мертвец. Сдается мне, ты поймал губами свой яд. На этот раз ты совсем один, да? Омомори-сан умер. Айюна-сан никогда не будет доверять тебе. Маса почему-то воротит нос, когда вы встречаетесь в дверях. А Годзаэмон настоящий самурай, и не может испытывать к тебе расположения. Сделка с оммёдзи теперь не стоит и выеденного яйца. А от моего предложения ты, по-видимому, отказался в тот вечер. У меня было изрядно времени подумать, и о тебе в том числе. Рёусин невесело усмехнулся. — Твоя самая сильная страсть — вызывать чувства других людей к себе. Даже странно, как ты стал таким великим воином, будучи столь неравнодушным. Но однажды жизнь предложила тебе выбор — вызывать отвращение или страх. Ты выбрал страх. Теперь люди боятся тебя. И это мешает им испытывать что-то другое. Мне стоило труда перестать бояться тебя, но когда я сделал это — я почувствовал к тебе уважение, ронин. Ты можешь вызывать другие чувства. Но ты сам отталкиваешь всех, кто способен испытывать их. Юный князь приподнялся на локте. — Ты прав, люди меняются, но эти изменения — всего лишь спицы на колесе, которые вращаются по кругу. Придет день — и ты снова будешь вызывать высокие чувства, как в те времена, когда я не знал тебя. Пожалуй, я бы хотел взглянуть на тебя в этот день. Не дай яду, который ты выпил, убить тебя до тех пор.
Самые красивые цветы распускаются на пепелище. — Я никогда их не слышал, — медленно проговорил Рёусин с сожалением. — Но даже если бы я и захотел, мне было нечем их услышать. Самое важное не услышишь ушами. А теперь Хиджияма сгорела, и они поют только в вашей душе. Пожалуйста, сохраните их для меня хотя бы там. "А ведь если бы мой отец был жив, я бы так и сражался с ней за него," — подумал принц, глядя на девушку. — "Что бы мне еще оставалось делать? Отец! Я всегда жил в тени тебя. И всегда жил бы. Теперь я не знаю, оплакивать мне тебя или радоваться твоей смерти." — Вы заставили меня взглянуть на многие вещи по-новому, Айюна-сан. Это очень важно для меня. Берегите себя.
-
Для каждого нашел верные слова.
-
Аккуратно и всем, отличное оформление!
|
-
Бляяя, как же все серьезно, если такую технику поднимают по тревоге? отличный вопрос!
|
|
|
Каждое действие имеет свои последствия. Если это подвиг, то он имеет и свою цену. Иногда эта цена бывает уплачена вперед — так платил ее Рио, долгими днями упражняясь с мечом. Иногда эта цена выплачивается сразу же, как заплатила Айюна в лесу, когда в ответ на удар кинжала несчастный Ханнпейта, о котором все давно забыли, отвесил ей хлесткую пощечину. Иногда вообще неизвестно, какой будет эта цена, да и для того, кто совершает действо, никакой это не подвиг — это было справедливо для Годзаэмона, преломившего древний клинок обычным булыжником. Иногда же эту цену устанавливает сам совершающий подвиг, как оммёдзи, знавший, чем грозит высвобождение сонма демонов. Молодой Лорд Окура Рёусин платил за свой яростный ночной бой сразу же и потом, понимал, но не догадывался, не задумывался о том, совершает ли геройство, и в то же время не мог поступить иначе ни в один из моментов. Все же это не означает, что он не выбирал. Лишь то, что случись ему выбирать снова, он выбрал бы так же. Даже зная цену. "Ты был между небом и землей? Ты был между богами и смертными? Ты был между любовью и ненавистью? Теперь ты будешь между жизнью и смертью. И ты будешь болтаться между ними, пока не перестанешь желать ни той, ни другой." И дни превратились в череду кошмаров. Вначале они просто повторяли бой — раз за разом сверкали лезвия, звучали вскрики, а Хидеки прижимал к себе Айюну. Снова и снова меч обрушивался на Рёусина, но теперь уже все сливалось в беспорядке, весь ход событий нарушался, и принца убивали еще до того, как конкубина оказывалась на лошади. Его то безжалостно добивал Хонда, то Шин Каца отказывался умирать и с гневным криком наносил ответный удар, то посреди боя появлялся отец и спрашивал, почему он так подло поступает со своим противником, вместо того чтобы принять честную смерть в бою. Этот кошмар был хуже прочих. Но самый плохой был тот, где после того, как юный князь, выпив воды, испускал дух, Хонда и Хидеки бросались друг на друга, и один убивал другого, а затем Ютанари-сан целовала победителя в губы. Рёусин кричал в этом месте, и слышал, как его призрак кричит над лугом, но не мог ничего поделать — его легкое, невесомое "я" медленно плыло в ночи, поднимаясь к облакам. Потом кошмары стали другими. Впрочем, не было никакого потом. Дни слились в один долгий кошмар, и принц видел их по многу раз каждый, одни отчетливо и резко, другие размыто и неявно, иногда как по новой, иногда с содроганием вспоминая, что это уже было. Бывало, он лежал с открытыми глазами, и хижина казалась ему очередным кошмаром, а все предметы и лица в ней — искаженным и незнакомыми. Он метался по постели скрежеща зубами, он кусал губы в кровь, он бил кулаком левой руки по своему убогому топчану и скрюченными, сведенными судорогой пальцами расшвыривал солому. А иногда он горько смеялся и кричал неразборчивые, запальчивые слова, то ли клятвы, то ли проклятья. Однажды он сорвал голос, но продолжал кому-то не то приказывать, не то доказывать что-то неведомое, страшным хриплым шепотом. А в это время по заснеженной равнине брела маленькая фигурка, адским пламенем горела Хиджияма, друзья оборачивались врагами или демонами, а огромный воин в полном боевом облачении презрительно взирал на принца, держа в руке четыре шашки. И Рёусин слышал голос отца, самые ненавистные слова от самого дорого человека. — Ты опозорил меня! Ты опозорил весь род Окура! Ты не смог подчинить себе даже одного ронина! Ты связался с моей девкой! Ты проиграл, и проиграл нечестно! Ты не мог достойно жить и не смог достойно умереть! Теперь я бы сам убил тебя! Вот это, — и отец раскрывал ладонь. — Те, кого ты называл друзьями. Тот сор, что безумный колдун подобрал на дороге в Ямато. — И отец бросал шашки в огонь, а Рёусин бросался за ними с криком "Не надо!" А мертвый лорд отталкивал его, или стоял и смотрел или даже смеялся, и в этот момент лицо его менялось, и он становился похожим на Намахагу. Рёусин никогда не видел лорда Намахагу, но в кошмаре всегда знал, что это он. Правую руку, которой принц пытался вытащить шашки из костра, немилосердно жгло, но он почти доставал их. И в этот момент отец выхватывал меч и наотмашь рубил руку, так что капли крови шипели, испаряясь в огне. И иногда от этого удара принц выгибался дугой на своей постели, не чувствуя ничего, кроме боли, а иногда выкрикивал отцу в лицо страшные оскорбления, на которые ни за что не решился бы при жизни, а тот лишь кривил губы в презрительной усмешке. И снова маленькая фигурка брела среди снежных полей, оставляя за собой кровавый след из отрубленной культи, и ведя спор с кем-то незримым, страшным и неумолимым. В другие разы отец был напротив грустен и ласков. Молча смотрел на Рёусина, а потом поворачивался и уходил, и так хотелось побежать за ним вслед и остановить его. Или пойти с ним вместе, сильным, честным, благородным, способным победить всех и вся, защитить от всего. И Рёусин бросался вперед, но все те же шашки лежали на земле, и пока он собирал их, отец исчезал. И шашки превращались в людей. Были кошмары про подвал с тремя зарубленными ронином крестьянами, про надменную холодность конкубины, про Годзаэмона, пробующего вино, которое Рёусину подает Маса, и умирающему в жутких мучениях... Были кошмары про воительницу с разрубленной головой, явившуюся отобрать назад своего коня, про крестьян, которые поднимают его насмех, про то, как Кёдзи перестает обращать на него внимание во время переговоров с Намахагой. Было все, что душе не угодно. Когда лихорадка сменилась спокойным забытьем опустошения, и Рёусин пришел в себя, он думал, что минула вечность, и его волосы, должно быть, теперь седые, как у Масы Сабуро. Но князь даже не смог этому удивиться или порадоваться. Кошмары отступили, словно волки, дочиста обгладавшие скелет его разума. Но сам скелет был цел — принц так и не сошел с ума, хотя в каком-то смысле это было бы избавлением. Смутно понимая, где он находится, несколько суток юноша потратил, чтобы вспомнить, кто он такой, что значит сожалеть и радоваться, любить и ненавидеть, хотеть и завидовать. Он снова чувствовал что-то, кроме боли или отсутствия боли. Лишь потом он начал говорить.
Однажды он спросил у Кёдзи, подозвав его к своему ложу все еще слабым голосом: — Омомори-сан, мне казалось, я умер. Но теперь я вижу, что я жив. Вот моя правая рука. Как видно, ей больше никогда не быть такой же сильной, как прежде, а мне, должно быть, никогда больше не суждено стрелять из лука, драться нагинатой и объезжать непокорных лошадей. Человек с одной рукой может внушить людям столько же уважения, как полностью здоровый? Если мне и суждено быть князем, я не желаю, чтобы меня запомнили, как Рёусина-калеку.
В один из дней он спросил у Годзаэмона, кивнув на циновку подле своей постели: — Путь буси — это путь служения, и каждый буси боится потерять своего господина. А ты боялся, когда нашел меня без сознания? О чем ты думал в этот момент? И если бы я умер, какой стих ты бы сочинил? Я жив, но я был на пороге смерти. И потому я хочу услышать его сейчас.
Вечером, когда солнце уже село, а луна еще не поднялась, юный князь спросил у Айюны, перед тем долго разглядывая ее профиль: — Мудрый Оммёдзи был советником моего отца, и долгие годы вызвали в нем привязанность ко мне. Славного Годзаэмона удерживает долг воина. Ронин надеется получить от меня то, что ему не дадут другие лорды. Маса делает на меня свою ставку — Намахага в любом случае не простит его. Всех людей, привязывает ко мне долг или выгода. Но не вас, Айюна-сан. Моя мать называла вас расчетливой, — Рёусин не стал упоминать остальные слова, которые его матушка использовала с этим вместе, — но оставаться здесь для вас — самый невыгодный из всех расчетов. Не скрою — вы не воин, не лазутчик и не знахарь, но меньше, чем с кем-либо, я бы хотел сейчас расстаться именно с вами. И все же, ваш ум здесь не к чему применить, а ваша красота может потускнеть от лишений, которые приходится терпеть. Так почему вы все еще со мной?
Впервые встав на ноги и прогулявшись вокруг хижины, Рёусин согревал руки чашкой травяного отвара. Когда в хижину вошел Рио Кохэку, лорд Окура спросил у него: — С тех пор, как мы впервые встретились, у меня было время подумать о том, что происходило раньше. Я помню, как ты торговался с Кёдзи, говоря о замках, наложницах и золоте. Но когда мы разговаривали в подвале, ты сказал, что хочешь умереть. Никакие замки и никакое золото не нужны человеку, решившему умереть. Шутки в сторону. Чего же в тебе больше, любви к жизни или желания смерти?
В одно холодное утро, когда ветер за окном завывал особенно сильно, Рёусин попросил оммёдзи собрать всех спутников, исключая Масу. — Друзья, — начал он неофициально. — Мы многое пережили, несмотря на все удары судьбы и трудности. Вы сражались за меня и подвергались смертельной опасности. Я ценю это. К сожалению, сейчас мне нечем отблагодарить вас. Не скрою, наше положение серьезное, а риск поражения по-прежнему существует. Но как бы там ни было, я буду продолжать бороться с Намахагой и собираюсь победить его. И все же не для всех из вас эта война — его война. Мы бежали из Хиджиямы поспешно, не каждый выбирал с кем и в чем он участвует. Любой из вас сделал достаточно, чтобы заслужить себе спокойную жизнь, поэтому каждый, кого не связывает клятва, волен уйти прямо сейчас. Я никогда не вспомню о вас дурно и никогда не буду расценивать это, как измену. Подумайте дважды, прежде чем продолжать со мной путь. Теперь я — почти калека, на дворе зима, а Намахага не стал глупее или добрее. Но я хочу, чтобы теперь каждый понимал — если вы идете со мной дальше, то с этого момент эта война — ваша война. Мой враг — ваш враг. Моя победа — ваша победа. Теперь решайте.
-
-
Очень понравилось про сложные отношения Рёусина с памятью его отца.
|
Объяснения Гейджа несколько успокоили его соратников: Сэнди откинулся на спинку стула, а Ловец еле заметно кивнул, типа, потом поговорим. Хвост вытер пот со лба и покачал головой. Белые Сталкеры, хотя и прилетели не с Луны, не очень-то жаждали повидать Соленых и в "Таверну" захаживали редко: Хвост вообще не знал, кто такая Загадка, и действительно мог бы поверить, что это какая-нибудь рабыня. Сэнди было все равно, а Ловец если и понимал абсурдность истории, рассказанной Джексоном, никак не подал виду. Но Соленые словам Гейджа не обрадовались. Его слова задели их по всем пунктам: им не слишком приятно было при Кактусах обсуждать свои отношения с Красавцами, их нехуево задел панибратский тон, им не понравилась шутка про обмороков, что их называли добряками... Най, почувствовав, насколько сгустились тучи, нервно посматривал то на одних, то на других. Только Черри улыбался. Ему одному было смешно, на этот раз, по-настоящему. — Забудь про Загадку, Грива, — хохотнул он. — Если те че-то такое Джинн предлагал, то наебывал. У тя в жизнь на такую ягодку патронов не хватит. Не твоего полета девочка. — Заебал этот клоун, — вдруг пророкотал басом Мулат и приподнялся с кресла, сверля Гейджа тяжелым взглядом. — Шеф, я ему всеку для ума? [1]
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------Выбор Гейджа: - Отвести взгляд, пожать плечами — перейти на мягкую линию. Пока возможно. - Отвести взгляд, но не сразу — остаться на жесткой. - Поединок воли. Бросок по крутости, сложность 3. Обострить конфликт. ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Мулат был не то чтобы великаном, но повыше и пошире Гейджа в плечах, и даже на глаз видно, что боец из него крутой. Впрочем, и не на глаз — он три раза участвовал в поединках на Арене. Кулаки, как поршни, грудь колесом, разбитые в хлам брови — Радиатор не просто так взял его на стрелку, куда запрещалось проносить оружие. Мулат сам был оружие. — Да сядь, хуй с ним, — махнул рукой Радиатор с показным великодушием. — Сказать нечего, вот и хорохорится. — Засохни, обморок! — строго сказал Мулат Джексону и опустился на свое кресло, хрустнув костяшками. [2] — Ты, как там тебя... Сэнфри? — кивнул Черри на другого сталкера. Было видно, что он прекрасно знает, как зовут собеседника, и нарочно коверкает его имя. — Есть что по делу? Или тоже пустышка, как этот пиздобол?
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Выбор Гейджа: - Ничего не отвечать, подождать более удобного случая = читать дальше. - Ответить что-либо. Это обострит конфликт в будущем, но в любом случае говорят они сейчас с Сэнди = читать дальше. - Также Гейдж может повести себя так сказать, bossy — сказать, что он тут главный, и говорить только с ним = стираю окончание поста + Нужен будет бросок по крутости, чтобы сталкеры поддержали. Сложность 4. В случае неудачи это будет практически полный провал жесткой линии. В случае удачи будет буст к жесткой линии.
Олсо, можно банально подраться с Мулатом. Он противник 3 уровня с сильной стороной в рукопашке. То есть будет кидать 5 кубов в первом раунде. Если победишь его, это будет апогей жесткой линии. Победить возможно, если наберешь рукопашных аспектов/навыков, благо очки позволяют. Но вообще переговоры драку не предполагали. ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
— Я Сэнди, — неприветливо ответил Сэнди. — Заноза еще жив? — Нуу... был немного жив, когда я его видел, — Черри пожал плечами и криву ухмыльнулся. — Ну тогда так, — ответил Сэнди. — Нам нужен Заноза. Нам нужно, чтобы сталкеры свободно ходили на Железку. Вам нужно, чтобы механики оттуда не убегали. Чего мудрить? Давайте заключим соглашение. — Ца-ца-ца! — покачал пальцем в воздухе Черри. — Нам нужно, чтобы ваш брат не тырил запчасти. — Гейдж уже сказал, — подал голос Ловец. — На рынке цены задирают, а на Железке запчасти всегда задаром были. Вы сами себя так ведете. — Да, кое-что поменяется, — хмыкнул Черри. — Цены на ремонт будут фиксированные. Покупать запчасти будете на рынке в одном месте, со скидкой. Только для ремонта на Железке. Но за каждую попытку наебать нас — стырить детали, купить запчасти со скидкой и починиться самим или увести механа — цены будут расти. По десять процентов за один залет. — А как будут цены назначаться на разные работы? — спросил Ловец. — Каждый механ сам цену ставит. — А вот он будет назначать, — Черри махнул кивнул в сторону Ная, который аж расцвел от осознания собственной важности. — Он же будет распределять, кому из механиков какой заказ. — А кому платить? — подал голос Хвост. — Платить мехам, как раньше, — ответил Черри. — Многовато, десять процентов за залет! — возразил Ловец. — Один человек схитрил, а все на десятку попали. Херня какая-то. А, ребята? Сэнди горячо согласился. Хвост тихонько поддакнул. Ловец не был бы Ловцом, если бы не высказал в лицо Радиатору и его прихвостням все, что думал. Он не заводился с полоборота, но уж если пер, то как бульдозер. — Я вас знаю. Вы ж честно играть не будете. Какой-нить серенький тиснет детальки, или вам просто бабки понадобятся и вы сами его зашлете, а потом поднимете цены. Такой был план? Гейдж, ты что скажешь?
-
Развесистый пост, сочный, хоть и комплексный такой, чуток тяжеловесный.
|
Линч покопался среди трупов, собрал свое барахло кое-как. Раны разболелись опять, настроения мародерить трупы шакалов не было, потыкался в эту падаль, посмотрел, выудил кое-что интересное. Но по большому счету — лохмотья и металлолом. Правда, деньжат подсобрал — у одного шустрого пацана с простреленной тушкой несколько банкнот прилеплено было скотчем, как украшение. Не факт, что он вообще знал, что это такое. Падаль они та еще. Повыщелкал патрончики из их убогих пушек, приятно оттянуло карман. Щепотка присела на корточки, ворочая убитого. Разжала начавшие коченеть пальцы, достала пистолет, плавно и незаметно сунула сзади за пояс, на мгновение заголив спину. Не такая уж она и тощая, если присмотреться. А шершни между тем развлекались, как умели. Рейдеры от души оттянулись на неудачнике, попавшем в плен — цепи, трубы, ножи, ботинки... Раздетое и разутое тело превратилось в оковалок избитой и изрезанной плоти. Тут же рядом мальчишка с простреленной ногой сидел, хохоча — потягивал буз, пока старший товарищ набивал ему осу на плечо. Первый бой, видимо. Иногда пацан запрокидывал голову и издавал сдавленный стон, но старался выглядеть молодцом. Пахло горелой резиной, жженым пластиком, жареной человечиной. Пороховой дым ветер уносил быстро, а сожженная машина продолжала чадить. И, конечно, мухи, откуда только взялся их жужжащий легион... Уже вовсю ползали по трупам, по хозяйски облепляя раны и самые влажные места. Вихрь, сидя на крыше автомобиля, раздавал приказы и осматривался в бинокль, к его ногам складывали добычу. Стволы, ножи, стоптанные ботинки, инструменты... Все то нехитрое барахло, которым обросли шакалы. И головы. Обычно шершни такой херней не заморачивались, но в этот раз Вихрь чувствовал кураж и повелел сделать это — подкатить те машины, что рейдеры решили не брать с собой, к сгоревшей, и зажать между ними копье с нанизанными головами шакалов. Мухи выпьют глаза, псевдогрифы склюют плоть, ветер отполирует кости. А место солисты нанесут на карты под каким-нибудь клевым имечком вроде "шакалья могила" или "пристанище падали" или "башня черепов". Вихрь был тщеславный малый. Возможно, через пару лет на него можно будет даже поставить против Хруста. Возможно. Но какое было до этого дело Отбою. Их дороги сплелись на какое-то время. Они дрались вместе, потому что у них были общие враги. Им предстояло еще махнуть вместе до Рэда, где Вихрь продаст пленников, устроит налет на какой-нибудь караван или поселок и угонит назад к Мэйну — чиниться, зализывать раны, делить добычей. А Отбоя ждал Рэд. Город, в котором большинство рейдеров никогда не было и даже никогда не видело в бинокль. Город, где жили самые разные люди. Люди, у которых потухшие глаза и грязные руки, которые много копаются в моторах и мало едят. Люди, у которых сытые лица и хорошие пушки, которые мало воюют, но много о себе думают. Люди, у которых на лицах оставило печать то же чувство, что и у Отбоя. Чувство, воскресшее на руинах изученного мира. Чувство, заставляющее забираться на край мира и идти за ту черту, где девять человек из десяти поворачивает назад. Жажда неизведанного. Отбоя и Щепотку ждал Рэд. ♫ ссылкаКонец эпизода. Пост по желанию.
-
Йееее! Мы добили этих подонков! Ну, и эту главу истории тоже :D Было клево. Молодцом брат!
|
-
Очень крутая ветка. И, что прикольно, в ней вы держите различимый размеренно-монотонный, почти хэмингуэевский стиль. Что для ветки про рейдеров, уже успевших опопсеть со своим ревом байков и наркоманской пальбой, очень круто и необычно. Рейдерский артхаус такой мрачный.
|
Выражение лица княжича менялось несколько раз, пока Соловей говорил. Пару раз кулаки его сжимались, пару раз он бледнел, раз и кровь в лицо бросилась. Но выслушал разбойника внимательно, не перебивая. И прежде чем ответить, порадовался, что чарку опрокинул. Под такую вот беседу — самое оно, чтобы не выкипеть, пока слушаешь, да и не таиться, когда сам говорить начнешь. — Складно ты сказал, Соловей Одихмантьевич, не без разумения отцовского. Я тебя послушал, теперь дай и мне сказать. На твои речи будет у меня два ответа. В первую голову, я для тебя не Васек, а Василий. Васьком меня будешь называть не раньше, чем я с тобой породнюсь. И на возраст мой не кивай — я еще от тебя благодарностей не услышал, за то что гетман Войцех на этом самом месте, — княжич кивнул туда, где на полу красовались новые доски взамен тех, что Сигизмунд проломил, упав с рассеченной глоткой, — кровью изошел, а не ты. Ну, благодарности-то мне твои не нужны, — тут княжич, конечно, покривил душой, ему бы очень сильно польстило, если бы Соловей его поблагодарил хоть раз, — но коли я к тебе с уважением, это не значит, что ты со мной панибратствовать должен. Напротив. И еще раз повторю — не сватаюсь я пока что, а коли сватался бы, не с пустыми руками пришел бы. Уж не знаю, как там по вашим обычаям, а по нашим если девка просватана, то новые женихи поперек старого не лезут, покуда свадьба не расстроена. То, что несчастье нам прочишь — дело одно, а то, что Маринку царь змеиный изведет смертью лютой — это другое. Может, тебе и по сердцу, что твоя дочка на погибель идет, а мне — нет, и я все сделаю, чтобы такого исхода избежать. Будет Велес после мстить или не будет — тоже дело десятое. Для начала её от женитьбы змеиной избавить требуется, а после об остальном печься. Это мой первый тебе ответ. Василий покрутил в руках пустую стопку. — А второй мой ответ будет таков. Маринку ты, конечно, лучше меня знаешь, хотя, может, и не до конца. А вот меня не знаешь совсем. Так послушай. Люди простые думают, что ежели терем высокий да богатый, то счастье там всем на роду написано, согласие по дому ходит, любовь и покой в семье. Как бы не так. Я, чтоб ты знал, Соловей Одихмантьевич, не наследник, я средний сын. Старший брат мой — тот отцов любимец, младший да меньшой братья — мамкины, я же — ни туда, ни сюда. Когда-то по-другому было, а теперь вот так, — княжич сокрушенно покачал головой. — Помню, когда вышел я впервые отроком со двора нашего в город гулять — дала мне мать кольцо серебряное на счастье. Как отправлялся на войну в первый раз — надела ладанку на шею, от беды да напасти. Когда ж за солнцем отправился... ничего мне матушка с собой не дала. Никак меня батюшка не благословил, поворчал лишь. Братья мои, обнимаясь со мной, улыбались тайком, веруя, что сгину я на пути опасном. Такая вот семья у меня, таков род светлых князей Рощиных! Иль думаешь, стану наговаривать я на родичей? Василий кисло улыбнулся. — Был я юношей беспутным, да как вырос — уважил отца, переменился. Все по-евонному стал делать, не перечить, честь рода блюсти, своей песне на горло наступать. Никогда я не роптал, как тебе сейчас ропщу. Делал, что велено, и так, постепенно, все мне опостылело. Осталось в жизни одно счастье. Не на дне оно кубка хмельного, не на столе среди карт да костей, не между ног у блудниц бесстыдных, хоть испробовал я все те удовольствия. На конце лезвия булатного счастье мое единственное было: сразиться с достойным противником насмерть — либо ты его, либо он тебя, и никак иначе. Княжич до половины вытянул саблю из ножен и с шелестом вбросил назад. "Вот это было счастье мое", — говорил его жест. — Шел я на войну вроде как за правое дело: целовал крест перед битвой, говорил себе, что за веру да за народ да за честь рода сражаюсь. Но коли по совести, бился я чтобы в поединке схлестнуться. Ничто больше кровь мне так не горячило, ничто огонь в душе не разжигало. Только даром не дается упоение это: лишь кончится поединок — чую я не радость, а горечь, не сладость победы, а оскомину вины. И тянется за мной вереница душ, что убил азарта ради, хоть и правым делом прикрываясь. Бог-то все видит, сердца он взвешивает, а не слова. И будто чую я взгляд убитых тех, смотрят они на меня с того света глазницами пустыми да ждут, словно брата своего, как родные братья в отчем доме не ждут! Стопка в кулаке Василия тихо хрустнула. Хорошо еще, что рука в перчатку была затянута. Опомнившись, он продолжил спокойнее. — Слушай дальше. Сказала мне цыганка Злата в тот раз еще, мол, упущено у тебя все в прошлом. Будто знала! Как отобрали у меня должность ловчего в пользу младшего брата, последняя отрада пропала. Там можно изредка хоть на зверя выйти, с чудищем побороться. Мне же думная доля выпала. Не великого я ума человек, сижу под бормотанье подьячих, с ума от скуки схожу. И тоска заедает по звону стали да по азарту поединошному. Высохну я там, как лист по осени. Таким-то счастьем я счастлив в дому своем, Соловей Одихмантьевич. Покачал он головой. — И тут — Маринка твоя. Спору нет — девка лихая, злая да заносчивая, — "А еще горячая до дрожи и бесстыжая до одури", чуть с языка не сорвалось. — Все это я вижу, не слепой. Может, слыхал уже, что когда первый раз встретились, разбранились так, что она чуть биться со мной не решилась. Княжич улыбнулся, вспоминая спор в тронном зале. — Ну а с чего ей другой быть-то было? Али кто к ней когда с заботой да лаской относился? Али учил ее кто доброте да отзывчивости? Есть в ней черная сторона, да есть и светлая, как во всяком человеке. Только на кой ляд ей было наружу ту светлую сторону выставлять, если весь мир на нее перегаром дышал, глотку порвать либо поиметь норовил? Поживешь среди дегтя — поневоле запачкаешься. Да и не в том дело, плохая она, хорошая, добрая иль злая. Какая уж есть... Веришь, нет ли, только ее обняв, ощутил я кое-что посильнее, чем поединошный тот азарт. Там ты смерти желаешь человеку, что ближе всех тебе в этот момент. А с ней — счастья. Не хочу я до конца дней своих только и знать радость, что в схватке да убийстве — хочу знать ее в объятиях искренних, в ухмылке ее дерзкой, а даст Бог — в детях, от любви рожденных. Может, ты и прав, и ничего хорошего у нас с Маринкой не получится. Но сам ведь знаешь, любовь — не монета медная, на дороге не валяется, всю жизнь можешь проходить — да так больше и не встретить. И потому ради такого деля я рискнуть готов. Тем паче, что теряю не так много, как может показаться. Рощин пожал плечами. — Касаемо же породы твоей разбойничьей... Ну, что в нас с Маринкой переделаться может и кем нам потом быть — князем и княгиней, али бродягой и бродяжкой — то мне неведомо, да и тебе тоже. Зато ведомо мне, что коли выберу ее — стало быть, сам выберу, а коли откажусь, то в том меня самого не будет, а будет лишь средний сын князя Всеволода Рощина. А я собой быть хочу нынче и впредь, пусть и про род свой помня. Свое сердце слушать и своей головой жить, какая уж она мне дадена, а не под папкину указку изгибаться. И хочу я, чтоб Маринка со мной была. А для того мне ее спасти нужно, так или иначе. Вспомнил тут Василий, как при всех дерзила Чернавка царю змеиному, будто и не боялась ничего в целом мире, и как наедине вжималась ему в грудь, словно звереныш малый, всеми брошенный, плакала слезами горючими. Защемило у него сердце, ком к горлу подкатил. "Моя. Не отдам". — Вот мой второй тебе ответ. Так что сделай милость, расскажи дальше все как есть.
-
Вот красивый, ладный таки пост, прям ух!
|
В последнем усилии Никки разогнула руку, надавила на спуск. Все было как в тумане, звуки как через подушку. Больно, плохо, те места, куда ударили пули, как будто онемели и посылали в мозг противную ноющую боль. Щелкнул выстрел, последний. Красотка уже не видела, куда попала, попала ли куда-то вообще. Она оперлась на стул руками, пытаясь то ли встать, то ли отыскивая на столе стакан. Тут последняя пуля и чиркнула ее по виску. Шляпа покатилась куда-то в сторону по паркету, Никки свалилась со стула и на мгновение отрубилась. Когда она пришла в себя, то увидела пол, усеянный разбитыми стеклом, щепками и каплями ее крови. Сиротливо блестел ее собственный деринджер, брошенный хозяйкой в горячке боя. Поодаль, под другим столом, лежал белый как мел Уил (сейчас казалось, что его кожа белее его проседи) и грустно улыбался, зажимая рану на груди. Ее револвьеры были пусты, сил перезаряжать их не осталось, тело было как стакан, до краев наполненный болью, а а в глотке раскинулась пустыня.
Алонзо сквозь пелену дыма увидел, как дамочка свалилась со своего стула, выпустив револьвер из рук. Ее последняя пуля пролетела далеко от него, похоже, она стреляла уже не целясь. Мало от кого из мужчин ожидаешь такого упорства. Но все имеет свой конец, и леди, похоже, тоже встретила свой, а он, Алонзо Беннингтон, свободный человек, мстящий кошмарам из прошлого, вышел победителем. Впрочем, ему показалось, что красотка еще шевелилась. Или нет? Живучая, как кошка — столько дырок в теле. В любом случае, патроны в барабане ее кольта кончились.
-
Крайне атмосферный пост, до доброй середины держащий в напряжении.
|
Забыл Василий, где земля, где небо, чуть от Маринкиных слов сознания не лишился. Не знал он, как это бывает, не любил за жизнь свою недолгую никого и никогда. Забавлялся только да понимал, что женят его однажды на боярской дочке, что будет она ему хорошей женой, родит детей, чтобы род их продолжить, а там... стерпится-слюбится, как отец говаривал. А любовь? Ну, а что любовь? Это ж только в песнях поется, а он уж не безусый мальчуган был, чтоб в них верить.
Лишь раз засомневался он в этом, когда увидел, как Вихрь, жеребец его соловый, кроет неистово статную вороную кобылу. Разозлился он на коня, сам не зная, отчего, пошел к нему, плеть для удара прибирая, да остановил его конюх Семен: постой, говорит, княжич, не видишь, любовь у них. Опешил от таких слов Василий, вскинулся, мол, что ты такое лепишь? Любовь — то когда в церкви венчаны, родители благословили, в тереме одном живут, а это ж животина, звери, блуд. А Семен ему ответил: "Наслушался ты, княжич, попа верно. Твой-то соловый ни на одну другую не смотрит, истомился весь по воронушке этой, не может без нее. Не мешай ты ему. Не всякий конь так будет, да и человек не всякий. А коли помешаешь — лютой ненавистью он тебя ненавидеть будет и однажды подведет." Усомнился тогда княжич во многом, что до этого ясным казалось, и бить жеребца не стал.
А теперь и сам понял, ртом воздух ловя, как это, когда не можешь без кого-то. В лесу был он волком злым и голодным: только и желал, что войти, овладеть, напиться страстью из пересохших губ, выкупать пальцы в волосах, ниспадающих черными волнами, вырвать из груди ее высокой стон, до того ее довести, чтобы сладкой судорогой крутило ей тело — словно отомстить ей хотел за то, что проняла его дурманом любовным, так отомстить, чтобы от сладости зашлась вся. А сейчас, чувствуя, как прижимается Маринка к нему, как сливается с ним, как голову на плечо кладет, почувствовал Василий, будто раскрылось что-то наподобие цветка у него внутри — то теплое, что чуть не задушил он минуту назад, в каюту идучи. И выпорхнуло из этого цветка всего одно желание, и село ему на плечо теплым сполохом солнца, которое ни разу он не видел. Никогда ни к кому он такого желания не испытывал, а теперь почувствовал: захотел, чтоб Маринка счастлива была.
Но закончилось все быстрее, чем он надеялся. Явилось откуда ни возьмись чудище неведомое, взмахнуло лапищей — вонзила змея в него зубы отравленные. Вскрикнул княжич гневно, заскрипел зубами — да что поделаешь, потекла отрава по венам, занемел от нее бок, засаднил. Был бы против него колдун какой или дракон или демон — схватил бы он саблю, заслонил бы собой Маринку, перекрестился бы да и ринулся в бой. Но то царь был Змеиный. Ну, кинулся бы он на него, ну победил бы даже — и что тогда? Спасло бы его это от яда? Сняло бы проклятие лютое с Чернавки? Не блистал Василий науками, не отличался знаниями, не было у него премудрости книжной, но уж чего-чего, а с царями говорить его учили крепко. Царь он хоть змеиный, хоть русский, хоть хоть заморский — всегда одного толка. Пересилил кое-как княжич боль, поклонился, но не до земли, ведь и сам он не простого рода был, и об этом не забывал. И сказал, за руку Маринку держа: — Исполать тебе, Царь Змеиный! Врут стало быть, о тебе песни наши: во много раз ты против них величественнее, во много раз могутнее. Зовут меня Василий, роду я княжеского, повиниться я перед тобой хочу. Во сыром поле, что на Желтых Водах, убил я Змея-Кровавоглаза, твоего, стало быть, подданного. Исказила его сила темная, ошалел он от колдовства черного: стал питаться одной лишь плотью человеческой, житья людям не давать. Сразил я его в честном бою, силой и храбростью. Коли хочешь ты с меня за то спросить — изволь, готов я ответ держать. Что до дерзости моей, то не было у меня в мыслях тебе обиду нанести. Но создан наш род людской не так, как твой народ — не хозяева мы сердцу своему, не вольны ему приказывать. Если же хотел ты заставить меня пожалеть — не жалею я ни о чем, бо не так страшно умереть, как жить в тоске смертной до скончания лет, зная, что не обнял любовь свою, по малодушию струсив, пусть и пред таким грозным и великим царем, как ты. Василий вздрогнул, чувствуя, как яд начинает жечь тело, но кривить лицо перед чудищем не стал, только облачко пара из рта вышло на выдохе. — Коль не врет молва о твоей мудрости и могуществе, стало быть, знаешь ты, кто я, куда иду и что ищу. Не даром из всех мне Хранитель древа книгу отдал, что путь нам указать должна. Не рано ль решил ты извести меня, великий царь? Аль не любо подданным твоим на солнце погреться, как слышал я, в старину бывало? Аль хорошо им в вечном сумраке жить? Что до Маринки и до зла, которое ты над ней сотворить желаешь, на то твоя царская воля, а от себя скажу — хоть всю ее в змею преврати, не станет она мне от того менее милой. И поклонился в другой раз.
-
Вот прямо аки речка слова льются. К тому же логика железная.
-
Хода нет, ходи с бубей :D
-
Красноречиво. История с жеребцом особенно пришлась кстати)
-
Папа Василия, пожалуй, будет в ярости почище Змеиного Царя от такой-то любви)
Классный пост
-
Великолепно! Читал, затаив дыхание!
|
|
Хоть сам Василий вроде как, отвечая на вопрос Франца, и распорядился всем отдыхать, его собственный роздых не клеился. Дел-то было немного — успокоил коня, почистил одежду да проверил оружие. Но простая и привычная работа, которую он за время путешествия привык делать не задумываясь, не помогала отвлечься от неприятных дум. Быстро перестала его занимать книга Хранителя, без особой охоты ел он кашу, без волнения слушал, о чем мастерски пел Лелислав (хотя гусляра Василий и недолюбливал, не признавать его таланта даже он не мог). Перебирая кольчужное полотно бахтерца и клещами подравнивая погнувшиеся от удара колечки, Василий в голове ворочал отговорки. Все они были хороши на первый взгляд, но все — как гнилые яблоки: с одного-то бока вроде красные, а по запаху чуешь, что гниль. И про то, что поход их важнее личных пристрастий, и глупо подвергать их обоих опасности, когда и так впереди чудища да кощеевские козни ждут. И про то, что он-то роду княжеского, и как бы его родители на него смотрели теперь, коли знали. И про то, что видит он, какие характеры им от рождения достались, что искры и так уже летели, как от двух сабель скрещенных, а дальше и того крепче пойдет. И про то, что он то крещеный, в Бога верит, в церковь ходит, а она? И много еще про что. Но каждый раз, как брался он за какую-то из этих мыслей, так кривился весь, и чувствовал, будто холодные разумные руки смыкаются на шее у какой-то живой твари, мягкой и теплой. И будто все это где-то внутри у него делается. И от этого так неприятно ему становилось, что сам не замечая, мотал княжич головой, как будто пытался то ли хмарь развеять, то ли руки те скинуть, пока хруст не раздался от ломаемой шеи этого маленького, теплого и живого существа. Сидел он так, сидел, извелся весь. А тут еще гусляр подливает масла в огонь, душу травит — про героев, про цариц, про любовь. Вот зачем, спрашивается, развел эту волынку: тот не осмелился, этот с ума сошел, третий на сто лет постарел... Как нарочно выбирал, подлец! И не скажешь же ничего — потому как откуда ему знать? Ну, выбрал человек песню такую, чего теперь, со всех неугодных голову снимать? Вот что бы сейчас Василий хотел — так это набраться зелена вина по самые брови, до зеленых чертей, до тошноты, вот с Фокой хотя бы можно было бы пображничать! Да только у Малаха на корабле выпивки не водилось, а про запасы Никаса Василий не знал. Так и сидел трезвый, печальный и злой. Ну и дошел уже до точки: не выбрал ни слов никаких ловких, ни причин важных, а все одно — больше терпеть не мог. Дослушал княжич песню до конца, отложил броню, похлопал в ладоши для порядку, подошел к Маринке и сказал: — Дозволь с тобой с глазу на глаз словом перемолвиться.
|
|
Все произошло так, как должно было произойти. Разум человека, вступающего в бой на мечах, должен быть подобен незамутненному зеркалу, чистой озерной глади. Рёусин приблизился к этому состоянию пять минут назад, только с изнанки. Он чувствовал себя чем-то вроде бога — он был не человеком, а всей ночью, всей погоней, всем лесом... И он оставался ими, потому что они оставались прекрасными. Прекрасной была луна и скачка, поцелуй и обмен ударами, фонтан крови из шеи вражеского командира и собственный крик боли принца, и даже каждая из его царапин! Да, он был богом, и его план работал, потому что не существовал. Огню не нужен план, чтобы гореть, а розе — чтобы цвести. Но в тот момент, когда всадник подхватил конкубину и она обняла его, Рёусин словно враз упал с неба, как будто другие боги в приступе ревности сшибли его молнией с небосвода. Ничего красивого не было в том, как госпожа Ютанари залезала на лошадь вражеского солдата, чтобы тот увез ее далеко-далеко. И словно в ответ на это внутреннее падение жестокая сталь вспорола грудь князя и он рухнул на земную твердь, сраженный уже рукой обычного смертного. И все. Он снова стал человеком, мальчишкой, потерявшимся где-то между деревней и лесом, бессилием и страхом, смертью и одиночеством. Боль из непривычного состояния тела превратилась в страшную, гнетущую силу, топчущую, колющую, режущую изнутри и снаружи, тянущую, сосущую, рвущую, не проходящую. Но сильнее боли были грусть и отчаяние. Пять минут назад он жил, как никогда до сих пор. А теперь он умирал. Случилось то, что должно было случиться гораздо раньше — его бросили все. Он остался один. Один на один с болью, с печалью, со смертью. Рёусин заскрипел зубами, чтобы не заплакать. Сутки назад у него была семья и дом. Час назад у него был мудрый советник, верный друг и непобедимый воин. Минуту назад у него был весь мир и женщина, которая подарила ему волшебную искру, спрятанную за пазуху до лучшего момента, когда он вернется на землю. Никакого лучшего момента уже не будет. Последнее открытие оказалось жестоким — ты можешь готовиться к смерти или не готовиться к ней, смерть придет к тебе, не уточняя, готов ли ты. Рёусин хрипло застонал от боли и обиды. У него осталось совсем немного времени и последнее, что он хотел — достать ту спрятанную искру, которая, он знал, была настоящей! Настоящей! Принц почти никогда не задумывался о том, что будет с ним после смерти, куда он попадет... Он и сейчас не знал, но точно, совершенно отчетливо понимал — никогда там не будет ни ее, ни искры, ничего. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить вкус ее губ на своих губах, трепет двух прижавшихся друг к другу тел, сладкую, необъяснимую уверенность в том, что он — желанный, а не очередной. Но на его губах был лишь соленый вкус крови, который не давал вспомнить ничего. Тогда князь приподнялся на локте и, прижав руку к своей страшной ране, увидел небо, звезды, а под ними — солдата, который шел, чтобы добить его. Обиды больше не было — только тоска и жгучее желание сделать последний глоток жизни. Да еще сила привычки. Как ни крути, он привык быть князем за эти сутки.
— Славный удар! — прохрипел Рёусин, кривя губы в усмешке. — Сдается мне, ты зарубил меня. Назови свое имя и дай мне напиться воды напоследок. Сейчас он не просил, он приказывал, как если бы это был его солдат. Залитая кровью простая юката, скользнувшая по щеке слеза — все это не имело значения. Он был даймё Ишу и собирался умереть, как даймё Ишу, получив свое последнее утешение. Мир вокруг немного плыл и колебался, а бледные губы князя чуть подрагивали, но это была еще не смерть, еще только слабость. Крик Айюны прозвучал в наступившей тишине звонко и отчетливо. Сейчас, находясь на пороге небытия, Рёусин не держал на нее зла. Было бы глупо, если бы она умерла только потому, что он сам умер, пытаясь ее защитить. Глупо и неправильно. Но слова, которые она сказала, были лишними и даже наивными. Намахага наверняка назначил награду за его голову, а когда назначают награду за голову, то последнюю обычно отделяют от тела. Уж это-то конкубина могла бы знать. Он не хотел, чтобы солдаты подумали, будто ему дороги эти жалкие минуты жизни, которые Айюна предлагала им подарить ему. Говорить было трудно, но Рёусин чувствовал, что надо что-то сказать. — Какая чушь! — хмыкнул принц и закашлялся. — Сюда никто не придет. Вы двое — единственные, кто все видел. А знаешь, — вдруг сказал он Зубастому. — Ведь он-то привезет Намахаге красавицу, а ты — весть о том, как погиб Шин Каца. Намахага наградит одного из вас и сделает новым командиром. Но это будет он. Ты сразил меня, но тебя запомнят, как труса, чьего командира убил мальчишка, а его — как героя, поймавшего Рыжую Бестию Хиджиямы. Все дело в ней! Его словам будут верить, его возвысят, а тебя будут презирать и обходить. Как странно! Ведь ты — герой, рисковавший жизнью, а ему всего лишь повезло. Ирония! Ирония! Ирония! Он хотел бы умереть с другим словом и другим вкусом на губах. Но смерть не дает выбирать блюда и кормит тем, что есть под рукой.
-
-
Последнее открытие оказалось жестоким — ты можешь готовиться к смерти или не готовиться к ней, смерть придет к тебе, не уточняя, готов ли ты. Сколько горечи. Мне больно это читать.
-
|
|
-
А мне вот про ладанку и крест понравилось и это "что-то, что не давало родиться чувству вины или раскаянию в душе обычно набожного Василия
|
|
Почувствовал Василий, услышав ответ на свой вопрос, как внутри сжалось что-то, стиснутое, перекрученное, задавленное. — Спасибо тебе, — ответил губами одними, еле слышно. Отвернулся от вужалки, пошел, под ноги себе глядя. Чернее тучи, перчатку стискивал до белых костяшек, по бедру себя похлопывая, все сильней с каждым ударом. А левой рукой за ворот держался, оттягивал, как будто душно ему. Прошел с десяток саженей, словно и не видя, куда, зачем. Потом голову поднял — зубы стиснуты, в глазах злость, обида. Не привык княжич беспомощным себя чувствовать, привык, что на любой вызов свой ответ имеется у него. А тут как быть? Крепко его зацепило все это, видать. Думал, видно, на чем душу отвести, и увидел тут, как Фока скачет, будто заяц ошпаренный. Подбежал к нему порывисто, вышиб сапогом саблю, что перед этим снова кончиком в костер упала. — Что ж ты делаешь, дубина стоеросовая!? Аль не знаешь, что в огне у стали закалка сходит? Такая сабля была ладная, пошто ты ее в костер-то сунул, балда!? Погнется она у тебя о первый же шлем! С таким головотяпством никакого оружия нам не хватит! С чем тогда биться будем? Гусли врагов в могилу не укладывают! Отдышался немного, понял, что лишку наговорил, наверное, да и Фока ведь получил уже за свое головотяпство. Снял тогда Василий наруч с предплечья, сказал уже поспокойнее, примирительно: — На хоть, приложи холодное. Отошел немного, сел на землю, где трава еще зеленая оставалась, да и закручинился, пальцы в замок сцепив, лбом в руки уперевшись. Про Фоку и думать забыл. Коли не вужалка, пошел бы может, хоть одним глазком взглянуть, что на ручье делаться будет. А теперь не до того. И колется, и жжется, и крутит внутри — помирать-то и раньше не хотелось, а теперь вроде и жизнь не в жизнь.
-
Эх, бедняга-княжич. Хороший пост, вызывает сочувствие
|
-
Что бы немец без Василия делал, ума не приложу)))
|
Распрощавшись с Крючком, Гейдж двинул к месту сбора. Людей собралось прилично — порядка пятнадцати человек. Гейдж даже посчитать толком не успел, но было много кого. Уотч, Сэнди, Ловец — все были. А еще их ребята, Хвост со своими, хотя и видно по лицу было, что очень ему не охота идти. И Вдова тоже была. Что-то в ней поменялось, на вид, но что, Гейдж так и не понял. Вооружены были хорошо — были и дробовики, и винтовки, но почти у всех на лицах читалось та напряженная тоска, которая бывает у людей, не готовых к смерти. Зато Ловец являл собой монолит спокойствия и уверенности. Двумя-тремя фразами он придал толпе бойцов направление и из топчущегося скопища вооруженных людей это стадо на глазах превратилось в отряд. Двумя-тремя линиями от края до края улицы, чтобы не сильно мешать друг другу, если начнется пальба, сталкеры двинулись в "Одним махом". Их там уже ждали. Во дворе стояло несколько машин — Гейдж был не в курсе, из каких они банд, но народу тут тусовалось прилично. Вполне вероятно, что не все здесь были боевики — кто-то, Черепа какие-нибудь, наверняка просто послали пару ребят "посмотреть, как пойдет", чтобы быть в курсе переговоров. Особняком выделялась машина соленых мощной решеткой на носу, сваренной из труб. Возле нее дежурила пара головорезов. Гейдж не помнил кличек, но знал, что они из соленых. Да и вообще бандитов тут было много. У входа подпирали стену два крепких молодых парня, Гейдж тоже не знал, кто они, но наверняка из банд, что ходили под Солеными. — Оружие вот туда, — кивнул один из них на ящик, стоявший справа от входа. — Заходят трое, без оружия. — Нас четверо, — ответил Ловец. — Не понял? — спросил один из них. Ребятки тоже были на нервах. — Ваших четверо и наших тоже, — пожал он плечами. — Войдут только трое, — упрямо повторил парень. — Без оружия. — Сынок, я правильно понял, ты отменяешь переговоры? — уточнил Сэнди. Тот выругался и зашел внутрь. — Ладно, четверо так четверо, — согласился он, показавшись в дверях снова. Видать, "хозяева" разрешили. Обыскивали их не слишком тщательно — перочинный нож отбирать не стали, но с мачете, рвеольвером и дробовиком пришлось расстаться. Как и с рюкзаком. — Так ребята, — отдохните пока. — Сказал Сэнди остальным. — В каком-нибудь баре что ли на этой улице. Спокойно, спокойно, без напрягов. Дышите, гыгы. И они вчетвером вошли внутрь. Соленых было трое — Радиатор, их главарь, Черри и Мулат. И еще карлик, тот самый Най. Для переговоров поставили длинный стол, видимо, приготовленный специально. На нем стояли стаканы, пара бутылок и миски с закуской. У Соленых, кажется, оружия тоже не было. Но парни, что сидели вокруг за столиками, были вооружены как следует. Это были, видимо, в основном шестерки соленых и Кактусы, на территории которых сейчас все происходило. Никто не делал вид, что он здесь по своим делам — все смотрели на стол. У некоторых оружие даже на коленях лежало или было в руках, правда, никто ни в кого не целился. — За стол, — кивнул Радиатор вместо приветствия. Стрелка началась.
|
|
-
Шикарная завязка, предрекающая драматический конец
|
Строго говоря, это была типичная "война шлюх". Такое часто случается в городке, где есть клиенты с деньгами, но нет маршала с яйцами, способного держать в узде расшалившихся фей. Война между "Суит Хэвн" на Второй и "Бьюти Трежери" на Третьей улицах была долгой и велась с переменным успехом. Стороны не гнушались использовать такие низменные средства, как вылитые в кадку с простынями чернила или подброшенный в слуховое окно в разгар "рабочего вечера" пчелиный улей. Эта тягомотина длилась, пока не появился Барри. Его идея была до простого гениальной — мадам из "Бьюти Трежери" платила ему сотню долларов в неделю, за то, что он пару раз приходил в "Суит Хэвн" и избивал кого-нибудь из гостей до полусмерти (а мог и девочке в глаз заехать за компанию). Должность вышибалы в "Суит Хэвн" стала вакантной, после того, как этот олух полез с дубинкой на Барри, человека с револьвером. Ба-бах! Самооборона, дамочки. Постепенно "Суит Хэвн" стал терять клиентов. Нужны были срочные меры. Никки как раз и была такими срочными мерами. У Барри в городе были дружки, и не так-то просто оказалось застать его без них. Но девчонки из "Суит Хэвн" рассказали ей, что Барри по какому-то дурацкому не то суеверию, не то правилу, не тратит деньги в "Бьюти Трежери", а ходит в "Трайпл Рест" на шестой улице. Обычно, по пятницам, потому что в этот день ему отстегивают наниматели. Туда она и направилась. Название "Трайпл Рест", видимо, заключало в себе простенькую шараду и, должно быть, означало "выпить-поспать-потрахаться". Место это было самое обыкновенное, не чета тем двум, у которых вышел раздор, и потому осталось пока что нейтральной территорией. Полумрак, свечи, тапер, терзающий старенькое фортепьяно для создания "приподнятого" настроения у клиентов. ♫ ссылка Местные девчонки, разглядев Никки и почуяв ее породу, напряглись, одарили ее недвусмысленными взглядами и едва не зашипели. Конкурентка? Новенькая? А может, она кошка, гуляющая сама по себе, которая пришла на готовое, подцепить кого-то из их клиентов? Впрочем, взгляды — не пули, мозги не вышибут. Тем более, что джентльмены, сидевшие на диванах, и правда с интересом смотрели на Никки. И на ее револьвер тоже. Не успела красотка перевести дух и накатить, как двери отворились, и на пороге появился Барри. Бандит был вполне доволен жизнью. Бей морды, получай за это доллары, живи в свое удовольствие, весь городок в твоих руках, тем более, что маршалу тоже кинули на лапу. А отцы семейств, которым Барри начистил нюх, не спешили на весь город кричать о том, где именно это произошло, и поднимать шум. Если же они обращались к маршалу в частном порядке, тот рекомендовал им пользоваться услугами других заведений. Все складывалось просто чудесно, была пятница, и Барри всю дорогу до "Трайпл Рест" думал только о том, провести ли время с одной из знакомых цыпочек, или попробовать какую-нибудь новенькую. Ну, а как вошел, так сразу "новенькую" и увидел. Но что-то в ее глазах и в позе (и, возможно, в положении руки у самой рукояти револьвера) подсказало ему, что она здесь не для его ублажения, и что этот вечер стремительно перестает быть томным. Чертовски захотелось затянуться папироской.
|
— Для меня честь принять ваш меч, господин, — сказал Шин. "Для тебя это смерть", — подумал Рёусин. В ударе, который он нанес, была своя извращенная красота. Обман формально не был обманом. "Кому я могу отдать меч?" — всего лишь вопрос, который не обязывает подставлять горло под клинок. Этот удар был из тех, что не стал бы хвалить Годзаэмон, но оценил бы Кохэку. Юноша почувствовал дрожь, прошедшую по телу Кацы, и то, какой силы это был человек. Словно приказать срубить могучий дуб. Нет, словно самому его срубить. Щемящее чувство непоправимости на том месте, где должен быть триумф мальчишки, перехитрившего и сразившего бывалого воина. Ночь разворачивалась дальше, сверкая клинками. Окура даже не успел подумать о том, как мало у него шансов против двоих (или все же троих?) противников. С взвивгом разошлись клинки, зазвенел ускоряющийся размен. Даже несмотря на то, что царапины в горячечном азарте почти не замедляли порывистые взмахи князя, трудно было в темноте что-то сделать защищенному броней самураю — такие же удары, что жалили тело юноши, оставляли безобидные зарубки на лакированых стальных пластинах воинов Намахаги. Два меча дают кое-какое преимущество, но никто и никогда не учил Рёусина драться одному, без защиты, против двух конников в доспехах. Вспомни князь Окура, что еще сегодня утром его просто поколотил какой-то Ханнпейта, все бы пропало, но он и этого не успел — после очередного взжвзжих на голом инстинкте отмахнул клинком, отведя руку для нового удара раньше, чем понял, что попал. Это был еще один из красивых извивов сегодняшней ночи. А потом пришла Боль и ночь чуть не закончилась. Юноша закричал и это было не рычание рассерженного тигра и не рев вулкана. Это был крик мальчишки, которому блестящей стальной полосой, острой как бритва, вскрыли бок. — Оооааа! — кричал Рёусин, выдыхая чистую боль — без обиды, без ненависти, только боль. Он должен был кричать, чтобы не потеряться в этой боли и не зажаться под новыми ударами. У него не было времени отступать и зажиматься. Отчего-то он знал, что нельзя останавливаться, все должно идти быстрее, быстрее, пока не кончится, но не замедляться. Исторгнув первую, самую злую боль через крик, и отразив очередной натиск, Окура, словно стрелу, бросил В своего противника вопрос, который сорвался с языка опережая возникающий в голове план: — Готов к смерти? Рёусин не сомневался — Зубастый готов и умереть и убить. Но после такого вопроса он не будет сомневаться, что следующий удар "коварный князь Окура" нанесет по нему. А план Рёусина был в том, чтобы поразить его коня и, оставив его усмирять взбесившуюся от дикой боли и ослепшую на один глаз скотину, с места в карьер рвануть навстречу четвертому врагу. Если тот поскачет прямо, не сворачивая, им обоим конец — они разобьются друг об друга в лепешку. Но если тот отвернет, мощная кобыла онны-бугэйси (хотя какой онны-бугэйси? Отныне это лошадь годзаэмона) легко опрокинет то, на чем он едет. С таким замыслом Рёусин, в мысли уже почти летящий к тому, четвертому, задал зубастому свой нелепый вопрос. Ведь все самураи готовы к смерти. Все те, кого знал Рёусин, кроме одного. Кроме него самого. В тот момент, когда заметил, как тот, четвертый, остановился рядом с маленькой фигуркой Айюны, Рёусин безумно, до ломоты в челюстях захотел жить.
|
Седло — это то, с помощью чего человек ездит на лошади. Но вы не понимаете. Когда ведешь жизнь вольного бродяги, седло — это часть тебя. Утро начинается с того, что ты просыпаешься, лежа щекой на седле, накрытый прожженым в паре мест одеялом. Ты встаешь, пьешь свой паршивый, но крепкий кофе, завтракаешь, седлаешь лошадь. А что дальше? Ты привязываешь к седлу то самое прожженое одеяло, тот самый кофейник и водружаешь на него задницу того самого парня, который все это делал. То есть, свою собственную. И полируешь долбаное седло этой задницей. Десять миль, двадцать миль, тридцать миль... Каждый раз, когда ты останавливаешься, ты обматываешь поводья вокруг передней луки со знакомой тебе трещинкой. Каждый раз, когда тащишь корову на веревке или труп или бревно — привязываешь к этой луке веревку. А вечером ты снимаешь седло, тащишь его к костру (оно тяжелое, оно весит фунтов двадцать!), бух его на землю, и пристраиваешься к нему спиной. Оно скрипит, на нем появляются трещины (может быть, даже от пуль), оно натирает тебе задницу до мозолей, оно пахнет клячей. Да, о кляче. К лошадям люди относятся по-разному. Кто-то терпит с трудом, кто-то кулаком в зубы учит, кто-то чуть ли со своей кобылой не целуется, кто-то ровно относится. Но лошади меняются. Плохая, хорошая, резвая, своевольная. А седло — все то же. И знаете еще что? Седло — это реальная ценность. Без седла — никак. И оно стоит денег. Всего и ценностей у тебя, когда странствуешь или гонишь скот: винтовка, сапоги, шляпа (если купил хорошую или папа подарил когда-то) и седло! Конь — и тот зачастую хозяйский. Но седло — нет, седло твое собственное. Теперь, я надеюсь, до вас дошло, почему мексиканцы украшают седла серебряной бахромой, а некоторые ребята выжигают на них свои инициалы. А я хочу сказать, что понимаю Алонзо, который, увидев седло, так сильно похожее на то, что у него украли пару недель назад, взялся за винчестер. Понимаю, но не одобряю, потому что седло это было совсем не его. Да и метис, подвернувшийся под горячую руку, никакого отношения к краже не имел. Но все это выяснилось уже потом. А тогда — пара сильных слов, и вот уже двое цветных стоят за конюшней, под начинающим мелко-мелко накрапывать дождиком, у каждого в руках по пушке. И все из-за чертова седла. Нет, я хочу сказать, седло — важная штука. Но чтобы из-за него жизнью рисковать? Видно, дело-то было в принципе, а не в седле.
|
-
-
Босс могуч и силен, как... Биг Босс. :D
|
-
Настоящий плохой Дикий Запад.
-
-
-
хе-хе, Вилли был тем еще ублюдком.
|
-
А ведь в начальной версии ответа Гарри всё примерно так и было:D Только с мексиканцами вместо китайцев
|
Вокруг Эмили все эти дни ходила смерть. Кит Макферли, старый ее приятель и полюбовничек, встретился с ней неделю назад в Додже. Приехал на взмыленном жеребце и сполз по окровавленному седлу — две пули в спине, одна в ноге, не жилец уже. Только и успел, что "прощай, красотка!" прохрипеть и впал в беспамятство. А вечером кони двинул. Под поезд, на который она села до Колорадо, бросился ни с того, ни с сего, молодой негр. В отеле в Лоулэнд-Вилле, где она поселилась, кошка сдохла тем же вечером. Да и дружки ее, что должны были тут перед новым дельцем собраться, задерживались, и что-то Эмили терзали сомнения по поводу их здоровья, благополучия и нахождения по эту сторону поверхности земли. А тут и письмецо прилетело от какого-то юнца бахвалистого. Ну, почему бы и не встретиться, раз все к чьей-то смерти идет. Даймонд-сити — город-призрак, лучше места не найдешь, чем тамошняя церковь. ♫ ссылка Даймонд-сити сначала назывался Блайнд-Маунт-Сити. Но некто Джек Пибоди пошутил смешную шутку, принеся в город алмазы и сказав, что обнаружил неподалеку копи. Что тут началось! Город бурлили, бурлил, бурлил... Приезжали дельцы и проститутки, возникали магазины шахтерских принадлежностей и станции дилижанса, как грибы росли питейные заведения... Это продолжалось полгода. Потом стало понятно, что никаких алмазов нет и в помине на сто миль вокруг. Был, правда, свинец, был неплохой строительный лес, но люди уже так настроились на огромные деньги, которые можно взять, только протяни руку, что такого удара городок не перенес. Да и соседний Лоулэнд-Хилл выиграл право на проведение по его территории железной дороги. Это уже слишком было. Так Даймонд-Сити и вымер. Не то чтобы начисто — людишки-то попадались еще. Вот один как раз недалеко от церкви на краю дороги сидел. Посмотрел старик ехидно на красотку и выдавил со смешком: — Никак помолиться заехала, шлюшка? Противный такой старикашка, последние годы тут доживающий. Церковь посреди площади стояла, не перепутаешь. Как вошла туда Эмили, дверь распахнув — так со скрипом, скрежетом и грохотом оторвался колокол, пробил потолок и рухнул посреди церкви. Чуть ее не придавил насмерть. Вроде бы намек какой-то, только на что? А больше ничего не произошло, пока Малыш не появился. А Малыш въехал с другой стороны, мимо кладбища. Каркали с крестов вороны, пошипела на него змея откуда-то из канавы. "Не ходи в церковь!" — все говорило. По спине у Маккормика пробежал холодок. Все же в салуне бахвалиться — это один коленкор, даже если и хохочут над тобой, а когда в город-призрак въезжаешь с револьвером, зная, что очень скоро жизнь молодая может оборваться как ниточка — совсем другой. Но приехал уже. Не поворачивать же назад из-за ворон? Привязал конягу у входа, шагнул внутрь. Пыль в косых лучах солнца стояла, словно золотой песок, просыпанный в воду. Хорошо еще не в глаза светило солнце. А напротив, у обшарпанного алтаря — та самая Эмили. Ждет уже.
|
|
-
Ох уж эти слухи о бандитах.
|
-
-
Красивое описание мыслей и поведения мужчины.
-
Папа жениха будет сильно недоволен)
-
-
|
|
Дрогнул княжич от дерзости такой — чтобы дочь безродного разбойника ему ногу протягивала для обувания. Дрогнул от дерзости — и от желания до стопы ее сразу же дотронуться. Стянул он с рук перчатки свои воинские, сбросил сапоги на землю да сложил в траву оружие. Не ходил он босиком по траве давненько — негоже княжескому сыну босым на людях показываться в лагере военном. А в тереме высоком разве траву сыщешь? Да и если уж выходил за стены городов и крепостей, Василий, то на бой выходил, на войну, до прогулок ли там по траве-мураве? Защекотала трава Лукоморья его пятки, и разлилась от того по телу забытая истома. Не охолонила его трава, но напомнила те времена, когда играли дети боярские с сыновьями конюших в одни игры, когда у еды был один вкус, с серебра ли ел, с глиняной ли плошки, когда слушая былины про богатырей, не задавался вопросом, знатнее его род, чем у Черноборода или Финиста, али нет. Ведь трава всем щекочет пятки одинаково, коли босым по ней ходить. Обхватил он крепко ногу Маринкину повыше щиколотки да обмотал стопу кушаком красным, так, чтобы кожу не резал, но и не слетал. Почувствовал ладонями, сколько дорог прошагали ее ноги, стремени не знающие. Почувствовал, сколько силы в них еще, что носят ее по белу свету, с ее клюкой железной, сердцем каменным да гордостью непомерной. Выпустил стопу ее, будто нехотя, да обронил случайно второй кусок ткани. Опустился за ним к земле, зашарил по траве, да так и остался, на одном колене в ногах у Чернавки стоя. И по левой ноге ее, хромой, пальцами провел до колена. Не как лошадь по холке треплют — как в рожь войдя, по колосьям проводят. Поднял бережно ее левую ногу, стал ее тоже тканью богатой укутывать. Не думал он, что сказать ей, да и вообще, в силах ли был бы думать другой на его месте? Сами слова с уст сорвались. — Помню, сразиться ты мне предлагала когда-то, в шутку ли, всерьез ли, когда солнце найдем. Но чую, раньше ты меня проняла сюда, — прижал к груди мягко ее ногу, словно показывая, куда. — И бахтерец не помог, и ладанка не уберегла от тебя... Запнулся, украдкой слюну сглатывая, что предательски говорить мешала. И выдохнул чуть подрагивающими, непослушными, горячими губами, не в силах от глаз ее своих отвести: — ...Маринка.
-
И первая и вторая часть поста одинаково проникновенны.
|
-
Мне нравится, как ты пишешь.
|
-
И тут я понял, что поторопился (с)
|
-
Плановый плюс за старт игры (как всегда, в резолве первого выстрела).
|
|
-
1-й выстрел Гранта - Мимо!
2-й выстрел Гранта - Мимо!
3-й выстрел Гранта - Мимо!
4-й выстрел Гранта - Мимо!
Выстрел Линды - Осечка!
5-й выстрел Гранта - Мимо!
Это настолько фэйл, что вин.
|
|
Старый отель "Седар Хилл Пэлас" был мрачноватым местом. В этот вечер — особенно. Посетителей было немного, и по коридорам гулял, подвывая в щелях, холодный северный ветер. Тот самый ветер, что весь день пытался растрепать волосы Эмили и словно посылал ей в погоню разрозненные отряды перекати-поля. Лампа на первом этаже нещадно коптила, как ни мучил ее противно скрипящее колесико сонный хозяин гостиницы. "Мисс, а вы откуда?" — и все прочие дурацкие вопросы. Но Эмили знала, как отвечать на них так, чтобы отстали. Серебряный доллар сверху платы за номер заставил хозяина в миг проснуться и сделаться приветливым. Скоро у нее будет горячая ванна, чистая, пусть и жесткая постель, и, прежде чем спать, можно будет покурить, проверить револьвер, разложить деньги на прикроватном столике и спокойно пересчитать. Доллар к доллару, бумажка к бумажке, монетка к монетке. Куш-то был солидный. Несмотря на жутковатую запущенность гостинички, что-то было в таких местах. Здесь проходил рубеж между условностями городов и грубой бескомпромисностью прерий. А у нее отлично получалось смешивать коктейль из этих довольно резких на вкус субстанций, и выходило что-то игристое и будоражащее кровь. Да, возможно, ей бы здесь даже понравилось. Если бы не фигура мужчины, с которым она чуть не столкнулась на втором этаже. На первый взгляд в нем не было ничего такого. В другом месте, в другое время Эмили прошла бы мимо и не заметила его. Но не сегодня вечером. Мексиканец по происхождению, он был полноват, неладно скроен, да крепко сшит. Тяжелые руки с расплющенными костяшками выдавали в нем человека, склонного к насилию. И, кстати, такой мог бы легко зажать девушку вроде Эмили где-нибудь тут в углу. Разные весовые категории, как говорится. Или под дулом револьвера заставив хозяина отдать запасной ключ и ночью пробраться к ней в номер. А еще на бедре у мексиканца красовался изящно изогнутой рукоятью револьвер. И не странно ли, что в саквояже у красотки куча денег, а в отеле, где она решила остановиться, поселился такой вот тип, хорошо вооруженный и выходящий встречать ее в коридор? Октавио уже по шагам на лестнице понял, что сейчас на второй этаж поднимется девушка. Он повидал за свою жизнь много людей. Он не научился распознавать плохих и хороших, умных и глупых, злых и добрых. Это было за пределами его интересов, вернее, за пределами целей, с которыми он разглядывал человека, входящего в заведение, или "клиента" из которого требовалось выбить долг. Но кое-что он научился видеть очень хорошо. Он видел в людях готовность убивать, готовность драться за свое (или не свое) добро, готовность ногтями процарапывать себе путь. Он видел в людях оглядку — когда им жгут затылок чужие взгляды, когда они ожидают удара или подвоха, или когда не ожидают, но ожидали час назад. Короче говоря, когда им есть чего бояться или от чего прятаться. Такие вещи Рамирез видеть научился. И сейчас, выйдя из номера и закрыв его на ключ, чтобы отправиться в ближайший бар и накатить стаканчик косорыловки, он прошел коридор отеля до середины, но из любопытства притормозил, чтобы посмотреть на женщину, которая решила здесь остановиться. Что ж, она была та еще штучка. Карие глаза, что называется, вздорные, резкий разлет черных бровей, светлая кожа. И вся такая, ни худая, ни полная — сочная, как спелый манго. Даже в неверном свете лампы он увидел ее выразительные губы, увидел кокетливо расстегнутую верхнюю пуговицу, увидел ухоженные ногти на руках. Еще он увидел, что у красотки проблемы с законом. И что она опасна, как гремучая змея. Нет, как клубок гремучих змей. Плотно набитый, но не слишком тяжелый саквояж в одной руке. Что там могло быть, если не деньги? И револьвер в кобуре на широком черном поясе. Так, чтобы свободной рукой выхватить в мгновение ока. Мечта многих мужчин — покувыркаться с такой дамочкой. Но вот конкретно с этой можно было скувыркнуться прямо в ад. ♫ ссылка Они замерли друг на против друга, почувствовав невысказанную угрозу. Нет, даже тень угрозы. Но некоторым людям достаточно и тени.
|
— Да что ж тут придумать-то, матушка? Насильно мил не будешь, — развел руками Василий. — Хуже не станет — и ладно. На том и закончился их разговор.
==================================================================
Все долгое путешествие княжич радовался, что взял с собой ружье. Хитроумный замок с колесиками и пружинами требовал ухода, смазки и чистки, да и все ружье тоже нужно было во влажном климате постоянно осматривать — не народилась ли ржа, не гниет ли дерево. Равно и остальные доспехи следовало осматривать и проверять. Это была скучная монотонная работа, которую обычно выполняли боевые холопы княжича. Но в этот раз никого он с собой не взял — люди все семейные, с хозяйством, куда их на край света тянуть? Пожалел. А тут как раз корабль — безделье хуже драки. Вот и полировал Василий зерцала, чистил от нагара ствол, точил саблю. Все лучше, чем маяться без дела, а на веслах сидеть уж совсем неподобающе ему. И пострелять пришлось — по тварям диким, что корабль штурмом взять норовили. И тут, опять же, помогало — пока други ждут да зубами стучат, заряжаешь, прикладываешь, палишь — все проще страх одолеть. Что бы и было — а руки заняты. Океан был страшен — штормы, валы, чудовища. А тут еще туман, от которого порох норовил отсыреть — приходилось заматывать просмоленными тряпками замок, затыкать ствол. Пули-то лить княжич приспособился — отыскалась пулелейка да свинец. Тоже помогало от ужасов отгородиться. Ну а как совсем тяжко стало — так принялся Василий пуще прежнего за собой следить. Брился каждый день, кафтан свой отдавал починить мальчишке, волос расчесывал, который отрастал за время путешествия. Пусть нить золотая потускнеет, пусть кожа растрескается — самому главное не тускнеть. Не пристало Холмовичу ходить рохлей, хоть в царском дворце, хоть на краю света. Да и, опять же себя занять это помогало. Убедился Василий, что напрасно они с Малахом торговались. Пожалуй, полсотни золотом было бы в самый раз за такое путешествие. Да подивился в который раз на слова Соловья, который Малаха тогда в корчме убить предлагал. Трудно было бы найти иного кормчего, кто так вел бы корабль через все ужасы да опасности. Молчаливым был Василий весь путь. С кем ему говорить было? С греком не больно хотелось — тот все Царьградство свое выпячивал. С попутчиками не сложилось как-то... Мирослава вон сама не своя сидела, не до разговоров ей видно. Да и о чем у игуменьи спросить? Так и провел путешествие, дивясь молча всему, что вокруг происходило. Ну, а как подошли к дереву величественному, так посветлел Василий с лица — хоть что-то хорошее на пути! Похудел он за время это острее скулы проступили. Видно, в себе держал слишком уж страхи свои да опасения. Захотелось хоть с кем словом перекинуться. Намолчался. — А что, — вспомнив вдруг, спросил он Маринку, насмешливо. — Помнится, когда торговались, говорила ты, что царицей стать собираешься? Недолго уже. Когда венец возложат? Где трон поставишь? Чем править будешь? А тут и Лелислав явил чудо — ррраз, и ладью создал из ничего. — Ну, капитан, а ты с нас сколько возьмешь? Золотом али еще чем?
-
Умение правильно и в меру обострить социалку -- одно из самых редких. Браво!
|
Рёусин не знал, жив ли он или уже мертв, настолько реальность свилась в один коридор, а судьба потеряла ответвления. Он скакал и скакал, а вокруг с бешеной скоростью несся мир. И это было прекрасно. Не красиво лунным светом, затопившим рощу и превратившим листву в серебряную филигрань. Не приятно трепещущим под рукой молодым женским телом. А прекрасно сразу каждым клочком, прекрасно тем, как все оказалось на своих местах. Конь. Красавица. Погоня. Лес. Луна. Крики. Топот. Одной большой картиной, какой он ни разу не видел мир раньше. Даже в голову не пришло бы смотреть на него так. Рёусину захотелось, чтобы это никогда не кончалось. Его разрывали возбуждение и спокойствие, два противоположных состояния, борющихся внутри него, словно тигр и дракон. Он едва не потерялся в красоте всей круговерти, с трудом оторвавшись от не созерцания даже, а от растворения во всем, что происходило вокруг. "Как же так?" — думал он. — "Ведь я — князь Окура. Я всегда был мальчиком. А теперь я — капля, летящая из-под копыта. Я — блеск луны на мече. Я — крик солдата. Я — всё это". Рёусин почувствовал себя как там, в лесу, когда на него надвигался конь Ханнпейты, только с другой стороны. Он был сейчас не парень, которому голос крикнул "Давай!" Он был сам голос. И он даже не знал, что нужно делать. О нет, если бы он задумался, он отмел бы все свои действия, как недостойные. Но сейчас он только чувствовал. Легко поборов начавшее было нарождаться желание очнуться, он остановил коня, даже не прибегая к поводу, просто перестав подгонять его и чуть отклонившись назад. Затем сразу, крепко и длительно поцеловал Айюну и, перед тем, как ссадить ее с коня, шепнул ей: — Беги к лесу и жди там. Не бойся. Он сказал только то, что чувствовал. Чего она должна была ждать? Сколько? Она поймет. Или почувствует. Или нет. Не было важно или неважно. Было только так, как могло быть. И могло быть только так, как было. А дальше князь повернул коня к преследователям и поехал им навстречу рысью, унося с собой вкус ее спелых губ. В правой руке он держал меч поперек рукояти, словно хотел преподнести его, как подарок. А в левой — второй меч, острием вниз, так, чтобы в ночной темноте его было не видно за конской шеей. Словно хотел преподнести в качестве второго подарка ядовитую змею. Правая рука держала меч высоко поднятым. Левая — низко опущенным. — Я Окура Рёусин! Кто из вас главный? Кому я могу отдать свой меч? — крикнул он преследователям. Откуда им было знать, что у него есть второй, и что юноша владеет и левой рукой? Будет ли в этой ночи его удар в горло, если оно не защищено доспехом, недостойным трюком или всего лишь естественным штрихом на общей картине? Будут ли раненые лошади его преследователей укором ему когда-нибудь? Будет ли ронин насмехаться или злословить? Существует ли ронин? Существуют ли правила? Разделимо ли достойное и недостойное? Существует ли жизнь отдельно от смерти? Юноша словно разучился задавать себе эти вопросы. Была только ночь. Он выпил эту ночь через поцелуй и впустил ее в себя.
-
Искренне надеюсь, что принц останется жив.
-
абсолютная полнота существования
|
Василий был не рад после разговора с Малахом. Уж казалось бы — воин и есть воин, а крепко все было не по нему. Не привык себя княжич сдерживать, а тут каждый зацепить норовит. Что басурманин, что Соловей, что дочка его, что Малах, что гусляр — каждый то не в свое дело лезет, то уколоть спешит, то упрекнуть чем-то. Умом-то, конечно, Василий понимал, что между ними пролегла пропасть, да и в друзья он ни к кому не набивался. Вывел он воина-кащеевца на бережок, снес ему головушку, смыл со стали булатной кровушку, да и пошел по песку. На волны смотрел, да тосковал по родному краю, по отчему дому. Думал, что там да как сейчас, да чем все заняты в это время дня. Да вспоминает ли о нем хоть одна живая душа. Ходил княжич по берегу, слушал прибой да раковины разглядывал. Никогда он доселе моря не видел, а теперь, хоть оно и мрачное было и недоброе, лучами солнечными не освещаемое, но все же величественное, свежее. Хотелось на волны его насмотреться, воздухом соленым надышаться. Нашел местечко почище, сел на бревно, что прибоем выкатило, да и задумался обо всем да не о чем. А на душе склизко, будто водоросли там раскиданы гниющие, ну точно на берегу. Вот ведь не зря говорят, что важнее не куда, а с кем. Думал он, все крутил в голове с одного бока на другой, что о нем говорили, да как. И вроде бы что ему до них? Бродяги да воры, да монахиня — кто он им, кто они ему? В ином раскладе и слушать бы не стал — протянул бы плетью поперек лица, чтобы думали, прежде чем говорить. А тут-то как? Ить товарищи. Неможно лютовать. Да и браниться не к лицу. Ничего Василий не придумал, побросал кинжальчик в песок, попересыпал песок тот из ладони в ладонь, намочил сапоги в море-окияне, да и пошел назад. Такова, стало быть, дорога его. Не поворачивать же теперь из-за огляда людского. Не за тем он ехал, чтобы слова красные о себе выслушивать. Сидел Василий на пиру, пригорюнившись, косился все на местных, на сволоту празднующую. Да на соратничков. На Черную Девку, что упилась допьяну. Вот кому легко! Есть с кем — выпьет, нет — тоже. Княжичу же брага в рот не лилась, коли нету человека, с кем разделить хмельное веселье. Так и сидел он, всем чужой, что своим, что местным, что родичам Малаховым. Не с кем словом перекинуться, не с кем песню на два голоса спеть. И лишь когда Злата плясать вышла, махнул Василий рукой. В Киеве — там по-другому было, там проводы божеские, семья, дом, в трезвости надо было быть. А тут, в Велесовом Хвосте, иное совсем — дьяволовы проводы. Вторые, последние, стало быть. Ахнул он кружку разом да и пошел плясать. Да уж и все равно было, как посмотрят да что скажут. Сапоги в пол стучат, музыканты из кожи вон лезут, Злата сама как пожар в степи. Пьянит пляска почище вина да браги, взлетают юбки, крутится мир. Пропади оно пропадом, один раз живешь.
=========================================================================
А на корабль взошел уже готовый хоть через час саблю вон и драться, с кем надо будет. Большой был у Малаха корабль, не швыряло его, как скорлупку, на волнах, и оттого, может, и не было у Василия морской болезни. Наоборот, понравился ему корабль. Словно конь породистый, даром что клеймо переставили. А что кощеевский да рабов возил — так и у коня не спрашивают, как работать хочет. Запрягают да едут. Но, однако же, думы тяжелые бесследно не исчезли. Улучил Василий момент, когда матушка одна будет, да вездесущий гусляр на выпивку отвлечется. Тогда и спросил ее вот о чем: — Ты уж не серчай, хотел я у тебя спросить, да все никак времени не было. Не разумеешь ли ты, по какой такой хитрости князь Орел людей выбирал для похода нашего? Уж больно братия эта странная. Отчего не богатыри, не воины православные, не честные христиане? Отчего бродяги, разбойники да воры? Отчего язычники да басурмане? В толк я взять не могу. Уже ль перевелись на земле русской герои, что во Христа веруют? В толк я не возьму, и горько мне от этого. Знаю я, бывает, что товарищей по битве не выбираешь, но чувствую, что чужой я им.
|
-
Увлекательнейшая Игра получилась.
|
-
Бомж, встретимся в аду! Очень крутая игра. На вторую редакцию точно подамся.
|
И снова все было Василию не по нраву. Как сказал эдак просто воин гетманский про то, что пытать его несут, так аж скривило княжича, как будто кислое что съел. В его мире с врагами бились насмерть, но если уж брали в полон — сажали после победы с собой за один стол: пей, ешь, радуйся моему гостеприимству да тому, что цел остался. А коли я к тебе после в плен попаду — там уж сам решай. Всякую сволоту — убийц-душегубов, колдунов да извергов — конечно, и вздернуть могли и даже на костре спалить, если опасения были, что восстать может, но чаще их и в плен-то не брали. А вот чтобы пытать... Нееет, такого княжич не делал никогда. Ну, положим, во дворце при Елисее был заплечных дел мастер, но то царские дела! Заговоры надобно раскрывать, тут уж не попишешь ничего. И то речь а предателях. А тут... ну, враг, да, ну лютый, ну, непримиримый, но ведь он честно против их отряда сражался. Мешает? Ну, ножом его по горлу и весь сказ. Иль отпустить на все четыре стороны, коли поклянется против русских людей зла не замышлять. Однако же не Рощин этого старика в плен брал, и не ему по военным понятиям было его жизнью распоряжаться. Потому он молчал, хоть и хмурился. Не укладывалось у него в голове, как такие люди могут таким благим делом заниматься. Но успокаивал он себя, что покуда никто никого еще не пытает, погрозить — то иное дело. Зато когда ворожей показался, Василий с трудом руку от сабли удержал. Ну натурально — колдун! И голова козлиная — то Сатаны символ! Как можно с такими людьми знаться?! Удивительным образом княжич точно знал, что погадать у цыганки — грех невеликий: исповедался, покаялся, свечу поставил — и ладно. Но вот это вот чудо косматое о куриных ножках — это совсем другое дело. И внутри его не отпускало чувство, что воздух липкий, и налипает налетом на душу прямо. К счастью, ладанка материнская на шее защищала от всяких таких дел, но уж когда монахиня к выходу устремилась, не выдержал Василий и за ней вышел. Подальше от срамного действа. — Так я толком тебя и не поблагодарил, матушка, за то что метку чародейскую с сердца моего свела, — сказал он. — От всей души тебе поклон, а то б пришлось такое же непотребство претерпевать. И поклонился. Перед божьим челвоеком и княжичу голову склонить не зазорно.
|
Карты — это как болезнь. В карты на Западе играли везде. Играли бабули в своих гостиных, ставя по никелю, чтобы чем-то занять бесконечные зимние вечера. Играли джентльмены на зеленом сукне, чтобы приятно и интересно провести вечер, доказать себе и миру, что они умеют играть и умеют проигрывать. Играли ковбои на привалах, забывая обо всем и не замечая, как кайова крадут у них скот и уводят лошадей. Играли забулдыги в салунах, играли подростки на заброшенной мельнице, играли заключенные в тюрьме в форте Левенуорт, играли губернаторы штатов и федеральные судьи. Играли золотодобытчики и шлюхи, торговцы лошадьми и кочегары между сменами, играли офицеры в палатках и на привалах, играл старый негр, смешно оттопырив губу и почесывая босую пятку, играл молодой китаец из прачечной, во всем старавшийся походить на белых. Я знавал даже одного глухонемого картежника. Но нигде не играли так, как на пароходах, на которых проводили турниры. Почему именно на пароходах? Ну, во-первых, никто не мог ни сбежать, ни помешать — это была своего рода нейтральная территория. Во-вторых, комфорт, престиж, удобство. До парохода легко добраться, это тебе не в Аризону какую-нибудь ехать три недели. А тут главное к реке поспеть. В-третьих, все самые ловкие шулеры, как утверждала молва, раньше были родом из Сент-Луиса, куда приехали сто лет назад прямо из Парижу. А Сент-Луис, как известно, стоит практически на пересечении Миссури и Миссисипи. На "Эсмеральде" играли вторые сутки, с перерывом на сон и обед (к завтраку просто никто из игроков был не в силах встать). Игра шла бешеная, правила самые строгие, ставки самые высокие, мухлеж высшей пробы. Профессиональные игроки — частенько как лошади, сами по себе не бегают. С ними ходит не играющий компаньон, который может прикрыть спину, проследить, чтобы пил поменьше, не проспал, и так далее. Вдвоем, известное дело, проще, чем в одиночку. Таким-то компаньоном для игрока синьора Вальдеса и работал нынче Мигель Торрес. Пока что был перерыв, а в следующем раунде Джейн достались четыре оппонента, все мужчины.Трое были профессионалами старой школы, и их холодные глаза ничего не выражали, даже интереса. А один — изящный, словно облитый сшитым по мерке темно-серым костюмом (кажется, этот цвет назывался маренго), лощеный молодой мужчина с тонкими пальцами, с явно чувствующимися мексиканскими корнями, глядел с презрением и превосходством. Но на самом деле он ее опасался. Мистер Дельнорте — псевдоним, должно быть. Джейн чувствовала, что он мухлюет, а он чувствовал, что она тоже играет нечестно. Но Боже мой! Ведь настоящее правило у шулеров одно — не попадаться. От его взгляда у Джейн оставался нехороший осдадок: как будто ее облизали и сочли кислой. А вскоре девушка заметила, как Дельнорте что-то говорит другому, не играющему джентльмену. Тоже с Юга, только у этого были усы и пара револьверов, да и выглядел он попроще. Типичный телохранитель. По правилам турнира фишки, выигранные в предыдущем раунде, игроки носили сами, оставляя их в перерыве у себя в каюте. До начала игры оставалось десять минут, и красотка решила отправиться за ними, когда к ней подплыла Лоли, певица местного оркестра, который как раз закончил выступать. Да, телохранителя у Джейн не было, но иногда, попав в змеиное логово, иметь друзей гораздо надежнее. Лоли не стала терять времени и мило улыбаясь, чуть ли не хихикая, чтобы никто со стороны не заподозрил важности её сообщения, прошептала Колючке на уход: — Вон того официанта видишь? Плешивого. Пять минут назад он что-то у тебя украл, что-то маленькое. И отдал вон тому, усатому. С револьверами. Который не играет. Ключ от ее комнаты пропал! Грязный трюк. Вряд ли мексиканец согласится отдать его за поцелуйчик — слишком большие деньга на кону. Нужно либо искать матросов и ломать дверь — и тогда она опоздает к началу, либо заставить его вернуть ключ. Торрес не удивился, когда официант как бы невзначай сунул ему ключ в карман. Скорее, его могло озадачить, когда холуй шепнул, чей это ключ. Блондинки! Из всех противников Хозе она казалась самой безобидной. Впрочем, возможно, шулеру было виднее. А у Торреса — своя роль. Подлый ход, но ведь здесь не на четвертак играют. Проблема была одна — блондинка, прощелкавшая ключ, видимо, что-то заподозрила и направлялась к Стервятнику. И оружие у нее при себе явно имелось.
-
Классный пост для финала.
-
Чертовски крутые вводные у тебя
-
Аж захотелось Мэверика пересмотреть!
|
Мэгг — Хорошая идея, — согласился Ловец, обнимая Мэгги и поглаживая ее волосы. — Только давай не здесь. Я б хотел сюда вернуться, с тобой. Лучше пусть нас здесь днем не видят. Да и огонь развести не из чего. Пойдем лучше в "Хабар-бар". Мэгг знала это место. Последний чисто сталкерский бар. Тусовали там, конечно, в основном, серые, и черные захаживали, но он находился так близко от клуба что бандиты туда не заглядывали. Только секли, чтобы хабар через него, вопреки названию, не продавался, да срезали небольшую мзду. В остальном место было хорошее, хотя и не дешевое — для тех сталкеров, кто мог себе позволить. А Ловец мог — он был один из лучших. В первой десятке команд его точно была, да и новички, которых он отпустил, заносили ему солидную долю. Хотя Мэгг и не в курсе была, сколько у него сейчас "птенцов на привязи", а сколько в команде. В любом случае... был ли у нее повод отказываться от приглашения мужчины? От, как ни печально, возможно, последней возможности побыть вдвоем перед сложным испытанием для них обоих. Которое, вполне вероятно, будет стоить кому-то из них жизни.
Конец эпизода. - Перезарядка всех перков, которые работают раз за эпизод. - Флаги. Сейчас у тебя 1 флаг и 1 очко судьбы. Надо взять еще 1 флаг, талант или очко судьбы. + 1 очко развития в карьеру Сталкер. + 1 очко развития в карьеру Медик.
Гейдж Утро действительно как будто растянулось. Так бывает, что успел привыкнуть к кому-то, и вот его или ее или их нет рядом — и заполненные этими кивками, "передай то" и "угу" минуты тянутся, тянутся в тишине. Есть о чем подумать. Посидеть перед дорогой, продумать все за и против. Патроны протереть, ботинки перешнуровать натуго, чтобы не развязались если что. Подумать обо всем, что забыл, не успел, не сделал. Оставить это в прошлом, чтобы не тянуло, не мотало душу, когда нужны верная рука и твердый взгляд. На клубе, впрочем, никого не было — рановато. Отсыпались еще сталкеры перед трудным утром. Может. кто и за воротник вчера закладывал. Джексон не стал топтаться у остывших углей костра и — пошел навстречу судьбе, к отелю. Вдовы нигде не было и следа. Гейдж шел по пустым утренним переулкам Рэда и привычно готовился отразить опасность. До "Таверны" оставалось всего ничего.
Конец эпизода. - Перезарядка всех перков, которые работают раз за эпизод. - Хм, ты правда не использовал очки судьбы? - Флаг. Ты можешь заменить его, а можешь оставить. + 1 очко развития в карьеру Сталкер. + 1 очко развития в любую карьеру, связанное с переговорами.
Перк: Перетрем-ка. Договариваясь о перемирии, терке, стрелке, встрече и т.д. может 1 раз за эпизод прибавить 1 успех.
Перк: Наш хитрый план. Пытаясь убедить собеседника, что его план реален, 1 раз за эпизод получает +1 куб по желанию.
Перк: Я переживу и тебя. Следующий бросок после потери напарника получает +1 куб по желанию.
-
Да не, всё в тему, на самом деле.
|
-
Качественно, как и всегда
|
|
|
-
Из вестернов это более всего напоминает Лимонадного Джо.
-
Спонсор вестерн-комедии - бомж)
-
|
-
Спасибо за игру, было весело.
|
-
Сколь веревочка не вейся, а конец один.
|
|
-
В моих сценах персонажи всегда жёстко замотивированны во вводной. Это сильно упрощает отыгрыш. Спасибо
|
-
Но земля слишком быстро впитывала влагу, а коровы не были техасскими рейнджерами, и потому не пили из отпечатков своих собственных копыт и не рассказывали об этом всем подряд. Это бесподобно!
-
Но земля слишком быстро впитывала влагу, а коровы не были техасскими рейнджерами, и потому не пили из отпечатков своих собственных копыт и не рассказывали об этом всем подряд. Вот за это отдельно) а ещё за информацию, идею и концепцию модуля
|
-
Дуэльная игра по-настоящему стартует только с резолвом первого боевого раунда. За отличную игру, мастер!
|
|
Дока подвела лошадь. Еще утром она испугалась гремучей змеи, шарахнулась в сторону и попала ногой в расселину, которых чем ближе к перевалу, тем становилось больше. Лошадь пришлось пристрелить. Седло тоже пришлось бросить. Оставалось шагать через перевал, по возможности не теряя присутствия духа, и надеяться, что никакая агрессивная живность, вроде кугара, не нападет на одинокого путника. А еще что сегодня — именно тот день, когда дилижанс проезжает по горной дороге. Но сегодня был не тот день. Солнце уже садилось за гору, а дилижанс так и не появлялся. Скоро стемнеет, и придется искать ночлег, спать на голых камнях, подложив под голову саквояж. А вода во фляге почти закончилась. Такие невеселые мысли могли кружиться в голове у дока, когда он увидел впереди человека. И с первого взгляда понял, что спрашивать у него помощи — не лучшая идея. Потому что человек, с красной рожей и бельмом на глазу, был поразительно похож на "дорожного агента", а проще говоря, бандита.
О'Лоркейн тоже увидел человека, и тоже не пришел в восторг от увиденного. Костюм, хотя и покрывшийся дорожной пылью, выдавал в незнакомце нездешнего. Явно лощеного. Вполне вероятно — протестанта. Чего доброго, янки. Не исключено, что англичанина и сассанаха. И, если все это так, безусловно, пидора. В придачу, незнакомец таскал саквояж (а значит, возможно, был саквояжником) и целых два револьвера (а значит, возможно, был пижоном!). Можно было поставить доллар против дайма, что в саквояже у него лежат пижонские полосатые носки. Мурха шел по этой тропе, потому что он решил не ждать дилижанса. Каждый раз, когда он садился в этот сраный дилижанс, там было хоть топор вешай от северного говорка. И вот, надо же, хоть и пешком пошел, а нарвался на это вот чудо. Стало быть, на все Божья воля.
|
|
|
-
Красивый пост весь, но особенно понравилось мысли о мотивации кощеевого отродья.
-
Отличный пост, особенно что касаемо восприятия Василием кощеевцев
|
|
Не след было боярскому сыну пугаться волшбы, но Рощину, конечно, не по себе стало, когда цыганка глаза закатила. Но рука его не дрогнула, когда подхватить гадалку пришлось. Почувствовал он тугую плоть, молодую, женскую, материнскую, сочную, как яблочко красное, яркую, как цветок раскрывшийся, жаркую, как натопленная печь. И только хмарь на душе не давала пламени разгореться. Усмехнулся он, на кошелек глядя. Достал оттуда еще горсть монет, протянул ей. — И ты себя береги, красавица. Схорониться бы тебе, чует сердце мое, могут тут случиться булатные проводы да червоные слезы. А вот из ребятишек твоих кто мог бы за лошадьми присмотреть. Говорили, что цыгане лошадей воруют — и это правда. Но то цыгане, а это цыганята. А клин клином, как известно, вышибают. — А звать-то тебя как? Даст Бог, свидимся еще.
Вот, опять басурманин не своей печалью опечалился. Слыхал Василий о людях ратных из земли немецкой, что вроде как воины, а вроде как и чернецы. Те обыкновенно крест на одежде носили, и давали обет не дотрагиваться до женщин. По-разному к ним относились на Руси, где божьими дворянами звали, а где и псами-рыцарями. Воины они, говорили, хоть куда, да честный бой не жалуют только — где скопом навалиться, где сонных резать, где сзади ударить, вот как Франц этот, что с волком тешился, на палача со спины напал. А этот лучник сумрачный, интересно, не из таких ли? Не потому ли на цыганку взъелся, что видит око, да зуб неймет? — Ты, стрелок, по всему видать, человек заморский, не знаешь законов наших неписаных. Так я тебе расскажу. У нас на Руси говорят: "Не пойман — не вор", а повинную голову, — тут подкинул он кошелек, звякнувший монетами, — меч не сечет, слыхал? А коли не терпится тебе, ясный сокол, покогтить кого, так не когтил бы лебедицу, не видишь — птенцы у нее, семеро по лавкам, мал мала меньше. Пойдем-ка лучше в кабак, там, я так мыслю, поболе тех, кому твоя проповедь о добродетелях християнских больше в масть выйдет. Если, конечно, не заробеешь, коль не мать с детишками пред тобой будет, а люд лихой.
-
Очень атмосферно играешь!
-
|
-
Предстоит много балансирования между сломом логики персонажа и сломом партийной игры. Удачи на непростом пути!
|
-
перспектива лететь в ночи на мощном, красивом коне с красавицей перед собой
Омг! В точку.
|
-
Хоть и нехотя, но сближается княжич с командой. Плюсик за отыгрыш
|
Первым делом Хельги усадил ведьму поближе к огню, проследил, чтобы ей дали поесть, осмотрел своих воинов и узнал, куда подевались Ольфрун и Греттир. Ольфрун погиб не в бою, поэтому почетная тризна по нему не полагалась. Если потом, на обратном пути (если будет кому совершать) этот обратный путь, они найдут его кости под скалой — то его похоронят по-людски. А если нет — то, значит, судьба такая. А какова его судьба? Подкармливая Скумри полоской жестковатого мяса, Хельги думал об этом, уставившись на огонь. Что если так и придется ему до скончания веков бродить в этих замерзших горах, есть это жесткое мясо и драться с собаками, терять и находить товарищи. Насмешка богов — влипнуть в эту вечную исландскую мерзлоту, как мошка в янтарную смолу. На веки. Печальная была бы доля. Был бы жив скальд, он сочинил бы про это сагу. Но скальда не было. Тогда Хельги сказал такую вису:
Ольфрун, славный кормчий В землях песка неба, Птицы битв хозяин, Что разила верно, Был сражен не в битве С недругом коварным — Оступился в битве С парусов кормильцем. Будь же наготове, Битвы ясень каждый, Чтобы всем вернуться, из чертогов троллей.
После чего он снова погрузился в раздумья, доедая скудный ужин. Наконец, натянув тетиву на лук и спросив Инге, как она себя чувствует, торговец обратился к своим воинам с такими словами: — Когда разведчик не возвращается, это значит, что он нашел что-то, что было важнее, чем вернуться назад. Либо что его нашел кто-то, кто был сильнее чем он. В любом случае, не стоит нам с вами сидеть сложа руки. Кто из вас знал этого Греттира? Никто. Возможно, он хороший парень. Он мог заблудиться и погибнуть. Но, быть может, его поймали великаны, и теперь они знают, что мы идем по следу, и могут обрушиться на нас в любой момент. А потому нам надо узнать, откуда ждать нападения. Давайте-ка не разделяться. Нам надо пройтись и посмотреть, есть ли тут какая-то тропа, по которой враги спустятся с гор, и так мы будем знать, куда двигаться дальше и откуда ждать нападения.
-
Виса, понравилась. Вспомнил
|
Гэри, Луиза Гэрри, лихорадочно обтираясь какой-то тряпкой во исполнение приказа Луизы, начал хлопать ящиками и переворачивать мебель в поисках потенциально интересных (и, главное, ценных) ништяков. У мэра за спиной таки оказался револьвер — старый, потертый, но не то чтобы сильно раздолбанный. Однозначно, Гэри повезло, что Луиза так ультимативно замочила все живое в комнате, кроме него — при стрельбе в упор дядька мог бы нашпиговать его тушку свинцом, и броник не спас бы как минимум от трещин в ребрах. Но все обошлось, и Гэри, отказавшись от идеи пошарить по карманам мертвого правителя (и так многовато на его грязно-белой футболке было кроваваых пятен), ограничился конфискацией оружия. Кроме того он прихватил странный прибор, трос и ружьишко, а также детонатор, кисет с табаком (в шахте курить нельзя, так что табачок хранился дома), пару пустых бутылок (в его сумке они отлично поместились), висевший на гвоздике патронташ с дюжиной картечных зарядов. Ну, и тяжелые шахтерские ботинки мэра стоило прибрать, раз уж пошла такая пьянка. Ботинки были НХ-шного производства, но хорошие, еще из старых партий. В задней комнате находилось что-то вроде кухонки. Разыскивать тут жратву времени не было, к тому же она могла оказаться в погребе, поэтому Гэри схватив, покрутив в руках и тут же кинув бесполезную поварешку, ограничился тем, что прикарманил зажигалку да стащил неосмотрительно оставленную у плитки бутылку кукурузного масла. Луиза тем временем наскоро обыскала ящики, прихватила деньги (немного, но и не копейки) и нашла чернильницу. Были еще какие-то бумажки, но копаться и разбираться в них времени не было, тем более, что читала торговка так себе. Были какие-то мелкие вещи, видимо, детальки от оборудования, то ли поломанные, то ли целые. В общем, какой-то хлам. Чернила оказались бурые по цвету, и высохшая кровь, наверное, отличалась бы от них несильно. Такие чернила делали из цветков кактусов. Но все же лучше было не рисковать. Лу старательно и гулко стукнула по листку, оставив слегка смазанную круглую картинку, и, подержав приятный на ощупь увесистый цилиндрик, с подсознательным сожалением рассталась с ним. Пора было рвать когти. По-видимому, смена Гарри жила с ним поблизости, то есть сейчас была дома, а не вкалывала в забое, потому что когда Луиза и друган ее незабвенного папаши оказались на улице, из-за домов уже появились первые любопытствующие. Нельзя сказать, что весь район сбежался к дому, но кое-кто, сунув стреляло под мышку, вышел поглядеть, что за пальба и по какому поводу ее устроили, когда все честные трудяги уже спят. — Выстрелы слыхали? — обратился к ним какой-то шахтер, хумрясь заспанной рожей. К счастью, то ли спросонья, то ли в полумраке улицы (фонарями Айрон-Сити похвастаться не мог, да и какой город мог? Даже в Большом их почти не было), дядька не разглядел пятен крови на одежде Гэри. Получив в ответ кивок и мычание, которые можно было трактовать и как да, и как нет, сонный житель поселка поперся разбираться самолично, бурча себе что-то под нос. А Луиза с Гэри быстрым шагом направились к кабаку, ловя на себе подозрительные взгляды разбуженных мужчин.
Дрейк Новые товарищи Дрейка согласились на его предложение. Еще одна бутылочка пошла по кругу, и вскоре Сэм почувствовал, что неплохо бы подумать о том, где сегодня завалиться спать. Солдаты затянули свои солдатские песни, притопывали ногами, о чем-то лениво спорили между куплетами. Телохранителя Луизы захватило блаженное расслабление. Подраться, надраться, проиграться, еще раз подраться, еще раз надраться. Это отлично сбрасывало стресс. Общее благостное безделье прервал ворвавшийся в кабак человечек, отрывисто и шепеляво крикнувший: — Фдоме у мэва штвельба! Военные, несмотря на шумящий в голове хмель, сразу засуетились. — Йоптвоюмать! — раздался голос Роя. — Наше, блядь, оружие! Мы ж его ТАМ оставили! Вся воинствующая братия рванула к дверям. — Отставить! — рявкнул капрал. — Том, мухой за пушками! Остальные здесь ждать. И ты с нами! — скомандовал он Дрейку. Сэм ощутил себя голым, как только понял, что чуть не проебал по пьяни Фрейю и револьвер, забытые в сейфе в притоне картежников. — Том, захвати его пушки тоже! Бегом, бля!!! Бедолага Том, подорвавшись, со скоростью вспугнутого гочи, метнулся к двери, врезался в косяк, пошипев от боли, пробился через проем на улицу (хотя никто, кроме буза в голове, ему не препятствовал) и скрылся в ночи. — Отррряд, готовнось... боевая блядь готовность! — продолжал командовать Рой, перекрикивая общий галдеж. Посетителей осталось не так много — пьяные завывания солдатни не пользовались большой популярностью. — У входа стрррройсь! Гурьба НХРАФовцев вывалилась из провонявшего рыготиной, куревом и дешевым пойлом кабака. — Таааак... Не расходиться! Пока ждем Тома, всем оправиться! — икнув, заявил их мелкорослый "генерал", и нестройная шеренга бойцов, расчехлив батарею разнокалиберных причиндалов, оросила стену заведения сосредоточенным "обстрелом". Ник при этом оступился, чуть не окатив струей товарищей по оружию. — Порядок, пехота! Занять, блядь, оборону до дальнейших рас... распря... распиз... ряже... приказов, блядь!
Всем Подвалившие к кабаку Луиза и Гэри увидели гурьбу пьяных солдат, рассредоточившихся перед входом, Дрейка, болтавшегося среди них, и Сонни, который стоял, привалившись к стеночке, сбоку, и ждал, глядя на всю эту братию. С севера, спотыкаясь, бежал рыжий паренек в расстегнутой серой куртке с солдатскими лычками, и тащил на себе целый арсенал. Он был еще метрах в десяти, и неотвратимо приближался. — Ссс... Стоять! — гаркнул на Луизу капрал со следами побоев на лице. Луиза смутно вспомнила, что это он махался с Дрейком на кулачках. — В городе военное половже... жени... Тревога, короче, — он махнул рукой. — Вы задержаны до выяснения. Как это. Посторонние. Ох ебааааать! — он задержал взгляд на Гэри, видимо, увидев, что его наряд стал на порядок ярче. И тут же озвучил ход своих мыслей. — Бля, это ж кровь. Ранен что ль?
-
Возмутительно мало тебя плюсую xD
-
Ееее, материальные ценности
|
Второй раз было дольше и слаще. Первый вынес из головы все мысли, как взрывом, за одно длинное, яркое мгновение, и потом осталось только чувствовать, как внутри оседают искры от этого взрыва. Второй растянулся на... Мэгг не знала на сколько. Это была серия взрывов, и от каждого следующего разлеталось еще больше искр, чем от предыдущего. Они сплетались и разрывались, чтобы снова сплестись, поглощали друг друга и тут же отдавали себя без остатка, затаивали дыхание и жадно, со вскриком ловили воздух ртами. Судорога наслаждения сдавила ей грудь, и за первым разом последовала целая гроздь, и она балансировала на грани сознания, и так хотелось провалиться совсем, отключиться, но не хотелось ни за что оставлять его одного. И снова дрожащие руки вжимались в спину, крепко обнимая, вместо того, чтобы расцарапать кожу. И посреди этого безумия Мэгг пришло видение. Как будто машина эта целая, новая, и летит по незнакомой трассе на том самом автопилоте, о котором рассказывал Ловец, а она, оседлав его, запрокинув голову, смотрит через люк в звездное небо и уносится в него с каждым толчком, и возвращается на землю, и снова уносится, и низко ревет благородный двигатель, и сливаются в светящуюся полосу маячки вдоль дороги, а они несутся вдвоем куда-то, в другом веке, в другом месте, в другом мире, где есть это слово, которое так ни разу и не сказал ей ни Командор, никто другой. Слово, которое начисто забыл умерший мир, которое Мэгг сама-то не слышала никогда сказанным всерьез. Старомодное, красивое, обесцененное в ноль и все равно бесценное.
***
Обессилевшие, они лежали на сидении, в одном спальнике на двоих, и им было не холодно. Огонь уже догорел, а фляжка опустела, было темно, но не страшно. Женское ее чутье говорило, что с ними ничего не может произойти прямо сейчас. Завтра — может быть, или потом... Но не сейчас. Тело было, как наполненный сосуд, безвольное, пропитанное наслаждением до кончиков ногтей. — Останься со мной здесь до утра. Пожалуйста, — сказал он хрипло и опять втянул носом запах ее волос. Ничего особенного — довоенный шампунь у Мэгг давно закончился, тратиться не хотелось, а новый им с Гейджем в развалинах не попадался. Давно она голову не мыла. И вообще уже посещали мысли, может, мол, постричься покороче. Но это было тогда. А сейчас она кожей затылка чувствовала, как блаженно улыбается мужчина, вдыхая аромат ее волос. И плевать ему было, когда она мыла голову последний раз. — И я не знаю, как вы там договорились... Но ты, может... Может, не пойдешь никуда завтра? Или ты и не собиралась?
-
Ну, вот про грязные волосы, это ты зря)
|
Нелегким был путь княжича, но поболе всего жгло его чувство, что опоздал он к битве с Черным Витязем. Это ж какая, должно быть, битва была! Вот бы где удалью блеснуть, вот бы где себя показать, вот бы где доблесть свою прославить. И тем большим было его разочарование, когда увидел он тех чудо-героев, что бывшего Черноборода побили. Один лишь Виктор, даром что мужичина простой и неотесанный, имел вид богатырский и боевитый. Пусть не блистал наряд его золотом, а статью не походил он на князя или хотя бы на воеводу, но Василий в своих походах видал, что такие вот викторы, иваны да степки в войске - самый что ни на есть хребет. Да и шрамы воина говорили о ратном опыте и о том, что подвиги давались ему не с налета - тяжким трудом. Да, богатырь взывал уважение. Но вот остальные... Монахиня?! Василий к людям божьим относился ровно, да только что ей в бою делать? Басурманин, закутанный в плащ с головы до пят - так он сам походил на кромешника. И еще какой-то хитрый прощелыга, с ножичком и с улыбочкой на роже, а сапоги-то сверкают так, что ясно, как божий день - ворованные. Остальные и того страннее были. Еще один басурманин - лицо человечье, а повадки волчьи. Гусляр - вроде и седой, а вроде и моложавый. И еще какое-то странное, черное, хромое, да, не разберешь, одноглазое что ли? Уж не Лихо ли, которое столько витязей добрых сгубило? И его к царю пропустили во дворец?.. Вот уж делааа... Но дивиться некогда было: стража службу знает, привели-пропустили - значит надо. С холодком поглядывая на спутничков, Василий счел, что перед государем первым надлежит говорить человеку высокородному, а не простолюдинам и уж точно не басурманам. Поклонившись, как того требовал придворный этикет, княжич молвил: - Здравствовать тебе, государь свет-наш Иван, и тебе, государыня надёжа-наша Василиса, долгих лет и крепкого здравия. Зовут меня Василий, из рода верных слуг ваших, бояр Рощиных да князей Холмских, Всеволода Рощина средний сын. Прибыл я пред ваши светлы очи, потому как получил послание от князя Алексея Орла, чтоб на похороны к нему явиться. Да послание то хитроумный враг перехватил, и пока гнался я за ним, на похороны княжеские припозднился. А потому лучше моего вам эти вот люди расскажут, что были при том самолично.
-
Красиво написано, интересный человек.
|
-
Как же принц героичен - без лишнего надрыва и пафоса...
-
И отличная ночь для смерти. - Я готов, - бросил он ронину.
За это.
|
Хельги не видел, что стряслось с Ольфруном. И сложно сказать, что бы он сделал, если бы увидел. Оставить человека с переломанными костями в такой мороз — не лучшее деяние. С другой стороны, может, смерть от холода достаточно легкая — тело немеет, ты замираешь, засыпаешь, боль уходит... С третьей стороны, рисковать кем-то из своей команды, отыскивая следопыта, не зная наверняка, жив ли он — тоже блажь. Да еще и рискуя ведьмой, которая вполне могла замерзнуть насмерть, пока викинги возились бы с поисками. Словом, выбор был нелегким, и если бы у Хельги был воображаемый всевидящий друг, он непременно поблагодарил бы богов за то, что они избавили торговца от такого дела. В другое время и при другой погоде Хельги был бы рад всему, что с ним происходило. Но не сейчас, когда им угрожала опасность закоченеть насмерть, до состояния резных деревянных идолов, только не резных. Войдя в туман, торговец добрел до гейзера и осторожно положил ведьму у самой воды. Кажется, она тихонько что-то простонала. и это было хорошо. Хельги немного полежал, приходя в себя, ощущая лицом, как оседают теплые капельки воды. Потом стряхнул с себя и с Инге остатки снега — тут, вблизи источника, он таял довольно быстро, а оказаться в насквозь мокрой одежде было плохой идеей. Холод не берет человека сразу, но и отпускает неохотно. Тут нужно время. Хельги знал, как больно бывает, если закоченевшие руки опустить в горячую воду, и потому не стал опускать ведьму в гейзер. Вместо этого он снял с себя куртку и кольчугу, положил рядом меч, щит и лук, чтобы они были под рукой, если что случится, а еще снял с ведьмы платье и закутал в него ее ноги. Потом накрылся вместе с ней медвежье шкурой, обнял ее со спины, прижавшись всем телом, и сложил вместе ее непослушные, безжизненные ладони. Обхватил их своими. И сделал то, что так хотел раньше — втянул носом ее волосы, этот мед, пахнущий пеплом. И выдохнул теплый воздух из груди — туда же, в место, где затылок переходит в шею. И еще раз. И еще. Теплый воздух из своих легких — ее волосам. Тепло своих ладоней — ее ладоням. Тепло своего живота — ее спине. Все тепло, которого у него, взрослого, большого мужчины, хватало с избытком, которое умножалось под медвежьей шкурой, которое не могла отнять зима, слабая здесь, вблизи гейзера, "Возьми мое тепло. Возьми мое тепло. Возьми мое тепло и оживи. Я просто человек, и я не умею колдовать с травами, не умею говорить с духами. Боги не говорили со мной. Со мной говорила только ты. Возьми мое тепло и живи, и говори со мной снова." И еще вдох и выдох. И еще. И еще. Пока где-то там, внутри нее не треснет корка льда. "Зима, отдай мне ее! Смерть, отдай мне ее! Пусть она не моя. Но пока я рядом — и не ваша."
-
Очень трогательная забота)
|
-
Про наследность замечено просто круто.
-
А так на эту проблему даже я не смотрел. А зря!
|
Гэри, Луиза Доставая оружие ты всегда приглашаешь собеседника воспользоваться своим. И размахивать оружием перед тем, кто умеет с ним обращаться лучше или не хуже тебя — не лучшая идея. Такое частенько заканчивается пальбой и трупами. Этот раз не стал исключением. Гэри еще только начинал свой отчаянный рисковый прыжок, пытаясь голыми руками достать вооруженного и готового к драке мужчину через широкий стол, а комнату уже звонкий гром выстрела. Девятимиллиметровая пуля на такой дистанции молотком выбила бы из человека желание сопротивляться, а сорок пятый калибр выбивал из тушки все мысли вместе с дерьмом. Мэра просто размазало по стенке, его жена тоже не успела даже вскрикнуть — только в последнем усилии разрядила дробовик. Но женщина уже падала, и ствол смотрел в потолок. Все произошло в считанные мгновения — Гэри так и остался сидеть на столе, на четвереньках, не задетый, но обалдевший и оглохший от усиленного стенами грохота карманной артиллерии Луизы, щедро забрызганный кровью и мозгами человека, который полминуты назад так лихо крыл Большой. Даже усы у него были в крови. Азарт и адреналин ударили в голову так, что Лу, начав стрелять, не могла остановиться - шквал пуль дырявил уже мертвые тела, стены, разносил мебель. Только опыт подобных перестрелок позволил ей остановить дрожащие на спусках пальцы раньше, чем раздалось металлическое щелканье, но магазины уже были наполовину пусты. Грудь распирало изнутри, нос щекотал кислый запах пороха и смрад простреленных потрохов. В ушах звенело. Интересно, сколько человек слышало выстрелы?
Перк: Следите за руками - Стреляя с двух рук из пистолетов, Луиза может бросить для левой руки кубы отдельно. Решение принимается после общего броска. Количество кубов соответствует левой руке, второй бросок принимается, даже если он хуже.
Дрейк Дальнейшее Дрейк запомнил смутно — он бил кого-то с разворота, ему кто-то заехал в ухо, его опять затянуло в людской водоворот, а потом кто-то разбил лампочку, осыпавшуюся осколками прямо в человеческое месиво, и стало темно. Драка сразу утратила смысл - определить, кто перед тобой, друг или враг, стало невозможно. Толпа у дверей уплотнилась и притон, поднатужившись, выплюнул наружу сразу же распавшуюся ватагу. Оказавшись на улице, люди сразу перестали драться — черт его знает, почему. То ли уже прохладный воздух остудил пыл, то ли смена обстановки так подействовала, то ли всем больше не хотелось привлекать внимания к заведению. — Ну, надавали гадам! — раздался голос Тома. — За такое надо выпить! А, Сэм? Пошли!
-
Ну красота же! Только Гэри жалко =)
|
Рёусин был задумчив и погружен в свои мысли. Казалось, ни убогость пиршества, ни неотесанность крестьян, ни странность некоторых событий не смущали его или же прошли мимо его внимания. Нельзя было сказать, что он вел себя рассеянно — жизнь во дворце все же приучила его к обязательности соблюдения этикета. Но и интересы его явно обращались сейчас где-то в иных сферах, он смотрел на падающие звезды чаще, чем на людей и, обычно евший с хорошим аппетитом, едва притронулся к похлебке и разносолам. Человек, посвященный в его дела, но ненаблюдательный, мог бы понять это так, будто князя заботило, что солнце уже закатилось*, а клятв Кохэку он так и не услышал. Но, с другой стороны, тогда юноша поглядывал бы в сторону нижнего стола, а Рёусин почти не смотрел туда. Из этого состояния его вывел Годзаэмон своей репликой, но и то ненадолго. — Ты прав, — коротко ответил принц и повторил. — Ты прав. Отлично. Но лицо его не выражало ни озабоченности приготовлениями, ни радости от услышанного. Видимо, он воспринял все это как должное. Лишь появление Айюны несколько оживило принца. Он даже пару раз обмахнулся веером (хотя ему вовсе было не жарко). Быстрый перебор струн, казалось, заворожил его. По лицу юноши трудно было прочитать, что будит в нем эта музыка — азарт ли, волнение или трепет. Было лишь видно, что он заинтересован, как будто вспомнил что-то, связанное с этой мелодией. Рёусин не отрываясь следил за пальцами конкубины, выказывая при этом скорее интерес, чем восхищение. Наконец, звуки сямисэна стихли, и ее виртуозная игра отозвалась улыбкой на его лице (быть может, несколько официальной) и вежливым поклоном. — Наши гостеприимные, но опрометчивые друзья, похоже, по недомыслию забыли приготовить вам подобающее место, Айюна-сан, — произнес принц. — Лягушек не заставишь парить птицами, и нам остается лишь простить их. Однако вы напомнили о себе, осветив это место, словно упавшая с неба звезда. И затем жестом пригласил ее сесть за верхний стол.
-
У нас тут прямо амурные многоугольники наклевываются ))
|
|
-
Ветка плавно перетекает...)
|
Ловец взял фляжку, чтобы в свою очередь сделать глоток, и их пальцы на мгновение встретились. Ее ловкие, проворные пальцы, привыкшие действовать пинцетом и скальпелем, и его сильные, твердые, сменившие не одну дюжину перчаток, стершихся до дыр о битый кирпич и перекрученную арматуру развалин. Другие бывалые сталкеры — что Сэнди, что Уотч, да и Гейдж, пожалуй, тоже — выглядели порядком ободранными, и дело было не в одежде. Могильники царапали души посильнее, чем ладони и колени. Но Ловец как будто только отшлифовался там. Тем, кто был с ним не знаком, даже могло показаться, что ему не чуждо легкомыслие. Но легкомысленным он не был. Да, не завел он ни семьи, ни детей, но много ли Мэгг помнила сталкеров, у которых они имелись? Кому нужен мужчина, который сегодня, может, и принес хабара на пять сотен, а завтра ушел в город-могильник и не вернулся? Находились такие отчаянные женщины, но было их совсем немного. В основном они тоже были сталкерами. Вот как она. ♫ ссылка Ловец отпил из фляги и, словно почувствовав ее усталость, сменил тему. Ни слова больше не сказал о трудностях. Как будто заметил, как переходит Мэгг на другую радиоволну, и какое-то внутреннее колесико у себя тоже подкрутил. А ведь он все знал. Знал, как страшно и несправедливо погиб Командор и как тяжело она переносила его смерть. Как ее сторонились потом в лагере. Как тяжело бывает с Гейджем, с этим человеком, у которого, несмотря на все его лидерские качества и сталкерское чутье, внутри свои пустоши и могильники. Знал, что где-то далеко, в маленьком Хауорте растет ее сын, толком не узнавший отца. Знал, как страшно быть одной — он ведь тоже каждый раз оставался один, когда натасканные им новички уходили в другие команды. И все-таки ни слова не говорил об этих вещах, точь-в-точь как она сама, оказывая помощь, не жгла антисептиком открытую плоть, обрабатывая смоченным йодом тампоном только края раны. Слова ведь ничего не исправляют — ими не воскресить мертвых, не изменить мир, не вернуть прошлое. Слова только сообщают: "Ты не один, я с тобой". А он и так был с ней. Мужчина что-то говорил, глядя на нее или на пламя. Что-то рассказывал или вспоминал — она слышала его спокойный, ровный голос, иногда улавливая мысль, иногда пропуская целые фразы. Потом Ловец отодвинул люк в крыше — и в темном проеме показались крохотные огоньки. Еще глоток — и они там, в далеком, недоступном небе, стали чуточку теплее. Все по-настоящему красивое, что было на этой планете, люди сожгли, разбомбили и отравили. Но вот до звезд не дотянулись, к счастью. Давно стемнело, но только сейчас тяжелый день отпустил Мэгг, словно нехотя вытащив из нее когти. Был ли тому причиной хмель, или то, что она вдруг оказалась вдалеке от людей, или то, что ее прижимал к себе мужчина — но вдруг из глубины памяти пришло воспоминание "хороших лет". Уже после того, как в Корби пропали родители, и до самых сталкерско-бандитских разборок, то время, когда она переехала сначала в Инфинити-Резорт, потом в Рэд, когда началась по-настоящему взрослая жизнь. Тогда тоже свистели пули и лилась кровь, а гочи и рейдеры не были добрее или смирнее. Но тогда она часто ловила на себе взгляды мужчин. Тогда ее не называли Вдовой и не шептались за столиками, завидев ее в дверях бара. Тогда мир еще не показал свой оскал. Тогда она чаще смотрела на звезды. Тогда перед ней была гора, и она чувствовала, что в силах подняться на эту гору — молодость билась в груди, желание жить пульсировало в артериях. Мэгг часто вспоминала то время, но первый раз за последние месяцы и даже годы это воспоминание пришло без сводящего рот горького привкуса утраты. Оно наполняло изнутри и улыбка непроизвольно появлялась на лице. И, несмотря на все горести, оно не было ложью. Просто проблемы существовали вообще — вчера, завтра, через неделю. А это, пришедшее из прошлого — здесь и сейчас. И можно было удержать его на какое-то время. Может, набирая себе новичков в команду, именно это чувство и старался поймать Ловец? Мэгг ощутила, как их губы мягко соприкоснулись, и в этот момент что-то сжалось, как от холода, и сразу же разлилось тепло, и оно было уже больше, чем просто разливающееся смутное марево от алкоголя. Это было яркое, жаркое и жадное. И она почувствовала, что стоит на краю, вот сейчас можно прыгнуть в эту поднимающуюся теплую волну, и позволить ей затопить все. И смыть с себя что-то, что носилось уже больше года, срослось с ней, с ее именем и обликом. Но было еще возможно остаться в этом, дневном, тяжелом, непростом, в том человеке, которым она была последний год. И для этого надо было только разорвать объятие и отодвинуться на сиденье влево всего на дюйм. Его губы были горячими и мягкими.
|
Комментарии Джима по поводу деталей явно произвели на местных впечатление — похоже, тут давненько не видели механика, который не просто ковырялся в технике и иногда делал так, что она работала еще пару недель, чтобы хватило до конца сева или уборки урожая, а настолько хорошо понимал, что делает и что надо делать дальше. Иногда непросто было понять, почему Джим с такой головой и такими руками живет в конуре и питается сухарями. Может, все дело было в том, что он не очень хорошо заводил себе друзей? Или не умел себя продавать? Но как бы там ни было, после той ночи, когда рейдеры спалили его поселок, он жил, как червяк, а теперь еще и оказался в самой, что ни на есть, дыре. Может, это было указание свыше? — Пожалуй, эт странно... — начал все тот же старичок-пленитель. — Но вот какая заегулина. Не, эт определенно странно. В общем, ты Джимми, мне нравишься. Че-та в тебе есть такое, чего я давно в людях не видел, угу. Че скажете, парни? Черноглазый молча кивнул, счастья или хотя бы доброжелательности на его лице не наблюдалось, но такие здесь люди — зашуганные, неприветливые, чужаков не любят. А кто их любит? Только в Рэде к чужакам относятся нормально. Ну как нормально? Всем похуй. Патлатый дед прошамкал что-то вроде: "Шкажийму". — В ощем, Джимми. Смари сюда. Я — Фил. Это вот Лоренс. Вот этот почтенный человек — Фред. Мы тут решаем, кто чем дышит, кто подольше подышит, а кому хорош уже. И мы, вощем, решаем, што ты нам подходишь в целом. Пока окончательно не решаем. Но эта... Предваритно решаем. Понял? — Фил заулыбался. — Если с нам по-людски, мы тож не звери. Понял? — он похлопал Джима по руке. — Кароч. Переселим тя из клетки тут в одну хибарку. У мастерской. Ты первое время по поселку не шляйся особо. Тихо поживи, в спокое. Все окей будет — тогда уже с людями проголосуем. Но ты помни — тут мы решаем, кому дышать, кому погодить. Понял? — Джимми уже догнал, что это "понял" Фил говорил просто по привычке, мысль о том, что собеседник и вправду мог его не понять не приходила ему в голову. — Думаю, ты парень башковитый, и разберешь что к чему. И все у всех у нас будет окей. А. Вот еще. Еще одна вещь, о которой сказать надо. Ты ток не серчай, лады? При этих словах черноглазый сверкнул глазами. Горячий, видать, мужик. — Че узнать хочу... Как тебе Свинец? И Фил одним пальцем тронул миску Джимми. Пустую миску. Только на краях которой еще оставались потеки похлебки.
|
Толчки становились все сильнее и сильнее. Вот уже, казалось, от них дрожит весь подвал, позвякивает замок на решетке, подпрыгивает миска. А Джим лежал и лежал, устало глядя в одну точку. В ту точку, из которой, он знал, появится Оно. И Оно появилось. Но не сразу. Сначала толчки стихли, и песок в углу, в этой точке, стал осыпаться, воронкой проседать вниз. Песчинки зловеще шуршали друг об друга и перетекали в получившуюся ямку. А старик все лежал, все смотрел, как поднимается из ямы приземистое нечто, как небрежно смахивает с себя пыль, как перед ним возникает морда песчаного льва. Только тогда он бежал, быстро бежал, а в ухе у Джима пульсировала боль, и рассмотреть хищника было трудно. А сейчас он видел прекрасно каждую ворсинку, несмотря на мрак, каждый клык. Лев открыл пасть и низко, глухо зарычал, так что дрожали отдельные песчинки. Подошел к Джиму, капая слюной, наклонился над ним. Механик удивился, почему нет запаха зверя, нет вони из его пасти. Но в следующий миг он удивился еще больше — когда лев прошел через прутья клетки и исчез во мраке, как растворился. Ему снились еще сны. Долгие, муторные, непонятные, душные видения. Кошмары, от которых хотелось завыть. Детские кости. Все его страхи. Случайные люди, которые провожали его взглядами под вой ветра в месте, где не было ни песка, ни Пустошей. Псы, что глодали его сына, обнюхали его и пропустили. Живые и мертвецы смешались в каком-то диком хороводе, Джим то просыпался и искал последние капли воды в кружке, то опять засыпал и кричал во сне немым криком. Потом он спал в своей хижине, как когда-то давно, хотя это давно было всего несколько дней назад. Пришел Арчер и стал долбить ботинком по стене. Джимми вылез, но Арчер все бил и бил по стене, и когда старик проснулся, оказалось, что он все так же лежит в подвале. А охранник стучит по прутьям решетки. Дверь была открыта. — На выход. Сколько же он тут провалялся? Отлежал, все что можно, ноги и руки еще гнулись, тело затекло. Солнце встретило немилостивым жаром и светом, резавшим глаза, привыкшие к темноте. Машина с открытым капотом. Все хотят заставить его что-то чинить. Все. Трактор. Сельскохозяйственная машина. — Говорил, ты механик? Инструменты в ящике лежали тут же.
-
You got me there. Поверил, что реально что-то лезет =)
|
|
Ну, все понятно. Нормальное такое поведение. Закинуть удочку, а потом обрубила контакт. Манипуляция чистой воды. Сергей остервенело натянул джинсы. Он был очень зол. Он прямо чувствовал, как какой-то вентиль в груди раскручивается и выпускает с каждым толчком волны злости. У него, наверное, кровь бросилась в лицо, он чувствовал, как руки подрагивают. Страх прошел, как будто его и не было. — Понятно, спасибо, я так и думал, — ответил Сергей на молчание. Будет из себя строить тут. Блин. Он открыл навигатор на телефоне, чтобы найти, куда его забросило. Круглые окна? Ничего себе. Что-то прям из ряда вон. Пока навигатор грузился, девчонка еще и вертелась как будто специально, чтобы разглядел ее получше. "Ничего-ничего, покривляйся, подразнись. То, что ты меня затащила сюда, еще не значит, что я сам бы тебя захотел. " Вообще-то захотел даже, на какое-то мгновение. Татьяна была не лишена привлекательности. И дело было не просто в том, что линии ее тела подходили под общепринятый стандарт красоты, мелькавший в кино и в рекламе. Она была чертовски нежной, не как заварной крем, не как легкая прозрачная занавеска, а как дымка над лесом в какой-нибудь красивой долине. И это бесило еще больше — как такая вот красота сочеталась с такой глупостью, деланностью и хищничеством! Отведя взгляд от гладкого треугольника в низу ее живота, и снова проверив телефон, Сергей вдруг зло посмотрел прямо в глаза барышне. И очень удивился, увидев там наворачивающиеся слезы. Его буквально поразила догадка. "Так ей, наверное, ничего не сказали!!! В темную! Сейчас они там подсуетятся, убедят, что я ее... и накрутят так, шо пипец. Мдааа, вот попала дуреха... Это возможно, да! Хотя... Неее.. Хрень какая-то. По ней сразу видно, что она сломаться может. Кто стал бы рисковать остаться без дизайнера на дорогом проекте? Тем более, что дуре-заказчице вроде бы все нравилось... Неее... Чет не сходится." — Отлично получается. Какой-нибудь дурачок поверил бы даже, что ты ничего не знаешь, — проворчал он сквозь зубы, снова переводя взгляд на телефон.
-
раз нельзя поставить плюс, то поставлю голос :) дымка над лесом... :)
|
— Я страшный человек?! — неподдельно удивился Сергей. "Что за хрень! Она не понимает, что произошло? Если это театр, то, блин, очень хороший". — Если это театр, то очень плохой! — с вызовом бросил мужчина, непроизвольно повернувшись обратно. Ну да, попа у нее была красивая, хоть ты тресни. И это еще больше взбесило. Потому что, получается, мало того, что провел с ней ночь, так еще и ничего не было. А если было, то еще хуже — стыдно, что с такой дурой, глупо, что посреди проекта, опасно, потому что непонятно. И главное, блин!.. Хоть бы что-нибудь помнил! Но нет, ничего же не помнил — ни какие губы у нее на вкус, ни какая она... вообще ничего! "Ох бляяяя..." — нехорошая догадка осенила Сергея. — "Ты думаешь, это все случайно? Это ни черта не случайно! Инфекция... Беременность... Она его обвинит в изнасиловании!!! Нихрена ж себе пошли дизайнеры!!! Да сколько ж им денег за такой проект отвалили, а? Что вот так вот... Вот тебе и курица," — передразнил он себя. — "Хотя о чем это я. За нее кто-то придумал. Бля. Как я попал-то... Суд, тюрьма..." Сергей почувствовал, как на лбу выступил пот. Он даже начал вспоминать знакомых юристов и адвокатов. "Как же они меня выцепили? Клофелин?" Клофелином его никогда не травили, но он догадывался, что отходняк от этой дряни был бы ого-го, голова бы раскалывалась. Впрочем, может, что-то другое. Откуда ему знать? — Какую инфекцию?! У нас ничего не было! — как можно более уверенно рубанул он. "И не могло быть", — добавил про себя. — Я не знаю, что вы там задумали, наверно, мерзкое что-то. Но я вас разочарую — у меня напротив подъезда стоит камера. Я вчера из дома не выходил после того, как вошел в половине двенадцатого. Как вы меня сюда доставили — я не знаю, но в то, что я сам пришел, никто не поверит. "Блядь, что ты несешь? У них наверняка судьи куплены... И еще подделают обследование, днк мою найдут... А запись уже выкрали наверное... Думаешь, там любители работают?" Но тут же кто-то невидимый потребовал взять себя в руки и не мандражить. "А может, и любители! Может, и правда эта курица одна все выдумала! Вот дура-то!" — И, кстати, может, хотя бы скажете, где мы? Я не знаю, как вам, мне на работу надо. Он стал искать свой телефон и собирать одежду, от злости совершенно потеряв желание прикрывать свою наготу. Пффф, что она там не видела? Им вдруг овладела яростная решительность. "Мы еще им покажем! Не на того напали! Кто-то должен их обломать!"
|
Девушка вздрогнула и начала не то брыкаться, не то кататься по кровати, и, конечно, было бы глупо ее удерживать. Но знакомые телефон и сумочка подсказывали Сергею, что как только она его узнает и поймет, что это не какой-то прохвост, страх сменится смущением и они как-нибудь сгладят неловкость. Как же он ошибался. Когда его взгляд упал на лицо Татьяны, он сам чуть не вздрогнул и с большим трудом удержался, чтобы не обронить что-то вроде: "Тьфу бля!" Утро было не то что испорчено... Сергей как будто чувствовал себя жестоко обманутым — ему обещали интересную историю, может, с хорошим концом, может, с драматическим или трогательным, а вместо этого каким-то диким вывертом поставили в глупое, неприятное, дурацкое положение. Пять секунд назад аромат незнакомки был тонким и волнующим, подушечки пальцев, касавшиеся ее нежной кожи, посылали в мозг мольбы придумать что-то, чтобы это повторялось снова и снова. Она была волшебной загадкой, ответ на которую знаешь, нужно лишь вспомнить, как его произносить... И все это разрушилось в мгновение ока!!! Ничего вроде бы не изменилось — тот же водопад роскошных шелковистых волос, то же сладостно-прекрасное гибкое тело... Но стоило лишь появиться ее искаженному удивлением и неприятием лицу, как Сергей уже ничего не хотел. Только выматериться. Как же это так получилось. Он отодвинулся, без суеты, но сразу же, согнул одну ногу в колене, чтобы ненавязчиво прикрыть обнаженную плоть от взгляда этой курицы (одеяло она сейчас наверняка утащит, чтобы в него завернуться), а то еще подумает, что он испытывает к ней что-то... О, Боже, да уже подумала! Сергей скрестил локти на груди и демонстративно отвернулся. Взгляд успел скользнуть по перепутанной одежде. О, блин, это еще что значит?! Все приятное, с чего начиналось это утро, обернулось несмешной и неприятной гребаной шуткой. Нет, ну не мог же он правда. С ней! Да ну блин, это не смешно. — Оденьтесь хотя бы, а? — не так холодно, как хотел бы, произнес он вслух.
|
Гейдж — Ладно, — согласился Ловец. — Хотя с ней же не знаешь, кто за кем присматривает, да? — добавил вполголоса, то ли шутя, то ли серьезно. — Но, в общем, ты еще подумай. Наверняка они будут на взводе, реально на взводе. Если пойдешь, то не отсвечивай. С утра будет мало посетителей, в толпе не затеряешься. Возможно, лучше послать туда шпика, Губку того же, и вызвать на разговор. А может, Губка уже что-то знать будет. В любом случае, удачи. Встречаемся все вместе за полчаса до полудня за баром Ворона и все вместе идем к "Одним махом". Там на месте четверо уже заходят внутрь, а остальные прикрывают, откуда получится. Если раньше вернешься в лагерь — будет отлично. Узнаем, чего ждать. Ну, давай. Махнул лапой на прощанье, и его лицо с мощным лбом скрылось. Был ли бы он рад смерти Гейджа? Да нет, непохоже. Потому что ему нравится Гейдж или потому что они сейчас в одной лодке? Как узнать это... ♫ ссылка И Гейдж остался совсем один. Сейчас он заснет. А завтра не остановить. Оно придет, и принесет с собой что-то: перемены, перестрелки, чью-то боль, чью-то смерть. Новые залоги и новые расплаты по счетам. И это что-то надвигалось на него. А он был один. Первый раз за много дней Гейдж остался по-настоящему один, в темной, душной палатке. Пост по желанию и если ложишься спать — конец эпизода для Гейджа. Если будешь серьезно рефлексировать по поводу прожитого дня/последних дней — выдели одно из событий, с ним может быть связан перк или флаг. Вдова Ловец вынырнул из темноты палатки и повернулся к ней, протягивая рюкзак и винтовку. — Сказал мало ли, вдруг пригодится, — по-своему прокомментировал он. Спокойный, как и всегда. Видела ли она его хоть раз смущенным, разозлившимся или неуверенным? Да, наверное, было пару раз, но когда — уже и не вспомнить. Ловец и Гейдж — как луна и солнце. Хотя... Знала ли она как следует хотя бы одного из них? Вот Сэнди знала хорошо, тот дружил с командором. И еще парочку ребят неплохо знала. А эти мужчины не выворачивали душу, как дырявые карманы, держали свои крошки в закоулках сознания и не трясли ими перед лицом. — Все, пошли. Видимо, это и было приглашение. — Есть фляжечка. Но мы разбавим, если ты не против. Завтра непростой день. Высокий по меркам сталкеров (у них считалось преимуществом, если ты мелкий и можешь пролезать во всякие щели, хотя сила и выносливость тоже ценились), Ловец был неширок в плечах, но сложен хорошо. Хотя бы по сравнению с тем же Хвостом, главным в команде, из которой был Заноза, пропавший сталкер. Несмотря на то, что прутья руками Ловец не гнул, чувствовалось, что когда он упирается, сдвинуть его с места непросто, а когда борется, оторвать от земли получится только у настоящего силача. Крепкий не той крепостью сломанной и сросшейся заново кости, что у Джексона, который был, как в пословице, битым, стоящим пятерых не битых. Ловец был Крепкий, как мощная пружина: растянуть растянешь да порвать не порвешь, а отпустишь — как не растягивался. Вокруг было темно — палатки загораживали свет редких костров и фонарей. Костры сейчас жгли только те, у кого не было теплого спальника и хорошего одеяла. Зимой-то все, у кого есть топливо, нет-нет, да и запалят. С огнем повеселее все же, хотя и круглые сутки топить — никаких запасов не хватит. Ночи в это время года уже были холодными, но Вдову пока еще только начинало пробирать. А глотнув буза, можно было забыть о холоде. Ночь выдалась тихой, почти безветренной — редкость в этом краю жестоких пылевых бурь. И, хотя большинство людей забилось в свои ночные норы, в такой тишине можно было ощутить их присутствие: вдалеке отсвечивал костер с Клуба, из какой-то палатки ровным гулом тянул генератор (вот богатый человек, не жалеет энергии), слышался храп, из некоторых палаток раздавался тихий говор или лязганье металла — кто-то проверял перебранный и смазанный затвор, а может, курочил найденный за день замок на какой-нибудь коробке. А сверху Антей и Кретей светили с разных сторон, и звезды добавляли своего тусклого мерцания, словно подливая масла в спор близнецов. ♫ ссылка Вдове вдруг пришло на ум, что она давно не бродила так: ночью, бесцельно, просто так. После того, как убили Командора, ей вообще было не до прогулок, да и опасно было расхаживать по ночам одной, ведь бандиты могли решить и с ней разделаться для ровного счета. А потом, уже в команде у Гейджа, она по вечерам отсыпалась перед ходками, или штопала чьих-нибудь раненых, или просто готовила ужин на себя, Джексона и ныне покойного Дэни. А вот так, просто... Вдвоем Вдова и Ловец шли по лагерю, не торопясь, ступая по убитой земле, десятилетиями утаптываемой парой сотен ног каждый день. Было ощущение, как будто Ловец совсем не торопится идти к себе в палатку или к тому же Ворону в кабачок. И в какой-то момент Мэгг даже усомнилась, кто задает направление — он или она. Но в следующую секунду ее спутник задал вопрос: — Хочешь, можем на Клуб пойти, с ребятами посидеть. Там сейчас Черепица, Умник, еще человек пять. Погреемся. Или, если не хочешь никого видеть, я тут одно место знаю. Сразу за забором, чуть южнее дороги... Там можно тихо посидеть. Если вырвеней не боишься, они там бродят изредка, бывает. Там старая машина, без колес, темно-серая, помнишь? В ней жил кто-то давным давно, но уже лет двадцать пустует. Очаг есть, можно и огонь развести. Задумался, то ли что-то вспоминая, то ли выбирая слова. — Я туда всегда приходил, когда одному надо было побыть. Вроде недалеко от лагеря, неопасно. А вроде и за стеной, и как будто один совсем. Все ведь думают — просто древняя машины. А там хорошо. Я это место никому никогда не показывал... И оставил конец фразы не пойманным. "Но сегодня можно?" "Но завтра меня, может, не станет?" "Но тебе покажу?" Смолчал. Выбирай, мол. Когда ты все время замыкающий, прикрывающий, залечивающий, помогающий, отстирывающий бинты — решают другие. И право голоса — не то же самое, что выбор. Но вот сейчас это был только ее выбор.
-
Вот именно то, что нужно!
-
Ну прям вот романтика ваще.
|
Хельги кивнул Рагнару, дескать, давай, ты за старшего. Пусть Гисли — бывалый муж, просоленный морями и просушенный ветрами, да и Хальфдан тоже, но за старшего надо было оставить Рагнара. Почему? Потому что он второй в дружине, после самого Хельги. В случае чего вести ватагу в бой должен не молодой и не старик, потому что чтобы вести за собой, нужен огонь в крови. У Хальфдана была крепкая кость и сам он был как сплетенный из корней старого дуба, но огня было маловато — со временем он развеивается, если человек ничего не добивается. А чего добился старик? Дренг в команде торговца, из своего добра — топор, да щит, да холодная лачуга где-то в Хордафильке? У Рагнара тоже было немного, но огонь он пока еще не растерял. Более норвежец ничего не сказал, только продел под руками у своих спутников веревку, обвязал так и эдак, перекинул, стянул в узел, не особенно хитрый — наверху надо будет быстро развязаться. Но завязывая веревку, Хельги поднял глаза и посмотрел прямо на Ольфруна. Не то чтобы зло. Не то чтобы с ненавистью. Но серые глаза были холоднее, чем промерзшая скала, чем лед на вершине утеса, чем покрытый сединой океан. Не вызов в нем читался, а какое-то отстранение. "Ты с нами, но не один из нас," — с таким посылом. Что это было? Может, и сам Хельги не смог бы объяснить. Может быть, по какому-то твердокаменному упрямству, не хотелось ему увязывать в один узел следопыта и ведьму? Узел — это ведь не просто так. Это, ётуны побери, символ. На море-то, когда парус подвязываешь, это просто хитрый изгиб веревки. А на суше? Но после, приобняв ведьму, как давеча, когда она чуть не упала на пороге своего дома, только покрепче, Хельги переменился в лице, словно прошло какое-то наваждение, или словно кости были им кинуты и он что-то решил про себя. И тогда он, как и подобало человеку с таким прозвищем, весело подмигнул здоровяку-Ольфруну и бросил: — Готово! Теперь если шмякнемся, то уж точно все вместе! Он приготовился испытать какое-то небывалое чувство от колдовства. Но вместо перебора неведомых струн или удара неведомого гонга услышал совсем другое. Не услышал, а ощутил даже через толстую медвежью шкуру — урчание, как у кошки. "Как же так? Скумри же, наверху", — успел подумать, прежде чем раздался Звук. Как его описать? Хлопок ладони о воздух? Звук, с которым выпадает роса? Шипение искр замерзшего костра? Плеск волн, задевающих облака на горизонте? Звук раскрывшей объятия тишины. И все. И они на вершине. Так просто. Никакого полета, парения, как у птиц. Раз и все. И совершенно ясно, что не прошло никакого времени, и в то же время ясно, что проходило не время. Как будто ветреное "сейчас", обнимавшее твердое "здесь", бросило его, перебежало, отыскало себе другое "здесь" и легкомысленно прильнуло к нему, шепча на ухо, что всегда мечтало быть только с ним. А новое "здесь" оказалось вершиной скалы. "Вот оно как!" А в остальном все то же — веревка, следопыт, медвежья шкура, ощущаемый через ее уютную меховую неуклюжесть стройный стан ведьмы. Только Инге сразу же потеряла сознание, повиснув на веревке и подхваченная мужчинами. Так оно, вроде, и должно было быть, но норвежец все же надеялся, что скоро она очнется. Не опасны ли вообще эти обмороки? Не сожжет ли ее изнутри огонь, который она так часто пускает в ход? Не иссякнет ли он, ведь она им так легко разбрасывается, хоть и не без важной причины? Распустив узел, Хельги отдал захваченную у Скегги железную кошку Ольфруну вместе с веревкой. — Сможешь найти трещину? Проверишь, чтобы была крепкая. Закрепить в ней кошку, застраховать веревку. Узел завязать. И вытащим остальных. Я присмотрю пока за ней. А сам склонился над Инге, положив ее так, чтобы она случайно не скатилась куда-нибудь, а еще лучше, чтобы утес или кусок породы защищал ее от ветра. Запахнул получше плащ, надел на нее свою шапку из соболя, положил под голову щит, чтобы не лежала в снегу, а то так и уши отморозить можно. — Скумри! — окликнул кота. Кот, конечно, не собака, чтобы прибегать по всякому поводу, но тут повод был важный. Если кот достаточно умен, пусть охраняет свою хозяйку, пока они втащат остальных бойцов. Силой и свирепостью боги его не обделили, а в случае чего позовет их с Ольфруном. И... Ожидая, пока придет кот, Хельги, стоя на колене, наклонился над ведьмой, чтобы получше ее укутать и... замер. Вот она, без чувств, еще сильнее побледневшая, но теплая, живая, будто спит. В последнем усилии, затмившем сознание, чуть приоткрыла рот, и там, между тонких губ, между сахарно-белых зубов, нежный язык, покойный, как спящий в логове зверь, который проснувшись, может и жалить колючими словами, и упрямо прятаться, и осторожно изучать того, кто замер в ожидании на пороге, и неистово ласкаться с таким же как он зверем, разве что чуть больше и сильнее... "Чего ты ждешь! Целуй ее!" — твердил Голос. Тот Голос, который вдруг возникает из ниоткуда, когда шторм швыряет кнорр с гребня на гребень, словно стараясь смахнуть с волос надоедливое насекомое, и тогда этот голос твердо и быстро говорит: "Спускай парус и разворачивай носом к волне!" Или в бою не кричит прямо в ухо, а откуда-то сзади, как будто этот невидимый и непрошеный, но такой безошибочный советчик уселся на закорках и выглядывает из-за шеи, он твердит: "Сейчас раскроется! Выжди и рубани по ноге!" И, может, первый раз в жизни Хельги мотнул головой, прогоняя непрошеного захребетного умника. И только провел рукой по мягкой щеке ведьмы, заводя пальцы за ухо, словно поправляя упавшие на лицо рыжие непослушные пряди. Почти с тоской подумалось: "И что она их не подвязывает, специально что ли?" Задержал большой палец на подбородке, пытаясь запомнить, какой он на ощупь. И тихо отнял руку. Нераскрытой тайной осталось: слаще меда были бы ее губы, или же горше полыни? "Не след вождю с бесчувственной девой тайком миловаться, пока дружина ждет", — сердясь и как бы оправдывая себя за колебания, думал Хельги, но знал, что не в этом было дело. А в чем? "А в том, что не пристало тебе красть поцелуи, как вору. Если уж умыкать, то всю целиком, так оно правильно." И удовлетворенный, что понял себя, норвежец встал, осматриваясь по сторонам. Где там кот? Как дела у Ольфруна? Справился ли? Нет ли какой опасности?
-
В последнем усилии, затмившем сознание, чуть приоткрыла рот, и там, между тонких губ, между сахарно-белых зубов, нежный язык, покойный, как спящий в логове зверь, который проснувшись, может и жалить колючими словами, и упрямо прятаться, и осторожно изучать того, кто замер в ожидании на пороге, и неистово ласкаться с таким же как он зверем, разве что чуть больше и сильнее...Разволновал ты меня на ночь глядя!)
|
Луиза и Гэри Луиза вела беседу, такую же тонкую, как ствол пулемета пятидесятого калибра, и такую же изящную, как пьяный шахтер в трусах на голове. Короче говоря, подать себя, как Реально Решающего Проблемы Дельца не очень удалось. Мэр назвал парочку имен, о которых Лу даже не слышала — это были ребята, заправлявшие оружейкой и металлургией в Большом. Ни уголь, ни руду Луиза раньше не возила — маржа там маловата для ее джипа. А жили в Айрон-сити как раз вот этим вот — подписывали договорчик с таким вот воротилой и давай ему выработку обеспечивать. Объем, цена, пересчет, взаимозачет — короче, дебри кое-какие в этом бизнесе имелись, и не все она поняла. Осталось от разговора ощущение, что это посложнее, чем тушняк возить. Даже Треверс там был скорее сбоку припеку, больше по мелочевке. Основной поток шел через Управление Внешней Торговли — те уже сами со складов брали и еду, и боеприпасы, и топливо, а вот со всякой ерундой не возились, суб-мать-их-контаркты заключали. Вот такая вот загогулина. Но если у Луизы есть связи в других поселках, где руду бы покупали, да она могла бы свести с правильными людьми — вот тут дааа... открывались перспективы. Вот только людей таких она не знала. Даже и поселков-то... Было там что-то где-то вроде бы такое производственное, ага. В окрестностях Большого. Но. Это же та же юрисдикция! Черта с два НХ разрешит им самим всю кухню держать. И вроде бы... Вроде бы что-то такое должно было быть в Хелене. Конечно, покупали они большей частью вещи у большого, орудия там, инструменты... Но были вроде бы и у них у самих какие-то грубые тяжелые серпы, какие-то лопаты кособокие... Значит, кто-то где-то что-то делает. Знать бы, в каких объемах? Черт его знает...
Гэри тем временем искал, что бы такого присвоить. Вообще-то вещей было поболе, чем у того же Сонни в конуре его бабы. Но в основном довольно специфическая — разная шахтерская хуерга. Хотя и из нее кой-что могло бы пригодиться... Электродетонатор, например. Шлем с фонариком. Трос. А вот еще какая-то крутая вещь... Хз че, экранчик какой-то, хрень какая-то, но видно, что заумная... Наверняка недешевая. Только лежало все на глазах прямо у живоглота этого. Отвлечь бы его, тогда разве.
Дрейк Бывший лихой водила БТРа и нынешний еще более лихой, хотя и менее косячный водила джипа распрямился, чуток покачиваясь, но все же смог устоять, не хватаясь руками за стол, стул или собеседников, не опрокидывая стаканы и не въезжая никаким случайным посетителям в торец локтями. На улице уже постепенно стемнело и начало свежеть, и это придало Дрейку бодрости и даже какой-то легкости. С наслаждением отлив на стену местного кабака на брудершафт с солдатней, боец баранки и педалей какими-то не очень хорошо запомнившимися маршрутами добрался до низенькой двери. После перекрикиваний и переругиваний полушепотом (Дрейк подивился, как люди могут так выразительно кричать шепотом) солдат с хозяином, их впустили внтурь. Оружие пришлось оставить в шкафчике на входе, иначе хозяин не соглашался нив какую. Было темно, как у Дрейка в жопе, как сказал бы его бывший командир, и разглядеть рожу владельца этого, похоже, запрещенного игорного заведения, не представлялось сколько-нибудь возможным. В итоге сели. Сдали. Кое-как придя в себя и оглядевшись, Сэм обнаружил за одним столом с собой какие-то новые рожи — плешивого наполовину беззубого черта и кудрявую бабу исполинского роста. Ну, и парочку солдат. Остальные сгрудились у своих за спиной. Плешивый пробормотал свое погонялово, но так, что Дрейк ни черта не разобрал. Карты уже были в руке.
-
Эталонный такой уже пост. Всё при нём, даже намёк на шанс подраться с гигантской бабой.
-
Хз че, экранчик какой-то, хрень какая-то, но видно, что заумная... Сразу видно - надо брать!
|
|
-
Я подумаю об этом завтра, потому что завтра будет новый день.
|
Рёусин внимательно выслушал обоих. Особенно его заинтересовала информация о ружьях. Однако пока было рано это обсуждать. — Мои верные соратники, — сказал он. Хотя. Уже столько сегодня было официальности, торжественности, жесткости. И еще сколько будет? — Друзья, — начал он еще раз. — Сегодня нам всем выпали трудные испытания. Я хочу поблагодарить вас за то, что вы храните мне верность в трудную минуту. Омомори-сан, вы, должно быть, как и говорили мне, раскаиваетесь в том, что наняли Кохэку. Не вините себя. Рио — действительно выдающийся воин. А ведь, как известно, трудно ездить на хорошем коне, трудно стрелять из хорошего луки и трудно командовать хорошими людьми. Рио — чистый огонь, человек без стержня, он мечется от предмета к предмету, от человека к человеку и от битвы к битве, кого-то сжигая на своем пути, а кого-то согревая. Именно поэтому он не стал ни генералом, ни даймё, ни даже начальником охраны. Я думаю, что и нам его не удержать у себя, ибо в глубине души он не верен никому, кроме своих принципов. Но это для нас нестрашно. Мы находимся в особых... в критических условиях, и здесь нужен особый человек, вихрь, пожар. Поэтому я думаю, что хорошо, что вы нашли во всей Хиджияме именно его. Пока что он показал себя не лучшим образом, но я вижу в нем мощь, которая может смести преграды на нашем пути. Он дал слово, что принесет мне присягу на закате, но даже если это произойдет, он может покинуть нас по приходу в Ямато. В любом случае, я благодарен вам за ваши старания и ни в коем случае не хочу, чтобы вы винили себя зря. В качестве дани уважения, Рёусин сделал легкий поклон. — Что касается тебя, Годзаэмон, ты также верно послужил нам. Твоя твердость помогла обуздать ронина. Однако по условию договора, который я с ним заключил, тебе необходимо будет сразиться с ним в поединке чести. Этот поединок будет не до смерти. Я решил, что сражаться в официальном поединке с ронином для тебя было бы унизительно, поэтому поединок состоится после того, как ронин принесет клятву. Кроме того, сейчас ты устал. Поэтому ты можешь сам выбрать день, время и место в течение месяца. Кроме того, я считаю, что ты заслужил награду. Ты говорил, что тебе нужен добрый конь, поэтому я дарю тебе лошадь онны-бугэйси. Это прекрасное животное, хотя оно и было слегка ранено в бою, однако оно все равно лучше, чем все кони, которые есть в Минами. Это кобыла, и ее имя Женсин Суру. Но ты можешь дать ей другое имя. Юный князь сделал небольшую паузу. — Далее. Мы все очень устали, и нам нужен отдых. Я благодарен вам за ваши соображения относительно нашего пути, однако окончательное решение мы должны принять, когда отдохнем. Решим это на совете. Также будет интересно послушать мнение нашего ронина и проводника. А! Вот. Проводник. Дело в том, что этот бездельник, которого я послал за трофеями, доставил только коня, деньги и кое-какие личные вещи воительницы, в том числе это письмо, в котором содержится приказ Намахаги, — он показал соратникам документ. — Необходимо послать туда несколько человек, объяснив это тем, что Кирито принес мне весть от солдат, что они отправились в разведку, и лес чист от дезертиров. Пусть сходят и принесут все оружие и снаряжение. Возможно, нам что-то пригодится. Луки, нагинаты, части доспехов. Все может оказаться полезным. Что касается Масы, я не держу на него злых мыслей. Я готов написать для него бумагу, дабы уберечь жителей деревни от нового зла. Ведь все они — мои подданные. Теперь. И действительно, взамен он должен приготовить нам припасы в дорогу. Раз жители не едят мяса, пусть отдадут нам несколько кур. И нам по-прежнему понадобится четыре-пять человек покрепче. Ронин не превратит их в армию, но все же они могут нести караулы и прикрывать спину воинам. Князь обвел своих людей глазами. Самых верных людей. — Остались ли у вас вопросы? Есть ли еще что-то, что вы хотите сообщить мне?
|
-
С последних четырех абзацев выпал в осадок о_О Но пока было - было круто ^^
|
|
-
-
Отвести оружие! Убрать луки! Князь выходит! Однако, юноша весьма и весьма харизматичен.
|
-
Ребята, а напишите мне в личку кратко. - Есть ли что-то, что вам не нравится, разочаровывает, беспокоит Ну, уровень сложности же. Обязательно нужно сделать что-то такое, чтобы жизнь ну вообще мёдом не казалась ни разу))) Чтоб не просто поселение-крепость, а чтоб в нём ещёи каждый дом был домом-крепостью)) А сам сюжет с двумя поселениями, "ворующими" друг у друга доктора и механика, он клёвый и по-бытовому правдивый, чем и подкупает.
|
Верхом Рёусин сразу же почувствовал себя увереннее. Теперь он мог взирать на всех свысока, не прибегая к надменным взглядам. Хотя он и чувствовал усталость, но сама торжественность ситуации и ощущение, что у него теперь есть хоть какие-то воины, придавало бодрости. Пожалуй, лишь следы ударов Ханпейты могли рассказать о непростом дне князя, который все утро шел по полям и лесам, сражался и принимал трудные решения, но сейчас был бодр и, кажется, даже немного весел от того, что вновь оказался в седле. У юноши не было заранее приготовленного плана, но, с высокого места осмотрев картину происходящего, он понял главное — ронин сидит взаперти. Действительно, глупо было бы сажать пленников в погреб, дверь которого можно высадить плечом. — Окружить выход! Наставить копья! Приготовиться стрелять! — твердо и грозно скомандовал принц. Затем он подозвал к себе Кёдзи, и тот коротко рассказа об угрозах ронина, о том, что в его мече демон, что ронин не в себе и меч необходимо у него изъять и уничтожить.* Он подъехал поближе, так, чтобы находиться сразу за спинами своих бойцов. — Рио Кохэку! — если голос ронина звучал, как рев зверя, то голос юного князя в тишине звенел, как тетива нового лука. — Ты оскорбил меня, назвав трусом, и кроме того осмелился вызвать меня на поединок. Обычно даймё не снисходит до ответа в подобных случаях. Однако, учитывая, что ты доблестно сражался за меня, и из уважения к твоему воинскому искусству, я все же отвечу тебе. Знай, что если ты решишь прорываться, тебе не выбраться живым. Ты просидел взаперти достаточно, чтобы твои глаза отвыкли от солнца, и если ты вылезешь из люка, тебе понадобится несколько секунд, чтобы привыкнуть к яркому свету. Но и без них тебя пронзят копьями и стрелами, тебя обварят в кипятке, тебя поразит магия оммёдзи и другие средства, о которых ты не помышляешь, а если понадобится, мы сожжем дом вместе с тобой. Ты никого, слышишь, никого не убьешь в этой деревне! Ни досточтимого Омомори-сан, ни храброго Годзаэмона, ни Кимико, ни ее отца, ни распоследнего крестьянина! Подумай дважды, прежде чем бросаться на дверь. То, что все соратники были на его стороне, придавало силы голосу принца и ему самому. Он огляделся вокруг: вот добрый и мудрый прорицатель, прекрасная и смелая Айюна, верный и пылкий Годзаэмон, Кимико, жаждущая доказать свою преданность, ловкий Кирито... — Мне говорили, ты понимаешь только язык силы. Ну что ж, думаю, мы разобрались, кто здесь сильнее. Теперь посмотрим, понимаешь ли ты язык разума. Ты говоришь, что я оскорбил тебя, заперев в подвале. Что за чушь! Теперь подумай головой: я — князь, мой долг — заботиться о моих подданных и соратниках. Идет война, Кохэку! Моя война, которую я веду против хитрого и умелого противника, я нахожусь в захваченной стране, вокруг рыщет враг, несколько вражеских солдат бежали, разнося весть обо мне по округе. Я зову своих людей, чтобы обсудить дальнейшие действия. Один из моих союзников, который и раньше демонстрировал своеволие и алчность, не является, не называя причины. Более того, он идет в дом, где сидят мои пленники. Чтобы унять свою жажду крови, пытая пленников? Или же чтобы освободить их и дать им в руки оружие? Ни один даймё, будучи в своём уме, не дал бы тебе возможность сделать это, не дал и я. Или может, тебя оскорбляют сомнения в твоей верности? Что ж, естественно сомневаться в верности наемника, который призывает продавать твоих соратников, который сыплет насмешками и спорит об оплате, часть которой уже получил. Можешь чувствовать себя оскорбленным сколько хочешь, но лишь глупец не поймет, что цель моих действий — не оскорбление, а защита тех, кто остался вместе со мной в трудную минуту. Юноша еще раз посмотрел них, на людей, с кем он дошел до Минами. Да, конечно, все они были верными, преданными людьми, но... Никто из них никогда не заменит ему ни отца, ни матери, ни сестер, ни друзей. Один лишь Годзаэмон был другом детства, но его вид пусть и радовал, в то же время давал почувствовать горечь утраты. Он ведь напоминал обо всех тех, с кем уже никогда не промчаться верхом по улицам Хиджиямы, с кем не осуществить детские мечты о походах, женщинах, совершениях... Исход ночного сражения оставил в душе князя дыру размером со сгоревшую Хиджияму, и собравшиеся в Минами люди, конечно, помогут ему добраться до Ямато, и, может быть, даже вернуть трон, но сумеют ли заткнуть эту зияющую дыру с обугленными краями? Рёусин сильно сомневался в этом. — Ты еще и назвал меня трусом. Что ж... все в этой деревне в той или иной мере боятся тебя. Ты — умелый боец, а кроме того еще и бываешь одержим, а это опасное сочетание. Но неужели ты думаешь, что я, Окура-но-Рёусин, убоюсь смерти от твоего меча? Я, потерявший дом, семью, всех родных и близких? Я, кого лишь долг правителя и желание мести останавливают, чтобы не броситься на меч или не сразиться лицом к лицу с тысячной армией? Ха-ха-ха! — юноша рассмеялся тихим, совсем невеселым смехом. — Ну смотри же. Рёусин легко спрыгнул на землю и похлопал коня по шее. Ну и красавец! От прикосновения к его гладкой шерсти веяло грациозной силой, изяществом и благородной гордостью, и от этого ощущения мурашки удовольствия пробежали по спине лорда Окуры. "Недолго ты служил мне." Молодой князь вытащил из-за пояса оба меча и отдал их Годзаэмону. На секунду сжав плечо Моридзуки и приблизив губы к уху своего друга, Рёусин тихо проговорил, хотя стоявшие совсем близко, возможно, и слышали его слова: "В моей комнате деньги. Если я не выйду из подвала, позаботься о Ютанари-сан". Наградив Кёдзи ледяным взглядом, в котором и без способности прорицать чувствовалось: "Даже не пытайтесь мне помешать", князь, обмахнувшись веером, подошел к двери, откинул засовы, распахнул ее и спрыгнул вниз.
На лепестке, Что на ладонь мне лег, Не видно кровь.**
Хотя вонь искромсанных тел сразу же ударила в нос, юноша сначала ничего не мог видеть в темноте. Но ему было достаточно знать, что ронин где-то здесь: — Ну что ж, Рио Кохэку! Ты хотел, чтобы я дал тебе возможность убить меня? Вот я, Окура-но-Рёусин, почтил тебя своим приходом. В руке моей — боевой веер, чтобы ты не сказал, будто я пришел безоружным. Срази меня, а потом умри, как бешеный пес. Или брось свой меч, признай, что я не трус, и поговорим, как мужчины. Рёусин и правда не знал, кто из них теряет меньше. Возможно, оба не теряли ничего.
-
-
-
В этом столько же благородства и высоты духа, сколько и чудовищной несправедливости.
|
Рёусин кивнул и тоже сел на пол, не видя, куда садится — на сухое место или в лужу крови. Да и велика ли разница? Быть может, его собственная кровь сейчас так же разольется по полу. Грубость слов ронина его не шокировала — для дворца эти слова были слишком вульгарны, но здесь, в залитом кровью, провонявшем трупами подвале годились не хуже, чем изысканные выражения. Рио напрасно ждал подвоха — у юноши за пазухой не было ни спрятанного ножа, ни яда, ни магического трюка. Только стальной веер в руке и бумажный — за поясом юкаты. — Благодарю за эти сведения, — ответил юный князь. — Я примерно так и предполагал — было бы странно, если бы Намахага оставил такую женщину без своего покровительства. Значит, эта потеря разозлит его, а значит, он потеряет трезвость расчета. Да и для большой армии нужно много провианта, поэтому людей он рассеял по округе. Это нам на руку — если повезет, то когда соберем армию, ударим раньше, чем он сможет всех собрать. Рёусин выслушал и вторую часть, о мести. — Ты не приносил мне присяги, а значит, не слуга, а я тебе не господин, и потому я не знаю, о каком долге ты говоришь. Если ты про свои обязанности наемника, то твой наниматель — Омомори-сан. Однако правила войны таковы, что все, кто идут за мной, должны видеть во мне вождя, или уйти, или умереть, иначе дело обречено, будь на моей стороны хоть десять тысяч мастеров меча. Если ты считаешь, что твое время умереть пришло — я дам тебе то, что ты просишь, и ты сможешь умереть достойно. Если же ты хочешь уйти — что ж, сейчас я вижу, что ты не предатель, А твои слова не могут задеть меня в силу моего титула. Я спустился сюда лишь для того, чтобы ни ты, ни другие не посчитали, что ты смог напугать члена рода Окура. Я не смогу тебя выпустить? Никто не сумел помешать мне запереть тебя здесь, никто не помешает и выпустить. Я все еще даймё Хиджиямы. Рёусин обмахнулся веером и протянул его Кохэку. — Здесь душно. Он какое-то время просидел в молчании, словно собираясь с мыслями. — Есть и еще один вариант.
-
За два последних поста (плюсовалка оклемалась - аллилуйя!)
|
Рёусин и Айюна Айюна застала Рёусина не в самый подходящий момент, и входить без разрешения было с её стороны дерзко. Однако юноша чувствовал себя обязанным ей. К тому же женщине, да еще и в приватной обстановке было простительно большее, чем тому же оммёдзи. Получше запахнув юкату, юный князь хотел было пригласить Айюну войти, но его прервали дерзкие крики ронина. Рёусин сморщился, как от несвежей рыбы. Именно сейчас он понял, почему ронин, несмотря на всю его грубость, был ему симпатичен. И именно сейчас понял, почему чувствует к нему такое сильное отвращение. Страх? Да, пожалуй, он относился к воину с опаской, но этим человеком всегда обуревали страсти, а действительно бояться стоило лишь тех, кто умеет оставаться спокойным. Из того, чему учил его отец, Рёусин отлично знал, что человек, который хочет убить тебя и в силах это сделать, никогда не будет кричать: "Иди сюда и сражайся!" Он придет и убьет, как Намахага, и сделает это стремительно и смертоносно. Значит, ронин либо просто был не в состоянии выбраться наружу, либо вел еще какую-то игру пойманного в клетку тигра. Да, Кохэку чем-то отдаленно напоминал ему отца. Своей непримиримостью, мощью, умением выплескивать ярость единым потоком. Но отец Рёусина был князем. Не захватчиком, не обладателем по праву сильного, он был владетелем Ишу по праву долга, по праву человека, под броней жестокости и ярости которого скрывается большое сердце. Сердце, где помещаются замок, Хиджияма и вся провинция Ишу со всеми своими жителями. Сердце человека, которому не все равно. Рио же был эгоцентристом, в груди его жили алчность, гордыня, цинизм и строптивость. Поэтому все те качества, которые в покойном лорде Окуре выглядели благородно и достойно, в ронине оборачивались низким и зловещим. Вряд ли принц мог бы выразить все это словами, но чувствовал сейчас очень ярко. И оттого, что Рио напоминал отца, и особенно оттого, каким сильным при этом был контраст, мальчику становилось очень одиноко. Это ранило гораздо сильнее, чем вопли и оскорбления разбушевавшегося наемника. Рёусин вздохнул. Вообще он предполагал, что быть даймё непросто, но что так непросто... — Айюна-сан, — начал он немного рассеянно. — Как видите, наш ронин то ли пьян, то ли сошел с ума, то ли несколько забылся. Видимо, мне придется пойти и принять какие-то меры по этому поводу. Однако, я хотел поговорить с вами с тех пор, как мы приехали в Минами, и не хотел бы это откладывать. Прошу, проходите. Сядьте ближе. Так много всего... произошло, — как-то невпопад ввернул он. Потом, вздохнув, немного помолчал, переводя дух. Что там говорил Омомори-сан? Все вылетело из головы. Закрыл глаза. Еще раз вдохнул, выдохнул. Кажется, крики ронина за окном стихли. Крики мучимых пленников тоже закончились. Видимо, как и сами пленники. Собравшись с мыслями, Рёусин посмотрел на конкубину. — Айюна-сан, — начал он. — Мне кажется, все эти события несмотря на их... словом, мне кажется, мы с вами преодолели былую неприязнь. Однако, я все же чувствую, что должен сказать это. Долгие годы я... Я был к вам несправедлив. Возможно, в семье моего отца и существовал определенный разлад, однако я не хотел бы, чтобы эта тема более поднималась между нами. Поэтому я прошу вас простить мне все те случаи, когда я досаждал вам. Возможно, я многого тогда не понимал. Он немного перевел дух и ненадолго отвел свой взгляд. Фууууу, сказать все это оказалось не так-то просто. — Я хотел бы от всей души поблагодарить вас за то, что вы сделали сегодня в лесу. Конечно, сражения — не самое подходящее занятие для девушки вашего положения. Однако ваше мужество и самообладание спасли меня там, где не спас меч ронина. Я долгое время ошибочно подозревал вас, но теперь я вижу, что ваша верность сделала бы честь многим воинам. Впрочем, я надеюсь, что вам больше не придется рисковать ради меня таким образом. Я никогда не забуду того, что вы сделали. О! — Рёусин улыбнулся, вспомнив. — Ваша лента. Кажется, она не принесла мне удачи в бою, но не думаю, что вас можно за это винить! Мы часто придаем знакам не тот смысл, которым они на самом деле обладают. Отныне и впредь я буду носить эту ленту на своем мече в память о том дне, когда наши старые разногласия потеряли свое значение. И в знак расположения к вам. Кстати, как вы себя чувствуете? Удалось ли вам выспаться? Нам скоро, возможно, предстоит еще один переход. Он всмотрелся в ее лицо. — Во время боя я не мог уделить внимания вашим страданиям — нужно было сражаться. Но сейчас... Я искренне надеюсь, что все следы схватки скоро навсегда пропадут с вашей прелестной щеки. Но... Рёусин немного смутился, но продолжил, сбившись с официального тона: — Словом. Если вдруг случится так, что останется какой-нибудь шрам... Для меня вы не станете менее красивой. За окном опять раздался рев ронина, на этот раз слов Рёусин не разобрал. Подходящий фон для такого объяснения, что уж там.
-
Японская романтика, что уж там.
-
-
ну вот, какие замечательные слова нашлись для дамы :)
|
|
Всего несколько слов было сказано, а Рёусин уже и не думал ни о том, как оммёдзи неудачно выступил во время совета, ни о том, как только что обидел его, ни о том, как утешал. Все его внимание уже захватил план, от которого зависела жизнь... Его и не только его. Крики из под земли, конечно, не оставили его совсем равнодушным, но, в отличие от Кёдзи он был не так уж смущен. Как-то раз стража в Хиджияме выловила парочку синоби, и отец отвел Рёусина посмотреть на дознание, чтобы закалить его юный дух зрелищем кровавого допроса. Пожилой китаец подробно объяснил юному наследнику назначение всех инструментов в его распоряжении. Увиденное и услышанное преследовало юношу в кошмарах еще месяц, но расчет отца удался — с тех пор вид крови и человеческих страданий воспринимался уже не так остро. — Да, — сказал он наконец после некоторого раздумья. Я молодой человек, а Маса — старый. Мы с ним словно на разных языках говорим. Мы приняли его тут достаточно официально, чтобы он дважды подумал, прежде чем шутить с нами шутки. Мы рассказали всем сказку про отряд и про Оми, чтобы они направили врага по ложному следу. Но этот старый лис наверняка что-то заподозрил. Пойдите и поговорите с ним. Его так просто не обманешь, тут вы правы. И он может нас как предать, так и помочь нам. Нам понадобится все ваше дипломатическое искусство. Не скупитесь на обещания, Омомори-сан. Если он спросит, имеете ли вы право говорить от моего лица, скажите, что вполне сможете уговорить меня. Снова раздались крики. Дааа, ронин, похоже, не на шутку взялся за этих несчастных. Интересно было, неужели простые солдаты отказывались выдавать какие-то тайны? Или просто Рио выпускал на них свою злобу. — Я хотел поговорить и еще об одном... — начал Рёусин и сразу же замялся. — В общем... Видите ли, Омомори-сан... Я хотел поговорить с вами об Айюне-сан. Долгое время мы были с ней едва ли не врагами. Признаться, я винил ее даже в гибели моего отца. Но теперь я вижу, что она была предана ему, а теперь предана мне — ведь ради меня она убила человека, ради меня она пострадала. Словом... С одной стороны, я ведь теперь князь, и я не должен показывать свою слабость. Но с другой, мне кажется... Я бы хотел как-то отблагодарить ее... Я бы хотел, чтобы... И, может быть, загладить то, что я досаждал ей эти годы. Но я не знаю, как сделать это, не потеряв лица. Я не знаю, что ей сказать... Как ей понравиться, — вырвалось у юноши. — Научите меня, что мне делать, Омомори-сан! Научите меня, — с жаром попросил Рёусин. Только что он готов был растерзать своего советника, а теперь смотрел на него чуть ли не с мольбой. Как будто бы юноша по каким-то одному ему ведомым разумениям считал, что советы в управлении государством — это то, что Кёдзи обязан выдавать на-гора, а советы о том, как общаться с дамой — что-то совсем иное, чего даже даймё не вправе требовать. Рёусин смутился и потупил взгляд.
-
советы в управлении государством — это то, что Кёдзи обязан выдавать на-гора, а советы о том, как общаться с дамой — что-то совсем иное, чего даже даймё не вправе требовать.
Чертовски мило.
|
Услышав, как Кёдзи позволяет себе так говорить с Сабуро, Рёусин обиделся. Вернее, сначала он обиделся. А потом он испытал гнев. Первый раз в жизни он чувствовал гнев. Не злость, не ненависть, не отвращение, а именно гнев. Ни тогда, когда он дрался с самураем, ни когда ронин пытался унизить его, ни когда горела Хиджияма, он не чувствовал того, что ощутил сейчас. Конечно, юный князь был еще совсем мальчишкой, и не умел всецело владеть тонкостями придворного этикета — этому надо учиться долго. Но отец брал его на советы, и Рёусин совершенно точно знал, что никто! никогда! не мог! сказать при отце "мы сделаем так-то" или "мы пойдем туда-то". Все говорили только "по моему мнению, лучше будет, если вы соизволите сделать так-то" или в самом крайнем случае "я уверен, что". Он забыл!!! Омомори-сан забыл, что он находится рядом с князем, а не с мальчишкой! Два года назад, Рёусин, должно быть, выбежал и, закрыв лицо рукавом, плакал бы в каком-нибудь укромном уголке. Два дня назад, наверное, замолчал бы, надувшись, а потом пожаловался бы на Кёдзи отцу. Но укромного уголка больше не было. И отца больше не было. А значит, и мальчику было тут не место. — Досточтимый Маса-сан, — исподлобья глянув на Кёдзи, сказал юноша, цедя слова сквозь зубы, и снова переходя на самый официальный слог. — Наш советник, утомленный тяжелой дорогой, слегка забылся и слишком много на себя взял. Поэтому не стоит принимать его слова за окончательное решение. Мы обсудили с вами все срочные вопросы, ваши ответы удовлетворили нас. Мы, Окура Рёусин, князь и владетель Ишу, выражаем вам благодарность за готовность помочь, которая подтверждается вашими словами. Мы ждем немедленного выполнение ваших обещаний. Помните, что мы не забываем услуг, оказанных нам в трудную минуту. Как не забываем и предательства. Наш разговор, должно быть, утомил вас. Мы милостиво позволяем вам покинуть этот дом. О дальнейших распоряжениях мы дадим вам знать в свое время. "Колдун еще и посмешищем меня выставил с этим золотом! Как будто я не знаю, сколько у меня денег! Вот же болван! Болван! Ему фокусы показывать в деревенском балаганчике!" Должно быть, к лицу князя от гнева прилила кровь. Он чувствовал, как все в груди пылает. Веер. Нужен веер.
-
Нет, ну какой замечательный юноша. Мне он нравится.
|
-
Неожиданный поворот событий)
|
Когда крестьянин, посланный за Рио, вернулся и, путаясь, понес какую-то околесицу, а потом сказал, что ронин пошел в подвал к пленникам, Рёусин почувствовал горькую обиду. Он едва не заплакал при мысли о том, как нелюдимый воин несправедлив к нему. Ведь вот же, хотел позвать его, познакомить с Годзаэмоном (уж про него-то посланный человек сразу сказал, что, мол, не извольте беспокоиться, сейчас господин самурай придет), посадить рядом с собой, обсудить дела военные. Что за грубый и тупой человек?! Почему если даймё посылает за ним человека, то это значит, что его хотят унизить? А что ж, неужели даймё (а ведь ронин сам его так назвал при всех!) должен сам бегать за своими самураями!? А ведь на какой-то момент юному наследнику престола Ишу показалось, что отношения между ним и его телохранителем налаживаются. Они вместе сражались, вместе вошли в деревню... А теперь — такое неуважение. Смутно мальчик догадывался, что этот "щелчок по носу" — просто мелкая месть ронина, озлобившегося из-за того, что Айюна-сан отказалась с ним спать. Но сама возможность того, что бывшая наложница, утонченная конкубина, выберет себе в кавалеры ронина (человека без чести!) казалась настолько неправдоподобной, что Рёусин был скорее готов списать все на вредный нрав "генерала лорда самурая". Или, быть может, новый "титул" так понравился ему, что бродяга потерял берега из виду? Такое случается с людьми сплошь и рядом. Если бы дело касалось только его одного, Рёусин, возможно, переступил бы через гордость, но ведь Рио специально делал это на глазах у крестьян. Посыльный обязательно растреплет обо всей истории своим дружкам. Дескать "а генерал лорд самурай взял, да и не пошел к господину Окуре". Брррр! Молодого князя передернуло, когда он подумал об этом. Надо будет посоветоваться с Омомори-саном. Надо. Но тут в комнату вошел Годзаэмон, и печали Рёусина как ветром сдуло. Приветственно подняв руки, даймё сказал: — Ты хорошо делаешь, славный Годзаэмон, что при людях говоришь со мной, как подобает говорить с господином. Делай так и впредь, теперь я — лорд Ишу. Но когда мы наедине, ты — мой друг, как и прежде, так что не стесняй себя, проходи и садись поближе! Рёусин подождал, пока старый друг нальет ему чарку сакэ и едва пригубил ее — пока что он хотел остаться в трезвом разуме, но не разделить вина с другом тоже не мог. "А что, мог бы Годзаэмон потягаться с ронином?" — подумал про себя принц. — "Нет, не стоит это проверять. Вся моя армия состоит из двух воинов, один из которых не слушается приказов, не считая торгаша, фокусника и конкубины. Пожалуй, рановато стравливать их друг с другом!" — Как я рад, что наконец ты со мной! Так мало верных людей остается, когда крыша горит и стены рушатся. Люди облетают, словно листья осенью. Ты, верно, уже догадался — никакого отряда нет, и мы направляемся не в Оми, а в Ямато. Но пусть эти крестьяне думают так. Намахага наверняка пошлет за нами погоню, и пусть они лучше ищут не тех и не там или хоть немного поплутают. Прежде чем напасть на наш след. Нам удалось победить четверых самураев, у них было четыре коня, и мой человек должен словить их и привести сюда. По одному коню тебе, мне, Омомори-сану и госпоже Ютанари. Ронин, видно, слишком заносчив, чтобы прийти ко мне и выслушать, как я поздравлю его с победой. Мечом махать он горазд, но обхождение у него ― как у обезьяны. Он своевольный тип. И раз уж он ушел допрашивать пленников, найди двух крестьян покрепче. Заседлайте лошадей и прокатитесь по следам тех вражеских солдат, что убежали в сторону Хиджиямы. Рёусин задумчиво почесал бровь. "Эх, вот, друга встретил, а поговорить-то некогда. Сплошные приказы." — Ступай, — улыбнулся он молодому воину. — У нас все получится.
-
Вся моя армия состоит из двух воинов, один из которых не слушается приказов, не считая торгаша, фокусника и конкубины. Пожалуй, рановато стравливать их друг с другом!"
Записываем в перлы истории.
|
Легкость предстоящего боя уже заменила холодную вязкую кровь в его жилах, и это было так здорово, что даже смерть казалась мелкой неприятностью по сравнению с потерей этого удивительного чувства.(с)
Рёусин увидел, как двое самураев развернулись и двинулись на ронина, а "его" самурай поскакал к нему. "Брошены кости. Чет или нечет Уж выпал. Судьба решена". Не стало напряжения последних часов и минут. Не стало всех мгновений, когда ронин бросал ему оскорбления, когда из-под пелены дождя неслись вражеские всадники, как била молния, мелькали стрелы, а он стоял и смотрел. То же, что и в последней битве его отца — стоял и смотрел. И это закончилось. Теперь он был внутри. Словно кто-то долго-долго собирал разбитую тарелку, и вот, Рёусин — последний кусочек фарфора, и он вставлен на место, и вокруг только существенное. Конь Ханпейты, казалось, уже заслонял собой полмира и все рос, но кто-то жаркий, огромный, сильный, спокойный, как гора, сказал: "Не сейчас." Все замедлилось: самураи переругивались с ронином на опушке, где-то там же, незамеченная принцем, показалась Айюна, ползли по склону фигурки асигару, но он смотрел только на передние копыта, вернее, взгляд его был направлен на передние копыта, а смотрел он в никуда, куда-то за Ханпейту, вместе с тем видя его целиком. Топотнули еще раз копыта, вычавкнув комья грязи наверх и в стороны, но тот же самый голос сказал: "Не сейчас." Уже видны были белки глаз врага, уже каждое пятнышко на его броне стало отчетливо видно, и рука сжалась на рукояти, обвязанной красной лентой, но не как раньше, судорожно, до побелевших костяшек, а легко и сильно. И тот же самый голос выдохнул, открывая неведомую заслонку внутри, из-за которой ударила струя сухого, напитывающего силой жара: "Давай!"
-
-
Легкость предстоящего боя... Прекрасно!
-
-
Прямо мурашки по коже от волнения за Рёусина.
-
Хоть мне и не нравится такое форматирование текста на ДМе, но тем не менее ставлю плюс. Читается легко. Да и сама ситуация вырисовывается перед глазами.
-
Я смотрю, свиток помогает посты писать)
|
Дрейк — Погоди, погоди, — перебил негра Том. — Ты че, тот самый парень из четвертого, который проебал БТР? Не шутишь?! БТРы были мало того что довольно редкими зверями, еще и жрали прорву горючего, поэтому разъезжать на них туда-сюда в патрулях выходило накладно. Поэтому потеря такой машинки, видимо, отдалась эхом если не в вечности, то уж в толще солдатских легенд — точно. — Че, правда!? Все оживились, посыпались вопросы, о вырубленном капрале все забыли. — Слышь, а правда, что типа на броне полкаш сидел или даже майор и что он, когда машина кирдыкнулась, ноги поломал типа или шею? — Правда, что тебя тогда к расстрелу приговорили? — А правда, что машина бабки перевозила, и потом они пропали? — А как ты вообще вылез оттуда? — Слышь, правда, что взвод после этого расформировали? — Кого, блядь, твой взвод колышит! Дай человеку сказать! ― Эй, а говорят ты его до девяноста км в час разогнал, это правда?
Луиза — Уоу, красотка, ты уже здесь! — прокомментировал один из бойцов появление Луизы. Оба они хотели подсесть за ее столик, но тут рядом появился Сонни, также выходивший поглазеть на драку. — Ребятки, ребятки, вам туда. Дайте побалакать. Потом, потом, — оттер он бойцов. Те хотели было наехать, но увидели, что у их стола происходит что-то интересное, побоялись пропустить представление. А Сонни, между тем взял стул и подсел к хозяину. — Слыш, эта, хозяин. Не болеть тебе в общем. По одной? Они выпили по одной, причем Сонни, не слушая возражений Луизы, опрокинул ее стакан. Наглый тип, но было стойкое ощущение, что он знает, что делать и как говорить с кабатчиком. — От тебя-то, в принципе, ничего не надо. Тебе, как я понял, вообще по барабану, кто мэром, верно же? — А вы типа с этой кралей заодно что ли? — Не то чтобы. Скорее эта. Люди хорошие, вот. Подкинули меня, все дела. Давненько я тут не был. Как Эл? — Цветет и пахнет. — Яяяясно... Эт я так. Знаешь же, я почему уехал. За ним там должок, все дела. — Наслышан. Ща. Хозяин ловко дохромал до барной стойки, прихватил бутылку для требовавших еще пойла солдат и чистый стакан для Луизы. Пока он ходил, Сонни сделал ей рукой знак, мол, типа, сиди спокойно, ща все сделаю, что обещал. — Ну и чо? — Да ничо. Просто знаешь, скажем так, я слышал эт самое. Есть мнение, что типа Гэри на себя многовато берет, не? Хозяин глянул в сторону того стола. Того самого. — Ну. Есть такое мнение, — рассудительно кивнул он. — Твое ж дело сторона. Просто я к чему тру. Если вдруг надо будет кое-какие слушки пустить, не слушки даже, ну так... ну, правду так-то если. Не то что встать и с бочки телегу двинуть, неее... А так. По-тихому, сам знаешь, по секрету всему свету. Ага? — А что за слушки? — А узнаешь. Ничо такого, но просто чтобы народ задумался там о том, об этом... — О чем задумался? — Ну вот о чем мы с тобой говорили. О новом мэре. О старом. Кто лучше. Кто хуже. С кем потихоньку-потихоньку да вверх по штреку, а с кем быстро, но под откос. А? Хозяин задумался. На лице его отобразилась неуверенность. — Можно-то можно, — согласился он, потерев нос. — А мне-то оно нахуя? Мне Гэри ничего плохого не сделал. — А че он те хорошего сделал? — усмехаясь, спросил Сонни. — Бусьздаров! Оба выпили, крякнули. — Все ж таки... — А тут смотри! Вон, видишь, как загорелый с солдатами квасит? Выручка вдвое будет с их стола против обычного. А эта краля? — он кивнул на Луизу. — Видал, как на нее наш брат горняцкий смотрит? Да если узнают, что она тут на пару-тройку дней задержится, к тебе ходить будут даже те, кому врач пить запретил. И пить, что характерно. А где выпивон, там и закусь. Соображаешь? — Эта... — Хозяин, немного сбитый с толку, посмотрел на Луизу. — Ты когда про большой-то говорила, про пляски там и все такое, ты про это что ль? Типа ты тут плясать собралась? Сонни чуть не заржал. — Спакуха, друг! Плясать она, канешн, не будет, че, не видишь, ей тут типа есть чем заняться. Но так-то зайти разок-другой и эта... Ну, короче, сделать что-нибудь, чтобы местные рты пораскрывали, это она может. А вон, видишь, старикан сидит? Он байки травить умеет. Короче, я тебе говорю, люди хорошие. Они тебе выручку раскрутят, ты им тож подмогнешь. И не только им. Всему поселку. Гэри ж и правда, козел, а? — и Сонни-Водокачка, подмигнув хозяину, опрокинул в себя остатки буза, словно стараясь то ли затушить, то ли, наоборот, распалить так вовремя (или невовремя?) заискрившуюся в нем звезду стратега и политика. Хозяин думал с полминуты, глядя на быстро пустеющую бутылку на столе военных, потом тоже подмигнул, на этот раз Луизе, и сказал: — Гэри-то? Козел еще тот, а как жеж! И выпил.
-
— Гэри-то? Козел еще тот, а как жеж! - И выпил. Ахаха :D
|
-
Этот поселок не вымер. Он прятался. Тот момент, когда хорошо бы сделать ноги. Заранее.
|
-
все же я несколько обескуражен Ну и зря. Это же так, чтобы ты не расслаблялся ^__^
|
Говорят, что Бог всегда на стороне больших батальонов, но когда речь идет не о лобовых столкновениях, а о погонях в ночи, исход чаще решает внезапность событий и слаженность действий. Так вышло и на этот раз — предположить, что главари сбегут вместе с деньгами на пароме компаньоны могли лишь в шутку, поэтому такой поворот явился для них неожиданным. Парни Фостера действовали слаженно — споро утрясли дело с паромщиком, завели лошадей, отчалили. А что же происходило в сарае? Среди преступников, оставшихся коротать ночь в хибаре с дырявой крышей, не нашлось ни одного, кто мог бы подчинить людей единой воле и заставить действовать слаженно — открыть огонь бешеными залпами, чтобы вода в Платте вокруг парома зарябила от пулевых фонтанчиков, или вскочить на коней и в едином порыве нестись к переправе, искать лодки или более удобную позицию для стрельбы. Кто-то стрелял, кто-то ругался, кто-то объяснял ситуацию, кто-то требовал оружия, кто-то натягивал одежду, кто-то приставал к другим с расспросами и озирался по сторонам, ожидая нападения законников. Но сумерки вокруг лишь неотвратимо сгущались, и из них не раздавались ни выстрелы, ни топот копыт, ни лошадиное ржание. К тому моменту, как паром ткнулся носом в противоположный берег, к пристани успел только Милош. На той стороне виднелся паром и фигурки лошадей и людей, отъезжающие и скрывающиеся в кустах. Палмер не зря боялся опоздать — из его слов половина отряда поняла, что "на пароме сейчас на середине реки" солдаты или преследователи, и значит, надо рвать когти совсем в другую сторону. Пока он объяснял, кто именно сбежал и куда, драгоценное время ушло. К тому моменту, как он верхом на Флэше и несколько компаньонов подлетели к берегу, где старый причал скрипуче посмеивался над ними, на противоположном берегу виднелся только паром и пара фигурок на нем, а всадники, видимо, скрылись за деревьями. Алан действительно остался без оружия. Более того, никто не спешил поделиться с ним пушкой, поэтому юноше, превозмогая боль и шум в голове пришлось искать заветный кусок железа. Но лишнего ствола в домике не нашлось, и он остался с пустыми руками, а потому, поняв, что случилось, к реке попросту не поехал — чего зря трястись. Крис с Картечиной чуть не подрались — оба были изрядно на взводе. Они тоже упустили время. В итоге на затерянном среди захолустных ферм и лесов Среднего Запада остались тринадцать искателей легкой наживы — усталые, рассерженные, обманутые люди, вглядывающиеся в мутную темень позднего осеннего вечера. В мановение ока из потенциальных богачей они превратились в нищих вооруженных бродяг. Что ждало их теперь? Грязные дороги, дешевые трактиры, клопы и холод? Плохой виски и унылая смерть в петле или в окровавленной койке у сельского доктора? Или отмщение, богатство и спокойная старость? Впереди их ждал Запад, позади — погоня и смерть. Таков был выбранный ими путь. Путь тех, кто бежит. Путь тех, кто ищет. Путь тех, кто рискует. путь тех, кто может все обрести и все потерять за три дня. Путь тех, кто в особых отношениях с законом. The Way of Outlaw. ♫ ссылкаЖизнь без веры, без цели Проверяла меня на излом. Свет и тень снова делят Территорию в сердце моем. За спиной свист и лай, Впереди ледянящая мгла. Вновь обещанный рай Обернулся пристанищем зла (с)
-
Cheater's just a fancy word for winner ©
-
|
-
Я смотрю-смотрю, понять не могу, это не босса ли конь на нем? Генерал который? Белый такой. Вот-вот, чей же это конь может быть, а?
|
Офицер на Билли тоже посмотрел без особой любви. Он всяких перевидал и пережил, и сидел тут наверняка давнооо, и в гляделки с ним играть было беспонтовой затеей. Но дядька, который встретил их наверху, оказался посерьезнее. Билли зацепило в нем редкостное сочетание — у него были пиздец злые глаза. Как у твари какой из Пустошей. И при этом спокойные, как у трупа. И на обдолбанного не похож... Эдди — тот всяких крутанов в Рэде повидал, и соленых, и крапленых и каких только там не было, он и не такого насмотрелся, но Билли в основном имел дело с плантаторами из Хелены. Они, конечно, страху нагнать умели для важности, но все это была бравада — они, конечно, хотели тебя напугать, чтобы ты им сделал дело как следует и не напарил, но в остальном ты им был неинтересен и ничего не вызывал. А этот псих вызывал. Лютую злость. Злобу даже. Но при этом сидел спокойный, как бетонный дот. Не-не, как кусок радиоактивного гранита, про который все знают, что он радиоактивный, и стараются обходить. Билли, конечно, был не пацан, и в каком-нибудь кабаке спросил бы у такого урода (по крайней мере, если бы с ним не тусовался пяток подручных): "Че те надо, харя ты мудацкая?" Но в "кабинете" (то еще названьице! кабинет!), куда они долго и нудно поднимались по крутой лестнице, местами железной, местами вырубленной в скале, и в котором теперь стояли, потные, запыхавшиеся, безоружные, атмосфера к такой демонстрации характера не располагала. Комендант (должно быть, это был он, хотя представиться этот злобный упырь "забыл") рассматривал их с минуту. Охотники докладывать ему тоже не спешили — отдышаться бы, да и рассказали уже все хмырю там, внизу. Потом дядька кивнул на стену. Там висел одинокий плакатик "разыскивается". Билли потянулся было к нему рукой, но дядька выцедил: — Не трогать! Так читайте. Читать Билли не умел, но так позырил — одна фотография там была. А вот Эдди кое-как прочел:
Разсыкиваются за побег и убийство Беглые каторжники Тед О'Донаван и Смитти Хэйвол. Приметы:
О'Донован Рост 1,61 м, телосложения хилого, на спине татуировка в виде звезды, лицо: см фото.
Хэйвол - Рост 1,72 м, телосложения среднего, нос широкий, глаза серые, на руке татуировка в виде скорпиона, один зуб сколот, левое ухо порвано.
Могут быть вооружены пистолетом и ружьем. Опасны. Награда за обоих 150 кредитов республики НХ.
С фотографии на них смотрело небритое мужское лицо с выпученными карими глазами, парой уже начавших желтеть синяков, разбитой губой и некоторым удивлением во взоре. Фото второго заключенного по неизвестным причинам отсутствовало. — Месяц назад пропали. Но есть подозрение, что где-то рядом они. Ищите в поселках. И чтобы ни один человек не пострадал. Найдете, кто укрывал — доложить. Убивать никого нельзя. Комендант повернулся к ним боком, намекая, что разговор окончен. Тут Билли заметил на боковой стене одну вещь. Не, не так. Вещь!!! Он заметил небольшую, но явно не на коленке грифельком сделанную карту.
-
Отпрыск найден! Династия будет жить в веках!
-
|
— Рад что ты присоединился к нам, Свен, — Хельги, посмеиваясь в бороду, приветствовал этого перезревшего медоточителя. Он слышал исландских скальдов на Оркнеях, в Бергене и на Готланде и ему было с чем сравнить слог Длинноуса, легкий и изящный, как хромая на три ноги свиноматка. Однако для первого раза Хельги решил не обижать старика, да и лишний меч не помешает. — Вы ждите здесь следопыта, а я пойду за знахаркой, — объявил норвежец. Но, уже сделав несколько шагов, передумал и повернулся к своим людям. И сказал такую вису:
Восемь волков сражений Девятого ждут, читателя рун земли, Ольфруна стати медвежьей. Свен среди них, мед источающий слов, Гисли со сталью сражений и сталью волос, Храбрый Рагнар, в море мечей Трепетать заставляющий недругов, Храбрый Кетиль, сын Оспака, Миски и кубка гроза, беспощадный, Скегги проворный, языком упреждающий стрелы, Эрмунд что крепче умом, чем иные доспехом железным, Хальфдан что дуба и крепче, и старше, Хельги, сын Аскеля, вису эту сложивший. Ждут еще деву, болезнь одолевшую словом, Ингеборгу, взоров отраду, Ибо совет ее нужен им в поисках трудных.
Хельги, усмехаясь, что представил всех людей друг другу, пошел к дому знахарки. Пожалуй, ее присутствие может привлечь взоры богов, которое не помешают, когда идешь сражаться не пойми с чем — во первых, она знахарка, а во-вторых, рыжая, поэтому видно ее издалека. Хотя рыжий, конечно, рыжему рознь — Скегги вон, тоже рыжий, но кому из богов есть дело до вихрастого паренька? С такими мыслями норвежец дошел до дома Ингеборги. Первое, что он увидел, была закоченевшая на улице рабыня. Видно, давно она тут стояла. Хельги сочувственно посмотрел на нее и постучал кулаком в дверь. Интересно, за что ее выгнали в такую погодку?
-
Ни мог не сплюсовать, ибо сам мучился с этой так её скальдической поэзией.
|
Принц лишь бросил в сторону ронина надменный взгляд. Головорез, конечно, задел его своими словами, но сказать такое — что между безродным фехтовальщиком и принцем Ишу нет разницы — можно было лишь крепко забывшись. Рёусин хорошо понимал, что его шансы добраться до Ямато невелики, но он был уверен — если его голова окажется на пике, люди будут вздыхать и говорить: "Вот наш молодой господин, Окура, он был бы нам хорошим господином. Уж лучше, чем эти угнетатели". А если голова Кохэку, или как там он прозывался, окажется воздетой на копье, люди только скажут: "Поймали еще одного разбойника. И когда только всех этих убийц переловят." И это была важная разница. Та разница, которая не позволяла мальчику опустить руки и сдаться. Ронин был парией. Неважно, сколько лет пройдет, кому он будет служить — его честь останется запятнанной. Принц был надеждой. Во всяком случае, он сам так считал. И конечно, насчет отца безумец нес полную чушь — отец Рёусина был воином, а воины должны погибать в бою. И доля сыновей — не беречь отцов, и не лишать себя жизни из-за их смерти, а мстить за них. Потому принц решил не отвечать заносчивому негодяю. Раз тот надумал дать присягу, значит рано или поздно ему придется вспомнить те времена, когда честь и долг были для него не пустыми словами. К тому же, его отвлекла Айюна. Говоря с советником, ронином или торговцем, юноша старался представлять, что и как сказал бы его отец. Со всеми — но не с ней. Он ненавидел ее, презирал, но все это было из-за отца. Из-за отца и из-за матери. Рёусин уже набрал в грудь воздуха, чтобы уничтожить ее, чтобы язвительно спросить, не та ли это удача, которой так не хватило моему отцу? Но тут яркой вспышкой пришло осознание: его отец умер. Его мать, должно быть, тоже умерла. Насовсем. Их больше нет. И вот эта женщина, которую он ненавидел и презирал долгие годы — теперь единственный человек, который связывает его с отцом. Омомори-сан — мудрый, вежливый, но он — не от мира сего, он был хорошим советником, но никогда не был другом отца. Рёусин почувствовал страшное одиночество. Все эти люди — жестокий ронин, хитрый торговец, усталый советник, исполняющий свое предназначение — они были ему чужие. Он с небывалой силой ощутил притупившуюся было тоску по утраченному дому, по семье. Плохой ли была Айюна, хорошей — она была частью этой семьи, ее тенью, ее проклятием, ее вторым дном. Слёзы сами собой стали наворачиваться на глаза, не слёзы детской обиды, а сжимающая горло жгучая горечь утраты всего, что было ему дорого. Ему захотелось выйти в поле, раскинуть руки и ждать стрел, лишь бы не чувствовать этой горечи. Но нет, это было еще тоскливее. Он почувствовал, что если так и будет стоять, то бросится в объятия этой женщины и разрыдается, как маленький. Но нельзя было показать ронину слабость, да и всем остальным тоже. И нельзя было сделать ничего из того, что он сделал бы раньше. Да, теперь он — даймё, а даймё не пристало воевать с любовницей отца. Как ответил бы лорд Ишу? Засмеялся бы раскатистым смехом и обнял ее? На такое, конечно, молодой принц был сейчас неспособен. Но что-то он должен был сделать, молчание слишком затянулось. Рёусин словно невзначай поправил шляпу, прикрыв лицо, чтобы никто не заметил, как покраснели его глаза, и протянул один из мечей рукоятью конкубине. — Благодарю, Айюна-сан. Удача принесет нам всем победу. Его голос немного сорвался, но он все же постарался, чтобы слова прозвучали как можно тверже. Не хватало еще, чтобы кто-то из них решил, что он боится сражения. Принц подождал пока наложница повяжет ленту и сдержанно поклонился. — Дадим еще немного времени вашему торговцу, Омомори-сан, и начинаем. И дайте мне веревку. Я сам привяжу ее к дереву. Хотелось хоть чем-то занять себя.
-
Очень правильный принц. Достойный юноша. И только тут он понял, как он на самом деле одинок. Да.
-
Очень классно получилось.
-
|
|
-
Хельги молодцом) Но вообще понравился момент про гордость сына ярла и дельные рассуждения. Ну и это ((= — Я вчера много выпил? Нууу... против обычного?
|
-
...слышу речь не мальчика, но мужа. Да.
|
Дирк, Керри Хозяина все не было. Вернее, он где-то там бегал, суетился, заглядывал, с явно озабоченным видом. Но что мутил и чего хотел — оставалось для команды непонятным. А может, и к лучшему оно? Меньше будешь знать — позже на колбасу пойдешь, как говаривал Мясник. С другой стороны, конечно, скучно. Посетители разошлись, остались одни мухи. Керри бокалы вытерла, комиксы полистала захватанные. Дирк почистил дробовик. Может, нож бы наточил, но не было ножа — кастет предпочитал, его и не выбьешь из руки, и приласкать не насмерть можно, если аккуратно — а его что полируй, что не полируй. Потом похлебали горяченького варева, что Лиам сготовил — это повар был, раб хозяйский. Три раба было у хозяина да два свободных человека. Шестеро. Это надо умную голову иметь, чтобы всех поить-кормить, жалованье отстегивать, да еще и в накладе самому не оставаться. Ну так на то он и хозяин. Потом по очереди поспали за стойкой — там лежанка была. А че — работать-то допоздна. Потом Родрик забежал, сбегай-подай-принеси местный, тоже раб хозяйский, пацан. Сплетнями поделился, поболтали. А там глядишь — уже и вечер, и народ набиваться стал. Глаз моргнуть не успел — уже полный зал гостей, только успевай дымящиеся тарелки да кружки со стаканами подносить. Все голодные, нервные, поскорее хотят набить брюхо и расслабиться, забыться. Кто косяк забивает, кто день обсуждает, кто спорит с пеной у рта. Соленые вернулись, но посидели недолго. Даже сам Радиатор зашел, но засиживаться не стал — махнул стакан, не поморщившись, с ленцой, не больно, оттянул Керри по, что уж там, тощей пока еще заднице, мимо проходя, да наверх двинул, в номер. Видно, важный день у него завтра, отдохнуть надо. Большой человек — вся таверна, получается под ним. Все эти кувалды, каторжники, все эти маятники недорезанные — это все его братва. Его район этот весь — Железка, он тут хозяин. Дядька вроде не такой уж страшный, как другие главари, а держит район в кулаке. И сталкеров прижимает, и молодым да ранним спуску не дает, и механосов трясет почем зря. Ладный такой босс, по уму все делает вроде бы. Подручные его тоже по номерам разбрелись, остались трое — Полторашка, Сорняк да Черри, что-то им втолковывающий. Те двое-то мелкие сошки были, если с другими Солеными сравнить, хотя для рядового жителя железки — серьезные люди, которым есть что терять. Жрали, пили, но с оглядкой — видно, тоже к завтрашнему дню готовились. Но и кроме Соленых бандосов навалом было — Болты, Кометы, эти так, погулять зашли, дескать, мы с Солнеыми в одном баре тусуем, хо-хо бля! Галдели, шумели, сухариком пыхтели, норовили барменшу рыжую облапить. Были и механики ― сам Най приперся, гость обычный, хотя в последнее время что-то мало заходил. Карлик был уродлив, пил мало, а гость важный, не выгонишь. И два ассистента с ним ходили — врагов у этого выжиги было много, но не подступиться — костей не соберешь. Противное существо. Ходил, болтал с тем, с этим, улыбался, выспрашивал чего-то, воду цедил. Сталкеры тоже были, серые, разумеется. За одним столом Фитиль хмуро ковырялся в тарелке. Мышь все пыталась его раскочегарить, чуть ли не на колени к нему пристраивалась уже, но что-то по всему видать у Фитиля не было настроения развлекаться. Кроме Мыши другие женщины тоже были ― чьи-то то ли бабы, то ли подруги боевые, не разберешь сразу, но все какие-то блеклые, выцветшие, и Загадка, появившаяся вдруг у стойки, выделялась среди них, как крутой мотоцикл среди старых велосипедов. Стояла, сигарету держа в тонких пальцах, фьюжн потягивала из бокала (Керри уж знала, что ей подавай в стеклянном). Волосы зачесаны, с одной стороны в что-то такое странное собраны, и в то же время страшно крутое. Глаза подведены, но не с перебором, от души, как у большинства шлюх рэдовских, а эдак умело, сильно, но не абы как. Пока что спокойно стояла, думала, в кого тут молнии метать, хотя на нее уже многие вовсю заглядывались. Не простая штучка, эта навряд ли к сталкеру какому сама на колени полезет, нет уж. Не для простой публики товар. ♫ ссылка А публика попроще в Таверне, кстати, тоже была — какие-то батраки, отбившиеся от стада, потерявшие сноровку наемники, непойми кто и непойми что. Одноногий опустившийся старичок ползал, собирая крошки под столами. Даже пара рабов осторожно жалась с краю — ну а чего бы не пожрать, если украл где-нибудь пару патронов, а хозяин дрыхнет бухой или оттопыривается под кайфом на другом конце города? А Дирк парня того заметил, что утром Керри высматривал. Сидит, вроде бы даже и заказывать ничего не спешит. В общем, вечер в самом разгаре был. Гвалт, хохот, дым, звон стекла, кто-то рыгает, кто-то чавкает, кто-то по столу кулаком хреначит. Взгляды: голодные, сытые, дерзкие, презрительные, осторожные, вызывающие, настороженные, смеющиеся, похотливые... Таверна. Этим живет. Здесь люди время проводят по-разному. И вроде все как всегда. Только хозяина что-то нет, забегался где-то. Обычно в это время уже в зал заглядывает, посмотрит, что как, совет даст, глянет, как вы работаете. А тут что-то нет его. Забегался? Может, оно и к лучшему — какая проблема, а Керри с Дирком ррраз! И решат. И, может, за такое дело им хозяин премию выпишет. Если и вправду решат, а не новых проблем насоздают. Но пока что никаких проблем. Тихо все, фигурально выражаясь, то есть громко, но в пределах нормы.
|
|
-
Живо весьма, а вкупе с предыдущим твоим постом так вообще здорово. Вроде участников много, у каждого реплик всего ничего, но уже какие-то характеры и даже амбиции (у Ловца, например) прорисовываются.
|
-
У меня аж волосы на жопе зашевелилсь. Нет, туда мы не поедем.
|
|
Первое, что пришло людям в голову, когда они проснулись с утра: "Похолодало". Да, за ночь зима действительно придвинулась — иней еще не покрыл траву, но было ощутимо свежо, Илай ворчал на свои старые кости, да и остальные озябли под своими тонкими одеялами. Грязное тело труднее сопротивляется холоду, а ведь они не мылись уже давно. Даже МакНамара и Де Лоренци сейчас не пожалели бы и доллара на горячую ванну и ладный домик без щелей и сквозняков, а уж остальные и подавно не рады были такой перемене погоды. Хуже всего пришлось Алану ― он, проснувшись, сначала обрадовался, что еще жив, а потом, пошевелившись, пожалел об этом. Болела спина, болела грудь, в груди похрипывало при вдохе, он чувствовал себя слабым и разбитым, да еще и голодным. Никто не озаботился тем, чтобы накормить его вчера вечером, даже чтобы просто накрыть одеялом — он продрог и закоченел, пролежав всю ночь на осенней земле. Радости привольной бандитской жизни улыбались во все тридцать два зуба. — Вставай, бонито. Дальше будет проще, — подбодрил его метис. У остальных раны заживали хорошо — рука у МакНамары подсохла, а Крис больше не слышал хрипов, хотя резких движений лучше было пока что не делать. Сборы были недолгими, но Фостер все равно поторапливал их, с кружкой горячего кофе в руках. — Живее! Не то оглянуться не успеем, как увидим за спиной синие мундиры. Или того хуже — впереди. Живее, парни, собираемся, и по коням! Алабама даже проворчал ему что-то вслед, но босс то ли не услышал, то сделал вид, что не услышал. Совсем немного времени дал им их строгий командир, чтобы чуть-чуть обогреться у маленьких костерков, проглотить несколько ложек пищи или пару сухарей, запить их кофе и водрузить тяжелые седла на спины их усталых, похрапывающих коняг. Флэш выглядел неплохо, Радом равнодушно щипал траву без всякого интереса, Медок волновался, настораживая уши то в одну, то в другую сторону. Бандитский конь МакНамары чуть не лягнул его, видно, не привык еще к новому хозяину. Лошадь, что досталась Алану, только жалобно смотрела на поля, видимо, опасаясь так далеко уходить от дома, среди незнакомых людей и лошадей. Фостер проехался вокруг отряда, окинув всех взглядом. — Что приуныли? Скоро Миссури. Окажемся на том берегу — пол-дела сделано. Перейдем Платт ― и у каждого есть состояние. Бодрее, парни, не растягиваться.
-
— Живее! Не то оглянуться не успеем, как увидим за спиной синие мундиры. Или того хуже — впереди. Синие мундиры это к неприятностям.
|
|
-
Круто! Попробую, все же, чуть более развернуто написать хвалилку. Мне понравилось это приключение тем, что оно ощущалось... Коротким, проходным. Частенько у многих мастеров есть манера первый же энкаунтер растягивать и делать всю игру посвященной именно ему. Здесь не так. Здесь мы приехали, сделали работу, получили плюхи и уехали. Ощущается, что это обычный хороший денек в жизни персонажей. Ощущается, что такое будет еще, и не раз, и это нормально. Вот за этим я сюда и шел. Мы играем в рпг, а не в экшен на одну сцену. Это - круто!
|
-
:3 про голову тоже подумал
|
|
"Давайте, черти, поднажмите!" - подумал Рок, стискивая руль байка. "Поднажмите, псины вонючие! Вы там небось такие обдолбанные, что сами разъёбетесь на запасные части быстрее, чем до нас достанете!"
Горячий ветер привычно трепал по плечу, успокаивая. Не было во всех Пустошах ничего более успокающего, чем ровный рев мотора и глоток горячего ветра. Раз ты на колесах, раз в баках есть горючка, а в руках - силы держать руль, значит, не все потеряно! Пусть в кровь размочалена физиономия, пусть кусочек свинца сидит в теле, пусть тепловатой последней воды на дне фляжки хватит только, чтобы смочить губы, пусть патрон всего один, да и тот для себя, пусть из друзей рядом - никого, и весь грёбаный мир дышит в затылок, чтобы впиться когтями, клыками, ножами и пулями в твою черную кожаную спину и разодрать молодое тело на кусочки - но пока ты в седле, ты еще можешь обмануть смерть, проскочить перед самой оскаленной пастью ада, нахально обдав её выхлопом и, не оборачиваясь, показать средний палец. Адьос, перра!
Рок делал так много раз, не один раз, и знал, что у смерти на его счет уже разгорелся аппетит, а главное - она, как ни крути, у неё топливо не кончается никогда. Но ведь и планов сдохнуть в каком-нибудь Срань-Сити горбатым полу-слепым стариком у него не было, так что Турбо не особо-то и парило её повышенное внимание. Придется - так он сам на полных оборотах направит мотоцикл в её объятия, сжимая в кулаке гранату, разлученную со своей извечной костлявой подружкой - чекой. Это если не срежет пуля, не подведет однажды нож, не подвернется другой из тысячи способов скукожиться в этой жесткой гонке. Вот как раз к одному из них картинка четкая - сгоревшее тело на дороге. Хрен знает, как жил мужик, а то и девка, но ушел ярко.
Чего-чего, а помереть Рок не боялся. Он и боли-то боялся не то чтобы слишком, просто позорно было бы умирать среди гогочущих морд врагов, не зная даже, кто отомстит, выдавив их глаза и намотав кишки на колеса байков. Но что-то подсказывало ему, что если уж утром смерть просчиталась, то, значит, сегодня его уже не подцепят под ребра, во всяком случае - не живьем. Вайперы так часто в плен не попадают. Кто чем среди кланов известен: "Псы" - жестокостью и общей ебанутостью, "Араньяс" - хитрожопостью и внезапной стремительностью, "Скорпионы" - лютой мощью, а "Вайперы" - тем, что кусаются, пока не сдохнут, и даже, когда сдохнут - зубов не разжимают.
"Намаетесь вы со мной, ребятки", - посочувствовал преследователям Турбо, ниже пригнувшись к рулю, усмехаясь. - "У меня ведь еще и вторая граната есть. Но теперь раз погнались - давайте уж, не ссыте. Не ссыте, а то некого будет рвать таким резким парням, как я. Я, который таких уёбков, как вы, одним камнем и со связанными руками завалить может. Жалко, что Мара не видит, каким стал. Черт бы с ней, конечно, сейчас бы я на нее не посмотрел даже. Но подивилась бы. Не сержант - ну и че? Все равно из тех парней, с которыми она тусила, ни один так не умел ни по пустошам гонять в одиночку, ни на ножичках чикаться."
-
-
Не мой тип "рейдера пустошей", но этот парень - крут!
|
-
Дирк однажды украл банку консервов из машины, в которой под сиденьем лежало полкило когтя и триста кредитов.ссылка
-
Ох, это неожиданно. Хороший ход, хороший.... Игроки в восторге.
-
По кирпичику, по кирпичику, Босс строит все больше и больше. Это безмерно круто.
-
-
-
Такое вот мастерское участие в развитии персонажа - крутая тема.
|
-
Интригуешь, зараза) Ну и с ванной хорошо придумано. Пост-апок на контрастах.
|
-
Как говаривала его тетка, на свои грабли и умник ступить может, а на чужие — то только дурень. Умная была тётка =)
|
|
-
нормально прям. по полочкам.
|
-
Вообще читаю модуль только ради постов босса и фионы. Читаю, а в голове помимо восхищения есть лишь "какэтоунихтакклевополучается".
|
-
Ну хорошо, вот сейчас у меня только жена на плечах, я еще справляюсь. Гуд.
-
|
На этом, в общем, сражение и закончилось. Добыча была неплохая. Пара пистолетов, штурмовая винтовка, два дробовика, один с магазином на четыре выстрела, а другой на шесть. Раскуроченная винтовка, хоть и не могла быть использована сразу, тоже пригодилась бы — вряд ли Эдди или Билли смогли бы ее починить, но торговцы купили бы и такую, чтобы отвести в Большой. Еще был добыт топорик, пара ножей модели "свинокол" и ухватистая арматурина — тоже не последний аргумент в мире, где патроны не купишь на каждом углу. С патронами дело обстояло не так уж шикарно: шестнадцать винтовочных, двадцать шесть дробовых двенадцатого калибра, сорок восемь пистолетных. К штурмовой винтовке было всего два магазина, в которых оставалось сорок семь стальных (из латуни гильзы были в основном у довоенных боеприпасов, НХ экономил на чем мог) цилиндриков. Бандитских запасов еды хватило бы, наверное, шестерым дней на восемь, считая вяленое мясо из дома. Но Билли по собственному опыту знал, что растянули бы и на две недели, просто пацаны бы получали все меньше и меньше. Полезной находкой был кирпич соли — в преддверии зимы многие фермеры, у кого не было надежд прокормить скотину в суровую пору, с удовольствием засолили бы ее. Коптить мясо без соли было не так эффективно, да и для копчения все равно требовалось топливо. Шмотки имелись самые разные, как домотканое фермерское тряпье, так и сшитые в НХ на фабрике одежи. Ни в какое сравнение с довоенными костюмами они не шли, но когда ветер завывает зимней ночкой, не лишним будет и в такое замотаться. Более-менее пригодного рванья набралось на троих — рубахи, куртки, штаны и белье. Правда, почти все было в пятнах крови или в дырах — придется иголкой поработать или кого-нибудь уговорит зашить. Или заставить. Нашлась также хорошая пара вязаных рукавиц и одна пара неплохих, пусть и производства НХ, ботинок, типа "спец заказ", выпускали они такое пару лет назад. Остальная обувь была, что-называется, плоховата. Самым, пожалуй, ценным из одежды оказалась теплая шапка, сшитая из вырвеневых шкур. Даже клапаны для ушей были на ней предусмотрены. Из других запасов в машинах было найдено горючее — шесть канистр биотоплива, пара десятков килограмм угля, три полуторалитровые пластиковые бутылки мутного крепкого самогона, восемь пластиковых бутылок с водой разного объема, от пузатой шестилитровой до маленькой ребристой ноль-тридцать-три, которая лежала под рукой у водилы. Еще Билли собрал целую кучу всякой мелочевки — зубная щетка, пара зажигалок, фонарик, метровый стальной тросик, курительная трубка, сыромятная веревка, несколько тарелок и кружек, кастрюля, какой-то блестящий брелок, для чего и откуда, он не понял, надувная подушка-подголовник, засаленная книжица, в которой не хватало двух третей страниц, постер с обнаженной красоткой, несколько ложек и тупых перочинных ножей, набитая колючими перьями подушка, старые одеяла, сельскохозяйственный инструмент, куски кожи и войлока, брезентовые подсумки, коробочка с какой-то трухой, видимо, для розжига, табак очень низкого качества, отвертка с треснувшей ручкой, коробки с гвоздями и гайками, увеличительное стелко крошечных размеров и старый темно-синий зонт, который плохо открывался и еще хуже закрывался. Были еще деньги, семьдесят шесть кредитов, и заламинированная ID-шка военнослужащего НХРАФ. Привести обе машины в рабочее состояние не вышло — у одной была прострелена система впрыска топлива, а у второй пробиты две камеры. С первой можно было поснимать колеса и водрузить на вторую. Но большой беды в этом не было — даже три машины жрали больше топлива, чем две, а его запасы были и так небольшими. Разумеется, не все находки были нужны, да и Билли понимал, что даже с нужными вещами придется расстаться, чтобы купить горючее и еду на ближайшее время. Хотя жратвы пока что и получалось довольно много, у них не было мяса, способного храниться действительно долго, а делать консервы они не умели. Пацан, получив по фасаду, не стал сильно разговорчивее, видимо, потому что ничего особенного не знал. Наличие лопат он объяснил не закопанным где-то кладом, а просто тем, что, дескать, они были у последних торговцев, которых банда разула и освободила от лишней собственности: выбросить их было жалко, а куда-то пристроить не получилось. Он подтвердил, что никого больше из бандитов не знает, и спросил, что они собираются делать, но получил по уху, на этот раз от Крошки. Помимо стрельбы и тыканья ножами она умела и плюху отвесить. В общем, день был удачный. Не то чтобы большой куш, что-то меняющий в жизни вольных стрелков, но и если так думать, повезло-не повезло, то повезло однозначно: без серьезных ран, без трупов, уговорили четверых обмудков, да еще и пацана выволокли, за которого им что-то там полезное расскажут. Разжились несколькими дополнительными стволами и горой барахла, которую можно будет постепенно распродавать, мотаясь по поселками и подыскивая новую опасную работенку. Сполоснув и перевязав раны и подчистив тут все — потыкавшись по углам и перетряхнув все возможные места для нычек вроде приметных камней и сидений в машине, команда стала собираться в обратный путь: делать тут было больше нечего. У мертвяков поотрезали бошки, только пацаненка с проломленной головой привязали к крыше от греха подальше — пусть если что подтверждение будет всей истории. Завелись и отчалили от бензоколонки. ♫ ссылка Крошка была довольна, Зак вроде бы тоже не скучал. У Билли неприятно ныла шея, и вообще умаялся, пока со всеми этими делами возился. Эдди тоже не особо бодрым выглядел — неприятно, конечно, когда клыкастая блядина тебе практически на загривок прыгает. Зак, кстати, сокрушался, что череп раскололи — можно было бы его выварить и на машину присандалить, на бампер или на крышу. Но Крошка сказала, что туда посолиднее надо чего.
-
Все круто, но особо понравилось про пацана, привязанного к крыше. Такая, прям, живо представившаяся деталь. И - музыка.
|
Джим снова очнулся. Еще раз отхлебнул воды, даже попробовал что-то пожевать. Особого голода он не чувствовал, но Руби, не спрашивая, впихнул ему в рот полоску вяленого мяса и горсть крошек. И что-то сочное, кисленькое. Оранжит! Джим не помнил, когда последний раз ел оранжиты. Почва вокруг Рэда была бедной, выращивали там в основном кактусы, маис и картофель, и он не мог позволить себе свежие с грядок Хелены. А уж консервы, что приносили сталкеры со складов Города Мертвых, и подавно. Только иногда в какой-нибудь харчевне удавалось похлебать тарелочку жижи, в которую были раздавлены и перемешаны разные плоды земледелия и волокна мяса. А иногда и мяса не было, только пятна жира плавали на поверхности. Прожевав и проглотив еду, старик снова забылся. В следующий раз его уже разбудили. Тело ныло, рана саднила, в горле опять пересохло. Голова была словно набита синтепоном из старого драного пуховика. Но он был жив — в этом сомнений не осталось. Его, конечно, могли зарезать, пристрелить или уморить голодом, разорвать на части и даже задушить, но если у него будет глоток воды и жратвы на два три укуса в день, он не сомневался, что протянет еще недели, если не месяцы. Правда, зачем? Машина стояла в низинке, Тертый со штурмовой винтовкой на боку осматривал окрестности, взобравшись на каменную осыпь. Руби подтолкнул Джима, чтобы тот подошел поближе. Пару шагов вверх по неверно скрипящим камешкам, и его взору открылась равнина. Выжженная, голая, но не серая, как обычно в пустошах, а почерневшая, с черно-бурыми подпалинами и кратерами от взрывов. Джим сразу понял, что побоище, разыгравшееся здесь, произошло давным-давно, в Войну. Он плохо представлял себе, как тогда велась война, он и сейчас не очень-то разбирался в тактике и стратегии, просто видел, какие силы тут были вовлечены. По равнине вилась полустертая полоска шоссе, на горизонте поднимались уродливые горы — след тектонической активности, вызванной ядерными взрывами. А вдоль шоссе здесь и там была разбросана разбитая техника. Выгоревшие и почерневшие боевые машины, растоптанные, словно впечатанные в землю могучей рукой титана. Треснувшие корпуса, перевернутые вверх колесами шасси, разметанные по окрестностям детали и технические узлы, словно вывалившиеся из распоротых животов железных драконов и орлов. Мертвая сталь, битое железо, раскрошенная керамика. Оплавленный пластик и гнилая резина. А плоти, должно быть, не осталось даже гнилой внутри кабин. Джим и раньше видел кладбища машин: одно находилось около Рэда, другие он посещал в Хелене. Но это было самым страшным. Даже разбитая, размолотая в труху, занесенная пылью боевая техника, которую не пощадили ни ракеты, ни годы, выглядела грозно. Злоба, страх и азарт — вот что смешалось здесь с дымом и пламенем, вот что уснуло под слоем пепла. ♫ ссылка Рэд был страшным местом. Пустоши были страшным местом. И судя по рассказам сталкеров, руины городов тоже были страшным местом. Но здесь, на этой равнине, которая видела, как сошлись в жестокой схватке уничтожившие друг друга боги войны, живым было неуместно даже стоять и смотреть. Несмотря на приличное расстояние до ближайшего остова, должно быть, несколько сот метров, Джиму все равно показалось, что оттуда к их уютной низине повеяло смертью. Не трупной вонью, не тленом старых костей, а ледяным ужасом массового жертвоприношения. Бессмысленного, деловитого, беспощадного. И благополучно забытого людьми, бежавшими отсюда, не жалея горючего, стирающихся о раскаленную землю шин и собственных ног. Если кто-то ушел, конечно. А вот теперь они, четверо крохотных человечков, пришли в место, о котором никто не должен больше вспоминать. И собираются идти к скелетам железных чудовищ. Безумцы.
-
В высшей степени атмосферно. Почему самые классные посты в ветке Джима?
|
Майер Мэр, спокойный, но суровый, кивнул, ясно, мол, как это все было. Майеру даже показалось (безумная блажь), что Кейб сам там был и все видел, а теперь спрашивает, просто чтобы дать шанс Джошу сказать правду. — А кто Хэмиша самого убил? Здоровяк ваш? И сразу прошла блажь — не был там Кейб и ничего не видел, и спросил так, как будто уверен в ответе. Джеб — Так вот и живем. Жизнь на блок-посте, да и на шахте в целом, была, видать, довольно скучной, даже по сравнению с и так не балующей калейдоскопом впечатлений жизнью в самом поселке, поэтому этим ребятам было не влом помочь посыльному снять снаряжение и обмыть раны. Тот, что допрашивал его на входе, назвался то ли Бобом, то ли Добом, Джеб не расслышал, а уточнять желания не было — слишком вымотался за последние пару дней, и физически, и нервами. Ссадины и кровоподтеки на груди оставили бойцов равнодушными — они и не такое видели за свою жизнь. А вот исполосованная когтями демонов спина вызвала интерес. Они выслушали его рассказ, не перебивая. — Охренеть! Это они там недавно совсем завелись, значит. Раньше не было. Эта блядская гора притягивает всякую дрянь: падальщиков, рейдеров, уебков, что на дороге засады устраивают. Плохое место. — Лет сорок назад там было разбойничье гнездо, в одной из пещер. Кобл — так их последнего главного звали по слухам. Крепко сидели — ни с каком стороны к ним не подобраться было и измором тоже не взять. А потом — сгинули. — Да. Говорят, они ели убитых. Свежевали, коптили и ели. Может друг друга и съели. — Может. Самое поганое место на пятьдесят километров вокруг. — Согласен. Я даже не знаю, ходил ли туда кто потом. Или кто ходил и вернулся. — Меня Коблом в детстве мать пугала. Промыть раны ему помогли, хотя местная вода отдавала ржавчиной, и он решил вылить на порезы свою, а их злить во фляги и бутылки. Только теперь, растянувшись на соломенном тюфяке, без ремней и амуниции, Джеб понял, как сильно ему было это нужно. Ночь, проведенная практически на голых камнях после такого денька, не освежила его. А теперь хотелось отдохнуть по-настоящему. Может быть, заснуть, думая, хоть о чем-то хорошем (и поэтому, вероятно, произошедшем довольно давно). Под завывания ветра где-то снаружи. Чувствуя себя защищенным хотя бы на три-четыре часа. Или сделав вид, что забыл о вечно дышащей в затылок смерти. ♫ ссылка Еще хотелось есть. То, что он сжевал с утра, уже переварилось и гуляло по кишкам. Нос его уловил запах дыма и похлебки, наверное, ее варили там, в глубине пещеры. Но ему не предлагали — видать, у самих запасы были скудные. — Ну что, ты после бури сразу назад? Ты передай им там тогда, что мы живы, целы и ждем смены.
-
Детство суровое у него было, раз Коблом пугали. Не, атмосферно так, и облегчение опять-таки приносит, после таких приключений.
Но только что же там тогда творится в остальном мире за пределами местных 50-ти км, если тут есть всего лишь проклятая гора с каннибалами, монстрами и прочими утырками!
|
-
Честно говоря, простой вроде бы пост, безхитростный такой. Но какое же облегчение! Я уж и не верил, что доберутся.
|
-
Давно хотел плюсануть за рабочий способ. Кирпич из красной глины пропитанный солярой вполне себе горит несколько часов, затем процесс повторяется по новой.
|
Как выглядят Пустоши?Равнины. Невысокие горы. Разломы, каньоны, осыпи, холмы. Где есть плодородная земля – небольшие поселки. Где нет – остались старые постройки: бензоколонки, мотели, фермы – сейчас уже и не поймешь, развалины одни. В одних просто ветер гуляет, в других – гнезда тварей мерзких или бандитов. Севернее Пустошей, говорят, мертвый океан. На юге – пустыня непроходимая. На востоке – горы высокие, перебраться можно, но трудно очень. Мелкой группе не выжить, а большую кто ж пошлет? По слухам на той стороне тоже люди есть, только не до Пустошей им. И в Пустошах людям не до них. На Западе – огромные мертвые города. Целых два – Город Мертвых и Город Призраков. Так их теперь называют. Пройти насквозь нереально – завалы, мутанты, непроходимые бетонные джунгли. Климат в Пустошах суровый, засушливый. Днем жарко, ночью холодно, перепад бывает огромный. Ветра часто дуют подолгу, много пыли, и лучше бы её не глотать. Два сезона всего: лето и зима, переход тоже очень резкий. Дождь бывает редко, поэтому где есть хорошие колодцы – там есть жизнь. Зимой температура ниже, бывает, что и снег выпадет, раза два-три всего. У кого мотоцикл – тем зимой несладко, закутываться приходится во все что можно. Растений мало, чахлые кустарники в основном, да кактусы, да заросли колючки. На дрова не годятся. Вот уголь есть кое-где, но с собой много не утащишь, если не на грузовике. Чужакам не верят. Все в дефиците. Даже банка пустая какая-нибудь – уже вещь полезная. Еды мало. Вода тоже не везде есть. Можешь помыться раз в неделю – уже роскошь. Патроны – в дефиците. Одежда хорошая, теплая – тоже на каждом шагу не валяется. Электроника работающая – не то чтобы диковинка, но редкость, все видели, но мало у кого есть. С чем дефицита нет – так это с транспортом легковым, после войны на дорогах много его стояло, бери не хочу. Вот сельскохозяйственная техника – проблема. Бронетехника – лишь единицы есть на ходу. Оружие – тоже смотря какое: ружье или пистолет в поселках есть почти в каждом доме, без них выжить трудно. Пулемет или гранатомет – вещь редкая, дорогая, внушающая уважение одним своим видом, да и боеприпасов требует много: надо быть человеком состоятельным, чтобы за одну очередь такое богатство высадить. За информацию принято платить. Хочешь поговорить – патрон протяни. Сигаретку. Хоть воды из фляги хлебнуть предложи. Если сам что полезное расскажешь – тебе потом в ответку что-нибудь тоже перепадет. Жизнь человеческая стоит не то чтобы дорого. Боги забыты, к милосердию взывать – глупо по меньшей мере. Правда, если в плен попался, могут и не убить, а в рабство продать. Благо есть кому. Но бежать оттуда – ой как непросто. Так что лучше живым в руки не даваться. Большая часть населения живет в маленьких поселках – есть и по три десятка душ, есть и по несколько сотен. Трудятся без выходных почти на поле или в шахте, жизнь скучная и однообразная, мир вокруг большой и жестокий. Но люди есть люди – женятся, детей рожают, ссорятся, помогают друг другу или наоборот завидуют. Самые крутые города – где по несколько тысяч жителей обитает. Их немного, они формируют центры силы. У них и армии есть, и запасы жратвы на годы, и влияние. Но простые люди там тоже в большинстве своем трудно живут. Города эти подминают мелкие поселения, до которых дотянуться получилось. А есть среди обитателей и те, кто просто по пустошам шатается – их тоже прилично. Бродяги. Торговцы. Бандиты, грабители, наемники. Ну и рейдеры, куда же без них. КартаНью-ХоупОн же Большой. На северо-востоке расположен. Сюда сразу после войны начали переселяться люди из нескольких бомбоубежищ, запасы свезли. Официальное название – республика Нью-Хоуп. Выборы есть – каждый гражданин за мэра голосует. Только фикция выборы эти – на деле все городской совет решает, человек из десяти-пятнадцати, и люди голосуют за того, кого совет этот поддержит гласно или негласно. В совете две «партии»: одну собрал начальник вооруженных сил, другую – заместитель мэра по снабжению. Между ними не то чтобы война, но противостояние. Разногласия. Кто главнее никак не выяснят. Город стеной обнесен, с вышками, с колючей проволокой, с прожекторами. Население – тысяч двадцать пять где-то. Три района – складской, жилой и фабричный. Фабрики небольшие, мастерские, гаражи. Многое из того, что в Пустошах производят – производят только здесь. Патроны штампуют, консервы запаивают, технику чинят. Ковка есть, обработка всякая, литье под давлением из пластика. Много чего. Почти весь город, что внутри стен живет – на фабриках этих вкалывает с утра до вечера. Деньги есть настоящие, бумажные, Кредиты Республики Нью-Хоуп, они же «желтые». Банк их патронами обеспечивает – можно прийти, обменять на боеприпасы, все без обмана. На зарплату местную не разгуляешься особо, в столовках кормят далеко не от пуза. Бары есть, правда, но там тоже уныло довольно, паршивый кактусовый самогон, заезженные фильмы ставят. Тоскливо, если честно. Но зато – целый город за спиной, Уверенность в Завтрашнем Дне. Стены, армия, мощь. Это тебе не Срань-Сити с десятком ополченцев, по пять патронов на человека. Преступность, правда, есть, но давят жестко – полицейских сотни полторы, если надо - армию привлекают к патрулирвоанию. Заодно еще Отряд Технической Поддержки – штрейкбрехеры, чтобы рабочие о себе не думали слишком много и незаменимыми себя не считали. А вообще в Большом много чего есть. Рынок есть, почта, газета, больница, школа, суд, тюрьма. Законы – жесткие тоже, за многие нарушения – длинные сроки на вредном производстве или в шахте какой-нибудь. Если уж воруешь – не попадайся лучше. Гражданам паспорта выдают. Большой живет за счет своих производств. Меняет патроны, инструменты и оборудование на продовольствие и ресурсы у маленьких поселков. Чем ближе поселок, тем теснее связь, бартер превращается в налог, взамен – поддержка, материальная и военная. И поселки на это идут – бандиты какие-нибудь, завидев НХРАФовский флажок над воротами, дважды подумают, стоит ли связываться. НХРАФ (New-Hope Republic Armed Forces) – отдельный разговор. Личный состав – тысячи полторы. Отбирают как следует. Кормят неплохо, по меркам Путсошей - отлично. Дисциплина – что надо. Все новобранцы проходят тренировочный лагерь на базе Форт Майлз в семи милях от города. Там их дрючат так, что волосы на жопе еще месяц потом дыбом встают при виде шеврона сержантского. С униформой проблемы, конечно, но в целом стараются серый цвет выдерживать – в пыльном и скалистом ландшафте нормально подходит. Вооружение – лучшее в Пустошах. У каждого почти – винтовка, на каждых десятерых – пулемет, гранатомет или ракетный комплекс. Транспорт есть в ассортименте, гигантские по меркам Пустошей запасы горючки и боеприпасов, есть бронетехника настоящая, а не обвешанные металлоломом джипы. Есть даже авиапарк крохотный – три летательных аппарата, правда, в воздух поднимаются «по большим праздникам», потому что воевать с таким прикрытием – уже праздник. Женщины в армии есть, но нормативы для них – такие же, как и для мужчин, никаких поблажек, никаких уступок, так что их немного совсем, полпроцента может. Но если тесты и обучение прошла – служи, с сослуживцами только сама разбирайся. Будут проблемы – могут и уволить нахрен, организаций по защите прав нет. Армия разделена на пять батальонов человек по двести и всякие отдельные и вспомогательные подразделения. Пока два батальона занимаются охраной города, еще два – ездят по поселкам, патрулируют территорию, наводят порядок, а еще один стоит в резерве в Форт Майлз, повышает подготовку, в любой момент может выступить по приказу. Есть еще два спецподразделения: Группа Дальней Разведки из 40 бойцов и Отряд по Проведению Специальных Операций «Ультра» из 30 бойцов. Это козырные карты, их просто так не разыгрывают. Хелена (неофициальное название жителей – «жлобы») Когда-то рекреационная база так называлась. А теперь – самый большой кусок плодородной земли в Пустошах. Несколько поселков крупных – по две-три тысячи человек – объединились в Содружество. Земля и вода тут – все. И рабочие руки тоже, поэтому рабство – в порядке вещей. На десять тысяч человек, живущих в крупных поселках – тысячи три-четыре рабов. Ну, то есть это называется Пожизненное Долговое Обязательство, самих бедолаг зовут батраками, но рабы они и есть рабы – надевают ошейник, ночью на замок запирают, могут палок дать, если работаешь плохо. Земли тут много и еды побольше, чем в других местах. Те же батраки у хороших хозяев питаются даже лучше, чем горожане Нью-Хоупа. Валюта основная – Трудовая Фишка Земледельческого Банка, обеспеченная трудоднем подневольного работника. Управляет Содружеством совет из десяти самых крупных землевладельцев. С точки зрения военной силы Содружество может за себя постоять. Ополчение – восемьсот человек постоянно под ружьем, две тысячи в мобилизационном резерве. Вооружены похуже, чем НХРАФовцы, но у каждого второго (если на все две с половиной тысячи считать) – штурмовая или магазинная винтовка, у остальных – ружья, пистолеты, пистолеты-пулеметы. Штук сто пулеметов и гранатометов найдется на складах. Несколько ган-траков имеется. Плюс у каждого крупного землевладельца – охрана в два-три десятка хорошо вооруженных здоровых лбов, там и наемники, и всякие племянники-бездельники. Укрепления есть, волчьи ямы разные накопаны. На своей территории местные ориентируются отлично, засады и внезапные удары агрессору обеспечены. В общем, с налету не возьмешь, хотя поживиться есть чем. Паспортов, как в Большом, тут нет, да и читать-писать далеко не все умеют. Но есть шерифы, которые ведут перепись, знают в своей местности всех и следят, чтобы левых людей не шаталось по округе. Есть суд, правда, не все до него добираются, чтобы обратиться, ну и своя рука владыка, само собой. По сравнению с Республикой жизнь тут более бесправная, сильные жестче угнетают слабых, порядка меньше. Зато с жратвой получше – ребра не так выпирают. Электра (Батарейка, умники). Довоенная солнечная электростанция. Чудом уцелела. Группа ученых и примкнувших к ним военных здесь поселилась. После войны облачность меньше стала, вместе с озоновым слоем. Станцию запустили, стену построили, колодцы выкопали, сады аэропонические возвели. И постепенно, лет так пятьдесят назад, замкнулись в мирке своем, кроме торговли стараются контактов с другими поселениями не поддерживать. Не пускают к себе чужаков, не влезают в чужие дела, чужими проблемами не занимаются. Много энергии почти дармовой – сумели организовать производства энергоемкие: удобрения, выплавка металлов, перегонка топлива. Если бы кроме них был только один город, Электру бы, наверное, подмяли – перекрыли бы подвоз продовольствия, блокировали, вынудили принять условия. Но получился баланс – если парни из Большого наедут, жлобы на защиту встанут, а если Совет в Хелене решит, что цены на удобрения надо кардинально понизить, НХРАФ сил не пожалеет для обороны «Батарейки». Сюда еще прибавить их собственных бойцов – ополчение человек пятьсот как минимум, наемники кое-какие прикормленные есть, да и оружие запасено. В общем, какое-то время против любого противника продержатся, пока помощь не подоспеет. Про Электру ходят в основном слухи. Одни говорят, что населения там четыре тысячи, другие, что все шесть. Внутри-то не был почти никто. Говорят, что все там грамотные поголовно. Что есть пруд и в нем рыб, мол, разводят. Что врачи тамошние могут сердце пересадить. Ну, чего только не болтают. Торговцы некоторые утверждают, что живут там совсем небогато, но точно никто не знает. Батарейка окутана ореолом тайны, и многие хотели бы побывать там из чистого любопытства. Про документы и деньги толком неизвестно ничего, но на входе есть сканер сетчатки глаза, человека заносят в базу данных, когда возвращается – сверяют. При бартере отсчитать сдачу могут и в «желтых», и в трудовых фишках. Сразу за воротами – ангар для разгрузки, дальше торговцам путь заказан. Хотя перед воротами есть несколько ночлежек и баров для приезжих. Еще один интересный момент – торговцы из Электры иногда покупают в Рэде женщин, видимо, чтобы приток свежей крови в городе обеспечить. А может, у них там просто баб не хватает. Так или иначе, никто из них, кажется, пока не вернулся. Кэмп Фокс (Нора, Крепость) Когда бахнуло и догорело, Генерал и его штаб, вылезшие из бункера, захватили склад продовольствия. Отсиделись там. А потом начали грабить всех, кто послабее. Гнездо свое укрепили первоклассно – пушки есть, минометы на закрытых позициях, минные поля. Блиндажи всякие, траншеи, дзоты. Внутри – лагерь. Дисциплина. Милитаризм. Во главе – Генерал, то ли внук, то ли племянник того, первого, Варлорд по сути. Новобранцам ставят клеймо. Провинившихся подвешивают на солнце – жесткое наказание или мучительная долгая смерть. С окрестных поселков «собирают налоги», дань по факту. Паразитируют, если правде в глаза смотреть. Население – две с половиной тысячи, из них около тысячи – солдаты. Оружия много, боеприпасов мало, поэтому упор на ближний бой, и в этом с ними могут поспорить только рейдеры. Двести человек – вооруженная до зубов гвардия, которая получает самый лакомый кусок и самое мощное оружие. Пятьсот человек – Первая Армия. Патрули, мясо, грабители. Еще триста – Корпус Молодого Пополнения. Разведчики, налетчики, подрастающий молодняк, плюс те, кого поймали и вписали принудительно. Солдаты получают строго нормированные пайки, остальное население живет впроголодь, но уйти из Фокса так просто нельзя. Приказ возведен в культ, а высшими благами пользуются сержанты и офицеры. Ходят слухи о развертывании Второй Армии, но верится в них с трудом – вряд ли у Генерала хватит еды, чтобы прокормить еще одну ораву. Чтобы проехать по их территории, торговцу нужна лицензия. Нет лицензии – отнимут почти все. А за лицензию – платить регулярно надо. Отбиться трудно – раз повезет, другой – нет. Армия все-таки – одиночку размажут, как клопа. С НХРАФ Первая Армия на ножах, но до полномасштабной войны не доходит. Генерал понимает, что в полевом сражении солдаты у него кончатся быстрее, чем боеприпасы у НХРАФ. В Нью-Хоупе знают: если штурмовать Крепость, потери будут такие, что после них жлобы смогут диктовать свои условия. Но стычки патрулей происходят частенько, особенно на границе сфер влияния. Иногда патрули Первой Армии добираются даже до земель Хелены, но они все-таки расположены далековато, чтобы оставить там гарнизон. Рэд («Свалка») Самое западное из всех крупных поселений. Стены домов из красной глины – наверное, поэтому так и назвали. Или потому что здесь кровь постоянно льется. Рэд находится близко к обоим городам-могильникам, поэтому в нем всегда тусуется много сталкеров. Где сталкеры – там торговцы. А где торговцы – там бандиты. Несколько кривых улиц, сотня-другая домов. По сути это отели. У каждого дома есть владелец. Хочешь ночевать – плати, не хочешь – спи под открытым небом, но очень уж это небезопасно здесь. В некоторых домах – бары. В некоторых – харчевни. В паре мест даже помыться можно. Можно девку снять, их тут много таких. Наркота тоже ходит по рукам без проблем. Есть Арена – еще одно местное развлечение. Выставляют пару бойцов, бывает, что три-на-три, и пять-на-пять даже, но редко. Клетка стальная, стулья пластиковые вокруг, сбитые по пять, чтобы ветром не унесло. Толпа собирается. Оружие только холодное, бой только насмерть. Разумеется, нет таких грязных приемов, которые Арена бы не видела. Ну и если два шибко борзых парня решают не в темном переулке разобраться, а напоказ, при всех – тоже сюда идут. Ставки, понятное дело. Кто кишки выпускает, а кто на этом барыши поднимает. Есть рынок. Торгуют с колес рабами, едой, оружием, запчастями, находками сталкеров, дурью – всем подряд. Ищешь что-то запрещенное в больших городах – тебе сюда. Бартер в основном, но и «желтые» ходят, если надо. И еще есть Железка. Слободка небольшая, где живут механики всякие, умельцы, спецы, которых по тем или иным причинам из нормальных поселений выгнали. Или выкрали. Трудятся, за крохи в основном, технику чинят, разбираются с барахлом, которое хозяева их у сталкеров купили. Там же кладбище машин старых да и просто кладбище – тоже там, рядом. Живет в Рэде около полутора тысяч человек, иногда больше, чаще меньше. Многие в разъездах. Местность вокруг не самая плодородная, что-то выращивают в окрестностях, но в основном еду привозят торговцы, ну, или бандиты совершают вылазки за продовольствием в более отдаленные поселения. Бандитов тут много. Самая сильная банда – Живодеры. В ней человек пятьдесят, они трясут всех, все им отстегивают. Их гнездо раньше называлось бар Железный Привет, но за глаза все называют Живодерней. Остальные банды поменьше – десять-пятнадцать человек, но почти у каждого ствол имеется. Черепа заправляют Ареной, Кактусы – большей частью рынка, Соленые – Железкой. Еще около пяти-шести банд поменьше держат, что осталось, грызутся между собой. Периодически случается передел власти. Дважды Рэд подвергался полному разрушению. Лет тридцать назад местные воротилы перешли дорогу Генералу, и Первая Армия быстро вправила им мозги: разогнала, перестреляла, захватила добычу и ушла. В другой раз, тоже давно это было, тотальный разгром учинили охреневшие от собственной крутости Гвозди. Но Рэд, не в пример гигантским городам прошлого, всегда восставал из пепла, словно уродливый феникс-падальщик. ПоселкиМелких поселений в Пустошах много. Кто говорит – под сотню, кто – побольше. Есть фермерские поселки. Живут вокруг колодцев и лоскутов плодородной земли. Сажают маис, картофель, бобовые, кое-какие генно-модифицированные растения, напоминающие физалис. Свиней разводят пятнистых, птицу кое-где, в самых зажиточных поселениях есть псевдо-быки – генетически модифицированные безрогие парнокопытные, потомки земных коров. Кактусы сажают – самогон гонят или как материал для био-топлива используют. С одной стороны своя еда – конечно плюс. С другой стороны, ею же и расплачиваться приходится, ее же и отнять все норовят, она еще и попортиться может. Руду какую-нибудь можно и зимой и летом долбить, к урожаю она не привязана. В фермерских поселках все решает община. Собираются отцы семейств в засаленных комбинезонах и старых плащах у кого-нибудь на дому и обсуждают до темноты. В шахтерских поселках – мэр нужен, потому что там ровно один человек права поселка перед городом отстаивать будет. Не только руду добывают шахтеры. Уголь, минералы разные, азот, серу, селитру – из них в Электре удобрения делают, которые потом у фермеров на продовольствие меняют, а в Нью-Хоупе взрывчатку бадяжат. Шахтерские поселки материально лучше обеспечены, но зависят от городов сильнее. В самых важных поселениях стоят гарнизоны НХРАФ или Первой Армии. В другие только проверить наезжают да караван сопроводить. А есть и такие местечки, которые совсем далеко расположены, там пару раз в год военные появляются, а то и вовсе руки не доходят. Поселки тоже не совсем константа – пересох колодец, значит, надо место новое искать или разбредаться кто куда. Те поселки, которые от городов далеко, иногда защищает какая-нибудь мелкая банда. Совсем без продовольственной базы в Пустошах выжить трудно, особенно зимой. Так что бандиты за небольшую дань не трогают жителей, а если появятся враги – помогают отбиться. Для жителей это бывает выгодно – самостоятельно защититься от патруля Первой Армии или партии рейдеров у них вряд ли получится. Но, конечно, от хорошей жизни делиться с десятком дармоедов никто не стал бы. РейдерыРейдеры суровые, до х*я борода, Рыщут на дорогах, грабят города. Всякие шерифы, офицеры НХРАФа Очень их ругают, выписывают штрафы. Но на штрафы рейдерам ясно — наплевать, Так и будут резать, жечь и нагибать.Самые страшные бандиты. Вечно кочующие, вечно воюющие, вечно готовые убивать, грабить и насиловать. Существуют кланами от полутора до трех сотен. За оружие у них берутся от мала до велика – мужчины, женщины, дети лет с восьми. Матери грудных детей возят за спиной, а в руках держат оружие. Рейдеры нечасто ездят всем скопом – обычно рассылают патрули, команды или отдельных скаутов, которые ищут добычу, а основная часть клана падает ей потом, как снег на голову. Иногда лагерь разбивают, особенно на зиму - на пару месяцев даже бывает. Но нечасто, поскольку едят они то, что удастся отобрать, да еще охотятся иногда. Могут и пленника сожрать и даже кого-нибудь из своих провинившихся, но это скорее исключение, чем правило, хотя слухи такие ходят. Рейдеры - кочевники, которые перемещаются на автомобилях и мотоциклах, зачастую сильно переделанных. Сердце любого клана - "мэйн", тяжелый грузовик, перевозящий запасы топлива, ДПЭ (долговременные подзаряжаемые элементы) и запчастей. Без топлива и аккумуляторов вся эта орава байков и джипов далеко не уедет. "Мэйн" обычно хорошо бронирован и защищен, его берегут и в схватку просто так не бросают. Иерархия в клане очень простая. Главаря называют "тузом", его главного помощника - "фронтменом". Боец, командующих небольшой группой или патрулем - "чифтэн" или "чиф", простой боец на мотоцикле - райдер, наездник. Водила, отвечающий за джип или минивэн - "бас". Есть еще "солисты" - одиночки, ведущие разведку сами по себе. Эти добираются даже до Большого. Среди рейдеров есть женщины, но немного, больше мужчин. Рождается и доживает хотя бы лет до двадцати тоже немного - жизнь в клане жесткая, как бетонная плита. Поэтом при налетах они захватывают в плен детей лет пяти-восьми. После года двух в клане неокрепшие мозги от происходящего вокруг едут конкретно, и из них получаются новые рейдеры. Могут еще принять в рейдеры человека извне. В исключительном случае. Но там такая атмосфера, что помотаться рейдером, а потом где-нибудь осесть - не вариант. Татуировки. Образ жизни характерный. Тоска по странствиям. Да и сами кочевники просто так не отпустят - найдут и убьют. У них вообще если есть повод убить - раздумывать долго не принято. Еще в клане есть рабы. Кое-какие кланы ими торгуют, но не все. Могут держать для забавы, особенно женщин. Механики. Кузнецы. Оружейники. Причем нет гарантий, что ноги не отрежут к черту, чтобы не сбежал. Могут еще - грамотеев или проводников. И те и другие нужны, чтобы обучать будущих "солистов" - не умея читать дорожные знаки в Пустошах много не наразведуешь. Остальных пленников обычно убивают. Часто - в изощренной форме. Жизнь рейдеров - жесткое соперничество, как с чужаками, так и среди своих. Торговать с ними трудно, потому что у них редко можно достать что-то полезное. На мотоцикле или в багажнике джипа много не увезешь. То, что им нужно, они берут для себя, а то, что не нужно – бросают. Иногда они торгуют рабами или каким-нибудь необычным товаром, иногда – информацией. Но чаще всего предложить в обмен на товар они могут лишь пулю в лоб. Или нож в сердце. У рейдеров мало патронов, поэтому в ход идут ножи, цепи, обрезки труб, дубины и копья. У некоторых могут быть арбалеты. Рейдерские кланыСамые известные. Есть банды поменьше, отколовшиеся от крупных кланов. Были такие, кого поглотили пустоши, и теперь о них забыли. Есть еще бандиты, которые пытаются косить под рейдеров. «Шакалы» - наиболее отмороженная банда. Их немного, но их боятся. Говорят, они любят человечину и пленников зажаривают заживо. Заклятые враги Шершней. Больше падальщики, чем воины. Обычно нападают на слабых, одиночек или спящих. По слухам на многих их машинах смонтированы самодельные огнеметы – боятся их от этого еще сильнее. С ними почти никто не торгует, поскольку получить пулю в спину после сделки проще простого. Их предводитель – Койот, мстительный и злобный ублюдок. Отличительные знаки: «Индейцы» - самая странная рейдерская тусовка. Прозвище - потому что вставляют перья в головные уборы. Их фронтмен – загадочный Шаман, проповедующий культ не то ветра, не то огня. Приносит кровавые жертвы на капоте своего полно-приводного внедорожника, выдирает сердца руками. Индейцы часто оставляют на месте схватки замученных пленников. Могут закопать по шею в песок и уехать. Торговать с ними вряд ли удастся, известные случаи – исключения из правила. Их туз – Синее Перо, хотя наверняка Шаман имеет большую власть. Индейцы часто пропадают неизвестно где, но всегда возвращаются, по-прежнему в своих лохмотьях и перьях. У них всегда мало патронов. Они компенсируют это большим количеством арбалетов. Стрелы по слухам смазаны ядом. Лучше всех умеют вести преследование по сильно пересеченной местности. «Орлы» - самый быстрый клан. Стремительные, неуловимые, непоседливые. Редко разбивают лагерь. Нападая, не задерживаются, чтобы вырезать всех до одного. Торговать с ними трудно – их не догонишь, а на месте они почти не сидят. Навязать им бой тоже нелегко. Тяжелой техники у них мало, но много квадроциклов на ДПЭ. Сами Орлы редко нападают на хорошо защищенные караваны, если видят, что внезапности нет - обычно сваливают. Их предводитель – Коготь. «Шершни» - самый большой клан, сотни четыре наберется. Много райдеров. Ненавидят Шакалов, да и со Шприцами у них было много разборок. Зато с Бродягами друг друга не трогают. Шершни, в отличие от других, делающих ставку на внезапность, нападают методично – кружат поблизости от жертвы (караван или поселок), совершают частые мелкие атаки. Через двое суток люди уже валятся с ног от усталости и постоянного напряжения. Вот тогда «улей» и наносит главный удар. Шершни активно участвуют в работорговле, у них даже есть специальные клетки на колесах, в которых и держат пленников. Их туза зовут Хруст, он умный и расчетливый. И говорят - самый крутой боец на ножах, которого знают Пустоши. «Гвозди» - клан, прославившийся своей лютой мощью. Помимо тотального разгрома Рэда, клан лет семь назад сошелся лоб в лоб с ударным отрядом Первой Армии. Раскатал милитаристов в тонкий блин без особого труда. Их мэйн покрыт броней, спереди - бульдозерный отвал. Еще есть парочка тяжелых БТРов. Райдеров у клана не очень много. Пленников они казнят, цепляя тросами к мэйну. Полчаса волочения по камням - та еще пытка. Связываться с Гвоздями опасно, хотя на топливо, которое их БТРы жрут в солидных объемах, у них можно попытаться выменять что-нибудь интересное. Их ведет в бой двухметровый гигант, которого зовут Молот. «Шприцы» - упоротые наркоманы. Давно пора собраться и вырезать их всех до единого. Их любимое занятие – пристать к кому-нибудь и ударить в спину, когда те заняты более важным делом. В отмороженности они уступают только Шакалам, да и то спорно. Почти поголовно психи. Полагаются больше на холодное оружие, таран и бутылки с зажигательной смесью, чем на стрельбу. Пленников, говорят, ради развлечения подсаживают на иглу. С ними можно поторговать, если есть наркота – её они выменяют на что угодно, но делать дело надо быстро – нетерпеливые. Их туз – ненормальная баба по кличке Доза, что в очередной раз доказывает полную неадекватность этой саранчи. Впрочем, недооценивать Дозу тоже не стоит – из всех этих полоумных ублюдков она самая хитрая тварь. «Бродяги» - клан небольшой, но самый вменяемый. Теоретически они даже могут оставить выживших после рейда. Правда, забрав всю воду и горючее, что, в Пустошах равносильно отложенной казни. Но если кто будет мимо проезжать – может, и подберет. Держатся друг друга, никогда не бросают своих, от них иногда можно откупиться, что уже неплохо. Но трусов презирают. Бродяги – отличные стрелки, а их скауты – самые незаметные, и пробирались даже в Большой, не говоря уже о Рэде и Хелене. Их туза зовут Рыцарь. По слухам он носит стальную кольчугу, а из винтовки бьет без промаха на любой дальности.
-
-
Перечитал. Очень так добротно описано. И бабы в тему.
-
Прекрасно. Игра 13 года, а только заметил. Великолепная проработка! Супер, как будто про настоящие государства читаю )
-
Вот это, то что мы как бы нормой уже стали почти что считать - это на самом деле вызывающее уважение серьёзное отношение к модулю. Большая ценность.
|
Джеб Набивание магазина патронами придавало уверенности и помогало успокоиться. Не, не то чтобы Джеб истерил там или впадал в панику. Но когда за один день тебя сначала отправили по дороге, по которой не прошел твой предшественник, потом чуть не задрали визжащие крылатые твари, а потом ты поймал пулю в спину, провалялся в бессознанке хрен знает сколько времени и думал уже, что ноги отнялись — это не способствует душевному равновесию. А тут — такое приятное, знакомое занятие. Вдавливаешь один за другим патроны (свои, не казенные какие-нибудь) и наполняешься уверенностью. Отобьемся. Или уйдем гордо. Как Содецки, вокруг тела которого они нашли стреляных гильз минимум на пару магазинов. Передергивать затвор было не нужно — последний патрон как раз замер в патроннике, ожидая своей очереди. И это было на руку — характерный лязгающий звук мог выдать его местоположение. Осторожно выглянув из-за укрытия, Джеб не увидел ни души. Свалили или затаились. Переползая по-пластунски от валуна к валуну (а иногда и на четвереньках, когда совсем невмоготу становилось — при каждом рывке в груди какая-то мелкая тварь начинала стучать молоточком по ребрам), время от времени отдыхая, Джеб добрался до возвышенности, с которой намеревался оглядеться, а если придется — принять бой, и чего уж там, скорее всего, последний бой. Он мог бы залезть на нее в самом начале схватки, но склон был крутоват, и наемник имел бы тогда все шансы выдать себя осыпающимися из-под подошв камнями и галькой. А так удалось подстрелить первого врага даже раньше, чем он понял, что пошло-поехало. Вот этот первый убитый и оказался единственным врагом, которого Джеб, успокаивая дыхание на вершине, высмотрел в бинокль. Остальные ушли, и их мотоциклов тоже не обнаружилось. Джебов мотоцикл, может, и был там, где наемник его оставил, но отсюда это место не просматривалось. А вот труп был виден хорошо. Оружия рядом с ним не лежало, но обувь и одежду, видно, второпях, содрать не успели. Стервятники уже пировали, сидя на теле бандита. Видимо, тот, что побеспокоил Джеба, был из них самый хилый, и его прогнали "от стола". Везде конкуренция, ничего не попишешь. В остальном вокруг не было ни души. Солнце село, от остывающим камней еще шло тепло, но воздух становился все менее горячим с каждой минутой. Когда стемнеет — станет прохладно. Джеб повернулся назад — оттуда ему вслед смотрела гора, хмурая и злобная. Повернулся вперед — там виднелся невысокий кряж, где, судя по карте, располагалась шахта. Дотопать до него пешком было можно. В его состоянии — тяжеловато, конечно. Но жизнь вообще не баловала О'Салливана легкостью.
-
Стервятники уже пировали, сидя на теле бандита. Видимо, тот, что побеспокоил Джеба, был из них самый хилый, и его прогнали "от стола". Везде конкуренция, ничего не попишешь.
|
Гейдж не спеша поднялся за Джинном, вошел в номер и осмотрелся. "Грива", похоже, был тут впервые, и хозяин таверны сразу понял, что номер ему понравился, хотя виду тот и не подавал и в похвалах не рассыпался. Сталкеры — народ прижимистый, и мало кто из них снимал сьют или люкс. И в этом была обидная ирония, потому что по-настоящему оценить старые вещи, заботливо собранные Джинном, могли, пожалуй, только они. Оглядевшись, Гейдж снял рюкзак и присел на край кровати, предоставляя хозяину табурет. Тут и Керри вошла, поставила стакан с выпивкой на тумбочку, а рядом ― лепешку, чтобы было, чем закусить. Умница! Может, самому тоже накатить или пожрать? Гость снял шляпу и разгладил непослушные волосы (ну да, грива она и есть грива), собираясь с мыслями. И заговорил. — А дело такое, Джинн. Заказ хочу сделать, большой. Топливо нужно, тростник иль ещё что - без разницы, у меня двигатель всеядный. Литров сто, лучше в канистрах. И еда, дней на восемнадцать-двадцать, на дво... — тут он запнулся. — На троих. Всё это с доставкой в Лагерь, — Джинн без труда сообразил, что речь идет о палаточном лагере Сталкеров. — Без палева. Конкретней по еде: бобы, сухари, консервы и можно вяленого мяса на первые дни, на готовку короче. Походный вариант, умеренно-экономный. В голове у Джинна сами собой закрутились цифры. Сто литров биотоплива по пять пластиковых двадцатилитровок — около восьмидесяти винтовочных патронов. Хер знает, что там имел в виду сталкер под умеренно-экономным вариантом, но вот какая картинка сразу нарисовалась. Дня на три вяленого мяса — в районе сорока, учитывая его скидки. Банок двадцать пять консервов — около четырехсот двадцати патронов будет ему стоить. Бобы — около тридцати. По паре сухарей на брата в день — патронов двадцать пять еще. Без малого шесть сотен патронов. Нефиговая такая закупочка, дааа. И сколько сверху попросить? Патронов пятьдесят смело можно было нагреть за риск (ни Соленые, ни Кактусы не были бы от такого в восторге, если бы узнали), еще двадцать ― просто за хлопоты. Или поменьше. Или побольше. А сталкер между тем продолжил: — Долгую ходку планирую. Смотри. Достал и развернул старую карту, потертую на сгибах. Все, что Джинн понял — это что там изображен один из разрушенных городов, и что карта находится в процессе создания. Какой именно город начерчен, он определить не смог, поскольку в постапокалиптической географии он был не силен, в отличии от подсчетов. Карта была самодельная. Сталкер вынул из рюкзака еще кое-что: довоенную пластмассовую аптечку. Открыл защелки, достал два предмета — "замазку" и какой-то медицинский инструмент, сверкающий полированным металлом, с окошками датчиков и хищными металлическими наконечниками. Джинн в медицине тоже рубил не сильно, но знал, что такая вот "замазка" в виде спрея-пистолета — сильная штука, получше промывания раны бузом помогает. Никакая зараза не пристанет, если сразу ее на рану выдавить, и лихорадки почти никогда не бывает, а потом она кожу и плоть восстанавливает под своим слоем и сама отваливается. Прямо-таки подарок от предков! Что касается инструмента (или прибора?), зачем он нужен точно, Джинн сказать не мог, но зато мог оценить, что тот выглядит как новенький. Продемонстрировав и убрав эти достижения довоенной медицины, Гейдж достал из той же коробочки полиэтиленовый пакетик с каким-то таблетками-шариками беловато-желтоватого цвета. Перебросил пакетик Джинну. Туда была вложена бумажка с накорябанной от руки надписью — "антибиотик", ну, значит, от жара помогает, от заразы всякой. — Довоенное. Есть шанс такого ещё целую партию найти, и инструменты ещё, на клинику хватит. Сделал жест, символизирующий, что пакетик надо вернуть. — Знаю, шанс, это не гарантия, поэтому и речь не о кредите идёт, а о вложении и соучастии. Поможешь сегодня с топливом и едой — я расплачусь сразу, найду чем. Часть авансом прямо тут, конечно. Я тебе доверяю, хоть ты и с Солёными тоже дела имеешь. Но они это они, а я это я. Думаю, умеешь различать и людей, и выгоду. Выгорит дело — завезу тебе потом хабар, найдёшь доктора, услуги начнёшь оказывать. Дополнительные. Другой хабар если попадётся — рисковать не будем, патронами рассчитаемся, а вот за вклад в медицину тебя сами бандиты похвалят, как твой мастер им дырки штопать начнёт, и откуда взялось всё спрашивать не будут. Ну что ж, докторишка на примете у него был. Пинцет который. Живет тут, кое-как платит, то шлюх посмотрит, то бандита какого подлатает. Звезд с неба не хватает, но если ему все это, о чем сталкер тут талдычит, притаранить, да еще одного или двух докторов выцепить с улиц... Бандиты, конечно, захотят бесплатно лечиться, да еще и барыш с этого иметь. Но Джинн чуял, что дело-то могло бы получиться. При его-то талантах. Доктора в Рэде были, но все они занимались сами и лекарствами, и привлечением клиентов. А что если доктора будут своим делом заниматься, а он своим? Странно, что никто раньше до этого не додумался. Не факт, что это стопроцентно беспроигрышная идея, но подумать стоит. А сталкер все никак не унимался. — Опасность малая, мы и так раза три-четыре всего в год встречаемся, и дальше так же будет, ну, может, в начале только почаще. Комар носа не подточит. Мне на рынке не место, а человек свой для закупок топлива и еды нужен, с тебя же взятки-гладки, для своей кухни берёшь, мешком бобов больше, мешком меньше, никому дела нет. Тут сталкер был не совсем прав. Могли не заметить, что больше стал покупать. А могли и заметить. Кактусы, сука, самые бошковитые бандосы. Рынком рулить — это не телок на счетчик ставить! — Свой интерес прибавь, конечно, а не нравится идея долгих отношений, так можно и на разовой сделке по рукам ударить. Я и пришёл-то за разовой, потому готов платить, но ты вот о чём подумай, Джинн. Я уж лет десять в могильники хожу, и всё живой. Если с кем и можно дела планировать, то с такими как я только. Тем более если аккуратно и неспеша. Что скажешь? Вот последнее звучало разумно. Гейдж и правда хрен знает сколько уже таскал хабар из руин, всегда был в не самых лучших отношениях с бандами — но! — всегда живой. А это получше любой рекламы. На одном везении столько не протянешь. Вошла Керри принесла тарелку с похлебкой, давая Гейджу возможность утолить голод, а Джинну — обдумать ответ.
-
Очень четко "зацепил". Прям вот я сам сидя перед монитором стал высчитывать что где и как, подумывать, куда что пристроить. Супер.
-
Отличное мастер-дополнение хода. Твоя задумка расцветает новыми красками)
|
-
Никогда не думал, что буду рад увидеть бандитскую харю.
|
|
|
-
Ооо, музыка просто переполнила атмосферность сцены))) Однозначно лайк.
|
Кейн С одной стороны, парень, может, и упускал прибыль, но с другой, прибыль эта была скорее не его собственная, а всего поселка, да и Кейн толком не обрисовал, чем и как он собирается платить, а вот желание пожрать на халяву за счет напарника — обозначил четко. Еда — это ведь не кредиты, которые можно в случае чего и назад забрать, ее сожрали — и нету. Так что ассистент Конрада пошел по своим делам, не особо расстроенный не состоявшейся сделкой, но на прощанье сказал: — Ты б лучше в мешке своем глянул, вон он, под кроватью. А то я ж тоже не знаю, готовить на тебя ужин, не готовить. Снаряжения и бронежилет с Кейна перед операцией действительно сняли, и теперь они пылились на полу. Там же притулилась его магазинка, не самая новая, но надежная. В принципе, патронов как раз было много, за полторы сотни, и стоило прикинуть, чем лучше расплачиваться за жратву всю эту неделю. У Джеба имелось около полусотни промежуточных, а у Майера свой внушительный кулек с крупнокалиберными пистолетными, да еще бумажки. Плюс Майер-то, конечно, мог начинить им там все что угодно, но стоимость его работ все равно будут определять местные, это Кейн тоже понимал. Мужик на соседней койке продолжил свой рассказ. — Я к чему веду. Друган мой дочурку свою нашел случайно совершенно. На рынке. Там же, в Рэде, есть рынок, где людьми торгуют, ну, слышал наверное. И в том числе рейдеры как раз им поставляют. Видно, ее вот так и перекинули туда, а он вот случайно увидел. Выкупил ее, в долги залез, и видно у него проблемы уже крупные там назревали, и у него, и у всей шайки, в которой он состоял. Их потом конкретно даванули, я даже... Он стиснул зубы от приступа боли, пробормотал: "Блядь, скорей бы уж." Потом немного отдышался и снова заговорил: — Рич-то это все понимал и попытался мне девку спихнуть. Типа "отвези ее хоть куда, только подальше отсюда, пока я проблему не решу". Ну, нифига он не решил, завалили его. А я ее отвез в один поселок там, недалеко от Рэда, Свитвотер называется. Заплатил мальца, чтобы за ней присмотрели, да им и самим лишняя пара рук там нужна была, даром что и рот лишний тоже. Но мне уже дальше рвать надо было, торговля ж не стоит на месте, мать ие. Я сказал, что вернусь, но закрутился. Туда, сюда. Перезимовал в Большом, потом летом бойко шло дело, все не до нее было. А теперь вот... Сам видишь, не добрать мне туда, похоже. Так я к чему клоню. Ты смекнул уж, наверное. Хочу, чтобы ты это за меня сделал. Посмотрел, что там как, нормально она живет, может, помочь надо. Ты вроде не из тех парней, что таким занимаются... Ну, да у меня выбор особо небольшой. Тут поселковые все, куда им Рэд... Они вон до Остин-Рока доехать уже за блядь путешествие какое-то считаю. Ну и, ясное дело, не задаром все. Если согласен, выложу, где можно разжиться кой-чем помощнее твоей винтовки, ага. Что скажешь?
Майер — Найдется, — кивнула женщина. — Будет тебе и набор, и станция. Мне прям интересно, с какого края ты за эту штуку возьмешься. Инструменты появились из ящика, и Майер приступил, а помощница механика занялась починкой инструментов и приклепыванием оторванной от тачки ручки. Задача у Майера была непростая — когда электроника много лет проводит не в рабочем состоянии, продиагностировать ее трудно. Для начала бы просто отчистить от пыли и паутины, которую свили целые поколения хауортских пауков. Именно с такой моделью прибора Майер дела не имел, но сам принцип понимал, а это было самым главным. Мир, в котором имелась возможность, потратив пять секунд, получить голосовую или теле-консультацию в техподдержке, скачать инструкцию из облака или вызвать виртуального голографического помощника через мобильное устройство, сгорел еще до его рождения. Так что приходилось действовать больше по наитию, вспоминая все, чему учили сутулые Старшие Научные Сотрудники на лаборантских лекциях. Майер пока так и не стал одним из них. Выше них шли профессора, а потом уже Члены ученого совета — самая верхняя ступень. Гвен сначала скептически, но потом с уважением смотрела, как Джош трудится над сканером, а затем и вовсе отложила свою работу. На счастье Майера, хотя он об этом и не знал, лозунгом фирмы "СтарГеолоджиЭлектроникс", разработавшей и выпускавшей сканер (да, во вторую эпоху колонизации снова модно стало впихивать слово "Стар" в название фирмы, чем бы она ни занималась) было "Выше звезд. Прочнее гор. Проще песка". Так что через какое-то время, когда элемент питания был подключен, а палец Майера дотронулся до сенсорной панели, коробочка ожила — врубилась подсветка клавиш. Пока что дисплей был все такой же черный и ничего не показывал, и что с ним делать дальше лаборант не особо представлял. Но то,чего он добился, было уже настолько круто, что не верилось самому. Гвен, склонившаяся над его плечом, не смогла сдержать возгласа восхищения. — Вау! У вас все там в Батарейке такие... рукастые? Майер же, помимо заслуженной гордости, ощущал голод. Когда ел в последний раз-то?
-
Выше звезд. Прочнее гор. Проще песка в мемариз!
|
Дирк — Ты прям заправский шутник у нас стал! — отозвался Сопатка, отсмеявшись. — Да хорошо бы. У вас тут дыр в стенах не так много и печка вон есть. Я бы и рад к Мире под бочок, хех. Но только, я ж знаю, зимой сюда половина всех бойцов с Железки припрется, не продохнуть будет. А когда ты не такой большой и грозный мужик, как ты, а такой ловкий маленький парень, как я, сидеть взаперти с этими ребятами ссыкотно. Я уж лучше у себя там, на Железке перекантуюсь. Я и трейлер себе присмотрел, нетронутый пока что. Дом такой считай небольшой, на колесах. А к вам вот так же захаживать буду. Если ветром по дороге не сдует, хех. Да и зима... Ну, скоро конечно, но не завтра ведь. Сопатка говорил полушутя-полусерьезно — несмотря на свои скромные габариты и отсутствие бойцовских навыков, по местным меркам он стоял повыше Дирка. Тот был низкооплачиваемым наемником, работающим за еду, кров и маленькое жалование, на которое, если везло, можно было раза три в месяц завалить шлюху. Иногда случались и премии, он мог и на стороне подработать, но даже Дирк понимал, что эти делишки лучше не афишировать. А вот Сопатка загребал неплохо, умел рисковать и сводить нужных людей, знал, от кого откупиться, а против кого упереться, находил общий язык и с механиками, и с бандитами. И за это его даже немного уважали.
Керри — Привет, — отозвался парень и зачем-то оглянулся по сторонам. Он, казалось, был немного в замешательстве, и Керри не понимала, почему. — Да легко. Я не спешу. Сложно было сказать, заинтриговала ли его просьба. Поговорить он явно был не прочь и не выглядел напуганным, но что-то его тяготило. Невысокий, но нормального телосложения (а среди бандитов тоже были и хромые, и косые, и увечные — в шестерках всякие ходили), без ужасных шрамов. Смуглая кожа, серые глаза, чуть-чуть настороженные, чуть-чуть самоуверенные, но без чванливой нахальности бывалых местных головорезов. Этого явно не вчера в банду приняли, но и не так давно, может, год или пару лет назад. В чехле нож, которым столешницу ковырял, кобура подмышкой, из которой ребристая рукоять пистолета торчит. Рубаха, жилетка кожаная, из тех, что в Большом делают из коровьих шкур, а здесь продают. Ну что ж, не шикует, но и не голодранец. — Мня звать Кортом, — представился он.
Обоим Между тем входная дверь открылась, и в "Таверну" неторопливо вошел человек, поправил рюкзак за спиной и, переложив дробовик из руки в руку, молча прикрыл за собой дверь. Он был постарше всех присутствующих, неплохо одет, не считая сильно стоптанных ботинок — кривоватая шляпа с полями, клетчатая рубашка, теплая, довоенная куртка. Пистолет, мачете, дробовик в руках, а под рубашкой проступали контуры бронежилета. Неплохо упакован, в общем, хотя и не богат. Затворив дверь, дядька пошел к барной стойке, а вместо приветствия на ходу показал Керри горсть патронов, дескать, платить есть чем, да и спешить некуда, давай, подгребай, когда тебе удобно станет. Керри его сразу вспомнила. Вернее, имени-то она не знала, он особо не назывался, но сам образ выплыл из памяти — хмурый, жесткий мужчина, кажется, ходил он сюда к Загадке. Была тут такая, третья, вместе с Пещерой и Мышью торговавшая собой. И, пожалуй, самая необычная из них. Дирк в свою очередь, проводив пришельца взглядом, вспомнил, что у того была кликуха Грива, на которую он, правда, не отзывался. Но Соленые называли его именно так и особой любви не питали. Обморок же. То есть Сталкер из Белых. То есть такой, который упрямый, старается от налогов бандитам увернуть, живет в палаточном городке со своей командой. А звали его Джексоном. Так он и остался у стойки, присев на высокий стул и подперев подбородок руками. Довольно редкий гость.
Джинн — Ага, это точно, ни к чему! — согласилась Мышь с чувством невероятного облегчения на лице. Джинн покинул ее скромное обиталище и направил свои стопы наверх, в комнату, где, сцепив зубы, боролся с болью Маятник, раскачиваясь из стороны в сторону, что полностью отвечало его прозвищу. Но на подъеме услышал, как внизу открылась дверь и кто-то вошел в зал. По походе и по тому, как тихо дверь закрылась, сразу смекнул, что это не бандиты. Походка незнакомая. Кто бы мог быть...
Продожить к Соленым или спуститься в общий зал?
-
Прикольно получается, интересно. Хороший эксперимент.
|
-
Вот это поворот! Ну, папа Кортес, удружил ))
|
-
-
очень точная и изящная философия
|
Теперь про то, как носили оружие. 1) Reversed draw - револьвер на поясе (обычно довольно высоко), рукояткой вперед. Способ появился раньше всех остальных благодаря кавалерии. Выглядело это примерно так: Ежу понятно, что быстро выхватить при таком варианте револьвер - нетривиальная задачка. В чем же профит? Первое. Для кавалериста (особенно у северян, особенно в начале войны) главным оружием считалась сабля. Висела она слева. Идея была такая: если правая рука занята саблей, и в то же время, левой нужно выхватить револьвер, надо расположить оружие так, чтобы его можно было чуть что достать левой рукой. Второе. Банальная техника безопасности. Тогда еще было принято заряжать все шесть гнезд барабана (потому что перезарядка капсюльного револьвера была делом долгим, надо думать), и это увеличивало вероятность случайного выстрела. Идея заключается в том, чтобы вытаскивая револьвер, случайным выстрелом не прострелить своей лошади шею. Ну, а поскольку среди людей, уехавших на запад после войны, было полно демобилизованной солдатни, понятно, что они продолжали носить свое оружие так, как их приучили. Олсо, Чарли Принц из "3:10 на Юму", который, судя по одежке, бывший военный, носит свои скоффилды именно так. 2) Straight draw - револьвер на поясе или на бедре, сбоку справа (если стрелок правша), рукоятью назад. Собственно, самый обычный способ. Револьвер можно было носить на поясе, но "классический" вестерновский способ - на перевязи (которая одновременно служила и патронташем), чуть ослабленной и висящей косо, кобура чуть наклонена. Недостатком перевязи было то, что, поскольку она висела косо, носить два револьвера (под левую и правую руку) на ней было не слишком удобно. Но можно было носить две перевязи крест-накрест, а большинство ковбоев вообще обходились одним револьвером. 3) Cross draw - револьвер висит на поясе спереди слева, так, чтобы его было удобно выхватывать правой рукой. Второй широко распространенный способ. Расположение револьвера могло меняться от "почти на левом бедре" до "напротив паха". Любопытно, что straight draw был в целом популярнее на юге, а cross draw - на севере. Связано это было с тем, что, во-первых, на севере больше времени в году носили тяжелые плащи, с которыми достать револьвер из-под полы было сложнее, чем спереди, а во-вторых, при минусовых температурах носить оружие на животе выгоднее - меньше шансов, что масло замерзнет. В любом случае, человек носил оружие там, где ему было удобно. И кроме того, разумеется, никто не мешал носить один револьвер в кобуре для straight draw, а другой для cross draw - оба под правую руку. 4) Armpit holster - появилась позднее всех. Подмышечная кобура. Изначально это была просто набедренная перевязь, перекинутая по тем или иным причинам через плечо. Примерно так, только повыше. Но позже она трансформировалась в отдельный вид: Также были различные специальные варианты для скрытого ношения, как правило, "авторские". Даллас Студенмаэр, одно время занимавший пост маршала в Эль-Пасо, носил револьвер в кармане, подшитом кожей. Также кольт можно было носить за поясом, хотя он и был довольно тяжеловат для этого. Чтобы он не провалился, можно было открыть зарядное окно и зацепить его за пояс - весьма удобно. Было еще и такое изобретение, как Bridgeport Rig, но появилось оно позже, чем описываемые в модуле события. ссылкаОбычная кобура могла привязываться к ноге шнурком чтобы не болталась (при езде верхом молотящая по ноге кобура - не самый приятный спутник): Маленькие дерринджеры можно было носить практически где угодно - в шляпе, за голенищем сапога, в кармане жилета или брюк, но самым удобным местом, особенно для картежников, являлся обшлаг рукава. Механические приспособления для этого не использовались, но небольшой кожаный ремешок мог крепиться на запястье и удерживать оружие, чтобы оно случайно не вывалилось. Также кобуру нередко вощили, смазывали маслом или жиром изнутри, чтобы револьвер выходил быстрее. Другая любопытная подробность - некоторые ганфайтеры спиливали мушку в прямом смысле. Не для того, что вы подумали, конечно, а чтобы она не зацепилась за кобуру. Также мушку иногда натачивали до состояния бритвы - если хозяин любил драться пистолетом (на всякий случай - пистолет при этом держали не за ствол, а за рукоять, чтобы ненароком не застрелиться). У нас в модуле серьезную роль играет только то, под какую руку у вас висит оружие - под правую, или под левую, но, разумеется, будет полезно отметить в своей квенте, как именно расположено оружие. Пригодными для мгновенной готовности являются положения в открытой кобуре - на бедре, на поясе или под мышкой, или любое положение, если ваш персонаж обладает навыком "скрытое ношение". P.S. Поскольку однозарядные пистолеты (за исключением дерринджеров) в этот период практически не использовались, слова "револьвер" и "пистолет" были, фактически, синонимами. По крайней мере, употреблять "пистолет" в отношении "револьвера" было абсолютно нормально. P.P.S. Кадры из фильмов: Unforgiven, Once upon a time in the Wild West, The Last Outlaw, Deadwood, 3:10 to Yuma, Outsider, Purgatory, Miracle at Sage Creek
|
|
Новый день начинался неотвратимо.
Для большинства жителей Пустошей это был еще один серый, не особо выделяющийся, скучный день. Монотонная, тяжелая работа или напряженные часы в пути, в ожидании подлости, приготовленной судьбой и миром за окном автомобиля.
Новый день воскрешал старые, не помершие вчера проблемы, встававшие в полный рост. Проснувшийся на первом этаже "Таверны" сталкер Фитиль решал в голове проблему "чем платить за следующую неделю". Проснувшийся за соседней стенкой от него скользкий тип Шорох думал, как избежать встречи с двумя тремя людьми, которые знают, что он знает, что они знают. Проснувшаяся на полу не дошедшая вчера до кровати по причине сильного опьянения шлюха Мышь думала о том, почему она стареет быстрее, чем две ее коллеги, и что с этим делать. Проснувшийся на втором этаже боец из числа Соленых по прозвищу Маятник думал, как ему вылечить загнивающую ножевую рану, которую пару дней назад он получил в зале Таверны на первом этаже.
Свои проблемы были и у тех, кто содержал заведение.
Энтони думал о том, что подходит срок уплаты доли Соленым, что Мышь пока не занесла вменяемую сумм в этом месяце, и что двое его постояльцев тоже никак не заплатят, а Сэм Уайлдфилд что-то давно не приезжал. Учитывая, что зима не за горами, и скоро понадобится больше топлива, перспективы были зыбкие и тревожные. Ну, вернее, он и не из такого вылезал. И деньги имелись. Но ситуация складывалась не самая радужная.
Керри, стоявшую за стойкой, могло напрячь два обстоятельства. Во-первых, в Таверну стал захаживать один парень из какой-то мелкой команды, и все бы ничего, но уж слишком пристально он на нее глазел. Парень-то сам ничего такой. Не бугай тупой, не тормоз, лет двадцати. Да и прибыль заведению — заказывал же что-то. Но какая-то смутная тревога тут была. Он ведь и слова ей не сказал и подкатить не попытался. Ну, а вторая — это то что заканчивался у нее приносимый сталкерами шампунь. Ага, тот самый, для волос. Ей, конечно, он не так был нужен, как работавшим тут девочкам, но все-таки жаль. Последний был особенно классный. С каким-то непередаваемым запахом, почти волшебным.
Ну, а у Дирка проблема была совсем прозаическая. Вчера он выкинул на улицу одного разошедшегося не в меру бойца. И, кажется, тот сказал лишнего, ну, в общем, в том духе, что Дирку за такое хана. Парень был из мелкой банды с железки, при нем еще дружок, поэтому "закрывать вопрос раз и на всегда" было вчера не с руки. Да и Энтони вряд ли бы понял, если бы Дирк начал клиентов из дробовика валить... Этот был, кажется, из Арчеров. Но не сам Арчер и не его брательник. В общем, Дирку не так уж редко угрожали, но эти двое попались неприятные. Такие могли подстроить что-нибудь.
Короче говоря, день, что бы он ни нес, начинался.
|
-
Ну короче как сбитый РТ, который и на захолустной планетке без корабля и свиты чувствует Патент за сердцем и благословление свыше на великие дела и делишки. Красавец!
-
за детальнейшую проработку образа персонажа.
|
Гипотезы о старом мире.
И сразу, а почему гипотезы? Ну, наверное, потому что ваши персонажи о нем имеют туманное представление. И потому что мне не хочется прописывать его детально.
Гипотеза 1: Информационное пространство. Книги. Общество Мертвого Мира щеголяло высокой степенью информатизированности и виртуализации. Это было общество потребления, и хотя встречались и захолустья и беднота, электронные устройства были очень широко распространены почти во всех сферах жизни. Было легко подключиться к общей Сети, большая часть информации хранилась в облачных и им подобных сервисах, в ходу были крупные ЦОДы, в школах ученики писали от руки только в самых младших классах. Электронный документооборот был нормой. Если от человечества война хоть что-то оставила, то информационное пространство просто умерло. Найти информацию на электронных носителях теперь очень сложно. На бумажных — тоже, они никому особо были не нужны, на бумаге печатали в основном глянцевый порожняк и старые книги "под ретро". Поэтому технический справочник или инструкцию в бумаге найти очень сложно. Большой и Электра во многом стали центрами именно потому, что там уцелели какие-никакие базы данных. 95% из хранившейся в них инфы стало, ясен красен, бесполезной, но тем не менее.
Гипотеза 2: Стороны конфликта Государства все еще существовали. Но чем дальше, тем меньше становились государства, напоминая органы местного самоуправления. Типа "Республика Долины Такой-то", "Демократическое Государство Такой-то Равнины", "Федерация Такого-то Архипелага". В основном они были независимыми или полузависимыми друг от друга, решали свои местные проблемки, до которых не опускались корпорации, типа бытовой преступности, охотничьего законодательства, гражданских судов и т.д. В том числе, кстати, и бункеры строили зачастую. Реальную финансовую и политическую власть имели большие корпорации и их колониальные филиалы, которые существовали как бы над границами этих государств. И финальная война была устроена именно ими.
Гипотеза 3: Конфликт Конфликт представлял из себя не один удар с запуском всего, что взрывается, и последующее сидение в бункерах. Это был последовательно (хотя и быстро) нараставший снежный ком, и после того, как в ход первый раз пошло ядерное и космическое оружие, все не закончилось, а только началось. После первого обмена ударами в дело вступили корпорации поменьше, увлеченно топтавшие павших гигантов и уничтожавшие друг друга. Потом началась война-продолжение, в которой рубились уже не армии, а военизированные сборища из уцелевших (в них порой входили солдаты и не только разных государств и корпораций), объединившихся под началом выживших командиров. Эти дрались уже за остатки ресурсов для выживания (за продовольственные базы, за топливные склады, за реки), тогда как раз стали травить друг друга бактериями (же плевать было на экосистемы и на любые нормы), пускать последние ракеты, произошли последние воздушные бои. Как раз единственная уцелевшая в регионе подобная банда и обосновалась в Кэмп Фокс (Первая Армия). Кое-какие другие дали рождение рейдерским кланам (возможно, Гвоздям).
Гипотеза 4: История Мертвого мира Жители довоенного общества оказались не готовы к катастрофе не только рационально, но и эмоционально. Война стала потрясением такой силы, что вызывала дичайший стыд и отчаяние даже у тех, кто устроился сравнительно нормально. Поэтому о довоенном мире старались забыть изо всех сил. Да-да, несмотря на то, что эта информация (например, где были границы, как проходила война, кто с кем воевал) кажется теперь полезной новым поколениям, не знавшим старого мира, для очевидцев была как соль на раны. Про старый мир не рассказывали сказок детям на ночь, не писали летописи и воспоминания, не коллекционировали музыку или кино, не читали молитв богам перед сном. Понятно, что свои любители и исключения были, но... за 100 лет такие товарищи в основном повывелись — в том числе и из-за своего хобби — понимания оно не встречало. Простой пример — плазменный экран не является такой уж невиданной роскошью в Рэде или в Большом (ну, не у простого фермера, да, но в барах уровнем повыше, чем тот, который разгромили в Литтл-Три рейдеры в ветке у охотников — может висеть). Но по ним почти не крутят старых фильмов. Могут крутить стрип-шоу, или бокс (бои без правил), или даже кино про животных. Может, простенький боевичок или вестерн. Но не драмы, не детективы, не ток-шоу — неинтересно смотреть то, где ни черта непонятно.
|
-
Часто заставлял смеяться, и вообще - настоящий американский десантник, суров, как пьяный клоун на героине.
|
|
Кейб задумался. Майер был тем еще психологом, но даже он видел, что шериф, двумя руками крутивший кружку, о чем-то вспоминает.
— Рэд, — сказал он, после долгого раздумия. — Рэд — это страшное место. Не потому, что там убивают, грабят и всякое такое. Это везде есть, если приглядеться. Рэд — он притягивает. Притягивает, как магнит. Я ведь не то тебе сказал. Туда и нормальные с виду парни уезжали. А возвращаются... Там опасно, да... Но там есть дух вседозволенности. Здесь, в городках вроде нашего, человек работает всю жизнь, иногда приобретает за это уважение. Бывает, создает семью. Дети. Это все, чего может достичь, но это ведь не так мало, как кажется. А там можно вознестись за полгода на такую высоту, что тебя будут бояться до икоты. Там можно дать волю порокам. Там торгуют людьми, телом, наркотиками. Я здесь шериф, и мое слово — закон, но меня выбрали люди. Я знаю, что нужно делать для поселения, но я не стану творить что взбредет мне в голову. Там — не так. Там главари шаек, поделивших город, могут убить того, кто им не понравился. Просто не понравился. И у таких, как ты, от этого сносит крышу. Ты не сопляк, но ты из Электры, и почти не видел жизни за ее стенами. Вы там, в Рэде, становитесь бешеными. Вы пьянеете хуже, чем от буза. Вам нужно только этого запаха свободы. Она пахнет трупами, кровью, мусором, потом раскрашенных девок, дурманящей травой... Когда ты первый раз окунешься в это, тебя будет тошнить, но поверь — ты сам не заметишь, когда вся эта грязь начнет тебя засасывать. Если ты едешь туда, чтобы что-то изменить здесь, постарайся, чтобы то место не изменило тебя самого. Найди что-то, за что держаться в этом мире, который ты хочешь сделать лучше. Или только говоришь, а? Или хочешь стать героем? Или нажиться на этом?
Две шляпы горько покачал головой. — Я тебе не судья. Поезжай. Но помни, что опасности приходят не только извне. И когда ты захочешь променять честную жизнь труженика на миг славы или на год вседозволенности — ты подумай дважды. Можно сгореть быстрее спички. А сгнить — и того быстрее. И ты, наверное, думаешь: "Со мной-то такого не случится, я то..." Не ты первый, Джош, это уж точно. Рэд разъедает в человеке человека.
Он с грустью помолчал, потом как будто собрался с мыслями. — Я тебя больше не задерживаю. Иди.
-
блин, хорошо сказал. "философия пустоши" как она есть. именно так.
-
-
Память о Майере навсегда останется в наших сердцах :(
|
Зона снова отпустила, оставив в душе борозды от своих коготков. Непростой выдался денек. Вот вроде и туристы достались хорошие, вменяемые, не придурошные. Вроде и с погодой повезло. Да и проблем особых не было, не считая Линка, пропавшего и появившегося в телефонной будке. И все же. Круглов накрылся вместе с группой. Временная петля. И кукла эта, никак не шедшая из головы.
Часики эти. Муть и хмарь на душе. Вот еще один день, еще немного жизни, купленной страхом и хрустящей купюрами. Страхом. Страшно было, да?
За себя, за девочку эту рыжую, за англичанина, так не похожего на других англичан (как будто много их Стылый видел). Ну да. Неуютно. Я ведь животное. Меня научили бояться — я и боюсь. То животное, которое внутри меня, боится сделать шаг вперед, боится войти в Зону, боится заглянуть в зеркало, в котором может отразиться что-то кроме небритой одноглазой физиономии. Боится шагнуть вперед и обнять гипсовую куклу. Боится... ну да, там же есть чего бояться, да? Жаровни, плеши, мясорубки... господи, бек-то, баек насочиняли... Но я то, я то чего боюсь? Что каждый раз екает не когда я туда иду, а когда возвращаюсь? Каждый раз.
Остаться без Зоны. Возьми у меня здоровье, возьми у меня семью, возьми у меня... черт, у меня и нет-то ничего. Но оставь мне это место. Оставь. Прости меня. Прости за мой страх, прости за неуверенность, прости за то, что я животное. Прости за то, что хожу сюда на работу, прости за то, что я этим зарабатываю. Прости за то, что я так. Такой. Я не сам. Я не специально. Я мог бы. Но вот так. Прости. Я справлюсь со всем. Я стану лучше. Я знаю, что это невозможно. Я стану. Я не знаю. Я. Прости. Я просто. Я так боюсь. Я не буду. Мне уже нестрашно.
Слава подождал Линка, завел УАЗик. Можно было бы спросить, что вынес оттуда Линк. И что поменялось. Ушел ли, он понявшим что-то. Или обиженным. И вынес ли он счастье. Но Слава не верил, что счастье можно купить за двести долларов. Счастье должно быть даром.
Он вставил ключ в зажигание. — Ну что, куда вас подвести? Бензин казенный. А время... Времени вне Зоны — не жалко.
-
Шикарный персонаж. Органичный, искренний, живой. Спасибо.
|
|
Особых планов у этих ребят не было. Подростки и малец в любой момент были готовы метнуться за кем-нибудь, кто их возьмет с собой. Для молодняка это всегда проблема — к кому прибиться, поскольку своего транспорта нет, а если есть — нет горючего и прочих припасов для самостоятельного путешествия навстречу ветру, славе и смерти. Ну и не басы их с собой брали. Вернее, брать-то брали, но максимум одного-двух в банду, потому что общее количество бойцов было ограничено той же вместимостью транспорта — количеством посадочных мест, канистр для воды и ящиков со жратвой. А желающих составлять свой отряд наполовину из молодняка находилось мало — сложно ими управлять, легко могут все испортить, между собой передраться, да и умеют маловато в сравнении с опытными головорезами.
Рейдерша по кличке Крошка чалилась с одним из бойцов постарше, Факелом. Но они особо в бой не рвались, хотели "верняк" — когда отряд собирается не просто пошакалить попавшихся на дороге бродяг или торговцев, а идет грабить конкретный караван или поселок. Третий боец — Беспалый — согласен был просто съездить куда угодно, лишь бы горючка нашлась. У него был байк и пистолет-пулемет, правда, такой старый и ободранный, что, казалось, стрелять он не должен. Но на этот случай у Беспалого был нож устрашающих размеров, а справиться с ним он мог и тремя пальцами.
Конец эпизода.
-1 к крутости, -1 к выносливости, 7 кубов в пуле.
***
Утром, когда Отбой проснулся, глотнул водички и немного утряс катающиеся внутри головы после вчерашнего камешки, поднялся кипеш — в лагерь вернулся Вихрь.
Его отряд, как оказалось, ездил на северо-восток аж до южных границ Республики. Для начала они своровали пару коров в Хелене, потом напали на торговцев, везших соль и топливо с севера, а потом осадили городок. Там было жарко — жители отбивались умело, нескольких бойцов подстрелили, но им удалось захватить пленников — те до сих пор сидели в клетке. По дороге назад наведались еще в одно поселение, что было "под защитой" Первой Армии. Вихрь хотел продать пленников в Рэде, но пока добирались туда, дважды напоролись на Шакалов: понесли потери, да и горючего осталось мало. Пришлось вернуться к мэйну. Это увеличивало расходы пленников, поскольку приходилось еще несколько дней кормить их и поить. Но так все равно было выгоднее, чем перерезать их и бросить в Пустошах, хотя с самыми слабыми именно так и поступили. Вот было бы глупо — везти доходягу от самого Хауорта на Запад, потом пробиваться к клану, потом в Рэд — и только для того, чтобы тот помер за день до торга.
Пленников оставалось десять — четверо детей, две женщины и четверо мужчин. Двое детей покрепче клан оставлял себе — из них скоро получатся новые маленькие рейдеры. Ну, или новые маленькие трупы. Одну женщину Вихрь тоже хотел оставить, а прочих семерых — увести в Рэд. Ему нужны были свежие бойцы, человек пять-десять. Все же встречи с шакалами не прошли даром — из тридцати бойцов, отправившихся с ним, назад вернулось шестнадцать, причем двое были серьезно ранены, а один умирал от заражения — нога его распухла и посинела, по ней то и дело ползали усталые осенние мухи. У Вихря было четыре машины и пять мотоциклов. Желающих прокатиться с ним до Рэда нашлось немало.
|
-
Классный был ход! Помню меня не хило это поразило))
|
|
|
|
|
-
Замечательно. И игра классной вышла. Немного затянулась, правда, не всегда удавалось сохранить боевой настрой. Но! Все равно было круто.
|
-
Этот постц не мог не оценить!
|
|
-
Старые плюсы за отличную игру.
|
-
Пройдут дни и недели, и от этого изобилия не останется и следа. уже не осталось! но это так, к слову. пост всё равно отличный.
|
-
в ответ на вопросительные взгляды соратников хрипло, бесцветно выговаривает, пожимая плечом: "Показалось."
"Прост))"
|
Джеб Осматривай-не осматривай, мотоцикл был в порядке. Машина старая, ну а где сейчас новую возьмешь? Только если сталкеры раскопают где-то автостоянку и перегонят оттуда все. Да и не нужна особо новая техника — старая, значит проверенная. Завел — железный конь трескуче взревел с готовностью своим двухтатктным сердцем. Звук у двигателя был ровный, хороший, привычный. Вот это — важно. Успокаивающе пахнуло биотопливом. Не особо крутая машина, но для работы подойдет.
Салли тем временем, сделав недовольное лицо, сходил наполнить фляжку. Он себя считал чуть ли не вторым человеком в поселке, а тут вот какой-то старикан заезжий за водой его посылает. Но так или иначе, флягу он принес.
За воротами были Пустоши. Через километр за спиной остался последний блок-пост. О'Салливан отметил про себя, что позиции тут везде были выбраны с умом: с пересекающимися секторами обстрела, с вынесенными в стороны отдельными гнездами, с взаимным прикрытием — так, чтобы нельзя было изолированно прижать огнем отдельную точку и подобраться к ней вплотную, не попав под огонь их товарищей. Если бы нужно было непременно взять такую позицию, координировавший действия групп по радио, смог бы прорваться, но всякие босяки не стали бы морочиться — опасно, стремно и что делать непонятно. А рейдеры вон все же просочились как-то мимо этих заслонов и устроили внутри резню.
До шахты было всего пять миль, но это по прямой. На деле выходило все десять — дорога петляла среди холмов и оползней, кое-где на земле были разломы, а над всем этим возвышалась желтая, словно зуб старухи, неприветливая гора, усеянная клочками чахлого кустарника, как мухами. Гора притягивала взор, Джеб нет-нет, да и поглядывал на нее.
Скоро он подъехал к первому опасному месту — миновав ориентир, три больших белых камня, на которых кто-то вырезал стрелку, дорога сворачивала вправо, огибала отрог горы, а потом резко заворачивала влево, уклоняясь от встречи с холмом. Склоны тут везде были каменистые, легко осыпающиеся. Джеб притормозил заранее и огляделся, но ничего такого не заметил. Надо было решать — пролететь поворот на скорости или брать винтовку, оставлять тут мотоцикл и трясти свои старые кости, прыгая по камням.
Майер Сшиватель оказался крепким орешком. В Электре такими пользовались, и Майер даже сам пользовался, хотя он был больше механиком, а не врачом, базовое образование для ученых было универсальным. Это, наверное, и позволило ему выжить в Пустошах.
В Электре все дети учились в обязательном порядке, по "ускоренной" программе (наверное, ускоренной по сравнению с довоенной, потому что по сравнению со школой в Нью-Хоупе она была скорее расширенной). Те, кто учился плохо, становились разнорабочими, уборщиками и охранниками, получали довольствие по самой низкой ставке. Те, кто справлялись, шли на углубленные курсы, после них большинство становилось ассистентами — занимали разные вспомогательные позиции или обучались на операторов техники. Самые способные поднимались еще на ступень, становились лаборантами, там и давалась эта универсальная разносторонняя наука. До этого уровня доходило процентов десять, не больше. Майер вот дошел. С точки зрения его коллег и наставников поехать при этом за стену было все равно что растранжирить очень ценный ресурс, восполняемый не каждый год.
Но все его знания в этот раз оказались бессильны. Не работает — и все. Вроде все на месте. Вроде все подключено. Машинка умерла безвозвратно. Майер провозился с ней где-то с полчаса, сидя прямо на земле у стены госпиталя, потом к нему подошел Салли — тот неулыбчивый местный житель с курчавыми черными волосами, что выкатил Джебу мотоцикл, и позвал к шерифу. Без угрозы позвал, но настойчиво, отказываться явно не стоило. Тем более, что Кейн был пока еще на операционном столе, Джеб уехал, а у Джоша не было теперь даже пистолета.
Шериф оказался еще менее улыбчивым, серьезным, строгим, и что-то в его лице заставляло думать о нем, как о человеке, не лишенном принципов. Каких вот только... — Присядь-ка, — сказал он и вдруг улыбнулся. — Я тут шериф, как ты, наверное, уже понял. Зовут меня Кейб, а еще называют Две Шляпы. Потому, наверное, что я тут и шериф и мэр заодно. То есть, как ты понимаешь, должен знать все о людях, которые в нашем поселке обитают, пусть даже временно. Захочешь меня о чем спросить про поселок — спрашивай. Но сперва и сам расскажи, кто ты, откуда, чем занимаешься, куда путь держишь. Интерес не праздный.
Кейн Влив обжигающего буза в глотку и закусив палочку, Кейн приготовился терпеть медленную мучительную пытку, вроде отпиливания ноги тупой пилой. Но ничего такого не произошло. Было, конечно, неприятно, как и предупреждал док — зудящая, щиплючщая боль и покалывание — но чувствовалось, что в отличие от Майера, которые только знал, "как это делается", Конрад занимался починкой человеческих тел очень давно. Руки у него были сноровистые, лишних движений он не делал. Промыл, уколол, проверил кость, посыпал тем, что помощник в ступке натолок, потом приложил какой-то компресс, перебинтовал. Каждый раз, когда становилось не по-детски больно, здоровяк вынимал палочку изо рта и прикладывался к бурдючку. После третьего или четвертого раза он уже перестал запихивать "закусь" в рот между глотками. Притуплялась не только боль, но и остальные чувства. — Хорош! Док, забрать у него емкость? — спросил помощник, вытирая руки тряпкой. — Да не. Они заплатили и за нее. Пусть, — отмахнулся Конрад.
Кейн не заметил, как пролетело время. Сейчас, пожалуй, запала у него хватило бы, чтобы встать, хотя он сомневался, что удержится на ногах. — Молодцом, здоровяк! — похвалил его врач. — Через пару дней сможешь встать, а через неделю уже сам машину будешь вести. Через месяц чуть прихрамывать будешь. Теперь полежи тут спокойно, вечером решим, куда вас поселить. Вместе с ассистентом они перекатили стол-тележку, стоявший до этого на стопоре, в соседнюю комнату, и уложили Кейна в бараке среди других больных. Буз в бурдючке кончился, глаза закрылись, и Кейн заснул.
|
-
Суровые праздники пустошей))
|
Гейдж был прав — в Рэде задерживаться с таким ценным хабаром было опасно.
Палаточный городок, в котором жили сталкеры, являлся свободной коммуной. Каждый делал, что хотел, приходил и уходил, когда хотел. Правда, городок был обнесен оградой, а на входе был "клуб" — место, где тусовались сталкеры из пяти-шести самых крепких, старых команд, давно ходивших вместе и доверявших друг другу. Там было некое подобие КПП — конечно, никакие документы не проверяли, но, по крайней мере, отпетого бандита или пойманного на воровстве урода на "клубе" бы заметили и отпинали в сторону выхода. Правда, оградка вокруг лагеря была невысокая и перебраться через нее при желании все равно было возможно, но и сам лагерь был не очень большой, палаток на тридцать-сорок, и хорошо просматривался, поэтому потенциального покорителя заборов могли увидеть и спросить, а чего это ты, мил человек, через вход не ходишь. С другой стороны, были дни, когда на "клубе" вообще никого не оказывалось — все ушли на ходки. Никакого графика дежурств или расписания караулов не было, поэтому защищенность лагеря от чужаков была вещью условной, но все же бандиты сюда захаживать избегали.
Поэтому хранить огромный ящик с неизвестным содержимым в палатке было можно, а избежать вопросов по поводу его содержимого — нет. И через день новость о том, что такой-то сталкер привез огромный тяжеленный ящик с неизвестным содержимым через рынок и бордели распространилась бы по всему Рэду. Вряд ли кто-то смог бы украсть пушку в палаточном лагере, но вот устроить засаду на выезде или на дороге — легко.
Бандиты вообще многие вопросы решали именно так — не устраивали разборку в самом городе, а норовили подловить человека, с которым намеревались рассчитаться, в предместьях или в самих Пустошах. В том числе, так "наказывали" за неуплату дани. Дань в Рэде брали за торговлю. То есть, притащить из Пустошей сталкер мог все что угодно, но продать это или обменять на консервы и патроны — практически только на рынке. На входе на рынок бойцы (это были либо Кактусы, либо сами Живодеры, к которым стекалась большая часть всей дани с Арены, Железки, Рынка и отелей) осматривали товары и назначали мзду. Примерные расценки были, но могли потребовать больше просто потому, что человек на них косо посмотрел.
Можно было торговать вне рынка. С какой-то мелочевкой это проходило, никто не стал бы напрягаться и бегать за сталкером, который обменял в отеле горсть пуговиц, старые ножницы и пустой флакон из-под шампуня на тарелку похлебки. Но если ты регулярно раз за разом встречался с торговцем вне рынка, и об этом узнавали Живодеры, однажды кого-то из вас ловили, забирали весь товар и объясняли, как хорошо и правильно торговать на рынке, и как плохо для здоровья твоих пальцев, ногтей, ребер и зубов торговать в других местах. Да, торговцы часто бывали хорошо вооружены, но Живодеры имели в активе полсотни бойцов, кактусы — еще двадцать, а самая крутая сталкерская команда — человек шесть или семь, самая крутая команда торговца — десяток. Войны же не хотел никто, но и те и другие понимали, что для бандитов это — дело принципа, не накажешь одного, остальные будут чхать на твои правила. Поэтому и торговцы и сталкеры пару раз более или менее успешно попробовав торговать самостоятельно, убеждались, что чем дрожать за свою шкуру проще действительно приехать на рынок и отдать одну десятую или восьмую часть, зато спокойно заниматься своим делом.
Хауорт находился далеко на Востоке, там, где сфера влияния первой армии уже заканчивалась, а сфера влияния Нью-Хоупа только начиналась. Можно было отвести орудие труда, но и там тоже, узнав о продаже, шериф наложил бы свой налог (скорее всего, десять процентов), а мог бы и настаивать на том, чтобы орудие продали ему. Любой поселок, продававший что-то помимо кукурузной муки и навоза, старался обзавестись крупным калибром, а в Хауорте, насколько Вдова помнила, ничего крупнокалиберного пока что не было, в отличие от соседнего Остин-Рока.
В общем, это был по-своему неплохой вариант.
Добираться до Хауорта пришлось бы две с половиной недели, и это если ехать самому, не дожидаясь попутных караванов, а то и все три. Но в итоге путешествие бы окупилось — ведь чем ближе к Большому, тем дороже стоили бы артефакты из мертвых городов, и стоимость топлива и еды, потраченных за эти две-три недели, можно было смело включить в цену на оружие.
|
-
Нас рожали для мира, но лишь война кормит нас кровавым хлебом битвы и поит хмельным вином победы. У этой пищи привкус тлена, но мы не привередливы. И мы не говорим "спасибо" — мы молча платим смертями. Железные люди севера, в чьих венах холодная кровь убийц. придает эпичного размаха всему действию в целом. ну и далее по тексту тоже - знатно
-
|
Джеб — Вальнули Хэмиша! — то ли с осуждением, то ли просто удивленно повторил мысль Кейб, откинувшись в кресле. — Я бы предпочел остаться на мели. Да, это меняет дело.
Он подумал, покрутив в руках кружку.
— А может, и не меняет. Хэмиш — он же не сам мэр, правда? Он же заместитель только. Был. И подмигнул вдруг. Так неожиданно, что Джеб даже подумал — показалось.
— Или, скажем так. Ты мне об этом не говорил? Или я не расслышал. Я уже не молодой парень как-никак. Если Лиам кого-то из своих за вами пришлет — то тут вы сами по себе, ссориться с ним за вас в открытую я не стану. А если каких-нибудь гавриков вроде вас самих подпишет, то я скажу им, чтобы шли стороной и жало к нам не поворачивали.
Он еще немного подумал, как будто оценивая, не слишком ли поспешное решение принял.
— Что касается работы. Ты в курсе, наверное, что у нас тут две шахты. Одна близко, мы с ней связь держим. Там все на мази — отморозки как наскочили, так и отвалили. А вторая в пяти милях на юг, и с ней связи нет. Там гора, все забивает, сигнал пройти не может. Посылал к ним разведчика — не вернулся. Но это позавчера было. Сейчас, может, дорога уже и свободна — рейдеры тоже не дураки без конца тут сидеть, да и вода с едой им нужны. Дам тебе мотоцикл для скорости. Сгоняешь, за день-два обернешься, и доложишь, что как — и можете тут бесплатно неделю провести. С этого дня считая. И вода тоже будет бесплатная. А за еду уже рассчитывайтесь с моими людьми, как договоритесь.
Майер — Из Электры? А что человеку из Электры может быть нужно в Рэде? — удивился Конрад.
А действительно, что там нужно было Майеру? Лаборатория, местоположение которой он знал только приблизительно? И что там найдет? Какое-нибудь мощное оружие? У него сложилось такое впечатление, но ведь он точно не знал даже, чем она занималась. Сведения обрывочные, кое-какие переговоры, записи поврежденные, мутные. Что-то там такое в колбах испытывали. А что? Да и лаборатория сама... Ну да, он, может быть, и смог бы ее найти. А как туда войти? Что для этого нужно? Если вдуматься, путешествие его было авантюрой. Так ради конечной цели он пустился в него?
— У меня тут ничего такого электронного, — развел руками доктор. — Все вот этими руками делаю: режу, мою, зашиваю. Вот, сшиватель был автоматический, но он уже лет пять как не работает. Может, и починишь. И еще можешь найти Нэда, нашего механика. Может, у него для тебя задачка найдется. Но это уж ты с ним сам договаривайся. Ну так что, боевика твоего по высшему разряду делать или обычно? Его бы поскорее, рана-то и так не свежая уже. Я сказал, что вперед надо заплатить, но ты можешь в залог отдать что-нибудь. Что-нибудь ценное.
-
Непростительно мало плюсую Босса. Надо плюсовать чаще, потому что он хорош.
|
-
Очень ценю качественные экшен-сцены.
|
-
. — Мы же упали с неба и остались живы! Это значит, мы уж точно везучие ублюдки!
Понравилось.
|
Гэри— Мм? — вопросительно хмыкнул страж порядка, равнодушно глядя на подходящего усатого субъекта. Службу в полиции нельзя было назвать сахаром, но все-таки в последние десять лет преступный мир Нью-Хоупа поредел — немножко торговали наркотой, немножко организовывали проституцию, немножко подворовывали, но откровенный бандитизм на улицах средь бела дня случался очень редко. Полиция теперь больше несла караулы и патрулировала рынок, а не участвовала в рейдах и зачистках в рабочем районе. Так что полицейский был несколько неготов столкнуться с тем, с чем он столкнулся. То есть, с большим волосатым мозолистым кулаком Роджерса. Удар вышел неожиданный и ошеломляющий, и полицейский скривился и сощурился, как будто собирался чихнуть, но никак не мог. Он поднял руки, скорее инстинктивно, чтобы защититься, чем принимая какую-либо заученную стойку, и Гэри как раз благодаря этому удалось сорвать с него ремень автомата. ♫ ссылка— Стой! Стой, урод! — послышалось сзади. Сзади, ведь Гэри уже бежал по переулку, вперед, по незнакомому маршруту, который он особенно не потрудился изучить. Да и че там изучать-то — стены они и есть стены. По идее. Проворство кидай теперь, чоИ еще интеллект по желанию на вспомнить, куда бежать-то. Успеха так 4.ДрейкСэм услышал смачный звук удара — он нередко (да не далее, как час назад) участвовал в драках и потасовках, и на слух легко определил, что кто-то выхватил в бубен конкретную подачу. Следивший за обстановкой Крофт стоял, весь напружиненный, готовый броситься к дверям склада или же наутек, в зависимости от обстановки. По соседнему переулку с топотом пронесся сначала один человек (без сомнений Гэри), а потом и второй, который вопил: — Назад! Сука! Убью! Стой! — и остальное в таком же духе. Топот быстро начал стал стихать, и Крофт махнул рукой, дескать, за мной. Сэм подкатил тележку с ящиками к дверям склада. Помощник Виктора копался с замком, ковыряя его отмычками. Сэм приготовился вкатить тележку. Интересно, как он потащит остальные ящики с товаром Луизы? Брать тележку, возвращаться сюда, потом назад... Их было четыре — патроны, одежда, обувь и еще последний из оставшихся моторов. Замок щелкнул. — Готово. Дверь открылась. Тут до Сэма дошло. Тачка в дверь не пролезала. Всего каких-то пару дюймов, но это была задняя дверь, черный ход, не предназначенный для погрузочных работ. Похоже, работа усложнялась. ЛуизаСтрасти накалялись. К счастью в законах республики не было ничего об оскорблении при исполнении, а то Виктора уже уложили бы носом в землю — он крыл сержанта и его напарника отборными выраженьицами, среди которых "автоматсвойсебевтрещинузасунь еблан ублюдочный", "скажи спасибо что еще не кастрат", "куртку синюю вместе с гонором на хер намотай" были самыми мягкими оскорблениями. Он выплевывал слова, как хорошо смазанный пулемет, и, кажется, лента у него была длинная, а перегреваться он еще и не начинал. Правда, наказания за побои граждан полицейскими тоже не практиковались, если эти побои не приводили к потере трудоспособности, так что острые на язык товарищи нередко ходили тут в синяках. Луиза была, в целом, в курсе обстановки, хотя и не знала, есть ли у Виктора гражданство, а солдаты слишком ошалели от его наглости, чтобы спросить. Негражданина, у которого не было связей, могли отметелить посерьезнее — за такое в крайнем случае разжаловали бы, но судить не стали, поэтому у полицейских просто не укладывалось в голове, что так хамить может человек не из Большого. Тот, за которого схватилась Луиза, слушал минуту, после чего проклял и послал их всех и начал кричать, чтобы ему объяснили по-человечески, что случилось. Никто из мужчин даже не попытался — все были слишком сосредоточены на перебранке. — Все, ты довыебывался! — заявил, наконец, сержант, и два других бойца взяли партнера Луизы под руки. Он не сопротивлялся, но они, в свою очередь, не спешили надевать на него наручники. Вообще задержание наверняка грозило ему неприятностями — для него, если вычесть штраф, эта сделка тогда вышла бы где-то в ноль, не считая потерянного времени. А по дороге в участок еще и пару зубов могли выбить. Но Хлесткого весь этот оборот пронял не особо сильно. — Большая ошибка, сержант, — Виктор или реально считал себя неуязвимым или круто прикидывался. — Такой мудоовощь как ты в полиции всегда пригодится, так что уволить не уволят, но соплю со своего блядского синего рукава можешь уже отпороть и в нос своему другу вставить. А если он ее вдохнет резко — она ему вместо мозга будет. Че уставился, бычара?
-
Скандальчик офигительный!
-
Мне было очень интересно, как же там Луиза. Круто там Луиза, оказывается!
|
К похоронам в Пустошах относились по-разному. В более-менее цивилизованных поселках старались хоронить. А если было много трупов — засыпали известью. В богов тут особо не верили и про церкви и священников, если они где и были, Гейдж не слышал. Может, и были где, только никому до них дела не было. Колодец — это да, это важно. Шериф крутой — важно. А церковь... Только плечами и пожимали люди. Некоторые, правда, думали, что умершие смотрят с того света на живых. Это редкостью не было — кто мстил, кто на могилу приходил, кто даже день смерти помнил. Но тоже не все так думали, большинство все же не заморачивалось — помер, друг, ну что ж, засыплем тебя, чтобы не вонял да нам и без того поганую жизнь не портил, заразу не разносил да тварей, мертвечину чующих, не приманивал. А еще чтобы не соблазнял своим видом сварить тебя и сожрать с бобами, косточки обгладывая — к концу зимы от голода у многих крыша начинала подрагивать и набекрень съезжать. Единственными сообществами, которые имели кое-какой похоронный ритуал, были рейдеры. Гвозди своих сжигали, топлива не жалея, Шершни в руку нож вкладывали, Шприцы в вену вещество вгоняли мертвому. Индейцы — те ближе к солнцу положить старались: на утес, на холм, на здание, на дерево, если попадалось вдруг высокое — и пусть там ветра исклеванные птицами кости шлифуют. Но все это — только для погибших в бою или на поединке. В Рэде трупы нередко бросали на улице. Тут даже бродячие псы сохранились из-за этого. Их, правда, регулярно ловили и съедали, но откуда-то брались новые. В других поселках собакам мертвечину есть не давали — известное дело, сегодня он труп терзает, а завтра тебе глотку перервет. Но в Рэде, где обычно недели не проходило, чтобы кого-нибудь грохнули, всем было похрену: если тебя шавка какая загрызла, значит, ты лузер и слабак, и так тебе и надо. Вдова помнила, как два здоровенных пса грызли тело ее мужа, когда она нашла его, а стая псин поменьше ждала в отдалении. Сэнди тогда пристрелил одного, не пожалел патрона. Она бы всех их не то что перестреляла, руками передушила. И не только псин. Командора похоронили отдельно, и она помнила где. Хотя какой в этом прок? Мертвых не воскресишь, хоть пирамиду из коробок с патронами над ними возводи. Ну а сталкеры... делали каждый по-своему. Тела напарников из Могильников не привозили — зачем? "Человек дошел до места, в которое шел по жизни, на кой его еще тащить куда-то?" — сказал однажды Гейджу Хэйс, когда Тощий сломал себе шею, провалившись сквозь ветхий пол. И Гейдж тогда ничего не возразил. Через пять лет и сам Хэйс дошел до этого места... А еще через год Джексон впервые сказал эту фразу новичку. В тот раз это был Таки. Но спрятать тело от стервятников считалось хорошим жестом. Не обязательным, но правильным. Так друг с другом настоящие друзья поступали, кто не просто партнерами был, а чем-то большим. ♫ ссылка*** Дэнни был хорошим человеком. Неплохим парнем. Надежным товарищем. Но он умер, а жизнь продолжалась. Пустоши никогда ни для кого не делали передышек. И Джексон со Вдовой принялись искать то, что уже вроде бы нашли — тайник... Но Джексон нутром чуял — что-то тут не просто так. Что-то жирновато — целых три, нет, четыре мины, считая взорвавшуюся и убившую тех двоих, на обычный самый заурядный схрон "на черный день". И Гейдж искал снова, и снова, и снова, простукивал стенки, ковырял каждую подозрительную трещинку, проходил комнаты, еще раз, еще раз, еще раз, потом заставлял Вдову пройти там, где спрятал бы сам — не заметит ли чего... Прошел час, почти прошел второй. Но трещины оказывались трещинами, пустоты не простукивались, панели не отделялись, кирпичи сидели крепко. И Джексон совсем отчаялся, присел на пол, вытер потные волосы. Солнце-то уже припекало, хотя в помещении и не так это чувствовалось. Глотнуть решил из фляги покойного Кремня, в которую из канистры воду налил. Запрокинул голову, бережливо ловя капли воды, да так и застыл, глядя наверх, пока вода по подбородку не потекла. А ведь мог и не заметить. В потолке зияла дыра, часть его обвалилась, и верхняя комната на втором этаже была этой дырой разделена на оставшийся целым пол и державшийся обособленно кусок перекрытий и настила в самом углу. Угол этот был завален штукатуркой, пеплом, кирпичом и осколками стекла, и когда Гейдж исследовал второй этаж, он до него даже не добрался — ну мусор и мусор, к тому же, не подойти туда было — пол-то в середине комнаты отсутствовал. Добрался туда через дыру в полу — построил пирамиду из блоков, поломанных стульев и прочей рухляди. Стал разгребать мусор, царапая руки — эх, сейчас бы перчатки пригодились, что у Дэнни были, да ведь забрали их. Вдова тоже без дела не сидела, помогала, растаскивая кирпичи, отгребая хрустящее крошево. И вот он. Ящик. Длинный пластиковый ящик, по углам металлом усиленный, в брезент завернутый. Контейнер эдакий. Замок. Такой прикладом не собьешь и монтировкой не сорвешь, а отмычек с собой не было. Разрядил в него дробовик. Можно было, наверное, подогнать джип и рвануть тросом, но и так провозились, третий час уж на исходе, если не четвертый. И вот откинута крышка. ♫ ссылкаВ ящике были другие ящики, поменьше. А сверху на них — что-то длинное и завернутое в полиэтиленовую пленку. Развернул. И глазам не поверил. В ящике лежало безоткатное орудие. Настоящее, лоснящееся от застывшего коркой масла, пригодное к использованию безоткатное орудие! Два метра длиной, 80 мм калибр, причудливый затвор, сложенный треножник. Потрогал — тяжелое, килограмм пятьдесят будет, а то и все шестьдесят. Гейдж с таким и обращаться-то не умел, видел только, как другие стреляли, в одном караване такое на головной машине стояло. На них и нападать-то толком не решались, видя такую штуку. И в Хелене видел пару раз, но там не в деле, так, издалека только. Мощь. До километра можно что хочешь пригвоздить. А в ящичках, что под ним — восемь гранат разной формы (знать бы какие куда), оптический прицел, надо полагать от этой же дуры, а в одном — хорошая аптечка. Бинты, десять аккуратно сложенных штук, антибиотики в самодельных шариках-таблетках, три дозы довоенного обезболивающего, два "пистолета" с замазкой, медицинский скоросшиватель... И — рации, два комплекта, правда, без батарей и гарнитура всего одна. Вот это сорвали банк! Вот это тайник мертвеца. Теперь Вдова понимала, Командор ей про тайник этот ничего не говорил — чтобы выпытывать у нее ничего не стали. Или не смогли бы выпытать, это как посмотреть. Безоткатка — товар серьезный, такой сбыт найдет без проблем. Дороже всего можно было продать такую игрушку Первой Армии, правда, ненадежно и опасно. Подешевле — торговцам, которые повезут ее в Большой или в Хелену. Цена — как сговоришься, стабильного спроса-предложения таких игрушек просто не существовало. Но можно и с тысячи патронов начать торговаться, а то и полутора. Вещь-то уникальная, она даже не для того чтобы стрелять — чтобы подчеркивать мощь хозяев.
-
Классно нарисовано, не оторваться!
-
у кого безоткатка - тот и прав
-
Ну это просто бомба пушка!
|
— Жив, жив. Боец кивнул и сунул папироску себе в карман. — Когда днем на часах они сон перебивают. Ночью-то нельзя. Потом заглянул в салон, осмотрел ранение Кейна и дыры от пуль в кузове. Однако доктор, к разочарованию Джеба и Кейна, не приехал. Пулеметчик позвал командира поста, тот спрыгнул за бруствер, и Джеб, обратившись в слух, разобрал, как там шуршит рация и как боец говорит в микрофон: — Ладно. Понял. Какой из себя? Ну какой-какой... Ща, — тут он выглянул и, смерив Джеба взглядом, скрылся снова. — ...плотный такой, лысоватый, рожа такая, ну, кирпича просит. Шрам, ага. Борода, ага. Он? ...да, здоровый, побольше него. Нога вхлам. И дохляк какой-то, вроде бы наниматель. Ну... Угу... Дальше было не слышно. Потом парень вылез опять. — Знач так. Конрад приехать не сможет, но я ему тебя описал, говорит, похож. Поедете по дороге тут, а за вами наша машина. Не сворачивайте никуда — подорваться можно. Если дурить не будете — за десять минут на месте окажетесь. Так, в общем, и вышло. Вскоре они уже подъехали к воротам "Крепости". Ворота были сделаны своеобразно — бронированный щит, навешенный на борт старого автобуса. Если ворота надо было "открыть", автобус отъезжал в сторону, да и в самом щите имелась дверка, но если они были "закрыты" — протаранить их на машине, разгоняясь в горку, было сложно. Стены, слепленные из самых разных материалов (камни, глина, фрагменты кузовов, кровельное железо, кирпичи, ржавые рельсы), были невысокие, но с учетом крутизны склона, а также усеивавшего их поверхность битого стекла, колючей проволоки и штырей, забраться на них выглядело непростой, а то и опасной задачей. ♫ ссылкаВокруг крепости, метрах в двадцати-тридцати ниже по склону холма, торчали домики-землянки, крытые чем попало. Один, как видно, недавно перенес пожар. Рейдеры, особенно если это были не полные даже по их собственным меркам отморозки типа Шприцов или Шакалов, редко сжигали поселения дотла — их вполне устраивало, что кто-то еще поселится в домах, которые им уже раз удалось захватить. Но тут видно нападающие хотели развести дымовую завесу. Все равно дом сгорел только наполовину — пластиковые части конструкции оплавились, а стены закоптились. Многие мазанки все еще стояли покинутые — видно, жители боялись выходить из Крепости, но в некоторых уже кто-то копошился. Маленький отряд Джеба (Майера как предводителя никто не воспринимал, на него бросали, в основном, удивленные взгляды) пустили внутрь, но пулеметы пришлось оставить в машине на входе. К ней приставили часового — с дисциплиной тут все было в порядке. По периметру дежурили пары бойцов, усталые, но уже не настолько нервные, чтобы пристрелить парочку чужаков только из-за того, что "что-то показалось". Все-таки это был поселок, по-настоящему неплохо укрепленный. Нормальный, в целом дружественный. Тут можно было поспать не вполглаза, расслабиться хоть немного, перевести дух между сплошным напряжением Пустошей. Наконец им хоть немного повезло. Конрад был занят — оперировал кого-то в своем бараке. Лазарет или вроде того. Джеб сунулся туда и сразу почуял запах гноя, крови и нечистот. Трехдневные и двухдневные раны. У Кейна пока только вчерашняя. Мда, неприятно будет, если его напарник превратится в такой вот дурно пахнущий кусок боли. Док глянул в его сторону, молча коротко кивнул провожатому и вернулся к кромсанию чьего-то несчастного тела. Незавидная работка. О'СалливанДжеб зашел к шерифу. Две Шляпы был уже немолодым, но твердым, как свинцовая пуля в стальной оболочке. Джеба он вроде узнал, но не встал ему навстречу и руки не подал. При нем был заместитель и еще один боец, что-то вроде порученца. — Надолго к нам? — это вместо приветствия. В его глазах ничего не читалось — ни подозрений, ни неприязни, ни ненависти — на лице лишь холодная сдержанность. Ну, Джеб знал, Кейб — он всегда такой. Поэтому и шерифом лет двадцать уже. О'Салливан ему ничего не был должен, Две Шляпы в свою очередь тоже. У них в свое время были сделки, последняя чуть больше года назад, всегда все выходило в целом ровно, но содрать лишний кредит или патрон с этого прижимистого хозяина было очень трудно. Ну а как же иначе? Хочешь жить — умей вертеться, так ведь. Майер, КейнИз машины им пришлось вылезти. Кейн пока не мог идти сам, и Майер поддерживал его, пока они не дошли до госпиталя. Здесь скверно пахло, но по крайней мере можно было привалиться спиной к бугристой стене в тени строения. Двор представлял собой не слишком живописную картину — приземистые домики с окнами-бойницами, вышки, прожектора, склады. Бочки с водой, мешки с песком, иногда проходящие мимо усталые бойцы или жители. Конрад вышел из открытых настежь дверей. — Нога? — спросил, не дожидаясь ответа присел, осмотрел. — Как сустав? Ногой можешь шевелить? Кейн мог, но старался этого не делать ни по какому поводу. Конрад оглянулся назад на кровавый интерьер своего царства боли и угасающей надежды. — Зашил последнего вроде. Сейчас передохну чуток — и за тебя. Чем платить собираетесь?
|
|
|
Луиза
— Та у нас робких не берут, — Майк явно не понял, что его новая подруга не горит желанием продолжать знакомство и плотнее прижал к себе Луизу. Через кожу штанов торговка почувствовала, что да, пожар. Во всяком случае, бранспойт был у сержанта уже готов к тушению. — Есть и получше. Я знаю тут пустырь неподалеку. Там никого нет и... — Эээ! Эээ! Полегче! — это подал голос напарник Майка. Сержант повернулся, чтобы ответить подчиненному, но внезапно для себя понял, что тот обращался не к нему. Луиза уже догадывалась, что сейчас произойдет.
Жесткая жилистая рука Виктора, который появился из-за угла и неслышно подошел к парочке, влепила сержанту смачный подзатыльник, так что он аж клюнул носом в плечо предмету своего обожания. — Да ты офонарел! — раздался звук передернутого затвора. — Руки убери от моей женщины! — Хлесткий, схватив Луизу за плечо оттащил ее назад, а полицейского наоборот толкнул вперед. Это было довольно круто. И то, как решительно торговец засадил леща бойцу НХРПФ, и то, как естественно у него прозвучало слово "моя". — Ты охренел что ли! — поднятый ствол скорострельной машинки не заставил Виктора даже моргнуть. Он только чуток подвинул Луизу за спину и сделал полшага вперед, чтобы она не попала под огонь. А дальше взаимные оскорбления посыпались градом. — Ты чего о себе возомнил, мудило синезадое!? — Да ты вообще... Ты понимаешь, с кем разговариваешь!? — Тебе на посту заняться нечем!? Давай пушку, я подержу, сходи подрочи за углом! — Ты только что на полицейского руку поднял! Ты, нах, арестован! — Я видел! — Так, и чего? В участок свой сраный меня поведете?! Валяйте, там живо узнают, что вы на посту далаете. "Да ты!..." "Да вы!..." "Да мы тебя!..." Пыла у мужчин явно было много. Через полминуты из-за угла показался еще один солдат — часовой с другой стороны здания. Значит, их расчет оказался верным. Он подошел, чуток послушал спорящих и спросил почему-то у торговки: — Так. А че происходит?
Гэри Поскучав еще немного, Гэри услышал за складом звуки потасовки, ругань и нецензурную брань. Один из двух часовых, что стояли у черного хода, высокий, как жердь, стал оглядываться и, поколебавшись ровно пять секунд, приказал второму оставаться на посту, а сам быстрым шагом двинул туда, где первый раз за этот день происходило что-то интересное.
Если бы он знал, какое представление намечается с этой стороны склада, он ни за что не променял бы его на перебранку Виктора и Луизы с его соратниками. Но увы. Ему не сказали.
Теперь был выход Гэри.
Сэм — А куда ездите в основном? ― спросил боец Виктора и снова высунулся из-за угла, посмотреть, как там. — О, начинается. Приготовься.
-
А я! А ты! А ты ваще! :D Веселье пошло =)
|
|
-
-
Вьюга никому вопросов не задавал. Вьюга не смеялся над чужими байками и не рассказывал своих. Вьюга не предвкушал, не ежился и не молился.
-
Етот_Большой_Босс как всегда брутален и суров =)))
|
Дэнни Сталкер подождал, пока враги подойдут почти вплотную. Троица поначалу сомневалась, что он будет драться — очень уж неравные силы. Но видя, как Дэнни, ни слова не говоря и очень медленно кладет винтовку, как будто чего-то выжидает, опытный человек заподозрил бы неладное. А они свое слабое звено оставили в пикапе. Так или иначе, когда Дэнни рванул в сторону, пытаясь очутиться за вздыбившимся поблизости бугром из треснувшего асфальтового покрытия, они оказались готовы. Винтовочная пуля прошла мимо, но заряд картечи ударил прямо в середину торса, разодрав ткань бронежилета и сломав под ним ребра. С такого расстояния даже по движущейся мишени попасть было не так уж сложно. Это был страшный, вышибающий дух удар, от которого перехватило дыхание и потемнело в глазах. Дэнни нашел в себе силы приподняться на локте, ворочая в миг ставшую слишком тяжелой винтовку. Нет, она не грянула, лишь предательски щелкнула бракованным капсюлем. Вожак чужой стаи был на подхвате и хладнокровно полоснул Маверика двумя короткими очередями. Пули прошили уже растерзанный бронежилет и наполнили легкие Дэнни свинцом, лоскутами материи и кровью. Он умер, так больше и не вздохнув. Это была быстрая и почти мгновенная смерть. — Я попал! Готов! — нервно вскрикнул парень с дымящимся ружьем в руках. Ему ответил лязг затвора, с которым стрелок из винтовки избавился от гильзы, и голос старшего, уже с земли: — Ложись, придурок.
Мэгги, Гейдж Пока Джексон сооружал свою повязку, а Мэгги осторожно пробиралась к биноклю, стараясь не мелькать в проемах окон и просветах развалин, ситуация там, у машины, поменялась. И когда Гейдж вышел из здания, он увидел, что троица подходит к Дэнни. Дальше он увидел только, как их напарник рванулся в сторону и сверкнули вспышки выстрелов, сначала бесшумные, а потом обретшие запоздалый рокот. Кто в кого стрелял отсюда было трудно разобрать, но через пару секунд лежали все, кроме одного. Потом и он, как будто спохватившись, упал на землю. Все произошло слишком далеко, слишком быстро и слишком неожиданно, чтобы разобраться в ситуации или чем-то помочь. Весь план Джексона теперь оказался ненужным, а он сам — на опасно открытом месте. Вдове оставалось поднять бинокль, чтобы разглядеть все в подробностях. Хотя для этого, пожалуй, нужно было собраться с духом. Хорошо хоть солнце светило у нее справа-сзади, так что бликов можно было не бояться.
|
-
— Можно я ему бороду отрежу?ссылка
|
Постепенно круги в глазах и колокольный звон в голове Сабрины стали послабее. Джип был в паршивом состоянии. Он завелся, но Лейтон, несмотря на головную боль, слышала, что мотор работает не ровно: казалось, вот-вот движок закашляет и сдохнет. С другой стороны, мотоциклы рейдеров были как будто целы.
Когда Мальчишка тяжело дышал, был бледен и плох, но стараниями Маккены и Скорда пока держался. Общими усилиями его удалось перевязать, кровотечение стало поменьше. Скорд тоже, кусая губы от боли, стянул с себя броню и задрал майку — аккуратная дырочка, в которой даже было видно край пули, и огромный синяк — в том месте, где пуля от штурмовухи, выпущенная с бронеавтомобиля рейдеров, не пробила жилет. Пулю можно будет и потом достать, сейчас бы перевязаться. Бинтов на всех не хватило. Маккена только замотал дырку за плечом, а ухо вроде, подсыхало и так. Последний кусок матерчатого бинта, уже не раз стираного, достался Скорду. Он кое-как пристроил его на спине и влез в скорлупу бронежилета.
Странная это была победа — раны, кровь, трупы, умирающий пацан, простреленный во многих местах джип и куча потраченных патронов. Поэтому с рейдерами по возможности и не связывались — проблем от этого всегда было много, а навара мало, если ты не такой же как они маргинальный бродяга. Но жизнь в Пустошах учила, что если ты остался жив — это уже лучше, чем ничья.
Немного отдышались, приходя в себя. Адреналин уже схлынул, но вся троица не зря ела свой хлеб — Маккена был тертым калачом, да и Скорд с Сабриной крепкими ребятами. Надо было что-то решать, куда-то ехать, но тут жизнь приподнесла еще один сюрприз. На горизонте, в той стороне, где они оставили поселок, замаячило облако пыли. Похоже, вечеринка сама ехала к ним. Видно, не вернувшиеся мотоциклисты намекнули кочевникам, что у них теперь есть за что поквитаться с троицей наемников. А раз все равно сидеть на месте они не собирались, почему бы вместо десерта после состоявшегося пиршества смерти не поохотиться на перебивших больше десятка их товарищей парней?
-
Терпеливому мастеру от разд разболтанного игрока.
|
-
Пол-яблока все еще больше, чем целая вишня С вами положительно невозможно спорить!
|
-
Броски кубиков выдали интересную ситуацию. Мне нравится =)
|
|
-
Хорошо, но мало, но хорошо.
|
-
Мммм, пиздохеншванц... Чувствую, что буду использовать это слово в разговорах.
|
Машина заурчала мотором, скрипнула покоцанными шинами и тронулась с места. Поехали. Неопределенность. Полная неопределенность была впереди. Ты подходишь к двери. Ты открываешь ее. Ты видишь темноту. А сзади в затылок дышит Зверь. И ты шагаешь вперед, потому что если оглянешься назад — уже не хватит ни духу, ни времени шагнуть. Из странной авантюры для наемников этот путь превратился в дорогу с сожженным мостом за спиной. Из полной радужных мечтаний и перспектив для Майера этот путь превратился в дорогу, устланную трупами. Стоила ли этого цель? Для них это были не просто неприятности. Для них это был все яснее вырисовывающийся шанс лишиться теплого места в Нью-Хоупе. И никогда туда не возвращаться. Для Кейна, должно быть, небольшая беда. Для Джеба Большой был домом. Плохим домом. Но в Пустошах нет хороших домов — либо плохой дом, либо Пустоши. Тут любой альтернативе будешь рад. Пустоши снова приняли их, пока что равнодушно рассмотрев через глазницы белеющих в пыли черепов. Ближе к поселкам кости собирали, делали из них муку, для удобрения и на корм, а то и в пищу в совсем тугие времена. Но тут, подальше, скелеты лежали долго, вычищенные падальщиками, ветром и песком. Это были кости животных и людей, пытавшихся пройти или выжить тут годы назад. ♫ ссылкаМайер вел машину. Соседство двух бойцов, пусть и раненых, зато с пулеметами, придавало уверенности. Но в Пустошах никто не чувствовал себя, как дома. Даже к постоянной опасности можно привыкнуть, но мир за окном автомобиля был настолько мертвым, что любой живой человек, даже не видевший никогда ничего другого, кроме сурового ландшафта этих равнин, ощущал себя здесь инородным телом. Да, в Пустошах водились животные, да, кое-где попадались растения, но при взгляде на любую тварь или дерево казалось, что они доживают свой век, упрямо цепляясь за кучу пепла. Мысль о том, что этот мир не всегда был таким, что другие миры существуют, но запретны, была одновременно и естественна, и невыносима. Дома, в Электре, складывалась иллюзия, что все не так или не совсем так, как будто в ночи живой огонек зажигалки трепетал и подмигивал, закрытый стенами из ладоней. Но за пределами этих стен Майер увидел настоящий мир без прикрас. И почувствовал весь холод и тьму этой ночи. Они ехали вперед и вперед, час за часом, солнце жарило, хотя и не так, как в середине лета, но все равно ощутимо. Кейн в душном салоне как мог боролся со сном, ослабленный потерей крови, и пару раз задремал, провалившись в беспокойный, мутный сон. Оба раза он просыпался на ухабах, когда машину трясло, а ногу дергало болью, стискивал зубы и пытался дальше следить за дорогой. Джеб вспоминал дорогу постепенно. Так-то они двигались наугад, но иногда попадались знакомые ориентиры — скалистые кряжи, пучки корявых деревьев, остовы сгоревшей или брошенной техники. В одном месте на столбе криво висел череп в ржавой каске. Сложно было сказать, чем по замыслу автора должны были служить столб с черепом — могилой, надгробием, угрозой или указателем. И никто уже не помнил, чей это череп и зачем поставлен. Но ориентир получился хороший, и Джеб, прикинув, понял, что до Хауорта такими темпами остались еще сутки. На ходу поели, хотя Кейн почти не притронулся к еде. Остановились, только чтобы поменяться местами — пока Джеб вел, Майер торопливо съел свою порцию тушенки. Запили водой из фляжки инженера, опустошив ее почти наполовину. Погони вроде не было. Одно время за машиной увязалась стая гочи, но потом, кажется, отстали. В воздухе на приличном расстоянии что-то реяло, но остановиться и понаблюдать было некогда. К исходу дня они покрыли большой отрезок в две третьих пути, наглотавшись пыли и изрядно растряся кости на кочках. Такова жизнь скитальцев. Машина пока держалась, но люди устали. Ехать ночью было опасно.
|
♫ ссылкаКейн, ДжошПовидал-то Кейн, конечно, немало, а вот самого его дырявили не так чтобы часто. Били много, особенно когда молодой был, потом-то уже не решались. А до того, как вырвался на свободу с бандой той, били кулаками, ногами, трубами, дубинками резиновыми, плетьми даже, цепью пару раз выхватывал. Однажды даже шаром шипованным прилетело — с того раза самый красивый шрам остался — несколько бороздок, как будто девка какая в порыве страсти коготками приласкала. От настоящих когтей, вроде тех, что у гочи, шрамы были другие — полоски с неровными краями, неприятные на вид. От ножей тоже несколько шрамов было, на руках в основном, но не только — чуть кишки не выпустили однажды. От пуль было мало — пару раз всего цепануло, один раз в плечо, другой — в задницу: "Пуля одна — дырки две", шутили тогда. Ранение, кстати, неприятное, да и не похвастаешь особо отметиной. А вот в этот раз хвастать можно будет хоть отбавляй — пятидесятый калибр поймал, это ж просто уникум. По всем Пустошам таких живых, наверное, десяток с трудом наберется единовременно. Тут только главная хитрость теперь — выжить. Майер ощутил липкую беспомощность. Как перевязать и кровь остановить он знал. Как вывих вправлять — тоже представлял в принципе. А вот как сделать второе, чтобы ране не навредить. И в каком тогда порядке-то делать? Но с какого-то конца надо было начинать. И Майер... ...так что у Кейна сначала потемнело в глазах, а потом из этой тьмы натурально брызнули искры. Он был здоровый парень, но сейчас, лежа на животе* и чувствуя, как наниматель крутит ему простреленную ногу, словно пытаясь окончательно оторвать ее, не застонал, не захрипел — заорал глухо, в землю почти, как песчаный лев. Напрягся всем телом. Самогон действовал, но не мгновенно, и если это была уже притупленная боль, то как же хорошо, что он глотнул! Кейн обеими руками вцепился в сухую равнодушную землю, ногтями впился в податливый сыпучий грунт, чтобы боль свою передать ему. Но Пустоши много лет назад отказались принимать от рода человеческого что бы то ни было, и пыль только сухо и бесполезно струилась между пальцев. А Майер продолжал "чинить" сильное, но поврежденное тело, своими умелыми, но нерешительными, и оттого причиняющими еще более жгучую муку руками. И крики, который издавал Кейн, все сильнее отдавались в грудную клетку, туда, где, кажется, с каждым разом все сильнее расходилась трещина в ребре. Врачевание прекратилось в тот момент, когда боец понял, что еще немного — и он пристрелит либо себя, либо доктора. После манипуляций с суставом Майер еще "промыл" (а правильнее сказать, плеснул) рану остатками самогона, от чего плоть запылала, словно он туда еще и спичку бросил. Последний глоток косорыловки Кейн опрокинул в себя, и горло тоже обожгло. Чувство было такое, как будто он с похмелья и блевать нечем. Очень хотелось пить и чтобы было прохладно, а еще лучше напиться воды и отрубиться в прохладе, а еще лучше обложить ногу льдом. Но столько льда Кейн не видел уже очень давно, вокруг даже в тени было жарко, как в пекле, а воду теперь надо было экономить. Майер сделал, все что мог. Получилось или нет — до конца не разобрал. Как тут разберешь? Нога здоровенная, кровища течь опять начала, заляпало все, детина этот орет... Вроде на место встала. "Все будет нормально". Парень здоровый, может, еще побегает. Но проверять лишний раз не решился уже. Полевой хирургии хватило с головой. ДжебКрики глухие крики напарника составляли отличный аккомпанемент невеселым думам О'Салливана. Несмотря на высказывания Кейна, да и его тоже, о рабовладении, Джеб хорошо понимал, что рабство рабству рознь. В Хелене человека сажают в подвал, утром выгоняют на работы, дают плошку похлебки, если он плохо работает — бьют, вечером могут заковать в цепи, могут еды не дать, могут в карцер посадить. Не везде там так, в каких-то поселках пожестче, в каких-то помягче. Где-то и кормят хорошо, в конце концов, никому ведь не нужно, чтобы батрак сдох. Нужно, чтобы работал и не думал о побеге. Не, кое-где там хорошо кормят прям. Ну а тут-то что они от Маейра хотели? Чтобы он стал одним из них. Жил среди них, работал на себя, не на дядю, может, женился, семью завел. Может, сражался бы с ними плечом к плечу. Или там людей лечил. Разве так важно, где этим заниматься — у себя в Электре или тут, в этом шахтерском поселке? И ведь не на дороге же его поймали — сам к ним пришел. Выходили, откормили. Незаконно? А какой закон это регламентирует? Закон О Свободах Граждан Республики Нью-Хоуп? Так он же не гражданин ее, равно как и большинство жителей этого поселка — гражданство всем подряд не давалось, особенно на периферии. А другой закон — нет его. Есть то, как люди договариваются. Или как стреляют, если договориться не получилось. Как у них с Хэмишем. Короче, если что и можно было еще сделать, то решать это нужно было не с позиции: "Мы действовали по Закону." И уж точно не с позиции: "Мы действовали по справедливости". Потому как что тут справедливее — вопрос еще. Может, если авантюра эта себя окупит, как-то заделиться можно будет, поселку этому заплатить хорошо... Хотя Джеб сам не знал, сколько за трех человек выложить надо. За четырех, если Кейн последней очередью убил кого-то. Тысячу кредитов? Две? Три? Да, лучше бы им что-то ценное найти там, куда они направляются. А то придется остаток жизни коротать далеко от Большого.
-
-
- И всегда помни первое правило нашей школы боевых искусств! - Это какое же?! - Я! Люблю! Боль! (с)
|
|
|
Джексон, Мэгг Стоять на мине — удовольствие сомнительное. Конечно, кто не любит рисковать — не становится сталкером, каждая ходка в Могильник — риск. Риск нарваться на засаду, получить пулю, истечь кровью, как вон Кремень. Или ногу поломать, провалившись куда-нибудь, и ждать, пока живность местная вылезет ночью из нор и на кусочки тебя живьем порвет. Или надышаться гадостью какой-нибудь, или радиации дозу схватить — там, подальше, в глубине разрушенного города этого добра еще оставалось достаточно. В общем, сталкеры понимали, что работа у них, как говорится, повышенной опасности.
Но все же расклад "чихнешь — без ног останешься" случается даже в жизни сталкера не каждый день. Минута за минутой Гейдж проводил под этой странной пыткой — вроде ничего не болит, но до боли хочется, чтобы dct побыстрее кончилось.
Хуже всего пришлось, когда холодная сталь начала пятку щекотать. И смеяться хочется, и ботинки жалко, и завоешь вот-вот — часики-то где-то там, в стальном корпусе, тикают, убаюкивая детонатор, уснувший под периной из поражающих элементов — стрелок таких маленьких, разлетающихся убийственным роем жал при взрыве. И съеживалось все внутри, и пересыхало в горле, и соленый пот струился между лопаток и даже с носа норовил капнуть. Когда пришло время сходить с мины — спина Гейджа вся мокрая была, и, несмотря на бледный вид, от головы только что пар не шел. Но держал себя в руках — руки только чуть подрагивали, а в остальном ничего, без сил не рухнул.
Вдова все сделала хорошо — почти как во время операции. Ножичком расковыряла добротный ультра-деним, кстати, непростая задача, и повезло, что нож у Гейджа был тоже хороший. Сделала две дырки в ботинке — за целую пару таких в Пустошах человека придушить могли, как крысу. Но ничего не попишешь. Джексон стопу свою "сморщил" — чтобы под пятку орудие воинствующих исследователей просунуть получилось, ноги не искромсав. С первой попытки мачете пролезло как надо. Потом придавили с двух сторон — острие и рукоять — древними этими блоками ржавыми. Расшнуровывать времени не было — резанула тем же ножом снизу вверх, распустив веревочки. Шнурки уже не так жалко было.
Ну все, момент истины. Потихоньку, чтобы не развалить всю шаткую конструкцию из ботинка, мачете и металлических ящиков, в которых упокоилось разом столько информации, сколько не запомнили бы все трое за всю жизнь, Гейдж поводил голеностопом, расширяя зев берца. Тишина. Оторвал стопу. Выдохнул. Выскользнул ногой. Опять тихо. Слух, напряженный до предела, ожидание щелчка или хлопка подкидного заряда.
Все. Жив.
Дэнни Напарник тем временем приглядывал за высоткой. Ничего. Полный покой. Ну да, мешки в окнах, но когда их положили и что стало с теми, кто это сделал?
Дэнни прикинул в уме. Какая-то ушлая банда? Только не из Рэда — у тех в городе грызни хватает, чтобы силы распылять. Поговаривали, что в окрестностях какие-то есть ребята, которые с наркотой что-то мутят, но вот как их там называют даже — этого сталкер вспомнить не мог. А уж где они обретаются... Может, истории просто. Рейдеры? На них как-то непохоже. Они с роду опорных пунктов не устраивают, если оседают — то уж всем кланом. А тут не осядешь по идее — еды-то нет. Первая армия? Эти далековато что-то, тоже непонятно, как снабжать... А кто ж тогда? Позиция-то хорошая, только с кем тут воевать? Тут даже мутанты — и те если только по ночам забредут.
Размышления Дэнни прервал звук, поначалу едва слышный, но приближающийся. Звук мотора. Легковая машина.
-
Ящики на мачете - это что-то!
|
-
Хорошие у тебя неписи. Кодоритные и с характером.
|
|
Горячие струи воды струились по коже. Очищение. Перерождение. Возвращение в прошлое.
Он чувствовал спокойствие. Как будто вся вода на свете непостижимым образом замерзла, но не при нуле, а при тридцати шести и шести градусах, и он смотрит на океан теплого льда. Как будто луна и солнце встретились, встали в ряд и остановились. Как будто все песчинки в Марокканской пустыне улеглись расходящейся спиралью, а он стоит в центре, и лучи не жгут, и ветер и дует.
Как будто мир был огромной головоломкой, casse-tète chinois, где все части постоянно двигались, перемешивались, и никак ему, тоже фрагменту этой головоломки, не получалось попасть на единственное, такое важное место.
И как будто звонок и голос в трубке вырвали его из хаоса и вставили ровно туда, куда нужно. И пасьянс сразу сошелся, а груда черепков снова стала кувшином. И головоломка сама стала укладываться в правильную последовательность, в центре которой теперь оказался он.
Он вышел из душа, не спеша вытерся, набросил халат и какое-то время сидел в кресле без движения, то ли три минуты, то ли три часа. Закрывал глаза, открывал. Не тревожился ни о чем, не составлял плана, скорее пытался представить, как это будет. Эта Встреча, к которой он шел с тех пор, как погиб его отец. Или с тех пор, как он родился?
Собирался, раздумывая, что взять с собой. Сварил и выпил кофе, смазал петли, разложил все бумаги, почистил револьвер, закрыл на ключ все ящики. Написал записки, завещание, оставил деньги экономке. Посидел еще четверть часа, с закрытыми глазами, вдыхая запах дома, новообретенного дома в Новом Свете. До встречи, старый товарищ. А если я не вернусь, не скучай и не плачь по мне.
Вышел в прохладный вечерний город, не оглядываясь, но кивнув в ответ на поддержку этого места, которую чувствовал спиной.
***
Жорж вышел из машины последним, оставив водителю чаевые. Дама и джентльмены собрались в отдельном углу. Легран глянул в их сторону. Пока не понятно, кто из них будет мешать, а кто помогать, ссорясь друг с другом. Черт возьми, пока было неясно даже, с чем им предстоит столкнуться. Он только знал, что это Оно. Оно, от которого он тогда убежал. Оно с которым он тогда был не готов бороться. Оно которому он сейчас готов был идти навстречу.
Он не спешил бросаться в гущу. Никто из них не знает больше, чем он. Единственный, кто тут мог чем-то поделиться — тот, кто знал Хозяйку.
Легран подошел к механику, открыл портсигар. — Папиросу, приятель? Не знаете, здесь где-нибудь можно выпить чашку кофе?
И закурив сам, спросил: — Хозяйка... какая она?
-
Написал записки, завещание, чертовски предусмотрительно)
|
-
Да! Крути его, раскалывай, отлично же :) А на фотографии все равно не то будет Он даже не представляет, до какой степени "не то" ;)
|
|
-
Атмосферность сельского парня с Дикого Запада просто зашкаливает. Станиславский был бы в восторге! =)
|
Мозг сталкера работал, в фоновом режиме определяя ценность предметов. Думал он правильно: за хорошие маникюрные ножницы можно было легко получить два-три патрона, за шампунь, мыло и всякие блестяшки — тоже. Если что-то в мире и осталось неизменным, так это соперничество среди продажных (и не только) женщин, и борьба там шла порой более ожесточенная, чем у Первой Армии с НХРАФом.
Электроника тоже пользовалась спросом, хоть и менее стабильным — у механиков, у приезжих торговцев из Электры и Нью-Хоупа. Тут проблема была в том, что отличить действительно ценную вещь от бесполезной Гейджу было трудновато — он работающий компьютер видел раз пятнадцать в жизни, вряд ли больше. А уж определить реальную ценность находки — тем более было задачей не из легких. Да и многое из того, что находилось — носители информации, устройства, блоки — можно было проверить, только подключив к питанию или к другому устройству. Нельзя сказать, что Джексон был во всем этом нуль нулем, но во многих вещах, как и большинство сталкеров, разбирался только на понятийном уровне.
Но в этом здании все пока было понятно — ценности не представляло. Даже такого, что на дрова пустить можно, не нашлось. Разве что бумага для растопки. Их еще на вес принимали торговцы из Нью-Хоупа и Хелены, но надо было очень много принести, чтобы хоть на обойму набралось.
Приказав искать лестницы, Джексон вошел в следующую комнату, и тут мир, этот, современный, с чудовищами на четырех и на двух ногах, без кресел в каждом углу и без зажимов для бумаг, словно в отместку за его задумчивость преподнес ему сюрприз.
Да такой, что сердце в пятки ушло.
Пол в соседней комнате был вымощен плиткой, так же, как и в предыдущей, с трупами, и перешагнув в очередной раз с одной на другую, Джексон услышал звук, знакомый и страшный.
Металлический щелчок.
Замер, затаив дыхание.
И перенесся на семнадцать лет назад. В страшный душный день, когда четырех батраков отправили под присмотром двух охранников ставить мины. Шестьдесят мин MAPLJ M3, каждая цилиндрическая, зеленая, размером с высокую консервную банку. "Мина противопехотная летальная прыгающая модель 3" — так расшифровывалось название. А в простонародье — "Кузнечик". Вернулось их тогда трое. Гейдж поставил свои пятнадцать штук, а потом еще шесть — за парнем, который подорвался. Вот в тот день он и слышал такой же щелчок, только не под своей ногой, а под чужой, метров за двадцать. Повезло тогда — могло и его осколком каким задеть.
Назад перенесся, в белесый полумрак мертвого здания. Сразу стало понятно, откуда трупы в соседней комнате, что за ямка в полу, почему плитки нет. Сразу врубился, в какой переплет попал: сделает еще шаг, убрав вес с плитки на полу — сработает подкидной заряд, отбросит корпусом мины кафель, та взлетит и на уровне шеи где-то рванет, изрешетив весь интерьер осколками и поражающими элементами.
Хреново. Ох как хреново! Струйка пота по спине сбежала, неприятно холодя. До окна — метра два. До двери — три. Времени — полсекунды, наверное. И мина, у которой запущен механизм самоликвидации, он знал про такое. Обычно минут на десять выставлялся — на случай, если враг на нее заполз и стреляет. Или машина заехала и стоит. А главное, на случай, если как-то разминировать пытаться будут, или основной взрыватель не сработает.
-
Ситуация хреновая, но очень красочно.
-
-
Подловил так подловил! Хитромастер хитёр) А вообще просто классный пост, и штрих-флэшбэк про батрачество в Хелене особенно хорош, мне даже захотелось аспект такой взять: "чёрная работа")))
|
-
Пост хороший, ну и за мэдскиллз конечно :)
|
Слава резко повернулся к Линку.
Он мгновенно и очень сильно побледнел и сжал зубы. Могло показаться, что он сейчас ударит англичанина, или хотя бы плюнет в него, если не слюной, то каким-нибудь очень крепким русским словом.
"Ты... ты что вообще знаешь про нас, хер в пальто? Что ты знаешь про страну нашу и про наше дело? Ты знаешь, какими у сталкеров дети бывают? Видел когда-нибудь эти "цветы жизни", глядящие на мир чужими, бездонными глазами, мутантов, шерстью покрытых, если не чешуей? Видел хоть раз? А я видел! Или слышал от тех, кто сам видел. Видел детей без рук и без ног, у которых пальцы прямо из плеч растут, видел скрюченных, видел немых и слепых, с белыми бельмами, видел с суставами, вывернутыми наоборот. И я каждый вечер, когда ложусь спать хоть на сто грамм трезвее нормы, гадаю, какое будет у меня? И как мне потом с этим жить? И как, мать твою, мне это потом любить? Как мне вообще на это смотреть потом без отвращения, блядь?! Да я чем дальше, тем больше готов в Зоне ночевать, лишь бы домой не возвращаться, только если я не вернусь — никого вместо меня там не будет, ни мамы, ни папы ее, никого!!! И это в вашей благополучной стране есть всякие-якие программы для таких вот, помощь и дотации. А у нас — хер без масла! Потому что у нас уже несколько лет не пойми что творится и не пойми когда закончится. И главное... черт... Я ЭТОГО НЕ ХОТЕЛ!!! НЕ ХОТЕЛ Я ЭТОГО!!! ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ!!! И мне перед собой стыдно, перед ней стыдно, и перед существом... перед ребенком этим стыдно!!! До дрожи стыдно, до слез в единственном глазу моем, что мне Зона оставила. Ну вот что, блядь, ты во всем этом можешь понимать?! Какая свеча, какой артефакт??? Какие, блядь, две свечи!!! У меня женщина, которую я никогда не любил, и ребенок, которого я никогда не захочу видеть!!! А та, которую и от которой я хотел — она здесь лежит, навсегда. И ВСЕ! Что ты об этом знать можешь, философ херов! Засунь себе философию свою вместе с сигарой этой гребаной в жопу! И катись в свою Англию!"
Стылый заставил себя разжать зубы и отвел взгляд в сторону. На кусты. — Линк, вы сейчас, пожалуйста, не отвлекайтесь. И меня не отвлекайте. Я же сказал — рано расслабляться. Хорошо?
И, не дожидаясь ответа, отвернулся и пошел вперед. Вот сука англичанин. Задел за живое все-таки. Не ожидал от вас, товарищ Линк.
"Ну а чего ты ожидал? Половина туристов здесь обязательно думает, что они что-то поняли, постигли, и стараются тебя этим знанием осчастливить. Баррраны, блядь. Ты, Слава, стриги шерсть и не отвлекайся на блеяние."
|
-
Ха! Мне нравится этот парень!
|
Жизнь — это боль. А жизнь без боли — как мясо без соли, так говаривали рейдеры. Так что Линч поскрипел зубами и пошел за трофеями.
Осмотрел тело парня, что с трайка спрыгнул. Нож забрал свой. И еще один — небольшой, но острый, как бритва, складной, с фиксатором. Для боя предпочел бы что подлиннее, но как запасной вариант в сапоге иметь — самое оно.
Теперь огнестрел: обрез двуствольный, шейка приклада изолентой перемотана. Кобура самодельная для него на бедро, чтобы в руках не таскать. Патронов, правда, два всего, в кармане, переламывающийся, без курков — неплохая вещь, хоть и неуклюжая немного. 12-й калибр, мать его так.
Пистолет. Вороненая сталь, в царапинах весь. Вполне обыкновенный, пятнадцать патронов в обойме. Тоже себе оставить можно. Обойма запасная — еще пятнадцать. Живем. Фляга с водой, зажигалка. Сухари какие-то.
Очки темные, кстати и пригодятся. Шарф оранжевый. Свитер в крови весь. Ботинки несерьезные какие-то. Вроде все, можно дальше топать.
Еще один рейдер — тот, которого Струна завалил. У него огнестрела вообще не было, только цепь с литым шариком на конце. Зато в сумке была парочка стеклянных бутылок с зажигательной смесью — оружие ненадежно и опасное, но в умелых руках ультимативное. Тоже воды немного в бутылке пластиковой плескалось. Стеганая куртка на пуху синтетическом — теплая довольно, но простреленная в четырех местах — Струна его хорошо изрешетил. Перчатки кожаные, очки-консервы. Ножик так себе. Вяленое мясо, хер пойми чье, может, и человечина. Спички. Наручники с ключами. Носки нашел теплые в кармане — это он к зиме готовился. Плюс семь патронов винтовочных.
Инструменты кое-какие — ключи гаечные и прочая дребедень, это в кофре уже. Там же нашел дурь — целлофановый пакетик с желтовато-коричневыми кристаллами. Умбра. Берешь на палец, закладываешь за губу — и мир чуть ярче становится. Плюс боль притупляется. На вкус как говно, но на деле вещь приятная. Только губа потом оттенок приобретает коричневый, если закидываться долго. И глотать не стоит, это точно. У парня этого, убитого, кровь горлом пошла, так что разобрать, коричневая у него была губа или нет, не получилось. Да и хер бы с ним! Дури в пакетике раз на шесть еще хватило бы.
И третий байк глянул — но успел только пассажира, а водилу, которому Линч полчерепа тесаком отчекрыжил, и кофры уже парни Норова ковыряли. Его в бою задело, но несильно — осколками стекла разбитого поцарапало.
Тут дробовик нашелся, уже нормальный, с прикладом складным. Фонарик под стволом, правда, батарейка в нем не менее дохлая, чем бывший хозяин. Шесть патронов заряжено, еще восемь в кармане а плаще кожаном. Плащ в дырах, несколько старых и пара новых — рукав разрезан, спина пробита. Надо было ему в затылок пулю вогнать. А лучше ножичком по горлу. И патрон бы не потратил.
Еще гранату снял с пояса у него. Вот это хорошо! А на голове каска кевларовая, военная. Кстати, вещь нелишняя. И если головой приложишься, и если пулю схватишь, пистолетную, например — помочь может. Ножик еще, но уже перебор будет с ножами, надо парням отдать. Что тут у него еще? Бинт старый, стираный, похоже. Резиновый жгут — тоже хорошо. Фонарик хитрый, видел такие. С ручечкой — крутишь ее, а он светит. Фигово светит, но батарейка зато не нужна. Забавно. Зеркальце небольшое, в пластиковом чехле, чтобы не разбилось. Еды нет — все на байке, наверное. Фляжка маленькая есть, почти пустая. И россыпь патронов пистолетных — тринадцать штук.
Еще ботинки на нем хорошие были, проволокой зашнурованные. Не хуже, чем те, что на Линче.
-
Нежно так к описанию трофеев подошел, с чувством и вниманием)
-
И победитель получает трофеи!
|
|
|
-
Ну вот, банда маньяков нарисовалась прям:)
|
Сабрина Протискиваясь в окно, Лейтон успела подумать, что будь тут на ее месте Скорд, он бы в раме застрял, как рука в консервной банке. Были такие банки старые, глубокие, в которые если всей пятерней полезешь — обязательно потом назад не вынешь. Ну да черт с ней. Прыгнула, с громом приземлившись на крышу маккеновского джипа, чуток, как показалось, крышу промяв, и вбок скатилась, сгруппировавшись и прицел от удара защитив. Самое хрупкое, что у нее сейчас было, не считая очков. Приземлилась хорошо — ничего не хрустнуло, не отдалось болью, пара ссадин мелких — не в счет. Главное — лодыжки в порядке. Тут же дом от страшного удара покачнулся, заскрипел и затрещал — стены выдержали, но, похоже, второй этаж провалился. Это "таран" рейдерский в него въехал, догадалась Сабрина. Вовремя свалила из-под удара.
А вокруг уже бой кипел — кто-то в кого-то стрелял вовсю, щелкали по кузовам пули, шипели сдувающиеся колеса, ревели двигатели, кто-то обреченно хрипел, позабыв обо всем на свете. Ричи кричал, и что-то грохнуло ближе к воротам, судя по звуку — граната. Вскочила на ноги, не отряхиваясь.
Скорд Вдернул холодную чеку, выждал такие долгие секунды, глядя, как машина, заехавшая через раскуроченные ворота, поворачивает влево, а следующая, проскочившая за ней — вправо, скрываясь за углом харчевни. Та, что первой ехала, повернулась бортом, и оттуда показались головорезы с оружием наперевес. Тут руки сами как-то сработали, и граната улетела вверх по дуге. В ответ небо прислало Сабрину, впечатавшуюся в крышу Ллойдовской машины и скатившуюся на землю с винтовкой в руках. Сбоку содрогнулась от удара стена харчевни ― от обилия событий Ричи потерял гранату из виду. "Промазал!" — липкая, неприятная мысль.
Но тут уроды из драндулета заорали что-то и ломанулись наружу прямо на ходу — граната прилетела им прямо в середку. И не зря Скорд ждал те самые две секунды — те, которых теперь рейдерам не хватило. Сверкнуло пламя, гулкий удар, как будто великан какой кулаком жахнул, и парней из кузова выкинуло, как пинком под зад, только не всех одним куском. Машина, подпрыгнув, заглохла и по инерции прокатилась дальше, дымя разбитым кузовом.
По Скорду тут же открыли огонь мотоциклисты от ворот — один строчил из пистолета пулемета, пронесшись мимо, из чего стреляли другие — не понял, да и в него ли? Зашипели колеса у Маккеновской многострадальной тачки — вот же, а, и продать ее хотели сегодня, и из гранатомета чуть не подорвали, и Сабрина только что спикировала, а теперь еще и очередями приласкали. Их машину тоже задело — зазвенело стекло — но, кажется, несерьезно. Самого Ричи тоже не задело, хотя пули прошли близко. Но пока свезло.
Маккена Ллойд добежал до дома, прижался спиной к нему и увидел всю картину разыгравшейся бойни. Почти перед ним взорвался пикап, и покатил дальше — водитель уткнулся в руль, пассажирова выбросило взрывом из кузова. Кто там жив был из них, кто нет — не поймешь, но парочка в таком состоянии, что запчастей точно не хватит. Было ощущение, что рейдеры на байках снуют повсюду: один из них рубанул чем-то — то ли тесаком, то ли трубой — мужика, побежавшего не вовремя через двор, другие стреляли короткими очередями. Стрекотали пистолеты-пулеметы, ухали дробовики. Сам Маккена поймал в перекрестье ближайшего, взял упреждение, нажал — готов! Красной струей вылетело все, что держал налетчик в башке, и мотоцикл сразу завалился на сторону. Но пассажир успел спрыгнуть, перекатившись по земле.
Да, конечно, у них в Гуд-Ридж оборонялись получше. Но и врагов у них там не было таких — чтобы снести охрану, перемахнуть через стену на байках и сразу напасть вот так — резко, жестко, не на жизнь, а на смерть драться. Таких там было поискать! У этих и с оружием получше, и с техникой, да и яйца явно покруче. Ну и момент для нападения они выбрали подходящий — большинство мужчин в полях работает, в поселке сейчас от силы человек двадцать наберется полноценных бойцов. Да человек тридцать женщин, детей и стариков. И половину тех и этих уже, похоже, перебили. А рейдеров еще и десятка не уложили, наверное.
-
О, экшн мощный попер! Теперь и помереть не страшно (%
-
Добротный такой боевик получается. По началу ветка туговато шла, а теперь вот раскручивается!
|
-
Договоры ваши мне до борозды Воу-воу, палехчи паринь!
-
|
-
Хоть три халифа окочурятся — небо от этого на землю не упадет.
|
СабринаРичи не ответил. Но выглянув в распахнутое окно (все окна, сделанные из автомобильных стекол, открывались внутрь, некоторые при взрыве потрескались), она увидела, что Скорд сидит, укрывшись за их джипом, и наблюдает обстановку, а Маккена с винтовкой в руках рванул в сторону вышки, той, второй, северной. Ох, если б сейчас жив был пулеметчик, влепил бы ему очередь прямо в спину, но благодаря ей тот уже, "пораскинув мозгами", отправился на вечный отдых. И правильно, война — дело вредное для здоровья. Спрыгнуть вниз можно было прямо на машину — свою или Маккены. Правда, крышу можно продавить. сложность 3Перешла к другому окну, посмотрела в сторону ворот, туда, где ревели моторы, и... СкордВообще говоря, Скорд сам понимал шаткость своих рассуждений. Мужик, который погиб, был поселенцем — жил землей и питался ее скудными дарами, каждый из которых был обеспечен ведрами пота и днями тяжкого труда, с каждым годом все сильнее сгибавшего его спину в дугу. А отморозок, который его грохнул, был рейдером — жил войной и грабежом, наверняка еще садист и психопат. Так что уравнять их на одних весах было непростой задачей. В Большом, к слову, тоже всякое бывало — и разборки во дворах с беготней и стрельбой, и бунты с забастовками и полицейскими дубинками, и аресты по доносу, однако к тому моменту, когда Скорд вошел в так называемый "сознательный возраст", страсти улеглись и наступил период спокойствия. Но предание было, как говорится, свежо. Маккена резво бросился к вышке, но оттуда больше никто не выглядывал. Видать, получил свое. Ричи глянул в сторону ворот, и... МаккенаМаккена, истративший шесть патронов, метнулся к вышке с расчетом добить урода. Да и глянуть, че у него там при себе имелось. Шесть патронов истратил как-никак. Конечно, вряд ли у рейдера, пришедшего грабить поселение, могли найтись деньги или еда. Но наверняка был отличный нож, пара запасных магазинов, винтовка, да и граната запасная вполне могла быть. Кстати, не исключено, что этот хмырь как раз ее сейчас сжимает в скользких от крови своей и чужой пальцах, и, теряя сознание, готовится подорваться вместе с Ллойдом. Поговаривали, что у рейдеров это называется "уйти с шиком". Ллойд, несмотря на свой солидный по здешним меркам возраст, бегал неплохо, и почти пересек двор, когда слева... Всем...ворота поселка с железным грохотом вылетели от страшного удара, а потом заскрежетали по земле! ♫ ссылкаСначала можно было подумать, что их вышибли взрывом, но очень скоро все увидели приземистый внедорожник с приваренным спереди тараном в виде стального клина и броней с маленькими щелками. Окутанный клубами пыли, он выбил створки ворот, ворвался в Литтл-Три и, не сбавляя скорости, попер к харчевне. А за ним из клубов пыли уже показались фигуры на мотоциклах, пикап набитый черными бойцами в масках. Все звуки потонули в реве двигателей, пальбе, гиканье рейдеров и полных ужаса криках поселковых. Маккену застали на ровном месте, но бежал он так быстро, что в него никто не попал, а может и не стрелял вовсе. Мимо пронесся огромный мотоцикл с двумя седоками, обдав его выхлопом. Как-то сразу стало ясно, что поселок вряд ли устоит, хотя численность атакующих была пока непонятна. С другой стороны поселка, с того угла, где не было вышек, мелькнула черная тень и раздался звук удара, потом еще и еще. Это другие рейдеры, разогнавшись со всей дури, прыгали через стену прямо во двор. Один зацепился за крышу дома и, перевернувшись в воздухе, рухнул прямо под свой байк. Пыль стояла столбом.
-
-
Рейдеры суровые, до х*я борода, Рыщут на дорогах, грабят города.
|
Поселок, в котором лихие выкрутасы судьбы свели молодого искателя приключений (и неприятностей) из Электры с двумя наемниками из Большого, назывался Остин-Рок. Находился он довольно далеко от Нью-Хоупа, где-то в неделе пути на хорошей машине. Лет пять назад тут разыскали минералы, необходимые для производства удобрений. Тогда городок неплохо поднялся, разросшись до четырех десятков разномастных хижин и почти двухсот человек населения. Парни из большого наезжали сюда раз в месяц, подкидывали патронов, тушенки и инструментов взамен мешков, набитых рудой. Но потом про это дело пронюхали рейдеры и изрядно попортили крови жителям Остин-Рока. Кейн и Джеб сами видели кладбище в лощине — ряды бурых холмиков, на каждом из которых придавленная камнем табличка. Одно радовало — продовольственные партии Первой Армии здесь тоже не показывались. Пришлось жителям поднапрячься — вместо еды просить больше патронов и оружия. Гарнизон НХРАФовцы тут поставить пока не смогли — далековато все-таки, а значит, и дороговато. Но подогнали крупнокалиберный пулемет. Его установили на утесе над поселком, откуда хорошо просматривались подступы, и дышать стало посвободнее. Плюс ввели регулярное патрулирование местности, посты со сменными вахтами, обход караулов. Причем на часах обычно стояли женщины, пока мужчины кайлом и лопатой добывали городу пропитание. Местные бабы как раз и обнаружили полумертвого Майера — безоружного, босого и порядком избитого. Поселили его в заброшенном доме, выходили, а скорее просто подождали, помрет или очухается. Расчет простой: вложений-то немного — недельку-другую покормить, а потом к работе приставить. Уйти ему некуда — без машины да без ботинок. Дурить будет — так на цепь. А годик поработает задаром, видно будет, что за человек, там уже и женить можно, и в общину принять, тогда сам осядет. Но вышло по-другому — парень ушлым оказался, по технической да по врачебной части. Тому услугу оказала, этому — заработал таки и на машину, и на шмотки. А жаль, жаль... такого у себя оставить — дело хорошее. С наемниками другая история была — эти сами до поселка дошли, хоть и изранены были сурово. С оружием в руках, так что пока поправлялись, их присутствие поселку на пользу шло — нагрянет банда какая-нибудь, а тут два таких бойца внушительных. Да и не жалко их, если что. Но вот раны затянулись, нужные слова друг другу были сказаны, и сделка заключена. Наметили день отъезда. Джебу, конечно, не совсем комфортно было сознавать, что отправляясь обратно в Рэд, он тем самым ставит под удар свое предприятие в Столице. Месяц-то истек, а сколько еще за ним будут держать коморку на втором этаже? Сочтут пропавшим без вести, да отдадут еще кому-нибудь. Единственная надежда — перетереть с мэром Остин-Рок, чтобы тот конвою из Большого передал весточку и просьбу повременить с оплатой. Ну, перетер, но тот как-то кисло отреагировал. Видать, свою долю хотел. А стоит ли что отдавать перед такой дорогой — тут подумать надо. Но и в Рэд тянуло. Там ведь как: приедешь — грязь, опасность и беззаконие. А уедешь — и не хватает всего этого. Ну, шлюх, наркоты, экзотических штучек, что сталкеры предлагают, музыки ревущей, пальбы на улицах. И возможности почти любому, кто на тебя наехал, просто башку прострелить или проломить, это уж кому что нравится. Почти любому, да. *** — Ну все тогда, вот ключи, бак я залил, — Хоппер поковырял в зубах. Он щурился на солнце, только поднимавшееся из-за горизонта. — И зачем тебе все это надо? Оставался бы у нас. Мы тебе жинку найдем, сыт будешь, одет, обут. Голова у тебя работает, без куска не останешься. Нам хорошо и тебе хорошо. А в Пустошах... Там добра нет. Забыл что ли, как к нам попал? Хорошо еще, что гочи не сожрали, а то бы и косточек не осталось уже. Лихие люди там, лихие. Машина стояла у откоса на окраине городка. Хоппер положил ключи на капот, непроизвольно глянул за спину собеседнику. Майер обернулся. К нему подходил Хэмиш, брат мэра, вдобавок его заместитель, а с ним еще два здоровенных молодчика. Ничего похожего на улыбки или грусть на их лицах не было — только суровая решимость. А в руках — оружие, дубинки и дробовики. ♫ ссылка— А. Ну вот, — сказал Хоппер и отшагнул в сторону. — Сынок, ты, кажется, собрался куда-то? — скрежетнул по нервам голос Хэмиша. Тот был старше Майера лет на десять. — Мы тебя уговорить пытались. Ну, видно, хоть ты и умный парень, а что к чему не понял. Ты отсюда никуда не уедешь. Ты нашему поселку жизнью обязан, и мы эту жизнь имеем полное право забрать. Хотели вот по-хорошему. Но придется, видно, по-жесткому. Или нет? — спросил, головой кивнув в сторону ближайшего дома, до которого было метров двадцать. В этот момент из-за стены, хотя заместитель мэра этого пока и не заметил, вышли Кейн и Джеб в полной амуниции. О своем договоре свалить из Остин-Рока совместно троица никого не оповещала, поэтому их появления тут никто не ждал.
-
Очень такое мощное Начало.
|
-
Или может... чего покрепче, а? Под такой музон не грех и покрепче =))
-
Почти каждый пост - как мазок кисти по холсту, а даже те, что "почти" - они типа отхода на пять шагов и оценки общей с расстояния. Ну а этот-то точно мазок, жырный такой, нажористый.
|
-
Свежая информация по миру - всегда хорошо
|
-
Стылый вот прям шедеврален.
-
Нравится Стылый. Очень хорош. Кукла ему не угодила! Ишь ты ))) Ладно-ладно, будет и на вашей улице праздник )))
|
-
могущественный. не обладая инфой по бэку, всё же умудряешься его обогащать. браво.
-
-
|
-
Как-то стремительно всё завертелось
|
А Вьюга тем временем лежал на спине и водил ножиком по точилу — вжик-жик. Вжик-жик. Вжиииик-жиииик.
Время тянулось, как смола на жаре за пределами казармы. Ну и хорошо, пусть его тянется. Вьюга критически осмотрел лезвие ножа — бриться можно, хотя у него-то борода с усами не росла, да и вообще в его краях у мужчин не было этого. Когда юноше исполнялось пятнадцать, он сбривал на голове все волосы, кроме одной пряди. Эта прядь была священной — если воин погибал, то ухватив за нее, убивший его противник срезал вокруг волос круг кожи и носил этот трофей, как символ доблести. Если женщина была воином, она тоже сбривала все волосы, кроме одной пряди. Но таких было мало.
Вьюга и сейчас делал так же. Только не было в этом никакого смысла — под шлемом в бою никто твою прядь не видит, и вообще, "железные люди", как их называли, когда они только пришли в его края, задолго до его рождения, рубили головы целиком, а волосы стригли коротко — не ухватишься толком. Там, в лесах, на земле его предков, война была другой. Там сражались воин с воином, равный с равным. Там бились за луга и за воду, за небо над головой и за племенные святыни, за скот и за пищу. "Железные люди" воевали скопищами — толпа, построенная в ряды, набегала на толпу, и часто нельзя было сказать, чей именно удар поразил врага, твой или твоего соседа. Дрались они за деньги, и за эти деньги легко могли уничтожить врага до последнего человека, вырезать до последнего ребенка. Просто потому что им так приказали, не задумываясь, что хорошо, что плохо. В этом было что-то завораживающе простое и в то же время непостижимое.
Хотя и тут было полно трусов, все равно иногда ему казалось, что у железных людей нет сердца. Но он продолжал отрезать у убитых врагов уши, с которыми их сила и храбрость переходила к нему.
Разведчик резко выбросил руку, чтобы броском ножа пригвоздить муху к стене барака. То, что он лежит, не значит, что он теряет форму. Наоборот, резко переходить из состояния полного покоя в состояние пружинисто-взрывной готовности — одно из тех умений, что однажды может спасти жизнь.
Вьюга выдернул нож из стены. А вот теперь он в совсем другой стране. Здесь живут люди песков, еще менее понятные, странные и неприятные. Здесь он не отрезал еще ни одного уха — лучше местным властям не знать, что именно он, Вьюга, убил того или другого. Не стоит носить с собой улики. Он усмехнулся — в его родных краях ему пришлось бы час объяснять соплеменникам, почему именно не стоит.
Нет, он теперь стал другим. Сам стал "железным человеком" без сердца. И прядь на голове этого не изменит.
-
-
-
вот хорошо прям. "железные псы".
|
Сабрина В тот момент, когда Сабрина оказалась у окна, пулеметчик как раз закончил менять короб с патронами и высунулся, чтобы продолжить обстрел. В окуляре прицела он казался таким близким, как будто до него можно дотянуться рукой и подергать за черную, как уголь, бороду. На голове у него топорщилась выцветшая бандана и красовались темные очки, а вокруг шеи была набита татуировка — ожерелье из колючей проволоки. Как-то Сабрина слышала, что кланы можно распознать по татухам, но навскидку вспомнить чья это не смогла. Да и некогда было копаться в мусорном баке памяти — слишком опасно смотрелся исходящий дымом горячий пулемет под руками рейдера, только что сжевавший сто-патронную ленту и попросивший добавки.
Противник успел повернуть дуло оружия в сторону Лейтон, но ее выстрел прозвучал первым: четко между глаз — уноси готовенького, как говорится.
Уложить такого серьезного парня с первого выстрела — отличное начало "рабочей недели". Наслаждаться победой в полной мере мог помешать только гул моторов за стенами поселка. Теперь его можно было различить, не напрягаясь, и Сабрина понимала — там не только мотоциклы. Но в это окно никого видно не было: судя по звуку атаковали то ли со стороны ворот, то ли с востока, а может, с обоих направлений.
Скорд, Маккена Неизвестно, задели рейдера сентенции Скорда (хотя можно было быть уверенным, что слова такого он не знал, да и знал ли его сам Скорд?) или привлек мужик с дробовиком, который доверился охотникам за головами и побежал по открытому месту к домам, но он таки высунулся.
Патрон, поведший себя так по-свински, был в обойме Маккены последним, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вставить новую обойму. Первой короткой очередью рейдер промазал, но вторую положил точнехонько, всадив в мужика с лиловым пятном сразу несколько пуль. Тот споткнулся, повалился на бок и прижал колени к животу. На спине его видны были выходные отверстия.
— Завали ебало, сынок! А то отстрелю и по... — отозвался было рейдер победоносно на дерзкие слова Скорда. Голос его звучал хрипло, а с этими отморозками никогда не знаешь, пока труп не рассмотришь, двадцать ему лет или все тридцать пять. Да и на глаз хрен поймешь порой.
Но не успел скаут закончить ответную реплику, как Ллойд прислал ему свой гостинец — кажется, в шею или около ключицы, но точно задел серьезно — либо убил, либо тяжело ранил, что в условиях местной медицины было почти одно и то же. Короче, вывел гада из строя — тот даже винтовку свою выронил, хотя, с вниз она и не упала, да и брызги крови на вышке остались.
Еще они услышали знакомый звук винтовки Сабрины. Одиночный. И пулеметчик что-то замолчал — их напарница (или командирша, тут как посмотреть) хорошо стреляла.
Жители вроде как начали даже поднимать головы и выглядывать из-за укрытий, внезапно оказалось, что некоторые, "упавшие замертво", на самом деле мертвыми просто прикинулись. Но лица у всех были озабоченные — за стенами нарастал гул движков, теперь уже совсем близко.
-
Обстановка накалялась? =)
|
|
Когда-то Хэйс, тот самый первый напарник, который научил Гейджа половине сталкерской премудрости, сказал ему: — Город Мертвых — только название. Ты не сразу это поймешь, а может, и никогда не поймешь. Тут многие считают, что это просто камни и развалины, по которым бродят мутанты и мародеры. Но на самом деле — он живой. Каждый раз, когда ты приходишь — он разговаривает с тобой. Он задает тебе вопросы. Научись слышать их. Научись отвечать. Ему неинтересно с теми, кто смотрит только под ноги. Джексон помнил, как тогда пробрало холодком — Хэйс был мужик весьма практичный, приземленный даже, но в такую байду верил твердо, поэтому и прозвучало оно так убедительно, жутко и правдоподобно.
Дэнни переключил двигло на ДПЭ — заводился он с ним почти бесшумно, работал тоже раза в полтора тише, чем на биотопливе. Хартману уже не надо было объяснять такие вещи. Одна из особенностей сталкерства заключалась в том, что тут требовалось работать головой. В баре тебе говорят — ты делаешь. В караване сидишь либо за баранкой, либо в кузове с винтовкой — знай следи за тем, что происходит, да делай, как все. Тут — не так. Ничего нельзя забывать. Сделал наобум, подумал, что сойдет и так, ошибся — подставил всех. Вот это было трудно. А мутанты всякие... ну что мутанты? Он их и видел-то до сих пор только в прицеле оптическом. Страшные. Странные. Но вооруженные люди гораздо опаснее, а ему уже приходилось иметь с ними дело.
Джип заехал в проулок, Мэгги осталась, мужчины ушли наблюдать. Ей часто доставалась эта задача — прикрывать чью-нибудь спину, быть в резерве, на подхвате. Говорят, до войны мужчины и женщины были равны в правах. Абсолютно. Говорят, было такое выражение даже — "дискриминация по гендерному признаку". В этом мире женщины сразу заняли вторые роли. Почти везде, кроме, может, Электры. На первых ролях они если и оказывались, то лишь в случае, когда нужно было первой открыть дверь, чтобы заслонить собой мужчин от пуль или от взрыва. Но Командор был не такой. И сразу приходило понимание, что он не книжек довоенных начитался, и не с молоком матери это впитал, а сам для себя установил, как принцип, как то, ради чего стоило жить. И умереть.
За то время, которое они провели вместе, у них бывали противоречия и даже ссоры, но он ни разу не ударил ее. Мог рявкнуть, взять за шиворот и встряхнуть, но Мэгг знала твердо, видела каждый раз в его глазах — не поднимет руки. И это покоряло и подавляло сопротивление сильнее, чем любое рукоприкладство.
Мужчины вернулись через пятнадцать минут. Ничего. Ни единого намека. Гейдж с удивлением рассмотрел в бинокль мешки с песком, которыми были укреплены некоторые проломы, давая потенциальным защитникам дополнительную защиту. Он давно не проезжал именно здесь, года полтора. Еще до того, как Вдова стала вдовой. Как-то так получалось, что все время по другим маршрутам в город проходил. Вообще, конечно, сидеть на такой позиции и пощелкивать проезжающих — идея неплохая, две-три машины здесь за день должны были образовываться. Но все-таки постоянно держать тут пост — стремно. Не предместья это уже. Город. А в Городе за ночь не то что поседеть, облысеть от страха можно.
Подъехали поближе. И еще поближе. И еще. Понаблюдали в общей сложности, наверное, минут сорок с разных точек.
Ничего.
И тут Джексон почти явственно ощутил вопрос, заданный ему. Оттуда. "Что дальше?"
-
Такие объемы проделываемой работы достойны "+"
|
-
****арии всех стран, соединяйтесь!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Оружие не делает тебя мужчиной. У него смысл другой — сделать сиротами детей твоего врага.
|
-
Внезапное развитие событий очень внезапное!
|
-
Добрые, понимающие и отзывчивые люди
|
-
Остин ругается как сапожник, и это, джентльмены, пиздец.
|
-
Мудрый, как настоящий индеец!
-
- Было б у них время - срезали бы лестницу логично, но вот это: Схватка - дело такое, в суматохе времени добить не всегда хватить может, а потом будет по свету ходить человек, который тебя в лицо запомнил. вообще пушка.
|
|
- Ты, конечно, не обижайся, - спокойно усмехнулся Треверс, - но родичи твои люди мелкие. Я-то их даже знаю, по крайней мере, Сэнти знал. Но ты сама посуди - он в начале имел лавку на колесах, а теперь - лавку без колес. Прибыли больше штуки за проход не имел никогда, да и то при рееедком везении.
Проходом называлось путешествие в два конца, поскольку торговцы, естественно, старались покупать и продавать и в начале, и в конце путешествия.
- Дед твой начинал так же, как ты - с башмаков, угля и контрактов на доставку разной чепушни. И мать тоже, и дядя. Да и большинство торговцев мелких. У товаров таких правило простое - высокая ликвидность и низкая рентабельность. Короче, на пальцах это значит - "стоит гроши, но всегда покупатель найдется". Ты сколько навариваешь за ящик тряпья, даже не считая расходов на горючку? Процентов десять-пятнадцать? Перед зимой, может, двадцать, если повезет. - В своей оценке Сидни, в целом, не ошибся. - А взять хоть моторы те же, на которые ты подрядилась. Мы их обмениваем на услуги, ты получаешь чисто за доставку. А теперь представь, что ты их покупаешь кредитов за шестьдесят каждый у нас, зная, где в них действительно дефицит. Такие места есть, только подальше, на периферии. И реальные торговцы их знают, приносят мне информацию, получают от меня что-то. Я продаю вещи с наценкой, но она с лихвой окупается, потому что я же и даю советы, где это продать. Плюс еще те же башмаки или патроны тебе некогда продавать по одному - ты загоняешь их торговцам, которые свою выгоду тоже поимеют. А большие важные вещи, которые есть у меня на складе - моторы, механизмы, запчасти - как правило идут сразу тому, кому они нужны. Есть риск, что пока ты доедешь, человека уже уроют или он купит у другого. Но риск есть всегда!
Треверс разошелся, в его сером, скучном лице внезапно проснулись интерес и оживление.
- Короче, Лу, ты хоть и молодая, но котелок у тебя вроде варит. Так ты задумайся уже, чего от жизни хочешь - сидеть на своих десяти процентах, которые на горючку и еду расходятся, или что-то реальное делать: в Рэд ходить, караван свой иметь, настоящий оборот накручивать. Можно, конечно, еще тяжелыми заняться, но там, сама понимаешь, рентабельность выше вдвое, а жизнь короче втрое, хе-хе.
"Тяжелыми" назывались товары и сделки, такие как продажа наркотиков, ведение дел с Первой Армией и вывоз особо ценных предметов за территорию НХ, за которые полагались серьезные наказания - смертная казнь или длительные каторжные работы.
- А с Додсоном... - внезапно вспомнил Треверс и нахмурился. - В заднице он. Он заведует складом инструментов и мелкогабаритных изделий, ну ты знаешь. В общем, поступила партия новых изделий, примусов новой модели. В городе это расходится не очень, а в Пустошах - ценнейшая вещь. А все торговцы стараются новые изделия первым делом расхватать, поскольку наше производство в первую очередь работает на бартер с поселками поблизости, и когда у них потребности удовлетворены, производство подсокращают. Ну вот Додсон и сдал из первой партии по максимуму торгашам, потому что с поселковыми можно договориться в духе "давайте мы вам примусы через месяц, а сегодня лишних лопат подкинем сверх договора". А тут фигак - и проверка сверху! То ли сдал кто-то специально, то ли просто непруха. Слушай, - вдруг пришла ему в голову идея. Он подался всем корпусом вперед, сжимая в кулаке вилку. - А ты не хочешь попробовать помочь? Только быстро надо делать - найти пару ребят, которые перекупали, объяснить ситуацию, отжать изделия назад и закинуть на склад к нему. Риск есть, но небольшой - что тебе пришить-то могут? Почти ничего. Зато и увидят тут все, из какого ты теста. Ну и скидку он тебе сделает без вопросов после такого.
-
Этот пост покруче сталкерского будет) Прям такие страсти раскручиваются.
|
Ллойд В ушах все еще звенело от взрыва, но глаз смотрел зорко - МакКена увидел на вышке какое-то шевеление над бортом, которое затем исчезло. - Хорошо стреляешь, говнюк! Че, гренку не оценил мою? Еще одну тебе? - крикнул оттуда все тот же хриплый, злой и задиристо-веселый голос двуногого хищника. Видать, он был только ранен. Металлические листы - стенки вышки - давали неплохую защиту и, должно быть, Ллойд его и вправду только задел. Да, сейчас бы один из тех бронебойных патронов, что предлагал хозяин, не помешал!
Больше противник пока не появлялся, хотя мог высунуться в любой момент. Ползти дальше к углу или пока остаться за машиной? Мужик, что сидел рядом с ним - тот самый, с лиловым пятном на щеке, осматривался, стараясь оценить обстановку. Ружье он держал в руках хорошее, но на такой дистанции даже от картечи проку было мало. Ему явно хотелось добраться до своего дома - то ли присмотреть за добром, то ли у него там завалялась более дальнобойная штучка.
Из домика напротив, вернее, из его кособокой пристройки, неизвестные герои начали робко отвечать пулеметчику из пары стволов. Тот чесанул по ним короткой, и выстрелы пока что смолкли. Но шансы, что он не уложил обоих, конечно, оставались. Стрелять он стал более скупо - видно, экономил патроны в коробе.
Сабрина Сабрина огляделась - лестница наверх была всего одна, сразу за прилавком, за которым хозяин торопливо швырял в погреб все, что попадалось под руку и было мало-мальски ценным. Как всякий наемник, машинально отмечающий пригодность к обороне места, в котором он останавливается, чтобы потом не терять мучительно долгие секунды на вспоминание деталей, Сабрина помнила, что оконца и на втором этаже были небольшие, со ставнями и решетками, вернее, сетками, чтобы с улицы туда не закинули гранату. Южная вышка находилась напротив угла дома, что было неплохо - чтобы стрелять по ней, не нужно будет маячить в проеме, можно прижаться к стене сбоку от окна, да и стена, расположенная под углом, всегда дает больше защиты - это ей как-то Скорд объяснил на основе геометрии, ему такое на занятии по тактике в армии рассказывали.
Правда, стремительному "покорению господствующих высот" мешала жена хозяина, видимо, та самая "Шарлин тупая дура", торопливо, но неуклюже и медленно спускавшаяся вниз по лестнице с коробкой и мешком в руках. Дно коробки прорвалось, и на лестницу посыпались разные предметы - от гребенки до темных очков. Хозяйка замешкалась, раздумывая, то ли собирать их назад в коробку, то ли набивать ими карманы, а ведь при ней был еще и мешок.
Скорд Пулеметная стрельба не прекратилась, но теперь крутой парень жег порох короткими очередями - то ли в коробе осталось мало боеприпасов, а прерывать веселье на время перезарядки ему не хотелось, то ли жители разбежались и попрятались, и стало меньше целей.
Предложение валить, поступившее от Сабрины, равно как и мысль о том, что неплохо бы мочкануть обнаглевшую харю за скорострельной железякой были тесно связаны и одинаково неплохи, но имелся еще один нюанс, который стоило учесть при составлении плана - железные ворота поселка запирались на засов, цепи и всякую прочую херотень, специально для того, чтобы обычная легковая машина не могла их так просто высадить. И когда поселковые, убедившись, что пришельцы не похожи на бандитов, троицу впустили внутрь, ворота эти так же тщательно заперли. Где теперь в этом бедламе искать мужика со связкой ключей было совершенно неясно.
-
Сборный пост, в котором каждая из трех частей радует
|
|
Андрэ лишь саркастически хмыкнул в ответ на высказывание Северины о его опыте. Легион, конечно, может, и нечасто посылал свои подразделения в джунгли, но, вполне вероятно, что капрал туда тоже не из школьной столовой попал. Впрочем, распространяться на эту тему он не стал.
- С помощью кулаков доказывать, что ты умнее - это охренительно придумано, - "согласился" Лонгсбридж, и протянул легионеру руку. - Стэнли, - представился он, улыбаясь. - Андрэ, - сдержанно кивнул собеседник, немного подумав, сделал жест двумя пальцами, как будто затягивался невидимой сигаретой. - Сейчас посмотрю, - Лонгсбридж пошарил по карманам и извлек на свет Божий немного мятую пачку. Северина в табаке не разбиралась, но ей показалось, что марка недешевая, по крайней мере, её коллеги такую не курили. - Merci, - поблагодарил капрал, но курить не стал, а спрятал сигарету в карман.
- Против гор я ничего не имею, - сообщил Стэнли свое мнение. - Когда я падал, тут где-то недалеко вода блеснула - река или озеро. Но где точно - направление не скажу.
Вскоре вся троица уже двигалась по лесу. Подлесок здесь, в полумраке, был не слишком густой - для этого не хватало света. Растения в основном были ползучие, вроде лиан, и местами - густая трава, напоминавшая папоротник, но с совершенно другим разрезом листьев. Вообще чем дальше Северина продвигалась, тем больше она убеждалась в том, что джунгли не узнаёт - грибы странной, даже лучше сказать, причудливой окраски, рисунок коры у деревьев, не такой, как в Африке или Таиланде, странные цветы. Больше всего это походило на леса Южной Америки с точки зрения тамошнего наркоши.
-
Мужики очень элегантно игнорируют Северину Джей Сандерс. ^_^
|
|
-
Эти женщины за деньги делают то, за что у нас матери давали по шее! ©
|
-
Отличный план. Рисковый правда.
|
Шон - Ааа. Ну, это ты прав конечно. Не подумал я, - виновато развел руками малец. - В другой раз умнее буду.
Всем В ответ на реплику Патрика, Фостер покачал головой. - Это просто первые. Остальные отстали. - У них наверняка запасные лошади, - подал идею Вудро. - Скоро нагнали-то. - Всего человек тридцать, должно быть, может сорок, - предположил Майкл. - Должно быть, за этими пятью скачет человек двадцать с заводными, мили через три, а еще человек десять отстали, растянувшись миль на пять, - прикинул Закари, погладив бороду. - А это у них вроде головной заставы. Если вдруг выстрелы, то остальные будут знать, что опасность, или поднажмут.
Фостер по привычке легонько похлопал плеткой по сапогу. Его конь, привыкший к этому движению, не шелохнулся, хотя все знали, что был он очень чутким, и боссу достаточно было даже не ударить, а тронуть его той же плеткой поближе к крупу, чтобы он с места пошел крупной рысью или даже галопом. Палмер видел, что Генерал не уступит Флэшу в скорости и выносливости, а может, и обскачет его при определенных условиях.
- Парни, - сказал босс, обращаясь ко всем. - Нужно их припугнуть. И не так, чтобы раззадорить, а так, чтобы показать - против нас им делать нечего. Попытка у нас всего одна - против нас наверняка уже подняли кавалерию в Форт МакФерсон, у них там телеграф есть. Так что проскочить Миссури и Платт надо побыстрее. Тут две речушки, одна в полумиле, другая, Сильвер-Крик, милях в четырех-пяти. Какие у кого мысли, как нам от погони отбиться?
Было видно, что сам он уже кое-какое решение имеет, причем наверняка и раньше над ним размышлял, а теперь думает, как его точнее и проще обратить в словесную форму, да заодно и других послушать.
- Засаду можно сделать, но услышат задние, - высказал общую мысль Джеффри. - Даже если первых перебьем всех - те не отвяжутся еще долго. Как через Миссури будем переправляться - на шею сядут. А до Миссури миль двадцать еще, не меньше. - Миль двадцать пять, - поправил его Фостер. - Нам надо южнее петли переправляться. Напротив Белльвю. - Сейчас четверть второго, - заметил Кэрри, щелкнув крышкой часов. - Можем дотемна успеть до реки. Вот только этих сбросим с хвоста. - Ну так что? Какие предложения? - повторил босс.
-
Нужно их припугнуть. И не так, чтобы раззадорить, а так, чтобы показать - против нас им делать нечего. Да! Нужно!
|
Но зажег вместо Вилли кое-кто другой.
Не зря, ох не зря беззубый старикан задал свой вопрос. По не спешащим отвечать и переглядывающимся жителям, Ллойд понял, что что-то тут не так. - Каааай! - крикнул в сторону вышки один из поселковых, солидный мужик лет сорока с лиловым пятном ожога на щеке и с ружьем подмышкой. - Кай, все в порядке? Дрыхнешь там что ли, бля?!
Но Кай не отвечал не потому что позорно заснул, а потому что горло его было от уха до уха перерзано большим и острым, как бритва, ножом. Вместо Кая им с той же вышки ответил реактивный гранатомет - оставляя дымный след, ракета промелькнула мимо Ллойда и ударила в угол харчевни.
Еще до начала резни, пока Сабрина задавала свой вопрос, в дверях показался Свен, и хозяин, не решившийся оставить прилавок наедине со всякими проходимцами, окликнул его: - Ну что там? Свен открыл рот, чтобы рассказать о метком выстреле приезжего, и тут взрыв, проломивший стену, буквально сдул его в сторону.
Маккену тряхнуло тем же взрывом и бросило на землю, он услышал хруст костей, сердце замерло, но, не почувствовав боли, Ллойд догадался, что это были кости птицы, придавленной к земле его массой. И тут же собравшуюся толпу, уже издавшую тот нечленораздельный, бесполый и непроизвольный крик, который служит обычно зародышем паники, начал щедро и весело косить пулемет со второй вышки. Пули щелчками выхлопывали из утоптанной земли фонтаны пыли, клевали растерявшихся фермеров, визжали безумными рикошетами.
Старик, который задал свой вопрос на минуту позже, чем это могло бы сыграть роль, затих с простреленным черепом в двух шагах от следопыта, мужик с лиловым пятном успел отпрыгнуть за машину Ллойда и пальнул оттуда по вышке. В ответ раздался хриплый, сильный голос: - Ад заглянул к вам в гости! Вслед за остротой с вышки прилетела черная круглая граната, звякнув, упала метрах в десяти от Ллойда. К этому моменту он уже полностью пришел в себя.
Внутри харчевни тоже творилась неразбериха - с улицы доносилась пулеметная стрельба, крики, по стене хлестали пули, помещение наполнилось пылью и запахом гари, опрокинутые столы, стулья мешались под ногами, изломанной куклой валялось тело Свена, а суетящийся хозяин отпирал люк в полу и орал куда-то наверх: - Шарлин! Шарлин! Дура тупая, бросай все! Вилли, проворный, как змея, соскользнул на пол, видимо, не веря в то, что стены этой халупы смогут защитить его от пуль винтовочного калибра или опасаясь еще одного залпа из гранатомета. - Средь бела дня... - то ли восхищенно, то ли возмущенно прошипел он и энергично пополз в сторону прилавка.
-
-
Э-э-экшон!) У кого-то самый сенокос, я посмотрю)
(а кто-то морализаторствует в это время почём зря)
-
Не сразу в событиях поста разобрался, кто, чем и откуда, но это в плюс, вроде пресловутого "дыма войны".
|
-
думайте быстро, или шиш вам!
|
-
Так и знал, что там что-то будет! Затягивает атмосфера-то, прям вот тот случай, когда по реализму-то скорее всего ничего там быть-то и не должно было, но по сути жанра что-то быть было обязано. И выглядит это круто) Музыка ещё на слова ложится идеально.
-
Классно остроту атмосферы передаешь
|
-
Очень красочно! альфа-самец, рыкнув, бросился на людей ... и впоследствии без драйва нападать уже не мог D
|
- Да как обычно все, - сказал мужичок, торопливо пожирая похлебку. - Рейдеры наезжали в прошлом месяце. Корову украли в Селестине. В Айрон-Сити мэр сменился. В Кристиан-тауне шериф сменился, деловой теперь - сил нет. Ничего, через месяц назад старого Айвора попросят. Одежда его, источавшая малоприятный запах, представляла собой жалкие лохмотья. "Он не переживет зиму", - вот что невольно приходило в голову, когда взгляд падал на заморыша. Но хрен там! Если бы в этом мире существовали гильдии или ордена наподобие рыцарских, Вилли Перекати-поле был бы, наверное, Великим Магистром ордена "как выжить в Пустошах, нихуя толком не делая". Тощий, потерявший от цинги несколько зубов, а от обморожения - несколько пальцев, он, тем не менее, не унывал. Настоящий авантюрист постапокалиптической эры. Выживать ему изрядно помогало чувство: "Ну, если я и помру, ничего страшного, по сути, не случится." Уникальный кадр - таких поискать! Бродяг в Пустошах не жаловали, если они не торговали разным барахлом или не решали чужие проблемы. Подаяние тут было не в чести. Чем зарабатывал этот загорелый до черноты, бородатый старик, которому не было и тридцати пяти - оставалось загадкой. Хотя частично на нее отвечала дымящаяся миска с похлебкой, которую Скорд только что купил для него в харчевне, совмещавшей также функции магазина, почты и много чего другого. Естественно, не просто так. ♫ ссылкаУтолив первый голод, Вилли стал менее сбивчивым и более конкретным. - Ну, а если по делу, ребятки, то ехать вам надо в Блэк-Рок. Там в окрестностях банда завелась лютая. Ну как лютая - по тамошним меркам. Один долбоеб из местных, Мэтью, сходил в армию Большого, его оттуда и выгнали на хер. Ну, чо, пришел он такой домой, отец ему в рыло, а он еще по молодости йобнутый был - говорят, свинью трахнул. В общем, конкретно чердак течет у пацана. Ну, он за ружье - и батяню своего вальнул. А чтобы к ответу не привлекли - батяню его крепко уважали там - забарал все ценное и стал по округе колесить. Ну и местную шпану быстро под контроль взял. А жрать-то им надо что-то. Вот и стали прохожих трясти, скот воровать, дочку чью-то сцапали. В общем, я не в курсе, сколько их там, но мне кажется, это по вашей части. Блэк-Рок от Большого далеко, туда армия нескоро доберется. А еще, кажется, в Нью-Парадайз сбежали двое заключенных, которые на шахтах впахивали. Грохнули надзирателя, не спрашивайте, как им удалось. А может, помог кто. В общем, тоже можете приткнуться, поспрашать, че как. Они особо там отметиться не успели, но тамошний мэр - мужик четкий, проблемы решает заранее обычно. Что еще вам рассказать-то? Анекдот вот знаю новый, - Вилли сыто рыгнул. - Заключила Батарейка союз с Первой армией. Выслала переговорщика. Ну, все чин чинарем, надо обменяться подарками. Тот, значит, Генералу дарит гранатомет, а Генерал в ответ - одну из жен. А Переговорщик ему: "О, спасибо, как мило! А она читать-то умеет?"
-
"Как выжить в Пустошах, нихуя толком не делая", В. Перекати Поле
|
Те два места, которые знал Гейдж, располагались довольно далеко друг от друга.
Одно из них он нашел чисто случайно. Кусок здания, как ломоть гнилого торта, обвалился, и здоровенной балкой пробило брешь в стене другого дома. В стене, сколько он себя помнил, остававшейся неприступной. Черный провал на уровне мостовой манил неизвестностью. Тогда не было времени исследовать его, но, подкравшись и прислушавшись, Гейдж услышал странный, то ли чавкающий, то ли хлюпающий звук, очень тихий и приглушенный. Интересен был не сам звук, а то, что судя по его слабым отголоскам, помещение-то было немаленькое.
Местечко было в жилом, как он думал, квартале, северо-западнее тайника Командора. Сильно северо-западнее. Второе же место, насчет которого он делал зарубку на память, был неприметной с виду дверью, на уровне метров пятнадцати от земли. Тот дом был разрушен еще во время войны, и перед дверью остался лишь маленький пятачок пола - вокруг все было сметено обвалившимися глыбами из бетона и стали. Выглядело здание, как кусок фасада, выступающий в груде битого камня, как сложившееся из трещин скал лицо, и, казалось, за фасадом ничего не могло остаться, кроме такого же заваленного мусором пространства. А все-таки дверь уцелела, и хотя бы попытаться открыть ее стоило. Подобраться к ней земле могло быть непросто, но... потому, надо думать, её ещё никто и не проверил.
Тайник же командора находился в другой стороне, за пром-кварталом на западе. Туда можно было даже с трудом проехать на джипе, рискуя пропороть покрышку или погнуть ось. Но джип на то и был полноприводным вездеходом, чтобы провозить их через такое месиво обломков. А вот к "памятным местам" Гейджа идти пришлось бы пешком.
Пока сталкеры размышляли, куда двинуться, джип проехал мимо нескольких домов, и в дверях одного из них метнулась лохматая тень. Вырвень! Тварь выскочила наружу, оскалилась на протвино воняющее топливом механическое чудовище, на вооруженных людей внутри него, и скрылась за углом раньше, чем кто-либо успел взять ее на мушку. Что она делала в доме?
-
Свободу тайникам - просто прелесть!
|
|
- Не знаю, насчет дочки, - пожал плечами Вилли на вопрос Сабрины. - Награду и за этих не назначали. Это ж не Хелена вам, там шерифов нетути. Так что про награду - как договоритесь. Но достали они местных крепко, это точно. Правда, НХРАФ туда наведывается иногда, но солдаты как приедут - так и уехать могут. Так что... ну... я бы рассчитывал на свинью и кредитов пятьдесят сверху. Если дочку нормальной вернете - то, может, папаша чего надбавит, а если скаженной - вряд ли. Он ее за кого-то отдать хотел в Орандж, а больнушку-то кто ж возьмет? Никто. Вы лучше их там на месте расспросите, сколько, кто... ммм, точно помню, стрелок у них там есть неплохой в банде. Из винтовки. Вроде такой, - кивнул он в сторону Ллойда. - Вот какой расклад примерно.
Бродяга заскоблил ложкой по дну миски.
- А что цены, - переключился он на вопросы Скорда. - Цены разные везде. В большом одни, в поселках другие. Смотря на что меняешь, смотря где, смотря кто тебя там знает. Ты чем платить-то хочешь? Торговцы... ну разные тут шляются, на них не написано, куда едут и когда вернутся. Конвой в Рэд скоро поедет из Большого, я слышал, думаю, на следующей неделе, пора уже ему. Еще один сейчас объезжает шахтерские поселки, уголь собирает для Большого. Но тебе до него вряд ли интерес есть.
Он потер грязные пряди на висках, припоминая, что еще полезного помнит.
- Какая-то хреновина завелась на юго-западе далеко, почти у Города Метвых. Какой-то лев песчаный огромный просто. То ли радиацией его где-то накачало, то ли что - говорят, машину перевернул, из песка выскочив. Вы ребята крутые, конечно, но я бы с этим делом не связывался. Он там где-то себе живет, местное зверье рвет - ну и хрен с ним. Никто вам за это не заплатит. Хотя прославиться можете, конечно. Шкуры - ну как раньше, в большом можно продать - за вырвеня пять-шесть кредитов, где-то так. Негусто, да. Знаю, вот месяц назад видели медноглаза в Нэрроу-Пасс. - Скорд помнил, что Нэрроу-Пасс находился на территории Первой Армии. - Но уже и грохнуть могли. Слушай, - вдруг сменил он тему. - У тебя перчаток хороших нет? Я свои прожег, а зима же скоро. Пальцы жалко.
И посмотрел так, мол, между прочим, как будто и перчатки ему не очень были нужны, но и на миску с похлебкой он уже наговорил.
Хозяин, тем временем, проходя мимо Ллойда, задержался, глянул на оружие. - Отличная винтовка. Помолчал, добавил: - Есть десять патронов, довоенных, SMAP. Сменяю на квадроцикл. Будет лишний - пригоняй. В хорошем состоянии только если. Ллойд слыхал про такие патроны, хотя в руках никогда не держал. Super Match Armor-Piercing. Редкая сейчас штучка - только у военных они были практически. Этот мужик, значит, у сталкеров каких-то перекупил. Такими просто пострелять - уже интересно было. Говорят, на четырехстах метрах пробивали они все что угодно, даже бронированный борт какого-нибудь ган-трака, а зверя с самой крепкой шкурой прошивали насквозь, как мешок с мукой.
-
Вилли — настоящий гений бартера.
|
|
Когда Отбой приблизился к месту происшествия, он понял свою ошибку.
Никакие это были не мутанты. Это были обрубки человеческих тел. Голые, изуродованные до неузнаваемости, превращенные в немые сгустки концентрированной боли. Ноги и руки отсечены, уши проткнуты и отрезаны, глаза выколоты, языки вырваны. На месте половых органов - лоскуты окровавленной плоти. У одного из спины торчал его собственный позвоночник - загнутый, как скорпионий хвост, с обломанными лапками-ребрами по бокам. Видно, вскрыли спину ножом и подцепили хребет тросом к мотоциклу за копчик, а потом дернули. Запах стоял тот еще - палачи напоследок не забыли помочиться на своих жертв, в пыли вокруг тел темнели впитавшиеся зловонные лужи. Все случилось только что - может, четверть часа назад, судя по цвету свернувшейся крови и по коптящему небо обгорелому багги.
Только по татуировкам понял, что это - свои, Шершни. Узнать - не смог. Осмотрел следы - прочитал по ним, словно иные грамотеи по книжке, как все было здесь. Гнали, гнали, эти уходили на легком багги - один рулил, а двое, держась за раму, отстреливались. Потом шальная пуля клюнула водилу в затылок - легкая смерть, он сидел теперь там, внутри, уже обугленный, но сохранивший какую-то невозмутимую гордость человека, принявшего смерть "в ботинках". Багги занесло, двоих парней выбросило, пока пришли в себя после падения - те, другие, уже оказались рядом. Цепью приложили по голове одного, у второго нога сломана - наехали, значит. И разделали. Прямо живьем. Ног-рук рядом не валялось - забрали с собой. Либо съесть, либо так, повесить трофеями, чтобы страх наводило. Одежды тоже не было. Отчего багги загорелся - не понял, то ли от пули в бензобак, то ли слили топливо, а остатки подожгли. Все ценное забрали - только гильзы тускло блестели кое-где в колее.
Шакалы. Вот что происходило в этой местности. Шакалы шли войной на Шершней. А может, и на всех подряд. Так бывало, когда какой-нибудь клан все усиливался и усиливался, разрастался, а потом, когда число тусующихся вокруг мэйна бойцов становилось критическим, и им уже не хватало свозимых патрулями горючего и продовольствия, клан выбрасывал их, словно семена смерти, во все стороны, командами по пятнадцать-двадцать человек. Туго тогда приходилось таким вот маленьким группкам и солистам.
Одно из искромсанных тел вдруг еле заметно шевельнулось. Невероятно, но, значит, рейдер был все еще жив - он еще не истек кровью, потому что культи чем-то грубо прижгли. С его товарищем так возиться не стали. Слепой, глухой, абсолютно беспомощный. Адская смерть. Отбой видел всякое, но лучше быть заживо сожранным гочи, чем лежать вот так в пыли, безмолвным растерзанным куском плоти. А ведь это могло произойти и с ним. В любой день. В любом месте.
Жизнь в Пустошах была жестока. Смерть порой нисколько не уступала ей в этом.
|
-
Начну потихоньку мастеру плюсы ставить. Главный смак всех постов - хорошее описание хищника, его снаряжения, лазерной наводки, принципов захвата диска...и прочее-прочее. Это чудесно. А встреча с жестким мясом самое ня для начала игры.
|
Было около полудня, когда тяжелый джип Луизы, словно царь дорог, увенчанный короной пулеметной турели, проехал сквозь главные ворота, над которыми выцветшие буквы складывались в слова: "Добро пожаловать в республику Нью-Хоуп!", и немного пониже: "Надеемся на лучшее. Готовы ко всему." Если в первом еще можно было усомниться, уж больно выцветшей была надпись, то второе никаким сомнениям не подвергалось - слишком внушительно выглядели лоснящиеся от масла крупнокалиберные пулеметы, слишком основательно - укрепления на входе, настоящие бетонные доты с обманчиво-подслеповатыми прорезями бойниц, слишком сытыми - солдаты в тяжелых бронежилетах, крепко стоящие на ногах и готовые выполнить любой приказ. Джип бегло досмотрели, проверили документы у Дрейка, а потом пропустили. Луиза-то знала, что тщательнее будут досматривать на выезде - нет ли контрабанды, за которую не уплачены пошлины. Дальше машину вместе с дрыхнувшим на заднем сиденье после ночи, проведенной за баранкой, Роджерсом нужно было оставить на стоянке - перемещаться по городу частному транспорту запрещалось. Зато можно было бесплатно взять колесную тележку, на которой три ящика, привезенные с собой Луизой (не хватало еще за тару городским платить!) помещались без проблем. Большой. Первый раз, попадая в этот город, любой житель Пустошей говорил: "Ух, бля, вот это даааа!" Смотрел на высокие стены, на вооруженные патрули в синих куртках, на рыночную площадь с магазинами, на бесплатные колонки с водой, очередь к которым выглядела неправдоподобно маленькой. Восхищенно раскрыв рот, заглядывал лопух в бары, где в углу над стойкой мигали разноцветными огнями плазменные экраны, а горожане пили буз из стеклянных стаканов вместо обрезков пластиковых бутылок. Огромные склады, в которые посторонних не пускали просто так, красная пожарная машина с цистерной, дым из труб фабрик - черт возьми, тут было на что посмотреть! Но Луиза приезжала сюда уже много раз, и ее местными диковинками было не пронять. Она-то знала изнанку всей этой красоты. Каждый раз, попадая в Нью-Хоуп, ей всегда бросалось в глаза одно и то же - как сильно городские жители отличаются от тех, что жили в поселках. За стенами Большого любой человек, будь то шестилетний ребенок или здоровенный фермер с винтовкой, смотрели всегда одинаково настороженно, исподлобья, ожидая подвоха. Тут же, в столице, люди делились на два типа - безразличные и деловые. Безразличные ходили, как лунатики, глядя в землю, руки в карманы, с пустыми серыми лицами. В основном это были работяги, завсегдатаи баров, вечно погруженные в свои неразрешимые проблемы. Деловые несли себя, как ящик с консервами - целеустремленно и напористо, так, будто все должны расступиться. Они считали себя тут настоящими хозяевами и были, похоже, правы. Так или иначе, задерживаться в Большом надолго Луиза с Сэмом не собирались, но все равно приезд в Нью-Хоуп всегда давал уникальные возможности купить, продать или узнать что-то такое, к чему получить доступ в других местах было трудно. Поэтому, даже отправляясь сюда за парой ящиков товара, любой торговец ощущал прилив энергии. Ведь Большой - это не просто высокие стены, гора еды и список законов. Большой - это место, где сходится множество дорог. Большой - это движуха! ♫ ссылкаДостать обычный товар - то есть то, что производилось тут, в Нью-Хоупе, и было разрешено к вывозу - можно было в трех местах - на рынке (с наценкой), на складе (что требовало определенных связей) и на фабрике, что было дешевле всего, но являлось незаконным. Экспорт жестко контролировался, но чтобы не создавать затора у ворот, проданный оптом груз со склада обычно опечатывался ярлыком "Пошлина уплачена". Производители такой печати, конечно, не имели. Знакомые на складах имелись. Другое дело, что знакомые знакомыми, а придержать нужный товар они могли не всегда. Но это уже зависело от ситуации. И от товара.
-
За красивое описание мощного постапокалиптического города) Продуман продуманский же.
-
Отличное местечко этот Большой)
|
|
Даже если бы Гэрри проснулся, от греха подальше его стоило бы оставить в машине - типично бандитская физиономия Роджерса за его по местным меркам длинную и яркую жизнь успела примелькаться в окрестностях славного города Нью-Хоупа, и какой-нибудь избитый и обобранный в прошлом торгаш вполне мог узнать напарника Луизы на улице (либо принять за кого-то из своих обидчиков). Так что предосторожности в этом отношении вовсе не были лишними.
Теперь предстояло прикинуть, куда прогуляться в первую очередь. В Хелене близился сбор очередного урожая (многие местные культуры плодоносили по два, а то и по три раза за лето, хотя из-за скудного водоснабжения урожай получался чахлым), да и зима была не за горами, поэтому идея прикупить шмоток, обувки, а также ящик различного сельскохозяйственного инструмента прямо-таки плавала на поверхности. Хорошо мог бы пойти уголь, но уголь было выгоднее брать прямо у шахтеров. Там его можно было выменять на те же патроны.
Патроны предполагалось взять у одного хитрожопого снабженца - Фрезера. Дробовые патроны можно было вывозить без помех (при такой маленькой партии, как у Луизы - беспошлинно), крупнокалиберные же вообще-то вывозить запрещалось, но Фрезер мог составить хитрую бумажку, в которой указывал, что Луиза Кортес, дескать, подрядилась передать боеприпасы в какой-нибудь поселок в обмен на поставленное такого-то числа сырье - солдаты на КПП не станут разбираться. Еще обычно при покупке большой партии патронов надо было заполнять что-то вроде анкеты, в которой покупатель чуть ли не клятвенно обещал не продавать их Первой Армии и любым лицам, объявленным вне закона. К анкетке прилагались отпечатки пальцев. Плюсом ведения дел с Фрезером было как раз то, что он умел обходиться без всей этой канцелярии, к которой, как и большинство детей Пустошей, Луиза относилась с подозрением.
С обувью и шмотками проблем тоже не было - большую часть товара, не ушедшего в безвоздмездном порядке населению (да, бывало и такое), со складов забирали частные перекупщики, но десяток-другой ящиков с девственными печатями, сообщающими досмотровой партии на КПП, что пошлина уплачена, обычно разными способами придерживали "для своих", в число которых входила и Луиза, благодаря связям деда и матери.
С инструментами, навар с которых можно было снять побольше, чем с тряпок, было сложнее - Луиза знала человека со склада, Додсона, и даже пару раз имела с ним дело. Тогда все прошло нормально, только это было давно - полгода назад. Как у него обстояли дела сейчас - предстояло выяснить. Можно было еще покрутиться в паре злачных мест, чтобы выйти на производителей - но это был риск, и риск не очень-то оправданный - какие-то 10-15% цены одного ящика, а на другой чаше - возможность лишиться бизнеса и угодить в тюрячку.
|
Они погрузились и выехали до рассвета, когда серо-коричневый ландшафт пустошей был еле-еле освещен и выглядел, как фантастические равнины Кретея. Сам Кретей, или QFTJ-и-сколько-то-там-цифр, один из двух спутников планеты, всю ночь маячил на небосклоне, а сейчас пропал из виду. День обещал быть ясным. Гейдж не знал, почему так выходило, что два из пяти дней пасмурные, а дождь - пару раз в месяц. Старики, которым про тот мир рассказывали их старики, говорили, что раньше было не так. Да раньше все было не так. Сталкеров со стариками роднила как раз эта уверенность - что раньше мир был другим. И отличался от нынешнего, не как два поселка Хелены - лица разные, суть та же - и даже не как Большой от шахтерской деревни. Как горы на горизонте от кочки под ногами. Это было страшно. Те сталкеры, которые пытались постичь величие старого мира, бывало, сходили с ума от понимания разверзшейся пропасти. Гейдж иногда натыкался на такие свидетельства: что каждый день все люди в старом мире начинали с горячего душа, что они могли сесть в поезд и за день проехать расстояние от Рэда до Нью-Хоупа, что можно было прийти в магазин, набрать на полках любой еды, которая понравилась, а потом заплатить карточкой, на веру то есть, фактически. Факты, не укладывавшиеся в голове. И самый страшный вопрос, который они рождали - как? Как можно было все это потерять? Ради чего? Что же это за люди такие были, как же они не ценили всего, что имели... Он уже давно прошел осознание этого страшного вопроса, и Мэгг - тоже прошла, а вот Дэнни - еще нет. И Джексон понимал, что однажды напарнику понадобится поддержка. Но пока Дэнни был молодой и очень удачливый сталкер. Еще бы - такую винтовку оторвал, такой свитер теплый у него, значит, повезло ему когда-то, что не пришлось все это на консервы менять. Ему еще было все это просто интересно, увлекательно, захватывающе. Ничего, еще пообломается, еще пооботрется, еще поймет, во что он тут влип. ♫ ссылкаСкрипнув шинами, джип остановился. Подъезжали к предместьям. В города-могильники сталкеры всегда отправлялись затемно, чтобы побольше времени провести в самом городе. Можно было, конечно, переночевать там же или найти лежку в предместьях, и чем дальше приходилось партиям углубляться в развалины, тем чаще они так и поступали, но... лучше все-таки пораньше начать и пораньше закончить. Ночь в городе - плохое время. Так что по традиции сталкеры вставали рано, а на въезде делали короткий привал. Ну, понятно, надо было брюхо набить на весь день до вечера, чтоб не отвлекаться на это потом, в процессе поисков. Но еще... еще надо было прислушаться к себе. Постоять, подумать, посмотреть на солнце, носом воздух втянуть. Не сосет ли под ложечкой? Предчувствия. Тут в них верили. И не один раз сталкерская партия, остановившись вот так утром и постояв несколько минут, обменивалась взглядами, а потом главный сплевывал в пыль и говорил: "Ребят... а ну его на хер! Поехали-ка назад. Не хочу сегодня сдохнуть." И дальше - никаких вопросов. В нашем деле резкие движения - лишние движения. Ну, а если все-таки ехать, то надо определиться, с чего начинать. Можно подальше забраться в развалины, надеясь на удачу, а можно навестить кое-какие места, ранее примеченные, но оставшиеся не охваченными по некоторым причинам - времени не хватило, помешали или места для хабара уже не было в рюкзаках. Гейдж припоминал пару таких мест.
|
-
Маленьким рейдерам холодно зимой...
|
В этот раз она приснилась под утро. Без матери, одна, в синем своем комбинезончике. Он так и не научился просыпаться в самом начале этого сна. Он только вспоминал там, во сне, что она куда-то пропадала, и спрашивал, вернулась ли она насовсем. А она только улыбалась и просила есть. И он кормил ее - оказывалось, что в погребе полно еды, и он удивлялся, как это не замечал всю эту провизию раньше. И что-то спрашивал её, и рассеянно слушал ответы (никогда не мог их запомнить), и прижимал к себе, обняв за худые, немного сутулые плечи, гладил по вихрастой голове... А потом этот страшный миг осознания - приснилось! Все приснилось!!! ♫ ссылкаНет ничего. Сны твои - насмешка судьбы. Только темная холодная конура, такая маленькая, что в ней не встать в полный рост, собранная из автомобильных дверей и крыльев, с щелями, в которых ветер шуршит полиэтиленовыми пакетами. Голая земля вместо пола, вонючий спальник, да лампочка, которая давно не горит. А для чего ей гореть? Что освещать? Когда-то он пытался тут читать книги, справочники, в основном, но зимой сменял их на еду и топливо. Ох уж эти старые книги... Как много там такого, что он, старик, еще может представить хотя бы по рассказам дедушки, а молодые уже никогда не осознают, насколько сказочным был тот, потерянный мир. Мир, где люди выбрасывали вещи, за которые сейчас готовы убить. Мир, где были аэропорты, интернет и океаны. Мир, в котором были боги... Он лежал, прощаясь с убегающими остатками прекрасного сна, принимая привычную, тупую пустоту внутри. Еще один бессмысленный день. В цепи дней, которая никуда не ведет. Спираль тоски и одиночества. Даже безумие не спешило избавить его от ноши. Даже смерть забыла к нему дорогу. Даже... Мир опроверг последнее утверждение страшным грохотом, с которым тяжелый ботинок впечатался в стену убежища. Листы металла и пластика закачались и заскрипели, словно от боли, снаружи раздался хриплый, молодой, хищный голос: - Джим, йоптваюмать! Вылезай, мудила старый! Голос был знакомый. Один из братьев Арчеров. В голосе этом звонкой болью звучали отбитые ребра и сломанные зубы, в голосе этом грязным удушьем звучала липкая пыль, в которую Джима впечатают носом, в голосе этом сосущей пустотой в желудке звучала отобранная еда или деньги. У Джима был пистолет, но в Рэде один в поле не воин. Убьешь урода - тусовка всегда отомстит, такие тут правила. А напугать Арчера, не важно, старшего или младшего, одним видом пистолета в старческих руках было трудно. - Бля, слышь ты там! Старикан! Я повторять не буду! Пять секунд у тебя!
-
В добрый путь! Первый игровой пост модуля, и уже такой атмосферный. Круто же! (И мат в тему...)
-
|
Крис - Нескучно, это хорошо, конечно, - криво ухмыльнулся работник, вытирая о скатерть жирные пальцы. - А как там насчет баб? Говорят, на фронтире одна женщина на двадцать мужиков. Сам-то откуда?
Патрик - Ну есть, - ответил хозяин, утирая рот носовым платком небезупречной чистоты. Салфеток к столу не подали - то ли потому что их не хватало на всех, то ли просто потому что здесь прекрасно обходились и без них. - Но он мне самому ведь нужен. По тому, как он это сказал, нетрудно было догадаться, что резец ему нужен не так чтобы очень, но что он ждет за него платы, сопоставимой с более чем щедрой ценой, названной Фостером в отношении курятины.
Тут Патрик, к этому времени почти расправившийся со своей порцией, увидел, что Илай, сидевший неподалеку, показывает ему трубку и кивает в сторону, дескать, пойдем покурим.
Палмер Кемадо фыркнул. Видимо, в его голове плохо укладывалось, кто может подарить такое прекрасное животное. - А в карты поставишь в пятьдесят монет? - спросил он. Наглости метису было не занимать.
Шон Кэрри поморщился, но кивнул, мол, твоя рука, делай как знаешь. Хозяйка вскоре вернулась с чистой тряпицей и снова ушла - подавать кофе. Внимание хозяина тем временем переключилось на компаньона МакНамары. - О, вы доктор! - обрадовался он. - У меня тут лошадь захворала, не пойму никак, что с ней - кормежка нормальная, а вес теряет. Может, посмотрите пока суть да дело? - Я не занимаюсь животными, - надменно (как практически все, что он делал) ответил Кэрри. - Спросите лучше вот того молодого человека, он, кажется, будет рад вам помочь, - с этими словами он кивнул в сторону Картечины. Тот аж поперхнулся. - Ну я это... я больше не то... вот если там объезжать... а так-то... я ж не этот, как его... веретенар, - начал оправдываться он. - Я просто ковбоем был, и все. - А вы про какую лошадь? - вдруг спросил Чак. - Про чалую что ли, с пятном на лбу? - Ну так, - кивнул хозяин. - Так это, экзема у нее, - слегка покраснев и явно беспокоясь, что неправильно сказал слово, выдал Чак. - Надо потому что лучше ей конюшню чистить и хомут подогнать - натирает же. Неужель не видно!? - Да она ж просто ест плохо, - возразил хозяин. - Да она нормально ест, я видел, - в свою очередь возразил парень. - Это у нее из-за ранок вес пропадает. А если есть возможность, то надо цинковой мазью помазать ранки. И чище чтобы была - может, просто натерло, а может и клещи! - Хм, - Рон явно не был в восторге от того, что малец выставил его плохим хозяином и решил как-то сменить тему. - Мда. Хм. А что там, говорите, с рукой-то у вас случилось?
|
-
Блин, вот теперь я чувствую сходство с Бордой... =)
|
-
Класс. Почитал с удовольствием
-
Замечательно информация оформлена, прочитала с большим интересом. Забыла вчера плюсануть, а ведь отлично.
|
-
Детство кончилось. Сам дурак. Т_____Т
|
Дорогие игроки! Наш модуль завершен. Огромное спасибо всем за участие. То, что задумывалось, как тест боевой системы, вылилось в полноценный модуль-боевик на тысячу постов, отыгрышем, трагедиями и триумфами. Мне было очень жаль, когда погибали некоторые персонажи, особенно когда видно было, что игроки успели с ними сродниться. Также не могу не отметить, что практически все игроки порадовали меня прекрасным темпом, что для нас с ассистентом было очень важно. Да и просто приятно. Было много чего - и киношные выходы один на один, и истекания кровью, и миллиметр, за которым смерть, и френдли фаер, и напряженные блуждания по переулкам, и снайперская стрельба, и ругань через бортик фронтона, и сопротивление до последнего, и жестокие бандиты, и мужественные защитники... Не было рукопашной разве что, я бы хотел на это посмотреть. В общем, насыщенно получилось на мой взгляд. Ну и да, это был мой первый модуль вообще, так что я вдвойне рад, что он достиг завершения и доставил фан. Отдельно хочу отметить помощь Драага - в одиночку я бы, наверное, не справился. *** По поводу самой игры. Сразу скажу, что хорошим парням в среднем однозначно везло сильнее. Несмотря на это, обе стороны допускали ошибки. Возможно, их причиной было и то, что я не совсем четко указал дистанции, или правила не были до конца поняты. Поворотными моментами на мой взгляд были: 1) Билли выставил шляпу из-за забора и побежал по переулку. Вместо того, чтобы побежать вокруг. Естественно, док стрелял в него, а не в шляпу. Но показательно, что потом он в шляпу все-таки стрелял. Т.е. если бы Билли не подставился - уловка бы сработала. 2) Шоун полез на вышку, при этом его никто не прикрывал. Позже он начал долгий снайперский выстрел на средней дистанции. Неудивительно, что Майки оказался быстрее и точнее. Если бы Шоун выбрал позицию, скажем, за складом пиломатериалов, и оттуда держал бы крышу под обстрелом - у него было бы серьезное преимущество над Майки и Доком. 3) Тэд, распахнув дверь, прыгнул внутрь вокзала, вместо того, чтобы стрелять. В результате, Эванс свалил его первым. 4) Эванс не добил раненого Воргу, а также не указал взведение курка в конце хода, за что поплатился жизнью. 5) Бунн. Хотя Бунну фактически очень не повезло, все-таки, он очень сильно рисковал, забираясь на крышу - по сути, он там оказывался один против двух. Кроме того, Бунн очень долго ждал после того, как его ранили и потерял много крови. 6) Майки не добил Бунна, и спасся только чудом (для выстрела Бунна с СУ не то 2, не то 3 на распределение выпало 100 - "пустое место") 7) Черный Дик, вместо того, чтобы с безопасной позиции добить дока, сыграл в орлянку с пацаном. Подожди он два хода - у него была бы серебряная подкова, и при ее использовании исход был бы другим. До этого из-за скобяной лавки он стрелял быстрым выстрелом с большой дистанции и (даже навскидку), то есть почти без шансов попасть. Так же можно отметить его общую неспешность - спринтом лидер бандитов практически не пользовался, чем словно специально ограничивал себя в мобильности. 8) Бивер не залег под телегу, откуда смог бы следить за перемещениями Стивена или стрелять по нему. Стивен это сделал. Из-за телеги вообще был очень плохой обзор. 9) Стивен, вообще, по сути, был самым тактически грамотным персонажем. Пожалуй, он единственный, кто пытался по-настоящему взаимодействовать со своей партией. К сожалению, в конце он не использовал Бриннера для прикрытия. В последней перестрелке он сделал первый выстрел навскидку, а не быстрый (свой коронный), хотя возможно это и было связано с неправильной оценкой дистанции (я там карту не сразу прикрепил). 10) Док, перебегая улицу перед отелем, где его подстрелил со станции Ворга, не осмотрелся как следует из-за телеги - он, конечно, заметил бы Воргу на станции, если бы наблюдал не только за улицей и не на бегу. 11) Фрискот, заняв позицию за ящиками, загнал себя, по сути, в мышеловку. Итого: удача, конечно, особенно на близкой дистанции, играла очень большую роль. Но и тактические ошибки сказались сильно. Что касается достижений отдельных игроков. Самым эффективным бойцом оказался Майки - 3 убитых противника, один раненый, сам ранен чуть-чуть. Во многом это было обусловлено эффективной связкой характеристик и навыков - Ловкость рук и Быстрый выстрел профи. Ну и переползания по крыше были, по сути, довольно толковые. Кроме того, Майки насобирал (и за счет темпа и за счет отыгрыша) и использовал дофига подков, и получает: Второй по эффективности Тэд Ворга - 1 убитый, 1 раненый, сам тяжело ранен. Хотя изначально Ворга стрелял не очень хорошо, он удачно воспользовался ошибкой Эванса, а потом подстрелил дока со станции. В целом, действовал он грамотно, хотя главная ошибка сильно снизила его боеспособность. Как главный ковбой в модуле получает Bronco Bested: Третий по эффективности Нопал - 1 убитый, 1 раненый, сам тяжело ранен. Нопал под управлением ассистента словил пулю в самом начале, поэтому судить его действия довольно трудно. В любом случае, я очень рад, что Менш нашел желание продолжить игру и выдал несколько действительно классных постов. Как ганфайтер-победитель, Фрискот получает: Док подстрелил одного бандита и получил два ранения. Любопытно, что после первого выстрела, Доку реально не везло на дополнительные СУ за навык "мастер". Кроме того, Док был самым человечным персонажем в модуле, все время пытаясь договориться то с Бивером, то с Бунном, то с Нопалом. Еще повезло, что он не попал в ловушку, подстроенную Бунном! Чтобы в будущем ему сильнее везло, док получает "Счастливые чепсы" Бриннер остался жив. Бриннер, несмотря на отстраненность от основных событий, явил неплохой отыгрыш, и заодно чуть не подстрелил Стивена. Очень сожалею, что Сэм Тайлер под конец модуля пропал с ДМа, надеюсь, что у него все хорошо. Дик Подстрелил маршалла, легко-легко ранил Майки и был убит. Черный Дик показал очень красивую игру. К сожалению, не слишком выскоий темп вынуждал прибегать к автоходам, и еще, на мой взгляд, надо было больше командовать своими ребятами. Но, в любом случае, персонаж был чуть ли не центральной фигурой модуля, пока не погиб. Ингрэм Убил одного и погиб сам. Лично мне персонаж очень сильно импонировал, пожалуй даже больше, чем Фрискот. "Ганфайтер - это не киношная роль, ганфайтер - это тяжелая работа" - хочется сказать про него напоследок. Хороший отыгрыш и вдумчивая игра. Эванс Тяжело ранил Воргу. Погиб. Эванс... сделал все что мог! И персонаж, и игрок. Крепкий персонаж. Бунн Бунн разыгрался по-настоящему уже после ранения. Ну, многие отмечали то, что этот персонаж заставил сердце сжиматься. Стабборн отправился в армию, удачи ему там. Бедм ждать возвращения для дальнейшего плодотворного творчества. Ну и просто ждать). Джонсон Джонсон, к сожалению, поиграть не успел, хотя того, что было, мне лично хватило, чтобы полюбить персонажа. Непросто было его убивать. *** И, наконец, давайте обсудим систему. Первый, и самый главный вывод, который я сделал - она мне нравится. Безусловно, ее еще надо дорабатывать, она сложная, но в основном модуле я хочу видеть ее расширенный-допиленный-дополненный вариант, а не ризус или гурпс. Дальше более частные моменты. Во-первых, мой взгляд, как мастера, на то, что стоит изменить: 1) Система перемещений. Как мне показалось, идея с торможением особого энтузиазма не вызвала, да и прикидывание на глаз и расчет в уме расстояний - штука, как оказалось, не особо прикольная. Придется ее доработать. Также: - дополнительные способы движения для всяких там раненых и тд - надо разложить рывок на разные варианты и закрепить за ними СН и СУ. Ассистент: Поддерживаю. Возможно, стоит сделать спринт более длинным, но не более 1-го спринта на ход, например. И без торможения, просто если кинуть на него СН, то какбы можешь пробежать лишнего когда не надо, или недобежать, наоборот. 2) Усталость. Думаю ввести что-то вроде стамины. Так явно будет проще. Вроде количества очков стамины, равных значению атрибута "выносливость", которое будет уменьшаться в процессе бега, перекатов, переноски тяжестей - и т.д., и соответственно влиять на состояние персонажа. 3) Длительные действия (перевязка, перезарядка, прицеливание) надо переделать так, чтобы их можно было удобнее и понятнее прервать посередине (с результатом или без). У меня уже есть идеи, как это реализовать. Например, перевязка. Сейчас это происходит так: Кинул куб на качество (по правилам его надо кидать после завершения перевязки, но как-то так вышло, что мы кидали в самом начале) - если не набрал достаточно СУ - все, ты все это время потратил зря. Если набрал - это даст некий бонус в СУ к броску на остановку кровотечения, когда он будет, ну и степень кровотечения сразу снизится.
Я собираюсь сделать так. Есть три действия: "начало перевязки" (3 очка, скажем), "улучшение перевязки" (скажем, тоже 3 очка) и "завершение перевязки" (ну, пусть тоже три очка). Каждый раз, когда выполняется "улучшение", проходится тест на ловкость рук, каждая СУ в дальнейшем прибавит +5 к выносливости для теста на остановку кровотечения. Для того, чтобы перевязка была закончена, нужно выполнит "начало", столько, сколько захочется (ну, скажем, общий бонус к выносливости не может быть больше +30) "улучшений" и "завершение".
Что-то похожее сделать с перезарядкой и прицеливанием.
4) Получение информации. Конечно, всех вариантов не учтешь, но просто привязывать ее к броску на реакцию и смотреть по обстоятельствам - не совсем удобно. Кроме того, можно ввести дополнительные действия на более внимательное прислушивание и наблюдение. Ассистент: Однозначно надо, всеми руками за! Имхо, стоит сделать таблицу Реакции по СН/СУ единую какбы, и ввести действие и, может быть, навык особый, которые будут давать бонус к Обязательному Тесту. Или, там, открывать новые возможности на таблице, которые обычно недоступны.
5) Саму по себе реакцию более детально расписать в правилах. Ассистент: Да, думаю, стоит сделать общую единую таблицу, на скольки СН/СУ можно/неможно чего и что допустимо. 6) Штрафы должны снижать характеристики ниже 0. Тут любопытная ситуация сложилась, скажем, штрафы снижают мою ловкость рук до -50, но она считается равной 0. Я кидаю на д100, скажем, 7. Результат - 0 СН. А у меня еще навык профи - и вуаля, уже 1 СУ (именно так Тэд подстрелил Дока, навскидку.) Это не работает, если есть шрафы, выраженные в СУ (за укрытие, например).
Хочется сделать так - пусть характеристики падают ниже 0, но пусть будут lucky shots - при выпадании, скажем, 1 для обычного, 1-2 для профи, и 1-3 для мастера тест считается пройденным с 0 СУ вне зависимости от штрафов.
7) При стрельбе по верхней половине тела с навыком профи попасть в ногу даже случайно невозможно. Надо как-то поправить. Собственно, просьба прокомментировать, за, против, и так далее.. Ну и свои замечания внести. Например, мне два игрока жаловались, что непонятно, какие расстояния куда, и хорошо бы сетку ввести. Но я считаю, что прикидывать на глаз расстояния персонажи могут, а точно определять - нет, и говорить с той или иной степенью точности должен мастер. Ассистент: возможно, стоит в постах больше описывать окружающих предметов - не просто "парикмахерска", а "парикмахерская длиной примерно в то-то или то-то". Увязывая это на Реакцию-ролл. То есть ИМХО, плохое ориентирование в расстояниях можно лечить, давая хар-ки длины всех(многих) предметов-сооружений в поле видимости. А то мы только чуток перед модулем сказали, и все. То есть, я хочу сказать, что у игроков не было ощущения, что их персонажи ориентируются в размерах/расстояниях, имхо. Так как ты указывал только расстояния от них до цели - что хорошо с точки зрения гейм-плэя, но, видимо, не заставляет вживаться в человека, который сам прикидывает расстояние от примерных размеров окружающих его предмеов. А ведь иирц изначальная наша задумка как раз была в том, чтобы давать описания предметов/сооружений по длине... Еще идеи? Просьба по возможности развернуто).
-
-
Плюс за весь модуль. Очень.
-
По подвигам и награда. Всегда найдет своих героев.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Богатая палитра, друг - это здорово, только не в бою. В бою нужна двухцветная. Максимум - трехцветная, если надо спасать некомбатантов Как раз в "Терминал" по командам расстановку пилю, в тему было про цвета
|
-
Детали, детали - отлично!
|
Кружит в небе стервятник, С каждым взмахом сжимая круги. В этой бешеной скачке Я лечу, чуть касаясь земли. Что-то гонит меня, Чья-то воля, холодный расчет. Ржавой цепью звеня, Время вертит свое колесо.
Утро было ветреным, прохладным, осенним. Последнюю смену утром стояли Чак и Картечина. Юноша протирал покрасневшие глаза. Ковбой ежился, кутаясь в одеяло. Чак был уже смышленый, хоть и мальчишка, а Джо - все такой же балбес, хоть ему и было, должно быть, лет двадцать семь.
Майкл разбудил всех по очереди, наклонился к каждому, потряс за плечо, никого не пнул сапогом и не ткнул прикладом. Хороший мужик все-таки. Что-то в нем было доброе, росток какого-то зернышка, которое Закари и Вудро уже перестали поливать и засушили на память.
- Выходим через три четверти часа, - предупредил всех подручный Фостера.
Солнце нехотя карабкалось по веткам, разбрызгивая между листьев жидкое золото. Фостер уже был готов. На щеках его проступила тронутая сединой щетина. Странный был у него вид - вроде бодр, вроде готов, вроде выспался и отдохнул, а все равно усталый что ли. Впрочем, рассчитывать на то, что он не будет гнать, как вчера вечером, не приходилось. Он перекинулся парой слов со своими подручными, кивнул.
Среди остывших углей снова затрещали маленькие костерки - выпить кофе, побриться, подогреть что-нибудь съестное, промыть рану или ссадину. Кемадо долго и жадно пил воду из родника, потом поседлал своего конька-горбунка, пару раз двинув его коленом в живот, чтобы тот не надувался, стегнул поводьями по уху и прилег у костра покемарить, наказав Алану разбудить его, когда отряд будет выезжать.
Док вскипятил себе воды побриться, с зеркальцем и фарфоровой чашей, словно ничего не было важнее на этом свете. Он попросил сварить на него кофе, предоставив свою заварку. - Эт мы запросто! - согласился Картечина. - Чак, ну ты седлай пока, а я завтрак смастерю. Падди, давай к нам, добьем кукурузу - и порядок! - подмигнул он О'Нолану. - У тебя лярда часом не осталось? Жиринку добавить не помешает. Алабама сидел праздный, подкручивал колки у скрипки, прилаживался к ней, иногда пару раз проводя смычком. - Эээ, Польша, а на чем там у вас играют? Как везде? - спросил он рассеянно.
МакНамара очнулся разбитым, но, по крайней мере, рука почти не болела. Впрочем, идея пошевелить пальцами оказалась не самой мудрой, но, оставленная в покое, рука почти не болела, чему он не мог не порадоваться. Значит, наверное, Док все сделал хорошо, и заражения не было.
У Криса голова все еще немного ныла после вчерашней встречи с лампой, но в целом он чувствовал себя прекрасно. Фрэнк выспался похуже - он не привык спать на голой земле, но в целом тоже был готов к новому переходу. Конь его уже нетерпеливо рыл копытом землю, требуя овса и скачки. Палмер перехватил взгляд Кемадо, который тот бросил на его скакуна, перед тем, как улечься у своего костра. Вполне читаемый взгляд - оценивающий, завистливый, словно облизывающий чужое добро.
-
Чак был уже смышленый, хоть и мальчишка, а Джо - все такой же балбес, хоть ему и было, должно быть, лет двадцать семь. Вся двадцатисемилетняя жизнь в одно слово.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Насчет яиц из стали, это ты потом пощупать сможешь
-
|
Де Лоренци, Палмер, МакНамараКостер, разложенный Палмером, умиротворяюще потрескивал в овраге. Путники нагрели в старом котелке тушенку, по очереди макали в жирное мясное месиво кукурузные лепешки или зачерпывали его ложками. МакНамара напился воды и почти сразу же повалился спать - ему во время перехода досталось больше всех. Фрэнк с Крисом посидели еще немного, выпив кофе со сгущенным молоком, щедро предоставленным стрелком. Потом к ним подошел Вудро и объявил, что согласно установленному Фостером порядку, дежурить будут по два человека по два часа, всего четыре смены, все кроме раненых, так что МакНамара от этого освобождался. Смена Криса и Фржнка прошла мирно, и вскоре они уже спали. Палмеру приснился родной дом, и что он маленький мальчик, и тут за ним приходят полицейские, чтобы арестовать его за ограбление, и ему стыдно признаться родителями, что он сделал что-то плохое, а признаться надо. Крису приснилась война. МакНамара видел прерии, скалы в Оклахоме, и как его укусила в руку змея, и рука болит, а он все не умирает и не умирает, и потом идет рассказать всем, что от змеиного укуса на самом деле не умирают, а умирает только тот, кто боится. Де Лоренци Утомление: снял 3, осталось 0. Лошадь: восстановила 48 Здоровье: восстановил 10 Сытость: +5,16 сытости (вскладчину с Шоном и Фрэнком) Инвентарь: - остаток овса, - 1 порция тушенки, - щепотка соли, - порция сыра, - кукурузные лепешки, - две заварки кофе. + Пушки почищены. + к 1 настрою за сгущенку.
Палмер Утомление: снял 2 (-1 за ночной караул, -1 за отсутствие неприхотливости), осталось 3 Лошадь: Восстановила до 120 (полностью) Сытость: 5,16 (вскладчину с Шоном и Крисом). Инвентарь: - 2 порции тушонки, - 1 порция сухарей, - 1 спичка.
+ Пушки почищены.
МакНамара Утомление: снял 4, осталось 5 Лошадь: Восстанавливает 36 Сытость: 5,16 сытости (вскладчину с Фрэнком и Крисом) Выздоровление: +30 жизненных сил. 2ной ПЕРК!!! (в конце главы) Инвентарь: - 1 порция консервов. - 1 порция сухарей. -2 кг овса.
О'Нолан Эйб зашипел, когда ирландец плеснул ему виски на рану, а после не проронил ни слова. Но Патрик давно топтал эту землю, чтобы понять, что такое молчание следовало истолковать, как сомнения, а не как неблагодарность. Возможно, потратив добрый глоток ценного пойла на промывание раны, он более чем искупил свою вину перед негром, хотя пожалуй, стоило предложить ему еще и приложиться к бутылке. Впрочем, искупить вину - это одно, а набиваться в друзья - совсем другое. С ужином дело пошло не так успешно - то, что приготовил Патрик из лярда, тушенки, картечиновской кукурузы и сухарей, понравилось не всем. Впрочем, никто не отказался от своей порции, но никто и не уминал за обе щеки, и комплиментов своему кулинарному таланту О'Нолан не дождался. Как раненого (на этом настоял Закари, да и сам Патрик чувствовал, как ноют отбитые ребра и распухла губа), его освободили от ночного дежурства, и он, отмыв свою тарелку, уснул, как если бы весь день проработал в поле. О'Нолан Утомление: Снял утомление. Здоровье: Восстановил +15, итого 77 (снял штрафы). Лошадь: Полностью восстановила. Сытость: +3, невкусно, но съедобно. Инвентарь: - 3 кг овса (осталось 2), - табак (осталось 4 порции в початой пачке), - спичка, - 1,5 порции тушенки, - Четверть банки лярда, - Четверть порции лука, - щепотка соли, - 100 грамм виски, - Половина бинта.
+ Популярность у Эйба поднята до 0.
ГромбчевскиЗапах сена напомнил о доме, разбередил душу. Радом стал лениво жевать, всем своим видом намекая на то, что как покормите - так и повезет. Хорошо хоть, компаньоны отвлекли: наложили Милошу в жестяную миску не очень аппетитного рагу, приготовленного ирландцем (хотя горячее и с жирком, что еще нужно-то по сути человеку простому?), налили в кружку горячего кофе, некоторое время порасспрашивали про Париж и порассуждали на тему того, зачем сюда едут и едут из Европы всякие голодранцы (не в обиду присутствующим, о чем особо сказал Картечина). После чего Джо снова принялся травить байки про Шайен и про то, как там всё по высшему разряду, пока Вудро не велел им ложиться спать, объявив, что поляк с Алабамой заступают в караул вторыми. Милош еще почистил винтовку, пощелкал затвором (старик Илай при этом сквозь сон поворчал на него, по ошибке называя при этом Джошем и мерзавцем), да и сам лег спать. Через пару часов их разбудили Крис с Фрэнком. Воздух был прохладный, и Милош простоял смену, завернувшись в свое одеяло. На деньги никто не покушался, лежали они себе в сумках, застегнутых на ремешки. Ночь была звездная и тихая. По всем деревенским приметам завтра выходил день ветреный и ясный. Потом Милош лег спать и прохрапел до утра, ни разу не проснувшись. Ему снились лошади с грустными глазами, и еще что-то, неизвестно что, но сон был грустный и хороший. Громбчевски Утомление: Снял 2 балла (-1 за ночной караул, -1 за много дел (4 вместо 3)), осталось 5. Лошадь: Восстановил 42. Сытость: +3 балла, невкусно, но съедобно. Инвентарь: - небольшое количество оружейной смазки.
+ винчестер вычищен, заряжен. -1 к настрою за то, что до конца не выспался.
Алан- Делай, что велено, - огрызнулся Кемадо. Отчего-то он был не в духе. Может, его тоже беспокоили предчувствия. Так или иначе, он не стал делиться ими с Аланом. Готовить ужин или варить кофе они поленились, а приговорили вдвоем аланово виски с беконом и ячменными лепешками, за что получили строгую выволочку от Вудро. Обоим было на неё наплевать. Виски был ржаной и довольно дрянной, но бандиты и не были ценителями тонких вин. Пока Алан отчищал от нагара ствол своего охотничьего ружья, Кемадо вполголоса поведал ему парочку своих леденящих душу историй, про которые Алан никогда не мог понять, сочиняет метис или нет. Алан решил, что, скорее нет, потому что на трезвую голову Кемадо никогда не трепался, а вот по пьяни как-то выложил, что вырезал целую семью в северном Техасе. Когда их разбудили, чтобы нести караул, ночь уже перевалила за середину, и небо на востоке неумолимо светлело. Отстояв со слипающимися глазами свои два часа (и пару раз задремав на посту, что его нисколько не обеспокоило), Алан повалился на свое импровизированное ложе и сразу же провалился во второй, предрассветный сон. Что ему снилось ночью он не помнил, а вот под утро привиделась всякая чепуха - короткие кудри, и вышло так, что думал - девичьи, а оказалось - бизоньи. Бред сивой кобылы, одним словом. Алан Утомление: Снял 2, осталось 5 Лошадь: Восстановил 49. Сытость: +3 балла. Инвентарь: - Бекон - Виски (можно оставить бутылку) - Овес -1 кг (осталось 4). Остальное сеном.
+ Оружие вычищено. + 5 к настрою за виски в хорошей компании. - 2 к настрою за то, что не выспался как следует (стоял в карауле + нет кровати). - 2 к настрою за необходимость чистить лошадь.
-
Хороший пост, большой, детальный, живой. Однозначный плюс.
|
Негр исподлобья посмотрел на Патрика. - Ну, попробуй, - ответил он угрюмо. Ничто, казалось, не могло обрадовать этого человека, даже перспектива завладеть таким богатством, которое и среди белых-то не каждый сотый хоть раз в жизни в руках держал, а уж из цветных - и подавно. Нелюдимость негра настолько бросалась в глаза, что компаньоны сами его сторонились. Патрик, пожалуй, не мог припомнить, чтобы кто-то при нем прямо обращался к Эйбу или о чем-то его просил. Однако сейчас в их разговор внезапно вклинился Картечина. - Эйб, а что это ты хмурый такой? Заработал кучу денег да еще, считай, целый город белых напугал, словно они племя индейцев увидели, - пошутил он. - До белых мне дела нет, - ответил чернокожий все так же неприветливо. - А денег я пока не видел. - Да, кстати! - спохватился Джо. - Вудро, а деньги-то будем считать? - Долго возиться, - донесся голос бандита, уже полулежавшего ногами к костру. Его высокие сапоги с загнувшимися набок голенищами стояли рядом. - Да и напутать ночью можно. Денежки в сумках, никуда не денутся. Доедем до Платта - там и поделим. - Ну а посмотреть-то можно? - не унимался Джо. - Да смотри, кто запрещает, - пожал плечами его собеседник. - Деньги не баба, чего на них глазеть?
Джо сначала хотел было пойти, но потом махнул рукой, мол, успеется. - Спать бы ложился, - позевывая, посоветовал подручный Фостера. - Завтра с рассветом выезжать. - Эх, и стоило становиться преступником, чтобы вставать с рассветом? - пожаловался на жизнь Джо. - Ну пока ты еще не настоящий преступник, - "успокоил" его Алабама. - Вот когда, проезжая мимо какого-нибудь городка, какой-нибудь дуралей-бездельник будет говорить: "Этот жалкий городишко только тем и известен тем, что здесь совершил свое сорок восьмое ограбление знаменитый преступник Джо Картечина-в-Заднице", типа как нам сегодня один компаньон рассказывал про Эдэр - вот тогда и будешь самым что ни на есть заправским грабителем. - Жаль, что Де-Мойн столица штата, да? - поддакнул Чак. - Он-то много чем известен. - Жаль, что мы теперь в нем только тем и известны, что нас хотят вздернуть все - от судьи до последнего шахтера, - хохотнул Картечина. - Да ладно, что ты там забыл, чтобы туда еще раз возвращаться? Город как город, - возразил Алабама. - Скукотища. Я видел и почище, и побольше, и повеселее. А ты, Польша? - кивнул он Милошу, получившему свою порцию бобов с консервированным мясом. - Ты какой самый красивый город видел за свою жизнь?
-
За интересных и живых персонажей.
|
Всем - Да нет, недалеко. Сейчас вот там найдем воду, - махнул Фостер плеткой в сторону горизонта. Так оно и вышло. Прошагав еще четверть мили, всадники остановились рядом с небольшим прудом шириной ярдов двадцать. Бандиты спешились, стали расседлывать лошадей. Заскрипела кожа, потом кони шумно пили мутноватую воду, фыркая и отдуваясь, всхрапывая. - Устроим короткий привал, подождем отстающих, - приказал босс. - Через три четверти часа будем седлать. Поедем потише, пройдем еще миль двадцать.
Алабама сразу же ухнул седло на землю и сам плюхнулся рядом, положив на него голову. Он задремал мгновенно - чувствовалась привычка солдата, способного дрыхнуть под самую ожесточенную канонаду. Док намочил в воде носовой платок и вытирал шею и лицо, засучив рукава. Чак, которому переход был, кажется нипочем, похлопывал конягу по натруженной хребтине и гладил по шее. Подъехал Кемадо, злобно посмотрел на взбаломученную воду, подъехал к пруду с другого края, по-индейски припал на четвереньки, пил прямо из пруда, вымочив рубашку, потом пару раз окунул голову, по-звериному отряхнувшись, отполз назад, уселся, скрестив ноги, положив на колени длинные волосатые руки. Майкл, закрыв глаза курил трубочку, Закари ковырялся ложкой в начатой утром банке консервов.
Фрэнк Палмер, в отличии от многих своих подельников, не служил в кавалерии, не перегонял скот и не охотился на индейцев в прериях. Поэтому и устал он сильнее других. Из седла не валился, но отдых оказался более чем кстати, да и в животе уже, признаться урчало - возможно, напрасно он не съел весь сыр сам. А вот Флэш себя показал отлично, был бодр и весел, даже хвостом помахивал.
5 баллов утомления. Флэш - жизненные силы 108
Крис Крис напротив устал меньше, чем его скакун. Но с точностью определить, насколько выдохся Медок он не мог, просто чувствовал, что тот устал и очень радуется воде и возможности вздохнуть спокойно без давящей на ребра подпруги.
4 балла утомления. Медок - жизненные силы 70-80
Патрик Ирландец был человеком привычным к подобным переходам. Позвякивая различным скарбом, его хорошо нагруженная кобыла выглядела все еще бодрой и оживленно схрумкала сухарь. 4 балла утомления.
Шон Шон нагнал банду к середине привала. Его новый конь шел неплохо, но под конец уже сильно выдохся, и МакНамаре стоило больших трудов гнать его все вперед и вперед. Рука его по-прежнему болела.
6 баллов утомления
Милош К тому моменту, как Милош добрался до пруда, догнав компаньонов, ковбои уже собирались двигаться дальше. И всаднику и коню отдых бы не помешал, вот только времени на него не хватало.
5 баллов утомления. Радом - жизненные силы 72
-
Бессовестно редко плюсую мастера. Надо исправляться.
|
Ошибается тот, кто думает, что проскакать путь в сорок миль менее утомительно, чем пройти его пешком. Быстрее - оно конечно да, но все время держаться в седле, то подгоняя, то удерживая скакуна (чаще, конечно, подгоняя), отбивать зад, трястись на рысях, то набирать повод, то снова отпускать его - все это выматывает не меньше, чем пеший переход. Разница, помимо скорости, разве что в том, что вместо мозолей на пятках появятся мозоли на заднице. Или на ладонях, если путешественник не озаботился прихватить хорошие перчатки. Четыре часа длилась скачка. Взяв в самом начале быстрый темп, Фостер спустя час поехал помедленнее, чаще переходя на рысь. Пейзаж окрестностей оставался довольно однообразным. Банда проехала два городка. Один назывался Декстер - несколько магазинов, церковь и школа для детей окрестных фермеров. На глаз тут жило не больше тысячи человек, а может и меньше. Они свернули с дороги и проскакали вдоль окраины, где сушилось белье и бегали на задворках куры. Второй городок назывался Стюарт. В нем дома были кирпичными, это был и не город, а скорее огромное паровозное депо, покрытое копотью и сажей. Кучи угля и облака пара. Этот город понравился бы Реддингтону, если б тот в половине первого не словил пулю в лоб. Тоскливо и протяжно вслед всадникам проревел гудок. Они оставили Стюарт с его паровозами позади. ПатрикВсе сильнее начинала ныть отбитая грудь. Текумсе держалась очень хорошо, её и подгонять-то не надо было, хотя и навьючено на неё (да и на самого Патрика) оказалось прилично. Петли и прочие скобяные товары звякали в заплечном мешке, бутылки и банки стукались в сумке. Хорошо еще, что винтовку он возил на перевязи, а не за плечами, и знал, как её закрепить, чтобы она не била по ноге на каждой кочке. Поэтому, когда показался Менло, и Фостер перешел на легкую рысь, а потом на шаг, он встретил это с воодушевлением. Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темп + 5 за наличие перчатокФрэнкЛошадь у Палмера была породистая и сильная, примерно как у самого Фостера, вдобавок еще и помоложе. Только у Фостера масть была снежно-белая (сейчас, весь в пыли и в пене, его скакун казался серым), а у бывшего маршала - вороная с шикарнейшим отливом. Конь-огонь. Такая скачка для него была нипочем, но с одной поправочкой - он и требовал больше корма и лучшего обращения. А где все это можно будет достать, если погоня растянется на недели - большой вопрос. Впрочем, по плану, до Платта они должны были добраться меньше, чем за одну неделю. Такое время Флэш мог и потерпеть. Пока же его хватало, чтобы держать темп и не слишком напрягать наездника. Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темп + 5 за наличие перчаток
-2 к настрою за доставляющего неприятности Эйба -1 к настрою за пропыленный костюмКрисМедок был резвой лошадью, но большой выносливостью не отличался. Крис хорошо чувствовал коня и участвовал не в одном марше и переходе. По тому, как тот прижимал уши, норовил сбиться на рысь и тяжело дышал, Де Лоренци понимал, что еще немного - и Медок, бока которого вовсю лоснились, начнет спотыкаться. Но до того момента, когда Фостер перешел на шаг, конь ни разу не сбился с ноги, и это было хорошо. Может, успеет еще отдохнуть. Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темп + 5 за наличие перчаток
+2 к настрою за скачку и поведение лошади. АланЧоп откровенно саботировал бегство от Де-Мойнских горожан, поэтому Алан принялся подгонять его безо всякой жалости. Даже отсутствие шпор не спасли бока мерина от жестких каблуков грубых ботинок. Кроме того Алан, как не самый умелый наездник, очень быстро раздергал рот скакуна в кровь трензелями, и каждое движение поводьями вызывало у скотины боль, страх и желание бежать еще быстрее. В результате, Алан отстал от основной группы несильно - может, на милю с небольшим. Но Чоп начал всхрапывать и даже пару раз споткнулся. Кажется, для него это был предел. Да и сам Алан, покрытый пылью, чувствовал, что еще немного, и куртка прилипнет к спине намертво. Издалека он увидел, как всадники замедляют темп. Белый конь Фостера был хорошо различим даже с большого расстояния, а уж для молодых глаз Алана и подавно. - В каком темпе ехать последние 1,5 мили? С какой скоростью? Либо продолжаешь, как есть, либо выбираешь для себя и кидаешь по новой Ловкость.
Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темпМакНамараМакНамара отстал уже серьезнее. С его одной рукой у него не получалось удерживать поводья и подгонять лошадь шляпой или длинным концом самих поводьев. Тут он пожалел о проданных шпорах. Зато жеребец Реддингтона, бывший в прямом смысле "темной лошадкой", показал себя отлично. Жил не рвал, но и от работы не отлынивал. В галоп поднимался практически по первому требованию, пер, как паровоз по рельсам, и, хотя ронял пену, не мотал головой и не переходил на рысь как только наездник чуть перестанет подгонять. Нормальный конь. Рука болела все сильнее, но в глазах от этой боли не темнело. Все-таки, конечно, по-хорошему, надо было полежать, залечиться как следует. Опять же, карболкой бы её, чтобы не загноилась. Надо бы у дока попросить. Перед МакНамарой, в числе других отстающих ехали Алан, который постепенно все уменьшался, догоняя Фостера, и Кемадо, обогнавший ирландца. Оба своих лошадей явно не щадили. Где-то впереди маячила спина долговязого Алабамы. Позади же глотали пыль Эйб, потихоньку отставший еще сильнее Шона, и олд-таймер Илай. - В каком темпе продолжаешь ехать? С какой скоростью? Отстал на несколько миль. Либо продолжаешь, как есть, либо выбираешь для себя и кидаешь по новой Ловкость.
Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темпМилошМилош отстал сильнее всех. Когда Фостер уже подыскивал место для остановки, он еще только проезжал Сюарт с его паровозами, депо, бараками и угольными складами. Солнце клонилось к закату - несмотря на мягкую погоду, на дворе уже было не лето. Впереди вдалеке маячила пара всадников, но кто именно это был, Милош отсюда даже не мог различить. Оставалось гадать, сколько еще они будут скакать, пока не остановятся, чтобы подождать поляка. Может, и не остановятся совсем. Зачем и кому он нужен? Деньги-то у них. Кто захочет с ним делиться? Но, помимо денег, стоило подумать и о погоне. У них там в городе лошади всяко были свежее, да и налегке они небось. Радом-то пока не выдохся, исправно скакал, не напрягая хозяина без лишней надобности. Тест на Выносливость по навыку Верховая езда - 15 за форсированный темп + 5 за наличие перчаток
- В каком темпе продолжаешь ехать? С какой скоростью? Отстал сильно, может, больше, чем на десять миль даже. Либо продолжаешь, как есть, либо выбираешь для себя и кидаешь по новой Ловкость.
-
-
За все хорошее. Хорошие посты, хорошая проработка игры, хорошие описания, и вообще хороший мастер. Ну и в искупление собственной забывчивости, надо было плюсануть гораздо раньше :)
|
-
Годный, правильный допрос. В лучших традициях полиции сеттльмента
|
-
Лучшая защита это нападение!))
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Складно сказываешь, хороши баечки.
|
- Ну, хорошо, - не очень охотно согласился Слава. Немного подумал, собираясь с мыслями. - Что такое Зона? Не в смысле, откуда она взялась, а в смысле в массовом сознании. В массовом сознании, - ответил он сам себе, - Зона - это тайны, опасности и сокровища. Поэтому в первых поколениях Сталкеров разделение было ровно таким. Кто за тайнами пришел - тот, конечно, в НИИ рвался. Для изучения там всё было, потому что без оборудования, как тогда казалось, хрен чего изучишь. Да и статистику собирать всем институтом надо. В общем, кхм, сейчас эти товарищи практически перевелись, поскольку НИИ закрылся, а в одиночку особенно много не наисследуешь. Вторые - это те, которым опасности подавай. Типа как, знаете... в общем, которые рискованные профессии выбирают не ради денег, а ради риска. Эти и по ночам ходили, и забредали черте куда, и лезли во всякие места гиблые. Не дай Бог к такому в группу попасть. В смысле не в туристическую, а в такую... в нормальную, за хабаром которая. Будет тебе горы золотые обещать и исполнение желаний, а в итоге заведет в какие-нибудь гиблые места, да еще приговаривая, что, мол, настоящему сталкеру это все нипочем. Эти психи тоже, в основном, сгинули к сегодняшнему дню. Потому что тем, кто опасностей ищет, тут далеко ходить не надо.
Слава перевел дух.
- Ну и третьи. Которые ради денег. За хабаром. Самые многочисленные. Как говорится, работа на воздухе, работа с людьми. Тут вот что любопытно - сами эти артефакты. Навроде искры вашей. Ведь кажется, столько лет прошло. Уже все, что какими-нибудь ловушками страшными не запечатано - все нафиг вынести должны были. Ведь как муравьи тащили: пустышки, браслеты, брызги, этаки, салфетки, магниты шевелящиеся - сотнями, тысячами, тоннами. Ну гибли, да, но ведь новые приходили! Несколько поколений прошло, понимаешь? И все равно, блин, что-то здесь есть. Само откуда-то берется. Это, знаешь, аномалия почище муляжей ходячих. И вот в больнице как раз есть такое место, в подвальчике. Говорят, там сколько ни бери - все равно снова можно прийти и карманы набить. Место небезопасное, да. Но опасность в Зоне бывает разная. Бывает - не заметил, не почуял, чуть-чуть расслабился - и все, поминай, как звали. А бывает такое - опасность смертельная, но обнаружить её легко, и если ты не желторотик, то ни за что в неё не попадешь. Главное - смотри в оба и головы не теряй. Процентов восемьдесят сталкеров от чего погибло? Либо оттого, что с неизвестным столкнулись, либо оттого, что голову потеряли. От страха там, от нервов... А был такой чел. Утюгом его звали. И он голову от жадности потерял. Стал в этот подвал ходить каждую неделю. И каждый раз ему там прямо счастье приваливало. Мешками хабар таскал. И чем дальше - тем больше мешок брал. Ходил в одиночку - тоже от жадности, не делиться чтобы. А там на полу - лужи такие. Нехорошие в общем. Ну и форма у них меняется. В один раз так обойдешь - а в другой прыгать надо. Утюгу говорили, мол, хорош уже, отдохни. А ему правда жадность мозг выплавила, как "студень" косточки плавит. Ну он полез опять, и мешок уже взял огромный просто. И как думаешь, что было дальше?
Слава остановился, глядя по сторонам, проверяя чутьем, все ли ему нравится вокруг.
|
-
Вертись, не умирай, крутись, не старей.
|
-
он всегда знал, что даже если его убьют и вся его сотня поляжет в бою, за ней придут другие воины и отомстят Аширрана: растопчут конями, посекут мечами, сожгут дома, уведут в рабство детей. И - странное дело! - становилось легче Ня! Няя! Няяя! Вот такие моменты у тебя я очень и очень люблю. ^_^
|
Какая-то странная тишина).
Начну тогда я).
Безумная кровь гонит вперед
16, 34, 36, 44, 82
На расстоянии копья
8, 18, 34, 38, 68
Под взором предков
2, 6, 14, 20
Заветами древних
29
Да прольется кровь!
14, 16, 20, 22, 48, 50, 52
Наконец-то в аду
2, 8, 14, 18, 20, 26, 32, 42, 44, 47, 49
Пляшет солнечный знак на струне тетивы
8, 28, 34, 36, 40, 86, 94
Кто платит за эту войну?/Страна Великой Охоты
4, 28, 32, 34, 44
Отличник боевой подготовки
20, 32, 40
Чьи же это разборки?
21, 27, 35
-
Монументальная работа. Задумка, реализация, все дела)
|
-
Он отвел взгляд... хотя... не каждый на его месте нашел бы в себе силы это сделать. ^-^
|
-
За отличную игру в целом.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
мощь. спасибо, ББ, за игру про ковбойцев)
|
Нет, Алан плохо знал Фостера, но зато Фостер хорошо знал людей и тактику. Первоначальное нападение, да еще и с двух направлений, весьма обескуражило как военных, так и полицейский, застигнутых врасплох. И всё-таки они нашли в себе силы и мужество оседлать лошадей (в основном, чужих) и броситься в погоню. И вот, в ключевой момент, когда казалось, что им вот-вот удастся настигнуть дерзких беглецов, по ним открывают огонь невесть откуда взявшиеся стрелки. Пока пули летели мимо, новый враг оставался для них незамеченным - разгоряченные скачкой они не очень-то смотрели по сторонам. Но когда их товарищи один за другим начали падать - преследователи второй раз оказались застигнуты врасплох.
А солдат, заставивший себя преодолеть первую неприятную неожиданность, еще сильнее теряет боевой дух, когда встречается со второй, видя в этом пагубную тенденцию.
Эффект был рассчитан точно.
Первым отстрелялся Патрик, последней своей пулей из дымящегося винчестера подстрелив лошадь под мистером О'Доннелом, которая встала на свечку и грянулась оземь почти посреди дороги, едва не убив хозяина. И пока Патрик, не успевший толком разглядеть эту картину, бежал вниз, Закари уже прилип к окну с карабином, сажая пулю за пулей. Преследователи чуть придержали лошадей, чтобы осмотреться, но лишь усугубили положение, оказавшись под огнем, который сразу же сделался более метким. Тяжелая пуля из винтовки Алана выбила из седла лейтенанта Эрроуза, приехавшего из Уэст-Пойнта пощеголять своим мундиром в родном городе, и тот потерял сознание. Илай, хорошенько прицелившись, отхватил пулей ухо у судебного пристава Миллза, который, решив, что он тяжело ранен, развернул своего Серого и поскакал обратно в город. Еще один выстрел Алана свалил левого мерина в упряжке багги, и тарантас лихо завалился на бок, подняв тучу пыли. Пассажир и возница отделались синяками, даже не отстегнув здоровую лошадь, побежали прятаться за расположенные поблизости дома и натерпелись страху, когда шальная пуля клюнула землю аккурат между ними.
Остальные преследователи, видя, что "у перекрестка творится сущий ад", рассыпались с дороги по сторонам и тоже стали искать укрытия за постройками. Илай и Закари дали по ним для острастки несколько выстрелов, и они сидели за домами еще битых полчаса, осторожно выглядывая и пытаясь определить, откуда же по ним вели такой "убийственный" огонь, а между тем серьезно ранен был лишь молодой Эрроуз (он впоследствии скончался) да Роберт Баттон, который при падении с лошади сломал себе руку о винтовку.
Сидевшие в засаде компаньоны, чрезвычайно радуясь произведенному эффекту, не стали дожидаться, пока из города к оробевшим преследователям подтянется подмога. Они вскочили в седла и с места в карьер рванули вслед за боссом и его помощниками, увозившими все дальше и дальше на запад только что украденные деньги. Вообще говоря, Патрик с Аланом не знали, выгорело ли дело, но каждый надеялся, что всё это напряжение, беготня и стрельба были не зря.
Так оно и было. Ошибались лишь те из них, кто думали, что на этом их злоключения на пути преступников окончились. Сказать по правде, они еще только начинались.
Увертливы поводья, словно угри, И спутаны и волосы и мысли на бегу, А ветер дул и расправлял нам кудри, И распрямлял извилины в мозгу.
|
|
-
не хотелось почувствовать, как вздрогнет это "что-то" у неё там внутри, когда он оставит её здесь и уйдет. Вот это прям цепляет.
|
|
|
-
Рок украдкой глянул на своего пленителя. Сейчас бы глоток воды. Во рту было солоно. Не впервой. Воды он просить не стал. Вместо этого на секунду представил, как выдавливает наркоманский глаз своим мазолистым пальцем и пьет прозрачную студенистую влагу, придерживая дергающуюся голову руками. Блин, этож надо было суметь написать так. Аж передернуло.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
- Нет ещё, - ответил Остин. - Я жду шефа, а это мистер Таунсенд из особого отдела вернулся с сегодняшней вечеринки. Знаешь такого? Гроза коммунистов.
Остин вернулся за стол.
- Раз ты спросил, какие мысли, я тебе расскажу сразу всё. Но учти, ты сам напросился, - усмехнулся старший инспектор.
- Итак. Сначала факты. Воробушек - это контакт Жерардена в свите Ли Дуна. Что это нам даёт? Считай вместе со мной, - Остин принялся загибать пальцы. - Схрон в Янцзыпу связан с Ли Дуном. Нападение на "Амбассадор" связано с Ли Дуном и, возможно, с Тао Чжуси. Больше того, среди людей Ли Сю и Ли Дуна есть родственники. Сегодняшний налёт скорее всего тоже связан с Ли Дуном, иначе кто бы мог тебе звонить, если не она, да ещё и спрашивать меня? Далее. Убийство Гу. Связано ли оно с Ли Дуном напрямую - сложный вопрос. Гу был связан с коммунистами и с японцами, коммунисты взяли на себя ответственность за "Амбассадор", Гу также был связан с Тао Чжуси, а Тао Чжуси - племянник Ли Дуна, хотя сейчас он вроде как человек Ду.
- Это факты. Теперь вопросы и гипотезы. Главное, что нам надо понять - кому и зачем было нужно нападение на "Амбассадор"? Кому и зачем нужно было убийство жирного Гу? Какие у нас есть ответы...
- "Амбассадор". Во-первых, это могла быть японская провокация. На правду не похоже, если бы это было так - мы бы сейчас в окопах сидели.
Остин достал лист бумаги и принялся аккуратно вытряхивать на него пепел из трубки, помогая себе перочинным ножичком с деревянными накладками.
- Во-вторых, кто-то хотел дестабилизировать обстановку. Ду это вроде бы ничего не даёт. Что это может дать Ли Дуну и Тао Чжуси? Первый вариант. Это как-то связано с убийством Ляо Таокуана и банковскими махинациями команды Ли Дуна, и нападение имеет целью взбаломутить воду. Он там какие-то афёры с недвижимостью проворачивают... Гу мог убрать Ду, опять же, как друга японцев, чтобы ослабить их позиции в виду возможной провокации. Это реалистично, но тогда на месте Ду, я бы дал полиции это понять, мол, смотрите, я настолько против японцев, что даже Жирного грохнул. Версия хорошая, но... во-первых, мы пока не знаем, какую конкретную пользу Ли могли от этого получить. А во-вторых, вообще говоря, это из пушки по воробьям палить. Можно было спокойно этого Ляо пристукнуть в подворотне и бумажник свистнуть, разыграв ограбление. В-третьих, это всё не объясняет схронов и участия красных. В общем, это запасная версия.
Инспектор извлёк из ящика стола резную табакерку, снял крышечку и начал заново набивать трубку.
- Вторая версия - готовится передел власти в Зеленой Банде. Мячик решил раскачать лодку и выбросить из неё Ду - меньше стабильности, меньше власти у босса, больше шансов, что мелкие банды пойдут против него. Для этого он обратился за поддержкой к дяде, который подключил сына, Ли Сю. Выглядит всё неплохо - сейчас против семьи Ли все точат зубы, но сам Тао Чжуси у Большеухого в фаворе. Как они собираются это провернуть... Не знаю. Может, руками коммунистов, вооруженных тем, что у Ли в схронах припрятано, там ведь реально для маленькой войны снаряжение, не для грабежа. За это они коммунистам дают помимо оружия возможность блеснуть - взять на себя ответственность за теракт, это означает - показать силу и получить поддержку. Кроме того, коммунисты - старые враги Ду Юэшена, и они наверняка хоть с чёртом, хоть с диаволом свяжутся, чтобы его на рога поднять. Кто и за что убил Гу? Его мог убрать Ду, почувствовав опасность. Но тогда скорее всего он и Тао Чжуси от себя бы отдалил. Скорее уж Гу могли убрать Ли Дун и Тао Чжуси. Например, они использовали его, чтобы связаться с коммунистами, а дальше он стал для них опасен. Или изначально они договорились с ним, а потом заподозрили, что он выходит из игры (мы помним, что он вообще изначально имеет тесные связи с японцами). Или третий вариант. Мне тут Таунсенд как-то втирал про "Августовский манифест", не слыхал? Навязанный из Москвы курс красных по объединению всех политических партий против японцев. Так вот, как раз возможно Гу и убрали, как плату за помощь коммунистам, которые хотели, но не смогли с ним договориться. Вот это мне нравится гораздо больше. Раньше Зелёная банда помогала гоминьдану против коммунистов - и коммунистов топили в крови. А теперь кое-кто из зеленых решил с ними заигрывать. Но это союз змеи и крысы - рано или поздно кто-то из них предаст союзника. Коммунистам сейчас любая помощь не помешает, у них слабые позиции, поэтому, возможно, Тао думает, что став главным в Зеленой банде, снова легко с ними расправится. Но это нам уже неинтересно, наша задача - до этого не довести.
Закончив набивать трубку, Рейнольдс скомкал лист бумаги и выбросил его в корзину.
- Итак. Пока что это основная версия. Ну и третья. Самая странная. Во всём этом - рука Ду. Сегодня (это мы запишем в факты) я говорил с ним (и не только я). По сути всё, ради чего я туда ходил, свелось к одному - Ду пытался убедить меня, что мы боремся с одним врагом. Потом он подарил мне машину - ту самую, на которой мы только что ехали, и отдал свидетеля, не особо ценного, но другого у него все равно нет. Знаешь, Арти... я не доверяю Ду. Доверять Ду - последнее дело. Но я не могу придумать, зачем ему может понадобиться вся эта свистопляска.
Прикурив от спички, Остин пару раз пыхнул трубкой (которой по счету за сегодня?).
- Что скажете, инспектор?
-
Не, ну ты ваще, конечно. Мне иногда хочется пожаловаться на сложность системы в ковбоях, но всякий раз я вспоминаю, какую чёртову уйму информации приходится перелопачивать тебе (и старшему инспектору Рейнольдсу, но ему за это всё-таки хотя бы деньги платят и дарят девушек в машинах), и смущённо затыкаюсь.
|
Бестиарий1) ШестирогийВсеядный представитель парнокопытных. Злобный нрав, большая масса, три пары острых рогов. Главным способом нападения является Натиск. Может испугаться выспышки выстрела, но обычно если решил драться - будет нападать, пока не испустит дух. Ареал обитания - равнины. Вероятность нападения - средняя. Характеристики: - Ловкость - 4-5 - Сила - 5-7, урон на 4+ - Выносливость - 6-8 - Инстинкты - 4-5 Ценность: Опасный для сильного, если сумма характеристик выше 20. Спец. правила: При нападении с разгона получает бонус +2 к урону и штраф -1 к атаке. 2) Водяной охотникКрупная рептилия. Нападает обычно из засады. В воде очень опасный противник. Ареал обитания - вблизи водоёмов. Вероятность нападения - низкая. Характеристики: - Ловкость - 3-4, в воде 6-7 - Сила - 6-8, урон на 4+ - Выносливость - 7-8 - Инстинкты - 5-6, в воде 6-7 Ценность: Опасный для одиночки. В воде считается взятым в сложных условиях. Спец. правила: Может нападать из засады. 3) БегунПереходная форма между животным и насекомым. Ареал обитания - равнины, джунгли. Вероятность нападения - днем низкая, ночью средняя. Характеристики: - Ловкость - 6-7 - Сила - 4-6, урона на 5+ - Выносливость - 3-4 - Инстинкты - 5-6 Ценность: Опасный для сильного. Спец. правила: Дополнительный бонус к атаке +2 куба при преследовании, если жертва убегает. При выброшенных двух шестерках во время Преследования может сократить дистанцию с дальней до ближней за один ход. 4) Повелитель жуковАреал обитания - джунгли, болота. Вероятность нападения - на рассвете и на закате высокая, в остальное время низкая. Характеристики: - Ловкость - 6-7 - Сила - 3-4, урон на 5+ - Выносливость - 3-4 - Инстинкты - 5-6 Ценность: Опасный для сильного. 5) АрахноморфАреал обитания - пески, скалы, джунгли. Вероятность нападения - низкая, обычно охотится с помощью паутины. Характеристики: - Ловкость - 4-6 - Сила - 6-7, урон на 3+ - Меткость - 4 - Выносливость - 6-7 - Инстинкты - 5-7 Ценность: Опасный для группы. Спец. правила: - Хитиновая броня. Порог повреждений повышается на 1. - Яд. При выбрасывание шестерки в ближнем бою автоматически наносит урон (автоматический провал теста на Выносливость). - Паутина - может выстреливать нить, опутывающую жертву (раз за бой). "Урон" на 4+, за каждую единицу урона жертва тратит один ход на посторонние действия, начиная со следующего. 6) Низший звероящерАреал обитания - скалы, джунгли, болота. Вероятность нападения - низкая. Характеристики: - Ловкость - 4-6 - Сила - 4-5, урон на 5+ - Выносливость - 5-6 - Инстинкты - 4-6 Ценность: Крупные представители опасны для сильного. Спец. правила: Железная хватка - после первой удачной атаки противник получает штраф -1 к Ловкости до первой удачной защиты. 7) "Жесткое мясо"Ареал обитания - везде. Вероятность нападения - средняя. Характеристики: - Ловкость - 6-8 - Сила - 4-6, урон на 4+ - Выносливость - 5-7 - Инстинкты - 5-7 Ценность: Опасный для сильного. Спец. правила: - Хитиновые пластины - на дальней дистанции порог урона повышается на 1. - По запаху - активная маскировка не защищает от его атак. - Кислота вместо крови - на ближней дистанции при выбрасывании критического повреждения "Кровотечение" атакующий получает д3 единиц урона. - Хаотичное перемещение - если располагает альтернативными плоскостями для перемещения, получает дополнительный бонус +1 куб на защиту от дистанционного оружия. - Добивание - при атаке лежащего противника получает бонус +2 к урону. 8) Громовой ящерАреал обитания - джунгли, равнины, болота. Вероятность нападения - низкая (их всего 2 в долине на разных берегах реки). Характеристики: - Ловкость - 5-6 - Сила - 7-8, урон на 3+ - Выносливость - 7-9 - Инстинкты - 5-7 Ценность: Опасный для группы. Спец. правила: - Чешуя - порог урона повышается на 1. На ближней дистанции можно пройти тест на Опыт, чтобы ударить в уязвимое место. - Хладнокровный - после заката и до рассвета получает штраф -1 к Ловкости. - Хвост - в схватке с несколькими противниками получает бонус +1 к Боевому потенциалу. - Ярость - даже убитый ящер наносит свои атаки. - Многотонная мощь - броня не защищает от атак громового ящера. 9) Агрессивный приматАреал обитания - скалы, джунгли, равнины. Вероятность нападения - средняя. Характеристики: - Ловкость - 4-6 - Сила - 4-5, урон на 6+. - Меткость - 3-4. - Выносливость - 4-5 - Инстинкты - 5-6 Ценность: Крупные представители опасны для сильного. В группах опасны для одиночки. Спец. правила - может использовать подручные предметы - камни, палки. 10) Черный многоглазРазумное существо. Ареал обитания - скалы, пески. Опасный для сильного. Вероятность нападения - низкая. Характеристики: - Ловкость - 3-6 - Сила - 4-5, урон на 6+. - Меткость - 3-4. - Выносливость - 3-5 - Инстинкты - 5-6 Ценность: Опасный для сильного. Спец. правила: - Вооружен, умеет стрелять. - Владеет широким спектром тактик. - Многоглаз - нельзя застать врасплох на близкой дистанции. - Черное облако - в ближнем бою может выдыхать обжигающую газообразную субстанцию. +2 куба к урону, урон на 4+. 11) Ушастый землеройАреал обитания - равнины, джунгли, пески. Вероятность нападения - низкая. Характеристики: - Ловкость - 5-7 - Сила - 3-5, урон на 6+ - Выносливость - 5-6 - Инстинкты - 4-6 Ценность: Крупные представители и стаи опасны для сильного. Спец. правила: Землерой - может внезапно атаковать и надежно прятаться. 12) Крысо-волкиСбиваются в стаи, обычно по 3-4, иногда по 6-7 особей. Нападают, обычно, на ослабевших. Ареал обитания - пески, равнины, джунгли, болота. Вероятность нападения - средняя. Характеристики: - Ловкость - 4-6 - Сила - 3-5, урон на 6+ - Выносливость - 4-5 - Инстинкты - 4-5 Ценность: Крупные представители и стаи опасны для сильного.
|
|
|
|
-
Злой Саргон — такой злой! ))
|
-
Не, ну это же круто. Это же плюс. Такая реакция...
-
True gentleman. Даже больше. В Остине ведь не только манеры, но и человечность.
|
-
Это, в общем, очень жестоко. Это... в моём языке даже нет слов, которыми это можно описать. Даже матерных. Морал чойс, чтоб его... в общем, я в шоке. Почему я это расцениваю, как положительное достижение, я пока сформулировать не могу.
|
-
Знаете, на Амбассадор напали позавчера, а мне кажется, будто я уже неделю веду это дело. а мне кажется, будто уже целый год.
|
Остин задумался. Кое-в-чем, пожалуй, девушка была права: вряд ли её показания окажутся действительно полезными. Тут другое.
Ду своим "широким" жестом намекал: если бы он был заодно с Ли, он бы никогда так не поступил. Вообще-то от двуличных гангстеров можно было ожидать и не такого. Можно было бы ожидать даже, что Ду подарил невесту Ли Сю с его собственного согласия. Но, скорее всего, это было не так. В текущем положении вещей подозрения вряд ли могли навредить Ду, он хотел отвести их от себя не чтобы обезопасить собственную контору, а чтобы полиция более плотно взялась за кого-то ещё. Если бы он таким образом сводил счёты, он обязательно намекнул бы, в кого стоит перво-наперво стрелять легавым. Но он этого не сделал.
Чжао Инь не была ценным свидетелем. Она была символом, означавшим: "Это не мы. Мы не знаем, кто это, но это не мы. Ищите в другом месте." Да, пожалуй, это имело смысл.
Надо бросить все силы на семью Ли. Воробушек уже дважды указывала на них. Схрон и "Амбассадор" связаны. Гу тоже связан. Надо понять, как. В этом суть.
В каких направлениях работать? Во-первых, раз мы разобрались, что плохие парни Ду за нас, пусть их бюро займётся Лю Шаохуа и его братцем. Позвонить майору. Завтра с утра. Они его живо возьмут на крючок, а нам там в китайской части работать несподручно. Ну, ты же сам видел, ну не мог Лю не торговать опиумом, рожа у него не та, чтобы не торговать опиумом. Денег зря ему дали, вот это точно. Хотя... может, он на них дури и купит, чтобы перепродать, под шумок с наваром оказаться. Может, и удачно как раз дали. Он же жадный дурак, этот Лю. Не девушка его в Шанхае интересовала и не брат. Он не может быть слишком осторожным. Слишком осторожные не лезут в такую кашу.
Дальше. Проверить связи Ляо Таокуана с семьей Ли. С Ли Нинли проверить связи. И все освободившиеся силы бросить на Мао Ю. Вот так-то вот. Если это район Чжана, то пусть он там работает, а не за братцем Лю бегает.
Рейнольдс почувствовал просыпающийся азарт. Мы должны победить. Обязательно должны победить, каким бы сложным это ни казалось. Нам не в первой побеждать.
Тут Остин поймал себя на мысли, что они с Чжао Инь сидят молча, и девушка смотрит в окно.
- Вы, наверное, католичка, - усмехнулся он. - Колледж, университет. Я вообще-то протестант, хотя долгое время жил среди ревностных католиков. Хотя, если честно, я вообще не слишком усердный христианин. Скажите, вы выбрали этот Университет, как логичное продолжение колледжа, или были другие причины? Вы работаете где-нибудь параллельно с учёбой?
Всего лишь фигурка в огромной партии. Испуганная тем, что ею, наконец, сделали ход. Изщная точеная пешечка из слоновой кости, с черной головкой завитых волос, которой никогда не побить страшного зелёного, будто из позеленевшей китайской бронзы сделанного ферзя. Такие уж тут правила.
Интересно, а вообще у неё есть амбиции?
А у тебя? Какие у тебя амбиции? Кто ты на этой доске? "А я - белый слон. И я должен поставить мат. Вопрос только в том, сколько у меня на это осталось ходов. И какому королю его ставить? Кажется, не зелёному. Может, красному?"
-
А у тебя? Какие у тебя амбиции? Кто ты на этой доске? "А я - белый слон. И я должен поставить мат. Вопрос только в том, сколько у меня на это осталось ходов. И какому королю его ставить? Кажется, не зелёному. Может, красному?" класс.
-
Аллегория с шахматами - моё почтение. И ваще, Рейнольд скромняга. Слон он белый, как же... ) Ладья как минимум!
-
Отличный пост, кстати. Всегда очень интересно читать подобные аналитические рассуждения со своей колокольни.
|
|
Де Лоренци Звон связки заглушил тихий шаг - один, второй - и ошеломляющий удар, лишь отчасти смягченный ковбойской шляпой, обрушился сзади на голову Криса. Он даже охнул от боли и внезапности и, выронив ключи, упал на одно колено, схватившись за решетку левой рукой. В затылок сзади слева будто гвоздь какой вбили, в глазах мигнуло белым, а неизвестный противник уже навалился сверху, креня Де Лоренци набок. Гул в голове ещё не прошел, а Крис уже понял, что лежит на пыльном полу - шляпа скатилась с головы, в руках пусто, а сверху, пыхтя, наседает какой-то местный герой, стараясь одновременно прижать к полу его руки и добраться до горла.
Прозевал атаку, получил удар по башне, от болевого шока пропустил 3 очка. Противник атаковал в режиме борьбы, обезоружил (выбил оружие), удерживает захват. Лежите на полу, рядом с решеткой, Крис на боку снизу. На начало хода вы с ним участвуете в драке. Боевой режим со всеми вытекающими.
МакНамара Кое-как образумив кассира, Вудро, тыча ему пистолетом в висок и угрожающе выговаривая на ухо какие-то подбадривающие слова, повел его за стойку. Туда же направился Кэрри, и Шон слышал, как тот выскребает обе кассы, хлопая ящиками. Обведя взглядом посетителей и работников, усердно изучавших половые доски, ирландец убедился, что из них, кажется, никто не собирается играть в орлянку с судьбой, да ещё и чужой монеткой. Можно было бы, наверное, пройтись среди них и потрясти бумажники, часы и кольца, если, конечно такое не претило бандиту.
Сквозь всхлипывания Шон услышал топот копыт и глянул в окно. Мимо банка по девятой улице с ржанием пронесся конь, а потом ещё один. Лошади были разные - первая верховая, вторая же явно больше подходила для упряжки. Обе были без сбруи и даже без недоуздков. Должно быть, Кемадо и Картечина сработали на каретном дворе, как следует.
Южнее и восточнее банка то и дело щелкали выстрелы - беспорядочно, не слишком ожесточенно, но всё чаще и чаще. Почти как на войне. Пробежала ещё одна лошадь. Внизу в подвале послышалось громыхание и возня. И тут сквозь оконное стекло МакНамара увидел мальчика лет шести, бледного и испуганного, с ученической сумкой в руках, в коричневой курточке, пытавшегося перебежать через улицу. Он в страхе крутил головой, пытаясь сообразить, куда деваться, а рядом, должно быть, играла, встав на дыбы, невидимая за краем оконной рамы лошадь.
-
Повороты сюжета - один другого впечатлительнее.
|
23.10.1935 - среда.
Рано утром, насвистывая "Правь, Британия, морями", Остин Рейнольдс поднялся по ступеням, задушенным ковровой дорожкой, в свой кабинет. Сев за тяжелый дубовый стол, детектив принялся писать отчет. Но с каждым абзацем, с каждой строкой писать становилось все труднее - душный кабинет не способствовал сочинительству, а тем более изложению точных фактов. Рейнольдс отложил ручку и подошел к окну, распахнул раму, но вместо струи чистого утреннего воздуха в кабинет ворвался шум и крик многоголосой толпы. Напротив управления собрались сотни узкоглазых, одетых в серые обноски, как у жителей рабочих кварталов. Над толпой, как мятежное знамя, реял транспарант, на котором Остин разобрал только "Требуем...". "Почему они собрались здесь? Ведь в газетах про SMP ни слова!" - вздрогнул от зловещей догадки детектив. В дверном проеме появилась голова Луизы Пастори. Она нервно хохотнула и бросила, нагло глядя в глаза Рейнольдсу: "Вас шеф вызывает, мистер Рейнольдс. Кстати, ваша трость вам очень идет". Остин хотел было сухо ответить ей, но тут ему стало не до Луизы. На улице раздался треск. "Дверь ломают", - понял инспектор. Через минуту он был уже у Фэрбенкса. Тот торопливо запихивал бумаги в растолстевший и ставший похожим на хозяина портфель. "Ааа, вот и вы, Рейнольдс! Поздравляю, посмотри, что ты натворил!" - С лестницы уже слышались шаги. "Сам и расхлебывай. Остаешься за старшего," - заявил шеф. - "Я болею, если спросят." - и шмыгнул в коридор. Рейнольдс хотел было броситься за ним, но тут в кабинет ворвались китайцы. Чумазые, оборванные, похоже, жители Янцзыпу. И впереди всех - кто бы вы думали?! - Шаохуа в том самом свитере с оленями в котором его задержали. Китайцы заполонили комнату. Бежать было некуда. Ни револьвера, ни трости под рукой. - Вот и встретились, господин инспектор, - усмехнулся здоровяк Лю. - А вы думали, я такой дурак - корешков своих вам сдавать. И Лю ударил, неуловимо, быстро, как молния. Рейнольдс даже не успел отреагировать - но удар получился на удивление слабым. - Ааа, Шаохуа. Тебе в тот раз мало было? - мрачно заметил инспектор. Он уже ни на что не надеялся, но сдаваться без боя не собирался. И ударил со всей силой, на которую был способен. Попал. В стену. Руку окутало болью.
Рейнольдс проснулся. Его ушибленный кулак упирался в кремовые обои спальни. На часах было без пятнадцати семь. Детектив помотал головой, прогоняя остатки кошмара. Приснится же такая мура!
Валяться по утрам в кровати было у него не в привычке. Он встал, потянулся и открыл форточку. В комнате и правда было душновато.
Город уже неотвратимо начинал просыпаться. На самом деле, город по-настоящему не спал никогда - он просто надевал маску сна, но под иссиня-черным покрывалом шанхайской ночи кровь (а еще алкоголь, никотин и кое-что похуже) только быстрее бежала по венам. "Золотая молодеж", как и во все времена, пыталась взять от жизни побольше, пока не кончились деньги, здоровье и удача. Люди постарше или победнее зарабатывали на этом свои барыши. Преступники, которым ночь подмигивала щербатым месяцем, проворачивали то, на что не решались при дневном солнца. И только под самое утро, примерно, с половины пятого до шести, город запоздало забывался полудремой, чтобы к семи, разведав улицы дозорами дворников, снова выплеснуть на них полки упорных китайских служащих и рабочих, а к вечеру прислать им подкрепления в виде ударных батальонов проспавшихся после ночного кутежа шанхайлендеров.
Зарядка. Махи, отжимания, наклоны. Гиря. Душ. Чистая рубашка с хрустящим воротничком, чуть пахнущая жасмином. Брюки со стрелками, о которые можно порезаться. Жилет, сегодня без старомодно смотрящейся цепочки от часов. Галстук, строгий виндзор.
Кухарка уже возилась на кухне с завтраком. Ши Сю. По слухам, несколько лет назад она была кухаркой у английского советника, поэтому выучить ее готовить яичницу с беконом, пудинг и овсянку (так, как это принято в Ирландии - с фруктами) не составило труда. Сю было под тридцать, и кажется, у нее был ребенок лет восьми, но не было мужа. Она сочетала в себе четыре замечательных качества: хорошо готовила, была приветлива, немногословна и честна. Остин догадывался, что он очень нравился китаянке, но она чутко, до дюйма соблюдала дистанцию, и это вызывало своего рода уважение, столь редкое между хозяином и прислугой, особенно азиатской.
Расправившись с аппетитной глазуньей, украшенной по краю рыжей бахромой, и подкрепив ее свежими, еще теплыми французскими булочками с медом, Остин, как обычно похвалил стряпню Сю, встал из-за стола и, взяв принесенные кухаркой газеты, уселся в кресло. Его квартира была небольшой - спальня в кремовых тонах, в которой стояла большая, еще прошлого века кровать, и гостиная (она же столовая) - плюшевые кресла, кофейные оттенки. Двумя пальцами держа крохотную чашечку, Рейнольдс погрузился в чтение - выходить на работу было еще рано.
Переговоры... Монетарная система... Давно пора навести порядок в этом бардаке. Так, дальше.
Железная дорога... Больше перевозок, больше контрабанды, больше преступности. Ладно, дальше.
О! Клопвиц. Так-так... Страница десять. наши имена??? И откуда он узнал? У шефа узнал? Хм... нет, Боб молодец, конечно, но теперь щелкоперы из "Синьминь ваньбао" будут в курсе, под кого копать дальше... чччерт... как бы эта услуга не оказалась медвежьей. А впрочем... когда сражаешься против всех любая помощь лишней не будет.
Рейнольдс просмотрел остальные заметки уже с меньшим интересом а затем, попрощавшись с кухаркой, исполненный непростых мыслей, хотя и в хорошем настроении, отправился в управление.
Сегодня он твердо решил связаться с отделом внутренних расследований китайской полиции. Ну а вообще день обещал быть не слишком напряженным.
-
-
красавчек, например. хорошо.
-
-
Класс! Первые полсообщения читаются вообще на ура.
|
"Не шеф, не шеф, - мысленно согласился с рейдером Турбо. - Такому гению как ты начальники вообще ни к чему. И мозги, кстати, тоже."
Обрез - это паршиво. Если что - бабах, и нашпигует с запасом. Рок не раз грыз жесткое мясо птичек, подстреленных дробью, то и дело натыкаясь зубами на свинцовые комочки или дробленые осколки костей. Он, конечно, не птица, ну так и дробь там небось покрупнее, эти-то явно давно на людей охотятся. Но ладно, даже обрез в хлебало лучше, чем ждать, пока тебе ножиком уши и нос отчекрыжат.
"Смирно так смирно", - и с этим тоже согласился. Смирнее смирного, пока ты, сука, не подойдешь поближе. Только колени подтянуть да упереться подошвами в песочек, в грунт каменистый, чтобы как только разбитое мурло покажется из-за мотоцикла - приподняться, не рывком судорожным, а спокойно, как ни в чем не бывало, чтобы рефлекторно не вытворил чего упырь, да и махнуть пригоршню желтого счастья прямо в тусклые зенки, чтобы осколками солнц стали песчинки в его глазах. А вот потом уже выстрелить собой, своим телом, как из гарпунной пушки, словно змея, бросающаяся на крысу из под пыли. И - камнем по башке, чтобы лопнул череп, как яйцо, и тяжелым ботинком по шарам, чтобы ошарашить доверчивого Мо, и потом не останавливаться уже: пинать, давить, кусать, душить, молотить, перехватить оружие и воспользоваться, если получится, а если нет - навалиться на кадык всей массой своего битого, но не сломанного покуда тела, чтобы хрустнуло там, и Мо перестал дёргаться. А если и этого не выйдет - то по-змеиному впиться зубами в шею слева, и вжать зубы в грязную, потную кожу, чтобы добраться до пульсирующей ниточки жизни под ней, раньше, чем пёс сообразит, что спутал гадюку с безобидным полозом.
Иди сюда, Мо. Ещё шаг.
|
-
"Мир деревням, война замкам", ага.
-
|
-
Алан, он такой зайка, такой зайка! Самый выразительный тип во всём модуле.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Крутые дядьки ведут крутые беседы.
|
Рок щелкнул вялой уже пружинкой ножа, сложил его и сунул в карман. И туда же отправил каменюку. На память. Просверлить дырку и повесить на руль байка. Чтобы, когда припрёт и сзади в загривок будет дышать смерть, а спереди сверлить взглядом неизвестность, глянуть на него, дотронуться рукой, вспомнить, как ему свезло однажды, и невозмутимо гнать мотоцикл дальше, чадя выхлопом в дышло костлявой старухе.
Ведь как свезло-то, а! Как свезло!!! Промедли этот чудо-стрелок хоть на десять минут - быть бы Року уже без ушей, а может ещё без глаз, без языка, без пальцев, без печёнки, без яиц... А в итоге чем отделался? Разбитым хлебалом, затекшими пальцами и двумя сотнями баксов? Не смешно, даже нос не сломали. Даже зубы все на месте!
Но предаваться блаженному бездействию по случаю избавления Турбо не стал. Там, где он рос, принято было, когда протягивали кусок мяса, вырывать его из рук, а потом уже благодарить. Благодарили нередко ударом кулака, а порой и ножа. И к подаркам судьбы там относились так же, как к подаркам людей.
Приладив кобуру с обрезом почившего Мо на бедро и распихав вернувшуюся к хозяину амуницию по карманам, Рок всыпал туда для порядку боеприпасы к пушке рейдера-неудачника и горсть перемешанных патронов к собственным стволам, а потом, петляя между скалами, двинул в ту сторону, где продолжалась неспешная перестрелка. Ему, конечно, были нужны деньги, но если бы даже в пикапе Зика обнаружился целый миллион, он бы не упустил случай ударить "псу" в спину в решающий момент. Рок предпочитал не откладывать месть на потом - при его образе жизни можно было подохнуть раньше, чем тебе поднесут кровавую плату все должники.
Особо изощренным планам возмездия, правда, мешал тот факт, что Зик с кем-то там базарил по рации, и, стало быть, поблизости были его дружки из "псов". Поэтому Турбо решил не усложнять с этим делом, а просто прострелить ублюдку живот и кинуть подыхать. На такой жаре это верная, хотя и медленная смерть: боль и лучи братьев-солнц сожрут его разум быстрее, чем смерть заберёт себе душу.
"А нож запасной надо будет при байке теперь возить," - скользнула мысль "на потом". И лучше не в кофре, а снизу где закрепить. Ситуации редко повторяются один-в-один, но судьба любит шутки шутить (над дураками особенно), а таким дешевым уроком грех не воспользоваться. Рок, правда, не знал, что означают слова "грех" или "праведность", но он хорошо знал разницу между живым и трупом.
|
Скачка набирала скорость. Гнедой уже даже уши не прижимал, просто бежал и бежал вперед, фыркая от обиды, когда звездообразные мексиканские шпоры вонзались особенно сильно. Если бы он умел говорить, он сказал бы: "Не надо меня шпорить, ты что, не видишь, я и так делаю все, что могу?! Не надо меня шпорить, я сам скоро умру! Можно я хоть последний раз пробегу сам, я отдам все, что у меня есть, до конца и сдохну, зачем сейчас-то рвать мне брюхо?"
И хорошо, что говорить Гнедой не умел, потому что скажи он всё это, Бучо ни секунды не колеблясь, всадил бы ему шпоры в бока с новой силой. Четыре пары глаз недобро смотрели ему в спину и не меньше десятка пуль, наверное, зудело в зарядных каморах, ожидая момента, когда можно будет порвать эту спину в кашу.
Нет, Гнедой, не смей говорить, и умирать тоже не смей, и сбавлять не смей, и просить ни о чем не смей. Фыркай сколько там тебе угодно, на это всем плевать, и вези дальше, вот так же, не спотыкаясь, не сбиваясь с галопа на рысь, вывези - а там все что угодно, хоть псалмы распевай, хоть коровой мычи.
Всадник влет преодолел пригорок и увидел ферму - среди маисовых полей и лугов, на которых бурыми пятнышками выделялись коровы Гектора, серовато-белой пенкой толклась отара овец. Хуже всего сейчас было бы увидеть заброшенный дом и запущенную землю, но, кому там слава, Бучо уже и сам не знал, Гектор был все ещё здесь. Гнедой давно уже почуял жилье, но ходу не прибавил - куда там... грудь его была вся в засохшей пене, которую встречный ветер срывал с мягких, измочаленных удилами губ, а бока лоснились, как будто конь потел маслом, а не водой. Бучо и сам был не в лучшем виде - немытый, со свалявшимися волосами, покрытый коркой пыли, в которой капли пота чертили борозды, снова покрываемые пылью, он выглядел, как песчаный демон во плоти. Запах свежего, сегодняшнего пота, смешивался с потом недельной давности, пропитавшим его одежду, и создавал непередаваемый аромат, к которому сам наездник давно уже привык. Черт, да все солдаты по эту сторону от границы пахли именно так, а еще порохом, железом, табаком и мескалем. От Бучо давно уже не пахло мескалем. Пора было это исправить.
Он придержал Гнедого, чтобы обернуться. Те четверо стояли на пригорке, оставшемся уже далеко позади. Один достал винтовку, приложился, но стрелять не стал. то ли патроны тратить не хотел, то ли ссориться с Гектором - на ферме всадников уже заметили и зашевелились. Две светлые верховые фигурки двинулись беглецу навстречу. Гнедой почувствовав вдруг, что скачка кончилась, всхрапнул и споткнулся раз, другой... удержался на ногах и пошел шагом. Всё, понял Бучо, его теперь хватит на очень короткий забег. Если он вообще найдет в себе силы куда-нибудь побежать. Но все-таки скотина еще передвигалась. Вот крепкий же, а.
-
-
Вся ветка прекрасная, ну а этот пост — «Холстомер» почти.
|
-
Не устаю дивиться изобретательности игроков!
|
-
Трупы молчаливы до ужаса, хотя поймать их проще.
-
Трупы молчаливы до ужаса, хотя поймать их проще
убило:))
|
Ворох злых горячих песчинок лизнул глаза, и хорошо, что Рок успел их зажмурить. Он ждал, что вслед за зарядом пыли ему врежут по голове ботинком. Увернуться-то, может, и получилось бы, но скорее всего, за это следующий удар он получил бы арматуриной, так что лучше будет просто стерпеть или упасть и притвориться, что его вырубило.
Но удара не последовало. Тряхнув головой и проморгавшись, как следует (жаль, жаль что руки сзади связали, спасибо хоть, что наручники он кинул в кофр байка, а не в кармане с собой таскал - а то ими бы и сковали), Турбо понял, что местный вожак строит свою банду. Ого, рация! Серьезные парни. Рок был не в курсе того, как распространяются в пространстве радиоволны и что это такое, но он знал, что радиус действия такой коробочки ограничен, здорово ограничен. Значит, у них тут ещё засада где-то поблизости.
Пользуясь тем, что Зик серьезно взялся за воспитание своего подручного, парень пошевелил пальцами. Связали-то, конечно, крепко. А что за веревка? Армированная, или нет? Поселенцы тут плели какое-то дерьмо, кажется, из волокон кактусов, а довоенные веревки были слишком старыми.
Ещё он стал примечать, куда дели его вещи, где у Зика заныкано оружие, и что у него есть, кроме арматуры. Драться под наркотой - штука ненадежная. Если с голыми руками, то, пожалуй, круто, да: становишься резким, как ветер, боль притупляется, кураж дикий, а вот если на ножах - там просто переть на адреналине не выйдет, там напороться можно влёгкую, особенно если противник - не поселенец сраный, а самец в теме. Рок, несмотря на только что допущенный просчет, смело и без колебаний причислял себя к тем, кто в теме. Так что главное теперь было - не зевать.
Может, всё сложится удачнее, чем он ждёт. Может, Зик сейчас грохнет одного, а потом отчебучет ещё какую-нибудь херню. Может, у него резко приход закончится и его разом срубит. Да всё может. Главное, дождись момента и не сдохни, пока этот момент не наступит. А вот тогда бей, разом, рывком, словно атакующая змея.
Глянул на свой мот ещё разок, прежде чем голову опустить. "Потерпи, друган. Я справлюсь."
-
Если это и "полотна", то - шелковые. Одна из самых интересных и динамичных комнат в модуле же ж
|
- Держите, - протянул Слава девушке её преобразившуюся находку. - Не потеряйте только. Это - хорошая память. Такую и купить можно, но найти самому - это совсем другое. "Как с женщинами", - чуть не добавил он. Невпопад.
- А теперь смотрите, - он достал из мешка еще пару гаек, показал их на ладони, угловатые, увесистые, одна даже смазкой лоснилась, а на другой - еле заметная бусинка ржавчины. Как шрам. - Это в зоне - главный инструмент. Первый помощник сталкера. Раньше бывало, что и единственный. Гайки изначально использовали, чтобы на пути найти гравиконцентраты - области повышенной гравитации. Полянка как бы такая, на которой, неизвестно почему, давление адское, такое, что человека - в лужу сплющивает. В такую влететь - верная смерть. Поэтому сталкеры, чтобы точно определить, где граница такой твари находится, кидают гайку. На линии границы её давлением дёргает вертикально вниз, она как пуля в землю входит, очень наглядно видно. Но гайками не только "комариные плеши" ищут. Это вообще уже традиция такая что ли - сомневаешься, бросай гайку. Вот сейчас я пару штук в кусты бросил, и... не знаю, что там. В зоне много неизведанного и непонятного, - Слава невольно глянул в ту сторону, где в кустах притаилось оно. - Может, померещилось мне. Но какие-то сомнения есть. А раз сомнения - сделаю всё, чтобы туда не идти. А тем более, вас не посылать. Поэтому сейчас кинем несколько гаек вокруг по кустам вдоль дороги - посмотрим, есть ли что подозрительное. Вы кидайте по моей команде, а я буду наблюдать.
Взял со своей ладони, как с подноса, ту, что в смазке, протянул левой рукой Дане. А вторую - Линку. - Попробуем.
Развлекаешь их, да? Может и так. А может, хочется их доверия. Как от тех парней, что в Зону в первый раз водил, не туристов, а новичков. С ними, конечно, так не цацкался. Но всё-таки. Раз Дана что-то нашла, выходит, она тоже наша, пусть на одну сотую. А свой своему поневоле брат.
"Я теперь не один. Нас теперь трое. Как в старые добрые, когда Галю искал. Хорошее было времечко."
-
Такую и купить можно, но найти самому - это совсем другое. "Как с женщинами", - чуть не добавил он. Убило просто )
Это вообще уже традиция такая что ли - сомневаешься, бросай гайку. Вот сейчас я пару штук в кусты бросил, и... не знаю, что там. ^____^
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
От же ж Босс. Лютость лютая. Я как чуял, что верный человек командира подхватил. Прям, блин, вот. Молодец, дядька
-
-
Подыгрыш на 5+ И тема презрения... немного неожиданна.
|
"Бляяяяяя... ну что ж мне так не везёт-то сегодня именно, а? Ну что же мне так не везет-то, а???" - Увидев, как ведут себя гайки, Слава очень сильно расстроился.
Ситуация получалась преглупейшая - три человека не могут пройти там, где спокойно прошел бы он один. Издевательство какое-то! Форменное издевательство!
"Ну давай, давай. Поиздевайся надо мной, - зло подумал Стылый. - Давай, че бля, мало до сих пор потешилась надо мной, надо ещё значит. Давай, че! А я все равно что-нибудь придумаю! Я в эти игры тоже давно играю уже с тобой."
- Стоп, - сказал он своим спутникам. - Слезайте пока, Дана, и отвязывайтесь. Нельзя так идти. Отдыхаем ещё немного пока. Мне подумать надо.
"Можно на удачу попробовать пройти - он с Даной на спине и Линк за ними. Но как-то тупо человека вот так вот подставлять запросто. Непрофессионально, кхм. Ещё ножовочка есть - можно спилить пару бревнышек и перекидывая их через топь по ним переходить уступами, наискось. Но все равно придется в эти долбаные кусты лезть. "
Появилось желание достать пистолет и пальнуть в кусты - глупое до невозможности. Стылый ни разу ещё в Зоне не стрелял. Да и в предзоннике не стрелял, только один раз в человека целился. А тут можно из-за одной пульки в такой переплет попасть. Ну его нафиг. Да и что это даст?
Переходить по одному раз в полчаса или в час - тоже не вариант. За час в Зоне такое произойти может... Тут вообще лучше десяти-пятнадцати минут на одном месте не сидеть. А то прирасти можно. Бывает такое, особенно с зелёными сталкерами - вобьют себе в голову, что место безопасное, и очень страшно уходить от него становится, а с каждой минутой - всё страшнее. Впрочем, сейчас таких уже и не осталось, наверное.
Пока они отдыхали, Стылый решил рассказать своим туристам чуть подробнее про то, что им встретилось. - Граждане, минутку внимания, - достал сигарету, закурил. - Я кое-что поясню, чтобы вы понимали, с чем дело имеете. Вот эта невзрачная черная дорожка называется "асфальтовая топь". Это - довольно опасная, но предсказуемая аномалия. Как нетрудно догадаться, главная опасность заключается в том, что она может засосать в себя человеческое тело. Очень быстро, так что "мама" крикнуть не успеешь, - он сильно затянулся, как будто бы показывая, как топь втягивает в себя человека. - Но делает она это... не со всеми. Первого человека пропускает, а второго - засасывает. Или так - первых двух пропускает, а третьего засасывает. Линк, я понятно говорю? Короче. Я сейчас ещё подумаю, и мы через неё все-таки переправимся. А, кстати, Дана. Пока время есть - давайте сюда "искру" вашу, я вам её зажгу.
И снова посмотрел на кусты эти поганые, где гайки исчезли. Нееее, к чертям собачьим. Сиди там и облизывайся, а я тут пока посижу.
|
-
свободный человек в свободный стране, решивший бороться за ещё большую свободу. А если проще - то пьяница и неудачник, непонятно для самого себя оказавшийся членом разбойничьей шайки, которому поручили сжечь ни в чем не повинную конюшню в полном порядочных и благовоспитанных граждан городке. По-моему, замечательная эпитафия бы получилась. Разве что слишком длинная, никто бы ради Милоша такую на надгробии вырезать не стал, слишком дорого бы вышло.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
"Гляди в лицо, коли в яйцо" xD
|
-
Все эти мелочи: старуха, пульке, золотой зуб. Доставляет неимоверно.
|
-
Отдельно плюсую за Алана.
|
-
Мне вообще нравится стиль мастера, но местами - просто покоряет =)
|
-
Отличные сравнения, кстати. Внушает.
|
-
"Прям, мать его, Шерлок! Этот, как его... Продуктивный метод! Слыхали, придурки!? То-то." +1. Очень смешно.
|
Реддингтон - Не суетись, - сухо сказал Джеффри сквозь зубы. - Действовать будем по обстановке. Разберемся с часовым, а там видно будет. Пойдешь, куда скажу.
Вообще-то Фостер не назначал его старшим, но Уэйн и без этого мог понять, что у подручного босса прав приказывать побольше, чем у него самого, пришедшего в банду меньше недели назад и пока ещё ничем себя не проявившего. Собственно, это как раз Джеффри и привел Реддингтона в банду.
Пятеро всадников проехали по одиннадцатой улице на север, завернули направо и, перейдя на шаг, чтобы их было не так хорошо слышно, двинулись через сквер, прямо по чистым дорожкам, по кучам шуршащих осенних листьев, собранных дворниками. Детвора уже разбежалась из школы обедать, но кое-где на улицах ещё оставались мальчуганы.
Остановились у постройки, спешились. Чак, не увидев никакой нормально коновязи, вытащил своё лассо, привязал с одной стороны к дереву, с другой - вытащил нож, всадил в расщелину между досок и закрепил верёвку на рукояти. Было видно, что он продумал это заранее и, хотя волновался, узлы завязывал быстро и споро. К натянутой сыромятной веревке он привязал поводья своей лошади.
Джеффри тоже спешился, Кемадо и Джо остались верхом. Несмотря на опущенную шляпу было видно, что Картечина бледен, как полотно. Про смуглокожего метиса сказать было трудно, он ничем не выдавал своего волнения. Джеффри осмотрелся и сказал Уэйну: - Иди на тот конец сквера, как только увидишь наших, махни рукой и возвращайся сюда. - И, оглядев его, добавил. - Винтовку бы здесь оставил. В глаза бросается.
Свой карабин Джеффри повесил стволом вниз на левое плечо, а потом надел сверху плащ, так что издалека оружие не было видно. Но сделать так же Реддингтону мешала большая длина его оружия.
Крис, МакНамара Немного подождав, пока остальные члены банды скроются за поворотом, Фостер тронул сапогами бока своего жеребца, и тот двинулся вперёд. Крис уже проходил тут вчера, а МакНамара был в Де-Мойне впервые. Это был один из центральных районов, не настолько богатый, как те, что находились ближе к реке, но гораздо лучше благоустроенный, чем окраины. Чистые улицы, деревянные тротуары, колонки с водой, фонари на перекрестках - всё выглядело куда более прилично. Дома тоже радовали глаз ровно выкрашенными стенами, ухоженными садиками, низкими заборчиками, сколоченными из одинаковых аккуратных досочек, а не как попало сбитыми из разнокалиберных деревяшек. Если во дворе лежал уголь, то он не просто валялся бесформенной кучей, а находился в ящике.
МакНамара только сейчас понял, что задуманное дело выглядит очень серьезно. Это не какой-нибудь жалкий банк в Дакоте или Техасе в убогом городке на тысячу жителей, из которых половина - ни на что не годные алкоголики.
Наконец, впереди показались деревья. Тот самый сквер. До банка теперь - рукой подать. И Крис, и МакНамара почувствовали нездоровое возбуждение - хотелось что-нибудь говорить, делать, сорваться с места и перейти в галоп, но они оба были опытными людьми, да и вокруг собрались не молокососы, поэтому все семеро мужчин продолжали ехать шагом, опустив головы, по возможности прикрыв оружие плащами, как будто они сильно устали, проделав большой путь.
Никто не остановил их, никто не вышел навстречу. Поблизости улица была пуста. Вот-вот на севере должна была начаться стрельба. Но всё было по-прежнему тихо. Относительно тихо. Где-то вдалеке гудел паровоз, звенела кузница, скрипели экипажи... Но всё это были не те звуки, которых ждали чуткие уши преступников.
-
Хорошие мастерские посты, четкие, детальные, с ясными описаниями.
|
-
Ричи тоже не любил этот город. Но Ричи, наверное, не любил бы и любой другой город. Он был мизантроп. в яблочко.
|
Хотя поляк и проснулся позже остальных, и ему пришлось выслушать план босса натощак, это оказалось даже хорошо - к тому времени, как все остальные, уже позавтракав, почистив лошадей и проверив оружие, в большинстве своём изнывали от безделья, Милош занялся этими нехитрыми процедурами. После теплой говядины и от созерцания проплывающих облаков его немного разморило, и мысли постепенно приняли даже приятный оборот. В конце-концов... скоро все решится, так или иначе. Третий раз попытавшись подсчитать монеты в кармане, Громбчевски вдруг вспомнил, что скоро-то как раз денег у него будет много, если он жив останется. Нуууу... не сегодня ещё, раз дележка назначена после Платта, но в обозримом будущем. А если убьют, ну так что ж... значит, не надо будет больше слоняться по чужой, неприветливой стране, драться в кабаках да страдать по утрам от похмелья. Уж наверное ничего хорошего на том Свете Милоша не ждало, ну так хоть что-нибудь новое будет. +1 к НастроюС этими мыслями поляк задремал и очнулся только, когда Майкл осторожно потряс его за плечо. - Вставай. Пора нам. Было без семи минут двенадцать. С хлопком перекинулось старое седло через спину Радома, и тот, кося грустным тёмным глазом, даже не стал по обыкновению своему надувать живот, чтобы хозяину сложнее было затянуть подпругу. Как будто догадывался, что затевается что-то грозное и нехорошее. Ну вот и конец томительному ожиданию. Накинуть ремешок фляги на переднюю луку, сумки седельные забросить, мешок приторочить холщовый, чехол для карабина. Всунуть карабин. Привязать бечевкой одеяла скатанные. - Милош, давай быстрее, чего копаешься? А куда торопиться? Раньше смерти не помрешь ведь. Перевязь револьверную размотал, застегнул пряжку на поясе. Закинул сумку дорожную на плечо. Вот и всё. Поводья в руки, ногу в стремя - хопа! - и последний взгляд на этот мрачный дом. - Удачи, парни. - Всё путём, до встречи. - Мы им устроим там концерт-будь-здоров. - Аплодисментов ток не жди особенно, артист. - Удачи. Во дворе около дома стало ещё на четырех человек и четырех лошадей меньше. Оставшиеся не могли уже усидеть на месте - все седлали лошадей, укрепляли поклажу, рассовывали последние неубранные пожитки по седельным сумкам. Чак своего конягу долго гладил по носу, хотя Уэйн знал, что вообще он, как настоящий ковбой, с животными не сюсюкался и, если надо, может как следует врезать заартачившейся скотине по зубам или по рёбрам. Кэрри смотрел ещё более надменно, чем обычно, обратившегося к нему с каким-то вопросом Палмера он, казалось, даже не заметил. Фрэнк пожал плечами, но навязываться не стал. МакНамара, проходя мимо седлавшего коня Итана, почувствовал вдруг... слабый запах алкоголя! Бандит, впрочем, внешне совсем не выглядел пьяным - стоял на ногах твердо, руками действовал четко и смачно ругал сквозь зубы своего пегого мерина. По серебристой щетине Итана стекали капли воды - чуть раньше он сходил к ручью умыться. Вудро, Джеффри и Фостер собрались втроём у забора, закурили и перебросились парой фраз. Потом предводитель щелкнул крышкой часов, спрятал их в карман, улыбнулся своим подручным, что-то проговорил. Хлопнул плеткой по сапогу. Подошёл к своему уже оседланному жеребцу и одним махом, как мальчишка, без стремян запрыгнул в седло. Это послужило сигналом и всем остальным. - Ну что, джентльмены, - раздался его сильный, чуть сипловатый голос. - Пора и нам в путь! Скажем "прощай" этому дому и поищем своё счастье. Следуйте за мной. Действуем согласно плану. Хххо-а! - Ииии-хааа! - отозвался Картечина и, пришпорив животное, перемахнул забор, немного напугав при этом некоторых других лошадей. - Остолоп! - проворчал ему вслед Вудро, успокаивая гнедого. - Полегче, ковбой! - рассмеялся Фрэнк. - Лошадь не загони раньше, чем мы до города доедем! Кемадо лишь сплюнул на сторону. Ему с этим фигляром предстояло опустошить конюшню на каретном дворе, и он, должно быть, опасался, как бы Джо и там не выкинул чего-нибудь эдакого. Кавалькада покинула двор, оставив черные потухшие костровища в ямах, гору консервных банок у забора, кучи навоза и одиноко стоящее во дворе кресло Майкла. Старый дом провожал их хмурым взглядом выбитых окон. Эти люди не слишком-то нравились ему, но в последнее время у него и так был небогатый выбор. На одном из окон повисший ставень чуть покачнулся от дуновения ветерка, словно дом помахал путникам ладонью.
-
Выдвигаемся, джентльмены!
-
Отлично вообще получилось и с домом этим, и со всеми людьми, его временно населявшими.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
И тревога за жену, и воспоминания о важном - всё круто) Ну и еще - с первым "на-удачу-следования"-постом тебя. Это тоже всегда круто)
|
Реддингтон Хотя Уэйн ни разу не участвовал в деле такого масштаба (шутка ли, сорок тысяч долларов в одной кассе!) и такого риска (столица штата, сотни офицеров, армия, да и суд рядом - если что, сразу и приговор состряпают), на его счету было все-таки много налетов и разных опасных предприятий. Ему уже приходилось переносить томительное ожидание последних часов перед нападением, а подобные переживания в десятый раз всегда слабее, чем в первый или второй. Поэтому Уэйн не сильно нервничал, а даже если нервничал - виду не подавал. Проверил еще разок-другой всё снаряжение. Боуи хищно блестел всем своим футом остро отточенной стали. Барабан револьвера вращался и щелкал, приятно холодил руку, и вообще, если один глаз закрыть, а второй немного прищурить, кольт можно было не отличить от изделия, только что покинувшего мастерскую в Хартфорде. Ну а винтовка так и вообще была красавица. Для седельной петли она, пожалуй, была длинновата, но Уэйн на войне привык обращаться с мушкетом, который был куда более громоздким и неуклюжим. В общем, сам себе бандит казался до невозможности грозным и опасным, и таким же должен был выглядеть в глазах обывателей из Де-Мойна. Ну и хорошо. Пусть боятся и отдают свои денежки, пусть не злят Сухого Лога!
МакНамара Ирландец, напротив, был немного на взводе. Стрелок он был опытный, а вот бандит - не очень, и никак не мог взять в толк, хорошо или плохо то, что ему доверили такую важную, по его мнению, роль. Не постоять на стрёме, лошадей посторожить, не прикрыть подступы, а расправиться с вооруженной охраной. То ли его тут держали за лучшего бойца, то ли решили подставить под удар на пару с Итаном. С другой стороны... если МакНамара имел что-либо против, надо было раньше заявить об этом, и тогда главарь весь план мог бы поменять. Теперь уже как-то поздно было что-то предпринимать. Треньканье напарника на гитаре только мешало успокоиться и собраться с мыслями. Все ж таки неуютно было идти на дело с малознакомыми людьми. Но, делать нечего, назвался жеребцом - беги в табуне. По крайней мере, живот набит, конь накормлен, а патронов достаточно для хорошей драки.
Де Лоренци Крис был в нормальном расположении духа. Ему, в конце-то-концов, не самое сложное задание досталось. Только бы не начал этот Малхолланд чудить, а то выкинет ещё чего-нибудь. Крис упаковал свои вещи, проверил сумки, и его посетила невеселая мысль, что если с ним что случится, а конь его убежит, сгущенка останется в сумке, и он, как бы не изворачивался, не сможет ее достать. А ведь банка-то уже пробита, и Медок наверняка учует сладенькое. Де Лоренци прогнал прочь эти мысли. Пожить он вроде как успел, да нажить не вышло, а значит и помирать рано. Музыка помогла ему отвлечься от грустных мыслей. Делов-то. Зайти, припугнуть, подстраховать с тыла если что. Вроде все продумано. Справимся. Вот только неприятно, что все это уже не завтра, а сегодня. Через пару часов. Немного захватывало дух. Совсем немного, виду-то он не показывал, как перед экзаменом в Военном Институте. Боже, как давно это было. Воспоминание из другой жизни. Нету уже того мира, и сам Крис уже совсем не такой, как прежде, и если бы его сейчас вернуть в прошлое, ему там было бы нелегко, совсем нелегко. Гитара плакала у него в руках, как будто сожалея о его непутёвой судьбе. Нет, это всё наваждение. Ему ещё пройти много дорог. Всё будет нормально завтра. Ох нет, не завтра, уже сегодня.
О'Нолан Пути Господни неисповедимы, это Патрик знал твёрдо. Но иногда он жалел, что Господь, наградив его твёрдостью и рассудительностью, не дал мудрости, чтобы понимать, где и зачем суждено пройти Патрику свой земной путь. Что есть искушение, а что испытание? Кто послан ему для поддержки, а кому он сам должен служить утешением? Как понять, чего же именно хочет от него Всевышний?
Только по наитию да по рассуждению скудного разума, как говаривал преподобный О'Салливан, выпив "для здоровья", как говорил он сам, стопку-другую. Преподобный О'Салливан давно уже помер от колик в животе, но Патрик и сейчас помнил его укоризненный взгляд, и сейчас будто чувствовал его на себе. До сих пор-то он в целом не сомневался, что пришел сюда, чтобы помогать людям вырваться из пелены страстей и греховных побуждений, но никаких знаков, как действовать дальше, Всевышний не подавал. И получалось... получалось, пока что, придётся О'Нолану посодействовать им в их бандитском предприятии. А ведь они собираются не стёкла бить - предводитель в своем плане ясно расписал, что охранников в банке надо убить, быстро и жестоко, не оставив времени для покаяния, для молитвы...
Пути Господни неисповедимы. Патрик хмурился и качал головой, а стружки летели из-под его ножа. Время шло, и деревяшка в его руках постепенно приобретала нужную форму. Но вот Закари тронул его за плечо. - Всё, пора, - сказал он. - Ты там на мельнице ещё хотел что-то оставить. Так самое время выезжать.
Вынужденное безделье постепенно подходило к концу. Первым оно закончилось для Патрика. Его напарники - Закари и Алан, уже собрались. Закари был невозмутим, как обычно, Алан немного бледен, но спокоен, разве что то и дело бросал взгляды на свою винтовку - мощное охотничье оружие системы Ремингтона. Было интересно, откуда у небогатого, судя по всему, молодого парня такой дорогой ствол. - Всё, - хмыкнул Алан. - Мы пошли. - Удачи, - махнул рукой Картечина. - И вам, парни. Я за ними пригляжу, босс, - ухмыльнулся Закари. - Прикроем вас, как надо, не волнуйтесь. - Ладно, до встречи. - Привезите нам наши денежки, - поборов волнение, непринужденно кинул юноша.
И три всадника тронулись в путь.
-
Потому что я Сухой Лог и я офигенен!!! ))) ссылка
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
А другие страны тоже остались? Народы? Немцы там, американцы, арабы, кстати? Или только евреи?
|
-
Очень с аватаркой гармонирует
|
- Блять, - хлёстко выругался Стылый.
Круглова он знал. Они не были друзьями, даже, пожалуй, не были приятелями. Не в этом дело. Круглов был ровесником Славы, и, хотя сталкером работал (лучше сказать "был сталкером") намного меньше, он имел в активе два важных, незаменимых даже качества. Он был очень хладнокровен. Ну, в общем, неудивительно, если за спиной войну иметь (хотя до звериной уверенности Хорхоя, пожалуй, Саше было далеко). Славик даже как-то замечал, что Круглов не курит перед маршрутом. И ещё Круглов слушал, что говорят старшие. И мотал на ус. А то ведь много было таких крутых пацанов со стальными яйцами, которые не слушали. А теперь лежат в Зоне, отсверкивая, специально для того, чтобы показывать умным людям дорогу.
Впрочем, Круглов теперь тоже лежит. В Зоне можно засыпаться по-разному. Можно, как говорят сталкеры, "по дурочке", "по обманке". Это значит, либо голову потерял, либо Зона чем-то в ловушку завела. Но Круглов-то так вряд ли бы накрылся. Можно "по технике", "по-тёмному". Это значит, неправильно себя повел. Поленился. Нарушил правило. Или встретил аномалию и не знал, что с ней делать. Но Круглов был парень знающий. И всю ту фигню, которую в институтах называют "техникой безопасности", соблюдал как по уставу. А бывает еще "по безнадёге". Это когда не важен твой опыт, твоё хладнокровие, твоя бошковитость. Просто шёл и напоролся на новую свежую мясорубку, в которую ещё никто не попадал и которая неведомо откуда взялась. И всё, никакая интуиция не поможет, взлетишь в воздух с недоумением на лице, а вниз обратно - уже чернильной соплёй. А те, кто идут за тобой, поставят на карте косой крестик, подпишут: "Иван-дурак". И пойдет в народ "мясорубка Ивана". А может так и напишут "мясорубка", и всё, сменится одно поколение, и будут сталкеры проходить мимо черной кляксочки, не вспоминая Ваню.
Но здесь поработала не мясорубка. Машинка смерти трупов не оставляет, да и не забирает больше одного никогда.
- Внимание! - чуть хрипло сказал Стылый. - Тут случилось ЧП. Погибли люди. Мне нужно будет подойти поближе и попробовать определить, как это вышло. И потом принять решение - идти дальше, или обходить. Идите за мной метрах в пятнадцати, не выпускайте друг друга из виду, не отклоняйтесь от моего следа. Как что странное заметите, почувствуете - сразу остановились и дали знать. Вот еще. Дана. Вот карта, - протянул девушке сложенную бумажную схему местности. Если вдруг что-то со мной, и вы останетесь одни, главное - не паникуйте и не возвращайтесь той же дорогой. По карте и солнцу сориентируйтесь, места, помеченные красным, обходите. Но, я надеюсь, вам это не понадобится. Вопросы? - а пальцы уже сдавили гаечку в кармане, а мозг уже сверлила мысль: "Что же с ними случилось?"
-
-
Отлично. Всё отлично - и реакция, и эпитафия, и действия.
|
Итак, пока Вольный Торговец планирует атаку на секретную космическую базу Яростной Смерти, гордый войдмастер собирается потратить-таки деньги и сделать следующий шаг на пути к возвращению Карри в лоно живых. Возможно, это всего лишь глупая надежда. Возможно, Клодиус ошибся и душа Карри давно отлетела... если вообще была. Церковь не учит о существовании душ у кого-то кроме людей. Но Кевин выбрал эту надежду.Карри был не просто сервитором. Во-первых, сервитор создается для определенной цели - бывают они боевые, ремонтные, информационные и медицинские, а вот у Карри не было "назначения". Он был просто "помощник". Во-вторых, Карри имел привычки - выкрикивать всякие слова, время от времени долбить клювом спинку кресла, в котором сидел войд-мастер - и так далее. Кевин не знал наверное, но догадывался, что этому его никто не учил специально, и эти привычки достались ему в наследство от живого существа, а не были запрограммированы Адептус Механикус. Поэтому Хассельхоф был уверен, что первый попавшийся представитель орнитофауны не сможет его заменить. Чтобы хоть немного представлять, какой была птица, из которой создали сервитора, он отправился в информаториум - найти ее описание (вроде бы называлась она "Напугай" или как-то так) и разыскать, какие еще птицы могли с ней сравниться. Переходы станции привели Кевина к храму Адептус Механикус. Огромные ворота с черепом-в-шестерне были заперты, разумеется, но проход рядом с ними был открыт. У ступеней здесь не сидели нищие, как часто было с храмами Его - здесь нищих бы быстро перековали в полезных Омниссии слуг, разумных, или, вероятнее, неразумных. Доступ простым гражданам ПортВандера сюда тоже был запрещен - но простым Кевин и не был. Жетон на его груди хранил данные о его принадлежности к свите Вольного Торговца, и для доступа в Залы Знания этого было достаточно. Худосочная дама-адепт, чью лысую голову пересекали металлические вставки, выслушала вопрос Хассельхофа и указала на один из терминалов: — Располагайтесь там, господин, дух машины поведает вам все необходимое. Изображения, ареалы обитания, биологические признаки - в уйме занудных фактов Кевину грозило быстро потеряться. По данным АдМеха словом "попугай", произошедшим от терранского и означавшего "цветастая птица, способная повторять", в Каликсианском субсекторе(и прилегающих к нему территориях) обычно называли несколько видов... Хоть войд-мастер и побывал на сотнях миров, он, разумеется, и близко не знал большинства названий птиц, которых там видел, а даже если и знал - это, скорее всего, были местные названия, наверняка опущенные в классификации. И все же Хассельхоф рассуждал, что как у кораблей есть свои типы и подтипы, так же и у животных, и если, скажем, плазменные двигатели тяжелого крейсера можно установить даже на легкий, то поставить их на фрегат уже будет проблематично. Так же, наверное, обстояло дело и с птицами. Поэтому Кевин решил по классификатору найти названия смежных с попугаем видов птиц, а также их "класса", а затем, вооружившись этой информацией, идти искать подходящее существо. Смутно он догадывался, что главным-то была тут вовсе не порода, а, наверное, что-то вроде личной совместимости... ну как если первый раз садишься в пилотское кресло, и очень скоро понимаешь, хорошо вы с ним друг к другу подходите, или нет. Но с другой стороны, начинать надо было хотя бы и с этого, чтобы представлять, о чем спрашивать. Списав нужные названия, Войд-мастер решил отправиться в торговые сектора порта. Близких и похожих видов было минимум несколько - и один из них даже был показан на плече у одного из "свободных капитанов". Шамиль ван Дориан, как вспомнилось Кевину - по легенде, во время атаки эльдарских пиратов на Порт-Вандер порядка шестисот лет назад именно ван Дориан на своем юрком рейдере доставил информацию к месту дислокации боевого флота Каликсис и привел помощь. "Добрый Вестник Дориан" был героем сказок и по сию пору. Отправившись в торговый сектор, Кевин вскоре услышал писк, визг, и разнообразные звуки, кои издавала живность, во множестве привезенная на продажу. Вольные Торговцы любили редких тварей, да и простой нобилитет, потомки осевших здесь капитанов, тоже частенько радовали себя диковинными зверьми. Кого тут только не было... Клетки большие и малые, звери, птицы, склизские ксенотвари, многоногие ксенотвари, всякие и всяческие ксенотвари - даже орки затесались там, впереди. Вот только подходящих птиц не было. Те что были - нахохленные, мрачные, жалкие - или наоборот, финтифлюшисто-яркие, но бесполезные, - не устраивали Кевина. Вот там, впереди ты увидел красивых птах - но там была Галерея Господ, там были редкости по аукциону для торговцев, подобных средств у тебя явно не будет. Какой-то щеголь в пышной шляпе меж тем спускался по ажурной лестнице, держа в руке большую клетку с красноперой птицей. Щеголь смеялся, дразня попугая пальцем, а тот возмущенно трещал что-то непонятное. Клюв птицы способен был лишить прохиндея пальца в момент - но тот был быстр и все время оставался цел. — Отличная птица. Стоящий подарок для мадемуазель Ксении, не правда ли, Даррен? - обратился он к своему спутнику. Тот, невысокий тип в бандане, засмеялся и ответил непечатной фразой на шип-канте. — Не опасный ли подарок для юной леди? - без лишних церемоний встрял в разговор войд-мастер. - Особенно если сначала птичку столько дразнить. Может быть, ей подошла бы с характером помягче? Кстати, где вы, ребята, купили такую? Всем своим видом войд-мастер показывал, что таких молокососов он на завтрак ест, запивая гидравлической жидкостью. — Оливер Эллингер, сэр Не-Имею-Понятий-О-Вежливости, - издевательски шаркнул ножкой франт, — и благодарю вас покорно, советы в личных делах от тех, кто подслушивает чужие разговоры мне не нужны. — А где купили - там больше нету, космен, — ухмыльнулся низкий, словно чуя, что Кевин понимает шип-кант. — Твое имя, сынок, мне все равно ни о чем не говорит, так что ты напрасно трудился, назови-ка лучше корабль. Я — Кевин Хассельхоф с "Удара Милосердия" Айвена Лейт-Донавана, и советую тебе это имя запомнить. Ты только что обвинил космена в том, что он подслушивал твои разговоры, в то время как на самом деле ты кричал о своих "личных делах", — эти слова Кевин произнес с презрительным нажимом, — на всю палубу, когда я проходил мимо. Не желаешь ли извиниться перед тем, кто тебя старше, за недостойные слова? — Донован, — юнец притормозил, словно оценивая, и наконец приходя в чувство, — известный человек, бесспорно. Вот только пристало ли космену прятаться за чужим именем? Приличный человек не вмешивается в чужие разговоры и тем более не дает другим советы в их личных делах. Возьмите свои слова назад, Хассельхоф — или, клянусь своим "Красным Рассветом", я выйду на дуэль с вами. "Красный рассвет". Вот это - слышал. Помнишь, ещё когда в Порт-Вандер только вернулись и позволили себе отдохнуть. Фрегат, быстрый и зубастый. Парень однажды стакнулся с двумя другими Торговцами, чтобы отбить древний халк от орков, но после боя те двое его предали. Парень по слухам не только уцелел, но и сумел остаться с частью добычи и одним из кораблей предателей. Который и продал в счет ремонта. — Давать советы или не давать — моё дело, точно так же, как твоё дело — следовать советам тех, кто тебя старше, или нет, — спокойно произнес Кевин. — Вот сейчас мой тебе совет — скинуть обороты и приглушить движки, потому что пока твоя честь ничем не задета, и драться не из-за чего. Как я уже сказал, если птаха — твоё личное дело, нечего было кричать о ней на весь свет. Если же ты из тех дурно воспитанных молодых людей, что стараются найти малейший повод для драки — я легко могу удовлетворить твоё желание, клянусь пустотой! — при этих словах рука его легла на эфес палаша. — Я всё сказал. Твоё слово. — Прошу простить, но я был бы рад вставить и свое слово, прежде чем мой сын обнажит оружие в месте, совершенно для этого не предназначенном. Сэмуэль Эллингер, к вашим услугам, — поклонился он Кевину — Отец... — мальчишка развернулся, чтобы взглянуть в глаза новому участнику разговора. — Оливер. Отец Эллингера был похож на сына примерно также, как кряжистый дуб похож на молодую и дерзко стремящуюся вверх поросль. Высокий, широкоплечий, с грудью колесом, от такого ожидаешь веселого и разудалого поведения, — но сухой официальный голос принадлежал, казалось, какому-то счетоводу. Роднила семью любовь к широкополым шляпам. — Сэр Сэмуэль, — процедил бандитского вида приятель Оливера, неловко кланяясь. — О твоих приятелях, Оливер, мы поговорим позднее. А пока что, я уверен, вас обоих ждут дела. Если же у вас обоих все еще будет желание продолжить этот разговор, и перевести его в плоскость махания железками, я уверен, вы можете встретиться позднее в более удобном месте. Что скажете, сэр? — обратился мужчина уже к Кевину. — Скажу, что если этот молодой человек продолжает считать, что я чем-либо задел его честь, он знает, где меня найти, — напыщенно произнес космен и отрывисто поприветствовал сэра Сэмуэля полукивком-полупоклоном. — Меня зовут Кевин Хассельхоф с корабля “Удар Милосердия”, к вашим услугам, — поздороваться с капитаном для него не было чем-то зазорным. — В таком случае полагаю этот инцидент исчерпанным. Был рад знакомству, мое почтение капитану Доновану-младшему. Всего наилучшего. Попрощавшись с Эллингером-старшим, Кевин направился дальше. В галерею. Блеск драгоценностей, важные дамы с кавалерами... птицы тоже есть, красивые, и в принципе ему несложно найти, где тот молокосос покупал попугая. Цены, впрочем, соответствуют. Нет, на Ударе Милосердия найдется конечно подобная сумма... но. Честь говорит о том, что лучше бы купить как-то иначе. Нобли в таких случаях закладывают драгоценности, хитрецы же договариваются об услугах, которые могут стоить дороже самых разнообразных денег. Кевин озирается в поисках... людей. Той особой породы людей, которую всегда видно человеку опытному. Той породы людей, с которыми можно договориться и на своих.. условиях. Такие здесь наверняка были - пусть и скрытые за лощеной маской успешности. Вот скажем, этот ушлый носатый тип с эффектными бакенбардами. Сейчас он уходит с покупательницей вглубь лавки, наверняка - чтобы предложить что-то нелегальное. Не стоит смущать даму. Подождем... Внезапно из глубины лавки недалеко от ожидающего Кевина раздается визг и крики. Занавесь лилового переливчатого шелка распахивается, и из нее вылетает странная птица с длинной, почти змеиной шеей, красным хохолком, и золотистым оперением. Стоявший рядом тучный мужчина поманил птичку к себе, та повернула голову в его сторону... и тот не издав ни единого звука осел на пол. Из глубины лавки выскочил продавец, птица же, крича дурным голосом, полетела прямиком на Кевина. Видя, что птица опасна, Кевин выхватил палаш. Хассельхоф не знал, как именно эта тварь сбила здоровенного мужика с ног, но бежать от нее он не собирался. Не собирался он впрочем и рубить ее на куски - ведь тогда пришлось бы за нее платить! Он собирался встретить её ударом гарды, чтобы оглушить. — Давай сюда! Сюда, птица! — приговаривал космен. Но василиск оказался проворнее, да к тому же еще, видать, был напуган до смерти, что наверняка обострило его способности. Птица полетела прямо на Кевина. Взмах. Еще взмах. Переливчатые, зеленовато-голубые глаза с по-змеиному вертикальным зрачком встретили взгляд космена, и тот почувствовал внезапную слабость во всем теле... Этот приступ слабости чуть не заставил войд-мастера опуститься на пол, и хотя он справился с замешательством, пернатый агрессор уже прошмыгнул мимо него и понесся по коридорам в зал. Крякнув от досады, как если бы пролил ром, Кевин бросился вслед за глупой птицей, крутя головой и пытаясь найти стеклянную витрину. Стекол вокруг было полно. Разбить его на бегу не составляло труда, вот на схватить тратилось чуть больше — а уж о боли в порезанных руках можно будет подумать и потом. Другая проблема — это люди. И в частности маленькая девочка, которую папаша держит на руках, показывая ей какие-то диковинки. Ну додумался, куда взять с собой... Войд-мастер, с детства лишенный отцовской и материнской заботы, никогда не понимал планетников, сюсюкающихся со своими детками. Но, как старший по званию "на этой палубе" (на площадке среди витрин), он считал себя в какой-то мере ответственным за "экипаж и пассажиров" в случае происшествия, ведь Хассельхоф начинал свою службу в аварийной команде. Поэтому, с криком: "Не смотреть на птицу! Опасно!", он прыгнул вперед, стараясь не дать крылатому нарушителю спокойствия причинить ущерб девочке. ― Кто вы.. — успел проговорить человек в зеленом пальто, улыбавшийся, похоже, впервые за очень долгое время. Улыбка еще оставалась на его лице, когда Кевин толкнул его на пол. Девочка не должна была пострадать, а папаша.. пара ушибов, может перелом. Нестрашно. С хриплым "крррааа" птица завернула направо, Кевин - за ней... ...Огромное помещение, зал в несколько этажей с балконами, на один из которых и выбежал войд-мастер. Множество людей, огромная голо-конструкция в центре в виде медленно вращающегося многогранника с множеством надписей на каждой из граней. И чертов птах, взлетевший вверх и усевшийся на одной из балок под потолком. Умеет же выбрать место. — Ну, мать твое в астероидном поле! — прошипел войд-мастер, опустив палаш и разглядывая конструкции. — Позовите администрацию! — крикнул он заодно людям, сновавшим вокруг. — Птица опасна! Живее. Больше всего ему не нравилось то, что, когда он доберется до птицы, она может преспокойно перелететь еще куда-нибудь. — Есть у кого-нибудь сеть? — спросил он у начавших собираться зевак. Зеваки собрались — да непростые. Цветастые, разнообразно одетые и в большинстве своем вооруженные. И вот, один из них, мужчина в золоченой шляпе-треуголке, невысокий, но массивный, отдает команду на каком-то гортанно-звучащем диалекте готика своему спутнику — лысому темнокожему амбалу с аугметической конечностью. И тот, выстрелив из оной крюком, начинает взбираться на верхотуру. В это время как раз выбегают служащие с сетью. Вопрос лишь в том - кто доберется до опасной твари первым. Доверишься лысому, предложишь служителям лезть наверх, или попытаешься обогнать соперника сам? Хассельхоф не хотел уступать какому-то киберо-громиле, да и его лопочущему на непонятном капитану, видать по всему, напыщенному планетнику — тоже не хотел. Хотя те времена, когда он занимался такелажными работами, были ох как далеки, годы, проведенные в пилотском кресле не ослабили его форму и не заставили его отказаться от трюков в третьем измерении. Скинув на всякий случай рюкзак с рацией, войд-мастер поплевал на руки и пополз вверх, хватаясь руками за стальные прутья. — Ну где ты там, пернатая планетная тварь! — бормотал он себе под нос почти ласково. — Иди сюда, а не то злой мужик в треуголке набьет из тебя чучело. Будь хорошей птичкой! Стальные прутья были отчаянно скользкими, но крепкая хватка и упорство Кевина сделали свое дело. До птицы он добрался чуть раньше - в основном потому что птица была занята тем, что хриплым голосом орала на мужика с аугметикой. Умелый захват - и птица в сетке... за секунду до того, как тот выстрелил из сеть-ружья. Хорошо, самого Кевина не зацепил. Видя успех соперника, темнокожий хмыкнул, и скользнул по арматуре обратно, вниз. У Кевина же был выбор - свернуть "птичке" по-тихому шею, или же, крепко держа за голову (или закрыв эту голову тканью) осторожно сползать вниз, дабы не повредить тварь. - Вне зависимости от действий с птичкой папаша спасенной девочки чрезвычайно благодарен Кевину, и при желании проспонсирует на попугая. - Если птичку оставить в живых и вернуть продавцу, то продавец также может помочь с попугаем, учитывая, что по его виду, птица здесь совершенно нелегально. Более того, по пути обратно встретятся арбитры, которым при желании этого продавца можно сдать. - Если есть особое желание, то можно таки взять себе эту птичку, хотя продавец будет пытаться протестовать. Но тут желательно аккуратность.
Хассельхоф, немало довольный своими манёврами, наградил механизированного амбала презрительным взглядом и, скинул свой жилет и, завернув в него шею и голову птицы, крепко зажал тварь подмышкой, а затем спустился "на палубу". Он не стал читать папаше спасенной малютки лекцию о том, как опасно брать детей в такие места, а лишь попросил его пальто, чтобы получше завернуть тварь (попадаться с ней в руках на глаза адептус арбитрес, пожалуй, не следовало). Кроме того, войд-мастер заявил хозяину василиска, что раз он не может обеспечить безопасность посетителей, Хассельхоф обязан конфисковать опасное животное. Подставив свою спину потоку проклятий, войд-мастер направился наружу и назад. Хотя пойманная птица и не была напугаем, Хассельхоф чувствовал в ней сильный характер. Пожалуй, только такой сильный характер и мог толкнуть Карри под пули, чтобы спасти своего хозяина. Войд-мастер пока не знал, насколько хорошо её можно трансформировать в сервитора, но, как и раньше, надежда не покидала его.
-
Сильнохарактерному ВойдМастеру - сильнохарактерного птаха!
|
- Да чего нам бегать, - громче, чем следовало бы, пустился в рассуждения Алан. - Нам засесть и... - Тихо, - грубо оборвал его Кемадо, сохранявший осторожность. - Заткнись и поехали. Алан замолчал, но через пару минут снова принялся насвистывать, отчаянно фальшивя.
Патрик понимал: самое плохое в таких парнях - то, что они не живут достаточно долго, чтобы осознать, что творят, на что тратят свою жизнь, короткую и глупую. Сколько лет было этому юноше? Двадцать один? А может, девятнадцать? А грехов хватило бы на двух сорокалетних. А сколько у него времени, чтобы что-то изменить, пока ему не всадят нож в его тощий (жизнь-то не сахар) живот, не вышибут пулей мозги в каком-нибудь грязном кабаке? Из-за чего? Из-за падшей женщины, которую он забыл бы через неделю? Из-за горсти презренного металла, которую спустит в следующем таком же кабаке? Из-за бранного слова, сказанного так, лихости ради? А если даже этого и не произойдет, кем он станет? Таким, как Кемадо, едущий рядом? Homo homini lupus est - про таких, как он, все его отличие от зверя в том, что пользуется он револвьером и ножом, а не клыками и когтями.
Но ведь ребенок, где бы и у кого он ни родился, смотрит на мир чистыми глазами, его душа открыта и для Бога, и для Дьявола. Почему же туда так часто входит Дьявол? Где мы оступаемся, что получается вот такое? Можем ли мы сделать хоть что-то?
Зачем все это нужно?
Но не было ответа, ни в зажигающихся теплыми огнями окнах домов, ни в начавшем растекаться холодным золотом закате, ни в криках ворон, летавших у мусорных куч, как несчастные грешников, не могущие вслед за другими птицами улететь в теплые края, в рай. Может, и грешники не попадают в ад, а всего лишь остаются здесь?
|
|
...Тем боле в тропиках у нас, где смерть, увы,
Распространяется, как мухами зараза, Иль как в кафе удачно брошенная фраза, И где у черепа в кустах всегда три глаза, И в каждом пышный пучок травы.
Война с Соединенными Штатами пошатнула и без того не слишком крепкий порядок, царивший на территории Мексики. Началась такая свистопляска, что успевай только кружку подставлять. Война за войной, партия за партией, восстание за восстанием. Интервенты, дезертиры, жулики и проходимцы. Нет, хуже всего в этой стране было быть честным пеоном.
Бучо им никогда и не был. Он был солдадо, но от своих коллег из армий Севера и Юга отличался разительно. Отряды, в которых он служил, иногда даже не зная точно, за чьи интересы воюет и под чьими знаменами, больше походили на партии охотников за головами, которых много развелось после 1848 года. Оборванные, грязные, жадные, ловкие, готовые в любой момент разбежаться по свету, равно как и вцепиться друг другу в горло, солдаты отличались от мародеров только тем, что выполняли чьи-то приказы. Иногда.
Война - это всегда кровь, смерть и грязь. Обычно её приукрашивают цветастыми мундирами и полковой музыкой, но здесь зачастую обходились без этой мишуры. Война от обычного грабежа тут отличалась тем, что оправдание твоим преступлениям за тебя придумывали другие. Убить, отнять, изнасиловать, сжечь - и умчаться дальше, навстречу кровавому закату, навстречу смерти - своей и чужой.
Таким он был когда-то. Когда-то совсем недавно и вечность назад. Теперь же... мир не изменился. Да и сам он не изменился. Просто в этом жестоком, выжженном солнцем и проклятьями мире он сместился на одну позицию вверх. Или вниз. Как посмотреть.
После того, как он стал солдатом, его жизнь никогда не бывала ни легкой, ни тяжелой. Это была просто жизнь, и альтернативой ей была только смерть.
Осенью 1874 смерть подобралась как нельзя близко.
Жить на границе опасно - много конкурентов. Зато есть, куда бежать. И, наверное, момент этот настал. Уж слишком часто на горизонте маячила погоня. Нужно было лишь немного запастись - да рвануть через границу. Там, в штатах, переждать, затаиться, как змея между камнями. Может, найти "работу" или пристать к какой-нибудь шайке. Отжимать скот у ранчеров? Или гоняться по Южному Техасу за последними команчами? По-английски он немного говорил, да и много ли нужно головорезам, чтобы понять друг друга?
Теперь следовало выбрать, где остановиться последний раз на родине. Можно было переночевать в Сарагосе - он знал одну кантину, грязную, заплеванную харчевню, и знал одну женщину по имени Мария. Проблема была в том, что в Сарагосе его тоже знали. Но за один день (вернее, ночь) ничего плохого не должно было произойти. Еще можно было заявиться к Гектору на ферму. Гектор вряд ли бы обрадовался, увидев его, но и прогнал бы вряд ли. В крайнем случае, он мог попытаться убить Бучо. У Гектора было двое сыновей. С одним из них Бучо когда-то вместе воевал, и, после того, как они дезертировали, Бучо побывал у него дома.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
И философия, и драйв - все есть всегда
|
Наши в ШанхаеГлавные герои путешествия на шанхайском мосту Лупу. Слева направо: Draag, Da_Big_Boss, ОХК Да Биг Босс в Сучжоу Драаг в Шанхае ОХК в пригороде Шанхая Суцзян Победоносно по Поднебесной by Da_Big_Boss (подписи к фотографиям by ОХК) Идея замутить тусняк в Шанхае, среди бывших притонов зеленой банды, бывших казино и бывших же опиумных курилен Особняк главного босса шанхайской мафии (главы гоминьдановского госнаркоконтроля). Там и опиум тоже покуривали. пришла спонтанно. Вернее, я давно хотел попасть в Китай, но, с одной стороны, не говорю по-китайски (как азиаты говорят по-английски, я уже знал на примере Японии), а с другой – не люблю туристические группы, туристические маршруты и прочие стандартные пакеты туристических услуг. Хочется, так сказать, чего-то особенного, не поточного. Тем более в стране с такой великой-и-сложной-культурой-бла-бла-бла. Да вот хоть этот шкаф взять. Культура же. Поэтому за предложение Николеньки «и вообще приезжайте все сюда в гости» я с радостью уцепился. План «затусить вдвоем с автором модуля среди игровых локаций», изначально представлявший собой небольшую операцию с ограниченными целями, был трансформирован в замысел полномасштабного наступления одним изящным штрихом: «А не вытащить ли в Шанхай еще и Драага?» Дерзкий план сначала показался нам слабоосуществимым в виду разных ритмов каникул-отпусков-командировок, но, как говорят британцы – Who Dares Wins! И мы не подкачали. Кстати, получить визу в Шанхай оказалось проще простого: платишь три тысячи в агентстве – и через пять дней виза у тебя в кармане (вернее, в паспорте). В посольстве даже появляться не надо. Всё. Это не Япония с кучей нужных бумажек («Если вы едете с целью навестить друзей, предоставьте общую фотографию, письма или счета телефонных переговоров»). Итак, долгий перелет (такое было ощущение, что Аэрофлот везет нас в китай продавать на невольничьем рынке. Картина: пожилой китаец уснул, прислонившись к иллюминатору. Стюард и стюардесса катят тележку с едой. Стюардесса, кивая на азиата: «Этот как?» Стюард: «Да бесполезно. Мертвый.») – и вот он Шанхай. «Ну, какой он, ОХК-то?» - спросите меня вы. ОХК же оказался примерно таким, как и в сети – чертовски интеллигентным и весьма любезным, кроме того – скорым на ногу и порой доставляюще ироничным. Впрочем, тогда мы еще не могли толком судить о нем, так как не осушили стаканы с соджу. Оооо, если вы поедете в Шанхай – обязательно возьмите соджу, набабахайте туда пепси и найдите кого-нибудь, кто говорит по-русски! Коля, не пиши на форум пьяный. Я отвлекся. Шанхай для нас, согласно инь-ян модели мироустройства, поделился на Шанхай-город и Шанхай-модуль. Шанхай-город – с бесчисленными мопедами (тысячи их! Иногда казалось, что их больше, чем китайцев), оригинальным и полезным фаст-фудом, поедаемым палочками, соевым молоком, антикварными развалами, неожиданным сплавом архитектуры (нечто среднее между петербургскими набережными и московскими небоскребами, причем поспорить может с обоими), Жемчужной Башней, Указывающей путь толпами танцующих пенсионеров в парках у памятников Марксу-Энгельсу-Мао, В погожий воскресный день китайские пенсионеры собираются в парках и хором поют песни своей молодости. И танцуют! красными знаменами и прочими атрибутами красивого азиатского города. Красивого, да. Шанхай очень красив, по крайней мере весной. Красив в лучах утреннего солнца, когда кажется, что платаны Французской Концессии ещё только просыпаются, красив в разгар рабочего дня, со стометровой высоты моста Лупу, лестницей уходящего в небо, В небо красив на закате, когда грустная громадина отеля Бродвей из бежевой становится оранжевой, «Бродвей», один из самых (печально) известных отелей Шанхая: принёс разорение застройщику, служил штабом японским оккупантам и хунвейбинам в шестидесятых, а в мае 49-го, на исходе гражданской войны — последним бастионом Гоминьдана в Шанхае. но остается такой же грустной, красив ночью, когда дождь стучит о поля шляпы, и его капли, испаряясь на лампах софитов подсветки, дымятся, как будто весь город остывает после напряжения дневной суеты. Набережная Бунд. Вечер. Дождь. Шанхай-модуль проступает не всегда и не везде. Порой бывает, что ищешь его, ищешь – приходишь в Кровавый Переулок, силишься представить спешащую на работу Лян Чунгэ, скалящиеся рожи матросов, маргариновые улыбки усталых после ночной смены фей – и ничего. Все перестроено, все в бетоне и стекле, светофоры мигают, автобусы шуршат шинами. Ничего. А когда-то в этом неврачном проезде бушевали страсти… А бывает и совсем наоборот – нежданно-негаданно заходишь в темный переулок за домом, где живет Джимми Чен, журналист. И всё – глаз уже не цепляется за пакеты из-под сока или забытый пластмассовый детский совок, ты знаешь – вот именно такой и был дух тогда, в 1935-м. Черный переулок, где могут ждать и бандиты, и переодетые полицейские, и просто обычные забитые жизнью работяги. Или вот еще. Кафе. Абсолютно современное кафе вроде «Шоколадницы». Пьем кофе, болтаем, но… Это кафе во Французской концессии, где до сих пор целы особнячки и шикумэни, попадаются деревянные телеграфные столбы, переулки между домами оформлены арками из красного кирпича и… Вот так вот кто-то из персонажей и сидел, понимаешь ты. Не в этом кафе, не на этой улице даже, но ИМЕННО ТАК, КАК СЕЙЧАС СИДИМ МЫ. Или вот как эта китайская семья. Таких деталей – десятки. Старый сейф в музее почты, у которого можно покрутить рукоятку кодового замка с делениями и циферками. Древний кассовый аппарат в антикварном магазине. Клёвый же! Купленный на развале юань времен Синьхайской революции Над златом (вернее, над серебром) чахнут. ОХК и Биг-Босс над старыми китайскими юанями в музее шанхайской полиции. (между прочим, когда ОХК в интервью писал, что торговаться надо жестко – он знал, о чем говорил!!! Когда цену называют в первый раз – смеяться, Двести восемьдесят юаней? Ну лаовай, ну шутник! когда во второй – делать большие глаза, Ну ты же видишь, что это лучшая брошь в Шанхае! когда в третий – делать вид, что уходишь – все эти китайские стратагемы он знает и применяет в совершенстве, сбиваю цену до 70%). Эх, в убыток отдаю!.. Снова я отвлекся. Так вот, вообще говоря, ощущение волшебное – благодаря комментариям ОХК и его способности ориентироваться в городе, Шанхай стал для меня Городом-где-жил-мой-персонаж. «Здесь Остин едет на работу каждое утро на рикше». «Вот въезд в управление муниципальной полиции, из которого на задержание выкатывался форд Остина и Мака, а за ними – падди-вэн Джагура», и так далее. Сейчас там китайское КГБ Особенно, конечно, радует поход домой. «Вон твоё окно, а рядом – окно в прихожую»… уууу, это так круто, друзья мои, что я не берусь описать! Дома других персонажей (кстати, у Ричи дом очень красивый, загнутый такой, а у Джимми Чена так себе!) тоже очень интересно посмотреть. Дом инспектора Рейнольдса и автор персонажа на его фоне Кроме того, мы посетили улицы – ту самую Нанкин-роад, с которой по-настоящему начинался Шанхай для большинства приезжих, Фучжоу-роад – рассадник разврата и сладострастия (времена прошли, но от места все еще веет пороком, уж поверьте), Бунд с его банками и высоченными отелями. Отдельный кайф, конечно – прийти в номер и, попивая соджу, залезть на ДМчик и постануть в ответ на «ну как вы там» - «час назад видели окно, через которое персонаж такого-то вылез в такой-то сцене», а в ответ получить восхищенное «аыыыыы!» Помимо Шанхая наш ударный отряд лаоваев побывал и в Сучжоу. Но Сучжоу – это отдельная песня. Помните, ОХК в интервью (в рассказе про свой ник) сказал, что жизнь его в этом городе была весела и беззаботна? Так вот – она там у всех такая, начиная от билетных контролеров, которых, в общем-то не интересуют твои билеты, и заканчивая рикшами, ващще без палева говорящими тебе: «Ты заметил, что в Сучжоу много красивых девушек? А я знаю место, где их особенно много! Поехали!?» Что, не понимаешь по-китайски? Эх ты, лаовай! (Да, кстати, массаж пяток в Сучжоу делают просто офигенно! Драага, подвернувшего ногу, су-чжоусочсчксчскчсчские - тьфу блин язык сломаешь! - мастерицы буквально поставили на ноги. Разумеется, с неизменным выражением веселья и беззаботности на лице). В Сучжоу самая вкусная лапша, самые красивые каналы, исчезающие в тумане, а также, если идя по улице, ты опрокинешь чужой мопед – никто не парится. Как уже говорил – все слишком веселы и беззаботны в этой «китайской венеции». Сужчоуские каналы и туман В последний день, решив погрузиться атмосферу тридцатых окончательно, мы двинули в Сунцзян. Это пригород, в котором находится кинодеревня – декорации в натуральную величину, улицы старого шанхая со светофорами, будками, афишами, репликой трамвая и так далее. Нанкин-роад реальная…и фейковая, тридцатых годов. Прохаживаясь в этой темпоральной воронке, три лаовая набрели на склад реквизита. А что, раз вывески вход воспрещен нету и дверь открыта – значит можно. Что тут началоооось… Драаг размахивал японским флагом, использовавшимся, видимо, на съемках военного кино, ОХК, разве что не целовал каждый старинный письменный стол, агитационный плакат Гоминьдана, кресло или коляску рикши. Мафыыынка! Мы нашли древние бутылки из-под пива, кучу бутафории, то самое зеркало с автографом Дженет, гуляли по крыше, глядя вниз на глупых китайцев, не смогших помешать нам проникнуть в столь интересное и эксклюзивное место, и показывали на них пальцами. Ха-ха-ха, китайцы! Драаг даже высказывал предложение установить флаг с красным кругом на шпиле смотровой площадки… Чё, парни, напомним китайцам, кто главный в Шанхае? В общем ликованию нашему не было предела, пока не выяснилось, что китайцы самым банальным образом заперли входную дверь на замок, что прыгать вниз можно тока с этажа так примерно третьего, и что вокруг никого нет. Вся операция оказалась под угрозой срыва, и только мужество и стойкость участников позволили им выбраться из западни… Выбрались не без потерь В заключение скажу, что Шанхай необъятен. Многое осталось за бортом (я сейчас не про любимый мой зонтик, стыренный в парикмахерской проклятыми узкоглазыми). Не почистили мы ботинки, наслаждаясь в стиле детектива Ричи превосходством белой расы, не попробовали ни волосатых крабов, ни лапши через мост. Но того, что было, лично мне хватило с головой – и города, и модуля, и общения с друзьями! На этом ставлю точку и перехожу к планированию следующих рейдов. Не нагрянуть ли к Затре в Южную Африку?...
|
-
Бойкий парень, ели отделался )
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Да-да, совершенно неопасное. Жаль, что группа, которая там усиленно ловит глюки, об этом не знает )
|
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Стойкая ассоциация возникла, да
|
|
Саргон не заставил себя упрашивать - придвинул к себе миску, взял вырезанную из китового ребра ложку, зачерпнул дымящееся варево, левой рукой уже отламывая себе краюху хлеба. Проглотил обжигающий сгусток, на следующий подул как следует, стараясь остудить. Проглотил и его, втягивая носом хмельной аромат пива и дразнящий ноздри дух поджаренного на огне мяса. "Мясо за столом - всему голова", - говорил, бывало, его дядя, нарезая кусками оленину или кабаний бок. Когда-то не было на свете землепашцев, не было пивоваров, не было пекарей и пастухов, а вот охотники - те были всегда. Никакая другая пища для человека не будет столь естественной, как живое существо, потому что, поедая его, ты не просто удаляешь голод - ты берешь его силу, его мощь, его волю к жизни. И ни одна армия южан, выкормленная пшеничным хлебом или солдатской кашей, никогда не будет столь же мощной, храброй и неустанной, как дружина киммерийцев или асиров, каждый из которых половину времени в году добывает пищу для себя и для семьи охотой.
Саргон отложил ложку и ухватил ломоть мяса. Прожевав кусок и выплюнув попавшийся хрящик, сказал, отвечая на первый вопрос Коргана: - Слова, плохо понимает. Жесты лучше. Неглупая.
Взял еще розовый, сочащийся ломоть мяса, налил себе пива. Да, непростой будет денек. Четвертый день свободы.
- Шея... - он не стал трогать место укуса, - кажется, еще в состоянии держать мою голову, - будто в доказательство, он резко дернул в сторону головой, разрывая зубами сухожилие. - То, что убить их можно - это хорошо. А сколько убийств в одну ночь самое большее происходило?
Разделавшись с мясом, киммериец снова взялся за ложку и принялся поедать кашу, выискивая глазами лук и сыр. Лук, говорили на юге, укреплял здоровье. Нет, варвар на свое здоровье не жаловался, но, учитывая, какой дрянью кормили его на галере, пренебрегать такой возможностью не стоило.
-
О. Только заметил, что Саргон теперь умытый.
|
Короткий строй противника почти наверняка означал, что Анилох решил массированным ударом смять правый фланг. Это был опасный прием, но у Алкидизаар был еще резервный дивизион, которым можно было подпереть сзади Белый Альбатрос, создав перевес. Никоссийцы тоже оставили резерв на холме, чтобы развить успех. Интересно, где сейчас был вражеский полководец?
- Аригострат! - воскликнул тиран. - Отправляйся на правый фланг. Тебя знают и уважают во всем войске, ты своим присутствием воодушевишь людей. Стоять и держаться, как стена!!! Сзади вас поддержит Синий Тунец, а если враг все-таки прорвется, пираты атакуют от моей ставки. Да прибудет с тобой благословение Богов.
- Фанго! Ты отправляйся к южанам. Они сейчас, должно быть, побегут, так возьми с собой несколько голосистых человек из медных щитов и донеси до наемников, чтобы собирались за моим штандартом. Иди, свободный человек, и будь крепок. И еще. Я знаю, что золото для тебя значит мало, но ты давно просил меня сделать тебя гражданином Менассы. Если случится так, что ты сразишься один-на-один с Антилохом и победишь - я сделаю все, чтобы ты стал гражданином! Помни об этом! На сыне Главка шлем с черным гребнем, а на щите - солнце. Но сначала отведи назад южан!
- Эй, юноша, что медлишь? Подавай доспех своему государю, пока не грянула битва - приказал оруженосцу Алкидизаар, доселе не одевавший брони, чтобы не утомлять себя раньше времени. - Да позови врача! У лекаря должны были быть пилюли, что давали прилив сил и мощи. Тиран не собирался пить их прямо сейчас, но если придется вести Медных Щитов в решающую атаку, они пригодятся.
- Посыльный! Скачи в Синий Тунец! Пусть срочно поддержат Белый Альбатрос с тыла! Пусть давят вперед, не сдаются! Стоять, не дрогнув! - А вы, - приказал он другим вестникам, уже надевая шлем, - скачите в Черный Краб и Золотой дельфин! Пусть держатся вплотную друг к другу, примыкая к Белому альбатросу сплошной линией и стоят, даже если он дрогнет. У нас еще есть резервы! Черный краб пусть будет готов ударить во фланг противнику, а Золотой дельфин - выдвинуться вперед и прикрыть его собственный фланг от атаки с холма. Все это - по сигналу труб. Теперь гоните!!! Да помогут нам всем Боги, воины!!!
Пиратам же и самим Медным Щитам было приказано сместиться вместе с военачальником на восток, чтобы оказаться ровно позади дивизиона Черный Краб.
Глядя на приближающийся вал людей, щитов и копий, на клубы пыли, Алкидизаар знал, что сейчас раздастся грохот от столкновения тысяч щитов. Это будет страшный грохот, гораздо сильнее небесного грома, но тиран не зажимал уши, лишь крепко держался за поручни колесницы.
Антилох почти наверняка наблюдал сейчас с холма за своими войсками, но, зная пылкий его характер, Алкидизаар допускал, что юноша мог и шагать сейчас в первых рядах фаланги, а в ставке оставить своего советника. В одном он был уверен - Антилох не стал бы сам атаковать Эстерийцев.
Иди же сюда, царевич! Посмотрим, чего стоишь ты и твои воины против менассцев! О, Боги! Даруйте победу над врагом. Я знаю, вы редко даете что-то просто так, но кто, как ни вы, можете прочесть в моей душе, что трудно найти цену, которую я не заплатил бы за благополучие моего города, моего народа!!!
-
Я знаю, что золото для тебя значит мало, но ты давно просил меня сделать тебя гражданином Менассы. Если случится так, что ты сразишься один-на-один с Антилохом и победишь - я сделаю все, чтобы ты стал гражданином! Помни об этом! Всё-таки Алкидизаар вышел очень хорошо. Аж ностальгия пробрала.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Саргон запер дверь на засов. Проверил. На всякий случай загородил вход еще и столом. Он, конечно, был выносливее обычного человека, но сегодняшний день и ночь, забег сквозь бурелом, схватка со стражей, попойка с Корганом, плотный ужин, возбуждение предстоящей близостью с Широй и яростная, кровавая разрядка вымотали даже его, так что киммериец был уверен - спать будет, как убитый, а значит, сон не будет чутким.
Гамак, рассчитанный на хозяйку заведения, пожалуй, был слабоват для двоих, а для рослого киммерийца еще и короток, но Туноги привыкли ночевать не то что на каменном полу - на голых скалах, колыбельной им с детства служил вой волков, а сказки на ночь рассказывал ледяной ветер.
Он снял пояс и повесил его на спинку стула, но нож положил на пол, чтобы тот был под рукой в случае нападения. Крыс воин не боялся - в конце концов, ему приходилось их есть. Пусть городские крысы боятся его сами, если они не глупее своих "диких" товарок.
Молиться ему было некому, а значит, единственное, что оставалось сделать, прежде чем провалиться в царство снов - погасить свечу. Саргон повернулся к своей спутнице, кивнул в сторону светильника: - Ты боишься темноты? Только сейчас он заметил, что Махаон вымыли и облачили в новые одежды вместо изорванных, просоленных в морской воде жалких тряпок. Сам он пренебрег купанием - было не до того. Он мягко притянул её за руку, наклонился и попробовал уловить, чем пахнут ее волосы, безжалостно обрезанные, но все еще красивые - он помнил, как они отливали красным золотом в отблесках костра. Всего лишь два дня назад. От него самого сейчас пахло, наверное, выпитым пивом, разлитым вином, кровью и морской солью.
Он не удерживал её.
|
-
Уже было начал по привычке искать, а что есть без мяса, но тут вспомнил, что Милош-то не вегетарианец! Ну ладно, вот хоть виртуально мяса поем и пива попью. Покурю, опять же, виртуально.
|
-
"Захвачены у Филиппа и Саломиуса, а также у кандидатов на их посты в следующем году".
-
|
-
Прекрасно переданы интонации в разговоре с гонцом.
|
-
Ivankevitch mode on Поганое настроение было, а тут прямо поднялось. In-meme прижился, да-с.
|
Алкидизаар редко водил отряды в бой лично, впрочем, не из-за недостатка мужества, а лишь в соответствии с взглядами менасских военачальников, согласно которым полководец в гуще схватки теряет общую картину сражения. Конечно, ему не раз приходилось с мечом в руках защищать свою жизнь, когда враг все-таки прорывался через строй Медных Щитов, и ему случалось проявлять жесткость и даже жестокость по отношению к собственным воинам, чем он завоевал уважение среди суровых наемников.
Однажды, выступив в поход против заморского племени дикарей, корпус Алкидизаара оказался в безводной местности. Для победы над враждебным племенем надо было захватить укрепленное поселение, вход в него защищал холм - господствующая позиция. Захватив холм, отряд наемников смог бы в течение короткого времени вынудить сдаться все племя туземцев. Наемники были лучше вооружены, стрелы и камни дикарей не столько убивали их, сколько ранили, но, мучимые жаждой, они обессиленно откатывались к подножию каменистого холма. Разведчики, тем временем, нашли наполовину пересохший колодец, из которого им удалось набрать всего лишь одну большую бочку.
Бочка была доставлена предводителю, и взята под охрану его гвардией, как величайшая ценность, а воины, облизывая потрескавшиеся на солнце губы, ждали, когда же наконец тиран напьется и позволит каждому сделать хотя бы глоток - для того, чтобы напоить всех бочка была слишком мала. Однако Алкидизаар не стал пить сам, не стал он и распределять воду между бойцами. Вместо этого, он объявил, что первый десяток ворвавшихся на холм бойцов получит сразу после завершения боя по целому шлему воды на брата. Если же до темноты холм не будет взят, заявил военачальник, вся вода будет вылита на землю и не достанется никому. Мысль об этом привела бойцов в такую ярость, что они, забыв о жестоких ранах, бросились на холм, стараясь опередить друг друга. Дикари, защищавшие укрепления, были перебиты или бежали. Холм, а вместе с ним и весь поселок, в котором оказался колодец, взяты, и поход завершен победой.
-
Вот она - истинная мотивация!
|
|
Алкидизаар поблагодарил гонца и не стал его более задерживать.
Ну, по крайней мере стало ясно, где находятся варвары. Бой, похоже, шел на краю леса, но в основном все-таки на открытой местности, а потому, должно быть, ремаллийская фаланга имела преимущество. Если Салаште придется отступать, его армию могут загнать прямо в реку. Хотя варвары вряд ли могли быть серьезным противником в правильном бою, и наверняка были опасны лишь в первом натиске (Алкидизаар много раз участвовал в колониальных войнах), однако эти свиноложцы могли преподнести немало сюрпризов.
Тиран подумал, не послать ли вперед левофланговый отряд ударной пехоты и рогачей, чтобы ударить через реку варварам во фланг. Все равно здесь они были бесполезны. Во всяком случае, делать это надо было быстро - иначе, если сражение южнее Лагура может закончится поражением, его бойцы уже не окажут такого влияния на ход боя.
Приняв решение, Тиран отправил командиру Балаарцев такой приказ: - До сих пор твои воины не проявили себя в бою, и я не стал настаивать на том, чтобы они сражались против своих собратьев. Теперь же пришел момент проявить доблесть в бою с другим противником, как вы того и просили. Отправляйтесь ускоренным маршем вперед к тому месту, где варвары сражаются с ремаллийцами и меткой стрельбой с нашего берега нанесите врагу как можно больший урон. Вас будет прикрывать отряд южан-пехотинцев. Также с вами в бой пойдут рогачи. Если с востока будет атаковать конница, вы отступайте под прикрытием южан на запад, а затем через Утор на север, чтобы оказаться в тылу ремаллийцев. Если их предводитель отдаст тебе приказ - ты старайся исполнить его, но людей на смерть не посылай.
Командиру южан, стоявших на левом фланге он приказал: - Ускоренно выдвигайся вперед вдоль реки и прикрывай пращников, если варвары захотят перейти реку или с востока налетит кавалерия. Если увидишь, что битва на том берегу находится в решающей стадии, и что варвары не ждут твоего нападения - атакуй прямо через реку варваров во фланг. Если же рогачи успешно атакуют варваров - атакуй следом за ними. Если вражеская кавалерия нападет с востока - отходи на запад постепенно, в порядке, прикрывая пращников, отражай атаки дротиками. Не теряй хладнокровия, и держись у реки - пращники прикроют вас камнями с того берега, когда переправятся, мы же постараемся оказать тебе помощь. И еще одно - когда вы двинетесь на восток, Никоссийцы со своего холма, возможно, отрядят легкую пехоту, чтобы перехватить пращников. Ты этого допустить не должен. Но помни свою основную задачу, прикрывать пращников, пока они не займут позицию для стрельбы.
Главному Погонщику он приказал следующее: - Отправляйтесь вдоль реки вперед, но не утомляйте животных понапрасну. Пращники будут обстреливать варваров во фланг, а ты смотри по ситуации - если с востока на вас ударит конница, ты своими животными постарайся обратить ее в бегство. Если же на востоке по прежнему будет идти битва - смело переправляйся прямо напротив вражеских порядков на северный берег Утора и атакуй варваров во фланг. Река обмелела и не будет препятствием твоим животным. Главное - не поломай боевые порядки ремаллийцев. Если это будет выполнено и варвары отступят - возвращайся к нам со своими животными и, если мы в этот момент будем вести бой - атакуй нашего врага. Но между двумя схватками дай животным немного отдохнуть, если почувствуешь, что они устали.
Раздав эти указания, Алкидизаар приказал прочим войскам удвоить бдительность и наблюдать за никоссийцами.
-
+ за самый наверное верный ход Алкидизаара в игре. Молодец. В тот момент Савачика думала что это глупость – менассцы не успевали к месту событий до решающего момента. А оказалось что поспели как раз в тютельку. Пускай не спасли союзника – зато разбили врага.
|
|
-
Потрясная работоспособность. И аллегорию я тоже оценил )
|
-
Какая разница в приказах... ожидаемая. ^-^
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Вроде и серьезный персонаж, а юмор как-то сам собой из него прет. Жизненная позиция что ли такая... не пойму. Но здорово получается)
-
Прекрасно. Вне всяких сомнений. Оперативно, жестко и - на высоте. Всегда
|
Алкидизаар был несколько раздосадован решением Салашты. Ведь, рассчитывая, что на его левом фланге будут действовать не кавалеристы на лошадях, а воины на фламинго, он вчера распорядился поставить туда Рогачей. А ведь они могут своим ревом напугать лошадей союзников.
Придется, видимо, поставить рогачей позади основной линии... в центре построения. Но если предполагается защищаться против парсиатов, слоны могут просто не выдержать обстрела. Пока войско выходило их лагеря, Алкидизаар повелел гонцам известить командира погонщиков, командира отряда наемников-южан, стоявшего на левом фланге, командира пиратов и командира левофлангового дивизиона Синего Тунца, а также командира левого отряда легкой пехоты, что Рогачи будут расположены между правым флангом южан и левым флангом тяжелой пехоты, спереди прикрыты легкой пехотой, а пираты будут находиться не прямо за животными, а чуть правее. Конечно, был шанс, что рогачи все равно помешают союзникам в битве, но был также и шанс, что Барузам воспользуется замешательством, которое вызовут рогачи во вражеском войске. Алкидизаар послал гонца и к нему с заданием рассказать офицеру о животных и объяснить, чем они опасны и какую выгоду могут представлять.
Армия почти построилась, когда полководец выехал перед ней на своем лучшем жеребце и обратился к воинам. Не все могли слышать его, но слова тирана потом передавали в задние ряды и по фронту. Запомнить их было нетрудно, потому что сегодня Алкидизаар сказал коротко:
- Менассцы! Сограждане! Воины! Сегодня вы сражаетесь не за меня! Сегодня вы сражаетесь за свой город! Самый прекрасный город на земле. У вас достаточно сил и умения, чтобы одержать победу в сегодняшней битве, это знаю я, и это видят боги. Теперь осталось только явить пред ними вашу стойкость! Я не обещаю вам легкую победу. Но победа, которую вы добудете, даст нашему городу, вашим детям, на многие годы - свободу, силу и достаток! Не ради моей славы или славы моего рода идет сражение, ибо то что вы делаете сегодня - отзовется в вечности!!! Враг жесток, и нам всем сегодня предстоит хорошенько поработать - и если станет трудно, вспомните, что вы бьетесь не просто за себя, но за каждого, кто стоит позади, и слева, и справа, и за ваших жен и детей, оставшихся в городе, за ваши дома и лавки! А вы, храбрые воины-наемники, знайте, что на этих полях вы сражаетесь не ради одной добычи - вы добываете себе военную славу на много лет вперед, ибо тому, кто выстоит и победит здесь сегодня, будут глядеть вслед и говорить: "Вот идет один из лучших!" Вознесем же наши молитвы, укрепим наши сердца и выступим вперед, ибо битва уже начинается, и пора нам, менассцам, показать врагу, что нечего ему делать на нашей земле! СЛАВА МЕНАССЕ!!!
-
- Менассцы! Сограждане! Воины! Сегодня вы сражаетесь не за меня! Сегодня вы сражаетесь за свой город! Самый прекрасный город на земле. У вас достаточно сил и умения, чтобы одержать победу в сегодняшней битве, это знаю я, и это видят боги. Теперь осталось только явить пред ними вашу стойкость! Я не обещаю вам легкую победу. Но победа, которую вы добудете, даст нашему городу, вашим детям, на многие годы - свободу, силу и достаток! Не ради моей славы или славы моего рода идет сражение, ибо то что вы делаете сегодня - отзовется в вечности!!! Враг жесток, и нам всем сегодня предстоит хорошенько поработать - и если станет трудно, вспомните, что вы бьетесь не просто за себя, но за каждого, кто стоит позади, и слева, и справа, и за ваших жен и детей, оставшихся в городе, за ваши дома и лавки! А вы, храбрые воины-наемники, знайте, что на этих полях вы сражаетесь не ради одной добычи - вы добываете себе военную славу на много лет вперед, ибо тому, кто выстоит и победит здесь сегодня, будут глядеть вслед и говорить: "Вот идет один из лучших!" Вознесем же наши молитвы, укрепим наши сердца и выступим вперед, ибо битва уже начинается, и пора нам, менассцам, показать врагу, что нечего ему делать на нашей земле! СЛАВА МЕНАССЕ!!!
Мощно.
|
-
-
В твоем исполнении гномы получились правильными и пафосными. И даже мои потеряные ополчены прижильсь и под твоим руководством стали превозмогать)
|
Алкидизаар без страха отпил из чаши сок - глупо было бы сейчас отравить его. Глупо и бессмысленно для Ремаллийцев разваливать анти-парсиатскую лигу, еще не добившись от захватчиков выгод.
- Да, конечно, ты кое-в-чем прав, Салашта, - ответил он. - Есть в нашем союзе и ненадежные звенья, но на каждое непредвиденное обстоятельство у нас готов ответ. Подведёт Хан против него выйдут в поле быстрые ассирийские колесницы. отступится Главк - не беда, гномий строй не менее стоек, чем фаланга никоссийцев. Мы готовы даже к тому, - чуть придав голосу силы, так что онзазвучал твердо и непреклонно, произнес тиран, - что ты присоединишься к нашим врагам, поддавшись на их сладкоголосые обещания. Есть у нас и иные союзники, о которых я пока умолчу. Между тем, - голос его снова спустился до прежнего тона, - рассуди сам, не в единстве ли с нами спасение твоего государства? Ты говоришь, что у захватчиков нет хороших кораблей - и это правда, но случись Менассе и Никоссии оказаться во власти неприятеля - ты думаешь, флот Ремаллы сможет успешно противостоять мощи наших объединенных эскадр, которые дерзкая правительница Парсиатов двинет против тебя? А в том, что двинет - можешь не сомневаться. Мостить себе дорогу золотом, а потом, проходя по ней, собирать его - для коварных дроу так же естественно, как для нас дышать воздухом. У нас в Каласирии случаются и войны, и раздоры, но в целом есть баланс сил - тем она и прекрасна. А поражение перед лицом внешнего врага нарушит этот баланс - и твоему славному городу не удержаться на перевернувшихся чашах весов.
Но довольно об этом! Думаю, ты и сам представляешь расклад, и не станешь уподобляться жадному варвару, чья алчность застилает разум.
Теперь же о предложении, которое ты сделал. Я буду отвечать по порядку, и прошу выслушать меня до конца.
Ты требуешь от нас платы для войска. Но посули сам - пристало ли союзникам платить друг другу? Это подходит наемникам, мы же договариваемся о долгосрочных взаимных обязательствах. Со своей стороны, я могу предложить, чтобы наши торговцы снабжали твою армию всем необходимым по самым умеренным ценам, какие только можно найти в Каласирии.
Ты просишь для своих купцов прав гражданина. Однако, по законам Менассы гражданином может быть лишь человек, живущий в городе постоянно. Закон этот нельзя нарушить, хотя его можно обойти. Можно согласовать список из двадцати персон, которые будут считаться "почетными" гражданами города. Права их такие же, как у всех, за исключением права голоса в народном собрании. Гражданство, даже почетное, кроме исключительных случаев (таких как позорное изгнание) - статус пожизненный, поэтому люди должны быть не только указаны тобой, но и хорошо известны своими добродетелями и одобрены с нашей стороны. Как по мне - это для тебя будет неплохим способом поощрения своих соратников.
Половинные пошлины - идея приемлемая, но в таком случае необходим паритет - наши купцы, провозящие товары через твой город из северных морей, также должны получить привилегии.
Земля вокруг Менассы, да будет тебе известно, принадлежит в основном негражданам, и землевладение в окрестностях города с гражданством никак не связано. Если твои люди хотят покупать там землю - пусть покупают, однако она не плодородна, и хороша разве что для скотоводства да виноделия.
По поводу пятого и девятого пунктов скажу, что люди Менассы - свободные люди, и вольны переходить куда им вздумается, однако законами города двойное гражданство (за исключением, как я уже говорил, почетного гражданства, что является редкой честью), запрещено. Так что, если жители Менассы захотят стать горожанами Ремаллы - это их право, и никто не смеет им препятствовать.
Шестое и седьмое требование - представительство и совместный суд - также представляется мне паритетным, ибо и мы хотели бы иметь свое представительство у вас, если уж развивать наши отношения. Единственная поправка, которую я бы внес - в делах безопасности и при обвинении в государственной измене суд может быть и односторонним. Надеюсь, впрочем, что до этого не дойдет.
То же касается восьмого - ограниченное число ваших военных кораблей сможет ремонтироваться у нас, а наших - у вас. И позволю, думаю, не бесплатно.
О долговременном военном союзе, думаю, уместно будет говорить, когда мы расправимся с Парсиатами, хотя идея мне в целом нравится.
Что скажешь на это, друг мой? - усмехнувшись, Алкидизаар также допил сок, и знаком показал рабу, что наливать ему больше не нужно.
-
За всю эту ветку один здоровенный плюсище.
-
|
Тиран Менассы долго не ложился спать, даже когда совет закончился. Отправившись в походное святилище, он молился богам - все-таки, нечасто случались на его памяти битвы, от которых зависело так много.
Еще покидая город он приказал сделать жертвы в Храмах города, хотя предсказать волю богов никто из жрецов так и не взялся. Значит - его судьба в его руках.
- Великий Традант. Укрепи мои союзы и сплоти моих подданных, во имя того добра, что они сделали в прошлом и сделают в будущем пред лицом Твоим. Направь меня по пути мудрости, не дай мне попасть в сети врага, да рассыпятся их замыслы предо мною. Даруй долгих и славных лет нашему городу, как бы не сложилась завтрашняя битва. Даруй долгих и славных лет моему роду. Даруй победу тем, кто от тебя - как свет от солнца. Даруй победу народу Менассы.
- Могучий Рраст. Укрепи тело и дух мои, обрати гнев свой против наших врагов, да падут они пред лицом твоим. Сплоти воинов Менассы вокруг знамен, дай им малую толику твоей стойкости - и не страшен им будет любой неприятель. Вложи в их сердца частицу твоей ярости, а в руки их - долю твоей силы - и никто не устоит пред нами. Великий защитник нашего города, не оставь час в минуту опасности, а мы, по силам своим, воздадим тебе в день славы вдесятеро.
- Всемилостивая Махара. Сделай так, чтобы сыны Менассы вернулись к своим женам, матерям и детям. Отведи стрелы и копья врагов, останови их коней и прочих животных, затупи их мечи и ножи. Избавь город наш от разорения, очаги наши от огня, святыни наши - от поругания. Защити меня и мою семью от козней вражеских. Мы живем, славя тебя, и так будет, покуда ты этого хочешь. Даруй же нам, детям своим, свою материнскую помощь и поддержку.
Он молился долго, но и после этого приготовления его не были окончены. Алкидизаар не переживал, что завтра будет недостаточно свежим - у его врачей с собой были снадобья, которые позволили бы ему обходиться без сна пару суток и чувствовать себя, как двадцатилетний юноша, хотя без надобности он старался не принимать врачебное зелье.
Алкидизаар, облаченный в плащ, обходил лагерь, проверяя, как отдыхают солдаты. Менассцы ночевали в палатках, расставленных так, чтобы солдаты могли быстро сформировать защитный периметр. Вечером перед битвой военачальник приказал всем хорошо наесться, а наутро принять лишь легкий завтрак, чтобы полные животы не мешали солдатам. Менассцы шли в сражение налегке, в сумке у каждого был лишь небольшой запас пищи на случай, если драться придется до заката, и объемная фляга. Небольшое количество обозных и легких пехотинцев должно было в случае затянувшейся передышки, подвезти солдатам воды из Утора.
Часовые монотонно перекликались вдалеке. За стражу тиран не волновался. Войско отдыхало, незачем было сейчас будоражить их. Все нужные слова он сможет сказать перед бойцами и завтра с утра, если увидит, что в этом есть необходимость.
Алкидизаар уже вернулся в свой шатер и собирался лечь спать, когда ему доложили об огоньках в лагере соседей. Тогда он приказал воинам не беспокоиться и отдыхать, а первой сотне конницы во главе с ее начальником как можно быстрее оседлать коней,отправиться к лагерю соседей и выяснить, что там такое происходит, и если будет нужна помощь - оказать ее союзникам, но в сам лагерь всем скопом не врываться и собой особенно не рисковать. С конницей поехали двое гонцов, чтобы сразу же доложить тирану о случившемся.
|
-
Хотя сейчас самым важны была общая победа, в случае, если ее удастся одержать, ослабленное войско Эстера будет скорее на руку Салаште и Алкидизаару.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Майкл глянул на Фостера. Фостер утвердительно качнул голвоой и захлопнул крышку часов, которые до сих пор держал в руках.
- Пойдете так, - объявил Майкл, до сих пор молчавший. - Палмер со своим человеком, док и ты, - последнее было адресовано Уэйну, - посмотрите, что там вокруг банка делается. Док, как самый прилично одетый из вас, зайдет внутрь и хорошенько осмотрится, прикинувшись клиентом. А вы будете вроде как его компаньоны. Всей гурьбой внутрь лучше не ходить. За старшего Док. И еще - осмотритесь вокруг, не видно ли синих мундиров. - Далее. Картечина и Алабама - вы берёте с собой парня, - Уилли догадался, что речь идет про него, - и поляка, и топаете на Хай Стрит. Джо - за старшего.
- Главное, не лопни от важности, - вставил Эллиот.
- Не перебивай, - веско оборвал его Майкл. - Ваша задача - обдумать, как завтра поднять настоящий шум, и как потом безболезненно смотаться оттуда. Ясно? - Теперь. Алан, Кемадо* и ты, - кивок в сторону О'Нолана, - ступайте на запад, то место, где я отметил на карте. Присмотрите хорошую позицию. Может, сарай, или заброшенный дом - что попадется. Тоже особо не отсвечивайте. Тебя Патрик звать, правильно? - уточнил он у ирландца. - Ты вроде бы бывший военный, позицию определишь подходящую, с учетом того, откуда наши поедут, и, стало быть, преследователи. Да и Алан стрелок хороший, вы с ним покумекайте. Кемадо, а ты глянь, где там лучше лошадей приготовить.
- Еще вот что, - снова раздался голос Фостера. - Насчет покупок. Может, кому из вас действительно надо купить что-то? Так вы лучше сделайте один список, да отдайте одному человеку, и деньги тоже. А то если все за патронами ломиться начнут - подозрения сами собой возникнут. И еще. Каждая группа пусть заезжает со своей стороны. Док - с юга, Картечина - с севера, а Алан с запада. и с интервалом где-то в полчаса. Так надежнее будет. Заранее подумайте, что ответить, если вас спросят, кто вы такие и зачем приехали. И советую друг друга по настоящим фамилиям не называть. Оружие... с собой лучше по минимуму возьмите. Дальнобойные винтовки точно лучше здесь оставить. И вообще с собой берите поменьше бросающихся в глаза вещей. Джо, махнись пока что шляпой с Чаком, а то твоя такая огромная, что ее и слепой запомнит.
Кое-кто хохотнул, а Картечина сделал обиженное лицо, хотя невооруженным глазом было видно, что он доволен привлеченным к соей коротконогой персоне вниманием.
- Назад поедете - убедитесь что хвоста нет, - строго, как нерадивым детям заметил Майкл. - Да, это важно, - кивнул босс. - Что неясно - спрашивайте.
Теперь сомнения О'Нолана по поводу того, как бандиты будут контролировать новичков, рассеялись - просто к каждому новенькому был приставлен старожил, а к нему, в частности, целых два - метис, судя по внешнему виду, опасный, как гремучая змея, и молодой хмурый парень в куртке и штанах из оленьей кожи - тот самый, который предложил Реддингтону уроки стрельбы "по доллару за выстрел". С такими особенно не забалуешь.
-
Quemado (исп.) - "паленый", прозвище метиса. Ну да, ну да.
-
|
|
-
Вместо них можно было скомандовать Черному крабу надавить своим еще цельным строем на никоссийцев сбоку, но это было опасно, ведь тогда они и сами подставят свой фланг тем врагам, что следят за битвой с холма. Нет, тяжелая пехота пока что пусть держит линию. И ждать, ждать когда соберутся отброшенные южане Удача - синяя птица, выпустишь – не поймаешь.
|
-
Гном был очень гномским.)
|
Не затягивая, Алкидизаар собрал на совет своих офицеров. Явиться должны были командиры всех четырех дивизионов фаланги, начальник конницы, командиры каждого отряда наемников и ополчения граждан, а также главный погонщик рогачей Рогачей и начальник гонцов. Считая Фанго и Ариготсрата в шатре (уже другом) собралось примерно два десятка человек.
Тиран Менассы сразу перешел к делу:
- Нам с вами, друзья, предстоит выдвинуться вдоль реки, развернуться и наступать на Лагур на фронте в 1000 шагов. Слева у самого берега реки нас поддержит отряд конницы ремаллийцев. Справа - колесничная сотня ассирийцев. Ремаллийцы едут в бой не на лошадях, а на фламинго - животных быстро утомляющихся, но пугающих других лошадей. Посему построение наше будет следующим: - Дивизионы Синий Тунец, Золотой Дельфин, Черный Краб формируют центр нашей позиции, строясь в восемь рядов обычной плотности. Таким образом по фронту каждый дивизион занимает 125 шагов, а вместе - 375 шагов. Дивизион Белый Альбатрос занимает позицию в 50 шагах за Черным Крабом и находится в резерве. - На флангах к ополчению граждан примыкают отряды наемников-южан, каждый занимает фронт по 150 шагов. На левом фланге за отрядом южан в 50 шагах в резерве находится отряд пиратов в 500 человек. - Справа кавалерия Домов занимает фронт в 200 шагов, сражается во взаимодействии с колесницами Ассирийцев. - Слева на фронте в 100 шагов занимают позицию Рогачи. Несмотря на то, что они располагаются напротив Лагура, животные должны быть готовы атаковать в проход правее Лагура, если получат такой приказ. Также они ни за что не должны нарушить боевой порядок наших войск. - Перед фронтом основных сил разворачиваются вспомогаетльные силы - пращники перед наемниками на левом фланге, ополчение неграждан - перед фалангой и наемниками на правом фланге. - Медные щиты будут оборонять Ставку, расположенную за дивизионом Золотого Дельфина.
Таким образом, войско наше строится в три эшелона - вспомогательные силы, основные силы и резерв. Вспомогательные силы держатся около основных. Их задача - нарушить вражеский строй и помешать вражеским вспомогательным силам нарушить наш строй. Огонь открывают по усмотрению командиров. Если же противник атакует решительно тяжелой пехотой или кавалерией, вспомогательные силы отступают через строй основных, как мы этому обучили амрию на сборах, и, если видят, что начинается полномасштабное сражение по фронту или получат приказ, быстро отходят к флангам позади линии основных сил.
Основные силы выдвигаются вперед и, если не получают приказа атаковать сходу - останавливаются в двухста шагах от противника или от Лагура, что окажется первым, пока не получат новый приказ или сигнал труб. Вспомогательные силы в своих перемещениях до начала общего сражения по всему фронту передвигаются в соответствии с движением основных сил, не отрываются и не останавливаются.
Начальник конницы действует по своей инициативе, как обычно, однако главная задача конницы - развитие успеха колесниц и прикрытие нашего фланга.
Погонщики рогачей не атакуют, пока не получат приказ или сигнал труб. По сигналу тру они атакуют ближайшие отряды противника так, чтобы нив коем случае не нарушить построения наших войск.
Сигналы труб всем известны. По сигналу труб отяд, чье имя прозвучало, выполняет указанный затем маневр - атакует, отступает, готовится отражать натиск, защищаться от обстрела, двигается вперед, останавливается, вздваивает ряды или шеренги, защищается со всех сторон.
Также хочу сообщить, что союзник наш, лорд Эстера Магнос, руководит силами коалиции в битве. Сообщаю секретный пароль для гонцов, если они будут направлены в стан союзников, - пароль вызвал улыбки на лицах людей.
Также лорд Магнос с помощью своих колдовских способностей будет подавать мне сигналы огнями в небе. Пугаться вы их не должны, хотя и знать их значение вам не обязательно.
В случае, если по какой-либо причине я выйду из строя, меня заменит Аригострат, если выйдет из строя и он - его заменяет Фанго. Дальше командование переходт к командиру первого дивизиона граждан и так далее.
Будьте стойки и достойны своего города, и победа будет нашей!
-
За государство и за армию.
|
-
ЭТО ДВАРФЫ!!!!!!!!111111111 ^-^
|
|
Реддингтон
- Библио-что? - переспросил малец, и добавил, - Насчет Алабамы не уверен, вроде из Теннеси наш босс. Но точно не знаю. А обсуждают они... - но паренек не стал заканчивать фразу, так как вся троица спешилась и, привязав лошадей к забору, двинулась к дому. - Сейчас узнаем.
Всем Четверо мужчин, широко шагая, приблизились к ожидавшим их во дворе людям. Новоприбывшие могли теперь лучше рассмотреть человека, которого все здесь считали за старшего. Вид у него был не свирепый, не надменный, но строгий и серьезный, и от фигуры его, от сжимавшей плетку руки, затянутой в перчатку, веяло превосходством. Взгляд его серо-зеленых глаз не был пронзительным, скорее колюче-внимательным, быстрым, но не поспешным. Твердость ощущалась на его лице, твердость луженого железа, которое не гнется и не ржавеет, но вместе с тем внимательный человек мог рассмотреть в нем и усталость. Не утомление, вызванное путешествием, а именно груз прожитых лет и событий, свидетелем или участником которых был этот человек. Такая усталость, которая не мешает снова и снова скармливать тряские мили дороги копытам своего скакуна, но и смыть ее вместе с пылью не получится, а если начнешь отскребать - так ненароком заденешь что-то такое в душе, что лучше бы оставалось нетронутым.
Люди собрались вокруг него. Кто смотрел с надеждой, кто - с недоверием, кто - с интересом. Метис перестал улыбаться, а "Алабама" выбросил папироску и затоптал её своим поношенным ботинком.
- Джентльмены, - произнес Фостер громким, размеренным, хрипловатым голосом. Если вся интонация, которую он вложил в свою первую фразу, ценилась бы в серебряный доллар, то, пожалуй, на один дайм наскрести в ней дружелюбия было бы можно. - Меня зовут Джордж Фостер. Я - тот человек, по приказу которого вас здесь собрали. Я хочу поблагодарить вас за время, которое вы уже потратили. Я просил своих компаньонов, с которыми вы уже успели познакомиться, дать вам ясно понять, что предприятие, в котором мы все собираемся участвовать - опасное и незаконное. Поэтому, я думаю, что все, кто сюда добрался, понимают, на что идут. Итак, чтобы окончательно развеять ваши сомнения - мы собираемся ограбить Банк Де-Мойнской угольной компании. Скажу сразу - на нашей стороне внезапность и хороший план. Против нас - усиленная охрана, однако я уверен, что справиться с ней нам вполне по силам. Сейчас я хочу дать вам минуту-другую, чтобы в последний раз взвесить за и против, и, если вы все-таки решите выйти из дела - честно сказать об этом и сейчас же уехать. Я даю слово, что если при этом вы будете держаться вдали от дорог, ведущих к Де-Мойну, а также выполните кое-какие несложные требования, ни я, ни мои люди не станут вас трогать. Но если вы подтверждаете свое согласие - с этого момента я буду ждать от вас повиновения во всем, что так или иначе касается нашего дела.
Предводитель обвел взглядом присутствующих. - Итак, - он достал из кармана жилета посеребренные часы. - Задавайте вопросы, если есть, думайте, и через две минуты те, кто решит уехать, смогут об этом заявить. Уедут же они чуть позже. А затем я открою остальным наш план.
- Майкл, принеси пока доску, - негромко приказал он, и названный бандит отправился в дом.
-
Скармливать мили копытам - это здорово!
|
-
во всех ты душенька... то есть во всех ты образах, Бигбосс, хорош.
Конечно, тут надо было отступать на холм, а не рогом упираться на равнине - тогда, глядишь, и отбился бы.
|
За фланги Торгар не очень беспокоился - Мечи были суровыми, закаленными воинами. Ничего, что их немного - зато их закрывает самая лучшая броня, пожалуй даже лучше, чем у отборных головорезов, что наступали сейчас на них. Ну, а на случай предательского отряда в спину их прикроют луки. Левый фланг удерживал Грегор, правый - Вихорн, оба хорошие, опытные бойцы и командиры. Торгар приказал им наступать чуть быстрее, чем центр из Щитов, и, как только ряды сойдутся, или даже чуть раньше, если будет возможность, сразу же заходить врагу во фланги и ломать его строй. Сам же Торгар отобрал десяток лучших бойцов среди Мечей и переместился в центр построения. Этот бой он встретит тут, среди Щитов, чтобы своим видом подбодрить их. Второму отряду щитов, подпиравшему первый сзади и прикрывавшему тыл, он приказал встать еще плотнее, увеличив число рядов в полтора раза - все для того, чтобы центр построения не был прорван. Торин и Гимлис, близнецы, стояли рядом, готовые умереть, но не посрамить своего воеводу, а Занголд - протрубить сигнал об атаке.
- Воины! - крикнул Торгар зычно. Речь его была простой и короткой, как и полагается перед решающей и кровопролитной схваткой. - Наконец нам достался противник, который способен на что-то большее, чем кидаться камнями и убегать. Перед нами отборные головорезы вражеской армии, ее хребет. Переломим его - и мы не зря потратили этот день. Да, эти люди сильны, но посмотрите на них - они сражались весь день, а для нас настоящая битва только начинается! Крепче ряды! Бейтесь насмерть! Второй отряд Щитов - будьте готовы своим натиском поддержать первый! Не посрамите Серые Горы! Сегодня вся Каласирия увидит, чего стоят истинные сыны гор!!!
Пехотинцы к тому времени закончили свою беготню, и перед приближающимся противником, надеявшимся (как думал Торгар) увидеть перед собой дезорганизованную и беспорядочную толпу, выстроилось небольшое, но могучее войско дворфов. Блестели доспехами Мечи, темнели своей броней Щиты, и грозно смотрели из-под своих шлемов низкорослые богатыри на приближающихся никоссийцев.
Примерно сто шагов оставалось между шеренгами, когда рог в руках Занголда заревел, как никогда ранее, и гномья рать поначалу неспешно, но неотвратимо, двинулась навстречу врагу, выкрикивая воинственные боевые кличи и наращивая скорость. - Серые Горы!!! За клан и Торгара!!! Бороды - к победе!!! - раздавалось над стеной Щитов.
-
Настоящие, гномистые гномы. И пафос.
|
- Я бы не стал недооценивать никоссийцев, - заметил Алкидизаар. - Подлецы они или нет - они хорошие воины, иначе Никоссия давно платила бы нам дань. Но в наших силах сокрушить их. - Что же касается твоего предложения, храбрый Торгар, я разумею так: поле битвы большое, и каждой из наших армий достанется свой противник, которому и можно бросить вызов. Мы с севера вряд ли увидим поединок между твоим чемпионом и его противником. Посему пусть решает каждый сам. Итак, теперь давайте подведем черту и поставим точку с нашим планом, - Аригострат смел метёлочкой с макета местности все ненужные линии. План наш исходит из того, что противник может действовать двояко - или сдерживать нас в центре и наступать на Юге, надеясь сокрушить наш фланг, или на юге держаться за Удуром. Войску нашего союза следует действовать соответственно, но, конечно, не попасться в ловушку. На севере за Утором действует армия Ремаллы. Задача - как можно быстрее разбить противника и переправившись через Утор атаковать противника во фланг. По своему выбору правитель Ремаллы оставляет на южном берегу часть фаланги или конницы под руководством опытного инициативного командира. Части эти не обязаны подчиняться мне, но должны иметь четкий приказ оказывать нам всяческую поддержку. Южнее на фронте в тысячу шагов разворачивается армия Менассы. В случае, если противник на этом участке не будет принимать активных действий, менассцы наступают на Лагур и проход между ним и большим холмом. Южнее на фронте в 500 шагов разворачивается сотня ассирийцев на 20 колесницах. В случае активных действий противника, она должна нейтрализовать вражеские колесницы. Если вражеских колесниц не будет, ассирийцы остаются в резерве и наносят контрудар противнику, после того как он сойдется с менассцами или эстерцами, или же ликвидируют прорыв врага. Если противник не наступает, колесницы атакуют в проход между Лагуром и Большим Холмом, а за ними наступают менассцы. Южнее на фронте в 1400 шагов разворачивается армия Эстера. В случае наступления противника, она держит оборону, опираясь на Центральный Холм. Я бы советовал затемно послать туда небольшой отряд пехоты и закрепиться на высоте. В случае, если противник не будет вести против Эстера наступательных действий, воины Магноса начинают штурмовать холм, сначала попытавшись выманить его защитников в поле. Однако кавалерия может также нанести фланговый удар по врагам, которые будут атаковать менассцев. Южнее на фронте в 500 шагов наступают дворфы. Они служат надежным щитом, за которым могут укрыться и перегруппироваться Уйгуры или ассирийцы в случае поражения. Дворфы наступают южнее Большого Холма, но это не должно создавать угрозу их флангу. Они могут послать на холм свои легкие части, поддержав атаку эстерцев. Южнее и немного западнее на фронте в 1200 шагов разворачиваются основные силы ассирийцев - 80 колесниц, в один или два эшелона, как Ашшер-реш-иши сочтет нужным. Перед ними, начинают строиться на 600 шагов южнее уйгуры. Их фронт также занимает около 1200 шагов до Южного Холма. Если враг в самом начале сражения двинется за Удур, уйгуры должны повести наступление не на восток, а на юго-восток, чтобы освободить место для удара колесницам. Если противник будет держаться за Удуром, но будет силен, уйгурам следует постараться выманить его и предоставить нанести главный удар колесницам. Если же крупных сил противника южнее Большого Холма не будет, уйгуры наступают за Удур, а колесницы ассирийцев движутся на север позади линии наших войск и, соединившись с сотней, действующей между менассцами и эстерцами, либо наносят контрудар по прорвавшемуся противнику, либо наступают между Лагуром и Большим Холмом, в зависимости от обстановки. Вознесем наши молитвы великим богам и будем сражаться твердо, не позволяя недоверию или алчности пересилить разум. Еще раз напомню - все армии получат доли добычи по числу воинов, и пусть никто не грабит лагерь врага, пока тот не разбит. Также будем помнить про сигналы, которые обладающий волшебными силами лорд Магнос будет нам подавать. Друзья мои, если больше никто ничего не хочет добавить, объявляю наш совет закрытым.
-
Главнокомандующий четко и конкретно излагает план, остальные военачальники относятся к нему и друг к другу с уважением, все высказываются по делу, никто внаглую не жрет виноград и не светит сиськи. Вот так и должен проходить военный совет. А у меня какая-то порнография ^-^
-
поддерживаю предыдущего оратора. Хотя все эти планы пошли коту под хвост, а у парсиатов всё равно было веселее
|
Алкидизаар оглядел присутствующих. Кто-то сильнее, кто-то мудрее, кто-то решительнее. На его плечах сейчас лежало составление их завтрашнего плана. Но он, разумеется, собирался выслушать всех.
- Я расскажу вам, собратья, и о своей армии. Под моими знаменами четыре тысячи тяжелой пехоты, стойкой и дисциплинированной, не уступающей фаланге никоссийцев. Тысяча легких пехотинцев-застрельщиков и полтысячи искусных пращников - такие же пращники, только вдвое больше, у Антилоха. Две с половиной тысячи ударной пехоты - воинов яростных, хотя не очень хорошо защищенных. Отряд средней кавалерии в четыре с половиной сотни копий и отряд моих телохранителей. И, наконец, три рогача, три свирепых чудовища, способных разметать вражеский строй, но опасных также и для своих войск. Итак, начнем наш военный совет вот с чего. Чтобы составить план, нам нужно представлять слабые и сильные стороны наших армий и армий противников. Я постараюсь перечислить их, как можно более беспристрастно, а вы поправьте меня, и не обижайтесь на слова соседа.
Моя армия хороша в обороне, ибо тяжелая пехота сильна и хорошо обучена, но и в наступлении, так как ударные части яростны и опытны. Она может действовать и в пересеченной местности, однако тогда фаланга распадется, и мы не сможем полностью воспользоваться ею. С другой стороны, штурмовать врага, укрепившегося на высоте, мне будет непросто, так как стрелков у меня немного.
Армия Мангоса напротив, сильна своими стрелками и метательными машинами, но ударные ее части не так сильны, а пехота в основном легкая, и вряд ли выдержит удар фаланги или колесниц.
Корпус Ашшер-реш-иши прославлен своими победами. Но, разумеется, для полного эффекта, мы можем использовать его лишь на ровной местности, либо южнее Большого Холма, либо севернее его.
Конница Хана, да будут дни его долгими, самая маневренная часть нашего войска, и лучше всего может противостоять кавалерии Парсиатов. Но она также сильно ограничена ландшафтом. Мы можем использовать ее к северу, от Утора, но это будет для нее неудобно. К тому же, лагерь парсиатов находится на юге, и вполне вероятно, что и битву они начнут там, где им есть пространство для маневра своей конницей.
Армия почтенного правителя Ремаллы в меньшей степени, чем моя или Никоссийская опирается на фалангу, и, к тому же, имеет саперов - а значит, переправа для нее менее сложное дело, чем для других армий. Соблазнительным было поставить их к северу от Утора, но тогда им трудно будет реализовать преимущества своей кавалерии, которой против моей насчитывается вдвое, да и по ударной силе она превосходит нашу.
Сила дварфов - в сплоченности, а доспехи позволят выдержать любой обстрел. Но маневренность их низка, поэтому навряд ли мудро будет использовать их на флангах - даже разбив противника, им трудно будет быстро воспользоваться удачей.
А что же наши противники? Мы знаем о них не так много. В армии парсиаты немало кавалерии, есть и стойкая пехота. Кавалерия, думаю, уступит Уйгурам в числе, но представляет опасность для тех из наших армий, которые не полагаются на стойкую фалангу - для армии Эстера, например. Варвары наверняка ужасны своим натиском и могут действовать на пересеченной местности, но вряд ли стойки. Никоссийскую армию не стоит недооценивать - у нее сильная тяжелая пехота, есть стрелки и хорошие колесницы, которые, правда, не сравнятся с ассирийскими. Эта армия может использоваться по-разному. В ней, правда, много плохо подготовленных бойцов, которые не выдержат натиска ударных войск, но не стоит ждать, что Антилох будет сильно полагаться на них. Вообще, чтобы выиграть эту битву, нам надо разгромить фалангу Антилоха и сокрушить кавалерию Парсиаты.
Жусцы... Я готов поручиться, что армия у них такая же, как и все государство - не столько сильная, сколько дисциплинированная, сплоченная. Поэтому, думается мне, они лучше защищаются, чем нападают.
Теперь, друзья, я прошу каждого высказать. Пусть каждый поправит мои рассуждения там, где сочтет нужным, а затем, глядя на карту, скажет, где, по его мнению, его армия принесет нам большую пользу, где она сможет причинить врагу наибольший урон. Говорите, не стесняясь, кто может действовать в лесистой местности, а кто не может, кто боится штурмовать Большой Холм, а кто нет, кто готов нападать на любого противника, а кто не сдержит натиска кого-то из врагов. Также, пусть каждый разочтет, сколько шагов по фронту может занять его армия минимум, а сколько максимум.
Тогда, с божественной помощью, мы с вами сможем выработать единую диспозицию и план действий.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Прям, вот. Целеустремленный, уверенный в себе. И "шуту" ищет. С красным комбинезоном :)
|
It's of a brave young highwayman this story we will tell, His name was Willie Brennan and in Ireland he did dwell. 'Twas on the Kilwood Mountains he commenced his wild career, And many a wealthy nobleman before him shook with fear.
And it's Brennan on the moor, Brennan on the moor, Bold, brave and undaunted was young Brennan on the moor.Солнце поднялось, и его лучи проникли в дом сквозь провалы окон, которые теперь уже не казались такими мрачными, как в сумерках. По вечерам дом смотрелся, как угрюмый бродяга, сжимающий рукоять ножа под плащом, сотканным из забвения и толстого слоя пыли. Но днем он уже не выглядел страшным – просто жалкий, подслеповатый, покинутый всеми старик, которого сердобольно приласкала «блистательная леди с Востока». Дом был выбран в качестве места сбора очень удачно и явно не случайно. Он находился милях в восьми от города, рядом протекал ручей, и строение, казалось бы, стояло на пригорке, но, в то же время, было как будто затеряно среди холмов. Почему оно оказалось покинутым? Где теперь его хозяева? Почему не продадут дом вместе с землей, которая, должно быть, стоила прилично? Что с ними стало – умерли от болезни, уехали, погибли на войне? Война не добралась до Айовы, но в шестидесятые, давно отгрохотавшие своими барабанами и пушками, отсюда на убой ушло больше мужчин и парней, чем из любого другого штата. Почти каждый пятый из них так и сгинул на поле битвы или в медицинском бараке. В доме осталась старая мебель, но не было ни картин на стенах, ни фотографий, ни посуды на полках – только пыль да мышиный помет. Опоры балкона сгнили, и он держался на честном слове, а местами уже начал обваливаться, но лестницы внутри были еще крепкими. Впрочем, вряд ли на втором этаже могло быть что-то интересное, а места всем хватало и на первом, хотя кое-кто расположился в сарае. Спали, положив под голову седла. Ели то, что было при себе, да еще пожилой человек, назвавшийся Майклом, выдал каждому пару банок мясных консервов, немного сухарей и овса для лошади. Майкл этот, похоже, числился тут за старшего. Был он молчалив, с расспросами особо не лез, а если спрашивали его – отвечал коротко и нехотя. Сидел во дворе в кресле с разорванной обивкой, покуривал трубочку да поглядывал на людей со спокойным интересом. На вид он, пожалуй, разменял уже пятый десяток, и, несмотря на то, что его взгляд выдавал человека, побывавшего в передрягах, трудно было представить его «бандитом, чьи руки обагрены кровью невинных людей». Так, по крайней мере, писали в одной газете про банду Фостера, хотя в другой говорилось, что ограбление «прошло с четкостью военной операции, и никто из граждан не пострадал», и пойди тут разберись. Казалось бы, отчего не спросить очевидцев, как оно на самом деле было? Но, несмотря на то, что заняться, в сущности, было нечем, на общение тоже никто настроен не был. Попытки новичков завести серьезный разговор со своими новыми компаньонами особого успеха не имели – общие фразы, уклончивые ответы и обещания, что «босс приедет и все расскажет». Такое поведение можно было понять – ведь новички еще не знали, в чем они собираются участвовать, а значит, не могли и поручиться в своей готовности идти до конца. Самим же вводить новоприбывших в суть предстоящего дела бандитам, видимо, не велел предводитель. Всем хотелось поскорее разрешить томительное ожидание, которое для некоторых длилось уже три дня, а потому люди были напряжены и молчаливы. Парочка игроков, видимо, знакомых друг с другом, начала было перебрасываться в карты, но дело как-то не пошло, и они свернули игру. Сейчас, когда время уже приближалось к полудню, все уже умылись и позавтракали. Кто допивал кофе, кто чистил оружие, кто ухаживал за лошадью, а кто листал затасканную книжицу или газету недельной давности. Публика собралась разношерстая, как среди "гостей", так и среди "хозяев дома". Новоприбывших было шестеро - пожилой усатый мужчина в ватном халате, рыжий худощавый обладатель мокасин, широкоплечий в черной куртке и платке в горошек, чернявый голубоглазый джентльмен, замызганный мужичок в видавшем виды сликере да еще один крепкого вида юноша без шляпы. Встречающая компания была более многочисленной и, пожалуй, не менее пёстрой. Не считая Майкла, тут собралось девять человек. Парочка ковбоев, один из которых был еще совсем юнцом, а другой – коротышкой в огромной шляпе-стетсоне. Сухопарый высокий джентльмен в черном костюме, смотревший несколько надменно. Красивый мужчина средних лет, также хорошо одетый, щеголявший парой никелированных кольтов. Нескладный долговязый мужик в зеленой рубашке, возивший с собой скрипку – она была старая, и он постоянно занимался тем, что клеил ее. Бородатый олд-таймер с уже тронутыми сединой волосами, у которого на шляпе был приколот хвост какого-то зверька – не то енота, не то куницы. Неотесанный и по всему видать задиристый парень в куртке и штанах из оленьей шкуры – этот все время тасовал карты. Помимо белых была и парочка цветных: здоровенный молчаливый негр, смотревший на всех исподлобья, но не проронивший, кажется, ни слова, и черноглазый метис с пороховой отметиной на щеке, улыбавшийся каждому, хотя лучше было бы сказать ухмылявшийся – потому что его волчий оскал не ввел бы в заблуждение и ребенка.
-
-
Дома старики, и старики в доме. Здорово!
-
-
чернявый голубоглазый джентльмен Ня, какой я.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
атас. противоречащие команды не вершина мудрости о дааааааа и растекание мыслью... нет-нет. что-то здесь не так %)
|
-
Ну хоть каждый пост плюсуй. Но система не позволяет(
|
- За тех, кто пал, - эхом отозвался Киммериец, осушая кружку. Которую там уже по счету...
Жизнь наемника (а если закрыть глаза на разборчивость Саргона в выборе штандарта, под которым сражаться, он, как ни крути, был именно наемным воином) такова, что часто вчерашний соратник, с которым стоял плечом к плечу, оказывается завтрашним врагом. После войны национальных армий воины, обычно, вспоминают лишь своих соотечественников, павших за то же дело, за которое боролись они, но наемники помнят всех, с кем довелось биться бок-о-бок.
- Помнишь Ментеуса из Аквилонии? Он подползал под лошадь и поднимал ее, играючи. И доспехи всегда у него были начищены до блеска. А близнецы-заморийцы? Всегда переругивались, а как доходило до схватки или драки - всегда друг за друга горой стояли... А чернокожий Замба? Вот, казалось бы, нет человека, что дрожал бы за свою жизнь сильнее него, все ещё смеялись, зачем он вообще в наемники пошел. А когда мы зажали их в ущелье - он остался отход прикрывать. И дрался, как одержимый, просто не давал подойти. Не слышал? Да, Замба давно уже мертв, его в тот раз стрелами истыкали, так что места живого не было. Я думал, тебе сказали. А помнишь Черного Волка? Никто так и не узнал, откуда он родом, говорили, то ли немедиец, то ли откуда-то южнее... А я так думаю, он полукровкой был, от пикта, не иначе. Дикий, нелюдимый, как росомаха. Помнишь, он дрался с королевским солдатом из-за игры в кости, с высоченным сотником, и все ставили на сотника, а мы с тобой поставили на Волка?
И много еще имен. Лиц. Жизней и смертей. Все они остались там. А ты здесь. Не сгинул по дороге, не потерялся в водовороте времени. Не спрашивай, почему. Просто иди вперед. Только так угодно Крому.
|
-
- Соу, уот'с ауар плэн? - обратился он к Миллеру и Голио. - Мэй би йу'лл гоу ист, энд ай'лл трай ту дистрэкт зеир аттеншн фром хиа? Сэй ит - килл э пэйр оф зем уиз май райфл, энд уан оф йу плэйс э майн ниарбай он зе роад? Зей'лл трай ту чек зе бридж энд гет ту зе трэп. Мэй би... ит уилл дистрэкт... зеир аттеншн, - пожал Михаил плечами. - Ор йу хэв беттер айдиаз?
Вери инмперсив! Ай донт финк, вхат оур чарахтерс хэв беттер айдеаз!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Approves
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Он-то думал, что однажды эти воспоминания согреют его мерзнущую старческую душу. Но вышло по-другому. Теперь они жгли, словно угли... Очень здорово. Вообще всегда приятно и интересно тебя читать)
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
В n-тый раз убеждаюсь, что, выбирая командира, не ошибся
|
Ночь синим куполом опустилась на джунгли. Тусклый месяц, заглядывал сквозь листья причудливой формы, привлеченный пением птиц и жужжанием насекомых. В неверном свете костра тело девушки, еле прикрытое короткой туникой, выглядело ещё красивее. Тени то ложились на плечи и бедра, то словно соскальзывали в стороны, обнажая кожу, как будто покрытую золотистой пылью. Волосы поблескивали красноватым отливом, а отсветы пламени, отражаясь в её больших глазах, казались мерцанием драгоценных камней в колдовской пещере.
Саргон почувствовал просыпающееся желание. Когда последний раз он был с женщиной? Перед самым пленом. Шейна... он вспомнил ее вкрадчивый, обволакивающий голос, порывистое дыхание, взгляд, разивший мужчин надежнее иного клинка... кулаки киммерийца непроизвольно сжались, и он чуть не заскрипел зубами от нахлынувшей ярости. Однажды он обязательно убьёт эту ведьму. Саргон представил, как его сильные пальцы смыкаются на божественно нежной шее, как длинные ногти твари бессильно царапают кожу варвара... Однажды. Нескоро, может быть даже через годы... но он никогда не забудет её предательства.
Он прогнал воспоминание и снова перевел взгляд с пламени костра на лицо Махаон. С лица - на плечи. Она сидела рядом. Можно прямо сейчас оттолкнуться от земли и одним прыжком накрыть её тело своим. Придавить к ковру из листьев, до боли сжать запястья, почувствовать дрожь, прошедшую по девичьему стану. Сопротивление?.. не очень долгое. Он выкрутит её тонкие руки, намотает длинные волосы на кулак и запрокинет ей голову, чтобы видеть, как сжимается горло, когда она будет глотать слезы боли и стыда. Молча слушать мольбу или проклятья на непонятном языке. Вдыхать ночной воздух, смешанный с чадом костра, с запахами разгоряченных короткой борьбой тел, запахами мужчины и женщины. И ощущать трепет её, снаружи и внутри...
Потом, когда схлынет застилающая разум волна, он будет лежать, глядя на чужие, непривычные звезды, наслаждаясь звенящей пустотой во всем теле. А она? Свернется клубочком, так что на спине грядой проступят позвонки, и будет вздрагивать, бесшумно всхлипывая... Или убежит. Куда? В темноту ночного леса? Даже если у нее хватит на это смелости, утром он сможет найти ее по следам и - если она не станет добычей хищников - снова поймает. Но...
Но тогда он так и не узнает, почему Махаон оказалась на островах, и почему, родившись в Мессантии, не говорит на аргосском, и кто на самом деле этот Малахай, её заклятый враг. Вряд ли она заговорит с киммерийцем. Как та женщина из племени пиктов, которую он изловил во время скитаний по пустошам, даже не назвавшая своего имени... Он не любил вспоминать о ней.
А так ли ему важно всё это узнать? Или важно что-то другое? Что-то другое, из-за чего он все еще лежит на песке неподвижно, спокойно, прислушиваясь к своему телу и своему сердцу, пытаясь разделить жар пламени и жар в груди, следит за игрой теней, пляшущих по ее щекам. И она сидит, греясь у костра, подперев рукой голову, а не извивается под двумя сотнями фунтов мышц, костей и грубого животного желания.
Киммериец молча усмехнулся. Может, за месяцы, проведенные на галере, ему надоел мир, где все только и ждут, чтобы безнаказанно ударить соседа в спину? И того же ждут от соседа. Может, ему не хватает теперь доверия? Доверия первого встреченного им свободного человека. Может быть и так. Он был воин, а не врачеватель душевных болезней, и в скрытых мотивах не очень-то разбирался. Он только знал, что сильнее хочет снова заговорить с ней завтра, чем взять ее прямо сейчас.
Когда ловишь птицу, не ломай ей крылья. Или сворачивай шею сразу, или держи осторожно, чтобы потом, когда отпустишь, она сама решила - улететь прочь или сесть тебе на плечо.
Интересно, что сейчас можно прочитать в его глазах? В её глазах, пожалуй, читалось только одно. - Тебе холодно? Хладна? - вспомнил Саргон слышанное сегодня слово. Вопрос был, в общем-то, бесполезный: всё, что он мог предложить ей - две тонкие льняные тряпки да разве что тепло собственного тела, привыкшего к походам и лишениям. Если, конечно, Махаон страшится холода больше, чем жестоких варваров из далекой, дикой Киммерии, про которых на юге ходит так много небылиц.
Саргон отправил в огонь еще одну корягу.
|
ТестыДля определения успешности действий персонажей игроки будут проходить тесты с помощью l100. Большинство тестов основано на значении атрибутов персонажей ( Сила, Ловкость, Ловкость рук, Выносливость, Интеллект, Сообразительность, Восприятие, Обаяние, Сила Воли и Жизненный опыт). 1.Проведение тестовСделать бросок д100 – сравнить со значением атрибута: если значение д100 меньше или равно значению атрибута – тест пройден, если больше – провален (то есть надо выкинуть как можно меньше). Разница между значением атрибута и д100 определяет Степень Успеха – СУ (либо Степень Неудачи – СН) в соответствии с приведенной ниже шкалой (под шкалой указана разница между броском д100 и атрибутом, столбики над шкалой – соответствующие этой разнице СУ и СН). При этом СН 0, например, означает, что персонажу почти удалось выполнить задачу, а СУ 0 – что задача была выполнена не полностью или на пределе. Пример: Чтобы получить 2 СУ нужно выкинуть хотя бы на 31 меньше, чем значение характеристики. Бросок на 31 больше характеристики означает 2 СН. Бросок, равный характеристике, означает СУ 0. Шкала "Стандартные СУ и СН": Таблица "Стандартные СУ и СН": Кроме того, если ваш персонаж является профессионалом (уровень навыка «Профи») или мастером (уровень навыка «Мастер») в той области, в которой тестируется его атрибут, он кидает тест по шкале, которая отличается от предыдущей. СУ 0 на ней нет, вероятность СУ 2 и СУ 4 увеличены, а вероятность СУ 1 немного уменьшена. То есть, если профи проходит тест, вероятность получить больше СУ для него выше. Шкала "СУ и СН Профи и Мастер": Таблица "СУ и СН Профи и Мастера": 2.Штрафы и бонусыК тестам применимы бонусы и штрафы. Они могут обозначаться, как, например, + 5. Это означает, что значение атрибута при прохождении данного теста увеличивается на 5. Также они могут представлять из себя прибавление/вычитание определенного количества СУ. При выполнении действий, соответствующих навыку, которым обладает персонаж, стандартными бонусами являются следующие: а) Если ваш персонаж имеет уровень навыка «Профи», он всегда прибавляет +1 СУ к результату теста. б) Если ваш персонаж имеет уровень навыка «Мастер», он прибавляет +д10/2 (округляя вниз) СУ к результату теста. В других случаях, оговоренных особо, к результатам теста могут прибавляться/вычитаться фиксированное или определяемое броском куба значение СУ. Пример: Персонаж Джон Смит делает Быстрый выстрел из своего кольта. Значение атрибута Ловкость рук – 42. Однако персонаж обладает навыком «Быстрый выстрел - мастер». Игрок бросает д100, результат – 31. Разница между значениями – 11, т.е. тест пройден с 1 СУ. Кроме того, игрок кидает д10, результат – 9. Тест считается пройденным с 1+9/2 = 5 СУ. Это очень точный выстрел. Предположим, что выпавший результат был бы 52, т.е. разница составила бы 10, а тест был бы провален с 0 СН. При броске д10 выпало 3, т.е. +1 СУ. Тест считается пройденным с результатом 1СУ - Джон попал в цель. Однако, например, если это был человек, то вероятность попасть именно в ту часть тела, в которую он целился, была бы тем выше, чем больше у Джона СУ (раздел "Статус персонажа"). 3.Смешанные тесты. Иногда вам придется тестировать сразу несколько атрибутов. Тогда необходимо сложить их значения (со всеми модификаторами) и посчитать среднее арифметическое, округляя вниз. Это и будет тестируемое значение. В правилах это обычно обозначается символом «+», например, смешанный тест Восприятие + Сила воли. 4.Противопоставленные тестыТакже, иногда, персонажи будут делать так называемые «Противопоставленные» тесты. Это означает, что оба персонажа проходят тест на атрибут (возможно, на разные) и тот, который набирает большее количество СУ (или меньшее количество СН, если оба провалили тест) побеждает. Результатом противопоставленного теста является Степень Превосходства (СП), равная разнице между набранными участниками СН и СУ. Если набранные СУ равны (при этом считается, что СП=0), побеждает тот, чьё значение атрибута (или смешанное значение, если тестируется несколько атрибутов) выше. Если и атрибуты одинаковы, победитель определяется броском д2. Если персонажи пользуются разными шкалами (например, Профи против Стандарта), для определения количества СП используется обычная шкала. Основной режимХод игры имеет три режима – основной, боевой и полубоевой. В основном режиме действуют следующие общие правила: - Все игроки отписываются по очереди в произвольном порядке. Если завязывается диалог или мастер делает пост отдельно для какого-либо игрока – можно отписываться вне очереди. - Возможен автоход мастером: если игрок не выходит на связь – по истечению трех суток в первый раз и суток в последующие, если выходит, то по договоренности (максимально по истечению недели). Зависит от ситуации само собой. - Если действие требует сколько-нибудь значимых усилий для достижения результата – кидаем куб. Если сомневаемся – можно спросить мастера. Если игрок не кинет куб там, где по мнению мастера это было нужно, и опишет это действие, как совершенное, велика вероятность, что мастер попросит его кинуть куб и в зависимости от результата – переписать пост. Проще спросить, чем переписывать, имхо. - Если ваш персонаж ожидает, что сейчас начнется перестрелка/драка, рекомендуется написать в поле информация мастеру слова – «Боевая готовность». В этом случае ваш персонаж быстрее отреагирует на начавшиеся враждебные действия. Однако, постоянно находиться в готовности трудно, и на каждом следующем ходу ваш персонаж должен проходить тест на Силу воли, чтобы оставаться в состоянии готовности. Боевой режим1.Ход в боевом режиме1) Каждый ход в боевом режиме игрок делает заявку на действия и заявку на перемещения. Действия и перемещения персонажа проходят параллельно (например, персонаж одновременно выполняет перемещение – легкий бег, и действие – выстрел навскидку), хотя некоторые перемещения могут накладывать штрафы и ограничения на действия, выполняемые одновременно с ними, или даже запрещать их. Каждое действие занимает определенное количество очков действия, каждое перемещение – определенное количество очков перемещения. 2) Хотя в заявке игрок может указать действий и перемещений на любое количество очков, каждый ход мастер отрабатывает только действия (и перемещения), занимающие 3 очка действий (перемещений). При этом ход условно длится примерно 4,5 секунды, а действия всех персонажей могут происходить параллельно, а не по очереди. 3) Помимо литературной части, ход игрока в боевом режиме должен содержать: - заявку на запланированные действия, - заявку на запланированные перемещения, - 3 обязательных броска д100 на Скорость, Ситуацию и Хладнокровие, - прочие броски в соответствии с запланированными действиями и перемещениями. Пример заявки: Действия: - действие_1 (1 очко) - действие_2 (0,5 очка) - действие_3 (1,5 очка)
Перемещения: - пауза пока не выполнено Действие_1 - перемещение_1 (1 очко) - перемещение_2 (1 очко)Примечание: Заявка не должна быть видна другим игрокам, даже если они – ваши союзники. Желательно вставлять ее под тег private (в этом случае также просьба оформлять ее курсивом), либо писать в сообщение мастеру. Указывать потраченные на действия очки не обязательно, но желательно. Так же необходимо указывать паузы в действиях и перемещениях. 4) ВАЖНО: Если в силу каких-либо причин результат броска не был использован на данном ходу, он не учитывается в дальнейшем. В целом действует следующее правило – игрок не должен составлять заявку с учетом уже сделанного броска. 5) ВАЖНО: Если какое-либо действие или перемещение было начато на одном ходу, но не завершено, следующий ход персонажа должен начаться с его завершения. В остальном игрок, даже написавший заявку на несколько ходов вперед, может менять ее после каждого хода. 6) Список стандартных действий и перемещений представлен в соответствующих разделах. Если вы хотите выполнить что-то выходящее за его рамки – вы можете спросить мастера, сколько очков это займет. 2. Обязательные броскиОбязательные броски делаются каждый ход. 1) Обязательный бросок на Скорость – смешанный тест на Ловкость + Ловкость рук. Если два действия разных персонажей (например, выстрелы) одновременно закончились (с точки зрения потраченных очков), то результаты обязательных бросков на Скорость этих двух персонажей используются для противопоставленного теста. Если в результате один из персонажей побеждает со Степенью Превосходства 1 или лучше, считается, что он завершил свое действие первым. 2) Обязательный бросок на Ситуацию – смешанный тест на Восприятие + Сообразительность. От этого броска зависит, что в течение хода увидел, заметил и услышал персонаж. Также, если в течение хода произошли какие-то неожиданные события (например, противник высунулся из окна), хороший результат броска на Ситуацию позволит персонажу поменять свою заявку прямо в процессе хода. 3) Бросок на Хладнокровие – тест на Силу Воли. От этого броска зависит, как в течение хода персонаж будет реагировать на психологические испытания (просвистевшая над ухом пуля, ранение и т.п.) 3. Переход в боевой режим1) Игра переходит в боевой режим, когда один из игроков или НПЦ обозначает очевидные для других игроков и однозначно враждебные действия. Например, вытащенный из кобуры револьвер таким еще не является (но может спровоцировать такие действия), а нацеленный на оппонента (даже если в описании хода не указано, что персонаж стреляет) – является. В любом случае, помните, что если игра перешла в боевой режим – это еще не означает, что драки нельзя избежать. С другой стороны, shoot first than sort it out – тоже неплохой принцип. 2) Как только начинается первый ход в боевом режиме все персонажи (в том числе и инициировавший боевой режим) должны сделать бросок на Волнение (помимо обязательного теста на Хладнокровие) – тест на Силу воли. Подробнее смотреть в разделе «психология». 3) Также в начале первого хода все персонажи, для которых начало боевого режима было неожиданностью, должны пройти тест на Восприятие + Сообразительность (помимо обязательного теста на Ситуацию), пропустив за каждую СН первые 0,5 очков действий (перемещений). Определять, насколько неожиданным для персонажа было начало боевого режима, будет мастер, однако, если на последнем ходу ваш персонаж находился в состоянии «Боевая готовность» (пройдя тест на Силу Воли, если нужно), он считается автоматически готовым. 4) К обязательным броскам применяются штрафы влияющие на общее состояние характеристик (например, усталость), но не применяются штрафы, применяемые при определенных действиях (например, ранение рук, снижающее Ловкость рук). 4.Варианты действий и ожиданиеИгрок может указать для своего персонажа до 3 различных вариантов действий в зависимости от изменения ситуации, а также указать, что персонаж ждет какого-либо события. В целом реакция на события в соответствии с указанными вариантами зависит от броска на Ситуацию. Однако, если происходит именно то событие, которое игрок указал в качестве ожидаемого, для реакции на него персонаж может получать бонусы к обязательному броску на Ситуацию. 5. РепликиПост может содержать сколько угодно мыслей и описаний, но общая длина реплики (только самих слов персонажа, не считая авторского текста) в боевом режиме не может занимать более 15 слов (считая предлоги, союзы и т.д.). Также просьба для отображения слов персонажей пользоваться только прямой речью (не писать: «Он вкратце объяснил им свой план. План был таков [10 строк]»). 6. РеакцияКак уже было указано выше, при хорошем результате обязательного броска на Ситуацию, мастер может предложить игроку поменять свои заявки на действия и перемещения. При этом в случае, если игрок решит ничего не менять, а броски будут им уже сделаны, мастер может попросить его перебросить их (необходимость этого определяется в случайном порядке). 7.ПеребросыИногда в боевом режиме игрок сможет перебросить некоторые кубы. При этом пост редактируется, в списке сделанных бросков описание перебрасываемого броска зачеркивается, а рядом пишется ПЕРЕБРОШЕН. Новый бросок указывается в конце списка. Переброс необходимо делать до того, как написан следующий мастер-пост. Полубоевой режим
Полубоевой режим используется в следующих условиях: 1) Персонаж выполняет длительное действие или цепочку действий (перезарядка оружия, перемещение на большое расстояние, ожидание чего-либо), которые не требуют вмешательства игрока каждый ход. 2) Очевидно, что персонаж временно не взаимодействует с другими персонажами (сидит в укрытии, пробирается обходным путем, находится в засаде). В этом случае мастер сообщает игроку, что его персонаж переходит в полубоевой режим. На следующем ходу игрок в своей заявке указывает, что будет делать персонаж ближайшие несколько ходов (например, двигаться к какой-то точке) и какого результата он желает добиться от действий своего персонажа. Также ему необходимо добавить к своему ходу броски на Скорость, Ситуацию и Хладнокровие и все броски, которые мастер попросит сделать его заранее (например, на перезарядку оружия). Мастер сам синхронизирует его действия с персонажами, игроки которых играют в боевом режиме (по 3 очка в ход). Кроме того, мастер будет указывать ему доступную персонажу информацию (выстрелы, крики), на основании которой игрок может прервать полубоевой режим, однако мастер не будет ждать его решения в таких случаях каждый ход. Если игрок в полубоевом режиме вступит в контакт с противником, он перейдет в боевой режим.
-
Не могу не поставить плюс человеку, который может проделать такую работу, ну и вообще, довести дело до конца.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
-
Вопросы-вопросы... А ответ такой простой и такой мужественный. Только так, видимо. Только так.
-
-
-
-
-
Маллоку тяжелее всех. Бедняга.
-
-
Прекрасный пост. Тот случай, когда рефлексия становится основой для чего-то действительно сильного
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
поиграл и хватит)) я про револьвер)
-
Так. Мне срочно нужен человек, который не прогуливал в школе уроки истории. Юмор зачастую помогает пройти даже самые сложные испытания. Это я как "психотерапевт" утверждаю:)
|
-
вымогатель и шантажист! =)
-
|
-
Не припомню, чтобы в какой другой игре формирование инвентаря/навыков отнимало у меня столько времени и доставляло такое удовольствие.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Весло, покрытое разводами высохшей соли, раз за разом врезаясь в песок и глину, расширяло яму. Она получилась неглубокой, потому что Саргон торопился - хотелось побыстрее закончить с этим и заняться лодкой.
Он работал, скинув свой кожаный жилет, когда уловил запах дыма и услышал потрескивание дров из-за хижины. Ну, значит, спутница не безнадежна. Закончив с могилой, киммериец воткнул весло в кучу земли и вернулся в дом. Глянув по дороге на Махаон, поддерживающую огонь, он одобрительно кивнул. - Хорошо.
А вот и труп. Варвар напоследок заглянул в его глаза. Пустые черные провалы. Нету там ничего такого особенного. Саргон протянул руки, чтобы подхватить "куклу", но едва он прикоснулся к рыбаку, как тот вдруг начал шелушиться, рассыпаясь в прах прямо на глазах; отпрянув, киммериец обнаружил, что перед ним вместо полноценного, пусть и сухощавого тела - всего лишь тряпье, да амулет-оберег, щедро присыпанные слоем серой пыли.
Вот незадача.
Саргон взял тунику мертвеца, кое-как смел на нее пепел, что остался от прогоревшего костра чьей-то жизни. Как же надо было его затушить, чтобы... ведь вода в баклаге была свежая, а рыбка еще не разворована чайками - значит, вряд ли он умер больше нескольких недель назад. Но до такого состояния труп бы не разложился...
Воин отнес жалкие останки к яме, положил их на сыроватое дно. Водрузил сверху амулет. Что бы не убило рыбака, если оберег его не спас - не спасет и Саргона. Да и к тому же... амулет ведь не наденешь на двоих. А если человек верил в спасительный символ, может безделушка ему пригодится в загробном мире. Забросал землей и положил четыре камня один на другой, пирамидой. Недолго все это тут простоит. Да и ладно. Хватит заниматься мертвечиной, пора подумать о живых.
Он подошел к Махаон, следившей за огнем. Ее мокрые волосы уже начали высыхать и снова отливать медью.
- Жди здесь. Я пойду к морю. Забрал с собой свою одежду, и, на всякий случай, нож, лук да пару стрел. Мало ли.
Говорят, южане считают киммерийцев грязными и неопрятными. Это было не так, или, вернее, не совсем так. Когда-то действительно у северян существовало старое поверье, что если ты смоешь родную грязь с тела на чужбине, то не найдешь дороги назад. Но никто уже не воспринимал примету всерьез, разве что беззубые старухи да неразумные дети. К тому же... был ли у Саргона дом, в который стоило вернуться?
Раздевшись донага и оставив вещи на берегу, киммериец вошел в море, жадно ласкающее его ноги. Он забрел по пояс, глядя, как свитки пены закручиваются на на гребнях волн, и, оттолкнувшись ногами, ринулся головой прямо в прозрачно-зеленую толщу, разрезая ее мускулистым телом, скользя над песком и ракушками и распугивая последние солнечные зайчики. И уже вынырнув, отфыркиваясь и часто моргая глазами, и нащупывая ногами дно и собираясь встретить широкой, покрытой шрамами грудью следующую волну, неожиданно для самого себя подумал: "А все-таки... жаль, что в Киммерии нет моря".
-
на отличненько, как всегда :)
|
|
-
Хорхой, собака, испортил мне утро ^____^
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Классный протагонист. Аутентичный отыгрыш
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Хорошая попытка. Информация нам как воздух нужна.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
А почему командую не я?
Улыбнуло.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
-
Полная темных эмоций, отмеченная печатью неотвратимости рефлексия умирающего - это нечто
-
Что-то там внутри у меня сломалось, похоже, совсем. класс.
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Толково, особенно последняя фраза.
-
хороший пост, проникновенный
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
ты должен это сделать, парень
эти люди все смотрят на тебя, держа пальцы
кому здесь быть счастливчиком так это Сиду
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
присоединюсь к остальным плюсующим
очень радует Сид убедителен. Молодцом.
-
Юмор, ненавязчивый травматический юмор.
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ох верю же в него, просто читаю и верю. Убедительный. Вооружённый. Всё правильно. Всё как надо.
-
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
не прогадали с командиром-охранником :)
-
-
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Женщина, например, готовая отогреть своим теплом
Не пугай Элис, она ж не зря себе харизму -50 аж поставила)))
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Но, черт возьми, не могут же ящики быть заперты! От кого их запирать??? От космических медвежатников что ли? ^___^
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Хорош. Сравнения на радость, прям)
-
Метафорично. И просто - красиво
|
-
Акцент удался! Немного похож на мой, когда я использую правило "как пишется так и слышится" =)
|
Он работает коммерческим директором шанхайского филиала банка Нинбо. У Остина в голове сразу всплыла фамилия Ляо Таокуана. Как этот банк связан с Ассоциацией китайских банкиров? Какие дела мог вести Таокуан? Надо будет проверить.
Он снисходительно улыбнулся в ответ на попытку Ван Гана сострить, хотя гораздо смешнее была его реакция на взгляд босса.
- Коммунисты и японцы - первое, что приходит в голову, тут вы правы, - кивнул Остин. - Я сам об этом думал, но... откуда у коммунистов могут быть такие деньги? - Рейнольдс даже развел руками, как бы извиняясь за коммунистов, за то что они не оправдывают возлагаемых на них Тао Чжуси "надежд". - Что касается Японцев, как мне кажется, если бы они действительно хотели напасть - они бы воспользовались последним происшествием в "Амбассадоре". Ситуация и так была весьма напряженной - но нам, полицейским, совместно с городским советом, удалось убедить их в том, что она находится под контролем. Японская сторона, конечно, всегда ведет себя несколько... с излишним нажимом, - Остин избежал слова "агрессивно", - но в этот раз они проявили умеренность. Не находите это странным? Я допускаю, впрочем, что могу ошибаться в своих выкладках, ведь хотя Шанхай за последние десятилетия и стал городом, где находят себе место китайцы, европейцы, американцы и другие народы, политический стиль в нашем Городе все равно ближе к традиционно азиатскому. Поэтому неудивительно, что многие вещи, которые вам кажутся яснее ясного, для меня представляются запутанными и полными противоречий. Вот, например, уже упоминавшееся сегодня убийство Гу. С одной стороны этот человек и в европейских кругах был широко известен, а с другой, учитывая разницу в менталитете, непросто разобраться кем же он был на самом деле. Как по-вашему, не мог ли он быть как-то связан с семьей Ли? Я прошу простить меня, за то, что, быть может, еще не раз упомяну эту фамилию в ходе нашего разговора, что, наверное, доставит вам мало удовольствия, но такова ситуация, и мне, с одной стороны, не хотелось бы лишний раз огорчать вас, с другой же - никто, кроме вас, не может так же верно судить о ситуации, вот почему я позволяю себе говорить с вами об этом предмете. В конце концов, быть в курсе ситуации - мой долг перед обществом и перед начальством. Думаю, вы меня понимаете.
-
Бедный Остин, всем должен...
|
Киммериец уже устал ругать себя за непредусмотрительность. Ведь как было бы просто утром на ходу кинуть в сумку кусок трутня, ворох сухих листьев или что-то подобное, но... "не взмахнешь рукавом сгоревшего халата" - говорили кхитайцы о таких вещах, и нечего тут было добавить.
А в этом болоте только гнилушки да смрадная жижа, да мясистые стебли то ли камыша, то ли тростника - не разберешь за маслянисто черной завесой ночи. Раньше, когда солнце исчезло за тучами, Саргону показалось, что время остановилось - застыло в непонятном равновесии между днем и ночью, и что так и будет окружать его шелестящий дожем полумрак, пока ветер не разгонит завесу. Но ночь все-таки пришла, недовольная, подмешала чернил в потоки воды, всем назло и себе не в радость. И наконец воин понял, что до утра уже не найдет ничего сухого и годного для на растопки, да и утром вряд ли найдет. От досады хотелось сломать что-нибудь - громко, с треском, об колено. Но тело осаживало, с каждым шагом напоминая об усталости. Тогда странное спокойствие овладело варваром. Оставь то, что ты не можешь сделать. Вернись и отдохни, наберись сил, поспи - и посмотришь, как дело пойдет к утру. Ты же ночевал в снегу и в холодной степи, и ты до сих пор жив. "Проклятое болото высасывает из меня волю. И кажется, что я погибаю, а ведь на самом деле до этого далеко, - про себя говорил Саргон, выбираясь из трясины на твердую почву. - Дождь закончится - и тут станет жарко и душно, а до тех пор я смогу вынести холод. Да и холод ли это? Нет не то что снега - даже инея. Мокро, но под деревом сухой клочок земли, а в сумке есть еда." Тут только он почувствовал, как сильно голоден. Пришло видение - шипящая над огнем, истекающая соком оленья нога, нож в руке, срезающий ломти ароматного мяса, жирные пальцы. Образ был таким ясным, что пришлось помотать головой, чтобы прогнать его, как надоедливую собаку. Холодная копченая то ли свинина, то ли медвежатина - не лучший ужин в такую ночку, но даже несколько дней киммериец проживет в этом болоте на такой еде.
А проживет ли она? Саргон ускорил шаг.
Он наощупь добрался до дерева, отряхнулся, как мокрый волк, и опустился на землю. Наткнулся пальцами на ее ноги. Стянул сапоги и вылил из них воду. Надо было раньше сделать это. Сапоги третьего разбойника, того, лучника, которого он подстрелил на берегу, были ей тоже не в пору, но сейчас это не имело значения.
Саргон запустил руку в сумку, нашарил там, под смятыми плодами, мясо и, набив рот, принялся тщательно пережевывать его. Воткнул оба кинжала в древесный ствол - чтобы повесить на них мокрые тряпки. Наивно было бы думать, что к утру они высохнут, но пусть хоть не валяются в грязи. Матросские штаны да шемитские шаровары - вот и вся сухая одежда, которая у них осталась на двоих.
Затем он нащупал ее пояс, развязал. Сейчас ему было не до созерцания девичьей красоты, да и похожа его спутница была в таком состоянии скорее на труп мальчишки, чем на спящую красавицу. В темноте ее тело казалось светлым пятном, таким светлым, таким холодным на ощупь, что он все-таки приложил ухо к груди, почувствовав небритой щекой тонкие, твердые ребра. Как сама эта девочка - никому не согнуть, а сломать может что угодно.
Сердце билось. Редко, глухо. Как будто человек в заваленной шахте, в пещере, который уже не верит, что помощь придет, но продолжает бить своим смешным, крошечным заступом в земную твердь, ведь больше ему и делать-то ничего не остается. Ему не понравилось, как оно стучало. Но хотя бы жива.
Он натянул на неё брюки, не подвязывая - штанины были слишком длинны. Надел на ее ноги сухие сапоги - все, за низ можно не беспокоиться. Положил нехитрый скарб позади, под спину, чтобы удобнее было прислониться к дереву, притянул замерзающее тело Махаон, прижал спиной к себе, сложил ее руки на груди. Накинул обноски утопленника-шемита на свои плечи так, чтобы и ее плечи они закрывали.
И обнял. Все, что мог сейчас дать ей - часть своего тепла. Последнее, чем может поделиться человек с человеком, когда и рубашки-то нет. Кожа его была холодной, но внутри тела сильное сердце гоняло по венам горячую кровь, и согретый ими ночной воздух, пропущенный через кузнечные меха легких, он вдыхал в ее шею, чувствуя запах волос, почти растворившийся в гнилостном духе болотной тины.
-
Хорошая сцена. Хороший пост. Я ждал два дня, пока смогу плюсануть.
-
|
-
Просто здорово. И все тут )
|
Клочок земли - не сухой даже, так, проливаемый дождем скорее - все, что у них было. Там, конечно, не так плохо, как на открытом месте, но все равно это мало что даст.
Сколько еще будет идти дождь? И можно ли будет после него пройти по болоту?
Мышцы скрутила судорога, а разум стал вязким, будто размок и сейчас застывал, как желе. Скоро можно будет есть. Но кое-что в мозгах еще шевелилось, как вконец вымотанная лошадь, которую безжалостный наездник - воля - продолжает подстегивать и подгонять.
Запоздало, но тускло вспыхнула мысль - надо было собрать мха, трутня и щепок для растопки, пока дождь еще не начался, и запрятать на самое дно сумки. Теперь подобранный вчера пирит был, в общем-то, бесполезен. Хотя...
Плащ, в который киммериец закатал лишние сапоги и часть одежды, конечно, промок, но одежда, засунутая в сапоги, могла еще оставаться сухой. По крайней мере, сапоги наверняка сухие. А колчан - он ведь был рассчитан на три десятка стрел, а сейчас там больше четырех, стрелы сидят очень плотно. Может, их древки ближе к наконечнику остались сухими? Ради того, чтобы развести костер и обсушиться, киммериец был готов разломать хоть все стрелы.
Оставив вещи под стволом, он снова шагнул в дождь. Подошел к Махаон, опустился рядом, положил руку на плечо, пытаясь определить, насколько сильно она закоченела. Ее кожа была еще бледнее, чем обычно. Почти как мрамор. В застывающий мозг пришла догадка - а что если, когда она умрет, она снова превратится в статую?
Саргон легонько потряс ее за руку. Перебраться под дерево - а там видно будет. Может им еще удастся отогреться. Боги не слышат того, кто молится. Боги видят того, кто борется.
-
Боги не слышат того, кто молится. Боги видят того, кто борется.
-
Есть недостаток у этой ветки - слишком быстро привыкаешь к хорошему. А надо плюсовать, плюсовать!
|
Саргон не любил женских слез. Вернее, слез южанок. На севере плакали редко, и даже тогда, когда для этого действительно был повод - женщины там не рыдали в голос. Когда приходило горе, они, застыв, раскрыв глаза, смотрели в одну точку, а слезы сбегали по их щекам, как ручьи стекают по отшлифованным ветром скалам, и застывали на холодном ветру. Южанки плакали так часто и так невпопад... когда сын уходил на войну, когда сын возвращался с войны, когда у них отнимали деньги, когда им давали деньги, когда их выдавали замуж и когда мужья бросали их... Один воин-киммериец сказал, что слёз у них больше, чем крови, и это было похоже на правду.
Но с Махаон все было... не совсем так. Или совсем не так. Слезы, что стояли у нее в глазах - были слезами человека, боровшегося, пока оставались силы. Не того, кто сдался, испугавшись трудностей. Саргон не знал наверняка, но догадывался, что за эти пару дней ей пришлось испытать столько, что хватило бы на пару обычных лет её жизни. В отличии от неё, киммериец понимал, что если девушка пройдет сейчас все трудности не сломавшись, это закалит её волю и сделает крепче многих мужчин. Он сам проходил через такое. Много лет назад. Правда, тогда он был один.
Весила она немного, может, как теленок или даже легче. Ему приходилось пробираться через болота, своровав овцу. Правда, дело было в других краях. Саргон посмотрел в сторону холма, облизнул губы. Не так уж близко. Но до начала ливня времени все меньше, а там уже про костер можно забыть. Он снял скатанный плащ и перекинул его на шею. Заодно и комары не будут вонзать в нее свои крохотные копья. - Забирайся, - повернулся спиной, сделал нетерпеливый жест рукой. - Нет времени. Да, придется попотеть, поскрипеть зубами. С другой стороны... бегал же он когда-то по снегу в доспехах. Самое время проверить, насколько надсмотрщики преуспели, пытаясь превратить воина в раба.
-
решительно-правильный и знающий себе цену Саргон, многое повидавший и многое ведающий. круто. этому персонажу веришь. мне нрайца.
-
|
Саргона не столько привлекала одежда - для дневной жары его тряпки, в общем-то, подходили, а здешнего ночного холода он, выросший в краю снегов и колючего ветра, не боялся - сколько пояс. Обернув и затянув кожаный ремешок вокруг талии, киммериец сразу почувствовал себя увереннее. Обулся, натянул брака и да и жилетку тоже.
Вино он вылил нераздумывая - Саргон был не прочь повеселиться на пиру, но пьяница в походе в его глазах походил на рыбака, выбрасывающего в море весла и парус, надеясь на милость волн и ветра. Да и, судя по запаху, кислятина эта была не менее отвратительной на вкус. Сполоснув фляги, киммериец наполнил их студёной речной водой и приторочил к поясу.
Монеты, пожалуй, по праву принадлежали девушке, но ей пока было не до трофеев, поэтому варвар сунул все ценное в сумку, включая костяной и каменный ножи, вяленое мясо и украшения. Уложив остальную одежду и сапоги на плащи, воин скатал и связал их углы, как делали кочевники в Замойре. Так по крайней мере дружки бандита не сразу узнают его плащ, если доведется их повстречать. Ах да, еще карта. Повертев её в руках, Саргон подошел к сидевшей на берегу девушке. Положил рядом с ней добытый в бою лук, колчан, скатанный плащ и одну из фляг. Сел рядом. И... Будь на ее месте парень, он бы потрепал его по плечу, сказал что-нибудь ободряющее. Может, рявкнул, чтобы вернуть в чувства. Схватка - всегда тяжелое испытание, даже для закаленных воинов. А уж когда к горлу приставляют кинжал - тем более. Но киммериец, пусть и не обладавший манерами царедворца, да и дамского угодника тоже, чувствовал, что с Махаон так нельзя. Будь у них время, он просто подождал бы, пока девушка успокоится. Но и времени не было - мало ли кто ещё шел по их следу. И он протянул ей кусок кожи, надеясь, по крайней мере, что это ее отвлечет. - Карта. Ткнул отмытым от крови пальцем в южную оконечность. - Город. Люди.
-
а мне опять всё нравится. хорошие игроки благоприятно влияют на модуль вообще. а это вин.
|
Алкидизаар Тар был осторожным торговцем, а Антилох - вспыльчивым воином, поэтому удивительного в том, что они не договорились, не было, ибо в Менассе считалось, что политика - дело правителя, а не солдата.
Поэтому, сложив мнение о своем оппоненте, уход армии вероломных Никоссийцев он воспринял, как неизбежное, и если закупка провианта для такого количества "бойцов" грозила ему и тратами, и недовольством народа, то теперь речь шла лишь о недовольстве народа, связанным с потерей союзника, а Никоссийцы слишком часто угрожали с Менассе, чтобы такое недовольство продлилось долго.
Понимая, что армия Антилох не намерен оставаться в стороне, тиран объявил горожанам, что согласно поступившим только что известиям от его разведчиков, армия Никоссии не собиралась помогать своим союзникам, а готовилась лишить город припасов, а затем переметнуться к врагам, теперь же в бессильной злобе пытаются оскорбить его, дабы он обрушил гнев на своих подданных. В отсутствии блиставшего красотой юноши его чары уже не оказывали такого влияния на граждан.
Флоту, заранее подготовившемуся к боевым действиям, был отдан приказ перехватить не ожидающие нападения корабли Никоссийцев, а армии - готовиться к выступлению.
Рабов же он отправил Главку со следующим посланием:
Любезный сосед наш Главк.
Хотя ты и затянул с ответом, Мы, по великодушию своему, готовы были решить вопрос, как подобает, и испросили у Антилоха-стратега его согласия. Старший же сын твой в безудержной гордыне и себялюбии, позволил себе нанести Нам тяжкое оскорбление, и, более того, переметнулся с армией на сторону врага.
С прискорбием сообщаем, что в виду этих событий не можем более считать тебя и народ твой своими союзниками и друзьями, хотя это Нам горько и неприятно. Надеемся, что мудростью своею ты обуздаешь гордыню чада своего.
Посылаем тебе рабов, которых сын твой купил у наших торговцев, распорядись ими по своему разумению.
Алкидизаар Тар, правитель свободного города Менасса.
На табличках рабов теперь было написано: "Сии люди куплены по приказу Антилоха, сына Главка. Какой сын - такая и покупка."
|
-
Понравилось. Ду йу спик инглиш?
|
-
я обожаю, когда игра может идти и без меня, как мастера, и мне не нужно вести игроков за ручку, и они сами ведут беседы и оживляют свою ветку деталями интересными. вы - две милые няшки ^___^
|
Говорят, что первый крик человека - это его первый вздох.
Сколько раз мы рождаемся? Всего лишь один - первый? Каждый раз, когда смерть, лязгнув железными зубами, проходит мимо? Когда старый мир рушится до основания, и мы лежим, под руинами, не в силах пошевелиться, слушая, как умирает старое "я", а за ним приходит новое и кричит "встаааать!"? Когда жизнь меняет курс на противоположный? Когда нам открываются тайны бытия и смысл существования? Когда в триумфе победы вдруг становится отчетливо слышен грохот рассыпающихся мостов, сожженных накануне? Когда мы предаем сами себя, попираем суть начал своих, идем против собственного естества?
Что это за момент, после которого вся предыдущая жизнь вспоминается пожухлой, пожелтевшей, странной... и иногда чужой, сложной, а иногда наоборот, слишком простой и примитивной?
Он видел, он чувствовал то, что было причиной её крика. И не понимал. Сколько бы препятствий не проходил он, сколько цепей не рвал голыми руками, сколько раз ни уворачивался от беззубой пасти вечной пустоты - никогда его не расшатывало вот так, до самого основания. И дело тут было даже не в том, что киммерийцев с детства приучали быть готовыми к ударам судьбы, и не в том, что он был грубым мужчиной, а она - тонкой девой. А в том, что за этим криком, за этим порывом стояла какая-то страшная тайна, необъятная глыба, гора, и только сейчас, на его глазах, эта глыба скатилась вниз, разбилась о прибрежные утёсы и разлетелась водяной пылью.
Нестерпимо захотелось подойти к краю и заглянуть в пропасть. Он даже сглотнул. И на мгновение показалось, что там, внизу, и вправду есть что-то, кроме морской пены и голых камней.
Сколько же она тащила на себе, эта ожившая статуя с телом девочки?
Торопиться, в общем-то, было некуда. Пусть отдышится.
-
-
-
Да что ж вы за люди то такие, а. Разве ж можно с такой скоростью кошерные посты плодить.
|
-
Вся эта ветка замечательна. Вся она.
|
-
за много думающего варвара :)
|
- Ты ситэ раб. При этих словах Саргон усмехнулся и покачал головой. Люди думают, что раб - это тот, на кого надеты кандалы. Но он-то знал, что раб - это внутри. Раб - это когда ты боишься хозяина. Не наказания даже, а его самого. При этом не важно, ненавидишь ты его или любишь. Страх делает рабом, а не цепи. Поэтому рабами были и дети рабов - их воспитывали в страхе. Страхе не угодить, страхе не понравиться, страхе быть проданным, словно вещь. Киммерийцы учили детей не бояться никого. Даже богов. И главное - не бояться самого страха. И он тоже будет учить этому своих детей. В какой бы стране они не родились. И в какой бы край их не забросила судьба.
Он следил за появляющимися на песке полосками. Квадраты с дырами... наверное деньги. Деньги в этом мире делали каких угодно форм, размеров, чеканок... хотя платили ими всеми, по сути, за одно и то же - за пот, за кровь, за верность и за предательство. Сказать ей, что на родине он был богат? Хотя, как потом узнал, достаток всего его племени не шел в сравнение с состоянием среднего Аргосского торговца. Наверное, не стоит.
Он просто кивнул, что понял. И задумался. Что будет дальше? Ну, скажем, завтра они доберутся до гор и найдут здесь какой-нибудь поселок. Или даже город. Положим, их даже не забросают камнями. Какая бы дыра это не была, маловероятно, что здесь не говорят на аргосском. Ему надо попасть на материк, но денег-то как раз ни гроша. Можно наняться к какому-нибудь капитану. Хотя не факт, что это снова не закончится кандалами и веслом. Можно попробовать проехаться на судне "зайцем". Рискованно. Можно воевать. Кто-то с кем-то везде воюет, достать бы только меч и одежду. А она? Останется здесь? Или поедет тоже на материк? А куда? В Мессантию? Все равно у нее никого там нет. Взять ее с собой? Она, конечно, женщина, но человек свободный. Пусть сама решает.
И он задал, наверное, самый сложный, за сегодня, вопрос. Потому что ответ на него нельзя было нарисовать. - Ты говорила: воттат. Воттат - это хотеть. Чтобы было понятно, он показал на сорванный недавно плод, лежавший рядом. - Я хочу плод. Потом взял и вырвал кусок зубами. Проглотил. Отложил в сторону. На чем еще продемонстрировать? - Я хочу быть свободным. Не рабом, - он снова сделал вид, что его руки скованы. - И я не раб, - раскинул руки в стороны, "разорвал" воображаемые кандалы. Огонь дружелюбно потрескивал рядом. - Я хочу тепла, - подвинулся ближе к костру. - А чего хочешь ты?
-
Хорошая ветка. Я думал, намного хуже будет это все. И хорошая ветка, просто очень хорошая ветка.
|
|
Остин молчаливо выслушал этот спектакль. Потом пожал плечами и сказал: - Пока что результаты не ясны. Ладно. Сейчас я вас познакомлю с некоторыми новыми вводными. Только что я встречался с Полом Таунсендом - он курирует Амбассадор со стороны тайной полиции. Только не падайте в обморок... возможно, наш герой Ли Сю связан с коммунистами. До сих пор я полагал, что, так как он является, по сути, двоюродным братом Тао Чжуси, то должен был работать на Большеухого Ду. Выяснилось следующее: Во-первых, Гу Чжусянь, судя по всему, вел переговоры с коммунистами. Во-вторых, коммунисты в своей газете взяли на себя ответственность за теракт. В-третьих, вчера, когда мы готовили засаду Ли Сю, там же ее готовили люди Ду. Тут напрашивается два варианта: первый - Ли Сю работал на Гу по заказу коммунистов. Второй - Ли Сю работал на Ду, и они его руками подставили Гу, который с коммунистами вел переговоры. Осложняется все тем, что суть переговоров между Гу и коммунистами была и остается тайной. Более того, версия о том, что в контрабанду оружия вовлечена банда Большеухого находится под вопросом.
В общем, так. Первоочередные наши задачи такие, - Остин взял мел и подошел к грифельной доске.
Первое. Выяснить, на кого работал Ли Сю. Ричи, это твоя задача, допрашивай дальше подозреваемых. Также выясни, нет ли связей с коммунистами. Хоть каких-то. Ну и свои наработки продолжай. Возможно, их захочет допросить Таунсенд. В таком случае, пусть делает это при тебе. Второе. Продолжать выяснять, кто такой Ляо Таокуан. Это обоим, - он обвел фамилию мелом. Третье. Ричи. Взаимодействовать с французами по поводу Мао Ю. Кто забыл, тем напоминаю - это человек, вовлеченный во французскую часть дела со схроном оружия. Пока что по телефону - они должны, ДОЛЖНЫ держать нас в курсе всего, что происходит. Если я смогу это вести - хорошо, если нет - поддерживать связь должен ты. Как только почувствуешь, что они сжимают кольцо - сигнализируй, пошлем туда Чжана. Четвертое. Чжан, ты продолжаешь заниматься Лю Шаохуа. Брат - это только один вариант. Еще есть девушка. Еще есть подельники. Расспроси их о его связях, друзьях, общих знакомых. Работай. Я хочу знать, в Шанхае он еще или нет.
Пока это все. Сегодня вечером, Артур, пожалуйста, свяжись с Маком. Даже если он к себе в номер всех девочек Сеттельмента приведет - плевать, нужно до него донести, что он у нас теперь либо полицейский-трезвенник, либо ни то, ни другое. Без вариантов.
Чжан, тебя я хотел взять на подстраховку, но если уж сильно волнуешься - иди. Только завтра мне нужны по Шаохуа результаты, обязательно нужны, потому что послезавтра ты можешь понадобиться для французской команды.
Вопросы?
-
В процессе написания поста я вспомнил почти все имена, не заглядывая в статью про зеленую банду. Скоро можно будет ехать в шанхай и записыватсья в полицию. Но даже не это самое ценное в этом посте! Всё-таки я очень рад, что на роль детектива из SMP пошёл именно ты, а не кто-нибудь другой, кто бы испугался во всём этом разбираться.
|
После боя тела погибших защитников похоронили рядом на кладбище. На похороны явилось едва ли не все население городка. На каждом надгробии, кроме инициалов и дат, вырезали надпись. У Джекстона она звучала так: "Он защищал закон и порядок до последнего вздоха. Те, кто придет ему на смену - да не посрамят его памяти."
У Эванса написали следующее: "Спасая других, он не стал спасать себя. Этот человек достоин памяти."
А у Ингрэма написали так: "Здесь он принял свой последний бой, погиб, но не проиграл. Покойся с миром."
Перестрелка наложила отпечаток и на жизни тех защитников, кто пережил ее.
Майки, если и хотел избежать славы, не преуспел в этом. Федеральный маршал, приехавший в Эллинвуд, чтобы забрать тело Черного Дика, выплатил парню премию в сто пятьдесят долларов. Разумеется, чтобы избежать завистливых взглядов, немалую толику стоило бы потратить на выпивку и угощение односельчанам. Кроме того, городской совет предложил Хамфри занять пустующее пока что место маршала с сокращенным окладом (пятьдесят долларов в месяц). Это было весьма кстати, так как, в отличии от работы на ферме мистера Бриннера, обязанности маршала в таком захолустье предполагали массу свободного времени, которое теперь понадобилось бы Майки в связи с возросшим интересом к его персоне со стороны женской (скорее даже девичьей) части населения и газетчиков. К слову, после нескольких заметок в местной прессе, все приезжие считали своим долгом всего за пол-доллара послушать историю о перестрелке "из первых рук". Рассказ Майки, правда, уже через несколько лет оброс массой любопытных подробностей, о которых никто не слыхал раньше, но это было вполне простительно (попробуйте сами рассказать одну и ту же историю хотя бы раз триста!) Были, впрочем, и не столь приятные последствия. Майки еще долго опасался чьей-нибудь мести: не расставался с оружием, не садился в салуне спиной к выходу и избегал ходить ночью в одиночку. Но, к счастью, предосторожности эти оказались напрасными и он прожил долгую и полную впечатлений жизнь, хотя вряд ли какие-то из них могли сравниться по силе с теми десятью минутами, которые Хамфри провел на крыше бывшего отеля в далеком 1876 году.
Док долго не мог оправиться от своих ранений. Ребра срослись нормально, но вот руку пришлось отнять чуть повыше локтя, и О'Шилли долго привыкал к протезу. Кроме того, его иногда мучала совесть, хотя благодаря бумажке, выданной маршалом, и свидетельству горожан, никаких проблем с законом у дока не возникло. Однако, в конце концов, Джимми поправился и снова занялся врачебной практикой. Оперировать, конечно, теперь было сложнее, но большинство пациентов хирургического вмешательства не требовали. А кроме того... с течением времени док понял, что многих притягивает не столько его медицинские навыки, сколько возможность лечиться у "того самого дока О'Шилли". Дошло до того, что клиентура мистера Дотсона (который и отпилил коллеге руку), сильно сократилась. В конце концов, одному из них пришлось перебираться в другой город, но это уже другая история.
Из всех участников перестрелки только жизнь мистера Бриннера почти не изменилась. Он вообще очень не любил вспоминать об этом злополучном дне, то ли потому, что сам сыграл небольшую роль, то ли потому, что винил себя в смерти Эванса и Стивена. Если старику задавали вопросы, он либо отмахивался, либо делал вид, что ничего не услышал, и вскоре газетчики потеряли к нему интерес. Пожалуй, единственным поводом, по которому Бриннер поминал тот денек был Майки, ведь "раньше-то парень работал как следует, а теперь шляется по девкам да чешет языком со всякими бездельниками и проходимцами. Черт бы побрал этих бандитов и все их дурацкие дела!"
-
-
Ура! Всё хорошо, что хорошо кончается. Вообще я думал, что Майки после такого может податься охранять закон, но как-то чтобы восемнадцатилетнему парню аж маршала дали, не рассчитывал, думал, назначат хотя бы помощником.
А Дотсон сволочь, конечно: офигеть что за способ бороться с конкурентами — руки им отпиливать! Поделом мерзавцу, что разорился, поделом.
Повторю в очередной раз, что игра была замечательной. С нетерпением жду обещанного основного модуля.
|
-
о да. внезапный Ворга и двурукий Фрискот. мы молимся чертям в аду за ваши жалкие душонки. побалагурьте там за нас, дьявол вас побери.
-
Зе енд )) Жаль, что в основном мимо меня прошло, а так гут!
|
-
-
Шикарный получился модуль) Ты отличный мастер, не просто интересно ведёшь игру, но и задаёшь неповторимое настроение. Очень понравилось то, что игроки стараются. В этом отчасти вижу заслугу мастера. Не каждый может вызвать желание отписаться не просто, а с душой. Читала всё разом и испытала бурю эмоций. Полный восторг))) Дальнейших творческих успехов!
-
Да... Ай да Биг Боос... Скупая слеза скатилась по небритой щеке.
|
-
Вообще шикарная игра получилась. Читаешь - прямо как кино смотришь.
|
-
Мастерский пост, все есть в нем, и драма истекающих кровью бандитов, и ирония о лихом жеребце.
|
БриннерПересекая двор, Роланд видел, как док бежал по крыше. Из-за отелей раздалось три выстрела один за другим, и разок выстрелили с крыши отеля. Кто - неизвестно, но скорее всего Хамфри, так как фермер видел его раньше на крыше. Бежишь, до ящиков полтора хода еще.О'ШиллиДок кинулся к лестнице, и услышал выстрелы с той стороны улицы, от скобяной лавки. Один, другой - пули свистели над головой. Стреляли в него! Со стороны Майки тоже послышался выстрел - парень отстреливался. - Выкинул, - прокричал старик, злобно прокричал и как-то отчаянно, срывающимся голосом, - шевели уже своей задницей, мать твою! Ты собираешься меня спасать или нет? А с той стороны пальнули еще раз, но уже видно совсем наудачу - пуля просвистела совсем над головой. Добрался! Док стоял спиной к лестнице, готовый спускаться, с винтовкой в руках. Добрался до лестницы, кидай два раза на ловкость (скорость, с которой спустишься). Следующий ход начнется с того, что персонаж опустится на колени, а потом начнет спускаться. Ну и крикнуть чего-то можно.ИнгрэмНа севере за отелем пару раз щелкнул выстрел. - Выкинул, - прокричал старик злобным, хриплым голосом, с ноткой паники даже, - шевели уже своей задницей, мать твою! Ты собираешься меня спасать или нет? С бывшего отеля выстрелили в ответ, и еще раз в ответ пальнули с той стороны. Бой пока что не прекращался. Однако Стивен, медленно переступая мимо борта фургона, противника не видел, только два тела. Оба не шевелились. Тот, которого подстрелил док, был точно мертв. Здоровяк лежал ничком, с оружием в руках, и точно сказать было трудно. Тело только показалось из-за колеса телеги. револьвер у него был такой же, как у Стивена, ремингтон. На следующем ходу подойдешь вплотную к телу. Через ход сможешь подобрать оружие и двинуться дальше. Ну, если не произойдет ничего неожиданного. Заявки не жду, только если что меняешь.ХамфриПока Майки поворачивался за фронтоном и приподнимался, с той стороны улицы раздался еще выстрел - должно быть, бандит заметил дока. выглянув из-за фронтона, юноша сразу увидал своего противника и еще одного негодяя вдалеке, который хромал по платформе как ни в чем не бывало. Третий скрылся за зданием станции. За те короткие мгновения, что Майки ловил в прицел вражеского стрелка, парень успел разглядеть его, насколько это позволяло расстояние. Был он в шляпе да в плаще, весь в черном, кроме белой рубашки, так что Майки даже подумал - не сам ли это Черный Дик. Лицо его отсюда было не разглядеть как следует. На поясе у него была кобура, а в руках - винчестер, такой же как у Майки, из которого он целился в дока. Майки выстрелил одновременно с противником и даже увидел, как его пуля хлестнула по деревянной стене дома, по углу. Может, пару дюймов правее - и конец бандиту, но нет, не вышло в этот раз. Пригибаясь, Майки успел подивиться выдержке негодяя, который даже не вздрогнул. Тут еще боковым зрением отметил парень, что что-то мелькнуло над крышей отеля и упало где-то на поперечной улице, только карабин это был или нет - понять не успел. А вслед за тем раздался голос старика, злобно-взволнованный: - Выкинул! Шевели уже своей задницей, мать твою! Ты собираешься меня спасать или нет? И еще выстрел щелкнул с той стороны. Вот так вот: один кричит, чтобы док задницей шевелил, а второй пытается ее прострелить. Чего-чего, а наглости этим парням не занимать. Лежишь на крыше на метр левее, чем раньше. Никого не видно.ЭвансПоднявшись на ноги, Эванс не сразу заметил бегущего противника. Попятился назад к косяку, и уже увидел мелькнувшее пончо и шляпу, но бандит быстро пробежал к восточной стене станции, и выстрелить Джонатан не успел. Зато заметил еще одного - того, который шел по платформе. Вернее бежал, прихрамывая. Не успел выстрелить, противник скрылся и виду. Примерно он там, где стрелочкой показано. Второго видишь. Следующий автоматически ход начинается с 0,5-очкового завершения перемещения к косяку (действия можешь планировать любые). Подковы, естественно, не истрачены.
-
- Выкинул, - прокричал старик, злобно прокричал и как-то отчаянно, срывающимся голосом, - Выкинул, - прокричал старик злобным, хриплым голосом, с ноткой паники даже А вслед за тем раздался голос старика, злобно-взволнованный: - Выкинул! Шевели уже своей задницей, мать твою! Чёрт, и не поленился ведь придумывать эпитеты, хотя вполне мог бы всем одно и то же написать! Нет, плюса это однозначно заслуживает.
|
-
Напряжение буквально электризует свежий октябрьский воздух. Трепещите злодеи, вы попали под прицел инспектора Рейнольдса!
|
-
... дикари могут убить настоящего англичанина, но им не удастся его запугать. Деньги — в Нью-Йорке, бордели — в Париже, но идеалы — идеалы только в Лондоне. (c) =)))
|
-
Ура!!! Мы ломим, гнутся шведы! Я сегодня всё утро ждал этого поста, кстати. Ну, пруха по кубам мне, конечно, нереальная.
|
-
вот так оно всё и бывает. да.
|
- Добрый день, мисс Лян, - Остин улыбнулся трубке и на миг ему показалось, что от нее исходит еле уловимый запах духов. Но ничего такого не было, это ему, конечно, показалось. - Пара минут для вас всегда найдется.
Выслушав ее, не перебивая, Рейнольдс решил кое-что рассказать, но о визите к Ду, да и о засаде в Хардуне, конечно, не распространяться.
- Ли Сю, судя по всему, скрывается сейчас в китайской части города, - начал он. - Китайская полиция на днях взяла особняк, в котором была штаб-квартира его банды, только вот не уверен, что об этом стоит напрямую писать - это было сделано по наводке вашего коллеги Джимми Чена, и точное место и время фигурировать, я думаю, не должны. Хотя... знаете что... мы можем даже попробовать отвести от него подозрения бандитов. Если напишете, что местоположение выдал один из задержанных сообщников Ли Сю. Конечно, это будет искажение фактов, но, с другой-то стороны, они нам его действительно готовы были выдать, просто мистер Чен поделился информацией раньше. Еще о чем следует написать, пожалуй, так это о том, что были обнаружены тела двух молодых девушек-китаянок, задушенных членами банды Ли Сю, возможно по его приказу. Это должно неплохо развеять романтический образ борца за свободу китайского народа. Кстати, хотел вас попросить кое-о-чем, мисс. Одного из пострадавших в Амбассадоре звали Ляо Таокуан, 41 год, китаец. Если вы сможете узнать о нем больше по своим каналам - сообщите мне, пожалуйста. Есть версия, что он был убит неслучайно. Об этом тоже можете написать, но без каких-либо подробностей и имен - просто, что есть такая версия: среди жертв-китайцев есть те, кто погиб неслучайно. Тем более, что мы сами пока не уверены. Ну вот, вкратце, наверное и все. Есть у вас еще вопросы ко мне? - Рейнольдс уже приготовился попрощаться. Он вообще-то, был любитель быстрых, коротких разговоров, но сейчас почувствовал сильное желание поговорить с Джулией подольше. О чем угодно - о погоде, о каком-нибудь старом странном деле, о музыке... Но, конечно, он подавил это призрачное стремление одним небольшим усилием воли. Болтать по телефону, когда у тебя полно дел - позор для детектива! Да и вообще... что такое телефон? Кусок пластика, из которого доносится далекий, искаженный голос человека. Разве можно это сравнить с беседой лицом к лицу, когда видишь все колебания, покачивания головой, оттенки, сомнения, раскаленный блеск из-под ресниц... Телефон - это, пожалуй, даже хуже писем... хотя и быстрее.
-
Ох, какая прелесть! Суровый детектив Рейнольдс, а какая романтика вдруг пошла.
|
-
Теперь и за него мстить придется. ^____^
-
Сколь ждал именно этого момента и все-равно получилось неожиданно.
|
-
Во-первых, за хороший разбор ситуации, а во-вторых - за Да какие они египтяне?! они же чертовы привидения!
|
-
Супер! Наконец-то хороший бросок сработал (с четвёртого-то раза)! А подкову я за старика получаю?
|
|
-
Сколько опыта я мог получить за фермера?
|
-
"Сэр, я хотел спросить: когда первый раз стреляешь в человека, что чувствуешь?" "Отдачу."
-
-
Один из ребят повернулся к старшему по команде: "Сэр, я хотел спросить: когда первый раз стреляешь в человека, что чувствуешь?" Сержант, не глядя на спросившего, выпустил дым и не меняясь в лице проговорил: "Отдачу." А потом снова затянулся.
|
Бескрайняя чернота космоса, и крейсер Хаоса, словно отвратительная бурая туча повисший над громадой планеты под "Coup de grace". Капитан-еретик уже знает - атака на генераторы пустотного щита отбита, пусть и в последний момент. Громада крейсера разворачивается, пытаясь обрушить всю мощь бортового залпа на надоедливую тварь, но рейдер пока ускользает. Мелодия боя - команды офицеров, и ответы сервиторов, гудение и тонкие голоса духов машин кибер-авгуров, трансляторов команд, и за всем этим - густой, до костей ощущаемый рев двигателей. Дыхание Зверя.
- Войд-мастер, противник в пределах досягаемости орудий "Coup de Grace"? - прозвучал вопрос капитана. - Да, сэр. Предлагаю передать управление орудиями командору Лазло. Приказ начать маневр уклонения? - Хассельхоф выглядел сосредоточенным. Игра в кошки-мышки с таким противником не может длиться вечно, эффект внезапности они уже разыграли и нанесли урон десанту, противник ответил, судя по показателям статуса щитов - не слишком удачно. Теперь за "Мизерикорд" примутся всерьез. Этому противнику придется нанести еще много ударов, прежде чем он "созреет" для удара милосердия. - Согласен. Начинайте. Мы должны отвлечь внимание противника от высадки десанта, пока не прибудет "Правосудие Его". Мы быстрее и маневреннее, но если не будем отвечать, рано или поздно они попадут. Приоритетная цель для огня - орудийные системы. - Глаза Айвена пробежали по мостику, будто в поисках чего-то. - Каковы наши шансы выжить при прямом попадании, Кевин?
***
... - Благодарю вас за подмогу, возвращайтесь ныне на свои посты, и да поможет нам Император... Лютер устало кивнул матросам-эвакуаторам, прибывшим на место боя почти сразу после того, как им был подан сигнал, и проводившим раненых в ходе отражения вражеского абордажа бойцов в корабельный лазарет. Предводитель эвакуаторов кивнул в ответ, сотворил аквиллу на груди и поспешил увести своих людей в недра корабля. Как говорил он Лютеру, Джону и Вальдемару по дороге - пока что Удару Милосердия удавалось избегать прямых попаданий, но ситуация накаляется, и каждому матросу нужно быть на своем месте. Кстати о Джоне и Вальдемаре. Оба вояки выглядели довольно плачевно - странно, но только здесь, в своих врачебных владениях, Лютер смог по-настоящему понять, сколько же им всем удалось пережить. Даже не глядя на руки обоих воинов, можно было насчитать с дюжину едва зарубцевавшихся шрамов, синяков и ушибов на каждом. Лютер вздохнул и, поморщившись от резкой боли, встал. Да, вероятно, он сам сейчас выглядел так же плохо - шрамы, синяки, ушибы... повязка на груди вся промокла от крови, надо менять. И, главное, усталость. Не осталось сил даже на молитву. Священник проковылял до настенного ящичка и, немного в нем пошуршав, вернулся к соратникам с коробкой медикаментов и приборов. Смерил обоих тяжелым грустным взглядом, тихо улыбнулся и спросил: - Ну что, после тяжелой службы не грех припасть к истокам священной медицины? Думаю, теперь нам остается лишь восстанавливать силы и молиться за успех Кевина... и Айвена. Свою задачу мы пока выполнили.
***
Тем временем на мостике...
- Рано или поздно они попадут в любом случае, капитан, - ответил войд-мастер на вопрос Айвена. - При прямом попадании мы выживем, конечно, даже, возможно, выдержим несколько прямых попаданий. Но с каждым ударом наши шансы выйти из боя будут все призрачнее, - войд-мастер нахмурился. - Пока щиты в порядке, мы можем себе позволить перестрелку, но с первым же полученным попаданием лучше уходить. — Капитан.. Лейт, мы принимаем сигнал с поверхности, — голос Лазло дрожал, — Он-ни..Они убили губернатора. Столицу атаковали изнутри. Бледное лицо мальчишки, что ненамного моложе самого Айвена. Хриплый голос того, чей дом пылает в огне..
Выжав почти предельную скорость, Хассльхоф остановил руку перед тумблерами маневровых двигателей. Там, на мостике вражеского крейсера, огромный, страшный капитан с черепами на черной броне, должен был решить, что маленький рейдер уже испугался его страшных батарей и отваливает в сторону, чтобы скрыться в пустоте. И комендоры пошлют лучи смерти, карающие дерзкого вольного торговца, наперерез его курсу. Пора! Кевин резко "сыграл" маневровыми, корпус махины развернуло, почти что занесло. Поворот вышел жесткий, но "Коуп-де-Грейс" такое любил. Отреагировать на это хаоситы уже не успеют - теперь рейдер Донована несся по огромной дуге, заходя им с кормы. И Хассельхоф, сжав зубы, послал мысленный привет тому, кто стоял за вражеским пультом управления: "Как ты, не ожидал?"
- Моя семья тоже там, командор. Но у нас нету времени на скорбь. - Айвен посмотрел на Лазло. В глазах его, казалось, мелькнуло понимание, но выражение лица было стоически сурово. - Пока мы сражаемся, надежда есть. И с каждым мгновением она все ближе. А еще каждая секунда, которую мы забираем у врага - это тысячи спасенных жизней там, внизу. И сейчас ты должен думать лишь о своем долге перед Наарлоком и Императором.
Вольный Торговец перевел взгляд сперва на гололит, отображающий ситуацию на поле боя, а потом на Кевина.
- Заставим их погоняться за собственным хвостом... Мы готовы стрелять?
Хаоситы отчаянно пытались развернуть своего колосса, но в этот раз, похоже, проворонили. "Молитесь-молитесь своим лже-богам... Сейчас мы вас... А, капитан же у нас теперь не Номад." - поймал себя на мысли войд-мастер. - Капитан Лейт! - обратился он к Айвену. - Сэр, сейчас мы зайдем противнику с кормы. Можем постараться удержаться сзади, чтобы не дать ему открыть огонь. Можем попробовать атаковать своими ланс орудиями. Это шанс не только разозлить его нашей стрельбой, а потрепать. Но это и риск. Ваш приказ, сэр?
Сопроводив всех пострадавших в лазарет и получив первую помощь, Вальдемар отправился обратно на мостик. Не время разлеживаться, когда враг рядом. Забыть про раны, про дико болящую руку. Вперед, милитант! Твой опыт, меткость еще пригодятся в этом бою. Вперед, во славу Номада и Императора, искорени эту нечисть.
- Мы должны потянуть время. И не рисковать зря. Продолжаем уклоняться и стараемся держаться в тылу крейсера, - прозвучал голос капитана.
Молнией пронесся "Coup de grace" мимо вражеского борта, уходя от выстрелов. Плазменные сгустки частым градом обрушились на врага, но мощные пустотные щиты лишили залп столь желанной силы, и сполохи огня лишь оплавили обшивку Мастерский разворот - и вот, вне досягаемости орудий, Зверь собирается уязвить врага в беззащитную корму.. Все-таки космический бой производит совершенно иное впечатление, чем любое сражение на поверхности. Единственное, с чем мог его сравнить Айвен - это артиллерийский артобстрел. Но... масштаб поражал - сгустки плазмы, размером с дом, лучи лансов, пронзающие сотни километров пространства, растянутые, будто в кошмарном сне, движения... Но, тем не менее, приводящие к намеченной цели. Сектора на гололите сходятся... и Айвен уже понимает, что это значит. Способность учиться... или... или что-то врожденное?
- Господа, мы все увидим, как этот крейсер будет уничтожен. Но я предпочту, чтобы это произошло от нашей руки. Или, по меньшей мере, чтобы "Правосудие Его" пришло на все готовое... Открыть огонь!
Чтобы поразить противника залпом орудий, кораблю нужно было "сохранять постоянную поперечно-вертикальную плоскость", как писали в учебниках, или "идти на ровном киле", как говорили бывалые космены. Совмещать это с маневром уклонения было непросто, и Хассельхоф, выровняв судно, решил подождать, пока главный калибр отстреляется, а затем уже выкинуть какой-нибудь трюк, который позволит снова сбить с толку вражеских комендоров. Корабль рычал в предвкушении, казалось, он готов был броситься на чернеющую громаду монстра, чтобы вцепиться ему в горло, но Кевин пока сдерживал его прыть - у врага были мощные лапы, острые когти и шипованный ошейник. Ярость еще пригодится, сейчас важна осторожность.
И вот он, мостик, сердце Coupe De Grace. Казалось, охваченный суматохой, на самом деле он жил своей упорядоченной жизнью, не терпящей суеты и беспорядка. Быстро проскользнув обратно к покинутому посту управления орудиями, Вальдемар огляделся, оценил сложившуюся обстановку. И вот, приказ. Быстро скорректировав прицел, милитант наблюдал, как жирные гроздья плазмы устремились к крейсеру. Быстрый разворот — и рейдер вновь проносится мимо крейсера, по пути вонзая в броню, окружающую сопла двигателей, сгустки плазмы и луч ланса. Тщетно - под таким углом, какой выдал войдмастер можно было и не думать о пробитии щитов. К счастью, враг также не ожидал подобных кульбитов, и лучи проносились мимо, словно заключая рейдер в огненную клетку. — Тревога, враг выпускает бомбардировщики! — доносится с одного из постов у подножия лестницы власти. Похоже, враг не собирался позволять дерзкой мошке дразнить себя так просто... Милитант грязно выругался в слух. - Где этот чертов крейсер гвардии? Бомбардировщики быстро сотрут нас в порошок, если он не появится. - Вальдемар подкрепил свои слова ударом кулака по боковине своего кресла.
|
-
Совершенно великолепный у тебя отыгрыш, всегда. Прямо вот клеймо знак качества можно на твоём Кингсфорде ставить — действительно, настоящий, стопроцентный англичанин, как из книжек Хаггарда.
|
-
Трясущимися руками жал на мышку, открывая пост. Круто.
|
-
Ух, и круто же, блин! Вот где нервы-то!
|
Проводив Лян в свой кабинет и закрыв ее там на ключ (для ее же безопасности, как он пояснил), Остин зашел к Чжану, заканчивавшему допрашивать последнего свидетеля, и пригласил его на совещание.
Когда все детективы собрались у Ричи, Остин набил трубку и начал: - У меня две новости. Во-первых, арестованные нам попались разные. Ричи, записывай, тебе с ними работать. Цао Хуэй - упертый, крепкий орешек. Строит из себя фанатика, борца за идею. Просто давить бесполезно, по крайней мере пока, а времени на выдерживание у нас мало. Подумай, как пронять Инь Гаоцзюй - мелкая сошка, сотрудничать готов, но знает, похоже, мало. Нужно подумать, какие вопросы задавать. Яо Пэнь - шофер нашего приятеля Ли Сю. Знает много, надо давить по полной. Я их всех застращал выдачей японцам, конечно, они там сидят думают. Протоколы можешь почитать. Еще четвертый, которого ты подстрелил, Тан Жуй. Он в больнице, состояние стабильное. Тоже готов сотрудничать и тоже, якобы знает мало.
- Второе. Я съездил к нашим китайским коллегам, посмотрел место, откуда они планировали операцию. Особнячок такой. Со стороны их полиции дело курирует майор Чжао. Человек он мутный, по его словам назначит встречу Ли Дуну, попытается что-то узнать. Да, если кто не в курсе еще - наш Ли Сю - сынок того самого Ли Дуна. Так вот. В особняке особо ничего интересного не было, кроме двух женских трупов (да, тоже можно надавить с их помощью. Например, Арти, скажешь Хуэю, что его повесят не за нападение на Амбассадор, а за жестокое убийство двух девушек). И еще одна любопытная улика - в кармане из пальто были обнаружены ключи от номера в “Hardoon Building”. Это на Ист-Нанкин, у нас тут под боком. Теперь рассказывайте, что у вас, ну и идеи излагайте.
Ричи закурил. Стоял и слушал Остина, одной рукой водил карандашом по бумаге, вырисовывая чертиков с узким разрезом глаз и вообще характерными азиатам чертами лица; рисовал с пылом, но, увы, без таланта – чертики получались какие-то квадратные, с кривыми копытцами, длинными усами, треугольными рожками и извивающимися хвостиками. А потом Ричи начал «отрезать» им эти их хвостики и копытца карандашом, тихонько чиркать их, замалевывать их гримасы. Допросить? Допросим. Нажать? Нажмем, это запросто. - Протоколы мне перед уходом передай, будь добр, - заметил Артур, поглядывая в окно. - У меня вообще мало полезной информации – много «воды». Я на столе оставил эти свои.. «записульки», - задумчиво провел пальцами по усам, а затем встрепенулся, резко, и толстый столбик серого пепла покачнулся на сигарете и упал на пол. - Херингслейк заходила. Ну, Лиза. Администратор «Амбассадора». Ей какой-то мужчина звонил, спрашивал про список гостей на тот злополучный вечер. Сказала, что у нас есть такой. Ты знаешь, где он? - Когда звонил? До или после нападения? - быстро спросил Остин, потянувшись к стопке с отчетами. - Сегодня звонил. Часов в двенадцать, по её же словам. Список у неё дома, второй был у швейцара "Амбассадора". Ну, которого молодчики Ли Сю прибили. Так что он должен быть где-то у нас, да, - вырвал листочек с рисунками, скомкал в кулаке, выбросил в корзину. Остин, попыхивая трубкой, посмотрел в угол сосредоточился. Обдумал слова коллеги. - Тогда вряд ли это важно. Наверное, журналист какой-нибудь. Преступникам список после нападения точно не понадобится. А нам список жертв важнее. Всех опознали уже? Кого-нибудь интересного нашел? - Пока больше никто не докладывался. - Чжан, у тебя что-нибудь есть? - Ничьшего нового, - покачал головой Чжан. - Вусе, что ещть, уже в докэладе. Мистер Ричи исписывал и комкал листы блокнота. Вот что называется настоящий профессионал, сам строит предположения, сразу записывает и сам же критикует их нещадно. Пытливый ум! - Если бы можно было довелять хлибен в полуной меле, я бы сказал, что больше ничьшего и не узнать. - Что за хлибен? - переспросил Остин, вопросительно изогнув бровь. - Мы так называем не самых благопорядощных жителей Ниппонии, - чуть смутился Чжан. Ричи одобрительно хохотнул - Чжан, хоть и китаец, но смышленый. - Аааа, - протянул Рейнольдс. - Понятно, в общем. Тогда будем действовать так. Ричи, займешься пока арестованными. Протряси их там хорошенько. Чжан, возьми пару констеблей. Если никого не найдешь - скажи мне, только быстро, я попробую выбить людей у шефа. Видели, что творится? Всех полицейских стягивают к нам, в оцепления. Итак, возьмешь двух человек, поедешь в Хардун и установишь наружное наблюдение. Осмотри сколько входов-выходов и так далее. Если заметите Ли Сю - не торопитесь, действуйте осторожно. Он может быть опасен. Но это вряд ли. Пока просто следите. Портрет у тебя его есть? - Так точно, миста Лейнольдс, - кивнул-полупоклонился китаец. - Еще вот какое дело. Джимми Чен был на днях у Ли Сю в заложниках. Он дал нам показания против него и по его наводке китайцы накрыли логово. Ли Сю об этом, конечно, не знает, но может догадаться: он грозился отомстить ему или его друзьям - певице Беатрис Бельфлер и еще одной их общей подруге. Подумайте, как нам обезопасить их, особенно с учетом того, что лишних полицейских в ближайшее время не будет. Кстати, Ричи... а что с Маком? Ты ему в последнее время когда звонил? Может, его к этому делу подключить? - Ох. Я же и не успел тебе сказать, да? Совсем вылетело из головы, - Ричи вдруг поднял взгляд, - Мак под следствием у Шанхайской полиции. Он мне вчера звонил, прямо перед тем, как всё это началось. Говорит что, возможно, убил кого-то. В потасовке. Так что.. Так что придется обходиться своими силами. И не помешает узнать, всё-таки, что же он натворил. - Ох, Маааак, - только простонал Остин. "Ох Мак. Какого же черта ты так подставился... и нас поставил... В этой кутерьме можно было бы под шумок тебя вернуть, а ты... Ох Мааак"
Рейнольдс молча выбил трубку, высыпал пепел на бумагу. Сложил. Аккуратно. И смял. Скомкал. Сжал так, что костяшки пальцев побелели. Бросил в корзину. Нет, поднес руку и разжал пальцы. С усилием разжал.
- Ясно. Тогда думайте, как своими силами обходиться будем. Я поговорю с шефом - хоть узнаем, что он там наделал. Если сам говорит - то может и пьян был, может, не помнит толком. - Так. Отчетливо захотелось взять цветочную вазу, вынуть оттуда георгины и вылить воду себе на голову. Стоять, ждать, пока стечет на костюм (ручка в футляре, не испортится). Потом подержать в руках вазу, представить, как она разбивается вдребезги, упав на асфальт с их этажа... поставить ее на пол и выйти в коридор. А цветы вручить первой попавшейся леди. Пастори, да. Остин криво ухмыльнулся. Страшновато, наверное это выглядело - потому что всегда он улыбался уголками губ. Скрежетнул зубами. - Вопросы есть? Чжан ужасно хотел задать какой-нибудь важный и незаданный вопрос, чтобы Рейнольдс всерьез задумался, а Ричи посмотрел бы на него с интересом и одобрением. Но вопросы были сплошь глупые и неуместные. Он потупил глаза и промолчал. "Наверное, можно предложить им защиту в стенах отделения, - подумал он осторожно, боясь, как бы неоформившаяся мысль не сорвалась с языка. - А потом втайне вывезти их из Шанхая, пока Ли Сю не будет пойман". Ричи задумчиво провел рукой по брючине, вглядываясь в атласную, темно-серую мягкую ткань. Вроде бы пылинку смахивал, а на деле – думал. Неудивительно, - думал, - что я и забыл совсем про Мака – ведь все эти террористы наглые, все эти Лизы и Беатрисы, вся эта свистопляска ворвалась в маленький, по-своему грязный, но в последнее время довольно «мирный» Шанхай с грохотом автоматным и треском костей, криками женщин и мужчин и горькими слезами на безутешных, омраченных лицах. Горе одного человека померкло на фоне горя сотен людей. Смыло его. Потому и забыл. - Нет. Решим позже, что с многострадальными свидетелями делать, оукей? – обращаясь к Остину, прихватил пальто. - Пойду на допрос. Придавлю кое-кого. - Хорошо. Пока что у Ли Сю и без них забот будет полон рот. Но забывать про них нельзя. Ну, все, за работу. Все трое вышли из кабинета. Рейнольдс, прихватив отчеты и направился к себе, обуреваемый разными не слишком приятными думами. Ричи запер дверь и пошел на допрос. А у Чжану теперь нужно было найти констеблей.
-
- Если бы можно было довелять хлибен в полуной меле, я бы сказал, что больше ничьшего и не узнать. - Что за хлибен? - переспросил Остин, вопросительно изогнув бровь. - Мы так называем не самых благопорядощных жителей Ниппонии, - чуть смутился Чжан. Отлично просто!
Вообще молодцы все трое, замечательно отыграли.
|
-
Ууууууфффф. Ну и саспенс, просто пиздец, простите мой французский! Блин! Ожидая этого поста, с шести-семи утра, как заметил, что ты вышел в онлайн, не ложился спать — и ни пуэра, ни кофе не надо: какое там уснуть! Побочный эффект: ожидая поста, работал и в итоге сделал в полтора раза больше работы, чем планировал. Спасибо и за это.
|
- Ну, господин майор, во-первых, это была не операция, и уж никак не военная, как вы изволили выразиться: ни задержания, ни допроса мы там не проводили и не намеревались - просто осмотрели заведение, так как у меня к нему был интерес. Во-вторых, я специально сделал звонок в ваше управление и попросил себе сопровождающее лицо. В том, что ваши сотрудники не поставили вас в известность, меня винить точно не стоит. Напротив, я мог явиться туда, как частное лицо, не уведомляя ваше управление - вы бы вообще об этом не узнали. Но я этого не сделал именно из соображений сотрудничества и как жест доброй воли.
- А что касается упущенной крупной рыбы, господин майор, судя по тому, что я здесь увидел, это место служило базой для нападения на "Амбассадор", и, насколько я понял, китайская полиция до нашей наводки не имела об этом ни малейшего понятия. Профессионально, ничего не скажешь! И последствия этого... в общем, думаю, мы можем обойтись без взаимных упреков, - Остин, как будто готовившийся развить тему, закончил фразу улыбкой, давая понять, что ругать друг друга, особенно при подчиненных - не самый лучший вариант. И сразу посерьезнел.
- Раз вы настаиваете на тесном взаимодействии, я снова сделаю первый шаг. Итак. Мы со своей стороны в данный момент проводим опрос свидетелей, допрос задержанных, экспертизу. Главное, что на мой взгляд, сейчас предстоит выяснить: истинный мотив нападения. Понятно, что "зеленые" будут выдавать это за антияпонскую акцию. Понятно, что гоминьдан попробует подставить коммунистов или кого-то еще. Более того, похоже, что это не провокация японцев. Зачем Ли Дуну понадобилось идти на обострение отношений с самураями? Действительно ли этого он хотел? Может быть, в ходе перестрелки террористы устранили кого-то еще, кто был неудобен "зеленым"? Я предоставлю вам полный список жертв нападения, и прошу высказать свое мнение - могут ли среди них быть лица, неудобные Ли Дуну и его хозяевам настолько, чтобы разделаться с ними, прикрываясь межнациональным конфликтом. Второе. По вашей наводке установим наблюдение за "Хардун Билдинг". Если обнаружим Ли Сю - возьмем. Если нам крупно повезет. Третье. Я могу ознакомить вашего человека (или вас лично) с протоколами допросов террористов. Но и вы окажете нам такую же услугу. И, кстати, прошу заметить, что у нас задержанных больше.
- Теперь, хотелось бы услышать, какие шаги вы с вашей стороны готовы предпринять для проведения совместного расследования.
Остин склонил голову на бок, ожидая ответа. Его слова звучали серьезно, не насмешливо, но, пожалуй, даже с некоторым напором. Собеседник должен был почувствовать, что он сюда приехал не шутки шутить и не загадки отгадывать. Этим пусть неторопливые китайцы между собой занимаются, а у деловых европейцев на такое времени нет.
-
И как он мог посмотреть на англичанина сверху вниз?) ^_^
|
-
"Хардун"! "Хардун"! Что-то знакомое такое... Это не на Ист-Нанкин-Роад ли? Круто, круто, круто, догадался! Нет, ну понятно, что запомнил карту в информационной ветке (эх, по-хорошему-то не нужно мне было туда адрес Ли Сю помещать), но и круто-то как раз то, что запомнил!
|
Битва началась уже несколько часов назад, а отряд Ханаха держали в резерве. Держали, держали... они пытались рассмотреть, издалека, как маджаи перестреливаются с какими-то легконогими пращниками, как заманивают орков на открытое поле.
Чернокожие сделали свое дело - теперь зеленым великанам трудно будет удержаться против совместной атаки слонов и, пусть не такой уж тяжелой, но яростной и умелой, а главное, свежей наемной пехоты.
Ханах слушал рассказы стариков и чувствовал, что в борьбе северян и юга египет все чаще побеждает. Северяне были храбры и грубы, но южане, ведомые гордыми эльфами, все время придумывали что-то новое - новые союзы, новую тактику, новые технологии, новые законы. Поэтому Ханах радовался, что его отряд нанимается именно к ним.
Солнце жгло немилосердно, но Шрам привык и не к такому, да и шлем был не тяжелый и хорошо прикрывал темечко.
Разглядывая гигантских слонов, прошедших мимо, наемник подивился их размерам, а главное размерам ушей. Должно быть, они слышат на многие лиги вокруг. Орки были опасными противниками, хотя пелешет никогда не встречался с ними в бою, но пару раз видел вблизи и составил впечатление. Главное, богатой добычи с них вряд ли стоило ожидать, а драться придется не на жизнь, а насмерть. Но все же пелешеты были преисполнены уверенности в победе - слоны сломают вражеский строй и не дадут оркам атаковать (бывалые наемники говорили, что самое трудное - выдержать их первый натиск), а маджаи поддержат, если что-то пойдет не так.
В своей жизни Ханах молился только одному богу - Арею. Так уж вышло, что жизнь его была сплошной схваткой. И кроме войны, пиратства, походов, ну и немного рыболовства, пелешет ничем не занимался. Молился он редко, жертвовал тоже, считая, что истинная жертва кровавому богу - это убитые им воины врага. Но сейчас, видя, сколько бойцов и отрядов собралось какие гигантские задействованы силы, понимая, какую малую роль играет его жизнь во предстоящей мясорубке решил, все-таки заручиться поддержкой высших сил.
"Владыка, помоги в битве. Выйду невредимым - половину добычи отдам. Выйду живым - отдам треть." Больше ничего в голову простому парню не пришло, и Ханах покрепче сжал дротик.
-
Владыка, помоги в битве. Выйду невредимым - половину добычи отдам. Выйду живым - отдам треть. С Богом торгуется - вот какой правильный у нас наёмник.
-
|
-
Так грустно когда персонажи в твоей игре гибнут. Аж плакать хочется. Но Аменэмхеб умер как жил – в битве, на лету, жестоко и демонстративно. Под стук колёс и под лучами солнца, громко и ярко.
|
Великий Ра, наполни меня силой и храбростью, укрепи мои тело и дух, даруй мне победу во славу Фараона.
Быстрокрылый Гор, сделай меня зорким и стремительным подобно соколу, пусть стрелы мои разят верно и без промаха во славу Твою, пусть мои кони несут меня подобно ветру.
Всемогущий Пта, позволь узнать пути мои и проведи меня дорогами судеб к победе.
Высокомудрый Тот, дай мне разгадать козни неприятеля и избегнуть ловушек судьбы.
Божественный отец наш Осирис, не дай погибнуть телу моему, отведи от меня смерть и направь ее на врагов Фараона.
Мать порядка Маат, очисти мой разум и позволь мне мыслить трезво и верно.
Могучий Сет, внуши ужас врагам моим и заставь их сердца трепетать предо мною.
Царственная Исида, отведи от меня чары и наговоры, камни и стрелы, клинки и палицы, копья и всякое иное оружие.
Милосердный Себек, позаботься о моей душе, если мне суждено пасть.
Эльф поднял лоб от земли и посмотрел на солнце. Оно вставало ровно, входя прямо в небосвод, неприкрытый облаками, и это был хороший знак. Он поднял руки с зажатым в них песком и пропустил его сквозь пальцы. Струйки песка щекотали ладони и снимали напряжение. Медленно встал, втягивая носом еще прохладный воздух. Вот каким оно будет - поле грядущей битвы.
Верный Нофферех уже запряг коней: слева Перо, справа Буря. Жеребцы пяти лет от роду, красивейшие из существующих животных. Сокол подошел к ним, потрепал гриву, пошептал на ухо приятные слова, погладил бока. Чудо, а не кони.
Все снаряжение было проверено накануне - каждая чешуйка в броне, оперение каждой стрелы, каждый ремешок и пряжка, каждая спица в колесах. Их повозка должна была атаковать в первом ряду. В первый ряд, обычно, вставали самые отчаянные, смелые до безрассудства юнцы, или те, кто желал погибнуть в бою, или те, кому, как например Соколу, нужно было своей храбростью заслужить прощение. Боялся ли он? Может быть, стрела, которая достанется ему сегодня, уже покоится в колчане безвестного варвара. Может быть, угрюмый хетт сейчас торопливо точит роковой дротик... Боги не скажут об этом. И спасибо им! Ведь бояться неизбежного - последнее дело.
Были вещи поважнее смерти. Честь. Уважение. Гордость. Даже слава не значила столько, сколько эти три птицы, вечно кружившие над головой Сокола. Он не мог упустить ни одной из них, и вслед за улетающей Честью готов был прыгнуть в раскаленное горнило ада - в самое сердце сражения.
На шее на шнурке висели амулеты - угольно-черный скарабей и нефритовый сокол. Солнце и Ветер. Жизнь и Смерть. Он дотронулся до них рукой. Перед боем он уберет их под ожерелье и под ворот доспеха, поближе к сердцу, но пока ему хотелось, чтобы они посмотрели на поле битвы.
Нофферех расчесывал гриву Перу. Не странно ли это - так любить животных, и так бесстрастно отправлять их на войну, навстречу страданиям и смерти? Для человека, быть может, в этом и было что-то противоречивое. Люди вообще побаивались эльфов. А как иначе, если в тот день, когда умрут дети твоих детей, эльф будет все так же молод и прекрасен? Конь был другом. Товарищем. И беря его с собой на великую битву, эльф оказывал ему большую честь. Животное чувствовало это и делало все, на что было способно. В этом и заключался главный секрет резвости, выносливости и управляемости египетских скакунов. Короткоживущим не понять...
Труба пропела сбор.
...
Окидывая взглядом поле боя, Сокол почувствовал восторг. Именно восторг! Когда еще собиралась такая рать под знаменами Солнцеподобного!? Когда еще ей найдется подходящий противник!? Если даже и суждено сегодня погибнуть, то это произойдет не в безвестной стычке, и не в паутине дворцовой интриги, а в сражении, равных которому не было! В сражении, в котором сойдутся десятки народов! В сражении, в котором войско ведет в бой Сам Солнцеликий!
Он не мог видеть расположения всех отрядов, но, зная примерный расклад сил, исполнялся уверенности. Пусть наша пехота уступает северным варварам в свирепости и натиске, зато ее сплоченные ряды станут прекрасной наковальней, на которой молот наших стремительных боевых повозок сокрушит полчища врага. А если что-то пойдет не так, в запасе есть еще и слоны.
Колесница заняла свое место. Оставалось ждать сигнала к атаке.
Благодарю Вас, Боги, за то, что я стою здесь и сейчас, на равнине Кадеша, что при мне мой верный лук, бок о бок со мной верный друг, в упряжке моей верные кони, рука моя не дрожит, а сердце не трепещет!
Сокол снова прижал рукой амулеты, а затем спрятал их под воротник. Время молитв кончилось. Настало время битвы.
-
Классный. И здесь, и дальше.
-
Специально открыл эту игру, чтобы почитать твой отыгрыш. Остался в полном восторге.
|
-
-
Работа мастера. Игра слов.
|
"А этот, с бородкой, цепкий, видать. Молчал-молчал, а потом не в бровь - а в глаз. Ну погоди. Мы и не таких видали".
- Господа, я бы хотел высказаться по порядку, - начал Остин, стараясь смягчить прямую и непосредственную постановку вопроса. - Я начну с того, что, возможно, покажется многим из здесь собравшихся не очевидным. Только что я допрашивал арестованных преступников, и по предварительным результатам могу сообщить следующее: есть основания полагать, что нападение на подданных Японской империи - лишь прикрытие для другого убийства. Я знаю, - он повысил голос, чтобы его не перебил бойкий Окамото, - в это сложно поверить, но судите сами: преступники заявляют о том, что пришли убивать японцев, после чего берут в заложники девушку-китаянку. Вам не кажется это весьма странным, особенно учитывая, что у них был выбор? - снова не давая времени ответить на вопрос, Рейнольдс резал дальше, - Я видел это своими глазами, поскольку я там был. Или такое обстоятельство: при нападении японцев погибло меньше, чем граждан остальных государств вместе взятых. Есть и другие странности в этом деле - если задержанные позиционировали себя, как "борцы против японской оккупации" (в кавычках, разумеется), не странно ли выглядит их рвение собственноручно арестовать своего подельника и сдать его в наши руки? Можно продолжать перечислять подобные доводы, но суть такова: мотивы этого преступления до конца не ясны, а, так как случай это, хоть и громкий, и впрямь единичный, все прозвучавшие здесь слова о разнузданной толпе, о преступлениях на национальной почве, о выходе ситуации из-под контроля я назвал бы преждевременными и не до конца обоснованными. Это дело требует тщательного расследования, которое, кстати, затрудняется тем фактом, что консульская полиция забрала у нас двух задержанных корейцев.
Но, господа, давайте взглянем на это происшествие с другой стороны. Предположим даже, что преступление, было действительно совершено на почве национальной неприязни. Замечу, что некоторые из нападавших, являющиеся слепыми исполнителями чужой воли, пытались уверить нас в этом, но так неумело, что даже у неискушенного человека закралось бы подозрение - а так ли это? Впрочем, суть в другом. Что мы видим? В "Амбассадоре" находилось несколько десятков вооруженных японских военнослужащих. Несколько десятков! Против нескольких студентов и преступников, среди которых были даже женщины. И тем не менее, только благодаря прибытию полиции удалось обезвредить нападавших и спасти заложников. На мой взгляд совершенно очевидно, что если мы все-таки рассматриваем это гнусное преступление как акт националистической агрессии, то увеличение контингента только повысит риск возникновения новых жертв. Этот случай продемонстрировал нам, как уязвимы могут быть даже воины Императорской армии в подобных условиях. И только полиция, специально подготовленная для подавления таких акций, может пресекать их хоть сколько-нибудь эффективно. Какое значение придаю я слову эффективно, спросите вы? Есть жертвы, которых избежать нельзя, сколько бы полицейских не дежурило на улицах - такова специфика жизни и криминальной среды любого крупного мегаполиса. Но есть жертвы, которые можно и нужно минимизировать. Это - задача полиции. И ни крейсер с его орудиями, ни морская пехота с ее бойцами, какими бы грозными они ни были на поле боя, не смогут превзойти в этом специально подготовленный персонал. Увеличьте число военных - вы увеличите число жертв, и не только среди военных, но и среди граждан европейских стран, вообще не имеющих отношения к конфликту. Разве это допустимо? Работа полиции в предотвращении терактов может быть более или менее эффективной, но работа армии всегда будет малоэффективна. Задача военных - сокрушать врага открыто, задача полиции - защищать граждан от врага скрытого. Смешивая эти понятия - мы неизбежно совершаем ошибку, господа!
В заключение я хотел бы ответить на вопрос мистера Ямагути. "Кадровый голод", как вы изволили выразиться, нам не грозит, и у нас достаточно людей, чтобы поручить это дело кому-то еще. Это можно назвать совпадением - просто именно мой источник информации позволил мне в последний момент прибыть на место происшествия и при помощи сотрудников моей группы спасти заложников. А, поскольку я тут же по горячим следам начал работать по делу, чтобы не терять ни минуты, его пока с меня не сняли. Замена старшего по делу, что фактически, означает замену всей команды - не всегда мудрое решение, особенно в первые дни расследования, когда так важно не терять темпа. В дальнейшем, возможно, дело поручат кому-то другому. Также, отвечая на ваш вопрос, могу сообщить, что на данный момент у нас нет оснований связывать его напрямую с делом о контрабанде оружия, но мы, разумеется, прорабатываем эту версию. Как и все остальные версии.
Он окинул собрание взглядом, за которым должна была читаться уверенность в своих словах, хотя на самом деле ему чертовски хотелось понять, возымели его доводы хоть какое-то действие на узкоглазых, или нет.
-
Хорош Остин, Цицерон прямо. Purga urbem, Yamaguchi, purga urbem.
|
Где-то там, за серыми громадами небоскребов, красавец-корабль, который, говорили, на испытаниях легко давал больше тридцати узлов, со своими низкими настройками и широкой трубой, брезгливо резал форштевнем грязную канаву, которой Хуанпу являлась по сравнению с зеленой гладью моря. Остин представил, как мелкие суденышки шарахаются от ощетинившегося пушками хищника. Наблюдателям, наверное, казалось, что акула заплыла в озеро, и мелкая рыбешка теперь удирает от нее поближе к спасительным заводям.
Этот крейсер сейчас был олицетворением своей страны - стремительной, агрессивной, бросавшей, как и он, дерзкий вызов старушке Европе. И Остин надеялся, что Европа ответит. Империя трещала по швам, и вслед за Ирландией подняли головы сепаратисты во всем мире, но еще бороздили океан под флагом королевского флота куда более ужасные чудовища из стали, чем этот молодой корабль. И Рейнольдс знал, что их время еще не ушло.
- Задачу понял, сэр, - произнес детектив. - Прорвемся. Крейсер - это еще не война. А в случае чего... мы уже столько стволов изъяли, что ими одними отбиться можно. Пойду работать.
Выйдя в коридор и направившись к себе, Остин увидел Джимми Чена, с озадаченным видом стоявшего у запертой двери кабинета. - Добрый день, - приветствовал его детектив. - А, добрый день, инспектор, - обратился к Остину Чен. - Я принёс рисунок Ли Сю, как вы и просили, - Чен достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги. - Спасибо, мистер Чен. У вас сейчас есть время, чтобы дать показания? - Да, конечно, - пожал плечами Джимми. - Но перед этим, пожалуйста, скажите - Ли Сю ведь поймать так и не удалось? - Пока что нет. Сейчас поисками непосредственно занимается китайская полиция, так как его логово на их территории, да и бежал он туда. Но мы со своей стороны приложим все силы, чтобы если он сунется в Сеттельмент, ему тут был готов теплый прием. - Инспектор, я бы очень просил, чтобы вы не разглашали информацию о том, кто именно вам сообщил о местонахождении его логова, хорошо? Мне, знаете... - Джимми успехнулся, - как-то ещё уши мои дороги и другие части тела тоже. - Разумеется, - Остин посмотрел на него с непониманием. - Я касался вас вчера в разговоре с вашей коллегой, Джулией Лян, но только косвенно, и я просил ее чтобы ваше имя в статье не звучало. Больше никто об этом не знает. А вы не могли бы рассказать поподробнее, откуда вообще его так хорошо знаете? Может, пройдем в кабинет? - Да, конечно, - Джимми последовал за Остином. - Знаю я его с позавчерашнего дня. Я был в гостях у моей девушки и мисс Бельфлер, и мы спустились к их соседу снизу, где и встретились с Ли Сю. Оказалось, что у Ли Сю к этому человеку были какие-то свои вопросы, а нам втроём не повезло оказаться в плохом месте в плохое время. - Что за сосед? И где это было, адрес? - Остин потянулся за ручкой. - Тибет-роад, дом 7, квартира... получается, десятая. Девушки живут в двенадцатой, а этот жил в десятой. Его звали Марио, фамилии я не знаю. Ли Сю его убил. - Марио? - переспросил инспектор, наморщив лоб. - Да, Марио, - кивнул Джимми. - Он был итальянец. - Я полагаю, что этим делом у вас уже кто-то должен заниматься, наверное, - оглянулся зачем-то по сторонам Джимми. - Просто полиция туда уже приходила. - Ага... а еще трупы в квартире были? Вроде, ваша же газета писала, что убиты двое итальянцев в своей квартире и один как раз Марио? - Да, - кивнул Джимми. - Там был ещё один труп, по виду тоже итальянец. Он был убит ещё до прихода Ли Сю. Наверное, Марио и убил. А газеты я вчера не читал, извините. Не до того было. - Так вы что же, были свидетелем этого убийства? - Остин подался вперед. - А Ли Сю там был один? - Относительным свидетелем, - сказал Джимми. - Как только в квартиру зашёл Ли Сю, он был вот как раз с двумя своими подручными, которых я вчера видел в Амбассадоре, они сразу же отвели нас троих в гостиную, где держали всё время, пока Ли Сю на кухне разбирался с Марио. Я лично не видел, что они с ним сделали, но Ли Сю позднее сказал мне, что он отрезал ему ухо, - поморщился Джимми. - Да, и там ещё двое были, но они караулили вход в здание у машин. - То есть всего их было пятеро. - Ага, ага, - покивал Остин. - Стало быть, по этому делу вы тоже можете дать показания? А эти вот его сообщники - это те, которых мы схватили, или среди них был и тот, который ушел вместе с Ли Сю? - Откуда я знаю, кто ушёл вместе с Ли Сю? - пожал плечами Джимми. - Вот этих двоих точно помню. - Понятно. А портреты их набросать сможете? Мы тогда сравним их с теми, которых задержали, и установим связь. Нам будет проще найти того, который ушел, ну а значит и Ли Сю. А кстати. Сможете на суде дать показания против него? - Портреты... портреты могу, конечно, но сейчас полно дел... это до завтра или хотя бы до вечера терпит? Насчёт показаний, - Джимми призадумался. - Я полагаю, что я буду обязан свидетельствовать, если меня вызовут в суд. Но поймите меня правильно, мне сложно предположить, что Ли Сю никак не связан с Зелёными, а ведь речь идёт не только о моей безопасности, но и о безопасности мисс По и мисс Бельфлер. - Ладно. В любом случае, сначала его надо поймать. Портреты хотелось бы получить самое позднее к вечеру. А насчет суда я спрашиваю предварительно, разумеется, сначала еще надо его поймать. Подождите минутку, пожалуйста.
Без особых проблем Остину удалось выяснить, что дело ведут Марк Мундт и Эндрю Хамфри.
- Так. Я сейчас позвоню своему коллеге, который занимается тем убийством, и сообщу ему, что вы можете дать предварительные показания по этому делу. И предупрежу его, чтобы ваше имя нигде не мелькало. А потом продолжим с "Амбассадором". Хорошо? - Да, хорошо, - Джимми глянул на часы на правой руке. - Но я бы не хотел, чтобы всё очень затянулось. Меня ждут в редакции. - Алло? Эндрю? Ты занимаешься убийством бретьев-итальянцев на Тибет-роад? У мен тут есть свидетель, говорит, это дело рук нашего знаменитого Ли Сю. Только очень беспокоится, что ему могут отомстить, поэтому не свети нигде имя. Он тебе позвонит сам, и вы договоритесь о встрече, ладно? Что? Может быть не сегодня. Сегодня нам и с "Амбассадором" дел хватит. Хорошо, давай. Эндрю, как понял Остин, в это раннее время ещё спал и к инициативе Остина поговорить со свидетелем попозже отнёсся с пониманием, а, услышав имя Джимми, буркнул что-то вроде "А, нашёлся, наконец". - Ну вот, дам вам телефон, договоритесь на завтра или послезавтра. Давайте теперь поговорим про вчерашнее нападение. Как все началось? - Дело в том, что позавчера вечером Ли Сю забрал меня к себе в логово в качестве заложника, чтобы девушки не звонили в полицию. - Ну, это была его первая цель. Кроме того, он, как я полагаю, рассчитывал свалить убийство Марио на меня. Для этого он заставил меня оставить свои отпечатки на ноже, которым Ли Сю зарезал Марио. - Вот видите! - оживился Остин. - Обязательно надо будет поговорить с Хамфри и упомянуть об этом! Обязательно! - После этого он привёз меня в своё логово и оставил там, а утром пришёл и начал расспрашивать обо мне. Я заявил ему о том, что журналист. Сами понимаете, журналиста убивать... - Обязательно скажу, - кивнул Джимми. - После этого у Ли Сю, видимо, появились какие-то далеко идущие планы в отношении меня. Он сказал мне, что с сегодняшнего дня я теперь работаю на него, а нож с моими отпечатками заменяет контракт о трудоустройстве. Кроме того, он пригрозил мне, что в случае чего пострадают мисс По и Бельфлер. - После этого он меня отпустил. Вот так вот, накормил обедом и выпустил, сказав, чтобы я ехал домой. - Я и поехал, - пожал плечами Джимми. - Приехав домой, в полицию звонить не стал. Думаю, понятно, почему. - Гм... ну, лучше бы все-таки позвонили. А впрочем, теперь уже не имеет значения. Что дальше? - А дальше было то, что около трёх дня или в этом районе Ли Сю заявился ко мне домой. Он, разумеется, знал уже, где я живу, мне пришлось ему рассказать. - Он начал расспрашивать меня про "Амбассадор баллрум". Видимо, он был в курсе, что мисс Бельфлер работает там. Остин нахмурился и сжал губы. Мысль о том, что Ли Сю мог бы быть уже пойман не доставила ему особого удовольствия. - Он расспрашивал меня о том, что там будет сегодня и будет ли выступать мисс Бельфлер, и я как-то тогда ещё не понял, что он собирается предпринять. - После этого он уехал, но оставил у меня в квартире своего помощника, который следил за тем, что я никуда не позвоню и не выйду из квартиры. - Ничего не поделаешь, пришлось сидеть до вечера. - Продолжайте. Вы поехали в "Амбассадор" с ним? - Вечером же Ли Сю позвонил мне на дом и приказал бандиту уходить, а мне сказал направляться в "Амбассадор". - До сих пор не понимаю, зачем я ему был там нужен, - пожал плечами Джимми. - Ну а дальше вы уже в курсе. - Дальше расскажите хотя бы вкратце основные моменты, ну и детали которые в глаза бросились. Где вы сидели, когда стрельба началась? - В баре, - сказал Джимми. - Сидел в баре, как началась стрельба, сразу же бросился в подсобные помещения и сидел там, пока всё не закончилось. - Знаете что? Я вижу, что вы торопитесь, так что лучше всего, напишите свои показания и принесите нам. Свидетелей на сегодня хватит, но вас я все-таки попросил бы зафиксировать письмено все детали. Дело важное, так что... ничего не будет лишним. Ну а пока что, наверное, я пойду вам навстречу и не буду вас больше задерживать. Эскизы хотелось бы увидеть сегодня к вечеру, а показания можете сдать завтра. Ну и Хамфри позвоните обязательно. А то эти отпечатки пальцев на ноже могут создать вам кучу ненужных проблем. - Обязательно позвоню, напишу и нарисую, - кивнул Джимми. - Рад был помочь. Ну, точнее, не то чтобы очень рад, что вообще какое-то отношение к этому Ли Сю пришлось иметь. И ещё, я бы хотел попросить вас как-то по мере возможности обеспечить безопасность мисс По и Бельфлер. Если Ли Сю не поймают, я боюсь, он может попытаться выполнить свои угрозы. - Какие именно угрозы? - Ну, он ведь собирался заставить меня на него работать. А я перед вами тут сижу и рассказываю всё, что о нём знаю. - Ну, во-первых, до суда он об этом не узнает. Видели его вчера десятки человек, и того, что портрет нарисован имено вами, он тоже не узнает. А во-вторых, уверяю, ему в ближайший месяц будет не до мести - его сейчас ищут все, и очень хотят найти, чтобы не дай Бог не нарваться на междунродный скандал... а то тут еще этот крейсер...
Впрочем, я подумаю, как обеспечить безопасность мисс По и мисс Бельфлер. - Спасибо, инспектор, - кивнул Джимми. - Доброго дня. - Спасибо и Вам, мистер Чен, - ответил Остин. - Как бы там ни было, вы вели себя мужественно, и, надеюсь, ваши скетчи помогут нам поймать этого негодяя.
|
Остин хлопнул дверью форда. Зря он ел эти маньтоу - теперь его клонило в сон, а дел еще было предостаточно. Впечатления от этой «Северо-западная кухни семьи Чжай» были двоякими - после разгромленного, залитого кровью "Амбассадора" находиться в пропитанной пороком атмосфере ресторана, из которого, быть может, и отбыл Ли Сю, было не слишком приятно.
Джулия, увидев возвращающегося инспектора обрадовалась, подбежала к нему - она уже не чаяла его встретить сегодня. - О, Господин инспектор, - её голос был оживленным, но это было оживление на грани срыва - от пережитых эмоций и накопившейся усталости. - Я так рада, что вы нашли для мня несколько минут! Я хотела бы еще раз поблагодарить вас, но никаких слов не хватит, чтобы выразить вам свою признательность. Остин немного нахмурил брови, пытаясь вспомнить, кто эта дама. - О, вы меня, видимо не помните. Я Джулия, Джулия Лян. Журналистка и жертва, - она обезоруживающе улыбнулась. - Верно, мисс. Что ж, я был не один. Без моих напарников я бы не справился. - Скажите, мистер Остин, как вам удалось так быстро приехать? Ведь все свершилось буквально за считанные мгновения! - А вы торопитесь? - Рейнольдс бросил взгляд в сторону отеля "Хунхун". - Я бы не отказался сейчас от чашечки кофе где-нибудь поблизости, чертовски устал, - он усмехнулся. - Но если торопитесь - можем побеседовать прямо здесь. - Я с удовольствием выпью с вами чего-нибудь подкрепляющего. По правде говоря, я едва держусь на ногах. - Отлично, - детектив надел шляпу и подал даме руку. - Тогда прошу!
Джулия вошла в кафе в сопровождении инспектора и с некоторой гордостью окинула зал - не каждый день простая журналистка идет пить кофе с инспектором полиции. Впрочем, она заказала себе традиционную чашку зеленого чая. Остин, пододвинув даме стул, попросил двойной эспрессо и откинулся на спинку, вдыхая обжигающий аромат черного зелья. Устроившись за столиком, Джулия не спеша налила себе чашечку чая и от предвкушения прикрыла глаза - это был запах дома, уюта и покоя. - Спасибо, господин инспектор, мне не хватало именно чая, чтобы прийти в себя. - Когда-то, я считал, что чай, который привозят из Индии - самый лучший на свете, - мягко заметил Рейнольдс. - Но четыре года в Шанхае заставили меня поменять свое мнение. - И всё-таки, поделитесь секретом вашей работы - как вы примчались так быстро? Еще бы несколько минут, и в зале бы уже никого не осталось в живых, - она содрогнулась, вспоминая этот ужас. - Секрет есть секрет, мисс. Да, нашелся человек, который предупредил нас о нападении, но я бы не хотел, чтобы информация об этом попала в газеты. Бандиты наверняка начнут искать его, и в конце концов найдут. Так что я предпочел бы в этом отношении обойтись без подробностей, - инспектор посерьезнел. - О, конечно, - Джулия тут же начала думать, как бы так изящно намекнуть об этом в статье, чтобы и придать остроты интервью, и не навредить расследованию. - Никаких лишних подробностей. А уже известно, сколько жертв? - Около трех десятков, и почти половина из них - подданные Японской Империи. Персонал ресторана тоже пострадал. Охранники попробовали дать отпор нападающим, но увы... почти все погибли. - Какой кошмар! - Джулия покачала головой. - А те люди, которых террористы захватили вместе со мной - они живы? - Да, все трое живы и, во всяком случае, не ранены. Хотя я не знаю, сколько времени этим господам потребуется, чтобы окончательно оправиться от такого кошмара, - детектив покачал головой. До сих пор Джулия не думала про охранников, но тут в её памяти явственно всплыл один странный момент. - Скажите, мистер Остин, я правильно поняла, что террористы проникли в здание с нескольких входов? Не может ли быть так, что их кто-то впустил? - Не думаю. Если бы у них была возможность зайти тихо с черного хода - они не стали бы устраивать стрельбу у парадного - зачем? Так что вряд ли у них были сообщники среди персонала. Да и трудно им было бы найти такого - судя по всему, нападение не было тщательно продуманным. - Вероятно, вы правы, инспектор. Но, видите ли, - Джулия сочла своим долгом сообщить подробности, даже если они и окажутся маловажными, - Как только раздались выстрелы, я побежала к центральному входу. Я не думала, что это террористы, мне казалось, что это происшествие на улице. И в то же самое время началась стрельбы в зале, на сцене. И сразу же раздался взрыв. Я уверена, господин инспектор, что мимо меня не пробегали бандиты. Зато я видела, как один охранник куда-то исчез. Совсем. Он стоял у маленькой двери под сценой, его позвала какая-то девушка, и он больше не вернулся на свой пост. Вам не кажется это подозрительным? - Въедливый ум Джулии цеплялся за каждую деталь, которую ей удавалось вспомнить - Спасибо, мисс. Мы, разумеется, рассмотрим и такую версию. А как выглядела эта девушка вы не запомнили? - Остин извлек из кармана пиджака блокнот. Джулия была счастлива, что может помочь полиции поймать бандитов, поэтому она охотно и подробно описала всё, что видела и запомнила. А память у неё была настоящая журналистская - тренированная и четкая. - Ещё такой вопрос, инспектор. Как я понимаю, удалось задержать не всех бандитов? Есть ли шанс накрыть это логово преступников? - Да, двое бандитов ушли, но, думаю, их удастся задержать. К сожалению, это зависит не столько от нас, сколько от китайской полиции, так как преступники теперь находятся в их сфере ответственности. Но мы, разумеется, окажем им полное содействие. - Благодарю вас, господин инспектор. Я так понимаю, основной жертвой террора был намечен генерал Ёсидзуми? Как вы считаете, к каким политическим последствиям это может привести? И еще такой вопрос: как вы считаете, на какой результат рассчитывали террористы? Неужели они надеялись выжить после такого безумного нападения да еще и заставить японских граждан покинуть Китайскую республику? - Думаю, им важен был не столько генерал, как личность, сколько любой высокопоставленный японский военный. Последствия... последствия могут быть самые далеко идущие. Нам остается лишь уповать на благоразумие Японской стороны и надеяться, что они смогут (и захотят!) разделить кучку фанатиков и китайский народ. Кроме того, я опасаюсь, что это не последний теракт. В последнее время нам удалось обезвредить несколько крупных партий оружия, поступавших в Сеттельмент. Думаю, у этих преступлений один корень, и нам пока не удалось его вырвать. На что рассчитывали преступники... Акция, конечно, самоубийственная, но думаю, часть из них имела шансы уйти, прикрываясь заложниками. Что касается целей... Вообще говоря, существует мнение (не думаю, правда, что его стоит упоминать в печати), что это нападение - масштабная провокация японской стороны. Но в любом случае не думаю, что за нападением реально стоит этот Ли Сю. Тут замешана большая политика, да и не позволят крупные боссы мелкому преступнику творить такое без своего согласия. Но вот кому это может быть выгодно... сложный вопрос. Конфликт с Японией сейчас никому не пойдет на пользу, а выгнать их, взрывая рестораны, навряд ли удастся - тот кто так думает либо наивен, либо безумен. - Знаете, инспектор, складывается такое впечатление, что на банкете планировались какие-то крупные переговоры. Не может ли за терактом стоять кто-то из, скажем так, тех, кому эти переговоры невыгодны? При этом Ли Сю оказывается совершенно малозначащей фигурой, как говорят европейцы, картой, разыгранной втёмную. Что вы об этом думаете? - Хорошая догадка, кстати, - кивнул Остин, помешивая кофе. - Думаю, это и будет одна из основных версий. Но с другой стороны... такими методами можно сорвать не только переговоры. Можно вообще все потерять. Одно дело - убить человека, пусть даже генерала, и совсем другое - три десятка жертв. - О, инспектор, вам, конечно, виднее. С другой стороны, для некоторых три десятка человек так мало значат... тем более, иностранцев, - Джулия налила себе вторую чашечку. Она заметно повеселела - чай отказывал своё благотворное действие. А может и не только чай, а еще и сама уютная атмосфера полупустого ночного кафе, без суеты, шума, крика, с уютом полумрака, шуршанием бамбуковых занавесок и беззвучными улыбчивыми официантами. - Ну, я имею в виду не угрызения совести, а только масштабность акции. Резонанс может получиться куда сильнее, чем этого хотелось бы нашему предполагаемому "противнику переговоров". Кажется, в тридцать втором все началось с куда более невинного инцидента... А вы молодец, - неожиданно заметил он. - Пережили такое, и уже готовите репортаж! Это очень ответственно. Надо как можно быстрее смягчить краски, постараться показать, что широкие слои общества не разделяют этих настроений... впрочем, кого я учу, - улыбнулся инспектор. - A propos, вы сами как относитесь к присутствию... - помедлил, подбирая слова, - японского контингента? - Спасибо, инспектор, - Джулия засияла благодарной улыбкой. - Знаете, если бы не репортаж я бы уже свалилась с ног и где-то долго плакала у себя в квартирке. Работа помогла мне прийти в себя. Вы правы, ответственность много значит. И знаете, я действительно думаю построить репортаж именно так, как вы говорите. В любом случае, китайцы, основная масса нашего народа, даже если и не в восторге от японских гостей, не приемлет таких убийственных акций. Наш путь - путь мира и труда. Со временем Республике удастся избавиться от нежелательного присутствия, но не такими методами. Искусство дипломатии гораздо сильнее, чем бомбы, не правда ли? - Джулия уклонилась от прямого ответа на вопрос, предпочитая присоединить себя к китайскому народу. "Искусство дипломатии в действии," - усмехнулся про себя Остин. - "Да, у них там в Шанхай-Таймс кого-попало не держат". А вслух сказал: - Мне хотелось бы верить в это. Очень хотелось бы. К сожалению, яростных националистов тоже хватает. Мы в SMP постоянно чувствуем давление со стороны враждебно настроенной прессы. Один мой коллега недавно чуть до нервного срыва не дошел. Его даже от дел отстранили - и все из-за газетной заметки. Вы, возможно слышали об этой "Синьминь Ваньбао"... Хорошо, что не все издания такие, - детектив сделал легкий поклон головой. - Я знаю Боба, на него можно положиться. - Ещё бы, кто же не слышал о "Синьминь Ваньбао". Ужасная газета, бесцеремонная и бестактная, кричащая, как жаба в пруду по весне, - Джулия сочувственно кивала головой. - Жаль, что вашему коллеге пришлось с ними столкнуться. С Бобом таких неприятностей быть не может, он настоящий профессионал. Впрочем, вряд ли вы стали бы терпеть возле себя скандального писаку, верно, инспектор? - в круглых глазах журналистки засверкали лукавые искорки. - Я всегда стараюсь оградить место преступления от прессы, - заметил Остин, но тут же добавил, - Это парадоксально - ведь пресса и полиция могли бы, на мой взгляд, успешно сотрудничать - но в большинстве случаев они только мешают друг другу. После сегодняшнего вам, наверное, трудно будет поверить в это, но в действительности наша работа - в основном не стрельба и погони, а сбор и анализ информации. Мы с журналистами месим одно тесто - сведения, только готовим из него разные блюда. У каждой стороны свои методы, и, я уверен, некоторые из ваших нам бы пригодились. Кстати, ваш знакомый Джимми Чен нам очень помог. Хотя не думаю, что стоит упоминать об этом в газете... ну, по крайней мере, пока Ли Сю на свободе. - Ну конечно, инспектор, - тем не менее, Джулия сделала заметку. что надо будет расспросить Джимми - он вел себя крайне загадочно на этом банкете. Конечно, не всё пойдёт в текст, но может быть, что-то можно будет из него выудить. - Никакой лишней информации не просочится, пока вы не дадите на это своего разрешения. Мы хотим, чтобы законность была на высоте, а преступники пойманы и наказаны. - Я больше всего беспокоюсь о свидетелях. Бандитам ведь не нужны доказательства, что их "выдал" определенный человек - они могут убить его только потому, что у них появились подозрения. Когда я работал в Ирландии, я не один раз на этом обжегся. Люди не хотят нам помогать, потому что боятся расправы преступников. Поэтому в таких вещах мы должны быть особенно осторожны. Хорошо бы иметь особую службу, которая бы занималась защитой свидетелей, но, конечно, организация такого отдела - задача непростая. Что касается поимки преступников - за это теперь, скорее, несет ответственность китайская сторона. К счастью, с ними сотрудничать проще, чем с японцами. Представляете, консульская полиция забрала у нас корейцев из числа нападавших. Какой, спрашивается в этом смысл? Как они будут вести расследование без основных материалов? Чепуха да и только. - Это всё так интересно, господин инспектор. Вы просто новатор в области криминалистики! Вам нужно заняться реформаторской работой, ваши идеи будут обязательно высоко оценены! - Джулия с уважением слушала новые для неё речи, кое-что записывая в блокнот. - Но действительно, расследование разными подразделениями полиции выглядит как-то бесперспективно. Но, я надеюсь, когда-нибудь, всё организуется правильно и удобно - без потери информации, как вы думаете? Остин покачал головой. - Тут проблема в мотивации. Для нас, для французов, для китайской полиции расследование - это вопрос безопасности. Поэтому мы готовы прикладывать усилия для улучшения сотрудничества и обмениваться информацией... в известных пределах. Китайская полиция, к сожалению, довольно-таки сильно коррумпирована... Вы, должно быть, в курсе. Но в любом случае, они тоже нам помогают. А для японцев это расследование - вопрос престижа. В таких случаях, к сожалению, доводы разума редко играют существенную роль. И налаживание нормального сотрудничества может стать серьезной проблемой. - Не могу с вами не согласиться, инспектор - вы вновь правы. Вы знаете систему и проблему изнутри. Но что смогут сделать японцы, не владея информацией? Только отомстить. И это огорчает. Если террористы спровоцируют новую войну - это будет большим ударом для молодой Китайской республики. Конечно, наш народ справится с любыми трудностями, но война - это не то, что нам нужно сейчас. Ведь верно? - Точнее не скажешь. Китай и так только-только начал подниматься с колен. Я не очень силен в истории, к сожалению, но мне всегда казалось, что этой стране не хватает единства... даже в языке. Европейцы, да простят меня мои соотечественники, - Рейнольдс усмехнулся, - активно этим пользовались. Не поймите меня неправильно - я патриот своей страны, но даже я осознаю, что великое развращение китайского общества - я имею в виду, конечно, опиум - во многом результат британского влияния. А теперь я сам должен бороться с этим. Пожалуй, хм, это даже символично... - Ваши слова сделали бы честь многим мудрецам, - улыбнулась Джулия. - Я чувствую себя такой неопытной и неразумной по сравнению с вами, инспектор. Для меня большая честь знакомство с таким смелым решительным полицейским и мудрым человеком. Знаете, я даже готова обрадоваться тому, что попала под руку этому безумцу Ли Сю. Это дало мне шанс познакомиться с таким интересным человеком, как вы. Но, боюсь, я злоупотребляю вашим терпением? - О, мисс, я чувствую себя польщенным, - усмехнулся Остин уголками губ, как обычно. Чуть холоднее, чем хотел, наверное. - С вами очень приятно разговаривать. Знаете... в европейской среде существует предубеждение, против дам китайского происхождения, в виду их традиционного... я бы назвал это патриархальным... воспитания. Считается, что они не слишком подходят для высшего общества. Но, пожалуй, глядя на вас можно сказать, что эти взгляды безнадежно устарели. Время? - он взглянул на часы. - Думаю, я могу задержаться еще минут на пять-семь, если у вас остались вопросы. - Вы мне льстите, инспектор, - Джулия смущенно опустила глаза. - Но я отношу этот комплимент к своим родителям. Я получила хорошее европейское образование, а патриархальность нашей семьи... не так ярко выражена, как у других. Но мне не пристало хвататься заслугами отца, я должна зарабатывать свою собственную репутацию. Вот что я еще хотела спросить у вас, инспектор. Если Ли Сю поймают, вероятно, японская сторона будет требовать его выдачи? Как вы считаете, чем это может закончиться? - Ничем, - спокойно ответил Остин. - Ли Сю не является подданным японской империи и совершил преступление на территории Сеттельмента, в том числе против граждан Китая и, по-моему, США. Да и не все ли равно, кто именно его повесит? Вот если он уйдет от наказания из-за поддержки китайских криминальных структур... тогда могут возникнуть очень серьезные осложнения. Но я думаю, этого не случится. Не будут из-за него идти на конфликт с японцами, как мне кажется - не такая уж он важная фигура. Все ведь понимают, что ваш восточный сосед... или вернее наш, раз уж я здесь живу и не собираюсь покидать Шанхай... пытается наверстать то, что упустил за триста лет самоизоляции - колонии. Японцы сейчас постараются захватить все, что только смогут. Может быть, конечно, они направят свои усилия против России... попробуют повторить успех 1905го... но, конечно, на Китай они смотрят гораздо пристальнее. А европейцы слишком заняты своей внутренней политикой, чтобы по-настоящему держать ситуацию в Азии под контролем. Так что лишний раз дразнить самураев точно не стоит. Джулия отставила пустую чашку: - Спасибо вам огромное, инспектор. Я никогда не забуду сегодняшнего вечера, он всегда будет праздничной датой для меня. Вы позволите мне навестить вас через пару дней в конторе? - Джулия прекрасно помнила, что у неё платок Остина, но не могла же она его вернуть в таком ужасном виде. - Вы хотели сказать в управлении? Конечно, мисс. Более того, я бы попросил вас явиться для дачи показаний. Впрочем, вы сегодня, наверное, будете допоздна готовить материал, а завтра отдыхать... На завтра у нас и так свидетелей хватит, так что приходите послезавтра. - С огромным удовольствием, инспектор, - Джулия положила под блюдечко деньги, рассчитываясь и за чай, и за кофе - она считала честью для себя угостить инспектора. - Я считаю своим долгом помочь полиции, а кроме того, это будет огромным удовольствием для меня - еще раз насладиться беседой с мудрым человеком. Остин снова улыбнулся. - Я буду ждать вас, мисс. Я был очень рад знакомству, жаль, что при таких печальных обстоятельствах, - он надел шляпу и подал Джулии руку. - Надеюсь, того, что я тут наговорил, хватит для статьи. И надеюсь, еще когда-нибудь быть вам полезным.
Дойдя до "Амбассадора", Остин попрощался с журналисткой и снова направился внутрь.
-
Вы позволите мне навестить вас через пару дней в конторе? - Вы хотели сказать в управлении? Вот это замечательно! Ну и в целом диалог отлично отыграли.
-
Классно отыграли, я считаю ) Сенкс =)
|
|
- Попробуй это, - отозвался солдат, нагнулся к огню и протянул Джиму пышущую жаром головешку. - А, чччерт, опять штаны прожег... Рорри, - помолчав, добавил он. - А ты что со своими денежками делать будешь? - Да как обычно, - облизнув губы, ответил коротышка. - Выпрошу отпуск и завалюсь в кабак к Саттону на неделю. - Старик, ну ты даешь, - сокрушенно покачал головой Сэт. - Там же девки страшные, как помесь хромой ослицы с косым индейцем. И горлодер такой, что я после него голос теряю на сутки. - Ладно, Сэт, кому что нравится, тот тем и травится, - примирительно заметил Киллиан. - А ты-то сам на что доллары потратишь? Кровавые доллары, - зачем-то добавил он. - Кровавые, говоришь? - по-южному растягивая гласные, как будто, каждый раз пробуя их на вкус и пытаясь понять, нравится ему или нет, переспросил Сэт. - Да какие же они кровавые? Этот твой Длинное Перо на тот свет народу отправили больше, чем мой вороной подков за свою жизнь сменял. Как говорил преподобный Мерфи из моей деревни, "кровь их на них", или как там... - он отложил сбрую, звякнув удилами. - А с деньгами что сделаю? Да дезертирую нахрен. Надоело все это уже хуже горькой редьки. Хочу выспаться на нормальной кровати. Куплю земельки, построю домик... - Сэт, давай ты заткнешься, а я сделаю вид, что не слышал этих твоих последних слов, - оборвал его сержант, спокойно, для порядка скорее. - При мне чтобы таких разговоров не было. И вообще, хватит трепаться о деньгах, пока мы их не заработали. Сглазите еще. Снова воцарилось молчание, только булькало виски, когда очередной солдат прикладывался к фляге, да потрескивал костер, пожирая сухие сучья. Наконец, фляга прошла по кругу и вернулась к командиру. - Все, спать пора. Кто дежурит первым? - сержант завинтил пробку и убрал виски "поближе к сердцу", как любил говорить Сэт.
-
Живая такая сцена: люди у костра. Хорошо.
|
|
Выслушав Джимми, Рейнольдс еще несколько минут постоял, размышляя. Прислушиваясь к чему-то. Пытаясь определить - хороший сегодня вечер или плохой. Трупы. Кровь. Брызги разбитых стекол. Порванные струны нервов. Развалившийся бэнд. Избежавший правосудия преступник. Трагедия. Трагедия.
Но, черт возьми... какой-то веселый карлик - то ли местный китайский домовой, то ли лепрекон, залезший в карман его старого плаща еще на Белфастском причале, говорил ему - "Не все так плохо, Ости". Каждый раз, спрашивая себя, на что намекает этот неисправимый оптимист, Рейнольдс упирался в мертвые тела. Так почему он так упрямится и не умолкает?
Потому что люди, встретившись со зверьем, остались людьми? Офицеры, которые бросились защищать безоружную публику. Мисс Херингслейк, сохранявшая хладнокровие, хотя по ее бледному лицу было видно, чего это стоило. Сержант Ли, без колебаний заслонивший собой заложницу? Просто тот факт, что были среди тел застреленные и зарезанные, но не было задавленных безумной в слепом инстинкте самосохранения толпой?
Может, эта китайская девушка, которую он оставил в машине? Такая... чистая? Да, для нашей-то работы, в которой если не хайло, так мурло, если не подонок, так обкурившаяся опиума мразь. И тут посреди жестокого города, пропускающего людей, как зерна, через каменные жернова своих улиц, у него на руках - смятый звериной лапой цветок пиона. Это ли не повод смотреть веселее?
Или его товарищи. Сегодня их всего двое, но зато эти двое стоят десятерых местных. Надежные. Храбрые. Умелые. Были бы немного потрезвее - цены бы им не было.
Остин удержался, чтобы не рассмеяться - не поймут узкоглазые, обидятся, подумают: над нашим горем лаовай смеется, над нашим несчастьем гайдзин потешается. Да черт с вами, ладно. Но про себя вы мне радоваться не помешаете!
И мурлыкая под нос Brennan on the Moor* детектив пошел звонить в китайскую полицию, чтобы китайские копы устроили засаду на Ли Сю в его логове, а потом звонить французам, чтобы, во-первых, они были в курсе, а во-вторых, чтобы прислали данные по оружию - сравнить с тем, что использовалось тут. Ну, а затем разбираться, откуда же был сделан загадочный звонок ему домой. И кем.
|
-
Удивление порядка Hells Teeth? На ум приходит разве что Vagina Dentata...
|
|
-
тактика такая тактика ^_^
-
Какое коварство! Этому даже в Сколанд-Ярде не учат! )
-
|
-
Напряжение чувствуется, прямо как будто искра пробегает, как шарик на вершине пирамиды стоит - на какую его сторону муха сядет, куда покатится? По-моему, замечательно у нас эта сцена получается. Ну, не то чтобы прямо на пять с плюсом, наверное, мне можно было бы и лучше писать, конечно, но всё равно, молодцы мы все.
|
-
А хорош) С таким не пропадем.
|
Темнота в голове Кевина начала проясняться. Удар... боль в голове.. где он? Что с ним? Знакомый леденящий душу РЕВ, как звон сигнализации ударил в уши. Сил едва хватило, чтобы приподнять голову. Тело Кевина сгрузили где-то неподалеку от входа в цех. Вокруг валялись трупы. невдалеке сгрудились бойцы. Огромная туша однорукого монстра, распластанная по рокриту. И лежащий метрах в пяти собрат по несчастью. Джон. - Кх-х.. живой, пилот? Похоже на то. Глубоко вздохнул. Как вернувшись из космоса. Как вырвавшись из горящего отсека... Грохот выстрелов, рев, стоны... в другой горящий отсек. Мятеж? Бунт на борту? Плечо не чувствовало тяжести попугая... А. "Я же на войне. На проклятой вонючей заварушке планетников. Встать, лейтенант." - Живой. В руке планетника - пистолет. Чужой, похоже. Потому что в левой. Раньше он стрелял правой. Приподняв руку, стреляет по монстру. Мимо. - Терра... Неохота так погибать. - Цель..кхх..! Ог...! - пытается он докричаться до своих, но булькающий кашель душит капитана за горло Приподнявшись на локте, Хассельхоф медленно, как в тумане ощупал себя руками. Кровь на лбу. Где палаш? Где пистолет? Гранаты? Что еще у меня было? Рация для связи с кораблем? Вроде все на месте.Кевин обвел помещение пока еще мутным взглядом. Огромная тварь, припадая на ногу и оставляя на полу кровавый след, нелепо ковыляла на людей, вращая глазами. Хассельхоф видел, как гвардейцы с ужасом втягивают головы в плечи, лишь бы остаться незамечеными. - Боец! - хрипло позвал он ближайшего. - Боец, ко мне! - голос его был тихим, но силу голосу человека, управляющего боевыми кораблями Империума, придает не громкость. Очередная серия лучей. Целым куском с уцелевшего плеча монстра отвалилась броня, но тот и не думал падать! Один из гвардейцев поминул урода недобрым словом, и отступил к Кевину, обернулся с вопросительно-беспокойным выраженем лица. Хассельхоф еле заметно подрагивающими пальцами отцепил с пояса гранаты. Две. Гладкие, как фрукты, немного поцарапанные. Противотанковые. Протянул. - За Императора. Убей эту тварь. Боец, словно в ступоре, смотрел на гранаты - Давай, Никхх. Не позорь семью. - кивает Джон. Что-то знакомое почудилось бывалому космену в глазах этого бойца. Что-то такое, что, наверное, сквозило в его собственном взоре, когда он впервые участвовал в абордаже, лез в огонь, вставал за пульт управления. Каждый может перебороть себя в такой момент, просто некоторым нужна помощь. - Это просто. Жмешь на кнопку, выдергиваешь кольцо, кидаешь. Взрыватель контактный, в руках не взорвется. Давай, за твоей спиной Наарлок и весь Империум. Это так просто. Наблюдать. Лежать на полу и наблюдать, как другие рискуют шеей. Бросаются в пасть неизвестности. Становятся трупами - или героями. Просто? Только для того, кто никогда не мог заставить себя преодолеть страх. Для таких как Кевин, Джон. для любого командира, который знает своих бойцов - это никогда не бывает просто. Дробь шагов. Удар, сотрясающий землю. - Обернись, образина, я здесь! - чей-то голос. Отвлекают? Безумец, не выдержавший вида такой смерти? Бег. Две гранаты в руках. Так просто. Кинь. Уничтожь врага. Мутант тупой. И не успеет поймать. Стать героем... Нажатая кнопка. Кольцо в руках. Раз. Два. - Наарлок и Терра! Глухо ударившаяся о твердый череп граната. Стук. Падает на пол. Стук-стук. Пустышка. Повернувшаяся к бойцу морда чудовища, кажется, спрашивала "хочешь стать героем?" Если один раз решился быть героем - иди до конца. Закон войны. Закон гвардии. Закон империума. - Вторую, Никх! Кидай вторую, он ранен! Боец, замерев, смотрел на чудовище. Яростный рык. Повернувшийся, и побежавший назад гвардеец. Рванувшийся за ним зверь. Хассельхоф достал пистолет. Прыжок. Безумная улыбка на глазах гвардейца. Взрыв. Взревевший от боли монстр, под которым подламывается раненая нога. Скользнувший вперед на животе гвардеец. И чудовищный кулак, опустившийся ему на спину Хруст. Мышцы. Лопнувшие, до последнего момента радостные глаза.. И налитые кровью глазки монстра. Который, отталкиваясь оставшейся лапой, пополз к двум командирам-инвалидам. - Похоже, кх..., все равно придется самим. - Прими Император его душу. Побеждаешь страх. Убиваешь страх. Умираешь сам. Страх бережет тело, но пожирает душу. Смерть тела спасает душу. Я же не священник.- Похоже. Пистолет, заботливо вкладывая в кобуру, даже не поставили на предохранитель. Ни проклятий, ни зобы. Просто загнать этот безумный ошметок мускулистой силы в рамку прицела, подколоть, как насекомое мушкой, и... Тяжесть. Чудовищная тяжесть всего тела. Словно перегрузка в полдесятка гравов. Пистолет? Словно автопушку ту самую в одной руке держишь и стрелять пытаешься. Пуля бессильно клюет рокрит пола. Луч хеллпистоля Джона. Мимо. Похоже, ему не легче. - Император. Дай мне силы. Выполнить мой долг... Лучи хеллганов бьют по спине мутанта. Но тот ползет. Упрямо ползет, не желая признавать поражения. Еще чуть-чуть - кажется. Еще пару движений, и тварь доберется до двух обессилевших бойцов. Это все что ей нужно. Добраться. Отомстить. Каждому из живущих. Тебе. Ему. Всем. Упрямый короткий рык. Вонь забивает ноздри. Мерзость. Иди сюда, иди. Я еле жив, ты почти мертв, значит, нам стоит поговорить поближе. Левая рука нащупала эфес палаша. - И сокрушить тех, кто противостоит мне, - на поле боя выстрел прозвучал, словно капелланское "аминь". Два выстрела сливаются в один. Чуть раньше, или чуть позже - не разглядеть. Два. Точно в два мерзких глаза. Один - размалывая мозг в кашу, второй - заставляя ее вскипеть. Монстр тянется лапой вперед, словно намереваясь забрать победителей с собой в могилу. Не дотягивается. Замирает. - Слава Золотому Трону. - Император защитник наш. Итак, они выжили. Выжил Лютер Кройц, до последнего боровшийся с врагом. Выжил Кевин Хассельхоф, которому даже выстрел в череп не помешал найти в себе силы сражаться. Выжил и эксплоратор Клодиус... пусть и чудом. Но они живы. Атака отбита. Возможно, это спасло того, за кем они пришли на эту планету. Темнота в голове Кевина проясняется. Удар... боль в голове.. где он? Что с ним? Знакомый леденящий душу РЕВ звенит в ушах. Сил едва хватает, чтобы приподнять голову. [20.03.2011 18:23:47] Akinshin Andrew Olegovich: *однако это фэйл сжечь фэйты и не сделать ничего, не правда ли? [20.03.2011 18:24:04] Guns_n_Droids: * делай. или не делай. не пробуй. и не жалей [20.03.2011 18:25:40] Guns_n_Droids: Тело Кевина сгрузили где-то неподалеку от входа в цех. Тела. сгрудившиеся невдалеке бойцы. Огромная туша однорукого монстра. И лежащий метрах в пяти собрат по несчастью. Джон. [20.03.2011 18:25:53] Guns_n_Droids: - Кх-х.. живой, пилот? [20.03.2011 18:26:19] Akinshin Andrew Olegovich: *ну мы говорим о разных деланиях. И тут не спорю, я пофэйлился. А вообще: Go-go! Do it! DO IT! ROW-ROW, FIGHT THE POWAH! [20.03.2011 18:27:36 | Изменены 18:42:21] Александр: Глубоко вздохнуть. Как вернувшись из космоса. Как вырвавшись из горящего отсека... Грохот выстрелов, рев, стоны... в другой горящий отсек. Мятеж? Бунт на борту? Плечо не чувствует тяжести попугая... А. "Я же на войне. На проклятой вонючей заврушке планетников. Встать, лейтенант." - Живой. [20.03.2011 18:29:17] Guns_n_Droids: В руке планетника - пистолет. Чужой, похоже. Потому что в левой. Раньше он стрелял правой. Приподняв руку, стреляет по монстру. Мимо [20.03.2011 18:29:53] Guns_n_Droids: - Терра... Неохота так погибать. [20.03.2011 18:31:19] Guns_n_Droids: - Цель..кхх..! Ог...! - пытается он докричаться до своих, но булькающий кашель душит капитану горло [20.03.2011 18:32:44] Александр: Приподнявшись на локте, Хассельхоф медленно, как в тумане ощупал себя руками. Кровь на лбу. Где палаш? Где пистолет? Гранаты? Что еще у меня было? Рация для связи с кораблем? Вроде все на месте. [20.03.2011 18:33:41] Guns_n_Droids: * палаш при тебе. пистолет тоже. гранаты.. частично - точно есть [20.03.2011 18:39:28] Akinshin Andrew Olegovich: ...И? [20.03.2011 18:39:42] Александр: ...момент [20.03.2011 18:39:46] Александр: ...думаю [20.03.2011 18:39:47 | Изменены 18:39:49] Guns_n_Droids: * И что? рация ощущается на спине [20.03.2011 18:39:55] Guns_n_Droids: * она в рюкзаке, ты его не снимал [20.03.2011 18:40:44] Александр: *ну, это худ текст, скорее, был))) [20.03.2011 18:47:04] Александр: Кевин обвел помещение пока еще мутным взглядом. Огромная тварь, припадая на ногу и оставляя на полу ровавый след, нелепо ковыляла на людей, вращая глазами. Хассельхоф видел, как гвардейцы с ужасом втягивают головы в плечи, лишь бы остаться незамечеными. - Боец! - хрипло позвал он ближайшего. - Боец, ко мне! - голос его был тихим, но силу голосу человека, управлябщего боевыми кораблями Империума, придает не громкость. [20.03.2011 18:49:59] Guns_n_Droids: Очередная серия лучей. целым куском с уцелевшего плеча монстра отваливается броня, но тот и не думает падать! Гвардеец поминает урода недобрым словом, и отступает к Кевину [20.03.2011 18:50:09] Guns_n_Droids: Оборачивается с вопросительно-беспокойным выраженем лица [20.03.2011 18:54:21] Александр: Хассельхоф еле заметно подрагивающими пальцами отцепил с пояса гранаты. Две. Гладкие, как фрукты, немного поцарапанные. Противотанковые. Протянул. - За Императора. Убей эту тварь. [20.03.2011 18:58:00] Guns_n_Droids: Боец, словно в ступоре, смотрит на гранаты - Давай, Никхх. Не позорь семью. - кивает Джон. [20.03.2011 18:58:09 | Изменены 18:58:16] Guns_n_Droids: * команд на убедительность с урба [20.03.2011 19:00:29] Guns_n_Droids: * а равно на модификацию общего результата броска [20.03.2011 19:00:35] Александр: ща-ща [20.03.2011 19:02:22 | Изменены 19:05:55] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2943453/ Что-то знакомое почудилось бывалому космену в глазах этого бойца. Что-то такое, что, наверное, сквозило в его собственном взоре, когда он впервые участвовал в абордаже, лез в огонь, вставал за пульт управления. Каждый может перебороть себя в такой момент, просто некоторым нужна помощь. - Это просто. Жмешь на кнопку, выдергиваешь кольцо, кидаешь. Взрыватель контактный, в руках не взорвется. Давай, за твоей спиной Наарлок и весь Империум. [20.03.2011 19:09:13] Guns_n_Droids: Это так просто. Наблюдать. Лежать на полу и наблюдать, как другие рискуют шеей. Бросаются в пасть неизвестности. Становятся трупами - или героями. Просто? Только для того, кто никогда не мог заставить себя преодолеть страх. Для таких как Кевин, Джон. для любого командира, который знает своих бойцов - это никогда не просто. Дробь шагов. Удар, сотрясающий землю. - Обернись, образина, я здесь! - чей-то голос. Отвлекают? Безумец, не выдержавший вида такой смерти? Бег. Две гранаты в руках. Так просто. Кинь. Уничтожь врага. Мутант тупой. И не успеет поймать. Стать героем... Нажатая кнопка. Кольцо в руках. Раз. Два. - Наарлок и Терра! Глухо ударившаяся о твердый череп граната. Стук. Падает на пол. Стук-стук. Пустышка. [20.03.2011 19:09:45] Guns_n_Droids: Повернувшаяся к бойцу морда чудовища, кажется, спрашивает "хочешь стать героем?" [20.03.2011 19:10:17] Akinshin Andrew Olegovich: *кажется это был эпик фэйл броска. [20.03.2011 19:10:28] Guns_n_Droids: *эпик фейл гранаты [20.03.2011 19:10:46] Akinshin Andrew Olegovich: *Кевин? У тебя есть ещё гранаты? [20.03.2011 19:11:26] Александр: *У меня было четыре, я отдал ему две. [20.03.2011 19:11:32] Guns_n_Droids: * три [20.03.2011 19:11:35] Александр: *ок [20.03.2011 19:13:32] Akinshin Andrew Olegovich: *мне там как, кинуть ещё раз "на сдохнуть"? Там же каждый ход надо кидать на кровоизлияние. [20.03.2011 19:13:58] Guns_n_Droids: * я за тебя кидаю. пока не сдох. хотя да, щас кинь ты, уже четвертый раунд [20.03.2011 19:14:05] Guns_n_Droids: * а Урб может что-то проорать [20.03.2011 19:14:17] Akinshin Andrew Olegovich: *ок. http://invisiblecastle.com/roller/view/2943433/ Почти. [20.03.2011 19:14:33] Guns_n_Droids: * не почти. оно на 01-10 же [20.03.2011 19:14:38] Guns_n_Droids: * 10% [20.03.2011 19:14:52] Akinshin Andrew Olegovich: *а, я думал 90-100, учитывая что у нас же тут всё перевёрнуто. [20.03.2011 19:15:07] Guns_n_Droids: * я вообще 1д10 кидаю, и жду единичку.) [20.03.2011 19:15:13] Александр: Если один раз решился быть героем - иди до конца. Закон войны. Закон гвардии. Закон империума. - Вторую, Никх! Кидай вторую, он ранен! [20.03.2011 19:15:25] Guns_n_Droids: Боец, замерев, смотрит на чудовище. Яростный рык. Повернувшийся, и побежавший назад гвардеец.Рванувшийся за ним зверь. [20.03.2011 19:15:30] Александр: Хассельхоф достал пистолет [20.03.2011 19:15:34] Guns_n_Droids: Прыжок. [20.03.2011 19:15:50] Guns_n_Droids: Безумная улыбка на глазах гвардейца [20.03.2011 19:15:52] Guns_n_Droids: Взрыв [20.03.2011 19:16:12] Guns_n_Droids: Взревевший от боли монстр, под которым подламывается раненая нога [20.03.2011 19:16:42] Akinshin Andrew Olegovich: *е-е-е. Хоть что-то было сделано мною правильно. [20.03.2011 19:16:48] Guns_n_Droids: Скользнувший вперед на животе гвардеец. [20.03.2011 19:17:06] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2943462/ [20.03.2011 19:17:10] Guns_n_Droids: И чудовищный кулак, опустившийся ему на спину [20.03.2011 19:17:22] Guns_n_Droids: Хруст. [20.03.2011 19:17:37] Guns_n_Droids: Кости. Мышцы. Лопнувшие, до последнего момента радостные глаза.. [20.03.2011 19:18:20] Guns_n_Droids: И налитые кровью глазки монстра. Который, отталкиваясь оставшейся лапой, ползет к двум командирам-инвалидам [20.03.2011 19:18:36] Guns_n_Droids: - Похоже, кх..., все равно придется самим [20.03.2011 19:18:51] Guns_n_Droids: - Прими Император его душу [20.03.2011 19:19:09] Александр: Побеждаешь страх. Убиваешь страх. Умираешь сам. Страх бережет тело, но пожирает душу. Смерть тела спасает душу. "Я же не священник." - Похоже. [20.03.2011 19:22:28] Александр: Пистолет, заботливо вкладывая в кобуру, даже не поставили на предохранитель. Ни проклятий, ни зобы. Просто загнать этот безумный ошметок мускулистой силы в рамку прицела, подколоть, как насекомое мушкой, и... [20.03.2011 19:22:43] Александр: * эйм * файр [20.03.2011 19:23:21] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2943467/ 1d100 → [80] = (80) [20.03.2011 19:24:29] Guns_n_Droids: Тяжесть. Чудовищная тяжесть всего тела. Словно перегрузка в полдесятка гравов [20.03.2011 19:24:32] Akinshin Andrew Olegovich: *что-то у нас все полуживые фэйлятся. [20.03.2011 19:24:44] Guns_n_Droids: * потому что эймиться в таком состоянии надо фуллраунд [20.03.2011 19:25:32] Guns_n_Droids: Пистолет? Словно автопушку ту самую в одной руке держишь и стрелять пытаешься. Пуля бессильно клюет рокрит пола [20.03.2011 19:28:06] Guns_n_Droids: Луч хеллпистоля Джона. Мимо. Похоже, ему не легче - Император. Дай мне силы. Выполнить мой долг... [20.03.2011 19:28:54] Guns_n_Droids: Лучи хеллганов. Бьют по спине мутанта. Но тот ползет. Упрямо ползет, не желая признавать поражения [20.03.2011 19:29:23] Guns_n_Droids: * урб, и еще разик [20.03.2011 19:30:21] Guns_n_Droids: Еще чуть-чуть - кажется. Еще пару движений. И тварь доберется до двух обессилевших бойцов. [20.03.2011 19:30:42] Guns_n_Droids: Это все что ей нужно. Добраться. Отомстить. Каждому из живущих. Тебе. Ему. Всем [20.03.2011 19:31:07] Guns_n_Droids: Упрямый короткий рык. Вонь забивает ноздри. Мерзость. [20.03.2011 19:31:33] Akinshin Andrew Olegovich: *всё. я не могу это терпеть. Можно сжечь ФП на приход в сознание? [20.03.2011 19:32:15] Guns_n_Droids: *дай уже им поблистать [20.03.2011 19:32:52] Guns_n_Droids: * у урба еще наверное есть недожженные фапы [20.03.2011 19:33:05] Akinshin Andrew Olegovich: *можно конечно, однако просто пока он очнётся, пока доползёт до ближайшего автокэнона. Пока прицелится. [20.03.2011 19:33:24] Guns_n_Droids: *есть предположение, что спасти - не успеет [20.03.2011 19:41:24] Akinshin Andrew Olegovich: *ну возможно. Ладно, пусть остальные жгутся. [20.03.2011 19:42:52] Александр: Иди сюда, иди. Я еле жив, ты почти мертв, значит, нам стоит поговорить поближе. Левая рука нащупала рукоять палаша. - И сокрушить тех, кто противостоит мне, - на поле боя выстрел прозвучал, словно капелланское "аминь".
* Эйм * Бах +10 эйм +10 халкинг +10 шорт рэндж -20 состояние
http://invisiblecastle.com/roller/view/2943483/ 1d100 → [40] = (40) [20.03.2011 19:44:07] Guns_n_Droids: * дамаг [20.03.2011 19:44:58] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2943487/ [20.03.2011 19:45:25] Александр: два за рендинг [20.03.2011 19:47:59] Guns_n_Droids: Два выстрела сливаются в один. Чуть раньше, или чуть позже - не разглядеть. Два. Точно в два мерзких глаза. Один - размалывая мозг в кашу, второй - заставляя ее вскипеть. Монстр тянется лапой вперед, словно намереваясь забрать победителей с собой в могилу. Не дотягивается. Замирает [20.03.2011 19:48:57 | Изменены 19:49:01] Guns_n_Droids: * бросок с белга. И энк моде офф [20.03.2011 19:49:36] Guns_n_Droids: - Слава Золотому Трону. [20.03.2011 19:50:01] Александр: - Император защитник наш. [20.03.2011 19:51:27] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2943496/ И ещё минус фп, раз у нас на 1-10... [20.03.2011 19:52:34] Guns_n_Droids: Что хуже - похоже, не принимаешь участие в финале. [20.03.2011 19:52:38] Guns_n_Droids: Патчить-то тебя долго [20.03.2011 19:53:06] Guns_n_Droids: жаль [20.03.2011 19:53:06] Akinshin Andrew Olegovich: *да не, у меня ж целительны наномашины. Они тоже патчат. Плюс персонаж считается лайтвундед, за исключением критов [20.03.2011 19:53:42] Akinshin Andrew Olegovich: *плюс я могу с разрешения мастера сжечь последний фп. [20.03.2011 19:54:22] Guns_n_Droids: * давай не будем [20.03.2011 19:54:48] Akinshin Andrew Olegovich: *ну, если финал так важен... А так - ну, я неудачник. Я знаю. Я знаю что я ошибся. [20.03.2011 19:55:10] Guns_n_Droids: * спокойно. финал - он не окончательный финал. [20.03.2011 19:55:19] Akinshin Andrew Olegovich: * и если моё отсутствие серьёзно способно осложнить положение остальных игроков [20.03.2011 19:55:29] Guns_n_Droids: * насколько осложнит - я не провидец [20.03.2011 19:56:54] Akinshin Andrew Olegovich: *ну а так в зависимости от того, через сколько финал. Если дадут хотя бы 12 часов, то наномашины могут пропатчить. [20.03.2011 19:57:10] Guns_n_Droids: * я тебе буду рассказывать через сколько финал?) [20.03.2011 19:57:44] Akinshin Andrew Olegovich: *нет я о том, что если финал будет в течении не слишком короткого времени, то возможно получится принять в нём участиею [20.03.2011 19:59:26] Guns_n_Droids: Итак, они выжили. Выжил Лютер Кройц, до последнего боровшийся с врагом. Выжил Кевин Хассельхоф, кому даже выстрел в череп не помешал победить врага. Выжил и эксплоратор Клодиус.. пусть и чудом. Но они живы. Атака отбита. Возможно, это спасло того, кого они пришли спасти на эту планету.
-
Ну, что тут можно сказать... Кульминация!!!
|
-
Экран такой попалам как в карты деньги два ствола ня! Ричи. Гай Ричи ^_^
|
-
Прочитал всю игру на одном дыхании. Замечательно в ней вообще всё.
|
Тактические фонари трофейных автоганов хищно шарили по стенам комнаты. Когда-то отсюда можно было наблюдать за многими помещениями этой части завода, сейчас же Священное Электричество вытекло из вен техномагических устройств удаленного наблюдения, и на всех приборах лежал толстый слой пыли. Путь к складу был известен. Кевин в который раз уважительно отметил про себя многосторонние таланты Жреца Омниссии. - Выдвигаемся. Абордажники - в авангарде, "орлы" - будьте готовы поддержать нас огнем. Джон бросил взгляд на дверной проем, куда проскользнули с телами пленных двое его людей, и кивнул. Клодиус как ни странно, действовал и выглядел вполне нормально, потрёпанно, конечно, но двигался без труда, без хромоты и вообще весьма бодро для человека, пережившего разряд током. -Помните *кхем* о падших жрецах машины *кхем*. Два отряда двинулись по указанному еретиком пути. Бесстрастное хроно отсчитывает минуты одну за другой. Время от времени слышен шум ног бегущих куда-то бойцов, к счастью - не тех монстров, с которыми едва не познакомился Клодиус. Ни времени, ни сил на бой нет, и приходится пережидать. Наконец, спустя несколько поворотов, спусков и подъемов, они приблизились к цели. Перед Клодиусом - последняя дверь. Затем один поворот и где-то там их уже должна была ждать охрана. Кевин подошел к двери. Палаш в левой руке, в правой - осколочная граната. (К.Х.) = Воробей-2, обеспечить доступ. Орлы, Воробьи - приготовиться к штурму. (Кл.) - Принято. Во время боя я буду оказывать иключительно функции поддержки, велик риск получения критических повреждений систем в случае активного участия в бою. Техножрец подошёл к последней двери Несмотря на все усилия, сигнал ауспекса не смог пробиться сквозь металл в этот раз. Вероятно, помехи. Вводимые символы один за другим загораются на панели. Негромкий писк - и дверь отъезжает в сторону. За ней - длинный пустой коридор, слева прерывающийся проемом. (Кл.) =Будьте готовы. Помехи в священных сенсорах. Войд-мастер осторожно проник в помещение и двинулся к проему. Безликий металл стен, покрытый серой краской. Метр, другой... Сделав еще один шаг, Кевин заметил темную фигуру охранника в черной броне - руки и ноги его прямо-таки бугрились мышцами, а лицо было закрыто черным шлемом. На поясе - кобура пистолета и две ребристых гранаты, из-за спины торчал какой-то странный предмет, который Хассельхоф не успел опознать. Забыв про опасность, Кевин одним прыжком оказался рядом со стражем, мельком отмечая присутствие второго рядом. Удар силового палаша разрубил грудь пытающегося дотянуться до пистолета врага, с треском посыпались искры, нос ударил запах паленого мяса. Широкий взмах лезвия легко разрубил и пояс, гранаты упали и покатились по полу. - Тревога! Захватчики у склада НОН-21! - воскликнул второй охранник, коснувшись уха. Броня на его груди раздвинулась, и из отверстия показалось крайне неприятно выглядящее дуло. С щелчком на его конце появился огонек... Хассельхоф успел только принять защитную позу, ожидая, что еретик атакует его врукопашную, но у того был другой план. Тугая простыня пламени, словно развернувшая крылья диковинная птица, налетела на Кевина, и принялась терзать его покрытое шрамами тело. "Космический загар" сразу же оплавился, кожа под ним побагровела... Войд-мастер издал нечто среднее, между приглушенным волчьим воем и рычанием, и упал на пол, выпустив оружие и пытаясь обеими руками сбить пламя. Высунувшись из-за угла, Джон попытался подстрелить охранника выстрелом из хеллпистолета, но тот ловко увернулся. Подоспевшие на подмогу к своему капитану абордажники попытались атаковать грозного противника. Один из них, впрочем, тут же получил бронированным кулаком в ухо, и покачнулся. Другой рубанул плечо, но броня, похоже, спасла ублюдка на этот раз - Смерть еретикам!!!!!!!! - ревел Кевин, стараясь сбить пламя. Тренировки в составе аварийной команды не прошли даром - пламя еще несколько секунд цеплялось за кожу и одежду, но вскоре его языки сошли на нет. Тело терзала жгучая боль, как будто с войд-мастера содрали кожу и посыпали раны перцем. Но даже такое было ему не в первой. Абордажники все еще бились с врагом - тот явно не собирался сдаваться. К ним присоединился было обнаживший силовой клинок Джон, но получил пинка в живот, и едва уклонился от знакомого синеватого луча - похоже, это была уменьшенная копия того оружия, из которого по ним стреляли во время штурма входа. Подняв оружие и вскочив на ноги, Хассельхоф, морща покрытое копотью лицо, прокричал: - Не стоим! К двери! Открыть! - метать гранату внутрь было опасно, поскольку боеприпасы к тяжелому вооружению могли сдетонировать, поэтому Вйод-Мастер спрятал осколочный "подарок" и выхватил верный пистолет. Один из абордажников ловко провел подсечку, и на миг потерявший равновесие стражник оказался обезглавлен силовым мечом Сол-Чардена (Д.С.) - Быстрее! Пока не подошла подмога! (Кл.) -Есть, командир. Будьте готовы к неожидоннастям. Чуть-чуть покашливая на ходу Клодиус подошёл к двери, а затем пальцы его забежали по свящённым рунам, вводя код. Введя пароль, Клодиус вознаграждается надписью "Доступ блокирован". Похоже, кто-то закрыл дверь... Однако, поколдовав с мультикеем, Жрецу удалось побороть систему защиты. Поддавшись на команды Клодиуса, дверь медленно отъехала в сторону... И Кевин увидел широкую, приземистую фигуру с торчащей из-за спины сервоклешней. "Просветленный" находился за импровизированной баррикадой в виде металлического стола. А поверх баррикады торчала здоровенная многоствольная конструкция, смотрящая прямо на войд-мастера... Выстрел пистолета прозвучал раньше, чем сервомоторы успели раскрутить блок стволов. Пуля пробила тонкий слой металла и разорвалась, но, судя по металлическому звуку, за внешней броней у техжреца имелась и иная защита... Теперь загрохотало орудие в руках техжреца. Пули наводнили пространство короткого коридора - с непечатной бранью Джон отскочил к стене, ужаленный одной из пуль. В разные стороны отскочили и штурмовики - судя по стонам, успели не все. Для Кевина время словно замерло, и он увидел две пули, летящие ему прямо в лоб... но секундой раньше в левом ухе раздался знакомый голос, голос-который-был-до-Номада. - Верра и веррность! - падая, Кевин, оглушенный чиркнувшей по голове пулей, уже не видел, как изломанное тело Карри, закрывшего собой хозяина, рухнуло рядом с ним. [12.03.2011 15:09:42] Guns_n_Droids: =========== Rogue Trader: The Lost One :0 ============== [12.03.2011 15:12:10] Guns_n_Droids: Итак, наши герои стоят в темной комнате, освещенной лишь люминаторами трофейных автоганов. Когда-то отсюда можно было наблюдать за многими помещениями этой части завода, сейчас же Священное Электричество вытекло из вен техномагических устройств дальнего взгляда, и на всех приборах лежит толстый слой пыли. Герои знают обходной путь к складу чрезвычайно нужных им тяжелых орудий - остается лишь добраться, победить охрану... и успеть вернуться назад [12.03.2011 15:12:15] Guns_n_Droids: * go [12.03.2011 15:13:46] Александр: - Выдвигаемся. Абордажники - в авангарде, "орлы" - будьте готовы поддержать нас огнем. [12.03.2011 15:14:50] Guns_n_Droids: Джон бросил взгляд на дверной проем, куда проскользнули с телами двое его людей, и кивнул [12.03.2011 15:15:07] Guns_n_Droids: * если у клодиуса возражений нет - то выдвигаемся. да, фп обновлены [12.03.2011 15:15:25] Александр: *вау!!!!! [12.03.2011 15:15:29] Александр: * пасиба, мастер!!! [12.03.2011 15:15:35] Александр: * я не ожидал!!! [12.03.2011 15:16:56] Akinshin Andrew Olegovich: -Помните *кхем* о падших жрецах машины *кхем*. Клодиус как ни странно, действовал и выглядел вполне нормально, потрёпанно конечно, но двигался без труда, без хромоты и вообще для человека, пережившего разряд током выглядил на удивление живенько. *я тоже [12.03.2011 15:21:29] Akinshin Andrew Olegovich: *го. [12.03.2011 15:22:10] Guns_n_Droids: * д100 с Кевина [12.03.2011 15:25:45] Guns_n_Droids: * или с Клодиуса, если он кинет раньше.) [12.03.2011 15:26:32] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931069/ *Дизлак никуда не делся [12.03.2011 15:27:52] Guns_n_Droids: * stated and counted [12.03.2011 15:29:12] Guns_n_Droids: http://prezi.com/i00qpzpuydlh [12.03.2011 15:30:28] Александр: *знаки вопроса - это что? Это те бугаи, одного из которых шестеренка закоротил? [12.03.2011 15:31:10] Guns_n_Droids: * ну они сейчас уже где-то далеко, судя по всему [12.03.2011 15:31:13] Guns_n_Droids: * но вообще да [12.03.2011 15:34:05] Guns_n_Droids: Два отряда движутся по указанному еретиком пути. Бесстрастное хроно отсчитывает минуты одну за другой. Время от времени слышен шум ног бегущих куда-то бойцов, к счастью - не тех монстров, с которыми едва не познакомился Клодиус. Ни времени, ни сил на бой нет, и приходится пережидать. Наконец, спустя несколько поворотов, спусков и подъемов, вы приближаетесь к цели. [12.03.2011 15:35:06] Guns_n_Droids: * см. карту. какие-нибудь особые указания на тему перемещения? [12.03.2011 15:35:50] Guns_n_Droids: Перед Клодиусом - последняя дверь. После нее остается только повернуть, и пробраться на склад. Правда, предварительно придется расправиться с охраной [12.03.2011 15:37:56] Александр: Кевин подошел к двери. Палаш в левой руке, в правой - осколочная граната. = Воробей-2, обеспечить доступ. Орлы, Воробьи - приготовиться к штурму. [12.03.2011 15:42:43] Akinshin Andrew Olegovich: -Принято. Во время боя я буду оказывать иключительно функции поддержки, велик риск получений критических повреждений систем в случаи активного участия на поле боя. Техножрец подошёл к последней двери *Ну что, техюз? [12.03.2011 15:43:10] Guns_n_Droids: * не обязательно. я просто сделал паузу чтобы вы могли что-нибудь обдумать [12.03.2011 15:43:23] Guns_n_Droids: * код у тебя есть. вводи [12.03.2011 15:43:55] Akinshin Andrew Olegovich: *прежде чем введу, пожалуй ауспекс просканю что там за ней. [12.03.2011 15:44:06] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931082/ [12.03.2011 15:44:13] Akinshin Andrew Olegovich: *фэйл. Рерол. [12.03.2011 15:44:44] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931084/ *И всё-таки фэйл. Ладно, ввводим код, после чего прижимаемся к стене. [12.03.2011 15:45:28] Александр: * Я типа приготовился кинуть гранату [12.03.2011 15:47:52] Guns_n_Droids: Несмотря на все усилия, сигнал ауспекса не может пробиться сквозь металл в этот раз. Вероятно, помехи. Вводимые символы один за другим загораются на панели. Негромкий писк - и дверь отъезжает в сторону. За ней - длинный пустой коридор, слева прерывающийся проемом - по идее, за ним должен быть вход на склад. [12.03.2011 15:49:01] Akinshin Andrew Olegovich: =Будьте готовы. Помехи в священных сенсорах. [12.03.2011 15:50:07] Александр: * маленькое уточнение - проем - это что? [12.03.2011 15:50:17] Александр: * Это типа вход без двери [12.03.2011 15:50:25] Guns_n_Droids: * это типа поворот [12.03.2011 15:50:27] Александр: * или там з ним сразу дверь [12.03.2011 15:51:14] Guns_n_Droids: * что за поворотом ты не видишь. по словам подопытного должна быть дверь. как сразу - не видно [12.03.2011 15:51:57] Guns_n_Droids: * можешь подойти и высунуть голову, разумеется [12.03.2011 15:52:47] Александр: Кевин, осторожно проник в помещение и двинулся к проему. * подхожу к проему, стараюсь обнаружить противника. * Если вижу кого за поворотом - сразу кидаю гранату (фугасную) за поворот [12.03.2011 15:53:09] Guns_n_Droids: * идешь тихо или как обычно? [12.03.2011 15:53:32] Александр: *как обычно, спокойно. Они же не знают, кто зашел, нападения вряд ли ждут [12.03.2011 15:53:46] Александр: * аварность кинуть? [12.03.2011 15:53:56] Александр: * если я красться начну - наоборот все запорю) [12.03.2011 15:55:03] Guns_n_Droids: Кевин подходит к повороту - безликий металл стен, покрытый серой краской. Метр, другой... А вот и охранник! * инит плз [12.03.2011 15:56:51] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931090/ [12.03.2011 15:57:20] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931091/ [12.03.2011 15:58:00] Guns_n_Droids: * урб, эни фапс? [12.03.2011 15:58:10] Akinshin Andrew Olegovich: *два тормоза... [12.03.2011 15:58:16] Александр: *момент [12.03.2011 15:58:24] Guns_n_Droids: * в ините фап не на реролл. [12.03.2011 15:58:25] Александр: *да, фап [12.03.2011 15:58:37] Guns_n_Droids: * кидай 1д10 на потерял ли [12.03.2011 15:58:44] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931092/ [12.03.2011 15:58:53] Александр: это сам реролл [12.03.2011 15:59:06] Guns_n_Droids: * НЕ НА РЕРОЛЛ [12.03.2011 15:59:10] Akinshin Andrew Olegovich: *нету рерола на инит. [12.03.2011 15:59:10] Guns_n_Droids: * так что осталось 2 [12.03.2011 15:59:11] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931093/ *потерял(( [12.03.2011 15:59:24] Александр: *ясн [12.03.2011 15:59:32] Akinshin Andrew Olegovich: *ты считай что 10 кинул на иню. [12.03.2011 15:59:55] Александр: *ясн [12.03.2011 15:59:57] Guns_n_Droids: * твой инит. кидайся [12.03.2011 16:01:13] Akinshin Andrew Olegovich: *хм... а счас можно поюзать фап на реген вундов? Я думаю мне это буде не бесполезно. Так сказать на силе воли работать... [12.03.2011 16:01:32] Александр: * мы в энгейдже? [12.03.2011 16:01:36] Александр: * что за охранник? [12.03.2011 16:01:41] Guns_n_Droids: * в бою - нельзя [12.03.2011 16:01:42] Александр: * где именно стоит? [12.03.2011 16:01:53 | Изменены 16:01:55] Guns_n_Droids: * урб, я карту не от нефиг делать вывешиваю, да [12.03.2011 16:02:13] Александр: * забыл обновить [12.03.2011 16:02:36] Александр: * тем не менее что за охранник не ясно [12.03.2011 16:02:47] Akinshin Andrew Olegovich: *ну, после боя с охранцем. Ладно, убей его, сотри в порошок! [12.03.2011 16:02:51] Александр: * и на каком он расстоянии от меня [12.03.2011 16:02:58] Guns_n_Droids: * как ты меня.... [12.03.2011 16:05:21] Guns_n_Droids: Сделав еще один шаг, Кевин заметил темную фигуру охранника в черной броне - руки и ноги его прямо-таки бугрились мышцами, а лицо было закрыто черным шлемом. На поясе войдмастер успел заметить кобуру пистолета, и две ребристых гранаты, а из-за спины торчал какой-то странный предмет, который он не успел опознать [12.03.2011 16:06:04] Guns_n_Droids: *я просто так понял, что ты едва увидел что-то - действуешь [12.03.2011 16:07:03] Александр: * ну да, ну хоть что-то я едва увидеть то должен был))) 1) олл-аут эттэк палашом. [12.03.2011 16:07:21] Guns_n_Droids: * а, понял. нет, ты не в энгейдже [12.03.2011 16:07:35] Guns_n_Droids: * твоего первого халфа хватит чтобы в него войти, впрочем [12.03.2011 16:07:49] Akinshin Andrew Olegovich: *можно ещё чарджануть... [12.03.2011 16:08:04] Guns_n_Droids: * безусловно, можно [12.03.2011 16:08:07] Александр: *блин, правил под рукой нет [12.03.2011 16:08:42] Guns_n_Droids: * от угла, за которым ты стоишь там порядка 4 метров [12.03.2011 16:09:06] Akinshin Andrew Olegovich: *зато у меня есть. На всякий пожарный. Как раз на чардж хватает. Чардж даёт +10 к ВС. [12.03.2011 16:10:00] Александр: *ок, ну тогда чардж и олл-аут, можно же так? [12.03.2011 16:10:15] Akinshin Andrew Olegovich: *чардж полное действие. олл-аут тоже. [12.03.2011 16:11:05] Guns_n_Droids: * чардж с оллаутом разрешить могу. но со всеми вытекающими [12.03.2011 16:12:07] Александр: * Это тогда будет +30 или нет? [12.03.2011 16:12:23] Guns_n_Droids: * угу. но ноу додж [12.03.2011 16:12:37] Александр: *ок, пусть будет жостко [12.03.2011 16:12:57] Александр: * чардж с олл-аутом [12.03.2011 16:13:06] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931095/ [12.03.2011 16:13:54] Guns_n_Droids: * хит. дамаг? [12.03.2011 16:15:51] Guns_n_Droids: * кидай д10+5+3 [12.03.2011 16:15:53] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931100/ [12.03.2011 16:16:06] Александр: *упс, это д10+5 [12.03.2011 16:16:12] Guns_n_Droids: * ну 17 [12.03.2011 16:16:12] Александр: *итого 17 [12.03.2011 16:16:26] Александр: *оллаут таки да [12.03.2011 16:16:28] Akinshin Andrew Olegovich: *ауч. [12.03.2011 16:17:54] Guns_n_Droids: * урб, кинь еще один д10, плз [12.03.2011 16:18:14] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931102/ [12.03.2011 16:18:18] Александр: *это крит? [12.03.2011 16:18:42] Guns_n_Droids: * нет, это сайдэффекты. [12.03.2011 16:19:01] Akinshin Andrew Olegovich: *перенапрягся? [12.03.2011 16:21:06] Guns_n_Droids: Забыв про опасность, Кевин одним прыжком оказывается рядом с охранником, мельком отмечая присутствие второго рядом. Удар силового палаша разрубает грудь пытающегося дотянуться до пистолета врага, трещат искры, пахнет паленым. Лезвие разрубает и пояс, и гранаты с него падают на пол. [12.03.2011 16:21:12] Guns_n_Droids: * второй охранник [12.03.2011 16:24:29] Guns_n_Droids: - Тревога! Захватчики у склада НОН-21! - восклицает второй охранник, коснувшись уха. Броня на его груди раздвигается, и из отверстия высовывается крайне неприятно выглядящее дуло. С щелчком на его конце появляется огонек... * Кевин, агилотест плиз. or be ON FIRE [12.03.2011 16:25:12] Александр: *йоптааааааааааа [12.03.2011 16:25:43] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931105/ [12.03.2011 16:25:45] Akinshin Andrew Olegovich: *ну если провалишь - то тебе не будут страшны никакие ниндщя [12.03.2011 16:25:46] Александр: *фап [12.03.2011 16:26:10] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931106/ [12.03.2011 16:26:16] Александр: *шестеренка заразил [12.03.2011 16:26:22] Александр: *махмут - поджигай [12.03.2011 16:26:46] Guns_n_Droids: * д10 на спасение фапа. [12.03.2011 16:27:11] Akinshin Andrew Olegovich: *иногда нужное число там всё-таки выпадает. [12.03.2011 16:27:33] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931108/ [12.03.2011 16:27:41] Guns_n_Droids: * но не сегодня. [12.03.2011 16:27:46] Guns_n_Droids: * 13 дамака пен 2 [12.03.2011 16:27:51] Александр: * Белг, не говори под руку) по дмышку, то есть) [12.03.2011 16:28:08] Guns_n_Droids: * и еще раз агилу, да [12.03.2011 16:28:15] Александр: *Это значит 13-3-2 = 8 [12.03.2011 16:28:34] Guns_n_Droids: * у тебя броня 4? [12.03.2011 16:28:36] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931109/ [12.03.2011 16:28:53] Александр: *нед [12.03.2011 16:28:56] Александр: *проврался [12.03.2011 16:29:01] Александр: *9 [12.03.2011 16:29:08] Александр: *т.е. всего 10 [12.03.2011 16:29:36] Guns_n_Droids: * и ты горишь [12.03.2011 16:31:13] Александр: *што елать? [12.03.2011 16:31:56] Akinshin Andrew Olegovich: *кричать. [12.03.2011 16:32:06] Александр: *суккиииииииииииии! [12.03.2011 16:32:37] Guns_n_Droids: Высунувшись из-за угла, Джон попытался подстрелить охранника выстрелом из хеллпистолета, но тот ловко увернулся. Вслед за ним выбежали трое абордажников, попытавшиеся завязать его в драку [12.03.2011 16:32:38] Александр: *я могу пафосно броситься в бой, как в фильме гладиатор? Или я умру? [12.03.2011 16:33:03] Александр: *бля, ну у них и охранники... круче, чем на мелкооптовом рынке! [12.03.2011 16:33:29] Guns_n_Droids: Один из них, впрочем, тут же получил бронированным кулаком в ухо, и покачнулся. Другой рубанул плечо, но броня, похоже, спасла ублюдка на этот раз [12.03.2011 16:33:59 | Изменены 16:34:00] Guns_n_Droids: * и кинь-ка д10 еще разик [12.03.2011 16:34:08] Guns_n_Droids: * а то у тебя в руке фрага, а огонь такой огонь... [12.03.2011 16:34:26] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931114/ [12.03.2011 16:34:36] Guns_n_Droids: * пронесло пока что [12.03.2011 16:35:50 | Изменены 16:35:56] Guns_n_Droids: * Белг, делаешь что-нибудь? Я предполагаю, что войдмастер таки издал некий Вопль [12.03.2011 16:36:29] Александр: - Смерть еретикам!!!!!!!! [12.03.2011 16:37:25] Guns_n_Droids: * но от поворота ты в фуллмуве [12.03.2011 16:38:01] Akinshin Andrew Olegovich: *ну что же. Достаём шок-палку, подходим к повороту. Замерли. Ждём. Там же охранец заэнгейженый пока что... [12.03.2011 16:38:37] Guns_n_Droids: * фуллмув - фуллэкшун [12.03.2011 16:38:43] Александр: * мастер, меня кто-нибудь тушить собирается? [12.03.2011 16:38:45] Guns_n_Droids: * так что просто подошел [12.03.2011 16:38:58] Guns_n_Droids: * напомни, урб, сколько у тебя вундофф осталось? [12.03.2011 16:39:02] Александр: 8 я ценный член экипажа [12.03.2011 16:39:05] Александр: 2 [12.03.2011 16:39:31] Akinshin Andrew Olegovich: *ох мать... Ладно... Похоже всё-таки придётся одному калеке спасать другогою [12.03.2011 16:41:32 | Изменены 16:41:39] Guns_n_Droids: Огонь охватывает тело Кевина, "космическая кожа" обугливается, а сам он испытывает дикую боль. * -5 вундов, +2 фатига [12.03.2011 16:42:00] Александр: *Еще -5? [12.03.2011 16:42:05] Guns_n_Droids: * угу. [12.03.2011 16:42:10] Александр: * вспоминается анегдот [12.03.2011 16:42:10] Guns_n_Droids: * ты в минуса ушел [12.03.2011 16:42:44] Александр: * - лейтенант, на баке крейсера взрывается ядерный заряд. Ваши действия? - Обугливаюсь, товарищ контр-адмирал! [12.03.2011 16:42:46] Guns_n_Droids: * варианты действия: либо кинуть вилы, и что-то делать, либо падать на пол и кататься (тест агила-20) дабы сбить огонь [12.03.2011 16:43:04] Александр: *надо вил кинуть? [12.03.2011 16:43:18] Guns_n_Droids: * только если пытаешься сделать что-то кроме [12.03.2011 16:43:30] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931119/ [12.03.2011 16:43:36] Александр: * Канешно [12.03.2011 16:43:43] Александр: * буду валить этого ублюдка [12.03.2011 16:43:50] Александр: * а потом падать в обморок [12.03.2011 16:43:56] Guns_n_Droids: * а, то есть тушить себя ты не будешь? [12.03.2011 16:43:58] Александр: *наверное [12.03.2011 16:44:04] Akinshin Andrew Olegovich: *замочи его, простите за каламбур. [12.03.2011 16:44:16] Александр: * ну пока нет [12.03.2011 16:44:28] Александр: * сначала убью его, наверное [12.03.2011 16:44:51] Александр: * я могу пафосно его обнять?)))) [12.03.2011 16:45:05] Guns_n_Droids: * д10 дамака в начале следующего хода если не потушат. это вполне может тебя зажарить с концами. уверен? [12.03.2011 16:45:24] Александр: * Ганс, я с -20 на агилу все равно не потушусь [12.03.2011 16:45:29] Guns_n_Droids: * у тебя она 47 [12.03.2011 16:45:33] Александр: * лучше я что-нибудь полезное сделаю [12.03.2011 16:46:00] Guns_n_Droids: * разрешаю позвать народ на помощь. Авось с чьей-то помощью будет легче тушиться [12.03.2011 16:46:00] Akinshin Andrew Olegovich: *ну, зажарят кевина-не зажарят, а вот фап точно сожжёт. [12.03.2011 16:47:22] Akinshin Andrew Olegovich: *ладно. Счас попоробуем затушить. Пусть для всех будет шоком, что прячат механикусы под своими мантиями. [12.03.2011 16:47:39] Guns_n_Droids: * белг, ты ходишь последним [12.03.2011 16:47:51] Александр: * минутку [12.03.2011 16:47:52] Guns_n_Droids: * я к тому, что пусть урб решится, смертник он или как [12.03.2011 16:47:57] Александр: * счас мой ход? [12.03.2011 16:48:01] Guns_n_Droids: * да. [12.03.2011 16:48:23] Александр: * я могу либо атаковать охранника, либо как-то облегчить тушение? [12.03.2011 16:49:01] Александр: * насколько я облегчу тушение? [12.03.2011 16:49:05] Guns_n_Droids: * либо ты атакуешь, либо совместно с кем-нибудь весь ход тушишься. Если кто-то в течении раунда тебе поможет, то будет +10 [12.03.2011 16:49:18] Александр: *итого агил -10? [12.03.2011 16:49:25] Guns_n_Droids: * угу [12.03.2011 16:49:27] Александр: * а если я в минус уйду - я совсем помру? [12.03.2011 16:49:40] Akinshin Andrew Olegovich: *ты фап сожжёшь. [12.03.2011 16:49:49] Александр: *плин [12.03.2011 16:49:49] Guns_n_Droids: * угу. [12.03.2011 16:49:51] Александр: *ладно [12.03.2011 16:50:00] Александр: 8 стараюсь сбить пламя значит [12.03.2011 16:50:05] Александр: *кидать куб? [12.03.2011 16:50:33] Александр: * за эпично пройденный вил и сохраненное хладнокровие мне ничего не полагается?))) [12.03.2011 16:50:48 | Изменены 16:50:51] Guns_n_Droids: * за эпично пройденный вил ты не бегаешь кругами с воплем ААААА!!! ГОРЮ!!! [12.03.2011 16:51:04] Guns_n_Droids: * согласись, это хорошо [12.03.2011 16:51:13] Александр: *эпичная ваха эпично, йопт [12.03.2011 16:51:30] Guns_n_Droids: * посмотрим, в общем [12.03.2011 16:51:30] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931123/ [12.03.2011 16:51:35] Александр: * ну смотри) [12.03.2011 16:51:41] Guns_n_Droids: * самозатушился! круто! [12.03.2011 16:51:48] Akinshin Andrew Olegovich: *ты можно сказать ленцой похлопываешь себя по телу и неторопясь ложишься на пол. [12.03.2011 16:52:04] Akinshin Andrew Olegovich: *и методично тушишь пламя... [12.03.2011 16:52:18] Александр: * белг, брови мне потом пересадишь с задницы? [12.03.2011 16:52:44] Akinshin Andrew Olegovich: *могу имплантировать стальные. Они круче. И выразитльнее. [12.03.2011 16:57:27 | Изменены 16:57:31] Guns_n_Droids: Пока Кевин сосредоточенно сбивает с себя пламя, абордажники все еще бьются с врагом - тот явно не собирается сдаваться без боя. К ним присоединяется было обнаживший силовой клинок Джон, но получает пинка в живот, и едва уклоняется от знакомого синеватого луча - похоже, это уменьшенная копия того оружия, которое уже захвачено Клодиусом [12.03.2011 16:57:38] Guns_n_Droids: * Клодиус gogogo [12.03.2011 16:58:42] Guns_n_Droids: * чарджить уже сложно - там куча мала [12.03.2011 16:59:13] Akinshin Andrew Olegovich: *А подойти и палочкой потыкать? [12.03.2011 16:59:53] Guns_n_Droids: * охранник в углу. вокруг него трое абордажных и Джон. тебе влезть... затруднительно [12.03.2011 17:00:04] Guns_n_Droids: * но можешь крикнуть "пропустите" фриэкшуном [12.03.2011 17:00:54] Guns_n_Droids: Помимо поля боя Клодиусу видна и дверь, которую охраняли аугметированные воины - также снабженная панелью, она, похоже, и скрывает за собой искомый склад [12.03.2011 17:01:27] Akinshin Andrew Olegovich: *Коды к ней есть? [12.03.2011 17:01:44] Guns_n_Droids: * да [12.03.2011 17:02:38] Akinshin Andrew Olegovich: *Ладно, попытаться просканить что там за дверкой можно? [12.03.2011 17:02:51] Guns_n_Droids: * попытаться - почему нет [12.03.2011 17:02:57] Guns_n_Droids: * техюз плз [12.03.2011 17:02:59] Guns_n_Droids: * и аварность [12.03.2011 17:04:35] Akinshin Andrew Olegovich: оки. Броскив том-же порядке. http://invisiblecastle.com/roller/view/2931132/ Чуть-чуть... [12.03.2011 17:04:49] Guns_n_Droids: * не техюз [12.03.2011 17:05:19] Guns_n_Droids: * халф потрачен. [12.03.2011 17:05:25] Guns_n_Droids: * дальше? [12.03.2011 17:06:14] Akinshin Andrew Olegovich: * не техюз Это кему сказано? Не сработал? Я и так знаю. Ну значит стоим и внимательно смотрим. [12.03.2011 17:06:54] Guns_n_Droids: * окей. Кевин, можешь вставать [12.03.2011 17:07:03] Александр: * встаю [12.03.2011 17:07:15] Guns_n_Droids: * что делаешь? [12.03.2011 17:07:24] Александр: * встать - это халф? [12.03.2011 17:07:40 | Изменены 17:07:45] Guns_n_Droids: * у тебя - фри. ты одним прыжком.) [12.03.2011 17:07:57] Александр: * забыл, спасибо) [12.03.2011 17:09:19] Александр: Кевин, морща обгоревшее лицо, кричит: - Не стоим! К двери! Открыть! * Готовлюсь кинуть внутрь гранату Поскольку расталкивать бойцов, чтобы атаковать чувака - как-то глупо. Если освободится место - подхожу и бью... * так что... делэй видимо) [12.03.2011 17:09:46] Guns_n_Droids: * ну можешь рявкнуть, тебе освободят место. [12.03.2011 17:09:49] Александр: * интерексно, склад не взорвется, если туда гранату кинуть... [12.03.2011 17:10:01] Guns_n_Droids: * хороший вопрос! [12.03.2011 17:10:18] Александр: * да ладно, пусть еще поковыряют его0 ничего личного, это ж война) [12.03.2011 17:12:29] Guns_n_Droids: * так, это все? [12.03.2011 17:13:12] Александр: * приказ и делэй [12.03.2011 17:13:21] Guns_n_Droids: * окей. [12.03.2011 17:13:22] Александр: * ну, заменю гранату на пистолет за фри [12.03.2011 17:13:29] Александр: * комманд кидать7 [12.03.2011 17:13:44] Guns_n_Droids: * эмм. так я не понял [12.03.2011 17:13:52] Guns_n_Droids: * ты чего готовишься делать, как откроют? [12.03.2011 17:13:58] Guns_n_Droids: * гренку кидать? [12.03.2011 17:14:00] Александр: *Чего? [12.03.2011 17:14:03] Guns_n_Droids: * или из пистолета палить? [12.03.2011 17:14:09] Александр: * Не, нах, еще взорву все к чертям [12.03.2011 17:14:12] Александр: * палить [12.03.2011 17:14:17] Guns_n_Droids: * окей. [12.03.2011 17:15:36] Guns_n_Droids: Тем временем один из абордажников делает подсечку, и на миг потерявший равновесие стражник оказывается обезглавлен силовым мечом Сол-Чардена [12.03.2011 17:15:49] Guns_n_Droids: - Быстрее! Пока не подошла подмога! [12.03.2011 17:15:51] Александр: 8 вот и ладушки) [12.03.2011 17:15:58] Guns_n_Droids: * клодиус [12.03.2011 17:16:00] Akinshin Andrew Olegovich: -Есть, командир. Будьте готовы к неожидоннастям. Чуть-чуть покашливая на ходу Клодиус подошёл к двери, а затем пальцы его забежали по свящённым рунам, вводя код.
*Ничего личного, однако когда дамаг пошёл в минуса, это случаем не крит, кстати? О да, я стормозил. Просто как раз на глаза попалась табличка критов. [12.03.2011 17:16:16] Александр: * пока еще не пошел [12.03.2011 17:16:23] Александр: у меня 2 вунды остались [12.03.2011 17:16:30] Guns_n_Droids: * у тебя -3 уже [12.03.2011 17:16:38] Guns_n_Droids: * Клодиус кидает техюз [12.03.2011 17:16:38] Александр: ээээ [12.03.2011 17:17:07] Александр: * и какие криты тогда?) [12.03.2011 17:17:26] Akinshin Andrew Olegovich: *ну кидается д10 и чем больше - тем хуже. [12.03.2011 17:17:53] Guns_n_Droids: * а, вру. тафность он не игнорит. тогда ты ровно в нуле [12.03.2011 17:18:04] Александр: * ну кидать - не кидать7 [12.03.2011 17:18:15] Guns_n_Droids: * ничего не кидать. белг не помнит рулезы [12.03.2011 17:18:21] Guns_n_Droids: * Белг, кидай техюз уже [12.03.2011 17:18:31] Александр: * а, вру [12.03.2011 17:18:37] Александр: 8 и не тока белг) [12.03.2011 17:18:48] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931141/ [12.03.2011 17:18:51] Akinshin Andrew Olegovich: Печаль. [12.03.2011 17:18:59] Guns_n_Droids: * белг базовые не помнит. я не помню огонь, который юзается достаточно редко [12.03.2011 17:19:03] Александр: * Белг, нам пора на пенсию [12.03.2011 17:19:13] Александр: * мы не годимся в космические рейнджеры) [12.03.2011 17:19:32] Александр: * белг базовые не помнит. я не помню огонь, который юзается достаточно редко* я шучу) все хорошо0 [12.03.2011 17:20:10] Guns_n_Droids: Введя пароль, Клодиус вознаграждается надписью "Доступ блокирован". Похоже, кто-то закрыл дверь... [12.03.2011 17:20:36] Александр: * хакни их [12.03.2011 17:21:22] Akinshin Andrew Olegovich: *да-да, придётся походу. А с криатми да, и впрямь чуть-чуть попутал, смутило просто что на табличке критов только данные от одного до 10. [12.03.2011 17:21:40] Guns_n_Droids: * не до 10, а до 10+. [12.03.2011 17:22:04] Akinshin Andrew Olegovich: *этоя как раз и не заметил. Ладно. Что-то грустно с тех-юзом. http://invisiblecastle.com/roller/view/2931145/ [12.03.2011 17:22:07] Akinshin Andrew Olegovich: фап. [12.03.2011 17:23:11] Akinshin Andrew Olegovich: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931146/ Лучше, даже если маста попросит секюрити, то влезаем. [12.03.2011 17:24:25] Guns_n_Droids: * если попросит - то не влезете, у тебя его тупо нет [12.03.2011 17:24:35] Akinshin Andrew Olegovich: *мультикей. [12.03.2011 17:24:55] Guns_n_Droids: *а, тем лучше. вскрыл. открываешь? [12.03.2011 17:25:01] Akinshin Andrew Olegovich: *да. [12.03.2011 17:28:43] Guns_n_Droids: *Кевин стоит у самой двери или чуть подальше? [12.03.2011 17:29:22] Александр: * чуть дальше, я свое уже получил [12.03.2011 17:30:33] Guns_n_Droids: Поддавшись на команды Клодиуса, дверь медленно отъезжает в сторону... И Кевин видит широкую, приземистую фигуру с торчащей из-за спины сервоклешней. "Просветленный" находится за импровизированной баррикадой в виде металлического стола. А поверх баррикады торчит здоровенная многоствольная конструкция, смотрящая прямо на войдмастера... *у тебя есть ready. потом будет овервотч противника. [12.03.2011 17:32:33] Александр: * по реди я только стрельбу могу сделать или любой экшон? [12.03.2011 17:32:38] Александр: * хочецца додж [12.03.2011 17:33:28] Guns_n_Droids: * сначала у тебя есть халф на что угодно. можешь например внутрь запрыгнуть. [12.03.2011 17:33:36] Guns_n_Droids: * потом происходит очередь. если в тебя попадает - тебе додж [12.03.2011 17:33:54] Guns_n_Droids: * потом идут остальные персоналии [12.03.2011 17:34:03] Akinshin Andrew Olegovich: *Ах ты ж... Ненавижу овервотч, помню сколько он мне жизни испоганил когда я в одном модуле по дарк хереси играл. Там тоже был двинутый техножрец, а ещё у него было несколько очень нехороших дядек, которые взяли в овервотч почти всё. Тогда выкрутились тем, что генератор рванул люминус чарджем. *шанс что попадут, кстати не так уж высок, но значителен. [12.03.2011 17:34:14] Александр: * мужики! буду через пару минут! [12.03.2011 17:34:38] Guns_n_Droids: * мерзавец. клиффхангер же! [12.03.2011 17:36:35] Александр: * Стреляю тогда из пистолета [12.03.2011 17:36:43] Александр: * чо уж раз готовился [12.03.2011 17:38:05] Akinshin Andrew Olegovich: *Наш любимый самоубийца... [12.03.2011 17:39:03] Guns_n_Droids: * Жареного петуха ему, по ходу, мало [12.03.2011 17:39:56] Александр: * сначала у тебя есть халф на что угодно. можешь например внутрь запрыгнуть. * потом происходит очередь. если в тебя попадает - тебе додж [12.03.2011 17:40:08] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931153/ [12.03.2011 17:40:10] Александр: нипапал [12.03.2011 17:41:32] Guns_n_Droids: * ласт фап? [12.03.2011 17:41:57] Akinshin Andrew Olegovich: *от этого попаданяи может зависеть твоя жизнь... Здоровье уж точною [12.03.2011 17:42:25] Александр: * да, давайте, че уж [12.03.2011 17:42:43] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931155/ [12.03.2011 17:42:51] Александр: предполагаю, что попал [12.03.2011 17:43:53] Guns_n_Droids: * дамаг кинь. [12.03.2011 17:44:22] Александр: *погоди [12.03.2011 17:44:27] Александр: * у меня же фатига [12.03.2011 17:44:39] Александр: * или она тут не роляет? [12.03.2011 17:44:50] Guns_n_Droids: * а, да. забыл, что у тебя 42 [12.03.2011 17:44:54] Guns_n_Droids: * тогда увы, мимо [12.03.2011 17:45:07] EgorDraagBakoun: *short range? [12.03.2011 17:45:36] Guns_n_Droids: * хмм.. ну в принципе да, там не так много.) [12.03.2011 17:45:46] Guns_n_Droids: * спасибо за напоминание [12.03.2011 17:45:52] EgorDraagBakoun: *выдыхает и продолжает нощно молиться [12.03.2011 17:46:01] EgorDraagBakoun: *за успех товарищей [12.03.2011 17:46:01] Guns_n_Droids: * дамагай, урб [12.03.2011 17:46:02] Александр: *ну тогда вот [12.03.2011 17:46:03] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931156/ [12.03.2011 17:46:12] Александр: * ос, сенсей, ты как всегда вовремя) [12.03.2011 17:46:37] Akinshin Andrew Olegovich: *правильно делаешь. За нас надо молиться. Испольняешь свою функцию :) [12.03.2011 17:46:44] EgorDraagBakoun: ))) [12.03.2011 17:46:55] Александр: *даже вот [12.03.2011 17:46:56] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931158/ [12.03.2011 17:47:00] Александр: *за рендинг [12.03.2011 17:48:17] Guns_n_Droids: Пуля пробивает тонкий слой металла, но, судя по загрохотавшему очередью орудию, за тонким слоем металла у техжреца имелась и иная защита... [12.03.2011 17:48:26] Guns_n_Droids: * Урб, додж [12.03.2011 17:48:37] EgorDraagBakoun: ((( [12.03.2011 17:48:58] Guns_n_Droids: * 10 дамака. это даже не смешно [12.03.2011 17:49:07] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931159/ [12.03.2011 17:49:12] Александр: * прощай, родная [12.03.2011 17:49:38] Guns_n_Droids: * ты за ласт фап кидал войдборновость? [12.03.2011 17:49:49] Александр: нед [12.03.2011 17:49:57] Guns_n_Droids: * ну попробуй [12.03.2011 17:50:08] Александр: http://invisiblecastle.com/roller/view/2931160/ [12.03.2011 17:50:11] Александр: * ну нет [12.03.2011 17:51:11] EgorDraagBakoun: *жестокий мир жесток...? [12.03.2011 17:51:46] Александр: * наверное, зря я себе аватарку запилил))) [12.03.2011 17:56:19] Guns_n_Droids: Грохочет орудие в руках техжреца. Пули наводняют пространство короткого коридора - с непечатной бранью отскакивает к стене, ужаленный одной из пуль. В разные стороны отскакивают и штурмовики - судя по стонам, успевают не все. Для Кевина время словно замирает, и он видит две пули, летящие прямо ему в лоб...* 6 и 12 дамака пен 3 [12.03.2011 17:57:26] Guns_n_Droids: * за пожиг фапа дам пожертвовать попугаем на один из хитов [12.03.2011 17:57:38] Guns_n_Droids: * или увы [12.03.2011 17:58:29] Guns_n_Droids: * afair, с таких хэдшотов пожиг фапа постфактум не спасает [12.03.2011 17:58:38] Александр: * нет, я не могу пожертвовать птичкой). Белг, присмотри за ним) [12.03.2011 17:58:57] Akinshin Andrew Olegovich: *эм... я не рекомендую подобное. [12.03.2011 17:59:03] Guns_n_Droids: * ну скорее она собой пожертвует ради тебя [12.03.2011 17:59:18] Akinshin Andrew Olegovich: *там сколько там набегает дамага в итоге? Больше пяти? [12.03.2011 17:59:28] Guns_n_Droids: * броня нихт. ТБ 3 [12.03.2011 17:59:43] Akinshin Andrew Olegovich: *значит больше. Жертвуй птицей. [12.03.2011 17:59:50] EgorDraagBakoun: *или минус птичка, или переген орком) [12.03.2011 18:00:00] Guns_n_Droids: * это 12 дамака, уход в -15 [12.03.2011 18:00:10] Guns_n_Droids: * то бишь гудбай, Кевин [12.03.2011 18:00:12] Александр: (((( [12.03.2011 18:00:21] Александр: мне жаль, ребята [12.03.2011 18:00:30] Akinshin Andrew Olegovich: *один выстрел ты ещё переживёшь как-нибудь. два - никак. [12.03.2011 18:00:44] Akinshin Andrew Olegovich: *Птица САМА выпрыгнет с плеча и попытается спасти кевина. [12.03.2011 18:01:35] Guns_n_Droids: * а пожалуй я так и сделаю. все же это ее личный выбор [12.03.2011 18:04:16] Guns_n_Droids: Пуля чиркает по голове Кевина, и все вокруг затуманивается.. Все, кроме картины взлетающего с плеча Карри, подставляющего себя под пулю ради хозяина. Без приказа. Как..живой? - Верра и веррность! - отдается в ушах последний крик птицы * stunned 1 раунд. [12.03.2011 18:04:44] Александр: * ок, ждем [12.03.2011 18:05:05] Guns_n_Droids: * и фатига в количестве 3. похоже таки обморок, да
-
Атмосферно продвигаемся, тревожно) +++
|
|
|
Остин хотел было крикнуть, одернуть коллегу, но... сделанного уже не воротишь - потенциальный свидетель, говорящая зацепочка, лежит теперь на крыше, холодный как судак. И Рейнольдс сдержался. Не отчитывать подчиненного при преступниках - неписанное правило любой уважающей себя полиции. Шанхайская муниципальная была как раз из таких.
"Но вот когда закончим с ними, Мак, - держись. Надо нам будет поговорить." Старший инспектор скрипнул зубами. Много крови все-таки сегодня. - Нда, - бросил он. - "Как-мы-их". Крикнул вниз, в темноту, по-английски: - Тут в переулке еще один. Берите его. И добавил после по-китайски: - Эй, приятель, ты еще живой? Мы идем за тобой. Сдавайся, не будь дураком.
Прислушался. Перестрелка вроде стихла.
Теперь предстояла долгая работа. Собрать задержанных, свидетелей, оказать раненым первую помощь, разогнать зевак, связаться с управлением.
- Мак, вы сколько там взяли? У сикхов есть потери? Потом эксперты, понятые, обыск, изъятие, отпечатки пальцев. Отчеты, рапорты, разговор с Маком, допросы.
Сегодняшняя ночь - это только начало. Начало большого дела, которое теперь закрутится, как мельница, и Остин будет ночи напролет следить за шестернями, подливать масла, чтобы эта мельница крутилась плавно и быстро. И намолола бы ему зацепки, улики, а потом и доказательства. А потом из этой муки прокурор в один прекрасный день испечет большой пирог, которого хватит на целую плеяду выдающихся мерзавцев.
Рейнольдс вдруг почувствовал дикую усталость. Он присел на крышу, приобняв закопченную трубу, как заботливую старуху. Сил не было даже чтобы засунуть револьвер в кобуру, он положил потяжелевший "Уэбли" на колено. Ему враз стало зябко, и только тут он сообразил, что потерял шляпу. Трость бросил еще когда дрался с тем китайцем у входа.
"Ты молодец. Марсель молодец. Джагур и его парни молодцы. Здоровяк Лю молодец, что дверь нам открыл. Мак вот только не совсем молодец. Но не важно. Не важно, пока."
Прислонил ладонь ко лбу. "Ванну. Горячую ванну. И трубочку одну выкурить. И хорошо бы массаж. Или просто чтобы женщина рядом. И спать."
"Хватит мечтать, Ости. Вставай. Ветер уже подул на твою мельницу."
-
Я уже говорил, что отыгрыш у тебя замечательный, но мне не лень и повторить, тем более, что прошлый раз я плюсанул пост по большей части из-за полезных и интересных ссылок, а этот - именно из-за красивой игры.
-
Прочитал, наконец. Отлично! Пассаж про пирог особенно.
-
|
-
крут и суров. полиция Сеттльмента - самая суровая полиция Шанхая, блеать!
|
-
-
Точило - все что нужно индейцу навахо на войне!
|
-
Нургляцкий Нургл! Хорош, собака)
|
-
Плюсик за отличный отыгрыш и за замечательные ссылки.
|
Кевин сплюнул. Просто сплюнул. Он знал что такое мятеж. Знал, что такое рукопашная. Знал, что такое заваленное трупами помещение. Не понаслышке. И все равно ему здесь очень не нравилось. В космосе ты всегда чувствуешь себя частью корабля. Частью команды. Частью чего-то великого. Частью человеческой расы, в конце концов.
Здесь - не так. Здесь люди превращаются в грызунов и насекомых. Одни стараются выжить, другие - укусить и сдохнуть.
Тяжело пришлось всем. В ушах звенело от выстрелов и взрывов в замкнутом пространстве. В бороздках имплантов на ладонях скопилась кровь - придется протирать. Во рту был привкус пороховой гари. Но самое неприятное... бой не принес определенности. Ни грамма. Ладно, может, хотя бы, теперь удастся поговорить с полковником.
Джон был хмур подавлен... еще бы! столько дряни за один день. И пока что не понятно ради чего. А Джон парень крепкий, хоть и планетник. Такой бы мог людей на абордаж повести... эх... Кевин похлопал капитана Сол-Чардена по плечу. Держись, мол, еще много дел у нас сегодня. Пройти к полковнику? Ну да, наконец-то. У меня бы на его месте тоже появились вопросы.
- Лютер! - окликнул Кевин миссионера. - Нас вызывает полковник. Где остальные? Времени немного.
Пока Кройц собирал офицеров, войд-мастер привел в порядок свою "форму", насколько это было возможно. Как обычно перед рапортом. Привычка.
Темные коридоры. Потеки крови на стенах. Солдаты, волочащие по земле мертвые тела. Своих, врагов. Как мешки с удобрениями. Так и надо, что ж. Бойцы чистили оружие, перевязывали раны. Устало затягивались. Просто отупело смотрели в одну точку. Жадно глотали воду из фляг. Перебрасывались скупыми фразами по два-три слова. Молчали. Ничего, скоро сержанты вас растормошат.
Командирская "Химера". Лобовой лист испещрен отметинами от пуль. Словно оспины на морде. Полковник, присосался к лхостику, как младенец к соске. Тоже вымотался. С ним двое парней - тех, что были в башне - и какой-то незнакомый капитан СПО.
Войд-мастер отмахнул рукой у виска: флот и гвардия - это как правая и левая рука. Даже если у них разный язык, они легко объяснятся жестами.
- Полковник Чарден, офицеры корабля "Коуп-Де-Грейс" явились. Вальдемар Штортебекер - арх-милитант, сегодня он вел нас в бой. Лютер Кройц - капеллан судна. Клаус Штайнер - заместитель капитана по торговым операциям. Клодиус - жрец Бога-Машины. Кевин Хассельхоф - первый помощник.
Попробовал нащупать что-нибудь в глазах Чардена. Но там только раздражение и усталость. - Джон, по-моему это то, что мне было бы полезно знать несколько раньше, - низкий, чуть сипловатый голос. - Полковник, при всем уважении, положение было критическим, - вяло попытался оправдаться Джон. - Я посчитал, что терять время нельзя. - Посчитал. Хм. - он обращается к Кевину - первый помошник, как я понимаю. Могу я узнать, кто капитан корабля "Коуп-Де-Грейс"? Предполагаю, наша встреча обязана собой его приказу
Быка за рога. И я готов поставить свой пистолет, что ответ на вопрос он и так знает. - Корабль зарегистрирован на имя вольного торговца Номада Донована. Однако с вами, господин полковник, мы имеем честь познакомиться благодаря капитану Сол-Чардену. Благодаря нему нам выпала возможность присоединиться к сражению и сделать... свой вклад, - Кевин сколзнул ладонью по рукояти палаша.
Теперь давай, полковник, скажи, что помощь от каких-то проходимцев тебе не нужна. Чтобы я расхохотался тебе в лицо. - Сегодня я рад любой помощи, и мне плевать, что скажет Даний. Но я предупреждаю вас, парни, если у вас есть цели помимо помощи старому засранцу Лео, - скажите сразу. Я не доверю свой фланг тем, кто в любой момент может уйти прочь.
Миссионер выступил на полшага вперед и, склонив чуть голову, сотворил на груди аквиллу. - Мы прибыли поддержать "атаку Айвена Лейт", по истинно богоугодным причинам... но бросившийся в сердце боя, решающего судьбу мира - должен получить подкрепление...(короткая пауза) "Он должен преломить ход событий. Иначе всё зря". Это последние слова лейтенанта Таурица, полковник. Мы прибыли на помощь ему слишком поздно, раны героя не излечить гордостью... Мне очень жаль.
Этому медведю в мундире сейчас только соболезнований и не хватает, Кройц...
Полковник промолчал, также сотворив аквилу. Еще одна затяжка едва не опалила его усы, и он раздраженно выкинул окурок в ближайшую бойницу. - Тауриц мертв. Дрянные вести вы несете, господа с Коуп-де-Грейс. - Высаживаться вплотную было самоубийством, - это Джон. Да, жалко парня. Мы-то улетим, а ему потом здесь жить. И все расхлебывать. Если, конечно, выживет. - Мы подошли как только смогли. - А вы, капитан, лучше бы поведали, какого черта господину капеллану известны секретные сведения, доступные только командному составу. Джон замолкает.
-
Крепкий такой пост. Простой, атмосферный и крепкий.
|
-
Внезапно пробрало... Краткость сестра таланта, вот уж точно.
|
|
-
Планетники и Пустотнота)) Да, чувствуется. +
|
|
|
|
-
У него было стойкое ощущение, что нормального плана действий у его коллег нет. О да-а))) +
|
|
- Нет проблем, - пожал плечами Эрик. "Не поверили, наверное." - Он сдержался, чтобы не рассмеяться. А что собственно было смешного? Ну да, воевать, потерять в огненном смерче весь свой мир... Весь мир! Свой дом, свой угол, свою любовь, свои надежды, свои иллюзии... А потом четыре года вспоминать о них каждую ночь, охуевать и лезть на стенку, потому что он рассыпался из-за "стечения обстоятельств"! Из-за того, что парни, нажимавшие на кнопки, в большинстве своем, были совсем с другой планеты. Для них города, в которых ты рос, горы, которыми любовался, парки, в тени которых любил - "местность", "поле боя", "район скопления". Они просто не привыкли отдавать победу противнику. Это называется хватка, других туда не назначают. "Если мы не можем выиграть, пусть проиграют все. Наш проигрыш не самый большой, значит в итоге мы победили," - наверное как-то так они думали, когда кричали в микрофоны "Пуск!".
И эти вот двое, что сидят тут, сто, тысячу, сотни тысяч раз прокручивали все это в голове. Они не собирались, конечно, мстить кому-то конкретному из шишек, да и вряд ли персоналии были известны... Но нормальный человек, сколько бы его не били безответно, все равно помнит и верит в справедливость. "Воздай им по делам их. А еще лучше, руками нашими воздай." Что-то большое и сложное не может завершиться вот таким вот простым и маленьким. Рутинной операцией. Последний раз не может быть всего лишь как еще один раз.
Может. И всем там плевать на справедливость и уж особенно на то, что вы под ней понимаете.
Так что привыкайте, герои. "А я?" - подумал он. "Я что, уже привык? Я ведь здесь не дольше них. Или мое "большое и сложное" истлело, не начавшись, даже не загоревшись? Мне же жаль их! ЖАЛЬ! Но я не чувствую ни боли, ни обиды, ни даже дискомфорта. Что бы я не изображал на лице, внутри я делаю всегда одно и то же - пожимаю плечами."
"Кстати, когда и плечами пожимать перестанешь - вот тогда все. Точка, - мрачно пообещал себе Хаммонд."
- Я понимаю, - улыбнулся он даже как-то виновато. - Это все охрененно неожиданно. Я бы сам не поверил, если бы при мне лично полковник не сказал. Переварите пока.
Он встал, подошел к колбе Джейкобса, нажал на кнопки так, чтобы и восприятие и речь стояли на "On".
- Говорит капрал Эрик Хаммонд, - четко выговаривая каждый слог нацедил он в микрофон. - Новый медик отряда "Ти". Джейкобс, как слышите меня? Как себя чувствуете?
|
- Эээ... ясно. Ну смотри сам, если что, костыли или колеса найдем. Но может тебе лучше остаться здесь пока, сил набраться. Потому что, - Эрик оглянулся, чтобы убедиться, что никто из посторонних его не слышит, - на рассвете "Ти" идет на задание. А вот для нас с тобой, - он перевел взгляд на Коэна, - явка обязательно. Приказ нового командира. Командир у нас теперь "что надо", настоящий такой морпех. Уверен в себе как танк, лобовая броня надежно защищает мозг, - Эрик ухмыльнулся, - короче, сами увидите.
Он чуть помолчал, соображая, как бы лучше начать.
- А теперь вот что. Решите сами, говорить это Сандеру или нет, ок? В общем... те два парня, которых вы подобрали после десантирования, помните? С USS "Халдин"... так вот... они рассказали...
Он поймал себя на мысли, что ему интересно, как сейчас отреагируют эти парни. Это было такое странное состояние вроде того, когда врач не испытывает ни малейшего сострадания к пациенту, но его действительно интересует его здоровье. Как интересуют конвульсии лягушки, которую он препарировал, будучи студентом.
Нехорошее вроде бы состояние, неправильное. Но оно захватывало его все чаще и чаще. Все реже и реже его попытки поддержать людей вокруг были искренними, а не механическими, отдающей дань прошлому привычкой. И самым неправильным было то, что он уже переставал обращать на это внимание.
... в общем, корпорация давно уже обанкротилась и перестала существовать. И не худо бы теперь закончить тут все. Насовсем.Плюс корпораты, видимо, тоже что-то узнали на этот счет. Так что теперь хотят вести переговоры. Начальство решило нас послать - наладить контакт так сказать. Вот так вот, если в двух словах, - он потер висок, вспоминая, не пропустил ли чего. - Ну в общем, операция похоже спланирована на коленке, так что не обольщаемся, но зато возможно, нам выдадут транспорт.
Ну что? - он покосился на колбу с Сандером, но вставать не стал. - Подключим вашего товарища к беседе?
-
Раскачиваешься потихоньку, молодца)
|
|
-
Попугай - это залог успеха.
-
Серво-птица страхуе!!! Мощь и колорит)
|