Голосование пользователя

  Патрик чувствует, что от виски (всего от одной стопки), его все-таки чуть повело. Напряжение видимо сказывается.
  – Глазомер – мое третье я, – отвечает он, проходит в номер и падает на кровать. – Эй, сказала бы, я бы хоть это... отвернулся, – говорит он, отворачиваясь.
  Капец это дико – голая маленькая девочка. Вот вообще не круто! Вот вообще это... ой, бля, не надо!
  Ну, нет, то есть может это и круто, если это твоя дочь к примеру... Но когда это твоя дочь, ну... ты же её всегда такой видел. Когда она там была этим кульком маленьким, а потом на глазах у тебя росла, а ты ей там это... менял всё что надо, всякое это детское питание с ложечки. Блин. Тоска какая. Не, я не готов, все-таки, наверное.
  Да какой наверно! Точно я не готов!
  Что такое дети? Дети – это же приближающаяся старость. Это природа дает тебе сигнал: все, дети есть, ты свое отработал, спасибо, парень, теперь тебя есть кем заменить. Ты такой: "Погодите, но я же тоже это самое... личность!" А природа: "Не, какая ты личность, ты строчка кода, тебя скопировали, все, можно удалять. Не, ну ты посиди еще, посиди, побрюзжи. Может, пригодишься еще генам своим. Деньги на колледж там. Кто-то должен ушлепка малолетнего забрать из полицейского участка, например. Или опять же, рассказать там все. Про наркотики, и как визы оформлять, и про безопасный секс. О да! Слава безопасному сексу! Все-все-все, старик, выдыхай, нет у тебя детей! Забылся просто!"
  Патрик выдыхает.
  – Ши... Хорошо выглядишь, – говорит он, чуть не ляпнув "шикарно", обычное свое словечко.
  Тут ему в голову приходит безумная мысль: "А вот что если бы у нас уже были дети! И мы такие приехали бы сюда! А тут хуяк – и Кэйли превратилась в девочку. Ха-ха! Блин! Это ж ващееее! Ващщеее-ващщеее! Две восьмилетние девчонки, одна настоящая, а вторая нет! Вот я уверен, Кэйли бы тогда не шоколадки ела, а с ума сошла от... от всего! Как же смешно!"
  Патрик долго, заливисто смеется.
  "Фуууу, блин. Разрядочка. Чет я переволновался. Надо вина ебнуть".

  – Так, иди сюда! – говорит он.
  "Я теперь могу ею рулить, типа как папа! Бггггг! Умора!"
  – Садись!
  Он хлопает рукой по кровати и садится сам.
  – У меня к тебе, солнце, серьезный разговор!

  Он напускает на лицо серьезное выражение. Даже хмурится немного.

  – Нам. Нужен. План. Можем и дальше сидеть тут и смотреть мультики, но лучше... лучше пойдем куда-нибудь. Я в душе не это самое, что у них сейчас работает, но наверняка что-то да работает. Нам надо тут вокруг... Разведать все! Вот! Пошли?

Вопреки атмосфере и ожиданиям, ответ Кайли прозвучал... По детски? Не в смысле наивно, а буквально: слова "Это браслетик" словно произнесла не зрелая и прекрасная женщина, а девочка, не старше лет восьми. Возникал эдакий диссонанс: звук явно исходил от рыжего педагога, интонации и манера речи только поддерживали такую версию, но вот само звучание голоса отчётливо диктовало, что отвечает ребёнок. Самой Кейли подобные резкие перемены могли бы показаться вдвойне странными - она-то на все сто уверена, что говорят именно её губы.
Тогда же возникает явственное ощущение (что любопытно - у обоих), что нежное касание Патрикова лба каким-то образом сместилось со щеки в область макушки, при том что сам ирландец головой не шевелил. Словно жмурящаяся воспитательница беззвучно провалилась сквозь лежак, и теперь восседает на теплом греческом песочке, хотя сама она может однозначно указать, что по прежнему располагается на теплом пластике лежака, и никуда оттуда не девалась.
Аналогично и ладонь, мягко лежащая на Кэйлином бедре, подавала теперь какие-то странные сигналы - дублинец мог с уверенностью сказать, что ещё пару секунд назад объект под его пятернёй был в несколько раз больше, а теперь... Теперь у Мура складывается впечатление, что он лапает второклассницу. Идея странная, особенно учитывая что в узкий круг людей, которых Патрик ""лапал"" никто младше восемнадцати никогда не входил, так откуда он знает какого это? Ещё страннее эта идея показалась бы, если бы ирландец узнал, что у самой красавицы внезапно возникло такое чувство, будто ладонь любимого резко выросла, захватывая чуть ли не все бедро целиком, а купальник, словно следуя её примеру, подозрительно повис, оставляя своё содержимое на волю судьбы.

  Патрик встает порывисто, чуть не оступаясь в податливом песке. А что делать? Угадала же - значит, быть тебе Патрик, без штанов!
  Остались одни плавки - хоть сейчас иди, купайся, но он слишком хочет нырнуть... в другом смысле.
  Ему слышится смешинка в голосе Кэйли, и это - нет, не злит, не раздражает, но дразнит. Лукавство. Ты тут такой весь к ней, пышешь жаром, как тостер, вот-вот тосты полетят, а она смеется, как будто это все и про неё, и не про неё.
  Это она так смеется, потому что выигрывает? Ну, конечно, не та игра, где есть проигравшие. Но все равно!
  Патрик чувствует, что заводится чуть больше, чем надо. В том смысле, что это же все было в шутку. А он как-то... не на шутку.
  Он запускает ладонь Кэйли в волосы, туда, где шея начинается, под затылком, прихватывает и легонько запрокидывает её голову. Слегка, конечно. Шутки шутками, но он не может настолько потерять берега, чтобы сделать ей больно, это даже как-то "не обсуждается", в голову не приходит. А все-таки... как тогда показать, объяснить, что уже не шутишь?
  Тут он немного сбивается с мысли, потому что в этот момент она должна эдак снизу вверх смотреть на него, а он на неё эдак сверху вниз, типа "уууу, я самеееец!" И всё бы так и было, только глаза у них закрыты! И получается глупая пауза. И Патрик чуть не начинает смеяться - ну правда, смешно же, он откроет глаза, а она так старательно жмурится.
  Но, к счастью, ему приходит в голову другое: он опускается на колено, боком к ней, сидящей на лежаке, скользит рукой по её бедру, прижимается лбом к щеке (теперь уже, получается, он снизу) и говорит:
  - А давай правила поменяем? Угадаешь прямо сейчас, что это - ты выиграла, делай со мной что хочешь. А нет - я с тобой!

  Патрик тоже смеется, представляя Кэйли измазанную шоколадом, как маленькую девочку. Такой он её еще не видел, но представить почему-то очень легко. Особенно с закрытыми глазами.
  - Сладкоежка моя! - говорит он с шутливым упреком и с обожанием одновременно.
  Патрик уже думать забыл про то, что они здесь могут быть не одни. Ведь одни - понятие относительное. Можно стоять посреди аэропорта, забитого людьми, и все равно быть вдвоем, как будто никого рядом нет.
  Чувствуя, как Кэйли прижимается к его коленям (будем честными, не только к коленям), Патрик вдруг думает: "А, господи, как же офигенно! Какая была крутая идея поехать вот так вдвоем, чтобы ничего не мешало."
  Там, дома, в обычной жизни вы не то чтобы вместе, а "успеваете побыть вместе". Выходные? О, успели провести вместе, здорово. Свидание? Успели в кафе посидеть в среду, приятно. Успели сходить в кино. Успели пройтись по моллу. Успели то, успели это... И неважно, сколько провели вдвоем времени, все равно всегда остается какое-то чувство, что "надо" - это что-то другое: вставать утром, пить кофе, идти в офис, заходить в магазин за едой... А вместе - важная, но какая-то необязательная программа, которую надо успеть, и потом опять спешить делать то, что надо.
  А тут по-другому: ничего больше нет, только улыбка в голосе Кэйли, песок на её пятках, её тело, её смех, её закрытые глаза. Ничего из того, что "обязательно", а на самом деле вообще неважно.
  "Мой мир наконец пришел в нормальное состояние", - думает Патрик, чувствуя её живот под ладонью. Вдруг за секунду что-то подскакивает внутри, как в фильме-катастрофе, когда на электростанции все стрелки ползут вверх и звучит серена. Он стаскивает её со своих коленей, кладет на лежак, оказывается рядом, одним коленом на песке, чувствует легкую злость, что нельзя открыть глаза, лихорадочно ищет её губы и целует уже не как раньше, уже по-настоящему, руки уже скользят не легко-легко, а сильно, нетерпеливо сжимая её тело, за шею, за ягодицы. Он чувствует, как тяжелеет дыхание, на секунду почти задыхается, но не может оторваться, пьет большими глотками, зубами прихватывая её губу и снова приникая всем ртом. Рука скользит уже между бёдер Кэйли, пока еще поверх купальника, но настойчиво прижимается ладонью через ткань. "Дай! Хочу!"
  Шепчет еле оторвавшись от рта:
  - Угадала! - горячо, даже с вызовом.
  Не получается быть "таким милым Патриком", почему-то.

У Рене покраснел кончик носа.
- Да, пьем, но мы же не пьяные, - с упорством улитки, пытающейся залезть на очередную ступеньку в лестнице, возразила она. Но бокал отставила. Ну подумаешь, маленький глоточек! Ну два... Она ж и правда не пьяная. Ни капельки! Пара глотков ничего не изменит.
И тут она подумала, что было бы весело напоить Джен. И посмотреть, что будет. Та будет к ней приставать?.. Хм... Любопытно!..
- Я? Никогда не вожу пьяной. Но я не пьяная, - смущенно кашлянула. - Я слегка продегустировала прекрасный национальный напиток. Ты меня вовремя остановила. Так что я поведу. Все будет хорошо!
Слегка грустнеет, когда подруга говорит, что это не она... Если не она, то кто же?.. Кого полюбила Рене? Неужели кого-то, кого она больше никогда не увидит?.. Это было бы... странно. Но она пытается это принять. Наверное, у Джен что-то случилось и она поэтому себя не узнает. Все будет хорошо. Они поладят. Они же собрались жить вместе - у них будет много времени, чтобы узнать друг друга и обязательно поладить. Уговорив себя так, француженка улыбается - нежно и чуть-чуть задумчиво.
Нет, она совсем не против, если Джен заплатит за ужин - Рене ведь заплатит за машину, на два дня вперед. Все честно. Или почти честно. До пляжа они идут рука в руке, потому что писательнице совсем не хочется гулять как будто они порознь или только встретились - ей нужно прикосновение. Пусть легкое, почти дружеское, но так она чувствует, что они вместе. В темных переулках она слегка словно бы невзначай прикасается плечом к плечу подруги... "Ой, извини, споткнулась", - бормочет невинную хитрость.

Водитель демонстрирует машину, слегка прокатив их по пляжу, и Рене легко соглашается, что та в прекрасном состоянии. Переводит нужную сумму и забирает ключи. Она уже поняла, что переезжает сегодня, а не завтра, как собиралась, но... железо надо ковать, пока горячо, и никак иначе! Завтра Джен протрезвеет и может передумать. Этого допустить нельзя! Поэтому, попрощавшись с хозяином машины, она заводит мотор и везет их к своей гостинице - уютное четырехзвездочное нечто во второй линии от моря. Там есть бассейн и бар с коктейлями, больше Рене ничего не нужно.
- Ты не позволишь мне заскучать, - улыбается она. - Конечно, пойдем. Я изначально надеялась, что ты поднимешься.
Настроение сразу поднимается, и в номере она, заперев дверь, легко окунается в теплую ласку Джен - плавно опуская на пол сумочку, роняя с плеч палантин, забывая обо всем на свете...

Какие книги, какие сборы?.. Джен, только Джен. Спустя долгие несколько поцелуев она поворачивается к любимой лицом и застенчиво обвивает ее за талию. Ах, как жаль, что та не в блузке!.. Можно было бы намекнуть, играясь с пуговками, по-детски расстегивая и застегивая их, а теперь... Божечки, теперь придется сделать что-то более решительное, например скинуть с плеча лямку топа... Ой нет, Рене даже думать о таком страшно!.. Она просто зароется лицом в шею Джен, уткнется носом в плечо и легонько примется целовать, очень нежно, почти невесомо... Ей неимоверно стыдно, что они не собираются, но Джен сама начала!.. Рене не может сопротивляться.

  - Не мешает, - отвечает Патрик, сильнее зажмуриваясь. Так странно - кажется, закрытые глаза - это то же, что темнота. Но нет, темнота - это темнота, ты все же что-то ощущаешь, какие-то смутные силуэты, чувствуешь пространство, а когда глаза закрыты - это другое. Все сразу становится ближе, чем оно есть. Руки Кэйли - как будто уже глубже, чем кожа. И от этого кажется, что если на тебя кто-то смотрит - он видит, что ты чувствуешь, а не просто тебя. Кажется, ну что такого, снял рубашку - да Патрик сто раз по пляжу без рубашки ходил! Но то ли потому что он знает, что рубашкой дело не ограничится, то ли потому что глаза закрыты - становится... нет, не неуютно, а что-то вроде спуска на горных лыжах. Не можешь остановиться. Не можешь открыть глаза. Зажмуриваешь их даже сильнее, чем надо.
  - Нет! - смеется он. - Что ты, шоколад бы давно растаял!
  Иии... и надо что-то снять с Кэйли.
  Господи, как это странно - раздевать свою девушку на пляже, где её... чёрт возьми, где её каждый может увидеть!
  Но. Тут же никого нет!
  А вдруг есть?
  Чертовски хочется открыть глаза и быстро оглянуться.
  "Ой, ну есть кто-то, и что? Пусть завидуют!" - думает Патрик.
  Напряжение снимает, как рукой. Вот бывает такой момент, когда ты махнул рукой, и не паришься. Вот этой самой рукой, которой машешь, напряжение и снимает.
  - Встань, пожалуйста, - говорит он.
  Ищет правой рукой пуговицу на её шортах, а левой... ну невозможно удержаться, чтобы не положить её... прилично было бы сказать на бедро, но, боже мой, это же не бедро!
  Почему женская попа так завораживает мужчин? Нет, Патрик, конечно, слышал всю эту околонаучную дребедень, типа это из каменного века, мол, чем шире бёдра, тем проще рожать... Но он чувствовал тут какой-то подвох. Ведь бывает, что бёдра вроде узкие, а тебе все нравится, а бывает наоборот, и как с этим быть?
  Повзрослев, Патрик заметил, что дело в искренности. Любовь - она же не служба поддержки, двадцать четыре на семь. И очень милое лицо может быть противным, если оно искажено злостью. Или унылым. Или скучным. Или глупым. По-разному. Но попа не обманет. Если ты почувствовал фальшивую ноту в отношениях, задумался вдруг: "А это точно та девушка, которую я так любил?" - смотри пониже спины. Если не та - то ничего не почувствуешь: с этим фитнесом и ЗОЖем красивыми булками сейчас никого не удивишь. А если та... то неважно, что какой там что ширины - почувствуешь легкую дрожь и беспокойство: как так, почему она от меня удаляется и как её вернуть?
  Почему так? "Глаза - зеркало души" - говорите? Да чепуха. Глаза врут, глаза лукавят, глаза выражают совсем не то, что на душе. А женская задница - это как зеркало, в котором отражается характер. Константа. Смотришь, и сразу видишь суть - твоя или не твоя.
  Поэтому движения Патрика легки, почти бережны, а глаза закрыты - без всякого мухлежа.
  Когда шорты сняты, он сажает Кэйли к себе на колени, чувствуя мягкий бифлекс купальника, и говорит:
  - Пробуй ещё!

Тем временем приносят заказанные яства. Тут тебе и тот самый дзадзики со стопочкой лепёшек, и приготовленные на гриле морковь с оливками, болгарским перцем и лиловыми баклажанами, и полная тарелка пурпуных осьминожьих щупалец, густо политых ароматной подливкой. Это для Джен. Перед Рене же встают как галеры перед Троей: расписная мисочка оливок, ароматный козий сыр, и симпатичного вида печёный лещ, взирающий на девушек скорбным запёкшимся глазом. В довершение банкета на стол ставятся изящные глиняные чаши с белым вином. Поставив блюда на стол (и как он только все это дотащил?) официант желает вам приятного аппетита на ломаном английском, и выжидательно улыбается - вдруг ещё чего закажете?
Однако с красотой Рене не сравняться все лещи Греции, и Джен подмечает, что после предложения проехаться по окрестностям с этой красотой что-то стало... Нет, словосочетание "не так" тут не подходит - с Рене всё всегда "так", и иначе быть не может - но как-то... Как-то по другому "так". Чем дольше дизайнер приглядывается к своей подруге, тем младше та ей кажется. Когда они только зашли в кафе, француженка выглядела чуть моложе своих двадцати четырёх, однако глядя на неё сейчас Дженнифер не назвала бы писательницу и старшеклассницой. "Девочка" вспыхивает в голове определение. Маленькая девочка. Третьеклашка или около того. Однако стоит моргнуть, и видение пропадает, расплывшись причудливым воспоминанием - вот она, всё та же Рене, прекрасная и вполне взрослая, сидит напротив, и моложе явно не становится.
Рене, со своей стороны, испытывает ровно противоположный эффект - намакияженная Джен, ещё минуту назад казавшаяся почти сверстницей, теперь выглядит скорее как старшая сестра. Заметно "старшая". Скорее даже не сестра, а тётушка. Кажется увидь их вместе люди, посчитали бы, что пару часов тому брюнетка забрала Рене из школы. Но опять же, всего одно движением век, и иллюзия спадает - Джен не кажется старше, а у самой француженки исчезает желание назвать подругу "тётя Чен".

  - Елена ж была не гречанкой, а троянкой, - со смехом парирует Патрик. - Кто вообще знает, какие у них были волосы? И вообще, сейчас в кино её могла бы негритянка сыграть. Дело же не в этом. Там смысл в том, что она - самая прекрасная женщина в мире.
  Смотрит на Кэйли со значением.
  - То есть, достоверно играть её можешь только ты, тут без вариантов!
  Глядя, как ветер ("Это же бриз, да? всегда путал названия этих ветров") треплет рыжие волосы, думает о том, как быстро меняются приоритеты мужчины.
  В восемнадцать тебе нужна самая красивая девчонка в школе.
  В двадцать - модель.
  В двадцать два - супер-модель и на сдачу: кабриолет, чтобы небрежно открывать перед ней дверь.
  А у тебя какая-нибудь симпатичная девчонка, но вы ссоритесь, потому что тебе нужна супер-модель, а раз нужна супер-модель, то с этой можно и разругаться и найти другую. Ты не готовь терпеть, потому что всё равно будешь расставаться.
  Потом двадцать пять, двадцать семь, двадцать девять - вроде тебе все так же нужна эта супер-модель (хотя ты уже из любопытства снял такую в эскорт-агентстве и убедился, что ничего особенного в них нет), но внутренне что-то происходит, ворочается, ты задумываешься... задумываешься.
  Потом щелчок - ты его не слышишь, он происходит незаметно. Просто просыпаешься - а тебе тридцать. Ты все тот, да не тот же. Никакой старости - что вы, и в помине нет. А все же - не тот же, хотя по-прежнему нравятся супер-модели, но уже как-то не так. Смотришь на них, как на картины в Национальной Галерее. Ведь любой нормальный человек, глядя на картину, вполне доволен тем, как она висит на стене в этой галерее, а не у него дома.
  А потом встречаешь девушку, самую вроде бы обычную. И думаешь: ну так, встретились, потом разбежались. Все по сценарию: прости, дорогая, но ты тут попала в самое начало фильма, а в конце там должна быть супер-модель, а не ты, а так ты хорошая, просто... не супер, и не модель.
  И вроде так все и должно быть, но что-то в тебе непоправимо щелкнуло, и ты говоришь "извини, пожалуйста" там, где раньше раздраженно говорил "ладно, проехали" и махал рукой в том смысле, что "тебя проехали, пока". И обнаруживаешь, что тот удобный момент, когда надо было оттолкнуть, когда надо было сказать, "прости, дорогая" - ты уже пропустил, не заметив. И... и ничего! Спокойно ждешь нового.
  А он не наступает.
  Осознаешь, что всё, ты попался, не будет больше никакого удобного момента никогда, сама мысль, что ты скажешь: "нам надо расстаться", глядя в эти большие зеленые глаза, неприятна до ужаса. Ты даже не знаешь, что поганее - мысль, что они наполнятся слезами и непониманием, или мысль, что ты сам в этот момент наполнишься слезами и непониманием, а на языке будет вертеться "блин, да что же я натворил и как теперь вернуть все обратно?"
  И думаешь, а что теперь делать?
  А как же супер-модель? Ноги от ушей, завистливые взгляды, жопа-победительница-всех-конкурсов и эти как их там 90-60-90?
  И тут приходит понимание: а черт с ней. "Неважно, сколько сантиметров, если она самая красивая." Вот так само с языка срывается. И сразу, конечно, сомневаешься. "Да ну, не может быть, как так. Чепуха. Она же самая обычная." Сам себе не веришь.
  Идешь на свидание, весь такой недоверчивый, привет-привет, она еще спросит: "Что-то не так?" А ты отвечаешь: "Да нет, все нормально, ты о чем?" - а ведь прекрасно знаешь, о чем, ты ведь смотришь на неё и думаешь: ну, так и есть, обычная же девчонка.
  Идете в кино, смотрите какую-то чепуху, но ты расслабляешься, забываешь о том, что пришел не просто на свидание, а чего-то там проверить. Темный зал, хруст поп-корна, мягкое кресло, чувствуешь, как маленькая ладошка сжимает твою руку, как волосы щекочут щеку, как голова лежит на плече. Откидываешь подлокотник, обнимаешь, вдыхаешь запах. Находишь губы. Не помнишь, чем закончился фильм, но фильм отличный, поставишь потом 5 в отзывах. А когда выходите из зала, смотришь на фигурку, джинсы, грудь под свитером, видишь лукаво косящий взгляд и понимаешь: ДА, САМАЯ КРАСИВАЯ, БОЛЬШЕ НИКОГО НЕ НАДО. Шепчешь: "Поехали ко мне."
  И покупаешь билеты в Грецию, и выбираешь чемодан, и еще то, что у тебя сейчас лежит в кармане, и вот вы в Греции, на пляже, и ты говоришь чушь про кино и Елену Троянскую и шутишь, а это, черт возьми, ни черта не шутка. "Кэйли, ты самая красивая девушка на свете, я не знаю, как это получилось, но это так, прости, что я могу только пошутить про это, я потом скажу это серьезно еще миллион раз".
  А зачем потом, если можно сейчас?
  - Это не шутка, кстати, - добавляет, улыбаясь.
  "Не хочу никакую супер-модель в конце фильма, хочу тебя и до самых титров."
  Слышит её слова, пересыхает в горле. Мысли мечутся. Не хочется испортить отпуск. А вдруг тут на пляже кто-то куда-то пойдет, вдруг кто-то смотрит, а вдруг тут так не принято, нельзя, в Дублине бы не поняли, могли бы и полицию вызывать...
  Десять вариантов отговорок начиная от "сначала искупаемся" до "только не тут, тут песок", толстая мысль о том, что раз ты мужчина, ты должен думать о безопасности...
  Но уже знаешь, что ни одна не годится, потому что единственный способ испортить отпуск, сказать сейчас "нет".
  Самым красивым женщинам на свете не отказывают. А все что будет потом - будет вместе, и это будет история, с которой начнется этот отпуск и с которой будут начинаться воспоминания о нем.
  - Смотри, - говорит он, внешне спокойно, а на самом деле чувствуя, как бьется сердце от волнения, от желания, от звучащего в голове "дааа", - зонтики. Пойдем туда! - тянет за руку. Вспоминает про то, что в кармане. - Я тебе кое-что покажу. - Спохватывается, что пошло прозвучало. - Я не в смысле...
  А в каком? Ну, так или иначе.
  - А хотя, кого я обманываю! - оборачивается, жадно целует, и снова тянет за руку. - Пошли!

Рене ласково улыбнулась, тихо обмирая внутри.
- Я рада, что тебе хорошо.
Точка. Это все, что требуется сказать. Все остальное - уже просто вежливость, а это - настоящее, от сердца и мыслей. Но девушка продолжает, ведь некрасиво же молчать, когда с тобой говорят.
- Немного шумно, да, - она поворачивается к компании мужчин и вздыхает. Ей правда все равно. Но если Джен обращает на них внимание - Рене тоже обратит и даже не подумает, что те могут сделать то же самое. Для нее мир измеряется лишь важными ей людьми, все остальные сливаются в слитное мельтешение где-то на фоне. Как эти мужчины могут обратить на них внимание, если они просто прохожие? Разве у них нет своих суперзначимых дел? Пьют вроде, вот пусть и пьют дальше, приятного им опьянения, а Рене лучше посмотрит на стрелки, о которых говорит подруга. Сосредоточится и взглянет очень серьезно.
- Тебе идет, - отметит она, всерьез раздумывая, стоит ли ради такого полдня мучиться. Но если Джен мучилась, чтобы выглядеть красиво для нее, это определенно того стоило. Ей тоже надо когда-нибудь попробовать. У нее самой сосуды расположены близко к коже и оттого кажется, будто бледно-лиловые тени всегда на веках - это делает ее глаза выразительнее, так что она только выщипывает брови - чтобы красиво вытягивались в ниточку, - да слегка поправляет карандашом линию губ: ей не нравится, что у нее нет этих задорных уголков наверху, как у большинства. Губы не должны быть в ниточку, а у нее - как раз именно такие. Когда она ходит на встречи с читателями, всегда использует помаду как защиту - ей кажется, так она выглядит старше и серьезнее, не совсем как девочка, только вчера вставшая со школьной скамьи. Но сегодня она с Джен и защищаться ни от чего не нужно, можно быть собой. Да и испачкать при поцелуе не хотелось бы... Задумчиво: - Знаешь, сестра говорит, я совсем не умею использовать румяна и тени, но ты ведь меня научишь?.. У тебя здорово получается подчеркивать природную красоту.
Вообще Рене не умеет говорить комплименты - вечно смущается, но сейчас она говорит то, что думает, без малейшего намека на флирт, и от этого слова сходят с языка легко и свободно, не принося дискомфорта. Она даже не успевает подумать о том, что же она такое сказала, следуя за вниманием Джен. Куча времени?.. Рене задумывается. Ей хочется тряхнуть головой и сказать: "Все мое время - для тебя", но вдруг охватывает такая истома при воспоминании их последнего свидания, что она смущенно опускает глаза, щеки чуть розовеют. Под столом она находит руку Джен и слегка пожимает - да, у них куча времени и...
- Сегодня праздник, - шепчет она, чувствуя, как голос прерывается, и коротко, сухо кашляет, прикрыв рот ладошкой. - Извини. Я на отдыхе, поэтому у меня никаких планов. Давай составим их вместе? - наконец, набирается смелости взглянуть Джен в глаза и тут же снова смущенно опускает ресницы.

- Ой... - пугается, что дзадзики окажется невкусным, но Джен уже заказала и ничего не исправить. Тихо: - Надеюсь, оно и правда вкусно...
Если нет - ей нет оправдания.
- Молочные? - она задумывается. Она думает о Джен, а вовсе не о еде, поэтому ответ приходит мучительно долго. - Наверное... Я люблю рыбу и овощи, особенно баклажаны. Люблю острое, соленое и жареное. Люблю, когда у еды есть вкус. Йогурт кислый, так что он не должен ссориться, - улыбается, открыто и спокойно. Когда они говорят о постороннем, легко не смущаться. - Ссорятся обычно неженки, и продукты, и люди. Им всегда все не так.
Искренне надеется, что Джен поймет, что это шутка.
- Молоко вот неженка, а йогурт - вряд ли. Я люблю устриц, а остальных гадов не очень. Осьминоги бывают жесткие... Вино... давай такое же, как тебе. Я люблю полусладкое красное, но хочу попробовать то, что любишь ты.

В ответ на последний вопрос становится пунцовой.
- Это будет роман. О трудностях в любви. Там будет четыре персонажа...

- Нет, конечно, нет, - торопится Джен, проклиная свою неуклюжесть. - Мне тоже здесь хорошо... Очень хорошо. Я думала, немного шумно, но это не страшно. Я на самом деле не хочу никуда уходить. Я же не для того полдня наводила красоту, чтобы блистать на кухне, - Джен шутливо улыбается одними уголками губ, указывая длинными пальцами на свой незатейливый макияж; а сколько времени у нее ушло на эти стрелки... на что только люди время тратят! Надеюсь, результат себя оправдывает хоть немного...

"Мне хорошо, оттого что ты рядом, и оттого, что тебе тоже хорошо, и я хочу быть красивой для тебя, потому что у нас праздник, только ты и я..."
Джен привыкла к другим выходам в свет - чаще они были связаны либо с корпоративами на работе, это и праздниками нельзя назвать, скорее продолжением работы, либо.. нет лучше не надо о грустном.
- Я еще успею для тебя приготовить что-нибудь вкусное на своей кухне, у нас еще куча времени впереди, правда? А сегодня праздник.
"Хоть бы это было правдой... Господи, я буду хорошей девочкой, пусть это будет правдой."

Сколько в Рене милой грации, внутренней деликатности, с которой она разруливает все возникающие на горизонте проблемы, тактично обходит острые углы, точно обозначает свою позицию, оставив собеседнику полную свободу маневра, даже вроде как бы и утупив.... Джен опускает ресницы, пряча разнеженно-умиленный взгляд. Какая во всем нежность. Она сквозит даже в вежливом "эвхаристо", с которым Рене благодарит официанта. Конечно, вежливость обязывает знать несколько слов на языке страны, в которую ты приехал, хотя бы "здравствуйте" и "спасибо". Но Джен ограничилась простым коротким "thanks", как будто весь мир обязан говорить по-английски с американским выговором, а теперь ей тоже неловко показаться высокомерной рядом с Рене.
- Я обязательно попробую, - говорит она, листая меню. Взор ищет запеченных и тушеных морских гадов, наисвежайших, по которым стосковалась Джен. - Ты любишь молочные продукты, Рене? У меня мама просто обожает молочные продукты, эти... йогурт, каймак, и еще какие-то, я даже названия не помню. Она из Восточной Европы, там все любят молочные продукты. А я... я хочу зарезать ножом и вилкой какого-нибудь осьминога. Или каракатицу. О, вот они. Как ты думаешь, не поссорится йогурт с осьминогами? А ты любишь морских тварей? А вино? Я бы взяла бокал белого. А ты?
Джен интересно, что любит и что не любит Рене. Ведь она собирается для Рене готовить! Это серьезно! Джен берет по совету Рене густой кислый йогурт, больше похожий на сливочный крем, овощи на гриле и большую тарелку резиноватых щупалец, остро пахнущих морем, водорослями, солью. Роскошь!

- Ты говорила, что пишешь книгу. Это... новелла? Или что-то документальное?

  Будильник. Чемодан. Такси. Поцелуй в щеку. "Не пользуйтесь телефонами во время взлета и набора высоты." Чай без сахара, пожалуйста, а тебе что? "Температура в Афинах +31 градус по цельсию." Экипаж желает. Шуршащая лента конвейера. Еще такси с кучерявым, смуглым шофером. Отель. Четверть часа просто лежать на кровати. "Ну, что, на пляж?" На пляж. "Брать с собой маску или не брать?" А, черт с ней.
  Зайти за едой. Ничего себе у них цены! "Слушай, давай сначала поедим?" Давай. Этот их сыр, забыл, как он называется. "Как этот сыр называется, не помнишь?" Не, ну неплохо, неплохо. И хлеб надо в масло. "А вина, кстати, может?" А вина.
  "Ух, я в отпуске".
  Вспомнил про то, что у меня в кармане. Понравится, понравится, а как же. Хотя... Да не.
  Улицы. Шум. Город.
  Море. Черт, почему на юге море всегда не такое, совсем другое? Как будто его специально для тебя налили, специально для тебя песок насыпали, специально сейчас в нем солнце утопят, все специально для того, чтобы тебе было хорошо? В Трали у мамы даже летом все не так. Пасмурно, дождь, а если нет дождя - то ветер такой, что волосы вырывает.
  "Давай еще с собой возьмем? В корзинке. А вино возьмем?" Какое-нибудь не то, которое за обедом, то было не оч. Или ничего? Не, лучше другое.
  О, классный вид, надо бахнуть на телефон. "Давай еще раз, целуемся!" Классно получилось.
  Стены какие-то, вроде крепости.
  Черт, камешек в кроссовок попал. Смешно попрыгать на одной ноге, пошутить. Послушать как она смеется. Черт, жалко, что я не умею шутить в два раза чаще.
  "А смотри-ка, народу нет совсем." Точно.

  - Слушай, а тебе не кажется... мне вот кажется, как будто вся эта Греция - придумана, - говорит Патрик, наклоняясь, чтобы поднять ракушку. "Показалось, красивая, а так себе." - Как будто не было никаких древних греков, или они были где-то не здесь, а это все просто декорация, чтобы кино снимать и туристов водить. Не верится, да? Представь, мы в декорациях. Ты Елена, я Геракл, или кто там... а этот... Парис! Точно-точно. У нас перерыв в съемках, мы сбежали ото всех на пляж.
А Греции не было никогда. Только мы.
  В штуку подмигивает.

Он не боялся. Это могло значить две вещи. Обе были неприятные. Одна фантастическая. Он наткнулся на инопланетян или каких-нибудь не знаю, магов что ли. И тогда это все взаправду. И как было уже никогда не будет. 2 недели он тогда подождет, а потом поплывет куда нибудь в Турцию. Вплавь, предварительно наглотавшись снотворного. Вторая медицинская. Этого всего нет, он под препаратами или под гипнозом, а этот бугай просто выбран как доставляющий омерзение персонаж. Тогда мстить будет некому. И прикопаться не к чему. Сам все подписал. Реабилитация потребуется мама не горюй. И непонятно сможет ли он дальше бизнес вести?

Нет ребята. Вы конечно мастера, но пока еще не сломали. Близко, но не сломали. Придется включать пофигизм и дожидаться окончания срока контракта. Аверин сплюнул себе под ноги и отправился к месту встречи с отцом.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Пройтись сейчас Максиму точно не помешало бы. Так что вопрос с транспортом отпал и он отправился пешком. Впервые в жизни он не знал что делать. Точнее не знал точно. Он не собирался сдаваться. Но чем больше он рыпался, тем больнее было его близким. Вместе с тем во всем надо искать хорошее. И это хоршее было. Даже два. Первое, это то, что он сможет отомстить. Не важно какой ценой, но им это точно с рук не сойдет. Второе что он наконец насытился адреналином. Если все закончится, а в особенности, если все закончится хотя бы отностиельно хорошо его теперь точно калачом не заманишь на какой нибудь экстрим. Гольф, океанское побережье, тихие семейные вечера. Вообщем все то, что раньше вызывало у него рвотный рефлекс, теперь казалось воплощением мечты. Он даже решил, что перестанет собачиться со всеми членами своей семьи и постарается наладить их отношения друг с другом.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

- Нет, у меня точно не все в порядке. Меня только что отпустили из полиции, моего ребенка возможно похитили, а меня самого ограбили, что называется до трусов. Но не жумаю, что полиция мне может в этом помочь. В смысле помочь больше чем помогает уже сейчас. А тут я стою просто чтобы подумать что делать дальше. Надо куда-то ехать, вот только куда.
Максим действительно не знал, что будет делать дальше. Пока он видел только единственный выход, криминал. Не такой огромный криминал как микрозаймы, но относительно тихий и спокойный вроде крупного ограбления. Однако делиться этими планами с полицией точно не стоило.

И ведь зарекалась же - не прикасаться к наркотикам, всплыла первая привычная мысль по открытию глаз. Тем более, все характерные ощущения "после концерта и последующего отходняка" присутствовали в полный рост. Попросту говоря, Тиа чувствовала себя так, будто вчера на спор разгрузила товарный вагон.
Однако, у беглой неорокерши было глубокое внутреннее доверие к своим чувствам. Психушки забиты людьми, давшими себя убедить,что то,что они видят и чувствуют - обман и иллюзии. В самом деле,что может быть проще чем забиться в угол, прикрыть лицо руками и ждать, пока лекарства приведут твой мир в согласие с миром прочих людей. Нет, верить своим глазам, а остальные пусть пойдут и закажут очки получше! Незачем самой лишать себя того, что всегда готовы отнять другие.
А значит - признаем чудеса и магию реальностью и действуем соответственно.

А заодно, кажется, придется учиться писать по бумаге.... А-а-а, что за холера побрала современные носители информации? К наведению же порядка Тиа относилась примерно как к вдохновению. Когда оно пришло - можно и разобрать бардак, и помыть полы, и даже привести в порядок косметичку. Почти - потому как в профессиональных вопросах девушка признавала правоту кого-то из классиков "Талант - это хорошо,но у музыканта должна быть железная задница", и в том, что касалось музыки Тиа была готова вкалывать, а не дожидаться помощи муз.
Ладно, сейчас придется вставать и выяснять,что за бардак где образовался. Но прежде... Занавешенные окошки будили любопытство, и девушка решила дляначала оглядеться.
Рука потянулась к занавеске...

Тиа вроде бы и смотрела прямо на, с позволения сказать, работодателя, и в тоже время не видела. Прыгнувший на язык вопрос - на чем играть-то? - девушка сама вовремя поймала. Что-то подсказывало, что в стиле данного типа будет совет пойти в лес, вырыть шахту, добыть металлу, сделать струны, тем временем вырастить дерево, спилить, сделать инструмент и приступать к исполнению. Про дорогущие инструменты, где струны были из кишок животных, даже и вспоминать не хотелось. Да, а управиться, само собой, в три дня и три ночи. Нет, неорокерше случалось проводить ремонт инструментов, она их неплохо чувствовала, но сделать самой...? Да тут даже дудочку вырезать не чем, да и не из чего - не живое же дерево кромсать.
Девушку распирали два противоположных желания - врожденное стремление не подчиняться требовало послать всех лесом с такими вот шуточками. А какая-то смутная, недавно проснувшаяся часть души требовала немедленно браться за дело, пробовать, экспериментировать, вновь испытать то волшебное состояние, которое доступно лишь в любви, музыке или полете. Ну, и в магии, как оказалось. Хотя Тиа была дитем своей рациональной планеты, и умела пользоваться логикой как инструментом, естествоиспытательский зуд, требующий разобрать каждое новое явление на составляющие, классифицировать и навесить ярлыки, не был ей изначально свойственен. Разум еще переваривал возможность волшебства, и временами слабо вякал, предлагая рациональные объяснения, но увлеченность, способность полностью отдаваться любимым занятиям, которые всю жизнь толкали Тиа на странные дороги, уверенно взяли бразды правления в свои руки.
И вообще, музыку надо сперва написать, а в процессе можно и нужно услышать, какие инструменты нужны, чтобы она зазвучала для всех, снаружи. Так что не будем ставить телегу вперед лошадей. Тиа прислушалась.
Она знала, наука твердит, что творчество является функцией разума, но, как и многие, способные творить, испытывала мощное подсознательное подозрение, что все мелодии уже были когда-то написаны и звучат в неком загадочном пространстве, дожидаясь, пока появится кто-то, способный их расслышать и принести в мир. Возможно, это пространство было снаружи, возможно, внутри. Тиа владела нотной грамотой, умела мыслить музыкальными категориями, подбирать, складывать. Но намного чаще мелодия выстраивалась сама, а мозг лишь конспектировал, переводя образы в значки на бумаге.
Небольшое высокое круглое окошко в кухне было крест-накрест прочерчено полосами древесины, и сквозь него проникали, ложась наискось лучи солнца. Как улыбка сквозь слезы, дождь уже забылся, только на траве блестели капли. Вдох, и легкие наполнились странно свежим для помещения воздухом. Гроза прошла, как и накатила, мимолетно, и лес посвежел. Выдох, ветер пробегает по верхним ветвям, и один за другим великаны начинают мягко качаться, будто дышит гигантский зверь. Где-то внизу возникают и вновь поглощаются тенью солнечные пятна, из-под листьев на дне проглядывают ягоды. Тиа, как большинство горожан, знала лес скорей по Галакнету и ТV, не считая псевдонаучной концепции генетической памяти, но прямо сейчас в скорее образы архетипа, которые всплывали в сознании, начали вмешиваться новые сюжеты, они вплетались в мелодию, как ручьи в поток, становясь более живыми, менее идеалистичными. Как будто огромный организм леса вокруг расслышал нарождающуюся музыку и от всей шири своей души поделился. Олень медленно проходит по колышущейся траве. Кошка, припав к земле, притаилась в засаде, маленькое тело хищно напряжено, момент, еще момент, прыжок – и оглушительный грохот крохотного мышиного сердца обрывается под когтями. Пестрая птица плавно опускается на гнездо, стремительно выкатывает одно из лежащих яиц, и оставляет свое, скоро вылупившийся птенец вытолкнет всех остальных. Мелодия стала более протяжной, в такт ночной перекличке волков. Звери расступаются. Птицы взлетают повыше, когда покачивая головой и роняя пятна пены, проходит бешеная лиса. Мерцают маленькие глаза из-под зарослей земляники, едва слышный топоток, легкое покачивание листьев, маленькие тайны у самой земли…
Мелодия росла, перекликалась, в нее вплетались все новые ручьи, Тиа уже почти не слышала, что напевает, ее накрыло с головой. Она чувствовала свое дыхание, как медленное колыхание крон, ритм сердца перепутался с тысячами других, приливы и отливы заставляли то чувствовать себя полностью обновленной, то бросали к порогу небытия. Девушка практически полностью потеряла контроль над потоком музыки, ее несло, грозя поглотить искру сознания, помнящую себя как Тиа Чейн. Сопротивляться не было ни сил, ни особо желания, только махонькая искра сознания пыталась бить тревогу…

Общее. Эпилог.

Лес — гигантская тюрьма, экспериментальная лаборатория и пиршественный зал. Смотря для кого. Для магов — раздолье для экспериментов; несчастным узникам — темница, пыточная, где не тело томится, душа мучается; а для Стража Леса — гигантский пир, тысячи душ, чужих, вкусных, с воспоминаниями, мечтами, надеждами, грехами, всё включено. Не жизнь — мечта. Взамен лишь одно требуется: за Границу Леса пищу не выпускать. Не велика обуза. А наскучит если чужими жизнями играть, перебирать, никто не неволит: на пенсию, в небытие, туда, где и маги не расскажут, что да как, и не потому что не хотят — сами не знают. Туда, откуда ещё никто не возвращался. Верно, хорошо там очень, вот и не возвращаются. Только, это дураком быть надо, променять вечность и власть, на небытие и неизвестность. Однако, случается. Тогда Страж выбирает себе приемника, замену. Из тех, кто силён оказался, до Башни дошел. Суд простой и быстрый. Ко злу склоняешься — банка с солью ждёт, а душа твоя кирпичём в стену Башни ляжет, оттого и растёт она, с каждым днем растет. К добру склониться умудришься, после всего что видел-передумал-натворил, что ж, судьба тоже справедливой может быть. Получишь ты свой второй шанс, о котором столько народу грезят. Шанс переиграть, переменить, прожить заново. Не упусти. А коли ни к чему не склоняешься, коли и добро, и зло чуждо для тебя одинаково, то место тебе на вершине башни до того времени, пока и тебе власть не наскучит. Тогда и останется только приемника искать, да узнавать: что там, куда и маги не забиралась.

С бомжом Максим охотно разговаривал. О чем угодно, о погоде, о природе, о душняках и греве, но только не о деле. Ни о его деле, ни о деле бомжа. Так что куму ничего не обломилось, хотя Аверин был уверен, что кум ничего особенного и не ожидал.

На следственном эксперименте он рассказал все как есть, точнее все как вспомнил. И о том как пришел в себя. И о начальнике охраны, сидящем напротив. И о громиле. И о выстреле и об угрозах и об видеозаписи. После того, как закончил рассказ об освобождении Максим прервался.
- Попить дайте.
Дайльше предстояла куда более сложная часть рассказа и он должен был подумать. ПОка попил, пока поразминал затекшие руки и ноги решение пришло. Он расскажет все как есть, вот только чуть видоизменит "заказ". Теперь это должно было быть одиночное путешествие на необитаемый остров. И срок продлим до месяца.

Так решение принято и он продолжил рассказывать. Как нашел врача, как нашел владельца конторы, телохранителей, автомобиль. Как выехал на трассу. как сдался полиции. Он даже сказал о своих подозрениях насчет владельца конторы и врача, что они были в заговоре с преступниками, а потом их просто убрали как ненужных свидетелей. А потом перешел в атаку.
- Я думаю, что вы уже получили результаты смыва с моих рук и с одежды. И видели, что я не стрелял, а все трупы, что были здесь и в машине застрелены. ТАк что кончайте ломать комедию, что вы мне не верите.
Вот теперь был ключевой момент. Любая искренняя реакция, то что ему верят или то что ему не верять была поводом, чтобы думать дальше. Если же будут деать "умное лицо" и "вид", то надо подрываться, а для этого захватывать пистолет и заложника. Денежного заложника, а таким выглядел только адвокат.

Этот концерт Аиэль был совсем не похож на первое выступление. Похоже, поездка в определенной степени повлияла на новое дарование. Даже сложно сказать, что именно: впечатления, ресторан, новая одежда или то и другое сразу. По крайней мере альдебаранка больше не стеснялась, не зажималась и не пыталась спрятаться от своего музыкального критика за бочку для барботажа. Она даже одела самый сексуальный из купленных нарядов и принялась подражать движениям и манерам услышанных профессионалов. Надо сказать, получалось это паршиво. Аиэль была превосходным музыкантом, самородком, а вот подавать себя её не учили. Так что ужимки казались скорее смешными, чем сексуальными. Умело наложенные Чу эффекты несколько поправили дело, но все-таки вряд ли такое исполнение способно было привлечь взыскательную публику. Однако, всё это отошло на второй план, когда набрала обороты музыка.

Нет, это была совсем-совсем иная мелодия, чем в первый раз. Противоречивая, рваная, какая-то тревожная. В ней жила неуверенность, страх, искушение, сомнение и в то же время азарт, любопытство, стремление. В ней красота смешивалась с безобразием и сложно сказать, была ли эта мелодия приятной. Пожалуй, нет. Приятна — совсем не подходящее слово. Она не давала расслабиться, но заставляла задуматься.

"Зачем я, что я тут вообще делаю? Я же пилот и неплохой пилот?" — мелькало в голове у Чу.

"А надо ли всё это? Для инопланетников мы всё равно будем чем-то вроде смешной диковины, аномалии, на которую интересно посмотреть, но которую не примут всерьез. Стоит ли вообще нарушать свой покой, чтобы что-то доказать им?" — думал бомап.

И лишь Аиэль не думала ни о чём. Если в начале своего выступления она думала о том, как бы угодить Чу, которому очевидно нравятся все эти платья, движения и тому подобное, то сейчас Аиэль растворилась. Она была в каждой капле, и не была нигде. Она была стремлением к новому и страхом перед неизвестностью. Она играла.

«Взрыв Сверхновой» — модное местечко. Даже по меркам галактического ядра, что уж говорить о провинциалах с Сириуса. Этот клуб специально поместили на задворках Галактики, чтобы удобнее было нарушать законы. Когда далеко, никто и не видит, а когда никто не видит — этого нет, не так ли? Кстати, о законах. Вы, должно быть, подумали, что владельцы «Взрыва» банально торговали наркотиками или молодым, упругим телом? А вот и нет, здесь замахнулись на большее. В клубе с упоением делили на ноль, с особой жестокостью измывались над силой тяжестью, по пятницам посетители обычно нарушали закон сохранения массы, сметая со столов тонны еды и напитков. Выходили они после такой трапезы, похудевшими на пять-десять киллограмм. И, разумеется, кунштюки со временем. Что может быть проще? О такой мелочи, как эксперименты со скоростью звука, вообще говорить не стоит. Именно поэтому клуб являлся лучшей площадкой для концертов барбатажистов, здесь музыканты могли развернуться вовсю.

Когда компания альдебаранцев во главе с Чу (Аиэль, не знающая, куда девать присоски, в новом, весьма нескромном платье, необычайно серьезный Бейзл и, конечно, сам гунган во всей красе) прибыла к клубу, простанство вокруг него уже рябило от звездных катеров, яхт и крутых космических авто. Послушать знаменитую группу «Бей в дуршлаг» слетелесь со всей Галактики. Сегодня был четверг, а четверг — день фокусов над гравитацией. Обедали гости заведения на потолке, вниз головой. Не успели Чу с компанией войти, как мгновенно взмыли к своему столику, бесшумно вскарабкался по стене официант, меню, впрочем, у него не было. Во «Взрыве» гордились тем, что способны исполнить любое пожелание клиента. Так это или нет, но реклама утверждала подобное определенно.

— Чего изволите господа и леди? — улыбка официанта была такой ненатурально широкой, что не заподозрить её в фальше казалось просто нереально.

Тишина. Обнимает пушистым котёнком, обвивает змеиными кольцами. Такая разная. Ласковая, уютная, холодная, смертельная. Тишина. Тишины людям в избушке дано было, отмерено всего-ничего, на донышке. Собирайте, глупые, в ладони драгоценные капли тишины, ловите мгновения между вздохами. Между тем, что случилось и тем, чего не случилось. И не случится уже никогда. Тишину — напряжённую, как задержанное дыхание, как скрещенные, «чтоб не сглазить» перста, как сжатые в кулаки ладони ощутили все трое. Не ушами, а чем-то внутри, чем-то, чему и названия здесь нормального нет, а там, в Залесье, народ душой называет. Тишина. И страстное, необъяснимое желание задержать, удержать эти мгновения, эту тишину. А потом вздох. Тяжелый, страшный. Облегченный? Страдающий? Оглушительный. И клочья мёртвой тишины по четырём углам избы.

«Копьё» легко вошло в беззащитное горло, словно не кусок деревяшки, а настоящее оружие. Жажда крови ли накрыла, торжество ли, есть, мол, и на вашу магию управа, но ледяные оковы рухнули навек, свободным Бреннард себя почувствовал, будто сокол, от пут освобождённый. Вот он — чародей ваш хвалёный. Лежит кулем на полу, тигриная лапа Дамира уже срывает медальон с шеи, пачкая шерсть красным. А лесовед, между тем, обстоятельно, будто поленницу дров, руки рыжей опутывает, кляп в рот толкает.

Колдунья глаза открыла как раз, когда Фома свои манипуляции завершал. Взглядом обожгла, а во взгляде смесь странная: страх и... насмешка. Что-то сказать попыталась, да тряпка превратила речь в бессвязное мычание. А потом тишина ужалила. Подло, внезапно, ядовито.

Избушку заволокло вонючим дымом. Крестьянские хаты, что по-черному топятся, и то такой вони не знают. Погань смердящая. Чёрный дым шёл от трупа колдуна, пытаясь собраться в человеческий силуэт, но его разносило по всем углам, как от ветра. Дышать трудно стало. Невыносимо. Распирало грудь изнутри, уплывало сознание...

... Они всё ещё в избе, но всё тут белым-бело, словно инеем заморожено. Словно изо льда слеплено. Так бело, что и глазам больно. Они трое. И четвёртый. Колдун. Чёрный ворон на белом снегу. Рыжей нет.

Чёрный смеётся. Смех, как карканье ворона. Ударить, сжать шею, вновь копьём пронзить, да только рука сквозь проходит. Словно лишь воздух кругом. Сквозь чёрного, сквозь дубовый стол, опрокинутый навзничь, сквозь товарищей, сквозь самого себя. И вспоминается тень. Чёрная, смердящая тень. И ветер по углам её разносит. И их самих разнесёт? Все трое — лишь тени? Понимание приходит, улыбаясь сочувственно. Мол, что уж теперь, тени, так тени.

— Магия смерти, — каркает ворон. — Душа убийцы идёт с убитым. Служить ему. Уж лучше бы ты просто сдох, идиот. Но вы меня позабавили. Такая самоотверженность, — снова короткий смешок. — Я могу взять одного. По правилам. И никто мне не сможет помешать. Предполагается, что это должен быть убийца. Но я согласен и на замену. Дам тебе выбор, убийца. Интересно будет наблюдать, как вы перегрызете друг другу глотки. Будешь драться с ними. Здесь. Проигравший — умрёт. Там, в мире. Не будешь — умрёшь ты, — вороний коготь указал на Бреннарда. Или, может, кто-то из вас желает проявить благородство?

Алый круг — будто свежая кровь. Опоясал троих, отделяя от мира. И того. И этого. Даруя подобие плоти, но лишь в границах круга. Не дотянуться до чёрного ворона, не стереть ухмылки с лица. Тут лишь товарищи, что за Дамира головой рисковали, тут лишь спутники, что за Фому грязную работу выполнили, тут лишь те двое, что Бреннарда навеки заточенным в ледяной тюрьме не оставили.

А где-то далеко, на этом (этом ли?) свете, в стороне от разыгравшейся драмы, девица и Михаил ломали комедию, притворяясь пылкими любовниками. И славно притворялись, девка, видать, опытная была. По началу стеснялась, а после во вкус вошла: выгибалась, да охала весьма натурально. Каланча довольна осталась. Миша и не заметил, когда и как она появилась.

— Молодец, другое дело, — покивала одобрительно и, палку показав (мол, не дури), к клетке направилась. Извлечь «наполненную» любовницу, не иначе.

Пихния?
Тахома?
Рахман?
Конечно, гадать было бессмысленно. Я зашла в тупик…

Признаться честно, все время, пока я сюда добиралась, и даже когда разгадывала большинство слов, параллельными мыслительными потоками мой мозг подумывал о совершенно другом. И вы не правы, если судите об этом органе по размерам… Пф! Что за варварский шовинизм.
А размышляла я об инспекторе Росси.
Или, если точнее, о той профессии, которую мне не предложили. И жаль. Жаль, что такое никому не нужно - ведь, возможно, я в этом оказалась бы по-настоящему хороша.

Вы неоднократно гладили, тискали и чесали домашнее животное, свое или чужое, и, думаю, прекрасно понимаете, насколько это может быть приятно… вам. А насколько приятно это самому питомцу? Что он чувствует?
Что, если он легко умещается на вашей ладони? Каково это - быть… гладимым гигантской рукой, способной раздавить тебя в за пару мгновений?
Я знаю, каково. И скажу, что это ни с чем не сравнить. Когда такая чудовищная мощь, эта масса, приводимая в движение мускулами немыслимых размеров… вдруг оказывается способной на нежность. Когда эта толстая грубая кожа, такая теплая, такая жаркая, шершавым пологом скользит по твоей шерсти…
Ммм!
Истома прокатывается по моему такому малому, такому хрупкому телу. Словно заново оказаться в материнской утробе. Будто забраться в самое теплое и мягкое дупло, такое аккуратное, такое ласковое. Живое.
И кажется, что я защищена. Что плохое попросту не может случиться, когда ты в объятиях этого колосса по имени Росси. Пускай умом я и понимала, что он отнюдь не всесилен, но ощущение… впечатление… чувство! Чувство сильнее рационального зерна.
Хоть и не так значимо.

Что, если бы я нанялась домашним питомцем? Я бы смогла, у меня бы это определенно получилось. Не думаю, конечно, что там требуется усердие, старательность и уверенные навыки, но и то дело непросто, где такой близкий контакт с клиентом.
Ведь надо понравиться. Надо суметь закрасться в душу и тихонечко там поселиться. Чтобы хозяина в мрачный дождливый усталый вечер по дороге домой согревала мысль о питомце, что ждет его, который будет ему обязательно рад и весел. Кто-то, кому он нужен.
Желуди-орехи, а я б сумела!
Но, увы, это никому и вовсе не надо. Нужны профессиональные нюхачи да легальные преступники! Деньги за деньги, чтобы получить деньги, разменять на деньги и сдать в денежную кассу. Ничего для самого важного - для души и уюта.
Да и… было кое-что здесь сомнительным. Получается, я должна была сдать в аренду… себя? Свое тело? Может, это все-таки проституция?
С другой стороны, я же ведь не интимные услуги предлагала. Или?.. А хотя… Мне этот инспектор понравился - такой любезный, по-настоящему добрый, обходительный, внимательный. И в то же время большой и сильный…

На пару мгновений я забыла о Пихнии и представила кое-что.
А потом обратно о ней вспомнила, быстро распредставив представленное.
Нет, нет и еще раз нет.

Итак. Хищник с Пандоры, шесть букв, третья "х", и я понятия не имела, кто это (признаться честно, никогда не любила облигатных хищников - наглые агрессоры, живущие ради убийства и легкой наживы, только формально определенные на вершину экологический пирамиды).
Судя по всему, придется кого-нибудь спросить… Но мне изначально не хотелось - ведь это конкурс. Как мне может кто-то подсказывать? Хотя, по правде говоря, они все здесь нарушали правила.
Если такие правила вообще были.
Ага, видимо, нет. Значит, это можно. Тогда чего же я жду?!
- Эм… кхм… Простите, пожалуйста… - тихо-тихо пискнула я, стараясь нарушить тишину, не нарушая ее. - Вдруг кто-то знает? Хищник с Пандоры, шесть букв, третья "х"…

      Университетские первую пару она благополучно проспала, вместо второй накладывала макияж - ведь с ним никак спешить нельзя, иначе может такое получится, что лучше вообще никуда не выходить. На последнюю пару она все же успела, хоть и опоздала на минут 10 (что для Барби было уже достижением).
      После легкого обеда (по ощущениям и даже по килокалориям) в японском ресторанчике поблизости с подружками, она отправилась домой как раз вовремя: нейл-мастеру не пришлось ее долго ждать (ой, да, опять Барби забыла, что и когда у нее по расписанию).
      И вот стоял шикарнейший вечер пятницы. Даже ноготки уже были готовы: крупные "драгоценные камни" и осколками "золота" уже весело блистали, добавляя праздничного настроения к уикенду.
      Барби сидела перед экраном ноутбука, просматривала очередное видео, на этот раз про знаменитых бизнесменов. И стало ей как-то грустно-грустно.
      "Как же им так удается? Делают деньги из любой ерунды! Я тоже хочу такой талант!" - воскликнула она.
      В тот же миг девушке показалось, что за ее спиной кто-то стоит. Барби вскрикнула, рефлекторно вскинула руки к груди. У нее же везде, по всему дому стояла целая система по обеспечению безопасности! Никто просто так без не мог чисто физически к ней подкрасться! Или мог?! Но даже обернувшись, никого она там не заметила...
      -Фуууух! - выдохнула она.
      Однако странности на этом только начинались. Вместо стильного молодого бизнесмена на нее смотрел рыжий клоун. Настолько неестественна была его улыбка, что у девушки по коже пробежались мурашки. Он вздрогнула и судорожна принялась жать мышкой крестик, чтобы закрыть это дурацкое, непонятно откуда взявшееся окошко.
      "Клуб "Джокер" - место, где исполняются желания. Да-да, именно твои! " - прорекламировал свое заведение чудик, показывая пальцем прямо на Браби.
      Вот тут уже девушка не просто не просто вскрикнула, а аж завизжала от ужаса, вскочила с компьютерного кресла так резко, что тот откатился и стукнулся об стенку. Она сделала круг по комнате, пытаясь отдышаться и хоть как-то прийти в себя, все это время судорожно махала руками перед собой. Вдох-выдох, вдох-выдох...
      -О, Боже мой, Боже мой!!! Как там было по йоге-медитация?! Ой, не, не помню, там всего 3 занятия было! - вслух говорила она сама с собой. -Так. Спокойно, Барби, спокойно. Я же не схожу с ума, правда? Просто показалось? Спасите, кто-нибудь!
      Она кинулась к мобильному телефону, что лежал на столе на подзарядке и тут же принялась наговаривать голосовое сообщение.
      -Девочки! Вы не представляете ЧТО только что произошло! Я в шоке просто, понимаете, в шоке!
      На пару секунд она замолчала, сделала еще пару вдохов-выдохов, села в кресло и только затем продолжила.
      - Я, короче, сижу такая, все нормуль, смотрю спокойно видюшку. И тут! Меня взомали! Или вирус! Или еще что-то! И у меня включается трансляции из какого-то стремного такого клуба. Джокер, говорит, клуб, говорит, все желания мои исполнит. Это что за рыбка золотая такая? Я вообще не поняла!
Теперь голос ее звучал скорее разозленным, чем напуганным.
      - Это стопудово взомали! Говорю вам, он меня видел прямо, прямо видел! Понимаете? Сейчас же можно так через камеру ноута же подключаться, мне наш компьютерщик говорил. Я там такое им устрою, этим криворучкам, что мне антивирус ставили!
      Выговорившись, Барби заметно успокоилась, и далее продолжила уже почти спокойно.
      -Короче, девочки, я все же хочу проверить, что это за место такое. Вот что-то заинтересовал. Адрес сейчас напишу на всякий пожарный, если через несколько часов не вернусь, значит меня спасать надо. А ну, если кто хочет со мной, не боится, то го вместе сходим. Жду ваших ответов, чмоки-чмоки!
      Нажав на кнопочку отправить, она быстро набрала адрес заведения, отправила и его, а затем несколько раз потыкала кнопку "переслать".
      Барби отправилась к одному из своих шкафов с одеждой и принялась примерять то одно платье, то другое. Как же сложно было что-то подобрать, особенно учитывая, что она не знала в какое именно заведение ей предстоит попасть! В итоге остановилась на бордовом платье, серебряных туфлях, белой пушистой сумке. Из украшений надела свой любимый комплект: серьги, кольцо, браслет, колье, выполненные в едином стиле - белое золото с бриллиантами. Она искренне верила, что именно такое сочетание должно было придавать ей сил этим вечером (в одном из любимых журналов было написано именно так, в соответствии с гороскопом).
      Через полтора часа, Барби была готова к выходу. Она отправилась к машине. Выехав из гаража, она вбила адрес в навигатор и отправилась в путь, проверяя, не пришли ли ответы от подружек. Да, они часто были слишком глупыми, чтобы посоветовать что-то умное, но в конечном счете пользы от общения с ними все равно было больше, чем если бы она шла по жизни в гордом одиночестве.

Бьётся сердце в груди. Гулко ухает. Страшно. Страшно одному, вот так стоять. Песня в глотке застряла. Переломанная куча тряпья вместо человека. Красное и немного белого. Кости. Оранжевое. И красное. Дождь. Капли. Голова относительно цела, и старик смотрит немигающим взором наверх. Видно как капли бьются о глазное яблоко. Одно. Второе вылетело от удара медвежьей лапой. Два медведя, каждый из которых больше Дамира раз десять дерутся над остывающим телом старика. Вопль леса, исполненный разочарования. Дамир моргнул. И зажмурился. За себя и старика. Последнее что может один пока-ещё-человек сделать для другого, ещё-человека, мёртвого и старого.

Ром поднял руки к лицу, чуть дрожащие от пережитого страха. И увидел. Мех. Прекрасный, белый и оранжевый. Как раз под цвет робы. Аккуратные подушечки. Кошачьи. Только очень большие. И коготь. Дамир развернулся, и повинуясь древнейшему инстинкту припустил прочь. Прочь от медведя, с хрустом пожирающего плоть людскую..или бывшую когда-то людской. Ягоды придали сил истощённому цыгану, но ненадолго. Отчаянный спринт куда-то. В никуда. Слишком страшно. Слишком больно и непривычно. Слишком многое произошло. Сердце глухо бухает у горла. Воздух с хриплым присвистом врывается в лёгкие.

Надолго цыгана не хватило. Он свалился у дерева, прямо в лужу с грязью. Замер, дыша как загнанная лошадь, и ощущая себя так же. Бока ещё терзали шпоры страха, но медвежье пиршество уже было не слыхать. Дыхание с нехорошим хрипом врывалось в грудь, и дождь барабанил по рому, стоящему на четвереньках, со страхом смотрящему в неспокойную гладь воды. А вдруг оттуда глянет кошачья морда?

Память будто размыло дождём. Чёрные колёса, серая вода, нет больше ничего. Ром опёрся одной лапой на дерево. Кажется, молодой дубок. Уцепился, с непривычным усилием цепляясь паль...когтями. Не пристало гордому..Дамир, нахмурился и рывком поднялся. На коре дуба осталось четыре борозды. Он не помнил, кем он был, однако немножечко гордости у него всё же осталось. Поэтому он поднялся. И едва не снял с себя скальп. Когти-с.

- Бастэр.* - слово слетело с языка. Своё слово, родное. А другие? Которые значили то же? Исчезли, ушли. Измаравшийся в грязи ром уставился в небо. Поднял лапу - правую. Стряхнул с ветки водицы себе в рот, голод немного приглушить, да и пить хотелось. Одноязыким стал цыган, певший раньше на многих языках. Теперь только на одном. Может песня-другая нашлась бы в его голове - но как это, петь не понимаю слов?

- Ох, морэ..**- цыган поднял глаза вверх. Уставился в небо. Серое небо стекало в глаза. - Калорай ронга..Мэ на рапирава!*** - таковы были слова цыгана обращённые в небеса. Одно хорошо. Лес не отнял у него голос. Пока не отнял. И стоял так цыган, слушая дождь, пытаясь достучаться до того себя, что был раньше. А вокруг шумел дождь, и лес пел свою осеннюю, зябкую песню.

-Сар мэ карэл ле же?**** - спросил себя цыган с горечью, и покрутил кистями. Надо выбраться. Решимость зрела внутри, пока озябший ром не чихнул, и встряхнувшись пошёл. Вперёд, куда глаза глядят. Один чёрт, заплутал. Живот вновь заурчал свою голодную песнь. Хотелось..жрать. Той калины, что он ел до встречи с медведями определённо было мало.

Незваных гостей осуждённые встретили дружными воплями. Почти каждый в своей жизни слыхал байки о том, как удалось криком прогнать дикого зверя. Уж они старались на совесть! Несомненно, на несколько миль вокруг всё живое, имеющее уши, услыхало этот концерт.

— Арррррр! Рррра! Арррр! — орал Укус.
— Рррр! — вторило ему рычание Бреннарда.
У подножья холма в так им свирепо ревел Михаил.
— А-А-А, БЛЯ! — солистом в этот разноголосый хор ворвался Фома из калинника.
— Джидэ яваса! — вступила партия Дамира. Пел цыган с душой, будь кто-то из медведей меломаном, как пить дать, проникся бы.

Увы, песни твари не жаловали, визги, крики и грозные позы тоже не произвели на них ни малейшего впечатления. Обычных зверей, может, и удалось бы так отпугнуть, но чёрные души убийц и насильников, заключённые в медвежьих телах, от криков будущих жертв лишь возбуждались.

Чёртов коротышка на призыв Бреннарда не отреагировал, бросившись было на медведей, он зигзагом пробежал мимо, резко меняя траекторию и пустившись наутёк. Откуда только силы взялись для такой прыти?! Краем глаза аристократ заметил, что один из косматых неуклюже дёрнул за коротышкой, но следить, чем закончилась гонка, оказалось недосуг, потому что второй медведь — вонючая, жирная туша едва не повалил Бренна на землю. Спас лишь внушительный охотничий опыт. Юноша, конечно, предпочитал охотиться отнюдь не на зверей. Крики, боль и отчаянье людишек заводили гораздо больше, чем тупая агония животных. Возвышали. Будоражили кровь. Но и в травле зверя принимать участие дворянину доводилось, кое-какие их повадки он изучил, поэтому вместо того, чтобы резко отпрыгнуть, теряя силы, просто пригнулся. Медведь попытался навалиться на свою жертву, и тогда Бреннард скакнул влево, а косолапый, не удержавши своего веса, рухнул на землю.

Этой передышки хватило с лихвой. В роду фон Валенау с детства тренировали отпрысков во владении мечом, меткой стрельбе из лука, но, пожалуй, благородные предки Бреннарда перевернулись бы в гробах, узнав, что за оружие использовал их непутёвый потомок. Безобразная волчья лапа — метка Леса тянулась, пытаясь вцепиться в поднимающегося хищника. Когти пропороли воздух, косматый, теряя к жертве всякий интерес, неожиданно резво кинулся в калинник, откуда уже некоторое время слышались крики и стоны.

Укус же, летящий изо всех сил в противоположную сторону, не слышал ничего, кроме ветра, свистящего в ушах, и топота зверя за спиной. Как только столь грузной и неуклюжей скотине удавалось так быстро бежать?! Укусу в жизни не раз доводилось давать дёру от несознательных обывателей, не умеющих по дурости ценить высокое исскусство избавления от лишней тяжести в кошельках, но этот преследователь дал бы им всем фору. Пару раз коротышка запнулся о ветки, и медведь почти догнал его, потом не повезло косматому, и Укусу удалось оторваться. От быстрого бега сбивалось дыхание, зато холода парень больше не чувствовал, тело разогрелось, и когда хлынул дождь, это только порадовало. Однако, усыпанную листьями и хвоей землю мгновенно развезло, бежать стало труднее, ноги оскальзывались в грязи. Укус почувствовал что вот-вот свалится, когда понял, что давно не слышит топот за спиной. Не веря своим ушам, он обернулся. Медведь отстал.

Коротышка стоял совсем один, успев убежать, видимо, довольно далеко. По крайней мере, он не видел и не слышал остальных, зато приглушенные голоса троих незнакомцев раздавались гораздо отчетливее, чем раньше, и явственно запахло свежей кашей. Впрочем, заблудиться Укусу не грозило, следы чётко выделялись в грязи, найти обратный путь при желании не составило бы труда. Хуже всего оказался ливень, не оставивший на беглеце буквально сухого места. Вор совсем озяб и продрог. Возвращаться обратно или идти на запах каши? Наверняка, у трапезничающих был навес от дождя, нашлась бы и кое-какая одежда. Пока Укус размышлял над этой дилеммой, какая-то нахальная крыса выпрыгнула прямо из-под полусгнившей коряги, вцепившись в штанину. Зверёк, как зверёк: тощий, с вылезшей местами шерстью, острыми зубками. Вот только глаза... В крохотных глазках застыло то же самое выражение, что заметил Укус во взгляде косматого: злоба и ненависть.

Вор нагнулся, сбрасывая мерзкую тварь. Что-то ещё не так оказалось с ногами Укуса, но он не понимал, что. Точнее, не хотел понимать, не хотел признаваться сам себе. Штаны висели на нём, волочась по земле. Укус посмотрел на собственные следы, в надежде, что мерешится. Отпечатки босых пятерней плавно переходили в следы копыт. С каким-то тупым безразличием он закатал одну штанину, потом другую. Ниже колен тонкие и гибкие антилопьи лапы упирались копытами в землю. Укус ощупал себя всего: остальное оказалось в порядке. Ничего, прорвёмся, где наша не пропадала.. Приходилось и хуже... И тут коротышка с ужасом понял, что он ко всему прочему почти ни черта не помнит из своей разгульной жизни. Дворянчика помнит. А всё остальное — как отрезало. Смутные обрывки. Лес взялся за него основательно. Укус машинально нащупал обломок капкана, уставился на железяку. Кажется, в прошлом коротышка был лихим вором. Умелым. Это он ещё помнил, только подробности стёрлись. И как ему так круто удавалось тырить слам, тоже никакого понятия. Укус вдруг чётко осознал: сейчас он и банку варенья у бабушки бы утащить незаметно не смог. Чёртов Лес решил заняться воспитанием вора.

Джек, может быть, и рад был бы припустить от медведя с той же скоростью, что Укус, да сил на это у доктора не было: он едва переставлял ноги, от пульсирующей боли в кисти мутнело в глазах. К счастью, зверям оказалось не до него. Потихонечку, чтобы не привлекать внимания, Джек стал выбираться из оврага — подальше от угрозы. Мимо пронеслась Зоя, похоже не одну его голову посетила светлая мысль сделать ноги. Жуткий вопль сзади, из калинника, оборвавшийся на высокой ноте, подстегнул врача перебирать конечностями быстрее. Он вышел к ольшаннику и остановился в раздумье. Продираться сквозь крапиву назад, к дубу, у которого угодил в капкан, решительно не хотелось. Кажется, медведей он не интересовал. Из калинника доносились какие-то приглушенные и весьма неприятные звуки, за деревьями не получалось разглядеть, что там происходит, а тут стояла относительная тишина. Неожиданно сверху на него капнуло и тут же, без всякого перехода, полило сплошной стеной. Джек мгновенно промок до нитки. Он прислонился к дереву с густой кроной, сюда дождь почти не доставал. На плечо спрыгнула белочка: рыжая, пушистая, очаровательная... была бы, если бы не глаза. Глаза буквально светились жуткой злобой, неестественной у такого милого зверька. А ещё у милого зверька оказались жутко острые зубки, которыми он и оставил несколько отметин на плече. На память.

Зоя же неслась, не разбирая дороги, не видя Джека, не слыша диких криков из калинника, сходу проломилась сквозь крапиву, даже не почувствовав ласки жгучих плетей, чудом второй раз не свалилась в одну и ту же яму и остановилась, только споткнувшись о корень дуба. Долго стояла, согнувшись, не могла отдышаться. Хлынул дождь, только могучие ветви дерева спасали девку от его ледяных струй, но несколько капель всё же попали на макушку, приводя в себя. Из-за дуба послышалось фырканье. Из огня, да в полымя! Однако, на медведя звук похож не был. Обмирая, Зоя заглянула за ствол. На неё с любопытством уставились две пары жёлтых глаз. Нападать, животные, кажется, не собирались. Таких зверей Зоя раньше вовсе не видела. Вроде бы кошки, но чудного окраса и настолько пушистые, что можно пару десятков рукавиц связать. Голова странная, плоская, с кругленькими ушками. Один зверёк, поменьше попятился, похоже, он боялся бывшую повариху не меньше, чем она его, другой вышел из-за дерева, обнюхивая Зою, и потёрся об её коленку, потом схватил зубами за штанину, пытаясь тащить за собой. Девушку явно куда-то приглашали.

У подножия холма, тем временем, медведь и Михаил выясняли, кто в Лесу хозяин. Они сошлись так близко, что крестьянин почувствовал смрадное, вонючее дыхание зверя, от которого замутило. Налитые злобой красные глазки способны были, казалось, прожечь в душе дыру, как угли, попавшие из печи в постель. Михаила вдруг обуяла безумная ярость, такая же, как тогда, когда его топор рубил на куски уже мёртвое тело жены. Он не помнил себя, не помнил, что делал и зачем, ненависть захлестнула, словно мутная вода, — с головой. И не стало Михаила. Если бы мог крестьянин увидеть картину со стороны, то увидел бы двух диких зверей, с одинаково горящими от злобы глазами. Один из них, тот, что весь одет в косматую шубу, кинулся на второго, растопырив лапы. Другой, с лицом, которое лишь отдаленно получалось причислить к человеческим, так безумно искажены были его черты, поднял навстречу рогатину с остриём на конце. Зубья бывшего капкана разрезали густую шерсть под передней лапой. Знал ли Михаил анатомию косматого или зверю в человеческом облике просто-напросто подфартило, но ударил он в, пожалуй, единственное уязвимое место: туда, где билось чёрное медвежье сердце. Брызнула кровь, и исполинская туша грузно повалилась назад, чудом не придавив успевшего отскочить победителя. Лапы животного дёрнулись в агонии раз, другой, третий — тварь не желала сдаваться. Но вот они безжизненно обвисли, мёртвые глаза остекленели. Как остывающая лава, навсегда застыла в них лютая ненависть.

Хлынувший внезапно дождь смывал натекшую кровь, поливал пришедшего в себя Михаила, безжизнную тушу медведя, выпавшие из штанов куски лисьего мяса. Крестьянин стоял, не шевелясь. Он сам не понимал, что с ним случилось. Как и тогда, в проклятую ночь убийства, он не знал, что за сила завладела им, наполнила ненавистью, словно мешок мукой, и так же внезапно сгинула, оставив пустым. Дождь лил беспощадно, но Михаил больше не зяб. Торс порос густой шерстью, да и форма его изменилась. Зверь, сидящий внутри, всё больше и больше выглядывал наружу. Свою человеческую жизнь Михаил теперь почти не помнил. Мелькали лишь смутные обрывки. И только одно полнолунье из своей прошлой жизни — то самое, проклятое полнолунье стояло перед глазами, как будто было вчера.

В калиннике же в это самое время разыгралась драма не меньшая. Фома, знающий лес (не этот проклятый, а благословенный, кормящий человека лес), как свои пять пальцев, первым понял, что с животными что-то не так, и звериное рычание их не отпугнёт. Он попытался напугать прыгнувшего на него медведя, как пугал бы человека, стараясь сам не поддаться панике и не кинуться сразу наутёк. Медведь в прыжке свалил Дубню наземь, но и лесовод успел пощекотать шкуру зверя своим импровизированным копьём. Тот недовольно зарычал, схватившись лапой за мерзкую палку, вырвал её из рук Фомы. Только тогда, получив желанную фору, лесовед поднялся, побежал, стараясь выжимать из себя все силы. Он бежал к ловушке, занятой волком-оборотнем — до неё было ближе, чем до той ямы, из которой вытаскивали Зою. Медведь дышал в ухо, сил у Фомы оказалось не так много. Будь эта гонка чуть длиннее, Дубне пришел бы конец, но, к счастью, впереди показалась желанная яма. Последним усилием Фома отпрыгнул в сторону, а косматый по инерции пролетел ещё несколько шагов вперёд и рухнул вниз, прямо на полусгнившего оборотня. Неистовый рёв перешёл в визг и оборвался, но у Дубни уже не было сил, ни глянуть, сдох ли зверь, ни подняться с травы, на которую повалился, и спрятаться от хлынувшего с небес потока воды. Он жадно ловил дождинки пересохшими губами, пытаясь утихомирить бешено колотящееся сердце.

Когда народ заорал на все лады и бросился из калинника в рассыпную, цыган тоже было поддался общему порыву, благо, оба косолапых выразили ему полнейшее своё презрение, но чёрт дёрнул оглянуться. Зрелище было то ещё: худой, изможденный старик и не менее измождённый зверь, которого язык не поворачивался назвать хозяином леса. На одном боку у медведя зияла гниющая рана, в ней копошились черви. И всё же он всё ещё казался сильнее их обоих вместе взятых. Бежать! Бежать отсюда! Бежать вслед за Зоей, вслед за уводящим за собой второго хищника Фомой, вслед за едва-едва ковыляющим Джеком. В жизни полно мгновений, когда можно поступить правильно, а можно — по совести. В сказках и песнях тем, кто по совести поступает, с лихвой воздаётся, наградой за дух неукротимой падает на них с небес манна, но то в сказках. А в Лесу, в этом огромном, живом желудке, переваривающем души любого, кого удасться поглотить: грешника ли, праведника ли, совесть не росла. И честь не вызревала. Плевать оказалось зверю на высокие душевные порывы, бесполезной выдалась песнь. Или всё же нет ничего бесполезного? Дамир пел, как не пел уже давным-давно, с той самой ночи, пел, не замечая, как дрожат от страха колени, а голос срывается на визг.

А потом жуткий крик старика поднялся ввысь апофеозом песни, поплыл за кроны деревьев — к облакам и там затих, переломив себе хребет. Тощий зверь оказался проворным, он лишь чуть-чуть замешкался, когда лисья шкура перекрыла обзор, но продолжал наступать вслепую. Генрих не слышал медвежьего рёва, не слышал проклятий Фомы, топота ног своих невольных товарищей, разбегающихся, кто куда, всё, что он слышал — песня, странно неуместная здесь. Старик не знал этого языка, не понимал слов, но в них звенела ярость и какое-то бесшабашное, заразительное веселье. Страх, зажавший душу в тиски, отступил, уносимый песней Дамира. Генрих прыгнул, страясь отпрянуть в сторону, использовать то короткое мгновенье, пока медведь замешкался, возясь со шкуркой, но нога подвернулась так некстати, а следом на него свалилась гора, лес и небо, весь мир свалился на старого Генриха, погребая под свой тяжестью. Боль рвала и раздирала на куски, невозможная, нескончаемая боль. Генрих услышал крик: жуткий, нечеловеческий и вдруг понял — это кричит он сам. Жизнь не хотела уходить, цепляясь болью за нервы, цепляясь страданием за плоть и кровь, в ушах звенело: «джидэ яваса! Джидэ яваса!»* и вдруг он явственно услышал иной крик — крик досады и разочарования существа, у которого из-под носа увели добычу. То был голос Леса, но понять этого Генрих уже не успел...

Старик уже похоже не дышал, а хищник всё рвал и рвал на куски его тело с жадностью вконец оголодавшего существа. Дамир, смотрел на эту картину, оцепенев, не замечая проливного дождя, промочившего до нитки. С холма на запах свежей крови скатился второй медведь: толстый, лощёный. Он яростно рычал, отпихивая ледящего от останков несчастного Генриха, тот не желал уступать. Схватка за то, что еще полминуты назад было живым человеком со своими мечтами и надеждами, оказалась молниеносной. Толстый медведь с новой силой набросился на мясо Генриха и своего товарища. Нормальные звери не промышляют добычей себе подобных, но эти уродливые создания, похоже, не брезговали ничем.

А ливень хлестал ветки деревьев, питал исстрадавшуюся землю, замывал следы разыгравшейся драмы, которых Лес повидал немало на своем веку, заставлял зябко ёжиться тех, чьё сердце пока ещё билось. Надолго ли?

И под этим ливнем стоял, не двигаясь Дамир Бритый, вдруг понявший, что понятия не имеет, отуда взялось это прозвище, да и вообще о жизни своей не помнит почти ничего. Какие-то ошметки, неясные картины, чья-то песня, кони... Только сестрину свадьбу помнит ясно, каждую минуту, как перед глазами стоит. От увиденного что ли страхом память пришибло? Хочется голову руками сжать, в ладони спрятать, глаза зажмурить, а потом снова открыть и проснуться от этого кошмара. Дамир и правда руки к глазам поднёс, тут же уронив бессильно. Не руки — лапы. Мощные, рыжие, с полосами белыми, с острыми, как бритва когтями. Зверь лютый такие имеет, по-нашему тигра прозываемый, а на языке заморском... Нет, не вспомнить. Много этих языков за годы скитаний Дамир изучил, а сгинули из головы, как не было. Да и какая теперь разница, всё одно пропадать...

Эйслинн нахмурилась. То ли её покоробила бестактность, то ли сам вопрос оказался не из тех, на которые принято отвечать. Лиллейн же казалось вовсе не услышала слов Мэгги. Села прямо на траву, разминая в пальцах какой-то стебелёк.

Никто не ответил Мэгги на вопрос, вместо этого Эйслинн достала сумку с припасами, которую прихватила с собой. Мэгг за эти несколько дней отвыкла от подобной еды — пусть простой, но после диеты из ягод, орехов и рыбы, очень вкусной. Они ещё раз позавтракали (или пообедали, как посмотреть), сходили к реке. Авалонка все пыталась растормошить свою спутницу, но безрезультатно. День пролетел незаметно.

— Приближается ночь, мне пора уходить. Проводи меня, милая, — с этими словами старшая авалонка взяла пастушку за руку, потянула в сторонку. Единороги за ними не пошли. Странно, они всегда бегали за Мэгг, как привязанные, а тут окружили кольцом пришелицу, притопывали в нетерпении, чуть ли не круги выписывали вокруг нее.

Они шли медленно, до башни добраться смогли бы раза два быстрее, но Эйслинн еле переставляла ноги, постарев на глазах. И молчала, молчала... Заговорила авалонка только спустя пару минут.

— У Лиллейн умер муж. Они прожили много лет, детей завести так и не решились. Теперь она жалеет, что не рискнула. У неё не осталось больше ничего, за что можно держаться. Она не хочет умереть, она просто не хочет жить. И ничего тут не поделаешь. Право каждой бездетной женщины придти сюда. Когда-то это было законом, жестоким законом. Вдовы приходили к единорогам, гасили их страсть. Те времена давно ушли, никто больше не обрекает женщин на смерть. Но древняя традиция осталась. Ты не должна была этого увидеть, но так случилось, что увидела. Думаю, справедливо будет, если узнаешь и остальное.

Уже темнело. Вечерние травы заполняли лёгкие дурманящей смесью ароматов, белый камень башни, казалось, светился в сумерках. Женщины присели у входа.

— Мы проклятый народ. Пришельцы с других планет видят эту красоту: холмы, долины, лес, травы, воздух, и думают, что попали в рай, а мы бы отдали всё, чтобы поменяться с ними, но это невозможно. Не знаю, почему так случилось, наши ученые не нашли причину. В древности считалось, что это кара богов за что-то, сейчас говорят о генетической аномалии. Так или иначе, механизм до сих пор не понятен. Альты... Они не животные. Они... они наши дети. Примерно каждая пятая беременность у авалонки заканчивается рождением альта. Всегда мальчики. И всегда со смертельным исходом для женщины. Много раз пытались проследить этот процесс, особенно когда появились мощные аппараты, технологии с иных планет. Безрезультатно. Плод развивается нормально, до самого конца. Нет никаких отклонений. Но каждая роженица, забеременевшая сыном, рискует умереть и дать жизнь альту.

Когда научились различать пол плода в утробе, это чуть было не привело к катастрофе. Женщины избавлялись от будущих сыновей, в результате мы стали вымирать. Ввели закон, запрещающий узнавать пол, это помогло, но не сильно. Нас и сейчас мало. Очень мало. Мы вымираем, Мэгги. Многие улетают, ведь ни разу не было случая, чтобы авалонка родила альта от неавалонца. Многие боятся рожать. А дети... альты... Они вырастают, они нуждаются в нашей любви. Пожалуй, гораздо больше, чем обычные мужчины. Женщина может зачать от альта, но в этом случае вероятность, что ребенок тоже будет им уже сто процентов. И всё же некоторые идут на это. Теперь ты знаешь все.

— Да что ты, милой, да что ты, — растерянно пробормотала донельзя смущённая бабуля. — Да какая ж из меня учителка-то? Да я ж.. — она совсем смешалась, уставилась на Панфутия, мол, помогай, коли заговорил, выручай, животинка, да бестолку. Панфутий отнёсся к ситуации, как и положено философам (он причислял себя к стоикам): его не касается и ладно. Пришлось бабуле Руте выкручиваться самой.

— Вот оно песня-то, песня она от души идти должна, — бормотала новоявленная наставница, не зная, как выразить то, что сердцем чуяла, а языком-то в слова одеть не могла. Закостенел язык, куда уж крестьянке неграмотной других поучать. А тем более такого господина важного, к колдовству причастного. Вона какой шатёр отгрохал — ни капельки не течёт. Нет, совсем старая Рута забыла, что и как сказать-то хотела, вот же конфуз! Схватилась бабуля за феличку, как за соломинку утопающий хватается...

Как рождаются песни?
Может быть из зерна?
Из пряного, жгучего теста,
Что замесила весна?
Из хлебного каравая,
Летней жарой пропечёного,
Кувшина с водой ключевою
Осенью поднесённого?
Из соли с небес засыпающей
Зимой все дома и дороги?
Как песни в душе рождаются?
Ты эту тайну не трогай.

Вспугнешь, и исчезнет пичугою,
Засохнет былинкою в зной,
Ты эту тайну не трогай,
Ты просто бери, да и пой.
Ты пой обо всём, что просится,
О том, чем душа печалится,
Пусть песня по ветру носится,
Пусть к рукам приручается.

Ты не забудь подкармливать
Её дорогами дальними,
Хмельными, лихими ночками,
Мечтами и ожиданиями.
Ты пой и не стоит мучиться,
Что так нескладно выходит,
Ты пой, у тебя получится,
Песня ко всем приходит.

Дно телеги устилал тонкий слой прелой соломы. От неё несло мочой и дерьмом. Вряд ли конвоиры меняли подстилку после каждой партии. Вряд ли они её вообще меняли, пока не сгниёт окончательно. Сперва осуждённые воротили нос от запахов, но очень скоро от них самих воняло не лучше. Руки, жёстко скованные за спиной, и ноги в колодках позволяли ссать и срать только в штаны. Жратву и воду им, впрочем, давать не собирались, так что к третьему дню пути испряжняться стало нечем. К тому времени, когда впереди показались Застава и граница Леса, пара счастливчиков успела откинуть копыта, а к дорожным ароматам прибавился запах разлагающихся трупов. Сентябрь выдался жарким.

Уставшая лошадь мерно щипала чахлую траву на задворках Заставы, ожидая, пока её распрягут. Конвоиры, потыкав копьём для надёжности, скинули подохших в придорожную канаву. Рой ленивых, осенних мух в предвкушении закружил над свежей добычей.

Семеро (пока ещё) живых безучастно валялись на дне телеги. Ни у кого из них уже не доставало ни сил, ни желания подняться и осмотреться вокруг.

Смотреть, впрочем, особо было и не на что. Пелена тумана там, где проходила граница Леса. День уже перевалил за половину, солнце жарило изрядно, а плотный, густой, как сметана, туман стелился вдоль границы против всех законов природы. Не разглядеть, что там за ним. Ни деревьев, ни знаменитых Башен. Магическая дрянь.

Застава — несколько приземистых квадратных строений из желтоватого камня делилась на три части. В одной размешались гостиница и трактир для охотников, в другой казармы пограничников и хозяйственные постройки, а третья служила для приёма осуждённых. Надо ли говорить, что под это дело выделили самое обшапанное, полуобвалившееся здание? Осенью и зимой там гуляли сквозняки, в жару нечем было дышать. Новыми оказались только запоры.

Охранники сняли с подконвойных кандалы и, помогая пинками, погнали полуживых людей к развалюхе — последнему пристанищу на этом свете. Здесь не было соломы — лишь голый камень. Звякнули, спадая с запястий, оковы. Секунд на пять-шесть позже, словно в ответ, скрипнул запираемый снаружи замок. Руки страшно опухли и затекли. Отнялись, не слушаясь своих владельцев. Стало страшно, что они отсохнут и отвалятся, но после долгого растирания пришла жгучая боль. Спёртый, мёртвый воздух помещения отравлял лёгкие изнутри. Зато прикосновение к камню казалось даже приятным — дарило какое-то подобие прохлады.

Кроме камня в комнате (камере?) ничего больше не было. Даже решёток на окнах за неимением окон. Лишь из крошечных световых шахт на потолке уныло пялился на узников осенний день. Сколько прошло времени в полусне-полубреду, осуждённые не знали, но вот отворилась дверь, и двое солдат внесли корыто.

Это не были охранники конвоя. Местные. Пограничники. Шли свободно, без оружия на виду. Похоже, совсем не боялись, что узники нападут или попытаются сбежать. И правильно делали — сил на сопротивление не нашлось ни у кого.

Приём и сопровождение в Лес заключённых являлись не единственной и даже не главной обязанностью Пограничников. Они, кроме того, выдавали лицензии сорвиголовам, решившим поиграть с судьбой и пощекотать себе нервишки охотой на бывших людей. Вместе с лицензией охотнику вручался крошечный амулет, с виду почти такой же, что болтался под рубахой у каждого Пограничника. Этот кругляш, похожий на ржавую старинную монету, позволял ходить по Лесу, не подвергаясь воздействию магии Башен, и выйти из него живым. Без такой монетки пересечь границу тумана с этой стороны беспрепятственно мог любой, а вот вернуться назад — никто. Лес не выпускал свои жертвы, постепенно, но не отвратимо меняя их тела, разум, души, и только когда в существе уже не оставалось совсем ничего от человека, туман расступался перед ним.

Обладали ли эти извращённые звери остатками разума, помнили ли хоть что-то из своей прошлой жизни, не мог ответить никто. В чём не имелось сомнения, так это в том, что нутро Лесных тварей пропиталось чёрной злобой, как корабельная древесина дёгтем и смолой. Охотники, рискнувшие вступить в Лес, часто сами становились добычей. Луки, копья, мечи, топоры и арбалеты далеко не всегда спасали от зубов, когтей и клювов. Твари, впрочем, не делали различия между охотниками, Пограничниками и пока ещё не потерявшими человеческий облик осуждёнными — рвали каждого, до кого могли дотянуться.

Хищные звери — существа злобные по своей природе. Злобные лишь на взгляд человека. На самом же деле они причиняют зла ровно столько, сколько велит могучий, первозданный инстинкт, имя которому — воля к жизни. Никогда сытый зверь не станет нападать и убивать ради забавы, ради удовлетворения своих извращённых страстей. Лесные твари же казались одержимы жаждой убийства всего живого. Добычи в Лесу им было мало, злоба гнала через границу, сквозь пелену тумана. А может, тварей вела память крови, ведь когда-то они сами или их предки пришли оттуда. Так или иначе, но близлежащие земли давно превратились бы в разграбленные, безлюдные пустоши, если бы не Пограничники. Охота на дичь, пришедшую с той стороны, — вот чем они занимались денно и нощно.

Мясо на Заставе всегда рубали от пуза. Лес кормил и Пограничников, и окрестные провинции. В охотничьем трактире подавали такие блюда, что обзавидовался бы королевский повар. Молодым рекрутам, только-только прибывшим на Заставу, жутким казалось жевать эту дичь, но год-другой, и они привыкали. Местные жители же давно научились не думать о происхождении пищи, наслаждаясь невиданным в иных краях изобилием. Жаркое из Лесных тварей ничем не уступало обычной оленине, кабанятине или перепелам.

Несмотря на опасность, подстерегающую повсюду, поток желающих съездить в Лес на охоту никогда не иссякал. За возможность поохотиться на Лесных тварей, а то и на людей без амулета, что с точки зрения закона ничем от них уже не отличались, эти сумасшедшие выкладывали кругленькую сумму. Часть из них платила за свою смерть от зубов и клыков хищных зверей или рук отчаявшихся осуждённых, для которых амулет оставался единственной надеждой выбраться из Леса. Однако, судьба предшественников лишь добавляла перца в забаву для новых поколений охотников.

Иные безумцы от отчаянья, безысходности или чёрной меланхолии кидались в Лес сами, предпочитая диковинную смерть объятиям верёвки, вечному сну от яда или прыжку с кручи. Если их не отлавливали на границе, то безутешные родственники (у кого они, конечно, имелись) снаряжали поисковые отряды. Пограничники приводили самоубийц назад. Если успевали. Чаще находили лишь вещи, процесс превращения никогда не шёл у разных людей одинаково, но обычно завершался крайне быстро. В среднем от трёх дней до недели отделяло человека от зверя. Редко кто мог продержаться дольше.

Вот в таком котле варились Пограничники, поэтому стоит ли удивляться, что отнеслись они к осуждённым, словно к неодушевлённым предметам? У конвоиров порой прорывалась криком, а то и кулаком тупая злоба на людей, чьи грехи вынуждали солдат плестись по жаре и ночевать на земле, вместо того, чтобы греть бока о мягкие телеса добрых бабёнок, местные же не делали различия между ржавым корытом и теми, кому его содержимое предназначалось. Опасно видеть человека в том, кого, быть может, завтра съешь на обед.

Грохнув корыто о каменный пол, Пограничники вышли, но семерым узникам каменной темницы к тому времени было не до них и не до скрипнувшего, закрываясь, замка. В корыте — длинном и узком, из таких кормят свиней, оказалась вода. Можно родиться холопом, всего имущества имея, что дырявый мешок вместо одёжи, а можно появиться на свет в семье аристократов и отсчитывать свой род до дьявол знает какого колена — жажда уравняет всех. Затхлая, вонючая водичка в свинячьем корыте с плавающим кое-где мусором казалась даром небес, высшим благом, спасением. Они пили жадно, отпихивая друг друга, не замечая вони и дурного привкуса — пили и всё никак не могли напиться. Пили, пока веки не сделались тяжёлыми, словно каменные плиты. Могильные плиты...

*******

... лёгкий ветерок прилежно и ласково ворошил осеннюю листву и волосы лежащих на земле людей, словно куафёр, трудящийся над причёской придворной маркграфини. Лучи утреннего солнца, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны вековых дубов, буков и вязов, подсвечивали ему. Пахло лесной свежестью, древесной корой, сырой землей, немного травами-медоносами и грибами. Пахло лесом. Они лежали, наслаждаясь прохладой и свободой, ещё не осознавая умом, но уже чувствуя её сквозь закрытые веки. Всё, приключившееся до того, вся прошлая жизнь казалась кошмарным сном. Но с сознанием возвращалось и бремя: ныл и урчал пустой желудок, кружилась от слабости и болела голова, отощавшее с голодухи и затёкшее от ночёвки на голой земле тело не слушалось, кости ломило. А вокруг простирался Лес.

Впрочем, не знай осуждённые об этом, ни за что не отличили бы его от самого обычного леса. Высокие деревья, закрывающие небо зелёным шатром так густо, что с трудом удавалось рассмотреть пронзительно-голубые клочки, создавали полумрак, но прорывающиеся лучи говорили о раннем утре. Башен — границы Заставы не было видно, сквозь деревья ничего не получалось разобрать, они росли сплошной стеной — не продерёшься. Разве что забраться повыше на ветви. Огромный дуб, под которым они очутились, подходил для этой цели, его верхушка терялась в вышине.

Жара, наконец, спала, в тонкой одежде стало даже зябко. С некоторым удивлением люди оглядывали друг друга и себя. На всех оказались одинаковые ярко-оранжевые рубахи и штаны, совсем не то тряпьё, в котором их привезли сюда, а башмаков не было вовсе. Что удивительно, одёжка хоть из дешевого материала и пошитая кое-как, но выглядела новой. Цветными пятнами мелькала она среди зелени листвы. Целиться — одно удовольствие. Но в это тихое, умиротворённое утро о таком вовсе не думалось. Могучая, первобытная красота природы завораживала величием, потрясала. Если бы ещё не зверский голод!

Но вот запела какая-то ранняя птаха, и всё очарование, всё спокойствие, подаренное суровой красотой Леса, сожрала её песнь. Злоба, ненависть и отчаянье звучали в птичьих руладах. Не песня утра, а пронзительный, скрипучий, заунывный похоронный вой. И сразу вспомнилось, почему они здесь, каждый почувствовал, как неумолимо затикали невидимые часы, отмеряя недолгие уже секунды человеческой жизни. Они ничего не ощущали в себе нового, они вообще ничего не ощущали, кроме лютого голода, который сосал, словно червь, но знали — Лес начал свою разрушительную работу, и времени осталось в обрез.

Дни сменялись днями, ночи — ночами. Труд пастушки пришёлся Мэгги впору, словно разношенные, старые туфли. Впрочем, как раз туфлей у неё и не имелось, как и человеческого общество. Нет, грусти и одиночества девушка не испытывала, ведь у неё были Леусс, Ерин, Уиснеч, неразлучные Белус и Граннус и, конечно же, Нисс. Её подопечные, её дети, её солнышки. Мэгги расчёсывала и стригла великолепные гривы, собирая шерсть в специально предназначенную для того корзинку, стерегла их от диких зверей и других опасностей, развлекала, водила на водопой. Те лучики, невидимые солнечные нити, что протянулись при первой встрече, становились всё крепче, напоминая уже канаты. И жутко становилось при мысли, что станет с нею, когда эти канаты оборвутся. А случится это неизбежно. Три месяца длится лето. Три месяца Мэгги будет ночевать под солнцем и дождём, отходить днём со своими подопечными всё дальше и дальше, в поисках нетронутой сочной травы, играть на флейте и собирать пряжу. Три месяца, казавшиеся ещё недавно такими длинными и вдруг ставшие ничтожно малыми. А потом? Что потом? Альты заснут, а она? Как же она?

Был и ещё один повод для тревоги. День, наполненный играми и делами, сменялся ночью, и к ней в сон приходил мужчина. Всякий раз один и всякий раз разный. Леусс, Ерин, Уиснеч и, конечно же, Нисс. Только одной ночью ей приснились двое. Два брата-близнеца, ослепительно красивые, мускулистые, двухметрового роста. Белус и Граннус. Мужчины звали, соблазняли её, кто робко и несмело, кто решительно, кто нежно. Собственное тело-предатель тянулось навстречу их телам, так же, как днём душа тянулась к душе. Если хоть раз поддаться соблазну?.. На что это будет похоже? Может и вовсе что-нибудь неслыханное. И что ей какие-то глупые предостережения Эйслинн? Сопротивляться становилось всё труднее и труднее, но всё-таки у Мэгги пока хватало силы воли говорить «нет». Надолго ли?

Прошла неделя. Дожди, полив обильно землю, прошли стороной, на восьмое утро светило яркое солнце. Тепло, даже жарко. Самое время искупаться в речке. Альтам тоже весьма приглянулась эта идея. Мэгги наскоро позавтракала, напоила подопечных и они уже было собрались галопом двинуться к реке — кто быстрее, как вдруг зоркий глаз заметил движущиеся от башни две фигурки. К восьмому дню Мэгги довольно далеко уже откочевала от того места, где высилась башенка, поэтому идущим понадобилось время, чтобы добраться до них, а Мэгги не сразу смогла рассмотреть, кто же пожаловал в гости. Сам факт казался странным, ведь её уверяли, что всё время пастушка проводит со своими подопечными в одиночестве, а всякий чужак — угроза. Впрочем, испугаться девушка не успела, так как в одной из фигурок скоро узнала Эйслинн, а вот другая...

Рядом с Эйслинн шла женщина в чёрном платье и босиком. Шла медленно, как-то механически, опустив голову к земле, словно что-то искала в траве. По мере того, как она приближалась, Мэгги всё лучше могла разглядеть незнакомку. Черноволосая, тоненькая, уже не юная, но и не старуха ещё. На непокрытой голове женщины блестел на солнце золотистый обруч. Символ брака. Авалонки носили обручи, как на некоторых планетах носили кольца. Об этой традиции она услышала от кого-то из начитанных девчонок, ещё когда коротали время в ожидании своей участи. Надо же, запомнила.

Когда путницы поравнялись, и странница подняла голову, на Мэгги глянули чёрные глаза, до того печальные, что в этой печали можно было захлебнуться и утонуть. Незнакомка, несомненно, была красива. А ещё она очень много плакала в последнее время. Лицо и глаза выдавали её.

— Мэгги — это Лиллейн, Лиллейн — это Мэгги, — голос Эйслинн звучал, как всегда мягко, но что-то в нём было ещё, какая-то странная интонация. Чем-то она оказалась выбита из колеи, даже не поздоровалась, — Лиллейн сегодня переночует с вами.

Старая авалонка замолчала, а Лиллейн и вовсе не промолвила ни слова, оторвав взгляд от Мэгги и снова уставившись в траву. А её солнышки, её лучики... Мэгги достаточно хорошо чувствовала уже своих подопечных, чтобы понять, они в нетерпении. Как дети в предвкушении сладкого. Всё это было донельзя странно. И появления людей там, где они не должны появляться, и Леллейн с брачным обручем на голове. Эйслинн ведь ясно дала понять — безопасно себя чувствовать с альтами могут только девственницы.

Эйслинн, между тем, что-то сказала на своём языке, обращаясь к спутнице. В голове звучала просьба. Та молча покачала головой — этот знак в переводе не нуждался.

И что оставалось делать? Оставить всё, как есть. В конце-концов — это не её дело. Или попытаться понять, что же происходит. В голове вдруг запела авалонская флейта. На этот раз в ней слышалась не тревога — печаль. Чёрная, страшная, всё пожирающая печаль.

Бабуля Рута едва чайком не подавилась, заслышав такое. Уставилась на странника с посохом во все глаза, кажется, даже рот открыла от изумления. Слова его потрясли новоявленную менестрелиху посильнее, чем чудеса джинна.

— Как это? Как так встречали? — она растерянно оглядывала всех спутников по очереди, ища поддержки. Даже на Панфутия взглянула: авось, он объяснит дуре старой, что такое творится-то на свете. — Как своими глазами? Мил, человек, ведь я же её... же её из своей собственной головы выдумала.

Бабуля даже себя постучала по лбу, чтобы уж не было сомнений, о какой голове идёт речь.

А вот ослик Панфутий ничуть не удивился.

— Бее, — сказал он, окончательно изумив бабулю. Ведь осликам положено кричать «иа», до сих пор Панфутий не нарушал традицию. Верно, послышалось. И она вновь повернулась к господину, уж очень хотелось вызнать, где и как встречал он Ирис, да чем закончилась эта встреча.

Панфутий же отвернулся, перекусил травинку. «Опять эти люди ничего не поняли, что с них взять» — философски подумал он. Своим «бее» Панфутий хотел сказать, что необычное случается среди обыденного, но до двуногих как всегда не дошло. Панфутий давно оставил попытки что-то им объяснить, смирившись с неполноценной природой людей. Как-то, после целого дня в поле, где пришлось таскать плуг за неимением вола, он впал в депрессию и даже сочинил такие строки:

Дрожит экзистенциально паутина
В углу объятой дихотомией двери,
А я у них, тьфу, блин, рабочая скотина,
Мои таланты применения не нашли.
Пашу, как вол, я целый день трансцедентально,
От недопонимания и плуга жуть устал.
Пришел в сарай, на сено лёг горизонтально
И с голодухи философский манускрипт сожрал.
Теперь в душе моей изжога и смятенье,
Хотя одно из этого должно быть в животе,
Палингенезия сулит мне возродиться, как растенье,
Раз в этой жизни выдались условия не те.

Лесной лорд

Лес за городом осенью призрачным стал -
Орды листьев повержены юной зимой...
Лишь камней перекошенный черный оскал
Стережет в это время дорогу домой...

Верит лес — он вернется, он свет принесет,
Он не сможет стереть через сердце следы...
Лорд деревьев, хранитель чащоб и болот -
Рыцарь чистой, как сталь, родниковой воды...

Он ушел, когда выжег дубраву огнем
Ненасытный до боли других человек -
Небосвод раскололся на части тем днем,
И под грудой обломков закончился век...

Где оленьи глаза отражают луну,
Где бесшумные лапы крадутся в ночи -
Он уже отойти не сумеет ко сну,
Его верная флейта печально молчит...

Лорд, чей замок был зелен до горьких утрат,
Чьи войска, распевая, порхали в листве -
Никогда не отыщет дороги назад,
Потому что лекарства от прошлого нет...

Тонкие, привычные к музыкальным инструментам, руки скомкали листок бумаги, и метким броском закинули на этот раз за кровать. Больше в чулано-каюте,собственно, мебели не было. Прямо-таки аллегория тщеты всего сущего. Пишешь ли ты стихи на бумаги, или музыку на современных носителях, тебе рано или поздно захочется чтобы кто-то услышал. Или хотя бы прослушал. Сколько не убеждай себя, что не важно ничего, кроме лихорадки, в которой переносишь на экран или там бумагу, уловленные внутренним слухом ритмы... Все равно, к конце концов захочется передать кому-то чувства, вложенные в музыку, стихи картины...
И вот этот самый момент дерьмо попадает в вентилятор, ты сам и твое творчество перестает принадлежать тебе. Безымянному поэту еще хорошо, потому что так и не увиденная реакция может быть какой угодно. У кота Шредингера много обличий.
Кривя губы в циничной улыбке,Тиа выплыла из своего гордо именуемого каютой чуланчика. В перспективе были обычные дорожные развлечения - идиотское видео, дежурные байки ушлого второго механика, треп с учуявшей свободные уши венерианкой, а в буфете флирт с мужиком на протезе вместо правой ноги. Что угодно, только бы заглушить...
Когда Тиа покидала корабль, расправленная бумажка притаилась за тумбочкой. Под стихами была приписка техническим маркером (а чем вообще по бумаге пишут, гусиным пером, что ли?) и дико корявым почерком непривычным к удержанию такого инструмента человека.
Только змеи сбрасывают кожу чтоб душа старела и росла
Мы, увы, со змеями не схожи, мы меняем души, не тела

Кот Шредингера, чтоб его....
Космодром обрушился на все чувства, шумом, запахами, красками, непривычными силуэтами, легкой дезориентацией от слегка непривычной гравитации... Тиа стояла ошеломленная, видя все будто бы в конце короткого, вихрящегося тоннеля,звуки лихорадочно пытались наложиться на картинку. Синекожий длинноносый толстяк - протяжные тона на саксофоне, прозрачный, как сухое белое вино звук для сопровождал кого-то со стрекозиными крыльями, быстрый проигрыш на клавишных для шумной пары землян (и почему-то с хитрым оттенком, контрабанду, что ли, тащат...?), четкие переборы электронной музыки для чиновника. С трудом справившись с собой, Тиа мобилизовала весь отпущенный ей цинизм (плюс пара чатов с человеконенавистниками) и постаралась настроиться. Ведь, по сути дела, что это за место? Это фабрика блуждающих огоньков, обещающая каждому прекрасный приз, дразнящая призрачными возможностями,чтобы выжать досуха, а в конце концов отбирающая даже последнее. Надежду, что хоть где-то в мире все иначе, отношения не подчинены законам бизнеса, лицу а не оборачиваются масками, быт не высасывает силы...
Тиа шагала, усиленно заставляя себя видеть все сквозь призму цинизма, но ее ноги неосознанно подстраивались под ритм неслышимого пульса.

Вот это называется - получите, что заказывали! Миру надоело ворчание, и он расщедрился - вам, девушка, доказательство неизменности бытия! Будто мало таких по клубам крутилось, когда только начинали...Хотя нет, это уже не клубный уровень, это уже начался спуск по наклонной. Чем, интересно, такие вштыриваются? То есть, неинтересно. Совсем. Девушка, которая два с половиной года выживала в шоу-бизнесе, отнюдь не склонна давать себя тащить как овечку. Пока еще на людной улице, надо корректировать ситуацию. Большинство наркотиков, по крайней мере у людей, меняют порог восприятия, так? Тиа чуть "споткнулась", приближаясь к тому, что напоминало орган слуха, и пока он врубался, чего это она пошла на сближение, а не наоборот, выдала вопль на максимально доступной высоте и громкости. По милозвучности и чистоте Тиа было далеко до знаменитой Плава Лагуны, звук здорово напоминал скрежет наскочившей на гвоздь в бревне циркуляркой пилы. По крайней мере, так звукорежиссер описывал ее попытки вокала без правки. Если не поможет - надо выцеливать яй... вторичные половые признаки.

Мешало ли что-то остальным единорогам или они просто не захотели девушку тревожить, но спала Мэгги остаток ночи крепко и без сновидений. Это, конечно, только говорится — «без сновидений», а на самом деле половину снов мы просто-напросто не помним. Как бы там ни было, проснулась пастушка, когда солнце показалось из-за леса. Вроде бы и немного поспала, но чувствовала себя отдохнувшей и полной сил.

Подтянулись и остальные девушки. Недалеко от того места, где группа заночевала, тёк ручеёк. Девицы умылись, напились и тронулись в путь. По дороге рвали ягоды (что-то наподобие земляники), да травки: сладкие, кислые, пахучие, а иной раз останавливались и откапывали корешки. Эйслинн учила, что можно собирать. Природа Авалона оказалась изобильна, не пропадёшь. Когда вошли в лес, стали попадаться ягоды, грибы и орехи. И всякий раз проводница останавливалась и поясняла. Что это, да как его едят. Большинство авалонских даров можно было есть сырыми, даже грибы, а можно сварить суп из грибов, корешков и травок.

Попадались им и зверьки: мелкие, юркие, похожие на кроликов, и другие, ростом с оленя (этих Эйслинн велела не трогать), птичьи гнезда попадались в изобилии, да и сами птахи. Авалонка всё так же обстоятельно рассказывала на какую дичь охотиться можно при желании, а на какую не стоит.

— Охота только с луками, они же для охраны, — пояснила Эйслинн. — Всякие случаи бывают. Зверь нападёт, а то и человек. Хотя браконьерам пробраться в Заповедник сложно, но иногда случается. Вы должны будете защитить подопечных. Любой ценой, — она сказала серьёзно, даже сурово. А на возражение одной из девчонок, кажется, Ильсы, что, мол, они луки отродясь в руках не держали, только улыбнулась:
— Научитесь.

Это показалось абсурдом, как научиться за пару дней тому, чем никогда в жизни не заниматься, но... Когда подошли к ферме, оказалось, что все местные травки-ягодки-корешки, да живность девчонки запомнили так, словно с детства по здешним лесам и полям бродили. И как отыскать, и как приготовить. То ли Эйслинн так хорошо объясняла, то ли лёгкий гипноз применила, но местная флора и фауна стала для девиц, как родная. Может, и с луками так же выйдет?

Ферма: множество низиньких домиков и загончиков, разбросанных по огромной проплешине в сердце леса, встретила их молчанием. Наверняка, тут работало по меньшей мере несколько человек, но на глаза девицам никто не показывался. Луков им не выдали, а сначала проводили в один из домиков, где стояли кровати и грубо сколоченный деревянный стол со стульями. Эйслинн принесла одежду: длинные юбки, рубашки, передники. Велела переодеться в новое, всё своё оставить, а обувь и вовсе снять. А потом медленно потянулись минуты. Девицы лежали на кроватях, сидели вокруг стола и ждали, болтая друг с другом, чтобы скоротать время.

Наконец, пришла Эйслинн. Поманила Оранну за собой. Через полчаса вернулась одна и позвала Джанет. Потом пришла очередь Яи. Девушки уходили и обратно не возвращались. Прошли они проверку или нет, было неведомо. Оставшиеся уже и пообедать успели теми запасами, что собрали во время пути. Хотя, кусок в горло не лез от волненения. Ушли Ильса, затем Гренна, наконец, Эйслинн, пришла за Мэгги.

В длинной синей юбке, белой рубахе и белом переднике, ступала Мэгги босиком по нагретой солнцем земле. Эйслинн молчала и по лицу её было видно, вопросов сейчас задавать не стоит. Шли они недолго, очередной поворот тропинки привел к зданию, стоящему на отшибе. На скамеечке сидели Джанет и Гренна, так тихо, как будто спали, или задумались о чем-то. Остальных видно не было.

— Заходи, — сказала Эйслинн. — Учить тебя не буду. Не потому, что подсказывать не хочу, а потому что всё по разному происходит. Если сладишь с единорогами, выйдешь через вторую дверь. А иначе и не увидишь её вовсе.

И Мэгги вошла внутрь.

Они были и такими, как на голокартинках и в видениях, и совсем другими. Прекрасные, белоснежные лошади, лежали на охапках ароматного лугового сена. Один, два, три... шесть — насчитала Мэгги. Никакой другой двери в просторном помещении она не увидела и остановилась в растерянности, не зная, что делать дальше. И тут один из животных открыл глаза, приподнялся и посмотрел на Мэг. Она узнала этот взгляд... Именно такие глаза были у Нисса. Единорог смотрел на неё вопросительно и ждал чего-то... Чего?

— Ещё одно существо... — повторила Мари едва слышно.
Голос у неё задрожал, а эпидермис сильно побледнел.
— Я так и думала, — добавила она потерянно. Женщина боялась, до полусмерти боялась, но, если нападения от Марло, то её поведение выглядело странным. Она ведь впустила его в дом, даже не замешкавшись. Мари энергично затрясла головой.
— Это всего лишь глупые суеверия, бабушкины сказки, что о них говорить... — искренности в её голосе не было ни на грамм. И тут же она перевела разговор на другое.
— Вы знаете, у меня столько этих курочек, просто девать некуда. С ними так много хлопот, то есть, нет, не то... у вас с ними совсем не будет хлопот, — Мари основательно запуталась, но продолжала тараторить, словно, если замолчит хоть на миг, случится нечто страшное.
— Вам наверно пора? Да, определенно, время позднее, — она, кажется, совсем забыла, как сама недавно утверждала, что не оставит путника без ночлега. — Я вам их подарю. Да подарю. Зачем мне фасоль, у нас хороший урожай. Вам нужны курочки. У меня их много. Выбирайте, столько вам надо.

Она взмахнула руками, предлагая немедленно идти выбирать. Похоже, что Мари готова была отдать даром весь свой птичник, лишь бы поскорей избавиться от гостя. На столе забытые стыли аппетитные блюда, которыми совсем недавно гостеприимная хозяйка собиралась потчевать странника.

— Желаю удачи, — просигналила Хорти и даже отбила хвостиком некий ритм, пока регистрировала заявку. Это было что-то вроде заклинания, притягивающего везение. По мнению рыбки, конечно. На визитке, которую получил Умболлук, значилось, что встреча назначена через полчаса в боковом зале клуба «Весёлая сепулька». Это было одно из популярнейших заведений на Колючке. Зато ни имени представителя, ни чего-то еще подобного на визитке не было. Хорти несколько смущенно сообщила, что это требование клиента. На прощание рыбка попросила заглядывать к ней с товаром, если оффо получит эту работу. Через несколько минут, Умболлук стоял уже у дверей клуба. Найти его не составило проблемы.

— А оно как налетит на меня прямо с воздуха, как вцепится! Тут то все бочки с рассолом и покатились на землю! — огромная сороконожка экспрессивно рассказывала что-то портье, размахивая в воздухе несколькими ножками сразу. — А оно кааак заорёт! Я думала, что меня удар хватит там на месте. Едва успела удрать. А эти прогул-прогул... у меня стресс был вчера.

Портье — гуманоид, происходящий видимо из медведей, сочувственно кивал массивной башкой. Ему ли не знать, как несправедливо бывает начальство. На посетителя он не сразу обратил внимание, увлеченный рассказом. Точнее, не сразу признал в оффо посетителя.

— А, боковой зал... — прорычал портье. — На собеседование, значит. Проходите, прямо и налево. Господа арендаторы велили добавить... — тут он порылся в вместительной сумке, вытащил смятую бумажку и зачитал с листа: — В-А-М Н-А-Д-О-С-Е-С-ТЬ... Вам надо сесть, значит, — дальше у медведя пошло проще. — Вам надо сесть за столик с самым приятным ароматом.

И перед оффо распахнулись двери клуба. Пройдя по коридору и попав в зал, Умболлук никого там не обнаружил, только горели свечи за каждым из дюжины круглых, кофейных столиков. Похоже, это и являлось испытанием. Вот только, как сделать правильный выбор, Умболлуку было совершенно неясно. Каждая свеча источала свой, особый аромат.

      Марло рассудил, что раз уж хозяева не показываютя, значит у них есть на это причины. Какие? Не понятно. Но играть в прятки ему не хотелось. Он перевернул оладьи на сковороде, чтобы те не подгорели. Налил себе чаю и сел у окна. Удивительно, но ни чай, ни оладьи не пахли фасолью. Видимо, какой-то секрет местной кухни.

      Марло глядел на планер и птичек. Ему приходили самые разные мысли. Что если здесь живет дремучая деревенщина? Марло представил пожилого скрюченного гуманоида, почти беззубого, в рваной одежде с вилами в руках.

      - ПонаприлЁтали тут на швоих хлЯнерах! Ищь чаво! А у птишек помет киснет от йихней радиашии! - Прошипилявил воображаемый фермер.

      Или может никакая это не птичья ферма? А просто поселок. А птички - это и есть местные жители. Этому ли удивляться после странствующей пальмы?

      Чай был вкусный, хоть и без фасоли. Марло снял оладьи с плиты. Но есть не стал. Накрыл тарелкой чтобы не остывали. Он решил подожать еще немного, вдруг хозяин все-таки почтит его своим вниманием.

Мысли кружились в голове строя загадочные теории и выковыривая фрагменты прошлого. Комментарий Юрца отправил разум в подобие транса. Девочка волшебница... Неко... Желание... На лоб Иванны полезли брови.
- Но такого не бывает?! И почему меня не спросили подтверждение... А...
Мда... подтверждение тоже вроде спрашивали. Не придраться... А время лучше не могли выбрать? Парень бы выбрал что получше. И вообще... меч то пластмасовый! Что это за исполнение желания такое, он хотел боевой. И глянул в отражение глянца на экране выключенного мобильника. Эта лоли слишком старая! Ноздри Иванны широко раздувались, она как старая бабка искала, к чему бы еще придраться. И волшебства нет! Только хвост и уши... И девочка...
Девушка осела на диван переваривая всю новую информацию. Вроде все сходилась, некая сущность исполнила желание. Стоп... в одном аниме, было тоже самое. Там как раз исполняли желание и давали волшебные силы девочкам. И чем больше, те пользовались силами, тем больше старели их органы, пока они не умирали, а в другом их убивали монстры, а в другом они сами превращались в монстров. Табун мурашек стал отплясывать лезгинку на спине Иванны, а хвост встал торчком, распушившись во все стороны будто ершик. Что еще за силы зла? Какой идиот такое загадает добровольно? Взгляд на отражение своей грустной и растерянной мордахи.
Ааа? Что-то спрашивают? Чай? Сушки?
- Эээ... Спасибо,- нервно ответила девушка.
Взяла чай, сушку. Хлебнула. Когда вернется Иван, да откуда она... Глаза полезли на лоб, а горло потряс кашель. Хорошо хлебнула. Язык ошпарило кипятком. Чашка была поставлена на стол резким движение и теперь высунутый язычок обмахивался двумя руками плачущей девушки.
"Это же добрый сеттинг? Для маленьких девочек? Здесь волшебниц не разрывают на куски, и они не умирают в страшных муках? Да? Я найду подружку и вместе будем обсуждать всякую фигню, а не умирать..."
Боль, паника и бред созданный вспоминанием сюжетов. Все смешалось в сознание Иванны. Стоп! Голос! Она же что-то слышала. Продолжая обмахивать свой язычок, девушка спросила мысленно:
"Эээ... Исполнитель желаний, а вы тут где-то? А зачем вы это сделали и что мне с этим теперь делать?"
Обычно у каждой девочки волшебницы был зверек спутник (Обычно один на всю кучу девок). Он и был руководством к силе, а заодно объяснял, а как теперь жить и где искать врагов. От похитителей девичьих грез до монстров людоедов, в зависимости от возрастного рейтинга и целевой аудитории.
Правда, были ли какая сила у Иванны было еще тем вопросом, пока ни каких особых магических проявлений она не заметила.
- Вычялись,- приложила пальчик к языку и попыталась его излечить. А вдруг? Ну или хотя бы самовнушение отработает.

Полёт на этот раз оказался коротким. По крайней мере для пастушек, проведших почти весь его в анабиозе. Девушки, впрочем, успели познакомиться и даже немного пообщаться, но сдружиться времени у них не было. Все девять оказались молодыми, красивыми, немного наивными, а в остальном абсолютно разные. Цветом кожи и волос, формой ушей, носа, размерами, пропорциями. Понятие красоты во Вселенной глубоко и многогранно.

И вот Мэгги и ещё восемь свежеиспечённых пастушек под предводительством Айлилла идут по авалонскому космопорту навстречу своей судьбе. Космопорт поражал своим великолепием, шумом и суетой. Даже огромный порт Колючки не мог бы с ним сравниться, не говоря уже об оушенском захолустье. Туризм здесь правил бал — этим всё сказано. Слегка заболела голова от всей этой какофонии, хорошо хоть задерживаться здесь они не стали: мигом прошли контроль и погрузились в открытый флаер, направившись прочь от столицы.

Столица не совсем точное название. На Авалоне не было городов, как таковых. Возле туристических объектов возникали поселения во вкусе урбанизированных туристов, для их обслуживания. Подобным же образом выросли и несколько космопортов. Сами авалонцы жили в «замках» по меткому выражению кого-то из инопланетных журналистов. Их жилища посреди лесов, полей и рек, отстоящие друг от друга на много миль действительно больше всего напоминали замки. Некоторые и вовсе не строили никаких домов, предпочитая обитать по старинке — на лоне природы. Между тем, отсталой цивилизация не была, биология и биоинженерия здесь оказалась очень развитой, а вот техники практически не имелось, а та, что была — сплошь инопланетная.

Итак, они удалялись прочь от космопорта.

— Надеюсь, девицы, вы хорошо выспались? — чуточку усмехнулся Айлилл, разглядывая своих спутниц. И пояснил дальше, что прежде чем пастушки прибудут на ферму, устроит им обзорную экскурсию по Авалону.

— Следующие три месяца у вас не будет такой возможности, — добавил он и флаер понёсся ввысь, впрочем достаточно низко, чтобы они могли разглядеть пестрящие цветами луга, изумрудную траву, голубые чаши озёр и стройные очертания горных хребтов. Авалон оказался прекрасен. Следующие восемнадцать часов наполнились столькими впечатлениями, что их хватило бы на год. Они плавали в озере, где вода столь вязкая, что можно лежать на спине и не тонуть, спускались в прохладные пещеры, в самом низу которых можно увидеть изумительные ледяные цветы, ныряли в водопад, обедали на лесной поляне, катались на лодке по порожистой реке... Когда стемнело, и флаер взял курс на фермы, все пастушки дремали в своих креслах, переполненные впечатлением.

Что поразило по прилёту — так это тишина. Везде, где они сегодня побывали, толпились туристы, стоял гул и гомон голосов. Здесь же было тихо, неестественно тихо, лишь звёзды что-то беззвучно шептали. Их встретила женщина, похожая на Айлилла, но явно пожившая своё. В золотистых волосах под звёздным светом жемчугом сверкала седина.

— Отдаю их тебе, Эслинн, — торжественно сказал Айлилл, после того, как поздоровался, и представил седовласой девушек, а им — седовласую. Сказал и посмотрел на девиц. — Прощайте, желаю вам вам удачи.

Казалось, он смотрит на каждую в отдельности. На губах, едва различимая в темноте, расцвела улыбка. Флаер поднялся, скрываясь в ночи, а Мэгги и её спутницы остались стоять в темноте, на луговой траве в полном безмолвии. Вдалеке, очень-очень далеко виднелся лес. И никаких построек.

— Наша ферма в лесу, чтобы её нельзя было заметить с воздуха, — нарушила молчание Эслинн. — Кроны деревьев здесь столь густые, что не подглядишь. И флаер не сядет. Многие пытались, — она улыбнулась.

— Оранна, Джанет, Яя, Ильса, Гренна, Мэг, Санира, Юсиния, Орнелла, — она словно пробовала имена девушек на вкус, катая их на языке. И оглядывала каждую, называя её имя. Кажется, ночь вовсе не являлась для авалонки помехой.

— Приятно познакомиться. Но что же, мы сразу пойдем на ферму или желаете выспаться? — она пытливо заглянула девушкам в глаза.

Никакой техники или хотя бы тяглового животного поблизости замечено не было. Идти, похоже, предстояло пешком. И, судя по отдаленности леса, не один час. Впрочем, палатки или шатра, чтобы спать, тоже не было видно. Эслинн по авалонской привычке, собиралась спать прямо на траве. Замерзнуть они не рисковали, тёплый сезон должен был вот-вот начаться, а на Авалоне было относительно тепло даже зимой. Однако, выспаться всё же хотелось на настоящей кровати, если, конечно, такие тут вообще имелись. Примерно так считала половина пастушек, вторая же половина настолько утомилась экскурсией, что готова была рухнуть прямо здесь. Мнение разделились, так получалось, что слово Мэгги оказалось решающим.

Капитан пиратского фрегата распекал своего нерадивого боцмана:

— Что за бардак у тебя вечно на палубе, якорь тебе в задницу?! — орал он во всё прокуренное горло. — Матросы пьяные валяются!!! А если сейчас на абордаж?!

— НА АБОРДАЖ! НА АБОРДАЖ! — радостно подхватил попугай по кличке Цейтнот. Попугаю было плевать, что судно ещё даже не вышло из порта.

Маленький, серенький то ли от страха, то ли от последствий незалеченного сифилиса боцман Мышь отвечал дрожащим голоском:

— Я сейчас же всё уберу, Эдуард Викторович. Больше не повторится, Эдуард Викторович.

Машка же трудом сдерживалась, чтобы не произнести вслух вместо Эдуарда Викторовича «кэп».

— Что у тебя с лоцманом, кстати? — поинтересовался капитан, чуть смягчаясь. — Ты же понимаешь, что без лоцмана «Ариадна» далеко не уйдёт? С этими пьяницами в первом же заливе сядем на рифы.

— Эдуард Викторович, есть одна хорошая кандидатура на примете, — поспешил отрапортовать боцман и извиняющимся тоном добавил, — но у него медкнижка просрочена. Сами понимаете, не хочется подложить людям свинью. Я работаю над этим вопросом.

Следящие за дверями сотрудники могли наблюдать изумительную метаморфозу, почти мгновенно происходящую с лицом вышедшей из кабинета Мыши. Виновато-идиотское выражение на миг сменилось гримасой человека, едва-едва сдерживающегося от хохота и тут же снова стало лицом спокойной и неприметной Мыши.

Машку в конторе мало замечали. Шуршала там чем-то, разговаривала потихоньку, иногда шутила робко. Ничего особенного. Разве что странное пристрастие к электрочайнику — нашему ответу кулеру-Чемберлену. Взбрыков от неё никогда не видели. На ЭТОЙ работе. Точнее, взбрыков он неё ПОКА никогда не видели на ЭТОЙ работе. Пообщайся кто с прошлыми Машкиными коллегами, узнали бы много любопытного. Впрочем, как раз сегодня Мыша планировала их немного просвятить в этом деле.

К чести Машки, обещание, данное шефу, она выполнила. К качеству, конечно, можно было придраться, потому что разбирать ничего, Мышь, естественно, не стала, просто сгребла все бумажки в файлик, приклеила на нём жизнеутверждающую надпись РАЗОБРАТЬ и торжественно похоронила в нижнем ящике стола в семейной могиле рядом с братьями и сёстрами. Апофеозом уборки стало мытьё кружки в туалете. Туда же Мышь прихватила и чайник, чтобы набрать воды. Поход, правда, омрачился трагическим событием — перекуром экономисток. Девушки болтали о порталах, и у Мыши мгновенно испортилось настроение. Ей нравилось представлять мистику в своих мечтах, улетая в фантазиях куда-то вдаль, но вот реальное столкновение с ней совсем не радовало. Хорошо выдумывать агентов с Альфа Центавры, пока не встретишь одного у себя на кухне. Поэтому вернулась Мышь хмурая, грохнула чистой кружкой по столу, поставила чайник на стул (иначе до бесперебойника шнур не доставал) и принялась слоняться по залу, в ожидании, пока чай закипит. Сидячее место всё равно было занято.

Валина болтовня, впрочем, немного подняла ей настроение. В появление голой незнакомки Мышь, конечно же не поверила.

— Жениться тебе надо, барин, — фыркнула она негромко и захрустела сухариком. Начатая упаковка валялась в столе как раз на случай, если маркитантка* Кэт опоздает с обозом.

Пока Мышь пила чай, офис постепенно входил в рабочий ритм. Кто-то кому-то звонил, кто-то с кем-то уже беседовал, объявились клиенты. Одной бы подошла работа в коровнике, другой вообще в спиритическом салоне. В общем, рутина заволакивала чудесный понедельник. «Пора», — решила Машка.

Первый раз увидев Алису и узнав, какая у неё фамилия, Мышь девушке несказанно посочувствовала. Понятно, что у многих Селезнёвых свербит назвать новорождённую дочь Алисой, но интересно, сколько из них задумываются, что несчастному ребёнку теперь до старости придётся отбиваться от тупых шуток про миелофон. Алиска, то ли в знак протеста, то ли так совпало, вела себя максимально непохоже на «гостью из будущего». Больше всего курьер оказалась похожа на ковбоя из голливудского боевичка. Эту её привычку класть ноги на стол Мышь видела именно в подобных фильмах. А тут ещё и сигарилла! «Ей бы ещё бутылку виски и лошадь», — решила тогда Мышь. Вскоре ей понадобилось отправиться на личную встречу с одним из перспективных клиентов-работодателей. Повезла, разумеется, курьер. Вцепившись в ремень безопасности и тихо, обречённо попискивая на виражах, Мышь поняла — лошадь у ковбоя Алисы есть. А чуть позже в столе во время какой-то всеобщей уборки (чтоб её) обнаружилась и бутылка виски. В этот момент судьба Алисы была решена окончательно. Мышь уже не могло остановить ничего, даже скудная зарплата. Заказ из интернет-магазина пришёл ещё на прошлой неделе, был тайно пронесён на работу и запрятан в столе, но Машка ждала именно этого — исторического «когда приходит шеф» понедельника. По её мнению, именно такой подходил как нельзя лучше.

Колхозница как раз переместилась к Владиславу, а возле Кэт замаячила цыганка, когда Мышь торжественно достала из стола настоящую ковбойскую шляпу и лассо, и гордо прошествовала к столу секретарши.

— Алиска, с Днём курьера тебя! — громко объявила она, кладя подарки на стол. Когда этот самый день курьера и есть ли он вообще, Мышь понятия не имела. А раз не знала, то почему не сегодня? Главное, теперь ковбойский образ Алиски в её глазах был завершен. И тут, словно в ответ на Машкины слова, сверкнула молния и грянул гром.
— А вот и фанфары! — торжествующе тыкнула в сторону окна дарительница.

Драка. Несмотря на миролюбивость и малоопытность Умболлука, понятие о драках и, в частности, о драках гуманоидов он имел.

Оффо вообще малоконфликтны, но стычки - как и у любой цивилизованной и уважающей себя расы - среди них иногда случаются. Особеностью драк среди оффо является уровень происходящего. Драка на макроуровне не имеет смысла - возможности нанести мало-мальские повреждения слишком малы (попробуйте представить себе потасовку двух существ, постоянно меняющих свою форму и консистенцию). Потому оффо дерутся на молекулярном уровне. Противники прикасаются друг к другу, сливаются оболочками и начинают такую яростную борьбу, что только ионы разлетаются. Как-правило побеждает - как и везде - сильнейший, то есть тот, у кого в запасе больше энергии. Но и мастерство играет огромную роль - тут и стратегия, и знание хитроумных ферментных комплексов наступательно-оборонительного характера, и подлые нечестные удары по митохондриям... В общем победитель как правило урывает хороший кусок оболочки побежденного и оставляет того в покое. Некоторые оффо довольно много своего времени посвятили тонкостям уличных драк. Скажем, в Оффополисе в темное время суток неосторожный оффо вполне может почувствовать прикосновение перекачанной глюкозой псевдоподии и услышать грубое: "Молибдена дай! А если найду?"

По наблюдениям Умболлука (в основном почерпнутым из жизни на свалке - там как ни странно обитали не только мусороботы, пресующие отходы в аккуратные кубики и строящие из них громадные сооружения...) так вот, по наблюдениям Умболлука гуманоиды дерутся из-за того же, из-за чего дерутся оффо. Из-за материальных ценностей, например (Умболлук был свидетелем стычки за обладание зеленоватой стеклянной емкости, содержащей сложный спиртовой раствор - последнее оффо выяснил, когда в процессе драки емкость разбилась). Еще гуманоиды, как и оффо, дрались из-за недостоверной информации (так одна из потасовок, засвидетельствованных оффо, началась из-за того, что один из гуманоидов сообщил своему оппоненту явно ложную информацию - будто у того верхние конечности выходят из нижней пары суставов). Тем не менее у гуманоидов зачастую бывали и более глубокие и сложные поводы для конфликтов, трудно постижимые для того, кто лишь поверхностно знаком с особенностями их быта.

В данном случае Умболлук просто растерялся. Он лицезрел перед собой несомненно драку. Но эта драка была совершенно не похожа на виденное им ранее на свалке. Оболочка дерущихся была почему-то разбросана, дерущиеся не обменивались какой-либо понятной оффо дезынформацией (например о родстве оппонента с менее развитыми формами жизни или о его неприглядных анатомических и физеологических нарушениях), да и двигались как-то менее хаотично, меньше размахивали конечностями. В общем это было нечто совершенно новое и оффо постарался изучить все в подробностях. От пришедшей было мысли вызвать стражу порядка оффо воздержался - во-первых он до конца не владел ситуацией чтобы точно знать, что это необходимо, во-вторых- большинство гуманоидов (т.е. известные ему обитатели свалки) единодушно и безусловно не любили "мусоров" (почему на свалке блюстителей закона величали именно так Умболлуку выяснить не удалось, зато он точно знал, что драться эти парни умели получше бродяг).

Понаблюдав за проиходящим около стандарт-минуты и убедившись, что заканчивать оппоненты еще не собираются и даже входят в раж, оффо на всякий случай решил уточнить в акустическом диапазоне.
- Если господин Зайго Ротт проигрывает, то я хотел бы убедительно попросить вас прерваться на некоторое время, чтобы мы могли обсудить работу курьера, пока он еще жив и не покалечен. В противном случае я подожду пока господин Зайго Ротт покончит со своим противником - я не слишком тороплюсь.

Умболлук совсем чуточку раздвинул дверную щель и протиснулся в номер. Прозрачная оболочка делала оффо практически незаметным. Если, конечно, смотреть в видимой части спектра. Впрочем, он с таким же успехом мог придать ей насыщенный малиновый свет и заставить фосфорицировать в темноте, находящиеся в комнате гуманоиды всё равно бы ничего не заметили. Насчёт полной темноты, это, конечно, иносказательно: свет в помещении был, та самая неяркая ночная лампа, что щупальцем падала на лестничную площадку. Правильнее освещение было бы назвать полумраком, чем светом. Однако, его хватало чтобы не натыкаться на мебель и рассмотреть обстановку: столик с остатками различных органических соединений и жидкостей в изысканной посуде, мягкие кресла, из тех, что подобострастно принимают форму хозяина, стоит лишь в них погрузиться, такую же умную лежанку. Кажется, большинство гуманоидов называли подобное приспособление кровать и использовали для сна. Связано было это с каким-то их неведомым оффо гуманоидным обычаем, предписывающим спать только лёжа на горизонтальной поверхности.

Двое двуногих, кислорододышащих (судя по сведениям Хорти, подтверждённым составом атмосферы в номере) обычаев, очевидно, не придерживались. Потому что использовали они кровать совсем не по назначению — для драки. Оффо доводилось видеть ритуальные турниры древних роботов на свалке за право обладания выброшенными в мусор запчастями, но эта битва на них совсем не походила. Оба противника: массивный гуманоид с черепом, покрытым коротким чёрным подшерстком, и другой, с довольно вяло разработанной мускулатурой, зато отрастившей на голове длинную светлую шерсть, а на пальцах внушительные когти, зачем-то сняли всю искусственную наружную оболочку, без которой большинство этих созданий не могут обходиться в повседневной жизни. Остатки оболочек были в беспорядке разбросаны возле кровати. Сами же гуманоиды сплелись в непонятный клубок: драка шла ни на жизнь, а на смерть, оба жалобно стонали, но пощады ни один не просил. Впрочем, мускулистый, кажется, был на полпути к победе, по крайней мере ему удалось вжать своего противника в поверхность кровати, навалившись сверху немалым весом.

Оффо оказался весьма в двусмысленном положение. С одной стороны, полагалось вызвать стражу порядка, чтобы прекратить смертоубийство. С другой, пока Умболлук с этим будет возиться, может стать поздно. А с третьей, от обитателей Свалки оффо слышал, что в криминальные истории лучше не ввязываться. С этой третьей стороны стоило убраться отсюда, пока его не заметили. Впрочем, портье внизу видел Умболлука, да и время встречи было назначено.

— Ишшь ты!.. — стоило полуорку смолкнуть, негромко протянула бабуля Рута в пространство, обращаясь то ли к Панфутию своему, то ли к шестёрке случайных попутчиков, а может и вовсе к тучам дырявым. Что вызывало такое изумление у старушки: сама песня иль певец — лишь гадать. Слова затейливые, такие в книжке тонким-тонким пёрышком бы писать. Да не простым — гусиным, а от дивной заморской птицы-павлины. И книжка та весом с добрый вилок капусты, по четырём краям у ней золочёные подковы, словно книжка и не книжка вовсе, а добрый конь из сказки. Держи — ускачет. В деревне-то не только таких не водилось — вовсе почитай никаких. Лишь у старосты тоже толстая, и на два вилка потянет, страницы мятые от времени, а кое-где плесенью от сырости поедены. Кто родился, кто помер, кто мешок зерна соседу должен, сколько монет с кого собрать пришлым на охрану. От волков, от злых бродяг, от орков. Но тонким павлиньим пёрышком в ней вовек не писали. Песню же, что вспыхнула над костром и смолкла, уносясь в небеса, только таким и писать, явно ту не в капусте отыскали, и тем чуднее глазеть на грубые руки, которыми бы дубину сжимать, а не лютню. Как не раздавит бедняжку. Какое уж тут пёрышко?! Пополам переломит и не заметит. Но певец с инструментом обращался нежно и словами дивными, что эльфу под стать скорее, играл умеючи. Сразу не уразумеешь, о чём те слова? Поди — пойми. А только голова сама вверх тянется, где плотными тучами надёжно звёзды укрыты. Не увидеть, лишь догадаться. А глаза защипало. С чего это вдруг?

— Ишшь ты!.. — сказать по-правде, так не только один лютнист, а вся их компания вполне достойна оказалась такого восклицания. Молодые-то по горам, по долам скачут, что козочки, а у бабули за день колени занемели — не разогнёшь, в поясницу вступило и пятая точка, не привычная, чтоб трясли и колотили её, как подсолнухи на маслобойне, мягкого просила. Не до того старой Руте оказалось, чтоб глазеть-дивиться. Панфутию-то что. Была бы трава помягче, а его наездница лихая, как спешилась, так чуть на землю не повалилась. Ноги, подлюки, давай придуриваться, что ходить разучились. Хорошо лопухи неподалёку нашлись. Большие, справные. Такими колени обвязать — благодать. Пока себя обихаживала, да усталость выколачивала — стемнело совсем. И тут-то только Рута ожила и принялась с открытым ртом разглядывать у костра собравшихся. Чудные люди. Да, полно, люди ли вовсе? Орков бабуля хоть нечасто, а встречала — на ярмарке кого только не увидишь, а вот такую чуду отродясь не видывала. Вроде бы и мужик, как мужик, одет только не по нашему, да и ладно. А вроде и нет. Прикоснёшься — дымком разлетится. Проверять бабуля, конечно, не стала. Да и спрашивать постеснялась, кто, мол, таков. Кажись, не одна она диву давалась, господа вона тоже переглядывались.

— Ишшь ты, проклятая! — тыкнула бабуля пальцем в небо: дождик, мол, собирается, решив ни своего удивления, ни растерянности компании не выдавать. Они-то, небось, и орков с лютнями, и девок в штанах, и мужиков странных навидались. Чем она хуже? — Надыть бы нам подкрепиться, пока не полило.

Кряхтя приподнялась, к мешку потянулась. Вывалила свои нехитрые пожитки: лепёшки, сыр, да кукурузные початки. Чай, не побрезгуют.

— Угощайтесь, чем богаты. Я бабуля Рута из Хромого Парася. Муни... мунестрель. — обняла феличу, зорко оглядела народ: не смеётся ли кто над ней? — Еду в столицу на турнир.

— Мунестрель, — повторила строго и, чтоб насмехаться не вздумали, вдарила по струнам. Не поверят же так. А чего спеть-то — вот задача. «Отелилась у Яськи корова»? Хороша песня, а после той, к звёздам летящей, на язык не ложится. Может про чёрта, что безлунной ночкой полез в хату к молодой вдове, да перепутал окна? Эх, любил покойный муж, когда Рута её ему пела. Как оно там:

А копыта-то двойные и на голове рога,
Между ног торчит у чёрта воот такая кочерга.

Покосилась бабуля Рута на молодуху в штанах. Нет, негоже при девице подобный срам распевать.

— Романтишеская баллада! — объявила бабуля важно, разогревая инструмент. Такую манеру подсмотрела она на постоялом дворе, где третьего дня очутилась. А сама «романтическая баллада», давно-давно позабытая, осталась с тех времён, когда была бабуля, ещё не бабулей, а справной девкой. И хотело тогда сердце, а чего — не ведомо. И совсем, казалось бы, та дурь под грузом лет померла, а вот поди ж ты — глянула на костёр, на звёзды эти, которые есть, а не видно их, на молодуху, яркую, весёлую, жизни полную, и помстился аромат, что лишь весной бывает. Когда цветёт всё, наперегонки цветёт, не успеть боится, глупое.

Голос у бабули совсем не старческий оказался: молодой, сильный. Голос, он вообще позже человека стареет. А иногда и не желает стареть вовсе.

Цвели все яблони в саду, медовый дух витал,
Когда Том Скворр, скача в опор, девицу увидал.
Сказал он ей, сдержав коня: — Поди, красотка, за меня.
Есть у меня отличный конь, седло на нем богато,
Горит в душе любви огонь, ужель ты мне не рада?

С усмешкой Тому говорит строптивая девица:
— Не для тебя на белый свет я вздумала родиться.
Не нужно было б вовсе мне ни сбруи, ни коня,
Когда б мне стало горячо от твоего огня.
Цветут все яблони в саду, ищи же свой цветок.
На запад хочешь ты ступай, а хочешь — на восток.

Том Скворр, загнал коня во двор, к её отцу пришёл
И разговор о свадьбе с ним, не мешкая, завёл:
— Нет сына у тебя, старик, могу я в том помочь.
Любовь в душе моей горит, отдай за меня дочь.
Не пожалеешь нипочём, приняв в семью меня,
В придачу с дорогим седлом получишь ты коня.

Сурово парня оглядев, отец так говорит:
— Что до любовного огня — не долго он горит.
Меня бы не заботил он, но дочь отдам тому,
Кто дом имеет и доход, достаточный в дому.
Цветут все яблони весной, ищи же свой цветок,
На запад хочешь ты скачи, а хочешь — на восток.

Подолом звёзд махнула лишь, сменяя солнце, ночь,
Наш Том девицу на коня взвалил и сгинул прочь.
Был у него отличный конь — увез, куда хотел,
В душе пылал любви огонь —Том Ирис овладел.

В росу роняли лепестки все яблони в саду,
Сказал ей Том: — Смеялась ты, знать, на свою беду.
Могла бы жизнь всю провести у моего огня,
А облетевшие цветы не любы для меня.
Цветут все яблони в садах — найду я свой цветок.
На запад может поверну, а может — на восток.

Тебя ж я видеть не хочу, ступай к отцу во двор,
Пусть сыщет мужа-богача, что примет твой позор.
Мог получить скупой старик и сбрую, и коня,
Теперь же только свой позор получит от меня.
Цветут все яблони в саду, пора искать цветок.
На запад я сейчас уйду, а может — на восток.

Девица слез не стала лить, а отвечает так:
— Что толку в краденой любви, подумай сам, дурак?
Тебе твой быстрый конь помог, ты телом овладел,
Души ж моей коснуться, Том, ты так и не сумел.
Цветут все яблони в саду, но растоптав цветок,
Ты осквернил и свой огонь, и мой зажечь не смог.

Иди ж, куда глядят глаза — ты не найдёшь любовь.
Огонь в душе твоей погас — не загорится вновь.
Мы оба встретились с тобой лишь на свою беду,
Вернуть хочу я поцелуй, а после — прочь уйду.

И Ирис Тома обняла, к губам его припав,
Рука же, к поясу прильнув, нащупала кинжал.
В грудь точен был удар ее, упал на землю Том,
А Ирис, взяв его коня, прочь поскакала в дом.

Был долог, труден путь, лежал — на запад, на восток,
И только к дому быстрый конь домчать никак не мог.
Оплакал девушку отец, привёл жену во двор,
Цветут сады из года в год, и спит в земле Том Скворр.
Лишь Ирис ищет всё свой сад, петляя по лесам,
Беспечный путник, хоронись, коль встретишь её сам.

На Петляющем Тракте, ведущим к цветущей Юзане, столице Центрального Королевства, сердца Северного Побережья, починившего себе вся близлежащие государства, в начале осени было особенно людно. Вызревали овощи и зерно, и вереницы торговцев и перекупщиков продовольствия не иссякали — а вместе с их пестрыми караванами шли и вооруженные отряды наемных охранников. Даже в мирное время найдется, кому покуситься на добро честных граждан — в густых лесах подстерегали неистребимые банды грабителей, ищущих легкой наживы.
Оживления добавляли и направляющиеся в столицу гости, желающие полюбоваться традиционными праздниками, а то и принять в них участие. В Юзане вовсю шла подготовка к Ночи Распахнутых Небес, торжества по случаю завершения сбора урожая, своеобразной точке отсчета времени, поры, когда граница между мирами особенно тонка, и можно случайно встретить духа или призрака. Или вполне материального обитателя какого-нибудь смежного мира, по ошибке забредшего в чужую для него реальность. Как правило, жители соприкасающихся миров не проявляли друг к другу особенного интереса — никаких войн, благодаря налаженной государственными магами дипломатии. Просто все знали, что где-то там далеко обитают странные создания вроде полулюдей-полуконей, или крылатые племена, которые иногда могут появиться в здешних краях, странствовать по миру — да и возвратиться восвояси. Реже попадались те, кто сам побывал в загадочных местах, этими диковинными существами населенных — по их противоречивым приукрашенным рассказам, там все устроено так же, как и под солнцем, да только в диковинку уже сами люди, эльфы, орки и прочие местные, и глазеют уже на них.
Отмечали ночь Распахнутых Небес с размахом — гулял весь честной народ. Праздновались свадьбы (по поверю, союзы, заключенные по осени, были нерушимыми, или, во всяком случае, очень прочными), заключались сделки, приносились клятвы сюзеренам, проходили многочисленные рыцарские поединки — и особенно зрелищное представление, собирающее массу зрителей: Королевский Турнир Менестрелей. Победить в нем — предел мечтаний любого певца, от титулованного придворного миннезингера до бродячего барда без роду, без племени. И не только потому, что победа гарантирует успех у публики на год вперед и возможность остаться при дворе и преподавать в Лире — школе высших искусств, объединяющей мастеров в разных областях (там и музыканты, и поэты, и танцоры, и живописцы). Признанный сильнейшим исполнитель получал особенную награду - неприкосновенность. Обладатель вырезанного на теле волшебного символа, знака Творца, который невозможно подделать, не мог быть убит или продан в рабство, или покалечен — магическая кара немедленно бы обрушилась на головы его обидчиков, пытавшихся совершить злодеяние. Такая привилегия имела лишь одно исключение — справедливое наказание по приговору суда в случае, если сам носитель метки совершал преступление. Надо ли говорить о том, что за знак Творца стоило побороться, и желающих всегда было предостаточно.
Дорога к столице не даром получила такое название — она и правда вилась между поросшими лесом холмами, изредка перемежавшимися возделанными полями, число которых росло по мере приближения к городу, добраться до которого можно было также по Южному и Северному трактам и по водному пути — через Белый Залив и вверх по реке Шамай.
Однако, путники, конные и пешие, избравшие именно Петляющий Тракт, должны были быть готовы к долгому переходу, изнуряющим подъемам и спускам и необходимостью держаться настороже. За долгие годы вдоль всей дороги сформировались места стоянок, на которых раз за разом располагаются караваны — при самых крупных имелись трактиры и жилые постройки, но было множество маленьких лагерей, зачастую состоящих из каменного кострища да, в лучшем случае, бревенчатого сруба, в котором можно укрыться от непогоды.
Примерно так и выглядел Лесной Лагерь в трех днях пути от Юзаны: сложенные в круг закопченные валуны, да бревна-скамьи вокруг. Хочешь спрятаться от дождя — ставь шатер или сооружай навес, благо, можно наломать в лесу густых еловых веток. Если не жутко отходить в темную чащу от лагеря, окруженного обломками скал. Обычно здесь редко останавливалось сразу по несколько пришлых — но только не осенью, когда столица становится вдвойне привлекательной — и не только для честных, добропорядочных жителей, но и для проходимцев всех мастей.
Солнце уже зашло, и костер потрескивал в своем каменном обрамлении — сильный ветер рвал пламя, и искры так и летели во все стороны. Звезд и месяца видно не было — постепенно небо все больше затягивали тучи, грозя пролиться дождем. Впору было подумать, как лучше укрыться от непогоды. У огня собралось семеро странников — они не были знакомы друг с другом прежде, но долгая ночь располагала к тому, чтобы начать беседу и выяснит, кто куда держит путь.
Худой длинноволосый мужчина в видавшем виды балахоне, сидящий, прислонившись спиной к скале и сжимавший в правой руке простой деревянный посох, задумчиво поглядывал на небо и что-то бормотал себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь. Он первым прибыл на стоянку, когда — неведомо, но, отдохнул он, или нет, уходить, по видимому, не торопился.
Еще двое путников, чьи стреноженные кони паслись поодаль, неспешно беседовали между собой: они походили на господина — мелкого землевладельца или торговца - и охранника с мечом. Вряд ли наниматель был дворянином — практически все благородные господа владели оружием, а при нем самом-то и кинжала-то на поясе не было.
Рядом с ним настраивал лютню рослый полуорк — несомненно, бард: выглядевший уверенным в себе и ничуть не обеспокоенным ни опасной близостью леса, ни грядущим ненастьем, он вполголоса напевал какой-то мотив:

Серебристая холка луны
Встала дыбом под звездным дождем:
Никому ничего не должны -
И поэтому больше не ждем!

И ступаем по своду небес,
Разгоняет наш вой облака:
Стая хищников выжженный лес
Покидает сквозь блеклый закат.

Нам преследовать Лебедя ввысь,
Убегать от шального Стрельца.
За спиною кометы рвались,
Предвещая начало конца.

В след нам эхо несет хриплый лай
Пса Большого — но нам все равно:
Небеса не похожи на Рай,
Но иного пути не дано.

Небеса не похожи на Ад -
И на самые страшные сны…
Свежей кровью забрызгал закат
Серебристую холку луны…

Пел полуорк неспешно, и казалось, что он сочиняет слова буквально на ходу, удачно попадая в ноты. Его бравый, немного эпатажный вид выдавали в нем профессионального актера и певца.
Оставшиеся трое путников тоже выглядели любопытно, хоть и каждый по-своему — сложно было представить другую такую разношерстую компанию: молоденькую девушку с короткой стрижкой, юркую и гибкую, одетую скромно и оттого неприметную, настоящего джинна, в настоящий момент не бесплотного, и аккуратную старушку с длинными седыми прядями, приехавшую на ослике, который теперь пощипывал травку в свете костра. Первой у костра оказалась пожилая женщина, чуть позже появился джинн, чье появление заставило господина с охранником удивленно переглянуться — а там подошла и девушка. И вот им предстояло коротать долгую осеннюю ночь, которая обещала быть отнюдь не ласковой.

Сильвия лукаво улыбнулась, когда Мэгг упомянула кошек. Инспекторша долго жила на свете, а оушенка вовсе не стала первой, кому удалось выведать о маленьких слабостях пожилой леди. Желание расположить к себе Инспектора являлось естественным и понятным. Сильвия никогда не сердилась на эти маленькие, наивные манипуляции своих клиентов. А сегодня внимание Мэгг мистрис Кристалл даже польстило — в голосе девушки Инспектору послышались нотки искренней приязни к этим удивительным существам.

Инспектор Кристалл слушала рассказ Мэг о складской работе и жизни на Оушене, незаметно оценивая её фигуру и комплекцию. Попутно она не забывала отпивать из своей чашки и подливать гостье.

— Да уж, не думаю, дорогая, что вы проделали такой путь, чтобы наняться грузчиком, — неожиданно рассмеялась Инспектор. — Стоило ли менять флаер на антиграв.

Опустевший чайничек вдруг исчез со стола, а его место занял древний компьютер с жидкокристаллическим экраном. Такие Мэг могла видеть, например, в Музее средневековой техники, конечно, если не болела, когда их класс водили на экскурсию. Самым удивительным, врочем, оказалось то, что это антиквариат работал.

— Посмотрим, посмотрим... — бормотала Сильвия, пролистывая страницы на экране. — Работа с животными, вдали от разумных существ...

Она вдруг замолчала и оценивающе уставилась на Мэг.

— Дорогая, — щёчки старой леди запылали, как маков цвет, — скажите вы эээ... девственница?

Такой вопрос сам по себе не мог привести в ступор человека, ступившего на стезю межзвёздных приключений. Тысячи планет населяло огромное множество живых существ. И понятие о морали, нормах поведения и деликатности у них были самыми разными. Например, на Отраде-8 процесс воспроизводства населения являлся делом сугубо общественным, даже публичным, зато не дай вам космос, застать кого-то за актом приёма пищи. Или взять к примеру... Впрочем, не важно. Главное в том, что вопрос сам по себе не являлся чем-то неожиданным в нашей Галактике, но вот в устах благообразной бабули-Инспектора обескураживал. Впрочем, показавшийся из недр музейного устройства листочек бумаги — распечатка вакансии — всё объяснял.

Пастух единорогов. Авалон-17. Сезонная работа. 20 000 кредитов по окончанию сезона. В случае не выполнение работы сумма не выплачивается. Требования: гуманоид, возраст не более 1/4 от среднего биологического срока расы. Девственность.

— Единороги удивительные создания, не менее интересные, чем кошки, — заметила Сильвия. — Но очень капризные. Не подпускают к себе никого, кроме невинных девушек. На мой взгляд, это неплохая вакансия. Если поискать ещё, связанные с животным миром, то разве что это вам подойдет, дорогая, — два новых листочка легли на стол перед Мэг.

Собиратель жуков-мутантов. Сьерра-Адрена. 40 кредитов в сутки. Питание, проживание. Сезонная работа.

Охотник за грибами-мутантами. Сьерра-Адрена. 80 кредитов в сутки. Питание, проживание. Похороны за свой счет. Сезонная работа.

— Что-нибудь приглянулось? Если хотите, милочка, я посмотрю что-то в иной области? — она вопросительно взглянула на Мэг сквозь стёкла очков.

      Марло сосредоточенно поскреб периваривалкой об думалку внутри своего тела. Вакансии были разные... одна непонятнее другой. Соискатель решил пройтись по ним методом исключения.

      Собиратель жуков-мутантов. Звучит конечно заманчиво, но. Это означает застрять на одной планете минимум на сезон. А что, если там нет ничего, кроме этих самых жуков-мутантов? Воображение нарисовало гротескную картину. Бескрайняя серо-бежевая пустыня, пересеченная редкими барханами. Над пустыней безоблачное желто-коричневое небо, в котором еще виднеется уменьшающаяся точка транспортного корабля... С одной стороны — собиратель-Марло, с другой — жуки мутанты. Посередине — утлая постройка из жучьих панцирей для проживания. Рядом с ней — жучатина для пропитания. Застрять в подобной обстановке на целый сезон... еще поди знай сколько длится сезон на этой Сьерре-Адрена. В общем, Марло отмел этот вариант как сомнительный.

      Протеже торговца водоплавающими кольчатыми червями-паразитами. Это интересно. Потенциально такая работа сулит большое количество новых знакомств и контактов. Да, наниматель хочет гуманоида, но проблема не в этом. Марло смутило требование уметь лгать. Самим по себе этим умением Марло обладал. Ничего сложного нет в том, чтобы сообщать собеседнику информацию, не соответствующую действительности. Марло не мог бы солгать Микус, а Микус не мог бы солгать Марло. Будучи одним сверх-сознанием сложно утаить что-то от самого себя. Но теперь, когда Марло коммуницирует с окружающим миром с помощью неуклюжего шифра слов, он может говорить все, что потребуется. Да, родственные формы жизни наверняка выработали механизмы, направленные на выявления лжи их собеседников. Но у Марло был всего один родственный собеседник — его Микус. Так что Марло мог бы стать неплохим лжецом в мире гуманоидов.

      Однако ложь не считается добродетелью. А в некоторых ситуация вообще может быть незаконной. Марло решил отмести эту вакансию поскольку не счел оправданным рисковать репутацией Микус ради коммерческого успеха Зайлерса Вертеса.

      Подопытный в научную лабораторию. Марло целиком и полностью поддерживал идею удовлетворения научного любопытства в части биологии, биохимии, токсико-, вирусо-, иммуно- и прочих "логий" путем прямой экспериментальной работы. Единственная мелочь, которая его не устраивала в этой вакансии, заключалась в перепутанных ролях работодателя и исполнителя. Вот бы кто попросил Марло провести эксперименты на собой...

      Оставшиеся две вакансии показались Марло... приемлемыми. Кладоискательство хоть и звучит весьма авантюрно, имеет ряд положительных моментов. Это занятие очевидным образом позволит познакомиться с историей, культурой и технологией тех, чьи клады необходимо искать. Это вам не жуки мутанты! Более того, прямой доступ к этим знаниям является буквально таки должностной обязанностью. Чего не скажешь о работе курьера, где все нужные познания о заказчиках сведутся к бессмысленным правилам этикета. Раз уж для этой работы требуется мыслящее существо, значит простого механизма с датчиками, сенсорами и копалками тут не достаточно. То есть будет работа с информацией о цивилизациях. Это то, что нужно!

       — Произнесите, кто является нанимальщиком для поиска кладов? — Марло решил уточнить потенциальные скользкие моменты. — Какова репутация этого трудоустройщика? Является ли эта занятость законной? Могу ли я собеседовать его напрямую, чтобы уточнить все охватывающие меня вопросы?

Оффо абсолютно не владел ксенохромолингвой, потому цветовые метаморфозы рыбки-инспектора он оценивал с чисто познавательной и эстетической точки зрения. Изменения комнаты его тоже не удивили - после встречи с роботом он уже понял, что тут многие любят менять внешний облик. И это было абсолютно нормальным для любого оффо.
Символы, которые демонстрировала ему Хорти, Умболлук понимал - хвала протосоздателям - а значит диалогу суждено было быть. Правда рыбка тут же задала ему кучу вопросов, требовавших незамедлительного ответа, и это ввело юного оффо в кратковременный ступор. Ведь, чтобы получить работу, ответить нужно было правильно, а оффо слишком мало времени провел на бирже чтобы иметь возможность выяснить правильные ответы.

- Меди...тации? - озадаченно булькнул он, сходу споткнувшись на первом же вопросе. Врожденная память предков-глоффо ему совершенно не помогла, как и собственные наблюдения. Для оффо, которые постоянно были в движении и постоянно впитывали информацию, концепция неподвижного созерцания места отрыва от горики на собственной оболочке была столь же близка, как для инспектора - концепция зонтика. После секудной паники, Умболлук осторожно ответил. - Полагаю, вы лучше владеете этим вопросом.

Инспектор проглотила ответ и защебетала (или если выразится точнее - замерцала) дальше. К счастью, на эти вопросы Умболлук был в состоянии связно ответить.
- Я -оффо с планеты Оффо, как вы правильно заметили. Раньше не работал нигде, и вообще обладаю... скудным количеством информации о... идее "работы". Поэтому я и обратился на биржу. Я изучаю космос... как бы это сказать... космическое пространство... и небесные тела в целом. В этом смысл моего существования и существования моей горики. Для этого я покинул свою планету - очень тяжело изучать космос... как бы это выразится... не поглядев на него со всех сторон, понимаете? Правда Вселенная устроена достаточно сложно и процесс познания ее очень связан с наличием у наблюдателя кредитов. На Оффо нет денег, мы обмениваемся ценными элементами и редкой информацией. Такие отношения везде встречаются, но деньги требуют куда чаще. Я провел некоторые побочные исследования, когда находился... (тут оффо почувствовал, что подробности о его жизни на свалке инспектору знать все же не стоит; так во всяком случае подсказывал ему скромный опыт общения с разномастными обитателями свалки; Умболлуку пришлось аккуратно обойти этот момент)... в процессе познания одного из крупных... конгломератов космических....артефактов. Выяснилось, что если мне нужны кредиты, то мне нужно найти работу. Я могу делать много всякого, уверен что что-то из этого может оказаться работой, за которую платят...
Тут оффо понял, что загнал себя в тупик, поскольку придется видимо перечислять все, что он может создать... Причем возможно придется все это демонстрировать. Но вдруг Умболлока осенило:
- Кажется, мне уже удалось немного поработать! Буквально только что я сделал бутерброд и заработал 2 кредита. - оффо продемонстрировал инспектору вакуоль, в которой хранились деньги. - Думаю, хозяин бутерброда мог бы дать мне хорошие рекомендации - судя по его реакции. Работа была не сказать чтобы совсем простой, но думаю, что справился бы и с чем-то посложнее... Хотя лучше бы моя будущая работа оказалась связанной с изучением космоса. У меня уже есть толкатель и вообще - познание космоса у меня гориках. Это то, чем занимались поколения моих предков и то, что я умею делать лучше всего. Делать бутерброды - это не то занятие для которого я вырос, если говорить, положа псевдоподию на ядро.

      Попрощавшись с Эвиллой, Зарт Арн поискал глазами окошко своего инспектора. Он издалека увидел скучающую в окне сатирнианку. Хлоя ему показалась весьма привлекательной: миниатюрная брюнетка, шоколадного цвета, с аккуратными рожками. Да, определенно, именно рожки были в ней той самой изюминкой что так к себе манила. Двигаясь сквозь толпу к окну инспектора, Зарт уже строил в голове планы по налаживанию более плотного контакта с симпатичным инспектором. Даже половые предпочтения сатирнианки, которые чуть ранее сообщил ему Рони, он расценивал не как неодолимое препятствие, а, скорее, как приятный бонус в будущем.
      Выпятив грудь, и приняв максимально мужественный вид, со взглядом обольстителя он подошел к окошку, протянул жетон, и приготовился сразить инспектора, каким-нибудь комплиментом, в ответ на приветствие. Однако, инспектор Хлоя Чубубра, просканировав его, просто безразлично махнула рукой в сторону двери служебного помещения, приглашая (или скорее уж приказывая) войти. Подобное отношение немного обескуражило Зарта. "На людях стесняется, видимо" – решил он, и шагнул в открытую дверь, которая тут же захлопнулась за его спиной.
      Комната тут же начала преображаться, и чем дальше она преображалась, тем сильнее гасла его обольстительная улыбка, и куда-то улетучивалась мужественность. Комната была оббита черным пластиком. В той же цветовой гамме были выполнены остальные предметы интерьера, кроме разве что, криво сколоченного табурета, предназначавшегося, видимо, Зарту. Его игривое настроение постепенно сменялось тихой паникой. "Кажется, будут бить" – мелькнула мысль на задворках сознания, и пропала. Хлоя Чубубра сидела в кресле черной кожи, и нахмурившись смотрела в терминал. Когда же она взяла в руки свой хвост, Зарт непроизвольно дернулся – он ожидал увидеть плетку.
      Однажды ему случилось напиться до беспамятства, на Земле. Компания была отличная, а количество спиртного могло свалить с ног лошадь, так что немудрено что Джон Гордон, несмотря на свою комплекцию от такого изобилия вырубился прямо за столом. Проснулся он уже глубокой ночью, и обнаружил что его заботливо раздели, и уложили в кровать. И не менее заботливо были привязаны к кровати его конечности. Вскоре обнаружились и хозяева (а, точнее, хозяйки) положения. Две женщины, одетые в красивые черные кожаные одежды, с кожаными же плетками в руках, очень обрадовались его пробуждению. Что ему пришлось вынести – история умалчивает, однако через несколько часов он смог вырвать из креплений железную спинку кровати и сбежать в окно.
      Зарт судорожно сглотнул. План действий нуждался в срочной корректировке. Двигаясь на ватных ногах к табурету, он снова окинул взглядом помещение анализируя детали.
      "Так. Комната с эффектом проецирования образов. Знакомо. Образ выбран явно не мной," – Зарт выбрал бы что-нибудь более прагматичное, – "значит сатирнианка. Темные тона – скорее всего тоска, депрессия. Ковер ершится, словно иглами утыканный – злость, затаенная обида. Черное кожаное кресло для неё – ..кхм, не будем на этом зацикливаться, и грубый деревянный табурет для посетителя – презрение? Хм...". Зарт добрался до табурета и сел задумчиво уставившись на терминал инспектора. "Значит презираем посетителей, потому что все они лезут со своими проблемами, в час её душевных мук". А судя по информации Рони, муки у неё были знатные. Как же поступить?
      Молчание затянулось. Сатирнианка, недовольно хмурясь, зачем-то подергала себя за колечко в носу, и начала свою речь. Каждое слово звучало как удар хлыстом. И чем дальше, тем больше Зарт убеждался что угадал её настроение. Но что делать дальше?
      –...Знали бы вы как достало по сто раз на дню слушать подобный бред всего за двадцать кредитов в час. – Сатирнианка выдохлась, и тут Зарта осенило. С грустной, чуть виноватой улыбкой, и внимательным, понимающим взглядом, он поднял глаза на инспектора и негромко продекламировал:
                  "И скучно и грустно, и некому руку подать
                  В минуту душевной невзгоды..."
      Он снова чуть улыбнулся: – Простите, Хлоя. Простите меня за то, что в данную минуту я, не по своей воле, являюсь для Вас мучителем. В то время как у Вас тяжело на душе, подобные мне пристают к Вам со своими мелкими проблемами. Вы, видимо, недавно пережили тяжелый разрыв. Возможно даже предательство, близкого Вам человека. Что же, я не спешу, я могу зайти в любое другое, удобное для Вас время. Или, – он сделал паузу, – Вы можете поделиться своими переживаниями, а следом, я отвечу на все-все Ваши вопросы. – Он остановился, позволяя ей переварить сказанное, и с грустью продолжил. – Просто я не понаслышке знаю, насколько глубокие раны в наших душах оставляют те, кого мы любим.
      Не отводя взгляда от глаз инспектора, Зарт затаил дыхание.

Вздумай Херти Хорти проглотить жетон посетителя, ей бы не поздоровилось. Несварение получила бы точно, так как китом или акулой Инспектор не была, чтобы безнаказанно глотать всякую дрянь. Питалась она планктоном и предпочитала обедать в хороших ресторанах, а не на скорую руку. Сейчас же для Херти подходило время метать икру, поэтому в еде рыбка была как никогда привередлива. Таким образом, жетону мало что грозило.

Стоило Умболлуку протянуть его поближе, как Херти включила сканер, считавший всю информацию о посетителе, и приветственно махнула хвостом.

— Доброго дня и вам, Умболлук с планеты Оффо, — акустическим колебаниям Херти препочитала цветовой язык, её окраска изменялась, преобразуясь в символы общего языка. Дверца перед посетителем открылась, пропуская оффо внутрь, и тут же захлопнулась. Снаружи, под именем инспектора, зажглась табличка «Идёт собеседование», а внутри комната разительно преобразилась, повинуясь желаниям Хорти. Каждый Инспектор для беседы создавал подходящую случаю обстановку, которая была, конечно, по большей части виртуальной иллюзией, но иллюзией качественной. К тому же беседовать раз за разом в одинаковых тесных комнатках — довольно скучно, вот Инспектора и изощрялись, как могли. Между ними даже шло корпоративное соревнование за лучший интерьер.

Хорти и Умболлук оказались на дне небольшого, уютного пруда, заросшего лотосами. Длинные стебли тянулись со дна к поверхности, устилая водную гладь снаружи огромными, круглыми листьями, среди которых белели раскрывшиеся цветы. Солнце, пробиваясь сквозь прорехи в листве и преломляясь сквозь толщу воды, осыпало «потолок» их водной комнатки золотистыми искрами, а дно было устлано мягким, мелким песочком, в который Хорти тут же блаженно погрузила плавник.

— Подходящее место для медитации, не находите? — просигналила она, поворачиваясь к Умболлуку так, чтобы он мог как следует оценить драгоценное опыление её чешуек. Стоило это покрытие Инспектору довольно дорого. Говоря между нами, на зарплату работника биржи никак нельзя было позолотить себе чешую от головы до хвоста. Однако, Хорти была молода, хороша собой и, порой, принимала от мужчин дорогие подарки. Впрочем, Умболлук на объект для флирта никак не походил, что рыбку несколько огорчило. Он вообще, говоря между нами, не походил на её привычных клиентов. У Инспектора закралась мысль, что произошла какая-то ошибка, но оффо претензий не предъявлял, а перебивать жетон — такая бюрократическая волокита... Поэтому она махнула хвостом на разбирательство, как такое существо очутилось в синем зале, и продолжила свою работу.

— Итак, вы желаете получить работу, — констатировала Инспектор. — Я с радостью помогу вам в этом.

Цветовой язык имел свои возможности для выражения эмоций и интонаций. Для этого использовались оттенки основных цветов, рябь и блики. Сейчас Хорти придала совершенно обычной, служебной речи совсем капельку кокетства. Не потому что собралась сооблазнить Умболлука, а просто чтобы не потерять формы.

— Расскажите подробнее о себе, Умболлук с планеты Оффо. О том, что вы умеете делать, какое у вас образование, где вы работали до этого. Если у вас есть рекомендации, они тоже не помешают. Так же расскажите о своих желаниях и стремлениях. Какую работу вы бы хотели получить и почему. Чем больше я буду знать, тем легче мне будет помочь вам.

Хорти сделала паузу и поощрительно махнула хвостиком.

— Кроме того, — призналась Инспектор, — всегда так интересно послушать чужие истории.

Умболлуку поведение робота странным не показалось. Его предыдущий опыт общения со стальными винтиками бюрократической машины был равен нулю. Потому, выслушав OB-G-90-60-90-RA, он послушно двинулся в указанном направлении, прихватив кредиты и жетон. Хотя при этом терзался желанием остаться и выяснить - какой эффект произведет его бутерброд на страждущего пищи регистратора, равно как и узнать как эти штуки делают обычно и какой из способов лучше. Но найти работу на Бирже было явно сложнее, чем найти робота OB-G-90-60-90-RA, а оффо предпочитал справляться с более заковыристой задачей раньше - нормальная практика для существа, чьи навыки и способности зависят от расходующегося ресурса оболочки. Кроме того - и это было самым главным - оффо смог наконец заработать деньги! Мысль эта наполнила средоточие ядра оффо радостным теплом ликования, перебивая какие-либо другие умопостроения. Умболлук некоторое время блаженствовал, но довольно скоро пришел в себя и постарался сосредоточится на делах. Полюбовавшись последний раз на деньги и жетон, зажатые в ложноножке, оффо втянул их в себя и разложил в отдельные вакуоли в своей оболочке - поближе к ядру, для сохранности.

Кстати о ресурсе. Умболлуку пришло в голову, что пора бы подзаправиться энергией. Изготовление бутерброда не то чтобы истощило его, но все же отняло пару миллиардов энергетических молекулярных ячеек. Оффо пораскинул ядром и решил, что свет явно не относится к персоналу биржи - равно как и к оборудованию - и быстренько синтезировал хлорофилл. В результате оффо приобрел цвет молодой травки и получил возможность невозбранно совмещать приятное с полезным - подпитываться энергией и катиться в направлении Синего зала.

Синий зал несколько удивил оффо - в первую очередь, конечно же, наличием воды. Впрочем это не противоречило тому, что было в его анкете, так что поводов к возмущениям как бы не было... хотя задним числом оффо пожалел, что не указал желаемую плотность атмосферы. С другой стороны обилие окиси бигидрогениума было не такой плохой новостью, поскольку составные элементы этого вещества нужны были оффо весьма и весьма часто. Оставалось решить одну маленькую проблему - проблему перемещения. Двигаться в подобной атмосфере оффо не умел. Удачным оказалось, что тело оффо было на тот момент плотнее воды. Поэтому Умболлук не взмыл под потолок на потеху всем окружающим, а неспешно - словно так и надо - опустился на дно. Тут Умболлук быстро сориентировался и понял, что сможет легко расщеплять атмосферу на более легкие газы и, изменяя их объем внутри себя, быстро всплывать или погружаться. И проблемы с перемещением оффо тоже преодолел, поглядев на прочих находящихся в зале существ. Где то через 5 -10 минут оффо, превратившийся в подобие ската, старательно ундулируя краями поплыл в направлении окошечка №54 с табличкой "Херти Хорти".
- Доброй фазы светила вам. - пробулькал он, протягивая жетон инспектору. - Я Умболлук, меня к вам прислали от регистрации. Я ищу работу.
При этом оффо внимательно осмотрел инспектора, стараясь угадать каким образом тот сможет принять жетон - явных хватательных приспособлений с первого взгляда заметить не удалось, а пихать жетон в пасть рыбоподобному инспектору вероятно было бы ошибкой (оффо теперь понимал что сделают с инспектором за случайно проглоченный жетон).

      Путешествие до беты Ежа было неимоверно скучным. Зарту быстро надоело пялиться в окно внешнего визора – статичный пейзаж был больше похож на застывшую картину, чем на миллионы миль пространства, проносящегося с дикой скоростью, мимо наблюдателя. Большинство остальных пассажиров лайнера, с которыми познакомился новоиспеченный торговец оказались скучными людьми, точно так же как и он купившими билет до Колючки, с целью попытать счастья на Бирже. К тому же все они обладали серьезнейшим, на его взгляд, недостатком – практически никто не любил играть в карты и иные азартные игры, а те что согласились, наотрез отказывал ставить деньги или иное имущество. Чтобы не сойти с ума от скуки, остаток пути он провел играя во всевозможные шашки, нарды, покер, блек джек, кости и прочие развлечения придуманные для убийства времени, на щелбаны.
      В конце своего бесконечного путешествия, лайнер вошел в систему беты Ежа, и направился к планете Колючка, где расположился на высокой орбите. Пассажиры спустились в шаттл, который и доставил их на поверхность. Попутчики Зарта, переругиваясь, спускались по трапу на бетонные плиты космодрома, и выстраивались очередью у багажного отсека, Сам же он, сойдя с шаттла, щурясь подставил лицо яркому солнцу Колючки. Было тепло, легкий бриз приятно касался кожи, в кармане ныл распухший средний палец, а душу грело чувство превосходства победителя практически во всех играх в пути. Багажа у него не было, и быстро сориентировавшись по парящему зданию "Галактики", он направился к площади.
      ...Соблазн действительно был велик. Прямо сейчас, забрести в какой-нибудь шумный бар, на остатки денег взять выпивки, и слушать-слушать-слушать окружающий тебя мир. Мир портовых кабаков, и громких компаний. Мир приглушенного света, и негромкого разговора за угловым столиком. Мир, который подарит тебе тысячу и одну возможность разбогатеть...
      Зарт вздохнул, и выбросив шальные мысли из головы, с тоской уставился на громаду биржи. Из последней возможности разбогатеть он чудом выбрался живым, и сейчас ему необходим был, хотя бы на короткое время, небольшой, но стабильный заработок. Впрочем, даже сейчас, здесь на площади, каждый зарабатывал как мог. Зарт Арн усмехнулся реакции дамы в пончо на шантаж (стрекозы? стрекозла?) какого-то инсектоида, но буквально через секунду ему стало не до смеха. Стрекоз стал разворачивать свои лапки в его сторону, с явным намерением стрясти денег еще с одного незадачливого туриста.
      "Чертовы телепаты, как же я про них забыл" – волна паники, быстро окатила его с макушки до пят и исчезла, оставив холодный разум. Торговцу Зарт Арну было что скрывать, и проклятое насекомое могло неплохо поживиться шантажируя его. "Надо бы озаботиться какой-нибудь защитой от телепатов. Но что делать сейчас?". Мелькнула мысль схватить насекомое за выпуклый фасеточный глаз, и шепотом объяснить ему, его неправоту, однако несколько замеченных им ранее в толпе, агентов интерпола, исключали возможность какого бы то ни было силового воздействия. Перебрав за долю секунды еще десяток вариантов, он отверг все остановившись на самом глупом, но который мог сработать чтобы отвязаться от назойливого насекомого. В голове всплыла смешная детская песенка про стрекозу:
      "Длинное предлинное
      Брюшко стрекозиное
      Преогромные глаза –
      Вот такая стрекоза"
      Прокручивая её в голове, как надоедливую прицепившуюся мелодию, Зарт постарался придать этой невинной детской песенке, максимально эротический подтекст. Заодно вспомнил как видел недавно на фермерском Мондарране IV, спаривающихся стрекоз. Со всем этим бардаком в мыслях, нацепив свою самую гадкую из сладострастных улыбок, с выражением максимального вожделения на лице, он шагнул к шантажисту, протягивая ему руку:
– Oh! Mont cher ami! Умоляю, разрешите пригласить Вас на ужин в одном из этих чудных заведений вокруг! – произнес он с придыханием.

Марло было не по себе вдали от вечного, мудрого Микус. Уже будучи отделенным, он все еще чувствовал рядом с собой теплое многоголосое дыхание исполина-родителя, его поддержку и заботу. Сейчас же Марло остался наедине с самим собой. Глядя на удаляющийся пестрый шарик, новоиспеченный путешественник бережно перебирал доставшие ему в наследство воспоминания. Его миссия была важна и необходима.
Столкнувшись с пришельцами, Микус отнюдь не сразу понял, что это за мятежные комки биомассы в прочной скорлупе. Он пытался их поглащать, но они были слишком чужеродными. Сперва Микус даже подумал, что какие-то из его древних отростков, о которых он забыл. Но отростки упрямо сопротивлялись воссоединению с Микус, разбегались, обжигали, крайне неохотно растворялись в его теле.
Древнему существу никак не удавалось присоединить к себе сознание поглащаемых пришельцев, но оно заметило, что они как-то общаются между собой. Тогда Микус принялся изучать этот новый способ коммуникации и вскоре установил контакт.
Оказалось, что пришельцы - это части какого-то другого сильно распределенного существа, живущего среди звезд. Это существо очень ревностно относилось к сохранности своих отростков, хотя заверяло, что не может прирастить их обратно. Но главное было в другом. По всей видимости, этот путь предельной фрагментации на малые части позволил этому НеМикус покинуть родную планету и расседиться на космических просторах. Да, ему пришлось создавать противоестественные способы обмена информацией между своими частями, но его охват ресурсов впечатлял.
И Микус стал учиться, его тоже ждет будущее среди звезд, но он должен найти свой путь к ним. Марло и другие подобные эксперименты - первые робкие шаги на этом пути.
Марло сбросил с себя оцепенение внезапно накатившего чувства одиночества. Он стоял на пороге великих дел. Его Микус ждет. Оставшись предоставленным самому себе, новоиспеченный путешественник принялся за изучение обстановки. Корабль был интересен ему. Он был осторожен и старался по возможности ни до чего не дотрагиваться, но осмотрел, обслушал и обнюхал все, что мог.
Особо его заинтересовал корабельный робот. Это было устройство, выполняющее некоторые функции обычной особи, но созданное искусственно, а не как часть организма. Идея интересная, но пока не понятная. Жаль, капитан не позволил заглянуть вовнутрь.
Прибыв на чужую планету, Марло оказался удивлен и ошарашен. Ее поверхность кишила огромным количеством снующих туда-сюда особей-отростков чужого НеМарло. Но они продолжали быть отдельными и испытавать все соответствующие неудобства вместо того, чтобы слиться воедино или хотябы укрупниться. Так много всего еще предстоит понять...
Войдя в шлюз и оказавшись под струями дезинфектантов, Марло вздрогнул от неожиданности. Он что есть силы залопнул дыхаца и слушальца, зажмурил глядеки и прикрыл конечностями прочие отверстия в теле. Какие-то странные здесь обычаи.

Пять лет лишений и тяжёлой работы не прошли даром — Мэг накачала и без того не слабые мускулы, существенно расширила лексикон и, наконец, накопила на билет до «Колючки». Так в просторечье называли планету, на которой размещалась знаменитая биржа труда «Галактика» и не менее знаменитый чёрный рынок, названия никакого не носивший, зато суливший всем, попавшим туда, невиданные возможности и скорую смерть. В космопорту Мэг ждала первая неприятность: билеты до Беты Ежа (именно это название носила Колючка на звёздных картах) подорожали почти вдвое в связи с фестивалем взрыва Сверхновых, проходящим неподалёку. Оставалось одно из двух: либо ещё пять лет таскать мешки, либо напроситься на какой-нибудь грузовик, идущий в том направлении. Экипажи таких драндулетов любили подкалымить.

Мэг повезло — за небольшую плату она получила отдельную каюту (до появления Мэг это была кладовка, в которой размещались роботы-уборщики) на рефрижераторе, идущем с грузом свежих фруктов из Эллы-6 в Нарнию. На Оушене-54 он приземлился, так как забарахлил главный двигатель. Садиться на Колючку грузовик не планировал, зато обещал предоставить пассажирке посадочную капсулу. Весь полёт соскучившиеся по женскому обществу астронавты осыпали не привычную к такому обращению Мэг коплиментами, кормили свежими абрикосами и персиками, входящими в 2 % «на усушку», а на прощание вручили кулёк с гигантской гибридной клубникой и пожелали удачи в поиске работы и счастья в личной жизни.

Посадочная капсула — биомеханическая конструкция, похожая на упитанного китёнка, при виде Мэг сморщилась и отвернулась. Такие удобства, как горячий душ, на грузовике отстуствовали, поэтому к концу путешествий и выглядела, и пахла оушенка не лучшим образом. Посадочная капсула обладала интеллектом, чуть меньшим, чем у животного. Главным инстинктом биомеханизма являлось любопытство, которое заставляло его стремиться к любой новой, неизведанной планете, попадающей в поле зрения. В чужой атмосфере капсула погибала через несколько часов, разлагаясь без следа, но инстинкта самосохранения у неё не было. На многих планетах такие биомеханизмы были запрещены из соображений гуманности, но на Нарнии они использовались широко.

Жажда новых впечатлений оказалась сильней, чем раздражение от дурного запаха, и скоро Мэг внутри чрева китёнка неслась к поверхности Колючки с 50 кредитами, оставшимися после рассчёта с экипажем, пакетиком клубники и надеждой. Сначала вся поверхность планеты сливалась в единый пёстрый пояс, но чем ниже они спускались, тем больше деталей различала Мэг. Вот огромное здание космопорта, вот реющая над поверхностью громадина биржи, вот муравьиные домики внизу, под биржей: ресторанчики, кафе, притоны, опиумные курильни, казино. Тот самый чёрный рынок, на котором предложат такую работу, которую наверху не найдёшь никогда, или продадут тебя в рабство. Впрочем, это одно и то же. Живые существа отсюда казались насекомыми, разглядеть их никак не представлялось возможным. Время для этого у Мэг ещё должно было хватить с лихвой, если, конечно, приколючивание пройдет благополучно, и не придётся спускаться с верхушки баобаба на другой, пустынной стороне планеты, выныривать из океана или просить пожарную команду снять тебя с крыши космопорта. Капсуле хотелось поскорее опуститься на планету, такие детали, как мягкая и удобная посадка, для неё мало что значили.

Словно завертелся мир вокруг. Мысли, образы, чувства, переживания, воспоминания, которых у него не было, да и не могло никогда быть! Леонард оказался захвачен бушующим водоворотом впечатлений, которые сменили его тупую, скрытую печаль, словно разбилось, упав и разлетевшись на сотни осколок, зеркало...

Но вот, наконец, как сквозь сон или пелену, появился образ солдата. И до Рихтера дошло, что это был тот же самый лес, и та же самая, мать ее, мина! И он, наконец, осознал, О ЧЕМ говорила ему та официантка из ресторана, и КАКОЕ желание вдруг оказалось исполненным. Ведь он даже не запомнил тех своих неосторожных слов, не осознавал, что загадал.

Неожиданно Леонард понял, что стоит на двух ногах - и тут же потерял равновесие. Слёзы, которые словно высохли несколько лет назад, теперь сами брызнули из глаз. Было стыдно. Больно. Обидно. И ужасно одиноко.

- Что ж ты делаешь, гад? - сил Рихтера едва хватало на то, чтобы упираться локтями в землю и не уткнуться носом в траву. Он даже поднять головы на солдата не мог. - Сукин ты сын, что же ты творишь?! Тут же люди ходят, грибы, сука, ищут...

И, не в силах больше сдерживаться, зарыдал.

Голоса на фоне сознания. Сволочи! Такой сон портят, получше многих сериалов будет. Хотя под конец появился какой-то парень предлагая вступить в свой гарем. Мол принцесса есть, дракониха есть, даже ангелочек есть, а кошечки нету. Так что все к лучшему, это он свой должен организовать, а не по чужим ходить.
Открыл глаза. Вот она суровая реальность. Стены общаги и свет лучей солнца, кричащих пора на пары. Взгляд тоски на ноутбук. Хотелось читать дальше о похождениях безумной лоли. Кого она жестоко четвертует следующим? Хотя это слишком банально, наверняка автор выдаст жесть нового уровня.
Зевнул. Странный звук получился. Вежливый Серега? Чего это его торкнуло сегодня? Присел. Странно как то все...
- Доброе, Сере... кха-кха,- остановил этот позор.
Что у него с голосом?! Он на ночь холодной водки тяпнул на пару с мороженым? От чего его в такие высоты сорвало?
Потянулся к очкам, не дотянулся. Руки ухватили воздух перед ними. Что то расстояние не рассчитал. Повторил попытку попутно ерзая задом. Он уселся на какую-то волосатую колбаску, и это кхм... вызывало странное ощущение. Попытался натянуть очки. Душки попали в раковины ушей, а не поверх. Что то его колбасит сегодня. Да и одежда сидит на нем как то свободно.
Удерживая очки за душки обеими руками. Осмотрел парней... А что они на него так вылупились? Опустил взгляд. Волосатая "колбаска" вынырнула между ног и теперь шевелила кончиком туда сюда.
Хорошо, что окна были застеклены, иначе бы досталось и невинным прохожим. От визга-крика разнесшегося по комнате стекла задрожали, а соседи рядом в дополнение услышали звук сильного удар. Ваня в мгновение ока оттолкнулся ногами от пола спасаясь от волосатой угрозы и впечатался со всей дури спиной в стену.
Очки выпали из рук. Голос был сорван(а как еще объяснить все это?), в ушах стоял звон от собственного крика, а волосатая тварь забралась в трусы и кажется хотела надругаться над парнем. Паника нарастала.

На первую ступеньку "Himmelich Leiter" - "лестницы в небо" - вступил консьерж из дома напротив на соседней улице. На второй лестничный пролет вышел Михаил, бледный и молчаливый тридцатилетний обитатель старого Города. На третий пролет, пошатываясь, вышел почти забывший свое собственное имя человек с разбитым сердцем и слезами на глазах. На четвертый - человек, который поверил в невозможное и тем открыл себе выход из замкнутого круга сожалений о содеянном и неосуществленном.

Где-то там, на ступеньках, безликой тенью остался "Друг", который прежде так тревожил Михаила - несуществующий и всегда удачливый соперник, к которому он ревновал свою возлюбленную, с которым постоянно сравнивал себя самого. "Ты всего лишь тень... Моя тень! Тебя никогда не существовало..." - еще минуту назад Михаил бы поразился этому открытию, но сейчас это уже не имело никакого значения.

Чем ближе был квадрат теплого янтарного света, чем громче и отчетливее звучали ноты и слова, от которых комок вставал в горле, тем меньше Михаил помнил о том, что было в его жизни - после. И когда он положил ладонь на согретые солнцем перила последнего подъема, всё это - "после" - показалось ему лишь дурным сном.

Головокружительно яркое весеннее солнце ослепило Михаила - и он стоял на пороге своих личных небес, на верхней ступеньке своей собственной "лестницы Иакова", поднявшийся, точно Лазарь из могилы, из сумрака и паутины пустых и однообразных серых дней, покачиваясь и словно паря в невесомости, как пылинка в солнечном луче. Музыка, звавшая его сюда, затихла - и через несколько бесконечно долгих ударов сердца тишину нарушил голос. Её голос! От осознания этого Михаил был готов заплакать - но, оцепеневший, мог лишь чутко внимать тому, что слышал.

Она говорила тихо и нежно, почти шепотом:

"...давай так -
ни единой ссоры
ни одного дурного сна
просто открываешь глаза - а кругом весна
солнце плещется в небе, словно в воде блесна
и леску не видно из-за слепого света

никакого мрака внутри, голова ясна
мир прозрачный и звонкий до самого дна
ты ведёшь её за руку
и рядом с тобой она
бесконечно счастлива
чем ты готов заплатить за это?..."

Вновь воцарилась тишина и нарушало её только легкое дуновение весеннего ветерка, несшего запах сирени. Беззвучно проскочил на чердак, легко потершись об ногу Михаила, рыжий кот. "Все дороги в конце концов возвращаются в эту весну...".

- Всем! - искренне прошептал Михаил, не смея открыть зажмуренные глаза, словно боясь не увидеть её и потому оттягивая этот момент. "Да, всем! Мне не жаль всего того, чем я жил до сих пор - и я не буду защищать свою клетку".

- Всем. Если этого... хватит. - и самое трудное, через комок в горле, через годы сожалений и жалости к себе: - Прости меня.

Михаил еще не видел этого, но знал - она улыбается. И, чуть наклонив голову, убирает с лица прядь длинных волос. В этой улыбке всё, без чего он медленно задыхался в одиночестве - преодоленная грусть, понимание, радость от долгожданной встречи, готовность простить его и дать ему еще одну попытку всё исправить, как бы глупо и банально это ни звучало.

- Всё будет хорошо... Отныне и всегда. Дай мне руку. - просто прошептала она и Михаил, все еще не веря происходящему, протянул дрожащую ладонь и почувствовал прикосновение. Всё это было настоящим - даже если не имело никакого отношения к той реальности, которую оставил консьерж за порогом ржавой калитки. И он сделал свой выбор.


...Михаила хватились не раньше чем через неделю. Жильцы дома не сразу обратили внимание, что молчаливый консьерж куда-то пропал - а его сменщик утверждал, что ни в какой отпуск тот не уходил. Пару месяцев полиция исправно развешивала объявления о человеке, пропавшем без вести - одном из многих, кто однажды ушел из дома и словно растворился в сыром воздухе Города, как кусок сахара в чашке чая. Вскоре поиски прекратились и в суете будней о тихом консьерже просто забыли, как забывали все и обо всем, как забывал и он сам до того, как увидел на своем столе лишний фигурный ключ из серо-желтой латуни.

      Консьерж, который жил под лестницей, никогда не носил крестов. Не носил и не просил. Никаких. Ни наградных, которые спрячут за червлёным серебром и властолюбцев, и героев, ни татуированных — как у лиходея из сыскных казематов. Михаил не заслужил бы такие кресты. Из нелепого подростка он превратился в бесцветного мужчину и не достиг старомодной элегантности. За что его было отмечать? Он глядел на свои, давно обрыдлые, чёрные штаны с заплатами и пятнами масла. Поправил вязаный свитер, в котором стало жарко. Во дворе за ржавой калиткой царила весна — а он-то, выходя на крыльцо, заранее ёжился в предчувствии холодного дождя и порывов ледяного ветра. Он глядел на себя, но себя же не узнавал, чувствуя, как зажигается всё ярче огонь в его душе. Огонь, на чьё тушение он потратил двенадцать лет.

      «Не надо…»

      Жители Города боятся ярких эмоций. Их Город стоит среди северных болот. Он склоняет к хандре, меланхолии и стихам на кирпичных заводских стенах. Здесь кажется правильным лелеять горе и свысока глядеть на тех, кто смеётся вслед. Здесь плачут, читая на бетоне трафаретные строки Павла Сергеевича: человека, которого многие знают по отчеству, но мало кто видел в лицо. И Михаил не отличался от старых зданий Города. С них облетала штукатурка — а Михаил старел, не старея. В трущобы и переулки, где жил гулкий шум водопроводных труб и отзвуки теленовостей, он входил, как домой. А теперь не знал, что делать со своим настоящим домом, который восставал из памяти как феникс — слишком яркий, чтобы вынести его свет.

      — Это видение. Видение… — шептал Михаил, бережно ведя рукой по шершавым перилам.

      Но тактильные чувства не обманывали, а значит, не ошибались и глаза. Он действительно стоял на этой лестнице, слышал эту песню, помнил… помнил этого себя. Не понимая, но отчаянно желая поверить, он оглядывал невыносимо знакомый пейзаж. Чугунно-чёрные прутья лестничного ограждения, бордовая краска на деревянных перилах, слякотно-синие стены — всё возвращалось к нему, проступая как отражения в рябой глади пруда.

      — Этого не может быть…

      Он дрожал всё сильнее, схватившись за перила будто старик, балансирующий на грани апоплексии. Кое-как добравшись до последней площадки, он тяжело рухнул на подоконник над длинной и ржавой батареей. Он даже её помнил! Как будто не проходило двенадцати лет, в стеклянном блюдце-пепельнице гноились окурки. Невозможно, немыслимо! Михаил заскрипел зубами, обхватив голову. Прижался лбом к холодному стеклу. Не могло случиться так, но случилось. Сегодня и с ним, здесь и сейчас.

      «Не надо?..»

      Его ум, квадратный и правильный, редко позволял ему мечтать. Он заставлял себя радоваться тому, что имеет. Но этот же ум сейчас вбивал, один за другим, гвозди в пробковую доску. Соединял их красными нитями, подводил к невозможному выводу.

      Бам! — он сильно ударил по раме, заставив весеннее небо за мутным стеклом вздрогнуть.

      Волшебная калитка из глупых детских грёз вдруг открылась для него. Почему?! Фантазии снов, тайком пересказанных на обрывках тетрадных листов, сбывалась, ломая стены, которые Михаил выстраивал год за годом. В череде дней консьержа не было места надежде. Не должно было быть. Как будто тёмный силуэт ненавистного Друга, потерявшего личность и имя, упал однажды на порог его жизни, да так и остался там, прибитый гвоздями. Как… как он смог продолжать мечтать? Почему посмел верить, что всё наладится, что однажды он вернётся домой?!

      Обернувшись, Михаил взглянул на последний лестничный пролёт и сияющий в его конце люк. Не оглядываясь, не смотря вниз, сутулый мужчина ступил на единственный оставшийся впереди марш. В уголках его добрых глаз блестели слёзы, и он сам не определился бы, плачет он от радости или отчаяния. Ведь, обернись этот двор иллюзией, а эта песня — игрой, подняться на чердаки в третий раз он просто не смог бы.

      Вторая ступень.

      — Тянусь к тебе зелеными листами, — подхватил он негромко, вбивая грязный ботинок из ателье фабричного платья в третью ступень. Да, он знал эту песню. Очень, очень хорошо знал. В тот день ему не было и двадцати.
      — Бегу к тебе солеными слезами, — хриплый и немузыкальный голос дополнял чеканный шаг. Тот, кто не сумел простить себя, хотя любил весь мир, весь свой осенний Город, не умел и сворачивать.
      — К тебе, к тебе… к тебе!

      Четвёртая ступень далась совсем уже легко. Консьерж поверил — как дурак, как ребёнок, как самый счастливый человек в весеннем сентябре! Консьерж шагал всё выше, теряя на ходу прожитые годы. Он больше не держался за перила. И солнечный свет поглотил его фигуру как очередной городской мираж.

      «Хранит ли теперь?»

      Утренний воздух казался прозрачным. Солнечный свет лился сквозь него, рассыпаясь на десятки крошечных бликов, а мужчина на крыльце не мог очнуться от иллюзий, которые принесло холодное, но так непохожее на осень утро. В ореоле света он видел калитку и видел окна домов, превращённые в квадраты жидкого золота. Как на полотнах Кандинского, сизый двор вдруг стал полон безапелляционных контрастов. Солнце плавилось в стёклах, а над ними, над жестяными огрызками кровли и скелетами антенн, уходила в бесконечность память.

      Михаил двенадцать лет сражался с воспоминаниями. Как маркграф в осаждённой крепости, он наглухо запер ворота и замазывал щели в стенах, обходя дозором своё маленькое королевство. И каждый раз достаточно было ослабеть единственной гайке, вылететь единственному анкеру, и все труды шли прахом. Сегодняшнее утро, кажется, вознамерилось перейти от осады к решительному штурму. Он раз за разом вспоминал её.

      Руки консьержа сердито вынули из кармана металлический мундштук. Следом — бутылочку с безникотиновой эссенцией, неторопливо вложив её в хромированное гнездо. Электрический испаритель Робинсона был устройством, которое с помощью кварцевой нити и крошечной запальной чаши заставляло жидкость внутри вскипать, превращаясь в ароматический пар. Сегодня Михаил выбрал тот, что доносил запах грецких орехов. Когда-то курить «электрический дым» было немыслимо, потом сделалось стильно. А теперь Михаил считал, что делает дурацкий выбор; по меньшей мере, достаточно дурацкий для утра и неудавшихся бутербродов. Оставалось убеждать себя, что это хорошая замена самокруток с дешёвым турецким табаком. Ха-ха, здоровый как бык пьяница.

      «Хранит ли она их теперь? Или шепчет о его воспоминаниях с игривой усмешкой, как анекдот, касаясь локоном чужого уха?..»

      Отвернувшись от калитки, единственный свидетель рассвета направился под землю. Ему нужно было проверять воду, а ещё больше требовалось занять руки. Нельзя сказать, что большой человек из северного города родился и вырос заправским нытиком. Когда-то, когда локти куцего пиджака белели от школьного мела, Михаил первым качался на привязанной к иве автомобильной шине, первым воровал квас из уличной бочки или вишни из соседского палисада. Он шёл сквозь молодость так же, как сейчас шаркал по узкой бетонной отмостке: с бесцельным упорством, которое жило внутри несмотря на сутулый вид и хмурое настроение.

      Потом многое изменилось. Он многое перепробовал, чтобы убежать. Тут ореховый табак, право слово, вряд ли выходил самым дурацким решением. Бывало, Михаил читал Кафку и Сартра, сопереживая Йозефу К. при свете настольной лампы. Бывало, бродил в завываниях вьюги. Становясь перед освещёнными стендами у краснознамённых ворот, он читал заводские стенгазеты, написанные для рабочего народа простым и понятным языком. Только мир не становился понятнее, а колючий снег лез в глаза. Бывало, запойно пил. А иногда уходил так далеко, что предместья города терялись в болотных сумерках и назад его подвозили усатые водители в больших рычащих грузовиках.

      Консьерж добрался до подвальной двери, спустился по раскрошившимся бетонным ступеням и проверил давление и температуру в чугунном котле. В подвале, где пахло всегдашней сыростью и пищали крысы, в ряд стояли несколько цистерн: водосборник на двести сорок американских галлонов, котёл и резервная колонка, а также остатки существовавшего тут когда-то пневматического ресивера. Пробираясь между ржавых стальных великанов и хрустя бетонной крошкой, Михаил почти слился с подвальными тенями, наконец-то поймав некое внутреннее равновесие. Он курил, изучая латунные диски манометра и термометра. Со скрипом отвернув вентиль, добавил отопления, чтобы сырость грядущего дождя не подтопила чердак, и с удовольствием выбрался обратно.

      Калитка. Проклятая штука снова попалась ему на глаза.

      Солнце всё так же сияло в вышине, озаряя воспоминания о босоногом детстве и мягкой улыбке. Она улыбалась, когда читала ему Гёте, а он хриплым басом, который больше подошёл бы трамвайному кондуктору, говорил, что тоже верил в Царя-из-ольхи, в Зодчего, во все эти легенды. В легенды, которые могли бы обрести жизнь...

      Калитка, калитка, калитка! Что, будь она неладна, с нею не так? Прошло двенадцать лет! Он видел эту калитку ровно четыре тысячи триста восемьдесят четыре раза — по числу дней, считая четыре високосных года. И до этого ещё дважды по столько! Какого дьявола именно сейчас она так вцепилась в голову?!

      На заскорузлой ладони Михаил взвесил ключ, раздражённо выдыхая ореховый дым. Положительно, утро собиралось прикончить его с помощью неясных предчувствий. Но вот, влекомый неодолимой силой, консьерж уже шагал к ней, переступая бордюры и обходя клумбы. Пятиэтажные дома соединяла сеть уютных дворов, где всегда шумели липы и царила зеленоватая полумгла. Дворы могли бы запутать любого, но только не его. Он твёрдо знал, что калитка заперта и не открывается. И если этот ключ... этот ключ... ключ... Как шумящий водопад, чувство неправильного заглушало все мысли, все звуки.

      Консьерж вложил фигурный ключ в давно проржавевшую скважину. И, помедлив минуту или две, резко повернул.

...Можно ли жить вечно? Можно ли уберечь от смерти, вернее, от забвения хотя бы часть себя, допустим, выраженную в творчестве? Бывает ли искусство вечным, не умирает ли постепенно оно без тех, кто действительно понимает, когда, кем и для чего оно создавалось - без слушателей, зрителей, читателей из той же эпохи, того же поколения? Павел порой думал об этом, размышляя, переживут ли его стихотворения и песни его самого.

Конечно же, творческая натура требовала воскликнуть: "Искусство вечно!". Но сам Павел с детства чувствовал мимолетность и непрочность всего, что относится к человеку. Даже любимый Город, в котором поэт прожил свою жизнь, - однажды и он будет стерт с лица земли. Может быть его поглотят морские волны и по его улицам будут проплывать киты и стаи рыб, а может трясина затянет в свой торфяной омут фундаменты зданий...

Люди взрослеют, стареют и умирают. Меняются их увлечения и вкусы. Те песни, которые казались крутыми друзьям Павла в детстве, сейчас ему самому кажутся наивными и примитивными - не все, конечно, но изрядная часть. Пройдет еще немного времени и все забудут, почему именно эти песни казались такими "цепляющими" именно этим мальчишкам и девчонкам. Вот вам и вечное искусство - всего несколько лет прошло...

Как говорится, "Меняются и время, и мечты, Меняются, как время, представленья. Изменчивы под солнцем все явленья, И мир всечасно видишь новым ты..." (с). Думая об этом, Павел с годами все сильнее ощущал печаль от неуклонного бега времени, что подтачивало всё любимое им, как волны точат и стирают в песок даже самые прочные скалы. И сожаление о том, что многое для него потеряно безвозвратно.

И всё сильнее ему хотелось уметь "останавливать" Время или обращать его вспять. Чтобы никуда не спешить, чтобы успевать воплощать всё задуманное. А еще чтобы иметь возможность попасть в те мгновения, которые ты упустил - может быть потому, что был занят чем-то иным, а может тебя и вовсе не было на этом свете. Например чтобы попасть на живой концерт любимой группы в ее лучшем составе и услышать любимую музыку такой, какой она была задумана и исполнена впервые - потому что это возможно лишь раз, единственный раз в жизни, да и то не каждому...

Поздним вечером перед днем, когда они должны были встретиться с Матвеем, чтобы "тряхнуть стариной" и попробовать записать пару песен, как раньше, Павел долго смотрел в осенние сумерки, сидя в кресле с карандашом и пустым блокнотом в руках перед открытой дверью балкона. Темнота дышала сырым ветром и шелестела листьями, а Павел никак не мог поймать какой-то смутный образ, который бродил там, под его окнами. Он и не заметил, как уснул.

...Павлу снилось, что он быстро идет, почти бежит по набережной Реки. Где-то там, за туманной дымкой, угадываются очертания старинного парохода - таких уже давным-давно нет в судоходных компаниях, разве что в кино или на старых картинах можно увидеть такие. Палуба украшена фонарями, доносится смутно знакомая музыка - но Павел не может вспомнить ни исполнителя, ни название песни, ни даже понять, на каком языке поют. А на палубе, облокотившись на перила, стоит девушка в легком коротком платье. Павел никак не мог вспомнить, кто она, и даже не видел отчетливо ее лицо, но сами очертания ее силуэта показались ему необъяснимо знакомыми.

Пароход издает печальный протяжный гудок, словно прощаясь с Городом - и с самим Павлом. Он, испытывая страшное волнение, срывается и бежит вперед как можно быстрее. Но корабль отчаливает и, еще раз посигналив на прощание, медленно отплывает прочь, растворяясь в тумане. Силуэт девушки в легком платье выпрямляется - забытое воспоминание машет Павлу рукой, то ли прощаясь, то ли обещая вернуться...

Павел проснулся ранним утром - кажется, от одного только холода. Утро выдалось прохладное, а балконную дверь он прикрыть забыл.

Позади - ещё две недели. Результат - снятый гипс, почти восстановленная форма левой руки - может держать седьмую позицию почти столько же, сколько и правая.
Студенты-мажорики на очередное занятие просто не пришли. По телефону Стас что-то промямлил о том, что у них, типа, короче, накрылось, батёк у Витька не придёт, ну и, короче, номер не нужен. Это было очень кстати, ведь в Калифорнии Максу уже показали свежую трудовую книжку и поздравили с первой официальной работой. Зарплата была даже чуть выше осторожных ожиданий так что, Макс, краснея и слегка тушуясь, решился попросить у Алексея Семёновича аванс на съём жилья. Тот, выслушав, позвонил какому-то своему знакомому, оказавшемуся ветераном балетной сцены. После короткого собеседования ветеран сдал новобранцу свою пустовавшую квартиру за смешную по московским меркам цену.
Со своими соседями Макс попрощался почти по английски, не оставив каких-либо контактов. Он чувствовал, что течения жизни разносят их и не видел смысла в долгих прощаниях.
Новая квартира блестела чистотой и новенькой икеевской мебелью. Макса приводили в детский восторг станок и огромное зеркало, позволявшее заниматься дома. На столе в творческом беспорядке валялись изчёрканные листы, в которых можно было угадать слова из Аладдина.
Задумчиво перебирая две связки ключей, Макс ехал в аэропорт. Эти выходные должны стать особенными. Уже не надо было ютиться по безликой роскоши номеров, он приводил женщину в свою пещеру. Не было никакого волнения - он хорошо узнал Диану за то короткое время, что они вместе.
Контроль. Зал ожидания. Сотни спешащих людей. Рейс из Харькова, наконец-то.
"Привет!"
"Привет"
"Я соскучилась!"
"Давай сумку"
"В ту же гостиницу поедем?"
"Увидишь"
"Ты какой-то задумчивый"
"В понедельник первый урок у детишек. Боюсь запугать их до дрожи. Если родители подадут на студию в суд, меня точно уволят по статье"
"Ты справишься".

Зима не успела отступить, и на улице шел всё тот же приятный снежок, что и пару недель назад.

Парень улыбнулся Джейн еще раз и потянул ее в сторону моря.
- А ты смелая. - тихо произнес он, мягко сжимая ее ладонь. - Не каждый согласится вот так просто принять руку другого. Они начнут думать, стоить планы на выгоду и - не дай Бог! - даже составят контракт! - он даже издал тихий смешок и, чуть наклонившись, заглянул в глаза девушки. - У тебя ведь не было ничего такого на уме?
Они уже подошли к кромке моря, что то и дело лениво накатывал на берег пляжа. Песок вокруг был чистым и только цепочка следов, что вела к ограждению, портила этот вид. Мусор, что оставался после туристов, уже давно убрали.
- Мне нравится этот вид. - тихо сказал парень, вновь переводя взгляд на море и садящееся солнце. - Он напоминает мне о том, что давно ушло. И только солнце уже который раз...
Он не успел договорить, когда налетел холодный ветер. Он словно легонько подтолкнул в спину и парень нахмурился.
- А оно ближе, чем я думал. - тихо сказал он сам себе.
Еще один порыв ветра, более сильного, и Джейн сама ощутила смутную тревогу. Словно что-то подбиралось к ним со спины, распуская когти и готовясь схватить, запустить их в пару. Однако, пляж за ее спиной был совершенно пуст, хотя ее чувства говорили об обратном.
- Ты не увидишь его. - произнес парень, пока девушка смотрела назад. - Никто не видит Ненастье, пока оно не наступило.
Он вдруг шагнул вперед, прямо в воду и... его нога ступила на нее, словно на продолжение пляжа. Он чуть покачнулся на волне и потянул к себе Джейн.
- Но я знаю, где от него спрятать тебя. - уже серьезным голосом сказал он, мягко потянув девушку к себе.
Ветер подул в третий раз, уже яростнее, злее и холоднее, а по небу заскользили тучи.

Вы не можете просматривать этот пост!

Лежа рядом с девушкой своей мечты, не хотелось практически ничего. Мысли едва шевелились в голове, практически выключаясь от ощущений близости Алены. Что делать, если достигнуто идеальное состояние, и любое изменение будет ухудшением?
Сил шевелиться не было. Хотя так же Артем считал час назад, и пару часов назад, и... пару часов назад? вечер?? Уже вечер? Черт побери, почему весь день пролетел за пару мгновений?

Рассказ о несправедливости, от которой она пострадала, Раэль внимательно выслушал - выслушал, и оставил в памяти, не осмысливая его еще до конца. Тихий рассказ, периодически прерывающийся едва заметными всхлипами... все, что он мог сделать для своей женщины - это не перебивать её, обнять и своим теплом подтверждать то, что история заложницы Карима уже позади.
И по возможности не сжимать кулаки, видя в своих мыслях, как он сломает этому чурке нос с парой зубов. А если чурка начнет свою горскую волынку "Вахъ! Гыви кунакы многа-многа, кынжал вазьмы! Гяур баран-шея рубы кышкы на кынжал матай!" - ему же хуже. Можно свистнуть Илюху который делает стойку питбуля при одном только намеке на выходцев из Чуркистана, и Каримчик вряд ли обойдется только битыми стеклами своей машины - может и с лестницы упасть восемь раз подряд. Или позвонить Саньке, который вряд ли откажет помочь в составлении телеги в РУВД, хоть он больше и по КоАП, но это не имеет значения. Тут и нарушение конституционных прав - 138 УК, и клевета с оскорблениями - 129/130 УК, удержание силой - 127 УК, и доведение до самоубийства - 110 УК.
Не хотелось бы затевать разборки, но при одной мысли что какой-то козёл пытался ударить Алену, собственную челюсть стиснутую разжимать приходилось чуть ли не руками.

К счастью, Каримчика здесь не было - была открытая ласковая женщина, уже ставшая частью его жизни, Раэль выбросил все постороннее из головы - сделав себе заметку "разобраться потом", повернулся на бок, зарывшись носом в её волосы, и все несправедливости мира ушли куда-то далеко-далеко...

- Солнце садиться начало. Красивый закат... - чуть прищурился он, любуясь отблесками золотистого света на гладкой коже Алены.
- Люблю тебя - шепнул Артем на ухо своей женщине, констатация факта получилась легко и непринужденно.
Идиллию прерывать не хотелось, но парадокс ситуации был в том, что ТАУ к людям было неприменимо. Попытка максимально стабилизировать идеальное состояние системы привела бы к застою и разочарованию - равновесие было необходимо, но равновесие динамическое, а не статическое. Что в переводе на русский значило - надо заставить себя встать и заняться делами, чтобы потом - к ночи, или может ближе к утру, со спокойной совестью прижать свою женщину к себе и забыть о том, что в мире есть что-то кроме неё. Чувствовать на себе тепло её дыхания, скольжение тонких волос, упругость и тепло её тела.

Издав тяжелый горестный вздох, Артем заставил себя оторваться от девушки, дотянувшись до стола на котором валялся выключенный телефон. После ввода пин-кода мобильник начал непрерывно трындеть о приходе смсок - пропущенные звонки от коллег, пропущенные звонки от начальства, смс от брата... Скользнув взглядом по списку, он набил короткий ответ своему непосредственному начальнику отдела:
"Завтра тоже не приду, выпиши отпуск без з/п дней на десять. Если не устраивает - можешь писать увольнительную, подпишу как доберусь до вас." С бесшабашной ухмылкой щелкнул "отправить" - работа в небольшой фирме не была чем-то особенным, с его специальностью остаться без денег было нереально. Живя в одиночку, на себя особо не тратишь - запас денег на некоторое время был, чтобы не задумываться о хлебе насущном.

А вот последнее сообщение заставило надолго замереть, осмысливая происходящее - и снова вернуться к событиям ночи, уставившись в короткий ответ брата на экране.
- Мы не сошли с ума - негромко пробормотал он
- Это не сумасшествие... про музыку - повернулся Раэль к девушке снова, привстав на локте на кровати - помнишь, я в машине замер на пару секунд? Ты еще спросила немного напуганно - живой ли я, что со мной? "Зомби" тогда играло... я тогда увидел надгробный камень с надписью - близко, будто сам перед ним стоял. На нем было написано "Анастасия Михайловна Кузнецова, 10.04.1995-19.05.2012". Картинка была очень четкой, и я решил узнать, существует ли это надгробие на самом деле. Вот - протянул он Алене телефон с открытой перепиской с Кириллом
- Эта плита существует на самом деле, значит это не просто видения. Эта девушка, Настя, она погибла ровно год назад. Я себе пообещал, что съезжу туда и положу венок, чтобы она спокойно спала. Съездим? Конечно, не прямо сейчас. Это недалеко от того места на трассе. Я почему-то благодарен в том числе и этой Насте за то, что у нас с тобой... все получилось - закончил свой сумбурный рассказ Артем, уже не боясь, что Алена его оттолкнет и рассмеется в лицо

Алена с видимой неохотой отпустила от себя Раэля, потянувшись за ним всем телом, но не открывая глаз, и только невразумительно промычала что-то в ответ на фразу о сумасшествии. Но, по мере того, как парень продолжал говорить, сонная нега все больше покидала ее, и под конец, перевернувшись на живот и приподнявшись на руках, девушка уже вполне осмысленным взглядом смотрела на экран телефона, где без лишних комментариев был указан адрес кладбища, сектор и место, где была похоронена девушка, которую никто из них никогда не знал.
- Давай съездим, - пожав плечами, согласилась она через некоторое время. А еще несколько секунд спустя, подняв глаза на Раэля, добавила:
- Хотя мне почему-то немного страшно. Может, просто потому, что я не люблю кладбища…
- Мне тоже немного не по себе - признался Раэль, легко дунув на волосы Алены у правого уха - ну, в любом случае, не сейчас. Надо еще твои вещи забрать, это критичнее. Подремли еще немного, сейчас посмотрю что в холодильнике осталось. Почти завтрак в постель - рассмеялся он, глянув на окно - если по часовому поясу Нью-Йорка какого-нибудь. А у нас уже ужин, подкрался незаметно.

Не заметив особых возражений по существу - кроме, конечно, явного нежелания молодой и влюбленной девушки отпускать его. Абсолютно взаимного, впрочем, нежелания - металлист сгреб Алену к себе, обхватив руками и ногами...

Солнце уже село, блеснув последний раз золотистым отсветом в окне. Живот неблагозвучно буркнул, прозрачно намекая, что любовью сыт не будешь, и неплохо бы позаботиться о хлебе насущном. Артем вновь предпринял попытку встать, но "подремли еще немного" плавно перешло в "мне с тобой хорошо", "никуда не пойду", включенное за окном вечернее освещение и отблеск уличного фонаря на её платиновых волосах...

Ночь подкралась точно так же незаметно, как и вечер. Раэль, сделав над собой волевое усилие, осилил короткий толчок руками, нацеленный от кровати в сторону пола. Шмяк.
Падать на линолеум левыми ребрами с высоты кровати было не очень приятно, но пожалуй, это был единственный способ заставить себя отсюда выползти. С тихим кряхтением встав, он дополз до туалета, потом и до кухни. Стоило бы наверное блеснуть кулинарными талантами перед своей девушкой, однако после того, как живот взвыл, оказавшись рядом с холодильником - намекая, что есть он хотел еще в обед, а сейчас пора уже жрать, Раэль всего лишь настрогал полдесятка бутербродов, сложив их горкой на поднос, и с двумя кружками чая принес назад в комнату - оставить Алену голодать ему совесть не позволяла.
- Куфай, тефе фил фнофо пофафовиффа - гостеприимно предложил он девушке ранний завтрак если по очередности, который по времени был уже поздним ужином, и голодным взглядом скользнул по прикрытой только рассыпавшимися по подушке волосами Алене.
Прожевав первый бутерброд, запиханный в рот целиком, он уже культурнее откусил кусок второго.
- Надо за твоими вещами съездить... - добавил он со вздохом.
- Сейчас? – удивленно спросила Алена, с видимым удовольствием и завидным проворством уплетавшая бутерброд, многозначительно посмотрев в окно.
- А почему нет? Самое лучшее время для поездки - искренне ответил Артем
- Выспались, позав...поужинали. Можно и собираться?
- Почему нет, - эхом отозвалась девушка, пожав плечами. – Действительно, чего тянуть.

Сонная нега постепенно покидала девушку. Расслабленно-счастливое выражение лица сменила чуть тревожная решительность, а в движениях появилась четкость и некоторая нервность. Поев, она на несколько минут заперлась в ванной, а потом начала одеваться.

- У тебя должна быть расческа… - сообщила Алена, взглянув на себя в зеркало и распахнув глаза в притворном ужасе.
Артем задумчиво пропустил через пальцы собственный хаер, подойдя к Алене и осторожно взял её за руку
- Не переживай, одну я тебя не оставлю - обнял он её на пару секунд
- Конечно у меня есть расческа! Три штука - Раэль с улыбкой перевел тему, тряхнув головой влево-вправо и заставив свои волосы разлететься в разные стороны
Он взял массажную широкую расческу, подошел сзади к девушке и методично начал её расчесывать, надеясь немного успокоить. Что она нервничает, было видно невооруженным глазом
- Я знаю, - благодарно ответила Алена, доверчиво позволяя ему заняться своими волосами и даже чуть прикрыв глаза – впрочем, напряжение в ней по-прежнему чувствовалось. – Просто это моя история, и мне кажется, я должна попытаться разрулить ее сама, не прячась за твоей спиной. Но буду благодарна, если ты меня подстрахуешь.
- Я просто прослежу, чтобы он не посмел тебя обидеть - согласился Раэль, закончив расчесывание и нехотя отошел на шаг в сторону коридора, убирая расческу на место
Собираться самому было делом недолгим - косуха, барсетка на стальной цепи, берцы... весело оскалиться самому себе в зеркало перед выходом, кинуть в карман телефон и можно идти.
- Показывай, куда ехать - открыл он дверцу машины перед девушкой, заводя верный уазик.

Ночная дорога снова ждала его - трасса, по которой можно идти только вперед. Без каких-либо сомнений Раэль щелкнул питанием магнитолы, переключая на заранее выбранный трек. Хорошая песня, в тему.

Духи далеких гор
Мчатся во весь опор
В огне твой край
Молятся на восход
Режут людей как скот
И рвутся в рай

Пора было вернуться к состоянию взведенной пружины - боевому задору и уверенности, позволяющей прогибать мир вокруг себя. "Дай мне повод сломать тебе нос, пожалуйста" - ухмыльнулся своим мыслям металлист, надевая кожаные перчатки без пальцев.

А у нас за душой
Небес простор
И вечный спор
Кто чужой а кто свой?..

Начав уже немножко понимать, что к чему, Раэль добавил газу, отъезжая с парковки, и заодно отвлекся от песни ненадолго - ближайший куплет ему был не нужен. А вот дальше снова в тему.

Веру предков сожгли,
Но тень ее -
Среди лесов
Слушай голос земли

Имя тебе - Патриот,
Кто не помнит корней, не поймет
В сердце огонь не погас,
Кто не с нами, тот против нас!

Алена была с ним, и этого было достаточно, чтобы заставить пожалеть всех, кто обидел его женщину.

Кровь течет по камням,
Забудь про все,
Иди вперед,
Слушай голос огня!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Некоторая важная информация может быть здесь. А так же мои картинки.

Названия:
Цаир - Слабый
Наас - Змей
Шамир - Терн
Нагалал - Пастбище
Салха - Странствие
Тевец - Сияние
Секелаг - Угнетенный
Раввиф - Обширный
Содом - Горящий
Фимнафа - Удел
Рим - Вечность
Назарет - Ветвь
Хеврон - Связь

Семь дней Исхода:
День 1 - Безмолвие
День 2 - ...
День 3 - ...
День 4 - ...
День 5 - ...
День 6 - ...
День 7 - ...

-
Первым я набросала портрет Гавриила, одного из моих неписей. Сомневаюсь, что у меня будет время нарисовать их всех, но я постараюсь хотя бы лайн-артом иногда что-то выплевывать.

- О, благодарю Вас, сударыня, Вы просто ангел, - слегка шутливо ответил Макс, усаживаясь обратно за стол
Никогда не умел принимать комплименты.
- Ну что, надо выполнять обещание. Следующая очередь снова за мной, песня на французском. А потом и ты. Я ни за что не поверю в отсутствие у тебя слуха и голоса. Макс обернулся на других посетителей, но увидел, что они как на удачу были поглощены едой, выпивкой и разговорами, и один за одним столики пропустили очередь.
Что петь, Макс так окончательно вчера не решил, поэтому, полистав меню, остановился на довольно затасканной русским переводом классике французского шансона. Судя по субтитрам, имелось в виду, что посетители должны петь русский вариант, но Родионов, даже без обещания, предпочитал оригинал, который помнил наизусть. Микрофон ко рту, первые звуки мелодии и песня - о любви всей жизни, которой у Макса никогда не было.

- Une vie d'amour
Que l'on s'était jurée
Et que le temps a désarticulée
Jour après jour
Blesse mes pensées
Tant des mots d'amour
En nos cœurs étouffés
Dans un sanglot l'espace d'un baiser
Sont restés sourds
À tout, mais n'ont rien changé
Car un au revoir
Ne peut être un adieu
Et fou d'espoir
Je m'en remets à Dieu
Pour te revoir
Et te parler encore
Et te jurer encore

Пол жизни назад Макс считал себя романтиком. Он мечтал о воспетой литературой любви с первого взгляда, либо просто любви искренней и бескорыстной, которая возвышает и облагораживает обоих. Мечтал греть суровой уральской зимой ладошки любимой девушки в своих и неспешно собирать губами снежинки с её волос. Целоваться в кино на последнем ряду и встречать рассвет над Камой.

- Une vie d'amour
Remplie de rires clairs
Un seul chemin
Déchirant nos enfers
Allant plus loin
Que la nuit
La nuit des nuits

Une vie d'amour
Que l'on s'était jurée
Et que le temps a désarticulée
Jour après jour
Blesse mes pensées
Tant des mots d'amour
Que nos cœurs ont criés
De mots tremblés, de larmes soulignées
Dernier recours
De joies désaharmonisées


Лет шесть назад Макс считал себя циником. После нескольних неудачных влюблённостей он разочаровался в женщинах, считая, что надо просто гулять, пока ты молод. Ведь женщинам от тебя нужны только твои ресурсы, не важно, денежные или моральные. А мужчина с выработанным ресурсом заменяется на другого. Значит, и от женщины надо получить по максимуму, а потом заменить.

- Des aubes en fleurs
Aux crépuscules gris
Tout va, tout meurt
Mais la flamme survit
Dans la chaleur
D'un immortel été
D'un éternel été

Une vie d'amour
Une vie pour s'aimer
Aveuglément
Jusqu'au souffle dernier
Bon an mal an
Mon amour
T'aimer encore

Теперь же Макс считал себя прагматиком. Он верил, что есть женщина, с которой он свяжет свою жизнь, с которой будет взаимная симпатия, душевное спокойствие, надёжный тыл - в общем, всё, что ждёт мужчина от семьи. Ради этой женщины Макс будет делать всё, что должен делать мужчина для своей семьи. Но брак этот будет по расчёту, без юношеских вдохов и романтических глупостей.

И всё же, в моменты, когда звучали песни подобные этой, затрагивавшие скрытые слоями цинизма и прагматизма струнки души Макса, он на секунду верил, что в отношениях полов есть место чему-то большему, чем просто похоть и расчёт.

Когда звучали песни подобные этой. Либо... когда встречались хорошие девушки. Как та, для которой Родионов снова пел.

- Et toujours

- Какая красивая у меня на руках девушка... - с улыбкой ответил ей парень, наполовину закрыв глаза и слегка вздрогнув от пробегающих по нервам импульсов, вызываемых касаниями женских пальцев.
Он обнял Алену крепче и прикрыл правой ладонью её ухо и шею от холодного стекла, положив ладонь сверху. Конечно, на них обоих был спальник, но ощущать шелковистую гладкую кожу под пальцами стало практически естественной потребностью.
Свободной левой - дотянулся до магнитолы, снижая громкость до абсолютной неразличимости слов. Едва заметная музыка в фоне была привычна, но понимать, какая именно играет песня - уже не хотелось. Хотелось лежать, чувствуя на себе свою ожившую мечту. Вторая, левая рука, опустилась на свое законное место - на бедро Алены, скользнув вверх по её телу, к талии и плечу.
Чуть приподняв голову, металлист едва заметным касанием губ поцеловал верхнюю губу Алены.
- А у тебя на губах все еще шоколад оставался - с легкой усмешкой прокомментировал он этот поцелуй
- Поспи немного, я никуда не исчезну. Обещаю - голос Раэля стал практически беззвучным, перейдя на шепот, чтобы не беспокоить засыпающую девушку.
Расслабив шею, он откинул голову назад, опустив её на подголовник. Мыслей в голове было слишком много, чтобы сейчас уснуть.
Закрыв глаза полностью, чтобы сконцентрироваться на недавних событиях, парень восстанавливал картину произошедшего в голове. Начиная от того первого ощущения разряда тока, ударившего по нервам, когда в боковом зеркале отразился платиновый блеск волос.
Подавленная в себе незнакомка, пославшая нахер обладателя пузотерки. Неудачника, хехе. Так ему и надо, балбесу, нефиг приличных девушек за шлюх принимать...
Оборвав свои мысли, Артем заставил себя вернуться к разбору ситуации. Экстренный разворот - бросок на ремнях, металлический лязг оборванного троса... Ручник надо будет починить - сделал он себе пометку мысленную, и перешел к следующему моменту.

"Контрольное" ослепление, которое должно было высветить Алену, стоящую прямо под лучами мощных фар дальнего света. Однако, на мгновение она исчезла.
При свете ты никто - сказал Кипелов, и Алена исчезла. Что он почувствовал тогда? Адреналин в крови, бесшабашную уверенность в себе. Это нормально, при таком маневре и такой девушке рядом. Но почему исчезла Алена в луче фары? Попала в "слепое пятно" глаза? Возможно, если бы он смотрел одним глазом. Он смотрел двумя. И все же, это было более-менее возможно из-за резких световых переходов... глаза не адаптировались... в теории, кое-как можно было объяснить.
Но не следующий момент. "На грани", вызвавшее к жизни образ Лизы.

Перекрестки миров открываются с боем часов - время 23.00. Конечно, бить электронным часам нечем, однако ситуация однозначна.
Лабиринт, открывшийся его взгляду.
Слышишь ты голоса... - крик. И выжигающее сетчатку глаза ярко-белое световое пятно, чуть не заставившее его броситься под колеса. Световые лучи, скрещивающиеся на фигуре, стоящей на ночной дороге.
Полное совпадение с обложкой сингла.
Алену тоже зацепило! - понял он внезапно, прокручивая в памяти в очередной раз ситуацию.
Выход ищут слова, оставляя на чистом листе след. "У тебя есть бумага и ручка?" - синхронно с этими словами песни заданный вопрос.

По спине пробежались ледяные мурашки, от осознания происходящего. Это было самым началом - началом цепочки событий, когда музыка начала плавить реальный мир, теряющий форму как мягкий воск. "Что это было??" - задал он вопрос сам себе. "Смог бы я повторить это сумасшествие, зная, что музыка перестала быть просто музыкой?"
В поисках ответа на свой вопрос Артем открыл глаза, увидев результат ночного сумасшествия. Теплую, ласковую женщину, рассеявшую холод и одиночество его бессмысленного существования. Морщины на лбу разгладились, он улыбнулся, потеревшись щекой о макушку Алены, и чуть передвинул спящую девушку повыше, головой к себе на плечо, чтобы чувствовать тепло её дыхания.
Смог бы. Оно того стоило - однозначно ответил на свой вопрос, чувствуя, как напряжение уходит из тела, и вернулся к своим размышлениям. Химера. Песня, поколебавшая скептицизм... и восстановившая в его собственной памяти мгновение, четкое, как застывшее под магниевой вспышкой мгновение на фотопленке. Удивляться

Stripped. Удивляться было уже нечему, после ответа самому себе на главный вопрос. Музыка - настоящая причина того, что произошло в эти короткие полчаса. Однако, начав анализ, останавливаться было нельзя. Вздрогнувшая Алена в момент, когда он представил её обнаженной на холодном ветру в лесу. Расширенные зрачки. Тяжелое дыхание... в тот момент он не коснулся её и пальцем, физически не коснулся. Мысленно же... в мыслях он раздел её, и не оставил без прикосновений ни единого сантиметра молодого и сексуального тела, заставляя забыть все невзгоды под влиянием древнейшего желания.
Конечно, эта песня, как и прочие были в тему ситуации. Деревья, ночной лес - это было в паре десятков шагов от машины, стоит только выйти из неё и разложить спальник, отойдя немножко от дороги. Сердце дало сбой, забившись чаще. В прошлый раз он был слишком сосредоточен на транслировании своих ощущений, сейчас же женщина была в его объятиях - настоящая, теплая... Рука, лежащая на плече, медленно поползла вниз, под джинсовую куртку, к упругой груди, которую он чувствовал своим телом.
"Стой, идиот!" - прикрикнул металлист сам на себя, заставив убрать пальцы из-под одежды девушки, и вернуть их на плечо. Ей нужно поспать! Ей нужно спать... - убеждал он сам себя, сжав пальцы в замок на спине Алены, чтобы шаловливые ручки не лезли, куда не нужно. Сейчас не нужно. Это будет, и скорее всего достаточно скоро - но не сейчас, девушке нужен отдых, тишина и покой. Воспользоваться мгновением и раздеть её сейчас будет предательством. Хотя, она и сама ведь этого хотела? Только что хотела, задыхаясь от страсти - боролись в голове мысли.
"Не сама хотела! Это песня была, Stripped, ты же её и заставил этого хотеть" - зашевелился червячок цинизма где-то в сознании.
"Да наплевать" - заставил он себя сильнее сжать пальцы, сплетенные в замок, чтобы отвлечься от близости доверчиво прижавшейся к нему девушки.
"Разбужу её поцелуем" - пришел он к компромиссу между своими желаниями, представив как вновь расширятся её зрачки, желая его ласки, заставляя прижиматься всем телом, чтобы чувствовать друг друга...
Лежать стало неудобно, и Раэль заставил мысленно досчитать до ста, чтобы не мешать спать своей воплощенной мечте. Перечеркнуть сиюминутным желанием шанс на счастье было бы слишком глупо, а обуздывать свои желания он научился уже давно. Анализировать дальнейшее было уже сложно, Артем и сам устал. Закрыв машину полностью на сигнализацию щелчком висевшего в замке зажигания брелка, он чуть опустил стеклоподъемники, чтобы было чем дышать, и сам задремал.

То, что происходило между Елью, Ее жрицей тем, кого жрица выбрала, должно остаться тайной. Позже рассказывали, будто бы снова собрались все двенадцать Лордов и впервые за много веков среди них присутствовали Лорды Дня, Ночи и Утра. Будто бы даже один из Лордов был какой-то юноша из санатория, но мнения очевидцев разделяются и мало кто знает правду. Точно одно: вскоре после собрания Лордов те призвали своих прежних врагов - князей туата - и заключили с ними вечный мир, скрепленный самой Елью через Ее жрицу. А в санатории в то лето ни один больной не умер, но все вылечились - то был дар Лорда Дня Долине в день его восшествия на трон.

Движение незнакомки по своей отчаянности было похоже на прыжок в бездну. 'Это неправильно' - неправильно? Что это?..
Хотя особо поразмыслить над словами девушки не получилось. Сложно мыслить, когда твоя ожившая мечта тебя целует, Раэль совершенно не задумываясь над своими действиями съехал с тумбочки на пассажирское сиденье, обеими руками крепко прижав незнакомку к себе и отвечая на поцелуй.
Парой секунд спустя, когда мозг все же ожил и начал подавать тревожные сигналы, парень и не подумал отодвигаться. Чисто логически он постфактум обдумал ситуацию и полностью обосновал свой порыв. Оттолкнуть ее в такой момент, не ответить на чувства, когда она сама фактически отдает себя, борясь со своим воспитанием, убеждениями... лучше уж плюнуть в лицо, раздеть и выставить голой на трассу. Даже в этом случае унижение будет меньше, пренебрежения собой женщина никогда не простит. А то, что эти действия не были логически взвешенными, лишь добавит натуральности, ведь самая искренняя игра та, которая вообще не игра.
Однако, и срывать с красавицы одежду как дикий зверь, будет не сильно меньшей ошибкой. Это не то, что ей надо, даже если она этого хочет сейчас. Слегка ослабив хватку, металлист плавным движением положил свои пальцы ей на шею и щеки, с удовольствием скользнув тыльной стороной ладони по пушистым серебристым волосам, чуть чуть отвел назад голову - не прерывая поцелуй, а замедляя его. Осторожными дразнящими касаниями языка чуть касаясь губ изнутри, не давая поймать себя и снова впиться взасос до потери дыхания, пока пальцы, будто живя своей жизнью, нежно гладят тонкую девичью кожу шеи и заодно чуть-чуть придерживают за волосы, не хватая, а пропуская прядки между пальцами, создавая слабое сопротивление движению. Да, дразнящие движения искушают сильнее грубых нападок, в эту игру он научился играть давно и не стеснялся своего опыта.

Магнитола давно щелкнула, прокручивая диск на другую позицию, но весь проигрыш и первые слова новой песни Раэль попросту не заметил. Прерваться пришлось потому, что все-таки нужно было сделать вдох.

Разбитый хрусталь иллюзий не склеить, не собрать
Тепло так легко уходит - его не удержать...

Твой ангел тебя не слышит, сколько не зови
Без веры ты как без ветра парусник в ночи
Твой голос разнесся эхом и затих вдали
Одна под безмолвным небом в центре всей земли

Недавняя картинка медленно бредущей по обочине замерзающей девушки всплыла в памяти, слегка изменяя эмоциональный настрой. Левой рукой, между делом, Раэль перекинул коленки девушки через свои ноги, устраивая ее у себя на коленях, чуть заметными касаниями губ, без языка, целуя ее край губы, щеку, шею, снова шею, ближе к уху. Медленно и нежно, придерживая собственное желание перейти чуть ниже по вертикали. На фоне заиграл припев, металлист знал это но не слушал - его внимание было занято незнакомкой, изучением вблизи черт её лица.
- Какая же ты красивая - тихий шепот прямо в ухо был наполовину звуком, а наполовину щекочущим выдохом, он осторожно вернул голову блондинки себе на плечо, перебирая правой рукой её волосы

Я знаю как беспощадна и цинична жизнь
Всё то, что в тебе звучало — больше не звучит
Я смог бы твоей надежды вновь зажечь огонь
Навстречу летящей искре лишь подставь ладонь

Да, цинизма в своей жизни Артему (тогда еще Артему) досталось достаточно. В первую очередь, от той самой Лизы, на которую так удивительно похожа эта юная красавица. Да и её наверное потрепало вдосталь, люди просто так не ходят ночью в тонкой ветровке с опухшими от слез глазами по трассе.
Раэль (давно уже Раэль) протянул ей раскрытую левую ладонь в тон песне, потерся щекой о её ухо прикрыв глаза от удовольствия. Эта ночная встреча и ему вернула надежду на то, что в жизни может быть что-то кроме циничного расчета. В этот раз припев он слушал четко, замерев просто потому что ему было хорошо и хотелось удержать мгновение, продлить его хотя бы на пару минут.

Боже дай ей силы всё преодолеть
Дай душе безкрылой снова ввысь взлететь
Быстротечны дни, мы наполним их
Дыханием последней любви

Там на той стороне судьбы
Нет разлук нет печали
Станем прежними я и ты
Чтоб начать всё сначала...

Может он и сможет стать прежним, приоткрыть скорлупу черного юмора и бездушного цинизма, нарощенную за последний этап своей жизни. Тот самый, который начался с предательства его первой любви. Хотя разумеется, полностью вернуться в юность он не может - да и не зачем?. Он тот кто он есть, начать сначала, но с другой, молодой и открытой, хоть и похожей почти как близнец - в этом был смысл. Ситуация была отражением более старой, в кривом зеркале. Впрочем иногда кривое отражение лишь улучшает оригинал

Когда после падения пришло осознание ситуации, прошел короткий, но яркий приступ жгучего стыда, было волевым усилием подавлено отчаяние, осталась только сводящая скулы досада. Прыгнул и не ухватил, как же так? Видимо, родился под "счастливой" звездой, раз попал ногой в единственное скользкое место на сцене.
Макс ждал скорой, стараясь, чтобы его вид не был чересчур мрачным. Очень не хотелось, чтоб его начали жалеть, но слава богу, таких желающих и не нашлось. Маленькая искорка надежды загорелась, когда организаторы приняли в нём участие, но Родионов старался себя убедить, что делают они это лишь из вежливости. Кому нужен танцовщик, который на сцене не может удержаться? Про то, что бывает, что падают даже великие, Макс не вспоминал. Даже когда Юля подмигнула ему, отчего лицу снова стало жарко, но уже не от стыда, парень всё еще не мог поверить, что он интересен этой Калифорнии. Хорошо, что девчонка быстро убежала, не заметив, что Макс выглядит как ботаник на школьной дискотеке.
К счастью, в травмпункте не было очереди. Парень не горел желанием общаться, и лишь что-то вежливо отвечал на автопилоте сюсюкающему врачу. Максу его годы не давали, и даже частенько просили показать паспорт, в те редкие случаи, когда ему нужно было купить спиртное.
А хряпнуть что-то сильно хотелось. Наверное, второй раз в жизни. Первый раз был, когда отчислили из хоряги.
На выходе из травмпункта Макс неуклюже пересчитал остатки наличности. Выпить, не выпить, а вот есть хотелось. Ехать домой? Туда, обратно - минус два часа. Поесть - еще час. С одной рукой - полтора. Придётся нестись к дорогим мажорам сломя голову. О том, чтобы отменить занятие, не могло быть и речи.

"Нет уж, устроим себе праздник кишечника"

Как быть с мажорами, Макс знал. Будет чуть труднее, объяснять придётся словами, но ничего. Будет сидеть и подгонять их. В общем, унывать не стоит, не последний кастинг в Москве.
Пока мозг Родионова занимался размышлениями о судьбе хозяина, его желудок, перехватив контроль над ногами и органами чувств, искал себе поесть. Куда может отправиться человек, который не может орудовать вилкой в паре с ножом?
Макс остановился возле какого-то суши-бара. Поколебавшись немного, зашел. Это был первый за время жизни в Москве поход в ресторан. Не считать же рестораном киоске с шаурмой на Щелчке.
Что было отмечать? Большая часть денег ушла на "бесплатную" медицину, кастинг скорее всего пролетел мимо. Но Максу очень захотелось себя побаловать.
Заведение было довольно приличным, верхнюю одежду там сдавали в гардероб, а не скидывали рядом с собой на стулья. Парень старался не думать, как оно ударит по его оскудевшему карману. С трудом сняв куртку, Макс проследовал за милой девушкой-администратором в зал для некурящих. Листая одной рукой меню, Родионов оглядывал обстановку. Было уютно, полумрак. Столики окружали стенки из пластикового бамбука, а официантки сновали в очень похожих на настоящие кимоно. По крайней мере на взгляд Макса. В такой ресторан лучше всего приходить вдвоём.
Заказ Максим сделал, ткнув пальцем в меню. Почему-то он всё время стеснялся выговаривать японские и псевдояпонские названия роллов.

"...маки-херомаки..."

- И сакэ, пожалуйста, - добавил Родионов уже голосом.

Всё-таки, сегодня он решил выпить. А что еще пить в японском ресторане? Официантка ушла, а Макс вспомнил, что он кое-что забыл. Он забыл позвонить Алексею Семёновичу.
Телефон лёг на стол, танцор задумчиво нашел в контактах свежезаписанный номер. Звонить, или нет? "- Здравствуйте, это я, ну, тот который поскользнулся на сцене. Трещина в кости. - Хорошо, что позвонили, рад, что с вами всё в порядке, мы вам позвоним". Так это будет выглядеть? Нет уж, не нужно нам ваше участие.
Когда принесли на трёх подносиках заказ, Макс вытер руки тёплой салфеткой, разорвал палочки зубами и на время отодвинул переживания в сторону.
Рот наполнился слюной. Палочки привычно легли в здоровую руку, подцепили васаби, разболтали в судке с соевым соусом, пока жидкость из чёрной не стала тёмно-зелёной. Бледно-красный кусочек имбиря лёг на ролл. Ролл со сливочным сыром и лососем. Такой большой, что выскользнул из палочек. Но вот, конструкция опустилась в соус. Рис тут же впитал жидкость в себя. Палочки постучали роллом о край судка, стряхивая излишки соуса, поставили ролл на поднос, чтобы удобнее его перехватить. И конструкция отправилась в рот.

Макс посидел немного, пережевывая и довольно морщась от пощипывающей нёбо остроты. Заел листочком имбиря и принялся за еду дальше. Голод сказал о себе, и вскоре все три подносика опустели. Принесли сакэ в небольшой пиале. Макс сыто откинулся на кресле, переваривая рис с рыбой и наслаждаясь лёгкой японской (или псевдояпонской?) музыкой. Затем его рука потянулась к столу, легла прямо между телефоном и пиалкой с тёплой японской водкой.

"Что я теряю?"

Решительным движением взяв телефон, Макс набрал номер Алексея Семёновича.
Гудок. Один. Второй. Третий.

"Да он занят, что ему звонить?"

Четвёртый. Пятый. Шестой.

"Ну чего унижаться? Всё, забыли. Набрали кого нужно."

Седьмой.
- Алло!
По телу Макса пробежала лёгкая дрожь. Всё-таки, надежду он не оставлял.
- Здравствуйте еще раз. Это Максим Родионов.
"Ну, этот растяпа, который поскользнулся на сцене."
Макс выдохнул и вдохнул, и, стараясь, чтобы голос не дрожал, продолжил:
- Всё в порядке, гипс наложили. Сказали, трещина в кости. Неделя в гипсе, неделя на восстановление. Вот...
Что еще говорить? Собственно, всё. Теперь слово за Калифорнией.
- Здравствуйте, Максим. Две недели... хм... хорошо. Рад, что все не слишком серьезно. Скажите, Максим, есть ли у вас опыт преподавания?
Макс практически услышал, как откуда с него упал тяжелый груз. Алексей Семёнович не выглядел человеком, который будет интересоваться такими вещами из пустого любопытства
- Да, есть опыт работы с новичками. В Перми я иногда ставил свадебные танцы, некоторое время вёл занятия по социальным танцам. И сейчас у меня...
Максим усмехнулся в трубку
- Трудная группа. Номер на студвесну
- В Перми? Да... хорошо...
Почти ощутимая улыбка на том конце провода на словах про трудную группу.
- Как насчет детей? Умеете находить общий язык?
Макс задумался. В хореографическом с детьми не церемонились, вбивая дисциплину чуть не палками, отсеивая тех, у кого недоставало целеустремлённости. Но, наверное, имелось в виду всё же другое.
- Работал в постановках только с детьми из хоряги. Сами понимаете, с ними общий язык находить не нужно. Но после моих студентов я уверен, что смогу найти общий язык хоть с кем. А какого возраста дети?
- В группу классического балета набираем с трех. Но с самыми маленькими у нас работают другие преподаватели. Сейчас у нас осталась без постоянного преподавателя группа 6-7 лет. Какова ваша специальность по диплому?
"Вот оно. Началось. Если бы у меня был диплом, я бы выступал сейчас в Пермском театре оперы и балета"
- Отчислен с последнего курса за недобор веса. Была небольшая задержка в гормональном развитии, а потом поезд уже ушел, - произнёс Макс, стараясь, чтобы голос не дрогнул, - если бы закончил, был бы артист балета.
- Будете еще.
Это прозвучало как уверенное предсказание, а не как утешение. И никаких комментариев по поводу отчисления.
- Хорошо, Максим, не буду больше отнимать Ваше время. Если вам интересна работа преподавателя, подойдите ко мне через две недели, когда с рукой будет все в порядке, поговорим подробнее лично. Я бываю в офисе по будним дням с 9 до 13, но лучше позвоните накануне. И, несмотря на инцидент, нам всем очень понравилось Ваше выступление, поэтому я подумаю, что можно сделать. Выздоравливайте.
- Обязательно подойду. До свидания.
Макс дрожащей от радости рукой оборвал вызов. Хотелось пуститься в пляс прямо тут, под невнятную японскую музыку, заорав от радости. Но танцор лишь решительно отодвинул от себя пиалку, расплескав по столу половину содержимого.

"Выпить захотелось. Тоже мне. Соберись, тряпка!"

До начала занятия было еще два с половиной часа. Сейчас бы, конечно, сидеть дома, сушить гипс феном. Но мажоры без него точно организоваться не смогут. Да и отбивать надо съеденные калифорния роллы.

"А ведь я до сих пор не был на красной площади"

Сказано - сделано. Макс расплатился. Вывернув на куртке левый рукав, спрятал руку в гипсе под куртку - не так холодно будет. По дороге к метро чувствовал он себя слегка неприятно. Стало казаться, что весь мир состоит из скользких поверхностей, тяжелых предметов неуклюжих людей, которые только и норовят, что задеть больную руку. Тут Максим и оценил посыпанные реагентом улицы, потому что по родной Перми при такой же погоде по большей части поверхностей передвигаться можно только на коньках. Людей на улице было довольно много. Как раз наступило обеденное время, и планктон начал миграцию в общепит.
Но в общем, ничего сейчас не могло испортить настроение танцора. Макс радостно вдыхал морозный воздух, чеканя шаг. Захотелось послушать музыку. Родионов уже потянулся за плеером, но вспомнил про наушники, и не стал.

"И чего я вообще свалился? Обучен же падать. Это всё show must go on. Раз взял в руку сердце, надо не выронить".

В раздумьях прошло метро. Музыки не было, пришлось слушать грохот и "Осторожно, двери закрываются..." Манежная площадь. Максим аккуратно поднялся по скользким ступенькам.

Ёлку еще не убрали, так что итак торжественная площадь имела праздничный вид - под стать настроению Макса. Он аккуратно прошел мимо лоточников к памятнику, огляделся и, увидев в арку купола собора Василия Блаженного, понял, что он на месте. Лоточники, попрошайки остались на Манежной. Видимо, на Красную площадь их не пускали. Макс с интересом оглядывался. В прошлый раз он был тут больше десяти лет назад, и то летом. Вроде бы, с той поры ничего не изменилось.

Откуда-то доносилась музыка. Тихо, неразборчиво, но припев можно было разобрать
Расстаются, когда ложь, засыпают, когда тьма
И по телу, когда дрожь - разрешают сводить с ума
Если хочешь идти - иди, если хочешь забыть - забудь
Только знай, что в конце пути ничего уже не вернуть

"Песня Капитана Очевидность. А если б не этот кэп, я бы, может, и в Москву не приехал".

Макс медленно пошел по площади, улыбаясь окружающему миру и напевая под нос
- Если хочешь идти - иди-и-и-и,
Если хочешь бежать - беги-и-и-и,
Если хочешь ползти - ползи-и-и-и,
Если хочешь скакать - скачи.

У Макса в голове щелкнуло. Ну конечно! Компиляция. Без особой претензии, массовая. Если поработать над композицией, получится очень даже. Гангнам стайл? Прекрасно. Движения там несложные, тут уж точно при сравнении с оригиналом никто не будет думать, что кореец превосхоит на порядок.

- Хорошо, - ответил Родионов спокойно, - подберите несколько композиций из латины, я тоже поищу, что есть у меня. Хип-хоп... можно попробовать, тоже подберите, лучше что-нибудь из самого популярного, чтоб у всех на слуху было. Скажи всем, чтоб дома потренировали движения корейца. Где он скрещенными руками водит и ногами в стороны двигает. В конце будет синхрон секунд на 10-15. Вперёд поставлю тех, у кого будет лучше получаться. Завтра встречаемся как договаривались, приходите все в спортивной одежде. И обуви! Девчонкам скажи, пусть в клубы шпильки таскают. Ноги поломают я не виноват. Вечером скинь смску, сколько будет девчонок, сколько пацанов. Давай, пока. До вечера занят, если что, пиши.

Макс провёл пальцем по экрану, оборвав вызов. Чувства были смешанные. Он, кажется, слегка загорелся номером, кажется, начала вырисовываться идея.
"Ну, конечно! Моя ошибка, не надо заставлять их делать то, что они не умеют. Массовость, асимметричность и синхрон в конце. Движения относительно простые. То что надо!"
Но было и лёгкое раздражение.
"Кажется... кажется. Вагнер, полёт валькирии. И мужик этот. Нутром чую, связано это как-то. Вот... Стасик-Обдолбасик. Не мог на минуту позже позвонить!"

Макс вышел из метро, и размеренно зашагал по улице. Кастинг был назначен в каком-то ДК - ничего удивительного, место не важно совершенно. Главное, чтобы пол был нормальный. Маршрут танцор посмотрел еще дома. Если, конечно, комнату с разваливающимся креслом, облезлыми обоями и плесенью в углу можно было назвать домом. Полёт Валькирии всё не шел у Макса из головы.

"Надо будет еще попробовать".

Никакой мистики или благоговения. Макс всего лишь услышал совпадение названия музыки и слова из уст прохожего. Почему же это так запало в голову?
До ДК было пятнадцать минут ходу, а Макс понял, что чуток не рассчитал время. Надо было прийти пораньше, занять раньше очередь, и показаться, пока глаз у кастеров еще не замыленный.
Спустя пять минут, Макс понял, что не рассчитал и место. ДК был на территории какого-то завода, который занимал несколько кварталов. Чтобы попасть внутрь огороженной территории, надо... для начала найти ворота, чем Родионов и занялся, ускорив шаги. Пять минут. Десять. Макс уже почти бежал, когда всё же нашел ворота. Еще пять минут по территории. Вот оно!
Макс промчался по холлу ("Третий этаж по коридору прямо!"), когда его остановил типичный вахтёрский голос: "Молодой человек, курточку сдайте".

"Курточку? А? Ага".

Танцор подбежал к гардеробу, на ходу срывая с себя пуховик.
- Вы тоже на концерт?
"Какой концерт? Ну пусть концерт".
- Да да.
- Третий этаж по коридору прямо
- Да да, спасибо.
Схватив бирку, Макс бросился к лестнице. Второй этаж. Лестница. Третий. Коридор.
- Молодой человек, бахилы оденьте.
"Какие, мать вашу, бахилы?"
Макс быстро переодел ботинки на джазовки, сунув пакет с ботинками в сумку.

"Всё равно сейчас переодеваться. Наверняка там уже очередь!"

- Я не опоздал? - спросил слегка запыхавшийся танцор у девушки за столом.
- Нет. Еще не начали.
- Хорошо. Родионов Максим.
- Да, хорошо. Сегодня выступление бесплатное.
"Выступление? Бесплатное???"
Макс прошел в дверь, оказавшись в тёмном помещении. Присмотревшись, танцор понял, что это отделённая чёрным занавесом половина спортзала. Напротив занавеса стояли скамейки, на которых сидели люди от школьного до пенсионного возраста.
- Присаживайтесь, - обратился к Максу длинный тощий парень с длинными волосами и эспаньолкой, указав на скамейки.
- Где можно переодеться?
- Чуть позже. Присаживайтесь. Сейчас начнём.
- Я пришел на кастинг...
- Да да. Пока мы не знаем, на каком уровне вы танцуете... - сказал парень таким тоном, что Макс на секунду ощутил себя маленьким неуклюжим мальчиком, которого выперли из провинциальной хоряги, а он приехал со свиным рылом в калашный ряд отвлекать серьёзных людей от занятия Искусством.
- Присаживайтесь, - третий раз сказал парень.
Ошеломлённый Макс оказался на скамейке, зажатый со всех сторон детьми и подростками. Через пару минут зал наполнился. Обстановка была, можно сказать, интимная. Лампа около первого ряда, человек с ноутбуком.
"Куда я попал? Это же не кастинг!"
- Здравствуйте. Мы рады вас всех видеть... - начал говорить вышедший на перед скамейками парень. Тон его напомнил танцору тон невропатолога в военкомате - тихий, спокойный, ласковый. И словно подозревающий в том, что ты то ли идиот, то ли под идиота косишь.
Парень толкнул речь минуты на три, из которой стало понятно главное - кастинг всё же будет после короткого концерта.
"Коротенько, минут на сорок. Больше, я думаю, не надо" - вспомнилась цитата из почти уже классики. Макс испытывал желание уйти, но для этого пришлось бы потревожить пол ряда. А ему и самому не нравилось, когда на его выступлениях уходили, поэтому, поколебавшись, решил остаться.
Куда я смотрел? Что это за контора? Ладно посмотрим.
Парень-ведущий объявил девочку из...
"Лаборатория танца? Они что, шутят? Что они представят с таким названием?"
Девочка была жилистая, худая, с отточенными движениями. Она отработала весь номер, пять минут на одном дыхании, сложные движения, быстрый темп... Выносливость девушки Родионов оценил. Только Максу захотелось дать леща постановщику, который сделал вместо танца эпилептический припадок - беспорядочные аритмичные движения конечностями, постоянные падения, ползанье по полу. На взгляд Макса, совершенно неоправданные.
- Мы надеемся, вам понравилась эта работа...
"Работа у гастарбайтеров с утра снег убирать. Это - мешанина. Неудачный эксперимент в лаборатории, осадок выпал."
Вторым номером был коллектив с не менее вычурным названием. Руководитель вышел сказать несколько слов с видом Цискаридзе на сцене Большого. Коллектив был хорош. Хороший любительский коллектив. Макс был бы рад, если бы его мажоры так танцевали. В другой ситуации танцор бы им искренне похлопал, если бы не "Пока мы не знаем, на каком уровне вы танцуете..." и гордый вид руководителя.
Третий номер был, как стало ясно, от хозяев площадки - тех, кто проводил "кастинг". Макс посмотрел с почти умершей надеждой на несколько юношей и девушек, которые тоже со значением назвали свой номер работой.
- Эту работу мы создавали почти полностью на импровизации.
Когда они начали, Макс закрыл лицо, смотря на номер сквозь пальцы. Ему было стыдно за профессию.
"Наимпровизировали, блин. Ну да, сейчас даже великие так делают. Но грязь импровизационную зачем тащить на сцену? Нужно же оставлять лучшее, а не всё!"
Было очень похоже на первый номер. Приличная техника, никакая постановка.
"А лучше бы наоборот. Я это покажу, ей же ей."
Хаотичные движения, дёрганые, кое-где смазанные, тоскливая музыка, что хотели показать движениями было совершенно непонятно. При этом было видно, что ребятам их занятие очень нравится.
"Постмодерн. Полный постмодерн. Чем хуже, тем лучше."
Когда номер закончился, организаторы снова взяли слово, объявив, что сейчас пройдёт кастинг, по результатам которого новых танцоров определят либо в платную группу, либо в бесплатную.

"ЧТО???"

Тут уже пол ряда зрителей Макса не остановили. Извиняясь, он выбрался со скамеек и решительно вышел из зала.
- Молодой человек, ну как вам? - окликнула сидящая у входа девушка с довольной улыбкой.
"Как мне? Как мне???"
Танцор остановился и обернулся.
- Я. такого. никогда. не видел, - ответил вежливый Максим.
- Ну, это же современная хореография, - сказала девушка с таким видом, словно сама изобрела современную хореографию.
- До свидания...

Из ДК Макс просто выбежал. Путь до метро сопровождался скрипом зубов. Наушники остались лежать в кармане. Злость в парне просто кипела. Всё что он видел имело право на существование, если бы не ПРЕТЕНЗИЯ. Претензия и то чувство ничтожности, что на краткий миг испытал Максим, услышав "Пока мы не знаем, на каком уровне вы танцуете..."

"И не узнаете, к счастью!"

Встав на эскалатор, Макс постарался успокоиться. Чтобы отвлечься, он задумался о концепции номера, наброски которого нужно будет сейчас придумать. Слегка рассеянно он вставил в уши капельки, достал плеер и стал рассматривать свою небольшую коллекцию.

"Латина? Латина потом, латина это просто. Бёдрами девушки все умеют двигать, руками научим. Не больно какая наука. С хип-хопом чуть посложнее. Надо посмотреть, что у меня есть."

Хип хопа было немного. В основном самый "попсовый". Первой выпал Эминем, 8 миля.
"Не подойдёт", - решил Макс, но оставил трек играть до конца. Уж больно хорошо он отражал его нынешнее состояние.

His palms are sweety, knees weak, arms are heavy
Макс невольно вспомнил своё первое серьёзное выступление. Тоже ноги дрожали и голова кругом шла. Сейчас руки тоже чуть подрагивали - не до конца вышла из тела злость.
Музыка помогала Максу выучить английский в старших классах - любую понравившуюся песню он переводил со словарём гораздо старательнее, чем задаваемые в школе тексты. Эта песня его тогда зацепила, поэтому её текст остался в памяти.

You better-lose yourself in the music, the moment
You own it, you better never let it go
You only get one shot, do not miss your chance to blow
This opportunity comes once in a lifetime, yo...
Жизнь даёт один шанс? Если и даёт, то Родионов его еще не нашел.
Макс успокоился окончательно, губами повторяя сложный речетатив.
- Йоу, - закончил он с ироничной улыбкой.

Больно. Все еще смутно больно.
Агата жива. Неподдельно жива. Но ей - Агате - все еще больно.

Музыка в таком положении давала какое-то странное упоение. Я люблю тебя до слез...
Елена была до противного права и одновременно говорила о вещах, непримиримых с Агатой. Тем не менее, та пыталась слушаться ее, применять ее советы в налаживании собственной жизни. И это казалось странным.
Налаживать... Целомудрие можно только подлатать грехом. Ей вспомнилась эта странная фраза из Двенадцатой ночи Шекспира. Не ясно, к чему именно.

Но кофе был допит, музыка все еще нежно звучала в наушниках, ноги согрелись и немного тянуло в сон.
Расплатившись, Агата вышла в ночь, еще не успевшую окончательно вступить в свои права, но уже затянувшую небосвод черной занавесью. Хотелось спать. Агата поехала домой, желая поскорее лечь.
На смену ей надо было только послезавтра, поэтому можно было расслабиться.
Завтра снова занятия в школе, которые так успокаивали, и первый сеанс у врача. Странно было называть его врачом, но ведь он врач в какой-то степени.

Поговори со мной.

Испокон веков пещерные человеки* таскали своих самок к себе в пещеру. Перед Трафальгаром выбор, что делать со спасенной девушкой, даже не стоял. И не потому, что в нем заговорили низменные инстинкты с приветом из далекого прошлого, а потому что раз уж он соизволил спасти девушку от самоубийства, то пусть соизволит теперь и чаем отпоить... с конфетками.
По дороге домой ему приходилось чуть ли не волоком тащить ее. Едва не ставшая жертвой, то ли своей глупости, то ли самого свободного выбора, девушка не проронила ни слова. Впрочем пианист мог просто не расслышать из-за своего громкого пыхтения ее едва заметный и возможно нецензурный шепот. Шутка ли, ему пришлось ее сначала вытащить, а теперь еще - и просто тащить. Да уж, не для дел спортивных его роза цветет, не для них.
Коротко ли, поздно ли, но тихим ходом они-таки добрались до его квартиры, находящейся на четвертом этаже, и заползли внутрь.
Тут только до него дошло, что он сам ей ничего не сказал и что она возможно считает его теперь маньяком-насильником или серийным убийцей, который только и ждал подходящего момента и подходящую жертву.
-Я хороший - почти жалобно обратился к ней Траф, снимая шарф, и тут же отвесил себе мысленный подзатыльник. - Кхм, то есть не подумай про меня ничего плохого. Ааа... Забудь. Просто попьем чаю и поговорим, хорошо?
Девушка постояла некоторое время, раздумывая, а затем сняла капюшон, явив миру и джазовому пианисту в частности местами вьющиеся золотистые волосы, заканчивающиеся чуть ниже подбородка. На лице пока он не стал сосредотачивать свое внимание, чтобы не начать сравнивать, насколько она похожа на Алю.
-Пойду чай поставлю - с улыбкой сказал он раздевающейся в прихожей девушке и пошел на кухню наливать в чайник воду из фильтра. Контакт пошел. Для полноты ситуации, думал Траф, не хватает только... музыки. Ощущение, возникшее вместе с этим словом, просто умоляло что-нибудь включить, чтобы выключить тишину. Слишком он ее наслушался, пока гулял. До того невыносимо наслушался, что он, включив чайник греться, помчался в комнату с компьютером, но приостановился в прихожей.
-Проходи на кухню, не стесняйся. На сушилке выберешь чашку по вкусу. Я сейчас включу музыку. Любишь джаз?
-Никогда не слышала. - разбила она его надежды.
Что ж. Значит надо выбрать композицию, которая должна ей понравится. John Coltrane, например, обязательно должен был ей понравиться.
Сделав свой выбор, он включил именно то произведение, чье название просто идеально соответствовало ситуации. Установив комфортную громкость, Траф вернулся на кухню, где спасенная им незнакомка, разумеется, уже успела занять его самое любимое место за столом. Но жаловаться на это было бы верхом занудства, поэтому пианист не стал делать этого, а просто налил чая, поставил на стол сахарницу и тарелочку с конфетами и сел напротив девушки.
-Меня зовут Трафальгар. - поведал он ей, сдувая легкий пар с поверхности чая - А тебя?
"Да уж, оригинальное начало беседы, молодец", - подумал он: "Похоже, я совсем пропащий в делах коммуникации".

Агата уютно устроилась в мягком кресле. Она специально выбрала угловое место, за занавеской, закрывшись от любопытных глаз посторонних. Посторонние... Они теперь все - посторонние. По сторонам. По ту сторону.
Кто не со мной - тот...
Девушка чуть качнула головой.
Достав сумку, она вынула ежедневник и записала встречу с Владиславом. Эта ее манера записывать все от Елены, та посоветовала вести дневник. Муж никогда не разрешал ей вести дневник. Даже электронный. Любой. Боялся того, что может там прочесть?

Ручка в пальцах.
Сегодня холодно. Но не сильно. Дует ветер.
Елена уехала. Швейцария. Там кажется тоже холодно.
Завтра к другому психологу. Он - мужчина...
Зовут Владислав.

Посмотрела на запись, прибавила громкости, чтобы музыка полностью поглотила все посторонние звуки.

Пролистала в начало дневника - записи смятые, пронзительные...
Мне в последние дни все чаще кажется, что это конец.
Слово будущее кажется иллюзорным, и абсолютно мне не принадлежащим.
У меня нет будущего.
У меня нет настоящего.
Есть только прошлое. Больные воспоминания, больной разум...

Смутно болят кости и мышцы, натруженные за ночь бесполезным кручением тел - зачем все это, к чему все это...
Мне не хочется спать, несмотря на то, что я не спала и этот рассвет, несущий с собой тяжелую обремененность нового дня, который надо прожить.
Рассвет. Он что-то будоражит внутри, его хочется дождаться.
А пока еще царит ночь - наполненная болью, еще одна глухая к тяжелому дыханию ночь, одна из тех, в которую мне хочется плакать.

Агата с силой захлопнула дневник.
Музыка была все громче, казалось - она заполнила собой все.
Затем она неожиданно оборвалась, но Агата ничего не слышала - только звенящую тишину.

Как в замедленной съемке, к ней медленно приближалась официантка с подносом, на котором высилась большая чашка с кофе. Официантка странно улыбалась вымученной улыбкой, и все неотвратимо шла-шла-шла...
Агата смотрела на нее.
И внутри что-то щелкнуло.

- Да пожалста - усмехнулся парень, запрыгивая на водительское сиденье.
Ручку убрал назад под козырек, тихо подпевая Линдерманну на последнем куплете Их Вилл. Здесь он чувствовал себя комфортнее всего. Хотя в патриоте Раэль побывал во многих позах - он сверху, он снизу, он слева согнувшись у колесной арки, он под рамой с ключом-трещоткой... он скрючившись в багажнике выпинывает ногой изнутри примерзшую намертво дверь.... Тем не менее, водительское место было наиболее родным.
- Раэль? Ага. Не по паспорту.
- И все же. Если тебе привиделось и мне привиделось одновременно, значит это уже не просто привиделось! Коллективный глюк есть объективная реальность - с важным видом выдал он, захлопывая водительскую дверь и рассмеялся, не выдержав серьезно-лекторского тона

Короткий жизнеутверждающий трек закончился. Секундная пауза, раскрутка диска... что в этот раз выкинет рандом? Номер изменился не слишком сильно, снова ритмичный Рамштайн.

Der Wahnsinn
Ist nur eine schmale Brucke
Die Ufer sind Vernunft und Trieb

Улыбка расплылась практически до ушей. Грустить и торчать в депрессняке под это было невозможно. Пальцы правой руки в такт песне отбивали ритм по крышке ящика между сидений

- Так что ты видела? Ты не переживай, я не псих...
Накативший приступ ржача заставил прервать свою фразу секунд на пять.

Ich steig Dir nach
Das Sonnenlicht den Geist verwirrt
Ein blindes Kind das vorwarts kriecht
Weil es seine Mutter riecht

- Хорошо, я псих - выдавил он сквозь хохот - но я не опасный псих, не наркоман и не маньяк-потрошитель, а всего лишь металлюга, меломан и слегка романтичный шизофреник...
Парня на пару секунд снова сложило в приступе хохота. Слегка романтичный? Или слегка шизофреник?
- Так что не боись, расскажи. Раз уж Дорога показала нам одно из ночных чудес, грех не поделиться.

Раэль чуть приглушил музыку после первого проигрыша, чтобы она не била по ушам, а звучала где-то на фоне.

Ich finde dich

Откинувшись на спинку своего кресла, металлист сдул упавшие на лицо волосы и чуть поерзал спиной, устраиваясь поудобнее. С тихим жужжанием моторчика стеклоподъемника приоткрыл окно, чтобы машина не запотела - особенно учитывая закипающий сзади чайник, который как раз начал булькать и свистеть. Услышав новые ноты, не характерные для музыки, парень полез шариться по бардачкам в поисках собственно чая.

Die Spur ist frisch und auf die Brucke
Tropft dein Schweiss
Dein warmes Blut
Ich seh Dich nicht

Пепельница левая: складной нож, зажигалка, помятая жвачка, пластырь, странная стальная загогулина. Перевязанный тремя узлами дырявый презерватив, испачканный машинным маслом. Чая нету, однако.

Ich riech Dich nur
Ich spure Dich
Ein Raubtier das vor Hunger schreit
Witter Ich Dich meilenweit

Пепельница правая: еще одна мятая штрафная квитанция, мятные леденцы пятилетней давности, пачка влажных салфеток. Забытый богами пакетик несквика, незнамо как попавший сюда.
Впрочем, это касалось половины содержимого машины.
- Какао устроит? - сквозь снова пробивающийся через сжатые зубы ржач спросил он девушку - если нет, ща махнем за чаем. Тут километров тридцать всего до микрорайона, там киоск круглосуточный...

Du riechst so gut
Du riechst so gut
Ich geh Dir hinterher
Du riechst so gut
Ich finde Dich
So gut
Ich steig Dir nach
Du riechst so gut
Gleich hab Ich Dich

Сюрреализм ситуации невольно пробивал на ха-ха. Что бы сделал стандартный парень, подцепив на дороге замерзшую одинокую девчонку? Соблазнял бы наверное, раздел под предлогом погреться, воспользовался ситуацией.
Распивание детского Несквика и хохот явно вызвали бы разрыв шаблона у стандартного парня. К счастью, здесь таких не было.
Это не значит, что парень не собирался вообще соблазнять незнакомку. Собирался. Когда-нибудь наверное. А пока что ему было и так неплохо

Jetzt hab ich dich

Ich warte bis es dunkel ist
Dann fass Ich an die nasse Haut
Verrate Mich nicht
Oh siehst Du nicht die Brucke brennt

Сидя на водительском, Раэль изучал девушку, скользя по ней взглядом. Однако не так, как это делает большинство, нагло пялясь - хитрый металлюга использовал для своих целей широкое панорамное зеркало заднего вида, отражающее все заднее сиденье.

Лишь короткий кивок был им ответом, и вновь дорога и серая мгла поглотила одинокое тело на холодной и равнодушной трассе.

Сумрак сменился ночью, адреналиновый выброс в кровь иссяк, и тело неприятно ныло после падения. Холод сковывал всё больше. Поля сменились лесом. Притормозив у обочины Алекс свернул в лес, и некоторое время углублялся в него, медленно и неуклюже подсвечивая себе дорогу слабым свечением фары. Найдя относительно чистую полянку, байкер спешился.

Собрал опавшие ветки и соорудил костёр, для быстрого розжига срезал кору с ближайших деревьев, а для пущей надежности облил ветки бензином из запасной канистры. Поджег.
Алое пламя взметнулось в высь унося к серому небу черный дым. Спустя пару минут, костер набрал силу и уверенно потрескивал и шипел поленьями. Озябшие пальцы тянулись к огню и не ощущали жара. Все головешки которые удалось найти в окрестностях были отправлены в огонь, но их не хватало чтобы заглушить холод исходящий из сердца.

Душа раненной птицей металась и билась меж рёбер.

Чтобы дать выход чувствам, Алекс взял гитару, тронул струны и запел:
Маврин: Пока боги спят ссылка

Куда ты идешь столько лет?
Дорогой ненужных побед,
Тропой неизбежных падений и слёз.

По нити разорванных вен,
По книге своих перемен,
Дорогой измен, но ведь вольному - воля.

Безумец, ты снова один,
Среди черно-белых картин,
Среди разноцветных мечтаний и грез.

Куда ты идешь столько лет?
На семь бед - один лишь ответ,
А истины нет и лишь вольному - воля.

Гитарный звон продолжал гулять средь кроны деревьев и в сердце была пустота. На короткий миг стало легче, но рваная рана на сердце продолжала кровоточить, наполняя душу скорбью и болью утраты.

Склонив голову, байкер невольно содрогнулся. Крупная дрожь побежала по телу.
Не было больше в его жизни прошлого и будущего, лишь холодное настоящее лишенное всякого смысла.
Даже есть не хотелось, не смотря на вторые сутки пути. Пальцы с остервенением сжали баре, серебряные струны резанули плоть и окрасились алым, но даже это не имело значения...

Позади две недели в Москве. Результат - снятая комната на Щелчке, где всё вокруг словно кричало о былом могуществе страны и нынешнем упадке; найдена подработка - постановка танца на студвесну богатым студентам. Огромный по пермским меркам гонорар, а по московским совершенно демпинговый, позволял снимать комнату с относительно приличными соседями и питаться относительно нормально.

"Всё относительно"

Максовский айфон ловил вайфай из соседней кафешки, поэтому Макс держал руку на пульсе, отслеживая кастинги онлайн. Сегодня будет уже третья попытка, в две другие до смотра Макса даже не дошло - нужных людей взяли раньше. Батарейка у плеера села еще в поезде, и у Макса никак не доходили руки купить новые. Телу откровенно не хватало движения, вместо танцев приходилось нарезать круги вокруг квартала.

"Где же эти джазовки? Где им тут потеряться?"

Макс редко видел сны. Зато всегда ему снилось что-странное и не всегда приятное. Лет шесть назад приснилось, как машину с ним сбивает джип с надписью "Encounter", года два назад - как на него на полном скаку несётся рыцарь в блестящих доспехах. Сегодня же приснилось как он летит над какой-то пустыней. Судя по всему сам, своими крыльями. Правда, портил впечатление чей-то мерзкий пронзительный голос в левом ухе, но в целом впечатления остались приятные.

"Если это не добрый знак, то я уж и не знаю, что."

Сумка, разогревочный комбез, наколенники, джазовки ("Вот они где!"), штаны, футболка, гетры. Готов! Улица, Роспечать.
- Здравствуйте. Есть мизинчиковые батарейки?
- Только Duracell.
- Ну...
- Сорок рублей штука.
- Ну... дайте две.

Взяв батарейки, Макс оглядел себя в отражение в стекле ("Я что, _так_ плохо выгляжу?"), пожал плечами и спустился в метро, на ходу вставляя батарейку в плеер. Наушники - вакуумные капельки, стоящие дороже плеера, turn on, random, play. Сейчас Родионову нужно было что-то вдохновляющее.

Когда по ушам, на мгновение оглушив, ударили первые ноты, Макс понял, что рандом его не подвёл

In sleep he sang to me in dreams he came
That voice which calls to me and speaks my name
And do I dream again? For now I find
The Phantom of the Opera is there inside my mind

Сознание танцора тутже отключилось, унеслось куда-то далеко. Тело само заходило в вагон, сверялось со схемой, балансировало, чтоб не упасть. Сознание же снова переживало почти десятилетней давности ощущения, когда Макс сидел в кинотеатре, первом пермском кинотеатре с квадрозвуком, и буквально пожирал глазами экран с прекрасной Эмми Россум, с таким чистым прозрачным голосом вначале и таким глубоким в главной арии фильма.

Sing once again with me our strange duet
My power over you grows stronger yet
And though you turn from me to glance behind
The Phantom of the Opera is there inside your mind

Жуткий и брутальный Джерард Батлер в роли Призрака, сумевший навести такой жути великолепным голосом. Как обидно было Максу наблюдать за последующей фильмографией артиста, которого он полюбил за одну эту роль в полумаске.

Those who have seen your face draw back in fear
I am the mask you wear it's me they hear
Your spirit and my voice in one combined
The Phantom of the Opera is there inside my mind

Потрясающий дуэт! Слушая, Макс уже почти верил, что это два составляющих одного целого, ("- Я маска для тебя. - Я голос твой!") Писали, что голоса подтянуты на компьютере. Плевать, даже если так! За те ощущения, когда сердце бьётся с перерывами, Макс был готов простить артистам многое.

Ария закончилась пронзительной высокой нотой Кристин Даае, а Макс так и остался стоять, сжимая поручень до побеления костяшек.

Если бы под челюстью не было гитары, она(челюсть) упала бы на пол. Виктор с некоторой опаской посмотрел на свой музыкальный инструмент - гроз с его помощью ему раньше вызывать не доводилось.

- Лезвия молний острые, блин... Ливни... Черт! - Виктор бросился к окну. К счастью, дождь был вполне себе обычным - никаких рек крови с неба не лилось. Уже радует. Дойти до переправы ближайшей, чтоли, посмотреть, есть ли там облако токсинов? А необитаемый остров... Тут Виктор расхохотался. Ближайший необитаемый остров был два метра в радиусе, и росло там одно-единственное сиротливое деревце. Подросток сразу представил, как кощеи насмерть дерутся за право повесить свой сундук на его ветви. Да и тесновато придется персонажам русских народных сказок на этом клочке суши...
"Так. С фэнтези пора завязывать - иначе в самом деле еще поверю, что вызвал грозу пением," - мысленно усмехнулся Виктор, - "Хотя совпадение, конечно, интересное...". Однако самовнушение самовнушением, а в душе все равно осталось странное чувство.

Тем не менее, настроение после эмоционального выплеска улучшилось. Виктор отправился на кухню, чтобы приготовить себе завтрак. Ну, ту самую подгоревшую яичницу. После того, как подросток её, уныние накинулось на него с новой силой. Нужно было что-то делать, но что? ...

- ...почему ты хочешь чтобы тебя звали Раэлем, Тема? - задал однажды вопрос Ринат - ты же Темкой всю жизнь был, я тебя помню с паяльником в руках первый раз. Ролевки ролевками, но блин... Ну не людское имя, кличка какая-то для собаки!
- Потому, Ринат - чуть приподнял левую губу тогда Артем, решивший отбросить старую жизнь
- Потому что отныне не стоит считать меня человеком - злая усмешка превратила лицо паренька в жестокую маску...

Много лет прошло с того разговора. Ринат посмеялся, порекомендовал сходить в дурку - вдвоем, мол закроют обоих, так компания будет хорошая. Но Раэль так Раэль, спорить из-за такой мелочи смысла не было. Тем более что через пару лет в ролевой тусовке многие стали звать себя по никам, а не по именам. Корвин, АйсЛорд, ДесКло... Артем и сам не всегда мог ответить с первого раза, зовут их мастера Александр или Алексей. Наверное и Ринат не вспомнит того разговора.

Раэль часто отвлекался от вождения, машина чувствовалась частью своего тела. Он всегда удивлялся когда случайные попутчики вздрагивали и дергались со словами "следи за дорогой!!". Как можно потерять контроль над своей рукой или ногой? Верный патриот был такой же частью его самого. На мгновение ушедший в свои воспоминания, он усмехнулся неудачнику на тойоте, пытавшемуся "снять" девчонку.
- Пузотерка - хмыкнул себе под нос металлист, притормозив чтобы не стукнуть хрупкую пластиковую конструкцию, по неизвестным причинам именуемую бампером у иномарки.
Разве ж это бампер? Вот стальной швеллер-пятидесятка, это бампер. А...
Размышления были прерваны серебристом отблеском в правом зеркале. Платиновый оттенок ударил по мозгу как разряд тока. Раэль знал о своей слабости, и ничего не делал. Не хотел ничего делать.
Правая рука перещелкнула магнитолу, переключая трек на Кипелова. В голове промелькнул сумасшедший план действий - и что с того? Первый проигрыш, левая рука плавно ложится на руль. Правая - с усилием сдвигает рычаг раздаточной коробки, подключая привод на все четыре колеса, и переходит на рукоятку передач.

Рассвет еще далек,
Но тает грим любви

Притормозив на пару секунд, Раэль снял "водительские" перчатки - не должно быть никакого скольжения. Как и всегда, когда недопустимы даже мелкие погрешности в управлении. Дальний свет фар, нужный для трассы, выключается, оставляя только ближний и туманки. Зачем? Так надо...

Усталость вижу и смятенье,
Взглянув в глаза твои…

Грани "здесь и сейчас" размываются, одного оттенка платинового блеска хватило чтобы выбить парня из реального мира в мир его собственный, созданный из осколков воспоминаний, каждому из которых соответствовали свои эмоции. Где-то на грани сознания появился счетчик, отсчитывающий не секунды - метры. Металлист в полный голос поет вместе с Кипеловым, чувствуя уже не дрожь - грохот и вибрации раскручивающегося до максимальных оборотов двигателя. Нужно переключать передачу, но рано, тогда упадет скорость...

При свете ты – никто,
И растворишься с новым днем,

Наваждение. Триггер платиновых волос сработал, как срабатывал уже много лет. И Раэль сам мчался навстречу своему наваждению - балансируя на грани реальности и бреда, ведь его глаза все же следили за асфальтом... Выдох.

Одна, но против всех течений,
Быть вне закона – твой закон

Сцепление, отключить передний привод. Руль на полный оборот, сцепление, газ до упора. С адским визгом трансмиссии заносит заднюю ось, снова газ, полный привод включить одновременно с ручником - задние колеса встают колом на то мгновение, пока рвется стальной трос, вывернутые передние завершают разворот машины вокруг своей оси. С щелчком хлыста трос таки рвется и задние снова приходят в движение на мгновение, но уже поздно. Нога переходит с газа на тормоз, водителя бросает на ремнях. Сердце дает сбой, шипят раскаленные докрасна тормозные диски...
Медленно Раэль открыл глаза, позволив себе наконец сделать глоток воздуха. Патриот, пару раз качнувшись на амортизаторах, остановился метрах в десяти перед незнакомкой, "случайно" ударив дальним светом прямо в лицо. Случайность была преднамеренной - парень мигнул дальним, именно для того и выключив до этого фары. Отстегнув ремень, он открыл водительскую дверь и спрыгнул вниз, правой рукой вытащив из-под сиденья вороненый нож сантиметров тридцати в длину, в простом нейлоновом чехле.

Каждый рассвет
Ты исчезаешь в поднебесье

Голос Кипелова продолжил песню, которая теперь была слышна и незнакомке - шумоизоляция машины надежно глушила не только то, что происходит снаружи, но и все звуки изнутри для окружающих.
- Считайте это подарком - протянул он нож рукоятью вперед, не вынимая из чехла - на дороге бывают разные люди. Всегда пригодится
Ночь скрывала злую усмешку парня, а незнакомка скорее всего видела лишь блики от фар, пока глаза не придут в себя после краткого ослепления

Каждую ночь
Как наважденье мчишься ко мне...

-- Не могу, братан - разговариваю, - ровным голосом ответил он, прикладывая трубку к уху, - Че, Дим, через два дома отсюда? Ну я иду уже, ждите там с парнями. Сестренка как поживает?...

Вик планировал дотянуть разговор до места встречи. В груди ерзал тревожный комок, ноги подкашивались от страха, и все тело напряглось как пружина. Надо было держать себя в руках хотя бы внешне, сохранять видимую уверенность. Он побрел дальше как ни в чем не бывало, держа прежний темп, но уже в готовности взять низкий старт.

Всё же такое поведение является обычным для влюблённых. Для них мир всегда сужается до одной-единственной точки, единственного человека из всего многообразия повседневной жизни. Сколько раз Лев мечтал пригласить её куда-нибудь, но как только он её видел, он не мог заставить себя произнести те слова, которые вертелись у него на языке. Он боялся отказа, так же, как его боялся Герман из "Пиковой дамы": "Но в страшный миг, когда узнаю, что мне не суждено ей овладеть...". Эти строки часто приходили ему в голову и настолькое же часто пугали его. Она не вещь, которой можно овладеть, она не трофей, который можно завоевать. Прежде всего, она - человек со своими интересами. Пытаясь отвлечься от тёмной стороны медали, Лев пытался найти успокоение в красивой романтической музыке. Студент любил классический репертуар прежде всего за то, что любовь в нём преподносилась как истинное, неземное чувство. Юноша стремился к этому идеалу, к любви, чистой и непорочной, как сам снег.
Сегодня его предпочтение пало на ариозо Ленского из оперы Петра Ильича Чайковского "Евгений Онегин". Если бы кто услышал, что играет в наушниках молодого парня, последний вызвал бы, скорее всего, взрыв хохота и обвинения в старомодности, однако такие мелочи отнюдь не беспокоили молодого влюблённого. Правда, в глубине души он немного модифицировал первую строчку этого ариозо, мысленно заменяя "Я люблю вас, Ольга" на "Я люблю вас, Злата".
К счастью, такая замена не только не нарушала гармоничности созданного несколько веков назад произведения, но и сохраняла стихотворный размер, что позволяло почти полностью погрузиться в счастливые мечты...

Дождь проникал под кожаное облачение байкера, заливался за шиворот, проникал в рукова, холодными каплями мёртвых пальцев, скользил по коже. Безмолвие окружающего мира наполнялось шелестом колёс, завыванием ветра и глухими ударами капель. Остывающее тело беспомощно сопротивлялось подступающему холоду и окоченению. Трассер разделительной полосы гипнотизировал своей монотонностью, а в голове звучала старая, но не потерявшая своей актуальности, песня:
Chris Rea - The Road To Hell : ссылка

На дороге через тернии
Из пустыни в свежий сад
Ты попал на эту автостраду в ад.

Скорость перестала быть чем то осязаемым, и лишь тело смутно ощущало вибрации и неровности трассы стелющейся серой лентой. На максимальной передаче, рука уверенно выжимала рукоять газа до предела, словно таким образом можно было уехать от преследующих воспоминаний.

Яркая вспышка ознаменовала конец пути, звучащая в голове плёнка оборвалась на полуслове, и в звенящей пустоте, яркой вспышкой промелькнула мысль:
- А вот и врата рая.

В глаза било солнце. Виктор вздохнул и перевернулся на другой бок - просыпаться решительно не хотелось, хотелось досмотреть сон. Увы, он уже ушел. Пролежав минут пять, парень понял, что надо вставать - не валяться же в кровати до обеда. Еще раз вздохнув, подросток сел. Потянулся, после чего схватил со стола телефон. 11 августа, суббота, половина десятого. Чтож, самое время для подъема. Родители уже на работе, так что на завтрак будет подгоревшая яичница. Вздохнув уже в третий раз за утро, Виктор начал одеваться. Одевшись, сел на край кровати. Ему опять снился лагерь. Снились друзья. Те, которые в большинстве своем теперь так далеко... Мысленно взвыв, подросток с размаху ударил кулаком по столу, копируя персонажей известных фильмов, после чего взвыл уже вслух и по более приземленному поводу. Отчаянно оглядевшись, Виктор всё-таки нашел способ дать выход негативной энергии: у стены стояла гитара. И не одна, а целых две. Взяв электроакустическую, парень зло ударил по струнам и произнес:

- Ну что, подруга дней моих суровых... - тут он сделал некоторую паузу, после чего продолжил голосом волка из известного мультика - Йех, щас спою...

Левая рука привычно зажимала аккорды. Правая рука так же привычно била по струнам:

- Поле мое беспочвенно,
Земли его не вспаханы,
Жизнь еще не окончена,
до края полна страхами...

Неоконченна - мягко сказано. Она вся еще впереди, хотя и кажется, что пролетает быстро. Нужно просто не проживать её, а Жить. Именно с большой буквы

- Лезвия молний острые,
ливни с кровью смешаны...
На необитаемом острове
бродят кощеи с лешими...

Да, такой возраст. Лешие, кощеи - детское наивное восприятие мира. Хотя уж в шестнадцать-то лет пора взрослеть! Но сказочный мир Мечты так просто не отпускает

- Вера моя не сломлена,
Тайны растают с ладаном.
Душу мою не скормят
стервятникам вместо падали.

Вера... Вера в добро, вера в людей, вера в сказки и чудеса... Идеалистическое восприятие мира... Ох, как это свойственно детям. А Виктор, по сути своей, большой ребенок

- Берегу лодки молятся -
смерть дело сугубо личное...
Все ли замки мелодий
откроют ключи скрипичные?..

Мелодия этой песни звучала все сильней, как и её слова. Все больше эмоций вкладывалось в пение - светлая грусть, сильная тоска и печаль...

- Над переправой облако:
Пепла, токсинов, копоти...
Приняли остриг отроки,
Хором пропели проповедь...

Видится чистым чистое,
Издалека, да в сумерки -
На деревянной пристани
Держатся люди за руки...



Закончив песню, Виктор опять вздохнул, положил голову челюстью на корпус гитары и задумался

Утро. Глубокая затяжка. Рука тянется к кружке с холодным кофе. Глоток. Вздох. И так каждое утро.
Собравшись, Кейн разбудил Иглу. Сосед по комнате с большой неохотой выполз из под одеяла и пробубнил что то про похмелье и краски.
Выйдя из подъезда, Кейн встретил Кирпича. На удивление, его друг был трезв и адекватен. Решив все свои дела, Ал направил свои стопы к Алисе.
Бабушка Алисы, Зинаида Прохоровна, относилась к Алу очень предвзято. В её понимании, мужчина не должен выглядеть так, словно он с пальмы слез.
Зайдя в квартиру Алисы, Ал увидел то, что лучше не видеть людям со слабой психикой. Маленькая, хрупкая Алиса беспомощно лежала на полу. Её кресло было сломано и валялось возле девушки. Увидев Кейна, девушка не смогла сдержать слёз. Оказалось, что к ней приходили "друзья" её отца и требовали от неё денег. Не найдя дома ни копейки, они сломали её кресло и издевались над ней.
Одев девушку и посадив её на свои плечи, Кейн пошёл к Кирпичу. Обмозговав ситуацию, двое разгневанных друзей принялись искать обидчиков Алисы. Долго искать не пришлось - те двое мужчин сидели в беседке и пили пиво.
Оставив Алису на скамейке, ребята подлетели к своим противникам. То, что случилось дальше, потрясло Алису до глубины души.
Кейн, точным ударом, сломал одному челюсть и принялся добивать его кастетом. Кирпич, взяв в руки арматуру, стал гнуть её об тело второго. Когда оба мужчины потеряли сознание, Кейн пошарил в их карманах. Найдя там пачку денег, Кейн вытащил оттуда несколько купюр и послал Кирпича в специализированный магазин, за креслом-каталкой.
Присев рядом с Алисой, Ал посмотрел на девушку. Алиса давно любила его и он знал это. Просидев с ней до вечера и проболтав с ней обо всём, что тревожило девушку, Кейн посадил её в кресло и повёз на реп.точку.
На точке уже собрался народ, и ждал Кейна. Явившись с часовым опаданием, Ал навлёк гнев своих знакомых. Когда они увидели Алису, то всем стало стыдно.
Усадив девушку на мягкий диван, Кейн налил ей чаю и сел рядом. Подключив гитару к усилку, Ал принялся репетировать. Закончилась репетиция за полночь, и Кейн отвёз Алису к себе домой. Отвозить девушку на её квартиру было опасно. Придя домой, Кейн и Алиса застали пьяного в дрова Киприча. Рядом с ним, прямо на полу, храпел Игла.

- Да не так уж и чтобы. - улыбнулся Серафим. - Я много таких встречал. Но ты пользуешься не магией... Это своеобразная форма твоего духа. Плетение не формулы заклятия, а построение дополнительной силы. Как продолжение тебя же... Оно у всех есть... Просто не все умеют этим пользоваться...
Все это говорил эльф таким тоном, будто это не лекция, а дружеская беседа. С таким поставленным голосом и материалом, а так же способностью доходчиво доносить суть до чужих ушей ему бы преподавателем работать. Но нет... Зачем-то в войну ввязался. Но от его наставлений и впрямь можно было почерпнуть не мало информации.
- Вот маги. Они используют внутреннюю энергию в купе с духовной, получая свои заклятия. Они с помощью духовной плетут из внутренней сложные узоры, добиваясь иных результатов. Вон как тот парниша.
Жестом головы Серафим указал на паренька, который метал огненные стрелы в мишень. Не так как обычно стреляют из лука... Он просто подносил руку, с выставленными вперед указательным и средним пальцем, к губам. Доля секунды и пальцы загорались пламенем. Резкий взмах. Рука выпрямилась в сторону мишени и огонь отправился в указанную цель.
- Вот. Он сплел формулу огня и отправил ее в цель своей духовной силой. Но огонь появился из-за внутренней энергии. Так мы колдуем. А ты - дело другое. Ты используешь духовную энергию для усиления и ускорения себя самой. Это не совсем магия, но все же новая ветка боевого искусства. Я не слишком утомил тебя своей речью? Да ты тренируйся, тренируйся. По подсчетам Фэй у тебя еще два заряда осталось.

Когда-то в большом мире жил маленький человек. Жил простой, незамысловатой и совсем незаметной жизнью. Незаметной толи от того, что она была маленькой, под стать человеку, толи от того, что в ней не было ничего выдающегося.
Но, несмотря на то, что вокруг него находились куда более большие и значимые люди – он молился богам.

Ему говорили – не глупи, боги не всегда слышат молитвы тех, кто больше и важнее тебя, а твои и подавно не пробьют толщу пузыристых облаков. Но маленький человек улыбался, качал своей маленькой головой и шел в свой маленький дом, продолжая молиться.
И однажды боги услышали его. Они спустили с небес серокрылого ангела, который склонился перед маленьким человеком и сказал, что выполнит его просьбу. Все большие и значимые люди удивились и разозлились от такой несправедливости. Они ринулись к ангелу и начали кричать:
- Почему боги так немилостивы и жестоки?
- Почему они обратили свой взгляд на этого маленького человека, а нас, которые куда больше и значимей его, игнорируют?
- Разве мы жили не яркой жизнью? Разве сделали мало добрых и запоминающихся в вехах истории поступков?
- А он жил ничтожно, как и подобает маленькому человеку. Почему тогда боги обратили свой взор именно на него?
Еще долго гудело эхо злых отголосков. Возмущению больших и значимых людей не было предела. Маленький человек, увидев это, сжался и стал еще меньше, затерявшись под крыльями ангела. Посланник богов стоял молча, бесстрастно внимая крикам людей, а когда они утихли, ответил:
- Потому что только у этого маленького человека было самое большое желание и самая значимая мечта.
Большие люди загудели, зашептались, а потом спросили у маленького человека:
- Каково же было твое желание, и о чем ты мечтал?
А маленький человек так же грустно улыбнулся, посмотрел в затянутое тучами небо и ответил:
- Я желал, чтобы на день рождение моей погибшей дочери вышло солнце. И я мечтал, чтобы она увидела его свет, где бы она ни была.

С неба сыпалась тухлая кислятина, лишь образно давая понять, что она должна быть по идее дождем. Вонючие, жирные и пухлые капли вгрызались в землю, оставляя размытые, рваные раны. Небо грозно шелестело, разносясь сумрачными раскатами грома и почему-то совсем не выказывая признаков молний. На день, который еще был в самом разгаре, опустились зловещие сумерки.
Большое, старое и частично разрушенное здание утопало в вонючем киселе, одевшись в мутные потеки. Его пухлые бока не помещались на небольшой опушке и впихивались в заросли леса, который окружал дом полукольцом, оставляя место лишь для узкой, потресканной дороги, уходящий далеко к горизонту и теряющейся в степях. На многие километры вокруг не было ничего, что хоть смутно напомнило бы цивилизацию, и за счет этого дом казался еще более сиротливым, чем ему положено было быть.
На продольной, насквозь проржавевшей вывеске, которая пересекала козырек, злобно пучились на этот мир кривые, угловатые буквы: «Детский приют Созвездие».
От бокового входа отходила небольшая, протоптанная дорожка, которая обрывалась на детской площадке, полной сломанными и скрипящими качелями. Песок в песочнице стал грязно-бурым и намокшим. По холодному металлу скатывались в грязь серые капли.
На самой крайней от дома и самой ближней к лесу качели сидела девочка. Что это девочка можно было понять только по насквозь намокшему и вылинявшему платьицу. Когда-то оно было ясно-голубого, небесного цвета с россыпью желтых ромашек. Но время не пощадило вещицу – оно безжалостно смыло следы цветов и затерло голубой цвет до блекло-сизого. Края платья рваными кружевами свисали до босых ног девочки. С коротких, торчащих волос, как и с качелей, стекал дождь. Капли заползали в глаза, ползли по щекам и ненадолго задерживались между крыльев носа, после этого отправляясь либо в губы, либо на подбородок. Но девочка, которой на вид было не больше 6 лет, не обращала на них никакого внимания. Она медленно покачивалась на скрипящей качели, уткнувшись взглядом в землю.
Кожа ее покрылась пупырышками, что было не удивительно – на улице бушевала осень, делая потоки дождя если не ледяными, то ощутимо-холодными.
- Мила! Ты совсем с ума сошла? Ну что за ребенок, о боги.. заболеть хочешь?
По дорожке, пыхча как старый паровоз, бежала полненькая, пожилая женщина, завернутая в шерстяной платок. Девочка подняла безликие, прозрачные глаза и уставилась на шлейф из капель, который красиво тянулся за развевающимся платком. Ее взгляд был абсолютно пуст, словно взгляд выкованной из металла статуи.
Добежав до девочки, женщина сдернула с плеч платок и начала поспешно кутать в него ребенка, горестно причитая:
- Ну вот куда тебя бесы понесли в такой одежде? Ты разве не видела, что дождь идет? Холодно уже, Мила, нельзя гулять в такую погоду. Ох, глупое дитя.. как же мне быть с тобой. Не уследишь же за всеми вами, а ты и пользуешься любой возможностью, чтобы сюда сбежать. И чего тебя так тянет на эти качели? Медом помазано чтоль?
Девочка не сопротивлялась. В руках воспитательницы она превратилась в обмякшую, послушную куклу, которую быстро запеленали в платок, подняли на руки и понесли к дому. Не обронив ни слова, она смотрела безразличным взглядом на свои качели. И пока женщина, которую звали Александра Петровна, ворчала себе под нос, девочка вытянула руку, выставив ладонь ковшиком. В нее тут же натекли серые, грязные капли, собравшись холодной лужицей.
«Почему они не прозрачны, как вода? Неужели на небе так грязно?»

За этой картиной наблюдал случайный зритель – Ника, которую под пеленой дождя не заметила воспитательница. Зато увидела девочка. Она посмотрела в глаза девушки и улыбнулась.

Все началось два дня назад, когда к Нике, нарушая традицию, приехала мама. Она привезла с собой два огромных пакета и кряхча с трудом затащила их в квартирку, разбрызгав веер дождливой мороси.
- Ник, зай, у меня просьба к тебе будет…
Мама Ники была хорошим человеком. Она всегда старалась участвовать в разных благотворительных мероприятиях. Вот и теперь вызвалась отвести два мешка детской одежды п приют «Созвездие», который находился недалеко от Харькова.
- Но я никак не успеваю, - сокрушалась она на кухне, грея пальцы о чашку чая. – Мне надо успеть вернуться до школьного бала, я же организатор. Ника, ты же поможешь мне?
Ну как было отказать?
И вот девушка стоит под этим самым приютом, с двумя огромными мешками. Ее привез сюда ржавый старенький автобус, который ходит два раза в день – в 7.30 и в 18.30. А значит, ей придется здесь пробыть до самого вечера.

- Изменить?..
Вопрос был одновременно таким обычным, и при этом неожиданным, что Ярослав на миг задумался, пытаясь найти в себе ответ. Найти нужные эмоции, которые, казалось, уже давно покинули это больное тело.
- ...судьба меня ни разу не спрашивала о подобном. Никто меня никогда не спрашивал. Чего я хочу...
Нужные струны были задеты.
- ...никто не имеет права решать за меня, но в этой жизни, все только и делали это. Я был так молод... полон сил, энергии. А мир был огромен, и таил в себе миллиарды тайн, которые я просто обязан был постичь!.. Но у жизни на этот счет сложилось иное мнение... Почему я?.. Чем... чем я заслужил все это?! Я... я же ничего дурного не сделал. Я просто хотел... хотел жить. Не больше, не меньше...
Воспоминания резко вошли в голову. Все те, что хотелось забыть. То, что приносило одну лишь боль, и что разум заблокировал. На миг Слава оборвал мысль, а продолжил, медленно, будто это только сейчас пришло на ум:
- ...а ведь я был влюблен... она была такой красивой... и счастье всего мира было лишь в том, чтобы видеть ее улыбку, и знать, что улыбается она тебе...
Умиротворение, нежной волной коснулось сердца. Как же было хорошо, но-... Вспышка гнева смазала все разом. Голос стал уверенным, неколебимым, а вскоре перешел на крик:
- Что я бы хотел изменить? Да я бы ничего не хотел менять! НО ВСЕ РЕШИЛИ ЗА МЕНЯ!!! Два года превратили меня лишь в тень того, кем я был! Довели мою мать, она из дома вынесла все, чтобы оплатить мне лечение! Чтобы просто продлить мою жизнь на ничтожные дни! Но каждый день приносил только муки!
Единственное, что я мог - отпустить ее, не тянуть за собой в этот омут. Дожить свою жизнь в этом чертовом санатории, но и тут мне не дают решать! Кто дал им право брать меня в плен?! Кто позволил решать, стоит ли мне жить или нет?! Я... меня-то кто спросил?! Я просто кукла, которую дергают то в одну сторону, то в другую! Даже не замечая, что я уже сломан...
Ярослав умолк. Долгим, неловким молчанием...
- Я бы многое сейчас изменил... - выдохнул он итог, для самого оказавшийся удивительным, - Но кто мне позволит?..

Было чертовски больно, когда непонятно откуда взявшийся зомби вгрызся в плоть Лэнса. Однако крик он смог подавить. И даже пошел дальше. За странной труппой мертвецов, которые брели куда-то. Он думал, что они знают о том, что неведомо живым. Он думал, что они приведут его к ответам на незаданные вопросы.
Он не знал, что мертвые не гуляют по каким-то целям. Он не знал, что эти существа просто идут, переставляя гниющие ноги. Идут в никуда.
Но это все было неважно.
Эвелин сидела на полу, не в силах оторваться от него, не в силах выбрать. В ее глазах блестели искры снежного налета. Красиво. Так же, как и заиндевевшие волосы.
Но это было неважно.
Мир дрогнул. Стены покрылись трещинами. С потолка посыпались огромные булыжники, придавив несколько зомби. Пол разверзся.
Верность погибала.
Без лишних драматических стонов и мук боли. Без мыслей о том, что было бы и кто виноват. Просто пришло ее время. Последний приют человечества, гнойной раной зиявший на погибшей Земле, рушился, опадая в иссохшую почву.
Ее руины останутся памятником тем, кто придет потом. Конечно придет – иначе не может быть. Всегда кто-то приходит.
Верность. Созданная человеком. Ради жизни. И отобравшая эту жизнь у всех, кто существовал под ее куполом. Разве может создать человек что-то, кроме ада?
Но это все тоже было неважно.
Стены складывались, как картонные коробки. Лэнс ухватился за кусок пола, стараясь не упасть в пропасть. Инстинкты двигали его тело вместо разума. Но крупный, с ровно отрезанной наполовину головой, зомби упал сверху, разжимая пальцы и увлекая его в бездну.
Эвелин пыталась ухватиться за стену, счесывая об нее ногти, пока стена не рухнула на ее голову.
И это все неважно.
Где-то Анатоль одной рукой зажимал рану в боку, а другой тормошил бездыханное тело Раймунда, пока его не привалило потолочной балкой. Последние его мысли были о том, что он обязательно выберется отсюда.
Но это было неважно.
Мы были людьми. Живыми. Смеющимися. Мы знали что такое солнце и знали как больно обжигать руку об сковородку. Мы ходили в школу и на работу. Мы рожали детей – маленьких мистеров Горданов, которые мечтали стать космонавтами или врачами.
Жизнь рухнула.
И нам всучили суррогат. Нелепый. Бесцветный. Безвкусный. Нам сказали – живите! А мы забыли как это. Мы начали существовать, каждый день не находя ответа на вопрос: «кто я?».
И это неважно.
Важно то, что Верность умирает. Тихо и одиноко. Обретая тот покой, которого была лишена. Кто-то сделал выбор. Один маленький выбор, освободивший сразу стольких людей от вечных страданий.
Этот кто-то герой, да?
Это неважно.

Старый маг особо местностью не интересовался. Волновали его сейчас куда более высокие проблемы - кто есть он, и куда денется его информационная матрица после смерти, а также как успокоить боль в животе. Перебирая в голове десятки различных вербальных и соматических формул, Съеельсваардсен мимоходом изобрел нечто, годное называться нюклеативной пептидной решеткой, несколько заклинаний призыва высоких демонов Бездны (и даже подумывал о том, чтобы прочесть одно такое и заставить рогатого исцелить ему болезное брюхо) и даже пару музыкальных заклинаний, которые он тут же стал насвистывать.
И тут перед глазами его возникла рогатая тварь. Может кто другой и не придал бы сему событию должного значения, но мудрецы навроде нашего престарелого героя не склонны недооценивать значимость довления подсознательного над бессознательным и роль фаллических символов в формировании личностных характеристик в пубертатный период.
- Очередной кирпич в стене-е-е-е, - задумчиво протянул старик. Сделал шаг вперед.
- Стойте, глупцы! Разве не видите вы, что сие есть тварь сатаны, дьявольское отродье, посланное, дабы испытать меня и искусить? Знай же, посланник Геенны, что твои чары соблазнителя не властны надо мной!
Он с трудом отвел взгляд от филейной части тела козла и торжествующе уставился на соратников.

Правильно говорят: счастливый человек – слеп.

Мне надо было выскользнуть из самой пасти монстра, чуть не сломать себе ногу, оскорбиться клоуном и остаться наедине с перепуганной девушкой в темном, жутковатом и постепенно леденеющем коридоре… Надо было пережить все это, чтобы понять ее красоту…

Я был не против оказаться дебильным клоуном – это было всяко лучше, чем сгнивать заживо от отчаяния. И мне нравилась их идея – пойти за моим костылем… Ведь теперь мы остались с ней одни.
Я смог воспользоваться несколькими минутами отдыха, чтобы прийти в себя. Я смог вдохнуть как следует… Я смог увидеть ее.

Мерцающий зеленоватый свет, направленный куда-то в коридор, куда-то, куда ушла ее надежда, - этот свет лишь косвенно, слегка ласкал очертания ее лица. Мрачного, измученного годами тяжкого труда, обрамленного спутанными, грязными волосами, лишенного всяческого намека на искусственную красоту… Может быть, чуть пугающее поначалу, ведь всю жизнь я видел красавиц иными, но сейчас, стоило мне приглядеться, оно обличало истинную свою красоту.

Знаете, как если содрать черствую, бесчувственную кору с дерева?.. И обнаружить под ней гладкий, нежный, поблескивающий на солнце ствол. Увидеть саму суть…
Сейчас эта девушка была красивой… полностью. По-настоящему. Сейчас она была девушкой – именно такой девушкой, какой ее создала природа.
Она немножко вздрагивала испуганно, часто дышала паром изо рта… Ей было страшно, по-настоящему страшно – и этот настоящий страх глубоко вцепился в ее лицо. Иней на полу и стенах отсвечивал зеленовато-синим, холодом своим подчеркивая бледность ее лица…
Бесформенные куртка и штаны не подчеркивали лучшее в фигуре и не скрывали худшее. Они просто висели на ней, позволяя видеть под ними фигуру такой, какой она была. Это стройное и одновременно сильное тело даже сейчас, в этом ужасе и мраке, сидя, казалось невероятно гибким и изящным… Даже так, угадывая ее очертания под складками одежды, я чувствовал эту женственность настолько, насколько уже очень давно не чувствовал…

Прекрасная картина. Ничего лишнего… Я даже отодвинулся чуть дальше в темноту, чтобы не нарушать ее: одинокая девушка в пустом, гулком коридоре, выстланном мерцающей зеленой пылью. Холод, которым она дышит, страх, которым она живет, и надежда – единственное, что согревает это зрелище откуда-то изнутри…
Рваная одежда, грязь и усталость – это все лежало тенями вокруг ее светлого лица. Действительно идеальная картинка.

Я сдавленно усмехнулся своим мыслям – захотелось ее взять в свой театр. О да, Люси Скрэйнджбабер и рядом не стояла с такой красоткой. Особенно-то без ноги…
О да, она могла бы идеально вписаться в мою труппу… Настоящее бледное пламя, горящее своим отчаянием и страхом средь этих невыразительных актеров.
И я бы все отдал ради такой актрисы… Как настоящий режиссер – положил бы жизнь ради лучших своих актеров. Ради театра.

Но сейчас я мог лишь сидеть во тьме и молча наблюдать за ее красотой, изредка случайно бряцая бубенцами…

Да уж.
Странности этого места не желали заканчиваться. Лечащий врач-некромант.
"Может, он имел ввиду наркоман?.."
Послышалось. Точно, послышалось. Почему-то врач-наркоман в голове Ярослава укладывался лучше, нежели... эти... друзья мертвых.
- Драсти... - растерянно кивнул юноша, испугавшись внимания двух молодых людей, - Простите...
Извиниться стоило. Хотя бы за то, что успел подслушать разговор.
Еще раз извинившись, так сказать, контрольно, парень быстро пошагал в сторону свободных мест.

Николай остановился как вкопанный, его лицо быстро, как в калейдоскопе поменяло краски, сначала на пунцовую, потом на бледную. Он подхватил Машу на руки и нежно прижал ее к себе, вдохнув ее аромат. Казалось это подействовало на него отрезвляюще. Он аккуратно поставил ее на землю.
- Прости, я просто не смог удержаться. Я мог бы всю жизнь носить тебя на руках, вот только она слишком недолгой ожидается, чтобы я имел право на это надеяться. А вот у тебя есть шанс. Раз ты жрица, то туата могут научить тебя магии. А магия делает их жизнь практически вечной. То, что я услышал не вызывает у меня к ним неприяхни, я бы на их месте возможно поступил так же. Думаю нам стоит с ними поговорить.
От былой горячности не осталось и следа. Он снова был серьезен и сосредоточен. Вот только, конечно Маша не могла это не заметить, при взгляде на него в глазах бегали огоньки, а на лице прорезалась счастливая улыбка.

Райх позволил себе обсмеять промокшую до нитки эльфийку, но, как только его самого коснулись струи ледяного дождя, и освежающие капли затекли за шиворот, разразился проклятьями не хуже этого бородатого недомерка.
- А ты, небось, - АЙ, *шлёп!* скотина! - околел уже здесь, Отважный? - поинтересовался следопыт у молчаливого коня, отбиваясь от налившихся своей насекомьей кровью оводов. Казалось бы, кого здесь, посреди озера, жрать? А ведь жрут! И вот как отожрались-то, черти! Хоть сейчас хватай сковородку и жарь их на маслице. В своё время Райх побывал там, где большую часть года лило так же, как и здесь, только ливень там был теплый, и вообще - жарко, душно, влажно. Но самое-то главное - там насекомые считались деликатесами, и приветливые желтолицые аборигены хрустели рыжими тараканами, глазея на белых северных людей в металле и коже, помирающих от местной духоты. Да уж. Сейчас Райх, наверное, отдал бы ухо за то, чтобы очутиться там, где тепло. Нет, не ухо. Лучше палец. На ноге.
Да, чёрт! Ничего бы не отдал из своего, родного. Вон, Ри бы отдал. На время.
Ухмыльнулся недобро так, пялясь на задницу эльфийки, помогающую своей коняге забраться в местное стойло. Отрезвляющий укус овода, пришедшийся в шею, заставил следопыта разъяренно крикнуть, пришибить летучую тварь резким хлопком, да так, что мушиные кишки обильно поплыли за шиворот.
- Мать-то твою растак, гнида ты крылатая! Черт!

---

Вода стекала на пол с кожаных шмоток Райха, который, едва войдя в теплое - странно-то как! - помещение таверны, сбросил с себя верхнюю одежду и развешал её на пустующем колченогом стуле, который де-протестующе поскрипел, но ношу таки принял. Бородатый гном колдовал над похлебкой, бил посуду и пел страшные поварские песни, судя по всему, переходящие в его семье из поколения в поколение - Райх в душе надеялся, что этот самый рецепт бородачу просто к слову вспомнился, и никакого "секеля" в его миске не окажется. Странный магический обряд проистекал прямо под носом у отряда уничтожителей троллей, и следопыт всё гадал, когда же начнут сверкать молнии, и маленькие демоны, выскочив из котла, вопрошающим фальцетом вскрикнут:
- Какие ваши приказания, господин?
Следопыт ковырял ножом под ногтями, ухмыляясь каким-то мыслям. Из одежды на нем была лишь рубашка да старые исподние портки - вид не слишком внушительный, конечно, но пояс с мечом дополнял его и вносил какое-то разнообразие в невыразительный гардероб. Райх предпочитал не расставаться со своим мечом с тех самых пор, как его однажды застали полуобнаженным в одном кабаке, пьяного до безобразия и, плюс, в обнимку сразу с двумя эльфийками - ни одной из них не оказалась Рианнон, что характерно. Жизнь научила следопыта держать своё оружие при себе, а при случае - пользоваться еще и чужим, если есть возможность его позаимствовать.
Кудесник поварского дела притаранил к столу самодельные квадратные тарелки, которыми в нормальных местах пользуются как растопкой для камина - которого здесь, опять же, не имеется от слова "вовсе". Райх пронзил бородача испепеляющим взглядом исподлобья, но сдержался и ничего не сказал. Когда подоспела еда, следопыт судорожно сглотнул, борясь с искушением сдохнуть от голода. Он не соврал!
Райх насадил на палочку жареный помидор, оглядел его со всех сторон и пробормотал, посматривая на остальные блюда:
- Разрази меня гром, если всё это не из помидоров. Ты что же, недомерок, и грог из помидоров гонишь?! - крик следопыта пронесся по залу и заглох где-то в каморке, в которую уполз томатный король.
- Ну, что ж, - в ту же секунду смирившись со своей судьбой, Райх откусил кусок жареного плода, смачно, с хрустом поработал желваками, сглотнул и вынес свой профессиональный вердикт на публику:
- А знаете? Не так уж и плохо, я вам скажу. Бывало и хуже. Попробовали бы вы стряпню моей троюродной бабки.. фух.. - мужчину аж передернуло от одного воспоминания о том, что ему пришлось пережить в те страшные годы его сопливой юности. По сравнению с той жратвой это был шедевр поварского искусства. Если заставить свои вкусовые рецепторы издохнуть.
- Как тебе, Ри? Может, щепотку соли? - поинтересовался Райх с набитым ртом, делая вид, что уже вот-вот полезет в карман за заныканной, самой последней солью в своем распоряжении.

Иногда, Лизе начинало казаться, будто сквозь ее тело проходит стальная проволока – пробивает грудину, встречается с живым сердцем, мускулами, жилами, ломает безжалостно кости, проходит сквозь нервы и сухожилия, чтобы вырваться за спиной. Эта холодная проволока, покрытая колючками и клочками окровавленной плоти – время, острое, безжалостное, неотвратимое время. Так. Будущее становится настоящим, а настоящее переходит в прошлое, кромсая заживо одинокую девушку, нанизанную на эту безысходность. Отнимая. Убивая. Уничтожая. Родителей, семью, дом.
Так было.

Сейчас...
Ветер вздыхает, обдавая Лизу запахами бескрайнего неба.
Травы под ногами шепчутся, земля плавно опускается к морю, шагать легко и приятно, кажется, если вытянуть руку вверх, можно потрогать на ощупь курчавые облака, освещенные закатными солнцем. Ярко-красная поляна расстилается под ногами, вымазанная живой кровью, как будто – покрыта бесчисленным количеством алых цветов. Круглые ягоды, синими крапинками украшенные, ловят свет предзакатной звезды, привлекают к себе внимание, призывно алеют.
Все здесь красное, багряное и пронзительно карминовое, словно почуяв настроение Лизы, словно проникнувшись им. Словно. Поляна отражает чувства.

Огромный ворон глядит на девочку внимательно, выпучив светло-коричневый, бесчисленными созвездиями золотых искр пронизанный глаз, умный и хитрый одновременно.
- Кхарр! – Казалось птица знает Лизу, ее жизнь, и нелегкую судьбу. Кажется, птице глубоко наплевать на все это. От ворона пахнет смертью и мускусом, старыми книгами, запретными фолиантами, давними потерями, невосполнимыми и горькими. Ворон, словно вестник горя, пришел из темноты, чтобы поглядеть на свет, чтобы напомнить и предостеречь. Наверное. Ворон знал судьбы, гораздо хуже, чем судьба Лизы. Наверное Знает.
– Кхаррр!
Запах старого сургуча мерещится, пыльной бумаги заплесневевшей местами, уксуса и выгоревшей золы. Такой запах, могло источать само Время. Безжалостное, зубастое, плотоядное время.
Тяжело приподнялась птица, широкими крыльями принялась взмахивать, обдавая девушку затхлым ветерком, - длинные коридоры пришли на ум, мрачные склепы, зарывающиеся все глубже и глубже в землю, тронные залы без королей, мраморные колонны освещенные вечной тьмой. Жилище ворона – долгая ночь. И. Быть, может, Эту вещь он отыскал там же, в своем холодном царстве бескрайнего мрака - в тех сырых залах, где нет света от начала времен, царит первозданная тьма, где тихо гниет покой. Там нет пыли, нет мусора, и живых тоже нет. Среди мрамора и пустоты, птица отыскала Знак. Мамину Брошь. Золотая пчелка, легкий металл. Здесь, пчела превратилась в муху, но это все-равно была Мамина Брошь, от нее пахло сдобой и медом, ромашковым отваром и розовым лосьоном. Маминым особым запахом, до сих пор. Изящная, золотая муха, черный камешек, похожий на череп, цепкие лапы с крючкам на концах, узкие крылья радужного перламутра, гранатовое брюшко.
- Гаия! Друкхая! Ошшидает, ошшидает. Кхххочешь?! – Тяжело хлопая крыльями, ворон полетел в сторону башни, скрывшись в изумрудном сиянии Старого леса.

Хочешь? Вопрос остался в воздухе...

Съеельсвардсен тем временем пытался приглядеться к барду. Хорошая девочка, даром что в такой дыре прозябает. Нет бы нормальным трудом занялась: по дому убираться, на кухне еду спиногрызам готовить, а вот не по нраву ей женская доля, приключения подавай, сказки да истории. Ну-кось, мы-то историй знаем - тьму, хоть одарим парочкой девчушку.
- Ты, милая, кто будешь? - подковылял старик к ней. - Звать тебя как?
И ведь все еще не понятно, кто такая - девка мужикастая али вьюноша женоподобный... И под рубаху-то заглядывать неприлично, и даже коли заглянешь - чего поймешь-то? Помнится, познакомился так с одним парнем в молодости. Ух, высоченный, руки - что у иного ноги, плечи - коромысло ýже будет, и голос - ух, голосище, одним криком чугунный котел пополам перешибал. И охотились на гоблинов вместе года два, а потом как-то прямо в бою один гоблин штанину у евойных портков копьем подцепил, да и свалилась деталь гардероба. Тут мне во всей красе и предстали органы для мужчины несвойственные - чужеродные, значится. Я от изумления слова заклинания перепутал и заместо спонтанного субатомного коллапсатора прочел что-то, что из памяти тут же вылетело, и вызвал трех красных драконов. Гоблины тут же разбежались, да и сами мы ноги едва-едва унесли. И даже из галантности (али из страха, что придавит) у девы благодарности за спасение требовать не стал, молодым был, да о душе не забывал!
- Не забывал я о душе, не то что вы, нынешнее колено! - погрозил волшебник барду и всем остальным, голосу громкости добавив. - Так кто ты будешь, милая?

Я апатично смотрела на удаляющийся корабль. Голодное море облизывало его, обволакивая холодом шторма. Тянулось небо. Крысилось с высоты дождем. Острым. Колючим.
«О чем ты думаешь сейчас, капитан Грозы ветров?»
О страданиях собственного корабля. О его стонах, несущихся по воле ветра в пучину. О громких и ненужных словах, звучащих в твоей голове. Словах боли. Словах краха. Последний вдох. Последние крохи воздуха, который скоро заменит вода. Вытеснит из легких, охватывая изнутри жаждой. Выхватит тело, придавив его своей толщей.
Тебе не страшно. Ты умираешь как надо.
В безумном убеждении, что твой корабль не утонет никогда. Он справится. И пусть горят спелым пламенем все, кто сомневается в этом. Ты знаешь, что у тебя получится. И слова ведьмы не имеют силы. Не имеют смысла. Только твоя уверенность стоит целую жизнь.
Ты умираешь правильно. Борясь со стихией – предательницей. Любовницей. Бросая вызов ветрам. Смеясь в лицо морским дьяволам, уже накрывшим тебя своей тенью.
Тебе бы быть пиратом мифического, призрачного корабля, капитан. Тебе бы бороздить моря и океаны, отвоевывая добычу у торговых суденышек и проскальзывая там, где никто не пройдет.
Может в следующей жизни, а?
Я с трудом оторвала взгляд от трагедии, развернувшейся за спиной. Море упьется кровью матросов. Проглотит эту посудину и не подавится.
Я могла бросить вызов стихии. Пустить все свои силы чтобы утихомирить ее. Обуздать. Сгорела бы дотла, пытаясь. Зачем? Зачем-то люди это делают. Защищают друг друга. Помогают. Закрывают собой, умирая во имя… во имя чего? Никогда этого не понимала. Ты один. Никого нет вокруг. Только ты и мир.
В моих руках была сила, которую презирали. И на которую уповали.
Я сжала кулаки от ярости. Меня так злило это липкое чувство непонимания. Катись в ад, капитан Грозы ветров. Тебя там встретят черти и предложат несколько чарок рома. И ты будешь бороздить огненные реки на черном исполине с драконьей мордой. Вспоминая ведьму, которая предсказала твою смерть. И когда-нибудь мы встретимся вновь.
Погрузившись в собственные мысли, я спокойно сидела и смотрела на людей вокруг. Ожидая нового представления, которое нависло тяжелой пучиной над хлипкой шлюпкой.

-Нет, солёная морская вода! Тебе не испортить мой суп! - орал повар, пытаясь спасти ужин капитана и старпома от буйства стихии - ведь даже самая мельчаяшая капля воды, тем более солёной воды, нарушит тот хрупкий, проверенный веками и вымеряемый часами баланс специй и всё будет ИСПОРЧЕНО! Увы, но неизбежное случилось. Как не лавировал уклоняясь от пролетающих мимо капель, но..
-Ты, прекрасная, неукротимая и величественнаят стихия, ты, что б ангелы осенили тебя своим благим словом! Из за тебя капитан, да будет славиться его имя в веках, закрепит меня за мачту этого достославного фрегата за шею на самозатягивающемся узле! - поняв что ему не жить, повар наконец перестал трястись за драгоценный суп, не глядя выплеснул его за борт, накрыл тарелками жаркое дабы спасти хоть что то и наконец огляделся. Все, видимо заметив оплошность повара, спешно валили с корабля, опасаясь праведного гнева капитана, перепасть от которого могло и невиновным..
-За что вы караете меня, боги?! - прокричал Жак, пытаясь понять что теперь делать. Его честь, его безупречная поварская честь, была запятнана - и не только его, но и всего его рода, который теперь, видимо, прервётся - потому что жить с таким позором он, Жак Пьер Луи Де Кюир, просто не мог. И в отчаянии мастер французской кулинарии бросился в воду с твёрдым намерением не всплывать и скрыться на дне от позора.
В воде, как ни странно, захотелось жить. Резко захотелось - и подгоняемый инстинктами, ненавидящий самого себя за слабость, Жак рванулся к ближайшему.. чему то. Чему угодно, лишь бы плавало - но лучше бы, конечно, шлюпке

- Напомни мне, зачем нам эта рухлядь, - тихо-тихо сказала Рианнон Райху после очередной пятиминутки ворчания мага. – Чтобы оттенять мою божественную красоту тебя бы вполне хватило.

Долгая дорога, нервная. Заблудились, идиоты. Рианнон до такой степени зла была на себя, что даже чувство юмора ей отказало на время. На Райха рявкнула, когда он пакость очередную высказал на ее следопытские таланты намекающую. И дичи никакой нет, а припасы закончились с головокружительной скоростью. И все-таки дошли. Даже все, без потерь. Старикан, и тот доковылял. А Ри уже начала думать, что отбросит маг копыта после очередной ночевки в сырости. И вот дошли… Рианнон остановилась, уперев по привычке руки в бока, оценивая открывающийся на таверну вид.
Мрачно вокруг, красиво. Эльфы красоту видят во многих вещах. Вот и сейчас Рианнон не смогла отделаться от мысли, что долгий путь стоил того, чтобы увидеть эту чашу с черной гладью на дне. Главное, вслух этого не говорить. Это безнадежно испортит ее репутацию. А Райх будет до конца жизни подкалывать и называть сентиментальной эльфиечкой. Отбросив в сторону эстетствующие настроения, начала спуск. Вот только лошадка ее, Кит, заупрямилась и ни в какую не хотела идти к холоднющей воде.

- Ну же, милая, шагай… - ласково говорила Рианнон, пытаясь заставить вредную лошадь идти по мерзкой тропе. Лошади бы радостно скакать вперед – мало с кем эльфийка так нежно говорила. Так нет ведь, коняшка ни в какую не хотела идти вперед, подставляя свою хозяйку под укусы жужжащих тварей. С комарами Рианнон не умела договариваться. Умную вещь в ветре услышать, лошадь слушаться почти уговорить – это через раз удавалось. А вот мошкара…С этими тварями безмозглыми поболтать никакая трава не поможет. – Если я умру от холода, тебе никто не будет гриву расчесывать, - зло прошептала Рианнон вредной скотине. Лошадь передернула ушами, внимательно так посмотрела на эльфийку и пошла таки вперед. Лучница хотела было улыбнуться, сказать что-нибудь победное, но смолчала. Холод окончательно убил все имеющиеся у девушки силенки, до таверны бы дойти, к огонькам этим теплым подобраться, не рухнув в воду.

Вблизи кабак выглядел негостеприимно. Тухло как-то. Ножки еще какие-то курьи, неаппетитные совершенно. Даже на взгляд очень голодной эльфийки.
Внутри таверна оказалась еще хуже. А обещали же милейшее заведение и золото в придачу. Опять вписались в блудняк какой-то…
Зато оводов нет, подумала эльфийка, потирая ужаленную шею.
- Ой, заткнись, а? – прошипела эльфийка старикану. Посмотрела на трактирщика, скривилась недовольно. Дворф, так его раз эдак. – Мы слышали, что вас тут тролли одолевают, и что вы рады будете помощи умелых бойцов.

Перед группой бравых героев раскинулся впечатляющий вид. Грозные скалы подпирали хмурое небо. Сквозь вязкие туманы и кучерявые облака, опускающиеся прямо на вершины, пробивались неуверенные, робкие солнечные лучи. Громады восходили по обе стороны от бездонного, черного как ртуть озера, теряясь в пелене мелкого, назойливого дождика. Посредине этого озера виднелся небольшой островок, поросший низким кустарником и болотными кочками. А вела к нему дорога плавней – полузатопленной бугристой почвы, над которой плескались радостные волны. Трактир зазывно мигал пучеглазыми окнами, обещая тепло, уют и ночлег. Все то, чем бедняг обделила судьба за последнюю неделю.


Добраться до таверны по сумрачным рассказам посланника, они должны были за пять дней. А не тут-то было. Даром что следопытов у них целых два – заблудились в горах безвылазно. А в горах заблудиться – это не бульбо-чай с орками распивать. То конь Бронника ногу вывихнул, что тащили его всем отрядом. То телега Сильта колесо потеряла и старый скрипучий маг брюзжал пуще прежнего. То в живые заросли крючколовов угодили и если бы не Рианнон – там бы и остались на радость воронам.
Спать вообще приходилось то на уступах, головой в пропасть, то на плесневелой траве, то под лихим дождем. Да и еда не вовремя закончилась. И ни одной живой твари не попадалось! Под конец путешествия герои нет, да поглядывают друг на друга голодными глазами. Уже и осла думали съесть, да маг так затрещал на все горы, что решили повременить.
И вот наконец их горести кончились! Долгожданный трактир светился впереди теплым, рыжим светом. Осталось только перейти эти плавни и выдохнуть спокойно…

Погнали охотники лошадей, а те сделали пару шагов, расплескивая волны… да встали. Мертво встали. Ни вперед, ни назад. Стоят и ржут. И крики их по всему озеру разносятся, теряясь разом с туманами в дали.
Ну что делать? Выход один – встать да самим тянуть. Встали. И увязли в ледяной воде по самые бедра! Ух, ледяной! Аж пробрало. Забрались ее цепкие пальцы под одежду. Заползли в сапоги. И сковали холодом тела старые и молодые, мужские и женские.
Сжали зубы покрепче герои, да повели лошадей через плавни. Осторожно. Друг за дружкой. Каждый шаг отмеряя. А то, не дайте духи, поскользнется тварь непарнокопытная. Что ж без лошади-то делать? А новую покупать нынче дорого. Коли и на захудалую лепешку эльфскую не хватает.
Кони шли нехотя. С трудом переставляя продрогшие, дрожащие ноги. А охотники продрогли не меньше. Горное озеро не подразумевало долгих походов по его водам. Задержишься немного – считай помер.

Да тут другая напасть случилась. Тучи скальных комаров! Налетели как облако, облепили двуногих (лошадей скальные комары не выносят), да давай жалить что есть мочи. Мочи у них может и немного, да коли сразу полчище – приятного мало. Отмахивались герои, отмахивались, кутались в одежду, надеясь на ее защиту, и топали дальше.
Холодно, мокро, дождь противный накрапливает, да еще и комары жалятся. Да хоть бы дождя испугались – нет вам! Жалятся и жалятся, отродья демонические.
И тут впору подумать – ну хуже не бывает. Так нет. Бывает, оказывается.

Гул комаров перебил громкий стрекот. Этот стрекот в простонародье очень хорошо знают. И коли услышать его довелось, выход один – бежать что ног хватает. А с плавней куда бежать-то?
Ускорили шаг путники, да не помогло. Налетели оводы огненные. Твари размером с два гномьих пальца. Налетели да начали прямо сквозь одежду грызть. А боль от них – ууух. Как кочергой раскаленной по телу хлещут.

Да совсем бы сожрали наших героев твари крылатые, но таверна спасла. Дошли они до островка. Привязали коней быстро. Да взлетели по лестницам к дверям гнилым. И успели только заметить, что таверна из двух частей состоит, соединенных мостиком крытым. И на ножках. Длинных. А крыша из мха вся да водорослей.
Скрипнула дверь приветливо, впустила героев. А они продрогшие, промокшие, покусанные и голодные настолько, что еще чуть-чуть да пойдут огненных оводов ловить и жарить.

Внутри таверны, впрочем, оказалось не намного суше, чем снаружи. Гнилые доски с дырками, прикрытыми мхом. Подкошенные столики и разваливающиеся скамьи. Потолок провисший. Одна балка упала на пол, а на ней заботливо были подвешены пучки трав высохших. Четыре двери. Небольшой зал с тремя столиками всего. И посетителей нет. А нет. Есть. Вон в углу сидит парень… девушка… нет, парень.. тьфу! Сидит бард, да перебирает струны лютни своей тоскливо. А перед ним кружка с чем-то дымящимся, да тарелка с черствым хлебом и помидорами жареными.
А вон и хозяин таверны. У стойки стоит. Рослый такой, круглый весь. Ручищи огроменные – что те гном. Ба! Так и есть же – гном. Просто на табуретке стоит, шатается, вот и непонятно чего росту величавого. Грозный гном. С взглядом мутным и сердитым. С пузом отвисшим. С русыми волосами и пятнами на лице. Возле него свеча пыхтит и трещит весело. Кружка стоит, мхом по ободу украшенная. Да бутылка настолько плесневелая, что не видно ее содержимого. И вазочка с кустиком чахлым. Таким чахлым, что дунешь – и посыпятся красные меленькие ягодки. А, не ягодки, а помидоры, если приглядеться. В руке тряпочка зеленая, которой он вяло чешет мох на столе.
Блестит глазами темными, да начинает бурчать так, что доски над его головой шатаются:
- Кем будете? К Хронику Суровому (стукнул себя в грудь трактирщик) такие компании не приходят большие.

— ...побаловал бы, да вот нету у меня маслица. А на солонине сала ма...
Рассуждения Леса оборвались на полуслове. Кусок солёного мяса, жир с которого обстругивался в вяло побулькивающую кашу вывалился из пальцев прямо в котелок, брызги обожгли запястье. Обожгли, вывели парня из ступора. Тварь! Злая сука Лепра! Хворостинку бы, плёточку. Готовый отпрыгнуть в сторону при приближении слепня северянин нашарил пряжку ремня и... Нет.
— Не дыши, отец, — замер, ругая себя.
Ванильную воду не приготовил! Купил ваниль, а зачем — забыл. Вот, вот он, в развязанном свёртке с приготовленными для каши приправами лежит мешочек с ней, нет, этот с гвоздикой, вот с ней. Но как размолоть и настоять её за несколько ударов сердца?
Что делать, когда непоправимое может случиться быстрее, чем третье прославление прочтёшь?

Впрочем, Лес не собирался молиться. Молитвы — удел старух, калек и трусов. А мужчина, воин, должен действовать. И будет действовать. И уже знает как надо действовать. Как... как выстрелить из арбалета. Сначала
...наклониться, поставить ногу в поржавелую петлю...
потянуться за ванилью, сдёрнуть завязку с мешочка
...ухватиться обоими, одетыми в толстые перчатки бычьей кожи, руками за тетиву...
взять пару стручков, сунуть в зубы
...резко разогнуться, накинуть тетиву на выступ ложа...
привстать, открывая ухваченный полупустой мех и не чувствуя горечи тщательно работая челюстями
...прицелиться в размахивающего своей железкой набегающего чернявого коротышку и...
набрать в рот воды, пару раз погонять её за щеками, и
...не суетясь, не торопясь, плавно прижать курок, посылая увесистый болт в грудь врага...
крепко сжав губы резко выдохнуть, распыляя ванильную воду на ставшего целью опасной твари товарища.

даже проще чем выстрелить, правда?

На строгий приказ девочка вздрогнула, подняла на Машу голову и, чуть помедлив, встала. Без малейших возражений. Отряхнула ладошки и коленки и села на бревно, куда сказано. Руки спрятала в рукава. Нахохлилась.

- Вы правы, госпожа, я могла ошибиться. Шаорен - недостойнейшая из недостойных. Последняя из жриц Судьбы. Моя вера давно канула в небытие, и когда я услышала Призыв, то моих братьев и сестер уже давно не существовало на свете. Я росла без наставника и путала Нити, теряя принадлежащее мне по праву, - она чуть помялась. - Эти глаза, эти волосы, моя внешность - все это из-за моей неопытности. Я намного старше, чем выгляжу. Вы правы, госпожа, я могла ошибиться. Но я не ошиблась.

Она взглянула на Машу и быстро отвела глаза, словно та сияла, как солнце.

- Я вижу на Вашем челе Ее знак. Вы - та, кого мы искали. Возможно, Вы и сами еще не знаете этого.

Вздох.

- На самом деле мы даже не знаем, похитили ли ее. Может быть, она сама ушла... только никогда раньше леди Камилла не покидала своих покоев без разрешения герцога, мужа моей госпожи, а тут... много лет ее уже никто не видел и ничего о ней не знает. Мы искали, но, увы, пока не нашли.

- Леди Камилла высокая, стройная, у нее золотые волосы колечками и голубые глаза. Кожа гладкая, чистая, без веснушек и пятен. Леди всегда одевалось в светлое, особенно любила белый цвет. Плащи носила только голубые, в цвет глаз. У меня есть ее портрет, - ручка вынырнула из складок платья, протягивая Маше овальную костяную пластину, на которой в обрамлении пятнистых камелий изображена красивая девушка с гордо поднятой головой. - Это Вам, возьмите. На левом запястье у молодой госпожи родинка - прямо у косточки. Где она - мне, увы, неизвестно.

- Как выглядит Книга Пророчеств, я не могу сказать, т.к. каждый видит ее по-своему. В старинных руководствах она изображается как внушительный фолиант с бронзовыми застежками и весь усыпанный рубинами. Где она - я могу лишь предполагать. Мне известно, что санаторий делает каждому приезжающему подарок - возможно, Книга среди них. Если ее не украли до нас, конечно. Но я не думаю, что это возможно - санаторий хорошо охраняется, особенно от жителей Долины.

В этот момент мотор у машины взревел и заработал. Водитель облегченно умылся из фляги и позвал Машу продолжить путь. Шаорен встала.

- Моих сил недостаточно задерживать Вас дольше, Айен Маша, - печально начала прощаться жрица. - Возьмите этот перстень, он приведет Вас к моей госпоже, когда Вы сделаете то, о чем она Вас просила.

Из рукавов появилось скромное колечко, украшенное гроздью винограда, и в каждой виноградинке сидел малюсенький сапфир, темный-темный, как беззвездная ночь.

Вынырнув из воспоминания, я обнаружила себя в ванной комнате. Стою, лбом ткнувшись в зеркало. Руками сжимаю раковины бортики, аж пальцы белые все. А по щекам море.
Я устала. От всего устала. Пальцы ещё сильнее впились в прохладную гладкую эмалевую поверхность.
Да кто же этот Спящий? Чего мне все про него толкуют? Я ведь даже не знаю кто это. Губы обидными ласточками скривились. Снимаю с себя вещи. Не мои, противные, солью напитанные. Кожа на руках обветрена, нос шелушится. Чешу его пальцем. И не узнаю себя в отражении. Растрёпанная, взъерошенная, как воробей после драки. И губы. Червонные, горят.
Воду включаю. И смотрю подозрительно. Не морская ли. Такое чувство, что я на море не захочу в ближайшие лет десять. Трогаю. Нюхаю. Да вроде обычная. Изподкранная. Только разве что мягкая, без железа. И чистая. Искрами. Прям как из ручейка горного.
Медленно вползаю в горячую воду. Окунаюсь с головой. А меня словно волной об камни прибрежные. Подскакиваю, руками лицо тру. Мыло какое-то хватаю, чувствую даже, что пахнет очень вкусно, да только не разобрать чем. Мысли утекают. Будто я ими кровоточу.
Руки быстро вспенивают мыло и растирают белые облака по коже. Но нет. Хватит с меня облаков. Мне здесь надо остаться, рождённой ползать. Просто... нужно в кучку собраться и... И.
Устала. Ресницы. Грузом. Бубню.
- Эй. Спящий. Ты кто такой? И почему все про тебя говорят? Какой у меня дар и почему я должна кому-то помочь тебя найти? А вдруг ты не хочешь, а? И зачем ты мне воспоминания показываешь? Ты - Ян? Или может... Эми?
Я растворяюсь. Всего на секунду даю грузу собой завладеть. Я не уплыву никуда. Я просто сейчас ударю ресницами друг об друга и всё. И проснусь. Проснусь во сне.

ссылка на побольше: ссылка
старая версия: ссылка

Игры в ложь. Театральная пьеса, разыгрываемая на протяжении всего существования человечества. Так неинтересно. Без лицемерия, без цинизма. Без обесцвеченной истины, скрытой за сотней масок.
Раньше, я играл так часто, что устал. Устал смотреть в лица и искать качества, которых там нет. Устал слушать улыбки и видеть грязь. А сейчас... я устал от тишины. За пять лет, господи, как я устал от тишины.
Мне тошно от того, что я поверил в тебя. Столько лет ты был для меня лишь идолом, придуманным человеком. Жестоким, безликим, с нашей глупой детской моралью. Ты был для меня посмешищем. Что изменилось? Эта тишина довела меня до краха. Падения в собственных глазах. Я вижу тебя в этих стенах. Я вижу тебя в отражениях зеркальных дорог. Я вижу твои глаза, нанизанные на шпили. Твой искореженный ухмылкой рот, задымленный трубами. Я вижу тебя в безликих Прототипах. В чудовищах, созданных человеком. Ведь ты такой же как они. Сотворенный нами во имя погибели. Во имя искупления своих грехов. Когда не знаешь куда идти – дорога придумается. Когда не знаешь во что верить – боги придут. И потом не жалуйся на их жестокость. Не жалуйся на смерть, стоящую за тобой и благоухающую твоими поражениями. Нет, во всем виноват только ты. В своих ошибках. В своем желании жить.
Ты видишь меня, а я вижу тебя. И эта игра начала свой старт. Обмани меня, боже. Обмани меня, попробуй. А я найду способ выиграть. Обещаю тебе. Разобьюсь, выпотрошу себе мозги, но найду.

В свете фонарика лица казались неживыми. Усталость, отупление, зомбирование. Кто из них мой пропускной билет? А кто из них цепь, что держит меня? Я обопрусь на первых и уничтожу вторых. Но не останусь тут. Не могу больше.
Бросив взгляд на электрика, я посветил на крышку люка и подставил ему руки, кивнув головой. Слова еще были слишком непривычны, проще общаться жестами.
Он воспользовался возможностью и полез открывать. Странно, но его тяжести я практически не ощущал. Годы работы сделали из меня самого робота. Это только на пользу.
Подняв голову, я внимательно смотрел, как ковыряется в ржавом замке случайный попутчик. Мой случайный билет. Я знал, что створки лифта открыть практически невозможно. И все равно за ними глухая стена. А там вверху – там должны быть какие-то кабеля. Или тросы. А может даже повезет на лестницу.
Раздался щелчок. Крышка люка тяжело отвалилась наверх. Зияющая тьма заглянула в маленькую, стальную коробочку, хищно скалясь.
Время действовать, да?
Резко схватив электрика за ноги, я швырнул его на пол и, не дожидаясь, когда он придет в себя, оттолкнулся от него, уцепившись за край люка. Подтянулся, закинул ноги наверх. Адский холод тут же проник сквозь кофту. Ничего. Посветив фонариком, я нашел то, что нужно было. Лестница. Один ее конец уходил вниз, а другой вверх. Выбор не так велик.
Уже было направившись к ним, я остановился.
Дрянная человечность. Сколько раз ты подводила меня к плахе. Сколько еще раз ты собираешься манипулировать мной? Почему нельзя просто откинуть эту чертову мораль и запихнуть совесть кому-нибудь в жопу?
Вернувшись к люку, я свесил голову вниз, разглядывая лица попутчиков.
- Эй, электрик, жив там? Я...
Какие слова подобрать? Я разучился на русском говорить за последние годы, что уж до английского. А так хотелось бы хоть с кем-то перекинуться парой слов.
- Я устал, слышите? – В голосе скользнули оправдывающиеся нотки. – Не знаю как вы, а я чертовски устал. Я не хочу тут гнить. Не хочу быть рабом. Не хочу прожить жизнь, от которой мозги вытекают в водосток. Да черт возьми! Что с вами?!
Я сорвался на хриплый полукрик. На кого я кричал тогда? На этих людей, волей случая ставших рядом со мной в тот день? Или на себя? Который еще сомневался. Еще думал о том, что лучше догнить в этой яме.
- Вам нравится такая жизнь, а? Нравится быть ковриком для кого-то? Тупым куском мяса. Эй, девочка, думаешь до тебя не доберутся? Станешь когда-нибудь свиноматкой. Будешь рожать детей без будущего, которые сгниют в этой помойке. Будешь смотреть, как они гибнут. Не видя того, что видели мы.
Я перевел свет фонарика на двоих мужчин:
- А вы? Хотите сдохнуть под заводом? Чтобы ваши тела потом волокли роботы за пределы Верности? Чтобы выкинули как собак? Парень, там за стенами разыгрывается настоящая пьеса. Целый театр. Там столько аттракционов, что тебе и не снилось. А ты? Эле-ектрик, мать твою. Мы все сошли с ума. И останемся тут, пока нас не сожрут.
Выдохнув, я несколько успокоился. Я сказал все, что должен был. Все, чтобы отрезать себе дороги отступления. Нет, нельзя отступать.
- Я не знаю что там, за стенами Верностью. Не знаю. Но тот ад не может длиться вечно. А если и длится, то лучше там. Я убедился в этом за последние пять лет существования. Лучше там, люди. Верите? А не верите, ваше долбанное право. Никого тащить не стану. Но я пойду. Я сейчас пойду и попробую воспользоваться этой возможностью, чтобы сбежать. Может я не один такой в нашем маленьком сумасшедшем таборе, а?
Я протянул руку вниз. Не знаю, зачем я это тогда сделал. Ведь одному выжить было бы проще. Но мне так хотелось... так хотелось, чтобы хоть один из них думал как я. Хотелось разрушить это вековечное одиночество. И я ждал. Тянул руку и ждал.

Анатоль. Тот, кто описывал вводную информацию к модулю. Тот, кто будет рассказывать о событиях дальше. Русский. 32 года. Истерзанное морщинами и маленькой сеточкой шрамов лицо. Не по возрасту постаревшее. Седые волосы, лохмато свисающие чуть ниже плечей. Серо-голубые глаза. Внимательные и не совсем погасшие. Худощавый, но жилистый. С длинными ловкими пальцами. Был врачом до катастрофы, еще помнит как принимать роды и оказывать первую помощь. Хорошо владеет английским.

Чудо, я сплю, я устал непробудно.


Границы прошлого постирались, как линии графитного карандаша на старой тетради в клеточку. Я забыл, что такое человек. Нет, не просто двуногое с даром речи и простейшими умозаключениями. Не животное. Есть что-то еще. Что-то более важное.
Моя истина стала унылой облицовкой едкого цинизма. Пустота в глазах и вздувшиеся вены. Эти руки, которые я вижу каждый день. Они помнят тепло лучше, чем сердце. Помнят, как ночью, наполненной дождем (о, боги, как же давно я не видел дождя), скользили по изгибам родного, любимого, желанного.
У нас отняли нечто большее, чем просто свободу. За время этого существования мы теряем личность. Мы становимся лишь тенью в толпе иллюзий.
Я пытался вести беседы со стенами хриплым голосом в зеленоватой темноте. Пытался доказать им, что не все потеряно. Что чертова надежда живуча как таракан, а человек забавное существо. Такое смешное… нелепое. Зачем ему вера? Зачем, если есть возможность жить? Жрать хрень в тюбиках, от которой спазмами сводит живот. Лежать на твердом полу, укрываясь серой, истлевшей простынею. Ходить на «работу», вкалывая ради одного мгновения миража. Просто быть. Сгустком плоти под стальным куполом. Чужим оскалом на безобразном лице. Шрамом чьей-то жизни. Ненужной шмоткой, выброшенной в подвал. Быть… Нет, так нельзя. Нельзя так. Не хочу, мать вашу!
Звери вокруг, зверь внутри. Роботы стали более наделены чувствами, чем мы, спрятанные за решетками. Расчертившие лица гримом. Словно… знаете, такие штуки, которыми вычищают детей у абортниц? Выкорчевывают с корнем. Берут, залезают прямо внутрь этой мини-граблей и размазывают по стенкам не родившегося человека. По кусочкам доставая его из уютного нутра. Я помню.. я врачом был. Когда-то. Так сделали с нами. Не предупредив. Не предупредили, суки. Если бы я знал, я бы остался подыхать там, за стенами. Я бы остался человеком. Я бы умер с памятью. Я бы умер кем-то. А сейчас… бесполезные слезы, ненужно скатывающиеся по грязным, испоротым морщинами и шрамами щекам.
Тут выдают такие маленькие перочинные ножики. Каждые полгода. Я долго думал – зачем? Зачем гиё ножи? Друг друга резать? Хотят посмотреть, как мы поведем себя, если нам дать клыки и когти в таких условиях? Да хрен. Чтоб иметь возможность покончить с собой. Им не нужно столько людей. Хватит и тысячи, на самом деле. Потому не жалко.
А потом в темноте своей миниатюрной соты, похожей на урбанистическую пещеру, кто-то вспарывает плоть тупым лезвием. Методично и долго. С безумием в глазах. Нехорошим безумием. Сидит на холодном полу и кромсает. Сначала медленно и неуверенно. А потом все быстрее. Быстрее. Быстрее. Уже чувствуя этот теплый привкус свободы. Смерть, ставшую искуплением и избавлением. Жадно глотая ее сочащейся дырой. Его тело выкинут за пределы Верности безликие роботы. А кто-то получит разрешение на рождение ребенка и новую соту. И потом она будет стоять на коленях, думая «зачем? Зачем я обрекаю ребенка на «это»?», и отчаянно пытаться вытереть засохшие следы крови. Следы какого-то человека. Который оказался сильнее каждого из нас.
Из моего окна видно завод. Тот, на котором я провел пять лет, собирая всякую хрень. Под бдительным взором роботов. Когда подходишь к окну, то видно, как в свете тусклых прожекторов блестят гнилостные трубы. Этот завод похож на пасть. Жадную, ревущую. Голодна? Не нажралась нами за эти пять лет? Не хватило? Ничего, нас много еще. Для каждого найдется место в крематории того, что называют душой.
Почему я живу еще?.. Да, отличный вопрос. Черт его знает. Может, чтобы дождаться возможности когда-нибудь встретить жирную задницу, что сидит в пике «творцов», наблюдая за этим, и вонзить в нее свой маленький перочинный ножик. В глаз или ухо. Услышать это вкусное чавканье перед смертью.
А может, потому что в пыльных закромах моего разума развешены последние лохмотья надежды? Свисают бахромой и укоризненно шепчут: живи. И я живу.
Нельзя, нельзя так извращаться. Мы сделали что-то очень плохое. Каждый из нас. Может случайно затоптал ребенка в толпе раскаленной паники, рвущейся к стенам Верности? А кто его знает… Я не помню. Я так хотел жить, что мне было все равно как, все равно где. Тогда все равно.
Кажется, у меня была семья. Беловолосая красавица на седьмом месяце. Шутливо бросающаяся теплой плюшкой, когда я издевался над всеми придуманными ей именами для сына. Сын… Он должен был увидеть этот мир. Должен был. Вдохнуть дождливый вечер и теплый бриз. Я бы взял его с собой в горы. В те маленькие, нетронутые кусочки, волшебно залитые рыжим солнцем. Мы бы смеялись вечерами, разгадывая кроссворды, и ссорились из-за оценок в школе. Я бы слушал о том, какая красивая Даша. А потом о том, какая она стерва. Я бы хлопал его по плечу, когда ему было бы нестерпимо трудно. И он благодарно улыбался бы, блестя моими глазами. Серо-голубыми. И стал бы врачом. А может юристом. А может вообще купил бы мотоцикл, один из тех новейших разработок на воздушных подушках, и отправился бы колесить по миру. А мы бы с мамой так скучали, что в конце концов я уговорил бы ее бросить работу и поехать за ним. Увидеть то, что он видел. Вдохнуть ту жизнь по-новому.
Господи, ты у меня все отнял. Но не отбирай эти кусочки памяти, прошу Тебя. Прошу Тебя, пожалуйста. Оставь их, не трогай. Дай мне обнимать их ночью, не замечая едких слез, Господи. Молю Тебя, хотя бы их… оставь.

- А я-то уже обрадовалась, что нашла план ограбления банка.
Как говорится, до ушей. Почти смеюсь. Так глупо получилось. Неловко.
Я вам вот что скажу. У каждой представительницы женского пола есть свои слабости. Касательно чего угодно. Вот взять, например, другую сторону вопроса - мужчин. Мне нравятся знаете какие? Чтобы волосы тёмные, глаза карие, чтобы моська несмазливая, и улыбка классная, и добрая. Если такой на горизонте появляется - это уже процентов 50% успеха, если познакомимся.
Хотя, я не влюбчива. Скорее, наоборот. Мне долго нужно к мужчине притираться и вообще. Но ведь никто не запрещает мне просто смотреть на человека, внешность которого мне нравится, верно? Может, я эстетическое удовольствие получаю. А может я вообще художник в душе, ага.
Но в данный момент получить эстетическое удовольствие мне мешает.. смущение. Чувствую, как к щекам приливает кровь. Ну правда, глупая какая-то ситуация получилась. Хотя, если честно, меня не ситуация смущает, а ямочки на щеках.
Кстати, по секрету скажу, что я не знаю, что ответить. Во-первых, я не люблю знакомиться на улице. Во-вторых, я вообще не люблю знакомиться вот так. Неожиданно и внезапно. Потому что всегда теряюсь и не знаю что сказать. Сейчас наверняка глупость скажу.Двенадцатьжопастул. В-третьих, ямочки. И этот аргумент какой-то более весомый, чем два предыдущих.
Стою, значит. Смотрю на парня, который Ник. Щёки в стыдливом румянце. Губы невольно изгибаются добродушными дугами. Смотрю ему в глаза. И не устраиваю даже стрельбу-бомбардировку.
- Электронное? А то вдруг опять бутылка с водой...
Глаза хитрющие, как у лисёнка. На мгновение. Потом я понимаю, что ляпнула совсем не то. Неудивительно. Только что выдала себя с головой. И щёки краснеют совсем. Вполне вероятно, что я сейчас похожа на глупый помидор.
- Ой. Извини.
И хочется очень опустить глаза вниз. Но я этого не делаю. Это не совсем красиво. Так что смущённо и извиняющимся взглядом смотрю. И уже предвкушаю три секунды позора. Но посыпать голову пеплом не буду. Во-первых, он не настолько уж мне и понравился. Не понравился, я сказала. А во-вторых, сегодня столько всего странного случилась, что я уже просто хочу скорее попасть домой и отдохнуть.

Приложив руку к козырьку, Арье поприветствовал похитителя пирожных с радостной улыбкой.
- Приятного аппетита, теневик!
Ловко, ничего не скажешь. Невольно Арье испытал уважение к этому человеку, сумевшему так лихо обставить его. Даже если судьба не сведёт их вновь, он уже запечатлел его в своей молниеносной, но насыщенной всем великолепием красок жизни, запечатлел как мастера, которых, к сожалению стало так мало.
"Итак, здесь и сейчас".
- Простите...
Не скрываясь Арье взял яблоко с ближайшего прилавка, отделявшего обладателя драгоценной яблони от него полуметром дерева, и одарив его бывшего хозяина своей лучезарной улыбкой в награду, быстро и уверено вышел из толпы, оказавшись в восьми шагах от бугаёв...

Недавно созревшее, его едва оторвали от матери, бросив сначала в мешок, а затем на прилавок, и затащили в грязный город. Все ранние волшебные ощущения свободы - когда ты паришь в нескольких футах над землёй, видя как растёт каждая травинка, как расцветает каждый цветочек, ползают разноцветные букашки, а сам ты надёжно укрыт спасительными тенями бесконечных зелёных листьев, радуясь своей жизни, и с каждым днём наливаясь всё большими соками, всё ярче развиваясь и созревая, отмерли. Вместо спасительных теней - палящее зноем Солнце. Вместо ласковых рук листьев - грубые руки покупателей, ради забавы подкидывающих его в воздухе, норовя выронить на камень. Вместо тёплой, дарующей спасительный уют и защиту матери - человек-хозяин, грубым хриплым голосом что-то орущий на прилавке. А рядом - такие же умирающие братья, вырванные жестокими людьми... Ради чего?
Вдруг чья-то рука взяла его с прилавка, утаскивая в тень рукава. Ещё не осознавая что произошло, яблоко вместе с новым хозяином прошло через всю толпу, и поблескивая на Солнце, поймало на себе сочувствующий взгляд этого странного темноволосого человека. В следующий миг, он поднёс его к своему лицу, и шепнув: "Прости", отвёл куда-то назад, за спину.
Внезапно все ощущения обострились, его куда-то понесло, и поняв, что рука этого человека быстро разгоняется, яблоко вдруг почувствовало вновь эту свободу. Свободу полёта, головокружащую стремительным дугообразным полётом. Это было волшебно: краски смывались, звуки со всех сторон непрестанно менялись: старые оставались далеко позади, в то время как новые неожиданно возникали рядом, с невероятной быстротой рассекая толщи воздуха, оно внезапно столкнулось с лицом какого-то напряжённого одноглазого человека, с силой оттолкнуло его назад, и приготовилось к новому падению. Вниз. В спасительные тени.

- Эй! Лизоблюды! - Наглости Арье не было предела, - даже кошки, в отличие от вас, лижут задницу только себе, а кому лижете её вы? Жалкому хозяину? - Уже театрально обращаясь ко всей толпе повернулся он, ненадолго остановившись взглядом на стройной девушке, стоявшей под охраной двух вооружённых мужчин на другом конце улицы, - простите мне мой грубый язык, миледи, - коротко вставил он, вновь вклиниваясь в недавно начатую роль, - хозяину-толстосуму, богатеющему на наших, - обращаясь ко всем простолюдинам (к которым, кстати, себя не относил) выкрикивал он, - страданиях? На нашем тяжком труде? Я выступаю за вашу честь, господа... Эй, вы - двое! Понравилось яблочко нашего труда? Хотите ещё накормлю? - Наглой улыбкой начав, наглой улыбкой завершил он.
"Провокация. Провокация. Мне нужна провокация..."

…Лисица побежала в обход по степи, решив, что выйдет к железной дороге в таком месте, где не ходят поезда…
Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства — Серединные земли желтых степей.
В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана…
А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…
Ч. Айтматов. И дольше века длится день

---------------

…А когда сил уже не осталось совсем, крылатый человек упал на землю и разбился насмерть. Вот был он, вот нет его. Грустная судьба. Никто не плакал над бездыханным телом, не приносил цветы на могилку, не жалел, не скучал и не вспоминал даже, - разве что ветер поскулил немного обиженным псом да солнышко погладило золотистым лучом бездыханную тушку. Вообще. Этот необычным был, Этот боролся до конца. Рвался куда-то, сражался, бессмысленно напрягая измученные мышцы свои, стремился улететь. Потом сдался, конечно, потом не выдержал, обмяк, надежду потерял, веру, отчаялся видимо - понесся стремительно навстречу земле, как и полагалось ему, стае его и всем родным его. Навстречу смерти своей понесся, оглашая окрестности горестным криком. Не рассчитал, правда, немного. Треснулся о рекламный щит сначала с громким хрустом, ломая собственные кости, потом уже сверзился прямиком на автостоянку, оскалившуюся гнилыми остовами изломанных, невидимым великаном закрученных в штопор, бесхозных автомобилей.

Кости не выдержали, ржавое хищное железо проткнуло живое тело без сожаления, кровавой шрапнелью брызнули внутренности. Большие широкие крылья остались, однако, целыми – разноцветные перья блестели на солнце, фиолетовые, зеленые, синие да красные капли. Волшебные мазки, сюрреалистические узоры. Таинственно мерцали, привлекая взгляды к себе. Прекрасные перья! Чудесные крылья! Озорной ветер подхватил и понес желтый пух по шоссе, котенком шаловливым подкидывая импровизированный мяч. Ветер не умел грустить долго, поломал пернатого, убил нечаянно, вздохнул печально, выдохнул да и новой игрушкой тут же увлекся. Позабыв о прошлом. Умный ветер.


Чуть ближе детки подошли, озябнув порядком. Странный мир, серый мир. Труднее всего было привыкнуть к новому солнцу – звезде красивой такой, сияющей такой, ярко-ярко рыжей и большой очень, раздувшейся мандарином перезревшим. Словно. Звезде прекрасной, звезде холодной, бездушной нынче и пустой.
Мертвое тело Крылатого совсем не страшным было вблизи - на изуродованном лице даже подобие блаженства застыло. У Них всегда так – крови много, а умирают, едва коснувшись земли. Умирают с улыбками на морщинистых своих физиономиях, между прочим. Вот и этот помер, изломанная рука ощерилась белоснежной костью, деформированная кисть походила на уродливую птичью лапку, украшенную неправдоподобно длинным указательным пальцем с загнутым тонким когтем.
Попугай. И, наверное, из последних, слишком уж много тел валялось в округе. Сходили они с ума потихоньку, вымирали пугающе быстро, наверное, скоро совсем не останется. Есть ли у них разум, нет ли? Остается загадкой, Попугаев и раньше редко встречали, кометами в небе проносившихся счастливых созданий. Теперь видели только мертвыми. Говорили что они младшие братья ангелов, говорили, что они тупые совсем, безмозглые и глупые создания, сродни голубям площадным. Разное всякое болтали, в общем. Но все равно жалко их было, радиация, ветер моровой сводили уродцев с ума, так похожих на людей отчего-то. Мозги у них выгорали, теряли направление свое крылатые люди, и убивали в конце концов себя. Девушка на плакате, рекламирующая губную помаду, опечалилась даже, кровавая клякса на месте столкновения расцветила потускневшую прическу алой розой. Но девушка все равно была печальна, прохладна была и грустила. Да и чего веселиться ей, спрашивается, красавице сказочной с фиолетовыми глазами? Помада есть, и личико прекрасное такое, бледное очень, щедро припудренное - а город мертв уже, остается только улыбаться театрально, до конца играя свою роль. Предлагать дешевую косметику.

Ветер снова вздохнул, потеребил кончики драгоценных перьев. Холодный бездушный вихрь. А ведь перышки, по слухам, удачу приносят! Только торопиться нужно. Поезд отправляется ровно в 10, последний поезд. Автомат. Уедет с Синей платформы и никого ждать не будет, - автоматы, они такие, никого не ждут - ровно в десять ноль-ноль отправится поезд в свое последнее путешествие, прокладывая верный курс к безопасному убежищу, а для этого надо еще до вокзала добраться. Отсюда шпили видны. Вон они, серебряные купола, обманчиво близкие на расстоянии. Но это вранье, мираж и иллюзия, топать добрых полчаса. А Малой совсем скуксился. Малой хнычет и растирает сопли по лицу, громко сморкаясь, снова зовет маму. Злость берет и жалость одновременно. Малой ноет по привычке:
- Маму, маму хотю! Потему мамы нет, потему…

Лязг металла! Кто мог подумать, что атака предназначалась именно по мечу? Мгновение растерянности Лорайны сыграло на руку чародейке. Выбив меч, она взяла амазонку на манер позиции для танго и, посмотрев в сторону вытянутых рук, сказала:
- Я веду.
Как у нее это получается? С виду хрупкая девушка, а на деле чудовищно сильна! Будто перышко Фаэнора подбросила амазонку. Метра на три, не меньше. И в то же мгновение поравнялась с высотой импровизированного снаряда. Но, вместо того, что бы отправить Лорайну вниз на бешеной скорости своим ударом, она лишь взяла аазонку на руки. Медленно приземлилась. Поставила ее на ноги. Вернула меч и проговорила.
- У нас еще будет время... В команде мы бы сработались. Без желания убить - в бой лучше не лезть. Даже в тренировочный. Я же вроде как предупреждала, что в этом помещении нельзя нанести смертельную рану. А со всеми остальными повреждениями справятся наши медики.
Небольшая вспышка света над порезом и кровь перестала капать. Да что уж там... Ни следа крови и не осталось! Единственное что напоминало о пропущенном ударе, так это порез на рукаве.
- Спать или еще раунд?

- Дело в общем-то не в этом. Сдается мне зря вы отреклись от магии... Скорее всего не она разрушила ваши города и, скорее всего, их еще можно воскресить. Трудно, но вполне выполнимо, - эльф говорил ровно, размеренно, как будто обращался не к кому-то конкретному, а всем и одновременно никому. Тут он повернул голову на амазонку и продолжил тем же тоном.
- А Вы, незабвенная, можете стать неплохим боевым магом. В Вас есть искра. Так!
Эльф резко встал и стал говорить уже с магичкой.
- Я еду с вами. Только пойду ребят выручу... Если успею...
И он ушел. Сзади его фигура образовывала некий треугольник, от чего его плечи казались еще шире...

Вы не можете просматривать этот пост!

20:13

В то время, как Мэтт выслушивал вердикт, лицо его сначала покраснело до кончиков ушей, а затем побледнело. Вид претендент на должность теперь имел действительно самый жалкий.

— Да, моё произношение, — убитым голосом пробормотал парень, опустив глаза и положив свои большущие пальцы на край стола. Тяжело вздохнул. — Хорошо, мисс Морган, — парень поднялся вслед за Джейн. — Я… буду счастлив хотя бы попробовать, пусть и бесплатно… — Мэтт пожал нескладными плечами. — У меня ведь всё равно нет работы…

Договорившись с Джейн о сроках пробного занятия, Мэтт удалился, а Джейн осталась проводить вечер дома. А в восемь часов Джейн, сидящая у себя в комнате, вдруг услышала, как на улице у подъезда скрипнули шины подъезжающего автомобиля. Выглянув в окно, Джейн увидела знакомое «Рено». Чао Тай приехал!

Не успела Джейн выйти из комнаты встретить жениха, как в комнату уже вихрем ворвалась Мэйлинь с горящими глазами:

"Miss Molgan! Miss Molgan!" — воскликнула девушка с порога. — "A mistel Chao has been allived!"

Мэйлинь уже знала, что “the mister Chao" говорить нельзя, поэтому решила попробовать другой вариант (не поймёшь их, англичан, с этими артиклями, чушь какая-то!). Ну а пассивный залог она употребила в связи с тем, что господина Чао же машина привезла, а не сам он пришёл! Всё вроде правильно теперь должно быть!

Ну а вообще-то говоря, девушке полагалось при виде машины гостя бежать не к хозяйке, а вниз к двери, открывать. Но уж это-то у Мэйлинь, конечно, и подавно из головы вылетело.

Прекрасный женский голос уносил мысли куда-то очень далеко, к цветущим сливовым садам, к заснеженным горным вершинам, к нежным закатам и бесконечным просторам океана. Это невозможно забыть, это пропитывает саму суть человека, это не подвластно даже смерти. Подобно голосу мифической сирены, волшебный, завораживающий голос Сай Минчжу вплетался в темноту ночи, и если дать волю воображению, то можно было себе представить, как проплывающие мимо корабли сбивались с пути и брали курс к неясному маячку джонки.
Бутылка чудесного, шипучего брюта уже почти опустела, и Тай открыл другую, предусмотрительно припасенную. Ароматный подарок, родом из французских виноградников искрился в бокалах, растекался по жилам, повышая настроение, сглаживая в памяти весь накопленный за день негатив. Мир был великолепен: он задорно подмигивал огоньками фонариков, звенел несравненным голосом госпожи Сай, бил в нос пузырьками шампанского и запахами свеженарезанных фруктов. Судя по блуждающей улыбке и блеску в глазах Джейн, кажется, она так же испытывала подобные чувства.
После десятков фраз о погоде, о реке и о музыке, Тай наконец решился.
- Послушай, Джейн. – В голове вертелись обрывки давно задуманного разговора. – Я знаю, у нас установилось негласное соглашение не говорить о наших отношениях. Пусть все идет, как идет.
Наклонив бокал, господин Чао неспешно наполнял его золотистым напитком.
- Но все же, в эту чудную ночь, я, пожалуй, нарушу эту традицию.
Тай выдержал непродолжительную паузу, рассматривая на свет плещущееся за стеклом вино.
- В жизни многое может произойти помимо нашей воли. Сегодняшний вечер тому подтверждение. Поэтому, наверное, не стоит закрывать глаза на будущее. Я хочу официально зарегистрировать наш союз. Хочешь ли ты того же, Джейн Морган?
Слегка дрожащей рукой он протянул Джейн ее бокал, на донышке которого, играя в хороводе хмельных пузырьков, поблескивало золотом колечко.

Он сверкнул...
Как он красив!...
Исчез...

Сломаный хронометр ве никак не хотел менять время. Я застыл. Нет это не возможно... Как красиво... Он использует системы маскировки... А может его и небыло?.. Очередной маневр... Хватит, остановись...

Скрипнул таймер, сменилась бестолковая цифра. Я уже взмывал вверх. Вперед на полной скорости.
Первой, нет даже не мыслью, первым желанием было нырнуть ниже облаков, уйти из зоны видимости. Но инстинкты подсказали, что противник, который может стать невидимым запросто может видеть и сквозь облака.
Разгон, подъем, вертикальный подъем. Жалобно воют механизмы, небо и земля крутятся в бешенной круговерти.
И вот я падаю... Падаю в чистый спокойный океан далеко-далеко в котором отражается солнце, гораздо более чистое и яркое, чем то - настоящее.
Мех завершил иммельман, я знаю, или скорее чувствую, что Колин уже нырнул вниз, как по учебнику маневром ухода. Он знает что я знаю, и мы оба знаем, что противник тоже читал ихние омикронские учебники, он тоже знает этот маневр.
Но теперь Колин - приманка, а я палач. Стонет воздух, раздираемый кончиками крыльев. Еще 0.19 секунды. Я давлю на гашетку и две счетверенные 40-милиметровые автоматические пушки вспарывают то место где должен (просто обязан) находиться враг. То единственное место с которого можно достать Колина.
Ведь мы с напарником чувствуем друг-друга лучше чем близнецы, лучше чем любимые. За годы мы стали одним целым. Пока мы в небе нам не нужны слова, нам не нужно даже видеть друг-друга.

Только в виски почему-то стучит. Это не враг... Это просто... Неважно что это. У них нет такой техники, это ты за годы крови разучился верить в чудо. Видеть смерть легче чем красоту, стрелять во врага легче, чем понять друга, страх понятнее надежды.

Бог существует. Он так же реален как ты и я. Он так же привычен как воздух: не замечая Его вы все равно нуждаетесь в нем. Он везде и всюду: подними камень - и Я под ним, разруби дерево - и Я в нем... Частичка Его в каждом из нас независимо от того как вы Его называете: Иисус, Аллах, Будда, Гичи Маниту. Он неизменно добрый, но справедливый, могучий, но милосердный. И имя Ему - Любовь. Ибо нет ничего на свете прекраснее и возвышеннее, чем абсолютно искренне и бескорыстно желать добра. Желать добра и счастья всем и вся во всех вселенных. Это означает верить. Да-да, вера это не многочасовое перелистывание теологических талмудов, и не фанатичное усмирение плоти плетью. Верить - это просто любить. Беззаветно любить утреннюю зарю, ласковый ветерок, тихий шелест сонной травы, вечно недовольную соседку по площадке, скрипучую половицу, несговорчивого маразматика-профессора, лишайного кота у мусоропровода, полуденный зной, морские волны, истеричку начальницу, ночное небо, лесной сумрак... Все...
И тогда свершиться чудо. Ты поймешь, что на самом деле счастлив сам, что мир, который всегда казался тебе озлобленным и подлым, любит тебя. Что если бы все вокруг хоть на долю секунды почувствовали то, что чувствуешь сейчас ты, то этот самый злобный мир вдруг необратимо преобразился бы. И если бы самый последний подонок на мгновение проникся любовью и состраданием к своим жертвам, к матери, что бросила его в роддоме, к несправедливому судье, то он бы никогда больше не взял в руку нож, и не пошел бы творить зло. Любовь - великая сила.

Все это Джупитер знал с детства. Чему-то научили в приходе, до чего-то дошел сам. Так или иначе это было у него в крови, его частью. Конечно, не всегда Крейму удавалось следовать зову сердца. Путь Любви требует выдержки и терпения. И частенько эмоции мешают принять правильное решение и сбивают с верной дороги. Но Джупитер неизменно возвращался на освещенный светом тракт.
- Разрешите, мэм? - Впрочем вопрос был задан чисто из вежливости. Негр ручищей осторожно, но уверенно отодвинул девушку медработника и извлек Элен из машины скорой помощи.
- С ней действительно все в порядке, ручаюсь вам.

-Я верю вам, юноша,- китаец проводил взглядом байкера. Покачал головой. Вздохнул. Обернулся к молодому человеку.
"Что ж, по крайней мере ему хватило ума спокойно уйти... Может, через пару десятков лет и он встанет на путь мудрости..."
-К сожалению, не все способны правильно оценивать события происходящие с нами... В отличие от вас. Кстати, позвольте представиться, меня зовут Чжан Шии.