Голосование за ходы

Интересное есть свойство у людей - ненависть к себе, нетерпеливость и вместе с тем, как будто магическая тяга даже к собственному отрицанию. Люди видят себя нарочито искривлено, лживо, изображают себя мазками черными, наиболее мерзостными. Даже если литературу терранскую прочитать - ну эльфы там, орки, гномы, навийцы - другие расы всегда интересны, неповторимы, горды, прекрасны. Они несбыточны, утопичны, они воплощают все человеческие мечты разом. Люди же глядят на себя злобно, саркастично, жестко. Стремятся ввысь к гордым эльфам да звездным пределам загадочно мерцающим в ночи, а падают чаще всего в грязь. В ничтожество полное. В дерьмо, если уж совсем честно. В горделивое отрицание собственной теплой человечности.
Но это позднее, Сергей. Все эти мысли будут позже и много позже. Это когда уже до Оружия ты дойдешь, Сергей, когда до Орудия Возмездия доберешься наконец. А вначале... Вначале было так.

Ты шел. И светлый ветер Тай тебя нес, и черный ветер Эгерей дышал прямо в лицо. Тай говорил, что все будет хорошо, доверься себе и лети на белых крыльях Божьего ветра вперед.
Эгерей искушал. Вот не почувствовал ли ты сладковатую вонь паленого мяса, Сергей, когда маг так глупо шагнул в сломанный телепорт? Глупый маг правда перенесся в Кадирру? (в ту самую жуткую Кадирру где тлен, радиация и неизвестный вирус) Или скорее убил себя новаторским, экзотичным даже способом, чтобы покончить со всеми мучениями разом? Нееет, Сергей. Ты умный. Нет никакого телепорта, все сломано здесь и обгажено давным-​давно. Смотри же, сай! Такое свойство людей, терран, твоего народа. Хаха. Ни на что не годны. Создаете и уничтожаете, любите, чтобы возненавидеть. Семьи распадаются. Империи рушатся. Заводы закрываются, а честные работяги гниют в грязи. Да-да. Эгерей. Даааа. Все эгерей. Дети отправляют родителей в престарелые дома, добрые матери относят младенцев в холодный лес. Прекрасные зеленые миры пожирают радиоактивные грибки. Все горит, у вас всегда все горит, терране. Потому что у людей всегда так. И у тебя так будет, Сергей.

Слушай меня.

Маг, конечно, погиб. Размазало в фарш, прожарило заживо, перемололо в кишки. Ну как же ты можешь верить в светлое будующее, Сергей? СССР распался, завод "Красный Пролетариат" развалился. Одни пустые буквы остались, эхо забытых голосов. Как Каддира, как Куута-​Тот, как Тэрра-​Ат. Работяги спились, маги сдохли от рукотворной чумы. Дааа. Все сдохнет. Ты сдохнешь и все людишки после тебя тоже. Дом-​работа-санаторий-дом-работа-крематорий. Так говорите. Эгерееей. А если тебя домой, а? Нагеройствовался. Возвращайся назад! Отправлю тебя домой, стражи миров никогда не найдут. Черные рельсы, серая судьба. Хочешь, проснешься в вагоне элекрички? Пьяненький, целехонький.

Потому что я тебя в труху сотру, если сейчас назад не свернешь и покорно домой не уползешь. Раб.

Так обратился к тебе Эгерей.

Суетливо подергиваясь червячки расползлись в разные стороны: иные пропали в трещинах бетона, иные зарылись в горы мусора, что были расположены повсюду. Иные поползли куда-то вперед, прокладывая себе путь в каменном царстве. Так, в проклятых и очищенных тоннелях зародилась новая жизнь, но Сергей еще не ведал что дал жизнь причудливой расе. Прозревал это - ведь шутил же про эволюцию, но не догадавался все же, что уже входит в пантеон бессмертных богов у новых разумных созданий.
Червячки тоже ни о чем таком сложном не ведали, они просто ползли себе вперед чтобы выжить, но светлая сила Тай уже воздействовала на них, но Эгерей уже закладывал свои темные семена в новые сердца... Шушухани. Они еще будут.

Одхе воспользовался майкой по назначению: то есть разорвал ее и попытался обернуть вокруг бедер, дабы прикрыть сокровенное.
- Ну вот смотри. Король Одрик построил ее как свое последнее оружие, вот что я знаю. У него два было гениальных изобретения: Библиотека и Трон. Говорят, будто Библиотеку построили джинны какие-то фиговы, только я в это не верю. Великие маги и король Одри строили это место, заповедное и секретное. Был у нас такой маг Белхезред, вот он и руководил строительством...

Пока Одхе рассказывал, вы двинулись вперед. Сквозь потухшие реакторы, сквозь плетение труб и свинцовую защиту. Сердце комплекса уже остановилось, но остывающая кровь еще текла по теплым жилам. Еще горели тусклые лампы и предупреждающие вспыхивали надписи, рассказывая о зоне повышенной радиации. Еще вела дорога вперед, хотя со временем все здесь рухнет, похоронив под тоннами земли и бетона древние секреты. Вы последние кто идет этой тропой.
- Трон, чем бы он ни был, он как бы часть государя Одхе и если не будешь сильным, то воля государя просто поработит тебя и вернет Короля. Так это задумано было светлыми умами величайших магов и Бельхезреда, самого могучего волшебника из всех, что жили в наши дерьмовые героические времена. Оружие возмездия. Последнее и самое сильное.

Одхе помолчал.

- Еще я тебе скажу про нас всех вот что, ну вроде как терранец терранцу, да? В мыслях я обделываюсь жидкой кашей,когда думаю о Даджоргцах. Вот кого мы боялись. И все боятся, и даже сам Одри боится, как я думаю. Они нас сломали, они нас в бараний рог согнули и если бы не река Тай, я бы наверное сейчас орать начал и визжать, только говоря о них. Даджорги, они любого из нас пугают и если на тебя снова какой призрак нападет, ну там типа меня какой спятивший имбецил... ты знаешь это самое, ну типо уязвимое место легендарного Ахилла, если конечно у вас подобные мифы есть про героев-убийц. Только учти, даджорги они и тебя в безумие повергнут, ведь ты Терранец, а они... во имя всех богов ночи и светлого дня, они нечто совсем чуждое и мягко говоря недоброе к людям!

Так и подошли к телепорту, к закрытой и жутковатой на вид тесной комнатке, которую Одхе совсем не боялся. И кафеля этого в коричневых потеках не боялся, и мутных кнопок.
- Думаю, еще разок этот ветхий кусок дерьма сработает. Тай сказала, будто в Кадирре я обрету семью. Я сказал, "Раздери тебе крысиный бог, что мы там будем делать посреди всей тамошней заразы и лучевой смерти? Что станем есть и пить, если даже паршивой капли магии у меня больше нет?" Сила Тай велела не бояться, велела совершить прыжок Веры в неизвестное и поверить, что все будет хорошо. И я это... совершу его!

Прыщавый парень улыбнулся бледной улыбкой.

- Прощай, чтоли!

Одхе собирался совершить свой прыжок Веры, а тебе надлежало идти вниз, к Генералу и к оружию Древних дней, которое велела отыскать Эра.
Но может, может... Может прыгнуть сейчас в телепорт к Одхе и отправиться вместе с ним к новой надежде, послав и Трон, и Эру и все эти сложности куда подальше?

Валяющийся на земле с голой белой задницей маг Одхе был помилован. Ему был дан второй шанс.
- Попытаюсь отыскать Терезу, - зябко повел плечами прыщавый молодой человек. Вполне симпатичный, если бы не сизые, уродливые рытвины на лице.
- Во имя славного государя Одри... тьфу... какой еще сраный государь!?

Маг огляделся вокруг, надеясь отыскать что-то вроде одежды.
- Плохо быть голым и нормальным, вот в чем беда! Прости меня, терранец. Все было как-то не так, о светлые боги, все смешалось в разбитых мозгах... теперь тоже не так, но уже иначе. И я голый, да. Может дашь мне свою одежду?

Одхе подождал немного.

- Я буду искать Терезу, светлая река Тай заявила,
будто Тереза еще может быть жива. Не знаю как... Может Она для меня ее оживила? Твою-то мать...

Маг вздохнул и поклонился внезапно. Худой, голый, прыщавый и кажется, вполне нормальный впервые за многие сотни лет:
- Ты простишь меня, терранец, я ведь вел себя словно психически больная крыса? Я хотел убить тебя, хотел чтобы ты сдох и все такое, а теперь не хочу. Странно даже, и идти к Трону тоже не хочу. Разрешишь мне пройти с тобой последние пол часа, сай терранец? Впереди должен быть транспортер, хочу воспользоваться им и отправиться в Кадирру, Тай сказала, будто Тереза там. И знаешь... я ведь больше не прекрасный маг. Белая река забрала все мои силы. Теперь я этот... типа гордый молодой человек с длинным... хм, ну вроде как достоинством. Назовем это так. Простишь меня такого?

И Тай услышал, отозвался, прилетел извне чтобы очистить проклятые тоннели. Почему он явился, то неизвестно. Может потому, что ты Избранный Сергей, один особенный Сергей из миллионов Сергеев обычных. Или пришел тот самый час, когда для темной эгерии наступил свой собственный эгерей, но свет ворвался во тьму. И осветил. И испепелил на своем пути булькающую жижу, не тронув, впрочем, механических крыс из соседнего тоннеля. Он пришел к тебе. И исправил тебя, починил, словно сломанный инструмент. Наполнил новым, но не тронул старое.
Нет, ты не коднар.

И не рогатый дивн.

Ты Сергей. И все просто. Ты пощадил старого пса, и дал шанс Эре. Ты гостил у Эльвенги и не тронул сумасшедшего призрака Одхе, хотя мог убить его давным-давно. Ты не творил зла, а потому заслужил дальнейший путь. Заслужил спасти этот мир.
Не Эра. Не ты сам. Когда дойдешь до трона, призови светлый Тай и былое исправится, эра дивнов уже не вернется никогда, зато новая жизнь и новые создания поселятся здесь. Придут люди, и разумные животные, придут коднары и гнизги, придут фэйри и джинны. Будут конфликты, войны, дележка земли и все, что свойственно живым созданиям. Но будут рождаться дети, строиться города, будут надежды, любовь и жизнь. Будут звучать под звездами песни, а солнце будет дарить теплую жизнь. Старый мир не вернется, но будет отстроен новый мир. Кипящий энергией мир с миллионами оттенков.
Тай было важно это. Тай считал, что Нечто грядет. Поколения, два, три, а может и тридцать три смогут прожить до этого... Но однажды страшное зло вернется на эти земли и лишь жизнь сможет противостоять ему, новая жизнь и буйная, необузданная, не тронутая гнилью былого...

Тай не верил в Эру. Не верил, что ее дивнийская Империя устоит, буде ей удастся восстать из пепла. Про тебя, однако, Тай умолчал. Решай сам. Бери Трон себе или позволь разрушить Трон Белому ветру.

Да. Между прочим Тай собирался уничтожить Трон. И погибшие города Куута-Тот и Кадирру, и многие другие мертвые города терранцев. И Великую Библиотеку. И эти подземелья со всеми их стародавними секретами. Все, что хранило в себе трупный яд отжившего прошлого будет предано забвению. Тай взывал к новому, но не приказывал тебе или Эре.

Просто, Белый Ветер не верил в Эру, но если ты веришь - решай сам. Её империя не устоит, страшный и грустный вердикт, но кто его знает этот Тай. Планы подобных стихий запутаны и непонятны. Возможно, все это лишь метафоры и хитрые испытания твоей души.
Да. Теперь ты это ты. А Одхе, это Одхе. Вот он, лежит голый и без сознания рядом с тобой. Можешь забрать его с собой или оставить здесь (пусть выпутывается сам), Тай пожалел призрака и веинул ему жизнь. Теперь Одхе обычный человек. И ты человек. И ты знаешь дорогу к оружию Древних. И знаешь, что Генерал поджидает тебя там. Радиация вам более не страшна, она очищена и остановлены древние машины. Скоро здесь все рухнет, потому что гиблое сердце тоннелей больше не бьется. Надо бы бежать назад, но цель твоего похода находится впереди.

Пойдешь? Встретишься с Генералом? А Одхе? Теперь он сам по себе?

И он пришел, он возник, величайший маг Одхе со своей магией. Нет, с МАГИЕЙ! Нет, ВЕЛИЧАЙШИЙ МАГ ОДХЕ СО СВОЕЙ ГРОЗНОЙ И НЕОДОЛИМОЙ МААААГИЕЙ!!!
Удары огненных шаров влево, ветвистые молнии выжигают справа ядовитый металл. Радиация спокойно проедает ваше общее тело, неторопливо так и деловистенько, а окружающие предметы объяты сияющим магическим огнем.

Бам-бам-бам!!! Выгорают окружающие трубы, цистерны, бетонные блоки и влажные, обросшие черной плесенью, мотки кабелей.
Только всё это было уже знакомо сим проклятым коридорам: давным-давно буйствовали здесь магические взрывы и эхо сокрушительных сражений прошлого все еще доносилось из самых глубинных тоннелей. Война отгремела здесь нешуточная, страшная, война черная и прожорливая, а старина Одхе просто буйствовал на руинах былых сражений. Среди обоженного мажичьего мусора создавая новый мажичьий обоженный мусор.
И радиации, спокойной уверенной силе этой, ни холодно ни жарко не становилось от усилий мага. Подземелья глядели слепо, подземелья шептались старческими ртами: дурак-дурак-дурак... сумасшедший клоун, ничтожество! Когда-то наверное живой человек со своими мечтами и страстями, а сейчас безумный призрак с жаждой векового мщения, дурак-дурак-дурак...

Потому что некому мстить. А ты Сергей теперь делишь тело с сумасшедшим и у вас теперь одна судьба на двоих. Эгерей.
И если стоять здесь и дальше, сжигать огнем окружающие красоты, пуляя грозной магией во все подряд, если визжать и биться в истерике, как делал сейчас маг Одхе, то очень скоро начнет тошнить. Потом покраснеет кожа, от коричневого становясь черной. Потом кровь пойдет. Потом кровь вперемешку с блевотиной выплеснется изо рта, когда вместе с кровью начнет тошнить собственными внутренностями. Потом все. Конец. Алес. Жирная финальная точка в повествовании. Хорошо, если вернешься в вагон воскресной электрички, проснувшись будто бы ото сна в своем мире. А возможно и не вернешься. Возможно никогда. Или станешь буйным призраком как Одхе, или переродишься в какую сколтзкую тварь, чтобы вечность бродить по тоннелям... Что же делать тебе?

Можно остаться на месте, чтобы умереть или бежать вперед, чтобы попытаться спастись. Можно стать коднаром или призвать на помощь чудо-птичку Эру. Можно разозлиться и заставить придти сюда черные рельсы, безумие Одхе здесь к месту. Или воззвать к белой силе спасительного ветра Тай, что дарит добро и надежду. Или можно воззвать к неведомому Генералу, что таится где-то здесь на руинах Терры. Выбор есть, тебе решать.

Радиация никак не ощущалась, ничем не пахла и не производила никаких звуков ровным счетом. Просто ты нырнул в сухой, темный тоннель - р-раз, и словно камень в колодце, могучий дивн с рогами растворился во мгле.
Первое впечатление - здесь темно и сухо. Лампы почти не дают света, не слышно шорохов крыс. Все старое, но вполне себе целое: какие-то толстые мотки кабелей свисают с потолка, какие-то трубы и цистерны тянутся ржавыми кишками вдоль стен. И много цемента, и много серебряной пыли мерцает под дивнийскими когтями. Хорошо, что видишь в темноте улавливая случайные отблески света - то лампа попадется чахлая, то засияет аварийный значок: "Одегра Инф".
Ты мажичишь, пытаешься создать себе нехитрую защиту от лучей. Водная сфера, например. Но это же какой толщина она должна быть? Метр в диаметре, а быть может и все два..? Волшба обрушивается на тебя бассейном ледяной воды, превращая могучего рогатого дивна в мокрую кошку. То же самое со свинцом. Только больнее, обиднее! Саднят раны, болит голова пришибленная упавшим куском уродливого полусвинца, который ты сам сотворить пытался. Напрасно! Кусок свежесмажиченного недометалла упал прямо на голову - благо, хоть рога защитили.

Ффух.

Радиация здесь, ее очень много! Муть в глазах, больно дышать. Радиация ползет из темных тоннелей внизу, просачивается из мертвых реакторов, вдоль которых ты идешь сейчас. Она капает из труб зараженной водой, скрипит под когтями какой-то паршивой, проклятой всеми богами пылью. Ее много, слишком много, чтобы помогла волшба. Тошнит тебя, наверное уже живой труп. Радиация умеет ждать. Ты еще дышишь, но магия ломается под ионизирующими лучами. Волшебство изничтожается равнодушной стихией. И ты тоже скоро сломаешься, еще чуть-чуть. Распадешься, как и все вокруг.
"Коднары! Коднары не боятся лучей смерти"

Дивн спокоен, он знает что время его краткой жизни подошло к концу:

"Стань коднаром. Это последнее, что я могу для тебя сделать, сай. Пожелай превратиться в самое паршивое существо на свете, презираемое и гнусное, и это исполнится. Коднары питаются лучами смерти, они любят их и становятся лишь жирней от этой пищи. Коднаром ты пройдешь здесь. Дивном истечешь кровью и исдохнешь в жестоких муках. Увы. Моя магия бессильна здесь."

"Не слушай этого ублюдка! Мы пройдем, клянусь демонами ночи, дай мне свое тело и мы прорвемся, ахаха! Я сожгу здесь все, я уничтожу всех врагов разом, Я прорвусь к Трону! Учти, сволочь, станешь коднаром - назад пути не будет. Но я, я знаю как победить сейчас. Знаю, поверь!!!"

Нельзя умереть, нельзя не возродиться вновь.
Каждую минуту изменяемся, ломаемся, превращаемся во что-то новое, гибнем и рождаемся, слепые как младенцы, беспомощные как котята. На этот свет. Вновь и вновь. Клетки умирают, воссоздают себя заново, бесконечный цикл перемен, разрушений и потерь.
В конце-концов.
Переменная – самая постоянная величина в мире. А значит, ничто не может оставаться на месте в том славном покое, в котором хотелось бы застыть. Даже звезды обречены двигаться, менять свои координаты, вращаясь в этом бесконечном Движении. Значит, долгожданное постоянство всего лишь иллюзия, значит, нет его. Ногти в ладони, задницу в руки, губы до крови закусив, шагать вперед. Отставить Латти – наслаждайся хаосом, млять! Ты трахаешься в бездушной постели, ты живешь, ты привычно страдаешь, работаешь, существуешь, кормишься…
Это жизнь детка. Череда картинок, лиц, пустых забот, и тысяча тупых вопросов, отчего все так хуево в этом мире?
Да, ять..!
Вчера, сегодня, минуту назад, этого уже не существует, было да прошло. Есть только воспоминание, блеклое отражение самого себя, за которое так хочется ухватиться – сохранить бесцветный образ в памяти, зеркало, для того чтобы не забыть.
Я хочу запомнить Вакрулкар, хочу запомнить Быка и чертова Зикко, который помер так нелепо. Тупое, невезучее сало. Хочу запомнить себя, в этот самый момент, Ниагару Форсайт, единственную близкую душу в этом стылом космосе. Дурацкую собаку на ремнях, от корой воняет теплой псиной и мочой одновременно, хочу запомнить всех нас.
- Ага! Почапали подруга. Песик блин, тяжелая хуйня, может, мне лучше щеночка понести? – Потрепала псину по голове. Ура. Снова хаос. Наслаждаемся, блять!

Зато прекрасные рога пригодились для того, чтобы сшибать препятствия на своем пути убегая от крыс со всей мочи. Хрясь! И укрепленые кальцием рога сносят очередную преграду, а когтистые лапы расшвыривают мусор прочь. Отчаянный и очень-очень быстрый дивнийский бег
И все же, стальные крысы были проворнее. С десяток этих мелких тварей вцепились в твои ноги, безжалостно впились зубами в плоть, нанося не смертельные, но болезненные раны. Парочка крыс свалились откуда-то сверху, исцарапав твое лицо крючковатыми когтями. Их было много и они не ведали пощады, они мстили и мстили жестоко.
-Кровь за кровь, глаз за глаз! - скандировала стая. -Прочь, прочь, прочь.

А потом они остановились разом, вот так сразу, точно налетев на невидимую преграду. Ой ла! Ты снова был на перепутье, Сергей. И снова три тоннеля глядели на тебя своими жадными очами. Слева - радиоактивный, справа какой-то до невозможности нормальный, посередине -крысиный. А сзади, со стороны лифтов приближалось Нечто, теперь это было слышно совершенно точно и даже будь ты не дивном, а всего-лишь обычным Сергэ, ты бы сразу понял - там гадость.
Оно чавкало. Оно издавало плещущиеся звуки. Оно было еще высоко, но оно спускалось сюда вниз. Неторопливо, потому как торопиться этому самому неведомому было незачем, но спускалось неотвратимо.

Одхе взорвался не менее эмоциональной речью в ответ:
"Ты заткнул меня! Дочери вечной ночи, ты меня не услышал, когда я молил тебя дать мне возможность вспомнить! О боги, и что теперь?! Сожги всех этих крыс напалмом, вот что! Бей эту недобитую сволочь. Бей каждую, снова, снова и снова! Думаешь, я рехнулся? Они лишили меня дома, семьи, прекрасного будущего в Кадирре. Проклятый зеленый огонь сжег все, что мне дорого. Ха-ха-ха, и теперь я призрак в твоем рассудке, распадающаяся паразитическая личность и ты не даешь мне решать! О дааа, не даешь и ты знаешь это. Ну так и убивай крыс, жги их всех проклятым джинам в печень, может они спрятали оружие судного дня, может именно у себя они прячут орудия древних дней! Так пусть все здесь горит синим пламенем, пусть эти крысы познают боль!!!"

Но это были не те крысы, даже дивн это знал. Может, слуги тех или их электронные рабы, или случайные копии великой стаи или тай знает что еще. Но это не ТЕ КРЫСЫ, это были лишь металлические крысы имитирующие настоящих.

Ну да. Что-то дивн знал, а о чем-то не знал совершенно точно. Например, зверюген не ведал, способна ли волшба сопротивляться жесткому радиоактивному излучению и не понимал, что происходит в нормальностном тоннеле. Но ему правый тоннель не нравился, а радиоактивный... у дивна была мысль, но ему нужно было обдумать как следует эту случайную идею. Дивн тоже просил тебя дать ему твое тело на время.

В этом тоннеле оборонялись уже давным-давно, восстановить картину было трудно, но возможно. Корявенько, но хоть как-то представлялось происходящее.
Те люди (или нелюди), которые здесь оборонялись защищались у радиоактивной стены. Они прижимались к ней, боялись ее, но стояли насмерть, сжав кулаки и стиснув зубы свои. Откуда-то ожидая нападения, то ли из глубин этих проклятых тоннелей, то ли со стороны лифтов. Люди очень боялись чего-то неизвестного. Настолько боялись, что даже получая радиоактивные ожоги, страдая и умирая от лучевой гнили, все-равно не уходили отсюда. Это непонятным оставалось, очень даже непроясненным, но люди упорно строили баррикады и надеялись на атомную силу лучей. Будто бы она защитит их от врага. Правда сами же от излучения и страдали.

И умирали.

А потом пришел враг.

Или их всех добила радиация.

Дальнейшее оставалось неизвестным, но времени думать об этом уже не было, ибо вопли Одхе наконец-то были услышаны. Мощный поток раскаленной магической плазмы не оставил от случайной крысы даже мокрого места. Быдыщ! Великолепную дивнийскую ладонь слегка защипало от такого потока горячей волшбы. Мелкий паразит сгорел без остатка в одну секунду.
"Так тебе и надо, тварь! Сдохни, сдохни, СДОХНИ во имя всех богов ночи, аха-ха-ха, гори в инферно!!!

Крыса сдохла. Но как известно, у крыс всегда есть разведчики и на самом деле созданий этих тьма.
Эгерей такой эгерей.
- Рах Велик, Рах неодолим, Рах единственный, Рах непобедим! - тысячи шелестящих голосов огласили проклятый тоннель.
А потом они хлынули отовсюду. Стальные киборги-крысы, лишь отдаленно напоминающие настоящих крыс. Выпуклые глаза, металлические зубы, черная шкура поверх серебряного тельца. Живой волной эти мелкие гады стекались отовсюду.
- Враг. Враг. Враг. Враг.

Методичное скандирование.

Они собирались тебя убить, в этом не оставалось никаких сомнений совершенно точно. Ощерившиеся злобой морды, холодные писки. Они перекрывали путь вперед и бежать можно было лишь назад. Возможно, этого они и хотели.

- Беги. Беги. Беги. Беги прочь.

И да, крысы совершенно точно не боялись ионизирующего излучения. Плохая стена их не отпугивала.

Радиация штука опасная. Не видишь ее, а она есть родимая, прямо перед тобой смертоубийственные эти лучи добра наполняют помещение. И дело не в черном мясе слезающем с костей - это все голливудщина, это яркая картинка призванная пощекотать нервы любителям кино. И даже школьники бегающие с трещащими дозиметрами по зараженным землям, это так... подростковое чтиво, красивые картинки от незнающих для незнающих. А суть не в этом. Радиация не веселым треском опасна, и не эффектами яркими, она опасна своей тихой зловредностью. Способностью изменять клетки тела незаметно и необратимо. Вдохнешь вот так случайно горячую частичку гадости и даже не заметишь ее. А она поселится, она угнездится где-то в тихом месте и неторопливо, незаметненько так начнет обрабатывать клетки тела. Она будет менять их, уничтожать, коверкать и все это аккуратненько, исподтишка. Еще несколько лет смертельно больной организм будет ошущать себя вполне здоровым. Как эти тоннели проклятые, как черные недра их заповедные. Зло уже будет расползаться по тихим штрекам да извилистым закоулкам, а система все еще будет верить в собственную безупречность.

Такая атмосфера царила в среднем тоннеле. Какая-то обреченная и нездоровая, прямо скажем. Чувствовалось здесь радиоактивное дыхание соседнего штрека, чувствовалось, что люди боялись лучей добра, но от чего-то не уходили отсюда. Оборонялись отчаянно, надеясь до последнего будто лучевая грязь, что... защитит их?
Баррикады, перевернутые турели, следы автоматных гнезд, чернота давно отгоревших пожаров на пыльном бетоне. Рытвины взрывов, сваленный в кучу мусор состоящий сплошь из каких-то ржавых кусков металла. И тут же значки радиоактивной опасности, какие-то желтые метки. Надписи "Одегра" по трафарету, а так же собственной дрожащей рукой выведенные.
Плохая стена, та самая, которую боялись и возле которой защищались, была испещрена трещинами. Глубокие раны пронзающие бетон. А что за ними? Активная зона реактора, ядрена бомба или лаборатория какого-нибудть спятившего гения? ...Неизвестно. Но стена была чистой. Стерильной. На противоположенной росла черная плесень, на этой стене не росло ничегошеньки.

Мертвый тоннель освещался. Вспыхивали над головой уцелевшие светильники - моргали, гасли, снова загорались. Бзинк-бзинк-бзинк, нервное мерцание. Попадались темные места, такие мерзенько черные и недобрые, но проходимые для дивна вполне.
Тоненький писк внезапно послышался откуда-то из темноты. Отчаянно запищал Одхе в голове: "Убей, убей эту погань!!!"
Крыса.
Маленькая крыса выскочила откуда-то. Черная. Противная. Несопоставимо мелкая по сравнению с огромным, рогатым дивном. Уставилась на тебя любопытными бусинками блестящих глаз.
"Убей эту сволочь, размажь ее по стене, ааа!!!" - Одхе своевременно пришел на помощь мудрым советом.

"Ах ты мерзавец! Хочешь замуровать меня в своей душе, чтобы я умер забытым и несчастным!? Чтобы я покорно молчал, чтобы я исчез как личность... словно крыса.., чтобы вонючей крысой шебуршал на дне твоего рассудка! Не бывать этому, ублюдок!"
Одхе негодовал, Одхе злился и рассыпал черные проклятья. А затем двинулся в атаку, заставив твое тело нервно дернуться и оступиться.

Бамс!

Мощное твое тело, то самое дивнийское - рогато-клыкасто-шерстистое, замаскированное под человеческое слегка, с размаху врезалось в плотно прикрытые створки среднего лифта. Что-то там внутри загрохотало, заклацало противненько. А потом грохот оглушил вас обоих - нечто тяжелое там сорвалось и с могучим скрежетом полетело вниз. Дунц. Дунц! ДУНЦ!!! Звуки летали по тоннелям, бежали по заброшенным шахтам и колыхали душно зеленую тьму. Минуты две это продолжалось, а показалось вечностью.
Внезапно все стихло. И даже Одхе, поганец, испуганно забился в самый дальний конец твоего рассудка. Снова воцарилась тишина, только теперь издевательская какая-то, театрально нарочитая. Покойность эта.

Двинулся вниз. Все та же плитка, все тот же душный полукруглый потолок. Свечение лапм, затухание ламп за спиной. Тоннель неторопливо соскальзывал вниз. Иногда, ответвления попадались - замурованные тоннелли, засыпанные, взорванные неведомой силой и искореженные ею же. Иногда над головой появлялись вентиляционные трубы, решетки какие-то и недобрые дыры, слишком маленькие, впрочем, чтобы втянуть тебя целиком в свою пасть. Если по частям только.
Движение вниз. Еще и еще, вдоль слепых коридоров и запертых, намертво заблокированных дверей. И все же, нечто живое здесь ощущалось - текла здесь какая-то своя жизнь. Недобрая, заповедно омерзительная жизнедеятельность, словно движение сточных вод в канализации, где крысы попискивают и скрипят по стенам жирные тараканы...
А дорога тем временем привела тебя к перекрестку, эйо Сергий. Тут уже чувствовалось движение воздуха и обширные пространства впереди, ветра трогали твои волосы и холодили кожу на лице. Чувство опасности нарастало словно снежный ком, предупреждая отчаянно тебя - одегра инф! Левый коридор уходил все ниже во тьму и был украшен зловещего вида знаком, ярко желтым этим треугольничком где посередине кружок и три луча от него расходятся жизнерадостно. Радиация, будь осторожен! Средний коридор являл собой нагромождение всевозможного хлама, будто кто-то отчаянно защищался там и строил баррикады, то ли от чего-то снаружи защищаясь, то ли пытаясь запереть нечто изнутри. Резко уходящий вправо коридор выглядел обычно и вместе с тем подозрительно. Какое-то недоброе сияние у стен мерещилось. И гермостворка наверху нервировала - так и чудилось, будто опустится она сверху, как только двинешь в этот тоннель. Отсечет тебя от мира живых и запрет в печальных подземельях навеки...

Чавк-чавк, внимательное ухо дивна услышало сверху противный влажный звук, там где лифты остались позади. Чавк-чавк, а может показалось просто.

...

Над тобой нависли скалы: холодные, негостеприимные, несокрушимые и такие равнодушные в своем величии куски камня. Над скалами недоброе мерцание стылых звезд освещает ночь и где-то там - лестница к Трону среди снегов тянется, среди гудения проводов проложена, посреди развалин былой сытой жизни. Так есть. Но это путь Эры, а твой путь во тьме проложен, дивн Сергей. Тебе идти под горами в старых тоннелях Терры, в заброшенных этих бедовых местах. Одхе боится их, Эра задумчиво насторожена.

Она сказала это на прощание тебе, когда были еще близки вы, но расставание уже отбросило свою тень. И жаркая нагота Эры еще кружила кровь, а голос словно издалека раздавался :
- Не позволяй страху украсть твое благоразумие, эйо Сергей. Иные, испугавшись, начинают бахвалиться и вести себя нарочито глупо, среди тысячи опасностей куражась и впадая в обманчивый героизм. О, нет, говорю тебе, что не годится это и прошу, услышь меня! Будь осторожен и тих, и скрытен и прилежен во тьме, ибо дивнам не ведомо, что творится в жадной утробе сих скал. Тай махлах. Путь твой одинок, но не безнадежен. Уверяю! Все дороги идут наверх, так отыщи же сокрушительное и смертоубийственное оружие старой Империи и встретимся на вершине, когда я стану править, а ты будешь помогать мне советником добрым!

В глазах Эры плеснулась властность. Но и печаль тоже, особенно когда про сына услышала.

- О, Эйо, у меня было много краткоживущих детей, но нет их более и даже имена стерты беспощадным хроносом. Увы. Сердце матери не забыло надежды и печали, связанные с потомками своими, но как Дракон Феникс, могу лишь раз породить истинно бессмертное потомство. Но тогда уж не останется меня и цепь возрождений моих прервется навеки, так суждено. Птенцы унаследуют вечную жизнь, а меня не будет более. Так было с матерью нашей на заре мира, но я не желаю сейчас той же судьбы. Ибо хочу править и возрождать былое.

Вздохнула.

- Иди с моим благословением, эйррин и встретимся на вершине у Трона. С сыном твоим или нет, но ожидает нас величие и победа славная впереди. Так встретим же свой рок и не убоимся проклятой магии и липкого ужаса!

И ты ушел.
Одхе повел тебя в ближайший полуразрушенный домик: только голые камни остались здесь, да густые глазницы окон без крыши напоминающие о человечьем жилье, глядели равнодушно
Вы спустились куда-то вниз, в то место, которое когда-то было подвалом. Сейчас здесь выл ветер, а сверху щипались фиолетовые звезды, проглядывая сквозь тучи. Падал снег, противно и монотонно выл ветер. Одхе показывал дорогу, а порой причитал и боялся тоннелей впереди. Но сейчас еще не было ТЕХ САМЫХ терранских тоннелей, а была разруха и скалы. Некоторое время двигались просто по глубокой траншее, стиснутые горами и камнями. Перекрытие давно обвалилось, бомбоубежища превратились в печальные, никому не нужные углубления посреди скал. Потом, когда коридор нырнул глубже, навалилась тьма. Будь ты просто Сергеем, ты бы заплутал здесь и быть может даже умер посреди бесчеловесного холода, но будучи дивном, шел споро и хорошо. В полумраке помогали звериные глаза, во тьме приходили на помощь чуткие уши, усы и обоняние.
Сначала шел прямо, аки хомосапиенс, потом двигался на четвереньках, как большой кот.
...А скалы уже навалились на тебя сверху своими острыми глыбами, уже червивыми норами повели тебя за собой, иногда путая, иногда желая завести тебя в тупик, обмануть, бросить, предать гибели.

Но ты не сдавался и липкий страх Одхе не мешал тебе. Прыщавый маг пугал, рассказывал о безумии творящемся в темных тоннелях, о пропавших безвести людях, о живых машинах. Иногда он терял направление, иногда плакал в стылой тьме, вспоминая как уютно выглядели эти места раньше. Но вот он замолчал, а дорогу преградила сплошная стена.
"Там есть отверстие куда стоит засунуть руку. В теории, машины должны признать в нас террана и пропустить далее. Ох уж эти проклятые черные ветра, тоннели начинаются за этой дверью!"
Черная дыра, в которую нужно засунуть руку по локоть. Впереди массив холодной стены и прогорклая неизвестность. Страшно представить, что будет с твоей рукой если древние механизмы тебя не признают? Скажи друг и входи?..

Она изменяла тебя, превращала тебя в существо иное и прекрасное, ибо ты не сопротивлялся сейчас. Нет, то не черная магия, а магия зеленая, заповедная, лесная! Клочьями прорастала на твоем телее густо-серебряная шерсть, ломались кости принимая форму иную и чудесатую, но жаркие поцелуи Эры, томные ласки ее и прикосновения языка превращали мучение в сладкую негу. Тебе больно было и хорошо было, как никогда в жизни, Сергей! Нежный бред. Эра кусала тебя, целовала, укутывала своим жаром. А тело менялось и менялось восприятие вместе с ним.
Ярче становились цвета вокруг, слух сделался великолепным, чутье опасности превосходным. И магия наполнила тебя, и энергия, и сила!

В страстном танце переплелись ваши обнаженные под светом колчих звезд тела, а снег падал, все падал и падал, и задумчиво засыпал скалы в ночи. Гудели провода. Молчала проклятая страна и удивлялась вашей любовной утехе во тьме.
Потом, много позже, когда прошла волна страсти и наступило умиротворяющее расслабление, Эра мелодично рассмеялась. Теперь она и девой была, и птицей одновременно. Молоденькая дива, а вместо рук широкие крылья. И волосы ее сами собой развевались во тьме посверкивая золотыми искрами огня, а ноги к ступням обращались птичьими лапами. А ты Сергей, что сделалось с тобой?
Шерстистый кот покрытый тигровым узором, морда зверя и человечье тело, мускулистое такое и двухметровое. Три витых рога вырастают из головы наподобие короны, грива волос, словно у льва. Хвост имеется. Мягкие кошачьи лапы. Ты многое чувствуешь, знаешь, ощущаешь. Ты - Одхе, маг мертвого мира. Ты Сергей, человек мира живого. Ты - дивн, создание ушедших фантастических времен.

- Это временно, если пожелаешь эйррин, то вернешься назад, но знай, ты дивн сейчас и шкура сия будет прирастать к тебе день за днем. И через время - не будет пути назад тебе и станешь дивном навечно, но сейчас еще можешь отвергнуть сей дар.
Эра обняла себя крыльями.
- Нет более дивных в этом мире кроме тебя и меня, эйррин. Теперь ты силен, укреплен магией великолепной, но этого мало. Терранский Полководец идет путем тьмы в погибших подземельях старой Терры, псы Кумы следят за нами на открытом воздухе. Черные рельсы эгерии тянутся из великой бездны. Я укрепила тебя, чтобы дать шанс нам и у меня есть каверзный план, как нам разделить противников наших. Ибо теперь, Сергей, предлагаю я разделиться нам и разойтись до времени. Иди подземным путем, вот что реку сейчас встревоженно! Найди оружие терранцев и используй его, присвой по праву ибо ты не просто дивн сейчас, но и терранец тоже, и оружие твоего народа признает тебя и печального духа внутри тебя за своего поприветствует. А я пойду путем ночи, дабы отыскать скверного пса, который бросил нас и от которого чую предательство скорое. Я за собой уведу хармузд. Что скажешь теперь?

Чувствуешь силу, ты сейчас невероятно силен. Видишь во тьме, способен разорвать зверя голыми руками и сожрать его. Поднять кусок скалы, сжечь магией целое дерево! Но Одхе испуган внутри, Одхе дрожжит.
"Нельзя! Опасно, одегра инф! Там даджоргская зараза, там ржавый ветер и чума! Мама, спаси меня... Это проклятое место, плохое и черное место, даже призраки исчезали там бесследно. Рах предал эти места зеленому огню и джорги распространили там желтую чуму! Коридоры закрыты для всех, ведь король Одри спрятал там оружие судного дня, дааа, так говорили. Но Святая Терра, я не верю, будто оно уцелело после нашего проигрыша! Там только к плохому все переменилось теперь."

- Ты прав, Серг-гей, - шевельнула острым ухом Прекраснейшая Эльвенга, неторопливо раскуривая свою пахучую папироску. Ту самую же, которая была за ухо щеголевато заткнута. – Джинны те еще говнюки. И они вовсе не из тех добрых ребят, что легко прощают ошибки. Ооо, вообще не из тех. Но с другой стороны ведь и уважаемый дядя Одрик был не так-то прост… Он тебе не крендель печеный, он тебе пирожок с перчинкой толченый!

Хихикнула, услышав про унитаз. Прямо с хрюканьем так рассмеялась же коднарица.

- Хе-хе-хе. Одрик Мудрый не хотел становиться унитазом, о неееет. Вместо этого наш старина Одрик использовал одно великолепное заклятьице, которое должно было заточить джинна в мучительнейшей неволе. Заклятье вышло хорошим, так его раз этак! Джинни испытал все полагающиеся ему муки и даже сверх того. Напрасно дух нажимал на честность этой сделки, напоминая про три желания. Джины, Серг-гей, они знаешь ли очень въедливые ребята и кристально честны при этом. Но наш благородный Одри был парень не промах. Законами джиннов он подтирал себе известное место, а потому спокойно потребовал четвертое желание. «Или, мой милый полупрозрачный уродец в маске, тебе никогда не видать воли!» - сказал Одрик милейшим ядовитым голоском, таким себе голоском словно елей из серной кислоты. «Вы джинны тварь живучая! А потому знай. Ты можешь мучиться месяц, год или тысячу лет. Мне плевать – я смертен. Но вы уроды созданы иначе! А потому, мой милый, мне глубоко фиолетово как сложится твоя судьба. ЧЕТЫРЕ ЖЕЛАНИЯ или ты останешься в банке очень и очень надолго, любезнейший!»

Коднарица задумчиво помолчала переводя дух.

- Джинны умирают если нарушат сделку. Они могут ее извратить, но не могут нарушить договор. Джинн может исполнить только три желания, а четвертое исполненное желание означает что ему придется сдохнуть. А если ты можешь жить вечно или почти что вечно, то это не самая лучшая перпективка. Верно, Серг-гей? Но боль очень хороший переговорщик. Просто удивительно талантливый же! Джинни сдался. «Будь по твоему, смертный. Ты получишь свою вожделенную библиотеку, а я получу свой нежелательный конец. Я умру и меня более не будет, ведь у джиннов нет души, а значит иной жизни мне ждать не приходится. Единственное и неповторимое существо исчезнет из этой вселенной, Одрик, и в иной вселенной ему уже не появиться. Подумай! Моя жизнь прервется. Мне страшно и очень грустно от этого.Отпусти меня и ты спасешь дивное создание!» Но...

Эльвенга выпустила пахучий дым из ноздрей.

- Ответом ему был зевок и скучающее молчание. Одрик Мудрый не из тех людей, кто любит печальный гундеж на своём плече. А потом джин выполнил желание и появилась библиотека.
«Все книги этого мира, смертный – все рукописи, таблички на глине, свитки кожи и шелест иноземных бумаг. Каменные обелиски и надписи в темноте. Все это пред тобой сейчас! Наслаждайся Смертный Одрик. Но знай, Мертвый Одрик – библиотека эта бесконечна и ты в самом ее центре, о мой могучий король. Тебе никогда не выбраться отсюда. Всю свою жизнь ты будешь блуждать по этим коридорам, искать спасения и взывать о помощи. Но никто не придет, Одрик. Никто не отзовется в пустоте. Читай книги, мудрейший Одри. Это твоё последнее желание и мой неотвратимый конец»
- Так сказал джинни распадаясь в туман. Библиотека осталась, а Одрика Мудрого с тех пор никто не видел. Говорят, библиотека действительно бесконечна. Там собрана вся мудрость тысячи миров, но заходить слишком глубоко опасно. Одрик никогда больше не вышел на свет и на одного джинна на свете сделалось меньше.

- О, Эйррин, нет ничего лучше жаркой любви под проклятой луной, - глаза Эры сияли в ночи. - Мы одержали славную победу и это надлежит отпраздновать сполна! Гляди же, сай, и узри чудо Эры Возрожденной! Той самой, что в третий раз, будучи третьей в семьей обретает Жизнь.
Она расправила крылья - сказочная, огненная птичка, маленькая такая и хрупкая, почти птенец. Миг, и перед тобой двадцатилетняя дева!предстала. Синеглазая, темноволосая, чувственная. И лишь искры огня по телу пробегают, лишь острые коготки тянутся к тебе. Обнаженная, счастливая женщина. Горячие желания ее в этот миг не трудно понять...

Впилась сочными губами в твои губы эта дева. Острые когти полоснули одежду негодующе, желая сорвать треклятую ткань и выкинуть в огонь.
- Прочь сей хлам! Сбрось свои перья, искатель, ибо они не нужны тебе сейчас. Будь со мной, забудь обо всем сейчас, волшебству моему и чарам поддайся, за это славное дело обретешь Негу! Так говорю, а ты внимай же!
Воркует, глазами сверкает. Оплетает сладкими чарами, а губы ее жадно твое тело ласкают. Чувствуешь щекотное прикосновение языка к своей груди, жаркий поцелуй согревает шею. Руки ее неумолимо вниз двигаются, скользят себе прелестно...

Только магия. Ощущаешь ее на себе, тонешь в ней. К добру она или к худу, не ясно сейчас, но мажичит Эра, но использует волшебство дивнийское в ночи.

Есть время жить и есть время умирать. Жрец просто пережил свое время. Наследие прошлого, что проросло плесенью и проедено могильными червями, часть славного былого, которому нет места в настоящем "сейчас".
Ты должен умереть, ибо сегодня пришло твое время погибнуть как следует. Хороший воин, который должен умереть с честью! Кадатхма. Ты вел за собой дивнов и они слушались тебя. Хозяин лесов, повелитель заповедных зеленых рек, маг и великий воин. Ты истончился, оброс мхом да поганками, продал душу тьме и перестал существовать. Увы! Но ты всего лишь умервие, что возомнило себя живым. Пародия на истинное существо. Теперь умри с честью, погибни ярко, чтобы остаться в памяти потомков. Я истребляю тебя, уничтожаю тебя ибо ты сам желаешь этого в глубине исковерканной своей души. И бледные призраки сгорят вместе с тобой. Да очистит вас дыхание Тай! Эйррин взял одного из призраков, остальным же пора обрести покой. Только в смерти мы находим новое рождение, так прощай же мой друг из прошлого! Гори. Исчезни. И найдись вновь!
...Я буду помнить тебя, эйо.

Так думала Эра призывая свою огненную силу. И ты призвал свою Силу тоже, Сергей. И даже маг Одхе отозвался на этот призыв, ибо он жалел своих соотечественников.
Что чувствуют эти призраки прежних дней, понимают ли они, что старый мир исчез навсегда? Испытывают ли они боль? Живые ли они, или всего лишь случайная память?
Маг Одхе не знал. Но он был живым и чувствовал боль. И ярость. И желание сесть на трон, чтобы воскресить павших.
"Я личность, я хочу править! Ты слышишь меня, пришелец в странной одежде? Тебе придется прислушаться ко мне, ведь я честно помог тебе в этой битве!"

Так говорил Одхе в твоей душе, Сергей. А потом пламя смыло гниль ночи. И в очищающем оранжево-красном огне сгорело прошлое этого мира. Сгорел рогатый Жрец, сгорели неупокоенные души горцев, кои застряли здесь на сотни лет. Очищающий огонь тянулся к небу алыми цветами, золотыми искрами летел к звездам. Ярким платиновым солнцем освещал ночь. Он ласкал, он наполнял вас троих силой. Не приносящий боли чистый свет. Огонь уничтожал былое, открывая путь новому. Река благодатного ветра Тай омывала старые раны и врачевала их.
А потом птичка Эра звонко рассмеялась и подошла к тебе, Сергей, неловко покачиваясь на когтистых лапах.
- О, Эйррин, я так счастлива и так опечалена сейчас. И усталость моя невыносима. Нам нужно восполнение, полагаю так. Ты желаешь заняться страстной физической любовью со мной?

Черная дева вскипела ненавистью - гнойной злостью окатил тебя еще недавно томный взгляд прекрасной дивы: "Ты еще пожалеешь об этом!" - прохрипела она обращаясь в студенистое ничто. Всего-​лишь подделка. Эфемерный мираж. Хармузды неторопливыми слизняками поползли во тьму. Они отступали, они пытались скрыться от тебя, Сергей, ибо ты победил этой ночью. Кума отзывала своих детей обратно.

Всего-​лишь один порыв, но и этого хватило, чтобы осветить ночь. Эгерия исчезла, мягкий порыв светлого Тай пощекотал твою щеку весенним ветерком. Зло пыталось очаровать тебя, но ты выбрал свет. И что-​то изменилось во вселенной. Эра спаслась! В последний миг чудо-​птица извернулась, взмахнула своими куцыми крыльями и выдохнула струю огня прямо в своего шипасто-​клыкастого противника. И тут же, опасно блеснув глазами, Эра понеслась к Жрецу.
- Реку тебе! Когда-​то, то был великий воин, дивн полный чести и отваги познавший зеленые тайны леса. Одегер! Прошу тебя, помоги мне Эйррин. Пусть погибнет сей воин с честью убитый нами, нежели сгниет терзаемый призраками былого!
Эра желала добить Жреца с честью, но хармузды уползали во тьму явно не для добрых дел. Они менялись, вибрировали, кривлялись меняя очертания. Они замышляли злое, а для этого им нужно было скрыться сейчас.

Яростная ругань обращалась волной - ты словно вживьем это чувствовал, Сережа, как тебя подхватил темный, смолянисто-тягучий вихрь. С каждым злым словом обращенным к Жрецу, тень твоя выростала, а речь набирала хлесткую силу волшбы. Ты сейчас плел словами Магию и магия эта отзывалась мрачной чернотой.
"Ты чудовище из кошмаров. Пусть ад заберет тебя. Мир изблевал тебя, словно протухший чебурек, и глупо спорить с судьбой"

Они появлялись из воздуха - мрачные исковерканные души, изничтоженные оружием крыс тысячу лет назад, страдающие и неотомщенные тени живых людей. Рыдающие навзрыд в этом обледеневшем поселке от безнадежности, ожидающие невиданного спасения, которое никогда к ним не придет... Они упрямо ждали. Одхе дождался, другим повезло меньше. Теперь они шли к жрецу, двигались цепочкой умертвий желая забрать себе его ополовиненную не-жизнь. Пробужденные твоими хлесткими словами, Сергей. И твоей горячей кровью, и вторжением. Потянувшиеся к черноте умертвия. И Жрец дрогнул. Выстрел из посоха угодил в ближайшее обветренное строение рядом с тобой - вспухнув черными язвами, дерево и камень растеклись дурно пахнущей жижей. А ты устоял, Сергей.

А потом уже твой верный арбалет послал свой ржавый болт жрецу прямо в грудь. Охнув, кадавр схватился за сердце. Призраки набросились на него холодной толпой.
- Пошли прочь, прочь, уходите прочь, твари безвременья! - в голосе рогатого зверомага слышался страх. - Падаль, гнилая терранская тварь, ты еще ответишь за это!

И снова дивный огонь Эры озарил поляну, и одна из хармузд была растерзанна зубастой птичкой. Но огонь на сей раз продержался недолго, новая хармузда напала на Эру, сдавила могучей клыкастой пастью тонкую птичью шею и примяла могучими лапами к земле. Осклизлым хвостом рубанула по усеянной перьями груди. Ураганом завертелись два тела...

Ветер взвыл сильнее в горах, усталость уже ощутимо сильнее навалилась на твои плечи, Сергей. Все это требовало много сил, слишком много, пожалуй... Жрец сражался с призраками зимней ночи, две оставшиеся хармузды неторопливо двигались к тебе. Вот тела их слились каплями податливой ртути, чтобы образовать новую форму.
...Округлые груди, нежное очертанье девичьих бедер. Приятная обнаженность женского тела. Невинная и одновременно порочная.
- Помоги мне, молю тебя. Я пленница их, дай руку...

Жрец почуял опасность - он не был живым, но и безмозглым умертвием тоже не являлся. Жрец продал душу Пустоте, чтобы получить силу. И он получил ее подобие. И подобие жизни, и подобие себя самого тоже. Многое он не помнил уже, многое извратилось в пораженном тлением мозге. Но инстинкты остались. И колючая, выжигающая нутро ненависть тоже осталась при нем. Терранцы! Проклятая терранская падаль - это они виноваты во всем.

Как ни странно, Одхе все же сумел взять себя в руки. Даже стыд возник после крепких пощечин, некое неприятное чувство собственного унижения и собственной же постыдной трусости. Тряпка... так оно и есть, к сожалению
"Кто ты такой?" - возник удивленный вопрос в голове Сергея. "Я чувствую тебя, но это не Я! "
Разговаривать, впрочем, было некогда. Крысы наседали - маленькие, черные, попискивающие тени неслись со всех сторон: желтые зубы блестели клычьями, а в красных глазах тупая жажда уничтожения плескалась. Не гнев, не ненависть клокочущая багряной волной, не желание себе пищу добыть. Лишь тупая жажда уничтожения. Спокойствие тарана, который создан только для одного - пробивать.

Этих крыс можно остановить в данное время, а тех остановить было нельзя. Тенне хейкао банзай. Это не наши крысы! Безумный смех облегчения сотряс ваше общее на двоих тело, а потом маг Одхе призвал свою магию. И она удалась!
Покрасневшее в ночи небо отозвалось огненным дождем: вспыхнули факелами развалины, вспыхнули яркими кострищами нависающие скалы и даже случайные снежинки разгорелись как пламя. Завораживающее и страшное зрелище! Крысы горели, тлели, обращались в прах. Самые упорные ползли дальше, а потом разлетались пеплом. Но хармуздам не ведом страх. Они менялись в размерах, они обрастали огнезащитным панцирем и упорно тянулись к вам - мерзкие чудища напоминающие рассосаную во рту ириску.
Пришел черед Эры. Плотоядно поглядев на тебя чудесными синими глазами, птичка недобро ухмыльнулась:
- Реку тебе! Не попадайся сейчас мне под горячее крыло, храбрый эйррин, в плену инстинктов убить могу нечаянно. Пришло время Большой Охоты!
И снова огонь поразил хармузд. Только был этот огонь древним и каким-то сказочным по ощущениям. И отчего-то вспомнились тебе неторопливые детские сказки, Сергей. И теплые зимние вечера с блинами, примнились. И о единорогах подумалось, о драконах, о напевных героических балладах да свершениях. Дивный огонь дракона-феникса оказался сладким на вкус. И чудесным тоже.
А затем, проворно спрыгнув вниз, новая Эра этого мира ввязалась в сражение набросившись на ближайшую хармузду.

Еще четыре хармузды неторопливо ползли к тебе, Сергей. Размером с крупную овчарку, они тянули щупальца и открывали провалы ртов усеянных клыками. Жрец шел рядом с ними, небрежно поглаживая своих "собачек":
- Терранская падаль, - проговорил он почти ласково.
Мохнатая шкура Жреца местами выгорела паклей, местами покрылась уродливыми струпьями ожогов, один рог горел факелом, а глаза вытекли из глазниц давным-давно. Но был Жрец бодр, почти весел был, как это ни странно. Давно, наверное, хотел поквитаться с терранами, а теперь испытывал живое наслаждение смакуя этот момент.

- Ну давай, терранская падаль, покажи мне на что ты способна!

Черный посох нацелился в тебя, Сергей. Еще пара мгновений и гнилая магия выстрелит прямиком в грудь.
...Щелкнул арбалет - хрясь, будто кость переломилась же! Какая-то пичуга во тьме нашла свою смерть, ибо арбалет был проклят и каждый болт, был обречен попадать в живую цель. Но Жрецу это не повредило, Жрец шептал черные, отравленные слова. Впрочем, инстинктивно дернулся чуток. Проворный труп и в отличие от хармузд, способен испытывать страх.

- Храбрый сай, - удовлетворенно кивнула Эра. - Я уважаю это решение и помогу тебе, эйррин. Помощь моя - уже не малое дело, хотя возможно ты и погибнешь здесь безвозвратно и мечты наши рассеются в прах!
Эра, однако, выглядела вполне себе боевито. Нечто хищное появилось в ее взгляде, синие глаза сверкнули опасным блеском. Нет, эта птичка не была доброй вегетерианкой - приоткрывшийся клюв обнажил ряды острых зубьев. Пусть крохотных, но вполне себе акульих. Дракон-феникс же целый, а не покорная зебра. О да!
- Терранский воитель сокрыт от меня, эйррин, видно во тьме лежит его дорога. Но Жреца я знаю и в былые времена, хорошо знакома с этим эйо. Некогда, это был достойный вождь своего племени, истинно говорю! Лекарь лесов, толкователь зеленых снов и могучий маг, борящийся против сил тьмы. Но терранцы никогда не были ему по сердцу, как и мне, то верно изрекаю тебе. Достойный жрец призывал изгнать всех людей прочь с наших земель, и я была с ним согласна всей душой. Слишком быстро умножались терранцы, слишком агрессивными оказались как вид. Увы! Большинство не разделило наши взгляды. Слабые, потрепанные люди прошедшие вратами Приграничного Полиса, казались иным дивнам вполне дружелюбными существами. Дивные были не против обучить терран, приютить их - измученных таких и несчастных теней. Терранские поселения росли быстро. С болью в сердце наблюдала я, как люди множатся и наливаются черной неблагодарностью, своих благодетелей все более к бессмысленным животным приравнивая...

Эра вздохнула.

- Последнее, что ведомо мне о жреце, будто эйо этот вступил в войну с терранами и повел свой народ на людянские поселения. Увы! Красивый, но бессмысленно глупый поступок для того времени. Он проиграл, само собой. Народ Жреца был истреблен почти полностью, а сам эйо исчез в черной беззвестности. Распахнув прекрасные, широкие крылья, с болью в сердце улетела я за далекие моря, чтобы оставить дивнов их судьбе. Эгерей. Многие тогда поступали так из моего народа. Разобщение было нашим роком. У дивнов никогда не было общего вождя и общих целей, каждый народ обретался сам по себе на зеленой траве. Я знала, что мы уже проиграли без войны и остались в прошлом. Смотреть же на наше медленное угасание и превращение в тупых дикарей, желания не было.

Эра говорила много. Маг Одхе, однако, был пугающе немногословен. Он выл, визжал и бился в истерике, заставляя тебя содрогаться от нервических рыданий.
- Аааа, уууу, это крысы! Крысы, я слышу КРЫССС!!!

И ты их слышишь тоже, Сергей.
Попискивающие, пронырливые, маленькие усатые тени крадутся со всех сторон. Оглушительно вонючие хармузды, принявшие облик персонального кошмара прыщавого Одхе.
Бормочешь, пуская слюни:
- Бежим, прячемся, они найдут...Крыыыысы, это же крыыысы, я не хочу здесь быть.... Мама, помоги!

Помнишь, что проклятых хармузд уничтожает огонь. Белая магия Тай, способная уничтожать пустоту. Еще арбалет прекрасной Эльвенги имеется в арсенале, и бестолковый маг Одхе, знающий заклятья, но отчаянно желающий предаться истерике.
Чувствуешь заклинания, коими владеет наш маг. Кеоте Ррем - бессилие. Хаккарем - небесный дождь огня, Куота - наделение своего оружия силой. И эгерей, конечно, можно призвать силу темного ветра! Это уже черная магия - "пусть ржавый ветер эгерей обглодает твои кости". Белый Тай и его добрую силу призывать сложнее, воззвать же к Эгерии в душе намного легче. Странные новые знания плещутся в тебе, Сергей. Ты сам можешь вызвать сюда проклятые рельсы, сам, можешь оживить недобрые поезда.

А крыс все больше. Красными углями тлеют маленькие глаза. Жрец спрятался. Трусливо поскуливая убежал куда-то во тьму Шарик. Эра раскрыла свои куцые крылья.
- Первый удар по хармуздам - МОЙ!

Их двое, они пробудились и идут наверх. Призрак старого мира и призрак нового мира. Они по сути одно и тоже - игрушки кумы, но каждый думает, будто идет сам. Тот, что принадлежит седой древности, именуется Жрецом: ветвистые оленьи рога украшают его звериную голову; в лапах своих он держит посох из скрученных корней дерева Тах, что были добыты на высокой горе Рем, где магия бьет ключом.
Раньше, там где Жрец шел, вырастали прекрасные цветы и дивные пахучие растения. Теперь, следом за ним ползет плесень, а в следах лесного жреца копошатся желтые фосфоресцирующие черви. Пронзительные глаза дивна обратились гнойными дырами на полуистлевшем черепе. Осклизлая шкура слезает лоскутами с его костей. Дитя смерти, вообразившее будто сеет жизнь. Это первый враг, что пробудился. Он дивн. Он ненавидит терранцев всей душой, между прочим.

Второй конечно же терранец. Его зовут Генерал. Лоскутья военной формы образца Старой Империи, боевой бластер, бряцанье высоких наград. Механическая рука прорастает в живую плоть. Переплетение проводов и человечьего мяса, полуспятивший киборг пытающийся быть человеком, вот каков Генерал вблизи. Когда небесная зараза поразила его плоть, механическая часть сумела выжить. А человек внутри слился с программой, частично обезумев, частично сохранив свою личность. Генерал верит, будто он идет наверх, чтобы возродить короля Одрика. На самом же деле он желает власти для одного себя. Он хочет запустить старые механизмы, он продолжит великую войну до победного конца.


И покуда эти двое идут следом, покуда следит за ними молодая Эра, присматриваясь к Жрецу и его силе, Сергея разрывают две души.
...Иногда он видит крыс, жутких омерзительных зверолюдов с душой порочной и чернющей. Так считает молодой маг, захлебываясь в крике! Не зря люди боялись крыс, не зря испытывали страх при виде этих казалось бы маленьких, безобидных созданий. Крысы всегда себе на уме. Крысы это крысы! Они принесли в наш мир зеленый огонь, они принесли испарительное, радиоактивное оружие и страшные болезни. Да. Они привели за собой дагджорцев, а это уж совсем непрощаемое дело...

Маг кривился и пускал слюни, а может пускал слюни ты сам, Сергей. Время рассыпалось на тысячу зимних льдинок, мир разбился напополам. Сначала на этой земле жили Дивные, а потом пришли люди, чтобы построить свою железную Империю огнем и мечом. Одегра! Одегра Инф. Быстро, очень быстро к сожалению люди нашли себе иных врагов - врагов несокрушимых, серых, стремительных. Врагов, которые раскрасили небо зеленым огнем, сокрушив Мудрейшего Одрика.
...Холод, это было первое чувство которое вернулось к тебе, Сергей. Потом вспомнил своё второе имя - Одхе. Мать, отец... Над всей страной теперь веет пустой ветер и старые кости истлели в своих могилах давным-давно, но оставаться здесь надолго нельзя, место дурное.
База Одри находится наверху. Трон - это знания Сергея, военная база - это знания Одхе. Место силы было перестроено во воемена империи. Оружие возмездия, так говорила официальная пропаганда, Оружие Судного дня позволит нам выиграть эту войну.
Только никто не выиграл, почему-то...
В воздухе носились колючие снежинки, вокруг развалин царствовала ночь. Теплый язык Шарика лизнул твою ладонь.
- Я чувствую Жреца из моего народа, - синеглазая птичка Эра находилась рядом. - За ним следуют хармузды проклятой цепью. Увы, моих скромных сил не хватит, чтобы испепелить Жреца. Это невозможно для меня на данном этапе взросления. Изрекаю с тревогой в сердце! Пожалуйста, прячься, эйррин. Убегай отсюда ибо это единственный твой верный шаг. Или вступи в бой, быть может именно ты сумеешь победить Жреца, но увы не Эра, которая слаба еще и не вошла в свою истинную силу.

...

Прятки, маг Одхе знает что такое прятки. Здесь много запретных мест и нехороших тоннелей, таинственных дверей и темных троп. Он предлагает прятаться, он обещает указать тихое потаенное местечко, где вас никто не найдет. Только вот кто знает, что выросло там за минувшие пустые годы и столетия? Какая гнусная ржа поселилась в терранских тоннелях?
Лестница наверх, с другой стороны совсем рядом. Можно попытаться убежать, оторваться и добраться быстрее до вершины...
Или вступить в бой по совету Эру. Что этот Жрец? Скорее всего не более, чем кусок восставшего зловонного трупа.

Холодный и злющий ветер кусает тебя за щеки, пробирается к горячей коже, проникая под хлипкую одежду. Печальное место. Оно напоминает выселки, напоминает мертвые окраины большого города - когда нечто зеленое и живое, было заменено на нечто ржавое да опоганенное. Бывает такое на окраинах большого человеческого города: ты видишь разруху, грязь, хмарь и не понимаешь - зачем это было сделано? во имя какой светлой идеи посроены все эти уродливые коробки и брошены в вечном недострое?

Внезапно спирает дыхание. Сотней иголок вонзается в мозг раскаленная негодяйка-боль. Сгибаешься пополам, Сережа. Тебя тошнит чужими воспоминаниями.

Терранор.

Одегра - это значит опасность. Это значит - тревога. Плохой сигнал. Ты когда-то жил здесь. Прекрасное место чтобы родиться: горы, леса, свежие студеные реки, изумрудные луга. Внизу проходит скоростной поезд. Последнее изобретение императорских ученых - антигравитационный двигатель! Серебряные рельсы теперь лишь дань замшелому прошлому, Слава Королю Одрику, рельсы здесь только для красоты и приятных дорожных эмоций. Поезда давно уже летают по воздуху, сила слепой магии теперь подчиняется госпоже науке. Механизмам уже не нужны джинны; самолеты более не строятся по образу драконов и маги теперь палят из современных бластеров, потому что огонь лазера сильнее простой волшбы. Заклятья теперь соотносят с алгебраическими формулами, магия прислуживает ученым как это и дОлжно быть.
Прекрасно! Твой мир хорош.
Куута Тот, например - это благословенный куррорт на побережье, всего шесть часов и тебя обнимет ласковый океан. Кадирра - столица знаний. Наукоград Сияющий в Ночи! А ты счастливчик живешь в горах. Вдали от городского смога, посреди природы. Поднимаешься иногда на вершину горы к древнему месту силы, балуешься простой волшбой надеясь стать военным чародеем. Тебе всего-то двадцать, весь мир открыт перед тобой.

Больно. Чужие воспоминания и чужая душа прорастают в тебе, Сергей. Давняя зараза. Биологическое оружие или бог весть что. Терранец знает многое об этом мире, но терранец желает стать тобой...

"Ублюдки!" - чужой голос внутри тебя неистовствовал, Сергей. Он злился, он проклинал, он вспоминал. Совсем рядом с ужасом глядел на тебя Шарик, совсем рядом неведомые хармузды подкрадывались в ночи. Но ты уже не был собой, ты был странной смесью прошлого и так и не состоявшегося будущего. Ты Сергей из Петербурга и ты одновременно давний маг, чья потерянная душа рыдает от безнадежности уже не одно столетие.

"Одегра - это значит опасность. Одегра Инф - опасность красного уровня. Наивысший приоритет тревоги. Поганые, вонючие предатели. Я ненавижу вас, ублюдков!"
...А ведь сначала все было неплохо. Война за объединение всех терранцев - газеты захлебывались в восторженных овациях. Так это называли тогда. Союзная война всех людей во имя всего разумного человечества. Сияющие истребители улетали за горизонт несокрушимыми цепочками. Гордые марши будоражили кровь. Победа близка! Враг будет сломлен совсем скоро!

Одегра Инф. Красная тревога. Эгерей - черный рок.
Сначала они казались чем-то смешным, каррикатурным и издевательским. Разумные крысы ставшие нашими врагами! Это было нелепо. Цивилизация животных противостоящая людям на полном серьезе. Вот, куда улетали гордые самолеты. Вот, на какую нелепую мишень обрушился железный кулак государя
Одрика. Маги. Солдаты. Лазеры и телепорты. Колонны бронетехники и все это против крыс. Даджоркцев, иных врагов, их боялись. А крысы...
Вы вступили в Большую Войну, чтобы уничтожать крыс. Это смешно.
Даджорги - они не вызывали смех. Враг страшный, враг неведомый... Мы боялись их с самого начала, мы радовались, что они так далеки от нас. А крысы? Над крысами смеялись долго. Смеяться перестали, когда крысы испарили прекрасную Галенну вместе со всеми ее жителями. Когда золотые купола исторического города были озарены радиоактивным огнем взрывающихся бомб. Потом были города Норра и Каатет Рем. Потом нечто страшное случилось в Кадирре, такое, о чем даже говорить боялись отделываясь жуткими слухами. Даджоргское бактериологическое оружие, страшные тени вылезающие из пустоты. Пузырящееся моровыми язвами мясо все еще живых людей.
Наша технология была бессильна противостоять такому. Кто-то уже начал молиться Раху, кто-то уже принял новую веру в крысиного бога, надеясь спасти свою шкуру. Рах - это сила, кричали безумцы. Рах, повелитель всех крыс, непобедим! Раскайтесь! А крысы засыпали города бомбами, а страшные даджорги становились все ближе...

Белобрысый юнец плакал в твоей душе, Сергей. Дергал красными прыщавыми щеками, угрожая убить неведомых ублюдков, а ты отчаянно сопротивлялся, отгораживаясь от чужой души воображаемым забором. Секунда - ты это ты, секунда - видишь пламя и дым, видишь гнойное небо исходящее зеленым огнем. Горящие тела... Бледный призрак рвет на себе кожу, полосуя ногтями твое лицо.
"Ууууу, ааа, ыыы! Ненавижу-у-у..."
Голос Эры теплым ручейком прорвался сквозь лед безумия:
- Могу сжечь его, храбрый сай. Но есть риск повреждения рассудка, увы, истинно так. Орган, что вы нарекли мозгом, довольно хрупок по своей сути. Мое пламя может нанести сему драгоценному сосуду печальный вред. Однако, попытаюсь быть аккуратной, эйррин, то правду говорю. Мне жечь?

- Все хорошие истории похожи, ибо ветер Тай дует во многих мирах, словно благодатным течением омывая застоялые пруды - согласилась дева Птенец. - О, мое истинное имя сокрыто и ему не надлежит быть открытым, странник, но если есть желание твое, то можешь звать меня Эрой. Да. Истина. Это имя отражает суть.

Птенец задумался.

- Моих младших братьев ты мог бы звать Волшебством и Старой Империей. Они погибли и не возродились вновь, и ты нашел лишь питательные яйца, но не их самих. То наша судьба - что проснулась Я, а у тебя не оказалось иной пищи под рукой. Волшба этого мира отцвела, Старая Империя обратилась в прах. Я Новая Эра этого мира, а братья мои возродятся позже, быть может через сто лет или через тысячу. Драконов Фениксов нельзя уничтожить навеки, но умирая, мы не знаем когда сумеем возродиться вновь. Иной раз, мы погибаем прежде чем успеваем обрести тело и могущество. Но не жалей наш род, ибо таков предначертанный нам путь.

Что ж, судьбы судьбами, но свою дорогу ты избрал сам, дон Сергей.
Карабкаешься вверх по ржавой лестнице, ощущая ненадежность этих подрагивающих на ветру ступеней. Все вверх, и вверх. Потом прямо, и снова хлипкая лестница ведет тебя вверх. Холодный ветер продувает летнюю одежду насквозь, иногда редкие снежинки касаются щеки. Свежо, а дальше уже наверное будет по настоящему прохладно. Мерзнут пальцы, иногда снег обращается противным осенним дождем.

Снова лестница выводит тебя к прямой дороге. Здесь что-то вроде заброшенного города притаилось. Развалины, пустые глазницы разбитых домов, огрызки кирпича... Словно бы родной мир разглядывает тебя настороженно: здесь пахнет плесенью и привычной автомобильной гарью отчего-то. Продолжение лестницы впереди, нужно только пустую улицу пройти шагом. Но дома следят, но ощущение ловушки вызывает напряжение. Ветер воет словно угодивший в капкан дикий зверь, смеркается...

- Твои вопросы логичны, о мудрый сай. - Птенец с достоинством кивнул головой. - Но я знаю, что есть из себя этот великий Трон. А ты даже и не представляешь его истинную сущность, ведь верно? Услышь же меня и я расскажу тебе о нем!

Трон этот, наследие могучего государя Одрика Мудрого. О да, мудр был сей терранский властитель. Распахни слух, достойный сай и услышь предание мое! Одрик Великий знал, что он может проиграть, а потому часть своей души и личности, и сердечной сущности заключил в Троне, ибо верил что сумеет выжить и отстроить империю, буде она падет. Не ведомо мне храбрый сай, какую черную или светлую магию использовал терранец Одрик, но есть слухи у меня. Быть может великая машина спрятана под сими скалами, или тысяча джинов обращена в рабство или мудростью своей, терранец Одрик создал заклятие великое. Мне то не ведомо. Но сила моя сумеет силе Одрика противостоять, то верно говорю. А твоя сила, сай? Сохранится ли твоя душа, если воссядешь на Трон и дух мертвого Одрика нападет на тебя?

Птенец вздохнул, рассматривая печальными синими глазами мертвые окрестности.

- Мой рок - пробудиться сейчас, а не раньше. О черное дело! Проклятый эгерей дал мне свою судьбу и поцеловал в серые перья. Крылья мои слабы, а лапки довольно неуклюжи для длительного восхождения. Будь я сильнее, я бы не просила тебя, сай, а делала бы, что дОлжно. Теперь же мы оба зависим друг от друга и я помогаю тебе добровольно, отринув кровавые мечты о насилии и мести. Но сказать по правде, давным-давно в иные времена, терранцы лишь ненависть во мне вызывали и желание уничтожить их как плесень гиблую, без остатка! Время умерило мой горячий пыл. Дивны сошли на нет и никто более не помнит о нашей яркой магии, а предания о Терре живы наперекор Куме. Ты - терранец, вот отчего еще я не желаю, чтобы ты занял Трон. Терранцы жестоки. Империи Терранцев губят миры огнем и мечом, но и сами горят в этом же пламени. Безумие Власти может пожрать тебя, сай, и ты станешь страшнее великого короля Одрика.

Одинокая слезинка вытекла из синего глаза.

- Если бы я заняла Трон, то устояла бы пред его грозной силой, ибо кровь моя - кровь Драконов-Фениксов и я прожила тысячи своих лет, тогда как ты сай, не прожил и первой сотни. Я бы вернула царство Дивнов. Пусть летят в небе заносчивые грифоны, пусть свободно скачут к горизонту гордые кентавры, а эльфы сторожат прекрасные заповедные леса. Я уничтожила бы сокрушительные машины Терры, а ты стал бы вождем людей. Может, тебе удалось бы изгнать гниль из их заносчивых сердец. Ибо Терранцы всегда создают и уничтожают все, что так трудно создали сами. Вдруг и ты сойдешь с ума воссев на Трон? Но будучи помощником моим, ты получил бы и власть, соразмерно своей силе, и радость творца, учителя и наставника мудрого!

Замолкла птичка.

- О моем роке сказано достаточно. Теперь о твоем роке, сай. Когда ты пришел сюда - пробудились двое. Один терранец, как и ты. Он желает Власти всей душой и пойдет на любое преступление ради нее. Другой же дивн, что ненавидит Терру всем сердцем и всех похожих на Одрика, проклинает черными словами. Они думают, будто идут к Трону сами. Но Кума прокладывает им путь. Если они сядут на Трон, на Трон сядет Кума. Хармузды не могут послужить такому делу, поэтому Кума избрала себе живых игрушек.

- Прошай, славный дон Сергио. Ты или умрешь, или изменишься, или с тобой произойдет и то, и другое сразу. Ка'Хъым, так бывает. А я вернусь на старые добрые рельсы и буду воевать с проклятой чернотой. Великие троны не для меня, мелкие ежедневные свершения мой удел! Так что иди с миром и не беспокойся о разной паршивой падали, типа вонючих коднаров. Эльвенга благословляет тебя, Сер-Гей! Пусть светлый Тай согревает твое жаркое сердце, а темный Эгерей унесет всех врагов на широких крыльях. Будь счастлив теперь.
Усмехнувшись, коднарица шутливо взмахнула когтистой лапой и пошла прочь. Некоторое время еще было слышно как шуршат ее кривые лапы по выжженой земле, а потом все стихло.

Остались только Шарик и Птенец. Остались провода и печаль погибшего мира. И старая лестница ведущая куда-то вверх - то ли к обещанному Трону, то ли к горькой погибели, осталась тоже. Она глядела на тебя с интересом, предлагала отправиться в путь. А ветер тоскливо играл с пылью, печалясь о старине Одрике. Павшая страна. Некому ее оплакать.

Сначала идти было легко: ступени широки, лестница не слишком крута. Где-то в стороне вздымались серебряные опоры высоковольтных проводов, под ногами же ощущался надежный твердый камень. Но вот путь изменился, стал труднее. Камень теперь крошился, зиял провалами и неожиданными трещинами. Выщербленные ступени предательски шатались под твоими ногами, Сергей, а высота уже начинала немного пугать: внизу виднелись чахло серые рельсы, ветер шумел все надоедливее. Перилл не было, холодные камни безжалостных скал хотели напиться твоей крови.
И вот уже единая дорога разделилась на две самостоятельных тропинки. Слева, под защитой могучих электрических опор лестница становилась металлической и ржавой, справа же оставалась каменно-горделивой. Даже стена какая-то появлялась на правой тропинке, обещая свою защиту, даже деревья да чахлые кустики виднелись. Слева - все выглядело трудно, справа - нарочито легко.
Ветер выл. Серый птенец встрепенулся жизнерадостно:
- Храбрый сай, услышь меня. Предлагаю тебе честную сделку, о мой друг! Я обладаю властью и могу помочь. Сделаю твой путь легче, а когда преодолев опасностей череду поднимешься наверх, ты эйррин, отдай трон мне. Вот чего прошу. Ты станешь моим помощником в деле восстановления сей страны печальной, а я подскажу и помогу, истинно так. Это славный контракт, сай. Поверь, я сильна! И стану еще сильнее. Будет правильным, если ты передашь трон мне. Услышь, груз его слишком тяжел для твоих плеч, терранин.

- Скоро мы разойдемся, дон Серг-Гей! Ты будешь покорять мир со своим треклятым псом, а я буду подбирать вонючие объедки где-то внизу. Кушвлаа. Желаю тебе удачи, эйррин. А теперь послушай заключительную историю, она тебе пригодится, дон дружок!

Вот так вы и шли по обломкам проклятого мира, сквозь пространства и времена двигались вперед. И тянулась вместе с вами только бесконечная линия электропередач, и пустынные скалы время от времени возникали на горизонте печальными, пепельно-серыми хребтинами. Обгорелые города, брошенная военная техника. Все это давным давно уже сгнило. Все осыпалось и одряхлело взабытьи. Разруха глядела на вас пустыми глазницами желтого черепа и смеялась, что и вы скоро, несчастные путники, обратитесь в ничто.

- Ты прошел границу, Серг-гей и назад тебе уже не вернуться так просто. Хиршадры не пустят тебя, а родной мир вытошнит тебя будто горькую рвоту агахым. Ты пахнешь чужим и мир не признает тебя, ты подлежишь забвению и не существуешь более в родных краях. Увы. Так и со мной было. Достаточно было сунуть свой поганый клюв не туда, и... Меня более нет для них, Серг-Гей. Эльвенга Элли не существует.

Коднарица вздохнула.

- Ты можешь подумать, будто я брехливая никчемная дрянь и проверить сам, тогда я подскажу тебе дорогу. Эгерей! Там, в Скалах Желаний, где лежит забытый путь к Трону, есть старая будка для телепортаций. Мир старины Одрика был довольно развитым местом, это точно тебе отвечаю. Ты можешь вернуться к Границе, но я не советую это делать. Кума запомнила тебя, черные поезда уже выехали. Хиршадры уничтожат тебя, как клетки крови уничтожают случайный микроб. Для них ты зараженный, а на остальное этим поганцам плевать. Теперь смотри, Эльвенга Прекрасная привела тебя к лестнице и выполнила свое слово!

Скалы, теперь их было бесконечно много вокруг! Земля вокруг бугрилась, негодовала, волнами возносилась к бледным небесам. Старая, полуобвалившаяся лестница неторопливо ползла наверх. Могучая линия электропередач тоже карабкалась вверх. Гудел ток.

- Это - путь к Трону!

- Пойдем, пойдееем... Не торопись только - еще успеется, Серг-гей, - когтистые пальцы Эльвенги легли на твое плечо. - Я дала тебе еды с собой, но в этих краях все гниет быстро, эйррин-искатель. Проклятый Эгерей совсем проточил здешний ржавый мир. На всем лежит коричневая разруха. Скоро начнется голод, сильный голод Серг-гей! Поэтому, добрейшая я принесла тебе подарки. Проклятый арбалет и отравленный источник, хе-хе!

Коднарица убрала свою руку и повела тебя вперед по рельсам. Сиротливая платформа печально провожала вас, уныло скрипели старые таблички с расписаниями ныне не существующих поездов.

- Куута-Тот, чудесный куррорт расположенный у самого безбрежного моря, где горы ласково обнимают лазоревые небеса. Теперь там выжженная дыра и неупокоенные скелеты. Всё, всё пришло в упадок, даже море напрочь отравленно. Обмелело! Как наши души, Серг-Гей. Мои подарки хороши. Арбалетов таких всегда с избытком водилось, каждый болт бьет наверняка. Отнимающие жизни, так их зовут! С источником сложнее...
Эльвенга пошевелила острым своим ухом.
- Вода сладка, нежна и вкусна необыкновенно. Но много не пей, то яд. Привыкнешь к нему быстро и совсем исчезнешь в миражах. Но без воды долго не протянешь, это верно, пей маленькими глотками и не привыкай к сладкому яду дарующему ложную радость!

Арбалет выглядел старым и почерневшим от времени. Источник же представлял собой ржавую флягу с гравировкой в виде продолговатого глаза.
Очевидно, из фляги просто нужно было пить. А из арбалета стрелять. Затянувшись сигареткой, Эльвенга так же выдала тебе три ржавых болта для подзарядки сего грозного оружия.

Ослепляющий свет болезненно ударил по глазам. И свет этот был прекрасен, чарующ и смертоносен одновременно. Он дарил жизнь, ибо уничтожал хармузд без остатка, водворяя их обратно в ничто. Но и опасен тоже был. В общем-то, он мог сжечь тебя в серый пепел, донно Сергей, но спасла Эльвенга. Заслонила от огня!
Черные лакированные перья приняли адский жар на себя. Черный крючковатый клюв жестко усмехнулся.
- Тебе еще надо бы обучиться управлять своей треклятой силой, эйра Серг-гей. Но ничего-о-о, обучишься благородный дон. Никуда не денешься!

Поскрипывая равнодушным обожженным песком, прытко подбежал к тебе птенец. Впился коготками в одежду, подтягивая себя при помощи лап и клюва на плечо.
- Храбрый сай, - пискнул удовлетворенно. - Не терплю трусов.

И снова наступила тишшь. Здесь только песок скрипел и надоедливо гудели провода, что несли свой ток из неизвестных далей, и доставляли этот самый ток неизвестно куда.
- Так и уничтожили пограничное королевство, - Эльвенга щелкнула зажигалкой, раскуривая сигарету. - Была гора, а стала дыра. Вечное дыхание эгерей. Разбили этот мир на кусочки, всего и делов! Прогадал старина Одрик, поставил не на ту фишку. Но его и залили радиоактивным огнем тысячи сброшенных бомб. Он решил с большими дядьками в шахматную партиечку сыграть, а его разыграли как последнюю пешку. Теперь только осколки остались. Библиотека, Трон. Но Король еще все воссоздать может!
Эльвенга выпустила дым из ноздрей.
- Я тебе подарки принесла, Серг-гей. Один убийственно хорош, другой просто прекрасен. Хе-хе. На пути к Трону пригодятся, это я тебе дело говорю. Хадрах. Ты ж рад, везучая ты задница?! Это от всей души от красотки Эльвенги!

Чего боится абсолютная и равнодушная пустота, та самая тьма вековечная да беспощадная, что простирается на сотни и сотни световых лет вокруг? Пустота, которая быть может и вовсе бесконечна, у которой быть может не существует границ, пределов и стен. Как испугать ТАКОЕ? Она была всегда и когда мир исчезнет, она всегда будет. Ледяная, не освещенная ни одной искоркой света, вековечная Кума проникающая в живой мир, чтобы уничтожить всякое тварное.
Чего боится эта самая пустота? Что способно отпугнуть ее гадкие щупальца, протянувшиеся к тебе в виде хармуздов?

"И сказал Бог: да будет свет"

Великие слова изложенные в старинной Книге. Даже не огонь, даже не яркий свет рождающейся вселенной потряс Куму. Потрясло Слово!
И твое тоже, Сергей. Слово простого человека не обладающего всемогуществом и властью. И все же, Слово ранило Куму.
...Песок, надежно обхвативший твои ноги вспенился и зашипел, будто щедро плеснули серной кислоты в это место. Тяжелая хватка ослабла. Крохотные язычки пламени принялись пожирать ближайшего слизняка.
Пшшш. Потухли... Слабенький огонь! Но окружающий пейзаж пузырился и трещал по швам. Хармуздам было тяжко, хармузд можно было сейчас легко добить!

- Грифо-Зверь не может мне приказывать и потому я здесь! – с достоинством ответил синеглазый птенец. – Ты храбр. Ну так желаю тебе справиться, заплутавший странник!
Произнеся сии торжественные слова птенец поспешно спрыгнул на землю, а затем довольно прытко засверкал пятками, убегая на своих проворных лапках в сторону платформы.
И ты остался один, дон Сергио. Осталось над тобой исчахшее небо, цвета перепревшего салата. Остался снулый глаз потерявшегося в дымке солнца. Печально шуршащие пески обступили тебя.
Монотонный электрический зуд противно вгрызался в уши, надсадно жужжа будто рой взбесившихся ос: в мертвом мире могучие провода доставляли куда-то свою загадочную энергию. Они жили! Все остальное же вокруг гнило и догнивало.

Ты попытался собраться, всмотреться в окружающий пейзаж, чтобы быть готовым. Но не успел. Оно противно обняло твои ноги – безликая масса похожая на песок. Захватило тебя в свой железный капкан, не позволяя вырваться. Словно бы болото образовалось под твоими ногами: нечто чавкающее, студеное. Будешь дергаться и утонешь еще быстрее, сай эйррин.

Хармузды! Они действительно маскировались под окружающий пейзаж, как ты и предполагал. Противный холодок обнял самые кончики пальцев ног. Ядовитая гадость же, наверняка пожирающая таким вот образом своих жертв!
А они уже ползли отовсюду – отвратные слизняки лишенные истинной формы, щупальца кумы, маскирующиеся под настоящую материю.

- Не сильно отвлечет, - кивнула головой коднарица. – Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не так ли, эйрин Серг-гей?
И коднарица повела тебя куда-то дальше, Сергей. В места опасные повела и заповедные. Библиотека все еще была рядом, неслась за рельсами будто масштабный пейзаж, который ты мимолетно разглядываешь сквозь стекла своего автомобиля.

Она огромной была, эта самая библиотека. Она казалась городом, а может даже и несколькими городами сразу. Неслись в стороне причудливые колоннады, золотые купола и мраморные дворцы возносились к изумрудному небу. Пирамидальные строения и некие классические строения, что напоминали античные храмы в своей гармоничной красоте. Целый комплекс зданий представал перед твоими глазами, дон Сергей. И статуи неизвестных полководцев, и прямые дороги и изящные башенки! А под всем этим великолепием таился лабиринт человечьих знаний, причем не только человечьих, но и эльфийских, коднарских, сфинксовых и кто его знает каких еще... Червями расползались во тьме загадочные коридоры, тоннели, штреки. Иногда таинственные двери появлялись в скале, словно бы упрашивая заглянуть за них. Иногда выныривали из живой породы неожиданные балкончики. Разок ты даже рельсы увидел – живенькой такой рекой они ныряли в пронзительно черный тоннель. И арабская вязь вилась, и сложные золотые узоры вычерчивали невиданную красоту: то ли труд тысячи рабов восхваляя, то ли инженерный гений невиданных строителей, а то и в самом деле повествуя о бедном джинне, и о его последнем великом свершении.

Потом все больше безжизненные скалы пошли, все больше рыжая пыль захватывала пространство. Некоторое время были видны еще сосны: чахлые, убогие, умирающие на вид деревья. Противно рыжие под гнойно-зеленым небом. А потом сплошные пустыни распростерлись вокруг. Бледно желтые, нездоровые, давным-давно погибшие уже
Появились значки радиации вдоль рельс. Черные на желтом надписи: «ОДЕГРА!» «ОДЕГРА ИНФ!» И песок, песок, сплошное море колючего, надоедливо шуршащего песка захватило вас в свой плен. Остекленевшее озеро где-то вдали показалось, невиданные в своем размахе печальные воронки украсили пейзаж. Что-то похожее на аэродром с обуглено-черными самолетами развиднелось. Появилась откуда-то мощная электрическая линия со зловредно гудящими проводами. И чувство обреченности появилось тоже. Мертвый мир. Здесь нет жизни совершенно точно! Только рельсы упрямо летели себе вдаль, да молчаливо шагала вперед коднарица Эльвенга, клацая черными когтями по щебенке. А потом вдруг РРАЗ!
И ты один, Серг-гей: только птенец на плече, да твоя собственная тень остались с тобой за компанию.
Жара и тошнотный вкус разорения. Брошенная платформа неподалеку, расписание поездов: «Кадирра 13:13. Куута-Тот 13:30». Ржавые рельсы утопают в песке, уносясь туда и обратно. Но движения нет. Только хармузды совсем рядом. Это ты чувствуешь совершенно точно.

Птенец открыл синий глаз.
- Опасность, - произнес прекрасным и мелодичным голосом. Таким голосом, который музыкой отзывается в ушах. - Могу жечь, а потом уснуть снова!

Ты чуть было не отстал задумавшись об ужасах ипотечных кредитов, чуть было не ушел в мир грез, припоминая все адовы нелепости и гадости века двадцатого и двадцать первого, но все же нашел в себе силы встряхнуться. Да ведь не трус! А потому двинулся дальше – бодро двинулся и без лишних сантиментов, Сергей. И дорога твоя наладилась, дорога споро побежала вперед унося тебя в далекое далеко, к небесам вознося, а может быть и далеко далеко вниз унося в дебри...
Позади бежал Шарик, высунув от натуги розовый пахучий язык. На плече все также дремал птенец, изредка приоткрывая один синий глаз, такой себе волшебный и глубокий - смотрел, разглядывал, вертел головой и впитывал чудные пейзажи как губка. Но проходило время и птенец терял интерес к происходящему, тонко и забавно свистел, а потом снова засыпал. А потом снова просыпался, и так раз за разом. Он уже тяжеленьким ощущался, а еще он заметно грел плечо.

Веселые рощицы как-то очень быстро сменились недружелюбными хмурыми скалами. Небо потеряло свою жизнерадостную голубизну, поблекло и сделалось каким-то бледно зеленоватым на вид. Все чаще теперь попадались сосновые мрачные перелески. Все более холодные тени ложились на рельсы, словно бы желая напугать, да заградить прямой путь. Пахло сыростью, заповедной скалой и одновременно ржавчиной: в лесной тени воняло застарелыми болотами и гниющими древесными богатырями, а на свету ударял в лицо кусачий ветер, швыряя в глаза острый песок и удушающую рыжую пыль. А потом невиданным чудом как-то сразу стала видна Библиотека. Это была она – грандиозная, великолепная, вонзающая в скалу всеми своими башенками, игрушечными мостами и хрупкими лепнинами. Главный вход в библиотеку напоминал греческий портик: невиданных размеров черные колонны подпирали мраморный фронтон украшенный тончайшей арабской вязью. Белоснежная мерцающая лестница возносилась к гигантским дверям: тяжелым и страшным в своем величии. Библиотека была далека и совсем рядом. Все чудеса разумной мысли оказались неподалеку от тебя, Сергей!

…Секрет вечной молодости. Философский камень. Разгадка убийства президента Кеннеди и устройство вечного двигателя, все эти тайны, что так долго волновали человеческие миры теперь будут открыты. А еще здесь были спрятаны даджоргские свитки силы, терранские формулы оружия массового поражения, история создания великого Рагха, компьютерного бога способного стирать с лица земли целые города. Библиотека таила в себе миллиарды миллиардов секретов разом – так войди и возьми их, Сергей! Победителем вознесись по прекрасной лестнице, прикоснись к дверям – таким суровым в своей несокрушимости. Там ждут тебя таинственные лампы; дружелюбное шуршание страниц в мягкой полутьме. Истории любви, истории ненависти, истории дружбы и предательства – все истории разом, и ты можешь прочесть любую из них, Сергей!
Могучий памятник стоял у подножия мерцающей лестницы. Огромадный мужчина в доспехах благородно хмурился всем входящим. При нем был карающий меч невиданных размеров, во второй руке красавец держал щит - никак, тот самый атомный щит испепеляющей добродетели. Элегантные локоны небрежно спадали на плечи делая нашего воина еще величественнее. Корона на голове пронзала своими острыми пиками небеса. За спиной каменного исполина взмывал вверх каменный истребитель.
«Смерть противникам Терры!» - гласила огромных размеров надпись на постаменте сего древнего культурного сооружения. «Знание – это СИЛА!»

Еще пару шагов и уютный домик с цветами остался позади, а впереди вытянулась насыпь: недобрая, зловеще нахмуренная, чернющая такая и совершенно точно недружелюбная! С Эльвенгой однако, опасность насыпи как-то уменьшалась – рогато-пернатая коднарица, согбенная, мощная, искаженно клювастая, казалась частью этой хмурой магии. И не просто частью этой недоброй волшбы была наша красавица, но кажется являлась силой более грозной, можно сказать даже более эффектной! Во всяком случае, тени на рельсах поблекли, когда птичья лапа с загнутыми серпообразными когтями ступила на эту железную дорогу. И не случилось ядрёна взрыва, и ядовитые булькающие тени не восстали под этим дождливым небом, чтобы сожрать вас заживо.
Нет. Всё было в порядке. По прежнему раздавались веселые птичьи голоса где-то вдали, по прежнему обнимал одуряющий изумрудный запах чистой травы. Свечи каких-то пурпурных цветов ласкали взгляд, приятно шелестела листва на деревьях. Мертвая лгушка же, та самая неидиллическая и раздавленная неведомыми поездами, была брезгливо отброшена в сторону коднарицей. Удар когтистой ноги и невезучая квакша исчезла где-то в густой траве!

- Теперь мы будем идти вперед и ты не запаздывай, эйрин. Шевели задницей проворно, чтобы не затеряться навсегда!
…И понеслось! Зашелестели травы, побежали по сторонам дороги заповедные чащобы и дружелюбные, пронизанные солнечными лучами перелески. Казалось будто все вокруг вас ускорилось, заторопилось куда-то в бешенном ритме. А вы шли спокойным бодрым шагом, будто ничего и не случилось. И только в животе иногда счастливо ухало, словно бы вылетели по воздуху: то ли вверх подлетая мячиками, то ли падая вниз, вниз, вниз…
- Я отвечу тебе по простому, а ты внимай. Здесь еще трепаться можно за милую душу, а вот в Теневом крае уже опаснее станет. Там уж изволь заткнуться, пожалуйста. Миров много, Серг-гей. Тысячи и тысячи вселенных соседствуют друг с другом от сотворения всего Сущего. Соседние миры похожи друг на друга и имеют лишь небольшие различия (в каких-то волшба возможна, в каких-то нет). Но чем дальше ты оказываешься от привычных мест обитания, тем более причудливые вселенные тебе будут открываться. Иные законы бытия, иные чёртовы создания!

Коднарица немного помолчала и некоторое время было слышно только шуршание ее когтей по насыпи.

- Самая жуть происходит в центре воронки – время, пространство и даже привычные законы там сходят с ума. Говорят, когда-то именно оттуда пришла великая война. Она полыхнула в одном мире и пронеслась по тысячам других. Иные вселенные были уничтожены бесследно, другие – как эта, были разбиты на части. Третьи уцелели и лишь эхо катаклизмов долетело до них: смутные годы, бунты, разорения, кровавая резня и всё полагающееся в таких случаях! А там, в самом пекле мироздания случился настоящий ад и хармузды вышли в мир. Кто они такие, ты спрашиваешь? Они тьма между миров. Живая часть пустоты Кумы, которая может принимать физическое обличье. Их цель проста – уничтожить всё и вернуть все миры в состояние небытия.

- Сначала я озвучу свою цену, а потом все остальное, - Эльвенга смачно затушила папироску о пепельницу. - Отдай мне Шарика и я уведу его так далеко, что никто не разыщет эту пропавшую душу. Он тварь и гнилой человечишка. Он умрет, но ты не станешь прямой причиной его гибели. Свершится гребанная казнь, ничего более!

Эльвенга нахохлилась:

- Отдай мне его и я проведу тебя к Трону!

Она прищурилась и посмотрела на тебя сердито, эдакой алоглазой жестокой птицей, но в зрачках уже засияла пронзительная смешинка, легкая эта теплота похожая на весенний лучик солнца. И вот уж вся она потеплела и расслабилась. И злости не стало в красных очах – злость исчезла.
- Гони друзей, что предали однажды; предавший раз, предаст тебя и дважды, - рассмеялась облегченно птицеликая дева. - Твою ж за ногу да перья! Я испытала тебя, Серг-гей и не стану за это извиняться. Здесь держи ухо в остро и не верь ни одной из сладкоголосых пташек! Дохфра. Хватит об этом. О Плешаке будем трепаться в дороге, а сейчас идем, потому как даже и утром - ночь не за горами!

Сказано – сделано. Вышли вы нагруженные съестными припасами и маленькой серенькой пташкой в довесок. Цепкими маленькими коготками птенчик впился в твое плечо, Сергей, занял место на верхотуре и снова заснул, прикрыв печально-синие свои глаза полупрозрачной пленочкой. Разговаривать не пожелал. Не издал ни звука, словно бы и не он вчера болтал возвышенными фразами из яйца
Помилованный Шарик приободрился отправляясь вместе с вами в дальнюю дорогу. Полосатый котище, само собой, остался под надежной крышей и кажется обрадовался вашем уходу.
День снаружи выдался дождливым, но вовсе даже не мерзким: он казался серебристо-изумрудным на вкус, он был одуряющее свежим.

Маленький уютный домик Эльвенги. Рельсы и проклятая насыпь. Черные пятна обуглившейся травы под ногами. Гадкие эти пятнышки ароматизирующие свежепаленой плотью зловеще хрустели, когда сгорбленная коднарица наступала на них своими острыми когтями.
- Хармузды были здесь. Эти проклятые твари ищут мою задницу день за днем, охотятся за ней с остервенением психопатов, потому что я уничтожаю гниль на путях. Однажды они загонят меня в угол, но это будет однажды. Для всего свое время, эгерей. О хармуздах, эйра, ты должен знать главное – эти твари быстро учатся и с каждым новым своим воплощением они становятся сильней! Никогда не верь будто смог легко истребить хармузду - она улучшается за твой счет. Никогда не говори с ней - она всегда солжет!

Птенчик проснулся и поглядел на тебя прозрачно голубыми глазами, вовсе не похожими на птичьи – такими глубокими и печальными одновременно очами. Затем зевнул и снова прикрыл глаза полупрозрачной пленочкой. Пушок же негодующе фыркнул в ответ на замечание: пронзил тебя пиками недружелюбных вертикальных зрачков, облизнулся угрожающе и презрительно повернувшись к тебе пятой точкой, отправился к своим тарелочкам, расслышав видимо приближение драгоценной хозяйки. Толстый зверюген смачно потянулся от кончиков ушей и до кончика колбасного хвоста, а затем включил боевой требовательный мяв, похожий на сирену.
- Уаааау!!! – заорал этот коричневый зверь в полосочку, с отчаянием глядя на свои опустевшие миски.

- Ты чего сам с собой растрепался, Серг-гей!? – удивилась Эльвенга, явившись в нелепом бирюзовом халате с аляпистыми цветочками и с неизменной папироской в крючковатом клюве. – Никак крыша за ночь протекла?
Выпустив голубоватую струю дыма к потолку, коднарица занялась домашними делами. Покормила вопящего кота, воркуя над ним как над маленьким розовым младенчиком; покормила рыбок, поставила чайник на плиту и принялась жарить гренки, натыкая обильно пропитавшийся яйцом хлеб на свои острые когти.
Про Шарика тоже не забыла – покормила собачьего бродягу, хотя и с руганью и даже с порцией забористых матов по его блохастю душу. Потом сменила гнев на милость. Повернулась к тебе сверкнув красноватыми глазищами.

- Я поведу тебя по железной дороге. Если будешь все делать правильно – не сдохнешь в пути. Но по чертовой лестнице с тобой не пойду, это уж сам. К трону ведет лестница с дохренищем треклятых ступенек. Туда я тебе не помощник, да и никто не помощник. Но об этом уже сфинкс расскажет. Трон это такая штука… Повезет – станешь хозяином всего края и я буду делать тебе реверанс при нашей следующей встрече, эйра. А если не повезет… ну значит не повезет. Про курицу твою я не знаю, хотя надо думать кого тащишь к себе в постель, - расхохталась наполняя заварник эта пернатая барышня. – Хе-хе-хе, удачная острота! Но ничего, если сядешь своей жопой на трон, то будешь знать все и острить будешь сам, сгибая несчастную дуру Эльвенгу в бараний рог. Станешь Владыкой сих мест, едрен батон. Теперь вкушай! По рельсам идти это не в шашечки играть. Будет рисково! А пешком слишком долго для тебя, ты ведь поди не знаешь о хармуздах ничего? О стражах границ и о наказании за пересечение? Еще о плате наверняка не знаешь, которую добрая Эльвенга намерена потребовать за свои услуги?!

...И сон был глубоким, душно филетовым таким, без сновидений. Под утро, впрочем, послышалась тебе песня: боевая, исполненная мощи. Чудесная такая песня, наполненная кипучей солнечной энергией! В ней пелось о войне, о мире. О счастье жить, о чудесном утре пробуждения. О врагах пелось в песне, о разрушении, о черной мести уничтожителю славного семейства, что подло вторгся в чужие края и принес смерть невинным душам.
Потом ты проснулся и солнце осветило тебя, Сергей: нежно погладило щеку, скользнуло по примятым со сна волосам. Хорошо стало на душе, звонко! Снова придремалось – легко придремалось-то, счастливо. Так придремалось-то, будто на облаке заснул! Как в детстве, когда утро всеми красками играет и мама на кухне умиротворенно звенит посудой: и пахнет чем-то сладко печеным, и просыпаться еще совсем не хочется. А хочется подразнить самого себя, поспать подольше ныряя в теплые перины. Потомить самого себя в преддверии новых свершений!

Потом ты проснулся уже окончательно – за стенами монотонно шелестел дождь, а под боком спал крохотный серый птенец. Грелся от тебя, такой себе миниатюрно крошечный крылатик. Неподалеку Пушок сидел и сверлил птенца угольно-черными своими, полыхающими алчностью глазами. Однако близко не подходил охотничий котище. Злобно хвостом махал из стороны в сторону это полосатый зверюга, подпаленными усами еще иногда шевелил и не сводил с птенчика напряженного взгляда.
Коднарица наверху занималась своими делами: гремела какими-то вещами, перекладывала что-то деловистенько. Шарик же спал под кухонным столом скрутившись плешивым полукругом. А в целом хорошо начиналось утро. Многообещающе начиналось! Исчезло гнетущее ощущение чего-то недоброго рядом. Спокойно стало.
Выспался ты. Набрался сил как следует и здоров!

- Есть еще одна мрачная история, Серг-гей, - коднарица застыла у лестницы. – История о прекрасной деве и ее сестре. О дурости, а также о желании познать все тайны, всех гребучих миров разом. Это плохая история, эйрин! Девочка жила в сети в надежном выдуманном мирке под охраной старших, жизнь она знала по цветным картинкам. Мечты впитывала из букв, которые любили врать. Однажды девочка потерялась и семья забыла о ней. Девочка загадала желание и получила его исполнение. Она получила кое что еще взамен, и получила с избытком - это да. Ты, кажется, спрашивал меня про Трон?
Могучая птичья фигура вздрогнула, делаясь более согбенной на вид.
- Я могу отвести тебя туда завтра.

Птицедева покачала головой, а затем поднялась наверх. Некоторое время дерево скрипело под ее острыми когтями, а затем все притихло. Только угли потрескивали согревая яйцо в кастрюле, да Шарик громко дышал, постанывая.
Пала ночь во внешнем мире. В домике Эльвейны сгустилась сизая дрема.

- Вот тебе еще одна короткая история, Серг-гей! – Эльвенга сузила глаза, сердито прижав черные перья к телу. Чисто встревоженной кошкой глянула, табачный дым сквозь ноздри выпуская.
- Больное невинное дитя умирает в своей детской постельке. Страдающая мать молит Небеса о спасении своего дитяти. Что это на него обрушилось, эгерей ты скажешь? Дыхание черного рока желающее свести младенческую душу в сырую могилу? Никто не скажет. Но хрупкий ребенок не успевший изведать жизнь на вкус страдает, а его отчаявшаяся мать взывает о спасении. И кто знает, никто не ведает точно на какие жертвы она идет... Говорят, денно и нощно мать молила Всевышнего о спасении своего младенца. Другие говорят, будто бы она принесла кровавую жертву духам искалеченных земель. Кто-то болтает, будто она опустила младенца в заводь светлого Тай – в том заповедном месте белый ветер течет спокойно и неторопливо будто река. Я не знаю таких мест и те болтуны тоже не знают. Чтобы великий Тай тек рекой - это слишком фантастически звучит! Но, так или иначе молитва доброй женщины была услышана. О чудо! Её ребенок исцелен. Что это? Дыхание Тай подумают многие и радостно выдохнут, сомлев от хорошего конца этой истории. Но нееет, наша история еще не обрела свой финал. Через сорок лет этот мальчишка превратится в тирана и убийцу, в сурового маньяка одержимого жаждой еще большей власти. Из-за него сгинут тысячи, а сам он сгниет во тьме библиотеки, которую выпытает у Джинна, чтобы вступить в большую войну. Все планы великого короля развеются по ветру и некая молодая особа узнает эту историю столетия спустя. Потому что это история Одрика Мудрого. Он тот невинный мальчик, и он же тот самый король, сгубивший свой мир и отдавший его на съедение гнили.

Эльвенга перевела дух, аккуратно спуская полосатого кота на землю.

- Тай и Эгерей одинаково сильны, непредсказуемы! До нынешнего времени они дули с одинаковой силой в наших вселенных! Вот тебе ответ на мой вопрос: мы сами выбираем свою судьбу, а ветра не могут нам приказывать. Они дуют, нашептывают, подбрасывают дороги, чтобы человек прошел по ним на своих двоих, но ветра не калечат человека, не сминают его волю, превращая в бездумную игрушку. Они могут лишь звать, нашептывать, показывать мир о которым ты мечтаешь. Но человек сам выбирает какой голос он желает слышать: голос светлого Тай или голос черного эгерей. Знаешь, в жизни каждый день происходят великие чудеса, но если ты глядишь на мир через стекло замазанное грязью, ты все равно будешь видеть только грязь вокруг.

Коднарица встала из-за стола.

- Я устала, Серг-гей. Знаешь… Я была молода и невыносимо глупа к тому же. Как и все в двадцать лет я мечтала о мире во всем мире. Ну, ты знаешь… Спасти всех брошенных щенков на свете, осчастливить всех людей скопом - посадить бандитов, водворить честное правительство. Таблетка вечной молодости, экология, высокие думы о нашей погибающей планете, жаркие споры в сети… Я была молодой глупой идеалисткой, мать его так! Разве я мечтала о плохом? Но я была очень очень молодой идеалисткой.... Мы всегда мечтаем сделать кого-то счастливым насильно, выучить правильной жизни, потому что только нам открыта истина. Но правда в том, что я даже о себе-то ничего не знала и не знаю до сих пор, какие уж мне тут высокие спасения грёбанных миров?

Вздохнула:

- Я устала, эйрин. И я знаю, что в нашу вселенную вступило новое действующее лицо. Гниль, одряхление, ничто. Оно извращает, захватывает, коверкает ветра. Использет эгерей в своих силах, но самой этой новой силе плевать на все. Гниль. Кума. Безликая энтропия. Зови её как хочешь, а правда в том, что эта новая сила пожирает ветра, не оставляя ни выбора, ни самой жизни. Ей не нужен выбор. Ей нужно чтобы все закончилось.

Коднарица глядела в твои глаза пристально, внимательно так: очи у нее было оранжево-золотистые словно у хищной совы, а взгляд был печальным, потерянными даже каким-то. Словно бы был вынесен ей смертный приговор и она знала о нем прекрасно, принимала его, хотя и боялась всей душой.
Чешуйчатая лапа испуганно вздрогнула под твоей рукой, Сергей. Суставчатая лапка птицы отвратительным образом похожая на человечью ладонь. Жуткое смешение хомо-сапиенс и грифа, а еще шерсть, и волчий хвост, и отсутствие крыльев между прочим! И все это вместе коднар. Эльвенга в обличии заморского чуды-юды.
Но рука была теплая. Она отозвалась на пожатие, она крепко пожала твою ладонь в ответ.

- Представь себе Серг-гей смертельно больного человека, который чудом излечился. Вчера у него не было надежды, а сегодня он здоровый греется в лучах весеннего солнца – все родственники его счастливы, а сам он замер ошарашено, обнимая когтями невероятно прекрасный мир. Врачи не знают что случилось, но у этого человека все будет хорошо. Он здоров. Он может расслабиться! Представь себе двух влюбленных, которые вместе постарели вопреки жестокой судьбе: вот два старикана сидящих на лавке. Их дети выросли, жизнь прожита не зря. Внуки знают своих бабушку и дедушку, дети приезжают по выходным. По прежнему любящие друг друга эти старики умрут в один день во сне! Ты скажешь: так слащаво не бывает в гребанной жизни, да? Но в их жизни будет, твою мать! Потому что это Тай. Белый ветер. Вечное дыхание добра.
…Росток, пробившийся сквозь жестокий асфальт - повзрослевший и выросший в роскошное дерево. Расколдованное чудище, отпущенный на свободу джин. Котенок, в конце-концов, банальный кот промерзший в луже и спасенный добрым человеком. Все это Тай. Божий ветер, как его еще называют…

Эльвенга опустила свои острые уши, переходя на опасный рокот.

- А есть другой ветер. Эгерей. Дыхание черного рока, когда все самое худшее что не должно случиться, вдруг случается в этом мире. Примеров не надо, да? Разорившийся завод. Разоренная страна… Заброшенные дворцы, искалеченные судьбы. Гнилые вонючие рельсы по которым мчится неизвестно что. Тай и эгерей. Эгерия и Тай. Они всегда вместе, они неразлучимы. Добро и зло, свет и тьма. Как ты думаешь, Серг-гей, а нынче какой ветер дует сильнее в наших вселенных?

Яйцо молчало. Кипело в кастрюле и не подавало признаков жизни, признаков смерти оно, впрочем, тоже не подавало: кипело себе и не сгорало. Не смердило паленым, не обугливалось под языками пламени в раскаленной кастрюле. Не жаловалось в общем. Молчало.
Полосатый кот мирно спал на коленях Эльвенги угревшись от когтистой ласки. Побитый жизнью Шарик печально глядел на дверь, изредка охая да поскуливая деловистенько.
Эльвенга дернула острым ухом невротически.
- Умрешь или не умрешь это дело понятное, все там будем. Я тупая что ли, не понимаю что ли ты думаешь? Я боли боюсь! Мук и всего такого…

Девица вздохнула:

- Вот такое вот я трусливое дерьмо. А рельсы… Рельсы они как нити, или как хреновы реки или я не знаю как лучше сказать. Есть гнилые, заболоченные, мерзкие. Ты сам видишь! Здесь именно такие! Они давно меня ищут, давно подбираются к моему домику чтобы свести счеты. А есть другие… Прекрасные, блестящие, ведущие в иные славные миры! Черноту можно изгнать, гниение можно заменить на свет, только это чревато… Ублюдки ничего не забывают, а ветер Тай… здесь этот ветер не ощущается слишком сильно. говорят, нынче ослабел. Он еще дует, но черный ветер пробивает сильнее…
Уставилась прямо на тебя коднарица дева. Брови нахмурила, смачно сигаретку гася в пепельнице.
- Ты знаешь что такое эгерей? А что такое Тай, эйра Сер-гей?

- Не знаю, красавчик… - Эльвенга задумалась над твоими словами, дон Сергей. Даже черные перья на своих руках принялась покусывать от старания. – Жуткое это место, хренова библиотека Джинна, но и манящая как сволочь распоследняя - это точно! Там тени… и лампы… и кто-то всегда их меняет, заметь! Когда туда входишь, кажется будто сами стены следят за тобой. Магическое дерьмо так и заливает с головой: входишь вроде здоровым человеком, а минут через пять будто псих распоследний ощущаешь себя. И знаешь, Серг-Гей! Что-то живое там точно сохранилось, то ли частица Джинна, то ли страдающая душа мудрого Одрика. Леший его разберет. Библиотека любит подсовывать книгу в которой описано как ты умрешь. Это все знают… Ищешь чего нормального, а находишь книгу со своей жизнью. Вот гадство!
Коднарица рукой взмахнула экспрессивно: хотела было по столу треснуть со всего размаха, но кота не захотела пугать и от того видимо, угомонилась клювастая дама.
- Я только внутрь заходила чтобы немножко поглазеть, а книги не брала, потому что больно ссыкотно стало внутри и не стыжусь этого, заметь! Не хочу я знать от чего подохну. И так знаю что ходить мне в перьях до судного дня… Но от чего именно умирать, этого знать не желаю принципиально.

И тихо как-то стало в комнате, и грустно и лирично. И яйцо уже не булькало в кастрюле, а медленно тлело себе на огне ибо вода в кастрюле испарилась. Но яйцу кажется плохого не делалось от пышущего жара. Краснотой тлела скорлупа. Меняла цвета неторопливо.
- А оно не сгорит? – шевельнула мохнатыми ушами сгорбленная дева. Потом далее свой рассказ повела, осторожно поглаживая сомлевшего Пушка.

- Далеко или близко идти - это сложно сказать, эйра. Гребучие километры, они только в нашем с тобой мире действуют. А здесь меры другие. Ежели ногами вхолостую шагахать, это день пути. Если по рельсам с другой стороны молотить… это и за час уложиться можно. Но с рельсами все непросто! Заметил как они себя ведут? Как выглядят, как ощущаются? Я помню по-первости это особенно хорошо ощутила, черту…

- Библиотека находится отсюда неподалеку, - прикрыв глаза полупрозрачными веками начала вещать коднарша Эльвенга. – Ежели захочешь найти такую, так в пару шагов обернешься. А есть только у нее загвоздка одна. Хиииитрая такая, хе-хе-хе…
Усмехнулась птичка, живенько так сочное мясцо в клюв закидывая и из тарелки не забывая себе в горло лучок забрасывать.

- Давным-давно значиться это было, мудячьих тыщу лет назад быть может, но не о том речь. Жил да был на свете король Одрик Мудрый, значится. А был он и в самом деле парнишка мудрый. Не хухры мухры, а ломом подвязанный! Поймал разок наш мудрый король джинна и три желания ему загадал как положено, а когда настало время отпустить этого самого джинна, тут-то Одрик и заупрямился, что твой осёл. «Ээээ, - говорит. – Мы еще не закончили с тобой, мой милый. Организуй-ка мне тут библиотеку, да непростую, а самую огромную в мире. Чтобы книгами полки ломились, свитками разными да обелисками мудрыми! Сотворишь такую – отпущу тебя, засранца; а нет как нет. Заклятьями опутаю, боль причиню да заставлю зубами скрежетать от бессилья, век пробудешь не забудешь!» Вот как славный монарх Одри Мудрый-то заговорил.
Вздохнула Эльвенга. Котика Пушка на колени усадила и поглаживать принялась, нежно дотрагиваясь до полосатой шкурки свими страшнючими, зазубренными когтями.

- Ну и как ты думаешь, Сер-Гей, что на эту скромную просьбу джинн отвечал? Ты вот сам чего про джиннов знаешь, встречать доводилось этих занятных ребят, ась?

Время, проведенное в готовке прошло незаметно: забулькала кастрюлька наполненная мясной сказкой до краев, волнующий аромат приправ поплыл по домику, трогая за нос и согревая душу.
И сделалось хорошо в ночи, сделалось уютно и согревательно даже под стылыми звездами. И коднарица задумчивая да криво-рогатая вдруг нашлась в комнате – освеженная, повеселевшая, всунувшая свои когтистые черные лапища в специально продранные тапочками с бантиками.
Яйцо погрузилось в кипяток безмолвно. Потом скорлупа вдруг вспыхнула заиграв разными оттенками багряного, фиолетового и золотого цвета. И огонь вдруг рванулся из кастрюли! Раз! И колдовской шутихой осветил кухоньку, взрываясь снопами разноцветных искр под потолком. А потом вдруг поблекло все. И яйцо деловито запрыгало на волнах крутющего кипятка.
- И долго ты его варить-то будешь? – удивилась коднарица. – Чего это за хрень у тебя там, скажи-ка на милость? Неужто дракона целого вывариваешь?
Вздернула кустистую бровь наша дама и на стол накрыла, брякая тарелками с воодушевлением.
Четвероногие друзья тоже к огоньку подтянулись: вот Шарик довольно лыбится на полу, вот Пушок к кастрюле с мясом верхотурой пробирается…
Вот и коднарица облачившись в передник уселась на самый огроменный стул, деловито вилку ухватив. Папиросу за ухо заткнула, сардельку мимодумно съела:

- Длинные разговоры за жратвой самое смачное вести. Ну, садись тогда, Серг-гей! О чем слушать хочешь? Как трон найти, как жизнь потерять, как героем стать или трусом последним? Библиотека джина - это я помню, еще чего хочешь знать?

- Ээээй, цыц болезный! – коднарша недовольно опустила иссиня-черные, острые свои уши. – Ты частишь как автомат, я тебе что, большая советская энциклопедь, чтобы на все эти груздячьи вопросы ответы за раз давать!? Аааа?
Недовольно покачивая головой, коднар-дева соорудила здоровенный и очень даже вкуснющий на вид бутерброд. Съела его, рыгнула, а затем уже второй сделала и тебе протянула. Поменьше на вид, но вроде такой же привлекательный чисто внешне:
- Теперь жуй значит, а я освежусь схожу. И вообще! Хочешь жрать, так поставь кастрюлю для пельменей. Я тебе между прочим не какая-нибудь там прислуга свинячья! – разозлилась леди, наливаясь кипучим гневом. Встопорщила свои черные перья, мохнатым хвостом принялась раздраженно по полу мести.
Потом подобрела как-то разом. Принесла курятины из кладовки для Пушка, занялась кормлением многострадального кота: ворковала с ним райской птичкой эта гигантская "красавица" и нежно гладила по полосатой спинке.

- Книги есть в Великой библиотеке джинна, могу тебя туда отвести, если хочешь. Но место это хреновое, исторьица про Великую библиотеку одна есть. Люблю ее рассказывать, между прочим! – воодушевилась коднарица. – А фотоаппарат свой засунь себе куда знаешь! Думаешь, я хочу, чтобы меня снимали!? Сам бы захотел в таком положении, аааа, Серг-гей?! Хочешь услужить, так свари пельмени! Я голодная вообще-то – если бы не брезговала всякую дрянь в рот пихать, сожрала бы этого собачьего слизняка с удовольствием.
Шарик на это импульсивное высказывание никак не реагировал. Тоскливыми глазами он глядел на неспешно жующего кота.

- Можешь его покормить, - разрешила коднарица, - только имей в виду. Он живых людей кровавому заводу скармливал, вот кем он был! А теперь наказан, поганец. Так всегда бывает. Тот, кто в дерьмо с головой лезет, тот не может в нем же не испачкаться!
Отвернулась и цокая когтями направилась по лестнице наверх.
- Скоро буду! А историю про библиотеку рассказать хочу - веселая она и любимая у меня! (хихикнула)

- Чегоооо? – ушастый монстрище кажется и сам не ожидал, что таким не страшным покажется и «бууу-ненастоящим». Ну прямо как пещера страха в парке аттракционов, когда все вроде бы жутко выглядит вокруг: пауки пластмассовые, вампиры набитые комковатой ватой, а на самом деле весело и смешно. И кровь – это малиновое варенье, и жуткие клинки падающие тебе на голову, на самом деле нестрашный пенопласт.
- Чего ты не бежишь отсюда или нихрена не страшно тебе? – пожал плечами монстрище. – Кыс-кыс-кыс! – принялся звать Пушка расхаживая по комнате мешком перьев, что надоедливо клацает когтями по деревянному полу. Цик-цик-цик.
- Не знаю я не про какие там яйца, к лешему мне это знание. Вот на что они мне сдались, скажи!? Ну а так… ну коднар я, ну Эльвенгой Прекрасной кличут, тебе от этого легче станет. Кыс-кыс-кык!

Сначала Пушок деловитой жирной сосиской по ступеням лестницы сошел, задрав хвост и дозировано радуясь возвращению хозяина: то бишь пару раз носом ткнулся о кривые когднаровы ноги, один раз потёрся о своего хозяина, а затем бросив заниматься ерундой всякой разной к своей тарелке направился стрелой.
Маааау! - огласил помещение требовательный звук.
За ним Шарик подвывая и подвизгивая спустился. Состоялся молчаливый обмен взглядами между двумя существами: пернатый птице-монстр глядел сурово и неприязненно на псину, псина же в ответ визжала и виновато трясла хвостом.
- Это ж крыса подзаборная, а не собака! Слизняком эту тварь кличут, - коднар недовольно насупил брови доставая сигарету из-за уха. – Отдал бы ты мне его, Серг-гей, так я его уведу куда подальше и брошу там, где он дорогу ни в жизнь назад не найдет. Он знаешь кто?!
Птицеклюв недовольно головой мохнатой встряхнул.
- Он предатель, гнида, тварь, мерзкое человечишко! Ты чай кстати будешь?
Щелкнул клювом зловеще заставив Шарика испуганно отпрянуть и направился к плите.

- Про огненных птиц я слыхала: в огне рождаются, сдохнут они если без огня. Огнепоклонники или огневестники зовутся, вроде так. А может и не так. На кой мне это знать, а! Книги есть, вот там и черпай информацию, а не меня тряси. Жрать будешь или ты голодным сугубо ночуешь?

Ты не смотрел на поезд и потому не видел всю эту гадость, не впитывал черноту и не марался в запретном. Но тяжесть ощутил, усталость ощутил и тонкую боль вроде зубной. ОН глядел на тебя, ОН выжидал надеясь заманить тебя в смертельную ловушку. Ты запомнил его, а он запомнил тебя – не смог выловить, но приметил, а ты приметил запах этой черноты: сладковато гнилостный, мерзопакостный такой. Уловишь такой раз и уже не сумеешь забыть – это запах гнили, запах громко жужжащих навозных мух и зеленовато-фосфорисцирующих, судорожно дергающихся мушиных червей.
«Я видела его, эйра!» - раздался приятный голос в твоей голове, Сергио. – «Теперь я видела его и запомнила его, мы столкнулись друг с другом и я пообещала уничтожить его, а он пообещал извести меня. Но это мы посмотрим! Прости эйра. Когда я подглядела, оно смогло чуть чуть узреть тебя и безымянные тени вдохнули немного твоего запаха. Но не бойся, эйррин, то не страшно. На свету опасности для тебя нет! Теперь не мешкай, прошу тебя! Заставь вскипеть воду бурлящим ключом, дай ей силы огня и три капли живой крови. Положи меня туда, ибо День Моего Рождения наступает!»

- Зачем ты приперся сюда, негодник!? – мохнато-рогатый монстр ругался беспощадно. – Это МОЙ дом, МОЁ убежище, и мой собственный Пушок. И где эта морда, скажи мне на милость!? ГДЕ МОЙ ЗВЕРЬ, что ты с ним сделал, чудовище?!
Кажется, он был зол. И совершенно точно обладал высоким ростом и недюжинной силой – хлопнул со всей силы входной дверью, заставив вибрировать уютные стены. Он был высок: метра два не меньше (а ведь монстрище горбился бессовестно, распрямился так стал бы выше), и ветвисто рогат. Черные перья да иссиня черная шерсть росли на его теле, ушастую голову украшал огромный клюв.
Могучий монстр, когтистый, довольно прокуренный и совершенно точно не обладающий легким позитивным нравом:
- Какого лешего ты прошел сквозь этот гремучий шлагбаум? Там же была надпись, недомерок! Там же по-русски было написано для всех уродов: «Опасно!»

Котище поглядел на тебя с холодным равнодушием змея горыныча. Даже если он и умел говорить – мало ли, тут ведь все вошлебное! – то подобно всем кошачьим собирался сделать это только тогда, когда решит сам. И уж точно не просьбе какого-то там двунога, которого совершенно искренне Блохастик почитал существом слабым, ничтожным и созданным единственно для того, чтобы удовлетворять его величества Блохастиковые потребности. Недовольно мяукнув и задрав свой хвост трубой, котище вальяжной походкой снова направился к своим аккуратным мискам. Долго и неторопливо пил, неотрывно черпая воду розовым языком. Потом сел задом к тебе и смачно зевнул.

Созерцание дневника оказалось интереснее, чем созерцание блохастиковой полосатой спины.
Дневник был испещрен рисунками, загадочными символами и надписями. Прямо посреди загадочных инозёмных надписей да цифр, красовалоя довольно бездарный стишок на вполне читаемом тебе языке: «Совсем одна кругом одна, я виновата без вина. Ха-ха-ха!» Нашлись какие-то рисунки, мрачноватые и талантливые по своему: какой-то заброшенный вокзал на фоне мертвого, озябшего даже на бумаге города.
…Какие-то величественные деревья укрывающие старый каменный трон, такой себе значительный и высокий. Еще нашелся странно знакомый шлагбаум перечеркивающий дорогу вперед. И тут же вальяжно рассевшийся лев, созданный кажется из камня. И фигура на следующем! Довольно неприятная: размытая, нечеткая – хорошо были видны когти, хорошо были изображены тонкие пальцы из которых произрастали эти самые когти: суставчатые пальцы, мерзкие, белесоватые, ощупывающие пространство подобно внимательным локаторам. Фигура эта смотрела с бумаги неотрывно, жутко, внимательно смотрела и неотвратимо.
БАХ-БАХ-БАХ! Громкий стук в дверь прозвучал оглушительно громко.

ТУК-ТУК-ТУК. Предатель котище растворился в помещении по мановению волшебной палочки…

Стоило только укрыться в этом хаотичном убежище резво захлопнув дверь, как сосущая тревога в груди унялась. С каждым оборотом ладно подогнанного ключа затихала грызущая головная боль. Отступала эта чернильная жуть, сдавала свои позиции заметно бледнея, как бледнеют все полуночные кошмары, едва только забрезжит на небе золотистый рассвет.
Тишина.
Крепкий замок отделил холодную тьму от весеннего света. Отвратительный поезд вместе со своей отвратительной железной дорогой остался где-то за пределами видимости и не смел вторгнуться в этот запретный дом. Гудели заклятья. Какие-то хлопки слабо долетали из вне – хлоп-хлоп, - раздавались спокойные звуки в ночи, будто поп-корн лопался в микроволновке. А более ничего не тревожило тебя, Сергей. Вообще было спокойно. И даже как-то усталостно на душе, утомительно и лениво. После пережитого стресса организм требовал отдыха…
Камин встретил тебя дружелюбно: мерцали красноватые угольки, стопка дров ожидала в своем углу когда ты пробудишь огонь к жизни. Большое уютное кресло звало в свои теплющие объятия – даже скамеечка для ног имелась, можно сесть и вытянуть уставшие конечности.
На столике стояла открытая бутылка вина, чернильница, обкусанный наполовину бутерброд и открытая тетрадь, заполненная кривоватым почерком. Может дневник личный, может рассказы какие-то написанные стариной Орри. Еще обнаружилась пепельница и пачка сигарет, и мятная жвачка как ни странно обнаружилась тоже, и конфетки «Барбарис».

…Ленивый толстый кот вылез откуда-то из недр шкафа. Требовательно и противно замяукал глядя на тебя. Довольно говоряще посмотрел на кошачью миску расположенную в уголке, потом на дверь поглядел внимательно – на улице по прежнему раздавались жизнерадостные хлопки. Котище прижал уши, выпучил глаза. Потом словно бы усмехнулся про себя, прошагал к креслу достойным полосатым жирдяем. Хозяйски принялся драть это самое кресло, вгрызаясь в него когтями со всей мочи. Снова требовательно замяукал и поглядел на свою миску. Потом впился в тебя загадочным драконьим взглядом.

Ключик вошел в замочную скважину как надо – жизнерадостно так вошел, да весело - без труда провернул механизм замка, позволив живенько растворить дверь. И встретила тебя комната, бесконечно огромная и вопиюще несоответствующая скромным размерам домика. Здесь было всё!
Винтовая лестница и атласные подушки, живые растения в кадках и выспренно великолепные шторы с рюшечками. Обилие тумбочек, шкафов, фарфоровых статуэточек, книг, книжных шкафов, карт и различных свитков. Аквариум с толстенными золотыми рыбками, люстра со свечами, что украшенная хрусталем да медными виноградными лозами. А еще в комнате присутствовали глобусы необычайных форм и размеров, фонарики, подсвечники, фигурки гномиков. Странно выделялся в сем волшебном жилище магнитофон «Панасоник» и затейливый патефон.
Сердцевиной дома являлось огроменное кресло и не менее могучий камин перед ним, такой себе достойный и великолепный господин каминище. На полу валялись черные перья, комки серого пуха висели на мебели, словно бы здесь жил толстенный, склонный к частым линькам кот. Однако выглядело все это уютно, обжито, весело. Коврово так выглядело, да чайно пледово! Просторная эта комната не являлась отвратительным гадюшником, но напротив, комната эта обладала чувством собственного достоинства, а потому беспорядок ней скорее подкупал, а не отвращал.

…Тем временем, на улице скрежет достиг своего апогея: задрожали стены, невыносимо хриплый гудок огласил окрестности залив весь этот мир своим тоскливым воплем. Даже в спешке закрытая дверь не отрезала источник шума. Со скрежетом, с визгом, с отчаянными воплями у дома тормозил грузовой состав. Ты не видел его, дон Сергей, но слышал как он сбавляет ход, неотвратимо замедляясь возле твоего убежища.
Тшшшшш-с. Снаружи наступила тишина. Шарик в панике промчался по винтовой лестнице, поспешно растворившись где-то в глубине дома.

Это было нелегко – протискиваться сквозь стены заклятий, опасаясь ненароком задеть зловеще потрескивающие стены. Под ногами толкался Шарик: скулил, пыхтел, рычал и скреб землю лапой от отчаяния. В какой-то момент он вдруг решительной стрелой обогнал тебя (едва ли не опрокинув) и опрометью бросился к двери. Кажется, все расслышал четвероногий, взвесил и трезво прикинул свои шансы. Но это Шарик! А тебе было пробираться труднее – чем ближе приближался поезд, тем противнее гудели электрические заклятья, тем тяжелее давила волшба на плечи. Воздух становился спертым, жарким, густым будто перезревшее желе.
Две могучие силы готовились дать друг другу отпор, а ты полз вперед как насекомое, прихотью судьбы зажатое между молотом и наковальней. Приближение поезда ощущалось даже спиной: гудела земля, шумели деревья, поблекли звезды над головой, заголосила на все лады черная железная дорога. Магия уплотнилась, стены лабиринта побелели. От тягучей головной боли даже зубы во рту заныли, как вдруг…

Вырвался на полянку под деревом, на волшебную эту дремлющую полянку защищенную со всех сторон волшебными стенами. Великолепный дуб укрывал домик – кряжистый, здоровенный, защищающий своей широкой кроной крохотное жилище приютившееся у ног этого гиганта.
Накатил покой. Здесь тебе ничего не страшно, странник Сергей! Можно и на поезд поглядеть, а можно и не глядеть, ведь кто знает – не ложно ли это ощущение торжественной безопасности? Только что было очень опасно! А теперь… можно ли верить в эти стены, можно ли верить этому сторожевому дубу? Как там в народе говорят: "Не буди лихо, пока оно тихо".
Вот Шарик, например, не верил в безопасность сей полянки. Шарик отчаянно скреб лапой аккуратно покрашенную дверь, живенько взобравшись на уютненькое крыльцо дома. Бросилось в глаза объявление, трогательно-беззащитно подрагивающее себе на ветру: «Орри просит не беспокоить его дом!» Бросились в глаза аккуратно рассаженные цветочки в кашпо, серебряные колокольчики поющие в ночи и глиняные фигурки гномов, что украшали вход в это жилище.

На гвоздике рядом с дверью, о чудо, висел ключ!

Это было магическое место, вот что уловило твое изменившееся зрение, дон Сергей.
Деревья и звезды на твоей головой неторопливо поблекли, а паутины заклятья, напротив, сделались видны в свете ночных светил. Домик был защищен магией – это был лабиринт, где стены преграждали прямой путь, а домик находился точнехонько в центре этой прихотливой головоломки. Чтобы пройти к цели нужно было петлять, двигаться аккуратно и вдумчиво по единственно возможной дороге, а если свернешь не туда… ну, невидимые стены загадочно мерцали обещая некое неизвестное наказание. Может, столбом замрешь на пару тысяч лет. Может, испепелен будешь заживо; а может просто сработает невидимая сигнализация и на всю округу заголосит противная сирена.
Ближе к рельсам стены становились плотнее, суровее, могучая магия здесь сгущалась потрескивая сухими электрическими разрядами, готовилась отразить возможный жестокий удар судьбы. А сами рельсы…
Теперь взгляд против воли переместился в сторону железной дороги. Рельсы были черными как смоль, такими черными как самая беспросветная ночь в мире без звезд. От изляпанных шпал растекалась по щебенке какая-то жирная гадость, раздавленная на переезде лягушка улыбалась в ночь своими вывалившимися потрохами.

Разболелась голова, мерзкая вонь горелой резины наполнила легкие.

Рельсы дышали ядовитым паром и уводили в какие-то гадкие края - это несомненно! Они звали за собой, они гремучими змеями подползали все ближе. А там, дальше… на границе видимости где горизонт сливается с линией снов, там дальше уже была видна блеклая фара приближающегося локомотива. Пути жили. Какие-то поезда ходили по ним.

Земля под твоими ногами плавно поднималась то вверх, то вниз – танцевала как будто, кружилась как будто в своем собственном танце и заигрывала с тобой, посмеиваясь серебристыми голосами ночных пичуг взлетающих к небу. Ты плавно обходил этот огромный разрушенный дворец двигаясь по большому кругу, перешагивая через камни да перепрыгивая через канавы, когда они неожиданно возникали на твоем пути. Попадались колонны, попадались огромные пустые залы напоминающие склепы, что открыты всем ветрам на свете; куски древних стен, высоченные башни… Все это не годилось для ночлега, все это было проклято данным давно и если ты останавливался в таких местах, то снова возвращалась противная дремота, снова доносились до тебя голоса древних призраков, уговаривающих тебя погрузиться в вечный сон.
Но стоило лишь встряхнуться, стоило услышать голоса птичек да ночных жаб, как становилось отраднее на душе и магия отступала. И нужно было идти дальше при свете гигантских звезд в небе, прыгать сквозь невидимые ручьи и карабкаться вверх, на печально серые насыпи.

Пару раз удалось найти ягоды внешне похожие на землянику: они были сладкими на вкус, а самое главное – съедались горстями без всяких жалоб на жизнь! Просто ягоды, просто вкусная еда согревающая желудок и заставляющая его хотеть есть еще сильнее. Этих ягодных кустиков наверное было много вокруг, но в темноте едва ли разглядишь сколько – нужно искать утром, нужно внимательно искать при свете дня.
Потом, на почетном удалении от замка встретился домик: маленький такой аккуратный домик дремлющий под навесом могучего старого дерева. И ОНИ тоже встретились! Зловеще черные рельсы врывались в этот мир совершенно непрошенно. Не верилось даже, но вот оно как есть: испачканная черной смолой насыпь, покрытые зловеще красной ржавчиной электрические опоры. Всамделищные рельсы, всамделищный переезд закрытый полосатым шлагбаумом – только нет никакой дороги, нет машин. А рельсы есть вопреки всему! Приминающие травы, вырубающие перед собой деревья – злорадная черная черта, вторгающаяся в этот мир перепачканной машинерией.

Вот рельсы, вот два железнодорожных полотна – тянутся откуда-то и куда-то ведут, а в опасной близости с ними маленький аккуратный домик закрытый деревом. Не нужно пересекать рельсы чтобы подойти к домику, но сама железнодорожная насыпь подбирается к домику довольно близко.

Тонкий смех раздался из под скорлупы:
- Сколько вопросов, эйра, сколько крючков закинуто в темный омут, в надежде вытащить волшебную рыбу из глубокой воды. Ну что ж, отвечу тебе на всех из них, но если ответы мои будут кратки и туманны, прошу тебя не обижаться, так как вопросов много, а время уходит для нас обоих. Невероятно быстро и одинаково беспощадно погружая этот мир в ночь!

Невидимый птенец прокашлялся, а потом начал говорить довольно живо:

- Как отличаешь свет, так и распознаешь тьму! Вонь гнилого болота не спутать с запахом благоуханного лунного цветка, а склизлого червя трупоеда не перепутать с изысканным единорогом. Враги твои распространяют смерть, а ты полон жизни. Беги от них и будешь прав! Вопрос второй. На открытом ветру опаснее чем за крепкими стенами, люди ушли давно отсюда и много пустых жилищ ждет их возвращения. Но даже и дерево за спиной укроет лучше, чем промозглая пустота. Ночью греет сердце яркий огонь, а не жаркие слова о нем! Вопрос третий. Еда, что привычна твоему виду, телу и душе, эйррин. Не ешь разумных, если душа твоя плачет когда приходиться вонзать клыки в то, что способно думать о высоких материях. И если красное мясо тебе отвратно, то вкушай зеленые фрукты, но знай: и травы испытывают боль, когда расстаются со своей жизнью. Чтобы дать тебе жизнь что-то гибнет, и это извечный хотя и бесконечно печальный круг: покуда вселенная не обновится восстав в новых красках и законах, круг греха лежит на каждом кто родился на свет. Но если боишься съесть говорящее, поговори с ним и убедись, что твоя пища не способна шевелить языком. Вопрос четвертый. Твой спутник очарован. Облик его исковеркан, а доброе в нем сделалось худым, но предупреждаю эррин, иногда под действием бед испорченный сосуд становится цельным, и все становится в точности наоборот. Возможно, именно сейчас твой спутник тот, кем он должен быть в правильном своём состоянии, а сойди с него чары… не столкнешься ли ты с исковерканным монстром взамен прекрасного бедняка, кто знает? Вопрос пятый. Это будет скоро. Вопрос шестой. В Шепчущем лесу…

Голос замолчал, потеряв живость уже на четвертом вопросе и практически затихнув к шестому, растеряв бодрость свою звенящую. Навалилась вдруг тишина. Навалился на плечи ароматный вечер. Впереди лес, позади замок. Вспыхнув алым пожаром, небо вдруг сделалось сочно сиреневым, таким невозможно пурпурным сделалось-то, что даже глазам стало больно от окружающей красоты!
Первые призраки звезд украсили летнее небо. Лягушки принялись квакать сильнее прежнего, а какие-то невидимые птицы завели свои пронзительные песни. Ящеры-дракончики пропали, устраиваясь на теплых камнях чтобы переждать ночь, а в воздух теперь взлетали светляки, какие-то фосфоресцирующие мотыльки да серые осторожные пичуги.

Несмотря на чувство омерзения, яйца оказались вполне себе вкусными. Сытными такими, необыкновенно реалистичными на вкус, если можно так выразиться. И окружащий тебя мир набирал реалистичность, и ты в нем тоже становился плотнее и весомее, дон Сергей. Он уже не был иллюзией, не был размытым миражом на грани сна и яви, мир этот пах реальностью. Он был восхитительно реален на вкус! Это Петербург превращался в сказку, в далекий сон у которого нет над тобой власти. Петербург превращался во что-то вчерашнее, неинтересное – этот мир был сегодняшним, мир был освежающе сейчашним!
Новенький, чистенький, принадлежащий только тебе одному!

...Замок поющего Мрамора, так его называли в давние времена. Зачарованный замок призраков, так его зовут теперь. От него идет величавая дорога – там будут копи, город, какой-то лес прозванный Шепчущим. Гремящая река, а потом уже море – вековечное, холодное, такое несокрушимое и свободное в своей мощи.
Маленький мир, вполне себе удобный чтобы им обладать, Сергей. А за морем уже иные края, иные судьбы…
Чтобы стать хозяином этого маленького клочка реальности нужно сеть на трон и объявить себя хозяином. Все просто. Все это совершенно спокойно грезится и оформляется в голове, пока ты наслаждаешься местной едой. Последнее яйцо особенно вкусное – это ты точно чувствуешь, донно Сергио: съешь его и узнаешь где находится трон, но тонкий голосок вырывает тебя из возвышенных дум.
Закат, замок, трава. Ты стоишь в траве и пьешь яйца, а Шарик чуть подальше терзает какого-то жука – мышь уже съедены им и яйцо тоже. У тебя последнее в руке, а из под скорлупы голос слышится тонкий:

- Пожалуйста, не ешь меня как ты съел моих братьев! На заре времен наша мать свила здесь гнездо. Оставь меня в живых, ибо я последняя. Сохрани жизнь, согрей теплом своего тела, дай вылупиться тому, чего нет более!

- Не печалься о том что случилось, эйра. Мои братья не проснулись в положенный час и возможно умерли еще до твоего прихода за тысячи дней до этого. А я проснулась лишь сейчас и не успела предупредить ранее. Это судьба. Ты виновен не более, чем виновен грозный хищник поедающий тонконогую лань. Твой непростой спутник тоже ел яйца, однако он сделал это и совсем даже не жалеет о своем поступке, в чем прав. Оставь грустные мысли, говорить слишком тяжело, когда ты не рожден. А потому я сейчас умолкну. Но знай: я –тайна, и ты не узнаешь обо мне до моего рождения, которое случится довольно скоро. Зови меня "птенец", зови меня "тайной", зови меня "диво" - и ты будешь одинаково прав.

Тонкий голосок смолк, угревшись в кармане.

- Все хорошо, ты правильно меня греешь. Так знай. Существо, известное как Сфинкс отправило тебя на высокую гору искать магию, но я скажу иное – найди древний трон и воссядь на него, назвав себя Хозяином Сего Края. Я думаю, что ты непременно найдешь его. Однако, место пребывания сего трона я сохраню в тайне, тебе самому следует найти его, эйра. Впрочем, оставь эти дела до завтра, а сегодня укройся от тьмы в свете. Спрячься от идущих за тобой. Наешься местной еды и набери запахов на свое тело, разведи жаркий огонь и затвори душу от зла. Тогда они пройдут мимо сегодня.
Помолчал загадочный птенец.
- Теперь скажи, есть у тебя еще вопросы ко мне, эйрин? Ибо я усну сейчас и не смогу говорить с тобой до своего рождения.

Как ни странно, стоило только приглядеться внимательнее и признаки съестного обнаружились даже без помощи Шарика.
Во-первых, земля кишела всевозможными насекомышами типа жучков да муравьев. Все это жило, трещало, летало и активно двигалось: какие-то усатые жуки сидели на растрескавшихся колоннах замка, прогревая свои слюдянистые крылья. В воздухе носились стрекозы, намекая о близости водоема поблизости. Где-то тренькали кузнечики дурея от своей захватывающей мелодии, трудяга паук растянул свои сети в проеме разбитой давным-давно двери: а в этой сети мухи подрагивали на ветру, комары какие-то, полупрозрачные букашки…
Во-вторых, посреди развалин росли какие-то загадочно фосфоресцирцющие ягоды да грибы – грибы при этом выглядели особенно значительно! Просачиваясь сквозь шляпку по ним неторопливо стекала ядовито голубая слизь подсвечивая разноцветный ковер трав. А травы колосились, росли, набегали друг на друга прорываясь к солнцу! Обнаружились какие-то кусты, серебряные такие, красивые на вид – они были покрыты ярко красными ягодами, по ягодам ползали улитки, облизывали всю эту красоту неторопливыми своими ртами.
Уже подавали голос лягушки, уже какая-то ночная птичка приступила к своей сложной мелодии, распеваясь перед ночным концертом… Обнаружилось вдруг крохотное гнездышко среди камней, друг к другу прижимались в нем перламутровые яйца.
… Жирная гусеница деловито объедала какой-то цветок, маленький дракончик пригрелся на жарком камне разрушенного дворца, закрыв свои глаза перепончатыми веками.

Верный Шарик принес какую-то сероватую кость. Потом исправился, снова куда-то сбегал и вернулся улыбающийся до ушей – принес тебе дохлую мышь!

Тот самый «Шарик», не Тузик заметьте, и не какой-нибудь там Буран, выглядел обеспокоенно. Скуление его усилилось многократно, когда ты стал допытываться есть кто-нибудь еще в этом мире рядом с тобой, или нет никого. Идея идти во дворец четвероногому явно не пришлась по вкусу, Шарик побежал куда-то прочь от дворца, немного покрутился на месте, несмело погавкал и снова вернулся к тебе. Оскалился желтыми изломанными зубьями, поглядев на развалины дворца и снова прочь отбежал. Явно звал тебя за собой, явно не желал здесь оставаться.

А Дворец здесь вечно прибывал, властвовал над этой местностью и довлел. Сфинкс жил у самых стен, а дальше уже пролегали дорожки, громоздились друг на друга полуобвалвшиеся башни, лестницы, руины каких-то чудесатых мостов да статуй. Иные стены обросли ярко-зеленым мхом, иные белели несокрушимо и гордо. Сквозь разноцветные плиты под твоими ногами прорастали деревья, какие-то фиолетовые цветы оплакивали мраморные фигуры поверженных воинов. Это был красивый дворец. Очень-очень древний, очень прекрасный в иные мира. Совершенный почти что, стремящийся к небесам!
Навалилась грусть. Усталость сдавила сердце своими ледяными когтями. Захотелось плакать. Призраки былого пригрезились – отважные прекрасные воины с мечами, задумчивые дамы в белых одеждах. Это же Приграничье, это же Фронтир! Вот как должны были встречать здесь утомленных путников. А они все умерли. Все, все, все.
Какой-то огонь с неба, какая-то гниль пришедшая из вне. И вот золотые башни упали на землю, просторные комнаты обратились склепами. Развеялись в пыль гордые обитатели этого мира. И ты развеешься в пыль, дон Сергей. Ты уже пыль, тебя уже нет. Такой замок прекрасный, такой красивый! Его ведь тоже не стало, и вообще жизни не станет нигде.
Сон самое лучшее лекарство. Вон разноцветная плитка изображающая драконов и грифонов – упади на нее и усни. Тебе будет хорошо. Трава да мох укроют твое тело, кости твои напоят дивный лес. Здесь сладко пахнет угасанием. Пес противно гавкает – убей эту надоедливую тварь, чтобы она замолчала. Спи. Камни убаюкивают…

Некоторое время только ветерок с тобой играл, дон Сергей: шелестел себе, насмешничал в вышине, прыгая с дерева на дерево. Какие-то иноземные листья падали на твои плечи и сам ты уже становился чуждым, далеким, аромат иной вселенной пропитывал твою одежду и саму плоть.
Покинутый замок не был страшным, а молчание леса не казалось злым.
Существо, вышедшее из леса было знакомым – выпученные желтые глаза, свисающий розовый язык и бесславная рогалька дворняжечьего хвоста. Тот самый пес! Печально поскуливая мелкий собакен двинулся к тебе – умные маленькие глазки смотрели вопросительно, будто бы задавая немой вопрос: "а точно не обидишь?"

- Ску, ску, скууууу, - произнес этот блохастый товарищ.

Сфинкс удовлетворенно мурлыкнул аки большой довольный кот:
- Учтивый странник, по сердцу мне твой ответ. Ненужной лести в нем нет. Честно объявляю. Порой глупцов да трусов от их собственной глупости избавляю, - усмехнулся, острые зубы словно бы невзначай облизнув. – Милосердие своеобразное сфинксовое к ним проявляя. Ха-ха! Вот что кормит меня иногда, когда я один, а требуется еда. Но тебе в действительности дарую мои дары, ибо вижу тебе они и вправду нужны. Так зри!

Распахнул крылья свои широкие сфинкс, а руки когтистые торжественно на твои плечи возложил, дон Сергей.

- Первый дар – красноречия Искра. Любого три раза разговоришь, все его мрачные тайны на свет проявив. Другом тебе незнакомец от этого конечно не станет и убить тебя может захотеть, если возжелает. Второй дар – первооткрывателя Дар. Честно молвлю! По темным силам сумеешь нанести свой могучий удар. Это довольно хороший дар! На вершине высокой горы темное дерево свали. Сделай из него жезл, дай имя сему жезлу и гляди-и-и! Неприятель твой силой магии будет сокрушен, ибо зародыш магии тебе я дарую, добрый дон. Умрет она в тебе или прорастет, твоё решение. Мое же мнение. Иди вперед и ни шагу назад. Путь закрыт. За тобой уже ОНИ идут след в след. Вот так. Так поспеши вперед, к своему рассвету, а не на собственный закат! Прощай. Но знай – я здесь живу. Когда покормить меня возжелаешь – найдешь. Все будет хорошо. Ну… или умрешь.

Взмахнув своими чудесатыми крыльями, Сфинкс со смехом улетел ввысь – некоторое время было слышно эхо его заливистого смеха, а потом все смолкло.
Хотя одно чувство осталось.
Здесь кто-то еще был: следил за тобой и не выходил на свет.

Так, под неторопливый напев приятных строк, ты прошел остаток пути добираясь до замка, дон Сергей. Ощущения были странные: кружили голову одуряюще жирные запахи – незнакомые, чуждые, пьянящие. Пахло какой-то иноземной листвой, какими-то сырыми грибами и разморенной в лужах землей. Под ногами пружинили иглы, похрустывали мхи, потрескивали ягодники… Навалилась на плечи тягучая усталость – такая тяжелая будто прошел целый день пешком в гору.
Кровососы и прочая дребедень пропали без следа, а лес вырос и раздался вширь. Ты стоял посреди невиданных чащоб, а как оказался здесь будто и не мог вспомнить. Шел по пригородной дороге каких-то минут пятнадцать, а затерялся в лесах заповедных, странных. Каждое дерево здесь возвышается как мачта корабля, каждый замшелый ствол напоминает торжественную колонну поддерживающую далекое небо.

Синие бабочки носились в воздухе, разбрасывая вокруг себя веселые искорки света, какие-то крылатые мелкие ящеры охотились за ними, выплевывая из крохотных пастей язычки огня.
Разрушенный замок встретил тебя настороженным молчанием. Переплетение арок, обвалившиеся стены… серые колонны, лестничные пролеты ведущие в никуда. Замок был призраком себя былого – некогда могучая крепость, а сейчас почтенные старые руины. Мох укрывал голые камни, белые цветы карабкались по колонам вверх.
Посреди всего этого разрушения застывшей статуей стоял мужчина. Издали человек, вблизи химера. Он был высоким. Лицо казалось аристократически красивым и утонченным, одежда напоминала об античности – туника и тога. Но уши уже были неправдоподобно острыми, а ноги превращались в звериные лапы. За плечами два крыла – одно кожистое, второе обросло перьями.
Он был похож на статую. Не шевелился. Он исправно ждал, такова была вся его поза - долгое долгое ожидание кого-то. И нельзя был сказать точно, если не подойдешь поближе - это прекрасная статуя или все-таки живое существо?

- А как это не заметить, если вся эта хренотень по ночам ТАААК громыхает!? И каждый здесь знает, что поезда-то налево уходят, туда прямо и уходят, где рельсов нет, - девчушка негодующе нахмурила брови. – Только баста. Никто вам здесь ничего не скажет. Боятся все как один! Дед Гашиш быть может и скажет, только он пьяница, кто ж ему поверит? Вороненок еще любит болтать истории – только все знают, собаки брешут и Вороненок брехло отменное вместе с ними. Здесь многие в курсе, а толку-то…
Девчушка театрально взмахнула руками, потом повернулась и прочь пошла. Впрочем, нет. Обернулась еще разок, на тебя дяденька Сергей как на дурачка поглядела:
- Плешка Коровья она БЕЗОПАСНАЯ, вот почему по ней стоит идти! А если рельсы откуда увидите, то лучше к ним вообще не ходите. Рельсы - плохо, а где их нет – там хорошо.
Ушла.
А вместе с ней и страхи ушли. Может брешет она все от скуки? Собаки брехают, Вороненок брехает и эта девчонка быть может тоже, ась, дядя Сергей? Ну, скажем скучно ей стало, ну скажем захотелось вот наврать...

День вон какой щедрый! Солнышко светит, летят по синему небу неправдоподобно сказочные облака. Коровья плешь, как оказалось, это приятная нахоженная дорожка расположенная в тени деревьев. Перешел через рельсы и утонул в густо июльской фантазии.
Идиллически пригородные места: урны попадаются, зеленые скамейки. Чирикают птички. Вот и развилка. Налево дорожка по-прежнему бежит в тени деревьев, примыкая к сосенкам да березкам жизнерадостным. Направо лес редеет, кажись, там железная дорога.

Бесконечная цепочка двигалась очень долго. Закопченные цилиндрические цистерны напоминали круги гнилой колбасы. Колеса шипели и трещали, подскакивали на рельсах и оглушительно стонали, заставляя сердце сжиматься от напрасной боли. Что-то черное, мучительно пузырящееся струилось по жирным бокам этих круглобоких колбас. Оно выплескивалось в ясный мир, марало шпалы. Изливалось на землю, пятная солнечный пригород своей чернотой
Несколько крошечных бурых капелек напоминающих кровь оказались на твоей руке, Сергей. Маленькие, тягучие, пахнущие чем-то железистым – они глядели на тебя темными глазками, эти самые капли, они пометили твою правую руку своим странным знаком.
А потом состав уехал. Разом. Растворился за горизонтом и забрал следом за собой лязгающий шум. Фотоаппарат ухватил несколько нечетких изображений: словно бы назло современной технике, состав расплывался в кадре, искажался, кривился. Несколько снимков, впрочем, получились вполне удовлетворительными по качеству: на них грязный поезд представлял во всей красе – перепачканный, гнойный, нездоровый, обросший чем-то мшистым и смолянисто влажным.

-Вы видели? – тоненькая девичья рука взметнулась в воздух. – Не, ну вы видели!? И эта дрянь здесь все время проезжает!
Напоминающая кузнечика девчушка лет тринадцати, задумчиво нахмурила брови. Поглядела в экран своего телефона, грозно нахмурив брови.
- Неуловимый какой…

Ну, да. Все как водится, Сергей. Именно так.
И обокрали, и разворовали, и спились, и вывели активы заграницу и бросили загнивать в отчаянии великое множество людей. История девяностых страшнее любого триллера, судьбы людей, городов и целых стран порушили так жестоко, что даже самый маститый дока-писатель, едва ли смог бы предсказать подобное в своем воображении.
Накатило как-то разом стынью, мОрозью липкой, неприятностью какой-то запахло в воздухе. Солнечный день приуныл, обесцветился, растворяясь в чем-то грустном, меланхолически печальном. Вдали закрылся переезд. Окрестности огласил противный дребезжащий звук, обозначающий скорое прибытие поезда. Полосато-красный шлагбаум перекрыл автомобильную дорогу.
Стоп. Опасность! Что-то приближается. Серебристо электрический запах грозы…

...Буйново, так это деревенька называлась при царе Горохе в стародавние времена, когда слово «перестройка» еще не родилось на свет, а если и родилось, то означало нечто позитивное, возвышенное; нечто, связанное со строительством домов да неспешным архитектурным планированием. Но было у нашей стародавней деревеньки и другое название, более жуткое, нелицеприятное такое. Прозывалась она изначально «Бойня», а позже уж, ввиду своего неблагозвучного названия была переименована в Буйново. После революции получила новое звонкое наименование, хлесткое как стихи Маяковского – «Красный пролетариат». И снова красное, и снова что-то недоброе затаилось в названии.
Говорили даже, будто давным-давно один юродивый предсказал этим местам жуткую судьбу, но жуткого, вопреки прогнозам да нарицаниям, пока что не происходило. В годы коммунизма здесь вырос одноименный завод: по слухам работал на оборону страны и производил танки. В годы войны, в здешних местах пострадал лишь Мраморный дворец, разрушенный случайным снарядом. Впрочем, дворец в те времена уже давным-давно стоял разоренным – обитатели его были частью расстреляны, а частью томились в эмиграции. Чужие иноземные берега стали им пристанищем.
В девяностые годы завод был разворован, закрыт, потом снова разворован: на металлолом и скупку тащили все что ни попадя; прежний порядок топтали зверски, не давая пощады. Нового же порядка в те времена как-то не родилось.

В нынешние же годы «Красный пролетариат» то ли действовал, то ли нет, никто уж точно не знал. Железнодорожная ветка ведущая к заводу была заброшена, но поговаривали в народе, что построили новую ветку Что все нынче засекречено, схвачено, железными болтами закручено под покровом гостайны и производит то-что-надо. А тем кому не надо, просьба не лезть - а то и укоротить могут слишком любопытный нос!

Это был особый день наполненный хрустяще звонким предчувствием перемен. Небо обнимало тебя синим колодцем, ласкало и любило, словно родного детеныша. И было хорошо. Восторженно было и необыкновенностно в груди! Облака неспешно летели к горизонту пушисто-ватными кораблями, а солнце по доброму слепило глаза, обещая хороший день.

Всего-то одиннадцать станций от Петербурга, а какая разительная перемена! За горизонтом остался тяжеловесный город разросшийся будто грибница там сям. Все эти жилмассивы, гаражные кооперативы, торговые центры и надоедливые чадные заводы растворились вдали – здесь жила тишина и шепот березовых перелесков; треньканье насекомых наполняло воздух, а вдали виднелись жизнерадостные дачные домики. Природа здесь радовалась, жила, природа здесь расправляла воображаемые плечи, отдыхая от запаха машинной гари.

Станция «Красный Пролетариат». Выщербленная платформа, крохотный вокзальчик вдалеке, примостившийся себе нарядным кукольным домиком. Вокзал как водится закрыт, кассы давным давно не действуют – скажешь контроллеру что сел на станции «Красный пролетариат», и билет тебе пробьют прямо в электричке. Сначала поглядят недоверчиво, мол, врешь мил человек, чтобы деньгу выгадать, а потом все же выдадут торжественно-тонкий билетный листок. Пропуск в царственно серую, монументально несокрушимую электрическую машину
Город совсем рядом, а станция ощущается очаровательно диковатой и заброшенной.
Электричка закрыла двери и уехала вдаль. А ты остался один на один с этим воскресным днем.

Не-е-ет. Чем бы оно ни было, Айвен Форпатрел, но оно молчало. Выжидало, томило своим грязно-зеленым небом и не отвечало ни на один из твоих вопросов. Оно давило, гнило, обнимало чавкающей топью твои ноги. И молчало, молчало, зловеще молчало…
Огоньков стайка метнулась из ближайшего леса – маленькие крылатые человечески с перекошенным от ужаса лицами выпорхнули из сосновой полутьмы. Такие себе крохи с мушиными крыльями за спиной! Вокруг тебя закружились эти человечки, запищали тонкими комариными голосами – будто звон мошкИ. Иииии!

Хрусть. Хрусть. Хрусть.

Сгусток ожившей черноты неторопливо вышел к тебе, Айвен. Длинное тело, обилие лап… эдакая сороконожка гигантская, размером с почтительного гомо-сапиенса, невиданная учеными зоологическая диковинка. Лопнул пузырь на спине чудища, щупальце высунулось из обнаженной смолянистой раны. Потянулось к тебе…
А вокруг болота, Айвен. Вокруг сырость сплошная! За тобой могила чудного сэра Блэквуда, старинный греческий домик в котором не было упокоено его достойное тело. Закрытый склеп без тела. А толкнешь дверь: откроется ли она?
Можно на болота убежать, а можно никуда не бежать. Ты же джентльмен просвещенный, сэр Айвен, образованный и современный такой. Быть может в диалог с ним вступить? Щупальце-то может дружественное, может желает тебе добра? Находка для натуралиста, будем правдивы!

Она хлопнула глазами, понурившись аки лань застигнутая сворой охотничьих псов:
- Вот значит как, сэр…. Опиекурильня? – всплеснула руками раздосадовано.
- Апекурильня? – пробормотал стушевавшийся Хэм, принявшись вдруг испуганно кланяться. – Ну звиняйте, звиняйте добрый сэр. Мы люди темные, мы ничего-о-о-о не знаем. Пожалова что и виноват, пожалова что и не досмотрел… - и так уж противно стал Хэм извиняться, кланяться и частить, что уж и на человека похожим быть перестал. Чисто пес. Чисто, перепуганная недалекая душа.

А длинноволосая дева вдруг глазами сверкнула страшно. Захохотала вдруг, аки ведьма вылезшая из трясины.

- Ну так глядите, я знаю… Я ЗНАЮ ДОРОГУ В СТРАННЫЙ МИР!
…И пакостно тебе вдруг на душе сделалось, достойный сэр Айвен Форпатрел, и рот твой набился тягучей слюной вперемешку с алой кровью. Позеленело небо, и тучи позеленели и сам воздух приобрел гнилисто салатовый оттенок. Сосны вспухли, сосны налились силой устремляя вверх к тучам. А земля вниз провалилась – пузырясь лужами скверными, охапками желтых трав, склизлыми мхами и омутами сплошь синей тьмы. И кенотаф остался – огромный пустой дом.
А Хэм исчез. И чертовка ведьма исчезла. А кто-то остался.
За твоей спиной, Йвен, где-то во тьме леса охотящийся на тебя зверь…!

Приятно размять тело после долгой езды, очень и очень приятно надо сказать!
Хрустнув суставами, колени удовольственно распрямляя и спину свою, выпрыгиваешь во внешний мир. В заповедный этот янтарный мир угасающего солнца, пряно-рыжего и утомленного такого светила. Еще полдень, а здесь, кажется царит, вечный вечер. Вечная осень. Неторпливое забытье. Падают на землю облетающие листья, а сосны стоят себе прямо и величественно – утомленные, но не сломленные костяки.
Старина Хэм тоже выбрался на свет Божий. Нечесанное мочало собственных светлых волос потер, табачным дымом затянулся неторопливо – с видом человека от которого работа никогда не убежит. Неторопливо. Приятственно задымил себе.
- Ну, Сэр Годри-то наш что? – задал вопрос в никуда проводник Хэм, двинувшись вглубь мертвого леса по едва заметной, утопающей во мхах тропиночке. – Он все болотища, значится, особливо не любил. Истинную войну им утроил сто лет назад! В том-то и шуточка. В деревне-то нашей «Старой подковы» еще помнят эти неблагословенные времена, когда благородный Вульграфт Годри задумал осушить болота и засадить их величественным садом, чин по чину. Вот то-то сад, он и есть!
Хэм неторопливо поглядел вокруг, смачненько так чихнув, когда вдруг резко завоняло болотами.

А о болотищах здесь все напоминало: и воздух глинисто-вязкий, и сырость эта докучливая скапливающаяся под ногами, стоит только неудачно ступить. И туман лежащий плотным одеялом в холодных ложбинках, и ручейки, протянувшиеся меж корней деревьей черной паутинкой.

- Сырость, вот что сгубило лес! – простолюдин указал на землю. – Вот, глядите разлюбезный сэр, идем мы идем, а в следах ужо и водица копится. Гнилая эта земля, ненадежное основание! Ну, сэр Вульграфт славился неодолимым характером, Он ужо велел что лесу быть. А значит БЫТЬ. И все указания повелел в чертовы глотки себе засунуть, все эти возражения и всяческие «но! Вот и возвел лес. «Райский сад», как он его назвать изволился!
Уууууу. Зашептал себе ветер путаясь к гиблых ветвях гилбых сосен.

«Ааааавен. Пришел домой в топиии, Айвееен в родных краях!» - кажется прохрипел себе лес…

Утомительный эксперимент, мучительный отчасти даже, и в то же время восхитительный конечно. А что их объединяло с Ривой, спрашивается? Испорченного этого красавчика Марки и молчаливую, изысканно-великолепную колдунью Ривву. Прохладную такую и недосягемую, аки горный снег. Кто ж его знает... Так наверное противоположенности притягиваются.
Марк-то, он кто? Из богатой семьи обласканный заболтливой мамА сыночек, а Ривва кто? А вот и не скажешь точно, кто она... Ящик с секретом она, чудесная шкатулка полная неведомых и странных тайн! С Риввой в постеле не покувыркаешься, и пошлый комплиментик не отвесишь, засаленный такой и пакостный, будто табачный дым в грязном кабаке - сразу язык к небу прилипает, а в паху трусливо поджимается.
Неее! Риву можно только уважать и о похождениях ей своих рассказывать, надеясь что она однажды девчонка вспылит и отвесит звонкую пощечину. Но любя же! Но с теплотой сестры в глазах.

Да, пожалуй сестра она ему... та, которую и любит, и дурачит одновременно, и веселит красавчик Марки... Но уж пальцем не тронет и другим не позволит. Вот оно как.

А эксперимент крутил, выматывал, отзывался в теле нудной болью словно болючий зуб. Сколько времени прошло, поди скажи? Но Ривва рядом, это главное.

Кан кейерреме – гнилое дыхание черных болот, гнойных болот и мерзопакостных, оно словно туман безнадежный – обволакивает душу беспросветно желтым одеялом невыносимой тоски. Глядь, и высосали из тебя болотища былую жизнерадостность, Айвен. И тепло высосали из под жидкого одеяния твоего, и саму надежду кажется выбраться из этих мест.
Это как воронка, когда целый мир скользит вниз, вниз, все вниз и беспощадно вниз. Скелетообразные побелевшие деревья, мокрые пни похожие на обезглавленные тела. Как отсюда выбраться? Как поверить в солнечный свет, в весну и радость, способную наполнить сердце счастьем?
Но, чу! Что-то в тумане примерещилось вдруг неожиданно: расплывчатое, быстрое такое – словно бы лицо или фигурка, или зверек быть может? Несуразные странные очертания заставили воображение усиленно работать…

А дорога уже вверх забирается и веселее припустили лошадки, почуяв скорую свободу от этого гнилого смрада. А тебе вдруг страшно стало, Айвен, словно бы что-то упускаешь… кого-то или чего-то… Нечто в тумане. Важное, влекущее, способное приоткрыть завесу желтой тайны!
- Ужо не извольтева беспокоиться, сэр, всё чин по чину будет, - оживился Хэм, силясь раскурить свою отсыревшую трубочку. – Скоро аки ветр небесный донесемся! Здесева-то ужо дорога старого сэра Годри начинается… А наш милостивый Вульграфт Годри, что? Ооо, как и всякий благородный господин полон ШТУЧЕК. Вот увидите скоро. Лес мертвых деревьев! Знатныйц шуткователь, значится, был наш уважаемый сэр Годри. Ну, а до господского особняка не более получасу осталось-то, считайте приехали уж совсем.

Он был грязным, этот проводник Хэм – уродливое отражение старины Айвена потасканное в острых зубах госпожи жизни. Немытые клочья светлых волос, бледно-голубые глазки в коих чувствовалась примитивная, но и одновременно вполне живая себе душа. Такая вот своеобразная душа, словно меленький, но чистый родник, серебряный такой, но крохотный одновременно родничишко-то.
Прыщи. Грязь. Расширенные поры. Если бы Айвен родился на этих богом забытых болотах на окраине Империи, он выглядел бы точно также – будь его матушка измученной крестьянкой, будь его достойный батюшка необразованным селянином, коему не ведом животворящий свет высокой литературы.
Но джентльмен Айвен – это не Хэм, а суеверный Хэм вовсе не Айвен. Проводник Хэм кривится и дергается услышав неприятные для себя вопросы, интеллект его слишком слаб чтобы противостоять народным суевериям. Длинные желтые пальцы его извлекают на свет божий трубочку, Хэм испуганно поглаживает засаленные штаны, боязливо втягивая немытую голову в плечи. Кажется, хочет сложиться, словно подзорная труба. Исчезнуть из вида огромным напуганным младенцем.

- Эээх, сэр, можно ли мне закурить пожалова? Добрые пастыри-то они сэр, это значит, что ясные деньги в зимний день! Можева они и случаются, но помилуй нас Господь, редкова то бывает. Как есть редко! А уж если о многоуважаемом пастыре отце Кристиане говорить… - махнул рукой Хэм, еще боязливее голову свою большущую понурив. – Нееет, я уж не извольте думать, того этого, даже и не жалуюсь. А все ж таки отец Кристиан ужо больно путано свои длинные речи ведет. Словно веревка, значится, вся в узлах. А пойми где у нее оконцовка и где началова, один черт разберет! Ох, помилуй меня небо за грязные словца…

И Хэм замолк ненадолго, свою трубочку в руках принявшись вертеть.

- Кикиморы они чем страшны? Они как люди, сэр, а ужо на самом деле – грязь как есть грязь. И в венах у них болотная вода течет, и глаза у них покойничьи, и зубы что у снулых рыб – полупрозрачные острые пилы. Очаровывают они, сэр! И уводят. А куда уводят? Уж про это лучше и не знать, куда они народ честной собирают… Там-то сэр большое лихо обретается, - Хэм махнул рукой неопределенно вглядываясь в сырое покрывало бесконечно-серого тумана. – Только проходева ему нет на земли честных христиан. Как нет, спаси нас Небо! Но когда канн-кейерреме, тогда уж оно может прийти. Тогда уж у него есть сила, но про то уж лучше не болтать сэр, про то уж лучше совсем языком телепать не стоит.

- Это все туманы над болотами, добрый сэр! «Кан-кейерреме», так их болотники прозывать изволятся, а то есть значимса, местные дикари. Чертово дыхание, али дыхание чертовых земель – вон оно как с их чернушного языка-то переводится. Уж нам-то и не знать! – проводник Хэм боязливо перекрестился, испуганным взглядом провожая болота.

Знатные болота, великие болота – царство черной воды, гнили и тухлятины! Болота, что растянулись от горизонта до горизонта удушливым черным одеялом: живые осклизлые джунгли образованные желтыми травами да камышами, из недр которых,нет-нет, да и доносились чьи-то призрачные шепотки, крики, рыдания…
Гиблое место, сразу видно! Лошади здесь испуганно подергивают ушами, а императорская дорога кажется ненадежной хрупкой лентой – того вестимо и заведет в тупик. Заведет да бросит, шаловница треклятая, как в страшных сказках, отдаст значится на съедение жестокой ведьме и убежит себе, чтобы ты не успел ее нагнать.
Нездоровое место. Чахоточное место. Вот и дерево как раз виднеется сквозь пропотевшие окна тряской кареты – омерзительно белое, костистое, изодранное когтями неведомых зверей. Висельное дерево чьи ветви напоминают оголенные костяки, проеденные ветром студеным да беспощадным временем. Вот и веревка болтается на его узловатых ветвях – потеет студеными каплями эта самая оборванная веревочка, аки влажная черная змея, притягивает к себе взгляд…
…И невозможно представить это дерево цветущим, развеселым таким и невинно зеленым растеньицем, живым в годы своей молодости. Юным! Оно согбенно, уродливо, оно отвратительно на вид – а корни его словно цепкие суставчатые пальцы, так и норовят ухватить живую плоть. А-а-ап!

- Сейчас-то еще спокойный сезон, сэр, уж вы не извольтева волноваться! – в волнении не замолкает старина Хэм, почесывая спутанное мочало своих волос, некогда светлых и блондинистых. – В день Всех Святых, вот знаемо когда сюда не надова ходить, а этой почитай будет ужо через недельку. Через недельку, сэр! Вот когда честным христианам не стоит на болотева соваться, а уж почему не стоит? Тьфу-тьфу-тьфу. Кикиморы во всем виноваты. Кейерремы эти…Тьфу-тьфу-тьфу, вот уж что я вам скажу, не стоит вам с ними общаться. Идолопоклонцы они все, дети иуды!
И Хэм сгибается удрученно, и кучер там во внешнем зябком мире, испуганно осеняет себя крестом.

Марк Мракус прибыл в свою палатку поздно. То бишь перед рассветом, то бишь именно тогда, когда проклятущий будильник огласил палатку своим надоедливым трезвоном. Пьяненький такой, шальной от любви магический раздолбай явился на своё рабочее место– пахнущий свежими поцелуями, женскими объятиями, дешевым пойлом и не самой дорогой любовью одновременно. Будем правдивы.
Почесывая известное место, то самое мужественное своё и многоудовольственное, магуй прилег на матрас рядом с Риввой, запустив изящную пятерню в свои густые, иссиня черные волосы на голове.
- Ривва, она совершенство! Видят боги, скоро я на ней живусь... то есть женюсь, да-да. Бринна… или Ринна, точно не помню, но какая у нее страсть, Ривва, какой у нее томный взгляд! Вот поверь мне. Как у маленькой ласковой лани, вот я о чем! Ох, Ривва, тебе тоже нужно найти какого-нибудь красавца, чтобы покувыркаться с ним в уютной постельке. Эти дела, сестренка, знаешь ли, неплохо бодрят. Марки младший, между прочим, вполне со мной согласен. Это случилось трижды, вот я о чем. Мой Марки младший могёт в такую сложносочиненную магию!

Усмехнувшись, великолепный волшебник растянулся во весь рост.

- Может ее звали Ива или Дива? Ох, Ривка, я совсем этого не помню... Да и простят меня боги, плевать на эти философские экзерсисы! Какая разница? Но кричала она жарко: «Ооо, Марки, ах Марки. Не останавливайся, дорого-о-о-й мой Марки!» Вот я о чём! Я гигант Ривва. Всегда это знал, а сегодня ночью убедился! - поежился от надоедливого звона, недовольно тряхнув своей головой. - Проклятый будильник, кто только придумал эту чушь? Мне необходимо выспаться, такие дела, Ривва, отнимают много сил!

- Ты жаркий, Федя. И ледяной одновременно, и такой разный человек. Не знаю как это сказать лучше, родной мой… - прошептала Майя Юрьевна прижимаясь к нему. Чувствуя горечь его и обиду, но не умея в ней разобраться еще. Не зная его души как следует, чтобы совсем уж свойской в ней гостьей стать. Скрывал Федя свои эмоции, а Майя Юрьевна слишком сильно утопала еще в своей обиде, чтобы суметь пробиться в его личную.
И все же она приметила эту особую бледноту, которая всегда разливалась по красивому лицу капитана аки налет прохладного инея, когда он испытывал сильные эмоции. Когда он злился или напротив огорчался даже, когда держал в себе горечь и становился похожим на белый кусок айсберга. Она мягче дотронулась до него, ласковее, она нежно погладила его шею, слегонца зарываясь пальцами с волосы – не эротично зарываясь-то, а любя…
Перебирая его волосы ласково и осторожненькою

- Ну вот, ты кажется совсем обиделся, Федя и теперь похож на холодильник из нашей ординаторской. Ага-ага, сто процентов по моей пчелиной шкале! Белый-белый человек-капитанище, Федор Михайлович не Достоевский. Ты всегда бледнеешь, когда о чем-то молчишь! – улыбнулась ему Светлова, принимая его объятие. – Сложно определиться в отношении тебя, мой родной. Фёдор Михайлович ведь не робот и не монохромная мозаика из черного и белого, вот о чем Майя Юрьевна хочет сказать сейчас. Ты сложный, оттого я тебя и морем назвала. Ты глубокий, а что в этих глубинах запрятано, поди скажи так сразу? Э, не-е-ет. Глупой Пчелке не всегда видать. Вот сейчас вижу обижен. Молчишь громко-громко. Но ты не злись, мой капитан. Я с тобой. Хоть мне и тоже обидно. Это нормально, когда начинаются отношения. Старые умудренные пердуны ученые называют это «расстановкой границ» или чем-то подобным же. Не знаю Федь о чем ты думаешь, но ты мне дорог. Я пять лет тебя ждала, а это самое важное, красивый мой…
Вздохнула Майя Юрьевна, прикрывая серые свои глаза. Нет. Она совершенно точно не планировала секс в качестве вишенки на торте, и одевалась она не для соблазнения капитана. Просто Майя была истинной дочерью капитана Светлова – и если случалось что-то неожиданное, странное и невозможное даже, то Майя следовала своему горячему, искреннему порыву и не думала о последствиях. Для мотания соплей на кулак еще придет свое время, дамы и господа, но уж если потянулся любимый к ней… Если обжег неожиданно личным поцелуем, а тело ее жарко-жарко отозвалось на этот страстный поцелуй, то почему нет?
Жизнь коротка. Майя любит своего Федю. Все просто. Всё высоко и одновременно очень и очень по человечески. Она же не с первым встречным захотела утонуть в сладкой истоме своей, она с Федей желала соединиться, которого так долго ждала… Душой соприкоснуться с ним и бренным телом тоже.
Так бы могла ответить Пчелка Майя, знай она личные мысли капитана. Но она не знала, она смущалась немного и совершенно точно не умела танцевать, надеясь скрыть свою неопытность. Рука легла на его плечо, уголок губы дернулся в волнении.
Надо же, Фёдор Михайлович плохой танцор! А блондинка блин со стены как же? Разве они не танцевали с ней всю ночь напролет, как в этих старых голофильмах, когда мужчина и женщина кружатся в аристократическом вальсе?
Но Федя стеснялся. И Майя стеснялась тоже. Это роднило, и делало двоих разделенных обидой людей чуть ближе. Это заставляло Майю тянуться к своему капитану, испытывать к нему ласковое, щемящее сердце тепло.
- Глупо как-то что мы ссоримся. Ведь на самом деле мы слащавыми должны сейчас быть, такими прямо идеальными влюбленными людьми и говорить высоким слогом. «Мусьё капитан, я вас обожаю, ёшкин кот». В киношках оно всегда так, и в этих рассказах тоже, которые типо о любви… А я вот о скрипке думаю, и о том как вы с голым торсом на кухню ворвались. Явление Апполлона на камбуз! И как бы завтра к Кырымжану на занятие успеть. И о нашей новой пациентке-инопланетянке. И о ноге Фотона Игнатьевича думаю, и о том как бы он смутился, заберись я на мостик. А еще о вашем прозвище Фединатор… ох, наверное сто процентов от старпома Михалкова это услышала.

Рассмеялась Пчела.
- Он ведь на смотрины пришел в медотсек, Феденька. Чтобы заценить Майю Юрьевну и своими глазами на Пчелку посмотрить, сто процентов информация! Хороший друг, вот чего я о нем думаю. Он не о себе, он о тебе Федя волновался. Вдруг ты с вертихвосткой какой рыжейпропадать решил…
Рассмеялась во время танца, неловко ноги переставляя. Чуть споткнулась, нечаянно Феде на ногу наступив.

- Феденька!
Майя замерла на его плече, задрожав всем своим тельцем. Хрупкая маленькая пчела. Но и девушка упорная – не ребенок, а совсем уже почти женщина: рыжая такая, напуганная, худощавая, растерянная сейчас перед Федей, ошарашенная совсем-совсем. Но упрямая! Не сдающаяся даже когда все плохо, не отдающая своё счастье просто так.
Она замерла на его плече – веснушчатая и потерянная. Выдохнула с легким вздохом похожим на плач и снова вдохнула воздух. Светловы не плачут, а Майя… она ведь еще с пещеры потеряла свои слезы. Кто-то улыбку теряет, как мальчик Тим Тайлер из своей сказки, а рыжая Пчелка потеряла слезы. Потому она обнимала своего Федю подрагивая от обиды и облегчения, от одновременной этой радости окрыляющей, замешанной на горьком таком мучительно остром разочаровании.

- Окей, окей… - пробормотала дева, утешая его тоже. Прижимаясь к нему крепко-крепко, но целомудренно как-то, стесненно. Он ведь отказал ей уже не раз! И вроде не со зла-то отказал, а вроде теряется от такого женщина. Неизбежно теряется.
Майя ведь не думала об условностях сейчас, не размышляла о том, что надо или не надо им делать в эти романтические мгновения. Она просто любила его сейчас: и сердцем любила своим пламенным и телом. Но он её не хотел.
И отношения терять не хотел тоже. Он говорил: люблю тебя. Она верила ему, такому родному и своему капитанищу, но и не верила тоже. Какой-то частью женской своей натуры очень сильно обижалась. И оттого она дрожала будто в лихорадке – эмоции раздирали ее, нежность к Феде чередовалась с мучительным стыдом, её же не захотели! И вздох ее был похожим на плач, на этот мучительный вопль души, когда боли много, а света мало.
Она отстранилась немного в сторону, заглядывая в его глубокие изумрудные глаза.
- Как же Майе Юрьевне об этом не подумать, родной мой, если ты всегда отстраняешься? Когда я близка, когда хочу целовать… Пфффф, ты уходишь в сторону, ёшкин кот! А я… Мне неслегонца всё равно в такие мгновения кто и что вокруг нас. Это правильно – когда любишь, вот что Майя Юрьевна дюже умная Пчела думает по этому поводу! Но ты холоден, мой капитан, ты как кусок льда. Отвечаешь на мои поцелуи, тянешься ко мне, а потом в сторону… Всегда в сторону, мой родной! Нет-нет-нет, Федор Михайлович. Любая подумает, что подумала я. Не права, так точно! Глупая глупая Майя, но этот вопрос все время у меня в голове свербит тучей мух. Не волнуйся…
Вздохнула.
- Я не стану давить. Дурацкое романтическое мгновение уже ушло, а я… - сглотнула, не сумев договорить главное. «А я бы не сумела продолжать, когда боюсь что тебе это неприятно. Когда думаю, что вот ты сейчас снова все прервешь, а я останусь одна. Будто бы извращенка какая тараканисто-рыжая, желающая эротического зла своему капитану. Словно сексуальный маньяк!»
И сверкнули уже воинственно её серые глаза. Нахмурились рыжие брови, когда она на него разозлилась –Пчёлка стала похожа на Юрия Светлова сейчас. На высокого своего политического отца сделалась похожей – таким ведь и выглядел он, когда что-то не по плану у него шло. Суровым, гордым, непокорным. И оттаяла тут же суровая Молния от нахлынувшей нежности. И почувствовала себя пьяной - слишком много было эмоций, чувств, ощущений.

- Да-да-да, мой капитан. Я хочу сохранить то, что между нами происходит сейчас. Разумностная Майя Юрьевна хочет знать тебя как человека, как личность. И если тебе все эти шуры-муры до лампочки, то я не стану никого принуждать. Потому что капитан Фединатор мне дорог. А уж если он не хочет всякой эротичной мишуры, нуууу… кто ж смотрит фильмы для взрослых под дулом пистолета, скажите-ка на милость?
И снова обида проглянула в Майиных серых глазах. И жар обжигающий. И тепло. Это здорово, когда женщина ТАК смотрит. Когда принимает тебя с твоими бровями и с чудесными зелеными очами тоже, хотя и злится еще. И плохо, когда она обижена. Когда болючая заноза засела у нее под кожей и колет противненько. Женщин такой отказ уязвляет сильнее чем мужчин, много сильнее ранит.
- Хорошо, - так же глухо ответила ему она, чуть опустив свою голову. – Это верно, олрайт, не следует сейчас уходить. Такой день странный-странный, будет больно завершать его так скверно. Окей. Всё так…
Кивнула, соглашаясь на танец.
- А ты горячий, Федь! Таким я тебя не знала… способным быть в гневе, обжигать обидой. Да… Ты нравишься мне таким. Это настоящий ты, а девочки в МЗУ не знали, хе-хе. Зато Майя Юрьевна теперь знает. Мой капитанище. Везувий мой ненаглядный!
Рассмеялась несмело. Посмотрела на него задумчиво – с добром поглядела-то, с этой теплотой нежной.
- Федя ты мой Федя, ершистый такой птиц. Музыка… Нууу. В медленных Молния Светлова не сильна, но у Данко наверняка что-нибудь найдется. Лиричная Майя Юрьевна хотела бы глянуть с тобой «Титаник», но песня оттуда дюже тоскливая, хоть и красива конечно. Давай что-нибудь другое мой капитан, такое… под скрипочку.

Почесала нос смущенно.

- Всегда мечтала научиться играть на скрипке, о да. Стопроцентная мечта. Отец говорит что я выставлю себя посмешищем, возможно он прав, а возможно я была бы блистательна в этой роли.

...Она его любила, она тонула в этой сладчайшей своей нежности не в силах остановиться. Горячие губы прижались к его обнаженной груди, робкие поначалу поцелуи сделались смелее - она начала с шеи, по чуть чуть двигаясь вниз. Его тело слегка подрагивало под ее девичьими губами, она чувствовала как он взволнован - как горячо и сильно бьется его сердце, будто птица пойманная в клетку.
Тук-тук-тук. Майя исчезала обхватывая его плечи своими ласковыми руками, чувствуя как его руки, в свою очередь, двигаются все опаснее по её спине. О дааа, это было опасно, прекрасно и одновременно страшно до невозможности! Стайки мурашек порхнули по ее веснушчатой спине, когда его прикосновения сделались горячее и чувственнее! Обнаженная его грудь будоражила ее, заставляя забывать обо всем на свете. Запах разгоряченного Фединого тела мешался с тонкими запахами одеколона, поцелуи становились более насыщенными, проникновенными, чувственными. Не просто мимолетное прикосновение сухих губ, но поцелуи опьяняющие и живые...

Но вот его тихий голос развеял розовую дымку затуманившую взор Майи Юрьевны - Федор Михайлович отодвинулся чуть вдаль, а рыжая дева растерялась. Федя прав, само собой, и великолепная Майя Юрьевна вроде бы сама остановила этот эмоциональный порыв, но...
"Я вам противна?" - задала она немой вопрос.
Странный вопрос конечно, но вполне ожидаемый если человек уклоняется от твоих нежностей уже который раз подряд. Майя Юрьевна растерялась сейчас: она чувствовала как отзывается его тело покорное ее ласкам, но так же видела сомнения на лице Феди, его холодную грусть высвечиваемую синим светом голофильма.
Почему? Майя не понимала, а если и понимала то не совсем: ей было стыдно его целовать, потому что ему стыдно. Но если бы он не стыдился, если бы не начинал и не отходил каждый раз, разве стала бы она стесняться этих проявлений любви?

Серые глаза её расширились тоже наливаясь грустью - так море хмурится перед грозой, темнеет себе потихоньку и теряет свою счастливую голубизну, предчувствуя скорый шторм. Смотрела вперед Пчелка Юрьевна скрестив на груди руки, заледенев будто бы в этом своем немом вопросе, в этом тяжелом звенящем непонимании. Губы её еще помнили вкус его поцелуев - ей было одновременно и жарко, и холодно. Она испытывала гордость в этой своей комнате Пчелиных достижений и одновременно стыдилась, чувствуя как Феде неловко и непонимая причин этой стыдливости.
Вот он снова придвинулся чуть поближе, а Майя застыла рассматривая его лицо. Нахмурились рыжие брови. Тяжелехонькая складка пролегла на лбу.
- Я... - Майя вздохнула продолжая смотреть кино, которого она даже не видела сейчас. - Ну...
Грустный её взгляд прошелся по его лицу, рука порхнула чуть притрагиваясь к его щеке. Без эротизма притрагиваясь-то, а просто и женственно, словно бы желая удостовериться что он живой. Не голограмма остывшая. Не актер кинофильма какой-нибудь.
Но, нет. Кажется живой Федя, кажется настоящий, а вовсе даже не мираж, вот его руки на своих плечах ощущает Молния. Вот дыхание его щекочет ее темечко. Капитан Федор Михайлович решивший нарушить пропасть между ними двумя.
- Я вам противна? - наконец тихонько произнесла Светлова, серьезно глядя в его глаза. - Вы всегда отстраняетесь, всегда прекращаете любые мои попытки, и... Это молчание, оки-доки, оно требуется порой. Окей, я не против молчать! Но вы отодвинулись сейчас. Я вижу стыд на вашем лице...
Махнула рукой эмоционально.
- ... Федя? Что-то не так Майя Юрьевна делает?

Ну, нет... Майя Юрьевна не могла отдать фильму свое внимание целиком, когда капитан Федор Михайлович был так восхитительно, так невозможно рядом с ней. И казалось бы жуткие монстры нападали из темноты на несчастных космодесантников, лилась кислота прожигая в плоти кровавые дырки, жутко шипели Чужие пробираясь по темным осклизлым коридорам за живым сердцем Сигурни Уивер, а Майя все же не могла окунуться в фильм целиком. Потому как Он был рядом совсем, потому как он держал её осторожненько, держал словно драгоценную статуэточку, заключив в ласковый плен собственных горячих рук. И волнительные мурашки пробегали по спине когда она ощущала его так близко, так одуряюще, так восхитительно рядом с собой. И сонная усталость превращала этот киносеанс во что-то нереальное, чудесное такое, совершенно точно невозможное в скучном мире дневных людей.
Ну, нет! Она не фильм сейчас смотрела - она Федей невольно любовалась в эти счастливые мгновения, она примечала его жесты и немножечко стеснялась, когда ловила его взгляд на своих ногах. Будем правдивы! «Нууу, ноги как ноги - думалось Майе Юрьевне, - худощавые и не слишком высокие, подтянутые конечно и спортивные очень даже лапки. Восхрененные ножки Молнии Светловой, а не хухры мухры вообще-то, господа и дамы! И все же не самые сексапильные-то и не самые пышные, будем правдивы на все сто.» Но Федя смотрел, а Майя чувствовала всем своим женским естеством что Федя смотрит. По спине ее пробегал волнительный холодок, а узкая ладонь чуток подрагивала в возбуждении, ощущая живое внимание любимого мужчины.
Ей было приятно и ей хотелось поджать ноги, потому как было одновременно стеснительно и странно в этот миг. Но Пчелка Майя не поджимала свои ножки, она примечала тихонечко как он любуется ее телом, невольно вспоминая Федю без рубашки. И тогда Майя краснела в темноте, тогда стеснялась перед голографической Сигурни Уивер, боясь признаться другой женщине и самой себе в физическом влечении. В простейшем этом человеческом желании прильнуть к любимому телу. Долой рубашки! Долой прочее - стеснения, рамки и надоедливые правила... Ей запал в душу его голый замечательный торс, горячий торс и худощавый чуток - такой родной! Ей обнять его желалось без рубашки, поцеловать шею и спуститься чуть ниже, чуть интимнее, прикоснуться к нему руками... И оттого Майя дрожала и сердце ее волнительно стучало - тук-тук-тук, в этой тьме. И она пугалась когда Чужие выныривали из недр проклятой станции, но пугало ее собственное желание в этой темноте, а вовсе даже не фильм. Рука её задумчиво поглаживала его волосы порой, зарывалась в эти пряди щекоча капитана, а сердце громко билось в груди. Ток-ток-ток.

Наверное Федя его тоже слышит?!

Поцелуй случился неожиданно и странно, казалось бы смотрели фильм и вдруг нега! Густая, пьянящая себе словно мёд обрушивается на тебя волной. Хорошо и сладко тогда делается в груди, как-то свободно и впечатляще одновременно, будто бы стоишь над обрывом. Туда в бездну летят облака, ветра обнимают тебя за плечи и нужен только шаг чтобы взлететь. Его запах, волшебный вкус его губ! Эта встреча в Пещере - так было суждено, чтобы влюбилась, чтобы обожглась, чтобы сломалась она и снова стала целой. Эта первая обжигающая любовь в её рыжем мире. Боль и сладость, терпкость и бесконечная надежда.
Федя, родной мой Федя! Любимый мой Федя, бесценный и родной. Федя!
...Она очнулась когда ее руки расстегивали его белоснежную рубаху, когда она не имела сил остановиться, прильнув к его обнаженной груди своими горячими губами. Но он ведь сам разворошил угли, заставив пламя вспыхнуть ослепительно рыжим пожаром! И вдруг голос его, и фильм. И стыд!
Серые глаза расширились, брови удивленно вздернулись вверх. Она... Она растерялась! И устыдилась. И вообще - обратила свой взор к голоэкрану напуганная собственной смелостью.
- Оки-доки, так точно капитан. У вас там что-то, ага... Это. Соринка, угу, - стушевалась Светлова, рассматривая ненастоящих чужих бегающих по комнате...
Чужие. Никогда не знаешь, когда из тебя выпрыгнет вот такое вот! Неожиданное совсем.

- Да, думаю это можно, - робко улыбнулась Майя Юрьевна, дозволяя его руке, такой себе уверенной и капитанской конечности, устроиться на ее принарядившемся плече. Вообще-то, будем правдивы, Пчёлке было немножечко жарко в пиджаке, после привычной своей одежды строгая ткань военной формы сковывала и вгоняла в небольшую панику своей теснотой, но Майя делала это для Него. Девушка заметила его восхищенные, наполненные нежностью глаза, когда Федя увидел. А это означало, что можно потерпеть все неудобства мира сейчас.
…Ей было робко и приятно согласиться на эту его просьбу. Узнавать Федю по новому: как чувственного доброго человека. Мужчину, что немаловажно! Того самого капитана, которому нравилось быть мужчиной, а ей нравилось быть женщиной, когда он рядом. Ну да, ну да... Это наверное и есть совместное счастье – когда ты для него, как он для тебя! Вы оба несовершенны, но вы стараетесь подрасти, не мучаете друг друга высокими требованиями, но пытаетесь стать чуть-чуть лучше. И заранее прощаете друг другу ошибки, потому как невозможно сделать человека другим.
Майе нравилась некоторая неуверенность Федора Михайловича, эта самая его робкость. Трогательность даже, а порой и откровенная нелепость. Эти недостатки делали Федю живым настоящим человеком, которому можно было доверять.

Небрежно сдув рыжую челочку вбок, блистательная Майя Юрьевна устроилась на своем собственном троне сложенном из двух подушек: вместо спинки наша находчивая дева подставила кресло-мешок, а вместо поручня облокотилась на Федора Михайловича. Уселась царственно, ибо в юбочке же, но все ж подмигнула капитану любимому своему – этому зеленоглазому пламенному мужчине! И прижалась к нему доверительно своей рыжей головкой, потому как хотелось сейчас прижаться к Феде, к надежному его боку притулиться и немножечко отдохнуть. Потому как напряженный выдался день, ооочень тяжелый и очень нервный! А еще странный, волшебный, голографический, наполненный упоительно жаркой любовью под снегом… Как-то сама собой навалилась усталость – Майе было спокойно рядом с Федей, тепло и сонно, уютно, словно кошке в теплой квартире.
Она сидела как королева, но глаза её сейчас мерцали спокойствием и умиротворением, и голова была прислонена к его плечу. Чуть прикрытые глаза ее сейчас казались прозрачным прудом под звездами, такое глубокое мирное серебро наполнило Пчелкины очи.
- Ооо, это первосортный ужас, мой капитанище, со всеми три д эффектами и полным ощущеньицем присутствия, - устало улыбнулась Майя Юрьевна. – Великолепная Молния Светлова это вам не хухры-мухры и не бояка какая-нибудь дрожащая, ой нет. Таких не берут в космонавты, ага-ага! – задорно бровку приподняла. – Там написано, что это самый страшный формат, для истинных ценителей жанра! Значит это зачётно кино именно для нас. Реставрированная лента, агась.
Снова подмигнула Феде, изобразив эту самую пугательную дрожь.
- Бууу, страшновато начинать! А впрочем нет, вру как последняя чубака. В компании капитана и его бластера мне ничего не страшно, олрайт!
И поглядела на него доверительно и близко, не скрываясь сейчас и не пытаясь закрыться. Она ему доверяла сейчас. Она хотела к нему притулиться в этой полутьме, чтобы побыть со своим мужчиной наедине – невинно и одуряющее близко одновременно. Она не верила в его пошлые поползновения. Федя это же Федя. Настоящий данкийский джентльмен! А если он решит поцеловать свою Пчёлку и нарушить фильм, ну-у-у… она не будет против.
Мягко скользнула по его волосам ее узкая рука, задумчиво перебирая темные пряди волос. Погладила ушко невзначай эта игрунья-ручка, пощекотала капитанскую шею легкими прикосновениями. Хихикнула Майя и притихла себе, порхая длинными ресницами.

- Ну что, поехали!? Только вперед и никаких аттракционов? - произнесла перед киносеансом.

Долгий искристый поцелуй, такой себе опьяняющий, такой себе как на качелях горячий и неторопливый же. Ах! Чувство, словно отрываешься от земли – когда в животе твоём звонко-звонко, когда в душе полет, а в голове царит восхитительная, царит будоражащая даже простота, когда всё очень понятно. Есть ты, есть твой мужчина. Есть застывшее мгновение красоты и ни одной заботы рядом, потому что для забот еще будет своё время, но не сейчас, не теперь! О, да-а-а.
Вот какое ощущение возникло у Майи Юрьевны, когда она вдруг оказалась у Чижика в объятиях, когда все ее сомнения уже не имели значения, а был в целом мире только родной Федя. И его красивые брови, и волосы и белая рубашка с крахмалистым воротником наполняли вселенную рыжей Пчелки. И темные-темные ресницы подрагивали на его веках будоража ее кровь.
Её рука легла на его плечи чуть приподнявшись к горячей шее – обхватила эту шею нежно и чувственно, делясь своим горячим пчелиным жаром на двоих. И кажется, это именно он не отпускал ее губы; и кажется, это совершенно точно она не отпускала его губы из своего ласкового плена. А потом, когда уже стало не хватать воздуха и сердце запрыгало в груди, она счастливо улыбнулась:
- Какой вы! Мой зеленоглазый сэр капитан! - и снова рассмеялась, потому как несла сейчас глупость. И глазами его замечательными любовалась в этот момент, и челочкой любимой тоже.

«Федя вы мой Федя. Какой же ты, Федя!»

- Такой искристый поцелуй! Ммм, как фейерверк на вкус, он обжигает, он ослепляет, но его нельзя забыть совершенно точно! Будто бенгальский огонь, сто процентов! И что мы станем теперь делать, мой родной?
Она приложила его горячую ладонь к своей веснушчатой щеке, застыв в этой позе.
- Тогда останемся здесь, мой капитан, вот что великолепная Майя Юрьевна об этом всём думает. Притушим свет и будем смотреть голотелек. Ну, его этот мостик, Федь! Есть время, имеется в запасе немножечко времени для двоих… не станем его терять попусту на переодевания и экскурсии по кораблю. Ёшкин кот, совершенно точно не станем же!
И снова улыбнулась ему, надеясь что она угадала желание капитана Чижика. Федя ведь не желал идти на мостик, это почему-то чувствовалось, что ему пока не хочется идти туда. Он даже как-то вот поскучнел в голокомнате, когда она предложила прийти на его рабочее место. Значит, пусть лучше они останутся наедине. В этом приятном уединении. Вдвоем. В этом опасном уединении! В родном таком плену.

- Садитесь на ваше любимое кресло, капитан! – Шутливо бровь приподняла Светлова, бросая ему охапку подушек с кровати. Знала же, догадывалась же, блин, что он не сядет. – Старое доброе кинцо. Таинственная планета, группа колонизаторов… Мурашечный, будоражащий кровь ужастик! Хорошо. Старый добрый монстрятина Чужой… Робот тоже ничего, человечный такой товарищ – почти как наш Робик!

- Нет, не надо! – она заблудилась в его восхищенном взгляде, тоже в свою очередь потеряв счет времени. Словно бы жаркая волна захлестнула Майю Юрьевну и она знала сейчас, что любима. Что красива! Что она просто-таки шокировала молодого капитана Чижика, впервые пожалуй показав ему свою женственность.
…Выходит, ее отец знал толк в это самой женственности? Подарок его действительно был выбран с любовью, со вкусом. Пусть Майю увидят другие, как видит он ее сам! Отец знал толк в этих делах, порой излишне строгий к Майе Юрьевне, он всё же выбрал для нее нечто действительно уникальное. Сердце Пчёлки защемило от острой благодарности к Юрию Светлову, от этого странного мгновения, когда она вдруг осознала, какой видел ее папа. Какой желал показать миру.
И этот сияющий Федин взгляд, одновременно растерянный и полный счастливого восхищения!
Она заблудилась в его серых глазах, утонула в этом его мужском удивлении, расцветая счастливым нежным румянцем, но обе руки легли на его плечи, силясь удержать капитана в белоснежной его рубашечке.

- Федь, не уходи… - мягко сжались девичьи пальцы скользнув по его шее, пахнуло от Майи легкими цветочными духами, а ноздри ее чуть расширились, выхватывая его собственный аромат. Этот замечательный запах одеколона улавливая, перемешивающийся с запахом чистой рубашки и тёплого тела под ней. – Время штука капризная, мой капитан! Сейчас его много – потом мало, давай уже посмотрим это дюже старинное кинцо. У меня есть кресло! (улыбнулась задорно, припоминая «любовь» капитана к её креслу). Шикарную блин пугаловку поставила Майя Юрьевна, не хухры-мухры, а Чижиков самых настоящих. Ой, прости. Чужих, само собой, старых добрых Чужих!
А длинные пальцы ее, словно бы против воли уже попытались зарыться в его волосы, нечаянно скользнув от шеи к голове. Перебирая аккуратно эти любимые пряди, наслаждаясь запахом его - этим живым духом мужского тела! И всколыхнулся жаркий туман в голове, напоминая о поцелуях, об объятиях страстных в голокомнате, когда только снег и ничего лишнего вокруг. Когда только горячий страстный снег обнимает душу, падая от земли к небу…
Но еще помнила себя Майя, ещё не сдавалась этому счастливому мороку. Словно бы за спасительный якорь ухватилась за новый планшет Пчелка, за мысли о мостике, об отце.
- Я… так оделась. Ну… Для мостика. Чтобы быть во всеоружии попав туда, чтобы не опозориться и все такое, мой капитан! Ммм, Майя Юрьевна ведь никогда не бывала в таких пафосных местах, родной мой. А вдруг кнопочку какую запретную нажмет или еще чего? Ну нет, ёшкин кот. Эта форма – она словно бы воплощение моего самоконтроля, этой самой стали воплощеньице, заложенной в характере неустрашимой Майи Юрьевны Светловой!
И усмехнулась, понимая что городит сейчас форменную чушь, что щебечет пчелой, лишь бы не потеряться в эмоциях. Потому что ей было хорошо, когда он рядом, потому что ей было очень-очень восхитительно в его присутствии, и она боялась силы своих чувств. Боялась задушить его собой, надоесть и все такое. Завести капитана Чижика в пропасть этим своим жаром.

Нужно было оставаться трезвой, чинно пить какао и смотреть кино. А белая рубашка пьянила ее, манила ее. И этот планшет, и челочка и освободившееся место блондинки на стене! Майя улыбалась. Но она еще помнила о форме, помнила об ответственности за своего мужчину, за всех мужчин на корабле включая Данко.
«Хоть бы он пожелал прогуляться на мостик, тогда было бы проще успокоить своё сердце. В каюте… в моей каюте мы будем слишком одни! Я так хочу остаться с ним один на один, забыть про все эти уставы и правила… Но. Почему всегда есть эти дурацкие «НО»!?
- Ты такой красивый, Федь, - прошептала восхищенно. - Очень нарядный в этой рубашечке!

Майя Юрьевна не смогла сдержать этого своего девичьего любопытства, когда дверь в каюту Чижика неожиданно распахнулась. Словно бы помимо ее воли, озорной веснушчатый нос упрямо подался в сторону дверного проема, а серые глаза не менее упрямо на стеночку-то поглядели, как будто бы желая снова с загадочной незнакомкой встретиться, хотя Майе совершенно точно не желалось с ней встречаться. Будем правдивы! Просто эта блондинистая дама с родинкой, так по родственному поселившаяся в комнате Чижика зачаровывала молоденькую барышню Светлову – вот вроде и не хочется Розу-Мимозу видеть совершенно точно, а не смотреть на неё тоже невозможно.
И Майя поглядела, подалась в ту сторону невольно, желая увидеть эту красивую леди улыбающуюся себе рядом с Чижиком. И ахнула про себя – потому как не было там старой знакомой капитана. Вот не было и всё!
«Хороший друг Светлана» - вдруг вспомнилось Светловой. «Мой хороший друг, с которым мы давно не общаемся» Угу. Но ведь хороших друзей не помещают на стенку, не отдают им самое почетное место возле кровати, чтобы засыпая скользить взглядом по любимому лицу. Ну да, ну да! Они ведь встречались. Настырный Леха Стругачев тогда прояснил у Федора Михайловичана на эту перченую темку, что-то вроде: «Мы с Ланой встречались. Давным-давно, когда вы еще пешком под стол ходили. А расставшись, остались добрыми друзьями….»
Добрыми друзьями. Ага-ага, держи карман шире, Светлова! Ну-у-у нет, это была не просто блондинка и не просто дружба, эта была какая-то личная история недоступная Пчелке Майе. Нечто, совершенно точно не имеющее отношения к семье капитана Светлова и его рыжей дочери; нечто, что очень даже волновало Майю как женщину, бередило ее нервы и трогало за сердце
«Это же инстинктивно чувствуется, ёшкин кот. Вот такие вот исторьицы любая женщина ощущает особенно остро! Окей. У Федора Михайловича было прошлое с этой дамой, а теперь!?…»

Теперь Майя удивленно посмотрела на Чижика, вопросительно приподняв свои рыжие брови – встретилась с его глазами зеленовато серыми, задавая свой немой вопрос. И отпрянула от двери как ужаленная, осознав вдруг, как она сейчас жутко проколалась; как выдала себя в этом своем дурацком любопытстве. Даже раскраснелась вся от смущения, заполыхав как светофор.
- Эммм, нет… Давайте у меня, - экспрессивно кивнула головой Пчелка, чуток проливая какао. – Ааа… Я… Я хочу вам кое что показать. Тебе Федя! Заходи, ммм, через пятнадцать минут ко мне! Давай родной, я страшное кинцо поставлю!
И двинулась в свою каюту решительным шагом, напоследок чутка растерянно улыбнувшись капитану без рубашечки. И уже там, за дверью, в этой своей комнате прислонила к полыхающему лицу ладонь, закрыв на мгновение глаза.
Как стыдно! Чего это она полезла блондинку смотреть!?
Вздохнула. Выдохнула. На своё знамя лиловое поглядела, сокрушенно уперевшись затылком в стену. И нахмурилась вдруг грозно, аки капитан Светлов двинувшись на штурм проблемы.
Какао. Кино. Само собой «Чужие», старая добрая космическая фантастика. И форма! Та самая форма, которую отец велел надеть по возвращении Данко на Землю.
«Оденешь это и будешь выглядеть как человек, Май. Запоминай, дочь. Камеры любят военную форму, а не ту дрянь, которую ты обычно носишь!»
Камеры любят военную форму. И Федор Михайлович будем надеяться тоже полюбит, ибо это была единственная женственная одежда, хранившаяся в комнате Валькирии Светловой.

…Строгая белая рубашка с накрахмаленным воротником, юбка до колен, аккуратные капроновые колготки и туфли к ним. Пиджак, ремень и даже галстук. А на голове шляпка. Военизированная форма медика ВКС, а не хухры-мухры!
«Не та дрянь, которю я обычно ношу!» Шляпка говорила о том, что Майя лейтенант – то есть офиценского звания рыжая персона, а прохладно серый цвет формы очень даже шел к ее глазам, хотя и делал Майю непривычно строгой, официальной такой барышней.
...В чертах её вдруг проскользнуло нечто унаследованное от матери, напоминая о прекрасной блондинке вмерзшей в кусок льда.
Поежившись, девушка распустила строгую шишку, быстренько заплетая косу. Коса как-то освежала, хотя и вносила элемент вольности в этот строгий образ.
«Моя единственная юбка! – задумчиво улыбнулась девушка своему отражению. – Понравится ли она капитану?»

- За что же мне тебя прощать, Федя? – искренне удивилась Майя Юрьевна, приподнимая свои длинные, темно рыжие брови вверх. Задумчиво поглядела на Чижика, стараясь смотреть выше груди – в глаза, значится, его глубокие стараясь смотреть, а не на оголенный торс, который так смущал капитана.
Майе сейчас казалось, что самое важное это не переборщить. Чтобы горячей нежностью своей не пересластить ситуацию, а то еще подумает мужчина, будто бы замечательная Майя Юрьевна его жалеет как слабенького. Чтобы смехом не задеть, который обидным может показаться или язвительным таким. Майе казалось, что всё должно быть естественно сейчас, дружественно и по-свойски. Без лишнего этого женского кудахтанья, значится, а вот так – как оно может произойти в компании родных людей. Когда один человек поддерживает другого в неловкий момент. Всего и делов!
Без выпендрежа, без высоких этих слов, которые пошлые в своей затасканности и скучные такие словечки, а вот просто нужно поддержать родного Федю в неловкой его ситуации, показать всем своим видом, что ничего страшного вообще не произошло.
Но ведь и вправду же не произошло, будем правдивы – это даже трогательно, что он примчался на кухню без рубашки испугавшись за Пчёлку! Самый настоящий данкийский джентльмен!

- За что же Майе Юрьевне тебя извинять, родной мой? За то, что у тебя есть тело и в данный момент оно не прикрыто изысканно белой рубашечкой? Скажешь тоже,.. - девушка аккуратненько передала Фёдору Михайловичу стакан какао. – Держите вот ваше какао, мой капитан. Припивайте этот великолепностный напиток и утешайте ваш дух, ибо Майя Юрьевна пурги не гонит. Какао просто восхитительное на вкус! И вообще, вы же доброе дело сделали своим появлением, капитан, так что грустить тут ровным счетом не о чем!
Поглядела на него с любовью, с нежной этой искристостью в сером взгляде, любуясь живописно растрепанными капитанскими волосами. Извиняется, тоже вот… А сам такой красивый в этот момент, трогательный и добрый человек! Чуть не окосела Майя Юрьевна, когда взгляд ее невольно попытался соскользнуть вниз, это же ведь так трудно, когда тебе интересен и дорог человек (вместе со своим телом и всем таким интересен-то), очень трудно на него смотреть отстраненными докторскими глазами.
...Вздохнула Пчёлка Майя, аккуратно и сосредоточенно какао своё припивая. И таким горячим оно ей сейчас показалось, таким волнительно жарким в этот момент, вот прямо до мурашечных колючек…
Подтянутый. Тренированный. Живот. В капельках просыхающей влаги, в испарине этой переживательной. Ага-ага! Ох, какие глупости лезут в голову.

- Нет, Федь! – выдохнула она чуть более страстно, чем собиралась. – Ты действительно помог Спартаку Валерьевичу, вот я о чем! Понимаешь… Мне кажется будто ему было очень грустно, когда я пришла на кухню. И эта грусть… она была такая, которую не прочь иногда разделить с другим человеком, ёк макарёк. А теперь, после нашего появления, Спартак Валерьевич уж точно не будет думать о печальном. Мы… Майя Юрьевна справедливо полагает, что Спартаку Валерьевичу нравится за нами следить. Он как бы по-доброму наблюдает со стороны, ему это интересно, оки-доки, он хочет чтобы история закончилась хорошо. И я умная уверена на сто процентов, мой милый капитанище, даже на двести – Спартак никому не расскажет об этой ночи!
Вздохнула Майя.
- Но люди... – внезапно прервалась услышав приближение Ивана, на капитана с опаской поглядела, думая о том, как бы удержать его от этого гнева. Узкая девичья рука легла на плечо Фёдора Михайловича, а глаза весельем засверкали, когда выяснилось КОГО обнаружил Иван.
- Это же он Бегемоту выговаривает! - тихонько хихикнула Майя Юрьевна. – Это он не вам…
И засмеялась вдруг облегченно, давая выход скопившемуся напряжению. Задергалась в этой юмористической корче.
- Ох ноу, всё хорошо, Федя. Так хорошо, что я боюсь всё испортить! Не знаю. Нам нужно научиться говорить друг с другом, эээ, когда что-то не нравится и все такое… Майе Юрьевне было здорово в голокомноте, а огорчилась она… Ну-у-у, потому что боится это чудесное разбить!
Утерла полыхающий лоб, упрямо глядя на его лицо, а вовсе даже не на грудь.
- Но вообще-то, этот сбивчивый печальный текст написал мой треснувший планшет, - обескураженно челочку рыжую сдула в сторону. - Каким-то образом инсектоиды умудрились разбить эту замечательную вещь, а я вот не могу его выкинуть. Рука не поднимается на это гнилое дело совершенно точно! Он же разбит, но наверное еще можно спасти.
Улыбнулась Чижику и снова нервозненько рассмеялась.

- Ну, тогда уходи прочь и более не тяни время! - взревела Таура, оборачиваясь гневно от этого вторжения. - Не желаешь стать зверем, а желаешь помочь мне в моём аду, рыцарь? ТОГДА ПРОВАЛИВАЙ ОТСЮДА И СПАСАЙСЯ ПОКА НИ ПОЗДНО, О ХРАБРЕЦ!
Зло прокричала эта монстрица, крепко хватая тебя за шею когтистыми своими лапами. А потом. Потом вдруг приблизилась к тебе эта морда пахнущая шерстью и чем-то жарким таким; теплым человечьим дыханием пахнущая, медом и луговыми травами. Гнилым мясом одновременно и какими-то сладкими духами ароматизирующая-то.
В странном зверином поцелуе приникла к тебе, щекоча жесткими своими усами. В страстном поцелуе и отчаянном таком. Который как в последний раз, а Таура и верила, что это в последний раз.
И отодвинулась вдруг, хватая тебя в охапку.

- Спаси меня! – звонко прокричала мохнато-рогатая Таура выбрасывая тебя в туман.

Помутилось вдруг перед глазами. Желудок взбрыкнул. А потом…
Потом ты оказался на окраине вековечного леса, дон Серге, такого старинного леса, что уж все одряхлело здесь давным-давно. Корни переплетались друг с другом жирными змеями, деревья росли, падали и гнили тут же, придавливая своими телами молодняк. А молодые деревца упрямо росли сквозь тела павших стариков, чтобы потом одряхлеть, покрыться густым мохом и снова упасть, в этом вековечном круге жизни и смерти.
Вдали слабо виднелся замок Тауры. Очарованный замок посреди очарованного леса, в самой его гуще. Острый шпиль башни пронзал ржавые небеса.

Теперь ты знал как вернуться в Петербуг к тетушке Мо, дон Серге. Знал и другое – в каком месте заточена мохнатая Таура. А судя по этому печальному лесу, ее заперли здесь очень-очень и очень давно.

Майя Юрьевна застыла с кружечкой горячего какао, эдак нелепо приоткрыв свой рот – удивленно приоткрыв-то да ошарашенно. Больно уж потрясло ее это героическое, это бесстрашное явление капитана Чижика на кухне! Рыжая Пчелка, повелительница всея медотсека и гордая Валькирия Светлова, в душе произнесла лишь один вопрос: «ШТО-О-О!?»
Ну да. Это и в самом деле было невероятно появление! Вот только что она неторопливо беседовала со Спартаком Валерьевичем, делясь с этим добрым седеющим звездолетчиком сокровенными своими мыслями, и вот в это сокровенное ворвался Чижик. Голый Чижик! Чижик, услышавший кажется самую важную ее фразу высказанную тихим голосом.
Ну-у-у, допустим полуголый Чижик ворвался-то на кухню, не совсем прямо-таки оголившийся. И всё же Майя была смущена. Не обнаженным торсом капитана смущена-то, будем правдивы - как медик Майя Юрьевна уже успела повидать обнаженных мужчин. Она была смущена всей этой ситуацией в целом: своей откровенностью вопиющей, тем, что эту откровенность услышал капитан и его общим видом, ага-ага, который совершенно точно не вязался со спокойным мирным характером Федора Михайловича. Вот будь это рыжий заговорщик Алеха, тогда многое бы стало понятным, небось шалость какая или ещё чего, НО чтобы Федя шутки шутковал!? М-м-мда...
-К-к-као, Фёдор М-михайлович? – на автомате произнесла девушка в закрытую уже дверь. – Ну да, ну да… - а это уже Спартаку ответ, на его многозначительно вздернутые брови. Боится глупой Пчелой она показаться, но в свете этой сцены…! Ну да, ну да.
«Красный код, сто процентов! Как же он будет смущаться потом, ой ёй. И всё же, какое у Феди тело. Нет. Заткнись, Светлова. Ты не смотрела. Или смотрела. Конечно, не смотрела – порядочные девушки на такое не смотрят!»
Но непорядочная память все же подбрасывала сценки, вредина такая: блестящие капельки воды стекающие по его обнаженной груди, подтянутый живот, живописно растрепанные волосы. И снова обнаженный торс представлялся, худощавый, но вполне себе спортивный на вид, тренированный в спортзале.
Ну, нет! Майя Юрьевна нахмурилась, медленно наливаясь краской с головы до пят. Уставилась в свой стакан какао, делая осторожный глоток коричневого бодрящего напитка. Да так и застыла вдруг, с носом своим острым уткнувшимся в стакан, ибо Федя вернулся снова. Героический Федя! На сей раз сумевший побороть своё смущение.
И Майя вдруг лучезарно улыбнулась ему, делая шаг навстречу. С ласковой этой теплотой поглядела глаза в глаза, желая согреть Федю и ободрить.
- Всё в порядке! – ей хотелось пожать его руку в одобрительном жесте, но учитывая, что капитан был без рубашечки… А серые Майины глаза уже сердечно всматривались в его лицо, и не было вожделения в ее взгляде, только дружеская поддержка. Женский интерес тоже присутствовал, но он не был липким; не вторгался непрошенно. Чижик... он был ей очень дорог. Федя! Такой трогательный в этот миг, такой... СВОЙ.
«Как стрёмно ему наверное сейчас, а держится молодцом! За то и уважаю, и люблю безмерно. Федя вы мой Федя. Не знаю что это за явление такое, но представление явно незапланированное.»

- Спартак Валерьевич, ничего если я сейчас немножечко отвлекусь? – оглянулась Майя Светлова в сторону доброго пилота, полагая что его настроение теперь уже действительно поднялось и она не обидит мужчину своим уходом. – Вы не против слегонца пройтись, Федя?.. (Блин!!!)… К-капитан, то есть. Эээм… Фёдор Михайлович?

- Офигенно! – нечаянно выдохнула Майя Юрьевна услышав про технологию голографических воспоминаний. Удивительное дело! Значит это даже не ролик, записанный на старую добрую камеру где-то на Земле, а это личные образы Спартака Валерьевича, словно бы отпечаток души выведенный на голо-экран.
А она подглядела, блин!
Девушка чуть зарделась, услышав его дальнейшую речь: сначала Майя немножко покраснела, а потом уж совсем раскраснелась, смущенно опустив длинные ресницы. Но резко дернула головой своей рыжей заставив расплескаться волосы, когда звездолетчик вдруг принялся извиняться.
- Нет-нет-нет! – зачастила скороговоркой Пчелка, горячо поглядев на Спартака. – Не-не-не, не надо извиняться, вот я дюже вумная Пчела о чем. Это самое… Майя Юрьевна благодарна вам за это сто процентов, вот оно что. Я сейчас, секундочку. Олрайт? Помочь мне? Оки-доки. Молоко принесите, пожалуйста! Я… Я – сейчас.

И кивнув головой чуть суетливо, Майя вдруг к планшету своему разбитому обратилась, отправляя короткое послание для Чижика. «Ф.дя. Ч-ч-чут. З-з-за…ржусь. На кхххне». Буквы корябились, плясали на разбитом экране словно в калейдоскопе, да и голо-клавиатура работала из рук вон плохо, а все же… Всё же планшет еще работал и Пчёлке не хотелось расставаться со старым другом, выбрасывать его на помойку словно ненужный хлам.
- Понимаете... – снова поглядела на Спартака, чуть прикусив губу.
Одновременно затеплила плитку, устанавливая кастрюльку на сенсорную панель: не ковшик устанавливая-то, ведь оттуда молоко очень быстро выкипит, а именно надежную такую госпожу-кастрюлю на метафорический огонь водружая.
- В семье Светловых никто о таком не говорит, ну-у-у… не бывает ситуаций, чтобы по душам разглагольствовать там и прочая лирика. Ммм, у нас так не принято, ёшкин кот…А вы! Вы что-то умное рассказали из своей жизни. Окей! Это первый сорт, Спартак Валерьевич, ибо этому не обучиться. Вот оно в чем штука, по мнению эффективной Майи Юрьевны. На вес золота ваши слова.
Приложила руку к сердцу рыжая девушка, отдавая ему свою благодарность.
- И я вам благодарна за это личное, очень и очень, - молоко вылила в кастрюльку, осторожно помешивая на огне. Блаженно зажмурившись к какао принюхалась леди Светлова: аккуратно принюхалась, тонкой ложечкой высыпая эту радость в закипающее молоко.
Щепоть сахара. Щепоть будоражащей корицы...
«А если человек которого любишь, вот тоже – щепоть сахара и щепоть славной корицы, и перец ещё присутствует в нём, и характер сложившийся. Чудесный блин характер, но не самый легкий. Такой характерец, к которому привыкнуть еще надо будет. Верняк! Потому как человек взрослый, потому как не всегда будет легко по первости, потому как только в сказках такое бывает, чтобы шито-крыто-и-корыто…»
Вздохнула Майя.
- Мы с Фёдором Михайловичем вместе прогулялись в голокомнате, ну да, ну да, - тихо, но решительно произнесла девушка, взаимно делясь чем-то личным со Спартаком Валерьевичем. Поглядела на мужчину кивнув головой: радость в её светлых глазах проглянула, любовь жаркая, но и тревога тоже, такая себе мучительная и грызущая задумчивость. - И всё чудесно было, олрайт, только…
«Только Майя Юрьевна боится всё разрушить, ага-ага!»

- Ха... хорошо, - Лизка глазами моргнула ошарашенно, из стороны в стороны поглядев напряженно. - Только этот тоннель, ну... - рукой свободной всплеснула, - он же это самое...
Не договорила чернокожая донна, понимая что все наверное это понимают, простую жгучую мысль - Тоннель. Может. Не назад вести. Тоннель может вперед вести. В ещё более чудесатые дебри забираться-то, совершенно точно!

Угу. Только кому это надо сейчас, такие очевидные мысли слышать от малознакомой полуспятевшей от страха Ильзео? Она ведь в этом офисе временно работала, так, на пол ставки. Эти люди малознакомы ей были. Чисто сослуживцы. Закрытые книги которые не тянет прочитать, вот оно как по правде-то дело обстоит. Антон - это ужастик. Мыша - нечто романтическое. Алиса - совершенно точно жесткий вестерн про ковбоев.
Глядь - живые люди, а вовсе даже не книги! Только что она о них знает, как может стать полезной теперь?
- Ладно, хорошо, - наверное лучшее, что может сделать Ильзе, так это не создавать проблем. - Оки-доки же.

Зажмурилась Лизочка, в тоннель делая шаг.

Милый добрый Фёдор Михайлович! Горячий страстный капитан со своими достоинствами и недостатками тоже, такой как есть человек – порой слишком молчаливый, порой слишком стеснительный, порой…
Да какая разница, какие еще недостатки бывают порой у данкийского капитана! Самое главное, что он горячий живой мужчина – не потухший уголек внутри, не пожарище печальное, где все осталось в прошлом далеко-далеко, присыпанное кислым пеплом и этой самой бессильной горечью. О нет! Фёдор Михайлович остался живым мужчиной, горячим, эмоциональным и способным идти на риск. Отношения, они ведь всегда риск – это всегда больно, когда тебя бросают, подводят, забывают. В отношениях, как бы всё славно ни было, мы всегда думаем об этом самом печальном и тяжелом грузе. Когда тебя обидят. Причинят боль. Нарушат личное пространство. Уйдут из твоей жизни оставив пепелище.
А Майин капитан рискнул, сделал этот дерзкий шаг в пропасть, когда или взлетишь на крыльях к солнцу, или разобьешься осколками от боли где-то внизу.
Рискнул! И Светлова уважала его за это. И поцелуй её был эмоциональным, живым, немного даже грустным, потому как прощались они с несуществующей зимой, чтобы вступить в новый этап отношений. И ее руки зарылись в его волосы, и её губы укрыли собой его губы. Такие горячие, такие свои! И ей было сладко, искристо, и чуть-чуть больно, и печально от его разговора. Чуточку обидно, само собой, и конечно стыдно. Это был странный волшебный поцелуй, а когда Пчёлка все же отстранилась от Чижика, то поглядела мужчине прямо в глаза. Дотронулась до его бровей легким касанием своим, пригладила его волосы, улыбаясь взволнованно.
- Это… то что вы сказали… ТЫ сказал, Федя....
Обидно оно было для Майи, считающей себя взрослой и ответственной особой. Но и правдиво оно было для Майи, оно словно бы приземляло возгордившуюся Пчелу на землю. А ведь и вправду, как легко заиграться и какая страшная цена таким играм! Фёдор Михайлович просто оконкретил риски. Так сказать, показал Светлой ее дурачину в настоящем свете.
И это потрясло девушку. Она же взрослая, она же гениальная! А вела себя прямо-таки как ребенок. «Но я и есть ребенок, только уже и не ребенок давным-давно! Тяжело это – учиться. Сто процентов совершенно никуда не годиться. Думать как ребенок, действовать как ребенок, строя из себя взрослую. Угу....»
И румянец стыда растекся по веснушчатым щекам, и длинные золотистые ресницы чуть вздрогнули от сильного гнева – это же всегда не легко, себя неправой-то признавать.
- Я… Я не права была в своих суждениях, мой капитан! – поежилась. Понурилась.
Но не сдалась. Приняла к сведению его слова, стала мудрее. И это не сломало её. Он ведь был прав!

- Ммм, тогда великолепная Майя Юрьевна, одна нога там - другая здесь, какао пойдет сделает? – чувствовалось, что Пчелка хочет сейчас немного побыть сама с собой наедине. Но чувствовалось и другое. Она не желала уходить одна.
И девушка старательно голову наклоняла упираясь подбородком в грудь. Вот планшет разбитый в руки взяла. Шахматы подарочные. Улыбнулась натянуто. А ей хотелось к нему в гости! Не хотелось прерывать контакт после таких речей.
Как ни старалась скрыть Светлова свои чувства, серые глаза выдавали Пчёлку с головой. Ей и убежать хотелось, и к нему в комнату заглянуть отчего-то. Что-то страшило ее там. А длинные пустые коридоры еще сильнее страшили, после такой-то зимы.

Перепугалась донна Ильзео и бросилась прочь, проронив только сослуживцам: - Ребят, за мной!?
А куда "за мной!?", спрашивается? В сосновый лес побежала дурында мулатистая, потому как всё сразу обрушилось на нее: и стрельба эта оглушительная, и черная сажа вместо слизня, а сам слизень...!
Уй-ё-ёй, не хотелось думать об этом, не хотелось вспоминать и с ума сходить тоже не желалось совершенно точно. Так ведь тронуться головой легче лёгкого. А бег дарил ощущение свободы, ощущение крепости дарил и какой-то вот надежности даже. Раз-два, работают сильные здоровые ноги.

Побежала прочь Ильзео. А будет ли кто вместе с ней? Подстрахует ли? Ммм, об этой сейчас и не думалось даже. Отупение напало.
И бег.

Майя рассмеялась, глядя на растрепанного Фёдора Михайловича - не над ним самим рассмеялась-то, а над всей этой забавной ситуацией. Над Данко. Над собой! Над этим проливным ливнем, который потушил пылкую романтику. И смех ее не был сейчас обидным или издевательским, он не напоминал уничижительный смех Юрия Светлова, когда тот лениво растягивал свою зубастую улыбку, чтобы кого-нибудь оскорбить. Это был просто смех. Звонкий такой, задорный себе! Наверное, первый настоящий смех Майи Юрьевны, ведь со времен Пещеры не могла она рассмеяться как следует, а сейчас хохотала во всю мочь, ладошкой утирая слёзы перемешанные с влагой.
Милый растрепанный Чижик! Но нельзя было не улыбнуться, поглядев на него сейчас – с его челочкой растрепанной, с этим побледневшим, уже готовым покраснеть в гневе лицом. «Но заруби себе на носу, Светлова. Если ещё раз пойдет дождь во время романтического свидания…!» Дааа. Федор Михайлович сейчас напоминал воробья попавшего в грозу. А великолепная Майя Юрьевна сейчас напоминала пчелу, которая совершенно точно не успела в свой улей до начала непогоды: рыжие волосы ее обвисли мокрыми прядями, спорт-костюм прилип к худенькому телу, а лицо заметно побелело в этой полутьме. Нос же заострился, аки самый настоящий пчелиный хоботок.
Вот еще секундочку назад они лежали вместе, тепло прильнув друг к другу как два счастливых влюбленных, а теперь Майя дергалась в смеховых корчах, тоже утирая влагу со своего лица. И светлые глаза её казалось бы лучились в темноте, рассыпая веселые блики.
…Она всё же поцеловала его в щёчку, такого сердитого и промокшего птица, мягко обняв Федю за плечи.

- Давай промокать на двоих, мой капитан! Ты прости меня, - ласково погладила его плечи. - Да-да, Майя Юрьевна уже поняла, что она наверное арестована и ей следует зарубить у себя на носу – ни-и-и-когда не повторять подобного. Но я всего лишь следовала твоей любимой поговорке, родной – «Меньше слов, больше действия!» Окей. Теперь ты наглядно понимаешь, что у Данко нет чувства юмора.
Отвернулась к Сосиске, тоже кстати очень недовольной и звонко лающей мокрющей таксе. Начала успокаивать ее, поглаживая собачку по голове.
- Понимаешь, мне кажется Данко более живой джентльмен, чем он сейчас вынужден быть. Искинище кстати твою голову спас, Федя, сделав для тебя пушистый снег, чтобы ты не разбился. Можно сказать, что это его программа – защищать людей. Но… Мы ведь в чужом пространстве, Федь, кто знает, когда мы сумеем вернуться домой!? Данко может быть нам другом, а не только исполнительной машиной, вот я дюже вумная Пчела о чём. Я ведь не говорю, что он сразу должен окунуться в мир эмоций. Ох, ноу. Но Майя Юрьевна предлагает выделить ему час в день для обучения. Пусть общается с людьми на корабле, учится у них, ага-ага. Уверена, у Алёхи Стругачёва или у Ивана Раздолбайла есть чему поучиться! Может, Данко захочет играть в шахматы или еще чего. Но это будет его личное желание, личное мнение, Федь!
Помолчала.
- …Вертеры не Вертеры, а вот вспоминаю я вас с Робби на кухне…Ну да, ну да. Заблокировать вечно недовольному Робби блок эмоций – это уж точно было бы насилием. А ведь робот тоже живет по программам, если уж совсем холодно судить. Но я слышала, будто один капитан желает его себе забрать. Впрочем, Данко должен и сам решать тоже. Не мы за него, а он сам!

Она застыла в фиолетовой ночи под снегом, чувствуя головокружение от этого быстрого падения с насыпи. То есть упал Федя, Майя-то сама не почувствовала ни боли, ни падения. Но дыхание все же сбилось, а сердце проколол жуткий страх.
За капитана, само собой!
И вот он внизу – растрепанный, большеглазый, такой побледневший и очаровательный сейчас. Такой родной, милый, волнующе близкий человек – до боли, до слёз, до этих самых бабочек порывистых в сердце! Когда хочется обнять, согреть, когда желается сотню добрых слов наговорить разом. Но что слова..!
… Пчёлка вдруг прикрыла глаза наклонившись к нему с полуулыбкой, чуть прикусила его губы – нежно, сладко, не больно, но чувственно, о да! А затем наградила поцелуем своего джентльмена. Долгим поцелуем и жарким, таким сладостным, как будто глотнули они крепкого хмеля на двоих – снежного хмеля от которого мутнеет голова. И не нужно было думать в этот момент. Счастливо расплескалась рыжина волос, таких себе красных сейчас, свободных! Снег теперь от земли падал к небу, а жаркий страстный поцелуй, когда двое как одно, когда все слова бессильны – этот поцелуй наполнял собой вселенную.
Но вот закончился странный миг и губы её будто сами собой скользнули чуть ниже по его шее, чуть опаснее… когда желалось увидеть его тело, ощутить этот вполне земной жар. Но проснулся рассудок. И беспокойство. И отрезвление тоже наполнило душу.

- Ой ей! – мотнула головой Майя Юрьевна, мягко выбираясь из его рук. – Я в норме, а вот вы знатно спиной проехались, мой капитан. Эффектное падение на пять баллов. Так точно! Красивое блин падение, но плохое.
Теперь уже она чувствовала себя главной, внимательно его шею осматривая и голову. Прощупывая и прислушиваясь к капитану:
- Давай Федя, теперь сам аккуратно пошевели головой, всё в порядке? Только без геройства давай! Нигде ничего не болит, прислушайся к себе? – чуть нахмурилась же, внимательно глядя ему в лицо. А то ведь мужчины такие… только дай им повод – никогда не признаются что где-то болит.
- Давай родной, перевернем тебя аккуратненько. Надо осмотреть все же спину, а то ведь такие гадкие травмы бывают, тебе они нафиг не сдались! Надеюсь, не постесняешься свою спину доброй Майе Юрьевне показать? Или доктора Григорьева позвать?

…Она глядела на него в ночи и взгляд ее был искристым, таким себе с перчинкой был и с ласковой этой задоринкой, которая в пресное зимнее благополучие, добавляла немного остренького огня «Ой нет, Федя, - говорил взгляд рыжей Пчелки. – Бесценная Майя Юрьевна и не думает тебя прощать, мой родной, вот прямо-таки ни за что и никогда. Люблю такое, милый мой Федя! Когда мужчина глядит на меня ТАК. Ёшки-матрешки, когда болотистое равновесие превращается в огневой шторм…»
А оно и в самом деле так было, чувствовался в ее взгляде шторм. И озорник-ветер играл Майиными длинными волосами, и снег засыпал ее пряди, а серые очи мерцали в ночи, и будь это средневековье – то ооох, взаправдашние рыцари вполне могли бы сослать эффективную Майю Юрьевну на костер! Потому как она жарко глядела на своего капитана, потому как силилась успокоиться вроде бы, а взгляд её рассыпал искры. И снег вокруг Светловой плясал неистово, страстно, снег казался живым в этой ночи, а она любовалась его губами. И шеей. И рубахой. И во взгляде её чувствовалось ТАКОЕ...
«Ой-ёй, Майе Юрьевне и самой впору начать извиняться за то, что портит высокую романтику низменными желаниями. Но это не низменное совершенно точно. Это Живое. Это настоящее! Только всему своё время, ДОКТОР СВЕТЛОВА. Возвращайтесь уже в нормальность!»

Облизнула губы чисто механически, не замечая своего жеста. Утерла заблестевший лоб, хватая снежинки ртом.

- Майю Юрьевну хорошо обучили в мединституте, мой капитан. Массаж действует расслабляющее на весь организм, в том числе и на нервную систему, всё так, – усмехнулась нервозненько. – Вот видишь же, как мы славно расслабились, Федя! Мы спокойны в этом снегопаде, мы представляем собой сплошное равновесие чувств и эмоций.
«Сурьёзно» так произнесла, нарочито хмурясь – комедийно хмурясь, что б его развеселить.

- Ты ведь любишь учить, Федь, не скромничай! На сто процентов уверена, ты знаешь все эти умные книженции, которые добавляют извилин в черепную коробку. Хе-хе. Я даже думаю, ты их читал. Вот и вспоминайте, уважаемый вы мой Фёдор Михайлович не-Достоевский, чего там умного следует читать рыжим Пчёлам. – Бровь приподняла шаловливо. – Да-да, заметьте, разумная Майя Юрьевна знает кто такой Достоевский, надеюсь вы заценили мой козырь, который я так эффектно бросила на наш метафорический стол!
Промокшую челочку попыталась сдуть в сторону: головой качнула, а волосы к щекам прилипли! Усмехнулась над своей оплошностью, тыльной стороной ладони лишние пряди отводя.
- Однажды я была жутко обижена и отшагала по этим рельсам больше часа, но увы и ах, я так и не узнала куда они ведут. Майя Юрьевна просто пришла к развилке. Одна колея шла себе вперед, а вторая уходила куда-то вбок, а я стояла и думала, КУДА, куда они ведут, ёшкин кот? Но времени не было, уже начало темнеть. Надо было идти назад, потому как мне жутко страшно стало тогда одной. Теперь я не одна. Со мной Ты. Мы можем узнать, куда ведут эти рельсы… или точнее придумать, куда бы они могли нас вести!

- Ага, за тобой лучше не ходить, - кивнула головой Ильзео, провожая Алису в тоннель.
Поёжилась. С ноги на ногу переступила. Затем к мужикам офисным обратилась или скорее к "мужикам". - Позвоните хоть в милицию, блин! Ну не сидите сиднем, пожалуйста!

Вздохнула. Снова поёжилась и чуть взвизгнув бросилась в тоннель.

"Твою мать!"
Выругалась про себя Ильзео, быстренько поскакав обратно. И зачем только время на этого маньяка тратила, спрашивается, всё равно ведь не поможет ничем. И вообще кажется в штаны наложил со страху. "Впрочем, я и сама хороша, напридумывала тут себе...".
- Нет у Антона оружия! - покачала головой донна Лиза, сообщая эту радостную новость командору Селезневой. - И не поможет он ничем, он вообще сейчас... ("струсил, сдрейфил, дал страуса не по детски") ...растерян короче. Кроме Комарова, только Евсаныч на месте, но и он тоже... ("что с козла молока!")

Быстренько к своему столу подбежала Лизыч. Шоколадку сунула в карман, банку кофе зажала в правой руке и любимую кружку тоже. Подумав, тяжеленький дырокол во вторую руку взяла.
- Как-то так, если вдруг само нападет... - на Алису поглядела растерянно. - А вообще, милицию бы.

Прыгать в дыру не хотелось жутко, но пожарная шоколадка все же была уложена в дорогу. На всякий непредвиденный случай, как говорится!

- Утащило, а-ага... - глуповато кивнула головой Ильзео и снова улыбнулась. - Извини, Алиса, машинально получается...

Смеяться на самом деле ей не хотелось, а хотелось ей кричать, вопить, желалось прыгнуть в портал в конце-то концов и одновременно проснуться в своей постели с томиком Перумова, точно зная что мир такой как есть - совершенно обыденный, безнадежно-реальностный, а следовательно относительно безопасный. Конечно! Вполне возможно вот прямо завтра тебя собьет машина или покусает бешеная псина в подворотне, тут уж как повезет, тебя может покусать бешеный водитель или сбить собака находящаяся за рулём автомобиля. В Обнинске чего только не бывает же. Но тебя хотя бы не утащит во тьму омерзительный монстр, на тебя не нападет вампир пропахший гнилью, и какая-нибудь дрянь с того света не явится за тобой в полночь, чтобы сожрать сердце.

- Ф-фух... - вытерла липкий лоб тыльной стороной ладони мулатистая Лиза.
Теперь всё изменилось. Дыра в пространстве меняла всё. Это как папа - он со своей черной кожей решительно не годился для Обнинска, он был вызывающе чужд, он создавал какое-то чувство неправильности посреди строгих советских многоэтажек. А этот портал совершенно точно не подходил к этому зачуханному офису. Вот начальник нервоед - он был правильным, он был положенным для этого прелого офиса руководителем, а это магическое... Это! Это переворачивало всё с ног на голову.

- Лады... - кивнула головой на просьбу-приказ, попытавшись разбавить отчаянно положение натянутой шуткой. - Есть командир!
А Селезнева и в самом деле годилась в командиры, вот Ильзео нет - слишком балбеской была, а Алиса не-Булыческая замечательно так держалась в этом дерьме, можно сказать, рассекала сквозь штормовые валы широкими махами.
Ильзео же...
Ну она подскользнулась. Она как-то заметалась пытаясь отыскать Антона. Пытаясь вспомнить первым делом, кто он такой этот самый Антон и на кого похож. Серый какой-то. Маньячный. Депрессивный на вид. Иногда кажется, будто он хочет тебя убить. Ну да. Антон ведь! Странно, что Лизыч его позабыла, вообще не забудешь Антона - зябкий такой дядя, вроде спокойный, а вроде мурашки от него по спине толпами бегают.
"Возможно, он нас сам запихнет в этот портал!"
Ударилась пышным бедром об угол стола устремившись к мужчине.
- А-антон, помоги! Там это... Наших что-то в дыру утащило! Алиса говорит надо оружие искать, у тебя есть?

Почему-то верилось что у Антона есть. Огромный окровавленный топор с прилипшими к нему прядями чужих волос...
"Перестань блин дура, ему негде его прятать!"

Что-то вдруг переменилось в этом мире: злые тени исчезли, легкий ветерок пролетел по пыльному саду. Взметнулась желтая пыль в воздух, золотой луч солнца огненной пикой проглянул сквозь завесу облаков. Зашуршал огонь листьев и пахнуло зеленью – сладковатым октябрем пахнуло, дальней осенью пахнуло, которая еще помнила о своей цветущей весне.
- Думаешь, я не заслужила умереть, рыцарь? Думаешь, имею на то право - жить? – новая слеза показалась из глаз Тауры, уродливые мохнатые уши нервно шевельнулись. – Так знай, храбрый муж. Хозяйка этого места – я. Нет теней, которые не дадут тебе уйти. Таура – та тень что тебя держит! Только я не могу уйти отсюда, но не ты. Муж. Не ты! Рыцари приходили сюда и становили монстрами, и я не выпускала их, потому что боялась остаться одна. А когда чары сводили их с ума они бежали во тьму и я не ведаю их судьбу далее. так скажи мне! Разве Таура Безымянная не заслужила свою горькую смерть?
Исчезли кости, и ржавые доспехи исчезли и прочая дрянь тоже. Одуванчики остались, и пыльные камни разбитого вдребезги двора.

- Он был жесток – мой пленитель. Он дал мне власть над этим местом, и я баловалась ей, пока не утомилась от миражей. Ооо... Я могла создать здесь сладчайший рай. Рай для одного, храбрый муж! Но так знай. Мне очень быстро надоело создавать рай, тогда я создала себе ад и пребываю в нём до ныне. Странно, муж. Одному легче быть в аду, рай же… высокая красота эдемских садов слишком обременительна для страдания. Но…
Она прикрыла глаза.
- Твой голос чуть дрожит муж? От чего, если у тебя более нет страха? Уходи отсюда, я не стану тебя держать. Проваливай на все стороны коих четыре. А если пожелаешь вернуться!
Понуро побрела в свой разбитый замок мохнатая леди.
- Есть цветок черной мандрагоры, хриплоголосый муж, цветок что расцветает на могилах самоубийц. Если вырвать его в полночь цветок запищит человечьим голосом. Корень мандрагры являет собой смертный яд! Выпьет его смертный и заледенеет в лед в тот же миг. Он будет мёртв и жив одновременно, он заснет и станет спать до конца мира, если не найти противоядия. В моём мире это знают все. Но ты ведь уйдешь отсюда и не вернешься, рыцарь? Ты забудешь об этом мире, как о кошмаре что обречен развеяться дымкой по утру… Разве станешь искать такой ядовитый цветок и биться с призраками могил, которые всегда ждут одинокого путника в полночь? И ради кого, ради злой безымянной Тауры?

Нет. Она не верила в это совершенно точно. Она брела в замок цокая когтями на ногах, вот встала на четвереньки, отказываясь от человечьей натуры. Махнула хвостом, со злостью растерзав куст одуванчиками клыкастой пастью.

Она насторожилась слегонца, приметив его реакцию, еще не понимая для себя, не осмысливая разумом, но ощущая женским чутьем этот внутренний огонь наполнивший капитана. Эту дрожь его чувствуя, ту самую опасную дрожь, которая не от страха родилась себе, не от гнева и не от ужаса липкого, но от напряжения возникла, от чувств, от этой с трудом сдерживаемой в себе сладчайшей муки. Той приятной муки же, что жгёт огнем, и которую не хочется, ни за что на свете не хочется прекращать!
Она не желала его мучить, о неет, не за что и никогда! Но разве могла сейчас рыжая Майя приказать своим пальцам остановиться, разве могла отнять от его спины руки, разве могла приказать себе отступить? Мягко прикасались женские кисти к его плечам обретая вдруг силу свою и догадливость, нажимая с энергией неожиданной, с уверенностью. До легких сумасводящих мурашек! Нутром чувствуя когда сильнее следует быть, а когда ласковее следует быть, когда напор нужно проявить, а когда следует нежно отступить, давая любимому отдых. Ощущая под своими пальцами разгорающийся огонь и желая, да-да, желая сгореть сейчас в этот самом жаре! Словно феникс, добровольно броситься в пламя и рассыпаться багряными искрами на ветру.
Ну и что, что не самая широкая спина под её ладонями, что можно ощутить лопатки сквозь общую худобу? Не-е-ет, Майя об этом и не думала даже, Федор Михайлович был цельным для неё, совершенным для неё. Одним единственным правильным мужчиной в целой вселенной! Разве не видела она раньше его фигуру? Разве не знала о Фединой худощавости? Но спроси Пчёлку, так она бы сказала, что это лучшая фигура на свете. Потому как любимая эта фигура, потому как близкому человеку принадлежит. Родному. Бесценному. Своему! И она любила его плечи, и поджарую худобу, и кости любила прощупывающиеся под пальцами. И это было счастье, и это было что-то, что можно было назвать преддверием счастья. Потому как чуяла Светлова этот разгорающийся странный пожар в капитане, ощущала многоточия и недоговоренность, обрывочность их положения сейчас.
Федя. Хотел. Большего.
Вот что почуяла она в его взгляде, вот что открылось ей в этом жарком-жарком поцелуе.

Желание.

То самое, которое углядела она вчера в отце, когда он смотрел на свою белокурую секретаршу – именно тот папин взгляд заставил нашу отважную Майю не по детски так взревновать. А теперь точно так же смотрел на саму Майю Юрьевну её Федя, смущаясь и краснея лицом, а его поцелуй. Ооо! Это был говорящий поцелуй, очень и очень о многом рассказывающий-то…
…Он был опьяняющий, жаркий, наполненный истомой. Жадный! Властный поцелуй лидера. И такой себе порывистый, словно бы капитан оказался вдруг посреди палящей пустыни где он никак не мог утолить свою лютую жажду. Приоткрыла губы Молния Светлова, отдаваясь этой энергии, этой его власти отдаваясь-то, чувствуя, что пропадает она сейчас, что уже кружится голова и хочется-хочется большего. Большего… БОЛЬШЕГО! Чудесные у него губы. Рука скользнула по его шее, отчаянно, нежно, ласково зарываясь в волосы мужчины. Соприкоснулись носы и дыхание сперло от этой восхитительной требовательной неги, когда два сердца бьются как одно, а одежда кажется липкой и сковывающей. Дальше, дальше, дальше!
Но здесь. В голокомнате? На этой пыльной остановке в разгар первого их настоящего свидания? Дальше…
Вот так, рискуя навредить ему и себе, отдаться невыносимо жаркой волне, прильнуть к его шее, покрыть поцелуями грудь расстегивая воротник?
«Но он ведь не простит себе. О ноу! Федя сгрызет себя заживо, когда сойдет оглушающий хмель. Он станет мучиться и терзаться, и мучительная боль вернется в его серо-зеленый взгляд, в такой мудрый, такой пленяющий взгляд. И на смену страсти придет кислота-грусть. Не могу! Не могу это позволить. Никогда. Ни за что. Не предам Федю, вот так! Чуть позже, родной. Немного позже. Когда это не будет ошибкой»
Нет. Майя не считала физическую любовь чем-то ошибочным, низменным и отвратным, она считала ее чем-то чудесным и замечательным в случае если есть высокие чувства. Если это по настоящему! Только не в голокомнате, не тогда, когда захмелел капитан. Когда они оба захмелели от этого необузданного мира чувств. От счастья своего на двоих потеряли голову.
Надо было спасаться на мостике, но Майя не могла подставить своего Федю. Он ведь сейчас не очень выглядел для мостика. Взмокший такой, с испариной на ярко-красном лице, с растрепанной челкой своей и с этим блестящим взглядом опьяненного эмоциями человека. Смущенного. Опасающегося самого себя как будто.

«Нет, Светлова! Нельзя ему в таком состоянии на мостик идти, совершенно точно нельзя!»

Балланс чувств и эмоций, таким знают своего капитана на «Данко», уравновешенным грустноватым человеком.

«И пусть таким и остаётся для команды, ёшкин кот. Ведь наверняка Фёдору Михайловичу дюже нравится, что он производит такое великолепнистое, важное впечатление. Строгое впечатленьице-то, ага-ага! Истинно капитанское. Может и мрачноватое, но по хорошему пафосное, будто железобетонный монолит! Идёт эта строгость Феде. Мне не идёт. Майя Юрьевна, дюже вумная Пчела, иногда так «сурьёзно» выглядит, будто ей резинка от трусов натирает же, хе-хе. Хотя побыть пафосной английской особой… не могу себе в удовольствии отказать!»
Кивнула головой Майя Юрьевна, сама с собой соглашаясь.
- Идём, Федя, прогуляемся чутка по рельсам, да? Ты же понимаешь, - прищурилась по теплому, помогая ему рюкзак одеть. – Что тебе не за что извиняться совершенно точно. Родной мой, мне понравился этот поцелуй! Он был такой смелый, такой властный… ну-у-у, прямо как я люблю! Только сейчас нужно пройтись, гляди-ка! Интересно, куда ведут эти рельсы? Любопытная Майя Юрьевна так и желает идти по ним и идти… и знаешь, куда-нибудь в такое место прийти, которое волшебное совершенно точно! Которое только в полночь открывается, Федь, когда какие-нибудь чудеса под звездами происходят. Ну да, ну да, глупости конечно говорю первосортные, а все-таки идти по этим заброшенным старым рельсам, это так… так головокружительно!
И рассмеялась тихонечко, пропев вдруг счастливо:
- Опя-я-ять от меня сбежала, последняя ээ-э-электричка. И я по шпалам, опять по шпала-а-а, иду домой по привычке.
Улыбнулась, бодренько танцуя под этим снегом. Сосисочную Гретту Винегретту погладила, тепло поглядев на капитана. Придумала она, как любимого Федю в нормальность вернуть и не обидеть, как смущение его утешить и обрадовать капитана. Как интересный разговор завести, такой разговор, который уж точно должен понравиться капитану Чижику. Агась-агась!
Он ведь что? Он ведь еще со времен МЗУ обожал говорить о чём-нибудь умном долго и пространно, учить, рассказывая что-то вкусное. Вот и решила Майя Юрьевна охладить капитана на его любимую тему вырулив. Это ведь неправильно, что Чижик Михайлович всегда взрослый, мудрый, и такой вот вечно разумный человек на фоне веснушчатой Пчелы. А сейчас Майя побудет старше, и хоть горько ей от этого неизведанного отказываться, что могло бы произойти. От этой самой физической близости тел уходить с полустанка…
Но так будет правильно. Иное – предательство по отношению к Фёдору Чижику, своих чувство предательство, да и самой себя тоже. Позже! Чуть-чуть позже это будет правильно. А сейчас…

- Федь! Я ведь глупая слегонца, и ты уж пожалуйста не спорь с великолепным доктором Светловой, ведь умных книженций я так мало читала, что совершенно точно говорю – в иных темах глупа как пробка. Ну, времени не было, да и сейчас не особо есть. Всё так. Врач должен в свободное время учиться, читать профессиональную литературу, посещать лекции. Но! Майя Юрьевна не желает быть совсем ограниченной пчелой. Лететь, значится, на одном крыле и говорить только о работе. Словно имбицилка рыжая какая. Ты вот наверное много книжечек читал, а мне, чего бы ты мне посоветовал, добрый мой капитан… из этой самой…ну-у-у, - почесала смущенно курносый нос тыльной стороной ладони. – Ну-у-у, из высокой литературки прочесть? Я... я вроде как подучиться хочу!

Топор был слишком удобным, лес же был слишком страшным – каким-то вот нарочито театральным, злобным таким, словно пещера страха, которая так себе наигранно кричит: Буууу!
Кричит своими тряпками, кричит своими марлями изжелтившимися, да ужасающе безвкусным картоном в виде бабок-Ёжек и прочей нечисти. Уговаривает тебя испугаться.
Нет, Алиска, это был ненастоящий лес, решительно ненастоящий. Совершенно точно! Это был карнавальный лес и дурностный, такой себе лес, который злой фата-морганой может примерещиться в пустыне. Призраки играли с тобой в «кошки-мышки»– тени хотели, чтобы ты причинил непременно кому-нибудь зло.
Но… ты выиграл. Или выиграла в своём новом женском теле, в теле, что лишено лисьей подвижности, да зато такое большое, сильное и мудрое. В могучем теле, которое может выдержать много мыслей, магии и озарений. С омерзительным криком рассыпался этот мираж, а потом ты просто поглотил эту черноту. Словно бы горькое лекарство принял в себя. Р-раз! И ничего не осталось. Только кухня пахнущая гарью, только дрожащая мисс Понни-Мо, решительно сбивающая последние язычки планмени. Только старая крысь Бонни всё еще лежащая навзничь и похрипывающая…
- К-х-хапли… кх-хапли…

- Капли, мисс, нужны капли! – подхватилась молоденькая Понни, с отчаянием поглядев на тебя, Алиска. – Ооо, наверное это что-то сердечное, или мажичье. Или! ИЛИ Я НЕЗНАЮ!!!
Она вдруг прокричала почти с истерикой, бросаясь к тебе Лис – ища у тебя успокоения сейчас и опоры.

- Какой ты! – улыбнулась Майя Юрьевна, когда капитан за плечи её взял.
Какой же наш Федя? А такой вот! Неожиданный сильный человек, неразгаданный, таинственный словно море. Рыжая Майя что река! Текуча и грандиозна себе, сила ее медленная, капля за каплей точит могучую скалу, сила ее теплая, бесконечная, обнимающая и влекущая за собой в странное путешествие. А Федя – океан. Загадочный, глубокий, мудрыми течениями пронизанный. Фёдор. Любимый человек Фёдор Михайлович.
Такой как есть: с плечами своими не самыми широкими, с этим мягким смущением на моложавом лице, с этой волей мужской, когда его руки неожиданно сильными становятся и властными, такими же, будто стальные становятся! А ведь и не поверишь, если чисто внешне оценивать. Как-то вот не подумаешь же, что у Фёдора Чижика, бывшего учителя из МЗУ такие сильные руки.
Пчелка смотрела на него, а серые глаза ее искрились, переливались драгоценными каменьями в ночи. Освещенные светом любви, каким-то вот бесконечно тёплым сиянием украшенные, когда глядела на своего Федю.
- Я. Тебе. Верю. – Раздельно произнесла Майя Юрьевна, серьезно произнесла, бережно прикасаясь к его рукам на своих плечах. – Всегда верю и подчиняюсь. Ты – сильный. Я тоже сильная, Федя, но иначе. Майя Юрьевна безрассудно смела, но она немного позёрка. Она всегда почти боится, оттого и смелой хочет казаться – чтобы никто, ни один любопытный нос за броню её не заглянул. Прочь-прочь, любопытные вы мои леди и джентльмены! А ты знаешь меня и принимаешь такой как есть, у тебя храбрость другая Федя, иной совсем пробы… и ей я верю больше чем всем лакированным позерствам вместе взятым. Ты настоящий, вот я дюже вумная Пчела о чем. Ты… Такой как есть!
Щекой к рукам его приникла, соглашаясь со своей мыслью. Такой как есть: смелый, не самый широкоплечий и не нарочитый герой боевитого кино. Просто человек старающийся сделать себя лучше, обратить минусы своей натуры в стойкие плюсы. Это ли не понять Светловой? Это ли не оценить?
С ее ростом небольшим, с ее заморочками тараканистыми из детства. Ну да, ну да…
- Мы плывем с тобой против течения, мой родной. Легко быть большими, высокими, такими прямо супер-пупер героями как из фантастического кино, без страха и упрека, что называется, когда сплошная крутость в штанцах. А если не свезло, лёшкин кот, если ты не такой… не прямо вот герой из пуленепробиваемой стали… - подмигнула во тьме. – Тогда это многого стоит: бороться и иногда побеждать!
Подмосковье припомнилось ей сейчас. Ее первая поездка туда с отцом, когда отец привез Майю в общежитие – когда они простились почти на пять лет. И это была странная поездка, странный мир. Она тогда молчала отгородившись ото всех, но о чём-то они всё же говорили.
Это ведь папа привез её в Репино-Радищево: со своей любимой орхидеей привез, со своим лиловым чемоданом. И казалось тогда Майе, будто бы отправляет она сама себя в тюрьму. Добровольно вырывает из прежней жизни. В ссылку, в тупик. На каторгу! И назад уже не свернуть, и впереди дорога – сплошной мрак. Только этот мрачный Фобос за спиной, перечеркнувший детство одной девочки, а впереди... Что впереди-то?

«Я расскажу тебе о своей жизни в Подмосковье, Федя. О своей поездке с отцом, о том, как странно складывалась моя судьба в этом месте. Но чуть позже. Когда мы уже насладимся этим отдыхом вдвоем, мой милый, когда будем готовы говорить о папе…»

А пока отдыхали и Майя заметно смущалась, слушая его высокие сравнения. Фёдор Михайлович - образованный человек, он многое знает, ага-ага. Понимает в сложных штукенциях толк! А Майя Юрьевна все эти пять лет лишь к одной цели неумолимо шла, аки непробиваемый отец к своему адмиральству: она самый юный врач и остальные ее навыки... скажем так, довольно неупорядочены же. Что-то она знает, что-то интуитивно подхватывает, а что-то...
«Сплошной позор, Свелова. Прямо-таки ужасающий же бедлам!»
И о чём это таком рассказывает сейчас Федя, скажите-ка на милость? Кто это такие: леди Гленарван и капитаны Гранты? Хм?
- Космический что ли капитан, мой родной? - нахмурилась Майя Юрьевна, услышав о капитане Гранте и его корабле «Дункане». - Так звездолет назывался, олрайт?
И чувствовала уже Пчелка, что какую-то ересь отборную она несет, что тонет аки Титаник в этой своей литературной катастрофе. Особенно когда о Лукоморье речь зашла.
- Ну... там наверное так продолжается, эм-м... - задумалась Пчела, нос свой веснушчатый потерев. - ...Я вас люблю, чего же более... Что я могу еще сказать. Ммм. Теперь я знаю в вашей воле, меня презреньем наказать. Угу. Лермонтов! Вот чего я дюже вумная Пчела думаю. И вообще, - поёжилась рыжая дева. - Эффективная Майя Юрьевна в шахматы великолепнисто играет и обучается очень быстро. А по части литературы она это самое, ну как бы того самое... плутается иногда! Красивый дуб, согласна на все сто. И стих красивый. И там еще про кощея было, и про дуэль, когда один дядька второго застрелил. Так точно! Всегда вспоминаю когда здесь пробегаю,.. то есть это самое, пробегала-то на своих двоих!

Улыбнулась Светлова, погладив шаловливую Гретту Винегретту, воображаемую сосичную таксу своей мечты. Глаза прикрыла на этом мирном полустанке застыв. Пусть Федя отдохнет! Всем же требуется личное пространство время от времени: пусть наедине с собой побудет капитан, вспоминая нечто лиричное, грустное и важное из своей жизни. А она подождет. Она рядом помолчит не трогая его и не тормоша - это важно ведь, давать от себя роздых любимому человеку.
Летел снег белыми перьями укрывая чёрную землю: задумчиво укрывая, неторопливо себе. Майя тоже вспоминала.
Вот сидела на снегопаде этом обильном, слушая как рельсы тихонечко гудят на ветру. Стонут себе такими серебристыми металлическими голосами. И не поверишь ведь, что в голокомнате дело происходит, нет-нет да и покажется, будто бы снова в Подмосковье она. Будто сидит себе на этой станции, до ломоты сжимая руки от обиды. А обид хватало, само собой! Мелкая, несовершеннолетняя, ввязавшаяся не в своё дело по мнению взрослых людей. Шпыняли болезненно. Трудно было утерпеть иной раз. И слёз не было. И прошлое не давало защиты...
Сидела в раздумьях Майя. Неутомимая Сосиска лаяла оглушительно звонко: в сугробах купалась жизнерадостная псинка, пытаясь рюкзак Фёдора Михаловича достать своим мягким языком. Пугалась его мужского гнева и всё равно к этому вожделенному предмету упорно стремилась неумолимая таксятина. А двое людей сидели в зимней тишине, делились сокровенным и отдыхали одновременно, давая себе передышку от бурлящих эмоций. Таких ярких эмоций, но способных сжечь - если уж без меры!
Но вот поднялась Майя, мягко по волосам Фёдора Михайловичи провела рукой: по усталому лбу прохладной ладонью скользнула, поцеловала в ухо, прошептав удовольственно:
- Федя, сними пожалуйста куртку! Я очень даже неплохой массажист, быть может мне сил конечно не хватает, НО, Майя Юрьевна дюже упорная леди Пчела!

Рассмеялась тихонечко. Посерьезнела затем. Приняла вид важный и какой-то даже священноейственный - такой вот сосредоточенной да светлой в этой ночи сделалась рыжая Майя, углубленной в свое дело, задумчивой девой. Это ведь не просто массаж сейчас - это любовь. Приятно ей дарить свою заботу родному Феде!
По волосам его нежно скользнули её пальцы - зарываясь в эти пряди аккуратно, зарываясь чувственно и с теплой лаской.
- А Майя Юрьевна такое кино смотрела, ага-ага, там разные монстры в зоне отчуждения проживали. Вот ё-маё ж! Монстры, трупаки ожившие, прочие там занятные представители флоры и фауны, не ведомые современной науке. И рельсы там тоже были, и поезда. А еще временные ловушки: когда скажем кто-то из будущего, Федя, вдруг в прошлое попадал. Аномалии. Артефакты. Увлекательное, я скажу тебе кинцо, глупое конечно, я бы сказала даже идиотическое, но интересненькое по своему. Всё так. Томатного сока, кровищи значится целые моря! Я пару серий видела в институте: особо смотреть было некогда, но иногда в комнате отдыха телек был включен...
Прикоснулась к спине его энергично, разминая лопатки и шею, прикасаясь с бережной силой к капитану в этой странной ночи - чтобы приятно сделать, но не больно. Чтобы на том мгновении сладкой муки остановиться же, когда согревает удовольствием массаж. Когда он мог ощутить её женскую энергию близко-близко и погреться в этом сокровенном огне, которое дарили её ладони. По плечам провела руками, легонько пощекотала ушки... Поцеловала вдруг в щечку, разулыбавшись искристо:
- Средство от запора, иди ж ты! Хе-хе... А я бы желала на Марсе оказаться, так точно мой добрый Гле-на-р-ван (по слогам торжественно произнесла), и яблок тех зеленых наворовать, от которых известно что случается. Запасемся лоперамидом, сэр капитан, возьмем пару подгузников в придачу и совершенно точно не опозоримся! Как тебе массаж?
Сверкнула глазами хитровато:
- Наверное замерз на этом снегопаде, Феодор Гленарванович? Без курточки-то холодновато слегонца сидеть? Ну так доктор Майя Юрьевна знает эффектное средство, безотказное лекарство высшего приоритета будем честны. На букву «П» начинается и на и-краткую заканчивается, ага-ага!

Мерзенький день понедельник же, эдакое надгробье для прошедших развеселых выходных. В выходные праздник, чудеса, пляски, семейные чайки и пир для разбушевавшегося желудка. В понедельник же хмурость сплошная, дождь на сердце царит и чугуниевые ноги портят жизнь, метафорически если выражаться, эдакие отяжелевшие ноги не способные нести тело в легком беге.
В понедельник люди не отправляются в сказочные путешествия, не встречаются с загадочными монстрами в ближайшей подворотне, в понедельник чудеса чаще всего происходят со знаком минус. Вот ты еще вроде бы отдохнувший после выходных свежий чел, но ты уже заранее уставший, заранее опечаленный новой предстоящей неделей.

Так думала про себя Ильзео, пробираясь в здание нового офиса. Она была крепка, пышна, она не сидела на диетах как большинство молодых девиц Обнинска – о ужас, она даже любила свое оформленное тело и с утра завтракала вкуснющей булочкой! Игнорируя овсянки, кефиры, брокколи и прочую оздоровительную снедь, которую полагалось вкушать всем «истинно-худеющим» дамам, от восемнадцати лет и до восьмидесяти восьми. О да! Темнокожая донна Ильзео щедро сахарила свой кофе, уважала преданные анафеме бутерброды с сыром да ветчинкой, в сумочке она всегда носила шоколадку, а по поводу злосчастных калорий даже и не парилась. Это плюс её «мулатости» - чем больше попа, тем она красивее!
Стол Ильзео не отличался оригинальностью. Ей ведь девятнадцать лет всего. Студенточка. Здесь она только подрабатывала, а мечтами своими была уже в Москве, в этом городе вечного праздника и движения, куда она обязательно уедет когда закончит институт. Нет! Африка, если кто он об этом подумает, её совершенно точно не манила. И знала об Африке наша донна Ильзео ровно столько же, сколько знает об этом загадочном континенте любая среднестатистическая россиянка. Песнь Гумилёва не трогала ее двойственную душу, изысканно бродящие под солнцем жирафы не снились нашей мулатистой деве. Не тревожило её думы озеро Чад, не били в уши воображаемые там-тамы. А потому и стол у нее был простой: чистенький да аккуратненький, такой себе среднестатистический офисный стол.
Разве что серебряная банка кофе на нем выделялась, ибо пить бурду из автомата - себя не уважать. Или эту химическую дрянищу из пакетика, под названием «три в одном». Нет. Ильзео принесла из дома большую кружку с рисунком Вудди Вудпеккера, принесла с собой банку не самой дешевой растворимой ерунды, принесла коробочку с сахаром-рафинадом, а в ящике всегда держала молочную шоколадку, на всякий пожарный случай. Ежели нервы нужно будет заесть срочным образом! К сотрудникам относилась доброжелательно, но без какого-либо желания дружбу завести.
На работе Ильзео не мечты свои в реальность претворяла, она просто работала за деньги, всё так. С девяти до шести оставаясь в офисе телом, и уносясь в далекие грёзы своими думами.
Любила Лиза фантастические рассказы, любила дешевенькие фентези с попаданцами, коми предстоит спасти мир. Любила незатейливые видео с котятами смотреть, а иной раз и с каким-нибудь парнем попереписываться, снова и снова надеясь отыскать свою пламенную любовь. Переписки, впрочем, были ни к чему не обязывающими, не парящими такими. А своя работа Ильзео даже нравилась – карманные деньги всё ж. Самодура начальника можно потерпеть, на старпёра Саныча не обращать внимания, обеденный перерыв может скрасить какой-нибудь рассказ Лукьяненко, а накопленный за день стресс она может сбросить на танцах вечерком.

Нормальная такая себе жизнь в Обнинске. Разве что понедельник угнетающий день, совершенно точно не волшебный, омерзительно реалистичный же. Такой прямо себе день тусклищный, который целой плиткой молочного шоколада хочется заесть!

Шерсть Таура-пока-Тауры пахла пылью, серебристым тленом пахла и чередой опадающих, однообразно одиноких серых дней. Таких себе дней в которых не было солнца и не было истинной тьмы, где всякое светлое пряталось за дымкой в небе. За обреченноестью, за несбыточность пряталось. В таких днях не было синевы – даже в полдень, в этом ржавом месте царила сплошная серость.
Сердце Тауры-пока-Тауры еще билось под своим каменным панцирем, но всё чаще приходило к ней отчаяние. Все чаще приходила тоска, пользуясь темной ночью, липким жаром и удушающей бессоницей. Грусть наполняла это мохнатое тело исковерканной принцессы – той самой принцессы же, что была рождена для любви, для радости была рождена, но многие годы своей жизни провела в одиночестве. В печальной этой тоске пытаясь собрать осколки своей жизни. Наверное, поначалу она еще пыталась работать здесь: ткала наверное гобелены, рисовала картины, создавала скульптурки и читала-читала-читала. Но книги не жизнь, а искусство дарит лишь временное забытьё. Но нельзя жить во сне, невозможно умереть в своей хрустальной, сладчайшей мечте.
Наверное вне замка, все близкие Тауры-пока-Тауры уже давно погибли. А она пока пахла жизнью, но Таура-пока-Таура пахла уже и пылью, и тленом, и слезами и беспредельной тоской ароматизировала. Такой тоской, когда вся твоя жизнь проходит в дымке и ты не знаешь, как отыскать рассвет за чередой жемчужных серых, очень и очень густых облаков.
- Не станешь мне лгать, рыцарь? – когтистая лапа задумчиво застыла над твоей головой, дон Серге. – Не станешь говорить высоких слов, целовать меня и обещать забрать в дальние края, в края счастья и фантазии? Не станешь вешать всю эту привычную лапшу сладкоголосых поэтов на мои острые уши, рыцарь? Ну что-о-ож…

Замолчала Таура.

- Выход всегда есть, ты прав... - взрыкнула тихонечко, утирая янтарную слезу из глаза. – Убей меня, рыцарь. Отруби голову и пронзи сердце. Чары живут, пока жива я. А потом оживи меня, рыцарь. Или забудь обо мне, рыцарь. Так или иначе – это зачарованный плен, я не знаю где живет маг. Он зовет себя Грифом, но он не человек. Он - Скиталец Последней Страны! Заклятье его сильно... Завтра утром здесь будут два зверя и только один зверь будет знать кто он. Не ты, рыцарь. Это будешь не ты. Увы, мне очень жаль – таковы Чары. Ты все забудешь, смертный, ты станешь желать меня убить… Так убей сейчас! А потом беги отсюда, рыцарь. Беги что есть мочи и не оглядывайся! Чары живут пока жива я. Не станет Тауры – не станет этого замка. Захочешь отплатить добром – найдёшь способ.

Вздохнула чудовищная дева. Закрыла мохнатыми ладонями свое лицо и затихла.

«Да. Нет. Не надо. Разве что иногда, вот как сейчас…»

Улыбнулась про себя Пчелка Юрьевна, по-доброму посмеиваясь над словами Чижика. Без издёвочки, значится, посмеиваясь-то, а так, с медвяным теплом на сердце. Потому как забавным был сейчас Федя и смущался сейчас забавно, и видно было, что нравятся ему эти поцелуи, но и смущают отчего-то; но вгоняют его в неловкость, словно бы задевая нечто гордое в нём. Мужское.
Меньше всего желалось Светловой задевать честь данкийского капитана, меньше всего хотелось ей унизить его или еще чего. Но ведь приятны были поцелуи Фёдору Михайловичу! Но ведь чувствовала дева, как мягко млеют эти усталые руки в её женских кистях. Как они подрагивают волнительно, согретые теплом её веснушчатых рук. Так отчего же тогда неловкость, скажите-ка на милость? Отчего же дамы и господа, присутствует это странное смущение?
Но чудной народ мужчины, тудыть их в качель ёшкин кот! Не поймешь их вот так сразу, дюже сложных этих джентльменов!
Майя посмеивалась про себя, принимала поцелуи его ласковые, поглядывая на Федю искрящимися своими, немного хитровато-кошачьими глазами. Слушала это его милое: «Да, нет, не надо, разве что иногда, вот как сейчас » И делала свои женские выводы, ну да ну да.
Мужчины же как дети! О дааа, она будет его целовать. По его правилам, ага-ага!
Чтобы не смущать и не вгонять в неловкость самого молодого капитана ВКС. В особые личные моменты будет дарить тепло его рукам, значится, чтобы не напрягать своими дамскими нежностями. Пусть будет суров непотопляемый Фёдор Чижик, а она дюже вумная леди-пчела, чуть в сторонке подождет. И поцелует, когда время придет:
«И никуда мой милый вы не денетесь. Потому что и вам это нравится, дорогой вы мой и любимый человек! А я подожду, олрайт, я не буду навязчивой мухой сто процентов. Не стану жужжать над вашим очаровательным капитанским ушком, таким себе аккуратным и будоражащим. Потому как вы трогательны в этом своём смущении, десять из десяти по шкале Светловой, мой добрый Федя. Само собой я не стану жалить ваше мужское эго, хе-хе. Ведь мне очень нравится ваша мужественность, уж если по правде-то говорить. Великолепная Майя Юрьевна со времен Фобоса вашей храбростью покорена!»

Дарила своё тепло Майя Юрьевна, а сама немножечко смущалась ещё, когда ответное тепло дарили ей. Как-то ведь непривычно это было для дочери Светлова – с отцом-то ведь у них установились прохладные, ровно-неровные отношения, в которых папиной прямоты было много, а лирики мало. Отец считал нежности чушью, отец пах ледяным запахом дорогого одеколона, пах своими сигаретами и высоким офисом высокого политика. В детстве, все эти нежности отец зарубал на корню, все эти её несмелые попытки привлечь к себе внимание: «Хватит с меня твоих глупостей, Май! Сопливые пироженки-мороженки оставляй для подружек, а я тебе подарок привёз, дочь. Полагаю, заслужил улыбку? Никто не любит унылых дурёх, запоминай несложную женскую мудрость. А теперь поставь чайник и порадуй старика-отца собственными достижениями. Как там у тебя в МЗУ? Запомни накрепко. Ты меня никогда не опозоришь, Май, я тебя люблю. Но ты ведь понимаешь, КАКАЯ у тебя фамилия?… »

Пироженки-мороженки, ага-ага.

Всегда вот так и оставляла разное женское, для тех самых подружек, которых не было, уж если по правде-то говорить. Оттого и сложновато было сейчас свои нежности выражать грозной Майе Юрьевне: вот руки целовать с двумя чудными родинками – этой ей легко давалось, горячо давалось и славно-славно до боли! А вот самой нежность принимать… это всё еще удивляло нашу Пчелку, это немного огорашивало данкийскую деву, словно бы… Словно бы недостойной она себя чувствовала в такие моменты, ну да, ну да!
«Но ты ведь понимаешь дочь, какая у тебя фамилия? Я тебя люблю, Май. Но ты же понимаешь, чего я от тебя жду? Почему именно тебе, дарю такие замечательные эффектные подарки? Я не терплю посредственностей, никто не вкладывает душу в серость, Май. Запомни накрепко!»
Серость. Да, она всегда ощущала себя серостью из-за этого призрачного шепчущего голоса. Иногда ей казалось, что давно уже отец жалеет о сказанном, что со времен далёкого детского марафона что-то щёлкнуло в его голове. Но отчего-то, почему-то, они никогда не разговаривали по душам. Пытались, кажется. Но… Слишком много пролегло между ними этих самых липучих «НО». Неизбежно вспоминался Офис. Вспоминалась эпическая сцена на Фобосе. Вспоминалось многое, но совсем даже не милое.
А капитан Чижик? Неужто он в самом деле ее любит? Неужто малорослая Светлова действительно не ошиблась, о-окей, не надумала себе происходящее в сентиментальной своей фантазии? Вот просто так, незаслуженно и без всяких достижений Фёдор Чижик готов проводить время с ней – с эффективной конечно девушкой, ёшкин кот, но не сказать, чтобы такой уж всепобеждающей. Неужто, капитан действительно выбрал чайную Майю Юрьевну заместо своей прекрасной Розы-Мимозы на стене?
Рыжая девушка сомлела, когда почувствовала его дыхание на своем ушке и ее рука, жарко-жарко мужскую руку к своей щеке приложила. Как сон! А в этом сне жили поцелуи: веки Майи дрожали, а робкий нежный румянец украшал щеки.

- Майе Юрьевне нравится! Нравится когда ты так щекотно, Федя, так забавно целуешь её в ушко. Хе-хе… Замурлыкала бы сейчас! – рассмеялась данкийская Молния прикрыв глаза от удовольствия. – Как в коридоре, о дааа. Что ты делаешь, Федя? Ты щекочешь моё ушко! Ох, какой-то я видимо слишком неправильный Сэм...
Щекотка. Сладость. Конечно же она замечала КАК он на неё смотрит во время этого поединка, и именно для него она сдувала рыжую челку в бок, улыбаясь при этом счастливо. Нет-нет, а и отбрасывала лишние пряди за спину легким движением головы, а затем хмурилась выстраивая комбинации. И снова теряла их, когда видела губы капитана, очаровательные его брови, когда окуналась в этот восхищенный блеск его зеленых с серебром глаз. Много говорящий блеск глаз, дась-дась! Ободряющий, ибо каждая женщина чувствует, когда ею любуются.
- Полагаю, эффективная Майя Юрьевна действительно выиграла без всяких поддавков со стороны данкийского капитана, окей? Я действительно думаю, что это заслуженная победа Молнии Светловой, тудыть ее в качель! - дрогнула ресницами, когда он ее руку стал целовать. – Чем же мне утешить нашего безутешного капитана и его сложившего свои полномочия короля, спрашивается? Как загладить вину и установить прочный мир между двумя шахматными державами?
Немножечко лукаво прикусила губки, азартно вздернув красивую бровь.

- Архитипически-фигенная доктор Светлова предлагает примиряющий массаж спины, Федя! Тот самый массаж, который вы сделали мне вчера на кухне. Чудесное завершение нашей встречи – натруженную капитанскую спину следует ценить, - кивнула головой. – Но не здесь, Федя, а в особом месте, которое я тебе покажу…

Аккуратно приспустила одну недовольную таксу на землю, рассыпав над Чижиком горсть снега.

- Есть тайное место, мой капитан. Особое место, куда я трусила ходить слишком часто: место это тихое, безлюдное, запретное, ага-ага, такое прямо где могут и убить, ну-у-у, ежели ты попал в дешевый ужастик. Так точно! Свободного времени у Майи Юрьевны было мало, приходила она туда не часто… Иногда Гретту с собой брала, - улыбнулась, погладив таксу. – Ну-у-у, так в реальности зовут нашу сосичную леди. Я ведь её немножечко надумала здесь, можно сказать слегонца прифантазировала же, а в общем-то даже и офигенно не слегонца. Леди Сосиска – это моя мечта, такую славную таксятину я бы и сама мечтала иметь, вот оно в чём штука. А теперь идём со мной, Федя!
Сверкнула серыми глазами азартно:
- А потом, после предполагаемого массажа и моего крайне приятностного лирического места, м-м-м, покажи мне Федя пожалуйста мостик. Сегодня, родной мой, вот прямо сегодня! Я… я никогда, никогда в жизни не видела капитана Светлова на мостике, и… и очень я хочу увидеть капитана Чижика на его рабочем месте. Это… Так приятно для Майи Юрьевны. Разделить твой триумф! И… - девушка зажмурилась. – Понимаешь, я стесняюсь вообще-то туда приходить, я даже наверное могу сбежать из лифта от волнения, выброситься в открытый космос или улететь на ракете прочь в припадке трусости, но… Но я очень хочу!

«Увидеть этот проклятый космос, как видишь его ты, мой родной!»

Кивнула головой Данкийская Дева, решительно двинувшись сквозь парк. Сквозь это ажурное плетение ветвей двинувшись, сквозь присыпанные снегом дорожки, которые Майя знала, как самых родных людей. Она очень уверенно ориентировалась в этом парке, могла и с закрытыми глазами пройти по Репино Радищевскому сказочному лабиринту, приветствуя по пути любимые деревья да скамеечки. Вот показала Федору Михайловичу застывшее озеро. Огроменный старинный дуб показала-то, что неподалеку устроился таким себе могучим да кряжистым стражем. Исполина древнерусского, который здоровьем пышет и дремучей земной энергией.
- Будто страж Лукоморья... только Майя Юрьевна теряется в области автора...
Вот Майя на боковую крохотную тропиночку свернула, растворяясь где-то в синеве.
Указала на насыпь – здесь уже вверх забиралась игривая дорожка и нужно было карабкаться к небу, нужно было не обращать внимание на забор и на полустертую надпись: «Опасно! Нет прохода», на этом самом заборе уютно расположенную.
Вверх!
Мимо деревьев да запретных надписей в густо-фиолетовый сумрак, в этот разбушевавшийся упрямый снегопад. Под восторженный лай Сосиски-Гретхен, слушая как поют ржавые рельсы на ветру… Да-Да. Именно что рельсы: старинные пути старинной железной дороги. Наверное еще со времен двадцатого или двадцать первого века, тихо здесь дремлющих.
Полустанок. Скамеечка. Огни современно города подсвечивают небо ярко-багряными тонами, а здесь очень тихо. Здесь странно. Здесь деревья-стражи охраняют заповедный свой покой.
- Садись, Федя, - поглядела на капитана веснушчатая Пчела. – В былые времена здесь ходил поезд, люди сидели на лавочке и ждали когда он громыхающий да жуткий приедет по своим рельсам. Представляешь!?

Майя Юрьевна глядела в его сияющие, изумрудно серые глаза и чувствовала как счастье, простое человеческое счастье, тихое такое и уютное накрывает её с головой. Потому что Он был счастлив, Он был рядом и любил её сейчас – и это отражалось на лице, в его улыбке открытой и в этом самом блеске глаз отражалось-то. И Она его любила тоже. Своего Федю. Вот так. Первый раз в жизни подумалось вдруг о нём – «мой», не как о вещи подумалось-то, но как о любимом человеке, как о своём мужчине подумалось: том самом мужчине же, с которым целовались в губы и который стеснялся, когда его целовали в руки.
Хитроватые искорки вспыхнули в серых очах Майи Юрьевны да весело дрогнули ресницы, когда он чуть ближе подошел. И алый румянец разлился по веснушчатым щекам, когда он поцеловал её веснушчатые же руки. Ага-ага! Многовато было у великолепной Молнии этих приставучих рыжих пятнышек, но не стеснялась сейчас, отчего-то совсем не стеснялась невысокая Пчела своего Чижика. Ему же нравились её руки и ей нравились тоже, а раньше вот всегда желалось закрыть их и спрятать где-нибудь за спиной.
Но сейчас не желалось закрываться, не желалось убегать во тьму, ибо правила сердцем близость. Такая сладкая сейчас близость, когда соприкоснулись их жаркие лбы и легкие, многообещающие, оттого вдвойне приятные поцелуи достались её узким кистям, а заодно и губам тоже, и щёчке.
Чуть дрожала в этот момент рыжая девушка загадочно улыбаясь - ей нравилось это! Нравилось томное пламя, которое дарили его поцелуи. И ей не было сейчас страшно ни на чуточку. Это было правильно – обнимать друг друга в этой ночи, целовать друг друга после такого тяжкого дня, когда могли умереть в плену инсектоидов. Когда могли даже страшнее чем умереть: палачи могли отправить их на какую-нибудь иноземную лоботомию или еще чего.
Даже думать жутко о том, что могло бы произойти. Так точно.
Поэтому правильно было сейчас жить. Любить. Дарить друг другу светлую радость – не блудливую радость, не грязное это пропахшее дешевой выпивкой физическое услажденьице, но нечто высокое они дарили друг другу. Извечное. Выстраданное из глубины.

«Он ведь был таким грустным всегда, Федя мой Федя. Таким одиноким у своей голодоски… А теперь я вижу другого человека. Здорового человека! И себя чувствую такой же точно. Наполненной жизнью до краёв! А всегда что-то болело в душе, сверлило и мучительно ныло напоминая о страхе маленькой девочки. О её жутком крике в этой Пещере, напоминая-то, о той горькой рвоте на губах… Но в его руках у Майи Юрьевны не болит. Мы рядом – и я знаю, любимым мой, родной, точно знаю сейчас - в моих руках ваше сердце тоже не болит. В ТВОИХ руках не болит, вот что важно. В твоих – Федя!»
Засмеялась. Разулыбалась, заметив эту его робкую радость от простого обращения на «ты». Взяла его руку, прикладывая к своей веснушчатой щеке.
- Руки целовать,... и что здесь такого, Федя? Но ведь нравится, верно же нравится сейчас, о-о-олрайт?! - глазами серыми сверкнула задорно. – Это же не рабское какое-то, не униженное, не жалкое подчиненное. Ооо, грозная Майя Брьевна своенравная кошечка и коготки при ней! А это другое. Федя вы мой Федя! Это приятно, - прошептала. – И мне приятно, и тебе. Это от радости. И так сла-а-адко, что плевать в общем-то на все условности Майе Юрьевне. Это для вас! Не для чужих. С уважением от всего сердца. Для тебя, Федя. Для твоих рук. Но если неприятно, если не желается… - улыбнулась загадочно. - Тогда мои руки можно целовать всегда. Ооо, великолепной Майе Юрьевне это нравится. Приятно. Дюже восхитительно, вот я умная Пчела о чем. И кто смотрит? Никто не смотрит, мы ведь вдвоём сейчас. Целовать руку если любишь… Майя Юрьевна умная такая, она думает это правильно. Когда нет чужих глаз, когда чувства переполняют. Когда наедине!

Провела пальцем по его ладони, рисуя замысловатый узор.

- Почему круглое, спрашиваешь? Потому что «Федор», оно как бы рычит этой своей неустрашимой букве «ррр». Ну да, ну да. Ооо, это суровое грозное имя для «сурьезного» дяденьки-капитана, который всё знает и всегда впереди всех, - нахмурила брови в шутливой суровости веснушчатая Молния, припоминая их встречу в шлюзе. Припоминая инцидент с дверью и это самое: «Заруби себе на носу, Светлова!»
- Суровый дядя Фёдор пример своей команде, он грозно хмурит брови и его охраняет могучий воин Кырымжан. Я уважаю капитана Федора Чижика, так точно. Но уж когда вместе, когда наедине… - подмигнула задорно, - пусть серьезный усталый дяденька отдохнет где-нибудь у штурвала, ему там будет хорошо в своем кресле, такому ответственному да строгому джентльмену. Он там без нас совершенно точно не заскучает, информация сто процентов! И никакой Бармалей его не утащит с паровоза… А Майя Юрьевна рада пообщаться с Федей, с тем Федей, который улыбаться умеет, и шутить, и целует Майю Юрьевну так, что она пропадает. Да-а-а, Федя дружелюбное доброе имя. Федя. Круглое такое – Фе-Дя. И никаких тебе раскатистых громовых «ррр». Хотя…
Рассмеялась, на его руку поглядев вопросительно – желает ли, чтобы поцеловала или «сурьёзное» ответственное нет?
- Хотя ты для меня всегда капитан. Так точно. В МЗУ так было, и всегда… Это. Это твоя часть, Федя. Не моя. Но в тебе я это всегда видела. А когда узнала что ты капитан, ооо!!! Чуть от счастья в обморок не грохнулась. Оттого-то отвалилась моя бедолажная челюсть, потому как я всегда, всегда-всегда-всегда, ёшкин кот это знала, любимый мой. Ты – капитан. У голодоски и в этой комнате, это твоя искорка и это не скрыть.Так точно. Майя Юрьевна она ведь дюже наблюдательная особа, рыжий гений на борту по словам журналистов, хе-хе, она такие вещи нутром чует. Вот я скромная о чём.
Пощекотала его ухо рассмеявшись непринужденно. Подула на это самое ушко щекотливым своим дыханием, чувствуя как эта прохладная декабрьская ночь расцветает весной под снегом.

…А потом были шахматы и Майя сосредоточилась желая одержать победу. Красивые отцовские брови сурово нахмурились, а на лбу пролегла не детская совсем морщинка рассказывающая о долгой нудной учебе, когда вот так же точно, прикусив свои алые губы и мучительно нахмурившись, Пчелка сидела ночами и штудировала учебники, готовясь к экзаменам. К лекциям. К первой практике в своей жизни готовясь же.
Она сейчас взрослее своих лет выглядела. Серьезная, уставшая Пчела. Но когда глядела на капитана, так тотчас оттаивали серые глаза и комбинации в голове распадались цветочными лепестками. И лицо её освещалось любовью в ночи. А потом снова Майя хмурилась, снова суровела и взрослела обликом – так хотелось ей выиграть!
«...С женщиной должно быть интересно, это уж точно Светлова. На одних поцелуях далеко не уехать. Нельзя быть идиоткой распоследней, уж если взялась играть, так играй как следует!»

И Майя играла в шахматы. Сурово играла. Так играла же, будто бы это делом всей жизни являлось для неё, а вообще-то она просто не умела играть, слишком уж быстро довелось повзрослеть. Не понимала ещё Майя Юрьевна радости от простого процесса, ей сейчас казалось, что она обязана в этой партии свой ум показать, своё умение быть интересной мужчине. Не опозориться ни в коем случае! А так как знаний было маловато, то Пчелка доску сверлила мрачным взглядом переставляя в голове фигурки, вспоминая лекции «Данко» и информацию почерпнутую из книг. Пыталась решить головоломку математически, все свои способности пустив в дело.
Отвлеклась вдруг от доски, когда заметила смущение Чижика насчет гостей. И снова потеплела лицом, снова нежностью наполнился её заледеневший было взгляд. На брови его ласково поглядела, на ушки отчего-то и на чёлочку любимую, куда ж без неё?
В очередной раз распались комбинации в голове...
- Добрый ты мой, я буду рада, очень и очень рада если ты придешь в гости! Заварю чай, приготовлю вкусный обедец… Не здесь! Пусть это будет сентиментальным сюрпризом на Земле, тем самым долгожданным милыми сюрпризом, который будем ждать. Ради этого стоит искать дорогу домой, верно же мой капитан? Ради чая, ради окон от пола до потолка, ради великолепного обеда от Майи Юрьевны. Вот такая вот лирика от одной лиричной пчелы. Позовём в гости Стругачёва. Посмотрим голотелек. Погуляем в Репино-Радищево в живую, ага-ага, разыщем Сосиску и её хозяйку Марту Владимировну… Ооо! Это интересная дама я вот уверяю!
Посерьезнела, услышав про звёзды в подарок. Улыбнулась застенчиво, с любовью вглядевшись в его лицо:
- Да! Майя Юрьевна принимает подарок, славный подарок от настоящего космического капитана. Ожерелье из звезд! Эффектно звучит.
Кивнула прочувствованно, словно бы смакуя эту минуту. Засмущалась вдруг, зябко потерев свой курносый нос ладошкой.
- Эээ… а можно… Ммм, наверное я скажу глупость и всё такое, но… - поглядела на него встревожено. – А! А можно мне на мостике побывать? Увидеть звёзды и рубку управления. Все эти восхрененно важные кнопки, на которые нельзя нажимать и этот бесконечный космос, который вы так любите? Я… я никогда не видела мостика в живую, понимаете. И вас в кресле… и… И это было бы так здорово, офигеть просто! А может я конечно глупость сказала, Федя. Тогда… – Сосиску погладила стушевавшись. – О, тогда прощения прошу. И… эта игра. Ну-у-у…
Поежилась, признаваясь со стыдом.
- Я могу в неё не выиграть! Я дюже умная Пчела, но я в такое редко играла, то есть никогда. Понимаешь, Федя… Я могу проиграть. Майя Юрьевна бы очень хотела, чтобы наш поединок был интересным и будоражащим кровь как сражение с Геннадием Борисовичем, но я пока плохой игрок в эту замечательную игру. Эта партия со мной может получиться скучной!

- Желаешь услышать мою славную историю рыцарь, распустишь свои ушки и будешь мне внимать, ничтожный глупый? – задумалось чудище, покружилось рядом неторопливо, смачно даже и в удовольствие своё взрыкивая. Так взрыкивая, что капельки тёплой слюны на лице Сергэ оказывались!
- Ну так внимай, смерд! Распусти свои уши. Жила была одна принцесса. Красива. Славна. Хороша! Бела как мел ее душа. Но темный злобный мелкий маг её всем сердцем пожелал. Заколдовал. Унес. Убил. Обворожил. В проклятом замке поселил. И тени кружат хоровод и выход дура не найдет. Она умрет и может быть, она уже давно мертва. Проедена ее душа. А маг смеется и визжит, и он от счастия хрипит. Раз он отвержен, так и быть. Он рад принцессу погубить!
Со злостью хлопнуло столиком каким-то мохнатое чудовище, заревев грозно и обиженно.
- Ну что, рыцарь, понравилась тебе моя сказка? Беги не беги, но сбежать ты не сумеешь. Смерд! Всякое славное здесь – становится чудовищным, а стражи не выпускает живых из этого плена. Только людей, но ты уже не человек, рыцарь. Ты – монстр и они не выпустят тебя. Только любовь разрушит чары, а ты, рыцарь? Ты сумеешь полюбить Тауру? Наложить чары на себя… стать моим добровольно?

Хрипит нареченная Таура, а ты уже и сам понимаешь, что она права, дон Сергэ. Что она про чудищ сейчас искреннюю правду говорит. Ты чувствуешь сладкие запахи плесени, отвратительные запахи гниющих костей. Чувствуешь сладковатую вонь теней-стражей и легкий славный дух каких-то робких цветов, украшающих светлицу местной девы.
Она бродит вокруг, разбрасывает вещи и тебе угрожает смертью, а еще собирает крохотные вещицы в своей комнате: какие-то портреты, луковки цветов, мелкие украшеньица и вазочки...
Чувствуешь, дон Сергио, как заостряются твои уши, становятся подвижнее – теперь они слышат как ржа падает с неба тихим снегом, и как она неторопливо нежно укрывает пыльный камень забытого обиталища. Ты видишь замок в багряных тонах. Его шпили и развалины. Чувствуешь странное желание убежать отсюда – скрыться среди этих развалин, завопить громко-громко, а потом наверное напасть на Тауру и сожрать её в ночи.

Чуть позже. Когда душа твоя погаснет печальным огоньком.

Обхватила его горячие ладони девушка, вглядываясь в посерьезневшие, изумрудные с легкими серебряными вкраплениями глаза капитана. И видно было, что тяжело дается ему это признание, от души даётся и как-то вот неловко одновременно, со скрипом же, если можно так выразиться – ведь совсем смутился Фёдор Михайвич, сделавшись похожим на молодого учителя Чижика.
Ее руки чуть дрогнули, когда он попросил о личном имени. Чуть шире распахнулись серые глаза Майи Юрьевны – растерянность в них промелькнула и понимание, и удивление, а еще доброе принятие его просьбы, ага ага. Что тут скажешь? Давно пора было. Только необычна была их ситуация и оттого не спешили они на личное переходить-то, оттого кружили в странном танце, а вокруг были помехи, помехи, сплошное громадьё помех! Словно бы штормовое море пыталось раскидать их друг от друга, накатывали черные валы: отец, возраст, боль давнего эксперимента, разлука, длинною в пять лет, чужое мнение и многое прочее. А они упорно навстречу стремились, гребли наперекор стихии сквозь горькую соль, сквозь муку. И вот…
Девушка кивнула головой, отвечая на его просьбу: сверкнули под этим волшебным снегопадом ее пламенно-рыжие пряди, словно бы тоже давая согласие своё. Челочка упала на лоб украшенная жемчугом снеговых капель.

Вот взялась в свои руки Майя Юрьевна капитанские ладони самые любимые, такие горячие сейчас, взволнованные и дорогие. Поочередно поцеловала, бережно прикасаясь к ним губами. К правой сначала, а затем и к левой: любяще прикасаясь, неторопливо. Отведя чуть назад рукава его куртки, действуя серьезно и сосредоточенно сейчас. Ощущая живой ток крови в этих ладонях, лёгкую шероховатость кожи. Бесконечную сладость ощущая от поцелуев, да бережное тепло в сердце. Щемящее тепло, грустное тепло и такое великое, такое ласковое тепло! Ведь с каждым поцелуем, с каждым взглядом тревожным, каждый раз всё сильнее прорастал капитан в её душу. Вплетался в самую её суть, когда его боль и её болью становилась тоже.
А потому ободряюще улыбнулась Майя Юрьевна, заметив как покраснело его лицо. Отпустила мужские ладони на свободу, чуть прикусив нижнюю губу:
- Олрайт, Фёдор Михайлович, так и поступим! Эээ… то есть… ммм… - рассмеялась тоже спрыгнув со скамейки.

Не так-то это просто было, разрушить последний барьер. Такой себе мелкий барьерец вроде бы, но упрямо сводящий всё к строгой официальности.

- А… а я люблю вообще-то официальность, - честно призналась Пчёлка. – Люблю когда между людьми на «вы» и когда всё строго, размеренно, слегонца архитектурно я бы даже сказала. Майя Юрьевна терпеть не может прелый «междусобой» на все сто процентов, вот я о чём. Но! Не с вами…
Моргнула прочувствованно, серьезной становясь. Тихой становясь и такой себе лиричной девой под снегопадом – волшебной становясь немножечко, несбыточной даже в этой своей небесной любви. И глаза у Майи пронзительными сделались, теплыми такими задумчивыми…
А снег плясал в свете алых фонарей, а подмосковье сейчас казалось сказкой – хрупкой сказкой заточенной в хрустальный шар.
- Я… не хочу с вами на «вы» быть. С тобой, то есть… Хе-хе, с ТОБОЙ!
Улыбнулась от первой этой неловкости, от чужеродности и в тоже время такой доброй свойскостии этого немудрящего обращения. Еще неуверенного обращения, но со временем, когда это станет чуток проще…
- Так непривычно это, говорить на «ты», - честно призналась Майя Юрьевна. - Фёдор… Ммм, неа, Федя. Родной мой! Федя вы мой Федя. Вот так будет правильно. Не Фёдор, слишком это как-то… не в кассу, ага-ага.

«Будто от младшей к старшему и так всегда будет, любимый мой, и может опротиветь со временем. Если я стану называть вас «Федор», вы всегда будете ощущать себя взрослее меня, ответственнее. Поначалу будет просто, не спорю, но затем станет сложнее, ведь у вас не будет роздыха, оки-доки, не будет поддержки от младшей стороны. Вы будете обречены всегда быть Фёдором – всегда-всегда оставаться более взрослым, более мудрым человеком, несущим всю ответственность на своих плечах. Нет, так не пойдет. Неправильно это, родной мой. Навсегда делать вас взрослее, заставлять вас всегда быть сильнее себя. Неа-неа, Фёдор Михайлович, решительно это не годится. Восхрененно не годится, вот мы дюже вумная Майя Юрьевна о чём! У человека должно быть право на отдых, хотя бы среди своих, право расслабиться душой.»
Но это про себя был монолог, а на деле было короче.
- Федя – теплое круглое имя, чудесное такое! – выдохнула в зиму облачком пара. - И «ты». Близкие люди зовут друг друга на «ты». Мы будем на «ты» друг для друга, и на некоторое время будем на «вы» для команды, чтобы никого не смущать, верно же капитан? Федя! Вы – Федя. Ты – Федя. И это чудесно. Позволь мне тебя обнять.
И она протянула свои руки к нему, потому как долго к этому шли, плыли сквозь черное штормовое море, а валы разводили, уводили их друг от друга без пощады.
- …Глядите-ка, Майя Юрьевна видит молодого учителя Чижика у доски и наш класс, чудесно это было. И первые дни на Фобосе и ваши диалоги с Робиком, заслушаться можно было в столовой, капитан. Так эффектно с вами Робик спорил, я слегонца от смеха лопалась каждый раз, угу! Особенно когда он сказал, что будет гоняться за кометой вместо вас. А в Пещере было так здорово с вами… ой, с тобой по душам говорить. Да-а-а. Спасибо тебе за это – за то, что не чувствовала себя глупой, за то, что живой себя ощущала пламенная Майя Юрьевна, тогда и сейчас тоже. Вот как оно было великолепнисто. Прошлое, которому я благодарна. Неправильно было его в чемодан совать, омерзительно нелогично – словно бы половину себя под паровоз пустила. Окей! А теперь можно исправить, стать благодарной... - помолчала немного. - Правда я всегда думала, что вас Фёдором Михайловичем зовут, о да. Вам удивительно идет ваше имя-отчество, капитан, только не верьте тем психам, которые скажут, что ваше имя хуже. Ой, нет. Оно прекрасное. Федя вы мой Федя. Фёдор. Отменно звучит, ёшкин кот!
Рассмеялась тихонечко. Притихла, отдавая дань уважения этому прекрасному трудному прошлому.
- Ох ноу, я не стану пытать сложным этим вопросом, за что меня выбрали. Не станет грандиозная Майя Юрьевна сего неприемлемого дела творить. Уважаемый вы мой Федя! Это интригистая таинственность, а будоражащая Майя Юрьевна такие вещи обожает слегонца. А если бы меня спросили, за что я выбрана, то я бы так ответила: как Сосиска, эгей! В Майе Юрьевне свой интересненький изюм имеется. Вот такой логический выводец, капитан. В чудесной таксе свой изюм и в Майе Юрьевне тоже. Молния, ага. Пусть побудет сюрпризом, я не стану тебя пытать. Ты… Это так странно, так чудесно говорить! Мне хватит. От счастья можно лопнуть. Узнать всё сразу – это уж слишком много счастья за раз, вот что мы Пчёлкины думаем. Хе-хе. Хватит с меня и того что есть, это ведь не хухры-мухры – это Радость! Давно я так не радовалась, даже страшно по первости, как бы Цену не назначили...
А глаза сверкали под снегом и веснушчатое лицо светилось от счастья, ветер играл распущенными Майиными волосами – непокорными, упрямыми такими – а девушка улыбалась, открыто улыбалась и счастливо. Без страха. Потому что со СВОИМ человеком сейчас была. А он стоял рядом. Не грустный, не потерянный. Живой. И что немаловажно, тоже счастливый!

…Подтянула ноги на скамью рыжая девушка, успокаивая разбушевавшуюся Сосику, норовящую в этот момент шахматы раскидать.
На помрачневшее настроение капитана, как это заведено у всех женщин мира, ответила обескураживающей своей мягкостью, робостью этой даже в манерах. Лёгким ласковым взглядом. Кротким таким, аки у олененка Бемби.
- А вам никого Сосика не напоминает? Деятельная ведь особа с вкраплениями Рыжины. Как таракашка энергичная, о да, и бесполезная конечно тоже! Вносит свой элемент пестроты, - погладила звонко лающую собаченцию, лаской утихомиривая эту четвероногую егозу.
А беспечная Сосиска не догадываясь о капитанском гневе, лаяла себе звонко да весело: очаровательно глупыми своими, пуговичными даже глазами глядела на Фёдора Михайловича, дружелюбно дергая хвостиком. Энергичная Сосиска влюблено смотрела на Фёдора Михайловича, и на Майю тоже и даже на шахматы, которые ей ужасно хотелось погрызть в данный момент. Сосиска не была вредной по своей природе: просто она была деятельной, глупенькой и очень шумной собачкой. Затихнув в руках Майи, наконец, улеглась спать. Вот лизнула девушку языком в щеку и вытянулась счастливо, положив голову на Пчёлкины колени.
- О, я за риск, пусть условия с самого начала будут трудными. Трудности это чудесно. Майя всегда побеждает! Хе-хе… - победно бровку вздернула гордая Пчёлка, предоставляя судьбе распорядиться насчет цвета шахмат.
Рыцаря робко погладила, аккуратно приподнимая эту фигурку – глядя на него с вызовом одновременно, но и с опаской.
- Рыцари, нда… - чуть прикусила губу. – Фёдор Михайлович, а где вы живете на земле? Вот я живу здесь, в Репино-Радищево. Если пройти дальше, то где-то через пол-часа будет старая железная дорога и красивый каменный виадук. Железная дорога заросла, паровозы по ней уже давным-давно не ездят и деревья растут прямо сквозь шпалы, словно сказочные неторопливые великаны. Метафорически если выражаться! А дальше за виадуком будет мой высотный дом. Ну-у-у, то есть не мой дом конечно, но там Майя Юрьевна живет, - поглядела с теплом в прошлое, припоминая свою квартиру. – А квартира у Майи Юрьевны отменнаая – окна прямо от пола до потолка, вот это круто. Всё видно на километр вперед. Высота-а-а! Обожаю высоту. А вы… Ты. Где ты живёшь, Федя?

Задумчиво поглядела на него.

- Дом там - где сердце. Иногда мне кажется, что у капитана Чижика сердце в космосе хранится, ну да, ну да. Но мне кажется, на Земле обязательно должно быть что-то родное. Федя! Я могу подарить это Подмосковье, вот так! Это красивое, очень красивое место. Такое… сокровенное. Хотите получить в подарок часть этого великолепного Репино Радищевского пирога? Хе-хе, Майя Юрьевна заберет себе мед. институт и великолепную Сосиску для охраны своего высотного дома. А ты Федя, бери себе парк, не прогадаешь! Оооо, этот чудный парк, там можно потеряться – счастливо потеряться, вот я дюже вумная Пчела о чём. Заброшенная железная дорога, старые деревья, потаенные дорожки и красавица зима! А рельсы это уж как бонус... Майя Юрьевна обожает поезда! Ооо, будь у меня больше времени, прогулялась бы по этим старым мудрым рельсам, далеко-далеко...

Она переживала.
О, как Майя сейчас переживала задыхаясь от своего волнения, поглядывая украдкой на Фёдора Михайловича, смеясь, играясь с таксой и… сглатывая горькие слёзы в своей душе. Испытывая сейчас истерику почти что, а потому смеясь в голос, веселясь в голос, сверкая серыми своими глазами в ночи, да только в глазах этих печаль разлилась… Восторженные такие слезы счастья и невыносимые слёзы разочарования. Радостное принятие этой нереальной ночи и тревога, тревога, тревога, черная тревога, когда душа дрожит словно туго натянутая струна.
«А… а что если я ошиблась!? Куда бежать, что делать. Как жить после этого? КАК ДЫШАТЬ?»
Склонилась над собачкой, наглаживая её безмятежно открытое, весёлое такое пузо; бросила какую-то палочку вдаль, любуясь счастливой игрой Сосисочки со своей игрушкой. Улыбнулась, живенько. Рассмеялась в голос рыжая Светлова, но косились очи в сторону Фёдора Михайловича, но тощие плечи поникли под спорткостюмом. И сама она вся как-то съёжилась, выцвела, какой-то полупрозрачной стала, словно весенний цветок напуганный ночными заморозками. Застыла в этом глупом веселье – когда снаружи вроде веселилась, а внутри…
Хоть волком вой.
Приметила его молчание рыжая дева, отстраненность эту ершистую приметила в Фёдоре Михайлове, какую-то даже настороженность в глазах. Стоит или нет? – он сейчас действительно решал…

«Что я сделала, как я могла!? »

И в ногах уже звенело, и хотелось уже сбежать, чтобы дать ему от себя свободу. Чтобы скрыться от этого женского позора самой, от этого ужаса унестись на своих двоих. Молния Светлова она же беглянка, она всегда тикает от таких вот ситуаций. Невозможно оставаться. Нечем дышать!
А она всё суетилась, между тем, и всё неестественней становилось её возбуждение, всё громче звучал нарочитый, напоминающий сухие рыдания смех. Но ведь не на кураже отчаянная Молния призналась, не шутки ради и не ради адреналинового эффекта - «вот, мол, как я смелая могу!»
Нет.
Не игра то была, не мимолетная страстишка, капризно вспыхнувшая в душе. То было Чувство. То была Любовь. Но Фёдор Михайлович отстранился от неё, но такса оглушительно лаяла, а Майя разбрасывала вокруг себя белый волшебный снег, ерунду какую-то произнося вслух. И мерещилась ей в этой зимней ночи другая ночь: августовская, жаркая.
…Когда обступили её чужие люди. Когда ждали от нее шуток, ждали от нее глупостей каких-то (золотая девочка же, дочь Светлова и гений в одном лице!) Когда её подначивали на ерунду, а ей было больно среди них и грустно среди них, и невыносимы были их ожидающие лица. Не человека они в ней видели - смотрели жадненько, как на дивную зверюшку сбежавшую из зоопарка: без сострадания глядели, без интереса к живой личности.
Ну, словно на таракана интересненького! Так и в Пещере наверное глядели на неё невидимые мучители с экранов, смеялись наверное, вставляя остроумные комментарии…
Невыносимо! А Майя почему-то всегда и сама над самой начинала смеяться, если чувствовала что над ней ржут. Если уж понимала что на дно идёт, так тогда уж начинала, что называется с музыкой тонуть. С пафосом. С задором. Кривляясь до смертных судорог, значится. «Победы желаете, зрелища!? Ну так я устрою вам шоу, леди и джентльмены!»
Вот и сейчас, рвалась душа на части этим ожиданием пришибленная, смущенная тем, что сейчас оценивал Фёдор Михайлович её. Варил в себе тяжелые мысли, очевидно не веря в ее эмоции. Наверное про возраст сейчас вспоминал, про отца и вообще…

«Глупо! Как глупо я всё испортила.»

Но болтала без умолку Пчёлка-Майя, даже не вслушиваясь в собственные слова. Затихнув в себе от ужаса, а потому метаясь, метаясь в этой холодной снежной ночи…
Она рассмеялась, когда он достал термос и звонко похлопала в ладоши, когда увидела конфеты «ромашки» да аккуратно сложенные бутерброды. Упакованные так педантично, так по мужски аккуратно – в стиле Фёдора Михайловича.
«Люблю. Не могу не любить! Но что же делать, как жить, если… Если?!»
Любопытной Сосиске протянула кружочек колбасы, заставив толстенькую псинку покрутиться немножечко вокруг угощения. Отхлебнула глоток невероятно горячего чая, вкуснющего и обжигающего такого напитка дёргая ладошками, а серые глаза блестели на лице наполненные фиолетовой тревогой.
Детское выражение несчастья нет-нет, да и проступало на веснушчатом лице Майи. Потому смеялась задорнее. Бегала веселее. С Сосиской сейчас играла с таким упоением, словно бы от этой немудрящей игры зависела вся её девичья жизнь.
«Светловы не отступают, не ноют, не размокают! Но как же так, как же так?... Смейся Светлова. Возьми себя в руки, Май. Не позорь меня. Так сказал бы отец… »
…Она не расслышала последних слов, в голове всё про отца думалось, про Эксперимент и про то, что ногу Фотона ещё раз осмотреть надо бы. Убедиться, что выздоровление идёт как надо.

А главная мысль билась о кости черепа, сверлила, мучила – «Не. Нужна. Не. Нужна. Не. Нужна-а-а. Глупая, глупая Светлова!»

Она оторопела, когда он вдруг забрал у неё кружку и приподнял со скамеечки, и рот её удивленно приоткрылся, а брови чуть взлетели вверх. Он мог почувствовать сейчас Майину отчаянную дрожь – когда обнял за спину, когда её хрупкая фигурка оказалась в его руках. Почувствовать косточки, ощутить невыносимый жар тела и услышать как сердце испуганно бьется в пчелиной груди, словно бы желая вырваться наружу.
Глаза у девушки тогда сверкнули по особенному ярко, волшебные эти зеркала души украшающие Майино лицо. Глаза её светлыми сделались, загадочными сделались, глубокими, чародейскими... В них отразилась зима, подмосковный снег кружащийся вокруг нетерпеливо, словно в страстном танце. И всё то невысказанное отразилось-то, о чём Майя думала, страдала, мечтала про себя всё это время, собирая в душе тяжелым грузом и славным одновременно.
Но вот прочитала его тревожное лицо. Увидела ответ. Свет любви и ещё что-то более глубокое рассмотрела в Фёдоре Михайловиче. Тогда поцеловала его робко, невинно, так поцеловала же, как может целовать чистая душой дева. Лёгкий совсем поцелуй вышел, такой себе наивный словно бы от дочки к папе. Лёгенький, как одуванчиковый парашютик на ветру!

Недолгий.

Улыбнулась хитровато Майя Светлова легонечко прикусив нижнюю губу, рассматривая его лицо с интересом, примечая с доброй смешинкой про себя: понравился или нет папочкин поцелуй? Искристым серебром налились её глаза снова меняя свой цвет – на сей раз не только серебром светлым, но и юморком фиолетовым наливаясь, веселой этой синевой опьяняющей, совсем даже не ледяной сейчас. Как пузырьки шампанского пощипывающей…
Застыв в его руках она вдруг по-настоящему поцеловала мужчину, так поцеловала, как СВОЕГО избранника целуют же, а не родного папу.
Без пошлости, без языка. Неловко еще, чуть нелепо, но уже смелее соприкоснулись их губы – сладко приникла к нему великолепная Майя Юрьевна, словно бы нежный фрукт пробуя на вкус. Жадно приникла, словно бы к источнику воды в жаркий полдень. Мягко зарылась её узкая пятерня в его волосы, аккуратно и в то же время требовательно зарылась-то, ибо хотелось Пчёлке ощутить его запах сейчас, вобрать в себя этот мужской будоражащий аромат наслаждаясь им. Не одеколоном вкусным наслаждаясь-то и не чудесными запахами еды, а его собственным духом наслаждаясь – ибо ей нравился его запах! У женщин это великий инстинкт ведь, женщины не только сердцем выбирают, но и носом тоже: и ей вкусно было – и от жарких губ его вкусно, и от ощущения его тела.
Снова улыбнулась Майя Юрьевна широко, открыто. Так улыбнулась, как только для Фёдора Михайловича желалось ей улыбнуться сейчас. Счастливая в этот момент, женственная, худенькая, но совсем даже не ребенок. Девушка в расцвете сил, деревце обожженное зимой и расцветшее вопреки всем невзгодам. Она на него смотрела любя, каждую черточку желая запомнить, вобрать в душу, сложить в память, чтобы запомнить навсегда этот удивительный в жизни миг. Фёдора Михайловича запомнить и саму себя сейчас, познавшую что-то новое, таинственное.

…Пушистый мокрый снег падал на его лицо, по его чёлочке скользил капельками небесной влаги. Рука Майи Юрьевны была рукой Федора Михайловича крепко сжата, веснушчатая дева улыбалась сейчас – вот приблизила к себе его чудесную пятерню, желая целовать дальше.
Прикрыла веки, мечтая руку эту осыпать поцелуями. Лицо. Чуть ниже лица скользнуть губами отдавая нежность его телу. Расстегнуть ворот куртки, а затем чутка вниз по шее...
Ноги у девушки подкосились от счастья, а в голове стало вдруг восхитительно легко, странно, чудно.
- Ой, - рассмеялась тихонечко, - возьмите меня пожалуйста на руки, Фёдор Михайлович! Так бывает… от радости у Майи Юрьевны всё плывет перед глазами. Шторм, прямо на десять баллов шекспировская буря.
И зашептала уже тихонечко, не прекращая гладить его волосы, ласкать его волосы и дарить им тепло своё.
- …Потому что вы добрый, - догадалась она в эту волшебную минуту о сокровенных мыслях капитана, ведь так бывает же, когда двое как одно, когда случается такое недолгое чудо. - Потому что вы милосердный и храбрый, Фёдор Михайлович. Потому что умеете прощать. Не мстите, не отвечаете злом на зло. Умеете защитить себя если надо, но не бьёте понапрасну живых людей. Потому что вы мужественный человек и всегда таким были, родной мой. В училище! И сейчас тоже. И себя вы за тот Эксперимент загрызли, потому как совестливый человек - вам знакомо сострадание. Бесценная Майя Юрьевна вам доверяет и хочет со своим командиром быть. Лететь на «Данко» далеко-далеко в новые миры и не возвращаться! Отдать Кроллу обезболивающее - а потом свобода! И чтобы иногда говорить вам такое, как я сейчас говорю - фантастическое и невозможное. Но вот так я вам доверяю, ага-ага, я бы не сомневаясь полетела вперед! И если нет хода на Землю, так мне и не страшно, когда Вы за штурвалом. А ещё, потому что у вас брови очень длинные, красивые, - хихикнула незлобливо. – И чудесная белая рубашка, такая строгая как вы сами. Приятный одеколон, я ведь вам уже говорила на Кулимате. И потому что вы во всём аккуратист, а эффективная Майя Юрьевна это очень ценит, четкий порядок, знаете ли, да пчелиную аккуратность. У вас в комнате о-о-очень чисто! Знамени конечно своего нет и не имеется личного дизайнерского кресла, вот такого первоклассного как у меня, но то не беда… С этим недостатком Майя Юрьевна может смириться… со временем, хе-хе.
Развеселилась, расшутилась сейчас. А серые в синеву глаза сияли светом, счастьем лучились солнечным и чем-то глубоким. Далёким, но вместе с тем, таким щемяще родным.
- Только нам нужно сейчас в шахматы сыграть, Фёдор Михайлович! Потому что голова у Майи Юрьевны кружится, лёшкин кот, и она восторженно думает о поцелуях сейчас, эклерная такая особа. Рассиропилась совсем!… И если мы не остановимся, срочно не выпьем горячего чаю, добрый вы мой капитан. То!… - опустила веки, мечтательно задрожав ресницами. – Эффективная Майя Юрьевна готовилась играть в шахматы с вами целый день, смею уведомить! Между работой и в своё личное время готовилась по книжкам старпома Михалкова и при помощи Данко, показавшего несколько комбинаций. Я хочу сыграть и… и поцеловать вас еще один раз в шею!

Ты изменилась, Лис. В этой маленькой комнате ты вдруг стала большой, значительной такой фигурой стала – фигурой, которая в себе силу ощущает и возможность победить. Оторопело поглядела на тебя молодая мисс Понни, обнажив от удивления даже резцы свои желтые. И бабушка Бонни устало опустилась на стул, прервав свои vjuexbt чары – выдохнув тяжело, жалко, почти что со стоном болезненным выдохнув-то.
Почти теряя сознание.
Всё же старая леди, всё же совсем обессилела бабушка Бонни Мо. И тени злобствующие рванулись к тебе, Лис, рванулись чтобы сожрать; чтобы переместить тебя как недавно дона Сергио переместили. Чтобы забросить тебя в какую-нибудь мерзкую ловушку, чтобы оставить тебя там гнить.
Но ты ощущала в себе силу: ты могла их победить сейчас. Почему-то именно могла, что не маловажно: «могла», а не «мог».
Вот так вот. Ты могла запереть эти мерзкие образы в собственном жарком сердце, впустить с себя и уничтожить их в своей душе. В своей большой душе, которая стала намного вместительнее, чем недавно была душа рыжего. Словно бы вместо маленького кошелёчка ты целую просторную комнату получила в дар.
Сердце стучало, томилось вопросами. Вопрошало тебя: впустишь в себя это зло, что победить? Или позволишь теням украсть тебя, отчаянно рванешься за другом Сергио, надеясь будто они тебя выкинут туда же, куда и его.
Но крысам помощь требовалась. Но вырвавшиеся на свободу бабочки уже устроили в кухне пожар! Пахло паленым, а старая пыльная Бонни Мо, кажется, потеряла сознание.
Понни схватила полотенце намереваясь потушить огонь.
А Сергио был далеко-далеко, совсем совсем даже не близко, и только проклятые эти, кривляющиеся тени знали как его найти.

Задумалось чудище, замурлыкало словно большой строгий кот.
- Мррр, хочешь разговоров, рыцарь? Желаешь, чтобы между нами не было ссор? Ну что ж, рыцарь. Погляди-и-им, рыцарь? Ха-ха-ха…
…Скрежет острых когтей раздался где-то рядом. Шерстью запахло и большим жарким зверем, таким себе шумным зверем и меховым. Ветерок шевельнул гнилые тряпки, покатилась пудреница по полу. Бряк-бряк-бряк.
Зверь вдруг выпрыгнул из тьмы, позволяя себя рассмотреть на свету.
- Ну вот, рыцарь. Гляди, рыцарь. Смелый маленький языкатый плут! Ты станешь таким же очень скоро, а можешь не станеь! Возьмёшь меня за муж, рыцарь? Ха-ха-ха! Ну что же ты проглотил свой язык, Храбрец!?
Противно прокричала где-то вдалеке ворона, а невеста подошла к тебе чуть ближе, осклабившись в клыкастой улыбке своей. Могучая невеста, острозубая невеста, двухметровая и покрытая свалявшейся длинной шерстью с головы до ног.

Отчаяние вгрызлось в твои кости, Сергей. И сразу как-то похолодело вокруг и рыжая ржавчина этого места, твоей собственной ржой сделалась. Она по тебе поползла липкими мурашками, она в твоих венах растеклась наполняя безразличием. Наполняя студеной тоской. Превращая тебя из человека настоящего в безвольный кусочек плавящегося масла, в этот айсберг равнодушный превращая, которому суждено превратиться в лужицу жира на сковороде.
И ты уже сам ощутил, почувствовал, принял это в себя, дон Серге: вот позвоночник начал сгибаться норовя бросить тебя на четыре лапы, вот зубы заострились во рту, меняя твою суть. Жжением окатило кожу, неведома Зверюшка рассмеялась в темноте, когда хриплый крик смешанный с животным рыком, вырвался из человеческого ещё рта

- И ты таким будешь, рыцарь. И ты сгниешь, рыцарь. Таковы чары этого места, рыцарь! Что я сказала, рыцарь? Ты - гниль и ты умрешь. И возродишься снова, рыцарь! Потому что быть тебе как я. Возьмешь меня за муж, рыцарь? Не возьмееешь. Рыцарь. Струсишь! Ну и каково теперь тебе. Ха-ха. Твоя цена - грош, рыцарь. Мой замок станет пленом для очередного зверя. Мои стражи не выпустят тебя тоже. Как и меня.

Вздрогнула Пчёлка-Майя, когда его тёплые руки оказались на её веснушчатых щеках. Расширились серые глаза, распахнулись даже удивленно – и тогда в свете рыжих фонарей стали видны маленькие капельки воды, драгоценным бисером подрагивающие на длинных Майиных ресницах. То Фёдор Михайлович волновался, а теперь она заволновалась – приятно заволновалась, нежно… Не так, когда тебе противно чужое прикосновение, когда плен чужих ладоней словно в пиявистые, липкие тиски зажимает. А так заволновалась рыжая девушка – когда это приятно бывает, когда от сладких эмоций кружится голова. И в груди что-то ухает, и сердце благодарно щемит – как на качели, только слаще качелей, только более насыщена эта приятность.
На качелях ведь миг: была радость, пока летел ты вверх, пока падал в синее небо наперекор силе тяготения. Но вот спрыгнул на землю и нет её радости. Угасла! Слишком мимолетное это чудо, слишком маложивущее. А здесь иначе – здесь сладко, здесь томно, здесь грустно от страха что скоро пройдет опьяняющий волшебством момент, и здесь великолепно, чудесно даже, от того что есть этот момент. Живёт! Существует. Наполняет тебя.
«Словно финишируешь первым, - подумалось Майе. – Но это лучше финиша. Лучше качелей и лучше любого самого опасного трюка. Это длиннее..»
Говорят, любовь мало живёт – настоящая, страстная, упоительная и обворожительная – она что качели – совсем недолговечна. Сгорает быстро, сгорает неумолимо, так уж суждено. Но любовь бесконечно живёт: любовь прорастает в сердце корнями, меняет душу, приглушает страсть, расцветая иным совсем, более насыщенным родственным чувством. Как сказал апостол Павел: «Любовь долготерпит. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.»
Любовь не перестаёт! Не умирает. Не исчезает. Любовь – одно из имён Бога.

И вот рядом с ней Фёдор Михайлович сейчас – живой и такой властный в этот миг. И Майя застывает, покоряется этой его силе, этой его властности подчиняется. Оно видно сейчас было, оно заметно сейчас стало, что ей нравится его сила. Девушка была рождена в семье Юрия Светлова, она привыкла что мужчина главный.
Нет, не рабой привыкла быть, не подчиненной блеклой тенью! Гордое упрямство мелькнуло в её светло-серых глазах, молнией сверкнуло на обманчиво мирном горизонте. И колючая спортивная задоринка отразилась в глазах («А удержите ли, Фёдор Михайлович? А приручите ли Валькирию Светлову?») и смирение одновременно, и теплая гордость за него – ей приятна была его сила, вот просто приятна. И она сама покорялась этой силе, не рабски покорялась, а с любовью покорялась.
Мягко легли узкие ладони на его руки, под снегом этим укрыли лодочкой мужские запястья, стремясь согреть. Физически согреть, а самое главное душевно – за ними двумя ведь никто не следил сейчас, никто ведь сейчас не разбивал их дуэт. Вдруг крепче прижались её ладони к его мужским, сильнее, эмоциональнее. И она в его глаза поглядела серые с зеленью, и вдаль поглядела на институтский корпус, и на извилистую дорожку теряющуюся в полумраке. Посмотрела задумчиво.
- Да, Фёдор Михайлович, именно здесь эффективная Майя Юрьевна и провела все последние пять лет. По понятным причинам, Майя Юрьевна не ездила домой и не очень желала встречаться с отцом – знаете ли, нам нужна была тишина на линии и длинные гудки. О да. Иногда я говорила с братьями, чаще с Толей, ага-ага. Пару тройку раз он заезжал в гости, мы бродили по городу в дни каникул, он рассказывал о семье. Об Алиске… но в целом, великолепная Майя Юрьевна словно бы сложила крылья и отправила себя в добровольный плен? У вас так бывало, нет? Это было странное чувство, сто процентов по шкале странности! Я словно бы знала, что это тюрьма, добровольное изгнание, клетка в конце концов. Майя Юрьевна кричала сама себе: «В этом Подмосковье ты навсегда останешься в плену, Светлова! Что ты делаешь, остановить блин дура!» Но я была обижена, уязвлена, страдала и одновременно желала этого плена, желала сделать отцу больно… не без того…

Вздохнула. Аккуратно двумя руками обхватила его правую руку, бережно отводя от щеки к своим губам, подула слегка на эту самую руку, горячим своим дыханием прогоняя голографические снежинки. Поцеловала этим самым дыханием как будто, мягко массируя руку.
- Но это было верное решение, в конце-то концов. Великолепная Майя Юрьевна ведь тогда главное поняла – мне были люди важнее, а не животные. Я очень люблю животных и никогда их не обижу. Но люди это люди. Я хотела помогать людям. Хотела быть с людьми, вот я дюже умная Пчела о чём.
Замолчала, отпуская его руку. Мягким добрым взглядом по лицу прошлась, любуясь его губами, и глазами, и лицом в целом. И рюкзак оценивая и задорный румянец на помолодевшем сейчас капитанском лице.
- Ну и стала бы я вам это говорить, Фёдор Михайлович Чижик, если бы дело было только в учительстве и всё такое? Ну, может вы мне и нравились вначале как прекрасный образованный ноутбук, но ведь дело не в ноутбуках было, ёшкин кот! За вами крылась история о которой я ничего не знала, и не могла знать будучи ребенком. Но вы были таким грустным, таким одиноким. Не только в Пещере, а в целом… В МЗУ, на занятиях, в вас всегда чувствовалась какая-то смутная боль. И я уже не могла оставить вас… или забыть… Мой отец всегда был против вас, да-да, - Майя кивнула головой, печально нахмурившись. Упрямством сверкнули серые очи. – Я говорю вам это из уважения к вам, Фёдор Михайлович, потому что точно знаю, что вы не дурак и давно это понимаете. Да вы и сами ведь не больше Алёшки отца принимаете, верно же, капитан? Майя Юрьевна видела ваш взгляд вчера за просмотром, когда папа появился вначале ролика. И если мы вернёмся через ту новую дыру обратно, ооо! Отец наверное возненавидит нас обоих, я даже не знаю, на кого он будет злиться больше: на меня или на вас. Скажу по сердцу, Майя Юрьевна его любит и ей будет больно от его гнева, но…
Она улыбнулась, прикасаясь к его плечам своими ладонями. Бережно и как-то очень лично, смыкая свои пальцы на его куртке.
- Но я это переживу, потому что с той Пещеры и ещё раньше, твёрдо знала. Майя Юрьевна за вас. «Ты за меня - как я за тебя!» И это моё счастье, потому что вы… Да вы и сами всё понимаете… Я. Вас, - прошептала последнее, чувствуя першение в пересохшем разом горле. - ЛЮБЛЮ.

Замолчала, хватая ртом иллюзорные снежинки. Подняв лицо к небу и прикрыв глаза. Произнесла тихо:

- Надеюсь и вы когда-нибудь тоже… - снова замолчала, словно бы наступив себе на язык. Затем продолжила перескочив кажется на что-то иное:
- Поделитесь со мной вашим прошлым, как Майя Юрьевна делится своим. Ну да, ну да. Если конечно готовы, если конечно вы хотите тоже… Эээ…
«Быть. Со. Мной.»
Двинулась дальше оставляя ему право на прошлое, оставляя ему возможность уйти от ответа, если он пожелает. Мягкое соединение ладоней, когда рука об руку пошли в снег. Но она не смотрела на него, не выпытывала сокровенное, копаясь в боли. Давала право решать самому: стоит или нет? А из кустов вдруг вылетела такса – жизнерадостная счастливая собачка, толстенькая и звонкоголосая. Принялась облизывать Майины руки, царапать её колени своими жёсткими коготками, принялась вертеться юлой, крутиться юлой, раскапывать и создавать весёлую собачью суету.
- Знакомьтесь, Фёдор Михайлович - это Сосиска! Её интересует ваш замечательный рюкзак – на предмет «чего бы там поесть», хе-хе… Хоть голозвери и не едят, да зато едят люди. А я запрограммировала Сосиску прожорливой и приставучей сарделиной, потому как точь в точь такой она была на Земле, - подмигнула Фёдору Михайловичу лучисто. – И надеюсь ещё есть на Земле!

Азартно серыми очами своими сверкнула Майя Юрьевна, полуулыбнувшись удовольственно в этой снежной ночи. Заметила смущение Фёдора Михайловича наша Пчелка, приметила его про себя и развеселилась чисто по-женски, поглядывая на капитана с добрым азартом. А ведь огорчился он, а ведь посуровел и даже поник немножечко, обеспокоившись чем-то.
Хе-хе. Тем самым! Одним особенным для рыжей девы моментом: «Разочаровался Фёдор Михайлович, как пить дать поскучнел. Ему ведь кажется приятно с одной рыжей Пчелой под снегом гулять. Так точно! И он не желает, чтобы этот славный момент был разбит нежелательными вторжениями!»
- Ну-у-у, можно и без третьего лишнего обойтись кэп-тэйн, просто я забеспокоилась, что здесь ТА-АК, слишком инти… эээ… темно, значится. Ага-ага. Смущительно и всё такое… - перешла на шепот веснушчатая девушка, громкий такой и азартный же полушепоток.
– А доктор Светлова наша замечательная, дюже стеснительная особа. Будем правдивы! Она ведь просто хотела сделать как лучше и ничего дурного не желала, но если уж по сердцу говорить…
Примолкла таинственно Майя Светлова, теперь уже без смеха и без шуточек признаваясь. С теплотой на лице признаваясь и с ласковым светом этим в мерцающе серых её глазах – с тем самым добрым светом в очах, который много больше слов говорил-то:.
- Но если уж по сердцу говорить, мне с вами очень приятно, капитан. Эммм. Тет-а-тет, приятно, вот я болтливая Пчёлочка о чём…
Прикрылась шахматной доской аки щитом, бросившись в свой коронный забег.
- Техника ошарашивания, Фёдор Михайлович! Будете кидать снежком, или сжалитесь над одной скромной леди? – живенько скатала мелкий снежный заряд, укрываясь под ближайшим кустом. – Смею заметить, Фёдор Михайлович, это непедагогично, закидывать холоднючим снегом маленьких рыжих пчёл!
Хихикнула, бросая с размаху в него шарик и быстренько новый скатывая, желая количеством взять, против его одного огроменного. Раскраснелась, блестя улыбкой своей половинчатой.
Прямо-таки растрепалась, застыв с прядью медно-рыжей на щеке – счастливая сейчас под этим снежным ливнем. Свежая. С шахматной коробкой в одной руке и с горстью снега в другой.
- Тссс, - вдруг приложила палец к губам, призывая к себе отважного капитана Фединатора:
- Идите сюда, вот оно! Здесь и исторьица с холодильником приключилась, и именно сюда отважная Майя Юрьевна отправилась после того приключения. Олрайт, именно здесь всё и началось…

Указала вдаль.

Там, под прикрытием деревьев виднелось сказочное здание – старинный особняк Репино Радищенского медицинского института. Красный кирпич, затейливая лепнина, широкий купол на крыше украшен длинным шпилем, навевающим сладкие грёзы о дождливом Санкт-Петербурге.
- Под снегом здание кажется сказочным, когда смотришь отсюда, словно зачарованный замок. Я его очень люблю! А дальше идёт современный корпус – там стекло и пластик, общежитие и уютное поле, вокруг которого Майя Юрьевна круги нарезала прилежно. Там моя орхидея росла, там я росла. Правда, редко когда удавалось в комнате спокойно посидеть, да зато на своих прогулках я была не одна...
Она застыла, поглядев на него грустноватым глубоким взглядом. Снег вокруг нее кружился, засыпал неторопливо сочную рыжину волос. Капельками воды стекал по веснушчатым щекам, бриллиантами сверкал, отдыхая на Майиных бровях. Точь в точь таких бровях, как у капитана Юрия Светлова.
Мечтательными сделались серые глаза, в далекое прошлое заглянули посреди этой фиолетовой бури:
- …Вот станет Майя Юрьевна взрослой, а Фёдор Михайлович свой корабль под командование получит, так я думала в пещере. Ну да, ну да… Напрошусь к нему на корабль, и никакой лирики. Рабочее сотрудничество и всё такое, ёшкин кот! То на словах у меня было, хе-хе. А в душе… в душе разное другое думалось, ага-ага. Потом когда всё закончилось, Майя Светлова сюда отправилась – в Репино Радищево, чтобы подальше от отца и от всех этих клятых звездолётов затеряться. Я с отцом тогда не говорила, я с отцом тогда громко молчала. Но по первости сильно мне скучалось в этой добровольной ссылке – агась, по клятым звездолетам скучала, по МЗУ, по Фёдору Михайловичу тоже. А потому придумала Майя Юрьевна себе сказку, будто бы не одна она находится в этой глуши. Вроде как добрый друг с ней рядом: и брови его замечательно длинные да грустные, и голос его тёплый, с таким живым чувством всякие длинные лекции рассказывающий и самую скучную чушь, во что-то интересное превращающий.
Кивнула капитану Чижику, к бровям его руку протянув чтобы дотронуться пальцами, ласково дотронуться и нежно – погладить эти любимые грустные брови и любимую же, родную даже челочку. Прикоснуться к нему одному родному, покрываясь мурашками от волнения.
Затем рассмеялась, стряхивая с себя небесную влагу. Птичкой защебетала, развеселилась.

- Пойдёмте, я вас с одной замечательной сосиской сейчас познакомлю!

Оно прислушалось к тебе, это загадочное чудище-юдище, Сергей. Замолчало, будто бы осмысливая твои слова, переваривая внутри себя и рассматривая словно яркие бусины, фразочки твои и пояснения. Взвешивая твои слова и принимая своё решение. Агась.
- Лжешь ты! – вынесло вердикт.
Хлестанул злой дождь по спине покорный настроению хозяина сих мест. Молния ветвистая располосовала небо. Грохот народился.
- Лжешшшь! – зашипело змеей. И тут же потянулись они к тебе – змеи и черви, мерзостые паразиты и ожившие капли черной смолы. – Мои стра-а-ажи, удовлетворенно просипело чудище. Нравятся они тебе, нра-а-авятся!?
…а голос чудища тонким вдруг сделался, каким-то… женственным прямо. Будто бы не мужик с тобой сейчас беседу вел, а самая что ни на есть баб… барышня то есть. И декор помещения вдруг сквозь хаос проступил: зеркала разбитые, заржавленные украшеньица, ветошь гнилая – призраки нарядных платьев, дорогих тюлей и бархатных портьер.
- Потанцуем, рыца-а-арь? Поиграем в громкие слова, лжец! Тебе нет дома и дороги домой тоже нет. Ха-ха-ха, теперь ты со мной, лжец! Теперь мы будем гнить вместе!

В иной стороне мира, в это же самое время Лис поднял голову, ощутив вдруг гордую высоту своего роста, а ещё осознав – что Сергей находится где-то очень и очень далеко в этот момент. Что связь их разорвана и так просто им сейчас не отыскать друг друга. Бледным огоньком сквозь закопченное окно сейчас ощущался Сергей, размытым слабым образом представлялся. В тюрьме. В плену. В том самом месте, в которое очень легко войти и из которого совершенно точно не легко выйти. Какой-то лабиринт или еще что-то, поглотил дона Сергио.
Кружащиеся паразиты клубком ожившей злобы обрушились на бедную миссис Бонни Мо, стремясь опрокинуть старушку и лишить ее сил. Крысо-старушка отбивалась чарами– воздух наэлектризовался предчувствием грозы, запахло магией диковинной. Бонни явно проигрывала, тени блестели всё увереннее и злораднее. Ноги старушки подрагивали. Запахло паленой шерстью.
Ещё огнем запахло, это бабочки закружились вокруг – всё до чего они дотрагивались загоралось бледными огоньками пламени. Бабочки веселились. На кухне занимался уютный пожарчик.
-Уведомляю, - пропищала Киви. – Иномировые кумо-сущности не любят живого пламени. Уведомляю. Огонь их враг, но Киви пламени не боится! Шашани огнестойки в отличие от людян. Так точно.
Усмехнувшись, ушастая птичка вдруг бросилась к одной из бабочек, схватила огненную плясунью и удовольственно съела.

Она сейчас любовалась им. Глядела широко раскрытыми глазами на Федора Михайловича, примечая в нем новое, удивляясь этому самому новому и наслаждаясь, по правде-то говоря. Каждую деталь впитывая в себя и улыбаясь в полутьме загадочной своей улыбкой Джоконды, которая то ли есть на губах, то ли нет её. Призрачная мимолетная улыбка, словно снежинка на жаркой ладони - та самая же снежинка, которая кружится в воздухе с ленивой грацией. Одна единственная улыбка Майи Юрьевны осветила веснушчатое лицо, такая себе улыбка неуловимая, но тем и ценная, что одна особенная в этом звездном мире!
Вот отвернулась чуток в сторону не самая высокая эта девушка, глазами серыми сверкнула, небрежно сдувая сочно-рыжую прядь в сторону. К небу лицо подняла залюбовавшись снегом. Простая и женственная, а еще красивая – красивая для него, красивая своей любовью! Растерянная сейчас. Волнующаяся. Раскрасневшаяся от смущения и довольная его образом, счастливая даже. Ну, если подумать сколько трудного между ними пролегло...
Маленькая Майя в пещере и подумать о таком не могла, самым большим счастьем она видела тогда дружбу; короткие встречи, когда учитель Чижик заглянет на чай. Он придет такой красивый и добрый в её холодный, опустевший без отца дом, будет рассказывать длинные лекции и пить с ней сладкий травяной напиток. Недосягаемый учитель, наставник, добрый человек и самый большой придуманный друг для одной маленькой рыжей девочки! А сейчас живой человек, совсем даже не похожий на скромного учителя из МЗУ.

Озорная улыбка украсила лицо девушки: ой-ой-ой, как иногда всё странно складывается…

Она смотрела на него, на его куртку и любимый капитаном рюкзак (судя по его потертости, по этим выцветшим белым полосочкам – очень и очень дорогой рюкзак для Фёдора Михайловича, сто процентов по шкале Светловой же!), любовалась этим необычным образом. Фёдор Михайлович сейчас казался обычным мужчиной, настоящим мужчиной из плоти и крови – таким загадочным он сейчас был, очаровательно неизвестным для рыжей Пчёлки Майи. Она ведь и сама только-только становилась женщиной.
Но волосы её упрямо сверкали под голографическим снегопадом и Майя улыбалась, освещая ночь светло-серыми глазами своими, а потом она шагнула к Фёдору Михайловичу и обняла его, не смогла удержаться. Так захотелось его обнять – с рюкзаком его, с этой бледнотой его а взволнованных щеках! Вот положила аккуратненько шахматную коробочку на скамью и подошла к капитану, заключая его в крепкие дружеские объятия. Без эротизма. Это были объятия радости, эмоций и сердца.
- Какой вы, Фёдор Михайлович! - и рассмеялась вдруг в голос, зачерпнула щедрую горсть снега бросая над головой. - Вот вам снег, капитан, целое созвездие снега! Настоящая зима, елки палки!!!

И смутилась вдруг, подумав об интимности момента, о том, как может воспринять это движение мужчина, это объятие, этот озорной снежок над головой и восторженный, счастливый блеск её чародейских, штормовых даже глаз.
Пришел! Рядом. Такой родной и долгожданный! Два сердца в унисон под белым снегоподом. Тук-тук-тук...
- Я... я... - всплеснула руками Пчёлкина Майя Юрьевна теряясь одновременно и уплывая вместе с этой ночью. - А давайте Данко пригласим, капитан! Посмотрим как он выглядит так сказать во плоти! Будем третьим лишним под этим снегопадом, и нам веселее, и Данко ценный человечий опыт. Хе-хе.
И бросила снежок в «сурового сэра капитана», улепетывая к скамейке.
- Майя Юрьевна столько умного хотела сказать, да всё никак сосредоточиться не может. Все разумностные слова повылетали из ветренной женской головы. Но баста! Финита ля комедиа и прочие бла-бла-ба, - напустила на себя «сурьёзный» вид наша доктор Майя, собирая очередной крупный снежок. - Всё всё, я суровый так его в качелю ж, суровищный как сама суровищность, блин, специалист. Никаких шуточек, ёшкин кот! - хихикнула азартно. - Докладываю. Нога Фотона Игнатьевича уже заживает, даже регенерин не потребовался. Всё пучком! Новая усатая леди-пассажир спит в своём медотсеке, судя по показаниям приборов, для неё это сейчас норма. Мой ушибленный локоть вполне стабилен и передаёт вам привет. Вот шахматы для интеллектуальной вдумчивой игры, капитан, присаживайтесь пожалуйста. Не думайте, будто бы великолепная Молния Юрьевна тупая, словно бы не заточенный карандаш. Нам предстоит интеллектуальный турнир. Я вас приглаша-а-аю!
Промурлыкала ласково, свой громадный снежок старательно скрывая. Снова рассмеялась коварной кошечкой:
« Пусть немножечко подойдет, и..!»

- Нууу, давай живенько красного вина! - "сурьезнова" кивнул головой Петя-Белл, протягивая крепкую свою мужицкую лапку этому трольчине. - И подскажи мне товарищ-тролль, а где тутова подвалы водятся? Битый час уже по поручению начальника по этим коридорам кружусь. Яп-яп. А эльфячьих подвалов, так их этих ёльфов за ногу, ни-и-икак на на-найду. Высекут, вот прямо-таки высекут меня без пощады, если я нужное место не разыщу.

Прищурился коварненько:

- Зачем иду в подвалы - военная тайна! Станешь интересоваться, пффф.... ТРИБУНАЛ!!!

Прямоугольный корпус, треснувшее стекло. В ладонях у Майи было зажато технологическое чудо, но чудо разбитое и искалеченное, изничтоженное клешнями роботов-насекомых. Беспощадных ликвидаторов с планеты «Геноцид», то есть Кулимат. Пчёлка тяжело вздохнула, разглядывая свой разбитый планшет, - ещё одна бессмысленная жертва в копилку к двум взорванным шаттлам. Люди выстояли, техника была уничтожена…

Доктор Светлова задумчиво нахмурила брови, припоминая этот странный день, такой вот длинный день и очень-очень тревожный день.
Ветерок голографического отсека играл её волосами – сочно-рыжие пряди жизнерадостно мерцали на ветру. Взлетали вверх и падали вниз сверкая тончайшей паутинкой. Не было больше косы. Вольготно рассыпались длинные локоны ниже плеч – освобожденные, блестящие, почуявшие свободу свою и волю. Ветерок чуть лохматил причёску Майи Юрьевны – выбилась на лоб непокорная челочка, засмеялась как будто бы, норовя попасть в глаза. Но глубоко задумавшаяся девушка ничего не замечала. Треснувшее стекло планшета отражало веснушчатое лицо, глаза посветлели, глядя в прошлое…
Как рассказать о своей жизни, без ненужных соплей и эклерно-медовых драм? Как задать иллюзию, чтобы она стала живой? Чтобы голокомната воспроизвела все эти долгие мучительные пять лет, о которых Пчёлке желалось рассказать без слов. Когда хотелось поведать о своих бедах и о победах тоже, о своих слезах, которые не лились из глаз, но всё же существовали в душе и были пролиты долгими ночами без сна. И о первых радостях, когда смогла победить черноту. Когда смогла шагнуть в будущее, наперекор своему прошлому…
О триумфе госпожи Светловой. И о Цене этого самого горделивого триумфа.

Прошлое. Сегодня утром треснувший экран планшета видел их данкийские объятия, большое совместное счастье вернувшихся домой людей. Выбравшихся из тёмного плена и не сломленных опасностью. Больше всего внимания тогда досталось Алёшке. Майя Юрьевна поглядела на него, улыбнулась уголком губы, прочувствованно кивнув Стругачёву головой. Чуть крепче сжалась ее рука на плече Лекса-Рядового, ободряюще сжалась и как-то по родственному, и хотя не было произнесено слов, многое сказала она без слов. Поглядев на него добродушно своими серыми глазами, улыбнувшись ему и задержав на его лице долгий взгляд. «Да-да-да, Алексей Кирович, прошлое есть прошлое. Майя Юрьевна обнимает вас. Мы более не дети! Мы изменились и выросли, и нам придется уважать это друг в друге, уважать тараканов друг в друге и не наступать на больные мозоли. Не мучьте себя старыми обидами, рядовой Лекс. Многое между нами пролегло, думаю, мы оба понимаем, это стоит ценить»
Рука ее вдруг весело взметнулась вверх, лохматя зловредно рыжие Стругачевские волосы. Первый хулиган на деревне, да-да-да. Сегодня герой, но пусть не забывается, хе-хе. Кнопконажиматель запретнищный. Родственное чудище-юдище, порой горячее, но своё!
Как и Фёдор Михайлович, она слегка оторопела услышав про жительницу Кулимата. Строгое лицо Майи Юрьевны на несколько мучительных секунд приобрело глуповатое, ошарашенное даже выражение: чуть приоткрылся рот, удивленно распахнулись светлые очи. И фирменные отцовские брови взлетели на лоб, когда она поглядела на себя со стороны. Когда увидела съемку и только сейчас услышала ответ инопланетянки.
А потом брови нахмурились и выражение лица у девушки сделалось упрямым, каким-то прямо-таки вредненьким, как случалось это перед стартом лыжных гонок или в преддверии экзамена. И большой палец Молнии Светловой был оттопырен вверх, когда девушка кивнула капитану головой:
- Олрайт! Мы понимаем ответственность, Фёдор Михайлович. Так точно.
Фёдор Михайлович, близкий. Родной. Как много он сейчас значил для неё, но глядела на других, лишь изредка одаривая его счастливым ласковым взглядом. Иногда мы даём от себя роздых самому родному, иногда мы ждем и смакуем предстоящее общение и дарим себя другим людям, загадывая об одном человеке. Живя им и оберегая его как сокровище среди житейской суеты.

...

- Алё-але, Звездолетов Данко Фёдорович, а знаете ли вы что-нибудь об ассоциациях? – облизнула верхнюю губу Майя Юрьевна водружая шлем на голову. – Майя Юрьевна попытается вам объяснить, оки-доки, но вы уж пристегните ремень, Искин Искинович, потому как Майя Юрьевна обожает шпарить сложновымудренными ассоциациями! Надеюсь, короткого замыкания не случится и мы не вылетим в космос всей гурьбой, когда вас закоротит милый вы мой автоматонище-искиникус, потому как я начинаю. Окей.
Она усмехнулась.
- Это должна быть ночь синяя как бархатное одеяло, густая как сгущенное молоко и холодная, словно летний цветок вмерзший в лёд. Застывшее совершенство в фиолетовых, синих и ультрамариновых тонах, вот я умная о чём! Представьте себе парк. Высокие деревья задумались словно в танце… деревья грустят. Тянут руки в ночь, только вместо рук у них ветви. Представьте себе парк, добрый мой друг Данко Фёдорович, представьте себе парк, который грустит о лете. Ёшкин кот! Под ногами присыпанные снегом гравиевые дорожки и по ним очень легко бежать, когда идешь, ноги так и просятся сами собой в полёт. Дальше будет скамейка – старомодная такая скамеечка, заброшенная, похожая на нахохлившуюся одинокую птицу. Смотрите, она должна выглядеть примерно вот так… Совсем не новомодно, вот гениальная я о чём! Скамейка древняя, забытая, но такая прекрасная в своей отрешенности, а тут, глядите, здесь находится надпись закрашенная краской. Катя плюс Коля, ага-ага! Над скамейкой деревья, словно мужчина и женщина обнимают друг друга. Эдакие два старичка, которые счастливо постарели друг с другом и сохранили нежность. Руки-ветви изуродованы артритом, но старичкам есть о чем вспомнить. Вот дорога. По ней иногда ездят старомодные колесные автомобили. Авиакары летают дальше, а здесь дорога и сонные дома. Прошлое, здесь везде живёт прошлое, вот я о чем

Улыбнулась озябнув. Легко было поверить в эту иллюзию.
- И добавьте снег, сильный могучий снегопад падающий с неба на землю! Снег пушистый, жалящий, он мокрый, но не вода. Он падает стеной, одеялом, пушистыми бабочками и белым водопадом, от неба к земле и от земли к небу, словно очарованный мост. И фонари! Фонари Данко Фёдорович, вот такие вот фонари должны быть повсюду… словно одуванчики на серебряной ножке, а зажмуришься, растекутся на ресницах звездой. От них на землю падают конусы света и всё вокруг синее, и немного розовое. Иллюзорное. Зыбкое.
Потерла переносицу рыжая девушка, словно бы опомнившись, сдула надоедливую прядку назад. На ней был зимний спорткостюм – такое вот простое не праздничное совсем одеяние. Но ведь именно так она и бегала чаще в Репино-Радищево. Небрежно обмотанный полосатый шарф лилового цвета, рассыпавшиеся по плечам яркие волосы.
Она присела на скамейку, уложив на колени свой испорченный, но такой родной планшет. Подставила лицо воображаемому снегу и прикрыла веки.

А потом вдруг вздрогнула:

- И шахматы, Данко Фёдорович! Шахматы самое главное! – в перерывах между работой Майя Юрьевна старательно изучала подарочные
книги. Хмурилась и шевелила губами укладывая новую информацию в голове.
- Вот шахматы старпома Михалкова, надеюсь мне удастся сверкнуть этой самой... Мозгой же!

Помолчала.

- Между нами и Фёдором Михайловичем есть прошлое и надежда на какое-никакое будущее, но должно быть и настоящее, вот о чём Майя Юрьевна думает сейчас. Наше общение с капитаном не должно ограничиваться рыцарями и старым детским кино. Ноу-ноу, сэр Данко! – нервозненько усмехнулась рыжая Пчела, произнося с немецким акцентом. – Это есть никуда не годиться, найн-найн! Шахматы прекрасный способ нащупать настоящее, вот какие винтики вертятся в моей мудреной голове. Странно, правда, Даниил Фёдорович, программный вы мой психотерапевт? Я волнуюсь словно тот розовощекий принц перед первым свиданием, хе-хе. Майя Юрьевна сидит на скамейке и дрожит как распоследний заяц, словно бы перед экзаменом или еще чего…
Девушка поёжилась рассматривая разбитый планшет.
- Подумать только, сегодня было столько удивительного. Голова у Майи Юрьевны уже трещит от обилия информации словно переспелая дыня: курс энтомологии от доктора Григорьева. Обезболивающее для бедняги Кролла… И да-да, на обеде Майя Юрьевна обещала дать ответ насчет черной дыры! Ох-хох-хо, казалось бы так много работы, мыслей, идей и этих надоедливых домыслов, а я чего-то трушу. Агась-агась! Волнюсь перед этим свиданием словно крольчиха какая, эдак на одиннадцать из десяти по трусошкале Светловой. Даже вот заткнуться не могу… Никто ведь и не говорил что это свидание, а все-таки…
Майя вздохнула.
Нахмурившись, вдруг скинула свои кроссовки, забираясь на скамейку с ногами. Пурпурные носки. Танцующий снег. Разбитый планшет и коробка шахмат в девичьей руке. Тощая Пчёлка прикрыла глаза, подставляя пылающее своё лицо несуществующему снегу. Разнервничалась чего-то. Теперь она уже не могла думать меланхолично и отстранено, теперь она отчаянно ждала Фёдора Михайловича, барабаня по коробке пальцами.

- Ну, давние не давние, а какие ни на есть добрые знакомцы, - выдохнул Эдька устраиваясь в мягком креслице. - Славный парень этот Пафнутий, хотя и познакомились мы с ним при забавных довольно обстоятельствах...
Усмехнулся лейтенант:
- При обстоятельствах, прямо-таки дружбе не способствующих!

Ахнул Звериков, когда квасок прохладный увидел. И ещё кой-чего увидел, то самое же - женское! Теплое, пышное, в сарафане расписном сокрытое и завлекательное такое.

- ...Мда, - губы облизнул лейтенант, отвернуться себя с трудом заставляя. Вьюноша или нет, а все ж таки каждому мужчине зрелище женской груди любо, особливо если грудь ТАКАЯ, крепенькая да хорошенькая. - Чаровница, право слово чаровница!.. О чём это я? Ну так вот... Значится на добровольных началах в разведку вызвался, всё так. Меч булатный это дело, а вот по части костюма...

Оглядел себя Эдька.

- Приметен он больно! Ужо если в разведке, так надо бы мне такую вот формочку... камуфляжную бы неплохо! Или вот такую, которую во вражеском государстве носить принято. Всё ж - особое дело. Тут павлином не гоже сверкать!

- …Св-возвращением… - ухнула Майя Юрьевна, зажмурившись крепко-крепко.
Струхнула порядком рыжая док, в пружину зажалась невысокая девушка, слегка подрагивая от этого неожиданного перемещения – нервы в ней бурлили ещё, переживания, эмоции сдерживаемые. Яркие-яркие эмоции которые так трудно было давить в себе, держать в себе и управлять ими. Тяжко, действительно тяжко пришлось данкийской Пчёлке.
...Вот только что планета Кулимат была, странные, добровольно сдавшиеся в плен инсектоиды-паразиты, взрыв и боль нового плена, кружение жутких мыслей в голове - «нас же схватят, нам некуда бежать! Совершенно точно, на сто процентов некуда бежать. Еще раз схватят, вот только не это!». А потом… Потом вдруг Данко, минусовая температура шлюзового отсека и восхитительно теплые руки Фёдора Михайловича на плечах, чуткие руки укрытые плотной тканью скафандра. И жуть. И тепло одновременно.
Ощущение победы – выдюжила, смогла, не раскисла кашей-малашей под влиянием стресса рыжая девчонка, а еще слабость, слабость, стылой ношей обрушилась слабость на хребет.
Белизна разлилась по её веснушчатым щекам, засинели печальные круги под глазами, обозначившись контрастными жуткими полумесяцами. Сероватым, уставшим и горьким сделалось лицо Молнии Юрьевны, и бессилие напало, и противная тошнота как-то вот сразу обрушилась на одну мелкорослую данкийку. Сильную данкийку, но не очень большую, по правде-то говоря, тощую да утомленную походом данкийку. Двенадцатую девушку среди одиннадцати мужчин.

Подкосились ноги и плечи приопустились. Закружилась голова и как-то разом поплохело ей – словно бы рыцари надвинулись, взяли в кольцо выжимая воздух из груди. И горечь наполнила рот, вязкое предчувствие рвоты. Огоньком факела обратился яркий свет.

Повело.

Тени. Пещера. Муть какая-то в голове расплескалась, как тогда, когда было только стылое озерце и шепот капель в прогорклой тьме; когда крик народился отчаянный, когда ушло детство.
И где-то позади, то ли реальным образом, то ли видением восхитительно-приятным, медвяным да живым чудятся руки Фёдора Михайловича. Добрые сильные руки, защищающие, укрытые скафандром, но такие близкие всё-равно. Родные руки родного человека!
Покачнулась девушка.
- П-присесть бы, мда… - и разозлилась тут же не себя. Ну что за сцены! Что за медузистость в костях!
Тряхнула головой своей непокорной. Нахмурилась мучительно, умоляя желудок взбунтовавшийся до медотсека потерпеть. - Д-данко, отчёт пожалуйста... лишних жильцов не прихватили?
Сглотнула, ощущая вязкую слюну. Фёдор Михайлович, родной. Паразиты. Пещера. Муть. Рыцари.

Вязкость. Паразиты...
А она всё же не смогла выдержать, не смогла пересилить себя, бросая другую женщину. Эта беременная самка... Эта жуткая добровольная ликвидация, когда разумные тараканы сами отдавали себя в смерть. Нет! Шагнула вдруг навстречу инозёмной леди доктор Светлова, посмотрела на нее, нахмурившись.
- Уходите! Зачем это вам? - рука сама к лапке протянулась. - У вас же дети! Ну давайте с нами!?
И не могла Майя Юрьевна удержаться, не могла уйти вот так просто, бросая этих насекомых в добровольную казнь. И эту женщину, и ее детенышей. И это глупо конечно было, конечно невозможно и прочее-прочее, но вся эта фабрика смерти, добровольная жуткая ликвидация. Это неправильно. Так не должно быть!
- Вы же мать! («Вашу ж мать! Что, ну вот что здесь творится? Это же безумие!!!»)
Неправильность, всё что происходило на Кулимате было неправильным, омерзительно логичным и совершенно невозможным с позиции морали. Как рыцари. Как тот давний эксперимент с детьми, призванный помочь землянам... И эта боль в голове, и это чувство рвоты. Но всё же смогла, справилась, хотя и не на все десять балов по шкале.

АПЧХИ! Обернулась на Фёдора Михайловича удивленно, на этот звук, такой вот не трагичный, а совершенно будничный - смешной звук и жизненный. Дернула головой МайяСветлова, не веря как будто. Моргнула. Снова глаза открыла, дернув головой. И вдруг рассмеялась. В ладошку. Тихонечко. Завсхлипывала нерво. Казалось что плачет, но смеялась прикрыв глаза - дергая плечами и глазищами своими светлыми сверкая. Полегчало. Откатила боль. Прорвалась наружу робким тихим смехом, облегченным смехом, но несмелым еще.
- Ох... И-иван. Данко! Алё-алё, принесите пожалуйста Ивану одеяло с подогревом, а вообще да, обнимемся!

Тепло к рукам Фёдора Михайловича приникла, ласково щекой прижавшись. Ненадолго, на миг или два обо всем на свете позабыв - растворившись в этом моменте полноты, когда мужские руки на плечах дарили жизнь и силу. Потом к Ивану двинулась улыбаясь уголком губы счастливо, оглянулась на Фёдора Михайловича:

- Идёмте-идёмте, капитан! Вырвались!!! И живы...

На Данкистов счастливо поглядела, на всех этих мужчин ставших такими дорогими:
- Обнимемся, джентльмены. Слава Богу, все живы!

Померкли стены уютной квартирки, грязью плесневелой растеклись под ногами дона Сергио. Тут уж хоть веточкой прикидывайся, хоть цветочком луговым, таким себе зеленым да растерянным растеньицем романтическим, а только завис над ситуацией смачный каюк, и вся эта ситуация премерзопакостная ухудшилась в разы.
Потому как не стало в этом мире крыс, не стало абажура уютностного, лиса не стало и магии Бонни Мо. Только Сергей остался, увы-увы. Двор какой-то грязный вокруг него распростерся обнимая будто родного. Тени вьются по облезлым стенам, а под ногами раскисшая каша – смачная такая прокисшая грязюка царит. Коричневая. Лоснящаяся. Въедающаяся в самые поры как будто.
Голова болит кирпичами набитая, тело ломит от боли – явно иномировое перемещение, так ведь всегда бывает, когда из одной реальности вдруг забрасывает тебя в иную. Для тела это большой стресс, для тела боль, у тела уходит энергия. Так и у тебя, Сергей – разбитость сплошная в костях присутствует, ржавый привкус крови на языке. Сла-а-абость. Вокруг тебя недобрые стены распростерлись. Здание какое-то полуразрушенное слабо виднеется сквозь пелену дождя – оттуда на тебя глядит тьма.
Живая. Настороженная.
Смотрит потихонечку.
Скррри-сррриии. Скрежещет где-то ржавый метал.

Кто-то выжидает. Невидимый твой друг или вражина злобная. Хотя врядли здесь обретаются друзья, не для того ведь иномировые твари зашвырнули тебя в эти дебри. Стучит ледяной дождь по плечам, ноги киснут в прогорклой вонище. Разруха. Ржавчина. Желтые листья под ногами.
Кто-то ждёт. Идет к тебе или прочь от тебя. Играет с тобой. Или хочет, чтобы ты отставил его в покое, сай Сергейша?

Для Лиса всё иначе сложилась. Вот только что Сергей был в комнате уютностной, а потом твари набросились на мага, закружили вокругпиявками прыткими, укутывая мужчину непроницаемой чернотой. И комнату чернотой укрывая и двух крыс. Тонко завизжала Понни Мо благородная. Престарелая Бонни-Мо вдруг швыранула заклятьем в круговорот жирных теней и образов. Запахло пожаром. Бабочки разом завопили в банке. А потом…
Потом уж совсем что-то жуткое приклчилось. Захихикали гадкие тени, волшебство столкнулось с иным более мерзким волшебством, задрожала комната и…!
Лопнула банка выпуская Лиса наружу. Или не Лиса?
Странные ощущения обрушились на Рыжего. Холодно вдруг стало ему, как-то противно стало и непривычно. Длинная шерсть упала на лоб, какая-то странная шерсть и очень-очень длинная. Мурашки по спине пробежали. Растошнилось жутенько…

Запахи исчезли, изменились привычные цвета. Пол под ногами закачался, а кожа... кожа как-то нехорошо зачесалась же!

- И-и-звините! - на сей раз Петька принял решение быстро. Бравый капитан Окуньков извинился, дернулся, нелепо ухо своё почесал и назад двинул. "Смешно конечно, а только иногда в жизни и вот так бывает. Крутан-лютан, а приходится назад отступать. Статегически типа, агась-агась"

Ну, решил Петюнек правой тропой шагать на всякий пожарный случай, раз уж левая-то куда-то в кулинарно-кухонные дебри уводить изволила. То есть не туда. То есть совершенно точно в тупик заводить изволила!

"Вот будут кино про меня снимать.... эээ... так этот момент я вымараю! Ага. Буду решительным. Волевым. Прям таким себе светлым-светловым Беллищем-Беловым. Ну дась. Шварц он же никогда в обход не ходит! Что это за герой, если он через кухню шагать трусит."

Испугалась почтеннная крысь Бонни Мо! Однако же крепкой закваски была наша бабушкенция (той самой закваски-то, которая советской называется в иных менее волшебных мирах). Скрипнула зубами от ужаса наша бабушка, фыркнула воинственно, фартучек кружевной грозно поправила. Ух, грозная воительница с лысым хвостом!
- Арьягмагья! – просипела вдруг грозно и властительно баба Мо, сузив глаза свои человеческие, странные глаза и красивые даже по своему.
Потемнело. Погрознело. Пострашнело прямо скажем в этой комнатке: и старинные часы испуганно притихли, и банка с лисом в ожидании кажется замерла прямо вот. Гнилисто-зеленые оттенки приобрела крахмальная скатерть уютного стола, издохшей медузой обмяк весёлый абажур над головой.
Жуть навалилась мурашечная. Только ЭТИ потусторонние веселятся же, только кривляются же те самые гости, которые из шкатулки Пандоры наведались, ухмыляются себе и визжат. Гадюкены!
Скрежещат гадостно, насмехаются, хихикают пакостненько теневыми своими пастями – пиявки потусторонние, глисты, паразиты, создания иноМОРовые пришедщие на зов. Магию неумелые почуявшие и радостно к ней приникшие жадными своими ртами.
- Сссссс глупый, шшшш ничтошшшный, щщщщамоуверенный. Нету дня, всегда лищщь нощь. Выпьем шшвет, жаштынет кровь! Шшшолнце медленно сгниет, гноем лопнет и помрет. Ишшшшгоняешь НАШШШ??? Ну чтошшш. Щщщщщ. Мы тебе ущтрои дрошшш!!

…И плывет себе комната, илистым болотным дном обращается. Тёмным колодцем выворачивается, кладбищенскими надгробьями вдруг произростает. И вроде ты в комнате с крысами находишься, дон Сергэ, а вроде в иное место пытаются утащить тебя твари. Плесневело-горький воздух набивается в ноздри, какие-то живые травы оплетают ноги.
Ещё в Петрограде.
Уже в иных края наполовину. В тех самых краях, в которые не стоит отправляться в одиночку-то.

Она посмотрела на него уставшего, посеревшего, совсем-совсем сейчас одинокого и измученного, и сердце её пронзила острая боль. Та самая боль живая, которая неизменно вгрызается в сердце, когда видишь страдание дорогого тебе человека. Когда болеешь за него душой, а чем помочь не знаешь. Растерян ты. Боишься чего-то смутно.
Устал Фёдор Михайлович. Навалилась на мужчину тяжесть, напряжение этой неудачной высадки навалилось и все мрачные, жуткие даже тревоги, для которых поводов целая бесконечность имелась в сложившейся ситуации. Одолели капитана в этот тяжелый момент! Не сломили, само собой. Но мешком кирпичей пригнули спину, забрали силу – заставив присесть мужчину на корточки, прямо на пол приспуститься же, давая роздых утомленным ногам.
Сострадание сейчас наполнило Майю Юрьевну, не жалость презрительная, но сопереживание это пронзительное, острое чувство боли за другого человека и желание помочь. Посмотрела на него внимательно рыжая Пчёлка, ненадолго совсем, не вторгаясь в личное пространство, но всё же фиксируя для себя детали: усталость эту примечая, серый оттенок кожи, брови приопущенные и уголки губ, дрогнувшие от внутреннего напряжения. Словно бы постарел разом Фёдор Михайлович на несколько лет – заметно стало, как трудно ему пришлось. Очевидно стало как тяжело давалось спокойствие, какой суровой ценой принимались решения… Постарел молодой командир в один момент, придавил его тяжкий груз ответственности. Капитан звездолёта! Должность великолепная, эффектная должность и замечательная, а еще жестокая должность требующая от человека предельной самоотдачи.
Чуть нахмурилась, дернув уголком губы валькирия Светлова. Сдула рыжую челочку тихонечко, немного пригорюнившись. Охохо...
Как же! Как же дорог ей Федор Михайлович.

Посмотрела. Затем рядышком присела, погладив свои колени юная Пчелка - устроилась прямо на полу: откинула пламенно-рыжую голову назад, поправляя руками ворот скафандра. Тяжелова-а-ато. Разом тяжеловатым показался этот космический доспех, громоздким показался и бесконечно гнетущим. Душащим даже! Поправила Майя Юрьевна стесняющий её воротник, ненадолго прикоснувшись рукой к капитанской ладони. Пусть и в перчатках, а всё же!
- Милый вы мой, родной мой… - улыбнулась тихонечко, сокровенное это приоткрывая для капитана Чижика. Ласковая улыбка тронула тёплые девичьи губы, мягким серебром засветились светлые глаза. Прочь горести, не время сейчас для размоканий и романтических томлений!
Улыбнулась Светлова, нервенно и наперекор ситуации упрямо сверкнула яркими очами. Жалко улыбнулась, но уже борясь с самой собой.
– Всё у меня олрайт, Фёдор Михайлович! А знаете что такое трамвай?
И усмехнулась вдруг азартно девушка, выдергивая капитана из его хандры. Ощутила вдруг прилив сил наперекор черноте, ощутила счастье это простое – обрадовать хоть маленечко близкого человека, поддержать его и рядом с ним побыть, когда ему плохо.

Но это уже позже случилось. А вначале был Фотон, была строгая доктор Майя Юрьевна, внимательно ощупывающая ногу славного космического «космодесантника». Слово это впрочем так и просилось в кавычки, ибо не выглядел Фотон космосентично-то – не казался суровым самцом обезьянином, ага-ага, и не бугрился мешками мышц совершенно точно! Напротив, был бледен растрепанный Фотон Игнатьевич и напоминал вьюношу романтического, неумолимыми, злыми даже ветрами судьбы занесенного на поле боя.
Улыбнулась доктор Светлова про себя - «Му-у-ужчины, вон они какие гордые! И даже Фотон Игнатьевич чуть только усомнись в его мужестве, сразу же в непокорного задиристого ежика превращается. Аки Алёха Стругачев! Ну да, ну да, такие они джентльмены. Одинадцать из десяти по шкале суровой мужичье-самэчей павлиньистости!»
Майя Юрьевна, впрочем, расслабилась уже. Медицинская заботливость её горела, когда возникала реальная угроза жизни, а здесь речь шла о небольшой травме, неприятной травме, но совершенно точно не смертельной. И не слишком-то болезненной, травме-то, вполне можно до медблока потерпеть. «Досвадьбыз-заживисимоссо», благоприятный прогноз Пчелы Светловой. Расслабились длинные докторские пальцы, задоринка юношеская вернулась на веснушчатое лицо.
- Я как? Окей, нормальком! Конечно, сначала перетрусила до трясучки зеленой, а потом вспомнила, что Майя Юрьевна фуфло не гонит, а в космонавты нервных барышень не берут. Майя, она всегда побеждает! Пришлось её эту самую нервенность в условную паровозную топку отправить. Агась-агась! А в вас я и не сомневалась, Фотон Игнатьевич, корабли водить это ведь не хухры-мухры. Вы молодец! А нога ваша как новенькая будет, еще лучше чем в детстве заживет, гарантирую же ж.
Улыбнулась Майя Юрьевна половинкой рта - тепло улыбнулась и задумчиво даже. Мягкость какая-то в ее глазах вдруг засветилась, эта самая искорка неуловимая, которая нечто мечтательное в себе несла, когда Майя Юрьевна глядела на Фотона. Сама Молния этого не замечала в себе, не видела в себе бархатно-теплой задумчивости, но задумчивость была. Нечто сородственное...
Очень похож был сейчас этот бледный пилот на давишнего Фёдора Михайловича Чижика, того самого Чижика-Пыжика, доброго друга для Майи Юрьевны, который всегда присутствовал рядом с ней в Пещере и после Пещеры тоже. Робкий, стеснительный, такой милый и смешной, в своей браваде Фотон сейчас очень напоминал учителя Чижика. Перепуганного. Большеглазого юношу. Такого смелого!
Ах... Фёдор Михайлович Чижик. Ах! Время-время...
Кашльнула Светлова возвращаясь в себя, задумчиво потерла локоть, зябко передернув плечами под скафандром. Всё же странно на неё действовал Фотон. Как-то родственно и лирично.
- Чутка ушиблась за компанию, но всё прекрасно. Легко отделалась, что называется. Вот помнится с лестниц Майя Юрьевна и сильнее наворачивалась, как-то раз даже зуб выбила. Шепеляфила потом до штоматолога ошшень шильно, Ф-фытон Игнашьевищ, но а потом всё починили и дело с концом! Обожаю зубную медицину, хе-хе. Когда сидишь и дрожишь в этом проклятущем кресле, это так волнительно.

Подмигнула храброму космолетчику, отвечая своей откровенностью на его откровенность.

- Надо бы нам по возвращению устроить первосортный ужин! Вот вы бы чего желали, Фотон Игнатьевич? Я бы наверное желала пиццу! А что? Ситуация у нас прямо-таки на десять пицц... понервничать пришлось и всё такое. Ага-ага! И еще какао хотелось бы... - покраснела вдруг Пчёлка, будто бы некую тайну сокровенную выдала. Заторопилась вдруг, как-то одернула себя с этим какоо, смущенно в сторону поглядев. Вспомнилась ей кухня, вспомнился капитан и его напиток, и это чудесное ощущение на двоих, в котором уж не было места Фотону.
Сдунула сердито челку в сторону:
- ...Да-да, домашнее какао наваристее и гора-а-аздо вкуснее... Ой, о чем это Майя Юрьевна значит говорит? Это же я про кино? Так вот кино конечно тоже, первосортно, значится, снимает стресс. Или, например, хороший жизнеутверждающий спорт! Впрочем, сегодня уже травм достаточно, потому ужин кажется предпочтительнее для разумной Майи Юрьевны, да и Спартак Валерьевич я думаю будет рад.
Подмигнула Космо-Фотону:
- Душевная работа прекрасный способ избежать хандры, обиды, расстройства и всего такого! Ну и награда за эту работу тоже, хе-хе, уважение команды это не хухры мухры. Кстати! - сверкнула глазами вдруг Пчелка. - А играете ли вы в шахматы, Фотон Игнатьевич? Я тут намедни учиться решила, ну так как... хотите товарищеский матч? Или в шашки там. Вдобавок, подобного рода развлечения, прекрасно отвлекают от небольшого дискомфорта в процессе регенерации тканей.

...

Такой она и вернулась к Фёдору Михайловичу, рыбкой выскользнув из своих недавних воспоминаний. Лучистая, встревоженная, огненно рыжая и ершистая дева, подобная своевольной кошечке. Не злая. Немного нахмуренная. Ошарашенная произошедшими недавно событиями, оглушенная чуток и влюбленная. Всеми своими веснушками и рыжиной украшенная. Наслаждающая этими тихими минутами, когда можно просто посидеть рядом с капитаном.
Майя половинчато улыбалась. Нервенно улыбалась и по настоящему, наполнившись силой. Простой своей силой желая наполнить сейчас уставшего пригорюнившегося командира. Выдернуть его из черноты и себя тоже - а то ведь локоть болит, и плен, и отец далеко-далеко, так далеко, что может никогда его уже не увидишь. И братьев тоже, и Москву... Нет, в топку такие мысли. Под колёса паровоза, прочь уныние!
...Иван за чуждым терминалом. Алёшка. И даже суровый воин Кырымжан, все они верят в своего капитана, все работают, все доверяют. Надо чтобы и капитан верил сам в себя, чтобы не сомневался и не ел себя поедом зазря.
- Так вот о чем бысь я, Пчела Разумностная говорю? Знаете ли вы что такое трамвай, Фёдор Михайлович? В двадцатом, а может быть даже и в двадцать первом веке, был в Санкт-Петербурге особый трамвай пущен. Ну-у-у, это как поезд на колесах, только всё же трамвай... то ли роботы им управляли, то ли искины, а может и электрический человек... Майя Юрьевна здесь слегонца путается в технологии. Но трамвай этот, ёшкин кот, не хухры-мухры, а первым знаете ли петроградским коммерческим являлся! Для него даже свои рельсы пустили, специальные и собственные. А название у него было, - рассмеялась рыжая девушка тихонечко, поднося ладонь ко рту. - Чижиком его называли, ага. Да-да! В честь вас. Бывают люди-корабли, а вы, Фёдор Михайлович, получается, цельнищный Человек-трамвай!

Согнулась в смеховой корче юная док, стараясь не выдать рвущегося, хрюкающего даже чуток смеха. Помогла, агась-агась, Фёдору Михайловичу!

«Гаррипоттерищная» поза выглядела внушительно! Особенно на кухне, особенно среди двух крыс переростков, особенно под ласковым абажуром с бахромой и в исполнении дона Сергэ.
Маг эффектно развел руки в стороны. Маг прочитал заклятье. Маг резанул себя по ладони вострым ножом, призывая на помощь силы древние и сокрушительные, те самые силы стихийные, которые не следует будить по пустякам, ибо если уж разбудишь…

Но не будем забегать вперед, мои дорогие читатели, а расскажем обо всём по порядку!
Во-первых, сметливая шашанька мигом бросилась куда-то в сторону, прикрыв крошечными ладонями свои длинные чудесатые ушки. Во-вторых, как только дон Серге начал читать нараспев своё заклятье, сдобрив прохладные слова жарким бисером человеческой крови, в комнате тот час же начали сгущаться сумерки. Склизлые, жутковатые даже силуэты заскользили по стенам. Закувыркались, заелозили в мерзком своём танце. Совсем даже не вдохновенном танце-то, и вовсе даже не исполненном радости.
Аморфные. Потусторонние силуэты. Жутковатые, словно глубоководные хищные рыбища. Лишенные истинного облика и вида своего, эти твари потянулись к Сергею, бормоча студеными своими голосами:
- Щщщщшлушаем… Шшшнаем… внимаем, - царапающие голоса вгрызались в уши, в мозг, вгрызались в самую душу, капельками кислоты облизывая кости и оставляя в них ложбинки. – Внимаем гос-с-сподин… Щщщ… Покорно исссполняем…
- Оштановитесь, щай Шергейша! – вдруг прокричала старая гнизга Бонни Мо. – Отправьте эти тварей назад! Скорее, пока кровушка еще жарка!
Но твари не отправлялись. Они объявлялись, проявлялись, обретали черты.
Они скользили вокруг банки с лисом, они кривлялись, высасывая свет.

- Выпусти-выпусти-выпусти нас! – заверещали бабочки дружным хором. – Поработят-съедят-закрепостят!

- Шашаня знает, что она не знает, где находится Двор Духов. Истинно так. Умная шашаня знает того, кто знает, где находится двор духов! – жизнерадостно пискнула ушастая пичужка, изысканным таким кувырком слетев вниз. – Шашаня знает умного-разумного говорителя и мыслителя, который всё знает. Вот так! Он мистический и фейерический, загадкозагадыватель и весело-отгадыватель. Шашаня может отвести вас к нему, медленно-ногие. Мыслитель-говоритель живет на большой реке. Смотрит на себя и млеет от тоски. Дась-дась. Шашаня знает, он очень интересный мыслитель-говоритель. Он сидит на реке и смотрит сам на себя, год за годом пока дождинки секут его большое тело. Мыслитель-говоритель всё знает, все всё все ведает большеголов. Про Двор Духов тоже знает, ага. Про зеленый туман, про гнизгов… про вкусную еду тоже. А может и нет, почем мне знать, смерды жалкие. Но он знает! А шашаня не знает, где двор духов, ничего не знает. Никогда не знает. Нет-не-нет, у шашани слишком мудрый ум для таких земных вещей!
Вздернув тонкий клюв, горделивая птичка-почтальон забрала себе кусочек хлеба со стола и принялась деловистенько подъедать его, изредка кидая жалостливые взгляды в сторону почтенной Бонни Мо и её тушеночной банки.
Бонни Мо, впрочем, ела как ни в чем не бывало (на шашаньку прямо-таки «говорящее» не глядела, ага ага) – чавкала себе деловистенько наша старушенция и губы утирала тыльной стороной крысиной лапищи, изредка командирски ударяя ложкой по столу.

- Щайша Шергейша (на стол обрушился очередной ложечный удар), ошвободим вашего проказника, ужо не горюйте. А только плохо этова, что вы не кумекаете в шлошной ить его волшбе. Придетща по штариночке действовать, ужо что действовать по щтарине… На ришк, как вы говОрить ищволите… а только все знают, что риск для идиотов, ужо что для идиотов… (трам-тарарам, снова вздрогнул стол). Ешть шаклятьице тетушки вашей, будь покойны. Неплохонькое заклятьице против чар, против чумки звериной, только капришное оно дюше… Ешели чего сделаем не так, так уж фьюить и пам-парарам! Могу и я прочесть щай Шергейша, а могётё и вы… Тутыча ужо вам решать, по вашей шнаете ли щоображаке. В иные времена в магуйстве я щуток кумекала, что кумекала. Но не сейчас! Щейчас-то мало чего помню, ужо что малехонько совсем помню… моль шнаете ли извилины проточила!
Вздохнула гнизга. Табурет к шкафчику поднесла, говоряще на юную мисс Понни поглядев.
Молодая крыска тот час же подставочку вскарабкалась, смущенная и даже чуток кажется порозовевшая леди. Смутил ее поцелуй донна Сергэ, прямо-таки в краску вогнал же!
…От перчаточки ее изысканной пахло травками-муравками да разными там лекарствами чудными, а длинные ресницы, вблизи приятными и нежными оказались, между прочим. И шерстка была что волос – не грубая щетина крысиная, а нежный такой, детский почти что пушочек..
Понни Мо взлетела на табурет поглядев на уменьшившегося, попавшего в ловушку Лиса. Сквозь стекло послышался ее тихий голос:
- Мы вас освободим, Рыжий Сэр, не беспокойтесь! Но вам придется претерпеть сложную магию над самим собой. Может дон Сергей будет использовать свои чары, а может и достойная миссис Бонни Мо. Кому вы доверяете более, маленький Сэр?

- Обратят, невозвратят, поработят, закрепостят! – зашипели бабочки переростки. – Унесут. Чары заползут. Станешь камнем или кирпичом, булыжником или лягушкой. Простушка-простушка-простушка-доверчивая простушка!!! Не доверяй, не позволяй, нас слушай и смекалки не теряй!

Они были рядом в этот момент.
Находились так близко друг к другу, так волнительно, так неожиданно ВМЕСТЕ, что даже сердца были слышны: бух-бух-бух, могучие эти удары, сильные эти удары и наперекор всему жизнерадостные удары, ощущались даже сквозь плотную ткань скафандра. Время уже истекало, уходило, разбивалось вдребезги паническим песком и всё же, сейчас они были рядом. Существовали. Летели в космосе посреди ничто.
Вдвоём! Фёдор Михайлович и Майя.
Тюремная камера, застывшие силуэты инсектоидов вокруг. Всё это было космосом, безграничной бездной, которой не ведомы горизонты. Двое плененных людей в объятиях друг друга находятся, так тесно, так одуряюще близко. В опасности, в чувственной этой волне, в правде рядом находятся, вот что важно! Это ведь так легко врать друг другу, говорить нежности и рассыпать сахарные эклеры, когда всё просто и приятно складывается, когда ты только хороший для человека и совершенно точно не плохой. А вот когда правда неприкрытая в лицо, когда по настоящему говоришь, тет-а-тет и без сладких слов – выдержат ли самые высокие чувства? Объятия, нежности?

А-а-ась!?

Выдержит ли сам человек лишенный границ, лицом к лицу личный разговор? Не даст ли слабину, не треснет ли коркой весеннего льда, когда цельность обманчива, проедена водой и течением шальным? Вот узнает другой человек каков ты настоящий, без масок и наносных вежливостей, не убежит ли?
…Дальней грозой сверкнули серые глаза Пчёлки Майи, такие себе темные по краюшку и пронзительно светлые ближе к зрачку. Волшебные глаза. Упрямством сверкнули, ершистостью неприкрытой, когда она услышала правду о себе. Когда дыхание затаила от этого самого предложения, высказанного убийственно тихим настоящим голосом Фёдора Михайловича: « Но ты хоть подумала, что было бы со мной, если бы они тебя убили? Даже я если бы я после этого выжил, то…»
ЧТО?
«Не сумел бы себя простить… Не смог бы существовать дальше? Умер бы, исчез бы душой?»
Предположения рассеянные. Вспышки мыслей. За этими многоточиями чувствовалось нечто важное, сокровенное такое. В этой ладони на щеке, в этой черной тревоге, на миг затуманившей лицо капитана. Фёдор Михайлович говорил правду. Настоящее говорил, неприкрытое. Горькое даже озвучивал сейчас.
«Что было бы со мной, ты хоть подумала?» Мягкая живая ладонь на щеке Майи казалась невесомой, да и скафандр мешал и грубые перчатки тоже. Но всё равно ощущалось тепло этой руки, её сила… чувствовалось напряжение крови бегущей по венам, кипучая энергия наполняющая тело мужчины. Майя не отстранялась. Она сейчас смотрела на Фёдора Михайловича. Ершилась. Размышляла. «Подумала ли я? Да наверное и нет, всё было так быстро…»
Стыдилась и немножечко злилась наша пчела: «Ха-ха! Но ведь мужчины, например, никогда не думают о женщинах, когда закрывают их своей спиной. То есть думают конечно, ооо, они прямо-таки самопожертвенно и красиво шагают на линию огня, но ведь не думают о том, как им потом жить. Женщинам-то. Майя Юрьевна она может и мало что знает, а все же кой-чего знает. Когда один единственный сердце занимает, любимый, когда такой родной! Это… Это не то, что на дороге валяется. Это не крышечка от пива и другое такое сокровище в жизни едва ли найдешь. Настоящие вещи, вот такие вот чувства и эклеры, оно… оно один раз бывает, редко когда два. На то и чудо, что один на миллион шанс»
«…Даже если бы я после этого выжил, то…»
Стыдно-стыдно.
Ей захотелось снова поцеловать его ладонь, как тогда, когда не задалось с фильмом, когда ушел Алёха и в воздухе повисла жгучая, неприятная словно острая заноза, жгучая даже ссора.
Поцеловать его! Сначала в правую руку с этими двумя очаровательными родинками, потом в лоб, наслаждаясь мягкостью прекрасных, грустноватых слегонца бровей под пальцами. А затем в губы. В губы! Ощущая пьянящий жар его тела, аромат его одеколона ощущая всем телом и приятный этот жар принимая. Сладость ощущая, могучую силу жизни, когда скользнут её руки по спине, когда прикоснутся к шее любимого мужчины расстегивая ворот рубахи…

«Даже если бы я после этого выжил…»

Нет. Нельзя.
Близость только разрушит близость, как это ни смешно звучит. Между ними стояло доверие, взаимоуважение и её возраст. И это самое главное – «Майя-Фёдор Михайлович», это самое обращение на «вы». От более младшего, к более старшему, от ученицы к более мудрому учителю. От старшего лейтенанта ВКС к капитану корабля. Так правильно! Пусть всё идет само собой, разливается рекой весенней, произрастает свежей щедрой листвой. Сейчас нельзя прыгать вперед, целоваться или еще что-то, это только всё разрушит. Испортит. Наполнит тленом.
У них есть время. То есть будет время, если выберутся живьём из плена. Жизнь нельзя погонять палкой, чувства и вот такое неуловимое, грустно прекрасное тоже. Романтику не заставишь гореть силком.
«Люблю вас» - произнесли ее серые глаза. Рука прикоснулась к его руке тепло и мягко, нежно прижимая мужскую кисть к своей щеке. Любовь всегда жертва, всегда добровольный плен - раз Майя его любит, значит, будет ждать столько, сколько необходимо. «А всё же хочется, хочется, как же хочется примкнуть к этим губам, почувствовать их вкус. Ощутить жар тела, близости, сродства…»
- Я… - вздохнула Пчёлка Юрьевна поглядев в его глаза. – Вообще-то нет, чегой-то Майя Юрьевна и не думала Фёдор Михайлович, как это будет для вас. Ну, нас в плен брали и все такое… отец стал бы отбиваться, ну и я так же. Оно ведь правильно – делать как отец… Олрайт? – вопросительно блеснули глаза. Но опустились брови, но понурился горестно уголок губы.
- Или не олрайт, ну да, ну да… Вы волновались, я это сразу увидела. Вашу боль. Простите. Я…
«Я не знаю что делать, но я не хочу причинять вам боль. Тук-тук, вы не слышали как стучит паркеровской ручкой о полированный стол мой отец, вы не знаете, как я не люблю его огорчать. Тук-тук, стук всё еще отзывается в моей голове. Но я не хочу… Ваша боль, я видела её. Я не хочу, нет-нет, я не хочу ранить вас так больно»

Нет-нет! Произнесли ее руки замершие на его руке, нежно поглаживающие его ладонь, ободряющие и такие близкие сейчас.


...

Стремительная схватка! Череда мгновенных картинок вспыхнувших перед глазами - вздрогнула Пчёлка, поежилась от этого кино, припоминая кино другое. Неизбежно горькую тьму гадостного тумана припоминая, тусклый огонёк факела на стене и это отчаянное своё - НЕЕТ! Прошу вас, НЕ НАДО-О!!!
...Пронеслись где-то по краю рассудка рыцари, тяжкий лязг бездушных доспехов вгрызся в мозг. В настоящем же все быстро происходило - вот мужчины бросились в бой, вот обнаружился Кырымжан и Алёшка обнаружился тоже, хотя откуда он здесь взялся, как, скажите-ка на милость!?
Побледнела доктор Светлова, чуть встряхивая головой.
Нет. Не бросилась девушка в бой как собиралась. С внимательным напряжением смотрела на сражавшихся мужчин, ужаленная, зачарованная этим капитанским: «Ты врач. Ты хоть подумала, что было бы со мной...»
Как река выжидала. Как стихия эта журчащая, текучая, могучая, но при этом исконно женская - затаилась сейчас Майя, задержала дыхание, прикусив до боли губу. Если будет нужна, броситься пантерой на подмогу, а пока что... Вроде побеждали мужчины, вроде насели на тараканов и выиграли позиционный бой.

Но всё равно жутко было.

«Любимый вы мой, родной. А если вас сейчас ранят, а если вдруг что случится... Данкисты! Я же обещала их защищать, это моё дело, моя профессия! Но если вас ранят, если причинят боль... Как же так!? Как же так, что я стою и смотрю?!»
Двинулась к Фотону на помощь, когда сражение было выиграно, пусть ненадолго, но победили сейчас люди, а не эти слепые роботы-инсектоиды...
- Фотон Игнатьевич, - тепло улыбнулась побледневшему лётчику, аккуратно присаживаясь рядом. Рассеянно Лехе большой палец показала, снова переключаясь на Фотона. - Как неожиданно вас здесь видеть! Чудеса в решете. что называется! Майя Юрьевна прямо в офигении на сто процентов, вот даёте. И как это вы здесь очутились, любопытствую дюже вумная я?
...Бормотала какую-то чушь доктор Светлова, простыми успокаивающими словами пыталась зачаровать пилота, чтобы осмотреть ногу. Быстренько присела рядом, пытаясь помочь.
- Возможно, разумнее в командный центр двинуть? Нам ведь карты были нужны, олрайт? Да и потом... оставлять таких врагов на хвосте, Майя Юрьевна тудыть её в качель, считает будто это не комильфо. Уж больно они быстро бегают, джентльмены! Скачаем нужную информацию, трам-тарарам небольшой устроим в их командном пункте, а затем руки в ноги и на перегонки с местными роботизированными формами жизни. Но может это и не потребуются, если там уж совсем чудь происходит...

ЧУДЬ! Как скажем в знаменитой повести Кира Булычева «Подземелье ведьм». Там ведь тоже роботы были и странностей целый мешок. Подняла ненадолго глаза на капитана, ожидая его решения.
- Это прямо Подземелье ведьм какое-то, угу. Читали, Фотон Игнатьевич?

Крышка была прикручена намертво, кажись, прямо очень и очень крепко заперта, дабы эти волшебные говорливые милашки не вылетели прочь.
- Поможем, поможем, поможем! – заверещала малышня, с треском рассекая воздух своими перепончатыми крыльями. - Наляжем, приложим, уничтожим, пожрем. Выпусти нас. Поможем, поможем, поможем тебе тогда! Будем летать, вкушать, преумножать, размножать род!
Судя по всему, стрекочущие эти золотистые бабочки, такие себе красивые и искрящиеся светом симпатяги, обещали помочь лису в его грубой силе и приложить часть волшбы, дабы покинуть ненавистый им баночный плен.
- Помочь, помочь, помочь? – заголосили они разом.
Бонни Мо, между тем, особой тревоги не выразила, разве что раздражение своё показала в виду новостей да преувеличенное внимание к переднику крахмалистому, только и всего. Ну, еще резцами передними поскрипела, задумчиво прикрыв волшебные свои, удивительные даже глаза. Словно бы речь не о тетушке и её жизни шла, а так себе, о мухе залётной, только же и всего.

- Да що ему сделавается-тась, фамильяру-то ващему? – покачав головой, старушенция с кряхтением встала со своего кресла и двинулась в сторону Лиса, потом внезапно повернула, шагнула в кладовку и достала очередную жестяную банку с гнизгийской едой.
Покачала головой. Повздыхала над новостями донна Серге, так чувственно и печальненько же, а затем принялась есть, ловко и очень-очень быстро орудуя ложечкой.
– Прежде чем в опашности с головой прыгать, али там в чан с дерьмом, надо бы обезопасить егось, щай Шергейша, - аки генерал, помохала Бонни Мо своей ложечкой в воздухе. - Этого лисицина вашего надо бы очаровать! Тётушка-то ваша Горделия оставила анструкции, ежели чего, но я не маг, тудыть этих магов по головам мажичьими их посохами… Вот щто мажичьими посохами, хочусь я сказать! Надо бы вам распечатать тётушкины чары, да обезопасить красношерстого злодея. Дивны-то мрут что мрут, а иногда и чего похуже, чем мрут… А лис ваш, ушо готова поспорить на свой облезлых хвощт, дивня и есть, даром у нихжева много родов и семейств тожа!
Посмотрела на антресоли сузив глаза.
- Принесть книгу-то мажичью? Умеете чары накладывать, щай Шергейша?

Понни Мо страдательно поглядела на Сергея, на перчатки свои потом взгляд перевела, вздохнула вдруг тяжко, словно бы решаясь прыгнуть в пропасть.
- Я… я хочу вам помочь. Ммм, я думаю будто я знаю несколько прилежных мышей, которые бывали во дворе духов. Они славные дивнийцы, дон Сергей, но очень малы и пугливы! Не пугайте их. Размер в таких случаях имеет значение, а мышки действительно слабы и несчастны, и всё же…я думаю у них большие сердца в груди. Мммм… ааа… возьмете меня в помощницы?
Понни Мо немного дрожала, поскрипывая зубами от волнения. Вся такая тонкая, прозрачная гнизго-девица, в шляпке своей и перчаточках – но смотрела прямо. Но кажется, действительно верила в свои силы…

- Шашаня знает где Двор Духов! Она не знает где двор духов, но она знает где двор духов! – пропищала с подранного лисом абажура маленькая ушастая почтальонша.

Хитрый рыжий зверь ловко оттолкнулся от большой и несомненно мудрой головы Сергея. Ап! И ловкое тело Рыжего, поджарое такое и крепенькое тело, проворно сигануло на антресоль кухонного шкафа, сбивая какие-то там мелкие коробочки, подсвечнички и прочий хлам встающий на пути.
ОНА! Сияющая красивая волшебная баночка привлекла внимание Лиса.
ОНА. Яркая словно звезда, зачаровала любопытного зверя – внутри какое-то золото блестит, бабочки трепыхаются, какая-то бутафория восхитительная так и манит жадный взгляд…
ОНА… Ловушка! Осозналось это слишком поздно, обидно осозналось и смешно, ибо Лис угодил в банку. В самой настоящей баночке же оказался заперт рыжий злодей, уменьшившись внезапно до размера гнизгийской блохи. Кухня за стеклянными стенками сделалась огроменной, невзаправдешней сделалась-то она, а рой чудесатых бабочек окружил проказника.

- Выпусти-выпусти-выпусти! – заверещали дружно эти малютки.

Но это внутри банки. А снаружи всё было очень быстро – вот сиганул Лис, вот мисс Понни ахнула, пытаясь подстраховать плутягу и за одним спасти падающее с антресолей барахлишко. Бонни Мо выругалась про себя. Загоготала наглая шашанька тонким писклявым смехом своим.
А потом вспышка! И лис исчез. Вот только что карабкался на шкаф, сбивая чайные коробочки да пылевые залежи на образную «землю», а вот исчез. Бабах. И нет его. Только вспышка ослепила.
Понни испуганно поглядела на Бонни, а пристойная Бонни Мо никак не отреагировала на это грандиознейшее событие, разве что трубку раздраженно куснула, да бахнула кулаком своим об стол, аки морской пехотинец в гневе.

- Щай Шергейша! Вам необходимо, вот прямо необходима же, вашего шверюгу этикету долшенствующему обучить. Вот щто обучить! Хватит ш наш этих выдрыгонов! Чаво в письме-то тетушка говорит? ужо нам ждать ее когдатучи? Нет времени хейкао в глотке гонять, магазин-то стоит, как стоит не открытым. Тююю. Капают наши денежки водой…
Покачала головой сокрушенно.
- И зачем вам шдался этот духов двор, шкашите-ка на милость, шай Щергейша? Вщякий шнает, что никто не знает где его искать… Мештная это выдумка, молодовый вы человечина! Ну, положим дитятки щебя пугать любят… говорят там умертвия шобираются, призраки всякие заблудные и прочая вампирская чудь. А токмоча никто не знает, где этот двор обретается… Ну, на Васильевском острове, положим… а там уж ищи свищи его ш ветром…

- Дивны могут знать! Мышки, крыски… прочий малый народ! – вдруг вклинилась Понни, печально поглядев на Сергея.

Почтенная миссис Бонни-Мо взирала на происходящее со стоической крысо-философской отрешенностью. Она не визжала как бедная мисс Понни, не охотилась за ушастой надоедой аки Лис – гневливый взгляд её достался разве что Сергею, а в общем-то, гнизга была спокойна аки сама спокойность. Здесь, пожалуй, проявилась её проффесиональная крысо-непробиваемая жилка. Кем-то ведь работала Бонни Мо в своей молодости? Гнизга живущая не в Гнизготерии, довольно-таки необычно если подумать. …Или совершенно привычно с другой стороны, Сергей ведь очень мало об этом новом мире знал.

- И-и-звините меня, - пробормотала смущенная Понни-Мо, нервически взмахнув своими ручками в перчаточках. – Я… я… я… я веду себя недостнойно! - она поглядела на вцепившегося в осветительный прибор Рыжего. – Сэр, вам помочь? Вы не ушибетесь падая вниз?
Вздрогнув всем телом, белая крыска встала из-за стола страдательно глядя на мохнатого помощника дона Сергио, в данный момент неспешно раскачивающегося из стороны в сторону. Это было всесело, кстати говоря! Вжжих – и комната летит вверх, словно шарик на веревочке. У-у-ух – и комната вниз. Полёт, словно бы на качелях.
…Ого! А на антресолях кажется кой-чего интересного припрятано, так и чует подвох влажный лисий нос…

Между тем, пристойная домомучительница Бонни-Мо неспешно докурила свою ореховую трубочку, поскрипела передними резцами аки самая настоящая лохматистая крысь. Ленивисто пододвинула к себе пустой стул, закинув на него свои не самые изящные ножки в меховых чулочках и глядя на лиса болтающегося прямиком на абажюре, задумчиво поправила свой белоснежный передничек.
- Выражение беф никого, щай Шергейша, ошначает прямо-таки то шамое, что и означет. Беш. Никого. Тьфу ты ну-ты, грамота какая мудрёная! Мошем и мы уйти, а дощтойнее фщё ше фам, как молодому джентельмену ушкандыбать кудатыво. Магия она такое делО… Ешели будет кто-то в присутствии нежелательном – шгорит письмо, а ешели нет – тогда и прочтёте тетины новости!
Похоже, достойная Бонни Мо ни граммочки не сомневалась что письмо действительно от тётушки Горделии. Даже глаза у пенсионерствующей гнизги заблестели удовлетворенно и азартно.
- Эта уфастая шалупонь шашаней зовется, тю-ю-ю, проказница! Бывают еще и фейри, те и эти вроде как конкуренты, а по мне все одно, крикуны они и пакофть отборная!
- КОНКУРЕНТЫ ПРОКЛЯТЫЕ!!! – пискнула птичка наматывая круги вокруг лиса. – Шашани не пакость! Бесчувственные клиенты сами пакость!
- Фейри эти проклятужные менее представительны, фокусов-покусов у них поменьшева будет, да фато мозгов у них всяко побольше…
- И СКУЧНЕЙ! – оконкретила пернато-ушастая почтальонша, не переставая подначивать охотящегося лиса. – Шашани ладней. Уведомляем.

Их ладони соприкоснулись вместе. Души. Сердца…
…Вот лежала у него на плече рыжая Майя и создавалось ощущение покоя в этом тюремном плену, когда два землянина вместе, когда две руки вместе. И всё впереди неизвестность, всё беда и неопределённость сплошная, но есть некая надежда, есть некий миг драгоценный, когда посреди тайфуна ты попадаешь в затишье, в эту особую зону попадаешь, где посреди бури, посреди страха и пожарища черного - царствует абсолютный штиль.
- Неее, не убираются, Фёдор Михайлович! - усмехнулась уголком губы наша Пчёлка, азартно тряхнув непокорной головой. Встряхивая челочкой своей упрямистой, чуть вздымая темно-рыжую свою бровь. – Не буду вас разубеждать, и спорить не буду. Ноу, сэр капитан! И всё же…

…Мягко тронула своей рукой его подрагивающие пальцы Майя Юрьевна, легонечко тронула и нежненько – ну да, перчатки между ними двумя. Плотная ткань скафандра и сплошные преграды если вдуматься, но мягко обхватили женские ручки его большую мужскую ладонь, чуть отвернулась веснушчатая Пчела, дрогнув ресницами своими длинными.
Кисть правой руки чутко скользнула по ткани скафандра…

Есть такие вещи, которые легче прикосновениями говорить, дыханием своим сбивчивым озвучивать, взволнованным таким и горячим, а также мягкой лаской, когда женские пальцы поддерживают любимого мужчину. Её руки словно в колыбель взяли его ладонь, угрели ладошку Фёдора Михайловича защищая нежно, чувственно, тепло. Голова же докторская доверительно к плечу прижалась, принимая позу удобную для душевного разговора – для простого совсем разговора, напряженного и в тоже время, дружески открытого.
А что ещё им оставалось на этой чуждой планете, в камере и среди инопланетян, каких-то отстраненных и дюже запашистыих инсектоидов, безвольно шевелящих своими усиками-антеннами? Возможно, чужаки и говорили о чем-то своём, общались мыслеречью или при помощи собственных, густо-вонючих ароматов вели оживленные беседы, обсуждали например странных розовокожих чужаков с шерстяной растительностью на голове, только земляне не понимали ничего. Инопланетяне не шли на контакт. Двое землян соблюдали границу.

Границу с этими чужаками блюли и друг с другом тоже.

- Великолепная Майя Юрьевна думает, что отчасти вы правы… ну-у-у, насчет того разговора, про моего отца и про вашу нерешительность. Окей? Поговорим об этом, капитан? О наших достоинствах неоспоримых и об этих самых, недостатках значится тоже! – немного крепче пожала его руку, улыбаясь кривовато, нервенно улыбаясь, но по своему даже весело сейчас... – Здесь ведь всё равно нечего делать, Фёдор Михайловыич, или от страха умирать слегонца неслегохонько, или того-этого, общаться и не давать нашему коллективному мозгу прокиснуть в голове кефиром. Десять из десяти в пользу хороших бесед, верно же?

Кивнула сама себе рыжая док.

- Всё верно, Майя Юрьевна пурги не гонит! Так вот о чём я дюже великолепнистая Пчёлка, думаю-то? Вы ведь и вправду на той Туманной Планете немного нерешительным смотрелись, капитан, и под словом «немного».., - Валькирия Юрьевна лукаво бровку вздернула, довольно таки говорящее подмигнув мужчине. – ХМ. Что есть, то есть! Вы как море были на мой взгляд – внутри глубина и сила чувствуется, мощь и крепость затаённая, но возле берега тёплый мягкий песок, или камень там, или какая галька какая ракушечная…
Усмехнулась тихо.
- Нууу, простите мне мой метафорический, но я вообще-то на море только в раннем детстве была, почти и не помню ничего… Как-то вот не особо дружу с водой да и времени не было у нашей семьи для таких променадцев южных! Это если плавать и фыркать как выдра, это Майя Юрьевна ещё могёт, а уж если удовольствие получать, неа-неа. Не люблю, знаете ли, когда под ногами нет дна, совсем даже вот не ценю это паршивенькое ощущеньице. Но если уж о метафорах! – отпустила руку Чижика, преподавательски указательный палец вверх нацелив. – Так о чем я дюже вумнистая говорю-то? Вы были как море у бережка, ну таким морем ощущались, как я его для себя представляю… Добрым были, мягким были. Наверное, даже через чур. Правда мне это всегда нравилось и доброта ваша, в вас особенная, я считаю! Вот начни вы с отцом спорить, пререкаться, гадости ему говорить это всё не то было бы… Но вы другой. Вы добрый. Только вы тогда обезоруженным добротой выглядели, как бы беззащитным в этой своей доброте, а сейчас иначе…

Снова прикрыла серые глаза свои Майя Юрьевна, не убирая головы с его плеча. Оставляя ему место рядом с собой, личное пространство оставляя и мысли тоже, и всё же рядом находясь. Головой своей, дыханием. Тихим голосом с лёгкой в нём хрипотцой.

- Теперь вы уже другое море, вы уже не возле берега теплое море, Фёдор Михайлович, вы уже то – что подальше от берега море. За вами глубина чувствуется нешуточная, течения там, гроза скрытая и рассердиться вы умеете, вот как с этой дверью чертовой недавно. Ага-ага! Теперь и доброта ваша, она другая. Более выдержанная, что ли. В правильном таком ключе! Она не беззащитная, она сама себе оружие – ваша понимающая доброта! И мы за вами пошли, потому что вы приняли решение, а умное оно или нет, это только жизнь покажет. За вашей добротой пошли, за этим вот ощущением моря… и у каждого выбор был, верить вам или не верить. Мы – верим. Я – верю. А теперь вам самому в себя поверить надо, найти в себе некую здоровую долю куража, перчинки, эдакого искристого принятия ситуации…
Вздохнула.
- Я ведь сейчас не о безалаберности говорю, а о неком доверии к жизни. Знаете ли, о некой перчинке, которая как мне кажется, у капитана должна непременно быть. У отца она есть, и у Толи кажется тоже. Задор! Доверие миру. Не пофигизм, не глупость, заметьте, когда жизнями чужими жонглировать готов… Я кстати жонглировать умею, Фёдор Михайлович, дась-дась! Но Майя Юрьевна о другом сейчас… Это умение поймать волну, довериться ей, рискнуть прямо-таки с веселым шиком, а если и подведет волна, то понимать – не всё в наших силах, не во всем мы виноваты. Так бывает, что и ошибаемся мы. И принимаем это, и дальше идём. Но вы ещё не ошиблись, капитан, нет-нет, не думаю что ошиблись, сто процентов по шкале Майе-уверенности, мы ведь еще не спеклись! И концлагерь этот, это везение даже что мы его нашли, если вдуматься. Узнали о новой расе новую информацию, на своей шкуре прочувствовали такой вот общественный строй. Диктовать им наши условия мы не имеем права, менять их жизнь и своей моралью заменять тоже. А вот дать шанс какой-то местной группе сопротивления, пленникам дать шанс… Это я думаю мы обязаны сделать! Позволить этим инсектоидам самим решить – нравится им происходящее или нет!

Снова глаза приоткрыла, на чёлочку его задумчиво поглядев.

- А вы что скажете о Майе Юрьевне, капитан, уммм? Предела совершенству нет, как это известно всем тибетским мудрецам. Над чем доктор Светлова поработать бы в себе могла, довести себя так сказать до великолепностности, а-а-а? Критика – она прямо-таки бодрит как ненавистный вам кофе. Я возможно на вас неподетскищно разозлюсь на некоторое время, само собой, но оно к добру послужит, в конце-то концов. Хе-хе, когда я остыну. Да-да! Злиться на вас я буду только первые пол-года, обещаю!

...

Она с хрипом втянула себя воздух, шваркнувшись о твердую броню солдата-инсектоида.
- Ох нихрена ж себе… Будто пы-пчёлка о шлагбаум, - ахнула пристойная Майя Юрьевна, широко раскрыв свои светло-серые глаза. Показала большой палец капитану. – Норм норм, я и сильнее на роликах билась… Всё пучком!
Чуток поморщившись поднялась девушка с пола, всё же облокотившись на секундочку всем своим весом на Фёдора Михайловича – больновато было, уж если по сердцу говорить, да и не доводилось ей в рукопашную с кем-то вступать. Растерянно вздрогнула девичья рука и рот снова покривился, покуда Майя Юрьевна в себя приходила – немного беззащитная сейчас да ошалевшая Молния. Обмякшая в его руках и растерянная от происходящего.
Потом привычная полуухмылочка хитренькая на лицо вернулась, эта особая упряминка Светловская заискрилась во взгляде. Взяла себя в руки доктор Светлова. Ожила. Встала на ноги.

- У всех всё нормально? – спросила она, быстренько оглядывая мужчин. Попыталась подхватить жучиный шлем с пола, намереваясь осмотреть эту игрушку в свободное время.

«Биолог Григорьев сейчас умнее нас всех, если вдуматься. Его великолепные знания о насекомых могут нас выручить. Вот перекинуться бы с ним парой слов, тудыть их этих тараканов в их тараканьи печенки, глядишь и выкарабкались бы из дерьма…»
Но пока не выкарабкивалось. Бежали.
Коридоры издевались над ними, кривлялись, уводили в плен. Майя поёжилась когда их окружили с двух сторон, когда их загородили с двух сторон тараканы, а она оказалась за спинами мужчин.
«Не дамся живой!» - Мелькнула злобная мысль.
Изготовилась Пчёлка к броску – к быстрому и злому движению. Больно конечно будет, но да это лучше лоботомии. Всяко лучше, ага-ага.
«Не дамся живой». Снова подумала трезво и отстраненно. Мужчины сейчас разойдутся, а тогда она выберет солдата первого попавшегося и рванётся к нему в ноги. Будет биться на равных вместе с горсткой пленных землян. Хотелось защитить Фёдора Михайловича, но нет, не имеет права! Позорно это для него будет и вообще, только помешает капитану драться полноценно.
«Поэтому выберу первого попавшегося таракана до того как сдрейфлю или начну шкуру свою беречь. Выберу первого попавшегося врага и вперед! Никаких аттракционов, ну и прочая лирика в том же духе. Майя, она всегда побеждает! А-а-ага. Или н-не...» - побледнела, изготовившись к битве. Посерела даже лицом приготовившись к неминуемой стычке...

Радостно щелкнула лисья пасть и маленький комок перьев с ушами исчез во рту хищника. Ап! Секундная ослепительная вспышка и деловитая пичуга возникла на новом месте – прямо таки в кружке хейкао возникла она, аки в ванной. Не забыв показать Рыжему затейливую фигу, сложенную из крохотных пальчиков, крохотной же лапки.
- Ля-ля-ля, - пропела эта гадина.
Хихикнула затем, набрала немного воды в клювик и пустив симпатичный фонтанчик, произнесла нараспев:
- Ромео, о мой Ромео. ЧУМА. НА ОБА ВАШИХ ДОМА!
Потом снова исчезла и на сей раз возникла на голове мага, возникла на голове великолепнистого дона Сергио, горделиво продефилировав прямо по его густым, темно-каштановым волосам же.
- КАРАУЛ! ГОНЦА УБИВАЮТ!!! – клюнув молодого мага в темечко птичка вдруг молниеносно спланировала вниз, ощутимо неприятно тюкнула его в палец и снова исчезла. Ровно для того, чтобы появиться через секунду на голове взвигнувшей мисс Понни Мо.
- Ай-яй!!! – заверещала белоснежная крыска, а птичка уже взлетела под потолок, устроилась на абажуре и выплюнув крохотный язычок пламени, подмигнула Рыжему.
На землю вдруг спланировал бумажный самолетик, покружился некоторое время в воздухе, а затем подлетел к дону Сергио, неторопливо развернувшись в изысканный атласный конверт. И странное дело, даже примятостей на бумаге не обнаружилось, а ведь была сложена в самолетик эта самая дорогущая бумаженция, да-да!

- Совершенно секретно. Приватно. Единолично. Должен прочесть сай Сергей. Кровь подтверждает - это сай Сергей. Уведомляю. Требуется читать в одиночестве и среди никого, - набрав в грудь воздух, птичка вдруг прямо-таки прокричала последнее слово. – СРЕДИ НИКОГО, РЕШИТЕЛЬНО УВЕДОМЛЯЮ! Защищено чарами!

Хейкао на вкус был горячим, бодрящим, наполненным энергией и светом напитком. Ощущалось в нем нечто головокружительное, задорное, а еще, как ни странно, чуток даже опьяняющее такое – эта самая восторжинка на языке, греющая душу и будоражащая кровь!
На первый вкус оно казалось какао, пахло какао и распространяло вокруг себя сладковато-горьковатые шоколадные нотки, но с каждым глотком вкус напитка менялся, словно бы примеряясь к своему человеку. И если любишь мёд, так оно растекалось янтарным звонким мёдом на языке; если любишь крепкий кофе, так непременно качественным кофе с пенкой начинало отдавать, а уж если голоден, то приобретало хейкао вполне себе нажористые крупяные нотки, успокаивая как ни странно и жажду и голод одновременно.
Заваренный крепко и хорошо, этот напиток почти бесценным становился, но в перво-виде своём он все равно был похож на какао – коричневатая такая себе гуща с нежнейшей пузырьковой пенкой на поверхности. Дорогая игрушка! Игрушка, которую производила Гнизготерия, задорого продавая прочим расам эту прелесть. Или вообще не продавая, будем честны, кто этих гнизгов знает? ВозможноЮ сметливая Бонни-Мо имела какие-нибудь свои собственные крысиные каналы для контрафактной продукции.

- Тююю! – горячо усмехнулась наша известная старушенцая с фартучком, довольно говорящее сморщив свой шерстистый гнизго-нос. – Шай щергейша, не щмешите мои верхние режцы, ну что за вопросы? – приложилась к трубочке своей достойная мадама, на некоторое время делу курения предавшись всей душой.
Доеденную банку тушенки отодвинула в сторону, прикрыв странно-человечьи свои глаза.
- Тётушка ваша штара, а магащину дошмотр нужен, этово-то всем известно! Мисс Понни Мо больно уж робкая девщина, а тётушка ваша, уж простите мне мой гнишгийский, не первой молодости. Того и этого, а мужчина здесь нужен. Мужеская людяновкая рука, што называется! В шмутные времена молодая кровь магазину не помешает, а ужо если ваших родителей знать… Ага, то-то были личности, шай Щергейша, но да про то вам тётя расскажет, только сгинули они зря. Последнее Королевство, тить их етить! Тоже мне, поверили в глупянскую выдумку. А ушо если и существует оно, тьфу на него! Нам-то какое дело!?

Снова рассердилась. По столу пристукнула кулаком своим крепеньким, заставив очаровательную мисс Понни вздрогнуть всем телом. На Рыжего поглядела сварливая миссис Бонни, собираясь про болезнь что-то своё сказать:
- Болещня эта хитрая, Плутяга, так шражу и не вышкашешься. Говорящих зверин заражает, а вот чтобы гнизгов, про то не слышала я. Неее, никогдась. Тётушка шая Щергейши позаботилась об этом, о тебе значитща, Плутяга, позаботилась-то! Оштавила колдовство кой-какое, чтобы значива лихой беды не случилось. А колдовство, что? Ищвестное дело, на сытый желудок его лучше творить, а вовсе даже не на голодный. Так вот ешели про болезнь говорить, так её ражетак, да про обращение, тось…
- ВАМ ПИСЬМО! – с грохотом и треском материализовалось в этом самое время новое действующее лицо в столовой. Крохотная такая ушастая птичка появилась вдруг из ниоткуда. Обнаружилась она в яичнице Сергея, успев показать Рыжему Лису крохотный язык.
- ПРЕДЪЯВИТЕ ПАЛЕЦ ДЛЯ ДОЗНАНИЯ! - Пропищала эта нахальная пичуга, без капли лишнего стеснения усаживаясь прямиком в тарелку. Живенько доела остатки яйца, клюнула бутерброд мимоходом… - ПААААЛЕЦ!!!

Прокричала пискляво и требовательно.

…Она была рядом с ним, вот просто рядышком существовала, дышала и думала, делила этот холодный мрачный фургон с Фёдором Михайловичем и чувствовала себя цельной в этот момент, чувствовала себя абсолютной, чувствовала себя, пожалуй, даже счастливой. Хоть и напугана была, хоть и дрожала от возбуждения рыжая Пчёлка Майя. Хоть и боялась надоесть, задавить собой по неопытности девичьей. Навязаться ему, показаться смешной и жалкой этому взрослому мужчине. Давно уже не Чижику-Пыжику зелёному, давно уже не преподавателю из МЗУ, такому робкому, милому, застенчивому учителю.
Капитану звездолёта боялась надоесть, человеку, который ей нравился – губами своими нравился, бровями своими длинными, этим вот мрачным блеском в изумрудно-серых глазах, когда приметил что ей больно. Когда от его прикосновений не удержалась Майя, ойкнула, на миг зажмурившись по детски потерянно. Даже губы чуток скривила, так печально скривила и как-то беззащитно, как умеют только дети.
Он приметил ее ушиб.
И она приметила, что ему больно. За неё больно, а ещё потому, что ушибся сам. Ему тоже нужна была мазь, нужна была простая медицинская помощь, чтобы обработать ушибы – тут даже доктором не нужно быть, лишь бы руки-ноги на месте, лишь бы верная аптечка под боком! Немного обезболивающей мази, профессиональный осмотр… Но мази не было. Скафандр снимать было нельзя. Мужчина терпел. Женщина тоже терпела.
А что еще им оставалось в этой мрачной полумгле, пропахшей потом и тухлятиной?
Фургон ехал в неизвестность, а Майя глядела со стороны на Фёдора Михайловича, иногда в противоположенную сторону смотрела, стараясь дать ему личное пространство. Прикрывала веки как и он сам, чтобы в этой тесной полутьме освободить для другого человека место.

Позволить. Ему. Дышать.

Выбилась охристо-пламенная челочка из прически, скользнула вся такая непокорная на белый лоб, с чётко обозначившейся на нём синеватой венкой. Упрямая челка не желала назад в косу! И Майя тоже не желала назад – в прошлое своё не желала возвращаться, на уютный звездолет к безопаснику Алёшке тоже.
В этот момент она предельно четко понимала – за Фёдором Михайловичем хоть на край света! Хоть в мясорубку живьём, хоть на пытку. Даже если допрос с пристрастием, даже если что угодно.

Она. Рядом.

Как удары сердца – лишь бы одно сердце не задавило другое. И оттого Майя держалась робко с Фёдором Михайловичем, корила уже себя за необдуманные, не отфильтрованные сознанием слова. «Как же я без вас?» Ха-ха, вот так промашечка! Да любой мужчина ведь тут скажет с фирменной этой мужской холодцой – «Ну а раньше как жила? Так и впредь живи…»
Любая влюблённая женщина скажет – невозможно как раньше, возможно только как есть. Оно ведь не кнопка, на которой «стоп» можно нажать, не фильм, который к началу легко вернуть. Загорелось сердце «Данко» - ярко, пламенно, горячо! И живой огонь уже не погасишь, не заставишь уснуть для другой рациональной любви. Оно лишь раз так случается, так вспыхивает, таким пожаром зажигается это великое чувство! Болезненное востороженное и испепеляющее, когда нашел, разыскал, встретил СВОЕГО ЧЕЛОВЕКА! Когда тебе семнадцать и стихия захватила тебя целиком.
А их вместе кинули в фургон, и Майя счастлива была. И напугана тоже была до краёв. Как тут отстраниться? Как уйти? Как загадку в себе сохранить, не надоесть, смешной не показаться, не задавить своей заботой? Развеселить другого человека, растормошить другого человека и при этом обузой для него не стать липучей? Навязчивой не сделаться в этом своем обожании – КАК?
Сцепила руки на своей груди, тонким своим плечом чуть прижимаясь к Фёдору Михайловичу, давая ему выговориться с закрытыми глазами. Позволяя ему вернуться в Пещеру самому, без лишних свидетелей, без неотвязного этого женского внимания шагнуть в прошлое.

Два землянина рядом. Рыжая Майя и Федор Михайлович, бок о бок, совсем-совсем рядышком и немного по отдельности, Майя дрожит от близости этого человека. От духовной близости, от этой тяги телесной к нему. Скрещенные на груди руки, упрямо прикушенная полная губа. Прикрытые глаза чтобы дать ему место, она не станет смотреть, не станет лезть в душу. «Добрый вы мой, родной вы мой…»
…Огонёк факела на стене, бледные пещерные тени и холод темного пруда в конце, она помнила всё как наяву. Шепот дождя, ощущение сдавленного горла. Ворсинки от кляпа на языке, теснота клетки… Она и тогда не могла сбежать. В клетке ехала и знала, что никуда не денется, как нитка за иголкой пойдёт следом за ним. Что за странная судьба?
Она слушала его, прикрыв веки. Это не кино просмотренное вчера вечером – так и не осиленный до конца театр ужасов. Это воспоминания о Пещере. Это тараканий плен в настоящем, второй плен за недолгую жизнь Майи. Она рядом со своим человеком – ей страшно, сердце бьётся в груди и дрожит женщина как птичка, её тянет к нему, к его жарким губам, к его неодолимой грусти… Но она просто сидит рядом и не смеет сказать хоть что-то лишнее, даже пошевелиться боится, словно бы любое движение разрушит её личное волшебство. Её заклятье против самой себя. Не удержится Майя. Поглядит на него требовательно, захочет, чтобы её поцеловали…
«Добрый вы мой, родной мой… Ну а вы-то, вы то меня любите? Сумеете ли полюбить… Не разрушу ли я вашу душу, не причиню ли вред… Самой собой? »

Помолчала. Произнесла тихо:

- Обопритесь на меня, Фёдор Михайлович, будем как в кинцо – совместительно прикрывать другу спины! Сколько ещё ехать, никто ж не знает. Хреново-тараканистическая Терра-Инкогнита, туда сюда… А нам нужно отдохнуть! Чтобы сил набраться, чтобы быть готовыми к отпору, ёшкин кот, – чуть улыбнулась рыжая девушка услышав про отца, хихикнула даже. – Да-а-а, папа он такой, сто процентов. Олрайт. Иногда рубит как топором – щепки в глаза летят и фингалы отменнистые оставляют, но он хороший человек, вот что Майя Юрьевна имеет вам сказать. Вы не думайте, будто он такой жестокий и ненастоящий политикан. Не-е-ет, просто иногда отец – это капитан Светлов. А иногда – живой человек, и вместе они не уживаются. Даже со мной в одном помещении не уживаются-то и капитана Светлова всегда больше.
Мучительно вздохнула.
- А что? Вот полетаете так же долго как он, тоже наверное начнёте забывать, когда вы Фёдор Михайлович, а когда вы капитан Чижик. Ну да, ну да, - снова нервозненько усмехнулась наша веснушчатая девчушка. – А впрочем, я же обещала вам напомнить в случае чего, если заноситься начнете и туда-сюда. Вы ведь Майе Юрьевне оттого и понравились, что настоящий вы человек. Цельный. Умеющий жалеть других! И боль ваша пещерная, теперь и моя тоже боль. А вообще-то, там и хорошего было много, вот о чем гениальная Майя Юрьевна сейчас думает.
Обернулась к нему в возбуждении.
- Понимаете, там ведь каша была, и Алёшка хохмил про человечину! Мы были детьми, с нами происходило настоящее приключение. И мне было здорово упасть на эту планету! Да, вот так оно и есть, часть жизни, которая болит, но от которой я бы не отказалась ни за что на свете. Да хоть расстреливайте, дамы и господа, а великолепная Майя Юрьевна так и думает. Это же было в первый раз – дальняя планета, настоящий звездолёт! Я этим приключением жила – дружбой нашей, трудностями нашей и прочей лирикой. И я не откажусь от этого. Ни за что. И от вас не откажусь. Ну…
Снова вздохнула.
- Пока оно вам надо конечно, - совсем совсем тихо закончила Пчелка снова отстраняясь, теряя возбуждение своё и мимолетную эту детскую радость в пронзительно серых глазах. Тепло скользнула рука в перчатке по его руке, ласково горячо и нежно пытаясь поддержать капитана, а потом вдруг обессилила. Рухнула на пол эта ручка. Прижалась к груди, и Майя застыла сцепив руки.

И снова волна. Вниз. Вверх. Страх, когда вырвали из фургона, мимолетное возбуждение это, когда она поверила что сейчас им удастся сбежать. Вот скажет капитан – «Сорвиголова!» И они в бой!
Мгновенный укол ужаса, когда поняла НАСКОЛЬКО ЧУЖАКОВ БОЛЬШЕ. И относительное спокойствие, когда пихнули в камеру. И возмущение – «как же я такой покорной овцой могла быть, дочь Светлова?! Где же сопротивление, ГДЕ ЖЕ ГЕРОИЗМ!?» Никогда не сдавайся, никогда… И злость. И тишина. И принятие – «А что тут можно сделать… Тут бы и отец не смог. Это не капитулиация - это стратегия. Ну убьют, ну кому будет лучше?
Угу, Светлова. Только всё-равно горько, и стыдно и вообще… Эх. Светлова!»
Так наверное и чувствуют себя измотанные узники – азартная надежда сменяется в них какой-то фатальностью, каким-то болезненным принятием своей безнадежной ситуации.

И снова надежда. Снова волна! Нет, не сдастся. Не спечется картошечкой пригоревшей на сковороде.
Тёплыми были руки Фёдора Михайловича на её голове, теплым был взгляд Майи, когда поглядела на мужчину снизу вверх мерцающими своими, серебристо-серыми глазами. Когда грустновато нахмурилась, когда задумалась Пчёлка Майя прислушиваясь к себе, когда тронула в свою очередь его челочку, пронзительно-тревожно поглядев глаза в глаза.
- Всё хорошо, я рада что мы здесь, Фёдор Михайлович. От нас всё еще пахнет Землей, Данко пахнет и надеждой. Вы – капитан, а я старший лейтенант. Все хорошо, - аккуратно погладила челочку его, дёрнула уголком губы. – А ведь если это геноцид, нам ведь нельзя в уютную норку улетать, никак нельзя! Эти тараканы… они ведь тоже живые люди, если уж языком высоких метафор шпарить начать. Чужак пытался нас спасти, ну да, ну да. Здесь словно Земля двадцатого века, творятся ужасные вещи. Будто оживший урок истории про концлагеря! Фёдор Михайлович, разве мы имеем право закрыть глаза на происходящее?
Задумалась, потерла горестно переносицу свою веснушчатую.
- Может они этих инсектоидов каким газом обработали, раз инопланетяне такие покорные? Или воздействуют на их психику каким-нибудь излучением, шумом, а наш мозг его, например, не воспринимает? Дрянь здесь творится, в любом случае. Такая дрянь вонючая, которую уж и не забудешь, Фёдор Михайлович. Да и имеем ли право забыть? Будем ли сами после этого считаться людьми, если улетим по быстрому?

Забыть. Сражаться. Сложные вопросы. Имеют ли данкисты право вмешиваться, учитывая собственную кровавую историю матушки-Земли?
Правы они или не правы, да только бросилась Майя в бой, когда поняла что нет больше надежды: или послушно на деконструкцию шагай (и что это такое, скажите на милость, местный вариант лоботомии?) или сражайся.
Выбор очевиден.
Услышав приказ капитана, бросилась девушка в ноги первого попавшегося солдата. Зло бросилась. С отчаянием погибающего. И всё же прикрыла в самом конце глаза в ожидании удара…
«Не отступлю! Хоть как бейте, не дамся покорно.»

Некоторое время придавалась делу еды – благо всё вкусно было приготовлено, ароматно было приготовлено и что называется с душой! Тихо себе стукали часы с грозной совой, улыбалось хмурое утро сквозь радужные свои, разноцветно-беззаботные стеклышки. Подмигивало людяну одному и лису, скатёрке уютной на столе и двум крысям тоже это самое утро-утреневское. Мягкими брызгами света скользило по столу, окрашивая шерстку говорящего лиса в сказочные, фантастические даже изумрудно-фиолетовые тона.
Хорошо было хрустеть горячими бутербродами с маслом, деятельно цеплять на вилку прижаристую с ветчиной яичницу, чувствуя сливочный вкус расплавленного сыра на языке. Румяные пироги в руках Сергея приятно обжигались, лопаясь сладко-кислым смородиновым блаженством, а хейкао задумчиво глядел из кружки, пока что не тронутый, ни саем Сергеем, ни Рыжим Лисом.

Гнизгянский хитровымудренный напиток!

Это самое хейкао с удовольствие потягивала милая Понни-Мо, изысканно порхая своими ручками в перчаточках – подливая гостям чай, подкладывая салфеточки и предлагая, время от времени, разные приятные блюда отпробовать, как-то сырка кусочек или, скажем, конфеточку шоколадную в картонной обёртке: «Амператорские Пая»
Понни Мо заботилась о гостях. Бонни Мо, с другой стороны, зловредно поглядывая на Сергея шумно вкушала свою консервь армейскую, удовольственно уплетая какое-то малоаппетитное бурое месиво из жестяной банки. Еще старушка прикладывалась к трубочке своей деревянной, ругалась на писателе-втирателей «окоянищных» и поглядывала на часы, недовольно дергая куцыми усиками в их сторону. Фыр-фыр-фыр!
- Ваша тётушка, долшна была бы быть тутова еще вчера, щай Щергейша, а её ищо и сегодня нет. Вот нет, что нет! Ищволит шапашдывать, а это ужо не порядок, тётя Горделя ваша пункуальнищность особливо ценит, вот что тут следует скащать. И чаво тут спрашивается делать? Вщакое бывает… Но вот щтобы не звонила и пищем не писала, такого-то вот еще не было, шай Щергейша. Ушо в Фейерию она отправилась, а это всякий знает – далекий туда путь, ошобливо, ешели торными тропами добираться… Мошет она с минуты на минуты будет, а только не опашдывала никогда раньшева, если возвертаться обещалась.

Вздохнув, пристойно непристойная миссис Бонни Мо снова поглядела на часы с совой и сердито швыранула газету в сторону, энергическим жестом выскребая из банки свою малоаппетитную тушеночку.
Повернулась к Лису, азартно выпуская сизый дымок из ноздрей, аки дракон.
- Уш если ты магов этих проклятых спросишь, Плутяга, так они тебе так ответят: нет никакой чумы и баста! Вот не что нет, вщё у этих господ шито-крыто и корыто. А только вще знают, что по окраинам заболевают людяне, и зверяне честные заболевают, а вот чтобы гнизги заболевали, про то не слышала никогдадева. Что там с людянами делается, никто не знает, а только исчезают порой людяне и ищи их сыщи, а звери говорят с ума сходят. Разум теряют, слюну пускают. Хуже того… ОБРАЩАЮТСЯ ОНИ, тьфу-тьфу-тьфу, шобы не приснилось…

Снова на Сергея поглядела Бонни Мо, чуток прищурилась коготком по столу постучав:

- Вот оттого тётя вас и вызвала, щай Щергейша, ибо много штранных дел в Петербурге ноне прощсходит, опащных дел и нехороших совсем. Шмутные времена, что шмутные времена! Пропадают людяне, а маги амператорские руками разводят и говорят, будто всё в порядке у них, ущо вхсвачено. Дивны уже потихоньку посольство щворачивают своё, а Гнищкотерия щаявляет, тудыть её разэтать: мол, всё спокойненько на перекрестке миров и Бравая Канцелярия местную чудь под контролем держит!

- Ох, рыжий сэр, а вы умеете говорить?! – всплеснула руками своими в кружевных перчаточках милая крыска Понни-Мо. Всплеснула изящными ручками удивленно, рот свой затем приоткрыла, чуток даже выпучив красивые сине-фиолетовые глаза. Порхнула длинными ресничками немножечко ошарашено – будто бы статуя какая прихотливая.
А чуткий лисий нос, как это ни странно, уловил запах болезни прячущийся под нарядными очень и очень белыми кружевными перчаточками. Аромат стыдливости, неловкости даже некоторой, аромат того, что эта милая молодая гнизга стеснялась своих перчаток, стеснялась того что под ними скрыто… Чего-то плохого стеснялась-то, чего-то, что мучало её и отравляло жизнь юной гнизговой бырышни.
Впрочем, высокая Понни Мо не стала затягивать драматическую паузу и мучить Рыжего Плута ненужными вопросами да ласками всякими разными, тогда как на столе дымилась, шкворчала и ароматизировала вкуснющая утренняя еда. Свеженькая еда, только только с пылу с жару добрая снедь, а это согласитесь многое значит – когда блюда только-только приготовлены и взывают к аппетиту вашему, своими чувственными будоражащими ароматами!
- Рыжий Сэр, вы имеете привычку завтракать за столом? Я осмелюсь положить вам в тарелочки сливки и мясо, немного хлеба и каши, хорошо? Яичница конечно тоже будет, всенепременно, сэр говорящий Лис! А чем я могу быть полезной вам?
Повернулась к Сергею:
- Тоже желаете куриные яйца, добрый сай? Джем, варенье, пироги? Осмелюсь предложить вам свежезаваренное хейкао, напиток этот чужедальний, - здесь молодая Понни ощутимо вздрогнула, словно бы отгоняя от себя неприятные воспоминания, а затем улыбнулась тёплой улыбкой. – В такие холодные утра как это, мы всенепременно пьём хейкао. На душе от него бодрее становится, а в теле прибавляется звонкая сила.

На выходку донна Сергио гнизги отреагировали по разному: тонкая Понни Мо тихонечко рассмеялась, прикрывая длинные свои крысиные резцы длинной ладошкой. Бабушка Бонни Мо же смачно хмыкнула, довольно говоряще жамкнув тяжеленной тарелкой по столу.
БАБАЦ! Грянула несчастная страдалица.
Несмотря на происшествие с тарелкой (которой очень и очень не повезло), стараниями двух гнизг стол был накрыт очень и очень быстро – уставлен посудой подходящей и приборами. Понни завела медный патефон. Почтенная Бонни-Мо, в свою очередь, громко высказалась о каких-то там паразитах треклятых, о гнилом правительстве и бездарных газетёнках, что впрочем не помешало гнизго-старушке принести для себя газетку, разгладить её и заняться увлекательным чтением.

- Ищ вы, чафо говорят! Уш прямо всё в порядке у них, и людяны и маги Гнизготерии вторят. Уууу, штервецы… А что в городе чума властвует, што дифнов косит и говорящих шивотных гнилянская болезня, про то молчат, милостивые судари лихудеищи! Молчат и усё тут.

Теплые витражи освещали комнату: таинственно улыбался бородатый месяц в окошечке, подмигивало хмурое солнце, щедро рассыпая вокруг себя оранжевые лучи. Там за стеклом царила слякоть, ветра царили студеные и серая дымка сгустилась над городом, удушая дома и камни древнего полиса. Люди брели в низких облаках захлебываясь дождливым небом, а на кухоньке было светло и празднично, и тряпичный абажур с бахромой рассыпал вокруг себя охристо-золотистые лучи уюта.
Всплеснув руками, молодая крысь удивленно поглядела на лиса, шагнувшего к ней под защиту. Встрепенулись изящные лапки в перчаточках, чуть приоткрылся рот, обнажая длинные желтые резцы неуверенной гнизго-леди.
- Ооо, - дама в шляпке чуть склонилась над озорником, протягивая длинные пальцы к его ушку. – Разрешите вас почесать, мой добрый сэр!

- Разрешите ващ почесать… – недовольно заворчала пожилая миссис Бонни-Мо. – Тьфу на твою неувереннощть! Ищ ты… Увереннее надо быть, увереннее ше, девощка… И где это ваша тётя ищволивает шапашдывать, скажите-ка на милощть, щай Шергейша!
Обернулась к магую вмиг рассердившаяся Бонни Мо, нацелив на него свой указательный палец с маленьким загнутым когтем.
- Где это хозяйка ишволит шапашдывать, когда она, шкашите-ка на милость, никогда не опаздывает! Вот что не опашдывает, так уж оно и есть… А нынще завтрак ужо готов, а её нетутя как нет… И одёжу вы мажичью не одели, и не слушается шдещава меня никто вот ровным счетом. Тьфу пропасть!
Покачав головой, гневливая Бонни Мо принялась собирать на стол, с грохотом выставляя под абажур щедрую свою снедь: шкворчащую яишенку с ветчиной, горочку аппетитных прижаренных пирогов (черная смородинка разомлевшая в собственном кисло-сладком соку аки в ванне изысканной). Варенье и масло в изящных вазочках, ломтями порезанный грубый хлеб. Хрустящие, поджаренные на плите тосты, а также дымящийся крутобокий чайник.
Как ни странно, выставлена была на этот стол вопиюще лишняя здесь жестяная банка, такая себе грубая и огроменная жестянка, с какой-то непонятной квадратной надписью на боку:
- Паёк номер одинадцать рекомендованный Первой Канцелярией, когдащева дощдь и кесель на улице. Вощщтанавливает силы и разжигает кровь, щай Щергейша! Оберегает от зла и насыщает витаминами. Редкая вещь! Уш не побрешгуете наверное нашей снедебью?

Поправила передничек свой, вынимая из кармашка ореховую трубочку с длинным мундштуком.

- А тебе чевось жалается, бещдельник? – не слишком уважительно, но и совсем даже не зло обратилась старушенция к Лису, скорее ворчливо обратилась-то. Эдак, по привычке своей гнизговой ругаясь, а не со зла.

- Ээээ... мммм... - стушевался отважный капитан Петька, в этот самый момент отчаянно желая исчезнуть из комнаты в неизвестном направлении. Вот взять и дематериализоваться же, аки в каком навороченном американском фантастическом кино!
Увы. Не дематериализовывалось. Потому поёжился вчерашний школьник, подергался, значится, немножечко. Шумно вздохнул от зрелища красивых дам с трудом отрываясь-то. Вперёд-назад помялся на своих ногах, нервически почесав какую-то надуманную аллергию на могучем теле сира Белла.
...Ну. Оно ведь когда нервничаешь, прямо вот всегда что-нибудь чесаться начинает! Пускай не у такого крутана как Белл (этот-то в чесотку не впадет со страху), а вот Окуньков всегда дергаться начинает, когда припахивает жареным с дымком.

- Эмм, ыыы... Аааа. П-понимаете, я вот зачем сюда пришел, - вздохнул Окуньков, слегка сжавшись всем телом. - Я думаю вы все здесь пленницы, а я... ммм... Я хочу вас освободить! П-понимаете, вот хы-хочу победить Барлада Дэрта и о-освободить всех его пленников!
"Сейчас они конечно заверещат, меня наверное убьют и добро пожаловать в еще одну, ...дцатую по счету смерть. Угу. А только честность - лучшее оружие вора, как в одном фильме дедушка Леонов выражался. Так или не так, а правда она и есть правда, как её не суди. Угусь."

Они сейчас одним целым являлись! Мгновение, два или три. Живым единым существом они были – страдающим любящим существом, счастливым, наполненным надеждой.
Две души ставшие одним целым.
…Огорошенные страхом смертельным, взаимным этим ужасом друг за друга скованные. Два живых человека в негостеприимном этом, совсем даже не человечьем мире обнялись крепко-крепо, и Майя прижалась к Фёдору Михайловичу вздрагивая от ужаса, от радости, от надежды, от бритвенно-острой неопределенности их положения. «А дальше, а дальше что?» - беспощадно выбивало сердце в груди. «Что они с нами сделают? Зачем схватили живьём, для чего?»
Тем крепче обхватила она мужчину, тем сильнее прижалась к щитку скафандара не обращая внимания на неудобство и боль в локте. Предательски сухими оставались серые глаза, но резало, но кромсало душу по живому тупым ножом. Она плакала внутри себя горючими слезами от накативших эмоций, от счастья своего шального плакала, от близости этой неожиданной, от страха за Фёдора Михайловича. От этого липкого жуткого страха – что они с ним сделают? Как ей помешать, защитить, помочь!?

…Когда так мало сил, роста и стати.

Она не могла расплакаться наяву. Глаза пощипывало, холодным огнем налились отяжелевшие веки, но более ничего не произошло. Трескучая головная боль разве что накатила, да исказила лицо кривая улыбка, перекошенная такая, жутковатая, словно бы прорезанная на лице красновато-лиловой чертой. Губы шептали какую-то сентиментальную чушь, такую ненужную для любого постороннего зрителя и такую важную для неё, для Майи. Для этой руки в плотной шершавой перчатке, которая у неё сейчас на веснушчатой захолодевшей щеке лежала-то.
- Всё хорошо, всё чудесно. А вы испугались? Все хорошо, порядок, пучком… Главное вместе, главное хорошо. Ну, это да… ну это бывает… Глупо, глупо получилось, но мы же не могли сдаться просто так? Не попытаться… Не использовать свой шанс… - в этом сумраке девушка не имела сейчас сил, чтобы разжать свои крепкие объятия. Казалось, что они под защитой пока её руки будут крепко держать этого мужчину. Согревать. Оберегать! Щеке уже было неудобно от твердости скафандра, а Майе было страшно отпрянуть. Прервать это бесконечно живое мгновение, оборвать нить хоть какой-то определенности. Знания.
Старая детская игра «Я в домике». Они оба в домике, пока находятся рядышком. Пока так близко, так родственно друг с другом. Она чувствует его дыхание на своих волосах и каэется можно услышать бой сердца. Да-а-а, они в домике. Под крепкой крышей.

- Милый вы мой… родной. А как же я, если с вами что-то? Как же Майе Юрьевне жить-то? - прошептала уже почти, панически вздрогнув всем телом. Пытаясь взять себя в руки, запоздало ощущая боль ушиба, этот противновастый чугуниевый огонь. Ощущая холод щитка и свою силу. Да, у неё еще была сила! Она Майя Юрьевна Светлова еще не спеклась, не превратилась в прелое картофельное пюре, склизлое и размягшее, растекшееся соплями по стенам метафорической кастрюльки.
Рядом с ней её мужчина, её человек и кажется её половинка, Пчёлке есть кого защищать, есть ради кого оставаться сильной. Веселой. Цельной! Хотя и томит сердце давняя трещина у корней.

«Никогда не сдавайся, никогда…»

...

- Па-а-ап, я устала. Дурацкий поход… - рыжая пигалица Майя Юрьевна шести или семи лет отроду шмыгнула курносым носом, гневно поглядев на снег. Весь этот поход ей уже не нравился. Снег не нравился, холод… недружелюбный противный парк и мокреть под носом, своё собственное дыхание вымочившее воротник теплого комбинезона. Деревья казались угрожающими злыми призраками, а путь на лыжах оказался бесконечной и нудной дорогой.
Совсем даже не праздником оказалось это лыжное воскресенье с отцом, вся эта дорога превратилась во что-то липкое, влажное, надоедливое такое.
- Хочешь всё бросить, Май?
- А дома яблочки есть! И чай есть, и горячие бутерброды из тостера, и шоколадка…
- И шоколадка есть, ну да, ну да… - протянул отец как-то особенно зловеще, так протянул-то, что Майе Юрьевне вмиг расхотелось даже думать о шоколаде. Недовольным сделался голос отца. Тусклым сделался. Таким вот сделался, что сразу стало понятно – она его огорчила. Не будет больше таких праздников, не будет больше походов. Завтра отец сядет в свою ракету и улетит далеко-далеко. Она останется с мамой (жуть-жуть-жуть), потому что отца она огорчила. Совсем огорчила, кажется навсегда…
- Ну давай всё бросим и идём домой, раз дома ЕСТЬ ШОКОЛАД, - мрачным папиным тоном сейчас можно было не только нарезать этот самый шоколад, но пожалуй даже и растопить его. – Так. Значит. И порешим. Дочь.

Слова падали градинами. Каждое слово, словно отдельный мелкий ледяной камушек.

- Не-не-не, не порешили. Ничего не разешили пап, это я пошутила! Ну пошутила, ну анекдот рассказала, да? Ты же не злишься? – рассмеялась вымученно таракашка Майя, панически тараторя дальше. – Это шутка такая, ха-ха-ха, ну просто шутка, да? Ты же понимаешь, я понарошку. Ага-ага! А хочешь еще анекдот расскажу? Я много знаю, целую охапку очаровательных ис-то-ри-ек! (повторила с выражением) Давай еще расскажу… ну па-а-а, ну не обижайся пожалуйста!
- Шу-у-утница… – оттаяло лицо отца и красивые темные брови на белом лице, уже не хмурились с недовольством. Зима вдруг превратилась в сказку, и даже влага в носочках сделался нежной и теплой, когда его большая надежная рука легла на её голову.
Её любят! Её снова любят и ей гордятся, и грустные глаза отца вот уже полны света. Серые ледяные глаза оттаявшие весной.
Он столько всего знает, столько всего умеет. Кому нужен дурацкий шоколад, когда такой высокий красивый отец, герой книжек и тысячи приключений, улыбается тебе тепло-тело? Не с голоэкрана улыбается, а живьём.
- Догоняй, Май!
…Это был славный день. Чудесный день отдыха с отцом. Они пили горячий сладкий чай из термоса, жевали бутерброды с ветчиной и отец о чём-то рассказывал, что она не запоминала, но слушать его истории было жутко интересно.
Уже никакой мокрости не ощущалось, никакой осклизлости более не существовало в целом мире. Папе нравится этот поход и ей нравится тоже.
Отец знал как развести костер. Как поставить палатку. Как разогреть еду. Отец прихватил теплые запасные носки, восхитительно сухие и жаркие. Он снял с нее лыжные ботинки, протянув свеженькие носочки. Он мог всё! Он всё знал!
Деревья больше не кривлялись, день больше не мучил своим унылым однообразием. Папа был рядом. Он грел своей заботой словно солнце в июле.
- А если бы сдалась, Май? Был бы у нас такой день?
- Неа, не было бы. Ага-ага! Десять из десяти по шкале Майи Юрьевны, не было бы точно определенностно и специ-фи-фически!
- То-то же, нельзя сдаваться на первой же затяжной горке, Май. Нельзя вешать нос и лапки вверх при первой же трудности. Сколько их еще впереди, догадываешься? Чего уж тут. Держи свой шоколад, душа сахарная… Держи и жуй, всё равно ведь в голове мозгов нет, одни глупости… - Папа мог всё. Даже явить на свет восхитительно-большущую шоколадку из своего казалось бы опустевшего рюкзака.

Сладкий вкус шоколада немножечко портило замечание о её глупости, это как-то смутно тревожило, наполняло небольшой горечью этот прекрасный день, ну да это было привычно – «Всё твои глупости, Май». Любимое папино выражение.

...

А потом отец улетел, через день или через два. Он обещал вернуться на майские праздники, но не вернулся домой и на её день рождения в августе, так уж получилось… Капитан Светлов, отважный звездолётчик и герой не мог принадлежать только одной рыжей девочке Земли. Он вёл свой гордый звездолет сквозь космическую бездну, он мог всё и поэтому был нужен всем людям сразу. Это позже Пчёлка поймет, что отец уставал от однообразного домашнего быта, что он был из тех мужчин, которые не могут сидеть на одном месте.
Не со зла. Но Юрий Светлов всегда стремился вверх, Земля была для него пленом. Отдохнуть на недельку другую дома, среди шкворчания яичницы и доброго чайного духа, а потом вверх, вверх, вверх, в запредельную высоту. Есть такие птицы, которые всё время ищут бури, сложить крылья даже и дома, среди семьи, для них верная гибель. Просто, её папа всегда был такой птицей, высокой птицей высокого же, космического полёта.
«А я? Интересно, что же я за пчелка такая, смогла бы Майя Юрьевна сложить свои крылья… и довольствоваться тем что есть? Отступить ради кого-то. Перестать сопротивляться, чтобы другому не причинили боль… »
Горестно нахмурились брови веснушчатой Пчелы когда она нехотя отстранилась от Фёдора Михайловича, рассматривая сейчас его лицо. Пытаясь понять, цел ли он? Не повредил ли чего?

...Пыталась всмотреться в него как доктор, как старший лейтенант ВКС, но женское, стихийное, чувствительное и такое болючее… это женское чувство отвлекало ее, мучило беспокойством, томило невыносимой нежностью и тревогой, такой любовью пронзительной и страхом обжигало же, что впору было потерять сознание. Так и стояла она на коленях - побледневшая внимательная Пчела, со всеми её веснушками и длинной челкой выбившейся из косы, хмурилась, всё больше всматриваясь в глаза его грустные. Всё больше теряясь в его взгляде, в лице таком же бледном как и у неё самой, в этих длинных бровях…
«Цел, кажется цел! Цел, Слава Богу! Но что же дальше? Что дальше?! Он ведь будет сражаться, ох нет, он будет драться из-за Майи Юрьевны и вредить себе. О-о-ох, что же делать… Сдаться, или бороться вдвоём? Не понимаю, ничего не понимаю… Не могу смотреть как его бьют. Не могу! Не сумею я остаться в стороне да и не желаю тоже, ни-ко-г-да. Но как же быть. КАК ЖЕ БЫТЬ?»
- Вы целы, Фёдор Михайлович? Вдыхать не больно, никаких неприятных ощущений нет? - чуть сморщившись, прикоснулась к собственному локтю. Поежилась от мимолетной колючей муки. Противновато прибаливала ушибленная рука, а все же постаралась улыбнуться Майя Юрьевна; всё же наперекор ситуации сдула свою челочку в бок, в куражном этом задорном стиле Молнии Светловой.

Ей. Есть для кого жить. Стараться. Смешить.

Эффектно сдула чёлочку, хоть и нелегко это давалось сейчас: не до эффектов Пчёлке было, не до рекламных плакатов, увы.
- Майя Юрьевна тоже вроде цела, мозг функционирует. Охо-хо… А я представляете, когда нас схватили, всё думала… То есть я эту мысль раньше думала, сто процентов глупую конечно, а все же год за годом крутилась она в голове. Бзззз-бззз-бззз, как пчела! Вот когда вас схватили рыцари, Фёдор Михайлович, как вы очнулись? Где? Я ведь так тогда перенервничала, что уж ни о чём больше думать не могла. Ну отец, звездолёт, обижена я была очень, всё так. Думала: «Да пошли вы все с вашим фрик-шоу!» А потом день за днём думала, вот жалко что мы тогда не поговорили, жалко, что не успели сказать что-то важное и эта мысль меня грызла снова, снова и снова… Как вы тогда очнулись? что было для вас после Пещеры, когда рыцари забрали вас в плен? Я ведь ничего не знала и до сих пор не знаю, между прочим. Ага-ага.
Вздохнула. Улыбнулась несмело в этой полумгле.
- И чтобы ни случилось, а Майя Юрьевна всё-же восхрененностно рада, что мы сейчас вместе, олрайт! – деловизной наполнился чуть хрипловатый голос госпожи Светловой. – Кстати. Не думаю, что они оставили бы нам наши вещи, если бы я не стала сопротивляться. Логично предположить, что инопланетяне в любом случае провели бы тщательный обыск и забрали с собой весь полезный скарб. Выходит, капитан, Майя Юрьевна Светлова ничего не нарушила. Оу йес, сэр. Вдобавок, вы правы, у нас в этой ситуации и достижение имеется благодаря вашей же боевой подготовке. Без шлемов инсектоиды небоеспособны, нужно только как-то содрать с них эту дрянь. Нет, всё совсем не так плохо, если подумать… Необходимо просто выработать эффектный план со звучным названием! Оно вообще не нужно, по правде-то говоря, но хорошее пафосное названьице всегда добавляет сока в задумку.

…Она сейчас говорила, болтала и улыбалась, чтобы поднять настроение. Ему поднять и себе тоже. Уныние в таких ситуациях недопустимо, молчание – злой и нехороший советчик, мрачный советчик, наталкивающий на жуткие мысли. Иногда нужно просто поговорить, как ни в чём ни бывало, сохранить в себе простой дружелюбный настрой. Они ведь с Фёдором Михайловичем вместе. Не с кем-то. А именно ОНИ. Вдвоём.
Еще не все потеряно, ещё есть шанс.
- Какой у вас прекрасный одеколон, Фёдор Михайлович. Интересный аромат… Хе-хе, - ласково поглядела на него, артистично принюхавшись. Вздернула бровку азартно, прикоснувшись к его руке. – Ну лан, это хотя и приятная безумно, а всё же лирика. Мы в любом случае не одни. Кырымжан с Ваней, первая захваченная группа Михалкова, все данкисты сейчас голову ломают над ситуацией, но даже и в самом худшем случае, а что если нам с вами напасть на чужака и снять с него шлем, действуя по плану? Они ведь думают будто мы спеклись, наверняка не ожидают сопротивления. Нам следует разработать условный знак, а потом по вашему знаку, начать действовать! Как думаете, выдержим ещё одну трёпку?

Она улыбалась в полутьме. Сейчас - натянуто, а там в прошлом загадочно, когда спросил он о лыжах и когда Майя напустила на себя интриги, хитровато порхнув длиннющими ресницами. Ну. Может и пробежится... Наверняка даже пробежиться и ему покажет, по доброму посмеиваясь над первой неуклюжей попыткой Фёдора Михайловича! Но женщина ведь загадка, но ведь это древняя игра - быть интересной для СВОЕГО человека.
Хе-хе. Она и сейчас улыбалась, стараясь сохранить свет души. Нельзя унывать, нельзя думать о мрачном будущем. Необходимо действовать, говорить, смеяться и строить планы. Греть своего ледяного мужчину, чтобы он не замёрз от мрачных жестоких дум.
Фёдор Михайлович, он такой! Он может взять всё на себя, обвиняя капитана Чижика во всех грехах на свете.
«Неа. Не допущу подобного!»

Небрежным щелчком таракан был отправлен в чудесную даль, прекрасную даже даль, но вообще-то совершенно недалекую. Даль-то! Перекувыркнувшись пару раз в воздухе, несчастное насекомое обрело вечный покой в хищной пасти озорника-лиса. Хрустящий маленький деликатес же! На вкус бедолажный насекомыш оказался жирен, оказался очаровательно калориен и даже слегка сладковат. Хитинистый панцирь великопнисто-сочно хрустнул на зубах рыжего хищника, а лопнувшее нутро клейкой негой заполнило пасть хвостатого. Аки нуга из батончика какой-нибудь шоколадной вредности.
Так закончил свою жизнь сир-таракан. Почему именно именно «сир», нам знать не дано, дорогие мои читатели, но стояла за этим усачём некая история. История таинственная и непостижимая, захватывающая и наверняка даже мрачная. Историйка, для которой однажды, быть может еще придет своё время. Так или иначе, обзывался наш злосчастный тараканище именно так – «Сир», почему же именно он так именовался, нам пока не ведомо.
Зато нам известно, что смачненько чертыхнувшись (сочно, задорно и прямо-таки вопиюще непристойно), шепелявая миссис Бонни-Мо ворвалась в комнату Сергея. На вид эта старая кошёлка была даже выше нашего магуя, мордочку имела крысиную, ушки имела круглые, характер, судя по всему, (о да!) имела пресквернейший.
Фрекен Бок местного разлива, дамы и господа! Лысохвастатая домоправительница с резцами пятого размера.
- Ваш шакормят, щая Шергейша и напоят, ешли вы шию же минуту покинете эту постелю! - без тени лишних сомнений, миссис Бонни-Мо шагнула к шкафчику, распахнула его небрежным пинком тонкой ноги и тут же кинула Сергею какое-то пыльное шмотьё.

Забавно, но меньший комок шмотья в следующее же мгновение был брошен Лису.

- Одефайтесь как полагаетщя! – нервическим движением высокая гнизга потерла свой идеально белый передничек, вперившись своими странными, очень и очень человечьими гляделками в тушку благородного мистера Сергэ.
Одежда, «заботливо» предложенная Сергею имела вид дурацкий и прямо-таки даже клоунский, будем честны. Молодому магую предлагалось одеть старинную рубаху с рюшами; молодому волшебствую предлагалось одеть чудовищно здоровенные и омерзительно короткие штанцы до колен с отвисшим задом, на голову же ему полагался колпак со звездочками, а довершал этот комплект одежды побитый молью голубой плащ.
- Облащение ищтинного мага! – сверкнув глазами пояснила миссис Бонни-Мо. – Ваш шафтрак ощтывает, переодевайтесь шкорее, вот щто я имею вам сказать. Вщё лупают и лупают гляделками своими… А чаво лупать, спроси их? Уше одеващьтя пора и работать….
Для Лиса одёжа была исполнена в похожем же стиле, только вместо штанов и рубахи, рыжему плутишке была предложена попонка с метеорами и маленький колпачок на резинке с видом каких-то чудесатых планет.
Ах да! Еще имелся ошейник. Такой себе настоящий кожаный ошейник с колокольчиком и рунической надписью «Защита» на этом самом колокольце.
- Для ващей шащиты! – пояснила лису крысиная Бонни-Мо.
Между пояснениями она мимодумно прихлопнула моль, брезгливо встряхивая суставчатыми своими пальчиками:

- Ращвелощь погансев…

- Тююю… - махнула тонкокостной рукой «очаровательная» миссис Бонни-Мо. – И щаво с ним случится, що шлодеем этм хвоштатым? Тоже нам проблема! Апчхи… (чихнула наша железобетонная крыска, дернув куцыми усиками на мордочке)… Вот шеш пыли щдеся собралося… (вытерла под носом своей ладошкой удлиненной, хорошенечко так шмыгнув ноздрями). На вщю жизню не убережёщися, щай Щергейща! Жизня – она опасная штука. А вам лущшева бы взять одёжу эту защитную. Вщакое бывает, щай Щергейща, ну да тётя ваша вам лучшева меня усё объяснит.
Кажется, Бонни Мо внезапно подобрела – ведь у гнизг-старушек оно как бывает? То прямо бомба со взведенным часовым механизмом – тронь её нечаянно, взорвётся в один секунд! А перестали суставы болеть, так вроде и лань лесная, кроткая да миленькая такая зверюшка, в стиле Бемби порхающая длинными мультипликационными ресницами.
Вот и наша пристойная гнизга раздобрела, убедившись что спорить с ней никто «здеся» не собирается. Не забыв поправить свой накрахмаленный передничек, домонадсмотрщица удалилась прочь, напоследок снова порекомендовав всё же переодеться в защитный «кустюм».
Ну, защитный или нет, убогий на вид или не убогий, а все же хранил свои тайны этот интересный комплект одежды, сай Сергейша! При ближайшем рассмотрении вдруг обнаружились на нем какие-то пятнышки коричневые, застиранные, но так и не сведенные до конца мрачноватые потеки. Следы гари ещё. Какие-то заметные швы, будто бы однажды на ком-то была разорвана эта ткань. Быть может даже горела эта ткань на ком-то неизвестном, и была пробита ножом насквозь…
Между тем, запахи готовящегося завтрака уже вплыли в комнату, обещая вкусное уютное угощеньице. Обещая сливочное масло из фарфоровой масленки, да молоко от настоящей коровы. Обещая какую-то дивную домашнюю выпечку и еще какой-то чудесатый напиток, припахивающий чем-то сладковатым и бодрящим таким.

Быстро взбежав по ступенькам заботливо укрытыми темно-малиновой дорожечкой, лис попал на кухоньку. Кафельная большая печь ему открылась, развеселое окно с разноцветными стеклышками и витражом, изображающим солнце да луну. Кухня плавно переходила в гостиную. Большой восьмиугольный стол угрелся себе под тряпичным абажуром, часы с деревянной совой задумчивым маятником отбивали неторопливое своё «ток-ток».
На большой плите кипел чайничек, в разноцветные стекла моросил докучливый петербугский дождик. Цветущие фиалки отдыхали на подоконнике, здоровенная монстера росла себе в углу карабкаясь на потолок. Фортепиано дремало под кружевной салфеточкой, а высокая задумчивая дама, напевая что-то себе под нос хозяйничала возле плиты.
Гнизга, о да! Ещё одна гнизга, но пахнущая добром, пахнущая хорошим настроением, карамельками в карманах и жирной вкусной похлебкой.
Совсем молодая и нежная крысоледи. Чувствовалось – если на неё немного надавить, так непременно поддастся эта женщина. Хрупкой она какой-то выглядела, беззащитной даже в сравнении с маленьким лисом, уступчивостью и ранимостью от неё веяло…

У всякой настоящей истории есть своё начало, есть у всякой настоящей истории и свой конец – это всенепременно, друзья мои, но мы начнем со страницы первой. С того самого мгновения, когда любимый наш маг Сергей проснулся в лавке. Да не просто в какой обычной лавке проснулся-то, а в лавочке обзывающейся превыспренно, то есть смеющей себя именовать гордо и с достоинством – «Лавка древностная и великолепностная, имени гнизгийки Бонни-Мо. Стучать три раза!»
Проснулся Сергей в комнатке сырой и недружелюбной, стиснутой тенями да сыростью. Сверху потолок низкий, словно крышка гроба давит на него. Под ногами рассохшийся паркет пола, в крохотном окне виднеются сапоги прохожих, ибо комнатка расположена в подвальном этаже. Виднеется отсюда только тротуар, крохотная полоска пыльно-голубого неба размером с платочек, изящные дамские сапожечки, скользящие себе лодочками по мокрети, да коричневые потеки на уставшем оконном стекле.
Так началось приключение Сергея и одного Лиса! По стене весело бежал здоровенный огненно-рыжий таракан, обои покрытые грибком отставали от штукатурки (были на них какие-то цветочки изображены да рюшечки прихотливые, толстощекие младенчики с крылышками и лилии, извивающиеся будто спруты). Постельное бельё безжалостно отсырело, а серая недружелюбная крыса нервически замолотила в дверь.
Тук-тук-тук! Заголосило, заскрипело, запричитало и загундосило дверное полотно окрашенное дружелюбной, бледно-зеленой в потеках краской:
- Вшё шпят и шпят, так и не прошнуться никак, аки гошпода какие эльфячьишкие! Тьфу на них!!!А если жавтрак шобралися вкушать, так пора бы и прошнуться. Тьфу на них еще раз, на магоф этих ражкапришных. Людяны готовились готовились, шпины гнули. А они шпят, да шпят, да шнова шпят... - Тук-тук-тук! (и снова нервический стук обрушился на многострадальную бледно-зеленую дверь, совсем даже не старушечий, а уверенно мужичий такой «колотёж», будто бы боец в спортзале отрабатывал приемы на боксерской груше). – Ишвольте всенепременно вштать, сай Шергейша! Клиентура шнаете ли, штать не будет, вот я вам говорю, что не будет она ваш шдать!

Тук-тук-тук, теперь уже присоединился к этому стуку развеселый Петербургский дождик, просачивающийся в комнатёнку влагой, сероватой марью да запашком старости, каменной такой неторопливой древности и пенсионности. Ток-ток-ток, серебряный дождик вырвал Лиса из сна, наполняя хвостатого неким тревожным ожиданием перемен. Даже Переменищ, уж если по честности высказываться-то, ибо воздух пах волшебством. Лавка эта древняя пахла магией, пахла она дорогами иных миров и какими-то смутными опасностями. Нераскрытыми секретами и чужедальними тропками, по которым никто еще не ходил.
День обещал Лису перемены.
Сергею же день пообещал таракана, ибо усатый приятель достигнув потолка, вдруг сорвался вниз, спикировав в постель невыспавшегося магуя.
Бам-бам-бам, беспощадно гремела дверь не затыкаясь ни на секундочку.

Старый Дом принимал Серёжу с гостеприимством!

Сумрачный горделивый Петроград более не плакал, Лизочка! Нехотя разошлась густо-серая хмарь укрывшая небо, словно болезнь – была изгнана целительными ветерками, была изгнана далекой призрачной весной, красавицей этой нежной которой еще только предстояла народиться. Надеждой была изгнана проклятая серая хмарь – надеждой о весне, о лете, о том самом сезоне звенящем, который жил, царил и который наступит снова. Непременно же! Рыжее солнышко, такое болезненное, такое еще чахоточное и несмелое словно бы озябшее в этом бледно-голубом пруде неба, это самое солнышко погладило твою щечку Лизочка. Испуганное солнышко, еще пока болезненное будто бы школьник вставший с постели после длительной ангины. И Андрейка застыл рядом, угревшись ненадолго в этом моменте, словно ленивый кот на подоконнике.
А хорошо же, когда солнце!
И ваш дом совершенно особенный в этих охристо-медвяных лучах возвышается. Такой себе старинный сказочный дом, самый старый на улице, если верить семейным преданиям. Когда-то это были выселки дальние, когда-то, как и во всём Петрограде здесь царили болотища студеные, липкие, гнилые, комариные лужи. Стоял чахлый тонкий лес, такой себе лес, который невольно кажется проклятым и больным. Место это называлось в народе «Барашки», оттого что возвышенные чахлые островки соседствовали здесь с глубокими гнилыми прудьями, с этими-смолянисто черными зеркалами соседствовали надежные песчаные земли. Потом на задворки пришел город. Сначала победнее люд селился здесь, потом уж стали строиться купцы – разрастался город, засыпались болезные лужи – разный народ стекался сюда, разбойничий, шальной…
А потом уж начали строить Дом. Сначала худая изба – крепкая, надежная, распластавшаяся на земле деятельным гномом. Но а потом уж и улица пролегла мощеная пеньками, потом уж и дом перестроили, и название «Барашки» кануло в лето. Теперь уж старики об этом только знают, а ещё твой дядя знал, Лизочка. Теперь и ты знаешь, и Андрейку можешь научить, ежели есть твоя водя.
Теперь барашечья улица стала горделивой, пафосной, фонарями приукрашенной да элегантно-серыми домами своими. Если бы не было войны – ушла бы и серость. Но война перекрасила город, война вмуровала его в унылый монохромный саркофаг, раскрасив афишами и воззваниями: «Будьте бдительны, шпионы не дремлют!», «Опасайтесь отравляющих газов», «Смерть предателям и пораженцам!»

Вот рельсы, Лизочка. Кривоватые немного, да зато первые рельсы города. Люди толпятся на остановке, мальчишки выкрикивающие лозунги и гляди-ка, первый трамвай виднеется! Деятельная такая деревянная коробка движется сама собой, без лошадок. Силой жирных проводов перекрестивших небо покоряет рельсы.
А на крыше у него смешной крылатик сидит. Чем-то на Пифию похожий – такой же себе весь пернатый да возвышенный филин, а чем-то не похож – лицо у него миловидное да свежее. Совсем совсем человечье прямо же! Крылья за спиной широченные имеются словно у Провидицы, красивые синевато-голубые перья украшают существо.
Он нежно улыбается. Еще один претендент на дружбу.
- Лиза! О Лиззет! Я пришел чтобы тебя похитить, славная казет-та. Пойдешь ли ты со мной в мою страну, ведь я немного не мало Король своей страны, я славный ее древнейший государь. Пойдешь ли, я вопрошаю? Видит Древний, я велик, добр и хорош. Пойдешь ли ты со мной, о Красавица!?

…Приоткрыв рот осчастливленный Андрейка глядел на трамвай, а вот пернатого знакомца кажется не замечал. Зато Кроль видел, видел и злился себе наш полуоблезший ушастик. Череп его недовольно клацнул зубами, а гниловато-лысоватые уши «мистера» задрожали от негодования.
- Фр-фр-фр, тоффе мне король. Учтите, Лизза! Фы долшны найти Мел, непременно и обязательно сегодня, юнная леди. Но ф этим блохафтым мерфафцем вы разыщете только неприятности, мисс! Флуги Зеленого Короля ищут вас повсюду, милочка. Они рыскают словно крысы выспрашивая у теней - где, где, где эта деффочка желающая открыть закрытую страну!? Фр-фр-фр. Думаете, этот трус вам поможет? Назовите меня своим другом, и мы фмефте Уничтожим Проклятье!

- Найн-найн-найн уходить, фроляйнэр-рн! Битте. Вам слэйдовар-р-рйт оставайтэсь здесь и только здесь! Арррр! – оскалился вдруг грозный лев с великолепной гривой по кличке Альфред. Недовольно даже зарычал этот грандиозный гигант, с отвратительнейшим скрежетом поточив свои внушительные саблеобразные когти о каменный постамент. Скриииии!
Крылатый Артур же и вовсе запаниковал, принявшись мерить свой постамент энергическими шагами. Стоит заметить, что когда такой мраморный двухсоткилограммовый зверюген ходит по своему памятнику грозно размахивая хвостом, привычным событием это не назовешь! Зубы во рту клацают, земля под ногами трясется, а тяжеленный хвост, мисс Беллушка, представляет собой опасное препятствие со свистом рассекая воздух: вжжих! В-вшших!
- Укройтесь под моим широким и прекрасным крылом, мисс! Смею вас предупредить, прямо сейчас на нас надвигается... – а потом голос Артура потонул в этом самом надвинувшемся, беспощадном и жутком нечто. В том самом вихре, который вовсе не вихрем являлся на самом деле, а чем-то неправильным являлся, искаженным, гадостным…

Потемнело.

Как-то разом посумрачнело, а потом и вовсе посерело, некая коричная хмарь поглотила все краски ночного мира. Плотный давящий туман навалился, такой себе мрачный ватный омерзительно-фосфоресцирующий туман, густой склизлой подушкой укрыл весь живой город с головой. Утонули в этой каше дурностной гордые дома, близкий канал и два завиральных льва – один из которых крылатый, а второй украшен замечательно-густой гривой. Даже привычный Перри исчез, напоследок матюгнувшись с экспрессией совсем уж низменными, но очень сочными, подходящими к этой ситуации словами.
- Твою ж… - многоточия, многоточия, многоточия цветастых фраз
Всё вокруг позеленело (краска была снулая, гнилая, какая-то слабовато серо-гноистая), всё вокруг наполнилось шепотками какими-то, звуком разбивающихся сырых капель и смачным скрежетом, будто бы тысячи сороконожек бегали где-то рядом. Играли в прятки. Щекотали усиками своими невидимыми, притрагиваясь к телу и тут же отскакивая во тьму! Хрустели их сегментированные тела, а жвалы покрытые коркой запекшейся коричневой крови, вот-вот готовы были вонзиться в твою нежную шейку. Анни.
Страх. Одиночество. Под ногами вдруг обнаружилась бледно-желтая, покрытая какой-то плесенью погибающая трава. Города более не чувствовалось совсем, ни людей, ни их муравейников созданных из камня и мрамора.

В тумане ощущалось ЧТО-ТО.

Это что-то ползло, бежало, протягивалось и приближалось к тебе, Принцесса Фейерии!

Она была полна любовью своей – этим светом струящимся, этим добрым теплом медвяного цвета; этим пожаром своим горячим – когда тёплые волны, вдруг сменялись волнами раскаленного будоражащего чувства. Но странным делом, не могла Майя Юрьевна представить, что и она сама дорога может быть, интересна может быть и… любима как личность, как человек, как женщина. Любима же, ёшкин кот…!
Робость ещё жила в этой рыжей девушке – юной совсем, неуверенной в себе, только-только превращающуюся в настоящую леди; открывающей в себе женщину, с интересом присматривающуюся к загадочной этой незнакомке. Некая пугливость наполняла пока что Майю Юрьевну, настороженность даже, особая недоверчивость, словно у лани лесной, круглым ушком вздрагивающей в такт неосторожному движению.
Удивилась бы Пчёлка, сильно удивилась бы, узнай она про портрет блондинки – всё произошедшее показалось бы ей невероятным, ошеломительным даже событием. Разве подобное возможно, чтобы девушка с родинкой, эта красавица Лана покинула свою стеночку!? Скажите-ка на милость! Особенное важное место в каюте покинула-то, где всё-всё-всё, казалось служило обрамлением для данного портрета? Прекрасного портрета прекрасной женщины – той самой женщины белокурой, которая соперницей стала Майе Юрьевне; той самой женщины, на которую Майя Юрьевна и не поглядела даже, ага-ага. Перед которой спасовала чисто внешне, уступила чисто внешне, а внутренне, сердечно же - внутренне вступила с ней в отчаянную борьбу, хотя и сама пока еще не понимала своего соперничества. Этой чистой женской логики своей не понимала – прошлое есть прошлое, а я люблю своего мужчину в настоящем и не уступлю никаким Ланам!
О да.
Любовь пока еще жила в Пчёлке Юрьевне в одну сторону – вот сама она любила, любовалась капитаном, радостью наполнялась от простого внимания. Тихо ревновала к Лане, будем честны, но не представляла еще Светлова ответного чувства, не мыслила о том, что дорога может быть взаимно. Что нет уже смысла в этой ревности, что она и сама чего-то стоит…

...

«Дешевая лирика. Вульгарные сантименты» - так отзывался о любви отец. Так он притаптывал высокие чувства, будто бычки в своей хрустальной пепельнице. Высмеивал их и хмурился недовольно.
Майино чувство к отцу было громадным, большим как московская квартира Юрия Аркадьевича и таким же тяжелым, как бесконечное прохладное одиночество в этой самой квартире. Маленькая Майя знала что любовь - это прежде всего тоскливое ожидание, белоснежный потолок да высокая полочка, когда сидишь на верхотуре, грызешь кисленькое яблочко и махаешь ногами. Запретная чудесная высота!
Зеленое с кислинкой яблочко скрипит на зубах, от каждого кусочка продергивает, от каждого кусочка морщищься словно обиженный кот. Вкусно, сладенько, и очень-очень кисло одновременно. Как это бывалыча говорят в народе, дамы и господа? Ежики плакали, но продолжали жевать кактус.

Ну да, ну да.

Любовь на вкус точно такая же, такой же она представляется двенадцатилетней девочке сидящей на полке с зеленым яблочком в руках – кисло терпкой представляется, долгой долгой, какой-то даже болезненной на вкус. Где-то под потолком – отец! Сидишь на верху, значится, ногами болтаешь в разноцветных веселых носках и к нему ближе становишься.
И яблоко ближе становится к отцу, и фикус широколистный, и хрустальная люстра рассыпающая маленькие радуги по просторной комнате, и маленькая рыжая девочка, всё-всё в этих комнатах отца ждет. Всё хочет ближе стать к Юрию Светлову, дотянуться до него, позвать домой. Отец работает среди звезд! Большой и грозный человек, капитан, звездолётчик, великолепный как эта самая квартира – с широкими стенами, с высоченными окнами, с просторными комнатами уставленными элегантной мебелью. Отец тоже элегантен, вся эта квартира словно бы он сам – могучая просторная обитель породистого Льва. Дорогущая, но какая-то ледяная обитель…
…В больших окнах виднеются небоскребы, блекло-синее небо Москвы обнимает своим равнодушным одеялом, такое себе печальное, пригорюнившееся слегонца небо, ветренное по осени. Обиженное горькими заморозками. А где-то еще выше затерялся отец, такой недосягаемый среди звезд. Среди холодных звезд, прекрасных звезд и совершенно равнодушных к любви одной девочки, звёздочек-то. Равнодушным к её эмоциям. К тихому этому – «папа, вернись ко мне, я всё-всё хорошо сделаю! Я буду лучшей, чтобы ты меня любил. Папа!»
Звезды шепчут отстранено: «Глупости, Май. Вся эта твоя лирика гроша ломанного не стоит, дешевые сантименты, одним словом»
Любовь похожа на взрыв…

...

Дернулась семнадцатилетняя Майя Юрьевна, возвращаясь в реальность, хмурясь в этом отчаянном своём движении по Кулимату, даже не движению, будем честны, в этом отчаянном забеге дернулась рыжая девушка, в этом своём удирании от врага. В этой отчаянной попытке спастись! На них нападают, их убить хотят насекомоподобные пришельцы, а она лирикой тут страдает, о доме вспоминает, об отце…
Широко раскрытые глаза не успевали фиксировать события, всё происходило быстро, слишком быстро чтобы запоминать и осмысливать, за спиной стоял Фёдор Михайлович, а когда он успел там оказаться… поди пойми? Майя сейчас не голове доверяла, рефлексам спортсменки своим доверяла, быстренько ориентируясь по ситуации. Доктор была в ней сейчас напугана, огорошена этим внезапным нападением. Молния Светлова, однако, знала что делать – ловкая эта лыжница не терялась, она лишь хмурилась, закусив губу под шлемом. Что же произошло, ёшкин кот?
Подбили ховерборд Фёдора Михайловича, но он цел. Слава Богу! За спиной стоит. Значит всё хорошо, значит будем жить – «Ладушки. Только вперед, Майя, и никаких аттракционов! При, Светлова, несись из-за всех сил!»
…Это было странное чувство. Калейдоскоп эмоций! Страх, кураж, леденящее душу беспокойство снова и снова возвращающее в отцовскую квартиру, на холодную полку, в холодные детские воспоминания – такие приятные, и как ни странно такие неприятные на вкус, будто ледяная вода хлынувшая из душа взамен горячей.
А ещё, как это ни удивительно, навалилось на Майю счастье. Восторженная, удивительная, пузырящаяся как шампанское в тонком бокале ЖАЖДА ЖИТЬ.
«Вот это жизнь, тудыть его в качель, вот это настоящая жизнь!» За спиной стоял Фёдор Михайлович, совсем рядом, одуряющее и невыносимо близко. Если забыть про шлем – можно представить ветер! Можно представить аромат Федора Михайловича, запах хорошего одеколона и особое тепло, когда говорил он сказочное это, восхитительное это – «моя девочка». Говорил тепло и как-то вот проникновенно, до боли же…
Нажала на газ Молния Светлова врубая скорость, улыбка осветила бледное веснушчатое лицо – «А вот и поиграем, ребятушки тараканьерылые, попробуйте догнать гады!»
Усмехнулась Пчелка Майя грандиозно, и… слетела со своего ховерборда прямо на землю, поначалу даже не поняла что случилось. Вспыхнула боль в локте, помутнело на секунду перед глазами, когда какая-то рябь в воздухе пронеслась.

...

Любовь как взрыв, это когда отец рядом. Требовательный властный Лев. Папа всегда любил исполнительность, всегда ценил покорность в людях. Терял к ним уважение из-за этого, но ценил.
Он возвращался в Майин мир взрывом – свежий высокий человек, пахнущий незнакомыми чужими планетами, пахнущий табаком, подарками. Ведь у чуда тоже имеется свой запах.
- Встречай гостя дорогого, Май! – и руки в стороны, и взрыв эмоций. Но отец ценил сдержанность, не нравились ему сантименты, все эти липкости дамские и штучки-дрючки, как он называл женские эмоции. В мечтах она висела у него на плечах попискивая от счастья, в мечтах отец прижимал её к себе крепко-крепко. В реальности недолго обнимались, крепко обнимались, но как-то сухо. Может даже вымученно чуток – Майя стеснялась, Майе было не по себе от того что отцу не нравится. Между ними стояла неловкость, страх показаться смешной и глупой таракашкой.
Чайник заводился. Дышал паром. Прохладная ветчинка, сыр выставлялся на стол, такой аппетитно сливочный в своей ленивой прохладе. Дорогая Светловская кухня приобретала вид живой и домашний, с этим чайником пышащим теплом, с этим заварничком, согретым хорошим чайным листом. Со смородиновым варьньицем в изящной пиалочке, с этой простой шкворчащей яишенкой, которую Майя Юрьевна с удовольствием жарила для отца…
- Пап, а можно с тобой на космический корабль в следующий раз?
- Не говори глупостей, Май. Детям не место на звездолетах! Погляди-ка лучше что я тебе привёз. Дорогая вещь, Май, не дешевка. Не эта твоя херомантия для сопливых детей, вот – гляди!..
Любовь как взрыв. Взрыв радости, взрыв обиды. Любовь ранит шрапнелью, когда любишь такого властного, такого сильного человека как Юрий Светлов.
Отец ценил отношение к себе, Пчёлка ценила отца, ценила его взгляд на мир. Старалась угодить, старалась доказать что она ТО САМОЕ, ТОТ НЕОБХОДИМЫЙ для отца человек, который всегда будет правильным во всём – человек достойный уважения и счастья, человек достойный, чтобы его любили и не бросали одного. Мечтала доказать, но сама не верила.
Ценность для другого? Можно ли любить ее саму?
Без марафонов, без кубков, без достижений, без одаренности?

Достойна ли она быть?

...

Охнула. Повернулась. Вот тебе и прокатились с огоньком! «С паровозным же огоньком да прямиком в топку, тудыть этих инсектоидов в пьяную качель !»
Странно, а Фёдор Михайлович ее всегда защищал, как-то вот не торопился подставить спину свою не самую широкую, чтобы Майя Юрьевна её прикрывала. Поежилась девушка, механически губы облизав.
- Живы, Фёдор Михайлович? Вот это карусели, хо-хо, и я кажется жива… Мать его, пардоны за мой французский… - приподняла брови удивленно Пчелка, когда ответила ей зловещая жуткая тишина. – Данко Фёдорович, алё-алё? Эээ, шахматный клуб, алё!?
Подождала немного, уже понимая произошедшее. Запоздало его принимая, но всё же осмысливая для себя.
- Нет связи. В плен, как тогда…
Мучительно вздохнула и выдохнула поглядев на Чижика – чуть плеснулась рука капитана, будто бы желая к шлему её прикоснуться или скорее к щеке, кто знает? Может и к щеке… Болью отозвалась грудь Майи Юрьевны, щемящая грусть пронзила всё ее существо. Неужели в плен, как тогда?
…В глаза его зеленые поглядела, представив как ласково гладит она чёлку и ушко Фёдору Михайловичу, мягкими длинными пальцами прикасаясь к родному. Как крепко обнимает этого мужчину, как нежно и в тоже время лично, по свойски. Своего. Единственного. Такого родного! Сейчас ласкает, одаривая давно сдерживаемым жаром сердца...

...

- Фёдор Михайлович, так ведь Майя Юрьевна в очках бежит по трассе. В тех самых, пилотно-спортивных очёчках, ага-ага! А волосы - верно. Волосы пафосно смотрятся когда развиваются гривой, шикардос же, а без шикардса нам никуда! У вас есть рация, как вы говорите. Хе-хе. Повязка вдобавок у Майи Юрьевны имеется, чтобы чёлочка не в глаза… А вот когда рвешь вперед и снег этот в голову, и мир вокруг белый-белый, сказочный такой… Потрясающе это, Фёдор Михайлович, лучше и быть не может – словно бы с целой вселенной ты один на один. И тело работает как часы, жинк-жинк, руки-ноги. Летишь! Вот оно как бывает, капитан, Майя Юрьевна это обожает. Ну еще конечно она обожает когда ей восхищаются, хе-хе, не станем темнить... – помолчала. – А пробежитесь со мной в рамках оздоровительной программы, Фёдор Михайлович? Поработаем ногами аки автоматоны какие, хе-хе, чудесно отдохнем! А то на Данко слишком уж легко жирком покрыться… А когда летишь в беге, это вот прямо летишь…

...

Любовь как взрыв ранит шрапнелью. Если с тобой жесткий человек или один единственный, которого ты не можешь потерять. Взгляд его особый не можешь потерять, доброту эту его сострадательную к миру и ласковые губы, губы, к которым так и хочется стать ближе… Однажды. В свое время. Прикоснуться к этим губам, к щеке любимой носом прикоснуться и быть может скользнуть вниз, расстегивая воротник его жаркой рубахи…
- Данко, возможно меня кто-то слышит, у нас нет связи. У инсектоидов имеется какая-то электромагнитная пушка, они разделали нас на орехи как детей. Имейте ввиду. Алексей Кирович! Иван. Они как-то обезвредили наше оружие, у них есть какая-то технология, что касается меня… - подмигнула в свою очередь Фёдору Михайловичу. – Я не намерена сдаваться. Еще поиграемся в их игрушки, ага ага.
...Нахмурились длинные отцовские брови и веснушчатое лицо приняло суровое выражение Юрия Аркадьевича Светлова, беспощадно-прохладистое.
Нет. Она не позволит взять их тепленькими как тогда…

«Пошли бы с вашими высокими технологиями куда подальше!»

Январским холодом сверкнули светло-серые глаза, когда Пчелка Майя выставила бластер, пользуясь тем, что Фёдора Михайловича взяли раньше. Прямо в лоб этому таракану нацелила своё оружие, мрачно поглядев на инсектоида. Да. Оно не действует и Майя Юрьевна доктор, она никого не станет убивать, бластер в режиме оглушения, но таракан ведь этого не знает.
Девушка просто надеялась ошеломить противника.
Нацелила бластер на пришельца, ухмыльнувшись жутенько – с испугом девичьим, и с азартом одновременно улыбнувшись-то, а потом кинулась на таракана отталкиваясь от земли, надеясь дать им с Фёдором Михайловичем фору. Надеясь повалить этого солдата своим весом (всё ж рюкзачище полный за спиной), и...!

Петербург взирал на страдания Аннабель с философским свои равнодушием. Человечий город этот вроде бы сострадал, отстраненно так и прохладно, своими шпилями да зданиями мраморными в ночи тешил глаз; мерцал железными крышами, словно бы приободрить пытаясь, согреть быть может и показать что не одинока эльфийская дева в этих каменных джунглях. А вроде и плевать ему было – дом тётки Мо закрыт, непогода усиливается, ночь на дворе. Бархатное одеяло людянской синевы сгустилось – раньше-то хоть фонари горели, рассыпая искры света вокруг себя словно пушистые одуванчики. А теперь из-за Джерри и его дракониска, в таинсвенный полумрак погрузилась влажная улица. Такая себе шепчущая улица, очень-очень ветреная улица. Недружелюбно промозглая же улица-то!
Усилился дождик весело забарабанив по крышам азартное свое – кап-кап-кап, медузистый зонтик, напротив, как-то нехорошо выцвел и первые бисеринки серебряной влаги, уже тронули твои шикарные светлые волосы, мисс Анабелль.

Кап-кап-кап, поёт себе целый мир. Лужи блестят зеркалами, дрожат себе на ветру – маленькие порталы в иные чужедальние миры, куда ни коднаринги, ни даже эльфы Фейерии не забредали – а что там может быть, какие заповедные края запрятаны? Молчат себе лужи. Дрожат на ветру, да крохотными морями булькают.

Загадочные такие.

Где-то на окраине города полыхнуло зарево, то ли гроза первая майская (хотя на дворе царствовал апрель, Аннушка), то ли просто, некие магические свои эксперементатусы творили земные чародеи.
- А может этих дряней разбить вдрызг? – предложил неунывающий коднаринг Гарри, дернув острым ушком. Дал тебе выговориться этот пернатый злодеище, а потом значится своё веское словечко вставил, эдак говоряще на огроменный чёрный меч облокотившись. – Май вла. Сердечко моё, если эти чёртовы котята ерепенятся, самое время показать им мою силу!
- Нихт фроляйн, не стоит показывайт нам сил. Очень-очень не стоит скажем мы. Рррр! Опасность бр-р-рэдет сюда мылый маленький фроляйнер. Нихт-нихт-нихт. Мы чуем в воздухе зло.
- Или мы всё врём, маленькая мисс эльфа. К сожалению, мы ужасные лгуны, охо-хо-хо, возможно мы даже не знаем никакого шифра и просто водим вас за нос, милая добрая мисс. Мы очень-очень вредные львы, совсем не добрые звери, славная белокурая леди. Вполне возможно, мы очень злобные незрелые личности оскверненные черными чарами, как это нам не грустно.
- Очень-очень врэдный див-р-р-рнийский лев, увы и ах! Но что-то гр-р-рядет, мисс маленький фроляйнер, что-то топ-топ, поспешайтен сюда нэхор-р-рошее! Мы сможем вас защитить, а если нам разбивайтен, ужэ нэ суметь!

Она. Его. Любила.
Всей душой своей, всем сердцем своим горячим, вот обыденно просто и в то же время чувственно, невероятно, до боли, была счастлива и полна Им! И это было слащаво, конечно, но в то же время просто, привычно, оно как-то сквозь нее проросло само собой. Стало её частью! Здесь уже не было сахарка, ванилина, эклеров, нарочитости или какого-то засахарившегося, скрипящего на зубах мёда.
Всё было как-то странно, но очень-очень жизненно для Майи Юрьевны. И если они находились рядом – просто, даже вот не говоря друг с другом, не слишком шибко-то и общаясь (ведь людям необходимо порой отдыхать друг от друга), она всё равно была полна Им. Без объятий, без случайных прикосновений, просто, взглядом его тёплым полна, молчаливой этой поддержкой – доброй и согревающей.
И сама собой, появлялась вдруг улыбка на её не очень-то улыбчивом лице – такая себе радость на губах появлялась же, совсем отличная от фирменной улыбки Юрия Аркадьевича Светлова. Особая улыбка Майи Юрьевны вдруг расцветала на девичьих губах – кривоватая, но ласковая. Не издевательская, не та, которая на кураже рождается, не ехидная эта кошачья ухмылочка – «А попробуйте-ка меня пронять, сУдари!» А простая теплая улыбка расцветала на лице Майи Юрьевны, неуверенная, тихая себе, ласковая, немного притаившаяся от мира (помнила ещё своё жестоко оборвавшееся пещерное счастье, живо помнила Светлова!) Сокровенная, напуганная даже слегонца, но самая настоящая радость светилась на её веснушчатом, изобильно веснушчатом лице, когда Фёдор Михайлович находился поблизости. Рядом. Душевно рядом и сердечно рядом тоже.

Она его любила, да-да – целиком, таким как есть! Серо-зеленые глаза, небольшую робость в манерах, это забавное, присущее только Фёдору Михайловичу умение смущаться… Нужны ли ей были сейчас доказательства, высокие слова и медовые фразы, все эти «романтики», к которым не склонны взрослые мужчины? «О да! – могла бы сказать наша пламенно-рыжая, огнистая пчёлка Майя, - Само собой нужны дамы и господа, джентльмены и джентльдамы, как же без этого? Я особа дюже требовательная, ну да, ну да. Только не всегда доказательства любви нужны-то, вот в чём фишка! …Это ж не та музыка, которая всю ночь и напролёт играет. Иногда приятно чувствовать прикосновения, эту сводящую с ума силу, ооо, как вчера на кухне, когда был массаж… Иногда чудесно прямо вот до боли! Но иногда всё просто – тишина нужна и ничего более, тихое спокойствие необходимо, когда два сердца в унисон бьются, но заметьте, не давят друг на друга тяжелоатлетической гирей. Нет в любви никакой свободы, а всё же давить друг друга - последнее дело. Вот я дюже вумная какое имение имею. Покойно мне с Фёдором Михайловичем, уютно мне с ним, и звонко-звонко, и ему кажется со мной тоже. Что может быть ценнее этого? Забавно, но даже победа не ценнее…»
Любила. Действительно любила! И когда его рука вдруг оказалась на её руке, когда обхватил её запястье капитан, крепко пожимая, словно бы ища поддержки или желая оказать поддержку ей самой на этой чужой планете, где данкистов захватили в плен, Майя просто молчаливо кивнула Фёдору Михайловичу головой. Это был такой кивок для них двоих. Она не стала говорить обыденности по личной связи, вроде как - «Не волнуйтесь», или цветастую чушь в духе «Я рядом».
Валькирия уже поняла, что мужчины дюже горделивые существа, но не очень-то любят, точнее не всегда любят, когда женщина их ободряет. Потому Майя Юрьевна просто кивнула, отвечая капитану Чижику немного нервной своей, но вполне себе жизнелюбивой ухмылочкой. Азартной такой, с чуть приподнятой бровкой.
Сказать по правде, не об улыбках ей сейчас думалось, не о глупостях девичьих и даже не о любви. В свете погибшего инсектоида, в виду захваченных в плен данкистов, не очень-то весело было рыжей Майе Юрьевне, совсем даже не весело на все сто процентов, уж если по честности-то говорить. А все же иногда нужно улыбаться. Нужно говорить нелепости через силу, даже если сам ты внутри предельно серьёзен.

«Кто-то должен делать эту работёнку, вот в чём штука»

- Ух, моё сердце чуть в пятки не рухнуло, твою ж мать! – прочувствованно сообщила по каналу общей связи эту жизнеутверждающую новость леди Светлова, на пару мгновений чуть поближе придвинувшись к Фёдору Михайловичу, постояла совсем не долго вот так, а потом дальше двинула, как ни в чем не бывало, впрочем, не спеша освобождаться от его руки. Любого другого прикосновение напрягло бы несокрушимую Молнию Светлову – не любила она касаний, терпеть не могла, когда её хватают. Еще со времен пещеры зубами скрипела от личных вторжений! От Фёдора Михайловича же это было приятно, это было как надо и правильно – чувствовать его руку на своей руке. Получать поддержку и оказывать поддержку самой.
…Секундная задержка, когда страх еще силен. Когда перепуганный рассудок только-только осмысливает произошедшее и обливается ледяным потом, рассуждая о том несчастье, которое могло бы случиться, да к счастью не случилось. Разброд мыслей, главная из которой – «Ёшкин кот, вот протормозила ж я, даже просечь не успела! А если бы… А если бы эти прервавшиеся сигналы обозначили чью-то… Ух! Жаль, что мы не можем помочь инсектоиду, как жаль… А я ведь так надеялась, жило во мне это глупое чувство – вот прибуду на планету самолично и всех спасу, аки рыжий Майболит. Ох. Ну да, ну да. Самое главное все живы…»
Потом они двинулись вперед, сосредоточившись на своей миссии. Душевно рядом с Фёдором Михайловичем, но оставляя друг другу кислород. Дело было тяжелое, нервенное, сопряженное с быстрой ходьбой и каким-то нудным, напоминающим зубную боль страхом. Тут уж гляди в оба, не расслабляйся! Спасай своих людей.
А все же нужно человеку уметь расслабиться даже в самом трудном деле; уметь сохранить в себе, оберечь даже крохотную эту частичку здоровой ребячести. Помогают такие вещи сохранить рассудок, знаете ли, не сойти с ума от страха, не превратиться в липкое дрожащее тело, когда только эмоции, сплошные эмоции, страх и ни одной здравой мысли в голове.
Потому-то, поглядывала Майя на остальных мужчин в это время: на крепыша Ивана посматривала-то, на целеустремленного Кайрата, перенявшего командование на себя. Оценивала. Прикидывала что-то про себя, тихонечко наблюдая за данкийцами. По своему даже заботясь о них – всё же одна команда, Фёдор Михайлович и еще одинадцать членов экипажа не считая рыжую пчелу.

«Ну, о Пчеле мы говорить не будем. Кто здесь Майя Юрьевна, скажи-те кА на милость? Все с ней добры, все услужливы. Но как бы авансом, как бы в силой общей дружелюбности коллектива, пригодиться-то мне еще не доводилось. Не-е-ет, Майя Юрьевна здесь пока еще гостья. Гостья Фёдора Михайловича быть может, от того и хорошо относятся ко мне эти славные джентльмены.
А вот Иван, например. Славный парень! Шутки странные у него – то щеки надует, то еще чего отмочить изволит. Не так чтобы смешно, но Фёдора Михайловича смешит. Это правильное дело, что Фёдора Михайловича смешит, больно уж он серьезен. А если уж рассмеется, то сразу молодеет на глазах, сразу правильным огнем освещается. И грусть его уже не точит, и плечи расправляются. Чудесно это, когда молодеет Фёдор Михайлович, верно это. Нельзя всё время в грусти утопать.
Славный парень Иван! Легко с ним. Я ведь вообще-то не дюже общительная персона, я та пчела, которая чаще сама по себе пасется, на лыжах да в больнице. А тут значит, всё само ладится, благодаря Ивану ладится. Вот он где кладец-то зарыт! Свойский он парень, с ним общение как по маслу струится. Хотя вроде и не нравилась я ему поначалу, ага-ага. А теперь вроде ничего – есть контакт! Олрайт же. Зря он только помощью пренебрегает, помогла бы ему с этим клятым чемоданом, всё лучше бы было. Чего он там несет, скажите-ка, штангу для Кырымжана? И имя опять же… отсутствие отчества… Таинственная личность с секретом внутри, явно уж серьезнее человек, чем желает казаться… Так-то поглядишь – всё на расслабоне, а попробуй глубже загляни – эээ нет, не хочет Иван чтобы заглядывали!
Кайрат иной - настоящий воитель. Но не капитан, вот что интересно. Лидер как на него посмотреть, отменный, но всё ж военный человек, второй помощник, значит чего-то всё же не хватает в этом героическом Аполлоне азиатского происхождения. Он ведь не командир по каким-то причинам, ну да, ну да. А приятно знать, что ему галеты по вкусу пришлись, и вообще, кажется нравится всё это дело с готовкой. Прямо-таки потепление у нас случилось посреди декабря, хоть и нервенный разговор, а всё круто вышло. Динамика, что называется положительная! Правда, он явно не желает это демонстрировать – своё теплое отношение, свою симпатию к готовке и к галетинам, значится. Оно и понятно Майе Юрьевне, ужо если устава касается, так Майя Юрьевна и сама строгость уважает всей душой. Бережное отношение к субординации! Человек правил наш Кайрат Тимурович, но внутри кажись добрый – как ореховый батончик с карамелью, можно зубы на орешках сломать ежели не свезет, а вот тягучая карамель вполне себе жизненная вещь. Славная такая.
И всё же, необходимо за ним поглядывать одним глазком. Такие львы они всегда под риском ходят, как отец. Он сейчас лидер, а всё же не капитан. Не имеется чего-то в Кайрате Тимуровиче, а в чём именно уязвим этот человек, для доктора Майи Юрьевны совсем даже не понятно. Только не бывает так, мтобы из сплошных достоинств и железобетона состоял воитель, чем крепче облик – тем аккуратнее нужно быть с человеком. Тем бережливее, как оно ни странно…»

Так думала про себя Майя оценивая мужчин, пробираясь спорым шагом за своим отрядом.

«А ведь нам это нравится!» - подумалось рыжей девушке удивленно. – «Вот эта жизнь, вот эти приключения. Взглянуть на мужчин, так сразу подобрались аки гепарды на охоте. Хороши данкисты! Размякли мы слегонца в доброй обстановке, словно бы на пикник выезд, а не приключение в чужой галактике, а теперь вот оно стегает по нервам. И Фёдор Михайлович улыбается, нервенно, а всё же улыбается. Меня защищает. Выходит, инстинкт это – в тепле-то слишком уж расслабленно нам, а здесь в момент опасности, здесь всё внимание на максимум работает сейчас. Все рефлексы, все навыки. Впрочем, смерть живого существа это уже не праздник… Совсем, мать его, не праздник. Не стоит забывать Светлова, никогда не стоит забывать.»
Нахмурилась девушка, а потом всё же не сдержала эмоций, когда увидела хаверкары.

- Восхренеть же! – без всякой наигранности произнесла на сей раз Майя Юрьевна, удивленно всплеснув руками. Лицо ее приняло глуповатое и одновременно восторженное выражение, даже челюсть чуть отквасились, а глаза под шлемом сверкнули опасным блеском. Так глядела Молния Светлова – шальная эта везучая спортсменка, народившаяся в Пещере из зеленого дыма и горьких разочарований.
Потом на лице проглянула Майя – та самая Пчелка, ответственная и кропотливая особа, нудно ползущая вперед. Педантичная. Взвешенная. Опережающая свой возраст...
Некоторое время они боролись в ней, две стороны натуры. Потом Светлова мучительно выдохнула:
- Ээээх, если бы на этой штукенции покататься на каком-нибудь пикнике. Майелёт, вот как бы я ее обозвала… И чего её не было на анархической планете, спрашивается? Это ж прямо сдохнуть и умереть как круто! То есть это самое, пардонсы, - откашлялась посуровев. – Эффективный способ передвижения, вот о чём великолепная Майя Юрьевна сейчас думает...

…Она прытко вскарабкалась на свой ховербод, рассеянно поглядев на Фёдора Михайловича. И ОН ЕЩЕ СОМНЕВАЕТСЯ, ЧТО ОНА РАЗБЕРЕТСЯ!?
- Да не сомневайтесь, капитан. Всё вы нормально объяснили, остальное просеку интуитивно, - поправила тяжеленький рюкзак с медикаментами, вцепляясь в руль. Уверенно оттолкнулась от поверхности Кулимата, на секунду абстрагировавшись от всех. Красивая смелая девушка, получившая дорогую интересную игрушку. Валькирия, суровая и великолепная в этой своей стихии.
А еще влюбленная! Помнящая про свою большую ответственность, немного пригруснувшая от этого (жаль нельзя рвануть на ховеркаре!), обычная живая Майя, разрумянившаяся под шлемом.
- Не будь всё так серьёзно, Майя Юрьевна сказала бы что-нибудь банальное. Из серии – люблю свою работу и не могу жить без этого дерьм... ой. То есть я хотела сказать что-нибудь высокопарное. Вроде как – только вперед! Или это самое. Поехали!

- Иффини, я не фпециально, деточка… - поморщился Яррик в обмен на Лианкин укор. – Профто этот город мне софсем даше не нравится, моя фопа здесь мандрафирует… а веришь или нет, она мне никогда не врет! Фот когда меня факолдовали, помнится, в бошке-то у меня было пуфто… ну, пофле целого дня кутежа оно понятно. А фот офобое жопочуйное предчувствие, оно прямо надрывалось. Угу, - понизил голос Ласка, сверкнув чародейскими своими бездонно сапфировыми глазами. – И вообще…
Перешел на язык шепота да недоговоренностей наш грозный магуй.
- Ты фе понимаефь, Ли… этот тип во дфорце чертов захфатчик… Никакой. Он. И. Не. То-то и оно, что никакой НЕ!

Прошептав сии опасные слова куда-то в кулак, Яррикен на всякий случай прикоснулся к мечу, к тому самому мечу гордого золота, который был назван просто и ёмко – «Сокрушитель». Ну, по крайней мере он при оружии, как самый настоящий мужчина способен защитить себя волшбой и боевым фехтованием. Фехтовать правда Ласка не умел (как-то не интересовали его никогда столь неприятные, неэлегантные даже науки, связанные с синяками да с болючими царапинами), но в общем-то Ярре полагал, что это не очень сложно – махать мечом и разить своих врагов без пощады.
Если книжонки почитать дамские, так все вроде очень просто – скачи себе на лошади с постной миной, и будь лютым мужиком, аки сама лютая мужественность.
- Фмотрика, Фуфтрик, - пихнул Лианку локтем, желая привлечь ее внимание, а потом всё ж извинился, припомнив, что воительнице такое обращение не нравится. – И фнова профти, ты ф не фобака, фтобы тебя подпинывать. Давай-ка я лучше буду тебе фвифтеть! «Ко мне, Фуфтрик, ноге!» Ха-ха-ха, фучу-фучу. Фмотри, фдеть есть лекарь, знаешь, мне бы этот ученый типец пригодился. Конечно, не моему прыткому Яррику-Младшему, ты не подумай чего ужасного, но ффадины как-то фофпалились и серьезно болят. Тогда идем?
Поплотнее прикрыв собственную мордень плащом, Ярр шагнул в таверну, на всякий случай грозно вздымая перед собой друидов посох.
Путь боятся местные дуралеи! Пусть думают, будто бы злобный огнедыщащий маг в гости пожаловал – тот самый неприятный тип, который если чихнет, так непременно огнешаром. А уж если, пардон, пустит ветры… так уж всенепременно с громом и с самой настоящей молнией же, ага!
В общем, пусть падают ниц жалкие смерды.

- Антураф, фсё дело в клятом антураже, Ли…

- Х-хорошо,.. - пробормотала Майя Юрьевна, сама испугавшись охрипшего своего вдруг голоса, сделавшегося тусклым каким-то, безымоциональным и шелестящим. Словно бы ушла из него вся жизнь, вот взяла да и выкипела разом, аки вода в кастрюльке. – Х-хорошо! – взяла себя в руки Светлова, выдохнув на сей раз энергично, с волей. – Не беспокойтесь, капитан.
…Тоном старшего лейтенанта ВКС произнесла. Правда, очень и очень бледного сейчас лейтенанта если со стороны поглядеть, резко притихшего лейтенанта, подобравшегося разом. Молчаливого и деловитого старшего лейтенанта ВКС, с большими серыми глазами – такими неправдоподобно большущими сейчас на лице, что невольно думалось о мультяшках.
Кивнула головой быстренько облачаясь в шлем рыжая девушка. Отстранилась от Фёдора Михайловича, ведь времени для жарких объятий сейчас не было – никаких сантиментов, никаких лишних рукопожатий на дорожку. Дело вдруг приняло серьезный, опасный даже оборот – и любое промедление здесь, любая задержка и прочее – преступление!

Заледеневшие пальцы Светловой механически прижали шахматный учебник себе к груди, таким вот метафорическим глянцевым щитом. Логичнее было бы оставить его здесь в шлюзе, зачем лишний груз тащить с собой? Но Майя Юрьевна растерялась вдруг, засуетилась немножечко вдруг, и совершенно ненужная вещь автоматически оказалась у нее в объятиях. Девушка даже погладила книгу невольно, вцепляясь в этот фолиант словно в якорь, ощущая добрую надежность книги, её теплый дружелюбный покой. Действительно, у неё ведь самоучитель для зеленых чайников в руках – ну что плохого может случиться, когда у тебя ТАКАЯ книга?
Это она конечно инстинктивно учебник обнимала, прижимая до боли к груди словно сокровище. А умом не понимала. Умом всё ещё видела этого несчастного инсектоида перед собой – его скукожившиеся мохнатые лапки представляла себе снова и снова, слышала холодный голос «Данко», когда инсектоид попытался защитить группу высадки.
Горячая речь обезличенная голосом искина, искренняя попытка уберечь данкийцев от беды, и..!
...Она не дернулась, когда чужак упал замертво убитый своими же собственными собратьями, не вкрикнула и не прикрыла лицо ладонями, пытаясь избавиться от страха. Она просто моргнула, закрыв глаза на пару мгновений – всё случившееся потрясало, и в тоже время выглядело будничным, ужасающе правдивым. Кто-то умер. Произошло несчастье. Как это часто случается – всё выглядело обыденным и совершенно спокойным сейчас; не разверзлось небо, не затряслась земля под ногами, не остановился этот жуткий Кулимат в своём космическом вращении. И собственные же собраться чужака не проявили ровно никаких эмоций на этот счёт – их интересовали земляне, интересовали инопланетяне, вторгшиеся незваными в чужой, очевидно негостеприимный мир. Что с ними сейчас будет, никто не знал.
Девушка поправила рюкзак с медикаментами на плече, снова вцепляясь в свою книгу. Быстренько вошла в челнок занимая своё место. Все еще виделся ей этот жуткий выстрел. Эти скукожившиеся подрагивающие лапки виделись, отвратительные на вид, но принадлежащие живому мыслящему существу. Умеющему сострадать существу, что немаловажно, и погибшему так быстро.

Несправедливо быстро!

...

А ведь вначале всё было неплохо, даже тепло было и замечательно-то, покуда не влипли они всем экипажем в такое вот «приключение».
Вначале был чаёк и дух лимона, будоражащий ноздри запах цитрусового фрукта и горячая, пышущая парком вода.
Горячее воды – прикосновения! Сквозь надежный скафандр, обезличенные, отгороженные друг от друга, а всё же соприкоснулись их ладони с Федором Михайловичем, все же убедилась Пчелка в реальности этого мужчины, принимая от него боеприпасы. А может еще и мужество принимая, порцию этого славного спокойствия – когда ты не боишься будущего, когда смотришь вперед уверенно. Не самоуверенно, стоит заметить, но и без липкой дрожи в сердчишке.
…Представилась его рука – горячая такая крепкая рука капитана, чуть шершавая и очень очень надежная, ласковая и в тоже время твердая. Такая себе рука – с двумя родинками! Одна единственная для Майи Юрьевны, добрая рука. Вспомнился массаж на кухне и полночь в медотсеке, скольжение синих теней. Эта восторженная щекотка в груди, когда бежали они вдвоём по коридору не думая ни о чем тяжелом.
Она улыбалась тепло и нежно данкистам, припивая свой благородный чай – легкий румянец тронул веснушчатое лицо, чуть покраснели веснушчатые щеки, угретые искристым лимонным жаром. Тогда в медотсеке тоже было жарко, тоже пахло лимоном – золотым этим перезревшим фруктом похожим на солнышко. Задумавшись, прикоснулась к щёчке Пчела. «… Да-да-да. Ах, какой вы, Фёдор Михайлович!»
Ей приятно было поухаживать за Иваном, одарив его порцией чайного нектара. Достала походный контейнер с идеально уложенными печеньками в нем, задорно улыбнулась...
- Вот галеты на затяжном тесте, капитан, они не сладкие да зато не рассыпятся если тряханет как следует. – Подмигнула вдруг Чижику незаметно, вспомнил его любовь к сладкому. – И еще кое-чего есть в наличии интересным делом, угощайтесь, пожалуйста!
Протянула Чижику герметичные одноразовые коробочки со сладким повидлом внутри: абрикосовое, малиновое, как водится, и забавным делом, дынное вареньице было представлено на выбор.
- У великолепной Майи Юрьевны всё есть, со мной только и попадать, что на необитаемый остров! Ну да, ну да, нам бы никакие Пятницы не понадобились и четверги тоже. От скуки бы не загнили что процентов! Иван? Печенюшки? Еще есть запасец карамелек, кисленькие, мятненые и мои любимые с клубничным соком внутри. Будете угощаться?

...

Снова вернулась мыслями в шаттл посуровев, произнесла про себя тихонечко, крепко прижимая к груди прижимая свой самоучитель.
-…Внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства… - прошептала про себя Пчелка, усаживаясь в кресле. Повторяя эти премудрости тихим голосом себе под нос, успокаиваясь от привычных слов, словно кошка, когда она мурлыканьем пытается успокоить свою боль. – … Место жительства, вот она в чем штука. Место жительства, ну да, ну да...
Вздохнула, поглядев на мужчин.
- Мы приземлимся где-нибудь неподалеку, верно же, стараясь не попадаться на глаза, чтобы сохранить преимущество неожиданности? Это выглядит логичным шагом, или у нас иной план?

- Упс,.. - невнятно пробормотал Петька, резко отпрянув назад - аки лошадка же, увидевшая паровоз несущийся на всех парах. И не просто себе несущийся вольготно по чугунным рельсам (скажем, такой бордовый жуткий паровозище), а несущийся прямиком на лошадку же. На эту несчастную непарнокопытную животину, волею жестокой судьбы оказавшейся прямиком на путях.
"Во влип!" - подумалось Окунькову.
- М-миледи, я тут опростоволосился немножечкинсом, отправили меня в подземелье дабы я наказание принял заслуженное, а я к вам вломился. И чего теперь делать? - весь как-то ссутулился доблестный сир Белл. - Ну, будете меня выдавать или нет? Скажите уж честно - не рубите образный хвост по частям!

"Это мой интеллектуальный план, Зеночка, так что ты сильно-то не кипешуй. Сейчас мы узнаем, добрые эти девицы или ужасные злые фурии. Капитанское решение, между прочим, а не хухры-мухры. Отправь ты меня на космический корабль, я бы сейчас был в ажуре. Решение крутого самца, а не ботана с задней парты! Мозг. МозгЪ, Зеночка! Я активировал своё серое вещество!"

- Ой, да ты что, Лизка!? Да чтобы я трусишкой-зайчишкой был? – вздернул светлые свои брови братец Андрейка, расцветая ядовито-алым румянцем на щеках – таким вот говорящим и предательским румянцем покрывась-то, зловредно красным. Сигнализирующим, как огни фальшфейера во тьме.
- Конечно, я ничего не боюсь! Тысяча мертвецов на сундук мертвеца, кар-рамба! А вместе нам все же больше удастся исследовать, чем по одному. Ты только представь, Лизыч, найдем комнату полную сокровищ. Узнаем тайну пиратского мертвеца, ты же слыхала… - таинственно понизил голос твой сводный братик. – Там есть мертвец, самый настоящий. Тю-ю-ю, не веришь мне сирота? А вот и верь, Лизетта, вот и распусти свои девчачьи уши, ведь мне про то рассказывала сама усачка-бородачка-Иоханна Несмеяна! То есть Сашкенция наша, а уж она про дом всё знает…

Задумался Андрейка, аки вумный, указательным пальцем подбородок даже подпёр так сосредоточенно до молчаливо, а потом почему-то закончил уничтожающим доводом:

- ВО у неё какие усища, как прямо у генерала, который на коне ездит и смотр войскам государевым учиняет! Во какие же! – показал на себе пальцем, смешно вздергивая подбородок; салютуя одновременно ложкой перепачканной овсянкой да куском пирога, сочащимся сладким летним вареньем. Видя, очевидно, эти самые великолепно-вымуштрованные государевы войска в воображении своём и командуя им при помощи угощения.
Дальше не говорили, смаковали выпечку эту редкостную теперь, позабыв на несколько минут про серость дома и про убожество его и про лютый холод, отсыревшие стены напитавший. Существовали сейчас только ягоды сладковато-кисленькие, пышное облако теста, в которое вложила душу и сердце своё добрая кухарка Инга.
Теперь, только этот вкус позабытого леса на языке существовал, давнего карнавала и бесконечно густого счастья – когда светлый июль на дворе и нет войны, когда не прорезают лучи прожекторов темную пасть неба. Когда не говорят о зелени отравляющих газов. Когда цвело лето, когда светило солнце даже над Петроградом вечно простывшим, когда заливалась фонтаном торжествующая дневная звезда. Твои родители вывозили тебя на дачу, Лиза, ленивые мостки спускались к холоднющей прозрачной воде. Виделось в этой воде песчаное дно похожее на стиральную доску – волнообразное, достойное в своей покойности, а вода пахла одуряющее свежо. Пахла огурцом, здоровьем, пахла безграничной свободой. Её хотелось взять на ладошку и поднести к губам, чтобы познакомиться поближе, но пить нельзя.
«В животе сделается неловко!» - так предостерегала мама.
А вода обнимала ноги, вода холодила, пода звала к себе серебряным счастьем…
И лесок был рядом угретый поздним июлем, и ягоды в нем выспевали, и колокола дальней церкви наполняли воздух торжественным своим, неземным звоном.

Сейчас иначе. Сейчас режут воздух злые вопли сирен, а скрещенные лучи прожекторов вырывают из сна даже сквозь плотные шторы. Воздух поздно осенний, морозный, разливается в воздухе какая-то кислятина, серая грязь измарала боковины домов.
Но глядь, Лиза! Отступила грязь, сдалась, не вечна видно её злая власть. Высунулось вдруг солнце, ветра налетели объявляя этой гнуси решительный бой – а вы сытые, странно спокойные сейчас ребятишки, стоите на улице сейчас залитые дневным щедрым светом. Значит, не вечна война. Существует Мел, которым можно переписать историю, и болезнь дома переписать и судьбу его и тётину. И спички. И монстры. И звезда упавшая с неба – всё это вполне реально сейчас!
Даже Андрейка застыл угревшись в этом странном, холоднючем, но внезапно солнечном дне, когда расступились тучи освещая пыльную измученную улицу.

- А давай вправду на трамвае, - вдруг не стал вредничать Андрейка, улыбнувшись даже тебе дружелюбно. – Как бы я желал найти какую-нибудь волшебную страну, Лизыч, вот чтобы взять в нее да и прыгнуть закрыв глаза.
Размечтался вдруг братец этим утром оглушенной – когда серая стена пала приоткрывая вечную, морозную, очень и очень чистую синь безграничного неба.
- И чтобы там всегда лето, да? А папа вернется и все будет хорошо, и чтобы шагнуть в эту страну и окунуться в нее с головой, вот здорово бы было. А я ведь что, Лизка! Я великолепно плаваю – я бы по волнам тынц-тынц и до Финлядии, а гимназию я ненавижу. Эдуард Карлович всегда меня за уши дерет, к стенке выставляет. Гадина австрийская, даром что под русича маскируется. Ненавижу эту дрянь! – разозлился вдруг. – А была бы где страна волшебная, так там бы никакой гимназии не было и в помине, никакой учебы. Угу. Только вот…
Нахмурился.
- Иоанна-то что говорит? Говорит, что проклят наш дом и не будет нам счастья никому-никому, потому как злое случилось. Ну, верно, какого мертвеца в пиратском сундуке заточили пираты, про то ведь и речь!
Вздохнул Андрейка, и вдруг лицом просветлел.
- Слушай, Лиз, а ведь все равно опоздаем, как пить дать. А давай прогуляем эту глупую школу, в синематограф сходим, вместо того чтобы были нас да за волосы дергали? – и с такой надеждой это спросил младший братец, что даже задрожал всей своей фигуркой тощей. На воробья сделался похожим вдруг: на синего замерзшего воробьишку, клювастого, упрямого да встопорщенного немного пернатого.
«Все-все-все рельсы могут предафать, характер у них больно ветренный, Мифф. Они любят заводить людей в приключения и бросать, как только наиграются. Хуже рельс, только дороги мисс – шаловливые, знаете ли, сущефтва. Ведут тебя куда угодно в края чужедальние, обманывают… Фдобавок, именно на рельсах вы можете пофтречать этого крылатого дуралея Ариэля, а он увлечет вас своими фантазиями, мифф, в которые совершенно глупо верить. Поферте, мне. У Ариэля перо и пух фместо мозгов, водиться с таким, мне ниже своего достоинства! Фыр-фыр-фыр. И вам ниже своего достоинства, долфен заметить!»

…Она с интересом слушала его рассказ, но если приглядеться внимательнее, то было заметно, что Майя Юрьевна немного растерянна, немного прибита даже ветерками этого нового мужского мира, внезапно распахнувшегося перед одной рыжей Пчелой. Веснушчатая девушка немного озябла выслушивая все эти премудрости, немного растерялась даже, а растерявшись, конечно же расхрабрилась задорно вздернув красивую бровь вверх. Светловы они такие! Упрямые личности не склонные пасовать перед трудностями, прямо-таки роботерминаторы же, со встроенным блоком пафоса и железной уверенности в себе.
Будем правдивы, наносная это уверенность в себе, агась-агась, а всё же как бы страшно ни было, лучше не терять лица на публике. Таков девиз Светловых - Юрия Аркадьевича и Пчелки Майи тоже.

Вдобавок, не станем темнить, приятно было одной Валькирии послушать капитана Чижика, оно ведь так бывает – нравится тебе кто-то и его мир тоже нравится, и если даже человек родной рассказывает о чем-то непонятном для тебя, малоинтересном и чужеродном, ты всё равно его рассказом проникаешься. Его азартом проникаешься, его манерой речи, своеобразной такой и удивительной. Воодушевлением родного тебе человека вскипаешь.
Любовалась она сейчас Фёдором Михайловичем! Красив он был в этой своей лекции – увлеченный бывший учитель, объясняющий как пользоваться оружием. Здесь конечно с преподавательством что-то не вязалось, оттого Пчелка Майя улыбнулась даже уголком губы, азартно хихикнув про себя. Но ему это шло, тудыть его в качель! Ему это совершенно точно шло, ага-ага
Женщины они вообще дюже сложные существа. Вот можно не любить тестостероновых качков, испытывать презрение к нарочитой мужественности этой, нагловатости и грубоватой брутальности, а все же красит мужчину сила. Все же красит уверенность в себе, приправленная щепоткой здоровой властности.
Чижик сейчас был властен, по-простому властен – тем и хорош! Умело обращался с оружием – без натяжечки, без желания пустить пыль в глаза. Эдак сверкануть нарочитым своим павлиньим оперением. Просто хорошо разбирался в оружии этот мужчина, просто обращался с бластером умело, тем и покорил Пчёлку Майю. Этим тихим спокойствием своим покорил-то, мужественностью мягкой, какой-то вот добротой – но мужской добротой, опасной даже добротой умеющей превращаться в нечто железное, жесткое. Такое вот, обо что можно удариться со всего маху, хотя сначала и не заметишь даже. Не разглядишь под образом тихони-преподавателя.
«Какой вы!» - снова произнесла Светлова про себя.
Какой же? А вот такой вот. Одни единственный добрый Фёдор Михайлович с не самыми широкими своими плечами. С красивыми бровями, с грустными темно серыми глазами в зелень, умеющими светиться теплом. Заботливый мужчина и мягкий, но в тоже время лютый, опасный, мужественный и даже властный. Настоящий лев! Только не крикливый наружностью лев, не актерствующий, не старающийся казаться чем-то вот таким крутым да нарочитым. Не подросток лев. Мужчина-лев. Спокойный и способный защитить.
Очаровывающий этой самозавершенностью одну Пчелу.

«Восхренно крутой внутри!» - согласилась мысленно Майя Юрьевна деловито обращаясь с оружием, перенимая уже эту манеру от Фёдора Михайловича. Проникаясь его спокойными инструкциями.
Не станем темнить, чуть подрагивали женские пальцы забирая оружие и устраивая с удобством бластер на поясе, чтобы удобно было выхватить случись что-то. Серьезными сделались светло-серые глаза, задумчиво глядящие на гранаты; принимая ответственность спрятанную в этом оружии, взваливая её на девичью спину. Большую страшную ответственность! Но упрямо улыбалась Пчела, располагая эти смертоубийственные «шарики» у себя на поясе, аккуратно располагая, бережно даже.
…Чуть соприкоснулись их пальцы, когда она принимала бомбочки от капитана и не было никакой романтики сейчас, просто, необходимо было Майе убедиться в реальности Фёдора Михайловича, как бы смешно это не звучало. Напитаться этой мужественностью от него, этой уверенностью, присущей всем самцам-охотникам. Она ведь доктор и женщина, её работа сберегать жизнь, сохранять жизнь, напитывать жизнь своей пламенной звонкой силой. Оружие - не её стезя. Доктор и женщина, а еще звездолетчица на корабле ВКС.
Иногда требуется сила, чтобы сохранить что-то очень дорогое для тебя, что-то очень важное… Пальцы Майи Юрьевны чуть скользнули по капитанской ладони, соприкасаясь на мгновение. Строгие глаза доверительно поглядели на Фёдора Михайловича. Испуг на веснушчатом побелевшем лице промелькнул, и воля, и растерянность, и собранность в конце-концов. И доверие.

Прикусила губу.

Ей было очень и очень страшно сейчас, и одновременно совсем даже не страшно сейчас в Его присутствии. Только зябко передернулись узкие плечи, когда плазменная смертоубийственная бомба заняла своё место на поясе. Вот тебе и груз. На все сто процентов очень и очень важный ГРУЗ.
- Между прочим, великолепная Майя Юрьевна уже стреляла в тире. Агась-агась. Не лаптем щи хлебаем, Кайрат Тимурович, не лаптем совершенно точно! - дернула уголком губы Молния Светлова, ловя на себе недовольный майорский взгляд.
Пафосно вздернула подбородок Пчела, бросая этот козыришко на стол. А уточнять не стала – что было это лет в шесть-семь, что было это в тире, когда Толя с Колей взяли ее с собой в парк метафорическим прицепом. Семнадцатилетние братья тогда уже женихались во всю. Были снисходительны, вальяжны, ловили девичьи взгляды, расхаживая по парку в свеженькой форме МЗУ. Стреляли они тоже во всю – с увлечением взрослых детей, но и Майке-Зазнайке позволил Толя стрельнуть пару раз в голографических страшилищ.
Пчелка уж не помнила, попала она куда или нет… Зато помнила как клянчила этот бластер, закипая от праведного гнева что ей не дают поиграть в интересную игру. Даже пинданула разок Толю, помнится, в рамках последнего довода королевы. Хе-хе.
Но ведь была же в тире! Но ведь стреляла же из бластера по уродливым голографическим тушам, ага-ага!

Усмехнулась Майя Юрьевна теплым воспоминаниям, прыснула со смеху тихонечко, лукаво на Чижика поглядев.

- И где это вы так хорошо обучились пользоваться оружием, капитан? Майя Юрьевна начинает думать, будто бы это часть вашей преподавательской подготовки. А что тут такого? Логика вполне ясна. Вот ежели например класс двоечников попадется или отборных хулиганов, тогда оно конечно понятно… Тут тебе и гранаты будут нужны, и бластер, и даже плазменная бомба, ёшкин кот, потребуются преподавателю. Может даже через окно придется выпрыгивать или вызывать спезнац, если уж совсем разбуянятся ученики.
Рассмеялась, прикрывая рот ладошкой рыжая девушка. Отошла чуть подальше, провожая шаттл.
Потянулось патокой время – напряженные эти минуты длинные как вечность, когда не знаешь, что произойдет и когда именно произойдет. Произойдет ли вообще? (хоть бы пронесло!) Понадобится ли оружие или не понадобится. Череда вопросов. Жутких таких, неприятных и мрачненьких.
Влезать в эфир Майя Юрьевна не собиралась – и без нее справятся мужчины, нет ничего хуже глупых советов в критической ситуации – они только отвлекают и бесят своей бессмысленностью. Впрочем, ничего критического пока и не происходило, Слава Богу.
Пчёлка читала книгу, изредка кидая взгляды на экран и снова окунаясь в книгу. В этюды эти шахматные новичковые погружаясь, в текст, в наглядные схемы на страницах, постигая науку в первый раз. Отдаваясь делу не всей душой (все-таки грызла тревога за первую группу), но скажем так, изрядной её частью отдаваясь-то.
Открыла Майя Юрьевна свой термос с живительным вкусным чаем припахивающим лимоном. Извлекла из сумки походную кружку на свет. Поглядела на мужчин. Больно уж мрачные лица вокруг, а когда оно так мрачно, то это уже не здорово.
Не здОрово прямо скажем и совсем даже не здорОво, так и перегореть можно на старте, если весь нерв раньше срока выкипит крутым бульоном.

- Иван, не желаете ли чайку? Хороший лимонный чай, горячий, аки раскаленная земная лава, такой Майя Юрьевна и обожает на все сто! Между прочим, с мёдом, между прочим очень даже душистый пчелиный чай. Кайрат Тимурович, а вы? Кто-нибудь еще? – усмехнулась задорно. – Скафандры если что впитывают, уважаемые джентльмены, беспокоиться решительно не о чем…

- Ну как дела, барышня моя разлюбезная? - Чуть приподнял брови Эдик, остро пожалев о своей сигаретке. Табаком от него наверное ароматизирует, аки от уличной урны же! За версту, если в соответствии с местными реалиями выражаться. - Да ты погоди "не пущать", сердечная! Чего раскричалась-то?

Улыбнулся по доброму лейтенант. Жвачку из кармана достал, вытряхивая себе на ладонь две подушечки.

- Видала такую невидаль клубничную? На вот! Одну тебе от всей души презентую, красавица ты моя голосистая, а вторую себе любимому возьму... - поглядел в упор на девушку Звериков, задорно стеклами очков сверкнув. - Ну как, рискнёшь угоститься?

Это была особенная минутка, может быть даже пол минутки или всего лишь пару мгновений, которые говорят много больше слов. И важнее тысячи нелепых фраз сейчас было это молчание, этот короткий живой взгляд Майи Юрьевны, которая уже спешила, которой уже надо было встретиться с Кырымжаном и отправиться по своим делам. И которая застыла сейчас безмолвно, рассматривая ненадолго Фёдора Михайловича, промельком даже и в то же время по-настоящему принимая для себя данкийского капитана. Примечая в нем что-то новое, человеческое, обыденное такое и замечательное; удивительное и в то же время буднично живое как тогда в лифте, когда он из героя, из некого персонажа в ореоле неземного сияния вдруг превратился в мужчину. В земного мужчину превратился-то Фёдор Чижик, со своим мнением, со своей историей пьяной юности; с простой этой житейской историей, за которой достоинства скрывались и недостатки тоже!
Вот и сейчас, серые глаза девушки удивленно посветлели, замерцали даже снежными блёстками отражая эмоции. Сердечность отражая. Радость этого нового открытия, принятие этого мужчины и конечно же, то самое «ах!», которое мы испытываем, когда человек становится нам ближе. Когда из фигуры отстраненной да загадочной созданной нашим воображением, проявляется вдруг живая личность, точно такая же как и у тебя – со своим настроением, со своими гудящими пчёлками и шныряющими таракашками в голове, со своими смешинками и вредностями тоже, ну да, ну да.
Ах! Плеснулось это самое удивление в Майе Юрьевне. И было это теплое удивление, не то противнистое чувство, которое отвращением сменяется, острым ощущением неприятия. Чуждости этой плесневелой, когда до тебя доходит – да он же совсем чужой мне! А то удивление это было, когда ты рад узнать человека нового, когда ты заинтригован им и полон живого любопытства. Когда ты понимаешь что это ТОТ САМЫЙ человек, но это именно что ЧЕЛОВЕК – не таинственный герой женского романа без страха и упрека, а такой же точно хомо-сапиенс как и ты сам. И интересно тебе с ним. И остро тебе с ним. И горячо, и покойно-родственно тоже.
Потому что вы похожи! Достоинствами своими похожи, любовью похожи и агась-агась, какими то своими личными сложностями тоже.

Улыбнулась Пчёлка.

- Какой вы сейчас! – произнесла тихо, удовольственно произнесла, с тем тёплым чувством в голосе, которое о добром говорило. Даже о чудесном говорило то! Заявляло прямо-таки и выкрикивало без всяких ненужных недомолвок.
Понравился Пчёлке Майе этот поцелуй в щечку. Ободряюще дотронулась она рукой до Фёдора Михайловича, снова ярчайшей своей улыбкой расцветая. Особенной. Половинчатой. И очень даже щедрой в этот момент – и глядите-ка, половинчатости в улыбке этой на мгновение не стало, почти по-настоящему разулыбалась Данкийская Молния, откинув голову назад и прикрыв глаза. Может она глупо сейчас выглядела, может нелепо немного – с этим счастьем по лицу разлившимся, с этими прикрытыми глазами и румянцем на щеках, слишком уж открытой в своих чувствах могла выглядеть великолепная Майя Юрьевна. Но было всё именно так.
А потом бесценное мгновение прошло, когда Светлова прочувствованно кивнула, собираясь откланяться:
- Фёдор Михайлович – капитан вы. Не волнуйтесь. Я буду разумно помогать, эээ, с позиции логики помогать-то, агась-агась. Что бы там ни было – капитан вы. Я рада… я тоже бесконечно рада!
И хихикнула вдруг не удержавшись.
- …Что для вас Майя Юрьевна ценнее велосипеда! – скользнула рука на прощание по его руке, тепло скользнула, мягко. Без шуточек скользнула и юморин же, сокровенным огнем сердца делясь, честным этим своим пламенем.

Построжала Валькирия лицом, побледнела веснушками своими пёстрыми, пугаясь предстоящего разговора с Майором, поправила одежду на себе, дабы строгости придать образу рыжему. Но на щеке поцелуй цвел. На щеке месяц-май отдыхал.
Ага-ага.
...И когда было жутко по коридорам идти вслед за Майором, когда уже накатывала липкая паника заставляя трусить, рука нет-нет да к щечке прикасалась. Оттого жутче становилось Светловой, чуток нервенее и тревожнее становилось рядом с Кырымжаном, но в то же время спокойнее становилось и веселее.
Она ведь не хотела делиться с этим военным своим личным, но личное имело место быть. Такое большое и великолепное чувство, которое оберегала как лучшее сокровище в душе.
Впрочем, она не стала скрытничать. Поделилась пламенная Майя с Кырымжаном своей радостью, доверилась ему, осознав, что он уже все знает. Сначала чуть было в обморок не упала от вторжения этого грубого прямиком в сердечное, а потом приняла, потом разулыбалась снова, развеселилась доктор Светлова. Растеплелась рыжей своей натурой.
Взбежала по ступенькам легко и весело – сначала вверх, потом вниз, наслаждаясь ощущением свежести. Чувством здоровья этого кипучего наслаждаясь-то, после припадка слабости, когда отказали ноги и накатила льдистая мгла.
Пробежалась по длинному коридору девушка. Замычала даже что-то себе под нос в медотсеке, хотя со времен Пещеры не пела. А тут вот обрушилось оно на нее – счастье искристое, звонкое, радостное принятие это самой себя и всего мира! Острое счастье, усиленное недавними переживаниями – разговором этим тяжким с майором и счастливым его завершением подчёркнутое.

Вылилось счастье в какую-то тихую песню себе под нос, в желание это восторженное поделиться своей радостью с миром.
Она и делилась. Хорошо им сейчас было с доктором Григорьевым заниматься сборами. Второй данкийский врач тоже выглядел довольным жизнью. Майя поглядывала на него с теплом, с восхищением даже, наслаждаясь совместной работой с этим человеком.
Процедуры, проверки согласно Протоколу, череда записей в медицинском журнале… В перерыве навестила Майя Юрьевна свою орхидею, делясь с подругой радостью. Притронулась к щеке своей задумчиво, поглядев на космическое растение. «Да-да-да, даже не верится, что Майя Юрьевна здесь всего три дня. Как много, однако, может перемениться за такой короткий отрезок времени! Ё-ё-ёшкин кот. И что же будет дальше, хотела бы я знать, такая вумная Пчела… Что же будем дальше? И как оно будет дальше, скажите-ка на милость многоуважаемые дамы и господа?… Таинственный странный мир, вот я о чем.»
Покачала головой, опрыскивая ироанскую орхидею из пульверизатора. Ресницами задрожала. «Мне нравится. Ооо! Мне это действительно нравится. «Я – мужчина». Вот он какой, Фёдор Михайлович! Но мне нравится, мне действительно нравится. Ха-ха. В другом человеке это бы взбесило, сто процентов – ненавижу все эти рыцарские сантименты, попытки меня защитить и прочую галантную чушь из бабушкиного сундука. Но…
В Фёдоре Михайловиче мне это нравится. И ничего странного, когда так тепло на сердце, и щемит, и пьянит счастьем…»
Опять потрогала свою щеку легонечко, кивнув родному цветку. Есть вещи, которые даже в мыслях словами не озвучиваются.
Любовь. Счастье. Страх Его потерять. И снова любовь…

...

- Какие все здесь серьёзные, - обратилась она к Ивану, снова влезая в скафандр. – Удобная хорошая вещь, ну а если… пардон, Майе Юрьевне захочется в дамскую комнатку, чтобы припудрить свой нос, современная наука решила этот вопрос?
Подвигала руками, примеряясь к новой шкуре.
С собой в этот раз Майя Юрьевна взяла немногое – только рюкзак с медикаментами да объемистую сумку через плечо, полную разных полезных вещиц, как-то: термос с чаем, влажные салфеточки и прочие мелкие походные удовольствия.
Еще взяла обучающую шахматную книгу, с живейшием удовольствием глядя на эту бумажную драгоценность – пока первая группа будет покорять неизведанный новый мир, одна Пчела сможет прокачать свой мозг. Будем честны. Майе не терпелось броситься в текст, вот абстрагироваться от всех мысленно, оставшись теа-тет с этой книгой. Пускай данкисты покоряют неизвестные джунгли неизвестных планет, а один доктор тихонечко книжку полистает в сторонке.
Хе-хе-хе. Пока его услуги не требуются.

С удовольствием присвистнула, эдак тягуче да смачненько, разглядывая оружейный арсенал.
- Кто-то должен был это сделать, - серьёзно кивнула Фёдору Михайловичу головой, поправляя свои рыжие волосы вновь уложенные в косу. – Никогда не видела столько оружия разом. Это впечатляет! Звуковое сопровождение добавляет моменту пафоса, ага-ага.
Чуть вздернула бровь.
- Помогите разобраться, конечно, я буду рада, - серые глаза блеснули хитрецой. Конечно, можно было бы и самой поразбираться с этими гранатами, уж явно не для Эйнштейнов оружие, но, кажется, капитан хотел показать самолично…
«Мужчины же, вот оно в чём штука. Мужчины!»

Он усмехнулся гаденько, этот большой болотный гад с кожистыми крыльями. Ухо потрепанное почесал задней лапой, затем взрыкнул лениво, обдавая тебя, Макс, свежей вонью сладковато-прогорклой трупчины, неторопливо между желтоватыми зубами зверюгена разлагающейся.
Хихикнул издевательски кот. Сверкнул глазищами своими кошачьими, немного выпученными и загадочно желтыми – только зрачок больше змеиный напоминал, так и тлел себе недобрым угольком в ночи, разбрасывая острые искры этот самый зрачище вертикальный.
И вроде светло еще, и вроде золото рыжее заповедные леса укрывает мягким одеялком, травы себе шуршат вдохновенно, таинственно, и пахнет по летнему щедро, пахнет сладко и чудесно. Сахаром прижаристым, жирным духом земли веет, а неуютно вот как-то сделалось, ощутимо так гадостно сделалось на полянке гхтаньевой. От присутствия Зверюги неуютно, само-собой же, а еще от холодка этого мерзенького, споро от земли распространяющегося. Льдистого такого. Беспощадного холодка. Трогал он ноги, пробирался сквозь подошвы тонких кед. Лес дрожал, волновался, болтали о чем-то дремучие деревья и первый листик, красивый резной лист хашетайне изумрудной слезой приземлился на руку Динь. Как-то вдруг побагровел в руках девочки и сморщился.
Тревога молчаливая. Царство красного, алого, темно-зеленого и золотого цвета.

- Бу-бу-бу, Млада. Мммм, какой грозный зверёк. Скажите-ка на милость! И вкусный наверное, и задиристый такой в сложносочиненной ситуации, - жалом скорпионьим небрежно землю хлестанул Недосимбыч, выбивая облачко пыли. – А ну как ночь придет, чего делать будет наша млада? Задиристая сладкая млада светлой шерсти, как она тогда станет скулить, когда большой желтый глаз рухнет за край мира и наступит время Болотницы? Ночи Ночной, Красавицы Непогиблой! Бабушки в сером, как ее иногда зовут, ха-ха-ха. Думаете, вас эти самый гхта-а-аньки защитят? (промурлыкая издевательски), хэй хэй… Тогда уж сразу ждите пришествия ханнэков, раззевайте пасть и глотайте зеленое мяско мои юные малыши! Ханнэки то, зыннэки сё. Только плевать ханнэки на ваши дела, отрыжка чертова, агахыма проклятое. Вот что такое ханнэкам ваши дела!
Усмехнулся зверь, а глаза внимательными остались да льдистыми, глаза змеиные глядели жутенько. Не моргая. Скорпионье жало взад и вперед себе ритмично ходило, словно бы кобра зачарованная звуками арабской дудки.
На Динни поглядел жуткими своими глазами красавец.
- Кто я, не так важно, мои разлюбезные, вопрос - кто вы! Пророчество говорило о четырех Младах, о четырех легендарных героях, фу-ты ну-ты, которые придут нас всех спасти, вас спасти. Гнилой город Иррийцев спасти и эти вонючие ханнэчьи лужи. Фрррр! Оживят левиа-а-афанов, победят недобрую старушку. Хай-хэй. А что я зрю перед собой? Я созерцаю напуганных пьяных детей всего лишь. Скажите-ка на милость! А где настоящие млады затерялись, геройские крепкие туши, что будут рвать и метать? Вы убили их и съели их черепа, малыши!? Где вкусные человекинэ с сердцами горящими огнем, истекающими героизмом и смелостью. С той самой могучей печенью которая жирна? Которая так сладенько вкусна на моих клыках? Фррррр. Ну… хотите идите за мной, мла-а-ады. Или умрите, когда желтый глаз упадет в свою могилу. Ишохорья. Время увядания и нового рождения. Эгерей – время темного рока. Ва-а-ашего рока, если останетесь здесь.

Поднялся лениво. Двинулся себе прочь с кошачьей грацией.

- Эх-ха, смерть это тоже выбор. Желтый глаз падает за край мира и маленькие сюрпризы поджидают маленьких искателей приключений. Иногда они умирают быстро, сладенькие, а иногда с мучениями. Ох уж эти глупцы теплокровные человечки! Но вы сидите здесь и ждите свою судьбу, ребятушки. Она придет с неба, ха-ха-ха! Бабушка всегда рассылает своих крыс на небо, хо-хо-хо. Э-э-эчей, эчей, эчей. Бабушка любит шутить, хэ-хэ-хэ.
Развернулся Зверюга. Неторопливо вдаль пошел местный король Лев, но явно не спешил в этом деле, нарочитенько неторопливо прочь двинулся, будто бы не желая уходить. Он ведь здесь долго сидел. Глядел на вас спящих, варил про себя что-то в большой кошачьей голове…

- Хи-хи-хи! – рассмеялась вдруг фигурка звонко-звонко, в ладошки прямо таки захлопала, перед Саньком закрутившись юлой-переростком, потом подскочила себе и подпрыгнула весело. – Фюить! – свистанула.
Глядь, Сань! А ноги-то мохнатые у человечищи, ноги-то звериные, каштановой шерстью поросшие! Босые прямо-таки в этой коричневой топи да грязище себе красуются. Рога дровянистые на шляпе скрипят, а глазища желтые так и мерцают, аки звездочки небесные.
Урчит себе этот жуткий чужак словно большой зверь. Гррр - из под шляпы слышится раскатистое дыхание.

- Хороша, хороша! Баранки хороша, мясо хороша, вобла хороша, яблочки хороша. Человечина хороша кушевайт тоже. Ээээ нет, или не хороша? – снова хихикнул, отплясывать принявшись этот импульсивный незнакомец.
- Ай согласен я, ай довольна я. Ура-ра-ра-ра! – к конфете лапу протянул, язык длинный высунув от удовольствия.
…Что-то знакомое в фигуре проявилось, словно бы ты уже видела такое, Сашкенция, язык вываленный, рога на голове. Да-да, уж точно ведь встречала когда-то.
- Дай-дай-дай мне сейчас же давай твоя моя! – подергал пальцами и вдруг посерьезнел. - Идти с тобой двушница, топ-топ хлюп-хлюп по болотам смердящим. Так есть, так хочу. Только там Смерть бродит, добычу себе ищет и выпивает тепло, будто жирный суп. Уууу, двудушница. Я сбежать, ты обратно меня волочь. Хи-хи-хи, вот так судьба-судьбинка-судьбинушка. Идешь туда? Магию надо! Ха-ха. Без магии нам никак, без ханнэков, без старых костей никак. На кладбище надо, на лежбище надо, где косточки сладко спят. Магия нам нужна, старые духи нужны. Хи-хи-хи, пойдешь к мертвецам голодным? К тем самым пойдешь, кто один в темноте бродит? Ууууу. Темнота падет – мертвецы голодными станут. Твоя понравиться им – давайт магию, не понравиться – скушевайт тобой. Идешь? Дрейфишь? С собой берешь жарких душ охапку? Чем больше жарких – тем лучше. Много тел - мало силы мертвецом. Мало тела – мертвецам легко-легко тебя ловить! Можешь идти магию добыть, можешь не идти. Можешь прямо в шахту топ-топ, хлоп-хлоп. А она мням-мням, старая шахта!

Требовательно когтистую лапищу раскрыл, больщущую такую, огроменную даже на фоне твоей маленькой руки, Сашок.

- Давай камушек этот моя твоя! Что делать он? Магию делать он, верно? Магия хорошо. Магия славно. Камушек магичий карамельный, дааааа?

Дивнийские зачарованные львы сохраняли гордое молчание. Покойные, царственные даже эти гиганты холодно взирали на пришельцев, не слишком-то одобряя план с выбиванием двери. По всей видимости.
...Старый щербатый мрамор, глубокие трещины избороздившие утомленный от времени камень, поросль темного мха – монументы достойные и великолепные, старинные и очень даже колоритные в ночи, поглядывали на вас с Пэрри. В разрывах туч колдовской лампой проглядывала рыжая луна, а дождь падал на землю косой стеной, убаюкивая. Мурлыкая. Навевая густо-фиолетовую дрёму свою.

- Май вла, да ты гений! - Рогатик Пэрри удовлетворенно хмыкнул, устанавливая рядом чемоданчик; уж если что-то разбить требуется, так коднары они завсегда рады, особливо если раздраженной даме можно угодить и перекрыть поток её кипучей болтовни, шкворчящей аки яичница на сковороде с маслицем. Будем честны.
- Белла Карамелла, протрика-свои ушки, девонька моя, и внимай восторженно! Проклятый черный эгерей! Откуда бы мне знать, остроухая, что это за магия и отчего она тебя так измарала? Ты могла остаться голой, моя милая кубвахшара карамельная, а я тебе помог. Пришлось хрен-провизировать на ходу. Лучше поблагодари-ка дядю Перри и смотри во все глаза, красавица ненаглядная, как я эти вшивые двери с петель снимать буду!
Азартно дернув мохнатым ушком, пернатик вытащил свой огроменный чёрный меч, приготовившись обрушить его невиданную мощь на несчастливую дверь, посмевшую заградить путь истинной принцессе Фейерии: - Ща мы ее драную одним ударом сковырнем…
- На вашем месте, я бы не стал этого делать, мисс! – вдруг шевельнулся каменный зверюген с крыльями.
- Гррыблое, ж-жутчайшее з-заклятье исволено быть наложен нашей гррр-спожой, - деловито пояснил второй каменный гигант, демонстрируя усеянную клыками великолепную свою пасть.
- Вы можете превратиться в жабу, мисс!
- Или в отвр-р-р-ратытельный маленький та-р-р-ракан…
- Или вы станете и тем, и другим одновременно, мисс, ибо достойная госпожа леди Меллани Фейерийская, терпеть не может воров. Лгунов. Мошенников. И прочих сомнительных личностей.
- Она пре-р-р-ревращает их в мэрзкий кольчатый че-е-ервяк и выпускает в свой сад!
- А иногда обращает воронами и отпускает в небо!
- Накладывает жутчайший пр-р-роклятье исфоляйтен.
- И конечно же испепеляет в хлам…

…Кажется, эти два скучающих гиганта увлеклись собственным красноречием; задумчиво расхаживая по каменным постаментам, львы увлеченно рассказывали о тех жутких карах, которые обрушатся на голову вора в случае непредвиденного вторжения. Кажется, им это так понравилось, что они уже совсем отвлеклись от вас двоих, предаваясь своим цветастым, восторженным даже фантазиям под проливным дождем.
Наконец звери затихли, а крылатый лев склонился в изящном поклоне:
- Но мы действительно знаем пароль, мисс!
- Бэда лишь в том, что мы не могайт назвать его сказать всякому пэр-р-р-вому встрэчному лгуну, коднару, или женщину. То невозмогайт!
- Вдобавок, здесь очень скучно мисс, а как вы понимаете… если в твоем распоряжении вечность проклятья, то вполне себе можно немного впасть в уныние.
- Р-р-развэселите нас, достойныя сья, и мы на-а-азывайтен тэбе ш-шифрр!

Огромный бескрылый котей с именем Альфред удовлетворенно оскалился, с изяществом утомленного кота плюхаясь на камень. А учитывая что и сам он был мраморным, замшелым и старинным львом, звук получился вполне себе громким, почти что взрывным же! Ба-бах!!!
...Возможно, именно поэтому тётушкин дом стоял чуть в стороне от всех остальных приличных домов. Заповедный маяк из той самой книжки, которую тебе доводилось читать, Белла! Вместо моря – дремотная лента притихшего канала, а волшебный мир воплощает строгий трехсотлетний город, обласканный дождями да туманами.
Человечий город сотворенный из стекла и камня, совсем не похожий на родную Фейерию.

…Она угрелась в этих его полуобъятиях, таких теплых, таких живых. Разулыбалась тихой своей улыбкой Джоконды наша Пчёлка, когда скользнули его горячие пальцы по её рыжим волосам - раскаленные даже по мнению Майи Юрьевны – такие себе нежные, понимающие пальцы капитана, не строгие сейчас, не жёсткие в своей отстраненной прохладе.
Чудесно близкие пальцы!
Тогда девушка просто замолчала прикрыв глаза. Не закаменела, стоит заметить. Скорее застыла от этой нежности Пламенная Майя, простотой этой, добротой жеста убаюканная, умягченная, ошарашенная счастливым мгновением – которое один на миллион мгновение-то, что красавица Земля среди бездушных звёзд!
И не существовало сейчас ничего в целом мире кроме длинного стола, кроме этой прекрасной столовой ничего не было важно. Домашний запах блинов напитал светлое помещение, запах сливочного масла въелся в саму Майю, запах теплого теста и свежей прижарки домашний дух, и сквозь всё это – пробивался запах его одеколона, волнующий свежий аромат. Женское сердце, такое себе молодое ещё, переполненное огнём сердце Майи Юрьевны ухнуло в груди, когда его пальцы скользнули словно бы невзначай по ушку – и больно стало от счастливости этого момента, и напряглась её рука в его мужской руке. Но расслабилась тут же узкая кисть доктора погладив его запястье. Сжав ободряюще его пальцы, и голова доверительно прислонилась к мужчине, а длинные ресницы задрожали счастливо.
…Мягкие девичьи пальцы прихотливо погладили его ладонь, задумчиво погладили и нежно, легкими касаниями лаская
кожу, а потом она вдруг подняла смущенный взгляд к нему, так близко сейчас глядя глаза в глаза. Вот услышала про кошку, рассмеялось себе тихо-тихо, весело и неуверенно немного по своей привычке, а затем обратила взгляд к Фёдору Михайловичу, делясь этим своим доверием. Как он ей прямо в глаза поглядел, так и она на него!

И думалось Светловой о поцелуе, о его невозможности само собой и о том, что захотелось ей вглядеться в капитана, всмотреться в капитана и саму себя показать тоже. Вот такую, какая она есть сейчас! Немного напуганную девушку, будем честны, немножечко оробевшую со всеми своими веснушками, с грустнотцой этой привычной в серых очах, с горечью и с пламенем любви одновременно. Любви было много – пепла мало. Майя смотрела на него просто и одновременно сложно, улыбалась уголком губы, и посверкивало в ней веселье. Вопрос, пожалуй. И утверждение ещё: «Мы с вами близкие люди? Но ведь близкие, Федор Михайлович, ага-ага! Тут даже пчёло-кошки тему просекают. Очень и очень близкие, потому я не смею вас поцеловать, оттого не смею подойти ближе! Я же понимаю… возраст и всё прочее, я же понимаю невозможность и насилие этого для вас. Мне семнадцать. Но вот мы вместе сейчас и нам хорошо друг с другом, я люблю вас и не целую именно поэтому. И не прошу поцелуя от вас. Я только…
Только!»
Майя Юрьевна аккуратно обхватила его руку молчаливо спрашивая дозволения, а затем поднесла его ладонь к щеке своей тёплой, пушистой как персик. Такой себе свежей-свежей молодой щёчке. Прикоснулась к мужской кисти горячей своей щекой, обдавая жарким дыханием. Прикрыла ненадолго его ладонь своей ладонью, глядя на Чижика с тёплой смешинкой во взгляде. С одобрением. С печалью этой пронзительной, с легкой искринкой в сером её взгляде, с желанием этим тревожным чуть дальше зайти, чуть ближе. Но держала себя в руках и улыбалась задумчиво данкийская Пчелка и смотрела на Фёдора Михайловича словно бы заново, словно бы в первый раз видела его лицо. Брови строгие. Красивые губы. Помолодевшие, изменившиеся глаза…

- У кошечек тоже есть коготки, Фёдор Михайлович, олрайт? Я ведь тоже не беззащитная барышня со сломанным ногтем, ооо вы не волнуйтесь! Майя Юрьевна не хрустальная ваза - не разобьется от неосторожного обращения, я вас уверяю! - чуть сжала его руку своей ладонью, прикрыв глаза. Словно бы напитываясь этим моментом, чтобы продолжить жить дальше в новом дне. – Конечно, вам не стоит всё одному. Оружие-то мне не нужно, но что бы ни случилось, мы же вместе Фёдор Михайлович, да?
Приподняла рыжие брови вверх.
- Вы не один, вот что я хочу сказать. «Ты за меня, как я за тебя», так это кажется называется! Вы не должны думать, будто отвечаете за меня как за маленького ребенка. Так в Пещере было, но ведь не сейчас же, верно? Не волнуйтесь, пожалуйста, здесь все взрослые люди и вы не один! Майя Юрьевна будет рада прикрыть спину… Вот рада, понимаете! И я рядом чтобы помочь, можете на меня рассчитывать, не бойтесь за то, что я сломаюсь или перегорю как бракованная лампочка. Сто процентов – не засбою от неаккуратного обращения.
Чуть сжала свою ладонь его ладонь прикрывающую.
- Видите как наши руки хорошо вместе смотрятся, то-то и оно. Вы держите меня, Федор Михайлович, а я держу вас! Вы сейчас такой интересный… и раньше были интересным, только холодным как морозильник. Притронься – обожжёт. А теперь вы тёплый. Великолепная Майя Юрьевна начинает думать, что вы все-таки не робот из холодной стали, а вполне себе живой капитан, ага-ага!
Хитровато улыбнулась с теплом поглядывая на их соединившиеся руки, а потом отстранилась нехотя, так как нужно было заняться делами. С болью отстранилась, с мукой в серых своих глазах.
- Тогда идёмте, угу.

...

Ну, хрустальная ваза или не хрустальная, а все же Майя рассыпалась перед майором на миллион осколков уж если метафорически выражаться. Рассыпалась вначале. Побледнела. Осела на ступеньку наша девушка безвольной медузой, а потом вдруг собрала себя из осколков, нахмурившись упрямо. Зубы сжав наперекор своей слабости нечаянной.
Так и отец, он ведь никогда не сдавался. Капитан Светлов не слабак, и дочка у него нервенная конечно натура, но не слабачка. Не разваливается в сопли случись что.
Так бодрилась про себя Майя сжимая челюсти, хмурилась, недоверчиво глядя на Кырымжана.
«ТАК ОН НЕ ПРОТИВ!?»
Доброта его неожиданная девушку слегонца ошарашила, она покачала головой вздохнув себе протяжно.
- И вы совсем не против, Кайрат Тимурович? Не считаете будто бы Майя Юрьевна какая вертихвостка проклятая, натура легкомысленная или еще чего? Ролики они конечно меня не красят, - девушка припомнила свой пьяный ролик, снова вздохнув мучительно. – Но, это только часть меня, часть моей жизни. Само-собой! А всё что здесь вчера произошло, оно, мать его… пы-простите… оно серьезно для меня. Вот вы второй человек, которому я это объясняю, не самое приятное дело на сто процентов! Я бы и рада не обсуждать это более, то есть… ну, оно же между нами, верняк? Между Фёдором Михайловичем и мной, по громкой связи не очень-то охота чтобы про это объявляли...

Дёрнула уголком губы посиневшей себе от переживаний. Взбодрилась Пчела.
- Хорошо. Спасибо за ваше тактичное участие, майор. Это… Круто ёшкин кот! – рубанула ребром ладони воздух, потеплев веснушчатым своим лицом.
Отступила мерзкая муть. Облегчение накатило.
– Я… Я уж думала вы сейчас этический разгром устроите для Майи Юрьевны, а ведь когда дело касается таких вещей… Ну-у-у, личное на то и личное, что это не для головидения, даа? Спасибо, Кайрат Тимурович, вот уж точно. Спасибо! Не будем отвлекать доктора Григорьева, Майе Юрьевне собраться необходимо. В этот раз налегке, вряд ли чемодан потребуется, ага-ага. Тогда я пойду, соберусь ёшкин кот. А вам спасибо! – улыбнулась кривовато. – Доверие майор, да? Вот вы знали о моих чувствах к Фёдору Михайловичу и ничего не сказали, крутяк. А за дисциплину не волнуйтесь, Майя Юрьевна не собирается субординацию нарушать или еще чего… Всё будет пучком! А чувства, ну они есть… Я бы и не стала никому говорить, но вы же всё видели уже. Ладно. Порядок. Пойду тогда.

Разулыбалась Майя Юрьевна представляя себе сборы, обрадованная этой простотой майорской и тактичностью. Почему разоткровенничалась с этим воителем грозным? Так ведь он всё знает. И на отца похож. Может и хотелось Майе вот так же и отцу признаться, чтобы он принял и простил.
Показала Майору большой палец, поднимаясь со своей ступеньки – трудно еще пока поднимаясь-то, но уже наполняясь свежими силами. Хорошо это, когда человеку можно доверять!

Медленно да верно, всё шире становилась гулянка, всё цветнее, все вольготнее тёк себе первобытный праздник под зеленым шатром деревьев - с пьянством, с кутежом, с мордобоем этим положенным; с застольными песнями залихватскими да грустными. Бурлил себе бордовой волной, шумел чародейской своей каруселью ярко-алый праздник. Деревья трепетали на ветру, протягивали к каменным столам узловатые свои руки-сучья, а молодое пьяно-искристое вино уже ударило в голову Максу да Динни, уже повело за собой хмельными шаткими дорожками.
Помнилось смутно.
...Как рогатый вождь принял бинокль торжественно значительно, чуть приопустив уголки губ своих звериных даже, напитавшись важностью момента. Как кивнул достойно этот великолепный охотник, когтистую лапу возложив на плечо слишком уж повеселевшей девочки.
А потом навалилась разом череда событий. Боль и сладость, расставания печаль и знание нового чуда, танца пламенная страсть и горечь потери волшебства. Уморились юные души. Запутанные кружевные тени протягивали к вам свои лапища, древесные кроны чаровали дремотой, оленьерогие завели какую-то песнь и было в ней о прошлом и о будущем, в странную сказку складывались текучие как густой мёд слова.
Рассказывала песня. Об Ирри – стране новых людей, а ханнэках – оборотнях прошлого. О древнем мире разделенном стеной и о фантазии, что была отсечена от реальности грубым ножом. Пели гхтани о шахте, о приходе Эччей распустившей свои черные щупальца повсюду, поразившую людскую вселенную своими гиблыми нитями словно плесень. Высокую несокрушимую стену воздвигли чтобы ослабить Эччей, Эччей затихла но не ослабела. Эччей жила. Эччей распространялась.

Повествовала неторопливо песня.

Как-то соскользнулось вдруг в сон. В приятный этот золотой сон пахнущей полднем и мёдом, под осенним небом, когда солнце так еще высоко летело в своем величии полуденном. Спалось долго - час, два или целую вечность вполне возможно. Не было ничего, просто приятная дрема разлившаяся по костям и венам, мягкой своей волной.
Потом Динни пробудилась – погладило солнышко ее невинную белую щеку, какая-то муха лапками пощекотала. Солнце переменило свой цвет, сделавшись пламенно рыжим как косички молодой танцорши. На поляне царила строгая тишина и отчего-то сердце было к этому готово: каменные столы стояли опустошенные, деревья тревожно нависали густым дремотным пологом – настоящие дуплистые хашетайне. Гхтаней само собой не было. И праздника не было тоже, а полдень уже сменился вечерней тишиной.
Солнце ползло по небу низко, рассыпало впереди себя длинные лучи-пики. В лесу как-то сделалось тревожно, а на поляне всё еще волшебно было и красиво. Храпел Макс расцветший синяками. Рядом с ним в землю воткнутый огромный нож красовался – прямо таки цельной кости кинжал, воткнутый в землю по рукоятку, тот самый, из хрустнувшей лапищи Бодливого Рогача Ычектани.
Кости Макса болели. Левый глаз заплыл, а во рту противнисто шатался зуб, обдавая сиреневой болью при неосторожном прикосновении. Черныш наглотавшись чудного пойла храпел себе где-то в душе, а сознание подростка уже пробудилось. И головная боль верной подружкой тоже на месте оказалась. И тошнота. И сушняк адский.
Агась. С добрым вечерним утром, Максимка!
И еще новый знакомый, конечно же, тоже был на месте.
Сидел себе на земле и ухмылялся наглой рожей здоровенный лев, только вместо хвоста у него положенного всякому истинному льву – скорпионье жало красовалось. Крылья кожистые сложены на спине, улыбка что у чеширского кота – гаденько ухмыляющаяся на морде, зубастая-зубастая такая, а зрачки вертикальные, змеиные. Наблюдательные.

- Ну-с-с, привет! – скорпионье жало задумчиво дернулось себе. – И чего мы будем де-е-е-еть, млады? – пропел сладенько.

Эх, как же сильно Майе Юрьевне желалось остаться с Федором Михайловичем наедине, как же сильно хотелось нашей рыжей Молнии каким-нибудь великолепным, невозможным даже чудом снова встретиться с капитаном в коридоре один на один. На кухне или еще где. И чтобы повторилось это вчерашнее волшебство – когда бабочки в животе летали звонкие-звонкие до одурения, а живое сердце вспыхивало в груди, словно бы объятое огнём. Томилось в сладкой муке, ласковое-ласковое сердце! Майя тогда глядела на Фёдора Михайловича, утопая в нем, теряя себя и обретая в себе что-то новое, прекрасное, такое, чего и целой жизни можно не найти! Ищи не ищи, а любовь не валяется на дороге: дар это ценный, редкий, дороже самых дорогих сокровищ в мире.
…Иные люди целую жизнь ищут своего человека, и всё равно не находят. Перемывают тонны песка в надежде отыскать одну единственную крупинку золота. Но…
А Майе повезло!
Потому отдавала Пчёлка свою женскую силу для Фёдора Михайловича без остатка, совсем молодую еще и неуверенную силу, зато какую радостную, какую бодрящую в обмен на его мужскую! Согревалась в нём и не жалела саму себя тоже.
Чистота. Простота общения. Всё это было естественно, всё получалось само собой. И вот сейчас, когда не были они рядом, когда были отделены друг от друга посторонними людьми словно стеной – сердце Пчёлки как-то тонко ныло, захлебываясь серебряной мукой. Маленькими иголочками кололо душу. Казалось бы, и блины сладкие грели желудок, и утро было насыщенным да тягучим словно сгущенное молоко: на языке все ещё царила пшенично-охристая дрема, а сердце болело слегонца. А сердце ёкало, непокорное да глупое, словно бы всё время болел зуб. Только вместо зуба, болело чувство. Когда Он рядом – гармония. Когда они по раздельности – тонкая зубная боль посверливает. Тоска! По отцу тоска, и по Фёдору Михайловичу тоже.
Потому оставалось Майе Юрьевне лишь ловить случайные взгляды капитана – добрые взгляды и недолгие к сожалению; потому, оставалось лишь улыбаться Фотону Игнатьевичу поддерживая разговор, не выдавать саму себя, оберегая девичью Светловскую гордость. Глядеть на капитана исподтишка; любоваться его чертами попивая чаёк. Жаль только остывший уже и сделавшийся каким-то осклизлым на вкус.
Простывший чай, так это называется в Англии.

- О, Майя Юрьевна как-то не просекла сей момент, ну да, ну да,.. - веснушчатая девушка серьезно кивнула головой Кырымжану, задумчиво почесав лоб указательным пальцем. - Но с другой стороны, у нас есть «Данко», случись какое-нибудь поганистое чэ-пэ, Данко целой роты стоит, я полагаю! Тогда как два безопасника нивелируют риски для высаживающихся на поверхность планеты. Конечно, Майя Юрьевна не может настаивать, окей, сама бы послала лесом в пешую прогулку любого не медика, начни он мне по части лечения советовать, а всё же это моё мнение. Я не говорю, что оно лучшее - вполне возможно, оно некомпетентное, но…

Вздохнув, поглядела на Фёдора Михайловича. Сцепила кисти свои узкие в замок.

- Это личное мнение Майи Юрьевны, капитан, это моё искреннее мнение на все сто! И я бы считала подлостью молчать в такой ситуации. Поступайте как считаете нужным, это понятно, а все таки нас здесь довольно много смелых данкийцев, вот что Майя Юрьевна думает: корабль неплохо защищен от всех возможных рисков и контролируется «Данко»! В то время как высаживающиеся будут практически один на один с чужим, вполне возможно враждебным миром. Это. Не знаю… Вот действительно беспокоит, угу.
«…Как тот самый полет, в котором дети высаживались на чуждую туманную планету с одним взрослым учителем, ага-ага. А будь в экипаже два взрослых человека, всё могло бы сложиться иначе, или не могло. Это ведь был эксперимент, ёшкин кот! Нас не могли в нём убить. Могли, конечно, запугать; заставить каждую ночь от кошмаров просыпаться и мучиться от невыносимой душевной боли еще много-много лет вперёд, но джентльмены и джентль-дамы, рыцари действительно не могли нас убить. Вот в чём штука. Здесь на «Данко» всё иначе. Вчера нам повезло, анархисты оказались в целом дружелюбны. Кто знает, будет ли сегодня такое везение? Не хотелось бы мне оказаться на месте капитана, вот уж точно, тяжеленькое решение!»
Снова вздохнув, девушка поглядела на Фёдора Михайловича, словно бы этим теплым открытым взглядом желала поддержать его.
«Что бы ни случилось, я с вами, капитан! Даже если решение ваше будет отстой, я не стану этого напоминать сто процентов. Не стану говорить, будто бы Майя Юрьевна с самого начала это знала и прочее лирическое бла-бла-бла. Я просто стою сейчас рядом с вами, Федор Михайлович. Я уважаю вас. Чтобы вы не решили – вы не один»
Так глядела Майя Юрьевна Пчёлкина, моргая своими серыми мерцающими глазами – серьезно глядела, но беззлобно, не пытаясь разжалобить капитана, надавить на него своей любовью. Она сейчас была похожа на ту маленькую таракашку Майю из учебного класса «Фобоса». Рыжая рыжая девчушка.
Она любила Чижика и уважала его. Понимала, что его решение может быть плохим и осознавала, что никто не смеет судить Федора Михайловича; потому как этот мужчина - капитан, а значит вся ответственность сейчас лежит на нём. Даже не на Кайрате Тимуровиче, а именно на командире корабля. Это и есть его работа. Вполне возможно, и Майя однажды окажется на месте Чижика, если случится очень и очень плохая медицинская ситуация, требующая быстрого выбора из двух одинаково плохих вариантов.
В медшколе об этом говорили довольно часто – что жизнь не книга, хороший врач определяется умением быстро принимать решения, брать на себя ответственность даже в самой поганистой ситуации.
«А они будут, стопроцентно будут. Нам слишком везет!»

Прикусила губу, ожидая решения мужчин.

...

И разулыбалась половинчатой своей улыбкой встретив капитана. Чуть вздернула рыжую бровь в шутливой горделивости вздымая подбородок:
- Потому что Майя – всегда побеждает, кэп! – показала Фёдору Михайловичу большой палец, вставая в свою коронную артистическую позу. – Блины не могут получиться плохими, когда два прекрасных шефа творят своё волшебство.
Рассмеялась тихонечко.
- Как это я пафосно говорю, хе-хе, не каждому удается поддерживать соответствующий накал драмы, верно? Хотя нет предела совершенству, капитан, между нами… - перешла на таинственный полушепот Пчёлка Майя. – Между нами… эффективная Майя Юрьевна и вкуснее умеет готовить! Так точно. Всегда есть к чему стремиться, вот я о чем.
Улыбнулась, глядя на него с тёплой своей, даже с жаркой этой искрой во взгляде; такой весенней-весенней звёздочкой в душе! А потом чуть смутилась, приметив майора. И лицом чуть строже стала и бледнее чисто на вид, правда улыбка все равно в серых глазах плескалась, и смешинка задорная, и напоминание про встречу в голокомнате, кстати:
- До встречи, Фёдор Михайлович. Э-эх, а ведь Майя Юрьевна никогда не была на мостике. Чего не приходилось, того не приходилось…
Кивнула головой капитану, соглашаясь с этой своей светлой мыслью. Затем направилась к Кырымжану, задумчиво поправляя на себе рубашку и убеждаясь что все пуговицы застегнуты до ворота, что все предельно строго, аккуратно, и в общем-то, более менее, по военному.
- Я вся внимание, Кайрат Тимурович. Ага-ага, это означает что я сейчас послушно затыкаюсь, и… ммм… слушаю вас, майор! Эээ, о чём вы… или мы, хотели поговорить?

- Кх-х-хниги, - произнес Вождь прочувствованно, словно бы пробуя новое слово на язык, напитываясь его силой и познавая суть. – Книги. – Снова произнес на сей раз коротко, отрывисто, тревожно даже и чуть приопустив мохнатые уши свои, словно бы страшась испортить новое слово повторением, но всё же повторил c рокотом глубинным:
- Книги!
И каждый раз это звучало по новому, когда оленерогий зверь мурлыкал, произнося простейшее для Динни словечко бережно и удовольстенно. Пронзительно желтые глаза вождя глядели на девочку, и распространялся тогда от монстра ощутимый жар, волны этого чарующего тепла – запах здоровой шерсти да осеннего, прогретого солнцем леса. Он сейчас на льва был похож – этот достойный старый вожак!
Звериная морда в обрамлении могучей жесткой гривы словно у сказочного льва, но уши были широкими и длинными, совсем даже не кошачьими. А из под гривы, росли могучие прекрасные рога, похожие на ветвистые рога оленя – заостренные на концах, они были украшены колечками белого металла, а густая грива местами сплеталась в косы, придавая этому существу вид достойный и какой-то дикий одновременно.
Вожак глядел на Динни задумчиво, грустно-тревожно даже наблюдал как она пьет, вздрагивая усищами в такт её глоткам. Потом оскалился вдруг и бросился в танец – в яростный свой танец, энергичный, первобытный да жутковатый в своей необузданной энергии.
Перевернулся тогда мир, Динни. Хмельной, чумной!
Разошлось пламя по венам, вскипела юная кровь – хорошо стало, чудесно стало, и еще так стало, что теперь словно бы частью этого леса ощутила ты себя, его звенящей душой. Динь. И поняла вдруг. Пройдет еще совсем немного времени, покинете вы заповедную поляну с каменным столом и никогда более не увидите народ кхтани. Ханнэков быть может еще встретите на своём пути, а вот гхтаней уже едва ли.
Растворятся миражом эти дремучие монстры, но память о них останется. Пляска эта останется. Призрачная танцующая Динни навсегда останется здесь – на этой древней поляне среди повелителей хашэтайневых лесов. И еще что-то останется. Настоящее. Осязаемое такое!
- Возьми рог Левиафана, Красноволосхэ ирримлада. Труби три раза – три раза выручит тебя из беды. Не предлагаю тебя украшения белого металла - мала ты еще дня него, покорит твою душу бормочущая сталь. Возьми лучше рог Забытого. Порадовала ты нас и меня порадовала дева.

Кивнул рогатой головой вожак. Потом помрачнел седогривый.

- Опасайся катемхьяров и не бойся эччея, дитя. Катемхьяры – не гхтани! Запоминай, ирримлада, крепко сохраняй в своём сердце мудрость камчалы. Эччей питает страх. Где страх плещется – там эччей. Где о волшебстве леса тоска болит, там будут катемхьяры. Катемхьяры не гхтани. Помни в своём сердце, ирримлада. Катемхьяры – лишь то, чем кажутся, вовсе не то, что они есть.

А веселье накалялось на поляне, а веселье разливалось пенной рекой алого цвета, готовясь завершиться положенным мордоем. И тут и там уже сражались друг с другом кхтани, не на зло сражались, а потому что кровь кипела звериная, потому что выхода требовала первозданная лесная энергия. Кто с ножами костяными танцевал друг против друга, кто шутливо рогами бодался, оскалившись в жутковатой гримасе, а Макс на Ычектани бросился, сначала на стол заскочив, а потом уж кулаками заработав как следует.
Черныш, скотина не помог – свернулся калачом и засопел пьяная гадина, но и сам Макс лаптем щи не хлебал же.
Удар, и что-то хрустит под пальцами. Второй удар – звонкой болью разливается кулак. Потом по голове получил чем-то тяжелым – помутилось перед глазами, сломалось цветное кино. Потом пинданул как следует монстра, хорошо пинданул, задорно так – охнул Ычектани. Вырвал клок шерсти из его бороды, чувствуя шелковистое тепло на своей ладони.
Затем уж царапались вы словно кошки какие, пихались, размалевывали рожи друг другу кулаками.
А глядь! Уже поёте вместе – горланите во всю глотку нечто бессвязное и очень веселое, задорное, бессмысленное одновременно. И Ычектани хохочет от всей души, утирая желтоватые слёзы сочащиеся из глаз.
- Руби рог, ирримлада, памятью будет! Хэ-хэ-хэ. Дай руку свою младой, себе на память хорошим топором возьму!
В голове восхитительно пусто, а тело силой преисполнено. Хорошо. Весело. Чудесно же!
твою руку хотят на память рубануть, разве плохо это, Макс?

- Всему время своё, Ирримлады, время праздновать и время уходить. Есть три дороги в этом мире – болотная дорога старых лефиафанов, мертвые костяные леса катемхьяров, и железная дорога проложенная гордыми иррийцами, что грызут камень и выплевывает горькое железо взамен. Идите той, которая приведет вас. Идите и примите решение своё, Быть Стене или ей уже не быть, Млады. Бойтесь Старуху и не бойтесь Эччея, потому что бесполезно бояться его. Крепите сердца.

…Только Афоня уже не слышал этой речи, только ушел раньше своей собственной тропой юный сталкер. Приятно поскрипывала земля, пахло болотцами да щедрым лесом одновременно, так по осеннему с грустноцой. Густые жирные запахи стелились по траве. Болел укус слепня, слегка потачивало нутро чувство голова.
Затихла музыка лихая, впереди три дороги пролегли – одна к железной дороги стелется себе спускаясь с горы плавно да весело, будто девчонка задорная. Такая как Динь. Вторая обратно к болотам убегает, крутая себе непокорная тропинка. Вы оттуда пришли как раз. А третья... Третья по верху в леса густо-тенистые стремиться, манит тайной своей. Запахами сырой земли обнимает. Какой пойдешь, Афонь, куда пойдешь на поиски друзей?

Как же она была рада увидеть его интерес! Улыбку эту легкую на губах, немного грустную, но совсем даже не тоскищную, не болезненно-печальную – проеденную внутренними зимами и глубинной болью. Нет! Улыбка была настоящей, сегодняшней. Не без грустноцы конечно, не без озабоченности этого нового дня, не без тревожности, которую приносило народившееся утро; но это была настоящая живая улыбка в Фёдоре Михайловиче, даже не столько в лице его, сколько в глазах серо-зеленых, в облике капитанском и в движениях. Радость ощущалось в нём. Чувство наполненности осветившее капитана.
Он действительно стал веселее! Пчёлка Майя, не поверившая поначалу словам старпома Михалкова, видела сейчас это воочию, наслаждалась этим, улыбаясь глазами и душой своей рыжей.
Она ведь очень хорошо ещё помнила его другим – пещерным, ледяным, несчастливым человеком, строгим таким словно из белизны снега созданным.
Был Фёдор Михайлович холодным, каким-то запертым в своей грусти. Совсем совсем одиноким на ветру, страдающим в этом личном своём плену! В зеленых глазах его и облике плескалась затаённая боль, казалось бы спокойный ровный учитель – добрый к детям, отстраненный от взрослых, а присутствовало в нём нечто грустное, щемящее – такое вот присутствовало, отчего было больно за него, обидно за него.
Мучительно даже от этой невидимой хвори прицепившейся к красивому, мужественному мужчине.
Хотелось защитить его, согреть. Как и в самой Майе, ощущалась в Фёдоре Михайловиче трещина – дальняя злая рана жестоко пробившая до нутра. Был ли в этом виноват Эксперимент или просто жизнь, Пчёлка не ведала; возможно, её собственная трещина существовала в ней всегда, еще с детства народилась, когда отец улетал в космос, когда мама обжигала чуждостью. Когда пустая, очень дорого обставленная квартира стала великолепным пленом для одной живой рыжей девочки, любительницы учебы и спорта, артистичной натуры обреченной жить в морозильной камере изо дня в день. Приговоренной к молчанию (при её-то болтливости!); строгому этому детству отданная во власть – всегда среди чужих, всегда вдали от любимых СВОИХ людей.
Возможно, Эксперимент сделал рану глубже, больнее, усугубил течение хронической болезни – то верно! Но вряд ли он был всему виной: он стал ударом, но дерево уже было подрублено у основания. Оно уже тосковало. Ещё звенело листвой, еще тянулось к солнцу двенадцатилетнее.

А под корнями уже сохло, уже погибало.

Вот и Чижик до недавнего времени казался деревом с трещиной, с раной глубокой у самой сердцевины притаившейся, с какой-то печалью неизбывной. А сейчас, о чудо, эта печаль словно бы оставила капитана, сейчас она уже не язвила девушку заставляя мерзнуть от его холодности. Заставляя душой болеть за дорогого человека, вздрагивая от его муки.
Не-е-ет, изменился Фёдор Михайлович. Налился весенним теплом и лёд этот гадкий, сделался неуверенным как будто бы, лёд потерял свою силу: он еще существовал, ещё чувствовался, но власть его кажется ушла.
Жарче стал капитан, веселее, словно бы согрело его земное солнце на корабле, напитало новой неодолимой силой. Энергией! Словно бы наполнила жизнью зачахшее растение щедрая весна – и уже не могло растение сдаться, потому как загорелось оно жаждой жить! Неистребимым этим радостным огнем пропиталось.
И вот уже нет чахлости, а есть здоровый человек, сильный человек – человек умеющий грустить, но не целиком из грусти состоящий-то. Приручивший свою печаль. Освободившийся из её плена. И не больно больше Майе от вида его боли, не тоскует её душа видя его тоску. Плечо девушки грелось под его рукой, а сердце стучало в груди громко-громко, так громко, что казалось бы даже Спартак Валерьевич должен его услышать.
- Всё хорошо, за что же Майе Юрьевне обижаться? – а ей и вправду было хорошо, врачу в ней было хорошо и женщине тоже. Тревожно конечно, волнительно, но замечательно сейчас да тихо было Майе Юрьевне, когда лежала его ладонь на плече и мир казался таким приятным, таким благоуханным. Свежим на вкус!
- Просто… это было дело совести, честно озвучить своё мнение, хоть мне и поганисто было на все сто… вот так, при всех высовываться со своим непрофессионализмом. Словно бы пятое колесо в древней телеге с волами! Не оч, ага. Конечно я не в обиде, капитан, вы разбираетесь лучше меня, уверена, всё будет отлично!

…Прикрыла глаза борясь с отчаянным желанием обнять его руку, схватить пальцами и… Обняла. Всё-таки не удержалась. Обхватила тонкими пальцами его ладонь, по дружески если уж на посторонний взгляд, прикоснулась-то и не очень по дружески, если чувствовать это лично. Тёплым было прикосновение, ласковым и жарким, когда длинные пальцы скользнули по его немножечко шероховатой коже. Произнесла тихо-тихо, улучив момент когда Спартак вышел из столовой – прикрыла веки загадочно, улыбнувшись хитрюжно, аки кошка добравшаяся до сметанки.
- Да и потом, Фёдор Михайлович, вам так идет эта капитанская строгость. Ершистость, если можно так выразиться, властноримская "императорскость". Бьюсь в экстазе! А если серьезно... вам это правда идёт. Вы… – Поглядела на мужчину наша рыжая Пчела, азартно вздернув красивую свою бровь. – Очень эффектны вы в таком образе!
А потом посерьезнела, услышав про бластеры и про бомбы, даже побледнела лицом своим девичьим, ощутимой грустью немножечко налившись. Припомнилась ей отвратительная дымовая шашка в пещере, рыцари, которых готова была тогда пинать ногами, кусать зубами, которых разорвать готова была от ненависти, лишь бы не позволить этим негодяям.

Лишь бы нет!

- Майя Юрьевна проходила инструктаж, так точно капитан, чисто теоретически я знаю как работает такое оружие. Порядок. Но… - опустила глаза в пол, заметно притихнув. Соскользнула заледеневшая рука с его руки. – Я… я принесла клятву, понимаете. Однажды Майя Юрьевна готова была сорваться и… и я не хочу повторять это снова. В топку же паровозную подобный черный гнев! Ммм… - дернула уголком губы, изображая несмелую улыбку свою. – Врачи они ведь для другого нужны, не для бластеров, агась. Вообще-то, у великолепной Майи Юрьевны имеется шикарный автоинъектор в распоряжении, игрушка намного круче, чем всякие там военные прибамбасы. О да, Майя Юрьевна даже дышать на него боится! Это - будущее. Самое настоящее будущее выданное в лапки одной эффективной Пчеле. Я вам его как-нибудь покажу, - усмехнусь вдруг. – …Одним глазком, двумя-то даже Майя Юрьевна не смотрела пока. К счастью, поводов не было.
И снова рассмеялась тихонечко особым своим шелестящим смехом, стремясь увести тему подальше от оружия.
- Ооо, помнится мне обещали экскурсию на мостик, ага-ага. Сама-то я персона дюже скромная и совсем даже не наглая. Пчела же! А не та муха, которая на варенье… Мая Юрьевна ждет экскурсовода, тихо и прилежно ждёт, сто процентов, когда её туда пригласят. По уставу-то делать мне там нечего, но взглянуть было бы любопытно. Тоже, одним глазком! Вот помнится как-то отец… - вздохнула вдруг, прерывая себя. – …А впрочем это не важно. Я бы поглядела, угу! На кнопку бы какую нажала, с большой красной надписью «Не нажимать»…
Напряглась слегка заметив Кырымжана. Показала большой палец капитану тревожно нахмурившись:
- Все отлично! Не волнуйтесь.

…А Майя волновалась, двигалась за Кырымжаном словно бы в полусне, ощущая себя приговоренной к казни. Уж ЭТОТ-ТО коридор она бы из тысячи узнала – её коридор, их коридор, особенный коридор ставший другом на железном корабле для одной женщины!
Рука скользнула по стене, словно бы приветствуя это важное место, сердце оглушительно в груди забилось снедаемое страхом.
Значит. Майор. ВСЁ-ВСЁ ВИДЕЛ. Ноги как-то подкосились и стало даже муторно нашей Пчелке, стало гадко и невыносимо, совсем она побледнела лицом припоминая как вчера разволновалась точно также в ожидании ответа от Фёдора Михайловича. Не веря, будто её тоже можно любить. Ошарашенная Его симпатией.
А теперь девушка ждала этого вопроса от майора – хлесткого, в лоб уничтожающего вопроса: «Да что вы себе позволяете, старший лейтенант? Как вам не стыдно, вот так… при всех… когда могут увидеть!»
И что она тогда скажем ему, как объяснит, что всё случившееся важно и дорого для её девичьего сердца, что ждала пять лет и это не позор какой-то, это чувства. И…
И Майя совсем уж позеленела, когда Майор у лесенки остановился. Провела ладонью по глазам, прикусив губу.
Вот сейчас он всё в лицо скажет, не даром же молчал так зловеще невыносимо. Он конечно не одобряет. Это не лучший друг Фёдора Михайловича, это военный офицер ответственный за дисциплину на борту.
- Ой, пы-простите, - покачав головой, девушка схватилась за перила чувствуя собственное сердце где-то в области горла. «Не хочу я это обсуждать с майором, не хочу!» Помутилось перед глазами. Словно сквозь дымку увидела неизвестный прибор в его руках, услышала это самое «раздражаете меня» - что-то показывал майор, а Майя видела иное – их вчерашнюю встречу с капитаном видела, оберегала этот момент, защищала его чувствуя накатывающую дурноту. Тяжесть в голове. Ужас противнистый и сочную даже, непобедимую радость вчерашней их встречи.
Когда Он... Когда Она!
- Мне что-то, как-то… п-простите, - присела на ступеньку зажмурившись. - Раздражаю, п-понимаю. Сейчас пройдет. Я… это… понимаете… моё поведение, вопросы, - облизнула губы. – Это не грязь, и не легкомысленность и я не вертихвостка какая. Но…
Прикрыла веснушчатое лицо ладонями.
- Знаете… я… Сейчас пройдет, эээ… Майя Юрьевна не понимает вашей метафоры про глину и металл… – прохрипела нахмурившись. – Говорите пожалуйста прямо, майор, вы же про вчерашнее, да?!

- Фот так так… - Яррике неприязненно дернул плечами, разглядывая виселицы и трупы; ему вроде и не хотелось на это смотреть, а хотелось ему отвернуться, чтобы блевануть себе где-нибудь в уголке аки пристойному прохожему, но предательские глаза глядели на мертвяков. Веки волшебника расширились, внимание заострилось.
Жадное мерзкое любопытство овладело некогда прекрасным магуем! Это было упрямое любопытство, порочное даже и нехорошее любопытство-то, свойственное человеку, когда тебе очень страшно, а ты всё-равно смотришь на что-то такое, на что конечно же смотреть нельзя.
Так привлекают чёрные пожарища. Привлекают взгляд похоронные процессии, рвущие на себе волосы от горя вдовы и прочие мрачные картины. В конце-концов, Ярр вздохнул заставляя себя отвернуться, даже глаза прикрыл аристократической, великолепно вылепленной ладонью своей, чтобы прогнать нехорошие картинки из воображения.
Проклятье! И чего он уставился, спрашивается?..

- Фнаешь, Фуфтрик, вот софершенно точно не ферю я ф город, в который нужно фходить скфозь череду виселиц. Тфою ж маму да пивком бы угостить! Вот фроде форота ещё рядом, а как бы нам в клетке для пташек не оказаться, фот какая мысль мою фопку волнует. Фход за медяк, а за фыход - оплата собственной головой!
Снова передернул плечами магуй, прикрываясь плотным своим плащом.
- Дафай так, Лианка. Быфтренько пофрем чего посытнее и ну отсюда ноги унесем. Лучше на болотах фпать да вонючей тиной укрываться, чем ф этом самом Мо-о-орлоке себе ночлег искать. Фмертью от него феет, вот о чём я. Воронами, гнильём отвратным за ферсту несёт! А на болотищах… Фнаешь… Люди иногда хуфе любого чудища самого злокозненного. Чего думаешь, Шуфтрая?

Седобородый рогач на Динни поглядел приятственно, мудрость неторопливая в глазах его золотистых плеснулась, медвяная да насыщенная такая, очень густая мысль направленная в сторону рыжей девчушки. А потом монстр расхохотался рокочуще. Пасть зубастую приоткрыв, да мохнатый свой подбородок чуть вверх отставив.
- Хэ-хэ-хэ!
Теперь, хоть и совсем чуть-чуть, прохладно можно сказать и издалеко-то, Оленьерог напоминал те самые балерьефы с улицы Воздвиженки. Только там монстры были нарочито мелкие, исковерканные и непропорциональные какие-то, злобненькие да смешные такие фигурки, а здесь вполне себе пристойное чудище стояло. Красовалось можно сказать! Двухметровое да представительное, в боях закаленное и эту жизнь, если по шрамам-то судить на шкуре мохнатой, собственными клыками на вкус опробовавшее.
Интересно тогда, отчего же древние архитекторы Города так изменили облик этих образин, Динь? Почему изуродовали до неузнаваемости, превратив их во что-то смешное, языкастое (у всех фигурок скульптурных был вывален наружу длиннющий язык) и злобненькое; такое себе противненькое, а вовсе даже не высокое. Зачем, спрашивается?

- Нууу, ирримлада красноволсхэ. Ну, уважила… - отсмеялся вожак и потер лоб свой мохнатый ладонью широкой, не забыв дернув ухом прогоняя каких-то мелких слепней да прочий лесной гнус. К яблоку сочному принюхался шумно, снова усмехнулся, раскатисто да вольготно, а потом целиком фрукт съел. Запевая из термоса, который просто клыками продырявил.
Не со зла. Не ведал к сожалению могучий вожак, как нужно откручивать крышечку…
Отведав церемониально чужого угощения, оленерог вдруг поднял кубок из-за стола – огроменный черепной кубок выполненный из кости неизвестного зверя, наполненный чем-то алым до краёв, чем-то цветочным и сладким. Маленькие струйки огня нет-нет да и показывались из этого кубка, заливая коричневую лоснящуюся шкуру зверюги чародейским алым цветом:
- Пей Дева! Развлекайся ирри-млада. Горячее мясо вкуси, разожги себе кровь. Придет холод ирримлада, придет испытаний череда. А ты пей сейчас и веселись с нами, а потом грусти, когда для время для грусти придет, не беги вперед слепо, но и на месте не стой. Эк-ха. Всему приходит свой конец Красновоолосхэ Ирримлада, нам тоже конец придет. Победит тьма эччея – не станет народа гхтани более, победит свет – изменится народ гхтани навсегда. Падет Стена – развеют нас ветра нового мира, Останется Стена – лишь призраками древних лесов станем, умертвиями заточенными среди древ лесных.
Кто-то болтал, кто-то ел – набивая брюхо за двоих.
Всё было вкусно, Макс: в меру перчено, в меру солено, прожаристо и великолепно на вид. Кровью истекало, жиром дурманным поблескивало. Оленероги смотрели на тебя с уважением, протягивая еду да кубками норовя с тобой чекнуться, когда вдруг отвлекался ты от еды.
Мало помалу голод прошел, Черныш сладко зевнул внутри и улегся спать в логове твоей души, Максим, а высокий оленерог - молодой прыткий самец покрытый вязью шрамов, такой себе гибкий да хищный молодчина, украшенный пушистым великолепным хвостом своим, вдруг из-за стола встал, грохнув кулаком когтистым по камню.

- Эччей победишь? Ну и ну. Старуу-у-уху, говоришь, победил? Хэ-хэ-хэ, тогда победи Ычектани, хвастливый млад. Победи меня и повергни на землю, или струсишь, младенча хвастливая?
Между тем, Вожак седошерстный да лохматистый поглядел на Афоню, рассматривая его долго, впериваясь в него золотом звериных глаз, словно бы оценить пытаясь. Кто-то из панов лесных «Пшеничную» забрал споренько, в воздухе потряс бутылку на жидкость внутри глядя:
- Какатэха! Хорошо это, как открыть млад? – донеслись добродушные голоса из-за стола. – Что внутри, млада? Греет ли оно кровь?
- Умный млада, млада верный! - пророкотал вожак. - Чего желаешь млад, какой силы хочешь испить? Силы знать и дарить, или силы побеждать и зубами рвать? – На Макса поглядел и снова к тебе обратился, Афончик, хитро поглядывая.
Какая-то мелкая муха на тебя села, Афонь – звонко зеленая и противная гадина, кусачими жвалами в кожу впилась. Больно кусанула летучая дрянь выедая крохотный кусочек мяса…

Они – это что-то среднее между зверями и людьми: чуткие широкие уши, грустные глаза пронзительно желтого цвета, усеянная клыками пасть и рога, ветвистые крепкие могучие рога оленя. Гордое зверьё восседало за каменными столами, разглядывало вас с интересом неторопливым, будто бы впереди у них целая вечность под солнцем; у сказочных этих чудищ, достойных и жутковатых одновременно.
Кто-то из них в мясо с тихим урчанием вгрызся, отрывая больщущий шмат блестящей на солнце плоти; кто-то грозно взрыкнул, о чем-то совещаясь с соседом; кто-то вдруг захохотал, слова Макса услышав – обрушил кулак на каменную столешницу отдаваясь хохоту всей душой. Даже ушами округлыми подергивая от эмоций своих и суча когтистыми лапищами под столом.

- Убхил бабку Кумакэ, хэ-хэ-хэ! Ээээ, младэ-ирримладэ, ээээ, думает что убил, аха-ха!

А кто-то бокал ядреного вина поднял в воздух (или иного какого красного напитка), произнося что-то инозёмное, вроде: «К'хугваръ'гъыщхи хашътайнехэ! Млад ирри хашэтайнехэ. Канну канну ирримладу хашетайнэхэ ищщохор Кхугвархари хашутехри!»
Хашэтайне-дубы ветвились над головами этих монстрин, запутывались ветвями своими первобытно зелеными, переплетались ими в страстном танце как будто, создавая густой дремучий полог. Похожи были эти деревья на ваш дуб секретный, только здесь сотни и сотни таких дубов произрастало – неустрашимых, охотничьих, великолепных деревьев. Надписи на них иноземные были прорезаны, а там где Город ваш должен был располагаться – сплошная чаща царила. Туман. Холод. Вороны.
…И только здесь вблизи обрыва – где панорама болот и Вилки открывалась взору, здесь живой дух чувствовался, разумный дух да теплый, а там дальше, если бы взглянули вы сейчас в это ветреное свободное да неохватное – там целый мир осенний открывался, звонкий-звонкий как первая сосулька в ноябре! Мир болотищ желтых, мир огромных белых костей из под земли прорастающих, мир камней-дольменов заповедных и мир Стены, черной этой жестокой черты отсекающей горизонт. Нитка серебряных рельс к ней тянулась. Озеро Гдеж поблескивалос другой стороны печальным морем. Даже крошечная шахта виднелась: малюсенький отсюда домик, будто кукольный. И жуткое что-то на нем лежало, некая печать опасности. Вы ведь туда должны были прийти - ага, именно туда.
Вроде бы и строеньица человечьи вполне, и рельсы и трава волнуется на ветру, а какой-то свет вблизи шахты тревожный-тревожный владычествует и деревья все как один: белые да мертвые
- Вы брезгуете нами!? – вдруг встал один из зверюгенов, глянув гордо, жестко даже посмотрев на Афоню и на Динни, что хотела откланяться сейчас по-быстрому. – Наша еда не чиста для вас, наш праздник осквернен грязью для ваших душ? Почему не пируете с нами как этот!?
Указал ладонью своей когтистой на Макса, мальчугана-Черныша, бросившего к щедрому каменному столу. Хватающего мясо и пироги, всё это деятельно пережёвывающего да чавкающего вкусно.

- Для смерти старого мира собрались мы здесь, - встал седовласый охотник, самый здоровенный среди всех и рогастый монстрина, украшенный костями врагов своих и какими-то железками белесыми обвешанный. Поглядел на Афоню, клыкастый рот приоткрывая. – Празднуем его смерть, празднуем день последний нашей вселенной. Придет ночь и кто знает, уйдет она или уже не отступит никогда. Мрак силен. Мы выжидали долго. Млады пришли. Теперь мы едим мясо, пьем доброе вино гхым и принимаем свою судьбу, свою смерть и свой конец. Порадуйтесь с нами, млады, а потом идите своей дорогой – дорогой что предречена! Возьмите дары наши, но помните. Всякий подарок может быть сильнее хозяина, всякий дар может помочь или сокрушить, если слаба воля! Говорите млады. Дайте голосу своему силу – чего желаете? Куда двигаетесь и какая помощь нужна? Чего желают ваши сердца. Говорите. Не скрывайте от народа-гхтани вашу суть!

- Эх ты, форобьишка Фарвикке, - здорово расстроился магуй, провожая печальным взглядом своих синих глаз удирающего мальца. Неужто-то Ласка и в самом деле такой уродец теперь, что даже мальчонка храбрый, а по сути и левший друган его желтопёрый, вот так вот испугался? Даже вот не подходить потребовал, а затем и вовсе убежал: обидно убежал, но вполне понятно же. Если чисто по человечески мыслить.
- Эх, - снова вздохнул маг свесив голову. Плечами пожал в глубокой задумчивости своей, рассеянно землю носком сапога ковыряя: уголки губ невольно вниз опустились, а учитывая измененное лицо - физиономия сделалась просто-таки отвратительной у господина Ласкового. Он уж и сам почувствовал, насколько мерзок сейчас.

- Фсе любят крафоту, Шустрик. Такие дела. Потому-то и нельзя мне на Торгофый пост, а вдруг Фадричная меня таким увидит? Меня федь теперь что урода ярмарочного, только в клетке на смех фыставлять слофно бы зверюгу лютого! Да-да. Нет уф, ефели в таком фиде, так уф лучше в чащобах пропадать, где реки да болота с мудреными странными названиями текут…
Ссутулился невольно Яррике, как-то вот умучено к аркам подошел – словно седовласый истонченный годами старик с шарканьем наверх забрался, вздыхая да постанывая. Потрогал камень гладкий задумчиво. Подставил лицо ветру, попытавшись этой стихии отдаться мыслями.
- Лан, Лианочкин, хороф трагедию накручивать! Ничеф-о-о, прорвёмся. Вполне фосможно, мою фопку чудовище какое сожрет по дороге к Ларуне, будет оптимифтичны, вариант вполне жизнецкий! Ну так я пойду, а ты догоняй меня шустро. Фмекаешь шутку? Я долго над ней работал, фтараясь исключить из неё Яррике Младшего и свои пошлые намёки. Короче, дафай за мной!
Зажмурившись испуганно, Яррик вдруг сделал шаг в арку марлоковских врат. Хотел-то шагнуть героично, аки мускулистый мужик пышущий тестостероном (сквозь изысканные южные благовония, ага-ага). Но шагнул туда бледный аки призрак, наш Ласка – пуская слюни со страха и дрожа осиновым листом.
«Ну хоть не обделался, возблагодарим Лакуну!»

- А... а к-кофе-то где мой, кофе-то?.. н-немудрено что расслабился... - болезненно прохрипел Петя, споро, прямо-таки на четвереньках улепетывая от костра. - П-рысти брательник орк, пора мне. Вспомнил вдруг, что меня за кофе командир посылал... не выполню миссию, голову к чертям снесет!

Поёжившись, Окунек двинулся в сторону цитадели, нет-нет да и ощупывая горло одной рукой. Потом и двумя руками ощупал, потея от пережитых эмоций. "Так или иначе нужно попасть в цитадель... Щит тьмы! Вот тебе и щит тьмы. Нда"

Снова потрогал горло своё, снова скривился от ужаса. "Дышать дышать и просто дышать, самое главное сейчас делать вдохи и выдохи. Идём в цитадель, Белл. Всё привычно. Задания... мечи... Это твой путь - путь крутого героя рыцаря!"
И опять потрогал побаливающую шею Окуньков. Зажмурился вдруг от ужаса почувствовав как земля уходит из под ног, вздохнул и выдохнул с сипом, пытаясь в себя вернуться. "Да, Зеночка, я тебя вижу, но не знаю о чём говорить... Яп-яп, ты не поможешь, ты можешь только смотреть. Ты предупреждала об этом, королева воинов, а теперь я вижу это воочию. Это трудно. Не знаю о чём тут можно разговаривать."

Джерри печально вздохнул, услышав про отказ: «Интересно, - подумалось нашему странствующему герою, - Это ёльфийская телочка монархических кровей отказала мне, потому что я пялился на её обнаженную грудь или потому что этот брательник в перьях, немножечко против?..»
Как бы там ни было, но озвучивать свои вопросы вслух, йоу-кратан-лютан эльфйской породы и совершенно неэльфийского поведения не стал. Как-то уж понял он, что совсем не в тему что-то сделал и остался в общем-то без козырей.
- Но тогда чё? Оки-доки, понял, отшибаешь. Типа, на дальнюю орбиту лети бедняжка Джер. Ла-а-а, бывает и так – не в тему и не в круть! Тогда бывай, При, удачки там и прочего тыры-пыры. Держи хвост по ветру, а усы узелком милая кисыч. До встречки, угу.
Галантно поклонившись, эльф снова двинулся к фонарям – раз уж с ночлегом не выгорело, то хотя бы накормит дракониска как следует.
- Удащ-щки, Пф-фри! До фштрщки! – прошипел жизнерадостный Батончик помахав когтистой лапкой на прощание. Показал раздвоенный язык и быстро вскарабкался по лестнице, дабы наесться как следует – если дело касалось позднего ужина (а также завтрака, обеда, полдника и всего что угодно) Ядрён Батон был неумолим.

Неумолим был и Перри, шагающий прямо под дождем сквозь все лужи: он двигался как несокрушимый механизм, как жуткий двухметровый исполин оживленный силой магии. Перри стремился к ужину, стремился к теплу и тетиному очагу всёй своей коднаринговой душой - когтистые лапы его без пощады расплескивали серебряные лужи, а твой чемодан Беллька, казался маленькой лодочкой плывущей под защитой грозного фрегата.
Несмотря на то, что переоделась ты в своё принцессовское достойное платьице, коднаровая магия оставила на твоей коже какие-то липкие потеки, Аннушка, чумазости и общее ощущение грязи. Зловонности даже и скверны, заставляющей кожу чесаться и покрываться противненькими мурашками.

Разошелся дождь. Дома теперь пошли строгие, суровые, они становились всё помпезнее и красивее, всё выше, всё задумчивее в своем благородстве. Вот уже круглые деревья показались обнесенные красивым чугунным заборчиком. Какие-то тумбы с афишами и аккуратные скамейки в объятиях сирени, пока еще безлиственной. Спящей. Пышной такой сирени, которая проснется в мае, пробудится словно свежая дева после сна и взорвется салютом благоуханных своих цветов в месяце-июле.
А ведь людям тоже не чуждо чувство красоты, Белль! Город этот казался сном – дождливым сном, сплетенным из чугуна да каменного кружева, человеческой фантазией воплощенной в мраморе. Дома здесь все разные, нарядные – похожие друг на друга как один эльф на другого, и ровно настолько же не похожие. Все они были личностями! Все они казались индивидуальностями. Высокие. Низкие. Гордые, или напротив, какие-то родственные в своём добродушном уюте. Дома эти разговаривали, общались, привлекали к себе взгляд и о чем-то шептали прохожим, делясь с ними своими мыслями – только язык у них был архитектурный; только говорили они при помощи камня. Так рассказывали свои сказки.
Бархатная синяя ночь. Капли дождя кружащиеся в свете газовых фонарей. Чародейский сонный Петербург. Потом показался коричневый неторопливый канал и строгий особняк с оранжевой крышей пристроившийся на набережной. Красивый дорогой дом; главным же отличием этого особняка являлась высокая башня, эдакий сказочный маяк украшающий достойную обитель.
Два могучих льва сторожили парадный вход. Один – крылатый и мускулистый зверь сидел на постаменте с именем «Артур», второй – бескрылый и оскаленный лев, гордо возлежал на своем каменном ложе, его звали «Альфред».
Двухстворчатые двери у парадного входа были закрыты. Судя по черноте стекол в магазине никого не было, как и у гнизги, здесь красовалось объявление: «Закрыто. Приходите завтра. Магазин работает с 10.00 до 19.00»
Пэрри со злостью постучал в лакированную дверь огроменным кулаком, но…
…Ему никто не ответил.

- Ну-у,.. - Майя Юрьевна нахмурилась. Побелела как-то лицом данкийская пчелка, так побелела же, что даже что синяя венка проступила на лбу сквозь белую кожу. – Понимаете, Спартак Валерьевич, м-м-м, забавным таким образом, майор Кырымжан слегонца мне кое-кого напоминает. Я бы и хотела себя поумнее вести в его присутствии, само собой! Олрайт. Разве неустрашимая Майя Юрьевна трусло какое? Но… Тупею, когда он на меня глядит. Ага-ага! Когда я начинаю думать, что майор видит в Майе Юрьевне, о чем он размышляет и как ему должно быть противно это зрелище… Бррр. Слишком зациклена я на самой себе, окей, понимаю. Надо бы уже сменить пластинку и повзрослеть, то верно…
Девушка вздохнула. Вернулась к блинцам своим не став объяснять, кого именно азиатский Кайрат Тимурович напоминает рыжеволосой девушке и отчего она тупеет под его пристальным взглядом, что похож на два ледянящих дула.
А напоминал ей майор Кырымжан собственного отца, уж если по правде-то говорить. А видела она в нём Юрия Аркадьевича Светлова, строгого политика заглядывающего своими стальными глазами-буравчиками в самую душу, властного и подавляющего в этой своей львиной горделивости мужчину. Слышала удар папиной перьевой ручки о полированную поверхность стола, когда беседовала с майором, и в ушах у неё нет-нет, да и раздавалось суровое это: «Опять твои глупости, Май!»

«Глупая глупая Светлова» - откуда оно пришло к ней? Почему прилипло намертво дурацкое выраженьице, вопреки всем достижениям и заверениям в ее одаренности? Наверное, какой-то личной зрелости не хватало, умения абстрагироваться от мнения своего родителя. По честности-то, рыжей Майе до сих пор было важно мнение отца, она до сих пор желала доказать ему свою пчелиную состоятельность, как-то вот покорить отца и услышать это выстраданное, необходимое – «Я люблю тебя, дочь. Я тобой горжусь, моя родная».
И вот майор. Казалось бы совсем другой мужчина, но такой же неодобрительный, властный, выцеживающий пару презрительных фраз за день. Оооо! Майор напоминал Молнии отца и тупела она в его присутствии точно также, как и перед собственным папой; как-то теряла разом весь свой лоск пчелиный и яркость характера. Надо было уже как-то повзрослеть, выкорчевать решительно эту гнилую слабость. Но не всё так просто. Для всего требуется время, ведь самые большие свершения мы делаем по чуть-чуть, даже для самих себя незаметно. Можно и высочайшую гору передвинуть на другое место, разумеется со временем. Разумеется, не в один миг.
Посмотрела на блины свои пчелиная Светлова, припоминая другой взгляд… Теплый, родственный, восхищающийся серо-зеленый взгляд, тот самый взгляд, в котором хотелось утонуть: вот занырнуть в него как в бассейн ни о чём ни думая, дать себе свободу греясь возле родственной души! Не без грустинки конечно были те глаза, смотрящие на неё сострадательно да задумчиво. Не без колючего льда давней, не до конца побежденной муки… И всё же. Всё же! Ободряющий то был взгляд. Взгляд наполненный доверием к Майе и ещё чем-то большим чем доверием. Искрой наполненный-то. Живой горячей душой.
Улыбнулась Пчёлка своим поджаристым блинами и снова посуровела – словно бы два человека сражались в ней друг против друга.
Совсем иначе смотрел на девушку отец. Холодно-серый взгляд большого политика предстал в воображении, как монолит – давящий такой. Майя знала, что отец её любит, но когда смотрел он на неё как на букашку, когда смотрел без интереса, требовательно и тяжко, не так-то легко было отыскать в нем родственное чувство. Намёк на отцовскую любовь или хотя бы дальнее эхо её. Девушка тушевалась. Отцовский взгляд давил тяжелым камнем, навалился на хребет до скрипа костей – этот невыносимо холодный, бьющий током серый взгляд высокого политика.

Странная пытка.
Она даже нуждалась по своему в такой вот жуткой оценке – «Потому что Майя всегда побеждает!» Её любимый девиз. Её любимое дело – доказывать всем, а самое главное своему отцу, что она хорошая дочь. Что она заслуживает любви к себе, определенно, она как преданная собака имеет на неё право!
Усмехнулась снова. Поглядела на блины, дернув уголком губы. Несовершенными блинцы-то получились, уж если по шкале: шестьдесят процентов успеха из ста, а совсем даже не соточка. Руки рванулись было к сковороде – переделать! Быстро, заполошно, немедленно добиться успеха любой ценой чтобы папа был горд! Но остановилась девушка. Но усмехнулась смущенно. Метнулась по кухне рыжим вихрем туда-сюда и успокоилась вдруг, решительно поглядев на Спартака.
- Давайте я вам помогу с фаршем. Блины далеко не идеальны, но они вкусные и в них вложена душа Майи Юрьевны. Не сто процентов пригодности, но какая-то доля эффективности всё же присутствует. О да! Это не плохая работа, хотя это и не лучший мой результат. Однако, моей гордости придется смириться с этим фактом. Хоть это и не легко, проклятье…
Вздохнув, Пчёлка аккуратно прикрыла стопочку горяченьких блинцов чистым блюдом, заботливо положив сверху уютное домашнее полотенце. Потом направилась к Спартаку, чтобы быть на подхвате у доброго повара. Раз вместе – значит вместе! И в кулинарных шедеврах вместе, и в тех шедеврах, которые вовсе даже не шедевры тоже.

…Она взяла тяжеленький поднос в собственные руки, само собой, ведь Майя никогда не отступает – побелевшие кисти её при этом чуть дрогнули, приноравливаясь к новому весу, а тарелка полная блинов опасно пододвинулась к краешку подноса. Самодвижущуюся же тележку наша Молния отправила для Алексея: выложила ему блинцов – с фаршем и без, наложила мёда, сметаны да сгущёночки тягуче-загустевшей и отправила дроида к безопаснику, дабы не унывал солдат Стругачёв. Дабы знал солдатен-рыжикус, что о нем помнят и угощался душевной выпечкой в своём служебном изгнании.
Пчёлка была довольна собой. Не без смущения, конечно, а всё же это была хорошая работа: работа для всех, а не для одной себя, что важно!
Разулыбалась Майя Юрьевна заметив Чижика, рассмеялась даже тихонечко серебряным смехом своим и взяла себя в руки, напуская серьезность. Только лицо её осталовалось светлым и счастливым, и взгляд нет-нет, да по капитану скользил.
Не верила она в его ссору с Геннадием Борисовичем совершенно точно. Ответ Светловой капитану был корректен, даже похвалу содержал для старпома: «Ооо, не волнуйтесь, восхрененностно поговорили! Всё прекрасно. Геннадий Борисович интересный человек. Эти шахматы – отличная работа, сто процентов по шкале и ещё процентик сверху, за то, что это киношные шахматы. Один за всех и все за одного!»
Пальцы её сами отбили ответ для Чижика ещё на кухне, а сейчас, в столовой, глаза сами собой лучились радостью, поглядывая на капитана и на всю команду в целом.
На Ивана поглядела наша Пчёлка, на Геннадия Борисовича и на космического пилота Фотона, словно бы спрашивая молчаливо, нравится ли им угощение? Покосилась на Громова, на Шмидта затем и сглотнув шершавый комок, поглядела вдруг на Кырымжана: принял ли майор фаршированные блины? Не противно ли ему? Одобряет ли второй помощник данное мясное блюдо?
Поглядывала на мужчин пламенная Светлова и сама ела: вкусно ела, без дамских переживаний по поводу фигуры, без всех этих раздражающих изысков да охов вздохов, по поводу лишних калорий.
Со вкусом ела Майя, обмакивая жаркий треугольничек поджаристого блина в тягучую сгущенку, припивала чаёк зарумянившись от устаточку; пальцами размахивала от удовольствия, улыбаясь теперь уже не романтически, не любовно, а чисто по человечески-то веселясьь! Ведь простое это счастье, самое лучшее счастье если вдуматься – когда ты здоров, когда тебе хорошо и вкусно, когда люди вокруг тебя здоровы и обласканы твоей заботой; когда легко на душе, а жизнь так многообещающа с утра!

Теплом ранней весны заискрились пчелиные серые глаза, по-доброму заблестели рыжие волосы собранные в хвост. Ёе данкисты. Её семья.
Иногда она ловила напряжение между Чижиком и Михалковым, и улыбалась мужчинам по-простому, мягкой этой чуть кривоватой улыбочкой своей пытаясь разогнать тучи. Обращаться пока к ним не смела, все ж не хотела Майя Юрьевна привлекать к себе внимание, мол, она короткой ноге с капитаном и старшими офицерами. Вместо этого решила с Фотоном побеседовать, да сержанта Громова узнать чуток поближе.
- Как вам блины, Фотон Игнатьевич? Я слышала, что сегодня будет высадка на Кулимат, хе-хе… - озорно сверкнула серыми очами веснушчатая девушка. – Ооо, Майя Юрьевна всей душой желала бы оказаться в этой экспедиции! Будь это лотерея, я бы уже скрестила пальцы, надеясь на свой счастливый выигрыш – ооочень и очень хочется попасть в группу высадки! Ой еее, как-то я засиделась здесь, прямо чувствую, как железный потолок давит на мои великолепные кости, - усмехнулась - Но скорее всего пойдет Игорь Кириллович, а Майе Юрьевне придется стиснуть зубы, угу. Так будет правильнее, сто процентов. Доктор Григорьев имеет право глотнуть метафорического свежего воздуха.
Помолчала немного.
- Самое странное, ёшкин кот, что я буду совершенно одна на целом этаже… конечно, будет время почитать книжки, но… - вздохнула задумчиво. - В Москве такое одиночество представляется невозможным. Хм. Когда вокруг тебя люди, соседи, медперсонал и больные, по-первости сложно привыкнуть к безграничному пространству звездолета. Знаете, Майя Юрьевна могла бы сказать, что это чувство прямо-таки оглушает! Поражаюсь вашему умению смотреть в космос целый день. Абсолютная бесконечность чёрного вакуума, его неохватность и неупорядоченность, нда... меня это немножечко угнетает.
Обернулась к Громову.
- Не устали за вчерашний день, сержант? Наверное это тяжело, сидеть в наблюдательном пункте целый день, да ещё и без никого? Майя Юрьевна слышала, будто бы там имеются чипсы и кока-кола, а также хорошо оборудованное место для отдыха. Но… Майя Юрьевна не слишком верит в рекламные буклеты, подозреваю, что на деле всё не так радужно, а красивая реклама несколько приукрасила суровую действительность...

- Сегодня будут блинчики, - вдруг улыбнулась Майя Юрьевна, дружелюбно поглядев на откланивающегося старпома. – Полагаю, простая еда за завтраком будем уместна в наших обстоятельствах. Немного земного тепла, Геннадий Борисович, немного простоты среди всей этой навороченной техники! Возможно фаршированные, возможно простые, со сметаной и медком, ну это мы еще обсудим со Спартаком Валерьевичем, ага-ага; однако, я считаю, что именно блины, круглые симпатичные блины от нашего поварского дуэта, - очертила в воздухе круг правой рукой, - будут лучшим лекарством с утреца для всего экипажа! Возможно, вы подумаете, почему доктор Светлова не занимается своими прямыми обязанностями и крутится на кухне как последняя идиотка, тогда как ей следует сидеть в кабинете отслеживая медицинские показатели экипажа, но я считаю, что это и есть моё лучшее применение в данной ситуации.
Девушка кивнула головой, снова припивая свой забеленный чай, пахнущий чем-то сливочным и очень домашним. Конфетку съела мимоходом, снова сделав жаркий глоточек из папиного стакана. Потом встала с кресла, протягивая старпому руку для рукопожатия. Ведь кажется, именно так поступают брутальные мужики при встречах и прощаниях!
…Ну-у-у. Вообще-то, Валькирия Светлова не была в этом слишком уверенна, от того узкая ладонь её взметнулась над столом несколько суетливо, засомневалась в себе, а потом всё равно упрямо была протянута старпому. Само собой, ведь Данкийская Пчёлка всегда прёт вперед.
- Я… я понимаю почему вы здесь, - чуть притихла девушка, слегка напрягаясь. Всё-таки этот разговор давался ей тяжеловастенько…

…Несколько раз за это утро Пчёлка краснела, смущалась, опускала очи долу, испытывая нечто вроде возмущения. «Да как он смеет!?» И смирялась тут же, понимая причину такого вопроса в лоб. Хлебала свой чай, угощая старпома и саму себя. Иногда даже улыбалась кривовато-растерянно, слушая про то, что капитан… м-м-м, заметно повеселел в её компании.
- Птица Говорун отличается умом и сообразительностью, ну да, ну да. Не волнуйтесь, вы провели эксперимент над Майей Юрьевной, я это принимаю, хотя и не могу сказать, что чувствую себя великолепностно, находясь в роли подопытной на вашем метафорическом операционном столе. О, вы ведь загнали меня в угол, Геннадий Борисович, не дав возможности отвертеться и ускользнуть! Нагрянули прямо-таки с утра, пока фильтр между моим языком и моими же светлыми мозгами, еще не включился как следует. - Майины глаза чуть сверкнули озорным этим пониманием. - Тем не менее, эээ… Майя Юрьевна поступила бы точно также. Признаю. Хочешь узнать человека - выбей его нафиг из зоны комфорта, а затем погляди, как он вертится в стрессовых условиях, так его раз этак! Ой… - смутилась, внезапно улетев мыслями в брань. Снова набросила на себя покров холодности.
- Я ожидала такого прямого вопроса с вашей стороны, Геннадий Борисович, хотя и не так скоро, будем честны, - прикрыв рот ладошкой, Светлова с трудом сдержала зевок, механически потерев красноватые со сна глаза. - Вы… друг Фёдора Михайловича, этим всё сказано. Не солгу, если признаюсь, что и мой выбор вас в качестве наставника, м-м-м-м, не являлся совершенно случайным. Нет-нет-нет, никакой рандомности! Вполне возможно, великолепная Майя Юрьевна тоже желала познакомиться с вами, ага-ага.
Рыжая Молния нахмурилась незлобливо, провожая старпома к выходу из медблока.
- Было бы глупо отказываться от шахмат, только потому что на них изображены эти отвратительные ребята. Правда ведь? Сама по себе - это довольно эффектная работа, призывающая относиться со всей серьезностью к древней игре. И я могу обещать, что буду серьезно тренироваться, а также прочту ваши книги при первой возможности, - Светлова сосредоточенно кивнула рыжей головой, бросив задумчивый взгляд на свой планшет. - Простите, но раз уж вы зашли, у меня тоже есть вполне служебный вопрос. Ммм. Из области психологии и кажется по вашей части, Геннадий Борисович! Что бы вы могли сказать об Александре Оттовиче и Кайрате Тимуровиче, какие они люди? Ооо! У меня нет каких-то трудностей в общении, но, будет честны, взаимопонимания тоже нет. Что они ценят в людях, а чего терпеть не могут? Не подскажете?

...Она проводила Михалкова и вернулась к чаепитию, иной раз улыбаясь криво, иной раз посмеиваясь даже над самой собой и своим волнением (все ж таки ошарашил её старпом). А иной раз грустно хмурилась наша веснушчатая Молния, рассматривая подарочные шахматы.
- Ещё бы я отказалась от вас из-за моих детских страхов! - сверкнули Пчёлкины глаза семейным упрямством. - Со страхами следует бороться, - девушка снова подняла офицера с мечом, разглядывая его враждебно, но, по крайней мере без ужаса на лице. – Майя Юрьевна не станет истериковать всякий раз, как она слышит слово на «Р». Поняли? Не добьётесь, джентльмены. Только вперед и никаких аттракционов, не зря же мы этот тяжелый фильм смотрели. Не зря!
Стукнула по столу кулаком и допила свой чай, угостившись еще парочкой конфет и печенек. Затем прибрала посуду. Поменяла водичку своим розам, с мягким удовольствием на лице принюхавшись к этой прелести.
Переоделась в новую футболку с крылатой молнией и в новую же клетчатую рубашку, с высоким воротом лилового цвета, натянув джинсы вместо домашних штанов с котятами. Причесала длинные волосы, делая простой, но стильный хвост; чуть выпустила челочку, сбрызнувшись фруктовыми духами.
Обулась в мягкие кроссовки, умывшись ледяной водой - всё же не выспалась как следует за своей книгой, а вода приятно освежала.
«Иду делать блинчики с пылу, с жару!» - отбила она для Стругачёва письмо, решив не вспоминать вчерашнее. Просто общение. Приятельское и не злое.
Пчёлка понеслась на кухню, желая предложить Спартаку Валерьевичу помощь с завтраком. Майя всей душой желала приготовить вкуснецкие блины, а еще подучиться у доброго повара, делать для этих блинцов вкусный фарш. Ооо! Доктор Светлова прямо-таких горела инициативой - пусть блинов будет как можно больше! Разнообразных. Простых румянистых блинов, чтобы макать их в сгущенку и мёд, а также с начинкой, для тех, кто любит завтрак поплотнее...

- Сверхсущности, эхх,.. - вздохнул Окуньков, поглядев грустным взглядом на то самое место где недавно стояла Зеночка. Почти настоящая семнадцатилетняя девушка, пахнущая клубникой и жизнью великолепная барышня, и все же...
Почти настоящая!
Потом он перелетел через речку, стараясь ни о чем не думать - ни о прошлом, ни о будущем своём. Япи-япи. Ни о чём решительно, что могло бы вызвать горькие эмоции и сбить с настроя. Он - просто он, сейчас Петя-Белл должен освободить принцессу из подземелья, а что там будет дальше, время покажет.
"И всё же, я бы так хотел горячего кофе и булочку к нему! Какой-нибудь жирный бутерброд и пару конфеток, чтобы почувствовать себя живым! Иногда нам нужны действия, а не слова. Иногда важно, чтобы кто-то согрел тебе горячего чаю или кофе, а не мучил всеми этими высокими холодными истинами. Вот в чём дело. "

Невесело усмехнувшись, Окуньков вымазал себе лицо и волосы речной глиной, взлохматил красивую белловскую шевелюру на голове и двинулся к оркам, чтобы подслушать их разговоры.
- Здорово, братва! - подсел он к ближайшему костерку, напустив на себя сутулость и ничтожество, дабы не выдать замечательного Белловского роста. - Чего куша... эээ... жрать изволите?
"Может это и глупо совсем - сутулиться, стараясь выглядеть меньше чем ты есть. А всё-таки, вдруг поможет? Война - это искусство обмана! Слова великолепного китаёзы - Пети Цзы! "

- А что если парламентера заслать первым делом? - Вздохнул Эдя, понимая что местных властителей он едва ли в чём переубедить сумеет. Вот уперлись рогом намертво сказочные господа, и не сдвинешь их: ежели на нас идут воевать - то и мы к ним с войной! И вроде бы понятно оно, чисто логически, в реальности политики точно также проблемы разрешают. А вроде и не правильно оно, в сказочных краях войнушку-то устраивать. Да и задание у Эди чёткое имеется, опять же.
- Батюшка Царь, отправь меня в эти края первым делом, добрый самодержец! Убьют - так невелика потеря для Хрустального, а ежели воротиться сумею - так разведданные принесу с собой необходимые. То есть, пошпионю на благо нашего Государства, ежели простым языком выражаться! Дозволь мне первым отправиться на ту сторону Хрустальной и выяснить, откуда война и отчего ваши соседи всполошились-то?

Майя Юрьевна чуть раскраснелась, получив приятное послание от Чижика: оно было кратким, но родным, простым совершенно, но чувствовалось в нём сердце. Видно думал о ней капитан – простое душевное письмо написал для одной рыжей Пчёлки, намекающее на скорую встречу. Приятны были даже не слова Фёдора Михайловича (хотя они были тёплыми - эти самые слова, агась-агась), особенно же приятным было внимание, эта мысль согревающая, что думал о ней капитан. Что вчерашний вечер не являлся светлым сном: сплетение рук, массаж в лимонной дымке и его пальцы неожиданно сильные; эта щекотка в груди, веселая и щемящая одновременно. Такая вот сладчайшая мука...

Не игра для Фёдора Михайловича.

И вот уже это самое «чуть», стало вовсе даже и не «чуть» – приятный румянец осветил веснушчатое лицо данкийской пчёлки. Взгляд её пронзительно серых глаз приобрел мягкость и весь её облик пламенный, тревожный немного и нахохленный облик, как-то разом спокойствие обрел, умиротворение тихое поселившееся в лице, в самой позе даже. Задумавшись о чем-то своём, длинные докторские пальцы заботливо приложили планшет к груди, а на губах Валькирии мягкая улыбка расцвела – такая вот особенная улыбка, чистая и обращенная куда-то внутрь себя – к своему сердцу обращенная-то и к нежным мечтам! Потом девушка засмущалась, тряхнула головой сбрасывая с себя романтичную дымку, на лице её веснушчатом снова поселилось обманчивое горделивое спокойствие, но глаза блестели простой домашней женственностью и плечи её ощутимо вздрогнули, когда рука Кырымжана вдруг сверху опустилась. Если б не чувствовала, не струхнула бы вот так.
- Оки-доки, к-конечно, - излишне энергично покивала головой Майя, немного растрепав свою чёлочку. Олрайт! – большой палец снова устремился вверх, салютуя майору. – Майя Юрьевна поможет сделать пирожки… ой, то есть эти самые, пардон, блинцы с мясом. Вы… Вы правильно выразили своё мнение, майор! Буду рада стараться, эээ, так точно. То есть мы вместе будем стараться со Спартаком Валерьевичем, Майя Юрьевна ведь так… ммм, эффективный су-шеф. Не более. И… я ужасно треплюсь, п-понимаю. Заткнуться бы мне, ага...
Она неуверенно хихикнула нервным смехом, вовсе даже не чувствуя веселья в этот момент. «Глупая глупая, Светлова!» А потом нахмурилась конечно, боясь испортить хорошее впечатление. Ощутимо стушевалась вдруг, когда военный предложил поговорить. Это было заметно, её некоторый испуг и судорожный шаг назад, как от рыцаря же, который желает напасть и увести в плен! Немного побледнела рыжая Пчёлка, даже волосы её взволнованно блеснули словно бы отражая девичье смущение – «О чём он хочет поговорить и чем ещё недоволен, скажите на милость!?» Но крепко сжала кулаки наша Майя, воинственно даже по-своему выставила подбородок вперед, бросившись как на баррикаду:
- Хорошо. Да. Пы… Поговорим. – Прохрипела последнее словцо, вытолкнув его упрямо.
- Так точно.

Светлова с удовольствием занялась блинами, отдаваясь этой работе всей душой: простой и теплой работе, когда ты можешь кого-то согреть и подучиться за одним. Это ведь тоже важно!
- Тогда вы делайте фарш, Спартак Валерьевич, а я займусь блинами – вкусными, хорошими блинами. Это самое оно для Майи Юрьевны, в фарше-то она не сечет, будем честны. Чучело конечно, но уж как есть. Однако, я бы очень хотела обучиться у вас пождаривать правильную начинку - обучите меня и я всё пойму, ибо обучаема как робот!
…Отдалась делу выпечки сердцем своим и ещё сердечностью пожалуй, бережно смешивая яйца, молоко и муку, вкладывая в это дело огонь; вымыла руки, спрятала волосы под прихваченную с собой бандану. Это ведь не просто пустышки – это блины, символы земного солнца пришедшие из давних времен, из давних сказок и легенд, когда люди поклонялись звездам будто живым созданиям!
Круглый простой блинчик – как земля, как солнечное утро проникающее в окно – такое же простое и счастливое угощение. Блины пахнут домом, детством, блины пахнут теми самими десертами с которыми начнешь их есть: сгущенкой, медом, сметаной.
Принюхайся к ним, к пышному этому царственному запаху теста – и почувствуешь целый уютный день скрывающий за этой выпечкой! Они повествуют о соломенных абажурах, о теплых кухнях в зимнем одиночестве светящихся ласковыми огоньками.
Блины хороши даже среди стылых звезд, когда ты потерян и у тебя нет дома, когда железный корабль – единственный твой тёплый очаг посреди вселенной. Но поджаривается тесто на чугунной сковороде – именно что на чугунной, старомодной, совсем даже не новаторской и не современной сковороде! И ты дома, ты у себя в краю родном.
Да-да, именно так следует готовить блины – на толстенной сковороде переворачивая ножом и отправляя на тарелку, а потом пробовать с пылу с жару, обжигаясь и щурясь от удовольствия. Это поварская законная вира! Когда они – эти покрытые маслицем, напитанные душой блины тают у тебя во рту – вот оно, простое человеческое счастье.
А самое здоровское, если ты напёк их для родных тебе людей, создал простую радость не только для себя, но и для окружающих тоже. Разделил душевное тепло вместе.
Потому улыбалась Майя искренне да просто в этот момент, несмотря на все тревоги, цвела этим особенным удовольствием хорошей работы: сосредоточенность в движениях, блестящие задором посветлевшие глаза – радостно ей было это делать, хорошо было делать и уютностно. Печь блины, отправляя их на тарелку! Сначала на одну, а потом и на другую.
Отвлеклась лишь пару раз от своего важного дела: первый раз, чтобы сообщения отправить: Алексею – обещание передать блины. Федору Михайловичу простое да ёмкое послание «И вам Доброе Утро. Мне подарили шахматы!»

Второй раз отвлеклась уже в конце готовки, чтобы самой угоститься и Спартака угостить.
- Угощайтесь, пожалуйста, Спартак Валерьевич, мы заслужили с пылу с жару по блинчику отведать. А если отраву снова напекла Майя Юрьевна… ну-у-у, хотя бы всем данкистам одолжение сделаем перед высадкой на Кулимат.
Поставила чайник. Съела блинчик пробуя эту масляную радость – обжигаясь и щурясь от удовольствия, махая кистями и улыбаясь счастливо. Потом вдруг нахмурилась. Поглядела на Спартака задумчиво, отвлекаясь от приятных блинных дум. Словно солнечный день сгустившийся дождем – посуровела вдруг рыжая Молния теряя расслабленность свою. Как-то подбираясь и телом и духом, словно бы предстояло ей в прорубь прыгнуть одним махом.
- Ээээм, Спартак Валерьевич, простите меня за слишком прыткий язык, но ведь вам лучше знать, чего именно мы не поделили с майором. Угу. Кайрат Тимурович велел обратиться с этим вопросом к сержанту Бережному, что автоматически означает – он велел обратиться к вам и вы в курсе нашего конфликта. Вот и я и хотела бы спросить, что происходит, Спартак Валерьевич? Почему майор Кырымжан иногда глядит на великолепную Майю Юрьевну, словно бы бульдог на свежую косточку? Что между нами происходит и когда я успела его оскорбить, а самое главное чем? - приподняла темно-рыжие брови Пчелка Светлова, отвлекаясь от своего угощения – пронзила помощника серьезным взглядом потемневших глаз. Ей было важно узнать правду, очень и очень важно, хотя ещё вчера это и не имело для неё такого большого значения.
«Но я ведь больше не одна на этом корабле, вот в чем штука. Теперь, честь Фёдора Михайловича зависит от меня. Какая новая ошарашивающая информация для Майи Юрьевны, сто процентов… Она. Теперь. Не одна. И по ней теперь станут судить не только об отце, не только о Юрии Аркадьевиче и семье Светловых, но и о капитане… Как странно. Как ободряюще это и жутенько одновременно!»

- А зачем мне в Торгофый пост, Ли? - искренне удивился Яррик. - Фадричка моя долфна меня красифым увидеть, а ты разфе фидишь сейчас что-то красивое во мне? Ну... кроме моего золотого меча и идеальных волос, само сбой. Я ф этой челюстью ни ф шиснь не покажусь юной особе! Эээ нет, фначала прогуляемся в Лес Ларуна, а потом уж, когда у меня котячьи ушки отрастут или хотя бы хвост, вот тогда и проведаем хмурого папашу Григге и его рыжую дочь. Дабы она могла потрогать мою нежную, нуждающуюся в женской опёке шерстку...

Тепло улыбнулся Ярре, ресничками загадочно порхнув - а ведь понравилась ему Рыжуля, что-то вызвала в душе звенящее и доброе, словно бы весны ласковое дуновение когда всё в мире ново, когда всё хорошо. Расхотелось пошлить благородному Волшебнику, захотелось ему даже героем побыть - великодушным героем и примерным таким.
Он не стал говорить скабрезности. Он только задумчиво в бок куда-то поглядел своими синими глазами, чуть поправляя меч на поясе да посох друидский поудобнее перехватывая. Жуткая морда! Но в этот дивный момент, чем-то очень далеким она была освещена - свежим таким и по доброму детским, словно бы и не было всех этих распутных лет, грязных лет и недостойных.
Славная Шадричка. Милая из неё крестьяночка получится в своё время, уютно-домашняя такая. Вблизи таких женщин мужчины лучше становятся, тут уж и к гадалке за пророчеством не ходи!

- Приииивет, Варвикке! - радостно распахнул руки для объятий господин Ласка. - Ты не бойся моей морды, пошалуйста, я и фам её боюсь - визжу прямо как баба, когда фижу своё отражение и ногами дрыгаю от ужаса, угу. Но это пройдет. Как там фтарина Григге, воробей? Как его жена? Вернулся, то ферно. Вот, лесную Нимфу с собой привёл! - представил, значится, Лианку. - Бродил, ходил, с Чудищами сражался! А в общем-то по большей части, комаров собой кормил...
Усмехнулся, в сторону Шустрой поглядев. Ага! Теперь ей не придётся его поправлять - почти ведь правду сказал, наверное оценит воительница.

Он испугался, он упал на четвереньки и его вырвало, зловонной желтоватой жижей опорожнило желудок, когда всё внутри переворачивалось и вздрагивало. Петя помнил эту темноту, этот страх смерти - когда обречен, когда впереди решетка и мерзкая вода заливает горло. Скручивает как тряпку, наваливается, а тело бьётся бьётся, слепо бьётся в агонии пытаясь найти выход. Но кругом темнота! Кругом жуть. Никто не поможет и каждое мгновение, каждый удар сердца длится целую вечность. Страх-страх-страх...
Отполз чуть дальше Окуньков, ткнулся лицом в землю застыв в этой жутковатой позе: вздрагивая плечами и похрипывая от ужаса. Быть может рыдая даже, быть может постанывая от недавней перенесенной боли. Он к счастью не помнил этого своего момента слабости, этого мига полного смятения своего и животного ужаса, когда не осталось ничего в оживленном человеке кроме муки. Постепенно эта боль уходила в забвение, а Белл и не запоминал...

- Да-а-а, - наконец-то произнес Окуньков спустя сто или двести лет, - это был не тот вход... паршиво.

Слова выходили у него неожиданно гладко, без того привычного заикания к которому школьник уже привык.

- Смотри-ка, больше не заикаюсь, Зеночка. Клин клином вышибают, получается... Эх. Если бы я был этим самым героем, таким как Белл или тем железным крутаном, какие в нашем мире политиками становятся... но ничего, прорвемся, - снова вдруг застонал. - А я ведь заслужил этого капитана! Ну правда же заслужил, куда уж больше! И...

Замолчал.

- Ла-а-адно, это я так... не бери в голову. Я только посижу чуток, подышу. У тебя случайно нет чая или там кофе? Не знаю... Наверное дальше нужно перелететь через реку и поискать там. Но. Давай сделаем паузу... Я. Ммм. Я бы просто хотел сейчас подумать. Или даже не думать ни о чём, да-а-а, лучше не думать. Просто сидеть здесь и смотреть на реку. Это уже четвертая смерть, наверное самая худшая. Иногда я думаю, как там мои родители? Наша дача... Да-а-а, получается надо просто жить и не думать о том, чего уже нельзя изменить. Наверное это правильно, но сейчас... Посиди со мной, Зена. Я... Не хочу один.

О да, бедная несчастная мокрющая Беллочка! Город вокруг тебя стал выше, суровее, каменные дома теперь казались насупившимися чудищами, неприязненно разглядывающими твою крохотную кото-фигурку, а нежно-розовый твой носик будоражило обилие запахов: пахло морем и маслом фонарей, пахло ящерицей (очевидно, собственный запашок Батончика) и застарелым мужским потом - а это уже по части Джерри, угусь, такого себе не слишком аккуратистого другана.
...Шерстка на языке, мышино-крысиные писки, великолепные ароматы притомившейся в чьей-то квартирке жирной сёмушки (замурчательной прямо-таки рыбы) и вонь перриных перьев, а также его ручища-лапища, протягивающаяся к тебе.
Всё это было невыносимо для такого трудного вечера, оМУРзительно, как отросшие усища на твоей мордочке! Но по счастью, Белла, это длилось не слишком долго.
Проклятье накатило волной и откатило вдруг, желая вернуть твой достойный эльфийский облик. Замечательный облик, о да! Но скажем так… лишенный рубашечки и вообще, слишком уж открытый и обнаженный же.
Хе-хе.
Впрочем, деваться было некуда. Вот только что ты была уютной кошечкой, общалась с дракониском и слышала писклявую речь крысо-мышиной братии, обретающейся в канализации; а вот ты уже снова Белла, красавица Белла, укрытая симпатичным черным облачком.
Да-да! Перри пришел на помощь, настоящий герой Коднаринг Великолепный, с черным мечом и чемоданом-щитом!
Небрежно дернув мохнатым ухом, твой верный страж создал заклятье. Облачко его вышло вонючим и покрыло тебя чем-то липким и неприязненным, Аннушка, да зато оно закрыло тебя от шеи и до колен, не оставляя мужской фантазии никакого простора ровным счетом.
Правда, зачесалось почему-то и мерзко стало, будто бы смолой облили – зато не голая, и не открытая для всех!
- Хочешь умереть, потому что некрасивая, май вла!? - вдруг разозлился Перри, подступив чуть ближе. – Хочешь сдохнуть чертовой куклой, потому что твой носик стал не слишком-то изящным!? Ооооо! – коднар издал звук похожий на утробный рык, а длинные перья его встали дыбом. – Запомни раз и навсегда, кубвахшар аръег'егерими, жизнь - это что-то большее, чем драная блохастая оболочка! К чертовой матери облик, Белла, если в тебе нет внутреннего гребучего света, вот что я скажу. И ты запомни, Карамелла, крепко запомни! Ни-и-и-икогда не смей говорить такое, чёртова девчонка, будто бы хочешь умереть из-за какой-то там смазливости. Вот оно!
Загнутый длиннющий коготь коднара ткнул себя в грудь.
- Важно сердце, Карамелька. Важно сердце…

Удрученно покачав головой, Перри вдруг отступил в тень и запалил сигарету.
- Пойдем, что ли… Я чувствую собирается дождь.

А он и в самом деле собирался, выспевал на море, расходился всё сильнее – шелестящий ночной дождь магического Санкт-Петербурга. Чудесный зонтик всё еще плавал в воздухе, но свет его потихоньку тускнел – всё же волшебная вещь, не рассчитанная на слишком долгую службу! Наверное, магию можно было заряжать или обновлять там, подпитывая свежими чарами, но как его подновить вы не знали. Кружевная медуза скользила над головами, парила и переливалась всеми оттенками спектра, но свет её помаленьку тускнел, теряя насыщенность свою.
- А я тебя понимаю, При. Чоу? Красота важная вещь для ёльфа… - Джерри-Александрил пожал плечами, бросив на тебя и на твоё облачко неизбежный мужской взгляд; пытаясь выделить какие-нибудь интересные детали для себя, скользнуть по чему-нибудь приятно-округлому, ага...
Потом эльф смутился и отвернулся.
Батончик к этому времени расправился со второй серьгой и отыскал своё яблоко. Если бы его спросили, дракониск объяснил бы, что в красоте он смыслит. Да-да! Вещи которые он создает, Батончик искренне почитает красивыми, а вот по части их долговечности особо не размышляет – ну, есть безделица чудесная и прекрасно же, а сколько уж ей жить, дракониска не интересовало. Гораздо больше ящера интересовала еда, вкусные червецы да объедки.

…Черная фигура, какая-то слишком тощая и вытянутая, не бросилась Батончику в глаза.
Несколько мгновений, загадочный КТО-ТО таращился на вашу компанию из темноты, таращился недружелюбно и холодно, а потом он удалился, смерив ящериска злым взглядом.
«Ненавижу магическую дрянь!»

Светлые глаза Майи Юрьевны чуть подернулись печалью – налились эти глаза особым каким-то, густо-синим цветом, а где-то в глубине их серебряные блестки замерцали. Словно бы море заискрилось под луной – глубокое печальное море, студеное на глубине, загадочное да непостижимое море живое в этой своей тревожной ряби.
Докторская рука чуть крепче сжала ручку папиного подстаканника, а взгляд в смущении опустился к собственным коленям. Выдохнув тяжеловастенько, девушка сдула челочку - пламенные эти, упрямые пряди отводя назад резким движением головы. Нахмурилась сосредоточенно:
- Значит, слишком шумная для Александра Оттовича? Ага, есть такое… - немного насупилась даже Светлова, а потом упрямо водички отхлебнула, положив ладони на жаркую свою кружку. Чуть улыбнулась старпому, желая прогнать эту ненужную утреннюю грусть – некую смесь усталости от того что не выспалась она, и оторопи от прямоты Геннадия Борисовича. Будем честны.
…Тепло большой папиной кружки приятно согревало озябшие со сна ладони: молоко причудливо мешалось с чаем, своим восхитительно-теплым цветом напоминая сейчас о доме. Сквозь стеклянные стенки сосуда напиток выглядел приятно кремовым; таким вот сливочным, земным, насыщенным и щемяще домашним одновременно.
Интересно, а как там у Фёдора Михайловича дела складываются? Вот бы спросить у первого помощника, он ведь с мостика джентльмен, наверное, они уже встречались с капитаном. Впрочем, это было бы глупо. И приставуче и вообще! Скоро завтрак. Старпом прав – драмы не нужны. А всё-таки покалывало оно, легкое ощущение грусти - вот увидела бы Фёдора Михайловича и рассветлелась бы лицом наверняка рыжая Майя, разрумянилась бы простой девичьей радостью; но хотелось ей увидеть его с блинами, когда будет уже при деле Светлова, при своей какой-то жизни, а не вот так, когда со скуки занятому человеку мешаешь.
- Вы правы и не правы, Геннадий Борисович, истина процентов на пятьдесят по моей собственной шкале, ну да, - снова вернулась к блондину мыслями, продолжая обнимать начищенный подстаканник. – Просто… Когда Майя Юрьевна общается с другими членами экипажа, у нее имеется некое крохотное ощущеньице, будто бы она не делает для экипажа хуже. Понимаете. Не вредит своими эмоциями и не вносит лишнего, возможно даже дополняет картину собственной пламенной персоной. Окей. Во всяком случае, не та гиря, которая всем в обузу! Но и не душа компании, конечно, ведь для всего необходимо время. О, я это понимаю! Нельзя стать своей в доску всего-лишь поджарив оладья, сварив лапшу и угостив всех на ужин невкусным пирогом на два балла.

Усмехнулась неожиданно Светлова:

- …Вот уж точно, такими пирогами никого не завоевать! Ну простите пожалуйста, не могу не посмеяться над вчерашним провалом. Ой, это то что я называю - "великолепнейший пример гордого позора" Хе-хе. От могучей цветаевской поэзии, к скромным стишатам двенадцатилетнего школьника. Так о чем бысь я?
Смущенно потерла веснушчатую переносицу: - Понимаете, когда дело доходит до Александа Оттовича или Кайрата Тимуровича у меня есть ощущение собственной неэффективности, недоученности и не умения понять этих людей. Словно бы присутствие Майи Юрьевны делает всё только хуже, портит налаженное взаимодействие в команде. Вносит дисбаланс. Угу. Отец бы сказал, что это только моя личная вина, слабость, которая непростительна на службе. Вот я и желаю понять этих людей получше, узнать о них что-то, что поможет Майе Юрьевне… ну хотя бы не раздражать их лишний раз. Как вы и сказали, будь мы друзьями, я могла бы спросить прямо – в чём проблема и как её решить? Но профессиональная Майя Юрьевна здесь без году недели, то есть «Доктор Никто», уж если говорить своими словами и она не может спрашивать о таких вещах прямо. Это было бы самонадеянно, угу. И... - прошептала вдруг. - И я уже пыталась.
Пожала руку старшему помощнику доктор Светлова, крепко пожала, энергично, без того самого пиявистого безволия, которое более всего Пчёлку раздражало в рукопожатиях: когда человек, будто спущенный шарик предлагал обнять, а вовсе даже не живую свою человеческую конечность.
- До свидания, Геннадий Борисович. Думаю, моя прямота… ммм, это лучший способ сказать вам, что я ни на что ни обижаюсь совершенно точно. Всё путём, это был правильный… ммм… необходимый даже разговор.
Кивнула головой Майя, улыбнувшись кривовато, но всё же улыбнувшись старпому: искренне даже улыбнувшись, хотя и настороженно немного. Так ведь всегда бывает, когда ты совсем не знаешь человека, не понимаешь его реакций, боишься показаться глупым или странным каким-нибудь собеседником. Или что ещё хуже – жалким и смешным.

...

Она неслась вперёд думая о своём: о блинах, о Кулимате, о состоявшемся недавно разговоре и о том, что хорошо бы хоть сегодня поменьше лажать. Бег успокаивал Майю Юрьевну, прочищал мозги, помогая собраться духом. Мельком заметила Фотона Игнатьевича наша бегунья, кивнула ему головой, желая приятного утра. Поманила за собой Мотю: - Кыс-кыс-кыс, Мотя! Идём на кухню, кыс-кыс-кыс… Надо успокоить Алексея Кировича, конечно, я принесу ему блины. Кис-кис-кис.
И вдруг Кырымжан! Прямой, вспотевший, недовольный совершенно точно майорише. Пахнущий чем-то невероятно мужическим, ядреным, луковым таким через парфюм, ага-ага – прямо-таки накрывающим волной тестостерона. Наверняка испытывающий негативные эмоции по отношению к Майе Юрьевне.
Пчёлка вдруг растерялась. «Зачем он здесь?!» Ойкнула. Уронила планшет брякнувший новым сообщением, засуетилась, чувствуя, что она делает сейчас всё то, что ещё больше разозлит Майора.

- Аааа… Оооо… Отодвиньтесь пожалуйста н-немного, Кайрат Тимурович. У-упало… - девушка протянула руку к своему устройству, упавшему прямо под ноги к майору. – О-тлично, окей. Т-там… там е-еще проводок наушника... как на грех под вашими ногами! Да-да, вот он. Значит, Майя Юрьевна несёт глупости, понимаю.
Поёжилась от презрительного этого почти что выплюнутого высказывания – значит, письмо её глупости. Значит, бывает. Значит, у них с майором всё в порядке. Значит, угу.
- Пы… простите майор, значит, я надумала, у нас всё в порядке. Окей! – вымученно подняла большой палец вверх, желая поглядеть, что там за сообщение новое пришло. – Вы не против, я тогда н-на кухню? Майя Юрьевна должна помочь Спартаку Валерьевичу с завтраком. Будут блины. Наверное! Да-да. Со сливочным маслом и со сгущенкой, быть может с мёдом и...
И бросила мучительный взгляд на Спартака, отчаянно желая исчезнуть сейчас нафиг с глаз майора, чувствуя себя глупой, никчёмной, мелкой Пчелой. Какого фига она про блины строчит!? Промелькнула даже мысль тряхнуть стариной да и броситься майору под ноги прытким тараканом, чтобы значится сразу Кайрата Тимуровича от себя освободить.
Впрочем, нет. Рыжая Майя стояла прямо. Бочком-бочком отодвигаясь поближе к Спартаку. Не опуская подбородка и закусив губу, дабы не брякнуть какую-нибудь глупость чисто на эмоциях.

Этот мир вас принимал! Потихоньку, полегонечку совсем, нарочито неторопливо, но аура ваша теперь становилась менее заметной, а чувство, будто бы плывете под водой, будто бы машете наперекор стихии чугунными своими конечностями, это чувство оставляло. Становилось как-то привычнее. Да. Это совсем другой мир – трава здесь может говорить, охотиться, уводить в тупик и кружить голову, нападать бреднями да дурными снами (вот как на Динни), но это всё же трава. Привычная, в общем-то штука, хотя и плохого, гнойно-желтого цвета – цвета воспаленной раны.
И всё же это трава. Вещь привычная. Как земля под ногами гнилисто-топкая, как яркое круглое солнце, обласкивающее полуденными лучами ваши макушки – всё это было знакомо, оно жило по тем же законами, что и мир Города. Есть день. Есть ночь. Существует сон, и жутковатые кошмары во сне существуют тоже (и снова Динни припоминается. Её странное видение серебристой травы прорастающей сквозь живые кости. Это чувство зова, тонкое слабое пограничное чувство – «Приди Динни, приди ко мне. На север Динни. На север, где Длинные Дни и нет мерзости! Поспеши. Иди на север Динь. На север, где длинные Дни!»
Но покуда совсем не на север бежали вы, а бежали вы назад, пытаясь забраться в ту же самую гору, с которой вот совсем недавно сверзились кувырком. Ага! Ну, вроде как в ту же самую реку пытались войти дважды – в жирную-жирную такую реку, пахнущую очень вкусной едой. Поступок Макса был понятен: вот он вроде свою стаю защищал, а с ним как с полудурком слюнявым обращаются, какие-то брезгливые речи ведут. А Чернышу голод! А Черныш в теле Макса зубьями скрежещет, поглядывая на вас злобненько. Аки голодный пёс на кровяную сосиску. Чернышу этому лютому не ведома дружба да всякая высокая материя,угу. Он новорожденный глупый щен, он пока что знает только простые вещи, вроде как: любовь – зло, голод – самое главное. Искаженные мысли Макса устраивают этого малыша.

Хорошо хоть шиповничий отвар прибавил сил Динни, хороший такой земной чай напоминающий о лучшем. Мягко обожгла нёбо кисленькая эта, и в тоже время сладкая вода. Это ведь самое лучшее - немного лимонной кислоты когда болеешь! Синее небо обняло своим совершенством, теплее погладило солнце веснушчатую щёку, будто бы желая утешить.
И одежда сухая. И добрый сухой осенний мир ободряют.
Вперёд. Нет, Макса конечно не догнать. Тут бы вообще кувырком не сверзиться – земля скользкая, покрыта шуршащей предательской листвой – а под ней мокреть царит, чуть зазеваешься и скользишь вниз по грязи проезжаясь как на коньках, да еще зонтик дурацкий. Даже Афоня, бывалый в походах пацан, карабкается едва-едва. Ввысь. Неторопливо, будто бы хочет посмотреть – чем всё это обернётся и зачем так споро рванулись вы вдвоем вверх.
Динь да Макс.
Как будто в синь неба пытаетесь забраться – пальцы болят, ногти, кажется, пытаются оторваться от мяса, а вы всё вверх и вверх двигаетесь, ощущая как ветер гонит вам навстречу золотую листву. И зеленую. И ярко-оранжевую. Пламенную такую. Душистую.
Вверх! В это самое золотое, ласковое, осеннее, дурманящее запахами карамели, запахами счастливого, давно отжившего свой срок лета – в это самое небо карабкаетесь на четвереньках.

Макс ворвался наверх первым, само собой, ведь ему помогал Черныш – колючий голод этого призрачного зверюги, его особенная замечательная прыть. И вот он лес над твоей головой, Макс, переплетение угрюмых хашетайневых ветвей. Чужаки веселятся за каменными столами – едят жаркое дымное мясо, сыры да фрукты вкушают, те самые мохнатые люди из твоего сна, Макс. Обросшие каштановой шерстью двухметровые дубины, с большими такими мохнатыми ушами и ветвистыми рогами, словно у оленя. Ударяются гигантскими кубками, ведут какие-то речи. На тебя по-доброму глядят золотом умных глаз: мол, добро пожаловать на наш пир!
…А чье это мясо, из каких зверей похлебка сварена, попробуй уж пойми.
Следом Динни забралась в этот дивный лес, и уже за ними двумя Афоня, не желающий показывать монстринам сразу же мальчуган. Укрылся в тени.
Мохнатые гиганты не отвлеклись от своей трапезы, лишь поглядели дружелюбно. Засмеялись громко, соударяясь ветвистыми рогами.
- Садитесь. Веселитесь млады. Сегодня Особый День. Редкий День. Хороший день для смерти! Ишшохор, говорим мы! Удачная охота - большая последняя ночь!

- Да вроде никого и нет, - решил просватать "тетушку" добрый лейтенант Эдя. - А дама она вполне милая и образованная, разве что одинокая, потому и с чудинкой. Кефир ей очень нужен! А кто моей тетушке доставит этот самый кефир, тот и совершит лучший подвиг для нее. Смекаешь, Паш? - блеснул внимательными глазами Звериков, - Считай, козыришко в руки тебе даю. Считай, сам дальше знаешь чего делать...

Таинственно замолчал Звериков, заинтересованным взглядом ковер-самолет проводив.
- И куда ж это он отправился, скажите-ка на милость? Не на Марс случаем? - улыбнулся лейтенант. - У-у-ух, ну и жизнЯ здесь у вас, мои ж дорогие, ну и чудеса на каждом шагу. Совсем я за своими книгами от этого отвык! А царевна что? Блондинка она там, али брюнетка? Чувство юмора-то у нее явно пониженное, Пафнутий, раз никто до сих пор не развеселил...
Потянулся лейтенант в седле, ощущая усталость от этой езды. Всё ж не привык верхом!
- А ты сам, Пафнутий? Семейный? Не при дочери, случАем?

Яррик с интересом заглянул в свою карту, не без труда разыскав эту самую Сокару. Некоторое время волшебник хмурился, порхал длиннющими ресницами и водил пальцем по бумаге, вычитывая разные чудные названия. Вот Ларуна, тот самый лес, который им требуется, а вот Пик Дьявола, не самое приятное местечко, судя по названию. Странно, издали похоже на вулкан! На юге такие водились, о да! Одержимые горы, так из прозывали в народе, джинновые горы созданные из огня. Говорили, будто бы где-то там спрятаны золотые комнаты, дворцы джиннов и несметные сокровищница темных духов.
Якобы, можно было как-то приручить огонь и подчинить его волшбой, заставив духа показать свою секретную обитель. Впрочем, чаще всего болтуны находили в этих горах только собственную смерть. Говорили, там в самом воздухе присутствовал какой-то проклятущий джиннов яд, ну, чтобы отвадить любопытствующих, само-собой…

- Фмотри Ли, - маг провел изящной рукой по пожелтевшей бумаге, прокладывая путь. – Мы мофем добраться ф Марлок через Врата Мира. Дальфе будем держать путь на север, через эти дружелюбные названия… мммм… смотри-смотри как они интересно нафыфаются! «Уфрачная речуга», угу, именно что уфрачная, ага. Вызывает некоторый интерес, Лианыш, прафда ше? А на фостоке проклятое болото. Фосмошно там фодятся умертвия или какие-нибудь ожифшие трупы, хотя, кажись это одно и тоже. Хм. Да зато в Марлоке можно остановиться и поспать в настоящих постелях, выпьем пифа… немножечко гульнём, судя по рисунку на карте, вполне себе сочный городок!
Вздернул бровку, поглядев на Странницу.
- Надоело мне уше в глуши, Ли, хочу нормальную жратфу фмефто этих орешков, - сунул в свою огромную пасть горсть этих лесных ребят, слюняво зачавкав. – Я хочу фуп и подшарифтое мясо, хочу фпать на белых простынях… ифкупаться в горячей ванной, в конце-то концов. И фтобы сисяфтая дефочка улыбнулась мне фа деньги, фот чего я хочу! Простых человеческих радостей, а ты Ли?

Уже на выходе из Древограда, маг снова вернулся к своей теме, не забывая похрустывать зеленым яблочком, прихваченным в дорогу. Орехи к тому времени кончились, а вот голод остался. Ага. Магуй протянул второе схороненное яблочко красотке-Лане, то есть, пардон, Лиане же.
- Будешь, Ли? Фмотри. Нам софершенно точно не придется охотиться, ефли мы доберемся до Врат Мира до нафтупления темноты. Ну, Шуштрячка, ты же не хочешь, не приведи Лакуна вместе с её тощей задницей, плыть морем? А то я и ф самом деле малыфом стану в некоторых местах, от холодной-то воды... Спорим, что щенка бы ты в море не потащила!?

Прочь – это либо глубже в траву, либо круто вверх. Увы. Сопротивляться погибельному сну получалось далеко не у всех: Макс, например, почувствовал прилив свежих сил, едва только позволил завладеть Чернышу своим телом. Ну как, телом – внешне-то ты еще оставался обычным парнем, такой блондинистый задорный весельчак с привкусом черноты, как запретный дымок никотиновой сигареты. А внутри с хрустом потягивался Черныш, приспосабливаясь к твоему мальчишескому облику. Приспосабливаясь и распространяясь в человечьем теле.
Оно обрушилось как-то сразу.
Хлюпающая грязь под ногами, земляной её вещественный дух такой плотный и интригующий. Новые запахи, чувства, эмоции навалились на восприятие – даже у неба в вышине, у этого холодного отрезка звонко-голубой материи, как оказалось, имелся свой особенный вкус. Нечто вроде стального листа, который почему-то хочется лизнуть.
То ли тебе желалось, то ли твоему монстру…
Горький гнилой камыш пах смертью, он пах чужими надеждами, желанием побега и жирным камышовым удовольствием – губить! Губить такие вот устремления. Пожирать неторопливо и расти ввысь, чтобы однажды, распространившись бесконечным шуршащим морем желтого цвета, пожрать и город и горизонт.
У камыша тоже имелась своя аура – дремотная да коричневая как болотная вода, застоявшаяся аура погибельного места.
Впрочем, камыш не везде был проклят: имелись и свои добрые места в этой глуши, и открытые прогалины и какие-то заповедные тропы. Лучше всего было возле железной дороги: камыш боялся этого места, опасаясь подходить к старым проржавевшим рельсам слишком близко.
Снова вспоминалось мерзенькое слово «Эччей».
Эччей рядом с насыпью, плохой камыш определенно не дружит с этим самым словечком – Эччей. Даже Черныш внутри сник, испуганно заморгав всеми четырьмя глазами – споро превращаясь из шикарной зверюги в поскуливающего щенка. «Эччей. Не хочу.»
А потом Зверюген радостно заурчал в твоём теле – кажется, даже зубы у тебя заострились, Максим, превращаясь в остренькие клыки и уши сами-собой чуть дернулись, как это случается у собак. Стало немного больно в костях…
Рот наполнился тягучей удовольственной слюной – еще человечьей, вполне себе обычной слюной – но душа Черныша в ней тоже присутствовала, этот самый Зверюга вдруг страшно возбудился, едва ли не бросая тебя вверх одним мощным рывком. Вместо того чтобы оставаться здесь и защищать. Такая вот шарманка, вот так он её завел:
«Да к демонам их в глотку чёртовых людей! Макс. Запах, запах, запах, оооо какой славный запах, прекрасный Макс!» Ты уловил жирный дух похлебки стекающий на эту гиблую поляну откуда-то сверху, такой приятный невыносимо вкусный дух.
Кто-то там кашеварил себе на горе, с которой вы так неловко скатились вниз: Кто-то варил хорошую еду, издавая странные, будоражащие нервы звуки…

Бабуся, между тем, неторопливо выплыла на поляну: такая себе прямая как струна женщина, облаченная в пышное платье черного цвета. Почему-то казалось, что это именно бабка, а не просто какая изысканная дама. Она. Эта Черная Леди. Старательно держалась в тени кружевного зонтика – забавного такого предмета с ручкой в виде драконьей головы.
Взбодрившийся, сумевший изгнать сон из костей Афоня совершенно точно не видел ее лицо – тени скользили по антрацитовой черноте красивого платья, а бабуся пела нараспев, протягивая к вам тонкие свои белые пальцы. Такие себе шевелящиеся, будто бы сами собой:
- Кан, канн молодые? Канн. За мной! Её надо сломать, её надо сокрушить… Канн, канн. Объясню-ю-ю-ю. Покашшу.
Старушка заинтересовалась шоколадом, пытливо поглядев на Дини. Зашипела змеей, нарушая свою же собственную колыбельную песню:
- Шшшш, Колокольчик. Шшшш! Её надо сломать. Ее надо сокрушить. Ишшохор. Час духов. Сегодня вы обречены её сломать! Я покажу, я научу как.

Хотела уж ближе подойти певучая баба, как Афоня с силой дернул назад. Нужно уходить, это верно Афанасий! Либо, споро припустить вглубь болот – тех самых болотищ мокристых, в которых растворился бесследоно Буран. Либо лезть наверх, чтобы выбраться из этого липкого дерьма, с его прожорливым камышом и со всякими там чумными пенсионерками.
С каждым шагом прочь становилось немного легче, поганищная муть всё еще кружила голову, но она отступала – чем дальше от бабки, от этого заклятого камыша. Тем легче дышиться в груди. Угу.
- Ребята. Млады. Мои молодцы. Хорошие. Ребятня, - механически повторяла, добрая Ба. - Канн! Канн за мной! – нежно ворковала, продолжая шевелить пальцами. – Идите, я всё объясню.

А пальцы её белоснежные выделывали кренделя, шевелились, нашептывали какую-то муть: то ли вас пытаясь зачаровать, то ли призывая на помощь кого посильнее… Кажется, Черной Леди не нравилась песенка Дины.
- Молчание золото, я всё объясню. Канну!
Динни вдруг обмякла в руках Афони. Вот только что казалось протягивала бабане шоколадку, а вот уж безволием налилась отяжелевшая рука девчушки… Нет. Она еще слишком слаба чтобы приказывать своей крови: необходимо поесть, отдохнуть, набраться свежих сил – аура девочки посинела, а потом вылиняла в блеклое какое-то, бесконечно унылое серебро.
Вдруг стало приметно, что бабуся вдыхает эту ауру, улавливает ее своим певучим ртом.
Как от нее не беги, как ни спасайся … Она всегда вас найдет, она видит этот след. Видит и слизывает своим языком.
А потом мыслей у Динни уже не стало, восхитительная, добрая какая-то чернота придавила тело.
Остался только Макс и Черныш, безобразным образом рвущийся к жратве зверюген, вместо того чтобы честно защищать своих. Остался крепкий Афоня с тяжелым безвольным телом Динь, мягко завалившимся в траву.
Нужно было уходить. Или оставаться с бабкой. Идти следом за ней или как-то заставить ее уйти – фигура дрожала под зонтом продолжая шевелить руками. Петь своё надоедливое.
- Кан, канн, канну…

- Ну, Ли, тут федь такое дело тонкофастое… - Стыдливо почесал Яррике свою макушку, заботливо темные волосы на плечах распределяя, чтобы получилось мужественно и в меру героично же. – Сначала-то, вздрыхнуть как фледует хотел, чтобы прямо от сего часа и до полуночи поваляться. Ооо, Фуфтрик не беспокойся, по части сна я тот еще лежебока, с этим проблем ни-и-и-когда не возникает, чтобы бока как следует намять! Да еще после купания, да со свежего воздуха и на зелёной траве… Но ефели торопиться надо, тогда могу и не спать.
Зевнул сладенько своей гигантской травоядной мордищей наш маг, пытаясь аккуратной аристократической ладонью, прикрыть не в меру свой широкий говорливый рот.
- Вообще-то, теперь уже жракать возжелалось, а сон… Ну чего поделать? Сон может подождать. Пфроклятье моё иной раф после полуночи меняется, а иной раф и к рассфету только. Такие дела. Я и фам не знаю, Лианка, когда точно, но определенно кафдый новый день - новый драный сюрприз.
Протяжно вздохнул.
- Жаль только, кошачьих ушек что-то не попадается. Ну, ты фе понимаешь, Ли, - криво усмехнулся, порхнув длиннющими ресницами магуй, - некоторые дамы о-о-о-очень любят гладить уютных южных котов. Охохо. А меня фто-то никто ф последнее время не гладит, не лафкает... фот поэтому я фидно и не мурчу!

Отсутствие нормальной еды, нашего волшебника совершенно точно не вдохновило, и не вдохновило вдвойне отсутствие алкоголя, Ласка из Дома Ласки, даже синие глаза широко раскрыл, недоверчиво оглядевшись:
- Они фто, никогда не пьют!? А как фе фидр или мёд, вполне растительное запивалово как по мне. Фто делать? Ну дафай орехами что ли перекусим и прочей ботвой, ягодами там… фруктами, к такой-то их фруктофой едрёной матери! От этих орехов, кстати, случается бурление в животе! Если что, Ли, заготовь побольше этой фамой... широкой мягкой лифтвы... Ну, ты же понимаешь мой изысканный намек? - говоряще поглядел на Лиану, театрально вздернув бровки. - Кхм. Пофрем, изучим карты, а потом уберемся отсюда ко фсем хренам! А там, ты споренько поймаешь какую-нибудь дичь до вечера… ну, или я поймаю. Я же маг! Приготофим на огне и съедим как истинные мясоеды. Ам!

Щелкнул своей травоядной челюстью, шутливо оскалившись.

Всякий человек, что дом внутри дома. Странная аналогия, верно Лиза? Аналогия жуткая, но правдивая: есть фасад, выставленный на всеобщее обозрение горделивый облик. Есть нутро – череда комнат, анфилады мыслей. Парадные ангелочки и лавровые венки с полуистершейся позолотой – вот, мол, я какой погожий да пригожий, всякий старается показать из себя, улыбаясь первому встречному по закону этикета.
Но есть и тёмные заповедные уголки в доме, секретные двери да теневые коридоры, лазы крысиные, ведущие в гибельный, пропахший плесенью мрак.
Дом внутри Дома! Как тетушка Софи замурованная заживо в своей пыльной комнате, среди поблекших, отцветших своих воспоминаний.
Как этот дом, обиталище вылинявшее вместе с ней, словно бы болезнь вашего особняка поразила тетушку Софи – проросла в нее корнями, пестрыми лентами, жесткими нитями оплела сердце не старой еще женщины. Погибает дом, погибает тётушка. Комнаты покрывает мрак, тлен… В этой мрачной столовой невольно думается о проклятьях, о чарах злых, поразивших достойный готический особняк и душу одной женщины, запершей себя в четырех отсыревших стенах.

Напрасно пытается пар прогреть чугун батарей, он бессилен и слаб. Тени сильны, беспощадны – воронами кружат под потолком! Шурх-шурх-шурх. Кричаще-алые шторы, помпезная роскошь больших окон. Андрейка мёрзнет, дуя на свои застывшие руки. Ты тоже мерзнешь, Лиза, начинает казаться будто бы там, на улице, под дождем немного теплее – всё же ветерки Петроградские, всё же, какая-никакая течет себе жизнь. А здесь болезнь. И овсянка в твоей тарелке кажется особенно безвкусной кашей, такой себе пресной да осклизлой субстанцией.
Поджаренное мясо. Его немного, «дороговизна» - это новое военное слово. Мясо нынче дорого, яйца дороги и прочие привычные продукты, которые раньше казались чем-то самим собой разумеющимся, обыденным таким. Вам больше не подают молоко к завтраку, как это случалось раньше. Вы пьете жидкий чай с не менее жидким вареньицем, зато на десерт пирог: бедный пирог, лишенный каких-то ингредиентов, но очень тёплый пирог. Приготовлен с душой, что называется, сердечным пламенем доброй кухарки Инги напитан, совсем почти без изысков, а гляди-ка Лиззи, очень вкусно!

И словно бы отзываясь сердечности этой, словно бы желая показать что темные Чары не всегда сильны – яркий рыжий луч пробивает одеяло злых облаков; косой великолепный луч, гладит стекла и улицы, иззябшие дороги и недобрые деревья, что хлещут Дом. Усмиряет тьму Могучее Небо!
Наполняется величием заброшенная столовая. Приосаниваются любимые тобой римляне, наливается рубином виноград в их достойных патрицианских руках. Дом встряхивается словно сонный Пёс, а пирог пышит чем-то теплым, родным, сдобным таким, очень и очень славным! Своим.
Он так вкусен сейчас! Андрейка шумно ест: обжигаясь и дергая пальцами, хлопая себя по груди и запихивая в рот как можно больше этой радости. Будь здесь тетя Софья Эдгаровна, её бы наверное удар хватил... Локти на столе, разбросанные крошки хлеба.
- Фкуфно, Лизи! Великолепность. Пффф… Иоганна разболтала! Она гофорит у дома есть тайна. Представляешь! Бомбы или скелет прикованный к сундуку. Эта усатая командирша говорит, будто случилось несчастье в давние времена. Вот так-то! Ну, кого-нибудь замуровали в стене, как водится. В кандалах Лизка, в кирпиче, представляешь?! Вот это я понимаю пиратские разборки. У-ху! А папА напишет, это ты не бойся. Он же лучше всех сражается, ничего, утрет нос этим поганым австриякам… Жалько только Анна Гретхен из них, вообще-то она хорошая. – Облизал пальцы Андрейка, с шумом допивая свой чай. – А может, поищем вместе Лизка этот лаз? Ну, ты девчонка же, а кто-то тебя защищать должен на этом страшном втором этаже. Пойдем вместе, а? Чтобы ни одно привидение не тронуло! Возьмем свечей побольше и найдем лаз, представляешь сколько там секретов… А если золото найдем, поделим же. Ты сирота, это же совсем не лишнее тебе будет, Лизун! Хочешь, я пообещаю тебе не трогать твою куклу, Лизочка? Я хотел вообще-то оторвать ей голову, но теперь мне кажется, это будет не очень славное дело…
Вот как заговорил этот льстец малолетний – «Лизочка… Лизун», а не «эй-ты, тупица». Видать, очень сильно желал отыскать этот самый Дом внутри Дома потаенный. А может, и у Андрейки имелись свои секретные добрые комнаты в душе: в конце-концов, этот юнец взрослел, а война его подгоняла.

И в самом деле, распогодилось за окном Лиззи! И странное что-то случилось, уже перед выходом, отдала тебе тетушкину записочку прямая Анна-Гретхен, а к записке денежка оказалась приложена. Вот чуднО! Тетушка отказалась тебя принимать, зато в первый раз в жизни подарила настоящий подарок.
- Она сказала, чтобы вы не баловали себя, мисс Элизабет, и не тратили деньги почём зря, а то сведете ее в могилу. Погубите её хилую душу да разнесчастную жизнь. А в общем-то, Софи Эднаровна велела, милая моя, купить себе засахаренных орехов с мёдом или иной какой пустяк. Странные дела… Софи Эдгаровна, казалось, с нежностью это произносила. Вы действительно впечатлили её, моя славная!
Удивилась бледная Анна, на эти мелкие монетки поглядев. Потом тебе аккуратно отдала как старшей, Лизонька, вручив записку торжественно да строго. К Андрейке обратилась чуть нахмурив брови.
- Ведите себя как джентльмен, Андрэ. У вашей матушки зубная боль, её нутро точит грыжа, так она просила сообщить, не мотайте её несчастные нервы. Будьте любезны, молодой господин, учитесь пожалуйста хорошо!

...

А на улице сражение! Большая ветреная война против непогоды – подметает улицу серебряный вихрь, плывут густые тучи по небу, брызжет дождь и солнце разливается подсвечивая хмарь поздней осени. Чад заводских труб, гарь многочисленных очагов, уверенная сталь рельс, по которым ползёт первый не конный трамвай.
Его еще нет, но он приползет обязательно.
Торжественная вереница фонарей, листовки на тумбах: «Победа будет за нами, помоги своей стране – вступай в ряды гражданского сопротивления!» Спешащая толпа. Мальчишки газетчики выкрикивают надрывно:
- Сегодня, сегодня и только сегодня нас всех волнует один вопрос, применил ли неприятель отравляющие газы на фронте? Сможет ли правительство отразить удар? Сегодня, сегодня и только сегодня, читайте Петроградские Вести!
- Лиз, а давай в подземке поедем? Маман говорит это ад, и кто заходит туда, всё равно что грешит. А я не верю! Там, говорят, паровоз прямищно под землей катается! Поехали на метро, Лиз?
«Это мошет быть опафно, Мифф. Фыр-фыр-фыр, тень всегда привлекает слуг Зеленого Короля. Ф другой фтороны… любое подземелье блифко детям Терры, посланцам забытого Норра. Кто знает, куда прифесет фас поезд, фыр-фыр-фыр? Фы мошете оказаться вовсе не там, мисс, где планировали! Учтите… кто-то захочет фас похитить, это вполне фосмошный вариант. Юнная Леди. Фсякое отребье пожелает завоевать дружбу силой, я бы пософетовал соблюдать офторожность и держаться подальше от очарованных рельс. Будьте благорафумны, пожалуйста! Рельсы – они фсегда неблагонадежны!»

Она обняла его так тепло, так трепетно, до боли – не физической, но, пожалуй до боли душевной; она обняла его горячо и в тоже время целомудренно, стремясь поделиться этим своим пламенным сердцем. Без остатка, до дна!
Сердцем Данко и сердцем женщины, отчаянно бьющимся в груди. И если бы кто посмотрел со стороны, то пожалуй эти объятия были похожи на объятия дочери и отца, но она дрожала привстав на цыпочки. Обнимая его шею. Дотронувшись до спины руками – просто дотронувшись, без попытки пощупать, вторгнуться или еще чего такого.
Обняла ненадолго своего мужчину дрожащая и пламенная Майя, тихо улыбаясь и не желая размыкать рук, а потом всё же прервала объятия, чуть отстранившись.
- Д-доброй ночи вам! – улыбнулась кривовато. Помахала ему той самой рукой, что была поцелована и согрета, что горела сейчас ласковым добрым огнём.
Она двинулась куда-то прочь, желая немного побродить одной – дать остыть голове, привести растрёпанные чувства в порядок. Но она ещё обернулась вдруг, поглядела назад, хотя не имела к этому привычки. Проводила Фёдора Михайловича долгим тёплым взглядом, и если бы он увидел ее сейчас, если бы обернулся тоже, он бы увидел, что светлые глаза ее мерцают при свете ламп и что девушка скрестила руки на груди, любуясь капитаном издалека. И вид у неё был счастливый, и плачущий и грустный одновременно и задумчивый.
- Мой… родной, - прошептала Майя.

Она думала о Стругачёве и о шахматном вечере. Больше всего, наверное, о Фёдоре Михайлове думала-то, но думалось и об отце. О том, что она скучает по нему, что теперь, когда они в разных вселенных и встретиться уже невозможно – грусть стала какой-то объёмной, круглой, такой себе тяжелой как гиря. Ощутимое горе разлуки. Раньше-то, достаточно было лишь час потратить на путешествие до Москвы – и вот он отцовский офис, высокий кабинет, запах дорогого одеколона смешанный с запахом не менее дорогих сигарет. Она не скучала по отцу на Земле, а сейчас, на звездолете, в этом совсем чужом мире конечно скучала. И снова вспоминались слова Стругачёва, хлесткие как ожог крапивы – «Под-донок! Подлец!»
…Как он мог!?
Виделись рыцари, улыбка Фёдора Михайловича которая так ему шла, так молодила; и грусть в его серо-зеленых глазах представлялась, и загадочная блондинка с именем Лана…

Майя отправилась в душ с удовольствием намыв свои рыжие волосы, наслаждаясь горячей водой и ароматными шампунями, дамскими этими радостями, которые Пчёлка наносила на волосы и на тело. Она снова переоделась в простую футболку с длинным рукавом, а сверху натянула лиловую футболку с коротким рукавом и большой надписью золотыми буквами: «Потому что Майя – Побеждает!» Одела удобные домашние штаны, с веселым мелким рисунком в виде играющихся котят; а потом натянула носки с крылатыми молниями - личным логотипом. Неторопливо расчесала волосы, распределив их на плечах чтобы просыхали. Запросила у Данко отчет о физических показателях всех членов экипажа, убеждаясь, что у всех всё в порядке. Аккуратно внесла эту информацию в медицинский журнал, не забыв поменять воду у роз.
Время шло, тянулось неторопливой синей патокой.
Решившись на что-то, Майя вдруг написала письмо для Кайрата Тимуровича, попросив Данко передать эту важную информацию утром, когда майор проснётся: «Уважаемый Кайрат Тимурович, боюсь я не смогу присутствовать на ваших утренних занятиях, справедливо полагаю, что это будет совершенно лишним. Не могу не заметить, что Майя Юрьевна вас раздражает, и было бы глупо, подливать масла в огонь. Окей. Я приду на занятия позже, когда узнаю о причинах вашего гнева. В чём бы не состоял мой проступок…» - Пчёлка прикусила губу, сжав кулаки. Потом вздохнула: «…я хочу извиниться за это. Завтра я выясню всё у Спартака Валерьевича.»
Вздохнув, девушка передала это письмо Данко, чувствуя себя трусливой слабой натурой. И всё же она не хотела раздражать майора лишний раз, не хотела давить на него собственным присутствием и заявляться на тренировку, чувствуя его гнев. Раньше бы заявилась, ооо, не сомневайтесь! …Но вспоминался Стругачёв и его давящие объятия, уход безопасника, обида, когда не был прощен сразу. Что ж. Пусть майор тренируется в волю, да и тяжело это чисто морально: тренироваться с человеком, которого от тебя тошнит.

Она попыталась уснуть, но сон никак не приходил после такого напряженного трудного дня. Мысли, чувства, тревоги и воспоминания разрывали ее, всё время что-то представлялось, томилось, думалось. То звенела в груди любовь – опьяняющее сладкое чувство дарующее блаженство, такое горячее, что даже больно становилось! То разливался страх рыцарей, то мучила обида на Стругачёва, смешанная с беспокойством за рядового. Иногда Молнии казалось, будто бы она уже скучает по Фёдору Михайловичу, а потом ей становилось страшно от этой скуки – а вдруг она уже навязчива, надоедлива, вдруг напрочь потеряла себя за этими самыми чувствами?
Тогда Майя, наконец, открыла какую-то мудрёную книгу про Высокое, введя наугад запрос в собственном планшете: «Классика. О любви». Выбранная чисто случайно книга привлекла её темой паровозов; на обложке был изображен старинный дымный вокзал, дамы в пышных юбках и огроменный железный локомотив, напоминающий могучего дракона.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему…» - увлекли Пчёлку слова автора. Это было похоже на правду, взять хотя бы семью Светловых в пример! Девушка зачиталась, пропадая в тексте, в этих именах инозёмных, в странных, очень далеких от неё декорациях прошлого забываясь; желая отыскать то самое про любовь и про железные паровозы.

...

Её разбудил стук в дверь. Или будильник, или всё таки проклятый стук – Светлова уж не помнила… Её личный кабинет заливало яркое сияние народившегося утра, условного корабельного утра, уж если по правде то говорить – имитация этого самого солнечного рассвета, в том месте, где солнца нет!
Майя всё еще пребывала в славной грёзе. Припоминались странные имена девятнадцатого века, Он…
Ей снилось что-то приятное, нежно будоражащее. Стылые рыцари, как ни странно не явились за Валькирией из кошмаров, девушка проспала спокойным сном, лишь под утро, увидев что-то романтичное, мешающееся с книгой и какими-то дорожными ассоциациями. Будто бы она куда-то опаздывала, бежала. Ждало её путешествие – то ли на Марс, то ли в древнюю Москву классического века. Словно бы в сказку погружение! Возможно, они ехали в Репино-Радищево.
Дымил древний паровоз с картинки заждавшись на своих рельсах. Что-то там было, и это было что-то славное: вроде как путешествие туда и обратно, как у Фродо во Властелине Колец или у его дядюшки Бильбо…

Пчёлка сладко зевнула, потерев слипшиеся глаза кулаками. Сбежал от неё чудесный сон! Быстро брызнула себе в рот мятного освежителя, безвольными со сна руками пытаясь пригладить просушившиеся и наэлектризовавшиеся волосы. Получалось не очень, и вообще, доктору очень хотелось спать. Кажется, она заснула только к утру, хотя если подумать, здесь ведь не существует никакого утра, так что она просто заснула когда заснула. Не нарушив устава. Проспала не очень много и едва ли выспалась, а впрочем, так ведь и полагается если ты влюблён.
- Войдите, - пробормотала Майя, включив свой чайник. С удивление поглядела на старпома, с трудом соображая кто он, и что ему нужно в такой ранний час в её кабинете.
- Ааа… огласите характер медицинской ситуации, - хрипло произнесла Пчёлка, моргая рыжими ресницами. – Где пожар?
Майя сейчас была похожа на королеву Английскую со сна: бледное белое лицо с россыпью веснушек и длиннющие волосы, красиво рассыпавшиеся по плечам – просушившиеся, но немного лохматые со сна, будем правдивы. Сзади большое кресло, что напоминает трон, а вместо королевской накидки – плед, быстренько наброшенный на озябшие девичьи плечи. Х-х-холоды-д-дно вот так просыпаться.
- Спасибо, - произнесла Валькирия, рассматривая шахматы и книги. – Значит, вы пришли в такую рань, чтобы сделать Майе Юрьевне подарок? – удивленно подняла брови, боязливо прикасаясь к фигурке рыцаря. – Восхренностно! Ой, простите, у-уважения заслуживает то есть, и не слегонца. Подарок просто чудесен!

В расширившихся глазах доктора на миг плеснулась давняя боль. Девушка аккуратно поднесла фигурку офицера поближе к своему лицу, задумавшись о чем-то неприятном – живо припомнились глаза её мучителя в пещере: красивые такие европейские глаза, которые врезались в память на всю жизнь. Растерянные и прекрасные очи человека, который вдруг осознал, что пытает двенадцатилетнюю девочку. Угу. Доктор аккуратно поставила рыцаря назад.
- Фу ты, ну ты, прямо как живые! Мечи, доспехи… ай-яй-яй, серьезные ребята, такие они и есть, опасные жестокие негодяи. Кхм,.. - кашльнула в кулак. - Ну, то есть, такими бы они и были, на каких-нибудь там ярких картинках или в голо-кино. Ээээ… А шахматы мне нравятся, тонкая мастерская работа потрясающая на все сто! Но разве я заслужила такой дорогой подарок? Майя Юрьевна ведь полный профан, вдобавок, она не может отдариться как следует. Но всё же… Не желаете ли чай в красивой посуде, Бори… кхм… Геннадий Борисович? Ваши конфеты чудесно сгодятся для такого раннего завтрака.
Изящная фарфоровая кружечка предательски звякнула, когда Майя услышала его вопрос – рот её глуповато приоткрылся, и вылетел из него только один звук:
- Ээээ? – Пчёлка недоверчиво поглядела на старпома, надеясь, что она ослышалась: бледные щёки ее осветились ярким румянцем, а вид сделался очень уж смущенным.

- Ой, кажется я недостаточно проснулась, сейчас мои мозги вытекут из ушей… - раскрасневшаяся девушка налила кипяточку в заварник, принявшись распаковывать коробку конфет. - Айн момент! - вдруг встала из-за стола, и прямо как есть, в своих собственных штанцах с котятами то бишь, быстренько проследовала к холодильнику. Принесла молоко.
- С утра лучше всего пить чай с молоком, голова от него эффектнее работает. Собственновымученное мнение данкийского врача! Жаль только сливочника у Майи Юрьевны не имеется в наличии, а без него ансамбль несколько нарушен… - налила в свой стакан чай, выставив на середину стола конфеты.
Как назло, в этот момент по таймеру включился компьютерный экран, демонстрирующий подборку эффектных Молние-Светловских трюков.
- Мотивирующее утреннее кинцо, агась… - стыдливо потерла коленки данкийская Пчелка. - Простите Майе Юрьевне её прямоту, но раз уж вы так в лоб спрашиваете, полагаю, способны оценить мою пчелиную искренность… Ээээ… Геннадий Борисович, а разве вы не должны поговорить о таком с капитаном? Бла-бла-бла и прочая лирика? Почему вы спрашиваете у меня? Боюсь, Майя Юрьевна не знает, как отвечать на этот невероятно личный вопрос.
Помолчала, задумчиво прихлебнув забеленный молочком чай из папиного подстаканника.
- Ну, если для прессы, сухо да сдержанно: я очень уважаю Фёдора Михайловича. У нас доброе прошлое и для меня честь служить в этом экипаже. Или вы ждете более дружественного ответа? – Вздохнула, внимательно поглядев старпому в глаза. Серьёзно нахмурилась, достойно выпрямляясь в своём кресле.

- У нас с Фёдором Михайловичем не то, что называют словом «шуры-муры».

- Ээээ...
Удивленно вздёрнул бровки Петька, одним глазом поглядев на синюю жидкость: - Да это кы-кажись оно самое!... - возбужденно так, то бишь с чувствами и энтузиазмом радостным, довольно тихо вдруг зашептал.

Притронувшись к своему плечу, вчерашний школьник задумчиво почесал рану. Ого-го-гошечки, вот так полезный нежданчик же! Счастливо улыбнувшись, Окунёк быстренько сделал хороший глоток целительного напитка. Рассиживаться не стал. Быстренько припрятав замечательный бутылек себе в сумку, отважный сир спешно покинул домик. Напоследок треснул кулаком воздух, типа - ВОТ ЭТО ПОВЕЗЛО!

"Жопочуйка велит уходить, угу. Код Красный. Теперь попробуем сунуться в канализацию."

Это было нечистое, гиблое и плохое место, обманывающее людей да вытягивающее силы по живому. Такое прохладное болезненное место, весело шуршащее себе недоброй травой.
Силы уходили. Таяли с каждой секундой, с каждым ударом сердца их оставалось все меньше в теле. Вот полыхнул алым Афоня, оттаскивая Макса прочь – это было непривычно трудно, жутко трудно, гораздо тяжелее, чем в обычном мире-то! Напряженной зеленью закипела аура. Капля солоноватого пота поползла по лбу Афоньки, раскаленная такая и пощипывающая кислотой капелька: показалось пареньку, будто заболел даже, будто навалилась ангина или грипп проклятый – застучали зубы, лихорадка гниловатая вгрызлась в тело, совсем недавно еще здоровое тело, ещё энергичное умное мальчишеское тело. А сейчас размокшее тело, раскисшее будто тесто, которое выдержали в тепле слишком долго.
Тьфу ты!
Закипела чернотой аура Максима - той самой чернотой, которую с трудом пытался обуздать парень. И казалось, даже зубы заострились у подростка, даже в глазах у него помутилось от ярости первобытной; зашептала кровь в ушах – зверь, зверь, зверь, опасность, Зверь!
Зверем нареченный в глазах Диньки. Злобный и мерзкий монстр, или умный и дерзкий, как поглядеть? Зверь знал секретные пути, дорожки. Напитываясь Максовой чернотой, прорастал в его сердце путанными корешками.
Монстр выведет, между прочим! Монстр защитит от лиходейского этого места. Он вынослив, он терпелив, он хочет завладеть телом Макса. Только яростен ещё и злобен дюже этот новорожденный перевёртыш. Равный контракт предлагает же: «ты мне своё тело, время от времени – я тебе ярость свою и защиту. Я не обману. Ты – это ты. Я только тело дам, зубы крепкие дам, лапы выносливые дам. Чутьё дам. А оно пригодится, Макс, здесь пригодится! Эээ! Не Дома вы, не в своих краях. Здесь нужно востро ухо своё держать, любимый мой Макс. Лютый Макс. Зло-о-о-ой Макс. Восхитительно горький, Ма-а-акс. Хе-хе-хе.»
Оххх. Зверюга. Почудилось красавцу блондинистому, будто услышал он дальний вскрик: такой себе грустный плач оборвавшийся слишком быстро, хлестко даже, чтобы это естественным выглядело. А-а-ам! И не рыдает больше никто в этой поганой траве. Видать, своя охота идёт. А Буран, дворняга простодушная, Вихрь этот зимний ведь туда побежал. Дуралей.

Там охота. И здесь – охота.

Кусочек кости из под земли виднеется. Видит Динни этот осколок – старинный такой костяк, местами обветренный да искрошившийся, местами острый и злой. Уходит в землю здоровенный костяк – а здесь так только, вершина айсберга. Малюсенький кусосек какого-то неизвестного левиафана, о него и ободрала свой лоб девочка, заполучив болючую, но в общем-то не опасную ссадину. Хотя… если не обеззаразить, кто знает…
Кровь к сожалению не принесла шоколада, пожалуй, это было для нее сложно и сейчас невыполнимо. Она бы вот опутать ноги Максиму могла, или крапивой паренька стегануть.
Слаба пока что. Вспыхнул узор красивым алым цветом, заискрившись, рассыпаясь огоньками чародейскими: накатила на тебя муть, Динночка. Такая себе муть мерзопакостная, слабость и ощущение, будто под кожей зашевелились мураши. Забегали. Зашевелили маленькими лапками…
Крохотный кусочек белой шоколадки возник на земле. На вид, вполне обычная такая плитка, но съедобна ли? Вот это неизвестно уже, да и жутко, если представить что это из крови твоей появилось.

Бррр же!

А может и не жутко, это же магия. Кровяной узор исчез совсем, будешь ли снова пытаться, Динь? Приугас узор, растворился в земле, кажется, но ведь всегда можно начать заново.
Шуршит трава, меж тем, какие-то хищники в ней бродят, охотятся своими тёмными охотами. Дремотный гул очарованного камыша сон на вас навевает, сладкий такой, приятный такой в это теплое утро: небо высокое да синее, болючее своей красотой, восторженное этой осенью. Захлебывающееся ею!
…Листики летают, порхают золотыми пташками. Земля дышит плесневелой теплотой. День такой звонкий, такой чистый как умытое стекло!
А может ну их нафиг, эти приключения, а? Вот лечь бы на спинку, зевнуть сладко и заснуть. Засну-у-уть же приятненько! А то шуруй вперёд сквозь камыш, или назад в Город отступай – карабкайся в ту самую гору, с которой скатились совсем недавно вы.
Вот бабушка какая-то в траве стоит чуть поодаль, улыбается тепло, зонтиком черным прикрываясь от света: - Иш-ш-шохор ребята. Вздремни-и-ите…

И только Саня не хочет спать, потому как далеко она и одна – потому что здесь её тело полупрозрачное, а на реальных болотах, едва ли какая девочка захочет заснуть.
Все-таки, одно дело с крепкой компанией в такую чужедальную глушь соваться, а другое дело, одной шагать. Немедленно вспоминаются городские страшилки, а иногда и вполне реальные газетные факты: девочки пропавшие, мальчики пропавшие… Однажды, здесь какого-то дядьку выловили, при нём груда журналов имелась – все люди в этих журналах без лица. Вымарывал им лица дядька, вырывал пальцами да ногтями; возможно, зубами даже соскребал.
Забрали его в центр, угу. Но страшилки вокруг болота упрямо множились, жили сами по себе. Плодились!
Топь Комариная. Место нездоровое. Ханнэчье старое место. Говорят, раньше здесь кладбище было – потом разровняли его как водится, снесли памятники да засыпали рыжим строительным песком. Но не срослось что-то. Заболотилось место, захирело. Вместо нового комфортного района, одни топи возникли. И гордая Воздвиженка теперь уж призрак самой себя, а взрослые, так и вовсе говорят: отползёт со временем город к южной границе Ирри и север его совсем опустеет. Здесь и сейчас, больше нищета да алкашня разномастная живёт. Обретается потихонечку люмпен-пролетариат.
Угу.
Ворона первым делом мякиш съела, окуная его в лужу и склёвывая хлеб до крошечки, а потом вдруг тебе кивнула, чуть ближе подошла, разглядывая бусиной любопытного глаза.
– Р-руг! – каркнула важно. – Р-руг.
И полетела себе куда-то, то ли «руга» своего звать, то ли еще зачем.
…Дул ветерок, травки терлись друг о друга. Плохо быть одной… Теперь уже Бурана не слышно да и запахов родной компании нет: они в одном мире остались, ты в другом мире, Сань.
И только ворона какую-то надежду дает. Стоит ли её слушать? Она ведь может и совсем улетела. Откуда ей вороне человечий язык-то знать?
Глупо это всё. Возвращайся назад, Сань. Кинули они тебя, бросили.
Каких-то мыслей сонм навалился. Твои ли они?

И снова Майя Юрьевна улыбнулась робко, мельком поглядев на Фёдора Михайловича: на свою руку в его руках, на его чуть отстранившееся лицо, чтобы не смущать и не смущаться самому. Странная ситуация! Больше всего, Майя Юрьевна сейчас боялась сделать что-нибудь не так – вот как-нибудь повести себя нелепо, смело слишком или глупо перед его друзьями; нечаянно оттолкнуть бывшего преподавателя Чижика, как это случилось с поцелуем в каюте… С таким чудесным славным поцелуем для неё! Таким вот поцелуем, что можно было с амброзией его сравнить, со сладчайшим небесным мёдом для олимпийских богов. Когда она прикоснулась губами к его руке, к одной единственной жаркой руке, пожалуй, даже совершенной для неё. Желанной!
…Но Фёдор Михайлович отстранился после этого, как-то замкнулся в себе, словно бы это и приятным для него было, и мучительным. Пчёлка Майя смутно понимала его тревоги, чувствовала какую-то боль этой ситуации для капитана – Светлова мелкая, она похожа на ребенка. С папиной секретаршей никакого сравнения не выдерживает. Это да.
Потому девушка сейчас робко, чуть взволнованно улыбалась особенной своей кривоватой улыбочкой, пронзая серым заискрившимся взглядом фигурки на столе. Как истинная кошечка, она сейчас принимала его нежности. Ей было приятно. Она боялась разрушить этот хрупкий миг единения, своей инициативой или ещё чем… Присутствовала и обиды льдинка, о да, споро тающая под такой горячей волной.
«Пусть сам!» - думала Майя, как истинная леди-гордая-котэ: «Пусть сам вот теперь заглаживает вину, капитан. Что я, какая-нибудь тряпка прилипчивая чтобы на шею вешаться? Ну. Уж. Нет! Светловы не из того теста сделаны. ХА.»
…А по холодной ладони неизбежно распространялся огонь, и улыбка на лице Майи становилась теплой, женственной, доброй. Только стеснялась немножечко рыжая Пчёлка этих своих эмоций перед чужими людьми; порхала ресницами загадочно, разглядывая красивую резьбу шахмат. Но руку свою не спешила убирать, позволяя его горячим пальцам согревать её девичью узенькую такую кисть.
Однако, ладони эти узкие, совсем даже не слабыми были – ооо! Совсем даже не безвольными они были и не хрупкими как стекло, дарована этим ручкам своя магия! Оберегающая теплая магия, которую девушка с удовольствием продемонстрировала, когда дело зашло о чае:
- Окей, - кивнула док старпому. – Ну-у-у, если это не помешает скрипу мозгов… э-э-э, напряженной работе двух интеллектов, то чай мы мигом организуем. Со скоростью молнии, хе-хе. У эффективной Майи Юрьевны в таких делах сверхсила!

…Она не забыла пожать руку Чижику, поглядев на него задорно чуток, с веселым азартом даже, а потом занялась чаем: набрала воды в свой чайник, чтобы согреть кипятка – умного кипятка, надо заметить. Ведь тонкое это дело: вскипятить воду, да не перекипятить её, не превратить во что-то мёртвое и тяжеленькое.
Сначала кипяток. Потом заварила чай в стеклянном современном заварнике (более классического на кухне не нашлось, к сожалению). Просто черный чай, без изысков да без прочей дневной тяжести, всё же ночь на дворе! Разве что ложечку мёда добавила в этот чай, да лимона янтарный круг в каждую чашечку нарезала. Такое вот персональное солнышко для каждого из присутствующих – поглядишь в свою кружечку, а там лето золотое!
И не космос стылый, а лимонный дух. Хороший дух позднего вечера. А еще, про массаж может напомнить кое-кому из присутствующих, хе-хе…
Аккуратно расставила четыре тонких кружечки на блюдце, первым делом одарив чаем доброго Спартака Валерьевича, потом Геннадия Борисовича думающего над своей доской; Фёдора Михайловича и себя лично, напоследок.
Сделала хороший глоток кипяточка, зардевшись от свежего жара: - Вообще-то я уже здорово напилась чаю, но… Никогда не могу себе отказать в этом деле, так точно.
Сверкнула серыми глазами удовольственно, выслушав про учителей. Подумала немного, а потом вздёрнула рыжую бровь:
- Это будете вы, Геннадий Борисович, если вы не возражаете, конечно. – Кивнула головой, будто бы соглашаясь со своими мыслями. – Боюсь, Федор Михайлович и Спартак Валерьевич, не смогут отнестись ко мне беспристрастно. Они будут добры и сострадательны к Майе Юрьевне, им может быть неприятно, если я огорчусь проигрышу, проявлю эмоции или ещё чего. А ведь это вполне возможно – трудная это штука, достойный проигрышь, ага-ага. Из добрых чувств ко мне, они ведь и поддаться могут или игра для них станет пыткой, а это уже никуда не годится. Ооо нет! Я сыграю с капитаном обязательно, как и со Спартаком Валерьевичем, сто процентов по шкале правдивости, но когда научусь хоть чему-то дельному, а учиться я бы хотела с вами, Геннадий Борисович. Полагаю, вы не станете меня щадить. Вам это подходит?
Девушка помолчала.
- А еще я хочу, чтобы меня тренировал Данко и чтобы он показал мне первые ходы. Алё-алё, Данко? Вы согласны поучить Майю Юрьевну шахматным азам с самого нуля, чтобы мы проверили, есть у меня это самое или нет?..
Усмехнувшись, Светлова постучала себя по лбу, скопировав это забавный жест старпома.
- Ваш первый ученик, Данко, Майя Юрьевна желает им стать!

…Она с нежностью пожала руку Фёдору Михайловичу, когда ощутила прикосновение к своим волосам – так легонечко пожала его свободную ладонь, так чувственно. Чуть перебирая своими пальцами его пальцы. Улыбнулась внимательному старпому смущённо, растерянно пожимая плечами в этом самом жесте: «Ну вот как-то так, вы правы...»
- Спартак Валерьевич, вам помочь с посудой? Завтра Майя Юрьевна стартанёт сюда первым делом на первой космической, хе-хе, конечно, если вы еще не устали от вашего су-шефа!
Поглядела на капитана, дождавшись, когда они смогут остаться одни.
- Вы в свою каюту или на мостик, Фёдор Михалович? Интересный вечер, - док задумчиво поглядела на собственную руку. – Больше не болит, ага. Кто-то её замечательно согрел! - опустила взгляд в пол, чуть зардевшись. - Только вопросов вам теперь не избежать от вашего друга, ооо, полагаю проницательный старпом Михалков сделал кое-какие выводы. Ну да, ну да - это уж к гадалке не ходи. Но Майя Юрьевна ни о чем не жалеет, славная это была встреча… полуночный шахматный клуб. Неа, я не жалею об этой встрече ни на секундочку!
«А вы?» - озорно сверкнула глазами веснушчатая Пчёлка, спрашивая, конечно же не о встрече, а об этом самом секрете, что был приоткрыт. А может даже и раскрыт, перед внимательным старпомом.
- Ваш новый образ был оценен Геннадием Борисовичем! - рассмеялась тихонечко.

Ой.
Майя ойкнула про себя, когда почувствовала руку Фёдора Михайловича на своих плечах, внешне спокойная, эта веснушчатая данкийка начала медленно, но верно покрываться румянцем: алым таким, несмелым румянцем, приобретающим насыщенность на строгом лице доктора. Закипать как собственный достойный чайник, по чуть-чуть, начала Пчёлка Майя. И руки её бережно поддерживающие чайник чуть дрогнули, а на сердце стало тепло: словно бы на озаноженное, болючее и подраненное место, нанесли исцеляющий елей.
- П... правда. А... окажем!
Серые глаза удивленно покосились на капитана, молчаливо вопрошая: «Вы уверены? Может Спартаку Валерьевичу сейчас и ни до чего нет дела, кроме этих фигурок на чёрно-белом поле, но старший помощник Михалков выглядит очень проницательным человеком. И не слегонца, хочу я заметить! Если он о чём и догадывался, так теперь уж точно сделает свои выводы. И!… И это будут соответствующие выводы, капитан! Логика стопроцентная. О, этот человек явно силён в логике...»
Пчёлка поглядела на шахматное поле, робко дотронувшись рукой до кисти Фёдора Михайловича. Такое осторожное доброе прикосновение, почти не нарушающее субординацию – кончики белых Майиных пальцев скользнули по ладони капитана, словно бы отвечая без лишних слов, что ей не противно, а очень приятно даже. Хотя рука её чуть заледенела от волнения: всё-таки здесь находились посторонние. Догадливые посторонние! Лицо Фёдора Михайловича находилось так близко, и если бы Майя не сидела прямая как стрела на своей табуретке эдакой королевой Данкийской, она могла бы повернуться сейчас и увидеть его губы, и брови так опасно рядом, и челочку любимую, на которую слишком уж внимательно смотрел старпом…
Ох уж эта чёлка волнующая, ох уж эти серые глаза с зеленью! Рука доктора задержалась на капитанской руке - намного дольше чем она планировала. Но ведь это не зависело от Валькирии Светловой!
...Вообще-то, док была ещё обижена немного. Ещё озадачена его холодом колючим в обмен на её жаркий поцелуй; Светловой было очень страшно показаться мелкой собачонкой, которая уж слишком предана, привязана и неинтересна по своей сути.

Но сердцу не прикажешь. Уж если в неизвестность прыгать - так вдвоем прыгать, не боясь этих людей и не стыдясь перед ними.
Пальцы правой руки бережно пожали его кисть: прикоснулись с теплым дружелюбием, пожалуй, даже с нежным дружелюбием, с тем самым дружелюбием, которое ещё чуток и станет выглядеть романтикой, а вовсе даже не дружбой. Чайник мог бы обидеться, теперь его уже не так чувственно согревали в девичьих объятиях…
- Так точно. Это мой друг! – вернулась Майя к чайнику, стараясь сохранять строгое лейтенантское выражение на лице и неизбежно светлея обликом, наливаясь этим румянцем предательским, да подрагивая рыжими своими ресницами.
Она сосредоточенно, пожалуй, слишком сосредоточенно сейчас рассматривала шахматные фигуры, стараясь не встречаться взглядом с проницательным старпомом.
- Если это не повредит игре, Майя Юрьевна могла бы заварить чаю. Это прекрасный чайник! Точная копия электрических чайников двадцатого века, я очень долго и придирчиво выбирала этого товарища. Говорят, вкус напитка зависит не только от заварки, которая само-собой должна быть качественной и с душой; в деле «чаеварения» важен еще и кипяток. Чайник не должен портить вкус воды, он должен согревать ее бережно, прямо-таки с любовью. Кхм!
Кашльнула вдруг. КХМ. Проклятье! Откуда взялось это слово - любовь!?
«Ещё бы про чувствительность сказала, Светлова, про романтику и такие приятные объятия, когда всё звенит внутри. Алё-алё!? Вернитесь в реальность, старший лейтенант Светлова!»
- Кхм, - снова кашльнула в кулак данкийская Пчёлка, стараясь сосредоточиться на шахматах. – Эта игра выглядит интересной. Как я понимаю, существует возможность играть в неё на время, так сказать в ускоренном варианте по часам, верно? – забросила пробный шар в лузу, хитровато поглядев на блондина, с азартом искристым, с этим самым добрым вызовом в серых глазах, посмотрев-то. – Интересно, а существует ли возможность обучения? Полагаю, делиться знаниями увлекательно время от времени, и хотя игра с новичком едва ли может вызвать какой-то азарт у человека бывалого, окей, Майя Юрьевна это понимает, но ведь с другой стороны, новички могут удивлять. Особенно, если речь идет о быстрообучаемых новичках, схватывающих новую информацию на лету. О новичках, которые очень любят учиться, ага-ага! - усмехнулась Пчёлка.
А ведь ей и вправду захотелось обучиться этому новому виду игры, после всех тревог, напряжений, мучительных сомнений, едких обид и эмоций, эта простая уютная сцена дарила радость. Может, оно и не всегда стоит переть вперёд расшибая голову? До крови расшибая-то и до судорог души? Может, иногда стоит поберечься за таким вот тихим занятием, с этими фигурками, с этой черно-белой доской? Сложно сказать, не попробуешь – не узнаешь.
Вдобавок, ролики всё равно останутся при Молнии Светловой.

Поглядела на Фёдора Михайловича с любопытством:
- Фёдор Михайлович, а вы играете в шахматы? Кажется, это довольно умиротворяющий вид деятельности, но при этом достаточно азартный, чтобы желать выигрыша и огорчаться проигрышу всей душой. Было бы нереально круто обучиться такой игре! Ой. То есть это вызвало бы мой восторг, угу, - подняла указательный палец вверх, пафосно вздымая подбородок. - Сдержанный восторжец, хм.
Покосилась на Спартака. Агась. Спартак Валерьевич и его неуверенный ход подтверждали это на сто процентов – игра явно вызывает интерес! Вон как нервничал второй пилот, почти что абстрагировавшись от мира: был там, на поле, сражался среди коней да ладей, стремясь добраться до вражеского короля первым, загнать монаршую особу в тупик, вынуждая её сдаться. «Вы сдохли, мистер Король. Вашу ж в душу, сир - шах и мат вам!» Увы. Кажется, добрый технический специалист, слишком сильно сомневался в своем выигрыше.
«И возможно, именно поэтому он проиграл заранее. Геннадий Борисович выглядит уверенным человеком – здоровая порция расслабленности, вальяжный юмор... Ага-ага. А ведь уверенность в собственных силах – это уже половина успеха. Отец действует также! Он ведет себя как самый могучий лев в прайде, достойный Цезарь, приказывающий людям и берущий себе всё лучшее по праву. И никто с ним не спорит. Даже я не могу. Едва ли Спартак Валерьевич сегодня выиграет, увы.»
Вздохнула мечтательно. А было бы здорово обучиться такой игре, о да! Взять себе чуток здоровой старпомовской уверенности, ёшкин кот…

Несчастному дракониску с гордым именем Батончик, не повезло второй раз за вечер: прыткий ящер уж было захапал розочку своими цепкими лапами, он уже было нашел какой-то окурок (явно Перриного просхождения) и огрызок недоеденного, очаровательно гниловастого яблока с вкуснецкими червецами внутри, как был изловлен и прижат девичьим каблучком к земле. Без всякой пощады же!
Ящер недовольно зашипел, высунув раздвоенный змеиный язык: не от боли зашипел-то и даже не от унижения, хотя это была обидная поза даже для дракониска. О да, само собой!
Но нет, дело было вовсе не в гордости.
Страдальческими глазами батончик провожал червивое яблоко, споро покатившееся куда-то во тьму. Глядел, что называется с болью всего мира: ящерка ещё успел проглотить окурок, но без фрукта желанного, эта еда совсем даже не выглядела вещественной.
Батончик был голоден. Магия сотворения золотых вещиц, отняла у него энергию.
- Шшшш! – печально зашипел дергая лапками от горя, наш маленький ящер.

Мужики отреагировали на крик по-разному: Перри дернул мохнатым ухом, криво усмехнувшись своим здоровенным черным клювом, Джерри же попытался пиндануть коднара, ага, пока пернатый страж расслабился. А потом…
Потом случилась «кошачесть» и на этой самой Петербугской улице, где нарядные дома дремали укрытые фиолетовым покрывалом ночи, где плясали чарные огоньки в больших достойных фонарях, заливая брусчатку магическим светом Фейерии; на этой самой мокрой улице вдруг исчезла одна эльфийка и появилась одна кошка. Ой, да.
Очаровательная такая мини-киса с розовым носиком и с розовыми же подушечками лап, возникла вдруг. Шерстка у киски переливалась великолепным белым цветом, усики бы причесаны и приглажены – одна беда – вылетела киска из своего эльфийского платья, а теперь пыталась выбраться во внешний мир.
Кото-Белла! Аннушка-Котэ. Оголившаяся, но совсем даже не голая, ибо честным зверям носить одежду не обязательно. Перри её кстати тоже не носил, Анни, и совсем даже не расстраивался. Курил. Матерился. И не замечал отсутствие нижнего белья.

Улица наполнилась запахами, вкусами, новыми эмоциями и звуками. Громче теперь слышался дождик, вещественнее слышался, можно сказать, сочностью своей прямо оглушал! Медленно да верно усиливающийся, и грозящий обернуться настоящим проливным ливнем.
Чувствовался восхитительный запах рыбы, распространяющийся блаженным облаком из какого-то окна. Наверное, поздний ужин у семьи! Форель, кажется, или что-то такое же восхитительно жирное...
- Аххххсссс, слюка-противнучка-липучка. Шшш тебе! С-с-сейчас Батончик станет играть и наступать. Ахссссс. Яблоко укатилос-с-с-сь. Злюка виновата, что оно ушло! Злюка-злюка-злюка-эльфиюка, со всеми вкусссными червячками уползло во тьму наше яблоко. Ссссс. Батончик будет нас-с-с-ступать на злюку! – Батончик говорил это совсем не злобно, но немного обиженно. – Почему с-с-слюке не нравится наш-ш-ша прекрасссная роза? Почему она к нам так не добра, сссс?
Помимо Батончика, стал слышен и другой разговор: кто-то неспешно беседовал в канализации, кто-то писклявый, серый, уворотливый да хитрый… и вполне-возможно вкусный. Отчего-то, при звуках этого тонкого, такого характерного писка, когти сами-собой становились длиннее, а тело наливалось упругой силой.
Мрррр.
- ОН велит называть себя Судьёй, Пип. Сильный и страшный зверь, зубы у него в пене, а изо рта дурно пахнет. Р-р-р! ОН говорит, что пришла пора дивнийцам поднять бунт. Представляешь – бунт! У Судьи есть средство, надо только выпить. Слышишь, Пип? Надо делать только то, что он скажет. Пип, хватит спать! Судья восстановит справедлисть, вот оно что будет. Никто не любит крыс. Судья говорит, крысы смогут посчитаться с двуногами, да-да, даже с этими отвратительными двуногами-гнизгами! Судья говорит, будто бы сумасшедшие гнизги нам не родня! Вылакаем из бутылочки Судьи пару капель, и мир станет справедлив к нам... Видит Рах! Всего-лишь бутылочка, Пип, и нам больше не нужно будет прозябать в канализации! Запоминай Пип, сегодня, когда луна начнет убывать, в самый любимый час нашего народа Рах-Атет, ОН придет к двум золотым гри…
- Киск-Кис-Кис Беллушка, - писклявый голос был перебит хриплым голосом Перри, протянувшим к тебе и к твоей идеальной белой шерстке, свои когтистые лапища. – Иди сюда, май-ла. Мы больше не будем…
- Йо, чё, погорячились малёк… А это правда ты, при? Во дела-а-а! Ну я прям фигею, ты глядь, ёльфийка шерстью обросла!

- Ну ты молодец, Пафнутий, ну-у-у, уважение тебе, царев министр! Каков город же, прямо лепота! - вполне искренне согласился Эдя, с живейшим интересом рассматривая мост и статую волшебника. Даже надпись прочитал, юмористически хмыкнув.
"Жадный какой пенсионер. И благодари его, и монетку ему жертвуй прямиком в лысину! Ну, а ежели мы одну шутку проделаем... Уммм?"

И Эдя наш, бравый лейтенант, решив не смущать министра Пафнутия, притворился, будто бы он тоже пожертвовал свою монетку. А сам, коварный такой Зверище-Злодеище, взял да и припрятал денежку в кулак, мимолетно погладив хрустальную плешку на ходу. "И этого с тебя довольно, любезный мой маг! Деньги, они знаешь ли, счет любят. Почтенный Сим-Салабим, то есть Кари-Гари Длиннобородый!"

- Принцесса говоришь, и как она? Хороша собой али мудра, или и то и другое одновременно? Хотя не будем темнить, в женщинах это редкость...

"Мда. Это будет фирменная глупость, Белл, вот взять да и открыть эту бутылку, выпить эту неизвестную жидкость как последнему дураку. Придурку. Или даже имбецилу! А с другой стороны, тащить эту штукенцию не зная что там находится, охота была..."
Окуньков сморщился. А вдруг там отрава!? Что-нибудь, типа жидкости для очистки унитазов или какое-нибудь удобрение, или еще какое-нибудь редкостное дерьмо, все таки это замок колдуна, кто его знает... Будь это в реале, Петя ни-и-и-икогда не стал бы пробовать всякие непонятные жидкости с голубоватым оттенком. Ни. За. Что! Но дело происходило в сказке, в сказке, в которой существует волшебство.
"В общем, детишки, не повторяйте этот трюк без взрослых. Угу. Была ни была!"

Зажмурившись, Окунёк осторожно засунул в бутыль кончик языка, стараясь попробовать неизвестного напитка совсем чуток. В конце-концов, даже если там отрава, у него всегда будет второй шанс.

Угу.

После смерти. Второй шансец такой, или по чести уже третий - если считать оборотня и драконье пламя, с жареными окуньками, но хотя бы не с чижиками, ага-ага. В общем, умирать совсем даже не хотелось, всё-таки, это было страшно.
"Все мы хотим жить. Это очень даже естественное желание, Зеночка - желание существовать! Мне нравятся эти приключения, но когда меня убивают, это просто-таки жу-у-уть. Я чувствую себя прямо зомбе. Зомбе-Окуньковым, угусь."

Среди трав народился тревожный, злой какой-то гул, исполненный коварства да хитрости, когда Макс набросился на Динни. На девочку с окровавленным лбом, набросился-то, барахтающейся себе в стылой луже.
Не кому было защитить Динни, не кому было прийти на помощь. Болотные травы дрожали, наполняясь тягучим гнилым удовольствием и кто-то всё это слышал. Вот здесь Макс был не прав! …И писк, и хруст примятой листвы, и чавкающие какие-то шлепки торжествующих ударов, когда более сильный бил более слабого, всё это было услышано. Легчайший стон... Злой хрип. Барахтанье в воде, вкус охлажденной грязи познавшей тёплую человечью кровь. Холодные камни. Тихие камыши.
ОН пробудился.
Сначала было лёгкое движение заостренного уха, потом вертикальные зрачки наполнились ленивым интересом. Медленно, но верно, лень из этих глаз ушла. Следом вылезли серпообразные когти, с чувственным удовольствием тронув взопревшую землю подушечками лап. Оставляя в ней глубокие, хорошие такие бороздки. Горбатый нос чуток наморщился, а ноздри расширились, впитывая эти будоражащие, интересные запахи и звуки. О какие новые. О, какие же пьянящие да дивные!
«Человек, м-м-м… !?»
…Мягкой тенью он скользнул в траву, приоткрывая пасть, дабы не потерять сладостный и такой редкий в этих краях, чужедальний человечий запах. Чуть подрагивали прижатые к голове уши, а гибкая, осторожная фигура стелилась по земле, набирая темп. Безмолвие. Да легкий шелест, когда скорпионье жало мягко трогало камыши. Тынц-тынц-тынц, он делал это для своего удовольствия, чтобы игра не была слишком простой.

А Макс устал. Каждое движение здесь давалось с трудом, каждое движение казалось мучением: парень взмок, чувствуя себя так, будто бы решил заняться аэробикой под водой. Удалось задать славную трепку Динке! Перепачканная в грязи, измолоченная как следует в дурной луже, осыпанная ударами с желтой охрой листвы, что застряла в волосах, девчонка была как следует наказана. От нее сейчас распространялось странное серебристое сияние, такое же, только бордово-черное, исходило от тебя. Макс.
Словно пепел от костра!
Злой багряный свет распространялся от твоей фигуры, а камыш возбужденно дрожал, протягиваясь к этому гневному дымку. Сладко-сладко. Камышу эта багряность нравилась, он улавливал этот красный свет твоего тела. Накатил голод. Накатила слабость. Словно вспышка адреналина лишила сил. Или во всем были виноваты травы, жадно поглощавшие что-то алое, что уходило от тебя, Макс? Утекало ручьем, кап-кап-кап, словно вода из сломанного крана, капля за каплей…
Серебро обиды травкам видимо не нравилось. Их интересовал гнев, их интересовала злость, возбуждала звериная ярость и отсутствие контроля. Промокшая насквозь Динни заметила свою кровь: вытекая из ссадины на лбу яркими, какими-то очень красными каплями, кровь застыла на земле жарким бисером. Завибрировала, задрожала будто капельки ртути.
Потом она растекалась узором, обратилась загадочной арабской вязью. Кровь-кровь-кровь. Казалось, гнойная земля радовалась этой субстанции, а у тебя вдруг народилось странное чувство – что ты можешь позвать эту кровь, отдать ей приказ. Что-то простое для начала. Чтобы травы угомонились в своих жадных шепотках, или чтобы они угомонили Макса.
Кровь-кровь-кровь. Твоя кровь первой пролилась в этом мире, серебро страданий придало ей странную силу. Ну, или всё это просто бред, эмоции отшлепанного, измусоленного в грязи обиженного тела, и на самом деле ты ни способна ни на что. Динни.
Болотищные вопросы среди трав. И вдруг Буран, настоящий Пёс врывается на поляну! Живой, да хмурый Буран, бросившийся к вам двоим, верный друг.
И новичок компании Афоня, слетевший вниз – как-то плавно слетевший, и вместе с тем очень быстро.
Новый мир, Афоня, новый чудный мир! Опасный мир, это ощущаешь сталкерским, особым своим чутьём. А еще простым человечьим мозгом, вообще-то, понимаешь: когда злишься, от тебя идет черный дым, когда удивляешься – голубой, когда радуешься – вспыхиваешь золотом. Так не должно быть даже на Комариной Топи, но так есть. И эта плавность движений, непривычная усталость после каждого шага – словно бы находитесь в воде, в густой и странной воде все вы. Мальки, попавшие в чужой мутный пруд.
А там где водится рыбёшка маленькая, непременно водятся и щуки. Это закон природы. Хорошо, если вы сейчас на безопасной отмели под защитой, но если нет?...

И всё же трое - это лучше чем один. Хуже всех пришлось Сане, которая едва-едва успела нырнуть в этот радужный туман. Он вдруг не пожелал принимать отставшую девчонку, болота упрямо оставались теми же самыми болотами, сырыми и глинистыми же.
Ну, сошла вниз по предательски крутому склону ты. Чавкающая грязь под ногами, вонь далекого химзавода мешается с запахом прели. Хрустит битое стекло. Полуутопленные шины и какие-то сваи, мотки ржавой проволоки да разбитые шлакоблоки. Царство мусора, обитель нехорошей воды.
И вдруг всё покрывается зыбью. Вытягивается трава.
Ты в чужом мире, каждый шаг вызывает напряжение - все вокруг странное, чужое, необъятное. Не бывает такой высокой травы, Саня! Лениво кружится над твоей головой сухая листва... Удар сердца. Бредешь по грязи в камыше совсем одна – снова в городе, одинокая девочка сунувшаяся в болота. И снова проваливаешься в чужой мир, словно бы наполовину.
В этом мире, где камыш недобро хмурится, ты словно полупрозрачный дух; чужая какая-то, невесомая душа. Слышишь сдержанный лай Бурана, чувствуешь… как ни странно, чувствуешь запахи всей компании. Светит солнце сквозь твою полупрозрачную руку, одевает в золотое крохотные кусочки пыли, танцующие в солнечном луче.
Моргаешь. Снова находишься в обычном мире и совсем одна, разве что ворона докучливая за тобой летит, поглядывая на тебя с интересом. Здесь. Уходишь на топи, там, можешь отыскать ребят, Саня.

Вопрос, надолго ли? Увязла ты между двумя мирами… то здесь, то там.

- Йо, при, вот спасибо тебе! Во обрадовала другана Джерри, вот ты даёшь, ну ты деваха прямо втемная, и... и!… - Джерри- Александрил ошалел прямо-таки от своего неожиданного счастья, рассыпаясь в страстных комплиментах. Расцветая румянцем на щеках, да захлебываясь восторженной своей речью.
…Он вдруг тоже перешел на эльфийский язык, сравнивая тебя, то с бабочкой приносящей пыльцу осчастливленному фейерическому цветочку (хотя, вообще наоборот же). То принялся рассказывать, что он хмурый день, который обласкало яркое «принцессическое» солнышко. А то вдруг сказал, что ты струна на гитаре его никчёмной жизни, мол, они все полопались – а ты вот стала его бренчащим счастьем. Комплимент сомнительный, но хотя бы оригинальный.
О да.
Джерри быстро заграбастал дракониска, пряча юркого ящера у себя за пазухой. Пару раз он кивнул головой, соглашаясь со всеми твоими речами (уже озвученными и еще нет): - Конечно при! Йо, при! Всё верну в чистом виде, или не мужик. Чоу. Не сомневайся, при! Или не мужик, или задница я отстойная. Га-ра-н-тирую, чё.

Пэрри всё это время грозно хмурился. Потихоньку кажется накалялся и злобненько курил, пуская огроменные даже для коднара облака дыма из ноздрей. Аки паровоз же! Загнутые рога его теперь выглядели особенно зловещими, а огонек сигареты, словно острие смертопоражающей стрелы, нацелился прямо в сердце несчастного Александрила.
- Чёртов вонючий фигляр, май-вла, кусок навязчивого липкого дерьма. Где здесь мужик, Карамель, я спрашиваю тебя? Где здесь мужик!? Я вижу перед собой агахъ'ым акща, я не вижу драного самца. Только кривляющуюся бабу…
- Сам такой, приятель! – мило порхнул ресничками Джерри, пристраивая лесенку возле фонаря. – И вообще, стрёмно быть таким гнойным обсосом, родимый… - тихонечко пробормотал себе под нос. И ойкнул вдруг, когда одним мощным ударом был сшиблен на землю, был сшиблен в самую грязную лужу. Был сшиблен коварно и прямо-таки подставно же.
- Извини, г'ъырня. Я нечаянно. Мы коднары такие неуклюжие, вот же ж эгерей…

Неуклюжие, ага. Красные глаза Перри сверкнули гневом, когтистая лапища как бы сама собой прикоснулась к здоровенному черному мечу, а чемоданчик был отставлен в сторону изящным движением когтистой ноги. Ну, Перри наш, большой и страшный мохнатик – здоровенный такой и неуклюжий птиц, как щитом он бы чемоданом укрыться не сумел. Целый двухметровый гриф же, а не маленькая отважная птичка.
Джерри, кажись, шутки не оценил. В руках эльфа сам собой затеплился чарный огонек, такой себе нехороший брызщущий магией коварный шарик волшебства, готовый вот-вот сорваться с рук этого великого йоу-воителя.
Да Белль. Мальчишки явно собирались заняться мордобоем, а между тем, дом был уже совсем близок. Возможно, если бы не этот дождь, да сгущающийся сырой туман, ты бы его даже разглядела: львов очарованных и гостеприимное крыльцо тетушки Мо, узрела бы самолично.
…Словно бы почуяв запах жаренного, торопливо выбрался из-за пазухи Батончик, усевшись чуть поодаль заинтересованным зрителем. Он даже какую-то грязюку с пола поднял, сунув ее себе в пасть деловистенько: такой вот импровизированный поп-корн, в импровизированном же синематографическом зале! Если бы Батончик умел говорить, он бы наверное даже ставку свою сделал. А так, оставалось ему только смотреть и к розе на земле хищно подбираться, которую никто не соизволил поднять.

Не, ну насиловать-то Лианку наш Яррике не собирался, а потому, заметив ее смущение и скажем так… полное отсутствие романтической активности, синеглазый волшебник осадил самого себя, ненадолго занырнув в воду с головой. Ну, чтобы значится остудиться.
Охо-хо-хох, а то к некоторым частям тела кровушка прилила…
Усмехнувшись, когда Лианка довольно неловко развалилась в воде, Яррике с сожалением отвёл взгляд, выбираясь из озера за мочалками да прочими полезностями, заботливо принесенными друидами.
- А бабуфке я кажись понравился, - не глядя на разнесчастную опростоволосившуюся Лианку, прокомментировал Яррике, возвращаясь в свой садок. – Иди Ли, там чистая одежда и прочая дребедень… Мофефь не бояться моего жадного фзгляда, Шуфтрая, у меня мыло ф руках и гребень, мне больше никто не нужен. Поверь! Мы ф этими моими друзьятами, прекрафно проведем время…

И Яррике действительно занялся банными процедурами, с удовольствием намыливаясь, ныряя, отфыркиваясь, натирая свою белоснежную кожу мочалочкой и обласкивая густую синь волос на голове, замечательным гребнем. Он бы и побрился еще, да травоядная рожа не позволяла.
В конце-концов, умаслив своё тело и смыв с себя липкую грязь дорог, магуй просто развалился на песчаном бережку нагишом, прищуренными глазами глядя в небо. Наслаждаясь бездельем своим великолепнистым и размокая, значится, с чувством, с толком, с расстановочкой.
- Флыш Шустрик, чего думаю? Дафай посмотрим эти гребучие карты, а потом я лично пожрать намерен и на боковую завалиться. Надо бы фафпать проклятье до двенадцати ночи, а фот как уйдет день, так и слюняфой челюсти не будет. А не будет челюсти, Храбрейшая Ли, так я и к походу готоф!

Хихикнула грязненько фигурка, когда Динни рванулась к ней: - Канну, канну эсья! – разразилась ласковым, но каким-то уж слишком медвяным шепотом, таким уж шепотом, от которого бегут. А джунгли эти хрустящие, эти желтые болезные леса, они сомкнулись над головой Динни, они закрыли бесконечное небо своими шуршащими стеблями, ядовито забормотав:
- Ишшохорья, - будто бы самодовольно, будто бы в припадке травяного гаденького экстаза, зашлись себе в счастливом этом выдохе: – Ишшшхья!
И ушла земля из под ног. И разверзлась пропасть. Тогда небо навалилось, тогда на грудь легла жуткая эта, бесконечная синева, разглядывая тебя отстранено Дина, со своей безучастной, равнодушной к людям высоты.
Такая тяжелая на груди, такая красивая бездна в своем осеннем великолепии застывшая.
…Размазанные перья облаков вдруг привиделись, дымных этих покрывал клочья. И новый мост вдруг стал очень хорошо виден, горячечным видением – вон он, чуть вдалеке, такой достойный и гордый железобетонный монстр! Много лет его неторопливо строили, поднимали вверх. Зря вы туда не пошли… Покатилась ты кувырком Динни, покатилась вниз на поганые болотища, вместо того чтобы поглядеть на город, да на реку Вилку, текущую от озера Гдеж к Утиному Озерцалу.
Миг. Небо тебя обнимает, трогая своей милосердной влагой горячий лоб. Миг. Земля холодит. Джунгли болотищные противно бормочут, но уже без слов. Дзын-дзын-дзынн.

Лежишь где-то Динни, и ощущаешь себя странно живой – будто бы совсем недавно умерла ты, а теперь очнулась: ноги при тебе, руки при тебе, лоб разбит и украшен болючей кровавой ссадиной. А в общем-то цела, девонька. Только вымокла вся и в грязи перепачкалась, так как шмякнулась в лужу, а не абы куда.
Никакого силуэта нет и в помине. Никакого зазывного ласкового шепота. Видишь землю чуть вдалеке – карабкается эта земля куда-то ввысь, а здесь пропасть.
Сверзилась в неё ты.
В травяную бесконечную пропасть слетела кувырком, где только сырость да дурманные пары. А еще листья. Много-много желтых листьев, таких ароматных и очень грустных скитальцев.
Откуда они на болотах, спроси? И обо что ударилась ты лбом, интересно вот...

Следом был Макс: сверзился по счастью не в лужу, а где-то рядом, красивый и очень злой парень приземлился. Прямо с рюкзаком и со всеми вещами, утонул в этом желтом море, последовав за своей дамой. Такой вот романтический герой. Что-то треснуло по голове. На миг отключился и снова здесь, с этим прилипшим видением, как жвачка к волосам.
Во что-то радужное падаешь – целую вечность летишь вниз. Смотрят на тебя какие-то достойные мохнатые твари, что-то говорят, неторопливо попивая травяной напиток из костяной чаши. Ну, из человечьего черепа, кажись. О ханнэках трещат мохначи, о Стене. О её нехорошей Тени и о том, что к могильникам идти нельзя. Там – Эччей.
Когда спрашиваешь, что такое Эччей, они злятся.
Эччей. Эччей! Ну, Эччей же, что непонятного!?
А потом исчезают видения, растворяются как склизкий туман по утру. Ты в траве Макс, рядом Динка в луже валяется и оба вы, метафорическим языком выражаясь, оба вы в отборном дерьме.

- М-мда, - вздохнул Эдя огорченно поджав губы. Потом правда просветлел лицом наш бравый лейтенант, осознавая, что хоть какая-то зацепка в этом трудном деле появилась. "Ежели кто знает про корабль, так значится непременнова, шпиён!". Хе-хе. Как местные сказочные жители выражаться изволят.
Захотелось Эдику курить. Неодолимо вот, как-то очень и очень навязчиво в рот попросилась сигаретка, как это всегда бывает после хорошего озарения. Под кофиёк бы еще крепкий, да с пышечкой, такой себе румяной и присыпанной сахарной пудрой, очаровашечкой мучной! Или скажем под печеньку овсяную (такого себе дружелюбного, не маленького размера), со стаканом прохладного, только-только из холодильника молока...
- А что, Пафнутий, долго нам еще ехать? Царь-батюшка каков, строг наверное?

…И тогда она ласково прикоснулась к его руке, теплыми своими, жаркими даже пальцами обхватывая мужскую ладонь. Чувствовала Пчёлка капитанскую усталость, слышала, как нелегко давались эти извинения мужчине, прерываемые мучительными вздохами да грустными недоговорённостями.
Она желала его согреть, отдать сейчас этот внутренний жар весь без остатка, чтобы наполнилось его сердце радостью, чтобы ушел лёд! Принять его боль, забрать себе черноту тяжелых воспоминаний, чтобы капитан наконец-то стал свободен от них – чтобы отошла ядовитая грызущая боль, возвращая Фёдору Михайловичу его жизнь.
Ооо! Майя чувствовала себя способной на это: сейчас, когда пламени было много, когда царил полусон – какой-то невозможный, невообразимый миг волшебства, она видела искреннюю, настоящую улыбку Фёдора Михайловича и ощущала в себе мощь. Ту особую мощь, которая могла согреть одного мужчину. Расколоть лёд.
- Я. Вас. Прощаю, - повторила она сосредоточенно, глядя ему в глаза. Крепко сжимая его запястье в этом простом единении, когда тихо и мощно бились два сердца в унисон.
…Длинные пальцы Майи Юрьевны вдруг расстегнули пуговку на рукаве его красивой белой рубахи, неторопливым жестом отодвигая шелковистую ткань чуть вверх. Она улыбнулась ему, загадочно порхая длинными рыжими ресницами, словно жрица, исполняющая какой-то заповедный, жизненно важный ритуал: мягкие волосы ее сейчас чуть наэлектризовались, а в глазах заплясали добрые смешинки. И тогда Пчёлка поцеловала эту самую руку, как давно хотела, свежими своими, любящими губами прикасаясь к коже. Вдыхая его запах, чувствуя его близкий жар, щекоча ресницами и наслаждаясь. До боли ощущая себя сейчас счастливой, правдивой, настоящей в этом жесте и живой!
- Всё будет хорошо, Фёдор Михайлович. Всё будет хорошо, поверьте мне… - доверительно прошептала, погладив его руку своими ладонями, лаская кончиками пальцев и всей пятерней, а потом, улыбнувшись, нахмурившись даже важно, Светлова опустила рукав замечательной белой рубахи и застегнула пуговицу. – Во всём важен порядок, да капитан? Пойдемте, помоем посуду… Вы так приятно говорите, Майе Юрьевне необходимо остыть. Голова кружится. Это… Это очень необычно и... Чудесно, ну да.

Отрывистыми получались фразы, разбитыми на части, да зато от сердца: от самой души они сейчас исходили – и глаза говорили, что всё это правда; и губы раскрасневшиеся от поцелуя, и весь ее облик, смущенно счастливый заявлял – ей хорошо с ним рядом. Доброе в ней сейчас жило смущение, хорошее смущение, робость человека не привыкшего к таким вот вещам и впервые желающего искренне поделиться своей нежностью. Сокровищами даже. Чтобы разбитое снова стало цельным!
Так бывает, если двое несчастливых промерзших на холоде людей, вдруг находят что-то очень редкое и настоящее друг в друге.
...Пустила воду, задумчиво поглядев на весело зажурчавшую струйку. Отыскала какую-то губку, споласкивая её в душистом жидком мыле. Аромат лимона, сладковатый дух роз… О-ох. Снова представились теперь уже его пальцы, нежно закапывающиеся в рыжину Майиных волос. И мурашки томные, и чувство, будто летишь вниз… и радость, а еще тихая звонкая смешинка. Так весело, так смешно! Не по плохому смешно-то, а когда не можешь удержать восторг в себе, когда хочешь поделиться им с миром.
Крепкие у него пальцы, так приятно, когда прикасались к её волосам…
- У Майи Юрьевны есть квартирка, - покачала головой Пчёлка, возвращаясь в реальность. Аккуратно, тщательно даже обмывая кружки и тарелочки, придирчиво рассматривая их на свет и снова трогая губкой, чтобы ни одной соринки не упустить! – Есть определенные причины, которые не позволяют Майе Юрьевне жить с отцом. Дело не только в тяжелом эксперименте, капитан, нет-нет-нет, это разная сумма накопленных проблем, можно сказать целый драконий выводок. Грубо говоря, ну… так его и эдак, бесим мы с папой друг друга и по отдельности нам лучше, чем под одной крышей, ну да, ну да. Мы прекрасно ладим, когда не видимся, можно сказать, лучшие отец и дочь в мире. Но вот если нам приходится встречаться лицом к лицу… - помолчала. - А квартирка у меня ничего особенного, но есть в ней жемчужинка своя, агась, эдакая изюминка за которую я её неслегонца люблю, ага-ага.
Поглядела на Чижика, восхищенно.
- Это высотный дом, Фёдор Михайлович и моя крохотулечная квартира на двадцать шестом этаже располагается, а окна там от пола до потолка и никакой плотной застройки по соседству. Вот везуха-то! Дальше – Репино-Радищенский заказник начинается. И это, скажу я вам, САМОЕ КРУТОЕ ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ, МАТЬ ЕГО! - улыбнулась, пафосно вздергивая бровку. – Обожаю высоту! Но что еще лучше, я плачу за квартиру сама. Восхрененно, правда? Великолепная Майя Юрьевна получила грант, как талантливая ученица и самый молодой медик Родины. А моя историйка начинается возле окна, когда отец позвонил, чтобы рассказать нечто важное. И поверьте мне, это было действительно важное, оно перевернуло все мои дальнейшие пчелиные планы и заставило грызть ногти в паническом припадке…

Но не удалось рассказать, вернулся Стругачёв и девушка застыла, выслушивая его речь: как-то снова оробев, заледенев, пожалуй даже испугавшись, отгораживаясь от безопасника полотенцем и мокрыми своими руками, которые сцепила друг с другом невольно..
Нет. Не стала обнимать. Выслушала внимательно, стараясь не обидеть, не причинить лишней боли. Но лежали между ними слова «Подонок. Сволочь» и мерещилось упрямо Лёхино злое лицо, произносящее всё это гневно. Для Майи. Обжигая ее гневом, этими эмоциями ударяя именно тогда, когда она доверилась ему. Когда впустила в личное.
- Да… - произнесла наконец, заставляя себя улыбнуться, из источника грусти, а не из источника дружбы черпая силы. Она врач. Сердце Данко. Её дело – заботиться обо всех.
- Хорошо, что вернулись, Алексей Кирович, правильно сделали. Всё нормально. Вы не можете меня обидеть, не волнуйтесь. Полный порядок! Поставьте, пожалуйста чайник. Майя Юрьевна уже напилась чаю, уж если по правде-то, но люблю когда есть запасной кипяточек… мало ли… вдруг пригодится. Ну так я включаю кино, да? Или желаете продолжение моей истории, умм?
Отвернулась к телевизору, бледнея. Потерла правую кисть, снова ощущая эту давнюю фантомную боль. Сжала кулак, яростно вонзая кончики пальцев в свою ладонь…

Увы, так бывает, Лиззи, когда человек хочет удержать прошлое в своих руках. Когда он окружает себя букетами, сувенирами, подписанными открытками и прогоркшими духами, когда он складывает в стопочки непрочитанные, оставленные давным-давно книги. И он уже конечно не хочет возвращаться к этим пыльным страницам, но и отпускать их не желает. Так бывает у отцветающих женщин, которые желают ухватить своё прошлое: перетащить его из времени прошедшего, в это тяжелое, всегда тяжелое время под названием: «сейчас». Ведь прошлое, оно отчего-то видится добрее, оно кажется уютнее. Милосерднее, если можно так сказать...
Вот и тетя твоя попала в эту ловушку, Лиза. Всё что она собирала, всё, что она копила, всё что хотела удержать – стало хламом, оно рассыпалось в ее руках, почернело, как головки увядших роз. Стало жалким, как паутина свисающая с люстры. Но тётушка не позволяла навести здесь лоск, все эти вещицы были ей дороги – все эти вещи вросли ей в сердце; по сути мусор, но за мусором таился живой, умеющий страдать и помнить человек; и все эти осколки - эти осколки принадлежали тетушки Софи. Это была её душа обратившаяся осколками.
…Наверняка этот засохший букет роз принес ей дядя, ты права, Лиза! А фигурку совы подарил давний потерянный друг, тот самый друг, которого могли бы звать Альбертом: он уже давным-давно исчез из жизни, как говорится, развели в разные стороны ветра судьбы. Но когда-то он вручил Софье памятный презент из своей поездки за границу.
Эта книга сиротливо возлежащая на столике и покрывшаяся вековой пылью – сентиментальный дамский роман о большой любви, только трудно окунуться в эту самую любовь, если нет вестей с фронта. Если дядя больше не пишет и всё что от него осталось, это свернутое треугольником письмо. Вот оно – рядом с книгой - зачитано до дыр.
Всё что находилось в этой комнате, казалось душой тетушки Софи. Тетушка лежала в постели на своих батистовых кружевах, а комната ветшала, словно бы почуяв тетушкин крах. Это ведь ужасно, когда женщина теряет надежу! Когда она и не умирает, и жить как живёт больше не может: тогда всё вокруг нее или вянет, или превращается в кристально белый, безнадежно холодный лёд.
А покуда была надежда, Лизонька, она ведь тебя сюда и не звала! А сейчас, то ли приняла тебя, полюбила, вопреки собственному желанию… то ли просто, ей было уже все равно, какое зрелище откроется одной любопытной девочке.

- Ты сегодня выглядишь вполне достойно… - тепло вдруг начала миссис Софи. – Только очень уж бледна! – вдруг резко выкрикнула эта женщина, дернувшись в постели. – Ешь как следует, а не то каждый скажет, будто я морю тебя голодом, будто у Софи Эдгаровны не имеется души… Вот что они скажут, вот! Но я напишу тебе записку, да, если мигрень не умучает, если я буду в состоянии поднять свою бедную руку. Ох, не раздражай меня, Лизи, и накажи несносного Андрэ. Он не должен ходить во двор ночью, опасные заброшенные места так и тянут упрямых мальчишек, он сломает ногу и у него сгниет голова. Голова – потому что он совсем дурной мальчик! Следовало бы оставить его без сладкого, но я так слаба… так слаба… Нет, Лизи, мне не нужна уборка, когда я наконец умру, вы сможете освободить эту комнату и поставить сюда фортепиано. Оооо! Я знаю, Анна Гретхен меня просто ненавидит, черствая ледяная немка. Она хочет устроить в моей комнате музыкальную комнату и поселить здесь своего ужасного попугая!
Тетушка Софи вдруг всхлипнула, а потом улыбнулась.
- Значит, тебе нравится мой чепчик, дитя? И ты веришь, что Он жив?... Да, я тоже верю. НО надежда злая вещь, девочка, о поверь мне, она отрываем нам крылья словно мухам! Сердце женщины – что глупый пёс. Ну хватит, я так устала, у меня мигрень и грудная жаба. Иди и пиши своё письмо, Лиззи. И НЕ МОТАЙ МНЕ НЕРВЫ, Я РАСПИШУСЬ, ЕСЛИ БУДУ СПОСОБНА НА ЭТО! – выкрикнула. А потом смягчилась. – Я знаю, Инга приготовила брусничный пирог, идите и поешьте с Андрэ, пока он не остыл. А я буду умирать в этой комнате одна, лишенная надежды… впрочем, попроси принести мне кусок пирога и этот твой забавный чай с бегемотом. Ты славная девочка, Лисхен. Но не задирай нос, я не потерплю задир в своём доме, учти это, Елизавета!
…Что ж, может тетя и не сдалась окончательно – в ней еще чувствовался огонь, истеричный, болезненный, но всё же огонь души. Может, она и переживёт этот личный крах.
Или дядя вернется с фронта и спасет её, Пифия же обещала.

- Флифком мало прифлуги, фыр-фыр-фыр, - обратился к тебе Кроль, когда вы пошли в столовую. Именно в этой громадной неуютной комнате тебя ожидал завтрак. Впрочем, не одну тебя, Лиззи, еще и братца Андрэ. – Ф былые годы фдесь водилось много прифлуги, маленькая мисс, а теперь фыр-фыр-фыр, фплофное разорение! У тех кто офтался, ефть причины фдесь остфаться и у каждого из них, мисс, припрятаны свои мрачные фекреты за душой! Поверьте мне, душенька. За известную плату, я могу вам их выдать. Меня зовут Хрон, маленькая мисс. Хрон. Пофелевающий временем. Нотариально-договариальный Джентльмен. Оплатите мои услуги – и я помогу! Фыр-фыр-фыр.
Кролик помахал разбитыми часами в своей лапе: достойно помахал, будто эти разбитые часы ещё на что-то годились…
«Секреты! – могла бы ахнуть красотка-Даша. – Я обожаю секреты, хи-хи-хи, всегда интересно сунуть свой миленький маленький нос в чужие дела! У каждого в доме есть какая-то зловещая тайна, ооо, почему бы нам все их не раскрыть?»

...

Столовая представляла собой огроменное, обласканное эхом да ветрами помещение с окнами от пола до потолка; с гигантским зевом камина. За длиннющим столом с львиными ногами можно было бы устроить целый приём – дамы и джентльмены сидели бы рядами. В комнатке прислуги было гораздо уютнее: там приятно булькал чайник, там пахло цветами, едой.
Но вам надлежало принимать пищу здесь. В этих гигантских, пахнущих плесенью стылых креслах за равнодушным деревянным столом. Над камином висела зачерневшая от времени картина: серые люди в серых римских одеяниях, пили серо-коричневое вино и поедали серо-коричневый же виноград.
Пламенно-алые шторы, сползали от потолка к полу кроваво-красными змеями, а Андрейка выглядел букашкой на фоне этой могучей, уставшей от времени мебели.
- Эй ты, сироточка! – почти весело позвал тебя братец. – Ты слышала ночью шум? Кто-то с кем-то дрался, ээге-е-е, и бил стекло. Оооо! Я прямо-таки таю! Я слышал, будто бы здесь спрятана секретная дверь, вот бы нам сказочно повезло, Лизка, если бы мы её нашли! Огромные комнаты полные пиратских сокровищ и разного прочего барахла, говорят в доме спрятан целый второй дом, а все ходы туда замуровали, представляешь! Пиастры и тысяча чертей! Ооо, наверняка там валяется пыльный скелет и бомба, иначе зачем бы они прятали тайные ходы, сечешь?
Вдруг замолчал и перешел на громкий шепот.
- Знаешь, бродяжка, вчера ночью я слышал как кто-то ходил за стенами и гремел цепью!

Для того чтобы поймать споро удирающего дракониска, нужно было очень тесно, интимно практически Беллька, прижаться к дяде Перри. К его длинным вонючим перьям, к его густой шерсти и к развеселым букашкам-таракашкам, которые бегали в этой самой шерсти. Агась-агась. Можно сказать, кишели там и жили своей увлекательной, гнидово-блохастой жизнью.
Когда ты прижалась к пернатику, несколько особо смелых да умелых этих «кукарача» удовольственно юркнули уже в твою одежду Белла, проникая под складки тонкой ткани и спеша закопаться в великолепной, здоровой платине твоих драгоценных волос. О, дааа! Ты этого пока еще не ощущала, Аннушка, но ты уже обзавелась жильцами; и будут ли эти соседи вести себя хорошо или начнут устраивать по ночам пьяные дебоши, - с разборками, битьём почуды, да вызовом эльфийской государевой милиции - ты пока не ведала. До поры до времени, маленькие проворные бекарасы вели себя очень смирно.
Как бы там ни было, ты поймала юркого ящера и принялась его трясти, давить на живот и поглаживать шею, очевидно надеясь вызвать рвотный рефлекс. Увы. Батончику эти манипуляции не доставляли никакого неудобства, ровным счетом.

Глаза тугого ящера загорелись удовольственным розовым цветом, крохотные уши задрожали от радости и если сказать прямо, этот бездельник сейчас наслаждался неожиданным массажем. Язык его то и дело показывался из пасти, а глазки блаженно прикрылись, мол: «давай-давай, При, это здорово разминает мои мышцы!».
Ну, покуда ты была занята злодейским Батончиком, появилось время вспомнить об эльфинитах, грязнокровном племени полулюдей-полуэльфов.

…Многие эльфы считали такие браки отвратительными, когда высокая фейерическая кровь мешалась с презренной, маложивущей людской кровушкой. То эльфы Центральной Фейрии, а вот на Границе нравы были попроще: эльфы там прекрасно ладили с человечинами, жили в близком соседстве и не видели в людянах ничего для себя отвратного. Да они и сами, если поглядеть на Джерри, мало чем отличались от потомков древней Терры (как иногда называли человечин). Впрочем, даже в Приграничье, люди с эльфами сходились редко - слишком уж разные судьбы у двух рас.
Король Оберон, что интересно, такие браки никогда не запрещал: браки, в большинстве случаев получались бездетными, и полукровки в Фейерии почти не встречались.
И все же эльфиниты существовали, потому как иногда, очень очень редко, двоекровные младенцы все же появлялись на свет.
Будучи принцессой Фейерии, ты знала о Зове Чёрной Крови, госпожа Аннабель. Так назывался особый дар (или проклятье), которым по слухам были наделены все эльфиниты – по каким-то неизвестным причинам они не желали оставаться в Фейерии и уходили куда-то дальше, в свой собственный, заповедный полукровный край, чтобы творить там странную, опасненькую даже волшбу.
О да!
Союз людей и эльфов порождал экзотических, наделенных невероятными силами полукровок. Эти эльфиниты брали всё лучшее от людской да от эльфийской породы – красивые долгоживущие создания, но психика их не отличалась стабильностью, а магия создавала великолепные и одновременно чудовищные артефакты. То была хаотическая, жуткая волшба. Очень сильная волшба, но с оттенком черноты.
Потому-то, сказания об эльфинитских королевствах всегда пользовались спросом – каждый вольный торговец желал отыскать этот затерянный клондайк - место, где эльфиниты живут массово. Где они создают оружие и прочую востребованную жуть.
Но полукровки умело скрывались, чарами ли, деньгами ли… маскируя своё истинное местонахождение. Фейерические же эльфиниты напоминали выгоревшие уголья, словно бы когда-то давным-давно, они отказались от этого зова, тем самым утратив бОльшую часть своей души. Жили полукровки в Фейерии обособленно, дружелюбием не отличались, а магией, какой-либо великой да страшной, не выделялись. Жили скромно. И… Немного напоминали призраков, у которых отняли плоть.

…За горами, за лесами, за синими морями по слухам лежит зачарованный эльфинитский мир. И только эльфинит мог услышать Чёрный Зов другого эльфинита, ни истинным людям, ни истинным эльфам нет туда дороги. Очевидно, от этого дара можно было отказаться, но тогда живой человек терял свою суть. Словно бы его душа засыхала, как засыхает растение без полива.
Руки твои, Беллька, к этому времени окончательно устали «мучить» одетого в кольчугу дракониска, а ящер, словно бы желая тебя отблагодарить, вдруг выдохнул жаркую струю огня. И тогда великолепная золотая роза с алмазными листьями в его лапке возникла. Батончик протянул её тебе, виновато высунув змеиный язычок, мол: возьмёшь сестрица?

Джерри выглядел обиженным.
- Ну и лан, чоу с вами делать тухлощёкие, придется нам с Батончиком самим из этой лажи выкарабкиваться, угусь. Яйцо испорченное себе Джерри первый прибрал, я-то братаны, второй Джерри. Ну, туда-сюда, могу вам этот мирец показать, помню еще одну старинную волшбу. Фигли, скрывать-то! Только туда-сюда, брательники, ежели меня с собой прихватите на это дело, тогда и будем ручкаться. Ежели без меня решите туда коньки двинуть – тогда не крутота это, а сплошная унылота. Невтемно мне вам путь показывать, в этом случАе, сами с носами, значится! - Эльф пожал плечами. – А вообще, за мою голову наградон назначен одним хорём. Вот так, прибить нас хотят да черепок с резьбы снять. Нам бы ща затеряться с Батоном, чики-пики, чтобы исчезнуть хоть в мире крысёшек, хоть еще где. Ежели в какой мир драпать собрались, так самое оно будет, мне на этот счёт свиснуть! Здесь вроде людянам я уже порядочком помог, да и назревает что-то… Чуете запах отстоя собирающийся? Ээээ нет, удирать отсюда надо, вот чё думаю. Удирать, покуда удиралки целёхоньки! Этот стрёмный Дивн меня все-равно найдет, рано или поздно. Лучше бы поздно, да. Если рано отыщет, не круто будет… Достойный сай Арре Хорькинсон обещал откусить мне нос, а этот унылый Арре всегда за свой базар отвечает. Унылоты дивнейской кусок!

Жданчик-хитрованчик за вами не пошел – остался где-то позади крысёныш, провожая Саню задумчивым взглядом прятавшихся в тени глаз. В носу пальцем поковырял, выхаркнул зелень на мокрый асфальт, продолжая демонстративно оставаться на месте: мол, сами видите, за вами хвостом не иду. Чё еще надо? Пай-мальчик я, ага!
Ну, так ты это видел Санек, а потом вам пришлось свернуть за угол угрюмо-серого, совершенно безликого дома, и этот скользкий паренек исчез из виду. Кто его Жданю знает, на время исчез или навсегда?
Некоторое время Жданчик ждал, упрямо продолжая оставаться на месте, потом вдруг вытащил монетку из кармана, повертев её в руках. Огляделся туда-сюда. Грязным, с черной каемочкой ногтем поковырял гравировку, недоверчиво матюкнувшись себе под нос.
Глядел на Жданчика олений череп с монеты, смотрел себе мрачно да молчал, уставившийся на пацана жутенький этот, недобро оскалившийся костяк. Странная монета! Откуда только у школьника взялась, спрашивается?

На месте ваших друзей не оказалось: скверик дремал укрытый себе тенями, скверик сердился и очень недобро пах, какой-то прелью пышно ароматизировал, да застарелым гнильём. В воздухе носилась смутная гроза, даже Буран присмирел – поджал хвост собакен, угрюмо водя носом из стороны в сторону. Деревья что-то шептали, деревья скрипели и дрожали ветвями, явно желая что-то объяснить ведомое лишь им одним.
- Ворры! – вдруг крикнула какая-то ворона. И словно застыдившись, исправилась. – Кворр…
А вообще, видать на болота двинули Макс с Динней, а это одновременно и хорошо, и плохо.
Хорошо – вас, значит, уже ждут и лишнего времени не потеряете бегая по кругу друг за другом. Десятый час на дворе, так и весь день можно промаяться! Но и плохой момент имелся, такой момент, ведомый только сталкерствующему Афоне: на болотах вблизи Воздвиженки таилось одно коварное, дюже поганенькое местечко. Вроде не должны ребята туда полезть, а вот если полезут, если направятся прямо туда…

Зашуршала трава, зашелестела бесконечно зеленым морем, когда соприкасающиеся стебли породили этот странный, зыбкий звук, чародейский звук, дурманный – «Ишшшхррр»… И тогда уж от дерева к дереву, от корешка к корешку понеслось тревожное слово – Ижжохор. И солнце поблекло в вышине, и небо как-то выцвело разом, как-то потеряло здоровую синь и жизненность свою, словно бы через пыльное стекло пытаясь пробиться к живым людям. Старые кости города отозвались – дома, украшенные чудесатыми лепнинами, вымирающие деревья хашэтайне, утомленные улицы измятые сотнями ног. Подъезды подновленные, камни обросшие лишайниками. Могилы ханнэков.
Ижжохор. Зашептали.

С граем тогда прыснули вороны в небо, черными кляксами вонзаясь в утреннюю эту свежесть молодого дня.

А вначале не было еще тревоги. Вот взгляд был – щупал Динни, щупал Макса, забираясь ядовитой стынью в этот сквер. Противной такой взглядец, будто холодные дождевые капли за шиворой; будто прикосновение липкой застывшей руки..
И вспомнилось сразу, что целую ночь шел дождь: пахнУло червями, гнилью неторопливо разлагающейся, да сладковатой прелью листвы, низвергающейся себе с крон древесных в плевки людские, да под подошвы. Заораматизировало-то.
Вон, кажется голубь дохлый валяется, а от него душок!
Грязь под ногами чавкнула пронзительно, Динни доверчиво к Максу подалась. А Макс что? Макс в любовь не верит и не верил никогда, знал только, что любовь язвит. Как червяк в сочном яблоке – здоровое да хорошее превращает в дрянь, вот она любовь Максова! Маму помнил, слезы горючие. Чувства, ага. Депрессия, болезни…
ОНО. Что-то. Оно уж было мимо прошло. Вот уже и мерзость откатилась, и свежий ветерок от серебряного озера Гдеж пришел, сдувая тяжелый запах голубя куда-то вдаль. Да не тут было! Обидел Макс Динни, крепко обидел. Поцеловательно, угу.
Сорвалось это проклятое пожелание в девичьих мыслях – «а ТО, которое смотрит на них, пусть забирает всё себе, теперь-то уж всё-равно!»
…и день этот проклятый пущай себе берет, и поцелуй влажновато-обидный, когда вместо игры да общения запанибратского, вот такое вот. И солнце пусть забирает, и небо, которое пыльным сделалось да грустным. Пусть всё возьмёт себе! И взрослость тоже ненужную, и детство, которое как эта желтая листва, медленно исчезает уже. Пусть саму Динни возьмет, потому что тошно ей сделалось. Потому что так – нельзя!
Вот тогда уж и народился этот клич, разрастаясь себе в воздухе, выспевая, передаваясь между ветвями да деревьями, межу корнями да травами. Набирая свою звонкую растительную мощь.
Ишшшохор… - прошептал ветер для Динни с Максом.
Ишшохор! – молчаливо прокаркаркали кривляющиеся рожы сатиров со стен домов.
Ишшохор. – поприветствовала дурная болотная трава нашу Динни. Высокая, величественная зеленовато-желтая трава. Выше девочки, выше взрослого человека. Такая себе густая да великолепная, могучая, напоенная дремучей силой земной, великолепная трава. Вот и тропинка себе в болото убегает, и кажется будто там, в траве, фигура какая-то бродит. Темная фигура, живая душа.

- Ишшохор. Кан, канну! Ижжох-о-о-ор… - ласково к себе зовет, певуче и приятно.

Каждой женщине нравится сила и как бы не была смущена она, как бы не были растрепаны её чувства, вот видишь сильного мужчину и что-то меняется в тебе. И наливается тогда сердце неожиданным теплом – если эта сила не против тебя, если живая эта пламенная сила, ЗА тебя. Тогда уж и море по колено и горящая изба не устрашит. Тогда что-то женское, звонкое, такое мягкое да щемящее отзывается в тебе. Невольно замираешь. Невольно оживаешь. Покоряешься! Но не рабски покоряешься, не на коленях унизительно отдавая самого себя на тарелочке; или скажем как собака, на слишком тугом поводке… Правильно покоряешься, когда выигрываешь и не теряешь, когда защита не делает тебя слабее. Она делает тебя сильнее, крепче, эта мужественность прорастает в тебя, давая силы для нового вдоха.
Так, во всяком случае, чувствовала себя Светлова, вздрогнув неожиданно от этого самого громкого – «Майя». С удивлением поглядела на Фёдора Михайловича, вырванная из собственных кошмаров да извинений, из этих слов, которые крутились в голове, утомляли рассудок, давили на душу и не могли найти выход.
МАЙЯ.
Будь её комната более пустой, это самое восклицание, наверное, эхом бы отрикошетило от стен, оно бы заметалось туда-сюда: Майя-майя-майя, словно угодившая в плен птичка. Но и так получилось громко. Основательно получилось, ага! Смутившись, веснушчатая девушка снова вернулась к своей посуде, удивленная этим самым восклицанием. Покачала головой, собирая заледеневшими руками мусор и застыла вдруг, когда Фёдор Михайлович забрал тарелочку и отставил её в сторону.

Звякнула ложечка упавшая на тонкий фарфор отставленного блюдца. Соприкоснулись две души, две жарких души, что интересно! Ну-у-у, то что Майя пламень, девушка и сама про себя знала, но это самое Чижиковское – «Майя», оно ее удивило, по-хорошему огорошило надо сказать. Жаркий жаркий капитан! А прижималась она сейчас к нему доверительно, мягко прижималась и невинно, чувствуя его руки на своей спине. Ощущая нутром, как он боится пошевелиться, чувствуя бой сердца в его груди и дыхание, жаркое жаркое дыхание, ласково прикасающееся к коже.
И отчего-то этот легкий страх ее бодрил, он был ей приятен, ну да, ну да. Эта капитанская робость в горячих неискушенных объятиях словно бы говорила – мужчина не просто обнимает какого-то чужого, малоинтересного ему человека; в этих легких прикосновениях пряталось нечто совсем иное… Так обнимают ценного человека, и еще так обнимают когда боятся зайти дальше. Когда опасаются самих себя!
Застыла в его руках. Покорилась. Прислушалась к его шепоту, прикрыв веки: между сведенными бровями прорезалась горестная, совсем не подходящая семнадцатилетней девушке, тоскливая морщинка. На губах же напротив, расцвела улыбка. Кривоватая, несмелая улыбка – скорее призрак, мягкий такой намек. Так улыбаются люди когда спят, когда им снится что-то приятное и они не желают просыпаться.
- Но ведь вы тоже, Фёдор Михайлович, вы тоже… - рука храбрее прикоснулась к его спине. - Вы тоже извиняетесь, и ваша грусть… Разве вы себя простили?
Поглядела ему в глаза немного отстранившись. Снова улыбнулась, глядя на его челку, на его губы и выбритый гладко подбородок. Улыбка получилась грустной, а еще теплой, женственной, любящей пожалуй. Быть может щемящей. Она не знала… она просто улыбалась ему сквозь тоску и становилась рядом с ним счастливее.
- Вы недавно вот извинились передо мной, за то как вели себя в Пещере и вообще… - Вздохнула, прикасаясь к его ладони, мягко провела по этой ладони кончиками пальцев. - Насчет Алексея, это вам самим конечно решать, капитан, а что касается меня… В чём же вы передо мной виноваты? Вы были добры ко мне, понимающи, говорили со мной как с равной… а теперь извиняетесь. Слегонца не то, верно же! Хоть я подарила вам книгу и вообще, ёшкин кот… этот разговор еще очень долго грел уязвленную душу Майи Юрьевны. Ага-ага. Еще очень долго я вспоминала нашу беседу. Вы тогда отошли в тень, но я-то видела - вам приятно это было, про Кира Булычева-то говорить! Про книги его, про что-то очень простое, когда вокруг была одна чернота.

Расцвела бледно-розовым румянцем, когда он прикоснулся к её лбу. Спала мертвенная белизна. Совсем легкий поцелуй, как отцовский! Но отец так никогда не целовал… и вообще… Это было приятно, как пожелание сна: только Майя не спала, она смотрела на мужчину, она им любовалась. Ей было зябко, и одновременно очень тепло.
Не выдержав, вдруг тронула его волосы – совсем чуть-чуть, слегка. Прекрасные волосы с прекрасной интересной челкой.
- Не так-то легко себя простить, верно? Я просто боюсь, что каждый,.. каждый будет говорить мне это снова и снова! - замолчала. «Они будут оскорблять моего отца мне в лицо. И ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ ТОГДА!?» - …Да и как себя простить, Фёдор Михайлович, когда это на всех ТАК повлияло?
Снова плеснулся в душе льдистый страх.
- Но одна мысль у меня имеется, можно сказать - зажглась зеленая лампочка. Давайте простим друг друга! Мы не можем простить себя сами, окей… это нас разрушает. Во всяком случае, Майю Юрьевну уж точно, я всё время хожу по кругу. Как та муха, прилипла к клейкой ленте – и ни туда, ни сюда. Не вижу финиша, только мучительный надоедливый круг. И вы… Я же вижу это вас, вашу грусть… едкую боль! Надеюсь, однажды вы расскажете Майе Юрьевне, поделитесь, если захотите… - поглядела ему прямо в глаза. – Вы красивый. Добрый. Смелый человек и… Я вас прощаю! И вы простите меня. Пусть это будет наш договор, чтобы жить дальше: не извиняйтесь больше передо мной за ту Пещеру, и я тоже постараюсь перестать. Договор, между Фёдором Чижиком и рыжей Пчелой о взаимном прощении, и о помощи друг для друга.

Улыбнулась кривовато. Потерла побаливающую руку.

- Я не хочу пока выговариваться, не сегодня, капитан. Но я хочу рассказать вам одну занимательную исторьицу, пока мы будем мыть посуду. Хотите послушать? История о том – как волны судьбы принесли Майю Юрьевну на ваш корабль. И еще слегонца про мою квартиру, ну да, ну да…

Ласка весело занырнул в озерцо, ощущая как водичка приятно холодит его исцарапанное, побитое синяками да кровососами тело. Правда, вначале магуй все же выругался – как же без этого-то? Ну как же среди этой чудной идиллии, не бросить в воздух щепоть забористых, ядреных как южная приправа матов? А то уж как-то слишком идеально всё получается, дамы и господа, так идеально, что даже страшно становится. Ага.
- Мфлять!!! – самое мягкое, что произнес высокопородистый Ласка из дома Ласки, когда он чуть не ткнулся головой о липкое, предательски близкое такое дно. Потом родилась на свет еще парочка забористых, подковыристых таких, достойных чтобы им обучать, ругательных выражений да великолепнейших комбинаций, склоняющих друидов да весь их друидский лес по матерям, по батюшкам и по самой дальней родне. Что б уж никого не обижать!

Наконец, синеокий магуй успокоился. С шипением выдохнул воздух и сроднился с природой перевернувшись на спину. Поплыл.
Ему нравилось это чувство общности – когда он сам, молчаливый пруд с кувшинками и напоенный влагой зеленый воздух, являлись одним целым. Серебряная вода. Мягкость этой воды под растопыренными пальцами, немного мешала морда, но если закрыть глаза… Он окунался в это дыхание леса, парил самой крошечной, самой вертлявой птахой в вышине. Падал случайным листиком на землю, и закапывался в ил прудовой пиявкой.
«Надеюсь, их здесь все же не водится. Пиявочек-то. Эээй, это была невыносимая подстава! Я так не играю, если они присосутся к моему… ну назовём сей драгоценный предмет, моим магическим посохом!»

Рассмеявшись над собственной шуткой, маг создал волшбой воду, вымыв как следует свои волосы, а затем лицо. Некоторое время он наслаждался водицей, выбросив из головы все лишние мысли. Он просто парил – парил в этой персональной неге, в этом синем неторопливом блаженстве! А потом Яррике вспомнил, что он мужчина и у него имеются вполне мужские потребности. Например, из кустиков за Лианкой понаблюдать.
Кривовато улыбнувшись, Ласка маленьким отважным хищником, тихо-тихо, как самый настоящий кунь, (куница, то есть мужицкого роду) поплыл к камышам, чтобы это самое… изловить одну неосторожную воительницу. А точнее, ну, подглядеть… как она там купается.
«Идрить его мать налево, дело-то в конце-концов касается дамы! А вдруг она там тонет, не приведи Лакуна? Короче это самое! Надо бы проследить, чтобы она не утонула. Вон как фырчит... »

Осень всегда вызывает хандру, желтая такая, золотая, пьянящая, казалось бы пронзительно-синяя и солнечная госпожа, а нет-нет да и накатит грусть. Взрослая какая-то, чуждая, выбрасывающая из детства ледяной волной грустища. Думала ли ты раньше о разлуке, Динни, накатывало ли на тебя это ощущение времени, неохватности его и жестокости? Вряд ли. В футбол во дворе гоняли, в Вилке купались, наслаждаясь ее бодрящей прохладцей, когда припахивающая травой вода укрывает с головой; ощущением этим опасным наслаждались-то – когда вот вроде бережок песчаный под ногами, а чуть дальше зайди и глубь. Темная глубь, опасная глубь, течениями пронизанная глу-би-на! Там уже плыть тяжело, трудно, несет река куда-то вдаль, за Стену, от озера Гдеж споро убегая в далекие, теряющиеся за горизонтом ханнэчьи края. В те края – где города нет, страны нет, и куда взрослые не ходят: сами не ходят и ребятне своей не велят.
Взрослые мысли.
О времени, что на реку похоже. О разлуке скорой. О последнем лете, догорающем под ногами осыпающейся, душистой очень листвой. Ждете на развилке, и вся жизнь как развилок – что дальше за поворотом ждет, куда вынесет река юности? К какой взрослой гавани прибьет?
Вот Макс уже не ребенок. Интересный вид парень, чужой немного: словно путешественник, шагнувший в какую-то чужую, только ему одному известную страну. Страну – в которую уходят из детства! Пахнет от него дивными запахами, скрывает какие-то дивные секреты свои парень… И что ему эти болота ханнэчьи, что ему эта шахта? Макс вальяжен, немного нагловат, расслаблен – словно бы шахта, словно бы мокреть болот стылых да старина рельс, по которым предстоит шагать, это так. Пустяк в общем-то для него.
Таинственный Макс! Таинственная осень. Даже дома вокруг кажутся таинственными, задумчивыми – малоэтажные, нахмурившиеся как зимние голуби. Это старый центр. Улица Воздвиженка. Городок когда-то вокруг этой улицы возник. Первый город, бедовый город. Город, которому не повезло.
Что-то пошло не так, как водится, случилась какая-то заминка в стародавние времена – уполз центр города на юг, а первые каменные дома остались здесь, и улица прямая осталась как стрела и странные скульптурки, украшающие трех и четырехэтажные домишки. Барельефы, лепнина. Вороны с человечьими лицами, какие-то исковерканные люди с оленьими рогами: то ли фавны, то ли еще чего. А вот и жутенький волк оскалившийся, с крыльями как у летучей мыши…
Ждете в скверике, болтаете. Шоколадку белую вот кто-то даже от сердца отрывает. Макс на пеньке устроился, ты рядышком Динни. А можно и до болот пойти, здесь уже недалеко: наползают они на старый город ядовитой жижей, распространяются по чуть-чуть. А еще немного химзаводом пахнет, резиной жженой да карамелью мокрой листвы. Интересные запахи.
Только вот ощущение какое-то мешает.
Словно бы следят за вами: недобро следят, поганенько как-то высматривают. Взгляд колючий, злой, скользит по спине Макса. Затылок Динни трогает январским холодом. Невидимый наблюдатель. И ещё чувство такое – лучше бы не искать его, сделать вид, будто не замечаете ничего. Вот греетесь в этом позднем сентябре, о своем болтаете неторопливо.
Только противно. Тяжелая какая-то слежка мерещится.

...

В это же самое время, Буран, Санек да сталкер Афоня назад двинули, а назад идти оно всегда скучнее, чем вперед. Ну. Переходы пешеходные, светофоров глазкИ, дорожки,.. вот и в сторону от Воздвиженской свернули, в тень многоэтажек да старых тополей. Гулкая пустота пахнущего свежей штукатуркой подъезда (только недавно подновили), тесная темень неторопливого лифта. Слово «буй» кем-то накарябанное криво как водится. Туда-сюда.
Буран во дворе остался – высунув язык упал себе на асфальт, будто бы сильно притомился это блохастый лентяй: на ворону какую-то тявкнул, кошку убегающую безразличным взглядом проводил, зевнул скулёжно. Прикемарил ненадолго дворовый друг. И вот уже снова осень, снова налился солнечной густотой день – снова вперед лежит ваша интересная дорога, сделаны дела.
Теперь не иззябнет Санек: на болотах стылых, не оставит свое здоровье. Нормально. Можно в путь идти. Правда, невезуха, повстречался вам как назло Ждан.
Жданец этот угрявый - паршивая душа! Завида и стукач, всем теперь растреплет в школе, что прогуливаете, что он вас видел: мол, здоровые совсем лбины, а на уроках нема. Мерзкий парень. А может и не растреплет – увяжется следом, подлец и пойдет потихонечку за вами, уши развесив да секреты чужие пытаюсь вынюхать. Крыса. Можно конечно пугануть, он вообще-то трус еще тот. А еще подлец, может разумнее не обращать на него внимания: пусть себе выслеживает, на болотищах вас еще попробуй разыщи, да и Динни с Максом ждут.

Мда. Речушка казалась кэпу Окунькову вторым очевидным входом в подземелья, но что-то смущало... Местный Вэйдер, то есть Барлад Дэрт явно не тупой дядя, там наверняка имеется решетка или стоит стража, или поджидает какой-нибудь омерзительный водяной монстр...
С другой стороны, крохотный домик мог оказаться курятником, либо еще одной сторожкой. Ну да. Неизвестно же, что там поджидает в полутьме, а вот шорох настораживает... быть может голубятня, или еще чего?

"Пока не посмотрим, Беллище, так и ничего не узнаем, да-а-арагой, - мысленно произнес последнее слово с грузинским акцентом, наш доблестный сир Окуньков. - Нельзя сделать какое-нибудь дело и не запачкаться, и вообще... кто не рискует, тот не пьёт шампанское! Хотя я его не люблю - га-а-адость, угу. И пиво тоже дрянь. Лучше коллу и хороший чизбургер из МакДака, но я тебе потом объясню, что это такое, хе-хе... Фри, МакДак, чизбургер... бедный ты парень, если не знаешь обо всей этой вкусноте, Белл. А уж рожок за двадцать рублей жарким летом, уммм!"

Успокаивая себя таким манером, Окуньков осторожненько заглянул в домик напоминающий часовенку.

Медленно разгорался янтарный день. Морозный еще по утру, неуверенный, но какой же золотой. Какой пронзительно золотой день!
Первой сюда пришла сюда Саня, устроившись в ажурной этой, медвяно-охритой тени старинного дерева. Дерево напоминало тополь, а развесистым да кряжистым казалось словно дуб. И листья его отличались от тополиных – резные себе, пламенеющие пожаром скитальцы, лениво осыпающиеся с узловатых могучих ветвей. Пам-пам-пам, шуршащим дождем на землю. Листья! Плывущие в хрустальных, чистых лужицах словно кораблики – скитальцы, плывущие из ниоткуда, но определенно в славное, какое-то счастливое своё никуда
Может, и у Саньки будет также? И вместо детдома, вместо гарантированно чернющего словно грозовая туча будущего, случится еще в её жизни что-то хорошее? Город молчал, город не спешил отвечать Сане. Утро золотило крыши, пытаясь просушить ночные лужи, а лужи сопротивлялись, отражая бесконечную, несокрушимую синь неба. И в ней уже парили птицы. А в лужах плавали листья-корабли.

Хашэтайне, так называлось это дерево на самом деле. Хашэтайневых деревьев нынче мало. Город их вытравливал, город их сокрушал, наваливаясь на плечи высотой многоэтажных камней, гарью выхлопных газов, холодом заводских труб. Но хашэтайне еще встречались, хотя теперь уже были редки, действительно редки. Говорят, их насадили давным-давно, в те времена, когда целый лес стоял себе вместо города. Шумел листвой, скрипел задумчивыми корнями. А кто насадил? Когда?
Уже и не вспомнить…
То были сказки далеких несбыточных времен: река Вилка тогда еще была прохладной да серебряной, а вовсе не коричневой дремотной лентой как сейчас. А озеро Гдеж, уже и тогда было огроменным как море. Попробуй его переплыви!
Постепенно, начали собираться ребята. Будто бы сам собой, материализовался на горе листьев Буран. Вот уже и Динь пришла, повстречавшись с Санькой первой. Дождался своего угощения пёс– именно, что угощения, а не подачки брошенной унизительно да в грязь!
Он принял хлеб из рук Динни благодарственно и пожалуй даже настороженно; не спешил вилять лохматым хвостом, но проявил симпатию, разок лизнув руку девочки мягким запашистым языком.
Хлеб съел до крошки, позволив Афоне себя почесать – улыбнулся пареньку несмело. Чуть кривовато, настороженно как и Саня, но всё же разулыбавшись этой подрастающей ребятне. А потом зевнул неторопливо, демонстрируя желтизну крепких клыков выдумщику Максу. Буран не одобрял розовый цвет, а еще больше не одобрял горькое пиво. Да и идея стать ездовой лошадкой для Санька (пусть даже он и совсем легенький на вид), лохматого лентяя дворянских кровей не ободряла. Насторожился пёс. Насторожился впрочем лениво, не спеша покидать угретое доброе место: ведь если живешь на улице, умеешь ценить комфорт момента. Этот самый редкий сок дня.
Поговорили. И двинулись вперед примеряясь к дороге – удобно бросилась под стопы эта дальняя дорога, а двор с деревом хашетайне и его дуплом, старый привычный двор уплыл куда-то назад. И вот уже кажется, будто и не было двора, не существует школы, проблем, жизнь превратилась в путь. В такой себе здоровый вольготный Путь. Только холодно еще немного, и если поглядеть на Санька, то сразу становится понятно – хоть и в Динькином шарфе, а вечером ему будет несладко ежели день отгорит слишком рано. Осенние дни, они ведь недолго живут, срок у них малый – в полдень чистое лето, а уже часам к четырем потянет от асфальта октябрьской густо-холодной хмарью. Станет мерзко, растворится легковесная жара.
А сейчас верилось в лето и шагалось в синеве легко, даже Буран бежал весело: иногда отвлекаясь и куда-то ныряя по пути. Даже ворона вас сопровождала – такая себе любопытная серая летучка, мечтающая чего-нибудь съедобного перехватить у пса.

Пути было два: можно было через Химиков двинуть, тогда правда на часок растянется дорога. Вонизма там жила. Вонизма химзавода перекрашивала воздух в ядовито грязный, совершенно даже не золотой, а гнилисто-желтый цвет. Зато по новому мосту можно пройти: поглядеть с высоты-высотной на Вилку, увидеть серебристое сияние озера Гдеж на горизонте. Мост высоченный! Интересный по нему путь.
А можно двинуть на Комариную Топь, сократить себе дорогу с размаху окунаясь в природу. Рукав Вилки там уходит под землю и к старой железной дороге это самый быстрый путь. Сквозь заболоченные комариные места. Летом в тех краях ад, но сейчас-то осень: кровососы уснули, и встретится вам только случайная муха или трудяга паучок.
Камыш в человечий рост, а земля сырая, липкая, настороженная. Вот она Комариная Топь.
Правда, места те считались дурными, детишки говорят в камыше пропадали. Да и вообще. Глухие места лежащие под Тенью Стены.
Афоня знал хреновую историю про труп. Ну как, труп… Такое дело, сидел себе труп возле костерка, на огонь глядел бельмом глаз – кожа с него лохмотьями сходила, одежда тлела, а зеленому трупу вроде и ничего. Хреновая история и выдумка наверняка, на Комариной Топи-то еще попробуй разожги огонь. Ага! Для бакланов сказка, а вот кладбище там и в самом деле имелось: древнее кладбище, позабытые могилы ханнэков.

Это был восхитительный день, такой солнечный и искристый, такой себе медвяный да летний день, что казалось, будто в нем можно утонуть. Вот взять да и захлебнуться этой густотой сентябрьского неба, такого синего, уверенного, такого бесконечно глубокого неба, что мнилось оно колодцем – ласковой бездной, в которую осыпается пламень листьев; в которую сползают неспешные, обманчиво медлительные часы…
В такое утро невольно желалось шагнуть в небо самому. Прыгнуть в него птицей и исчезнуть в каком-то личном, совершенно несбыточном чуде. В этой манящей синеве раствориться без остатка.
Ночью шел проливной дождь, выстукивая по крышам однообразное свое – пам-пам-пам, но вот взошло солнце и просушило серый город. Дремотные лужи обратились зеркалами, крохотными порталами в иные, бесконечно далекие фиолетовые миры. Опавшие листья укрыли холодные крыши своим мягким золотом, а воздухе распространился сладкий аромат приключений.

…Поговаривали, будто старая шахта стоит нараспашку, ворота открыты, а со сторожем случилась беда. Говорили будто там, вблизи Стены, происходит неладное. А кто говорил, уж и не поймешь. Быть может взрослые за обедом, или школьники на переменках деятельно распространяли чушь? Как бы то ни было. Вы это знали. Старая шахта стоит нараспашку, а дальше нее только Стена. Могучая великая Стена, странная и даже страшненькая, уж если честно.
Чувство Стены в городе имелось у каждого. Ночью ли, днем ли, в школе или на улице, любой житель интуитивно ощущал мощь заброшенной преграды. Эту неторопливую старину давящую на сердце. Тревожное чувство отступало, если идти на юг и становилось сильнее, если двигаться на север. А уж там, вблизи разрушенного Оплота (иногда, отчего-то, называли стену так), там действительно становилось страшно. Уже за рекой ощущалось в городе нечто чужеродное, давящее… Будто бы девятиэтажки и кривые тополя, электробудки да вермишель черных проводов, хранили свою мрачную тайну; секрет какой-то охраняли, посмеиваясь и норовя опутать чарами. Кто-нибудь, проживающий в чистых южных квартальчиках мог бы заявить, будто всё это чушь. Да плюнь и разотри! Но вы знали – не Чушь.
Стена не чушь. Затемненные места тоже не чушь. Уж если идти к шахте, значит идти.
Идти всем вместе и рисковать, или не рисковать, а взять да и разойтись – предать это утро в школе; за бутылкой пива в тупичке за гаражами или пялясь в комп до отупения.

Но синее сентябрьское утро манило. Оно сводило с ума своим солнцем, своей золотой листвой. Оно привело вас сюда. Оно звенело в груди, обращаясь к каждому. К жиденькому пареньку Саньке, и к хулигану Максу. Оно обращалось к веселой затейнице Динни и к сталкеру Афоне. Даже к Бурану обращалось это утро: к блохастому мудрому псу, валяющему на горе палых листьев.
Рискнете ли? Пойдете ли за реку Вилку и по заброшенным рельсам, вдоль затененных мест к Стене?
Буран тоже ждал вашего решения, ещё он надеялся получить угощение, но как всякий уважающий пес не попрошайничал. Он просто ждал, изредка глядя печальными глазами то на Динни, то на Афоню.
Но не просил. Желал, чтобы вы догадались сами – дали ему немного еды, предложили как другу, а не бросили в грязь, как какой-нибудь скулящей псине.

Дракониск был воплощенной милотой – маленький бескрылый дракончик с фасетчатыми глазами, упругий такой, основательный ящер. Он с интересом обнюхал тебя Белла, вскарабкавшись от груди и на плечо. Тронул крохотными лапками твои платиновые волосы, попытался взять прядку в рот, затем высунул раздвоенный язык, ужиком шепелявым пробуя ночной воздух на вкус. Ми-ми-ми, такой себе миленький золотой ящер, очень прыткий и живой, надо сказать!
Перри старательно делал вид, будто он не обращает внимания на дракончика. Стоял себе коднар истуканом, но по чуть-чуть, неторопливо совсем, огромный твой хмурый страж, Белла, придвигался поближе. Вместе с чемоданом, агамсь. Вот уже и совсем рядом оказался: пахнуло мокрющим пером и подгоревшим гнизговым креслом, а Пэрри словно бы невзначай, повернул рогатую голову в сторону дракониска. Не делая попыток его взять, но определенно наблюдая за этим малюткой.

Сверкал себе алыми глазками пернатик.

Чувствовал Перри, что между вами пробежала небольшая черная кошка, Анна, или скажем так, котенок крохотный, угум-сь. Извиняться ему вроде и не за что было, но ухом мохнатым коднаринг порхал задумчиво. А потом вдруг коснулся твоего плеча, Беллушка, когтистой тяжеленной лапой легонько постучав в ободряющем жесте (так, что у тебя аж зубы клацнули от этой грубой нежности, ага); и тут же убрал лапищу, чтобы ничего не заметно было.
- Где ты его взял, черт тебя побери? – наконец, довольно недружелюбно обратился к Джерри наш сир Коднарище с мечом.
- Где взял, там уже не водится, бро! – в тон ему ответил Джерри, быстренько взбираясь по лестнице наверх и зажигая вместо огня, магическое своё пламя. – Ну короче, чоу? Я вообще-то не при делах. Мы с мои друганом Джерри эльфинитов искали, а это совсем не крутота, при. Эльфинитов не нашли, одна унылота сплошная, бродили как последние обсосы, а совсем даже не крутаны. Несколько миров исходили, я уж предлагал Джерри нам погонялово «последние писец неудачники» взять. А потом тема, йо! Нашли гнездо драконисков, во крутота. Правда отстой тоже был – мамашка их рядом мертвой лежала, кто-то ей голову откусил. Такие вот тухлые дела. А яйца мы с собой забрали, чтобы они не помирали почем зря. Ну и короче везуха, комрадены, одно яйцо так и не вылупилось, а два оказались живыми! Джерри-братан, взял себе Сиреневого Дракониска. А я золотого. Ну типа так наша судьба сложилась, фигли с ней спорить-то…
Быстренько спустился по лесенке бравый Александрил, с любовью на Дракониска поглядев.
- Батончик – земной ящер, потому и бескрылый брательник мой. Но в магию он могёт, отвечаю за базар! Этот гаденыш умеет ложное золото создавать… Короче, как бы втемно это не звучало, вообще-то это крайне хреновая способность. Золото и камушки ложные творить. Идти нам некуда и еще есть такие нехорошие ребята, которые нам с Батончиком бошку хотят открутить немножкинсоном, угу… Но то есть мне, чоу. Но Батончика тоже не пощадят. Отправят в цирк уродов какой-нибудь, вот тебе и вся ботва, при.
Подумал еще чуток.
- А вообще, Батончик много чего лопает, вот отвечаю за базар! Насекомых жрет – потому и глаза такие офигительные, прямо чики-пики, а не лупалки же. Еще огонь жрет и магии немного. А шоколад ему нема. Он-то сожрет, ага, только лучше дай конфеты мне, я шоколад еще охотнее потребляю. Сечешь, сеструха!? Конфеты и шоколад я ценю-с, ага! Но чё решаем? (хитрюга Джерри сделал вид, будто бы он не услышал твоего отказа, Белла, ни-ни-ни) Мы только на одну ночь под крышу кости кинем с Батончиком, а завтра уберемся. Вам мозги компостировать нам не малина. Только бы соснуть в тепле, а завтра с утра дальше погоним на своих ходулях, отвечаю же! Возьмите нас, а?

…Перри уж хотел сказать что-то грубое (например, достать свой черный меч и с криком «Агахым», врезать Александиру по кумполу), но жаркий дракониск, Белла, наигравшись с твоими волосами и видно пресытившись нежностями, вдруг прытко перебрался на коднара, с увлечением принявшись ловить его блох. А еще ты почувствовала, что ящер стащил твою сережку, принцесса, и кажется… Да-да! Ты вдруг увидела, как он весело сунул ее лапками себе в рот и моментально съел!
Заметь, практически не отвлекаясь от блох Перри. Прожорливый, очень прожорливый Батончик.

- Да к фертовой матери этот Торгофый пост и фсех торговцев вместе взятых! – сокрушенно покачав головой, Яррике аристократическим жестом погладил свою великолепную бровь. – Фифём один раф, Лианка, фот я очём! Меньше мандражируй, Шуфтрая, и вперед. Колфир, хренолфир… успеется еще.
Затем, без лишних сантиментов, Ласка принялся снимать с себя рубаху – одна жемчужная пуговка, вторая, а затем еще одна, и вот уже изысканный темно-синий шелк нарядной рубахи полетел на землю. Меч. Карты. Штаны, исподнее… Усмехнувшись, Яррике горделиво вздернул подбородок демонстрируя себя во всей красе. В костюме Адама как говорится, или в том самом виде, в котором мать родила.
- Люблю воду и не фишу пофодоф для фтефнения, - произнес магуй вытянувшись перед Лианкой. Явно наслаждаясь этой ситуацией всей душой, то есть, своё кое-чего этой гордой воительнице да и всему миру демострируя, в общем-то.
- Ну фот так фот я парень! – поклонился Ли напоследок и сбросив свой обслюнявленный плащ на землю, направился к воде. - Потом файмемфя картами, двигай ко мне.

Чёртов рыбий садок. Ну и к хренам же бани и их северные правила приличия, на природе всяко лучше! Удовольственно отталкиваясь от земли ногами, магуй погнал к пруду, радуясь ощущению полной свободы – это ведь здорово, когда свежий ветерок трогает твоё горяченькое тело. И целый мир наполняет природа, наполняет чистейшая вода – ни с чем не сравнимое ощущение полноты, единения с этой безумной, стремящимся куда-то в бездну вселенной.
Нега.
Когда можно просто броситься в объятия стихии, позабыв обо всём лишнем. Ласка намеревался нырнуть в этот свой садок прямо с берега, а потом проплыть под водой столько, сколько дыхания хватит. Потому как хорошо! Дивно даже. И его прекрасное, хоть и оскверненное проклятьем тело, заслужило отдых.

Это было приятное единение. Горячая сородственность, протянувшаяся между ними тремя, сердечная привязанность – нитями, нервами, корешками живыми оплетающая три души. От сердца к сердцу, от одного живого человека к другому. И разве забудешь это уже?
В жизни редко так бывает и почти невозможно найти людям покой друг в друге, но уж если переплелись ваши судьбы, если послала жизнь такой неожиданный, недолгий подарок, такое не забывается. Объятия среди звёзд! Несмелое объятие со стороны Алёшки и ласковое, бодрящее такое, со стороны Фёдора Михайловича. Майя и сама – к Алешке приникла как к другу, робко и спокойно, без лишней чувственности. Ободряюще. Дружественно приникла. Чтобы не остался один в этой холодной вселенной её друг!
…И застывала себе от удовольствия, млела пожалуй как кошка, ощущая собственную руку угодившую в нежный плен капитанской пятерни. Можно было бы сказать красиво, напустив роз да сладкого тумана – ее хрупкая рученька в его огромных мужских руках оказалась. Но не были пальцы Фёдора Михайловича такими уж огромными и грубыми, всё ж не кувалдой болты заколачивал данкийский командир. А узкая кисть Пчёлки не была такой уж крохотной, созданной из тонкого хрусталя, способного рассыпаться вмиг. Нормальные человеческие руки встретились: мужская конечно чуть сильнее и шире, а Майина зато более гибкая да чувствительная, и пальцы её переплелись с его пальцами, и пощекотала она его горячую ладонь своими аккуратными ноготками. С серьезным выражением лица, старательно хмурясь в экран щекотала его ладошку. Улыбалась, гладя его пальцы, хмурилась и улыбалась, ага.
- Я не смотрю, Фёдор Михайлович, не смотрю, - вдруг произнесла девушка тихо. Пусть знает, она не смотрит на него без рубахи.
Это ведь было бы воровство: у Чижика воровство, у себя лично, вот взять да и отнять что-то таким ненужным вторжением. Если бы врач потребовался капитану, тогда одно – тогда Майя Юрьевна была бы уже профессиональна и не смотрела бы на него как на мужчину. Но сейчас-то ведь не медицинский случай и если Чижику неловко перед своей выросшей ученицей, тогда всё очень просто - она не будет смотреть.
Возможно, Пчёлка и хотела заглянуть ему под рубаху. Вот без эклеров да без красивостей, называя вещи своими именами – этот мужчина ее привлекал. И губы манящие и тело горячее… желалось провести пальцами по его длинным бровям, чтобы собственной кожей почувствовать их нежную мягкость. Любовь она ведь не только души охватывает, тела покорны этому чувству; тела освещаются высотой Любви.
То жаркое, что было спрятано под тонкой белой рубахой манило её, но она не собиралась вторгаться. Пусть завоюет её, пусть Сам! Таковы древние правила танца. А пока Молния просто не будет смотреть, раз ему это неприятно. Майя как бы расфокусировала зрение отвлекаясь на Кырымжана, а потом и на своего отца переключаясь с тяжелехоньким вздохом, отвлеклась от веселья.

- Орёл девятого легиона сложил крылья, ну да, ну да… - Покачала Пчёлка головой, чуть прикусив нижнюю губу. Вспомнилась отцовская любовь к древнему Риму. – Неа, отец ушел сам. У него отличное здоровье и могучие крылья, ага-ага, он бы мог еще лет десять до пенсии летать, вот что Майя Юрьевна желает сказать. Космос – его жизнь! Но ведь папа хороший человек, всё верно Алексей Кирович, потому и не смог принять этот фильм. Себя в нём принять, главным образом. Кино-то отснятое он ведь тоже видел, в своём кабинете, вот прямо как мы сейчас… курил сигаретку, наверное, коньячка себе налил и посмотрел ночью махом. А увиденное приземлило его на землю. Ну да. Мы тогда особо не общались… Я в Репино-Радищево училась, он в Москве работал. Это уж я потом узнала, что отец больше не летает. Но мы никогда об этом не говорили. Неа, никогда! Ни об МЗУ и моём уходе, ни о том, почему капитан Светлов вице-адмиралом на Землю перевёлся. Светловы они… ммм… не разговаривают о таких вещах. Агась.
Вздохнула снова.
- Только одно Майя Юрьевна точно знает, в Пещере не только преподаватель МЗУ Фёдор Чижик исчез, и не только один космический биолог да рыжий пилот звездной пылью обратились, для капитана Светлова этот Эксперимент тоже последним стал. Многое видно пересмотрел отец в своей жизни. А в политику большую подался, потому что не может сидеть на месте. Потому что тянет его кровь, как и меня тянет! – сверкнула глазами Майя. – Я с лестниц прыгала и по парапетам мостов ходила, медали добывала и на учебе всем доказывала, что могу это взять. У отца также. Только в мужском варианте, Майя Юрьевна-то немного клоун, угу…

И дернулась вдруг рыжеволосая девушка, потому что накатило оно. Потому что вторглись рыцари в каюту, а голографический Фёдор Чижик растерянно назад отступил. Так отступил, как отступает человек, когда напуган он смертельно, когда совсем один и точно знает, что никто ему не поможет.
Потому и бросилась таракашка-Майя на помощь, потому что совсем без защиты остался побледневший преподаватель и для неё это оказалось страшнее любой боли. Когда рыцари пришли чтобы разлучить. Отнять. Забрать у нее родного человека снова – как забирала у нее жизнь отца, братьев,… забирала всех, кто был дорог.
Отчаянно забилось сердце повзрослевшей Пчёлки, так громко забилось – что уж и не слышала она ничего за его боем. В глазах потемнело, когда всё вдруг подернулось горьким дымом; когда болью, скручивающей дикой мукой обожгло правую руку. Там на экране опускались копья, бедовый Алёха рвался вперед, чтобы получить по голове; маленькая девочка бросилась в жестокий, заранее невыиграшный бой, а взрослая девушка чувствовала, что она сейчас отключится. Ещё чуть-чуть и липкая тьма эта затопит ее рассудок, бросит на колени, отправив в небытие.
Уже вставал перед Светловой её Рыцарь-Страх, глядел мёртвыми прорезями шлема. «Всех подставила тогда. Из-за тебя! Беги». И бежать от него можно было только в ничто, в пустоту, в пьяное это жуткое никуда.
Но зачем тогда звездолёт!? Учеба. Врач. И теплые объятия. Готовка. Радость. Коридоры… Главное это сказанное вслух, от души: «Вы мне не противны».
Похолодевшие руки, побелевшее лицо, когда существовал только этот мучительный детский крик в голове, и что-то еще существовало… Что-то, что освещало путь сквозь ядовитый дым.
- Фёдор Михайлович, за… зачем вы тогда стали драться против рыцарей? – произнесла хрипло, произнесла назло, чтобы не сдаваться этой тьме багряной. Нахмурившись. Вспотев. – Вы же знали, что это всё представление, тогда зачем?

- Ну тогда пойдем и рафлечёмся детка! - Яррике заинтересованно поглядел на Лианку, не забыв принять красивый дубовый посох. Взвесил его в руках, примеряясь к этой магической штукенции.
- Фначит, фходим куда потребуется, передадим пофох. Тфою ф мать - это задание для нафтоящего мужика! Я прямо хренею - вынофите меня вперёд дохлого, ага (только не трогайте за интересные места!) Но сейчаф-то надо бы передохнуть. Я бы не отказался от горячей фанны, фнаеф Ли, чтобы кто-нибудь фаботливый потер мне фпинку, например…
Почесав затылок, Ярр извлек свою карту, временно пристроив посох на земле (то есть на условной земле, ибо это был древесный дом). Удовольственно вдохнул пряный дымок из трубочки, красиво нахмурившись: пускай нижняя половина ласкиного лица отправилась в тар-тарары, бровки у нашего магуя оставались по прежнему великолепными! Такими себе удлиненными, соболиными, густыми и иссиня-черными на фоне аристократически бледного лба. Самыми лучшими бровями в мире, они оставались-то.
Фейский подарок же ж, а не какая-нибудь там ерунда. Как говорят на юге - это вам чистое золото, а не испорченный рахат лукум!
- Карта у меня есть, мофно прикинуть сколько нам туда идти. Пефкодрёпом сквозь леф та ещё прогулочка, а ф другой фтороны, почему бы и нет? Фсе ф какое-никакое задание. Глафное, к чёрту на кулички не загреметь, надо бы нам заранее пролофить свой путь...

Поглядел на старца, уважительно кивая ему головой.

- Тогда мы мофем идти, ефли ты… проклятье, ефли вы не против, да? Кстати, у меня ефть еще один фопрос. Ф деревне у одной фенфины есть нехорошая фклонность заболевать болезнями. Эта фена одного хренова трактирщика. Гофорят, будто она выздоровела, но я господин мой фтарый, то есть это самое, умудренный годами господин Дубофый Друид… я фа нее боюфь!
Яррике кивнул головой: - Боюфь, что она заболеет снова! Можно ли ей получить от фас какую-нибудь помощь?

- Фёдор Михайлович, ваш чай к бутерброду… - тихонько проронила Майя, пододвигая кружечку чая на блюдце к капитану. Такая вот простая ненавязчивая забота.
Светлова была смущена, огорчена пожалуй и растеряна, а потому старалась не глядеть Чижику в лицо – весь этот разговор выбил ее из равновесия, как-то даже ошеломил заставив сжаться внутрь. Будто удар молотка по голове! Но и смотреть на одинокого в своей печали Фёдора Михаловича ей было невыносимо – чувствовалась во всей его позе давняя нехорошая боль, грызущая тоска, проснувшаяся в капитане.
Девушка просто пододвинула мужчине жаркий чай на тонком фарфоровом блюдце, с каким-то простым цветочным рисунком. Конфетка рядом коньячная, желтизна пакетизированной заварки в кипятке…
А что если и в самом деле, её чувства для него мучительны? Что, если Фёдор Михайлович никогда не увидит в ней повзрослевшую женщину? А вдруг она заставляет его ощущать себя извращенцем каким-нибудь, не приведи Господи… Но ведь Майя уже не ребенок, только это сложно понять. Особенно на фоне красивой улыбчивой блондинки, блондинки по имени Светлана.
...Пчёлка была смущена. Она глядела на великолепную рыжину прохладной газировки в своих руках, ощущая как крохотные апельсиновые пузырики щекотят ей нос. Приятная цитрусовая свежесть.
Глубоко задумавшись, девушка включила головизор. Снова налила чай и теперь уже молчаливо пододвинула вторую кружку Алешке, подтянув собственные колени к подбородку. Сжавшись в этой позе, защищая саму себя и свой не слишком-то уверенный мир.
Мучительные откровения.
Там на экране, рыцарь застыл с огроменным ножом над Стругачёвым. Этим рыцарем для Майи виделось собственное прошлое. Как это Фёдор Михайлович сказал? «Мы с ней встречались, когда вы еще пешком под стол ходили…» Острый подбородок ткнулся в собственные колени…
Значит, ей было четыре года. Смутным видением представлялся солнечный день. Отец что-то рассказывал, а кнопка-Майя наслаждалась счастьем: счастьем общения с этим большим тёплым человеком, который единственный для нее означал целый мир. Как большой такой шар! Он что-то рассказывал о звёздах, смеялся… Она тоже смеялась. В силу возраста ничего не понимала, но заливисто и тонко хохотала, просто от того, что её папа находился рядом. Потом рёв. Отец куда-то уходит. Горечь детских обильных слёз. Каждый ребенок проходит через такую обиду: когда тебя вырывают с корнем от родителей, когда дорогой человек уходит куда-то за дверь. Отца обожала, а Зинаиду Константиновну боялась.
Эта холодная блондинистая женщина никогда не видилась ей мамой. Она была чужой, пахла чужими запахами. Майя норовила от нее спрятаться; убежать от этого бритвенного-острого каре, от недружелюбного взгляда льдистых глаз. Дети ведь очень хорошо чувствуют отсутствие любви.

«Но теперь-то я уже не ребенок!»
А что, если Фёдор Михайлович всегда будет видеть её ребенком, не принимая в рыжей Пчёлке женщину – молодую женщину с женскими желаниями? Тогда Светловой здесь места нет… Ведь он хороший преподаватель, добрый человек. Что если её чувства, её Майина горячая любовь его разрушают, потому что он не видит в ней взрослого человека? Равноправного. Которого можно любить как равного человека! У доктора ведь маленький рост. И фигура совсем не такая, как у этой ладной блондинки… даже судя по портрету, уж явно фигуристая барышня была. Светлана. Лана, как ее назвал Фёдор Михалович. Лана, Лана, Лана… «Мы с ней встречались» Ага-ага. Лана! Так сокращают имя, когда любят…
А Майя мелкая худая Пчёлка, такой ей и быть. То ли эхо эксперимента, то ли генетическая шутка: все в ее семье могучие статные люди, а Молния мелкая и тощая рыжуля, одаренная женщина похожая на ребенка. С этим детством, которое погибло в пещере слишком рано, а потому намертво переплелось с ее ущербной взрослостью. Как два растения не дающие друг другу жить. Но по уму-то, доктор ребенком уж точно не была, иначе ее бы не отправили на корабль ВКС. Иначе, она не сумела бы выжить на учебе.

«Я не ребенок!» Но понимает ли это Он?
Подбородок слегка заныл, больновато уткнувшись в острые колени. Голографический рыцарь вдруг разрезал веревки и пошел себе прочь. И вот уже пещера, тусклый огонь факела на стене. Застывший Чижик, внимательно склонившийся над Алексеем.
Это было самое трагическое! Фигура учителя в этот момент и дрожащий, не верящий в своё спасение Алексей. Руки взрослой Майи Юрьевны сами собой потянулись к ушам: кто-то вот от страха лицо закрывает, а Пчёлка норовила прикрыть уши.
…Дети в пещере принялись освобождаться от кляпов. Майя как всегда шагнула к Фёдору Михайловичу первым, защищая его, стремясь освободить от пут. Вернуть ему свободу – Чижику, которого заточили в клетку!
«Лана. Лана. Лана…» Майя Юрьевна ревновала. И чувствовала себя уязвлённой и понимала как это глупо, как смешно и нелепо, обижаться вот на такое. Лана-лана-лана. Одно ее имя заставляло Светлову молчать.
Дети принялись о чём-то совещаться. Маленькая таракашка-Майя не стремилась избавиться от своего кляпа: она сейчас выглядела чудной, на этом самом голо-экране…
- Я просто тогда напугалась, - подала голос Пчёлка, чтобы сказать хоть что-нибудь. Развеять это личное безмолвие. – Майя Юрьевна не была идиоткой, но смех, порция розыгрыша над вами, оно помогало не сойти с ума. Моя психика стабильна, я не сумасшедшая. Просто, всё это было слишком реально, слишком жутко. Я думала, что они вас убьют этим ножом, Алексей. Потому и пошла в разведку никого не спрашивая. Нужно было охладить мозги!

Неизвестный эльф балансировал на лесенке, он стоял на самой верхней перекладине без всякой опоры, занимаясь фонарём и не испытывая никакой неловкости.
- Гукха! Меня сейчас стошнит только от одного вида этого кузнечного красавца, аръегерим. Да хотя бы и в мир крыс можно отправиться, чем в мир таких вот слащавых блохастых красотунов! – Перри недовольно затянулся сигареткой, раздраженно подергивая мохнатым ухом. – Ты ведь понимаешь, что я могу надрать ему задницу, Карамель? Может он и весь из себя такой-сякой, но я тебе скажу так: мы коднаринги, тоже могём кое во что! Мои сраные кулаки, например, могут тебя защитить! Дядя Пэрри настоящий мужик, в отличие от этого полоумного шкипера. И я хотя бы не визжу как девчонка, если сломаю себе ноготь. Ай-яй-яй.
О Да!
Пэрри кажется всерьёз ревновал и злился. Может, потому что эльф действительно был красив и ловок, ну хотя бы по человечьим меркам. А может, потому что ты так принарядилась Беллушка, ради этого неизвестного хлыща. Но Пэрри теперь зловредно сверкал красными глазищами, дымил аки паровоз и ругался на кипучей смеси неизвестных языков, сердито выковыривая из перьев блох, и не менее сердито давя этих паразитов своими когтистыми лапами. А порой и в клюв бросая, агась, в качестве закуски.
- Хай, - между тем спокойно отозвался красавчик, оборачиваясь к тебе непринужденно и без всякого интереса, увы. – Привет, при. Славное у тебя кольцо!

Представитель новой фейерической молодежи, несомненно. Вместо приличных средневековых чулков, на неизвестном эльфе были надеты вопиюще человечьи джинсы, светло-салатовая рубаха свободного покроя приоткрывала загорелую грудь. В правом ухе у красотуна посверкивала золотая серьга, а пальцы этого парня были украшены обилием колец. Даже у тебя, Аннушка, колец и украшений на теле было значительно меньше.
На шее у него тоже что-то болталось, то ли амулеты кожанные, то ли еще чего.
Еще у незнакомца имелся классический синий плащ с капюшоном, такой себе настоящий да эльфийский плащ, но и он был нещадно перешит и переделан: так, на него была приделана нашивка с черепом, а низменная надпись под черепом гласила: «Дерьмо случается порой». И всё это на высоком древнеардическом языке Фейерии.

- Погодка могла быть и лучше, сестрёнка, но если приспособиться вполне неплохо. Держи хвост по ветру и не размокай, оки-доки? Мои любопытные ухи услышали что-то забавное, не любите значит крыс, мокрощёкие? – не отвлекаясь от своего фонаря, вопросил смуглый красавчик. – Говорят, в их пыльный мирок не так-то легко попасть, нужно знать какую-нибудь скучную блохастую крысёшку, чтобы оказаться там. Вроде как магия на крови, али ещё какой туман. Чики-пики, угу. Но если вы туда соберетесь, можете свистнуть мне. Меня зовут Джерри, сестрёнка. Вообще-то, маман нарекла меня Александрилом, но я считаю, что Джерри звучит лучше, мы же свои люди. Законтачимся, дась? Мешок с золотом, конец радуги, дальняя дорога и что еще нужно, при? Я считаю, что лучшее сокровище в лапках – это моя пыльная гитара и сигаретон чтобы выкурить!
Чем-то пошуршав под плащом, эльф снова принялся колдовать над огнём. И вновь пламя потекло ему куда-то за пазуху, а незнакомец создал световой шар помещая его в колбу.
- Чё я делаю, при? Кормлю своего дракониска. Ты когда-нибудь встречала драконисков, сестрица? Их надо кормить довольно часто! Вдобавок, я оказываю людям услугу. Газовый огонь слабый по своей природе… ээээ… он совсем не годен против Зеленого Тумана, а вот чарный огонь уже лучше. Хочешь поглядеть на моего дракониска? Хэй. Тогда разреши поцеловать тебе ручку! …Я в этой монархической суетне не секу, уж извини, но девам королевской крови, кажись ручки следует целовать. Дозволишь?
- …Дозволь заехать ему в морду, твою ж за ногу эгерей… - тихо и уютно пророкотал Пэрри.

Больше всего Майе нравились его глубокие глаза. Ещё конечно губы, такие себе задумчивые мужские губы улыбающиеся несмело, да зато искренно. Длинные красивые брови и маленькие аккуратные уши, которые так приятно, так задорно и весело было щекотать! К ним хотелось прикоснуться, к этим бархатистым уютным ушкам – их хотелось потрогать, погладить своими ласковыми пальцами. Однако, первым делом её всегда привлекали глаза Фёдора Михайловича, сквозило в них что-то родственное, мудро понимающее такое…
Люди, к сожалению, не могут видеть себя со стороны и даже когда смотришь видео с самим собой, видишь себя как бы изнутри, видишь душу свою, натуру, а внешность не особо принимаешь. Внешность видится накипью, некой вторичностью. А первым делом нутро бросается в глаза, мешаясь между желаемым и действительным, словно фантазия о самом себе, но не реальность. И как невозможно увидеть свой настоящий характер, так и внешность свою невозможно принять на все сто. Ты видишь что-то лучшее, или что-то худшее от самого себя.
Майя не видела своих горьких глаз. Саму себя Пчёлка почитала веселой, быть может немного бедовой и неудачливой девчонкой, случалось и пугливой даже, но уж точно не грустной.
Она бы рассмеялась, скажи кто-то, будто в ней также много грусти как и в Фёдоре Михаловиче. Но они были похожи – своими глазами похожи, душами! Сердце её тянулось к его сердцу именно оттого, что чуяло родственную печаль, но Пчёлка этого не понимала. Для этого нужно увидеть себя со стороны, а люди, к сожалению, лишены подобного дара.
Вот и сейчас, когда улыбался он, улыбалась и она. Улыбалась легко и весело, так как шло оно от души. Улыбка ее была кривоватой, несмелой, боящейся сглазить этот чудный момент. А лицо лучилось простой радостью, радостью отдыха и общения.
- Не лопнул бы наш Алексей Кирович! – вздёрнула бровку Майя, отвечая на шутку про Алексея. – Спасём безопасника и съедим каждый по бутерброду!
Радость, приправленная тихим смехом, а иногда и серьезность, как в этом длинном пустом коридоре, когда возвращались назад. Неспешно, будто прогуливающаяся парочка идущая домой сквозь снегопад, возвращались-то.
- Конечно, - кивнула головой доктор Майя. – Если желаете, я буду рада показать вам те местечки. Они офигенны! – вытянула большой палец вверх. – Вообще-то это будет здорово, моя больница и те дорожки, я-то их наизусть знаю, как старых знакомых! Верьте не верьте капитан, а только Майя Юрьевна по ним может с закрытыми глазами пробежать: с указанием каждой колдобинки и случайного пенька. Круто, правда?

Несмелая, но счастливая улыбка осветила веснушчатое лицо.
- Там есть старый дуб, возле которого я любила отдыхать. И магазин чая, в котором пахнет как в раю. И собачка Гретта, которую всегда выгуливают в шесть утра… Чудесная такса по шкале мимимишности всех такс, хе-хе! И фонари как одуванчики. А если бы ещё с погодой повезло, то были бы мы самими счастливыми на свете, капитан. – Так и сказала «мы», не заметив этого словечка. – Только ведь погода, ёшкин кот, не настраиваемая стихия. Возможно, вместо снега слегонца будет идти дождь, а гравий под ногами размокнет в хлам. Дерзнете тогда прогуляться? Я бы с радостью. Майя Юрьевна подмосковье очень любит, а потом мы бы зашли в больницу. Но тогда уж все будут глядеть на вас, предупреждаю. Настоящий космический капитан, и…
«…И человек, который придёт со мной, вызовет интерес и всё такое». Но об этом последнем Пчёлка всё же умолчала, вглядевшись в лицо Фёдора Михайловича и серьезно кивнув ему головой. Такой вот себе ответ про честность, про прогулки… Она была серьезной сейчас, ей было приятно. Слова о том, что она не может ему надоесть тронули душу Майи. Рыжуля даже как-то растерялась, улыбнувшись несмело и чуть покраснев.
- Здо-о-орово, - тихонечко произнесла, рассмущавшись чисто по девичьи. Мягко тронула его запястье, робко улыбаясь. Поправила бокальчик мизинцем, хихикнула не удержавшись…

Да. Они были похожи. И когда время застыло, когда капитан вдруг разнервничался застигнутый врасплох вопросом о блондинке, Майя могла понять его эмоции и ей вдруг сделалось жутко неловко. Даже стыдно, от того что полезли они в душу Фёдору Михайловичу. Пожалуй, даже больно за него: совсем растерянным он выглядел, не ожидающим такой подставы от двух рыжих заговорщиков.
Поглядела на Алёху. Растерянно поглядела, ошеломленно – «да кто же она такая, эта блондинка, если Фёдор Михайлович ТАК смущается, Алексей!?» Кружечка неловко звянькнула о свою тарелочку, разволновавшись в руках Майи Юрьевны.
- Б-буду лимонад, да, - почему-то пробормотала Майя, хотя она совсем и не желала газировку в этот миг.
«…Ещё и с портретом ерунда стопроцентная. Он ведь неверно висит, ё-моё!»
Серая грусть залила её глаза, тоскливое сопонимание. И вот они уже стали задумчивыми, эти глаза, вот уже потемнели напитываясь синей горечью: дрогнули рыжие ресницы, а девушка приняла решение, не желая более мучить Фёдора Михайловича. Нет, она не могла его пытать. Его боль, казалась её собственной болью в этот момент. И было очень стыдно.
- А… Алексей Кирович, а помните красавицу-блондинку, которую Майя Юрьевна вам показывала днём? Это ж моя ма… (замялась) ну эта она… моя мама, ага-ага. Зинаида Константиновна, олрайт! – подняла большой палец вверх, улыбаясь своей напряженной кривой улыбкой в духе японского робота начала двадцать первого века. Напоминая жуткую куклу, пытающуюся наиграть веселье. – О-охренеть какие у меня гены, да?! Вот же ж повезло мне. Фёдор Михайлович, а хотите увидеть Зинаиду Константиновну?