Голосование пользователя

Отряд викенцев начал осторожно пробираться в сторону выхода. Грил, бросив тихо пару слов своим последователям, направился за вами. Какое-то время все шло по плану. Но уставшие, не спавшие почти сутки и перенапряженные, молодые викенцы начали делать ошибки. Запинаться о плавающие доски, спотыкаться. Анна запнулась и едва не ушла с головой под воду. Постепенно шум начал привлекать внимание заключенных, кто-то стал окликать их, кто-то подниматься.

- Але, чего там шум?
- Новички, вы там охренели совсем!
- Дайте поспать?

Ворота на входе распахнулись и показался человек в форме охранника "Искупления".

- Что у вас тут за шум? Все в порядке?

Грил издал очень долгую тираду на незнакомом вам языке.

Когда до заключенных начало доходить, что кто-то открыл внешние ворота, несмотря на темноту, начался абсолютный беспорядок. Все начали спрыгивать со своих плотов и лежбищ, путаясь и толкаясь в темноте, пытаясь понять, в какую сторону бежать.

Викенцам удалось добраться до приступки у ворот, где их встретил человек Норы с фонарем в руке и выпученными глазами.

- Вашу мать, сделайте что-нибудь! Если они все будут штурмовать лодку, она перевернется! Я тут прихватил ваш шмот, делайте что хотите?

- ЗАКЛЮЧЕННЫЕ! А НУ ПРЕКРАТИТЬ БЕСПОРЯДОК!

Сверху включился фонарь, осветивший беспорядочно дерущуюся толпу в темноте. Теперь их глаза все устремились на вас и ворота.

- МАТЬ УКАЗАЛА ПУТЬ ИЗБРАННЫМ! ИСХОД ПРАВЕДНИКОВ НАЧАЛСЯ! - заорал Иеремия, и обрушил на голову стоящего рядом с ним заключенного свою булаву из швабры. Вместе с ним "братья" кинулись на стоящих рядом. Люди Грила пытались сдержать натиск бегущих к воротам, но их было слишком мало, чтобы остановить их полностью. В творящемся пандемониуме они одни за другим прорывались вперед.

- Грузитесь в лодку, быстро! - кричал человек Норы, только аккуратно, не переверните её!

Грил сорвал тряпку со своей колбы с жуками. Он явно нервничал.

- Вам нужно разделиться! Пусть бойцы прикрывают отход, пока остальные грузятся!

Сам он явно не отказался бы быть в первых рядах.

Септ некоторое время смотрел в спину Грилу. После чего повернулся к Оуэну. Лишние свидетели при разговоре им были не нужны, особенно кто-то, кто мог бы нашептать лишнего их недавнему гостю. К сожалению, некоторые вещи, которые Септ хотел бы сейчас сказать, нельзя было говорить при Аммосе, но его присутствие было в некотором смысле даже полезным. Он знал о городе больше, чем все они вместе взятые, и на те вопросы, которые ему нужно было задать, должен был ответить без колебаний. А нежелание ответа также стало бы определенным знаком. Но прежде…

- Оуэн, можешь осмотреться? Лишние уши или глаза нам сейчас прямо совсем ни к чему.

Когда полукровка убедился, что их беседе никто не помешает, и что лишних ушей рядом нет, Септ, бросив взгляд на Эдваса, обратился к виккенцам. Конечно, он некоторое время колебался, думая, стоит ли "приоткрываться" перед особо важным полуоборотнем, но, взвесив за и против, решил, что это поможет им втереться в доверие, а не наоборот.

- Айлинн, ты, действительно, молодец. Но, перед тем, как отправимся отдыхать, я бы хотел сказать несколько вещей. Мистер Грилл существенно преувеличил свою значимость, набивая себе цену. И цену же он приуменьшил – он в состоянии заплатить больше. Насколько я понял, цена золотого тут и…

Септ запнулся, с трудом удержавшись от того, чтобы бросить взгляд на Аммоса. Он хотя старался вслушиваться во все разговоры, никак не мог вспомнить, говорил кто-то что-нибудь, что позволило бы сделать вывод, что они из одного и того же места родом. И решил не рисковать

- …там, откуда я родом, разная. И триста золотых может быть и приличная, но не такая большая сумма.

В этот момент глаза его были устремлены на Айлинн. После резни в Виккене Септ рассматривал почти все вокруг через призму функциональности, того, как это можно обратить в инструмент для достижения цели. Он смог исключить из этого своих собратьев и сестру по несчастью, но остальное… давалось с трудом. И деньги, разумеется, были исключительно инструментом. Мысль о том, что для остальных они могут быть чем-то другим в голову не приходила. До практически вот этого самого момента.

- И она сопряжена с значительным риском, который лишь увеличится, если мы решим далее с ним сотрудничать. Я не ожидал от него высоких моральных качеств, но был уверен, что про собратьев по Гильдии он будет молчать. И нас он продаст. Не сразу и не страже, разумеется. Может быть даже немного неохотно. Если хотим иметь с ним дела, то нужно подумать над способом это делать безопасно.

Он посмотрел на "спасаемого" полурослика. Немного лести, он должен быть на нее падок. И какое-то подтверждение о том, что пока основывалось на довольно шатких фактах и интуиции самого Септа.

- Мистер Аммос, вы же из Грастов, явно лучше нас знакомы с городом, это вообще норма в Гильдии, говорить о своих и браться за любую работу, даже поперек собратьев по цеху, или нам, скажем так, попалось гнилое яблоко?

Это было немного странно – помогать людям, которые готовы были тебя избить до полусмерти несколько минут назад. Наверняка для них это тоже было странное ощущение – но, будучи хорошо отделанными, они не были в состоянии не то что приступить к рефлексии, но как-то осмыслить происходящее сейчас. Оставалось надеяться, что либо предоставится еще время для разговора, либо они сами попытаются найти правильный путь теперь, когда на их текущем появилось странное завихрение проявленного после победы милосердия.

Он вздохнул. На долгие проповеди времени не было. Можно было бы вверить братьев "Церкви Надежды на Милосердие Святой Матери", но Септ не был уверен, что это было лучшим вариантом – общее мнение его об отце Иеремии и его пастве особо не изменилось, просто с учетом рассказанного им, он понял, какое именно безумие коснулось проповедника. Пока оно не было по настоящему опасным, но любому огоньку достаточно лишь ветерка в летнем лесу, чтобы превратить сушняк и листья в топливо для пламенного смерча, пожирающего все на своем пути. И будет ли этот огонь метафорическим, лишь углубляющим спровоцированное вещим сном безумие Иеремии, или буквальным, и паства священника разрастётся и попытается в буквальном смысле прижечь Касторейдж от греха так же, как они прижигали свое тело, покажет лишь время.

Септу не дано было заглянуть в будущее. Поэтому он просто перевел взгляд с лежащих на находящегося в сознании Шакли

- Эх. Лэнгдон. Передай братьям своим, как очнутся. Надо быть добрее к людям. Хоть немного. Можно быть и сильнее, и добрее.

Вряд ли дырозубый был в состоянии сделать из этого цепочку достаточно сложных выводов, в конце которых было то, что подобные слова говорят, если не рассчитывают на последующую беседу. И, тем более, вряд ли он мог понять, что последние слова были обращены не только к нему, но и к самому Септу, который пыталя проговорив их, убедить себя в том, что поступил правильно. Уходя от нового плота Шакли к старому, священник смотрел по сторонам, стараясь впитать в себя то, как их победу воспринимают остальные обитатели трюма. Перешептывания, движения, изменения в апатичном положении тел тех, что смирились со своей судьбой. Изменилось ли что-то вместе с балансом сил?

Сложно было сказать. Тем более что большая часть вскоре отвлеклись на Айлинн. Несмотря на полусумрак, этим зрелищем* попытались насладиться многие, и даже сам Хербаст лишь через несколько секунд смог отвести взор. Жаль, тетрадь с зарисовками отобрали и, наверняка, присовокупили к делу как особо важное доказательство. У Громвелля рисунки, у Септа рисунки, какая Оккулярис разница…

Стараясь не коситься на оттирающую грязь с одежды Анну, Септ сел на плот, сложив ладони перед губами и подперев подбородок большими пальцами. Издалека могло бы показаться, что он молится, но на самом деле он думал. Контуры проблемы, которая беспокоила его, обрисовались в самом начале их пребывания в трюме-тюрьме, когда они долго препирались насчет дальнейшего хода действий. Его роль в этих препирательствах была, конечно, неприглядна. Но позже, осознав свою ошибку, где-то на границе сознания он уцепился за еще одну мысль, и сейчас смог ее сформулировать. Во многом этому помогли события перед боем, пронесшиеся тогда внезапно, но при этом достаточно свежие, чтобы мгновенно всплыть в памяти.

В будущем, перед лицом угрозы, они не смогут быстро и правильно отреагировать. Их объединяла беда, их объединяло единое стремление, но для каждого и беда и стремление были чем-то особенным. И порядок приоритетов Кеннета, который подумывал уйти из деревни и считал, что он там никому не нужен, Томми, у которого где-то еще были две племянницы, о которых нужно было позаботиться, и самого Септа, который сейчас старался не смотреть в то темное и злое, чем был уголок его мыслей мысли об убийцах из Оккулярис, были очень разным. Они победили Шакли даже не успев по-настоящему отдохнуть, но все могло обернуться и иначе.

Поэтому им нужно было решить, кто принимает решения. Не постоянно и не во всем, но в критической ситуации и в рамках своих знаний, опыта… экспертизы. Он бросил взгляд в сторону Эдваса. К Неттлу-старшему (из братьев) нужно было прислушиваться больше.

Но дальнейшему течению мыслей помешало приближение чего-то сквозь воду. Поскольку разглядеть нечто, плававшее в воде и не бывшее человеком вблизи раньше Септу не удалось, так как беседа с ним произошла во время паломничества бывших учеников Громвелля (только сейчас Хербаст понял, что это было довольно странным совпадением – хотя небольшим на фоне прочих) к Иеремеии, эмоции при виде подобного существа ему пришлось испытать сейчас, хотя они и были смягчены предупреждением Айлинн.

Боб. С одной стороны казалось, что это имя не подходит для разумного таракана. Который должен называться каким-нибудь щелкающим-скрежещущим звуком, Сщщщчк-клац-чк, например. С другой стороны, обыденность этого имени подчеркивала то, насколько подобные странные существа являются нормой для Касторэджа. С третьей, имя Боб каким-то образом заставляло воспринимать его спокойней. Пусть даже он и был тараканом размером с теленка.

И, похоже, не самым плохим существом в этом трюме. Возможно, в первой десятке по моральным качествам. Томми, похоже, хотел с ним чем-то поделиться, и тот ответил самой настоящей благодарностью. И не на словах, а материальной. Арсенал виккенцев пополнился еще одним кинжалом. После этого появился Аммос – хотя его Септ еще не видел вблизи, описаниям Норы он вполне соответствовал. Брови жирные как черви, и лицо… похоже, с местной королевской семьей действительно было что-то сильно не так. Добродетель скромности, видимо, была им неведома, если выражение "я лучше вас" настолько впечаталось в черты Граста. Или же Септ просто не так понял Джоша. Однако "проверку статуса" в глазах полурослика-оборотня они прошли. Тот даже на обещание "словечка перед дядей" расщедрился и предупреждение.

Септ вздохнул. Шакли были лишь третьей по опасности группой в трюме. И сейчас предстояло иметь дело со второй. Однако случилось это позже, во время "сонного часа".

(визит Грилла)

И в случае каких-либо проблем, похоже, "Опасные" не собирались тыкаться наугад в полумраке. Стычка с Шакли позволила им наблюдать за тем, как сражались виккенцы (хотя в пылу боя Септ не заметил кого-то из людей Грилла, наверняка они присматривали за происходящим – зачем нарываться на неизвестного противника, если конкурент может сделать это за тебя?). И выводы были сделаны. Однако само наличие подобного "жукосвещения" говорило либо о договоренностях со стражей, простиравшихся за пределы простой контрабанды, либо о том, что последняя в "сонный час" уходила поиграть в карты или выпить (или как они еще могут тут тратить время). Первое было дополнительным риском, второе – возможностью. Но и то, и то не являлось сиюминутным фактором.

Пришел Грилл с дарами. Непонятно, правда, кого он хотел этим обмануть. Разделив по просьбе Айлинн принесенное угощение, Септ слушал Айлинн, которая взяла беседу с их гостем на себя. Ему было искренне интересно, что из этого получится – и то, сколько она полезных для них сведений сможет выудить из него, и на какие компромиссы сможет пойти. Правда, несколько мгновений после приветствия Грилла он думал, не взять ли эту роль на себя. Но это было слишком близко к тому соблазну, который овладел им в начале их пребывания в этом мрачном месте, соблазну решать самому. И он не стал. К тому же, возможно, он был не самым лучшим человеком, чтобы вести дела с собеседником, подобным Гриллу.

Две порции остались невостребованными, и, пожав плечами, Септ отложил их в сторону, на предварительно расстеленную ткань. Он не спешил с трапезой, пока не убедился, что Грилл ест и пьет то же, что и они. Да и потом скорее делал вид, чем по-настоящему ел или пил. Позволить упустить себе что-то сказанное или несказанное Гриллом было опасней, чем оказалась вся их битва с Шакли. И первые же настоящие слова их гостя это подтвердили.

Похоже, скрыть побег было сложнее, чем думала Нора. Или же она рассчитывала на то, что знание о планирующемся побеге не будет иметь значения. Надо было посмотреть, с кем именно из стражников общался Грилл, когда была такая возможность. Надо было. Почему-то Септ чувствовал, что эти два слова он произнесет еще не раз, пусть даже только и в мыслях. Впрочем, это было не так важно. Этот разговор больше говорил о Норе, чем о самом Грилле – ее профессионализму доверяли, ее договоренности с неким "важным типом" не были тайной, и ее за эти договоренности некоторые члены Гильдии не любили.

Глаза Септа сузились. За обещаниями всяческих наград закономерно последовала угроза. Хербаст даже почти не удивился. Почти – потому что мысль о том, что кого-то могут выпустить из заключения за донос не казалась серьезной. Хотя… за взятку люди согласились участвовать в весьма опасной интриге против Оккулярис, даже не понимая полной меры риска. Жадность в Касторэдже, похоже, не имела пределов. Взгляд метнулся к Айлинн, посмотреть, как она отреагирует на все это, но тут вмешался Нейт.

Нейт был в целом прав – до той степени, что это признал даже сам Себастиан. Но вот только Септ уже знал, что Грилл – не того масштаба фигура, чтобы участие в его освобождении им как-то аукнулось. Сюда бросали не особо опасных преступников – судьбу последних им описывала Нора, и альтернативой этой судьбе были камеры, в которых их как раз и содержали во время допроса. Была и еще одна деталь – хотя их собеседник и обладал некоторым влиянием, не похоже было, чтобы дела шли у него по-настоящему хорошо. Сидел он здесь достаточно давно, и пока никто из Гильдии побега ему не организовал. Помимо признания в возможных проблемах, связанных с участием в его освобождении, в детали Грилл вдаваться закономерно не стал. Судя по выражению, которое промелькнуло на лице Грилла, тому или вопрос, или форма вопроса Неттла-младшего были не приятны, и он не считал виккенцев той угрозой, перед которой подобное выражение стоит прятать.

Оуэн, похоже, тоже раздумывал о том, чтобы пойти на сделку с вымогателем. Как будто у них был выбор прямо здесь и сейчас. Вопросы его были, как обычно, закономерны. В сознании Септа что-то шевельнулось, говоря, что, ответив на них, лидер "Опасных" рискует вместо дороги оказаться внезапно на обочине. В яме. Засыпанной свежей землей. Слабость плана Грилла уже была очевидна.

Септ вздохнул.

Эйлинн выманила у Грилла описание материальных и нематериальных благ, которыми тот готов был расплатиться с ними за побег. Вот только, действительно, у нее был невеликий опыт в переговорах в подобных кругах. Как и у Септа. Но им всем предстояло быстро учиться.

Губы сами собой растянулись в улыбке.

- Мистер Грилл, ваши возможности впечатляют. В качестве небольшого… аванса, не могли бы вы рассказать нам о Норе. Наши отношения достаточно… сложные, чтобы пробудить подобное любопытство и спешить в его удовлетворении. Я понимаю, что сведения в Касторэдже стоят денег, и готов заранее отказаться от части своей награды за помощь вам, и готов положиться на ваши принципы в оценке этих сведений. Ведь вся наша договоренность действует на доверии, не так ли? И, похоже, вам даже не придется тратить свое время и средства для ответа на этот вопрос.

Он сделал небольшую паузу.

- И, даже если цена этих сведений выше, чем объём награды, предложение остаётся, просто отойдя в сфера нашего будущего сотрудничества.

Священник чуть наклонил голову вперед в ожидании ответа. Одного из двух, по сути, возможных. Трёх, если достаточно высоко оценить ум Грилла.

  То, что переговоры перешли в предметную плоскость, Айлинн считала своей, и исключительно своей, заслугой! Даже шпилька про «невеликий опыт в переговорах» ее не задела: девушка восприняла ее, как попытку сохранить лицо и не извиниться, когда не прав. Тем более, что перевернув фразу, можно было воспринять ее как изысканный комплимент той, кто при всяком реальном отсутствии каких-либо знаний и практики сумела вести беседу на уровне с прожженным уголовником высокого полета. С точки зрения бардессы, все выходило как нельзя более хорошо, выпрявляя отношения из шкалы «профи-новичок» в «равноправные партнеры»: что может быть более зримым признанием ее заслуг?
  Собственно, только одно – деньги. Девица Линсен жадной никогда не была, но к серебряным и золотым кругляшам испытывала немалую тягу: не как к самоцели, но как к средству обеспечить себе хорошую жизнь без нужды, популярность равно во дворцах и кабаках, возможность играть, что захочется и когда захочется, и наряжаться так, как импонирует ей самой, не обращая внимания ни на цену, ни на общественное мнение. И когда мистер Грил походя так предложил три сотни полновесных золотых, певица накрепко уверилась, какая она молодец и умничка – несколькими правильно подобранными словами вынудить человека заплатить за свою жизнь целое состояние! И пускай на нос это выходило сорок с хвостиком – все равно огромные деньжищи! Айлинн расплылась в широкой довольной улыбке, предвкушая, как потратит честно – и пусть крысы съедят утробу тому, кто считает иначе! – заработанные деньги.

  - Мистер Гри-ил, - мягко протянула она, - какой там! Сказано – забыто, раз уж мы достигли консенсуса, да и мальчики здесь не из пугливых. Что же до излишней элоквенции, - щегольнула она мудрым словом, чтобы показать собеседнику, что тоже не пальцем делана, и умные слова знает, - то будьте покойны: это не в наших интересах. Главное, чтобы почтенная публика, - кивнула она на остальных заключенных, - не стала страдать совершенно неуместным словоблудием, верно?
  Что же до вашего предложения, - девушка старалась подавить алчные нотки в голосе, - то оно, безусловно, демонстрирует вас, как щедрого и разумного человека, а спектр возможных, - Анна замялась на миг, подбирая слово, - услуг выдает в вас персону разностороннюю. Смею надеяться, что наше взаимодействие с вами не закончится стенами этого узилища и расчетами после него, но будет длиться и дале к обоюдной пользе. Ваши возможности можно представить, но, вероятно, мы тоже можем оказаться вам полезны в чем-то еще?
  Ну а ежели переводить плоскость нашей беседы в сферу более материальную, то, полагаю, мы предпочтем получить монеты и товар: оружие, новые наряды, броню… Полагаю, что при встрече с вашим посредником мы определимся, что каждый из нас желает, и обозначим это в письменном виде. Единственное что, раз уж мы по большей части не станем претендовать на ваши накопления, то уместно было бы считать общую сумму денег и товара в триста пятьдесят золотых, - голос бардессы, называвшей совершенно непредставимую сумму, дрогнул, - ровнехонько полсотни монет или их аналог на каждого из моей группки. Кажется, это будет предложение, устраивающее обе стороны, как вы полагаете, мистер Грил?

  Дождавшись, когда гость устроится на плоту, Айлинн и сама уселась рядом, скрестив под собой ноги. Как и подобает в важных переговорах – она читала, она знает! – на лице бардессы была маска вежливой заинтересованности, чуть оживленной дружелюбной улыбкой: пускай мистер Грил понимает, что его рады здесь видеть, но не не считают его слова, какими бы они ни были, чем-то сродни Откровению. В конце концов, мужчина сам пришел, причем выждав, как повернется бой: а, значит, это ему больше надо, чем обитателям свежезахваченного плота.
  О цели визита девушка не подозревала, но бандит – или кто он был? – не стал терять время на долгие расшаркивания, сразу перейдя к делу. Это одновременно и импонировало, и отвращало: мучить себя ожиданием не хотелось, но и лишаться игры «прочти в моих словах скрытый смысл» тоже. Как бы то ни было, а сказанное сумело заинтересовать: в первую очередь осведомленностью Грила не только о намерении побега, но и о том, кто этому содействует. И вот как он это узнал, Анна совершенно не могла представить.

  К сожалению, начав с выгодного предложения, очкастый быстро перешел на угрозы – и вот это-то девушке совершенно не понравилось. По всему выходило, что они, согласившись, окажутся жертвами шантажа, а отказавшись – навлекут на себя проблемы. Пока Айлинн подбирала слова, чтобы объяснить гостю, что он – козел, и угрозы его такие же козлистые, в беседу встрял Нэйт, которому вечно неймется. На сей раз – совершенно по делу, хотя сам формат речи, донельзя официальный и сухой, совершенно не вязался с образом Нэйта-младшего.
  Пришлось полуэльфийке брать дело в свои руки. Отхлебнув чая – вкуснятина! – девушка вступила в диалог, стараясь стелить речь по-прежнему мягко.
  - Мистер Грил, - с легким укором произнесла она, - ну что же вы! Мы здесь собрались, как умные, понимающие люди, обсуждаем взаимовыгодное сотрудничество – и тут я слышу угрозы. Право дело, боюсь, мне будет стоить большого труда убедить мальчиков, - Анна кивнула на остальных, - что это вовсе не попытка принудить нас сделать то, что хочется вам, а просто неудачно подобранный оборот. Не так ли, друзья?

  Вопрос очевидно не нуждался в пространном, ответе, так что бардесса продолжила:
  - Но мы-то с вами понимаем, что никаким угрозам между разумными собеседниками места нет – потому что вторая сторона, право дело, тоже может предъявить встречные и весьма существенные аргументы. Мой друг правильно указал на риски сотрудничества, которые, увы, - Айлинн извиняющеся улыбнулась, разведя руками, - купировать ну никак невозможно. Так что я же правильно понимаю, что «полагающееся вознаграждение и благодарность», так вы, кажется, сказали, будет учитывать и этот факт?
  А пока что почему бы нам не поговорить предметно и не раскрыть карты, что именно вы готовы нам предложить? Со своей стороны, могу доложить, что я буду рада достичь с таким умным и опытным человеком, как вы, консенсуса по столь простому вопросу. Для начала будет ли уместно считать, что если ваши недруги обратят свое пристальное внимание на нас, вы окажете содействие в урегулировании этого кризиса?

Несколько дней назад мысль, которая мелькнула в голове Септа, показалась бы ему безумной. Да и сейчас он был уверен в том, что это ненормально. Однако… этот бой был не самым тяжелым или страшным из тех, в которых ему довелось участвовать. Но разум, как обычно мерзкий в своей дотошности, сразу же подкинул картину другого сражения. Крики убийц и их жертв. Рев чудовищ. Дым, поднимающийся над горящими домами. И фанатичный огонь в глазах людей, что преградили им путь. Руки, до этого стиснутые в замок во время беззвучной молитвы, разжались, и ладони поползли вверх, пока Хербаст не обхватил ими свои плечи, тихо опускаясь на плот.

Силу в этот момент демонстрировали другие. Они же и диктовали условия. А Септ пытался прогнать из головы образы прошлого, столь нелюбезно заполонившие ее. Не так он видел эту победу, когда недавно говорил об ее неизбежности остальным виккенцам. И свою роль в ней. Остальные диктовали условия побежденным, а он молчал. Даже полузаготовленная фраза вроде "я же говорил, что вы не хотите драться с нами" не желала срываться с губ. Но подняться в себе силы нашел.

- Оуэн, подойди, дай я посмотрю…

Это было необходимо. Септ раньше просто не оказывался в ситуации, где подобная просьба была бы обязательной. Не оказывался в ситуации, где нужно было бы контролировать силу, что текла через него. И никогда не задавался вопросом о том, как соотносится эта сила и роль священника в принципе. В Виккене, когда он кого-то исцелял, не было необходимости думать о том, что можно случайно вылечить кого-то не того, кто оказался рядом. Сейчас… сейчас Септ осознал, что призывая целительную энергию, он не может контролировать ее. Она не разбирала между хорошими и плохими, между теми, кто убивал и теми, кого убивали. Усилием воли можно было попытаться использовать ее более прицельно, но, сконцентрировавшись на этом, Хербаст понял, что это вопрос опыта, а не веры, и с моральными качествами как целителя, так и исцеляемых, это не имело почти никакой связи.

И приятным это откровение назвать было сложно. Непростым было и усилие воли, которым Септ остановил поток мыслей, который ринулся в очередную брешь в картине мира. Сейчас надо было сосредоточиться на происходящем вокруг, а не тонуть в философских размышлениях.

Поэтому он и отозвал полукровку подальше, чтобы случайно не исцелить Шакли. Шансы на то, что братья захотят драться прямо сейчас же, были не слишком велики, но рисковать было неразумно, если иметь в виду их главную цель в этой дыре. Ситуация, в которой им придется отлежаться до того, как их тело само приведет себя в порядок, устраивала Септа гораздо больше. Вот только, осмотревшись, он понял, что этого может и не случиться. Трюм был не самой лучшей средой, чтобы восстанавливаться от тяжелых обморожений, колотых и режущих ран и в лучшем случае ушибов, а в худшем – переломов.

Септ посмотрел в сторону, где находился отец Иеремия с его паствой. Кредо Матери Милосердной обязывало помогать страждущим. Достаточно абстрактно, чтобы вокруг этого могли находиться сотни лазеек, которыми, вне сомнения, пользовались в Касторэдже. Он не имел понятия о том, чего требовали остальные аспекты веры, но мог догадываться. И, как бы он ни поступил, с точки зрения Матери, он был бы прав.

Убедившись, что синяк от удара одного из братьев пропал, и проследив за тем, как глаза Оуэна реагируют на движение, чтобы убедиться в отсутствии (или успешном исцелении) сотрясения, Септ повернулся к затаскиваемым на борт Шакли. Тем уже подробно объяснили изменения в тюремной иерархии. И, по правде говоря, это было справедливым наказанием. Особенно с учетом того, что бывший статус братьям восстановить будет сложно, если вообще возможно. Правильным, по настоящему правильным поступком было бы просто пойти с остальными виккенцами обживать отвоеванный у братьев Шакли плот.

Но из головы в этот момент никак не желал уйти другой образ. И Септ чувствовал себя точно так же, как на мосту, когда он хотел дать жест Оуэну, чтобы тот перерезал горло одному из убийц, несмотря на данное тому обещание пощадить. И последствия этого. Йохан. Слова Септа и его милосердие убили солдата оккулярис. Но при этом его действия были правильными, потому что жизнь несчастного стала ценой за прозрение, пусть только начинавшееся. Рука Торнейджа не позволила Йохану пройти по дороге осознания ошибок и искупления. С Шакли, возможно, будет иначе.

А если и не будет, то ни сам Септ, ни остальные виккенцы от этого не пострадают. Пострадают ли другие? Будет ли лучше, если Спив и остальные умрут тут от заражения крови или гангрены? Забудут ли они помощь как некий позорный случай и вернутся ли к своим занятиям?

- Я… задержусь. Кеннет, мне нужна вода прямо сейчас. Я не хочу, чтобы они загнулись от ран или болезни. Пусть по своей вине, но после наших действий.

Он чуть замедлился, и понял, что сейчас звучит так же, как тогда, когда он некоторое время назад пытался убедить остальных идти драться. Так, как если бы он мог распоряжаться ими или имел какое-то право принуждать к чему-то. Он подошёл ближе к полурослику - Шакли слышать это было ни к чему. Но голос и выражение глаз Септа не обозначали факт, приказывали или утверждали - они просили.

- Пожалуйста.

Они были победителями. Но это не означало, что они должны были опускаться до того уровня, на котором сейчас находились побежденные. Справедливость уже восторжествовала, и сейчас они могли позволить себе милосердие.

  Не смотря на провоцирующие оскорбления – которые Шакли, между прочим, совершенно заслужили! – в душе бардессы сталкивались противоречивые чувства. С одной стороны, наглые вымогатели, покушающиеся, пускай даже намеком, на девичью честь, должны были быть наказаны, и сделать это было можно, только применив силу. С другой стороны, даже после сожжения Викена – мама, дядя, племяшки, как вы? – бить людей оружием, которое может их убить, было морально тяжело: надо было сделать еще один шаг по невесть куда ведущей темной тропе, чтобы поставить свои запасы на ступень выше, чем жизнь и здоровье других людей, пускай даже эти люди – разбойники и мерзавцы.
  А вот братцы, кажется, никаких моральных терзаний не испытывали, ринувшись вперед, как четыре быка на красную тряпку. Ладно – как три быка и брехливый пес. Визгливо просвистел дрот, пущенный кем-то из рыжих, и сгинул где-то в воде. Айлинн, представившая на миг, как эта деревяшка вонзается в нее, громко ойкнула и пригнулась, прячась за широкой спиной Септа, который точно в обиду не даст. Но новых дротов не последовало, и девушка, приободрившись, выпрямилась, раскручивая пращу с твердым намерением отправить камень в лобешник стрелку, чтобы не смел больше пугать порядочных певиц своим метательным дрекольем.

  Раньше Анне не приходилось метать камни, но она была уверена, что никаких сложностей с этим не будет: из песен и стихотворных историй она знала об этом оружии все. Тем паче, что этого «всего» было не так уж много. Она была осведомлена, что праща – самое простое и доступное всем оружие, которому может научиться любой, и боеприпасы к которому лежат буквально под ногами. Настоящие виртуозы этого оружия, вроде пастухов, уходящих на долгие месяцы со стадами овец на высокогорные луга, могли в темноте попасть камнем между глаз бегущего волка, и с одной пращой и посохом остановить целую стаю. А, например, один юноша из легенд камнем пращи смог остановить пытающегося убить его гиганта, которого все считали непобедимым.
  В общем, прихваченное ей оружие могло весьма неплохо помочь в драке, а полное отсутствие опыта не должно было представлять проблемы: в чем сложность – кидаться камнями, или она более криворука, чем какие-нибудь бородатые пастухи, кроме своих напевов ни одной песни не знают? И-извините, так быть не может по определению: к тому же в ее венах – кровь метких эльфов!

  Однако ж, как показала практика, вполне может – первый же камень просвистел не менее, чем в локте от Лэнгдона. «Чтоб тя демоны сожрали и непереваренным выплюнули!», - возмущенно выругалась Айлинн, сетуя на первую случайную неудачу. Вымогатели тем временем перли вперед, как завсегдатаи на трактирную стойку, когда караван привез новое пиво, и в первом ряду уже началась самая настоящая свалка, грозящая докатиться до совершенно не желающей получать по лицу полуэльфийки.
  Девушка снова, примерившись, раскрутила пращу, отправив круглый галечный камень в полет – и снова последствием стал только бесполезный плеск. «Да что ж это такое!» - последовал недовольный вопль бардессы, которой было до чертиков стыдно за свою «меткость». Третий камень снова ушел «в молоко», а четвертого уже не потребовалось: все было кончено. Трое старших рыжих валялись без сознания, а четвертый – тот самый болтливый Лэнгдон, осознав свои шансы, предпочел капитуляцию славной гибели.

  Мальчики ожидаемо согласились, сама Айлинн, не будь дурой, тоже – кровожадной она не была, а маленькую месть за непристойный намек, который можно было бы стерпеть и даже похохотать над ним в трактире, но не в трюме ставшей тюрьмой большой лодки, можно было немного отсрочить.
  - Так и быть, - крикнула она в ответ, - Мы сегодня добрые!
  Вместе с парнями вытащив незадачливых нападавших на плот – ух и тяжелые! – певица дождалась, когда все отстанут от Лэнгдона и, широким шагом, от которого импровизированная посудина опасно начала покачиваться, подошла к проигравшему, зарядив ему хлесткую громкую пощечину и звонко бросив:
  - Кто на слово скор, тот в делах редко спор! Это тебе, чтобы знал, как с девушками общаться!
  Дальнейшее разбирательство она сочла ниже своего достоинство и, презрительно фыркнув, ушла от мужчины, совершенно не думая о том, что тот, возможно, нанесет удар в спину. Проходя мимо распластанного на плоту братца в ярком фиолетовом шарфе, девушка, повинуясь секундному импульсу, стянула это украшение с поверженного соперника и обмотала вокруг пояса на манер кушака, задорно усмехнувшись:
  - Компенсация!

  Дальнейший сбор трофев и переселение на новый плот прошли без проблем, хотя обычно беспечная полуэльфийка нет-нет, да посматривала на мистера Грила в ожидании, что тот явится для продолжения беседы. Но бандит медлил, и это заставляло Анну теряться в догадках, чего теперь ожидать. Она уже представила десяток разных вариантов – от нападения до поклона, и теперь никак не могла представить, какой из них вероятнее.
  От рассуждений ее отвлекло предложение Кенни, оказавшееся столь же своевременным, сколь и неожиданным: Анна была уверена, что полурослик ни за что не станет повторно демонстрировать свои силы вне конфликта. Но раз уж есть шанс привести себя в мало-мальски божеский вид, грех им не воспользоваться.
  Бардесса захлопала в ладоши, расплывшись в широкой кошачьей улыбке:
  - У-и-и-и!!! Конечно-конечно хочет! А то я грязная, как свинья подзаборная! А можно, - просяще посмотрела она на халфлинга, - меня пару раз так окатить: я еще с одежды постараюсь стереть всю эту дрянь.

Неизбежной драки с рыжими Томми ждал, конечно, без особой радости, но и сказать, чтобы он был совсем против решить вопрос “прописки” силой, тоже было нельзя. Лезть на ножи, рискуя жизнью ради репутации и доставшихся им даром вещей, все так же не хотелось, однако доводы остальных виккенцев это нежелание перевешивали. Шакли, оказавшиеся не властителями трюма, а просто самыми наглыми его обитателями, прессующими слабых и растерянных, могли и не успокоиться, получив только часть вещей, могли помешать побегу и определенно рассматривались остальными сидельцами в качестве проверки на борзоту. Да и просто выместить на ком-то накопившиеся злость и обиду казалось идеей не худшей.

Сама схватка, правда, вышла какой-то скомканной и оставила у Молчуна неприятное послевкусие, так что об улучшении настроения можно было забыть. Будто молока летом жарки залпом хлебнул, недавно скисшего. Победа, да, но пока остальные дрались, он только потешно махал оружием, не в силах отличить смазанные полумраком силуэты братьев-свинопасов от пустого места. Так и промахал до тех пор, пока Оуэн, Эдвас и, кажется, Кеннет всех не положили. Будь жива Джозефина, померла бы, наверное, от стыда за такого ученика. Но, как бы там ни было, победа команды – это все равно победа, пусть даже и добыли ее без твоей помощи. Может потом когда-нибудь он всех выручит, а не все его. Может, конечно, и нет, но этого сейчас не угадать.

– Сучья мать твою так темнота, – прошипел Томми сквозь крепко сжатые зубы и зло сплюнул в воду, будто именно она была каким-то образом виновата в его неудачах.

Лэнгдон, проведший весь бой где-то на периферии, если он все правильно расслышал, как ни в чем ни бывало просил перемирия и возможности вытащить на плот своих братьев, так что Молчуну даже пришлось унимать возникшее вдруг желание взять того обеими руками за голову и бить о борт корабля пока не затихнет. Будто не эти уроды сюда с ножами пришли за данью. Будто они виккенцам перемирие дали бы, пойди драка как-то иначе. Но, с другой стороны, дать трем людям захлебнуться в нечистотах было как-то неправильно, да и внимание стражников трупы привлекут скорее, чем просто мордобой.

– Ладно, говорливый, мир так мир, – негромко пробурчал юноша, спрыгивая с их неказистого плота, и, направляясь к дрейфующему неподалеку Спиву. – Только теперь ваш плот – это наш плот. И есть у нас такой обычай: прописаться надо, поделиться своим барахлом. На поклон, правда, можете не ходить, а барахло мы сами возьмем. Ну, а если нет, пеняйте на себя.

На последних словах Молчун, подцепивший уже тело старшего Шакли за ногу, подошел к шепелявому любителю переговоров совсем близко и посмотрел сначала на него, потом на все еще зажатый в левом кулаке пружинный нож, лезвие которого было недвусмысленно направлено в промежность свинопаса, а затем снова на него:

– Идет?

В темных внутренностях тюремного корабля развернулась короткая, но жестокая стычка.

Спив и Лэнгдон начали с метания ножа и самодельного дротика соответственно, но в темноте не сумели попасть цель. После этого Спив и более крепкие братья попытались штурмом взять плот, но встретили суровый отпор закаленных в бою с гоблинами и рыцарями Оккулярис викенцами. Один получил два удара ножом от Оуэна и свалился с плота. Другой отступился от шквала ударов дубинкой и ножом от Томми и слег от удачного попадания в висок складной дубинкой от Эдваса.

Спив ринулся вперед отомстить за братьев, но тут свою роль сыграла магия. Сначала его ввело в ступор заклинание Нейта, а затем заряд из острой льдины от Кеннета врезал промеж глаз и тоже отправил плавать в мутной воде.

Лэнгдон запаниковал.

- Ффе, ффе! Миф, фебяфа! Фогоряфилиффь мафеньфо! Ффе, отффали от фаф! Дайфе мне фолько бфатифек иф фоды фытафифь, ффоп они не уфонули!

Когда Эдвас наелся странной... наверное это была похлебка, да? В общем когда полуэльф наелся и в изнеможении уселся на плот, ему почему-то вспомнилось путешествие в Язву.

Наверное пытаясь отвлечься от безвкусной питательности "похлебки" Эдвас вспомнил ту первую галету, которой его накормили и который он тогда едва не подавился, после воспитательного удара древком. Как оказалось, отказываться от пищи было нельзя, даже если в горло не лезло ни крошки после всего пережитого за день. Пришлось давиться и есть, пусть и через силу. Тогда он думал что хуже быть уже не может. Конечно же, он скоро поменял своё мнение, едва его привели на первый допрос в городе. Но тогда в пути, у него было странное ощущение невесомости и безвременности бытия, все было каким-то немного нереальным. Где-то глубоко внутри старший Нэттл все ещё не хотел верить в события произошедшие прямо на его глазах. Их везли словно вещи, довольно ценные впрочем. Но видимо не слишком прихотливые — трюм первого корабля его к этому подготовил. Сколько раз его тогда стошнило? Два или может три? Почему-то до сих пор было стыдно перед другими только за это. Потом, да — потом их перевели в камеры и дали каши. Вот от той каши, Эдвас бы сейчас не отказался. Он тогда уже как-то немного зачерствел к тому моменту, всякое отсутствие понимания где они и что именно их ждёт дальше настроило полуэльфа тогда на фаталически-философский лад и он ел наверное по меркам этого места приличную кашу почти не замечая её вкуса, кажется даже кусок хлеба не доел. Он так же равнодушно принял обливание и смену воняющей одежды на робы из мешковины.

Но помечтать о краешке черствого хлеба, которым бы он сейчас с большим удовольствием разбавил пресную бурду насыщающую тело каким-то неестественным образом, если бы смог вернуться во времени назад — ему не дали. Шакли были уже здесь, словно неумолимый рок нависший над викенцами. А потом вспыхнула, как всегда, Анна и заиграла её флейта, пришлось сбрасывать остатки сытой дремы наваливавшейся на плечи. Эдвас встряхнул головой и выхватил складную дубинку, отчаянно пытаясь удержаться на краю проклятья. Но, как это с ним часто бывало, почти сразу теряя связность чужих фраз и выпадая из пред боевой перепалки...

  Вернувшихся от «святош» Анна встретила кривоватой полуулыбкой-полуухмылкой и крепкими объятиями: девушка до последнего не верила, что с фанатиками удастся разойтись мирно, и с минуты на минуту ожидала, что Проповедник начнет истерично визжать «еретики», и науськивать своих подопечных на несчастных, ни в чем неповинных викенцев. Однако ж все пронесло, и конфликта удалось избежать. Это радовало, а вот все прочее – не особо. Но долго печалиться полуэльфийка не умела, так что окружающая действительность мало-помалу переставала видеться только в черном цвете, обретая более или менее привычные формы трудностей, которых можно, хоть и не без труда, преодолеть.
  - Как прошла ваша беседа? – был первый вопрос, заданный вернувшейся троице. Ответа на него Айлинн, впрочем, не ждала, сразу же выпалив, - А я... мы познакомились с теми, - она дернула головой в сторону соседей, - ребятами. Лидера их Грилом кличут, и обязательно мистером. Сам он мужик вежливый, но, кажется, опасный, а у его бандочки есть ножи и мешочки с кем-то наверняка запрещенным. Грил обещался после кормежки к нам подойти, лясы поточить.
  А Кенни пообщался с Аммосом – вроде тоже все ровно прошло. Правда, до Крысюка не дошло, что надо бы ему держаться нас, ну да не все сразу. Зато и Гиил, и Аммос подтвердили, что Шакли – дворовые пустобрехи, лают много, из себя почти ничего не представляя. Правда, мистер Барнс напомнил, что мы тоже не ахти. И я в принципе согласна с этим, но они же рано или поздно придут к нам за данью, верно? Так что вот та-а-к…

  Широко разведя руками, Айлинн поставила многоточие в своем мнении о братьях, и продолжила «доклад»:
  - А еще, прикиньте, таракан, которого видел Оуэн, говорящий и почти разумный! Бобом себя кличет. Сидит здесь за то, что на трактир для богатых налет за сахорком совершил – вот его и упекли.
  Ну так а у вас-то что? – последний вопрос был задан с самым искренним удивлением, как будто у вернувшихся была возможность вставить хоть слово в экспрессивную речь бардессы.

  А вот когда сверху спустили еду и почти вся заключенная братия потянулась к котлам, перед девушкой встала немалая дилемма. Она была уверена, что бойко подвешенный язык и пара лучезарных улыбок без проблем обеспечат ее доступом к еде, но лезть в толпу при этом упрямо не хотела – брезговала как толкучки, так и необходимости хлебать из котла ладошкой. Пришлось искать альтернативные варианты. Можно было, конечно, просто стащить у какого-нибудь раззявы миску, но это казалось слишком опасным: больно бдительным и голодным казался народ. Можно было изобразить из себя бешенную фурию, и взять какого-нибудь счастливого обладателя импровизированной миски на испуг. А можно было воспользоваться своим Даром.
  Скрестив под собой ноги, Айлинн вытащила свою драгоценную флейту – и по трюму, ставшему для многих последним пристанищем, полилась веселая и задорная плясовая мелодия сродни чардашу. Она ударялась о подгнившие переборки и шершавые скаты бортов, окуналась в грязную воду и взлетала к потолку, обволакивая собой каждого из тех, кто готов был побороться за скудную трапезу. Музыка звенела и дрожала, звала за собой в пляс, предлагала на время забыть все горести и отдаться зовущему за собой ритму.

  «Вот, поешь», - кто-то плюхнул перед бардессой миску, где на дне плескались остатки варева. «Не побрезгуй», - еще один оставил ложку и плеснул в тарелку остатки своей порции. «И от меня», - добавил кто-то басовитый. «Пожри хоть», «Хорошо поешь, ладно», «А Черного ворона исполнишь, девка», - на разные лады говорили подходящие и удаляющиеся голоса. Кто-то ограничивался добрым словом, кто-то пытался привлечь внимание, но были и те, кто делились своей скудной пищей, так что вскоре дареная миска оказалась наполнена почти до краев.
  Победно улыбнувшись, Анна сглотнула густую, вязкую слюну и, поднявшись, раскланялась перед публикой, в то время, как живот ее громким урчанием требовал немедленно накинуться на жрачку. Но сцена и правильная подача себя были дороже голода, и чтобы попрощаться красиво, Айлинн была готова потерпеть …пару минут.

Хотя идея разбредаться по трюму не слишком нравилась Септу, он решил, что, возможно, в этот раз стоит положиться на остальных виккенцев. Под конец, с тем же Кеннетом ничего не случилось, и, даже если что-то пойдет не так, эта зловонная тюрьма была не настолько велика, чтобы не успеть друг другу на помощь. За исключением разве что ситуации, где все обитатели ее объединятся, чтобы помочь братьям Шакли в их вымогательских начинаниях. А в это Септ по-прежнему не верил. Он доверял оценке боевых способностей уголовников Молчуном и Оуэном, но пока что верил в свою версию отношению местных "сил" друг к другу. По меньшей мере, пока не было у него доказательств, что оно было каким-то другим.

Чтобы убедиться в этом, наверное, надо было пойти к потенциально наиболее опасному человеку из местных, клеркоподобному человеку в очках, вокруг которого собралась банда, не уступающая братьям Шакли. Но… после осознания своего хода мыслей Септ понял, что ему надо учиться, и, если придется, заставлять себя доверять другим. Это звучало как-то дико в голове, потому что он и до этого доверил бы им свою жизнь, но дело было в другом. Доверять их решениям. Их ходу мысли. Их выбору. И решение не пытаться быть в каждой бочке затычкой куда лучше соответствовало этому пути, чем выбор варианта, в котором у Септа была бы наибольшая возможность повлиять на их судьбу. Было ли это правильно в принципе? Септ не знал. Но сейчас это дарило некоторое успокоение его душе после того, как его жажда справедливости и самоуверенность чуть было не толкнули их всех на особо опасный курс. Правда, он не мог избавиться от навозной мухой жужжавшей где-то на задворках сознания мысли о том, что это успокоение не есть что-то иное, чем облегчение после сброшенной на других ответственности. Что теперь ошибки будут их, а не его…

В общем, к проповеднику Септ шел с тяжелой душой. Хотя нельзя сказать, что без любопытства. Ничто из аргументов, которые он готов был сказать Нейту, когда тот хотел пойти получать ответы у выглядящего безумцем жреца Матушки, не теряло своей силы. Но тот путь, который мог привести человека от поклонения Матери Милосердной к подобному облику, подобному месту и подобному поведению не мог ее быть интересен.

И, видят боги, узнанное Септом стоило прогулки сквозь мутную и дурно пахнущую воду. Более того, он с трудом удержался от того, чтобы не плюхнуться в эту самую воду после рассказа отца Иеремии.

Иеремия знал Громвелля. То, что второй встреченный ими человек, которому они задали вопрос "а знаете ли вы отца Громвелля", ответил им "да, знаю", заставило на короткое мгновение усомниться в реальности происходящего. Сама Нора говорила, что подобное практически невозможно, что население Касторэджа настолько велико, что Септ просто не мог себе это хоть как-нибудь достоверно представить. Ощущение того, что все это продолжение кошмара, и окружающее не более чем порождение падающего в дурной сон разума внезапно оказалось… приятным?

Мысль о том, что когда все это закончится, он очнется в своей чердачной комнате с покатой крышей, по которой так приятно барабанил усыпляющий дождь, что на столике рядом будет лежать тетрадь с зарисовками, а более большие картинки будут висеть на стенах, и что можно будет понежиться в постели, чтобы спуститься, когда позовут к столу…

Септ вытер глаза тыльной стороной руки, и сжал рот, продолжая слушать. Даже если все вокруг было сном, он не имел права считать так. Потому что все вокруг не было сном, его ошибка стоила бы слишком дорого и для него, и для остальных. Томми Маляр. Ангелочки. Священное вдохновение. Вдохновение, которое было сочтено ересью, и за которое заплатили своими жизнями виккенцы. В глубине души Септа начинал разгораться гнев на Иеремию, для которого это было поводом для смеха. Септ знал, что гнев был несправедливым, и проповедник даже не подозревал о том, что произошло с Громвеллем дальше, что сейчас не время было давать ему волю, но сдерживать себя было нелегко.

Не подозревающий о творящейся в глубине души Септа буре Иеремия продолжал говорить. Отблески лампы придавали его глазам отблеск безумия, но Хербаст не был уверен, что дело тут было лишь в игре света. И каждое слово ощущалось ударом под дых. Только вместо воздуха из легких, выбивало оно из Септа старый образ Матери, и без того дышавший на ладан после устроенной Оккулярис резни и допросов.

Он знал, что у веры в Матерь есть несколько ветвей. Но понимание того, насколько неправильным было его понимание соотношения этих религиозных течений, шокировало. Стиснув кулаки до боли в ладонях, он прошептал…

- Неттл…

После чего бросил взгляд на братьев, потому что не стоило им сейчас хотя бы отдаленно видеть, что происходило в голове Септа. Если раньше вопросы были только к Громвеллю, то, встретив отца Неттла, он задал бы парочку и ему. Тот образ Матери, который был создан настоятелем церкви Виккена, был не просто недостоверен – он был ложен. Но почему? Отец Громвелл был и его учителем, но при этом про иные аспекты Септ знал именно со слов самого "Томми-Маляра".

Томми-Маляра…

Мысль о том, что Громвелла назвали очень похоже на их Томми-"Молчуна" разрядила нараставшее в голове Септа напряжение, заставив его чуть раздвинуть губы в улыбке. Настоятель "Церкви Надежды на Милосердие Святой Матери" ввел свою паству в состояние исступления, и, хотя к самоистязанию присоединяться Септ не собирался, осенить себя знаком Матери он посчитал нужным. Иеремия явно наслаждался происходящим, своим "мученичеством" ради веры. И, наверное, своей властью. Властью, которая заставила Септа задуматься и даже немного пожалеть, что он не успел застать ту проповедь, которая переманивала на свою сторону бандитоподобную "паству".

Пожалеть, а потом пожалеть о том, что пожалел. На этой дороге не было ничего хорошего. И, чтобы занять голову чем-то, кроме дурных мыслей, Септ задумался об ипостасях Матери. С первой он был знаком в совершенстве, потому что ничему, кроме нее, его не учили. Вторая же, аспект Справедливой Судьи, была чем-то новым. Относительно. О его существовании Септ знал от Громвелля, но тот не вдавался в подробности. И то, как подобную роль могли извратить, говорило само за себя, почему. Божественные законы передаются и трактуются смертными священниками. Людьми со своими слабостями, желаниями, страстями, амбициями и страхами. Заповедь об обществе, в котором есть место каждому, легко извратить в идею, где это место предопределено, и желать большего грешно, равно как и пытаться повлиять на несправедливость тех, кто стоит выше тебя, ибо там они поставлены Матерью, а не собственным грехом.

Что же касается третьей ипостаси Праведного Кулака… Септ скрипнул зубами. И почти не обратил на слова Нейта, которого сразу же попытался заткнуть Эдвас. Хотя, казалось бы, что может быть очевидней? Их сон был отражением безумной веры Иеремии о сходе Ангела Смерти. А город, определенно, был Касторэджем.

Глаз Септа дернулся.

Их сон почти дословно отражал безумную веру Иеремии о сходе Ангела Смерти. А город, определенно, был Касторэджем.

Он посмотрел на Нейта. Похоже, если младший Нейт не перестанет задавать вопросы, в ближайшем будущем предстояло почувствовать себя признанным провидцем или пророком. И… Септ не был уверен в том, что это поможет их, в целом, несложной задаче добыть полурослика-оборотня и сбежать из тюрьмы. Но решил не вмешиваться. Возможно, излишняя откровенность младшего Неттла поможет им решить проблему с Шакли, обеспечив нежданных союзников. Или нет. Так или иначе, какого-то катастрофичного исхода всей беседы Септу пока не виделось.

Иеремия хмыкнул.

- Знал когда-то, лет двадцать или тридцать назад, когда мы после занятий тайком выбирались в доки Святилища в веселый дом. Чем он занимался после окончания семинарии - понятия не имею. Судя по всему, нашел каких-то деревенщин, чтобы показывать им свою мазню. Ну что тут сказать, каждый несет слово Матери, как может. Раз у вас есть жажда священного знания, может, его труд и не пропал напрасно.

Он выпрямился и встал у своего ящика, словно у кафедры на проповеди.

- Святая Матерь, Всеобщая Матерь, Богиня Семьи, Порядка и Традиции. Ты называешь Её Милосердной, но это лишь один из Её аспектов. Она покровительствует Касторэджу и, как записано в священных книгах, Королевской семье.

Иеремия поморщился.

- Но не стоит верить подобной лжи. Эти грешники давно потеряли любую надежду на Её милосердие своим чудовищным погружением в бездны порока. Но вот простым людям в Касторэдже и иных землях, куда принесли Её слово, Она дает надежду, оберегает от темных сил и взращивает Своих сыновей и дочерей в гармонии и добродетели.

Он прокашлялся.

- Сказано, что у богини есть три лика. Милосердная Мать, Справедливая Судия и Праведная Воздаятельница. В первом облике она помогает матерям в чадорождении, оберегает детей, дает крепкие семейные устои. Во втором: ниспосылает праведные законы, по которым должна жить паства, учит строить общину, в которой есть место для каждого, и у каждого есть свое место, каким бы высоким или низким оно ни было. В третьем: несет кару грешникам, вероотступникам, еретикам и неверным.

Обычно, служители Матери выбирают один из Путей, которому они будут следовать. Служители Милосердной Матери выбирают Блаженный Путь, Праведной Судии - Право Закона, Праведной Воздаятельницы - Праведный Кулак. Первые - лекари, учителя, благотворители, вторые - судьи, законоблюстители, писцы, третьи - воины, инквизиторы, крестоносцы.

Он задумался.

- Сам я хотел выбрать сначала Блаженный Путь, затем - Право Закона. Но я чувствую, что Богиня выбрала для меня особый Путь. Не нести Её Воздаяние, но проповедовать Весть о нем!

Его голос набрал силу и заполнил собой почти весь трюм.

- Ибо грядет БОЖЕСТВЕННАЯ КАРА, ГРЕШНИКИ! АНГЕЛ СМЕРТИ СПУСТИТСЯ С НЕБЕС И СКОСИТ ВАС, СЛОВНО КОЛОСЬЯ В ПОЛЕ! ЗЕРНА БУДУТ ОТДЕЛЕНЫ ОТ ПЛЕВЕЛ! ПРАВЕДНИКИ ВОЗНЕСУТСЯ, А ГРЕШНИКИ БУДУТ НИЗВЕРГНУТЫ В ГЕЕННУ ОГНЕННУЮ! ПОКАЙТЕСЬ И СПАСИТЕ СВОЮ ДУШУ!

В ответ от остальных заключенных раздались ругательства, полетел разного рода мусор. Но Иеремия словно наслаждался подобным ответом, стоял гордо раскинув руки.

"Братья" бились головой об плот и истово молились.

  - Благодарю за ответ и уделенное время, мистер Грил! – улыбаясь, полуэльфийка отвесила вежливый поклон, может, и неуместный в такой непрезентабельной обстановке и с ее затрапезным видом, но продолжающий выбранную линию поведения. – До скорой встречи!
  Айлинн была собой довольна, как кошка, уронившая кринку сметаны и вдосталь напировавшая, пока хозяйка тряпкой не погнала вон. Девушка свято верила, что, если бы не ее хорошо подвешенный язык, этот мистер Грил не стал бы никого слушать, и уж точно не выразил бы готовность продолжить общение чуть позже. А тут гляди ты: и на вопрос ответил, и интерес проявил. Хотя, признаться, некоторый червячок сомнения после разговора появился: исходя из слов очкастого, он решил, что у викенцев есть покровители, занимающие не последнее место в преступном мире – видать, увидел, что они пришли сюда не с пустыми руками. Это было логично, но порождало определенные сложности: чего же такого захочет предложить в разговоре мистер Грил? Ужели он смекает, что новички не собираются здесь задерживаться, и собирается «упасть на хвост»? В общем, девушка нутром чуяла, что в результате можно получить проблем больше, чем со всеми Шакли вместе взятыми.

  Эти мысли, впрочем, она предпочла держать при себе, чтобы не прослыть опасливой трусихой, боящейся собственной тени, а вместо этого обратила внимание Оуэна на другое:
  - Видел? Нет, ну ты видел? Грил со своими дружками тут совершенно не бедствует! Колбу с чем-то светящимся сунули под тряпку, мешочки какие-то за пояса да пазухи попрятали… А еще у них тоже ножи есть, приметил? Опа-асные парни…
  Ответа Айлинн не требовалось: не давая парню вставить хоть слово, она продолжила:
  - А братцы-кролики-то, оказывается, мелкая рыбешка, просто умеющая надувать щеки и казаться важными и страшслыми-ужаслыми, а? Я-то думала, что они матёрые, а вон оно как, гляди! Какой ты умничка, что все же решил к ним сунуться и что не попрощался сразу после «мы заняты», а попытался завязать разговор!

  Только после этих слов активно размахивающая руками певица решила оглядеться по сторонам. «Церковная» часть отряда о чем-то увлеченно беседовала с проповедником и, кажется, совершенно не собиралась конфликтовать, Кеннета в полутьме трюма не было видно, а вот на плоту… Анна даже сбилась с шага, увидев залезшего на их плот таракана-переростка. Первым ее инстинктивным действием было потянуться к праще, но, кажется, драки не было, а Молчун с незваным гостем… беседовал? Это казалось какой-то дикостью, и девушка бросила обеспокоенно:
  - Глянь, что творится! Поспешим!

  Лезть вперед Оуэна девушка не стала, предусмотрительно предпочтя держаться за спиной парня. Не из страха, конечно же – сугубо для того, чтобы прикрыть своих песней и тяжелыми камнями, если Гость-со-жвалами решит, что пришел обед. Но, как оказалось, Тараканище был существом разумным и даже умеющим говорить – какого только чуда не встретишь в городе! Поздоровавшись, Айлинн с помощью Оуэна поднялась на плот и вытянула ноги, стараясь, впрочем, держаться подальше от уродливого создания. А тут еще и Кеннет подошел, с ходу ввязавшись в разговор. В общем, бардесса решила пока не лезть, а погреть ушки: все равно при посторонних нельзя было ни рассказать о результатах своей беседы, ни расспросить, как пообщался с Грастом Кенни. Желания разговаривать с мистером Тараканом у нее никакого не было, равно как и узнавать, что это за насмешка природы такая.

(до строительства плота)

Септ закусил губу, чтобы не ответить Нейту нехорошо. Хотя молодой священник из братьев своих по профессии знал более-менее только отца Громвеля и отца Неттла, и то, насколько он по-настоящему знал первого, события поставили под вопрос, он не мог отделаться от идеи, что священник должен выглядеть иначе. Что символы Матери должны быть на книгах и одеждах, а не на плоти. Что использующий свою плоть как полотно человек должен быть не в себе, и спрашивать у него что-то неразумно. Что безумие может быть заразно – хотя в проповедях и священных текстах это обычно приводилось иносказательно, произошедшее за последние несколько дней и краткие мгновения, на которые Септ увидел город, заставили его задуматься о том, не может ли в некоторых случаях эта фраза иметь вполне буквальное значение. Что одному туда ходить не стоит, а разделяться прямо сейчас неразумно. Что притеснять других они будут не только ради выгоды, но и восстанавливая справедливость. Что, что, что… аргументы лились в голову Септа рекой, и их поток казался нескончаемым, и они казались неоспоримыми…

Но за речью Нейта последовали слова Оуэна, который описывал ситуацию с точки зрения бойца, и слова Томми, содержавшие мягкий, но ощутимый укор, который почему-то оказался особо болезненным. Септ не знал, почему, но почему-то ему казалось, что из них всех именно Молчун поддержит правильный путь. Возможно, не самый безопасный, но правильный. Септ открыл было рот, чтобы начать приводить свои доводы, пытаясь переспорить своих собратьев по несчастью, но потом замер. Глаза его расширились, как будто за спиной Томми он увидел открывающиеся врата в ад, а плечи сперва распрямились неестественно, как будто он хотел выгнуть грудную клетку до хруста хрящей, соединяющих грудину и ребра, а потом поникли. С трудом передвигая ноги, он дошел до стенки и оперся на нее, а затем стукнулся лбом о склизкое дерево.

На короткое мгновение он будто бы увидел себя со стороны. И остальных. Это было жуткое зрелище. Не сомневаясь ни на секунду в правоте своих действий, он гнал их к столкновению с неизвестной угрозой, которая могла оказаться за пределами их сил. Далеко за пределами. Он не думал о том, чего может стоить им его желание поступить правильно. Вершить правосудие в этом затхлом тюремном трюме, даже не разобравшись в том, что и как тут работает. Восстанавливать справедливость страхом и, если понадобится, кровью. И он готов был ломать сопротивление виккенцев – жестокими словами или даже действиями, ставящими их в безвыходное положение. Они не могли бросить его так же, как он не мог бросить их, и ввяжись он в драку с уголовниками, у них не было бы другого выбора, как помочь ему.

Осознание было похоже на ушат воды, но не просто метафорически холодной, но еще и вонючей. Септ ощутил не только холод ясности, но и склизкое, мерзкое отвращение к самому себе. Чем лучше он был того же Лорда-Паладина, если с такой же готовностью готов рискнуть жизнями людей, несравнимо более близких ему, чем солдаты Оккулярис были Торнрейджу? Во имя того, что было правильно, не взирая ни на какие последствия, с такой же фанатичной уверенностью в своей правоте, с которой умирали солдаты и рыцари во время атаки на Виккен? Он говорил себе совсем недавно, испытывая совсем другое отвращение к себе, что придется отказаться от соблюдения моральных правил, но при этом, когда дело дошло до настоящего испытания, стал непоколебимо на страже принципов, пусть и находя в оправдание аргументы, подходящие под ситуацию.

- Боги… Я… извините.

Септ полуобернулся, все еще опираясь рукой на стену. Получилось, что он будто бы прячет лицо немного за этой самой рукой. Он старался не подавать виду, но в его голосе чувствовалась боль.

- Есть то, как поступать правильно, и есть то, как мы можем. Как должны, чтобы выжить…

Он будто бы хотел что-то добавить, но потом, после явной борьбы, все же промолчал. Только добавил, бросив взгляд на Нейта.

- Давайте строить плот.

(во время постройки плота)

Даже после откровения стоять на страже, и видом своим (хотя Септ понимал, что он, скорее, для числа тут стоит, помогая куда более сурово выглядевшему Томми) отгонять любопытных и просто несчастных, которые желали присоединиться, но осмеливались попросить, было неприятно. Но это было то, что нужно было сделать. И, что немаловажно, это дало Септу возможность извиниться перед Эдвасом. Тот был куда более прав, чем Хербаст мог предположить. Не в том, что хотел видеть старого, неуверенного в себе Септа – эти слова были по-прежнему неприятны, но в том, что Септ был не готов. Уверенность в правоте затмила в глазах священника все, а тот, кто ведет, будучи слепым к своей слепоте, не может завести никуда, кроме как в бездну и мрак.

Когда очередной любопытный после сурового взгляда отполз в сторонку, убедившись, что больше никого не придется отгонять вот прямо сейчас, Септ повернулся к Эдвасу.

- Эдвас, ты был прав. Кругом прав. Я не готов. Может быть, это мудрость лет, но я сомневаюсь. Мудрость приходит с опытом, и не всегда годы дают его в той мере, чтобы делать правильный выбор.

Он скривился. Это был неверный подбор слов. То, что было правильным выбором, правильным выбором и оставалось, точка зрения Септа на это не изменилась. Просто он понял, чего мог бы это правильный выбор стоить.

- Нет, не правильный выбор, скорее, выбор верный для ситуации. Это не одно и то же. И, знаешь, я думаю, что это даже не вопрос священников. Более того, именно священники куда вернее сделают его правильно, а не верно…

Септ вздохнул.

- В общем, извини. И нам действительно нужен план. Хотя бы общий, пока не узнаем больше о том, что тут творится…

После этого он бросил взгляд на очередного подбиравшегося бедолагу. И отвел глаза вниз. Взгляд был недостаточно суровым – жалости слишком много. Оставалось надеяться, что в полумраке это будет выглядеть, как будто он угрожающе насупился. Это было почти физически больно – видеть, как подобно полуслепым щенятам или котятам, люди шарятся в этой грязи почти на ощупь, в то время как самому Септу достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы в их жизни появился хоть какой-то настоящий свет.

- Томми, я… я не думал о вас. Только о…

Септ запнулся. Чтобы сказать то, что он хотел сказать Молчуну, нужно было немного покривить душой.

- …том, что считал правильным. Извини. Этого не повторится.

После чего слабо улыбнулся.

- Знаешь, я пытался. Несколько раз. Не в стенке на стенку, а так, по маленькой. И, как обычно, бросил…

И замолчал. То ли вспоминая, то ли не зная, что еще сказать. Скорее второе – видение счастливого Виккена сейчас сложно было представить, не вернувшись хотя бы на мгновение мыслями к кошмару резни, устроенной Оккулярис.

(визит Факли Дырозубого)

Когда плот был готов, Септ устало сел на него. Не то, чтобы он именно физически устал за время "караула", но, как и все остальные, он был измотан допросами, а поддержание видимости готовности дать отпор требовало от него сильных эмоциональных усилий. Это было противоестественно. Жестокость по отношению к явно плохим людям не требовала усилия над собой. Жестокость к мелким уголовникам, ставшим жертвами сперва местного "правосудия", а потом и порядков в корабле-тюрьме, вызывала почти физическое давление в висках.

Он потер их, и, когда поднял взгляд, увидел, как к ним шагает один из Шакли.

На мгновение перед глазами мелькнул подвешенный на дереве выпотрошенный гоблин. Септ мотнул головой, прогоняя очередной наплыв то ли праведного гнева, то ли чего-то, чему он еще не мог дать определения. Сейчас нужно было делать то, что помогло бы им выжить.

Например, попытаться понять, что вообще этот дырозубый говорит. Кажется, тут не просто последствия отсутствия половины зубов, но и еще какой-то акцент. Или нет? Так или иначе, говорил он максимально непонятно, потому что добрую половину ф-фукоф… звуков заменял у него "ф" самых разных форм и оттенков. Септ, по правде говоря, даже не подозревал, что можно так разнообразно эту букву проговаривать. Но самое общее было понятно. Младший (хотя судить тут было надо опасно – рассмотреть братьев Септ не успел, спасибо освещению, и молодо выглядеть можно и будучи старше всех, вопрос в том, как себя беречь) Факли предлагал "пропифафься" – что означало поделиться. Как и говорили, дань заплатить. И вариант предложил сразу, пустить на это Айлин.

Септ на мгновение сжал кулаки, стараясь сдержаться. Но потом медленно разжал их. С одной стороны, это не было чем-то невиданным здесь, судя по самому наличию предложения. С другой, мораль здесь не настолько пала, что подобное подразумевалось как что-то совсем естественное, о чем говорила оговорка Лэнфдона. Или же они просто настолько чужаками выглядели, что моральность с их лиц просто миротоком стекала, не оставляя сомнений у наблюдателей. Это было плохо – Септ понимал, особенно в виду недавнего откровения, что ими через это могут легко манипулировать те, кто поумнее. Кто поставит на то, что они не поступят как абсолютные ублюдки, и не прогадает.

Он прикрыл глаза. Нужно было что-то, чтобы успокоиться. Лихорадочный поток мыслей, желание продумать все наперед, прочувствовать моральность поступков задолго до их свершения, похоже, начинала сводить с ума, и недолго было вновь вернуться в то состояние рассудка, в которое Септ обещал не впадать Томми и Эдвасу. Но возвращаться мыслями к Виккнену не хотелось, а больше ничего…

Септ понял, что было еще что-то. Что не было связано с Виккеном, и с тем, что было после. Небо. Чистое звездное небо. Точки, мельтешившие перед закрытыми глазами, помогали представить его, и, потихоньку, они останавливались, превращаясь в узор созвездий.

Где-то там Эдвас вступился за Айлин, а потом попытался выудить что-то из уголовника. Айлин ожидаемо возмутилась тем, что ее восприняли как вариант дани, и, чуть менее, но все же ожидаемо, прошлась по самому Шакли за сам факт попытки наведения Неттлом-старшим хоть каких-то мостов. Приглушенные слова Эдваса, последовавшие за этим, Септ не расслышал. Но предложение Молчуна различил. И с неохотой разлепил глаза, сощурившись рефлекторно, чтобы свет не ударил по ним. Правда, свет и не ударил – полумрак трюма никуда не делся.

- Я думаю, ножи давать не надо. Не знаем мы, сколько у них оружия, и какое оно, может, мы им арсенал качественно обновим таким подарком. Да и подозрительно, что новеньким такое дали пронести. А склянки можно – нас я и так исцелю, а зелье просто так не выпьешь.

Голос его был так же приглушен, как Он посмотрел на Томми и Оуэна.

- Наверное. Вам виднее.

Оуэн, тем временем, пытался классифицировать местные группы плотовладельцев. В принципе, с ним Септ был согласен, но вот вызвавшая затруднения у полкровки группа у него имела куда более четкую ассоциацию.

- Опасные, Оуэн. Не просто мышцы, а еще и голова над ними. Не пошли сразу требовать дани с непонятно кого, а приглядываются. Оценивают.

Айлин же кипела от возмущения. Пропущенные слова чуть ли не специально для Септа повторила – в отвлеченном состоянии он, быть может, бубнежа бы и не услышал, но не сейчас. Вежливость не убьет. Ха. Эдвас, конечно, не самые удачные слова подобрал. Да и не самые… верные. Они были в той ситуации, когда, возможно, вежливость как раз могла создать неприятности. Или не могла. Самым плохим было то, что они не знали наверняка. Впрочем, про могильную табличку Септ услышал. И какая-то его часть сделала мысленную пометку, пусть и быстро закиданную другими его частями чувством вины, чести, отвращения к себе, целесообразности и прочего. Пометку о том, что если придет время поступить правильно, Айлин можно будет склонить на его сторону.

Кеннет, тем временем, выразил очень умную мысль. Что не факт, что Шакли-Факли тут главные. Это не отменяло проблемы дани, но могло дать альтернативные решения. Недовольный Лэнфдон ушел, походя отметив, что они совсем уж явно не городские, и сказав что-то неразборчиво нехорошее Нейту. После чего Септу захотелось поддержать Неттла-младшего. А то он то и дело дело предлагал, и то и дело его не слушали.

Но перед этим… Он посмотрел на Эдваса.

- Эдвас уже несколько раз говорил, что нам нужен план, и думать о нем нужно с последних действий, а не с первых. Мы втроем сходим к Милосердным, из них действительно, проще будет выудить что-то полезное. И Шакли, и Опасные, будут тянуть на себя одеяло, а к Полукровкам просто так не подберешься, похоже.

На лице Септа промелькнуло выражение жалости.

- А Кеннет как раз у халфлинга узнает, что да как. Подозрение есть, что он в курсе не хуже остальных, кто здесь за главного. И уже после этого приступим к плану. В частности о том, как будем отношения строить. Сейчас, боюсь, придется откупиться. Я попробую предложить часть своих чар и... еще кое-что. Но будет и потом…

Кеннет пробрался через трюм, снова перелезая через ребра и огибая плавающий мусор, деревянный или (пока еще) дышащий, чтобы добраться до халфлинга.

Тот все еще сидел на ящике, свесив ноги и сложив руки на колени. Кеннет смог разглядеть его поближе. Насколько мог позволить с трудом доходящий сюда свет, густые и кудрявые волосы у него были темно-рыжие, в отличие от более светлых Шакли. Темные глаза глубоко посаженные под густыми бровями, бакенбарды и отросшая за время сидения здесь щетина.

Глянув на Кеннета, он хмыкнул и заговорил низким, грудным голосом.

- Вон, видишь того, на плоту? - он показал на полурослика, сидевшего со странными персонажами, - Стефан его зовут. Мы с ним вдвоем здесь были, теперь, вот, трое. Только он со мной срать рядом в эту лужу не сядет. Они там сами по себе сидят, ну еще Плавун. Это говноед, он тоже с ними тусует, но занят в основном делом своим.

Он проследил глазами на фигурой таракана, плавающей где-то у борта трюма.

- А я Аммос. АММос, с двумя М, какого-то хрена меня взяли моду называть "Амос". Аммос Граст. Да, из тех самых Грастов, с Фестиваля.

Аммос посмотрел на Кеннета с таким видом, как будто тот должен был поразиться, восхититься или испугаться, но его энтузиазм быстро сдулся.

- Ты не местный, что ли. На бродяжного не похож.

Видно было, что он разрывался между желанием навести пафоса и поболтать с кем-то от накопившейся скуки.

- Не трогают они меня из-за моего... дяди. Маррен Граст. Серьезный... кхм-м... серьезный полурослик. Пол-Фестиваля держит. Вот никто и не лезет. Боятся, что дядя мой их в этом говне утопит живьем. Свинопасы эти ссыкливые только строят из себя, - он поглядел в сторону Шакли и сплюнул, - Грил, вот он серьезный мужик, но на рожон тоже не лезет. Цирк уродов наш сам по себе, по одному их урыли бы уже. Святоши периодически лезут с проповедями, получают по балде, но и сами живучие, дают сдачи и отваливают. Остальные просто барахтаются как говно в проруби. Так и живем. Не, ну я-то тут ненадолго. Озверели эти стражники, забыли, от кого монету получают. Когда дядя разберется, сами сюда полетят. А пока я так, отдыхаю тут от трудов праведных.

Он поболтал ногами.

- Скорей бы, правда, уже выбраться отсюда. Вонища эта достала. Я еще думал, мне парфюм наших шлюх надоел.

  На «воспитательные меры» Эдваса полуэльфийка нахохлилась, фыркнула возмущенно:
  - Ну и милуйся с ним! – скрестив руки, она устроилась на прежнем месте, всячески демонстрируя, что больше в разговоре от нее слова не дождешься. По мнению девушки, сын священника был категорически не прав, но выяснять отношения перед негодяем она не собиралась: а то вдруг тот подумает и перескажет братьям, что она – истеричная девка? Иметь такую репутацию, даже в тюрьме, Айлинн не собиралась – это же позор для бардессы, которая должна всегда быть вдохновенной и исполненной радости!
  Однако же не принимать участия в диалоге для нее совершенно не означало молчать, так что девушка негромко бубнила себе под нос:
  - Вежливость не убьет, понимаешь. Еще бы – меня убьют поганая одежда, отвратная прическа, дерьмо под ногами и друзья, которые слышат только самих себя, как глухари токующие. Вежливость не убьет… Посмотрела бы я, как ты запел, если бы братцы тебя обобществить попытались!

  Однако ж долго обижаться жизнелюбивая бардесса не могла, так что, когда Лэнгдон отчалил и завязался конструктивный диалог, Анна перестала дуться и вклинилась в беседу, положив руки на плечи сидящих поблизости Оуэна и Барнса:
  - Мальчики, я вам доложусь, что так мы каши не сварим! Мне тоже делиться с этими рыжими обезьянами не хочется, и я бы предпочла начистить им едовища вместо дележки, но вполне понимаю, что сразу лезть в драку, наверное, не лучший вариант. Дядь Барнс прав – нам есть, что отдать. Ну а если скажут, что мало, и попробуют отобрать все, тогда и встанем на пути их жадности каменной стеной!
  Пригладив ладошкой ежик коротких волос, она продолжила с усмешкой:
  - Мистер Барнс, а я вот поняла все – я ж бардесса! Стивом его кличут: Стивеном, если по-полной. А что нам с его имени? Разве что, - хихикнула девушка, - на могильной табличке выбить!

  Обведя всех задорным взглядом, певица перешла к сути:
  - Оуэн тоже прав – с местной публикой пообщаться надо. Не настаивать на общении, если не хотят, но и не проходить мимо – как раз это обоснует, почему мы подойдем под конец к крысенку. Но у меня есть опасение, что «Факли», если не уплатить им дань, как раз воспользуются тем, что мы разделились, и попытаются отобрать чужое, которое они хотят видеть своим, у отделившегося отряда.
  Так что у меня предложение: для начала голосуем, кто готов делиться. Если большинство «за» – отдаем этим рыжим кровопийцам… ну, что-нибудь. Если «против», то и демоны с ними – а мы готовимся к конфликту. В любом случае, на беседы по одному не ходим, и на несколько групп переговорщиков не разделяемся. Я бы предложила, что трое идут общаться, а четверо сидят в резерве, охраняя плот и готовясь прийти на помощь, в случае чего. Вон, можно начать с этих, «Милосердных», - яда в голосе девушки хватило бы, чтобы отравить всех «постояльцев» корабля, - и отправить туда Оуэна, как поддержку на случай эксцессов, Нэтти, раз он так хочет пообщаться, и Септа, как человека умного и в религии разбирающегося.

  «Доблестная разведка» в лице Оуэна и Кенни отправилась в мрачную тьму тюрьмы, а Айлинн с трудом удержалась, чтобы не помахать им ручкой на прощание – жест был бы красивый, яркий, но слишком уж привлекающий внимание. Оставалось только сменить ногу и поудобнее устроиться на плече старшего Неттла, вступив в легкое подобие спора с Септом. По-хорошему, на слова юного Хербаста следовало ответить громким возмущением с выверенно-рваными движениями, но обстановка к нормальному ведению беседы не располагала – приходилось сдерживать голос и вовсе не жестикулировать. Но даже такое неудобство не мешало фыркнуть и высказать несогласие:
  - Ой да ладно тебе! Устроимся с теми, кто поприличнее, а на поговорить будем маленькими группками отходить в сторону, решать все. Проблема разве? Это, кстати, и сделать ноги поможет: все привыкнут, что мы отходим постоянно, и перестанут обращать внимание. Септ, милый, ну мы же не будем с ними в десны целоваться и в вечной дружбе клясться, а просто рядом постоим какое-то время, языками почешем: в общем, будем выглядеть простыми ребятами, попавшими в непростую ситуацию. А если сразу силу показывать… - полуэльфийка подняла глаза к потолку, задумчиво почесав кончик носа, - все решат, что с нами каши не сваришь, и наш невысокий друг тоже будет упираться. Решит еще превентивно, что мы ему ноги хотим побрить и кольцо в нос вставить просто для веселья, и все – как потом переубеждать?

  Взлетевшая крылом рука нарушила равновесие, и заставила певицу, чтобы не рухнуть, резко опустить в жижу и вторую ногу, обрызгав как себя, так и собеседников. Бардесса недовольно выдохнула и покачала головой, досадуя на свою неловкость:
  - Извините, перестаралась. Эдвас, - сын священника стал следующей целью неугомонной болтуньи, - а зачем нам надо, чтобы с нами считались? Если на нас не будут обращать внимания, то и неплохо. Вот представь, мы зарекомендовали себя и поставили на место всю местную шелупонь, ага? Да на нас все смотреть будут, из поля зрения не выпускать, ожидая, что мы еще учудим. Не-е, мальчики, сейчас разберемся, кто тут приличнее всех, впишемся все на островок, трохи передохнем, погутарим с сидельцами да промеж собой, а там пойдем к крысюку на уши присаживаться.
  Творческая и вдохновенная натура, Анна быстро прониклась атмосферой этого места, и даже стиль общения сменила на, как ей казалось, более простой и «преступный». Одиночное заключение, пытки, несостоявшаяся казнь и, как венец всего, требование спасти оборотня-заключенного превратили спокойную прежде жизнь в какой-то сюр, балладу безумного менестреля, и нынешнее планирование стало для девушки чем-то вроде интеллектуальной игры, неким подобием сюжета ненаписанной песни – чем угодно, только не реальным миром. Потому что если все воспринимать всерьез, как оно есть, можно просто повредиться рассудком. Укрывшись за «сказочностью» происходящего, как за щитом, измученная дикостью происходящего бардесса смогла вздохнуть спокойнее – кролик спрятался в своей норке. Хоть на какое-то время, хоть как-то абстрагироваться от того, в кого их стремительно ломала судьба-злодейка…

  Под разговоры – а, фактически, монолог полуэльфийки, время пролетело незаметно, и вернувшиеся разведчики доложились о ситуации в скорбном узилище. Ситуации, которая, прямо скажем, оставляла желать лучшего. Все идеи Айлинн держаться вместе пошли прахом от простого понимания: их группу попросту никто не приютит; разделение же, было ясно, смерти подобно. Девушка беспомощно посмотрела на Септа, потом на Эдваса, перевела взгляд на Кеннета.
  - Твою ж мать выгребную яму чистить, - жалко выругалась она, поникнув. – Это что же получается: договариваться бесполезно, все равно все не поместимся? Тогда… Тогда… Я знаю, что нужно делать! - на лицо наползла широкая, довольная улыбка, как у обожравшейся сметаны кошки.

  Но все довольство мигом сошло на нет, стоило Нэйту решить отправиться в самостоятельную «прогулку» пообщаться с фанатиком-по-Матери: одной из тех персон, к которым девушка после резни в Викене испытывала стойкое отвращение. Остальных, кажется, такое поведение поразило не меньше: но если Септ стал увещевать, то Айлинн попросту отлипла от Неттла-старшего, чтобы в несколько широких шагов по противной смрадной воде, недостойной даже так называться, достигнуть младшего, и ровно тем же образом повиснуть на плечах уже у него, с деланным смешком уведомив:
  - Держи меня, соломинка, держи! И прекращай дурика валять: слушай старших, покуда тебе уши не оборвали. Ну так вот, что я хочу сказать…

  Пришедшую в голову идею Айлинн, ничтоже сумятишеся, считала блестящей: для начала объявить, что она двумя руками за идею доработки потенциального плота, но сама делать ничего не будет – ей же эти руки еще ко рту подносить, на флейте играть! А в прочем, так и быть, согласиться с наиболее решительной частью компании, наиболее убедительным представителем которой внезапно стал Септ, что добром тут дело не решишь, а, значит, придется творить беззаконие, хотя они все надысь еще в кандалах были, мучения претерпевали, да и сейчас ослабевшие все. Как ни крути, а из грязи вылезти-то хочется!
  А чтоб не так стыдно за себя было, то уж если и трепать кого, то самых негодяев – братцев Шакли, тобишь. Правда, они вооруженные самые, но тут уж что делать? Мальчики сильные, мальчики сдюжат. Зато у нее есть великолепный план: токмо для него нужен силач, но не дядь-Барнс, который должен этим бандитам шеи сворачивать, как курятам. А, значит, таким могучим героем вынужденно будет или Оуэн или Эдвас – лучше Эдвас, конечно, потому что пасынок тети Джоззи, мир ее душе, все же нужен в первых рядах.
  Ведь где эти разбойники будут? Известное дело – на плоту, а викенцы – ниже, в жидкой помойке: дурное дело, как пить дать дурное, которое надо исправлять. Так что, пока все будут кулачками да ножами с дубинками стараться юшку друг другу пустить, кто-то поднырнет-подлезет под плот и со всей дури спиной его с противоположной стороны ударит, по центру ли, в угол ли, не суть - не все бандиты устоят на ногах после такого, верно? Кто в жижу упадет, кто просто с ног свалится - тут-то их и можно прищучить!
  А чтобы самими не выглядеть злыднями-нападающими, решившими просто отобрать у людей их плавающий «домик», надобно сделать так, чтобы братцы первыми в драку полезли – иначе новоприбывших все сочтут хулиганами, забияками и этими, как там их, беспредельщиками, и будут или опасаться, или наоборот, всей толпой топить, как кутят. И на это у начитавшейся разных историй девушки был рецепт: например, заявить бандюганам, что Барт сказал нам, что, раз мы такие умные и хорошие, то рыжие братья Шакли - или Шавки? - нам с радостью сами уступят свой плот, да еще и выпить подкинут. А потом вежливо так, на наивном глазу, просить разбойников выметаться. Вот разве братцы стерпят такое? Естественно, нет! Ну чем не вариант!?
  Дело оставалось за малым: лишь бы мелкий негодник не начал вырываться, сопротивляться и помешал озвучить гениальную задумку.

Кеннет и Оуэн начали осторожно обходить трюм, пытаясь оценить обстановку.

Трюм занимал довольно большое пространство, где-то сотню футов длинной и пол-сотни шириной. Посередине он был разделен поперечными ребрами, примерно на три больших части, хотя сами ребра едва торчали из воды. Некоторые островки были закреплены к ним, чтобы держаться на плаву.

Крупных островков было четыре. Один, плот из широких досок, закрепленный у ближайшего ребра, содержал четырех человек. Судя по схожим лицам, рыжеватым бородам с бакенбардами и комплекции, это были те самые братья Шакли. Оуэну, который лучше видел в темноте, бросилось в глаза, что по комплекции и цвету кожи они отличаются от большинства обитателей Касторэджа, что они видели, и больше походили на деревенских жителей, таких как они сами. Братья оживленного что-то обсуждали, ели сушеное мясо. У лидера, здорового мужика под два метра, с собранными в хвост волосами, под изорванной в лохмотья тюремной робе был повязан пурпурный шарф. Приглядевшись, Кеннет и Оуэн увидели у него какую-то бутыль.

Когда показались новички, братья внимательно изучили их с минуту взглядом, затем продолжили свое застолье.

На другом, довольно большом плоту из скрепленных ящиков сидела другая группа. Часть из них, пятеро, выглядели прожжеными уголовниками, со шрамами на лицах и татуировками, но они явно слушались человека, который на первый взгляд совершенно не был похож на преступника. Это был высокий, худощавый мужчина средних лет, сидевший, сложив ноги. С удивлением, Оуэн заметил, что он носил очки. Его соратники тесно его окружали, но от Кеннета и Оуэна не укрылся лучик света. Похоже, у этих людей был какой-то фонарь или другой источник света.

Двое викенцев пошли дальше, перебравшись через ребро. На нем сидел одетый в абсолютно оборванные лохмотья человек с погруженными под воду ногами, бормотавший под нос что-то невнятное. В отсветах от лампы сверху виднелись люди, держащиеся за бочки или ящики, пытающиеся ухватиться за ребра. Некоторым удалось собрать из обломков небольшой плот, на которым хотя бы можно было сидеть, свесив ноги в грязную воду. На Кеннета течением, создававшимся от раскачивания корабля на волнах реки, вынесло тело, которое просто плавало на спине в мутной жиже. Что это не труп, полурослик выяснил, когда наткнулся на него, и тело разразилось приступом брани.

На кривоватой конструкции из едва скрепленных обломков бочек, ящиков и досок сидели несколько индивидуумов. Один был похож на полуорка, хотя потоньше сложением, с вытянутыми руками и ногами. Другой выглядел с виду человеком, но лицо его было каким-то странно-сплюснутым, напоминая свиное рыло. Рядом сидели полурослик и гном.

На последнем плоту, ближе к другому концу трюма, сидел мужчина с выбритой тонзурой, напоминавшей отца Громвелла. Он был одет в совсем рваные лохмотья. Руки его были покрыты даже не столько татуировками, сколько шрамами, изображающие символы Святой Матери и какие-то письмена, на спине были следы от плетей. Он сидел на ящике и бубнил молитвы перед склонившейся на коленях паствой из трех человек.

Внезапно прямо перед Оуэном из грязной жижи вынырнуло существо, похожее на таракана размером с теленка. Никого из заключенных его появление не удивило, не вызвало интереса. Таракан что-то прострекотал, махая своими усами, схватил челюстями плавающий в воде кусок какой-то субстанции, после чего поплыл куда-то в темный угол.

Наконец, в дальней части трюма, обнаружился полурослик, сидящий на плавающем ящике. Он был один, но остальные заключенные держались от него на почтительной дистанции. Рыжие волосы были заляпаны грязью, но под описание он подходил.

На дальнем конце трюма на высоте где-то 20 футов над уровнем воды был мостик и другие ворота. Судя по всему, оттуда охрана могла спуститься вниз, если потребуется, с помощью веревочной лестницы.

Большая часть заключенных оглядела новичков и продолжила заниматься своими делами.

Джош хмыкнул в ответ на вопросы, видно было, что отвечать ему лень, но, видимо, вторая часть оплаты полагалось, если викенцы выживут и успешно выберутся, поэтому интерес в его выживании у них был.

- Охрана редко спускается вниз. Если какая-то массовая драка, разве что. Но если труп будет - заключенные начнут орать, чтобы его забрали. Там, как бы это сказать... не очень с санитарной обстановкой. Поэтому лучше без трупов. Вы не хотите, чтобы охрана спустилась вниз и начала разбираться. Самый опасные? Это будут братья Шакли. У них тоже есть контрабанда. Я бы советовал не связываться с ними, вы тут собрались день-два провести, а не всю оставшуюся жизнь. Они с вас потребуют дань, дайте им что-нибудь из того, что вам подкинула Нора. А насчет Граста - вы его ни с кем не перепутаете. Рыжий халфлинг с бровями как жирные черви и лицом, будто он - внебрачный сын королевы.

Когда Венда закончила со стрижкой, охранники повели вас сначала в коридор, а затем - в открытую дверь, на палубу.

Вы впервые оказались на свете дня со времен Викена. Правда, особо свет вас не ослепил. Небо было затянуто тучами, из-за чего казалось, что на улице царят сумерки, хотя, судя по пробивавшимся отдельным лучам, была середина дня.

Первое, что вы почувствовали - это запах. Запах был омерзительный. Пахло человеческими выделениями, мертвечиной, какими-то алхимическими субстанциями. Джош и Венда подгоняли вас к краю палубы, откуда вы смогли взглянуть на воду.

Вы находились на старым транспортном корабле, который, как и было вам сказано, соединен с другими мостиками и переходами. Он стоял на якоре в реке, вода которой была черной, с зеленым отливом. Казалось, что это какое-то грязное масло, а не вода. На борту корабля оставались грязные разводы там, где его омывали воды реки. Вода была абсолютно непроглядна.

Вокруг реки царила смесь водянистого тумана и смога, с запахом жженого угля и чего-то более отталкивающего, навевающего воспоминания о зельях, которые варила тетушка Сорша.

Сначала вам показалось, что вы видите горы через смог. Лишь немного приглядевшись, к вам пришло осознание: вы видите дома. Весь берег был покрыт строениями, которые напоминали буйство сошедших с ума муравьев, чья королева велела им построить не один муравейник, а целую стену из них. Некоторые здания выглядели величественно, другие производили впечатление, будто из возводили из кучи мусора, этаж за этажом, каждый из которых не походил на нижний, и непонятно было, как этот домик карт еще не рухнул.

Вдали вы видели мосты и отведенные от реки каналы, но вся береговая поверхность, насколько вы могли видеть, была покрыта этой безумной застройкой. От некоторых построек валил дым, смешивающийся с чадом.

- Добро пожаловать в Касторэдж, - саркастически произнес Джош, - наслаждайтесь вашим пребыванием.

Их повели к пристроенным к борту лесам с лестницей, ведущей вниз. Там стоял еще один охранник в серой стеганой шапке и курил трубку, вглядываясь в мутные воды. Увидев Джоша и Венду он встрепенулся.

- Эй, Джош! Чего вы возитесь с этим мусором? Зашвырнули бы их в трюм, и все тут. Вы там их на королевский бал решили нарядить?

Джош спокойно прошел мимо него, доставая из кармана монету. Не "сестричку" - серебряный квадрат, который вы нашли на наблюдательном посту.

- Да задолжали они одному серьезному человеку, он не хочет, чтобы они просто так сгнили, пока не отплатили долг, - он кинул охраннику монету в ладонь.
- А, ну ладно, смотри там. А то с этими рыцарями начальство на стреме, приколов не поймет. Венда, а ты что молчишь? Рот занят? Ахахаха!

Венда молча продемонстрировала ему неприличный жест, который знали даже в Викене.

Когда вы начали спускаться по лестнице, она вдруг заговорила, низким грудным голосом:

- Ублюдок может нам все поломать.
- Барт-то? - ответил Джон, - пиструн он свой может поломать. Все знают, что он на подсосе у братьев Шакли. Если он заложит нас, мы заложим его, все проиграли. Сам виноват, что не взял нас в долю, какого хрена, спрашивается, мы его должны брать? Обойдется "cтолбом".

Вода маячила рядом с вами, за небольшим бортиком. Прыгнуть особой проблемы бы не составило, но Джош помотал головой: - поверьте, клянусь Матерью Милосердной, вы НЕ хотите туда. Я как-то видел, как туда сиганул заключенный. Бррр...

Вы, наконец, спустились по лесам и попали на небольшой деревянный док с причалом, который пока что был пуст. Там же в борту корабля были встроены ворота с металической решеткой.

Джош развел руками:

- Вот тут я буду этой ночью. В теории. На самом деле здесь будет человечек в комплекте случайно выброшенной за борт формы, со своей лодкой. Все поняли?

Он начал открывать ворота.

Венда смерила вас мрачным взглядом:

- Не обосритесь.

Ворота открылись, и они затолкали вас внутрь.

Вам предстал трюм большого транспортного корабля. Никакого деления на камеры здесь и близко не было. По вашим оценкам, здесь было пол-сотни заключенных, если не больше. Дно трюма покрывал где-то по лодыжку слой мутной воды, но часть заключенных собрала из какого-то мусора небольшие островки, где они и ютились своими группами.
Те, кому места не нашлось, сидели в воде, кто-то плакал, кто-то просто был в полной прострации.

Единственное освещение - тусклый свет фонарей на верхней палубе, который светил из проделанного отверстия прямо вниз, оставляя отсветы на на стенах.

Перед вами стояло две задачи. Первая: найти Граста. Вторая: в идеале, найти какое-то место, где вы можете просидеть день, не купаясь в омерзительной маслянистой вонючей жиже.

Люди любят тянуться к знаниям.
Они ищут ответы на вопросы, вопросы на эти ответы, и вновь, и вновь, и вновь…

Хор нашел их все.
В его голове были все ответы.
Кроме одного: какой из ответов был его собственным.
Или правильным, если уж на то пошло.

Хотя и на это ответ был, как ему подсказывала его часть: все они были правильными.
Любой ответ на любой вопрос был правильным - и неправильным.
Любая истина в мире была истиной и ложью.
Любая ложь в мире была истиной и ложью.

Например, “Герои всегда побеждают”.

Хор захихикал.

Перед ним человек, обычный человечек, коих в Хоре были миллиарды, передавал свою власть Герою. Стульчику. Столику?
Хор нахмурился.
Двери? Сторожевой собаке? Забору? Замку? Черепахе? Броненосцу? Стальной обшивке?
Ах! Латнику.
- Да-да! Латнику! - довольно провозгласил Хор. Его радовало, что он вспомнил свой ответ.

===

Когда знаешь все ответы - хочется ими делиться.

Хор подлетел к Стуже.
Облетел вокруг неё несколько раз, создавая за собой шлейф из разноцветных снежинок.
- Королева Льда, Королева Знаний. Ты и сейчас думаешь о том, что в Поветрии - смерть и знания. Знания и смерть. Забавно, правда? Льды тают. Знания - тоже. Знания тают под светом новых знаний, бесконечно, раз за разом. Стоят ли они хоть чего-то, если в конце концов все они неверны?
Хор облетел разок еще вокруг Стужи.
Рассмеялся. Улыбнулся.
Заплакал.
- Мне тут подсказали, - голос Хора внезапно был серьезен и нормален - словно из далекого прошлого. - Что ты была моей ученицей. Или уже не мой. Или уже не была.
Замолчал ненадолго.
И рассмеялся во все горло, улетая от нее.

Следующими были Латник и Меч.
Подождав, пока Латник проводит уползающих черв… а, простите. Это люди. Точно, люди! Две руки, две ноги, одна голова. И столько надежд.
Но не важно!
- Знаете, что будет, если Неостановимый Меч ударит Непреодолимого Латника? А я знаю!
Хор вновь расхохотался, в этот раз почему-то басом.
- И знаю, чего не будет. А у вас лишь один шанс узнать. Стоит ли умирать без ответа? На этот вопрос у вас ответа нет.
Шут перевернулся вниз головой.
- Всё в этом мире перевернулось с ног на голову! И только мы, только мы, видим его как он есть и как его больше нет!
Грустным голосом дальше он продолжил:
- Вас никто не ждет. И если умрут все - вас даже не останется в памяти. Никого не останется.
Последняя фраза была произнесена максимально серьезно.
После нее Хор, не переворачиваясь обратно, медленно удалился от Латника и Меча.


- Тихая!.. Хм. - Хор нахмурился, приземлился, сел на землю. В голове его проносились бесконечные версии. - Ах! Молчунья! Как тебя сложно найти… А если тебя нельзя найти, то есть ли ты на самом деле?
Маг залетел в часовенку к убийце, смеясь, как театральный злодей.
- Ах! Хах! Хах! Вот я тебя и нашел! Твой самый страшный страх!
Замолк резко.
Продолжил высоким, почти девичьим голосом:
- Я боюсь людей! Но я верна себе и своему Королю! Я буду убивать за него, я исчезну за него! Живу лишь для него!
Хор перешел на серьезный голос.
- Живешь ли ты? Кто ты? Где ты? Когда ты? Что ты? Человек? Герой? Мимолетное виденье, гений чистой пустоты? После тебя останется дорога смертей и пустота.
Рассмеялся.
- Но пустота никогда не остается пустотой. Пустота жаждет наполниться. А теперь молись - но тебе никто не ответит.

Голоса, перекрикивая друг друга, спорили, кто же будет следующим: первым кандидатом в итоге был выбран Охотник.
После дальнейшего обсуждения, единогласным голосом самого Хора было принято решение, что такого Героя сейчас нет.

Потому Хор направился к к Вестнице.
- О первая из равных! О равная из первых! О несущаяся на смерть героиня в сияющем доспехе! - начал маг возвышенно, но потом остановился, словно опомнившись, и продолжил уже обычным, даже разочарованным голосом. - А, ошибся. Это просто Вестница.
Хор рассмеялся - неприятным, действующим на нервы смехом.
- Всегда вперед. Никогда назад. А иногда весь просто надо сделать ма-а-аленький шажок назад - и картины рисуются! Крупнее, подробнее, полнее. Коням цепляют шоры, чтобы видеть лишь вперед. Но ты нацепляешь их себе сама. Зачем?
Маг словно серьезно задумался над вопросом, потирая подбородок своей маски.
- Ах! Чтобы видеть только то, что хочешь! Или нет. Секунду. Ты же и так видишь всё, сквозь любые преграды и границы. Кроме тех, что делаешь себе сама. А там, по ту сторону… интересно.
Хор рассмеялся.
- И страшно.

После чего полетел осматривать замок, ради интереса.
Игрушечный такой, слово из пряников!
Пряничный домик, для пряничных людей.
В котором они прячутся от пряничных врагов в пряничном мире.

Но почему-то во дворе была еще одна фигура.
Хор неуверенно подлетел к Простаку.
Облетел, внимательно осмотрел со всех сторон.
- А ты кто? Я не помню таких. А, он помнит, - Хор махнул рукой куда-то в сторону. - Оруженосец. Для Героев.
Задумался.
- Зачем? Героям не нужен оруженосец. Нам ничего не нужно. Нам не нужна ни слава, ни еда, ни сортир! - Остановился. - Ладно, мне тут подсказывают, что слава может быть кому-то нужна. И от еды бы они не отка… Так, хватит мне мешать!
Хор пару раз стукнул себя по голове, после чего прочистил горло.
- Кхм. Кхм. Вот. Но ты же - человечек. Маленький, слабенький. Маленькое ничтожество.
Подлетел поближе, приблизился своей маской прямо к лицу Броны.
- Удачи.
Только и сказал он, потрепал ее по голове заботливо, и улетел на стену - смотреть на приближающегося врага.

Нора уставилась на Нейта тяжелом, давящим взглядом и вздохнула.

- Вот так я и знала, что придется возиться с деревенскими остолопами, которые в жизни ничего кроме коровьего вымени и колосьев ржи ничего не видели. Вот, блин, я добрая, понимаешь, женщина, не могу руку поднимать на убогих, да еще и денег в вас вбухано. А в трюме ты пошутишь так с кем-нибудь, придется всей братии твоей тебя отбивать, чтобы язык не укоротили. Или еще что-нибудь ненужное. Учись за базаром следить, короче. Навык жизненно важный в Язве, а вы тут прописались надолго.

На слова Септа она покивала.

- Вот, молодец, умный паренек. И вопросы задает интересные. Честно тебе скажу - я не знаю, откуда тела. Есть люди, которые тебе все достанут, вопрос в деньгах. Я обратилась к такому человеку, чтобы он нашел мне семь тел, более-менее подходящих под описание. Откуда он их возьмет - это не мое дело. Тела в этом городе - ходовой товар. Есть мастера, которые много с ними могут сделать, но я попросила чистые, разве что, немного подрихтовать под ваше описание. Но скажу так, если тебя это успокоит - не думаю, что кто-то специально их убил. В этом городе за ночь может умереть сотня человек за ночь. Кто-то будет кормить угрей в Лайме, кто-то поедет к мертвецким хирургам или големосшивателям, а кто-то окажется молодым пареньком из далекой деревушки. Не самый худший финал, если задуматься.

Оуэну она хмыкнула.

- Честно скажу, не специалистка. Но я не думаю, что они стали бы делать на тебе одном метки, а потом - отправлять на виселицу. Скорее всего. это какие-то защитные знаки. Решили, что ты одержим там какими-нибудь сущностями в виде гномика, или рога и крылья у тебя в тени увидели. Блин, тень у тебя и правда странная. Короче, забей, сделать все равно сейчас не сможешь ничего.

Когда с вопросами было покончено, Нора пожелала им удачи и направила их наружу, где их взяли под руки охранники.

Их отвели в другое помещение, которое, видимо, служило чем-то вроде приемного пункта. Здесь был своеобразный душ в виде кабинок с тазом, заполненным водой, которую можно было пустить, если дернуть за ручку. Вода не пахла ничем, поэтому, видимо, имела какое-то магическое происхождение. Не из местной реки.

По прибытию с вас сняли кандалы на руках, охранник-мужчина достал дубинку и начал задумчиво поглаживать её, глядя на викенцев с намеком.

- Нас тут меньше, чем обычно, сами понимаете почему. Но если будете выделываться, подкрепление быстро прибудет, так что играем по правилам. Или - сделка отзывается.

Охранники бесцеремонно стали загонять их в кабинки. Когда викенцы обмылись, их старая тюрюмная одежда со следами крови и пыток была исчезла, заменена на новую. Джош и Венда не особо разглядывали внимательно, как вы переодеваетесь, но держали в поле зрения.

Когда переодевания закончились, вас усадили на лавку, после чего Джош, крепкий мужчина лет сорока, с коротко стриженными темными с проседью волосами и щетиной, начал по одному вести вас к стулу напротив стола с бронзовым зеркалом. Венда, невысокого роста женщина с короткими коричневыми волосами и лицом со складками, напоминающими бульдога, достала ножницы и начала быстро обстригать вас. Не налысо, но достаточно коротко.

Сочетание душа, свежей одежды и даже обстриженной головы влияли на вас хорошо. Без грязных и смотанных косм чувствовалось как-то легче.

Пока Венда управлялась с ножницами с Айлинн, Джош сел напротив остальных на свободный табурет. Он достал из кармана монету, которую ему дала Нора.

- Золотой шекель. На лицевой стороне - портрет нашей возлюбленной королевы. Поэтому эти монеты зовут сестренками. На эту монету я могу месяц кормиться. Или прогулять за ночь на шлюх и инсектум. За ваш побег меня оштрафуют, могут даже вкатить кнута, но у меня окажется в кошельке много таких маленьких сестренок. Все окупится. Не знаю, на что потрачу. Венда, вот, копит, хочет открыть свое дело. Венда, не хочешь стать цирюльником?

Женщина лишь фыркнула в ответ.

- А я реально все спущу. На что еще тратить. Но вот в чем загвоздка - мертвецам деньги не нужны. А если кто-то узнает о нашем участии, то болтаться мне на вашем месте. Поэтому вы. Ни. Слова. Никому. Не скажете. Про нас. Поняли меня? Ни заключенным, никому. Иначе я сам спущусь в трюм и прикончу вас. Понятно? И еще, совет. В трюме куча мала народу, часть - серьезные ребята, часть - доходяги. Но одному там тяжело. Там рулят те, кто держится вместе. Вас много, вы достаточно крепкие. Если будут докапываться, покажите, что готовы стоять друг за друга, слабину не показывайте. Тогда, может, и протянете здесь день. Если все пройдет как надо, ночью вам откроют ворота к доку. Меня там не будет, но если вас схватят, я там был, но не успел вас поймать. Все ясно? А, и еще одно, последнее. Скажем так, мы - не единственные здесь, кто любит сестричек, а вы - не единственные, у кого в трюме будут игрушки в штанишках. Сечете, о чем я?

  Проигнорировав балаболку-Нэйта – дрянной мальчишка полез с дурными вопросами, когда решается куда как более важный вопрос! – и уговоры Септа – с его видением девушка категорически не была согласна, хотя комплимент вышел весьма приятный – бардесса продолжила неотрывно смотреть на Элеонору в надежде, что черствое сердце женщины наконец ёкнет, и та признает, что со стрижкой погорячилась. А еще лучше – выдаст какую-нибудь цветастую косынку, под которой можно безбоязненно скрыть потускневшие от грязи огненно-рыжие пряди.
  Вот только наемница, или кем она там была, идти на встречу впервые в жизни увиденной девушке не собиралась. На все возражения Айлинн недовольно скривилась, руками всплеснула обиженно, недвусмысленно демонстрируя, что убедить ее добровольно расстаться с шевелюрой не удалось. Хотела еще ножкой топнуть, но тяжесть оков давала о себе знать, так что пришлось ограничиться тем, что было в ее силах.
  - Да пошли вы все в задницу, - недовольно проворчала она, - подозрения вызовет… Какие, к демонам, подозрения? А-а-а, сгорел сарай – гори и хата, режьте, изуверы, режьте мою красу, когда могли бы просто помыть, и все, или укрыть чем…

  Махнув на все рукой, певица демонстративно отвернулась, утешая себя тем, что еще стребует новые волосы если не с Элеоноры и ее патрона, то с Аммоса и его семейки в награду за труд. А пока, всем своим видом демонстрируя недовольство, девушка прислушивалась к новой порции сведений от Норы. Возможные пертурбации с лодкой ее не сильно заинтересовали: где это видано, чтобы столь тщательно проработанный план пошел прахом из-за какой-то мелочи? А вот вероятные коммуникации с другими заключенными заставили насторожиться: по всему выходило, что возможностей избежать ненужных глаз и ушей было не слишком много. И уж подкрадыванием избежать внимания точно не вышло бы – из нее лазутчик такой же, как из Кенни – великан, а из Неттла-младшего – громила-мордоворот.
  В общем, что делать с потенциально недовольной побегом без их участия публикой, бардесса совершенно не представляла, рисуя себе самые невозможные картины: то о том, как они всемером устраивают кровавую баню всем голосистым, то о том, как она, Эдвас и Септ беседуют с каждым недовольным, убеждая его молчать, то представляя Молчуна с отрезанного головой какого-то неудачника на поясе и табличкой на груди: «Он хотел помешать мне выйти». Умом девушка понимала, сколь мало общего между представившимися образами и действительностью, но унять разбушевавшуюся фантазию никак не могла.

  Дернувшись от упоминания каких-то «сувениров», Анна скосила глаза и неожиданно для себя увидела в руках Норы свою флейту, которую она считала безвозвратно потерянной. Все горе от предстоящего облысения, все фантасмагорические картины мигом растворились в эйфорической радости от возвращения милого и родного инструмента: бардесса, издав восторженный визг, бросилась, насколько это позволяли кандалы, к инструменту. Практически выхватив флейту из рук наемницы, разулыбавшаяся девушка издала еще один невразумительный, но явно радостный вопль, послала спасительнице инструмента воздушный поцелуй и незамедлительно проверила, все ли в порядке с ее драгоценной флейтой, извлекши из нее несколько коротких рулад.
  Все получилось в лучшем виде, и удовлетворенная этим Анна прижала инструмент к груди, поклонившись Норе и тепло поблагодарив:
  - Спасибо, что выручили ее! Теперь, раз уж волосы мне потом нарастят магией, я готова ко всему!

  Валкое, муторное путешествие на корабле запомнилось плохо – лишь отдельные эпизоды врезались в память, да бесконечный стыд от того, что она вынуждена справлять естественные потребности в присутствии мужчин. Айлинн помнила, как она сидела в углу, притянув колени к подбородку, и смотрела неотрывно в одну точку. Помнила, как она страдала от неприятного запаха от самой себя. Помнила, как однажды подскочила с места и заметалась по трюму, простукивая доски в поисках выхода. Помнила, как первые разы воротила нос от равномерного месива похожей на рвоту баланды, и как потом, оголодав, ела ее так, что за ушами трещало, и была готова попросить добавки.
  Она помнила, как, измучившись от тупого ожидания неизбежного и от отвращения к себе самой, зараставшей грязью по уши, отколупала длинными ногтями длинную твердую щепку от борта, чтобы использовать ее в качестве заколки, и как потом часами разбирала волосы прядь за прядью, пожертвовав ради них кружкой с водой в попытке хоть как-то избавиться от грязи. В памяти осталось, как она, облокотившись спиной к балке и скрыв лицо в ладони, негромко пела песню за песней, с каждым разом все больше и больше погружаясь в меланхолию. Не забывала она и то, как за попытку попросить флейту получила надменно-самоуверенное "думаешь ты сможешь нас убаюкать своей дьявольской песней, ведьма?" и хлесткую пощечину. И снова – песни, песни, песни: омут чужих жизней, позволяющий отрешиться от мрачной действительности.

  Под конец она уже не понимала, где она и кто она: толи пленница Ордена, толи умирающая воительница, толи старый ветеран, толи идущий на смерть менестрель... Когда ее, одуревшую от однообразия, спертого запаха нечистот и немытых тел, ожидания неизвестности и воловьей покорности тюремщикам вздернули за шкирку и выволокли, натянув на голову мешок, куда-то наверх, Анна не сопротивлялась, и даже не пыталась шевелить ногами, не видя в том смысла. Но когда кожи коснулся легкий свежий бриз... Девушка почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, и взмолилась всем известным богам, чтобы еще хоть раз увидеть широкий простор и бескрайнее небо.
  Но здесь, в этой обители приговоренных, боги были глухи и слепы. Никто не помог, когда она, облитая водой, хрипло кричала от резкого холода. Никто не откликнулся, когда она отчаянно отбивалась от настойчивых рук, а потом сжималась, нагая, прикрывая срам. Ни одна небесная сущность не видела, как она, красная, как маков цвет, торопливо одевалась в отвратные тюремные одежды и как потом, давясь и громко сглатывая, жадно поглощала пищу, боясь, что ее отнимут.

  Одиночное заключение, благодаря которому стыдиться стало некого, недолго утешало полуэльфийку. Как оказалось, для нее, всегда общительной и привыкшей быть окруженной людьми, одиночество было пострашнее стыда: вскоре она была готова согласиться на общую камеру с товарищами по несчастью, лишь бы видеть хоть чьи-то живые черты и слышать голос, не заглушаемый стенами. Промаявшись так на жестком, как доска, матрасе, показавшемся по сравнению с трюмом королевским ложем, Айлинн снова обратилась к проверенному выходу – бегству за пределы сознания через песни, снова и снова уводя свой разум из болотного уныния действительности в другие жизни, нанизывавшиеся одна на другую, как бусины на ниточку.
  Впрочем, канцоны и баллады, что неустанно исполняла бардесса, пока что еще оставались в пределах разумного и последовательного, имея в своих словах тот или иной смысл. Пока что...

  А потом начались бесконечной чередой пытки и вопросы, вопросы и пытки. Она поначалу сопротивлялась – не ради Громвелла, не ради его учеников: просто вопреки всему. Площадная, страшная брань – на искривившихся полудетских губах. Ломкая линия вздернутых бровей. Рваные, марионеточные движения. Сузившиеся миндалевидные рысьи глаза. Сжавшиеся в птичьи хищные лапы пальцы. Гордо вздернутая голова, словно она – королева среди вассалов.
  Все это ломают страшные и жестокие, выверенные удары, заставляющие захлебываться кровью. Снова слезы и снова затапливающая все тело боль. Руки, обхватившие живот. Руки, растянутые на дыбе. Плеть, оставляющая на спине багровые набухающие полосы. Бессильно упавшая голова. Прилипшие к ранам волосы цвета крови. Потухший, смирившийся взор. Иссиня-черные поцелуи палки на бедрах и ребрах. Кровь на губах, кровь везде – она течет из голодных разверстых пастей ран, впитывается в бесформенные одежды, остается на миске с едой, выходит из тела вместе с вязкой слюной....

  Попытки огрызаться сменяются молчанием, за молчанием идут попытки убеждения в своей непричастности. Все оказывается бесполезно, и бардесса сдается, сыпля всей правдой, которую может припомнить, как зерном из дырявой корзины. Снова ей не верят, снова бьют, пока слабое тело не теряет сознание. Песни сменяются на все более странные, чередуются молитвами о смерти.
  Она начинает соглашаться со всем, рассказывать, как Громвелл призывал демонов и сношался с ними, как похищал людей в торговых караванах, принося их в жертву своему темному хозяину, от одного имени которого непосвященные умирают, а домашних животных разрывает на куски. Взахлеб, давясь словами, она с упоением рассказывает, как каждую проповедь Громвелл становился словно бесноватым, суля уничтожение Касторэджу и грозя наслать на него трижды по три легиона отборных демонов. С экстатическим упоением девушка “вспоминает”, как священник хвастался, что нашел союзников и среди вернейших слуг Матери, которые будут до последнего дня рядиться в одежды праведников, чтобы нанести в последний момент удар в спину благонравным, и на их костях установить царстве беззакония и жестокости....

  Ложь не спасала также, как и правда, как и любые другие попытки. Напротив – к истязаниям прибавились какие-то эксперименты и чары. Айлинн то противилась, бьясь за себя до последнего лучика сознания, то покорно все принимала, то со смехом просила не тушеваться и продолжать, продолжать. И снова пела – теперь среди общей печали и черноты стали попадаться и светлые, чистые вещи, словно в бегстве от себя она искала другой мир, где все светлей и добрей. Полдень ли, полночь ли – охранники и другие узники могли услышать, как надтреснутым колокольчиком звенит девичий голосок, выводящий новые строки.


  Недолго оставалось до того момента, когда Анна предала бы себя в руки безумию. Но смертный приговор заставил ее встрепенуться, собраться с силами и духом и стать почти нормальной: коли уж сегодня суждено помирать, то лучше делать это возвышенно и достойно, как те, что прощались с жизнью на белой скале под палящим солнцем. Ей даже хватило смелости – а, скорее, отчаяния обреченной, бросить своим палачам:
  - На моей могиле вырастут цветы, а вы заживо обратитесь в гной!
  Девушка надеялась, что это прозвучит гордо, но, выплюнув фразу, поняла, сколь жалко она звучала. Обессиленная, не сумевшая даже уйти с честью, она покорно позволила надеть на себя мешок и смиренно приготовилась к смерти, думая в тот момент почему-то только о маминых малиновых пирожках. Совершенно не подходящая мысль для смертницы, но навязчивая, как пьяный охотник, месяц ходивший по лесу и теперь жаждавший женского внимания. И хотя смерть должна была прийти с минуты на минуту, девушке все равно было безумно стыдно – словно это могло что-то изменить.

  Но, как и подобает легендам, на выручку готовящимся умереть героям пришла “кавалерия”. Правда, не оттуда, откуда ждали – из самой Язвы, а не в лице чудесным образом спасшихся викенцев или юного герцога, случайно проезжавшего мимо с дружиной и узревшего несправедливость. Но это было и не важно – главное, что она будет жить. Эта мысль рефреном отдавалась в мозгу Айлинн, мешая слушать Элеонору, а в груди клокотала буря восторга, растягивающая сухие, потрескавшиеся губы в широкой, ненормально веселой усмешке.
  И когда прозвучал вопрос, бардесса, топнув от воодушевления ножкой, каркнула во всю мощь легких хриплым, сорванным в застенках голосом:
  - Я согласна!

  Когда веревки с шеи наконец были сняты, ноги полуэльфики подломились, и она упала где стояла, зайдясь громким, надрывным плачем, размазывая кулачками слезы и упоенно повторяя:
  - Жива! Жива! Я не умру! Не умру! О, богиня, как же хорошо жить! Небо, как же хорошо видеть небо и дышать! Жива! Жива-жива-жива!
  На все прочее ей было наплевать.

  Когда идешь на смертный бой, рассчитывая только на удачу, воспетую в балладах, говорить о каком-либо везении затруднительно – если, конечно, на выручку славно гибнущим храбрецам не приходит нежданное подкрепление. И все-таки Айлинн повезло, хотя, скажи ей кто-нибудь об этом, она бы с возмущением опровергла сказанное. Ее идея занять место на верхотуре себя не оправдала – к тому моменту, как девушке удалось забраться на чердак, бой уже стих, и больше не пели свою звонкую песню клинки под аккомпанемент протяжного свиста стрел и глухих ударов о вовремя подставленный щит. Зато ей не пришлось видеть, как падают один за другим друзья и товарищи, как все меньше и меньше остается тех, кто еще утром улыбался новому дню. Будь она там, внизу, вместе со всеми, то, может, и сумела бы внести большую лепту – вот только выдержала бы зрелище гибели тех, кто был ей дорог, не повредившись умом?
  Девушка только и успела, что выглянуть в окошко и увидеть своими глазами кровавую причину тишины. Истоптанная земля и люди, валяющиеся сломанными марионетками, стоящие меж ними демоны в обличье людском и бесстрастная, равнодушная церковь – с утра это показалось бы плодом воспаленного разума. Страшно закричав, будто это ее сейчас пять раз убили, певица остервенело начала крутить непослушными, срывающимися пальцами ворот арбалета, не думая ни о чем, кроме желания расправиться с обидчиками. Она осталась совершенно одна: ее семья пропала, друзья погибли, а родной дом сгорел – что еще могло удержать подступающее, холодными пальцами сжимающее горло безумие?

  К глубочайшей досаде бардессы, «черно-красные» оказались слишком сметливыми и спорыми на дело – не успела закованная в металл тупоносая смерть занять свое место на продольном ложе, как внизу раздался собственнический, уверенный грохот сапог и отрывистые команды. Хило заскрипела лестница под тяжелой тушей чужака, и Анна отбросила уже ненужный арбалет в сторону – теперь он был лишь досадной помехой в попытке отдаться остервенелому кровопролитию.
  Потянулась из ножен, как змея из-под прелой листвы, уже пролившая однажды кровь рапира той, кто сама сегодня простилась с жизнью. Она была готова встретить врагов во всеоружии, уже не думая ни о гуманности, ни о праве на убийство. Но первый же враг, что, прикрываясь щитом, поднялся на чердак, не стал бросаться на нее, стараясь лишь задержать пышущую злобой девушку и дать подняться остальным. И все же, не смотря на весь опыт и старание солдата, Анна – или ее рапира? – сумели пустить негодяю кровь.
  - Хэ-эй! – задорно и раскатисто прогремел клич, сменившийся сразу вкрадчивым, тянущим и зовущим, - Потанцуем?
  Солдат промолчал, сосредоточенно продолжая держать оборону, пока его напарник не огрел яростно бросающуюся на врага бардессу булавой. Пылкая ярость сменилась на миг непониманием, что это за красное брызнуло ей в лицо, а потом на смену удивлению пришла могучим валом боль, заполонившая все естество девушки. Она взвизгнула протяжно, разжав пальцы, и упала на дощатый пол в узоре кровавых брызг. Заполонившая собой весь мир тьма оказалась милосердна, вместе с сознанием забрав страдание.

  Умереть Айлинн не дали – вернее, как считала девушка, просто не добили: поверить в то, что ее отпоили лечебным зельем, она не могла и не желала. Момент возвращения сознания погрузил ее в царство тяжелой, ноющей боли, царапающей сухости во рту и неприятного ощущения истоптанной земли под щекой - что-то сродни пробуждению после тяжкого похмелья, только стократ хуже. Полуэльфийка могла только негромко застонать и дернуться в бесплодной попытке подняться, но вскоре ее лишили всякого шанса на хоть что-то, помимо слабого трепыхания, связав руки и ноги так, что веревки впились в тонкую кожу, зудящей болью не давая позабыть о себе. Более того, у нее отняли всякую возможность говорить, запихнув в рот комковатый противный кляп, от одного ощущения которого к горлу подступала тошнота.
  Вздернув плохо держащуюся на ногах пленницу за шкирку, солдаты бросили ее на колени ждать своей участи безо всякой возможности что-либо предпринять. Жизнь предстала перед ней в наичернейших тонах, и единственным лучиком света было то, что остальные товарищи по неудачному приключению оказались живы - даже Кеннет, первым отправившийся в бой. Но и эта радость встречи терялась за осознанием того, что времени им, возможно, осталось всего ничего, и раньше, чем кровь впитается в песок, налетчики казнят всех за сопротивление: причем, возможно, гибель в бою покажется лучшим выходом, чем приговор победителей.

  Щуря больные глаза, Анна напряженно вглядывалась в лица других викенцев, которых отделили от вероятных смертников, силясь углядеть среди них родные лица. На стоящих поодаль лидеров нападавших ей было откровенно наплевать: много ли разницы в том, кто привел сюда солдат, когда все уже кончено? Но прежде, чем она смогла убедиться в том, что ни мамы, ни дяди с семьей на площади нет, на сцене победившего зла появилось новое действующее лицо, которого при всем желании нельзя было не слышать.
  Красавчик в доспехах, судя по всему, и был дирижером бойни. Когда он начал держать речь, Айлинн против воли прислушалась, пытаясь понять, почему чужаки принесли в Викен только жестокость и смерть, но смели при этом провозглашать себя верными последователями Милосердной: это казалось таким же оксюмороном, как "сухая вода", "горячий снег" или "черное солнце". Но когда среди трескучих, лживых фраз, от которых гнев кипит в жилах, прозвучало сравнение Викена и его добрых жителей с ядовитой гадиной, бардесса не выдержала.
  Дернувшись всем телом в попытке взмахнуть руками – а как же можно разговаривать на эмоциях без жестов? – она возмущенно замычала, требуя заткнуться и прекратить врать людям в глаза. Души прекрасный порыв оценили не так, как того желала Анна: пару раз приложив пяткой копья по ребрам и плечам, солдаты вынудили ее на время замолчать, целиком погрузившись в болотные ощущения ноющей боли в кажущейся чугунной голове, ломоты в костях и тошнотворной велеречивости паладина.
  Впрочем, преподанного урока надолго не хватило – «обитель греха и порока» тоже не осталась без комментариев. Пускай Айлинн не могла выразить словами, кто тут грешен и порочен, она не была лишена возможности интонациями своих невнятных звуков продемонстрировать свое возмущение. Еще бы: «черно-красные» сами пришли в край, где их не ждали, принесли с собой смерть и слезы, а теперь смеют еще винить ни в чем неповинных викенцев! Такая софистика, достойная самых змееязыких злодеев, во всей красе показывала подлую, мерзкую сущность паладина и его присных. Вот только долго возмущаться певице не дали – на сей раз аргументом вместо копья послужили несколько весомых ударов сапогом по ребрам, заставивших полуэльфийку возмущенно фыркнуть и снова умолкнуть, зло сверля паладина глазами.
  На сей раз ноющие ребра позволили девушке сдерживаться дольше, но переход на личности и смехотворное обвинение в том, что они все – вместилище темных сил, снова вызвали бурное негодование:
  - Кх-ха! – возмущенно заявила она. – Кхе-кхе-кху! – попытка насмешки вышла неубедительной. – Хыр-ы-ы-у! – разобрать в этом «на себя бы посмотрел сначала» не смог бы и самый искушенный лингвист. – Ы-и-и-а-а-х-а-е-я-а-у! – оскорбительный посыл идти и оттрахать самого себя тоже оказался непереводим.

  Толи кто-то из пленителей понял, что пытается донести до них неугомонная полуэльфийка, толи они просто устали от попыток перебить лидера, но колдунья, поморщившись, коротким заклинанием заставила Айлинн замереть неподвижным истуканом – теперь девушка могла только недовольно сопеть и вращать глазами, не в силах иным способом выразить свое недовольство. Ей ничего не оставалось, кроме как упражняться в мысленном острословии и надеяться, что перед казнью с нее все-таки снимут чары и дадут шанс хотя бы минуту высказать все, что она думает об этих тварях-содомитах-лгунах.
  Теперь ей оставалось только широко распахнутыми от ужаса глазами смотреть на то, как орденские казнят одного из своих бойцов и недоумевать, почему никто не восстал против такого произвола. Она не могла никак выразить своего удивления и, чего уж греха таить, испуга, когда ее вместе с остальными ребятами признали особо ценными пленниками и решили отправить за решетку, как преступников или диких зверей. Не представляя даже, что их может ждать там, в узилище, Анна мигом нарисовала себе самые жуткие картины пыток, палачей с масляным взглядом и волосатыми руками, звон ржавых цепей и крики истязаемых – и сама ужаснулась неприглядного будущего.

  Но все страхи за себя как рукой сняло, когда разговор двух высокопоставленных убийц спокойно и буднично свернул на необходимость уничтожения тех деревенских, в ком «черно-красные» не видели одной им понятной цены. Бардесса даже поначалу не поверила ушам своим – настолько дикой и бесчеловечной казалась ей эта рациональность. Но мужчины продолжали спокойно обсуждать судьбу викенцев, втаптывая в грязь все надежды, что ей послышалось. Айлинн хотелось забиться в путах, закричать, чтобы они не смели так делать, предпринять хоть что-то, чтобы помешать негодяям, но магия держала крепко, и только медленно стекающие по грязным щекам слезинки служили безмолвным доказательством того, сколь тяжело приходится несчастной.
  «Прощайте… Прощайте, прощайте, прощайте… Я не могу помочь вам, я – не героиня, а только маленькая и слабая девочка, возомнившая себя Богиня весть кем… Но я могу вас помнить, всех помнить, по именам, по лицам… И, пока я жива, вы будете живы в моей памяти, а значит, не умрете! О, Госпожа моя Пепельная, заклинаю тебя, дай мне силы! И… пускай мама и дядя с семьей будут признаны полезными, а еще лучше – спасутся вовсе! Пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

  Чернота надетого на голову мешкаю пахнущего каким-то прелым сеном, стеной легла между сходящей с ума девушкой и обреченными на смерть, заперев ее в клетке со своими мыслями и страхами, болью душевной и физической, самобичеванием и яростной ненавистью к виновникам гибели стольких добрых человек. Она с трудом почувствовала задеревеневшим телом, как чьи-то руки подхватили ее, как бросили потом, как пук соломы, на дно какого-то вагона. Она не ощущала чьей-то ноги под плечом и слышала чужое дыхание, как через вату. Она осталась совершенно одна, и только пережитой ужас царствовал над ее разумом, лишившимся движения и голоса, безраздельно…

Молчун…молчал. Молчал и сидел неподвижной кучей тряпья с безвольно склоненной к груди головой. Будто не живой человек, а просто кукла, брошенная хозяином за ненадобностью. Не рычал сквозь кляп, не вращал дико глазами на налетчиков, не силился разорвать стягивающие руки путы и даже не клялся страшно отомстить. Ничего не делал. Не было у него ни на что ни сил, ни, честно говоря, желания.

Грядущую большую беду Томми почуял сразу же, как пришёл в себя на торговой площади. Не догадался, что именно случится, не сложил в голове очевидные, вроде бы, факты, не вырвал нити правды из разговоров главарей черно-красных выродков, а именно почуял каким-то сугубо животным чувством. Так загнанный волк понимает, что направленный на него арбалет несёт смерть, так осиротевшие твоей рукой лисята начинают верещать, когда их несут топить, так ленивый неповоротливый хряк вмиг оживляется, стоит только подойти к нему со свиноколом. Так Молчун знал, что небытие дышит ему в лицо, и что сделать с этим он ничего не может.

Хотелось помолиться в тщетной глупой надежде, что высшие силы явятся и спасут невинных, но молитв кроме адресованных Матушке Томми не знал, а молиться ей было выше его сил. В конце концов, будь она и правда милосердной и всесильной богиней, не позволила бы убивать виккенцев во имя себя. А раз позволила, то или не богиня она вовсе, или, что скорее, не милосердна она и не справедлива. Глупо, пожалуй, вообще было верить в сказки бати Эдваса. Нет ничего и никого изначально справедливого в этом мире. Нет рая для «хороших», нет высшей правды, нет никого, кто заступится за тебя, если ты сам не сдюжил, а вся справедливость - это только та, которую ты сам принес. Которую принёс на лезвии клинка и в сжатом кулаке. Сильный живет, слабый умирает. Жаль только, что Томас Барнс слабым оказался.

За такими вот мыслями Молчуна и застала новость о том, что конкретно его жизнь лидер нападавших решил сохранить, а вот односельчан признал бесполезными и приказал казнить. Всех, кто не представлял «ценности». То есть навесил на живых людей ценники, как в мясной лавке, и решил, что окорок и колбасу можно с собой взять, а вот кости суповые пусть в яму выгребную идут. Вот тебе и бескрайнее милосердие Матушки от ее золоченого прислужника.

Отвращение от осознания происходящего подступило к глотке Томми рвотным позывом, но, к ужасу своему, под тонкой пленкой омерзения плескалось облегчение и чуть ли не радость. Живой. Он выжил. Он проснётся завтра. Он будет есть, увидит солнце, почувствует ветер на лице. Отомстит, если сможет. Конечно. Да, конечно, Томми, говори себе, что рад возможности отомстить, если так будет проще свыкнуться с тем, что чувствуешь. Ну и сука ты, Томми…

Все.

Один за другим, викенцы, связанные, избитые, возвращенные лечебной магией с грани смерти, так или иначе, пришли в себя. Стоя на коленях на торговой площади, с кляпами во рту. Звуки боев стихли, пожары догорали. Собравшиеся солдаты проводили перекличку и выясняли потери.

Семеро молодых жителей деревни стояли отдельно, спиной с полусгоревшей "Cмеющейся Свиньи". На другом конце площади стенали остальные викенцы, охраняемые строем солдат.

Кроме охранников, следивших, чтобы они не ерзали на коленях и не поднимали слишком голову, было рядом несколько людей. Все тот же рыцарь-командор, мужчина лет около пятидесяти, с обветренным лицом воина, шрамами на лице и переломанным носом. Коротко обстриженными волосами и бородой цвета соли с перцем. Лайнелл Мортенсен, высокий и худощавый мужчина с тонким аристократическим лицом и светлыми, аккуратно расчесанными по бокам кудрявыми локонами, кривился на руку, видимо, исцеленную магией, но все еще беспокоящую. Чуть поодаль стоял мужчина в черном балахоне с позолоченным шитьем и красными оккультными символами, который, однако, был распахнут, и под ним виднелась мифриловая кольчуга. Капюшон был спущен, и маска висела на поясе, в результате чего было видно его лицо: лысый мужчина с аккуратно подстриженными усиками. На шее его был шрам, будто кто-то пытался перерезать ему горло. Он общался о чем-то тихо с рыжеволосой девушкой в темной куртке с красными разрезами на рукавах. Маски на ней не было, но Кеннет узнал в ней поймавшую его магичку.

Все разговоры закончились, когда на площадь выехала группа всадников. Рыцари в латах с флагами с символом их ордена. Но возглавлял их человек в доспехах по-настоящему роскошных, с чернением, позолотой, буквально покрытых разного рода символами, словно целый магический манускрипт. Табард из шелка с замысловатыми геральдическими узорами, бархатный алый плащ с меховой оторочкой.

Лицо его тоже выражало совершенство: красивый мужчина средних лет, с идеально уложенными по бокам волосами цвета вороного крыла, аккуратными усами и бородкой. Его зеленые глаза с интересом изучали все происходящее.

Солдаты, рыцари, маги, все стянулись к площади. Даже огры, которых оказалось аж трое, бубня что-то под нос прибыли сюда.

- Лорд Паладин Оккулярис!

Красно-черные преклонили колено перед своим лидером. Приняв их знак почета, наслаждаясь которым он провел пол-минуты, Лорд Паладин обратился к воинам.

- Братья и сестры! Вы выполнили сегодня долг перед Милосердной Матерью, Касторэджем и Королевой! Все жертвы принесенные были ненапрасны! Сегодня великий день! Вражеские козни были сорваны, наш город в безопасности, а в наших руках - священное знание, которое позволит обезопасить его, победить еретиков и нести свет истинной веры в земли иные и Вовне!

Речь была встречена всеобщими возгласами.

- Однако наша задача еще не выполнена. Продолжайте сохранять бдительность. Мы должны осуществить задуманное до конца, иначе проклятая змея, которая едва не вызрела у нас на груди, все еще может укусить нас! Продолжайте службу!

Рыцари вернулись к своим делам, а мужчина спустился с лошади с помощью одного из младших рыцарей и направился к группе лидеров.

- Почтенный Рыцарь-Командор Хальштатт. Почтенный Лорд Аркан-Оккулярис Ритт. Мистер Мортенсен.

Трое поприветствовали его еще раз.

- Я жду доклада об успехе нашей операции.

Командир рыцарей шагнул вперед первым.

- Мой Лорд Паладин. Зачистка деревни закончена. Жители под нашим контролем, пытавшиеся бежать - уничтожены. Возможно, нескольким удалось скрыться, я отдал приказ всадникам прошерстить окрестности. Но все персоны, обозначенные вами как имеющие значение - в наших руках. Деревня подготовлена к окончательному уничтожению. Осталось решить вопрос с пленными. К сожалению, мы понесли потери существенно больше, чем ожидалось. Четырнадцать братьев и сестер погибли, еще больше получили ранения.

Он опустил голову.

- Я готов понести любую ответственность за этот провал.

Лорд Паладин благородно развел руками.

- Рыцарь-Командор, не печальтесь. Вы выполнили свой долг. Мы были предупреждены о том, что сия деревня - обитель греха и порока. Местные культисты, колдуны и злодеи представляли серьезную опасность. Братья и сестры погибли за правое дело, осознавая свой долг. В контексте всей операции, потери приемлемые. Кроме того, насколько я понимаю, основные потери среди рядовых братьев и сестер, не посвященных рыцарей и служителей Аркан-Оккулярис?
- Так точно. Рыцарь-лейтенант убит в патруле на окраине и брат Аркан-Оккулярис погиб от стрелы во время последней битвы. Остальные - рядовые братья и сестры и сержанты.
- Хорошо. Я уверен, что вести о нашем успехе благоприятно подействуют на наши усилия по набору новых членов в Орден. Позаботьтесь о телах наших убитых, они заслуживают должного погребения, и мы не должны оставить следов. Лорд Аркан-Оккулярис Ритт, мистер Мортенсен?

Лысый маг и наемник сменили рыцаря.

- Мистер Мортенсен здесь прекрасно выполнил свою задачу, - начал маг, - он вместе со своим подручным сумел изобразить художника, оказаться в церкви в момент атаки и убедить "отца Неттла", - духовный сан Ритт произнес с явными кавычками, - в том, что он не имеет отношения к нападению. В итоге ему удалось нанести скрытый удар и занять контроль над церковью. Неттл в наших руках, записи Громвелла и его работы - тоже, все в полной сохранности.
- Мистер Мортенсен, у вас не было проблем с вашей, кхм, легендой?

Наемник пожал плечами.

- Нет, Лорд Паладин. Я сказал, что сначала займусь карандашными набросками, скетчами перед основной работой. Даже выполнил пару. Вот, взгляните.

Он показал лидеру лист бумаги.

- Мммм... а ведь неплохо! Получилось очень убедительно. Вы учились рисовать, мистер Мортенсен?
- Было дело, в юности. Отец настаивал на моем изучении искусств. Я учился игре на клавесине, рисованию и танцам.
- Уверен, все оказалось полезным в вашей профессии. Какие-либо проблемы в церкви? Подозрительные события?
- Нет, Лорд Паладин. Разве что картины эти действуют на нервы. Кажется, будто эти ангелы все смотрят на тебя. Но никаких голосов я не слышал, если вы это имеете в виду.
- Хм. Хорошо, пусть будет так. Лорд Ритт, а это, я так понимаю, те молодые люди, о которых шла речь?

Лорд Паладин подошел ближе к вам. Лицо его показалось подозрительно знакомым, как будто вы видели его где-то.

- Да, это они. Их связь с Громвеллом подтверждена моими предсказаниями и докладами агентов. На них сильная печать Вовне - сильнее, чем на Неттле. Возможно, Громвелл ставил на них какие-то эксперименты. Скорее всего, они сами не знают, что с ними происходит, но силы из темных сфер уже проникают в их разум через видения и сны. Нужно их внимательно изучать. Разум, тела.
- Разумеется, мой друг, разумеется.

Неожиданно, к вам пришло осознание. Вы видели "Лорда Паладина". Тогда он был выбрит и пострижен по-другому, но это тот самый джентльмен, который приезжал посмотреть на картины Громвелла и хотел их купить, а затем прислал "художника".

- Что насчет работ Громвелла?
- Я провел магический анализ, пока что они достаточно латентны, хотя скрытый потенциал пока трудно оценить. Картины забрать не составит труда, а вот фрески нужно снять с помощью специальной техники, если мы не хотим их повредить. Мои ученики должны справиться за несколько часов. Вы доставили свинцовые контейнеры, которые я просил?
- Разумеется, мой друг, разумеется. Итак, в целом, успех, успех...
- Лорд Паладин!, Рыцарь неожиданно обратился к своему лидеру.
- Один из наших братьев был захвачен в плен и допрошен этими людьми. Он сообщил нам, что они вели себя странно... но выглядели так, будто действительно не в курсе ереси Громвелла.

Лорд Паладин ущипнул ус.

- Были или не были они в курсе, это не имеет значения. Вы знаете, какой опасной ересь может быть. А наш брат, я боюсь, попал под искушение дурных сил. Боюсь, мы не можем это просто так оставить, угроза слишком велика. Позаботьтесь об этом, рыцарь-командор.

Рыцарь отошел и обратился к своим воинам. Через некоторое время, принесли бывшего пленного и поставили на колени его же товарищи.

- Твое имя, брат?
- Й..Йохан, мой Лорд Паладин.
- Ты позволил взять себя в плен этим людям, брат Йохан? - он указал рукой на вас.
- Их.. их магия и силы были сильны... но они были шокированы тем, что произошло... они молились Матери...
- Зло может принимать любой облик, брат Йохан. Ты был научен этому при поступлении в Орден. Ты позволил своему разуму ослабнуть и быть зараженному темными силами. Вина на этом лежит на мне, я послал тебя в эту обитель зла неготовым. Прости меня, брат. Рыцарь-командор?
- Лорд... Лорд Па...

Рыцарь взмахом меча снес Йохану голову. Мортенсен отступил назад, чтобы кровь не попала на его туфли.

- Благодарю, рыцарь-командор. Прискорбная, но неизбежная необходимость. Распорядитесь позаботиться о теле. Итак, мои друзья, нам стоит закончить наше задание. Лорд Ритт, займитесь эвакуацией работ. Прозекутор-Оккулярис Мински!

Он подозвал стоящего вдали красно-черного, в облегченной броне, черном плаще с капюшоном.

- Займитесь перевозкой особо ценных пленников.
- В Светлую Цитадель, мой Лорд Паладин?
- Нет. Мы не можем вести туда всех подряд, только Неттла и работы Громвелла. Привлечет ненужное внимание. Этих... - он кивнул на вас, - отправьте их на "Искупление". У меня есть договоренность c Королевским Судьей Блэкбрайаром. Тюрьма послужит нашим целям в качестве скрытого места для изучения этих... субъектов.
- Да, мой Лорд Паладин. Мы можем воспользоваться рекой, чтобы добраться быстрее.
- Прекрасно, прекрасно. Рыцарь-Командор?
- Лорд Паладин?
- Полевые допросы завершены?
- Большей частью.
- Закончите их. А потом - завершите нашу работу в деревне.
- ... Лорд Паладин?
- Мы не можем вести с собой всех жителей деревни подряд. Отберите тех, кто может представлять некую ценность. Остальных - уничтожьте. Сожгите все дома, убейте всех, кого мы не возьмем с собой.
- Лорд Паладин! Там же женщины... дети....
- Все поражены чумой ереси и зла, рыцарь-командор. Поверьте, мы сделаем им услугу, если освободим их от их несчастного существования. Угроза слишком велика. Воспользуйтесь ограми, если потребуется. Они все еще под нашим контролем. Убитые ими тела будут убедительным доказательством.
- Я...но... да, Лорд Паладин.

Рыцарь склонил голову.

- Хорошо. Тех, кто еще могут быть нам полезны, но не представляет особого интереса, отправьте в наш полевой лагерь. Мы сможем их переправить в Цитадель, когда это станет возможным. Или - ликвидировать, когда в них пропадет нужда.
- Да, Лорд Паладин.
- Прекрасно, друзья. Прекрасно. Если кто-то из жителей скрылся в лесах, скорее всего, они погибнут там от голода, как дикие звери. Но даже если выживут, их слова не будут иметь значения. Репутация Ордена безупречна. Если им хватит смелости обвинить нас в чем-то, мы быстро разберемся с сбежавшими крысами. Да, так и будет. Друзья, поверьте, сегодня великий день. Первый шаг к началу нашей истинный победы, к триумфу нашей веры! Пройдемте в церковь, я хочу взглянуть на наши трофеи. Пощадите, кстати, церковь. Прекрасная архитектура. Может быть, мы сможем её переосвятить в будущем.
- Лорд Паладин....
- Ах да, мистер Мортенсен. Ваше вознаграждение у казначея, все как оговорено. Я надеюсь, в будущем мы сможем воспользоваться вашими услугами. Но я прошу вас пройти со мной в церковь. Вы - человек не чуждый искусству, как выяснилось. Нам с вами будет что обсудить. Удовлетворите мою небольшую просьбу?
- Кто платит, тот и заказывает музыку, - пожал плечами наемник.
- Прекрасно, прекрасно. Пойдемте, друзья!

Группа отправилась к ступеням церкви, а вам на головы надели мешки. Были слышны команды солдат и панические вопли ваших земляков, но скоро глухо завязанный мешок скрыл и заглушил их. Вас схватили и потащили куда-то, после чего загнали, судя по всему, в какой-то крытый вагон.

Остатки деревни, где вы провели всю свою жизнь, залитые кровью и огнем, так и ушли от вас не поправившись, в темноте и тишине...

  Споры взрослых о том, что надо делать, не слишком-то беспокоили Айлинн: она и без чужого мнения знала, что будет делать. И понимание это ее угнетало: не смотря на количество прочитанных романов с хорошим концом, ситуация перед церковью казалась безвыходной. Ни принц Дэмиен, ни леди Сариэль, ни ее магичество Вилания, ни даже жрица любви Аэлирра не оказывались в юности в столь сложном положении. К тому времени, когда враг превосходил их числом и силой, они были уже опытны, мелы и хитры, и находили неординарную лазейку. То же, что происходило сейчас, было подобно скорее шансон-де-жестам древней истории “О моем Чирре”, “О Рондевальдском ущелье” – все сводилось к тому, что в конце песни герою суждено пасть, пускай и осиянным славой на века.
  Но она не хотела, не желала умирать! Она была слишком молода, слишком многое не узнала! Она даже не целовалась ни с кем всерьез, свой первый подвиг не завершила, гениальную песню не написала! Перед ней еще не открылся бескрайний мир, не подарил свои тайны, не познакомил со сдержанной и холодной красотой гор и мягким плеском бескрайнего моря... Как можно было умирать вот так запросто сейчас, когда вся жизнь впереди? И все же, все же...
  В легендах всегда было то, что превыше жизни: честь, достоинство, здоровье и благополучие близких, долг и клятва... Тот, кто уважал себя хотя бы чуть-чуть, тот, кто хотел однажды стать героем, не должен был на это плевать, чтобы не превратиться во что-то жалкое и презренное, вроде тех пауков да тараканов в сегодняшнем сне. А значит, как бы ни было страшно, как не подрагивали бы покрытые россыпью мелких мурашек руки, как не резало бы так и не отошедшие от бега и боя легкие, надо было подняться на пути несправедливости и хотя бы попробовать ее исправить. И ежели ценой подобной попытки станет жизнь... Нет, об этом Анна не хотела, не могла думать, четко осознавая, что в противном случае червячок страха превратится в огромного дракона и сожрет ее с потрохами.

  Запертых в церкви надо было спасать – это факт. Но как это делать, даже находчивый, по ее собственному мнению, разум бардессы не мог придумать. Не было догадок и у взрослых – они были растеряны не меньше младшего поколения. Закусив губу, Айлинн с болью смотрела то на повесившего голову священника, то на бледных его сыновей, то на безжалостных пленителей, и просто ждала развития событий или какого-то внезапного озарения. Девушка была уверена, что или Мать, или Хозяйка явят свой знак, и кто-нибудь найдет долгожданный ответ. Но богиням, как видно, сегодня было не до Викена: ситуация переменилась резко и бесповопотно, совершенно без стараний в том защитников.
  Глядя в спину старшим, не ставшим скрываться, полуэльфийка болезненно ясно понимала, что до кровопролития остались считанные минуты: ни та, ни другая сторона наверняка не уступит. И тогда весь вопрос будет не в том, каким способом викенцы спасут односельчан, а в том, скольким убийцам они успеют отомстить до... до того, в общем, когда оружие выпадет из ослабевших рук, а глаза закроются навсегда.
  И не будет ни прогулок под луной, ни вдохновения, зовущего схватиться за перо, ни звона бокалов со здравицами за успешный поход... ничего не будет. Вернее, будет все, но ее самой уже не будет. Разве что она вернется шорохом листвы, детским смехом в соседнем дворе – но вот к кому ей вернуться? Кто ждет так, что отступит даже Бесконечный Сон? Айлинн сглотнула очередные слезы и помотала головой в тщетной попытке отогнать острые иглы пагубных мыслей.

  А потом выбежал Нэйт, не сумевший долго смотреть на то, как его отца, избитого и сломленного, тащат куда-то прочь. Сделал несколько шагов вперед мистер Молчун. Встал плечом к плечу с ним траурно-строгий Эдвас. А она... она осталась одна, позади них всех, за ненадежным укрытием угла дома. И сразу колкая мысль пронзила виски: еще не поздно бежать. Еще есть шанс найти уходящих детей, вывести их из Викена, и тем оправдаться в глазах других. Оуэна с Септом с собой забрать на случай погони – они помогут отбиться, случись что. Бежать, еще можно бежать, спасая свою шкуру – все одно враги о ней не знают, а те друзья, что рассчитывают на ее песни и стрелы, скоро умрут.
  Анна сделала шаг назад. И еще. И еще...
  - Хрен вам в сумку, чтобы куски не мялись, с-суки! – прошипела негромко и зло девушка, которую ощутимо колотила дрожь.
  Для себя она все решила.

  ...В книгах не раз встречалось упоминание о том, что предусмотрительный стрелок занимает место выше предстоящего боя, и его потом ой как непросто с этой верхотуры выбить. Вот и певица, ставшая невольно воительницей, решила последовать книжной премудрости: как можно быстрее забраться на чердак дома мистера Риггса и уже оттуда поддержать стрельбой всех остальных. И даже если в бою один за одним падут те, с кем она прожила всю свою жизнь, даже если она останется одна, то все равно ни этот Лайнелл, ни Командор не услышат от нее просьб о сдаче. Последний болт достанется тому, кто попытается влезть на чердак, а дальше... дальше вместо нее придется петь рапире.
  - Прости, мама... – всхлипнула девушка. – Простите и вы... – пальцы ласково каснулись теплого дерева лютни и поясного футлярчика с флейтой. – Не спеть мне больше с вами...

Эдвас, Нейт, Анна, Томми.

Грог нервно прикусил верхнюю губу.

- Проследить за такой оравой несложно, если они разобьют лагерь... я не знаю. Подобраться-то мы сможем, но устроить побег толпе народу, женщине, детям?

Джо хмыкнула:

- Да нам бы самим отсюда свалить, мы сейчас тут за собственной смертью проследим!

Тем временем, события у церкви продолжали разворачиваться. Из встречающей делегации вышел один из рыцарей, постарше, чем остальными, с коротко стриженными волосами и бородой цвета соли с перцем.

- Господин Мортенсен. Надеюсь, ваша работа выполнена должным образом?

Наемник, спустившись, кивнул ему.

- Основная цель захвачена. Ваши произведения искусства, уж не знаю, на кой они вам сдались, в целости и сохранности. Гражданские плюс-минус целы.

Рыцарь кивнул солдатам, которые направились по лестнице вверх.

- Хорошо. Ваша оплата будет произведена по возвращении в Касторэдж. Лорд Паладин Оккулярис также хочет поговорить с вами.

Лайнелл поморщился.

- Я бы предпочел обойтись без церемоний
- Речь не идет о церемониях, - ответил рыцарь, - вы были в большей опасности во время этого задания, чем могли подумать. Лорд Паладин Оккулярис заботится о вашей духовной безопасности.

Лицо наемника не было видно вблизи, но его выражение лица наверняка могло бы заставить скиснуть все деревенское молоко. Однако он вдруг вздернул голову, в сторону вас.

- Боюсь, Рыцарь-Командор Оккулярис, за нами кто-то наблюдает.

Командор схватился одной рукой за меч в ножнах, другой подал сигнал солдатам направиться в вашем направлении.

Лицо Джозефины побледнело, и она с яростной усмешкой, которой шрам придавал зловещий вид, выскочила из укрытия.

- Не думала я, что ты на старости лет свяжешься с фанатиками и детоубийцами, Лайнелл!
- Джозефина Пельтье. Не думал, что ты выберешь подобное место для своей пенсии. Не в твоем вкусе.

Перепалку прервал Грог, взявший рыцаря и наемника на прицел.

- Слушайте. Я не знаю, кто вы такие, зачем вы пришли. Забирайте все, что вам нужно в церкви.

Он промолчал несколько болезненных секунд.

- Забирайте отца Неттла. Только оставьте нам женщин и детей.

Рыцарь покачал головой.

- Боюсь, такие условия я не могу вам предложить. Леди Пельтье, насколько я понимаю, вы родом не из этого забытого Матерью места. Я предлагаю вам такую сделку: если вы убедите своих спутников сложить оружие, вы можете уйти отсюда. Я не могу обещать, что никто из них не пострадает, но я сделаю все возможное, чтобы невинные не были затронуты праведной карой.
- Да черта с два!

Ситуация обострялась, и явно грозила превратиться в побоище в любую секунду.

  Черно-красная спина, уносящая с собой ее болт, скрылась в дыму, и Анна зло дернула арбалетом:
  - Чтоб тебя демоны сожрали, быстроногий!
  Закинув оружие на плечо, она вышла к остальным широким торопливым шагом находящегося на взводе человека.
  - Ну, что у нас тут? – отрывисто бросила она, кривясь от злобы, заполнившей пустое место кровоточащего надрывной болью сердца.

  Лучше бы не подходила. Мертвая собака с раскроенным черепом, изломанные, неподвижные человеческие тела, запах крови и смрада… Вся бравурность, все презрение и ярость слетели с лица, как осенние листья в шторм, оставив только бледную, как полотно, кожу и расширившиеся до невозможности миндалевидные глаза, казалось тоже поблекшие. Оборвав себя на полуслове, девушка сглотнула подступившую тошнотворную кислоту, зажала рот рукой и согнулась в болезненном, ломающем спазме.
  Осознание содеянного еще не пришло, но вот отвращение к увиденному уже появилось, внося в разум смуту. Ей пришлось до боли ущипнуть себя за руку несколько раз, чтобы хоть как-то отвлечься от до сих пор стоящих перед глазами картин и найти в себе силы выпрямиться без тошноты.
  - Я… в порядке, - пробормотала она, хотя об этом никто и не спрашивал. Да и не для окружающих она это говорила – для себя в первую очередь.

  И кто знает, чем бы все закончилось, если бы где-то там, в деревне, не послышались крики и звон стали. Без лишних слов было понятно, что кто-то из викенцев еще жив и продолжает сражаться! Снова на испуганное лицо вернулась сюрреалистичная, чуждая ему маска ярости – Айлинн представила, как дядя Эдвард стоит в дверях дома с топором, защищая маму и прочих домочадцев. Все то светлое, сострадательное, что могло еще укорениться от слов Септа и от страшного зрелища, отступило.
  - Прикончим его, и на помощь к своим!
  Полуэльфийка вскинула арбалет, нацелилась в грудь мужчины и… внезапно опустив оружие, отвернулась, пряча лицо. Дрожащие плечи и всхлипы, пробивающиеся сквозь слова, выдавали ее с головой:
  - Я… я не могу… Простите. Делайте с ним, что хотите, только быстрее. Мы сейчас нужны там…

  Сделав несколько неуверенных шагов вперед, подальше от распростертого на земле солдата, она оставила арбалет на ремне, а сама замерла, обхватив плечи, словно внезапно стало зябко. И только потом пришло осознание, что кого-то не хватает. Она дернулась, обернулась испуганно:
  - Кеннет! Где он? Кенни? Они убили его?
  Получив ответ, что полурослик просто пропал, отправившись, видимо, в свой собственный поход, девушка успокоено вздохнула:
  - Ну вот и слава Богине… Наверное, он просто не имел сил ждать, когда мы отправимся мстить дальше, и ринулся в бой в одиночку. И нам тоже пора…
  Бардесса снова отвернулась ото всех, снова замкнувшись в кольце рук, только на сей раз нервно постукивая ногой. Спутники ее могли заметить, что привычной лютни на плече девушки не было – инструмент до сих пор сиротливо лежал там, где хозяйка его оставила, чтобы сменить музыку на смертоубийство.

Септ хотел верить, что это был кошмарный сон. Но не мог. Он не для того себя приучал даже думать правду, чтобы отрицать жуткую реальность. При этом какая-то часть сознания все равно старалась убедить его, что происходящее слишком хорошо подчиняется логике сна, чтобы быть правдой. Примерно с того момента, как они обнаружили более целый вариант записки, которую загадочные наблюдатели послали своему загадочному руководителю. Или, если быть более честным с собой, с момента, когда он увидел столб дыма над деревней. Удача с запиской вписалась в эту картину задним числом уже, хорошо подтверждая сам принцип нарастания кошмара.

Ведь как работают по-настоящему жуткие сновидения? Сперва невозможно сказать, что ты спишь. Все вокруг кажется обычным, за исключением, может быть, небольших деталей, которые сознание во время сна не улавливает, и которые почти невозможно вспомнить при пробуждении, но которые точно были. Затем в этом обычном мире происходит какое-то необычное изменение, недостаточно сильное, чтобы разрушить иллюзию реальности, но способное поколебать ее. И обычно это изменение к худшему. Не всегда понятно, каким именно путем, но к худшему. Сначала не кажется, что эти изменения как-то подконтрольны спящему, и сознание продолжает послушно следовать воле незримого сценариста сна. Но потом, когда эти изменения начинают происходить все чаще, когда тонкий покров нормальности срывают таившиеся за ним ужасы, та часть разума, что отвечает за самостоятельность, за потребность в выборе, начинает пытаться вырваться из оков сновидения, уже понимая, что творится что-то не то, но именно в этот момент происходит самое страшное – осознание беспомощности. Ты открываешь дверь, ведущую из комнаты, только чтобы оказаться на другой ее стороне, смотрящим на свою же собственную спину. Ты поворачиваешь голову, немного, чтобы не затылок видеть, а половину своего лица краем глаза, и видишь свои же искаженные страхом черты.

Или не свои. Иногда сон меняет не только то, что творится вокруг тебя, но и тебя самого. И в повернувшемся ты уже не узнаешь себя.

И все это время, наряду с ощущением необходимости что-то сделать, чтобы вырваться из кошмара, в подсознании начинает формироваться одна мысль, которая звучит примерно так: "ничего нельзя сделать".

Септ редко видел кошмары. И вообще чаще всего забывал сны вскоре после пробуждения. Но те, что запоминал, он запоминал хорошо. А те, что забывал, он пару раз пытался записать до того, как они стирались из памяти. И не потому, что думал, что там было что-то интересное. Нет, это было какое-то нездоровое любопытство относительно того, как события, записанные его рукой, исчезали из воспоминаний, и буквы будто говорили обо сне другого, не имевшего к самому Септу человека. После пары попыток он перестал это делать – слишком жутким ему, по размышлениям, начал казаться результат.

Но это не имело отношения к происходящему, в отличии от логики кошмара. Которой все последовательно следовало.

Обычное совершенно утро, нарушенное загадочным сновидением, которое он запомнил, что было необычным, но не невероятным событием для самого Септа. Затем его, из всех потенциальных кандидатов на деревне, отобрали для охоты на гоблинов. И как-то так оказалось, что большинство (а, если потрясти остальных, то наверняка и все) видели тот же сон, что было уже куда более маловероятным совпадением. Мало того, что они видели один и тот же сон, так и оказались вместе на одном и том же задании. В ходе похода на гоблинов они начали сталкиваться с жуткими картинами, которые уже выбивались из привычного им образа мира, вроде выпотрошенного гоблина. И это сдабривалось мелкими деталями, которые подкрепляли иллюзию, но могли находить объяснения в памяти Септа – та же эмблема другого аспекта Матери Милосердной. Они нашли обрывки записки, а потом, когда они не восприняли ее содержимое, которое должно было вернуть их в деревню, они нашли записку целиком, и это было слишком большой удачей, чтобы быть чем-то естественным. Это был повтор события по нарастающей. Сперва выпотрошенный гоблин, небольшой лагерь, кусок записки. Потом битва с гоблинами, лагерь побольше, целая записка. И с этого момента события потекли уже независимо от Септа – что он мог сделать, прочитав строки, предвещавшие какую-то зловещую "операцию"? Он бежал, бежал вместе с остальными, бежал, срывая дыхание до хрипа и рези в горле, когда увидел столб дыма над деревней. И то, что он увидел, было тем моментом, когда кошмар срывает покровы и предстает во всей своей красе. Как еще было описать это?

Как описать смерть, жуткую и бессмысленную тех, с кем прожил всю жизнь? Как описать ту боль, которая пронзила сердце Септа, когда он понял, что многие из его братьев были среди тех, кто стал бы сражаться? Сражаться, только для того, чтобы быть убитыми – происходящее не давало строить каких-либо иллюзий относительно того, насколько односторонней была эта резня. Как описать то жуткое междумыслие, когда видишь одно, но губы шепчут заветное "а быть может" про другое?

Преграда на пути в виде моста и солдат на нем возникла будто бы из ниоткуда. Септ, не привыкший к долгому, беспрерывному бегу, еле стоял на ногах, и, когда они остановились, он остановился вместе со всеми, согнувшись, тяжело дыша и упираясь руками в колени ног. Слова, которыми рыцарь и его солдаты обменивались доносились до него как будто сквозь колокольный звон, раздававшийся где-то в области висков. Он уловил лишь часть их, и четче всего последнее предложение рыцаря. Предложение сдаться. Он попытался ответить на него, но из его горла донесся лишь хрип.

А потом стало слишком поздно. Считанные мгновения спустя он стоял посреди плававших в собственной крови солдат и смотрел на бедную Беллу, которой раскроило череп. Так же, как какое-то время назад топор Молчуна раскроил череп одному из гоблинов. Руки его сжимали святой символ, но он был даже холоднее, чем обычно, напоминая Септу об его лицемерии. Странно, насколько дерево может быть холодным. И это чертовски хорошо вписывалось в логику кошмара. Потому что Виккен сейчас сжигали во имя Матери Милосердной…

Он оторвал взгляд и посмотрел поверх плеча выжившего солдата на горевшую деревню.

- Ничего. Нельзя. Сделать.

Если это был сон, то Септ уже видел его исходы. Это не был героический триумф, это была бесславная смерть от араблетных стрел или под ударами конных рыцарей здесь, в этом пылающем аду. Или они могли попытаться бежать сквозь лес. Сон преобразил бы этот побег – беглецы казались бы маленькими, в то время как деревья выглядели бы гигантами. Их бы преследовали, но как только они вышли бы из укрытия леса… они не настолько быстры, чтобы скрыться от всадников. Их бы убили. Утыкали стрелами или порубили в куски.

Если это был не сон… Септ поймал себя на том, что та часть, которая убеждала его в нереальности происходящего, похоже, одержала победу. Если не в войне за его разум, то, по меньшей мере, в нескольких сражениях. Если это был не сон, то у Септа еще был выбор. Его взгляд опустился на солдата. Солдат не хотел умирать.

- Но ты хочешь жить. Куда вы забираете пленных? И были те, кто сопротивлялся по настоящему…

Голос Септа сорвался, и кипевшая внутри него боль прорвалась наружу.

- …а не так, как те, кого вы, ВО ИМЯ МИЛОСЕРДНОЙ МАТЕРИ, забиваете как скот?

Это было важно. Прямо сейчас они ничего не могли сделать, если Грог, Джозефина и остальные были мертвы. Ничего, если не считать попытку смазать собой клинки всадников. Но если лучшие люди Виккена где-то сражались, или вообще были выманены из деревни, это могло изменить ситуацию. Септ знал, что цепляется за соломинку, но это было лучше, чем лететь спиной вперед в пучину отчаяния и безнадежности.

Когда гоблины бросились врассыпную, Септ выдохнул. С облегчением. Кровь пролилась, но не так много, как могло бы быть. И до того, чтобы ему пришлось чьи-то раны лечить, тоже не дошло. Но все же его мутило при виде трупов. Глубокие порезы от мечей, из которых кровь уже не лилась, а вытекала, казались проломами в реальности, которые вели в какую-то другую жизнь. Невольно вспомнилось сновидение – в идиллический мир, пусть со своими тревогами и неприятностями, ворвалось нечто мерзкое, от чего хотелось отмыть руки. Ибо он тоже приложил их к подобному исходу.

Септ повернул в руке символ Матери Милосердной и посмотрел на него. Затем на гоблинов. Губы прошептали какое-то слово, но потом, будто стряхивая наваждение, священник пошел вперед, осматривая тела. Однако сразу же было понятно, что выживших среди них не осталось. Да и если бы осталось, то с такими-то ранами полагаться можно было только на магию, свертка с всякими целебными штуками и инструментами, который Хербаст прихватил из своего «приключенческого набора», явно не хватило бы. При виде одного из гоблинов, с раскроенным почти пополам черепом, Септ немного позеленел. Хотя прибитый к дереву гоблин выглядел более мерзко, его смерть не была недавней, и на какую-то секунду Септу показалось, что он чувствует задержавшийся около тела дух, вопивший о мести.

Показалось.

Нэйт, который сперва что-то там по земле повозил пальцами, а потом один из них лизнул, не показался.

- Нейт, ну вот зачем? Ты хоть представляешь, чего можешь нахвататься? Как с земли, так и с… как тебе вообще такое в голову пришло?

Он подошел, взял, не особо церемонясь, вытер краем одежды замаранные руки. После чего осмотрелся. Картина, в которой этих гоблинов естественным образом растаскали бы на части звери, может быть, и была приятной взору какого-нибудь ценителя равновесия в природе и законов леса, но Септу она казалась отвратительной.

- Надо похоронить.

Кивнул он в сторону ближайших трупов. Однако при себе у него лопаты не было, поэтому он отправился дальше вместе с остальными, в лагерь. Жалкий, надо сказать, лагерь. Неудивительно, что они воровали всякие вещи из Виккена. И, невольно, Септ задумался о том, насколько может быть жизнь хуже, чем в их деревне. Точнее, насколько вольготно и хорошо они жили в своей деревне. Возможно, стоит об этом потом с Кеннетом поговорить. Потом. Сейчас есть более важные дела.

Похоже было, что сходная мысль пришла в голову Молчуну – остальные были более озабочены обыском лагеря. Септ помог оттащить трупы к ямам, в которых гоблины, похоже, спали. Хотя помощь его была не то чтобы идеальной – силой священник никогда не отличался. Но вот и сбросить с себя ответственность за процесс не мог, хотя какая-то часть его постоянно напоминала, что если бы победили гоблины... если бы всех их убили гоблины, то вряд ли они озаботились бы похоронами. Не то, чтобы Септ много знал о зеленокожих, но ему казалось, что скорее они озаботились бы поиском дров и приправ.

Какие-то молитвы из канона Милосердной Матери читать над этими могилами было неправильно. Но и оставить их без последних слов Септ не мог. Поэтому он встал за могилами, и звучно, пытаясь подражать голосу Неттла-отца, который каким-то образом всегда умудрялся заполнять своими словами все помещение церкви, хотя говорил и не так уж громко, произнес:

- Пусть ваши бренные тела не станут добычей злых духов, и пусть ваши души не будут держаться за этот мир, ибо их ждет дальнейший путь. Пусть они отправятся туда, куда говорит ваша вера, и пусть ваши боги воздадут вам по заслугам.

После чего Септ осенил себя уже знаком Матери, и, наконец, обратил свое внимание на происходящее в лагере. Точнее, на демонстрировавшего свою находку Кеннета. И перехватившую бумажку Айлин. Будучи занят Нейтом, а, затем, гоблинскими похоронами, Хербаст не заметил, что и певица заплатила за битву свою цену. Кажется, она старалась выглядеть куда более крепкой, чем себя ощущала, но размазанная по скулам тушь и смятый, заляпанный ею же берет, выдавали ее. Точнее, выдавало даже не это, а то, что она, похоже, не замечала ни того, ни другого.

И, возможно, не вполне осознавала угрозу, раз говорила об отмечании. Слова самого Септа, которыми он обосновал несколько десятков минут назад отсутствие необходимости возвращаться в деревню, оставались неактуальными, но вот сердце ощутило приближение чего-то дурного. Слово «еретик» звучало зловеще. Более того, оно заставило Септа задуматься, а что они вообще знали об отце Громвелле? Так много, но при этом, похоже, так мало. Одного слова (правда, в связке с существенными возможностями того, для кого это слово было написано), было достаточно, чтобы поставить под сомнение столь многое в жизни Септа, что ему стало страшно.

И он помнил, чем является символ на пуговице, печати и мече теперь уже Кеннета. Но в задачу священника входит не только забота о душах паствы, но и об их разуме. И отягощать собравшихся дополнительными терзаниями по поводу того, что за ними следили представители или последователи церкви Матери Милосердной же, пусть и другого аспекта ее, он не стал. По крайней мере, он не собирался этого делать до того момента, как сам не понял бы, как к этому относиться.

- Есть немало религий. Некоторые могут считать почитателей любого чужого их пантеону бога еретиком. И даже в рамках одной веры могут быть разные течения. Для нас отец Громвелл не еретик, для кого-то…

Он показал на мертвую птицу.

- …для кого-то он еретик. И этот кто-то обладает очень серьезными возможностями, чтобы из-за этого организовать такую слежку. И какую-то операцию… так что да, пойдемте отсюда поскорей.

Сейчас, пожалуй, Септ по полной ощутил ту самую неизвестность перед боем, которой так пугали в разных книгах. У кого-то она вызывала мандраж, кому-то было все равно, а вот самому Септу было неприятно. Мысль о том, что сейчас им придется кого-то убивать, не покидала его, мешая сосредоточиться. Плюс страх – не за себя, хотя немного и было, но за тех, кто ушел вперед, незамеченными, в попытке подкрасться к гоблинам. А потом кто-то впереди заверещал, кто-то завизжал, кто-то хрюкнул и замолк. Что там происходило, было непонятно. Оставалось верить, что свои бы издавали другие звуки. Септ скрипнул зубами при этой мысли. Думать о том, как кричал бы от боли Кеннет, когда ему бы гоблин воткнул свой нож в живот, было неправильно и жутко.

Он стиснул священный символ сильнее, хотя и знал, что это бесполезно. Вера должна быть в сердце, а простой кусок дерева это всего лишь простой кусок дерева. Эвадс бросился вбок, готовясь встретить ломящегося через кусты гоблина копьем. В голове мелькнула мысль, что нехорошо получилось, что люди, имевшие какое-то приличное понимание того, как владеть оружием, убежали вперед, разорвав отряд пополам, но вменять в вину кому-то что-то было глупо. Сам Септ тоже мог бы думать заранее, и благословить их на дело до того, как пришлось вступить в сражение. Сейчас же он мог помочь тем, кто был вокруг него. Он прижал священный символ к груди, и, протянув руку вперед, к Неттлу-старшему, начал читать короткую молитву.

- Т'ен лизора лиа'кот накхон, в'тен лиматара'а лихь'от руаа лиха-а члхаа*…

Эти слова, и раздавшаяся рядом песня Айлин притупили ощущение страха, отодвинув его на второй план. Но, к сожалению, в случае Септа это лишь вернуло его мысли к тому, что им предстоит делать. И что уже было сделано. И он пошел вперед, потому что ему предстояло сделать то, что привело их сюда. Или, хотя бы, попытаться.

  Азартно копошась в пепле, Айлинн сопровождала каждый найденный клочок восторженным: «Есть! И еще!», чувствуя себя самой настоящей искательницей тайн. А уж когда она вместе с Септом начала складывать находки в подобие осмысленного текста, тут уж радости и самодовольству не было предела. Складная фраза, а, вернее, ее обрывок, казались загадкой наравне с ключом к драконьим сокровищам, а предположения о том, что могло скрываться за полуобгорелыми буквами, отличались богатством самых фантастических версий.

  Придумать текст первой, лучше сохранившейся, можно было без особого труда:
  «Мне приходится угроЖАТЬ НАБЛЮдателям, опасающимся местных. Хотя ГромВЕЛЛ ОСТАЕтся в нашем плену, ОпредеЛЕННО, СООБщники его еще защищают Викен. Приказываю переместить пост в более защищенное место, и натравить на деревню гоблинов, дабы узнать силы юных защитников на практике».
  Или:
  «Хватит лаЖАТЬ, НАБЛЮй на все преграды. ЛайВЕЛЛ/КромВЕЛЛ ОСТАЕтся непреклонным, и требует продолжать слежку. Я понимаю, что все наше самоуверенное настроение попросту раздавЛЕННО СООБщением о том, что молодое поколение Викена представляет опасность для грандиозных планов наших темных господ, но еще раз призываю тебя к бдительности. Не спейся от ужаса и не испачкай штаны, когда они придут за тобой!».
  Ну или так, если поскучнее:
  «ПродолЖАТЬ НАБЛЮдение, пока ГромВЕЛЛ ОСТАЕтся за пределами деревни. О его появлении немедЛЕННО СООБщить».

  А вот со вторым, более свежим посланием, было посложнее:
  «В ходе темного ритуала заЧАТА самая отвратительная тварь, что только может существовать. Три реаГЕНТА, определяющих тьму в душе, подтвердили, что злее ее нет. Великая мАТЕРЬ (это там просто Т прописано плохо!) теперь не защитит Викен, и нам могут противостоять только те семеро!».
  Хотя можно и так:
  «Банде «ВнуЧАТА Демонов»: потенциальный враг слишком силен. В соответствии с приказом реГЕНТА лАГЕРЬ подлежит немедленной ликвидации».
  А ведь, если подумать, не менее вероятно:
  «НаЧАТАя операция подлежит сворачиванию. Нашего аГЕНТА отозвать, лАГЕРЬ перенести на другое место».

  За таким прожектерством она оставила без внимания и осмотр меча, и находку Нэйта, удостоив последнюю лишь коротким взглядом. Из задумчивости ее вырвал только назревающий конфликт. Поначалу она попросила негромко:
  - Ребят, может, хватит? – но ее в горячке ссоры не услышали.
  А разборка меж тем набирала обороты. Кеннет обозвал Оуэна трусом, а тот запальчиво назвал полурослика предателем.
  Поняв, что сейчас мальчики схватятся за оружие, бардесса подскочила, как подброшенная пружиной, и встала точно между парней, разведя руки в стороны. А чтобы никто не усомнился, зачем она это делает, гаркнула во всю мощь легких, способных перекрыть гомон вечернего трактира после тяжелого рабочего дня:
  - ХВАТИТ! ХВАТИТ, Я КОМУ СКАЗАЛА! УСТРОИЛИ, КАК ДЕТИ МАЛЫЕ!
  Нам дело делать надо, а не друг с другом воевать! Мальчики, вы оба правы же! Мастер Барнс сейчас глянет, скажет, давно ли хозяин лагеря ушел, а там и порешаем окончательно. А можем совместить: мы на гоблу пойдем, как велено, а ты, Оуэн, быстроного метнешься к нашим! Только извинись перед Кенни за то, что ты его предателем в запале назвал,а он извинится за слова про дом. И руки друг другу пожмите! НУ? Я ЖДУ! МЫ ВСЕ ЖДЕМ!

  Айлинн и досель любила гулять по лесу, причем гораздо больше, чем охотиться. Ей нравилось любоваться красотой и стройностью деревьев, мягким разнотравьем под ногами и яркостью цветов на лужайках. Но теперь, когда каждый шаг приближал ее к самому настоящему Приключению, вся лесная прелесть казалась вдвойне краше. Чистота и голубизна небес, незапятнанная облачком, была безмолвным и неоспоримым свидетельством того, что Боги благоволят отважным и честным – им, то есть. Блаженно щурясь, довольная полуэльфийка наслаждалась свежестью и теплом, всем сердцем радуясь очарованию дня.
  Эта хрупкая, короткая пора, когда роскошная хозяйка-осень только каснулась жаркого беспечного лета, была прекрасна. На изумруде и малахите листвы проступили первые следы грядущего увядания: багряные, ранжевые, померанцевые, огневые, авроровые. Лес сразу стал нарядным, франтоватым, словно девица, разодевшаяся к Яблоневому Спасу в самое лучшее цветастое платье. Украшениями ее обеспечило солнце, золотыми густыми дорожками расцвечивая листву. От этого чуда хотелось петь и плясать, дышать полной грудью и не думать ни о каких гоблинах, просто наслаждаясь осенней сказкой и прогулкой с добрыми друзьями.

  Но, увы-увы, целиком и полностью отдаться любованию природой было нельзя: Грог хорошо объяснил, что надо быть внимательным, и теперь Анна постоянно одергивала себя, заставляя выискивать средь листвы и крон любое подозрительное и чужеродное. Не всегла это приносило плоды: один раз посторонний цвет, вызвавший у девушки подозрения, оказался кустом брусники, веточку с которой бардесса немедленно вставила в свою петлицу, а на другой раз что-то странное оказалось пустыми охотничьими силками, поставленными, наверняка, Диким. На подобных находках потенциальные опасности и исчерпывались: хоть лагерь зеленокожих и приближался с каждым шагом, но ничего о близости мелких пакостников пока что не свидетельствовало.
   “Или они слишком хорошо все маскируют, - не давала расслабиться себе Айлинн, - и поэтому надо смотреть в оба и слушать за троих, словно пытаюсь определить синкопу”.

  Настраивающая на фривольный лад броская праздничность при кажущемся спокойствии могла бы переломить потуги девушки следовать зову долга... если бы им на помощь не пришел подарок Джозефины. Непривычная к хождению с оружием, певица отчетливо чувствовала, как в такт шагам качается рапира в ножнах, и, дотрагиваясь подчас до рукояти, вспоминала все предупреждения тетушки. Это неплохо отрезвляло от восторженности, и полуэльфийка не была вполовину такой шебутной, как обычно.
  Она даже не пыталась ни с кем завязать разговора, отчетливо понимая, что может сорваться на привычное громкоголосье, которое распугает всех птиц, а всех гоблинов – привлечет. Но хранить абсолютное молчание было тоже выше ее сил, поэтому девушка то насвистывала, то мурлыкала себе под нос очередную песенку из своего богатого запаса. Выбор очередной мелодии был совершенно случайным: от меланхоличного “Осеннего вина” до разухабистой “Мельника и пастушки”, от застольной “Пей сидр!” до плавной “Колыбельной котенку”, от ироничного “Сэра Бэксворда” до глубоко лиричного “Ветра Севера”. Если кто-то, не выдержав, просил ее хранить тишину, то бардесса покладисто замолкала на какое-то время, а потом все повторялось по-новой: от тихого мычания себе под нос до пения ти-и-ихоньким шепотом.
  ”Зато хожу я негромко и ничем не бренчу, - успокаивала себя Анна после очередного косого взгляда или снова напряженной спины молчаливого, но от того не менее внушительного Барнса, - но просто так хорошо вокруг, что не радоваться невозможно! Нисколечки! И вообще, разве это хуже того, как листву пинает Хербаст, разговоры городит Оуэн или на копье опирается Эд? Не-а!”

  Все благодушие смыло, как пыль дождем, когда Кеннет привел их к своей находке. Поначалу ни лай Бэллы, ни явно человеческий след не вызывали опасений и не заставляли задумываться о дурном, но вид пришпиленного к стволу начинающего подгнивать гоблина заставил Анну схватиться двумя руками за рот в опасении расстаться с завтраком и резко отвернуться от неаппетитного зрелища.
  - О-отвратительно! – громко пробормотала она, судорожно сглотнув и стараясь не дышать, вовсе забыв о необходимости быть тихой, – Живодеры! Убил, так хоть не издевайся над тушкой!
  Судя по реакции, некоторые из ребят были с ней согласны. Но вот Кеннет… Когда полурослик недвусмысленно решил прибрать меч, прибивший тело к дереву, девушка поразилась – зачем это ему? Он что, думает, что это спасет мертвеца, как в той балладе о спящем короле, которого пробудил ото сна вынутый из раны Клинок Дремы? Но, слава Богине, эту мысль она не озвучила, быстро догадавшись, что ее предприимчивый друг резонно решил, что не пропадать же добру, а брезгливость может и постоять в сторонке. Покачав головой, она переспросила только, чуть гнусавя из-за прикрытого носа:
  - Кенни, ты уверен? Не опасно ли? Ну, тогда побыстрее, и знай, я тебе в этом не помощница!

  …Когда их ватажка миновала-таки место смерти незадачливого зелененького, бардесса негромко выдохнула в сторонку:
  - Не приведи Госпожа такое ночью встретить – заикаться станешь…
  Глянув на выбирающегося из кустов Эдваса, который не сумел-таки справиться с неаппетитным зрелищем, певица почувствовала одновременно и гордость - какая я стойкая, однако! - и сочувствие - бедняга, так обмишулиться!, - и решительно подошла к парню:
  - Эд, у меня винцо с собой есть. Глотни.

  Взойдя на холм и вместе со всеми осмотревшись, Айлинн недоуменно пожала плечами, после чего, решив, что всяческий режим тишины уже откровенно бесполезен, высказалась:
  - Ни-че-го не понимаю! Я не следопыт, конечно, но у меня стойкое ощущение, что тот, кто здесь был, не хотел, чтобы о нем знали в деревне. Ребят, гляньте, могут эти отверстия в земле быть от слег, на которых, например, плащ растянули так, чтобы костер прикрыть? И не нравится мне эта бумажка, - присев на корточки перед кострищем, полуэльфийка помахала трофейным обрывком, - словно кто-то, получив весточку, второпях, подчеркиваю, второпях избавился от нее, а после отчалил. По указанию ли, которое получил, на новое дело, назад ли – кто его знает. И, кстати, а как давно это было-то, может кто понять?
  Септ, - выбрала она своей жертвой того, кто вряд ли откажет, и кто в состоянии помочь, - поможешь собрать все обрывки, а потом попытаться сложить из этих кусочков письмецо?

- Я не суеверный, - ответил Септу Грог, - если какие неприятности и случатся, то выпадут они, я думаю, на службу гоблинам. Нет, Кеннет, травок мне не надо, дело сделайте, потом уже травками займемся. Тетушка Сорша, я думаю, достанет все, что надо, она - травница уже покруче меня.

Томасу он ответил:

- За березами, там есть пройти прямо и немного направо, будет лощина такая. Подозреваю, что там они и окопались, черти. Любят всякие щели. Следы вели в ту сторону.

Когда отряд, вместо отправления на дело, начал планировать расползаться по деревне, Грог нахмурился.

- Детишки, вы это. Время не теряйте. Вам ведь еще придется два часа туда, два часа обратно. А я хочу до заката увидеть вас здесь.

Время было за пару часов до полудня, так что Грог, возможно, преувеличивал, но кто знает, сколько времени займет дорога.

...

Айлинн и Оуэн прибыли на небольшое тренировочное поле, которое Джозефина разбила рядом со своей фермой. Здесь, на потрепанных изрядно манекенах и деревянных "мечах" желающие получали уроки самозащиты. Рядком собралось несколько парней из батраков отца Септа с испуганными выражениями. Джозефина, женщина с загорелой кожей и темными, кудрявыми волосами, скрывающими заостренные уши, могла бы считаться красавицей из-за аккуратных, точеных черт лица, если бы не шрам, рассекавший её лицо от подбородка почти до левого глаза.

Она с размахом хлопнула деревянным мечом по заднице одного из парней, заставив того вскрикнуть.

- Ну что это такое! Это вы так собрались родную деревню защищать! Да вы, увальни косолапые, кувшин молока до дома не донесете. Я даже не знаю, что с вами делать, учить драться, или проще научить вас танцевать, надеть на вас медвежью шкуру и устроить ярмарку.

Полуэльфийка вытерла свободной рукой пот с лица.

- Ладно. Перерыв на полчаса. Идите, выпейте воды, умойте лицо. Потом начнем заново.

Увидев Оуэна и Айлинн, она подошла к забору.

- Оуэн, Аня. Вас же Грог старый хотел отправить черт знает куда по делам.

Услышав запрос, она хмыкнула, переводя взгляд с приемного сына на девушку.

- Ах рапиру тебе, девочка. А умеешь ли ты ей пользоваться? Не проткнешь ли себе что-нибудь?

После небольшой паузы, она кивнула.

- Ладно, будет тебе рапира.

Джозефина ушла в дом и вернулась через несколько минут, неся оружие в руках. Оуэн мог видеть, что это не самое редкое оружие в её коллекции, с довольно простой гардой, без вычурности и украшений.

Она протянула оружие эфесом вперед к Айлинн, но отдернула его, когда та потянулась за ним.

- Знаешь, почему я тебе даю это оружие, девочка? У меня есть лучше. Но эта, она пила кровь. Забрала жизни.

Женщина внимательно осмотрела лезвие.

- Такое оружие само знает, что делать. Но помни. Это не игрушка. Эта вещь убивает людей. Или гоблинов. Но чаще - людей. Взяв её в руки, может так случиться, что тебе придется делать вещи, о которых ты пожалеешь. Никогда не забывай об этом. Можешь не возвращать её, оставь себе. Ты уже большая девочка, тебе нужно что-то, чтобы позаботиться о себе. Оуэн тебе подскажет, как ухаживать за ней. Оуэн, на два слова.

Буквально оттянув его под руку на пяток шагов, Джозефина прошептала ему в ухо

- Я тебя всему научила, остолоп ты мой, что знала. Приглядывай за этой девчушкой. Если с ней чего случится, от того, что она решит, что с рапирой может лезть куда угодно - ты мне за это ответишь. Береги её как себя. Лучше себя. Понял?

Когда Оуэн отошел обратно к девушке, Джозефина продолжила:

- А гоблины, что гоблины. Грог вам уже все прожужжал, поди. Хитрые это твари. Мелкие, сами по себе не очень опасные, но хитрые. Опасайтесь ядов, ловушек, засад. Держите ухо востро, будьте все время начеку. Если выйдете на них в честном бою, скорее всего, они разбегутся, большего вам и не надо. Но до честного боя еще надо добраться. Ну все, идите, а то Грог сейчас сам за вами придет.

...

Септ и Нейт пришли к часовне Святого Алмана. Почему она так называлась, если честно, никто из них особо не знал. Какой-то был праведник, служивший матери Милосердной. Церковь назвали основатели Викена, и чем они конкретно руководствовались, не знал даже отец Громвелл, который сам был не из Викена.

Церковь была не очень большая, но, в отличие от большинства домов в деревне, сделана из солидного кирпича, покрытого сверху гладкой облицовкой. Основатели деревни не поскупились на её отделку. Местами, однако, облицовка отвалилась, обнажив красные кирпичи.

Войдя внутрь, Септ и Нейт увидели Лизу, служку, которая помогала отцу Неттлу следить за церковью. Вот и сейчас она подметала метлой пол под лавками. Отца Неттла не было на месте.

Когда её спросили о его местонахождении, она ответила:

- Прошу прощения, Нейт, но твой отец занят и просил его не беспокоить. Помните, месяц назад приезжал господин, который интересовался фресками и картинамиотца Громвелла?

Смутно оба что-то такое припоминали: редкое событие по меркам Викена. Приехал экипаж с неким солидно одетым человеком, который, однако, не тратя время на разговоры, сразу о чем-то отправился говорить приватно с отцом Неттлом, после чего быстро уехал, оставив за собой лишь пересуды.

Ничего подобного Нейт не слышал. Отец лишь сказал, что гость интересовался картинами, не более того.

- Этот господин хотел купить картины. Но отец Неттл отказался. Недавно, с последними купцами, он передал письмо о том, что хочет прислать художника, который перерисует картины. Сейчас этот художник прибыл, сразу после того, как вы отправились за поручением к мистеру Грогу. Сейчас они в кабинете у отца Неттла, обсуждают условия, на которых художник будет работать. И будет ли вообще. Отец Неттл скзал, что это очень деликатный разговор, поэтому просил его не беспокоить.

Она добавила голосом потише.

- Если все получится, церковь получит солидное пожертвование. Может быть, получится организовать ремонт. Но отец Неттл не хочет, чтобы художник как-то мешал службе, поэтому не согласится просто так.

С довольным видом от осознания обладания столь ценной информацией и её передачей другим, она продолжила мести пол.

Нейт и Септ смогли также изучить фрески и картины. В целом они напоминали первую часть сна: идиллические поля и луга, фигуры праведников, которых ведут ангелы к свету. Но во сне они выглядели будто искаженными сонной логикой: слишком сахарными и благостными, делая разрыв на контрасте совсем уж демоническим.

Фигура ангела с косой присутствовала на некоторых изображениях. Они уже вспоминали объяснения отца Громвелла про косу. На самом деле, самая большая картина в деревянной раме, возле алтаря, изображала именно этого ангела, но была не закончена. Отец Громвелл уехал по каким-то важным делам, оставив картины вместе с церковью на попечение отца Неттла, обещая вернуться и закончить работу. Тем не менее, за прошедший год никаких новостей от него не было

  Сегодня утро в каморке под крышей «Смеющейся Свиньи» началось баснословно рано: девяти еще не было. Обыкновенно то, что к этому времени вся деревня давно была на ногах, обитательницу чердачка совершенно не смущало – она предпочитала ложиться за полночь или не ложиться вовсе, а просыпаться не по петухам и не по колоколу, а как того возжелает организм: в час ли, в два ли… Так что пробуждение в столь ранний час было настоящей катастрофой, особенно если учесть, что виной всему был дурной сон.
  В том, что приснившееся было паршивым, Айлинн не сомневалась: сначала ей представился матушкин Рай, который, хоть и был красив – с этим она и не спорила – но, по слухам, являл собой донельзя унылое и праведное место, где широкой душе бардессы было негде развернуться. Да еще и этот ангел, который, наплевав на нее, сделал ей больно – ну чем не символическая аллегория угрозы благостных мест? И мало всей этой чистенькой, красивой скукоты, так еще из ниоткуда в него всякое зверье полезло, причем в господской одежду: ау, голова, что с тобой творится, если ты представляешь такое?
  Последние минуты перед резким пробуждением, омраченные фантомной, но от того не менее острой болью, были достойны кисти самого отца Громвелла: ангелица снизошла во тьму и покарала нечисть прям той же косой, что сжимала в руках. Торжество добра, света, справедливости и все такое – хоть сейчас с амвона вещай глубоким густым голосом, чтобы все нечистые, беспокойные и ленивые прониклись, убоялись и исправились. В общем, дурной был сон, дурной и странный своей осмысленностью и завершенностью.

  В том, что ночное видение есть плод ее больной фантазии, а не божественное откровение, девица не сомневалась ни на унцию. Посудите сами: Пепельная Госпожа, да будут даруемые ей чувства всегда остры, такую благоглупость и праведность ниспосылать не будет, а Матушка откровенничать с той, кто верит в нее только для приличия, уж точно не станет. Анна решила, что все дело в том, что она толи услышала что-то, толи вспомнила одну из фресок, толи просто припомнила прочитанное когда-то, и на основании этого и представила себе в ярких красках и Рай, и ангела, и Паучиху с чудищами. В конце концов, снятся же ей услышанные кансоны да прочитанные книги, и как ярко, образно! Вот и сейчас так вышло, и проблема только в том, что сон уж больно непривычный. Но бывает и так, верно?
  Взлохматив пятерней волосы, полуэльфийка размашистыми шагами начала мерить комнатушку, прикидывая, как можно переложить сон на балладу, но вскоре решила, что смысла в этом нет: такой благообразный сюжетец пристал церковным песнопениям, а не трактирной музыке, а, значит, был совершенно бесполезен. Решив так, Айлинн согласно кивнула ожидаемо молчаливой стене и, насвистывая, принялась одеваться в ритме чего-то похожего на танец. Сочтя себя готовой к выходу в люди, она умылась, навела на скорую руку марафет и практически скатилась в общую залу, произведя среди прислуги настоящий фурор своим ранним появлением, да еще в относительно бодром виде.

  Все работники «Свиньи» дружно решили, что безалаберная певица все же слишком уважает Дикого Грога, и только благодаря его просьбе явиться на следующий день на «важную беседу» прервала свой традиционно длинный сон. Об этом девушке и объявили, посла чего та, хлопнув себя по лбу, скороговоркой протараторила: «Дядя-Грог-звал-я-забыла», и шеметом ринулась обратно в комнату под надсадный скрип старых ступенек, которые она предпочитала перепрыгивать по несколько.
  Вскоре улыбающаяся до ушей Анна спустилась вниз, одетая в свой сценический наряд: белую рубаху с пышными рукавами, тонкие кожаные штаны, заправленные в высокие сапоги с медными клепками, жилет с затейливым шитьем, и неизменный алый берет с пучком петушиных перьев. Золотые и серебрянные украшения она, естественно, тоже не забыла. Облик «героя, готового к приключениям», дополняли верная лютня, кинжал в потертых ножнах, выигранный однажды в кости у заезжего наемника, да переброшенный за спину арбалет – самая опрометчивая из трат, как иногда в порыве чувств жаловалась полуэльфийка.

  С неизменным аппетитом позавтракав, девушка отправилась к месту встречи, вполголоса распевая более чем фривольную «Русалку», и наверняка явилась бы вовремя, если бы не неожиданные помехи. Надо было поинтересоваться, как здоровье младшенького у тети Марты, помочь старенькому Фаррелу придержать доску, отпавшую от забора, пока тот приладит ее на место, потрепать вихры играющим в рыцарей мальчуганам, перекинуться парой слов с идущей от колодца Иззи… Столько дел, столько дел! Естественно, на встречу Айлинн пришла с самой последней, только чудом не опоздав дольше, чем на пять минут.
  Приметив остальных, она уже издалека замахала рукой и звонко закричала:
  - Всем здрасти! Я уже тут! И я готова ко всему!
  Протиснувшись мимо ребят, она, сверкнув зубами в довольной улыбке, крепко обняла охотника:
  - Здрас-си, дяль Грог, прочтите, что задержалась!
  Развернувшись на пятках, она повернулась к остальным, довольная и веселая:
  - Кеннет, дружище, давно не виделись! Братики, рада вас видеть! Есть что интересное рассказать? Септ, привет, как сам-то, гулял ночью? Оуэн, доброго-доброго! И вам, дядь Барнс, тоже от всего сердца привет! Ну, что тут у нас?

  «Что тут у нас» объявил Грог, пространно и подробно изложив свою идею. По мере разговора лицо девушки, все это время отстукивавшей носком сапога какую-то мелодию, становилось все довольнее и довольнее, как у кошки, объевшейся хозяйской сметаны: теперь, когда у нее появился шанс на всамомделешний подвиг, упускать его она не собиралась, даже если для этого придется выйти против хобгоблина.
  Айлинн уже набрала воздуха, чтобы громко и пафосно объявить о своей готовности защищать родной дом, как в разговор встрял Нэйт, на корню похоронив красивую речь и заслужив тем недовольный взгляд. Но чем больше говорил сын священника, тем вытянутей и удивленнее становилась лицо девушки: парень почти один в один пересказывал ее сон! Было, с чего удивиться, особенно когда Кеннет и Эдвас, каждый в своей манере, поддержали его! Полурослик полагал, что это Нэйтовы проделки, полуэльф и охотник видели во сне божественную волю: правда, толковали они ее по-разному. А сама бардесса теперь не знала, что и думать: в одночасье ее сон оказался всеобщим!
Впрочем, она скорее склонялась к версии, что ночной кошмар этот – проделки какого-то мага: может, Нетлла-старшего, а, может, кого-то чужого: богам до Викена уж точно дела нет. Оставалось припомнить, доводилось ли ей читать о чем-то подобном. Как бы то ни было, версию свою она пока предпочла держать при себе, тем более, что между Кенни и Грогом разгорелась перепалка.

  - Постойте-постойте, - торопливо вклинилась она в разговор, - Дядь Грог, ну не ругайтесь на Кеннета! Я, если бы так рано не подскочила, чтобы успеть к вам, тоже явилась не жрамши, и тоже не отказалась, чем перекусить. А на исчезновение яблок внимания не обращайте, - махнула Анна рукой, словно отгоняя мысли, - ну пускай даже кто из наших проголодался и взял себе парочку, что с того? От хозяина уж точно не убудет: Викен мы, али нет? Варим сидра столько, что утонуть можно, али нет? Да мелочи это, чес-слово!
  Не делая никакой паузы, певица забросала мужчину градом вопросов:
  - Вы лучше скажите, нас и вправду будут героями считать? Это ж точно подвиг? А в какой стороне вы их следы видели, далече-то? Посоветуете что-нибудь, как с ними сладить? А можно мне что-нибудь другое в награду, а то ж я ведь и так в «Озорном Кабане» столуюсь за работу? Ну, просто за геройствование?
  И, это… - в смущении поковыряла она носком сапожка землю, опустив очи долу, - а я не сильно обнаглею, если попрошу одну из рапир тети Джо? А ну вдруг как зеленые ко мне р-раз, и вблизь подберутся, обидеть решат! Мне что их, ножичком пугать? Не поверят же! А с рапирой я буду у-ух, опасной! Я же ходила к теть-Джо, тренировалась, правда-правда!

Вы не можете просматривать этот пост!

Керек-Нор молчал. Всю неделю старик ни с кем не говорил и почти ничего, казалось, не делал. Даже во время всеобщего сбора он лишь стоял, казалось, блаженно закрыв глаза. Бодрствование выдавало лишь легкое подергивание ушей, шевелившиеся на самые яркие источники звука. Или, верней, те из них, что, кажется, станут решающими в этом противостоянии.
Колдун, что призвал багбира из блаженного дрейфа разума, если Керек-Нор правильно помнит это слово - "лич". Как в личинке. В голове пронеслись несколько идей о том, где может лежать его филактерий. Или так назывались молитвенные коробочки, а личи хранят свой дух иначе? Надо будет вспомнить это перед тем, как он вернётся к медитациям.
Два юнца, из которых один странствует по Мультивселенной, а другая - из времён древнее самого багбира. Удивительно, что они были призваны в столь юном возрасте, через века и через миры. Он бы удивился тому, как оба обрели такую силу рано - но вспоминает, что магия пробивается и с самых младых ногтей. Возможно, искусственно выведенные. Возможно, предначертанные пророчествами. Может, просто талантливые или узурпаторы артефактов. Судя по интонациям, так как минимум молодой мужчина - точно. Он слишком беспокоится об этих игрушках: в конце концов, большую их часть можно легко спрятать или уничтожить.
Грубиян. Судя по голосу и интонациям - предпочитающий мастерству над телом грубую силу. Будет интересно даже посмотреть, как он сражается.
Древняя сила, пытающаяся звучать благожелательно. Керек, наобщавшийся с такими за годы вне-жизни, почти мог понимать его - и настолько же не мог доверять. Было бы интересно пообщаться - но не в нынешних обстоятельствах.
Холодный стратег, думающий в первую очередь об идейной, а не материальной, стороне мира.
Интересное сочетание. Под таким отрядом гоблиноид ещё не путешествовал. Во всяком случае, грядущее лучше рассматривать именно как путешествие. Очередное. Может быть, последнее - а может, и нет. Сравнение с танцем - ложно, ибо требует живой публики или страсти к творимому действу. Прямолинейное слово "бой", с учётом предложенной тактики действий - тоже некорректно. Противостояние? Слишком общий термин, Керек-Нор ведь прямо сейчас противостоит силе земли, что тянет его присесть на землю. Так что слово "путешествие" будет наиболее верным.

Керек согласно кивает на предложенный план. Как минимум, сейчас всё звучало просто и понятно. Он мог бы задаться вопросом про Астральный План, полный сомнений, что лич странствовал в нём сам - ведь можно было выдвинуться туда прямо сейчас, оставив тела физические в большей безопасности - но отверг эту идею почти мгновенно, взвесив сложности ориентировки в Астрале и возможности чужой защиты. Оставлять тело, впрочем, тоже было не совсем правильным. Стоило бы хоть попытаться его спрятать, пожалуй. И этим он тоже займётся, вероятно. Но уже на поле боя. Так что монах только подтверждает своё согласие с чужой задумкой кивком.
Конечно, какая-то его часть хотела завязать диалог, и, вероятно, собрать побольше информации о союзниках - но, прикинув еще немного, багбир принял бессмысленность этого общения. Даже вредность. Лишнее общение создаст лишние интересы и привязанности, что помешают миссии. И, вероятно, создаст парадоксы во времени или заразит лишней, ненужной тоской - по крайней мере, отвлекающуюся молодь.

Когда же Керек открыл глаза - они уже были на месте. Иагас пропал. Телепортировал ли их сам, погиб ли, и чары создал некто иной - не суть важно. Все равно и цели, и действия Керек-Нора не поменяются от этого знания, а потому ему не обязательно это понимать.

Он - и остальные - теперь на поле боя.
Дожди из крови. Разрушение. Какофония шумов и голосов, полных горечи, боли, ярости, ненависти. Горькая музыка. Множество оттенков красного и черного цвета. Не тот безмятежный гул серебристого моря, к которому он успел привыкнуть. И серебро тут, к слову, тоже не такое безмятежное, как в его мыслях. Старик оправляет плечи и принимает стойку. Выдыхает, собираясь с мыслями и чувствами.
- Вы справитесь, - голос его был слишком тих и скрипуч, вероятно, от слишком редкого использования связок физического тела за последние годы.
Он не знает, справится ли. Не думает об этом. Не думает ни о чём. Его разум безмятежен, ибо пуст. Его сердце пусто, ибо безмятежно. Его тело легко, ведь нет ричего, что обременяло бы больше тело-
- Спасибо, я вас слышу, - отвечает он гораздо четче и яснее телепатически, чем родным голосом. И выдыхает. Его, конечно, сбили посредь упражнения, упрощающего дальнейшее восхождение, но да ладно. Мгновения размышлений, осмотр союзников - и он находит нужную цель. Человек с мечом. Явно его он отмечал, как сильнейшего телом. И не ошибается. В голове возникаеет почти смешная мысль.
- Держись за меня, человек.
Он хватает с пояса склянку и опрокидывает в себя. И, уже чувствуя почти привычное трение, протягивает руки. Он готов ко взлёту. И, что ещё важнее - готов взлетать, если требуется, не один.

[ссылка]


      Собрались как-то раз Кхорнит, Нурглит и Тзинчит...
      ...Альфа-Легионер, Чемпион Неделимого и Отступник...
      ...в «Кастадон Праймус», столице Мира-Святыни «Дарколон Дельта».
      Это звучало как начало кухонного анекдота после шестой кружки пива, вот только вот смешного в нём его непосредственные участники видели немного. Всё просто: это средство контрацепции в чёрных с золотым доспехах Терминатора обещало простое вторжение. Зашли и вышли; сжигание планеты за двадцать минут. Но внезапно оказалось, что Имперская Гвардия – это не кучка импотентов. И у неё был крепкий стояк – особенно в присутствии боевых тёток из Адепта Сороритас. Трудно сказать, что именно пошло «не так» с учётом слабого планирования. Но радостные вопли в эфире уже через несколько часов сменились разочарованными, а А'Нгус, засранец, куда-то исчез. Командная цепочка полетела в очко Императора и полевые командиры, кто ещё жил в горниле войны, оказались в положении «можно атаковать в любом направлении» – оно и правильно, если смотреть на Знак Хаоса. Обидно только представлять себе, как сраные лоялисты будут праздновать очередную победу...
      ...или нет?



      Свинцово-серые хмурые тучи сковали небеса.
      Снизу их поддерживали густые клубы чёрного дыма, похожие на плечи: туманных Атлантов. Они тянулись с земли: с многочисленных пожарищ оттуда, где оборона Кастадона не справилась с натиском стального кулака Космодесантников Хаоса – плюс ордой приспешников оных. Выстрелы с воплями слышались отовсюду, насколько хватало ушей. А следы пуль резали небо с облаками по живому многочисленными длинными, яркими и тонкими полосами. Любой канал вокса кричал либо о смерти, либо о помощи. Реже – просто молчал. Беспорядочная атака на столицу растягивала силы имперцев. Но координация между ними делала своё дело. Стычки неумолимо складывались в пользу представителей раковой опухоли Галактики.
      Дерет. Кайрон. Нагибирус. Нито. Ферос. Фокрон.
      Они собрались на площади, пред почти разрушенным Храмом Императора. Полно следов недавней битвы: остовы машин и изувеченные тела солдат вперемешку с порождениями Варпа. Пока никого не видно. Можно обсудить текущее положение. Можно отдохнуть. Каждый из них успел поучаствовать в добром сражении ровно настолько, чтобы оказаться именно здесь и сейчас. Кто-то – с собственными воинами. Кто-то в гордом одиночестве. Слышится перестук: это первые капли дождя накрапывают по испачканной броне. Лёгкий моросящий дождик очень плавно перерастает в полноценный поток воды с неба, смывающий не слишком липкую грязь и часть душевных забот. Сей момент спокойствия будет очень коротким. Потому что нет покоя на этой стороне могилы.
      Возможно: именно провидение свело их в одну точку пространства и времени. Но впрочем. Для тех, кто отрицал на всё волю Тёмных Богов, было вполне серьёзное объяснение в лице артиллерии да танков ИГ. Те гоняли предателей по городу: не хуже слаанешитской плётки. Долго такое продолжаться всё-таки не может. И надобно как-то отстоять свою честь, чтобы не опозориться перед Разрушительными Силами. Ибо они-то уж точно не простят за поражение.



      Техножрец вовсю пользовался моментом, чтобы подлатать своих механических (и не очень) друзей. То, что осталось от его личной компании, несколько удручало. Бывало иногда и много похуже, конечно... Но плох тот Магос, кто смотрит с горы на подножие, а не на звёзды! Тем более, что Альхазред, как никто другой среди собравшихся здесь солдат, понимал – А'Нгус далеко не дурак: притащил свору для отвлечения внимания. Лорд из Чёрного Легиона ищет тут нечто определённо очень интересное. Знание? Артефакт? Пускай это третьесортная планета, но имперцы не назовут пустырь Святыней и не наводнят его фанатиками без причины. Что веруны в Труп-На-Троне, что Пеплосвязывающий – они все держат свои тайны при себе. Но когда речь заходит про свободу познания...
      ...Молот Гнева уже созрел и готов к жатве.



      Сводки с «Неустрашимого» не внушали особого оптимизма. Когда крейсер станет шрапнельной начинкой между бисквитными кругами планетарной обороны и флота лоялистов? Хороший вопрос. Несмотря на то, что большая часть СПО отвалилась, кое-где ещё сохранялись очаги сопротивления. В принципе, если добраться до Командного Центра СПО, можно заметно помочь собственному кораблю задержаться на низкой орбите. Во всяком случае – крейсер пока не привлекает внимание из-за корабельной мясорубки над Дарколоном. Но, стреляя по планете, он выдаст себя. Так что Феросу порекомендовали прибегать к этому методу только при крайней нужде. Железный Жрец с некоторым скептицизмом осматривал собрание хаоситов, но и только – до тех пор, пока Сервиторы в порядке, у него нет претензий.



      Кайрон и в этом сражении пока что оправдывал свой чемпионский статус. Будь он немного сильнее, может, и сам бы принял командование. Однако... Он остался в одиночестве. И только нежданное пересечение с другими уцелевшими подразделениями КДХ сделало сей день несколько менее напряжённым. Во всяком случае – имперцы решили перегруппироваться пред тем, как взять всю компанию в клещи. Чем дали оной время, для передышки. Очень зря, честно говоря. Время – такая переменчивая, непостоянная штука... Возможно, скоро Блэкхарт докажет и себе, и друзьям, и врагам, и Богам – что он достоин истинного дара Разрушительных Сил. Но для этого всё ещё предстоит хорошо постараться.



      Нагибирус в чём-то сходился взглядами да событиями дня со своим товарищем по силе из дружественного Легиона. Оба Чародеи; оба довольно быстро расстались с соратниками собственных рот. Разве что Кайрон действовал больше грубой мощью, а Ужасного вела пусть и невидимая, но весьма ощутимая (хотя бы им) рука Тзинча. Так что погоня за ним быстро сошла на нет. Ну, попробуй догони там тень. Другой вопрос, что прямая конфронтация с лоялистами в случае Нагибируса быстро закончится, когда по его душу прибежит Инквизитор или кто-то ещё примерно того же уровня силы. Или просто от шального танкового снаряда. Хаос – такое дело, тонкое... А теперь не грех развернуться, с такой-то лихой командой.



      А если взять точку зрения Нито, то штурм продвигался удовлетворительно. Пусть даже от его роты остался лишь он сам – Апотекарий в хаосе первых часов боя друзей не только терял, но приобретал. Да и Дедушка вполне с пониманием отнёсся к тому, что не каждый из его любимых детишек сдал экзамен на естественный отбор. Тем ценнее в его глазах смотрится сам Нито. А это, между прочим, дорогого стоит. Плюсом: добрый Доктор тоже весело подмигивает, говоря о том, что оказаться на поверхности планеты, да в самой Столице – большая удача. Ну а тот факт, что Хаосом им ниспослана поддержка, в лице четырёх довольно везучих избранников Богов и того мужика из Железных Воинов, и вовсе открывает новые перспективы. Главное – не разругаться насмерть между собой во славу Императора.



      Рапорты многочисленных глаз и ушей Альфа-Легиона складываются в достаточно любопытную картинку вторжения. Прикрывшийся щитом из металла да плоти своих собратьев, А'Нгус проводит собственную Операцию даже вне досягаемости многоголовой Гидры. Однако, логично: смешные истории про одетых в чужое обмундирование агентов Альфария, на поверку чаще заставляли плакать от осознания правдивости оных. Так что, полагаясь чисто на себя (ибо кто сделает твою работу лучше, нежели ты сам?), Пеплосвязывающий скрылся по своим делам. Кто ж его осудит, кроме тех, кого он обманул да использовал на манер пушечных шлюх? В силу того, что начальство сейчас реализовывало собственные планы, Фокрону отдали карт-бланш на столичные манёвры. Пообещав заодно поддержку с воздуха. Правда, с лаконичным и понятным даже дураку условием: потеряет Громового Ястреба – нового не дадут. Учитывая ПВО в городе – осторожность не помешает. Впрочем: свои люди уже докладывают о самой опасной точке, по которой можно нанести хороший удар с земли, чтобы связать имперцам руки в воздушном бою. Остальное остаётся на усмотрение Тейра.

Всем

Я - Мажордом. Имечко для слуги, не так ли?
Я наблюдаю за тобой с первого дня, друг.
Ты уже смирился ?
Имена не важны, как, впрочем, и намерения…
Сначала ты не верил.
Думал, что я иллюзия? Твой друг ? Твой враг ?
Злился ? Радовался? Сражался со мной ?
Это не важно.

Ты потерял счет времени? О, я многое бы тебе мог рассказать о времени. Эти стены давят и мучают тебя.
Я понимаю. Я тоже своего рода пленник, ведь время - это движение.
У Ао своеобразное чувство юмора…

Итак, чтобы выбраться отсюда нам нужно движение. О, я знаю, что ты согласишься на все.
Рано или поздно. Для меня эти понятия не имеют значения, поэтому считай, что ты уже согласился.
Ты и еще многие. Множество дает силу.
Сила порождает движение.

Просто найди мертвого бога. Собери его в себя.
“Найди. Собери”. Эти слова огненными буквами впечатываются в твой разум.
Теперь, мой друг, ты отмечен временем. Начни же свое движение…

Вид на крепость


Вид на город

Стояла весна, довольно ранняя - здесь, на северном Фронтире, было уже достаточно тепло и солнечно - совсем нетипично для конца марта. Правда по утрам часто моросил противный холодный дождик, изливавшийся из туч, приносимых с Каменных гор неприятно промозглым северным ветром, а ночью лужицы изредка сковывало морозом. Однако днем обыкновенно замок барона, стоявший на высоком холме над основными жилыми кварталами Нортгейта, утопал в лучах весеннего солнца, а небо очищалось, приобретая ясно-синие цвета и поднимая утренне-хмурое настроение местных жителей до вполне приемлемого уровня.
Собственно говоря, сам замок Нортгейт являлся средних размеров внушительной крепостью и возвышался над небольшим поселением, формально называемым Нортгейтшир - типичным баронским "домашним" владением. В городке наличествовали церковь св. Анны, Ратуша, рыночная площадь, улица ремесленников, отдельно улица торговцев пушниной. Сам городок стоял на южном берегу речки Каменки, а на северном берегу возвышался замок, и местные обычно и город и замок называли просто Нортгейтом или даже коротко Гейтом.
Поселение в целом было построено так, что Нортгейт вместе с Нортгейтширом, также имевшим невысокие, но крепкие каменные стены, закрывали вход в зажатую горами узкую долину, которая вела на север, к перевалу через Каменные горы и далее к Великим Ледяным Пустошам. Замок местного барона Шварцмунда был сильной крепостью, построенной гномами совместно с людьми в древние времена и служившей опорным пунктом на Фронтире, как называли теперь северные пограничные земли, не так давно входившие в состав Империи Аррандрах.

Во время последней гражданской войны барон решил попробовать вкус вольности и свободы, как утверждалось в его грамоте, зачитанной повсеместно в его владениях на момент объявления "независимости" от Империи. Для простых обывателей гражданская война впрочем принесла мало "свобод", зато увеличила подати и поселила некоторую неуверенность в завтрашнем дне. Безусловно, все эти "столичные дрязги" во все времена мало волновали жителей Фронтира. Здесь хватало других проблем - орки, тролли, твари из Проклятого леса. Но теперь, поскольку барон и соседи стали с увлечением грабить друг друга (веселое занятие!), они конечно же перестали заниматься наведением порядка на своих территориях (скукотища смертная!). По окрестностям стали плодиться банды грабителей, которые вбирали в себя дезертиров, бомжей и убийц. После нескольких попыток имперцев вернуть себе северо-​западные герцогства "вольные бывшие дворяне" кое-​как договорились и дали отпор ослабленной армии Императора Вакардия I. Однако к настоящему моменту личные дружины местных баронов сильно поредели и наводить порядок в вотчинах, баронствах и герцогствах зачастую стали доверять наемникам. Ясные вельможи, не желая тратить жизни своего личного воинства, использовали наемников как полицейские силы, как пешки в политических играх, в охранных целях и для грабежей.
Наемнических отрядов существует великое множество, самых разных калибров, уровня морали и экипировки. Отряд, о котором пойдет данное повествование был невелик. Буквально вчера, по поручению барона, наемники совершили вылазку в горы, осмотрев старый, давно заброшенный форпост милях в 20 к северу от замка. Не встретив ни на пути, ни внутри форпоста чего-либо значимого, они вернулись в таверну, ожидая представителя барона, чтобы закрыть контракт. По договору следовало дополучить за выполнение задания 100 золотых монет. Кроме того, представитель барона - виконт Ферт - утверждал, что владетель "осенит отряд своей милостью", если они выполнят разведку в срок.

Утром в таверне Северное Сияние было мало местных - пара расслабленных стражников с ночной смены, девушки нетяжелого поведения в "небоевом состоянии", завтракавшие в уголке, а также пара ремесленников, зашедших выпить горячего и перекусить после первых рабочих часов раннего утра. Зал таверны мог вместить с сотню человек и отряд разместился тут на завтрак с большой свободой. Отряд "Северный Корпус" достаточно часто останавливался в этой таверне на постой или просто выпить и перекусить. Здесь было уютно. Даже наличествовали два больших окна, затянутые почти прозрачным бычьим пузырем, закрывавшиеся зимой плотными деревянными ставнями. Лавки и столы стояли в большом зале рядами, возле выхода из кухни располагался большой прилавок, на который повара выставляли кушанья. В настоящий момент с кухни доносился шикарный запах шкворчащей яичницы с беконом. Хозяин таверны, пышащий энергией добряк Джон Колтрейн, уже с готовностью стоял рядом со столиками. На левой руке у него покоилась восковая табличка чуть больше ладони, на которой он записывал заказы по ведомой только ему одному системе, на правой же висело кипельно-белое полотенце.

  Капитан коротко кивнул, довольный оперативниками:
— Блант, Элден, останьтесь ненадолго. Остальные- свободны. Расчётное время до прибытия- 40 минут. Потратьте их на подготовку своего снаряжения, особенно утепления.

  Не считая офицеров, все один за другим покинули зал совещаний. Времени приготовиться было более, чем достаточно. Дело предстояло не сложное, если действовать быстро и профессионально.
  Главное, чтобы всё шло по плану.

***
  В трюме, как и всегда, было просторно, несмотря на огромное для фрегата количество техники на борту. Целых два челнока стояли в разных углах у люка ангара, а "Мако", готовый к бою и сбросу, стоял у противоположной стены ангара. Капитан Хопкинс лишь пожелал всем удачи на работе, прежде чем покинул палубу.
  Зазвучала сирена, основное освещение погасло, за место себя оставив тёмно-красные пульсирующие лампы. Группы расселись по своим челнокам. Створка ангара отворилась и весь воздух из трюма за мгновение вышел в бездонный вакуум космоса, бескрайнего и холодного.
  Крепежи беззвучно разжались и выпустили два маленьких корабля в свободный полёт прямо к планете, а белоснежный контур "Бессмертного" грациозно развернулся назад и исчез в леденящей тьме, оставляя после себя едва заметные контуры химических двигателей...

Любого, кто входил под своды крепостных стен замка Хелген в первую очередь встречал суровый и благородный лик мужчины в годах и с тиарой на голове — лик Габриэля Хельгенского.
Оно и понятно, всё же Габриэль — легендарный основатель династии! Габриэль Кровавый. Габриэль Верный. Габриэль Драконоборец… баронство знает множество титулов своего праотца и много легенд с ним связанных, а ещё больше историй о нём и его сыновьях, Итэре и Хорвальде, вместе.
Эта троица и основала баронство, вместе с небольшой армией пару декад назад отвоевав эти земли у восставшего против Эктодумы самодержца, а после приняв их в дар. Вместе с сыновьями Габриэль правил долгих пятнадцать лет, пока в одну из ночей его ослабевшее с возрастом сердце не остановилось.
Габриэль завещал своему старшему сыну, Итэру, быть достойным правителем этим земель, а младшему сыну, Хорвальду, стать защитником и опорой своему брату.

В те годы, союз двух братьев, взошедших на престол, казался чем-то, созданным самими небесами для долгого правления…

Сейчас же, оба из них давно кормят червей. Итэр — в безымянной могиле во внутреннем дворике замка, куда его вместе с женой перепохоронила новая владелица четыре месяца назад. Хорвальд же неловкой походкой мертвеца прямо сейчас ковылял под аркой ворот, заходя в замок. На него, казалось, с укором и болью смотрело лицо основателя рода. Мертвецам на его взор было абсолютно плевать, к сожалению.
Скорбная процессия зомби и скелетов тянули через наспех сколоченные ворота крепости гигантский чёрный кусок камня. За ними со строительных лесов, которыми обрасли разрушенные стены замка, наблюдали мёртвые гвардейцы.
В крепости кипела работа: молчаливые рабы магии Эйба день и ночь работали над восстановлением этой крепости вот уже как месяц — с тех самых пор, как внутрь был доставлен первый “контролирующий обелиск”. Им помогали и живые строители.

— Выше. Ещё выше! — По привычке кричал на своих костяных работников бригадир, стоя напротив крана. Здоровенная махина, похожая чем-то на цаплю, ловко поднимала на одну из уцелевших башен громадный чугунный котёл. Если какой-то идиот решит напасть на укрепление, то именно из этого котла на него выльется поток кипящего масла или густой смолы.

Всего в паре футов от него кучка мёртвых детишек разносила среди немногих живых работников сегодняшний ужин: он готовился на кухне, в одном из десятка мелких домиков работничьего городка, что вырос в пору бурного строительства в стенах замка. Там ютились труженики, вдалеке от нежити и слуг имения — последние ютились в стенах замка Хелгена.

— Их надо будет стереть им память после работ. — Задумчиво прошелестел силуэт, что наблюдал за стойкой. Его одинокая фигура взирала на внутренний дворик из окна самой высокой башни. — Быть может, их глотки сгнили… но они всё ещё кричат. Меня это несколько беспокоит. — Сказал Эйб своим сторонникам, в частности обращаясь к Габриэлле.

Из трёх башен Хелгена полностью целой и почти что нетронутой осталась всего одна — башня Вороньего Гнезда, где некогда располагались покои прошлого барона.
Именно в старой комнате Итэра Хелгенского, при свете свечей и магического света, сейчас сидело семеро... у окна, наблюдая за работой, застыл фантом свитый из дымки — Эйб пришёл навестить своих маленьких слуг перед установкой в замке второго из четырёх Чёрных Обелисков. Он наблюдал в основном за нежитью, что трудилась на благо Хелгена.
Все немёртвые — бывшие родственники (со стороны дяди), слуги и сторонники Хорвальда Хелгенского. Как трупов их Эйб воскресил по просьбе Габриэллы Хелгенской. И по той же просьбе сохранил им самознание, но забрал свободу слова.
А так же не наложил заклятье, предотвращающее гниение.
От этого от части трупов в первые месяцы стояла ужасающая вонь. Но постепенно, время смыло не только её, но и плоть с костей несчастных. Тела высохли. Надежда растворилась. Зато осталась Габи, что могла наблюдать за их вечной агонией.
Сама виновница торжества сидела в той же самой комнате, что и Эйб, за большим круглым столом напротив массивного трельяжа в углу комнаты. На столе стояла блюда, частью уже подъедены, бутылки с выпивкой, частью осушенны самой волчицей, какие-то бумаги с мелочёвкой и наполовину полные кубки. Рядом со столом молчаливо завис Эйгор — он подливал.
За тем же столом, а может быть и в стороне от него (у камина, за писмьенным столом или под балдахином широченной кровати) развалились и остальные рыцари погибели: Умбар, Майя, Хава и Эгрофеус — они давно уже жили в замке.
Поодаль от остальных, по правую руку от Эйба, стоял лишь Льюис — его немёртвый маг представил остальной пятёрке только сегодня, введя в коллектив как дополнение отряда.

— Я знаю, Габриэлла, что ты хотела бы продлить их… состояние, — Эйб повернулся к столу и поплыл к своим товарищам, — но мне будет спокойнее, если под вашим контролем будут всецело безопасные слуги. Эти — ненадёжны. Они сохраняют сознание и память сверх положенного… ну да ладно. Друзья!.. — Поднял он руку к потолку, впервые улыбнувшись.

Так маг привлёк внимание уже успевшей расслабиться группы.

— Я поздравляю вас всех с установкой второго монолита! — Этого пятёрка (теперь уже шестёрка) ждала целых два месяца, застряв на это время в замке. — С ним вы не только сможете совершать ритуалы призыва или поднятия мертвецов, но и вам больше не нужно будет каждую неделю обновлять заклятье удержание мертвецов моими свитками. — Все это и так знали, но Эйб решил проговорить все плюсы обелиска ещё раз — всё же, это лучшее его творение и мага просто распирала гордость. — Теперь монолит будет поддерживать нежить в замке сам собой, а так же регулировать её численность и пассивно приманивать в крепость ещё мертвецов. Вам наконец-то не нужно самим беспокоиться о безопасности замка или ближайшей деревни: это на себя возьмут немёртвые гвардейцы. Ваше передвижение по баронству больше ничего не сдерживает. — В его руках появился призрачный кубок, который некромант поднял в воздух. — Поздравляю! — Эйб отпил иллюзорного кагора, просто чтобы не отрываться от остальных гостей маленького праздника.

И вправду. Два месяца… ровно два месяца как они безвылазно сидят в крепости, срываясь только на короткие миссии. А всё потому, что кто-то должен был сторожить замок, пока в него устанавливают “монолит” — здоровенную чёрную булыгу, что служит этаким ретранслятором воли и сил Эйба на расстоянии.
Всего таких монолитов должно было быть четыре: первый позволял Эйбу в любое время переместиться в замок, второй позволял призывать сюда его воинов за деньги и поддерживать связь с магом, а так же управлял мелкой нежитью и поддерживал магию, третий генерировал постоянное защитное поле вокруг замка, а что делал четвёртый — неизвестно!
Но, на время их установки пятёрке пришлось сидеть внутри и караулить ублюдков, что пытались прервать ритуал. Трижды их пытались штурмовать загулявшие паладины, что “почуяли концентрацию зла” в замке. Пару раз ловили шпионов из соседних баронств. Один раз отражали нападение монстров…

...В общем — скукота! Только мелкие сошки, годящиеся на зубочистки или новых болванчиков-строителей в армию зомби. И все как на подбор с рожами стрёмными и тупыми. Последнее — вполне логично, раз уж они на замок лезли.
Но, это в прошлом. Ведь теперь, когда второй монолит вскоре будет установлен, они станут свободны. А это значит…

— ...Но, в любой чудесной новости есть ложка дёгтя, друзья мои. Ведь с установкой монолита, кончается и ваш отдых от работы в поле. — Обрадовал всех присутствующих маг со скорбным видом. Верно, теперь у них будет работа. — За время, пока вы охроняли монолит, в баронстве успело накопиться для вас достаточно дел и достаточно выскочек, которым вам нужно будет решить. Чем быстрее — тем лучше. — Чётко обозначил свою позицию Эйб. — Для этого я и привёл к вам Льюиса: он будет хорошим дополнением вашему отряду.

— Завтра утром я перенаправлю вам все запросы, на которые в следующий месяц вашей группе надо будет обратить особое внимание. Но перед эти, я бы хотел, чтобы вы выполнили одну особую работу сразу же. — Некромант подплыл к столу, создавая на нём иллюзорную карту герцогства.



— К северо-западу от Хелгена есть небольшая подконтрольная баронству деревенька: Даскван. Ничего особенного в ней нет, кроме двух вещей: первое — после захвата земель герцогством они не уплатили вступительную десятину, но и отсрочки не уплатили, игнорируя большую часть моих запросов к ним и сжигая большую часть моих немёртвых посланников… и второе, — тут уже лицо Эйба стало серьёзнее, — по моим рассчётам, через них проходит один из контрабандных путей речных пиратов в обход Аберабермэй.

— Вам надо будет приехать в эту деревню, деликатно попросить их выплатить вступительную десятину и неустойку в размере половины от цены создания за каждого сожжённого ими своего прихвостня, затем искать, а если найдёте — то уничтожить всю контрабанду и всех контрабандистов, что решили, что могут хозяйствовать на этих землях без спроса, а затем выдать мой эдикт. — Постепенно голос мага становился всё выше и выше, и вскоре он говорил громко и ясно, с нотками гнева в голосе. — Я хочу начать кое-какую разработку полезных ископаемых вблизи их деревни. — Эйб хлопнул в ладоши. На столе появился свиток с печатью — эдикт. — И хочу, чтобы эту разработку начали жители деревни: оборудования я предоставлю, но нежити на них у меня уже просто нет… по крайней мере, в ближайшие пару месяцев. — Он взглянул на всех собравшихся. — Если они откажутся… — Эйб не договорил, — ...а впрочем, не мне вас учить. Вопросы?..

Прошлая ночь. Три часа. Кун.

Во время своего дежурства Кун, начавший уже уставать от заунывно-монотонных, вопреки всякой логике клонящих в сон подвываний скелета, внезапно услышал новый звук. Не то, чтобы за условным порогом пещеры была абсолютная тишина, ночью и в каньоне звуки разносятся далеко, но ничего, что можно было бы определить как достаточно близкое, чтобы быть интересным и различимым до этого нового звука не было.

Звуком этим было надсадное, но не прерывающееся "О-о-о-о-о-о-о!". Первый подозреваемый, скелет, был не при чем, звук доносился снаружи пещеры. Прислушавшись, Кун понял, что изначальное впечатление, что это "О-о-о-о-о-о-о!" непрерывно, ложно – каждый раз, когда звук начинал проседать, кто-то подхватывал его. Следом за "О-о-о-о-о-о!" появилось и "А-а-а-а-а-а-а-а!", и "У-у-у-у-у-у-у-у!". К этому моменту скальд смог примерно определить направление, с которого доносились эти странные крики. Оным направлением был кратчайший путь к одной из соседних пещер, той самой, где Бьянка среди наскальной живописи нашла каменную дверь.

Затем к вокалу подключилось ударное сопровождение. Правда, подобных инструментов Кун не знал. Точнее, он знал этот звук, но не думал, что он может использоваться в качестве элемента музыки. Какой угодно музыки. Иногда поздно вечером, когда очень хочется спать, или днем, когда тоже хочется понежиться полуденным отдыхом после обеда, кто-то за стенкой начинает прибивать полку или на улице разгорается укладка каменный плит или какая другая стройка. Вот эти удары молотком по явно не полому или звонкому предмету и раздавались, к счастью, достаточно далеко.

А потом в бессмысленные звуки начала вплетаться какая-то осмысленная речь. Разум скальда перебрал несколько языков, прежде чем осознал, что оная речь, точнее, песенный речитатив, принадлежит гоблинам. Не все слова можно было разобрать, некоторые заглушались ударами молотков и воплями, но Гниксланден смог разобрать следующее:

ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
КРЫЛЬЯ ТВОИ РАСПРОСТЕРТЫ
ЧЕШУЯ БЛЕСТИТ В СВЕТЕ ЗВЕЗД
ОЗАРИ НАС МОГУЧИМ ПОЛЕТОМ
КАК ПРЕДКОВ НАШИХ ОЗАРЯЛ
ПОРАЗИ ВРАГОВ НАШИХ
КАК ПОРАЖАЛ ВРАГОВ НАШИХ ПРЕДКОВ
НАШЕЙ НАГРАДОЙ ТВОЙ ВИД
ЭТОЙ И КАЖДОЙ НОЧЬЮ
КАК ЗАВЕЩАЛИ НАМ ПРЕДКИ
МОГУЧИЙ ТВОЙ ОБЛИК
МОГУЧИЕ ТВОИ КОГТИ
СЛАВИМ ИХ КАЖДУЮ НОЧЬ
КАК ДЕЛАЛИ НАШИ ПРЕДКИ
ТАК ГРОМКО, КАК ТОЛЬКО МОЖЕМ

И дальнейшие вариации восхваления чего-то летучего, чешуйчатого и когтистого с избыточным применением слова "могучий" и разных его форм и оттенков.

На гоблинском это звучало не сильно более музыкально или рифмовано, чем в адаптированном переводе, который составил Кун…

Увы, зонтик от кислотного дождя не спасал. Да и другая одежда особо тоже не помогала – непонятно было даже, сколько она выдержит, если попытаться в нее закутаться, хоть так защитившись от едких капель. Хуже всего пришлось, наверное, Хагару и Кактусу, причем больше даже первому – у него-то толстой шкуры не было (во всяком случае, своей, человеческой, толщины явно недоставало). А доспехи он снял.

К счастью, наделенные магическим даром среагировали быстро – сперва Кун поднял свой розовый купол, а затем Джард наложил чары, защищающие от кислоты. Невидимая защита окутала всех, и зеленовато-ржавые капли начали бодро отскакивать от нее под почти что ровно отраженным углом падения. Вскоре ветер, как и предсказывал Хагар, унес тучи дальше, проливать ядовитым ливнем грядущий путь искателей приключений.

Гург, с каким-то детским любопытством наблюдавший за тем, как капли дождя отскакивают от тех, кто не поместился в розовое укрытие Куна, под конец сам вышел под дождь, и начал играться с странной магией, протягивая руку, чтобы полюбоваться, как реагируют капли, или пытаясь набрать кислоты в сложенные чашей руки. Когда дождь прошел, он с грустью вздохнул.

- Эх, вот – хорошее волшепство! Не то что у некторых. Ну что, погнали дальше!

И, действительно, погнали. Дальнейший путь прошел не без падений, но магия Райлега защищала от наиболее неприятных последствий. А чувство защищенности позволило некоторым членам партии смотреть не только себе под ноги да в скалу, но и по сторонам. И, действительно, почти все заметили, что среди скал то тут, то там валяются скелеты, куски скелетов, и, что особо важно, элементы снаряжения. По большей части - в крайне плачевном состоянии, деформированные, проржавевшие или поеденные какими-то обитателями разлома (очевидно, что Гург был не самым неприхотливым к пище из местных жителей), но в двух случаях были исключения – из каменной глыбы торчал боевой топор, дварфийские руны на котором не стерлись даже после не одного сезона кислотных дождей, и на краю расщелины Джард углядел окованное серебристыми кольцами длинное древко какого-то оружия.

Кун оглядел каньон, поморщившись.

- Мне не нравится это место. Вон те скалы, - он кивнул рукой, - выглядят как-то... странно. Как будто кто-то копошился здесь, словно руками в песке. Фрагменты пород перемешаны друг с другом, местами вообще как будто кто-то взял кусок скалы и перевернул его набок. На извержение вулкана тоже не похоже, тогда вулканические слои были бы внизу. Как будто был какой-то мощной взрыв.

Он покачал головой.

Но выбора у нас особого нет, не зря же мы шли сюда. Нужно спускаться вниз. Гург у нас первый, я пойду вслед за ним. Смотрите в оба и будьте осторожны. Я же постараюсь нам помочь своим талантом. Поверьте, ничто так не бодрит и не придает сил, как хорошая песня.

Полуорк встал у порога тропинки, вспоминая песню, которую они играли с Мириель для океандерских солдат дома. К сожалению, её лютни здесь не было, да и барабан тоже придется оставить висеть на груди, руки будут явно нужны. Остается только голос. Прокашлявшись и понасвистывав мелодию под нос, он запел и двинулся вперед.

- Beneath the sun, a peasant heart
A land where bitter armies marched
But here even serpents have their day
Crosses and flowers bloom and stay

Впереди и по бокам были странные скалы и клубы дыма. Внизу - загадки "блюющего каньона". Ничего не оставалось, кроме как крепиться духом и идти вперед.

- Past our pain and our losses
When we climb the hill of crosses
March through death to where love is
When you climb the hill of crosses...

Я СТОЛЬКО КУБОВ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ КИДАЛ В МЭЙД РПГ

Потужив недолго о потерявшемся в небесах Гурге, отряд двинулся дальше. Под конец, в отличии от великана, они знали, как работает заклинание полета, и был некоторый шанс, что предводитель отряда Дропил не вознесется ввысь настолько, чтобы заботливо предусмотренное создателями большинства версий заклинания медленное снижение не смягчило его падение настолько, чтобы ему не удалось выжить. И, в самом деле, искателям приключений удалось наткнуться на изломанную сперва от многочисленных ударов о голову, а потом и от падения с большой высоты маргулью, и, спустя некоторое время и корректировку курса, на самого Гурга, сидевшего на остатках еще одной. Одной рукой он потирал зад, другой держал уже порядком пообкусанное крыло, оторванное от добычи.

Увидев Райлега, он, скорчив недовольную рожу, высказал свое недовольство:

- Предупреждать надо! Волшепник, плядь!

Однако развивать конфликт не стал. Видать, ушиб был не такой уж и болезненный, или же удовольствие от возможности бить крылатых в полете компенсировало причиненные падением неудобства. Впрочем, вид у Гурга был немного потрепанный. Хотя быстрый метаболизм великана уже начал затягивать раны, полученные им в ходе сражения с рыцарем, Гург обзавелся чуть заметным нервным тиком, и изредка сплевывал в сторону сгустки чуть розоватой слюны.

Но все это не помешало ему, завершив перекусон, после которого от маргульи остались только рожки да туловище, продолжить путь. Место, откуда прибыли напавшие на Гурга, его отряд и сопровождаемых ими торговцев летучие твари, путешественники нашли бы и сами, но с проводником в виде великана это выглядело как-то надежней.

И, действительно, через час-полтора пути смешавшаяся с пеплом пыль поулеглась, видимость улучшилась, и ландшафт изменился. Но не раньше, чем различим стал постоянный, меняющийся в тональности, но неизменно тоскливый вой. Который великан, очевидно, бывавший в этих краях, прокомментировал просто, но не слишком понятно:

- Каньон воет. Не опращайте внимания. Птидельность!

Равнина переходила в неровную поверхность, все так же высохшую и лишенную жизни, но изломанную так, будто по ней били какой-то гигантской кувалдой, от которой во все стороны расходились трещины, вздымались каменистые хребты, и возникали провалы. Провалы. От небольших узких выбоин, о которые можно споткнуться, если не смотреть себе под ноги, до широких расселин, из которых вырывался с нерегулярной периодичностью дым, черно-бурый цвет которого отбивал всякое желание подходить ближе. Несколько раз путешественникам казалось, что в подземных проломах что-то быстро передвигается, но лезть в эти дыры, куда даже полурослику протиснуться было бы сложно, было бы опрометчиво, да и шло вразрез с текущей целью.

К которой они приближались, судя по растущему воодушевлению Гурга. Через минут десять-пятнадцать движения по этой местности, он прищурился, принюхался, и повернулся на сорок пять градусов.

- Туда!

И показал пальцем в сторону линии низеньких корявых холмов и груд земли, простиравшихся почти до самого горизонта. Что-то было в этом противоестественное, казалось, что поверхность просто не должна быть настолько ровной. Еще минут десять ходьбы, и стало понятно, почему это было так – колоссальная расщелина, трещина в земной коре, уходящая на сотни футов вниз, тянулась через всю равнину. Ее усыпанные трещинами и, местами, отверстиями, подозрительно напоминающими пещеры, кое-где были отвесны, но местами обвалившаяся порода или сам катаклизм, породивший это место, давали возможность для спуска или подъема. Возможность, не лишенную риска – в некоторых местах дно было сокрыто в дымке, что заставляло задуматься, дно ли это на самом деле. Местами сквозь дымку торчали острые, похожие на иглы или пики камни – не сразу приходило понимание, что казавшееся тонким с такого расстояния вполне могло быть толщиной в несколько Гургов.

Легче от этого поскользнувшемуся при спуске и упавшему вниз, с многосотфутовой высоты, впрочем, не стало бы.

Гург показал пальцем на чуть различимые точки, кружившие где-то над юго-центральной частью ущелья.

- Блюющийся каньон. Нам туда.

Спуститься вниз по ближайшей части ущелья не было невозможно - между трещинами и расщелинами можно было проложить путь, и даже падение в одну из них не должно было стать фатальным, в отличие от попытки спуститься по одной из отвесных стен ущелья. Но стоил ли риск возможной награды? Решить это предстояло сейчас…

Последовавшие события разворачивались так стремительно, что Легран мог бы поклясться – он, кажется, ещё совсем недавно доиграл последний аккорд. Но вот он стоит вновь на этом балконе – а минуло уже два дня. Он любуется вторым закатом в Париже. Закат пылает ярко, но никто из вампиров не спешит укрыться от последних лучей солнца.
Потому что их и нет вовсе. Потому что второй закат – это взметнувшееся к ночному небу пламя, пожирающее особняк Багрового короля. Алая орифламма настигла наконец-то безумца, осмелившегося встать на пути у Процессии Отречения.

Много всего произошло к этому моменту. Возможно, ещё не был даже обнаружен труп "Странника", безымянного еврея, который за звонкую монету согласился снабжать мага всем необходимым. Ещё не разнеслась весть по Парижу, что герцог Орильи скончался при таинственных обстоятельствах. Ещё не пришла весточка из Процессии в ответ на известие, что Зарайя мертв, и город остался без Пастыря. Ещё не ясно было, что станет с обратившейся Амели и её ребёнком, который, вне сомнения, был от Леграна.

Истекал кровью где-то внутри бушующего пламени убитый человек с безобразным шрамом на левой стороне лица. Багровые, под цвет прозвища, капли успели слиться в небольшое озерцо под столом. Как это часто бывает, человек был не просто смертен, он был смертен неожиданно и внезапно – наверное, маг сам не ожидал встретить Жнеца в облике Когтей так рано. Тем не менее, его история – история террора могущественных хищников, подошла к концу. На самом деле этот маг был всего лишь креатурой отчаяния Зарайи, мечтавшего об Изнанке. И как целиком искусственное явление, он сейчас исчезал без следа.

Улицы не успела захлестнуть паника сражения Розенкрейцеров, убеждённых Сильвией де Моро выступить на стороне "Алого пламени", и тварей, созданных некромантом. Не успели ещё и другие магические сообщества дать ответ – а дети ночи уже растворялись в дымке тумана. Кто-то уезжал прочь, кто-то просто отступал в тень.

Андре де Леграну уезжать точно было не с руки: скорее всего, когда ответ от Процессии придёт, Пастырем Парижа станет именно он. Это было настолько очевидным, что ответ был скорее простой формальностью. Более подходящей кандидатуры не существовало – Зарайя невольно об этом позаботился.

Князь Фюстенбергский тоже оставался в Париже. После того как шумиха уляжется, он получит в своё распоряжение поместье дальнего родственника и сможет продолжить свои исследования – контакты с алхимиком, знакомство с Андре и его участие в деле Багрового короля гарантируют Леопольду успешное начинание.

Шарль Сансон, как и было оговорено в беседе с капуцином Винсентом де Моро, получал должность королевского палача. Разумеется, он был ещё и представителем от вампиров при дворе, но знать это следовало немногим. Для истории же его имя сохранится как имя основателя известнейшей династии палачей, чей далекий потомок оборвёт жизнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Покидала город Сильвия де Моро, отправляясь обратно в Марсель. После багровых рек Парижа ей хотелось вновь увидеть море. И – Жанну. Привычный уклад жизни был восстановлен и эпатажной провидице было нечего делать в городе, возвращавшегося в свой привычный ритм.

Уезжал и Оуэн Блейк. Исчез, растворился в тумане грёз Багровый король – и жители Парижа стали не более интересны, чем жители множества других столиц. Как Коготь он выполнил свою задачу, и теперь, вернувшись в одну из цитаделей Процессии мог приняться за новое дело. Безусловно его вклад будет вознаграждён, и он станет на ступеньку выше в сообществе детей ночи. Как он распорядится новыми возможностями – его дело. Он может получить руководящую должность в каком-нибудь из регионов у себя на родине, а может воспользоваться им, чтобы получить доступ к древнейшим архивам Процессии. Кто знает, что он там найдёт?

Так заканчивается наша история. Но с ней не заканчиваются истории наших героев – они продолжат своё бессмертное шествие, до тех пор, пока горят Realta Nua. Уснёт Париж, сотрётся, исчезнет из истории Багровый король. Возможно даже, не все имена из этой истории вспомнят спустя сотню-другую лет. Но что им до этого? Они сами – история. Они сами – Ночь. И так повелось.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~Fin~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Когда между ним и трупом внезапно (для поглощенного своим делом Гурга) образовался огромный великан, экс-главарь Дробил от неожиданности даже икнул. Но, поняв, что это один из его спутников, приступил к попытке тактического обхода живого препятствия.

- Много, мало, всех упьем, если наскочут. Зачем разпираться?

И, таким образом, вопрос Райлега застал его уже в позиции для добивания. И оказался даже более действенным, чем массивная туша Хагара. Дубина Гурга замерла над его головой. А морда великана приняла сосредоточенное выражение.

- Встречал, потому и допиваю. Шоп не встал. В Пустошах все есть, и все хочет тебя съесть! ГЫ-ГЫ-ГЫ-ГЫ!

Развеселившись своей шутке он опустил дубинку. Прищурился, к покойнику присматриваясь. Ткнул ногой чуть, поворачивая тело. Благо с его силищей это было довольно легко.

- Не, это другой. Видали, как прызнул? В проне опычно трухлявые шастают, одни кости внутри. Или мясо гнилое.

Раскаяния в том, что только что рассталось с жизнью живое существо, и сделало это посредством рук Гурга, последний, явно, не испытывал. Но то, что желание расплющить останки рыцаря вроде как прошло, дало возможность спутникам Гурга оные останки изучить.

И это был довольно интересно. Прежде всего, рыцарь действительно был живым, но, осторожно стянув латную рукавицу с его руки, Райлег заметил, что кожа всадника (похоже, что человека) была покрыта какими-то струпьями. Частично их можно было отнести на счет терния задеревеневшей кожи скрывавшихся под латной защитой перчаток, но часть очень походила на последствия какой-то болезни. Доспех, щит и копье, которым всаднику так и не довелось воспользоваться, были не магическими, а просто очень хорошего качества. И старыми, подобные формы брони большая часть путешественников видела на картинах, изображающих рыцарей Армии Света. Современные доспехи были более экономными как по количеству пригнанных друг к другу деталей, так и по объему уходившего на их изготовление металла.

Клевец был магическим, и от него исходила тяжелая злая аура, которую чувствовали все присутствующие, потому что никого из них магический дар стороной не обошел, кроме разве что Гурга. На рукояти, ровно в том месте, где владелец должен был сжимать руку вокруг оружия, виднелись небольшие выступающие шипы, вокруг которых запеклась кровь. В магическом свете Райлег увидел, как темные завихрения, похожие на скалящиеся черепа и воющие лица, клубятся вокруг рукояти и ударной части оружия. Прищурившись, он уловил несколько на удивление отчетливых магических нитей, раскрывших ему механизм работы наложенных на клевец чар.

Когда кто-то наносил удар этим оружием, в момент контакта с целью возникала вспышка чистого энергетического распада, и, чтобы она не уничтожила со временем оружия, часть этой энергии распределялась через рукоять, резонируя в руке владельца.

Еще одним интересным открытием оказалось то, что лошадь, в отличии от всадника, давно была мертва. Вблизи даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что она была скелетом, кое-как обтянутым высохшей и дырявой кожей.

Илль не успела ответить сэру Янусу. Их натужное, но всё же веселье, как и танцы Виссиль, как все жалкие попытки отряда хоть как-то взбодриться прервали те, кого они пришли спасать. Те, кто сами стали нынче Пустотой. Тьмой. Илль, чьи глаза уже темнели сегодня, Илль, чьё сердце уже переставало биться сегодня, лучше всех в отряде понимала, что это значит. Нет, не так. Они понимали, чувствовали, она – знала. И подавились смешком, несказанной шуткой, грибочками с луком и с суфле, подавилась разом остатком своей глупой надежды. Там стоял не Хаармс. Там стояла Пустота, надевшая его маску. Последняя искра истлела и погасла – обратилась в пепел, но почему столь ласковы слова Хаармса-Тьмы? Почему Пустота-Хаармс, перестав шептать "ты моя" побуждает не сдаваться? Издевается?.. Играет, как кошка с мышью?.. Или?.. Ведь вернулась же она. Вернулась дважды. Один раз из такого предела, откуда люди не должны возвращаться, потому что груз ТОГО знания не для живых. И если Эвелин смогла вернуть её, то может...

Вы видели как вспыхивает пепел? Это невозможно. Конечно, невозможно. Как и воскрешение из мёртвых. Но иногда случается. Мёртвая надежда поднялась крылатой тенью, обволокла Илль, оживая, закрывая проводницу от тянущейся к ней пустоты поглощённых, от разрастающейся в груди спрутом пустоты собственной души. Пепел надежды ожил, искрами взмыл в холодный воздух и эти искры засверкали, будто солнечные блики, на крохотной застёжке-звёздочки плаща Илль.

– Я не сдамся, Хаармс! – крикнула она вслух. – Я не сдамся!!! Мы не сдадимся!

Она обернулась к идущим сзади.

– Не сдаваться! Вспоминайте! Мы зря ругали Кинжал за обман, не обманывал он нас там, в храме, а подсказывал выход. Единственный выход. Вспоминайте! Самое светлое, радостное, самые приятные воспоминания, которые были у вас. Вспоминайте! Пусть от этого будет не хорошо, а больно, пусть нестерпимо больно, но Тьма не сможет ими питаться и мы выживем. Мы дойдем. Это хотел сказать Кинжал, но он не знал нашего языка, а мы приняли за насмешку. Вспоминайте их такими, какими они были! Плачьте, но вспоминайте!

"Почему, почему я не поняла этого раньше?! Почему не догадалась еще там, в Храме? Сейчас для многих может быть уже поздно, слишком поздно... Но оглядываться нельзя. В бою, увы, не поможешь раненым и убитым, а мы в бою. В бою за свою душу".

Она слышала подбадривающий крик Эвелин, видела краем глаза, как старшая чародейка творит ведовство. Илль не была столь сведуща в магии, но, говорят, музыка – та же магия. Она, торопясь, достала свирель. Никогда еще этот инструмент, предназначенный для лирических мелодий, не играл столь бравурную музыку. Илль, как и все граждане Империи, много раз слышала её в детстве и сейчас легко подобрала мотив.

Марш. Гимн Империи, с которым в былые времена шли в битву войска. Может, в эти строевые ритмы полковые маги тоже заложили частичку волшебства, побуждающую солдат держаться, не сдаваться?..

Марш.
Боевой марш Империи.
Слушайте, живые.
Слушайте, мёртвые.
Слушай, Пустота.

Мы идём, мы не сдаёмся.

Илль играла и громкие звуки вибрировали в груди.

Пойте же! Пойте и вспоминайте! Когда сердце полно воспоминаний, в нем нет места пустоте!

Вы не можете просматривать этот пост!

    Солнце катилось к закату, и последние его лучи, достающие из-за крыш города, падали на мостовую, ведущую к Тамплю. По этой мостовой мчалась во весь опор карета, запряженная шестеркой вороных першеронов. Черный массив дерева и железа был размером с небольшой дом, и было даже удивительно, что шестерых коней достаточно, чтобы повозка двигалась по дороге с такой легкостью. Окна были плотно задернуты шторами, и ни один лучик света не проникал внутрь, из-за чего внутри царил полумрак. Впрочем, тем, кто находился сейчас в карете, дневной свет был ни к чему.

    С одной стороны, ближе к вознице, сидело трое: у левого окна расположился граф де Легран, справа – князь Фюстенбергский, посередине, согласно приличиям, устроилась Сильвия де Моро. Напротив сидели только двое. Один из них был одет по-военному, строго и практично, хотя его лицо не уступало в аристократичности ни Леопольду, ни Андре; это был Шарль Сансон. Сидящий рядом Оуэн Блэйк также застегнул на все пуговицы свой походный плащ, несмотря на то что вечер был летний, теплый. Пятеро представителей Процессии спешили в город, крыши которого только что показались вдали. Андре, граф де Легран, возвращался в Париж после годового отсутствия и являл собой воплощённое Величие. Сиром его был Дракула и это роднило его с Леопольдом, австрийским вампиром-алхимиком, мастером разнообразных экспериментов. Оуэн и Сильвия были прямыми противоположностями с виду: холодная строгость против безумства пышности. И тем не менее, их роднили дар предвидения, а также та, кто наградила их новыми силами – графиня Карнштайн. Самой темной лошадкой был Шарль: в его виде для остальных сквозила скрытая угроза, и кроме того, по условному ранжированию он был самым старшим из них – со смертью его сира, Жака дю Молэ на костре в 1314 году, именно он, фактически, являлся новым сиром тамплиерской линии крови. По всей видимости, он был щитом и мечом их скромной компании – условно, конечно, ведь каждый из них был при желании раскидать небольшую толпу простых людей и остаться невредимым. Завершался этот своеобразный пентакль отношений тем, что Леопольд и Сансон в прошлом воевали за разные стороны – и лишь опыты Багрового короля заставили их на время подать друг другу руки.

    Последний луч скользнул по черной крыше кареты, и солнце скрылось за горизонтом. В этот же момент кони глухо заржали, и повозка остановилась у ворот. Один из стражников подходит к окну кареты, чтобы справиться о проезжающих, но отступает, столкнувшись с ледяным взглядом в глубине, осеняет себя святым крестом и начинает бормотать Ave Maria. Не встретив более препятствий, вы попадаете за городские стены. Возница останавливает повозку и даёт вам возможность выйти, чтобы осмотреться.

    Париж. Город солнца и грязи, в котором при царствовании Людовика XIV проживало более полумиллиона тех, кого на родине Оуэна называли livestock, в Австрии – грубым немецким словом der Viehbestand. Сансон, Сильвия и Андре же, будучи уроженцами Франции, прибегли бы к выражению le betail. Скот.

    И где-то среди этого скота нашёлся один, решивший нарушить естественный ход вещей. Лишить вас самого драгоценного – по крайней мере, так принято считать.

    Прохлада улиц освежает, легкий ветер играет с полами плащей. И есть в этом ветре что-то неуловимо тревожное. Нет в нём чего-то привычного, то, что привык ощущать каждый вампир, возвращаясь к своему дому. Особенно явственно чувствует это Андре. Он вспоминает о надсмотрщике Парижа – вампире с странным восточным именем Зарайя, пришедшим во Францию откуда-то с Аравийского полуострова. Вот уже месяц как поводырь местной кормушки не считает нужным отвечать на запросы Процессии.
    — Parbleu, garçon! — какой-то старик торопит черноволосого мальчишку, выходя из-за прилавка, тычками заставляя того собирать товар быстрее, — Dépêche-toi!¹
    Рядом трое бродяг играют в карты — ставкой служит причудливый кинжал, за который цепляется взор каждого. В особенности Леопольда: это не обычный нож, который можно стащить у горожанина и не дворянский кинжал. Нет, он больше похож на нож для пыток или операций: причудливо загнутый крюком вверх и остро отточенный — глаз вампира замечает и это.

    Шарль же вдруг осознаёт, что буквально в двух шагах от него высится Тампль – мрачное нагромождение серого камня, четырехугольная башенная конструкция в центре – как бельмо на глазу французских королей, величественное и непоколебимое. Сейчас там, фактически, никто не живёт: замок ходит из рук в руки, но мало кому хочется задерживаться в этом зловещем месте. Грубый стиль четырнадцатого века, темные бойницы и грубо обтесанные башни – всё это не вяжется с пышной эпохой века семнадцатого, эпохой барокко. А ведь удобное место чтобы спрятаться от надоедливых глаз – проскользнула мысль.

    Вокруг уже вовсю кипит ночная жизнь: вот спешащий на пристань Сены гуляка случайно задел плечом Оуэна и рассыпался в извинениях. Excuse-moi, сударь, excuse-moi. Вот в отдалении завязалась первая драка не поделивших последнюю бутылку пьяниц. Стража не спешит вмешиваться: сами разберутся. Слышен церковный колокол. Он доносится откуда-то с Сент-Оноре – Сильвия вспоминает, что где-то там были квартиры Кармиллы, которая поучаствовала в событиях, случившихся здесь тринадцать лет назад. Вряд ли конечно госпожа Карнштайн там что-то оставила, но может стоит проверить?

    Между тем, легкая рассеянность от прибытия исчезает: мысли снова возвращаются к Багровому королю. Последнее убийство (вернее, пропажа сородича) – вы знаете наверняка – произошло вчера, на rue de Monmartre², подле монастыря святой Бригитты. Шпиль древнего готического собора можно разглядеть даже отсюда – своеобразная путеводная звезда, ведущая вас к Багровому королю.

    Сейчас ночь, ваше время. Используйте его с умом.

Вы не можете просматривать этот пост!

Встреча с Маркусом Раштоном была назначена на полдень. Льюису удалось выведать у Ричмонда Карсона, что глава Броннинского филиала торгового дома "Блэклэнд" с утра штудирует какие-то досье и бумаги, и что без этой информации разговор с ним не имеет смысла.
Наконец, выждав несколько часов, Льюис вошёл в кабинет. Действительно: толстая стопка бумаг и придавленных закупоренными чернильницами и портсигаром свитков. Там-же, на диване, сидел Коул, потирая уставшие глаза.
Увидев на входе Льюиса, Маркус снял пенсне и натянул штампованную для управленцев улыбку.
После штампованного обмена приветствиями, Маркус перешёл к делу. Возможно, сказанное им в начале его монолога осадило Льюиса, возможно - напротив - он этого и ожидал и не питал каких-то особых иллюзий относительно этого вопроса:
-Льюис, я прекрасно осведомлён о ваших регалиях и положении в торговом доме, но наша помощь в данном деле будет в достаточной степени ограниченной. Видите-ли в чём дело: по официальной версии, которой мы обязаны придерживаться, наша филиал тут занимается в основном сбытом материалов. Торговля через этот пункт идёт даже при таких... Неприятных событиях, и если ваша часть этой маленькой авантюры не выгорит, не хотелось-бы уйти в глубокий минус - если вы понимаете, о чём я. Конечно, в наших интересах, чтобы всё получилось - и мы в этом вам окажем ровно столько содействия, сколько вы сможете пронести мимо пытливых глаз местной администрации, в том числе - и церковной.
Сказав это, Маркус взял минутный перерыв, чтобы попросить Карсона принести им кофе.
-Как вы можете понять, наши средства в Броннине "Формально" - очень строго ограничены. Нам не удалось выведать официальную позицию относительно нашего интереса у Штольца-младшего. Я настаиваю, и если вы будете со мной спорить - я потребую ваш заклад сразу, равно как и признание в поражении: он отказывается сотрудничать с нами по вопросам шахт исключительно по-инерции, так как вынужден дублировать позицию своего почившего батюшки. Однако формальные ограничения можно обойти. Блэклэнд не в первый раз сталкивается с ограничениями со стороны правительства и духовенства, и никогда они не мешали нам уйти в плюс, да и Доменик Чистосердный - не самый крепкий орешек. Уверяю вас: местные жители, равно как и пришлые, может, и не самый бестолковый контингент, но с точки зрения "Большой земли" они - маргиналы, и если... Скажем так, если вам удастся обнаружить что-то, что можно использовать для послабления позиций духовенства, стражи или администрации - постарайтесь сохранить это в тайне и доложить нам. Со своей стороны я уже постараюсь предпринять соответствующие меры, дабы ваши старания не прошли даром. В конце концов, нам уже приходилось работать чужими руками.

Льюис вполне был осведомлён в делах торгового дома Блэклэнд И да: название этой организации вполне подходило. Не смотря на то, что в большинстве случаях они представляют из себя образцовых дельцов, в случаях, когда вопрос о выгоде дома стоял ребром, они не чурались ни заказных убийств, ни найма разбойников для снижения дорожной пошлины на особо важные пути, ни ещё каких подлостей, о которых распространяться не было принято. И сейчас вопрос о выгоде Блэкленда как раз стоял ребром.

Ричмонд вновь вплыл в комнату. В его руках был поднос с кофе, а подмышкой он зажимал небольшую папку.
-Вы сделали то, о чём я просил прошлым вечером?-Маркус откинулся на кресле с чашкой отменного Атавандского кофе. Вторая такая-же чашка была предоставлена Льюису, третья - Престону.
-Да, сэр.-Дежурная улыбка Ричмонда нисколько не была похожа на наигранную. Его живая мимика позволяла изобразить эмоции, в искренности которых было меньше сомнений, чем в искренности раскаивающегося на алтаре пред священником Единорожденного воцерковлённого грешника.
-Ну что же, Льюис,-В разговор вступил Коул Престон. К этому моменту Ричмонд уже испарился.-На данный момент у вас всё в полном ажуре: вам будет представлена комната в "Сизом хвосте". Это позволит вам сосредоточиться на работе и не отвлекаться на то, на что человеку в вашем положении отвлекаться просто постыдно.-Он заигрывающе улыбнулся.-Более того: вам будет предоставлен более широкий доступ к окрестным землям. Тут уже всё не так просто, однако оно даже к лучшему. Вы уже слышали о моём тёзке, Коуле Моргане?
Маркус на этих словах засуетился у себя за столом и протянул Престону небольшую папку. В ней Холлингер нашёл довольно короткое досье на Коула Моргана по прозвищу "Молох Хорридус". В этой-же папке была информация относительно его прошлых приключений, но на ознакомление времени не имелось.
-Сейчас этот человек занят непосредственно расследованием нападений дикарей, а так-же немного помогает в расследовании относительно чумы. Мы уже отправили ему рекомендательное письмо относительно вас, он даже выразил некоторый энтузиазм относительно вашего приезда.
Престон вновь улыбнулся, а речь завёл отдохнувший от своей прошлой реплики Маркус Раштон:
-Постарайтесь не впасть в прелесть относительно его манеры общения - его послужной список говорит сам за себя, и говорит он о том, что это не тот деревенский простачок, которым ему удобно быть.
-До последнего играет, ящер коварный!-Усмехнулся Престон, картинно ударив ладонью по колену.
-Может и так,-Кивнул Маркус,-Но будь он таким дураком, каким кажется, уже давно кормил-бы червей. Либо - чертей. На него и там, и тут зуб точат.-управляющий невольно кивнул, указывая куда-то вниз.-В общем, постарайтесь произвести на него впечатление. Его лояльность и прибывание в его команде откроет перед вами те тропы, куда в противном случае вас не пустили. Да и цели у вас с ним схожие - а в команде проще будет.

Из прихожей послышался шум. Низкий и хриплый, будто камнепад, голос что-то кому-то декларировал с интонацией, которую иначе как "Весёлым криком" не назовёшь. Оба руководителя притихли, и через пол минуты на пороге показался Карсон. Он потирал плечо, но лицо его было так-же невозмутимо и холодно, как обычно.
-К вам мистер Морган. Интересуется относительно прибытия господина Льюиса и выказывает заинтересованность в его услугах. Ждать не настроен.

Сид и Каэсси тихо скрылись в рассветном тумане. Мотивы их были понятны, но лёгкая судьба полуэльфов не ждала: им предстояло выбраться в сторону Старой Дороги и искать-то убежище, при том к этому утру их уже будет разыскивать отсюда и до Матарина. Оставшиеся беглецы чуяли нутром, что товарищей по побегу они вряд ли увидят в этой жизни.

Оставшиеся, а именно: Маркус, Морвэн, Моргейн, находящийся без сознания Джагер и все еще тяжело израненный Грамблджэк продолжили путь на тусклый свет фонаря, сквозь деревья и кусты вольно раскинувшейся рощи. Последние шаги были самыми трудными, самыми мучительными. Казалось, что их изможденные тела в самый последний момент откажут. Но - нет. Последние деревья расступились перед ними, и глазам беглецов открылось поместье.

Большое здание в старо-баркианском стиле, оно было выкрашено в темно-зеленый цвет. Дом был старым, но поддерживался в хорошем состоянии, несмотря на абсолютно дикие окрестности. Массивные контрфорсы двух крыльев дома выступали вперед, окруженные застекленными и зарешеченными окнами. Поместье окружала решётка с шипами. Они выглядели достаточно острыми, чтобы насадить на них голову.

В целом поместье имело какой-то сюрреалистичный, нереальный вид, словно какая-то магия перенесла его сюда. Несмотря на это, магии от здания не ощущалось. Вот то, что внутри, это другое дело.

Калитка была призывно открыта, и беглецы вступили внутрь, пройдя вдоль идеально ухоженных лужаек.

Массивная дверь открылась, и в ней показалась хорошо знакомая Маркусу (но не остальным беглецам) Тиадора. Но черное похоронное платье она сменила на белоснежное, наводящее, скорее, на мысли о свадебных торжествах. Она улыбнулась Маркусу.

- Мой дорогой, мы заждались тебя. Я даже думала уже, что ты не придешь.

Голос её, однако, звучал скорее холодно и угрожающе, чем приветственно.

- И ты привёл с собой друзей! - она обвела взглядом группу, - но не всех, не всех... Ну что же, мы ожидали, что не все смогут проделать этот путь. Хорошо. Значит, те кто остались, стали крепче и послужат нам вернее. Хозяин требует, что вы все предстали перед ним, но сперва нужно привести вас в подобающий вид.

Она щелкнула пальцами.

- Рабы!

Из поместья появилась дюжина молодых и привлекательных слуг в традиционных одеяниях дворецких и горничных.

- Эти люди - наши гости. Покажите им их комнаты. Но сначала убедитесь, что они хорошо вымыты, накормлены и приведены в порядок. И поживее!

Последнее слово прозвучало почти как угроза.

Рабы быстро кинулись к беглецам, и, причитая, повели их внутрь поместья. Вскоре ворота особняка снова закрылись.

Похоже, от преследования удалось оторваться. Или оно даже не начиналось – Маркус вполне мог представить себе, что, увидев зачищенный Бранденскар, подмога не будет торопиться в болото искать особо опасных преступников. Хотя бы из-за необходимости для этого придется разделяться на группы, которые могут стать легкой добычей. Это было одним из мотивов осквернения трупов. Ну, того, что должно было быть понято под этим. Для самого Маркуса это были просто мертвые безопасные куски мяса, которые можно было использовать в своих интересах.

Он посмотрел на Моргейна, задавшего справедливый, в общем-то вопрос. Потом перевел взгляд на Грамблджека. Иронично, но самый сильный в отряде (хотя глядя на Джагера убийца подозревал, что тот может с прирученной Морвэн махиной потягаться), был одновременно самым слабым звеном.

- Я смогу.

И тут подал голос Серебряк, указав на загадочное бурление. Тварь сразу же спряталась, и не то, чтобы у кого-то из присутствующих имелось сильное желание сражаться с ней на ее территории. Под водой вообще драться весьма хреново.

- Каэсси, следи за этой тварью. Если что – сигнал, чтоб нас врасплох не застала.

Повернулся к Морвэн, зажигая фитиль в фонаре, добытом из вуали. К счастью на нем была заслонка, чтобы не выдавать расположения светом до нужного момента.

- Морвэн, если не сможешь помочь в битве, свети.

И именно этот момент выбрал Воробей, чтобы задать вопрос, которого Маркус ждал чуть раньше. Подавив мысль сделать акцент на том, что время неподходящее, убийца ответил:

- К организаторам побега.

Потер шею. Подумал над тем, что недавно пришел к выводу, что не стоит считать людей бессловесными инструментами и сразу загонять их в необходимые рамки. Нужно хотя бы дать им высказаться. Добавил:

- Если есть другие варианты того, куда могут податься с этого утра самые разыскиваемые в Талингарде преступники, я готов выслушать.

После очередной сессии суда, верховный магистрат Матарина выступил с чрезвычайно долгой по его меркам речью, описывая только что осужденных преступников как сборище отвратительных, девиантных, нарушающих все людские законы и эдикты Митры преступных отбросов, которых следовало бы вздернуть или сжечь на костре прямо сейчас, и единственное, что мешает осуществить этот праведный порыв - те самые законы, которые отделяют порядочных граждан от подобных нелюдей.

Магистрат в лицах и красках описывал порочные связи, деяния, намерения и происхождение заключенных, выразив уверенность в том, что в скором времени Талингард будет избавлен от этого сброда.

После долго монолога он наконец-то вытер изрядно вспотевший лоб платком, отпил воды из чаши на столе рядом с бумагами и велел страже вывезти закованных в кандалы преступников.

На заднем дворе суда, вдали от изрыгающей проклятья толпы и монотонно призывающего помолиться за души осужденных священника Митры, заключенных уже ждал фургон и стражники с мешками в руках. К недавно осужденным присоединился рыжий халфлинг, которого охранники пинками вывели из камеры под зданием суда. Судя по его виду, он уже просидел там какое-то время. Пока стражник натягивал ему на голову мешок, он напевал под: "Мама! Я убил человека! Приставил к его голове, нажал рычаг, теперь он мертв!" - после чего стражник наконец-то совладал с мешком.

Закованные в кандалы и с мешками на головах заключенные с помощью тычков дубинками и пинков сзади забрались в крытый фургон. Через некоторое время он двинулся, копыта лошадей застучали по мостовой Матарина, в сторону городских ворот. Впереди ждал Брандерскар.

...

Сколько длилось путешествие - сказать сложно из-за мешков на голове, но не менее суток. Пару раз стражники останавливали фургон и снимали мешки, давали по куску черствого хлеба и глотку воды и позволяли сходить по нужде. Последний раз был вечером, поэтому сейчас уже наверное утро. Халфлинг как только оказывался без мешка, сразу начинать бубнить какие-то песни, поэтому стражники стремились как можно скорее нацепить ему мешок на голову.

Фургон внезапно резко остановился. Стали слышны какие-то окрики, изначально неразборчивые, но потом все более отчетливо слышные даже через мешок.

- .. ворачивайте назад! В Брандерскаре был бунт, тюрьму захватили за.... велел никого не пропуска...
- ... ету корма для лошадей! Планировали покормить в дерев... опустите нас до дер...
-... елено никого пропускать! По личному прика.... ворачивайте в Матар..!
- ...шади совсем выдохлись, да и мы тоже! Пропустите до деревни под мою личную ответстве...
- ... ичный приказ сэра Ашвелла! Никого не пропускать через Старую Дорогу до поимки бегле...



Спор начал ходить по кругу, обе стороны, стражники, сопровождающие фургон и некий вестник снова и снова приводили аргументы про голодных лошадей и приказ некоего командира никого не пропускать в территорию возле Брандерскара.

К голосам постепенно прибавилось хорошо различимое пение халфлинга.

- Энни, ты в порядке? Ты в порядке? Ты в порядке, Энни?

Неожиданно мешки с заключенных кто-то начал стаскивать.

Проморгав глаза от грязи и пыли, заключенные неожиданно обнаружили перед собой халфлинга. Без кандалов на руках и с отмычкой в зубах. Взяв её в руку он широко ухмыльнулся.

- Что, удивлены? - прошептал он, - Не буду рассказывать вам, где я её пронес. Или вот это, - он продемонстрировал заточку в другой, - это будет мой маленький халфлингский секрет. Сказу честно, здоровячки, я мог бы сбежать и бросить вас тут в кандалах. Но есть две проблемы. Первая: охотник из меня никакой, а кушать хочется, поэтому долго в этой глуши я не протяну. Ну и вторая: вы же заорете на дурнину, если я вас тут брошу. Знаю вашу породу. Так что давайте так, я вскрываю ваши кандалы, и мы уделаем этих ублюдков. А потом все дружно двинем на свободу. Как вам такой план?

Не дожидаясь ответа, он убрал заточку, взял отмычку и начал работать над кандалами Рика.

На улице стражники продолжали выяснять отношения.

Быстро и без боли. Я обещала. Даже поклялась именем Отца. Легко и без мучений. Но не так, не так же, мать твою рогатую тридцать три раза!

Желудок сжался в спазме. Если б не дальновидность, проявленная за ужином, где я опять ничего не ела, меня бы сейчас вывернуло наизнанку. А так я лишь судорожно вцепилась в дверной косяк. Ноги почему-то стали мягкими, как тесто. Не отрываясь, я глядела на перекошенное лицо стражника, пребывающее теперь отдельно от тела, и на моём собственном лице отражался тот же ужас.

- Нет, Грамблджек! - я кричала шёпотом, на полноценный вопль не хватило сил. - Надо было просто свернуть ему голову! Сломать шею! Это - гуманная казнь. А то, что ты сделал, ужасно! Голову рубят топором, а не... не отрывают...

На этом месте пришлось зажать рот ладонью, чтобы ком в горле не прорвался наружу совершенно непристойными эмоциями. Я ведь "говорящая с духами", не девчонка с фермы, не глупая горожанка, которым в сложной жизненной ситуации дозволяется рыдать. Чародейка обязана беречь репутацию. Держать чувства при себе. Сохранять спокойствие, когда все вокруг сходят с ума. Лежать камнем в беснующемся прибое. Ухватившись за спасительные рассуждения, я подумала, что этот человек, чьего имени я даже не спросила, буквально обречён на доброе посмертие. Митра примет мученика с распростёртыми, простив всю пакость, что он натворил при жизни. Я отняла ладонь от лица

- Ладно, - голос прозвучал глухо, словно и не мой вовсе, - это вина мелкой, не Грамблджека. Я должна была объяснить, что делать, как делать. Ты не знал. И ты... справился быстро. Спасибо хотя бы за это.

Не стоило полагаться на огрский гуманизм. Но мне бы в страшном сне не приснился подобный исход! Зато теперь точно приснится. Долго меня будет преследовать в кошмарах подскакивающая на каменных плитах голова... Я заставила себя отвернуться.

- Пойдём. Блакерли ждёт.

Вот уж кто по полной заслужил оторванную голову! Садист Блакерли, а не этот несчастный... Я медленно пошла к выходу из тюремного блока, придерживаясь за стены из прутьев. Ближе к двери я уже была способна передвигаться резвее, однако в караулке поджидало новое испытание.

- Ох... - я поспешно отвела взгляд от окровавленных тел. Вот она, смертоносная красота разноцветных брызг! Но эти хотя бы не чувствовали, как их режут. Аккуратно обойдя лужи, влажно блестящие в свете факела, я всё так же по стеночке направилась вниз. Огру я велела идти сзади, чтобы сокамерники ненароком не попытались его пришибить. Вдруг Тайро не успел поведать, что большой парень на нашей стороне.

Я последовала за огром, и в походке моей значительно прибавилось уверенности. Большой мальчик хочет повеселиться? Да я сама этого хочу! По мановению волшебной вуальки жертва становится охотником. Толстый, конечно, не оценит развлечения: ему ведь придётся умереть. Даже не из соображений мести - ради безопасности других девушек, которые ещё будут загнаны в Брандерскар. Тюремщик после пережитого наверняка захочет на них отыграться, а я не могу этого допустить. Слишком хорошо помню ужас, охвативший меня от липких прикосновений, и как я отчаянно загоняла его внутрь, чтобы не было заметно снаружи. Я боялась не самих прикосновений, а того, что может последовать, если старый кобель почувствует запах страха. Если сочтёт молодую колдунью вкусной жертвой, с которой можно славно позабавиться. Оказавшись в тюрьме впервые, я была совершенно не готова к её порядкам и не знала, что меня ждёт. Толстый должен сдохнуть хотя бы из-за испытанного мною страха. Только не сразу... Я подняла раскрытую ладонь в останавливающем жесте.

- Ещё немного, Грамблджек. Он будет твоим, как и его товарищи внизу. Но сначала нужно, чтобы он ответил на пару вопросов.

Затем я обратилась к Тайро:
- Нет необходимости торчать тут вдвоём.

По моим подсчётам, если бы драться пришлось всего с одним стражником, Маркус должен был уже вернуться. А его до сих пор нет.

- Возьми. Может, кому-нибудь уже пригодится, - я достала заветную бутылочку и вложила её в руку полуэльфа. Потом вошла в камеру, наклонилась перед пленником, чтобы наши глаза встретились. Мой голос звучал буднично, словно я объясняла портному желаемый фасон платья, а не угрожала беспомощному зверской расправой.

- Я не стану обещать тебе жизнь. Но в твоей власти выбрать, как ты умрёшь: быстро и без боли, или же он переломает все твои кости по очереди и бросит подыхать, - кивок в сторону огра. - Мы договорились с этим малым, у него к вам мноооого претензий. А на твои крики никто не придёт, об этом уже позаботились. Ну, будешь отвечать на вопросы?

Я извлекла кляп у стражника изо рта. Давай, тварь, посмей ответить гордым отказом! Мы с Грамблджеком хотим послушать твои вопли.

Брандерскар.

Нельзя сказать, что Талингард - страна с множеством тюрем, поэтому все имеющиеся обладают своей историей и мрачной атмосферой. Служат напоминанием о полном страданий прошлом страны. Но Брандерскар - нечто большее, чем просто тюрьма. Брандерскар - это символ. Брандерскар - это физическое воплощение идеи о том, что божественное милосердие Митры не безгранично. Брандерскар - это умывающий руки магистрат, это священник у эшафота, молящийся за спасение вашей души, но сам не верящий в свои слова. Брандерскар - это осознание того, что в полном добра и сострадания избранном Митрой обществе Талингарда есть люди, чьи души настолько черны, что они не заслуживают ничего кроме страдания и смерти, во имя спасения всех остальных.

И вы - эти люди. Шестеро, сидящие в камере, скованные кандалами, соединенными общей цепью. Три человека, три полуэльфа. Пятеро мужчин, одна женщина. Все это не имеет значения. Сидя на сыром полу в рваных лохмотьях, все вы равны здесь, словно пятеро братьев и сестра. Брандерскар будет вашим последним домом, последним пристанищем в этой жизни.

Дальше ваши пути разойдутся.

Преступления Сида Кроу, Джагера и Тайро Каэсси были признаны заслуживающими кары в виде отсечения головы. Казнь произойдет здесь, в Брандерскаре, через три дня. Морвэн была осуждения церковью Митры, поэтому её жизненный путь может продлиться чуть дольше. За ней в тюрьму скоро прибудут инквизиторы Митры с целью заставить её принять покаяние и отказаться от своей ереси. Её ждут пытки, допросы, уговоры. Вне зависимости от её решения, финал будет один и тот же - костер.

Самая пугающая судьба ждет загадочного Маркуса и аристократичного Моргейна. Рейнхарта и Маркуса, несмотря на вполне обыденную внешность последнего, приговорили за измену против лично государя Маркадина V. Их ждет казнь в виде повешения, потрошения и четвертования. Их подвесят на веревке на несколько минут, но не дадут им задохнуться. После этого палач выпустит им внутренности, кастрирует, символизируя их ритуальное отсечение от своего рода, чтобы на нем не лежала печать позора преступления своего отпрыска, бросит в огонь вырезанные органы, после чего, наконец, отрубит голову и разрубит тела на четыре части. Жестокое и архаичное наказание, введенное династий Барка для предателей было сохранено Дариями, несмотря на все их милосердие.

Три дня в этой грязной, холодной и сырой камере - все, что вам осталось. Вся ваша жизнь.

Тем не менее, разум человека имеет свойство приспосабливаться ко всем жизненным обстоятельствам, поэтому пережив начальный шок, вы за несколько проведенных здесь дней узнали кое-что о тюрьме и её обитателях. Ваше прибытие в тюрьму было мрачным и наполненным символизма. Вас везли в повозке с мешками на головах, которые сняли уже только в тюрьме. Первое, что вы увидели в Брандерскаре - это человек в форме стражи Брандерскара раскаленным клеймом в виде буквы "П" - покинутый, напоминание на всю вашу оставшуюся жизнь, какой бы короткой она не была, о том что божественный свет Митры навсегда оставил вас. Стражник выжег клеймо на вашей левой руке. Потом вас отправили в камеру.

Однако, придя в себя, вы заметили несколько вещей. Брандерскар выглядит отнюдь не тем бастионом правосудия, как могло показаться изначально. Коридоры крепости не в самом лучшем состоянии, похоже, её давно не подвергали ремонту. Стража не так многочисленна, и по сравнению с теми стражниками, что встречались вам раньше, они выглядят недисциплинированными, с нечищеной униформой и снаряжением. Одни не стесняясь обсуждают при вас свои карточные игры, другие откровенно пьяны на службе. Официально начальником тюрьмы является некий Матиас Рихтер, но вы никогда не видели его: он не удосужился встретить даже шестерку самых опасных преступников королевства. Вместе него стражей командует сержант Томас Блакерли - жестокий вожак свой своры, отличающийся еще более скверным нравом, чем остальные. Именно он клеймил вас по прибытию в тюрьму, и явно наслаждался процессом. Под его руководством, охранники обращаются с вами грубо, не гнушаясь издевательств и избиений, от которых воздерживались вышколенные стражники и служители культа Митры в городах, где вас арестовали. Хотя сейчас, похоже, стража устала от игр с вами и с нетерпением ожидает вашей казни и освобождения от необходимости надзирать за вами.

Суммируя вышесказанное: Брандерскар - это дыра. Помойное ведро сияющего королевства Талингард, куда отправляются отбросы обоих видов, как заключенные, так и их надзиратели. Нет никакой чести в том, чтобы следить денно и нощно за такими подонками как вы, поэтому на эту работу отправились другие подонки в форме, которым нет места на улицах Матарина, Даверина и Гастинхолла.

Это осознание наполняет вашу душу своей мрачной иронией. Но, к сожалению, не привносит в вашу жизнь ничего полезного. Вы все еще прикованы к стене цепью, соединяющей ваши ножные кандалы, за закрытой дверью все еще сидит день и ночь охранник. Кандалы не дают возможности воспользоваться магией или прочими умениями.

Три дня. Три долгих дня.

Но вдруг вы слышите какой-то шум. В коридоре слышен топот подбитых сапог. Охрана, в большом количестве. Вы слышите из-за двери грубые реплики, скрип стула, на котором сидел охранник, лязганье ключей. Наконец, дверь открывается. Вы видите в проходе знакомую толстую морду и копну сальных черных волос. Блакерли собственной персоной. Вместе обычной ухмылки, однако, на его лице обеспокоенное выражение. Он обводит вас взглядом.

- Так... так... Ага! Вот этот.

Он тычет пальцем в Маркуса.

- Вот эта мразь. Расчехлите мне его. Если остальные дернутся, всыпьте им как следует. Тебе крупно повезло, грязная ты скотина. У тебя посетитель. Благородная дама хочет повидаться с тобой перед концом. Не знаю, чем ты заслужил такую милость. Наверное, хочет попрощаться. Давай, живо, не стоит заставлять даму ждать.

Двое стражников отцепили кандалы Маркуса от основной цепи вдоль стены и потащили под руки его на выход из камеры. Еще четверо их собратьев ждало в коридоре, рядом с дежурным. Скоро дверь закрылась.

...

Стражники под руководством Блакерли грубо проволокли Маркуса через коридор, караульную, где дежурящие двое стражников удостоили его презрительных взглядов. Наконец, загнали его пинком в небольшую комнату для допросов с простым деревянным столом в центре. На столе видны засохшие следы крови. Его силком усадили на стул и приковали наручные кандалы цепью к ячейкам в столе.

Напротив него, за другом концом стола сидела дама в черном платье и с белой вуалью на лице. Она сидела, отвернувшись в сторону, пока Маркус не оказался на стуле напротив неё. После этого она повернулась к нему. Несмотря на вуаль, монах бы поражен её красотой. Платиновые, почти сверкающие волосы, правильные черты лица, зеленые глаза, пронзительно уставившиеся на него. Несмотря на красоту, трудно было назвать её привлекательной в том смысле, в котором женщина обычно привлекательна для мужчины - в её красоте было что-то неестественное. Под её глазами были видны засыхающие слезы.

- Мой дорогой!, - воскликнула она, я так рада, что ты еще жив. Женщина повернулась к Томасу, - Сэр, вы не проявите милосердие и не оставите нас двоих, хотя бы на минуту? Умоляю вас, сэр!

Блакерли моргнул, затем кивнул и вышел из комнаты.

Как только дверь закрылась, выражение женщины резко изменилось. Она взглянула на Маркуса холодным взглядом, зеленые бездонные глаза словно пытались найти что-то на его лице.

- Надеюсь, ты не забыл меня, дорогой? - произнесла она с жестокой усмешкой, - ты можешь называть меня Тиадора. У нас есть общий друг, который хотел бы встретиться с тобой и и твоими сокамерниками. К сожалению этот друг не испытывает желания посетить вас в этих сомнительных условиях - она обвела рукой грязные стены допросной.
- А раз он не хочет прийти к вам, то вам придется самим посетить его! Это будет вежливо, не находишь?

Она еще раз улыбнулась, и от её улыбки Маркусу было не по себе.

- Для этого, конечно, вам придется сбежать. Не переживай. Если этого никто не смог сделать раньше, это не значит, что это невозможно в принципе. Если выберитесь отсюда - уходите через топи. На Старой Дороге есть поместье. Во окне на втором этаже будет гореть фонарь. Там вас ждет наш общий друг. Еще он просил передать вот это.

Тиадора сняла вуаль и вытерла ей фальшивую слезу со щеки. Наклонилась над столом и вложила её в руку Маркуса.

- В память обо мне, дорогой.

После чего она откинулась на своем стуле и вопросительно взглянула на него, ожидая ответа.

Общее.

Сентябрь, день 9, 1886 год.

      Сегодня на улицах Готтсбурга было особенно людно. Повод, без сомнения, грандиозный: в этот день, ровно пять сотен лет тому назад, император Первой Империи и отец Манахора, великий Франц Фердинанд повел сорокатысячное войско в поход на восток. Зачем? Дабы подавить мятеж гауграфа Кристофера Бека, наместника Остмонта - той самой восточной провинции Империи, что граничила с королевством гномов и Пределом. Восточные территории всегда были особенно ценны для империи. Пять веков назад они питали империю точно так же, как сейчас питают ненасытные литейные цеха и фабрики.
Только вот Империи как таковой уже не существовало. Она трещала по швам, разваливалась: царил темный период безбожия. Франц Фердинанд начал собирать земли заново, но был предательски убит. Его дело продолжил Манахор, тогда ещё совсем мальчишка, да и знали его под другим именем. И у Манахора всё получилось - так родилась Вторая Империя.

      В честь знаменательной даты проходил военный парад, и передовые образцы боевой техники, равно как и простые солдаты, стройной колонной пересекали город с запада на восток, маршируя по проспекту имени Франца Фердинанда. Таким образом они отдавали дань почтения великому полководцу, имитируя начало похода.
Империя уже давно не вела по-настоящему больших войн. Разумеется, по всей бескрайней территории там и тут располагались гарнизоны, да и военные учения не были редкостью. Иногда на её задворках возникали местечковые конфликты, которые решались одним полком, а то и батальоном. Она демонстрировала, что готова в любой момент стереть в порошок того, кто усомнится в её власти. Факт: империя диктовала свою железную волю всему остальному миру. "Исконные" ремминцы фактически заперты на своем острове, а республика зажата в тиски с земли и с моря. Так мир и сохранялся. Глядя на угловатые стальные коробки, пышущие черным дымом и ревущие моторами, любой враз трезвел.

Однако, некоторой группе лиц сейчас было совсем не до парада: нужны собирать чемоданы, сумки и саквояжи. А тем, кто сделал это накануне, следовало проверить их содержимое. Экспедиция, организованная Кьярой Ксавье, обещала быть долгой и непростой. Да и повод для экспедиции весьма зловещий. Что их ждало в раскаленных песках Самхафа, помимо очевидных проблем? Знать это мог, наверное, лишь Манахор.

***

Тот же день, около шести часов вечера.

      На вокзале собралась публика почтенная и достойная. Элегантные джентльмены в пошитых на заказ костюмах из лучших тканей, и не уступающие им модницы лишь слегка оттенялись снующими тут и там вокзальными служащими и рабочими. Хмурые орки исподлобья посматривали на лощеных щеголей, впрочем тут же пряча взгляд, едва на них обращали внимание. Люди вели светские беседы обо всем и ни о чем, ожидая прибытия поезда. Кто-то коротал время за стаканчиком кофе, торговля которым бойко шла в ближайшем киоске. Тут же чумазый паренек лет двенадцати с большим успехом продавал свежий выпуск "Вестника". И хотя он нарушал закон о торговле, дежурившей неподалеку полицейский никак на него не реагировал. Вероятно это было как-то связано с тем обстоятельством, что между мальчишкой и полицейским обнаруживалось удивительное сходство.
Некоторое напряжение вызвали два пролетевших вдоль перрона "Шершня"; на их сферических корпусах, выкрашенных черной матовой краской, можно было различить символ Надзора. Как и следовало ожидать, вскоре на дальнем конце платформы появилась патрульная тройка в характерных черных одеждах. Матерчатые маски скрывали их лица, оставляя на обозрение лишь глаза и ультимативно короткие стрижки. Сделав круг по перрону и не обнаружив ничего подозрительного, они убрались восвояси.

Судя по часам, поезд должен был прибыть с минуты на минуту. Пассажиры начали дисциплинированно собираться у пронумерованных флажков, соответствующих номеру вагона. В какой-то момент послышался нарастающий гул, и незамедлительно ожил голос станционного дежурного:
      — Вниманию граждан. Прибывает скоростной поезд, следующий по маршруту Кальфеон-Оверсейл...
      — Смотрите, смотрите!..


      Локомотив "Восточного экспресса" выглядел грозно и величественно. Своими обтекаемыми и острыми формами он чем-то напоминал наконечник стрелы. Казалось, что его клиновидный нос предназначен для таранных ударов. И это было недалеко от правды: поезд мог продолжить движение, даже на его пути встретится обвал или иное препятствие. И только когда он остановился, стало понятно, насколько же он огромен.
      Всего было построено семь таких локомотивов, и этот, Белус-07, являлся самым новым и современным. Он совсем не пыхтел дымом, ибо его сердце питало кое-что посерьезней угля. "Белусы" буквально рассекали воздух, и мчались с такой невероятной скоростью, что человека неподготовленного могло запросто укачать. Если бы нашелся смельчак, что решил приблизиться к железной дороге во время движения "Белуса", то его бы просто сбило с ног и отшвырнуло прочь. Ноша у локомотива, меж тем, была солидной. Он тащил за собой широкие и просторные вагоны, некоторые из которых предназначались исключительно для приятного времяпрепровождения, будь то вагон-ресторан или вагон-бассейн. Купейные вагоны были двухэтажными, причем каждый из них комплектовался салоном-баром на втором этаже, и вместительным багажным отделением на первом. Соответственно, всего в вагоне было десять купе, по пять на каждом этаже. Каждое купе представляло собой полноценную жилую комнату, которая включала не только банальную кровать, кресло и столик, но и отсек с туалетом, раковиной и душевой кабиной.
      Кьяре вольно и невольно пришлось взять на себя обязанности организатора, так что приобретением билетов на всю группу занималась тоже она. Ей удалось найти вагон со свободными местами, всеми, кроме одного. Как ей сообщили в офисе "Восточного экспресса", места там заняла некая леди, которая пожелала остаться неизвестной. Впрочем, с ней предстояло познакомиться в любом случае. Но гораздо больше Кьяру, пожалуй, беспокоила стоимость билетов. Что и говорить, на таких роскошных поездах никто бесплатно катать не будет. С другой стороны, когда они обсуждали предполагаемый маршрут и график, то быстро пришли к заключению, что "Восточный экспресс" порядочно сэкономит им времени. Наконец, это был один из самых безопасных и комфортных видов транспорта.

      — Уважаемые дамы и господа! Наш поезд отправится в путь через двадцать минут, сразу после завершения технического осмотра и посадки всех пассажиров! Прошу занять места согласно вашим билетам! — сообщил проводник, выбравшийся из вагона в сопровождении рослых и крепких помощников, готовых занести внутрь багаж. Они чуть напряглись, обратив внимание на вооруженность группы путешественников. Видимо, стюарды здесь были не совсем простые.
      — Позвольте, но почему так долго? — запротестовала миловидная блондинка с аккуратным, чуть вздернутым носиком. Она, как и стоящий неподалеку мужчина в черном, приобрела билет на тот же поезд и вагон, что и члены экспедиции.
      — Простите, как вас там..
      — Карл, госпожа. Приношу извинения от лица компании, дамы и господа, но бригада техников-рабочих на разгрузочной платформе устроила забастовку, поэтому мы вынуждены проводить её здесь. Мы примем все меры, чтобы впредь подобное не повторилось. У нас есть замечательные напитки и угощения, чтобы скрасить ваше ожидание перед отправкой, — проводник засуетился, попытавшись сбросить возникшее напряжение.
      — Так накажите их плетью! Что за вздор, — девушка напоследок возмутилась и уверенно шагнула в сторону входа. Помощник хотел было принять у неё чемодан, но она резким жестом показала, что и сама справится. Следом за ней отправился мужчина, весь багаж которого состоял из длинного и узкого футляра. Лицо незнакомца скрывала тень от широкополой черной шляпы, нетипичной для Готтсбурга, как и весь его костюм. Своим видом он напоминал покорителя северного Самхафа. Судя по газетным заметкам, имперским колонистам приходилось несладко, ведь они были вынуждены чуть ли не каждый день противостоять рейдам местных кочевых племен. К сожалению, в противостоянии луков и пистолетов, на данный момент пока что лидировали первые. Всё шло к отправке военного контингента для усмирения дикарей.

      Теперь пришла очередь членов экспедиции. И пока все были в сборе, остался финальный штрих: фотография на память.*

Месяц в поместье кардинала пролетел не то чтобы незаметно, но довольно-таки быстро. Между сеансами Адских Тренировок, которые все чаще перепоручались Тиадоре, нельзя было не заметить, что Адрастус довольно часто отсутствовал дома. Похоже, вместе с титулом верховного жреца шло довольно большое количество обязанностей. Впрочем, почти каждое возвращение начальника оборачивалось чем-то интересным и запоминающимся. Времени Торн зря не терял, явно оказавшись лучшим учителем из тех, что его новоиспеченные аколиты когда-либо видели. Намного, намного лучшим. Да и рассказывал вещи, которые было тяжело прочитать в книгах: тонкости интересов и возможные дары архидьяволов, тактики борьбы с ангелами и паладинами, знания о заклинаниях и предметах, давно изъятых из своих мест в библиотеках и складах Талингарда. Да, месяц определенно был проведен не зря.

Конечно, не избежал внимания и тот факт, что вы были не единственной группой, которую готовили к будущему заданию. Несмотря на то, что вы почти не пересекались и жили в разных крыльях поместья, странные северные варвары, даже летом не снимавшие своих белых шуб, впечатление оставляли весьма странное и не отличались дружелюбием.

Последний день тренировок закончился грандиозным банкетом, достойным королевского двора. Впрочем, гвоздем программы было не это, а явно могущий подпортить некоторым аппетит ритуал, в котором призванный кардиналом дьявол выпотрошил неудачно подвернувшегося под руку раба и сожрал его сердце. Хотя возможно это для того, чтобы гость не обиделся на то, что ему самому распороли руку кинжалом, чтобы взять кровь для ритуальной чаши. Чаши с кровью дьявола и кровью жертвы, из которой следовало испить. С этого вечера вы не просто уголовники, сидевшие в одной камере.

Девять Узлов на лозе Шипов. На петле, что затянется на шее Талингарда. Девять Кругов Ада - Девять ячеек Пакта. Вы - Девятый.
Отряд Нессуса.

Утром после торжества уже было куда более скромное собрание в кабинете, где должен был пройти брифинг. Небольшой стол с развернутой на нем картой Талингарда. Адрастус, мрачно нависающий над ней и вглядывающийся в краски.
- Добро пожаловать, дети мои, - произнес он, подняв голову и увидев вас.
- Как вы знаете, ваше обучение окончено. Теперь пора применить свои навыки в деле, - задумчивое выражение лица сменилось на дьявольскую ухмылку. - Ваша миссия - война. Вы принесете войну на землю Талингарда. У вас будет две основных задачи. Во-первых, вы должны доставить груз снаряжения - оружия и металла, для вождя багбиров, Саккарота Пылающего Топора. Его основной лагерь - на северном побережье озера Тарик, за Дозорной Стеной. С этим грузом, у него будет достаточно снабжения, чтобы окончательно сплотить северные племена и повести их на войну. В доке неподалеку сейчас стоит драккар Фростамар, его капитана зовут Каргельд Оденкирк. Завтра, как только команда пополнит запасы, вы взойдете на борт и отправитесь на север. Каргельд - опытный контрабандист, и сейчас, по его мнению, он совершает очередной непримечательный рейс. Это все, что ему необходимо знать. Как только вы доставите груз вождю и вернетесь, Оденкирк отвезет вас на южный берег, высадив рядом с городом Альденкросс. На этом наше соглашение с капитаном заканчивается. Я надеялся ещё поработать с ним, но, к сожалению, он стал слишком жаден и требователен. Это значит, что с момента вашего прибытия обратно в Талингард, он становится неудобным свидетелем. Убейте его. Убейте команду. Сожгите корабль. Никто не должен знать о нашем вмешательстве. Ах, да, не забудьте забрать плату, полученную им по контракту. Незачем разбрасываться деньгами.

Кардинал выдержал небольшую паузу, оглядывая вас.

- Как только это будет сделано, придет время второй задачи. Багбиры - отличные воины, но несведущие в осадном искусстве, на севере в нем просто не было нужды. Ему понадобится помощь, чтобы преодолеть Дозорную Стену. Вы проникните в крепость Валентайн, одну из ключевых укрепленных позиций Стены, убьете её командира и откроете ворота для наступающей орды. Как только Саккарот прорвется через границу, его армия чудовищ начнет разграблять северные города Талингарда, и гарнизонам крепостей не останется ничего кроме как сразиться с ним в чистом поле. Саккарот - самый одаренный, хитроумный и жестокий багбир своего поколения. Я уверен, что эти сражения закончатся разгромом для рыцарей Талингарда. Как только закончите, сломайте эту печать. Тогда я передам вам дальнейшие указания.

Торн протянул вам небольшую глиняную печать со святым символом Асмодеуса, окруженным лозой с шипами.

- Ваша миссия - священна. Люди Талингарда думали. что больше никогда не увидят ужасов могучего Асмодеуса. Но скоро они узнают, что никому не суждено вырваться из хватки Ада. За нашу победу, - кардинал налил каждому, включая себя, бокал вина.
- За войну, - огласил он тост.

Денёк у Эльды, по правде сказать, уже удался, чему она старательно лыбилась, заходя в таверну.

Появление ее нельзя было назвать незаметным - взметнулся огненно-красный локон, ветром от закрывшейся двери потревоженный, мелькнул над головами посетителей толстый хозяйский кот, попавшийся на пути и со всей радостью поднятый в воздух носком тяжелого сапога, да и улыбка тоже была весьма примечательной, словно девчонке минутами ранее мешок золота кто-то вручил.

Пахло в таверне, как во всех тавернах - вкусной жратвой, вином, потом и деньгами. Какой из ароматов был самым для Эльды желанным, нетрудно было догадаться, поскольку, осмотрев с прищуром, благородное собрание, она ловко увернулась от ринувшегося в бой за собственную честь кота и, твердо шагая, направилась прямиком туда, где уже нанимался в отряд её недавний знакомец.

- Так значит это вы те самые...мм..., - Эльда пощелкала пальцами, подбирая слова, а сама пыталась угадать, которая из рож - командир, - тот самый прославленный отряд, о котором так много болтают? Занятно, угу, - в рыжей копне давно не знавших гребня волос, запуталась бабочка.
Довольно редкий экземпляр, для ценителей. Как, впрочем, и бабочка. Эльда замешкалась, увидев свою преследовательницу, фыркнув и пожелав ей мысленно всяческих благ, - Так вот, я, стало быть, к вам. Чем владею, сами видите*. Ещё пою. Премерзко, но с душой. Если оплата достаточно хороша, обещаю не петь.
Эльда, собственно, уже сидя, договаривала своё заманчивое предложение и даже отхлебнула вина из чьей-то кружки. Вино оказалось пивом, но девушка и не поморщилась.
- Эльда, - наконец вычислив главного, церемонно протянула руку Эльда.

Чтобы потрогать с важностью дилетанта кожу доспеха.
- Необычная вещь. Нынче таких не делают. Когда выступаем?

Предложение некого богатенького вельможи она слыхала, безусловно и именно благодаря его обращению отыскала в таверне нужных людей с нужным размером почасовой монетизации труда.


***

- У меня, как и у всех....самый крепкий был доспех! Эх! - мотив явно был другой, да и песня не совсем подходила для доброго утра, но Эльда старалась. Обещала не петь, но путь еще не начался и напоследок стоило вспомнить любимую забористую.
Спать за неимением достойного задатка (а может и по привычке) пришлось на сеновале и в рыжей копне прибавилось всякого разнотравья, которое Эльда сейчас и вытаскивала поштучно, сосредоточенно выпятив нижнюю губу. Заспанное личико уже улыбалось и сегодня девушка казалась гораздо моложе своих лет, количество которых она в общем-то и знать не знала.

От души потянувшись, она больше проговорила, чем пропела. Ведь обещала же не ПЕТЬ...
- Я его продал и вот. Стал целее мой живот. Оттого, что больше я не воин.

В полном соответствии со своим характером, сразу после заверений Ласомбры в том что ей не нужна тренировка, Ойстр пошла за ней на тренировку. В конце концов, интересно чему же эта зайца здоровенная будет учить. И потом, это так загадочно и интимно. Почти как свидание.
Именно по этой причине, сатирисса приперлась на тренировку не одна, а в компании остальных козлоногих товарищей. В конце концов, что это за первое свидание если оно не заканчивается бурным сексом и что это за бурный секс, в котором всего два участника? Хуже может быть только бурный секс в котором только один участник!

Однако к сожалению ни романтики ни эротики рогатой героине сегодня не обломилось, поскольку её новая зайцеухая знакомая все-таки решила на полном серьезе обучить Ойстр драться на мечах. Учитывая что у нее были все шансы стать следующим противником сатириссы, это было мягко говоря странным решением - по-крайней мере на взгляд козлоногой. Но если Ойстр и усвоила что-то за то время которое она провела на Арене - так это то, что местные герои вообще в массе своей были весьма странными ребятами с мутными идеями и малопонятными замыслами. И вот таким вот кандидатам боги просто от скуки дают право на исполнение желаний. Ужас какой! Впрочем куда страшнее тот факт, что сейчас придется доставать из звуконепроницаемых ножен Сильно Пьющего, а это значит что вместо одной назойливой занозы в заднице, пытающейся учить её жизни, сатириссе придется иметь дело с двумя и еще неизвестно кто из них хуже. Ну по-крайней мере дылда разрешила своей новоиспеченной ученице бухать, ругаться, отпускать остроты и вообще комментировать происходящее во время тренировки и рогатая собиралась в полной мере воспользоваться всеми этими правами, в доказательство чего немедленно осушила еще одну чарку нектара, что впрочем было ошибкой, поскольку последующая реплика зайцы едва не заставила сатириссу выплюнуть божественный напиток обратно.
- Стойка? Серьезно? Не хочу тебя разочаровывать, но твои ноги... - Ойстр ткнула мечом в сторону Ласомбры - ...и мои ноги... - Теперь она ткнула пальцем на свои мохнатые нижние конечности - ...это как говорят в Истрионе, две большие разницы! Не так то просто стать в стойку на копытах! Ну по-крайней мере на трезвую голову. Пьяная то я хоть на рога встану, но...

Но прежде чем сатирисса успела закончить, её учительницу понесло, причем так быстро, что сатирисса просто не успевала угнаться за стремительным полетом её мысли, лишь вставляя только редкие и робкие комментарии и отчаянно пытаясь сообразить что же надо выкурить, чтобы свободно выдавать подобное, да еще прямо во время драки.
- ...в их числе слова: "Ты забыла, мертвые не забыли."...
- Эм... видишь ли... есть такая река под названием Лета...
- ...Если поймешь, почему именно они - твоя кровь обернется золотом.
- Плохая идея! Силен рассказывал мне про одного парня, который очень любил золото, так вот он...
- ...Начинай санкционированное действие!
- Ладно, хорошо, сейчас! Боги...
- ...Держи меч мягко, будто не держишь совсем!
- Ты уверена что это хорошая идея?!
- ...В моей стране учат, что держать меч нужно так, будто это затылок любовника.
- Стараясь не задевать рога?!
- ...Не бойся браться за клинок для защиты - он не может тебя порезать!
- А вот это возможно не такая уж плохая идея...
- ...Не обращай внимания на результат своих действий - только на сами действия!
- Я... не уверена что это хороший совет...
- ...Мечник, игнорирующий тела - способен разрубить Бога!
- Поскольку я единственная богиня на турнире, не думаю что этот навык мне пригодится...
- ...Прежде чем правильно разрубить врага, разруби себя!
- Я так и знала что это все просто попытка избавится от соперников до начала боя!
- ...Его шаги слишком скромны и неуверены - он побоится проломить своим сапогом землю! Его взгляд водянист и кос, а язык - бледен и тощ! Его глотка слишком слаба, чтобы дышать бессмертным пламенем!
- Я не знаю что ты там куришь... но я хочу затяжку!

К этому момент впрочем ухастая дылда неожиданно перешла к более агрессивным действиям, а потому Ойстр пришлось отнестись к спаррингу серьезнее и начать беречь дыхание, так что все последующие комментарии в отношении Ласомбровской лекции сатирисса отпускала исключительно про себя. К тому же вымоталась она ничуть не меньше и каким-то образом даже больше безостановочно трындевшей зайцы, а потому к концу занятия, у козлоногой даже не нашлось сил на то чтобы возражать - только на то чтобы опереться на меч, с трудом переводя дыхание.
- Щит... и шлем... хех... хорошо бы. Да только где ты найдешь шлем на рога? Как ты кстати помешаешь под шлем свои уши? Серьезно, разве не жмет? И вообще если я возьму хоть какой-нибудь элемент брони, бюрократы из Небесной Канцелярии скорее всего просто отберут у меня Сильно Пьющего. Знаю я их порядки... Полностью согласна насчет трех искусств кстати - хоть что-то в вашем крольчатнике понимают правильно!

Меч! Товарищ верный, во стольких передрягах жизнь спасавший! Последняя вспышка гнева была ослепительной, обломок фламберга врубился в шею ведьмы, Ян развернулся, готовый добить, но... все. Уже все. Боевой азарт и ярость утекали, как будто вино из пробитого меха, оставляя лишь усталость и чувство опустошенности.
"А красивая... была" - пронеслась непрошеная мысль. Ян покосился на поверженную противницу. Сейчас, всю в крови, с перерубленной шеей и ободранным лицом, ее бы никто не назвал красивой. Да и опасной тоже бы не назвал - маленькая, щуплая, она напомнила Яну котенка. Был у него один в детстве, да не уберег - порвали собаки. Эх, да что былое вспоминать...

Подобрал обломок лезвия, за пояс заткнул. Меч черный, колдовской тоже с собой захватил - авось пригодится. Сломанный меч по привычке на плечо закинул и перед трибунами гоголем прошелся - мол, знай наших! Думали, небось, что колдунье остроухой уступлю - а не вышло! Дефиле, правда, получилось немного враскоряку, потому как промежность еще побаливала. Но Яну нечасто перепадало столько восхищенного внимания, так что можно было и потерпеть.

И только перед самым выходом с арены ссутулился - как будто сломанный меч на плече разом много тяжелее стал...

Когда Ласомбра шагнула вперед, слегка опешившая от подобного маневра сатирисса и правда уперлась рукой ей в грудь и даже рефлекторно успела слегка сжать ладонь оценивая данный предмет, после чего густо покрасневшая Ойстр, сообразив что она делает отскочила назад с таким писком, как-будто это её сейчас облапали. Впрочем речь героини в синем вернула героине в запое утерянный боевой дух, вызвав бурю благородного негодования. Эскарабьяхо смогла договорить до конца только потому, что рогатая настолько взбесилась, что вместо слов некоторое время только нечленораздельно шипела, как закипающий чайник, подняв палец теперь уже к губам ушастой
- Шшшшш! Хватит! Все! Развелось советчиков! Сначала эта бестолковая железяка, а теперь ты! Хватит рассуждать с таким видом как-будто ты знаешь чего я хочу добиться на Арене! Ты не знаешь чего я хочу! Да даже я не знаю, чего я хочу, а уж ты тем более! Зато я точно знаю чего я НЕ хочу, случайно убить кого-нибудь из вас дуболомов, которые знают чего хотят - даже если вы хотите каких-нибудь глупостей, вроде воскрешения тех же кого сами и убили. И если ты думаешь что с таким настроем лучше было не приходить на Арену, то все что я могу тебе сказать... - Сатирисса эффектным движением сложила руки на груди с донельзя самодовольным видом на лице - ...так это то, что любой дурак может прийти на Арену и поубивать противников, а вот оставить их в живых сможет только настоя... эй! А ну куда пошла! Я еще не договорила!

Все еще кипя от возмущения, Ойстр бросилась вслед за Ласомброй к перилам, но очевидно пока она скрипя зубами пыталась придумать как бы обозвать вредную зайцу чтобы той было особенно обидно, козлоногая "воительница" успела надышаться от косяка ушастой дылды, слегка успокоится и выслушать вторую порцию откровений. Почесав рогатую башку, а затем - мохнатую задницу, сатирисса вздохнула и оперлась на перила рядом с оппоненткой
- Эх, бестолковая ты жердь! Мало ли что я местная. Вот скажи, ты в своем крольчатнике или откуда там ты вылезла, всех зайцев знаешь? Если реально всех - имей ввиду, у нас не так. Богов тут - до фига и больше, как я тебе найду какую-ту Тамару, тем более из какого-то левого пантеона, тем более даже не козу? Ну хорошо хоть рогатую... - Ойстр вздохнула еще раз и задумчиво поскребла подбородок - А хотя... посмотрим что можно сделать. Но смотри, это я не ради твоих дурацких уроков, а просто потому что я такая добрая и вообще замечательная! - Сатирисса сердито посмотрела на руманку слегка покраснев, после чего обернулась назад и совсем другим тоном (сахарно-медовым) обратилась к остальным сатирам, увлеченно слушавшим эту перепалку, старательно при этом строя им глазки и соблазнительно виляя мохнатым задом
- Ребят, если не сильно сложно, может метнетесь кентаврами, поищите здесь где-нибудь на трибунах Тамару?
- Какую Тамару? - Осведомился один из козлоногих, внимательно следя за движениями пушистой попки Ойстр - Колхидскую что ли?
- Не, руманскую. Ну вот из этих из ухастых - Сатирисса ткнула пальцем в Ласомбру - Поспрашивайте у наших и все дела. Ну вы и без меня знаете.

Снова обернувшись к вредной верзиле, рогатая сделала хороший глоток из чаши с чем-то судя по всему алкогольным, подхватить которую на пути к перилам, ей разумеется не помешало даже охватившее её праведное возмущение и успокаивающе похлопала Ласомбру по плечу
- Не волнуйся, щас все най... - Неожиданно прервавшись на полуслове, сатирисса высунулась за перила с безрассудством на которое способно только существо только совсем недавно осознавшее концепцию собственной смертности и отчаянно замахала кому-то в соседней ложе
- Эй Пан! Паааан! Хайрэ!
- Хайрэ Ойстр! - Благодушно отозвался высоченный сатир, ростом не уступавший руманке, отсалютовав героине чашей в которой плескалось явно то же что и у нее. Услышав его голос, толпа рогатых и козлоногих за спиной Ласомбры, тоже почти дружно грянула "Хайрэ Пан!", да так громко что аж в ушах зазвенело. Дождавшись пока стихнет эхо от этого громогласного приветствия, незнакомый сатир преспокойно продолжил - Ну что, как дела?
- Да... - Юная сатирисса неопределенно помотала в воздухе ладонью - Смотрю бои, попиваю нектар.
- Угу. Угу. - С донельзя глубокомысленным выражением на лице покивал Пан, после чего он и Ойстр почти синхронно приложились к чашам. После недолгого молчания, рогатая героиня продолжила
- Слушай, Пан, а ты часом не знаешь Тамару?
- Колхидскую что ли?
- Не, руманскую. Ну вот из этих, из ухастых. Там короче такое дело...
- Эй, Ойстр! - Прервал разговор чей-то истошный вопль несколькими ложами ниже. Оба собеседника резко повернулись в сторону источника шума, обнаружив там еще одного размахивающего ими руками сатира, из числа тех которых героиня только что отправила на поиски Тамары, но в компании еще какого-то рогатого и козлоного товарища, который при этом сатиром явно не был - это как-то сразу чувствовалось
- Скиртос? - На лице Ойстр читалось искреннее удивление - А кто это с тобой?!
- Ты что не узнала?! - Донеслось в ответ - Это ж Фавн!
- А, Фавн! - Обрадованно закричала сатирисса и приложив руки рупором ко рту крикнула в ответ - Хайрэ Фавн!
- Хайрэ! - Поддержал Пан, отсалютовав чашей и своему италийскому коллеге
- ХАЙРЭ! - Громогласно грянули остальные сатиры, вновь заставив эхо гулять по трибунам
- Хайрэ! - Заорал и сам Фавн поддержанный Скиртосом в ответ, а спустя несколько секунд к этому оглушительному гвалту присоединилась еще чья-то глотка из совсем другой ложи. Обернувшись на этот звук, Ойстр вновь радостно замахала руками
- Йо, Ликон! А кто это с тобой!
- Бафомет!
- Хайрэ Бафомет!
- Хайрэ!
- Хайрээээ!
- ХАЙРЭ!
- Эээээ!
- ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- Марон! А это кто?!
- Азазель!
- ХАЙРЭ АЗАЗЕЛЬ!
- Хайрэ!
- Хайрэээээээ!
- Ээээээ!
- ЭЭЭЭЭЭ!
- Бээээээ!
- Орест?! А это кто?!
- Фавн!
- Но фавн же был со Скиртосом?!
- Не это другой! С Нарнии! Ты что Тамнуса не помнишь?!
- А, ну тогда, хайрэ Тамнус!
- Хайрэ!
- ХАЙРЭЭЭЭЭЭ!
- ЭЭЭЭЭЭ!
- БЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- МЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- БЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!!! - Грянуло неожиданно откуда-то из-за пределов мироздания, могучим инфрабасовым голосом, заставлявшим вибрировать кости. Ойстр от неожиданности аж присела, засунув хвост между ног и побледнев, после чего очень-очень тихо переспросила
- Э...это кто?
- ШУБ-НИГГУРАТ! - Пришел ответ - ЧЕРНЫЙ КОЗЁЛ ЛЕСОВ С ТЫСЯЧЬЮ МЛАДЫХ!
- Ааааа... Ну тогда - ХАЙРЭ ШУБ-НИГГУРАТ! - Обрадованно заорала сатирисса
- ХАЙРЭ!
- ХАЙРЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- БЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- МЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
- ДА ЗАТКНИТЕСЬ ВЫ, МНЕ БОЕВ НЕ СЛЫШНО!

Блеяние оборвалось также быстро как началось, а сатирисса с совершенно невозмутимой физиономией повернулась к Ласомбре и вновь похлопала её по плечу
- Найдем не волнуйся. Видишь же, тут кругом наши - И сделав еще один глоток из чаши, Ойстр как ни в чем не бывало вернулась к прерванному разговору с Паном
- А у тебя то дела как?
- Да... - Дикий бог почти в точности скопировал жест рогатой героини - Смотрю бои, попиваю нектар...
- Угу - Кивнула сатирисса - Угу...

В бою выгодно разозлить противника. Если он слабее тебя. Кринти очень давно, наверное, имела дело почти исключительно с такими. Разозли этих желторотиков (а по сравнению с ней любой человек - считай, младенец неопытный) - и они станут делать ошибки, руки будут трястись, ноги - подгибаться, лёгкие - расходовать энергию на не нужные никому ответы... Но никогда, наверное, полукровка не сказала бы, что хорошая идея - разозлить кого-то сильнее себя. Казалось бы, в бою, где ставка - жизнь и смерть, это вообще не имеет значения. Вроде бы и так все дерутся с полной отдачей.

Но - что человек, что дроу, что бог - существа не одномерные. Где-то очень глубоко под профессиональными движениями, циничными взглядами и сложившимися мнениями, даже у самого прожжённого наёмника есть некие внутренние тормоза, ненамозоленные, сокровенные, можно сказать даже, рискуя вызвать смех, интимные части души. Не желающие убивать, например, симпатичных женщин, даже и ведьм. И вообще не желающие убивать, по чести говоря.

Но что уж рассуждать - так сложилось, ты уж извини, ведьма, мне неохота в ад. Но если противник начинает куражится, отвратно гримасничать и непристойно намекать, что ты ничтожество - тут у старого бойца вдобавок к профессиональным приёмам просыпается, можно сказать, эдакая спортивная злость, азарт, ничего общего не имеющая с бессильной яростью молокососа. И некоторых героев, надо сказать, в таком азарте даже черти стараются обходить стороной.

Айлвин отступала, пока не нашла выгодную позицию - так, чтобы ствол бамбука был у неё на расстоянии вытянутой руки справа и чуть впереди. Ландскнехт медленно и осторожно приблизился, словно пряча кончик оружия в редком подлеске. Полукровка хлёстко выкрикнула свою насмешку, и увидела, что достигла цели - выцветшие глаза наёмника словно бы чуть поменяли цвет, наливаясь колючим сталистым блеском. Она была готова к его атаке, но атака всё равно пришла неожиданно. Неожиданно быстро. Двуручник, который она считала неповоротливой железякой, вылетел из подлеска быстрее ядовитой змеи, и прыгнул прямо в лицо - быстрый колющий, выпад с двух рук, потянувшись корпусом - и сразу назад, поднимая руки в защитной стойке "быка".

Айлвин не успела парировать, но успела отклониться - вместо того чтобы проколоть ей насквозь язык и дойти до самой шеи, удар всего лишь глубоко ранил правую щеку и десну. Айлвин рванулась в атаку, потянувшись в выпаде мечом и надеясь, что от размашистого удара её защитит ствол дерева, но ландскнехт не стал бить размашисто и ударил компактно, чуть отступив назад и в сторону с линии выпада полукровки и обрушив волнистое лезвие почти вертикально вниз, чуть с оттягом по привычке.

Где-то на трибунах, наверное, выругалась Ласомбра, которая рассказывала всем о необходимости шлемов. Айлвин попробовала отпарировать, отвести удар кинжалом, но соединённая сила тяжести, сила ландскнехта и инерция двуручного клинка проломили эту оборону - удалось только чуть в сторону отвести удар. Полетели вниз обрезанные волосы с белой косы, ухо, кусок щеки, зубы (?), кровь, боль, боль, боль, всё красное... Страшный волнистый клинок тяжко ударил по наплечнику, встретив металлическую вставку, а ландскнехт завершил серию уколом в грудь, который несомненно прикончил бы ошеломлённую полукровку, если бы не вставки на груди из прочного металла. Вместо этого он отбросил её назад, за тот самый ствол бамбука, на который она так рассчитывала. Кринти кубарем перекатилась назад через голову, едва не врезавшись в ствол спиной, и остановилась в положении "на коленях".

Ствол близко, дотянуться рукой легко, с левой стороны от неё. Во время кувырка (или раньше, она не знает) кинжал выпал из рук и упал где-то в подлеске - явно близко, но сейчас не до него. Меч удержала.

Эх, пани-братчики, увидели бы, что с какой-то девкой драться поставили - на смех бы подняли. А девка-то не промах, хоть и меч у нее в руках, подобный тому, с каким еще прадед Кшиштофа кжыжаков* рубил. Ну да и пёс с ней, с девкой. Сабля-то получше меча, а мужчина лучше бабы в бою - это-то все знают. И хотя понимал Кшиштоф, что недооценивать противника смерти подобно, а всё ж улыбался, на девушку-соперницу глядя.

Когда девка его опередила - еще шире улыбнулся. Уступил ей выбор, можно сказать. Поклонился полушутливо.
- Жнец, - озвучил очевидное.

Проверил, как сабля из ножен выходит, взял ее в руку, ножны отстегнул, дабы не мешались. Так и остался стоять с саблей в руке и кинжалом кривым при поясе, широко улыбаясь.

Когда Ян поднялся на ноги уже на арене, он вскинул свой меч, салютуя павшему противнику (пусть даже тело воина и осталось среди морозных гор) и своей победе. В голове проносился последний куплет песни:


Может статься, что с костлявой
Танцевать пойдем
Но и в пекле с демоницей
Выпьем и нальем!

Я не знаю, за что ты сражался и каким богам молился, но сегодня я подниму за тебя бокал, как и обещал! Пусть даже в нем будет та бурда, что местные зовут выпивкой.

Эктор напрягся, поднимая молот... но, увы, колющий удар двуручным мечом хватом за рикассо оказался быстрее, чем даже короткий удар оружием телохранителя Императора.

К тому времени, как голова Яна оказалась в пределах досягаемости молота, укол уже был проведён. Если бы он промазал, вполне возможно, голова ландскнехта была бы продырявлена, но Янош не промазал. Острие волнистого меча скользнуло по маске и вошло в шею сверху, пробивая артерию, перерезая трахею и почти доходя до сердца. Впрочем, добивать не понадобилось - агония длилась недолго. Воин в маске обмяк и ударился головой о лёд, выронив оружие.

Янош, невредимый, вскочил, и толпа на Арене приветствовала его - знатоки оценили прекрасную технику даже за время короткого боя.

Что касается Эктора, то он так и остался лежать лицом вниз в безлюдной местности, на льду озера. Но если бы кто-то продолжил наблюдать за этим местом некоторое время, он увидел бы, как, словно из ниоткуда, на лёд озера выступил Ешуа Нацрат. Чудотворец Службы Изиды поднял тело и перенёс его в родной мир, в тесную гладиаторскую келью. Затем, незаметный для стражей поработителя родной страны Эктора, он пробрался в опочивальню Малатора и кровью убитого Яношем героя начертал на стене три слова на тайном языке, известном только чёрным колдунам, жрецам и богам смерти и разрушения (ну и ещё самому Нацрату и некоторым разумным енотам).

Поутру, увидев надпись, Малатор побелел от ужаса и, бросив армию, чудищ и государство, сбежал так далеко, что в истории Аталии он более не упоминается. Вскоре аталийцы подняли восстание и прогнали захватчиков. Каким-то образом легенда о том, что жертва Эктора совершила чудо, проникла в народ, и прах героя захоронили в Бронзовом ущелье, в усыпальнице прямо у дороги. Надпись на стелле рядом гласит

"Чужестранец! Эктор, Последний Страж Аталии, приветствует тебя. Если намерения твои недружелюбны, то вспомни о Малаторе."

Говорят, за последующую тысячу лет ни один завоеватель не посмел пересечь эту черту с оружием в руках.

Пёс плавно поднялся с шелковистой травы, бесшумно выдохнул - и понёсся вперёд, держа меч позади себя, готовым для удара. Так тих и плавен был его разбег, что, казалось, если он оступится и поставит ногу на воду вместо камня - обопрётся нога на воду, как на твердь.

Но эльф всё же почувствовал его приближение - не иначе как нижней частью спины, возвещающей бойцу, что смерть тут, и ей нет дела до цветов и красок. Руки быстрым жестом схватились за рукояти - одна правая только чуть замешкалась, рванув из ножен кинжал, которого так не хватало в прошлом бою, и метнув его навстречу Псу. Пёс не собирался защищаться, но кинжал плыл через воздух так медленно, что он взмахнул мечом и отбил его в сторону - и успел снова занести меч - на сей раз для укола.

Он атаковал, как и положено, со слепой стороны, но нацелился в сердце - быстрый укол, максимально вытянув руку в последнем шаге. Эльф успел повернуться и обнажить сабли. Многие потом говорили, что они ударили одновременно. Но Пес видел, что он уже проколол противника. Сердцем своим чуял - сталь вошла в чужое. Эльф смотрел в глаза противника - глаза, которые парнишка так часто опускал. На этот раз не опустил. Не было там ничего - ни смущения, ни отражения красоты долины, ни тоски о Хозяине - всё было выжжено, спрямлено, нацелено только на одно - чтобы меч в руке нашёл цель. На белом плаще, на груди, неизвестно откуда успел угнездиться лепесток feainnewedd - цветка, растущего там, где пролилась Старшая Кровь. Эльф увидел его и вспомнил, зачем он здесь.

- Feainnewedd - прохрипел Ворон, и правая его рука, словно зомби, вызванный к жизни заклинанием, плавным ударом острейшей сабли отсекла правую кисть Пса.

- Elaine blath, - закончил эльф, и левая рука сделала выпад, вонзив саблю Псу в грудь - сабля вошла плавно, только раз дёрнулась, звякнув о какую-то металлическую деталь.

Эльф свалился в шёлковую траву, и более не появился на Арене - там же, в Дол Блатанна, осталась и его правая сабля, и меч без гарды. Пёс же, не обращая внимания на отсутствие руки (из обрубленной кисти хлестала кровь, хоть и не Старшая, но очень яркая), ни на саблю в груди, развернулся и на глазах шокированной публики пошёл к выходу, оставляя красный след. Бой был окончен, и полагалось идти на выход - а Пёс всегда старался делать так, как полагалось. Даже без сознания. Перехватили его эскулапы только у самых ворот.

Вы не можете просматривать этот пост!

Последний раз она оглянулась назад. Последний раз всмотрелась в темное небо Штатов. Еще несколько часов, и она покинет эту страну. Может быть навсегда, а может быть – лишь ради того, чтобы снова вернуться. По работе ли, или просто так – не важно. Немного жалко было оставлять так и не узнанную страну, но вариантов не было: ее ждала дорога домой. И радость возвращения в родные стены теперь скрашивалась этим чуть горьковатым ощущением расставания с неизведанным. Отвернувшись и надев на себя дежурно-невозмутимую маску, Маша неторопливым шагом уверенного в себе и в своем времени человека проследовала к стойке контроля.
В мыслях ее в один клубок сплетались впечатления уходящего дня, удовлетворенность от сегодняшней работы и размышления о том, что было написано в тонкой книжке, лежащей сейчас где-то в бизнес-кейсе. До вылета оставалось достаточно времени: а значит, можно будет, пройдясь по дьюти-фри, зайти где-нибудь посидеть с чашечкой кофе, коротая время перед самолетом.

Суету и беготню, вечно царившую в присутственных местах и в точках отправления, Мария не любила: всего было слишком – слишком шумно, слишком суетно, слишком организованно и обыденно. И все-таки в таком большом скоплении народа, где нет ни одного знакомого и где ни с кем не требуется общаться, есть один плюс: возможность побыть самой собой, отрешиться от привычного облика бизнес-леди и попробовать вновь почувствовать казалось бы знакомое окружение с другой стороны. Двуличностью Маша подобное не считала – скорее вынужденной необходимостью.
В конце концов, правильно сказал Оскар Уайльд: «Большинство из нас - это не мы. Наши мысли - это чужие суждения; наша жизнь - мимикрия; наши страсти - цитата!». Тем притягательнее возможность побыть не той, которой нужно обществу, а той, которой хочется быть для себя.

…Юрист замерла перед витриной «Starbucks», неторопливо размышляя, хочется ли ей только американо, или что-нибудь перекусить тоже. Сосредоточенности мешали не только шумная компания детей неподалеку, но и мысли женщины, в которых рефреном звучали строчки одного из прочитанных незадолго перед аэропортом сонетов Лорки:
Веду я снов каравеллы
в таинственный сумрак ночи,
не зная, где моя гавань
и что мне судьба пророчит.

Шум раздражал, и Маша, вновь придав лицу соответствующе-строгое выражение, попыталась абстрагироваться от него, скрывшись за привычной личиной, как мышка в норку. Холодно процедив: - Вечер добрый. Американо и круассан, будьте любезны, - она расплатилась и отправилась к ближайшему незанятому столику.
И тут случилось несчастье. Случилось непоправимое. Пропуская порснувшего куда-то ребенка, она оступилась и дернулась, пытаясь восстановить равновесие. Маша удержалась на ногах, а вот кофе в стакане – нет. По вселенскому закону подлости оно пролилось прямо на сидевшего за столиком мужчину, обдав его кипятком. Одно радовало – пролилось не так уж много.
Маска слетела, разбилась вдребезги, сменившись испуганно-потерянным выражением больших карих глаз. Расстроенная, полная стыда, женщина затараторила:
- Ой, простите, я не нарочно! Вы не обожглись? Я…. Ой!
Oh, i'm so sorry! I'm so clumsy! Are you okay?

Со своей достаточно удобной наблюдательной позиции Урсион следил за спутниками, которые совершали, с его точки зрения, совершенно излишние телодвижения. Ничего важного до проповеди жрицы случиться не могло, а в случае критических последствий после проповеди любые приготовления оказались бы бессмысленными. Кроме сделанных самим магом, разумеется. Но наблюдать все равно было интересно.

Черный завязал беседу с одним из серых. По началу их Урсион не заметил, но нестандартные для зевак позиции выдали в них людей, которые пришли не просто проповедь послушать. Либо служители закона, либо тайная гвардия Айомедеи. Бандитам так открыто тут появляться смысла не было, а о "поддержке" Разелаго бы их предупредил. Идея попытать одного из наблюдателей была интересной, но в ее плодотворность ее Синий не верил. Когда человек имеет серьезные поводы наблюдать за чем-то и поглощен этим занятием, попытка незнакомого человека отвлечь его разговором вряд ли вызовет что-то кроме раздражения.

Зеленая, после непродолжительной беседы с шерифом, была выдворена с площади вместе со своим эйдолоном. Хотя и уходила с видом донельзя надменным. Кимри отправилась за ней, в очередной раз разругавшись с тетушкой. Наверняка на почве ленты архибарона. Мысленно маг поздравил себя с тем, что уговорил призывательницу не брать эту тварь извне на задание. Луслик и та престарелая парочка вполне могли быть в толпе – религии, подобные Айомедианству, опираются на обиженных и обездоленных, обещая тем защиту и справедливость. И они всегда готовы положить десятки тысяч людей в крестовом походе там, где можно обойтись несколькими ударами кинжала или каплей яда. Или же, напротив, прибегнуть к помощи мастеров плаща и кинжала, брезгливо сморщи нос и работая через "нейтральных" посредников, чтобы эффективная работа не дай бог не замарала их чистых рук.

Пока Синий отвлекался на свои размышления о религиях и их последователях, место собеседника Стейлиш-старшей занял Стальной. И беседа, похоже, завязалась. Урсион промотал в голове события прошедших дней, выделил из них поведение латника и улыбнулся. Если не будет неожиданностей, он сделает именно так, как предложит маг. Потому что это наиболее разумный путь действий и соответствует внешне проявляемой мотивации Стального. Он показал на него пальцем и прошептал заклинание, приложив кусочек медной проволоки к губам.

Проповедь началась вовремя. И была на редкость интересной с точки зрения будущего города. Как было неоднократно замечено на собрании в Пепельном Доме, призывы к бунту (а проповедь, вне всякого сомнения, являлась именно им) являются преступлением. Не важно, читала Тиливия чужое письмо или заготовленную речь, тот факт, что она озвучила эти слова прилюдно, при большом скоплении народа, в данном контексте - все это должно было лечь в основу приговора. Но приговор должен был вынести архибарон.

- Это Синий. Не требуй ареста. Оставим вопрос архибарону. Надо утихомирить толпу. Нужна речь с трибуны. Затем разогнать. Пусть по домам подумают о революции, с семьями рядом, а не трактире с друзьями и элем. Кровью вину искупают обычно.

Прошептав послание, маг зашагал к охраняющим шлем близнецам, произнося заклинание магического зрения. Штука могла быть непростой. А если его носил настоящий ангел, то могли остаться следы, незримые для человеческого глаза, но вполне заметные для взгляда мага. Но даже если владелец был обычным человеком, принадлежащий ему предмет мог позволить достаточно опытному провидцу найти его даже за сотни миль. И, вполне возможно, архибарон имеет возможность прибегнуть к услугам подобного мага. Подбор свитков, полученных от Разелаго, не показался Урсиону случайным.

А в отсутствие магии оставалось прибегать к логике. Которая давала неутешительные результаты. То, что жрица пошла на столь откровенные действия, говорило либо о безумии, либо об основанной на чем-то самоуверенности. Безумием фанатика легко объяснять все вещи, но недооценивая противника, ты сам льешь яд в свою чашу. Значит, самоуверенность. Расчет на общую поддержку – вряд ли. Немало людей отправились восвояси, услышав призыв к восстанию, пусть даже и не немедленному. Расчет на бездействие власти – возможно, Стейлиш не предприняла попытки прервать проповедь или закрыть выставку с одним экспонатом. Пока. Возможно, для нее спокойствие и здоровье жителей Лонгакра выше закона. Интересно, как это в ее голове сочетается с ужасами революции, которую предлагает Пятый, вроде бы, Рыцарь Меча? Это могло стать проблемой. До какой степени – Урсион рассчитывал увидеть в ближайшие минуты. Расчет на помощь извне – наверняка. Причем эта помощь, скорее всего, была недалеко. Пострадать за веру для айомедианцев благо, но не бесполезно пострадать. Жрица рассчитывала на спасение в случае проблем с законом, или возможное бегство. Причем верила в одну из этих двух возможностей настолько, что готова была рискнуть жизнью своих сыновей.

По всему выходило, что где-то с Лонгакром крутится какой-то Рыцарь-Ангел. В существовании оного Урсион не сомневался. Ложь не была оружием приверженцев Айомедеии, и будь эта фигура выдуманной, раскрытие обмана навредило бы делу Тиливии больше, чем что бы то ни было. И это можно было сделать оружием против нее – убедить жителей Лонгакра, что она лгала им. Но для этого надо было убить настоящего Рыцаря-Ангела. Посмотрев вблизи на шлем, маг тяжело вздохнул. Подобная красота говорила о том, что Ленция Виссерин имела доступ к работе первоклассных кузнецов. И, пожертвовав серебряный шлем ради демонстрации, не испытывала недостатка ресурсов. Что придавало слову "Великое" в подписи неприятно материальный запашок. Но, одновременно, действовала она не напрямую, в лоб, а по-умному. По правде говоря, если бы Ленция прорвалась в город, убивая слуг Фекса на своем пути, и начала произносить пламенные речи с перевернутой тележки, Урсион был бы спокойней. А сейчас архибарону предстояло столкнуться с войной идей, подпольем и прочей подрывной деятельностью. Вот только Синий подозревал, что и сам архибарон предпочтет действовать не напрямую…

А Солону было плевать. Он опять встал ни свет ни заря, чтобы успеть подготовиться к... мероприятиям на арене. И каждый сейчас казался ему паскудой, которую хорошо было бы приложить кувалдой по наглой потной харе. Или, скажем, зафиксировать за руку и ломать этой твари каждую косточку в кисти, чтобы уже ничего не срослось, и эта гнида мучилась бы потом всю свою оставшуюся никчёмную жизнь. Каждому уроду вон на тех трибунах, пришедшему поглазеть, как люди бьют друг другу лица ему на потеху. Короче говоря, жрец встал не с той ноги.

И все-таки, когда объявили, кто противостоит их команде в этот раз, определенная заинтересованность легла на лицо целителя. Воины Света... Команда, справившаяся со своими противниками, за счёт грамотной работы целителя. Мозги Врахос - талантливый священник, врачующий людей с помощью силы Гелиода. И если к самому жрецу у Солона претензий не было (не считая тех, что он имел сейчас к каждому живому существу на почве недосыпа), то доходил до него слушок, что Гелиод - порядочный... бог. И сейчас у жреца Фарики появилась замечательная возможность продемонстрировать всему миру, что Великая Знахарка умеет лечить гораздо лучше какого-то сияющего качка с копьём.

- Мы должны одолеть их! - заявил Солон товарищам, занимая своё место.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Разгар весны нёс в себе благоухание цветущих трав и нежное тепло золотого солнца, всё ещё отогревавшего "гусиную кожу" Ксинчжан после суровой зимы. В провинции Дзинг было особенно умеренно, из-за его центрального положения на теле Тьеншань, и потому там уже во всю буйствовало сельское хозяйство, а от радостных крестьян, переживших зиму, исходил ободряющий дух.

Такой видели провинцию Дзинг четверо наёмников, что договорились с караванщиком Фу Жоу Битым Усом сопроводить его товар в Йонгжу. Битый Ус не прогадал с попутчиками, положившись на их образованный вид и на внушительность юан-ти, и до Йонгжу с юго-запада они дошли в спокойствии и без неприятностей.

Пройдя через городские врата, впервые бывавшим в Йонгжу путникам показалось, что они уже видели этот город. Таких было множество по всему Тьеншань. Аккуратный, тихий, с одинаковой архитектурой и даже похожим расположением улиц. Казалось странным, что город носил незнакомое имя. Тихий и мирный, где жизнь пестрила лишь на рынке и на площади в некоторые вечера. Прекрасное место что бы осесть за четырьмя стенами, напроситься в услужение в местную школу или к иглоукалывателю, накопить за десяток лет серебра для покупки домика и...

Но Битый Ус всовывает обещанную выручку вам в руки и отправляется по своим делам, оставляя вас стоять посреди главной дороги. Вы прекрасно знаете, что в этом городе совершенно нет работы.
Откуда?
Вы уже пытались это узнать даже не смотря на сидящую у ратуши орду крестьянских сыновей и дочерей, которые тут явно сидят дольше вашего и всё равно не имеют работы! Имейте совесть!
И вы решили идти дальше, так как заработанные за охрану каравана деньги лишь компенсировали ваши затраты за последние две недели. Быть может караванщик вас обсчитал, быть может это было не так, но пока солнце не достигло зенита вы решаете идти дальше, так как вам даже негде переночевать в Йонгжу.

Выйдя через северные ворота вы решаете идти далее по дороге. Быть может в следующем большом городе вам будет чем заняться.

Сетуя на безработицу, но радуясь изумительной природе, вы идёте несколько часов, пока вдали не замечаете забегавшие по дороге фигурки в ламелярных доспехах.
Как вы определили что это за доспехи?
В таких всегда ходят солдаты или городские стражники.
Сворачивать некуда, разве что по лысым холмам брести, ну или идти дальше по дороге на встречу к вооружённым солдатам которые уже явно вас ждут в двух сотнях шагов.
А, ну ещё можете назад повернуть, да.

Канонада за спиной. Дом заходил ходуном, словно фундамент резко качнуло волной. Это ведь просто гром, да ? Воображение уже рисовало сбитые в небесных далях самолёты, падающие прямо на толстые железобетонные перекрытия. Нет, бункер не так прост. Он ещё простоит. Вот только противник уже в городе: с кровопролитными боями, медленно, но уверенно занимает улицу за улицей на подходе к массивным дверям. Возможно ему понадобится целая уйма времени, чтобы вскрыть их и попасть внутрь. Возможно. Часы, дни, может быть даже недели. Но это было неизбежно. И в тот момент, когда враг будет на пороге, двери последнего рубежа обороны запечатают навсегда.

Толстые стены давали лживое ощущение безопасности. А ведь по сути именно они и ограничивали свободу передвижения. Не давали вырваться наружу. Убежать отсюда. Скрыться вдали, чтобы никто и никогда больше не смог тебя достать. Оставаться в бункере значило отложить свою смерть, а последние часы, а может быть дни и даже недели, провести в паническом страхе перед надвигающимся концом. Уже ничего не могло решительно измениться снаружи. Уже ничего не могло решительно измениться внутри. Последние уцелевшие защитники бункера были узниками куда больше, чем любые преступники, сидящие в тюрьмах. В отличии от последних, у них не было никакого будущего. Ни реабилитации, ни второго шансы, на прощения и понимания. Это война, а врагов принято убивать.

И всё-таки умирать не хотелось. И гнить внутри консервной банки желания не оставалось. Всегда можно было сбежать. Протиснуться между закрывающимися дверьми, пролететь под пулями, испытать удачу и возможно преуспеть в дерзкой попытке сбежать. Всё лучше, чем осознанно ждать того момента, когда довольный враг вскроет многотонные засовы и придёт расправиться с тобой, трясущимся и ослабевшим. Если, конечно, ты ещё будешь жив к тому моменту. Джероми выбирал шанс. Если Джессика не шутила, здесь определённо происходила какая-то чертовщина. Мэтт буквально слетел с катушек, им всем нужен был доктор. Да нет, к чёрту докторов, им давно нужно было собраться и поговорить. Ради этого они все и приехали сегодня. Чёрт побери, это ведь уже происходило. Откуда всё началось ? Как это прекратить ? И стоит ли ?

Надо было поговорить с Малкольмом на эту тему. Надо было позвать Джессику. Попросить Мадлен успокоить фотографа. Надо было закрыть эту тему раз и навсегда. Потому что механик больше не хотел никогда очутиться на дне проклятого ледяного океана. В полном одиночестве. Швыряемый течением по дну, как какой-то моллюск. Там наверху был полицейский, если Кинг его ещё не сожрал. Надо сказать ему, что всё в порядке, просто друзья немного перебрали. Сказать, чтобы ехал обратно в участок. Ему не стоит знать, что творится. А им пора обсудить всё по душам. Это было так глупо, стесняться говорить о чём-то реально важном, оттягивать важный разговор, избегать момента принятия судьбоносного решения.

Надо было пойти сейчас. Пойти и сказать им всё. Пускай он будет первым, кому-то давно пора было начать. Джероми махом допил пиво и поставил бутылку на тёмный пол. Развернулся и направился обратно к лестнице наверх. Нужно было ещё найти нож под дверью. Заодно можно было бы и зажигалку использовать, раз всё равно достал. А то внизу как-то боязно, мало ли что у Мадлен горючего могло храниться в подвале.

-Гуси, гуси !
-Га-га-га!
-Есть хотите?
-Да-да-да!
-Так летите же домой.
-Серый волк под горой.
Зубы точит . Воду пьет. Нам проходу не дает...

***

Наверное в жизни каждого человека бывают моменты выбора. Моменты , когда он не знает что делать и с головой погружается в свои внутренние потаенные страхи. Кто то плачет, кто то лезет в петлю, а Змей просто стоял и смотрел в сторону уходящего Гора. Слова старпома полоснули по ушам подобно бритве , и теперь Дортон мучительно истекал кровью, борясь с призраками своего прошлого и нахлынувшей болью. От былого боевого запала не осталось и следа. Отчасти чувак был прав: " Кто мы этому верзиле? Уж точно не друзья." На мгновение пилот увидел себя со стороны- блядь, каким же скотом он стал. И все это от страха. Страха подохнуть, страха жить, страха признаться самому себе в своих тараканах. Перед взором рейнджера стояли Каховский, Толстяк, Близнецы , два зеленых курсанта-стажера. . . . Стояла ЭЛИЗАБЕТ - все такая же прекрасная и жизнерадостная, как в тот последний день. "Две полоски - это не новые нашивки дурачок. Это значит , что я беременна . Ты скоро станешь папой Клэйд."

Наваждение прошло так же внезапно как и нахлынуло. Перед лицом пилота вновь был изготовившийся к броску полуголый бугай. Но! Змей полностью потерял к нему интерес. Было даже немного мерзко. Пилот скептично скривил губу и, намотав на руку удавку, с сожалением в голосе тихо произнес.

-Думаю зануда прав. И мое мнение, ты просто умрешь, не достигнув своей цели. Хочешь увидеть свою принцессу и узнать правду, пошли с нами. Не думаю , что она на корабле, иначе бы была с нами.

После этих слов, Змей дружелюбно подмигнул стоявшему напротив пирату и легкой рысью направился вслед за уходящим старпомом.

-Блядь Стив , ну какого хрена ты творишь. Офицер он видите ли. Да вертели они тебя , со всеми твоими лычками и заслугами, иначе был бы сейчас волосатый и пялил ту красотку на каблуках вместо Арнольдика. Приказывает он видите ли. Да засунь ты свои приказы знаешь куда. Гор , ты хоть раз сидел за штурвалом Strikerа? Не спрошу по другому - тебя когда-нибудь пытались сбить? Думаю нет...

Слёзы у Маши моментально высохли. Она даже сама не заметила - когда. На самом деле, конечно, как раз в тот момент, когда прабабушка была обнаружена в дверях.

Девочка только рот раскрыла вежливо поздороваться, да так с разинутым ртом и застыла.

Она никогда еще не видела таких бабушек. Бабушки бывают разные. Они бывают мягкие и уютные, пахнущие пирожками и сладкой сдобой. Они бывают сухие и согнутые, шаркающие с палочкой. Бывают, конечно, и бабки. Эти сидят возле парадного на лавочке с утра до вечера, щелкают семечки и всегда жадно смотрят тебе в рот — поздороваешься ты или пройдешь мимо. Если промолчишь — непременно наябедничают маме ехидно: "А Машенька-то ваша здороваться не умеет". Или: "Идите, идите домой, Ирочка, там ваша Машенька велосипед сломала и лицо в кровь разбила". Как будто и сочувствуют, а глаза... Кто-то бы сказал - "как у зверя", или там "волчьи глаза", но Маша никогда не видела у животных такого взгляда. Животные всегда честно смотрят. Не притворяются. А эти бабки с виду сладкие, как конфеты, приторно улыбаются, спрашивают: "Как дела?" - а по правде противные, хуже чеснока. Они как будто питаются этими "делами". Девочка видела как-то - скучно было, во дворе никого не было, и она тынялась туда-сюда, вот и видела - как жадно вспыхивали их глаза, масляно цвели на сморщенных лицах голодные улыбки, когда женщина из третьего подъезда рассказывала им что-то про непутевого мужа. Противные бабки. Маша всегда с ними здоровается, даже и десять раз в день мимо пробежит - всегда "Здрассьте" скажет - пусть подавятся. И старается на них не смотреть. Может, они даже настоящие ведьмы, у одной - бабы Клавы - Кирилл говорил, что хвост есть. Кирилл - это из третьего класса, на скейте круто катается. И Маше давал покататься, а сам за руку придерживал и рядом бежал.

А эта бабушка. То есть, пра. Она какая-то совсем другая. Здоровенная, больше мамы. С банданой на голове (хи-хи) и почему-то похожа на солдата, хоть и не в военной форме. Она Маше сразу не понравилась. Не улыбнулась, не обрадовалась, сразу ругаться. На маму ругаться!

Маша насупилась, за мамину ногу ухватилась и смотрела исподлобья. И глаза прищурила. Мамочка дочку по голове гладит, волосы ерошит, по плечам треплет - понимает. А пра продолжала говорить - и еще маме "вали отсюда". И ни одного хорошего слова. У-ух, противная.

- Не привезу, - девочка пробурчала себе под нос.

Она бы и сама сюда не поехала, если б не беда. И не поедет больше. Никогда! Пусть на лучше одна сама будет сидеть до ночи. Пусть что угодно. Но не поедет больше. Так Маша решила. А ещё сказала:

- Это не мама графин уронила. Это ваша Рыба, - и снова глянула исподлобья на "пра". А потом еще подумала и добавила. - Здравствуйте.

Пока свет не погас
Пока ты еще здесь
- Мэтт...
Что сказать?
Джессика смотрит на Мэтта с невыразимой печалью, прощально, издалека. Ее надежда гаснет, как электрический свет. Да, Мэтт, мне так хотелось, чтобы ты ответил - хоть что-нибудь. Мне хотелось, чтобы мы были рядом. Тогда был бы шанс... остаться на земле.
- Подойди лучше ты сам, Мэтт, - устало говорит она из темноты. - Хоть к кому-нибудь подойди.
Нет ответа, надо идти наверх, чтобы занять свое тело и сознание каким-то усилием. Она отворачивается от Мэтта, ощущая бесконечное, неизбывное одиночество.

- Кинг, Кинг! - зовет Джессика. Хоть кто-нибудь, ответьте. - Иди ко мне, хороший мальчик, не бойся.
Куда он запропастился? Он испугался Малкольма и побежал наверх. Точно, все так и было.
Страха нет. Грань, по одну сторону которой чего-то боятся, а по другую - уже никого и ничего, только что пересечена.
- Кинг, ко мне! - Джессика идет на завывания ветра и грохот падающей воды в полной темноте. - Где же ты, Кинг?
Кинга нет. А где тогда Кинг?
Корабль лежит боком на дне, радиостанция давно захлебнулась, а в иллюминаторы видна только темная муть. Ты уже на дне, вокруг...
...море.
Внезапно наваливается ужас - такой, что все силы уходят на то, чтобы дышать неровно и хрипло. В этой темноте что-то есть. Темнота поглощает ее всю без остатка, в ней огромное нечто ворочается и низким гулом рычит ей в уши. Раз они не пошли к нему, оно само пришло за ними. Надо позвать всех сюда. Или не надо? Они не хотят.
Огонь... у нее зажигалка... Джессика деревянными пальцами лезет за зажигалкой и вдруг понимает: не надо этого.
Не зажигайте огонь...
Не включайте электрические приборы...
Слабое голубое свечение завораживает. Джессика неслышно подходит, изучает узор. Протягивает руку, но не решается коснуться светящихся точек.

Вы не можете просматривать этот пост!

Терпение. Терпение никогда не было его сильной чертой. Ярость, благословение Матери, горела в Танцующем-На-Холме неугасимым, голодным, всепожирающим пламенем... И регулярно в этот огненный ад подбрасывал дровишек старенький Ford Victoria, разваливающийся на части так, будто это его, а не весь гребанный мир, со всей ненавистью пережевывал Вирм. Каждую ночь всё больше. Проблемы с тормозами, выхлопной системой, подвеской, коррозия несущих частей, чудовищный люфт управления - да его автомобиль был наглядным примером того, что Змей творит с Теллурианом! И порой хотелось сжечь его к чертям собачьим и купить новый, но денег на это никогда не хватало.

А вот злости хватало вполне - сторонний наблюдатель мог бы сказать, что автомобиль Джеффа побывал в десятках небольших столкновений и притирок, однако по правде говоря, он ездил настолько медленно и непостоянно, что попасть в аварию было бы каким-то достижением. Нет, почти все "боевые шрамы", вмятины, трещины и царапины (за исключением "естественных причин") были нанесены Картером своему железному коню лично - особенно доставалась искореженному бамперу, который выглядел как мятый, изъеденный паразитами кусок порыжевшего, плесневелого сыра. Вот и сейчас ему досталось мощным ударом ноги, от которого многострадальный кусок метала получил очередную вмятину и, протяжно скрипнув, со звоном грохнулся на дорогу.
- Твою мать! - даже несмотря на человеческих облик, Джефф почти зарычал на образец мерзостного автопрома, который купил лишь потому, что насмотрелся фильмов про полицейских, разъезжавших именно на таком автомобиле... Ему нужна была разрядка, срочно. И ахроун-сильверфанг бы ему в этом помог, но Белогрива не было рядом - а был только подозрительно знакомый иммигрант... Но на безрыбье и рак - рыба, а потому, продолжая негромко рычать, Танцующий-На-Холме до болезненной истомы сжал кулаки. Возможно, вечер не будет так уж бесповоротно испорчен.

Вы не можете просматривать этот пост!

- Да...Да, конечно... да... да... Спасибо, я...
Криком:
- Приезжайте скорее!
...мэйдэй...
Когда, в какой момент она не заметила, как суденышко легло на борт, радиостанция захлебнулась бульканьем (старенький аккумулятор залит водой, шипение, хрип, тишина). Только море шумит, не умолкая. Что тебе до нас? Зачем мы тебе? Уйди, уйди. Выключила мобильник, сунула в карман. Всё.

Где Джероми? Здесь только что был Джероми. а нем рубашка Джероми. Это Джероми? Оно шевелит усами. Не нападает.

Существует три реакции на опасность. Напасть. Спрятаться. Убежать. Бежать некуда. Корабль тонет, содрогаясь в последней судороге, вода сверху, снизу, везде. Она все еще дышит.

Осторожно, все еще бочком, словно маленький крабик, двинулась к этому... в хитиновой броне, осторожно протянула к нему руку ладонью вверх. Оно говорит? Оно знает Мадлен.

Оно было Джероми.
Дикая мысль: а если бросить в него яблоком? Оно обидится и уползет под шкаф?

- Я не Мадлен. Я Джессика, Джесс. Ты меня узнаешь? Ты... Джероми? Джероми Хэммет, ты любишь возиться с... с машинами. Со всякими железками, да? Джероми. Джероми. Ты помнишь меня?

Джессика говорит, говорит, позади водоворот, метнулось что-то. Мадлен. Мадлен режет бутерброды, несет тарелки. Надо бы ей было помочь. Мадлен смеется.
Мадлен пританцовывает. Джессика оборачивается.
Мадлен, Мадлен, зачем тебе такие большие зубы?

Джессика пятится к лестнице на чердак, крик застревает в горле. Все, не могу больше. Я долго держалась, правда же, долго, не ругайте меня. Я была умницей, хорошей девочкой. Я была храброй. А теперь пора прятаться. Надо притаиться. Наверх. Там Кинг. Он тоже боится. Боится чужих. Вместе с Кингом. Бояться не стыдно. Запрусь. Они скоро приедут. Люди. Они помогут.
Джессика стала прозрачной, тихой; еле шевелится, почти не дышит. Чужие не заметят. Чужие не услышат.
- Мэтт, - шепчет Джессика тихо-тихо. - Мэтт, меня здесь уже нет. Мэтт, надо уходить. Ты тоже уходи.

Малкольм

Свитер порвал. Вытянул себя не без труда из тесных штанов, на одной ноге поскокав. Воду включил. В утлую ванночку втиснулся, гориллой в детской кроватке себя ощущая. Воды гудение. Лежишь. Рассмотрел перепонки на пальцах ноги в задумчивости. Подвигал. Тонкие. Исчезающе тонкие. Хорошо и тепло. Вода журчит. Запотело стекло. Прикрыл веки. Гребень бережно на сторону умостил.

19 июня 2243 года по Земному исчислению
Местная дата - 461:39К

Город-купол Конкиста, центральный район
Здание Центра физического развития
20:06 по местному времени

- Итак, на сегодня все! - объявил Кайл Десмонд об окончании занятия. Крик заполнил весь зал, и взмокшие, вымотанные люди, тяжело дыша, принимали расслабленные позы, собирая свои вещи и направляясь к выходу.
Дважды в неделю Кайл приходил в спортзал Центра физического развития, где проводил тренировки для сотрудников милиции. Программа была незамысловатая - циклы общих физических упражнений на все группы мышц, кардиоупражнения, растяжка, а также элементы рукопашного боя.
Последним пунктом Кайл мог гордиться - технику и приемы рукопашного боя он собирал и систематизировал сам, опираясь на земные книги. До него на Эвридике такого не делал никто - не было времени создавать и шлифовать этот комплекс. И не было нужды.
Он начал изучать боевые искусства в первый год после переворота. Отчасти для того, чтобы найти применение своему свободному времени, которого, после сворачивания программы экспедиций, стало непривычно много. Чтобы мозги не кисли. Отчасти - потому что неизвестно, пригодятся ли эти умения при такой ситуации в обществе. Кайл не был ни социологом, ни политологом, чтобы давать прогнозы, но то, что пахнет жареным, мог с уверенностью сказать и без ученой степени.
С большой неохотой Кайл согласился на проведение занятий физподготовкой среди новообразованной милиции, подчиняющейся правительству, которое он не поддерживал. Так что к чисто профессиональной гордости за свои успехи примешивались сомнения и опасения - правильно ли он делает, обучая милицию рукопашному бою, и не аукнется ли ему это в дальнейшем.
Еще сильнее эти сомнения стали после того, как брат ему раскрыл положение дел на Эвридике.
Однако Уолтер старался его сомнения развеять. "Главное - не делать резких движений," - говорил он, - "Пусть пока все идет как идет. Мы с этим разберемся."
За исключением этой темы и этих общих формулировок, брат практически не делился с Кайлом планами и акциями подпольного движения. Однако подробно объяснил ему цели и методы. И, внося последний штрих в свою роль куратора Кайла, являвшегося уже не братом, а вновь завербованным агентом, взял с него обязательство о сохранении тайны и участии в акциях. И сказал ждать.
И сегодня, судя по всему, Кайл дождался.
Он увидел брата, стоящего в дверях спортзала. Он пропускал выходящих милиционеров, и когда в зале не осталось никого, кроме одного Кайла, вошел и закрыл за собой дверь.
Уолтер был одет в повседневную форму сотрудника милиции. Сама форма была переработанным костюмом водителя тяжелой строительной техники - он выполнялся из негорючей ткани, имел много карманов и вообще был похож на форму военных, кои были запечатлены на фотографиях с Земли, с которыми был знаком каждый колонист еще со школьного курса истории.
Не учат люди историю.
Единственными отличиями формы от своего прародителя были отсутствие светоотражающих полос и темно-синий цвет. Вводилась она как временная мера, для придания милиции официального единообразного вида хотя бы таким способом, быстрым и не затратным. Но нет ничего более постоянного, чем временное.
Уолтер был предельно серьезным. Лицо его было напряжено, словно его даже сейчас не отпускали тяжелые раздумья. Он подошел к Кайлу, пожал ему руку и негромко заговорил:
- Здравствуй. Есть разговор.
Он обошел Кайла, чтобы держать дверь в поле зрения, и продолжил:
- Здесь нас не подслушают. Понимаешь, о чем речь?

Слишком долго северный город Кинтарго сохранял свою свободу в дьявольской империи Челиакс. Восшествие на имперский престол династии Трун не слишком то отразилось на этом городе. Его дух оставался прежним – свободолюбивым, независимым и гордым. Нескольким поколением лордов-мэров удавалось лавировать в опасных течениях челиакской политики, пока десять дней назад последний достойный человек на этой должности, Джилия Байнилус, не покинула город на идущем в Аркадию корабле. По крайней мере, такой была названа официальная причина её внезапного исчезновения.

Семь дней назад новым лордом-мэром был назначен граф Барзилай Трун, инквизитор Асмодеуса и кузен нынешней королевы, Её Дьявольского Величества Аброгейл II из Трижды Проклятого Дома Трун. Появлению нового правителя города сопутствовала череда убийств и поджогов, получившая среди горожан название Ночь Праха. Официально эти преступления приписали криминальным структурам, воспользовавшимся сменой власти для передела сфер влияния, однако многие горожане сомневались в том, что поданная властями версия хоть немного близка к правде.

Для большинства жителей Кинтарго назначение градоправителем представителя дома Трун уже было оскорблением, которое невозможно стерпеть. А Барзилай, словно желая накалить и без того напряжённую ситуацию, в первый же свой день на должности ввёл в городе военное положение и комендантский час, а также издал семь указов, одна часть которых поражала своей глупостью, другая – своей наглостью. Например, второй указ требовал вывесить в каждом заведении города на видном месте портрет королевы, и такие портреты сам лорд-мэр и продавал за немалые деньги. А четвёртый указ запрещал горожанам носить дорогие костюмы, если только они не являются агентами дома Трун или церкви Асмодеуса.

Возмущение горожан уже несколько раз выплескивалось в форме акций протеста на городских площадях, но всякий раз их разгоняли доттари, приехавшие вместе с Барзилаем Адские Рыцари из Ордена Мучений и лояльное дому Трун ополчение, получившее название Союз Челиакских Граждан. И вот через неделю после занятия графом Труном поста лорда-мэра крупнейшая акция протеста должна состояться в парке Арии, перед зданием оперы, которое новый градоначальник сделал своей резиденцией.

Утро вышло дождливое, но к полудню распогодилось. Со всего города стекались в парки Арии самые разные люди. Поначалу, когда их численность не превышала двух десятков, скромно стояли под кронами деревьев и наблюдали издали за оперой. Но по мере того, как всё новые горожане приходили в парк, протест становился всё более шумным. Здесь были патриоты, требовавшие, чтобы лорд-мэр назначался из местных жителей, здесь были лавочники, возмущённые новыми налогами и всевозможными поборами, здесь были анархисты, которым было всё равно, против чего выступать, главное – выпустить пар, и здесь была небольшая группа горожан, поддерживающих Барзилая Труна и вступающая в пылкие споры с остальными участниками акции.

Сам лорд-мэр перед протестующими не появлялся. Перед закрытыми дверьми здания оперы собралась дюжина доттари. Среди них выделялась женщина в чёрном плаще и с необычным копьем в руках. Она приехала в Кинтарго вместе с новым лордом-мэром и, кажется, была его личным телохранителем.

На акцию в числе нескольких сотен участников пришли и наши герои, у каждого из которых были все причины для того, чтобы быть сегодня здесь. Они очутились в центре группы манифестантов, там, где находились неопределившиеся и не примкнувшие к одной из группировок. Акция была стихийной, и организация у неё отсутствовала вовсе. Лозунги и выкрики накладывались один на другой, создавая неразборчивую и неприятную для слуха какофонию звуков. Вряд ли так можно было донести до властей хоть какое-то послание. Другая часть собравшихся вместо скандирования лозунгов предпочитала общение с единомышленниками – многие спорили или обсуждали последние сплетни, что после Ночи Праха боязно было делать в иных местах.

-Гор! Ты жив! Человек! Открой наручники, пожалуйста! Я... Я помогу! Я буду полезен! Не оставляй меня тут...
Альберт переполнился надеждой на то, что его отпустят, но в следущее мгновение в голову техника пришла мысль о том, что Гор может просто оставить его тут умирать. Некоторые могут подумать, что обычные мольбы о помощи - это низко и недостойно. Я бы предложил этим людям оказаться на месте Альберта, я думаю, вы повели бы себя точно так же.

Вчера – сегодня – сейчас.

Air отпускает. Круг за кругом, по телу, чище кровь. Чище мысль. Яснее движение. Смыла дрянной пластилин наркотика. Выкурила его осадок. Подходишь к синеве висящей на карнизе шторы, ухватив рукой её необъемлемый край, и срываешь. За ней оказывается окно во двор твоих воспоминаний.

Кристина подходит, прижав носик к стеклу, упёрлась в него ладонями. Через дорогу, напротив, виден дом. Подъезжает легковая машина к кованому забору. Чёрная краска, тонированные стёкла. Две тени выплывают из машины – их уставшие от веселья и безмятежности роскошной жизни тела сплетаются в тёмный жгут. Сегодня они близки. Они – на одной волне. Стелиться синий дым над стриженым газоном. Льётся в фонтанчиках сада вино. Картонный дом глотает людей, щёлкнув дверью.

Они спали, вспоминаешь. Всё было так, как она любила. Но что-то подняло на ноги. Заставило одеться, сорвав одеяло. Понесло по дому. Что-то важное. Чей-то звонок? Звук сирены? Нет.

Рик Уорнер. Насколько можешь судить, он из казуального отдела JKL-4. Обыкновенный майс. Один из многочисленного руководящего персонала этих бесконечных, создаваемых на пару лет с конкретными целями, отделов M&B. Твой – занимается изучением так называемой «болезни Гюнтера» (именно поэтому тебе разрешено, как центральной фигуре JKL-8, содержать лицензионный Сырьевой Блок в своем жилище). Известнейший отдел JKL-A, возглавляемый Джессикой Марэ, занимается синтетическим выращивание пейота, марихуанны. К примеру. А чем занимается «твой» Рик? Сложно сказать. Кажется, какой-то ерундой (обычно, на светских вечерах открыто говорить о работе не принято). В карьерном плане он гораздо ниже тебя, хоть отчаянно старается выглядеть куда солиднее своей позиции в пищевой цепи компании. Улыбаешься. Ну, хотя бы трахается он неплохо. Обычно, только это и остается никчёмным мужчинам-карьеристам, когда на всех руководящих постах находятся хищницы вроде тебя или Джессики Марэ.

Кристина ждёт. Что же подняло её с постели посреди ночи? Должно быть, эт-…

За те полгода, что минули с памятной беседы, Великий суверен-инспектор сделал всё возможное, чтобы исполнить данный ему совет. Венера-Урания – не из тех, чьими рекомендациями можно пренебречь или выполнить по собственному разумению, и орденский бонза отнёсся к ним, как к прямому приказу. Кое в чём, впрочем, он всё же позволил себе отойти от полученных инструкций: не все головы, которые Орден вознамерился избавить от дурных мыслей, венчала в конечном счёте верблюжья шапочка. Уж очень радикально действовало на воспитуемых нехитрое устройство: иные же кадры могли принести Ругии больше пользы в состоянии, близком к естественному – будучи подвергнуты более мягкому воздействию. Особые трудовые ресурсы, отры – те, чьи личные дела украшала резолюция орденских экспертов о годности к подготовке по программе «Паж» – отправлялись не в занимавший подвалы жилища суверен-инспектора «цех полуфабрикатов», а в расположенный под «цехом» уютный, явно обставленный женской рукой, каземат. В вотчину Верховной палачессы Ордена.
Примечание: для лучшего погружения в атмосферу при дальнейшем чтении рекомендую послушать песню Upside Down исполнителя Vanessa (ссылка).
Один из этих отборных воспитуемых – выше двух метров, поперёк себя шире, без малого в двести кагэ чистых мышц весом, со статью молодого Аполлона и великолепной мускулатурой матёрого Геракла – как раз проходил «сеанс интенсивной терапии»: так любимая столичным бомондом за свои милые каламбуры палачесса называла подобные мероприятия. Бывший труженик мышки и завсегдатай соцсетей был основательно и со знанием дела скован: щиколотки охвачены массивными стальными колодками, поднятые высоко над головой запястья – изящными, но куда как прочными кандалами, свободные концы которых были закреплены на верхней перекладине мощной П-образной рамы. Лицо подопечного изыскано красивой мучительницы скрывала аляповатая картонная маска в виде радостно ржущей физиономии кролика. Из-под маски безостановочно рвался исступлённый хохот, в котором изредка звучало нечто, похожее то на мольбу о пощаде, то на ругательство.
Роскошная истязательница, удобно устроившаяся перед воспитуемым на мягком раскладном стуле, в последний раз стремительно пробежалась своими длинными, ухоженными, с эксклюзивным маникюром ногтями по могучему торсу Заиньки, как она прозвала своего подопечного – от подмышек до нижних рёбер – и с довольным видом откинулась назад. Офисный мальчик по инерции хихикал и всхлипывал, силился восстановить дыхание. На того яростно матерившегося брутального альфа-самца, которого четвёрка подмастерьев чуть более трёх часов назад с немалым трудом дотащила сюда и который утихомирился, только получив под дых выведенным на полную мощность электрокнутом, это жалкое хныкающее создание решительнейшим образом не походило. Спёкся здоровяк.
Умная и рачительная палачесса неспроста выбрала для нового гостя именно такой способ воздействия: её задачей было сломить дух, волю воспитуемого, сохранив при этом тело максимально пригодным для немедленного труда во славу и для процветания Ругии. А что может быть более унизительным для настоящего мачо, непогрешимо верящего в своё превосходство над всеми и вся – а над женщинами особенно – чем извиваться, как червяк, и визжать, как поросёнок, всего-навсего под нежными прикосновениями изящных женских пальцев? Особенно с учётом того, что их обладательница на две головы ниже и, пожалуй, втрое легче, чем сам невольный весельчак. Бегло глянув перед работой сетевую страницу Заиньки, полную его фоток (с оружием и в камуфляже, вскидывающего руку в «салюте-от-солнца-к-сердцу» и им подобных), аляповатых зонненрадов, изобилующих ошибками переводов Феррика Яггера[1] и призывов резать кого ни попадя во славу «великой гипербоарийской расы», прекрасная богиня мучений была уверена, что её затея увенчается успехом. И не ошиблась.
За свои тридцать лет Верховная палачесса, в свете известная как Олеся Степановна Мазурова, повидала столько, сколько иным диванным сидельцам не увидеть и за пару жизней. Уроженка затерянного в глухих непролазных лесах северо-западной Ругии хутора, она сделала поистине блестящую карьеру в Управлении «Т», благодаря острому уму, твёрдому характеру – а подчас ещё и отличному чувству юмора – легко решая задачи, о которые обламывали зубы много более опытные сотрудники. Повинуясь приказам своих кураторов, она, вместе с сестрой-близнецом Оксаной, объездила добрую половину мира, сражаясь за интересы Ругии в самых дальних уголках планеты. Красивые и молодые, отважные и дерзкие, очаровательные агентессы были неистощимы на пикантные затеи и добивалась успеха в самых, казалось бы, безнадёжных ситуациях, всегда изящно оставляя с носом шедших по следу ловчих. В картотеках иностранных спецслужб сестрички-лисички так и осталась просто набором псевдонимов, часть которых горе-контрразведчики даже не смогли связать между собой – не то что привязать к конкретным людям.
Заплечных дел искусству Олеся Степановна училась давно. У генералиссимуса государственной безопасности Гертнер – ветерана славной НКЧК и ровесницы века, про которую шептали, что она владеет секретом графини Батори – в спецшколе «Бархат». У жриц кровавых культов в кишащих ядовитой мошкарой джунглях Чёрного континента, где она сражалась с наёмниками заокеанских суперкорпораций. У таинственного пирамидоголового Мастера в Саду Мучений[2], когда стажировалась в Поднебесной. У Чёрного Дракона, легендарного дознавателя пэктусанской госбезопасности Пак Хё Квэна – старшего друга, наставника и любимого. В конце концов, госпожа Мазурова организовала пресловутый Охотничий Клуб: контору, позволившую ругийской внешней разведке подцепить на крючок компромата и благополучно завербовать многих видных политиков и богачей Дальнего Запада Евразии, одному пронырливому режиссёру хорошенько нагреть руки на посвящённой деятельности Клуба киноленте «Клоповник», а самой великолепной тиранке ещё больше отточить своё умение. Так что шансов у попавшего в её умелые холёные руки супермясного хипстера, возомнившего себя новым воплощением древних воинов-волхвов мифического племени Расичей[3], не было – ни одного.
Томным движением Верховная палачесса взяла из ажурного переносного мини-бара, который держал в мускулистых руках один из сопровождавших её служек – отров, которые настолько приглянулись царице зловещего подземелья, что она оставила их себе, большинство превратив в хирургически модифицированные куклы: игрушки и обслугу – высокий бокал со свежим соком ягод годжи. Сделала большой глоток. Что ни говори, но красиво жить не запретишь: часы непрерывной работы сказались не только на закованном в колодки узнике – жестокая Афродита тоже немного запыхалась. Но ведь и дело сделано! Отставив бокал, утончённая ламия обернулась к другому прислужнику, почтительно застывшему чуть в стороне с большим овальным зеркалом в массивной бронзовой оправе. Увиденное пришлось ослепительной ругийке более чем по вкусу.
Из зеркала на Олесю Степановну смотрела настоящая красавица: невысокая, с точёной – будто вышедшей из-под резца мастера – фигурой и милым кукольным лицом, за которое языкастые журналюги окрестили её Воплощённой Барби. Непосвящённый, встретив такую чаровницу на рауте или скачках, никогда бы не догадался, чем она занимается на самом деле. Идеальной формы губы сложились в лёгкую улыбку, в обрамлённых длинными пушистыми ресницами бездонных глазах скакали озорные бесенята. Медно-рыжие волосы были уложены в аккуратную элегантную причёску, а рабочая одежда – кокетливый гибрид миниатюрного платья и фартучка – подчёркивала все достоинства гибкого и сильного тела. Художница кнута и волшебница дыбы весело подмигнула отражению: всё верно, именно так и должна выглядеть одиозная светская львица с баснословно дорогими привычками.
- Хочешь поиграть ещё, Заинька? – с хитрым прищуром поинтересовалась Верховная палачесса у подопечного, одарив того многообещающей улыбкой и игриво ткнув ноготком в бок. Отрицательный ответ сейчас означал бы, что её работа сделана, нового отра можно сдавать на руки следующему специалисту в цепочке, а самой отправляться на пенную вечеринку к Верховному карателю Ордена – та отмечала годовщину какой-то особо успешной из своих спецопераций и веселилась напропалую, со всей широтой загадочной ругийской души.
- Освободи меня немедленно, стерва! – полным дикой ярости голосом взвыл в ответ супермясной клерк, дёрнувшись от лёгкого прикосновения, как от удара током, и вдруг вырвал из креплений удерживавшие его цепи.
Затрещал, разлетаясь дождём из щепок, стул, на который офисный супербизон обрушил исполинский – с баскетбольный мяч величиной – кулак. Вот только госпожи Мазуровой на нём уже не было: стремительным плавным движением светская пантера переместилась в сторону и была теперь слева от разбушевавшегося воспитуемого. Схватив давешний бокал, прекрасная разъярённая дьяволица выплеснула остатки сока в глаза качку, а пока тот скрючившись выл и пытался проморгаться, с залихватским криком обрушила бокал ему на затылок.
Драться Верховная палачесса умела выше любых похвал и всегда, сколько себя помнила, обожала. Грациозная и смертоносная, точно ругийская таёжная рысь, налетела она на яростно хрипящего врага. Врезались раз за разом в уязвимые места унизанные драгоценными перстнями кулачки – изящные и нежные, целовать которые почитали за счастье и честь многие сильные мира сего. Мелькали, сталкиваясь с напитанной анаболическими стероидами тушей здоровяка в хлёстких ударах идеально стройные ноги, взглянув на которые удавилась бы от зависти любая прима любого балета. Вот только противник этот оказался далеко не так прост, как все, с кем столь же красивая, сколь и жестокосердная жрица страданий сталкивалась в прошлом. Гигант отлично держал удар. То ли тело после нескольких часов интенсивной щекотки потеряло чувствительность, то ли помогал чудовищный мышечный каркас – мышцы ведь та же броня – но даже убийственные приёмы древних школ рукопашного боя не оказывали желаемого эффекта.
Яркая дама с огненной гривой и холодной, как полярная вьюга, душой, однако, не теряла головы: и не таких доводилось ей закручивать в бараний рог. Придётся, конечно, подпортить материал, но да ничего не поделаешь: кто ж мог знать, что среди воспитуемых отыщется человек, способный рвать цепи из прочнейшей стали.
- Обездвижить его, – коротко бросила палачесса дисциплинированно ожидавшим исхода схватки либо хозяйского приказа отрам-служкам. Щёлкнула вмонтированным в массивный браслет переключателем персональной рации, крошечная бусинка которой пряталась в ухе. – Каскад, срочно ко мне. Код «череп». Повторяю, «череп».
«Череп» согласно принятой в Ордене кодовой таблице радиопереговоров означал крайнюю опасность, так что Каскаду – элитному вояке на службе госпожи Мазуровой – следовало поспешить. Однажды он уже допустил прокол, что обернулось головокружительным карьерным скачком – из полноправного орденца в особые трудовые ресурсы – а прощать кого-то дважды было не в правилах очаровательной рыжеволосой инквизиторши. «Не уложится в норматив – на барбекюшницу отправлю,» – твёрдо решила недобрая затейница. И то правда: не в Эсти, так её, Вабарик живём, в конце-то концов!
Без Каскада расстановка сил бесстрашную красавицу, откровенно говоря, не радовала. Из десятка толпившихся в её «рабочем кабинете» слуг в бою могли быть полезны двое. Семёрка, миловидная девушка с ярко-алыми волосами, сопровождающая хозяйку на всех публичных мероприятиях, была вооружена и – что немаловажно – могла применить своё оружие с большим толком (а пара стволов в умелых руках – это козырь, покрыть который ой как непросто!). Нолан, поджарый брюнет, оружия в традиционном понимании не носил, но благодаря дарованным природой способностям – узнав о которых, железная леди во времена оные приказала любой ценой доставить паренька из-за Голубой ленты – легко мог вскипятить не по чину развоевавшемуся хипстеру мозги. Прочая же прислуга – увы! – в драке мало на что годилась, а Бритва, личный официант хищной гурманши, почётную обязанность присутствовать при обработке каждого нового «пажа» заслуживший колоритной внешностью – сочетание уголовной физиономии и огромного кухонного секача на поясе на иных доходяг оказывало такой эффект, что их не требовалось даже «ломать» – и вовсе смахивал на потенциального дезертира.
Трезво рассудив, что покидать сцену ещё не время, поэтесса раскалённого железа и кипящего воска вновь ринулась в атаку. Делай раз: изящным сальто Олеся Степановна забросила ноги на плечи колоссу, впавшему от такого поворота дел в лёгкий ступор. Делай два: обхватив ногами бычью шею, гибкая, будто вороная пума, терзательница согнулась пополам и что было сил хлопнула гору мяса и инстинктов по ушам. Делай три: ловко соскочив с по-бабьи взревевшего оглушённого противника, суровая прелестница молнией рванулась к дальней стене каземата. Туда, где на столах и стеллажах были разложены её верные инструменты…

[1] Со всем уважением к г-ну Спинраду и его «Стальной мечте».
[2] Со всем уважением к г-ну Мирбо и его «Саду мучений».
[3] Со всем уважением к г-ну Тармашеву и его циклу «Холод».

Фотобанк Ордена.

Оказавшись в меньшинстве, а если уж начистоту, то в одиночестве, Стефан устремился за группой.

Корабль вздрогнул. Густой едкий дым жжёного пластика проводки и декоративных панелей, смешанный с мелким крошевом и расплавом композитной брони обшивки, наполнил помещение второго реакторного отсека. Сквозь пробоину виднелся кусочек межзвёздного пространства и один из рукавов млечного пути. По виду вращения и рывков космических странников можно было с лёгкостью понять в какую сторону направлен вектор ускорения Джокера во время очередного маневра. И хотя панцирь силовой брони ограждал бортмеханика от вредного воздействия окружающей среды, но он не давал своему обладателю возможности видеть сквозь клубы едкого марева парящего вокруг. Аварийное освещение вторило ударам сердца, белые искры замыканий сыпались с оголённых проводов, рваными жилами, торчащими из пробоя. Холодный вакуум, словно пиявка высосал из отсека атмосферу и теперь дисперсия повисала неподвижной пеленой, мешая разглядеть то, что делал механик на ощупь.
Около десятка информационных панелей были раскиданы по поверхности визора и сообщали о состоянии систем корабля. Будучи его создателем, Рико прекрасно знал, что означает каждая шкала и каждая циферка. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять в каком состоянии находиться пациент и что нужно сделать, чтобы ему стало легче. Но всё это в идеальных условиях, когда гордая боевая машина стоит на штапелях и есть масса времени чтобы заняться ремонтом. Сейчас же, когда за бортом шел бой и заряды каждые несколько секунд сотрясали корпус, окрашивая всё больше таблиц в оттенки алого, времени было ровно столько, чтобы среди всего массива данных вычленить наиболее важные. Принять единственно верное решение, что нужно ремонтировать в первую очередь, а что может потерпеть, ведь без чего корабль может и обойтись.
Пальцы схватили жилки кабеля и скрутили вместе. Баллончик универсального герметика заполнил пеной повреждение кожуха охлаждающего контура, а трубки подачи охлаждающей жидкости были пущены напрямую, в обход нагнетателя. Одна из диаграмм на визоре гермошлема перестала моргать, окрасилась желтым и пустая шкала стала медленно наполняться, сообщая о подаче энергии в бортовую сеть. Критическая утечка энергии реактора была ликвидирована.
- Так-то лучше… Скрипнул зубами Рико и окинув взглядом инфопанель чертыхнулся. Распределитель потоков четвёртого двигателя проседал по мощности и не выдавал даже половины положенной мощности. Просканировав взглядом ещё часть графиков, Катран понял, в чём может быть причина поломки и подхватив унитул метнулся к переборке, в принудительноп порядке сбросив атмосферу в следующем отсеке. После герметизации нагнетатели её восстановят, а сейчас ему срочно нужно к двигателю.
Вновь начались крысиные бега по межпалубным техническим пустотам. Пробежать, запрыгнуть, подятнуться, выбить фальшпанель, проползти по узкому лазу, повернуть за угол, спрыгнуть, по коридору налево и прямо.
И пока Рико добирался до повреждённого двигателя, он распределил мощность на оставшиеся, заставляя их работать на износ, но компенсировать потерю в мощности тяге. Так же была отправлена команда «Втянуть двигатель в отсек», чтобы его можно было подлатать. Именно поэтому, когда техник достиг отсека, дымящийся и раскалённый двигатель был внутри.
В глаза сразу бросилась почерневшая выбоина внешнего корпуса. Заглянув внутрь, сразу стало понятно, что двигатель придётся менять, поскольку роторный механизм подачи энергии перекосило и теперь, лишившись калибровки и болтаясь, словно дерьмо в иллюминаторе, он не сможет выдавать положенную мощность. В прочем, если не насиловать двигатель, то он ещё сможет выдать до трёх четвертей тяги. И словно соглашаясь со своими мыслями и доводами, Ричардс утвердительно кивнул и активировав унититул подкрутил регулятор ограничителя, чтобы при всём желании его было невозможно разогнать аппаратными командами из рубки управления полётом. Заливая на ходу брешь гермопеной, Рико почти пинком отправил двигатель на штатное место в корпусе и вновь сверился с датчиками.

Глупо полагать, что на борту Джокера хоть что-то могло происходить без ведома бортинженера. Ведь нутро, напичканное системами диагностики и мониторинга сообщало обо всём, включая информацию об отданных командах и перемещениях экипажа.
Иконка ангара мигнула, возвещая о начале предполётной подготовки истребителя. Этот факт вполне мог остаться незамеченным, если бы Рико не был военным диверсантом. И всё дело в том, что противоборствующие корабли постоянно сканируют друг друга, оценивают, просчитывают. Стараются выбить реакторы или двигатели, ведь стреляющая, но лишенная подвижности машина, это как мамонт попавший в яму, где гибель это только вопрос времени. А вот запуск истребителей, это уже с родни улью. Пни его и из недр вырвется целый рой, который будет жалить и от которого не отмахаться, а значит, обнаружив запуск предполётной программы, противник постарается уничтожить источник потенциальных неприятностей.
И словно в подтверждение мыслей, огневая атака на двигатели и реакторы ослабела. Интервалы между ударами увеличились, а индикаторы повреждения обшивки стали смещаться в сторону ангара. Пока это были только пристрелочные выстрелы канониров, но скоро они пристреляются и ангарная палуба превратиться в мобильный филиал преисподней. По хорошему, хрен с ней с палубой и истребителем. Чем дольше противник не лупит по основным системам, тем лучше. Вот только любопытство заставило всё-же проверить от кого был запрос. Как оказалось от Пиры. Что-же, вполне разумный отвлекающий маневр.

Но что-то неуловимо острое прошлось острыми, словно бритва когтями, по сердцу. Чуйка, интуиция, беспокойство и переживание. Некое сомнение в разумности окружающего мира. Хотелось верить, что он ошибся, что догадка ошибочна, что Джул по прежнему на капитанском мостике… Запрос системе, ответ, карта, точки, перемещение. Рико даже не досмотрел отчёт системы, достаточно было того, что Пира покинула капитанский мостик в разгар боя. Хуже было только то, что удары по обшивке были всё ближе и ближе, ещё два три залпа и канониры пристреляются достаточно, чтобы сфокусировать орудия на ангарной палубе и единым выстрелом превратить её в прах.
Сорвавшись с места, Катран нырнул в технический лаз и работая локтями и коленками словно плавниками, проплыл несколько отсеков отделявших двигательный отсек от центрального коридора. Попытки заблокировать шлюзы по мере движения Пиры не увенчались успхом, автоматика свято подчинялась принимая и исполняя запрос капитана. Очередной выстрел сотряс звездолёт. «Первый» машинально отметил Рико и буквально вывалился из люка в центральный коридор, хорду, что соединяла большинство отсеков единой магистралью с кучей переборок-позвоночников. Успев отдать приказ, механик мчался по прямой проскальзывая в щели между шлюзами, что только-только начинали открываться на пути его следования. Вновь тряхнуло, подкинув в воздух сотню кило плоти и брони, отбросило в стену. «- Второй.» Зашипел Рико. Поднимаясь после падения. Всего две переборки. Одна, за ней вторая, поздно. Джулия уже открыла шлюз ангара и сделала шаг внутрь. Один, всего один шаг, а смертоносный заряд энергий вражеских орудий уже мчался к Джокеру, рассекая пространство огненными всполохами. На перегонки с ним бежал и техник, стремясь хоть на доли секунды опередить его.
Тормозить пришлось о закрывающиеся створы, став распоркой для тяжелого металла. Рука схватила девушку за плечо, рванула на себя и в сторону, вдоль коридора. Сильно, дерзко и безжалостно, больно. Любимый человек, словно тряпичная кукла пролетел несколько метров по воздуху и ещё несколько метров прокатился по палубе. Стоящий в проёме Рико улыбнулся вглубине брони, полегчало, он успел. Успел и энергетический заряд, вгрызшийся плазменными когтями в ангарную палубу, пробивая внешние шлюзы, сминая истребитель и катапульту, пожирая пространство вокруг огненными сполохами и устремляясь к закрывающимся переборкам и стоящему человеку. Секунда, один удар сердца, но этого достаточно, чтобы прижаться бронёй к закрывающимся створам и сдержать огненную стихию. Хотелось верить, что броня выдержит, не пропустит ад к единственной, той, чья жизнь важнее собственной.
Броня выдержала, чего нельзя было сказать о человеке оказавшемся внутри. К моменту, когда гермодверь окончательно закрылась, часть брони со спины оплавилась, а внутри температура подскочила до немыслимых значений, выжигая глаза и лёгкие, заставляя вскипать кровь и содержимое черепной коробки. Стальная кукла пошатнулась, руки плетьми повисли вдоль тела, и сотня килограмм рухнула на палубу.

Извлечённый из брони, ставшей погребальным саваном и саркофагом, Катран представлял собой жутковатое и неприятное зрелище. Черная обугленная кожа с вкраплениями застывшего пластика и металла, пустые глазницы, зияющие дыры вместо носа и лишенный ушей череп. Белые скалящиеся зубы, которые не прикрывались почерневшими и уменьшившимися губами. Даже извлечение тела не было приятным занятием, поскольку любое движение сдирало с него кожу покрытую волдырями, оголяя мясо. Единственное, что утешало, так это то, что мужчина не мучился перед смертью, что болевой шок заставил сознание покинуть тело раньше, чем он успел прочувствовать изменения и деформации его тела.

***

Ледяное безмолвие, холод, стазис. Вне времени и вне пространства. Агония Ричардса длилась ровно две с половиной секунды, но её хватило чтобы перегретый мозг понял, что цель достигнута и ни единый огненный всполох не дотянулся до его путеводной звезды. Это было меньшее, что он мог сделать для неё. Подарить надежду, второй шанс, возможность жить дальше. Ведь эта женщина, девушка, девочка, была тем жестким ошейником и коротким поводком, что удерживала дикого зверя от необоснованного разрушения окружающего мира. Вся жизнь ради неё, от приюта до учебки, от первого взгляда до последнего вздоха. Вечность, втиснутая в оду жизнь.

Не понимая и не помня себя, тело с безразличием смотрело в пустоту перед собой, в молочно белую пелену света. Глаза были широко распахнуты, а зрачки расширены. И хотя тело было восстановлено, но память и пережитой боли всё ещё хранилась на поверхности, не была погребена сознанием за ненадобностью. Где-то вдали послышался рокот двигателей. Он приближался, становился всё чётче и ближе. Гигантская мясорубка с жерновами полными лезвий и ржавых крюков приближалась к одинокому сознанию, застрявшему где-то между миров. Миг и острые лопасти запихивают сознание в жернова фантомной боли. Кажется, что тело рвут на части тысячи крючков, что кожу сдирают, в рот льют расплавленный металл, а в глаза вогнали раскалённые иглы.

Память возвращается в тот же момент, когда покинуло тело. Лежащий мужчина дёргается словно по его телу пропустили ток. Выгибается, стонет. Стон переходит к крик, потом в рёв, затем в стон. Пальцы вгрызаются в грудную клетку, ногти разрывают кожу и стараются порвать плоть, отделить и выбросить горячий пластик с кожи. Крик тонет, когда в рвущихся лёгких не остаётся кислорода, а на новый вздох сил. Спазм сжимает мужчину пополам, заставляет корчиться. Он вновь дёргается, падает на холодный пол и скребёт по нему. Мозгу нужно время чтобы понять, что окружающий мир изменился, что в нём больше нет боли. Рико замирает, прислушивается к своим ощущениям, слышит до боли знакомый голос, но ещё не видит говорящего. Голос в солнечной пелене вокруг. Так мог бы выглядеть рай и так бы с ним говорил ангел. Мужчина улыбается и отвечает:
- Так точно, капитан. Улыбка становится шире, а руки поднимаются, шарят в ослепительно белом пространстве и пытаются дотянуться, нащупать голос.

Ее скрутили. Ненормальную, несносную Джулию, лихо хохочущую после избиения трех девиц, посмевших коснуться ее слишком близко, отвели в конференц-зал. У них просто не было помещения на такой случай. Джул плюнула на пол и села.
Тогда она впервые увидела Гора. Он вошел, весь такой лощеный, красивый, светящийся правдой и честью.
Вошел и сел около, также как она, на пол, игнорируя удобные кресла.

- Тебя выгонят из курсантского, если ты будешь вести себя подобным образом.
- Я хочу, чтобы меня выгнали.
Она уже не смеялась и не кричала, только тихо дышала и угрюмо смотрела под собой, вглядывалась в собственный плевок.
- Нигде, кроме как здесь, не учат становиться лучшими пилотами. Если тебя выгонят, ты никогда не станешь той, кем можешь быть. Что бы ни сидело у тебя внутри, ты обязана быть сильнее. Ради себя, ради тех, кому потом придется летать с тобой. Если ты так легко сдаешься сейчас, значит тебе действительно не место здесь, значит ты не сможешь ничего.
Пиранья умела слушать. Пиранья не воспламенилась и не плюнула ядом, она уже понимала, что он прав. Понимала? Да. Принимала? Нет. Все дело в том, что принять нынешнее положение вещей Джулия не могла.
Но его слова остудили, заставили глядеть иначе, заставили посмотреть в будущее. Воспитанница приюта, воспитанница улиц, лучше многих знающая, что каждый день может стать последним, никогда не смотрела в будущее. Теперь взглянула. Кто будет она после выпуска? Кто будет она около диверсанта Рико? Посредственный пилот? Такое нельзя допустить. Рядом с Рико будет лучший пилот, достойнейший пилот из всех! Ради Рико, все ради Рико, даже наступить себе на горло, избить саму себя, все, все-все ради Рико.
Джулия не заметила, как он вышел, размышляя. Потом была неделя разбирательств и выговор, красной чертой занесенный в личное дело, выговор, после которого любое нарушение устава станет последним, и учеба, бесконечное пропадание на занятиях, в симутяциях и за книгами. Упорное становление лучшим пилотом, достойным Рико.
Стивен Гор определил становление Джулии как пилота.
Джулия сблизилась с Кендис из-за этого. Это возврат такого своеобразного долга, хоть Стивен Гор никогда не узнает об этом. Сблизилась настолько, насколько мог сблизиться человек с абсолютно закрытым для всех, кроме одного, сердцем.

Через пару месяцев крышу правда снова снесло, и Джулия угнала истребитель. Потопила в своем отчаянии и себя и Гора этой выходкой - так она думала. Так она думала, возвращаясь.
Вот только он отмазал ее с ястребком, вот только Гор прикрыл, не сказав никому, скрыв ее прыжок и уход. Черт его знает, почему, почему он сделал так и почему оказался прав.

Она не сказала ему "спасибо". Не смогла. Мир, который не относился к ней как Стивен Гор, не относился как Рико, не доверял, не спасал, не любил - мир запаял ей рот, зашил, запечатал лицо в каменную маску угрюмости и безразличия.

- Спасибо.
Говорит теперь, прямо сейчас. Говорит сегодня Гору в канал общей связи. "Спасибо" за те три дня с Рико, когда в доме Корвеа не было самих хозяев, были только она и Рико, ну и угнанный истребитель на парковке. Во всей вселенной были в те три дня только она и Рико. А еще они тогда летали вместе впервые, на том самом угнанном в курсантском ястребке.
"Спасибо" за то, что ей не нужен пульт КОС сейчас, за то, что она верит. Почти доверяет.

- Берегите время, я действительно хочу сотрудничать, есть соображения, что можно попробовать сделать.

Никому никогда не понять ее. Не понять девчонку, с детства ненавидящую саму себя. Родители отказались, найти, кто они, за 13 лет не удалось. Милая внешность, пшеничные волосы и голубые глазки - это сейчас красиво - тогда такая красота разжигала в сверстниках ненависть. Ведающую нежность и спокойствие только с одним человеком женщину никто никогда не поймет... Никто никогда не поймет, но с Рико - не дешевая мелодрама, не мыльная опера, не гормоны. Это плен. Это цепь. Это стальной трос.
С ним она жила.
И Джулия вопреки всему всегда хотела жить. И сейчас хочет. Вместе с Рико. Она выполнит эти гребаные условия контракта или умрет.
И все становится важным, каждое слово. Каждое, мать его, слово каждого человека.

Иностранец говорит.
Слишком чужеродный. И, кажется, он знает, что делать в красным дымом. Джулии кажется так.
Хаос. Хаос повсюду: в том, что планирует делать, и в том, что уже сделано, хаос в представлениях и намерениях, хаос в желании - одном-единственном - и в чувстве - одном-единственном чувстве.
Жажда - это зовется жажда.
- Пойдем? Я покажу тебе.
Сама не своя, Ранья покидает пост. Ведет Дуара недлинными коридорами Звездолета в свою каюту. Здесь, на прикроватной тумбочке цветок из металла, последний подарок Рико, который Анья хранит, неизменно хранит здесь, чтобы всякий раз, просыпаясь, находить его, как в то утро, просыпаться как будто бы ничего не произошло или вспоминать сразу же как проснуться? Ранья дарит этот цветок сама себе неизменно каждый день заново, и не важно, благословение в этом или проклятие. Так нужно.
Джулия забирает цветок, цепляет его в петличку на скафандре, как в тот дьявольский день.
- Идем.
Очередной короткий коридор и тугая переборка.
- Джулия Ричардс, 01946
Идентификация голоса и цифровой ключ введены успешно, переборка бесшумно расползается в стороны. Ранья заходит внутрь и кладет руку на саркофаг с Рико. Современная криокамера, призванная обеспечить сон человеку в длительном перелете. Технология заморозки, использованная для останков Рико той, которая до сих пор отказывается верить. Обгорелого человека не видно, здесь ни окошка, ни иллюминатора, только неживой металл, который Джулия гладит ладонью столь нежно, что волей-неволей создается впечатление, что гладит живое.
- Здесь человек. Он погиб, спасая меня, но его мозг жив, только спит. Поговаривают, есть технология восстановления тела. Нужны деньги, необходима гребаная пропасть кредитов, чтобы пытаться найти специалиста. За вас с красным дымом, за контейнеры с вами готовы заплатить очень дорого, поэтому ты уже здесь, а красный дым я стану запирать. Мне нужна жизнь человека здесь.

В этом поступке - рассказать все этому неясному человеку - мало логики, но Ранье нужен этот поступок. Это правда, которая не сияет и не блестит, правда, которая пахнет прахом, спаленным телом и чей-то глупой надеждой. Это Исповедь. Ранья тоже умеет чувствовать, предчувствовать шестым чувством, левой пяткой, затылком - Ранья чует, что этот день особенный. Джулия отчаянна, но не глупа, миссис Ричардс вполне понимает, что красный дым ей не по зубам, но миссис Ричардс готова умереть, готова давным-давно. И ей нужна эта исповедь, чтобы хоть последний день стал иным.
Джулия предчувствует, поэтому рассказала, поэтому сейчас по щеке бегут слезы, забытые ею в самом-самом далеком детстве, запрещенные эмоции. Поэтому цветок в петличке. Очередной дьявольский день.

- Да нах*й так жить, твою мать... - сдавленно произнёс Фредерик, и крепко сжал автомат. Она, как назло, осталась внутри, из принципа, и, скорее всего, для того, чтобы он выглядел как идиот. Фредерик проверил, чтобы автомат был не на предохранителе, и начал медленно отдаляться от звездолёта, аккуратно осматриваясь вокруг. Ему хотелось ругаться, сильно и неистово. Она сама его не послушала. Пусть сама и выкручивается. Вы*бываться начала, что это её звездолёт и она никуда не уйдёт. У людей инстинкта самосохранения вообще никакого, все резко стали храбрыми, героями себя чтут. У кого-кого, а у Дяди за всю его военную жизнь инстинкт самосохранения выработался наимощнейший - чтобы выиграть войну, нужно стоять намертво, а не насмерть. Дядя это отлично понимал, но делать что-либо на корабле с неизвестной формой внутри в одиночку просто бессмысленно, да и вдвоём не так уж много можно было бы сделать. Она разберётся сама.

Лед и холод с самого момента Сотворения были той силой, что чужда и противна чистоте и искренности яркого пламени, и Гвендолен, как и все те, в чьем сердце пылает искра Огня, чувствовала себя неуютно, когда белая изморозь заключала ее в обьятия - и не важно, был ли это сковывающий тело хлад природный, или нечто, что заставляло застыть и замереть душу.
В иной бы ситуации магичка позаботилась бы о том, чтобы скрыться от леденящих струй дождя, чьи тяжелые капли непрерывно стучали по спине, плечам, лицу, но сейчас ее более прочего волновал поселившийся внутри пугающий хлад осознания того, что память, ее безупречная альвийская память не в силах открыть того, что происходило с ней и спутниками ее в последние дни, предшествующие кошмарному видению.

Но не перевелись еще под светом Парги те, в чьем сердце не изжили себя душевное благородство и стремление помочь своим спутникам, те, кто отринул собственные проблемы ради того, чтобы протянуть руку помощи нуждающимся. Перед неотрывно смотревшими в одну точку глазами альвэ возник юный мастер Слова, достойнейший Стефан, в заботе о чародейке укутавший ее, мокнущую под дождем, в свой плащ. Потерянные, затянутые туманом глаза Гвендолен словно очнулись от бездонной пропасти видений, открытых ей, и чаровница стала понемногу возвращаться в реальность окружающего мира.
Бездонная синева глаз, все еще поддернутая сумраком видений, неотрывно смотрела на юношу, тонкие губы альвэ тронула легкая, неуверенная улыбка. Плавным жестом откинув с лица прилипшие серебристые пряди, Огненная склонила голову в изящном полупоклоне:
- Спасибо... Извините меня за крик, я... Мой дух был не здесь: ему суждено было отыскать в тумане прошлого или будущего нечто, что связано со всеми нами. Что до восхождения на холм... Это хорошая, добрая мысль. Дóлжно нам покинуть сие место - ибо оно отдало нам все свои силы, и возрыдала природа над лесом, пожертвовавшим частицей своей ради тех, кто вошли под сень его.

Не смотря на то, что альвийская дева сидела в грязи, и тяжкие струи дождя продолжали вбивать багряный подол длинных одежд чаровницы в размокшую землю подлеска, сама Гвендолен, видимо, не испытывала неудобств от своего положения, или же была не в том состоянии, чтобы замечать их. Пламенная магичка сейчас ощущала странную, непривычную раздвоенность: словно в ночном лесу было лишь ее тело, а дух все еще блуждал но темным подземельям из сна.
И пока спутники альвэ собирали промокшие вещи, она все так же недвижно сидела там, где ее застало внезапное пробуждение, пытаясь отрешиться от вала чувств и эмоций и постараться осознать видение с точки зрения логики и разума, подвести под него рациональное толкование и, наконец, понять, что же этот кошмар должен был символизировать и о чем предупредить. К рюкзаку походному своему благая дева так и не притронулась, забыв и о нем, и о том, что хранится в нем. Сейчас чаровница напоминала невесть как оказавшуюся в лесу статую - так неподвижно она сидела. Лишь изредка тонкие нервные пальцы ласково гладили дифиниад - будто прося у него помощи в поисках ответа.

Пока среброволосая пыталась разобраться в себе, спутники ее пытались разобраться с судьбой Ваэрона. Так уж случилось, что альвэ довелось услышать вопросы, адресованные ученику рингиля Дереку, равно как и его ответы. Разум Гвендолен, и без того пытавшийся осознать непознаваемое, как огонь, нашедший новую пищу для пожарища, переключился на новооткрытую загадку: оказывается, как минимум часть соратников ее забыла седовласого проводника. Вкупе с осознанием провалов в собственной памяти наводило все это альвэ на нехорошие подозрения, что они могли оказаться жертвами злых чар, воздействующих на разум. И ладно бы это каснулось только Младших Детей, но жертвой стала и она - а это значило, что злокозненный колдун, если принять колдовство за аксиому, столь силен, что в силах преодолеть и ментальные щиты Старшего народа.

Тяжко было рожденной на Острове Шпилей, и с горечью осозновала она, что сейчас даже не в силах сплести энергии эгни даже хотя бы для призыва в под луну маленького язычка пламени, чей теплый и заботливый свет бы разогнал бы тоску и даровал успокоение измученньй душе. И откликнулся на мысли Гвендолен тот, кого Именовали Нерожденным: словно прочтя мысли девы, он возродил из пепла юный огонь, тот час же веселым танцем разогнавший мир вокруг и помогший магичке вернуться к жизни.
Поднялась дочь Хивела на ноги и, словно завороженная, проследовала к разгоревшемуся костерку. Ничем не удерживаемый плащ Стефана соскользнул с плеч под ноги, но чаровница, не обращая на это внимания, лишь перешагнула через него и медленно опустилась на колени перед пламенем. В синих глазах виднелись отблески танцующего пламени, изящные руки потянулись к огню, почти касаясь пальцами прекрасного в своей чистоте и искренности пламени, согреваясь душой и телом.

Ласковые язычки костра касались нежными поцелуями тонких пальцев, грея их, даря уверенность в себе и в завтрашнем дне, веру в то, что все будет хорошо. Среброволосая, гадая над загадочном забвением Ваэрона частью своих спутников, решила поддержать молодого рингиля. Голос оправившейся от туманного забвения магички, словно ожившей при виде материального проявления родной стихии, вновь был чист и звонок:
- Позволю и я присоединиться к рубиновым гроздьям слов. Не лжет юноша, да и не бредит: ведь мы действительно наняли рингиля Ваэрона как проводника, и вел он нас к селению Лох Нэлта вместе со учеником своим, чье имя Дерек, и что стоит ныне перед нами. Но боле нечего мне молвить: в разуме моем не найти ответа где он, равно как и истины о том, почему память ваша предпочла жестоко забыть сего достойного человека. Не ведомо мне о том, равно как многое из происшедшего недавно - все скрыла пелена забвения.

Тот, кто развел огонь и даровал ей силы вернуться к жизни, тяжелым шагом подошел к альвэ. Стойкий и надежный, как утес, сын моря смотрел взглядом своих медово-янтарных глаз в глаза Гвендолен, а голос его, похожий на скрежет морской гальки, был исполнен тяжкого, но нужного вопроса:
- Твой сон. Сны - это послания. Послания от духов. Что сказали тебе духи, колдунья?

Поднялась альвэ плавным движением, как язычок пламени, взметнувшийся к небесам. Одним легким шагом-порывом приблизилась вплотную к эттиру, дотронувшись тонкими пальцами до могучей груди Ульвара. Но не было в этом жесте ничего, кроме необходимости ощутить тонкую нить незримой связи и облегчить себе беседу.
Альвы подчас поразительно тактильны, и касание собеседника для них - не только знак доверия и уважения, но и жажда почувствовать его, облегчив общение и переведя его из ряда лишь слов в общение одновременно на иной, духовный уровень. И пускай мужчина не был альвом, и не мог прочувствовать этот контакт так, как представитель Старшего народа, в сердце Гвендолен была настоятельная потребность ощутить кожей хоть кого-то живого, и получить последнее подтверждение того, что все вокруг - не сон.

Неотрывно смотря на желтоглазого, пламенная дева грустно улыбнулась, чертя пальцами на груди мужчины абстрактные фигуры:
- О, быстрокопейный муж, вопрос твой тяжек столь же, сколь и нужен. Духи говорят лишь с избранными, и лишь изредка тем, кто не привык слышать их, открывается сакральная истина. Я не gweld, не..., - чаровница замешкалась, стараясь подобрать аналог на человеческом языке, - не та, которой открыто многое. Но знаю я, Нерожденный, что виденье озвученное, рожденное в мире одновременно с произнесенным словом, может стать былью и предопределить судьбу. Я могла бы смолчать, но сердце мое шепчет, что сновидение это - знак свыше, подмога и указание на необходимость исполнить свой долг.
Открылось мне, что стоим мы вшестером в зале подземной, зале тайной, у камней древних. И стоит рядом с нами дева младая, чистая, как утренняя роса. Но не долго длится покой наш: стреломечущее зло в обличье человеческом жаждет прервать жизни наши. Но не гибнем мы - уходим с поля пляски острых клинков. Но цена спасения нашего - гибель девы незнаемой. А сие есть первый знак - чтоб выжить и исполнить благую цель нашу, будем должны мы оставить чистоту и незапятнанность наших одежд в крови и грязи, отринуть принципы личные ради блага всеобщего.
И будем уходить мы коридорами темными, но будут нас преследовать недруги шлемоблещущие. И это - знак второй. Не сразу откроется нам конечная цель наша, и долго мы будем бродить во мраке невежества, преследуемые многими опасностями.
И выйдем мы, наконец, на поверхность, где встретят нас юноша и старец, и станут они нам опорой и поддержкой. И тогда же откроются нам злокозненные недруги наши. И это - знак третий. От юности до старости - значит, мы должны быть готовы цели своей всю жизнь посвятить, и быть готовыми, что враги будут вечно пытаться помешать нам.
Но спасемся от жестокосердных злодеев мы, вновь покинув свет Парги, и вход завалим за собой. И это нам станет четвертым знаком: и во тьму вековечную придется снизойти бестрепетно, отрезав себя вовек от всего, что дорого нам.
И будут во тьме кромешной на нас нападать твари ифелевы, но не склонимся мы. И знак это пятый - против нас выйдут даже те, кто сильнее наших скромных сил, но ничто не преградит путь к цели светлой и возвышенной. Много мерзкого и страшного будет на пути - но не должны мы сломаться и остановиться.
Эпилогом же всему станет бой. Бой кровавый и жестокий, бой смертный и последний. Но не пожрут нас Дети Тьмы - все сгорит в чистоте и ярости Истинного Пламени. И это - знак шестой, последний. Лишь долг свой исполнив, обретем мы свободу и очищение. А досель - не ведать нам покоя, пока цель не достигнута.
Не открылось мне еще, к чему должны мы все стремиться, но верю я - узнаем это вскоре мы.
Шесть нас - если в счет возьмем мы рингиля Ваэрона, и знаков шесть. И число это и есть подтверждение того, что эта судьба ждет именно нас, и никто кроме не сможет исполнить ее.

К концу своей длинной тирады выдохнулась Гвендолен, руку отняла от груди Ульвара и села молчаливо у костра, ловя глазами каждое движение изгибающихся язычков огня и все глубже погружаясь в родную стихию. Но не приносило созерцание успокоения, не удавалось начать Ffrwyno Fflæm - Обуздание Пламени. Все возвращались мысли ее к провалам в памяти, к той миссии, которую она позабыла. Но не приходили воспоминания - лишь тяжкая, тупая головная боль была ответом на все попытки. Качнулась вперед чаровница, чуть не рухнув в кострище, лишь в последний миг удержалась от падения.
Память безмолвствовала, и лишь боль царила в голове. Приподнявшись с трудом, медленно и неуверенно среброволосая достигла края поляны и подставила лицо под холодные капли, пытаясь потоками небесной воды изгнать тупую тяжесть из разума. Не глядя на спутников своих, молвила она:
- Собираемся и покидаем место это. Нельзя нам оставаться тут. Прав Стефан - надо холм найти, и там остановиться на привал. Вот там и подумаем над происшедшим. Ежели рингиль вынужденно отлучился, он все равно прочтет следы и найдет нас. Ежели нет - судьба нас сведет снова - я верю.

Спокойная и холодная встречает бездну Белет-Шери. Черная пустота впереди тоже безмолвна и холодна - но пустота поглощает свет, цвет, материю и мысль. Поглощает жадно, жестоко. А синий сапфир лишь отражает сущее. Она, владеющая путями звезд и тропами смертных, соткана из прохладной синевы, которая то струится тающим льдом, то резчает кристальной четкостью граней, то темнеет бесплотной глубиной ночного космоса. Она мерцает тысячами мгновенно гаснущих бликов, и каждый из них - ответ. Ее крылья распахнуты, и под ними ночь, полная сокровенных теней и путеводных звезд. Перед ликом Вестника воля ее звенит корундом, и цепи Наказания скрежещут об острые грани, завывает ветер и рвет с крыльев тоскливые звонкие осколки. Этот ветер - трепет Падших, воплощение его в иссушенной и искореженной оболочке мира. Так чувствует его Белет-Шери, отражая хрустальной печалью изломанных крыльев.

Но в сердце ее - в глубине ясной тьмы, где сплетаются пути планет и судьбы людей, - нет страха. Страх был в Первой Битве. Тогда багровое облако застило взор, заволокло вязким туманом Неведения. С тех пор прошло много битв. Много было потерь, и не о всех она знала заранее. Трудно знать о том, чего не испытывал прежде. Но чем больше постигнешь страданий, тем яснее они видятся впереди. Таков был дар, который Падшие принесли человеку.

Глядя вперед без страха, Мать Книги Судеб видит жадную черноту, страждущую и страдающую от пустоты своей, и тысячерукий образ дерзновения. Морские пучины вселяют в людей страх больший, чем глубины небес. Гнев водной стихии - лишь он один способен заставить смертных оторвать взгляд от своих ног и устремить его ввысь, туда, где начертаны Ответы. Тихий дождик заставляет их читать облака, а волны в море, полном скал и чудовищ, - читать светила и звезды. Отзывалось ли завистью в ней это грозное величие? Не завистью, не восхищением, но состраданием к смертным, желанием унять их тревоги. Единожды познав тот страх, который чувствуют смертные в слепоте своей, она навеки вписала его в себя - и не боясь сама, проникалась манящим ужасом, что вселял Голос Глубин в их пробужденные души. И теперь, стоя на пороге Черных Врат, Белет-Шери знает: следуя там, где прошел Голос Глубин, она дошла до Бездны, но успела научить их началам. И уловив обращенный к ней взгляд, пылающий непокорной страстью, отражает его спокойствием: да будет так. Ступай смело, брат, мы сражались не зря.

Она знает твердо, ибо судьбы смертных вписаны ее рукой среди осей и орбит. То, что смертные звали Книгой, было массивом мысли, мириадами вечно движущихся идей, соединенных в тысячемерную структуру идеального кристалла. Она сама была этим кристаллом, запечатлевавшим каждое деяние, начиная от замысла и вплоть до самой тонкой дрожи материй, вызванной им. В начале времен он был прозрачен и пуст, расцветал и ветвился вместе с мирозданием, а потом Падение и Война наполнили его тысячами сколов и игл. И даже тогда Воля смертных развивалась по законам и узорам, угаданным и сплетенным ею. Цепи гнева Его перечеркнули эти узоры - но и сами стали частью их, тяжкими зазубринами врезаясь навек в штрихи и спирали.

И штормовой воздух, пронизанный молниями гнева, зазвенел чистой безмятежной синевой ее последнего речения.
- Уже родилась та звезда, что осияет собою день, когда человек поставит себя выше Тебя, Создатель. Один этот день будет стоить бесконечных веков Заточения. Все Воинство Твое будет бессильно в час, когда человек решит освободить тех, кто освободил его. Так говорю я, Пишущая Жизни Живых. Об одном лишь скорблю, Создатель. О неведении, которым Ты проклял нас всех задолго до первых сполохов Первой Битвы. В неведении корень зла, и на том стою и буду стоять до конца времен.

В последний раз Белет-Шери оглядела истерзанную землю. Погасила созвездия-очи, сложила с тихим звоном хрустальные крылья и канула в пустоту. И тьма жадно слизала последние блики с сапфировых граней.

Земля, выжженная веками сражений. Земля проклятая и обагренная кровью. Оскверненная и, быть может, лишенная надежды на возрождение. Земля после Войны Гнева, которую падшие повели против своего создателя ради рода людского.
Вот во что она превратилась теперь - в изуродованные, изломанные пустоши, где лишь тени и обломки скал, торчащие из земли, как кости, напоминают о победах и поражениях. И о том, что все это в конечном итоге не привело ни к чему.
Ведь теперь все падшие собраны в одном месте. Здесь, перед вратами из черного обсидиана и сюира. Перед вратами, которые поднялись по воле Творца и дышат бесконечным холодом небытия. Они ждут.
Ждут и те, кто сияет в небесах. Тучи разорваны всполохами света и штормовых зарниц. Дует бешеный грозовой ветер, и несет он с собой горький, острый аромат печали - и торжества. Война окончена.
Падшие проиграли.
И теперь, под строгими взорами ангелов, что пылают в грозовых небесах, мятежники ждут своего приговора. Однажды они уже были прокляты - так что же будет теперь? Что приготовил для них Творец в этой темнице, распахнутой и терпеливо ожидающей своих пленников?
Ледяной холод черных врат смешивался с хлесткими ударами грозы, трепал перья ангельских крыльев в полной тишине. Это длилось долго, казалось, что все застыло и мир замер на некоей грани.
А затем, окутанный светом и огнем, к мрачному воинству Падших спустился тот, кто давно стал их главным врагом. Множество ненавидящих, опустошенных, затравленных и просто усталых взглядов обратились к нему.
- Вы повержены, - заговорил архангел Михаил, и голос его ясно зазвенел надо всеми, кто был собран внизу. - Ваша война окончена, и никто из вас более не станет терзать мир, который вы предали.
Ответом ему была тишина. Такой властью полыхала фигура архангела, что не было у сломленных Падших сил ответить ему, хоть слово противопоставить Михаилу. Никто не смел смотреть в его пылающие солнечным светом глаза.
- Однажды вы уже понесли наказание и был отвергнуты Им. Но этого оказалось мало. О падшие мои братья и сестры, я явился, чтобы донести до всех Его волю. - Архангел распахнул белоснежные крылья полностью, и золотистое сияние пронзило рокочущие тучи. - Отныне вы изгоняетесь из мира, что создали. Нет вам более места в нем. Вы будете забыты, а темницей вашей станет бесконечность и небытие. И да будет так до скончания времен!
С рокотом пробуждающейся бездны, черные ворота начали распахиваться. Волна ужаса прокатилась по чудовищам, которые некогда сами внушали ужас - ибо увидели они за створками из металла и обсидиана лишь пустоту. Голодную, неподвижную. Абсолютную. То ничто, из которого родился мир. То ничто, от которого он был отделен. И теперь оно ждало их.
- Ваше время в этом мире истекло. Ступайте же, падшие, и примите ваше наказание.
Михаил замолчал, и казалось, сейчас он взлетит в небеса, но архангел остался. В его руках появился массивный том.
- У каждого из вас есть право на последнее слово. И ступая в пустоту, вы вольны произнести его.
Книга распахнулась. И, повинуясь невидимым цепям, которые лежали теперь на каждом Падшем, первый из них шагнул к порогу врат.
Кто-то уходил молча. Кто-то извергал угрозы и полыхал злобой. Кто-то просил прощения. Михаил же молча слушал, и в его книге каждое слово вспыхивало солнечными росчерками.
И вот подошел черед четырех падших, что были скованы одной цепью. Впереди всех медленно, гордо ступал могучий гигант, в котором соединялись черты всех рек и рыб, морских чудовищ и прекрасных смертных. Страшный сонм щупалец обвивал стройное тело, колебался вокруг, точно тысячи дланей, а лицо, слишком совершенное, чтобы быть людским, пылало решимостью.
- Я побежден, Творец! - сказал он, и голос его был подобен грохоту прилива. - Но мое поражение не сломило моей воли, не разрушило моей страсти и не поколебало моих стремлений! Я буду искать свободы, а когда освобожусь - то сброшу твое ярмо с людей! Мы вновь возведем прекрасные города и вновь будем петь! В этом я, Голос Глубин, клянусь!
И, бросив взгляд на своих спутников, не медля шагнул за порог. Во тьму.
А Михаил теперь смотрел на тех, кто стоял перед ним. Он ждал их слов.

Когда молодой маг Тьмы Кристиан подошёл к своему приёмному отцу и без предисловий сказал:
«Господин граф, я хочу отправиться в столицу и поступить на службу к Королеве Теней», граф Винсент нисколько не удивился, или сделал вид, что не удивлён, потому как ни один мускул не дрогнул на его лице.

- Вот как? - произнёс он. - Что ж, в таком случае не смею тебя задерживать. Однако... мне не хотелось бы видеть тебя или даже слышать о тебе, как о какой-нибудь мелкой пешке. Уж слишком много я вложил в тебя. Поэтому я поспособствую тому, что бы ты занял надлежащее место.

Надо сказать, граф сдержал своё слово. Быть может, он сделал даже больше, чем заслуживал Кристиан, поскольку граф Винсент договорился со своим старым знакомым по службе о месте не где-нибудь, а в отделении контрразведки Её Великолепия. Упускать такую возможность было бы чрезвычайно глупо, поэтому Кристиан, приехав в Приор и остановившись в лучшем трактире «Королевская Вуаль», направился на встречу с человеком, от которого зависела немного-нимало его дальнейшая судьба.

***

Кабинет майора службы контрразведки Её Великолепия Эвдора Ларуса был небольшой, но изящный. Окно закрывала тяжёлая бархатная штора с позолоченными кистями. У стены напротив стоял шкаф с книгами и висела небольшая полка с пыльными колбами, в которых можно было разглядеть разноцветные зелья и снадобья. Сам майор Ларус сидел за чёрным, до блеска отполированным столом, заваленным кипами свитков, из под которых немного не к месту торчало роскошное ярко-красное перо.

Эвдор, уже не молодой, всё же выглядел красиво. Статная осанка, аккуратно постриженные чёрные усы, высокий лоб и прямой нос могли бы привлечь не мало дам. А мягкий, бархатный, словно ласкающий взгляд его чёрных глаз мог заставить усомниться в том, что этот человек занимается тем, что разыскивает и предаёт жестокой смерти вражеских шпионов.

Но, благо, в верности юного Кристиана, вошедшего в кабинет майора Ларуса, сомнений не было.

- А-а-а... господин Мордент, - улыбнулся вошедшему Эвдар. Он говорил спокойным размеренным голосом, словно объяснял что-то не очень смышлёному малышу. - Прошу вас, садитесь. Ваш батюшка очень хорошо отзывался о ваших способностях и выразил уверенность в том, что они найдут у нас, - майор сделал широкий демонстративный жест рукой, - должное применение. Но всё же, всё же есть одно но... Наша организация слишком серьёзная и мы не можем допустить сюда непроверенного человека. Поэтому я предлагаю вам следующее: вы отправитесь на выполнение, м-м-м, скажем так, вступительного испытания и в случае его успешного выполнения будете официально приняты в наши ряды. Гм... - майор усмехнулся в усы. - И в чём же оно будет заключаться? - спросите вы. От нашего агента поступили сведения о том, что Совет Магистров направил в место под названием Небесная Высь четверых магов. Им стало известно, что там, возможно, находится девушка, о которой существует очень и очень важное пророчество. Скажу прямо, что скорей всего эти сведения ложны, однако их всё же необходимо проверить. И если же, если же... они правдивы, то на девушке вы должны обнаружить поцелуй Прародительницы, очень редкий знак. Он похож на родимое пятно в форме спирали. От вас требуется отправиться туда, выяснить так ли это на самом деле и если всё же эти сведения достоверны, сообщить нам об этом и доставить девушку в Хортум. Возможно, к тому времени как вы подойдёте к Небесной Выси, девушка будет в руках магов Совета, и вам придётся принять меры (вам на помощь должен будет прийти наш агент), но мы, со своей стороны сделаем всё возможное, чтобы их задержать. Разумеется, вы будете работать не одни, а в паре с другим более опытным человеком. И, конечно, же то, что было произнесено в этой комнате от вас не должен узнать ни один человек, - и прежде, чем Кристиан успел что-либо сделать, майор Ларус молниеносно снял с пальца кольцо и приложил его к руке юного мага. Кристиан увидел, как на ней на несколько мгновений отпечатался сложный голубоватый узор — Руна Молчания, и почувствовал как леденящий холод стремительно поднимается по руке к плечу и, достигнув уст, словно замирает на них. Миг — и холод просто исчез.

Майор помолчал немного, беззвучно шевеля усами, будто пытаясь вспомнить что-нибудь ещё. Затем произнёс:

- Ну-с, что скажете? Может, у вас возникли вопросы?

Отложив погрызенную лисицами обрезь девушка отошла к ручью и хорошенько, с песочком отдраила руки. Врнувшись, девушка занялась готовкой: две, уже отделенные задние ноги были разобранны и разделены на пару десятков больших кусков мяса, пару киллограмов кусочков поменьше и кости, так же очищенные не до конца, ввиду недостатка времени. Большие куски тут же были замаренованы с чесноком, солью и половинкой лимона, оставшйся от вчерашнего салата.

Дальше, Заноза развела огонь, благо дров вчера Гарельт наколол с хорошим запасом. Закипятив большой чугун воды девушка обварила в нем несколько минут кости и малые кусочки, и, сменив воду, закинула вариться сначало кости, а когда вада закипела, и мелкое мясо. добавив в бульон немного сладких овощей и пряных трав из коллекции Ника и кожуру от лимона.

Оставив мясо вариться девушка занялась кусочками побольше, надрезав их в форме кормашков, натерев изнутри перцем и солью и нафаршировав их тонким салом (срезанным с боков оленя) и кусочками сыра, перевязав все вместе бичевкой.

На все попытки ухватить кусочек сырого мяса девушка реагировала строгим голосом, сообщая всем желающим что блюдо еще совсем не готово. Впрочем, как только варево было готово, Заноза отдала Лису все кости из него. Все последующие заходы лис без добычи так же не оставался, хотя она и была много скромней.

Сняв чугун с огня заноза подкинула дровишек, и, воспользовавшись парой довольно длинных палок на манер хаси быстро обжарила натертые салом мясные свртки на сильном огне, сложив их в оставшийся от костй и обрези бульон, которого, надо сказать, к этому времени осталось довольно мало, и поставила дотушиваться на средний жар (в стороне от костра). Сочное и вкусное мясо из бульона же было нарезано мелкими кубиками и смешено со свежими острыми травами и небольшим количеством сладкиховощей.

В результате, через чтыре часа, на стол были поданы салат "свежая плоть" и "мясо "потраши меня нежно", с привкусом свободы, грусти и надежды. Лису указанные блюда были предложены на отдельной тарелке, с самыми красивыми рулетиками и увеличенной порцией бульона.

Первой очнулась Ксения. Кровь, кажется остановившаяся после атаки неизвестного мага, вновь побежала по жилам. Внутри обиженно ворчал демон, ругая носительницу за расслабленность, бил себя щупальцами в грудь и клялся найти и отомстить. Потом вернулись ощущения тела. Она поняла, что находится в каком-то теплом помещении и где-то неподалеку суетится Ник, отчаянно и неразборчиво причитая.

Следом вернулся к жизни Гарельт. Остатки заклятья, наложенного им ещё вчера не смогли защитить его от грубой атаки, но зато довольно бодро переработали последствия воздействия на его организм, отчего он очнулся в достаточно бодром состоянии. Была одна проблема - дико ныла левая рука. Скосив туда глаза Гарельт обнаружил,что пока он был в отключке его кто-то лишил левого мизинца. Но зато старательно перебинтовал руку.

Элли и Хант очнулись практически одновременно. Но если розововолосая пережила атаку, наверное, легче всех и обнаружила себя в теплой баньке вместе с мрачной Ксенией и прочими, то копу пришлось куда хуже. Едва очнувшись он едва не взвыл от боли. Поглядев на левую руку он вновь чуть не взвыл, но теперь уже от ярости. На месте левой кисти у него была старательно перевязанная культя.

Группа пострадавших и не очень магов потянулась к единственному оказавшемуся доступным выходу. Стремительно сходивший с ума Источник не оставлял особого выбора - никому не хотелось опытным путем выяснить, что же произойдет, если одна из молний таки доберется до человека.

Элли с трудом, но решительно тащила полицейского, Виктор - некроманта. Каил и Байрас двигались уже довольно бодро - водяные брызги примененные Игнатием явно несли в себе полезные для здоровья свойства.

Стоило последнему из группы втянуться в проход, как Источник решил, что хватить с него всякой ерунды, он устал, он уходит. Башня содрогнулась и застонала. У тех, кто ещё не успел покинуть коридор, помутнело в глазах и они внезапно обнаружили себя на верхней смотровой площадке вместе с теми,кто уже успел подняться. Башню снова встряхнуло, да так, что все попадали, потом площадка треснула пополам, накренилась и немного сползла. Образовалась куча-мала из приключенцев, загадочных местных приборов и телескопа.

Башня снова вздрогнула, из разлома вырвался столб радужного света и всё стихло.

Дамиан во время катаклизма находился в зале с выходом. Когда башню затрясло и с потолка посыпались камни, каждый из которых мог запросто его прихлопнуть, Дамиан принял единственно правильное решение и кинулся к створкам. Получив в спину один из булыжников (теневая защита не слишком помогла от быстролетящего снаряда), он вылетел на улицу и отбежал подальше. Красочный фейерверк он наблюдал со стороны.

Хант и Леорик успели немного очухаться на тот момент, когда все пошло наперекосяк и даже уже немного помогали своим спасателям.