Голосование за ходы

Согласно христианской философии, трудности встреченные нами в жизни — это не что иное как посланные христианским богом испытания. Согласно индуистской — расплата за деяния прошлых жизней. Кто-то верит, что он умничка и няша, а злые ублюдочные демоны ему пакостят.
Очень, кстати, самурайский взгляд.

Последователи столь разных мировоззрений сходятся в одном: преодолевать беду надо и, желательно, с крепко стиснутыми зубами. А то ненароком кусок бегемотячьего кала залетит.

И придётся долго плеваться.

День хы

В начале всего было слово,
но никто уже не помнит какое.
Поэтому придумали другое. Но забыли и его.
Сочинили ещё десяток, но все перепутали.
Потом уже каждый придумывал такое слово, которое ему нравилось и думал его и говорил и писал маркером в лифтах. Зачастую даже не одно.
Потом приходила уборщица и, оттирая стены, говорила свои слова, и они тоже были правдивы.
Как и написанные, а потом стёртые. Как и все прочие. Как и изначальное.

В этот момент стоит вспомнить, произнести, послушать такие слова как:

Вольер. Песок. кормушка. Бассейн. Бегемот.
Эти слова тянут за собой другие. Вольер тесен. Песок жёлт. Кормушка пуста. Бассейн грязен. Бегемот спит.
Спит, лёжа на пузе на пологом дне бассейна. Голова его почти на берегу, когда поднятая ветерком рябь достикает ушей, они забавно подёргиваются.
Поскрипывает цепь, на которой покачивается жёваная старая покрышка.

Школьники спускаются. Толпа рукоплещет.
Время пошло.

Будет ли бегемот думать, что "сами уйдут" и после ожёгшего плечо взмаха острой железной палкой? Расскажет ли он о христианском всепрощении? О непротивлении злу насилием?
Впрочем, история показывает, что можно говорить о всепрощении и непротивлении одновременно убивая и карая налево/направо.
История — тот ещё бегемот.
Знаком ли Лютик с ней? Как у него вообще, кхм, с бегемотихами?

Схватка закончилась, писк утих.

Сначала Шань долго и самозабвенно жрал слабо огрызающегося Егеря. Потом счастливо уткнувшись носом в клочок чьей-то шерсти блаженно валялся на пропитанных кровью опилках наслаждаясь ситуацией. Самый маленький, хлипенький, худенький, незаметный — а победил. Остался в живых. Наелся. Теперь может поспать...
А потом по...

Нет. Не осталось больше чего поесть. Не осталось совсем никого чтобы поесть. Вообще никого. Ни поиграть, ни повозиться в шутку, ни подраться всерьёз, выясняя чей длиннее. Больно. Плохо хомяку одному. Нельзя так. И ведь сам виноват и дурак. Мучает и раскаяние. Остался последний потому что убил друзей? Всё равно ведь грозит голодная смерть. Страшно до спазмов в позвоночнике.

А ведь тоже были такие же хомяки. Ничем не лучше и не хуже. Шань вспомнил каждого из них: задиристого Абдулу, эпатажного Жопобургера, отчаянного Рембо, рассудительного Радде, инертного Поггля, совсем-совсем простого Уинстона, загадочного и опасного Бельмондо, ленивого и медлительного Кейна, компанейского Моисея, хитрющего-хитрющего Джера, оказавшегося, тьфу, крысой, но всё равно замечательного хомяка Крыса, и того же скрытного, но скромного и тактичного Егеря...

Хомяки вставали перед его внутренним взором такими, какими он их помнил при жизни — деловитыми, весёлыми, мохнатыми, упитанными, с лоснящейся намытой шёрсткой и блестящими чёрными глазками. Что они бы сказали ему, если бы могли? Изгалялись бы? Обвиняли? Отвернулись? И от них никуда не деться, хоть спи, хоть кругами бегай, стоят и смотрят. Как будто судят его дела и поступки, как судят и — их как раз двенадцать — выносят приговор. А может и оправдают. Может и утешат, ободрят, скажут, что, мол, каждый на его месте поступил бы так же и не его вина? Что смерть от голода легка и тихо приходит во время сна?
Что скажут ему эти вызванные из небытия образы?

Когда ностальгические и утешающие грёзы растворились в небытие, Шань опять остался один, но более не томился этим. Был свободен он и от чувства вины, от грусти, от злости, от ненависти и жадности. Да и какая, простите, жадность? Разве ему, в его текущем состоянии нужна еда? Это было бы даже смешно, не будь он превыше чувства юмора.
Успешно преодолевший последнюю ступеньку на пусти к истинному просветлению хомячок покинул этот мир, но не стремился он вырваться из колеса сансары, а обрёл мудрость, всеведение и всеприсутствие бодхисатвы, стоящего над воплощениями и разумно взвешивающего карму воплощающихся.

И более ни один хомяк не пройдёт мимо него между смертью и новым рождением и будет он судить их дела и намерения.

Схватка закипела с новой яростью, броски хомячков ускорились, время замедлилось, опилки пошли волнами и Моисей взорвался как противоестественный гибрид бородатого ваххабита и японской камикадзы. Инстинкт, что поделаешь. Всех раскидало и оглушило, но ненадолго. Так, ущерб оценить да осознать, что хоть от иудейского хомяка ничего не осталось, зато Кейна можно жрать. Кейн, кстати, успел перед взрывом цапнуть Крыса, а следовательно тело его заражено и не столь питательно, как могло бы быть. Крыс укусил Джера, а вот Джер — Кейна, что окончательно замкнуло круг чумы боли и смерти.
И, да, Джер голодает.

Потсоянный голод, напряжённые схватки, и ни минуты, ни секунды покоя. Хомячков уже не узнать, они больше не те сообразительные умильные пухляши, коими были всего час назад, а совсем даже воплощение тупой агрессивной злоботы.
Теперь уже Кейн достал зубами Моисея. И голод наконец таки тронул зажравшегося Моисея и, неожиданно, Егеря. То ли ещё будет! Еды то как не было, так и нет.

Покушав товарища, хомячки (кроме поггля, который опять чего-то тупит) ощутили снисхождение на себя сытостной благодати, подъём сил (даже Радде, которого ни за что ни про что опять куснул за жопу Крыс) и... и прирост аппетита. Который приходит во время еды.

Кто принесёт себя в жертву во имя общего благополучия?
Шаг вперёд!
И кто успеет сделать шаг назад?

Напряжённое голодное ожидание последних суток в один миг взорвалось писком и хрипами. Со стороны могло показаться, что по клетке прокатился один огромный верещащий мохнатый шар, прокатился и.... распался. Распался обратно. Хомяки, большей частью отделавшиеся выдранными пушинками тяжело дышат, но в адекватность приходить не спешат. Не повезло только Абдуле, он не смог увернуться ни от Джера, ни от Поггля, ни от остальных покусателей. Кровь хлещет из многих открытых ран, слипшаяся шерсть торчин неаккуратными сосульками, в глазах его тоже только кровь и смерть.
Не подходи к нему, он опасен! Особенно для тех, кто ещё не знает, что такое боль.

Впрочем, если присмотреться, то и Жопобургер разодрал ухо Радде и Кейн поцарапал губу Поггля. А вот у остальных... У остальных ещё всё впереди.

Разве что все внезапно устыдятся, покаются, извинятся и будут жить дружно.

Выйдя из комнатки и спустившись на пару ступенек в темноту первого этажа, девочка с удовлетворением отметила характерный шорох за спиной. Кажется, Камбала таки вылезла из своего логова.
Так и оказалось. Кошка застыла в дверном проёме, явно ожидая, когда Маша двинется дальше. Дальше так дальше, но...
Но перил на узенькой лестнице не наблюдалось, а высота узких ступенек подвела Машу. Ррраз — и она уже лежит на полу полутёмной комнаты, с резкой болью в ушибленном лбу и ссаженных коленках. И что-то мешает повернуться, перевернуться, сесть на задницу. Мешает... Мешает мелодичное пиликанье телефона из оставленной комнаты. Это, не иначе, долгоданный мамин звонок. Обидно?
Обидно. Взяла и упала по дурацки. Вот кошка-то не упала бы. Кошка бы не расшиблась. Кошке не больно. И всё равно обидно. До холодильника, до большого и белого холодильника, до единственного светлого пятна в её текущем положении, вроде как добралась, а как его открыть и взять колбасу никаких идей. И мама, вот она мама, она стоит на лестнице и протягивает Маше звонящий телефон, и мама недостижимо далеко и высоко. Мама постояла, постояла, фыркнула — не хочешь, мол, как хочешь, и ушла наверх. Кажется, это всё-таки была не Машина мама, а какая-то другая.
Её мама никогда не оставила бы Машу в чужом доме с ужасно строгой прабабушкой, хищными зверьми и чудовищно большим, чудовищно белым и накрепко запертым холодильником. Или оставила бы? А если это не она тебя оставила, то где она?
Вот плакать, плакать получается.
— Миааау....

Разговор с кошкой вышел долгим и малоплодотворным. Камбала шипела, стоило вытянуть руку в её сторону, таращила здоровенные глазищи, выгибала спину. Но и совсем напрасным терпение не было — кошка устала от конфронтации и последний раз мявкнув юркнула под дальний секретер. Перестала считать Машу врагом номер один, подавая голос только когда девочка шумела рядом с оным секретером.

А пошуметь пришлось. Перетянутые шпагатом стопки книг оказались ужасно тяжелы, а сами книги — завёрнуты в газеты так, что надписи на обложках и не прочитать. Приходилось распаковывать, развязывать... Горький, Толстой, Салтыков-Щедрин, Сенкевич, Гашек, Чапек... У пра, если она это запакоывала, явно было много терпения и свободного времени — газеты все одного и того же марта 1988ого года, и книги, даром что завёрнутые, лежат в связках строго по порядку.
Попался и приковал внимание, неожиданно, Херриот, так что духовной пищей девочка обеспечена надолго. Приковал так, что только мысли о пище материальной и отвлекли. Можно вспомнить про пакет с курабье и парой конфет, можно Спуститься вниз и обнаружить, что бабушки нет. Можно подняться обратно и обратить внимание, что солнце уже совсем ушло из комнаты и читать в ней более неуютно — выключатель исправно щёлкает туда сюда, а вот лампочка на потолке не горит совсем.
Кстати, вязкий полуденный зной отступил, по небу бегут облака, лёгкий ветерок прияно обдувает. Можно пойти поискать пра на улице. Хотя не видать, в какое окно не смотри. Вообще никого не видать, ни на участке ни на соседних ни на дороге.

— Убъю урода, — лениво сказал Ройо и, проверив ход сабли в ножнах, пошёл таки искать сапожника. Без обуви то ему лучше к потенциальным заказчикам не соваться, не представительно как-то.
Да и дерьма в городе на порядок больше чем на просёлках, ходить по нему удовольствия мало. Можно было, конечно, свинтить обувку с одного из пленных, но в этом вопросе Ройо был щепетилен и брезглив.

Интересно, а что за кражу века замыслила Элиза? И кого тут грабить... Кроме тётки их груза? Стоит задуматься.

Проснувшись от кошмара, царь долго молился, вопрошая Господа:" Когда же это закончится? КОгда прекратятся страдания и боль?", потом же ринулся к книжным полкам и достал увесистый труд по истории Империи.
Книга кончилась наступлением комуннизма.
И тогда Иван созвал челядь и объявил:
— Волею своей, да начнётся Каоммунизм!

С мамой хорошо и уютно, совсем-совсем как всегда, как дома. Только ни на секунду не забываешь, что ты как раз не дома. Что не отщёлкнется чайник, не прошуршит по клетке Рыжик, не в родной ты квартире, а в чужом полутёмном доме и кошки здесь злые. Она ведь и маму за запястье цапнула, когда та опрометчиво ей к лицу палец поднесла, но мама вообще будто не замечает двух кровавых полос, много более глубоких, чем твоя "травма".

Чуть-чуть ещё посидели и мама взялась обратно за веник, встала, оглядыается в поисках совка. Застыла. Высокая фигура в дверях сеней стоит и давно ли там стоит — неизвестно.
— Ты, Ирка, опять за своё, не успела приехать, так всё сразу крушишь, да кошек тиранишь, — голос очень на мамин похож, но... но моложе. Мелодичнее. Глубже. Но безрадостный. Холодный.
Мама потупилась, поздоровалась:
— Здравствуйте, Зоя Афанасьевна. Мы бы предупредили, да опять у вас телефон выключен.

Значит, это именно та самая прабабушка. Одета в простой пёстрый сарафан с цветочками, на убранных в аккуратный хвост длинных волосах красная бандана (или, раз это прабабушка, не бандана, а косынка?). Легко, слишком легко наклоняется, макает в стоящее в сенях ведро сухую тряпку, расстилает, тщательно вытирает об неё босые ноги.

— С чем пожаловали? — грозно осведомляется, проходя сквозь комнату в кухонный закуток, кладёт в выдвижной ящик большие ножницы, после чего возвращается к вам. К гренадёрскому росту приложена ещё и гвардейская выправка, кажется выше мамы на целую голову.

Мама, чуть замявшись, начинает:

— Зоя Афанасьевна...

— Дочку, — первый раз посмотрела на тебя. Вот только по глубоким морщинам у рта и на лбу можно дать прабабушке больше шестидесяти. Взгляд её ещё более холоден чем голос, — оставить тут хочешь.

Не спрашивает, нет. Утверждает.

— Твою мать, — говорит малость раздражённо, с досадой, — родила один раз, теперь всю жизнь покоя нет. Ладно. Оставляй и вали отсюда.

И уже тебе:
— Ты только своих сюда не привози. А лучше вообще не рожай.

Шшшуууухх.... Шшшшшууух... шухххх... шушт... шушт... шт... шт-шт-шт-шт-шт-шт!

Получатели: Нанатазаоцукиби.
Цццу.

Ай и Эго

Страшнее атакующего длиннонога только пылающий атакующий длинноног. Потому что ломится не разбирая дороги и горе тому, кто у него на пути. В данном случае под раздачу попали вы оба. Огромный бритвенно-острый коготь наступивший на вас разделил ваше тощее и жидкое тельце строго пополам между вами. Благо еда, способная дать телу необходимые для регенерации материю и энергию, совсем рядом.

Лапидем

Когда тяжёлая каменюка падает на каменную же плиту... Предугадать, кому будет хуже достаточно сложно. Вот только дорога не живая, ей пофиг, а тебе очень плохо.

Всем

И всё громче, всё громче тот шёпот, что вы заслышали ранее:
— Третий легион, шестая фаланга, сбор у портала!

И вы знаете КТО это и КУДА он вас зовёт.

— А я и говорю, нечего котов тиранить! — торжествующим тоном провозгласила Зоя Афанасьевна и снова пошла в кухоньку. Из холодильника появилась кастрюля, на маленькой плитке с внушительным цилиндром газового баллона сбоку заплясали синие язычки.
— Что в городе нового? — спрашивает без особого интереса .
И тем же тоном, кажущимся фальшивым из-за торопливости, ответ:
— Мама в больнице, инсульт.
Как о новом диване. Или о засорившейся раковине.
Пра даже не обернулась:
— Достукалась, дурында.
— И перелом шейки бедра, — продолжила мама не обращая внимания на вердикт пра.
— Пусть свечку поставит, этому... как его там... — пра явно ждала, что мама закончит фразу, но...
— Не до шуток, Зоя Афанасьевна , — закончила твёрдо и решительно, даже чуть подняв голос.
Прабабушка даже вытащила тут же капнувший на паркет половник из кастрюли и наполовину обернулась к вам:
— Ах да, мы же чужие заблуждения уважаем... — тыркнула в сторону мамы половником, — щи будешь? А ты?
Это уже к тебе. Мама, между тем, сразу кивнула головой.
На стол легли металлические миски солидных объёмов, впрочем, далеко не полные — по половничку с половинкой в каждом — и здоровенный ломоть серого хлеба.
Пра сама подала пример, попросту оторвав себе от него кусок. Не была она и последователем того мнения, что человек лишается слуха и голоса во время еды, выспросив у мамы подробности случившегося с бабушкой Вилей несчастья. Первый раз были озвучены такие детали как падение со стула и сутки с лишним на полу без помощи и инсулина, еогда соседи только на вторую ночь обратили внимание на неумолкающий телевизор, который бабушка обещала делать после девяти вечера потише, как неутешительные прогнозы врачей, как необходимость постоянной сиделки, как отписка "Извини, всё отдали за кредит" от маминой сестры.
— Не вспоминай при мне о ней, — поморщилась пра, — без того тошно. И убери нахуй, не то ударю!
Последний резкий возглас был вызван видом денег на твоё у бабушки проживание. Замечание же о недопустимости подобной лексики в твоём присутствии пра отмела категоричным:
— Привыкнет.
И в свою очередь достала с самого верха высокого книжного шкафа стопку купюр и заставила маму их взять. А там уже пришёл срок ей собираться и выходить.
Маша веди себя хорошо, Маша слушайся бабушку...

День 1, полдень.

В автобус сели удачно. Маша сразу оккупировала место у окна, мама сунула рюкзачой битком набитый одёжей и книгами ей под ноги, прислонила к нему пакеты. Расплатилась с объёмистой кондукторшей, достала из сумочки журнал и ручку, перелистнула на недобитый в электричке кроссворд. Особого энтузиазма у Маши он не вызвал — надоели за последние три часа. Гораздо интересней смотреть в окно на незнакомый город, разительно отличающийся от столицы как пустыми тенистыми улицами, в стороны расходящимися, так и начавшимися сразу после моста через Оку (не впечатлившей абсолютно) хаотично натыканными частными домиками.

Вообще на автобусе ехать скучней, чем на электричке, не ходят по вагонам "бродячие певцы", не отвлекают от скуки извечные продавцы газет (у первого же мама купила журналку с кроссвордами, мороженого (съели аж по две штуки, первый раз в середине пути, после Наро-Фоминска, второй раз взяли уже перед самой Калугой и доедали на платформе), батареек, ручек, дурацких, "дошкольных", как выразилась мама игрушек, чудодейственных очистителей всего на свете, клея, прошёл и молодой весёлый дядька с книгами, соблазнявший Машу большой и красивой энциклопедией про животных. Маша даже обиделась на маму, категорически отказавшуюся от покупки. На целых пять минут.

Но разве можно злиться и обижаться на того, кто ждёт от тебя ответа на "разлинованного брата белки"? Мама сразу пишет только фамилии старых актёров и названия фильмов, а уж в остальном всегда ждёт, пока Маша три раза подумает.

А вот сейчас сама задумалась о чём-то. Маша даже оторвалась от окна, проверить, что это мама замолчала. А та сама смотрит в окно прижав ручку к губам. Вокруг рта грустные морщинки, в глазах тени слезинок. Это всё о бабушке.
Началось всё неделю назад, когда мамы в пять утра не оказалось дома. Тогда Маша порядком перепугалась, благо на телефон мама ответила сразу и пообещала появиться утром. Утром пообещала прибыть после обеда. В обед... Пришла домой, в итоге, только к полуночи.

Бабушке плохо. Бабушку увезли в больницу. "Инсульт". И перелом. Даже два. И сахар. А через три дня, нервных и тяжёлых, мама объявила, что Валдая в этом году не будет, что вместо него Маша отправится к прабабушке под Козельск.

Прабабушку Маша не помнит. Последние пять лет мама навещала её одна, по разным причинам откладывая и откладывая желанную деревню на следующее лето. Но всё познаётся в сравнении, деревня вместо душного города — великолепно! Деревня вместо выезда с секцией — ужасно. Но необходимость сэкономить деньги на лекарства бабушке более чем понятна.

К сожалению, так и не повидав Вилену Николаевну, по заверениям мамы немного уже поправляющуюся, невыспавшаяся Маша поехала навстречу неизвестности. Пыталась расспросить маму о прабабке, но кроме заученных фраз "Зоя Афанасьевна женщина строгая, трёх мужей пережила" и "В восемьдесят три здоровее не то что бабушки, но и меня. А всё потому что на свежем воздухе всю жизнь и не пила как все", ничего особо то и не добилась. В автобусе попробовала снова, но в руки оказались всунуты недогаданный кроссворд и ручка, а мама, спустив тёмные очки со лба, откинула голову и, кажется, задремала до самого Козельска.

Козельск, зелёный и светлый, казалось сошёл со страниц старой книги. Спрятались от жары в парке, перекусили. Мама нервничала, опасаясь, что нужный автобус уже ушёл, только по рабочим или вообще отменили, но шебутной, низенький дедок на столь же шебутной "Оке" не только предложил бюджетно подбросить до Ильинского*, но и после поездки, тесной, но быстрой и весёлой, наотрез отказался даже от запрошенных малых денег, мотивируя тем, что свои люди всегда сочтутся.

Разбитая грунтовка, по которой "мой пепелац не пройдёт, гравицаппу в гараже забыл", между душистыми полями цветущего клевера, две глубоких колеи на прямой как стрела вырубке, и начались тёмносерые халупки за трухлявыми заборами. Здоровенный рыжий беспородный пёс, с пристёгнутым к ошейнику обрывком цепи попытался было вас облаять, но едва приподнявшись плюхнулся обратно в тенёк.
Жарко.

Прабабушкин дом — вон тот, в центре, с мансардой. Самый большой в деревне. Собаки, по словам мамы, нет, так что спокойно проходите сквозь аккуратный огород к нараспашку открытой двери. Мама, пройдя сквозь "сени", а по сути такой же тамбур, только с окошечком, стучит по дверному косяку, зовёт "бабушку". Не отзывается. Проходите в полутьму дома, сбрасываете сумки с рюкзаком на потёртый диванчик. Окна завешены плотной тканью, приятная прохлада расслабляет. Хочется сесть на изящный, лёгкий даже на вид стул, выпить воды прямо из стоящего на непокрытом тёмном лакированном столе стеклянного графинчика, чему мама подала явный пример. Когда уполовиненный графин отправляется обратно на стол, на колени маме вспрыгивает пушисто-полосатая и какая-то плоская кошка. Мама аккуратно чешет ей баки и горло, ласково называет Камбалой и Рыбкой, Маша тоже тянется погладить животинку...

Спасибо Киму Аркадьевичу за его, выглядящие, порой, жестокими, но невероятно эффективные для воспитания постоянной готовности отразить атаку, неожиданные выстрелы сложенным пополам поясом в учеников! Кошка шипя встаёт на дыбы, задом отпрыгивает на стол, сбивает графинчик... И если бы Маша не отдёрнула вовремя руку, вместо капельки крови около ногтя большого пальца, всё было бы гораздо болезненней. Это не Сима, ласково бившая лапкой с убранными когтями! Это ужасный зверь, монстр с горящими глазами, выгнувший дугой спину, глухо урчащий, пятящийся и... сталкивающий задом злополучный графин со стола.
Вдребезги.

Урмо

Встающий и ругающийся демонятко не замечал подкравшегося тебя до последнего момента потому что ты измазался в грязи по самые уши, что показалось тебе хорошим знаком. Замораживающее дыхание также сработало на отлично, сковав его корпус мгновенно сконденсировавшимся льдом и приморозив короткие кривые ноги к застывшей грязи. Осталось только откуси...
Хлоп.
Нету. Был и нету. Вертишь разочарованно головой. Следы в промороженной грязи есть, а демонёнка нету. Впрочем, обескураженно повертев головой замечаешь его. Валяется на спине шагах в тридцати от тебя, подле телеги. Пытается встать.
Встретились взглядом на секунду. Тут же отводит глаза в сторону...
Хлоп.
Нету.
На этот раз обнаружился ещё дальше, в горячей луже, из которой ещё минуту назад бил столб кипящей воды.
— А ну пошёл отсюда, чмо криволапое! — орёт на тебя, погрузившись в горячую воду по самую шею, — А не то сожру твою печень!

Диесс Ахт

Попыталась спрятаться возле гейзера, но первая не выдержала температуры. Осталось только бежать, петляя, по этому полному грязи и пара полю, бежать, лавируя между столбами кипятка, бежать, пока... Пока не влетаешь в группу людей. Штук двадцать. Рылись в грязи, пока ты не плюхнулась в самую большую её лужу. Мужчины, женщины, дети. Слабые и тощие по сравнению с недавней жертвой. Смотрят на тебя затравленно, со страхом, хоть ты и в восемь раз меньше.
— Уходи, уходи, — тихо-тихо говорит ближайшая женщина, — ешь любого и уходи...
А вставший из грязи чуть поодаль подросток увидев тебя, увидев Арбера за твоей спиной поднял крик:
— Господин Дохау, Господин Дохау, дикие хуу тууууу....

Арбер

Самка завела тебя в самую гущу врагов. Еды. Человеков. Слабых и жалких, пахнущих дурно, наверняка противных на вкус, но человеков.

Марк уныло тащился вперёд по дороге. Однообразный пейзаж по сторонам осточертел ему ещё два часа назад, баллоны давили на спину, радовало одно: он наконец отделался от этой унылой доски Кэролин, задолбавшей своими вопросами. Впрочем солдат был с собой честен и признал пользу подобного разговора. Как минимум, когда он отделался от этой психологини ему стало в разы легче. Вот бы ещё быстренько найти портал, который перенесёт его обратно в город,подобная местность, в которой за каждым камнем мог прятаться...

— РАВУРАРАРАРРАВУ, — волосатая рыжая хрень прятаться не стала, бросившись прямо на него. Херриган мельком отметил, что тварь мелковата, и за её голову ему мало что дадут. Да и на обычного орангутана похожа. Когда же из-за спины монстра скользнула вторая, на этот раз белая, спина он сменил своё мнение о лёгкости предстоящего боя. Заходит с фланга... Эта тварь будет поопасней! Вон как несётся! Херриган повёл в его сторону сволом огнемёта, да будет благословлено это воистину божественное приспособление, решив просто пнуть ногой рыжую мерзко ревущую башку, на которой...

Спаси Христос! На ней языки огня! Она вся горит!

— Не страж я медсестре твоей, отрок, — устало, но не без толики пафоса ответил Яше электрик, соизволив таки на него посмотреть.
— Ну серьёзно, откуда я знаю?

Надя же, выглянув в коридор углядела сидящую на лавке фигуру в белом халате. Халат лишь накинут на плечи, рукава болтаются. Эта женщина, мелькала на третьем этаже сегодня: кажется, это была чья-то мама. Кого-то-то из палаты "маленьких", семилеток или ещё младше, так что ей должно было быть около тридцати. Но при этом, некоторые выходя на пенсию выглядели моложе, чем она сейчас. Тяжёлые морщины прорезали лицо от уголков рта вниз, под глазами набрякли большие коричневые мешки, добавить к этому застывший взгляд и не прекращающееся движение рук, она то "мыла" кисти под отсутствующей струёй воды, то теребила рукава халата.Остаться незамеченной не получилось, она вперила взгляд в Надю, прищурилась, подалась вперёд...

— На жукоголовых! — кричали усуулы, выдвигаясь на запад, — Великий Усуу желает смотреть как они умирают! Великий Усуу желает чтобы мы жили в прекрасном городе на краю пустыни! Великий Уссууууу-ууууу!

— Уууууу!!! — высокое, протяжное, — Уууууууууу!
таков боевой клич усуулов и враги в страхе бегут готовые пойти на всё, лишь бы не слышать его.

Усуулы Нгалассуллы под командованием Почти Самых Посвящённых споро дошли до Омманау и вобрав там в себя всех, кому не безразличны слова Усуу, всех кому хочется поубивать да пограбить, вместе выступили на Ножж. Они захватят этот город, захватят и будут жить там сами, назовут его, конечно, по-своему, Мбанау, "подарок", подарок судьбы народу Усуу.

А вот в Баяссулле всё по прежнему. Тамошние жители, конечно, тоже с удовольствием бы пожгли да пограбили бы, да постоянная угроза урлоков заставляет защищать свой дом, чем они и будут заниматься ближайшие годы.
А также, конечно, осваивать горы. Такие высокие, манящие. Похожие на чешую Усуу.


Тем временем в Нганассуле младшие Посвящённые, вынужденные запоминать всё нарастающий груз слов Усуу, передаваемых через Самого Посвящённого народу усуулов, и историю самого народа, начинают вязать на кожаных ремешках узелки. Маленький — просто день. Большой — хороший день. Узелок в другую сторону — плохой день. Двойной узел — день выступлений войск на Ножж.

Каким узлом они отметят день битвы за этот город?

Мырпа-лау был ленив, ленив и толст, оленя не мог нести его быстро. Его короткие ноги не бежали, его короткие руки не могли кинуть копьё. Но Мырпа-лау, стал Мырпа-банхы не в двадцать лет, а в четырнадцать, потому что уже тогда был лучшим воином и охотником стойбища.
Потому что хоть он и был ленив и толст, но коснулась его длань Сарлаана.
Потому что он придумал натягивать верёвку из оленьих кишок на согнутую палку, потому что его копья летали дальше всех и разили цель без промаха.
Может, правда, поэтому то он и стал ленив и толст?


— Это не снежная росомаха, — устало повторял Чолду-лау, — это псц, он в пять раз мягче и в два раза теплее, за эту шкуру я хочу десять рук наконечников для копий.

Синемордые (так их Чолду, конечно, нахывал только в мыслях, а то ведь и в лицо огнём дыхнуть могут!) разочарованно шипели, воротили морду от таинственного псц и уходили к другому гостю, приехавшему не с маленькой связкой белых шкурок, а привёзшему целый караван оленя, навьюченных тюками оленных же кож. Простых, дешёвых, и...
И так хочется себе хоть клочок чудесного белого меха!

Его купит, конечно, вождь и самой красивой невестой на празднике весны будет именно его дочь, а остальные будут завидовать. И на следующий год чудесный воротник с чудесным белым мехом захочет себе каждая. А через десять — уже не двое рисковых парней, поедут в гости к ящерам, а не меньше тридцати.

Логово Баки

Шерсть на загривке встала дыбом, зрачки расширились заняв всю радужку, длинный хвост с кисточкой противовеса подрагивал...
Где-то здесь... Где-то здесь... Вот за этим ящи...
Бах! Хедшот! Бах! Даблхедшот! Зигзагообразный распрыг к трофеям, меняем импульсную пушку на дробовик третьему... Бах! Триплкилл!
Методичное дынь-дынь-дынь катящейся по лестнице гранаты, срочно под мостик...
Тонкие пальцы пробежали по клавиатуре,
— Алау-ё-бака-бака! — рассмеялась Бака в микрофон, что не значило совершенно ничего, помимо презения к кемпящим на базе тиммейтам, — Го зачистим подва...
Что-то не так. Эфир не должен быть таким пустым! Картинка... Картинка должна двигаться!
— Твою печальную мамашу по самые плечи в манную кашу, — обиженно буркнула Бака дотягиваясь ногой до кнопки "резет" на системнике.
Вот всегда так. В самый ответственный момент. Бака задумчиво ухватила себя за левый, крупный, невнимательно морфированный клык и потянула туда-сюда. Почему этот компьютер считает себя вправе портить ей такой замечательный выходной?! Сегодня даже Ня не был таким занудой как обычно, даже не стал заглядывать за компьютерный стол и ругать её за сброшенные туда фантики. Вот неужели он не понимает, что на столе они мешаются?
Белые строчки таблицы биоса сменились тёмным экраном.
Бака нетерпеливо пошевелила пальцами. Конечно, немного комично — чёрная и мохнатая (это компромисс между требованием Ня носить приличную одежду и вечной ленью одеваться и раздеваться) маленькая (не сказать что совсем, килограммов 35 в ней будет, но меньше тело — быстрее проходят нервные импульсы, быстрее реакция. Больше фрагов. Чит, конечно, но в таком случае каждый ребёнок — читер) Бака, и длинные тонкие девичьи пальцы. Такими удобно охватывать всю клавиатуру.

Конечно, когда Бака первый раз морфировалась, коллеги в институте выпали в полный осадок, но помалу привыкли. Тем более что она теперь живая реклама их кафедры, и даже сама Принцесса в пятницу, посетив институт, заметила именно её. Но сегодня она не на работе. Сегодня выходной и она намерена провести его с толком: выйти в топ лигу и подать заявку на оффлайн чемпионат, грядущий уже через три недели.

А проклятый компьютер не грузится! Бака зашипела от ярости и снова тыркнула на "резет".
Потом ещё. И ещё.
А потом чёртов ящик вообще перестал на эту кнопку реагировать.

Под общий хохот Влау-лау на четвереньках выполз из ручья, размазывая по лицу кровавые сопли.
— Что, великий вождь, — издевательским тоном произнёс Йука Ползуба, — где твои племена, где твои всадники? Где их копья?
— Тихо! — притворно испугавшись перебил его Петыныс, — кажется я слышу их топот!
Все снова рассмеялись пуще прежнего. А отсмаркивающийся на берегу мокрый мальчишка... Мальчишка не стал ждать пока он будет вождём, не стал ждать, пока объединит племена.

Притворно смотря в сторону он поднялся по песчаной насыпи.

— Куда Вы, Старейший, — изгалялись обидчики, — неужели вы оби...

Проходя мимо Йуки худенький мальчик неожиданно резко рванул назад, кубарем скатился с толстяком по склону и, чудом оказавшись сверху, принялся молотить того кулаками и будет молотить пока и тот не заплачет кровавыми слезами.

Потому что племена племенами, а уважать его эти лемминги начнут уже сейчас.



————————


— Расседлал ли ты оленя, Тынну-лау, привязал ли его за пригорком, Тынну-лау, воткнуто ли в снег твоё копьё? — чуть слышно, едва размыкая губы произнёс изборожденный морщинами старик, сидевший скрестив ноги на оленьей шкуре.
— Моё копьё при мне, — отвечал ему звонкий, весёлый голос, — мой олень ждёт у малой яранги, готовый нести меня быстрее ветра!
В неверном свете тлеющего фитиля угадывался стройный юношеский силуэт.
— Опусти же голос, повернись и войди же снова честно, как гость, поклонись жившим ранее, — тут старик первый раз шевелюнулся, отдав дань уважения предкам кивком в сторону заката, — принеся да...
— Я пришёл убить тебя, Хыору, — опустил уважительный суффикс презрительно бросил юноша, не двигаясь, впрочем с места, — я не буду дарить тебе ни рог, ни мех, ни дерево, ни мяса, ни жира.
Но не опустил копья, не сделал шага вперёд.
— Ты убил меня Тынну-лау, — устало и медленно проговорил шаман, — ты намотал на копьё мои кишки, мою кровь лакают собаки, а моё предсмертное проклятие лишено силы.
Только тут юноша изменил позу, выдохнув и расслабившись, споро надел висящие на подвязках рукавицы, развернулся и вышел из жилища.

Старик вернулся к кропотливому выскабливанию песцовой шкурки, а Тынну-лау вернётся в стойбище и объявит, что шаман ныне в стране вечных звёзд и крылатых оленей. Назавтра, когда ненамеренная ложь вскроется, сородичи убьют возжелавшего славы юнца и забудут его имя.

Память о словах и деяниях Хыюру-банхы будет жить в веках, ведь он был в стране Сарлаана и вернулся говорив с ним, принеся луораветланам Правила и Инструкции, став Первым Ответственным за всех луораветланов, перед лицом Холодного Старца. Ответственным за Соблюдение и Исполнение.

Половину жизни провёл старый шаман следил за постройкой Круга Смерти и Памяти из привезённых со всех концов тундры черепов тех, кто жил соблюдая и исполняя. Каждый станет частью Круга, частью Храма, каждого будут помнить.

Кроме таких как Тынну-лау. Их убьют в спину и скормят вечно голодным псам.
Ибо нефиг.

— Фу, мерзота! — выразил своё отношение к желеобразному противнику Степан и за отсутствием вменяемого оружия пошёл пинать оного противника ногой с размаху так, как его могли бы научить монахи-даосы в школе при храме Спящего Дракона.

После нехитрого подсчёта голосов Юлианна принялась за методичную и качественную проверку нового Старшего Помощника, столь методичную и качественную, что все, привыкнув за последние дни к крови и крикам, успели даже заснуть к моменту оглашения вердикта:
— Стопроцентный человек! — объявила Юлианна, положила Старшего Помощника спать в биованну и отдала бластер Учёному.

Разрубил. Успел удивиться крепости костей в руке старика. Успел понять, что это не рука и не кость были, а мягкое золото скипетра. Успел осознать, что сейчас что-то будет.
А больше ничего в этой жизни не успел.

Огонь вскипятил тебя изнутри и вырвался наружу через опромметчиво вскрытое твоим противником горло. Она горит. Она, знаешь ты, горит, катается по полу башни в тщетных попытках сбить пламя, заживо горит, крича от боли.
Это знание отвлекает тебя от ужаса неминуемой смерти и заработанного тобой отвратительного посмертия.

Осознал Бо свой косяк и запечалился и добавил Уруну свойство Кэфир притягивать, да вокруг себя закручивать. И сгустился Кэфир вокруг Уруна, и не стал боле распространяться. А поскольку и Ерый и твари Л. и Войны Кэфир уничтожали и ели, пришлось Бо поднапрячься и нового Кэфиру из себя исторгнуть. Нежного, белого, с хлопьями.
Л. же создал Почтампт и Ерый создал Мораль и туда сюда их гоняют. Забавно. Ерый ещё кроме того своего Астрофлейма Кэфиром кормит, Астрофлейм тошнит, привыкший только от Уруна и Их питаться. Тошнит, давится, но ест. Бедный.
Война же с Псом играется и Пёс Чёрному Улей строит. Облагораживает. Вычистил Кэфир, очистил его, назвал Атмосферой. Всё бы хорошо, но всё равно холодно в Улье и скучно, ведь Пса Доминатор позвал и заставил научить себя творить всякое, потому что раньше не умел. Пёс повиновался и в Улей более возвращаться не спешит, прилип к Свету Астрофлейма. Свет, кстати, Псу нравится, Свет тёплый и добрый, а в Улье холодно, Атмосфера безжизненная и только Чёрный сидит один.

Бо, глазами и ложноножками попеременно хлопая, в свете Уруна нежась, странного возжелал и испустил из себя Кэфир, мутный и текучий, расползающийся, что будет вместо Великого Ничто. И теперь каждое движение оставляет след и можно его услышать, Кэфир всё помнит и может всё рассказать.
И Пёс Войны, что создан Войной для Чёрного, в Кэфире летает крыльями, но скорее плавниками плавает, потому что Кэфир пока ещё густой. Живут, к слову, Чёрный с Псом Войны в специальном Улье, и им там хорошо вместе, хоть и заполнен Улей Кэфиром, а не Атмосферой, на которую способностей к Творению у Войны не хватило.
Л. породил Злату, Злату с Синевой, Злата в Синеве, не в Кэфире, чистая, светлая, честная, сильная. Злата — творец, Злата — добро. Злата Синеву почти сама себе сделала, Л. только подсказал.
Ерый же увидел, что от Уруна всем хорошо и сделал ещё и Нихиль, от которого всем плохо. Уравновесил. И Астрофлейма создал из Уруна, Астрофлейма охраняющего Урун, Астрофлейма хитрого, Астрофлейма умного. Астрофлейм не желал от Уруна зависеть, отколупал кусочек, с собой в Кэфире таскает, греется. Кэфир же бурлит.
Доминатор же глядит на Астрофлейма и Свет его и хохочет.

Явившись в великое ничто Война создал Чёрного, как Великое Ничто, и быстрое, как сам Война, опасного и любопытного. Чёрный, явившись, ничего творить не стал, но не стал и разрушать, лишь глядел на рождение всего с любопытством, учась мудрости у великих Сущностей.
А поучиться было чему: Ерый, свернув силу в шар, зажёг её, явив Урун, яркий и тёплый, что светит всем и для всех. И сразу все увидели, что Война — отвратителен, Чёрный — страшен, а Ерый, нагревшийся об Урун — зелёный, хороший, тёплый.
Л же создал Червочервя и Первокамень, на котором Червочервь мог резвиться привольно, но нарушен был замысел Творца, когда Червочервь сожрал Первокамень, будто так и надо, и теперь ему резвиться негде и страдает он неимоверно и от того, что Первокамня нет, и от того, что Творца разочаровал. Увы ему. Только Доминатору не жалко Червочервя, он хохочет глядя на жалкую тварь и его создателя.
В свою очередь, Бо самокопанием балуется, пытается силы скопить, смотрит по сторонам с любопытством, как страшная тварь Чёрный, и тоже ничего полезного в мир не несёт и вредного тоже не несёт.
Его право.

Идея

В начале времен
не было в мире
ни песка, ни моря,
ни волн холодных.
Земли еще не было
и небосвода,
бездна зияла,
трава не росла.

В бескрайней пустоте, посреди Великого Ничто, некоторым образом зародилось несколько Сущностей, обладающих сознанием, определённым могуществом и некоторыми способностями к Творению всякого, как напрямую из ничто, так и из ничто уже переработанного в нечто, к управлению своими и чужими Творениями и вообще уничтожению их. Также всем Сущностям известно, что быть сильным и могущественным это хорошо, а слабым и жалким — плохо, а следовательно нужно стать самым сильным и могущественным, что и будет целью игры.

Нисходит тогда
мира владыка,
правящий всем
властелин могучий.

Монета. Жаль в пластике, жаль не провести пальцем по ребристому гурту, не почуствовать холод метала. 25 лет полёта человека в космос. Простое, доброе лицо Юры. Гордый силуэт ракеты. Космос, космос, космос. Хочу в космос. Смотреть в иллюминатор в невесомости летать. Старое, наивное, детское, подзабытое увлечение. Но своё. Не отнять.
А ещё автобусный билетик мятый. Серия УЭ-033 номер 510402, зелёненький, 12 руб. Это Калиниград. Это солёный воздух, это пронизывающий холодный ветер, это серые дожди. Это унылый как само мироздание военный лазарет. Это ноющая боль, это костыль, это... это он ехал выписанный в порт и душа его пела.
А то тоска же совсем!
А бита хороша! Взвесил, покрутил в руке. Хороша!
- Точно убивать будут, - сказал с плохо скрываемым удовлетворением, - пытаться.
И в лифт, да.

Попытка подкупа, в итоге, удалась: девица высунулась из-за своего угла чуть ли не целиком и на тебя оскорблённо смотрит. Мало бросил, наверно.

Быстрым шагом, да что там... почти бегом ты пересекла странное место, в котором вместо земли была волнистая полупрозрачная корка. Стена, бывшая от тебя по правую руку, сошла здесь на нет, дорогу в пустошь, во всём подобную той, которую ты уже пересекала по пути к городу. По левую же сторону от тебя лежала вымощенная булыжником площадь, примечательная лишь скульптурной группой в центре, за которой лежали городские кварталы и парк. Парк — ближе к храму, а кварталы ближе к твоей цели.
Скользнув в ворота большого "сарая", ты поняла, что называть так его несколько опрометчиво. Высокое. чистое, достаточно светлое — в потолке три ровных ряда люков, внутренее помещение было уставлено металлическими бочками в три обхвата с трубами, тянущимися, собственно, к люкам.

И тут ты не одна... ой как не одна! Шум, ссора, драка! Высокий светловолосый парень в яркой, кричаще красной куртке и тёмной юбке гонялся за какими-то замотанными в тряпки так, что напоминали скорее мячики, а не живых существ, коротышками ростом ему в пупок и разрубал их саблей строго пополам.

Потом же встретился лбом с одной из бочек и рухнул на спину, выпустив оружие. Коротышки, не будь дураки, отодвинули от него саблю и резко собрались вокруг него лежачего с целью гневно погалдеть в количестве пяти штук. Вот шестой подошёл и гневно загалдел на всех собравшихся.

А ты стоишь себе в уголке и никто тебя не замечает.
Вот, кстати, если ты не в те ворота, через которые зашла выйдешь, а вон в те, то окажешься уже на площади со скульптурами, если чуть подальше — то на тех улочках, что поближе, которые узенькие и крыши на них ещё уже, чуть не смыкаются же, если же вообще насквозь пройдёшь, то чёрт его знает куда.

— Тебе не ходить сюда, Жаррах! — ярился здоровенный криворогий штир, стуча себя по груди головкой не иначе как штировой же берцовой кости.
— Не тебе говорить мне, куда мне ходить, Явдар! — густо поросший тёмным волосом оппонент был ниже на два пальца, но шире в груди и вооружён острым куском дерева, — я ходил здесь ещё когда у тебя на голове не было этих бугорков!

Вот про бугорки он, конечно, покривил душой. Оба рога Явдара были покрыты засечками в знак побед не менее густо, чем его собственные.

— Я сломаю тебе ноги и тебя оттрахает вся моя стая, — продолжал вербальное насилие Жаррах, — вплоть до последнего безрогого кастрата! Я буду глумиться над тобой пока ты будешь умолять меня о смерти как Аску, Чёрный Козёл Пустошей, глумился над твоей матерью, родившей такое убожество!

Явдар, несколько смущённый и потерявший нить беседы, тем не менее стоял на своём. Оно и проще было, конечно. У него за спиной двое взослых сыновей, а у Жарраха взрослый лишь один, а двое лишь пряморогие подростки.

— Ты не пройдёшь! — твёрдо сказал он и, чуть пригнувшись, отвёл импровизированную дубину назад.

Жаррах посмотрел-посмотрел на него, взрыхлил было копытом землю, но уже более мирно сказал:
— Будь ты проклят, кролий выпердыш, поедатель нечистот, — и оружие опустил.
— Буду! — неожиданно весело отозвался Явдар, — как и ты, кусок блевотины, жалкое зрелище.

И пошёл к сыновьям. Сыновья же, недожидаясь одаривания тумаками, резко засуетились и заорали на успевших разбрестись баб, детей и лиц ним приравненным.

— Шевелитесь сучки! До захода надо быть у скалы Клыка, — подкрепляя крики ударами плетей и острыми копытами.

Был доволен Явдар. Он снова опустил перед всеми Жарраха, некогда по праву отца бившего его палкой по многу раз в день.
Был доволен Жаррах. Он услышал, куда собирается род Явдара и после заката тоже побежит туда. Убьёт его, сделает женщин — своими женщинами, а сыновей — своими сыновьями.

Наивный старый дурак же.

И стали аскаскаты натягивать шкуры не на ветви эйры, а на свои кости, и крепкая кожа керра защищала тела бойцов.
И были среди аскаскатов Непримиримые и аводилиони ужас на врага маскамиживотных и пылающими факелами и горела саванна и горел хрусовник.
И снова шли на закат великие армии.
Шли убивать.


Получатели: Аску Аску`нарьят.

И были воздвигнуты в Саамии стены из камня и хрен кто туда пройдёт.

И всё чаще и всё больше, взяв на охоте самку с детёнышами аскакаскатне резал их на месте, а тащил с собой в стойбище и всё больше авусов подрастало рядом с людьми, для того тчобы зарезать их потом.
И всё чаще и чаще получалось так, что авусы успевали вырастать несъеденные и принести свой приплод, доверчиво тыркающийся мягкими губами в руки баловавших их переспелыми ягодами лозы женщин и детей.
И всё больше мужчин задумывались над тем, что авус на просторах далеко и не факт, а который тут, у стойбища, никуда не денется. А почёт, уважение... Большая ли заслуга пристрелить беззащитного авуса? Много почётней оборонить свой посёлок, своих женщин, детей и авусов от лютого хищника. От чешуйчатого керра, от быстроногого, но тупого, кузьки.
Много удобнее в итоге получилось. Мясо в посёлке, в стойбище, теперь не когда удалось, а когда понадобилось. И не какое получилось, а молодого зверя, откормленного и свежее. И в шкурах меньше дырок и жирное молоко авусов пьют теперь даже взрослые аскаскаты потому что вкусно же.

Так научились аскаскаты разводить авусов и Старший говорил, что угодно это Аску Аску’нарьяту, потому что больше времени аскаскат проводит дома, с семьёй, с любимыми, а не носится как угорелый по пустоши голодный и босый. Вот возникающие споры за пастбища ему не нравятся и решать их будут Братья, к Старшему приближенные, а не кулаки и, упаси Аску, оружие.

Можно было с тех пор живого авуса обменять на всё, что пожелаешь и каждый был рад, авуса заполучив в обмен на результат труда своего кустарного.

И продолжался священный вечный поход на проклятых чернорылых домов посмевших еще и построить свой мерзкий город на Равнинах Первого Зерна, где Аску посадил самый первый куст сладкой лозы.

Старший поведет армии аскаскатов Ватииланы и Саамиии на запад и на север и город закроет тьма стрел и все сопротивляющиеся будут заколоты, а кто сдастся того тоже зарежут.

В Саамиии же велением Старшего будет построен храм Аску Пинкаана. Великий храм великого бога посвященный великому его творению. И не будет ни один аскаскат охотиться на этих прекрасных и умных птиц и даже подкармливать, особенно у храма, на счастье чтобы.

А еще устами Старшего скажет Аску, что мореплаватели угодгы ему и намекнет, что стоит торговать с теми авусами, получая взамен лодки, позволящие доплыть до всех северных островов.

Получатели: Аску Аску`нарьят.

И явился как-то Сарлаан к Ответственному не один, а с фотокарточкой и сказал тому:
— Это Нєроє, осознал?
И бил того по лицу кулаком, пока тот не осознал, что на фотокарточке Нєроє и она теперь за Сарлаана и ходил в те дни по землям луораветлавнов большой псц и все эту новость осознавали с трудом.

И действительно, перестал Сарлаан ходить по миру, решив таки попробовать путь конечной смерти применимо к самому себе.

Говорят, что взрослеет человек не от количества прожитых лет, а от количества пережитых ситуаций. Глядя на Аску Аску’нарьят трудно было с этим утверждением не согласиться. Бывший царевич, обласканный всеми, привыкший к повиновению, с молоком матери впитавший умение повелевать за первые 17 своих лет ни с чем, что могло бы заставить его повзрослеть не встречался.
Даже затеянная отцом война и та стала лишь очередным развлечением и состязанием, в котором он привычно оказался первым, привычно не заметив фор и уступок.

Обретение божественности и уход в иной мир стали для Аску ударом. Страшным ударом. Создав Лозу для наполнения своего рога и поиграв с птичками молодой бог... заскучал. Заскучал натолько отчаянно, что мог бы сойти с ума. Ходил по берегу, кидал в воду камни, наблюдая за мокрицами. Учил тафити словам грязным и пошлым, ходил по воде, ловил голыми руками рыб, отпускал живьём, начерта ему эта рыба?

Представляете, что это такое, коротать долгие тысячи лет до следующей возможности изменить что-нибудь в этом мире пустом и сером. Вы пробовали сходить с ребёнком ко врачу и отсидеть пятнадцатиминутную очередь?
А тут действительно тысячи и тысячи. Лет.
Аску подниался на горы, тонул в болотах, отбивал твёрдами камнями на скалах картинки весёлого и непристойного содержания. Ему было ОЧЕНЬ скучно.

Когда же боги, наконец, смогли создать разумных, они спасли его он этой скуки. Лет эдак на тридцать. На сорок. Потом же всё снова приелось. Приелись однообразные лица, надоело твердить им одно и то же.

Он их даже немного возненавидел. И, чтобы не доводить до греха посутпил так, как всегда поступал в таких случаях его отец. Нашёл виновных. Создал виновных.

Таких, что прям даже непонятно за что. Взяв за основу обычного аскастката он смешал его с авусом и получившуюся тварь назвал штиром. Темнокожие, покрытые редкими, но длинными и жёсткими чёрными волосами, имеющие на ногах не ступни с пальцами, а натуральные копыта, и кроме волос и ушей авусовых ещё и два рога кривых на голове у них.

Отчасти. конечно, смилостивился над ними Аску, дав им возможность откусить, проглотить и переварить всё, что съедобно, увеличив аскаскатовые челюсти, и зрение дал им такое, чтобы хищников не бояться по ночам, и теперь глаза их красного, а не синего цвета.

И стал Аску к ним приходить в моменты плохого настроения, убивать самых добрых и хороших, на аскаскатов похожих, истязая и измываясь и научил их всему плохому, чему мог бывший царский сын научить. И жили штиры во тьме страха и ненависти и друг к другу относились соответственно.

А сбросив среди штиров усталость вновь приходил он к аскаскатов и элинам и был с ними мил, добр и приветлив.

И пришёл Аску туда, где когда-то посадил первое зерно Лозы и привёл за собой людей, прекрасных внешне и внутренне, высоких, статных, светловолосых, голубоглазых и так и оставил их там.

И с тех пор живут на полуострове Первого Зерна и в Узком Месте люди Копья, называющие себя так, потому что из водного бамбука делают себе оружие длинное и колющее и бьют им авусов и ночных дьяволов и кузек, если повезёт, и даже бегимов со злобусами, если много и сильно смелые. А ещё они, конечно, плоды эйры и ягоды лозы любят. И вообще всё, что переварить можно, в рот тащат, дикий же народ если честно.

Как и их создатель, редко унылят и печалятся, всё больше оптимистично радостны и веселы, при том дружелюбны, добры и сострадательны друг к другу и не только. Способны видеть и ценить красоту окружающего мира, волшебность его изменчивости, и стремятся сохранить и преумножить их всеми доступными способами, от резьбы по кости до слагания эпических саг.

— "Из"? — недоумевающе хмыкнул Сарлаан, — И из чего же мне их создавать то? Из снега?

Из снега творить не хотелось, но таки пришлось. Сарлаан сбросил кухлянку и, оставшись с голым торсом, принялся за работу. Сначала получалось не очень, потом втянулся. К сотому вылепленному выработался навык, к тысячному пришёл профессионализм, к третьей тысяче прорезалось настоящее мастерство, а после десяти тысяч он всерьёз стал подумывать о добавлении приставки "гений снеговиков".
Слепив же необходимое количество бог оглнулся и с разочарованием заметил, что любопытный и любознательный П. всё это время ходил за ним, и вкладывать кусочки живых душ, оживлять тех. к кому уже пришёл псц ему стало как-то зазорно.
— Кыш! — шуганул он отбившегося от рук аватара, — К остальным приходи, к нашим не ходи, пока не сказано.

Хитрый пушистый зверь согласно кивнул и собрался было идти отращивать жабры, чтобы приходить к Первым, но тут Сарлаану пришла идея:

— А вот стой раз-два! Ну-ка давай-ка сам и поработаешь!

Открыл пасть П., высунул розовый язык насмешливо и явилась в мир толпа народу дикого, борзого, агрессивного. А сам П. принял облик одного из них, смуглых и нестриженых, и затерялся в толпе, чтобы Сарлаан ноги не повыдергал, все пять.

Потому что отличалась свежесозданная раса не только выносливостью, достаточной для жизни на ледяных равнинах, не только упёртостью, чтобы жить именно там, а ещё и презрением к смерти.

— Это вы у меня ещё попляшете, — разорялся расерженный бог, — вы меня ещё об эвтаназии попросите!

Но было уже поздно. Потом же, когда утихомирился, выбрал человечка побойчее, дёрнул его в сторону и сказал буквально следующее:
— Ответственным будешь. Осознал? Молодец. Завтра зайдёшь, доложишь, что тут да как.

Потом скоренько обьяснил народу, что такое зверь оленя и как с ним управляться, как его пасти, как запрягать, что с него можно получить и прочие нюансы и пошёл кухлянку оставленную там, в начале линии разваленных снеговиков, искать.
А то холодно же.

— В недобром слове несравним ты, Хелес, — хмыкнул Аску, принёсший зачем-то на вершину Топ-полемея живого пинкаана.
Птица бестолково озиралась по сторонам, порывалась орать дурным голосом, но бог заботливо успокаивал её, держа как младенцев держат нерадивые отцы, только головой вверх.

— Ведь если бы кто-нибудь превосходил тебя в этом, то богом злословия стал бы уже он, тебе же остались бы лишь мужеложцы и прочая нечистоплотная нечисть.

Потом же чуть ли не насильно всучил Злоязыкому пинкаана, уже уставшего, впрочем вырываться.

— Поздравим же Хелеса с победой в соревновании, ты заслужил этот приз и ни в чём этой птице не отказывай!

Сам же пошёл купаться.

Железный, собиравшийся было лениво схохмить, услышав слова Велина резко скинул с себя сонную одурь, распахнул узкую створку окна, встал на одно колено, положив руки с пп на подоконник и прицелился в минивэн, туда, где за тонированными стёклами и листами металла предполагалась магнитола.

Потом же задумался, может стоит расстрелять пидораса, даже если к некроманту отношенья не имеют?

— А, кто чего? — недовольно завертел головой Аску Аску'нарьят и, вникнув в проблему, поражённо раскрыл глаза, удивлённо протянул, — Алей, ты что, теперь бог нищих попрошаек? Ай-яй-яй тебе, ай-яй-яй.

Впрочем, 2БС он в золочёный шлем Алея таки кинул, ему не жалко же.

К началу третьей тысячи лет Сарлаан Сэй окончательно заскучал. Даже склоки кооллег-богов более не могли его порадовать. И решил тогда бог Смерти проблему кардинально:
Взял свою депрессию и скуку, оторвал от себя, скатал в ком, добавил презрения ко всему суетному и два огромных крыла, потом...

Когда работа была завершена, Сарлаан Сэй закинул получившегося ледяного вирма так высоко, как только мог и с тех пор над миром летает олицетворение тоски и уныния и имя ему Тсондох-Сызеб.

Сам же бог Смерти, избавившись от отравляющего негатива, снова бодр и деятелен.

Вновь бодрый и деятельный Сарлаан Сэй проявился там, где лоза перебиралась на Аустралис и задумался на тему того, что слишком много пустынь делает Аши и надо его, наверно, умертвить. Всё равно же он старый и ему всё равно.

Но пока запись в его Десноте не сработала, пришлось останавливать распространение пустыни своими руками. На месте каменистой пустоши Бог Смерти вырыл широкий канал и поддавшись ностальгии посадил кувшинки. Только не обычные, конечно, а побольше.

Увлёкшись же поселил там и простых рыб, у Селена наворованных, и акул и кашалотов и даже кракенов и змеев морских.
И всех помногу! Чтобы никто не то чтобы переплыть воду не думал, а посмотреть на неё боялся.

Когда откапали своё последние ноябрьские дожди и землю сковали неожиданно суровые морозы, в императорских провинциях, под Эскерольдом, под Липишем, под Нирном, под Конвеллом и Уэллендорфом не осталось ни одного захватчика.
Началось всё, конечно, с одномоментного исчезновения армии Дефта, что означало практически полную потерю магической поддержки. Без неё дарсийцам и оркам штурмовать Эскерольд, забрасывая имперцев трупами, почему-то резко расхотелось.
Орда спешно отступала на юг, грабя по второму разу захваченные недавними союзниками-дарсийцами города, сжигая недосожжённые замки. Обогнать зиму у орков не получилось, но в целом поход оказался весьма и весьма удачным. Прибыльным. Началом орочьей государственности даже стал, хотя демон её знает, переживёт ли она Азарага, Большого Эркахана, хотя бы на пару лет.
Следующим летом, четырнадцатилетний Стефан Первый прошёлся с войском аж до самого Фета и принудил к вассальной клятве всё, что не сжёг, что стало концом Дарсийского Союза.

К слову о пожарах. Дефт было решено восстановить не на старом месте, а уже в предгорьях Сибилл, в полутора сотнях вёрст от старого пепелища. Скрипя зубами, Верхховный Совет согласился на предложенные Императором условия.

Да. Император. Широким жестом он пожаловал бывшему Регенту одну из северных провинций, отправив того, таким образом на пенсию. На север же переселился и лишённый должности Гальвус.
Новым Верховным стать пока никому Стефан не предложил. Кто знает, может рано или поздно эту должность займёт Рэм Репей? С ним, кстати, сгоревшую в конце ноября на старом северном тракте таверну никто не связывает, что, наверно, хорошо.

Остальным же персонажам этой истории вряд ли удастся мелькнуть в исторических хрониках. Мастер меча с учеником ушли куда-то в северную глушь, Кигельбургер возвращаясь в Эскерольд простудился, слёг и умер не приходя в сознание через неделю. Мать была безутешна.

Друид же возвратилась в пущу и была там очищена от демонической скверны полностью. Но больше она, ставшая среди эльфов некоторого рода знаменитостью, на земли людей не ступала.

Хеппи энд, ага.

— Что же вы, Чебу, таблетку свою на пол роняете? — возмутился Рилд, показывая пальцем на оброненную Чебу таблетку, — вы не хотите быть счастливым? Это идёт вразрез с доктринами нашего Друга-Компьютера и попахивает сами знаете чем. Блэйк, занесите это в протокол.

После чего посмотрел на заляпанный жилет униформы и грустно вздохнул. Ну да ничего страшного. Зато Дэнни будет счастлив.

— Дэнни, держите! — Рилд споро надул, завязал горлышко узлом и потянул товарищу воздушный шарик, — Я рад, что вы счастливы! И я счастлив! И даже Блэйк счастлив! Слава Другу-Компьютеру!

Специалисту по коммуникациям достался очередной шарик, и следующий, уже надутый, достанется...


Получатели: Рилд-R-OHO-1.

— Ультралиииск!!! — радостно заорал Юджин и с места рванул в заросли! — Дайте двух!

Зачем ему нужен был ультралиск он вербализовать не мог, но спокойно сидеть и молчать, когда там такая-то охрененная хреновина как ультралиск, в которую стрелять он не мог.

Это же ультралиск!
Не понятно разве? Уль-тра-лиск!!!

Уррааа!!!

И Юджин будет первым, кто завалит ультралиска сегодня!

Вот бы ещё в прицел всякая мелочь не лезла, было бы вообще здорово.

Сидя на своей льдине задумался Сарлаан Сэй, что он тут ходит туда-сюда, сезонность обеспечивает, а всё бестолку. Эффекта от его действий ноль. И даже не тот абсолютный ноль, которым он себе льдину заморозил, а полный и трансцендентный как дырка от бублика.

Нет, решил Сарлаан Сэй, он не хочет дырку, он хочет бублик.

Что хочет соединить правый конец мира с левым, а верхний с нижним. Загрустил, осознав, что в таком случае не будет концов у мира, что идёт это вразрез с его мировоззрением.

Поступиться этим, основополагающим, принципом бог не мог, от идеи тороидального мира отказался, но свою льдину на всякий случай в Конец Мира переименовал.

———

Погрустневший, но не сдающийся Сарлаан Сэй посмотрел на материальный мир и ему надоело. От скуки н засунул левый указательный палец в правую ноздрю по локоть и щедро размазал содержимое её по камням.
Камни оплавились и зашипели, испуская облака ядовитого дыма. Облака же эти не рассеялись, ведь не было Сквозняка способного рассеять их, а стали себя вести.
Плохо вести.

Поглощали друг друга, жадно разрывая на прозрачные ошёмётки, сливались между собой, делились, выпускали новые клубы маленького дыма, загустевали, становясь опасными даже для гораздо более материальных созданий, разрежались до такой степени, что не заметить, если не знать, да и даже знать не разглядишь, принялись реагировать со всем, чего коснутся, забирая сколько смогут, и отдавая, сколько придётся.

И вообще кошмар же.
Поглядел-поглядел на это Бог Смерти и слов у него не нашлось. Пришлось даже Нэроэ звать.

———

Посмотрев же ещё раз на творение своё Сарлаан Сэй устыдился. Действительно мерзость смердючая. Устыдившись же, решил он, что надо в противовес что-нибудь красивое сделать.

Решил и одним махом лес — до небес! Густой и тёмный, но полный и птиц с крылами и клювами и зверей с зубами и мохнатых разных и крупных и помельче и совсем мелких и гадов и летучей твари всякой.

А увлёкшись особенно долго и любовно делал зверя оленя,
зверь оленя будет прекрасен и внешне и внутренне, изящно сложен, но силён и быстр при этом. Дал ему Сарлаан Сэй и чуткие уши, и большие зоркие глаза, чтобы врагов заранее видеть и к сопереживанию способность. Будет умён и добр. Будет питаться он не другими зверями, а растениями простыми, травой, корой кустов, мхом, грибами.
И к жизни любовь такую, что не передать вложил в него как злую шутку.

Смотреть, как умирают звери олени одно удовольствие, да. Один умрёт всё стадо плачет.

Раздолье для бога Смерти.

———

А потом от Конца мира пошёл на запад по берегу гулять. Океан больше морозить не стал, но на земле похолодало ощутимо и зверь псц завёлся и все прочие олени и зайцы.

Только для некоторого разнообразия не только материальный мир населил Сарлаан Сэй, но и тонкий, брбшк создав, тупых и жадных. Пусть с ним на связи будут и зовут его, как кто где помирать начнёт, а то столько хорошего мимо проходит!

— Сашка-говняшка, мерзкий пидор, — отпустив руку "папы" забегал по палате Тим, — чтоб ты, сука, сдох на месте...

— Так! — остановился он перед кроватью, — ты — явку с повинной и во всём каешься. Убивал, воровал, толкал дурь. По просьбе Хромова Александра распорядился подбросить.
— Ты, — ткнул пальцем в старшего, — контролируешь выполнение.

Потом поднял, со значением, палец:
— И тогда никто, — на этом слове он гневно дёрнул щекой, раздул ноздри и выкатил на секунду глаза, дав понять, что эта перспектива его огорчает и он предпочёл бы другой вариант развития событий, — больше не пострадает.

И, с крайней неохотой:
— Договорились?

Тим, сперва малость прихуевший от неожиданно мрачного и древнего подземелья узнав в двухметровой волосатой херне вчерашнего своего противника совсем запутался в том, кто прав, кто виноват и что же, блядь, делать?

Как-то само собой очевидно стала понятна абсолютная бесполезность как вербальных, так и мануальных методов убеждения. Тем более, что заходить к твари не хочется как-то.

И раз не выйдет ни по хорошему ни по плохому, Железный решил выбрать очень плохой вариант.

- А мне и не надо, - ответил оперативник стажеру.

И, прицелившись из так и не убранного за ремень, скрываемого в огромной боксерской лапище "Макарыча" в колено твари дважды спустил курок.

И только после этого акта немотивированной агрессии он спросит у
подонка:

- Ещë хочешь? Или чистосердечное напишешь?

И снова прицелится. В другое колено.

Все

Никто не помешал демонам освободиться, принять свой настоящий облик. Уж на что обширна кухня трактира — стало узко на ней, хоть и не превосходят человека габаритами новые чудовища. Трое маленькие совсем, с табуретку ростом, но пузатые, лапки их короткие, крылышки на индюшачьи ощипаные похожи, но летают как-то, ими по воздуху быстро быстро молотя. Два побольше, очертаниями тела на поджарых собак похожи, но голов по три штуки. Или по четыре. Кожа багровая, рубцами испещрена. Ещё два — тела как брёвна, без голов, с одного торца пасть, и длинных ног дважды в коленах изогнутых три пары. Тоже не больше собаки. Ещё один полупрозрачный, медленный, не заметный совсем если не приглядываться.

А последний всем на человека похож. Только рога на голове и не рот человеческий, а пасть жабья. И одежда на нём как будто из шкур этих... трёхголовых. К нему остальные демоны обернулись, когда освободился он.

— Шхасу'c ("люди" — демонск. понимает лишь некромант), — шипит радостно, оглядевшись.
— Шхас'c... ("рабы" — демонск.) — на некроманта посмотрел.

— Шха! — ("еда" — демонск.) — указал явно подконтрольной ему нечисти в сторону зала.

Сам же засунул руку в потолок, несмотря на то что него, правда, метра три, исказив каким-то противоестественным образом пространство, тут же вытащил её с орущим мальчишкой лет шести и заглотал целиком, для чего понадобилось пасть на всю ширину открыть.

Облизнулся (язык раздвоенный, быстрый) и деловито руки потирая к Репейнику идёт.

Аристократ

Пробкой выскочил из двери, когда демоны на людей бросились, когда солдаты закричали от боли, когда... Разминулся с эльфийкой, вбежал в тёмную конюшню. Темно, тепло, тяжёлое хриплое лошадей дыхание.

Друид

Чувствует, чувствует огромное зло и несоклько поменьше, чуствует смерть и кровь. А в дверь заглянула — жрут, жрут отвратительные твари и живых и мёртвых без разбору.

Весёлый день выдался. Сначала изнасилование учудили, теперь, вот, смертоубийство затевается. Занятно. И с одной стороны рыжему за залетевшую в кружку щепку надо по башке настучать, а с другой то вроде красавчик. Хотя и хозяин тоже ничего и вообще её тут кормит поит.

Так и не решив за кого болеть, сочтя и Торгрима подлым старикашкой и Ральфа распутным мудаком, Нарата решила сидеть и пить пиво дальше.

Всё с одной стороны неправильно как-то:
один идиот с человечихой шашни водит, народ смущая, второй ему бяку подкладывает, явно с подлым умыслом и хитрым планом каким-то, молодёдь вообще тупая, позволяющая себя использовать и трусливая.
Не должно быть такого у дварфов честных.
Честные дварфы на честных дварфийках женятся, честные дварфы "надёжу" или кто у них старший уважают и перечить не будут, и смерти бояться, от боя бегать сын Камня настоящий тоже не будет.

Вот в её Империи, когда она победит в ещё двух поединках, не будет такого говна.

Сейчас же кроме как сидеть и ждать весёлого махача (когда ещё настоящего рунного мастера в бою увидишь) ничего не остаётся.

Возня, конечно, не осталась без внимания Нараты, отвлекла её от тяжёлой утренней думы. Дварфийка моментально въехала в расклад и, въехав, на однозначный жест Торгрима ответила столь же однозначно указав на опустевшую свою кружку.
— И этих, с перцем, ну ты понял... орешков мне, — добавила к заказу.

А то как же, тут такое творится — а у неё кружка пустая и пожевать нечего.
Нет, вообще не так раньше было. Раньше Нарата, лямку в мужских компаниях парнем притворяясь когда тянула, терпеть этого не могла. Приходилось как ужу на еже вертеться, чтобы не пропалиться. То якобы священный молоточек демонстрируя со значением и одновременно с сожалением, то отшучиваясь на тему "мне и так все по щелчку пальцев дают".

А потом, когда её женская сущность оказалась прилюдно раскрыта одним крысёнышем, всё стало в разы проще. Ну выебли так выебли кого-то. Делов-то. Война же.
Вот и тут тоже ничего страшного. Не всё же в каминную решётку уставившись тупить, хоть какое развлечение пришло. И вообще.

Скользнула, правда, на краю сознания мысль, о том, что юнцы то ровесники её сыновьям. Что бы она сделала будь там именно Арнарен и Тугарин?

"Придушить потом не забудьте и в речку человеческую сучку", — таков был бы материнский совет.

И тогда всё было бы правильно. Как должно. Своим чередом.

Железный настороженно-набычившись смотрел на начальника, лишь один раз взглянув и приветственно кивнув Эллочке.
Мысли не хотели отходить от вчерашнего покусания и его последствий.

Пришли. Это что это они затевают? Неужто Тим действительно заразился от вчерашнего подонка и теперь его Кишляков на всякий случай пристрелит, чтобы тьфу-тьфу-тьфу?
Блядь, точно, всё сходится. И Эллочка плачет, пмшт влюбилась с первого взгляда и вообще не к добру всё.
Неожиданно дико захотелось жить. Жить. Видеть. Слышать. Немножко думать. Кушать мороженку и кефирчик.
Вытащит ка пистолет, делая вид, что почистить хочет, на всякий случай.
А так не-не-не, крайний случай, конечно, ебал он в рот такие расклады.

Не стал останавливаться, пробежал мимо вождя. Нет, не догонят пока. Подранка бы срубить, да не останавливаясь, опять же, лучника проверить.
Если не бегут за ним вождь с юрким — придётся им снова на стрелы наступать. А если бегут — что ж, им же хуже.

Все и всё

Когда на пустынном углу, где от старого тракта на Кнусс отходит полузаросшая дорожка на восток, к эльфам и заброшенным, выработанным ещё две сотни лет назад серебряным рудникам, появился постоялый двор жители окрестных хуторов лишь повертели пальцами у висков на тему того, что вложивший в это дело деньги дуралей обязательно прогорит.
Путники, действительно, не особо жаловали хозяина вниманием, но и совсем без постояльцев он оставался весьма и весьма редко. А крутившие у виска пальцем дуралеи, тем временем, делали ему основную прибыль приходя опрокинуть по кружечке пива да полюбоваться предсказанным крахом заведения.

Лишь этой осенью, когда народ ринулся из центральных герогств Империи на север, когда жители столицы внезапно решили, что им много полезней будет свежий морской воздух, на Эрку Упёртого снисошла благодать и награда за долготерпение. Говорили, правда, про приближающихся орков, предрекали всеобщую гибель... А Эрка собирался надстраивать второй этаж и над конюшней и отдельный флигель с двумя комнатами туда, в сторону кузни.

Вот и этот, один из последних осенних дней, не стал исключением. Весь день его жена, рано поседевшая дородная крестьянка, и невестки хлопотали у плиты. Ближе к вечеру же на его шесть комнат претендовало уже больше двадацти пяти человек, и всё прибывающие и прибывающие гости, наскоро набив брюхо и задав коням корма уносились на север, навстречу дождю и ветру.

Народу же и в самом деле набилось в жарко натопленный зал знатно. Несколько явно городских торгового сословия, решивших переждать бурю подальше от её центра, все при жёнах, детях и телегах с добром. Эти то как раз и забили все комнаты, наперебой за них торгуясь. Полно и до зубов вооружённых да гладко выбритых: восьмерик дружинников самого Кигельбургера, и младший сын, как по отголоскам разговоров уловил хозяин, лорда. Что, кто-то ждал от потомка торговца свининой военных подвигов? Ха-ха! Явно едет на север, как и остальные... торговцы свининой.

Другое дело Репейник, да-да, сам Репейник, великий маг едет не на север, а на юг, не щадя ни коней, ни слуг, ни себя, ни собственной задницы. Положивший вытянутые ноги на свой здоровенный тюк волшебник явно не лучший в мире наездник.

Кроме мага, навстречу войне ехали и пара уже не первой молодости мечников, явно уволившихся из армии годы и годы назад, но не растерявших хватки.

А вот куда направлялась эльфийка понять было невозможно. Три дня она смотрела на дорогу, третий вечер подряд садилась на облюбованное место у самого очага. Может никуда и не ехала. Загадка да и только.

Возвращаясь же к общей картине, стоит упомянуть и местных стариков, как обычно завернуших в "Пустынный угол" полюбоваться на проезжающий народ. Эти расселись вдоль стойки, развлекают Эрку разговором да потягивают вечное пиво, ставшее с приходом войны вдвое дурнее обычного.

Тем временем разговоры в зале затихали, гости потихоньку расходились кто по комнатам, после такого уютного зала холодным и влажным, кто по домам. Впрочем, не только расходились. Кое-кто, замёрзший, промокший, хлюпающий носом и стучащий зубами как раз наоборот, зашёл.

Ветеран

Что, думал, сможешь сложить оружие? Думал, отдохнёшь перед последним походом, да? Оботрись, дядька, а то губу раскатал так, что по боку хлещет, слюной пачкая. Вот тебе всё то, за что ты свою жизнь воевал, да под орочьи копыта, под дарсийские мечи.
Что, не можешь усидеть на месте, дядька?
То-то же. Правильно. Сапоги шнуруй, коня седлай, да и туда, скорей, а то без тебя начнут.

Мастер меча

Стучат по столу кружки, по мискам ложки, по полу набойки разносчицы, по вискам сердце.
Отдохни, Мечник. Отдохни. Очисть разум, как перед тренировкой или схваткой, как в своё время научился и как теперь учишь сам. Очисть разум и выбери. Прими решение. Чего ты хочешь? Что тебе нужно? Куда ты поедешь завтра? Как будет, если не лучше, то правильней? Где твоё предназначение, в конце то концов?
Трещат в очаге полешки, сливаются в ровный гул голоса, барабанит по ставням косой ливень, гулко стучит в груди сердце.
Не надо думать, Мечник. Не надо рассуждать.
Просто выбери путь и следуй ему.

Некромант

— Знашеь, что это? — спросил гном, когда ты, заинтересовавшись, взял и поднёс ко глазам грубо обработанный кусок янтаря. Похоже на запоротую и выброшенную за ненадобностью заготовку для статуэтки. Общие линии, что-то угадывается, но что именно — не понять.
— Вот и не трогай, — выдернул цацку у тебя из рук и бросил обратно, в кучу ей подобных.

Конечно, в них что-то было. Следы какой-то неясной, незнакомой тебе силы. Что-то, ради чего Гальвус, да-да, тот самый Гальвус, чья подпись стоит на твоём дипломе об окончании университета, послал тебя сюда с троицей молчаливых ребят, явно из Тайной Службы, и доброй половиной всех легендарных, хранившихся в импраторских сокровищницах, артефактов. Гном неожиданно быстро проверил привезённое вами, собрал их в охапку да так и вышел из лачуги, ставшей местом самой, вероятно, дорогостоящей сделки в мире. И ты, проводив взглядом невероятный, мало того тчо целиком металлический так ещё и резко погрузившийся под воду корабль принялся ссыпать в мешочки и складывать в здоровенный баул ни что иное как будущее Империи. Ну, как минимум самый могущественный маг эой самой империи в это верит.

Дорога на юг же стала мучением, и чем ближе к столице — тем худшим. Холода, дожди, лошадиная, будь она проклята, спина. Дороговизна, переходящая в дефицит самого необходимого. Особенно напрягли пара орочьих разъездов, замеченные вчера и сегодня. Благо только по паре дозорных в каждом.

Ладно, если удастся сохранить темп, послезавтра днём будете уже в столице.

Аристократ

Тяжело, невыносимо, невозможно быть младшим. "Вен проводит тебя в замок". Тебе же через месяц уже девятнадцать! Вен... Вечно хмурый Вен.
Ты же не дурак, ты понимаешь, что дружинникам, хоть и смеющимся, частенько, за твоей спиной ты, по сути, абсолютно безразличен, что ненавидит тебя именно их десятник, которому тебя опекать и за тебя отдуваться.
И ведь его ещё неделю терпеть, не меньше.
Некуда, некуда деваться. И даже в кувшин нос суёт и решив, что тебе хватит, отдаёт его, почти полный, через плечо, за стол подчинённым. И "мы будем спать в зале".
Сука.
Приходится ненавидеть в ответ.

Друид

Слова Лейны через Шёпот Листвы неясны. Можно пенять на холода, на дожди, на то, что листвы уже нет и приходится довольствоваться хвоей. Стоит пенять лишь на себя, слишком далёкую от духа рябины. Из её слов... Из её слов понятно лишь то, что она жива и находит возможность с тобой связываться. Снова придётся ждать. Ещё одна миска вываренной солонины, безнадёжно мёртвой во всех смыслах. Но и то лучше, чем давиться ячменем, разбухшим, склизким, похожим на личинок какого-то жука, за тем лишь различием, что личинки вкусные, а перловка отвратительна. И ещё одна ночь в зале полном дурнопахнущих, шумных, даже когда молчат людей.
Мимо тебя, сосредоточенно жующей, к выходу прохромал старик, обдав тебя ароматом лета, цветов, пыльцы, пчёл и... Да-да, самые близкие к трактиру хутора сплошь пасечные... И ушёл. На смену старикам всегда приходят молодые, вот и сейчас...

Вор

Тебе не рады. Уже даже того, что ты, входя, впустил под такую уютную, тёплую крышу ночь, дождь и сквозняк, в принципе, достаточно для этого. А ещё у тебя с драной куртки течёт так, что хоть ведро подставляй. И чихаешь не иначе как заразно. И зубами стучишь громко.
И Эрке за то, что бесплатно пустил тебя к горячему очагу, что, к слову, бесценно, ты должен быть вечно благодарен. Один из сыновей хозяина — здоровенная орясина с вытянутым, весьма глупым, лицом, обьяснил тебе, что кроме как погреться, больше за так поймать ничего не удастся. Миска каши обойдётся тебе в два медяка, если с хочешь с подливкой то три, если с куском мяса то все пять, а если как вот эта эльфийка раскатал губу жрать мясо безо всякой каши готовь все пятнадцать.

Вот только позавчера, когда тебя чуть не записали в ополчение, и ты уходил из Эскерольда как есть, денег захватить как-то не получилось.

Подгорный Рейх

... с давних пор окутан легендами и домыслами, замешанными на страхе и восхищении. Про народ, населяющий его, про дварфов, говорят, что рождаются они не от баб, а от камня, живут по тысяче лет, а умирая окаменевают, что твоя статуя. При том сами на голову ниже нормального человека, а вдвое в плечах шире. Говорят, что богатства их неисчислимы, но спрятаны они так глубоко, что любой инородец сварится заживо от подземного жара, опустившись к ним. Говорят, что каждый воин сам куёт себе доспех и меч, и пока не выкует, на битву не пойдёт. А доспехи то о-го-го, лучшие в Средиземьеморье, и оружие на уровне. И просто так не купить — только по мерке, только под заказ сделают. Безумно дорого, но того стоит.

А ещё дварфы раз в три года выходят из под земли огромной армией и начинают драться. И горе тем, кто станет у них на пути, ведь нет хуже участи, чем попасть в рабство в подгорное царство. Очень много рассказывают о ждущих невольника ужасах, но доподлинно известно лишь то, что оттуда ещё никто не возвращался.

Вообще сложный они народ и скрытный. А при том ещё гордый и заносчивый.
Потому-то с ними трудно сговориться, но кто сговорился, может быть уверен, что дварфы свою часть сделки выполнят.

Инняо! Нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-нару-на-на-на!

Хрржржржржржржржржржржржр!

Получатели: Нанатазаоцукиби.
Нанатазаоцукиби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-киби-ра!


Получатели: Нанатазаоцукиби.

Остановил кулак занесённый. Разжал, опустил руку. Пару раз глубоко вдохнул-выдохнул. Снова услышал шум листвы, песню белоголовки, увидел буйную красоту тёмного леса, отметив, впрочем, местоположение верёвки и обсидианового ножа — надо бы подобрать, да.
Почуствовал дуновение прохлады на потной шее — ой, не только пот же, а ранка кровит. Саднит, зараза. И скула ноет. И костяшки побаливают.
И почему-то, несмотря на всё, несмотря на нож и верёвку, на злые слова и на две ладони разницы в росте, как-то даже чуток стыдно стало.
Женщину и кулаками. Как можно!
— Ты это... извини если что, — попытался избавиться от овладевшей им неловкости хоббит.

С другой же стороны, он, можно сказать, герой — в одиночку шпиона поймал. Шпионку. Может если он с ней вернётся — ему всё простят?
Тут у Ри даже настроение поднялось от вопиющего идиотизма подобного предположения.

А что тогда с ней делать, если не тащить к тёмным?
Ладно, дело десятое. Потом решит. Сейчас проблема поувесистее нависает.

Весь день же бегал, а не позавтракал.

— Еда есть? — спросил прямо и просто, — И как зовут тебя?

Тела, тела, тела.
Разбитые шлемы, расколотые щиты, пробитые насквозь кирасы.

А ведь он тоже вполне мог бы быть здесь. Хоббит даже покрылся на мгновение гусиной кожей. Б-р-р-р же.
Но потом резко попустился. Чего ему то? Он то жив, а это всё, пусть и его сослуживцы, но гоблины же поганые. Те самые, что смотрели бы, хихикая, если бы его поймали и принялись сажать на кол.
А он, Ри, везунчик, однако. О-го-го какой везунчик. Самый везучий из всех везунчиков, что выжили сегодня и висят за шеи в рощице, да.

Сотником то хорошо быть, что и говорить. И платят хорошо, и щит таскать не надо, за тобой таскают, и убивать то не особо будут. И полковник вроде нормальный мужик. Немного огорчило хобита то, что голова принадлежала не неправедно отправившей его на кол Али Яаане, но всё ещё впереди.

Одна проблема, в его полку пока только один человек и тот наполовину хоббит.

Это, впрочем, не такая-то чтобы прямо таки проблема.

Вот, уже идёт один, черномордый.
По роже видно, что за миску каши мать продаст родную, а уж тёмных и подавно. Стоит напомнить, конечно, и о необходимости отнять всё бесчестно нажитое на крови и поте трудового народа и честном разделе отнятого. Пограбить тоже любят же. Ещё гоблины, склоняющиеся перед силой, поймут аргумент о несомненном боевом певосходстве светлых и должны предпочесть выигрывающую сторону.

Полукровки с эльфийской кровью, конечно, согласятся, что сомнительное положение потомка раба неприемлимо, особенно при наличии предлагаемой им альтернативы. Люди и хоббиты же... Ри просто спросит их, зачем им умирать вот тут и просто так? Матери то ты живой нужен, а не закопанный где-то на восточной границе.

Вот с покрытыми вязью ритуальных татуировок, с усеянными шрамами от кровопусканий руками он даже спорить не будет.
Всё равно переспорить не получится, лучше просто увести по-тихому и там уже сами себе злые дураки.

А ещё интересно, что это там такая толпа вдруг уселась? Зачем они там? Ри изредка, как бы случайно туда поглядывал, пытаясь разобраться в этой загадке.

Продравшись сквозь кусты, Юджин принялся палить в налетевшую мразь из всех стволов ибо нехрен тут летать и вообще зергов он не очень жаловал.

Когда Ри понял, что безжалостная сука-дроу собирается казнить его вместе с ублюдками-гоблинами, несмотря на очевидную его невиновность, пероначальной его заботой стало сохранение собственной жизни.

Дождаться более-менее удачного момента, когда ближайший к нему охранник отвернётся или хотя бы зевнёт — все, все ведь из-за ночной побудки ходят вялые и квёлые, и впечатать в стену. Следующим пунктом напрашивается лавирование между хаток и сарайчиков, а то тьфу-тьфу, подстрелят, в бешеном рывке к вон тому леску.

Ещё хорошо бы путы порвать, да вот вряд ли оно получится. Если получится, можно и оружие охранника подхватить и помахать им.

Хорошо, что сотня на спешном марше, да. Вряд ли за ним будет пущена особо долгая погоня, а потому следует вложиться, полностью вложиться в получасовой рывок.

А там будь что будет.

Стряхнув с себя сон, Ри моментально разобрался в ситуации. Чего ещё можно от этого черномордого мусора ждать? Ни чести ни совести.
Безумно обидно стало за хозяйку, так напомнившую оставленную далеко-далеко мать, а за дочь её тем более. Чем они заслужили это? Тьфу.
Не было предела возмущению хоббита. "Делимся". "Свою долю". Поганая воровская повадка. И ладно бы воры, а тут такая-то мерзость. С которой и бесполезно и противно разговаривать.
"Свой". Ну уж нет.
С трудом Ри удержал себя от того, что шагнуть в непроглядную темноту сеней и накостылять всем без разбору. Их там, как-никак больше да и оружие при них.
Сейчас он наберёт полные лёгкие воздуха и выдаст длинный и пронзительный "Эге-ге-гей-рас-плооооооооооооооох".
Конечно, свистящий хоббит это не полковой рог, но в случае с Ри, втайне — да что втайне, вполне себе явно — гордившимся умением громко-громко свистеть, разница незначительна.

Сейчас, конечно, первоочередной целью этих молодчиков станет попытка заткнуть некстати проснувшегося парня, так что... что-то тут стояло, вроде. Метла? Заступ?
Вполне себе, считай, нормальная дубинка.
Если полезут — отмахаться хватит.
Должно хватить.

Всё как обычно. Такое было уже много-много раз.
Угол ринга, суетящийся секундант, плывущее сознание, медленные глубокие вздохи.

Очистить мысли перед предстоящим раундом. Есть только Железный и его противник.

Стоп. Общий сбой.
Противника только что на его глазах пристрелил секундант. Вот ведь хуйня какая.
— Это же не по правилам, — погрозил Тим Елесину, — слыш, доцент, не делай так больше.

Тут Тим сам себе удивился, вернее не себе, а тому, откуда это вдруг неожиданно взялось слово "доцент". Вот под резинку лобового стекла его газика у него был подсунут евроцент. Тоже хороший вопрос: нахрена ему евроцент, когда у него в секундантах доцент? Или может наоборот? Может лучше доцент, чем евроцент? Или оба сразу?

Нет. Так не бывает. Остаться должен только один. Иначе не по правилам. Где такое видано, чтобы оба оставались.

— В машине... — собрав мысли в кучку Железный, поймал Елесина за руку. Вложил в голос, а вернее в хрип всю свою способность к убеждению, — В машине на стекле монета...

Хотя куда этому доценту понять почему так важно чтобы остался только один? Он же даже мужика того застрелил.

Переведя дух, Тим спросил было у Елесина:
— Ну вот... ?
Но шевелить языком стало впадлу и вообще ну их всех нахуй.

На лейтенанта Старк, ударившую в больное место, напомнившую о карьерных неудачах, головорез решил пока не обижаться, а пристрелить сучку, если продолжит выёбываться, попозжа.
До поры же Юджин решил вместе со всеми перебирая ногами переключить внимание на свою амуницию. Сначала взять пример с товарищей, пополнить потраченный боекомплект, а затем попробовать таки взломать систему подачи обезболивающего.

Оно, по опыту, в небольших дозах отлично лечило душевные раны.

Легко увернувшись от выпущенных тараканами комков кислотных соплей Юджин расхохотался:
— Муахахаха! — с высоты зерги казались жалкими и бесполезными букашками, — Склонитесь передо мной, твари, ибо я живой бог этого мира!

Твари склоняться отказались, за что самая дерзкая из них была наказана парой выстрелов

Пехота тоже казалась жалкими и бесполезными букашками.
Кроме огнемётчика, от огнемётчика надо ещё на пару десятков метров подняться.

Но Юджин подниматься не будет. И спускаться не будет. Отсюда обзор хороший.

Когда на огнемётчика навалилась пара зергов Юджин не раздумывая открыл по ним огонь. Огнемётчик клёвый, огнемётчик весёлый, огнемётчик ещё пригодится, огнемётчика беречь надо.

Тут головорезу подумалось, что на планете изначальных зергов и собаки могут быть прыгучее и тараканы опаснее, чем он привык. Надо бы учитывать и высоту держать с запасом.

— В шахматы играешь? — Заинтересованно обернулся к медику Юджин, — А ты за чёрных или за белых?
Сам головорез ни в шахматы ни в шашки не особо не увлекался, но общую суть — жри других, своих жрать не давай — чувствовал очень тонко, а потому игрокам, а тем паче гроссмейстерам вполне так симпатизировал.
Впрочем эта симпатия не помешала ему переместиться в точку аккурат между медиком и девицей. Чтобы зерги не с Юджина подъедать оставшихся людей начинали.

— Опять? — Мелл устало опустила голову на твоё плечо, — Уууу....

И, собравшись с силами, принялась рассказывать, как осознала себя, как осознала свою чуждость холодному и тёмному маленькому мирку, как легко вырвалась из него в Междумирье.
Как побродила по разным мирам и как поняла, что вложенных в неё (правда, тогда она этого не помнила) тобой сил хватит на свой собственный. На самый-самый лучший.
Как начала творить. Кропотливо и старательно, заботливо и нежно был создан Неусс.

Да, уже не первый раз, что-то мелькает, ты слышишь всё это уже не первый, не второй и даже не десятый раз. И даже сама что-то вспоминаешь.

Рассказывала долго, обстоятельно, с постоянными отступлениями и отходами в сторону.

Рассказала, как после завершения творения, она осознала, что Неус не идален, несовершенен. И что она не способна исправить режущие глаз и душу недочёты, потому что сама неидеальна. Несовершенна. Ни разу не цельная личность.

Рассказала, как принялась копаться в совём прошлом, принялась искать своего создателя. Создательницу. Тебя. Как вытащила из Великого Ничто и тебя и твою память. Как ужаснулась тебе и твоему — то есть своему — прошлому.

Ты уже сама помнишь, как попыталась помочь ей с Неуссом — но оказалась чуждой и лишней этому миру. И как было принято решение уничтожить его.

И ты отлично помнишь число неудачных попыток. Помнишь, что каждый раз мир отвергал тебя, выталкивал. Что ты раз за разом возвращалась ни с чем.

Ты помнишь всё, что вы пытались сделать для того, чтобы в Неуссе ты осознала себя полностью, вместе со своими памятью и задачей, но раз за разом вы терпели неудачу.

Уничтожить мир тебе так и не удалось. Только одно княжество, на территории которого ты раз за разом проявлялась, опустело. И то не твоими усилиями — через проделанную для тебя прореху туда попадают, порой, очень и очень неприятные существа.

— Вот, пожалуй, и всё, — подытожила Мелл, обратно принявшая облик дракона (так ей было легче получать Силу от Неусса, вернее от его жителей, верующих в неё и возносящих ей молитвы) и положившая голову на тебе на колени, — Или ты не можешь вспомнить ещё что-то?

Ночь с восьмого на девятое число второго месяца четвёртого года огненного кецалькоатля.

Резиденция саовуни в Вирегонете заметно проигрывала дворцу Туко. Поставленный наместником Садоро Ораменимали явно не стремится к показной роскоши. Блюда без гравировки, некрашеные стены. Хотя разве деревянные стены красят? Мало слуг, а служанки — страшненькие. Пиво мутновато. Сразу видно, что одну бочку по неделе пьют.
Да, не столица. Совсем не оставленная за кормой столица. Там сейчас Равото на его троне сидит, из его кубка пьёт, с его наложницами спит. Плохо. Не то, что сидит, пьёт и спит плохо, а то, что поговорить не с кем. Некому рассказать почти всё. Не шепнёт никто на ухо важную мысль. Не взглянет со всех сторон на проблему. Ну да ладно. Зато за тылы можно быть уверенным.
потеря одного шоивато это рана
Погружённый в свои мысли Сао слушал не очень внимательно.
— Всё уже сделано, дядя, и камни на поле не вернуть*, — раздражённо дёрнул щекой, — Это наша с тобой ошибка. Надо было придать каждой шоивато местного моряка, знающего, где можно проплыть, а где нет. Завтра ты так и сделаешь.
Сам молча налил себе, своему капонаришои, мастеру над морем, помолчал в знак скорби о погибших. Молчал не долго, так, пару молитв, сразу продолжил:

— Ты уже отправил людей на поиски этой шоивато? Её ведь не так просто утопить. Может она и три шоиватолио до сих пор стоят в той протоке? Может там можно кого-нибудь спасти или напротив, добить? И можно отбуксировать корабли в гавань. Или даже поднять их со дна, — от рассуждений Туко перешёл к приказам, — Завтра с самого рассвета займись этим. У тебя два дня и все пять шоивато.

Валаро выслушал, крутя в руках кубок, отрывисто кивнул. Переживает? Да. Наверняка канашои потерянного шоивато был его другом. Надо показать ему, что правителю тоже не всё равно. Туко сделал большой глоток и надолго замолк. Прислушался к тихому, мелодичному голосу певца, к ритму отбиваемому рукоятью ножа по столу. О, да это же Сокоипатаро поёт!

Сокоипатаро. Опасный болотный гад. Да ещё и незаметный, оттого что полосатый. Местный, конечно, и воевать бы ему с Туко и бунтовать, да не сошёлся он с повстанцами. То ли деревню его пограбили, то ли жену обесчестили. И Сокоипатаро перешёл на сторону тогдашнего наследника. У него Туко очень многому научился. Не просто воевать, а воевать по-виретски. В Коме люди старой закалки не оценили бы сегодняшний бой. "Подло, из тени, в спину"... А здесь такое считается нормой и доблестью. Главное — они победили. Нарушили планы врага. Заставили отступить. А каким образом — это дело двадцатое.

Что, кстати, с планами? Неужели экадарцы всё-же решились на переправу и вторжение. Но они ведь не дураки, они должны понимать, что у Коменари войск больше. И что в холодный сезон сквозь болота не пробиться. Н-да. Если они полезли, значит уверены в успехе. Если уверены в успехе, значит им кто-то помогает. Кто? Надо писать письмо к Равото. У него есть нужные связи.

Песня окончилась. Пока нож вместе с очередью петь не перешли к придворному магу, Туко окликнул отдыхающих воинов. Позвал к своему креслу. Подошли, расселись на табуреты.

— Сокоипатаро, мне нужно знать всё о войсках на северном береге Торокатео. Верю, ты сможешь это устроить, — задумался, потом припомнил, — что там с бегающим туда и обратно элотаво коборе? Есть какая-то система? И расскажи мне о наших войсках. Сколько у нас ополченцев сейчас? Сколько ожидается к полудню? А к послезавтра? Когда должна подойти гвардия и ещё элотаво из столицы?

Потом обратился к одному из капоналокоборе:
— А что скажешь ты, Солео? Коборе готовы к переправе? Я ничего не упускаю из виду? Что-то может помешать?

И, выслушав воинов, ещё раз прокрутил в голове ситуацию. Надо отправлять гонцов.
Первого — вдоль берега в "точку сбора". Если в точке сбора ещё не будет эвотаво из Темилигонето — отправиться к ним навстречу, перенаправить в Вирегонету, выяснить точное время прибытия.
Второго — отменить ожидание войск в Кедаро. Если вражеский флот ушёл на север, можно смело собирать войска в одной точке.
А третьего — в Комегонето. К Равото. Перед тем, как улечься спать, Туко нарисует письмо сам.


Нарисует, высушит, свернёт в трубочку, капнет смолы со свечи, оставит оттиск своего перстня. Отдать Равото лично в руки. А ведь во сколько раз проще было шесть лет назад! Весело носились по провинции, топили ящеров в болотах, резали головы всем, у кого спина белая*****. А теперь... А теперь... А теперь тоже весело. Вот переправимся и повеселимся.

Туко уснул сразу, как только принял горизонтальное положение. Не Комегонетские покои, конечно, но и не проклятый дырявый гамак, не мерзкая морось. Вот бы ещё ночью ничего не случилось! Вот бы проснуться самому!

*отсылка к гонотибенораке
**Конечно поймёт, что к Тилеро
***Легко. Человек с числом 0.
****Нанять инкогнито. И никаких чтобы слухов не было и никто чтоб не узнал об этом найме.
*****Тем, кто многими месяцами подряд только по ночам выходит из своих укрытий. Партизан, повстанцев.

Слова, вернее мысли деревьев неожиданно остро и неприятно напомнили северянину первый год гарнизонной службы, когда те, кто уже пообтёрся и всякого понатерпелся оправдываясь этим превращали жизнь молодых солдат в ад,

— Ой-ой, бедная Нэнэке-рваное-платьице, как ей в жизни тяжело пришлось! Я что, — заорал Лес, — устыдиться должен? И радостно стоять пока вы меня ЖРЁТЕ?
Поднял, занёс, дрожа, над обхватившим ногу корнем меч.
— А вот по тому праву, что пройти не даёте спокойно! Отпусти!

Сакоменарио— Эко, эме, эмеко, — прокричал Туко, поочерёдно указывая на крайние правые вымпелы, — На фланг!
Три эвотаво макукоменари встали и быстрым шагом отправились в гущу кипящей схватки. От запасных войск осталась половина, и, такими темпами...
А разве не для того нужны запасные войска, чтобы отправлять их в бой? Разве не для того нужны воины чтобы умирать от стрел, копий и зубов коборе?
Коборе! У него есть ещё элотаво коборе.
— Сону элотаво оньёкоборени десу-ту-ройо! — заорал Туко во весь голос, не желая тратить время на посыльного и показал на тот же правый фланг.
Если строй там уже прорван, если враги преследуют его войска — коборени будут рады их разбившемуся строю. А нет так нет. Лишними не будут. Может фланговому отряду всадников с их противником помогут. Главное...
— Только не увлекайтесь! — крикнул вслед рванувшей туче. Не услышали, конечно. Но вобщем-то и сами не дураки. Не уйдут туда, где до них приказ не дойдёт. СавачикаСудя по тому что происходило на правом крыле его войска Туко вовремя отправил туда резервы. Очень вовремя. Он видел глазами мельтешение людского моря и толп коборе, слышал крики, вопли, лязг солнечных наконечников по солнечным же шлемам и глухой стук щитов. Всё это сливалось в единый гул. Правда битва прямо перед ним шумела, кричала и блестела сильнее, но он чувствовал что людей гибнет куда больше на правом фланге.
- Сакоменарио, враги сминают наш левый фланг*! Нам нужна помощь или нашему крылу не устоять!Сакоменарио— Теперь левый? — Туко раздражённо дёрнул щекой.
Ополченцы не справлялись против регулярных войск. Чего и следовало ожидать.
Три эвотаво ушли на правый, столько же Туко отправит и на левый. И брошенной на правый фланг резервной элотаво всадников уже бежит посыльный.
Половина его, пять двадцаток, должны немедленно перебежать на левый фланг. Хорошо, что строй выгнут, хорошо, что коборени могут пройти напрямик, не тратя время на огибание сражающейся толпы.

Оставшиеся два эвотаво ополченцев заткнут самые узкие места в середине фронта.
— Где ещё нас теснят, Гото?
Или просто пойдут против виретцев.
А ещё сейчас самое время претворить в жизнь изначальный план.
Вон туда. Аккурат между центром и правый краем, туда, где коменарцы бьются с ополчением противника. Туда сейчас врежется построившаяся клином гвардия. Врежется. Прорвёт тонкий строй. И пойдут давить да резать. Тут же пригодятся и лучники.
Враг наверняка отправит к прорванному месту подкрепление и Коменари встретит это подкрепление множеством стрел. А если враг дрогнет и побежит — получит эти стрелы в спины.
Сам Туко будет там же. Шагах в тридцати от узкой полоски сражающихся людей, прикрытый одной из лучших двадцаток гвардии.

Седьмое число второго месяца четвёртого года огненного кецалькоатля.

Туммм...
Туммм...
Туммм...
Неторопливый, даже ленивый, барабанный бой катится по слабым волнам, по узкими пляжам и вязнет в густых прибрежных Виретских лесах.
Туммм... Швввв....
Туммм... Швввв....
Вторят барабанам вёсла, то со стуком входящие в воду, то, взлетая, рассыпающие вееры капель.
Туммм... Швввв... Ффуух...
Туммм... Швввв... Ффуух...
Тяжело, устало дышат гребцы. Гребут они с рассвета, а скоро уже вечер. Лишь два раза делали передышки, когда этого позволял ветер.
Туммм...
Туммм...
Идут на северовосток вдоль берега Виреты несколько шоивато. На вёслах передних двух вперемешку гребцы и Солнечные Ящеры*, отличающиеся от первых белыми, незагорелыми телами. А на татумувато** — Туко Темили.
Туммм... Швввв... Ффуух...
Туммм... Швввв... Ффуух...
Тяжело и медленно машут вёслами гребцы. Тяжело и медленно бухает большой барабан. Тяжело и медленно ползут мысли Сао. Тяжело, медленно, но верно.

Вчера, за завтраком, новость о войне разорвала его на части. Сердце неверно бухнуло, когда перед гонцом распахнулась дверь. Вздрогнул, подавился. Кашляя выслушал новость. Кулаки сжались от досады. Неуспел! Опередили! Чёрная душа — возрадовалась. Наконец! Не надо таиться! Не надо хитрыми манёврами исподволь стягивать войска к границе, не надо улыбаться врагам, можно выйти поле и грянуть. И вдоволь напоить землю кровью! А вот разум понимал, что в холодный сезон дальше этих ровамаку, дальше восточного берега Торокатео враг продвинуться никак не сможет. Что у него пока есть свобода манёвра.
— Так, — собрал Туко свою разностороннюю личность в кулак, — садись. Отдышись. Угощайся. Чашу*** гостю!
Закончив завтрак они вместе с Гото медленно и детально распросили гонца. Только с одним закончили — прибежал второй. Туко оставил его (и всех прочих) молодым Лебетарето и Келевао, на составление общей картины вторжения. Кто, откуда, сколько? Что по населению? Сколько смогло спрятаться в ровамаку?
Отец Лебетарето, Лебето, командующий гвардией, первым узнал о том, что Туко не собирается сидеть за двадцать лесов и сорок болот от поля боя. И что гвардия тоже не будет отдыхать в Комегонето.
— Эньётаво со мной, ты с остальными тремя пешком, вместе с той, другой**** элотаво. Ты за старшего. Встречаемся в Вирегонето.
Потом, посоветовавшись с Гото, отправил гонцов:


А все ответы приказал слать в Вирегонето.
И позвали Лебетарето с Келевао и сводным отчётом от всех гонцов.

Время после обеда ушло на окончательное обсуждение найма Правых Кийовцев. Решили сразу, не дожидаясь окончательных сделок, отправить в Мошгонето около шестидесяти тысяч шеумо. Дело это не быстрое, так что лучше распорядиться заблаговременно. Отобрали лучших дипломатов, выделили им свиты. Уваронаинео, глава совета Старейшин, наказал им:
— Не покупайте. Не покупайте, а зовите. Мы, мол, решили Экадарцев сбросить в море. И наши сердца плачут оттого, что вы упускаете такие возможности, — Уваронаинео действительно пустил слезу, потом встретился взглядом с Туко и осёкся, — Впрочем, это так, для затравки. Торгуйтесь, конечно. Но не отпугните половину бойцов низкой платой.
— А если их уже наняли Экадарцы — перекупайте. Обещайте вдвое, а то и втрое. Горцы нужны мне на Торокатео, на нашей с Кийовой границей, а не у Комегонето, — добавил тогда к его словам Туко, — да, Вимелио, ты сразу идёшь в те земли, что у самой реки. И не только нанимаешь бойцов, но и убеждаешь кийовцев позволить переправить наши войска выше по Торокатео, а потом пройти по их земле.
Отправили одно посольство рекой вверх, в предгорья, а второе пешком, ровненько на север.

Отправили также людей на юг жечь всю ночь костры на берегу океана. А буде крестьяне сухие дрова зажмут — из самих крестьян костры жечь.

Потом спешно собирались. Оставил Туко вместо себя Уваронаинео с Равото. И, при полном параде пройдя сквозь город к порту, дождался двух шоивато из Темилигонето. Те пришли ещё засветло — река от дождей полна воды, течение сильное, да ёщё и северный ветер порой задувает. Но отправлялся караван из четырёх судов уже в полной темноте. На берег не налетели, в открытое море не унесло. Цепочка костров не подвела. К утру течение вынесло его из устья и гребцы взялись за вёсла. А хмурый, невыспавшийся Туко сел за татумувато. Сначала да, сначала играл. Отбивал сложнейшие ритмы, складывал из них узоры и картины. Но потом, утомлённый непрекращающейся моросью, ветром, то заставляющим шуриться, то поднимающим плащ и уносящим тепло, непроглядной серой хмарью на горизонте... Сао просто глухо и тупо бухал по самому большому, отсыревшему, несмотря на навес, барабану.

Туммм... Швввв... Ффуух...
Туммм... Швввв... Ффуух...
— Текарото! — зовёт Туко своего придворного мага. Протянул палочку. Держи, значит, ритм.
Встаёт, отходит к Ните, хлопочущей у небольшого закрытого очага. Получает у неё свою чашку горячего питья. Садится на какой-то тюк, прихлёбывает, обжигается, осторожно дует.
Та-та-та-таТум-п-п-п-Тум-п-п-п-п-п
Пытается выдать дробь на сырых барабанах Текарото. Ничего, конечно, не выходит. Маг огорчается. Но его не прозвали бы "Мотыльком", если бы он просто сидел и печалился.
— Уэне камило тараке рани... — начинает он.
Песня старая. Всем известная. Про девушку отправившую жениха за красной****** жемчужиной к океанскому Сао. Песня, конечно, женская, но у Текарото голос сильный, красивый, по разному петь умеет. "От торо до тукара", говорят про таких певцов. И женские песни легко поёт. Легко и очень душевно.
Конечно, жених на дне моря, как и всегда в этой песне, оказывается в вечном рабстве. Туко, как всегда на этом месте песни, ухмыляется.
— А тебе вот ни на столечко их не жалко? — опустившаяся рядом с ним Нита сводит пальцы — ни на полстолечко?
Через двадцать лет девушка понимает, что ей нужна не красная жемчужина, а жених.
— Дурак он. Нет бы раба послать — сам полез зачем-то. Чего его жалеть? — приобнимает Сао подругу, — А эту дуру тем более нечего.
Текарото ещё повышает голос. Уже даже не поёт, а кричит, плачет. Плачет про то, как девушка топится в бурных солёных водах, чтобы оказаться рядом со своим женихом. Песня заканчивается. Мастерство певца будто вытащило из людей души и плеснуло на них кипящим маслом. Молчание.
Туммм... Швввв... Ффуух...
Туммм... Швввв... Ффуух...
— Иди к морскому демону, проклятый колдун! — не выдерживает молодой, ясноглазый гребец из середины судна, — давай нашу, портовую, про рыжих, ребята!
Отовсюду слышны одобрительные возгласы. Туко знает эту песню и, поставив наполовину полную чашу на палубу, зажимает Ните уши.
— Как на дальних островах! — заводит гребец.
И отвечает не только их шоивато, но и три остальные:
— Ходят бабы в сапогах!
Глухой стук барабана тонет в этом хаосе.
— Если нет у бабы ног!
Песня гораздо быстрее, живее.
— Ходит баба без сапог!
Вслед за песней быстрее и живее работают гребцы. Быстрее и веселее летят шоиватони.
— Как на дальних островах!
Вот так точно до полной темноты успеют к Кедаро.
— Пусто в бабьих головах!
А после этой строчки Нита, конечно, тоже знающая эту песню, накрывает ладони Туко своими и зажимает уши ещё крепче.

* жарг. гвардейцы. За чешуйчатые кирасы.
**судовой барабан
***с горьковатым отваром из шишечек уболо. Все уверены, что целебным. Пьют горячим.
****да, по ТомСойеровски, но как ещё назвать обычную пехотную часть, расположенную в столице?
*****коборе хорошо плавают. Хоть и медленно для своих размеров.
******не бывает.

Нежить капитана Уиндсора, бодро полезшая из под земли, взяла в каре обломки "Оспрея" с остатками супергероев и достаточно успешно отразила первые две атаки летучих тварей. К сожалению все потери противника моментально излечивались Рейтом Боу. Третий же раз обезьяны нападать не стали, поглядели на запад, построились клином и улетели, не забыв напоследок обдать струёй жидкого поноса бездарно прыгавшего и пытавшегося словить хоть одну из них Криса. Джиму Лейнеру же пришлось покинуть место действия, улетев вместе с обезьянами на восток. На земле осталась валяться парочка отродий со вскипевшими, стараниями Рейта, мозгами, но и только.

Слеш принялся издали неумело выёбываться на Ктулху. Ктулхе похуй. Также Слеш заметил, что Рейт играет прямо на своей руке. Больше ничего, похожего на гитару не замечено.

Дискомен обломался с землетрясением. У Ктулхи получается в разы эффектнее и эффективнее, когда древнее чудовище делает шаг, мало кому удаётся удержаться на ногах. И осталось этих шагов Ктулхе меньше десятка сделать. Да что десятка — пять шагов, всё.

Камрады нифига не вдохновились от криков СуперКоммуниста и бонуса к броскам не получают. До Ктулхи автомобили им же брошенные не долетают пмшт совсем имба была бы. А вот уносящих Гната тварей поморозить вполне удалось и Гнат, падая вместе с качелями на землю, получил перекладиной по голове больно.

Вазелину удалось найти под одной из лавочек сумочку Элис, к сожалению всю в какой-то грязи и внутри и снаружи и вообще.

Ночь с пятого на шестое число второго месяца четвёртого года огненного кецалькоатля.

Этот пир в большом зале Норотемили похож на все остальные. Целый элотаво* гостей сидит за столами, расставленными вдоль стен. Не просто сидит — ест, пьёт, смеётся, болтает, спорит. Смотрит на танцующую в середине залы орусаоманья**. Та гнётся так, что её уже трудно причислить к людям. Место ей, скорее, среди змей. Змей, извивающихся вместе с ней, вытатуираванных на её руках и ногах, положивших головы на запястья и лодыжки, связавших узел из своих хвостов на её спине. Змей, прячущихся в тенях от пляшущего света факелов. Темп, задаваемый мастером тататуму*** ускоряется. Та, Та, та-та, Та, Та, татата, Та, Та, та-та, Та... Движения смуглянки уже не просто танец, нет, они всё больше похожи на бой. Броски рассерженных змей, их напряжённые тела переплетаются, мелькают сменяют друг друга. Никто не ест, не разговаривает, не движется. Кубки замерли недонесёнными до рта. Та, Та, та-та, Та, Та, татата, Та, Та, та-та, Та, Та, Та, Та... Танцовщица, растягиваясь в шпагате, опускается на пол. Змеи на её ногах уже мертвы, и яростная схватка идёт сейчас между теми, что изображены на руках. Та, Та, Та, ТаТаТаТаТа... Последний укус. И ещё один. Ритм обрывается. Руки бессильно падают на пол. Орусаоманья лежит на спине, просто и свободно, будто на воде. Часто-часто-часто дышит. Часто-часто-часто поднимается и опадает её живот. В зале тишина. Три, пять, десять ударов сердца. Девушка легко-легко вскакивает, взлетает, как поднятый порывом ветра сухой лист масы. Вскакивает и под восторженный рёв гостей убегает мимо столов, мимо восхищённых и распалённых взглядов, мимо трона сао во внутренние покои.

Туко протягивает руку и касается её бедра. Просто касается. Не ловит, не сажает на колени, не хватает за руку и не уходит вместе с ней. Только касается. Обычно этим тяжело ограничиться. Но сегодня Туко не в духе. Нет-нет, с виду всё как обычно. Пьёт, шутит с приближёнными, хлопает в ладоши и щёлкает пальцами. Но сегодня Туко вспомнил, что его тело смертно. Сегодня он в очередной раз заметил, что всё больше становится обычным Сао, всё больше погрязает в мелких, чуть ли не бытовых проблемах, бездарно тратит время на все эти пиры и праздники, будто они и есть цель его присутствия в этом мире. Что всё труднее становится отделить себя от человеческих желаний его тела, полностью удовлетворённого текущим положением дел. Что он всё время откладывает и откладывает начало каких-либо действий.

Сакоменарио ставит кубок на подставку рядом с левой рукой. Смотрит в тёмный проём высоких дверей напротив. Распахнуты не только внутренние, но и внешние, ведущие на улицу. Ведущие в дождь. В мокрый парк. В Коме, уже ложащийся спать. В Сулу, которая должна, должна быть его целью сейчас. И в мир, которым он будет. Обязательно будет владеть. Облокотившийся на створку ворот воин выставив вперёд копьё останавливает служку. Та подходит, подносит к его губам кувшин... Воин замечает взгляд Сао и останавливается. Вопросительно-настороженно щурится.
Туко против воли улыбается. Нет, эти пять лет прожиты не зря. Берёт кубок, делает жест будто ударяет им о другой, отхлёбывает. Гвардеец, попустившись, делает большой глоток, отпускает служанку. Ой не зря. Не только гвардия, а и вся мнгоготысячная армия состоит из вот таких бойцов, похожих на Валарани**** древности. Настоящих, всегда настороженных, смертельно опасных воинов. А сколько ещё просто обучено за эти пять лет? Туко отставляет пораженческие мысли. Ни одна секунда не прожита напрасно. Но этап подготовки завершён. Крепкий тыл обеспечен. Пора начинать схватку.
Туко оглядывает зал. Гости снова галдят и пьют, сидя вдоль низких и широких столов на круглых табуретах. Конечно, порой ходят между столами, перемешиваются, но всё равно легко заметить, что по левую руку от него — люди из Комегонето, местные чиновники, зачастую не одни, а семьями, с жёнами. По правую — всё больше прибывшие на этот пир издалека. Ну, из относительного далека. Кто-то сегодня приплыл рекой из Бонеогонето, кто-то прибежал на коборе из северных ровамаку. Но есть и послы соседних стран, и купцы, запертые в Комегонето северным ветром.
Сам Сао сидит не за столом, а на шаг отодвинувшись назад. Так он всех видит. Всю свою команду. И военных, и министров, и своего придворного мага, превратившего руку в голову тукара и терзающего жареные кольца кальмара. Тукара, кстати, неправильный. Правильный не стал бы делиться с самим магом, а сжирал бы всё, до чего дотягивался, сам. Слепой Аритино уже ушёл спать, оставив вместо себя двух старших "глаз", Льёно и Нетоку. "Глаза" потешаются над Шикуто Гораде, его желанием породниться с Темили и настойчивым ухаживанием за Нетокой. Шикуто, как настоящий воин, не смущается из-за какого-то там смеха, отвечает Льёну тем же и крепко стоит на своём, медленно и методично пробивая путь к сердцу красавицы. Валаро, старый моряк, заметно под хмельком, как впрочем и всегда на пирах. Простим ему эту слабость. Нита... Нита ушла к левым столам. Да, вон она, зарабатывает Туко популярность среди досуини.

— Лебетарето! — тихо зовёт Туко сидящего по правую руку от него юношу.
Тот, уловив интонацию, ставит схваченный было кувшин обратно и обращается в слух.
— Видишь вон того, рыжего? — показывает Туко на дальний правый стол.
— Нетаро Утелене? — огненноволосый за указанным столом только один.
— Молодцом! — хвалит Туко парня. Такая память заслуживает уважения, — Именно его. Уступи ему место, хочу говорить с ним. А сам потрись там, послушай, о чём судачат.
Парень, коротко кивнув, встаёт и уходит.

Туко сегодня спрашивал у заведующего портом младшего Соникатари о прибывших из Экадары кораблях и остановил свой выбор на старом знакомом, торгующем по всему побережью и всем большим рекам. У таких людей, как Нетаро Утелене нет своей родины, кроме палубы корабля, на суше их ждут только торговые партнёры. Что очень удобно.

— Каору, Нетаро. Пусть волны будут нежны с твоими кораблями как губы любящей матери, — витеевато приветствует Туко приложившего к сердцу руку купца, — Я рад видеть тебя в добром здравии. Причаливай здесь, скрась этот дождливый вечер рассказами о дальних странах и встреченных в море чудесах.
Сидящая по левую руку Лура проследит, чтобы их кубки полными, а Туко будет спрашивать моряка обо всём подряд. Будет слушать небылицы и вместе с многоопытным Валаро стыдить хвастуна за преувеличения. Будет интересоваться ценами на западе, будет осторожно выспрашивать об обстановке в Экадаре. Не готовят ли новый набег? Не дорожают ли металлы? Не продают ли слишком много масы? А что вообще слышно в городах? А при дворе? А военных их видел? Не слишком ли их много? И будет поглядывать на Равото, сидящего прямо позади гостя. Качает тот головой, скашивает ли глаза вверх, пожимает ли плечами. А потом подарит:

— Возьми, в память об этой нашей встрече, да не станет она последней, — одно из своих ожерелий.
И примется шушукаться с Равото, обсуждать боевые качества горцев, думать, сколько придётся заплатить им сразу, или сколько нужно будет пообещать отдать им после...
Да. Хватит терять время. Пора начинать. Но нельзя оставлять за спиной Экадару, завоевание Сулы надо начинать именно с неё.

Сейчас Сао пойдёт в свои покои, к змеиной танцовщице. А на следующий день, за завтраком, он не только расспросит Лебетарето о разговорах в дальнем конце зала. Ещё он позовёт Гото Вариоту, замещающего Сао по военным делам. Спросит о скорости донабора полного состава всех частей, о возможности сбора полноценных эвотаво на базе эньётаво, расположившихся гарнизоном в четырёх северных ровамаку. Конечно, он приблизительно знает всё это и сам, но вдруг появились новые, пока неучтённые им факторы?

*Эньётаво — пять двадцаток, элотаво — десять двадцаток, эвотаво — двадцать двадцаток
**Орусаоманья — рабыня сао. Просто рабыня — Оруманья. Раб — Оруманьё. От того же "Ньё", означающего "Рука", что и в числе "пять" и в "воине", но тут "Чужая рука", "рука, принадлежащая другому"
***Ударных инструментов, лол.
****Валарани — высокие эльфы

Пожав плечами и посмотрев в тёмное нео Туко тихо, разделяя слова произнёс:
— Если вражеские оньёкоборени, Савачика, в полной темноте совершают сложные манёвры, совершенно незаметные для моих всадников, получивших приказ искать их, я так не играю.

И отобрав у ближайшего гвардейца меч воткнул его себе в сердце.

Выбравшиеся из изуродованной машины на свежий воздух обнаружили, что ветер хоть и прохладный и с моря, но запахи несёт далеко не свежие, а тухлой рыбы и прочей гнилой мерзости.

Летучие монстры схватили качельки с Гнатом за верхнюю перекладину, выдрали из земли вместе с бетоном и волокут куда-то за угол. Их, к слову, становится всё больше и, кажется, они строятся клином и сейчас бросятся на вас всей стаей.

Капитан Уинсдор умер, но чёрт с ним, вроде шевелится. Рэйт Боу зря пытается убежать — размахивающая титаническими щупальцами гора заметно превосходит его в скорости и уже порядком приблизилась к месту аварии. СуперКоммунист, выйдя из скверика навстречу Ктулхе, обнаружил, что улицы забиты автомобилями, стёкла которых разбиты, всё в кровище и кусках человеческих тел. Бедная Элис Картер в результате падения лишилась сумочки и всего, что в ней лежало, но ей повезло гораздо больше чем Мэйко, оставшейся в результате падения без верхней (или нижней, это как посмотреть) половины туловища и её половинки принялись пожирать неизвестно откуда взявшиеся толстые серые кольчатые черви длиной и толщиной с руку взрослого ребёнка.

Слэш же сломал самую важную часть тела — гриф гитары и больше не супергерой, а обычный патлатый хмырь.

Остальные, вроде, в порядке.
Вазелин, глядя вдаль, видит, что Ктулху тоже цел, здоров и надвигается и осталось ему до вас всего два километра.

Лес не забыл северных богов, нет. Помнил и капище за северной рощицей и зарубки на пороге и бессвязный шёпот в листве.
Вот только в таком облиье он, простой парень, обычный... хотя теперь уже не совсем обычный и не совсем солдат. Совсем не солдат. Да не важно.
Сука-судьба снова волокла его, предлагая совершить невообразимое и стать уже даже не шагхалти, а неизвестно кем.
Плевать.
Ему уже нечего терять.
Он смотрел в глаза бога и выжил.
— Да хуле там делов то, — смёл остатки недавнего страха нарочитой грубостью.

Пойдёт и сделает, что просят.
Чего уж там.

Не знал Лес, как с мертвяком разговор вести. Сволочь, конечно, и зубоскал, а вроде и зла не держит. Да и вообще дело говорит. Оглядел себя на всякий. Вдруг что где тьфу-тьфу-тьфу.

Руки потянулись к заплечному мешку, к стакану, зачерпнули хейкао. И пусть тысячу раз обещал себе, что никогда больше — сегодня можно.
Сегодня нужно.

Да, в принципе, всегда было нужно. Долгий марш — нужно. Бой — нужно. Смотр — нужно. Жара — нужно. Дождь — нужно. Ещё-один-проклятый-день-на-этом-проклятом-юге — нужно. Лес пил и презирал свою слабость. Потом же, когда голова прояснилась и в ней рыжими мурашами закопошились разные мысли ухватился за одну из них и спросил:

— Собака-собака, а покажи-ка мне где ты воду взял.

Восполнит загубленные Лепрой запасы. А потом предложит спутникам идти без проводника, потому что еды на пару дней если растягивать. Было. Сейчас и смотреть то страшно, что там и насколько испорчено.

Крепкие-крепкие радостные обьятия. Любящие обьятия. Не хватало. Никогда. Не обьятий, нет. Любви. Любви к себе.
В первую очередь — к себе. Ведь ближе чем Лео у Лео никого нет.

Хаос отшатнулась. С недоумением, с растущей обидой смотрит на Лео. На свои руки. Обратно на Лео. На руки... Нет, не на руки. На наручники, даже кандалы. Здоровенные ржавые кандалы со впаянными отрезками цепей на запястьях поверх комбинезона.

— Нет! — растерянно шепчет Хаос. Потом всё сильнее, — Нет!
И ещё громче. Почти крича:
— НЕТ!

И Лео, Лео, осознавший положение вещей, положение идей...

Лео не принимает его, а повторяет:
— Нет, — движением века уничтожает оковы. Берёт успокаивающе за руку.
— Всё хорошо. Прости. Я больше не...

Не будет. Не будет даже думать о этом. Не будет слушать голос "Небес", так умело притворяющийся его собственным.

Прочь! Не нужны! Иди откуда явился!

"Небеса" проиграли этот бой. "Небеса" отброшены сквозь ткань мироздания к Абсолюту. Туда, где нет времени и пространства. В гипер, его породивший.

Уничтожены возникшим посреди узкой каюты порталом в никуда. Продолжающем расти порталом в никуда. Ведь Хаос не может существовать без Небес. И жадная тварь тени снова тянется к Лео. Нет. К той, кого он держит за руку.

К той, кого он любит. Кого он любит в себе.

И Лео делает шаг в непроглядно-чёрную пустоту вместе с ней.

Лео держит в руке стакан того, что его мозг принимает за чай. Лео осознаёт, что его, наверно, вместе с буксиром распылят на молекулы. Лео отхлёбывает из стакана. Сколько лет прошло в этом слое реальности с его отбытия? Тридцать? Тридцать три? Не больше.

А мир успел сойти с ума. Или это Лео сошёл с ума? Нет. Точно нет. Всё как обычно. Он всё тот же. Ага. Всё тот же застенчивый и молчаливый, внешне спокойный, но раздираемый внутренними противоречиями Лео. И этот безумный мир хочет его убить. Может так и надо? Может ему действительно нет тут места?

Нет. Он хочет жить. Она хочет жить. Та часть его, которую заглушает голос трезвого рассудка хочет жить. Хочет чтобы он жил дальше. Возможно, это лучшая его часть. Интересно бы звглянуть, кем бы он был, если бы позволил ей определять свою жизнь?

Бортовой компьютер интерпретировал мысль по-своему и когда Лео обернулся через правое плечо там стояла взлохмаченная девица в стандартном защитном комбинезоне. То, что его мозг принимал за взлохмаченную девицу в стандартном защитном комбинезоне.

Выходит, что Лео потратился бы на смену пола? Или нет. Или он позволил бы этой хаотичной части определять свою жизнь только если бы родился женщиной? Интересные вопросы. Стоит подумать над ними. А чтобы подумать — ему надо остаться живым.

Хаос за спиной вздохнула, положила тонкие, почти невесомые, но тёплые руки на плечи Лео.

Им надо остаться живым.

Позывные отправляются в эфир. И почти сразу:
— Представьтесь или будете уничтожены.
Снова.
И так раз в двадцать секунд. Но исполнять угрозу не спешат.

Больше ничего в эфире нет. Вообще. Компьютер жалуется на провал попыток соединиться с Сетью. А с обзорных экранов пропала... пропали почти все привычные объекты, вернее их маячки. Где огромные, вмещавшие сотни миллионов человек станции? Где доки и лифты на поверхность? Где...

— Нормальные герои всегда идут налево, — протянул задумчиво Саша, обращаясь к наречённому Горацио черепу насаженному на бедренную кость, и свернул в боковой туннель. Себя, впрочем, он героем не считал, просто застремался сразу на открытое пространство выходить. Его собеседник, собранный из подручных материалов для купирования страха и одиночества, героем тоже не казался. Ну что может быть героического в сломанной шее?

— Был у нас один. Парашют дома держал, а прыгать зимой. Ну и не раскрылось ничего. Ещё хорошо, что не с тысячи, а с четырёх прыгал, только уже у самой земли запаску открыл и что снег на полигоне глубокий. Все к нему — ура, выжил, ура, молодец, ура, герой, тьфу. Как по мне так суицидник и идиот же. Вот и ты вроде человек человеком, а приглядишься — одна голова осталась и та пустая.

Горацио на подобный пассаж никак не отреагировал, что Рыкова ни капли не смутило:

— Так что не позволяй душе лениться, — процитировал строчку запомнившегося со школы стиха, — проверяй инвентарь, учи матчасть и...

И что там, что там, за поворотом?

Железному снился дождливый лес. И Свердлова. Он бежал и Саша, абсолютно нагая, бежала несколькими метрами впереди него. Нагнать коллегу почему-то не удавалось. То ноги вязли в непойми откуда взявшемся снеге, то чьи-то отрубленные руки развязывали шнурки берцев и их приходилось затягивать, завязывать и заправлять обратно за голенища, то Свердлова, бегущая, к слову, почему-то по воздуху в полуметре над землёй невероятным образом увеличивала разрыв, порочно, маняще смеясь при этом.. Наконец Тим пошёл на хитрость и сказал ей:
— Хуёво бегаешь.
Когда же лейтенант предложила побегать наперегонки и вернулась, чтобы вместе стартовать от проведённой в снегу черты, Железный схватил её за талию, откинул капюшон и...
— Doof! — выдохнула ему в лицо обернувшаяся давешним наркоманом Свердлова.

— Пошла нахуй! — заорал Тим, падая со стула.
Несколько судорожных движений, попытка нашарить кобуру, осознание безопасности и уже вполне знакомого окружения.

— Который час, ё? — спросил в никуда. Надо, наверно, домой собираться. Или подождать, пока проехать можно будет, а потом уже домой собираться.

А ещё надо смарт взять с зарплаты. С яндекс-пробками чтобы.

Отчёт по инциденту

При сборе образцов биосистемы на второй планете звезды с индексом 00025UJ00089. безалаберными рабами на "Кронос" был занесён неучтённый эмбрион паразита неизвестного вида. Эмбрион попал в организм младшего офицера службы безопасности Корбина Барлогза.

Корбин Барлогз, патрулируя корабль, проходя по реакторной зоне принялся терять самоконтроль и, видимо, стреляя в набегающие галлюцинации из табельного оружия нарушил работу реактора, что привело к его коллапсу.

Пока команда устраняла повреждения Корбин Барлогз регенерирует. Прячется. Питается умирающими рабами и биоматериалом с родины паразита.

И когда его организм порождает эмбриона — в ночь -1 имплантирует его в Валеру Васильича, помощника энергетика, видимо, чтобы сорвать работы по восстановлению реактора.

А в следующую ночь, ночь 0, мучимый ведомым только хищникам голодом Корбин нападает на учёного, Джона Ксено́вича.

И настал
День 1

Нападение на Учёного стало крупной ошибкой молодого Чужого, обеспокоенный ночной атакой экипаж принялся за поиски виноватого.

Тем временем Первый Помощник Дженис Морган распределила график дежурств:



Учёный, Джон Ксенович, исцелён доктором Виталием
Учёный, Джон Ксенович прооперирован (чист) и возвращён в биованну.

Ночь 1

Джим Хокинс, боевик, выходит на тропу войны с бластером наперевес.
Корбин Барлогз, зачем-то заблокировал дверь каюты Инженера Омеги и, пытаясь дожевать Учёного Джона Ксеновича, нарвался на заряд плазмы от командира в мозг. Оставляет на борде записку для обмана общественности и попытки внушить ей, что Чужие прячутся среди женской половины экипажа.
А вот Валере Васильевичу, пом. энергетика, удалось пожевать аспиранта Эйта.

день 2

Учёный Джон Ксенович вышел из биованны.
Доступна "батарейка" энергетику Савелию.
Учёный Джон Ксенович под давлением общественности просканировал аспиранта. Чист.
Юлианна выпотрошила капитана. Чист.

Ночь 2

Инженер Омега полез на обшивку прятаться.
Энергетик Савелий вышел из шлюза без скафандра. Чистапаржать пмшт забил на дм.
Валера Васильевич, пом. энергетика пытался покусать связиста Юму. Сцукован.
Обломан учеником инженера Евой Раймс, технично прикрышей связиста Юму шваброй ( КАК?? Зачотище, ачивка),
Корбин Барлогз покусал Джима Хокинса, боевика, облизнулся и убежал, пытается продолжить свою тему с сестрёнками.
Инженер Омега по приколу мутит воду.

День 3

Ученица инженера Ева Раймис выходит в илюминатор вслед за Савелием. Ей кажется, что всё на свете неправильно.
Перезаряженный новым энергетиком Валерой Васиьевичем сканер потрачен на Джима Хокинса, боевика.
Операцию сделали Юме, связисту. Чиста.
Такие дела.

Ночь 3

Валера Васильевич, энергетик, балбес, дал заявку "заражаю учёного" хотя нет эмбриона и уехал.
Ну и чорт с ним.
Корбин Барлогз игнорируя наличие эмбриона дожирает аспиранта Эйта, оставил анонимку от "сестры".

День 4

Вскрыли Дженис.Морган, первого помощника.
Нелюди. Чиста.

Ночь 4

Валерий Васильевич, энергетик, доел Дженис Морган, первого помощника, получил эмбриона. Упырь, блин. Не прощу.
А Корбин Барлогз смело заражает Юму.
Откатывается куча оборудования

День 5

Режут Виталия, доктора, лол. Чист.
Новый график сделан капитаном Тиром Анасази.



Ночь 5

Ночью Корбин Барлогз набрасывается на Валеру Васильевича, энергетика и ложится в биованну.
Валера Васильевич заражает Виталия, доктора.

День 6

Юма, связист, осозналась.
Зарезали, наконец Валеру Васильевича, энергетка.
Корбин Барлогз новый энергетик.

Ночь 6

Юма атакует капитана Тира Анасази.
Виталий, доктор закрывает капитана. Молодцом. Ачивко? Ачивко.
Барлогз кусает Виталия, доктора. Лол.

День 7

Виталий, доктор, осознаётся.
Режут Инженера Омегу. Чист.
Это ачивка для Корбина Барлогза. Быть чужим с самого начала и остаться последним непроверенным.

Ночь 7

Корбин Барлогз заражает капитана и пишет об этом на стену.
Виталий, доктор хавает связиста Юму. Анонимка про важных людей.
Связист Юма доедает инженера Омегу.

День 8

Юлианна убивает учёного Джона Ксеновича за отсутствие.
Юма, связист, теперь ещё и учёный.
Джим Хокинс, боевик, теперь ещё и инженер.
Джим Хокинс, боевик/инженер отдаёт управление персонажем Юме и сваливает на двое суток. Ачивка.
Связист/учёный Юма сканирует Виталия, доктора.
Виталий, доктор подкалывает шприцом Барлогза.
Из капитана Тира Анасази вытаскивают личинку.

Ночь 8

Виталий, доктор порывается сожрать капитана Тира Анасази, но Юма его запирает.
Связист Юма доедает капитана Тира Анасази сама
Джим Хокинс, боевик/инженер ведомый Юмой патрулирует.
Корбин Барлогз, энергетик, пытается пожрать связистаучёного Юму. Облом, боевик на страже.

День 9

Корбин Барлогз перезарядил шприц.
Доктор Виталий поддержал Юму на голосовании за капитанский пост.
Юма теперь связист/учёный/капитан и её не остановить. Доигрываем чисто ролеплейно.
Юлианна уничтожает Корбина Барлогза, энергетика

Ночь 9

Джим Хокинс, боевик, ведомый Юмой, вылазит на обшивку,
Юма ничего не делает,
Виталий, доктор, возможно, хавает Юму. Пофиг. Совсем.

День 10

Юма с ноутбуком и значком убивают Виталия, доктора.

Ночь 10

Юма кушает Джима Хокинса, боевика.

День 11

Юма и Юлианна оперируют Джима Хокинса, боевика.
насмерть.

Ночь 11

Тиха и спокойна

День 12

Юлианна... Глючит, виснет, и оставляет Юму жить (;

За оставшиеся полчаса с небольшим Лео успеет выпить кофея, вызвать своего фенриха и дать ему с десяток ценных указаний. После посадки небольшая группа, — да, надо спросить у чёртова гестаповца, кто идёт от них, — идёт на разведку на Катарину, остальные, соблюдая меры предосторожности примутся за выгрузку.

Главное гражданских не выпускать. Наверно, прикажет Леманн и Мейсу занять их до поры. И глаз не спускать.

С болью справившись, с коленей поднявшись, пнул Николаса по направлению от нормальных людей.
Нормальных. Истерично смеясь выкрикивать оскорбления богам.
За что?
Ну за что же?

Надежды остался луч. Солгал Николас. Но зачем ему эта ложь?
Нет. Нет надежды. Откажешься — смерть. Приешь — хуже смерти. Хуже, хуже смерти, когда все надежды и планы накрываются словом одним.

Что, подойти к ещё одному нормальному человеку, которая как икшанский южный рубака полосой стали машет, всех убивая и остановиться не может. Пусть отрубит ему голову и разом всё кончится.
Нет.

Кто тогда ей крикнет:
— Отряхни червей, дура. Меч брось.

Фай?
Нет. Нет веры этому недотыкомке.

Пусть шегхалти. Пусть кончилась жизнь.
Ответственность за других осталась.

Возьмёт пучок травы и отряхнёт её сам.
Второго хоодячего трупа только нехватало.

Обиженный взгляд изобразил, носом шмыгнул, отворачиваясь от всадника к сотоварищам. Помолчал, фразу нематерно формулируя.
— Нерадостные, братцы, — выдохнул тихо горько, — нас ждут перспективы. А возможностей бежать не вижу пока.
Повертел головой в поисках этих возможностей. Нет. не видит.
— И не знаю, стоит ли оно того.
Новый мир по сравнению с прежним... выглядит как-то уныло и отстало. Четырём детям — а они, как ни крути, дети — на нелегальном положении выжить будет ой непросто. А ещё тут за воровство руки, наверное, рубят. В голову, почему-то пришло.
— Я не буду лезть на рожон, и вам не советую.
Плантация, конечно, страшное слово, но ещё не свершившийся факт. Другое пугает:
— Вот только если разделят нас туго придётся.

Беседы текла рованя нить под темнеющим небом. С обочин тянуло прохладой. Сжав зубы Саша сидит, чтоб язык не прокусить случайно на кочке. Ног пальцы большие сцепил. Вспомнил, что в дестве любил так. Вернулась привычка. Мать вспомнил, отца.
Так и не попрощался. Хреново им будет сына два года не видев о смерти его письмо в формальном конверте увидеть. Закусит нижнюю губу мать, прижмёт к груди руки, застынет.
"Мама", — мысленно обратился, — "Прости. Я больше не буду". В носу защипало.

Встряхнулся. Идите все нахуй. Слёз не лил уже двадцать лет. Здесь тоже не будет плакать. И вы тоже...
— Эй, эй, — обратился к девчушкам в соседней телеге, — руку сквозь клетку протянул, на безвольной ладошке сжал, — не надо.

Хотя, подумалось, им как раз надо. Они уже в том возрасте, когда в этом нищем и унылом мире их могут выебать всей казармой по два раза. Порадовался, что мальчишкой остался.

А потом в голову закралась мысль, от которой его всего передёрнуло.
Нравы тут дикие. И мальчишку выебать могут. Лучше бы, блядь, он в том мире сдохнуть остался.

— Не надо, — повторил уже больше для себя, чем для девушки из соседней клетки, — Не надо.

Мастерское Слово о Мышах.

Первый завершённый доведённый до логического конца модуль. Душа ликует, танцует, смеётся.

Начну, как водится, с благодарностей. Во-первых всем участникам. Вы молодцы. Увеличили мне жизнь где-то на пару лет. Буду счастлив видеть всех в будущих модулях. Буду рад играть у вас. Спасибо за проявленное внимание читателям. Помнил о вас. Старался в том числе ради вас.
Также я обязательно должен поблагодарить Казамаджина, ему сочуствующих и тех, кто привёл его как пример в теме о преодерации новых модулей за фразу, из которой этот модуль родился. "Отвоевать камин". Лол.
JonnyReb или както так, мой первый мастер, спасибо за твой сдохший от твоей, зараза, лени модуль, без него я, наверно, не догадался сделать "альфатестовую" подоплёку.
DerTod, спасибо, без знакомства с тобой я не обеспечил бы такой градус абсурда.
И, конечно, Тучу, за готовые решения. Мастерить я только учусь, и учиться, жадно воруя всё что понравится имея перед глазами твои модули гораздо результативнее, нежели набивать шишки самому.

Теперь про общую концепцию.
Ветка с Вааськой — не просто самопиар, не фарм плюсиков. Это настойчивое повторение того, что кот — посланец Небес и адепт порядка, а мыши — создания тёмной стороны. Это очень важно. Очень. Потому что полтергейст, по законам этого мира, одной с ними крови и на одной стороне. Ага. Мыши в любой момент могли с ним замириться и приняться доламывать вселенную.

А вообще-то полтергейст появился случайно. Сначала хотел вообще тоску какую-то: пугливые люди, ленивый кот. Но уже на подвале устал прописывать мебеля. И люди резко уехали из дома испугавшись полтергейста. Планировалось, кстати, кроме Сергевны пришествие двоих пацанят, но Белоснежка спутала все карты.

Про треш и абсурд. Хорошо получилось. Мне нравится. Может где-то и перебор, но и чёрт с ним.

Вот с мурашами ошибся. Вернее с их съедобностью. Низянизя. Слишком сытые все мышиполучились. А ещё я слишком далеко спрятал всякие ништяки и полезности. Никто не догадался заглянуть в карманы одежды.
Дальше. F_Lia, нечего пытаться меня взломать! "Пылая гневом"! *грозит пальцем*.
"манипуляции энергоинформационным полем планеты", и не волнует.
А если б Карась догадался солнце и небо в чёрный покрасить кинув 999d6... А еслиб он красных мурашей в безобидных чёрных покрасил...
Вообще, после определённого момента можно было творить абсолютно всё, кроме манипуляций с эне... итд.
С читами же!

Но вобщем-то это фигня. И так кучу всякого натворили. Попортили. Переломали. Молодцом.

Сорок дней. Хорошо уложились.
Всем спасибо.

Модуль до субботы повисит.

Вредина

Потеряв сознание притворилась соль-диез малой октавы

Xвост

Сходу набросился обеими лапами на ми-бемоль большой октавы. Фэйл.

Тим идёт к машине. Мимо машины. У водительской двери затормозит, остановится, подорвётся, постучится как может, вежливо, попросит:
— Дверь откройте, пожалуйста.
Правую руку, конечно, назад заведя. Чтобы пушку достать быстро. Или ксиву.

Шк

Мышь унылый робко прячет тело тощее в камине.

Хвост

Заразился, походу, от Пипсы бациллой какой-то, сам с собой разговаривает.

Вредина

Пролезла в щель в подполье. Обнаружила, что под домом больше нет воды. Нет земли. Вообще нифига нет. Падает куда-то далеко вниз.

Жукер

Как мог, подгадил двум самым мощным существам этой вселенной, после чего отправился на Небеса.

Шк

Обнаружил, что самое укромное место — по прежнему камин.

Василий увернулся от летящей раздавить его потолочной балки, хоть это и казалось совершенно невозможным. Только мыша случайно удушил. Да и чёрт с ним, тут дом по швам трещит. Тут стены рушатся. Тут стёкла звеня вылетают. И огромная чёрная туша сквозь потолок проваливается.
Сначала Василий, конечно, в угол метнулся, зашипел, вздыбился. Но сразу попустился. Понял, что туша — это обычная, хоть и подрощенная мышь.
Кошки вообще легко видят суть вещей.
Это мышь. Улеглась вставшая на загривке шерсть. Коты мышей не боятся. Коты их ловят. Едят. Уничтожают везде и всюду. Ведь мыши, как известно, олицетворение зла, неразумная, неконтролируемая, всеразрушающая сила.
Чудовище вынесло дальнюю стену, выбежало на открытое пространство. Василий сразу узнал её. Эту мышь он видел минуту назад, перед тем как увлёкся истязанием последней жертвы. Она, она, лысая, с жалким огрызком вместо хвоста, с горящим в глубине глаз злобным огоньком.
И тогда-то, когда мир Василия превращался в руины он осознал, почему законы его именно таковы.
Зачем он послан сюда. Зачем кошки ловят мышей. Зачем едят. Зачем уничтожают.
Осознал серьёзность этих правил. И осознал серьёзность последствий их нарушения.
Всё близкое и привычное обернулось горой строительного мусора. Истошно закричала на улице Сергеевна и сразу со звоном, болезненно вибрируя, лопнула связывающая их нить. Сердце единственного дорогого ему человека перестало биться как должно.
Потому что он не поступил как должно. Не поймал, не убил, не уничтожил все те проявления Тьмы, до которых мог дотянуться.

Когда земля перестала дрожать, когда пальцы Сергеевны перестали царапать слежавшийся снег, внутри кота, кажется, разбилось что-то большое, шарообразное и хрустальное. Незаменимое. Оставившее вместо себя гулкую пустоту. Женщина, оставившая грудничка на высокой столешнице и принявшаяся искать телефон в своей шикарной кожаной сумочке с серебристой пряжкой поймёт, что именно.
Кто же знал. Кто мог знать? Кто? Кто? КТО?
Васька. Не знал. Не мог. Не должен был знать. Но должен был исполнять своё предназначение. Должен был ловить всех, а не развлекаться с... Должен был вычистить скверну. Сохранить. Оборонить...
Должен. Но не исполнил. Не поймал. Не вычистил. Не сохранил. Не уберёг.
Пыль улеглась.
Неуверенно пошатываясь, с трудом выбирая, куда поставить лапы, кот пробрался к порушенному фасаду, к проломанной веранде. Всё тоже самое. Светлые изломы досок, торчащие гвозди, фрагменты кладки, битое стекло. Запрыгнул на оргалитовый задник сложившегося углового шкафа из гостиной.
Мыши. Мыши копошатся, тащат в нижний выдвижной ящик какие-то перья, пух, клочки синтепона...
Зачем? Зачем всё это? Зачем все эти мыши, зачем все эти камни и гвозди? Чего уж теперь то? А, пусть их. Хуже не станет. Хуже просто некуда.
Василий улёгся. Не аккуратно подобрав под себя лапки и уложив хвост вдоль тела, а просто упал на бок, бессильно вытянув лапы.
Зачем теперь он? Зачем он этому миру? Зачем этот мир ему? Зачем этот мир вообще?
Неожиданно накатило ощущение хрупкости мироздания. И его неминуемого конца. Или Васькиного неминуемого конеца. Принесло некоторое облегчение. Это не навсегда. Скоро закончится.
А с чего всё началось? Один рыжий кот забыл про установленный порядок. Принялся играть с мышью, позволив остальным жить и всё портить. Дом. Сергеевна. Дурацкая котяцкая жизнь. Сейчас ещё и мироздание за собой потянет. Всё ведь связано, всё пронизано миллиардами миллиардов тонких ниточек. И он позволил какой-то мыши перегрызть самую важную из них.
Небеса не простят. Или простят. Он сам себе не простит. Или простит? Нет. Всё само закончится. Скорее бы.
По шкафу пробежала лёгкая-лёгкая, почти незаметная дрожь, на холку легла маленькая сухонькая ручка. Кузьмай. Самый старый обитатель дома. Новый укол стыда. Подвёл. Ой подвёл. Как ему в глаза взглянуть, когда посетует, что одна гостиная осталась. А домовой он почти как человек. Ему туда тоже страшно. Хорошо ещё, что скрипа вселенной не слышит.
— Сколько осталось, Вась?
— Вторая, — непроизвольно дёрнул кончиком хвоста кот, — семь ещё.
Спасибо. Спасибо, что не пинаешь по кровоточащей ране.
— Нормально, Вась, нормально.
Да, коту с его девятью жизнями нормально. А сколько протянет теперь домовой? Эхх... Лучше бы ругался, лучше бы обвинял, лучше бы клеймил бесполезным бездельником.
Молчал Кузьмай, гладил рыжего друга по холке. Потом ушёл к тоже оставшемуся почти без крыши флигельку.
— Такие дела, — выдохнул, уходя, себе под нос.
А может и показалось.

Василий повернул голову, утонул взглядом в глубоком безбрежном небе и принялся терпеливо ждать конца света.
Или хотя бы оставшихся ему семи смертей.

Вредина

Завязла зубами в резиновом колёсике.

Шк

Просунул в проделанное в "спинке" отверстие голову и, сильно обжёгшись, разгрыз светодиод. Что любопытно, разлившееся внутри Logitech M125 демоническое багровое пламя не погасло даже когда на двух проводках не осталось ни крошки стекла.

Хвост

Отломал "спинку" Logitech M125 от "основания". Что за люди, лишь бы крушить всё, ёпт. (

Рыжая Ня

Богохульствует. Но пасаран. Повисла на кончике хвоста Logitech M125.

Logitech M125

Извернувшись и выпустив провод подальше несколько раз обмотал им шею Хвоста и принялся безжалостно душить.

— ...побаловал бы, да вот нету у меня маслица. А на солонине сала ма...
Рассуждения Леса оборвались на полуслове. Кусок солёного мяса, жир с которого обстругивался в вяло побулькивающую кашу вывалился из пальцев прямо в котелок, брызги обожгли запястье. Обожгли, вывели парня из ступора. Тварь! Злая сука Лепра! Хворостинку бы, плёточку. Готовый отпрыгнуть в сторону при приближении слепня северянин нашарил пряжку ремня и... Нет.
— Не дыши, отец, — замер, ругая себя.
Ванильную воду не приготовил! Купил ваниль, а зачем — забыл. Вот, вот он, в развязанном свёртке с приготовленными для каши приправами лежит мешочек с ней, нет, этот с гвоздикой, вот с ней. Но как размолоть и настоять её за несколько ударов сердца?
Что делать, когда непоправимое может случиться быстрее, чем третье прославление прочтёшь?

Впрочем, Лес не собирался молиться. Молитвы — удел старух, калек и трусов. А мужчина, воин, должен действовать. И будет действовать. И уже знает как надо действовать. Как... как выстрелить из арбалета. Сначала
...наклониться, поставить ногу в поржавелую петлю...
потянуться за ванилью, сдёрнуть завязку с мешочка
...ухватиться обоими, одетыми в толстые перчатки бычьей кожи, руками за тетиву...
взять пару стручков, сунуть в зубы
...резко разогнуться, накинуть тетиву на выступ ложа...
привстать, открывая ухваченный полупустой мех и не чувствуя горечи тщательно работая челюстями
...прицелиться в размахивающего своей железкой набегающего чернявого коротышку и...
набрать в рот воды, пару раз погонять её за щеками, и
...не суетясь, не торопясь, плавно прижать курок, посылая увесистый болт в грудь врага...
крепко сжав губы резко выдохнуть, распыляя ванильную воду на ставшего целью опасной твари товарища.

даже проще чем выстрелить, правда?

Вредина

Боится.

Чекмар

Не узнал им самим перекрашенную ворону. Фэйл. Тяжёлые последствия.

Чёрная ворона

Каркнув от возмущения словами Чекмара выпустила баночку из клюва, опрокинув её в кучу снега в метре от лестницы, в полуметре от порушенной древесным стволом стены.
— Во-р-р-роне помог? К-р-р-рась к-р-р-а-а-ачественно, на-р-р-р-команище!
И нацелилась клювом прямо по черепу долбануть.
Не насмерть, конечно, а так.
Для доходчивости.

Вредина

Видит только снег и ковролин. Хотя если сесть на самой середине, на сухом месте, туда где светит солнышко...

Чекмара

Получила новое имя и болезненный удар в череп от чёрной вороны.

Чёрная ворона

Погибнет через несколько секунд от разрыва сердца.

Удача всегда считалась необходимой составляющей успешной охоты. Ведь успех зависит от слишком большого количества факторов, предусмотреть все возможные варианты, подстраховаться со всех сторон крайне трудно. А в большинстве случаев и правда невозможно.
У охотника может прорваться сапог, он промочит ноги, простудится, чихнёт в ответственный момент и собьёт прицел. Или сядет, к примеру, на оживлённой тропе к водопою, а зарядит ливень, такой, что напиться можно из каждой ямки под каждым кустиком. А бывают тупо осечки. Или инспектора. Или осечка, когда на мушке инспектор. Всяко бывает.
И наоборот.
Дичь прёт валом, дробь летит кучно, погода ясно-морозная, тёпло-осенняя или ещё какая приятная, инспектора природоохраны честь отдают. Некоторым охотникам удаётся заставить обстоятельства работать на себя.
Удаётся.
Удача.
Да. Именно она и ни что иное.
Вот Вааське сегодня удалось вытянуть исчезающего в норе крысюка, подцепив коготком самый кончик хвоста. Потом, после бесплодной погони за юркой мыши, когда Вааська решил не ломиться в стенку, изображая дтёныша бульдозера, а как цивилизованный кот обойти (вспугнув по пути какую-то неправильную ворону) пешком на кухню, ему прямо в зубы прибежал...
Нет, это не мышь. Деревянная игрушка, скорее.
Мышь вон она. Полузадушенная, обвитая какой-то зелёной полосой, слабо попискивая шевелится в решётке вентилляционной отдушины. Подходи да бери/хватай.
Подошёл и схватил. Зубами.
Но жрать сразу не стал. Полбанки сметаны, упитанный крысёнок... Нет, эту мышь, этого сволочного мыша, который эксплойтил его детские страхи он сразу жрать не станет. А утянет на подоконник и схватив обоими лапами начнёт медленно вылизывать, всё больше царапая нежную шкурку шершавым язычком.
Отпускать. Снова ловить. Чуть душить. Прокусывать жилки на лапках. Снова отпускать. Играть, гонять по кухоньке. Ловить и снова вылизывать до крови, до мяса, до рёбер. И так пока не проголодается.
А вот тогда, тогда можно будет начать медленно и лениво жрать.
День удался.

Рыжий

Если решил что-то, то фиг собьёшь с мысли. Этого крысёнка надо укусить. Слишком много себе позволяет.

Хрупкий

Залез под автобус, притаился в уголке между колесом и ещё одним пеликаном. Патруль сегодня без повязок, можно не бояться.

Вредина

Вторую заднюю лапу чуть совсем не отгрызла.

Шк

Порвал крысу губу. Кровища хлещет. С разбега запрыгнул в щель, воткнулся в что-то мягкое. Припечатан сзади Рыжим.

Рыжий

Мышонка снова не достал. Когда тот запищал и к щели бросился рванул за ним изо всех сил. Ага, за ним, в щель. Ох блин!

Вааська

Ворвался.

Жирный

Уже сколько времени там торчит, пытаясь пролезть помочь брату.

Повертев болтающую без умолка голову языком Владимир не нашёл ей лучшего применения чем закинуть подальше в сорную траву и, отойдя на десяток шагов, щёлкнуть пальцами, заставить взорваться с глухим хлопком.
Потом соткал из ветра полотеничко, над ним сотворил пол-чашки воды и тщательно вытер руки.
Такая-то мерзость!
А куда идти он и так видит. Маги ведь всёёё знают. А что не знают — им мудрые советники подсказывают.

Вааська воровато огляделся. Обычно люди пытаются помешать ему, что бы он ни задумал и их отсутствие выглядит добрым знаком. Мощный толчок лапами, второй, вот Вааська уже на серванте и осторожно-осторожно ставит лапу на стекло аквариума. Сразу на аквариум прыгать нельзя, как-то прыгнул, а верхнее стекло возьми и провались вниз. Чуть не утоп тогда. Теперь надо просунуть лапу, самый её кончик сюда, где стекла не хватает.

Когда так делает Саша — рыбы моментально оказываются под его рукой. Когда Вааська — раньше тоже радостно летели наперегонки навстречу когтистой лапе. Сейчас то уже научились различать. Те, которые остались — научились. А вот этот, большой, красный, появился только пару дней назад. И наконец-то Вааська подловил момент, когда никто ему не помешает. Просунуть лапу, коснуться поверхности воды, выждать пару секунд... Рывок!
Есть! Есть! Подцепил когтём за жабры! Вытащил из аквариума, упустил, к счастью, не назад, в воду, а на пол, спрыгнул к бьющейся рыбе, прижал к паркету и погрузил клыки в её мягкую, восхитительно прохладную плоть. Резким движением морды разорвал рыбёшку пополам, выплюнул жёсткий плавник и....
— АХТЫБ ЛЯДСКИЙ СУКАДЕМОН!!!! — заорал над ухом появившийся из ниоткуда Саша.
Всё. Дальше неинтересно. Дальше его пнут по рёбрам, потом будут злобно душить, подняв за шею на вытянутой руке, и только Сергеевна в самом конце пожалеет и погладит, но и это тоже не интересно.
Вот лежать летним вечером за поленницей, переминаясь от нетерпения с лапы на лапу, и при виде мышей бросаться к норке растопырив когти — другое дело. Ловить муху на стекле тоже весело. Но не сегодня. Сегодня хочется про рыбку. Вот допустим, как на той неделе банка кильки ему досталась. Он тогда сразу прибежал и слопал её всю, наслаждаясь, кроме еды, нежными почёсываниеми за ушком. Даже два раза подряд Вааська вспомнил, как банку кильки ел и Сергеевна, растягивая первый слог, приговаривала "Вааася, уууумница, Вааася, мааальчик мой, Ваааася, бедняяжка голодный". И снова про аквариум, но не просто так про аквариум, а хитро, технично недосмотрев до Сашиного крика, перешёл опять к кильке.
Совсем хорошо и радостно стало.

Потом Василий уютно потянулся, почесал голову о плечо, подобрал лапки и спрятав нос в пушистом кончике хвоста уснул ещё крепче.

***

Прошло, кажется, меньше минуты. А может и правда Вааська провёл в блаженном забытье только несколько секунд, по прошествии которых он был разбужен лаем Кляксы.
Он был отлично знаком с этим, по его мнению, монстром и не единожды вступал с ним в прямую конфронтацию. Если поворошить жёсткую шерсть на морде псинки можно найти три длинных рубца, а Вааська после того, последнего, раза несколько недель хромал на левую лапку.
Как бы там ни было, Вааська не мог позволить себе игнорировать наличие Кляксы в пределах слышимости и, моментально проснувшись, насторожился. Лай повторился, где-то... Хотя почему где-то? Где этой твари ещё быть? ... в районе помойки.
Можно было спать обратно. Или просто спать, или посмотреть снов. Снова разодрать морду угольно-чёрному чудовищу. Или... Чу!
Вот тот, гораздо более близкий, звук Вааська не мог спутать ни с чем. Тихое-тихое шуршание мышиных коготков. А затем из коридора донёслось характерное для мышек царапанье и весьма интригующий хруст.
Вааська не медля перебрался с подоконника на стол и...
Две штуки. от сразу слюной наполнился. Чёрная, посередине прихожей, и белая, на половине пути до чёрной.
Сейчас он как прыгнет! И как схватит её обеими лапами!

Пипса и Рыжая Ня

Совместными усилиями значительно поправили здоровье Пипсы. А толку?

Хвост

Принялся зализывать раны притворяющегося ослабевшим гостя. Одурел от запаха крови на фоне чудовищного голода. Оторвал и моментально сожрал хвост Чекмара. Затем, включив воображение, осознал, что самое калорийное в комнате — это остальные мыши.

Чекмар

Больше не будет доверять едва знакомым мышам. Рыжая Ня, конечно, остановила кровь, но обратно хвост так просто не отрастить.

— На гасу макукоменарени, муни онэха сэсэ ромеду утуэкадарани. Десу-ту ройо! — завершил Туко свою речь, произнесённую во время пути от левого фланга к правому.
Горло саднило. Голова, кажется, звенела как пустой горшок. Шутка ли — четверть часа кричать во весь голос.
Но оно того стоило. В глазах воинов ясно читается желание убивать. Колоть, рубить, ломать врагу кости, пробивать черепа.
Сейчас они пойдут на сближение с противником, остановятся перестрелах в трёх от него. А пока Туко, идущий с гвардией позади запасных войск, послушает, что слышно от разведчиков-оньёкоборени.

Вредина

Нашла змеиную чешую абсолютно несъедобной, но приятной для погрызания. Сгрызла оставшиеся твёрдые места, подточила зубы. Из щели в кладовку выбрался молодой, но всё равно раза в три более тяжёлый чем любая мышь, рыжий крысюк и с жутким акцентом сказал:
— Чёрные мыше чужих чешуй напрасно пожевамше наказа буде вотпрямщас.

Хрупкий

Даже не посмотрел на тебя, другой лапой затылок тереть стал. Спокойный. Уверенный в себе. Принимающий свои слабые стороны, использующий сильные. Охотник. Боец. Хищник. На гнилые подначки не поведётся.
Потом насторожился. Мявкнул неопределённо
И сорвался в прихожую, откуда как раз послышался скрип двери.

Шк

Зачем-то, чёрт его знает зачем, вытолкнул найденную таблетку на кухню, за тумбочку с раковиной.

Непоседа

Пустил в отдушине корни.

Когда Василий был маленький и не мог запрыгнуть даже на стол или подоконник, его любимым развлечением была ловля бесиков. Незавершённые мысли, отброшенные желания, подавленные эмоции выпадали из людей и хаотично скитались по полу, медленно растворяясь в энергоинформационном плане планеты.
До появления Вааськи они полностью застилали пол, скапливались по углам и, притягивая всё им подобное, засасывали в себя взгляды людей. Вселяли в них депрессивную тоску, инфернальное уныние и мысли о суициде или ещё о чём похуже. Первые дни котёнка в новом доме были посвящены чистке старых завалов этих бесиков. Это ведь просто — вот он был, а вот махнуть лапой и нету. Кот, конечно, не осознавал, насколько важна эта работа, а просто развлекался. Лапой. Раз и нету. А вон ещё один. За ним, быстрей! Лапой. Раз и нету. А этого носом. Нету. Сергеевна с Сашей, тогда ещё четырнадцатилетним оболтусом, тоже ничего не понимали. Не понимали, почему дурацкие бои котёнка с невидимыми тенями так греют душу, будто открывают солнцу, снимая с неё слой застарелой грязи.
Это потом Вааська просёк фишку и начал дрессировать людей. Покормят творожком, погладят — очистит домик. Прогонят, обругают — так и таскайте за собой лишний груз. Отлично, кстати, резонирующий с чувством вины. Но это всё, опять же, потом. А тогда рраз и лапой. Бац, бац, хлоп, пыщ, тыдыщ. О, ещё один. Бегом к нему. И...
Рмммммяяяяяяяяяяяяяяя! Врезался в прислонённый Сергеевной к тумбочке противень. Раскалённый противень. Обожжённый нос болел так, что казалось лучше утопите. Долго болел. Несколько дней. Такая, можно сказать, травма детства. Порой Вааська опасливо подходил к противню, чуствовал исходящий от него жар и испуганно убегал из кухни от всплывшего воспоминания о запредельной боли. А иногда и во сне. Гонится за мышью, за игрушкой, просто за Сашиной рукой и баммм! Рмммммммммммяяяяяяяя! Просыпался, вскакивал, начинал нервно вылизываться. Всё реже, конечно, с годами, но не менее ярко. Так и не прошло ещё. Даже, вот, люди уехали, а противень всё ещё стоит.
И этот наглый белый мыш за ним прячется!
Василий помахал лапой в опасной близости от противня, убедился, что тот пылает жаром также как и три года назад, когда, собственно, он с ним и познакомился, выругался по-своему, по-кошачьи, прошёлся, следя за нечестной мышью боковым зрением, вдоль стены, заглянул в отдушину к моментально отпрянувшему далеко вглубь ещё одному мышу, понюхал пахнущий двумя другими воздух у щели в ту комнатку с ванной и, наконец, аккуратно подобрав хвост уселся прямо напротив противня. Принялся умываться, демонстративно игнорируя белого мыша. Выйдет, выйдет рано или поздно. Проголодается и выйдет.
И тут то Вааська его и съест.

Нежный край листа обьел, в толстую, грубую, серёдку впился. Вороны не унимаются:
— Каааарррр.... Каааааррррму себе испортил, — первая, значит, начала.
И вторая туда же:
— Кааарррааааа неминуема!

И тут, обернувшись на шорханье снега сзади, ты понял, почему вороны наверх взлетели. Обещанный ангел воздаяния выглядел огромным комком курчавой чёрной шерсти с раззявленной, полной белоснежных зубов, алой пастью.
— Ваааав!!!
Прямо на тебя, беспомощно-заметного, с капустным листом возящегося, несётся.

Притормозил перед дверью, залип даже, в мысли погружённый, но отрезвил вид оружия в лицо направленного.

Эй, эй, зачем? Вот, вот он, медотсек, есть надежда ещё. И уж что-что, а "чудить" Вервольф точно ещё не начинал. Так что выговор тебе, Тим-Йонг, с занесением в личное дело, за то что события торопишь.
Простёр навстречу пистолету руку властно, прохрипел:
— Отставить! Рано!
И, на рефлексах, в подкорку вбитых, с линии огня уйти попытался, полуприсел, в сторону метнулся.
Досадно.
Ценнейшие секунды в никуда растворяются.
Тьфу.

Всё. Аут. Финиш.
И из-за чего? Из-за, стыдно сказать, царапины.
Прислушался к организму на секунду. Нет сомнений. Последние минуты живёт Теодор Бламберг известный также под позывным "Вервольф". Облажался. Превратится в слюнявую тварь, начнёт за вверенным ему личным составом гоняться.
И не то что страшно, не то что обидно. Некогда о смерти и несправедливости бытия думать. Просто западло ему на сторону противника переходить. Да ещё и в такой момент. Не по-мужски оно как-то. И не по-христиански. И вообще.
— Сюда, — позвал личный состав.
Сорвал с себя китель, вытряхнул на пол, чуть в стороне от трансмутанта, что по карманам рассовано, так и остался в одном тельнике. Труп обшарить. Оружие? Патроны? Впрочем, патронов-то вон, целый склад. Только время, время, время.
— Забирай всё, я заражён, — сказал коротко и сухо, — Скоро стану вот такой же тварью.
Попытался план корабля представить. Медотсек нужен. Должен, должен быть способ остаться человеком. Хотя бы на час. На два. Чтобы дело закончить. Чтобы тех, кого не нужно убивать, спасти.
— Ищем медчасть. Начну чудить, — постучал ребром ладони по хребту, по верхней части шеи, — сразу вот сюда. Приказ.
Проверить, получится ли задачу Пак облегчить.
— Только осторожней. Бойся крови.
И вперёд.
Пока есть надежда — вперёд.

Кап...
Кап...
Кап...
Крупные капли воды отрываются от потолочной слеги и с мерным глухим стуком разбиваются о лезвие лопаты.
Кап...
Кап...
Каждые три секунды. Двадцать раз в минуту. Тысячу раз в час. То есть, конечно, тысячу двести. Но какая разница? Тысяча, две тысячи... Это мелочи по сравнению со струйкой сбегающей по стене с гвоздями, на которых раньше висели сетки с луком, морковью, свеклой... Хорошее было время. Теперь то люди уехали и забрали с собой все те хорошие вещи, ради которых мы и живём рядом с ними — те же сетки совощами, мусорное ведро, книги, крошки, тёмные шкафы с интересностями, мягкие тёплые тапочки, обогреватели... Прошлым летом ещё уехали, бездарно слившись в противостоянии с подселившимся к ним гостем из Запредельного. Ушли и даже кот с ними ушёл было. Но потом, конечно, вернулся. Кот, в отличие от глупых и трусливых людей, страшен, бесстрашен и смертельно опасен. А теперь ещё и голоден. Раньше то жили мирно и спокойно. А как люди с едой для кота и мебелью, за которую он пролезть не мог, ушли, будто подменили тихого и спокойного Вааську. Сколько наших поел пока мы в подвал не переселились вспомнить страшно.

А теперь приходится сидеть на старой автомобильной покрышке и считать просачивающиеся с щели у петель люка(кап, кап, кап) на кухню капли. Тысяча двести в час. И бодрая струйка по мокрому кирпичу. Вода во все норки и щёлки затекла, все старательно свитые из старых мешков да ваты с убитой телогрейки уютные гнёздышки промочила. Все тщательно запрятанные утащенные с дальней помойки припасы залила. Потом — накрыла пол. Хорошо ещё не все помёрзли да потонули. А теперь сидим по стенам да ящикам и считаем капли, считаем сколько у нас времени осталось. Ведь если ещё поднимется придётся из подвала уходить. А уходить некуда.

Наверху, опять же, Вааська. Лют злобен и силён невероятно. Ходит порой, крышку люка скребёт. Та чуть поддаётся даже, шевелится. Жутко становится. А снаружи холодно. И Клякса. Клякса ещё хуже чем Вааська. Пусть и не затаивается, пусть лап с когтищами нет, но как налетит, как налетит, как залает, а потом смотришь — уже проглотила кого-то. Клякса страшная. Но она не всегда. И снег и холод не всегда. Но пока и то и другое есть и деваться некуда.

Все умрём, наверно. Впрочем, ходят легенды, что наверху есть одно место. Такое место, что прямо-таки самое лучшее место. Там нет воды, не дует ветер, там железная толстая решётка, сквозь которую не проберётся даже Вааська, там рядом плинтуса с широкими щелями и ковёр, из которого можно будет надёргать новых уютных подстилок. Хорошее место, рассказывают. Самое лучшее. И ещё говорят, что именно там поселился злой дух, которого боятся даже способные превращать ночь в день, день в ночь, а вкусности в ещё большие вкусности люди. А вот кот не боится. Кот, понятное дело, сильней и умней чем люди. Но мыши ведь тоже и сильней, и умней, и ловчей, и добрей, и красивей, и вообще.

Мышам ли какого-то полтергейста боятся? Ха! Да мы его раз! Мы его два! А потом сами в камине заживём! Вот сейчас пойдём наверх и... И будем реалистами, нас съест Вааська. Печально. Наверх идти расхотелось. Совсем расхотелось. А ведь вообще-то и не надо никуда идти. Самим не надо. Пусть вот этот умник приблудный идёт. И вот эта вредина. С большой буквы — Вредина. Заодно и потише станет. Ещё вон того отправим, а то ему совсем на месте не сидится. И, чтобы не потерялись ненароком, с ними пойдёт единственный из разведчиков, кого пока ещё не сожрал Вааська. Что значит не хочу? Почему не пойду? Идите-идите. А ну пошли кому сказал. Вперёд. Давай-давай. Ну идите же уже. Ну пожалуйста. Найдите новый дом, найдите или все умрут, а вы будете виноватые плакать. Всё, хорош тупить. Пошли-пошли-пошли. Быстро. Вперёд. И гордитесь этой великой миссией по спасению колонии, да. Давайте, на ступеньку. Ещё на одну. С неё на полочку — прыг. С полочки по досточке, с досточки в щёлочку, в щёлочке, меж внутренней обшивкой и кирпичной стенке вверх, до отдушины и...

И без хороших новостей не возвращайтесь.

Локации:

— Как же так... Как же я тут
Причитания Тим-Йонг за спиной вызвали глухое раздражение. Как-как? Вот так. Был Бламберг солдатом и умрёт он тоже как солдат. От пули. И нечего травить понапрасну душу. Хотя оно понятно, страшно, страшно одной остаться, когда тут такая мерзость неубиваемая водится. И шансов у девчонки, надо признать, маловато, что почему-то обидней даже, чем почти стопроцентная вероятность отдать концы в ближайшие минуты. Если, конечно, выстрелит. Должна выстрелить.

— Выстрелишь и уходи, быстро-быстро. Вдруг услышит кто не нужно, — посоветовал между приступами мути. Паршиво. Совсем паршиво. Какая же дрянь в него вселилась! Впрочем, не привыкать ему. Импланты тоже не совсем родные телу его. И ничего. И живёт. И сейчас, может, выживет, когда до медотсека дойдёт. Если, конечено, медотсек там, куда его понесли ноги, если есть там какие-нибудь нанобиороботы, которые от буйствующей заразы кровь очистят. А о том, что будет если нету там медотсека с наноботами, думать не стоит. Ничего не будет. Не о чем думать.

— ... передать что ...
Медленно-медленно слова в уши затёкшие осознались. А кто, кто родной есть у Вервольфа? Не помнит. Не время вспоминать. Не нужно. Сейчас самый близкий ему человек — Пак. И его устраивает такая семья. И всё, что можно было, Вервольф ей уже отдал и передал. А если есть где-то ещё кто-то, то...

— Придумаешь что-нибудь, — вытолкнул тугие слова из себя наружу. Говорить оказалось неожиданно трудно и больно, — сообразишь.

Сообразит, куда денется. Главное...
Главное выживи. Понимаешь? Выживи, — промолчал Теодор, — Прошу, выживи. Ты ведь веришь, по голосу слышу, веришь, что всё будет хорошо с тобой. И я тоже хочу в это верить. Будь счастлива. Сначала очень осторожна, а потом счастлива. Хотя бы ты. Хотя бы.

Ага. Вот. Вот они, медотсека двери. Открыть... Клопа тратить надо? Ах, да, они же у Пак. Пусть, если надо, она тратит.

Не знает Вервольф, что его в медотсеке ждёт. Надеется, посмотрит по сторонам и вспомнит, что делать надо в такой ситуации. Или автоматике доверится. Или пусть уже Ноль-Пять пулю ему в голову положит, а то хреново до невозможности и лучше не становится.

Рагару нравилось смотреть, как его Ангелы стаскивают материю на выбранную планетку. Они наполняли Бытие смыслами и придавали ему особенный привкус выполненного Предназначения. А теперь, без них... Без них совсем никак. Рагару решил повторить попытку. Твёрдо решил. Но не в лоб. Разрывание себя — это, конечно, безумно увлекательно, но Рагару стало после этого процесса настолько плохо, что больше не хочется.
И сделал Рагару много-много маленьких Рагалилиони, много-много Ангелов, из всего, что было под рукой: межзвёздного газа, солнечного ветра и магической волны. И, конечно, из подсмотренного у одного из Других связующего звена. Так сделал, чтобы не его плотью питались, не вместе с ним полученные от Великого Ничто силы делили, а на стремящейся к центру Вселенной магии жили. Сделал сначала много-много, а потом надоело. И переложил это сотворение на часть новых Рагалилиони. Пусть сами таких же как они дальше лепят. Или не лепят, если их будет достаточно для выполнения Его Воли. Или снова лепят, если делать нечего.

Остальным же повторил приказ:
— Сюда тащите, всё сюда. Со всех планет известных нам систем.
Потом посмотрел на них, на слабых и хлипких...
— Только по мелочи. Ни звёзд, ни планет, ни спутников не надо. Берите самое интересное из того, что на них валяется. То, чего здесь мало или нет.
Слетал ещё посмотреть на то, что в других системах делается, чем там Другие занимаются, чего хорошего понасотворяли. Показал Ангелам на них:
— Отсюда тоже таскайте.

А когда Рагару закончит с Ангелами он приступит к созданию своей Рагадырки. Он не будет повторять ошибки совершённые создателями канала между α и ω, его червоточина будет пропускать сквозь себя вообще всё без исключений. И работать только в одну сторону. При этом принудительно засасывая в себя материю. С возможностью выбора и смены направления, с возможностью изменения размера горизонта событий... настоящую пацанскую Рагадырку!

Затем вернётся к облюбованной планете, которая теперь самая первая. И воткнув один конец в неё, а другой прямо вот в эту звезду, вокруг которой планета летает, расплавит внутренности планеты потоком плазмы. И, той же Рагадыркой, переместив её второй конец, высосет жидкое ядро и отправит материю к Эре Энки Нанш Гал так, чтобы он оказался внутри получившегося шара быстро остывающей магмы. Теперь это Его планета. Да. Его.
Он скажет про неё:
— Это мои чертоги и назову я их как-нибудь потом, когда придумаю как.
Потом перенесёт второй конец Рагадырки внутрь вон той, самой большой планеты и заполнит её содержимым свою.

И, закончив с планетой, перенесёт выход червоточины к той, другой, которая тоже давно и сама появилась, звезде и, поменяв направление переноса, утянет звезду внутрь гиганта, чтобы поджечь и взорвать его. Всё равно он никому не нужен, а взрыв обещает быть красивым. Когда взорвётся, нужно будет быстренько вернуть звезду ω или хотя бы то, что от неё останется, на место, а то как-то неудобно получится.

И, может быть, позволит пользоваться своей Рагадыркой Другим. Если, конечно, их цели понравятся Рагару. И они поделятся силой.

Рагару плыл сквозь мутное безбрежное пространство новорожденной Вселенной наслаждаясь безумием её хаотического танца. Сначала её не было, и было никак. А теперь Вселенная ЕСТЬ и Рагару ЕСТЬ и это хорошо, потому что ему оно нравится. А значит сущее должно существовать, и всё, что создано — прекрасно, ибо созданное Нечто заполняет собой Ничто, которое Никак и которое не может нравиться нормальному богу. Сейчас Рагару тоже что-нибудь сотворит. Может сжать какую-нибудь галактику в один большой-большой яркий пульсар? Или, может, взять пример с изначального Небытие, ставшего Бытиём и сотворившего Рагару и его товарищей?

Сжаться в точку, или, хотя бы, обозреть и осознанно прочуствовать свою суть, потом самому себя ухватить, и оторвать кусочек. Поглотить его, конечно, (не просто же так отрывать от себя куски то). Поглотить, разуплотнить, и Воплотить в него половину доступной Силы, потом обратно уплотнить и наружу себя исторгнуть. Сформировать, слепить из этой мягкой и дышащей, копошащейся массы, разорвав её на равные доли подобия себя.

После первого этапа творения скрепить свои порождения в их границах, как он скреплён в своих. Позволить им осознать себя как "созданий Его", "любимых и любящих детей Его", всмысле Рагару. Вложить в них любовь к движению, к жизни, к красоте и многообразию мироздания и к себе самому, да, потом обязательно любопытство и любознательность, а ещё, конечно, желание творить, действовать совместно с Ним и вообще.

Выбрать более-менее стабильный кусок материи и сказать получившимся Созданиям:
— Тащите всякого сюда отовсюду сколько найдёте! Только звёзд не трогать.

Поднял осторожно дверь. Бросить, отскочить, готов был. Вдруг там фонари в глаза и очередь из автомата в грудь? Но повезло. Один мужик. И тот спиной. Пока что не заметил их. Подвох? Мыслекоманду "Сюда, держи дверь" дал. Не услышали. Ни Пак, ни он себя в её наушнике. Частоты разные? Зар-раза. Всё потом. Сейчас шёпотом, к ней голову повернув:
— Держи дверь.
Раз уж, как боевая единица без зрения и пулемёта не особо ценная, пусть хоть возможность отступления им обеспечит.
И что-то с их противником неладно. Неправильная поза. Зачем он так стоит? Что прячет он в руке? Дыхательная маска. Очень плохо. Возможность заражения? И почему урчит как чёртегопоймикто? Уже заражён? Ох-м-м-мать! И что со спиной? Почему память при виде этой мерзости подсовывает слово "трансмутант"? Пока не время вспоминать. Сейчас, когда Пак перехватит, он отпустит дверь, резко сократит дистанцию — хорошо, что босиком, шагов не слышно будет — и вложит всю свою массу, весь разгон в удар. Куда? По ситуации. Возможно по хребту, туда где что-то тяжело вздыхает, наверняка мягкое и уязвимое, а если повернётся то в скулу. Возможно, в челюсть. Возможно, снизу в шею. Да не впервой. Увидит и поймёт, куда надо приложить, чтобы и костяшки о респиратор не разбить и противника из строя вывести. И, если в руке всё-же оружие, то левой рукой перехватить его или кисть с ним, вывернуть стволом от себя. А можно и ещё добавить.
И, по возможности, оглянуться в коридоре. Вдруг там ещё кто-то?

Больно. Если не двигаться, если расслабить веки, если... Тоже больно. Но меньше. Заснуть. Уйти. Исчезнуть.
– Эй!
– Эй, ты живой?
И ты тоже уйди, дура. Плохо мне. Отстань. Исчезни. Не трогайте.
– Подъем!
Ну чего орёшь над ухом? Встаю. Сейчас. Надо. Надо встать. Подтянуть руку... Под ладонью — округлый бронепластик. Рука соскользнула на холодный пол. Да что ты рыпаешься?
— Да что ты.... — прохрипеть слабо.
Выскользнула.
Подняться, сесть на задницу. В пол правой рукой упереться, чтобы не свалиться обратно. Не видно ни черта...
— Ты кто? — хотя, вообще-то, совсем не интересно.
Боль прибывает вместе с мягкими толчками пульса.
Ох м-мать... Сотрясение?
Мягко-мягко левую ладонь на затылок.

Норильская правда, N66 (66666) за 25 мая 2099 года.

Свет Солнца, прошедший сквозь атмосферу Венеры, сфокусировался на облаке метана вышедшего из болота неподалёку от Норильска. Сфокусировался, отразился от водной глади и вызвал массовую галлюцинацию у водителей пролетавших над болотом воздушных мобилей, вылившуюся в крупнейшую за последние пять лет аварию. Кроме мобилей и людей в аварии пострадала и электрическая подстанция северного округа. Почти никто этого не заметил. Север Норильска просто переключился на резервный энергоканал. Лишь один человек пострадал от скачка напряжения — двадцатидвухлетний Соколов Пётр Александрович, сидевший в этот момент в виртуальном мире с помощью кресла Комаровски.
Скачок оказался критическим для тонкой техники, кресло выжгло студенту-биохимику мозг. Быстрая, лёгкая, незаметная смерть.

Спасибо за внимание.

Когда священник отпрыгнул, когда Пётр, быстрым шагом сократив дистанцию, всё же вогнал нож в дёрнувшееся тело, когда голова с глухим стуком ударилась о пол... Тогда то Пётр и понял, в чём изюминка этого мира.
Долгие, утомляющие переходы, унылые разговоры с унылыми ботами... Понял, почему эта, на первый взгляд такая скучная, игра собрала многомиллионную армию поклонников.
Да, он понял, он попробовал... лизнул нож, испачканные пальцы... попробовал, распробовал и оценил вкус крови. Это оказалось так легко! И так просто! А самое главное — это было "можно". Да-да. Как и в обычной видеоигре. Можно всё. Вообще всё. Захотелось убить — пожалуйста. Понравилось — так пей же!
С трудом перекатив тело на спину, Пётр припал губами к ране. Густая кровь наполнила рот. Солоноватая, тёплая, с металлический привкусом, она показалась божественной амброзией. Пётр вспомнил своё недавнее наивное желание попробовать здешнего чаю.
О, да...Такой чай ему по нраву. И этот мир — тоже.
Сделал большой глоток. Можно! И ещё один. Отодвинулся. Вытер нож, руки и губы сомнительной чистоты полами чёрной одежды бывшего священника. Ох. Досадно. Он ведь хотел забрать её себе. А теперь она мало того, что с дыркой на самом видном месте, так ещё и вся в крови. Ну и ладно. Всё равно священник из него вышел бы отвратный. Вот, цепочка зато осталась. И ре...
От ты... Ещё один косяк. Надо было сначала вызнать про "священную реликвию". Теперь придётся всё вслепую обшаривать в поисках непойми чего.

Ну да это не проблема. Это опыт. На будущее.