Голосование за ходы

Глиняный Пулемёт оказался несколько менее эффективен, чем привык Петька. Он стирал реальность не вдруг, а постепенно, мазками - будто гумиластик строки, написанные карандашом.
Этот факт озадачил Пустоту, но не слишком. Он направил Пулемёт на другое существо, похожее на рабочую часть швабры, которой долго и старательно убирали гной и нечистоты.

Петька с любопытством оглядел со своего возвышения развернувшийся вокруг захватывающий дух пейзаж - парад незнакомых светил в чернильной космической безбрежности над необъятной тушей стального Левиафана. Окинул взглядом облаченный в снаряжение для глубоководных работ гротескный зверинец, замерший в напряженных позах перед троном. Пробормотал:

– Какой, однако, замысловатый сон... Впрочем, что-то он затянулся.

Петька поднялся с трона, одернул кожаную тужурку.

– Прощай, сон золотой!

Он вскинул Глиняный Пулемет, и затянул, как мантру:

– Принимая разные формы, появляясь, исчезая и меняя лица,
И пиля решетку уже лет, наверное, около семиста,
Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы
Убегает сумасшедший по фамилии Пустота...

Джеппа опять успел на движуху только к шапочному разбору - вся банда жарила бассейн из всех стволов так, что дым столбом. Здраво рассудив, что от его гвоздомета, который был в большей степени инструментом, нежели оружием, толку тут будет немного, рейдер направил ствол на пузырящуюся жижу, и принялся орать:

– Бах! Бах! Та-да-да-да-дах!

– Вот затейники! – восхитился Джеппа, – Не знаю чем и помочь, брат. Начни с ласк, а там природа подскажет... Погоди, у тебя черешок-то нужный есть?

– И калом, калом не забудь всё измазать! Не сдерживай себя! – подбодрил подтянувшийся за группой Джеппа разведчика – Вот мартын молодец, горит на работе. Всё для товарищей. Да, братан?

После обличительной речи Чакки, он добавил:

– Хорошая новость - свинья ищет трюфели. Плохая новость - она их жрёт. Если вы понимаете, о чем я. Не могу осуждать. Однако, спрут прав, это не по товарищески. Первая штука находчику - справедливо. Ныкать за щеку - ай-ай-ай. По ходу, волосатый не хочет играть в твоей команде, Чакка.

– Во, это я понимаю! – одобрил Джеппа тираду Джен. – Сразу видно настоящего спеца - телега в две сотни слов, и никакой практической пользы. То что нужно для рейда! Ладно, с косточками мы наигрались. Какую дверь предпочитаете?

Когда расстрелянное тело Алого забавно плюхнулось на спину, не сумев взбрыкнуть примагниченными к палубе ножками, с любопытством наблюдавший за движухой Джеппа устремился к нему, голося:

- Пропустите, пропустите врача! Где врач? Я врач!

Присел рядом. За неимением у скафа шеи, деловито прижал два пальца к месту, где гермошлем прилегал к нагруднику, заодно с интересом заглядывая в сквозную дырку в пузе диаметром с кулак. Констатировал:

- Пациент скончался. Какая потеря. Он был лучшим из нас.

И тут же принялся курочить разбитый скаф.

– Он безумен! – патетически воскликнул Джеппа, вперив указующий перст в Алого. – Диагноз - орбитальное бешенство матки! Выход один - эвтаназия. Главное, без паники. БЕЗ ПАНИКИ!!!

Сказав так, он бросился в сторону, тряся гермошлемом и размахивая руками.

В продолжение перехода по мокрости, Сид не уставал думать непростую думку. И в конце-концов решение принял.

Нет, не по пути ему с разношерстной ватажкой беглецов. Ворон был закоренелым одиночкой с независимым нравом. И на скачке-то терпел капральские замашки Маркуса через немогу, а там, куда лысый мордобоец вёл своих сокамерников, по глубокому убеждению Кроу, его ждала кабала и похлеще. Бежать из неволи в неволю парню не улыбалось.

И вот, когда бывшие уже арестанты выкарабкались на сухое, Сид затеял новый скачок. Провизии-то он предусмотрительно захватил с собой поболее остальных, как говорят судейские, партикулярным порядком. И деньжат из кубышки Блакерли себе, знамо дело, ссыпал, перед тем как навьючить мешок с золотом на ломового огра. Когда раскрывали карту смотреть, Ворон приглядывался куда как внимательно, запоминая ориентиры - а памятью боги не обделили. Словом, подготовился заранее по всей форме. Оставалось только
повернуть в сторонку от направления общего движения.

Прощаниями никого утруждать не стал - кому по нему плакать? И ждать, пока до точки условленной дойдут, тоже - зачем быть лишними глазами?
Тихонько поотстал в предрассветном тумане, шагнул в сторонку за корявое болотное деревце, и как не было Сида Кроу.

Впереди ждало нелёгкоё. Кордоны стражничьи обойти, под новой личиной укрыться, до места потойного добраться. А то, глядишь, и от погони Маркусовых нанимателей ухорониться, ежели не простят они Сиду скоропостижного расставания.
Ништо. Пока несут ноги, кривая, глядишь, и выведет...

Сид с превеликим удовольствием просёк бочину ринувшемуся на решительный штурм начальнику охранки, вложив в удар всё своё отношение к сему господину полной мерой, но не остановил его. Нечистый на руку хозяин тюрьмы пролетел дальше, и едва не намотал на меч потроха юной колдуньи.
Но не намотал. Зато он оказался повёрнут беззащитной спиной к Ворону. А Ворон был не тот человек, к которому следует поворачиваться голым филеем.
Кроу врубил свой устрашающий поварской инструмент аккурат в неприкрытый кольчугой шерстистый загривок старшего надзирателя. А левой рукой, в которой сжимал кинжал, нанёс изящный, почти ювелирный удар в почку. Прильнул, навалился, даже чуть приподнял грузную стражничью тушу на клинке. Со спокойным профессиональным удовлетворением почувствовал отдавшуюся в рукоять дрожь предсмертной агонии. И, отступив назад, сбросил безжизненное тело под ноги своим наступающим соратникам.

Вопреки расхожему мнению, бытующему с древних времён, любая война когда-нибудь заканчивается. Или, как минимум, в ней происходит достаточно длительная пауза, чтобы бабы нарожали новых солдат, фабрики успели собрать побольше боевых машин, а правители - ободрать народ как липку, дабы оплатить будущую развлекуху.
В первые дни после завершения текущей фазы конфликта (особенно это касается гражданской войны), победители как правило пребывают одновременно в воодушевлении и растерянности. Воодушевлении от грядущих великих свершений, и растерянности от того, что не понимают, с какой стороны к решению задач подступаться. И вот, пребывая в некоем состоянии "грогги", триумфаторы начинают одной рукой награждать и одаривать, а другой - карать и отбирать. В этот период всегда бывает много бардака. Бурлящий котелок аппарата управления пронизывают токи и пульсы, вытесняющие на поверхность жирные пенки, которые не грех снять наёмнику, принявшему в конфликте верную сторону.

Поэтому Пепел, хоть и горел желанием покинуть Пейн как можно скорее, развернул бурную деятельность, и носился как угорелый. Краткое знакомство с Её Величеством подсказывало Ульфу, что воодушевление населения, а равно и благосклонное отношение к геройским наёмникам, продлиться недолго.

Он собирал показания, доказательства, и фиксировал результаты допросов - предстоял отчёт перед MRBC по поводу некоторых скользких моментов в ходе войны. Предоставленный в его распоряжения Андерс собственной персоной был тут отнюдь не лишним звеном.
Он вёл бурную переписку, уже подыскивая новый контракт, который позволит Фениксам оставаться на плаву.
Он фрахтовал место под тоннаж на "прыгуне", который доставит отряд к новой цели.
И, наконец, решал в спешном порядке некоторые вопросы по комплектации...

***

Ульф и Герда вышли из сумрачной прохлады ангара на залитый солнцем плац. Жарило.
Щуря глаза, Пепел спросил:

– Ну, что скажешь?

– Знаешь, Ульфи, я думала, будет хуже. Техника в приличном состоянии. Можно брать.

– Это хорошо... Это очень хо-ро-шо... – с разделением протянул Пепел в задумчивости.

Вопрос доукомплектования стал для предводителя наёмников настоящей головной болью. У него было на один мех, и на одного мехвоина меньше, чем в день прибытия на Пейн. Разумеется, суммарный тоннаж и стоимость оставшихся в распоряжении "Фениксов" машин изрядно превосходил тот, с которым отряд начинал, так что отвоевались они в плюс. Но всё же действовать неполным копьём было проблематично - такой расклад сильно снижал тактическую гибкость группы и сужал круг задач, который она могла решать.
Увы, довести численность до полного копья было проблематично. На оставшиеся деньги можно было приобрести хороший лёгкий или утлый средний мех, вроде старичка "Би-Джея" и нанять пилота - и это ставило бы копьё на грань банкротства. Только одинокая машина такого плана в тяжёлом копье смотрелась бы белой вороной...

На счастье королева Вазовски очень кстати затеяла реструктуризацию вооруженных сил. В период конфликта на планете скопилось огромное количество всякого стреляющего железа, которое, особенно на первых порах, активно скупали из окрестных систем по принципу "лишь бы могло сражаться". Сейчас же Её Величество деятельно занялась переустройством войска, собирая боеспособные части из лучшей техники и лучших пилотов, что прозрачно намекало на то, что повоевать она ещё планирует. Техника же "второго сорта" либо отправлялась на консервацию на мобсклады, либо распродавалась по бросовым ценам.
Пепел ухватился за эту идею - копьё бронетехники отлично могло выступить в качестве мобильного резерва и флангового прикрытия для ударного кулака тяжёлых мехов.
Осмотрев товар вместе с Гердой, Ульф остался доволен.

– Капитан? – окликнули Пепла сзади.

Он обернулся. У входа в ангар прислонившись к стене стояла Хатчер. Нагрудный карман её полевой формы украшал рядок наградных планок. Что-то больно длинный для не столь долгой военной карьеры. Что ж, чем мельче война, тем больше наград.

– Капитан... – поздоровался в ответ Ульф и шутливо, небрежно, выполнил воинское приветствие. В структуре бронекавалерии Её Величества "Фениксы" уже не числились.

– Улетаете?

– Ага, так точно...

Помолчали. Хатчер мялась, опускала глаза и тискала в руках форменный берет. Она явно хотела что-то сказать, но не решалась.

Ульф усмехнулся, подмигнул Герде, и сказал:

– Послушайте, Хатчер. Коего чёрта вам ловить на Пейне? Я понимаю, родина и всё такое прочее... Но вы же боец! С кем здесь будете сражаться? Обсирать блокпост по кругу и разгонять протестующих? Будут и протестующие, не сомневайтесь. Может, и партизаны. Вам мало гражданской войны? Давайте лучше с нами. Мех сразу не обещаю, да и в звании вас придётся пока что понизить... Зато веселья и опыта будет выше крыши. А то, глядишь, и подзаработаете. Ну, решайтесь!

Хатчер медленно подняла глаза на Ульфа. Её суровое лицо прорезала робкая улыбка...

***

А ещё одного мехвоина Ульф всё же нанял. Потерявший всё, и неприкаянно бродящий по столице Дьяченко, наряду с самим Ульфом, Блэком и Лео, входил, вне всякого сомнения, в пятёрку самых умелых и опытных пилотов, находившихся на планете. Грех было разбрасываться такими кадрами.
У Дьяка было не так много вариантов - подписывать контракт с новым правительством Пейна, обрекая себя на жизнь в заштатном мире в течение ближайших нескольких лет как минимум, добираться до Аутрича, и искать там работу без собственной машины, или принять предложение Ульфа. Тем более, Ульф ему мех предложил - осиротевший "Авесом". Блэку пока что было предложено покомандовать танкистами - прямолинейный Пепел сразу заявил, что давать Брайтону на убой штурмовой мех "Фениксы" себе в данный момент не могут позволить. Будут заказы - будут и мехи.

***

Одной тёмной и тихой ночью, уже не копьё, а сводная наёмная полурота "Пепельные Фениксы" при свете прожекторов погрузилась на дропшип в столичном космопорту. Погрузилась без шума, без прощального парада, без труб и барабанов, и так же тихо отбыла. Спустя несколько дней корабль пристыковался к прыгуну в точке Лагранджа, а ещё через несколько часов наёмники покинули пространство системы в неизвестном направлении, предоставив жителей окраинного мира их собственной судьбе.

Какая судьба ждёт самих охотников за переменчивой военной удачей? Кто знает...
Счастливого полёта, "Фениксы"!

Пепел рассмеялся страшным вороньим смехом.

Очевидно, эти люди жили в некоем параллельном мире. Странном мире, где воины, которых один раз уже цинично подставили и пытались назначить козлами отпущения, встают на задние лапки, лишь только перед носом поведут сахарной косточкой. Наивном мире, в котором люди, дающие приказ на открытие огня во время мирных переговоров ждут, что им будут верить на слово. Мерзком мире, где можно купить не только боевые машины и умения мехвоинов, но и перекупить их доброе имя и твёрдое слово, коим подкреплен контракт. Чуждом, неправильном и глубоко отвратительном Ульфу мире.

Впрочем, Пепел отдавал себе отчёт, что это с ним самим что-то не так. Ульф давно уже не был рыцарем де-юре, но де-факто мало что поменялось. Говорят, можно увезти девчонку с Периферии, но Периферию из девчонки - никогда. Вот и с Пеплом была похожая история. И пускай антураж сильно поменялся, и вместо красивого юноши с горящим взором остался искорёженный урод с тлеющим на донышке зрачков безумием, Ульф остался рыцарем. Да, пусть бездомным. Лишённым наследства и герба. "Свободным копьём", странствующим по галактике, и совершающим подвиги во имя дамы сердца. Только дамой его сердца стала Война. Что ж, Ульф был по-военному куртуазен. Видимо, он не мог жить спокойной жизнью обывателя, не опутав себя обетами, принципами и догмами. Физически не был способен.
Не сумев защитить замки своей родной планеты, он понастроил в голове воздушных замков, кои и оборонял в сражениях с многотонными ветряными мельницами вражеских мехов.
Только так он продолжал ощущать себя человеком.

Угрозы, которыми осыпал его незнакомец в качестве прилагающегося к прянику кнута, Ульфа не беспокоили. Как и мнение братьев-наёмников, доверивших его командованию свои жизни. Он просто забыл о них. Рыцарь Ульф Бана чувствовал, что находится в пиковой точке, в моменте истины этой маленькой периферийной войнушки, когда её исход решится в ту или иную сторону.
И он просто не мог предать свою даму сердца, не поставив в истории конфликта на Пейне пламенную точку - пускай даже постскриптумом станет его собственная гибель.

- Передавайте привет Его Величеству. - с усмешкой молвил Ульф, и повёл свой мех в решительную атаку.

Сид переступил с ноги на ногу, будто в нерешительности, и затараторил, будто бы в большом возбуждении:

- Ваша милость! Так это... Сталбыть, так и вышло - убечь пыталися. Ништо, угомонили мы их. Токмо господина капитана того... Огра как есть помяла! Плохие оне совсем. Зовут вашу милость, сказать чегось хочут. Поспешать надоть, господин капитан того гляди душу Митре отдаст!

Сам напружинился, готовый к рывку. Если не клюнет маг - не дать дверь закрыть...

Сиротливый выстрел Остаповской винтовки встречает накатывающую конницу, и тает, теряется на фоне заливистого лая пулемета красных, как лермонтовский одинокий парус. Некому стрелять - Миколка - и тот поспешно подскочил на ноги, да ломанул глубже в лес, что только пятки сверкнули...

И вот всадники уже влетают на опушку. Лошадь идущего первым ни с того ни с сего поднимается на дыбы, заливаясь истеричным ржанием, сбрасывая своего удивленного седока в хлюпающую грязь, и что есть мочи рвет в обратном направлении. Спешенный красноармеец торопливо закатывается под корни одинокой придорожной березки, чтобы свои же не затоптали.
А могут ведь, могут. Не остановить уже разбег атаки!
Чуть придержав коней, чтобы не налететь со всей дури на дерево, кавалеристы врываются в лес. Первый вынужден пригнуться - над его головой свистит пуля. Рыщет глазами, ищет себе цель, азартно закусив губу. И находит буквально у ног своего скакуна скорчившегося в обнимку с двустволкой Ваську. Легкая цель - только руби! А у красного ни капли сомнений. На стременах привстав, садит сверху вниз - лишь свистит яростно сталь. И кричит Васька от страшной боли. И окрасился изогнутый клинок кровью едва не на четверть, глубоко пропахав беззащитную пацанскую спину от ключицы до таза...

Второй всадник дал галопа по лесной тропинке, туда, где соорудил импровизированную огневую точку Изя и притулился отступивший с переднего края Миколка. Пацан, видать, показался большевику легкой добычей, которую можно срубить походя. Красный ошибся в расчетах. Сын охотника себя в обиду не дал - к дереву прижался, да штыком отбился, заставив краснопузого осадить скакуна.
Третий конник забрал куда-то влево - не то обходил отряд флангом, не то примерещились на востоке еще враги...

Только предводитель красного отряда в лес входить не спешил - повел своего рыжего донца вдоль опушки. Да как повел! Большевик совсем не касался поводьев, а правил конем одними только коленями, крепко обхватив крутые бока животного кривоватыми ногами. Он здорово смахивал на гигантского клеща, прицепившегося к конской спине...
Руки же большевика были заняты - в правой он держал шашку, а в левой пистолет, из которого не преминул дважды выпалить в Остапа.

Стрелки на холме тоже вели огонь, хоть и довольно беспорядочный. Часть из них тронулась с места, и короткими перебежками заспешила вниз, на подмогу всадникам.

ссылка

Законники решили не лезть напрямик, а оседлать господствующую высоту и провести наблюдение оттуда.
В оптические прицелы герои разглядели, как Стейк разгрузил пожитки, сделал короткий привал и, не торопясь, двинул в обратную дорогу. А спустя какое-то время на место закладки вышел с большой колёсной тачкой самый настоящий супермутант.
В тачку, очевидно, не мог поместиться весь полученный груз, а значит зелёному сверхчеловеку надо было сделать две, а то и три ходки, из чего Ньюман сделал вывод, что место, куда перетаскивают грузы, находится относительно недалеко.

Летающему Брамину, чувствовавшему себя на пустоши как дома, не составило большого труда проследить за мутантом - тот вывел дикаря прямиком ко входу в небольшую пещерку на склоне одной из окрестных горок. Ньюман, не теряя времени зря, повёл свою команду прямиком к пещере, чтобы расставить все точки над i.
Однако, приблизиться к цели оказалось не так уж и просто. На подходе отряд законников подвергся обстрелу - и, надо сказать, чертовски меткому обстрелу. Перебежками, под прикрытием Талера с его щитом, отряду кое-как удалось преодолеть простреливаемый участок, и добраться до устья пещеры. Здесь законники схватились с поджидающим их мутантом. После короткой, но жестокой рукопашной, им удалось уложить зеленокожего.
Затем зажали и стрелка. Тот, осознавая превосходство противника, предпочёл сложить оружие. Схватка, хоть и стоила команде Ньюмана в несколько ранений, обошлась без потерь со стороны Закона.

Стрелком, как ни странно, оказался гуль. А точнее, гулиха по имени, ни много ни мало, Ева.
Когда Ньюман с командой представились, гулиха заявила, что они с коллегой - старатели, которые ищут и готовят к продаже всякий довоенный хлам. Огонь открыла, увидев, как кто-то крадётся за её подругой Мэри (почему-то бесполого супермутанта она упорно определяла женщиной), и наверняка с нехорошими намерениями. А что ещё подумать? На пустоши если у кого добрые намерения, так они громко о себе заявляют, и держат пустые руки на виду, а не крадутся с оружием в руках. Про шерифа из Фрешуотера она слыхом не слыхивала, да и сомневается, что эти отдалённые земли попадают под его юрисдикцию.
Что касается покупки провизии посредством караванщика, так они с коллегой, по словам Евы, специально организовали эту доставку через третье лицо. Так оно и удобнее, и в городе лишний раз светиться не придётся - ведь к мутантам в разных поселениях относятся по-разному. Люди очень нетерпимы.
Взять вот её убитую ни за что ни про что подругу-мутанта...

Осмотр пещеры отчасти подтвердил версию о старателях. Во всяком случае, тут нашлось изрядное количество всяческого электронного и механического хлама, и походная мини-мастерская. Однако, нашлось и кое-что другое. Например, закуток, оборудованный под браминий загон, в котором брамин в данный момент отсутствовал. А ещё - целый ворох разнообразной одежды, и сундук, содержащий парики разного фасона и батарею всевозможных баночек с макияжем и гримом.
На вопросы об этих находках гулиха отвечала уклончиво. Брамин, дескать, был, да сбежал, не уследили. А грим и костюмчики - так они со странным супермутантом по имени Мэри любили позабавиться переодеваниями. В совершенно невинных целях. Не думает же шериф, спрашивала Ева саркастически, что супермутанта или гуля можно достоверно загримировать в гладкокожего?
Бить тут было особо нечем - в пещере обнаружилось только два спальных места, и вообще никаких следов присутствия кого-то третьего не наблюдалось.
Оружие, конфискованное у Евы, оказалось искомым стволом под винтовочный патрон, да ещё и с оптикой для дальней стрельбы. Однако, ни глушителя, ни характерных боеприпасов для бесшумной стрельбы, схожих с пулями из убиенного брамина, обнаружить не удалось. Хотя законники с максимальной тщательностью обыскали и задержанную, и пещеру, и место, с которого она вела по ним огонь.

Сопоставив факты и улики, Ньюман принял решение разделить отряд.
Он и Тони отправились во Фрешуотер, конвоируя пленницу, а Талер с Брамином остались в пещере на случай возвращения злокозненной девушки-оборотня (в том, что третьим членом банды была женщина с незаурядными способностями к лицедейству и перевоплощению, сомнений у законников уже не осталось).

Рик и Антуан прибыли в город очень вовремя ведь, как оказалось, пока они разгуливали по пустоши, дело едва не дошло до беды. Как сообщили Ньюману малолетние соглядатаи, за время их отсутствия к Кузнецоффым наведался некто, ведя в поводу тяжело груженого брамина.
Как выяснилось позже, это был торговец (точнее, разумеется, молодая торговка), которая, прознав о конфликте двух семей, решила продать одной из них эксклюзивный товар по сходной цене. А товаром этим был самый настоящий миномёт!
Законники подоспели за считанные минуты до того, как случилось непоправимое.
Красноречивый Тони, оперируя уликами и апеллируя к здравому смыслу, а так же предоставив очевидного подозреваемого, таки сумел поколебать уверенность твердолобого Алекса. В результате, "холодная война" между семействами так и не перешла в "горячую". А когда, уже без спешки и обстоятельно, были оговорены подробности случившегося, Алекс с Маркусом и вовсе, пусть и нехотя, пожали друг-другу руки.
Маркус, надо сказать, хоть и старался не подавать вида, гулиху явно признал. Однако, попытки расколоть его на эту тему разбились о гробовое молчание фермера.

Засада на третьего члена банды, меж тем, не дала результатов. Возможно, у заговорщиков был предусмотрен некий сигнал, что всё безопасно. Или барышня-невидимка каким-то ещё образом распознала подвох. Во всяком случае она как в воду канула.

Вскоре состоялся суд над гулихой Евой по обвинению в злонамеренной порче чужого имущества и действиях, повлекших за собой смерть человека. Однако, тут коса нашла на камень. Шериф и его люди собрали немало улик. Во всяком случае, достаточно, чтобы убедить воинственных фермеров. Только все они были косвенными, а вот прямых доказательств против Евы как-то не набиралось.
Городской суд, конечно, не матёрые судилища в НКР, где правовая система окрепла и прошла испытание временем. Здесь же закон был, что дышло - куда Совет повернул, туда и вышло. В этот раз повернули в пользу обвиняемой - большинством голосов четыре против одного (голоса Эдиты Джексон, само собой), Ева была признана невиновной за недостатком улик.

Естественно, фермеры были в ярости от такого решения, и готовы были к линчеванию. Ньюману с командой даже пришлось часть дороги конвоировать попутный караван, в который определили оправданную по всем статьям гулиху, в целях обеспечения её безопасности.

Так и закончилась эта история. Шериф изрядно укрепил свой авторитет в глазах фермеров своевременными и решительными действиями. А вот напряженность между фермерскими кланами и пришлыми дельцами усилилась до предела...

В деле выживания главное не навыки, и не опыт даже. Главное - жопная чуйка. У кого она остра, тот выйдет сухим из нехорошего. Такого Гора был мнения.
И у него, к немалой радости бойца, анальный флюгер работал как надо - чуял он когда, как писали в доброй книжке, надо собирать, а когда разбрасывать. По этой причине Горак был ещё жив, а не остался в родной космической Мухосрани с ножом в спине.

Вот и сейчас стоило кумулятивной ракете встретиться с танковой башней, ещё до того, как хитровыделанная электроника в каске подтвердила критический ущерб, Михал уже прохавал, что дело в шляпе. Удача обернулась к десанту фасадом, а к пидорасам - совсем наоборот. И он немедля среагировал на такой поворот событий, а именно выбрался из своего укрытия в глубине минимаркета, рывком переместился ближе к переднему краю, и вместе со своими сослуживцами принялся на всю катушку поливать врага длинными очередями. Стрелял Михал лихо, с удовольствием, до "железки" - только гильзы летели.

Рубанули, значится, Сида.
И не то, чтобы раньше ему стали отведать не доводилось. Было дело. Но вот так вот, чтобы по голому брюха да вострым мечом со всей силы - это в первый раз. Не сказать, что и особо болью припекло - шок, как умелый шулер, припрятал в рукав болевой козырь, чтобы выложить его в самый неподходящий момент. В глазах только потемнело, как будто на и без того тусклой керосинке, освещающей помещение, фитиль прикрутили.
Сид взялся за распоротое брюхо, крепко руку прижал. Всё казалось, что сейчас кишки начнут валиться на пол неопрятным склизким червяком. Оно, конечно, не так было всё страшно на деле - меч кожу и мышцы вспорол, до требухи не достал. Но в тот момент...
Как-то сразу припомнился старый анекдот про огра, полезшего глядеть татуировку на крупе у кентавра. И куда его понесло?
Однако, парень не паниковал. Он жив ещё был, а значит, ещё не поставил на кон последний золотой.
Ворон глянул на Маркуса. Тот что-то говорил, но молодой человек отдуплял не вполне - голос лысого доносился словно через ватные пробки в ушах, но в то же время звучал как-то странно протяжно и гулко. В общих чертах, впрочем, Ворон уловил, что от него хотят.

- ...но ...рос. - прохрипел он. Перешагнул через руку распластанного стражника, пытающегося, собака такая, даже лёжа подширнуть арестанта мечом по сухожилию, и, опираясь одной рукой о стену, а другой придерживая фантомно вываливающиеся кишки, побрёл по лестнице наверх.

- Джагер! - окликнул он слабым голосом, - Иди там... Лысый тебя хочет.

И вот, занимая своё место в огневой схеме раздербаненой роты, Михал Горак мог за всякое думать.

Например, стратегически. О том, что инсургенты знали о высадке слишком много, и готовы были слишком хорошо. А значит, корни бунта на Шератоне уходят куда глубже пласта "свара из-за денег". Кто-то очень хорошо продумал и подготовил это выступление, снабдил снаряжением и профессионалами, скоординировал, и, помимо прочего, умудрился держать приготовления в секрете. Для чего столько усилий? Кто их приложил? Чем это грозит если не Рейху, то данному сектору космоса в перспективе?
Наверняка чем-то подобным упражнял свой ум Рег.

Были и тактические вопросы. Может, менее глобальные, но более насущные. О том, как удержать фронт, вцепиться в столь большой кровью добытый плацдарм, усеянный телами бойцов первой волны десанта. Закрепиться, удержаться, обеспечить высадку других частей... Об этом, надо думать, болела голова у ротного Ягера и прочих чинов командной линейки.

Можно было, как прочие рядовые их славного отделения, просто галдеть и бесхитростно радоваться, что уцелел. Похваляться подвигами и подначивать сослуживцев. А то и прикидывать в уме боевые и наградные, которые прилипнут к рукам после такого выхода, где отделение, как ни крути, показало себя с самой лучшей стороны. А ещё - представлять, как молодецки вышагиваешь в парадке по улице городка на планете базирования, посверкивая медалью на груди - а как же без медали-то? - и девки мочат трусы от твоего бравого и геройского вида. Поди, в эту сторону обратились бы мысли покойного Ботинка.

Но Гора о таком не думал.
Он был насуплен, сосредоточен и сердит.
У Михала люто зачесалась жопа....

Сид не стал рассусоливать дальше. Работать с клиентом в караулке или в тюремном блоке он, конечно, не собирался - условия не те. Пытуемому очень даже может вздуматься покричать. Не след шуметь в проходном помещении. Да и тюремный блок, в двери коего теперь зияла немалая прореха, тоже в плане удержания звука доверия не вызывал никакого. Поэтому Кроу без колебаний остановил свой выбор на специальном, профильном помещении - допросной. Там и инвентарь есть, и антураж соответствует...

Кроу задумчиво перевёл взгляд с тонкого стражника на толстого. С какого зачинать? С младшенького, любителя полуэльфов, пожалуй. Старшой пока пускай пообсирается, дозреет. Увидев, что назвавшийся Джагером здоровяк аккурат облюбовывал допросную, Сид окликнул его:

- Мил человек, пособи-ка мне этого замудонца разместить!

Сам парень захватил со стола журнал и писчий прибор. Сгодится в дело.

Когда тощего расположили и зафиксировали, Кроу поставил стул напротив, уселся на него. Поднёс к лицу стражника лезвие кинжала, поймал бегающий взгляд. Теперь в правый глаз пленного в упор глядел Вороновский левый глаз, глядел холодно и безразлично, совсем буднично, без гнева и тоскливой решимости загнанного зверя. Перед левым же глазом, едва не касаясь зрачка, маячило лезвие кинжала. Для острастки Кроу слегка кольнул веко пленника - обозначил только, - и заговорил.

- В говно ты попал, пупкарь. Над душегубами изгалялся, а жизнь вишь как повернулась... Знаешь, что теперь будет, чухан? Вижу, знаешь. Правильно боишься. Ладно, держи очко в узде, воняет уже. Мне отсюда выломиться интереснее, чем твои потроха намотать. Короче, так. Сейчас я тебя спрашивать буду, по доброму, по хорошему. Ты мне будешь сладко петь. Если не будешь, так я тебя стану ломтями резать. А вон тот красавец-мужчина, - Ворон кивнул на Джагера, - что я отрежу, то тебя сожрать заставит. Не запивая. Начну с уха, а залупу ты на десерт отведаешь. И учти - потом я с жирным твоим начальником так же перетру. Ежели в ваших сказках что в разрез пойдёт, я с вами обоими сразу толковать тогда буду. И чья история мне фуфлом покажется... Ой, нехорошо он кончит. Имей ввиду, параша - до утра один из вас только дотянет. Тот, кто поёт слаще. Кивни башкой, если понял. Ну!?

Кроу покачал головой, и усмехнулся:

- Может, чайку запоганим, или в листы пошлёпаем? А чего, время до обхода-то полно...

Пока шёл светский раут, он снова присел к стенке на место, где был прикован, и с лёгким беспокойством следил за дверью в караулку, и беспокойство это тем сильнее нарастало, чем дольше длилась говорильня. Жизнь научила парня, что если можно не терять времени, терять его не нужно. Каждая потерянная секунда - лишний шанс судьбе вытащить из рукава такое, что только держись. Что может случиться в размеренном распорядке блока смертников? Да что хочешь. Внеплановый осмотр, новая партия арестантов, личный визит Его Королевского, язви его в душу, Величества...

Всё же сказал в растяжечку:

- Погоняют Воробьём. Вор моя профессия. По мокрому не стушуюсь, ежели припрёт.

Кроу как-то в досужей болтовне не участвовал. Занят был. Себя расковал на раз-два. Пластично встряхнулся, размял мышцы, почувствовал иголочное колотьё в пальцах - затекло всё. Тратить время не стал. Занялся оковами изобретательного сэра Коленки, столь любезно ставшего меценатом этого праздника жизни. Потом прочих. Ей-же ей, вкалывал, как каторжный, хотя, вроде бы, угодил на вышку, а не в каторжане... Даже тут справедливости нет.
Напоследок проскользнул, неслышно ступая босыми пятками по склизкому, нечистому полу, к двери камеры, просунул руки через прутья решётки - чик-чирик! Открылся замочек.
Управился аккурат к окончанию дележа - всю вуальку раздербанили. Ну, чисто псы с Портового, когда вываливают кучу рыбьих голов.
Глянул чего добыли. Сам чудо-тряпочку взял, посмотреть чего осталось. Осталось негусто - верёвка, да странное окошко... Ладно, и так жаловаться грех.

- Переодёвку не советую, - прошептал Сид, - Это на скачок, чтобы затеряться. Ща напялишь, так угваздаешь сей момент. Как вертухаев жмурить станем, для примеру. На волю выползем - там на свежак можно перекинуться.

Он обвёл взглядом остальных, покосился задумчиво на девчуху, сосредоточенно пялящуюся незрячими глазами на стены и решётки, продолжил:

- Ну чего, господа арестанты, яйца высиживать нечего. Ага? Лысой дело говорит. Айда, кто половчей, к караулке. Ну как эти ослы на засов не заперлись? А заперлись, так у двери притаимся, а ляля пускай парашу затребует. Дверь откроют, так кто поздоровее их внутрь протолкнёт с проёма. И в ножи. Одного возьмём живьём, ага. Будьте покойны, кочетом запоёт.

Кроу покосился на дверь самой основательной камеры, с глухими стенами:

- Там, говоришь, дядька, кто-то сурьёзный тянет? - Сид глянул на одноглазого, - Стража с него жидко серет? Мысля такая, что не надо его сейчас трогать. Можа, он кипишной какой. Мы к нему сунемся хоть в смотровое очко глянуть, а он бузить начнёт. Вертухаи с перепугу, того гляди, у себя и запрутся намертво. Надо бы сперва разузнать, что за пасажир...

- Сделаем. - пророкотал Горак довольно невозмутимо. Ишь ты, в какие-никакие командиры выбился. Правда, в командиры группа "А", которой предстояло приводить в действие план "Огонь на себя", а не группы "Б" на чью долю выпало участие в плане "Подставь унтерменша". Типа каждому своё.

И группе уже:

- За мной, ать-два!

Бодрой трусцой проскакали наверх. В надстройке, куда привела их лестница, уже на самой крыше, Михал сказал отряду:

- А ну-ка, стопэ. Вылезу, гляну.

Он осторожненько подошёл к двери. Проверил на всякий на предмет сюрпризов. Аккуратненько, без рывков, открыл. Вышел, пригнувшись, на совсем не свежий, пропахший пожарами и взрывчатыми веществами воздух. На пол шишки выглянул из-за угла будки, заценил обстановку.
Вернулся к группе, сказал:

- Короче, пацаны. План такой будет. Из-за этой будки вылазить - ну его во пизду. Нехер по крыше под огнём ползать. Сейчас подготовим спуск с крыши. Потом припрём сюда какую-нибудь тумбочку. Прислоним к стенке. Гранатометчик на неё встанет, и пульнёт прямо поверх этой самой будки. - Гора похлопал ладонью по стене кирпичной коробки, - Хуяк - и на рывок. Без шума и пыли. Вопросы есть?

- Осмелюсь доложить, герр вахмистр - нихера не вижу! - перезаряжая винтовку отрапортовал Горак. В уставном порядке, но тем вальяжным тоном, который обычно приводит в иступление унтерский и офицерский состав, вызывая у командиров стойкое ощущение, что боец пытается их подъебнуть. Кучу проблем в виде нарядов, подтягиваний, отжиманий от пола и тому подобных развлечений пришлось рядовому через это дело хлебнуть. Но никакие дисциплинарные меры не смогли выбить из Горы эту манеру, и заставить его отвечать как положено - молодцевато и с придурковатым энтузиазмом.

- Под дымом сидят, с пол взвода, по стенкам жмутся. "Трактор" обе "Пумы" разобрал, "Ганомаги" остались. Пехота боковыми улицами попрёт, осмелюсь предположить.

Закончив со сменой магазина, Горак продожил вести прицельный огонь.

Разобравшись с очередным пидорасом врукопашную, Гора довольно рыкнул, как сожравший лосося медведь. Пнул бывшего человека. Несильно и, в общем-то, беззлобно - чисто в качестве ритуала, подсказанного инстинктом. Типа как пометить территорию или побить себя кулаками в мохнатую грудь. Убедился, что убивать пока, вроде бы, некого. А убедившись - прислонился к стеночке и, пока соратники латали раненного, взялся за дело.

В войсках для любой движухи есть инструкция и уставной порядок исполнения. Будь то строевой шаг, чистка оружия или процесс получения награды. А чтобы тупорылый солдат мог этот порядок запомнить, для каждой команды есть вариант выполнения с разбивкой на действия. Даже команда "Оправиться!" в хорошо подготовленных частях, где офицеры знают толк в установлении дисциплины, не пускается на самотёк. Творчества тут не надо, единообразие создаёт порядок. А в "Вервольфе", как части только сформированной, дисциплине отдавали должное внимание.

Делай раз!
Правой рукой снять боевую перчатку с левой.
Делай два!
Перчатку заткнуть за нагрудник брони, и правой рукой взяться за пистолетную рукоятку винтовки. Десантник всегда готов к неожиданностям!
Делай три!
Левой рассупонить паховый клапан на комбинезоне, специально для отправления естественных нужд предназначенный.
Делай четыре!
Левой достать хер...

Вот тут Михал пошёл против инструкции, и вместо того, чтобы расчехлить хозяйство, наоборот, запустил в клапан пятерню, и звучно захрустел мудяным волосом, едва не постанывая от наслаждения.
Выдохнул облегчённо, выпростал руку, прислушался к ощущениям. Попустило, вроде. Заебись! Так и воевать можно.
Как раз успел застегнуться, тут и новые команды подъехали.

Гора выбрал себе позицию тщательно. Жизненный опыт давал подсказки. У супермаркета всегда есть и служебный вход, и погрузочная площадка, выводящие куда-то в переулок. И лучше держаться поближе к этим точкам, что на краже со взломом, что в ожидании громыхающей боевой машины, мечтающий порвать тебе очко без вазелина. Чисто на случай, если говна подвалит - ближе к запасному выходу, быстрее свалишь. Логика, ёптыть!

Бабац, блядь!
Видя, как от цели фыркнуло красненьким, Гора довольно осклабился. По ходу дела, в своём отделении Михал был единственным, за вычетом коренастого вахмистра, кому до первой высадки доводилось забирать чью-то жизнь. По глазам он это видел, по-звериному чуял - в солдатиков сколько не играйся, а фраер есть фраер... Ну так вот, Горак этого дела отнюдь не чурался. Даже, можно сказать, любил. Не то, чтобы он был садистом, и получал удовольствие от самого факта причинения кому-то боли. Шлюх он не метелил ради куража, понятливых терпил на разбое не калечил, кошек-собак из любопытства по малолетке не потрошил. Скорее, его привлекала простота, быстрота и однозначность достижения нужного расклада посредством насилия. Натурально, один хороший удар легко заменял полчаса тухлого базара. А ещё ему нравилось, чтобы всякие пидорасы получали по заслугам. В общем, Михал был за справедливость.
Вот, к примеру, в том, что все обитатели этой говённой дыры поголовно были пидорасами, причём кончеными, он нисколько не сомневался. Так что меткий выстрел тут же приподнял настроение. Нехуй тут по окнам шариться, ага. Это пидорас ещё легко отделался. Забить его в мясо ногами было бы того... Справедливее.

Но яйца! Как же чесануть шары?

Ну а потом начался какой-то форменный пиздец. Вражьи гниды полезли из всех щелей, и ну палить. Значки на визоре умной каски замерцали едким красным, сигналя, что двое в отделении уже получили по самые помидоры. А потом по мостовой пополз ощутимый даже через подошвы ботинок тремор. Панцер! Не, ну не пидорасы?!

Мошонка скукожилась, отчего концентрация мурашей на квадратный сантиметр мудей едва ли не удвоилась. Блядь!

Михал повёл жалом, выбирая, куда сдристнуть. Тут его и окликнули. Бойцы отделения вдвоём подпирая третьего, тяжёлым шагом - натурально, обожравшиеся бормотухи бичи, - заковыляли к соседнему лабазу. Чего бы и нет?
Михал рванул туда же, на ходу примыкая к винтовке штык-нож.

Муди! А-р-р!

Одним скачком залетел в помещение через разбитую витрину, перепрыгнув скукожившийся на полу труп. Ну, пидорасы, кому тут?

Михал мог думать за всякое. О жизни своей военной, о жизни своей гражданской. О первой высадке со всеми страхами и непонятками.
Но он не думал. Всё внимание было сосредоточено на одном.
Зверски чесались яйца.

Гора был облачён не в треники, и даже не в утилитарное х\б, а в, еби его в сраку, боевой комбез. Так что запустить пятерню под резинку в трусы, и похрустеть хозяйством не имелось ни малейшей возможности.
Как обыкновенно бывает в таких случаях, от невозможности удовлетворить зуд, его действие многократно усиливалось. Под маской и без, на перегрузках и в невесомости, Горски проклинал психосоматических муравьишек, терзавших его "тайныя уды". На том деле едва не проебал вводную. Его внимание привлекла лишь начальная характеристика цели вторжения - не его ли ебучая родина? Очень похоже было. Уж там-то Гора с превеликим удовольствием пустил бы потроха всякому говну... Но нет, Шератон какой-то сраный.

И снова мудяные мураши захватили всё внимание Михала. Сука!
Падение в атмосферу, заставившее жопу вжаться в седуху. Крепёжные ремни, не дающие от неё отделиться, и хаотично скакать по кормовой части бота. Болтанка, вяжущая желудок узлом. Похер.
Бог милосердный, как же чесались яйца!
Горски пытался протянуть руку к паху, но куда там. Ускорение, приданое боту катапультой, вдавило его в стенку, не давая даже помыслить о жестикуляции. Всё, что оставалось - лихорадочно ёрзать с булки на булку, и пытаться шевелить ляжками, параллельно стараясь не метнуть желчью в маску. Без толку. Бот падал, яйца свербили.

Касание. Команды вахи.
Гора первым делом потянул пятерню в промежность, пытаясь удовлетворить главную надобность.
Кевлар боевой перчатки гладенько проскользил по аналогичной защите паха, не дав страдающим мудям никакого облегчения.

- Блядь! Сука, ёбана мать! - взревел десантник, и слегка враскорячку поскакал к аппарели.

Ульф только усмехнулся, увидев, как "Баттлмастер" отсалютовал башкой. Что же, неплохо...

- Марено! Эй, Марено, ау! Чего замолк-то? У тебя всё хорошо? - вопросил Ульф на общем канале. Наверное, если бы из его обожженной глотки могли исходить звуки нормального человеческого голоса, а не сдавленное сипение, в этой речи слышалась бы изрядная порция злорадного ехидства.

Между тем "Кузнечик" повинуясь командам пилота, заворочался в чащобе, как медведь-шатун, и огрызнулся мощным залпом по атакующим мехам.

Ульф был взвинчен и зол. Впрочем, он пребывал в таком состоянии с самого разговора с Морганом, который "порадовал" его до крайней степени скотским отношением. Бросать "Фениксов" под тяжёлое копьё без поддержки, без техобеспечения, с туманным обещанием диверсии, о которой он ничего не знает, и которая то ли будет, то ли нет... Всё это дело пахло сливом дорогостоящих активов в преддверии Дня Великой Победы. Очень знакомо. Заказчик. Заказчик никогда не меняется.
А тут ещё этот хамский заход от противника...

Пепел ответил:

- Морено, а если побежим? Вы ж на своих гробах не догоните. Так и будете тут шнырять, пока весь гонорар не просрёте? Ну ладно, уболтал. Давай глянем, как там у вас с целкостью.

И своим:

- "Фениксы", здесь "Феникс-лидер". За мной.

Октябрь, 2275. Неделя 2 - итоги.
Неделя 3 - начало.

Ньюман со своими товарищами принялся за дело с места и в карьер. Любые противозаконные действия пресекались на корню - решительные и вооружённые законники возникали везде, где дело пахло грабежом или мордобоем, и оперативно решали вопросы. Удалось даже обойтись без стрельбы. Суровые рожи команды Ньюмана и изготовленные к бою стволы, а так же уверенная речь и надраенные звёзды обличённых властью людей делал своё дело. Ну, а если кто не понимал по хорошему, за дело брался Талер. Жирную довоенную рыбу под названием "лещ" можно было, при желании, отведать и в это беспокойное время. А самые большие лещи в исполнении уберменьшей из воинства Создателя, как правило, никого не оставляли равнодушным, и запоминались надолго.

Первым делом разобрались с беспорядками по "приличным заведениям" - салуну, магазину-борделю Дерин, казино. В принципе, там и раньше проблем особых не было, всё же держали эти точки серьёзные люди, и имели на подхвате ряд крепких парней, готовых усмирить бузу. Проблема была лишь в том, что бузотёров обычно просто выгоняли в шею, не разбирая на правых и виноватых, и разборки вполне могли продолжиться и на улице - никому не было до того дела. Шериф же сразу оценивал, кто прав, а кто не прав и решал вопрос по букве закона. Пошли первые штрафы, ночлеги в кутузке, и тому подобное. Народ стал понимать, что выходить за рамки в общественных местах выходит себе дороже.
Потом Ньюман и его люди взялись за мелкий уличный беспредел, как-то пьяные и бытовые драки и поножевщины, а так же популярные у местных "лиц без определённого рода занятий" гоп-стоп зазевавшихся транзитных путешественников и карманничество.

Надо сказать, что по части двух последних правонарушений, к удивлению Ньюмана, шишку держали плодившиеся в изрядном количестве в городе беспризорники. Вообще, одинокому "ничейному" ребёнку в пустоши выжить, мягко говоря, не просто. Очень быстро они либо умирают, либо становятся добычей работорговцев, охотников за органами или банальных людоедов. Те же, кому удаётся выжить какое-то время, как правило, мигом становятся хитрыми, пронырливыми и хищными, как крысы. И так же сбиваются в стаи. Здесь, по всему выходило, был похожий случай.
Было их много, человек чуть не 40-50 в возрасте от 10 до 16 лет. В основном пацаны, но и девчонки попадались.Где жила эта шпана, никто не знал - похоже, "базу" они имели вне городской черты. Днём эти чумазые зверёныши шатались по городу, и промышляли воровством. Старались утянуть что-нибудь с лотка, или с караванной повозки, или облегчали чьи-нибудь карманы посредством щипачества. Ночью - "бомбили" возвращающихся на ночлег гуляк.
Они были хитры. Не "работали" местных жителей, только приезжих. Не попадались. Если у ворующего "скачок" срывался, всегда вступала в дело группа прикрытия, которая выручала своего товарища. "Засветившегося" фигуранта тут же прятали, "укладывали на дно". На неделе, к примеру, в ночи отоварили шагающего из "Пушек и Шлюшек" до ночлега караванщика. Он, как очухался, орать. Идущий патрулём ночной дежурный Талер крик услышал, но пока подрулил, гоп-стопщики уже утекли. Наутро караванщик пересмотрел неумытые рожи всех изловленных на улицах Фрушуотера Гаврошей - и не опознал обидчиков. Делать нечего: караванщику ждать поисков некогда, уходить надо. Приметы дал - да что тех примет? "Росту мелкого" да "темно" да "не разглядел". Поди найди. А включать "Мистер, это не я, пошто сироту обижаешь?" вся эта шайка-лейка умела мастерски - на всю Мейн-Стрит ор подымали. Словом, никого поймать за руку на горячем Ньюману так и не удалось. В целом, шпана действовала на зависть многим рейдерским бандам - умно и слажено. Что, конечно, наводилио на мысли, что за этим делом кто-то стоит. Кандидатом №1 на роль "основного" выступал молодой владелец "ГенерИального магазина" Джервонта Гастон. Именно у его лавки обычно собирался своеобразный "штаб" сопливого воинства - свободные от уличного чёса бунтари отдыхали в теньке, жевали табак, испуская длинные коричневые плевки через щели в зубах, попивали водичку из древних пластиковых бутылок, и ждали своего часа. Джервонта на вопросы о его связях с этой братией таращил честные глаза на выкате, и отвечал, мол, да помогает сиротам. Сам сирота. Подкормит, мелкую работу даст типа воды принести - мусор убрать за небольшое вознаграждение, поговорит по душам. Вот они и жмутся к его заведению. А про кражи-грабежи ему ничего не известно.
Ньюман понимал, что с этими клиентами проблемы ещё будут, но по законам города подцепить их сейчас было, казалось бы, не за что. Городские тузы, которых шалости беспризорников лично, покамест, вроде бы не затрагивали, предпринимать на их счёт решительные действия пока тоже не собирались, не считая серьёзной угрозой.

В целом, ситуация стабилизировалась. Люди почувствовали присутствие твёрдой руки Закона, и давать волю низменным инстинктам стали с оглядкой. Люди шерифа не сидели ровно на заду, а имели обыкновение патрулировать главные улицы, особенно в "горячее" время, так что количество правонарушений заметно снизилось. Теперь по Мейн в досужные вечерние часы можно было прогуляться, не опасаясь получить по рылу.

***

Брамин, ошивавшийся подле борделя, поначалу смущал персонал и посетителей диковатым видом. Впрочем, гнать его не гнали - звезда "депьюти" на бисерной жилетке обличала в его лице представителя власти. Желание шерифа держать своего человека в "проблемной" недавно ограбленной точке было понятно. Потом примелькался, да и безвозмездная помощь знахаря дала свои плоды.
А с Пэнем дикарь быстро нашёл общий язык. Короткой беседы молодому лекарю-ши хватило, чтобы распознать в странном расписном мужике компетентного коллегу. Да и по темпераменту они оказались схожи - молчаливые и внимательные. Сработались.

***

Жильё сняли непритязательное - комнаты в общежитии для наёмных работников. Владельцем общаги был тот же Селим, подгрёбший под себя рынок арендного жилья. Здесь проживали, в основном, работники ферм, не являвшиеся членами фермерских семей, строительные артельщики, мелкие торгаши и прочие личности, вынужденные оставаться во Фрешуотере более-менее продолжительное время, но не имевшие материальной базы или нужды пускать в городе корни по-хорошему. Присутствие команды шерифа благотворно отразилось на нравах этого муравейника - раньше здесь любили пошуметь, побузотёрить и подраться под влиянием паров алкоголя, легших на усталость от тяжелого неблагодарного труда и личные обиды. При шерифе шизить опасались. Однако, тот факт, что должностное лицо подобного калибра проживает с люмпен-пролетариями, дало горожанам пищу для досужих пересудов и едких шуток...

***

К концу недели в офис шерифа заявился один из братьев Скеллони, не то Вито, не то Тони, в крайнем возбуждении (выражавшемся, впрочем, у этого сдержанного господина очень неявственно). С жалобой. А жаловался он на непорядок в салуне. Дескать, там развели бесчестный вертеп с игрой на деньги - залётный шулер безжалостно чистит карманы горожанам и уважаемым гостям города. Этот недостойный господин завлекает простофиль на покер, прельщая легковерных посулом лёгкого обогащения - он при ставках приравнивает две свои крышки к одной у соперника, тем самым давая возможность получить двойную выручку с него. Однако, само-собой разумеется, выиграть-то никто и не может, ведь игра, понятное дело, ведётся нечисто. Но отбоя от жадного дурачья нет, так что сей лохотрон отбирает денежных клиентов у порядочного заведения, где ведётся сугубо честная игра... В общем, надо срочно принять меры.
Ньюман был, в общих чертах, в курсе. Некий Джед Моррисон по прозвищу "Несвезло", ехал в Вегас из Хаба попытать удачу. Но ему тоже не свезло - путешествуя с караваном, цепанул жесточайшую диарею, то ли выпив нехорошей воды, то ли скушав что-то не то, и был вынужден зависнуть во Фрешуотере для поправки здоровья. Надо сказать, заподозрить его в симуляции причин не было - Брамин, работая на Пэня, участвовал в лечении, и не сомневался в симптомах.
Днём бедолага отлёживался в "Караван-сарае", а вечером посещал салун, где предлагал народу покер. Он, надо сказать, не скрывал, что является профессиональным игроком, потому и делал такие заманчивые условия - две свои крышки против одной любого, кто рискнёт соответствовать. Поначалу прожжённый постапокалиптический народ опасался кидалова, и игра шла сугубо по-маленькой. Гость чаще выигрывал, но, случалось, и проигрывал - в этих случаях расплачивался честно. Когда обыватель пригляделся, и ставки, и аудитория начали расти. Кроме того, помимо играющих за столом собиралось немало зевак - мистер Моррисон вёл игру очень харизматично, сыпал байками, подпускал драматизма, словом, "держал стол" . Но и тут нельзя сказать, что "Несвезло" чистил аудиторию напропалую. Да, на круг он явно оставался в хорошем плюсе, но порой и его соперники уходили с прибытком. Кроме того, за несколько дней игры скандалов и беспорядков на этой почве в салуне не было, равно как и жалоб на шулерство, потому Ньюман не счёл нужным каким-либо образом вмешиваться в свободную игру.
Но вот жалоба поступила - её следовало проверить.
Вечером шериф с командой отправился проверить, что и как. К столу заслали снявшего звезду и примаскировавшегося Тони, как самого неприметного, а Ньюман и Брамин вели наблюдение на некотором отдалении. Насколько могли судить законники после целого вечера наблюдений, никаких шулерских заходов со стороны Моррисона не было, либо они были провёрнуты так ловко, что законники не смогли их обнаружить. Казалось бы, со стороны закона претензий к такой игре быть не должно...


Принять решение:

- Объявить его шулером, арестовать, готовить к суду.
- Объявить игру подозрительной, запретить ему играть в городской черте.
- Объявить игру подозрительной, установить потолок размера ставок на уровне "по маленькой".
- Объявить игру потенциально опасной для порядка, разрешить играть только без зрителей в "отдельном кабинете".
- Не предъявлять обвинений, поскольку игра "чистая".
- Что-то своё?

Опционально можно запросить мзды либо у Скеллони, либо у Моррисона за принятие решения в ту или иную пользу.

Когда откинулась крышка кокпита "Локуста", и оттуда выбрался, стягивая шлем с взмыленной головы, Пепел, Герда была готова к чему угодно. После фиаско прошлого выхода он был мрачнее, чем обычно. Огрызался, крысился, рычал и только что не кусался. На выделенную ему боевую машину (которую, положа руку на сердце, и сама девушка, толерантная к любым механизмам, иначе как "ходулькой" про себя не называла) глядел с нескрываемым отвращением, сквозь зубы цедя, что погибнуть под обстрелом в бою этому корыту много чести - только пресс и переплавка будут для него в самый раз. Да и вообще, у Герды возникало тревожное впечатление, что Бана решил не возвращаться из грядущей битвы вовсе.
А теперь...
Да, из боя вернулось лишь три машины из четырёх. Однако, если учесть, что возвращения вообще особо не предполагалось, такой результат можно было считать выполнением сверхзадачи. Да и в плен никто так и не попал - "везунчик" Блэк, угробивший очередной мех, неведомо как затолкавший своё крупное тело в миниатюрный закуток за пилотским креслом Пепла, тщетно пытался распрямить затекшие ноги. Под вопросом оставалось выполнение боевой задачи. Всё ли удалось?

Пепел молодецки соскочил на причальную платформу. Любовно похлопал шагающего робота по порезанной лазером, покрытой клоками подсохшей уже тины броне, как верного боевого коня, и, казалось, готов был поцеловать фару-искатель в засос. Бодро просипел:

- Славная машинка! Давай, девочка, приведи эту крошку в порядок. Нас ждут великие дела!

С этими словами Ульф легко сбежал по трапу, и, немузыкально насвистывая, направился в сторону душевых. Когда он проходил мимо Герды - она готова была поклясться! - нелюдимый командир "Фениксов" примерился, не шлёпнуть ли её по заднице. Да уж... Видать битва получилась по настоящему горячей, раз привела ворчуна-Бана в такую ажитацию!Девушка недоверчиво поглядела в след командиру, и тряхнула шевелюрой. Не, показалось. Да и не поверит никто. Она снова обратила взгляд к "Локусту" и всплеснула руками:

- Чёрт возьми, Чарли! Ты что там, яйцо высиживаешь? Вылезай давай!

***

У полковника Пепел слушал внимательно ровно до той поры, пока речь не зашла о новых боевых машинах и возможности их приобретения. Ульф вцепился в файлы со спецификациями, и в его голове зазвенел кассовый аппарат, заглушая слова Моргана о неинтересном - муштре. Возможность возродить своё копьё, в соответствии с названием, из пепла грела его душу не меньше, чем удачно проведённая операция. Листая страницы, прикидывая так и эдак, он млел.
Когда дело дошло до вопросов, лэнслидер проговорил:

- Нет вопросов. Подготовим ваших трактористов. Насчёт мехов попозже зайду...

***

Так и не суждено Пеплу было повоевать на полюбившемся ему колченогом недоразумении под названием "модифицированный "Локуст"". Предложение о смене парка техники было слишком заманчивым, чтобы от него отказываться. После продолжительного военного совета, на котором судили да рядили, как быть, решено было увеличивать огневую мощь копья насколько это возможно. В итоге "Фениксы" получили три новенькие машины - две средние, и одну тяжёлую. Только Мори, почитавший свою "Пантеру" как некий талисман, пересаживаться с неё отказался наотрез. Пепел выбирал машины из предложенного списка придирчиво, в соответствии со своим пониманием тактики боя. И себе из отобранных он оставил самую, на свой же взгляд, проблемную - тяжеловооруженного и хорошо бронированного, но слабо подвижного "Горбуна", лакомый кусочек для вражеского огня. Что же, такова жизнь. Командир мехвоинов, в отличие от командующих другими родами войск, должен быть всегда на острие, и готов брать на себя самую сложную и ответственную боевую работу. Относительно малочисленные элитные части бронекавалерии походили скорее не на воинские формирования в современном их понимании, а на дружины викингов, в которых вождь должен быть не только стратегом и тактиком, но и лучшим бойцом, или одним из лучших, и являть собой пример для товарищей. Первый в гребле, первый в ебле. Пепел старался соответствовать...

Пепел пошёл на встречу с представителями стороны противника без трепета. В конце концов, какой был резон повстанцам кидаться на него? Пепел не совершал ничего выходящего за рамки своих обязательств как наёмного пилота - не жёг дома, не выкашивал некомбатантов, не грабил и не насиловал. В том, что он шпион лоялистов, Ульфа тоже едва ли можно было заподозрить - засылать шпиона посредством раскурочивания в пух и прах ударного копья своей армии и пленения его командира было бы как-то слишком расточительно. Захват мехов? Ну, быть может, однако Пепел полагал (как выяснилось, не без оснований), что у повстанцев не имелось опытных мехвоинов. Так зачем сливать хорошо организованное, обученное и готовое к бою подразделение, у которого, к тому же, нет большого выбора? Не проще ли его использовать против бывших нанимателей, если те оказались столь недальновидны, что принялись разбрасываться такими ресурсами?
В общем, Бана ожидал предложения работы. И ответил на него, не особо раздумывая:

- А теперь мои условия, полковник. Первое - никакой политики. Нам плевать, кто у вас прав, кто виноват. Мы наёмные бойцы, и выполняем боевые задачи на стороне нанимателя. Не надо грузить нас идеологией, патриотизмом и высокими целями. Мы сражаемся, вы платите. Точка. Второе - боевая работа. Мы - высокопрофессиональное соединение, в этом вы только что могли убедиться. Сомневаюсь, что у вас найдётся кто-то лучше во всей вашей армии. Мы имеем возможность и желание сражаться на острие. Не грузите нас рутиной. Не надо проводок стандартных конвоев, патрулирования, обсирания по кругу блокпостов и прочего дерьма. Атака и оборона в ключевых точках - так нас надо использовать. Мы готовы подучить ваших бездарей, но только в свободное время, когда мы сыты, здоровы, выспались, наши машины в порядке, и мы не готовимся к реальному делу. Третье - обеспечение. Боеприпасы и восстановление брони мехов за ваш счёт. Это расходники, которые будут уходить на добывание вашей победы. На таких условиях мы выступали на противной стороне, и мы считаем, что это справедливо. Ремонт структурных повреждений и уничтоженных частей, разумеется, на нашей совести - кто неосторожен, тот и платит. Четвёртое - трофеи. Мы согласны на тридцать процентов, но я настаиваю, чтобы приоритетное право выкупа захваченных в рабочем состоянии машин не только в наших миссиях, но и вообще на всём фронте был нашим. Услиение нашего копья, как самого крепкого в вашем войске, пойдёт вам же на пользу. Мы же, в случае покупки захваченного меха, в замен отдадим одну из своих машин - нас только четверо, взять достойное пополнение негде, так что лишние боевые единицы нам ни к чему. Таким образом, прибыток в шагающего робота ваша армия будет получать так и так. Четвёртое - наш технический персонал. Вы должны вызволить их любой ценой. Меняйте на этого засранца Андерса, или ещё на кого - без разницы. Поддерживать в рабочем состоянии меха, это не ваши гравики чинить. Специалистов подобного уровня у вас нет даже близко, они бесценны. Кроме того, они смогут подготовить и ваш персонал в свободное от обслуживания нашего копья время. Это всё.

Пепел замолчал, и выжидательно поглядел на Моргана.

Пепел смерил Дьяченко приязненным, почти что дружелюбным взглядом. Немногие удостаивались такой чести. А всё потому, что Ульф постоянно грезил об увеличении боевой мощи своего копья, но и представить не мог, что это увеличение поднесут ему на блюдечке. Не раздумывая долго, он кивнул:

- По рукам. Но шесть сотен тысяч дать сразу не могу. Нет столько. Могу пять вперёд, и пять в рассрочку. Плюс нужно время, чтобы машины привести в товарный вид. Если устраивает - считай договорились.

***

- Ульфи, говорю тебе, гироскоп в порядке!

- Ещё раз проверь!

- Да уж пять раз проверила...

Герда старалась смотреть на Ульфа серьёзно, но в глазах её резвились смешинки. История о сломанном гироскопе могла обмануть кого угодно, но не девушку-механика. Потому что стороннему наблюдателю с трудом верилось, что матёрый мехвоин мог завалить машину на ровном месте, а потом ещё и не суметь поднять на ноги. А вот версия о неполадках гироскопа звучала куда основательнее. Однако, Герда была в своих умениях уверена. Она сама готовила шагающего робота к выходу, и ЗНАЛА, что гироскоп в порядке. А раз так, то, отринув совсем невозможное, она делала вывод, что правдой является маловероятное - Пепел накосячил. Ошибся. Опростоволосился. Он, конечно, никогда бы в этом не признался. И, конечно, он знал, что Герда знает. И пилота это бесило до чрезвычайности. Только разве он мог что-то поделать?

- Броню латай. - бросил Ульф, сердито развернулся, и зашагал на выход.

- Осторожно, ступеньки. Не споткнись... - донеслось ему во след ехидное хихиканье.

Непродолжительный, но содержательный разговор позволил, в целом, восстановить картину событий, хотя девицы и норовили всё время перескочить с пятого на десятое, и углубиться в излишние подробности.
Выходило, что виной всему бедламу, как это нередко бывает, стали сердечные привязанности. История любви между побитым жизнью суровым рейдером и красоткой-проституткой, тщательно скрываемая от владелицы борделя, будоражила сердца обитательниц этого почтенного заведения вот уже несколько месяцев, давая богатую пищу для сплетен и романтических переживаний. Что и говорить, вечная как мир история о красавице и чудовище, начавшаяся с товарно-денежных отношений шлюхи и клиента, переросшая во что-то большее, могла растрогать до слёз.

Словом, Хогарт и Джоли закрутили роман, о котором знали немногие. Ясное дело, Хогарту не захотелось, чтобы его избранница поганила себя "лежачей работой", и решил забрать зазнобу из вертепа. Но как это сделать? У Джоли контракт с мисс О'Мейли еще на год, а неустойка в случае разрыва в одностороннем порядке назначена просто космическая. Ну да Хогарт парень горячий - ждать год не будет. Вот и сговорился он с Джоли бежать. Аккурат под утро должны были они выбраться через окно её комнаты, и быть таковы. Хогарт, как говорила Джоли подругам, сколотил кое-какие сбережения, чтобы они могли начать новую жизнь. Да и сама Джоли, будучи сотрудницей популярной, кругленькую сумму скопила в чулке.

Но не срослось. А виной всему стала случайность. Один из людей Хогарта уединился с девочкой - понятное дело, в бордель они не чай пить пришли. А у того возьми, да не встань. Кто его знает, может выпил лишнего, может с устатку, а может просто от возраста аппарат барахлит? Он туда-сюда - и никак. Тогда осерчал, и ну девку колотить, мол, плохо работает. Оно понятно - никто ж сам не скажет, что по мужской части слаб... Девка в крик, и один из охранников кинулся разбираться. Разбушевавшуюся клиентуру успокаивать - часть их работы.
А вот что дальше было, "ночные бабочки" не очень и поняли. Быстро всё очень произошло. Вроде бы, у клиентов и оружия не было (всё на входе сдают, порядок такой), а тут раз! И одному охраннику уже тычут обрезом в лицо, а второму руки крутят... В тот момент, как на грех, их всего двое в заведении было - остальные отлучились.
Хогарт от Джоли-то выбежал в чём мать родила, и ну разбираться, что стряслось. А тут - выстрел. Оказалось, один из клиентов третьему охраннику, когда тот заходил, брюхо продырявил. Ух, и ругался Хогарт, ох и злился, а делать нечего. За битые рожи охраны ещё можно было бы дело на тормозах спустить и с Дерин договориться, а после стрельбы... Про наличие в городе шерифа он, ясное дело, знать не знал. Как и о том, что в городе какие-то законы приняли. Да и откуда ему знать было? Думал будет по старинке дело решаться, и Дерин ему такого не простит. Откупиться деньгами ещё можно было бы, пожалуй - О'Мейли хоть и вспыльчивая, а всё равно бизнесмен. Но ход в город ему, считай, был бы заказан. А значит, о вызволении любимой можно было и не думать. Вот тогда геройский влюблённый пошёл на отчаянный шаг - вместо тихого похищения девушки угнать, считай, целый табун.

Только люди Хогарта и тут не дали ему спокойно уйти. Начали бузить - так и так, мол, если в этот город нам обратно дороги нет, так не станем с пустыми руками уходить. Хогарт был вынужден согласиться - в шайке его, почитай, верных людей не было, так, с бору по сосенке сброд. Где-то он, Хогарт этот, когда деньги для их с Джоли новой жизни добывал, многих потерял, и добрал уж кого придётся. А потому не было у него, хоть он и вожаком считался, в ватаге настоящего непререкаемого авторитета. Опасался бунта. В общем, стали они ломать кассу и оружейку. Оружейку не осилили, там у Дерин серьёзно всё обустроено, просто так не подойдёшь. Взяли кассу, оружие и кошельки охранников и посетителей, так ещё чего-то по мелочи. И на рывок.
А бунт ночью всё же произошёл - залупнулся один на Хогарта, чего, мол, он шлюху с собой берёт, а остальные должны на голодном пайке сидеть? Повздорили. Порезал его Хогарт - не насмерть, так...
Ну а сами девушки исключительно ради счастья своей подруги старались. И рейдеров не задерживали, шли ходко без понуканий. И молчали. Просила их Джоли, если смогут, погоню подзадержать, вот они и решили дожидаться здесь, чтобы если кто нагонять из города будет, обузой им стать. Поканючить, поныть, чтобы их до города сопроводили - дело девичье, привычное.
Теперь вот страх один - узнает Дерин, какие дела за её спиной происходили, так мало никому не покажется...

Насчёт конечного пункта побега отряда, девки долго мялись, но под напором опытного в разводке Антуана (а может, более того страшась ярости своей медноволосой начальницы), в конце-концов, давясь слезами, назвали Примм. Дескать, дотуда беглецы решили дойти пустошью, избегая шоссе, поделить добычу и разбежаться.

Было довольно много вещей, которые бесили Пепла, что греха таить. Некомпетентность и трусость, уставщина вопреки здравому смыслу и армейская костность, раздолбайство и недисциплинированность на боевом дежурстве, плохое снабжение и незапертые рундучки... Этот список можно было бы продолжать часами. Не самым терпимым Ульф был человеком. Но совершенно особое место в хит-параде мехвоина занимали ситуации, когда его группа оказывалась в неполной боевой готовности перед боевым выходом. Этого Бана не выносил едва ли не на физическом уровне.
Вот и теперь командир то и дело маячил в ангаре, волком зыркая на однорукого "Коммандо", крысился на всех, кто попадался под горячую руку, безостоновочно трахал и без того затраханный техперсонал, и вообще исходил на говно. Поэтому сигнал о выходе на задание в расположении "Фениксов" восприняли едва ли не с ликованием. Не было лучшего способа утихомирить Пепла, чем пообещать ему драку. В преддверии боя он становился умиротворён, предупредителен и внимателен к подчинённым, и вообще, как писали в старых романах, совершенно смирялся нравом.
И вот теперь, раскачиваясь в кокпите "Блекджека", шагающего в голове колонны, Ульф чувствовал себя превосходно. Даже насвистывал что-то не особо музыкально. Его копьё действовала по стандартной схеме сопровождения, не раз испытанной и отработанной, можно сказать, рутинно. Но почему-то насчёт этой миссии у Ульфа были хорошие предчувствия.

Показались первые постройки города. Нет, пока еще не Фрэшуотера, а того, довоенного Бейкера, который остался лишь на старых картах и потасканных временем дорожных указателях. Невысокие, одноэтажные, больше похожие на некие времянки, чем на основательную застройку, они, тем не менее, довольно неплохо пережили послевоенные годы. "Нет ничего более постоянного, чем временное", не так ли?
Строения были высеяны вдоль главной улицы (бульвара Бейкер, если кто-то заинтересовался прочитать) не густо, на расстоянии в полсотни, а то и добрую сотню ярдов друг от друга. Местным не было нужды строиться убористо - не было тут ни дефицита земли, ни внешних врагов, ни опасного зверья. Даже пешком тут ходили редко - вся жизнь вдоль хайвея протекала на колёсах и, подобные древним кочевникам, люди здесь не гнушались запрыгнуть в седло, чтобы преодолеть сотню шагов. Покуда их верные кони не заглохли от бескормицы конечно.
Так и тянулись вдоль прямого, как струна, бульвара маленькие бизнесы. Заправка (с обязательным ярлыком "бензина нет"), закусочная, мотель. И по новой.

Впереди замаячил элемент пейзажа, выбивающийся из общего плоско-одноэтажного визуального ряда. Нечто вроде обелиска, или, если угодно, стелы, высотой ярдов в сорок, да футов пятнадцать-двадцать в сечении. Надо полагать, очередной памятник довоенной мощи, бессмысленный и беспощадный.
Тут же появились и первые признаки обжитых земель.
Во-первых, лачуги. Если где-то в пустоши появляется Возможность, там непременно появляется поселение. А где появляется поселение, там появляются и лачуги. Построенные из всякой рухляди, зияющие щелями и прорехами, эти постройки становятся жильём для тех, кто тянется за призраком Возможности, но слишком слаб, неумел или глуп, чтобы оседлать её самому. В надежде урвать хоть клочок намечающегося изобилия, они сползаются к маяку Возможности, чтобы в итоге батрачить за гроши на своих более предприимчивых конкурентов. В отличие от довоенных строений, лачуги жались друг к другу, словно каждая пыталась спрятаться за спины соседей. Наверняка поселенцы могли занять пустые дома в стороне от "бульвара", но предпочли держаться ближе к вооруженному центру. Что же, и времена теперь совсем не те, что до бомбопада...
Во-вторых, пруд. Блики катящегося к закату солнца делали его поверхность ртутно-серебристой, и вид этот, наряду с созерцанием гонящего стадо браминов на водопой пастушка, пробуждал в душе какие-то щемящие ноты тоски, сохранившейся, вероятно, в привычных к пустошам людях на уровне инстинкта. Прудик был небольшим, может, с баскетбольную площадку, но по всей видимости, обильно подпитывался неким источником. Во всяком случае, даже на изрядном удалении от него трава имела не привычный желтовато-серый окрас, а почти зелёный, и такая особенность недвусмысленно указывала на то, что увлажнить почву силы ключа тоже хватает. И это несмотря на опущенные с разных сторон в прудик отводные трубы, тянущиеся как к трассе, так и к зеленеющим в некотором отдалении тут и там довольно-таки обширным огородам. По всему судя, сосали воду из прудика весьма активно, однако он, похоже, был подобен соединённому с мировым океаном рогу, который предложили осушить Тору в Утгарде, и не убывал.
Ну и в-третьих, самопальная арка, нависшая над дорогой, сваренная из светофоров и стоек дорожных указателей, на которой красовался довольно-таки художественно исполненный транспарант "Добро пожаловать в Фрешуотер!", тоже была неплохим доводом в пользу того, что караван, наконец, достиг своей сегодняшней точки назначения.

От основания арки отлепился оборванный, но, впрочем, не кажущийся истощенным пацанёнок лет двенадцати, и шлёпая стоптанными кроссовками по горячему асфальту, подорвался к голове каравана. Безошибочно выбрав нужного человека, он обратился к Рику:

- Мистер Ньюман? Вас там, этово самово... Ждут. В "Караван-Сарае" ждут! Показать?

Сам встречающий, правда, на Ньюмана не смотрел, а таращил глаза на внушительную фигуру супермутанта. Впрочем, показывать дорогу нужды не было никакой. Караван и так, как нетрудно догадаться, собирался остановиться в этом самом "Караван-Сарае". К тому же, по старой доброй традиции маленьких городков, все важные заведения и службы здесь вытянулись вдоль мейн-стрит, так что заблудиться было непросто.
Кто-то бросил пацану крышку, и он отвял, хотя следовать за караванщиками и глазеть на Талера не перестал.

В городской черте было относительно чисто, довольно людно, и неожиданно шумно. Слева и справа на старинных зданиях попадались новодельные вывески вроде "Пагода Пэня. Ши-карные татуировки, целебные настои, иглоукалывание" или "Ген ер иальный Магазин". Наконец, появилась возможность разглядеть как следует и замеченный издали "обелиск". На каждой плоскости трёхгранной колонны имелось стилизованное изображение ртутного столбика, вытянувшееся от подножия до верхушки. В "колбе" наличествовала надпись довольно мрачного содержания: "Бейкер, Калифорния - врата в Долину Смерти". Над ней до самого верха с равными промежутками была закреплена дюжина электронных табло. Рядом имелся и поясняющий знак, заботливо подновлённый руками местных: "Самый высокий термометр в мире!". Почему-то в старой Америке каждой дыре позарез хотелось иметь что-то "крупнейшее", "величайшее", "глубочайшее" или "самое". Пусть даже это будет свалка или дурдом. Теперь Его Высочество Термометр торчал посреди города нелепым фаллическим монументом людскому тщеславию. Он, разумеется, не работал.

"Караван-Сарай" как оказалось, логично занял площадь довоенного мотеля, и даже, судя по усиленно ведущейся стройке, изрядно перерос её. Отряд Ньюмана здесь встретили как родных. Смуглые и чернявые сотрудники, при взгляде на которых сразу приходила в голову мысль о родственных узах, заверили Рика, что комнаты для них уже готовы, а самого мистера Ньюмана и его помощников с нетерпением ждут в "офисе", роль которого выполняло отдельно стоящее здание, входившее в мотельный комплекс. Куда их, с нарочитой почтительностью, и препроводили.


***

- Ай, мистер Ньюман, дорогой! - всплеснул руками Худосочный Селим, расплываясь в сочащейся мёдом златозубой улыбке, - Толькро небеса знают, как я рад, что вы нашли возможным уделить нам толику вашего драгоценного времени. Вай, кого хочешь спроси - говорят мистер Ньюман тот человек, что вам нужен!

Помимо самого Селима Мансура и Рика с компанией, в помещении находились ещё четыре человека, но говорил в основном Селим - не то на правах хозяина заведения, не то он считался некоего рода старшиной над собравшимися. Эти люди, самые влиятельные в городке, и были его самопровозглашенным правительством. Трудно было сходу сказать, как к этому относились прочие обитатели Фрешуотера, однако, едва ли у них был какой-то выбор.
"Председатель" Селим был невысоким и вовсе не худосочным, а таки очень даже тучным, фунтов под двести пятьдесят, чернобородым мужчиной. На глаз ему можно было дать около сорока. Держался он очень расковано, много говорил и жестикулировал, подзаплывшие жирком тёмные глазки так и бегали. Он встретил гостей на пороге, поздоровался с каждым за руку, даже мутантов палец энергично потряс двумя руками. Предложил присаживаться и выпить, представился сам ("Э-э-э-э, зачем "мистер Мансур"? Зовите Худосочный Селим, все так зовут, да? Шутят над толстяком..."), представил и прочих членов ареопага. На удивление, его суетливая манера не раздражала, а даже располагала к себе - харизматичный это был господин.
Вторым представителем правящей верхушки была мисс Дэрин О'Мейли, хозяйка заведения "Пушки и Шлюшки", довольно оригинально совмещавшего функции борделя и оружейного магазина под слоганом "Всё, что нужно настоящему мужчине". Это была барышня лет тридцати, огненно-рыжая, белокожая, отчаянно конопатая и чрезвычайно привлекательной наружности. Впечатление несколько портила хищная ухмылка, кривившая коралловые губы, и хрипловатый голос, очень не шедший к миловидному личику.
Господа Скеллони, Вито и Тони, владели игорным домом "Брискола", и имели в правлении города один мандат на двоих. Похожие как две капли воды молчаливые мужчины, вероятно, находились где-то в середине третьего десятка прожитых лет. Темноволосые, аккуратно причёсанные, одетые в прекрасно сохранившиеся деловые костюмы довоенного пошива, отлично сидевшие на их сухопарых фигурах, братья производили впечатление людей сугубо деловых.
Последней из городских голов была коренастая седоватая тётка за сорок, в пропылённой рабочей одежде, с таким угрюмым выражением на угловатом, грубо вылепленном бульдожьем лице, что казалось, она вот-вот кого-нибудь укусит. Женщина представилась Эдитой Джексон, она представляла в совете интересы фермерских семей.

- Ай-ай, драгоценный мистер Ньюман, вы бы только знали, как нашему сладкому оазису нужен шериф! - продолжал Селим, - Просто вот, как нужен! Живём хорошо, а порядка мало, вах-вах-вах... У себя-то мы, хвала небесам, кое как управляемся, а что на улицах творится? Избить могут, ограбить могут, убить могут. Сколько народу туда-сюда ходит, вай дод! Ой, уболтал. Давайте к делу, уважаемые?

Рыжая Дэрин, закинув сапожищи на столешницу, воскликнула:

- Давно пора, папаша!

Эдита Джексон пробурчала что-то недовольно-утвердительное. Братья Скеллони лишь кивнули, синхронно, словно курки двуствольного обреза при выстреле дуплетом.
И Селим перешел к делу.

Хотен посмотрел на крикуна добро-добро. Ласково даже. Усмехнулся, и смешок этот прозвучал нарочито громко и резко, как удар кнутом. Будто отсекая то, что изливал Фёдор Скол от того, что будет сказано далее. И насмешливо проговорил:

- А передо мной, надо полагать, главный голодающий? Это заметно. Изголодался. Лицо на два моих потянет, да и прочее тоже. Ни у кого в моей "пирующей шайке" такого едалища нет. Видать, с голоду опух... Позволь угадаю - ты ещё и представитель трудового народа. Не угодно ли продемонстрировать народу мозоли, натёртые непосильным трудом? Только мозоли на языке, кончиках пальцев, от счёта монетного, да пролежни от сладких снов чур не в счёт!

Хотен развел руками, будто невзначай демонстрируя собственные длани, одубевшие от меча, поводьев и трудов походной жизни, что твоя подошва. Барон продолжил, всё с той же насмешкой, веющей, впрочем, уже и холодком:

- Не стану спрашивать, по какой такой причине ты, милостивый государь, ко мне по имени и без титулования обращаешься. "Человек из народа", как никак, манерам не обучен. Не буду спрашивать даже, кто ты есть таков, чтобы ближников моих хулой поливать, а меня к ответу звать. О том после потолкуем. Даже отвечу тебе. Отчего не ответить? Таить мне нечего.

Блудович продолжил, на этот раз ровно и с неизменным, присущим ему достоинством:

- Стен с крепостями у нас нет, друг мой, потому что защищаемся мы мечами, а не стенами. Куда мечи наши дотянутся, там и опасность пропадает. Сразу. Дотягиваемся мы, надо сказать, далече. Можешь, кстати, хозяевам своим так и передать... - боярин выдержал многозначительную паузу, и заговорил снова - Вместо стен мы дороги строим. Мосты. Мельницы. Чтобы людям жить лучше было. Встанет нужда в стенах - будут и стены, не переживай. А пока и мечей хватает. Да-да, вот этих самых...

Юноша небрежно коснулся торчащей над плечом рукояти "Улыбки".

- Взятых, между нами говоря, с боя. Не наторгованными, не дареными, не в наследство полученными. Говоришь, с меча этого год кормиться можно? Ошибаешься. С него Семиречье наше столько лет кормиться будет, сколько я смогу его держать, и пускать в ход на славу нашей земли. Я, и дети мои, и внуки... А охота - это да. Это мы сотоварищи любим. Только дичь попадается всё больше малоаппетитная. То бандиты, то племена дикие, то чудовища. Всех перебили, никого другим охотникам не оставили. Ай-ай-яй, как нехорошо. Хотя, иной раз и съедобное что заполевать удаётся. Чудо-юдо, что рыбака пожрать пыталась, для примера. Или вот секача забили, что охотника в лесу с пару месяцев назад помял. И скушали, не выкинули мясо, представь себе. Кстати говоря, если кому в лесу дичи добыть охота, так вольному-воля. Налога на промысел нет, запретов я тоже не ставил. Бери лук, да бей - хоть барон, хоть фермер. Что же касается голодных, о которых ты, мой измождённый друг, так патетично голосишь...

Вот тут Хотен Блудович сделал несколько шагов вперед, и повернулся к толпе. К Фёдору Соколу молодой барон, казалось бы, совсем утратил интерес - он обращался к своим людям. Говорил теперь горячо, искренне:

- Ну, кому совести хватит выйти, и перед честным народом сказать: "Я голодаю, мне нечего есть"? Или что барон у него последний грош забрал? Или хоть лишка с кого взял? Найдётся такой человек? Есть у нас трудности - как не быть? Мы с вами смело шагнули в эти дикие земли, и такова доля первопроходца. И может покамест столы у нас не ломятся от яств, да только и без куска хлеба никто не сидит. Время придёт - богатая наша земля отдарится за труды!

Хотен повысил голос, и звонкие его слова понеслись над площадью:

- Скажите, люди - разве я не тружусь с вами плечо к плечу, чтобы этот день скорее настал? Я ли не переношу с вами все эти невзгоды? Я ли со своей дружиной не ступаю первым туда, куда никто не шагал, не расчищаю землю для людей? Нежусь ли я на печи? Все, кто в Блудове живёт, видят, что хором я себе не отгрохал - все силы на устройство земли и города брошены. А праздных дней за прошедшие месяцы я имел не более, чем любой из вас - то тоже все видят. Не я ли встаю против любой грозящей городу опасности? Не я ли готов выслушать любого горожанина, какого он звания ни будь? Я готов взглянуть каждому блудовчанину в глаза без стыда, потому как не делал никому из вас ничего, кроме добра. А если кому не люб ваш барон, так я на цепи никого не держу - каждый волен уйти туда, где лучше. Только вы не хуже моего знаете, что для тех, кто трудом кормится, места справедливее города Блудова не найти. А где правда есть, и честный труд, там и богатство будет вскорости.

Оратор перевёл дух, и повёл разговор задушевно:

- Я одного не пойму. Почему этот шут гороховый, - Хотен невежливо ткнул большим пальцем себе за плечо, в ту сторону, где стоял пришлый агитатор, - вас жизни взялся учить? Много он понимает в нашем укладе? Что сам он для города сделал с тех пор, как сюда заявился, кроме как жрал, спал, да хаял добрых людей, которые Блудов заложили, на ноги поднимают и оберегают? Хоть один гвоздик забил, хоть одно зёрнышко посадил? Да держал ли он вообще в руках что-нибудь тяжелее ложки и срама своего? Ох, не уверен. С чего вам его слушать? Что этот столичный каплун может знать о жизни в приграничье?

Постепенно тон барона менялся, в голосе проклюнулись нотки подозрения:

- Стоит вот этот голубчик тут день-деньской, и баламутит. Время ваше отнимает. День стоит, другой стоит. Будто ему на хлеб зарабатывать не надо. А какой его в том интерес? Сдаётся мне, как раз в том его работа и состоит. Баламутить. Тем наш гость на хлеб с маслицем себе и зарабатывает.

Хотен повернулся к Соколу, и спросил резко:

- Не хочешь, Федя, рассказать народу честному, кто тебе золота отсыпал, чтобы ты тут яд свой разливал?

Музей.

Большая зала с очагом в сторожевой башне города Блудова, что отстроена на основании старого Иобарийского бастиона, в котором некогда свил гнездо разбойник Рогач, пока что служит барону Семиреченскому и его дружине и приёмной, и трапезной, и рабочим кабинетом, и одни боги ведают, чем ещё. Именно здесь услаждают землепроходцам глаз и пробуждают воспоминания памятные вещи и трофеи, собранные за время приключений в бывших Ничьих Землях....


Дуэльный меч Хотена Блудовича

Широкий, слегка искривленный меч с односторонней заточкой длиной три с половиной фута, с простыми ножнами и вытертой от долгой работы рукоятью. Именно с этим мечом молодой рестовский боярин обучался воинскому умению, с ним пришёл в Ничьи Земли, и, сжимая его в руке, завоевал своё баронство плечом к плечу со своими соратниками.

"Он вышел на простор двора, и повелительным тоном звонко отчеканил:

- Негодяи! Именем князя Рестовского - сложите оружие, или будете убиты на месте!

Кончик изящно изогнутого клинка, удерживаемого в вытянутой параллельно земле руке, смотрел точно в лицо мускулистому предводителю душегубов. И клинок этот, ведомый тренированными, каменно-твердыми кистью и запястьем, не колыхался, не подрагивал..."


Шкура совомедведя

В нескольких местах подпорченная прорубами, но всё же внушающая уважение своими размерами шкура страшного совомедведя, которого злой разбойник Рогач натравил на отважных землепроходцев. Закрывает едва ли не половину стены.

"Тут из клетки выползло громадное существо, какое встречалось в бревойских лесах редко, но каждая такая встреча очевидцам на всю жизнь в память заседала. Жуткая и очень опасная тварь была порождением тёмной магии, объединившей двух, казалось бы, несовместимых друг с другом особей – сову и медведя. И результатом стал почти совершенный хищник, которого равно боятся люди и звери..."


Доспех из панциря гигачерепахи

Комплект тяжёлых лат красивого тёмно-янтарного цвета, надетый на манекен. При ближайшем рассмотрении оказывается, что пластины изготовлены из необычайно прочной кости, тщательно отполированной и покрытой затейливой резьбой. Сырьё для этого необычного экспоната было добыто в ходе операции по спасению рыбного промысла города Блудова от полнейшего разорения реликтовыми пресмыкающимися, а работа выполнена умелыми руками Мартина.

"Наутро из котелка были извлечены несколько кусков мяса, от одного из которых следопыт откусил первым, прожевал с тщательностью, проглотил и разочарованно вздохнул.
- И чего, спрашивается, такой шум из-за этого поднял, мясо и мясо, - Проворчал следопыт, поминая того иноземца, а потом сказал всем, - Ну, берите, судари, кому охота. Ничего в этой черепахе особенного нет..."


Коралловая корона

Сей дивный аксессуар некогда украшал немаленькое чело так называемого "короля-ящера" - огромного чешуйчатого предводителя коммуны подобных ему любителей набедренных повязок и сырого мяса. Король совершил фатальный политический просчёт, похитив несовершеннолетнего гражданина сопредельного государства, в результате которого лишился высокого поста и жизни. Впрочем, для Хотена и его товарищей тот бой стал самым тяжёлым на текущий момент их карьеры, и у многих при воспоминании о нём начинали фантомно побаливать места уколов, укусов и электрических разрядов. Корона, обширная и ветвистая, как оленьи рога, заняла вместо оных почётное место над камином.

"...из центрального жилища появился наконец вожак племени – огромный для представителя своего вида, с золотой чешуёй и длинными зубами. Вооружён он был великолепным трезубцем, сделанным явно не его подданными-дикарями, а настоящим мастером. Тело его защищал украшенный ритуальными рисунками доспех из кожи."


Водяные часы

Массивная, но не теряющая от этого изящества клепсидра древней эльфийской работы, рассчитанная на целые сутки. Была отважно отбита баронской дружиной наряду с другим антиквариатом в логове фей-клептоманов, облюбовавших руины давно заброшенной башни дивного народа. Какой-то шутник втихаря подкрасил жидкость в колбе, отчего она приобрела ярко-алый оттенок артериальной крови. Ниспадающие из верхнего сосуда в нижний тяжёлые красные капли создают жутковатое впечатление, и пробуждают у многих нехорошие воспоминания.

...в шею ему вдруг впилось что-то острое. Тут наваждение с рыжего богатыря и спало вдруг, уже не так хороша и очаровательна оказалась красавица, когда её зубы вгрызались в его плоть, а губы её жадно всасывали его кровь. Силы крепкого молодого парня прямо сразу таять начали, а кровопийца не останавливалась и, казалось, его досуха испить хотела.

- Не так. - спокойно отвечал Хотен, - Не так всё просто. Вот, возьмём хоть ухо, что в сундуке его лежало. Думаешь, в виде волка он сундучок отпер, ухо в него положил, и обратно запер? Ой, сомневаюсь. Проснулся он, полагаю, где-то на задворках, голый, и с оторванным ухом в зубах. А затем переполох - девку порвали. И что сделал? Ухо спрятал, и молчок. Пошёл бы сразу к Гарессу, сказал бы: так и так, в беспамятстве сотворил что-то, не ведаю что. Посидел бы под замком до нашего возвращения, а пастух с торговцем были бы целы. Так и я бы на дело другими глазами смотрел. Или хоть просто сразу из города проваливал, пока ещё чего худого не случилось. Нет, мастер Волкогон. Болтаться в петле он будет не за зверя, а за свою собственную трусость, либо глупость, из-за которых ещё лишние люди пострадали. Как тот клешерукий мастер с молотком болтался бы за свою халатность на третий раз - коли знаешь, что молотки роняешь, так озаботься, чтобы внизу никто не стоял.

На слова Дулина о том, что надо бы не допустить поражение своего поединщика, Ольбард покивал:

- Ага, ага... Надо, туды-растуды, Ярви волшбой залить по самые брови, чтобы треск шёл. Они, правда, если не дураки, то же самое сделают. Маг сказал, у них жречество в почёте, надо думать, шаманец какой-никакой найдётся.

Дворф нахмурился, и проворчал:

- Вообще, дурь эти поединки, и ребячество, если хотите знать моё мнение. Эти пещеры вам во как нужны. - друид чиркнул ладонью по бороде пониже рта, - Сложит крокодила эта вашего прыткого вояку, всё одно их бить придётся, туды-растуды. Так стоит ли огород городить? Обратно, вы его даже не видели ни разу, вождя ихнего. Может, Ярви супротив него - тьфу...

Ворчун сплюнул густой просмоленной слюной курильщика, и закончил речь:

- Про главного - согласный полностью. По мне, пусть хоть кто командует, лишь бы один. А то будет, как у этих вона оболтусов, туды-растуды, - указующего тычка трубкой удостоились поочерёдно, Хант и Хем, - один про Балина, другой про Сталина....

Ольбард ткнул чубуком трубки в сторону Оливера, и прокряхтел:

- Вот! Про круговорот - это в дырочку. Как сильный хищник теснит с охотничьих угодий того, что слабее, так люди теснят лес. И так сильный народ сгоняет с обжитых мест более слабый, а тот пытается вырвать место под солнцем у другого народа, а если не может - гибнет. Разницы нет. Так и нечего сопли жевать, как сей кучерявый юноша. - теперь чубук указывал на Маркана.

Дворф сочно затянулся, и продолжил, снова обращаясь к эрастилианину, клубя араматный дымок:

- Только ить никакой хищник другого убивать не станет без особой надобности, туды его... Порычит, силу покажет, прогонит. Нападёт, если тот - ни в какую. Или если сам голодный, и намерен им отужинать. Чуешь, к чему я клоню? Ты вот ящерам пеняешь, де они "хладнокровные хищники", схарчить тебя хотели. Можно их понять - охотились на свей территории. Для пропитания. Вон ты какой розовый-молочный, как поросёночек, хе-хе... Рыжий их пугнул, зубы показал - они на попятный. А твоя милость всё кончать их порывался, и в первый раз, и во второй, хотя кушать, вроде как, и не собирался. На кого ни попадя с зубами из зверья только бешеные сразу бросаются. Или шибко разумные да цивилизованные, мда...

- ...а свиньи Рестовской породы обойдутся дешевле. Только они вес нагуливают хуже, и приплод у них меньше. С другой стороны...

Хотен Блудович слушал доклад Олега Леветона о преимуществах пород свиней, коих они вскорости собирались закупать для ферм, рассеянно и невнимательно. По совести говоря, юношу куда сильнее занимал вид в окно, на двор сторожевой башни. А там во всю журчал, чирикал и пересвистывался погожий гозрановский денёк. В последние дни растеплелось, из набухших почек на деревьях показались зелёные свечки, природа задышала и заблагоухала. Баронство готовилось к взрыву жизни, славному месяцу дезнусу.

- Таким образом, я рекомендую...

- Хватит, сударь Леветон! - оборвал своего советника Хотен, и даже несильно хлопнул ладонью по столу, будто припечатывая указ о прекращении зоологической речи, - Богами молю, хватит об этих треклятых свиньях! Оставлю выбор на вашей совести. Сейчас есть неотложное дело...

В тот же день барон Семиреченский со своей ближней дружиной переправился по свеженаведенному мосту на восточный берег реки Шрайк, "дабы разведать земли ближние и убедиться, что опасные звери и иные существа не угрожают жизням и имуществу жителям Блудова". Текущие, невеликие, впрочем, дела были взвалены на плечи остающихся на хозяйстве Кестена Гаресса, Джойда Кавкена и четы Леветонов.
Хотен, покачиваясь в седле, широко улыбался и пел задорную песню. Он чувствовал себя превосходно.

"Я, Хотен Блудович, сын Званов, барон Ничьеземельский, сим указом повелеваю:

1) Заложить на северном берегу Озера Бивней, близ старой иобарийской крепости, град новый, и поименовать оный "Блудов", во имя великого моего предка, лорда-мечника Блуда Стального Вихря.
2) Поименовать земли, мне подвластные, что лежат от Крюкязыцких Топей на западе до Пиков Левени на востоке, и от земли Рестовской на севере до Речных Королевств на юге, "Семиречьем", по количеству рек, в землях оных протекающих. Посему, отныне и впредь, велю именовать меня бароном Семиреченским.
3) Дабы земля семиреченская содержалась в порядке под бдительными приглядом, и управлялась рачительно и разумно, созвать Совет ближних соратников, с наделением оных полномочиями и привилегиями в различных начинаниях. А именно:
- отца Тихомира назначить старшим советником, во всех делах мне первым помощником и опорой.
- мастера Шуко, по прозванию "Черныш", назначить воеводою, управителем и попечителем войска Семиреченского.
- госпожу Светлану Леветон назначить старшиной Посольского приказа, за связи с иными державами ответственной.
- преподобного Джойда Квакена назначить патриархом Блудовским и всея Семиречья, ведающим делами вероисповедания в баронстве.
- мэтра Эландора, по прозванию "Ворон", назначить старшиной Розмыслового приказа, управителем по делам чародейства, алхимии и механики.
- мастера Волкогона назначить главой пограничной стражи, гарантом порядка на отдалённых наших землях.
- мастера Тагила назначить судебным посадником, ответственным за своевременную поимку татей и лиходеев, и суда над оными.
- господина Олега Леветона назначить тиуном, управителем семиреченской казны.
- мастера Кестена Гаресса назначить тысяцким, надзирателем за порядком в городах и весях Семиреченской земли.

Господ сих повелеваю почитать как прямых проводников моей воли в вопросах, за которые они отвечать назначены.

Писано собственной рукой в лето 4170, 13-го гозрана.
Подпись.
Печать."

Хотен дал своим людям возможность размять ноги и поесть горячего, а сам в это время велел Гарессу объявить поселенцам, чтобы собрались под стеной острога - самое время было на людей посмотреть и себя показать.
Пока суд да дело, новоиспечённый барон переговорил с Олегом. Начал он так:
- Вот что, сударь Леветон... Ныне непростые начнутся деньки. Труды и заботы ждут меня и моих товарищей - город поставить, порядок утвердить, жизнь наладить. А ещё ведь сколько по округе тварей да нечисти разной шныряет - не счесть! Попросить тебя хочу о помощи. Тебя, и жену-красавицу твою. Вы эти места хорошо знаете, и к жизни пограничной привычные. Ты - торговец опытный, Светлана к людям подход найти завсегда может. Идите ко мне в совет, землёй управлять. Не на совсем, так на первое время хоть. Очень мне люди нужны, на которых положиться можно. И себе поможете - коли тут поселение доброе встанет, так и порядок будет, и торговля расцветёт. И я тоже в долгу не останусь, сам знаешь...

Переговорив с Леветоном, Хотен Блудович вместе со своими могучими ближниками взобрался на стену. Одесную и ошую поставил здоровенных Шуко и Тагила, как гарантов мощи и преуспевания нового баронства, да и остальных своих соратников народу предъявил. Глядя в задранные кверху лица собравшихся внизу поселенцев, молодой хозяин бывших Ничьих Земель произнёс заклятье. А потом заговорил, и голос его, усиленный магией, громовыми раскатами прокатился далеко по холмам и равнинам:

- Приветствую вас, первопоселенцы. Я барон Хотен Блудович, владетель этой земли, а сие - мои ближние друзья и соратники. Вам известно, что земля эта досталась мне не по наследству, но по праву первопроходца и завоевателя. Не сомневайтесь - отстоять её нам тоже будет по силам. Честно трудитесь, уважайте закон, и за нами вы будете, как за каменной стеной. Я строг, но справедлив, и на справедливость вы всегда сможете рассчитывать в моих владениях. Насколько это будет в моих силах, никто не пострадает безвинно, и виновный никогда не уйдет от наказания. Я не стяжатель, и вижу своё богатство не в набитых золотом сундуках, но в процветании земли и благосостоянии её обитателей. Здесь для вас будут открыты все дороги, и честным трудом вы сможете достичь богатства и процветания без страха, что вас обдерут как липку. Я не чванлив. Всё, чего я жду от вас - уважение и исполнение моих законных требований, передо мной не надо лебезить. Я буду открыт для подданных, вы всегда сможете обратиться с вашими бедами если не ко мне - всё же один человек не может выслушать каждого, - так к моим советникам. Я - человек широких взглядов. Вы будете вольны в выборе вероисповедания, покуда не поклоняетесь тёмным богам, и в волеизъявлении, покуда не станете призывать к бунту и беспорядкам. В этих землях не будет притеснений по расовому, этническому, религиозному или какому-то другому признаку. Я уважаю инициативность. Если у вас появятся здравые идеи по усовершенствованиям в производстве или управлении, равно как и интересные коммерческие предложения, вас охотно выслушают, и награда за пошедшие в дело идеи не заставят себя ждать. Но знайте - я не потерплю мошенничества, разбоя, бузотерства и тунеядства, а равно тёмных культов, работорговли и закабаления. Я хочу построить свободное, но здоровое общество, и, надеюсь, вместе нам удастся это сделать. А теперь - собирайтесь. Выступим в путь к нашему новому дому.

Ольбард задумчиво поглядел на барахтающихся в растительных путах человекоящеров, на окровавленное лезвие своего топора, на Оливера. Потом в обратном порядке. Заклокотал содержимым носоглотки, и жирно сплюнул юному эрастилианину под ноги, едва не угодив на сапог. Затем молча развернулся, и в развалочку порысил в направлении зарослей.

Увидев, что рукопашный бой, похоже, не состоится, Ольбард присел на брёвнышко. Оружие отложил, достал трубку, принялся неторопливо набивать, слушая перебранку молодёжи. Покачал головой, не то печально, не то неодобрительно. Хотел, кажется, что-то сказать, но промолчал. Он уже понял, что этих мальчишек уму-разуму учить - только зря воздух сотрясать. Возраст такой, непримиримый. Юнцы завсегда убеждены что правда на их стороне, а уж человеческая зелёная поросль в этом деле хуже всех. Мудрость вбивается исключительно через задницу, и пока оная задница все кочки самолично не соберёт, не будет парням покоя. Да и в няньки-сиделки дворф не нанимался, в конце концов...

В Олеговом форте началась привычная уже кутерьма. Пока отряд смывал с себя дорожную грязь, сам боярин уже вступил в деловой разговор с оборотистым хозяином. Он твёрдо решил закончить дела до того, как вымоется, поест и разнежится. Получил выручку, передал купцу новый товар на реализацию, а вместе с ним опись добра, которое предстояло вывезти из подвала крепости Рогача. Посчитали, поторговались, ещё раз посчитали. Хотен Блудович в очередной раз возблагодарил своего батюшку, вбившего-таки в голову сына торговые премудрости помимо воли оного - иначе бы туго пришлось. В конце-концов договорились к обоюдной выгоде. Олег получил бумагу, подтверждающую его право распоряжаться подвальным добром, а Хотен - виды на солидную выручку. Да и в перемётных сумах лошадей скопилось уже немало благородных металлов в монете и слитках, потому раздел добычи обещал стать делом, приятным во всех отношениях.
А потом была баня - бальзам на сердце усталого путника, неделю видевшего только студёную речную воду. А за баней - пир. И было много съедено и выпито. И было много рассказано и спето. И был Хотен весел и громок. Пел, балагурил, смеялся.
Только в углах молодых глаз скопилась усталость от забот и тревог, которая делает вождей стариками к двадцати пяти годам.

***

На другой день землепроходцам был объявлен роздых, и каждый оказался предоставлен самому себе. Хотен Блудович же засел за письма.
Первое из них, пропитанное официозом, было писано к рестовскому князю. В нём Хотен сообщал владыке, что повеление его исполнено - шайка Рогача, равно как и он сам, более не существовали. Что захвачен форпост - старая крепость на северном берегу Озера Бивней, в устье реки. Что кобольды побиты, а миты - приведены к покорности. О том, что исследовали, и что исследовать намерены. Обстоятельно описал, но без лишних подробностей. В конце добавил, что ожидает дальнейших указаний, а пока продолжает исследование Зелёного Пояса.
Второе, более вольное по содержанию, адресовалось отцу Хотена, боярину Звану. В этом письме, помимо удостоверения в том, что сын жив-здоров, приветов и поцелуев в адрес матушки и сестры, и прочих положенных в таких случаях вещей, Хотен поведал о своих похождениях. Вкратце - чтобы родителей не пугать, да и подробный рассказ если в бумагу изливать, целый фолиант получится. Завершил же свой эпистолярий Хотен выводом, что земля сия богата и зело перспективна. И, коль скоро здесь скоро встанет новый город, да ещё под его, Хотеновым, наместничеством, недурно было бы опередить конкурентов, и открыть здесь филиал торгового дома Блудовичей.
Письма были переданы Кестену Гарессу, который со своим пленником как раз направлялся в славный Рестов-град. К письмам прилагалась заспиртованная в Боккеновской настойке голова повелителя разбойников Зелёного Пояса, и наказ достойно представлять своего вождя при дворе.
Затем юноша побеседовал с Олегом, и сделал тому несколько заказов - взятая на Рогаче добыча позволяла обзавестись кое-каким снаряжением по статусу.
Ну а остаток дня парень посвятил незамысловатому отдыху, беседам с товарищами и размышлениям.
Размышления всё больше сводились к тому, что надо бы поскорее посадить крестьян на землю. Того гляди, придёт пора пахать. Месяц Фараст подошел к концу.

Ольбард проснулся спозаранку. Выкатился из мшистой ямки между корней, где притулился, как на перине, и принялся собираться в дорогу. Оставаться с этими людьми ему было незачем, и проблемы горожан его, по большому счёту, не касались. К тому же, в отличие от этой толпы бездомных, осиротевших существ, ему было, куда идти. Собственно, он уже находился, можно сказать, в прихожей собственного дома - Клыколесья. Куда набилась целая толпа гостей, кстати говоря, совершенно незваных. Ну да ладно, Ольбарду было не жалко. Однако, и изображать из себя благотворителя друид не собирался. У городского люда свои пути, а у него - свои.
Так бы он и ушел восвояси, наверное. Но тут его ухо уловило надсадный кашель. Детский. Простыл кто-то из малых, непривычный спать без стен и дверей. Ольбард попыхтел, повздыхал, и аккуратно подкрался к спящей под боком у матери девочке, подрагивающей под влажным от высыпавшей росы одеялом. Вытащил из складок своей хламиды корявенькую и тёмную, будто обгоревшую, палочку, вывалишуюся из чудо-сундука, и легонько коснулся ею светленькой макушки. Мягкий свет озарил кончик волшебной вещицы. Девочка тут же задышала легко, без хрипа. И внезапно открыла глаза. Ольбард прикоснулся кончиком пальца к губам - тихо, мол. И тогда девочка рассмеялась. Почему-то дети совершенно не боялись диковатого дворфа, даже наоборот, тянулись к нему. То ли в облике невысокого мохнатого существа что-то внушало им доверие, то ли ещё что - для Ворчуна это оставалось загадкой.
Тут, конечно, проснулась и мать. Пришлось объясняться, в чём друид никогда мастаком не был. А там и прочий люд глаза продрал. И у каждого нашлись проблемы со здоровьем. Мозоли, ушибы, головные боли, даже, простите Боги, прослабление задницы - со всем потянулись к Ольбарду. Он ворчал, хмурился, даже поругивался, но никому не отказал в помощи или совете. Какую травку приложить к больному месту, какие корешки заварить, какой грибок найти - всё дворф знал, не было у леса от него тайн по лекарской части. Ну а суровую его манеру, за которой пряталось отзывчивое сердце, фаендарцы хорошо знали, и воспринимали как некий ритуал.
Так Ольбард и не сумел втихаря раствориться в утреннем тумане, и, слово за слово, оказался на импровизированном военном совете.
Послушал.
Конечно его покоробило громадьё планов, выдвигаемых ретивыми горожанами. Он-то полагал, что беженцы потянутся подобру-поздорову к ближайшему Ниматесскому поселению, а не нацелятся обживаться в глухом лесу. От перспективы лицезреть таскающихся по Клыколесью деловитых горожан, у друида аж зубы сводило. Однако, поразмыслив, он пришел к простому выводу, что за ними-то непременно припрётся толпа хобгоблинов. А это уж, конечно, вообще ни в какие ворота не лезло. И друидское, и сугубо дворфское начала Ольбарда просто вскипели при мысли о бесчинствующих гоблиноидах. Такого, конечно, допустить было нельзя. Прикинув, что в одиночку армию зеленокожих ему не одолеть, а если гуртом, да с умом, то, как минимум, задницы им припечь можно очень даже бодро, он, скрепя сердце, выбрал меньшее из зол. Решился - поможет.

Дворф вклинился в разговор, и проскрипел:

- Уходить подальше - это дело, это надо. Лес укроет. Только не слишком глубоко, мда... В чащобе такое водится, что хобы добрыми соседями покажутся. Пожрут там, значится, ваших домоседов за милую душу. Помогу я вам, мда... - он запустил пятерню в бороду и хрустко почесал подбородок, - Покумекать надо, куда этот табор вести. А пока, ежели надо, могу чего по хозяйству пособить. Лекарским делом, или съедобного пособирать...

- Тпру, мальчик. - прокряхтел Ольбард, вытаскивая откуда-то из района бороды потемневшую деревянную трубку, и набивая её щепоткой неопознанных сушёных трав, - Клыкастый по уму говорит, туды его растуды... Чтобы сподтишка бить, надо чтобы это... Сподтишок был. Куда отойти, где переждать. Обсыплешь ты их стрелами раз, другой. Они уйдут по реке на милю вниз и вверх, переправятся, и возьмут тебя в колечко.

Дворф показал грязноватыми пальцами колечко, подозрительно похожее на заднепроходный сфинктер.

- И погонят с волками по лесу. Ты, положим, уйдёшь. Я уйду. А другие? А унюхают волки эту полянку? Воевать - эт тебе не титки по сеновалам мять. Думать надо. Вот и думай, как тыл себе, туды-растуды, обеспечить. Ты по лесу много шлындаешь. Знаю, видал. Так кумекай, куда людей вести - небось примечал хорошие места.

Ольбард прикурил. Потом выпрастал из под бороды ещё и бутылку с эвакуированным из "Корня" пойлом, и смачно из неё отведал.

Полдюжины дней пути.
Одним – на вольной палубе и в кубриках. Другим – в вонючем трюме с рукой, прикованной к релингу. Третьим – в рефрижераторе, среди мороженных свиных туш. Четвертым не досталось и такого билета. С них рыбка вес нагуляет.
Одни домой едут, другие – на чужбину. Одни – с добычей, другие – добычей. Одни веселы и громогласны, другие подавлены и угрюмы.
Так распорядилась судьба. А могло ли быть иначе? Мог ли Дордвик Богартсон со своими молодчиками сейчас лежать на дне морском, в виде ушедших в ил, обглоданных дочиста костей? А то и цедить подтухшую воду в трюме «Ласточки», ожидая позорного возвращения на родные острова за солидный выкуп? Да, мог, пожалуй. В конце концов, северяне порядком пообломали клыки об свою колючую добычу. Но удача, Боги, или кто там ещё, были на стороне налётчиков. А удача улыбается сильнейшим, так ведь?

На утро седьмого дня конвой с триумфом вышел на рейд порта Старбю, что на славном острове Хогаланд.
Одним – слава и почёт. Песни скальдов, реки пива, горы мяса, объятия родичей. Доля в жирной добыче.
Другим – невольничий рынок. Ошейник, грубая пища, тяжелая работа. Чужбина.
Третьим – скорбный путь к родному дому, слёзы, погребальный костёр и курган.

Каждому своё.

Вильям Олсопп
Он так и не доплыл до Хогаланда. Когда вывели из трюма выносить парашу за товарищами по несчастью, он увидел в налетающей тьме очертания какой-то суши милях в пяти. Долго не думал. Плеснул парашей в лицо конвоиру, прыгнул за борт. Фары-искатели так и не выхватили средь пенящихся бурунчиков поплавок человеческой головы. Стопорить конвой и спускать лодку ради старого пердуна поленились.

Хайнц из Дизельхайма
Люди Островов – ребята прагматичные. Резать дойную корову не станут. Уяснив, что у Хайнца кое-что за душой имеется, назначили выкуп. Отправили весточку родне, указали время и место обмена. Месяц пришлось вламывать на лесоповале бок о бок с трэлями, ведь кормить тут просто так никто не собирался. Наконец, состоялся обмен. До последнего опасался кидалова, но обошлось. Вернулся к жене, детям и разбитому корыту – проклятые северяне ободрали как липку. Ничего, на ноги встал кое-как. На море потом лет пять смотреть не мог. А дела стал на берегу вести.

Эйдин
За неё дали хорошую цену. Три марки. Как за умелого ремесленника. Или за добрый меч. Покупатель – зажиточный бонд с Окраины. Пожила жизнью тир. Самой тяжелой работой её, молодую и свежую, не ломали. Помоями не кормили, не лупили почём зря, если вела себя хорошо, одевали-обували. Рачительно к своему добру относились. Пользовал хозяин, понятное дело, так в своём праве. Потом и вовсе баловать стал – полюбилась.
А потом прирезала она хозяина, прямо во время любовных утех. И в бега.
С собаками по её следу прошли до самых земель цвергов. Туда ушла. Сгинула, надо полагать. Наверняка.

Дордвик Богартсон
Его доля в добыче была хороша, а сама добыча – велика. Посовещался с друзьями, тряхнул мошной, да и забрал у Хельги-ярла в счет своей доли с доплатой ту самую «Ласточку». Подрядил Железноруких форсировать дизеля. Всё лишнее повыбрасовал. Где надо – укрепил. Где надо – подлатал. Сокровище своё, пулемёт, на турель поставил. Набрал бойцов. Шли к нему, и молодые, и опытные. Хорошая репутация у Богартсона, верили люди в его удачу. И старшего сына Янссена взял. И старшего сына Ярре. Пришло время молодым вместо своих стариков на дельфиньи тропы выходить.
Из хольда сделался хёвдингом, вождём. Давно пора, не мальчишка уже.

Снурре Сергссон
Много ли надо викингу дома? Мясо, выпивка, бабы. Развлечения. От похода до похода. Хотя, добычу хорошую взял. Можно и остепениться. Усадьбу купить, трэлей. Жениться. Чтобы было к чему из моря возвращаться. Заманчиво. Так и сделать надо. После следующего похода…

Матти Хайкиннен
Жил. Пил, трахался. Стрелял, резал, жёг. Добычу брал, просирал до копья. Морской бриз вдыхал. Гарь пожаров, трупный смрад – тоже. Видел ледяные горы, видел пески до горизонта. Людей видел, цвергов. На чудеса Ушедших рот разевал. Трахался и пил. Жёг, стрелял и резал.
Жил. Назад не оборачивался, ни о чем не жалел.

Ольбард, покряхтывая, выкарабкался из своего защитного куста, и заворчал:
- От скаженные! Всех хобов распугали! Я ж их теперь не догоню! - он демонстративно потряс в воздухе сначала одной, потом другой коротенькой ногой. Отёр каким-то клоком своей хламиды ударную часть боевого молота, пнул труп хобгоблина с разможженной черепушкой.
Не переставая бормотать что-то малоразборчивое себе под нос, склонился над павшими братьями по гномству и оружию. Завозился, осматривая раны.

Хотен, навостривший уши при словах "землепроходец" и "картограф", бросил неодобрительный взгляд на вылезшего поперек батьки Эландора. Тот факт, что Эландор годился батьке как минимум в прадедки, батьку не особо смущал. Влекомый жаждой знаний эльф нарушил субординацию очень некстати. Хотен смотрел на гномий отряд под несколько другим углом - перед его глазами всплыли неприятные картины, типа толпы набежавших на готовенькое низкорослых землекопов, забивших под завязку заботливо очищенный от кобольдов серебряный рудник, и отказывающихся признавать ещё не установившуюся власть Рестовской короны. Он как-то не ожидал встретить в этих диких землях коллег, которых в таком деле, как землепроходчество, с большой долей вероятности следовало рассматривать как конкурентов. Хотя, по большому счёту, удивительного в этом ничего не было. Не с Рестовом единым граничат Дикие Земли. И не один только князь Рестовский горазд приращивать свою территорию.
В любом случае, Хотен Блудович не стал бы спешить, и выкладывать все карты на стол - как в прямом, так и в переносном смысле. Так что он поспешил оттеснить некстати воспылавшего академическим рвением эльфийского мудреца от кормила беседы, оставив в памяти зарубку деликатно переговорить при удобном случае с Эландором на тему несвоевременных инициатив в переговорах.

- Милостивые государи, привал! Разводите костёр. - обратился молодой человек к отряду. Хоть костровые приготовления начались самочинно (дисциплина совсем разболталась), обозначить для посторонних, кто здесь главный, было не лишним.
А потом заговорил и с гномом - обладателем зубодробительного имени и не менее языколомной фамилии.

- Мэтр Эландор, география подождёт. И нам, и господам гномам следует обсушиться и подкрепиться. Нет, отнюдь не гномами. Да и представиться, в конце концов. Приветствую, сударь. Я - боярин Рестовский Хотен Блудович, а сие - мой отряд. - Хотен чинно представил каждого из товарищей помятому коротышке, - Могу я поинтересоваться, что привело вас в эти глухие места, и поставило в столь плачевное положение? Готов поклясться, вы проделали нелёгкий путь...

Хотен улыбнулся в фирменном обаятельном стиле, припоминая, не завалялось ли где бутылочки Боккеновской настойки. Он собирался выдоить Джубилоста по части информации, как голодный вурдалак подсвинка.

...и картечь ловит Хельгу в середине траектории прыжка, рвёт в клочья поджарое, сильное тело, ломает и комкает, как попавшую под колесо крысу. Фобос, не выдавая себя рыком, подкрадывается к викингу со спины, бросается - но вновь натыкается на удар тяжелого башмака. Что-то смачно хрустит под каблуком, и зверюга, отлетевшая к рубке, уползает, скуля и подволакивая задние лапы. Фобос понял, что на палубе царствует хищник, против которого ловить нечего.
Волчище Одина неспроста таскает снаряжение, стоящее, как половина груза "Ласточки", и вожаком в своей стае он сделался не по праву рождения. Он могуч, как медведь, и быстр, как лосось. Он - лучший убийца среди лучших убийц. И он пережил очередной бой - короткий эпизод в бесконечном танце стали.
Отец Победы будет доволен своим пасынком.

Вертелась-кружилась по палубе Хель, сверкали на утреннем солнце златые шлемы валькирий.
Воин-гора, с рёвом потрясающий дробовиком, насадил полосатого моряка на штык, что твой крестьянин сноп сена на вилы. Приподнял, насладился смесью удивления и боли в округлившихся глазах, шмякнул добычу о палубу. Хлопнул револьверный выстрел – палец жертвы расправы конвульсивно нажал на спуск, пуля цвикнула о металл ходовой рубки. Отвернулись боги от матроса Грина.
Тут решимость словно покинула защитников «Ласточки». Кто-то шарил руками по осклизлой палубе, хватаясь, как за спасательный круг, за липкие цевья винтовок, ещё помнящие тепло рук своих владельцев. Кто-то швырялся в звероподобных северян судовой утварью, не решаясь сойтись лицом к лицу.
А викинги не сбавляли темпа, двигались по палубе слаженно, и ритмично, как поршни в двигателе. Вот волосатый топорник, гроза стариков, подскочил к косматому кликуше, что перекрикивал грохот боя малопонятными подвываниями. Взмах секиры – замолк кликуша, кровью обливается.
Вот странноватая девчонка склонилась над телом чернокожего попутчика. Тотчас её головой со свистом пронеслись три пули – подвела в этот раз рука седовласого стрелка из налётчиков. А может, жирный боров, что в ногу ткнулся, прицел сбил? А девка вцепилась-таки в вожделенную машинку, да радовалась недолго. Снурре-мечник в два скачка оказался рядом, саданул по темени яблоком на рукояти меча. Так и легла Эйдин поперёк тела Эдварда, с автоматической винтовкой в обнимку и застывшей на губах улыбкой. А отоваривший девушку Снурре развернулся в поисках новой жертвы, сбил небрежно щитом брошенное в него ведро… И тут что-то дернуло воина за ногу! Глянул – собака. Не в мясо вгрызлась, в штанину. Думал смахнуть её клинком, но тут вторую ногу рвануло куда сильнее. На спину опрокинулся. Удар сверху. Темнота. Остался у торгашей, видать, ещё запал!
На палубе стало просторней. Сжатые зубы, оценивающие взгляды, напряженные позы…
Схватка продолжалась!

Время утекает песком сквозь пальцы. Кто-то молится, кто-то молчит. Кто-то, как водится, уже окунулся в бурлящее болото иррационального адреналинового восторга, гнилостно-сладкого предвкушения бойни. Ну а кто-то просто мечтает, чтобы всё закончилось. Неважно как, лишь бы скорее. Лишь бы не надо было больше ждать развязки.
Что-то орут друг-другу с обоих бортов, потрясают оружием. Пляшут завещанный природой танец устрашения. Никто ничего не слышит толком сквозь рёв моторов и бьющий в лицо ветер, но слышать и не нужно. Посыл понятен всем и каждому. Отберу. Осеменю. Убью.
Могли бы, на деле, и просто барабанить себя кулаками в грудь и истошно реветь.
А дистанция между беглецами и преследователями сократилась настолько, что вот-вот можно будет обмениваться не жестами, но пулями. Лодка северян пошла широкими юзами, разрезая синусоидой кильватер шхуны. На корме подобрались те, кого судьба не обделила добрым огнестрелом. А ну как удастся как следует продырявить налетчикам баллоны? Не ко дну пустить, так заставить повернуть?
Викинги только переглядываются, ухмыляясь, бросив взгляд на кормовую суету. Она их не тревожит. Волки Одина знают, как всё будет, без всяких рун. У ярла Хельги Двенадцать Пуль есть ответ на такие вопросы.
И ответ не заставил себя ждать. На «Злой Луне», сцепленной абордажными крючьями с самым жирным селезнем из торгового каравана, отрывисто ту-ду-духнуло. Ещё раз. От палубной надстройки «Ласточки» брызнули крупные искры, гулко застонал раздираемый металл. Фальшборт расцвел солидными дырками. Все, кто дорожил своей жизнью, как по команде, рухнули на палубу.
Спарка тяжелых крупнокалиберных пулеметов в бронированной полубашне – тот аргумент, что заставляет многих торговцев стопорить машину и сдавать добычу без боя, - и в этот раз оказался не лишним. Что Орму Молотилке, сидящему за гашетками, те полторы мили, на которые успела удалиться погоня? У него хорошо пристрелянная оптика, твёрдая рука и десять лет опыта за плечами. Скупыми, короткими очередями он не даст беглецам поднять голову от палубы, надёжно прикрывая высадку своих боевых побратимов.
Минута – и моторка поравнялась с бортом «Ласточки». Миг – и ловкие, могучие фигуры поднялись в полный рост, совершенно игнорируя изрядную качку, заставляющую лодку брыкаться и плясать под ногами. Один за одним викинги резкими рывками забрасывают себя на палубу. «Крупняк» с флагмана замолкает в тот момент, когда ноги первого из бойцов касаются настила чужого корабля. Теперь всё в руках абордажной команды.

Торговец. Три десятка шагов в длину, шесть шагов в ширину. Рубка, сдвинутая к носу, будочка машинного отделения, сложенные стрелы грузовых кранов. Две кустарные мачты, бушприт. Облупившаяся белая краска, из-под которой проглядывают пятна ржавчины. Выведенное на борту нетвердой рукой поверх стёршегося бортового номера название – «Ласточка». Ушедшие выходили на подобных судах промышлять рыбу. Теперь рыбакам такая роскошь не по карману – слишком редко и дорого наследие сгинувшей цивилизации.
Паруса, едва раздутые слабеньким ветром, похожи на вислые старушечьи титьки, но шхуна бодро рассекает морскую гладь. Под палубой рычит, стучит и покашливает дизель, за кормой пенится взбитый винтами кильватерный след.
Уйти. Проскочить между двух торчащих из воды скал, в которых не вдруг опознаешь побитые временем и непогодой, оплывшие, как кусок сахара в кипятке, верхушки затопленных высотных зданий. Оказаться на морском просторе и – куда глаза глядят, пока проклятые северяне, хищные и ненасытные, потрошат менее удачливые суда конвоя.
Но не всё так просто. Сгрудившиеся на корме члены экипажа и пассажиры «Ласточки», тискающие в потных ладонях оружие – большей частью импровизированное, - с тоской и тревогой следят за будто летящей над водой надувной лодкой с мотором, в которой вольготно расположились полдюжины бородачей.
Вот они не нервничают. Скалятся, перешучиваются, смеются. Оружие в их руках выглядит не в пример основательней того, коим могут похвастаться беглецы. Ходкая надувнуха, пестрящая разнокалибернымии, но сделанными на совесть заплатками, рассчитанная на десяток вооруженных Ушедших, легко вмещает в себя шестёрку северян, да ещё остается достаточно места для добычи и пленников. Мощный, хорошо отлаженный движок по такой погоде – слабый ветер, минимальное волнение, - несёт лодку вперед как на крыльях. Узлов под тридцать, в то время как жертва выжимает из своего дизеля в лучшем случае десять. Догнать – дело считанных минут. Подавить сопротивление – так и вовсе секунд. Так чего ж волноваться?
Об одном не знали лихие морские налётчики. По какой-то причине никто на борту торговца не собирался сдаваться на милость грабителей. Каждый был готов умереть, но не показать поднятых рук. А значит, лёгкой прогулки викингам не видать. Загнанная в угол мышь способна удивить даже самого матёрого кота.

Хольмганг.


На Островах точкой над i, омегой - в общем, мерилом истины в последней инстанции для практически любого неразрешимого спора между двумя свободными мужами - является «хольмганг» - ритуальный поединок.
Некоторые традиции и правила проведения таких поединков для разных островов архипелага разнятся, но, в целом, хольмганг имеет устоявшиеся, и понятные всем законы.

Перед хольмгангом все равны . Любой свободный человек может вызвать другого свободного человека на «Божий Суд», вне зависимости от социального статуса – будь хоть один из них бедным арендатором, а другой – самим конунгом.

Для вызова на хольмганг, свободному человеку не нужен формальный повод. Кто бы то ни было может заявить претензии на имущество другого человека, заявив при свидетелях – «Это моё!». Когда тот заявляет: «Нет, это моё!», заявитель в праве потребовать хольмганг для определения, за кем же правда. Если вызываемый отказывается биться, имущество, на которое предъявлена претензия, переходит к вызвавшемому. Таким имуществом может быть скот, серебро, оружие и даже женщина – например, сестра или жена вызвавшего.
Можно сделать и проще – при свидетелях обвинить человека в том, что он лишь выглядит, как мужчина, но на деле не мужчина (т.е. баба, или анально опущенный (что, мягко говоря, не в большом почете на Островах) ). Если обвиняемый говорит, что это не так, то обвинитель имеет полное право затребовать доказательства перед богами. И тут уже если человек откажется от хольмганга, он сразу же станет «нидингом» - т.е. официально признанным человеком без чести, изгоем. Это страшная социальная стигма. В целом, быть нидингом даже хуже, чем трэлем.
На Хогаланде принято ставить нидингам на лоб клеймо в виде креста, чтобы ни у кого не возникало сомнений в сущности встреченного им нидинга.

Но, разумеется, не всё так просто.
Человек, бросивший вызов, определяет только условия победы - до первой крови, до скольких-то ран, до смерти.
Вызванный же на поединок, определяет остальные условия:
1)Место проведения. Как правило, небольшой остров или мыс ("Хольмганг" дословно переводится как "Прогулка на остров"). Если нет возможности - холм. Если и такой возможности нет - перекресток дорог. Смысл в том, чтобы площадка для проведения боя была ограничена, и чтобы не было возможности кому либо подкрасться к месту схватки незамеченным, и вмешаться в ее течение. Друзьям одного из поединщиков, например.
2)Условия. Оружие, доспехи, подручные средства. На Хогаланде приняты три основных вида поединков: "тихий" хольмганг - только на холодном оружии, "громкий" хольмганг - только на огнестреле (ну и в кулаки, если дело дойдет), и "вольный" хольмганг - кто во что горазд. Внутри этих градаций могут отдельно обговариваться дистанции схождения, количество единиц оружия, что каждый берет с собой, и т.п.
3)Время проведения - вызванный волен взять отсрочку до 5 дней, чтобы уладить свои дела.
4)Вызванный имеет право выставить вместо себя поединщика, который будет его представлять. У вызвавшего такой роскоши нет.

А дальше, в условленное время, происходит поединок.
"Секунданты", присутствие которых обычно предусмотрено, фиксируют результат.
На Хогаланде приняты следующие правила:
Победитель в хольмганге по "нематериальным" претензиям считается "правым", и, кроме того, получает от проигравшего (или его родни, если тот убит), 5 марок серебром. Победитель в хольмганге по "материальным" претензиям получает те же 5 марок, если его оппонент выжил, но не получает то, на что претендовал (или наоборот – по желанию проигравшего). Если не выжил - вызвавший получает то, на что претендовал. Ну а вызванный в случае убийства вызвавшего, получает всё имущество убитого вызвавшего.
Смерть на хольмганге не считается убийством, и за нее не надо платить вергельд (т.е. виру).

Почему закон именно таков? С одной стороны, это механизм социального регулирования. Умелый воин, внезапно оставшийся без пропитания, легко может получить необходимый ему минимум с бедных и слабых людей. Нет ничего проще, чем предъявить нищему арендатору или бонду претензию на, скажем, его корову, или сестру, и бросить вызов до первой крови. Аккуратно сделать свое дело, и забрать искомое, или честные пять марок – отличные деньги. С другой стороны, правила ограничивают его в претензиях к крепким и зажиточным людям. Положение вызванного на поединок дает ему массу преимуществ. Например, позволяет объявить «громкий» хольмганг без доспеха – просто стреляться. Как известно: «Боги создали одних людей маленькими и слабыми, а других – большими и сильными, но оружие Древних уравняло шансы». Именно поэтому многие бонды – отличные стрелки. Опять же, возможность выставить поединщика вместо себя позволила зажиточному бонду биться не мечом, а мошной, а умелому воину – подзаработать, замещая вызванных на поединок. Наконец, если сила и слава бойца бесспорна, а его претензии чрезмерны, порой возникает резон его просто убить толпой, и заплатить вергельд, чем выходить на Божий Суд. В общем, стать конунгом самому, вызвав старого и немощного конунга на хольмганг едва ли получится.

Что касается непосредственного течения боя и подводных камней вокруг его проведения, то тут ситуация такова:
Сам поединок считается священным – хольмганг, как уже говорилось, рассматривается как суд Богов. Постороннее вмешательство в его ход (например, внезапное вмешательство в схватку третьего-лишнего) - очень серьезное преступление, как перед людьми, так и перед Богами. Те, кто бесчестен на хольмганге, становятся нидингами автоматически. Даже если люди в итоге ничего не узнают, суеверному островитянину все равно будет плохо по сакральным причинам – он обманул богов, а значит проклят. Хотя, конечно, случаются и акты вероломства на хольмгангах, особенно если бой проводится без свидетелей...
С другой стороны, всякие уловки до схватки очень даже возможны. Например, с одним из поединщиков может приключиться «несчастный случай» - всякое бывает. Погибнет под обвалом, например. Или просто не явится на бой в условленное время – автоматически станет трусом-нидингом. И потом уже не докажет, что его поймали и держали взаперти друзья противника – его и слушать никто не будет.

Не стоит забывать и про такой момент, что это все хорошо и прозрачно в местах скопления народа, где вызову на поединок много свидетелей. А вот в глухой местности, где свидетелей днем с огнем не сыскать, вместо благородного хольмганга проще провернуть обыкновенное убийство…

Приямок в полутора десятках футов от караванной тропы. Неглубокий, продолговатый, узкий – как могила. Перекрыт растянутой на реечной раме мешковиной, крашенной в красновато-коричневатый цвет прокалённой солнцем пустоши, да ещё и щедро присыпанной песком сверху. В приямке – человек. Лежит, не шевелясь, на спине, скрестив на груди руки. Жарко, как в заднице Кинич-Ахау, только человеку это безразлично. Его глаза открыты, но расползшиеся на всю радужку чёрные зрачки не видят танца пылинок в пробившихся через ткань солнечных лучах. Он смотрит в себя. Он смотрит вовне.
Тихо.
Коатль не хочет тихо! Коатль хочет крика! Только кровь погасит жар. И хруст. Чавк-чавк. Хрррр!
Но чу! Раскалённая земля начинает ритмично подрагивать – сперва едва заметно, потом сильнее и сильнее. Лошадиные копыта, стоптанные подметки охраны, босые пятки рабов выбивают из тела пустыни ровный пульс бредущего на юг каравана. Полнокровного, нагулявшего жир. Аппетитного.
Человек все так же неподвижен. Приглушенные голоса доносятся до него, будто из под воды, но человек их не слышит. Он слушает вдаль. Он слушает вглубь.
Рано.
Пламя! Вопль! Зубы! Зубы! Хрясь! А-а-а-а! Нет, нет, н-е-е-т! Ха-ха!
Суета. Голоса всё громче, в них – тревога. Пахнет страхом. Человек расслаблен. До поры. До первого выстрела.

***

Бах!
Грохнувший рядом «сорок четвертый» спускает псов войны.
Земля в голове каравана будто взрывается от сильного и резкого толчка снизу. Из облака поднятой пыли выскакивает кто-то обнаженный, с ног до головы зататуированный, покрытый густой сетью бугрящихся безобразных шрамов, перемазанный красной глиной. Вместо глаз – две чёрные луны. Кривые дуплистые зубы сомкнуты в зверином оскале. В правой руке – томогавк, в левой – кривой обсидиановый нож. Не то человек, не то морок, кошмарное порождение пустыни.
Существо издаёт переходящее в вой рычание, от которого лошадь, впряженная в головную повозку, шарахается, едва не садится на задние ноги. Два мига, и существо стремительно проносится мимо кобылы, походя рубанув животину по шее снизу. Лошадь бьётся в упряжи, воздух с тошнотворным фырканьем вылетает из разорванной трахеи. Существо не останавливается, рвётся к тискающему ружьё караванщику в дурацкой шляпе с висюльками.
Три прыжка, два удара – вот всё, что надо…

- Однако же, милостивые государи, в нашей отдельно взятой партии разом проредили под корень и афроэльфийское, и вагиночеловеческое меньшинство. Какое горе! Ума не приложу, как мы обойдемся без стратегического гения сэра Лумумбы? - присоединился Нагибейро к стенаниям Гардаина, мастерски подпуская в голос нотки сценического отчаяния.

Пока народ переругивался и носился, как скаженные, сэр Манчо увлеченно и любовно отколупывал от шипов палицы кусочки плоти, клочки шерсти и прочие крыскины причиндалы .От обихаживани своей молотилки, несущей Свет и Добро посредством ударного воздействия, паладина отвлек сваливающийся в ультразвук девичий визг. Он глянул на девушку, и молвил:
- Бонжур, мадемуазель Шапо Руж! Славное утро, не так ли? - воитель картинно обвел палицей картину побоища - А где где же отпраздновал труса сэр лучник? Не видали? Да и к сэру трактирщику у меня, как говорится, накопилось вопросов...

Пока шла импровизированная ярмарка, сэр Манчо, делегировавший полномочия каптенармуса Фалафелю, расслаблялся. Балагурил, подначивая то одного, то другого соратника, высмеивал прижимистость, и беспрестанно рекламировал губозакаточные машинки и верёвочки, которыми следовало подвязывать хлебало, дабы оно не треснуло. Не забывал паладин, впрочем, и отдавать должное трапезе, а в особенности пиву, до которого доблестный сэр оказался большим охотником.
Когда же хозяин приволок ворох одежды, дон Нагибейро, покопавшись в нём, извлёк одну из рубах, расправил её и присвистнул:
- АУЕ, господа сидельцы!
- Послушай, милейший сэр, - непривычно задумчиво обратился он затем к корчмарю, - а откуда такой роскошный гардероб? Ты, часом, не колонну каторжан раздел? Не остановит ли нас в этих лепнях первый же разъезд, приняв благородных господ за беглых кандальников? То-то будет конфуз, когда мы отоварим господ стражников из-за этой печальной ошибки... И расскажи же, добрый хозяин, что у вас так заманчиво воет в лесу? Сэр лучник больно жаден до подвига, и молчит, как пленный Лесной Брат. Мне так любопытно, что даже кушать не могу!
Однако, вопреки последнему заявлению, кушал-то сэр Манчо как послушный ребёнок, решивший во что бы то ни стало задобрить Деда Мороза - аж за ушами трещало.
Восклицание дворфа застало рыцаря аккурат в процессе борьбы с сочной сахарной мосолыгой. Манчо едва не уронил кость на блюдо, и патетично возопил:
- Сэр Гадин! Не смотри! Не губи бессмертную душу! - с этими словами благородный кабальеро прижал ладонь к глазам не ожидавшего такого поворота событий коллеги.
- Госпожа, как вам не стыдно смущать сердца святых воинов! Ай-ай-ай! - сквозь нарочито обличающий тон сэра Манчо, несмотря на все его усилия, отчетливо проступали озорные нотки. - Мои целомудренные очи не выдержат такого зрелища!
Впрочем, никаких попыток отвернуться или закрыть глаза, паладин не предпринимал. Да и румянец не коснулся его ланит...

Неугомонный сэр Манчо ураганом влетел в трапезную, восклицая:
- Вот, совсем другое дело! А покамест не дошло до трапезы, не худо бы промочить горло! Всем доброго эля! А мне и доброму сэру Гадину, - на этих словах паладин размашисто хлопнул коллегу по плечу - по стакану воды с бромом - у нас обеты!
Выдержав короткую паузу, Манчо расхохотался так, что чуть не треснули потолочные стропила.
- Шучу, господа! Пост ещё не скоро! И нам с сэром дворфом пива, в самых пребольших кружках!
Плюхнувшись за стол, сэр Нагибейро ловко опорожнил на столешницу свой походный сидор. Сразу отодвинул в сторону Мелькорово добро; повернулся ко входу, где залип с тавернщиком одоспешенный любитель командовать и страдать, проорал:
- Сэр Гуталин! Вот твои богатства, как в аптеке!
Ну а свои компактные безделушки Манчо энергично сдвинул на центр стола, и пророкотал:
- Не пристало воину Света копейничать. Благородный сэр Маца, - подмигнул он к халфлингу, - не желаешь занять должность стряпчего великого сэра Нагибейро? Это не будет зазорно для особы королевской крови? Ваш брат свинье навоз продаст, и таки будет иметь гешефт! Располагай моим добром - только гляди, чтобы я с голоду не помер.

И тут в разговор вступил Манчо. Право, было бы странно, ели бы он промолчал.
- Великий сэр Нагибейро - это я! - горделиво молвил рыцарь, и дважды бухнул себя кулаком в умеренно волосатую грудь, чтобы уж ни у кого не возникло сомнений, кто тут великий сэр.
- Отработать мы можем лишь одним способом - добрым мечом, клянусь бородой сэра Бога. Если у тебя, добрый хозяин, есть такая работа, так давай обсудим её за трапезой, мы проголодались с дороги. Чует моё сердце, зло гнездится в этих местах, как мандавошки на чреслах бродяги! Если же нет - я расплачусь. Сэр Манчо поиздержался, но он не нищий! Совершим, милейший трактирщик, натуральный обмен!

Пост +SmileyDevil+ от 19:04 ХХ.ХХ.ХХХХ г.

"Свершилось! Плачте, нищеброды. Школоло, начинайте уже сейчас носить домой пятёрки и дёргать мамаш за подол. Ну а прочий, вменяемый люд - просто ждите с нетерпением. Сегодня начинается ЗБТ, и ваш слуга покорный в нём участвует. Всё заценю, всё проверю, всё расскажу. Подписывайтесь на мой канал, и будьте уверены - самые свежие и достоверные новости за бортом не останутся!"

***

Макс растекся по ложементу, чувствуя скорее страх и скованность, нежели радостное возбуждение перед Приключением. Ради попадания в которое, надо сказать, он немало повертелся, поинтриговал и полизал задницы. Как-то он всё было...
Анализы, медосмотр. Яркий свет вместо полумрака собственной берлоги. Люди с деловитыми, отрешёнными глазами над намордниками марлевых повязок, и с обтянутыми тальковой резиной руками, лепящие на тело пиявочно-холодные датчики. Собственная белёсая, дрябловатая тушка и, как единственная одёжка, аршинные труселя на широкой бабьей заднице. Крайний раз ("последний" мужики не говорят, говорят "крайний" - любой правильный тип в Интернетах знает) что-то подобное Макс испытывал на медкомиссии в армейку. Хоть и знал, что всё проплачено - но вдруг военком рявкнет "Годен!", и покатишь топтать кирзу на точке "Х" за полярным кругом, с белыми медведями и клановыми дагестанцами. Дураку ясно - в этой стране чинушам веры нет. Кинут - не поморщатся. Тогда, однако, обошлось. Обойдется и теперь. Обойдется?
Паника. Три-два-раз... Вдох-выдох... Вдох...
На голову тяжело, но мягко опустили виртшлем. Темнота. Свет. Интерактивные менюшки. Попустило. Вирт-среда - давно не диковинка. Плавали, знаем, не нубьё.
Пока всё привычно. Ты в среде, но чувствуешь, что лежишь на спине. Осязаешь шлем и датчики. Ощущаешь, как твое реальное тело заторможено и вяло повинуется командам мозга, выполняемые телом виртуальным. Слегка дёргается поднятая вертикально рука, конвульсивно вздрагивает на шаге нога. Рудимент. Ты и ТУТ, и ТАМ одновременно. Где же "абсолютно новое"? Где "полное погружение"?
Ладно, поглядим. Макс ткнулся в менюшки.
Раса. Россиянин, гы-гы. Ладно, хуман, чё уж. Карликом всем в ширинку смотреть ломает, а остроухие - для девочек. Орка можно, ну да хрен с ним.
Класс. Паладин, говно вопрос! За честь, и кровь - сохрани свою совесть! Подземелья, драконы и упоротые паладины, что может быть лучше?
Имя. Подумал, усмехнулся. Вбил. Нормаха.
Аватар. Ого, выбор. Чего душе угодно. Хоть с тебя самого слепок снимут. Нет, уж этого не надо. Во заднеприводной джентльмен в самый раз выйдет. Всё равно паладинам по бабам нельзя. Или можно? Пофиг.
Понеслась?
Внезапно сердце снова сжалось, а потом зашлось, будто в купель после бани окунулся.
Понеслась!

***

Манчо стоял посреди комнаты, будто перенесённой сюда из советских фантастических фильмов, и недоуменно таращил глаза. Огляделся с резвостью человека, только что получившего удар дубиной по макушке. Молвил:
- Ишь ты!
Произнес он это звучно и глубоко, только в конце фразы внезапно пустил петуха, будто не готовый к звукам собственного голоса. На этой ноте у него разом подогнулись оба колена, как жилы подрезали, и кавалер плюхнулся на задницу. Ещё раз сдавленно выдохнул:
- Ишь ты! - и принялся внимательно разглядывать своё умеренно волосатое, но отменно крепкое и ладное тело. В какой-то миг взгляд сэра Нагибейро пал на собственные чресла, и он, откинувшись на спину, зычно расхохотался, гоняя по стенам своей "колыбели" сочное эхо.
- Утритесь, хейтеры! - непонятно заявил благородный рыцарь, утирая набежавшие слёзы.
В следующий миг воин перекатился назад через голову, и непринужденно выполнил стойку на руках. Простоял в этой позе онизрядно долго, причем даже не переступая руками. Упражнение закончилось только в тот момент, когда взгляд паладина вновь пал на его мужеский корень, устремившийся, согласно законам природы, к земле, а значит, и голове сего достойного кавалера. Сэр Манчо обрушился на пол, смеясь, и произнёс снова неочевидное:
- Блин, до пупа висит! Круть!
Излучая веселье и энергию, воитель вскочил на ноги, и, наконец, плотно осмотрелся. Подсобрал разбросанную поклажу в кучу. Почесал репу в задумчивости. Взял в руки преизрядную шипастую булаву, произвел оной несколько весьма уверенных и акцентированных взмахов. Хмыкнул. Окинул хозяйским взглядом остальное добро.
Удивлённо пожал плечами. Выдернул из кучки песочные часы, и потряс ими в воздухе, восклицая:
- Эгей, мастера! Чё за беспредел? Меняю часы на трусы!
Это, впрочем, не помешало святому воителю затолкать в мешок все манатки, за исключением той самой булавы, и обширной крупноячеистой (не на рыбку, явно) сети, которые Манчо оставил на изготовку, закинув рюкзак за спину.

Прислонившись к косяку, Ольбард поглядывал за схваткой со страдальческой гримасой на лице. Видядя невеликие успехи соратников, он гаркнул в сердцах:

- Боги, да что вы их оглаживаете, как писю веточкой?! Врежьте уже как следует!

Подслеповато щурясь, Джек некоторое время глядел на опрокинувшегося навзничь старикана, конвульсивно взбрыкивающего ножкой. Потом перевел взгляд на законника, который напротив, упал ничком - под ним уже образовалось изрядное грязно-бурое пятно. Затем недоверчиво покосился на собственный револьвер, будто видел его впервые. Коротко хохотнул.
Босоногая ребятня, оглушительно галдя по своему, высыпала из под крыльца на свет Божий, и обступила место побоища, держась, впрочем, покамест на почтительном отдалении. Продавец болванчиков принялся судорожно собирать свой товар. Поплыла куда-то по своим надобностям, отчаянно виляя кормой , шлюха. Сплюнул вязкой табачной слюной, и изрек богохульство держатель кантины. Жизнь пошла своим чередом.
И Раттлер был жив.
Джек опустил револьвер в кобуру. Ребятня сделала три шага вперед.
Налетчик нагнулся, и подобрал из пыли драгоценные седельные сумки. Перекинул их через плечо, наслаждаясь добрым весом. Морщась от боли, поковылял к так и не скрывшемуся в недрах своего заведения кабатчику. Тот напрягся. Раттлер подошел вплотную, и прохрипел:
- Хей, амиго! Куейро видеть ун доктор, пор фавор. Медико. Куэ выковырейро де лос пулес из ми ляжка! Компренде?
Он забрал из руки табернеро бутыль, а вместо нее вложил в смуглую мозолистую ладонь золотого "орла".
- Санитаро! Рапидо, пор фавор, черт копченый!
Вид золота изрядно простимулировал лингвистические способности местного предпринимателя. "Си-синьорнув" с энтузиазмом козыряющего выпускника Вест-Поинта, тот прокричал несколько команд "младшим чинам". Один из пацанов неохотно отделился от стайки сверстников, и засверкал пятками вдоль по улице.
Джек приложился к бутыли. Скривился - пулька. Приложился ещё раз, бесконечным, как воскресная месса, глотком. И захромал внутрь кантины, игнорируя предложенную хозяином опору в виде заплывшего салом плеча. Из заведения послышался хриплый рёв, назвать который пением можно было бы только с очень большой натяжкой:

- Палило солнце как в аду, и ни глотка воды,
Давно уже нас черти ждут - напрасные труды.
Вот борт о борт встает фрегат, вот он уже горит,
Среди мечей и алебард мне так хотелось жить.

Руби! Пусть не дрожит рука!
Руби - натужно воет ветер!
Руби, мы не умрем пока,
Еще не вечер, еще не вечер.

На улице дети стягивали сапоги с Клайва и Фреда.

Щурясь от теплого весеннего солнышка Хотен оглядывал панораму окрестных земель с площадки сторожевой башни форта. Внизу кипела возня - что-то таскали, что-то грузили, перекликались, поругивались. Полным ходом работа шла.
Дел, как водится, было невпроворот. И добычу отсортировать, что на меч взяли, и побитых-повешенных захоронить, да и обживаться надо было. Рогач-покойник со своими сиволапыми неряхами комфортом и порядком в занятой ими старой крепости не озаботились: сколотили на живую нитку косых навесов, подлатали, что уж совсем разваливалось, и решили, что так сойдёт - ни завалы разгрести, ни прорехи в стенах заложить. Цивилизованному Хотену такой подход претил, так что бравое ополчение вместе с благодарностью за службу, подкрепленной выплатой жалования и наградных, получили план хозяйственных работ по обустройству вверенной твердыни на ближайшие дни.

Сам боярин, на правах вождя, от работы по хозяйству взял самоотвод. Он был занят делом поважнее - строил планы. Ворочал мозгами, пока его люди трудились руками. Да, ЕГО люди. И, как выходило, на ЕГО земле. Что там князь Рестовский сказывал? "Ежели справитесь с задачами, то Рестов землю ту под ваше управление отдаст..." Стало быть, Хотен Блудович ныне наместник Рестовский, не больше, не меньше!
Хотен вздохнул. Час от часу не легче.
Еще третьего дня победа над душегубами виделась молодому мечнику весьма размыто и туманно, не говоря уже о том, что будет потом. С одной стороны, он, конечно, верил в себя и своих товарищей. С другой - заглядывать за спину непобитого врага было бы чересчур самонадеянно даже для этого отнюдь не скромного юноши. Да и ранее как-то постоянно находились насущные дела и тяготы, о которых надо было размышлять здесь и сейчас. Времени строить планы далеко наперёд не находилось. И вот теперь это "наперёд" внезапно настало.
Так что молодой Блудович ныне наверстывал упущенное, энергично примериваясь, прицениваясь и планируя.

Сколько всего предстояло сделать! Послать славную весть князю надо. Обратить добычу в полновесные монеты, которые скоро ой как понадобятся - тоже. Так или иначе решить дело с митами, что засели под платаном - кто захочет иметь под боком беспокойных и злобных существ Подземья? А сколько ещё мест предстояло исследовать? В бескрайний лес Зелёного Пояса они, почитай, ещё и не ступали толком.
Вместе с тем, взгляд Хотена любовно скользил по окрестным равнинам и холмам, по ленте реки и глади озера, а в голове так и рисовались картины: здесь встанут дворы нарочитых мужей, так пойдет внешняя стена городка, там раскинется посад и ремесленные слободы, а вон там будет пристань и мытный двор...
Тут глаз замечтавшегося юноши зацепился за тянущийся вдоль западной стены будущего детинца длинный овраг, и сразу же вспомнились слова Акироса. Забытый храм темных богов, проклятье, ожившие мертвецы... Нет, такое посреди городка, поди, едва ли кому из переселенцев понравится. Вот ещё одна проблема, ждущая решения.
А чего тянуть? Мечи есть, есть и отвага. Жрецы светлые, чтобы место проклятое очистить, тоже в наличии - аж двое. К тому же, голова у Хотена уже кипела от тяжелых государственных дум - так чего бы не поразмяться?

Блудович повернулся от поля ко внутреннему двору крепости, и задорно крикнул:
- Эгей, братцы! А ну-ка, бросайте покамест хозяйство. Дело есть, аккурат нам по руке!

Сумрачные бойцы с Крига, так и не проронившие ни единого слова и стоявшие по излюбленной стойке "чуть-менее-смирно", даже не переглянулись. На синюшно-бледных, как у недельных покойников, лицах не дрогнул ни единый мускул. Глядя прямо перед собой, привычно ровным, блеклым голосом, так не вязавшимся с обликом пацана, которому едва ли стукнуло восемнадцать стандартных лет - наливные щечки, беленькие волосики, голубые глазки, - Тринадцатый проговорил:

- Как будет угодно Императору и его доверенным слугам.

А больше они ничего не сказали.

Хотен шумно сглотнул. Не от страха, нет. Просто запихал поглубже в себя рвущуюся из груди дерзость.
Пока шел к крепости, пока со стражей перекликался, что греха таить, трепетал. Не всякий день один-одинешенек в логово заядлым душегубцам буйну голову суёшь. Как Рогача увидал - и вовсе оробел, аж колени дрогнули. Но стоило разбойнику его за чуб ухватить, как у парня в жилах взыграла старая, выдержанная кровь Рестовских лордов-мечников, вытесняя всякое малодушие. На кого же ты, быдло, хайло раззявил?! Куда ты, паскудник, грязные свои лапы тянешь, как лаяться смеешь?!
Однако ж, глоток этот кстати вышел. Натуралистично.
Конечно, Блудович не вспылил - не был он спесивым дураком, каких немало в Рестове. Таким, что будет "Как вы смеете?" верещать, когда его на выходе из бляжьего дома лихие люди под микитки взяли, да тестикулы острой сталью щекотнули. Ярость ему мозги прочистила, кисель из членов выдула. То была та самая, холодная ярость. И чувствовал себя Хотен, как в клинковой дуэли - собранным, и звеняще-сердитым. Он был готов переиграть наглого врага. Показать мнимую слабость. Выждать. Заманить в ловушку. А потом прикончить.
Неестественно выворачивая шею в Рогачевском захвате, Хотен старательно косился снизу вверх испуганным глазом на предводителя разбойников, и лепетал, поспешно протягивая тому мешок с бутылками:
- Так ить этавон, вашмилость... В самлучшом виде! Оно ить эта... Милсдарь Акирос велели вашмилости снести... того... поправиться. Трошечки... А тама на шляху щще много - цельна подвода! Тама ить первачок, и снедь и иньше добро! - Хотен старательно копировал говор конюха-селянина с дальних хуторов, что подвизался в родовом имении Блудовичей, заодно изображая прорезавшийся у молодого татя с перепугу словесный понос, и вяло трепыхался в руках Рогача, как снулая рыбина - Токмо тялега, она ить того... в хляби повязла. Мы ужо и тудыть, и сюдыть, а оно вишь как... ни тудыть, ни судыть. Раздождило-то как! Не изволивайте гневаться, вашмилость, ить оно того... не я ж правил - Вукатрах. Он ить, того-этого, кривой... изволяйте судить, бабе в мохнатку не всякий раз попадет, куда ему лука, нито телегой ворочать? От и ввязли... А мене милсдарь Акирос, грит: "На тебя, Дупа, токмо одна надёжа! Бежи в укрепу, да эта... веди хлопцев голов пять чи шесть." Ты, грит, паря хоробрый да сметливый, быть тебе, паря...
И дальше, и дальше изливал всякоразное Хотен.
А сам думал: "Ничего, куражься. Можешь даже пинка мне отвесить - отчего бы нет? Только вот завтра на рассвете твоей тушей будут вороны завтракать. А башку твою я засолю, или в мёд укатаю, да пошлю князю Рестовскому порадоваться. Вот так она, жизнь-то, иной раз разворачивается."
О том, что всё может повернуться ровно противоположным образом, Хотен старался не думать.

Послушав, что ему сказал служитель Эрастила, Хотен высказался в том смысле, что сам он ничего против компании жреца не имеет. Тем более, что он и так собирался разведать храм в следующий выход. Если тот за свою безопасность не трясется, готов к трудностям пути, который будет включать в себя разведку территорий, и согласен выполнять все требования лидера отряда, то есть его - Блудовичевские, то вольному-воля.
Гаресса он поблагодарил за исправную службу и ответил, что постарается просьбу командира гарнизона уважить, коли обстоятельства позволят. Впрочем, тот, скорее всего, и сам сможет поучаствовать в удовлетворении чувства мести - идти на Рогача наверняка придется всей ратью, включая и свежесобранное ополчение. Хотя, об этом пока говорить рановато. Наперво потребно будет разведать всё честь по чести, и составить толковый план.
Наконец, подошел к нему и угрюмый человек, назвавшийся Акиросом Исмортом. Выслушав интригующее вступление, Хотен смерил воина усталым взглядом. У него в голове промелькнул целый вихрь идей и предположений, из которого парень выхватывал кирпичики рационального, легшие в фундамент его измышлений.
А думал он так: раз человек заговорил на данную тему, значит, и вправду как-то связан с Рогачом. Либо провокатор, либо перебежчик. Если провокатор - значит, Рогач уже знает о том, что по его душу пришли из Рестова. Откуда бы? Крессла-то стараниями Волкогона до крепости не добралась... Впрочем, тут что угодно может быть. Разбойники нашли разграбленный лесной лагерь? Почему бы и нет. Следы боя Хотен сотоварищи не заметали, да и от погребального костра осталось преизрядное пепелище. После этого душегубы могли аккуратно дойти до Олега, увидеть - там гарнизон. И заслать прилично выглядящего человека на большую дорогу, чтобы разузнал подробнее, что и как. Опять же, не исключено, что у Рогача и в Рестове есть певчая птичка, что ему на все лады свистит. Так сразу и не скажешь.
Если же это перебежчик, то тут могут быть два варианта. Либо в крепости Рогача знают про землепроходцев-татевешателей, и незнакомец сбежал нарочно встретиться с ними, либо он ушел раньше, и только в остроге узнал, что на разбойного атамана ведется охота. И решил пособить правому делу. К чему требование поруки, что будет отпущен с миром? Очень просто - сам бандитствовал, и боится пойти на шибеницу, как того закон велит. Однако, и тут всякое возможно. То ли ему, как тому Саве, обрыдла стезя душегубская, и он мало того, что сам ушел от разбоя, так еще и совесть велела помочь правому делу, Рогача скрутить. Тогда ясно - человек не пропащий. А может, и наоборот - сам в крови по локоть, хочет на банду и свои грехи скинуть, а сам сухим из воды выйти. Как знать, может он вообще своих подельников обокрал, и хочет чужими руками концы обрубить? А может, он изгнанник?
Как тут угадаешь?
Молодой боярин вдругорядь внимательно пригляделся к Исморту. Бывалый. Тёртый. Не похоже, что трус. Потрёпан, но одет прилично, где-то даже богато. Из "бывших благородных"?
Версия о провокаторе как-то не вязалась с обликом мужчины. Да и незачем тогда было огород городить с обещанием миром отпустить. Проще было бы послать под видом перебежчика труса-балабола, изоражающего словесный понос. Больно тонкая игра для лесных разбойников.
Хотен поколебался, и все же взял за основу предположение о перебежчике. Оставалось понять, из каких соображений он предаёт своих подельников. Тут, конечно, надо было бы похитрить, потянуть информацию, понамекать... Но Хотен был, с одной стороны, слишком молод и неопытен в интриге, а с другой - слишком устал и подавлен. К тому же, несмотря ни на что, он ещё верил в лучшее в людях.
Откашлявшись, юноша заговорил:

- Ты знаешь Кресслу, господин Исморт? Конечно, ты знаешь Кресслу. Знал. Крессла мертва. Ей я тоже пообещал, что если она ответит на вопросы, то сможет уйти с миром. И отпустил её. Только один из моих людей без моего ведома догнал её, и прикончил. Потому что считал, что такая тварь не достойна жить на белом свете. Не думай, что я одобряю его поступок. И, уж конечно, не думай, что я таким образом намекаю, что ты можешь умереть вне зависимости от моих обещаний. Нет. Такого больше не повторится, пока я жив. Просто я не хочу более ставить себя и своих товарищей в подобное положение. Заставлять выбирать между данным словом и совестью. Я тебя не знаю, и не знаю, что ты расскажешь мне о себе. Потому не хочу и не буду тебе ничего обещать вслепую.
Хотен мастерски повесил риторическую паузу, и продолжил:
- Я думаю, если ты ушел из банды по своей воле, а теперь решил помочь в ее поимке, то ты не пропащий человек. И можешь еще встать на правую сторону. Вон, как Сава, - боярин кивнул на конюха, - тоже из ваших. Искупает вот свою вину за разбой. Он, понятно, простой мужик, с него и спроса меньше. Так ты и сделать можешь больше, по всему видно.

Юноша многозначительно откашлялся, глянул Акиросу глаза в глаза, и молвил:
- Нельзя быть честным человеком наполовину, сэр Исморт. - "на "сэре" он сделал акцент, решив пощупать на предмет благородного происхождения, - Я вот, к примеру, уже знаю, что ты с Рогачом связан. Мог бы смело волочь тебя на правеж, и вытащить из тебя всё, что знаешь, пыткой. Но не делаю этого. Потому, что ты сам ко мне пришел, добрую волю явил. И потому, что за руку я тебя не ловил, и видаки на тебя не показывали. Так и ты не торгуй достоинством, милостивый государь. Коли сказал "А", говори и "Б". Поведай, что знаешь. Если есть на тебе вина - искупи. Коли простительная - делом. Коли непростительная - честной смертью. Ну, а коли боишься, так и торговаться не будем, не на базаре. Иди своей дорогой, и я про тебя забуду. Сами как-нибудь управимся.

Хотен закончил говорить, и принялся мелодично насвистывать что-то заунывное, словно гипнотизируя собеседника...

Хотен сидел, пялился в огонь, погруженный в собственные мысли. Волкогона он выслушал немного отстраненно и словно бы невнимательно. А выслушав - тяжело вздохнул. Что-то такое он подозревал, и ждал, что следопыт придет каяться, почти не сомневаясь, что этот прямолинейный муж не утаит шила в мешке. У него была целая речь назидательного толка заготовлена, с ударами по больному, чтобы Волкогона не он, собственная совесть наказывала. Но то было тогда, несколько дней (а может, целую вечность) назад, когда все шло ладно и гладко у отряда.
Вот подойди к нему с этим лучник вчера, Хотен бы наверняка вспылил. Трудно даже предполагать, чем мог их разговор закончиться. Теперь же... Перегорело что-то в молодом боярине. Смерил он соратника долгим взглядом, покачал головой, и устало сказал:

- Ты, Волкогон, как тот Черная Чешуя. Сказал одно - сделал другое. И мое слово нарушил, и своему не хозяин, выходит, ведь присягал исполнять мои приказания. Грустно это. Давши слово - держись, так в народе говорят. Благородный человек правдой силён. И как мы дальше дело делать будем, если ты у меня за спиной самоуправство чинишь? Вот что, мастер Волкогон. Ежели тебе свои хотения важней взятых обязательств, то нам не по пути. Возьмешь свою долю добытого, и можешь быть свободен. Если готов впредь свой долг и уговор по чести исполнять, забудем про этот разговор.

Сказал, и отвернулся от угрюмого лесного человека, словно не интересуясь толком, что тот ответит. По совести сказать, собственные терзания занимали его сейчас в большей степени, нежели проблемы Зеленого Пояса и дела отряда. Оно, конечно, для вождя нехорошо, да только и сердцу не прикажешь...

Землепроходческой экспедиции, князем и боярством Рестовским в Зеленый Пояс, именуемый так же Ничьей Землёй, направленной, путеописание.
Составлено боярином Хотеном Блудовичем, Звановым сыном, в лето 4710ЛА.

Фрагменты.

Комментарий переписчика.

Сей документ, вне всякого сомнения являющийся подлинником, сложно назвать характерным и типичным представителем корпуса письменных источников своего времени. Созданный в форме дневника, несвойственным для эпохи фривольным языком, он выбивается из общего ряда летописей, постановлений, докладов и прочих дошедших до нас рукописных памятников.
Таким образом, его можно рассматривать как своеобразный взгляд ex adverso на события, разворачивавшиеся в южном Ростленде в начале сорок восьмого века, тем более ценный, что носителем его являлся непосредственный участник восстановления государственности в Зеленом Поясе, что, разумеется, делает его особенно интересным для исследователей.
Однако, нельзя не обратить внимание и на обратную сторону медали. В силу своеобразной формы изложения, документ изобилует отступлениями, картинками, стихотворными опусами, нотами, анекдотами и прочим содержанием, хоть и являющимся самоценным в культурологическом смысле, но затрудняющим вычленение непосредственно фактической исторической информации. Кроме того, по причине все той же формы подачи, подвергается сомнению достоверность материала по части преувеличений, равно как и точность в деталях.
Как бы то ни было, "Путеописание" необходимо рассматривать как один из важных и любопытх письменных источников своего исторического периода, каковая причина и подвигла меня на работу по переписыванию и тиражированию в научной среде данного документа. К превеликому сожалению, рукопись была обнаружена случайно, и не содержалась достойным образом, в следствие чего сильно пострадала от сырости, огня и грузунов, и сохранилась лишь фрагментарно.
При переписывании авторский стиль и грамматика сохранены без корректировки и купюр, а так же были восстановлены читаемые зачеркнутые фрагменты.
Рисунки и графику, скопированные со страниц дневника, см. в Приложении 1.

Арвилл Линдорн, доцент, кафедра истории Ростленда.

Когда отзвенела сталь и отхрустели кость и камень примитивных дикарских ковырял, Хотен не стал осматривать поле боя со всеми. Он сразу кинулся в лес - туда, где истошно закричала Магда, пока не захлебнулась булькающим стоном. Влетел на стоянку, не опасаясь засады, и даже желая столкнуться с таковой. Нет, пусто было на небольшой, вычищенной отрядом от подлеска полянке. Только окровавленное, лежащее в неестественной позе, будто изломанное тело девушки зияло посреди пустыря, как рана на животе. Живые люди так не лежат, не имеют эдакой повадки.
Из Хотена будто воздух выпустили. Поник боярин. Подбрел понуро к истерзанному трупу, перевернул лицом вверх, присел на корточки рядом. Взял теплую еще узкую ладонь с обломанными ногтями в свою. Зацепился взглядом за единственный уцелевший глаз девушки, глядящий в пустоту гневно и бесстрашно, да так и не смог отвести взора. Все смотрел и смотрел, словно пытаясь уловить во взгляде мертвеца нечто такое, что не смог понять при жизни...
Нет, она не была его дамой сердца. И даже минутным увлечением, капризом поэта не была. Хотя Магда с детской непосредственностью и демонстрировала юноше свою привязанность, он в сладострастно-корыстных целях так этой привязанностью и не воспользовался. Может, именно из-за наивности и простодушия лесной ведьмы. То ли стеснялся, то ли жалел её боярин - сам не вполне отдавал себе отчет, почему не сволок привлекательную дикарку на сеновал, хотя и изнурял плоть воздержанием уже две седмицы...
Товарищем или хоть соратником ее тоже язык назвать не поворачивался. Скорее, она походила на прибившегося к Хотену маленького ребенка-погорельца, чей кров и семью унесла беда. Или даже щенка, брошенного сукой. Хоть и за палец может тяпнуть, а все одно - несмышлёныш, заглядывающий тебе в глаза доверчивым взглядом... А он, Хотен, выходит, доверие это обманул. Увел за собой девчонку, на погибель лютую, страшную. И от того было на душе у молодого предводителя землепроходцев тягостно, горестно и мутно.
Так и просидел Хотен Блудович у тела убиенной, пока его люди на стоянку не подтянулись, не начали деловитой возни, не загудели на разные голоса. И за это время постарался всю душевную тягость, горесть и муть перековать в злость. Не застилающую глаза кровавую ярость бойца, а холодную, сухую злобу царедворца - расчетливую, ядовитую, опасную.
Осмотрел тело девушки еще раз, уже не как человека, а как неодушевленный предмет. Выслушал, что рассказали остальные, поглядел на трофеи. Наконец, сказал:
- Что там, из этих кто живой остался? Тащите сюда! - голос Хотена, обычно жизнерадостный и звонкий, звучал сейчас сухо и хрипловато. - Тагил, Эландор, подойдите.
Когда уже отошедшего от сонного заклятья, но надежно связанного кобольда представили пред очи Хотена, он заговорил негромко и очень скучливо, будто отчитывал нерадивого слугу:
- Мэтр Эландор, переводите. Скажите этому... - Хотен запнулся, - существу, что сейчас я буду задавать вопросы. За каждый не понравившийся мне ответ, вот он, - последовал кивок на Тагила - будет ломать тебе палец. Если кончатся пальцы, будет ломать предплечья и лодыжки. Потом плечи и бёдра. Это понятно?
И убедившись, что кобольду понятно, Хотен стал спрашивать.

Отряд расплескался по стенам тоннеля, как остатки молока по стенкам чашки. Только Рагнвальд остался стоять, где стоял, изготовившись к схватке.
Эрик и Рагнвальд принялись орать, вызывая неведомого и невидимого оратора на битву. Известное дело, лучший способ заглушить страх - подрать глотку. А голос под потолком продолжал громыхать, изливаясь словно бы из самих стен тоннеля:

-ОСОБЫ! ВЫРНЫТЫС В МЫСТА СОДЕРЖАННЯ!

Мигающая над головами людей красная лампа, бросающая на бетон тоннельного кольца яркие сполохи, пробуждающие в памяти отсветы пожарищ, внезапно с громким хлопком лопнула. На полотно Пути просыпался дождь из ярких, крупных, как йольские снежинки, искр и мелкого стекла.
Раскатистый голос захрипел, словно вещающего крепко ухватили за горло и славно придушили. Серия булькающих хрипов, сипов и повизгиваний, гремящих под древними сводами, оборвалась секунд через десять. Резко, внезапно. Как будто удушаемому оратору наконец-то сломали шею.
Наступившая затем тишина была фактурной, упругой. Почти осязаемой.

И тогда её прорезал новый звук. Бьющий по нервам, вызывающий зубовный скрежет механический визг. Хорошо знакомый тем, кто часто имел дело с очень старой, не включавшейся со времен Исхода машинерией - стон приржавевших, забывших движение стальных сочленений. Вопль реанимированного, возвращающегося к жизни механизма.
А затем впереди, с левой и правой сторон тоннеля, целые куски казавшихся монолитными стен расползлись в стороны, как края резанной раны, открывая широкие проходы.
И оттуда, из этих проходов, громыхая и покачиваясь, вышли они.
Чудовища. Враги рода людского. Духи стали. Андъярны.

***

Мало кто может похвастаться, что видел андъярна. Вернее, похвастаться могут многие, но правды в их словах, как правило, не больше, чем вреда в пиве. Совсем древние старики говорят, что во времена их юности немало андъярнов бродило по землям людей, да всех повыбили могучие герои. Вроде них самих - стариков, стало быть. Что сказать... Старики - люди почтенные, но и они, мягко говоря, склонны преувеличивать. Да и память у них уже не та.

Кто они - андъярны? Одни говорят - порождения Ярнхейма, мира живых механизмов и мрачных технических тайн, просочившиеся в Мидгард. Другие считают, что они - духи тех из Ушедших, кто не смог найти пристанища ни в одном из миров после Исхода, и воплотился в яростном, ожившем металле, полный злобы и ненависти к тем, кто унаследовал Срединный Мир. В одном единодушны все "знатоки" - движет ими злоба и ненависть к роду Аска и Эмблы...
Теперь андъярнов встречают так редко, что уже и не скажешь, есть ли они на самом деле, или это лишь бабьи росказни - малышню пугать. Однако, те, кто действительно мог встречать кого-то из этих полумифических тварей, не склонны к бахвальству и шуткам.
Они твердят в один голос - бойтесь.

***

Там! Та-м-м-м!
Гулкие, тяжелые шаги, отдающиеся густым эхом под сводами тоннеля. Позволяющие прочувствовать массу андъярна, его мощь.
Они выросли перед хирдманами Хельги. Вышли из открывшихся в стенах проходах, словно материализовались из тьмы. Ровно, синхронно. В ногу, как выравненные по шнурке.
Там! Та-м-м-м!
То ли шаги глушат шум крови в ушах, то ли наоборот.
Приземистые. Не столь высокие - едва ли выше среднего мужа, - но широкие. Раза в полтора против самого коренастого воителя. С двумя руками и ногами; но над плечами, где должна быть голова - пустота.
Там! Ж-ж-ж-ж! Та-м-м-м!
Жужжащие и громыхающие. Удивительно, нечеловечески четкие в движениях. Это пугало - геометрическая выверенность каждого маневра. Самостоятельная жизнь мертвого металла. Подвижность того, что не должно двигаться вообще.
Ж-ж-ж!
Повернулись в поясе, не меняя положения ног. Алый немигающий огонек на корпусе каждого - как демонический глаз. Заглядывающий прямо в сердце.
Техника - это понятно. Винтовка, мотор, радио. Техникой управляет человек. Жмет человек рычаг или кнопку - работает. Не жмет - так лежит себе, хозяина дожидается.
Но сталь, обладающая собственным разумом, волей и душой, была выше человеческого понимания. И потому нагоняла мистический страх даже на самых забубенных викингов. Оживший древний дух, жаждущий твоей крови - этого ли не бояться?

И потому, когда все шесть андъярнов вышли в тоннель, повернулись к замершим людям, и двинулись на них, даже самые бесстрашные сердца обдало дыханием настоящего, первобытного ужаса...

Карта:

Уже сидя в седле "Законника", Илай наблюдал, как кадет Вустер сдавал арестованного в престовозку. Двадцать пять лет изокуба - очень мягкий приговор по меркам совершенных преступлений. Наверное, Марк думает, что поступил милосердно. Опытный Морган так не считал. Ему не раз доводилось видеть бывших заключенных изоблоков, отсидевших длинные сроки. Это были не люди, а лишь руины, телесные оболочки, набитые пеплом сгоревшей личности. Биороботы.
Сам он он мог с трудом представить каково это - провести годы в одиночной клетушке три на четыре метра. Отсидевшие пятерик несли несмываемую печать безысходности на своём лице всю жизнь. Оттянувшие десять выходили с необратимыми и непредсказуемыми нарушениями психики. Ну а те, кому довелось пробыть в изокубе дольше, на свободу уже не выходили вовсе. Изоблок покидал мертвец. Зомби, гомункул, пустая скорлупа от человека. Автомат, ничего не желающий, не ждущий от жизни, не опасный для общества, способный выполнять лишь самую простую работу. А разум бывшего преста навсегда оставался в четырёх стенах его узилища.
Этому "Ковбою" предстоит провести половину своей жизни за толстыми стенами исправительного учреждения, и он ещё не раз пожалеет, что его не пристрелили на месте.
Моргану ужасно захотелось смачно сплюнуть себе под ноги, но он удержался от этого недостойного Судьи поступка. Илай считал длительные сроки изокуба наиболее лютым наказанием, предусмотренным Кодексом, которого достойны только самые матёрые, закоренелые негодяи. Лопухам вроде этого Нильсена, по дурости нашалившим на "вышку", Морган старался выносить смертный приговор, даруя лёгкую и безболезненную смерть вместо медленной и мучительной. Именно так Илай видел милосердие, которое Судья может проявить к престу, не выходя за рамки Кодекса. С опытом к Вустеру придёт это понимание. А может быть и нет. К примеру улыбчивый и добродушный Гаймер, говорят, сдаёт престов всех мастей в изоблоки пачками, и считает себя гуманистом.
Судья медленно выдохнул сквозь сжатые зубы, включил переговорное устройство, и вышел на связь с центральной.

Тринадцатый у тайника шестеренок испытал странное чувство. Впервые в своей военной карьере (а значит, и в жизни), он ощутил, что засувенирил достаточно. Нет, конечно нужного и полезного было много, но боец уже был затарен под завязку вещами совершенно необходимыми, и просто полезные уже было не вынести. Да и, что уж говорить, криговский пехотинец уже был снаряжен не хуже, чем бойцы элитных штурмовых частей. Потому, он в своих желаниях был скромен и лаконичен.
А вот на соратников, выгружающих из рюкзаков пайки и спальные мешки, Тарк поглядел с неодобрением. Неуставное поведение бойцов, помноженное на собственную бережливость, было для криговца как звук скребущего по стеклу железа. Да и кроме того... Тарку подумалось, что если человек избавляется от рационов и спального мешка, значит думает, что они ему уже не понадобятся. Что есть и спать больше не придется. Следовательно, он уверен, что в скором времени погибнет. А что может быть хуже, чем идти в бой, считая себя уже мертвым?
Суждение, довольно странное для солдата с Крига, как может показаться на первый взгляд. Однако, Тарк, хоть и не боялся смерти, и даже более того, как и любой из своих однополчан почитавший её единственным возможным финалом своей строевой службы, никогда не ходил в бой, чтобы умереть. Он ходил в бой, чтобы победить. И даже в этот раз он шел за победой, а не за смертью. Очищение приходит в горниле праведной битвы, и только достойные воспарят к подножию Золотого Трона. Иначе Криг уже принял бы искупление путем массового самоубийства.
Так что казённое барахло осталось в вещмешке солдата, как гарант продолжения строевой службы после завершения задания. Ну, а если Тарку суждено будет погибнуть - что ж, значит Владыка Терры решил явить бойцу Нольшесть Тринадцать свое милосердие. Тоже грех жаловаться.

Тотализатор представляет собой конкурс прогнозов на исход поединков.

Регламент:

1) Прогноз на поединок принимается с момента, когда принят вызов, до резолва первого раунда огневого контакта.

2) Прогноз должен содержать три элемента:
а)Результат поединка: победа стрелка А; победа стрелка Б; ничья. За верно угаданный результат начисляется 3 очка. Если верно угадана ничья, начисляется 6 очков.
!Ничья засчитывается в случае, когда оба персонажа выбыли из схватки, даже если один из них умер, а второй в итоге оправился от ран, и технически выиграл!
б)Раунд огневого контакта, на котором завершится поединок: номер раунда. За абсолютно верно угаданный раунд начисляется 2 очка. За верно угаданный "сектор" начисляется 1 очко (сектор считается как заказанный раунд+1: если вы выбрали 1-й раунд, то 1 очко зачтется за окончание боя во втором; если заказан 2-й раунд - в третьем и т.д.). Если угадан раунд или сектор после четвертого, количество очков удваивается.
в)Способ окончания поединка: "нокаут" от ран, наповал, сдача. За верно угаданный метод начисляются очки: 1 "наповал", 2 "нокаут", 4 "сдача". В случае ничьи надо указать результат для каждого стрелка, и они будут считаться отдельно.
Количество попаданий в обоих соперников за схватку: за верно угаданное количество попаданий в обоих стрелков в ходе поединка начисляется 2 очка. За верно угаданный "сектор" начисляется 1 очко (сектор считается как заказанное количество попаданий +1: если вы выбрали 1 попадание, то 1 очко зачтется за два попадания; если заказаны 2 попадания - за три и т.д.). За верно угаданное количество больше 2-х очки удваиваются.
!Для двуручника или дуплета считаются все попадания, а не только летальные. Т.е. если в раунде он попал с обеих рук\стволов, а летальным стало уже первое попадание, это все равно два попадания, а не одно!

3)Бонус за экспресс.
Если верно угаданы два из трех элементов, начисляются бонусные 2 очка. Если верно угаданы все три элемента, начисляются бонусные 4 очка. Верно угаданный сектор в экспрессе не учитывается.

4)Можно ставить на себя. =)

5)Делать прогнозы могут не только участники и потенциальные участники игры, но все желающие.

6)Чтобы не захламлять обсужд и эту ветку, прошу присылать прогнозы мне в личку. Свои прогнозы буду публиковать здесь, чтобы меня не подозревали в мухлеже. =)

7)Турнирная таблица конкурса прогнозов будет обновляться после окончания поединка.

Ну вот...
Ты, не жалея себя, одной рукой сражаешься с ксеноотродьем а другой штопаешь своих неосторожных соратников. А тебя, вместо красивой блестящей медали, награждают эпитетом "сраный урод". Грустно это. Боец из другого полка мог бы и обидеться. Вплоть до выстрела между лопаток. Но криговцы не обращали внимания на такие мелочи - лишь бы Императора, Золотой Трон и честь полка не хаяли.
Хуже было то, что Гантарски от смутно различимой темной фигуры так и не отшатнулся. Что ж, если зацепит - Тарк ни при чем...
А хера в рыло Тринадцатый не боялся - на то у него и противогаз!

Осень в буйном 18-м году обрушилась на N-скую волость M-ского уезда внезапно и резко, как Брусиловское наступление - без раскачки, без долгих листопадов под мелкий сентиментальный дождик, без чередования пасмурных деньков с солнечными. Сначала ударили холодные ливни, в считанные дни вымочившие леса так, что невозможно стало найти хоть сухую щепочку и превратившие дороги в раскисшее месиво, затем зарядили унылые обложные дожди, не прекращавшиеся целыми сутками. На полях гнили недосушенные стога отавы, одежда не грела и висела на теле влажным мешком, вооруженные отряды, вынужденные рыскать по полям и дорогам в такую пакостную погоду сатанели и лютовали как никогда. Казалось, что даже в только что протопленной избе и то сыровато.
Надо сказать, что природа звучала в унисон с жизнью Орловской губернии, такой же серой, унылой и беспросветной, как промозглая водяная пелена за порогами домов. «Народная власть», не сумевшая наладить товарно-продовольственный обмен с освобожденным крестьянством, еще летом двинулась в деревню за хлебом с винтовками и пулеметами. Завертелось. «Комбеды», продразверстка, принудительный призыв в Красную Армию на борьбу с контрреволюцией. В ответ – ожесточенное сопротивление, «кулацкие обрезы», восстания и бунты разной степени интенсивности, и, конечно, кровь. Много крови, перемешанной с вязкой, пузырящейся грязью.
Отчаянные и злые взялись за оружие, слабые прятались. Нерешительные терпели, ждали, что будет дальше и молились. Многие пытались бежать - неважно куда.
Привлекательной идеей стал выглядеть исход в новообразованные на оккупированных территориях австро-германскими силами национальные государства: Украинскую державу и Белорусскую народную республику. Чаяния были разные. Кто-то надеялся добраться до черноморских портов и уплыть подальше от гибнущей России, кто-то полагал проскочить окольными путями к Деникину на Дон, а кто-то думал и просто осесть в самостийных и незалежных землях, не осознавая до конца, что все эти независимые державы стоят только на прусских штыках. А может и осознавая, но полагая, что при оккупации жить будет и то полегче, чем под «диктатурой пролетариата»…
Однако, пересечь границу было не так-то просто. На трактах и железных дорогах стояли многочисленные красные, «самостийные» и германские пикеты и патрули, и порой даже имперского паспорта с указанием места постоянного проживания на территории новых республик было недостаточно – мели всех «подозрительных». О том же, чтобы пронести через кордоны хоть медный грошик и мечтать не приходилось. А потому многие уходили лесами, надеясь на проводников, а то и простой русский «авось».

Фрол Кузьмич Егоров, бывший егерь и лесничий помещика Сизова, на паях с Селиваном Петровичем Гороховым, браконьером, промышлял в этих местах нарушением границы. Они знали леса как свои пять пальцев, и охотно продавали свои знания всем желающим за вечные ценности вроде золотых и серебряных монет, брегетов, портсигаров и прочих сокровищ, коих так не хватало простому человеку в период классового неравенства. У Фрола Кузьмича с женой было крепкое хозяйство – большой, еще и двадцати лет не отстоявший дом-пятистенок с обширной конюшней и дворовыми постройками, скотина, птица. Все это возводилось в свое время для помещичьих нужд – Александр Андреевич Сизов любил охоту, и проводил с друзьями на подворье Егорова чуть не по пол лета и осени, постоянно выбираясь на зверя. Однако, после октябрьского переворота Сизов к ловитвам как-то охладел, и в 18 году егерь оказался предоставлен сам себе. Тогда-то и обьявился у его ворот Селиван Горохов, злостный браконьер и идейный враг Фрол Кузьмича в дореволюционную эпоху. Посидели, выпили – чего теперь делить то? Тогда Горохов и предложил улучшить свое материальное положение – дескать, люди из России бегут, и с собой много чего хорошего несут. Почему не помочь соотечественникам за звонкое «спасибо»? Егоров почесал в затылке, и подельники ударили по рукам.
Ушлый Селиван быстро наладил связи с «хорошими людьми», которые за малую мзду подбирали предприятию клиентуру. Так мужики принялись водить через лес небольшие караваны за границу, а то, бывало, нет-нет и в Советскую Россию с «той стороны» кого-то черти несли. Подворье Егорова стало чем-то вроде постоялого двора, перевалочным пунктом, где можно было переночевать перед долгим дневным переходом или после такового.
Предприятие имело финансовый успех. Каждый новый виток классовой борьбы в центральной России выплескивал свежий поток отчаявшихся беженцев, которые охотно отдавали часть своего добра, чтобы сохранить хоть что-то. Шли все – зажиточные крестьяне с семейством, нагруженным скарбом, прижимающие к груди завернутые в тряпицы образа, купчишки с бегающими глазами и туго набитыми чемоданами, отдувающиеся распаренные барья, позвякивающие под долгополыми бобровыми шубами столовым серебром, а порой попадались такие путники, что не приведи Господь! Подельники лишних вопросов не задавали. Платят, и ладно.
Как и следовало ожидать, объявленный большевиками «красный террор» этой осенью заставил сняться с места очередную волну беженцев, до этого полагавших, что ещё «все как-нибудь образуется», что не могло не порадовать Егорова. Судьбы отчизны Фрол Кузьмича не беспокоили. Его лично классовая борьба до сей поры не коснулась ни в каком виде, кроме прибыли, и все эти произносимые шепотом «комбеды», «продотряды», и «ЧеКи» были для егеря пустым звуком. Вот только плещущийся в глазах беженцев животный ужас то и дело заставлял внутренности сжиматься от щемящего чувства надвигающейся беды, и просыпаться ночью в холодном поту под набатный грохот собственного сердца…


Уже двое суток лило без передыху. Низкие свинцовые облака то сеяли меленький дождик-бусинец, то прорывались злыми косыми ливнями, но на совсем осадки не прекращались ни на минуту. Однако, даже буйство стихии не пресекло поток желающих уйти за границу большевистской России. Фрол Кузьмич поглядывал на расположившихся в передней комнате его дома людей и прикидывал, не подождать ли с выходом, пока не наберется народу поболе, да и погода устаканится? Сама мысль о том, что назавтра придется тащиться сорок с лишком верст по волглому лесу, вызывала озноб и ломоту в коленях. С другой стороны, ватажка на этот раз подобралась удачная, без баб и тяжелой поклажи, можно было надеяться обернуться быстро…
Всего на постое у Фрол Кузьмича в этот вечер собралось восемь душ, но идти собирались только трое. Егоров снова пригляделся к попутчикам, прикидывая что-то про себя.
Первым к нему на подворье заявился здоровенный, как ярмарочный борец, жидок в поношенной одежке с видавшим виды сидором за плечами. Сверкая нагловатыми, на выкате, глазами затребовал хозяина. Фрол хотел его гнать, а то и с ружья пугануть, но незваный гость назвал условленное слово, каким снабжали беженцев Селивановские «хорошие люди», и уплатил задаток – позолоченные часы и изрядный серебряный канделябр. Назвался Иваном. Ага, как же! Видали таких Иванов. Фрол Кузьмич специально велел жене приготовить на вечерю кулеша на сале – пущай нехристь голодным спать ложится!
Вторым подтянулся налегке прилично одетый господин средних лет, явно барского племени – светлая, недубленая ветрами кожа, аккуратная прическа и усики, «баронский» выговор с тягучим жеманным «а-а-а». Предъявил записку от брянских посредников, чтобы его провели без платы. Назвался Мстиславом Карловичем. Молчит, чирикает что-то куцым грифельным карандашиком в небольшой книжице.
Третий беженец оказался молодым человеком, едва ли не вчерашним гимназистом. Звонкий голос, гладкие, покрытые юношеским пухом щеки, вихор из под фуражки… Но взгляд твердый, решительный. Тоже, видать из благородных – под статской шинелью сюртучная пара, выговор как у того Мстислава Карловича, да еще и словами мудреными бросается. С собой притащил изрядных размеров, да, видать, и веса саквояж. Задаток выдал полновесными царскими червонцами. Звали парня Арсений Ипатьевич.
Четвертый постоялец выглядел куда как примечательно. Это был натуральный казак со всеми полагающимися атрибутами – аршинными усами, саблей, знаками различия на форменной «кавказской» одёже. Этот человек вышел на дом Егорова из леса, увешанный оружием с ног до головы и волоча через плечо седельную суму, и попросился на ночлег. Фрол Кузьмич сперва стерегся гостя, но разглядев царские еще значки на форме казачка, подуспокоился (поди, раз носит такое на большевистской земле, вряд ли душегуб, уж скорее с понятием человек, старых правил), дал добро и пригласил к столу. Казак назвался Остапом.
Еще двое гостей Кузьмича путешествовали в обратном направлении. Селиван Петрович привел их нынче с германской стороны, и теперь они отдыхали перед тем, как двинуться дальше в Россию. Тут было все ясно и без слов – типичное «ихнее благородие» со своим денщиком топали с фронта. Подтянутое «благородие» щеголяло статской одеждой, но офицерскую выправку было видно за версту, да и суетящийся вокруг него хохловатый мужик лет сорокА, пытающийся выдавать завернутую в мешок винтовку не то за удочку, не то за весло, то и дело титуловал своего молодого спутника «вашбродем». Ох и припозднились что-то служивые, армию-то уж чуть не пол года как демобилизовали. Да и что они через границу тропами пошли? Уж, поди, германцы им документ должны были оформить как полагается. Или несут с собой ценного чего? Денщик звал офицера Сан Михалычем, а тот его – Семеном.
Ну а последних двух гостей Фрол Кузьмич и так хорошо знал. Простоватый долговязый пацан по имени Миколка был из местных, с сизовских деревень. Папка его был добрый охотник, звали его частенько и на помещичьи ловитвы «нумером», и самому промышлять дозволяли, да вот беда – загинул на войне. Миколка сам за ружье взялся, да пропитал себя с сестренкой малой тем же промыслом, пока и малАя Олеся Богу душу не отдала. Пропал потом куда-то парень, а по весне вернулся, да не один – с дружком Васькой. Васька тот был, кажется, постарше, и явным заводилой в компании. С разрешения Фрол Кузьмича (а чего не разрешить, раз и барину уже все равно, и, люди говорят, в Рассее теперь все обчее?) пострелята все лето шныряли по пуще, промышляя зверя, птицу и рыбу, и частенько захаживали к Егорову. Меняли добычу на соль, спички и огнеприпас, а порой Фрол и деньгой их не обижал. Вот и теперь пацаны выползли из какого-то дальнего уголка леса, мокрые, тощие, как мартовские коты, но бодрые. А как повзрослели-то за пол года, уж мужики почитай!
Подумал Фрол Кузьмич, подумал, да ничего не решил. Утро вечера мудренее. Постояльцев накормить надобно, да спать уложить, а на утро уж и решать – сразу выходить, или обождать день-другой. На том и успокоился.

"Иван Максимович Карпов" (Изя Моишевич Кацман)
Повезло. Что говорить, повезло. Что до ветру пошел, когда красноперые налетели. Что сидор собранный подальше от костра, под елкой лежал. Что револьверт в кармане был, что рука не дрогнула, когда двоих караульных у коновязи кончил. В одном только не повезло. Когда уже Изя в седло вскочил, то налетел на него самый главный краснюк из карательного отряда, и хотел его шашкой перетянуть поперек шнобеля. Изя не растерялся, навел ствол ему точно в лоб, но клацнул боек шпалера по пустой гильзе: кончились патроны в барабане. И понял Кацман, что запомнил его краснюк крепко. И Изя его запомнил – прямые и ломкие соломенные волосы, рубленый шрам через худощавую физиономию, холодные немигающие серые глаза, плотно сжатые тонкие губы, худое поджарое тело, затянутое в черную кожу тужурки и туго утянутое портупеей. Волчище, да и только. Ну, зато Изя и от удара ушел, и от погони – грех жаловаться. Много ли надо бедному еврею?
А еще в том повезло, что главарь их ватажки, Яшка-сапожник, как чувствовал недоброе, и заранее подготовился мазать салом (тьфу три раза на этот нечистый продукт!) пятки, если припечет. Проведал, что дядьки какие-то лесом людей водят за кордоны, а там иди хоть на Киев, хоть на Минск. Яшке не пригодилось, а Изе – в самый раз. Шестое чувство лихого человека нашептывало, что погоня на плечах висит. Там не достанут. Можно будет двинуть на Гомель или Могилев, там евреев много и их пока, кажется, еще не кушают. Переждать, осмотреться. А чтобы не с пустыми руками идти (проводник, гнида, забрал задатком последнюю заначку) можно будет гусей этих пощипать, что ему в попутчики назначены. Только границу перейти…

Васька Босой
А хорошо это Миколка придумал – в лес на лето податься. Сытно, привольно. Хочешь – охоться, хочешь – рыбу лови, хочешь – просто валяйся кверху брюхом, ловя солнечные блики в просветах листвы. Охотился, правда, все больше Миколка, у Васьки сноровки нужной не было. По Васькиной части другое было. Раз в две седмицы собирал он котомку, набивал солониной, и пробирался окольными путями в уезд, провиантом мешошничать. Дело опасное, но выгодное – страсть. Тем летом в Брянске серьезно голодали (а в Москве и Петрограде, народ баял, и того хуже было), и за фунт просоленной дичины можно было выторговать хоть патронов, хоть мануфактуры, хоть монет. Конечно, если бы поймали, могли и к стенке сразу приставить, но Богородица хранила.
Кой-чего по мелочи меняли и у дядьки Фрола. Хоть и был он изрядным скрягой, но человеком оказался добрым, и сирот не обижал, а жена его тетка Агафья, так и вовсе баловала, как зайдут, то пирогами, то еще чем вкусным.
Но лето кончилось, и надо было думать о зимовке. Куда податься? В город? Там с голоду и кишки недолго склеить. В деревню? А там, говорят, большевики коммунизм строят – только щепки летят. Боязно.
Правда, тут Фрол Кузьмич намекал к делу их с Миколкой пристроить. Знали они его дела – контру через границу водить. Сам, видать, староват стал, а может тетка Агафья плешь проела, чтобы пригрел беспризорных. А что, подумать можно… И перезимовать в тепле да уюте, и, глядишь, какую-никакую деньгу зашибить. Так и жить можно!

Остап Денисович Прокопенко
Вот и кончился поход есаула Черных, не начавшись толком. Говорили многие, что нагайкой полена не перешибить, что до дому, на Терек надо идти, да там уже сходом судить да рядить, как быть с большевиками. Другие так и вовсе о царе-самодержце не кручинились, да большевика хвалили за мир и свободу для народа. Насмотрелся за пол годика Остап на эту свободу – чуть очи не вытекли. Ну да не о том сейчас речь.
Черных никого не слушал, а одно твердил: «Пойдем, братцы, дружно на Москву! Бить будем сволочь, где увидим, а за нами народ-богоносец поднимется с иконами да хоругвями. Натерпелись ужо от энтих комиссаров и ангитанторов! Фронт своими Советами развалили, пол Руси немцу отдали!»
Добровольцев набралось с пол сотни, тех, кто помоложе и поглупее. И Остап пошел. То ли и вправду поверил, что народ сам большевизм скинет, то ли не хотел мамке на глаза показываться один, без братьев…
Поначалу все шло как по писанному. Разгоняли отряды Красной Гвардии где шашками, а где и нагайками. Народ спины казачков крестил, но за полусотней с хоругвями почему-то никто не шел. А под Брянском напоролись терцы на сводный карательный отряд сабель в четыреста, да видать под командованием не вчерашнего рабочего, а боевого офицера…
Почти все лето казачий отряд травили как волков, гоняя по всей губернии. Казаки огрызались как могли, хоронились в дальних селах и на хуторах, призывали крестьян браться за оружие, порой небезрезультатно. Отряд то разрастался, то снова таял, к боевым потерям прибавлялось дезертирство – казачки и крестьяне возвращались до дому, пока не поздно.
А потом стало поздно. Оставшийся от боевого отряда жалкий десяток умело взяли в полукольцо и погнали на засаду – два припрятанных у опушки леса «максима». Первым погиб есаул Черных, а за ним легли и все остальные хлопцы. Как уцелел Остап, он и сам не понял, видать, Господь уберег. Почти сутки тащился терец по мокрому осеннему лесу, уходя от места разгрома его отряда, пока ноги не вывели его к дому доброго человека, впустившего на ночлег, где, как оказалось, собралась и без того подозрительная и пестрая компания…

Стива Карлович Зарецкий
С поезда сошел, до Брянска добрался пешком. Голод. Даже не верится, но – настоящий голод. Базар как вымер, никто не торгует. Хлеб выдают с телеги по карточкам, охраняют человек десять, при пулемете. Много вооруженных людей. Много пьяных.
На окраине по звукам и запаху нашел что-то вроде кабака. Судя по всему, нелегального. Снова метал на спор – давно не ел. Выиграл обед и десять рублей. Суп чудовищный, хлеб еще хуже. Получил два рубля царским серебром, остальное, сказали, отдадут завтра. Снова пришлось настаивать на немедленной расплате. Мотивировал тем, что нынче же надо ехать в Киев. Почему Киев? Трудно сказать, первое, что на ум пришло. Только не здесь, не с этими… Вместо денег получил рекомендацию к некоему господину, который проводит нелегальных эмигрантов через границу. Сказали, дело надежное, и обошлось бы дороже восьми целковых.
Остановился на ночь у этого самого господина. Впервые за много дней увидел нормальные человеческие лица. Похоже, и впрямь пойдем на Украину. Неужели все, кто остался людьми, покидают эту страну? Абсурд, бред…
Что там делать? Добраться до Одессы, с контрабандистами в Царьград, а оттуда – Франция, Италия, САСШ? Возможно. Надо обдумать…

Александр Михайлович Лисицкий
Война для Александра закончилась как-то неожиданно. Он был авиатором, элитой войск, рыцарем среди рыцарей, и его авиаотряд не подвергся революционному разложению армии 17-го года ни на йоту. Даже унтера и бойцы аэродромного охранения агитаторов за солдатские комитеты встречали насмешками, а особо настырных и поколачивали. Пилоты и летнабы жаловались только на плохое снабжение, но продолжали сражаться за небо, как ни в чем не бывало. Конечно, личный состав читал газеты, и тихо сходил с ума от всего происходящего. Им, кадровым военным и патриотам, многое было не понятно. Революция-революцией, но нельзя же вот так просто сдать войну! Лозунги «главноуговаривающего» Керенского о «борьбе до победного конца» как-то не вязались с отказом пехоты идти в атаку, увольнением комсостава и массовым дезертирством с фронта. И все же паническое отступление в восемнадцатом году, а затем и сепаратный мир, скорее похожий на капитуляцию, стал для летчиков как удар поленом по голове. Командир авиаотряда полковник князь Васильчиков застрелился, многие разъехались по домам, не дожидаясь расформирования. Верный долгу и букве устава Лисицкий остался при авиаотряде исполняющим обязанности командира и ответственным за передачу материальной части авиаотряда германской стороне. Немцы очень оперативно приняли аэропланы, и угнали их на запад, а вот с приемкой остального хозяйства они не спешили – теперь аэродром, ставший последним пристанищем авиаотряда, оказался в глубоком тылу, германцам было не до него. Почти три месяца Лисицкий проторчал на аэродроме под охраной взвода ландвера, совершенно оторванный от мира пока, наконец, все формальности не были улажены, и его не отпустили восвояси, снабдив соответствующими бумагами на переход границы. И вот Александр отправился на свою новую, теперь уже советско-большевистскую родину. С ним возвращался и верный друг – механик Семен Петренко. Когда в войска поступил приказ о демобилизации и роспуске армии, Семен не покинул расположение авиаотряда, как сделали это девяносто пять процентов личного состава. На вопрос Лисицкого, почему солдат не уходит, Петренко степенно отвечал, что родители его давно уже умерли, про братьев-сестер ему ничего не ведомо, жены-детишек он не нажил, и армия была его единственной семьей. А раз уж он теперь, выходит, сирота, то останется с командиром на семейных поминках. Так и пошли домой вместе.
Уже на границе германских и большевистских территорий сослуживцы с содроганием услышали первые за три месяца новости с родины: междоусобная резня, голод, безвременье и беспредел. Осторожный и битый жизнью Петренко предложил Александру осесть на Украине и снова поступить на военную службу, хотя бы и к украинскому гетману Скоропадскому, но Лисицкий стремился попасть домой – армии и державы не стало, но осталась Родина и семья…
Тогда Семен развернул бурную экономическую деятельность. Ушлый механик продал их с Александром легальные бумаги на переход границы, и вместе с ними и кое-какие «сувениры» из своего вещмешка, а на вырученные средства раздобыл оружие для себя и командира взамен конфискованного победившей стороной, а так же нанял проводника, который благополучно доставил сослуживцев в обход всех пикетов на большевистскую сторону. Теперь бывшим военным предстояло самолично убедиться, так ли страшен большевистский черт, как его малюют…


Арсений Ипатьевич Недосыпов
До Брянска добрался без приключений, проверок документов и обыска удалось избежать. В город вошел ночью. Не без труда, хоронясь от патрулей, сумел разыскать явочную квартиру местной партийной ячейки - адресом Арсения снабдили еще в Москве, но улицы большевики уже успели переименовать. Председатель ячейки товарищ Сергеев выслушал молодого человека, и согласился помочь в переходе границы. Обьяснил, как выйти на контакт с человеком, промышляющим нарушением границы, сообщил пароль и выдал немного денег. Кроме того, написал рекомендательное письмо к товарищам из Гомеля, которые смогут пристроить Недосыпова к борьбе в Белоруссии. Письмо по совету опытного товарища Арсений зашил под подкладку сюртука. Утром пламенный революционер покинул Брянск в крестьянской телеге, накрытый мешковиной, а ужинал он уже в доме "ходока" в разношерстной компании по всей видимости таких же беженцев от большевизма, как и он сам...

- Принято, Ноль-Шесть-Тринадцать, - ответил Дон, - Это могли быть только мы, и мы едва не десантировались к вам без гравишютов. Сводный отряд. Два савларца, из моего полка со мной еще один и последний вальхалец. Плазма, огнеметы и лазерная снайперка. Сверху противник уничтожен. Доложите вашу обстановку.

- Численность - шесть единиц. Двое - 1774-й Крига; двое - 741-й Катачанский; ополченец из местных; сервочереп с боевыми функциями. Двое ранены. Тяжелое оружие отсутствует. В наличии штурмовое снаряжение - броня, усиленные лазганы. В отряде присутствует медик. Готовимся к атаке на позиции противника. Ориентир - отдельно стоящее здание, рокрит, два этажа. Перед строением сгоревшее транспортное средство - противник укрывается за ним. До полуотделения, стрелки. Велика вероятность наличия и других сил неприятеля в непосредственной близости. В здании держит оборону Магос Адепус Механикус с одним боевым сервитором. Посылаю к вам сервочереп, чтобы указал ориентиры и направления.

Тарк повернул голову к Авви, и сказал:
- Машина, лети в том направлении. - он указал пальцем, - Встретишь Имперских солдат, покажешь им где мы, где Магос и где враги. Ответишь на вопросы. Выполняй.

В простой и непримечательной фермерской семье, вырастившей Джека, была легенда. О Предке. Простые и непримечательные семьи вообще любят такие истории, выделяющие их из общей массы, придающие индивидуальность, позволяющие приписать себе какие-нибудь надуманные фамильные черты, дающие повод задирать нос перед другими, столь же непримечательными семействами.
Так вот, Джекова родня почитала себя потомками некоего знаменитого в семнадцатом веке флибустьера. По совести сказать, никаких особых подробностей легенда не сохранила. Благодарным потомкам досталась возможность объяснять пристрастие к бузе и безобразиям "горячей пиратской кровью", а так же семейный "пиратский" танец. Танец этот обожали плясать все половозрелые представители Джековского фамильного древа по мужской линии, от мала до велика. А заключался он в том, чтобы упившись до чертей нескладно переступать скрестным шагом из стороны в сторону, неистово шатаясь - что, по видимому, должно было имитировать морскую качку, - и дурным голосом горланить нескладные вирши об абордажном бое, горящих фрегатах и несметной добыче.

Вот сейчас Джек исполнял нечто подобное, хотя принял кое-что покрепче бурбона. Он бы, может, и спел, да только не мог выдавить из себя ничего кроме булькающего хрипа. Кое-как взведя курок, он попробовал выстрелить еще раз. Куда-то.

Топать милю за милей по пыльной каменистой дороге под палящим солнцем - развлечение на любителя. Особенно, когда во фляге не то, что виски - воды-то в обрез, в брюхе со вчерашнего дня ни маковой росинки, во рту от курева как койоты срали, а правый башмак "просит каши", удерживаемый от полного развала только бечевкой, намотанной поперек стопы. Нет, сэр, таким прогулкам старый Мурха О'Лоркейн был не рад! И от того, что выпадали они на долю Мурхи подозрительно часто, ирландец, понятное дело, "любил" их еще больше.
Словом, к вечеру старик налился злобой, как томат - соком. Покрытый красновато-бурой пылью с ног до головы, усталый и предельно трезвый, он только и искал, на ком бы выместить свое негодование. И появление на дороге другого путника, шагающего с противоположной стороны, оказалось как нельзя кстати.
Облик незнакомца только добавил Мурхе энтузиазма. Он секунду подумал, с чего начать беседу, обещающую стать необычайно содержательной, но франтик внезапно сам окликнул его.
Сказать, что О'Лоркейна рассердили обращенные к нему слова, значит ничего не сказать. Рожа старика вмиг покраснела от прилившей крови - хоть оладьи жарь. Он раззявил искривленный гримасой ненависти рот, и прокаркал:
- Чаво? Ты, паря, чаво кукарекнул? Я тебе, мистер Жопа-в-Полоску, скажу кой-чё получшее! Сымай пояс и сапоги - отделаешься парой плюх. Нет - я сам с тебя сыму!
Рука О'Лоркейна опустилась к поясу, на котором болтался без всякой кобуры, привязанный за скобу спускового крючка веревочкой старый, видавший виды револьвер с блеклыми металлическими частями, и обмотанной бурой от пота и грязи тряпицей рукоятью. Единственный зрячий глаз ирландца ощупывал фигуру визави...

Мурха почувствовал досаду от промаха. А еще почувствовал, что он, в общем-то, уже не молод, что в боку колет, печень шалит, руки подрагивают, в суставах щелкает, в пояснице стреляет. Что довольно нелепо стоять вот так вот, на полусогнутых, посреди пыльной дороги. И что, в конце концов, задираться с молодежью в почтенном возрасте, это уже не очень-то хорошая идея. Держа руку все так же, у пояса, он пальнул по торчащему из-за камня силуэту головы в шляпе.

Уве стоял чуть в сторонке от остальных. Пружинисто покачивался на носках, разрабатывал пальцы и кисти рук, улучшая ток крови и разминая застоявшиеся мышцы.
Не вертел головой, не вслушивался в доносящиеся из пещеры звуки, и уж подавно не думал участвовать в выборе пути. Для него любой был хорош. Если судьба в лице соратников сама сделает выбор, стоило ли ему противиться?
Толстый вообще выбросил из головы все, кроме голоса собственного тела, внутренних пульсаций, сокращений мышц. Физические упражнения всегда помогали концентрации, ведь сосредоточив внимание на простом и понятном, он мог освободить разум для чего-то более важного, нежели ворох суетных проблем. Так же хорошо для этих целей годилась тонкая работа - Уве любил резать по кости и дереву, - да и расслабленное созерцание вещей незамысловатых, но завершенных и совершенных в своей незамысловатости. Молодой рашеми не знал названия такому состоянию духа, и называл его просто "размышлениями".
Сейчас для "размышлений" Уве выбрал телесные упражнения - ведь его Путь неумолимо вел к схватке. Да и вообще, некоторое время назад он стал замечать, что боевые тренировки могут обернуться не только средством, но и целью. Юноша чувствовал, что нащупал в себе нечто такое, о чем раньше не имел представления. Скрытые, спящие под спудом силы и возможности, неиссякаемый источник энергии - трудно было дать всему этому название. Просто он ощущал, что топчется на пороге понимания чего-то важного, и осталось сделать самый последний шаг в нужном направлении. Надо лишь было правильно это направление выбрать.
Уве выбирал вдумчиво и тщательно, чтобы ненароком не начать ломиться в совершенно противоположную сторону, как поднятый охотниками сохатый. Он не торопил себя.
Он вообще никогда не торопился, этот тугодум-Уве.

Тринадцатый терпеливо выслушал адреналиновое щебетание Гантарски, чьи речевые сфинктеры под влиянием стресса открылись пуще прежнего. Прикинул - не поставить ли укол седативного, чтобы притормозить психику катачанца, и уменьшить фонтан красноречия. Не стал. Как не стал "радовать" временного командира насчет того, что если участникам этого странного рейда суждено выжить, то ему светит пощеголять аугментикой вместо утраченной конечности.
Ни к чему солдату лишние мысли перед важным боем.
Только на сентенцию в сторону родных корпусов смерти Тарк ответил, сохраняя фирменный машинный тон:

-В рамках планетарной войны случается такое мероприятия, как "наступление". Наверняка тебе доводилось о таком слышать, рядовой Гантарски. Тактика штурма пехотными волнами подразумевает обстрел атакующих тяжелым вооружением. Оторванную голову пришить труднее, чем ногу. Иногда найти туловище не представляется возможным.

Сказав так, Тринадцатый невозмутимо собрал свои пожитки, и занял место в строю.

Уве молчал.
Молчал, когда его привели в себя после страшного удара перевертыша. Не проронил и слова, когда ведьмы-хатраны волшбой сращивали поломанные рёбра и латали разорванные внутренности. Подкрепился остатками провизии с пира так же беззвучно, если не считать хищного хруста костей, перемалываемых крепкими зубами: погрузившись в себя, парень даже кушал рассеяно, что вообще-то ему было несвойственно - обычно он питался очень сосредоточенно, вкладывая в процесс всю душу.
Рот открыл, только на расспросы Рулы отвечая, да и то откликался все больше односложно. Так ему к словам своих более велеречивых сверстников добавить было особо нечего. Не мысли же свои хатране излагать? Тем более, мысли эти он сам еще не до конца выдумал, а то, что роилось в голове, не желая пока устаканиваться, он бы все равно не осилил внятно изложить на словах.
Собственно именно размышления обо всем приключившемся этим странным, самым насыщенным в его жизни днем, Уве и был поглощен с головой. Произошло слишком уж много разного и нового - и за неделю не осмыслишь. А делать выводы на скорую руку Толстый не умел и не любил. Принятое решение или сделанный вывод он вообще считал побочным продуктом размышлений, каковые парень рассматривал процессом, ценным самим по себе.

Ночь он встретил на берегу озера, вставши на колени, положив свой изрядный огузок на пятки, а ладони - на бедра, и невидящим взглядом буравя горизонт. Вообще, если бы не расширенные в сумерках зрачки посреди глазного белка, можно было бы подумать, что Уве каким-то невероятным образом развернул глаза в противоположную сторону, и созерцает внутренности собственного черепа - настолько парень погрузился в себя.
Рассвет застал молодого человека в той же позе.
Собрался Толстый быстро. Все его имущество и так умещалось в походный рюкзак, а другого ему и не надо было. Взял только у добрых людей новой ладной одёжки - поизносился что-то в лесах, да и вообще про запас, чтобы на себе стираное не сушить. Оно, конечно, организм закаляет, но в дальней дороге может некстати прийтись такое упражнение. А ещё, зная пристрастия сироты, сердобольные Танирские женщины, раньше не раз бранившие Уве ненасытной утробой, норовили сунуть отправляющемуся на непростое дело герою гостинец - кто пирог, кто круг колбасы, кто сот медовых... Уве, широкая душа, никому не отказал, так что его видавший виды вещмешок сделался чуть ли не круглее брюха своего обладателя.
Ну а прощаться Уве было не с кем. И незачем.
Ведь отбытие семерки молодых людей из родной деревни не было ни началом чего-то, ни концом.
А всего лишь еще одной бусиной на бесконечной нити четок бытия.

Изрядно помятый сводный отряд сползался к перекрестку, ну а Тринадцатый уже был на месте - снова извлекал из поклажи медицинские инструменты. Как ни удивительно, целыми и невредимыми остались только криговцы. Обычно дело обстояло противоположным образом - другие полки еще изготавливаются к атаке, а Корпус Смерти уже успел понести тяжелые потери. Впрочем, на этот счет следовало возблагодарить Императора. По крайней мере, Тарк может подлатать раненых. Если бы порвало его самого, собирать солдата по частям было бы уже некому.
А вот идея засылать в погоню за отступившим ксеносом сервочереп медику разумной не показалась. Он сомневался, что хощный чужак бежит, роняя кал - скорее, отходит с оглядкой, а меткость и огневая мощь летающего болтуна вызывали некоторые сомнения. Срубит его верткий негодяй, и как потом искать фраггова Магоса?
Однако, Тарк, конечно, промолчал. Желание спорить с командирами из криганской пехоты еще в нежном возрасте экзорцировали через задницу посредством шпицрутенов. У него был приказ - и Тринадцатый исполнял.
Оторванные пальцы андерхайвера - горячий привет от триппер-паттерн шотгана. Как ни странно, спусковой цел - еще постреляет. Осколков кости в ране нет. Дезинфекция, остановка крови, обезболивающее - и в строй.
У Гантарски всё смотрелось как-то печальней. Придется повозиться...

Хотен Блудович выслушал обильные излияния так и не ставшего авторитетом разбойника Савы с неподдельным интересом, неослабным вниманием и искренним участием. А говорил бывший конюх охотно и много. Только успевай слушать, и на ус мотать.
Когда пленник иссяк, лидер землепроходцев потрепал его по плечу, и сказал одобряюще:

- Да, бедолага, побросала тебя судьба. Вижу, не плохой ты человек. Не вор, не душегуб. Погляжу, что можно для тебя сделать. Посиди покамест...

И Хотен отошел в сторонку - дожидаться Тагила, проявляющего неожиданную артистичность. Тут аккурат и рыжий бузотер свою познавательную беседу закончил.
Землепроходцы собрались кружком (не выпуская, правда, пленников из вида), и стали держать совет. Кажется, истории, рассказанные взятыми в оборот ватажниками, в целом расхождений не имели. Хотен Блудович посовещался с соратниками, обмозговал все услышанное, и подвел некоторые итоги:

-Ну-с, милостивые государи, что мы, как говаривают смерды, имеем с гуся? А имеем мы разбойную ватагу числом дюжина без одного - десяток душегубцев и атаманша. Да при том, это еще не все лиходеи - два с половиной десятка татей вместе с пресловутым Рогачом ушли на юг. Кого уж они там грабят, мне неведомо, токмо по княжьему уложению они - наша забота. А посему надо нам и их в уме держать. По всему судя, местоположение главного логовища знает только разбойница Крессла, а значит, придется нам с этой особой потолковать, хотя, насколько могу судить с рассказов наших полонян, особым вежеством обхождения и мягкостью манер она не блещет. Словом, друзья мои, повязать живой нам эту бабёнку необходимо. Остальных - как получится. И вот что я по этому поводу думаю. Выходить следует сейчас, не мешкая - чтобы накрыть голубчиков, пока они этих не хватились. Хорошо бы до рассвета успеть, дабы их спящими обратать. Проводником возьмем Саву - я его знаю, за лошадьми у нас ходил, когда я был дитя. Да и больше он у меняя доверия вызывает, чем этот пожиратель ворон. Ух, ну и рожа, доложу я вам... Что да как делать будем - по дороге утрясём. Всё, седлаемся. Я ещё с Олегом переговорю.

Но первым делом боярин пошел говорить не с Олегом, а вернулся к Саве. Кинжал достал - на полированной стали мелькнуло отражение перепуганных глаз горе-бандита, - и перерезал путы. Сказал, очень серьёзно и доходчиво:

-Слушай меня внимательно, мил-человек. Повезло тебе сегодня несказанно. Счастливый день у тебя, может, лучший за последних несколько лет. Потому как ты остаешься жив. Проведешь нас к лагерю разбойному, всё покажешь. О землях окрестных расскажешь, что знаешь. Будешь молодцом, так избежишь наказания за разбой - сам знаешь какого. А то и к делу тебя пристрою, чтобы не слонялся по чащобе неприкаянный. Ну! Гляди бодрей! Сейчас дам тебе бумаги лист, и писало - начертаешь приблизительно, как в лагере вашем всё обустроено, и расскажешь подробнее. И в дорогу готовься. А, погоди...

Хотен достал из поясного кошеля снятый с атамана амулетик:

-Что это такое, знаешь? Может, знак какой, что свои? Или в этом роде? И вот ещё... Хозяйка тут жаловалась, что ваши с нее колечко сняли. Что знаешь про это?

Когда Хотен Блудович узнал, что хотел, пришло время и с Олегом потолковать. О трофеях, в частности. Про лук главаря душегубов вопрос не встал - на него Волкогон уже битый час облизывался, как голодный пес на суповую кость. Провизия разбойничья тоже в дело пошла. Тагил прихватил десяток стрел - Волкогон ему, на радостях, свой старый проверенный лук отдал, да еще стрелять обещался подучить. Ну а все остальное добро и не глянулось никому, так что молодой боярин, после недолгого спора о ценах, ударил с торговым человеком Леветоном по рукам.

Наконец, пришло время и самым неприятным заняться. Викулом, что так и сидел утянутый по рукам-ногам у бревенчатой стенки. Как ни крути, а дорога ему одна была - на шибеницу. О чем юноша, потерзавшись, и сообщил в пол голоса своему отряду. Тут состоялся долгий и тяжелый разговор с Тихомиром. И про человеколюбие, и про поход на демонов, и про обещание, князем Рестовским данное, было сказано...
Однако, князю обещать легко - брехать не пахать. Только ни стражи, ни конвойных команд его обещание не сотворило, вот беда. А лишних людей, чтобы пленниками заниматься, у землепроходцев в активе не было. Отпускать же одноглазого под честное слово, что он больше не будет, не решился бы даже самый распоследний простак. Да и с собственных слов Викула выходило, что лиходей он матерый, закоренелый. По таким плаха горючими слезами плачет.
В общем, Хотен свое решение принял, и разговор на этом закончил.

Велик был соблазн переложить неприятную ответственность, но Хотен знал: хочешь, люди тебя, как вождя, уважали - будь первым не только щщи хлебать, но и крапиву полоть. Сам пошел, только Волкогона с собой позвал на всякий случай. Думал и Тагила прихватить, но пожалел простоватого хулигана. Все же одно дело в бою супостата положить, другое - казнить. А третье - смерти человека придать после того, как он тебе подноготную свою пропел, как превратился из безликого неприятеля с гадким лицом в личность с именем, жизнью непростой, чаяниями.
А было так - перекинули Хотен с Волкогоном по прежнему связанного Викула через лошадиный круп. Веревочки пеньковой прихватили футов тридцать, да мыла. Случайно юноша заглянул в единственное око обреченного, и аж передернулся - настолько рельефно в зрачке все чувства его проступили. Понимание, крушение надежды, паника, ужас...
Викул задрыгался, мычал что-то из под кляпа. Стенал.
Хотен с Волкогоном, ведя лошадь под уздцы, вышли за ворота острога. Нашли дерево - хороший, ветвистый дуб у дороги. Снарядили петлю, перекинули через толстую корягу, закрепили. Бледного, как смерть, татя в седло усадили. На грудь - дощечку, с единственной процарапанной ножом надписью.
"Разбойник".
На шею - пеньковый галстук.
Хотен встал рядом, и громко, четко проговорил:

-Человек безродный по прозванию Викул! По закону княжества Рестовского, за душегубство и разбой ты приговорен к лишению живота через повешенье. Пусть Боги смилостивятся над тобой!

Викул ёрзал в седле, таращил глаза, ревел, силясь выплюнуть кляп. Волкогон ударил лошадь по крупу.
Рывок, хруст.
Лошадь, пробежав метров двадцать, остановилась - пощипывает травку. Обмякшее тело покачивается в петле.
Где-то поодаль хрипло гаркнул ворон - пришло его время полакомиться Викулом. Кончено.

- Называть меня можно и по имени, - усмехнулся Хотен, уже спокойно, без вызова - слыхал, небось, так некоторые люди поступают? Можешь, коли хочешь, величать сударем, государем, боярином, лордом или любым другим приличествующим благородному человеку титулованием. А насчет правды твоей я тоже согласиться не могу. Ты, если меня память не подводит, по плану на палисаде располагался? А здесь я и отец Тихомир разбойников принимали. И мы, надо сказать, на подмогу не звали. Стало быть, по своему почину ты сюда через двор прибежал? Что ж, раз решил, что здесь нужнее - пускай. Только, коли мы тут уже с врагом схватились, а тебе стрелять неудобно, то не мы тебе под выстрел лезем, а ты сам позицию плохо выбрал. Ты ж не обозначился никак даже, а у нас глаз на затылке нет. В отряде биться - не, то, что сам по себе. С оглядкой на товарищей действовать надо.

Хотен, разжевывающий простые истины видавшему виды бородатому мужику, не чувствовал и тени смущения. Будучи человеком родовитым, он с детства приучен был над разным людом верховодить. А похождения в роли вольного певца его и вовсе тушеваться отучили.
Закончил Хотен ровно, доверительно:

- И во всем так. Нам вместе только боги знают, сколько отшагать предстоит. Сколько каши с одного котелка съесть, сколько ночей одним кожушком укрываться. Вместе держаться надо, опорой друг другу быть, а не лаяться и на себя одеяло тащить. Тебе, поди, непривычно такое, а все же подумай об этом, мастер Волкогон.

Закончив разговор со следопытом, Хотен, наконец, осмотрелся. Ну, хвала богам, все как по маслу изладилось. Бандиты по кучкам лежат - кто побитый насмерть, а кого живьём взяли, как и было задумано. Свои, кажется, все невредимы остались, и при деле были. Пленников вязали, мертвецов от ненужной им уже амуниции освобождали, трупы стаскивали...
Только теперь молодой человек почувствовал - всё. Вдохнул и выдохнул так глубоко, что аж опьянел слегка. До того-то, как оказалось, в три четверти груди дышал только. В ногах слабость почувствовал, коленки дрогнули. Нормально. Это все нормально. Волнение. И запах бойни, повисший над Олеговой факторией.

Толком отдышаться себе Хотен не дал. Следовало ковать железо, пока горячо. Разбор окровавленных трофеев боярин до поры оставил. Он отозвал в сторонку своих соратников, и сказал им:

- Ну что, господа землепроходцы, надо бы пообщаться с этими кочетами, - Хотен кивнул в сторону пленных, - Сделаем так: одного возьму я - поговорю с ним по-доброму, по шёрстке. А другого возьмет в оборот...

Хотен Блудович пробежался глазами по лицам товарищей по оружия, выбирая самое зверское.

- Тагил! Припугнешь его, постращаешь... Ну, я не знаю, ароматами мэтра Эландора, коли они их так остро чуят. Разберешься. И поспрашиваем о насущном. Потом сверим, что они там напели. Если слова разниться будут, сведем обоих вместе, и уж дознаемся, который из двоих врёт. Что скажете?

Пунктир лазерных росчерков перед носом, взрыв гранаты...
Тринадцатый понимал, что ксенос где-то рядом, но не осознавал НАСКОЛЬКО он близко. Легких шелестящих шагов он не услышал, так что мерцающий нутряным жаром узкий силуэт в фокусе "хищночувствительных очков" возник довольно внезапно, хоть и не неожиданно. Чужак был так близко, и явился в столь соблазнительном ракурсе, что с трудом верилось.
Жажда убийства прорезалась в Тарке столь сильно, что даже кушать перехотелось. Не дыша, чтобы не спугнуть, он совместил прицельное перекрестье с серединой тощей спины врага человечества, и вжарил так, чтобы не срослось!

Спал Хотен Блудович без задних ног, как младенец - сказался дневной переход, обильный ужин и возлияние. А вот наутро, после подъема, навалилось.
Юноша начал "подгорать". Да, он был не чужд ратному труду, но одно дело тренировочный поединок, благородная дуэль до первой крови или потасовка "на кулачки", а другое - схватка с настоящими душегубами, когда или ты их, или они тебя...
В общем, потряхивало боярина. Пока собирались и ждали разбойных гостей, он места себе не находил. Нарезал круги по двору, пощелкивая пальцами, по десять раз проверил и перепроверил свою зброю, и до ветра аж пару раз сбегал. Не за жизнь свою он волновался - за дело. Как сложится, как повернется, все ли как задумано пойдет? Как он живого человека насмерть мечом зарубит? Не оплошают ли спутники?
Ждать, известно, хуже чем блевать. Время идет, а только хуже становится.
В общем, когда душегубы наконец показались на опушке леса, это явилось истинным облегчением.

Хотен стоял, прижавшись спиной к бревнам сруба, и дышал - ровно, размеренно. Лицо, налившись кровью, пылало. Слушал, что происходит во дворе.
Голоса. Незнакомые, наглые. Веселятся. Давайте, давайте!
Вот уже во дворе перекликаются. Еще десяток секунд...

-Эльфом пахнет.

"И чем таким там может пахнуть, если помывшийся с вечера Эландор засел шагах в двадцати от двора? Это ж не медведь!" - некстати подумалось Хотену. А тело его уже все поняло вперед головы, и сделало первый шаг в проход между складом и конюшней. Началось!
Хотен Блудович твердой поступью двинулся вперед, и с каждым шагом сдавившие грудь обручи тягостного мандража ожидания падали ему под ноги, а вены наполнялись пьянящим эликсиром упоительного задора грядущей схватки. Хотен почему-то был уверен, что тати сдаваться не пожелают, и бой неминуем, но теперь молодого рубаку это ни в коей мере не беспокоило и не тревожило. Даже напротив, схватка сделалась ему желанна, как юная красотка после длительного воздержания. Не волновался он так же за своих товарищей по экспедиции, Олега, его жену, да вообще ни за что!
Лишь об одном молил Хотен Блудович богов - чтобы голос его не дрогнул от избытка чувств.
Он вышел на простор двора, и повелительным тоном звонко отчеканил:

- Негодяи! Именем князя Рестовского - сложите оружие, или будете убиты на месте!

Кончик изящно изогнутого клинка, удерживаемого в вытянутой параллельно земле руке, смотрел точно в лицо мускулистому предводителю душегубов. И клинок этот, ведомый тренированными, каменно-твердыми кистью и запястьем, не колыхался, не подрагивал.

Когда Эландор по своей привычке, во всей красе открывшейся в неблизкой дороге, загундел, Хотен подобрался, как охотничий пес, заслышавший звуки рожка. Такая порода ученых мужей была в достаточной мере знакома юноше еще со времени его ученичества, и он находил, что общение с ними при правильном подходе можно сделать весьма и весьма увлекательным.
Хотен выслушал многомудрого эльфа с подчеркнутым вниманием, покивал, и ответил почтительным тоном:

- Очень глубокие замечания, уважаемый мэтр Эландор... В этом мире вообще так мало совершенства! Взять хоть вас. Полагаю, в строение вашего тела можно было бы внести ряд позитивных изменений. К примеру, удлиннить руки, дабы вы имели возможность доставать фолианты с верхних полок, не прибегая к помощи стремянки. Увеличенный рот и усиленные голосовые связки помогли бы вам перекрикивать оппонентов в ходе научных прений, а вот от ушей можно было бы отказаться вовсе - чтобы не слышат ахинею, изливаемую вашими коллегами. Так же не повредила бы вторая голова - с ней вы бы имели возможность одновременно штудировать трактаты, и читать лекции, делясь своими глубокими познаниями с недалекими студиозусами. Словом, кажется, боги, увы, сотворили вас тоже не в полной мере пригодным к исполнению вашего жизненного предназначения. Но это, разумеется, вовсе не означает, что вы не способны его исполнять.
Что касается обсуждения теории фортификации, я глубоко убежден, что оно состоится вне всякой зависимости от моего желания или нежелания.

Закончив эту тираду, Хотен невинно захлопал глазами. Во время монолога ни один мускул не дрогнул на лице молодого человека, и ни единая смешинка не проскочила в голосе. Выражение лица он сохранял подобающее старательному ученику - уважительное и глуповатое.

Все время перебранки Уве простоял столбом, только переминался нерешительно с ноги на ногу и головой вертел, едва поспевая мыслью за происходящим.
Когда с парня сошла первая оторопь, ощущение нереальности странной сцены у старостиного дома схлынуло. Но вот чувство глубокой "неправильности" всей этой склоки никуда не девалось.
И напряжение, и затаенная злоба, и прямые, едва прикрытые кисеей слов, угрозы. И гости, что ведут себя не как гости...
Нет, не бывало такого в дни Первого Пира!
Потом дело и вовсе приняло такой оборот, что до крови бы не дошло!
Уве уж совсем было собрался вмешаться, но вдруг подумал...

А что, если так и надо? Что, если в этом и есть Великая Вселенская Правда? Не станет ли его, Уве, вмешательство, действием против естественного и правильного течения Миропорядка? Не нарушит ли он необдуманным действием хрупкий баланс гармонии себя и Вселенной?
В общем, толстяк в склоку так и не полез, ограничившись пассивным созерцанием, хотя внутри у него все так и крутило от клокотавших страстей, в сочетании с острейшим приступом аппетита, накатившего, видать, от волнения.

И тогда Миропорядок всё решил за Уве. Вопль "Вали их, братва!" принес парню несказанное облегчение. Вот теперь все понятно! И нет лишних терзаний, тяжких дум и сложных загадок. А есть путь схватки, одновременно лаконичный и вычурный, грубый и изящный. Понятный на уровне инстинкта, но оставляющий бесконечный простор для развития.

Уве встряхнулся по медвежьи, шагнул вперед. И от всей души пробил недоброму гостю, и с левой, и с правой.

Рома с легким раздражением разглядывал старое ушатанное бздо, прожигающее его неистовым взглядом. Ну ни хуя себе, борзота подзалупная! Ишь, народный мститель - свою житуху просрал, и капает слюной на солидных людей. Гиря подумывал, не уебать ли инвалида слегонца дверцей, чтобы гонора поубавить? Тем более, шеф раздуплился, и изволит проявлять недовольство...
Однако, увидев спешащих по разделительной мусоров, недвусмысленно размахивающих "благодетелями", Роман сменил гнев на милость.
Он тронул кнопку стеклоподъемника - тонированная форточка опустилась до половины. Горячий самум, грубый, как наждачная бумага, ворвался в кондиционированный сумрак салона, принеся на закорках запах разогретого асфальта и выхлопных газов, гудки клаксонов и моторный рокот.С высоты своего шоферского трона, Гиря с барской ленцой пророкотал:

- Слышь, хуета! Трансформер сраный! Пиздуй давай, пока те эти вон бля, как их, бисексеконы, тебе колеса к ебаной матери не оторвали!

Водитель утробно гоготнул, довольный своей эрудицией. На досуге он активно заполнял лакуны в культурном образовании, возникшие за время отсидки.
Окно закрылось, вновь отсекая благополучный уют салона дорогой тачки от убогой действительности снаружи. Рома притопил акселератор, и "крузак" плавно поплыл вперед, оставляя терпящего бедствие за бортом.
Гриднев покосился на инвалида в зеркало заднего вида. Хер он, конечно, куда денется от гнева закона. Сейчас дед будет искать пятый угол. Хули делать - это жизнь. Зато можно поглазеть, как он огребается - всё развлечение. Еще бы музейку в тему поставить для полноты впечатлений. "Шмонай меня ты, вертухай", к примеру. Но Гроссман такое не любит. Тыц-тыц, быц-быц ему подавай, и прочую срань. У богатых свои причуды.

Роман тоже наблюдал эпизод, который мог бы стать истинным украшением любого выпуска "Дорожных Войн", "Дежурной части" или программы "Смак", с нескрываем интересом. Когда жертва внезапно стала охотником, и вгрызлась в ментовское копыто повыше начищенного берца, Гиря жизнерадостно заржал:

- Хуясе, бичара озорной! Знал бы, что такое отколет - подогрел бы его сотеном. От ебанутый! - в голосе "торпеды" прорезалось восхищение.

Надо сказать, такого зверства он не видал даже в исполнении самого забубенного "отрицалова". Чтобы из живого человека кусок мяса зубами выдрать, да еще и жрать его - это надо с нареза уехать наглухо. Совсем они там, на Домбасе, себя не жалеют.
Гиря повернулся к растекшемуся по заднему сидению Гроссману, и нарочито серьезным голосом произнес:

- Не шеф, какой Кутузовский? Чисто жунгли с людоедами! - и тут же снова гоготнул, подпихнув локтем сидящего рядом Михася, тем самым приглашая его присоединиться к веселью. - Ща изладим макдак, не мусоров же хавать.

Нагло маневрируя, и яростно давя на клаксон, Гриднев принялся смещаться в правый ряд.

Пока ехали, Гиря был молчалив и задумчив, лишь время от времени хищно скалился своим мыслям.
Не столько невеликим умом своим, надежно укрытым за костью низкого ската лобовой брони Роминой банки, сколько жопной чуйкой и звериным инстинктом, бывший сиделец ухватил самое главное - глубину и бесповоротность приключившихся этим летним утром перемен.
Лавина, потная и кровавая, уже катилась по планете, с грохотом выстрелов и гамом голосов. Ворочалась вдалеке, еще не накрыв всех и каждого, но буквально осязаемая даже через кузовную сталь мощного, надежного автомобиля. Отдающаяся в организме учащенным пульсом, хладным потом и длинными колоннами марширующих поротно мурашек, бороздящих спину от шеи до задницы. А вот когда эта лавина обрушится на воющих от ужаса людишек в полную силу...
Тогда - всё.
Тогда пиздец.
Ничто уже "не образуется", ничто не "устаканится как-нибудь". Не справится ни мусарня, ни армия, ни, тем более, правительство. Ничего уже не будет по старому.
А значит, все старые законы и общепринятые нормы теперь не работают. Утратили силу. Ушли в историю.
Пришло время новых законов и норм.
Рассудив так, Рома ловко шарахнул кенгурятником бросившегося через дорогу пешехода. Кажется, даже не из опизденевших - нормального. Просто так, для смеху. Нехуй тут.

А еще Гиря смекнул, что шишку в это безвременье станут держать не разжиревшие денежные тузы, не горластые политиканы и не ссыкливые мусоришки. Нет, пришел час сильных и хищных. Таких, как он сам.
Пока еще не все это поняли. Какое-то время бараны будут по инерции плестись за своими поводырями. Но скоро, очень скоро, прочухают что-куда, и поднимут их на рога.
Взять хоть Гроссмана...

Телохранитель бросил косой взгляд в зеркало заднего вида на прикемарившего шефа. Его мысли потекли в интересном направлении.
Хитёр Абраша. Верняк, шельма, дотумкал, что отцаревался. Его жидовские сребренники уже не котируются. И нахуй он теперь сдался?
Ссыт, поди. Вот и кормит небылицами. За лохов держит. У самого, надо думать, берлога заготовлена. Про космос, понятно, пиздеж. Бункер у него, или чего там. Хочет до него добраться и залечь. А Рому с Мишей туфтой кормит про десять мест, чтобы его жирную пирду тащили до места. На кой хер ему там две прожорливые торпеды, которые могут легко перераспределить ценности?
Кидануть хочет. Сто пудов.
Пока ладно, будем считать, что по пути им с Гроссманом. А там думать надо будет. Прихуярить его, или что...
С Михасем надо перетереть с глазу на глаз.

Между тем, прибыли. Гиря задорно пробасил:
-Типа, конечная. Просьба выйти из вагонов!
Вылез и сам, почесывая отсиженную жопу. Сперва поднапрягся за "скорую" на хвосте, но увидев за рулем одного из своих, расслабил булки.
Помахал приветственно - и к багажнику. На предмет тяжелых аргументов против опизденевших. Судя по звукам, на базе тоже был петушиный бунт.

Грязные, измученные, продрогшие до костей – такими кое-как выбрались на сушу, обломав тонкий прибрежный ледок, воины Хельги-ярла и спасенные ими пленники. Кто выбрел сам, а кого и вынесли на руках – Рагнар и раб Чирий всплыли спинами вверх. Саймон тут же, на снегу, сам синий и закоченевший, все же перебросил Хьёрвардсона через колено, выдавил из него воду. А потом вдувал в лёгкие стрелка звенящий, вольный воздух Хогаланда, пока тот не закашлялся и не сделал первый, судорожный вздох. Рагнар был спасен, но пока Сайман занимался им, для Чирия стало уже слишком поздно…
Кто-то сказал бы, что удача покинула этих людей. Кто-то бы возразил – едва ли. Ведь они почти все выбрались живыми оттуда, где далеко не каждый смог бы сохранить голову.
Впрочем, радоваться было рано. Мокрые насквозь, без возможности просушиться и обогреться, пусть на не сильно крепком, но ощутимом морозце, чудом уцелевшие герои имели все шансы после всех подвигов принять бесславную и нелепую погибель. Сгореть в одночасье от жара, или изойти кровавым кашлем. А то и просто-напросто замерзнуть насмерть.
А ведь еще ночь стояла - хоть глаза коли, непроглядная. Йольская ночь, самая долгая в году. Непростая, богатая на чудеса…

Нет, все же удача была с ними. Торвальд узнал место. Небольшое незамерзающее озерцо, питаемое бьющим из круглой дырки в скале потоком, входило в одаль Греттира Ормульфсона – одного из нынешних гостей все того же папаши-Бьярни. Усадьба самого Греттира находилась тут же, неподалеку, на берегу. К ней Торвальд и повел своих спутников практически ощупью.
Пробежка по свежему снежку, гулкие удары в усадебные ворота. Недолгие препирательства с заспанными и хмельными по случаю праздника домочадцами Ормульфсона – к счастью, Торвальд был узнан, - и вот уже вытертые насухо, переодетые в старые, но теплые вещи гости отогреваются свартваном у раскочегаренной по такому случаю печки, и потчуют местных историями, достойными стать сагами. Но время дорого, надо поспешить. Краткий отдых, и на арендованных под честное слово лыжах – в Ильстедхем.

***

Родовое поместье Кнутсенов встретило благополучно вернувшихся ночных скитальцев картиной, в общем-то, ожидаемой. Веселье давно перевалило за середину, и хоть капельку трезвого мужа в длинном доме было найти непросто.
Во дворе шатающиеся гости пускали пенные струи вторичного пива и энергично поблевывали. За столами остались единицы: кто уткнулся бородой в столешницу и молодецки храпел, кто и вовсе сполз под лавку, кто деловито пользовал в сторонке от места гульбища подвернувшуюся под руку девку-тир. Музыкальная машина оказалась забыта, и уже не горела огнями – вместо нее косо бил по струнам и драл глотку патлатый некто, пытаясь нафальшивить песнь о деяниях конунга. Выходило невнятно. Нашлось место и молодецким забавам, вроде борьбы на руках, плавно переходящей в просто борьбу, а то и битьё морд...
Словом, островитяне перепились и развлекались, как могли.
Один только Четырехтактный Бьорн держался довольно бодро, моча усы в пиве, и с благосклонной усмешкой взирая на идущий своим чередом пир. Брат его тоже старался держать марку, сидел прямо, но его блуждающий по залу взгляд был мутным и не вполне осмысленным.

Появление вернувшихся сопалубников первым заметил все тот же Бьорн, и немедленно велел подать им рога и кубки, а так же освободил место подле себя и Бьярни, спихнув с лавок пару перебравших соседей.
Рассказ получился долгим и захватывающим. По ходу повествования к столам подтянулись все, кто был еще в состоянии двигаться и соображать. В какой-то момент появилась и хозяйка-Астрид, глядевшая на сына с явным облегчением, но не дерзающая прерывать важный мужской разговор.
Эрик заливался соловьём, Рагнар с Рагнвальдом поддерживали. Десятки андъярнов и цвергов превращались в сотни; курганы добычи – в горы. Под конец повествования, когда хирдманам пришлось отступить перед вражьими полчищами, бросив добро, счет неприятеля шел уже едва не на тысячи. Торвальд поддерживал похвальбу согласными кивками.
Закончилась же сага сухим подведением итогов: недобитых косматых осталось едва ли с полусотню, а добра, которое они стерегут, хватит на безбедную жизнь целого поколения. Недурно бы этим добром завладеть. Да и оставлять без отмщения нападение на достойного карла, коим, без сомнения, является Торвальд Бярнисон –нехорошо. Боги не поймут.
По окончании повествования поднялся страшный гам. Особо горячие головы предлагали собираться немедленно, и врезать зверькам, пока те не опомнились от страшных деяний Эрика сотоварищи. Другие были более осторожны и сдержаны в своих суждениях. Кто-то и вовсе намекнул, что не дело совать руку в осиное гнездо, особенно если осы уже знают, что ты где-то рядом. Впрочем, таких тут же зашикали и осмеяли, упрекая в малодушии – едва до хольмганга за обиду не дошло.
Конец препираниям положил Бьерн – как, без сомнения, самый опытный в ратном деле человек. Четырехтактный постановил: горячки не пороть, дать всем проспаться и охолонуть. Наутро как следует снарядиться, исполчить дренгов-арендаторов по грендам присутствующих. Кинуть клич соседям из тех, кто на пиршестве не присутствует. И тогда уже, в силе, выступать. Кормчий закинул удочку насчет призвать на подмогу людей посерьёзнее – какого-нибудь ярла, хоть того же Хельги, к примеру…
Но тут заартачился Бьярни – мол, ярл и долю ярлову потребует. Ему да его хирду вся лучшая добыча уйдет, а прочим – крохи. Нет уж, мы тут сами с усами, справимся.
Соседи такое суждение поддержали. Бьорн спорить не стал.
Порешили.

На другое утро, ясное и морозное, сделали, как сказано. Гости разъехались по домам – собираться. Гонцы, пользуясь выпавшим хрустким снежком, понесли «стрелу войны» по окрестным одалям и грендам. Собраться уговорились к вечеру на гравгаммале. Оно, конечно, ночью драться не очень хорошо – вдруг валькирии в темноте героев не разглядят? Но, раз все равно под землю лезть, то и разницы никакой.
Пришли не все. Кое-кто решил, что какая там добыча еще неизвестно, а вот цверги там точно есть. Недаром три опытных хирдмана унесли в логовище едва не больше, чем принесли обратно. Да и сами полуживые вернулись.
Но многие пришли. Даже Арнвир с сыновьями и дренгами. Может, хотел взглянуть сам, что лежит под гравгаммалем, и стоит ли спорная земля тяжбы на тинге и ссоры с Четырехтактным. А может просто прельстился возможностью взять добра привычным способом – на меч.
Словом, рать собралась изрядная. С полсотни оружных карлов, да к ним без малого десяток настоящих воинов. Сразу порешили, как делить медвежью шкуру – будущую добычу. Договорились так: пять долей Бьорну, как хёвдингу сборного хирда; столько же Бьярни – ведь вход в тоннели на его земле; по три доли на каждого опытного воина и по одной – прочим. Настырный Эрик выторговал, чтобы по одной дополнительной доле накинули и троице дружинников Хельги, ведь именно они все разведали, и знают, куда идти и чего ждать.
Да только косолапый остался так и не убит, а его шкура – при нём. Когда сводная рать подошла к спуску в подземелье, вместо лестницы их встретил голый колодец шахты, курящийся частицами не до конца осевшей бетонной пыли и горьким динамитным духом. Треклятые цверги обрушили спуск взрывом, и запечатали шахту обломками лестничных пролетов. Разгребать – работа не на день, и даже не на месяц. Искать другой спуск в подземелье – тоже.
Пришлось ополченцам расходиться по домам, угостившись привезенным из Ильстедхема пивом, чтобы залить обиду и погасить ратный пыл.

***

Так и закончилась эта история.
Бьорн со своими молодыми друзьями погостил еще несколько дней у брата. Отдохнули, попарились в бане, поваляли девок, сходили на охоту. А затем направились в обратный путь.
Эрик, Рагнар и Рагнвальд в накладе не остались. Хоть и оставили у цвергов немало, но Бьярни с Бьорном отдарились за спасенного родича как следует – суммарно монеты, украшения и безделушки, полученные воинами, тянули никак не меньше, чем на полсотни марок. К тому же, братья как следует наполнили карманы скальда, что был приглашен на празднование Йоля, дабы он сложил добрую драпу о славных деяниях этой троицы.
А Саймон получил свободу. Бьорн, услышав о доблестях своего человека, не колеблясь, решил, что он не рожден для ошейника. Обряд освобождения провели честь по чести – Саймон торжественно передал символическую марку серебром за свой выкуп (полученную, правда, от своих товарищей по приключению) Четырехтактному, заколол ритуального барана, повесив на него свой ошейник, и испил на пиру свободы «эль вольной шеи». Так для людей умер раб Саймон и родился свободный человек. Имя «новорожденному» подобрали созвучное имени покойного, но совсем другое. Славное.
Так что с Старбю дружинники Хельги Двенадцать Пуль возвращались уже не вчетвером, а впятером – с ними ехал свободный человек Сигмунд, кандидат на вступление в хирд. И за него было кому замолвить слово перед ярлом.
Впереди ждали еще два зимних месяца, а весной…
Впрочем, как вы, наверное, уже догадались, о том повествует совсем другая сага.

Сражение для Скумри завершилось так же быстро, как началось. Вот он оседлал загривок врага, вот под когтями чавкнули, лопаясь, глазные яблоки. Несколько секунд балансирования на ходящей ходуном холке обреченного волка, подобных танцу драккара, вскарабкавшегося на гребень штормовой волны. Кровь, бьющая потоком из вскрытых глазниц. Мягкий соскок в покрасневший, ноздреватый снег. Бьющаяся в конвульсиях туша у лап. Кончено.
Гордый собой, Скумри уселся возле своего трофея. Подобрал хвост, принялся умываться, загребая мохнатой лапой усатую щечку и ухо. Чтобы, с одной стороны, ни у кого не возникло сомнения в личности убийцы, а с другой - всякому было понятно, что для него, Скумри, такой подвиг, в сущности, обыденная вещь.

Но никто не обращал внимания на черного кота. Никто!
Не восхищался его силой, умением и отвагой, помноженным на изящество и красоту. Даже в прозе, не говоря уже о хвалебных висах.
Превозносили какого-то несчастного Скегги, который еле-еле заполевал копьем шавку, вдвое меньшую, чем он сам. Печенью кормили, звали воином. Такие воины приличному хускарлу на один мах мечом.
Скумри ревниво примерился к "воину", прикидывая, осилил бы он человека один на один. Пожалуй. Без боевого железа - наверняка. Не было в Скегги повадки убийцы. В его хёвдинге - да, но не в Скегги-дренге.
Воин!
А Скегги, с довольной ухмылкой на измазанной роже, погружал зубы в мягкий багровый ком печени, не ведая о нелестном кошачьем мнении на свой счет.
Кот бы и сам отведал горячей, кровавой печенки. Но когтем не вспорешь толстую шкуру на брюхе врага. Уважить же викинга честным трофеем никому и в голову не пришло.
Даже у хозяйки не нашлось времни на своего компаньона. На то, чтобы латать всяких неумех и вертеть хвостом - нашлось. На Скумри - нет.

Оскорбленный до самой глубины души пушистый воитель про себя послал всех к Хель, и скрылся среди сугробов.

Чирий, поскуливая от малодушия, на четвереньках ощупью выбирается в проход. Пахнет его страхом, извергнутым в портки из некрашенного полотна. Пара секунд - и щелкает выключатель фонаря.

Коридор заливает яркий, холодный свет. Впереди, в полусотне шагов, два цверга. Вооруженных. Один зажимает ладонью простреленное плечо. Пятятся по-рачьи, оттягиваются. Это - передовой дозор. За ними еще больше мохнатой нечести. Десяток? Дюжина?
Рагнар посылает пулю в разведчиков, рявкает дробовик Рагнвальда, накрывая дозорных осыпью картечи. Крик, визг.

Но тут и Свинцовому Кулаку приходится срываться с места. За дверью в большой тоннель - враги. Воин не столько слышит, сколько чувствует их приближение. Надо уходить, не то зажмут. Перебежка, громовые раскаты пальбы за плечами - пули цвиркают, высекая искры из стен теснины коридора. Рагнвальд нырком уходит за спасительный поворот. Рагнар посылает пулю за пулей над его головой в глубину коридора. Но противник уже на позиции. Из дверной ниши высовывается вороненый автоматный ствол, и взрывается длинной, трескучей очередью, заставляющей Рагнара отпрянуть от угла.
А следом уже летят ручные бомбы - одна, другая. Рвутся, заполняют коридор вихрем осколков. От пороховой гари трудно дышать. Гаснет фонарь, разбитый вдребезги разрывами. И викингам не остается ничего другого, кроме как покинуть свою позицию.

У зверолюдов есть карманная артиллерия. И, как минимум, один полноценный автомат. Становится ясно - поворот не удержать. Отожмут от угла бомбами, сами выйдут к повороту, и порежут в голом коридоре автоматическим огнем храбрых хирдманов. Уходить. Уходить в неизвестность - все, что остается.

Бег. В полной темноте. Сопят сердито и яростно, ругаясь сквозь зубы от бессилия, воины. Запаленно, со всхлипами, дышит Чирий. Кто-то спотыкается, падает, встает.
Бег.
Впереди одинокий светлячок - налобная лампа Саймона. Трель видит своих, и присоединяется к общему бегству. Теперь отходить легче, имея впереди путеводный маяк.
В спины беглецам бьет свет. Неистово лает огнестрел, свистят пули. Рагнар отстреливается на бегу, почти не целясь. Цвергов много, но дистанция пока что есть. А коридор - прямой как стрела. Ни закутка, ни ответвления. Негде закрепиться, отбиться, переждать.
Люди бегут. Цверги висят на плечах.

И вот, наконец, впереди расширение - комната.
Саймон врывается в нее и... останавливается в нерешительности. Дальше ходу нет. Плиты потолочных перекрытий просели под тяжестью грунта и прошедших десятилетий - завал. Отряд в глухом тупике - кармане десять на десять шагов.
Рагнар припал на колено на углу у прохода в коридор, скупо бьет на свет. Враги притормозили, откатились на почтительное расстояние. Не спешат лезть по голому, кишечно-прямому проходу на стволы. Пока, во всяком случае.
Но что же делать?
Пользуясь передышкой, дерзкие налетчики внимательно осматривают свою ловушку. И обнаруживают в полу люк, достаточно широкий, чтобы в него пролез человек. Выход!
Подцепили клинками края, навалились, подняли...
Внизу, метрах в четырех, шумит бурный поток темной воды. Рукотворная река, запертая в бетонную трубу. Куда бегут эти мутные воды? Похоже, к побережью.

Джек тоже подивился волчьему малокровию. Обмакнул острие ножа в юшке, поднес к лицу, понюхал. Вытер клинок о шкуру. Пожал плечами.

- Не знаю. Недокормленные, больные? Я не скотий знахарь.

Но еще больше он удивился, когда спутники стали рассуждать про колдовство. Ладно еще слышать такое от темных сустивауков, поящих выдуманного ими духа живой кровью. Или от суеверных крестьян, что не могут представить себе ничего слаще морковки и круглее репки. Но в устах людей повидавших мир и рассудительных, а может даже и образованных, серьезные рассуждения о колдовстве звучали дико. Здравый смысл и жизненный опыт подсказывали Джеку, что любую загадку рано или поздно можно решить с позиций рационального. А валить все на колдовство - для тех, кому лень думать.
Разумеется эти мысли он оставил при себе.
На предложение искать следы охотник тоже промолчал, хотя смысла большогов этом и не видел. И без джека командиров хватало - как решат, так и будет.

Недолго пришлось выжидать Скумри. Схватка завертелась пуще недавней метели, и про черного кота все и думать забыли. А ему лишь того и надо было.
Увидел - волчище свалил человека, вгрызся в плоть, опьяненный кровавой поживой. Чужого человека не жаль. Коли биться не горазд - дома сиди. Но торжество ненавистной псины задело Скумри за живое.
Сейчас, пастбище блох, увидишь, кто тут первый хищник!
В несколько коротких скачков Скумри ушел за спину врага. Подобрался ближе на полусогнутых лапах...

Шажок. Ещё один. Дразнящим серым помелом развевается перед носом волчий хвост. Пора!
Подобрался, переступил пару раз с лапы на лапу, приминая снег, ритуально повертел задницей. И прыгнул - резко, мощно.

Скумри подкрался умело - против солнца, с наветренной стороны. Ничем не выдал он своего приближения - ни звуком, ни запахом, ни отброшенной на снег тенью. И лишь в последний миг, уже распластавшись в прыжке, метнул перед собой свирепый мысленный вопль-образ, смысл которого сводился к одной короткой, сулящей смерть фразе:
- Ver thik, her ek kom!
Волк повернул морду, но поздно - двадцать фунтов угольно-черной ярости обрушились ему на шею.
Скумри не стал вгрызаться в загривок, как велели инстинкты. Что толку, если пасть забьет мехом, и клыки едва коснутся кожи? Вместо этого он ударил по волчим глазам с обеих передних лап. И почувствовал, как когти погружаются в сочную мякоть глазных яблок...

Оставив мастеровитого трэля заниматься побитым Рагнаром, Эрик и Рагнвальд смело шагнули в недра логова цвергов, навстречу неведомым опасностям и, как они надеялись, несметной добыче.
Первым делом Копьё направил стопы к двери, за которой скрылся от его гнева проныра-цверг. Оставлять в живых кого-то из врагов, пусть даже и не воинских статей, было бы неаккуратно и неразумно. Каждый викинг знает, что успех налета на чужой берег определяется его скрытностью. Когда вепрь моря входит в залив под красным щитом, первым делом надо перерезать связь, и не дать никому уйти. Иначе в следующей гавани тебя будут ждать уже не застигнутые врасплох пахари, а сердитые, ощетинившиеся ружьями солдаты.
Эрик дернул ручку двери. Не поддалась. Похоже, закрыта изнутри. Ну да, не зря же он слышал лязг задвигаемого засова.
Зашли в помещение напротив - мастерскую, где Весёлый ловко расправился с парочкой косматых негодяев. Теперь Эрик огляделся спокойнее, по хозяйски. Определенно, здесь было чем поживиться, даже помимо станков, которые в карманах и заплечных мешках не унесёшь. Хорошие, качественные инструменты древней работы, редкие материалы. Хоть полные сумки набивай. Главное, брать нужное железо, и не брать ненужного. Тут наметанный глаз потребен, чтобы ценное выбрать. Ладно, это подождет.
Двинули дальше. Дверь слева по коридору. Поддалась. За ней - довольно длинный, шагов в двадцать, неширокий коридор. Две металлические, покрытые облупившейся оранжевой краской двери по стенам, одна - в конце. Хирдманы подкрались к ближайшей.

Дверь оказалась не заперта, и отворилась легко, без скрипа. Воины тут же заскочили внутрь, готовые схватиться с противником, если возникнет такая необходимость. Не возникла.
Когда-то это помещение было молельней Ушедших. Во всяком случае, на Островах такие камеры считались капищами древних богов, и люди старались без нужды их не тревожить. Пусть время старых божеств и ушло, но кому охота навлечь на себя гнев Тех, кому кланялись даже такие исполины духа, как Ушедшие? А чтили своих кумиров, судя по всему, представители Старшего Народа крепко. Их молельни встречаются в каждом из брошенных жилищ, да и в местах общественного пользования - тоже. Небольшие комнатки, или большие, но разделенные перегородками на отсеки-кельи. В каждой комнатке или келье места совсем не много - всего-то и хватает для вмурованной в пол и стену цветной керамической чаши изрядных размеров, да еще чуть-чуть пространства остается. Чтобы перед ней на колени опуститься, например.
К таким чашам подводились трубы - видимо, в них подавалась вода. Надо полагать, водными были боги Ушедших. Не потому ли цверги моря так боятся?
Впрочем, сами зверолюди никакого почтения к старинному капищу не питали. Перегородки в помещении были снесены, керамические чаши большей частью выломаны - лишь посверкивали тут и там в неярком свете одинокой электрической лампочки торчащие из пола зазубренные пеньки, похожие на обломки гнилых зубов.
Комната была разделена поперек на две примерно равные части металлической решеткой с запертой на массивный висячий замок дверцей. В ту часть помещения, где оказались Эрик с Рагнвальдом, помимо двери, через которую воины вошли, вёл еще один проем, кажется, пробитый кустарным способом в противоположной стене. Через него можно было увидеть нечто, похожее на кухню: столы, котлы, полки...
Вторая же часть бывшего священного места, отсеченная от входа железной преградой, выходов не имела. Это была камера для содержания пленников. И она была не пуста.
Два человека силились разглядеть Эрика и Рагнвальда, щуря глаза и заслоняясь ладонями от бьющего в лицо слепящего фонарного луча.
Первый из них, - рослый темноволосый крепыш лет двадцати пяти в хорошей, хоть и изрядно потрепанной одежде, - выглядел неслабо побитым. Чуть ли не пол лица закрывал фиолетовый, налившийся соком бланш, а длинные, заплетенные в косицу волосы слиплись от крови, как и средней длины ухоженная борода. Второго, прячущегося за спиной черноволосого, разглядеть было труднее. Впрочем, этого и не требовалось - остриженные волосы сразу же выдавали в нем трэля.
Убедившись, что опасности нет, Эрик отвел фонарь в сторону, позволяя узникам цвергов разглядеть себя и Рагнвальда во всей красе.

-Клянушь жатвором Гугнир! - прошамкал черноволосый, улыбаясь "роялем". Полученные им удары зубов тоже не пощадили, - Я думал, што волошожадые передралишь между шобой, но вше окажалош еще лучше! Привет вам, храбрые воины. Я - Торвальд, шын Бьярни, хожяина этой жемли! Выручите меня и, боги швидетели, вы не оштанетешь беж награды!

Карта, чтобы примерно понимать расположение:

      Скумри устроился кое-как на худосочных коленях Инге. Взгромоздить свою тушу на подобный насест было непросто: коту пришлось подобраться, выгибая спину, скукожиться, собраться в кулёк, и балансировать на совсем небольшом пространстве, чтобы не сверзиться в снег. Впрочем, черный проказник всегда охотно откликался на подобные вызовы - устроиться там, где ему не место; втиснуться туда, куда поместиться, вроде бы, никак не возможно. Кто не преодолевает трудности, тот скучно живет.
      Скумри поглядывал на Ольфруна без особого интереса. Он чувствовал, что колдунья хочет помочь лесному человеку. Чтобы он ясно видел, чуял, понимал. Чтобы мог по следу идти. Беда с этими людьми. Беспомощны, как котята.
      Что ж, когда-нибудь и котенок становится котом. Может, и из этого выйдет толк? Поможем, раз хозяйка желает.
      Скумри поймал Ольфрунов взгляд - сосредоточенный и немного испуганный. Потянулся к его разуму, напрягся - выпущенные из лап когти слегка царапнули бедра Инге. Словно провалился сквозь темное зеркало зрачка, и послал образ...

Высокая трава. Плетень - перемахнуть. Кустарник.
Запахи. Пахнет мощно, насыщенно.
Сильнее всего гарью - неприятно, но важно. Жильём, скотиной - знакомо. Парными потрохами - волнующе.
Слышны крики, жалобный скулёж. Довольный хохот и хриплая перекличка на северном языке. Звуки ударов, хруст ломаемого дерева. Сталь о сталь не звенит.
Продрался сквозь куст.
Двор. Дом, пара сараев - один горит, вот и запах. На дворе свои и чужие. Свои заняты. Эйнар и Хальфдан тащат за рога упирающегося годовалого бычка. Ульф подносит раскаленный кончик ножа к лицу седовласого чужака в хорошей, расшитой рубахе. Ульф спрашивает, где он прячет серебро. Чужак мотает головой - то ли нет серебра, то ли говорить не хочет. Нож с шипением погружается в глазницу. Жертва захлебывается криком.
Другой чужак валяется прямо посреди двора. Лежит на боку. Одной рукой сжимает широколезвийное копьё-рогатину, другой придерживает сизые канаты кишок, вывалившихся из вспоротого брюха. Тут же, в пропитанной кровью пыли, Хаки пользует девку. Завернул ей руки, накинул на голову подол. Старается, кряхтит. Поросшая рыжим ворсом задница так и ходит между раскинутых белых ляжек. Девка глухо стенает.
Не интересно.
Где же след? Куда ты побежала, глупая нелетающая птица?
Трепещет черное зеркальце носа, вздрагивают усы-вибриссы. Ага. Отпечаток трехпалой лапы со шпорой, еще один...
По следу. Не голоден, но почему не убить? Подкрасться. Наброситься. Сдавить клыками трепещущее от страха горло. Придушить.
Викинги взяли на меч это селение. Викинги развлекаются.
Вперед!
Но что это? Чуть в стороне, в уютном закутке. Гнездышко из свалявшейся соломы. Яичко?
Подобраться, обнюхать. Нет яичка. Жаль.
Зато одуряюще пахнет терпкой, нагретой солнцем сухой травой. Тепло, уютно.
Курица забыта. Три сакральных оборота вокруг своей оси - и на бок...

      Скумри вздрогнул, проснувшись, и не сразу понял, где он. Спрыгнул с хозяйских коленок, удивленно тараща глаза. Потянулся, выгибая спинку. Придремал, кажется.
      Глянул на Инге, на Ольфруна. Не пошло колдовство? Бывает.
      Устремив хвост в пасмурное небо, словно мачту драккара, Скумри с независимым видом удалился за ближайший сугроб. Он не переживал - нет, так нет.

Не опуская ствола лазгана, и не отрывая взгляда от своего сектора обстрела, Тринадцатый прогундосил:
- Зачем? Мы видели детей.
Однако спустя пару секнд, видимо, сложив два и два, Тарк неуверенно уточнил:
-Требуется медицинское вмешательство? Ранения? Признаки заражения? Признаки порчи?

Уве стоял чуть в сторонке. Молча, как обычно. Переводил удивленный взгляд с бронных-оружных горцев на своих молодых товарищей, только что рот не разинул...
Проснулся ли он от колдовских видений? В уме ли? Или до сих пор грезит под присмотром Руллы?
Посмотрит на людей Беора - и не поймет никак. Разве бывает такое наяву, чтобы гости на славном празднике железом бряцали? А на своих глянет - тоже неладно. К оружию тянутся, слова сердитые говорят, и рядятся, как по горцам колдовством ударить. Невероятно всё, и страшно, как в горячечном бреду.
Рашеми не дерутся с рашеми. Разве на тренеровке или потешном ристалище. Но смертным боем - нет. Это против правды, и против богов. Разве мало у Рашемена врагов, чтобы еще между собой кровь лить?
В общем, растерялся Толстый. Стоит, глазами хлопает...

Скумри бойко перебирал лапами, возвращаясь к хутору, иногда переходя на короткие заячьи скачкИ в тех местах, где намело особенно густо. Косая, рваная кисея метели, равно как и тьма ненастной, безлунной ночи, не мешали охотнику ориентироваться. Расширенные зрачки вырывали из мрака малейшие крупинки света, чуткие уши ловили человечьи голоса в завываниях пурги. Лесной кот по настоящему осязал зимнюю ночь всеми органами чувств - это было его время.

Короткое соприкосновение сознаний - секундное, мимолетное. Хозяйка ищет. Потянулся в ответ. Нет, не пробился. И ладно, пришел почти...
В усадьбе шумно - люди носятся с огнем на палках, перекликаются. Видать нашли второго побитого, кровь которого Скумри учуял. Ай, молодцы! Шустрые, как обожравшаяся утка, и такие же умные. След, по которому враги ушли, не видят.

Скумри почти уже вышел на утоптанное, как увидел одинокий факел чуть в стороне от общего хоровода огней. Интересно стало. Подошел тихонько.
Этого человека он знал. Человек лЕса, не с хуторов. Пахнет иначе, держится иначе. Почти как зверь иногда. Скумри не раз встречал его на тропках за околицей. Охотник. Он - понимает. Ищет след. Тяжело ему. Ни нюха, ни глАза. Ночью совсем слепой.
Скумри присел на задницу, прямо на цепочке следов. Хвост подобрал. Расправил гордо плечи. И громко сказал:
-Мяу! - помолчал, и снова. Настойчиво, - Мяяу!

Убедившись, что человек его заметил, и заметил следы, Скумри поднялся на лапы, сверкнул глазами в неровном отсвете факела, и молча потрусИл своей дорогой. Он искал хозяйку.

Оказалось непросто. Запахи, запахи, следы... Кое-как распутал клубок ощущений, вычленил знакомые тёплые нотки. Дом. Дом, где спали.
Добравшись до гостевого дома, Скумри застал самку человека, что жила вместе с ним и Ингой, переминающейся зябко с ноги на ногу за дверью. Видать, выставила хозяйка. А идти в другие жилища та не смеет. Она - тир. Как собака на привязи. Как овца в загоне. Не то, что вольный кот.
Но хозяйка жалеет овцу. Раз выставила - ворожит.

Скумри деловито подошел к двери. Поднялся на задние лапы, выгнул спину, запустил когти в косяк. Продрал мощными рывками, оставляя в древесине глубокие борозды. Открывай, мол.
Тир приоткрыла дверь на ширину стопы. Знала - ей нельзя, а Скумри - можно.
Кот ввинтился в узкий проём - словно нырнул в душные недра жилища из обжигающей свежести зимней ночи. Ингеборга замерла на полу, стоя на коленях. Спина напряжена, глаза закрыты. Грезит. Не мешать.
Бесшумно вспрыгнул на лавку. Принялся слизывать с шубы снег и лёд. Вдумчиво, неторопливо. Спешить некуда.

На шутку Гонтарски боец под номером четырнадцать отреагировал как и положено человеку, который постоянно ходит в противогазе. Холодно, без понимания. Пробубнил: "Непрактично!", и жадно уставился на манипуляции Тринадцатого. А тот уже завалил всю стойку выдачи скопленными богатствами, и самозабвенно копался в залежах добытого имущества.
Пехотинец поднял голову на обратившегося к нему Джереми. Подумал. Перевел взгляд на Брона, потом на безымянного СПО-шника. На Четырнадцатую. Снова на Брона и Джереми. Еще подумал.
Потом указал на два уже собранных по кучкам комплекта брони, пододвинул к ним хеллган и один из модных лазганов; пачку батарей.
Прогудел монотонно:
- Угощайтесь, добытчики.
Снова ирония?
Четырнадцатой достался ещё один комплект доброй брони и второй лазерный излучатель.
Бойцу-планетарщику, чьи, в общем-то, закрома сейчас и обносили гвардейцы, щедрый даритель, скрепя сердце, протянул свой старый и потертый боевой лазган. И покровительственно похлопал дядьку по плечу.

Сборы заняли какое-то время, хотя дисциплинированным криговцам была присуща мобильность и лёгкость на подъем.
Сначала возникли проблемы с обмундированием. Воины с Крига сбросили шинели и осколочные бронежилеты, под которыми у обоих оказались ношенные, но опрятные гимнастерки цвета "фельдграу". У Тринадцатого, к тому же, без мешковатой верхней одежды обрисовался "спасательный круг" подкожного сальца вокруг талии и округлый животик; а у Четырнадцатой - внезапно - полный комплект вполне убедительной женской оснастки с фронта и тыла. Собственно, теперь уже ни у кого не могло возникнуть сомнений, что она именно Четырнадцатая, а никак не Четырнадцатый.
"Смертники", помогая друг другу, споро совершили подгонку панцирей, но тут выяснилось что шинель поверх доспеха не налезает. Когда кто-то мягко намекнул, что в нехолодном климате Рациус-Прайм без этого элемента обмундирования можно и обойтись - хоть в скатку собрать, и к ранцу приторочить, - Тринадцатый в ответ прочитал довольно скучную лекцию о химических атаках и радиации, которую неожиданно подкрепил стихами:

Эх, суконная, казенная,
Военная шинель,
У костра в лесу прожженная,
Отменная шинель.

Знаменитая, пробитая
В бою огнем врага
Да своей рукой зашитая,
Кому не дорога!

Упадет ли, как подкошенный,
Пораненный наш брат,
На шинели той поношенной
Снесут тебя в санбат.

А убьют - так тело мертвое
Твое с другими в ряд
Той шинелькою потертою
Укроют - спи, солдат! *

Прочитано было хоть и без выражения, но с чувством. И так удивила эта декламация контингент, что возражения иссякли.
Решение нашлось - солдатская смекалка не подвела. Нагрудник и поножи были надеты на полевую форму, а наплечники и защита рук закреплены поверх шинели. Правда, борта излюбленного долгополого одеяния на широкой кирасе у криганцев все равно не сходились - пришлось оставаться расхристанными, нараспашку.
Впрочем, это не только не огорчило безликих солдат, но даже вроде как обрадовало. Трудно сказать - не мастера они были выражать радость. Может, в их полку это считалось неким шиком - нараспашку ходить?
От стандартного полкового защитного обмундирования смертники оставили только каски и противогазы. Они их даже не снимали во время всех этих сложных манипуляций и переодеваний.

Когда с броней было покончено, Тринадцатый распихал по карманам и подсумкам боекомплект и разнообразное добро, которого у него оказалось на удивление много. Походил. Попрыгал на месте. Пробежался даже из конца в конец арсенала.
Остался недоволен, принялся перекладываться, аккуратно пряча все что гремело и мешалось в свой и без того изрядно забитый ранец. Снова проверил мобильность, и снова не удовлетворился - принялся доставать и перекладывать нехитрые солдатские богатства по новой .
Любые попытки поторопить солдата встречали холодный, но решительный отпор.
Теперь он был похож уже не на птицу. Скорее, на очень деловитого и жадного грызуна-скопидома. Маленького, кругленького, подвижного и домовитого.

Наконец, Тарк успокоился. Затараторил что-то под нос неразборчиво, Четырнадцатая поддержала - похоже, Императору благодарственную отчитали.

-Можно выдвигаться. - подвел итог походу в арсенал Тринадцатый.

Джек еще засветло приглядывал удобное место для ночлега - он нисколько не сомневался, что до темноты осилить всю дорогу не удастся. Так что зыркал он по сторонам, иногда сходил с тропинки и отдалялся от основного отряда в поисках хорошего местечка.
Лучше всего, конечно, пещерку. Или козырёк, какой иногда образует корневище вывороченного из земли дерева на краю оврага или по берегу небольшой речушки.
В крайнем случае - хвойные заросли, чтобы можно было укрыться от непогоды под широкими, разлапистыми ветвями. Но, коли так, то только на возвышенности, чтобы не сидеть в болоте, образованном талой водой вперемешку с дождевой. Песчаный холм, поросший ельником - то, что надо. Неплохо бы, чтобы рядом ручеек был, или бил ключ, но можно и обойтись. С неба и без того льёт, собрать воды - дело нехитрое.
Ну, а потом - понятно. Дрова, костер, похлебка. Распределить ночную стражу. Спать.
Назавтра еще топать и топать.

Эрик прокрался к двери. Подышал. Копьё подбросил в воздух, перехватил над плечом "на швырок". И рванул навстречу терпеливому стрелку.

Шаг. Воин врывается в коридор. Враг на месте - два округлившихся, налившихся кровью глаза над ружейным дулом. Шагов пятнадцать до него. Далеко.
Ещё шаг. Рука отводит копьё назад, на замах. Тело разворачивается, напрягается, как плечи охотничьего лука, готовые распрямиться, и толкнуть вперёд стрелу. Глаза цверга едва не вылезают из орбит, расширяются его зрачки, заполняя белок словно упавшая в чашку с водой капля чернил. За спиной пыхтит Саймон - не важно. Эрик чувствует, что в ладу с миром и богами; ощущение правильности и безукоризненности каждого движения переполняют его. Нет никакого сомнения, что бросок будет удачным - Весёлый уже видит, как широкий наконечник пущенного точно в цель снаряда вспарывает заросшую щёку звереныша, дробит зубы, пробивает гортань. Ещё шаг и...
Выстрел! Вражий стрелок вздрагивает - сам не хотел палить так рано, но с перепугу дрогнул палец. Сноп огня и дыма бьёт навстречу Эрику из широкого ствола, толкая вперед тяжелый свинцовый шар. Бедро викинга разрывает резкая, злая боль; он едва не падает ничком. Ощущение целостности мира лопается, как тонкое стекло древней лампочки. Копьё не летит в цель - Эрик опирается на него, чтобы не свалиться...

Цверг ликующе завопил. Зашлепали по бетонному полу ноги. Из клубящегося серого облака, сгустившегося после первого выстрела, прямо на Эрика выскочил косматый, черноволосый зверолюд в чем-то кожаном, с перечеркнутой наискось перевязью с пороховыми патронами грудью. В руках - ружьё со штыком. И тоже пальнул в едва держащегося на ногах человека. Наспех, не целясь. Незачем целиться - сделай он еще один шаг вперед, мог бы коснуться кончиком штыка Эрикова щита. И попал. Щит взорвался фонтаном щепок, у Копья захрустели рёбра, в глазах потемнело, рот наполнился кровью. Он не падал на землю лишь чудом. Коридор окончательно заволокло дымом, в котором на израненного воина налетел цверг - тот самый первый стрелок. Рыжий. Ширнул с разбега штыком - размашисто, мощно. Эрик вяло отмахнулся щитом. Главное - не упасть...

***

Рагнвальд крался вдоль платформы - осторожно, но шустро. Поспешал медленно, шумел негромко - как и положено морскому налетчику. Чтобы не вздрогнул в дрёме прикорнувший перед рассветом часовой. Чтобы спящее селение не проснулись до срока. Они умели так ходить, морские волки с Островов. Потому и рассказывали перепуганные селяне на материке друг другу всякие небылицы - и про духов, и про колдовство, и про оборотничество. Оно и хорошо. Пуганую овцу легче стричь.
Добрался до лестницы. Прислушался. Ага. Там они, по ту сторону серых бетонных ступенек. Сопят, пыхтят. Трое, кажется. Ждут.
В глубине коридоров заорали. Возможно, люди - хотя было и не очень похоже. Оглушительно шарахнули выстрелы - один, другой. Снова заорали. Возможно, цверги.
Надо думать, Копьё опять начал веселиться...

Карта:

Тарк внимательно выслушал катачанца, слегка наклонив голову (этот жест в совокупности с вытаращенными окулярами противогаза придавал бойцу забавное сходство с совой-переростком), а потом выдвинул несколько контраргументов. Лаконично и тезисно, но внятно.
Сводились они к следующему: во-первых, говорил Тарк, шестеренка - целый магос, а значит хоть к гвардейской структуре и не относится, но вполне способен приспособить гвардейцев к своим нуждам (и обеспечить серьёзные проблемы в случае неподчинения). Во-вторых, такой припах легко может не приблизить, а отдалить соединение со своими частями на неопределенный срок. В третьих, шестеренки народ хоть и, безусловно, полезный, но себе на уме. На грани ереси ребята, со своим Омниссией. Очень даже может быть, что этот самый магос здесь не на благо победы трудится, а выполняет какие-то задачи своего ордена, никак не соприкасающиеся с ходом боевых действий.
Итого, подытожил Тринадцатый, если идти на подмогу магосу - легче-лёгкого вписаться в смертельно опасный блудняк, затеянный шестеренками ради достижения непонятных и сомнительных целей. Лично он, Тарк, умереть в бою за хорошее, Императороугодное дело совсем не против, даже наоборот. А вот гибнуть напрасно, добывая Механикус новую игрушку, ему не улыбается.
В общем, было бы неплохо вызнать у болтливого сервочерепа направление на выход, а от контактов с Магосом уклониться...

Аргайл невесело усмехается; жемчужно-белые зубы на фоне чумазого закопченого лица свекрают первым снегом, выпавшим на опаленное войной поле боя.
Старая тактика - прикрыться мирным населением, обременить наступающих беженцами, связать по рукам и ногам. Не выйдет.

Идет бой, каждый стрелок на счету, некому с этим обезьянником возиться. Стенли не даст превратить взвод в детский сад и лишить боеспособности. Если на то пошло, то жизнь каждого завалящего морпеха, пусть даже гоблиноида, для него, Стена, ценнее целой остроухой деревни со всеми мамасанами и мелкими обосранными спиногрызами, которых во множестве строгают со скуки вьетконговцы. Надо будет - не раздумывая произведет обмен. А гуманизм - он распространяется на людей, а не на человекоподобных.
С трудом подбирая слова, Аргайл орет, ломая язык звериным наречием:

-Không thể đi vào! Hodit trở lại! Trở lại hoặc chúng tôi bắn!

Не послушают - им же хуже.

Уве так и сидел на полу храма на коленях, положив ладони на бедра и опустив ягодицы на сведенные вместе пятки. Вокруг галдели, шумели, переживали происходящее каждый на свой лад. А Уве даже глаз не открыл. Дышал ровно, опустошая сосуд своего разума от лишних уже эмоций, чтобы было место, куда мудрость вливать.
Сейчас, пока воспоминания о пережитом видении еще ярки и свежи в памяти - самое время, чтобы закрепить их там, не потерять детали, не упустить важное. Прочувствовать. Осмыслить. Постараться понять, что увидел. Уяснить, зачем ты это увидел.
И Уве запоминал, осмысливал, переживал заново.
Получалось не очень-то. Во-первых, понятно, все же, было немного. Во-вторых, если отстраниться от внешних раздражителей, вроде голосов своих товарищей по несчастью, было не так уж трудно, то от внутренних - куда сложнее.
А внутренний раздражитель у Уве был, да ещё какой! Помимо медитативной мысленной пустоты парень ощущал и пустоту телесную. Шутка ли - день к концу клонится, а с утра во рту и маковой росинки не было! Желудок молодого человека бурчал недовольно, сердито, как разбуженный до срока медведь, сотрясая весь организм мощными глубинными вибрациями. Думать о важном мешала назойливая мысль - не убрали ли еще столы с яствами?

Тарк, не поворачивая головы к болтливому катачанцу, бесцветным голосом проговорил:
-Враг был уничтожен. Больше уцелевших нет. Хвала Императору!
Причем из контекста было совершенно не понять, за что солдат хвалит Императора - за то, что враг разбит, или за то, что уцелевших нет.
Разговор на этой ноте как-то сдулся.
Так и ехали молча, всматриваясь в пыльную мглу темных галлерей, пока в одной из них к кабине не метнулось что-то непонятное и верещащее. Вряд ли зеленокожие - вопли тех ни с чем не спутаешь. И вряд ли солдаты - не бывает трехметровых солдат.
Механикус? Демоны варпа, слетевшиеся на кровавый пир? Эндемическая фауна?

Тарк гадать не стал. Стопорнул кабину, чтобы прицел был верней. Включил закрепленный на плече фонарь и вскинул лазган, готовый открыть огонь.
Он гаркнул:
-Стоять на месте! Назваться!
Хотя то, что солдат именно "гаркнул" понять было довольно непросто. Для среднестатистического жителя Империума его команда звучала бы не более эмоционально, чем призыв портового чиновника заполнить таможенную декларацию.

Старик сгруппировался, напрягшись всем телом - собрался подниматься на ноги. Он слышал достаточно. Дело было почти сделано, сопротивление противника - сломлено. Но работу на сегодня нельзя было назвать законченной. Теперь предстояло заниматься, как он любил говаривать, "по хозяйству". Распоряжаться и контролировать. Следить, чтобы три десятка мужиков, пребывающих на адреналиновых отходняках после перестрелки, держали себя в руках и не творили херни. Повседневная работа командира, в общем...

Дирк уперся костяшками кулаков в мягкую, еще теплую после дневного зноя почву, но подскочить, как бывало, одним рывком в положение "стоя" не сумел.
Запнулся. Что-то ёкнуло в груди. Мир свернулся в один напряженный, аритмично пульсирующий нерв. Дрожащую, натянутую до упора струну, соединяющую изношенное сердце пожилого человека с отлаженной, все еще работающей как часы машиной - его разумом.
Система продержалась в хрупком равновесии одно мгновение - самое длинное мгновение в жизни Джаггера. А потом струна с тягостно-щемящим звоном лопнула.

Где-то рядом одни уходили на север, а другие догоняли. Где-то рядом зачищали и клали мордой в пол, добивали врагов и помогали раненым. Перезаряжали оружие, нервничали, потели. Ругались и смеялись.
Бой в высшем своем проявлении максимального напряжения нервов и сил уже прогорел, и теперь лишь дотлевал последними искрами и протуберанцами. Кипела бурная военная движуха, повязавшая воедино жизнь и смерть столь же дуалистично и символично, как копошащиеся в разорванной брюшной полости мухи.

А Дирк Джаггер лежал в зарослях кустарника лицом вниз, и не шевелился. Напрасно надрывался на разные голоса наушник гарнитуры рации. Напрасно тряс Старика за плечо паренек из ополчения.
Легендарный наемник был мертв. Сердечный приступ - такое заключение дал после Шагал.
Кто-то отметил, что Джаггер умер довольно символично. На боевых, где "отравление свинцом" считается смертью от естественных причин, Дирк поднял вторую сотню, фактически, от старости. Всю жизнь он прожил войной, и закончился в окопах, как в собственной постели.
"Война кончается, когда похоронен последний солдат." - так говорят. Галочка напротив фамилии Джаггер закрыла историю многих конфликтов двадцатого века. Целой эпохи.

И, наверное, так справедливо.

Ни боль, ни страх не гложут нас
И нету нам числа.
Со всех полков и всех веков
Судьба нас призвала.
Солдаты будущих времен
Идут за нами вслед.
Ни лиц, ни формы, ни имен,
Числа им тоже нет.

Маршем походным строем поротным
В вечность уходят Славы сыны.
С песней дурацкой на эсперанто
Мимо галактик топаем мы!

Как ни удивительно, но Тарк не лишился чувств от мощной оплеухи взрывной волны, что смела его с поверхности стены. Хоть в глазах потемнело, в ушах зазвенело, а во рту появился мерзкий железистый привкус, Тринадцатый во время своего краткого полета не утратил способности мыслить.
А мыслил он в эти мгновения, как положено справному солдату, об одном - как бы не проебать лазган!

Уве чувствовал, что все идет ладно, правильно. Что попал он в струю потока миропорядка; осталось только следовать ему, и не мешать.
За мгновение до сшибки с зеленокожими перед внутренним взором Уве встала картина - как оно всё будет. Вот он аккуратно, но сильно, как кот лапой, прикладывает первого шестом промеж ушей. Вот уходит плавным пируэтом от удара второго, и, пользуя энергию вращения, с разворота бьёт его кулаком в ухо. Выверенно, экономно, гармонично.
Поначалу так всё и вышло. Самый резвый из накинувшихся на Уве гоблинов упал рожей в траву, второй подскочил, замахнувшись клинком...
Тут-то что-то и разладилось. Юноша лишь на миг потерял концентрацию, и сразу же гармония человека и Мира дала трещину. Уве сбился с ритма, гоблин ударил не так, как должен был, и неухоженная, темная от пятен ржавчины сталь сабли встретилась с плотью молодого рашеми.
Гоблин, ликуя, отпрянул, а Уве охнул и скособочился, зажимая ладонью длинный разрез на боку. Тут же и руку молодого человека пронзило болью, и он едва не выронил ставший вдруг страшно тяжелым, будто чугунным, посох. Из плеча парня торчал короткий, кое-как оперенный черешок стрелы.
Сердце Толстого бешено заколотилось, юноша часто, прерывисто задышал, прикладывая все усилия, чтобы только не поддаться панике. Взглянув в лицо Смерти, явившейся ему под маской двух нелепых, уродливых коротышек, Уве едва не растерял весь накопленный за последние годы багаж спокойствия и размеренности. Он оказался на грани того, чтобы броситься бежать. Слепо, не разбирая дороги - лишь бы подальше. Он не хотел умирать.
Но Уве не побежал.
Вдохнул, выдохнул, снова вдохнул. Ровнее, ровнее...
Невероятным, почти физическим усилием заставил сердце умерить свой пляс, а взгляд - перестать метаться по панораме. И мир, едва не рассыпавшийся для него на мелкие осколки, снова приобрел цельность и последовательность. Хоть раны и боль никуда и не делись, но к юноше вернулось спокойствие, а вместе с ним и ясность мысли.
Уве скорее почувствовал, чем услышал - мудрено уловить негромкий голос в рёве пламени, лязге стали и криках сражающихся, - призыв Тарьи. Молодая ведьма оказалась совсем рядом, и она могла помочь! Не в том ли сила Народа, что сталь и чары поддерживают друг друга?
Уве попятился назад, не выпуская из поля зрения своих обидчиков, и бочком-бочком сместился по гребню оврага ближе к девушке. Кивнув чаровнице, Уве встал перед ней, заслоняя Тарью от стрелков, и готовый встретить любого, кто приблизится на длину его шеста.

Махнул красноармеец шашкой, чтобы наверняка уж Арсения приласкать, да опустить руку не успел - посланная молодым врачом из положения "лежа на лопатках" пуля пробила воздетую с клинком руку в районе плеча, а миг спустя грудь всадника прошила насквозь и еще одна маслина - оставила безобразную кровоточащую дыру в новенькой шинели, бросила бездыханное уже тело назад. Кавалерист сполз с седла, а лошадка его вперед пошла, волоча новопреставленного за ногу, застрявшую в стремени. Так и тянула, пока труп за корягу какую-то не зацепился ремнем портупеи. Неживая нога в довольно свежей портянке выскользнула из сапога, и кобылка, избавленная от лишнего груза, пошла быстрей, унося с собой сапог мертвеца. Ушла лошадка, а красный лежать остался. Отскакался.

Вялая перестрелка с теми, что у церкви засели, продолжалась.
Вот и Остапу свезло - выцелил казак красного стрелка у дерева, посадил на мушку, и прошил навылет горячим свинцом. Тут уж, казалось, и дело повернулось в пользу лихих налетчиков на красный отряд, и, вроде бы, дрогнула редкая цепь большевиков, готовясь втечь из боя, как они любят, когда жареным пахнет...

Но тут с колокольни, с самого верхнего яруса, басовито и размеренно заговорил пулемет. Стрелок лил щедро, что твой опостылевший за минувшие недели дождь. Выжимал до кости, не жалея патрона и ствола, заливая кромку леса, где укрылись атакующие, плотным свинцовым градом.
Это страшно - когда работает пулемет. И не понятно даже, кому страшнее - людям, доселе знакомым лишь понаслышке с суровой мощью этого сердитого инструмента истребления человеков, или же опытным бойцам, кто своими глазами видал, как батарея из трех "максимов" в минуту режет на фарш атакующую лавой конную сотню...
Дерзкая ватажка, вжавшись в сырой мох меж древесных корней, слушала размеренное биение черного пулеметного сердца: та-та-та-та-та! Люди вздрагивали от прикосновений валящегося сверху, посеченного пулями лапника; вжимали головы в плечи от злобного посвиста пролетающих рядом, и вышибающих фонтаны щепы из окрестных деревьев кусочков свинца; до судороги в челюсти сжимали зубы, чтобы только не заорать от страха. И, наверное, молились - кто, конечно, еще не забыл, как это делается. Потому что кабы не защита леса-батюшки - лежать бы всей ватажке уже вповалку, попиленными крест-накрест не знающей жалости машинкой, изготовленной из стали и человеческой злобы. Да и так-то никто, прямо скажем, от пули не заговорен - при такой плотной пальбе долго ли на шальную наскочить?

Едва ли кто заметил, как под лютый аккомпанемент пулеметного огня из-за холмика вылетели с полдюжины верховых с шашками наголо. Всадники горячили коней, гоня их вперед частым наметом, а сами пластались по лошадиным спинам, низко пригибаясь к разномастным гривам. Хорошо шли, ходко и неотвратимо, разварачиваясь на скаку лавой для резкой, стремительной атаки под прикрытием пулемета. Они знали, что делают, эти красные.
Да и те, что остались на холме воспрянули духом, собрались, передумали тикать. Знай себе палят из карабинов по засевшему в леске врагу...

ссылка

Джек покивал. Протиснулся вперед, кое-как лавируя между своими спутниками, едва не задевая стенки тесного погреба плечами, а притолоку - головой. Метис опустился на корточки перед забившимся в угол зеленокожим, спокойно проговорил-прорычал:
-Хау, кола. - Джек не пытался изображать на лице неестественно дружелюбных улыбок или преувеличенно восторженных мин. Глядя на пленника внимательно и серьёзно, он продолжил всё на том же туземном языке, - Я - Джек Расколотый Камень. Большой Человек из Новой Надежды послал меня, и людей, которые пришли со мной, разобраться, что тут происходит. Решить по справедливости. Эти люди, в деревне. Они хотят тебя убить. Не потому, что кровожадные. Не потому, что злые. Потому что не понимают, и боятся. Я тоже не понимаю. Ты будешь говорить?

Уве медленно, неторопливо повернулся к опушке полыхающего леса, подслеповато щуря слезящиеся от дыма глаза. На ведьму незнакомую глянул. На стрелу, воткнувшуюся в землю у его ног. Снова на ведьму.
Чуть вздрогнул от неожиданно холодного прикосновения к плечу, ощутимому даже сквозь ткань рубахи. Повернул голову - это Тарья. Кричит, но слов в треске и рёве пламени не разобрать почти. И другие кричат.
Уве вздохнул - тяжело, устало. Покачал головой, то ли сокрушаясь о чем-то, то ли осуждая кого-то. Потом встряхнулся, что искупавшийся медведь, перехватил поудобнее посох, и решительно зашагал к опушке. Парень двигался не так, как воины-берсерки - стремительно и порывисто. Он перетекал, словно капля мёда по штанине - плавно, тягуче, размеренно. Не шёл - плыл над землёй. Но, надо сказать, на удивление быстро.
За все время внезапного и таинственного переноса в эту огненную круговерть, он так и не сказал ни слова.

-А и напейся, добрый человек, шо ж нам уже, воды жалко? - слышит Изя глубокий голос, словно бы по душе царапающий - с едва заметной хрипотцой, будто инеем или патиной подернутый, при том невероятно женственный и волнующий. Поднимает он глаза на лицо женщины (до того-то все внимание к кувшину в ее руках приковано было), и замирает.
Так, наверное, могла бы выглядеть Рахиль. Или, может быть, Далила. Широкие бедра, тонкий стан, мягкие руки. Пышные темно-каштановые волосы бурными волнами ниспадают на спину и плечи, обрамляя точеное лицо. Оливковая кожа без морщинки и изъяна. Прямой тонкий нос с легкой, едва заметной горбинкой. Чувственный рот. И, конечно, глаза - огромные, миндалевидные, и черные, как ночь, в которую Изя подломил свой первый лабаз...
Бедный Кацман кувшин в руках держит, а сам и забыл про него. Женщина смотрит на Изю печально, и говорит сочувственно:
-Эх, Изя... Всё бежишь? От кого - и не спрашиваю. А куда?

Тринадцатый стоял среди хаоса сражения, неколебимый, будто символ веры. Так мог стоять, наверное, Яррик против Газкулла. Или даже сам Император против предателя-Гора. И хотя масштабы стычки на стене не шли ни в какое сравнение с дерзаниями этих исполинов духа, но в позе, повадке и ледяном спокойствии нелепого, низкорослого и толстенького криганского пехотинца в эти мгновения сквозило истинное величие.
Тарк не шелохнулся, когда стена под ногами капризно брыкнулась в сопровождении жуткого грохота и натужного хруста "ползущих" блоков и перекрытий. От налетевшей хуже хваленого суховея пурги из колючей каменной крошки, его надежно защищал противогаз и плотная шинель. Сердито щурясь за окулярами дыхательной маски Тринадцатый ловил на мушку смутные, накрытые облаком пыли, то проявляющиеся, то исчезающие вновь силуэты, выбирая из них тот, что помассивней.
Наконец, Тарк выстрелил. Пистолет плюнул в свалку рукопашной короткой огненной плетью, и умолк. Зеленый огонек индикатора заряда батареи сменился красным - сдохла.

Старая ведьма говорила. Уве смотрел на муху.
Муха была квелая после зимы, сонная. Только проснулась-отогрелась, видать. Летела тяжело, выписывая в воздухе замысловатые кренделя, как загулявший воин в поисках нужника - по двору. Насекомое нарезало круги над головой хатраны, и в его полете, как это нередко бывало с Уве, чудился ему какой-то ключ, неясное послание, разгадка тайны. Казалось, стоит сделать одно маленькое усилие, и он поймет. Кусочки мозаики соберутся, горько-сладкий плод с дерева познания упадет в руки. Но, как всегда, парень не умел сделать этого последнего усилия, отчего испытывал дискомфорт едва ли не телесный. Как бывает, когда человеку хочется чихнуть, а чих никак не идет - и вот он разевает рот, морщит нос, судорожно хватает воздух, но не может получить удовлетворения. Уве не сомневался, что рано или поздно его "прорвёт". Но, - к добру ли, к худу ли, - он не знал, что у большинства озабоченных схожей проблемой мудрецов на то, чтобы сделать этот "прорыв", уходит вся жизнь. А иным и жизни не хватает...
В то же время, созерцание мушиного полета не отвлекало Уве от слов Руллы. Он не страдал от недостатка внимания, даже наоборот - умел смотреть и слушать, как мало кто из юношей и девушек его возраста. Просто конкретные разговоры о дажемме, как ни странно, занимали парня в меньшей степени, чем абстрактные загадки мироздания.
Уве все услышал, и все уяснил. Направление на столицу было ничем не хуже любого другого. Выходить он был готов хоть сейчас - ничто не держало Уве на месте, и не с кем было ему прощаться. О чем ещё говорить?

Уве выбрался из лесов на праздник с целью прозаической, можно даже сказать, приземленной.
Он не горел религиозным пылом - к богам народа рашеми юноша относился с почтением, но без преклонения. Что же касается Хеллиары, так Уве и вовсе ощущал себя скорее частью её домена, нежели вторгающимся в него просителем лесных даров.
Так что Уве не участвовал в славословиях, хотя свое подношение, в виде искусно вырезанных из рога оленя фигурок зверей, в ритуальный огонь, конечно, бросил. Не пялился он с любопытством на гостей-горцев и молодую невесту Баженку, не пускался в пляс, не пел, не пригубил хмельного. Нет.
Весь свой нерастраченный юношеский задор Уве обрушил на столы, ломящиеся от снеди. Он отдавал должное дарам озера - рыбе жареной, печеной, соленой и вяленой; маринованным угрям; отварным ракам. Не отворачивался и от лесных деликатесов, коих, благодаря специфике праздника, было особенно много. Тушеная оленина и зайчатина; зажаренные на вертеле кабаньи окорока; запеченные целиком в глине утки, рябчики, глухари - каждому блюду находился заветный уголок в безразмерном желудке берсерка-недоучки. Своей участи не избежали и заморские лакомства - каши из диковинного зерна, соленые маслины, засахаренные фрукты... Надо ли говорить, что Уве кушал вприкуску с хлебом?
Там, где прошел молодой человек, на столах оставались пустые, протертые чуть ли не начисто горбушкой блюда, с курганами гладких, обсосанных костей. Переходя от стола к столу, парень тяжело и покаянно вздыхал, но своей опустошительной деятельности не прекращал. Иногда, чувствуя некоторое переполнение, Уве уходил к озеру передохнуть, неподвижно и задумчиво глядя на его ровную гладь. Через какое-то время он возвращался с новыми силами, и яства снова несли непоправимый урон.
За этим занятием его и застала Рулла.

Уве выслушал ее молча, так же молча почтительно поклонился в знак согласия. Близкая дажемма не волновала его сердце - не вызывала трепета, равно как и предвкушения. Вообще, парень пришел к выводу, что отправится в путь не только в силу традиции, но путешествие пойдет на пользу и ему самому. Легче понять мир, если увидишь его во всей полноте. Хотя, по глубокому убеждению Уве, в мельчайшей капельке воды можно было увидеть отражение всего, что творится на свете, парень еще даже близко не достиг достаточной чистоты и ясности мысли и духа, чтобы такое провернуть. Поэтому он принимал дажемму не как необходимость, а как полезную для духовного укрепления практику.
В условленное время он ожидал у храма, сидя на траве, скрестив ноги и уставившись в пустоту. Он молчал и почти не шевелился. Лишь иногда зачерпывал горсть засахаренных орешков из стоящей у него на коленях глубокой миски, отправлял в рот, и принимался задумчиво пережевывать...

Саймон, удерживающий фонарь над плечом Рагнара, высветил угол с верстаком и нависающими над ним полками.
Рабочее пространство с закрепленной сбоку лампой на подвижной штанге, и снабженное шеренгой разнокалиберных розеток на торце, было изрядно захламлено механическими и электронными деталями вперемешку с инструментом. Часть этого добра оказалась даже рассыпана по полу. В то же время полки были преимущественно пустыми. В совокупности картина наводила на мысль, что здесь что-то искали второпях, сваливая содержимое полок, где все содержалось в порядке и по ранжиру, на верстак. Инструмента оказалось довольно много, причем разнообразного - от привычных молотков, напильников, отверток и гаечных ключей, до экзотических на Островах вещей, таких, как паяльник. Не говоря уже о хитрых измерительных приборах, чье назначение было понятно лишь немногим кудесникам, постигающим электрические тайны.
В шкафчиках, на поверхностный осмотр, не обнаружилось ничего особо примечательного. Там на крючках висела одежда ярких, кричащих тонов, столь любимых Ушедшими. Обувь наличествовала в комплекте. Хотя, если в двух шкафах одежда выглядела привычно, то в третьем она была довольно необычной. Порты и рубаха у этого костюма оказались сшитыми вместе, а залезать в него полагалось через разрез от шеи до паха, закрывающийся застежкой-"молнией". Одеяние было снабжено большим количеством обширных карманов на липучках, было приятным, мягко-шероховатым, будто ворсистым на ощупь, и радовало глаз ядреным малиновым колером. Особое внимание привлекал прилагающийся к костюму легкий шлем-каска того же цвета, изготовленный из пластика, на лбу которого был закреплен электрический фонарь. Изделие было тут же проверено и, как ни удивительно, до сих пор работало. Фонарь явно сильно подсел, но еще давал пусть неяркий, но ровный свет.

Не задерживаясь долго в пыльной комнате, отряд смельчаков-исследователей двинулся дальше. Они прошли еще какое-то время, не слишком большое, пока не уперлись в еще одну дверь - сестру-близняшку той, через которую попали в этот коридор.
Здесь что-то неуловимо поменялось. К тоннельной тишине добавились посторонние, сильно приглушенные звуки. И запах. Точнее, смесь запахов кожи и металла, гари, приготовленной пищи, и множества других, из которых складывается общий дух человеческого жилья. А может, и не только человеческого. Что-то было еще в воздухе, знакомое и тревожное. Рагнар, потянув носом, сразу безошибочно определил - что. Пахло цвергами. Ни с чем не спутаешь.
Воины немедленно подобрались, хоть и до того шли не расслаблено. Сгрудились у двери, прислушиваясь и принюхиваясь. Кажется, непосредственно за дверью никого не было. Саймон же осмотрел дверь. Похоже, возни с ней не будет - замок изнутри легко открывается нажатием на кнопку.

Звуки боя утихали, а вот градус криков и ругани наоборот - возрастал.
Рагнар, выкрикивая нехорошие слова, громыхнул остриём топора по боковой пластине андъярна. Суженное лезвие вспороло ее на всю свою ширину, глубоко засев в металлических потрохах. Последний из Духов сперва, казалось бы, не обратил на это внимание... Но тут рядом шарахнул сочный хлопок, и в андъярновом боку, чуть выше пробоины, оставленной Рагнаром, расцвела роскошная рваная дыра. Чудище покачнулось, внутри у него что-то печально скрежетнуло, и туша стального существа медленно завалилась на бок. Рагнар даже не сразу сообразил, что такие радикальные последствия повлек не его молодецкий удар - трэль Саймон, перезарядивший свой пистолет, точно и удачно выстрелил почти в упор. Выходило, что раб в этой схватке прикончил больше врагов, чем опытный хирдман Рагнар...
Ну а Эрик с Рагнвальдом, тем временем, совместными усилиями сбивали пламя с одежды и снаряжения последнего. Само собой, тоже не молча. В итоге им удалось потушить воина до того, как он получил какие-то серьёзные ожоги.

За этими занятиями воины сперва и не заметили, что схватка уже закончилась. Тяжело дыша, они озирались по сторонам, до белых костяшек сжимая древки топоров и копий. Саймон подхватил-таки с пола многострадальный фонарь, и осветил им тоннель, в одном и другом направлении.
Больше железных созданий, охочих до людской крови, не наблюдалось. Лишь валялись тут и там грудами покореженного железа сраженные андъярны. Немного в отдалении лежал и главный монстр, чья удача оказалась меньше удачи Эрика...
Он оказался похож на паука - четыре членистые лапы-ходули, расположенные вокруг обтекаемого металлического тела шага два на два в деаметре; сверху надстройка-торс, снабженная красным, погасшим ныне глазом, и двумя конечностями-руками, одна из которых заканчивалась дырчатым стволом пулемета, а другая - раструбом и горелкой-воспламенителем. Сейчас, пробитая в нескольких местах и недвижимая, древняя машина не вызывала страха - просто куча метеллолома. Но стоило представить этот механизм в движении - неестественном, хищном, точном, как по коже начинали маршировать батальоны мурашек...

Но все же они победили. Уложили полдюжины самых настоящих андъярнов, да еще и главного монстра заодно. И это втроем, из которых один - толком не вступал в бой; да в придачу жалкий трэль. А скажут - скажут, что их было четверо...

Эрик остался один на один с тоннельным чудищем, что продолжало скрываться в пыльной тьме. Боевые товарищи, солнечный свет, тепло очагов и защитник-океан теперь были позади, за спиной. А впереди ворочалось только тяжелое, недоброе наследие Ушедших, не желающего людских прикосновений к сокровенным тайнам.
И он, Эрик Веселое Копьё, подобный героям-эйнхериям, шагнул вперёд, достойнейший из ряда достойных. Правда, не единой лишь честной сталью был он вооружен - не рискнул сойтись с чудовищем грудь-в-грудь, что, конечно, могло придать будущей "Саге о Веселом Эрике" неприятный привкус, особенно в устах ехидного скальда. Впрочем, до саг еще надо было дожить.
Так что Веселое Копьё просто швырнул в темноту приятно-ребристую тушку древней бомбы - почти не примеряясь, наспех. Он не видел, куда упал снаряд, а потому тут же отпрянул назад, прикрываясь щитом. Он не имел понятия, насколько действенным окажется сюрприз Ушедших. Да и сработает ли вообще?
Сюрприз сработал, да еще как. В очередной раз тоннельные своды содрогнулись от мощного удара, и зазвенели капелью осколки, щербя серые стены. Храбрый Эрик выглянув из-за щита, увидел, что красный глаз чудовища больше не полыхает во мраке впереди, да и шквала свинца с потоком пламени навстречу хирдману никто не посылал... Ха-ха! Неужели победа?

Ну а дальше по тоннелю деялись дела куда более скромного масштаба. Вялотекущее сражение людей против одной неповоротливой машины затягивалось. Даже Саймон, уяснивший, что не так уж страшен и йотун, как его расписывают бабьи сплетни, сосредоточился на защите своей шкуры и разорвал дистанцию с андъярном, предоставив сражаться Рагнару. Перезаряжая на ходу пистолет, он бросился к вожделенному фонарю, о котором взывали воины.
Рагнар же нанес еще один неловкий, смазанный удар, прошедший мимо цели. В рукопашной он был не так силен, как его соратники-бойцы...

Карта:

Картина на улице Джала не сильно порадовала. Впрочем, как и бардак, что творился внутри - сочные плевки излучателей, дым, крики, трупы штурмовиков. Имперцы не сильно любят, когда их убивают. Они имеют обыкновение наказывать за такое неуважительное к себе отношение.
Ну, хотя бы его клиентура начала подтягиваться к выходу, а значит, можно было рассчитывать покинуть кантину в обозримом будущем. Оставался сущий пустячок - белодоспешные, оккупировавшие стоянку флаеров, и крутящие руки ошалевшим посетителям...

Джал метнулся в сторону от черного хода кантины, истошно вереща:

-Террористы! Убили офицера! У них термическая бомба, щас рванет! Спасайся кто может!

Услышав по связи разъяснения своего сюзерена по части происходящего, Жак потратил время до стыковки с пользой. Все же абордажный бой с космическими пиратами был делом, требующим некоторой подготовки.
Перед тем, как направиться к шлюзу, он завернул в свою каюту. Там шлем брони шута был наспех подвергнут некоторым косметическим украшениям: сверху, чуть набекрень, Жак повязал алый платок-бандану; через глазницу наискосок пустил черную ленту, предварительно проделав в ней отверстие ножом, чтобы не мешала смотреть. Подумав, он выудил из своих многочисленных ящиков массивную и вульгарную золотую (а может, золочёную) серьгу - кажется, женскую, - и посредством суперклея присобачил её на шлем сбоку, примерно туда, где должно находиться ухо. Красить нагрудник в белую и синюю полоску, равно как крепить поверх брони жабо и кружева, времени, увы, не было, поэтому, скрепя сердце, Жак удовлетворился таким скромным антуражем.
Нахлобучив шлем, он раскачивающейся матросской походкой направился к абордажному отсеку, куда и ввалился вскоре, горланя хриплым и страшным голосом просоленные матросские песни.
Оказавшись среди бойцов, он сразу объявил, что чует печенками, как ломятся от добра трюмы "испанца", обозначил своё намерение пустить кого-нибудь по доске и повесить на рее, а так же отодрать всех синьорин и вылакать весь ром, что найдется на борту. Он тискал рукоять палаша, смачно и забористо сквернословил, и очень достоверно имитировал качку палубы.
Появление в отсеке барона Жак приветствовал оглушительным: "Арррррррр!!!".
До стыковки оставалось всего-ничего...

Шаг за шагом, метр за метром, отряд углублялся в подземный тоннель. Теперь шли по другому - впереди рядом с Эриком встал глазастый Рагнар. Он же взял свет, а Копьё перекинул со спины на руку щит. Шагали медленно и осторожно - взрыв отбил у воинов легкомысленное настроение, равно как и желание красоваться друг перед другом удалью и пренебрежением к смерти. Бахвальство хорошо на пиру, а не в деле. Кто этого не понимает, тот раньше прочих отправляется в путешествие к иным мирам, причем, как правило, не в чертоги Вальхаллы, а в царство Хель...

За маячившим впереди поворотом тоннель сливался с параллельно идущим - вне всякого сомнения, тем, что выводил на другую сторону платформы подземной станции. Дальше две нитки Стального Пути шли в одной жиле, и ширина прохода здесь достигала едва ли не полутора дюжин шагов. Пошли дальше, удивленно и восхищенно озираясь. Все же созидательная мощь Ушедших поистине потрясала - трудно было даже представить, каким образом они прогрызали в толще земли подобные тоннели. Истинную правду говорят саги - раньше землей владели исполины духа, а ныне остались лишь карлики. Но, раз так сплели свои нити норны, значит это - правильно.
Отшагав с милю или около того, Рагнар сделал спутникам знак остановиться - что-то привлекло его внимание. Воин присел на корточки, и опустил руку между шпал. Спустя секунду он уже разглядывал свою добычу - бензиновую зажигалку.
Она была изготовлена очень качественно и искусно. Кажется, из серебра. На гладком, полированном боку была изящно выгравирована руна "тиваз" - между прочим, первая руна для записи имени Торвальда. Чтобы сделать соответствующий вывод, мудрости Одина, кажется, не требовалось. Рагнар осмотрел пол, рельсы и шпалы, и обнаружил несколько крайне подозрительных пятен. Кровь? Очень даже возможно. Оставалось только в очередной раз посетовать на отсутствие хорошего следопыта. Скольди Маленький или Стенульв Трюгвиссон уже бы в лицах рассказали, что здесь приключилось, и как...
Как бы то ни было, находки укрепили хирдманов во мнении, что они на верном пути.

Двинулись дальше. Вдоль стен время от времени попадались небольшие ниши непонятного назначения. Раз встретилась и запертая металлическая дверь, надежная и крепкая на вид, с такой же точно кнопочной панелью, что исследователи видели у двери, которая привела их в это подземелье. Однако, это препятствие оказалось надежно запертым - попытки штурмовать его с наскока не увенчались успехом. Бывалые воины решили покамест не шуметь, пытаясь вынести эту преграду, а сперва разведать путь дальше. Шум мог привлечь нежелательное внимание, а вернуться сюда было никогда не поздно.
Пошли вперед...

Внезапно прямо под высоким потолком неприятным, тревожным, моргающим красным светом вспыхнула лампа!
Вообще, вереница безжизненных, тусклых, затянутых паутиной и засиженных насекомыми плафонов тянулась с равными интервалами по всей длине тоннеля, и то, что один из них ожил, оказалось полной неожиданностью для хирдманов.
Люди остановились, напряглись. В это же мгновение под высокими сводами бетонной трубы прокатилось оглушительное хрипящее шипение, заставляющее дрогнуть даже самые бесстрашные сердца. В след за ним на напрягшихся островитян снежной лавиной обрушился безумный, жуткий звук замогильного голоса:

-ОСОБЫ! ВЫ НЫ ДЫЛЖНЫ СДЭС БЫТ! НЫМЭДЛЫННЫ ВЫРНЫТЫС В МЫСТА СЫДЫРЖАННЯ, ЫЛЫ БУДЫТЫ НАКАЗЫНЫ!

-Ага, ага, давай... - рассеянно бросил Джал Рен здоровенному наутолану, и пшыкнул остальным - За мной потихоньку двигайте, ревнители Свободы.

А сам встал из-за стола, неторопливо эдак. Так же свободно, с видом зеваки, желающего попялиться на следы расправы из-за линии оцепления, ввинтился в прянувшую от главного входа и фигур в белом толпу.
У черного хода народ не скучал - давка там образовалась просто феерическая, и прессинг на "бутылочное горлышко" узкого выхода неустанно нарастал. Что никак не устраивало контрабандиста. Он бы предпочел обратный эффект - меньше ажиотажа на выходе, больше на входе. Что ему оставалось? Только перераспределить приоритеты паникующих посетителей вручную.
Осторожно пропихиваюсь в сторону заветной двери, Джал ловко и аккуратно извлек из подсумка сферу оглушающей гранаты. Вдавил пальцем кнопку инициации, и ловким, коротким, почти незаметным движением запустил в самую гущу штурмующей черный ход толпы.

Жак-Дурак полусидел-полулежал в своей каюте прямо на откидной койке, и отдыхал от трудов праведных. Собственно, здесь и разместиться, кроме как на койке, было особенно негде - все свободное пространство каюты от пола до потолка было забито разнообразным барахлом, распределенным по схеме "управляемый хаос". В том смысле, что посторонний человек сказал бы, что в помещении просто-напросто бардак, и сюда, как в темный чулан, бессистемно свалили кучу хлама. Но для Жака каждая вещь находилась в строго отведенном для неё месте, где её можно было легко найти и удобно взять.
А добра в каюте было навалом - разнокалиберные коробки, кофры и ящички; сценические и повседневные костюмы на вешалках (во встроенный в стену шкаф необходимое не помещалось даже близко); колющие и режущие предметы, лабораторная посуда, электронные носители информации и бумажные книги... Отдельным островком в этом море вещей выглядел расположенный рядом с койкой столик, над которым висело обширное, как дворцовая площадь, гримерное зеркало с вереницей лампочек подсветки, тянущейся по раме. Столик был плотно уставлен рядами построенных поротно баночек, пузырьков и флакончиков, парад которых принимали занявшие места в княжеской ложе специальной стойки ножницы, расчески, щетки и пуховки.

Собственно, с убранством каюты и были связаны труды, которым пришлось предаваться шуту.
Не секрет, что все полетные инструкции и уставы перед боем предписывают, в зависимости от размеров, либо жестко закреплять, либо убирать в шкафы любые не привинченные к стенам предметы на случай возникновения невесомости. Однако, как несложно догадаться, жестко закрепить или спрятать Жакову "кухню" целиком было просто невозможно. Дальнейшее понятно - когда невесомость таки возникла, шутовской скарб отправился в свободный дрейф по каюте, а после восстановления тяготения дождем обрушился на пол, превратив хаос из "управляемого" в обычный, стихийный.
Словом, Жаку пришлось немало потрудиться на уборке.
Ну а теперь шут восстанавливал силы, в чем неоценимую помощь ему оказывала бутылочка пожилого орденоносного хереса хорошего урожая.

Впрочем, человек он был деятельный, и долго рассиживаться в праздности не привык. Так что Жак решил совместить приятное с полезным, а именно - поупражняться в своем нелегком ремесле. Одном из ремёсел, если говорить точнее.
Жак сел на койке, посмотрел на свое отражение в зеркале. Помассировал лицо, оттянул пальцами нижние веки, показал сам себе язык. Напялил колпак - залихватски, набекрень. Разминаясь, изобразил каскадом несколько гримас - изумление, ужас, заинтересованность, страсть, надежда. Недурно.
Прочистил горло. Погудел баском, попищал фальцетом. Пропел гаммы в трех тональностях. Верхнее "ля" заедало, барахлило. Требовалось промыть. Дело за этим не стало - шут сделал добрый глоток вина, и повторил упражнение. Так-то лучше.

После такой разминки Жак подпер подбородок кулаком упертой в колено руки и замер в позе мыслителя. Он приготовился творить.
Что творить? Он еще и сам не знал. Песня, баллада, поэма; миниатюра, пародия, фельетон; каверза, проказа, проделка - всё в дело пойдет. Лишь бы экипаж фрегата не скучал и не расслаблялся. Ну и самому шуту можно было поразвлечься, конечно.
Тему для шуток найти - тоже дело нехитрое. Тем более Жак, в большей или меньшей степени, был осведомлен обо всем, что творилось на судне и во всем баронском феоде.
Вот, к примеру, недавно и, разумеется, совершенно случайно, он краем уха (или, быть может, глаза), приобщился к информации о неких имплантациях барона носивших, скажем так, деликатный характер. Чем не тема?

Жак пожевал губами, и скрипуим голосом ехидно пропел:

-Как у нашего барона
Хуй из никеля и хрома!
Баронесса кнопку жмет -
У барона хуй встает!

Шут усмехнулся. Покачал головой, - бубенцы на колпаке мелодично звякнули, - и погрозил пальцем своему отражению в зеркале. Отражение ответило взаимностью.
Не годится. Перебор, да и время неподходящее. Жак вздохнул, приложился к бутылке, и поставленным сценическим голосом продекламировал:

-Со стакана доброго вина,
Понял я, что никогда сатира,
В целях примиренья, не должна
Осуждать пороки сильных мира.

Лучше им в глаза густой туман
Подпускать куреньем фимиама -
Я решил не рассуждая, прямо,
Залудить еще один стакан...*

И он тут же исполнил собственный завет, ограничившись, впрочем, лишь глотком.
Нет, тут надо заходить с другой стороны. Меньше цинизма, больше эпики и героики. Бой проигран. Люди хоть и бодрятся, но подавлены. Нужно заряжать оптимизмом. Высмеивать врагов, нахваливать своих. Подогревать бодрость духа, и боевой задор.
Жак почесал выпуклый лоб, от чего колпак съехал еще дальше к затылку. Выпрастал из кармана коммуникатор, включил функцию конвертации голоса в текст. Привалился спиной к стене, закинул ногу на ногу, и стал сочинять, покачивая носком сапога в такт нехитрым строфам:

-Барон Бухгольц сражаться
Велел своим вассалам.
На поединке драться,
Понятно, что зассал он.

Ведь наш барон отважный,
Решись Бухгольц сразиться,
Порвал бы как бумажные
Бухгольца ягодицы!

У нашего барона
Чресла из нихрома!
Им плазмой и лучом
Удары нипочем!

Шут выпивал. Работа спорилась.

Смит был доволен. Даже не смотря на то, что оружия и припасов на верхних уровнях не оказалось, один только непонятный электронный хлам, кое-где очень даже востребованный, уже наверняка с лихвой окупал мытарства их нелегкого похода. А ведь еще были нижние уровни, где их ждали неведомые опасности, но и богатства так же. Стоило ли рискнуть? Определенно стоило!

Джон поглядел на разглогольствующего Айронса, усмехнулся, и спросил:

-Слушай, Ужин, а ты никогда не хотел обзавестись могучим железным телом? А то котелок у тебя, вроде, варит, а вот с туловкой не повезло - то тебя подстрелят, то ручки стреляют не туда... Ну как вскроет тебе шаман черепушку, и запихает твои мозги в эту банку, - странник ткнул пальцем в робомозг, - будешь грозой пустошей! Ни один людоед на такие консервы не польстится! Не, не хочешь?

Вопрос был, конечно, риторический. Сам Джон заинтересовался в первую очередь автодоком. Там, внизу, кого-то из них вполне могли подстрелить, и надо было понимать, могут ли они рассчитывать на этот агрегат, или нет. В отличие от Ричарда, он испытывал по этому поводу некоторый энтузиазм. Во всяком случае, за прошедшие столетия ломать этот агрегат в затхлом закрытом бункере было некому, а от старости он вполне мог и не рассыпаться - довоенные машины были чрезвычайно надежны.
Так что Смит подошел к автодоку, почесал репу, и щелкнул большим тумблером с надписью "Вкл."

-Ладно! - сказал бодрым голосом Смит, щелкнув тумблером выключения автодока, - Это всё прекрасно, но нас ждут великие дела. Проверяйте снаряжение - идем щупать местный Клондайк.

-И вот, значит, мы обдираем деревню. Гуси, бараны, девки – сами знаете. Волоку я, так скажем, за космы эдакую пышку-селянку. Ноги в навозе, зато на полной оснастке - от парусов до кормы! - Бьорн отпустил поводья, и характерными жестами наглядно продемонстрировал, в каких именно местах и насколько богато природа одарила запомнившуюся ему девушку с материка, - Одной рукой, в общем, держу ее за волосню, а другой отбиваюсь от родни. Настырные попались, клянусь бородой Одина! Так и лезли. Ну, зарубил я какую-то старую каргу – вроде отвязались…
И тут на двор залетает дозорный – борода клоками, глаза размером с твой умбон. Говорит – идут!

Рассказчик сделал паузу, чтобы промочить горло, и продолжил:

-Там город неподалеку был. Видать, упустили кого-то мы, когда налетели – утёк, и туда. Или дымы увидели со стен. В общем, гарнизон они подняли. Ну, я за ярлом, дозорный – хирд по дворам собирать. Вышли им навстречу. А там… Этих чуть не впятеро против нас, и КАЖДЫЙ с ружьём, Тюр мне свидетель! Тут другой вождь бы уже бросил всё – и к кораблям. Но не таков наш Хельги. Хельги люб богам, и удача его велика! Он сказал – поглядим.
Сошлись мы, в общем, шагов на сто. Мы – в руинах старых, они – в перелеске. Хирдманы, кто с винтовками, постреливать давай. А те по нам рваным залпом. Тут, конечно, полежать пришлось – густо причесали, как баба волосы частым гребнем. Кого-то и валькирии прибрали. Я голову поднимаю – а их лесок весь дымом затянут, будто йотун инеем пёрнул! Видно там – как ночью без глаз. Целей нет, мы не стреляем – патрон бережем. Так и они не стреляют. Секунд через десять только растащило немного, - Четырехтактный как бы невзначай тряхнул рукой. На левом запястье между браслетов красовался массивный золотой хронометр, - А все равно - мутно. Но наших асы когда лепили - глазами не обделили. А иные, вроде меня, и вовсе зоркие, как Хеймдаль, клянусь волосатой задницей турса! Дали по ним огня. А они – по нам. Еще секунд через десять только. И снова все в дыму…

Бьорн замолк, и, хитро улыбаясь, обвел взглядом своих молодых спутников:

-Поняли? – воскликнул он, - Эти недотепы с большой земли притащили с собой однозарядники на чернушке! Без патрона, такие, как у цвергов. Вот умора! Шли бы уж с луками – все толку больше! Словом, винтовки мы убрали - и за топоры. Дали им еще залп сделать, и пока всё под дымом – на них. Ха-ха! Побережники мамку позвать не успели, а мы их уже резали. Хельги сразу с обеих рук от бедра – пах-пах-пах! А я…


***


За приятной беседой - и путь короче. Солнце еще не перевалило за полдень, а путники уже свернули с прибрежного тракта на боковой съезд, и поскакали по более узкой и скромной дороге, подле которой и располагался Ильстедхем.
Некоторое время спустя показалось и само имение, уютно расположившееся в приятной глазу долине между высоких холмов, увенчанных мерно вращающими лопастями ветряками. Широкий двор, вмещавший, по всему видно, немало построек, опоясывали внушительные стены из тёсанных бревен; обломков тех самых придорожных столбов, некогда служивших Ушедшим подставками под электрические фонари; поржавевших остовов каких-то древних машин и другого подручного материала. Над крышами поднимались дымки, вьющиеся вокруг стройной мачты радиовышки.
Подле усадьбы оказалось довольно места для пашни и выпаса. Понятно, полевые работы уже давным-давно завершились, но трэли в мешковатой некрашеной одежке еще пасли на склонах холмов баранов и коз, легко выкапывающих из под неглубокого снега пожухлую и мерзлую, но все еще питательную траву.
Гостей заметили – маленькая, будто игрушечная фигурка на сторожевой вышке приветственно замахала руками. Так что когда всадники приблизились к массивным, обваренным листовым железом воротам, те гостеприимно распахнулись, и Бьорна с его храбрыми товарищами встречали улыбками и пивом.
На дворе перед большим длинным домом было многолюдно и пёстро от ярких праздничных нарядов.

Бьорн соскочил с лошади, которая, избавившись от эдакой ноши, явно вздохнула с облегчением, и сгреб в охапку своего родича, громогласно гогоча и восклицая. Ну а затем дело дошло и до знакомств.
Хардманы были представлены Бьярни, который под стать своему имени, явился несколько более молодой и скромной в габаритах копией Бьорна; его жене Астрид; трем сыновьям и двум дочерям (Ингрид оказалась и верно чудо как хороша, а пиво, что она, лукаво улыбаясь, подала воинам, было превосходным); семейству старшего сына; пятерым соседями-бондами, так же приглашенным в гости; их семействам…
В общем, представление несколько затянулось, но никто и глазом не моргнул – столь важный и почтенный ритуал следовало исполнять не торопясь.

Зато потом пришло время для веселья и забав.

Гостям показали, где можно сложить вещи и снять доспехи, подали умыться и перекусить с дороги. А дальше – что душе угодно. Отменная баня. Молодецкие потехи и игрища – борьба, перетягивание каната, метание копий и камней на дальность и точность, стрельба из лука, катание с гор. Игры, требующие концентрации, ясности ума, удачи, и серебряного звона в карманах – кости, шакк*, камушки и, конечно, всеми любимые загадки. Само собой, пиво, мёд, свартван и вино в достатке. Ну, а кому требовалось сбросить напряжение – всегда можно было присмотреть какую-нибудь тир помоложе, да и утащить в укромный уголок…
Словом, развлекались гости в доме Бьярни Кнутсена кто во что горазд.
Разве что трэлю Саймону было далеко не так весело. Ведь ему пришлось сперва расседлать и обиходить господских лошадей, а потом по поручению Четырехтактного перейти под управление некоего Дрыги – старшего раба в имении Ильстедхем, человека грубого и ограниченного. Который тут же припахал беднягу к черному неквалифицированному труду вопреки всем намекам на то, что таскать Саймоном воду и дрова – суть то же самое, что забивать Мьольниром гвозди. Словом, до вечера с лекаря семь потов сошло.

Ну а к сумеркам гости богатой усадьбы сели пировать.


***


В широком, но низком зале дома Бьярни было и светло, и чрезвычайно тепло. Электрические лампы давали более чем достаточно яркого, мягкого света. Тепло же обеспечивал охлаждающий контур парового электрогенератора, который проходил аккурат под настилом пола.
Такое небрежное, выставленное напоказ бравирование технологиями нетрудно было объяснить – ведь за столом на почетном месте сидел человек в характерном коричневом одеянии Железноруких. Этот молодой послушник ордена служил у Бьярни техником на постоянном контракте, что, вне всякого сомнения, в очередной раз подчеркивало богатство радушного хозяина. Бесспорно, это был один из самых состоятельных и уважаемых бондов в округе.
Столы ломились от обилия мяса и сыра, овощей и хлеба, напитков, и всего, что только может душа пожелать. Гул голосов пирующих не заглушал звуков музыки, доносившихся из чуть охрипших динамиков музыкальной машины, что стояла на почетном месте в углу – гости еще не набрали тот градус, когда каждый слышит преимущественно себя самого, и очень этим доволен. Лишь произносимые то и дело здравицы разрешались единодушными одобрительными возгласами. Действительно, даже самый взыскательный и непочтительный гость не нашел бы, в чем можно было бы упрекнуть сегодня гостеприимцев.

Ну а сам Бьярни сидел во главе стола, и негромко беседовал о чем-то со старшим братом. Их лица, казалось бы, были безмятежны. Но внимательный наблюдатель, хорошо знавший Четырехтактного Бьорна, мог заметить складки в углах его губ, заставлявшие усы воина топорщиться, и морщину, перечеркнувшую высокий лоб – явные признаки недовольства кормчего. Наконец, он оглядел трапезный зал, нашел глазами своих молодых товарищей из Хельгиного хирда, и сделал ясеням битвы знак приблизиться. Что хирдманы, разумеется, послушно и исполнили.

-Расскажи им то, что сказал мне, брат. – велел Бьорн родичу, когда мужи расселись по лавкам, а их рога оказались наполнены пивом.

И Бьярни поведал им, что он (а в особенности его жена Астрид), волнуется за своего среднего сына Торвальда. Дело в том, что он задержался на гравгаммале**, недавно заложенном семейством Бьярни.
Пару месяцев назад Торвальд, охотясь в окрестностях, наткнулся на подозрительные холмы, которые при ближайшем рассмотрении оказались одичавшими и заросшими руинами группы построек Ушедших. Юноша взял трэлей, инструменты и взрывчатку, и начал разрабатывать эти руины, которые по заверению послушника Джерарда (того самого контрактника-Железнорукого) были ничем иным, как останками древнего факториума. Что, разумеется, сулило очень и очень приятные финансовые перспективы. Никому не надо было объяснять, как высоко ценятся подобные находки. Ведь там, под битым кирпичом и бетоном, вполне могут сохраниться если не машины, то их детали, которые всегда найдут своего покупателя. И, надо сказать, раскопки уже начали давать довольно сочные плоды…
В общем, Торвальд стал сутками пропадать на гравгаммале, работая не покладая рук. В общем-то, его отсутствием родителей было не удивить. Но сегодня он знал, что Ильстедхем принимает гостей. Торвальд должен был объявиться ещё в полуденное время, но его до сих пор нет.
Казалось бы – эка невидаль? Послать за увлекшимся парнем трэля, чтобы поторопил, и вся недолга. Но, как оказалось, есть одна загвоздка.
Арнвир и Арнвирсоны.
Арнвир был соседом Бьярни. И соседом не самым приятным. Бывший викинг, не наживший большого богатства и славы – с не слишком удачливыми хёвдингами ходил дельфиньими тропами, - но все же скопивший на старость кое-какое состояние, он прикупил себе земли, и поселился в этих краях лет двадцать назад. Женился, состряпал целый хирд сыновей, здоровенных, наглых и глупых, и стал настоящей занозой в филейных частях соседей-бондов. Грубияны, наглецы, задиры – никто в округе не любил это семейство.
Так вот – стоило Арнвиру пронюхать про удачу Бьярни, как он принялся наезжать и к гравгаммалю, и сюда, в Ильстедхем, предъявляя претензии на землю, где случилась приятная находка. Справедливости ради стоит сказать, что эти претензии были не то, чтобы совсем пустыми. Земля была пограничной, и тут еще стоял вопрос, кто прав, а кто нет. Разумеется, обе стороны считали правыми именно себя. Ну а решить такой вопрос можно было только на тинге.
Но Арнвирсоны не хотели ждать тинга. Им надо было всё, и немедленно. Тем более кто даст гарантию, что до тинга Бьярнисоны не утащат с гравгаммаля все самое ценное до того, как произойдет высокое собрание? В общем, сыновья Арнвира зачастили в гости к Торвальду, досаждая ему плохо завуалированными угрозами.
Побаивался Бьярни. Парни молодые, кровь горячая – как бы до драки не дошло. Или еще хуже – крови…

-Значит так, воины. Прогулялись бы вы до гравгаммаля, мало-ли… - сказал Бьорн, когда его брат закончил рассказ, - Ну и пусть даже Торвальд жив-здоров - все равно к Арнвиру сходите. Поговорите. Объясните, что не тем он людям грозится. Ясно? И моего трэля с собой прихватите – может вам пригодиться.

Выходить в промозглый вечер из теплого дома, когда желудок отягощен съеденным и выпитым – кому такое пожелаешь? А никуда не денешься. Старший сказал – делай. Да и как гостеприимному хозяину в просьбе откажешь?
Надо было собираться…

Бойцы с Крига не поддавались суете или, упаси Терра, панике. Действуя размеренно, заученно и механически, они напоминали подвижные детали зловещего, хорошо отлаженного механизма смерти.
Бойницы узла обороны щетинились торчащими стволами лазганов. Бесстрастный, усиленный электроникой голос взводного коротко пролаял "Цельсь!", и стволы дружно и слаженно поднялись выше линии горизонта. На прицеливание не ушло и секунды: если каждый Гвардеец в первую очередь стрелок, то каждый криганец - не более, чем снабженный инвентарным номером придаток к лазгану, проводящий за стрельбой, обслуживанием и намаливанием литаниями этого оружия никак не меньше половины своей жизни. Криганцы умели попадать в цель, в этом заключался смысл их бытия.

Над бруствером прокатилось "Пли!", и Нольшесть Тринадцать нажал на спуск, не забыв прошептать одними губами имя Его. Синий луч из ствола лазгана с характерным треском вспорол воздух, как нож - штуку полотна, и присоединился к десяткам таких же, выпущенных взводом. Верещащие зеленокожие, готовые спустя миг обрушиться с неба на укрепление, налетели на сплетенную лучами лазганов в воздухе сеть яростного, карающего огня Императора...

Боец Нольшесть Тринадцать не прислушивался к оживленной беседе, развернувшейся в узле обороны. И не вглядывался до ломоты в глазах в далекий горизонт, гонящий на укрепрайон ядовитый ветер в перемешку с мелким песком, превращающим колючие порывы в наждачные.
Он сидел на опустевшем зарядном ящике, привалившись спиной к накату бетонного бруствера, и уткнувшись хоботом противогаза в старенький, потертый и исцарапанный инфопланшет.
Он читал.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
Лишь согласное гуденье насекомых.

Зарядный ящик мускулисто толкался в задницу медика, передавая на филейные части бойца катящуюся по земле дрожь отдачи открывших заградительный огонь "Василисков" - враг был уже близко.
А Тарк продолжал читать старинные, невесть кем и на каком мире написанные стихи, пахнущие нездешним покоем.

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.

Вокруг засуетились. По укрепрайону волнами катилось испуганное "Титан! Титан!", вылетающее из уст планетарщиков, и забористая, но без надрыва, ругань катачанцев. Криговцы, понятное дело, молчали.
Тринадцатый поднял к небу рыло дыхательной маски, обратив окуляры к тяжелым, грязным, отравленным облакам, сулящим токсичные осадки. Из-под намордника доносилось какое-то неразборчивое, булькающее бормотание - Тарк пробовал слова на вкус.

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем? *

А зарядный ящик толкался в зад все ритмичней и настойчивей - теперь к отдаче артиллерийской стрельбы прибавились отголоски тяжелых шагов тысячетонного стального ужаса. Напряжение в узле обороны крепло.
Тарк тяжело вздохнул - этот горестный звук, изданный оторванным от интересного занятия ради ерунды человеком, не мог скрыть даже фильтр маски. Выключил планшет. Убрал в подсумок. И занял свою огневую точку, прильнув к прицелу лазгана.
Кончилась лирика.

Очередная кантина. Очередные большелобые лабухи-биты с набившей оскомину ритмичной музычкой. Очередной стакан ядовито-синего пойла в руке. Привычная россыпь разномастных негодяев в отдельных кабинках, решающих свои дела и делишки...
Вся эта контрабандистская романтика интригует первую дюжину раз - потом становится рутиной. В конце концов, кабаки подобного сорта мало отличаются друг от друга на разных мирах. "Ржавый астродроид" или "Бритый вуки" - суть одна. А проводить в них время - неизбежная часть работы. Торговля, заказы, контакты с клиентами - всё здесь.
И вот Джал со своим партнером по бизнесу снова протирают штаны в закутке, поджидая нанимателей.
Это дело совсем не нравилось Джалу.
Желание заказчиков тихо и скрытно покинуть планету, не привлекая внимания имперцев. Усиленные патрули на улицах второй день. Повышенная оплата. Связать эти три факта между собой не составляло труда. Скверный душок, что и говорить. Запах серьёзных проблем - Джал Рен знал это не понаслышке.
А что делать? Деньги были нужны позарез, время убегало. И надо же было так вляпаться с этими проклятыми никто!
А этот заказ сулил заманчивую возможность разом расплатиться с повисшим над головой долгом, и распрощаться с этим гадюшником, по недоразумению называющимся планетой, на веки вечные...

Джал Рен предавался своим невесёлым мыслям, и заодно стрелял глазами по залу. Приглядывался - не проявляет ли кто-нибудь повышенное внимания к их с Рином скромным персонам? Легкая паранойя была одной из целого ряда черт профессиональной деформации, приобретенных Джалом с тех пор, как он осел во Внешнем Кольце. Вроде привычки носить с собой два бластера.

И в этот момент дверь в дальнюю комнату начала открываться.
Донахи видел это очень отчетливо - он смотрел прямо на нее. Через прихожую и прямоугольник проёма другой двери. Той что вела в его комнату. Той, что Райан должен был закрыть. Той, что он, блядь, был уверен, что закрыл. Но не закрыл.

Не было у него форы. Бандиты расторопные оказались - ни секунды на размышление не потратили. Звериные рефлексы просто...
Правда, Райан испугаться и запаниковать не успел. Времени на это не осталось. Зато успел гаркнуть в рацию:

-Гайка! Действуй!

И дверь распахнулась.
На пороге стояли двое - Некто и мистер Двенадцатый Калибр. Некто казался каким-то нечетким, размытым, как бы не в фокусе. Зато мистера Двенадцатого парень разглядел отлично, словно тот красовался на сцене в темном зале, выхваченный лучом единственного софита. Разглядел до каждой царапинки на вороненом стволе, до мельчайшего скола на прикладе.
Двенадцатый пристально пялился в лоб Райану своим единственным глазом - дыркой в Преисподнюю. Он криво, неприятно ухмылялся, и готов был разразиться Мефистофельским смехом выстрела.

И тогда Райан утратил контроль над собой. Его тело вел уже не разум.
Быть может - Божественное провидение. Быть может - пятая точка.
В правой руке вместо пистолета неведомо как оказалась дубинка - куда делся ствол, мозг отфиксировать не успел.
Палец бандита на спусковом крючке плавно поплыл, выбирая свободный ход.
Проповедник нечленораздельно, неистово закричал.
И ринулся прямо на врага. Навстречу пламени и грохоту выстрела, в облако свинцовой дроби. Навстречу смерти.

Донахи остался цел. Выстрел грянул почти в упор, но нескладное тело молодого человека не швырнуло на пол поломанной марионеткой, порванной в кровавые ошметки. На нем вообще не осталось ни царапины!
Райан сделал последние два шага до цели и, пылая рвением и благочестивой уверенностью идущего в бой паладина, узревшего чудо Господнее, с размаху переебал нечестивцу арматуриной по ключице...

Рагнар, Саймон

Меся ногами снежную целину и негромко переговариваясь, Рагнар с Саймоном пустились в обход комплекса руин. Судя по полузаметенной цепочке следов, кто-то предпринимал этот маневр до них. Но когда? Вопрос.
Впрочем, ничего примечательного люди Хельги не обнаружили - разве что старую дорогу Ушедших, что некогда вела к этому месту со стороны, аккурат противоположной той, с которой вышли на гравгаммаль они сами. То есть из глубины острова. Снег на ее поверхности был не потревожен, что, впрочем, и не удивительно. Прийти с того направления едва ли кто-нибудь мог - человеку там делать нечего, а для цвергов гравгаммаль располагался слишком близко к побережью.

Тогда мужчины направились вглубь руин, высоко держа над головами факел и лампу. Снегопад прекратился, видимость слегка улучшилась. Отзвуки скрипа снега под подошвами и людских голосов теперь далеко разносились в чистом, морозном воздухе, который и сам, казалось, едва слышно звенел - мелодично и тонко.
Здесь все выглядело так, как и должно было выглядеть. Холмы из битого кирпича и бетона, что некогда были зданиями, высящиеся тут и там погребальными курганами. Пустыри между ними - где то захламленные, где-то поросшие пробившимся через вскрывшуюся "дорожную смолу" кустарником.
Разумеется, старатели расчистили дорогу к местам своих работ, так что ломиться напрямик нужды, к счастью, не было - во всяком случае, пока.
Некоторые завалы оказались словно "погрызены" - в их склоны были сделаны врезки шириной шага по четыре. Стандартная тактика в таких ситуациях: проверить объект, пощупать его нутро. Более перспективные - разрабатывать сразу, менее - оставлять на закуску, а то и вовсе бросать.

Некоторое время побродив среди руин, Саймон с Рагнаром, наконец, обнаружили разработку, которую, по всей видимости, Торвальд со своими трэлями вёл ныне. Снежный покров здесь оказался изрядно утоптан, что не смог скрыть сегодняшний снегопад. Под небольшим, собранным на скорую руку навесиком, были аккуратно сложены инструменты - кирки, ломы, пара каких-то ящичков, ручная лебёдка. Неподалеку, под растянутым тентом, лежали и трофеи, уже отсортированные - металл, черный и цветной, проводка, целый кирпич, какая-то мелочевка...
Людей вот только не было. И свежих следов - тоже.
Рагнар и Саймон подошли поближе, осмотрелись. Ничего, и никого.
Как под землю провалились....

Тут-то Рагнар и заметил что-то примечательное в самом разрезе, который был сделан в склоне холма. В снежном покрове там темнела небольшая, ровная щель, как будто он трещину дал.
Воин подошел поближе, присел на корточки, факел поднёс. Так и есть. Щель эта образовалась между землёй и уложенным на неё прямоугольным щитом размерами приблизительно три на пять шагов, очертания которого едва просматривались под нападавшим сверху сугробом. Но почему тогда не замело щель?
Рагнар поднёс к ней руку, и почувствовал, как оттуда ощутимо тянет более теплым, чем на улице, воздухом. Неужели Торвальду посчастливилось наткнуться на уцелевший подвал?
Это случалось, не сказать, чтобы редко, но не так уж и часто. И найти подвал считалось удачей - там с хорошей вероятностью можно было обнаружить что-нибудь ценное.
Быть может, Торвальд и трэли там?

Рагнар поднес к щели ухо, прислушался. Тихо. Только вода где-то капает.
Принюхался. Пахло спертым воздухом, пылью и металлической окалиной.
Заглянуть в щель попытался. Кажется, там была лестница, ведущая вниз…


Эрик, Рагнвальд.

И воины устремились по следу, как волки, идущие «верхним чутьем» - хищные, быстрые. Двигались скорым, но экономным шагом, иногда ненадолго переходя на лёгкую трусцу. Охотничий азарт, свойственный всем мужчинам, а мужчинам островов – в особенности, будоражил кровь. След, конечно, начинал простывать, но при свете мощного фанаря держаться на нем не составляло большого труда. Теперь надо было просто двигаться быстрее тех, кто его оставил.
Спустя минут двадцать снег перестал, что, понятно, облегчило воинам путь. След становился всё свежее и четче. Воодушевленные, хирдманы наддали.

И вот, наконец, взобравшись в седловину меж двух холмов, переваливающую в неширокий распадок, они увидели, кого же все-таки преследуют. На дне распадка мелькали блики холодного электрического освещения. Эрик подумал было притушить свой фонарь, но его луч, судя по всему, тоже заметили. Снизу раздался невнятный окрик, и по склону холма скользнул широкий конус света, поднимаясь до их с Рагнвальдом позиции, вырывая из объятий темноты и освещая обоих.
Таиться не было смысла, и Эрик тоже направил фонарь в распадок.
Их было пятеро. Один сидел верхом на невысокой мохноногой лошадке, которая тянула за собой волокушу с каким-то грузом, которая, видимо, и оставила за собой столь приметный след. Именно всадник держал в руках фонарь.
Еще четверо шли пешком. Кажется, вооруженные – во всяком случае, двое точно несли закинутые за спину щиты.
Незнакомцы не паниковали, и не суетились. Даже за оружие не хватались, хотя и разошлись пошире, разворачиваясь во фронт перед незваными гостями.
Они разглядывали Эрика и Рагнвальда. Эрик и Рагнвальд разглядывали их…

Картина примерно такая (со скидкой на темноту, конечно). Вы – откуда съемка, они – в низине:

Райан аккуратненько так прикрыл за собой дверь на лестничную клетку. Адреналин, конечно, бурлил в крови, но не сказать, чтобы парень тряс гузлом. Он был уверен в себе, да и правда была за ним, так что и Бог, надо думать, был на его стороне.
И все же спешить Донахи не стал. Не вышиб с ноги дверь той комнаты, где кто-то еще не догадывался, что хорошо смеяться будет отнюдь не он. Сперва, держа оружие на готове, пошел проверить помещение с другой стороны. И сортир, непременно. Всегда кто-то сидит в сортире. Райан оглядывался на опыт прошлых лет, и предпочитал учиться на чужих ошибках. Не даром же он в свое время проштудировал столько соответствующих материалов и источников! Ну, там, "Криминальное чтиво", "Святые из Бундока"...

-Спирта нет, есть кой-чего попизже. Божье слово, и вот это...

С такими словами молодой человек переложил дубинку в левую руку, а правой достал из-за спины заткнутый за ремень порток пистолет. С сочным металлическим щелчком дослал патрон в патронник.
Райан укоризненно посмотрел на побитого соседа, и назидательно сказал:

-Половина зла в мире не от негодяев, а от безразличия добрых людей, понял-нет? Там женщин тиранят а вы, блядь, всем домом как крысы... Ладно, пойдём. Поможешь справедливость восстанавливать. - видя, что собеседник намеревается что-то возразить, Донахи помахал у него перед носом стволом, и протянул успокаивающим тоном - Да не очкуй ты, ёба. Сам все сделаю. Почти.

Райан сделал паузу, огляделся по сторонам, словно выискивал что-то. Потом продолжил:

-Так, слушай... Как тебя, кстати, звать? Они там как, дверь заперли? Ладно, похер... Ща проверим. Если заперто - постучишься, скажешь, что принёс. Спросит, чего так быстро, скажешь - заначка была. Возьми, вон, пузырь пустой для реквезиту. Можешь в него даже нассать, чтобы правдоподобней было. Дегустировать у них один хер времени не будет. - парень широко улыбнулся, и со смешком добавил - Хотя, можешь их потом попотчевать...

Пока местный собирался с духом и отыскивал тару, Донахи о чём-то коротко пошептался (если можно так сказать) с жужжащим неподалёку дроном. Ну а потом он со своим битомордым Санчо Панца шагнул в пахнущий сыростью, осыпавшейся штукатуркой и мочой подъезд...

Это была славная осень – мягкая, недождливая, и добычливая. Ньёрд в этот год оказался благостен и ленив. Шторма разыгрались поздно, и сезон набегов затянулся едва ли не до первых морозов.
Вот и зима за доброй осенью пришла такая же приятная и снисходительная к людям Островов. За коротким периодом холодных дождей и непролазной слякоти, ударил морозец. Земля схватилась, не расползаясь более под ногами и копытами лошадей. Затем северный ветер принес уже не сплошную серую хмарь, а тяжелые тучи, покрывшие жухлую траву пеленой пухового, белейшего снега. Наконец, аккурат за два дня до Йоля, тучи ушли на полдень, и на свежевыпавшем снежном покрове заиграли веселые солнечные искры. Сделалось свежо и празднично.
Это ли не лучшее время, чтобы отправиться в гости?

Дорога, что шла из большого города Старбю, где стоял двор и дом конунга Хогаланда, в Вастраштад, и дальше вдоль побережья, была древней. Оставшейся еще от Ушедших.
Её покрытие из затвердевшей черной смолы, которое имело обыкновение становиться вязким и топким в дни самой сильной жары, хоть и растрескалось под напором пробивающейся снизу растительности, но, в целом, оставалось еще достаточно ровным и удобным, чтобы служить и людям. По этому тракту двигались в обе стороны повозки, всадники и пешие - особенно густо зимой, когда прекращалась навигация.
За минувшие годы путники расчистили дорожное полотно: сдвинули к обочинам остовы древних моторных повозок, давным-давно ободранных до скелета охочими до железа добытчиками; сбросили в кюветы обломки столбов из искусственного камня, некоторые из которых до сих пор хоть и покосились, но стояли по обочинам памятниками сгинувшей эпохи; вырубили или стоптали проклюнувшиеся кустики и деревца.
Тут и там вдоль старинного пути, петляющего между лесистыми сопками, попадались руины, напоминавшие рот деда с редкими, обломанными и подгнившими зубами. Низкие пеньки обгоревших, порушенных зданий перемежались холмами битого камня, уже нарастивших, как мясо на кости, слой почвы, и поросших кустарником и травой. Кое-где в этих заброшенных поселениях можно было наткнуться на ферму или фольварк; другие же так и затягивались бурьяном, давным-давно ископанные вдоль и поперек в поисках ценных диковинок, забытые и молчаливые.

В это утро по тракту на запад двигалась удалая кавалькада из пяти всадников. В морозном воздухе далеко разносился цокот копыт по подернутому снегом дорожному полотну, звучные голоса и зычный смех. Гордые мужи никого не опасались и ни от кого не таились. Во всяком случае, четверо из них, потому как пятый был всего лишь бесправным трэлем, а потому и вовсе едва ли был достоин упоминания. Да и кого бояться в этих местах хирдманам самого Хельги Двенадцать Пуль – ближайшего друга и соратника конунга Орма Стурмсона?
Путники пребывали в приподнятом настроении неспроста. Ведь они держали путь не куда-нибудь, а в местечко Ильстедхем, принадлежавшее бонду Бьярни Кнутсену. Который, к слову сказать, славился по всему побережью не только богатством, но и гостеприимством, равно как и его дочка Ингрид слыла не только первой красавицей в округе, но и главной мастерицей по части пивоварения.
Рассчитывать на радушный приём в этом доме викинги могли по одной простой причине - ведь их пригласил в гости отпраздновать Йоль сам Четырёхтактный Бьорн Кнутсен! Ни много, ни мало, старший брат досточтимого Бьярни, который, между прочим, при всех достоинствах своего молодшего родича, был уважаем на Хогаланде во много и много раз больше - как один из лучших кормчих не только на острове, но и на всем архипелаге.

Бьорн, тяжко гарцующий впереди всей колонны, беспрестанно хохотал и балагурил, то и дело прикладываясь к фляге со свартваном*.
Был он грузен, но силен. Сед, но ни в коем случае не немощен. Испещренное шрамами лицо говорило о долгом боевом пути этого человека, а полный комплект зубов во рту – о его ловкости в ближнем бою. Бьорн был стар по меркам ясеней пуль. Волосы на его макушке опали, как осенние листья, оставив вокруг черепа венец седой поросли, зато его не менее седые усы были густы, и длинны до такой степени, что кормчий заплетал их в косы, которые - шутка ли? - затыкал за пояс без всякого стеснения своей подвижности.
Он был великим мужем, и едва ли кто-то захотел бы оспаривать это звание.
А как нарядился Четырехтактный для поездки в гости? Короткие, мощные ноги воина были облачены в древние, но прекрасно сохранившиеся штаны работы Ушедших – свободные, широкие, роскошного малинового цвета; с тремя широкими белоснежными лампасами по бокам; из легкой шуршащей ткани. Малиновые шаровары были заправлены в шикарные ботинки с высоким голенищем, так же древней работы. Всем известно - те, кто населял Мидгард до людей, были великанами. Но Бьорн не уступал им размером стопы!
Тело Бьорна укрывала дорогая броня, из под которой топорщилась рубаха на застежке-«молнии» той же ткани, что и порты, но уже ярко-желтого цвета. После всего этого говорить о браслетах, серьгах и гривнах было бы просто смешно.

Ну а люди, что держали путь вместе с Бьорном, были его товарищами по оружию и друзьями. Молодыми хирдманами, которых бывалый кормчий пригласил с собой – отдохнуть, попраздновать, расслабиться. А так же трэль самого Бьорна, искусный в лЕкарстве, которого кормчий прихватил в дорогу на случай потребности облегчения страданий переевших и перепивших по случаю праздника. О котором, как уже говорилось, едва ли стоит упоминать….

Райан стоял в темноте, привалившись плечом к стенке, и поигрывал прутком арматуры, обмотанным кожзамом в несколько слоёв для смягчения - проламывать головы не предполагалось. Ночное ожидание навевало воспоминания. Ну там юность зелёная, ограбление второй степени (ст. 160 УК штата), стоишь такой на стрёме, ждешь сигнала...
Особую пикантность картине придавал объект вторжения - полицейский участок. Забавно было бы, если бы он был действующим. Интересно, приходило кому-нибудь в голову совершать налет на копов? Кроме Рэмбо и Терминатора, конечно?
Разумеется, сейчас Донахи не станет никого грабить. Но там, внутри, засели не пустоголовые трудяги-копы из участка, любители пончиков и солнцезащитных очков, а плохие парни. Усмирить их - дело богоугодное, а в том, чтобы получить удовольствие от процесса, тоже греха нет.
В общем стоял себе Райан во мраке, тихонько притопывая в такт доносящемуся из соседнего окна музлу - ждал.

Когда наушник гарнитуры рации, где до того шебуршились о своем залихватские парни (и макака), что залезли в логово нечестивцев, произнес голосом Озу его фамилию, Донахи от неожиданности чуть не выронил дубинку. Он вообще-то не очень понимал, за какие грехи его назначили тут основным...

-Ээээ... Ага, шеф... Оки-доки, сделаем.

Он обвел взглядом притаившихся в тени подельников. Толстяк, пожилой ворчун, девчонка-механик, забившийся глубоко в сумрак парень. Донахи его, откровенно говоря, до сих пор толком и не видел - новичок в еще большей степени, чем сам Райан, попал с корабля на бал. Вот и поглядеть на него в деле можно. Вон как приныкался - стоит в двух метрах, а лица не видно, и даже фигуру толком не различишь. Поди, справится.

-Ну это... Слышали главного? Ща какой-то засранец выйдет, надо его типа пасти. Ты, приятель, пойдешь - Сэм, да? Давай к углу...

В целом, сеттинг несколько сферичен в вакууме и глубоко не прорабатывался. Какие-то детали будут добавляться в ходе игры, в том числе и при помощи игроков. Но общий каркас примерно такой.


Мир.


Этот мир – мир постапокалипсиса. Сам характер катастрофы не ясен, как и то, насколько давно она произошла. Легенды разных народов описывают катаклизм и жизнь до него довольно разнообразно.
Достоверно известно, что произошла она не меньше сотни лет назад. Во всяком случае, примерно столько насчитывает современная история – самые старейшие роды могут похвастаться памятью 4-5 поколений, что же было раньше в целом покрыто туманом. Время до катастрофы считается эпохой богов и героев, в которую жили Ушедшие.
Кем были эти Ушедшие, и куда ушли – так же не ясно. Понятно, что по строению тела они были близки к людям, но едва ли являлись собственно людьми. Все же их орудия и предметы намекают на более крупные габариты своих владельцев, язык не понятен, а визуальные изображения, которые они использовали, для человеческого глаза являются не более чем набором радужных пятен.
Известно так же, что до глобальной катастрофы уровень воды был значительно ниже, чем сейчас – плавая по морю, особенно каботажно, можно наткнуться на торчащие из воды крыши домов, радиовышки и монументы.
Можно так же выделить довольно высокую сейсмическую и вулканическую активность, хотя и не понятно, является она следствием катастрофы, или была и до неё.
Зато климат в мире в среднем весьма мягок, примерно соответствует средиземноморскому. Из неприятных особенностей стоит отметить происходящие время от времени (особенно часто – зимой) так называемые Зеленые Шторма – странные аномальные периоды, сопровождающиеся низкой облачностью, зеленоватыми вспышками, и нарушением работы электрических и навигационных приборов.


Люди в мире.


Нельзя сказать, что мир заселен людьми плотно. Напротив, человеческих существ довольно мало. Город с населением в 5 тысяч человек считается крупным, а большие столицы насчитывают, как правило, не более 20 тысяч населения.
Уровень развития цивилизации неоднозначен и неоднороден. С одной стороны, люди знают порох, двигатель внутреннего сгорания, радио, сложные машины, и умеют их применять и обслуживать – где-то в большей, где-то в меньшей степени. А с другой, львиная доля этой машинерии является ветхим наследием Ушедших. Производства как такового практически не существует (точнее, существует, но допущены к его тайнам очень не многие), секреты изготовления многих вещей утеряны. Да и передача знаний очень слабо отлажена. Большинство людей пользуется машинами не осмысленно, а выполняя как ритуал заученные последовательности действий. Во многих местах с каждым следующим поколением знания не только не прибывают, но и наоборот, таят. Впрочем, в отдельных частях мира наоборот, знания копят, систематизируют и приумножают.
В целом, не понятно, как будет выглядеть мир еще через сто лет – начнет ли человечество наверстывать упущенное, создавая свои аналоги древних технологий, или окончательно свалится в темное средневековье. А может, и вовсе пойдет своим путем.
Человечество достаточно сильно разобщено. Существует огромное количество государств, княжеств, вольных городов и т.п. Разделение идет как правило не по расовому признаку, а по этническому, культурному, политическому и т.п. Государственное устройство очень разнообразно, от теократической деспотии до демократии.
Большинство людских поселений сосредоточены по побережьям. Вглубь материков люди забираются редко и с трудом. Тому есть целый ряд причин, главными из которых являются чудовища и цверги (как их называют на островах).


Цверги.


Цверги – обитающая в глубине суши гуманоидная раса.
Они в среднем ниже людей примерно на голову, но мощнее в кости и мускулатуре. Волосяной покров у цвергов гуще, чем у людей, как на голове и лице, так и на теле, и цвет имеет, как правило, бурый или рыжий. Лица цвергов похожи на людские, но намного грубее – у них мощные челюсти, крупные широкие носы, выступающие надбровные дуги, скошенные лбы. Они довольно уродливы по человеческим меркам.
Цверги, как и люди, всеядны, хотя в их рационе преобладает мясо. В том числе и человеческое.
Они цивилизованы – у них есть своя рычащая речь (знанием или хотя бы пониманием которой люди в абсолютном большинстве не могут похвастаться), они знают металлургию, порох. Зачастую их изделия не уступают человеческим, а то и превосходят их. Они так же пользуются изделиями Ушедших, однако очень ограниченно. Древние артефакты используют далеко не все особи – вероятно, только вожди или шаманы, а остальные пользуются исключительно изделиями собственного производства, что наводит на мысли о некоторой табуированности наследия ушедших в их среде.
Люди и цверги убивают друг друга при первой возможности. Сейчас уже никто не знает, почему так происходит – просто они враги. Опять же, в мифологии разных народов есть несколько мнений на этот счёт. Никто не пытается договориться или наладить контакт – нападают без предупреждений.
В целом, цвергов, видимо, несколько больше, чем людей – трудно сказать насколько. И хотя люди имеют преимущество в технике за счет повсеместного использования артефактов Ушедших, цверги скорее всего смогли бы перебить их всех, но их удерживает некая странная особенность – никто из них не приближается к морю ближе, чем на несколько километров, а будучи захваченными и притащенными к большой воде силой, впадают в буйство и умирают от нервного истощения.
Таким образом установлен некий паритет. Люди живут в прибрежной зоне глубиной километров в десять, куда цверги не могут сунуться. А цверги населяют сердцевину континентов и крупных островов. Люди постоянно организовывают вылазки вглубь суши в поисках древних руин и артефактов, а иногда умудряются оттеснить противника вглубь материка или вовсе зачистить целиком полуостров или остров. Борьба идет постоянная и весьма кровопролитная, и люди в ней оказываются в более удобном положении – ведь у них есть безопасная зона. Однако, что происходит в глубине территорий цвергов, в сердце больших островов и материков, не знает никто из людей.


Жизнь на Островах.


Острова Норскагард, или просто «Острова» - архипелаг, состоящий из пяти крупных (примерно с Британию) островов, дюжины островов поменьше и россыпи совсем небольших.
Жители островов близки этнически – у них единый язык (естественно, диалектизированный, но все же общий), схожая культура, религия и мифология, - однако, архипелаг не является единым государством. Здесь можно выделить с пол дюжины крупных владык-конунгов, чья власть распространяется на значительные территории, и еще десятка с два ярлов – правителей помельче, вольных, или вассальных одному из конунгов. В целом, политическая карта островов довольно регулярно меняется вследствие заключения союзов и боевых действий.
Климат на архипелаге в целом суровее, чем в других землях, поэтому основу благосостояния местного населения составляет в меньшей степени земледелие и скотоводство, а в большей - рыбная ловля и грабительские набеги на материк, лежащий к югу и западу. Островитяне – закаленные и сильные люди, и отличные мореходы, поэтому грабеж у них ладится.
Впрочем, с людьми с материка островитяне зачастую и торгуют – все зависит от текущей ситуации.
На большинстве малых островов проблему цвергов уже решили радикально, однако в глубине суши пятерки крупных, они по прежнему живут и здравствуют, заставляя конунгов скрипеть зубами и строить планы зачисток. Останавливает их не столько опасение не осилить, сколько страх, что после виктории соседи быстренько налетят добивать обескровленного триумфатора и пожинать плоды его успеха.

В целом, в представлении быта и нравов местных, можно более-менее ориентироваться на раннесредневековую Скандинавию, естественно, с поправкой на технологию и условия сеттинга. Тинги, хольмганги, скальды, вергельды – всё в полный рост. =)
То же и с религией, хотя тут уже потоньше – все же наличие Ушедших и их техники, как и особенности самого мира, накладывает большой отпечаток. Да, Один наверняка носит кевлар, и вместо копья у него винтовка.
По поводу этих вопросов сеттинга разрешается проявлять фантазию, но без клюквы, лубка и петросянства, плиз.

!Если вы хотите создать персонажа родом не с островов – пожалуйста. На материке достаточно разных государств. Можете придумать подходящую родину своему персонажу, не выходя за рамки условий сеттинга и согласовав со мной!


Орден Железноруких.


Из особенных сословий, которые можно встретить на островах, можно выделить Орден Железноруких. Это отдельная, стоящая вне государств структура – закрытая тоталитарная секта не то религиозного, не то коммерческого толка. Они не пускают людей извне в свою структуру, а их адепты никогда не раскрывают своих секретов. Членами секты являются мужчины и женщины, и пополняется она, видимо, преимущественно за счет внутренних браков, хотя адепты охотно покупают детей в возрасте до пяти лет для воспитания из них членов Ордена.
Орден действует повсеместно, как на островах, так и на материке. Люди Ордена могут появиться ниоткуда, и построить свой форпост на приглянувшемся им участке земли (правда, правитель земли получит солидную компенсацию за их пребывание) не спросив соизволения. И никто не перечит этим людям. Более того, с ними предпочитают сотрудничать. Потому как это наиболее технически подкованное объединение во всех близлежащих землях. Львиная доля нефтедобычи и нефтеперегонки принадлежит Ордену, равно как и большая часть качественного новодельного оружия и техники выходит из недр их форпостов и городов-фабрик. Да и собственные боевые отряды, отлично оснащенные и выученные, у них тоже есть.
Так же Орден посылает своих послушников «в мир». Они свободно путешествуют, и заключают контракты на технические работы, как разовые – на определенный проект, так и на время. Только состоятельный человек может позволить себе содержать на постоянном контракте техника из Ордена, особенно относительно высокого ранга.

!Далеко не все техники в этом мире являются выходцами из Ордена. Но лучшие из них, в большинстве своем, именно Орденцы.
Играть персонажем-Орденцем можно, но сакральные тайны вам раскрыты не будут – они останутся за кадром. =)
Как его отыгрывать? Как вам нравится, так и будет правильно. Хоть адептус механикус стайл, хоть отец Тук от гаечного ключа, лишь бы органично и качественно!


Примерно так. Естественно, по мере игры сеттинг будет обрастать «мясом» и расширяться. Соответственно, и комната будет дополняться.

Смит, прищурившись, вглядывался в бредущие через пустошь силуэты, и до хруста сжимал челюсти.
Вот значит как. Раст. Дурачок-дурачком, а своим "выходным пособием" паренек не удовлетворился. Решил взять куш.

Он убивать идёт. Убивать и грабить Джона и его компаньонов. Без вариантов.
Возможно, какой-нибудь неисправимый прекраснодушный оптимист, выросший в тепличных условиях защищенных городов и подземных убежищь, предположил бы, что только грабить. Джон к этому исчезающе малому племени не относился. Он был реалист.
Ну а таких, кто стал бы лепетать о возможном желании гостей "поговорить" и вовсе не найти теперь, пожалуй, на всех пыльных просторах бывших Штатов. Всех людей такого сорта Пустошь давно проглотила и переварила.
Прогорев в ядерном пламени, мир упростился. Диалоги и расшаркивания остались в благополучном двадцатом веке. Ну а человеки вернулись к простым законам и понятиям. Первобытным, без цивилизационной шелухи, налипшей в Эпоху Сытых Животов.

И вот Раст набрал банду, и топал реализовывать Право Сильного. Но был ли он достаточно силен, чтобы иметь Право?

Джон мог бы сделать все просто. Залечь за хорошим камешком, и перестрелять их издали. Сперва тех, что с винтовками положить, а потом уже и самого засранца заставить поплясать на голом плато со своими смехотворными револьверчиками. Или дать группе дойти до труб, и открыть разом все шлюзы - осталось бы только дорезать сметенных потоком, побитых о камни полумертвецов, и собрать добычу...
Но Смит поступит по другому. Он поговорит с эти упертым пустоголовым юнцом. И даже даст ему уйти, если чувство самосохранения у парня пересилит жадность и мстительность.
Потому что он, хоть и понимает законы постъядерного мира, но, в отличие от того же Эша, не принимает их. Он верит в необходимость утверждения другого Закона. Того, которому он столько отдал...

Смит повернулся к шаману, покивал:

-Ага, ага... Духи, точно... Зови наших. Только телегу к трубам обратно отгоним, а то мало ли...

Вереницей призрачных, смутных теней отряд движется вглубь городка, прижимаясь к стенам, чтобы не мелькать в пятнах яркого света от прожекторной южной луны.
Улицы пустынны. Тишину нарушает лишь гремящий звон цикад, топоток ребристых подошв по остывшему после дневной жары асфальту, глухое металлическое бряцанье снаряжения, да тревожный брех чуящих неладное собак.
Люди шагают молча. Вся диспозиция триста раз прожевана и высрана, вбита в головы как гвоздь - под шляпку. Каждый знает куда, зачем и в каком порядке надо выдвигаться. Старик позаботился, чтобы даже тупорылые уяснили.
Бойцы волнуются, мандражируют. Конечно. Не курей воровать идут. А Джаггер спокоен. Как обычно. Хотя себе-то ветеран поставил задачу ключевую, важную. Впереди строя, как вождь древних германцев каких-нибудь. Хочешь, чтобы было сделано хорошо - сделай сам, да?

Нет волнения. Пульс медленный и ровный, рожа не горит. А чего трястись? Не в новинку. Сколько было рейдов таких? Сколько вынесенных блокпостов, секретов и засад? Сколько успокоенных меткими выстрелами часовых? Уже и не сосчитать, слились в одно долгое, размазанное по времени воспоминание.
Да и не слишком-то разными выходят эти рейды. Меняется антураж, а суть - одна.
Подобраться. Скрываясь за кустами, барханами, зданиями, кучами мусора или сугробами. Увидеть. Укрепление из мешков с песком, гору проржавевших закопченых тачек, дзот, засеку из деревянных рогаток, прокуренную караулку с покачивающейся, как подвешенный за ноги астронавт, тусклой лампочкой на драном проводе. Сосчитать. Мусклистых иссине-черных негров в цветатых банданах; хмурых славян в линялой "флоре"; бородатых арабов в драных халатах; мелких и злобных, как крысы, азиатов; расхристанных вальяжных латиносов...
И работать.
Приглушенный хлопок выстрела, лязг затвора. Комковатый фонтанчик, извергающийся из прошитой башки. Падающее мешком тело. Недоумение, ступор остальных. Еще выстрел, еще и еще, почти без пауз, так, что опомниться никто не успевает. Готово.
Все просто, если не допускать ошибок. Старик их не допускал почти никогда.

Вот если бы блокпост надо было брать в ножи, или там сидели волчищи-ветераны, чуткие в три уха и зоркие в шесть глаз, а не местные распиздяюшки... А так...
Рутина.

Старик сигналит рукой своему второму номеру МакГиллаври - выдвигаемся. Пора дело делать.

Взяли. Суки! Взяли!
Зачем? Зачем нужен? Твари.
Больно, да. Было больно. Было и больнее, но все равно больно. Нутро горит посейчас.
Гнали как скот - Уле бежал. Уле не дурак, нет-нет. Задыхался, бежал. Чтобы не били. Чтобы жить.
Сколько людей здесь? Много, да-да, много. Как в городе. Шумно. Железа много, огня. Злобы тоже. Даже больше, чем в городе.
Будут бить еще. Обязательно, да-да, а как же. Надо быть умнее. Надо осторожно, тихо. Покорно.
Пахнет жратвой, ух! Давно не жрал, да. Живот подводит, крутит. Эх, пожрать бы. Смачно пожрать. Слюны полон рот. Но надо стоять, слушать. Покорно, чтобы не били лишнего.

Этот сам бить не будет, нет-нет. За него другие протянут. Не встанешь. Надо отвечать, надо. Имя? Нет, Уле не дурак. Что у Уле кроме имени? Ничего, да-да, ничегошеньки нет. Не отдаст имя важному, хитрый Уле...

-Дупа, господин. - подобострастно, заискивающе, - Дупа, вот как меня зовут!

Джон глубоко вдохнул. Выдохнул. Сплюнул табаком. Страдальчески оглядел компаньонов, словно прося их о помощи и поддержке. Тщетно.
Его уже порядком затрахали детсадовские сюсюканья с Кодо, которого постоянно приходилось уламывать вести себя прилично. Примерно как заставлять капризного ребенка или в сиську пьяного мужика, загоревшегося какой-нибудь идеей - лечь спать. Бестолково, шумно и утомительно.
Одни проблемы с этим Кодо. Если бы не впечатляющая грузоподъемность и готовность лезть первым в очень подозрительные места, с ним давно следовало расстаться. Смит подспудно чувствовал, что именно супермутант рано или поздно станет, прямо или косвенно, причиной гибели их небольшой фирмы...

Джон заговорил, стараясь звучать убедительно:

-Что, так прямо и уйдем отсюда? А куча дверей не открытых. Прикинь, сколько за ними может быть добра? Ты его тут оставишь? А потом придешь к Создателю с пустыми руками. Он спросит тебя: "Что ты делал все эти годы, сын мой?", а ты такой: "Искал тебя, Создатель!". А он спросит: "И что, за столько времени ты даже не смог собрать себе достойное снаряжение? Какой же ты сверхчеловек?". И решит, что ты неудачное творение. Без Создателя себя обеспечить не можешь...
Как думаешь, может такое случиться?

Прикрыв глаза ладонью, как козырьком, Джаггер всматривался в яркую синь неба. На бесконечно далеком и чистом экваториальном небосводе не было ни облачка. Лишь парил где-то в вышине одинокий кондор, да гудел в отдалении, пересекая воздушное пространство независимого государства Алармо, четырехмоторный самолет. Именно эта машина и завладела вниманием Старика. Он поднял бинокль, чтобы рассмотреть летательный аппарат получше.
Да, без сомнения, это они. Мерно загребающий воздух винтами, окрашенный в камуфляжную расцветку с опознавательными знаками ВВС Ярулько "Геркулес".

-Давно пора... - проворчал Дирк, бросив взгляд на часы, и кивнул Жуку - Заводи.

Довольно рыкнул мотором, не чихая и не захлебываясь, отремонтированный минивен. Задний отсек машины был очищен от мусора (игрушки вернулись к своим маленьким хозяевам в Сан-Мону), а сиденья - скручены, так что паре прихваченных в качестве грузчиков и конвоя солдат Ж.О.П.А приходилось сидеть прямо на полу. Ничего, ехать было все равно недалеко. По большому счету, понятие "далеко" на этом банановом острове вообще было малоупотребимо.

Наверняка полет согласован с алармовцами, и стоит в сетке воздушного сообщения. Может, везет какой-то груз для местной хунты, а может быть, был зафрахтован частной компанией "BR g.a.t." - кто знает? Да и неважно это. Важно лишь то, что пролетая над территорией, захваченной повстанцами, борт ненароком "потеряет" несколько ящиков. Совершенно случайно. Впрочем, в точке назначения никто этого и не заметит - в накладных и документах на отправку эта часть карго даже не значится. Бобби Рей свое дело знает - столько лет на рынке!

"Геркулес" приближался плавно, величаво и неспешно. Пролетая над заботливо выкошенной партизанами поляной, где курились густым лиственным дымом сигнальные костерки, самолет медленно опустил грузовую аппарель. От его силуэта отделились два угловатых пятна, в которых вооруженный глаз Старика легко распознал штабеля закрепленных на палетах ящиков. Груз начал свое стремительное падение, замедляясь по мере того, как над ним распускались соцветия белых парашютов. Борт качнул крыльями, и лег на левое, беря курс на Драссенский аэропорт.

-Давай туда! - нетерпеливо скомандовал Старик, махнув рукой в направлении предполагаемого приземления посылки. Жук надавил на газ...

***

В общем, через пару-тройку минут произошло радостное воссоединение груза и получателя. А спустя еще немного времени, Старик, вооруженный счёт-фактурой и фомкой-гвоздодером, уже производил придирчивый осмотр качества и комплектности товара.
Ветеран открывал один ящик за другим, и предавался ностальгическим воспоминаниям о тех временах, когда он был юн, деревья были большими, а винтовки делали из штампованной стали и дерева, а не из силумина и пластика. Действительно, взглянув на снаряжение в посылке, нетрудно было подумать, что неведомая сила занесла сюда эти короба прямиком из эпохи свинга и пилотируемой космонавтики. Еще бы штамп "G.I" на каждый, и сходство с грузом, предназначенным для американских частей во Вьетнаме в начальный период войны, было бы абсолютно полным.

В больших деревянных коробах лежали аккуратными рядами завернутые в промасленный крафт винтовки М14, среди которых сиротливо затесалась А-первая М16, словно стыдящаяся своей анахроничности. В ящике поменьше покоились корявые и кургузые "масленки" М3 под девятимиллиметровый патрон. Нашлось место и для винчестеровских тренчганов двенадцатого калибра с укороченным стволом. Под все это винтажное великолепие наличествовало несколько ящиков боекомплекта - хоть обстреляйся.
На втором палете груз был хоть и менее смертоносный, но не менее воинственный, чем на первом. Противоосколочные жилеты "М55" и каски, аптечки и перевязочные пакеты, комплекты классического оливкового BDU, стильные ботинки-джанглы - Старик решил не мелочиться, и снарядить партизанщину пусть и в стиле "ретро", зато единообразно. Так и уважения от населения больше, и к дисциплине приучает, и какой-никакой камуфляж. Еще в посылке обнаружились пехотные лопатки, фляжки, месс-киты и прочие детали снаряжения, которые Джаггер не заказывал, но при комплектации заказа ему их положили "до кучи". То ли из уважения к любителю военной истории, то ли девать все равно было некуда.

Нет, Джаггерт не просил Бобби Рея ограбить для него музей. Все намного проще - в одной из относительно близких стран Латинской Америки затеяли перевооружение армии. Соответственно, старое оружие и снаряжение, поставленное туда американцами еще в "холодную войну", пошло под списание. Такой оказией грех было не воспользоваться, тем более данная конкретная поставка комплектовалась из арсенальских резервовов - и оружие, и обувь, и ХБ были новенькими, ни разу не ношеными, нулевыми. Вот Джаггер и подсуетился, снарядив свое войско по сходной цене.
В общем, отряды Ж.О.П.А. теперь вполне смогли бы косить под реконструкторов событий вьетнамской войны (и не беда, что все сплошь латиносы - доводилось Старику видеть и японцев, рядящихся в солдат Вермахта). Или под кубинских партизан - те тоже любили расцветку "олива". Только бороды всем отрастить приказать...

Удостоверившись, что с посылкой полный порядок, Старик удовлетворенно махнул своим людям рукой, и зычно гаркнул:

-Грузи!

По возвращении в Омерту, Старик выступил перед строем пленных лоялистов. Выглядели они сумрачно, снуло и понуро. Оно и понятно - поди угадай, что с тобой будут делать сердитые и обозленные потерями в своих рядах победители? Может, устроят тут филиал Бухенвальда, а то и поведут к стенке через одного. Перспективы мрачные.
Но суровый седовласый командир повстанцев свирепствовать не стал. Сказал он им вот что:

-Слушайте внимательно, бойцы. Вы попали в плен к силам, лояльным истинному королю Алармо Энрико Чивалдори. Железный Отряд Патриотов Алармо - борцы за свободу и справедливость, а не банда оголтелых анархистов. Наши солдаты не испытывают вражды к вам, своим компатриотам и согражданам. Всем вам, как я говорил ранее, будет сохранена жизнь, и условия содержания в плену будут конвенционными. Раненым будет оказана медицинская помощь. Каждый из вас получит возможность писать письма своим родным и близким в Сан-Моне, получать от них передачи. Будем надеяться, что наша освободительная миссия скоро закончится торжеством Правды, и вы сможете вернуться к своим семьям.
Желающие вступить в ряды наших сил и присоединиться к праведной борьбе против узурпатора получат такую возможность, однако, с рядом условий. Нести службу новобранцы смогут только в Омерте или иных освобожденных нами городах. Так же вам будет установлен испытательный срок, в ходе которого вы будете несколько ограничены в правах и свободе перемещения - во избежание актов нелояльности и попыток побега. Впрочем, любой проявивший себя в бою и кровью доказавший искренность своих намерений, станет полноправным членом Ж.О.П.А. без всяких оговорок. У меня всё.

Разобравшись с этим вопросом, Джаггер раздал указания остающейся в Омерте группе своих соратников, сам же поспешил в Сан-Мону - надо было налаживать быт в свежезавоеванном населенном пункте.

Ну а там все как обычно - пламенная речь перед собранием горожан о свободе, братстве и нерушимости легитимной монархии. Потом беседа с первыми лицами города, занимающими ключевые посты. Смещение подозрительных и открыто лояльных Райтману, продвижение нейтральных, или настроенных на волну реставрации законной власти. Размещение гарнизона, организация дежурств и патрулей. Призыв вступать в ряды Ж.О.П.А с немедленным зачислением добровольцев в действующее ополчение. Рутина.
Когда Дирк толкал свою прочувствованную телегу, он внимательно следил за настроениями в народе. По первому ощущению (после вполне подтвердившемуся), в общем и целом отношение к происходящему было скорее положительным. С другой стороны, Стариковские воззвания, кажется, не заставили людей воспылать уверенностью в завтрашнем дне и верой скорое крушение режима. Поссыкивал народец, что власть как поменялась, так же стремительно может поменяться и в обратную сторону. Не спешили горожане строить далеко идущие планы, короче. Да еще и семь завернутых в брезент тел, которые привезли с собой победители битвы при Омерте для передачи родным, на моральном духе местных, конечно, сказались.
Зато с набором в вооруженные силы дела пошли несколько веселей. Патриотически настроенная часть санмонитов охотно откликнулась на призыв к оружию. В этом, возможно, сыграли не последнюю роль агитплакаты, расклеенные по городу и пестревшие чеканными лозунгами на испанском языке. Плакаты были заготовлены заранее, и красиво и старательно исполнены краской по холсту сознательными и трудолюбивыми омертянками. Текст лозунгов Джаггер с любовью и фантазией придумал самолично, и с помощью Амиго перевел на испанский. Теперь шагая по городу, и видя эти произведения агитаторского искусства, ветеран здорово поднимал себе настроение. Звучные и жгучие фразы, столь мощно читающиеся на гортанном наречии конкистадоров, по английски имели несколько двусмысленный окрас. Здесь были такие тезисы как: "Ж.О.П.А - место для настоящего патриота!", "Ж.О.П.А - колокол свободы!", "Смело, товарищи, в Ж.О.П-у!" и даже просто "Ж.О.П.А - это правильно!"

Ну а потом Джаггер с головой окунулся в муштру новобранцев, на коем поприще проявил недюжинный талант. В самые сжатые сроки даже самый последний раздолбай в призыве у него перестал путать сено с соломой, научился браться за винтовку с правильной стороны, и даже иногда попадать в цель. Старик мог с уверенностью сказать, что новособранный взвод Сан-Моны теперь превосходил по боеспособности то стадо, с которым он тормозил колонну карателей.

Время шло. Приближались новые бои.

-Ну, а если так... Они в нее потроха складывают! - сказал, позевывая, лейтенант Торен - Попал снаряд в отделение, у всех кишки навыпуск. Санитар подбегает, и внутрянку каждого в его шапку складывает. Чтобы потом не перепутать, где чьи.

Закончив эту сентенцию, лейтенант бросил скрамбольный мяч, который тискал в ладонях, капитану Бергу. Пришел его черед строить предположения.

Ливень, барабанящий по крыше командного пункта батальона, навевал дремоту на несущих ночную вахту элизианцев - замкомбата капитана Берга, его адьютанта капрала Гайду, дежурного офицера лейтенанта Торена, связиста и четверых караульных. Чтобы не скучать и не заснуть, десантники развлекали себя игрой, придуманной капитаном самолично. Заключалась она в следующем: бойцы перебрасывались продолговатым скрамбольным мячиком. Получивший пас должен был озвучить версию, для чего востроянцам нужны их замечательные шапки. Это было не так просто - игра длилась уже достаточно долго, и лежащие на поверхности идеи, типа использования в качестве походного толчка или отправления в шапку через специальное отверстие естественных половых нужд, уже давно иссякли. Требовалось проявить смекалку. Тот же, кто получив мяч не мог предложить ничего связного, должен был сделать двадцать отжиманий - десять на одной руке, десять на другой. Как говорил капитан: не умеешь работать головой - работай руками.

-Я думаю, - сказал Берг с хитрой улыбкой, - они в этих шапках яйца высиживают!

-Какие? - удивился лейтенант.

-Ну, как "какие"? Свои!

Стены КП содрогнулись от жизнерадостного солдатского гогота. Незамысловатый солдатский юмор традиционно был в чести у штурмовиков.

Капитану Бергу не повезло. Он-то рассчитывал, что на раут в город комбат возьмет и своего бравого зама. Но, увы, майор укатил без Торгуса, да еще оставил его ответственным по батальону, просиживать ночь напролет портки. Наверное, в наказание за то, что капитан под многочисленными благовидными предлогами самоустранился от организационных работ последней недели. Проёбывался, если называть вещи своими именами.
Жаль. Остался невостребованным парадный мундир Берга, пошитый по индивидуальному заказу настоящим элизианским портным из лучшей ткани, и сидевший на капитане не хуже смокинга. И блеснуть куртуазными манерами, вбитыми в аристократического отпрыска по юности, случая не представилось. А то бы он не посрамил чести подразделения. Показал бы, что десантники - это вам не просто ать-два-смирно! Ну и поразвлекся бы, конечно. Покушал, накатил, позадирал местную знать. А то и вдул бы какой-нибудь смазливой герцогине из аборигенов...
Ну да ладно, нет и нет. Капитан не умел грустить о несбывшемся. И развлекал себя и сослуживцев, как мог.

В общем, Торгус уже намеревался перебросить мяч заклевавшему носом связисту, когда у того вдруг брякнул сигналом вызова вокс. Связист встряхнулся, забормотал что-то в переговорник. Затем повернулся к Бергу, и растерянно промямлил:

-Кэп, там на шестом посту это... - боец замялся, подбирая слова.

-Что"это"? - оживился капитан. Его аж подбросило от ударившего, словно током, Предчувствия. Что-то случилось. Начиналось что-то интересное.

Один человек из участвующего в этом странном брифинге коллектива держался несколько особняком. Сидел он, вроде бы, вместе с командой будущих оперативников, но явно выделялся из их среды. Хотя бы тем, что военной формы, как все остальные, не носил - вместо этого он был облачен в пиджачную пару сугубо гражданского вида. Хорошо пошитую, добротную.
Да и вообще, не был этот мужчина похож на вояку. И вел себя странно. За все время не то что слова не проронил, даже не кашлянул. По сторонам не озирался, не проявлял ни малейших признаков беспокойства, или любопытства, или... да хоть каких-то реакций, присущих людям, которых привезли в потайной секретный бункер. Папку с личным делом и не открывал. И появление парочки балагурящих кураторов оставил без внимания. Нет, он не выглядел сомнамбулой. Реагировал на раздражители - зрачками шевелил в нужном направлении, переводя взгляд. Иногда даже корпус чуть поворачивал. Просто выглядел так, будто все это уже миллион раз видел, и сильно скучает.

88-Ö и вправду скучал. Скрывающемуся за буквенно-цифровым кодом человеку было решительно не понятно, для чего его сюда притащили. Нового, во всяком случае, он ничего не узнал. Или, если говорить точнее, нового, и при том заслуживающего внимания.
Хотя несколько выводов он для себя сделал.
Первое. Опереточные "кураторы" сами даже в первом приближении не понимают, с чем им предстоит иметь дело. Не понимают, от того и боятся еще сильнее. Пытаются скрыть страх за вольным тоном. И, конечно, это пешки. Настоящие руководители подобного международного проекта не могут быть идиотами, меряющими угрозу уничтоженными "менее чем за одну очередь" танками.
Второе. Судя по общему поведению, одухотворенным лицам и характеру задаваемых вопросов, едва ли кто-то из будущих оперативников сумеет хотя бы написать слово "интеллект" на родном языке без ошибок. Это правильно. Незачем исполнителям слишком много думать. Тут наличие зачатков знаний, логики и банальной фантазии может сыграть злую шутку с неокрепшими умишками. Пусть лучше расходный материал будет вот таким: честными пустоглазыми болванами, готовыми на самопожертвование во имя <<вписать нужное>>.
И третье. Его, 88-Ö, это не касается. Дело всей этой дуболомной братии - торить дорогу. Его дело - пожинать плоды.

Получив от дознавателя милостивое соизволение, Берг принялся за дело. Кликнул дожидавшуюся снаружи под проливным дождем ночную смену, и ну озадачивать приказами:

-Гайда, поднимай роту по тревоге. Построение на ВПП в полной боевой. Взводных - ко мне. Штерн, давай к воксу. Вызови мне комэска наших "птичек" и капитана второй роты. Пускай тащат сюда задницы, срочно. Чтобы не копались... Отставить, дашь связь - сам переговорю. Торен! Займешься бумажками. Уточни списочный состав тех, кто сегодня по батальону в ночное дежурство заступил. Подготовь на них приказ: в целях повышения боевой слаженности сводного полка, командируются в зону совместных учений под Весморой. Да, всех. Узнай там координаты... ну, знаешь как положено. Довольствие, всю эту херню... Задним числом оформляй. И как сменятся, в казармы пусть не возвращаются. Найди, куда их пристроить покемарить, а утром сразу отправляй. Я за себя капитана Урдо оставлю, ему тоже доведу...
Второй приказ на моих штурмовиков готовь. Внеплановые ночные учения в обстановке, приближенной к боевой. На сегодняшнюю ночь. Норматив по расходу боеприпаса считай как на боевой выход. Сам приказ тоже от вчерашнего дня.
Майор вернется - все подпишет. На меня ссылайся, я решу вопросы.
Всё, выполняйте.

Десантники, понятно, недоумевали. Косо поглядывали на шатающихся по командному пункту посторонних. Но вопросов не задавали. Не было такого в заводе у элизианцев, да и капитану гвардейцы доверяли безоговорочно. Раз шуточки закончились, значит дело серьёзное.

Какое-то время ушло на утряску текущих вопросов - передачу дежурства по батальону капитану Урдо, постановку задач командиру эскадрилии "Валькирий" и своим взводным сержантам. Без подробностей. Летунам - обеспечить транспорт отдельной роты с указанием координат, и выделить нужное число машин в распоряжение унылого Юстаса. Взводным - приготовиться к высадкев заданном квадрате; приказы и подробности - на месте. Сменному капитану - так и так, мол, инициированные штабом полка внезапные учения. Бардак и безобразие, но что делать? Принимай, брат, дежурство по батальону.

На командном пункте сделалось довольно людно и суетно, так что Торгус сумел выкроить минутку, чтобы шепнуть пару слов лейтенанту Торену без посторонних ушей. А сказал он следующее:

-Видишь, какая херня творится? Надо до майора довести. Как эти соскочат, свяжись с его "Валькирией", пусть его найдут. И чтобы со мной связался, вокс-кастер рядом будет. Давай, хвост пистолетом.

И всё. Раздав необходимые приказы, легкий на подъем капитан заскочил за своим снаряжением, и поспешил на залитую дождем взлетно-посадочную, где его уже дожидалась в полной готовности построенная рота...

-Простите, что? - спросил Стефан, поворачиваясь к хаму. Он нарочито внимательно посмотрел налево, затем направо, будто и вправду ожидал увидеть незамеченных ранее хрюшек, которых выращивают на своих фермах принадлежащие дому Верлер крестьяне. Не обнаружив таковых, кирасир вперил в секунд-капитана насмешливый, немигающий взгляд:

-Ах, Вы это нам, сударь? Что ж, должен заметить, что хотя, судя по Вашим манерам, Вы и происходите из рода свинопасов, в сих животных Вы разбираетесь слабо, раз не можете отличить благородных господ от домашней скотины. Что ж, я, как врач, охотно преподам Вам пару уроков биологии.

Сохраняя полнейшую невозмутимость, господин Величко поднялся на ноги, и принялся неторопливо натягивать перчатки. В то же время он обратился к своим однополчанам:

-Господа, думаю, нам и верно следует удалиться. Я, признаться, наивно полагал, что здесь, несмотря на скромный интерьер, собираются исключительно благородные и воспитанные господа. Но, как изволите видеть, это отнюдь не так - в сём собрании нашлось место хамам и свинопасам. Право, негоже нам предаваться отдыху в подобной компании. Михал, Виктор, Васил, не будете ли вы столь любезны оказать помощь в передвижении господину Фоксглоу?

Покончив с перчатками, Стефан снова обернулся к секунд-капитану, будто только что вспомнил о нем:

-А Вы, господин невежа, извольте пройти с нами. Недалеко. Вот, хотя бы, на двор. Да прихватите свой эсток. Или что там у Вас? Вилы? Я Вам уши на ходу отрежу.

В Омерте поздний вечер, почти ночь – по-южному темная, дышащая обволакивающей, влажной жарой. Медленно вращающий лопастями старенький потолочный вентилятор гоняет по комнате туда-сюда горячий воздух, почти не принося облегчения. В помещении – «кают-компании» в здании департамента полиции, снова ставшего мэрией и по совместительству штабом Ж.О.П.А. – людно. Наемники откисают после насыщенного дня и плотного ужина. Ром, текила, джин с тоником; клубы сигарного и сигаретного дыма; вялая и неспешная, как этот томный час, беседа.
Разговор зашел о Гвозде – аккурат схоронили мужика. Без сантиментов и прочувствованных речей - порода у собеседников не та. Помянули коротко, и вся недолга. Теперь же всех больше занимало, как он влетел. Никто ж ничего и не видел толком. Принял дядька свои положенные граммы неблагородного металла в бестолковку, а как да что, теперь знают только стрелок да Господь Бог. А то и один Всевышний, потому, как и срубивший буйну космату голову стрелок легко мог быть среди тех, кто прикупил «К» к «I.A.».
Кто говорил – сглупил, а кто – не свезло. Так базар на удачу свернул. Есть она, эта эфемерная субстанция, обманывающая подброшенную вверх монетку, или нет? Как приманить, как не упустить? Стволы на продажу-то, надо сказать, как и все представители связанных с риском для жизни профессий, в массе своей суеверны, что твои бабки старые…

-Херня это всё. – веско проронил доселе молчавший Старик, смоля толстенную, как батон сырокопченой колбасы, «гавану» - Башку на плечах надо иметь. Если мозгой ворочаешь – выкарабкаешься, если нет – сам себя под цугундер загонишь, никакая удача не спасет.

Помолчал. Думали – всё, высказал старпер с умным видом банальность. Кто-то уж и съехидничать собрался в форме контраргумента. Но Джаггер еще не закончил.

-В семьдесят седьмом дело было. Восточная Африка. Огаден, слыхали? Там черножопые сцепились, не поделили территории – обычное дело, короче. В самом начале, когда эфиопы еще с коммуняками в десны целоваться не начали, я у них военным спецом колымил. Учил. Ну, и как сомалийцы поперли, уже стрелком контракт подписал. У нас там крепкая группа собралась, путевые все парни. Десять голов нас было. У эфиопов этих, ясен палец, опытных людей ноль-ноль, да хер вдоль, это потом уже туда Союз барбудас дивизию пригнал…
Ну из нас и сколотили РДГ. Старшим у нас был тип, которого звали Тор. Не то имя, не то позывной – хер его разберешь. Тогда А.И.М. не было еще в помине, в паспорт никто не смотрел. Скандинав он был. Норг, датчанин, типа того. Здоровый, белобрысый. Наглый, как черт. Вояка первостатейный, в крови у него это было, надо отдать должное. Бог войны. Но с припиздью. Забил себе башку всякой мифологией, считал себя потомком какого-то там героя, конунга-херонунга, вроде того. Ну и лил в уши. «Тактики-стратегии, говорил, это все мура. В бою, де, по наитию надо, на кураже. Один хер победа тому идет, у кого удачи больше, а не у кого план хитрей. А я, типа, семь пиписек на хую – удачи на всех хватит, потому как, типа, меня боги любят». Надо сказать, черт и вправду везучий был. Из всякого говна невредимым вылезал, хотя пер на рожон всегда. Я его знал, работали уже несколько раз. Правда, как его удача на группу ляжет, было не угадать – первый раз он старшим встал. Я – так не особо энтузиазмом пылал: очень уж резвый молодчик был этот Тор. Чересчур. Но некоторым он мозги засрал, кто помоложе особенно.
Ну, в общем, дошло до дела. Сомалийцы тогда хорошо нажали, но уперлись в один городок, увязли. Надо было успех развивать, роги им пообломать. У эфиопов тогда на штабе ЦРУ-шник сидел один, толковый мужик. Разработал операцию – инфильтрация за линию фронта, ликвидация какого-то чернозадого генерала. Там разведданные были, где у них вся верхушка стан держит. Задача была засаду на дороге поставить, и пришкварить золотопогонного, когда он на смотр позиций поедет. Добротный план, риск умеренный.
Перешли фронт легко, ну, я говорил – тертые парни собрались. Вышли на исходную под ночь. Высотка, под ней деревня с ихним штабом как на ладони. Только смотри, как колонна двинется, жди, пока обойдет высотку, и бомби со склона. Два пальца.
Смотрим – а там движуха. Уазов целый автопарк, оборванцы, которые у них завместо солдат, бегают, суетятся. И генеральских мундиров не один, а штук пять углядели. Понимаем – совещание штаба у них, все командование съехалось. Тут Тор и завелся. «Мы, грит, их сейчас всех разом уделаем. Премиальных поднимем, славу возьмем. Сразу ценники на свои контракты вдвое вверх.» Я ему – какой возьмем? Там народу до роты, пулеметы, ДШК счетверенный зенитный, БТР окопанный стоит. Давай, говорю, по плану работать. Разъезжаться будет – свое хапнем, и рвем. Он: «Не ссы, Африка (такой тогда мой позывной был), они нас не ждут. Херли эти чахлики против нас, волков.» Типа на лесть брал. Я в отказ, но остальные загорелись, повелись. Делать нечего – в группе старший есть, бойцы тоже рвутся рубиться. Пошли.

Джаггер помолчал, отхлебнул из стакана. Продолжил:

-В общем, херово кончилось. Не такими они лопухами оказались. Отминироваться с опасного направления догадались. Сорвал один из наших сигнальную. Я говорю – пиздец, уходим. Тор – «Не слушайте это ссыкло». Поле нас восемь человек перешло – один без ног лежать остался, одного срезали. Пулеметное гнездо сходу взять удалось, но еще одного потеряли. Пока БТР-а разобрали – двоих. Одного нашего Тор прихуярил, когда тот деру дать намылился…
К штабу пробились вдвоем только – я и Тор. У меня два легких пулевых на тушке, «эм-фотин» с полумагазином, пистолет и нож. На Торе – ни царапины, эмгача наперевес тащит, лента на руку намотана. Черномазики, конечно, пересрали изрядно. Паника. Непонятно сколько нас, и откуда напали. Но в штабной хибаре укрепились, как в последний раз. Два пятидесятых из окон торчат, и стволов десятка полтора точно. Тор, сука, скалится, и орет: «Давай, Африка, на рывок, и в ножи этих гандонов!»…

Тут Дирк снова затих, задумчиво разглядывая стакан с ромом на просвет, и выпуская из ноздрей клубы сизого сигарного дыма. Пауза затянулась.

-Так чего дальше-то было? – не выдержал кто-то.

-Дальше? А ничего. Я кивнул, а когда он отвернулся – вышиб долбоебу мозги. И деру. Гоняли меня по холмам – дай Бог. Чуть от жажды не подох. К точке выброски опоздал. Как линию фронта переходил – отдельная песня. Выбрался дней через десять только, да еще чуть «свои» в расход не вывели сгоряча. Приполз – а у эфиопов уже амеров поперли, и во всю коммунизм строят. «Вы, Джаггер, капиталистический наймит, в ваших услугах не нуждаемся.» Выперли из страны в двадцать четыре, ни копейки, твари, не заплатили . Хорошо хоть не кончили.

Старик вздохнул, и закончил:
-Такая вот херовина. Из-за одного мудака, который себя круче яиц считал, четкую операцию просрали, и парни хорошие ни за хуй полегли. Не будьте такими. Силы соизмеряйте. Головой работайте. Тогда живые, и с деньгами домой уедем.

-Уоу, не так быстро, приятель, - криво усмехнулся Джон, - Ишь, уже прибыль считает. Нам такой кусок не проглотить. Прикинь, сколько сюда слетится стервятников, когда пройдет слух о действующей электростанции? Храм тот же, торговцы эти... Придет стволов тридцать, как отмахиваться станешь? Тебя, если что, пачка голозадых мертвяков чуть не порвала только что, а там народец посурьезней будет. Опять же, куда это электричество девать? На продажу - линии прокладывать надо. Или здесь поселение основывать... Рабочих рук нужна прорва, и целая армия на охрану. А значит - деньги, и не шуточные. Которых у нас нет.
Не, забудь. А вообще, не будем делить шкуру неубитого гекко. Надо сперва насущные дела решить. Там вон в углу дырка в стене, откуда эти черти сюда пролезли. Такое за спиной нельзя оставлять. Нам туда или лезть зачищать, или завалить её к такой- то матери. Динамита мало, но если зашпуриться, может и выйдет... Потом искать нормальный выход. Потом запустим станцию, выгребем отсюда все ценное, что унести сумеем. Станцию заглушим, и уйдем. А затем, думается мне, надо будет наводочку на это место продать кому-нибудь, кто будет в силах его удержать. За хорошие деньги, конечно. Вот как я думаю.

Мельтешение внизу закончилось парой хрустких ударов, хищным ворчанием пилоножа и короткой вспышкой энергетического выстрела. Сцепившаяся в рукопашную пара оказалась в воде - один замер в неподвижности, второй бултыхался, с плеском баламутя и без того не слишком чистую жижу. Судя по реакции Кодо и Брамина, не спешивших добить выжившего, повезло Айронсу.

-Что там у вас? Целы? - окликнул Джон, продолжая обозревать панораму. Мало ли, вдруг самый хитрый гуль притаился, и ждет момента для дерзкой атаки? Не то, чтобы Смит верил в подобную возможность - такого, чтобы эти иссохшие полутрупы видели живое мясо, и не пытались тут же им полакомится, в его практике не случалось. Просто странник привык всегда оставаться на чеку - пустошь не любит ротозеев. Хотя почему не любит? Еще как любит. В хорошо прожаренном солнцем и радиацией виде, под соусом из яда и химических отходов и со свинцовой начинкой в брюхе.

Зацепившись взглядом за одно из распростертых на настиле балкончика тел, Джон вдруг вспомнил забавную историйку, слышанную им в свое время на Стрипе. Один тип уверял, что, де, у каждого дикого гуля на теле есть некая потайная полость, где тот непременно таскает какую-нибудь полезную мелочевку. Дюжину крышек, горсть патронов, стимулятор. И трупы эти следует непременно обыскивать, потому как на круг может получиться неплохая добыча. Местные остряки, естественно, тут же сделали вполне резонное предположение, где именно эта полость находится, и приступили к обсуждению подробностей того, каким образом рассказчик обнаружил сей естественный тайник, и за какой надобностью он мертвому гулю в такое место полез... Короче, гогот стоял до небес, и где именно находится потайное место по мнению автора байки, Смит так и не узнал.
Джон едва заметно улыбнулся своим воспоминаниям. Все же полнится пустошь забавными дурачками - такого напридумывают, только диву даешься...

Первый удар нанесли не как по нотам, с помарками, но все же удовлетворительно. Уйти удалось немногим, главаря положили, мирное население тоже отделалось легким испугом. Черным пятном стала гибель Гвоздя. Не зря у Старика сразу были плохие предчувствия по поводу этого тестостеронового фонтана - ярко выраженные альфа-самцы имеют обыкновение переоценивать свои силы и получать свинцовое отравление. Так и вышло. Выброшенного на ветер задатка в червонец было ужасно жалко. Ну да ладно, война есть война. Так, чтобы всё на раз-два проскочило, на долгой памяти Джаггера не случалось.

Зато с городом проблем не возникло. Когда утихли выстрелы, и народ потянулся на улицу, Дирк не увидел в глазах обывателей злобы и ненависти. Скорее наоборот, осторожный оптимизм и надежду, к которым добавилась тихая злобно-людоедская радость при виде приволоченного Альфой за ноги синьора Рамиреза с прострелянной башкой. Художества Шагала, к счастью, тоже сошли с рук. Во всяком случае, на него не перли с вилами, и не кидались с кулаками безутешные бабы, оплакивающие свою загубленную ни за что ни про что кровиночку...

После насильственной смены власти, Старик, само-собой, устроил в городке импровизированный митинг, а котором обрисовал населению геополитическую ситуацию и мировую обстановку. Разумеется, самой козырной картой стала новость о том, что Энрико Чивалдори жив-здоров, и в эмиграции печется о своих страдающих под пятой диктата подданных. Старик сразу акцентировал внимание народа на том, что его отряд действует сугубо и исключительно в интересах законного короля, с его благословения и под его контролем. Затем Дирк уверил обывателей, что никаких гонений и притеснений в захваченном поселении, равно как и преследования лиц, ранее сотрудничавших с администрацией диктатора, не будет. Наоборот, объявил он, эпоха Репрессанса осталась в прошлом. Временным управляющим делами города (до первых легитимных выборов, разумеется) была назначена Роза Гонзале Карлос, как кадр опытный и грязными делишками себя не запятнавший.
Наконец, разговор повернул на вооруженную борьбу.

-Сеньорас у кабальерос! Свободолюбивые патриоты, гордые сыны и дочери свободного Алармо! - горланил Старик как по писанному напыщенный высер, и глаза его сверкали словно два маяка справедливой революции. Сам бы себя со стороны видел - и то бы уверовал в свободу, равенство и братство, во как старался. Не впервой. Угнетенные классы это дело любят.
-Сегодня мы победили, но силы негодяя Райтмана, презревшего людские и Божьи законы, еще велики. Сколько еще ваших братьев и сестер, отцов и матерей стонут под пятой нечеловеческого, преступного режима? Сколько еще соков выжмет тиран из вашей благословенной земли? Друзья, мы не опустим оружия, пока негодяй Райтман не будет раздавлен, как жаба. Но пока нас - лишь горсть. И я обращаюсь к вам, отважным мужчинам и женщинам, непреклонным потомкам железных кокистадоров. Сегодня и сейчас мы начинаем формировать регулярную повстанческую бригаду для борьбы с диктатором - Железный Отряд Патриотов Алармо*. Вступайте в ряды Ж.О.П.А, и принесите мир и свободу своей исстрадавшейся земле!

Тут Старик резко перешел с возвышенно-пропагандистского слога на простой, доверительный:
-Мужики, вы сами все понимаете. Еще несколько лет, и Райтман страну окончательно превратит в концлагерь, в крови утопит, чтобы чемодан грязными зелеными бумажками. Мы вам шанс даем это дело прекратить, и своими руками эту гниду кончить. Не за деньги зовем воевать не за абстрактные идеи. За себя, за детей своих деритесь, если яйца на месте. Мы одни всю войну не поднимем. Вы не пойдете - дело не изладится. Каждый это понять должен. Берите в руки оружие. Мы - люди с опытом. Научим, объясним как и куда бить, чтобы из армейских пух с перьями полетел. Всё у меня. Кто не зассал - к Карло подходите, она вас зачислит.

***

Несколько часов спустя, когда с первичными задачами было покончено - пожар в казарме потушен, трофеи собраны и подсчитаны, медицинская помощь оказана, - Старик собрал свой отряд на короткое совещание, где распределил текущие задачи. Получилось так:
-Сам Джаггер, прихватив себе в помощь Амиго, собирался в плотную заняться подготовкой бойцов ополчения.
-Дагу предписывалось совершить разведывательный рейд в сторону городка Драссен, который Дирк наметил следующей целью атаки наемников.
-Шагал должен был разбираться с последствиями собственных художеств - оказывать помощь пораненным местным жителям. И чтобы ни одной жалобы!
-Ну а Жуку работы не нашлось, так что он оказался представлен самому себе.

Джаггер устало поглядел на суетящегося Амиго, и ответил ему медленно, размеренно и рассудительно, как опытный в воспитании папаша сыну-почемучке:

-Моралез, ты думаешь, я читать не умею? Или нанял тебя из любви к национальному колориту? В досье все твои сомнительные достоинства разжеваны. Когда будет надо - поможешь. Местных тиранить даже не думай. Узнаю - не обрадуешься. Это ж наш опорный пункт, нам тут хер знает сколько куковать. Ради горсти баксов аборигенов беленить - себе дороже. Мы для них должны быть как эти черти, как их бля, вжж-вжж... - Старик сделал жест, как будто размахивает чем-то, зажатым в двух руках, при этом издавая глухое жужжание - Без страха и упрека. А то выпиздят нас из страны быстрее, чем королевская рать. Понял? Все, иди и не греши.

Осмотр техники оказался не слишком утешительным - машины требовали ремонта, причем ремонта серьёзного, долгого и вдумчивого. В итоге, все, что на момент окончания схватки не могло передвигаться самостоятельно, оставалось только бросить. Изрешеченные остовы машин сдвинули с дороги, чтобы они не мешали движению колонны. Палить не стали - глядишь, орки не позарятся на гражданскую технику, и после победы Гаспар сумеет отремонтировать свое пострадавшее добро...
Зато с ранеными вышло куда как удачно. То ли костоправы планетарщиков оказались на высоте, то ли расчет риппергана крепче, чем казался на первый взгляд. В общем, как выяснилось, раны их были не так уж и страшны в сумме. Ну посекло, ну ожоги, ну контузило маленько. Ни один важный орган не задет. После оказания первой помощи, солдаты могли сразу вернуться в строй, хотя их все же переноской тяжестей и дозорами старались не утруждать.
Сразу после оказания помощи пришлось уходить в отрыв - выдвинутые на удаленные позиции посты сообщили о подозрительных шевелениях на горизонте. Орки ползли по полям хуже саранчи - быстро, неумолимо, неустанно. Для крепко сбитых зеленокожих ксеносов преодолеть пару-тройку десятков километров бегом не составляло большого труда, а их мобильные группы и вовсе проникали вглубь захватываемой территории быстрее, чем игла шприца под кожу. Снялись, начали поспешно отходить, если не сказать жестче - убегать.
Точку рандеву с отрядом Корбо переносили два раза - колонне приходилось двигаться быстро, а вот отягощенная ведомым неумелой рукой "Стражем" разведгруппа наоборот, отставала.
Наконец, соединились. Правда, Корбо был уже без "Стража". Тут уж одно к одному - когда форсировали один из оросительных каналов по мостику, Нэд неудачно сманеврировал, и зацепил ногой шагохода стойку ограждения. Машина споткнулась, удержать равновесие неумелый пилот не сумел. В итоге "Страж" под крепкую вейнкарскую брань завалился на перила ограды, проломил их, и ухнул в канал. Выдернуть машину из заполненного водой рва не было никакой возможности, равно как и уничтожить её было просто нечем. В итоге разведгруппа кое-как наспех примаскировала технику грязью и травой - авось уцелеет? - и бросилась догонять своих.

Вот так, с висящей на плечах орочьей ордой, колонна гражданских под охраной потихоньку редеющего второго взвода, продвигалась на соединение с ротой. До города Джеквилл оставалось не так уж и далеко..

Джаггер расхохотался. Неприятно, хрипло. Черный смех вороньим карканьем прокатился по затихшей в ожидании бури улице городка, разбившись на тысячу острых осколков о каменные блоки фасада департамента.
Старик снова подал голос, и в этом голосе не осталось и толики спокойствия и бесстрастия, с которыми он начал диалог. Теперь каждое слово било жестко, хлестко и отрывисто, будто кнут в умелых руках ходил по спине чернокожего раба. Дирк выплевывал слова, как "Браунинг" - пули пятидесятого калибра. Яростно, злобно.

-Слышь, хомбре! Ты, блядь, попутал, что ли? Твоя срака в моих руках, понял? Я тут с тобой рассусоливаю чисто из экономии патронов. У тебя два выбора - жить или умереть. Выходишь лапы кверху - живешь. Лезешь в залупу - умираешь. И чем, блядь, больше сложностей будет у меня на входе, тем хуже ты умрешь. Местные мне до пизды - контрактом не предусмотрено.
Короче, не еби мозги. Выходи, блядь, по хорошему - потолкуем. Жизнь гарантирую. Будешь паинькой - так, глядишь, и отпущу. Если нет - забросаю к хуям твой сарай гранатами, подорву стену С-4, и войду. И моли, блядь, Бога, чтобы ты к тому времени уже подох. Потому как иначе я с тебя спрошу. А не захочешь говорить - пальцы, блядь, острогаю под грифель карандаша. А потом местным отдам на суд и расправу. Думаю, вопросов у них к тебе накопилось.
Думай. Минуту тебе даю.

Дальнейшее общение с древней машиной несколько затруднилось по причине мгновенно поднявшегося галдежа. Вопросы посыпались со всех сторон, и голоса слились в единый, не воспринимаемый распознавателями речи шумовой фон. Что и говорить, для большинства представителей этой печальной эпохи упадка человечества, изготовленный сто лет назад говорящий компьютер представлялся чем-то вроде всеведающего оракула, владеющего тайнами бытия и мироздания. Как не спросить его о сокровенном? Ну а те, кто в темные времена сохранил в себе слабо теплящийся огонек Знания, прекрасно понимали, что электронный мозг может хранить в себе бесценные, незаменимые сведения...
В общем, равнодушным не остался никто.

Долго ли, коротко ли, а компаньоны смекнули, что задавать вопросы таки придется по очереди. Посредством короткой, но пылкой перебранки, сопровождающейся шиканьем, упреками, подозрениями и даже осторожными, не выходящими за грань приличий колкими выпадами, очередность была установлена.
Право вопрошать первым досталось Кодо, потому что его рык, сопровождаемый топаньем ногами и потрясанием кулаками, как водится, произвел на остальных должное впечатление - существовал риск, что супермутант в нетерпении просто-напросто своротит древний терминал. Великан спрашивал о двух самых любимых его племенем вещах - Создателе и добыче.
Потом к машине подступился триумвират Тачвуд-Смит-Айронс со своими скучными вопросами прикладного характера - что, где, когда...
Замыкал паломничество терпеливый и бесстрастный Брамин. Его интересы, как водится, лежали в сфере малопонятной компаньонам - не то духовных практик, не то умственных недугов.

Так они и обращались к электронной Пифии, как жрецы к алтарю полузабытого бога. И алтарь отвечал...

Жиденький огонь из кустов по пятящейся рачьим манером машине продолжался. Промахнуться мимо борта здоровущего грузовика очередью из лазгана было примерно так же сложно, как и пробить шкуру этакого механического мастодонта сим простым пехотным оружием. Лазерные лучи попадали в силуэт, но разве что пучили и пузырили грязно-красную краску на кузове и дверях, а прожигать дыры в суровых бронелистах были не в силах. В общем, машина целой и невредимой выкатилась таки за черту лесополосы, и планетарщикам оставалось только слушать быстро удаляющийся рев движка.
О да, они взяли хутор. Хоть верилось в это с трудом, но хитроумие и отвага пересилили ярость и мощь. Живых, или, во всяком случае, стоящих на ногах зеленокожих здесь не осталось, а люди были вот они, живые и здоровые. Почти все.

Приказы Корбо были просты и очевидны. Подтянуть людей с той стороны поля. Организовать наблюдение за подходами к хутору. Грехову - бороться за жизнь неудачливого Моди, единственной, но необходимой жертвы тактических планов Нэда. Остальным - искать сержанта Гарка. Или хоть его останки, если Император не сохранил жизни гусару.
В домике - ни души. Кавардак, все вверх дном. Что искали орки - сказать трудно, но будто бы каждый предмет, что показался им негож, оказался растоптан, сломан, или разбит. Как ураган прошел...

-Милорд! Взгляните! - это Зисон с улицы позвал.

Задний дворик. Зеленая пластиковая кабинка сортира, обильно перфорированная с западной стороны рваными осколочными отверстиями. Чуть поодаль - пара изрядно порубанных трупов зеленокожих подле замершего в своей "яйцекладной" позе "Стража". Все ясно - удачно легшая граната сделала свое дело. Здесь работал Грехов. Молодец. А чего тогда хотел Крылан?

Связист указывает на кабинку. Из под двери густой багровой кляксой выползает багровое пятно; каплями срывается с порога на землю густая, вязкая жидкость. Кровь.
Дверь заперта изнутри. Сломали - дело нехитрое. Оттуда безвольным мешком выпал человек в яркой, кричащей, в позументах и аксельбантах, нестандартной военной форме. Пилоты эскадронов "Стражей" - тарнианские гусары - они такие щеголи и франты... Наследники кавалерийских традиций. Издавна наособицу.
Пшеничный чуб и пышные усы - в крови. Шальные голубые глаза навыкате вперились в никуда. На теле нет живого места - кровь и фарш. В костенеющих ладонях зажаты лазпистолет и палаш. Видать, прятался в сортире, а как увидел, что подмога подошла, изготовился атаковать. Только ловкое гранатометание Грехова на корню эти планы разрушило. Медик первого отделения собственноручно прикончил гусарского сержанта, или, как они сами себя называли, поручика.
И за это, как ни крути, придется отвечать. Не говоря уже о том, что боевую машину Покойного Гарка на соединение со своими силами вести теперь стало просто-напросто некому...